^4лл^е|шЛса
 ГЛАЗАМИ
АМЕРИКАНЦЕВ
 ЧЛдда.пт.елъс.'бгво  Ц9С  ЪЛ9ССМ>
„МОЛОДАЯ  гвардия"
 195Ь

В  сборнике  сАмерика  глазами  американцев»  помеще-
ны  рассказы,  памфлеты,  отрывки  из  романов  прогрес¬
сивных  писателей  США.  Молодой  читатель  познако¬
мится  с  произведениями  классиков  американской  лите¬
ратуры,  таких,  как  Марк  Твен,  Теодор  Драйзер,  и  со¬
временных  писателей  —  Говарда  Фаста,  Альберта  Маль¬
ца,  Александра  Сакстона  и  других.
 В  произведениях,  включенных  в  этот  сборник,  рас¬
сказывается  о  лживости  буржуазной  демократии,  разо-.
блачается  <гамериканский  образ  жизни»,  захватниче¬
ская  политика  правителей  Америки  —  банкиров  и  биз¬
несменов.  В  своем  творчестве  прогрессивные  писатели
США  правдиво  отразили  и  жизнь  простого  трудового
народа,  его  борьбу  за  свое  светлое  будущее.

ПРИЯТЕЛЬ  ГОЛДСМИТА  СНОВА  В  ЧУЖОЙ  СТРАНЕ1
 (Рассказ)
 В  напечатанных  ниже  письмах  нет  ничего  мною  придуман¬
ного.  Когда  описываешь  жизнь  китайца  в  Америке,  нет  надоб¬
ности  расцвечивать  ее  своей  фантазией  —  совершенно  достаточ-
но  просто  излагать  факты. 	Шрк 	Твт
 ПИСЬМО  ПЕРВОЕ
 Шанхай,  18...  год.
 Дорогой  Чин  Фу!  Решено,  я  покидаю  мою  угнетенную  и
исстрадавшуюся  родину  и  еду  за  море,  в  ту  благосло¬
венную  страну,  где  все  люди  свободны,  все  равны,  где
никого  не  оскорбляют  и  не  притесняют,  —  в  Америку.
Да,  я  еду  в  Америку,  которая  имеет  драгоценное  право  назы¬
ваться  землей  свободы  и  отчизной  смелых.  Все  мы  с  великой
надеждой  смотрим  вперед,  туда,  где  за  волнами  находится  эта
обитель  счастья,  и  мысленно  сравниваем  лишения,  которые
мы  терпели  на  родине,  с  благополучной,  спокойной  жизнью,
ожидающей  нас  там.  Мы  знаем,  как  радушно  Америка  прини¬
мает  немцев,  французов  и  несчастных  ирландцев,  как  они  бла¬
годарны  ей.  Знаем,  что  она  дает  им  хлеб,  работу,  свободу  и  что
 1  В  1759  году  английский  писатель  Оливер  Голдсмит  опубликовал
серию  сатирических  писем  якобы  от  имени  китайца,  посетившего  Англию
и  критикующего  ^е  нравы-.  Твен  воспользовался  темой  Голдсмита,  чтобы
"лудить  современную  ему  Америку.
 3

такое  же  гостеприимство  она  готова  оказать  всем  другим  угне¬
тенным  народам,  уделить  от  своих  щедрот  каждому  пришель¬
цу,  не  спрашивая  о  его  национальности,  вере  и  цвете  кожи.
И,  хотя  никто  не  говорил  нам  этого,  мы  уверены,  что  обездо¬
ленные  чужеземцы,  которых  она  приютила,  избавив  их  от
угнетения  и  голода,  встретят  нас  сердечнее,  чем  все  другие  ее
сыны,  ибо  они  сами  страдали,  знают,  каково  это,  и  сейчас,  ког¬
да  им  великодушно  помогли,  они,  конечно,  жаждут  показать
себя  достойными  этого  великодушия  и  такую  же  щедрую  по¬
мощь  предложить  другим  несчастным.
 А  Сун-хи.
 ИИСЬМО  ВТОРОЕ
 В  море,  18...  год.
 Дорогой  Чин  Фу!
 Мы  уже  далеко,  в  открытом  море,  на  пути  в  чудесную
землю  свободы  и  отчизну  смелых.  Скоро,  скоро  мы  будем
там,  где  все  люди  равны  и  не  ведают  горя.
 Добрый  американец,  нанявший  меня  и  других  на  работу
в  его  стране,  будет  платить  мне  12  долларов  в  месяц.  Это
огромные  деньги,  в  двадцать  раз  больше,  чем  платят  рабочим
в  Китае.  Проезд  на  пароходе  —  за  мой  счет,  он  стоит  очень
дорого,  целое  состояние,  но  пока  мой  новый  хозяин  внес  за
меня  деньги  и  обещает  предоставить  мне  длительную  рас¬
срочку.  Правда,  в  залог  мне  пришлось  оставить  у  его
компаньона  в  Китае  жену,  сына  и  двух  дочерей,  но  это  про¬
стая  формальность.  Хозяин  говорит,  что  их  не  продадут,  что
этого  бояться  нечего,  так  как  он  знает,  что  я  его  не  подведу,
а  это  и  есть  самое  верное  обеспечение.
 Я  рассчитывал,  что  в  Америке  у  меня  для  начала  будет
12  долларов,  которые  я  приберег.  Но  американский  консул
взял  с  меня  два  доллара  за  разрешение  на  проезд.  Собствен¬
но,  он  обязан  за  два  доллара  выдавать  общее  удостоверение
на  весь  пароход,  указав  в  этой  бумаге  число  пассажиров-
китайцев.  Но  он  предпочитает  самовольно  выдавать  удостове¬
рения  каждому  китайцу  в  отдельности  и  брать  с  него  за  это
два  доллара,  которые  кладет  себе  в  карман.  На  нашем-паро¬
ходе  .1  300  китайцев  —  значит,  консул  заработал  целых  две
тысячи  шестьсот  долларов.  Мой  хозяин  говорит,  будто  прави¬
тельство  в  Вашингтоне  знает  про  мошеннические  проделки
консула  и  так  ими  возмущено,  что  еще  недавно  в  конгрессе
оно  очень  старалось  облечь  эти  вымогат...  —  я  хочу  сказать,  —
взыскивание  этих  денег  в  законную  форму.  Но  законопроект
це  прошел,  и  консулу  придется  взимать  такую  дань  незаконно
до  тех  пор,  пока  следующий  конгресс  не  узаконит  ее.
 4

В  этой  великой,  благородной  и  добродетельной  стране
преследуются  все  виды  порока,  злоупотреблений  и  крючко¬
творства.
 Нас  поместили  в  той  части  парохода,  которая  всегда  отво¬
дится  для  моих  соотечественников.  Она  называется  «третий
класс».  Хозяин  говорит,  что  тут  пассажирам  нечего  опасаться
перемен  температуры  и  опасных  сквозняков,  потому  эту  часть
судна  и  предоставляют  нам.  Вот  еще  пример  самоотверженной
и  бескорыстной  заботы  американцев  о  бедных  чужеземцах.
В  этом  третьем  классе,  правда,  '  тесновато  и  довольно-таки
душно  и  жарко,  но,  наверное,  все-таки  нас  поместили  сюда
для  нашей  же  пользы.
 Вчера  среди  моих  земляков  из-за  чего-то  вспыхнула  ссо¬
ра,  и  капитан,  чтобы  их  утихомирить,  направил  на  всю  толпу
струю  горячего  пара.  Человек  восемьдесят-девяносто  довольно
сильно  ошпарены.  У  некоторых  кожа  висит  клочьями  или
сошла  целыми  полосами.  Кроме  того,  когда  горячий  пар  уда¬
рил  в  толпу,  поднялась  страшная  паника,  все  заметались,
и  в  давке  некоторые,  не  пострадавшие  от  пара,  были  затопта¬
ны  или  получили  увечья.  Мы  не  жалуемся,  потому  что  хозяин
объяснил  нам,  что  на  пароходе  это  обычный  способ  успокаи¬
вать  расходившихся  пассажиров  и  что  в  каютах,  где  помещают¬
ся  американцы,  пар  пускают  чуть  не  каждый  день.
 Поздравь  меня,  Чин  Фу!  Через  каких-нибудь  десять  дней
я  выйду  на  американский  берег,  там  меня  встретят  велико¬
душные  люди  этой  страны,  и  я  распрямлю  спину  и  почувствую
себя  свободным  среди  свободных.
 А  Сун-хи.
 ПИСЬМО  ТРЕТЬЕ
 Сан-Франциско.
 Дорогой  Чин  Фу,  я  в  Америке!  Ликуя,  вышел  я  на  берег.
Хотелось  плясать,  кричать,  петь,  преклонить  колени,  как  перед
святыней,  на  этой  благодатной  земле  свободы,  в  отчизне  сме¬
лых.  Но  не  успел  я  сойти  со  сходней,  как  человек  в  сером
мундире  дал  мне  сзади  сильного  пинка  и  крикнул,  чтобы  я  не
зевал  —  так  хозяин  перевел  мне  его  слова.  Я  свернул  с  доро¬
ги,  но  другой  господин  в  таком  же  мундире  ударил  меня  ду¬
бинкой  и  тоже  приказал  не  зевать.  Я  хотел  было  взяться  за
конец  шеста,  на  который  мы  с  Хон  Ву  повесили  нашу  корзину
и  другой  багаж,  но  тут  третий  серый  мундир  стукнул  меня  ду¬
бинкой,  внушая  таким  образом,  чтобы  я  не  трогал  вещей,
а  когда  я  быстро  повиновался,  пнул  меня  ногой  в  знак  того,
что  доволен  мною.  Затем  появился  еще  какой-то  человек,
перерыл  нашу  корзину  и  все  узелки  и  выбросил  из  них  все
 5

вещи  прямо  на  грязную  пристань,  после  чего  они  вдвоем
с  другим  обыскали  нас  с  ног  до  головы.  Они  нашли  пакетик
опиума,  зашитый  в  привязную  косу  Хон  Ву,  и  не  только  за¬
брали  этот  опиум,  но  арестовали  Хон  Ву  и  передали  полицей¬
скому,  а  тот  увел  его!  В  наказание  они  забрали  его  багаж,
а  так  как  мои  и  его  вещи  во  время  осмотра  были  перемеша¬
ны,  то  они  забрали  все.  Когда  я  сказал,  что  могу  помочь  им
отобрать  вещи  Хон  Ву,  они  меня  больно  ударили  и  велели  по¬
малкивать.
 Лишившись  таким  образом  и  вещей,  и  товарища,  я  спро¬
сил  у  моего  хозяина,  не  разрешит  ли  он  мне,  пока  я  ему  не
нужен,  немного  погулять,  посмотреть  на  город  и  людей.  Мне
не  хотелось,  чтобы  он  подумал,  будто  я  разочарован  приемом,
оказанным  мне  в  этой  стране,  славном  прибежище  угнетен¬
ных.  Поэтому  я  изо  всех  сил  притворялся  веселым.  Но  хозяин
сказал:  «Погоди,  тебе  надо  еще  привить  оспу».  Я  улыбнулся
и  возразил,  что  я  уже  болел  оспой  —  это  же  видно  по  моему
рябому  лицу  —  и,  значит,  мне  прививка  не  нужна.  Но  хозяин
пояснил,  что  прививку  все  равно  сделать  придется  —  таков
закон  в  Америке.  Без  нее  меня  врач  ни  за  что  не  пропустит
в  город,  так  как  закон  обязывает  его  прививать  оспу  всем
китайцам  и  получать  за  это  по  десяти  долларов  с  человека.
И  можно  не  сомневаться,  что  ни  один  врач  и  слуга  закона  не
захочет  отхазаться  от  заработка  в  угоду  какому-то  дураку-
китайцу,  которому  вздумалось  переболеть  оспой  в  другой
стране.
 Врач  пришел,  сделал  свое  дело  и  забрал  мои  послед¬
ние  деньги,  десять  долларов,  что  я  с  таким  трудом  скопил
чуть  ли  не  за  целый  год,  отказывая  себе  во  всем.  Если  бы  те,
кто  пишет  законы,  знали,  что  в  этом  городе  есть  сколько
угодно  врачей,  которые  с  радостью  делали  бы  прививки  за
доллар  или  два,  —  они  никогда  не  стали  бы  назначать  такую
высокую  плату  за  прививки  бедным  беззащитным  и  нищим
ирландцам,  итальянцам,  китайцам,  которые  бежали  в  их  слав¬
ную  страну,  спасаясь  от  голода  и  нужды.
 А  Сун-хи.
 ПИСЬМО  ЧЕТВЕРТОЕ
 Сан-Франциско,  18...  г.
 Дорогой  Чин  Фу!  Вот  уже  около  месяца  я  здесь  и  поне¬
многу  учусь  здешнему  языку,  с  каждым  днем  все  больше  по¬
нимаю  его.  Хозяин  рассчитывал  отдать  нас  внаем  на  плантации
ц  дальних  восточных  районах  страны,  да  ему  это  не  удалось.
Поэтому  он  отпустил  нас  всех  на  волю  и  только  сперва  принял
 4

меры,  чтобы  вернуть  себе  деньги,  которые  он  заплатил  за  наш
проезд  на  пароходе.  Мы  обязаны  расплатиться  с  ним  из  перво¬
го  заработка.  Он  говорит,  что  ему  следует  по  шестьдесят  дол¬
ларов  с  каждого.
 Таким  образом,  уже  недели  через  две  после  приезда  сюда
мы  стали  свободны.  До  этого  мы,  ожидая  отправки  на  работу,
теснились  в  нескольких  маленьких  домиках,  куда  согнали  нас
всех.
 И  вот  я  вышел  искать  счастья.  Приходилось  начинать
жизнь  в  чужой  стране  одиноким,  без  единого  друга,  без  гро¬
ша  в  кармане  и  без  вещей,  если  не  считать  того,  что  было  на
мне.  Единственным  моим  богатством  было  крепкое  здо¬
ровье,  а  единственным  преимуществом  моего  положения  то,
что  я  был  избавлен  от  заботы  и  беспокойства  о  своем  багаже.
Нет,  забыл  еще  одно:  я  говорил  себе,  что  все-таки  мне  неиз¬
меримо  лучше,  чем  беднякам  в  других  странах,  —  ведь
я  в  Америке,  в  прибежище  обездоленных,  дарованном  нам
небесами!
 Как  раз  в  тот  момент,  когда  эта  утешительная  мысль
мелькнула  у  меня  в  голове,  какие-то  молодые  люди  натравили
вдруг  на  меня  злую  собаку.  Тщетно  я  пробовал  обороняться.
Я  укрылся  в  ближайшем  подъезде,  но  дверь  в  квартиру  была
заперта,  и  я  оказался  во  власти  собаки,  которая  кинулась  на
меня,  вцепилась  в  горло,  рвала  зубами  мое  лицо  и  тело.  Я  во¬
пил,  звал  на  помощь,  но  молодые  люди  только  хохотали  и  на¬
смехались  надо  мной.  Два  человека  в  серых  мундирах  (они
здесь  зовутся  полисменами)  с  минуту  постояли,  посмотрели,  —
и  не  спеша  пошли  дальше.  Но  какой-то  прохожий  остановил  их,
заставил  вернуться  и  сказал,  что  это  безобразие  —  оставлять
меня  в  таком  ужасном  положении.  Тогда  полисмены  дубин¬
ками  отогнали  собаку,  и  я  вздохнул  свободно,  хотя  одежда  на
мне  была  изорвана  в  клочья  и  я  был  весь  в  крови.  Тот  человек,
что  привел  полисменов,  спросил  у  молодых  людей,  за  что  они
так  издевались  надо  мной,  а  они  посоветовали  ему  не  путаться
не  в  свое  дело  и  сказали:
 —  Эти  чортовы  китайцы  приезжают  к  нам  в  Америку
отбивать  хлеб  у  белых,  а  когда  белые  хотят  защитить  свои
права,  такие  господа,  как  вы,  поднимают  чорт  знает  ка¬
кой  шум!
 Они  стали  угрожать  моему  спасителю,  и  тот,  видя,  что
окружившая  нас  толпа  настроена  далеко  не  дружелюбно,
поспешил  уйти.  Когда  он  ушел,  все  стали  ругать  его,  а  по¬
лисмены  заявили  мне,  что  я  арестован  и  должен  итти  с  ними.
Я  спросил  одного,  за  что  меня  арестуют  —  ведь  я  не  сделал
ничего  дурного  и  никого  не  трогал.  Но  он  только  ударил  меня
дубинкой  и  велел  «заткнуть  пасть».  Под  градом  насмешек,  ко¬
 7

торыми  осыпала  меня  бежавшая  позади  толпа  уличных  маль¬
чишек  и  зевак,  меня  повели  по  переулку  в  тюрьму.  В  тюрьме
этой  каменный  пол,  и  по  одну  сторону  коридора  расположены
в  ряд  большие  камеры  с  железными  решетками.  Меня  подве¬
ли  к  столу,  за  которым  сидел  какой-то  мужчина,  и  он  запи¬
сал  все,  что  я  ему  сообщил  о  себе.  Один  из  полисменов,
арестовавших  меня,  сказал:
 —  Запишите,  что  этот  китаец  обвиняется  в  нарушении
общественной  тишины  и  порядка
 Я  пытался  вставить  слово,  но  он  перебил  меня:
 —  Молчать!  Советую  вести  себя  смирно,  приятель.  Ты
уже  несколько  раз  пробовал  выпутаться  при  помощи  своего
проклятого  нахальства.  На  этот  раз  оно  тебе  не  поможет.
И  если  ты  не  утихомиришься,  так  мы  сумеем  сами  тебя  успо¬
коить.  Как  тебя  звать?
 —  А  Сун-хи.
 —  А  еще  как?
 Я  не  понял,  и  он  объяснил  мне,  что  ему  нужно  знать  мое
настоящее  имя,  так  как  этим  новым  именем  я,  конечно,  на¬
звался  после  того,  как  в  прошлый  раз  был  уличен  в  краже
кур.  И  все  люди  кругом  громко  захохотали.
 Потом  меня  обыскали  и,  конечно,  ничего  не  нашли.  Это
их,  кажется,  очень  рассердило,  и  мне  задали  вопрос,  кто  же
внесет  за  меня  залог  или  заплатит  штраф.  А  я  сказал,  что  ни
в  чем  не  провинился  —  так  почему  за  меня  надо  вносить  за¬
лог  или  платить  штраф?  Тут  уже  оба  полисмена  принялись
колотить  меня,  предупреждая,  что  я  скоро  пойму,  насколько
мне  выгоднее  вести  себя  прилично  и  не  дерзить.  Я  возразил,
что  у  меня  и  в  мыслях  не  было  дерзить  им.  Тогда  один  из
них  отвел  меня  в  сторону  и  сказал:
 —  Послушай,  Джонни,  не  прикидывайся  дурачком  —  нас
не  проведешь.  Мы  деловые  люди.  Чем  скорее  ты  нам  ука¬
жешь,  кто  из  твоих  дружков  может  раскошелиться  на  пятер¬
ку,  тем  скорее  ты  избежишь  кучи  неприятностей.  Дешевле  не
отделаешься,  так  и  знай.  Ну,  говори,  какие  у  тебя  здесь  есть
знакомые?
 Я  объяснил,  что  у  меня  во  всей  Америке  нет  ни  одного
друга,  который  мог  бы  мне  помочь,  что  я  приехал  издалека
и  очень  беден,  и  умолял  отпустить  меня.
 Но  полисмен  крепко  взял  меня  за  шиворот,  встряхнул
и  поволок  по  тюремному  коридору.  Отперев  одну  из  железных
решеток,  он  пинком  втолкнул  меня  в  камеру  и  оказал:
 —  Будешь  гнить  здесь,  чучело  заморское,  пока  не  пой¬
мешь,  что  в  Америке  нет  места  для  таких,  как  ты  и  вся  твоя
нация.
 А  Сун-хи.
 В

КАК  МЕНЯ  ВЫБИРАЛИ  В  ГУБЕРНАТОРЫ
 (Рассказ)
 Несколько  месяцев  назад  партия  независимых  выставила
мою  кандидатуру  на  должность  губернатора  великого  штата
Нью-Йорк.  Две  другие  партии  выдвинули  кандидатуры  мисте¬
ра  Джона  Т.  Смита  и  мистера  Блэнка  Дж.  Блэнка.  Однако,
я  сознавал,  что  у  меня  есть  важное  преимущество  перед  эти¬
ми  господами,  а  именно:  незапятнанная  репутация.  Стоило
только  просмотреть  газеты,  чтобы  убедиться,  что  если  они  и
были  когда-либо  порядочными  людьми,  то  эти  времена  давно
миновали.  Было  совершенно  очевидно,  что  за  последние  годы
они  погрязли  во  всевозможных  пороках.
 Я  упивался  своим  превосходством  над  ними  и  в  глубине
души  ликовал,  но  некая  мысль,  как  мутная  струйка,  омрачала
безмятежную  гладь  моего  счастья:  ведь  мое  имя  поставят  на
одну  доску  с  именами  этих  прохвостов!  Это  стало  беспокоить
меня  все  больше  и  больше.  В  конце  концов  я  решил  посове¬
товаться  со  своей  бабушкой.  Старушка  ответила  быстро  и  ре¬
шительно.  Письмо  ее  гласило:
 «За  всю  свою  жизнь  ты  не  совершил  ни  одного  бес¬
честного  поступка.  Ни  одного!  Между  тем,  взгляни  только
в  газеты,  и  ты  поймешь,  что  за  люди  мистер  Смит  и  ми¬
стер  Блэнк.  Суди  сам,  можешь  ли  ты  унизиться  настолько,
чтобы  вступить  с  ними  в  политическую  борьбу».
 Именно  это  и  не  давало  мне  покоя!  Всю  ночь  я  ни  на
минуту  не  сомкнул  глаз.  В  конце  концов  я  решил,  что  отступать
уже  поздно.  Избиратели  оказали  мне  доверие,  и  я  должен  бо¬
роться  до  конца.  За  завтраком,  небрежно  просматривая  газеты,
я  наткнулся  на  следующую  заметку  и,  сказать  по  правде,  был
совершенно  ошеломлен:
 «Лжесвидетельство.  Быть  может,  теперь,  выступая  пе¬
ред  народом  ь  качестве  кандидата  в  губернаторы,  мистер
Марк  Твен  соизволит  разъяснить,  при  каких  обстоятель¬
ствах  он  был  уличен  в  нарушении  присяги  тридцатью  че¬
тырьмя  свидетелями  в  городе  Вакаваке  (Кохинхина)
в  1863  году.  Лжесвидетельство  было  совершено  с  наме¬
рением  оттягать  у  бедной  здовы-туземки  и  ее  беззащитных
детей  жалкий  клочок  земли  с  несколькими  банановыми
деревцами  —  единственное,  чго  спасало  их  от  голода  и  ни¬
щеты.  В  своих  же  интересах,  а  также  в  интересах  избира¬
телей,  которые  будут,  как  надеется  мистер  Твен,  голосо¬
вать  за  него,  он  обязан  разъяснить  эту  историю.  Решится
ли  он?»
 9

У  меня  просто  глаза  на  лоб  полезли  от  изумления.  Какая
грубая,  бессовестная  клевета!  Я  никогда  не  бывал  в  Кохинхине!
Я  не  имею  понятия  о  Вакаваке!  Я  не  мог  бы  отличить  банано¬
вого  дерева  от  кенгуру!  Я  просто  не  знал,  что  делать.  Я  был
взбешен,  но  совершенно  беспомощен.
 Прошел  целый  день,  а  я  так  ничего  и  не  предпринял.  На
следующее  утро  в  той  же  газете  появились  такие  строки:
 «ЗнаменательноI  Следует  отметить,  что  мистер  Марк
Твен  хранит  многозначительное  молчание  по  поводу  своего
лжесвидетельства  в  Кохинхине!»
 (В  дальнейшем,  в  течение  всей  избирательной  кампании,
эта  газета  называла  меня  не  иначе,  как  «Гнусный  Клятвопре¬
ступник  Твен».)
 Затем  в  другой  газете  появилась  такая  заметка:
 «Желательно  узнать,  не  соблаговолит  ли  новый  кан¬
дидат  в  губернаторы  разъяснить  тем  из  своих  сограждан,
которые  отваживаются  голосовать  за  него,  одно  любопыт¬
ное  обстоятельство:  правда  ли,  что  у  его  товарищей  по
бараку  в  Монтане  то  и  дело  пропадали  разные  мелкие  ве¬
щи,  которые  неизменно  обнаруживались  либо  в  карманах
мистера  Твена,  либо  в  его  «чемодане»  (в  старой  газете,
в  которую  он  заворачивал  свои  пожитки).  Правда  ли,  что
товарищи  вынуждены  были,  наконец,  для  собственной  же
пользы  мистера  Твена,  сделать  ему  дружеское  внушение,
вымазать  дегтем,  вывалять  в  перьях  и  пронести  по  улицам
верхом  на  шесте,  а  затем  посоветовать  поскорее  очистить
занимаемое  им  в  лагере  помещение  и  навсегда  забыть  туда
дорогу?  Что  ответит  на  это  мистер  Марк  Твен?»
 Можно  ли  было  выдумать  что-либо  гнуснее!  Ведь  я  ни¬
когда  в  жизни  не  бывал  в  Монтане!
 (С  тех  пор  эта  газета  называла  меня  «Твен,  Монтанский
Вор».)
 Теперь  я  стал  развертывать  утреннюю  газету  с  боязливой
осторожностью  —  так,  наверное,  приподнимает  одеяло  человек,
подозревающий,  что  где-то  в  постели  притаилась  гремучая
змея.
 Однажды  мне  бросилось  в  глаза  следующее-
 «Клеветник  уличен!  Майкл  О’Фланаган,  из  Файв-
Пойнта,  мистер  Снаб  Раферти  и  мистер  Кэтти  Маллиген
с  Уотер:стрит  под  присягой  дали  показание,  свидетельст¬
вующее,  что  наглое  утверждение  мистера  Твена,  будтр  по-
 10

коиный  дед  нашего  достойного  кандидата  мистера  Блэнка
был  повешен  за  грабеж  на  большой  дороге,  является  под¬
лой  и  нелепой,  ни  на  чем  не  основанной  клеветой.  Каждому
порядочному  человеку  станет  грустно  на  душе  при  виде
того,  как  ради  достижения  политических  успехов  некото¬
рые  люди  пускаются  на  любые  гнусные  уловки,  оскверня¬
ют  гробницы  и  чернят  честные  имена  усопших.  При  мысли
о  том  горе,  которое  эта  мерзкая  ложь  причинила  ни
в  чем  не  повинным  родным  и  друзьям  покойного,  мы  гото¬
вы  посоветовать  оскорбленной  и  разгневанной  публике
тотчас  же  учинить  грозную  расправу  над  клеветником.
Впрочем,  нет!  Пусть  терзается  угрызениями  совести!  (Хо¬
тя  если  наши  сограждане,  ослепленные  яростью,  в  пылу
гнева  нанесут  ему  телесные  увечья,  совершенно  очевидно,
что  никакие  присяжные  не  решатся  их  обвинить  и  ника¬
кой  суд  не  решится  присудить  к  наказанию  участников
этого  дела.)»
 Ловкая  заключительная  фраза,  видимо,  произвела  на
публику  должное  впечатление:  той  же  ночью  мне  пришлось
носпешно  вскочить  с  постели  и  убежать  из  дому  черным  хо¬
дом,  а  «оскорбленная  и  разгневанная  публика»  ворвалась  через
парадную  дверь  и  в  порыве  справедливого  негодования  стала
бить  у  меня  окна  и  ломать  мебель,  а  кстати  захватила  с  собой
кое-что  из  моих  вещей.  И  все  же  я  могу  поклясться  всеми  свя¬
тыми,  что  никогда  не  клеветал  на  дедушку  мистера  Блэнка.
Мало  того:  я  не  подозревал  о  его  существовании  и  никогда
не  слыхал  его  имени.
 (Замечу  мимоходом,  что  вышеупомянутая  газета  с  тех
пор  стала  именовать  меня  «Твеном,  Осквернителем  Гроб¬
ниц».)
 Вскоре  мое  внимание  привлекла  следующая  статья:
 «Достойный  кандидат!  Мистер  Марк  Твен,  собирав¬
шийся  вчера  вечером  произнести  громовую  речь  на  митин¬
ге  независимых,  не  явился  туда  во-время.  В  телеграмме,
полученной  от  врача  мистера  Твена,  говорилось,  что  его
сшиб  мчавшийся  во  весь  опор  экипаж,  что  у  него  в  двух
местах  сломана  нога,  что  он  испытывает  жесточайшие
муки,  и  тому  подобный  вздор.  Независимые  изо  всех  сил
старались  принять  на  веру  эту  жалкую  отговорку  и  дела¬
ли  вид,  будто  не  знают  истинной  причины  отсутствия  отъяв¬
ленного  негодяя,  которого  они  избрали  своим  кандидатом.
Но  вчера  же  вечером  некий  мертвецки  пьяный  субъект  на
четвереньках  вполз  в  гостиницу,  где  проживает  мистер
Марк  Твен.  Пусть  теперь  независимые  попробуют  дока¬
 11

зать,  что  эта  нализавшаяся  скотина  не  была  Марком  Тве¬
ном.  Попались  наконец-то!  Увертки  не  помогут!  Весь  народ
громогласно  вопрошает:  «Кто  был  этот  человек?»
 Я  не  верил  своим  глазам.  Не  может  быть,  чтобы  мое  имя
было  связано  с  таким  чудовищным  подозрением!  Уже  целых
три  года  я  не  брал  в  рот  ни  пива,  ни  вина  и  вообще  никаких
спиртных  напитков.
 (Очевидно,  время  брало  свое,  и  я  стал  закаляться,  потому
что  я  без  особого  огорчения  прочел  в  следующем  номере  этой
газеты  свое  новое  прозвище:  «Твен,  Белая  Горячка»,  хотя  знал,
что  это  прозвище  останется  за  мной  до  конца  избирательной
кампании.)
 К  этому  времени  на  мое  имя  стало  поступать  множество
анонимных  писем.  Обычно  они  бывали  такого  содержания:
 «Что  скажете  насчет  той  убогой  старушки,  которую
вы  пнули  ногой,  когда  она  постучалась  к  вам  за  подая¬
нием?»
 Или:
 «Некоторые  ваши  темные  делишки  известны  пока  что
одному  мне.  Придется  вам  раскошелиться  на  несколько
долларов,  иначе  газеты  узнают  кое-что  о  вас  от  вашего
покорного  слуги.
 Хенди  Энди».
 Остальные  письма  были  в  том  же  духе.  Я  мог  бы  приве¬
сти  их  здесь  дословно,  но  думаю,  что  читателю  довольно
и  этих.
 Вскоре  главная  газета  республиканской  партии  «уличила»
меня  в  подкупе  избирателей,  а  центральный  орган  демократов
«вывел  меня  на  чистую  воду»  за  преступное  вымогательство
денег.
 (Таким  образом,  я  получил  еще  два  прозвища:  «Твен,
Грязный  Плут»  и  «Твен,  Подлый  Шантажист».)
 Между  тем  все  газеты  сразу  со  страшными  воплями  стали
требовать  «ответа»  на  предъявленные  мне  обвинения,  и  руково¬
дители  моей  партии  заявили,  что  дальнейшее  молчание  погу¬
бит  мою  политическую  карьеру.  И  словно  для  того,  чтобы  дока¬
зать  это  и  подстегнуть  меня,  на  следующее  утро  в  одной  из
газет  появилась  такая  статья:
 «Полюбуйтесь-ка  на  этого  субъекта!  Кандидат  неза¬
висимых  продолжает  упорно  отмалчиваться.  Конечно,  он
 12

не  смеет  и  пикнуть.  Предъявленные  ему  обвинения  оказа¬
лись  вполне  достоверными,  что  еще  больше  подтверждает¬
ся  его  красноречивым  молчанием.  Отныне  он  заклеймен
на  всю  жизнь!  Полюбуйтесь  на  этого  Гнусного  Клятво¬
преступника,  на  Монтанского  Вора,  на  Осквернителя
Гробниц!  Посмотрите  на  вашу  воплощенную  Белую  Го¬
рячку,  на  вашего  Грязного  Плута  и  Подлого  Шанта¬
жиста!  Вглядитесь  в  него,  осмотрите  со  всех  сто¬
рон  и  скажите,  решитесь  ли  вы  отдать  ваши  честные
голоса  этому  негодяю,  который  тяжкими  своими  пре¬
ступлениями  заслужил  столько  отвратительных  кличек  и
не  смеет  даже  раскрыть  рот,  чтобы  опровергнуть  хоть  одну
из  них!»
 Дальше  уклоняться  было  уже,  видимо,  нельзя,  и,  чувствуя
себя  глубоко  униженным,  я  засел  за  «ответ»  на  весь  этот  во¬
рох  незаслуженных  грязных  поклепов.  Но  мне  так  и  не  удалось
закончить  мою  работу,  так  как  на  следующее  утро  в  одной  из
газет  появилась  новая  ужасная,  злобная  клевета:  меня  обви¬
няли  в  том,  что  я  поджег  сумасшедший  дом  со  всеми  его  обита¬
телями,  потому  что  он  якобы  портил  вид  из  моих  окон.  Тут  ме¬
ня  охватил  ужас.  Затем  последовало  сообщение  о  том,  чго
я  отравил  своего  дядю  с  целью  завладеть  его  имуществом.
Газета  настойчиво  требовала  вскрытия  трупа.  Я  боялся,  что
вот-вот  сойду  с  ума.  Но  этого  мало:  меня  обвинили  в  том,  что,
будучи  попечителем  приюта  для  подкидышей,  я  пристроил  по
протекции  своих  выживших  из  ума  беззубых  родственников  на
должность  разжевывателей  пищи  для  питомцев.  У  меня  опу¬
стились  руки.
 Наконец  бесстыдная  травля,  которой  подвергли  меня
враждебные  партии,  достигла  наивысшей  точки:  по  чьему-то
наущению  во  время  предвыборного  собрания  девять  малы¬
шей  всех  цветов  кожи  и  в  самых  разнообразных  лохмотьях
вскарабкались  на  трибуну  и,  цепляясь  за  мои  ноги,  стали  кри¬
чать:  «Папа!»
 Я  не  выдержал.  Я  спустил  флаг  и  сдался.  Баллотировать¬
ся  на  должность  губернатора  штата  Нью-Йорк  оказалось  мне
не  по  силам.  Я  написал,  что  снимаю  свою  кандидатуру,  и  в  по¬
рыве  ожесточения  подписался:
 «С  совершенным  почтением  ваш  когда-то  честный  че¬
ловек,  а  ныне:
 Гнусный  Клятвопреступник,  Монтанский  Вор,  Осквер¬
нитель  Гробниц,  Белая  Горячка,  Грязный  Плут  и  Подлый
Шантажист
 Марк  Твен».
 13

ПИСЬМО  АНГЕЛА1
 (Рассказ)
 Небесная  канцелярия.
 Отдел  прошений,
 20  января.
 Эндрью  Лэнгдону,  углепромышленнику,
Буффало,  штат  Нью-Йорк.
 Согласно  полученному  распоряжению,  честь  имею  уведо¬
мить  вас,  что  ваш  новый  подвиг  щедрости  и  самоотречения  за¬
несен  на  отдельную  страницу  книги,  именуемой  «Прекрасные
деяния  человеческие».  Позволю  себе  заметить,  что  это  отли¬
чие  не  только  исключительно  высокое,  но  единственное  в  своем
роде.
 Относительно  ваших  молений  за  последнюю  неделю,  то-
есть  по  19-е  января  с/г.,  должен  сообщить  вам  следующее:
 1)  О  похолодании,  при  котором  цену  на  антрацит  можно
будет  повысить  на  15  центов  за  тонну.  Удовлетворено.
 2)  О  наплыве  рабочей  силы,  что  позволит  снизить  зара¬
ботную  плату  на  10%.  Удовлетворено.
 3)  О  резком  падении  цен  на  жирный  уголь  конкурентов.
Удовлетворено.
 4)  О  том,  чтобы  кара  божья  постигла  вашего  конкурента,
который  открыл  в  Рочестере  розничный  склад  угля,  или
семью  этого  человека.  Удовлетворено  следующим  образом:
дифтерита  2  случая,  из  них  один  со  смертельным  исходом,
скарлатины  —  один  с  осложнениями:  последствия  —  глухота
и  слабоумие.
 Примечание:  этот  человек  —  только  служащий
Нью-йоркской  Центральной  угольной  компании.  Вам  сле¬
довало  бы  призвать  кару  божью  не  на  него,  а  на  его
хозяев.
 5)  О  том,  чтобы  чорт  побрал  сотни  надоевших  вам  проси¬
телей,  которые  ищут  работы  или  какой-либо  помощи.  Под¬
лежит  обсуждению  и  согласованию,  ибо  эта  молитва  явно
противоречит  другой,  от  того  же  числа,  о  которой  будет  ска¬
зано  ниже.
 6)  Моление  о  насильственной  смерти  соседа,  который
швырнул  камнем  в  вашего  кота,  распевавшего  серенады  на
крыше.  Также  задержано  для  дальнейшего  рассмотрения,  ибо
 1  Предположительная  дата  написания  этого  рассказа—  1887  год,  но
напечатан  он  впервые  только  через  60  с  лишним  лет,  в  1946  году.  Герой
рассказа  —  Эндрью  Лэнгдон  —  не  вымышленное  лицо.  Это  был  крупный
капиталист,  владелец  угольных  шахт,  родственник  жены  Твена.  (Прим.
перев  )
 14

противоречит  молитве  от  того  же  числа,  о  которой  будет  сказа¬
но  далее.
 7)  Моление  «Будь  прокляты  миссионеры  и  вся  эта  возня
с  миссионерством».  Не  удовлетворено  по  указанным  выше
причинам.
 8)  Об  увеличении  вашей  месячной  прибыли  (достигшей
в  прошлом  декабре  22  230  долларов)  до  45  ООО  долларов  в  ян¬
варе  с/г.  и  о  дальнейшем  ее  возрастании  в  такой  же  пропорции.
Просьба  удовлетворена.  Заявление  же  ваше,  что  «это  вас  впол¬
не  удовлетворит»,  принято  с  оговоркой.
 9)  Об  урагане,  который  разрушил  бы  надшахтные  строе¬
ния  и  затопил  шахты  Северо-Пенсильванской  компании.
 Примечание:  ввиду  зимнего  сезона,  ураганов
у  нас  на  окладе  не  имеется.  Если  вы  пожелаете,  их  мож¬
но  будет  заменить  таким  надежным  средством,  как  взрыв
гремучего  газа.
 Перечисленные  выше  молитвы  отмечены  у  нас,  как  наи¬
более  важные.  Остальные  298,  поступившие  за  последнюю  не¬
делю  и  зарегистрированные  под  рубрикой  «Раздел  особых
мер  А»,  удовлетворены  все  полностью,  и  только  в  трех  из  тех
тридцати  двух  случаев,  когда  вы  требовали  немедленного
умерщвления,  смерть  заменена  неизлечимыми  болезнями.
 Этим  исчерпывается  список  поступивших  от  вас  за  не¬
делю  ходатайств,  относящихся,  согласно  нашей  номенклатуре,
к  Тайным  Молениям  Сердца.  Молитвам  этого  рода,  по  вполне
понятным  причинам,  уделяется  главное  внимание,  и  они  всег¬
да  рассматриваются  в  первую  очередь.  Все  прочие  ваши  мо¬
литвы  за  ту  же  неделю  занесены  в  разряд  Гласных  Моле¬
ний  —  к  ним  мы  относим  все  те,  которые  возносятся  на
молитвенных  собраниях,  в  воскресных  школах,  дома  в  кругу
семьи  и  так  далее.
 Этого  рода  молитвы  расцениваются  у  нас  в  зависимости
от  того,  к  какой  категории  христиан  принадлежит  молящийся.
У  нас  различают  две  основные  категории  христиан:  1)  хри¬
стиане  но  склонности  и  2)  христиане  по  обязанности.  Хри¬
стиане  каждой  категории  классифицируются,  кроме  того,  по
масштабу,  типу  и  роду.  И,  наконец,  их  вес  и  значение  опре¬
деляется  в  каратах,  от  одного  до  тысячи.
 В  балансовой  ведомости  за  последний  квартал  1847  года
вы  классифицированы  следующим  образом:
 Основная  категория  —  христианин  по  склонности.
 Масштаб  	0,25  максимального
 Тип  	 преобладание  начала  духовного
 Род 	А  по  списку  избранных,  раздел  16
 Вес 	 322  карата  чистого  золота
 15

Между  тем  в  балансе  за  последний  квартал  истекшего
1887  года  —  следовательно,  ровно  сорок  лет  спустя  —  вы  полу¬
чили  следующую  характеристику:
 Основная  категория  —  христианин  по  обязанности.
 Обращаю  ваше  внимание  на  то,  что,  как  видно  из  балан¬
са,  вы  за  последние  сорок  лет  порядком  испортились.
 Переходя  теперь  к  рассмотрению  ваших  Гласных  Моле¬
ний,  замечу  кстати,  что,  в  целях  поощрения  христиан  вашего
сорта,  мы  делаем  для  них  многое  такое,  чего  не  делаем  для
христиан  более  высокого  сорта,  —  отчасти  потому,  что  те  об
этом  и  не  просят.  Итак,  привожу  ваши  Гласные  Моления:
 1)  О  том,  чтобы  милосердный  господь  послал  тепло  ради
тех,  кто  нищ  и  наг.  Отклонено.  Молитва  вознесена  в  молит¬
венном  собрании.  Она  противоречит  Тайному  Молению  Сердца
№  1,  а  у  нас  существует  строгое  правило  —  отдавать  предпоч¬
тение  Тайным  Молениям  Сердца  перед  Гласными.
 2)  Об  улучшении  жизни  и  более  обильном  пропитании
труженика  с  мозолистыми  руками,  чей  изнурительный  и  тер¬
пеливый  труд  создает  благополучие  и  услаждает  жизнь  более
счастливых  смертных,  а  потому  дает  ему  право  на  нежнейшее
участие  наших  благодарных  сердец,  обязывая  нас  неусыпно
и  усердно  ограждать  его  от  жадности  и  корыстолюбия,  по¬
рождающих  всякое  зло  и  несправедливость.
 Отклонено.  Противоречит  Тайному  Молению  Сердца  №  2.
 3)  Молитва,  в  которой  вы  благословляете  тех,  кто  нару¬
шает  ваши  интересы,  а  также  семьи  этих  людей  и  призываете
сердце  свое  в  свидетели,  что  «их  земное  благополучие  озарит
счастьем  вашу  жизнь  и  сделает  радости  ваши  более  совершен¬
ными».  Такого  рода  молитвы  произносятся  на  молитвенных
собраниях.  Не  принята  во  внимание,  так  как  противоречит  Тай¬
ным  Молениям  вашего  сердца  №№  3  и  4.
 4)  «Да  не  будут  слова  и  дела  наши  причиной  погибели
чьей-либо  души».  Молитва  в  кругу  семьи.  Дошла  до  нас  за
пятнадцать  минут  до  Тайного  Моления  Сердца  №  5,  которому
она  явно  противоречит.  Предлагаем  взять  обратно  одну  из  этих
двух  молитв  или  изменить  обе.
 5)  Моление  «Не  оставь,  господи,  своей  милостью  тех,
кто  обидел  нас  или  посягнул  на  имущество  наше».  К  числу
таких  обидчиков  относится,  несомненно,  и  сосед,  швырнувший
 Масштаб
 0,06  максимального
преобладание  начала  животного
по  списку  избранных,  раздел  1547
3  карата  чистого  золота.
 Тип  .  .
Род  .  .
Вес  .  .
 16

камнем  в  вашего  кота.  Молитва  семейная,  вознесена  за  не¬
сколько  минут  до  Тайного  Моления  Сердца  №6.  Рекомен¬
дуется  устранить  противоречие,  изменив  текст.
 6) 	«Да  ширится  и  процветает  без  помех  и  границ  святое  де¬
ло  миссионерства,  благороднейшая  из  задач,  вверенных  ру¬
кам  человеческим,  во  всех  языческих  странах,  где  духовная
темнота  народов  до  сих  пор  еще  служит  нам  укором».
 Молитва  нежелательная  и  случайного  характера,  возне¬
сенная  -на  собрании  Американского  комитета  христианских  за¬
граничных  миссий.  Получена  нами  почти  на  полдня  рань¬
ше,  чем  Тайное  Моление  Сердца  №  7.  У  нас  здесь  миссионер¬
ства  не  одобряют,  и  Американский  комитет  не  имеет  к  нам
никакого  отношения.  Мы  готовы  удовлетворить  одну  из  ва¬
ших  просьб,  удовлетворить  же  обе  невозможно,  ибо  они  пря¬
мо  противоположны  друг  другу.  Рекомендуем  отказаться  от
той,  которая  произнесена  на  собрании  Американского  коми¬
тета.
 Настоятельно  просим  вас  заметить,  что  такие  заявления,
как  в  молитве  №  8,  будто  просимое  увеличение  дохода  вас
«совершенно  удовлетворит»,  вы  делали  уже  двадцать  раз,  и
оно  звучит,  как  избитая  шутка.
 Из  464  пожеланий,  высказанных  в  ваших  Гласных  Мо¬
литвах  за  неделю  и  не  приведенных  в  настоящем  письме,
удовлетворены  два,  а  именно:  1)  «чтобы  тучи  и  впредь  вы¬
полняли  свое  назначение»  и  2)  «чтобы  солнце  выполняло
свое».  Именно  такова  была  воля  Всевышнего,  и  вам  будет
приятно  узнать,  что  моление  ваше  не  идет  вразрез  с  нею.
Остальные  462  моления  отклонены.  Из  них  61  вознесено
в  воскресной  школе.  В  связи  с  этим  я  вынужден  еще  раз  на¬
помнить  вам,  что  мы  не  внимаем  молитвам,  произносимым
в  воскресных  школах  христианами  второй  категории  и  того
разряда,  который  у  нас  именуется  «разрядом  Джона  Ване-
мейкера»1.  Такие  молитвы  расцениваются  нами  просто  как
набор  слов  и  засчитываются  христианину  по  их  количеству,
произнесенному  за  определенный  промежуток  времени:  обяза¬
тельный  минимум  —  3  ООО  за  четверть  минуты,  а  все,,  что
ниже  этого  минимума,  в  наших  книгах  не  отмечается.
Для  опытных  молельщиков  в  воскресных  школах  4  200—5  ООО
слов  за  четверть  минуты  —  обычная  норма.  Это  количество
у  нас  приравнивается  к  двум  гимнам  плюс  букет  цветов,  при¬
несенный  молодой  девицей  в  камеру  убийцы-смертника  в  утро
перед  казнью.
 Остальные  ваши  молитвы  401  (штука)—не  более,  как
простое  сотрясение  воздуха.  Такие  молитвы  мы  собираем  куча¬
 1  Джон  Ванемейкер  был  издателем  Твена.  (Прим.  перев.)
 2  Америка  глазами  американцев
 17

ми  и  используем  их  в  качестве  встречного  ветра  для  задер-
жания  судов,  принадлежащих  людям  нечестивым.  Впрочем,
для  того,  чтобы  они  оказали  хоть  какое-нибудь  действие,  их
требуется  так  много,  что  ваши  401  вам  никак  не  зачтутся.
 К  этому  сообщению  я  хочу  добавить  несколько  слов  от
себя.
 Когда  глюди  известного  сорта  совершают  мало-мальски
доброе  дело,  мы,  зная,  каких  усилий  это  им  стоит,  оцениваем
их  поступок  в  тысячу  раз  выше,  чем  такой  же  поступок  чело¬
века  праведного.  И  вы  у  пас  на  гораздо  лучшем  счету,  чем
другие  христиане  с  такой  же  характеристикой,  ибо  вы  не¬
сколько  раз  совершали  акты  самопожертвования,  которых  от
вас  никак  нельзя  было  ожидать.  Много  лет  назад,  когда
у  вас  в  байке  было  только  сто  тысяч  долларов,  вы  послали
два  доллара  вашей  двоюродной  сестре,  которая,  оставшись
вдовой  без  всяких  средств,  обратилась  к  вам  за  помощью.
Многие  здесь  на  небесах  не  хотели  этому  верить,  а  мно¬
гие  высказывали  предположение,  что  деньги  были  фаль¬
шивые.  Но  после  того,  как  стало  известно,  что  все  подозре¬
ния  неосновательны,  репутация  ваша  значительно  выиграла.
И  когда  года  через  два  вы,  в  ответ  на  вторую  мольбу  о  по¬
мощи,  послали  несчастной  вдове  уже  четыре  доллара,  все
этому  сразу  поверили,  и  в  течение  многих  дней  на  небесах
только  о  вас  и  говорили.  Прошло  еще  два  года,  у  вдовы  умер
младший  ребенок,  и  она  снова  воззвала  к  вам.  В  ответ  вы
послали  ей  шесть  долларов  и  тем  окончательно  упрочили
свою  славу  на  небесах.  Все  спрашивали  друг  у  друга:  «Слы¬
хали,  как  отличился  Эндрью?»  (вас  теперь  нежно  называют
здесь  «Эндрью»).  Ваши  все  более  щедрые  даяния  расположили
к  вам  все  сердца,  имя  ваше  постоянно  у  всех  на  устах.  Когда
вы  по  воскресеньям  едете  в  церковь  в  своем  роскошном  экипа¬
же,  все  обитатели  неба  смотрят  на  вас,  и,  не  успевает  рука
ваша  протянуться  к  церковной  кружке,  как  радостный  крик
оглашает  небеса  и  долетает  даже  до  огненных  стен  преиспод¬
ней:  «Еще  пять  центов  от  Эндрью!»
 Но  подлинного  апогея  слава  ваша  достигла  несколько
дней  тому  назад,  когда  вдова  написала  вам,  что  могла  бы
получить  место  школьной  учительницы  в  одной  дальней  де¬
ревне,  если  бы  у  нее  было  пятьдесят  долларов,  чтобы  доехать
туда  с  двумя  оставшимися  у  нее  детьми,  —  и  вы,  прикинув,
что  в  прошлом  месяце  ваш  чистый  доход  от  трех  угольных
шахт  составил  22  230  долларов,  а  в  текущем  месяце  можно
с  уверенностью  рассчитывать  на  сорок  пять,  а  то  и  на  все
пятьдесят  тысяч,  взяли  перо  и  чековую  книжку  и  послали  ей
целых  пятнадцать  долларов!  О,  великодушное  сердце,  будь
вовеки  благословенно!  Да  хранит  тебя  господь!  Во  всем
 18

царствии  небесном  не  было  никого,  кто  не  прослезился  бы  от
умиления.  И  в  то  время,  как  все  мы  жали  друг  другу  руки,
обнимались  и  восхваляли  вас,  с  высоты  сияющего  престола
раздался  глас,  подобный  грому,  повелевший,  чтобы  подвиг
ваш  прославлен  был  превыше  всех  известных  доныне  подвигов
самоотречения  людей  и  ангелов  и  увековечен  на  отдельной
странице  книги  Великих  Деяний,  ибо  расстаться  с  этими  пят¬
надцатью  долларами  вам  было  тяжелее  и  горше,  чем  десяти
тысячам  мучеников  расстаться  с  жизнью,  взойдя  на  пылающий
костер.  И  все  у  нас  говорили:  «Что  значит  жертва  великой  ду¬
ши  или  десяти  тысяч  великих  душ,  отдавших  жизнь,  в  сравне¬
нии  с  даром  в  пятнадцать  долларов  из  загребистых  рук  самого
алчного  скряги,  какой  когда-либо  жил  на  земле?»
 И  это  истинная  правда.  Авраам  со  слезами  радости  уже
уготовил  вам  место  в  лоне  своем,  для  чего  вытряхнул  все  его
содержимое  и  наклеил  на  нем  красноречивый  ярлык:  «Заня¬
то».  А  святой  Петр,  рыдая,  объявил:  «Когда  он  прибудет,  мы
устроим  ему  торжественную  встречу  с  факелами».
 Весть,  что  вы  попадете  к  нам,  вызвала  в  раю  бурное  лико¬
вание.  В  аду  —  тоже.
 ЧЕЛОВЕК,  КОТОРЫЙ  СОВРАТИЛ  ГЕДЛИБЕРГ
 (Рассказ)
 I
 Это  случилось  много  лет  назад.  Гедлиберг  считался  самым
честным  и  самым  безупречным  городом  во  всей  близлежащей
округе.  Он  сохранял  за  собой  беспорочное  имя  уже  три  по¬
коления  и  гордился  им  более  всех  других  своих  достояний.
Гордость  его  была  так  велика,  и  ему  так  хотелось  продлить
свою  славу  в  веках,  что  он  начал  внушать  понятия  о  честности
даже  младенцам  в  колыбели  и  сделал  эти  понятия  основой  их
воспитания  и  на  дальнейшие  годы.  Мало  того:  с  пути  подра¬
стающей  молодежи  были  убраны  все  соблазны,  чтобы  чест¬
ность  молодых  людей  могла  окрепнуть,  закалиться  и  войти
в  их  плоть  и  кровь.  Соседние  города  завидовали  превосход¬
ству  Гедлиберга  и,  притворствуя,  издевались  над  ним  и  назы¬
вали  его  гордость  зазнайством.  Но  в  то  же  время  они  не
могли  не  согласиться,  что  Гедлиберг  действительно  неподку¬
пен,  а  припертые  к  стенке,  вынуждены  были  признать,  что
самый  факт  рождения  в  Гедлиберге  служит  лучшей  рекомен¬
дацией  всякому  молодому  человеку,  покинувшему  свою  роди¬
ну  в  поисках  работы  где-нибудь  на  чужбине.
 2*
 19

Но  вот  однажды  Гедлибергу  не  посчастливилось:  он
обидел  одного  проезжего,  возможно  даже  не  подозревая  об
этом  и  уж,  разумеется,  не  жалея  о  содеянном,  ибо  Гедлиберг
был  сам  себе  голова  и  его  мало  тревожило,  что  о  нем  ду¬
мают  посторонние  люди.  Однакс  на  сей  раз  следовало  бы
сделать  исключение,  так  как  по  натуре  своей  человек  этот
был  зол  и  мстителен.  Проведя  весь  следующий  год  в  стран¬
ствиях,  он  не  забыл  нанесенного  ему  оскорбления  и  каждую
свободную  минуту  думал,  как  бы  отплатить  своим  обидчикам.
Много  планов  рождалось  у  него  в  голове,  и  все  они  были  не¬
плохи.  Нехватало  им  только  одного  —  широты  масштаба.
Самый  скромный  из  них  мог  бы  сгубить  не  один  десяток
человек,  но  мститель  старался  придумать  такой  план,  кото¬
рый  охватил  бы  весь  Гедлиберг,  так,  чтобы  никто  из  жителей
города  не  избежал  общей  участи.  И  вот,  наконец,  на  ум  ему
пришла  блестящая  идея.  Он  ухватился  за  нее,  загоревшись
злобным  торжеством,  и  мозг  его  сразу  же  заработал  над  вы¬
полнением  некоего  плана.  «Да,  —думал  он,  —  вот  так  я  и  сде¬
лаю  —  я  совращу  весь  Гедлиберг!»
 Полгода  спустя  этот  человек  явился  в  Гедлиберг  и  часов
в  десять  вечера  подъехал  в  тележке  к  дому  старого  кассира,
служившего  в  местном  банке.  Он  вынул  из  тележки  мешок,
взвалил  его  на  плечо  и,  пройдя  через  двор,  постучался
в  дверь  коттеджа.  Женский  голос  ответил  ему:  «Войдите!»
Человек  вошел,  опустил  свой  мешок  возле  железной  печ¬
ки  в  гостиной  и  учтиво  обратился  к  пожилой  женщине,
читавшей  у  зажженной  лампы  газету  «Миссионерский
вестник».
 —  Пожалуйста,  ие  вставайте,  сударыня.  Я  не  хочу  вас
беспокоить.  Вот  так...  Теперь  он  будет  в  полной  сохранности,
никто  его  здесь  не  заметит.  Могу  я  побеседовать  с  вашим
супругом,  сударыня?
 —  Нет,  он  уехал  в  Брикстон  и,  может  быть,  не  вернется
до  утра.
 —  Ну  что  ж,  не  беда.  Я  просто  хочу  оставить  этот  ме¬
шок  на  его  попечение,  сударыня,  с  тем  чтобы  он  передал
его  законному  владельцу,  когда  тот  отыщется.  Я  здесь  чу¬
жой,  ваш  супруг  меня  не  знает.  Я  приехал  в  Гедлиберг  сего¬
дня  вечером  исключительно  для  того,  чтобы  исполнить  долг,
который  уже  давно  надо  мной  тяготеет.  Теперь  моя  задача
выполнена,  и  я  уеду  отсюда  с  чувством  удовлетворения,  от¬
части  даже  гордости,  и  вы  меня  больше  никогда  не  увидите.
К  мешку  приложено  письмо,  из  которого  вы  все  поймете.
Доброй  ночи,  сударыня!
 Таинственный  незнакомец  испугал  женщину,  и  она  обра¬
довалась,  когда  он  ушел.  Но  тут  в  ней  проснулось  любопыг-
 20

ство.  Она  поспешила  к  мешку  и  взяла  письмо.  Оно  начина-*
лось  так:
 «Прошу  отыскать  законного  владельца  через  газету
или  навести  необходимые  справки  негласным  пугем.  Оба
способа  годятся.  В  этом  мешке  лежат  золотые  монеты
общим  весом  в  сто  шестьдесят  фунтов  четыре  унции...»
 —  Господи  боже,  а  дверь-то  не  заперта!
 Миссис  Ричардс,  вся  дрожа,  кинулась  к  двери,  заперла
ее,  спустила  шторы  на  окнах  и  стала  посреди  комнаты,  со
страхом  и  волнением  думая,  как  уберечь  и  себя  и  деньги  от
опасности.  Она  прислушалась,  не  лезут  ли  грабители,  потом,
поддавшись  пожиравшему  ее  любопытству,  снова  подошла
к  лампе  и  дочитала  письмо  до  конца:
 «Я  иностранец,  на-днях  возвращаюсь  к  себе  на  родину
и  останусь  там  навсегда.  Мне  хочется  поблагодарить  Аме¬
рику  за  все,  что  она  мне  дала,  пока  я  жил  под  защитой
американского  флага.  А  к  одному  из  ее  обитателей  —  граж¬
данину  города  Гедлиберга  —  я  чувствую  особую  призна¬
тельность  за  то  великое  благодеяние,  которое  он  оказал
мне  года  два  назад.  Точнее:  два  великих  благодеяния.  Сей¬
час  я  все  объясню.
 Я  был  игроком.  Подчеркиваю  —  был  игроком,  проиг¬
равшимся  в  пух  и  прах.  Я  попал  в  ваш  город  ночью,  го¬
лодный,  с  пустыми  карманами  и  попросил  подаяния  —
в  темноте.  Нищенствовать  при  свете  мне  было  стыдно.
Я  не  ошибся,  обратившись  к  этому  человеку.  Он  дал  мне
двадцать  долларов;  другими  словами,  он  вернул  мне  жизнь.
И  не  только  жизнь,  но  и  целое  состояние:  ибо  эти  деньги
принесли  мне  крупный  выигрыш  за  игорным  столом.  А  его
слова,  обращенные  ко  мне,  я  помню  и  по  сию  пору.  Они
победили  меня  и,  победив,  спасли  остатки  моей  доброде¬
тели:  с  картами  покончено.  Я  не  имею  ни  малейшего  поня¬
тия,  кто  был  мой  благодетель,  но  мне  хочется  разыскать
его  и  передать  ему  эти  деньги.  Пусть  он  поступит  с  ними,
как  ему  угодно:  раздаст  их,  выбросит  вон,  оставит  себе.  Та¬
ким  путем  я  хочу  только  выразить  ему  свою  благодар¬
ность.  Если  б  у  меня  была  возможность  задержаться  здесь,
я  бы  разыскал  его  сам,  но  он  и  так  отыщется.  Гедлиберг  —
честный  город,  неподкупный  город,  и  я  знаю,  что  ему  сме¬
ло  можно  довериться.  Личность  нужного  мне  человека  вы
установите  по  тем  словам,  с  которыми  он  обратился  ко  мне.
Я  убежден,  что  они  сохранились  у  него  в  памяти.
 21

Мой  план  таков:  если  вы  предпочтете  навести  справки
частным  путем,  воля  ваша;  сообщите  тогда  содержание
этого  письма,  кому  найдете  нужным.  Если  избранный  ва¬
ми  человек  ответит:  «Да,  это  был  я,  и  я  сказал  то-то  и  то-
то»,  проверьте  его.  Вскройте  для  этого  мешок  и  выньте  от¬
туда  запечатанный  конверт,  в  котором  найдете  записку  со
словами  моего  благодетеля.  Если  эти  слова  совпадут  с  те¬
ми,  которые  вам  сообщит  ваш  кандидат,  без  дальнейших
расспросов  отдайте  ему  деньги,  так  как  он,  конечно,  и  есть
тот  самый  человек.
 Но  если  вы  предпочтете  предать  дело  гласности,  тогда
опубликуйте  мое  письмо  в  местной  газете  со  следующими
указаниями:  ровно  через  тридцать  дней,  считая  с  сегодняш¬
него  дня  (в  пятницу),  претендент  должен  явиться  в  город¬
скую  магистратуру  к  восьми  часам  вечера  и  вручить  запе¬
чатанный  конверт  с  теми  самыми  словами  его  преподобию
мистеру  Берджесу  (если  он  соблаговолит  принять  участие
в  этом  деле).  Пусть  мистер  Берджес  тут  же  сломает  печать
на  мешке,  вскроет  его  и  проверит  правильность  сообщен¬
ных  слов.  Если  слова  совпадут,  передайте  деньги  вместе
с  моей  искренней  благодарностью  опознанному  таким  об¬
разом  человеку,  который  облагодетельствовал  меня».
 Миссис  Ричардс  опустилась  на  стул,  трепеща  от  волне¬
ния,  и  погрузилась  в  глубокие  думы.  «Как  это  все  необычай¬
но!  И  какое  счастье  привалило  этому  доброму  человеку,  ко¬
торый  бросил  свои  деньги  на  ветер  и  по  прошествии  многих
дней  опять  нашел  их!  Если  б  это  был  мой  муж...  Ведь  мы
такие  бедняки,  такие  бедняки,  и  оба  старые!..»  Тяжкий
вздох.  «Нет,  это  не  мой  Эдуард,  он  не  мог  дать  незнакомцу
двадцать  долларов.  Ну  что  же,  приходится  только  пожалеть
об  этом!»  И  вздрогнув:  «Но  ведь  это  деньги  игрока!  Грехов¬
ная  мзда...  Мы  не  смогли  бы  принять  их,  не  смогли  бы  при¬
коснуться  к  ним.  Мне  даже  неприятно  сидеть  возле  них,  они
оскверняют  меня».
 Миссис  Ричардс  пересела  подальше  от  мешка.  «Скорей
бы  Эдуард  приехал  и  отнес  их  в  банк!  Того  и  гляди  вломятся
грабители!  Мне  страшно!  Такие  деньги,  а  я  сижу  здесь
од  и  а  -  одинешенька!»
 Мистер  Ричардс  вернулся  в  одиннадцать  часов  и,  не  слу¬
шая  возгласов  жены,  обрадовавшейся  его  приезду,  сразу  же
заговорил:
 —  Я  так  устал,  просто  сил  нет!  Какое  это  несчастье  —
бедность  В  мои  годы  так  мыкаться!  Гни  спину,  зарабатывай
себе  на  хлеб,  трудись  на  благо  человека,  у  которого  денег  куры
не  клюют.  А  он  посиживает  себе  дома  в  мягких  туфлях!
 22

—  Мне  за  тебя  так  больно,  Эдуард.  Но  успокойся  —
с  голоду  мы  не  умираем,  наше  честное  имя  при  нас...
 —  Да,  Мэри,  это  самое  главное.  Не  обращай  внимания
на  мои  слова.  Минутная  вспышка,  и  больше  ничего.  Поцелуй
меня...  Ну  вот,  все  прошло,  я  ни  на  что  не  жалуюсь.  Что  это
у  тебя?  Какой-то  мешок?
 И  тут  жена  поведала  ему  великую  тайну.  На  минуту
ее  слова  ошеломили  его;  потом  он  сказал:
 —  Мешок  весит  сто  шестьдесят  фунтов?  Мэри!  Значит,
в  нем  со-рок  ты-сяч  долларов!  Подумай  только!  Ведь  это  це¬
лое  состояние.  Да  у  нас  в  городе  не  наберется  и  десяти  чело¬
век  с  такими  деньгами!  Дай  мне  письмо.
 Он  быстро  пробежал  его  глазами.
 —  Вот  так  история!  О  таких  небылицах  читаешь  только
в  романах,  в  жизни  они  никогда  не  случаются!  —  Ричардс
приободрился,  даже  повеселел.  Он  потрепал  свою  старушку-
жену  по  щеке  и  шутливо  сказал:  —  Да  мы  с  тобой  богачи,
Мэри,  настоящие  богачи!  Что  нам  стоит  припрятать  эти  день¬
ги,  а  письмо  сжечь?  Если  тот  игрок  вдруг  явится  с  расспро¬
сами,  мы  смерим  его  ледяным  взглядом  и  скажем:  «Не  по¬
нимаем,  о  чем  вы  говорите!  Мы  видим  вас  впервые  и  ни
о  каком  мешке  с  золотом  понятия  не  имеем».  Представляешь
себе,  какой  у  него  будет  глупый  вид,  и...
 —  Ты  все  шутишь,  а  деньги  лежат  здесь.  Скоро  ночь  —
для  грабителей  самое  раздолье.
 —  Ты  права.  Но  как  же  нам  быть?  Наводить  справки
негласно?  Нет,  это  убьет  всякую  романтику.  Лучше  через  га¬
зету.  Подумай  только,  какой  поднимется  шум!  Наши  соседи
будут  вне  себя  от  зависти.  Ведь  им  хорошо  известно,  что  ни
один  иностранец  не  доверил  бы  таких  денег  никакому  друго¬
му  городу,  кроме  Гедлиберга.  Как  нам  повезло!  Побегу  ско¬
рей  в  редакцию,  а  то  будет  поздно.
 —  Подожди...  подожДи,  Эдуард!  Не  оставляй  меня  одну
с  этим  мешком!
 Но  его  и  след  простыл.  Впрочем,  ненадолго.  Чуть  не
у  самого  дома  он  встретил  издателя  газеты,  сунул  ему  в  руки
письмо  незнакомца  и  сказал:
 —  Интересный  материал,  Кокс.  Дайте  в  очередной
номер.
 —  Поздновато,  мистер  Ричардс;  впрочем,  попробую.
 Очутившись  дома,  Ричардс  снова  принялся  обсуждать
 с  женой  эту  увлекательную  тайну.  О  том,  чтобы  лечь  спать,
не  приходилось  и  думать.  Прежде  всего  их  интересовало  сле¬
дующее:  кто  же  дал  незнакомцу  двадцать  долларов?  Отве¬
тить  на  этот  вопрос  оказалось  нетрудным,  и  оба  в  один  голос
проговорили:
 23

—  Беркли  Гудсон.
 —  Да,  —  сказал  Ричардс,  —  он  мог  так  поступить,  это
на  него  похоже.  Другого  такого  человека  в  городе  не  най¬
дется.
 —  Это  все  признают,  Эдуард,  все...  хотя  бы  в  глубине
души.  Вот  уже  полгода,  как  наш  город  снова  стал  самим  со¬
бой  —  честным,  ограниченным,  фарисейски  самодовольным  и
скаредным.
 —  Гудсон  так  и  говорил  о  нем  до  самой  своей  смерти,
и  говорил  во  всеуслышание.
 —  Да,  и  его  ненавидели  за  это.
 —  Ну  еще  бы!  Но  ведь  он  ни  с  кем  не  считался.  Кого
еще  так  ненавидели,  как  Гудсона?  Разве  только  его  преподо¬
бие  мистера  Берджеса!
 —  Берджес  ничего  другого  не  заслужил.  Кто  теперь
пойдет  к  нему  в  церковь?  Хоть  и  плох  наш  город,  а  Бердже¬
са  он  раскусил,  Эдуард!  А  правда,  страшно,  гчто  этот  чуже¬
странец  доверяет  свои  деньги  Берджесу?'
 —  Да,  странно...  Впрочем...  впрочем...
 —  Ну  вот,  заладил  «впрочем,  впрочем»!  Ты  сам  дове¬
рился  бы  ему?
 —  Как  сказать,  Мэри!  Может  быть,  чужестранец  знаком
с  ним  ближе,  чем  мы?
 —  От  этого  Берджес  не  станет  лучше.
 Ричардс  растерянно  молчал.  Жена  смотрела  на  него
в  упор  и  ждала  ответа.  Наконец  он  заговорил,  но  так  робко,
как  будто  знал  заранее,  что  ему  не  поверят:
 —  Мэри,  Берджес  неплохой  человек.
 Миссис  Ричардс  явно  не  ожидала  такого  заявления.
 —  Вздор!  —  воскликнула  она.
 —  Он  неплохой  человек.  Я  это  знаю.  Его  невзлюбили  за
ту  историю,  которая  получила  такую  огласку.
 —  За  ту  историю!  Как  будто  подобной  истории  недо¬
статочно!
 —  Достаточно.  Вполне  достаточно.  Только  он  тут  ни
при  чем.
 —  Что  ты  говоришь,  Эдуард!  Как  это  ни  при  чем,  когда
все  знают,  что  Берджес  виноват!
 —  Мэри,  даю  тебе  честное  слово,  он  ни  в  чем  не  ви¬
новат.
 —  Не  верю  и  никогда  не  поверю.  Откуда  ты  это  взял?
 —  Тогда  выслушан  мое  покаяние.  Мне  стыдно,  но  ни¬
чего  не  поделаешь.  О  том,  чго  Берджес  не  виновен,  кроме  ме¬
ня,  никто  не  знает.  Я  мог  бы  спасти  его,  но...  но...  ты  по¬
мнишь,  какое  возмущение  царило  тогда  в  городе...  и  я...  я
не  посмел  этого  сделать.  Ведь  на  меня  все  ополчились  бы.
 24

Я  чувствовал  себя  подлецом,  самым  низким  подлецом...
и  все-таки  молчал.  У  меня  просто  нехватало  мужества  на
такой  поступок.
 Мэри  нахмурилась  и  долго  молчала.  Потом  заговорила,
запинаясь  на  каждом  слове:
 —  Да,  пожалуй,  этого  не  следовало  делать...  Как-никак,
общественное  мнение...  приходится  считаться...  —  Она  ступи¬
ла  на  опасный  путь  и  вскоре  окончательно  увязла,  но  мало-
помалу  справилась  и  зашагала  дальше:  —  Конечно,  жалко,
но...  Нет,  Эдуард,  это  нам  не  по  силам...  просто  не  по  силам!
Я  бы  не  благословила  тебя  на  такое  безрассудство!
 —  Сколько  людей  отвернулось  бы  от  нас,  Мэри!  А  кро¬
ме  того...  кроме  того...
 —  Меня  сейчас  тревожит  только  одно,  Эдуард:  что  он
о  нас  думает?
 —  Берджес?  Он  даже  не  подозревает,  что  я  мог  спа¬
сти  его.
 —  Ох!  —  облегченно  вздохнула  жена.  —  Как  я  рада!  Ес¬
ли  Берджес  ничего  не  подозревает,  значит...  Ну,  слава  богу!
Теперь  понятно,  почему  он  так  предупредителен  с  нами,  хотя
мы  его  вовсе  не  поощряем.  Меня  уже  сколько  раз  этим  по¬
прекали.  Те  же  Вилсоны,  Вилкоксы  и  Гаркнесы.  Для  них  нет
большего  удовольствия,  как  сказать:  «Ваш  друг  Берджес»,
а  ведь  они  прекрасно  знают,  как  мне  это  неприятно.  И  что  он
в  нас  нашел  такого  хорошего?  Просто  не  понимаю.
 —  Сейчас  я  тебе  объясню.  Выслушай  еще  одно  покая¬
ние.  Когда  все  обнаружилось  и  Берджеса  решили  протащить
через  весь  город  на  шесте,  совесть  меня  так  мучила,  что  я  не
выдержал,  пошел  к  нему  тайком  и  предупредил  его...  Он
уехал  из  Гедлиберга  и  вернулся,  когда  все  страсти  утихли.
 —  Эдуард!  Если  б  в  городе  узнали...
 —  Молчи!  Мне  и  сейчас  страшно.  Я  пожалел  об  этом  не¬
медленно  и  даже  тебе  ничего  не  сказал,  из  страха,  что  ты
невольно  выдашь  меня.  В  ту  ночь  я  не  сомкнул  глаз.  Но  про¬
шло  несколько  дней,  никто  меня  ни  в  чем  не  заподозрил,  и
я  перестал  раскаиваться  в  своем  поступке.  И  до  сих  пор  не  рас¬
каиваюсь,  Мэри,  ни  капельки  не  раскаиваюсь.
 —  Тогда  и  я  тоже  рада:  ведь  над  ним  хотели  учинить
такую  жестокую  расправу!  Да,  раскаиваться  не  в  чем.  Как-
никак,  а  ты  был  обязан  это  сделать.  Но,  Эдуард,  а  вдруг
когда-нибудь  узнают?
 —  Не  узнают.
 —  Почему?
 —  Все  думают,  что  это  сделал  Гудсон.  •
 —  Да,  верно!
 —  Ведь  он  действительно  ни  с  кем  не  считался.  Старика

Солсберри  уговорили  сходить  к  Гудсону  и  бросить  ему  в  ли¬
цо  обвинение.  Тот  расхрабрился  и  пошел.  Гудсон  оглядел  его
с  головы  до  пят,  точно  отыскивая  на  нем  местечко  погаже,
и  сказал:  «Так  вы,  значит,  от  комиссии  по  расследованию?»
Солсберри  отвечает,  что  примерно  так  оно  и  есть.  «Гм!
А  что  им  нужно  —  подробности  или  достаточно  общего  отве¬
та?»  —  «Если  подробности  понадобятся,  мистер  Гудсон,  я  при¬
ду  еще  раз,  а  пока  что  дайте  общий  ответ».  —  «Хорошо,
тогда  скажите  им,  пусть  убираются  к  чорту.  Полагаю,  что
этот  общий  ответ  их  удовлетворит.  А  вам,  Солсберри,  сове¬
тую:  когда  пойдете  за  подробностями,  захватите  с  собой  кор¬
зинку,  а  то  в  чем  вы  потащите  домой  свои  останки?»
 —  Как  это  похоже  на  Гудсона!  Узнаю  его  в  каждом
слове.  У  этого  человека  была  только  одна  слабость:  он  ду¬
мал,  что  лучшего  советчика,  чем  он,  во  всем  мире  не  найти.
 —  Но  такой  ответ  решил  все  и  спас  меня,  Мэри.  Расследо¬
вание  прекратили.
 —  Господи!  Да  я  в  этом  не  сомневаюсь.
 И  они  снова  с  увлечением  заговорили  о  таинственном
золотом  мешке.  Но  вскоре  в  их  беседу  стали  вкрадываться
паузы:  глубокое  раздумье  мешало  словам.  Паузы  учаща¬
лись.  И  вот  Ричардс  окончательно  замолчал.  Он  сидел,  рас¬
сеянно  глядя  себе  под  ноги;  потом  мало-помалу  начал  нервно
шевелить  пальцами  в  такт  своим  беспокойным  мыслям.  Тем
временем  умолкла  и  его  жена;  все  ее  движения  тоже  сви¬
детельствовали  о  снедавшей  ее  тревоге.
 Наконец  Ричардс  встал  и  бесцельно  зашагал  по  комна¬
те,  ероша  обеими  руками  волосы,  словно  лунатик,  которому
приснился  дурной  сон.  Но  вот  он,  видимо,  надумал  что-то,
не  говоря  ни  слова,  надел  шляпу  и  быстро  вышел  из  дому.
 Его  жена  сидела  нахмурившись,  погруженная  в  глубокую
задумчивость,  и  не  замечала,  что  осталась  одна.  Время  от
времени  она  начинала  бормотать:
 —  Не  введи  нас  во  ис...  но  мы  такие  бедняки,  такие
бедняки!  Не  введи  нас  во...  Ах!  Кому  это  повредит?  Ведь
никто  никогда  не  узнает...  Не  введи  нас  во...
 Голос  ее  затих.  Потом  она  подняла  глаза  и  проговори¬
ла  не  то  испуганно,  не  то  радостно:
 —  Ушел!  Но,  может  быть,  уже  поздно?  Или  время  еще
есть?  —  и  старушка  поднялась  со  стула,  взволнованно  сжимая
и  разжимая  руки.  Легкая  дрожь  пробежала  по  ее  телу,  в  гор¬
ле  пересохло,  и  она  с  трудом  выговорила:  —  Да  простит  меня
господь!  Об  этом  и  подумать  страшно...  Но,  боже  мой,  как
странно  ебздан  человек...  как  странно!
 Миссис  Ричардс  убавила  огонь  в  лампе,  крадучись  по¬
дошла  к  мешку,  опустилась  рядом  с  ним  на  колени  и  ощупа¬
 26

ла  его  ребристые  бока,  любовно  проводя  по  ним  ладонями.
Алчный  огонек  загорелся  в  старческих  глазах  несчастной
женщины.  Временами  она  совсем  забывалась,  а  приходя
в  себя,  бормотала:
 —  Что  же  он  не  подождал...  хоть  несколько  минут!
И  зачем  было  так  торопиться!
 Тем  временем  Кокс  вернулся  из  редакции  домой  и  рас¬
сказал  жене  об  этой  странной  истории.  Оба  принялись  с  жа¬
ром  обсуждать  ее  и  решили,  что  во  всем  городе  только
покойный  Гудсон  был  способен  подать  страждущему  незна¬
комцу  такую  щедрую  милостыню,  как  двадцать  долларов.
Наступила  пауза,  муж  и  жена  задумались  и  погрузились
в  молчание.  А  потом  обоих  охватило  беспокойство.  Наконец
жена  заговорила,  словно  сама  с  собой:
 —  Никто  не  знает  об  этой  тайне,  кроме  Ричардсов
и  нас...  Никто.
 Муж  вздрогнул,  очнулся  от  своего  раздумья  и  грустно
посмотрел  на  жену.  Она  побледнела.  Он  нерешительно  под¬
нялся  с  места,  бросил  украдкой  взгляд  на  свою  шляпу,  по¬
том  посмотрел  на  жену,  словно  безмолвно  спрашивая  ее
о  чем-то.  Миссис  Кокс  судорожно  глотнула,  поднесла  руку
к  горлу  и  вместо  ответа  только  кивнула  мужу.  Секунда  —
и  она  осталась  одна  и  снова  начала  что-то  тихо  бормо¬
тать.
 А  Ричардс  и  Кокс  с  разных  концов  города  бежали  по
опустевшим  улицам  навстречу  друг  другу.  Еле  переводя  дух,
они  столкнулись  у  лестницы,  которая  вела  в  редакцию,  и,  не¬
смотря  на  темноту,  прочли  то,  что  было  написано  на  лице
у  каждого  из  них.  Кокс  прошептал:
 —  Кроме  нас,  никто  об  этом  не  знает?
 И  в  ответ  тоже  послышался  шопот:
 —  Никто.  Даю  вам  слово,  ни  одна  душа!
 —  Если  еще  не  поздно,  то...
 Они  бросились  вверх  по  лестнице,  но  в  эту  минуту  по¬
явился  мальчик-рассыльный,  и  Кокс  окликнул  его:
 —  Это  ты,  Джонни?
 ~°Да,  сэр.
 —  Не  отправляй  утренней  почты...  и  дневной  тоже.  По¬
дожди,  пока  я  не  скажу.
 —  Все  уже  отправлено,  сэр.
 —  Отправлено?
 Какое  разочарование  прозвучало  в  этом  слове!
 —  Да,  сэр.  С  сегодняшнего  числа  поезда  на  Брикстон
и  дальше  ходят  по  новому  расписанию,  сэр.  Пришлось  отпра¬
вить  газеты  на  двадцать  минут  раньше.  Я  еле  успел,  еще  две
минуты  —  и...
 27

Не  дослушав  его,  Ричардс  и  Кокс  повернулись  и  медлен¬
но  зашагали  прочь.  Минут  десять  они  шли  молча;  потом  Кокс
раздраженно  заговорил:
 —  Понять  не  могу,  чего  вы  так  поторопились?
 Ричардс  ответил  смиренным  тоном:
 —  Действительно,  зря,  но,  знаете,  мне  как-то  не  пришло
в  голову...  Зато  в  следующий  раз...
 —  Да  ну  вас!  Такого  «следующего  раза»  тысячу  лет  не
дождешься!
 Друзья  расстались,  даже  не  попрощавшись,  и  с  убитым
видом  побрели  домой.  Жены  кинулись  им  навстречу  с  нетер¬
пеливым:  «Ну  что?»  —  прочли  ответ  у  них  в  глазах  и  горестно
опустили  голову,  не  дожидаясь  объяснений.
 В  обоих  домах  загорелся  спор,  и  довольно  горячий,  а  это
было  нечто  новое:  и  той  и  другой  супружеской  чете  спорить
приходилось  и  раньше,  но  не  так  горячо,  не  так  ожесточенно.
Сегодня  доводы  спорящих  сторон  слово  в  слово  повторялись
в  обоих  домах.  Миссис  Ричардс  говорила:
 —  Если  бы  ты  подождал  хоть  минутку,  Эдуард!  Подумал
бы,  что  делаешь!  Нет,  надо  было  бежать  в  редакцию  и  тре¬
звонить  об  этом  на  весь  мир!
 —  В  письме  было  сказано:  «разыскать  через  газету».
 —  Ну  и  что  же?  А  разве  там  не  было  сказано:  «если  хоти¬
те,  проделайте  все  это  негласно»?  Вот  тебе!  Права  я  или  нет?
 —  Да...  да,  верно.  Но  когда  я  подумал,  какой  поднимется
шум  и  какая  это  честь  для  Гедлиберга,  что  иностранец  так
ему  доверился...
 —  Ну  конечно,  конечно.  А  все-таки  стоило  бы  тебе  пораз¬
мыслить  немножко,  и  ты  бы  сообразил,  что  того  человека  не
найти:  он  лежит  в  могиле  и  никого  после  себя  не  оставил,  ни
родственника,  ни  свойственника.  А  если  деньги  достанутся
тем,  кто  в  них  нуждается,  и  если  другие  при  этом  не  постра¬
дают...
 Она  не  выдержала  и  залилась  слезами.  Ричардс  ломал
себе  голову,  придумывая,  как  бы  ее  утешить,  и,  наконец,  на¬
шелся:
 —  Подожди,  Мэри!  Может  быть,  это  все  к  лучшему.  Ко¬
нечно,  к  лучшему!  Не  забывай,  что  так  было  предопределено
свыше...
 —  «Предопределено  свыше»!  Когда  человеку  надо  оправ¬
дать  собственную  глупость,  он  всегда  ссылается  на  предопре¬
деление.  Но  даже  если  так  —  ведь  деньги  попали  к  нам  в  дом,
значит,  это  было  тоже  предопределено,  а  ты  пошел  наперекор
провидению!  И  по  какому  праву?  Это  грех,  Эдуард,  большой
грех!  Такая  самонадеянность  не  к  лицу  скромному,  богобояз¬
ненному...
 28

.—  Да  ты  вспомни,  Мэри,  чему  нас  всех,  уроженцев  Гед-
либерга,  наставляли  с  детства!  Если  можешь  совершить  чест¬
ный  поступок,  не  раздумывай  ни  минуты.  Ведь  это  стало
нашей  второй  натурой!
 —  Ах,  знаю,  знаю:  наставления,  нескончаемые  наставле¬
ния  в  честности!  Нас  охраняли  от  всяких  соблазнов  еще  с  ко¬
лыбели.  Но  такая  честность  искусственна,  она  неверна,  как
вода,  и  не  устоит  перед  соблазнами,  в  чем  мы  с  тобой  убеди¬
лись  сегодня  ночью.  Видит  бог,  до  сих  пор  у  меня  не  было  ни
тени  сомнения  в  моей  окостеневшей  и  нерушимой  честности.
А  сейчас...  сейчас,  Эдуард,  когда  перед  нами  встало  первое
настоящее  искушение,  я...  я  убедилась,  что  честности  нашего
города  —  грош  цена,  так  же  как  и  моей  честности...  и  твоей,
Эдуард.  Гедлиберг  —  мерзкий,  черствый,  скаредный  город.
Единственная  его  добродетель  —  это  честность,  которой  он
так  прославился  и  которой  так  кичится.  Да  простит  меня  бог
за  такие  слова,  но  наступит  день,  когда  честность  нашего
города  не  устоит  перед  каким-нибудь  великим  соблазном,
и  тогда  слава  его  рассыплется,  как  карточный  домик.  Ну  вот,
я  во  всем  призналась,  и  на  сердце  сразу  стало  легче.  Я  при¬
творщица  и  всю  жизнь  была  притворщицей,  сама  того  не
подозревая.  И  пусть  меня  не  называют  больше  честной,  —
я  этого  не  вынесу!
 —  Да,  Мэри,  я...  я  тоже  так  считаю.  Странно  это...  очень
странно!  Кто  бы  мог  предположить...
 Наступило  долгое  молчание,  оба  глубоко  задумались.  На¬
конец  жена  подняла  голову  и  сказала:
 —  Я  знаю,  о  чем  ты  думаешь,  Эдуард.
 Застигнутый  врасплох,  Ричардс  смутился:
 —  Мне  стыдно  признаться,  Мэри,  но..
 —  Не  беда,  Эдуард,  я  сама  думаю  о  том  же.
 —  Надеюсь...  Ну,  говори.
 —  Ты  думал:  как  бы  догадаться,  что  Гудсон  сказал  не¬
знакомцу!  с
 —  Совершенно  верно.  Мне  стыдно,  Мэри,  я  чувствую  себя
преступником!  А  ты?
 —  Нет,  мне  уж  не  до  этого.  Давай  ляжем  в  гостиной.
Надо  караулить  мешок.  Утром,  когда  откроется  банк,  отнесем
его  в  подвал...  Боже  мой,  боже  мой!  Какую  мы  сделали
ошибку!
 Когда  постель  в  гостиной  была  постлана,  Мэри  снова  за¬
говорила:
 —  «Сезам,  откройся!..»  Что  же  он  мог  сказать?  Как  бы
угадать  эти  слова?  Ну  хорошо,  надо  ложиться.
 —  И  спать?
 —  Нет,  думать.
 29

—  Хорошо,  будем  думать.
 К  этому  времени  чета  Коксов  тоже  успела  и  поссориться
и  помириться,  и  теперь  они  тоже  ложились  спать  —  вернее,
не  спать,  а  думать,  думать,  думать,  ворочаться  с  боку  на  бок
и  ломать  себе  голову:  какие  же  слова  сказал  Гудсон  тому
бродяге?  Золотые  слова,  слова,  оцененные  теперь  в  сорок  ты¬
сяч  долларов  чистоганом!
 Городская  телеграфная  контора  работала  в  эту  ночь
позднее,  чем  обычно,  и  вот  по  какой  причине:  выпускающий
газеты  Кокса  был  одновременно  и  местным  представителем
«Ассошиэйтед  пресс».  Правильнее  сказать,  почетным  предста¬
вителем,  ибо  его  корреспонденции,  по  тридцать  слов  каждая,
печатались,  дай  бог,  каких-нибудь  четыре  раза  в  год.  Но  те¬
перь  дело  обстояло  по-иному.  На  его  телеграмму,  в  которой
сообщалось  о  том,  что  ему  удалось  узнать,  последовал  немед¬
ленный  ответ:
 «Давайте  полностью  всеми  подробностями  тысяча  двести
слов».
 Грандиозно!  Выпускающий  сделал,  как  ему  было  прика¬
зано,  и  стал  самым  известным  человеком  во  всех  Соединенных
Штатах.
 На  следующее  утро,  к  завтраку,  имя  неподкупного  Гед-
либерга  было  на  устах  у  всей  Америки,  от  Монреаля  до  Мек¬
сиканского  залива,  от  ледников  Аляски  до  апельсиновых  рощ
Флориды.  Миллионы  и  миллионы  людей  судили-рядили  о  не¬
знакомце  и  о  его  золотом  мешке,  волновались,  найдется  ли
тот  человек,  и  им  уже  не  терпелось  как  можно  скорее  —
немедленно!  —  узнать  о  дальнейших  событиях.
 II
 На  следующее  утро  Гедлиберг  проснулся  всемирно  зна¬
менитым,  изумленным,  счастливым,  зазнавшимся.  Зазнав¬
шимся  сверх  всякой  меры.  Девятнадцать  его  именитейших
граждан  вкупе  со  своими  супругами  пожимали  друг  другу
руки,  сияли,  улыбались,  обменивались  поздравлениями  и  го¬
ворили,  что  после  такого  события  в  языке  появится  новое
слово: 	«Гедлиберг»  —  как  синоним  слова  «неподкупный»,
 и  оно  пребудет  в  словарях  навеки.  Граждане  рангом  ниже
вкупе  со  своими  супругами  вели  себя  почти  так  же.  Все  кину¬
лись  в  банк  полюбоваться  на  мешок  с  золотом,  а  к  полудню
из  Брикстона  и  других  соседних  городов  толпами  повалили
раздосадованные  завистники.  К  вечеру  же  и  на  следующий
день  со  всех  концов  страны  стали  прибывать  репортеры,  же¬
лавшие  убедиться  собственными  глазами  в  существовании
 30

метка,  выведать  его  историю,  описать  все  заново  и  сделать
беглые  зарисовки  от  руки:  самого  мешка,  дома  Ричардсов,
здания  банка,  пресвитерианской  церкви,  баптистской  церкви,
городской  площади  и  зала  магистратуры,  где  должно  было
состояться  испытание  и  передача  денег  законному  владельцу.
Репортеры  не  поленились  набросать  и  шаржированные  пор¬
треты  четы  Ричардсов,  банкира  Пинкертона,  Кокса,  выпу¬
скающего,  его  преподобия  мистера  Берджеса,  почтмейстера
и  даже  Джека  Холлидея  —  добродушного  бездельника  и  ша¬
лопая,  промышлявшего  рыбной  ловлей  и  охотой,  друга  всех
мальчишек  и  бездомных  собак  в  городе.  Противный  маленький
Пинкертон  с  елейной  улыбкой  показывал  мешок  всем  желаю¬
щим  и,  радостно  потирая  свои  пухлые  ручки,  разглагольствовал
и  о  добром,  честном  имени  Гедлиберга,  и  о  том,  как  оправ¬
далась  его  честность,  и  о  том,  что  этот  пример  будет,  несом¬
ненно,  подхвачен  всей  Америкой  и  послужит  новой  вехой
в  деле  нравственного  возрождения  страны...  И  так  далее
и  тому  подобное.
 К  концу  недели  ликование  несколько  поулеглось.  На  сме¬
ну  бурному  опьянению  гордостью  и  восторгом  пришла  трез¬
вая,  тихая,  не  требующая  словоизлияний  радость,  вернее,
чувство  глубокого  удовлетворения.  Лица  всех  граждан  Гедли¬
берга  сияли  мирным,  безмятежным  счастьем.
 А  потом  наступила  перемена  —  не  сразу,  а  постепенно,
настолько  постепенно,  что  на  первых  порах  ее  почти  никто  не
заметил,  может  быть  даже  совсем  никто  не  заметил,  если  не
считать  Джека  Холлидея,  который  всегда  все  замечал  и  все¬
гда  над  всем  посмеивался,  даже  над  самыми  почтенными  ве¬
щами.  Он  начал  отпускать  шутливые  замечания  насчет  того,
что  у  некоторых  людей  вид  стал  далеко  не  такой  счастливый,
как  день-два  назад;  потом  заявил,  что  шца  у  них  явно  груст¬
неют;  потом,  что  вид  у  них  становится  попросту  кислый.  На¬
конец  он  заявил,  что  всеобщая  задумчивость,  рассеянность  и
дурное  расположение  духа  достигли  таких  размеров,  что  ему
теперь  ничего  не  стоит  выудить  цент  со  дна  кармана  у  самого
жадного  человека  в  городе,  не  нарушив  этим  его  глубокого
раздумья.
 Примерно  в  то  же  время  глава  каждого  из  девятнадцати
именитейших  семейств,  ложась  спать,  ронял  —  обычно  со
взЛЪхом  —  следующие  слова:
 —  Что  же  все-таки  Гудсон  сказал?
 А  его  супруга,  вздрогнув,  немедленно  отвечала:
 —  Перестань!  Что  за  ужасные  мысли  лезут  тебе  в  голо¬
ву!  Гони  их  прочь,  ради  создателя!
 Однако  на  следующую  ночь  мужья  опять  задавали  тот  же
вопрос—и  опять  получали  отповедь.  Но  уже  не  столь  суровую.
 31

На  третью  ночь  они  в  тоске,  совершенно  машинально,
повторили  то  же  самое.  На  сей  раз  —  и  следующей  ночью  —
их  супруги  поежились,  хотели  что-то  сказать...  но  так  ничего
и  не  сказали.
 А  на  пятую  ночь  они  обрели  дар  слова  и  ответили  с  му¬
кой  в  голосе:
 —  О,  если  бы  угадать!
 Шуточки  Холлидея  с  каждым  днем  становились  все  злее
и  обиднее.  Он  сновал  повсюду,  высмеивал  Гедлиберг  —  всех
его  граждан  скопом  и  каждого  в  отдельности.  Но,  кроме  Хол¬
лидея,  в  городе  пикто  не  смеялся;  его  смех  звучал  среди  уны¬
лого  безмолвия,  в  пустоте.  Хотя  бы  тень  улыбки  мелькнула
на  чьем-нибудь  лице!  Холлидей  не  расставался  с  сигарным
ящиком  на  треноге  и,  разыгрывая  из  себя  фотографа,  оста¬
навливал  всех  проходящих,  наводил  на  них  свой  аппарат
и  (командовал:  «Спокойно!  Сделайте  приятнее  лицо!»  Но
даже  такая  остроумнейшая  шутка  не  могла  заставить  эти
мрачные  физиономии  смягчиться  хотя  бы  в  невольной
улыбке.
 Третья  неделя  близилась  к  концу,  до  срока  оставалась
только  одна  неделя.  Был  субботний  вечер,  все  отужинали.
Вместо  обычного  для  предпраздничных  вечеров  оживления,
веселья,  толкотни,  хождения  по  лавкам  на  улицах  царили
безлюдье  и  тишина.  Ричардс  сидел  со  своей  женой  в  крохот¬
ной  гостиной,  оба  унылые,  задумчивые.  Так  проходили  теперь
все  их  вечера.  Прежнее  времяпровождение  —  чтение  вслух,
вязанье,  мирная  беседа,  прием  гостей,  визиты  к  соседям  —
кануло  в  вечность  давным-давно...  две-три  недели  назад.  Ни¬
кто  больше  не  разговаривал  в  семейном  кругу,  никто  не  читал
вслух,  никто  не  ходил  в  гости  —  все  в  городе  сидели  по  до¬
мам,  вздыхали,  мучительно  думали  и  хранили  молчание.  Все
старались  отгадать,  что  сказал  Гудсон.
 Почтальон  принес  письмо.  Ричардс  без  всякого  интереса
взглянул  на  почерк  на  конверте  и  почтовый  штемпель:  и  то
и  другое  незнакомое;  бросил  письмо  на  стол  и  снова  вернулся
к  своим  мучительным  и  бесплодным  домыслам:  «А  может
быть,  так,  а  может  быть,  эдак?»,  продолжая  их  с  того  места,
на  котором  остановился.  Часа  три  спустя  его  жена  устало
поднялась  с  места  и  направилась  в  спальню,  не  пожелав
мужу  спокойной  ночи,  —  теперь  это  тоже  было  в  порядке  ве¬
щей.  Бросив  рассеянный  взгляд  на  письмо,  она  распечатала
его  и  пробежала  мельком  первые  строки.  Ричардс  сидел
в  кресле,  уткнув  подбородок  в  колени.  Вдруг  сзади  послы¬
шался  глухой  стук.  Это  упала  его  жена.  Он  кинулся  к  ней,
но  она  крикнула:
 —  Оставь  меня!  Читай  письмо!  Боже,  какое  счастье!
 32

Ричардс  так  и  сделал.  Он  пожирал  глазами  страницы
письма,  в  голове  у  него  мутилось.  Письмо  пришло  из  далекой
страны,  и  в  нем  было  сказано  следующее:
 «Вы  меня  не  знаете,  но  это  не  важно,  мне  нужно
кое-что  сообщить  вам.  Я  только  что  вернулся  домой  из
Мексики  и  услышал  о  событии,  случившемся  в  вашем
городе.  Вы,  разумеется,  не  знаете,  кто  сказал  те  слова,
а  я  знаю  и,  кроме  меня,  не  знает  никто.  Сказал  их  Гуд¬
сон.  Мы  с  ним  познакомились  много  лет  назад.  В  ту  ночь
я  был  проездом  в  вашем  городе  и  остановился  у  него,
дожидаясь  ночного  поезда.  Мне  пришлось  услышать  сло¬
ва,  с  которыми  он  обратился  к  незнакомцу,  остановив¬
шему  нас  на  темной  улице,  —  это  было  в  Гейл-Элли.
По  дороге  домой  и  сидя  у  него  в  кабинете  за  сигарой,
мы  долго  обсуждали  эту  встречу.  В  разговоре  Гудсон
упоминал  о  многих  из  ваших  сограждан  —  большей  ча¬
стью  в  весьма  нелестных  выражениях.  Но  о  двоих-троих
он  отозвался  более  или  менее  благожелательно,  между
прочим,  и  о  вас.  Подчеркиваю:  «более  или  менее  благо¬
желательно»,  не  больше.  Помню,  как  он  сказал,  что  ни¬
кто  из  граждан  Гедлиберга  не  пользуется  его  располо¬
жением,  решительно  никто;  но  будто  бы  вы  —  мне
кажется,  речь  шла  именно  о  вас,  я  почти  уверен
в  этом,  —  вы  оказали  ему  однажды  очень  большую
услугу,  возможно  даже  не  сознавая  всей  ее  цены.  Гудсон
добавил,  что  будь  у  него  большое  состояние,  он  оставил
бы  вам  наследство  после  своей  смерти,  а  прочим  граж¬
данам  —  проклятие,  всем  вместе  и  каждому  в  отдельно¬
сти.  Итак,  если  эта  услуга  исходила  действительно  от
вас,  значит,  вы  являетесь  его  законным  наследником
и  имеете  все  основания  претендовать  на  мешок  с  золо¬
том.  Полагаясь  на  вашу  честь  и  совесть  —  добродетели,
издавна  присущие  всем  гражданам  города  Гедлиберга,—
я  хочу  сообщить  вам  эти  слова,  в  полной  уверенности,
что  если  Гудсон  имел  в  виду  не  вас,  то  вы  разыщете
того  человека  и  приложите  все  старания,  чтобы  выше¬
упомянутая  услуга  была  оплачена  покойным  ГудсонохМ
сполна.  Вот  эти  слова:  «Вы  не  такой  плохой  человек.
Ступайте  и  попытайтесь  исправиться».
 Гоуард  Л.  Стивенсон».
 —  Деньги  наши!  Какая  радость,  какое  счастье!  Эдуард!
Поцелуй  меня,  милый...  мы  давно  забыли,  что  такое  поцелуи,
а  как  они  нам  необходимы...  я  про  деньги,  конечно...  Теперь
 3  Америка  глазами  американцев
 33

ты  развяжешься  с  Пинкертоном  и  с  его  банком.  Довольно!
Кончилось  твое  рабство!  Господи,  у  меня  будто  крылья  выро¬
сли  от  радости!
 Какие  счастливые  минуты  провела  чета  Ричардсов,  сидя
на  диванчике  и  осыпая  друг  друга  ласками!  Словно  верну¬
лись  прежние  дни  —  те  дни,  которые  начались  для  них,  когда
они  были  женихом  и  невестой,  и  тянулись  без  перерыва  до
тех  пор,  пока  незнакомец  не  принес  к  ним  в  дом  эти  страш¬
ные  деньги.  Прошло  полчаса,  и  жена  сказала:
 —  Ах,  Эдуард!  Какое  счастье,  что  ты  сослужил  такую
службу  этому  бедному  Гудсону.  Он  мне  никогда  не  нравился,
а  теперь  я  его  просто  полюбила.  И  как  это  хорошо  и  благо¬
родно  с  твоей  стороны,  что  ты  никому  ничего  не  сказал,  ни
перед  кем  не  хвастался.  —  Потом,  с  оттенком  упрека  в  голо¬
се:  —  Но  мне-то,  жене,  можно  было  рассказать?
 —  Да  знаешь,  Мэри...  я...  э-э...
 —  Довольно  тебе  мекать  и  заикаться,  Эдуард,  рассказы¬
вай,  как  это  было.  Я  всегда  любила  своего  муженька,  а  сей¬
час  горжусь  им.  Все  думают,  что  у  нас  в  городе  была  только
одна  добрая  и  благородная  душа,  а  теперь  оказывается,  что...
Эдуард,  почему  ты  молчишь?
 —  Я...  э-э...  я...  Нет,  Мэри,  не  могу!
 —  Не  можешь?  Почему  не  можешь?
 —  Видишь  ли...  он...  он...  он...  взял  с  меня  слово,  что
я  буду  молчать.
 Жена  смерила  его  взглядом  с  головы  до  пят  и,  отчекани¬
вая  каждый  слог,  медленно  проговорила:
 —  Взял  с  те-бя  сло-во?  Эдуард,  зачем  ты  мне  это  гово¬
ришь?
 —  Мэри!  Неужели  ты  думаешь,  что  я  стану  лгать!
 Минуту  миссис  Ричардс  молчала,  нахмурив  брови,  потом
 взяла  его  за  руку  и  сказала:
 —  Нет...  нет.  Мы  и  так  зашли  слишком  далеко...  храни
нас  бог  от  этого.  Ты  за  всю  свою  жизнь  не  вымолвил  ни  од¬
ного  лживого  слова.  Но  теперь...  теперь,  когда  основы  всех
основ  рушатся  перед  нами,  мы...  мы...  —  Она  запнулась,  но
через  минуту  овладела  собой  и  продолжала  прерывающимся
голосом:  —  Не  введи  нас  во  искушение!..  Ты  дал  слово,  Эдуард.
Хорошо!  Не  будем  больше  касаться  этого.  Ну  вот,  все  прошло.
Развеселись,  сейчас  не  время  хмуриться!
 Эдуарду  было  не  так-то  легко  выполнить  это  приказание,
ибо  мысли  его  блуждали  далеко:  он  старался  припомнить,
о  какой  же  услуге  говорил  Гудсон.
 Супружеская  чета  лежала  без  сна  почти  всю  ночь:
Мэри  —  счастливая,  озабоченная,  Эдуард  —  озабоченный,  но
далеко  не  такой  счастливый.  Мэри  мечтала,  что  она  сделает
 34

на  эти  деньги.  Эдуард  старался  вспомнить  услугу,  оказанную
Гудсону.  Сначала  его  мучила  совесть  —  ведь  он  солгал
Мэри...  если  только  это  была  ложь.  После  долгих  размышле¬
ний  он  решил:  ну  допустим,  что  ложь.  Что  тогда?  Разве  это
так  уж  важно?  Разве  мы  не  лжем  в  поступках?  А  раз  так,
зачем  остерегаться  лживых  слов?  Взять  'хотя  бы  Мэри!  Чем
она  была  занята,  пока  он,  как  честный  человек,  бегал  выпол¬
нять  порученное  ему  дело?  Горевала,  что  они  не  уничтожили
письма  и  не  завладели  деньгами!  Спрашивается,  неужели  во¬
ровство  лучше  лжи?
 Вопрос  о  лжи  отступил  в  тень.  На  душе  стало  спокой¬
нее.  На  передний  план  выступило  другое:  оказал  ли  он  Гуд¬
сону  на  самом  деле  какую-то  услугу?  Но  вот  свидетельство
самого  Гудсона,  сообщенное  в  письме  Стивенсона.  Лучшего
свидетельства  и  не  требуется  —  факт  можно  считать  установ¬
ленным.  Разумеется!  Значит,  с  этим  вопросом  тоже  поконче¬
но...  Нет,  не  совсем.  Он  поморщился,  вспомнив,  что  этот  неве¬
домый  мистер  Стивенсон  был  не  совсем  уверен,  оказал  ли
услугу  человек  по  фамилии  Ричардс  или  кто-то  другой...  вдо¬
бавок—  ах,  господи!  —  он  полагается  на  его  порядочность!
Ему,  Ричардсу,  предоставлено  решать  самому,  кто  должен
получить  эти  деньги.  И  мистер  Стивенсон  не  сомневается,  что
если  Гудсон  говорил  о  ком-то  другом,  то  он,  Ричардс,  со
свойственной  ему  честностью  займется  поисками  истинного
благодетеля.  Чудовищно  ставить  человека  в  такое  положение.
Неужели  Стивенсон  не  мог  написать  наверняка?  Зачем  ему
понадобилось  припутывать  к  делу  свои  домыслы?
 Последовали  дальнейшие  размышления.  Почему  Стивен¬
сону  запала  в  память  фамилия  Ричардс,  а  не  какая-нибудь
другая.  Это  как  будто  убедительный  довод.  Ну,  конечно,  убе¬
дительный!  Чем  дальше,  тем  довод  становился  все  убедитель¬
нее  и  убедительнее  и  в  конце  концов  превратился  в  прямое
доказательство.  И  тогда  чутье  подсказало  Ричардсу,  что,
поскольку  факт  доказан,  на  этом  надо  остановиться.
 Теперь  он  более  или  менее  успокоился,  хотя  одна  малень¬
кая  подробность  все  же  не  выходила  у  него  из  головы.  Он
оказал  Гудсону  услугу,  это  факт,  но  какую?  Надо  вспомнить,
он  не  заснет,  пока  не  вспомнит;  а  тогда  можно  будет  окон¬
чательно  успокоиться.  И  Ричардс  продолжал  ломать  себе  го¬
лову.  Он  придумал  много  всяких  услуг  той  или  иной  степени
вероятности.  Но  все  они  были  ни  то  ни  се  —  все  казались
слишком  мелкими,  ни  одна  не  стоила  тех  денег,  того  богат¬
ства,  которое  Гудсон  хотел  завещать  ему.  Кроме  того,  он
вообще  не  мог  вспомнить,  чтобы  Гудсон  пользовался  когда-
нибудь  его  услугами,  Нет,  в  самом  деле,  чем  можно  услужить
человеку,  чтобы  он  вдруг  проникся  к  тебе  благодарностью?
 3*
 35

Спасти  его  душу?  А  ведь  верно!  Да,  теперь  ему  вспомнилось,
что  однажды  он  решил  обратить  Гудсона  на  путь  истинный
и  трудился  над  этим...  Ричардс  хотел  сказать:  три  месяца,  но
по  зрелом  размышлении  три  месяца  усохли  сначала  до  меся¬
ца,  потом  до  недели,  потом  до  одного  дня,  а  под  конец  от  них
и  вовсе  ничего  не  осталось.  Да,  теперь  он  вспомнил  с  неприят¬
ной  отчетливостью,  как  Гудсон  послал  его  ко  всем  чертям
и  посоветовал  не  совать  нос  в  чужие  дела.  Он,  Гудсон,  види¬
те  ли,  не  так  уж  стремился  попасть  в  царствие  небесное
в  компании  со  всеми  прочими  гражданами  города  Гедли-
берга!
 Итак,  это  предположение  не  подтвердилось  —  Ричардсу
не  удалось  спасти  душу  Гудсона.  Он  приуныл.  Но  через  не¬
сколько  минут  его  осенила  еще  одна  мысль:  «Может  быть,  он
спас  состояние  Гудсона?  Нет,  вздор!  У  Гудсона  и  не  было
никакого  состояния.  Спас  ему  жизнь?  Вот  оно!  Ну,  разумеет¬
ся!  Как  это  ему  раньше  не  пришло  в  голову!  Уж  теперь-то  он
на  правильном  пути».  И  воображение  Ричардса  заработало
полным  ходом.
 В  течение  двух  мучительных  часов  он  был  занят  тем,  что
спасал  Гудсону  жизнь.  Он  выручал  его  из  трудных  и  порой
даже  опасных  положении.  И  каждый  раз  все  сходило  глад¬
ко...  до  известного  предела.  Стоило  ему  окончательно  убедить
себя,  что  это  было  на  самом  деле,  как  вдруг,  откуда  ни  возь¬
мись,  выскакивала  какая-нибудь  досадная  мелочь,  которая
рушила  все.  Скажем,  спасение  утопающего.  Он  бросился
в  воду  и  на  глазах  рукоплескавшей  ему  огромной  толпы  вы¬
тащил  бесчувственного  Гудсона  на  берег.  Все  шло  прекрасно,
но  вот  Ричардс  стал  припоминать  это  происшествие  во  всех
подробностях,  и  на  него  хлынул  целый  рой  совершенно  убий¬
ственных  противоречий:  в  городе  знали  бы  о  таком  событии,
и  Мэри  знала  бы,  да  и  в  его  собственной  памяти  оно  бы
сияло,  как  маяк,  а  не  таилось  где-то  на  задворках  смутным
намеком  на  какую-то  незначительную  услугу,  которую  он
оказал,  может  быть  «даже  не  сознавая  всей  ее  цены».  И  тут
Ричардс  вспомнил  кстати,  что  он  не  умеет  плавать.
 Ага!  Вот  что  упущено  из  виду  с  самого  начала:  это  дол¬
жна  быть  такая  услуга,  которую  он  оказал,  «возможно  не
сознавая  всей  ее  цены».  Ну  что  ж,  это  значительно  облегчает
дело,  —  теперь  будет  не  так  трудно  копаться  в  памяти.  И  дей¬
ствительно,  через  несколько  минут  он  докопался.
 Много-много  лет  назад  Гудсон  хотел  жениться  на  очень
славной  и  хорошенькой  девушке  по  имени  Нэнси  Хьюит,  но
в  последнюю  минуту  брак  почему-то  расстроился,  девушка
умерла,  а  Гудсон  так  и  остался  холостяком  и  с  годами  пре¬
вратился  в  старого  брюзгу  и  ненавистника  всего  рода  чело¬
 36

веческого.  Вскоре  после  смерти  девушки  в  городе  установили
совершенно  точно  —  во  всяком  случае  так  казалось  горожа¬
нам,  —  что  в  жилах  ее  была  примесь  негритянской  крови.
Ричардс  долго  раздумывал  над  этим  и,  наконец,  припомнил
все  обстоятельства  дела,  очевидно  ускользнувшие  из  его  па¬
мяти  за  давностью  лет.  Ему  стало  казаться,  что  негритянскую
примесь  обнаружил  именно  он;  что  не  кто  другой,  как  он,
и  оповестил  город  о  своем  открытии  и  что  Гудсону  так  и  было
сказано.  Следовательно,  он  спас  Гудсона  от  женитьбы  на
девушке  с  нечистой  кровью,  и  это  и  есть  та  самая  услуга,
«цены  которой  он  не  сознавал»,  —  вернее,  не  сознавал,  что
это  можно  назвать  услугой.  Но  Гудсон  знал  ей  цену,  знал,
какая  ему  грозила  опасность,  и  сошел  в  могилу,  испытывая
чувство  признательности  к  своему  спасителю  и  сожалея,  что
не  может  оставить  ему  наследство.
 Теперь  все  стало  на  свое  место,  и  чем  больше  размышлял
Ричардс,  тем  отчетливее  и  определеннее  вырисовывалась  пе¬
ред  ним  эта  давняя  история.  И  наконец,  когда  он,  успокоен¬
ный  и  счастливый,  свернулся  калачиком,  собираясь  уснуть,
неудачное  сватовство  Гудсона  предстало  перед  ним  с  такой
ясностью,  будто  все  это  случилось  только  накануне.  Ему  даже
припомнилось,  что  Гудсон  когда-то  благодарил  его  за  эту
услугу.
 Тем  временем  Мэри  успела  потратить  шесть  тысяч  дол¬
ларов  на  постройку  дома  для  себя  и  мужа  и  покупку  новых
туфель  в  подарок  пастору  и  мирно  уснула.
 В  тот  же  самый  субботний  вечер  почтальон  вручил  по
письму  и  другим  именитым  гражданам  города  Гедлиберга  —
всего  таких  писем  было  девятнадцать.  Среди  них  не  оказа¬
лось  и  двух  схожих  конвертов.  Адреса  тоже  были  написаны
разными  почерками.  Что  же  касается  содержания,  то  оно
совпадало  слово  в  слово,  за  исключением  следующей  детали:
они  были  точной  копией  письма,  полученного  Ричардсом,
вплоть  до  почерка  и  подписи  «Стивенсон»,  но  вместо  фами¬
лии  Ричардс  в  каждом  из  них  стояла  фамилия  одного  из
восемнадцати  других  адресатов.
 Всю  ночь  восемнадцать  именитейших  граждан  города
Гедлиберга  делали  то  же,  что  делал  их  собрат  Ричардс:  на¬
прягали  все  свои  умственные  способности,  чтобы  вспомнить,
какую  примечательную  услугу  оказали  они,  сами  того  не  по¬
дозревая,  Беркли  Гудсону.  Работа  эта  была,  признаться,  не
из  легких,  но  тем  не  менее  она  принесла  свои  плоды.
 И  пока  они  отгадывали  эту  загадку,  что  было  весьма
трудно,  их  жены  растрачивали  деньги,  что  было  совсем
нетрудно.  Из  сорока  тысяч,  которые  лежали  в  мешке,  девят¬
надцать  жен  потратили  за  одну  ночь  в  среднем  по  семи  тысяч
 37

каждая,  что  составляло  в  целом  сто  тридцать  три  тысячи  дол¬
ларов.
 Следующий  день  принес  Джеку  Холлидею  большую
неожиданность.  Он  заметил,  чго  па  физиономиях  девятна¬
дцати  первейших  граждан  Гедлиберга  и  их  жен  снова  появи¬
лось  выражение  мирного,  безмятежного  счастья.  Холлидей
терялся  в  догадках  и  не  мог  изобрести  ничего  такого,  что  бы
испортило  или  хоть  сколько-нибудь  нарушило  это  всеобщее
блаженное  состояние  духа.  Настал  и  его  черед  испытать
немилость  судьбы.  Все  его  догадки  оказывались  при  проверке
несостоятельными.  Повстречав  миссис  Вилкокс  и  увидев  ее
сияющую  тихим  восторгом  физиономию,  Холлидей  сказал  сам
себе:  «Не  иначе,  как  у  них  кошка  окотилась»,  —  и  пошел
справиться  у  кухарки,  так  ли  это.  Нет,  ничего  подобного.  Ку¬
харка  тоже  заметила,  что  хозяйка  чему-то  радуется,  но  при¬
чины  этой  радости  не  знала.  Когда  Холлидей  прочел  подоб¬
ный  же  восторг  на  физиономии  «пузанка»  Билсона  (так  его
прозвали  в  городе),  он  решил,  что  кто-нибудь  из  соседей
Билсона  сломал  себе  ногу,  но  произведенное  расследование
опровергло  эту  догадку.  Сдержанный  восторг  на  физиономии
Грегори  Ейтса  мог  означать  лишь  одно  —  кончину  его  тещи.
Опять  ошибка!  А  Пинкертон...  Пинкертон,  должно  быть,  не¬
ожиданно  для  самого  себя  получил  с  кого-нибудь  десять  центов
долгу...  И  так  далее  и  тому  подобное.  В  некоторых  случаях
догадки  Холлидея  так  и  остались  не  более  чем  догадками,
в  других  —  ошибочность  их  была  совершенно  бесспорна.
В  конце  концов  Джек  пришел  к  следующему  выводу:  «Как
ни  верти,  а  итог  таков:  девятнадцать  гедлибергских  семейств
временно  переселились  на  седьмое  небо.  Объяснить  это  я  ни¬
как  не  могу,  знаю  только  одно  —  господь  бог  сегодня  явно
допустил  какой-то  недосмотр  в  своем  хозяйстве».
 Некин  архитектор  и  строитель  из  соседнего  штата  риск¬
нул  открыть  небольшую  контору  в  этом  захолустном  горо¬
дишке.  Его  вывеска  висела  уже  целую  неделю  —  и  хоть  бы
один  клиент!  Архитектор  приуныл  и  уже  начинал  жалеть,  что
приехал  сюда.  И  вдруг  погода  резко  переменилась.  Супруги
двух  именитых  граждан  Гедлиберга  —  сначала  одна,  потом
другая  —  шепнули  ему:
 —  Зайдите  к  нам  в  следующий  понедельник,  но  пока
пусть  это  останется  в  тайне.  Мы  хотим  строиться.
 Архитектор  получил  одиннадцать  предложений  за  день.
В  тот  же  вечер  он  написал  дочери,  чтобы  она  порвала  с  же-
иихом-студентом  и  присматривала  более  выгодную  партию.
 Банкир  Пинкертон  и  двое-трое  самых  состоятельных
граждан  подумывали  о  загородных  виллах,  но  пока  не  торо¬
пились.  Люди  такого  сорта  обычно  считают  цыплят  по  осени.
 38

Вилсоны  замыслили  нечто  грандиозное  —  костюмирован¬
ный  бал.  Не  связывая  себя  обещаниями,  они  сообщали  по  се¬
крету  знакомым  о  своих  планах  и  прибавляли:  «Если  бал
состоится,  вы,  конечно,  получите  приглашение».  Знакомые
дивились  и  говорили  между  собой:  «Эта  голь  перекатная,
Вилсоны,  сошли  с  ума!  Разве  им  по  средствам  закатывать
балы?»  Некоторые  жены  из  числа  девятнадцати  поделились
с  мужьями  следующей  мыслью:  «Это  даже  и  к  лучшему.  Мы
подождем,  пока  они  провалятся  со  своим  убогим  балом,  а  по¬
том  такой  закатим,  что  им  тошно  станет  от  зависти!»
 Дни  бежали,  а  безумные  траты  за  счет  будущих  благ  все
росли  и  росли,  становились  час  от  часу  нелепее  и  безудерж¬
нее.  Было  ясно,  что  каждое  из  девятнадцати  семейств  ухит¬
рится  не  только  растранжирить  сорок  тысяч  долларов  до
того,  как  они  будут  получены,  но  и  влезть  в  долги.  Некото¬
рые  безумцы  не  ограничивались  одними  планами  на  будущее,
но  и  сорили  деньгами  в  кредит.  Они  обзаводились  землей,
закладными,  фермами,  играли  на  бирже,  покупали  наряд¬
ные  туалеты,  лошадей  и  много  чего  другого.  Вносили  задаток,
а  на  остальную  сумму  выдавали  векселя  —  с  учетом  в  десять
дней.  Но  вскоре  наступило  отрезвление,  и  Холлидей  заметил,
что  на  многих  лицах  появилось  выражение  лихорадочной  тре¬
воги.  И  он  снова  разводил  руками  и  не  знал,  чем  это  объяс¬
нить.  Котята  у  Вилкоксов  не  могли  сдохнуть  по  той  простой
причине,  что  они  еще  не  родились,  никто  не  сломал  себе  ногу,
убыли  в  тещах  не  наблюдается.  Одним  словом,  ничего  не  про¬
изошло  —  и  тайна  остается  тайной.
 Недоумевать  приходилось  не  только  Холлидею,  но  и  пре¬
подобному  Берджесу.  Последние  дни  за  ним  неотступно  сле¬
дили  и  всюду  его  подкарауливали.  Если  он  оставался  один,
к  нему  тут  же  подходил  кто-нибудь  из  девятнадцати,  тайком
совал  в  руку  конверт,  шептал:  «Вскройте  в  магистратуре
в  пятницу  вечером»  —  и  с  виноватым  видом  исчезал.  Берджес
думал,  что  претендентов  на  мешок  окажется  не  больше  одно¬
го—  и  то  вряд  ли,  поскольку  Гудсон  умер.  Но  о  таком  коли¬
честве  он  даже  не  помышлял.  Когда  долгожданная  пятница
наступила,  на  руках  у  него  было  девятнадцать  конвертов.
 III
 Здание  городской  магистратуры  никогда  еще  не  блистало
такой  пышностью  убранства.  Эстрада  в  конце  зала  была  кра¬
сиво  задрапирована  флагами:  флаги  свисали  с  хоров;  фла¬
гами  были  украшены  стены;  флаги  увивали  колонны.  И  все
это  для  того,  чтобы  поразить  воображение  приезжих,  а  их
ожидалось  очень  много,  и  среди  них  должно  было  быть  немало
 39

представителей  прессы.  В  зале  не  осталось  ни  одного  свобод¬
ного  места.  Постоянных  кресел  было  четыреста  двенадцать,
к  ним  пришлось  добавить  еще  шестьдесят  восемь  приставных.
На  ступеньках  эстрады  тоже  сидели  люди.  Наиболее  почет¬
ным  гостям  отвели  место  на  самой  эстраде.  Там  же  за  со¬
ставленными  подковой  столами  восседала  целая  армия  спе¬
циальных  корреспондентов,  прибывших  со  всех  концов  страны.
Город  никогда  еще  не  видал  на  своих  сборищах  такой  разнаря-
женной  публики.  Там  и  сям  мелькали  довольно  дорогие  туале¬
ты,  но  на  некоторых  дамах  они  сидели,  как  на  корове  седло.  Во
всяком  случае  таково  было  мнение  гедлибергцев,  хотя  оно,
вероятно,  и  страдало  некоторой  предвзятостью,  ибо  город
знал,  что  эти  дамы  впервые  в  жизни  облачились  в  такие
роскошные  платья.
 Золотой  мешок  был  поставлен  на  маленький  столик  на
краю  эстрады  —  так,  чтобы  все  могли  его  видеть.  Большин¬
ство  присутствующих  разглядывало  мешок,  сгорая  от  зави¬
сти,  пуская  слюнки  от  зависти,  расстраиваясь  и  тоскуя  от
зависти.  Меньшинство,  состоявшее  из  девятнадцати  супруже¬
ских  пар,  взирало  «а  него  нежно,  по-хозяйоки,  а  мужская
половина  этого  меньшинства  повторяла  про  себя  чувствитель¬
ные  благодарственные  речи,  которые  им  в  самом  непродолжи¬
тельном  времени  предстояло  произнести  экспромтом  в  ответ
на  аплодисменты  и  поздравления  всего  зала.  Они  то  и
дело  вынимали  из  жилетного  кармана  бумажку  и  загля¬
дывали  в  нее  украдкой,  чтобы  освежить  свой  экспромт  в  па¬
мяти.
 Собравшиеся,  как  водится,  переговаривались  между  со¬
бой  —  ведь  без  этого  не  обойдешься.  Однако  стоило  только
преподобному  мистеру  Берджесу  подняться  с  места  и  поло¬
жить  руку  на  мешок,  как  в  зале  наступила  полная  тишина.
Мистер  Берджес  ознакомил  собрание  с  любопытной  историей
мешка,  потом  заговорил  в  весьма  теплых  тонах  о  той  вполне
заслуженной  репутации,  которую  Гедлиберг  давно  снискал
себе  своей  безукоризненной  честностью  и  которой  он  вправе
гордиться.
 —  Репутация  эта,  —  продолжал  мистер  Берджес,  —
истинное  сокровище,  волею  провидения  неизмеримо  возрос¬
шее  в  цене,  ибо  недавние  события  принесли  широкую  славу
Гедлибергу,  привлекли  к  нему  взоры  всей  Америки  и,  будем
надеяться,  сделают  имя  его  на  вечные  времена  синонимом
неподкупности.  (Аплодисменты.)  Кто  же  будет  хранителем
этого  бесценного  сокровища?  Вся  наша  община?  Нет!  Ответ¬
ственность  должна  быть  личная,  а  не  общая.  Отныне  каждый
из  вас  будет  сберегать  наше  сокровище  и  нести  личную  от¬
ветственность  за  его  сохранность.  Оправдаете  ли  вы  —  пусть
 40

каждый  говорит  за  себя  —  это  высокое  доверие?  (Бурное:
Оправдаем!)  Тогда  все  в  порядке.  Завещайте  же  этот  долг
вашим  детям  и  детям  детей  ваших.  Ныне  чистота  ваша
безупречна,  —  позаботьтесь  же,  чтобы  она  осталась  безупреч¬
ной  и  впредь.  Ныне  нет  среди  вас  такого  человека,  который,
поддавшись  злому  наущению,  протянул  бы  руку  к  чужому
грошу,  —  не  лишайте  же  себя  духовного  благолепия.  («Нет!
Нет!»)  Здесь  не  место  сравнивать  наш  город  с  другими  горо¬
дами,  кои  часто  относятся  к  нам  неприязненно.  У  них  одни
обычаи,  у  нас  —  другие.  Так  удовольствуемся  же  своей  долей.
(Аплодисменты.)  Я  кончаю.  Вот  здесь,  под  моей  рукой,  вы
видите  красноречивое  признание  ваших  заслуг.  Оно  исходит
от  чужестранца,  и  благодаря  ему  о  наших  заслугах  услышит
теперь  весь  мир.  Мы  не  знаем,  кто  он,  но  от  вашего  имени,
друзья  мои,  я  выражаю  ему  благодарность  и  прошу  вас  под¬
держать  меня.
 Весь  зал  поднялся,  как  один  человек,  и  стены  дрогнули
от  грома  приветственных  кликов.  Потом  все  снова  уселись  по
местам,  а  мистер  Берджес  извлек  из  кармана  сюртука  кон¬
верт.  Публика,  затаив  дыхание,  следила  за  тем,  как  он  вскрыл
его  и  вынул  оттуда  листок  бумаги.  Медленно,  выразительно
Берджес  прочел  то,  что  там  было  написано,  а  зал,  словно
зачарованный,  вслушивался  в  этот  волшебный  документ,
каждое  слово  которого  стоило  слитка  золота:
 —  «Я  сказал  несчастному  чужестранцу  следующее:  «Вы
не  такой  уж  плохой  человек.  Ступайте  и  постарайтесь  испра¬
виться».  —  И  прочитав  это,  Берджес  продолжал:  —  Сейчас
мы  узнаем,  совпадает  ли  содержание  оглашенной  мною  запи¬
ски  с  той,  которая  хранится  в  мешке.  А  если  это  так  —  в  чем
я  не  сомневаюсь,  —  то  мешок  с  золотом  перейдет  в  собствен¬
ность  нашего  согражданина,  который  отныне  будет  являть
собой  в  глазах  всей  нации  символ  добродетели,  доста¬
вившей  городу  Гедлибергу  всенародную  славу...  мистер
Билсон!
 Публика  уже  приготовилась  разразиться  громом  руко¬
плесканий,  но  вместо  этого  оцепенела,  словно  в  параличе.
Секунды  две  в  зале  стояла  глубокая  тишина,  потом  по  рядам
пробежал  шопот.  Уловить  из  него  можно  было  примерно
следующее:
 —  Билсон?  Ну  нет,  это  уж  слишком!  Двадцать  долларов
чужестранцу  или  кому  бы  то  ни  было  —  Билсон?  Расскажите
это  вашей  бабушке!
 Но  тут  у  собрания  вновь  захватило  дух  от  неожидан¬
ности,  ибо  обнаружилось,  что  одновременно  с  дьяконом  Бил-
соном,  который  стоял,  смирно  склонив  голову,  в  одном  конце
зала,—в  другом  в  точно  такой  же  позе  поднялся  стряпчий  Вил-
 41

сон.  Минуту  в  зале  царило  недоуменное  молчание.  Озадачены
были  все,  а  девятнадцать  супружеских  пар,  кроме  того,  и  не¬
годовали.
 Билсон  и  Вилсон  повернулись  и  оглядели  друг  друга
с  головы  до  пят.  Билсон  спросил  язвительным  тоном:
 —  Почему,  собственно,  поднялись  вы,  мистер  Вил¬
сон?
 —  Потому  что  имею  на  это  право.  Может  быть,  вас  не
затруднит  объяснить,  почему  поднялись  вы?
 —  С  величайшим  удовольствием.  Потому  что  это  была
моя  записка.
 —  Наглая  ложь!  Ее  написал  я!
 Тут  уж  оцепенел  сам  преподобный  мистер  Берджес.  Он
бессмысленно  переводил  взгляд  с  одного  на  другого  и,  види¬
мо,  не  знал,  как  поступить.  Присутствующие  совсем  растеря¬
лись.  И  вдруг  стряпчий  Вилсон  сказал:
 —  Я  прошу  председателя  огласить  подпись,  стоящую  на
этой  записке.
 Председатель  пришел  в  себя  и  прочел:
 —  Джон  Уортон  Билсон.
 —  Ну  что!  —  возопил  Билсон.  —  Что  вы  теперь  скажете?
Как  вы  объясните  мне  и  оскорбленному  вами  собранию  это
самозванство?
 —  Объяснений  не  дождетесь,  сэр!  Я  публично  обвиняю
вас  в  том,  что  вы  ухитрились  выкрасть  мою  записку  у  мистера
Берджеса,  сняли  с  нее  копию  и  скрепили  своей  подписью.
Иначе  вам  не  удалось  бы  узнать  эти  слова.  Кроме  меня,  их
никто  не  знает  —  ни  один  человек.
 Положение  становилось  скандальным.  Все  заметили
с  прискорбием,  что  стенографы  строчат,  как  одержимые.  Слы¬
шались  голоса:  «К  порядку!  К  порядку!»  Берджес  застучал
молоточком  по  столу  и  сказал:
 —  Не  будем  забывать  о  благопристойности!  Произошло
явное  недоразумение,  только  и  всего.  Если  мистер  Вилсон
давал  мне  письмо,  а  теперь  я  вспоминаю,  что  это  так  и  бы¬
ло,  —  значит,  оно  у  меня.
 Он  вынул  из  кармана  еще  один  конверт,  распечатал  его,
пробежал  записку  и  несколько  минут  молчал,  не  скрывая
своего  недоумения  и  беспокойства.  Потом  машинально  развел
руками,  хотел  что-то  сказать  и  запнулся  на  полуслове.  По¬
слышались  крики:
 —  Прочтите  вслух,  вслух!  Что  там  написано?
 И  тогда  Берджес  начал,  еле  ворочая  языком,  словно
во  сне:
 —  «Я  сказал  несчастному  чужестранцу  следующее:  «Вы
не  такой  плохой  человек.  (Все  с  изумлением  уставились  на
 42

Берджеса.)  Ступайте  и  постарайтесь  исправиться».  (Шопот:
Поразительно!  Что  это  значит?)  Внизу  подпись,  —  сказал
председатель:  —  «Терлоу  Дж.  Вилсон».
 —  Вот  видите!  —  крикнул  Вилсон.  —  Теперь  все  ясно.
Я  так  и  знал,  что  моя  записка  была  украдена!
 —  Украдена!  —  возопил  Билсон.  —  Я  вам  покажу,  как
меня...
 Председатель.  Спокойствие,  джентльмены,  спокой¬
ствие!  Сядьте  оба,  прошу  вас!
 Они  повиновались,  негодующе  тряся  головами  и  ворча
что-то  себе  под  нос.  Публика  была  ошарашена  —  вот  стран¬
ная  история!  Как  же  тут  поступить?
 И  вдруг  с  места  поднялся  Томсон.  Томсон  был  шапочни¬
ком.  Ему  очень  хотелось  принадлежать  к  числу  Девятнадца¬
ти,  но  такая  честь  была  слишком  велика  для  владельца
маленькой  мастерской.  Томсон  сказал:
 —  Господин  председатель,  разрешите  мне  обратиться
к  вам  с  вопросом:  неужели  оба  джентльмена  правы?  Рассу¬
дите  сами,  сэр,  могли  ли  они  обратиться  к  чужестранцу
с  одними  и  теми  же  словами?  На  мой  взгляд...
 Но  его  перебил  поднявшийся  с  места  скорняк.  Скорняк
был  из  недовольных.  Он  считал,  что  ему  сам  бог  велел  занять
место  среди  Девятнадцати,  но  те  его  никак  не  признавали.
Поэтому  он  держался  грубовато  и  в  выражениях  тоже  не
очень  стеснялся.
 —  Не  в  этом  дело.  Такая  вещь  может  случиться  раза  два
за  сто  лет,  но  что  касается  прочего,  то  позвольте  не  поверить.
Чтобы  кто-нибудь  из  них  подал  нищему  двадцать  долларов?
(Гром  аплодисментов.)
 Билсон.  Я  подал!
 Вилсон.  Я  подал!
 И  оба  стали  уличать  друг  друга  в  краже  записки.
 Председатель.  Тише.  Садитесь,  прошу  вас.  Обе
записки  все  время  находились  при  мне.
 Чей-то  голос.  Отлично!  Значит,  больше  и  говорить
не  о  чем!
 Скорняк.  Господин  председатель,  по-моему,  теперь  все
ясно:  один  из  них  забрался  к  другому  под  кровать,  подслушал
разговор  между  мужем  и  женой  и  выведал  их  тайну.  Я  бы
не,  хотел  быть  слишком  резким,  но  да  будет  мне  позволено
сказать,  что  они  оба  на  это  способны.  (Председатель.  Призы¬
ваю  вас  к  порядку.)  Беру  свое  замечание  обратно,  сэр,  но
тогда  давайте  повернем  дело  так:  если  один  из  них  подслушал,
как  другой  сообщил  своей  жене  эти  слова,  то  мы  его  тут  же
и  уличим.
 Голос.  Каким  образом?
 43

Скорняк.  Очень  просто.  Записки  не  совпадают  слово
в  слово.  Вы  бы  и  сами  это  заметили,  если  бы  прочли  их  сразу
одну  за  другой,  а  не  отвлеклись  ссорой.
 Голос.  Укажите,  в  чем  разница?
 Скорняк.  В  записке  Билсона  есть  слово  «уж»,  а  в  дру¬
гой  —  нет.
 Голоса.  А  ведь  правильно!
 Скорняк.  Следовательно,  если  председатель  огласит
записку,  которая  находится  в  мешке,  мы  узнаем,  кто  из  этих
двух  мошенников...  (Председатель.  Призываю  к  порядку!)...
кто  из  этих  двух  проходимцев...  (Председатель.  Еще  раз  —
к  порядку!)...  кто  из  этих  двух  джентльменов...  (Смех,  аплоди¬
сменты.)  ...заслужит  звание  первейшего  бесчестного  лжеца,
взращенного  нашим  городом,  который  он  опозорил  и  который
теперь  задаст  ему  перцу!  (Бурные  аплодисменты.)
 Г  о  л  о  с  а.  Вскройте  мешок!
 Мистер  Берджес  сделал  в  мешке  надрез,  запустил  туда
руку  и  вынул  конверт.  В  конверте  были  запечатаны  два  сло¬
женных  пополам  листка.  Он  сказал:
 —  Один  с  пометкой:  «Не  оглашать  до  тех  пор,  пока  пред¬
седатель  не  ознакомится  со  всеми  присланными  на  его  имя
сообщениями,  если  таковые  окажутся».  Другой  озаглавлен:
«Материалы  для  проверки».  Разрешите  мне  прочесть  этот
листок.  В  нем  сказано  следующее:
 «Я  не  требую,  чтобы  первая  половина  фразы,  сказанной
мне  моим  благодетелем,  была  приведена  в  точности,  ибо  в  ней
не  заключалось  ничего  особенного  и  ее  легко  можно  было
забыть.  Но  последние  слова  настолько  примечательны,  что  их
трудно  не  запомнить.  Если  они  будут  переданы  неправильно,
значит,  человек,  претендующий  на  получение  наследства,
лжец.  Мой  благодетель  предупредил  меня,  что  он  редко  дает
кому-либо  советы,  но  уж  если  дает,  так  только  первосортные.
Потом  он  сказал  следующее  —  и  эти  слова  никогда  не  изгла¬
дятся  у  меня  из  памяти:  «Вы  не  такой  плохой  человек...»
 Полсотни  голосов.  Правильно!  Деньги  принад¬
лежат  Вилсону!  Вилсон!  Пусть  произнесет  речь!
 Все  повскакали  с  мест  и,  столпившись  вокруг  Вилсона,
жали  ему  руки  и  осыпали  его  горячими  поздравлениями,
а  председатель  стучал  молоточком  по  столу  и  громко  взывал
к  собранию:
 —  К  порядку,  джентльмены,  к  порядку!  Сделайте  ми¬
лость,  дайте  мне  дочитать!
 Когда  тишина  была  восстановлена,  он  продолжал:
 —  «Ступайте  и  постарайтесь  исправиться,  не  то,  попомните
мое  слово,  наступит  день,  когда  грехи  сведут  вас  в  могилу,
 44

и  вы  попадете  в  ад  или  в  Гедлиберг.  Первое  предпочтитель¬
нее».
 В  зале  воцарилось  зловещее  молчание.  Лица  граждан
затуманило  облако  гнева,  но  немного  погодя  облако  это  рас¬
сеялось,  и  сквозь  него  стала  пробиваться  насмешливая
ухмылка.  Пробивалась  она  так  настойчиво,  что  сдержать  ее
стоило  мучительных  усилий.  Репортеры,  граждане  города
Брикстона  и  другие  гости  наклоняли  голову,  закрывали  лицо
руками  и,  приличия  ради,  принимали  героические  меры,  что¬
бы  не  рассмеяться.  А  тут,  как  нарочно,  тишину  нарушил  гро¬
мовой  голос  —  голос  Джека  Холлидея:
 —  Вот  это  действительно  первосортный  совет!
 Терпеть  больше  не  было  сил  —  расхохотались  и  свои
 и  чужие.  Мистер  Берджес,  и  тот  утратил  свою  серьезность.
Увидев  это,  собрание  сочло  себя  окончательно  освобожден¬
ным  от  необходимости  сдерживаться  и  охотно  воспользова¬
лось  такой  поблажкой.  Хохотали  долго,  хохотали  со  вкусом,
хохотали  от  всей  души.  Потом  хохот  постепенно  затих.  Мистер
Берджес  возобновил  свои  попытки  заговорить,  публика  успе¬
ла  кое-как  вытереть  глаза  —  и  вдруг  снова  взрывы  хохота,
за  ними  еще,  еще...  Наконец  Берджесу  дали  возможность  обра¬
титься  к  собранию  со  следующими  серьезными  словами:
 —  Что  толку  обманывать  себя  —  перед  нами  встал  очень
важный  вопрос.  Затронута  честь  нашего  города,  его  славное
имя  находится  под  угрозой.  Расхождение  в  одном  слове,  обна¬
руженное  в  записках,  которые  подали  мистер  Билсон  и  мистер
Вилсон,  само  по  себе  —  вещь  серьезная,  поскольку  оно  гово¬
рит  о  том,  что  один  из  этих  джентльменов  совершил  кражу...
 Оба  джентльмена  сидели  поникшие,  увядшие,  подавлен¬
ные,  но  при  последних  словах  Берджеса  их  словно  пронизало
электрическим  током,  и  они  вскочили  с  мест.
 —  Садитесь!  —  строго  сказал  председатель,  и  оба  покор¬
но  сели.  —  Как  я  уже  говорил,  перед  нами  встал  очень
серьезный  вопрос,  но  до  сих  пор  это  касалось  только  одного
из  них.  Однако  дело  осложнилось,  ибо  теперь  опасность  угро¬
жает  чести  их  обоих.  Может  быть,  мне  следует  пойти  дальше
и  сказать:  неотвратимая  опасность?  Оба  они  опустили  в  своем
ответе  решающие  слова.
 Берджес  умолк.  Он  выжидал,  стараясь,  чтобы  это  много¬
значительное  молчание  произвело  должный  эффект  на  публику.
Потом  заговорил  снова:
 —  Объяснить  такое  совпадение  можно  только  одним  спо¬
собом.  Я  спрашиваю  обоих  джентльменов,  что  это  было:
тайный  сговор?  Соглашение?
 По  рядам  пронесся  тихий  шопот;  смысл  его  был  таков:
попались  оба!
 45

Билсон,  не  привыкший  выпутываться  из  таких  критических
положений,  совсем  скис.  Но  Вилсон  недаром  был  стряпчим.
Бледный,  взволнованный,  он  с  трудом  поднялся  на  ноги  и  за-
юворил:
 —  Прошу  собрание  выслушать  меня  со  всей  возможной
снисходительностью,  поскольку  мне  предстоит  крайне  тягост¬
ное  объяснение.  С  горечью  скажу  я  то,  что  надо  сказать,  ибо
это  причинит  непоправимый  вред  мистеру  Билсону,  которого
до  настоящей  минуты  я  почитал  и  уважал,  твердо  веря,  как
и  все  вы,  что  ему  не  страшны  никакие  соблазны.  Но  ради
спасения  собственной  чести  я  вынужден  говорить  —  говорить
со  всей  откровенностью.  К  стыду  своему,  должен  признать¬
ся  —  и  тут  я  особенно  рассчитываю  на  вашу  снисходитель¬
ность,—  что  я  сказал  проигравшемуся  чужестранцу  все  те  сло¬
ва,  которые  приводятся  в  письме,  включая  и  хулительное  заме¬
чание.  (Волнение  в  зале,)  Прочтя  газетную  публикацию,  я
вспомнил  их  и  решил  заявить  свои  притязания  на  мешок
с  золотом,  так  как  по  праву  он  принадлежит  мне.  Теперь
прошу  вас:  обратите  внимание  на  следующее  обстоятельство
и  взвесьте  его  должным  образом.  Благодарность  этого  незна¬
комца  была  беспредельна.  Он  не  находил  слов  для  выражения
ее  и  говорил,  что  если  у  него  будет  когда-нибудь  возможность
отплатить  мне,  то  он  отплатит  тысячекратно.  Теперь  разре¬
шите  спросить  вас:  мог  ли  я  ожидать,  мог  ли  думать,  мог  ли
представить  себе  хотя  бы  на  минуту,  что  человек  столь  при¬
знательный  отплатит  своему  благодетелю  черной  неблагодар¬
ностью,  приводя  в  письме  и  это  совершенно  излишнее  замеча¬
ние?  Уготовить  мне  западню!  Выставить  меня  подлецом,
оклеветавшим  свой  родной  город!  И  где?  В  зале  наших
собраний,  перед  лицом  всех  моих  сограждан!  Это  было  бы
нелепо,  ни  с  чем  не  сообразно!  Я  не  сомневался,  что  он
заставит  меня  повторить,  в  виде  испытания,  только  первую
половину  фразы,  полную  благожелательности  к  нему.  Будучи
на  моем  месте,  вы  рассудили  бы  точно  так  же.  Кто  из  вас  мог  бы
ожидать  такого  коварного  предательства  со  стороны  человека,
которого  вы  не  только  ничем  не  обидели,  но  даже  облагоде¬
тельствовали?  Вот  почему  я  с  полным  доверием,  ни  минуты
не  сомневаясь,  написал  лишь  начало  фразы,  закончив  ее  сло¬
вами:  «Ступайте  и  попытайтесь  исправиться»,  и  поставил  вни¬
зу  свою  подпись.  В  ту  минуту,  когда  я  хотел  вложить  записку
в  конверт,  меня  вызвали  из  конторы.  Записка  осталась  лежать
на  столе.  —  Он  замолчал,  медленно  повернулся  лицом  к  Бил¬
сону  и  после  паузы  заговорил  снова:  —  Прошу  вас  отметить
следующее  обстоятельство:  немного  погодя  я  вернулся  и  уви¬
дел  мистера  Билсона:  он  выходил  из  моей  конторы.  (Волне¬
ние  в  зале.)
 46

Билсон  вскочил  с  места  и  крикнул:
 —  Это  ложь!  Это  наглая  ложь!
 Председатель.  Садитесь,  сэр!  Слово  имеет  мистер
Вилсон.
 Друзья  усадили  Билсона  и  привели  его  в  чувство.  Вилсон
продолжал:
 —  Таковы  факты.  Моя  записка  была  переложена  на
другое  место.  Я  не  придал  этому  никакого  значения,  полагая,
что  ее  сдуло  сквозняком.  Мне  и  в  голову  не  пришло  заподоз¬
рить  мистера  Билсона  в  том,  что  он  позволил  себе  прочесть
чужое’  письмо.  Я  думал,  что  честный  человек  не  способен  на
подобные  поступки.  Если  мне  будет  позволено  высказать  свои
соображения  по  этому  поводу,  то,  по-моему,  теперь  ясно,
откуда  взялось  лишнее  слово  «уж»:  мистера  Билсона  подвела
память.  Я  единственный  человек  во  всем  мире,  который  может
пройти  эту  проверку,  не  прибегая  ко  лжи.  Я  кончил.
 Что  другое  может  так  одурманить  мозги,  перевернуть
вверх  дном  все  ранее  сложившиеся  мнения  и  взбаламутить
чувства  публики,  не  привыкшей  к  уловкам  и  хитростям  опыт¬
ных  краснобаев,  как  не  искусно  построенная  речь?
 Вилсон  сел  на  место  победителем.  Его  последние  слова
потонули  в  громе  аплодисментов;  друзья  кинулись  к  нему
со  всех  сторон  с  поздравлениями  и  рукопожатиями,  а  Билоону
не  дали  даже  открыть  рот.  Председатель  стучал  молоточком
по  столу  и  взывал  к  публике:
 —  Заседание  продолжается,  джентльмены,  заседание  про¬
должается!
 Когда,  наконец,  в  зале  стало  более  или  менее  тихо,  ша¬
почник  поднялся  с  места  и  сказал:
 —  Чего  же  тут  продолжать,  сэр?  Надо  вручить  деньги  —
и  все.
 Г  о  л  о  с  а.  Правильно!  Правильно!  Вилсон,  выходите!
 Шапочник.  Предлагаю  прокричать  троекратное  «гип-
гип-ура»  в  честь  мистера  Билсона  —  символа  той  добродетели,
которая...
 Ему  не  дали  договорить.  Под  оглушительное  «ура»  и  под
отчаянный  стук  председательского  молоточка  несколько  не
помнящих  себя  от  восторга  граждан  взгромоздили  Вилсона  на
плечи  к  одному  из  его  приятелей  —  человеку  весьма  росло¬
му  —  и  уже  двинулись  триумфальным  шествием  к  эстраде,  но
тут  председателю  удалось  перекричать  всех:
 —  Тише!  По  местам!  Вы  забыли,  что  надо  прочитать  еще
один  документ!
 Когда  тишина  была  восстановлена,  Берджес  взял  со  стола
другое  письмо,  хотел  было  прочесть  его,  но  раздумал  и  вместо
этого  сказал:
 47

—  Я  совсем  забыл!  Сначала  надо  огласить  все  вручен¬
ные  мне  записки.
 Он  вынул  из  кармана  конверт,  распечатал  его,  извлек
оттуда  записку  и,  пробежав  ее  мельком,  сильно  чему-то  уди¬
вился.  Потом  долго  держал  листок  на  вытянутой  руке,  при¬
сматриваясь  к  нему  и  так  и  эдак...
 Человек  двадцать-тридцать  дружно  крикнули:
 —  Что  там  такое?  Читайте  вслух!  Вслух!
 И  Берджес  прочел  —  медленно,  словно  не  веря  своим  гла¬
зам:
 —  «Я  сказал  чужестранцу  следующее...  (Голоса.  Это  еще
что?)  ...вы  не  такой  плохой  человек...  (Голоса.  Вот  чертовщи¬
на!)  ...ступайте  и  постарайтесь  исправиться».  (Голоса.  Ой!
Не  могу!)  Подписано  «Банкир  Пинкертон».
 Тут  в  зале  поднялось  нечто  невообразимое.  Столь  буйное
веселье  могло  бы  довести  человека  рассудительного  до  слез.
Те,  кто  считал,  что  их  дело  сторона,  уже  не  смеялись,  а  ры¬
дали.  Репортеры,  корчась  от  хохота,  выводили  такие  кара¬
кули  в  своих  записных  книжках,  каких  не  разобрал  бы  никто
в  мире.  Спавшая  в  углу  зала  собака  проснулась  и  подняла
с  перепугу  отчаянный  лай.  Среди  общего  шума  и  гама  слы¬
шались  самые  разнообразные  выкрики:
 —  Час  от  часу  богатеем  —  два  Символа  Неподкупности,
не  считая  Билсона!
 —  Три!  «Пузанка»  туда  тоже!  Что  нам  прибедняться!
 —  Правильно!  Билсон  избран!
 —  А  Вилсон-то  бедняга  —  его  обворовали  сразу  двое!
 Мощный  голос.  Тише!  Председатель  выудил  еще
 что-то  из  кармана!
 Голоса.  Ура!  Что-нибудь  новенькое?  Вслух!  Вслух!
 Председатель  (читает).  «Я  сказал  чужестранцу...»
и  так  далее...  «Вы  не  такой  плохой  человек.  Ступайте...»  и  так
далее.  Подпись:  «Грегори  Ейтс».
 Ураган  голосов.  Четыре  Символа!  Ура  Ейтсу!  Вы¬
уживайте  дальше!
 Собрание  было  вне  себя  от  восторга  и  не  желало  упу¬
скать  ни  малейшей  возможности  повеселиться.  Несколько
супружеских  пар  из  числа  Девятнадцати  поднялись  бледные,
расстроенные  и  начали  пробираться  к  проходу  между  рядами,
но  тут  раздалось  десятка  два  голосов:
 —  Двери!  Двери  на  запор!  Неподкупные  и  шагу  отсюда
не  сделают!  Все  по  местам!
 Приказание  было  исполнено.
 —  Выуживайте  из  карманов  все,  что  там  есть!  Вслух!
Ьслух!
 48

Председатель  выудил  еще  одну  записку,  и  уста  его  снова
произнесли  знакомые  слова:
 —  «Вы  не  такой  плохой  человек...»
 —  Фамилию!  Фамилию!  Как  фамилия?
 —  Л.  Инголдсби  Сарджент.
 —  Пятеро  избранных!  Символ  на  символе!  Дальше,
дальше!
 —  «Вы  не  такой  плохой...»
 —  Фамилию!  Фамилию!
 —  Николас  Уитворт.
 —  Дальше!  Нам  слушать  не  лень!  Вот  так  Символический
день!
 Кто-то  подхватил  две  последние  фразы  (выпустив  слово
«вот  так»)  и  затянул  их  на  мотив  прелестной  арии  из  опе¬
ретты  «Микадо»:
 Не  бойтесь  любви,  волненья  в  крови...
 Собрание  стало  с  восторгом  вторить  солисту,  и  как  раз
во-время  кто-то  сочинил  вторую  строку:
 Но  вот  что  запомнить  изволь-ка...
 Все  проревели  ее  зычными  голосами.  Тут  же  подоспела
третья:
 Наш  Гедлиберг  свят  с  макушки  до  пят...
 Проревели  и  эту.  И  не  успела  замереть  последняя  нота,
как  Джек  Холлидей  звучным,  отчетливым  голосом  подсказал
собранию  заключительное:
 А  грех  в  нем  —  лишь  символ,  и  только*
 Эти  слова  пропели  с  особенным  воодушевлением.  Потом
ликующее  собрание  с  огромным  подъемом  исполнило  все  чет¬
веростишие  два  раза  подряд  и  в  заключение  три  раза  по  триж¬
ды  прокричало  «гип-гип-ура»  в  честь  «Неподкупного  Гедлибер¬
га»  и  всех  тех,  кто  удостоился  получить  высокое  звание  «Сим¬
вола  его  неподкупности».  Граждане  снова  стали  взывать
к  председателю:
 —  Дальше!  Дальше!  Читайте  дальше!  Все  прочтите,  все,
что  у  вас  есть.
 —  Правильно!  Читайте!  Мы  стяжаем  себе  неувядаемую
славу!
 Человек  десять  поднялись  и  заявили  протест.  Они  говори¬
ли.  что  эта  комедия  —  дело  рук  какого-то  беспутного  шутника,
что  это  оскорбляет  всю  общину.  Подписи,  несомненно,  подде¬
ланы...
 —  Сядьте!  Сядьте!  Хватит!  Сами  себя  выдали!  Ваши
фамилии  тоже  там  окажутся!
 4  Америка  глазами  американцев
 49

—  Господин  председатель,  сколько  у  вас  таких  конвер¬
тов?
 Председатель  занялся  подсчетом.
 —  Вместе  с  распечатанными—девятнадцать.
 Гром  насмешливых  рукоплесканий.
 —  Может  быть,  в  них  во  всех  поведана  одна  и  та  же
тайна?  Предлагаю  огласить  каждую  подпись  и,  кроме  того,
зачитать  первые  пять  слов.
 —  Поддерживаю  предложение.
 Предложение  проголосовали  и  приняли  единогласно.
И  тогда  бедняга  Ричардс  поднялся  с  места,  а  вместе  с  ним
поднялась  и  его  старушка  жена.  Она  стояла,  опустив  голову,
чтобы  никто  не  видел  ее  слез.  Ричардс  взял  жену  под  руку
и  заговорил  срывающимся  голосом:
 —  Друзья  мои,  вы  знаете  нас  обоих  —  и  Мэри  и  меня...
вся  наша  жизнь  прошла  у  вас  на  глазах.  И  мне  кажется,  что
мы  пользовались  вашей  симпатией  и  уважением...
 Мистер  Берджес  прервал  его:
 —  Позвольте,  мистер  Ричардс.  Это  все  верно,  что  вы
говорите.  Город  знает  вас  обоих.  Он  расположен  к  вам,  он
вас  уважает  —  больше  того,  он  вас  любит  и  чтит...
 Раздался  голос  Холлидея:
 —  Вот  еще  одна  первосортная  истина!  Если  собрание
согласно  с  председателем,  пусть  оно  подтвердит  его  слова.
Встать!  Теперь  «гип-гип-ура»  хором!
 Все  встали,  как  один  человек,  и  повернулись  лицом  к  пре¬
старелой  чете.  В  воздухе,  словно  снежные  хлопья,  замель¬
кали  носовые  платки,  грянули  сердечные  приветственные
крики.
 —  Я  хотел  сказать  следующее:  все  мы  знаем  ваше  доб¬
рое  сердце,  мистер  Ричардс,  но  сейчас  не  время  проявлять
милосердие  к  провинившимся.  {Крики.  Правильно!  Пра¬
вильно!)  По  вашему  лицу  видно,  о  чем  вы  собираетесь  про¬
сить  со  свойственным  вам  великодушием;  но  я  никому  не  по¬
зволю  заступаться  за  этих  людей...
 —  Но  я  хотел...
 —  Мистер  Ричардс,  сядьте,  прошу  вас.  Нам  еще  предсто¬
ит  просмотреть  остальные  записки  —  хотя  бы  из  простого
чувства  справедливости  по  отношению  к  уже  изобличенным
людям.  Как  только  с  этим  будет  покончено,  мы  вас  выслу¬
шаем  —  положитесь  на  мое  слово.
 Голоса.  Правильно!  Председатель  говорит  дело.  Сей¬
час  нельзя  прерывать!  Дальше!  Фамилии!  Фамилии!  Собрание
так  постановило!
 Старички  нехотя  опустились  на  свои  места,  и  Ричардс
прошептал  жене:
 50

—  Теперь  начнется  мучительное  ожидание.  Когда  все
узнают,  что  мы  хотели  просить  только  за  самих  себя,  это  бу¬
дет  еще  позорнее.
 Председатель  начал  оглашать  следующие  фамилии,  и  ве¬
селье  в  зале  вспыхнуло  с  новой  силой.
 —  «Вы  не  такой  плохой  человек...»  Подпись: 	«Роберт
Дж.  Титмарш».
 —  «Вы  не  такой  плохой  человек...»  Подпись:  «Элифалет
Уикс».
 —  «Вы  не  такой  плохой  человек...»  Подпись: 	«Оскар
Б.  Уайлдер».
 И  вдруг  собрание  осенила  блестящая  идея:  освободить
председателя  от  необходимости  читать  первые  пять  слов.
Председатель  покорился,  и  нельзя  сказать,  чтобы  неохотно.
В  дальнейшем  он  вынимал  очередную  записку  из  конверта
и  показывал  ее  собранию.  И  все  дружным  хором  тянули  на¬
распев  первые  пять  слов  (не  смущаясь  тем,  что  этот  речита¬
тив  смахивал  на  один  весьма  известный  церковный  гимн):
«Вы  не  та-ко-ой  пло-хо-ой  че-ло-ве-ек...»  Потом  председатель
говорил:  «Арчибальд  Вилкокс».  И  так  далее  и  так  далее  —
одну  фамилию  за  другой.
 Ликование  публики  возрастало  с  минуты  на  минуту.  Все
получали  огромное  удовольствие  от  этой  процедуры,  за  ис¬
ключением  несчастных  Девятнадцати.  Время  от  времени,  ко¬
гда  оглашалось  какое-нибудь  особенно  блистательное  имя,  со¬
брание  заставляло  председателя  выждать,  пока  оно  не  пропоет
всю  сакраментальную  фразу  от  начала  до  конца,  включая
слова:  «...и  вы  попадете  в  ад  или  в  Гедлиберг.  Первое  пред-
почти-тель-не-е».  В  таких  экстренных  случаях  пение  заклю¬
чалось  громогласным  величавым  и  мучительно  протяжным
«ами-инь!».
 Непрочитанных  записок  оставалось  все  меньше  и  мень¬
ше.  Несчастный  Ричардс  вел  им  счет,  вздрагивая,  если  пред¬
седатель  произносил  фамилию,  похожую  на  его,  и  с  волнени¬
ем  и  страхом  ожидая  той  унизительной  минуты,  когда  ему
придется  встать  вместе  с  Мэри  и  закончить  свою  защититель¬
ную  речь  следующими  словами:
 «...До  сих  пор  мы  не  делали  ничего  дурного  и  шли  своим
скромным  путем.  Мы  бедняки,  и  оба  старые.  Детей  и  родных
у  нас  нет,  помощи  нам  ждать  не  от  кого.  Соблазн  был  велик,
и  мы  не  устояли  перед  ним.  Поднявшись  в  первый  раз,  я  хотел
открыто  во  всем  покаяться  и  просить,  чтобы  мое  имя  не  про¬
износили  здесь  при  всех.  Нам  казалось,  что  мы  не  перенесем
этого...  Мне  не  дали  договорить  до  конца.  Что  ж,  это  справед¬
ливо,  мы  должны  принять  муку  вместе  со  всеми  остальными.
Нам  очень  тяжело...  До  сих  пор  наше  имя  не  могло  осквер¬
 4*
 Ъ1

нить  чьи-либо  уста.  Сжальтесь  над  нами...  ради  нашего  доб¬
рого  прошлого.  Все  в  ваших  руках  —  будьте  же  милосердны
и  облегчите  бремя  нашего  позора».
 Но  в  эту  минуту  Мэри,  заметив  отсутствующий  взгляд
мужа,  легонько  толкнула  его  локтем.  Собрание  тянуло  нарас¬
пев:  «Вы  не  та-кой  пло-хо-ой...»  и  т.  д.
 —  Готовься,  —  шепнула  она,  —  сейчас  наша  очередь!  Во¬
семнадцать  он  уже  прочел.
 —  Следующий!  Следующий!  —  послышалось  со  всех  сто¬
рон.
 Берджес  опустил  руку  в  карман.  Старики,  дрожа,  при¬
встали  с  мест.  Берджес  пошарил  в  кархмане  и  сказал:
 —  Оказывается,  я  все  прочел.
 У  стариков  ноги  подкосились  от  изумления  и  радости,
Мэри  прошептала:
 —  Слава  богу,  мы  спасены!  Он  потерял  наше  письмо.  Да
мне  теперь  и  сотни  таких  мешков  не  надо!
 Собрание  грянуло  свою  пародию  на  арию  из  «Микадо»,
пропело  ее  три  раза  подряд  со  все  возрастающим  вооду¬
шевлением  и,  дойдя  в  последний  раз  до  заключительной
строки:
 А  грех  в  нем  —  лишь,  символ,  и  только  —
 поднялось  с  мест.  Пенне  завершилось  оглушительным  «гип-
гип-ура»  в  честь  «кристальной  чистоты  Гедлиберга  и  восем¬
надцати  ее  Символов,  стяжавших  себе  бессмертие».
 Вслед  за  этим  шорник  мистер  Уингэйт  встал  с  места  и
предложил  прокричать  «ура»  в  честь  «самого  порядочного
человека  в  городе,  единственного  из  его  именитых  граждан,
который  не  польстился  на  эти  деньги,  —  в  честь  Эдуарда  Ри¬
чардса».
 «Гип-гип-ура»  прокричали  с  трогательным  единодушием.
Потом  кто-то  предложил  избрать  Ричардса  «Единственным
Блюстителем  и  Символом  священной  отныне  гедлибергской
традиции»,  чтобы  он  мог  бесстрашно  смотреть  в  глаза  всему
миру.
 Предложение  даже  не  понадобилось  ставить  на  голосова¬
ние.  И  тут  снова  пропели  четверостишие  на  мотив  арии  из
«Микадо»,  закончив  его  несколько  по-иному:
 Один  в  нем  есть  символ  —  и  только.
 Наступила  тишина.  Потом:
 Голоса.  А  кому  же  достанется  мешок?
 Скорняк  (весьма  язвительно).  Это  решить  нетрудно.
Деньги  надо  поделить  поровну  между  восемнадцатью  Непод¬
купными,  каждый  из  которых  дал  страждущему  незнакомцу
 52

по  двадцати  долларов,  да  еще  ценный  совет  впридачу.  Чтобы
пропустить  мимо  себя  эту  длинную  процессию,  незнакомцу
понадобились  по  меньшей  мере  двадцать  две  минуты.  Общая
сумма  взносов  —  триста  шестьдесят  долларов.  Теперь  они,
конечно,  хотят  получить  свои  денежки  обратно  с  начислением
процентов.  Итого  сорок  тысяч  долларов.
 Множество  голосов  (издевательски).  Правильно!
Поделить!  Сжальтесь  над  бедняками,  не  томите  их!
 Председатель.  Тише!  Предлагаю  вашему  вниманию
последний  документ.  Вот  что  в  нем  говорится:  «Если  претен¬
дентов  не  окажется  (собрание  издало  дружный  стон),  вскрой¬
те  мешок  и  передайте  деньги  на  хранение  самым  видным
гражданам  города  Гедлиберга  (крики:  Ого!),  с  тем  чтобы
они  употребили  их  по  своему  усмотрению  на  поддержание
благородной  репутации  вашей  общины,  репутации,  которая
зиждется  на  неподкупной  честности  («Ого!»)  и  которой  имена
и  деяния  этих  граждан  придадут  новый  блеск».  (Бурный
взрыв  насмешливых  рукоплесканий.)  Кажется,  все.  Нет,  еще
постскриптум:  «Граждане  Гедлиберга!  Не  пытайтесь  отгадать
заданную  вам  загадку  —  отгадать  ее  невозможно.  (Сильное
волнение.)  Не  было  ни  злосчастного  чужестранца,  ни  подаяния
в  двадцать  долларов,  ни  напутственных  слов.  Все  это  выдумка.
(Общий  гул  удивления  и  восторга.)  Разрешите  мне  рассказать
вам  одну  историю,  это  займет  немного  времени.  Однажды
я  был  проездом  в  вашем  городе,  и  мне  нанесли  там  тяжкое,
совершенно  незаслуженное  оскорбление.  Другой  на  моем  ме¬
сте  убил  бы  одного  или  двух  из  вас  и  па  том  успокоился.  Но
для  меня  такой  мелкой  мести  было  недостаточно,  ибо  мертвые
не  страдают.  Кроме  того,  я  не  мог  бы  убить  вас  всех  поголов¬
но,  да  человека  с  моим  характером  это  и  не  удовлетворило
бы.  Я  хотел  погубить  каждого  мужчину  и  каждую  женщину
в  вашем  городе,  но  так,  чтобы  погибли  не  тело  их  или  иму¬
щество,  —  нет,  я  хотел  поразить  их  тщеславие  —  самое  уязви¬
мое  место  всех  глупых  и  слабых  людей.  Я  изменил  свою  на¬
ружность,  вернулся  в  ваш  город  и  стал  изучать  его.  Спра¬
виться  с  вами  оказалось  нетрудно.  Вы  издавна  снискали
себе  великую  славу  своей  честностью  и,  разумеется,  чвани¬
лись  ею.  Вы  оберегали  свое  сокровище,  как  зеницу  ока.  Но
увидев,  как  тщательно  и  как  неукоснительно  вы  устраняете
со  своего  пути  и  с  пути  ваших  детей  все  соблазны,  я  понял,
что  мне  надо  сделать.  Простофили!  Нет  ничего  более  неустой¬
чивого,  чем  добродетель,  не  закаленная  огнем.  Я  разработал
план  и  составил  список  фамилий.  План  этот  заключается
в  том,  чтобы  совратить  неподкупный  Гедлиберг  с  пути  истин¬
ного,  сделать  лжецами  и  мошенниками  по  крайней  мере  пол¬
сотни  беспорочных  граждан,  которые  за  всю  свою  предыду¬

щую  жизнь  не  сказали  ни  единого  лживого  слова,  не  украли
ни  единого  цента.  Опасения  вызывал  во  мне  только  Гудсон.
Он  родился  и  воспитывался  не  в  Гедлиберге.  Я  боялся,  что,
прочтя  мое  письмо,  вы  скажете:  «Гудсон  —  единственный  среди
нас,  кто  мог  бы  подать  двадцать  долларов  этому  несчастному
горемыке»,  и  не  пойдете  на  мою  приманку.  Но  господь  при¬
брал  Гудсона.  И  тогда  я  понял,  что  опасаться  нечего,  и  рас¬
ставил  свою  западню.  Быть  может,  из  тех,  кто  получит  мое
письмо  с  вымышленными  напутственными  словами,  не  все  по¬
падутся  в  эту  западню,  но  большинство  все  же  попадется,  или
я  не  раскусил  Гедлиберга.  (Голоса.  Так  и  есть!  Попались
все  —  все  до  единого!)  Я  уверен,  что  эти  жалкие  люди  не
устоят  перед  соблазном  и  протянут  руку  к  заведомо  нечистым
деньгам,  добытым  за  игорным  столом.  Смею  надеяться,  что
мне  удастся  раз  навсегда  обуздать  ваше  тщеславие  и  осенить
Гедлиберг  новой  славой  —  такой,  которая  удержится  за  ним
на  веки  вечные  и  прогремит  далеко  за  его  пределами.  Если
я  преуспею  в  этом,  вскройте  мешок  и  создайте  комиссию  по
охране  и  пропаганде  репутации  города  Гедлиберга».
 Ураган  голосов.  Вскройте  мешок!  Вскройте  мешок!
Все  восемнадцать  —  на  эстраду.  Комиссия  по  пропаганде  гед-
либергской  традиции!  Неподкупные,  вперед!
 Председатель  рванул  по  надрезу,  вынул  из  мешка  при¬
горшню  блестящих  желтых  монет,  подкинул  их  на  ладони,
рассмотрел  повнимательнее.
 —  Друзья,  это  просто  позолоченные  свинцовые  бляхи!
 Эта  новость  была  встречена  взрывом  буйного  ликования.
 Когда  шум  немного  утих,  скорняк  крикнул  с  места:
 —  Председателем  комиссии  по  охране  гедлибергской  тра¬
диции  следует  избрать  мистера  ВилсЪна.  За  ним  право  первен¬
ства.  Пусть  поднимется  на  эстраду  и,  заручившись  доверием
всей  своей  честной  компании,  получит  деньги.
 Сотни  голосов.  Вилсон!  Вилсон!  Вилсон!  Пусть  про¬
изнесет  речь!
 Вилсон  (голосом,  дрожащим  от  ярости).  Разрешите
мне  сказать,  не  стесняясь  в  выражениях:  чорт  бы  побрал  эти
деньги!
 Голос.  А  еще  баптист!
 Голос.  Итого  в  остатке  семнадцать  Символов!  Просим,
джентльмены.  Выходите  вперед  и  принимайте  деньги!
 Полное  безмолвие.
 Шорник.  Господин  председатель!  От  нашей  бывшей
аристократии  остался  только  один  ничем  себя  не  запятнав¬
ший  человек.  Он  нуждается  в  деньгах  и  вполне  заслужил  их.
Я  вношу  предложение:  поручить  Джеку  Холлидею  пустить
с  аукциона  эти  позолоченные  двадцатидолларовые  бляхи
 54

вместе  с  мешком,  а  выручку  отдать  тому,  кого  Гедлиберг  глу¬
боко  уважает,  —  Эдуарду  Ричардсу.
 Предложение  было  одобрено  всеми,  в  том  числе  и  соба¬
кой.  Шорник  открыл  торг  с  одного  доллара.  Граждане  города
Брикстона  вступили  в  отчаянную  борьбу.  Зал  бурно  привет¬
ствовал  каждую  надбавку,  волнение  росло  с  минуты  на  ми¬
нуту.  Участники  торга  вошли  в  азарт,  прибавляли  все  смелее
и  смелее.  Цена  подскочила  с  одного  доллара  до  пяти,  потом
до  десяти,  двадцати,  пятидесяти,  до  ста,  потом...
 В  самом  начале  аукциона  Ричардс  в  отчаянии  шепнул
жене:
 —  Мэри!  Как  же  нам  быть?  Это...  это  награда...  этим
хотят  отметить  нашу  порядочность...  Но...  но  как  же  нам
быть?  Может,  мне  нужно  встать  и...  Что  же  делать?  Мэри!
Как  ты...
 ,(Голос  Холлидея.  Пятнадцать  долларов!  Мешок
с  золотом  —  пятнадцать  долларов...  Двадцать.  Благодарю!..
Тридцать!..  Еще  раз  благодарю!  Тридцать,  тридцать...  Сорок?..
Я  не  ослышался?  Правильно,  сорок!  Больше  жизни,  джентль¬
мены!  Пятьдесят!  Щедрость  —  украшение  героя!  Мешок  с  зо¬
лотом  —  пятьдесят  долларов!  Пятьдесят!..  Семьдесят!..  Девя¬
носто!  Великолепно!  Сто!  Кто  больше,  кто  больше?  Сто  два¬
дцать...  Сто  двадцать  —  раз.  Сто  двадцать  —  два.  Сто  сорок  —
раз...  Двести.  Блестяще!  Двести...  Я  не  ослышался?  Благода¬
рю!  Двести  пятьдесят  долларов!)
 —  Новое  искушение,  Эдуард!..  Меня  лихорадит...  Беда
только  что  миновала...  Мы  получили  такой  урок,  и  вот...
 (Шестьсот!  Благодарю!  Шестьсот  пятьдесят,  шестьсот
пятьде...  Семьсот  долларов!)
 —  И  все-таки,  Эдуард...  ты  только  подумай...  Никто  да¬
же  не  подозре...
 (Восемьсот  долларов!  Ура!  Ну,  а  кто  девятьсот?  Мистер
Парсонс,  мне  послышалось...  Благодарю...  Девятьсот!  Вот  этот
почтенный  мешок,  набитый  девственно  чистым  свинцом  с  по¬
золотой,  идет  всего  за  девятьсот...  Что?  Тысяча?  Мое  вам  ни¬
жайшее!  Сколько  вы  изволили  сказать?  Тысяча  сто?..  Мешок!
Самый  знаменитый  мешок  во  всех  Соеди...)
 Эдуард  (с  рыданием  в  голосе).  Мы  с  тобой  такие  бед¬
ные...  Хорошо...  поступай,  как  знаешь...  как  знаешь...
 Эдуард  пал...  то-есть  остался  сидеть  на  месте,  уже  не
внемля  своей  неспокойной,  но  побежденной  обстоятельствами
совести.
 Между  тем  за  событиями  этого  вечера  с  явным  интересом
следил  незнакомец,  который  сильно  смахивал  на  сыщика-лю-
бителя,  переодетого  этаким  английским  графом  из  романа.  Он
с  довольным  видом  посматривал  по  сторонам  и  то  и  дело  ог-
 55

пускал  про  себя  замечания  по  поводу  всего  происходившего
в  зале.  Его  монолог  звучал  примерно  так:
 «Никто  из  Восемнадцати  не  принимает  участия  в  торгах.
Это  не  годится.  Представление  лишается  драматического  един¬
ства.  Пусть  сами  купят  мешок,  который  пытались  украсть,
пусть  заплатят  за  него  подороже  —  среди  них  есть  богатые
люди.  И  еще  вот  что:  оказывается,  не  все  граждане  Гедли¬
берга  скроены  на  один  лад.  Человек,  который  заставил  меня
так  просчитаться,  должен  получить  награду  за  чей-то  счет.
Этот  бедняк  Ричардс  посрамил  меня,  не  оправдав  моих  ожи¬
даний.  Он  честный  старик.  Не  пойму,  как  это  случилось,  но
факт  остается  фактом.  Он  оказался  искусным  партнером,  вы¬
игрыш  за  ним.  Так  пусть  же  сорвет  куш  побольше.  Он  подвел
меня,  но  я  на  него  не  в  обиде».
 Незнакомец  продолжал  внимательно  следить  за  ходом
аукциона.  После  тысячи  надбавки  стали  быстро  понижаться.
Он  ждал,  что  будет  дальше.  Сначала  вышел  из  строя  один
участник  торга,  за  ним  другой,  третий...  Тогда  незнакомец
сам  надбавил  цену.  Когда  надбавки  упали  до  десяти  долла¬
ров,  он  крикнул:  «Пять!»  Кто-то  предложил  еще  три.  Незна¬
комец  выждал  минуту,  надбавил  сразу  пятьдесят  долларов,
и  мешок  достался  ему  за  тысячу  двести  восемьдесят  два  дол¬
лара.  Взрыв  восторга  —  и  мгновенная  тишина,  ибо  незнакомец
встал  с  места,  поднял  руку  и  заговорил:
 —  Разрешите  мне  попросить  в*ас  об  одном  одолжении.
Я  торгую  редкостями,  и  среди  моей  обширной  клиентуры  во
всех  странах  мира  есть  люди,  интересующиеся  нумизматикой.
Я  мог  бы  выгодно  продать  этот  мешок  так,  как  он  есть,  но
если  вы  примете  мое  предложение,  мы  с  вами  поднимем  цену
на  эти  свинцовые  двадцатидолларовые  бляхи  до  стоимости  зо¬
лотых  монет  такого  же  достоинства,  а  может  быть,  и  выше.
Дайте  мне  только  ваше  согласие,  и  тогда  часть  моего  барыша
достанется  мистеру  Ричардсу,  неуязвимой  честности  которого
вы  отдали  сегодня  должную  дань.  Его  доля  составит  десять
тысяч  долларов,  и  я  вручу  ему  деньги  завтра.  (Бурные  апло¬
дисменты  всего  зала.)
 При  словах  «неуязвимой  честности»  старики  Ричардсы
зарделись;  впрочем,  это  сошло  за  проявление  скромности  с  их
стороны  и  не  повредило  им.
 —  Если  мое  предложение  будет  принято  большинством
голосов  —  не  меньше  двух  третей,  я  сочту,  что  получил  санк¬
цию  всего  вашего  города,  а  мне  больше  ничего  и  не  нужно.
Интерес  к  редкостям  сильно  повышается,  когда  на  них  есть
какой-нибудь  девиз  или  эмблема,  имеющая  свою  историю.
И  если  вы  позволите  мне  выбить  на  этих  фальшивых  моне¬
тах  имена  восемнадцати  джентльменов,  которые...
 5Г>

Девять  десятых  собрания,  включая  и  собаку,  дружно  под¬
нялись  с  мест,  и  предложение  было  принято  под  гром  апло¬
дисментов  и  оглушительный  хохот.
 Все  сели,  и  тогда  Символы  (за  исключением  «доктора»
Клэя  Гаркнеса)  вскочили  в  разных  концах  зала,  яростно  про¬
тестуя  против  такого  надругательства,  угрожая...
 —  Прошу  не  угрожать  мне,  —  спокойно  сказал  незнако¬
мец.  —  Я  знаю  свои  права,  и  криком  меня  не  возьмешь.  (Ап¬
лодисменты.)
 Он  опустился  на  место.  Доктор  Гаркнес  решил  воспользо¬
ваться  представившимся  ему  случаем.  Он  считался  одним  из
двух  самых  богатых  людей  в  городе.  Другим  был  Пинкертон.
Гаркнес  был  владельцем  золотых  россыпей  —  иными  слова¬
ми,  владельцем  фабрики,  выпускавшей  ходкое  патентованное
лекарство.  Гаркнес  выставил  свою  кандидатуру  в  городское
управление  от  одной  партии,  Пинкертон  —  от  другой.  Борьба
между  ними  велась  не  на  жизнь,  а  на  смерть  и  разгоралась
с  каждым  днем.  Оба  любили  деньги;  оба  недавно  купили  по
большому  участку  земли  —  и  неспроста.  Предполагалась  по¬
стройка  новой  железнодорожной  линии,  и  каждый  из  них  рас¬
считывал,  став  членом  юродской  магистратуры,  добиться  про¬
кладки  ее  в  наиболее  выгодном  для  него  направлении.  В  та¬
ких  случаях  от  одного  голоса  иной  раз  зависит  многое.  Став¬
ка  была  крупная,  но  Гаркнес  никогда  не  боялся  рисковать.
Незнакомец  сидел  рядом  с  ним,  и  пока  остальные  Символы
увеселяли  собрание  своими  протестами  и  мольбами,  Гаркнес
нагнулся  к  соседу  и  спросил  его  шопотом:
 —  Сколько  вы  хотите  за  мешок?
 —  Сорок  тысяч  долларов.
 —  Даю  двадцать.
 —  Нет.
 —  Двадцать  пять.
 —  Нет.
 —  Ну,  а  тридцать?
 —  Моя  цена  —  сорок  тысяч  долларов,  и  я  не  уступлю  ни
одного  цента.
 —  Хорошо,  согласен.  Я  буду  у  вас  в  гостинице  в  десять
часов  утра.  Пусть  это  останется  между  нами.  Поговорим  с  гла¬
зу  на  глаз.
 —  Отлично.  —  Вслед  за  тем  незнакомец  встал  и  обра¬
тился  к  собранию:  —  Время  уже  позднее.  Высказывания  этих
джентльменов  не  лишены  резона,  не  лишены  интереса,  не  ли¬
шены  блеска.  Однако  я  попрошу  разрешения  покинуть  зал.
Благодарю  вас  за  ту  любезность,  которую  вы  мне  оказали,
исполнив  мою  просьбу.  Господин  председатель,  сохраните,  по¬
жалуйста,  мешок  до  завтра,  а  вот  эти  три  банковых  билета  по
 57

пятьсот  долларов  передайте  мистеру  Ричардсу.  —  И  он  про¬
тянул  председателю  деньги.  —  Я  зайду  за  мешком  в  девять
часов  утра,  а  остальное,  что  причитается  мистеру  Ричардсу,
принесу  ему  сам  в  одиннадцать  часов.  Доброй  ночи!
 И  незнакомец  вышел  из  зала  под  крики  «ура»,  пение  куп¬
лета  на  мотив  арии  из  «Микадо»,  яростный  собачий  лай  и
торжественные  раскаты  гимна:  «Вы  не  та-ко-ой  пло-хо-ой  че-
ло-ве-ек!  Ами-инь!»
 IV
 Вернувшись  домой,  чета  Ричардсов  была  вынуждена  до
глубокой  ночи  принимать  поздравителей.  Наконец  стариков
оставили  в  покое.  Вид  у  них  был  грустный;  они  сидели,  не  го¬
воря  ни  слова,  и  размышляли.  Наконец  Мэри  сказала  со
вздохом:
 —  Так  ты  думаешь,  Эдуард,  нам  есть  в  чем  упрекнуть  се¬
бя...  по-настоящему  упрекнуть?  —  И  ее  блуждающий  взор
остановился  на  столе,  где  лежали  три  злополучных  банков¬
ских  билета,  которые  недавние  посетители  разглядывали  и
трогали  с  таким  благоговением.
 Эдуард  долго  молчал,  прежде  чем  ответить  ей,  потом
вздохнул  и  нерешительно  начал:
 —  А  что  мы  могли  поделать,  Мэри?  Это  было  предопре¬
делено  свыше...  как  и  все,  что  делается  на  свете.
 Мэри  пристально  посмотрела  на  него,  но  он  отвел  глаза
в  сторону.  Помолчав,  она  сказала:
 —  Раньше  мне  казалось,  что  принимать  поздравления  и
выслушивать  похвалы  очень  приятно.  Но  теперь...  Эдуард!
 —  Что?
 —  Ты  останешься  в  банке?
 —  Н-нет.
 —  Попросишь  увольнения?
 —  Завтра  утром...  напишу  письмо  с  просьбой  об  отставке.
 —  Да,  так,  пожалуй,  будет  лучше.
 Ричардс  закрыл  лицо  ладонями  и  пробормотал:
 —  Сколько  чужих  денег  проходило  через  мои  руки.
И  я  ничего  не  боялся...  А  теперь...  Мэри,  я  так  устал,  так
устал!..
 —  Давай  ляжем  спать.
 На  следующий  день  в  девять  часов  утра  незнакомец  явил¬
ся  в  здание  магистратуры  за  мешком  и  увез  его  в  гостиницу.
В  десять  часов  они  с  Гаркнесом  беседовали  наедине.  Незна¬
комец  получил  от  Гаркнеса  то,  что  потребовал:  пять  чеков  «на
предъявителя»  в  один  из  столичных  банков  —  четыре  по  ты¬
сяче  пятьсот  долларов  и  пятый  на  тридцать  четыре  тысячи
 58

долларов.  Один  из  мелких  чеков  он  положил  в  бумажник,
а  остальные,  на  сумму  тридцать  восемь  тысяч  пятьсот  долла¬
ров,  запечатал  в  конверт  вместе  с  запиской,  которая  была  на¬
писана  после  ухода  Гаркнеса.  В  одиннадцать  часов  он  подо¬
шел  к  дому  Ричардсов  и  постучал  в  дверь.  Миссис  Ричардс
посмотрела  в  щелку  между  ставнями,  вышла  на  крыльцо  и
взяла  у  него  конверт.  Незнакомец  удалился,  не  сказав  ей  ни
слова.
 Она  вошла  в  гостиную  вся  красная,  чуть  пошатываясь,
и  с  трудом  проговорила:
 —  Вчера  мне  показалось,  будто  я  где-то  видела  этого  че¬
ловека,  а  теперь  я  его  узнала.
 — 	Это 	тот  самый,  что  принес  мешок?
 — 	Я  в 	этом  почти  уверена!
 —  Значит,  он  и  есть  тот  неведомый  Стивенсон,  который
так 	провел 	всех  именитых  граждан  нашего 	города. 	Если 	он
 принес 	нам 	чеки,  а  не  деньги,  это  тоже  подвох. 	А 	мы-то 	дума¬
 ли,  что  беда  миновала!  Я  уж  было  успокоился,  отошел  за
ночь,  а  теперь  мне  и  смотреть  тошно  на  этот  конверт.  Почему
он  такой  легкий?  Ведь  как-никак  восемь  с  половиной  тысяч,
даже  если  самыми  крупными  купюрами.
 —  А  если  там  чеки,  что  в  этом  плохого?
 —  Чеки,  подписанные  Стивенсоном?  Я  готов  взять  эти
Еосемь  с  половиной  тысяч  наличными...  Повидимому,  это
предопределено  свыше,  Мэри...  Но  я  никогда  особым  мужест¬
вом  не  отличался,  и  сейчас  у  меня  просто  нехватит  духу
предъявлять  к  оплате  чеки,  подписанные  этим  губительным
именем.  Тут  явная  ловушка.  Он  хотел  поймать  меня  с  самого
начала.  Но  мы  каким-то  чудом  спаслись,  а  теперь  ему  при¬
шла  в  голову  новая  хитрость.  Если  там  чеки...
 —  Эдуард,  это  ужасно!  —  И  Мэри  залилась  слезами:  в  ру¬
ках  у  нее  были  чеки.
 —  Брось  их  в  огонь!  Скорее!  Не  поддадимся  соблазну!
Он  и  из  нас  хочет  сделать  всеобщее  посмешище!  Он...  Дай
мне,  если  не  можешь  сама!
 Ричардс  выхватил  у  жены  чеки  и,  всеми  силами  стараясь
удержаться,  чтобы  не  разжать  руки,  бросился  к  печке.  Но  он
был  человек,  он  был  кассир...  и  он  остановился  на  секунду
посмотреть  подпись.  И  чуть  не  упал  замертво.
 —  Мэри!  Мне  душно,  помахай  на  меня  чем-нибудь!  Эти
чеки  —  все  равно  что  золото!
 —  Эдуард,  какое  счастье!  Но  почему?
 —  Они  подписаны  Гаркнесом.  Новая  загадка,  Мэри!
 —  Эдуард,  неужели...
 —  Посмотри!  Нет,  ты  только  посмотри!  Тысяча  пятьсот...
тысяча  пятьсот...  тысяча  пятьсот...  тридцать  четыре...  тридцать
 59

восемь  тысяч  пятьсот!  Мэри!  Мешок  не  стоит  и  двенадцати
долларов...  Что  же...  неужели  Гаркнес  заплатил  за  него  по  зо¬
лотому  курсу?
 —  И  это  все  нам  —  вместо  десяти  тысяч?
 —  Похоже,  что  нам.  И  все  чеки  написаны  «на  предъяви¬
теля».
 —  А  это  хорошо,  Эдуард?  Для  чего  он  так  сделал?
 —  Должно  быть,  намекает,  что  лучгце  получать  по  ним
в  другом  городе.  Может,  Гаркнес  не  хочет,’  чтобы  об  этом  зна¬
ли?  Смотри...  письмо!
 Письмо  было  написано  рукой  Стивенсона,  но  без  его
подписи.  Оно  гласило:
 «Я  ошибся  в  своих  расчетах.  Вашей  честности  не  страш¬
ны  никакие  соблазны.  Я  был  другого  мнения  о  вас  и  ока¬
зался  не  прав,  в  чем  и  приношу  свои  искренние  извинения.
Я  вас  глубоко  уважаю,  поверьте  в  мою  искренность  и  на
сей  раз.  Этот  город  недостоин  лобызать  край  вашей  одеж¬
ды.  Я  побился  об  заклад  с  самим  собою,  уважаемый  сэр,
что  в  вашем  фарисейском  Гедлиберге  можно  совратить
с  пути  истинного  девятнадцать  человек,  —  и  проиграл.
Возьмите  выигрыш,  он  ваш  по  праву».
 Ричардс  испустил  глубокий  вздох  и  сказал:
 —  Это  письмо  обжигает  пальцы,  оно  словно  огнем  написа¬
но.  Мэри,  мне  опять  стало  не  по  себе!
 —  Мне  тоже.  Ах,  боже  мой,  если  б...
 —  Ты  только  подумай!  Он  верит  в  мою  честность!
 —  Перестань,  Эдуард!  Я  больше  не  могу!
 —  Если  бы  эта  высокая  похвала  досталась  мне  по  заслу¬
гам,  —  а  видит  бог,  Мэри,  когда-то  я  думал,  что  этого  заслу¬
живаю,  —  я  легко  расстался  бы  с  такими  деньгами.  А  письмо
сохранил  бы  —  оно  дороже  золота,  дороже  всех  сокровищ.  Но
теперь...  Оно  будет  нам  вечным  укором,  Мэри!
 Он  бросил  письмо  в  огонь.  Пришел  рассыльный  с  пакетом.
Рдаардс  распечатал  его.  Письмо  было  от  Берджеса.
 «Вы  спасли  меня  в  трудную  минуту.  Я  спас  вас  обоих
вчера  вечером.  Для  этого  мне  пришлось  солгать,  но  я  по¬
шел  на  такую  жертву  охотно,  по  велению  сердца,  пре¬
исполненного  благодарности.  Я  один  во  всем  городе  знаю,
сколько  в  вас  доброты  и  благородства.  В  глубине  души
вы,  вероятно,  не  можете  не  презирать  меня  —  ведь  вам  из¬
вестно,  что  вменяется  мне  в  вину  нашей  общиной.  Прошу
вас  по  крайней  мере  об  одном:  верьте,  что  я  не  лишен  чув¬
ства  благодарности.  Это  облегчает  мне  мое  бремя.  Берд¬
жес».
 60

—  Мы  спасены  еще  раз!  Но  какой  ценой!  —  Он  бросил
письмо  в  огонь.  —  Лучше,  кажется,  смерть!  Умереть,  уйти  от
всего  этого...
 —  Какие  скорбные  дни  наступили  для  нас,  Эдуард!  Уда¬
ры,  наносимые  великодушной  рукой,  так  жестоки  и  так  быстро
следуют  один  за  другим...
 За  три  дня  до  выборов  каждый  из  двух  тысяч  избирателей
неожиданно  оказался  обладателем  ценного  сувенира  —  фаль¬
шивой  монеты  из  прославленного  золотого  мешка.  На  одной
стороне  этих  монет  было  выбито:  «Я  сказал  несчастному  не¬
знакомцу  следующее...»  А  на  другой:  «Ступайте  и  постарай¬
тесь  исправиться».  (Подпись:  «Пинкертон»).
 Таким  образом,  ведро  с  ополосками  после  знаменитой  ка¬
верзной  шутки  было  вылито  на  одну-единственную  голову,  и
результаты  этого  были  поистине  катастрофические.  На  сей  раз
всеобщим  посмешищем  стал  один  Пинкертон,  а  Гаркнес  про¬
скочил  в  члены  городского  управления  без  всякого  труда.
 За  сутки,  протекшие  с  тех  пор,  как  Ричардсы  получили  че¬
ки,  их  обескураженная  совесть  притихла.  Старики  примири¬
лись  с  содеянным  грехом.  Но  им  еще  суждено  было  узнать,
какие  ужасы  таит  в  себе  грех,  который  вот-вот  должен  стать
достоянием  гласности.  Старики  прослушали  в  церкви  обычную
утреннюю  проповедь  —  давно  известные  слова  о  давно  извест¬
ных  вещах.  Все  это  было  слышано  и  персслышано  тысячи  раз
и,  потеряв  всякую  остроту,  всякий  смысл,  нагоняло  на  них
раньше  сон.  Но  теперь  иное  дело:  теперь  каждое  слово  пропо¬
веди  звучало  как  обвинение,  и  вся  она  была  направлена  про¬
тив  тех,  кто  таит  от  людей  свои  смертные  грехи.
 Служба  кончилась,  они  постарались  поскорее  отделаться
от  толпы  поздравителей  и  поспешили  домой,  дрожа,  как
в  ознобе,  от  смутного  неопределенного  предчувствия  беды.
И  увидели  на  улице  мистера  Берджеса  в  ту  минуту,  когда  тот
заворачивал  за  угол.  Берджес  не  ответил  на  их  поклон!  Он
просто  не  заметил  стариков,  но 	они 	этого 	не  знали. 	Чем  обь-
 яснить  такое  поведение?  Боже! 	Да 	мало 	ли  чем! 	Неужели
 Берджес  проведал,  что  Ричардс  мог  обелить  его  в  те  давние
времена,  и  теперь  выжидает  удобного  случая,  чтобы  свести
с  ним  счеты?
 Придя  домой,  они  вообразили  с  отчаяния,  будто  служанка
подслушивала  из  соседней  комнаты,  когда  Ричардс  признался
жене,  что  Берджес  ни  в  чем  не  виноват.  Ричардс  припомнил,
будто  из  той  комнаты  доносился  шорох  платья.  Через  минуту
он  уже  окончательно  уверил  себя  в 	этом. 	Надо  позвать  Сар¬
ру  под  каким-нибудь  предлогом 	и  понаблюдать  за 	ней;  если
 она  действительно  донесла  на  них  Берджесу,  это  сразу  будет
видно  по  ее  лицу.
 01

Они  задали  девушке  несколько  вопросов  вопросов  слу¬
чайных,  пустых,  бесцельных,  —  и  она  сразу  решила,  что  ста¬
рики  повредились  в  уме  от  неожиданно  привалившего  богат¬
ства.  Их  настороженные,  подозрительные  взгляды  оконча¬
тельно  смутили  ее.  Она  покраснела,  встревожилась,  и  старики
увидели  в  этом  явное  доказательство  ее  вины.  Она  шпионит
за  ними,  она  доносчица!
 Оставшись  снова  наедине,  они  принялись  связывать  воеди¬
но  факты,  не  имевшие  между  собой  никакой  связи,  и  пришли
к  ужасающим  выводам.  Дойдя  до  полного  отчаяния,  Ричардс
вдруг  ахнул,  и  жена  спросила  его:
 —  Что  ты?  Что  с  тобой?
 —  Письмо...  письмо  Берджеса.  Он  надо  мной  издевался,
я  только  сейчас  это  понял!—И  Ричардс  процитировал:—
«В  глубине  души  вы,  вероятно,  не  можете  не  презирать  ме¬
ня  —  ведь  вам  известно,  что  вменяется  мне  в  вину...»  Теперь
все  ясно!  Боже  правый!  Он  знает,  что  я  знаю!  Видишь,  как
хитро  построена  фраза?  Это  ловушка,  и  я  попался  в  нее,  как
дурак!  Мэри...
 —  Какой  ужас!  Я  знаю,  что  ты  хочешь  сказать...  Берджес
не  вернул  нам  твое  письмо!
 —  Да,  он  решил  придержать  его,  мне  на  погибель!  Мэри,
Берджес  уже  выдал  нас  кое-кому.  Я  это  знаю...  знаю  наверня¬
ка.  Помнишь,  как  на  нас  смотрели  в  церкви.  Берджес  не  отве¬
тил  на  наш  поклон...  Это  неспроста:  он  знает,  что  делает!
 Ночью  вызвали  доктора  Утром  по  городу  разнеслась
весть,  что  старики  опасно  больны.  По  словам  доктора,  их  под¬
косили  волнения  последних  дней,  вызванные  неожиданным
счастьем,  а  тут  еще  приходилось  выслушивать  поздравления,
засиживаться  по  вечерам,  поздно  ложиться  спать...
 Город  искренно  опечалился,  ибо  эта  старая  супружеская
чета  была  теперь  его  единственной  гордостью.
 Через  два  дня  разнеслись  еще  худшие  вести.  Старики  на¬
чали  заговариваться  и  вели  себя  очень  странно.  По  словам
сиделок,  Ричардс  показывал  им  чеки.  На  восемь  тысяч  пять¬
сот?  Нег,  на  огромную  сумму  —  на  тридцать  восемь  тысяч
пятьсот  долларов.  Откуда  ему  привалило  такое  счастье?
 На  следующий  день  сиделки  сообщили  еще  более  порази¬
тельные  новости.  Они  боялись,  что  чеки  затеряются,  и  решили
их  спрятать,  но,  пошарив  у  больного  под  подушкой,  ничего
там  не  нашли  —  чеки  исчезли  бесследно.  Больной  сказал:
 —  Не  трогайте  подушку.  Что  вам  нужно?
 —  Мы  думали,  чеки  лучше...
 —  Вы  их  больше  не  увидите,  —  я  уничтожил  их.  Это  дело
сатаны.  На  них  печать  ада.  Я  знал,  зачем  их  мне  прислали:
чтобы  вовлечь  меня  в  грех!
 62

И  дальше  он  понес  такое,  что  и  понять  было  невозможно
и  вспомнить  страшно,  к  тому  же  доктор  велел  им  молчать  об
этом.
 Ричардс  сказал  правду  —  чеков  больше  никто  не  видел.
 Но  одна  из  сиделок,  вероятно,  проговорилась  во  сне,  ибо
дня  через  три  слова,  сказанные  Ричардсом  в  беспамятстве,
стали  достоянием  всего  города.  Бред  его  был  действительно
странен.  Выходило,  что  Ричардс  тоже  претендовал  на  мешок
и  что  Берджес  сначала  утаил  записку  старика,  а  потом  ковар¬
но  выдал  его.
 Берджесу  так  и  сказали,  но  он  всячески  отрицал  это  и
вдобавок  осудил  тех,  кто  придавал  значение  бреду  больного,
невменяемого  старика.  Все  же  в  городе  поняли,  что  тут  что-то
неладно,  и  разговоры  об  этом  не  прекращались.
 Дня  через  два  пошли  слухи,  будто  миссис  Ричардс  в  бреду
почти  слово  в  слово  повторяет  речи  мужа.  Подозрения  вспых¬
нули  с  новой  силой,  потом  окончательно  укрепились,  и  вера
Гедлиберга  в  кристальную  чистоту  своего  единственного  непо¬
рочного  именитого  гражданина  начала  угасать  и  готова  была
вот-вот  совсем  померкнуть.
 Прошло  еще  шесть  дней,  и  по  городу  разнеслась  новая
весть:  старики  умирают.  В  предсмертный  час  рассудок  Ри¬
чардса  прояснился,  и  он  послал  за  Берджесом.  Берджес
сказал:
 —  Оставьте  нас  наедине.  Он,  вероятно,  хочет  поговорить  со
мной  без  свидетелей.
 —  Нет,  —  возразил  Ричардс,  —  мне  нужны  свидетели.
Пусть  все  слышат  мою  исповедь.  Я  хочу  умереть  как  человек,
а  не  как  собака.  Я  считал  себя  честным,  но  моя  честность  была
искусственная,  как  и  ваша.  И,  так  же  как  вы,  я  пал,  не  устояв
перед  соблазном.  Я  скрепил  ложь  своим  именем,  позарившись
на  злосчастный  мешок.  Мистер  Берджес  не  забыл  одной  услу¬
ги,  которую  я  ему  оказал,  и  из  чувства  благодарности,  кото¬
рой  я  не  заслуживаю,  утаил  мою  записку  и  спас  меня.  Все  вы
помните,  в  чем  его  обвиняли  много  лет  назад.  Мои  показа¬
ния  —  и  толькЬ  мои  —  могли  бы  установить  его  невинность,
а  я  оказался  трусом  и  не  спас  его  от  позора...
 —  Нет,  нет,  мистер  Ричардс.  Вы...
 —  Наша  служанка  выдала  ему  мою  тайну...
 —  Никто  мне  ничего  не  выдавал!
 —  ...и  тогда  он  поступил  так,  как  поступил  бы  каждый  на
его  месте:  пожалел  о  своем  добром  поступке  и  разоблачил  ме¬
ня...  воздал  мне  по  заслугам...
 —  Это  неправда!  Клянусь  вам...
 —  Прощаю  ему  от  всего  сердца!
 Горячие  уверения  Берджеса  пропали  даром,  —  умирающий
 63

не  услышал  их.  Он  отошел  в  вечность,  не  зная,  что  еще  раз
был  несправедлив  к  бедняге  Берджесу.  Его  старушка  жена
умерла  в  ту  же  ночь.
 Девятнадцатый  —  последний!  —  из  непогрешимой  плеяды
пал  жертвой  окаянного  золотого  мешка.  С  города  был  сорван
последний  лоскут  его  былой  славы.  Он  не  выставлял  напоказ
своей  скорби,  но  скорбь  эта  была  глубока.
 В  ответ  на  многочисленные  ходатайства  и  петиции  было
решено  переименовать  Гедлиберг  (как  —  неважно,  я  его  не  вы¬
дам),  а  также  изъять  одно  слово  из  девиза,  который  уже  мно¬
го  лет  украшал  его  городскую  печать.
 Он  снова  стал  честным  городом,  но  держит  ухо  востро,  те¬
перь  его  так  легко  не  проведешь!
 СОЕДИНЕННЫЕ  ЛИНЧУЮЩИЕ  ШТАТЫ
 (Памфлет)
 I
 Итак,  великий  штат  Миссури  пал!  Несколько  его  сы¬
новей  примкнули  к  линчевателям,  и  клеймо  позора  легло  на
всех  нас.  По  милости  этой  горстки  его  сыновей  о  нас  теперь
сложилось  определенное  мнение,  на  нас  наклеили  ярлык:  отны¬
не  и  вовек  для  жителей  всех  четырех  стран  света  мы  —  «линче¬
ватели».  Ибо  люди  не  станут  долго  раздумывать  —  это  не  в  их
привычках,  они  привыкли  делать  выводы,  исходя  из  какого-то
одного  факта.  Они  не  скажут:  «Миссурийцы  восемьдесят  лет
старались  создать  себе  репутацию  почтенных,  уважаемых  лю¬
дей,  и  эти  сто  линчевателей  где-то  там,  на  окраине  штата,  не
настоящие  миссурийцы;  это  ренегаты».  Нет,  такая  здравая  мысль
не  может  притти  им  в  голову;  они  сделают  вывод  на  основании
одного-двух  ничего  не  значащих  фактов  и  скажут:  «Миссурий¬
цы  —  это  линчеватели!»  Люди  не  умеют  размышлять,  у  них  нет
ни  чувства  логики,  ни  чувства  соразмерности  Цифры  для  них
не  существуют;  они  ничего  им  не  говорят,  не  подсказывают
никаких  разумных  суждений.  Люди  способны,  наир  и  мер,  ска¬
зать,  что  Китай  безусловно  скоро  будет  весь  обращен  в  хри¬
стианство,  и  очень  скоро,  поскольку  каждый  день  по  девять  ки¬
тайцев  принимают  крещенье;  при  этом  они  даже  не  обратят
внимания  на  то,  что  в  Китае  ежедневно  родится  тридцать  три
тысячи  язычников  и  что  это  обстоятельство  сводит  на-нет  всю
 64

И'Х  аргументацию.  Люд»  скажут:  «У  них  там  сто  линчевателей;
значит  миссурийцы  —  линчеватели».  Тот  весьма  существенный
факт,  что  два  с  половиной  миллиона  'миссурийцев  не  принадле¬
жат  к  числу  линчевателей,  не  1МОжет  изменить  их  приговор.
 II
 О,  Миссури!
 Трагедия  произошла  близ  Пирс-Сити,  на  юго-западной
окраине  штата.  В  воскресенье,  после  полудня,  молодая  белая
женщина  вышла  одна  из  церкви  и  вскоре  была  найдена  мерт¬
вой.  Да,  там  есть  церкви;  в  мое  время  вера  на  Юге  была
глубже  и  имела  более  широкое  распространение,  чем  на
Севере,  и  отличалась,  по-моему,  большей  искренностью,  боль¬
шей  мужественностью,  —  такой,  мне  кажется,  она  и  осталась.
Итак,  молодую  женщину  нашли  мертвой.  И  хотя  в  округе  не¬
мало  церквей  и  школ,  народ  взбунтовался:  линчевали  трех  нег¬
ров  (из  них  двух  стариков),  сожгли  пять  негритянских  хижин
и  выгнали  в  лес  тридцать  негритянских  семей.
 Я  не  намерен  останавливаться  на  том,  что  толкнуло  людей
на  эти  преступления,  ибо  это  не  имеет  никакого  отношения
к  делу;  вопрос  заключается  в  следующем:  может  ли  убийца
сам  вершить  суд?  Вопрос  простой  и  правильный.  Если  дока¬
зать,  что  убийца  нарушил  прерогативы  закона,  воздавая  за
содеянное  ему  зло,  —  тогда  и  говорить  не  о  чем:  тысяча
причин  не  оправдает  его.  У  жителей  Пирс-Сити  были  серьез¬
ные  причины  —  судя  по  некоторым  подробностям,  у  них  была
самая  серьезная  из  всех  причин!  —  но  не  в  том  дело.  Они  ре¬
шили  сами  вершить  суд,  хотя  по  местным  законам  их  жертву
все  равно  бы  повесили,  если  бы  делу  был  дан  обычный  ход,  ибо
в  этой  округе  мало  негров  и  они  не  знают  высокого  положения
и  недостаточно  сильны,  чтобы  повлиять  на  присяжных.
 Почему  линчеванье  с  его  варварскими  атрибутами  ста¬
ло  во  многих  частях  нашей  страны  излюбленным4  способом
возмездия  за  так  называемые  «обычные  преступления»?  Не
потому  ли,  что  это  ужасное,  отвратительное  наказание  кажется
людям  более  наглядным  уроком  и  более  действенным  средством
устрашения,  чем  казнь  через  повешение  на  тюремном  дворе,
без  свидетелей  и  без  всякого  шума?  Люди  в  здравом  уме  так,
конечно,  не  думают.  Даже  малый  ребенок  не  поверил  бы  это¬
му.  Он  знает,  что  все  необычное,  вызывающее  много  толков,
тотчас  находит  подражателей,  ибо  на  свете  более  чем  доста¬
точно  впечатлительных  людей,  которые,  стоит  их  немножко
раззадорить,  теряют  последние  остатки  разума  и  начина¬
ют  творить  такое,  о  чем  в  другое  время  и  помыслить  бы  не
 б  Америка  глазами  американцев
 65

могли.  Он  знает,  что  если  кто-то  спрыгнет  с  Бруклинского
моста,  —  найдется  человек,  который  последует  его  примеру;
если  кто-то  решит  спуститься  в  бочке  по  Ниагарскому  водопа¬
ду,  —  найдутся  люди,  которые  захотят  сделать  то  же;  если  ка¬
кой-нибудь  Джек  Потрошитель  прославится  убийствами  жен¬
щин  в  темных  переулках,  —  у  него  найдутся  подражатели;  если
человек  совершит  покушение  на  короля  и  газеты  протрубят  об
этом  на  весь  мир,  —  цареубийц  появится  видимо-невидимо.
Даже  малому  ребенку  известно,  что  достаточно  какому-нибудь
негру  совершить  сенсационное  преступление  или  убийство,
как  это  породит  брожение  в  умах  многих  других  негров
и  повлечет  за  собой  целую  серию  тех  самых  трагедий,
которые  общество  так  хочет  предотвратить;  что  каждое  из  этих
преступлений,  в  свою  очередь,  повлечет  за  собой  ряд  других
преступлений,  и  в  результате  перечень  этих  бедствий  вместо
того,  чтобы  уменьшаться,  будет  из  года  в  год  расти  и  расти,  —
словом,  что  линчеватели  сами  злейшие  враги  своих  жен,  сестер
и  дочерей.  Ребенку  известно  и  то,  что  законы,  которые  мы  сами
сочинили,  превращают  в  подражателей  не  только  отдельных
людей,  но  и  общество,  что  какое-нибудь  линчеванье,  вызвавшее
много  толков,  неизбежно  породит  другие  линчеванья  —  и  тут,
и  там,  повсюду  —  и  что  со  временем  это  превратится  в  ма¬
нию,  в  моду  —  моду,  которая  будет  распространяться  с  каж¬
дым  годом  все  шире  и  шире,  захватывая,  подобно  эпидемии,
все  новые  штаты.  Суд  Линчи  уже  добрался  до  Колорадо,  до
Калифорнии,  до  Индианы  и  теперь  —  до  Миссури!  Вполне  воз¬
можно,  что  я  доживу  до  того  дня,  когда  посреди  Юиион-сквера
в  Нью-Йорке,  на  глазах  у  пятидесятитысячной  толпы  будут
сжигать  негра,  и  ни  одного  представителя  закона  и  порядка
не  будет  поблизости  —  ни  шерифа,  ни  губернатора,  ни  констеб¬
ля,  ни  солдата,  ни  священника.
 Рост  линчеваний.  В  1900  году  было  на  восемь  линче¬
ваний  больше,  чем  в  1899  году,  а  в  этом  году,  повидимо-
му,  будет  еще  больше,  чем  в  прошлом.  Сейчас  едва  пере¬
валило  за  полгода,  а  мы  уже  имеем  восемьдесят  восемь  слу¬
чаев  линчеваний,  тогда  как  за  весь  прошлый  год  было  сто
пятнадцать  случаев.  Особенно  отличаются  в  этом  смысле
четыре  южных  штата  —  Алабама,  Джорджия,  Луизиана
и  Миссисипи.  В  прошлом  году  в  Алабаме  было  восемь  слу¬
чаев  линчевания,  в  Джорджии  —  шестнадцать,  в  Луизиа¬
не—  двадцать  и  в  Миссисипи  —  двадцать,  —  таким  обра¬
зом,  свыше  половины  линчеваний  падает  на  эти  штаты.
В  этом  году  в  Алабаме  уже  было  девять  случаев  линчева¬
ния,  в  Джорджии  —  двенадцать,  в  Луизиане  —  одинна¬
дцать,  в  Миссисипи  —  тринадцать,  —  опять-таки  больше

половины  линчеваний  по  всем  Соединенным  Штатам  (чи¬
кагская  «Трибюн»).
 Вполне  возможно,  что  рост  линчеваний  объясняется  при¬
сущим  человеку  инстинктом  подражания  —  этим,  да  еще  самой
распространенной  человеческой  слабостью:  страхом,  как  бы
тебя  не  стали  сторониться  и  показывать  на  тебя  пальцем,  пото¬
му  что  ты  поступаешь  не  как  все.  Имя  этому  —  Моральная
Трусость,  и  она  является  доминирующей  чертой  характера
у  9  999  человек  из  10  000.  Я  не  претендую  на  это  открытие  —
в  глубине  души  самый  тупоумный  из  нас  знает,  что  это  так.
История  не  допустит,  чтобы  мы  забыли  или  оставили  без  вни¬
мания  эту  важнейшую  черту  нашего  характера.  История
настойчиво,  не  без  ехидства,  напоминает  нам,  что  с  со¬
творения  мира  все  бунты  против  человеческой  подлости  и
угнетения  зачинались  одним  храбрецом  из  десяти  тысяч,  тогда
как  остальные  робко  ждали  и  медленно,  нехотя,  под  влияни¬
ем  этого  человека  и  его  единомышленников  из  других  десяти
тысяч  присоединялись  к  движению.  Аболиционисты1  помнят
это.  Втайне  общественное  мнение  уже  давно  было  на  их  сто¬
роне,  но  каждый  боялся  во  всеуслышание  заявить  об  этом  —
пока  по  какому-то  намеку  не  догадался,  что  его  сосед  втайне
думает  так  же,  как  он.  Тогда-то  и  поднялся  великий  шум.  Так
всегда  бывает.  Настанет  день,  когда  так  будет  в  Нью-Йорке
и  даже  в  Пенсильвании.
 Полагают  —  и  говорят,  —  что  линчеванье  доставляет  лю¬
дям  удовольствие,  что  народ  рад  возможности  поглазеть  на
интересное  зрелище.  Но  этого  не  может  быть,  опыт  доказы¬
вает  обратное.  Люди,  живущие  в  Южных  штатах,  сделаны  из
того  же  теста,  что  и  те,  которые  живут  в  Северных,  и  подав¬
ляющее  большинство  этих  последних  —  люди  добропорядочные
и  сердечные,  и  они  были  бы  глубоко,  до  боли  опечалены  подоб¬
ным  зрелищем  и...  пошли  бы  смотреть,  и  сделали  бы  вид,  что
им  это  очень  нравится,  если  бы  считали,  что  иначе  они  вызовут
неодобрение  общества.  Такие  мы  есть  —  и  тут  уж  ничего  не  по¬
делаешь.  Прочие  животные  —  не  такие,  но  и  тут  мы  ничего  не
можем  поделать.  У  них  отсутствует  Моральный  Критерий,  мы
же  не  можем  избавиться  от  него,  не  можем  продать  его  ни  за
грош,  ни  за  более  высокую  цену.  Моральный  Критерий  под¬
сказывает  нам,  что  есть  добро...  и  как  уклониться  от  добрых
деяний,  если  они  непопулярны.
 Как  я  уже  говорил,  считают,  что  толпа,  собирающаяся
при  линчевании,  получает  от  этого  удовольствие.  Это,  конеч¬
 1  Так  назывались  борды  против  рабства  негров  в  США  в  середине
XIX  века.
 67

но,  неправда,  этому  невозможно  поверить.  Последнее  время
стали  открыто  утверждать  —  вы  не  раз  могли  видеть  это  в  пе¬
чати,  —  что  до  сих  пор  мы  неправильно  понимали,  какой  им¬
пульс  движет  линчевателями;  в  них-де  говорит  в  эти  минуты  не
чувство  мести,  а  просто  звериная  жажда  поглазеть  на  люд¬
ские  страдания.  Если  бы  это  было  так,  толпы  любопытных,
присутствовавших  при  пожаре  в  отеле  «Виндзор»,  пришли  бы
в  восторг  от  тех  ужасов,  которые  они  видели.  А  разве  они
восторгались?  Подобная  мысль  никому  и  в  голову  не  придет,
подобное  обвинение  никто  не  осмелится  бросить.  Многие  рис¬
ковали  жизнью,  спасая  людей  от  гибели.  Почему  онг  это  де¬
лали?  Потому,  что  никто  не  стал  бы  порицать  их  за  это.  Ничто
не  связывало  и  не  ограничивало  их  —  они  могли  следовать
велениям  сердца.  А  почему  такие  же  люди,  собравшись  в  Теха¬
се,  Колорадо,  Индиане,  стоят  и  смотрят  на  линчеванье,  вся¬
чески  показывая,  что  это  зрелище  доставляет  им  безмерное
удовольствие,  хотя  на  сердце  у  них  печально  и  тяжело?  Поче¬
му  никто  из  этой  толпы  и  пальцем  не  двинет,  ни  единого  сло¬
ва  не  скажет  в  знак  протеста?  Думается  мне,  только  потому,
что  такой  человек  оказался  бы  в  меньшинстве:  каждый  опа¬
сается  вызвать  неодобрение  своего  соседа,  а  для  рядового  чело¬
века  это  хуже  ранения  или  смерти.  Стоит  распространиться  по
округе  вести  о  предстоящем  линчеванье,  как  люди  запрягают
лошадей  и  с  женами  и  детьми  мчатся  за  несколько  миль,  что¬
бы  посмотреть  на  это  зрелище.  В  самом  ли  деле  для  того,
чтобы  посмотреть?..  Нет,  они  едут  только  потому,  что  боят¬
ся  остаться  дома:  а  вдруг  кто-нибудь  заметит  их  отсутствие  и
неодобрительно  отзовется  о  них  потом!  Вот  этому  можно  пове¬
рить,  ибо  все  мы  знаем,  как  мы  сами  отнеслись  бы  к  подоб¬
ному  зрелищу  и  как  бы  мы  поступили,  если  бы  на  нас  был
оказан  подобный  нажим.  Мы  не  лучше  и  не  храбрее  других,  и
нечего  нам  это  скрывать.
 Какой-нибудь  Савонарола  мог  бы  одним  взглядом  усми¬
рить  и  разогнать  толпу  линчевателей,  —  на  это  способен  и  Мэ-
рилл  или  Бэлот  К  Нет  такой  толпы,  которая  не  дрогнула  бы
в  присутствии  человека,  известного  своим  хладнокровием  и
мужеством.  К  тому  же  толпа  линчевателей  рада  разбежать¬
ся,  поскольку  вы  не  сыщете  в  ней  и  десяти  человек,  которые  не
предпочли  бы  находиться  в  любом  другом  месте  —  и,  конечно,
не  были  бы  здесь,  если  бы  только  у  них  хватило  на  это  храб¬
рости.  Еще  мальчишкой  я  видел,  как  один  смелый  джентль¬
 1  Мэрилл  —  шериф  округа  Кэрол,  штат  Джорджия.  Бэлот  —  шериф
из  Принстона,  штат  Индиана.  Во  всеоружии  установившейся  репутации
людей  хладнокровных,  они  появлялись  перед  толпой  линчевателей  и  обуз¬
дывали  ее.  (Прим.  автора.)
 68

мен  язвительно  обругал  собравшуюся  толпу  и  заставил  ее  ра¬
зойтись,  а  позже,  в  Неваде,  я  видел,  как  один  известный
головорез  заставил  двести  человек  сидеть  не  шевелясь  в  горя¬
щем  доме  до  тех  пор,  пока  он  не  разрешил  им  покинуть
помещение.  Если  человек  не  трус,  он  может  один  ограбить
целый  пассажирский  поезд,  а  если  он  трус  только  наполо¬
вину,  он  может  задержать  дилижанс  и  раздеть  всех,  кто
в  нем  едет.
 Выходит,  стало  быть,  что  искоренить  линчевание  можно  сле¬
дующим  образом:  в  каждой  общине,  зараженной  этой  бациллой,
поселить  по  храброму  человеку,  который  поощрял  бы,  поддер¬
живал  и  извлекал  на  свет  божий  глубокое  возмущение  линче-
ваньем,  таящееся,  —  в  том  можно  не  сомневаться,  —  во  всех
сердцах.  Тогда  эти  общины  найдут  себе  более  подходящий  пред¬
мет  для  подражания,  ибо  они  состоят  из  людей,  которые  долж¬
ны,  конечно,  чему-то  подражать.  Но  где  найти  таких  храбрецов?
Вот  в  этом-то  и  загвоздка,  коль  скоро  на  всей  земле  их  едва
ли  наберется  три  согни.  Если  б  нужны  были  люди,  обладающие
лишь  физической  храбростью,  задача  решалась  бы  легко  —
таких  сколько  угодно.  Когда  Гобсон  сказал,  что  ему  нужно
семь  человек  добровольцев,  которые  последовали  бы  за  ним,
в  сущности,  на  верную  смерть,  вызвалось  итти  четыре  тысячи
человек,  фактически  весь  флот,  —  потому  что  весь  мир  одобрил
бы  это.  И  люди  это  знали;  а  вот  если  бы  план  Гобсона  был
осмеян  и  освистан  друзьями  и  товарищами,  чьим  добрым  мне¬
нием  и  расположением  дорожат  матросы,  он  не  сумел  бы  на¬
брать  и  семи  человек.
 Нет,  по  зрелом  размышлении  проект  мой  никуда  не  годит¬
ся.  Где  взять  людей,  храбрых  духом?  Нет  у  нас  ма¬
териала,  из  которого  выковываются  люди  с  отважною  ду¬
шой,  —  в  этом  отношении  мы  впали  в  величайшую  бедность.
Есть  у  нас  те  два  шерифа  на  Юге,  которые...  но  что  о  них
говорить  —  все  равно  их  нехватит  на  всю  страну;  так
пусть  уж  остаются  на  своих  местах  и  заботятся  о  собственных
общинах.
 Если  б  было  у  нас  еще  хотя  бы  три  или  четыре  шерифа
такого  закала!  Помогло  бы  это?  Думаю,  что  да.  Ведь  все  мы
подражатели:  примеру  доблестных  шерифов  последовали
бы  другие;  быть  бесстрашным  шерифом  стало  бы  прави¬
лом,  а  на  тех.  кто  не  был  бы  таким,  смотрели  бы  с  порицанием,
которого  все  так  стремятся  избежать;  храбрость  для  чело¬
века  на  этом  посту  вошла  бы  в  обычай,  а  отсутствие  ее  бы¬
ло  бы  равносильно  бесчестию  —  так  робость  новобранца  со
временем  сменяется  храбростью.  И  тогда  исчезнет  линчеванье,
и  исчезнут  озверелые  толпы,  и...
 Все  это  очень  хорошо,  но  для  всякого  дела  нужны  за-
 69

чингцики,  а  откуда  мы  возьмем  этих  зачинщиков?  По  объяв¬
лению?  Хорошо,  дадим  объявление.
 А  пока  что  —  вот  другой  план.  Давайте  вернем  амери¬
канских  миссионеров  из  Китая  и  предложим  им  посвятить
себя  борьбе  с  линчеваньем.  Поскольку  каждый  из  1511  на¬
ходящихся  там  миссионеров  обращает  по  2  китайца  в  год,
тогда  как  ежедневно  на  свет  появляется  по  33  000  язычников1,
то  потребуется  свыше  миллиона  лет,  чтобы  количество  обра¬
щенных  соответствовало  количеству  рождающихся  и  чтобы
«христианизация»  Китая  стала  видна  невооруженным  гла¬
зом.  Следовательно,  если  мы  можем  предложить  нашим
миссионерам  такое  же  богатое  поле  деятельности  у  себя  на
родине  —  притом  с  меньшими  затратами  и  достаточно  опас¬
ное,—  так  почему  бы  им  не  вернуться  домой  и  не  попытать
счастья?  Это  было  бы  и  справедливо  и  правильно.  Китайцы—
по  всеобщему  мнению  —  чудесный  народ,  честный,  порядоч¬
ный,  трудолюбивый,  добрый  и  все  прочее.  Оставьте  их  в  по¬
кое  —  они  и  так  достаточно  хороши.  К  тому  же  ведь  почти
каждый  обращенный  рискует  заразиться  нашей  цивилизацией.
Не  мешало  бы  нам  быть  поосторожнее.  Не  мешало  бы  хоро¬
шенько  подумать,  прежде  чем  подвергать  себя  такому  риску,
ибо  стоит  сделать  Китай  цивилизованной  страной,  и  его  уже
не  децивилизуешь.  А  мы  не  думали  об  этом.  Ну,  так  что  ж  —
подумаем  сейчас,  пока  не  поздно.  Наши  миссионеры  увидят,
что  у  нас  есть  для  них  поле  деятельности  —  и  не  только  для
1511  человек,  а  для  15  011.  Пусть  прочтут  следующую  теле¬
грамму  и  решат,  найдется  ли  у  них  в  Китае  что-либо  более
аппетитное.  Телеграмма  эта  из  Техаса:
 Негра  подтащили  к  дереву  и  вздернули  на  сук.  Под
ним  навалили  кучу  дров  и  хвороста  и  развели  большой
костер.  Потом  кто-то  заметил,  что  нельзя,  чтобы  негр
подох  так  быстро;  его  спустили  на  землю,  тем  временем
несколько  человек  отправились  в  Декстер,  мили  за  две,
чтобы  добыть  керосину.  Костер  облили  керосином,  и  де¬
ло  было  доведено  до  конца.
 Мы  умоляем  миссионеров  вернуться  и  помочь  нам  в  на¬
шей  беде.  Этого  требует  их  долг  патриотов.  Наша  страна  на¬
ходится  сейчас  в  более  отчаянном  положении,  чем  Китай;
они  —  наши  соотечественники,  и  родина  взывает  к  ним  о  по¬
мощи  в  этот  час  тягчайших  испытаний.  Они  знают,  что
делать;  наш  народ  —  не  знает.  Они  привыкли  к  издевкам,
 1  Эти  цифры  не  выдуманы,  они  правильны  и  достоверны.  Источником
для  них  послужили  официальные  отчеты  миссионеров,  находящихся
в  Китае.  (Прим.  автора.)
 70

насмешкам,  надругательствам,  опасностям,  —  наш  народ  к  это¬
му  не  привык.  Им  свойственно  мученичество,  а  только  чело¬
век,  готовый  на  мученичество,  способен  противостоять  толпе
линчевателей,  способен  усмирить  ее  и  заставить  разойтись.
Они  могут  спасти  свою  страну;  мы  заклинаем  их  вер¬
нуться  и  спасти  ее.  Мы  просим  их  еще  и  еще  раз  перечитать
телеграмму  из  Техаса,  представить  себе  эту  сцену  и  трезво
поразмыслить  над  ней,  потом  помножить  на  115,  прибавить
88,  поставить  эти  203  человеческих  факела  в  ряд  с  тем,  чтобы
вокруг  каждого  было  по  600  футов  свободного  пространства,
где  могли  бы  разместиться  5  ООО  зрителей,  христиан-амери-
канцев  —  мужчин,  женщин  и  детей,  юношей  и  девушек.  Для
большего  впечатления  пусть  они  представят  себе,  что  дело
происходит  ночью,  на  пологой,  постепенно  повышающейся
равнине,  так,  что  столбы  расположены  по  восходящей  линии
и  глаз  может  охватить  всю  двадцатичетырехмильную  цепь
костров  из  пылающей  человеческой  плоти.  (Если  бы  мы  распо¬
ложили  эти  костры  на  плоской  местности,  то  не  могли  бы  ви¬
деть  ни  начала,  ни  конца  цепи,  ибо  изгиб  земной  поверхности
скрыл  бы  их  от  наших  глаз.)  И  вот,  когда  все  будет  готово,
спустится  тьма  и  воцарится  внушительное  молчанье,  —  не
должно  быть  пи  звука,  если  не  считать  жалобных  стонов  ноч¬
ного  ветра  да  приглушенных  всхлипываний  несчастных  жертв,—
пусть  все  уходящие  вдаль,  облитые  керосином  погребальные
костры  вспыхнут  одновременно  и  пламя,  вместе  с  воплями
предсмертной  муки,  вознесется  прямо  к  небу,  к  престолу  все¬
вышнего.
 Зрителей  собралось  свыше  миллиона  человек,  свет  кост¬
ров  выхватывает  из  ночи  неясные  очертания  шпилей  пяти  ты¬
сяч  церквей.  О  добрый  миссионер,  о  сострадательный  миссио¬
нер,  покинь  Китай,  вернись  домой  и  обрати  этих  христиан  на
путь  истинный!
 Думается  мне,  что  если  что-либо  и  может  остановить  эту
эпидемию  кровавых  безумств,  —  так  это  бесстрашные  люди,
которые  способны,  не  дрогнув,  противостоять  толпе;  и  по¬
скольку  люди  такого  типа  выковываются  только  в  атмосфере
опасности,  закаляясь  в  борьбе  с  нею,  то  скорее  всего  их  мож¬
но  встретить  среди  миссионеров,  которые  последний  год  или
два  подвизались  в  Китае.  У  нас  для  них  непочатый  край
работы;  дела  хватит  и  еще  для  многих  сотен  и  тысяч,  и  по¬
ле  деятельности  с  каждым  днем  все  ширится  и  растет.  Най¬
дем  ли  мы  таких  людей?  Можно  попытаться.  Среди  75  мил¬
лионов  американцев  должны  же  найтись  еще  мэриллы  и  бэ-
лоты,  а  по  законам,  которые  мы  сами  изобрели,  каждый  пример
будет  пробуждать  дотоле  дремавших  рыцарей  одного  с  ними
великого  ордена  и  выдвигать  их  в  первые  ряды.
 7!

ЧЕЛОВЕКУ,  ХОДЯЩЕМУ  ВО  ТЬМЕ
 (Памфлет)
 Из  нью-йоркской  газеты  «Трибюн»,  в  рождественский  со¬
чельник:
 «Народ  в  Соединенных  Штатах  встречает  рождество,
исполненный  бодрости  и  надежд.  Радость  и  благодать
нисходят  на  землю.  Брюзга-критикан,  который  нет-нет
да  заведет  свою  шарманку,  вряд  ли  найдет  себе  слуша¬
телей.  Большинство  людей  только  подивятся,  откуда  та¬
кой  взялся,  и  пройдут  мимо».
 Из  газеты  «Сан»,  Нью-Йорк:
 «Задачей  этой  статьи  не  является  описание  страшных
преступлений  против  человечества,  которые  совершаются
в  политических  целях  в  некоторых  кварталах  Ист-Сайда1,
пользующихся  наиболее  дурной  славой.  Эти  преступле¬
ния  нельзя  описать  никаким  пером.  Единственная  задача,
которую  автор  ставит  перед  собой,  —  показать  огромному
числу  более  или  менее  беспечных  жителей  прекрасного  го¬
рода  Нью-Йорка,  как  растлевают  и  губят  мужчин,  жен¬
щин  и  детей  в  самой  густонаселенной  и  самой  незнако¬
мой  им  части  этого  гиганта  Нового  Света.  Если  у  кого-
нибудь  из  читателей  приведенный  здесь  материал  вызовет
недоверие  или  чувство  незаслуженной  обиды,  то  им  могут
быть  предъявлены  в  подтверждение  даты,  фамилии  и  ад¬
реса.  Здесь  зафиксированы  факты  и  наблюдения  без  вы¬
думки  и  без  прикрас.
 Представьте  себе,  если  можете,  часть  городской  тер¬
ритории,  полностью  находящуюся  под  властью  одного
лица,  без  разрешения  которого  нельзя  вести  никакое  за¬
конное  или  незаконное  дело;  где  незаконные  дела  всяче¬
ски  поощряются,  а  законные  преследуются;  где  по
вечерам  почтенные  граждане  вынуждены  закрывать  на¬
глухо  окна  и  двери  своих  жилищ  и  задыхаться  от  жары
в  душных  комнатах,  боясь  выйти  на  крылечко  дома,  хотя
только  там  и  можно  глотнуть  свежего  воздуха.  Вообра¬
зите  себе  район  города,  где  голые  женщины  пляшут  по
ночам  на  улицах,  а  бесполые  мужчины,  как  хищники,
рыщут  в  темноте  в  поисках  жертв  своей  профессии,  про¬
фессии,  которая  не  только  не  преследуется  полицией,  но,
наоборот,  пользуется  ее  покровительством;  где  воспита¬
 1  Ист-Сайд  —  район  Нью-Йорка,  густо  населенный  беднотой.
(Прим.  перев.)
 72

ние  младенцев  начинается  с  того,  что  их  знакомят  с  про-
ституцией,  и  девочек  с  самого  юного  возраста  обучают
искусству  Фрины;  где  американские  девушки,  взращен¬
ные  в  духе  строгих  правил  американской  семейной  жизни
и  вывезенные  из  маленьких  городков  в  штатах  Нью-Йорк,
Массачузетс,  Коннектикут  и  Нью-Джерси,  содержатся  со¬
всем  как  в  тюрьме,  пока  не  утратят  всякого  подобия  жен¬
ственности;  где  мальчуганов  с  малолетства  обучают  при¬
водить  «гостей»  в  публичные  дома;  где  существует
общество  молодых  мужчин,  единственным  занятием  кото¬
рых  является  совращение  юных  девушек  и  помещение  их
в  дома  терпимости;  где  человеку,  идущему  по  улице  со
своей  женой,  бросают  в  лицо  оскорбления;  где  в  боль¬
ницах  и  диспансерах  лечатся  главным  образом  дети,  за¬
раженные  недетскими  болезнями;  где  убийства,  изнаси¬
лования,  грабеж  и  воровство  —  как  правило,  а  не  как
исключение,  —  остаются  безнаказанными,—короче  говоря,
где  политические  воротилы  извлекают  прибыли  из  самых
ужасающих  форм  порока».
 Та  же  газета  «Сан»  в  канун  рождества  напечатала  сле¬
дующее  сообщение  из  Китая  (курсив  мой.—Марк  Твен):
 «Его  преподобие  мистер  Амент  из  Американского  ко¬
митета  христианских  заграничных  миссий  вернулся  из
поездки,  которую  он  предпринял  с  целью  собрать  контри¬
буцию  за  ущерб,  нанесенный  боксерами!.  Куда  бы  он  ни
приезжал,  он  всюду  заставлял  китайцев  платить.  Мистер
Амент  заявляет,  что  в  настоящее  время  все  подведом¬
ственные  ему  местные  христиане  обеспечены.  Его  паства
составляла  семьсот  человек,  и  из  этого  числа  триста  уби¬
то.  Мистер  Амент  взыскал  по  триста  таэлей  за  каждого
погибшего  и  добился  полного  возмещения  стоимости  все¬
го  уничтоженного  имущества  христиан.  Вдобавок  он  на¬
ложил  штраф,  в  тринадцать  раз  превышающий  сумхму
контрибуции.  Эти  деньги  пойдут  на  распространение  еван¬
гельского  учения.
 Мистер  Амент  заявляет,  что  он  получил  скромную
компенсацию  по  сравнению  с  той,  которая  досталась  ка¬
толикам,  взимающим,  кроме  денег,  еще  жизнь  за  жизнь.
За  каждого  убитого  католика  требуют  по  пятьсот  таэлей.
В  районе  Вэньчжоу  убито  шестьсот  восемьдесят  католи¬
ков,  и  за  это  европейские  католики,  находящиеся  здесь,
 1  Боксеры  —  участники  боксерского  восстания  1900  года  в  Китае.
Это  восстание,  порожденное  глубокой  ненавистью  китайского  народа
к  иноземным  поработителям,  было  жестоко  подавлено  объединенными
карательными  силами  ряда  империалистических  государств.  (Прим.  перев.)
 73

требуют  семьсот  пятьдесят  тысяч  связок  монет  и  шесть¬
сот  восемьдесят  голов  китайцев.
 В  беседе  мистер  Амент  коснулся  отношения  миссио¬
неров  к  китайцам.  Он  сказал:  «Я  решительно  отрицаю,
что  миссионеры  мстительны,  что  они,  как  правило,  гра¬
били  или  делали  после  осады  что-нибудь  такое,  чего  не
требовали  обстоятельства.  Лично  я  осуждаю  американ¬
цев.  Мягкая  рука  американцев  куда  хуже,  чем  брониро¬
ванный  кулак  немцев.  Если  проявлять  мягкость  по  отно¬
шению  к  китайцам,  они  постараются  этим  воспользо¬
ваться».
 Здесь  восприняли  как  забавную  шутку  сообщение,
что  французское  правительство  собирается  вернуть  доб¬
ро,  награбленное  его  солдатами.  Французские  солдаты
занимались  грабежом  еще  более  систематически,  нежели
немцы.  Факты  говорят  о  том,  что  сегодня  вооруженные
современной  техникой  христиане  католической  веры  под
флагом  Франции  грабят  селения  в  провинции  Чжили».
 По  счастливой  случайности,  все  эти  радостные  вести  до¬
шли  до  нас  в  сочельник  —  как  раз  во-время,  чтобы  нам  отпразд¬
новать  рождество  с  подобающим  весельем  и  душевным  подъ¬
емом.  Настроение  у  нас  превосходное,  мы  даже  находим
уместным  откалывать  шутки  вроде  такой:  куда  ни  кинь,  все
китайцу  клин!
 Преподобный  Амент  незаменим  на  своем  посту.  Мы  тре¬
буем,  чтобы  наши  миссионеры  в  чужих  краях  воплощали  не
только  благость,  милосердие  и  кротость,  свойственные  нашей
религии,  но  также  и  подлинно  американский  дух.  Первыми
американцами  были  индейцы  племени  поуни.  Вот  что  о  них
сообщает  учебник  истории  Маколэма  *:
 «Когда  белый  боксер  убивает  человека  из  племени
поуни  и  уничтожает  его  имущество,  другие  поуни  даже  не
пытаются  отыскать  убийцу,  а  приканчивают  первого
встречного  белого;  потом  они  заставляют  какую-нибудь
деревню,  населенную  белыми,  возместить  наследникам
денежную  стоимость  убитого,  а  также  всего  уничтожен¬
ного  имущества;  и  вдобавок  обязывают  жителей  внести
сумму,  превышающую  в  тринадцать  раз  эту  стои¬
мость,  в  фонд  распространения  религии  поуни,  которая,
по  мнению  этого  племени,  лучше  всех  религий  смягчает
людские  сердца  и  внедряет  гуманность.
 1  В  другом  своем  памфлете  «Ответ  моим  критикам-миссиоперам»
Твен  назвал  этот  учебник  истории  «воображаемым».  (Прим.  перев.)
 74

Поуни  не  сомневаются  в  том,  что  справедливо  и  че¬
стно  заставлять  невинных  отвечать  за  виноватых  и  что
лучше  пусть  девяносто  девять  невинных  пострадают,  не¬
жели  один  виновный  уйдет  от  наказания».
 Наш  преподобный  Амент  вправе  завидовать  предприим¬
чивым  католикам,  которые  не  только  загребают  большие  день¬
ги  за  каждую  отданную  богу  душу  крещеного  туземца,  но,
сверх  того,  получают  еще  «жизнь  за  жизнь».  Впрочем,  он  мо¬
жет  утешиться  тем,  что  католики  целиком  прикарманивают
эти  деньги,  тогда  как  он,  будучи  менее  эгоистичным,  остав¬
ляет  себе  только  по  триста  таэлей  за  человека,  а  огромную
сумму,  в  тринадцать  раз  превышающую  эту  компенсацию,  от¬
дает  на  дело  распространения  евангельского  учения.  Своей
щедростью  мистер  Амент  заслужил  всенародное  признание,
памятник  ему  обеспечен.  Пусть  же  он  удовлетворится  этими
наградами.  Мы  ценим  мистера  Амента  за  то,  как  он  мужест¬
венно  защищал  своих  собратьев-мисеионеров  от  разных  не¬
обоснованных  нападок,  начинавших  уже  нас  тревожить.  Те¬
перь,  после  его  свидетельства,  эти  нападки  в  значительной
степени  потеряли  остроту,  и  мы  можем  думать  о  них  без  осо¬
бого  смятения.  Ибо  нам  стало  известно,  что  даже  до  осады
миссионеры,  «как  правило»,  не  промышляли  грабежом  и  что
«после  осады»  они  вели  себя  вполне  благопристойно,  за  ис¬
ключением  тех  случаев,  когда  «обстоятельства»  вынуждали
их  поступать  иначе.  Я  беру  на  себя  хлопоты  о  памятнике.  По¬
жертвования  можно  направлять  в  Американский  комитет
христианских  заграничных  миссий,  а  проекты  и  эскизы  —  мне.
Все  эскизы  должны  в  аллегорической  форме  изображать  воз¬
мещение  потерь  сам-тринадцать,  а  также  цель,  ради  которой
эти  деньги  были  взысканы.  Памятник  должен  быть  украшен
орнаментом  из  шестисот  восьмидесяти  голов,  расположенных
таким  образом,  чтобы  получался  приятный,  ласкающий  глаз
эффект:  ведь  католики  преуспели  как  нельзя  лучше,  и  их  дея¬
ния  тоже  необходимо  увековечить.  Можно  присылать  девизы,
если  найдутся  такие,  которые  правильно  выражают  существо
дела.
 Заставив  нищих  крестьян  расплачиваться  за  других,  да
еще  в  тринадцатикратном  размере,  мистер  Амент  обрек  их
вместе  с  женами  и  ни  в  чем  не  повинными  детьми  на  голод
и  медленную  смерть.  Но  эти  его  подвиги  на  финансовом  по¬
прище,  совершенные  с  целью  получить  кровавые  деньги  «для
распространения  евангельского  учения»,  не  нарушают  моего
душевного  равновесия,  хотя  такие  слова  в  сочетании  с  такими
делами  представляют  собой  столь  чудовищное,  столь  гранди¬
озное  кощунство,  что  равного  ему  не  сыскать  в  истории.  Если
 75

бы  простой  мирянин  поступил  так,  как  мистер  Амент,  оправ¬
дываясь  теми  же  мотивами,  я,  конечно,  содрогнулся  бы  от
ужаса;  или  если  бы  я  сам  сотворил  подобное  под  таким  же
предлогом...  впрочем,  это  немыслимо,  хотя  некоторые  плохо
осведомленные  люди  и  считают  меня  богохульником.  Да,  бы¬
вает,  что  священнослужитель  ударяется  в  кощунство.  И  тогда
простому  мирянину  за  ним  не  угнаться!
 Мы  слышим  страстные  заверения  мистера  Амента,  что
миссионеры  «вовсе  не  мстительны».  Будем  же  надеяться,  что
это  так,  и  вознесем  господу  богу  мольбу,  чтоб  они  никогда  не
стали  мстительными,  а  сохранили  свою  почти  болезненную
кротость,  честность  и  любовь  к  справедливости,  —  качества,
доставляющие  столько  радости  их  собрату  и  заступнику.
 А  вот  выдержка  из  статьи  токийского  корреспондента,  то¬
же  напечатанной  в  сочельник  в  нью-йоркской  газете  «Три-
бюн».  Статья  звучит  несколько  странно  и  дерзко,  но  ведь  япон¬
цы  пока  лишь  частично  приобщились  к  Цивилизации!  Когда
они  сделаются  полностью  цивилизованными,  они  перестанут
говорить  такие  вещи:
 «Вопрос  о  миссионерах,  конечно,  у  всех  на  устах.
Западным  державам  необходимо  прислушаться  к  распро¬
страненному  здесь  мнению,  что  религиозные  нашествия
на  страны  Востока,  совершаемые  мощными  западными
организациями,  равносильны  разбойничьим  набегам  и  не
только  не  заслуживают  поддержки,  но  должны  самым
строгим  образом  пресекаться.  Здесь  полагают,  что  орга¬
низации  миссионеров  представляют  собой  постоянную
угрозу  для  мирных  международных  отношений».
 Ну,  так  что  же?  Будем  мы  попрежнему  осчастливливать
нашей  Цивилизацией  народы,  Ходящие  во  Тьме,  или  дадим
этим  несчастным  передохнуть?  Будем  мы  и  в  новом  веке  оглу¬
шать  мир  нашей  привычной  святошеской  трескотней  или
отрезвимся,  сядем  и  сперва  поразмыслим?  Не  благоразумнее
ли  собрать  все  орудия  нашей  Цивилизации  и  выяснить,  сколь¬
ко  осталось  на  руках  товару  в  виде  Стеклянных  Бус  и  Бого¬
словия,  Пулеметов  и  Молитвенников,  Виски  и  Факелов  Про¬
гресса  и  Просвещения  (патентованных,  автоматических,  годных
при  случае  для  поджога  деревень),  а  затем  подвести  баланс
и  подсчитать  прибыли  и  убытки,  чтобы  решить  уже  с  тол¬
ком  —  продолжать  ли  эту  коммерцию,  или  лучше  распро¬
дать  имущество  и  на  выручку  затеять  новое  дело  под  маркой
Цивилизации?
 До  сих  пор  оделять  Дарами  Цивилизации  Братьев,  Хо¬
дящих  во  Тьме,  было  в  общем  выгодно,  и  даже  теперь,  если
действовать  осмотрительно,  это  предприятие  может  приносить
 76

барыши,  но  все  же,  по-моему,  недостаточные  для  оправдания
серьезного  риска.  Людей,  Ходящих  во  Тьме,  становится  все
меньше,  и  уж  очень  они  нас  дичатся.  Тьма  же  все  редеет  и  ре¬
деет  —  для  наших  целей  ей  нехватает  густоты.  Большинство
Людей,  Ходящих  во  Тьме,  стали  видеть  теперь  настолько  яснее,
чем  прежде,  что  это  уже  не  полезно  для  них  и  невыгодно  для
нас.  Мы  были  нерассудительны.
 Трест  «Дары  Цивилизации»  —  предприятие  первый  сорт,
если  управлять  им  разумно  и  с  толком.  Он  может  принести
куда  больше  денег,  территории,  власти  и  прочих  благ,  нежели
любая  из  других  азартных  игр.  Но  за  последние  годы  христи¬
анские  государства  ведут  игру  плохо,  и,  я  думаю,  это  им  зря
не  пройдет.  Они  с  такой  жадностью  рвутся  загрести  все  став¬
ки  на  зеленом  сукне,  что  Люди,  Ходящие  во  Тьме,  заметили  и
забеспокоились.  Они  стали  относиться  подозрительно  к  Дарам
Цивилизации.  Более  того:  они  начали  присматриваться  к  ним.
А  это  не  годится.  Дары  Цивилизации  —  славный,  отменный
товар;  только  нельзя  разглядывать  его  на  ярком  свету.
 При  слабом  освещении,  если  смотреть  издали,  да  еще  сбо¬
ку,  Дары  Цивилизации  могут  показаться  Джентльменам,  Хо¬
дящим  во  Тьме,  весьма  привлекательными.  Перечислим  их:
 ЛЮБОВЬ
 СПРАВЕДЛИВОСТЬ
 КРОТОСТЬ
 ХРИСТИАНСКИЕ  ЧУВСТВА
ЗАЩИТА  СЛАБЫХ
ВОЗДЕРЖАННОСТЬ
ЗАКОННОСТЬ  И  ПОРЯДОК
 СВОБОДА
 РАВЕНСТВО
 ЧЕСТНЫЕ  ВЗАИМООТНОШЕНИЯ
 МИЛОСЕРДИЕ
 ПРОСВЕЩЕНИЕ
 и  тому  подобное.
 Ну,  вот!  Что,  неплохо?  Просто  великолепно,  сэр!  Любой
идиот  из  самой  непроглядной  Тьмы  придет  в  восторг  от  такого
товара!  Но  уж  давайте  не  путать  разные  сорта.  На  этом  я  ка¬
тегорически  настаиваю.  Сорт,  о  котором  шла  речь  выше,  по©и-
димому,  предназначается  для  экспорта.  Но  это  одна  види¬
мость.  Между  нами  говоря,  этот  товар  вовсе  не  то,  за  что  мы
его  выдаем.  Между  нами  говоря,  все  вышеназванное  —  толь¬
ко  обертка,  яркая,  красивая,  заманчивая,  и  на  ней  изображе¬
ны  такие  узоры  нашей  Цивилизации,  которые  предназначают¬
ся  для  отечественного  потребления.  А  под  оберткой  находится
подлинная  Суть,  и  за  нее  Покупатель,  Ходящий  во  Тьме,  пла¬
тит  слезами  и  кровью,  землей  и  свободой.  Именно  эта  Подлин¬
ная  Суть  и  есть  Цивилизация,  предназначенная  на  экспорт.
Существует  ли  разница  между  двумя  сортами  Цивилизации?
Да,  в  некоторых  частностях  разница  есть.
 Общеизвестно,  что  трест  «Дары  Цивилизации»  трещит  по
всем  швам.  Причины  далеко  искать  не  приходится.  Она  за¬
 77

ключается  в  том,  что  наш  мистер  Мак-Кинлии  мистер  Чем¬
берлен  2,  и  кайзер,  и  царь,  и  французы  начали  экспортиро¬
вать  Подлинную  Суть  без  обертки,  в  открытом  виде.  А  это-то
и  портит  всю  игру.  Это  показывает,  что  новые  игроки  еще  не-
достаточно  овладели  правилами.
 Просто  досадно  видеть,  как  нелепо  и  неуклюже  они  дела¬
ют  один  неправильный  ход  за  другим!  Мистер  Чемберлен  фа¬
брикует  войну  из  такого  неубедительного,  вздорного  материа¬
ла,  что  в  ложах  хватаются  за  голову,  а  на  галерке  смеются.
При  этом  мистер  Чемберлен  изо  всех  сил  стремится  убедить
себя,  что  эта  война  3  —  не  просто  бандитский  налет,  а  что  она
все  же  таит  в  себе  крупицу  порядочности,  —  правда,  невиди¬
мую  простым  глазом,  —  и  что,  вываляв  в  грязи  английский
флаг,  он  сумеет  в  конце  концов  отмыть  его  дочиста  и  этот
флаг  вновь  засияет  в  поднебесье,  как  сиял  тысячелетие,  пока
он  не  наложил  на  него  свою  нечистую  лапу.  Неумелая  игра.
Никуда  не  годная  игра,  потому  что  она  позволяет  Людям,  Хо¬
дящим  во  Тьме,  обнаружить  Подлинную  Суть.  И  вот  они  го¬
ворят:
 «Как,  христиане  напали  на  христиан?  И  всего-навсего
из-за  золота?  Разве  назовешь  великодушием,  всепрощением,
любовью,  кротостью,  милосердием,  защитой  слабых  это  стран¬
ное,  демонстративное  нападение  слона  на  выводок  полевых
мышей  под  предлогом,  что  мыши  пискнули  что-то  для  нет  ос¬
корбительное,  —  а  такое  поведение,  по  словам  мистера  Чем¬
берлена,  «ни  одно  уважающее  себя  правительство  не  может
оставить  безнаказанным».  Почему  подобный  предлог  считается
достаточным  в  отношении  малого  государства,  если  он  ока¬
зался  недостаточным  в  отношении  большого?  Ведь  совсем  не¬
давно  Россия  три  раза  подряд  оскорбила  слона  и  осталась  жи¬
ва  и  невредима.  Значит,  это  и  есть  Цивилизация  и  Прогресс?!
Чем  же  они  лучше  того,  что  имеется  у  нас?  Разве  грабежи,
пожары  и  опустошения  в  Трансваале  —  Прогресс  по  сравне¬
нию  с  нашей  Тьмой?  Может  быть,  существуют  два  сорта  Ци¬
вилизации  —  один  для  отечественного  потребления,  а  другой
для  экспорта  на  языческий  рынок?»
 1  Уильям  Мак-Кинли  —  президент  США  с  1897  по  1901  год,  став¬
ленник  империалистов,  осуществивший  захват  Филиппинских  островов
(Прим.  перев.)
 8  Джозеф  Чемберлен  (1836—1914)—английский  политический  дея¬
теле,  министр  по  делам  колоний,  видная  фигура  британского  империа¬
лизма.  (Прим.  перев.)
 3  Англо-бурская  война  (1899—1902)  —империалистическая  война  Анг¬
лии  с  южноафриканскими  республиками,  населенными  бурами.  Англичане
стремились  овладеть  расположенными  там  золотыми  и  алмазными  россы¬
пями.  (Прим.  перев.)
 78

Тревога  овладевает  Людьми,  Ходящими  во  Тьме,  и  они
недоуменно  качают  головами,  а  тут  еще  им  попадается  вы¬
держка  из  письма  британского  солдата,  описывающего  свои
подвиги  в  связи  с  одной  из  побед  Мэтюена,  еще  до  битвы  при
Магерсфонтейне,  и  тревога  их  возрастает.
 «Мы  штурмом  взяли  высоту,  —  пишет  солдат,  —  и
спрыгнули  в  окопы.  Буры  поняли,  что  им  не  уйти.  Они
побросали  ружья,  упали  на  колени,  заломили  руки  и
взмолились  о  пощаде.  Уж  тут-то  мы  им  показали  поща¬
ду  —  длинной  ложкой!»
 Длинная  ложка  означает  штык.  Загляните  в  лондонский
«Еженедельник  Ллойда».  В  том  же  номере  и  в  том  же  столб¬
це  вы  найдете  другую  заметку,  полную  возмущения  и  горьких
сетований  по  поводу  жестокости  и  бесчеловечности  буров.
Сколько  в  этом  неосознанной  иронии!
 А  тут,  как  на  грех,  в  игру  ввязался  кайзер,  не  овладев
предварительно  ее  тонкостями.  Он  потерял  во  время  мятежа
в  Шаньдуне  двух  германских  миссионеров  и  представил  за
них  завышенный  счет.  Китай  должен  был  уплатить  по  сто
тысяч  долларов  за  каждого,  отдать  территорию  протяжением
в  двенадцать  миль,  стоимостью  в  двадцать  миллионов  долла¬
ров,  с  населением  в  несколько  миллионов  человек,  и,  кроме
того,  воздвигнуть  памятник  и  христианский  храм,  —  точно  на¬
род  Китая  не  запомнил  бы  этих  миссионеров  и  без  таких  до¬
рогостоящих  сооружений!  Нечего  и  говорить,  это  была  сквер¬
ная  игра,  потому  что  она  не  обманула,  не  могла  обмануть  и
никогда  не  обманет  Человека,  Ходящего  во  Тьме.  Ему  ясно,
что  с  него  содрали  лишнее.  Он  знает,  что  цена  миссионеру,
как  и  всякому  смертному,  определяется  тем,  сколько  придется
истратить  на  его  замену.  Большего  он  не  стоит.  Миссионер—
человек  полезный,  но  полезны  также  и  врач,  и  шериф,  и  ре¬
дактор;  однако  справедливый  император  не  потребует  за  них
уплаты  по  военным  ценам.  Разумный,  трудолюбивый,  но  ма¬
лоизвестный  миссионер,  как  и  разумный,  трудолюбивый  ре¬
дактор  провинциальной  газеты,  безусловно,  стоит  немало,  но
нельзя  же  за  него  требовать  весь  земной  шар!  Мы  уважаем
такого  редактора,  и  нам  жаль,  когда  мы  его  лишаемся,  но  все
же  территория  в  двенадцать  миль,  и  храм,  и  целое  состоя¬
ние  —  это  слишком  высокая  компенсация  за  подобную  поте¬
рю;  разумеется,  если  редактор  был  бы  китаец  и  платить  за  не¬
го  пришлось  бы  нам!  Разве  можно  запрашивать  такие  деньги
за  редактора  или  миссионера,  когда  даже  подержанные  коро¬
ли  продаются  дешевле!  Итак,  кайзер  провел  свою  партию  да¬
леко  не  блестяще.  Правда,  он  своего  добился,  но  его  дейст¬
вия  вызвали  восстание  в  Китае,  бунт  возмущенных  китайских
 79

патриотов  —  «боксеров»,  на  которых  так  много  клевещут.
В  конце  концов,  все  это  дорого  обошлось  и  Германии  и  дру¬
гим  Носителям  Прогресса  и  Даров  Цивилизации.
 Требования  кайзера  были  удовлетворены,  а  все  же  игра
была  плохая,  потому  что  она  не  могла  не  произвести  дурного
впечатления  на  жителей  Китая,  Ходящих  во  Тьме.  Эти  собы¬
тия,  очевидно,  заставили  их  призадуматься  и  сказать:
 «Цивилизация  милостива  и  прекрасна,  —  так  мы  слы¬
шали.  Только  по  карману  ли  она  нам?  Есть  у  нас  богатые  ки¬
тайцы,  —  может  быть,  им  доступна  такая  роскошь;  но  ведь
контрибуция  наложена  не  на  них,  а  на  крестьян  Шаньдуня.
Именно  они-то  и  должны  выплатить  эту  огромную  сумму  при
жалком  заработке  в  четыре  цента  в  день.  Неужели  такая  Ци¬
вилизация  лучше,  чем  наша,  неужели  она  более  священна,
возвышенна  и  благородна?  Разве  это  не  разбой,  не  вымога¬
тельство?!  Разве  с  Америки  потребовала  бы  Германия  двести
тысяч  долларов  за  двух  миссионеров,  разве  стала  бы  потря¬
сать  бронированным  кулаком  перед  ее  носом  и  послала  бы
к  американским  берегам  корабли  с  военным  десантом?..  «За¬
хватите  двенадцать  миль  американской  территории  стои¬
мостью  в  двадцать  миллионов  долларов,  как  добавочную  ком¬
пенсацию  за  миссионеров,  и  заставьте  крестьян  построить  па¬
мятник  миссионерам  и  богато  отделанный  храм  для  увекове¬
чения  их  памяти!»  —  неужели  дала  бы  Германия  такой
приказ  своим  войскам?..  «Шагай  по  Америке,  режь  и  коли,  не
щадя  никого,  пусть  на  тысячу  лет  вперед  облик  германцев  вну¬
шает  Америке  ужас,  такой  же,  как  внушали  Европе  страшные
гунны!  Шагай  по  великой  республике  и  убивай  направо  и  на¬
лево!  Огнем  и  мечом  прокладывай  путь  нашей  оскорбленной
религии  через  ее  сердце  и  внутренности!»  —  разве  осмелилась
бы  Германия  сказать  подобное  своим  солдатам?..  Разве  по¬
ступила  бы  так  Германия  по  отношению  к  Америке,  Англии,
Франции,  России?..  Или  подобным  образом  можно  обращать¬
ся  только  с  Китаем,  напав  на  него,  как  слон  на  полевых  мы¬
шей?  Так  стоит  ли  нам  вкладывать  средства  в  эту  Цивилиза¬
цию,  которая  прозвала  Наполеона  разбойником  за  то,  что  он
вывез  из  Венеции  бронзовых  коней,  а  сама  ворует  с  наших
стен  старинные  астрономические  приборы  и  бесстыдно  зани¬
мается  грабежом?  Это  относится  ко  всем  иностранным  солда¬
там  (кроме  американских),  которые  штурмуют  деревни,  тер¬
роризируют  жителей  и  ежедневно  шлют  домой  обра¬
дованным  газетным  редакциям  телеграфные  сводки  такого
содержания:  «Потери  китайцев—четыреста  пятьдесят  человек
убитыми,  наши  потери  —  ранены  один  офицер  и  два  солдата.
Завтра  выступаем  в  поход  против  соседней  деревни,  где,  как
 80

сообщают,  началась  резня».  Скажите,  по  карману  ли  нам  Ци¬
вилизация?»
 Затем  включается  в  игру  Россия  и  ведет  себя  нерассуди¬
тельно.  Раза  два  она  оскорбляет  Англию  (Человек,  Ходящий
во  Тьме,  все  это  видит  и  мотает  на  ус!);  при  моральной  под¬
держке  Франции  и  Германии  она  отнимает  у  Японии  ее  до¬
бычу—  захваченный  Японией  в  борьбе  и  шшвающий  в  китай¬
ской  крови  Порт-Артур  (Человек,  Ходящий  во  Тьме,  замечает
и  это  и  тоже  мотает  на  ус!);  далее  оиа  захватывает  Маньч¬
журию,  совершает  налеты  на  маньчжурские  деревни,  запру-
жает  многоводную  реку  вздувшимися  трупами  бесчисленных
убитых  крестьян.  (И  это  Человек,  Ходящий  во  Тьме,  тоже  мо¬
тает  себе  на  ус).  Возможно,  он  думает:  «Вот  еще  одно  цивили¬
зованное  государство  со  знаменем  Христа  в  одной  руке  и
с  корзинкой  для  награбленного  и  ножом  мясника  —  в  другой.
Неужели  нет  для  нас  иного  выхода,  как  только  принять  Ци¬
вилизацию  и  опуститься  до  ее  уровня?»
 Но  тут  на  сцену  выплывает  Америка,  и  наш  Главный
Игрок  1  играет  нехорошо,  точь-в-точь  как  мистер  Чемберлен
в  Южной  Африке.  Это  было  ошибкой,  причем  такой,  какой  не
ждали  от  Главного  Игрока,  столь  хорошо  игравшего  на  Ку¬
бе.  Там  он  вел  обычную  американскую  игру  и  побеждал,  пото¬
му  что  такая  игра  —  беспроигрышная.  По  поводу  Кубы  наш
Главный  Игрок  сказал:  «Вот  —  маленькая  угнетенная  нация,  не
имеющая  друзей,  но  она  полна  решимости  бороться  за  свою
свободу.  Мы  готовы  сделаться  ее  партнером,  мы  выставим
мощь  семидесяти  миллионов  сочувствующих  ей  американцев
и  ресурсы  Соединенных  Штатов.  Играйте!»  В  этих  условиях
только  все  европейские  страны,  объединившись,  могли  бы  по¬
мешать  нам,  но  Европа  не  в  состоянии  объединиться  ни  по
какому  поводу.  В  вопросе  Кубы  президент  Мак-Кинли  следо¬
вал  нашим  великим  традициям,  и  мы  гордились  своим  Глав¬
ным  Игроком,  как  и  тем  недовольством,  которое  его  игра
вызывала  в  континентальной  Европе.  Движимый  возвышен¬
ными  чувствами,  Мак-Кинли  произнес  волнующие  слова  о  том,
что  насильственная  аннексия  была  бы  «актом  преступной
агрессии»;  и  эти  слова  его  тоже  прозвучали,  как  «выстрел  на
весь  свет»  2.  Это  благородное  изречение  президента  переживет
все  другие  его  слова  и  поступки,  кроме  одного:  что  через  год
он  начисто  забыл  свои  слова  и  содержавшуюся  в  них  высокую
истину.
 1  Главный  Игрок  —  так  Твен  называет  президента  США  Мак-Кинли.
(Прим.  перев.)
 2  Так  назвал  в  одном  из  своих  стихотворений  американский  поэт
Ральф  Уолдо  Эмерсон  начало  войны  американских  колоний  за  свою  неза¬
висимость.  (Прим.  перев.)
 6  Америка  глазами  американцев
 81

Возник  соблазн  Филиппин.  Это  был  сильный,  слишком
сильный  соблазн.  И  президент  допустил  грубую  ошибку:  по¬
вел  игру  по-европейски,  по-чемберленовски.  Жаль,  весьма
жаль,  что  он  сделал  такую  серьезную,  непоправимую  ошибку.
Именно  там  и  тогда  надо  было  вновь  играть  по-американски.
И  это  ничего  бы  не  стоило,  зато  принесло  бы  нам  круп¬
ный  и  верный  выигрыш,  подлинное  богатство,  которое  сохра¬
нилось  бы  навеки,  передаваясь  от  поколения  к  поколению.
Нет,  не  деньги,  не  территорию,  не  власть,  а  нечто  куда  более
ценное,  чем  весь  этот  тлен:  у  нас  было  бы  сознание  того,  что
нация  угнетенных  несчастных  рабов  стала  свободной  при  на¬
шей  помощи;  наши  потомки  сохранили  бы  светлую  память
о  благородных  деяниях  предков.  Ход  игры  зависел  от  нас.
Если  бы  мы  вели  ее  по  американским  'правилам,  Дьюи  1  уб¬
рался  бы  из  Манилы,  как  только  он  уничтожил  испанский
флот.  От  него  требовалось  лишь  одно:  вывесить  на  берегу
объявление,  гарантирующее,  что  филиппинцы  не  нанесут  ущер¬
ба  имуществу  и  жизни  иностранных  граждан,  и  предупреждаю¬
щее  иностранные  державы,  что  вмешательство  в  дела
освобожденных  патриотов  будет  рассматриваться  как  недру¬
желюбный  акт  по  отношению  к  Соединенным  Штатам.  Евро¬
пейские  державы  не  способны  объединиться  даже  для  дурно¬
го  дела  “  никто  не  сорвал  бы  этого  объявления.
 Дьюи  мог  спокойно  заняться  своими  делами  где-нибудь
в  другом  месте,  зная,  что  филиппинской  армии  под  силу
взять  измором  маленький  испанский  гарнизон  и  выслать  его
потом  за  пределы  своей  страны.  Филиппинцы  установили  бы
у  себя  госуда»рственное  управление  по  своему  вкусу;  что  же
касается  католических  монахов  и  их  богатств,  приобретенных
сомнительными  путями,  то  филиппинцы  действовали  бы  в  от¬
ношении  их  так,  как  им  диктовали  бы  собственные  понятия
о  справедливости  и  чести.  Кстати,  эти  понятия  на  поверку  ока¬
зались  ничуть  не  хуже  тех,  что  существуют  в  Европе  и  Аме¬
рике.
 Но  мы  играли  по-чемберленовоки  и  лишились  возможно¬
сти  впясать  еще  одну  Кубу  в  свои  славные  анналы.
 И  чем  больше  думаешь  об  этой  ошибке,  тем  яснее  стано¬
вится,  что  она  может  испортить  нам  всю  коммерцию.  Ибо
Человек,  Ходящий  во  Тьме,  почти  наверняка  скажет;
 «Странное  это  дело,  странное  и  непонятное!  Повидимо-
му,  существуют  две  Америки:  одна  помогает  пленнику  осво¬
бодиться,  а  другая  отнимает  у  бывшего  пленника  завоеванную
 1  Адмирал  Джордж  Дьюи  (1837—1917)  —  командующий  азиатской
эскадрой  США,  потопившей  испанский  военный  флот  в  Манильской  бухте
в  1898  году.  (Прим.  перев.)
 82

свободу,  затевает  с  ним  спор  без  всякого  повода  и  затем  уби¬
вает  его,  чтобы  завладеть  принадлежащей  ему  землей».
 В  сущности,  Человек,  Ходящий  во  Тьме,  уже  говорит  это,
и  ради  пользы  коммерции  необходимо  преподать  ему  другие,
более  здравые  взгляды  на  филиппинские  события.  Мы  дол¬
жны  заставить  его  мыслить  по  нашей  указке.  Я  считаю,  Что
это  вполне  возможно,  —  ведь  преподал  же  Англии  мистер  Чем¬
берлен  готовые  мысли  по  вопросу  о  Южной  Африке,  причем
проделал  он  это  ловко  и  успешно,  Чемберлен  преподнес  ан¬
гличанам  факты  —  точнее,  часть  фактов  •—  и  разъяснил  до¬
верчивым  людям  их  значение.  И  он  оперировал  цифрами
это  очень  хорошо.  Он  пользовался  формулой:  «Дважды  два
четырнадцать;  из  девяти  вычесть  Два  будет  тридцать  пять».
Цифры  действуют  неотразимо,  с  их  помощью  легко  убедить
всякого  мыслящего  индивидуума.
 Мой  план  еще  смелее  чсмберленовского,  хоть  я  не  от¬
рицаю,  что  я  его  копировал.  Будем  откровеннее,  чем  мистер
Чемберлен,  выложим  все  факты  без  утайки,  а  затем  разъяс¬
ним  их  по  методу  Чемберлена.  Наша  поразительная  откро¬
венность  потрясет,  ошеломит  Человека,  Ходящего  во  Тьме,  и
он  примет  наше  разъяснение,  прежде  чем  успеет  опомниться.
Скажем  ему  так:
 «Все  очень  просто.  Первого  мая  Дьюи  уничтожил  ис¬
панский  флот.  В  результате  Филиппинские  острова  остались
в  руках  подлинного,  законного  владельца  “  филиппинского
народа.  Армия  филиппинцев  насчитывала  тридцать  тысяч  че¬
ловек,  и  ей  было  вполне  под  силу  уничтожить  илн  взять  из¬
мором  небольшой  испанский  гарнизон;  это  позволило  бы  жи¬
телям  Филиппин  создать  у  себя  правительство  по  собствен¬
ному  выбору.  Соблюдая  нашу  традицию,  Дьюи  должен  был
вывесить  на  берегу  свое  предупреждение  державам  и  затем
покинуть  страну.  Но  наш  Главный  Игрок  принял  другой
план,  европейский  план:  высадить  там  армию,  якобы  с  целью
помочь  филиппинским  патриотам  нанести  последний  удар
в  их  долгой  и  мужественной  борьбе  за  независимость,  а  на
самом  деле  —  чтобы  отнять  и  захватить  себе  их  землю.  Все
это,  разумеется,  во  имя  Прогресса  и  Цивилизации.  Операция
развивалась  планомерно  и,  в  общем,  успешно.  Мы  заключили
поенный  союз  с  доверчивыми  филиппинцами,  и  они  осадили
Манилу  с  суши,  благодаря  чему  столица,  где  находился  ис¬
панский  гарнизон  численностью  в  восемь  —  десять  тысяч  сол¬
дат,  пала.  Без  филиппинцев  мы  этого  не  добились  бы  тогда.
А  оказать  нам  эту  помощь  мы  их  заставили  хитростью.  Мы
знали,  что  филиппинцы  уже  два  года  ведут  войну  за  свою  не¬
зависимость.  Нам  было  известно,  что  они  Верят,  будто  мы  со¬
чувствуем  их  благородной  цели,  —  подобно  тому,  как  мы  по¬
 6*
 83

могали  кубинцам  бороться  за  независимость  Кубы,  —  и  мы
предоставили  им  заблуждаться.  Но  лишь  до  тех  пор,  пока  Ма-
нила  не  стала  нашей  и  мы  не  перестали  нуждаться  в  помощи
филиппинцев.  Тогда-то  мы  и  раскрыли  свои  карты.  Вполне
естественно,  они  удивились,  удивились  и  разочаровались,  ра¬
зочаровались  и  глубоко  опечалились.  Они  нашли,  что  мы  по¬
ступили  не  по-американски,  не  так,  как  обычно,  наперекор
установленным  традициям.  Смущение  их  легко  понять,  ведь
мы  только  притворялись,  что  играем  на  американский  манер,
по  существу  же  это  была  европейская  игра.  Мы  провели  их
так  ловко,  так  хитро,  что  они  растерялись.  Им  все  это  было
невдомек.  Разве  не  вели  мы  себя  по  отношению  к  этим  про¬
стодушным  патриотам,  как  подлинные  друзья,  исполненные
глубокого  сочувствия?  Мы  сами  привезли  из  изгнания  их  вож¬
дя  и  героя,  их  надежду,  их  Вашингтона—Агинальдо  *.  Мы  до¬
ставили  его  на  родину  на  военном  корабле,  с  высокими  поче¬
стями,  под  священной  защитой  нашего  флага;  возвратили  его
народу,  за  что  нас  горячо,  взволнованно  благодарили.  Мы  ве¬
ли  себя  как  лучшие  друзья  филиппинцев,  подбадривали  их
всячески,  снабжали  в  долг  оружием  и  боеприпасами,  совеща¬
лись  с  ними,  обменивались  любезностями,  поручали  наших
больных  и  раненых  их  заботливому  уходу,  доверяли  им  испан¬
ских  пленных,  зная,  что  филиппинцы  честны  и  гуманны;  бо¬
ролись  с  ними  плечом  к  плечу  против  «общего  врага»  (наше
излюбленное  словцо!);  мы  хвалили  филиппинцев  за  отвагу  и
мужество,  превозносили  их  милосердие  и  прекрасное,  благо¬
родное  поведение;  мы  воспользовались  их  окопами,  прихватив
и  укрепленные  позиции,  отвоеванные  ими  у  испанцев;  мы  лас¬
кали  их  —  и  лгали  им,  официально  заявляя,  что  наши  армия  и
флот  пришли  освободить  их  и  сбросить  ненавистное  испанское
иго,  —  словом,  одурачили  их,  воспользовались  ими,  когда  нам
было  нужно,  а  затем  посмеялись  над  выжатым  лимоном  и  вы¬
швырнули  его  вон.  Мы  закрепились  на  позициях,  отнятых  об¬
манным  путем,  и,  продвигаясь  постепенно  вперед,  вступили  на
территорию,  где  были  расположены  отряды  филиппинских  па¬
триотов.  Остроумно  придумано,  не  правда  ли?  Ведь  нам  нуж¬
ны  были  беспорядки,  а  такие  действия  не  могли  их  це  вы¬
звать.  Далее  события  развернулись  так:  один  филиппинский
солдат  проходил  по  территории,  которую  никто  не  имел  права
назвать  запретной  зоной,  и  американский  часовой  застрелил
его.  Возмущенные  патриоты  схватились  за  оружие,  не  ожидая
одобрения  Агинальдо,  который  в  это  время  отсутствовал.  Аги-
 1  Эмилио  Агинальдо  (род.  1869)  —  руководитель  филиппинской  рево¬
люции  1898  года;  капитулировал  перед  американским  империализмом  пос¬
ле  взятия  его  в  плен  американцами  в  1901  году.  (Прим.  перев.)
 84

Цальдо  был  против,  но  это  не  помогло.  Нашей  целью  было  —-»
во  имя  Прогресса  и  Цивилизации  —  стать  хозяевами  Филип¬
пинских  островов,  очищенных  от  борющихся  за  свою  независи¬
мость  патриотов,  а  для  этого  нужна  была  война.  И  мы  вос¬
пользовались  удобным  случаем.  Типичный  чемберленовский
прием,  —  во  всяком  случае  цели  и  намерения  были  такие  же,
и  провели  мы  игру  не  менее  ловко».
 В  этом  месте  нашей  О1кровенной  беседы  с  Человеком,  Хо¬
дящим  во  Тьме,  мы  должны  подсластить  немного  пилюлю
ссылкой  на  Дары  Цивилизации  —  для  разнообразия  и  чтобы
подбодрить  его.  Затем  пойдем  дальше:
 «Когда  мы  сообща  с  филиппинскими  патриотами  заня¬
ли  Манилу,  Испания  потеряла  и  права  собственности  на  ар¬
хипелаг  и  верховную  власть  над  ним.  От  всего  этого  ровным
счетом  ничего  не  осталось,  ни  единой  ниточки,  ни  мельчайшей
крупицы.  И  тут-то  нас  осенила  божественно-забавная  мысль:
откупить  у  Испании  оба  эти  призрака  1.  (Ничего,  давайте  рас¬
скажем  и  это  Человеку,  Ходящему  во  Тьме;  все  равно  он  нам
не  поверит,  как  и  всякий  психически  здоровый  человек!)  При
покупке  этих  призраков  за  двадцать  миллионов  долларов  мы
дали  обязательство  опекать  тамошних  католических  монахов
со  всем  их  награбленным  имуществом.  Кажется,  мы  также
подрядились  разводить  там  оспу  и  проказу,  впрочем,  навер¬
няка  не  скажу.  Да  это  и  несущественно:  для  туземцев,  на  ко¬
торых  обрушилось  такое  бедствие,  как  католические  монахи,
другие  эпидемии  уже  не  страшны.
 После  того,  как  наш  договор  с  Испанией  был  ратифици¬
рован,  Манила  усмирена  и  «призраки»  куплены,  Агинальдо
и  Есе  прочие  законные  владельцы  Филиппинских  островов  ста¬
ли  нам  уже  больше  не  нужны.  Тогда  мы  развязали  военные
действия  и  с  тех  пор  охотимся  за  своим  недавним  гостем
и  союзником  по  всем  лесам  и  болотам  его  страны».
 В  этом  месте  нашего  рассказа  уместно  будет  слегка  по¬
хвастать  нашей  военной  деятельностью,  нашими  подвигами  нЪ
поле  брани,  дабы  успехи  англичан  в  Южной  Америке  не  за¬
тмевали  успехов  Соединенных  Штатов.  Впрочем,  особенно  на¬
пирать  на  это  не  следует,  рекомендую  держаться  осторожно.
Разумеется,  чтобы  быть  откровенными  до  конца,  мы  обязаны
прочитать  Человеку,  Ходящему  во  Тьме,  телеграммы  с  театра
военных  действий,  но  не  мешает  сдобрить  сводки  некоторой
долей  юмора.  Это  поможет  смягчить  их  мрачную  выразитель¬
ность  и  не  совсем  приличное  проявление  кровожадного  тор¬
 1  Речь  идет  о  «покупке»  Соединенными  Штатами  Филиппинских
островов  V  Испании  за  20  миллионов  долларов  по  условиям  мирного  до¬
говора  1898  года.  (Прим.  перее.)
 85

жества.  Прежде  чем  прочесть  Человеку  заголовки  из  газет  от
18  ноября  1900  года,  попрактикуемся  без  свидетелей,  —  нуж¬
но  научиться  придавать  своему  голосу  веселенькие,  игривые
интонации:
 «ПРАВИТЕЛЬСТВУ  США  НАДОЕЛИ  ЗАТЯНУВШИЕСЯ
ВОЕННЫЕ  ДЕЙСТВИЯ»
 «ФИЛИППИНСКИЕ  МЯТЕЖНИКИ1  ДОЖДУТСЯ  НАСТОЯЩЕЙ
 ВОЙНЫ!»
 «БУДЕМ  БЕСПОЩАДНЫ!»
 «АМЕРИКА  ПРИНИМАЕТ  ПЛАН  КИТЧЕНЕРА»  2.
 Китченер  отлично  умеет  обращаться  с  несговорчивыми
людьми,  которые  защищают  свой  домашний  очаг  и  свою  сво¬
боду!  Мы,  американцы,  должны  сделать  вид,  что  мы  только
подражаем  ему,  а  сами,  как  государство,  в  этом  деле  нисколь¬
ко  не  заинтересованы  и  стремимся  лишь  поправиться  Великой
Семье  Наций,  в  которую  ввел  нас  Главный  Игрок,  купив  нам
местечко  в  заднем  ряду.
 Конечно,  мы  не  смеем  также  обходить  молчанием  сводки
нашего  генерала  Макартура  3.  Кстати,  почему  только  не  пере¬
станут  печатать  такие  неудобные  для  нас  сообщения?!  При¬
дется  читать  их  бойкой  скороговоркой,  очертя  голову:
 «За  истекшие  десять  месяцев  наши  потери  составили
268  человек  убитыми  и  750  ранеными;  филиппинцы  потеряли
3  227  человек  убитыми  и  694  ранеными».
 Мы  должны  быть  наготове,  чтобы  не  дать  Человеку
упасть,  ибо  от  этого  признания  ему  может  стать  дурно  и  он
простонет:
 «Господи!  Эти  «черномазые»  сохраняют  жизнь  раненым
американцам,  а  американцы  добивают  раненых  филиппинцев!»
 Мы  должны  привести  в  чувство  Человека,  Ходящего  во
Тьме,  а  затем  всеми  правдами  и  неправдами  постараться  убе¬
дить  его,  что  в  нашем  мире  все  к  лучшему  и  не  нам  судить
о  путях  провидения.  Необходимо  доказать  ему,  что  мы  не
инициаторы,  а  только  скромные  подражатели,  а  для  этого
прочтем  ему  нижеследующую  выдержку  из  письма  одного
американского  солдата  с  Филиппин  к  своей  матери,  опублико¬
 1  Мятежники!  Это  странное  слово  надо  как-нибудь  промямлить,  чтобы
Человек,  Ходящий  во  Тьме,  не  разобрал  его.  (Прим.  автора.)
 2  Горацио  Китченер  (1850—1916)—английский  фельдмаршал.  Коман¬
дуя  англо-египетской  армией,  с  необычайной  жестокостью  подавил  народ¬
ное  движение  в  Египетском  Судане.  Во  время  англо-бурской  войны  был
главнокомандующим  английской  армии.  (Прим.  перев.)
 3  Генерал  Артур  Макартур  (1845—1912)—палач  филиппинского
народа,  был  американским  военным  губернатором  Филиппин  после
захвата  американцами  архипелага.  (Прим.  перев.)
 86

ванное  в  газете  «Паблик  опиньон»  в  городе  Декора,  штат
Айова.  В  нем  описывается  конец  одного  победоносного  сра¬
жения:
 «В  живых  мы  не  оставили  ни  одного.  Раненых  приканчи¬
вали  на  месте  штыками».
 Изложив  Человеку,  Ходящему  во  Тьме,  исторические  фак¬
ты,  приведем  его  снова  в  чувство  и  разъясним  ему  все,  как
надо.  Скажем  ему  следующее:
 «Факты,  которые  мы  изложили,  могут  показаться  вам
сомнительными,  но  это  не  так.  Да,  мы  лгали,  но  из  высоких
побуждений.  Да,  мы  поступали  вероломно,  но  лишь  для  того,
чтобы  из  кажущегося  зла  родилось  подлинное  добро.  Да,  мы
разгромили  обманутый  доверчивый  народ;  да,  мы  предали
слабых,  беззащитных  людей,  которые  на  нас  надеялись;  мы
стерли  с  лица  земли  республику,  основанную  на  принципах
справедливости,  разума  и  порядка;  мы  вонзили  нож  в  спину
союзнику  и  дали  пощечину  своему  гостю;  мы  купили  у  вра¬
га  призрак,  который  ему  не  принадлежал;  мы  силой  отняли
землю  и  свободу  у  верившего  нам  друга;  мы  заставили  наших
чистых  юношей  взять  в  руки  опозоренное  оружие  и  пойти  на
разбой  под  флагом,  которого  в  былые  времена  разбойники
боялись;  мы  запятнали  честь  Америки,  и  теперь  весь  мир  гля¬
дит  на  нас  с  презрением;  но  все  это  было  к  лучшему.  Для  пас
это  совершенно  ясно.
 Руководители  всех  государств  в  христианском  мире,  рав¬
но  как  и  девяносто  процентов  членов  всех  законодательных
учреждений  в  христианских  государствах,  включая  конгресс
США  и  законодательные  собрания  всех  пятидесяти  наших
штатов,  являются  не  только  верующими  христианами,  но  так¬
же  и  акционерами  треста  «Дары  Цивилизации».  Такое  все¬
мирное  объединение  прописной  морали,  высокой  принципиаль¬
ности  и  справедливости  не  способно  ни  на  что  дурное,
нечестное,  грязное.  Там  знают,  что  делают.  Успокойтесь,  все
в  полном  порядке!»
 Ну,  уж  это  обязательно  убедит  Человека,  Ходящего  во
Тьме.  Вот  увидите!  Дела  снова  пойдут  в  гору.  А  наш  Главный
Игрок  водрузится  на  вакантное  место  третьего  члена  святой
троицы  американских  национальных  богов.  Веками  будут  они
восседать  у  всех  на  виду  на  высоких  престолах,  каждый
с  эмблемой  своих  деяний  в  руках:  Вашингтон  с  мечом  осво¬
бодителя,  Линкольн  с  разорванными  оковами  рабства  и  наш
Главный  Игрок  —  с  оковами,  вновь  приведенными  в  исправ¬
ность.
 Увидите,  как  это  оживит  торговлю.
 Условия  нам  благоприятствуют,  все  складывается  так,  как
мы  хотели.  Мы  захватили  Филиппинские  острова  и  уже  не  вы¬
 87

пустим  их  из  рук.  У  нас  имеются  также  все  основания  на¬
деяться,  что  в  недалеком  будущем  мы  сможем  избавиться  от
обязательств,  взятых  по  договору  с  Кубой,  а  Кубе  дать  что-
нибудь  другое,  получше.  Куба  —  богатая  страна,  и  многие
американцы  уже  смекнули,  что  заключить  с  ней  договор  было
сентиментальной  ошибкой.  Но  сейчас  —  именно  сейчас  —  самое
время  заняться  восстановлением  нашей  репутации,  —  это  под¬
нимет  наш  престиж,  придаст  нам  спокойствия,  устранит  кри¬
вотолки.  О  г  самих  себя  мы  не  скроем,  что  в  глубине  души
нас  тревожит  честь  американской  армии.  Мундир  солдата  —
один  из  предметов  нашей  гордости,  он  связан  с  делами  бла¬
городными  и  высокими;  мы  его  уважаем  и  любим,  и  нам  со¬
всем  не  по  душе  та  миссия,  которую  он  в  настоящее  время  вы¬
полняет.  А  наш  флаг!  Мы  считали  его  святыней,  и  когда  слу¬
чалось  увидеть  его  в  далеких  краях  реющим  под  чужим  не¬
бом  и  посылающим  нам  свой  привет  и  благословение,  у  нас
перехватывало  дыхание  и  срывался  от  волнения  голос;  мы
стояли,  обнажив  голову,  и  думали  о  том,  какое  значение  имеет
он  для  нас  и  какие  великие  идеалы  представляет.  Да,  нам
необходимо  что-то  предпринять,  и  это  не  так  сложно.  Заве¬
дем  специальный  флаг,  —  ведь  имеются  же  у  наших  штатов
собственные  флаги!  Пусть  даже  останется  старый  флаг,  толь¬
ко  белые  полосы  на  нем  закрасим  черным,  а  вместо  звезд
изобразим  череп  и  кости.
 И  не  нужна  нам  эта  Гражданская  комиссия  на  Филиппи¬
нах.  Не  облеченная  никакими  полномочиями,  она  должна  их
выдумывать,  а  такая  работа  не  всякому  по  плечу  —  тут  тре¬
буется  специалист.  Для  этой  цели  можно  уступить  мистера
Крокера.  Мы  хотим,  чтобы  там  была  представлена  только  Р1г-
ра,  а  не  Соединенные  Штаты.
 Благодаря  всем  этим  мероприятиям  на  Филиппинах  пыш¬
но  расцветут  Цивилизация  и  Прогресс;  так  мы  одурачим  Лю¬
дей,  Ходящих  во  Тьме,  и  у  нас  опять  пойдет  бойкая  торгов¬
ля  на  старом  месте.
 ИЗ  КНИГИ  „МАРК  ТВЕН  В  ГНЕВЕ"
 [МИСТЕР  РОКФЕЛЛЕР  И  ЕГО  ВОСКРЕСНАЯ  ШКОЛА]*
(Отрывок)
 Излюбленным  развлечением  американцев  в  наши  дни  яв¬
ляются  теологические  изыскания  Джона  Д.  Рокфеллера-млад-
шего.  Каждую  неделю  молодой  Рокфеллер  выступает  в  вос¬
кресной  школе  со  своими  толкованиями  библии.  А  на  следую¬
 1  Заглавия,  данные  в  квадратных  скобках,  не  принадлежат  автору.
 88

щий  день  агентство  «Ассошиэйтед  пресс»  и  газеты  знакомят
с  ними  всю  страну,  —  и  вся  страна  хохочет.  Хохочут  все,  и  не
подозревая,  в  своей  тупой  наивности,  что  хохочут  сами  над  со¬
бой.  А  между  тем  дело  обстоит  именно  так!
 Молодому  Рокфеллеру,  пожалуй,  лет  тридцать  пять.  Это
некрасивый,  простоватый,  серьезный,  простодушный,  честный,
заурядный  человек  с  самыми  благими  намерениями,  лишен¬
ный  всякой  оригинальности  или  хотя  бы  намека  на  таковую.
И  если  бы  он  прокладывал  себе  дорогу  собственным  умом,
а  не  папашиными  денежками,  его  толкования  библии  прошли
бы  совершенно  незамеченными,  а  широкая  публика  так  и  не
узнала  бы  о  них.  Но  его  папаша,  по  всеобщему  мнению,  самый
богатый  человек  в  мире,  —  ну,  а  этого  вполне  достаточно,  что¬
бы  теологические  упражнения  сынка  сразу  показались  всем
необычайно  нужными  и  интересными.  Говорят,  старший  Рок¬
феллер  стоит  миллиард  долларов.  Налоги  же  он  платит  с  двух
с  половиной  миллионов.  Он  истый,  глубоко  невежественный
христианин,  который  вот  уже  сколько  лет  является  адмиралом
воскресной  школы  в  Кливленде,  штат  Огайо.  Из  года  в  год
вещает  он  в  этой  школе  о  самом  себе  и  о  том,  как  он  умуд¬
рился  сколотить  столько  денег.  И  все  эти  годы  слушатели
с  восторгом  внимают  ему  и  поклоняются  ему  и  его  творцу,  —
только  далеко  не  в  равной  мере.  Эти  беседы  Рокфеллера-
старшего  в  воскресной  школе  передаются  по  телеграфу  во  все
уголки  страны,  и  вся  страна  читает  их  с  не  меньшим  интере¬
сом  и  вниманием,  чем  разглагольствования  его  сынка.
 Я  уже  сказал,  что  все  хохочут  над  тем,  как  молодой  Рок¬
феллер  разъясняет  священное  писание.  Однако  людям  пора
бы  сообразить,  что  эти  разъяснения  ничуть  не  отличаются  от
тех,  которые  им  преподносят  каждое  воскресенье  с  церковной
кафедры  и  которым  на  протяжении  столетий  внимали  их
предки,  —  за  это  время  в  тих  не  прибавилось  и  не  убавилось
ни  единой  мысли,  есЛТи  вообще  можно  говорить  о  наличии
здесь  какой-то  мысли.  Приемы  молодого  Джона  —  это  обыч¬
ные  приемы  проповедника.  Его  попытки  вывести  золотую  мо¬
раль  из  неприглядных  фактов  ничем  не  отличаются  от  тех,
в  которых  упражнялась  церковь  с  незапамятных  времен.
Аргументы  молодого  Рокфеллера  так  затасканы  богословами
всех  предыдущих  поколений,  что  до  него  дошли  уже  одни
лохмотья.  Его  рассуждения  как  две  капли  воды  похожи  на  из¬
битые  доводы  любого  проповедника,  взятые  в  арсенале  про¬
писных  истин,  из  века  в  век  изрекавшихся  с  амвона.
 Молодой  Джон  никогда  не  изучал  ни  одной  доктрины  для
собственного  удовольствия;  он  никогда  не  рассматривал  ни
одной  доктрины  с  какой-то  определенной  целью,  если  не  счи¬
тать  стремления  подогнать  ее  под  понятия,  полученные  им  от
 89

своих  учителей.  Беседы  его  не  менее  поучительны  и  оригиналь¬
ны,  чем  изречения  любых  других  богословов,  начиная  с  папы
римского  и  кончая  им  самим.  Вся  страна  хохочет  над  его  глу¬
бокомысленными  и  неуклюжими  толкованиями  нрава  и  пове¬
дения  Иосифа  Прекрасного,  —  но  ведь  проповедники  по  всей
стране  с  незапамятных  времен  вот  так  же  неуклюже  и  нелепо
толковали  нрав  и  поведение  Иосифа.  Поэтому  людям  не  меша¬
ло  бы  понять,  что,  потешаясь  над  молодым  Джоном,  они  поте¬
шаются  над  самими  собой.  Им  следовало  бы  сообразить,  что
молодой  Джон  малюет  Иосифа  по  старым  канонам.  Он  поль¬
зуется  все  той  же  старой  кистью  и  той  же  старой  краской,  бла¬
годаря  которым  Иосиф  на  протяжении  столетий  неизменно  вы¬
глядел  гротескной  фигурой.
 Я  давно  знаю  и  люблю  молодого  Джона,  и  я  всегда  счи¬
тал,  что  его  место  —  на  церковной  кафедре.  Я  убежден,  что,
взойди  он  на  кафедру,  сияние  его  светлого  ума  образовало
бы  нимб  над  его  головой.  Но,  как  видно,  ему  не  избежать  своей
судьбы,  и  по  смерти  отца  он  станет  главой  гигантской  «Стан¬
дарт  ойл  корпорейшн».
 К  числу  наиболее  выдающихся  теологических  изысканий
молодого  Рокфеллера  следует  отнести  разъяснение,  с  которым
он  выступил  три  года  назад:  о  значении  —  самом  что  ни  на
есть  подлинном  значении  —  слов  Христа,  обращенных  к  молодо¬
му  человеку,  изнемогавшему  под  бременем  богатства  и  меч¬
тавшему  спасти  душу,  если  представится  подходящий  случай.
Христос  сказал  тогда:  «Продай  имение  твое  и  раздай  нищим».
Вот  как  истолковал  этот  текст  молодой  Джон:
 «Если  что-то  стоит  на  твоем  пути  к  спасению,  устрани  это
препятствие,  чего1  бы  тебе  это  ни  стоило.  Если  это  деньги,  —
раздай  их  бедным;  если  это  имущество,  —  продай  его  все  без
остатка,  а  вырученные  деньги  отдай  бедным;  если  это
стремление  к  воинским  почестям,  —  уйди  с  военной  служ¬
бы;  если  это  страсть  к  человеку  или  сильная  приверженность
к  какой-то  вещи  или  цели,  —  отрешись  от  нее  и  всецело  от¬
дайся  спасению  своей  души».
 Смысл  ясен.  Миллионы  папаши  молодого  Джона  и  его
собственные  —  лишь  незначительное  обстоятельство  их  жизни,
которое  никоим  образом  не  может  служить  препятствием
к  спасению  их  души.  Таким  образом,  слова  Христа  не  имеют
к  ним  никакого  отношения.  Одна  газета  послала  своих  кор¬
респондентов  к  шести  или  семи  нью-йоркским  священникам,
чтобы  узнать  их  мнение  по  этому  вопросу.  И  что  же?  Все,
кроме  одного,  согласились  с  толкованием  молодого  Рокфелле¬
ра.  Право  не  знаю,  что  бы  мы  стали  делать  без  проповедников.
Легче  было  бы  обойтись  без  солнца,  а  уж  без  луны
и  подавно.
 90

[СЕНАТОР  КЛАРК  ИЗ  МОНТАНЫ]
 Позавчера  днем  один  мой  добрый  приятель,  которого
я  специально  ради  этого  случая  назову  Джонс,  позвонил  мне
и  сказал,  что  хотел  бы  заехать  за  мной  в  половине  восьмого
и  отвезти  меня  на  обед  в  клуб  Юнион  Лиг.  Он  обещал,  что
меня  доставят  домой,  как  только  я  того  пожелаю.  Ему  извест¬
но,  что  с  этого  года  я  дал  зарок  на  всю  жизнь  не  ездить  ни¬
куда  по  вечерам,  по  крайней  мере,  в  такие  места,  где  произ¬
носят  речи  и  засиживаются  после  десяти  часов.  Но  Джонс  —
мой  очень  близкий  приятель,  поэтому  я  не  раскаялся,  что
нарушил  свое  правило  и  дал  согласие;  впрочем,  нет,  я  пожа¬
лел,  определенно  пожалел,  когда  узнал,  что  хоть  обад  в  клу¬
бе  —  неофициальный,  на  десять  персон,  но  одним  из  пригла¬
шенных  будет  сенатор  Кларк  из  Монтаны.  Я  —  человек
высокопорядочпый,  со  стойкими  моральными  принципами  и
считаю  ниже  своего  достоинства  общаться  с  животными  типа
мистера  Кларка.
 Прошу  простить  мне  мое  самомнение,  вернее,  то,  что
я  в  нем  признаюсь,  но  скажу  откровенно:  разве  можно  не  гор¬
диться  собой,  если  в  доказательство  расположения  к  Джонсу
я  согласился  сесть  за  стол  с  такой  личностью,  как  Кларк  из
Монтаны?!  Кларк  —  сенатор  Соединенных  Штатов,  но  мое
отношение  к  нему  определяется  не  только  тем,  что  он  зани¬
мает  этот  сомнительный  пост  —  есть  много  сенаторов,  кото¬
рых  я  даже  отчасти  уважаю  и  не  подумал  бы  отказаться  от
встречи  с  ними  в  обществе,  если  бы  полагал,  что  такова  воля
божья.  Мы  недавно  посадили  в  тюрьму  одного  сенатора  Со¬
единенных  Штатов,  но  я  отлично  понимаю,  что  среди  его  кол¬
лег,  избежавших  этой  чести,  есть  кое-кто,  в  некоторых  престу¬
плениях  неповинный,  —  разумеется,  не  во  всех  преступлени¬
ях;  этого,  я  думаю,  не  скажешь  ни  об  одном  сенаторе  Со¬
единенных  Штатов,  но  в  отдельных  преступлениях  кое-кто  из
них,  возможно,  неповинен.  Все  они  грабят  казну,  утверждая
несправедливые  законы  о  пенсиях,  дабы  сохранить  хорошие
отношения  с  великой  армией  республики  и  с  ее  потомками
и  потомками  потомков,  а  также  с  правнуками  прочих  людей,
живших  во  время  Гражданской  войны.  Эти  законы  безуслов¬
но  преступны,  —  голосуя  за  них,  сенатор  нарушает  свою
присягу.
 Тем  не  менее,  хоть  я  готов  отбросить  этические  сообра¬
жения  и  встречаться  с  умеренно  преступными  сенаторами,
даже  с  Платтом  и  Чонси  Депью,  но  Кларк  —  это  уже  слиш¬
ком!  Рассказывают,  что  он  покупал  законодательные  собрания
и  судей,  как  люди  покупают  пищу  и  одежду.  Он  своим  при-
 91

мером  оправдал  и  припомадил  коррупцию  —  теперь  в  Мон¬
тане  ее  дурной  запах  уже  никого  не  беспокоит.  Биография
сенатора  широко  известна: 	Кларк 	— 	самое 	отвратительное
 существо  в  нашей  стране,  позор  американской  нации;  все,  кто
выбирал  его  в  сенат,  отлично  знали,  что  Кларку  место  в  ка¬
торжной  тюрьме,  с  кандалами  и  железным  ядром  на  ногах.
Я  уверен,  что  более  мерзкой  твари  в  нашей  республике  не
было  со  времени  Твида
 Я  отправился  в  клуб.  Обед  был  сервирован  в  небольшом
зале,  с  обязательными  скрипачами  и  пианистом,  чтобы  мешать
беседе  и  не  давать  людям  спокойно  есть.  Я  узнал,  что  граж¬
данин  из  Моитаны  —  не  просто  гость,  но  вся  церемония  уст¬
роена  в  «честь  его.  Во  время  еды  мои  соседи  справа  и  слева
сообщили  мне,  за  что  чествуют  мистера  Кларка.  Недавно
мистер  Кларк  предоставил  клубу  Юнион  Лиг  —  самому  влия¬
тельному  политическому  клубу  в  Америке  и,  пожалуй,  само¬
му  богатому  —  коллекцию  картин  европейских  художников,
стоимостью  в  миллион  долларов,  для  устройства  выставки.
Рассказчик  дал  мне  понять,  что  он  считает  поступок  Кларка
проявлением  чуть  ли  не  сверхчеловеческой  щедрости.  Другой
сосед  по  столу  умильным,  подобострастным  шопотом  доба¬
вил,  что  если  сложить  все,  что  мистер  Кларк  истратил  на
клуб,  включая  эту  шикарную  выставку,  то  получится  не  мень¬
ше  ста  тысяч  долларов.  От  меня  явно  ждали,  что  я  востор¬
женно  заахаю  и  зааплодирую,  а  я  совершенно  не  собирался
это  делать,  так  как  пять  минут  тому  назад  тот  же  поклонник
Кларка  шепнул  мне,  что  доход  сенатора  составляет  тридцать
миллионов  долларов  в  год.
 У  людей  нет  чувства  пропорций.  Дать  сто  тысяч  долла¬
ров  т  дохода  в  тридцать  миллионов  —  не  такое  уж  благодея¬
ние,  чтобы  из-за  этого  стоило  рассыпаться  в  льстивых  ком¬
плиментах  и  впадать  в  истерику.  Если  бы  я  пожертвовал  на
что-нибудь  десять  тысяч  долларов,  то-есть  одну  девятую  мо¬
его  заработка  за  прошлый  год,  это  было  бы  для  меня  весь¬
ма  чувствительно  и  могло  бы  послужить  более  достойньш
поводом  для  восторгов,  изумления  и  благодарности,  чем
пожертвование  в  двадцать  пять  миллионов  долларов  от  ка¬
торжника  из  Монтаны,  который  при  этом  оставил  бы  себе
на  прожитие  по  сто  тысяч  долларов  в  неделю  из  годового
дохода.
 Я  невольно  вспомнил  единственный  известный  мне  акт
 1  Уильям  Твид  —  американский  политический  деятель  50—60-х  го¬
дов  прошлого  столетия,  мошенник  и  взяточник,  наживший  миллио¬
ны  на  посту  руководителя  демократической  партии  в  Нью-Йорке.  (Прим.
перев.)
 92

благотворительности  покойника  Джея  Гулда1.  Когда  ов  городе
Мемфисе,  в  Теннесси,  вспыхнула  эпидемия  желтой  лихорадки,
Гулд  —  этот  первый  и  величайший  развратитель  американ¬
ских  коммерческих  нравов,  купавшийся  в  награбленных  мил¬
лионах,  послал  пять  тысяч  долларов  для  помощи  пострадав¬
шим.  От  Гулда  это  не  потребовало  самопожертвования:
пять  тысяч  долларов  были  его  доходом  за  один  час,  как  раз
за  тот  час,  который  он  —  как  весьма  набожный  человек  —
посвящал  каждый  день  молитве.  Но  Америка  встретила  эту
милость  бурей  благодарности  —  о  ней  кричали  газеты,  воз¬
вещали  с  церковных  кафедр,  говорили  в  частных  домах;  лю¬
бой  непосвященный  человек  скорее  всего  поверил  бы,  что,
дав  пять  тысяч  долларов  на  умерших  или  умирающих  бед¬
няков,  —  когда  за  эти  деньги  он  мог  купить  окружного
судью,  —  американский  миллионер  совершил  благородней¬
ший,  святейший  поступок,  невиданный  в  истории  Соединен¬
ных  Штатов.
 Но  вот  поднялся  из-за  стола  председатель  секции  искусств
и  начал  с  избитой  фразы,  которой  никто  уже  не  верит,  что
в  этот  вечер  застольных  речей  не  будет,  а  будет  только  дру¬
жеская,  непринужденная  беседа,  —  и  пошел,  и  пошел,  и  развил
эту  затасканную  фразу,  которой  никто  не  верит,  в  длинную
речь,  специально  рассчитанную  на  то,  чтобы  заставить  вся¬
кого  трезвого  слушателя  устыдиться  своей  принадлежности
к  роду  человеческому.  Если  бы  в  это  время  в  зал  вошел  по¬
сторонний,  он  подумал  бы,  что  там  идет  богослужение  в  при¬
сутствии  самого  господа  бога.  Он  заключил  бы  из  слышан¬
ного,  что  благороднее  мистера  Кларка  не  существовало  еще
человека  в  нашей  великой  республике,  да  и  нигде  в  мире  не
найти  другого  такого  великодушного,  безгранично  щедрого
благотворителя,  жертвующего  собой  ради  чужого  блага.
И  этот  почитатель  денег  и  денежного  мешка  даже  не  поду¬
мал,  что  мистер  Кларк  по  существу-то  всего  лишь  бросил
мелкую  монету  в  шапку  клуба.  Для  мистера  Кларка  пожерт¬
вовать  эту  сумму  было  так  же  безболезненно,  как  потерять
десять  центов.
 Когда  нудный  председатель  секции  кончил  свое  славо¬
словие,  встал  председатель  клуба  и  продолжил  богослужение
в  том  же  духе;  он  изрыгал  по  адресу  каторжника  лесть,  ко¬
торая,  если  судить  по  справедливости,  являлась  грубым  сар¬
казмом,  хотя  сам  говоривший  этого  не  понимал.  Обоим  ора¬
торам  все  время  аплодировали;  правда,  была  одна  минута,
когда  я  ждал,  что  все  застынут  в  ледяном  молчании:  пред¬
 1  Джей  Гулд  —  один  из  первых  американских  монополистов-мил-
лионеров,  железнодорожный  магнат.  (Прим.  перев.)
 93

седатель  Юнион  Лиг  сообщил,  что  расходы  клуба  по  устрой¬
ству  выставки  картин  сенатора  превысили  поступления  от
продажи  билетов;  по  ораторскому  обычаю  тут  он  сделал  пау¬
зу,  прежде  чем  потрясти  слушателей  самым  главным,  и  потом
объявил,  что  в  критический  момент  сенатор  Кларк  по  собст¬
венному  почину  вынул  из  своего  кармана  тысячу  пятьсот
долларов  для  уплаты  половины  стоимости  страховки  картин
и  тем  спас  кошелек  клуба.  Накажи  меня  бог  бессмертием,
если  я  говорю  неправду:  все,  кто  был  на  молебствии,  приня¬
лись  горячо  аплодировать  этому  замечательному  сообщению;
пусть  я  не  усну  вечным  сном,  если  я  не  видел  собственными
глазами,  как  этот  каторжник  Кларк  ухмылялся  с  таким  бла¬
женным  видом,  какой  у  него  будет,  когда  Сатана  позволит
ему  отдохнуть  одно  воскресенье  в  холодильнике.
 Я  еле  дышал,  когда  недоумок-председатель  кончил  это
томительно-скучное  нанизывание  пошлостей,  представил
Кларка  собравшимся  и  сам  сел.  Загремело  фортепиано,  яро¬
стно  запиликали  скрипки,  выводя  мелодию  «Звездного  знаме¬
ни»;  нет,  это  был  не  американский  гимн,  а  «Боже,  храни  ко¬
роля».  Под  звуки  музыки  поднялся  Кларк,  затем  все  сча¬
стливые  его  почитатели  громким  хором  запели:  «Он  славный,
добрый  парень».  Потом  произошло  чудо.  Я  всегда  утверждал,
что  нельзя  составить  речь  на  основе  одних  комплиментов,  но
оказалось,  пресмыкающиеся  это  умеют.  Сенатор  Кларк  пу¬
стословил  добрых  полчаса,  он  пережевывал  чужую  похвалу
его  мелочной  щедрости  —  он  не  только  принял  всю  эту  чепуху
за  чистую  монету,  но  прибавил  еще  изрядно  от  себя,  распи¬
сывая  собственную  так  называемую  щедрость  и  великодушие
с  таким  жаром  и  столь  сочными  красками,  что  все  сказанное
предыдущими  ораторами  показалось  по  сравнению  бледным
и  бескровным.  Сорок  лет  я  уже  наблюдаю  на  банкетах  чело¬
веческую  глупость  и  тщеславие,  но  не  помню  ничего  даже
отдаленно  напоминающего  дурацкое,  пошлое  самовосхвале¬
ние  этого  грубого,  вульгарного,  чудовищно  невежественного
мужика.
 Я  вечно  буду  благодарен  Джонсу  за  то,  что  он  дал  мне
возможность  присутствовать  при  этой  вакханалии.  Мне  каза¬
лось,  что  я  за  свою  жизнь  успел  повидать  на  банкетах  все  раз¬
новидности  животных,  произносящих  застольные  речи,  а  также
все  разновидности  людей,  составляющих  население  Америки,
но  я  ошибался.  На  этом  обеде  я  первый  раз  увидал,  как  лю¬
ди  лезут  в  грязь  и  открыто  молятся  деньгам  и  их  обладате¬
лям.  Конечно,  я  знал  об  этом  из  газет,  но  никогда  еще  мне
самому  не  приходилось  быть  свидетелем  того,  как  люди  па¬
дают  на  колени  и  вслух  молятся  долларам.
 94

[СЕНАТОР  ГУГЕНГЕЙМ  ИЗ  КОЛОРАДО]
 Политические  и  коммерческие  нравы  в  Соединенных
Штатах  —  это  не  только  повод  для  смеха,  это  —  материал
для  целого  фарса.  Интересное  и  забавное  изобретение  —  че¬
ловек.  Кромвелю  с  тысячами  молившихся  и  проповедовавших
солдат  и  священников  понадобилось  десять  лет,  чтобы  под¬
нять  на  достойную  уважения  высоту  английские  государствен¬
ные  и  коммерческие  нравы,  но  достаточно  было  одного  Кар¬
ла  Второго,  чтобы  за  год-два  снова  затоптать  их  в  грязь.
В  дни  моей  молодости  у  нас  были  довольно’  высокие  мораль¬
ные  принципы,  которые  на  протяжении  многих  десятилетий
внедрялись  полезным  трудом  несметного  количества  учителей
нации;  но  Джей  Гулд  сумел  один  подорвать  это  сооружение
за  каких-нибудь  шесть  лет,  а  за  тридцать  лет  шайка  его  пре¬
емников  —  сенаторы  Кларки  и  им  подобные  —  умудрилась
сгноить  всю  постройку  от  крыши  до  погреба  и  расшатать
ее  так,  что  уже,  видимо,  никакой  ремонт  не  поможет.
 До  появления  Джея  Гулда  у  нас  имела  хождение  одна
прекрасная,  изящная  фраза,  и  люди  с  радостью,  с  трепетом  вос¬
торга  твердили  ее  днем  и  ночью,  всюду  и  везде:  «Пресса  —
палладиум  1  наших  свобод».  Это  была  серьезная  мысль,  вер¬
ная  мысль,  но  она  давным-давно  мертва  и  мирно  предана
забвению.  Никто  не  рискнет  произнести  эти  слова  теперь,  —
разве  только  в  насмешку.
 Мистер  Гугенгейм  недавно  был  избран  сенатором  Соеди¬
ненных  Штатов,  подкупив,  как  утверждают,  законодательное
собрание  штата  Колорадо.  Сейчас  это  стало  почти  нормаль¬
ным  путем  избрания  в  сенат  Соединенных  Штатов.  Говорят,
мистер  Гугенгейм  купил  свое  законодательное  собрание  и  за¬
платил  хорошую  цену.  Из  его  публичных  высказываний  яв¬
ствует,  что  он  насквозь  пропитан  всеобщей  политической  гни¬
лостью  и  не  только  не  отдает  себе  отчета  в  том,  что  совершил
тяжкое  преступление,  но  вообще  не  видит  в  своем  поступке
ничего  предосудительного.  Сплошь  и  рядом  «палладиум  на¬
ших  свобод»  не  находит  для  него  иных  слов,  кроме  похвалы
и  оправдания.  Денверская  газета  «Пост»  —  главный  и  наи¬
более  солидный  выразитель  общественного  мнения  в  штате
Колорадо  —  пишет:
 «Действительно,  мистер  Гугенгейм  потратил  круп¬
ную  сумму  денег,  но  он  лишь  следовал  прецедентам,  уста-
 1  Палладиум  —  защита  (по  названию  статуи  богини  Афины  Палла-
ды,  охранявшей,  гю  верованию  древних  греков,  безопасность  города).
(Прим.  пер.’с.)
 95

новленным  в  других  штатах.  По  существу  в  том,  что  он
сделал,  нет  ничего  дурного.  Мистер  Гугенгейм  будет  са¬
мым  лучшим  сенатором,  какого  когда-либо  имел  штат
Колорадо.  В  результате  его  избрания  наш  штат  получит
то,  в  чем  он  нуждается:  приток  капитала  и  новых  посе¬
ленцев  желательного  типа.  Мистер  Гугенгейм  добьется
для  Колорадо  введения  новых  порядков,  которых  Том
Паттерсон  не  смог  добиться  в  Вашингтоне.  Именно  та¬
кой  человек  нужен  на  этом  посту.  Что  пользы  пытаться
преобразовать  мир?  Две  тысячи  лет  уже  этим  занимают¬
ся,  а  ничего  не  достигли.  Мистер  Гугенгейм  —  народный
избранник.  Народ  должен  иметь  его  своим  сенатором,
даже  если  он  и  истратил  миллион  долларов.  Баллотирова¬
лось  два  кандидата  —  Том  Паттерсон  и  Саймон  Гу¬
генгейм,  и  народ  предпочел  Гугенгейма.  Газета  «Пост»
склоняется  перед  волей  народа».
 Приобретая  то,  что  обозначается  устарелым  термином
«почетное  звание  сенатора»,  мистер  Гугенгейм  подкупил  не
весь  состав  законодательного  собрания,  а  —  по  привычным
соображениям  экономии  —  лишь  такое  количество  членов,  ка¬
кое  требовалось,  чтобы  его  избрать.  Это  возмутило  кое-кого  из
неподкупленных,  и  они  внесли  предложение  расследовать  ме¬
тоды,  посредством  которых  Гугенгейм  был  избран.  Однако
подкупленное  большинство  не  только  провалило  предложение
меньшинства,  но  даже  изъяло  его  из  протокола.  Что  это  —
щепетильность?  Едва  ли.  Но  таково  уже  свойство  человече¬
ской  натуры,  что  даже  самые  бессовестные  воры  не  хотят
быть  выставленными  напоказ  в  Галлерее  Мошенников.
 [МЫ  —  АНГЛО-САКСЫ]
 Хорошо  это  или  плохо,  но  мы  продолжаем  учить  Европу.
Мы  удерживаем  за  собой  роль  наставника  уже  более  сга
двадцати  пяти  лет.  Никто  нас  не  избирал  на  этот  пост,  мы
просто  заняли  его  сами.  Мы  из  породы  англо-саксов.  Про¬
шлой  зимой,  на  банкете  клуба,  который  носит  название  «Все
концы  земли»,  председательствующий,  отставной  военный
в  высоком  чине,  пылко,  во  весь  голос,  воскликнул:  «Мы  из
породы  англо-саксов,  а  когда  англо-сакс  чего-нибудь  хочет,
он  просто  это  берет».
 Эта  декларация  была  встречена  громом  аплодисментов.
На  банкете  присутствовало  человек  семьдесят  пять  штатских
и  двадцать  морских  офицеров  армии  и  флота.  Их  бурный
Еосторг  не  утихал  почти  две  минуты,  и  сам  вдохновенный
пророк,  извергший  эту  гениальную  мысль  из  своей  печени,
 96

или  кишечника,  или  пищевода  —  не  знаю,  где  он  ее  вынаши¬
вал,  —  стоял,  сияя  улыбками,  и  так  явственно  излучал  счастье
из  каждой  поры  своего  тела,  что  лучи  эти  были  видны  нево¬
оруженным  глазом;  он  напоминал  картинку  из  старого  Аль¬
манаха,  изображающую  человека,  от  которого  во  все  стороны
отходя  г  стрелки,  а  он  блаженно,  счастливо  улыбается,  забыв
начисто  про  смертельную  опасность  —  он  вскрыт  посередине,
обнажены  все  его  внутренности  и  необходимо  как  можно  ско¬
рее  его  зашить.
 Если  перевести  на  простой  язык  высокопарное  изречение
этого  вояки,  с  учетом  вложенной  в  его  слова  интонации,  то
смысл  сведется  к  следующему:  «Англичане  и  американцы  —
воры,  разбойники,  пираты,  и  мы  гордимся,  что  принадлежим
к  их  числу».
 Из  всех  сидевших  за  столом  англичан  и  американцев  ни
у  одного  не  нашлось  достаточно  благородства,  чтобы  под¬
няться  и  сказать,  что  ему  стыдно  быть  англо-саксом,  стыдно
принадлежать  к  роду  человеческому  вообще,  если  род  чело¬
веческий  мирится  с  позором,  который  ему  приносят  англо¬
саксы.  Я  не  мог  взять  эту  миссию  на  себя.  Я  побоялся,  что
вспылю  и  начну  выставлять  напоказ  свои  высокие  моральные
принципы,  начну  учить  этих  грудных  младенцев  азбуке  эле¬
ментарной  порядочности,  а  они  все  равно  ничего  не  смогут
осознать,  ничего  не  поймут.
 Надо  было  видеть,  какой  детски-огкровенный,  искренний
восторг  вызвали  эти  зловонные  слова  пророка  в  мундире!
Все  это  подозрительно  смахивало  на  откровение:  досадная
случайность  вдруг  обнажила  тайники  национальной  души,
ведь  на  банкете  были  представлены  важнейшие  круги  нашего
общества,  все  главные  части  машины,  которая  движет  циви¬
лизацию  страны,  —  адвокаты,  банкиры,  купцы,  фабриканты,
журналисты,  политические  деятели,  офицеры  армии  и  флота.
Это  собрание  явно  призвано  было  символизировать  Соеди-
Йенные  Штаты,  положительно  выступать  от  имени  нации  и  де¬
монстрировать  для  всеобщего  обозрения  ее  тайный  моральный
кодекс.
 Бывает,  что,  нечаянно  обнажив  свои  чувства,  люди  спо¬
хватываются  и  жалеют  об  этом,  но  в  данном  случае  первая
восторженная  реакция  на  удивительные  слова  председателя
не  вызвала  ни  у  кого  раскаяния,  ибо  в  продолжение  всего
вечера  стоило  любому  оратору  заметить  скуку  на  лицах  слу¬
шателей,  как  он  впрыскивал  в  свою  пошлую  речь  эту  вели¬
кую  англо-саксонскую  сентенцию  и  сразу  ликование  в  зале
возобновлялось.  Что  ж,  это  только  лишний  раз  показало,
что  представляет  собою  род  человеческий!  Он  всегда  отли¬
чался  тем,  что  имел  два  моральных  кодекса:  один  настоящий,
 7  Америка  глазами  американцев
 97

который  он  скрывал,  а  другой  —  фальшивый,  который  выста¬
влял  напоказ  для  официальных  нужд.
 Наш  официальный  девиз  —  «Мы  уповаем  на  бога».  И  ко¬
гда  мы  видим  эти  благородные  слова  на  нашем  бумажном
долларе  (стоимостью  в  шестьдесят  центов),  сами  буквы,  ка¬
жется,  дрожат  и  стонут  в  религиозном  экстазе.  Но  этот  де¬
виз  —  официальный.  А  скрытый  девиз,  оказывается,  совсем
иной:  «Когда  англо-сакс  чего-нибудь  хочет,  он  просто  это  бе¬
рет».  Наш  официальный  моральный  кодекс  весьма  трогатель¬
но  выражен  в  величественном,  но  вместе  с  тем  и  человечном,
задушевном  девизе  «Е  р1ипЬиз  ипит»,  означающем,  что  наша
нация  —  это  большая,  сплоченная,  кроткая,  любвеобильная
семья.  А  наш  скрытый  моральный  кодекс  находит  свое  вопло¬
щение  в  другой  священной  фразе:  «Эй,  ты,  поворачивайся!»
 Мы  импортировали  наш  империализм  из  монархической
Европы,  а  заодно  прихватили  и  своеобразные  понятия  о  пат¬
риотизме  (если  кто-нибудь  способен  вразумительно  объяс¬
нить,  что  мы  понимаем  под  этим  словом!).  Значит,  наш  пря¬
мой  долг  —  учить  Европу  в  обмен  за  эти  и  другие,  получен¬
ные  от  нее,  уроди.  Сто  с  лишним  лет  тому  назад  мы  дали
Европе  первое  понятие  о  свободе  и  тем  самым  немало  помог¬
ли  французской  революции  —  мы  считаем,  что  в  ее  славных
результатах  есть  и  наша  доля.  С  тех  пор  мы  преподали  Евро¬
пе  много  уроков.  Без  нас  Европа  никогда  бы  не  узнала,  что
такое  газетный  интервьюер;  без  нас  некоторые  европейские
государства  никогда  бы  не  ощутили  всей  пользы  непомерных
налогов;  без  нас  европейский  пищевой  трест  никогда  не  овла¬
дел  бы  искусством  отравления  потребителя  за  его  собствен¬
ные  деньги;  без  нас  европейские  страховые  общества  никогда
не  узнали  бы,  как  лучше  всего  1рабить  вдов  и  сирот;  без  нас
расцвет  желтой  прессы  в  Европе  задержался  бы  еще  на  мно¬
го  поколений.  Упорно,  непрерывно,  настойчиво  мы  америка¬
низируем  Европу  и  со  временем  доведем  это  дело  до  конца.

ФРЭНК  НОРРИС
 СДЕЛКА  С  ПШЕНИЦЕЙ
 (Рассказ)
 1
 МЕДВЕДЬ*  СБИВАЕТ  ЦЕНУ  —
 ПШЕНИЦА  ПО  ШЕСТЬДЕСЯТ  ДВА  ЦЕНТА
 Когда  Сэм  Льюистон  ввел  лошадь  в  оглобли  двуколки
и  стал  закреплять  постромки,  из  кухонной  двери  вышла
его  жена  и,  подойдя,  остановилась  возле  головы  лоша¬
ди,  сложив  руки  под  передником.  Оба  молчали.  Они  так
долго  и  так  подробно  обсуждали  положение  накануне  вечером,
что,  казалось,  говорить  было  больше  не  о  чем.
 Происходило  это  в  конце  лета,  на  ферме  в  юго-западном
Канзасе,  и  Льюнстон  с  женой,  как  и  все  другие  фермеры,
сеявшие  пшеницу,  переживали  кризис  —  кризис,  который
в  любую  минуту  мог  завершиться  трагедией.  Цена  на  пшени¬
цу  упала  до  шестидесяти  шести  центов.
 Наконец  Эмма  Льюистон  заговорила.
 —  Что  ж,  —  сказала  она  робко,  устремив  взгляд  на  за¬
мыкавшую  поля  далекую  линию  горизонта,  —  что  ж,  Сэм,  ты
не  забывай,  что  нам  предлагал  брат  Джо.  Если  станет  совсем
плохо,  можно  уехать  отсюда  —  переселиться  в  Чикаго.
 1  Медведями  на  американском  биржевом  жаргоне  называют  играю¬
щих  на  понижение;  быками  —  играющих  на  повышение.  (Прим,  персе.)
 99

—  И  .махнуть  на  все  рукой!  —  воскликнул  Льюистон,
продевая  вожжи  в  кольца.  —  Бросить  ферму!  Уехать!  После
стольких-то  лет!
 Жена  ничего  не  ответила.  Льюистон  сел  в  двуколку  и  по¬
добрал  вожжи.
 —  Ну,  попробуем  в  последний  раз,  Эмми,  —  сказал  он.  —
До  свиданья,  женка.  Может  быть,  нынче  новости  в  городе
будут  получше.
 —  Может  быть,  —  повторила  она,  не  улыбнувшись.  Она
поцеловала  мужа  и  постояла  некоторое  время  около  дома,
глядя  вслед  двуколке,  которая  катилась  по  дороге  в  город,
окутанная  движущимся  облаком  пыли.
 —  Не  знаю,  —  сказала  она  наконец.  —  Просто  не  знаю,
как  мы  теперь  выпутаемся.
 Доехав  до  города,  Льюистон  привязал  лошадь  к  желез¬
ной  ограде  перед  местным  клубом,  в  нижнем  этаже  которого
помещалась  почта,  пересек  улицу  и,  войдя  в  подъезд  большо¬
го  дома  из  кирпича  и  гранита  —  самого  внушительного  зда¬
ния  в  городе,  —  поднялся  по  лестнице  и  постучал  в  дверь  на
втором  этаже.  Золотые  буквы  на  матовом  стекле  гласили:
«Бриджес  и  К0.  Торговля  зерном».
 Бриджес,  человек  средних  лет,  в  бархатной  ермолке,
с  тонкой  дешевой  сигарой  в  зубах,  поднялся  навстречу  фер¬
меру  из-за  барьера  конторы,  и  они  обменялись  не  слишком
любезными  приветствиями.
 —  Так  вот...  —  несмело  начал  Льюистон  после  короткого
молчания.
 —  Так  вот,  Льюистон,  —  сказал  торговец.  —  Я  не  могу
купить  вашу  пшеницу  дороже,  чем  по  шестьдесят  два.
 —  Шестьдесят  два?
 —  Это  все  чикагские  цены,  Льюистон.  Траслоу  только  и
делает,  что  гонит  цену  вниз.  Он  и  вся  эта  клика  медведей,
вот  кто  нас  режет.  Сегодня  утром  цена  опять  упала.  Только
что  получили  телеграмму.
 —  Боже  ты  мой,  —  пробормотал  Льюистон,  обводя  ком¬
нату  невидящим  взглядом.  —  Значит...  значит,  я  разорен.
Я  не  могу  дольше  держать  зерно,  ведь  надо  и  за  хранение
платить  и...  и...  Бриджес,  я,  честное  слово,  не  знаю,  как  я  те¬
перь  выпутаюсь.  Шестьдесят  два  цента  за  бушель!  Да  мне
самому  эта  пшеница  обошлась  почти  по  доллару  бушель,
а  ваш  Траслоу...
 Он  безнадежно  махнул  рукой  и  резко  отвернулся.
 Потом  он  вышел  на  улицу,  отвязал  лошадь,  сел  в  двукол¬
ку  и,  ничего  не  видя  вокруг,  едва  удерживая  в  безвольных,
сразу  ослабевших  руках  скользкие,  дергающиеся  вожжи,  мед¬
 100

ленно  поехал  домой,  на  ферму.  Жена  издали  увидела  его  и
вышла  встретить  к  амбару.
 —  Ну?  —  спросила  она.
 —  Эмми!  —  сказал  он,  слезая  с  повозки,  и  положил  руку
ей  на  плечо.  —  Эмми,  придется  нам  сделать,  как  предлагал
Джо.  Уедем  в  Чикаго.  Нас  обобрали  дочиста!
 2
 БЫК  ГОНИТ  ЦЕНУ  ВВЕРХ  -
ПШЕНИЦА  ПО  ДОЛЛАРУ  ДЕСЯТЬ
 «...и  далее  вышеназванный  представитель  второй  дого¬
варивающейся  стороны  обязуется  продавать  эту  пшеницу
в  иностранных  портах,  поскольку  между  представителями  сто¬
рон  было  условлено,  что  вышеупомянутая  пшеница  передает¬
ся  и  продается  представителю  второй  стороны  исключительно
для  экспорта,  а  не  для  потребления  или  продажи  в  пределах
Соединенных  Штатов  и  Канады».
 —  Ну  вот,  мистер  Гейтс,  теперь  подпишитесь  за  мистера
Траслоу,  и  как  будто  на  этом  можно  кончить,  —  сказал  Гор-
нунг,  дочитав  документ.
 Горнунг  подписал  оба  экземпляра  контракта  и  передал
их  Гейтсу,  который  и  подписался  на  них  за  своего  клиента  и
шефа  Траслоу,  Великого  Медведя,  —  так  его  называли  с  тех
пор,  как  он  начал  борьбу  против  корнера  1  Горнунга.  Горнунг
вызвал  секретаря,  тот  заверил  подписи,  и  Гейтс  положил  до¬
говор  в  кожаный  саквояж  и  поднялся,  разглаживая  шляпу.
 —  Вы  еще  должны  передать  нам  сертификаты  на  зер¬
но,—  начал  Гейтс.
 —  Я  не  позже  полудня  пришлю  человека  в  контору  Трас¬
лоу,—  перебил  его  Горнунг.  —  Платить  можете  акцептован¬
ным  чеком  через  Иллинойс-трест.
 Когда  дверь  за  Гейтсом  закрылась,  Горнунг,  сидя  за  сво¬
им  столом  и  рассеянно  поглядывая  на  окна  конторы,  еще  до¬
вольно  долго  думал  о  совершенной  сделке.  Он  только  что
продал  Траслоу,  по  доллару  десять  центов  бушель,  сто  тысяч
из  двух  с  лишним  миллионов  бушелей  пшеницы,  которыми  он,
Горнунг,  мог  распоряжаться  или  фактически  владел.  И  на  ми¬
нуту  у  него  возникло  сомнение,  не  благоразумнее  ли  было  бы
все-таки  одним  мощным  ударом  рогов  добиться  полной  фи¬
нансовой  гибели  Великого  Медведя.  Он  заставил  его  запла¬
тить  сто  тысяч  долларов.  На  эту  сумму  Траслоу  был  плате¬
 1  Корнер  —  биржевая  спекуляция,  состоящая  в  скупке  запасов  ка¬
кого-нибудь  товара  с  целью  повысить  на  него  цену.  (Прим.  перев.)
 101

жеспособен.  Может,  лучше  было  бы  назначить  запретитель¬
ную  цену  и  вынудить  Медведя  к  банкротству?  Правда,
Горнунг  тогда  не  получил  бы  денег  своего  противника,  но
зато  Траслоу  сошел  бы  со  сцены,  а  этой  цели,  думал  теперь
Горнунг,  всегда  следует  добиваться  упорно,  неустанно,  не  жа¬
лея  сил.  Раз  умерев,  Траслоу  не  воскреснет,  а  раненый,  дове¬
денный  до  отчаяния  Медведь  пойдет  на  все.
 —  Но  если  ему  не  удастся  достать  пшеницы,  —  пробор¬
мотал  Горнунг,  взвесив  все  эти  доводы,  —  он  ничего  не  может
мне  сделать.  А  пшеницы  ему  не  достать.  Об  этом  я  позабо¬
тился.
 Ибо  Горнунг  был  хозяином  рынка.  Еще  в  феврале  этого
года  на  площадке  биржи  стало  ощущаться  присутствие  «неиз¬
вестного  Быка».  К  середине  марта  в  торговых  бюллетенях
газет  заговорили  о  «мощной  клике  повышателей»;  еще  через
несколько  недель  создалось  поразительное  положение  дел,
выражаемое  магической  формулой  «пшеница  по  доллару»,
а  первого  апреля,  когда  цену  взвинтили  до  доллара  и  десяти
центов  за  бушель,  Горнунг  раскрыл  свои  карты,  и  уже  не
слухи,  а  определенные  и  достоверные  сведения,  что  на  май¬
скую  пшеницу  на  чикагской  хлебной  бирже  составлен  корнер,
облетели  весь  мир  от  Ливерпуля  до  Одессы  и  от  Дулута  до
Буэнос-Айреса.
 По  глубокому  убеждению  ветеранов  биржи,  Траслоу  сам
отдал  победу  в  руки  Горну  ига,  Великий  Медведь  зарвался  и,
возомнив  себя  всемогущим,  сбил  цену  на  несколько  центов
больше,  чем  следовало.  Это  и  погубило  его.  Пшеница  упала
до  шестидесяти  двух  центов,  —  в  данное  время  и  при  данных
обстоятельствах  цена  ненормальная.  Последовала  реакция,  и
самая  яростная.  Горнунг  понял,  что  настал  подходящий  мо¬
мент,  взялся  за  дело  и  в  несколько  месяцев,  в  свою  очередь,
добился  господства  на  рынке,  скупив  всю  пшеницу  и  букваль¬
но  выгнав  клику  Медведей  с  площадки  биржи.
 В  тот  же  день,  когда  Траслоу  было  передано  сто  тысяч
бушелей,  Горнунг  встретил  в  клубе  своего  маклера.
 —  Ну,  —  сказал  тот,  —  епустили-таки  эту  партию  зерна
мистеру  Траслоу?
 Горнунг  кивнул,  а  маклер  продолжал:
 —  Не  забудьте,  что  я  с  самого  начала  был  против  этого.
Я  знаю,  мы  заработали  больше  ста  тысяч  Но  мне  было  бы
куда  спокойнее,  если  бы  мы  потеряли  вдвое  больше,  а  Трас¬
лоу  прихлопнули  насмерть.  Держу  пари  на  что  угодно,  он
возьмет  с  нас  свое.
 —  Гм,  —  промычал  шеф.  —  А  страховка  этих  ста  тысяч
бушелей,  а  плата  за  хранение,  а  фрахт?  Не  продай  мы  их,
ведь  за  все  это  тоже  пришлось  бы  платить.
 102

Но  маклер  упрямо  мотнул  головой  и  не  сдавался.
 —  Не  видать  мне  покоя,  —  сказал  он,  —  пока  Траслоу
не  вылетит  в  трубу.
 3
 БИРЖА
 Когда  Гоинг  поднимался  по  ступеням  к  пшеничной  пло¬
щадке,  прозвучал  колокол;  сотни  выкриков,  быстро  следую¬
щих  друг  за  другом,  как  взрывы,  слились  в  мощный  рев,  воз¬
дух  наполнился  шарканьем  и  топотом  ног,  сотни  людей
устремились  вниз,  к  центру  площадки,  сотни  рук  нетерпеливо
взлетели  над  темной  массой  толпы,  официальный  счетчик  да¬
леко  высунулся  из  своей  клетки  на  краю  площадки,  чтобы
расслышать  первую  цену,  —  новый  день  битвы  начался.
 С  того  дня,  как  Траслоу  были  проданы  те  сто  тысяч  бу¬
шелей  пшеницы,  «молодчики  Горнунга»  неуклонно  взвинчива¬
ли  цену,  и  в  это  утро  она  дошла  до  полутора  долларов.  Это
была  цена  Горнунга.  Больше  ни  у  кого  продажной  пшеницы
не  было.
 Не  прошло  и  десяти  минут  после  удара  колокола,  как  Го¬
инг,  вне  себя  от  изумления,  услышал  на  другой  стороне  пло¬
щадки  выкрик:
 Даю  майскую  по  доллару  пятьдесят!
 Гоинг  в  это  время  стоял  между  Кимбарком  и  Мерриа*
мом;  все  трое  были  «молодчиками  Горнунга»,  и  их  ответное
«продано»  прозвучало  в  унисон,  словно  ответил  один  человек.
Они  не  успели  подумать,  что  случилось  что-то  странное.  Это
пришло  потом.  Ответ  на  предложение  последовал  бессозна¬
тельно,  как  рефлекс,  и  почти  так  же  мгновенно,  и  не  успела
еще  площадка  сообразить,  что  произошло,  как  Гоинг  уже  за¬
писал  у  себя  на  карточке  сделку  на  тысячу  бушелей,  и  пол¬
торы  тысячи  долларов  перешли  из  рук  в  руки.  А  между  тем
это  было  поразительно:  все  наличные  запасы  пшеницы
охвачены  корнером,  Горнунг  —  хозяин  рынка,  непобедимый,
неприступный;  и  все  же  кто-то  решил  продавать,  какой-то
Медведь  осмелился  поднять  голову.
 —  Кто  это  предложил,  кажется,  Кеннеди?  —  спросил
Кимбарк,  в  то  время  как  Гоинг  записывал  сделку.  —  Этот
Кеннеди,  знаете,  он  здесь  недавно,
 —  Да;  как  вы  думаете,  для  кого  он  работает?  Кому  охо¬
та  продавать  на  срок  1  на  этом  этапе  борьбы?
 1  Продажа  на  срок  —  спекулятивная  номинальная  (без  наличия  то¬
вара)  сделка,  один  из  участников  которой  выигрывает  на  изменении
курса,  повышении  или  понижении  цены,  за  данный  промежуток  времени,
(Прим.  перев.)
 103

—  А  может  быть,  у  него  еще  есть  пшеница?
 —  Пшеница!  Милый  мой,  где  ему  взягь  пшеницу?
 —  Чорт  его  знает,  как  будто  негде.  Майская  вся  у  нас
на  счету.  Тише!  Вот  он  опять  начинает.
 —  Даю  тысячу  майской  по  доллару  пятьдесят!  —  заорал
маклер-понижатель,  выбросив  вперед  руку  с  поднятым  паль¬
цем,  чтобы  показать  количество  предлагаемых  партий.  На
этот  раз  было  ясно,  что  он  ведет  атаку  именно  на  молодчи¬
ков  Горнунга:  не  обращая  внимания  на  теснящихся  вокруг
него  маклеров,  он  посмотрел  через  площадку  туда,  где  Гоинг
и  Кимбарк  кричали:  «Продано!  Продано!»,  и  кивнул  головой.
 Гоинг  опять  записал  сделку,  и  либо  запасы  Горнунга  по¬
полнились  двумя  тысячами  бушелей  майской  пшеницы,  либо
счет  Горнунга  в  банке  возрос  по  меньшей  мере  на  три  тыся¬
чи  долларов  из  денег  какого-то  неизвестного  Медведя.
 Последнее  время  повышатели  были  так  уверены  в  своей
победе,  что  даже  перестали  интересоваться  цифрами  на  доске
бюллетеней.  Но  теперь  один  из  подручных  Гоинга  подбежал
к  нему  с  известием,  что  на  этой  доске  значатся  полученные
в  то  утро  в  Чикаго  двадцать  пять  тысяч  бушелей,  причем  по¬
лучены  они  не  на  имя  Горнунга.  Кто-то  завладел  запасами
пшеницы,  которые  клика  Горнунга  проглядела,  и  теперь  на¬
воднял  ими  рынок.
 —  Дайте  знать  шефу,  —  сказал  Гоинг  через  плечо  Мер-
риаму.  Тот  выбрался  из  толпы  и  нацарапал  на  телеграфном
бланке;
 «Сильное  понижательное  движение  —  новый  человек  —
Кеннеди  —  продает  по  пять  партий  —  Чикаго  получено  два¬
дцать  пять  тысяч».
 Телеграмма  ушла,  а  через  несколько  минут  последовал
ответ,  энергичный,  по-военному  краткий:
 «Поддерживайте  курс».
 Гоинг  повиновался.  Мерриам  и  Кимбарк  последовали  его
примеру,  а  новый  маклер  все  швырял  в  них  партиями  пшени¬
цы  по  тысяче  бушелей.
 —  Даю  майскую  пшеницу  по  доллару  пятьдесят;  даю
майскую;  даю  майскую.  —  Минута  раздумья,  миг  колебания,
малейший  намек  на  слабость  —  и  курс  бы  дрогнул.  Но  они
держались  почти  четыре  часа,  скупая  все  предложения,  под¬
держивая  постоянную  связь  с  шефом  и  черпая  спокойствие
и  бодрость  в  его  неизменном  кратком  приказании:
 «Поддерживайте  курс».
 К  концу  биржевого  дня  они  скупили  все  двадцать  пять
тысяч  бушелей  майской  пшеницы  Положение  Горнунга  было
прочным,  как  скала,  и  заключительная  цена  была  та  же,  что
и  утром,  —  полтора  доллара.
 104

Но  о  событиях  этого  дня  говорила  вся  Лассаль-стрит.
Кто  стоит  за  этим  вторжением?  Что  означает  эта  неожидан¬
ная  продажа?  Уже  много  недель  сделки  на  площадке  были
чисто  номинальными.  Траслоу,  Великий  Медведь,  со  стороны
которого  можно  было  ожидать  наиболее  серьезной  атаки,
давно  уехал  на  свою  виллу  на  Женевском  озере,  в  Висконси¬
не,  заявив,  что  он  окончательно  ушел  с  рынка.  Каждый  день
он  ездил  удить  окуней.
 4
 ОКРУЖНАЯ
 Однажды  в  середине  месяца,  когда  таинственный  Мед¬
ведь  выбросил  на  рынок  уже  около  восьмидесяти  тысяч  буше¬
лей  пшеницы,  у  Горнунга  в  библиотеке  состоялось  совещание.
В  нем  участвовал  маклер  Горнунга,  а  также  некий  шустрый
человечек,  имя  которого  —  Сайрус  Райдер  —  значилось  в  пла¬
тежной  ведомости  одного  известного  сыскного  агентства.
Больше  получаса  сыщик  говорил,  а  двое  остальных  слушали
его  внимательно  и  серьезно.
 —  И  тогда,  —  закончил  Райдер,  —  я  переоделся  бродягой
и  стал  ездить  зайцем  по  Окружной  дороге.  Знаете  эту  ли¬
нию?—  она  идет  вокруг  Чикаю.  Владеет  ею  Траслоу.  Да?  Ну
так  вот,  тут  я  и  стал  кое-что  понимать.  Я  заметил,  что  вагоны
под  некоторыми  номерами  —  31034,  32190,—впрочем,  это  не¬
важно,  словом,  что  эти  вагоны,  как  только  они  прибывали,
всегда  переводили  на  подъездной  путь  к  главному  элеватору
мистера  Траслоу  —  элеватору  Д.  Вагоны  с  пшеницей  подтяги¬
вали  к  элеватору,  а  потом  опять  выводили  на  линию.  Я  и  при¬
метил  один  такой  вагон  и  залез  в  него.  И  хотите  верьте,
хотите  нет  —  этот  вагон  гоняла  по  Окружной  раз  за  разом,  и
он  снова  и  снова  подходил  к  элеватору  Д,  и  в  нем  все  время
была  одна  и  та  же  пшеница.  Там  зерно  каждый  раз  подвер¬
галось  осмотру  —  хитро  было  придумано,  будьте  покойны,  —
и  выправлялись  сертификаты,  как  будто  оно  прибыло  из  Кан¬
заса  или  Айовы.
 —  Одна  и  та  же  пшеница!  —  перебил  его  Горнунг.
 —  Одна  и  та  же  пшеница  —  ваша  пшеница,  та,  которую
вы  продали  Траслоу.
 —  О  чорт!  —  воскликнул  маклер  Горнунга.  —  Значит,
Траслоу  не  вывез  ее  за  границу?
 —  За  границу!  Он  просто  возил  ее  вокруг  Чикаго,—  знае¬
те,  как  статисты  бегают  в  мюзик-холле  —  вокруг  да  вокруг,
чтобы  казалось,  что  это  все  новые  люди,  —  и  продавал  ее  об¬
ратно  вам  же.
 105

'—  То-то  мы  не  могли  понять,  откуда  взялось  столько
пшеницы.
 —  Купил  у  нас  по  доллару  десять,  а  нас  заставил  ку¬
пить  —  нашу  же  пшеницу  —  по  полтора.
 С  минуту  Горнунг  и  его  маклер  молча  смотрели  друг  на
друга.  Потом  Горнунг  ударил  кулаком  по  ручке  кресла  и
оглушительно  захохотал.  Маклер  удивленно  воззрился  на  не¬
го,  а  потом  и  сам  последовал  его  примеру.
 —  Попались,  попались!  —  кричал  Горнунг  в  восторге.—
Честное  слово,  точно  в  оперетке  Гилберта-Сэлливаиа.  А  мы¬
то  —  боже  милостивый!  Билли,  руку!  Почет  и  уважение  на¬
шему  знаменитому  другу  Траслоу.  Он  еще  будет  когда-нибудь
президентом  Соединенных  Штатов.  А?  Что?  Подать  на  него
в  суд?  Ну,  нет.
 —  Как  бы  то  ни  было,  он  взял  с  нас  хороший  куш,  —
заметил  маклер,  снова  становясь  серьезным.
 —  За  такое,  Билли,  не  жалко  и  заплатить.
 —  Придется  как-то  возместить  потерю.
 —  Ну  что  ж,  мы  вот  как  поступим:  мы  ведь  собирались
на  будущей  неделе  вздуть  цену  до  доллара  семидесяти  пяти  и
по  этой  цене  продавать.
 —  Нельзя!  Это  нам  теперь  не  по  средствам.
 —  Правильно.  Так  вот:  мы  пойдем  дальше;  мы  поднимем
пшеницу  до  двух  долларов,  а  потом  уже  начнем  продавать.
 —  До  двух,  так  до  двух,  —  согласился  маклер.
 5
 ХЛЕБНАЯ  ОЧЕРЕДЬ
 Улица  была  очень  темная  и  совершенно  безлюдная.  Этот
район  на  южной  стороне  города,  недалеко  от  реки  Чикаго,
был  занят  главным  образом  оптовыми  складами,  и  к  вечеру
всякая  жизнь  в  нем  замирала.  Эхо  там  спало  чутким  сном  —
от  малейшего  шума,  от  самых  легких  шагов  оно  просыпалось
и  гулко  носилось  по  улице  между  рядами  домов  со  спущен¬
ными  железными  ставнями.  Светилась  только  боковая  дверь
некоей  «Венской»  пекарни,  где  в  час  ночи  всякий,  кто  попро¬
сит,  мог  получить  булку.  Каждый  вечер  часов  с  десяти  к  этой
двери  начинали  стекаться  бездомные,  парии  города.  Они  со¬
бирались  быстро  и  постепенно  выстраивались  в  очередь.  К  по¬
луночи  эта  очередь  уже  занимала  ярдов  сто  в  длину,  вытя¬
гивалась  чуть  ли  не  па  целый  квартал.
 Часов  в  десять  вечера  Сэм  Льюистон  подошел  и  молча
занял  место  в  конце  очереди;  руки  его  были  засунуты  в  кар¬
 106

маны,  локти  прижаты  к  бокам,  воротник  пиджака  поднят  для
защиты  от  мелкого,  словно  повисшего  в  воздухе  дождя.
 Когда  Траслоу,  Великий  Медведь,  согнал  цену  на  пшени¬
цу  до  шестидесяти  двух  центов  бушель  и  Льюистон  понял,  что
оставаться  на  ферме  больше  не  к  чему,  он  отдал  всю  свою
собственность  кредиторам  и,  поставив  крест  на  землепаше¬
стве,  навсегда  уехал  из  Канзаса;  жену  он  оставил  у  ее  сестры
в  Топике,  пообещав  выписать  ее  к  себе,  как  только  найдет  по¬
стоянную  работу.  Он  приехал  в  Чикаго  и  стал  рабочим.  У  его
брата  Джо  была  небольшая  шляпная  фабрика  на  Арчер-аве-
ню,  и  некоторое  время  Льюистон  имел  там  скудный  зарабо¬
ток.  Но  потом  начались  всякие  трудности,  время  было  тяже¬
лое,  фабрика  не  вылезала  из  долгов,  с  отменой  ввозной  по¬
шлины  на  фетровые  изделия  рынок  оказался  завален  деше¬
вым  бельгийским  и  французским  товаром,  и  в  конце  концов
брат  Джо  ликвидировал  свое  дело  и  уехал  в  Милуоки.
 Оставшись  без  места,  Льюистон  стал  бесцельно  слонять¬
ся  по  Чикаго,  работал,  если  попадалась  работа,  получал  ког¬
да  доллар,  когда  десять  центов,  и  опускался  все  ниже  и  ниже,
пока,  наконец,  ноги  его  не  завязли  в  тинистом  дне,  и  волны
с  грохотом  прокатились  над  ним,  поглотили  его  и  закрыли  от
него  дневной  свет,  и  скамейка  в  парке  стала  его  домом,
а  «хлебная  очередь»  —  главным  источником  пропитания.
 Он  стоял,  окутанный  пеленой  моросящего  дождя,  промок¬
ший,  отупевший  от  усталости.  Впереди  и  позади  него  ждали
другие.  Никто  не  разговаривал.  Не  слышалось  ни  звука.  Улица
была  пуста.  Стояла  такая  тишина,  что  шум  трамвая  на  сосед¬
нем  проспекте  поражал,  как  долгие,  гулкие  взрывы,  которые
возникали,  казалось,  неведомо  где  и  кончались  где-то  очень,
очень  далеко.  Дождь  все  моросил.  Наконец  пробило  пол¬
ночь.
 Было  что-то  зловещее  и  значительное  в  этой  нескончае¬
мой  веренице  темных  фигур,  безмолвно  жмущихся  друг  к  дру¬
гу;  толпа,  но  какая  тихая!  Плотная,  молчащая  очередь  покор¬
но  ждет  на  широкой,  пустынной  ночной  улице;  ждет  без  еди¬
ного  слова,  без  движения,  под  покровом  ночи  и  мутной
пелены  дождя.
 Профессиональных  нищих  в  этой  очереди  было  не  много.
Она  почти  сплошь  состояла  из  рабочих,  уже  давно  потеряв¬
ших  работу;  затянувшиеся  «тяжелые  времена»,  неудача,  бо¬
лезнь  вынудили  их  сидеть  сложа  руки.  Для  них  эта  «хлебная
очередь»  была  спасением.  Им  хотя  бы  не  грозила  голодная
смерть.  Когда  не  было  никакой  работы,  она  поддерживала  их
силы,  была  как  маленький  островок  над  черной  стремниной,
где  они  могли  перевести  дух  перед  новым  прыжком  в  глу¬
бину.
 107

В  эту  дождливую  ночь  молчащим,  голодным  людям  ка¬
залось,  что  ожиданию  не  будет  конца;  но  вот  впереди  нача¬
лось  какое-то  движение.  Очередь  дрогнула.  Боковая  дверь  от¬
ворилась.  Наконец-то!  Сейчас  будут  раздавать  хлеб.
 Но  вместо  знакомого  пекаря  в  белом  фартуке  и  напол¬
ненных  доверху  корзин  з  дверях  появилось  совершенно  новое
лицо  —  молодой  человек,  по  виду  —  конторский  служащий.
В  руках  у  него  был  большой  лист  бумаги,  он  прикрепил  его
кнопками  к  двери  с  наружной  стороны.  Потом  снова  скрылся
в  пекарню  и  запер  за  собой  дверь.
 Щемящая  дрожь  отчаяния,  смутное  невыразимое  пред¬
чувствие  беды  пробежало  из  конца  в  конец  очереди.  Что  там
случилось?  Те,  кто  стоял  позади,  хлынули  вперед,  чтобы  про¬
честь  объявление;  горькое,  гнетущее  чувство  сжимало  им
сердце.
 Очередь  распалась,  превратившись  в  бесформенную  тол¬
пу,  и  эта  толпа  устремилась  вперец  и  сгрудилась  перед  закры¬
той  дверью.  Льюистон  вместе  с  другими  протолкался  вперед,
поближе  к  объявлению.  Вот  что  он  прочел:
 «Ввиду  того,  что  цена  на  пшеницу  поднялась  до  двух
долларов,  раздача  хлеба  из  этой  пекарни  прекращается
впредь  до  дальнейшего  уведомления».
 Онемевший,  пришибленный,  Льюистон  пошел  прочь.  До
утра  он  бродил  по  улицам  без  цели,  не  глядя,  куда  идет.  Но
он  не  знал,  что  счастье,  наконец,  улыбнулось  ему.  За  ночь
колесо  его  судьбы,  скрипнув,  повернулось  вокруг  своей  оси,
и  уже  утром  Льюистон  получил  работу  в  партии  метельщи¬
ков.  Со  временем  его  сделали  сменным  десятником,  потом  по¬
мощником  инспектора,  потом  инспектором,  и  он  стал  разъез¬
жать  в  красном  фургоне  на  резиновых  шинах  и  получать  не
просто  заработную  плату,  а  жалованье.  Была  выписана  в
Чикаго  жена,  к  жизнь  началась  заново.
 Но  Льюистон  не  забыл.  Он  начал,  правда  еще  смутно,
разбираться  в  окружающей  его  жизни.  Его  захватили  зубцы
и  колеса  огромной  жестокой  машины,  и  он  увидел  —  ясно
увидел,  —  как  она  действует.  Из  всех,  кто  в  ту  дождливую
июньскую  ночь  напрасно  ждал  хлеба  у  «Венской»  пекарни,
едва  ли  кому-нибудь,  кроме  него,  удалось  снова  всплыть  на
поверхность.  А  скольких  безвозвратно  унесло  в  пучину?
Страшный  вопрос;  он  не  решался  отвечать  на  него.
 Он  видел  начало  и  конец  крупной  операции  с  пшеницей  —
битву  между  Быком  и  Медведем.  Появившиеся  впоследствии
в  чикагских  газетах  сообщения  о  том,  как  Траслоу  предпринял
ответный  маневр  —  продал  Горнунгу  его  же  пшеницу,  —  вос¬
полнили  ту  часть  этой  истории,  которой  сам  он  не  был  свиде¬
телем.  С  одной  стороны,  нищает  фермер  —  производитель  пше-
 108

ницы,  с  другой—рабочий,  потребитель  пшеницы.  А  между  ни¬
ми  стоят  биржевики  —  люди,  в  глаза  не  видавшие  пшеницы,
которой  они  торгуют;  они  продают  и  покупают  хлеб  всего  ми¬
ра,  ставят  на  карту  пищу  целых  народов,  плутуют,  мошенни¬
чают,  совершают  темные,  сомшичельные  сделки,  а  потом  лег¬
ко  сговариваются  между  собой  и  идут  своим  путем  веселые,
довольные,  могучие,  несокрушимые.

О’  г
 Е
 Н
 Р 	И
 ДОРОГИ,  КОТОРЫЕ  МЫ  ВЫБИРАЕМ
 (Рассказ)
 В  двадцати  милях  к  востоку  от  Таксона  «Западный  Экс¬
пресс»  остановился  у  водокачки  набрать  воды.  Кроме  во¬
ды,  паровоз  этого  знаменитого  экспресса  захватил  и  еще
кое-что,  не  столь  для  него  полезное.
 В  то  время  как  кочегар  отцеплял  шланг,  Боб  Тид-
бол,  Акула  Додсон  и  индеец-метис  из  племени  криков,  по
прозвищу  Джон  Большая  Собака,  влезли  на  паровоз  и  пока¬
зали  машинисту  три  круглых  отверстия  своих  карманных  ар¬
тиллерийских  орудий.  Это  произвело  на  машиниста  такое
сильное  впечатление,  что  он  мгновенно  вскинул  обе  руки
вверх,  как  это  делают  при  восклицании:  «Да  что  вы!  Быть  не
может!»  По  короткой  команде  Акулы  Додсона,  который  был
начальником  атакующего  отряда,  машинист  сошел  на  рельсы
и  отцепил  паровоз  и  тендер.  После  этого  Джон  Большая  Со¬
бака,  забравшись  на  груду  угля,  шутки  ради  направил  на
машиниста  и  кочегара  два  револьвера  и  предложил  им  отве¬
сти  паровоз  на  пятьдесят  ярдов  от  состава  и  ожидать  даль¬
нейших  распоряжений.
 Акула  Додсон  и  Боб  Тидбол  не  стали  пропускать  сквозь
грохот  такую  бедную  золотом  породу,  как  пассажиры,  а  на¬
правились  прямиком  к  богатым  россыпям  почтового  вагона.
Проводника  они  застали  врасплох—он  был  в  полной  уверен¬
ности,  что  «Западный  Экспресс»  не  набирает  ничего  вреднее
 110

и  опаснее  чйстой  воды.  Пока  Боб  Тидбол  выбивал  это  пагуб¬
ное  заблуждение  из  его  головы  ручкой  шестизарядного  коль¬
та,  Акула  Додсон,  не  теряя  времени,  закладывал  динамитный
патрон  под  сейф  почтового  вагона.
 Сейф  взорвался,  дав  тридцать  тысяч  долларов  чистой
прибыли  золотом  и  кредитками,  Пассажиры  то  там,  то  здесь
высовывались  из  окна  поглядеть,  где  это  гремит  гром.  Стар¬
ший  кондуктор  дернул  за  веревку  от  звонка,  но  она,  безжиз¬
ненно  повиснув,  не  оказала  никакого  сопротивления.  Акула
Додсон  и  Боб  Тидбол,  побросав  добычу  в  крепкий  брезенто¬
вый  мешок,  спрыгнули  наземь  и,  спотыкаясь  на  высоких  каб¬
луках,  побежали  к  паровозу.
 Машинист,  угрюмо,  но  благоразумно  повинуясь  их  коман¬
де,  отвел  машину  подальше  от  неподвижного  состава.  Но  еще
до  этого  Проводник  почтового  вагона,  очнувшись  от  гипноза,
выскочил  из  вагона  с  винчестером  в  руках  и  принял  активное
участие  в  игре.  Джон  Большая  Собака,  сидевший  на  тендере
с  углем,  сделал  неверный  ход,  подставив  себя  под  выстрел,  и
проводник  прихлопнул  его  козырным  тузом.  Рыцарь  большой
дороги  скатился  наземь  с  пулей  между  лопаток,  и  таким  об¬
разом  доля  добычи  каждого  из  его  партнеров  увеличилась  на
одну  шестую.
 В  двух  милях  от  водокачки  машинисту  было  приказано
остановиться.  Бандиты  вызывающе  помахали  ему  на  про¬
щанье  ручкой  и,  скатившись  вниз  по  крутому  откосу,  исчезли
в  густых  зарослях,  окаймлявших  путь.  Через  пять  минут,
с  треском  проломившись  сквозь  кусты  чаппараля,  они  очути¬
лись  на  поляне,  где  к  нижним  веткам  деревьев  были  привя¬
заны  три  лошади.  Одна  из  них  дожидалась  Джона  Большой
Собаки,  которому  уже  не  суждено  было  ездить  на  ней  ни
днем,  ни  ночыо.  Сняв  с  этой  лошади  седло  и  уздечку,  банди¬
ты  отпустили  ее  на  волю.  На  остальных  двух  они  сели  сами,
взвалив  мешок  на  луку  седла,  и  поскакали  быстро,  но  озира¬
ясь  по  сторонам,  сначала  через  лес,  затем  по  дикому,  пустын¬
ному  ущелью.  Здесь  лошадь  БобаТидбола  поскользнулась  на
мшистом  валуне  и  сломала  переднюю  ногу.  Бандиты  тут  же
пристрелили  ее  и  уселись  держать  совет.  Проделав  такой
длинный,  извилистый  путь,  они  были  пока  в  безопасности  —
время  еще  терпело.  Много  миль  и  часов  отделяло  их  от  самой
быстрой  погони.  Лошадь  Акулы  Додсона,  волоча  уздечку  по
земле  и  поводя  боками,  благодарно  щипала  траву  на  берегу
ручья.  Боб  Тидбол  развязал  мешок  и,  смеясь,  как  ребенок,
вытаскивал  из  него  аккуратно  заклеенные  пачки  новеньких
кредиток  и  мешочки  с  золотом.
 —  Послушай-ка,  старый  разбойник,  —  весело  обратился
он  к  Додсону,  —  а  ведь  ты  оказался  прав,  дело-то  выгорело.
 Ш

Ну  и  голова  у  тебя,  прямо  министр  финансов.  Кому  угодно
в  Аризоне  можешь  дать  сто  очков  вперед.
 —  Как  же  нам  быть  с  лошадью,  Боб?  Засиживаться
здесь  нельзя.  Они  еще  до  рассвета  пустятся  за  нами  в  погоню.
 —  Ну,  твой  Боливар  выдержит  пока  что  и  двоих,  —  отве¬
тил  жизнерадостный  Боб.  —  Заберем  первую  же  лошадь,  ка¬
кая  вам  подвернется.  Чорт  возьми,  хорош  улов,  а?  Тут  три¬
дцать  тысяч,  если  верить  тому,  что  на  бумажках  напечата¬
но,  —  по  пятнадцать  тысяч  на  брата!
 —  Я  думал,  будет  больше,  —  сказал  Акула  Додсон,  слег¬
ка  подталкивая  пачки  с  деньгами  носком  сапога.  И  он  окинул
задумчивым  взглядом  мокрые  бока  своего  заморенного  коня.
 —  Старик  Боливар  почти  выдохся,  —  сказал  он  с  расста¬
новкой.  —  Жалко,  что  твоя  гнедая  сломала  ногу.
 —  Еще  бы  не  жалко,  —  простодушно  ответил  Боб,  —  да
ведь  с  этим  ничего  не  поделаешь.  Боливар  у  тебя  двужиль¬
ный  —  он  нас  довезет  куда  надо,  а  там  мы  сменим  лошадей.
А  ведь,  прах  побери,  смешно,  что  ты  с  Востока,  чужак  здесь,
а  мы  на  Западе  у  себя  дома  и  все-таки  тебе  в  подметки  не  го¬
димся.  Из  какого  ты  штата?
 —  Из  штата  Нью-Йорк,  —  ответил  Акула  Додсон,  садясь
на  валун  и  пожевывая  веточку.  —  Я  родился  на  ферме  в  ок¬
руге  Олстер.  Семнадцати  лет  я  убежал  из  дому.  И  на  Запад-
то  я  попал  случайно.  Шел  я  по  дороге  с  узелком  в  руках,  хо¬
тел  попасть  в  Нью-Йорк.  Думал,  попаду  туда  и  начну  деньги
загребать.  Мне  всегда  казалось,  что  я  для  этого  и  родился.
Дошел  я  до  перекрестка  и  не  знаю,  куда  мне  итти.  С  полчаса
я  раздумывал,  как  мне  быть,  потом  повернул  налево.  К  вечеру
я  нагнал  циркачей-ковбоев  и  с  ними  двинулся  на  Запад.  Я  ча¬
сто  думаю:  что  было  бы  со  мной,  если  бы  я  выбрал  другую
дорогу.
 —  По-моему,  было  бы  то  же  самое,  —  философски  отве¬
тил  Боб  Тидбол.  —  Дело  не  в  дороге,  которую  мы  выбираем;
то,  что  внутри  нас,  заставляет  нас  выбирать  дорогу.
 Акула  Додсон  встал  и  прислонился  к  дереву.
 —  Очень  мне  жалко,  что  твоя  гнедая  сломала  ногу,
Боб,  —  повторил  он  с  чувством.
 —  И  мне  тоже,  —  согласился  Боб,  —  хорошая  была  ло¬
шадка.  Ну,  да  Боливар  нас  вывезет.  Пожалуй,  нам  пора  и
двигаться,  Акула.  Сейчас  я  все  это  уложу  обратно,  и  в  путь:
рыба  ищет,  где  глубже,  а  человек  —  где  лучше.
 Боб  Тидбол  уложил  добычу  в  мешок  и  крепко  завязал
его  веревкой.  Подняв  глаза,  он  увидел  дуло  сорокапятикали-
берного  кольта,  из  которого  целился  в  пего  бестрепетной  ру¬
кой  Акула  Додсон.
 112

—  Брось  ты  эти  штучки,  —  ухмыляясь,  сказал  Боб.  —  По¬
ра  двигаться.
 —  Стой  смирно!  —  сказал  Акула.  —  Ты  отсюда  не  дви¬
нешься,  Боб.  Мне  очень  неприятно  это  говорить,  но  место
есть  только  для  одного.  Боливар  выдохся,  и  двоих  ему  не
снести.
 —  Мы  с  тобой  были  товарищами  целых  три  года,  Акула
Додсон,  —  спокойно  ответил  Боб.  —  Не  один  раз  мы  вместе
с  тобой  рисковали  жизнью.  Я  всегда  был  с  тобою  честен,  ду¬
мал,  что  ты  человек.  Слышал  я  о  тебе  кое-что  неладное,  буд¬
то  бы  ты  убил  двоих  ни  за  что  ни  про  что,  да  не  поверил.  Ес¬
ли  ты  пошутил,  Акула,  убери  кольт  и  бежим  скорее.  А  если
хочешь  стрелять  —  стреляй,  черная  душа,  стреляй,  тарантул!
 Лицо  Акулы  Додсоиа  выразило  глубокую  печаль.
 —  Ты  не  поверишь,  Боб,  —  вздохнул  он,  —  как  мне  жаль,
что  твоя  гнедая  сломала  ногу.
 И  его  лицо  мгновенно  изменилось  —  теперь  оно  выража¬
ло  холодную  жестокость  и  неутолимую  алчность.  Душа  этого
человека  проглянула  на  минуту,  как  выглядывает  иногда  ли¬
цо  злодея  из  окна  почтенного  буржуазного  дома.
 В  самом  деле,  Бобу  не  суждено  было  двинуться  с  места.
Раздался  выстрел  вероломного  друга,  и  негодующим  эхом  от¬
ветили  ему  каменные  стены  ущелья.  И  невольный  сообщник
злодея  —  Боливар  —  быстро  унес  прочь  последнего  из  шай¬
ки,  ограбившей  «Западный  Экспресс»,  —  коню  не  пришлось
нести  двойной  груз.
 Но  когда  Акула  Додсон  скакал  по  лесу,  деревья  перед
ним  словно  застлало  туманом,  револьвер  в  правой  руке  стал
изогнутой  ручкой  дубового  кресла,  обивка  седла  была  какая-
то  странная,  и,  открыв  глаза,  он  увидел,  что  его  ноги  упира¬
ются  не  в  стремена,  а  в  письменный  стол  мореного  дуба.
 Так  вот  я  и  говорю,  что  Додсон,  глава  маклерской
конторы  Додсон  и  ,Деккер,  Уолл-стрит,  открыл  глаза.  Рядом
с  креслом  стоял  доверенный  клерк  Пибоди,  не  решаясь  заго¬
ворить.  Под  окном  глухо  грохотали  колеса,  усыпительно  жуж¬
жал  электрический  вентилятор.
 —  Кхм!  Пибоди,  —  моргая,  сказал  Додсон.  —  Я,  кажется,
уснул.  Видел  замечательный  сон.  В  чем  дело,  Пибоди?
 —  Мистер  Уильямс  от  «Треси  и  Уильямс»  ждет  вас,  сэр.
Он  пришел  рассчитаться  за  Икс,  Игрек,  Зет.  Он  попался  с  ни¬
ми,  сэр,  если  припомните.
 —  Да,  помню.  А  какая  на  них  расценка  сегодня?
 —  Один  восемьдесят  пять,  сэр.
 —  Ну  вот  и  рассчитывайтесь  с  ним  по  этой  цене.
 —  Простите,  сэр,  —  сказал  Пибоди  волнуясь,—я  говорил
с  Уильямсом.  Он  ваш  старый  друг,  мистер  Додсон,  а  ведь  вы
 8  Америка  глазами  американцев
 па

скупили  все  Икс,  Игрек,  Зет.  Мне  кажется,  вы  могли  бы,  то-
есть...  может  быть,  вы  не  помните,  что  он  продал  их  вам  по
девяносто  восемь.  Если  он  будет  рассчитываться  по  тепереш¬
ней  цене,  он  должен  будет  лишиться  всего  капитала  и  про¬
дать  свой  дом.
 Лицо  Додсона  мгновенно  изменилось  —  теперь  оно  выра¬
жало  холодную  жестокость  и  неутолимую  алчность.  Душа
этого  человека  проглянула  на  минуту,  как  выглядывает  иног¬
да  лицо  злодея  из  окна  почтенного  буржуазного  дома.
 —  Пусть  платит  один  восемьдесят  пять,  —  сказал  Дод¬
сон.  —  Боливару  не  снести  двоих.

ДЖЕК  ЛОНДОН
 ОТСТУПНИК
 (Рассказ)
 Вставай  сейчас  же,  Джонни,  а  то  есть  не  дам!
 Угроза  не  возымела  действия  на  мальчика.
Он  упорно  не  хотел  просыпаться,  цепляясь  за  сон¬
ное  забытье.  Руки  его  пытались  сжаться  в  кулаки,
и  он  наносил  по  воздуху  слабые,  беспорядочные  удары.  Удары
предназначались  матери,  но  она  с  привычной  ловкостью  укло¬
нялась  от  них  и  настойчиво  трясла  его  за  плечо.
 —  Н-ну  тебя!..
 Этот  сдавленный  крик,  начавшись  в  глубинах  сна,  быстро
вырос  в  яростный  вопль,  потом  замер  и  перешел  в  невнятное
хныканье.  Это  был  звериный  крик,  крик  грешника  в  аду,  пол¬
ный  бесконечного  возмущения  и  муки.
 Но  мать  словно  не  слышала  его.  Эта  женщина  с  печаль¬
ными  глазами  и  усталым  лицом  привыкла  к  своим  обязанно¬
стям,  которые  выполняла  ежедневно.  Она  попыталась  стянуть
с  мальчика  одеяло,  но  он,  перестав  колотить  кулаками,  отча¬
янно  вцепился  в  него.  Сжавшись  в  комок  в  ногах  кровати,  он
не  желал  расставаться  с  одеялом.  Тогда  мать  попробовала
стащить  всю  постель  на  пол.  Мальчик  сопротивлялся.  Она  со¬
бралась  с  силами.  Перевес  был  на  ее  стороне,  и  мальчик  ин¬
стинктивно  схватился  за  постель,  спасаясь  от  холода  нетоп-
ленной  комнаты.
 Повиснув  на  краю  кровати,  он,  казалось,  вот-вот  свалится
на  пол.  Но  в  нем  уже  встрепенулось  сознание.  Он  выпрямил-
 115

ся  и  сохранил  равновесие;  потом  встал  на  ноги.  Мать  тотчас
же  схватила  его  за  плечи  и  встряхнула.  Снова  он  выбросил
кулаки,  на  этот  раз  с  большей  силой  и  меткостью.  Глаза  его
открылись.  Она  отпустила  его  —  он  проснулся.
 —  Ладно,  —  пробормотал  он.
 Мать  взяла  лампу  и  поспешно  вышла,  оставив  его  в  тем¬
ноте.
 —  Вычтут,  будешь  знать!  —  бросила  она  уходя.
 Темнота  ему  не  мешала.  Надев  брюки  и  куртку,  он  вышел
 на  кухню.  Поступь  у  него  была  очень  грузная  для  такого
худого,  щуплого  тела.  Ноги  тяжело  волочились,  что  казалось
странным:  уж  очень  они  были  костлявы  и  тонки.  Он  придви¬
нул  к  столу  продавленный  стул.
 —  Джонни!  —  резко  окликнула  его  мать.
 Он  так  же  резко  поднялся  и  молча  пошел  к  раковине.
Она  была  грязная  и  сальная,  из  отверстия  шел  скверный  за¬
пах.  Он  не  замечал  этого.  Зловонная  раковина  была  для  него
в  порядке  вещей,  так  же  как  и  то,  что  в  мыло  въелась  грязь
от  кухонной  посуды  и  оно  плохо  мылилось.  Да  он  и  не  очень
старался  намылиться.  Несколько  пригоршней  холодной  воды
из-под  крана  довершили  умывание.  Зубы  он  не  чистил.  Более
того:  он  никогда  не  видал  зубной  щетки  и  не  знал,  что  суще¬
ствуют  на  свете  люди,  способные  на  такую  глупость,  как  чист¬
ка  зубов.
 —  Хоть  бы  раз  в  день  сам  догадался  помыться,  —  упрек¬
нула  его  мать.
 Придерживая  на  кофейнике  разбитую  крышку,  она  нали¬
ла  две  чашки  кофе.  Джонни  не  отвечал  на  ее  упрек,  ибо  это
было  вечной  темой  для  раздоров  и  единственным,  в  чем  мать
была  тверда,  как  кремень.  Хоть  раз  в  день  умыть  лицо  счита¬
лось  обязательным.  Он  утерся  засаленным  рваным  полотен¬
цем,  оставившим  на  его  лице  волокна.
 —  Уж  очень  мы  далеко  живем,  —  сказала  мать,  когда
Джонни  сел  к  столу.  —  Да  все  ведь  думаешь,  как  лучше.  Сам
знаешь.  Зато  тут  просторно  и  на  доллар  дешевле,  а  это  тоже
на  улице  не  валяется.  Сам  знаешь.
 Джонни  едва  слушал.  Все  это  говорилось  уже  много  раз.
Круг  ее  мыслей  был  ограничен,  и  она  вечно  возвращалась
к  тому,  как  неудобно  им  жить  так  далеко  от  фабрики.
 —  На  доллар  можно  сколько  еды  купить,  —  заметил  он
рассудительно.  —  Я  лучше  пройдусь,  да  зато  поем  побольше.
 Он  торопливо  проглатывал  хлеб  и  запивал  непрожеван¬
ные  куски  горячим  кофе.  За  кофе  сходила  горячая  мутная
жидкость,  но  Джонни  считал,  что  кофе  превосходный.  Это  бы¬
ла  одна  из  немногих  сохранившихся  у  него  иллюзий.  Настоя¬
щего  кофе  он  не  пил  ни  разу  в  жизни.
 116

Кроме  хлеба,  был  еще  кусочек  холодной  свинины.  Мать
налила  ему  вторую  чашку.  Доедая  хлеб,  он  зорко  следил,  не
дадут  ли  еще.  Мать  поймала  его  вопросительный  взгляд.
 —  Не  будь  обжорой,  —  сказала  она.  —  Ты  свою  долю  по¬
лучил.  А  что  младшим  останется?
 Джонни  ничего  не  ответил.  Он  вообще  не  отличался  раз¬
говорчивостью.  Но  его  голодный  взгляд  уже  не  выпрашивал
добавки.  Мальчик  не  жаловался,  а  эта  покорность  была  так
же  страшна,  как  и  школа,  где  он  ей  выучился.  Он  допил  ко¬
фе,  вытер  рот  рукой  и  встал  со  стула.
 —  Погоди-ка,  —  поспешно  сказала  мать.  —  Еще  ломтик,
пожалуй,  можно  отрезать  от  краюхи,  только  тонкий.
 Это  была  настоящая  ловкость  рук.  Делая  вид,  что  отре¬
зает  ломоть  от  краюхи,  мать  убрала  ее  в  ящик,  ему  же  подсу¬
нула  один  из  своих  собственных  кусков.  Она  думала,  что
обманула  сына,  но  он  заметил  проделанный  фокус  и  все  же
без  зазрения  совести  взял  хлеб.  Он  держался  того  взгля¬
да,  что  мать,  при  ее  постоянной  хворости,  все  равно  плохой
едок.
 Мать,  увидев,  что  он  жует  сухой  хлеб,  потянулась  через
стол  и  отлила  ему  кофе  из  собственной  чашки.
 —  Что-то  мутит  меня  от  него,  —  пояснила  она.
 Отдаленный  гудок,  протяжный  и  пронзительный,  заставил
 обоих  вскочить.  Мать  взглянула  на  будильник,  стоявший  на
полке.  Стрелки  показывали  половину  шестого.  Остальной
фабричный  мир  еще  только  пробуждался  от  сна.  Она  накину¬
ла  на  течи  шаль  и  надела  старую,  бесформенную  шляпу.
 —  Придется  бегом,  —  сказала  она,  прикручивая  фитиль
и  задувая  огонь.
 Они  ощупью  вышли  и  спустились  по  лестнице.  День  был
ясный,  морозный,  и  Джонни  вздрогнул  от  первого  прикоснове
ния  холодного  воздуха.  Звезды  еще  не  начали  бледнеть,  и  го¬
род  был  погружен  в  тьму.  И  Джонни  и  его  мать  шли  молча,
волоча  ноги.  Не  хватало  сил  на  то,  чтобы  отрывать  подошвы
от  земли.
 Минут  через  пятнадцать  мать  свернула  вправо.
 —  Смотри  не  опоздай!  —  было  последним  ее  предостере¬
жением,  донесшимся  из  темноты.
 Он  не  ответил  и  пошел  своей  дорогой.  В  фабричном  квар¬
тале  повсюду  открывались  двери,  и  скоро  Джонни  влился
в  толпу  рабочих,  шагавших  в  темноте.  Когда  он  входил  в  фаб¬
ричные  ворота,  гудок  раздался  во  второй  раз.  Он  взглянул
на  восток.  Из-за  рваной  линии  крыш  выползали  бледные  лучи.
Это  и  был  весь  тот  дневной  свет,  который  доставался  на  его
долю.  Он  повернулся  к  нему  спиной  и  вошел  в  цех  вместе  со
всеми.
 117

/  Джонни  занял  свое  место  в  длинном  ряду  станков.  Перед
ним,  над  ящиком  с  мелкими  шпульками,  быстро  вращались
шпульки  более  крупные.  На  них  он  наматывал  джутовую  нить
с  маленьких  шпулек.  Работа  была  несложная,  требовалась
только  быстрота.  Нить  так  стремительно  перематывалась  с  ма¬
леньких  шпулек  на  большие,  что  зевать  было  некогда.
 Джонни  работал  машинально.  Когда  опорожнялась  одна
из  маленьких  шпулек,  он  действовал  левой  рукой  как  тормо¬
зом  для  остановки  большой  шпульки  и  одновременно  большим
и  указательным  пальцами  ловил  свободный  конец  нити.  Пра¬
вой  рукой  он  в  это  время  схватывал  конец  с  новой  маленькой
шпульки.  Все  это  производилось  одновременно  обеими  рукахми.
Затем  молниеносным  движением  Джонни  завязывал  узел  и
отпускал  шпульку.  Вязать  ткацкие  узлы  было  просто.  Он
как-то  похвастался,  что  мог  бы  делать  это  во  сне.  В  сущности
так  оно  и  было,  ибо  сплошь  и  рядом  Джонни  всю  долгую  ночь
вязал  во  сне  бесконечные  вереницы  ткацких  узлов.
 Кое-кто  из  мальчиков  отлынивал  от  дела,  оставляя  станок
работать  вхолостую,  и  не  заменял  мелкие  шпульки,  когда  они
кончались.  Но  мастер  следил  за  этим.  Однажды  он  поймал  за¬
зевавшегося  соседа  Джонни  и  надрал  ему  уши.
 —  Погляди  на  Джонни;  почему  ты  не  работаешь,  как
он?  —  грозно  спросил  мастер.
 Шпульки  у  Джонни  вертелись  во-всю,  но  его  не  порадо¬
вала  эта  косвенная  похвала.  Было  время...  но  то  было  давно,
очень  давно.  Ничто  не  отразилось  на  равнодушном  лице  маль¬
чика,  когда  он  услышал,  что  его  ставят  в  пример.  Он  был
образцовым  рабочим  и  знал  это  сам.  Ему  часто  говорили  об
этом.  Похвала  стала  привычной  и  уже  ничего  для  него  не
значила.  Из  образцового  рабочего  он  превратился  в  образ¬
цовую  машину.  Если  работа  у  него  не  ладилась,  это  —  как
и  у  станка  —  обычно  вызывалось  плохим  качеством  сырья.
Ошибиться  было  для  него  так  же  невозможно,  как  для  усо¬
вершенствованного  гвоздильного  станка  неточно  штамповать
гвозди.
 И  неудивительно.  Не  было  в  его  жизни  времени,  когда
бы  он  не  имел  тесного  общения  с  машинами.  Машины,  можно
сказать,  вскормили  его  с  младенчества  и,  во  всяком  случае,
воспитали.  Двенадцать  лет  назад  в  ткацком  цеху  этой  же  фаб¬
рики  произошло  некоторое  смятение.  Матери  Джонни  стало
дурно.  Ее  уложили  на  полу  между  скрежещущими  станками.
Позвали  двух  пожилых  ткачих.  Им  помогал  мастер.  Через
несколько  минут  в  ткацкой  стало  на  одну  душу  больше.  Эта
новая  душа  был  Джонни,  родившийся  под  стук,  треск  и  гро¬
хот  ткацких  станков  и  втянувший  с  первым  дыханием  теплый,
влажный  воздух,  полный  хлопковой  пыли.  Он  кашлял  уже
 118

в  те  первые  часы  своей  жизни,  стараясь  освободить  легкие  от
пыли,  и  по  той  же  причине  кашлял  и  по  сей  день.
 Мальчик,  работавший  рядом  с  Джонни,  хныкал  и  шмыгал
носом.  Лицо  его  было  перекошено  от  ненависти  к  мастеру,
который  издали  продолжал  грозить  ему  взглядом;  но  пустых
шпулек  уже  не  было.  Мальчик  выкрикивал  страшные  прокля¬
тия  вертевшимся  перед  ним  шпулькам,  но  звук  не  шел  даль-
ше:  грохот,  стоявший  в  цеху,  задерживал  его  и  замыкал,  как
стеной.
 На  все  это  Джонни  не  обращал  внимания.  Многое  в  жиз¬
ни  он  принимал  безропотно.  К  тому  же  все  приедается  от
повторения,  а  подобные  происшествия  он  наблюдал  много
раз.  Ему  казалось  столь  же  бесполезным  перечить  мастеру,
как  сопротивляться  машине.  Машины  устроены,  чтобы  дейст¬
вовать  определенным  образом  и  выполнять  определенную  ра¬
боту.  Так  же  и  мастер.
 Но  в  одиннадцать  часов  в  иеху  началось  серьезное  волне¬
ние.  Какими-то  таинственными  путями  оно  немедленно  пере¬
далось  всем.  Одноногий  мальчонка,  работавший  по  другую
сторону  от  Джонни,  быстро  заковылял  к  порожней  вагонетке,
нырнул  в  нее  и  скрылся  там  вместе  с  костылем.  В  цех  входил
управляющий  в  сопровождении  молодого  человека.  Последний
"был  хорошо  одет,  в  крахмальной  сорочке  —  джентльмен,  по
понятиям  Джонни,  а  кроме  того,  «инспектор».
 Проходя  между  станками,  инспектор  зорко  поглядывал  на
мальчиков.  Иногда  он  останавливался  и  задавал  вопросы.
Ему  приходилось  кричать  во  всю  мочь,  и  лицо  его  нелепо  ис¬
кажалось  от  натуги.  Быстрый  взгляд  инспектора  заметил  пу¬
стой  станок  возле  Джонни,  но  он  ничего  не  сказал.  Джонни
также  обратил  на  себя  его  внимание;  внезапно  остановившись,
он  схватил  Джонни  за  руку  повыше  локтя,  отвел  на  шаг  от
машины  и  сейчас  же  отпустил  с  восклицанием  удивления.
 —  Худощав  немного,  —  тревожно  хихикнул  управ¬
ляющий.
 —  Одни  кости!  —  был  ответ.  —  А  посмотрите  на  его  ноги!
У  мальчишки  рахит,  в  начальной  стадии,  но  несомненный.  Если
его  не  доконает  эпилепсия,  то  лишь  потому,  что  раньше  при¬
кончит  туберкулез.
 Джонни  слушал,  но  не  понимал,  о  чем  идет  речь.  К  тому
же  его  не  пугали  будущие  бедствия,  В  лице  инспектора  ему
угрожало  бедствие  более  близкое  и  страшное.
 ■—  Ну,  мальчик,  отвечай  мне  правду,  —  сказал,  вернее,
прокричал  инспектор,  наклоняясь  к  самому  его  уху.  —  Сколь¬
ко  тебе  лет?
 —  Четырнадцать,  —  солгал  Джонни,  и  солгал  во  всю  си¬
лу  своих  легких.  Так  громко  солгал  он,  что  это  вызвало  у  не¬
 119

го  сухой,  отрывистый  кашель,  поднявший  всю  пыль,  которая
осела  на  его  легких  за  утро.
 —  На  вид  все  шестнадцать,  —  сказал  управляющий.
 —  Или  все  шестьдесят,  —  отрезал  инспектор.
 —  Он  всегда  был  такой.
 —  Ас  каких  пор?  —  быстро  спросил  инспектор.
 —  Уже  несколько  лет.  И  все  не  взрослеет.
 —  Не  молодеет,  я  бы  сказал.  И  все  это  время  он  прора¬
ботал  здесь?
 —  С  перерывами.  Но  это  было  до  введения  нового  зако¬
на,  —  поспешил  добавить  управляющий.
 —  Станок  пустует?  —  спросил  инспектор,  указывая  на
незанятое  место  рядом  с  Джонни,  где  вихрем  вертелись  полу-
смотанные  шпульки.
 —  Похоже  на  то,  —  управляющий  знаком  подозвал  ма¬
стера  и  прокричал  ему  что-то  на  ухо,  указывая  на  станок.  —
Пустует,  —  доложил  он  инспектору.
 Они  прошли  дальше,  а  Джонни  вернулся  к  работе,  раду¬
ясь,  что  беда  миновала.  Но  одноногий  мальчик  был  менее
удачлив.  Зоркий  инспектор  вытащил  его  из  вагонетки.  Губы
у  мальчика  дрожали,  а  в  глазах  было  такое  отчаяние,  словно
его  сразило  страшное  и  непоправимое  несчастье.  Мастер  не¬
доуменно  развел  руками,  словно  видел  калеку  впервые  в  жиз¬
ни,  а  управляющий  недовольно  нахмурился.
 —  Я  знаю  этого  мальчика,  —  сказал  инспектор.  —  Ему
двенадцать  лет.  За  этот  год  я  велел  уволить  его  с  трех  фаб¬
рик.  Ваша  уже  четвертая.  —  Он  обернулся  к  одноногому:  —
Ты  ведь  обещал  мне,  что  будешь  ходить  в  школу,  дал  честное
слово!
 Мальчик  залился  слезами.
 —  Осмелюсь  сказать,  господин  инспектор,  у  нас  уже  по¬
мерло  двое  маленьких,  в  доме  такая  нужда.
 —  А  отчего  ты  кашляешь?  —  грозно  спросил  инспектор,
словно  обвиняя  его  в  тяжком  преступлении.
 И,  точно  оправдываясь,  одноногий  ответил:
 —  Это  ничего.  Я  простудился  на  прошлой  неделе,  госпо¬
дин  инспектор,  только  всего.
 В  конце  концов  мальчик  вышел  из  цеха  вместе  с  инспек¬
тором,  которого  сопровождал  встревоженный  и  смущенный
управляющий.  После  этого  все  вошло  в  обычную  колею.  Дол¬
гое  утро  и  еще  более  долгий  день  пришли  к  концу;  раздался
гудок  к  окончанию  работы.  Было  уже  темно,  когда  Джонни
вышел  из  фабричных  ворот.  За  это  время  солнце  успело  взой¬
ти  по  золотой  лестнице  небес,  залить  мир  благодатным  теп¬
лом,  спуститься  к  западу  и  исчезнуть  за  рваной  линией  крыш
 Ужин  был  семейным  сбором  —  единственной  трапезой,
 120

за  которой  Джонни  сталкивался  с  младшими  братьями  и  сест¬
рами.  Это  было  подлинным  столкновением,  ибо  он  был  очень
стар,  а  они  оскорбительно  молоды.  Его  раздражала  эта  чрез¬
мерная  и  непостижимая  молодость.  Он  не  понимал  ее.  Его
собственное  детство  было  слишком  далеко  позади.  Как  брюзг¬
ливому  старику,  Джонни  претило  это  буйное  озорство,  казав¬
шееся  ему  отъявленной  глупостью.  Он  молча  хмурился  над
тарелкой,  утешаясь  мыслью,  что  и  им  скоро  придется  пойти
на  работу.  Это  их  обломает,  сделает  степенными  и  солидными,
как  он  сам.  Так,  подобно  всем  смертным,  Джонни  мерил  все
своей  меркой.
 За,  ужином  мать  на  разные  лады  и  с  бесконечными  по¬
вторениями  объясняла,  что  она  делает  все,  что  может,  поэто¬
му,  когда  окончилась  скудная  трапеза,  Джонни  с  облегчением
отодвинул  свой  стул  и  встал.  Мгновение  он  колебался:  лечь
ли  ему  спать,  или  выйти  на  улицу,  —  и,  наконец,  выбрал  по¬
следнее.  Но  далеко  он  не  пошел,  а  уселся  на  крыльце,  ссуту¬
лив  узкие  плечи,  положив  локти  на  колени,  уткнувшись  под¬
бородком  в  ладони.
 Он  сидел  и  ни  о  чем  не  думал.  Он  просто  отдыхал.  Со¬
знанье  его  дремало.  Его  братья  и  сестры  тоже  вышли  на  ули¬
цу  и  вместе  с  другими  ребятами  затеяли  шумные  игры.  Элект¬
рический  фонарь  на  углу  бросал  яркий  свет  на  веселую  толпу
детей.  Они  знали,  что  Джонни  сердитый  и  всегда  злится,  но
словно  какой-то  бесенок  подстрекал  их  дразнить  его.  Они  взя¬
лись  за  руки  и,  отбивая  ногами  такт,  пели  ему  в  лицо  глупые
и  обидные  песенки.  Сначала  Джонни  огрызался  и  осыпал  их
ругательствами,  которым  научился  от  мастеров.  Увидя,  что  это
бесполезно,  и  вспомнив  о  своем  достоинстве  взрослого,  он
вновь  погрузился  в  мрачное  молчание.
 Заводилой  был  десятилетний  брат  Вилли,  второй  после
Джонни.  Джонни  не  питал  к  нему  особо  нежных  чувств.  Его
жизнь  была  рано  омрачена  необходимостью  постоянно  усту¬
пать  Вилли  и  приносить  себя  в  жертву  ради  него.  Джонни
считал,  что  Вилли  в  большом  долгу  перед  ним,  но  не  чувствует
благодарности.  В  ту  отдаленную  пору,  когда  Джонни  сам  мог
играть,  необходимость  нянчить  Вилли  украла  у  него  большую
часть  его  детства.  Вилли  был  тогда  младенцем,  а  мать,  как
и  сейчас,  целыми  днями  работала  на  фабрике.  На  Джонни
ложились  обязанности  и  отца  и  матери.
 Заботы  и  жертвы  старшего  брата,  видимо,  пошли  Вилли
впрок.  Он  был  розовощекий,  крепкого  сложения,  ростом
с  Джонни  и  даже  поплотнее  его.  Вся  жизненная  сила  одного
словно  перешла  в  тело  другого.  И  не  только  в  тело.  Джонни
был  измотанный,  апатичный,  вялый,  а  младший  брат  кипел
избытком  энергии.
 121

Насмешливое  пение  звучало  все  громче.  Вилли,  припля¬
сывая,  сунулся  ближе  и  показал  язык.  Джонни  выбросил  впе¬
ред  левую  руку,  обхватил  брата  за  шею  и  стукнул  его  кулаком
по  носу.  Кулачок  был  до  жалости  костлявый,  но  о  т*ом,  что
он  бил  больно,  красноречиво  свидетельствовал  отчаянный
вопль,  который  за  этим  последовал.  Дети  подняли  испуган¬
ный  визг,  а  Дженни,  сестра  Джонни  и  Вилли,  кинулась
в  дом.
 Джонни  оттолкнул  от  себя  Вилли,  свирепо  лягнул  его,
потом  сбил  с  ног  и  ткнул  лицом  в  землю.  Тут  подоспела
мать  —  воплощение  тревоги  и  материнского  гнева.
 —  А  чего  он  пристает!  —  ответил  Джонни  на  ее  уко¬
ры.  —  Не  видит  разве,  что  я  устал?
 —  Я  с  тебя  ростом!  —  кричал  Вилли  в  материнских  объ¬
ятиях,  повернув  к  брату  лицо,  залитое  слезами,  грязью  и
кровыо.  —  Я  уже  с  тебя  ростом  и  вырасту  еще  больше!  Доста¬
нется  тебе  тогда!  Вот  увидишь,  достанется!
 —  А  ты  бы  работал,  раз  вырос  такой  большой,  —  огрыз¬
нулся  Джонни.  —  Вот  чего  тебе  не  хватает:  работать  пора.
Пусть  мать  отдаст  тебя  на  работу.
 —  Да  ведь  он  еще  мал,  —  запротестовала  она.  —  Куда
ему  работать,  такому  малышу?
 —  Я  был  меньше,  когда  начинал.
 Джонни  уже  было  открыл  рот,  собираясь  дальше  изли¬
вать  свою  обиду,  но  вдруг  передумал.  Он  мрачно  повернулся
и  вошел  в  дом.  Дверь  его  комнаты  была  открыта,  чтобы  шло
тепло  из  кухни.  Раздеваясь  в  полутьме,  он  слышал,  как  мать
разговаривает  с  соседкой.  Мать  плакала,  и  слова  ее  переме¬
жались  жалкими  всхлипываниями.
 —  Не  пойму,  что  делается  с  Джонни,  —  слышал  он.  —
Никогда  я  его  таким  не  видала.  Тихий  да  смирный  был,  как
ангелочек.  Да  он  и  сейчас  хороший,  —  поспешила  она  оправ¬
дать  его.  —  От  работы  не  отлынивает;  а  работать,  верно  ведь,
пошел  слишком  рано.  Да  разве  я  тут  виновата?  Все  ведь  ду¬
маешь,  как  лучше.
 Тут  послышались  всхлипывания.  А  Джонни  пробормотал,
закрывая  глаза:
 —  Вот  именно,  не  отлынивал.
 На  следующее  утро  мать  снова  вырвала  его  из  цепких
объятий  сна.  Затем  опять  последовал  скудный  завтрак,  выход
в  темноте  и  бледный  проблеск  утра,  к  которому  он  поворачи¬
вался  спиной,  входя  в  фабричные  ворота.  Еще  один  день  из
множества  дней  —  и  все  на  одно  лицо.
 Но  и  в  жизни  Джонни  бывало  разнообразие:  когда  его
ставили  на  другую  работу  или  когда  он  заболевал.  В  шесть
 122

лет  нянчил  Вилли  и  других  ребят.  В  семь  псшел  на  фабрику
наматывать  шпульки.  В  восемь  получил  работу  в  другом  ме¬
сте.  Новая  работа  была  удивительно  легкая.  Надо  было  толь¬
ко  сидеть  с  палочкой  в  руке  и  направлять  поток  ткани,  шед¬
ший  мимо  него.  Поток  этот  струился  из  челюстей  машины,
поступал  на  горячий  барабан  и  шел  куда-то  дальше.  А  Джон¬
ни  все  сидел  на  одном  месте,  под  слепящим  газовым  рож¬
ком,  лишенный  дневного  света,  и  сам  становился  частью  меха¬
низма.
 На  этой  работе  Джонни  чувствовал  себя  счастливым,  не¬
смотря  на  влажную  жару  цеха,  ибо  он  был  еще  молод  и  мог
мечтать  и  тешить  себя  иллюзиями.  Чудесные  мечты  сплетал
он,  наблюдая,  как  дымящаяся  ткань  безостановочно  плывет
мимо.  Но  работа  не  требовала  никакого  движения,  никакого
умственного  усилия,  и  он  мечтал  все  меньше,  а  ум  его  тупел
и  цепенел.  Все  же  он  зарабатывал  два  доллара  в  неделю;
а  два  доллара  как  раз  составляли  разницу  между  голодом  и
хроническим  недоеданием.
 Но  когда  ему  исполнилось  девять,  он  потерял  эту  работу.
Виною  была  корь.  Поправившись,  он  поступил  на  стекольный
завод.  Здесь  платили  больше,  и  работа  требовала  умения.
Работали  сдельно;  и  чем  проворней  он  был,  тем  больше  полу¬
чал.  Тут  была  заинтересованность;  и  под  влиянием  ее  Джонни
стал  замечательным  работником.
 Это  было  тоже  просто:  привязывать  стеклянные  пробки
к  маленьким  бутылочкам.  На  поясе  у  него  висел  пучок  вере¬
вок,  а  бутылки  он  зажимал  между  колен,  чтобы  работать  обе¬
ими  руками.  От  сидячего  и  наклонного  положения  его  узкие
плечи  сутулились,  а  грудь  была  сжата  в  течение  десяти  ча¬
сов  подряд.  Это  было  вредно  для  легких,  но  зато  он  перевя¬
зывал  триста  дюжин  бутылок  в  день.
 Управляющий  очень  им  гордился  и  приводил  посетителей
поглядеть  на  него.  За  десять  часов  через  руки  Джонни  про¬
ходило  триста  дюжин  бутылок.  Это  означало,  что  он  достиг
совершенства  машины.  Все  лишние  движения  были  устранены.
Каждый  взмах  его  худых  рук,  каждое  движение  худых  паль¬
цев  было  быстро  и  точно.  Такая  работа  требовала  большого
напряжения,  и  нервы  Джонни  начали  сдавать.  По  ночам  он
вздрагивал  во  сне,  а  днем  тоже  не  мог  ни  отвлечься,  ни  от¬
дохнуть.  Он  был  все  время  взвинчен,  и  руки  у  него  судорож¬
но  подергивались.  Лицо  его  стало  землистым,  и  кашель  уси¬
лился.  Кончилось  тем,  что  Джонни  заболел  воспалением
легких  и  потерял  работу  на  стекольном  заводе.
 Теперь  он  вернулся  на  джутовую  фабрику,  с  которой
в  свое  время  начал.  Но  здесь  он  мог  рассчитывать  на  повыше¬
ние.  Он  был  хороший  рабочий.  Со  временем  его  переведут
 123

в  крахмальный  цех,  а  потом  в  ткацкую.  Дальше  останется
лишь  увеличивать  производительность.
 Машины  работали  теперь  гораздо  быстрее,  а  ум  Джонни—
медленнее.  Он  уже  больше  не  мечтал,  как  бывало  в  прежние
годы.  Однажды  он  даже  влюбился.  Это  было,  когда  его  по¬
ставили  у  потока  гкапи,  сходившего  с  барабана,  а  предметом
его  любви  была  дочь  управляющего.  Она  была  взрослая
девушка,  и  видел  он  ее  издали,  всего  каких-нибудь  пять-шесть
раз.  Но  это  не  имело  значения.  На  поверхности  ткани,  кото¬
рая  текла  мимо,  Джонни  рисовал  светлое  будущее,  —  он  со¬
вершал  трудовые  подвиги,  изобретал  диковинные  машины,
становился  искусным  мастером  и  в  конце  концов  за¬
ключал  свою  возлюбленную  в  объятия  и  скромно  целовал
в  лоб.
 Но  все  это  было  в  давние  времена,  когда  он  не  был  таким
старым  и  утомленным  и  еще  мог  любить.  К  тому  же  девушка
вышла  замуж  и  уехала,  и  его  чувство  притупилось.  Но  это
было  чудесное  время,  и  он  часто  вспоминал  его,  как  другие
вспоминают  времена,  когда  они  верили  в  добрых  фей.  Сам
Джонни  верил  не  в  добрых  фей  и  не  в  Санта  Клауса,  а  вот
в  эти  радостные  картины  будущего,  которыми  его  воображе¬
ние  расписывало  дымящуюся  ткань.
 Джонни  очень  рано  стал  взрослым.  В  семь  лет,  когда  он
получил  первое  жалованье,  началось  его  отрочество.  У  него
появилось  известное  ощущение  независимости,  и  отношения
матери  и  сына  изменились.  Казалось,  что  в  качестве  кормиль¬
ца  и  работника  он  стал  с  нею  на  равную  ногу.  Взрослым
в  полном  смысле  слова  он  стал  в  одиннадцать  лет,  после  того
как  в  течение  полугода  проработал  в  ночной  смене.  Ни  один
ребенок  не  может  работать  в  ночной  смене  —  и  оставаться
ребенком.
 В  жизни  его  насчитывалось  несколько  важных  событий.
Однажды  мать  купила  немного  калифорнийского  чернослива.
Два  раза  она  делала  заварной  крем.  Это  были  очень  важные
события.  Он  вспоминал  о  них  с  нежностью.  Тогда  же  мать
рассказала  ему  об  одном  диковинном  кушанье  и  пообещала
когда-нибудь  его  сделать,  —  кушанье  называлось  «пловучий
остров».  «Это  будет  получше  заварного  крема»,  —  говорила
мать.  Джонни  годами  ждал  того  дня,  когда  сядет  к  столу
и  будет  есть  «пловучий  остров»,  пока  надежда  его  не  отошла
в  область  несбыточных  мечтаний.
 Как-то  раз  он  нашел  на  улице  двадцатипятицентовую
монету.  Это  тоже  было  крупным,  даже  трагическим  событием
в  его  жизни.  Он  знал,  как  надо  поступить,  еще  раньше,  чем
подобрал  монету.  Дома,  как  всегда,  было  нечего  есть;  домой
ему  и  следовало  принести  ее,  как  он  приносил  по  субботам
 124

получку.  Правильный  путь  был  ясен,  но  Джонни  никогда  не
имел  карманных  денег,  и  его  мучила  тоска  по  сладкому.  Он
изголодался  по  конфетам,  которые  доставались  ему  лишь  по
особо  торжественным  дням.
 Он  не  пытался  себя  обманывать.  Он  знал,  что  совершает
грех,  и  грешил  сознательно,  когда  устроил  себе  кутеж  на
пятнадцать  центов.  Десять  он  отложил  на  вторую  оргию,  но,
не  имея  привычки  хранить  деньги,  потерял  их.  Это  несчастье
случилось,  когда  угрызения  совести  особенно  жестоко  терзали
его,  и  оно  представилось  ему  возмездием  свыше.  Он  с  ужасом
ощутил  близость  грозного  и  гневного  божества.  Бог  видел  —
и  бог  покарал,  лишив  его  даже  плодов  содеянного  греха.
 Мысленно  Джонни  всегда  оглядывался  на  это  событие,
как  на  единственное  свое  преступление,  и  совесть  в  нем  вся¬
кий  раз  пробуждалась  и  заново  терзала  его.  Это  была  его
греховная  тайна.  В  то  же  время  ему  не  давали  покоя  сожа¬
ления.  Он  был  недоволен  тем,  как  потратил  эти  деньги.  Мож¬
но  было  купить  на  них  больше;  знай  он  быстроту  божьего
возмездия,  он  обошел  бы  бога,  потратив  все  двадцать  пять
центов  сразу.  В  воображении  он  тысячу  раз  распоряжался
этими  двадцатью  пятыо  центами,  и  с  каждым  разом  все  вы¬
годнее.
 Было  еще  одно  воспоминание,  далекое  и  туманное,  но
навеки  втоптанное  в  его  душу  безжалостными  ногами  отца.
Это  был  скорей  кошмар,  чем  память  о  действительном  собы¬
тии,  —  нечто  вроде  той  атавистической  памяти,  которая  застав¬
ляет  человека  падать  во  сне  и  восходит  ко  временам,  когда
предки  его  спали  на  деревьях.
 Воспоминание  это  никогда  не  посещало  Джонни  при
дневном  свете.  Оно  являлось  ночыо,  в  тот  момент,  когда  со¬
знание  его  растворялось,  погружалось  в  сон.  Он  в  испуге  про¬
сыпался,  и  в  первую  мучительную  минуту  ему  казалось,  что
он  лежит  поперек  кровати,  в  ногах.  На  кровати  —  смутные
очертания  отца  и  матери.  Он  не  мог  вспомнить,  как  выглядел
отец.  От  отца  осталось  только  одно:  у  пего  были  страшные,
безжалостные  ноги.
 Ранние  воспоминания  еще  сохранились  в  его  мозгу,  но
более  поздних  не  было.  Все  они  проходили  одинаково.  Вче¬
рашний  день  или  прошлый  год  были  равны  тысячелетию  —
или  минуте.  Ничего  никогда  не  случалось.  Не  было  событий,
отмечавших  ход  времени.  Время  не  шло,  оно  стояло  на  месте.
Двигались  лишь  неугомонные  машины,  —  да  и  они  никуда
не  шли,  хотя  и  вертелись  все  быстрее.
 Когда  ему  минуло  четырнадцать,  он  перешел  в  крахмаль¬
ный  цех.  Это  было  громадным  событием.  Случилось,  наконец,
нечто  такое,  что  можно  запомнить  дольше,  чем  недельную
 125

получку.  Наступила  новая  эра.  Это  было  для  Джонни  как  бы
олимпиадой,  началом  летосчисления.  «Когда  я  стал  работать
в  крахмальном»,  или  «до»,  или  «после  того  как  я  перешел
в  крахмальный»  —  вот  слова,  которые  не  сходили  у  него
с  уст.
 Свое  шестнадцатилетие  Джонни  отметил  переходом
в  ткацкую,  к  ткацкому  станку.  Здесь  снова  была  заинтересо¬
ванность,  так  как  платили  сдельно.  Он  и  тут  отличился,  ибо
фабричный  горн  давно  переплавил  его  плоть  в  идеальную
машину.  Через  три  месяца  Джонни  работал  на  двух  станках,
а  затем  на  трех  и  четырех.
 После  двух  лет,  проведенных  в  этом  цеху,  он  вырабаты¬
вал  больше  ярдов  ткани,  чем  любой  другой  ткач,  и  вдвое  боль¬
ше,  чем  многие  из  его  менее  проворных  товарищей.  По  мере
того  как  он  начинал  работать  в  полную  силу,  дома  зажили
лучше.  Впрочем,  нельзя  сказать,  чтоб  его  заработок  превышал
потребности  семьи.  Дети  подрастали.  Они  больше  ели.  Они
учились  в  школе,  а  учебники  стоят  денег.  И  почему-то,  чем
быстрее  Джонни  работал,  тем  быстрее  подымались  цены.  По¬
высилась  даже  квартирная  плата,  хотя  дом  все  больше  при¬
ходил  в  негодность.
 Джонни  вырос,  но  казался  от  этого  еще  более  худым.
Увеличилась  его  нервность,  а  с  нею  угрюмость  и  раздражи¬
тельность.  Дети  на  горьком  опыте  научились  сторониться
старшего  брата.  Мать  уважала  его  как  кормильца  семьи,  но
к  этому  уважению  примешивался  страх.
 В  жизни  Джонни  не  было  радостей.  Дней  он  не  видел.
Ночи  проходили  в  беспокойном  забытьи.  Остальное  время  он
работал,  и  сознание  его  было  сознанием  машины.  Вне  этого
была  пустота.  Он  ни  к  чему  не  стремился  и  сохранил  только
одну  иллюзию:  что  он  пьет  превосходный  кофе.  Это  была  ра¬
бочая  скотина,  не  знающая  духовной  жизни.  Но  где-то
глубоко  в  подсознании,  неведомо  для  него,  отмечался  каждый
час  работы,  каждое  движение  рук,  каждое  сокращение  муску¬
лов,  —  и  все  это  подготовило  развязку,  которая  повергла
в  изумление  и  его  самого  и  весь  его  маленький  мирок.
 Однажды,  поздней  весной,  Джонни  вернулся  с  работы,
чувствуя  себя  еще  более  усталым,  чем  обычно.  За  столом
царило  приподнятое  настроение,  но  он  этого  не  замечал.  Он
ел  в  угрюмом  молчании,  машинально  уничтожая  то,  что  перед
ним  стояло.  Дети  охали,  ахали  и  причмокивали  губами.  Но  он
был  глух  ко  всему.
 —  Да  знаешь  ли  ты,  что  ты  ешь?  —  не  выдержала,  нако¬
нец,  мать.
 Он  рассеянно  поглядел  в  тарелку  и  уставился  на  мать
пустым  взглядом.
 126

—  «Пловучий  остров»,  —  объявила  она  с  торжеством.
 —  А-а,  —  сказал  Джонни.
 —  «Пловучий  остров»!  —  хором  подхватили  дети.
 —  А-а,—  повторил  он  и  после  двух-трех  глотков  доба¬
вил:  —  Мне  сегодня  что-то  не  хочется  есть.  —  Он  положил
ложку,  отодвинул  стул  и  устало  поднялся.  —  Я,  пожалуй,
лягу.
 Проходя  через  кухню,  Джонни  волочил  ноги  тяжелее
обычного.  Раздевание  потребовало  от  него  титанических  уси¬
лий  и  показалось  ему  таким  ненужным,  что  он  заплакал  от
слабости  и  полез  в  постель,  не  сняв  второго  башмака.  Он
чувствовал,  как  в  голове  у  него  словно  росла  какая-то  опухоль,
и  от  этого  мысли  становились  расплывчатые,  смутные.  Его
худые  пальцы  казались  ему  толще  запястий,  а  кончики  пухлы¬
ми  и  расплывчатыми,  как  его  мысли.  Невыносимо  болела
поясница.  Болели  все  кости.  Болело  все.  А  в  мозгу  начался
стук,  свист,  грохот  миллиона  ткацких  станков.  Мировое  про¬
странство  заполнилось  снующими  челноками.  Они  метались
взад  и  вперед,  петляя  среди  звезд.  Джонни  работал  на  тысяче
станков,  и  они  все  ускоряли  ход  —  быстрее  и  быстрее,  а  мозг
его  все  быстрее  разматывался,  превращался  в  нить,  которую
тянула  тысяча  снующих  челноков.
 На  другое  утро  он  не  вышел  на  работу.  Он  был  слишком
занят  тысячен  ткацких  станков,  стучавших  в  его  голове.  Мать
ушла  на  фабрику,  но  прежде  послала  за  врачом.  Тяжелая  фор¬
ма  гриппа,  сказал  он.  Дженни  ухаживала  за  братом  и  выпол¬
няла  все  предписания  врача.
 Болезнь  протекала  тяжело,  и  только  через  неделю  Джонни
смог  одеться  и  с  трудом  проковылять  по  комнате.  Еще  неделя,
сказал  врач,  и  он  вернется  на  работу.  Мастер  ткацкого  цеха
навестил  его  в  воскресенье,  в  первый  день,  когда  Джонни  по-
легчато.  Лучший  гкач  в  цеху,  оказал  он  матери.  Место  за  ним
сохранят.  Может  не  приходить  до  будущего  понедельника.
 —  Ты  бы  хоть  поблагодарил,  Джонни,  —  встревоженно
сказала  мать.  —  Он  так  был  плох,  что  до  сих  пор  еще  в  себя
не  пришел,—  виновато  объяснила  она  гостю.
 Джонни  сидел,  сгорбившись  и  пристально  глядя  в  пол.  Он
оставался  в  этой  позе  еще  долго  после  ухода  мастера.  На
дворе  было  тепло,  и  после  обеда  он  вышел  посидеть  на  крыль¬
це.  Иногда  губы  его  шевелились.  Казалось,  он  был  погружен
в  какие-то  бесконечные  вычисления.
 На  следующий  день,  когда  воздух  нагрелся,  он  снова
уселся  на  крыльце.  В  руках  у  него  были  карандаш  и  бумага,
и  он  долго  высчитывал  что-то,  старательно  и  с  натугой.
 —  Что  илет  после  миллионов?  —  спросил  Джонни  в  пол¬
день,  когда  Вилли  вернулся  из  школы.  —  И  как  их  считают?
 127

К  вечеру  вычисления  были  закончены.  Каждый  день,  уже
без  карандаша  и  бумаги,  Джонни  выходил  на  крыльцо.  Он
пристально  смотрел  на  одинокое  дерево,  которое  росло  на
другой  стороне  улицы.  Он  разглядывал  это  дерево  часами,
и  оно  особенно  занимало  его,  когда  ветер  раскачивал  ветви
и  ерошил  листья.  Всю  эту  неделю  Джонни  словно  вел  долгую
беседу  с  самим  собой.  В  воскресенье,  все  так  же  сидя  на
крыльце,  он  несколько  раз  громко  рассмеялся,  к  великому
смятению  матери,  которая  уже  много  лет  не  слыхала  его
смеха.
 На  следующее  утро,  в  предрассветной  тьме,  она  подошла
к  кровати,  чтобы  разбудить  его.  Он  успел  выспаться  за  неде¬
лю  и  проснулся  без  труда.  Он  не  сопротивлялся,  не  тянул  на
себя  одеяло,  как  раньше,  а  лежал  спокойно  и  спокойно  заго¬
ворил:
 —  Ни  к  чему  это,  мама.
 —  Опоздаешь,  —  сказала  она,  думая,  что  он  еще  не  про¬
снулся.
 —  Я  не  сплю,  мама,  но  все  равно  —  ни  к  чему  это.  Ты
лучше  уйди.  Я  не  встану.
 —  Да  ведь  работу  потеряешь!  —  вскричала  она.
 —  Сказал,  не  встану,  —  повторил  он  каким-то  чужим,
бесстрастным  голосом.
 В  то  утро  мать  сама  не  пошла  на  работу.  Эта  болезнь
была  похуже  всех,  ей  известных.  Лихорадку  и  бред  она  могла
понять,  но  это  было  явным  помешательством.  Она  накрыла
сына  одеялом  и  послала  Дженни  за  врачом.
 Когда  тот  явился,  Джонни  мирно  спал  и  так  же  мирно
проснулся  и  дал  пощупать  свой  пульс.
 —  Ничего  особенного,  —  сказал  доктор,  —  очень  ослабел,
конечно.  Кожа  да  кости!
 —  Он  у  нас  всегда  был  такой,  —  сказала  мать.
 —  Теперь  уйди,  мама,  дай  мне  поспать.
 Джонни  сказал  это  кротко  и  спокойно,  так  же  спокойно
повернулся  на  другой  бок  и  заснул.
 В  десять  часов  он  проснулся,  встал  с  постели  и  вышел  на
кухню.  Мать  с  испугом  посмотрела  на  него.
 —  Я  ухожу,  мама,  —  объявил  он.  —  Давай  простимся.
 Она  закрыла  лицо  передником,  опустилась  на  стул  и  за¬
плакала.  Джонни  терпеливо  ждал.
 —  Так  я  и  знала,  —  проговорила  она  сквозь  слезы.  —  Да
куда  ж  ты  пойдешь?  —  и,  отняв  передник  от  лица,  она  подняла
на  Джонни  испуганные  глаза,  не  выражавшие  даже  любо¬
пытства.
 —  Не  знаю...  куда-нибудь.
 128

Перед  внутреннем  взором  Джонни  ярким  видением  воз¬
никло  дерево,  которое  росло  на  другой  стороне  улицы.  Оно
так  запечатлелось  в  его  сознании,  что  он  мог  увидеть  его
в  любую  минуту.
 —  А  как  же  работа?  —  дрожащим  голосом  проговорила
'мать.
 —  Не  буду  я  больше  работать.
 —  Господи,  Джонни!  —  заголосила  она.  —  Разве  можно
так  говорить?
 Это  казалось  ей  святотатством.  Слова  Джонни  потрясли
ее,  как  хула  на  бога  в  устах  сына  потрясает  набожную
мать.
 —  Да  что  на  тебя  нашло?  —  спросила  она,  делая  слабую
попытку  проявить  строгость.
 —  Цифры,  —  ответил,  он.  —  Цифры,  только  *и  всего.
Я  за  эту  неделю  подсчитал  —  и  просто  сам  удивился.
 —  Не  пойму,  при  чем  тут  цифры?  —  всхлипнула  она.
 Джонни  терпеливо  улыбнулся,  и  мать  со  страхом  поду¬
мала:  куда  девалась  его  обычная  раздражительность?
 —  Сейчас  объясню,  —  сказал  он.  —  Я  вымотался.  А  от¬
чего?  От  движений.  Я  их  делал  с  тех  самых  пор,  как  родился.
Я  устал  двигаться,  хватит  с  меня.  Помнишь,  когда  я  работал
на  стекольном  заводе?  Я  пропускал  триста  дюжин  в  день.  На
каждую  бутылку  приходилось  не  меньше  десяти  движений.
Это  будет  тридцать  шесть  тысяч  движений  в  день.  В  десять
дней  —  триста  шестьдесят  тысяч.  В  месяц—миллион  восемь¬
десят  тысяч.  Отбросив  даже  восемьдесят  тысяч,  —  он  сказал
это  с  великодушием  щедрого  филантропа,  —  отбросив  даже
восемьдесят  тысяч,  и  то  останется  миллион  в  месяц,  двена¬
дцать  миллионов  в  год!
 За  ткацкими  станками  я  делаю  вдвое  больше  движений.
Это  будет  двадцать  пять  миллионов  в  год;  и  мне  кажется,
я  уже  миллион  лет  их  делаю.  А  эту  неделю  я  совсем  не  дви¬
гался.  Ни  одного  движения  по  нескольку  часов  подряд  До
чего  ж  хорошо  было  сидеть,  просто  сидеть  и  ничего  не  делать.
Никогда  мне  не  было  счастья.  Никогда  у  меня  не  было  сво¬
бодного  времени.  Все  время  двигайся.  А  какая  в  этом  радость?
Не  буду  я  больше  ничего  делать.  Буду  все  сидеть  да  сидеть,
все  отдыхать  да  отдыхать,  —  без  конца  отдыхать.
 —  А  что  будет  с  Вилли  и  ребятишками?  —  спросила  она
с  отчаянием.
 —  Ну,  конечно,  Вилли  и  ребятишки...  —  повторил  он.
 Но  в  голосе  его  не  было  горечи.  Он  давно  знал,  какие
 честолюбивые  мечты  лелеяла  мать  для  младшего  сына,  но
уже  не  чувствовал  обиды.  Все  теперь  было  ему  безразлично.
Даже  это.
 9  Америка  глазами  американцев
 129

—  Я  знаю,  мама,  что  ты  задумала  для  Вилли:  чтобы  он
окончил  школу  и  стал  бухгалтером.  Да  нет,  будет  с  меня.
Придется  ему  работать.
 —  А  я-то  тебя  растила,  —  заплакала  она  и  опять  подня¬
ла  передник,  но  так  и  не  донесла  его  до  лица.
 —  Ты  меня  не  растила,  —  сказал  он  кротко  и  грустно.  —
Я  сам  себя  вырастил,  мама,  и  Вилли  вырастил.  Он  крепче
меня,  плотнее  и  выше  ростом.  Я,  должно  быть,  недоедал  с  ма¬
лых  лет.  Л  пока  он  подрастал,  я  работал  и  добывал  и  для  него
хлеб.  Но  с  этим  кончено.  Пусть  Вилли  идет  работать,  как  я,
или  пусть  пропадет,  мне  все  равно.  С  меня  хватит.  Я  ухожу...
Что  ж,  ты  не  простишься  со  мной?
 Ответа  не  было.  Мать  снова  спрятала  лицо  в  передник
и  заплакала.  Джонни  на  миг  остановился  в  дверях.
 —  Я  ведь  делала  все,  что  могла,  —  всхлипывала  мать.
 Джонни  вышел  из  дому  и  зашагал  по  улице.  Слабая
 улыбка  осветила  его  лицо,  когда  он  взглянул  на  одинокое  дерево.
 —  Теперь  я  ничего  не  буду  делать,  —  сказал  он  самому
себе,  негромко  и  нараспев.  Потом  задумчиво  взглянул  на  небо
и  зажмурился  —  яркое  солнце  слепило  его.
 Ему  предстояла  долгая  дорога,  но  он  шел  не  спеша.  Вот
джутовая  фабрика.  До  ушей  его  донесся  заглушенный  грохот
ткацкого  цеха;  и  он  улыбнулся.  Это  была  кроткая,  тихая
улыбка.  Он  ни  к  кому  не  чувствовал  ненависти,  даже  к  стуча¬
щим,  скрежещущим  машинам.  В  душе  его  не  было  горечи  —
одна  лишь  безграничная  жажда  покоя.
 Чем  дальше  он  шел,  тем  реже  попадались  дома  и  фабри¬
ки,  тем  шире  раскрывались  просторы  полей.  Наконец  город
остался  позади,  и  Джонни  вышел  к  тенистой  аллее  вдоль
железнодорожного  полотна.  Он  шел  не  как  человек  и  не  был
похож  на  человека.  Это  была  пародия  на  человека  —  замо¬
ренное,  хилое  существо,  которое  ковыляло,  свесив  руки,  сгор¬
бившись,  как  больная  обезьяна,  узкогрудая,  нелепая,
страшная.
 Он  миновал  маленькую  станцию  и  улегся  на  траву  под
деревом.  Весь  день  он  пролежал  так.  Иногда  он  дремал,
и  мускулы  его  подергивались  во  сне.  Когда  же  просыпался,  то
лежал  без  движения,  следя  за  птицами  или  глядя  в  небо
сквозь  ветви  над  головой.  Раз  или  два  он  громко  рассмеял¬
ся  —  видимо,  без  всякой  причины.
 Когда  сумерки  сгустились  в  ночную  тьму,  к  станции
с  грохотом  подошел  товарный  состав.  Пока  паровоз  отводил
часть  вагонов  на  запасной  путь,  Джонни  прокрался  к  поезду.
Он  открыл  дверь  пустого  товарного  вагона  и  неловко,  с  тру¬
дом  залез  туда.  Потом  закрыл  за  собой  дверь.  Паровоз  дал
свисток.  Джонни  лежал  в  темноте  и  улыбался.
 130

МЕКСИКАНЕЦ1
 (Рассказ)
 I
 Никто  не  знал  его  прошлого,  а  люди  из  Хунты  2  и  подавно.
Он  был  их  «маленькой  тайной»,  их  «великим  патриотом»  и  по-
своему  работал  для  грядущей  мексиканской  революции  так  же
рьяно,  как  и  они.  Признано  это  было  не  сразу,  ибо  в  Хунте  его
не  любили.  В  день,  когда  он  впервые  появился  в  их  людном
помещении,  все  они  заподозрили  в  нем  шпиона  —  одного  из
продажных  и  тайных  приспешников  Диаса  3.  Ведь  сколько  то¬
варищей  было  рассеяно  по  гражданским  и  военным  тюрьмам
Соединенных  Штатов!  Некоторые  из  них  были  закованы  в  кан¬
далы,  но  даже  и  закованными  их  переводили  через  границу,
выстраивали  у  стены  и  расстреливали.
 На  первый  взгляд  мальчик  производил  неблагоприятное
впечатление.  Он  был  действительно  мальчиком,  лет  восемна¬
дцати,  не  больше,  и  не  слишком  рослым  для  своего  возраста.
Он  объявил,  что  его  зовут  Фелипе  Ривера  и  что  ему  хочется
работать  для  революции.  Вот  и  все  —  ни  слова  больше,  ника¬
ких  дальнейших  разъяснений.  Он  стоял  и  ждал.  На  губах  его
не  было  улыбки,  в  глазах  —  привета.  Рослый,  экспансивный
Паулино  Вэра  внутренне  содрогнулся.  Этот  мальчик  пока¬
зался  ему  отталкивающим,  страшным,  непроницаемым.  Что-
то  ядовитое,  змееподобное  таилось  в  его  черных  глазах.
В  них  горел  холодный  огонь,  громадная,  сосредоточенная
злоба.  Мальчик  перевел  взор  с  лиц  революционеров  на  пишу¬
щую  машинку,  на  которой  деловито  отстукивала  всю  перепи¬
ску  Хунты  маленькая  миссис  Сэтби.  Его  глаза  на  мгновение
остановились  на  ней,  она  поймала  этот  взгляд  и  тоже  почув¬
ствовала  безыменное  нечто,  заставившее  ее  прервать  свое
занятие.  Ей  пришлось  перечитать  письмо,  которое  она  печа¬
тала,  чтобы  снова  войти  в  ритм  работы.
 Паулино  Вэра  вопросительно  взглянул  на  Ареллано  и
Рамоса,  они  также  вопросительно  взглянули  на  него  и  затем
друг  на  друга.  Этот  худенький  мальчик  был  неизвестностью,
и  неизвестностью,  полной  угрозы.  Он  был  непознаваем,  был
 1  В  этом  рассказе  идет  речь  о  мексиканских  революционерах,  находив¬
шихся  в  эмиграции  в  США  перед  мексиканской  революцией  1911  года.
 2  Хунтой  по-испански  называются  политические  организации.  (Прим.
перев.)
 3  Диас,  Порфирьо  (1830—1915)—реакционный  правитель  Мексики.
Свергнут  в  1911  году,  в  результате  движения  народных  масс.  (Прим.
перев.)
 9*
 131

вне  границ  понимания  всех  этих  революционеров,  чья  свире¬
пая  ненависть  к  Диасу  и  его  тирании  была  в  конце  концов
только  чувством  честных  патриотов.  Здесь  крылось  нечто  дру¬
гое,  что  —  они  не  знали.  Но  Вэра,  всегда  наиболее  импуль¬
сивный  и  действенный,  прервал  молчание.
 —  Отлично,  —  холодно  произнес  он,  —  ты  сказал,  что
хочешь  работать  для  революции.  Сними  куртку.  Повесь  ее
вон  там.  Я  покажу  тебе.  Поди  сюда.  Где  ведро  и  тряпка?
Пол  у  нас  грязный.  Ты  начнешь  с  того,  что  хорошенько  его
вымоешь,  и  в  других  комнатах  тоже.  Плевательницы  надо
вычистить.  Потом  займешься  окнами.
 —  Это  для  революции?  —  спросил  мальчик.
 —  Да,  для  революции,  —  отвечал  Паулино.
 Ривера  с  холодной  подозрительностью  посмотрел  на  них
всех  и  стал  снимать  куртку.
 —  Хорошо,  —  сказал  он.
 И  ничего  больше.  День  за  днем  он  являлся  на  работу  —
подметал,  скреб,  чистил.  Он  выгребал  золу  из  печей,  прино¬
сил  уголь  и  растопку,  разводил  огонь  раньше,  чем  самый
усердный  из  них  усаживался  за  свою  конторку.
 —  Можно  мне  переночевать  здесь?  —  спросил  он  од¬
нажды.
 Ага!  Вот  они  и  обнаружились  —  когти  Диаса.  Ночевать
в  помещении  Хунты  —  значит  найти  доступ  к  ее  тайнам,
к  спискам  имен,  к  адресам  товарищей  в  Мексике.  Просьбу
отклонили,  и  Ривера  никогда  больше  не  возобновлял  ее.  Где
он  спал,  они  не  знали;  не  знали  также,  как  и  где  он  ел.
Однажды  Ареллано  предложил  ему  несколько  долларов.
Ривера  покачал  головой  в  знак  отказа.  Когда  Вэра  вме¬
шался,  попытавшись  навязать  их  ему,  он  сказал:
 —  Я  работаю  для  революции.
 Нужно  много  денег  для  того,  чтобы  поднять  современную
революцию,  и  Хунта  постоянно  находилась  в  стесненных  об¬
стоятельствах.  Члены  ее  голодали,  но  не  жалели  сил  для
дела;  самый  долгий  день  был  для  них  недостаточно  долог,  и
все  же  временами  казалось,  что  быть  или  не  быть  револю¬
ции  —  вопрос  нескольких  долларов.  Однажды,  когда  плата  за
помещение  впервые  не  была  внесена  в  течение  двух  месяцев
и  хозяин  угрожал  выселением,  не  кто  иной,  как  Фелипе  Ри¬
вера,  поломойка  в  жалкой,  дешевой,  изношенной  одежде,
положил  шестьдесят  золотых  долларов  на  конторку  Мэй
Сэтби.  Это  стало  повторяться  и  впредь.  Триста  писем,  отпе¬
чатанных  на  машинке  (воззвания  о  помощи,  призывы  к  орга¬
низованным  рабочим  группам,  жалобы  на  неправильное
освещение  событий  в  прессе,  протесты  против  возмутительного
обращения  с  революционерами  в  судах  Соединенных  Шта¬
 132

тов),  лежали  не  отосланные,  в  ожидании  марок.  Исчезли
часы  Вэры,  старомодные  золотые  часы  с  репетиром,  принад¬
лежавшие  еще  его  отцу.  Подобным  же  образом  исчезло  и
толстое  золотое  кольцо  с  руки  Мэй  Сэтби.  Положение  было
отчаянное.  Рамос  и  Ареллано  .безнадежно  теребили  свои
длинные  усы.  Письма  должны  быть  отправлены,  а  почта  не
дает  марок  в  кредит.  Тогда  Ривера  надел  шляпу  и  вышел.
Вернувшись,  он  положил  на  конторку  Мэй  Сэтби  тысячу
двухцентовых  марок.
 —  Уже  не  проклятое  ли  это  золото  Диаса?  —  сказал
Вэра  товарищам.
 Они  подняли  брови  и  ничего  не  ответили.  И  Фелипе
Ривера,  мывший  пол  для  революции,  по  мере  надобности
продолжал  выкладывать  золото  и  серебро  на  нужды
Хунты.
 И  все  же  они  не  могли  заставить  себя  полюбить  его.
Они  не  знали  этого  мальчика.  Повадки  у  него  были  совсем
иные,  чем  у  них.  Он  не  пускался  в  откровенность.  Отклонял
все  попытки  вызвать  его  на  откровенный  разговор,  а  у  них
не  хватало  смелости  расспрашивать  его.
 —  Возможно,  великий  и  одинокий  дух...  не  знаю,  не
знаю!  —  Ареллано  беспомощно  развел  руками.
 —  В  нем  ничего  человеческого,  —  заметил  Рамос.
 —  В  его  душе  все  притупилось,  —  сказала  Мэй  Сэтби.—
Свет  и  смех  словно  выжжены  в  ней.  Он  мертвец,  и  вместе
с  тем  в  тем  чувствуешь  какую-то  страшную  жизненную
силу.
 —  Ривера  прошел  через  ад,  —  сказал  Паулино.  —  Чело¬
век,  не  прошедший  через  ад,  не  может  быть  таким,  в  ведь
он  еще  мальчик.
 И  все  же  они  не  могли  его  полюбить.  Он  никогда  не  раз¬
говаривал,  никогда  ни  о  чем  не  расспрашивал,  не  высказы¬
вал  своих  мнений.  Он  мог  стоять  без  движения  —  неодушев¬
ленный  предмет,  если  не  считать  глаз,  горевших  холодным
огнем,  —  покуда  споры  о  революции  развертывались  и  нака¬
лялись.  Его  глаза  вонзались  в  лица  говорящих,  как  раска¬
ленные  сверла,  они  смущали  их  и  тревожили.
 —  Он  не  шпион,  —  заявил  Вэра  Мэй  Сэтби.  —  Он  пат¬
риот,  помяните  мое  слово!  Лучший  патриот  из  всех  нас!
Это  я  чувствую  сердцем  и  головой.  И  все  же  я  его  совсем
не  знаю.
 —  У  него  дурной  характер,  —  сказала  Мэй  Сэтби.
 —  Да,  —  ответил  Вэра  и  вздрогнул.  —  Он  посмотрел  на
меня  сегодня.  Эти  глаза  не  могут  любить,  они  угрожают;  они
дикие,  словно  глаза  тигра.  Я  знаю:  измени  я  делу,  он  убьет
меня.  У  него  нет  сердца.  Он  безжалостен,  как  сталь,  жесток
 133

и  холоден,  как  мороз.  Он  словно  лунный  свет  в  зимнюю
ночь,  когда  человек  замерзает  на  одинокой  горной  верши¬
не.  Я  |не  боюсь  Диаса  со  всеми  его  убийцами,  но  этого
мальчика  я  боюсь.  Я  правду  говорю,  боюсь.  Он  —  дыхаии-е
смерти.
 И  однако  Вэра,  а  никто  другой  уговорил  товарищей
впервые  дать  ответственное  поручение  Ривере.  Линия  связи
между  Лое-Анжелоеом  и  Нижней  Калифорнией  в  Мексике  бы¬
ла  прервана.  Трое  товарищей  сами  вырыли  себе  могилы  и  на
краю  их  были  расстреляны.  Двое  других  в  Лос-Анжелосе
стали  узниками  Соединенных  Штатов.  Хуан  Альварадо,
командир  федеральных  войск,  оказался  негодяем.  Он  разру¬
шил  все  их  планы.  Они  больше  не  могли  связываться  ни  со
старыми,  ни  с  новообращенными  революционерами  в  Нижней
Калифорнии.
 Молодой  Ривера  получил  надлежащие  инструкции  и  от¬
был  на  юг.  Когда  он  вернулся,  связь  была  восстановлена,
а  Хуан  Альварадо  был  мертв:  его  нашли  в  постели  с  ножом,
по  рукоятку  ушедшим  в  грудь.  Это  превышало  полномочия
Риверы,  но  в  Хунте  имелись  точные  сведения  о  всех  его
передвижениях.  Его  ни  о  чем  не  стали  расспрашивать.  Он
ничего  не  рассказывал.  Но  товарищи  переглянулись  между
собой  и  все  поняли.
 —  Я  говорил  вам,  —  сказал  Вэра.  —  Больше,  чем  кого-
либо,  Диасу  приходится  опасаться  этого  юноши.  Он  неумо¬
лим.  Он  —  карающая  десница.
 Дурной  характер  Риверы,  заподозренный  Мэй  Сэтби  и
затем  признанный  всеми,  подтверждался  наглядными,  чисто
физическими  доказательствами.  Теперь  Ривера  нередко  по¬
являлся  с  рассеченной  губой,  распухшим  ухом,  с  синяком  на
скуле.  Ясно  было,  что  он  ввязывается  в  драки  там  —  во
внешнем  мире,  где  он  ест  и  спит,  зарабатывает  деньги  и  бро¬
дит  по  путям,  им  неведомым.  Со  временем  Ривера  научился
набирать  маленький  революционный  листок,  который  Хунта
выпускала  еженедельно.  Случалось,  однако,  что  набирать  он
был  не  в  состоянии.  То  большие  пальцы  у  него  были  повреж¬
дены  и  плохо  двигались,  то  суставы  кровоточили,  то  одна  рука
беспомощно  болталась  вдоль  тела,  а  лицо  искажала  мучи¬
тельная  боль.
 —  Бродяга,  —  говорил  Ареллано.
 —  Завсегдатай  злачных  мест,  —  говорил  Рамос.
 —  Но  откуда  у  него  деньги?  —  спрашивал  Вэра.  —
Сегодня  я  узнал,  что  он  оплатил  счет  за  бумагу  —  сто  сорок
долларов.
 —  Это  результат  его  отлучек,  —  заметила  Мэй  Сэтби.  —
Он  никогда  не  рассказывает  о  них.
 134

—  Надо  его  выследить,  —  предложил  Рамос.
 —  Не  хотел  бы  я  быть  тем,  кто  за  ним  шпионит,  —  ска¬
зал  Вэра.  —  Думаю,  что  вы  больше  никогда  не  увидели  бы
меня,  разве  только  на  моих  похоронах.  Он  предан  какой-то
неистовой  страсти.  Между  собой  и  этой  страстью  он  не  позво¬
лит  стать  даже  богу.
 —  Перед  ним  я  кажусь  себе  ребенком,  —  признался
Рамос.
 —  Я  чувствую  в  нем  первобытную  силу.  Это  дикий  волк,
приготовившийся  к  нападению,  гремучая  змея,  ядовитая  ско¬
лопендра!—  сказал  Ареллано.
 —  Я  готова  плакать,  когда  думаю  о  нем,  —  сказала  Мэй
Сэтби.  —  У  него  нет  друзей.  Он  всех  ненавидит.  Нас  он  тер¬
пит  лишь  потому,  что  мы  путь  к  осуществлению  его  желаний.;
Он  одинок,  совсем  одинок...  —  Голос  ее  прервался  подавлен¬
ным  всхлипыванием,  и  глаза  затуманились.
 Времяпрепровождение  Риверы  и  вправду  было  таин¬
ственно.  Случалось,  что  его  не  видели  целую  неделю.  Однаж-(
ды  он  отсутствовал  месяц.  Это  неизменно  кончалось  тем,  что1
он  возвращался  и,  не  пускаясь  ни  в  какие  объяснения,  клал
золотые  монеты  на  конторку  Мэй  Сэтби.  Погом  опять  по
целым  дням,  неделям  отдавал  Хунте  все  свое  время.  И  снова,
через  неопределенные  промежутки,  исчезал  на  весь  день,*
заходя  в  помещение  Хунты  только  рано  утром  и  поздно  вече-,
ром.  Однажды  Ареллано  застал  его  в  полночь  за  набором;
пальцы  у  него  были  распухшие,  а  рассеченная  губа  еще  кро¬
воточила.
 II
 Кризис  приближался.  Так  или  иначе,  но  революция  зави¬
села  от  Хунты,  а  Хунта  находилась  в  крайне  стесненных  об¬
стоятельствах.  Нужда  в  деньгах  ощущалась  острее,  чем
когда-либо,  а  добывать  их  стало  еще  трудней.
 Патриоты  отдали  уже  свои  последние  гроши  и  больше
дать  не  могли.  Сезонные  рабочие—беглые  мексиканские
пеоны  1  жертвовали  Хунте  половину  своего  скудного  заработ¬
ка.  Но  нужно  было  куда  больше.  Многолетний  тяжкий  труд,
подрывная  подпольная  работа  готовы  были  принести  плоды.
Время  пришло.  Революция  была  на  чаше  весов.  Еще  один
толчок,  последнее  героическое  усилие,  и  шкала  этих  весов  по¬
кажет  победу.  Хунта  знала  свою  Мексику.  Однажды  вспых¬
нув,  революция  уже  сама  о  себе  позаботится.  Вся  политиче¬
 1  Пеон  —  сельскохозяйственный  рабочий,  батрак,  находящийся  в  по-
лукрепостной  зависимости  от  помещика.  (Прим.  перев.)
 135

ская  машина  Диаса  рассыплется,  как  карточный  домик.  Гра¬
ница  готова  к  восстанию.  Некий  янки  с  сотней  товарищей  из
организации  «Индустриальные  рабочие  мира»  только  и  ждет
приказа  перейти  ее  и  начать  битву  за  Нижнюю  Калифорнию.
Но  он  нуждается  в  оружии.  В  оружии  нуждались  все—явные
авантюристы,  солдаты  фортуны,  бандиты,  разочаровавшиеся
члены  профсоюзов,  социалисты,  анархисты,  мексиканские  из¬
гнанники,  пеоны,  вырвавшиеся  из  рабства,  горняки  из  Кер
д’Ален  и  Колорадо,  жаждавшие  только  одного  —  как  можно
яростнее  сражаться,  —  все  обломки  и  отбросы  дьявольски
сложного  современного  мира.  И  Хунта  со  всеми  ними  дер¬
жала  связь.  Винтовок  и  боеприпасов,  боеприпасов  и  винто¬
вок!  —  таков  был  несмолкаемый,  непрекращающийся  вопль,
идущий  от  самых  берегов  Атлантического  океана.
 Только  перекинуть  эту  разношерстную,  горящую  местью
толпу  через  границу—и  революция  начнется.  Таможня,  север¬
ные  порты  Мексики  будуг  захвачены.  Диас  не  сможет  сопро¬
тивляться.  Он  не  осмелится  бросить  свои  основные  силы  про¬
тив  них,  потому  что  ему  нужно  удержать  юг.  Но,  несмотря  на
это,  пламя  распространится  и  на  юге.  Народ  восстанет.  Обо¬
рона  городов  будет  сломлена.  Штат  за  штатом  начнет  пере¬
ходить  в  их  руки,  и,  наконец,  победоносные  армии  революции
со  всех  сторон  окружат  город  Мексико,  последний  оплот
Диаса.
 Но  как  достать  денег?  У  них  были  люди,  нетерпеливые  и
упорные,  которые  сумеют  применить  оружие.  Они  знали  тор¬
говцев,  которые  продадут  и  доставят  его.  Но  подготовка  к  ре¬
волюции  истощила  Хунту.  Последний  доллар  был  израсходо-*
ван,  последний  источник  использован,  последний  изголодав¬
шийся  патриот  выжат  доотказа,  а  великое  дело  попрежнему
колебалось  на  весах.  Винтовок  и  боеприпасов!  Нищие  баталь¬
оны  должны  получить  вооружение.  Но  каким  образом?
Рамос  оплакивал  свои  конфискованные  поместья.  Ареллано
горько  сетовал  на  свою  расточительность  в  юные  годы.  Мэй
Сэтби  размышляла,  как  бы  все  сложилось,  если  б  люди  Хун¬
ты  в  свое  время  были  экономнее.
 —  Подумать,  что  свобода  Мексики  зависит  от  несколь¬
ких  несчастных  долларов!  —  воскликнул  Паулино  Вэра.
 Отчаяние  было  написано  на  всех  лицах.  Последняя  их
надежда,  новообращенный  Хосе  Амарильо,  обещавший  дать
деньги,  был  арестован  на  своей  гасиенде  в  Чиуауа  и  расстре¬
лян  у  стены  своей  собственной  конюшни.  Весть  об  этом  толь
ко  что  дошла  до  них.
 Ривера,  на  коленях  скребший  пол,  поднял  глаза.  Щетка
застыла  в  его  обнаженных  руках,  залитых  грязной  мыльной
водой.
 136

—  Пять  тысяч  помогут  делу?  —  спросил  он.
 На  всех  лицах  изобразилось  изумление.  Вэра  кивнул  и
с  трудом  перевел  дух.  Говорить  он  не  мог,  по  в  этот  миг  в  нем
вспыхнула  надежда.
 —  Так  заказывайте  винтовки,  —  сказал  Ривера.  Затем
последовала  самая  длинная  фраза,  которую  когда-либо  от
него  слышали:  —  Время  дорого.  Через  три  недели  я  принесу
вам  пять  тысяч.  Это  будет  хорошо.  Станет  теплее,  и  воевать
будет  легче.  Кроме  этого,  я  ничего  сделать  не  могу.
 Вэра  пытался  подавить  вспыхнувшую  в  нем  надежду.
Она  была  неправдоподобна.  Слишком  много  заветных  чаяний
разлетелось  впрах  с  тех  пор,  как  он  начал  революционную
игру.  Он  верил  этому  обтрепанному  мальчишке,  мывшему  по¬
лы  для  революции,  и  в  то  же  время  не  смел  верить.
 —  Ты  сошел  с  ума!  —  сказал  он.
 —  Через  три  недели,  —  отвечал  Ривера.  —  Заказывайте
винтовки.
 Он  встал,  опустил  засученные  рукава  и  надел  куртку.
 —  Заказывайте  винтовки,—  повторил  он.  —  Я  ухожу.
 III
 После  спешки,  суматохи,  бесконечных  телефонных  разго¬
воров  и  ругани  в  конторе  Келли  происходило  ночное  совеща¬
ние.  Дел  у  Келли  было  выше  головы;  кроме  того,  ему  не
повезло.  Три  недели  назад  он  привез  Дэнни  Уорда  из  Нью-
Йорка,  чтобы  организовать  его  встречу  с  Билли  Карти,  но
Карти  вот  уже  два  дня  как  лежит  со  сломанной  рукой,  что
тщательно  скрывалось  от  спортивных  репортеров.  Заменить
его  было  некем.  Келли  засыпал  телеграммами  легковесов
Запада,  но  все  они  были  связаны  выступлениями  и  контрак¬
тами.  А  теперь  опять  вдруг  забрезжила  надежда,  хотя  и
слабая.
 —  Ну,  ты  не  робкого  десятка,  —едва  взглянув  на  Риве¬
ру,  сказал  Келли.
 Злоба  и  ненависть  горели  в  глазах  Риверы,  но  лицо  его
оставалось  бесстрастным.
 —  Я  побью  Уорда.  —  Это  было  все,  что  он  сказал.
 —  Откуда  ты  знаешь?  Видел  ты  когда-нибудь,  как  он
дерется?
 Ривера  молчал.
 —  Да  он  положит  тебя  одной  рукой,  с  закрытыми  гла¬
зами!
 Ривера  пожал  плечами.
 137

—  Что,  у  тебя  язык  отсох,  что  ли?  —  пробурчал  импрес¬
сарио.
 —  Я  побью  его.
 —  А  ты  когда-нибудь  с  кем-нибудь  дрался?  —  осведо¬
мился  Майкл  Келли.
 Майкл,  брат  импрессарио,  держал  тотализатор  в  Йел¬
лоустоуне  и  зарабатывал  немало  денег  на  боксерских
встречах.
 Ривера  в  ответ  удостоил  его  только  злобным  взглядом.
 Секретарь  импрессарио,  молодой  человек  спортсменского
вида,  громко  фыркнул.
 —  Ладно,  ты  знаешь  Робертса?  —  Келли  первый  нару¬
шил  неприязненное  молчание.  —  Я  за  ним  послал.  Он  сейчас
придет.  Садись  и  жди,  хотя  по  виду  у  тебя  нет  никаких  шан¬
сов.  Я  не  могу  надувать  публику.  Ведь  первые  ряды  идут  по
пятнадцати  долларов.
 Появился  Робертс,  явно  несколько  навеселе.  Это  был  вы¬
сокий,  тощий  человек;  его  походка,  так  же  как  и  речь,  отли¬
чалась  плавностью  и  медлительностью.
 Келли  без  обиняков  приступил  к  делу.
 —  Слушайте,  Робертс,  вы  хвастались,  что  открыли  этого
маленького  мексиканца.  Вам  известно,  что  Карти  сломал
руку.  Так  вот,  этот  мексиканский  щенок  имеет  нахальство
уверять,  что  сумеет  заменить  Карти.  Что  вы  на  это  ока¬
жете?
 —  Все  в  порядке,  Келли,  —  последовал  неторопливый
ответ.  —  Он  может  драться.
 —  Вы,  пожалуй,  скажете  еще,  что  он  побьет  Уорда?  —
съязвил  Келли.
 Робертс  немного  поразмыслил.
 —  Нет,  это  я  не  скажу.  Уорд  —  классный  боец,  король
ринга.  Но  в  два  счета  расправиться  с  Риверой  он  не  сможет.
Я  Риверу  знаю.  Это  человек  без  нервов,  и  он  одинаково
хорошо  работает  обеими  руками.  Он  может  послать  вас  на
пол  с  любой  позиции.
 —  Все  это  пустяки.  Важно,  сможет  ли  он  угодить  пуб¬
лике?  Вы  растили  и  тренировали  боксеров  всю  свою  жизнь.
Я  преклоняюсь  перед  вашим  суждением.  Но  публика  за  свои
деньги  хочет  получить  удовольствие.  Сумеет  он  ей  его  доста¬
вить?
 —  Безусловно,  и  вдобавок  здорово  измотает  Уорда.  Вы
не  знаете  этого  мальчика,  а  я  знаю.  Он  —  мое  открытие.  Че¬
ловек  без  нервов!  Сущий  дьявол!  Уорд  еще  ахнет,  познако¬
мившись  с  этим  самородком,  а  заодно  ахнете  и  вы  все.  Я  не
утверждаю,  что  он  побьет  Уорда,  но  он  вам  такое  покажет!
Это  восходящая  звезда!
 138

—  Отлично.  —  Келли  обратился  к  своему  секретарю:  —
Позвоните  Уорду.  Я  его  предупредил,  что  если  найду  что-
нибудь  подходящее,  то  вызову  его.  Он  сейчас  недалеко,
в  Йеллоустоуне.  Щеголяет  там  среди  публики  и  зарабатывает
себе  популярность.  —  Келли  повернулся  к  тренеру:  —  Хотите
выпить?
 Робертс  отхлебнул  виски  и  разговорился.
 —  Я  еще  не  рассказывал  вам,  как  я  открыл  этого  ма¬
лыша.  Несколько  лет  назад  он  появился  в  тренировочных
залах.  Я  готовил  Прэйна  к  встрече  с  Дилэни.  Прэйн  —  чело¬
век  злой.  Милосердия  от  него  ждать  не  приходится.  Он
изрядно  отколошматил  своего  партнера,  и  я  никак  не  мог
найти  человека,  который  бы  по  доброй  воле  согласился  рабо¬
тать  с  ним.  Положение  было  отчаянное,  и  вдруг  попался  мне
на  глаза  этот  голодный  мексиканский  парнишка,  который  вер¬
телся  у  всех  под  ногами.  Я  зацапал  его,  надел  ему  перчатки
и  пустил  в  дело.  Выносливый  —  как  недубленая  кожа;  но  сил
маловато.  И  ни  малейшего  понятия  о  правилах  бокса.  Прэйн
изодрал  его  в  клочья.  Но  он  хоть  и  чуть  живой,  а  продер¬
жался  два  раунда  и  затем  потерял  сознание.  Голодный  —  вот
и  все.  Изуродовали  его  так,  что  мать  родная  не  узнала  бы.
Я  дал  ему  полдоллара  и  накормил  сытным  обедом.  Надо
было  видеть,  как  он  жрал!  Оказывается,  у  него  два  дня  во
рту  не  было  маковой  росинки.  Ну,  думаю,  теперь  он  больше
носа  не  покажет.  Не  тут-то  было.  На  следующий  день  явил¬
ся  —  весь  в  синяках,  но  полный  решимости  еще  раз  зарабо¬
тать  полдоллара  и  хороший  обед.  Со  временем  он  здорово
окреп.  Прирожденный  боец  и  жестокий  невероятно!  У  него
нет  сердца.  Это  кусок  льда.  Сколько  я  помню  эгого  маль¬
чишку,  он  ни  разу  не  произнес  десяти  слов  подряд.
 —  Я  его  знаю,  —  заметил  секретарь.  —  Он  не  мало  для
вас  поработал.
 —  Все  наши  знаменитости  пробовали  себя  на  нем,  —
подтвердил  Робертс.  —  И  он  все  у  них  перенял.  Я  знаю,  что
многих  из  них  он  мог  бы  побить.  Но  сердце  его  не  лежиг
к  боксу.  По-моему,  он  никогда  не  любил  нашу  работу.  Так
мне  кажется,
 —  Последние  несколько  месяцев  он  выступал  по  разным
мелким  клубам,  —  сказал  Келли.
 —  Да.  Но  я  не  знаю,  что  его  заставило.  Или,  может
быть,  вдруг  ретивое  заговорило?  Он  многих  за  это  время
побил.  Скорей  всего  —  ему  нужны  были  деньги;  и  он  неплохо
подработал,  хотя  по  его  одежде  это  и  незаметно.  Странная
личность!  Никто  не  знаег,  чем  он  занимается,  где  проводит
время.  Даже  когда  он  при  деле,  и  то  —  кончит  работу  и
сразу  исчезнет.  Временами  пропадает  на  целые  недели.  Сове¬
 139

тов  он  не  слушает.  Тот,  кто  станет  его  менаджером,  зарабо¬
тает  капитал;  да  только  он  сам  не  желает  принимать  это  во
внимание.  Вы  увидите,  как  этот  мальчишка  будет  домогаться
наличных  денег,  когда  вы  заключите  с  ним  договор.
 В  эту  минуту  прибыл  Дэнни  Уорд.  Это  было  торже¬
ственно  обставленное  появление.  Его  сопровождали  менад-
жер  и  тренер,  а  сам  он  ворвался,  как  всепобеждающий  вихрь
добродушия  и  веселья.  Приветствия,  шутки,  остроты  расточа¬
лись  им  направо  и  налево,  улыбка  находилась  для  каждого.
Такова  уж  была  его  манера,  —  правда,  не  совсем  искренняя.
Уорд  был  превосходный  актер  и  добродушие  считал  наиболее
ценным  приемом  в  игре  преуспевания.  По  существу  это  был
осмотрительный,  хладнокровный  боксер  и  бизнесмен.  Осталь¬
ное  было  маской.  Те,  кто  знал  его  или  имел  с  ним  дело,  гово¬
рили,  что  в  денежных  вопросах  —  это  малый  жох!  Он  само¬
лично  участвовал  в  обсуждении  всех  дел;  и  поговаривали,
что  его  менаджер  не  более  как  пешка.
 Ривера  был  иного  склада.  В  жилах  его  текла  индейская
кровь,  и  он  сидел,  забившись  в  угол,  молчаливый,  недвиж¬
ный,  только  его  черные  глаза  перебегали  с  одного  лица  на
другое  и  видели  решительно  все.
 —  Так  вот  он!  —  сказал  Дэнни,  окидывая  испытующим
взглядом  своего  предполагаемого  противника.  —  Добрый
день,  старина!
 Глаза  Риверы  пылали  злобой,  и  на  приветствие  Дэнни
он  даже  не  ответил.  Он  терпеть  не  мог  всех  гринго,  но  этого
ненавидел  лютой  ненавистью.
 —  Вот  это  так!  —  шутливо  обратился  Дэнни  к  импрес¬
сарио.  —  Уж  не  думаете  ли  вы,  что  я  буду  драться  с  глухо¬
немым?  —  Когда  смех  умолк,  он  сострил  еще  раз:  —  Видно,
Лос-Анжелос  здорово  обеднел,  если  это  лучшее,  что  вы  могли
откопать.  Из  какого  детского  сада  вы  его  взяли?
 —  Он  славный  малый,  Дэнни,  верь  мне!  —  примиритель¬
но  сказал  Робертс.  —  И  с  ним  не  так  легко  справиться,  как
ты  думаешь.
 —  Кроме  того,  половина  билетов  уже  распродана,  —
жалобно  протянул  Келли.  —  Придется  тебе  пойти  на  это,
Дэнни.  Ничего  лучшего  мы  сыскать  не  могли.
 Дэнни  еще  раз  окинул  Риверу  пренебрежительным  взгля¬
дом  и  вздохнул.
 —  Думаю,  что  долго  я  с  ним  не  провожусь.  Если  только
он  не  выкинет  какой-нибудь  фортель.
 Робертс  фыркнул.
 —  Потише,  потише,  —  осадил  Дэнни  менаджер.  —  Неиз¬
вестный  противник  всегда  может  учинить  неприятность.
 140

—  Ладно,  ладно,  я  это  учту,  —  улыбнулся  Дэнни.—
Я  готов  сначала  понянчиться  с  ним  для  удовольствия  почтен¬
нейшей  публики.  Как  насчет  пятнадцати  раундов,  Келли?..
А  потом  устроить  ему  нокаут?
 —  Идет,  —  последовал  ответ.  —  Только  чтобы  публика
приняла  это  за  чистую  монету.
 —  Тогда  перейдем  к  делу.—Дэнни  помолчал,  мысленно
производя  подсчет.  —  Разумеется,  шестьдесят  пять  процентов
валового  сбора,  как  и  с  Карти.  Но  делиться  будем  по-дру¬
гому.  Восемьдесят  процентов  меня  устроят.  —  Он  обратился
к  менаджеру.  —  Подходяще?
 Тот  одобрительно  кивнул.
 —  Ты  понял?  —  обратился  Келли  к  Ривере.
 Ривера  покачал  головой.
 —  Так  вот  слушай,  —  сказал  Келли.  —  Общая  сумма  со¬
ставит  шестьдесят  пять  процентов  со  сбора.  Ты  дебютант,  и
никто  тебя  не  знает.  С  Дэнни  будете  делиться  так:  восемьде¬
сят  процентов  ему,  двадцать  тебе.  Это  справедливо.  Верно
ведь,  Робертс?
 —  Вполне  справедливо,  Ривера,—подтвердил  Робертс.—
Ты  же  еще  не  составил  себе  имени.
 —  Сколько  это  шестьдесят  пять  процентов  со  сбора?  —
осведомился  Ривера.
 —  Может,  пять  тысяч,  а  может  —  даже  и  все  во¬
семь.
 Дэнни  поспешил  пояснить:
 —  Что-нибудь  в  этом  роде.  На  твою  долю  придется  от
тысячи  до  тысячи  шестисот  долларов.  Очень  недурно  за  то,
что  тебя  побьет  боксер  с  моей  репутацией.  Что  скажешь  на
это?
 Тогда  Ривера  их  ошарашил.
 —  Победитель  получает  все,  —  решительно  сказал  он.
 Воцарилась  мертвая  тишина.
 —  Ну,  уж  это  чистый  грабеж,  —  проговорил,  наконец,
менаджер  Уорда.
 Дэнни  покачал  головой.
 —  Я  слишком  опытный  человек,  —  пояснил  он.  —  Я  не
подозреваю  рефери  или  кого-нибудь  из  присутствующих.  Я  ни¬
чего  не  говорю  о  букмекерах  и  всяких  блефах,  что  тоже  иног¬
да  случается.  Единственное,  что  я  могу  сказать:  меня  это  не
устраивает.  Я  играю  наверняка.  А  кто  знает  —  вдруг  я  сломаю
руку,  а?  Или  кто-нибудь  опоит  меня?  —  Он  сделал  величе¬
ственный  жест.  —  Победитель  или  побежденный  —  я  получаю
восемьдесят  процентов!  Ваше  мнение,  мексиканец?
 Ривера  покачал  головой.
 Дэнни  взбесился  и  заговорил  уже  по-другому:
 141

—  Ладно  же,  мексиканская  собака!  Теперь-то  уж  мне
захотелось  расколотить  тебе  башку.
 Робертс  медленно  поднялся  и  стал  между  ними.
 —  Победитель  получает  все,  —  угрюмо  повторил  Ривера.
 —.  Почему  ты  на  этом  настаиваешь?  —  спросил  Дэнни.
 —  Я  побью  вас.
 Дэнни  начал  было  снимать  пальто.  Его  менаджер  знал,
что  это  только  комедия.  Пальто  почему-то  не  снималось,
и  Дэнни  милостиво  разрешил  присутствующим  успокоить  себя.
Все  были  на  его  стороне.  Ривера,  однако,  стоял  поодаль.
 —  Послушай,  дуралей,  —  начал  доказывать  Келли.  —
Кто  ты?  Никто!  Мы  знаем,  что  в  последнее  время  ты  побил
нескольких  мелких  местных  боксеров  —  и  все.  А  Дэнни  —
классный  боец.  В  следующем  выступлении  он  будет  оспари¬
вать  звание  чемпиона.  Тебя  публика  не  знает.  За  пределами
Лос-Анжелоса  никто  и  не  слыхал  о  тебе.
 —  Еще  услышат,  —  пожав  плечами,  отвечал  Ривера,  —
после  этой  встречи.
 —  Неужели  ты  хоть  на  секунду  можешь  вообразить,  что
справишься  со  мной?—не  выдержав,  заорал  Дэнни.
 Ривера  кивнул.
 —  Да  ты  рассуди,  —  убеждал  Келли.  —  Подумай,  какая
это  для  тебя  реклама!
 —  Мне  нужны  деньги,  —  отвечал  Ривера.
 —  Ты  будешь  драться  со  мной  тысячу  лет,  и  то  не  побе¬
дишь,  —  заверил  его  Дэнни.
 —  Тогда  почему  вы  упорствуете?  —  сказал  Ривера.  —
Если  деньги  сами  идут  к  вам  в  руки,  чего  же  от  них  отказы¬
ваться?
 —  Хорошо,  я  согласен,  —  с  внезапной  решимостью  крик¬
нул  Дэнни.  —  Я  тебя  досмерти  исколочу  на  ринге,  голубчик
мой!  Нашел  с  кем  шутки  шутить!  Пишите  условия,  Келли.
Победитель  получает  всю  сумму...  Поместите  это  в  спортив¬
ных  газетах.  Сообщите  также,  что  здесь  дело  в  личных  счетах.
Я  покажу  этому  младенцу,  где  раки  зимуют!
 Секретарь  Келли  уже  начал  писать,  когда  Дэнни  вдруг
остановил  его.
 —  Стой!  —  Он  повернулся  к  Ривере.—Когда  взвеши¬
ваться?
 —  Перед  выходом,  —  последовал  ответ.
 —  Ни  за  что  на  свете,  наглый  мальчишка!  Если  победи¬
тель  получает  все,  взвешиваться  будем  утром,  в  десять.
 —  Тогда  победитель  получит  все?  —  переспросил  Ривера.
 Дэнни  утвердительно  кивнул.  Вопрос  был  решен.  Он  вый¬
дет  на  ринг  в  полном  обладании  сил.
 —  Взвешиваться  здесь,  в  десять,  —  продиктовал  Ривера.
 142

Перо  секретаря  снова  заскрипело.
 —  Это  значит  лишних  пять  фунтов,  —  недовольно  заме¬
тил  Робертс  Ривере.  —  Ты  пошел  на  слишком  большую  уступ¬
ку.  Продул  бой.  Дэнни  будет  силен,  как  бык.  Дурень  ты!  Он
наверняка  тебя  побьет.  Даже  малейшего  шанса  у  тебя  не
осталось.
 Вместо  ответа  Ривера  бросил  на  него  холодный,  ненави¬
дящий  взгляд.  Он  презирал  даже  этого  гринго,  которого  счи¬
тал  лучшим  из  всех.
 IV
 Появление  Риверы  на  ринге  осталось  почти  незамеченным.
В  знак  приветствия  раздались  только  отдельные  жидкие
хлопки.  Публика  не  верила  в  него.  Он  был  ягненком,  отданным
на  заклание  великому  Дэнни.  Кроме  того,  публика  была
разочарована.  Она  ждала  эффектнейшего  боя  между  Дэнни
Уордом  и  Билли  Карти,  а  теперь  ей  приходилось  довольство¬
ваться  этим  жалким  маленьким  новичком.  Недовольство  ее
выразилось  в  том,  что  пари  за  Дэнни  заключались  два,  даже
три  против  одного.  А  на  кого  поставлены  деньги,  тому  отда¬
но  и  сердце  публики.
 Юный  мексиканец  сидел  в  своем  углу  и  ждал.  Медленно
тянулись  минуты.  Дэнни  заставлял  дожидаться  себя.  Это  был
старый  трюк,  но  он  неизменно  действовал  на  начинающих
бойцов.  Начинающий  терял  душевное  равновесие,  сидя  вот
так,  один  на  один  со  своим  собственным  страхом  и  равнодуш¬
ной,  утопающей  в  табачном  дыму  публикой.  Но  на  этот  раз
испытанный  трюк  себя  не  оправдал.  Робертс  оказался  прав:
Ривера  не  знал  страха.  Более  организованный,  более  нервный
и  впечатлительный,  чем  кто  бы  то  ни  было  из  здесь  присут¬
ствующих,  этого  чувства  он  не  ведал.  Атмосфера  заранее  пред¬
решенного  поражения  не  влияла  на  него.  Его  секундантами
были  гринго  —  подонки,  грязные  отбросы  этой  кровавой  игры,
бесчестные  и  бездарные.  И  они  тоже  были  уверены,  что  их
сторона  обречена  на  поражение.
 —  Ну,  теперь  смотри  в  оба!  —  предупредил  его  Спайдер
Хагэрти.  Спайдер  был  главным  секундантом.  —  Старайся  про¬
держаться  как  можно  дольше  —  таково  основное  предписание
Келли.  Иначе  растрезвонят  на  весь  Лос-Анжелос,  что  это
опять  фальшивая  игра.
 Все  это  не  могло  способствовать  бодрости  духа.  Но  Риве¬
ра  ничего  не  замечал.  Он  презирал  бокс.  Это  была  ненавист¬
ная  игра  ненавистных  гринго.  Начал  он  ее  в  роли  снаряда
для  тренировки  только  потому,  что  умирал  с  голода.  То,  что
он  был  словно  создан  для  бокса,  ничего  для  него  не  значило.
 143

Он  это  занятие  ненавидел.  До  своего  появления  в  Хунте  Риве¬
ра  не  выступал  за  деньги,  а  потом  убедился,  что  это  легкий
заработок.  Не  первый  из  сынов  человеческих  преуспевал  он
в  профессии,  им  самим  презираемой.
 Впрочем,  Ривера  не  вдавался  в  размышления.  Он  твердо
знал,  что  должен  выиграть  этот  бой.  Иного  выхода  не  суще¬
ствовало.  Тем,  кто  сидел  в  этом  переполненном  зале,  и  не
мерещилось,  какие  могучие  силы  стоят  за  его  спиной.  Дэнни
Уорд  дрался  за  деньги,  за  легкую  жизнь,  покупаемую  на  эти
деньги.  То  же,  за  что  дрался  Ривера,  пылало  в  его  мозгу,
и  пока  он  ожидал  в  углу  ринга  своего  хитроумного  противни¬
ка,  ослепительные  и  страшные  видения,  как  наяву,  проходили
перед  его  широко  открытыми  глазами.
 Он  видел  белые  стены  гидростанции  в  Рио-Бланко.  Видел
шесть  тысяч  рабочих,  голодных  и  изнуренных.  Видел  ребяти¬
шек  лет  семи-восьми,  за  десять  центов  работающих  целую
смену.  Видел  мертвенно-бледные  лица  ходячих  трупов  —  рабо¬
чих  в  красильнях.  Он  помнил,  что  его  отец  называл  эти  кра¬
сильни  «камерами  самоубийц»  —  год  работы  в  них  означал
смерть.  Он  видел  маленькое  патио  1  и  свою  мать,  вечно  возив¬
шуюся  со  скудным  хозяйством  и  все  же  находившую  время
ласкать  и  любить  сына.  Видел  и  отца,  широкоплечего,  длинно¬
усого  добрейшего  человека,  который  всех  любил  и  чье  сердце
было  так  щедро,  что  избыток  этой  любви  изливался  и  на  мать,
и  на  маленького  мучачо,  игравшего  в  углу  патио.  В  те  дни  его
звали  не  Фелипе  Ривера,  а  Фернандес: 	он 	носил 	фамилию
 отца  и  матери.  Его  имя  было  Хуан.  Впоследствии  он  переме¬
нил  и  то  и  другое.  Фамилия  Фернандес  была  слишком  нена¬
вистна  полицейским  префектам  и  жандармам.
 Большой,  добродушный  Хоакин  Фернандес!  Немалое  ме¬
сто  занимал  он  в  видениях  Риверы.  В  те  времена  малыш  ниче¬
го  не  понимал,  но  теперь,  оглядываясь  назад,  юноша  понимал
все.  Он  словно  опять  видел  отца  за  наборной  кассой  в  малень¬
кой  типографии  или  за  письменным  сголом  —  пишущим  беско¬
нечные,  торопливые,  неровные  строчки.  Он  словно  опять  пере¬
живал  те  необычные  вечера,  когда  рабочие  под  покровом
тьмы,  точно  злодеи,  стекались  к  его  отцу  и  вели  долгие,
нескончаемые  беседы,  а  он,  мучачо,  без  сна  лёжал  в  своем
уголке.
 Словно  откуда-то  издалека  донесся  до  него  голос  Ха-
гэрти:
 —  Ни  в  коем  случае  сразу  не  ложиться  на  пол.  Таковы
инструкции.  Получай  трепку  за  свои  деньги!
 Десять  минут  прошло,  а  Ривера  все  еще  сидел  в  своем
 1  Патио  —  внутренний  дворик.  (Прим.  перев.)
 144

углу.  Дэнни  не  показывался:  видимо,  он  хотел  выжать  все,  что
можно,  из  своего  трюка.
 Новые  видения  пылали  перед  внутренним  взором  Риверы.
Забастовка,  вернее—локаут,  потому  что  рабочие  Рио-Блапко
помогали  своим  бастующим  братьям  из  Пуэблы.  Голод,  хож¬
дение  в  горы  за  ягодами,  кореньями  и  травами;  все  они  этим
питались  и  мучились  резями  в  желудке.  А  затем  кошмар:
пустырь  перед  лавкой  компании;  тысячи  голодных  рабочих;
генерал  Росальо  Мартинес  и  солдаты  Порфирьо  Диаса;  и  вин¬
товки,  изрыгающие  смерть...  Казалось,  они  никогда  не  смолк¬
нут,  казалось,  прегрешения  рабочих  не  перестанут  омываться
их  собственной  кровью!  И  эта  ночь!  Доверху  набитые  трупами
телеги,  отправляемые  в  Вэра  Крус,  —  пища  для  акул  в  зали¬
ве.  Сейчас  он  снова  ползет  по  этим  страшным  кучам,  ищет
отца  и  мать,  находит  их,  растерзанных,  изуродованных.  Осо¬
бенно  запомнилась  ему  мать:  виднелась  только  ее  голова,  тело
было  погребено  под  грудой  других  тел.  Снова  затрещали  вин¬
товки  солдат  Порфирьо  Диаса,  снова  мальчик  пригнулся
к  земле  и  пополз  прочь,  точно  затравленный  горный  койот.
 Рев,  похожий  на  шум  моря,  донесся  до  его  слуха,  и  он
увидел  Дэнни  Уорда,  выступающего  по  центральному  проходу
со  свитой  -тренеров  и  секундантов.  Публика  неистовствовала,
приветствуя  героя  и  заведомого  победителя.  У  всех  на  устах
было  его  имя.  Все  стояли  за  него.  Даже  секунданты  Риверы
повеселели,  когда  Дэнни  ловко  нырнул  под  канат  и  вышел  на
ринг.  Улыбка  сияла  на  его  лице,  а  когда  Дэнни  улыбался,  то
улыбалась  каждая  его  черточка,  даже  уголки  глаз,  даже
зрачки.  Свет  не  видывал  такого  благодушного  боксера.  Лицо
его  могло  бы  служить  рекламой,  образцом  хорошего  самочув¬
ствия,  искреннего  веселья.  Он  знал  всех.  Он  шутил,  смеялся,
посылал  с  ринга  приветы  друзьям.  Те,  что  сидели  подальше
и  не  могли  выказать  ему  своего  восхищения,  громко  кричали:
«О,  о,  Дэнни!»  Бурные  выражения  восторга  продолжались  не
менее  пяти  минут.
 На  Риверу  никто  не  обращал  внимания.  Его  словно  и  не
существовало.  Одутловатая  физиономия  Спайдера  Хагэрти
склонилась  над  ним.
 —  Не  поддаваться  страху,  —  предупредил  Спайдер.  —
Помни  инструкции.  Держись  до  последнего.  Не  ложиться.  Если
окажешься  на  полу,  нам  велено  избить  тебя  в  раздевалке.
Понятно?  Драться  —  и  точка!
 Зал  разразился  аплодисментами.  Дэнни  шел  по  направле¬
нию  к  противнику.  Он  наклонился,  обеими  руками  схватил  его
правую  руку  и  от  всей  души  пожал  ее.  Улыбающееся  лицо
Дэнни  вплотную  приблизилось  к  лицу  Риверы.  Публика  завыла
при  этом  проявлении  истинно  спортивного  духа:  противника  он
 10  Америка  глазами  американцев
 145

приветствовал,  как  родного  брата.  Губы  Дэнни  шевелились,
и  публика,  истолковывая  неслышные  ей  слова  как  благожела¬
тельное  приветствие,  снова  разразилась  восторженными  вопля¬
ми.  Только  Ривера  расслышал  сказанное  шопотом.
 —  Ну  ты,  мексиканский  крысенок,  —  прошипел  сквозь
улыбающиеся  губы  Дэнни,  —  сейчас  я  вышибу  из  тебя  дух!
 Ривера  не  шевельнулся.  Не  встал.  Его  ненависть  сосредо¬
точилась  во  взгляде.
 —  Встань,  собака!  —  крикнул  кто-то  с  места.
 Толпа  начала  свистеть  ему  за  его  неспортивное  поведение,
но  он  продолжал  сидеть  неподвижно.  Новый  взрыв  аплоди¬
сментов  приветствовал  Дэнни,  когда  тот  шел  обратно.
 Едва  Дэнни  разделся,  послышались  восторженные  охи
и  ахи.  Тело  у  него  было  великолепное  —  гибкое,  дышащее
здоровьем  и  силой.  Кожа  белая  и  гладкая,  как  у  женщины.
Грация,  упругость  и  мощь  были  воплощены  в  нем.  Да  он
и  доказал  это  во  множестве  боев.  Все  спортивные  журналы
пестрели  его  фотографиями.
 Словно  стон  пронесся  по  залу,  когда  Спайдер  Хагэрти
стащил  через  голову  свитер  с  Риверы.  Из-за  смуглости  кожи
его  тело  казалось  еще  более  худосочным.  Мускулы  у  него  бы¬
ли,  но  значительно  менее  эффектные,  чем  у  его  противника.
Однако  публика  не  разглядела  ширины  его  грудной  клетки.  Не
могла  она  также  угадать  неутомимость  Риверы,  мгновенного
реагирования  каждой  его  мускульной  клеточки,  утонченности
нервной  системы,  превращавшей  его  тело  в  великолепный
боевой  механизм.  Публика  видела  только  смуглокожего
восемнадцатилетнего  юношу  с  еще  мальчишеским  телом.  Дру¬
гое  дело  Дэнни!  Дэнни  был  мужчина  двадцати  четырех  лет,
и  его  тело  было  истинно  мужское  тело.  Контраст  этот  еще,
больше  бросился  в  глаза,  когда  они  вместе  стали  посреди
ринга,  выслушивая  последние  инструкции  рефери.
 Ривера  заметил  Робертса,  сидевшего  непосредственно  за
репортерами.  Он  был  пьянее,  чем  обычно,  и  речь  его,  соответ¬
ственно,  была  еще  медлительнее.
 —  Не  робей,  Ривера,  —  тянул  Робертс.  —  Он  тебя  не
убьет,  запомни  это.  Первого  натиска  нечего  пугаться.  Защи¬
щайся,  а  потом  иди  на  клинч.  Он  тебя  особенно  не  изувечит.
Представь  себе,  что  это  тренировочный  зал.
 Ривера  и  виду  не  подал,  что  расслышал  его  слова.
 —  Вот  угрюмый  чертенок!  —  пробормотал  Робертс,  обра¬
щаясь  к  соседу,  —  Какой  был,  такой  и  остался.
 Но  Ривера  уже  не  смотрел  перед  собою  обычным,  испол¬
ненным  ненависти  взглядом.  Бесконечные  ряды  винтовок  ме¬
рещились  ему  и  ослепляли  его.  Каждое  лицо  в  зале  на  верх¬
них  местах,  ценою  в  доллар,  превратилось  в  винтовку.  Он
 146

видел  перед  собой  мексиканскую  границу,  бесплодную,  вы¬
жженную  солнцем;  вдоль  нее  двигались  оборванные  толпы,
жаждущие  оружия.
 Встав,  он  продолжал  ждать  в  своем  углу.  Его  секундашы
уже  пролезли  под  канаты  и  унесли  с  собой  брезентовый  стул.
В  противоположном  углу  ринга  сгоял  Дэнни  и  смотрел  на
него.  Загудел  гонг,  и  бой  начался.  Публика  взвывала  от
восторга.  Никогда  еще  она  не  видела  столь  внушительного
начала  боя.  Правильно  писали  в  газетах: 	тут 	были 	личные
 счеты.  Дэнни  одним  прыжком  покрыл  три  четверти  расстоя¬
ния,  отделявшего  его  от  противника,  и  намерение  съесть  этого
мексиканского  мальчишку  так  и  было  написано  на  его  лице.
Он  обрушил  на  него  не  один,  не  два,  не  десяток,  но  вихрь
ударов,  сокрушительных,  как  ураган.  Ривера  исчез.  Он  был
погребен  под  лавиной  кулачных  ударов,  наносимых  ему  опыт¬
ным  и  блестящим  мастером  со  всех  углов  и  со  всех  позиций.
Он  был  смят,  отброшен  на  канаты;  рефери  рознял  бойцов,  но
Ривера  тотчас  же  был  отброшен  снова.
 Боем  это  никто  бы  не  назвал.  Эго  было  избиение.  Любой
зритель,  за  исключением  зрителя  боксерских  состязаний,  вы¬
дохся  бы  уже  в  первую  минуту.  Дэнни,  несомненно,  показал,
на  что  он  способен,  и  сделал  это  великолепно.  Уверенность
публики  в  исходе  состязания,  равно  как  и  ее  пристрастие  к  фа¬
вориту,  были  так  велики,  что  она  не  заметила,  что  мексиканец
все  еще  стоит  на  ногах.  Она  позабыла  о  Ривере.  Она  едва
видела  его,  так  он  был  заслонен  от  нее  свирепым  натиском
Дэнни.  Прошла  минута,  другая.  В  момент,  когда  бойцы  разо¬
шлись,  публике  удалось  бросить  взгляд  на  мексиканца.  Губа
у  него  была  рассечена,  из  носу  лила  кровь.  Когда  он  повер¬
нулся  и,  шатаясь,  вошел  в  клинч,  кровавые  полосы  от  сопри¬
косновения  с  канатами  были  ясно  видны  на  его  спине.  Но  вот
то,  что  грудь  его  не  волновалась,  а  глаза  горели  обычным
холодным  огнем,  —  этого  публика  не  заметила.  Слишком  мно¬
го  будущих  претендентов  на  звание  чемпиона  практиковали  на
нем  такие  сокрушительные  атаки.  Он  научился  выдерживать
их  за  полдоллара  разовых  или  за  пятнадцать  долларов  в  не¬
делю,—  тяжелая  школа,  но  она  пошла  ему  на  пользу.
 Затем  случилось  нечто  поразительное.  Ураган  комбини¬
рованных  ударов  вдруг  стих.  Ривера  один  стоял  на  ринге.
Дэнни,  грозный  Дэнни,  лежал  на  спине!  Он  не  пошатнулся,
не  опустился  на  пол  медленно  и  постепенно,  но  грохнулся
сразу.  Короткий  боковой  удар  правого  кулака  Риверы  пора¬
зил  его  внезапно,  как  смерть.  Рефери  оттолкнул  Риверу  одной
рукой  и  теперь  отсчитывал  секунды,  стоя  над  павшим  гладиа¬
тором.  Тело  Дэнни  затрепетало,  когда  сознание  понемногу
стало  возвращаться  к  нему.  В  обычае  завсегдатаев  боксерских
 10*
 147

состязаний  приветствовать  удачный  нокаут  громкими  изъяв¬
лениями  восторга.  Но  теперь  они  молчали.  Все  произошло
слишком  неожиданно.  В  напряженном  молчании  прислуши¬
вался  зал  к  счету  секунд,  как  вдруг  торжествующий  голос
Робертса  прорезал  тишину:
 —  Я  же  говорил  вам,  что  он  одинаково  владеет  обеими
руками.
 На  пятой  секунде  Дэнни  перевернулся  лицом  вниз;  когда
рефери  сосчитал  до  семи,  он  уже  отдыхал,  стоя  на  одном
колене,  готовый  подняться  при  счете  девять,  раньше  чем  будет
произнесено  десять.  Если  при  счете  десять  колено  Дэнни  все
еще  будет  касаться  пола,  его  должны  признать  побежденным
и  выбывшим  из  боя.  В  момент,  когда  колено  отрывается  от
пола,  он  считается  «на  ногах»;  и  в  этот  момент  Ривера  уже
вправе  снова  положить  его.  Ривера  не  хотел  рисковать.  Он
приготовился  ударить  в  ту  секунду,  когда  колено  Дэнни  отде¬
лится  от  пола.  Он  обошел  противника,  но  рефери  втиснул¬
ся  между  ними;  и  Ривера  знал,  что  секунды  тот  считает
слишком  медленно.  Все  гринго  были  против  него,  даже
рефери.
 При  счете  девять  рефери  резко  оттолкнул  Риверу.  Это
было  неправильно,  но  Дэнни  успел  подняться  и  улыбка  верну¬
лась  на  его  уста.  Согнувшись  почти  пополам,  защищая  руками
лицо  и  живот,  он  ловко  пошел  в  клинч.  По  всем  правилам,
рефери  должен  был  его  остановить,  но  он  этого  не  сделал,
и  Дэнни  буквально  прилип  к  противнику,  с  каждой  секундой
восстанавливая  свои  силы.  Последняя  минута  раунда  была  на
исходе.  Если  он  выдержит  до  конца,  у  него  будет  целая  мину¬
та,  чтобы  прийти  в  себя.  И  он  выдержал,  продолжая  улы¬
баться,  несмотря  на  свое  отчаянное  положение.
 —  И  все  ведь  улыбается!  —  крикнул  кто-то,  и  публика
облегченно  засмеялась.
 —  Чорт  знает,  какой  удар  у  этого  мексиканца!  —  шепнул
Дэнни  тренеру,  покуда  секунданты,  не  щадя  сил,  трудились
над  ним.
 Второй  и  третий  раунды  прошли  бледно.  Дэнни,  хитрый
и  многоопытный  король  ринга,  только  маневрировал,  финтил,
стремясь  выиграть  время  и  оправиться  от  страшного  удара,
полученного  им  в  первом  раунде.  В  четвертом  раунде  он  уже
совсем  пришел  в  себя.  Расстроенный  и  потрясенный,  он  все
же  благодаря  силе  своего  тела  и  духа  сумел  войти  в  форму.
Правда,  свирепой  тактики  он  уже  больше  не  применял.  Мекси¬
канец  оказывал  потрясающее  сопротивление.  Теперь  Дэнни
мобилизовал  всю  свою  опытность.  Этот  великий  мастер,  лов¬
кий  и  умелый  боец,  приступил  к  методическому  изматыванию
противника,  не  будучи  в  силах  нанести  ему  решительный  удар:
 148

На  каждый  удар  Риверы  Дэнни  отвечал  тремя,  но  этим  он
скорее  мстил  противнику,  чем  приближал  его  к  нокауту.
Опасность  заключалась  в  сумме  ударов.  Дэнни  почтительно
остерегался  этого  мальчишки,  обладавшего  удивительной
способностью  обоими  кулаками  наносить  короткие  боковые
удары.
 В  защите  Ривера  прибег  к  смутившему  противника  отби¬
ву  левой  рукой.  Раз  за  разом  пользовался  он  этим  приемом,
все  более  гибельным  для  носа  и  губ  Дэнни.  Но  Дэнни  был
многообразен  в  приемах.  Поэтому-то  его  и  прочили  в  чемпио¬
ны.  Он  умел  на  ходу  менять  стиль  боя.  Теперь  он  перешел
к  инфайтингу,  в  котором  был  непревзойденным  мастером,  и
это  дало  ему  возможность  спастись  от  страшного  отбива  про¬
тивника.  Несколько  раз  подряд  вызывал  он  бурные  овации
великолепным  апперкотом,  поднимавшим  мексиканца  на  воз¬
дух  и  затем  валившим  его  с  ног.  Ривера  отдыхал  на  одном
колене,  сколько  дозволял  счет,  зная,  что  для  него  рефери  от¬
считывает  очень  короткие  секунды.
 В  седьмом  раунде  Дэнни  применил  поистине  дьявольский
апперкот,  но  Ривера  только  пошатнулся.  Зато  тотчас  же  вслед
за  этим,  не  дав  ему  опомниться,  Дэнни  нанес  противнику
страшный  удар,  отбросивший  его  на  канаты.  Ривера  шлепнул¬
ся  на  сидевших  внизу  репортеров,  и  они  толкнули  его  обратно
на  край  платформы.  Он  отдохнул  на  одном  колене,  покуда
рефери  отсчитывал  секунды.  По  ту  сторону  каната  его  дожи¬
дался  Дэнни.  Рефери  и  не  думал  вмешиваться  или  отталки¬
вать  Дэнни.  Публика  была  вне  себя  от  восторга.
 Вдруг  раздался  крик:
 —  Бей  его,  Дэнни,  бей!
 Сотни  голосов,  точно  стая  волков,  подхватили  этот
вопль.
 Дэнни  сделал  все  от  него  зависящее,  но  Ривера  при  счете
восемь,  а  не  девять,  неожиданно  проскочил  под  канат  и  вошел
в  клинч.  Рефери  опять  захлопотал,  отводя  Риверу  так,  чтобы
Дэнни  мог  ударить  его,  и  предоставляя  любимцу  все  преиму¬
щества,  какие  только  может  предоставить  пристрастный
рефери.
 Но  Ривера  держался  попрежнему,  и  туман  в  его  мозгу
рассеялся.  Все  было  в  порядке  вещей.  Эти  ненавистные  гринго
бесчестны  все  до  одного!  Знакомые  видения  снова  пронеслись
перед  ним: 	железнодорожные 	пути  в  пустыне;  жандармы
 и  американские  полисмены;  тюрьмы  и  карцеры;  бродяги  у  во¬
докачек  —  все  страшные  и  грязные  эпизоды  его  одиссеи  после
Рио-Блаико  и  забастовки.  И  в  блеске  и  сиянии  славы  он  уви¬
дел  великую  красную  Революцию,  шествующую  по  стране.
Винтовки!  Вот  они  здесь,  перед  ним!  Каждое  ненавистное
 149

лицо  —  винтовка.  За  винтовки  он  сейчас  примет  бой.  Он
сам  винтовка!  Он  сам  —  Революция!  Он  бьется  за  всю
Мексику!
 Поведение  Риверы  стало  явно  раздражать  публику.  Почему
он  не  принимает  уготовленной  ему  трепки?  Ведь  все  равно  он
будет  побит,  зачем  же  так  упрямо  оттягивать  исход?  Очень
немногие  интересовались  Риверой,  хотя  были  и  такие.  Почти
уверенные,  что  выиграет  Дэнни,  они  все  же  поставили  на  мек¬
сиканца.  Четыре  против  десяти  и  один  против  трех.  Болыиин-
ство  из  них,  правда,  ставило  на  то,  сколько  раундов  выдер¬
жит  Ривера.  Бешеные  суммы  служили  залогом,  что  он  не  про¬
держится  и  до  шестого  или  седьмого  раунда.  Уже  выигравшие
эти  пари  теперь,  когда  их  рискованное  предприятие  окончи¬
лось  так  благополучно,  на  радостях  тоже  аплодировали  фа¬
вориту.
 Ривера  не  желал  быть  побитым.  В  восьмом  раунде  его
противник  тщетно  пытался  повторить  апперкот.  В  девятом  Ри¬
вера  снова  поверг  публику  в  изумление.  Во  время  клинча  он
легким,  быстрым  движением  отодвинулся  от  противника,
и  правая  рука  его  ударила  в  узкий  промежуток,  образовавший¬
ся  между  их  телами.  Дэнни  упал,  надеясь  уже  только  на  спа¬
сительный  счет.  Толпа  обомлела.  Дэнни  стал  жертвой  своего
же  собственного  приема.  Знаменитый  апперкот  правой  теперь
обрушился  на  него  самого.  Ривера  не  сделал  попытки  схва¬
титься  с  ним,  когда  он  поднялся  при  счете  девять.  Рефери
явно  хотел  застопорить  схватку,  хотя,  когда  ситуация  была  об¬
ратной  и  подняться  должен  был  Ривера,  он  стоял  не  вмеши¬
ваясь.
 В  девятом  раунде  Ривера  дважды  прибег  к  апперкоту,  то-
есть  нанес  удар  «правой  снизу»,  от  пояса  к  подбородку  про¬
тивника.  Отчаяние  охватило  Дэнни.  Улыбка  попрежнему  не
сходила  с  его  лица,  но  он  вернулся  к  своим  свирепым  при¬
емам.  Несмотря  на  ураганный  натиск,  ему  не  удалось  вывести
Риверу  из  строя,  тогда  как  последний  умудрился  среди  этого
вихря,  этой  бури  ударов  три  раза  кряду  положить  Дэнни.  Те¬
перь  Дэнни  оживал  уже  не  так  быстро,  и  к  одиннадцатому
раунду  положение  его  стало  очень  серьезным.  Но  с  этого  мо¬
мента  и  до  четырнадцатого  раунда  он  демонстрировал  все  свои
боксерские  навыки  и  качества,  бережливо  расходуя  силы.  Кро¬
ме  того,  он  прибегал  к  таким  подлым  приемам,  которые  из¬
вестны  только  очень  уж  опытному  боксеру.  Все  трюки  и  под¬
вохи  были  им  использованы  доотказа,  он  как  бы  случайно
прижимал  локтем  к  боку  перчатку  противника,  затыкал  ему
рот,  не  давая  дышать.  Входя  в  клинч,  шептал  своими  рассе¬
ченными,  но  улыбающимися  губами  в  ухо  Ривере  нестерпи¬
мые  и  грязные  оскорбления.  Все  до  единого,  начиная  от  рефе¬
 150

ри  и  кончая  публикой,  держали  сторону  Дэнни,  помогали  ему,
отлично  зная,  чтб  у  него  на  уме.
 Нарвавшись  на  такую  неожиданность,  он  все  ставил  те¬
перь  на  один  решительный  удар.  Он  финтил,  изворачивался
во  имя  этой  единственной  остававшейся  ему  возможности:  на¬
нести  удар,  вложив  в  него  всю  свою  силу,  и  тем  самым  по¬
вернуть  колесо  судьбы.  Как  это  уже  было  сделано  однажды
до  него  неким  еще  более  известным  боксером,  он  должен  на¬
нести  удар  справа  и  слева,  в  солнечное  сплетение  и  в  челюсть.
И  Дэнни  мог  это  сделать,  ибо,  пока  он  держался  на  ногах,  ру¬
ки  его  сохраняли  силу,
 Секунданты  Риверы  не  очень-то  заботились  о  нем  в  про¬
межутках  между  раундами.  Они  махали  полотенцами  лишь
для  виду,  почти  не  подавая  воздуха  его  задыхающимся  лег¬
ким.  Спайдер  Хагэрти  усиленно  шептал  ему  советы,  но  Риве¬
ра  знал,  что  следовать  им  нельзя.  Все  были  против  него.  Его
окружало  предательство.  В  четырнадцатом  раунде  он  снова
положил  Дэнни,  а  сам,  бессильно  опустив  руки,  отдыхал,  по¬
куда  рефери  отсчитывал  секунды.  В  противоположном  углу
послышалось  подозрительное  перешептывание.  Ривера  увидел,
как  Майкл  Келли  направился  к  Робертсу  и,  нагнувшись,  что-
то  зашептал.  Слух  у  Риверы  был,  как  у  дикой  кошки,  и  он
уловил  обрывки  разговора.  Но  ему  хотелось  услышать  боль¬
ше,  и  когда  его  противник  поднялся,  он  сманеврировал  так,
чтобы  схватиться  с  ним  над  самыми  канатами.
 —  Придется!  —  услышал  он  голос  Майкла  Келли.  И  Ро¬
бертс  одобрительно  кивнул.  —  Дэнни  должен  победить...  не  то
я  теряю  огромную  сумму...  я  всадил  в  это  дело  целую  кучу
денег.  Если  он  выдержит  пятнадцатый  —  я  пропал...  Вас
мальчишка  послушает.  Необходимо  что-то  предпринять.
 С  этой  минуты  никакие  видения  уже  не  отвлекали  Риве¬
ру.  Они  пытаются  надуть  его.  Он  снова  положил  Дэнни  и  от¬
дыхал,  уронив  руки.  Робертс  встал.
 —  Ну,  готов,  —  сказал  он.  —  Ступай  в  свой  угол.
 Он  произнес  это  весьма  авторитетным  тоном,  каким  не  раз
говорил  с  Риверой  на  тренировочных  занятиях.  Но  Ривера
только  с  ненавистью  взглянул  на  него,  продолжая  ждать,  ко¬
гда  Дэнни  поднимется.  В  последующий  затем  минутный  ин¬
тервал  Келли  пробрался  в  угол  Риверы  и  заговорил  с  ним.
 —  Брось  эти  штуки,  чорт  тебя  побери!  —  прошептал  он.—-
Ложись,  Ривера.  Послушай  меня,  и  я  устрою  твое  будущее.
В  следующий  раз  я  дам  тебе  побить  Дэнни.  Но  сегодня  ты
должен  лечь.
 Ривера  показал  глазами,  что  расслышал,  но  не  подал  ни
знака  согласия,  ни  отказа.
 —  Что  же  ты  молчишь?  —  злобно  спросил  Келли.
 151

—  Так  или  иначе  —  ты  проиграешь,  —  поддал  жару  Спай-
дер  Хагэрти.  —  Дэнни  не  отдаст  тебе  победы.  Послушай  Кел¬
ли  и  ложись.
 —  Ложись,  мальчик,  —  настаивал  Келли,  —  и  я  сделаю  из
тебя  чемпиона.
 Ривера  не  отвечал.
 —  Честное  слово,  сделаю!  А  сейчас  помоги  мне.
 Удар  гонга  зловеще  прозвучал  для  Риверы.  Публика  ни¬
чего  не  замечала.  Он  и  сам  еще  не  знал,  в  чем  опасность,
знал  только,  что  она  приближается  к  нему.  Былая  уверен¬
ность,  казалось,  вернулась  к  Дэнни.  Это  и  испугало  Риверу.
Ему  готовили  какой-то  подвох.  Дэнни  ринулся  на  него,  но  Ри¬
вера  ловко  отступил  в  сторону,  в  безопасное  место.  Его  про¬
тивник  жаждал  клинча.  Видимо,  это  было  необходимо  ему  для
задуманного  подвоха.  Ривера  отступал,  увертывался,  но  знал,
что  рано  или  поздно  ему  не  избежать  ни  клинча,  ни  подвоха.
В  отчаянии  он  решил  броситься  навстречу  судьбе.  Он  сделал
вид,  что  готов  схватиться  с  Дэнни  при  первом  же  его  натиске.
Вместо  этого,  когда  их  тела  вот-вот  должны  были  соприкос¬
нуться,  Ривера  отпрянул  назад.  В  это  мгновение  в  углу  Дэн¬
ни  завопили:  «Нечестно!»  Ривера  одурачил  их.  Рефери  в  не¬
решительности  остановился.  Слова,  уже  готовые  сорваться
с  его  губ,  так  и  не  были  произнесены,  потому  что  пронзитель¬
ный  мальчишеский  голос  крикнул  с  галерки:
 —  Грубая  работа!
 Дэнни  вслух  обругал  Риверу  и  двинулся  на  него.  Ривера
стал  пятиться.  Мысленно  он  решил  больше  не  наносить  уда¬
ров  в  корпус.  Правда,  таким  образом  терялась  половина  шан¬
сов  на  победу,  но  он  знал,  что  если  ему  вообще  суждено  побе¬
дить,  то  только  с  дальней  дистанции.  Все  равно  теперь  по
малейшему  поводу  его  станут  обвинять  в  нечестной  борьбе.
Дэнни  уже  послал  к  чорту  всякую  осторожность.  Два  раунда
кряду  он  беспощадно  дубасил  этого  мальчишку,  не  смевшего
схватиться  с  ним  вплотную.
 Ривера  принимал  удар  за  ударом,  он  принимал  их  десят¬
ками,  лишь  бы  избегнуть  гибельного  клинча.  Во  время  этого
великолепного  финального  натиска  Дэнни  публика  вскочила
на  ноги.  Казалось,  все  сошли  с  ума.  Никто  не  понимал.  Они
видели  только  одно:  их  любимец  побеждает!
 —  Не  уклоняйся  от  боя!  —  в  бешенстве  орали  Ривере.  —
Трус!  Раскройся,  щенок!  Раскройся!  Бей  его,  Дэнни!  Бей  его!
Твое  дело  верное!
 Во  всем  зале  один  Ривера  сохранял  спокойствие.  По  тем¬
пераменту,  по  крови  он  был  самым  горячим,  самым  страстным
из  всех;  но  он  закалился  в  волнениях,  настолько  больших,  что
эта  бурная  страсть  толпы,  нараставшая,  как  морские  волны,
 152

для  него  была  не  чувствительнее  легкого  дуновения  вечерней
прохлады.
 На  семнадцатом  раунде  Дэнни  привел  в  исполнение  свой
замысел.  Ривера  согнулся  под  тяжестью  его  удара.  Руки  его
бессильно  опустились.  Дэнни  решил,  что  счастливый  миг  на¬
стал.  Мальчишка  был  в  его  власти.  Но  Ривера  этим  маневром
усыпил  его  бдительность  и  сам  нанес  ему  сокрушительный
удар  в  челюсть.  Дэнни  упал.  Ривера  три  раза  повторил  этот
удар,  и  никакой  рефери  не  посмел  бы  назвать  его  неправиль¬
ным.
 —  Билл,  Билл!  —  жалобно  завопил  Келли,  обращаясь
к  рефери.
 —  Что  я  могу  сделать?  —  в  тон  ему  отвечал  тот.  —  Мне
не  к  чему  придраться.
 Дэнни,  побитый,  но  решительный,  всякий  раз  поднимался
снова.  Келли  и  другие  сидевшие  возле  самого  ринга  начали
звать  полицию,  чтобы  прекратить  это  избиение,  хотя  секундан¬
ты  Дэнни  попрежнему  стояли  с  полотенцами.  Ривера  видел,
как  толстый  полисмен  неуклюже  полез  под  канаты.  Что  это
может  значить?  Сколько  разных  надувательств  у  этих  гринго!
Дэнни,  поднявшись  на  ноги,  как  пьяный,  бессмысленно  топ¬
тался  перед  ним.  Рефери  и  полисмен  одновременно  добежали
до  Риверы  в  тот  миг,  когда  он  наносил  последний  удар.  Нуж¬
ды  прекращать  борьбу  уже  не  было,  так  как  Дэнни  больше  не
поднялся.
 —  Считай!  —  хрипло  закричал  Ривера.
 Когда  рефери  кончил  считать,  секунданты  подняли  Дэнни
и  оттащили  его  в  угол.
 —  За  кем  победа?  —  спросил  Ривера.
 Рефери  неохотно  взял  его  руку  в  перчатке  и  высоко  под¬
нял  ее.
 Никто  не  поздравлял  Риверу.  Он  один  прошел  в  свой
угол,  где  секунданты  даже  не  поставили  для  него  стула.  Он
прислонился  спиной  к  канатам  и  с  ненавистью  посмотрел  на
секундантов,  затем  перевел  взгляд  дальше,  и  еще  дальше,  по¬
ка  не  охватил  им  все  десять  тысяч  гринго.  Колени  у  него  дро¬
жали,  он  всхлипывал  в  изнеможении.  Ненавистные  лица  плы¬
ли  и  качались  перед  ним.  Но  вдруг  он  вспомнил,  что  это  —
винтовки!  Винтовки  принадлежат  ему!  Революция  будет  про¬
должаться.

ТЕОДОР  ДРАЙЗЕР
 ЗОЛОТОЙ  МИРАЖ
 (Рассказ)
 Надо  увидеть  это  собственными  глазами  —  иначе  не  по¬
нять,  до  чего  убог  этот  суровый  край,  до  чего  скудна
каменистая  почва,  как  жалки  дома,  амбары,  сельско¬
хозяйственные  орудия,  лошади,  скот  и  даже  люди  —
особенно  люди;  да  и  как  могли  бы  они  процветать  на  этой  зем¬
ле,  приносящей  лишь  самые  жалкие  плоды?
 Старый  судья  Блоу  первый  сделал  открытие,  что  подлин¬
ное  богатство  округа  Тэни  —  это  цинк,  —  впрочем,  до  того,  как
был  открыт  цинк,  тут  вообще  не  приходилось  говорить  ни
о  каких  богатствах.  Однажды  в  зимний  день,  задолго  до
начала  бума,  судья  стоял  перед  заводской  печью  в  дале¬
ком  К.  и  внимательно  разглядывал  куски  руды,  которую  здесь
обрабатывали,  изумляясь  ее  сходству  с  камнями  и  булыж¬
никами,  известными  в  его  родных  местах  под  названием
«пустыш».
 —  Что  это  такое?  —  спросил  он  рабочего,  который,  отой¬
дя  на  несколько  шагов  от  пылающей  печи,  обнаженной  муску¬
листой  рукой  вытирал  потное  лицо.
 —  Цинк,  —  ответил  тот,  проводя  по  лбу  широкой,  грязной
ладонью.
 —  В  наших  краях  есть  совсем  такие  же,  —  сказал  судья,
вертя  в  руках  тусклый  кусок  породы  и  разглядывая  его  со
всех  сторон.  —  Точь-в-точь  такие  же,  и  сколько  угодно...—
И  он  вдруг  замолчал,  словно  пораженный  какой-то  мыслью.
 154

-  Ну,  если  у  вас  и  вправду  есть  «джек»,  —  сказал  рабо¬
чий,  пользуясь  названием  цинка,  которое  было  в  ходу  на  руд¬
никах  и  заводах,  —  так  это  целое  богатство.  Этот  нам  приво¬
зят  из  Сент-Фрэнсиса.
 Старый  судья  постоял  в  раздумье  и  медленно  пошел
прочь.  Он  знал,  где  находится  Сент-Фрэнсис.  Если  эта  руда
так  ценится,  что  ее  переправляют  сюда  с  юго-востока,  из  райо¬
на  Б.,  так  почему  бы  не  везти  ее  из  Тэни?  А  у  него  в  Тэни
немало  земли...
 И  вот  спустя  некоторое  время  в  Тэни  и  его  окрестностях
начались  большие,  хотя  и  весьма  таинственные  перемены.  Сам
судья,  очевидно  занятый  какими-то  сугубо  личными  делами,
исколесил  всю  округу;  затем  появились  два-три  пронырливых
агента  —  изыскатели  и  перекупщики,  и  вскоре  вся  местность
прямо  кишела  ими.  Но  к  этому  времени  многие  фермеры  уже
продали  за  гроши  свою  землю,  ценности  которой  они  себе  и  не
представляли. 	*
 Старик  Бэрси  Квидер,  бедняк  и  неудачник,  прожил  на
своей  земле  сорок  лет,  и  даже  не  подозревал,  что  в  камнях,
по  которым,  вечно  спотыкаясь,  изо  дня  в  день  ступают  его  на¬
труженные  ноги,  как  раз  и  заключено  богатство,  то  самое  бо¬
гатство,  о  котором  он  уныло  и  бесплодно  мечтал  всю  свою
жизнь.  Для  Бэрси  земля  всегда  была  загадкой,  —  он  ничего
не  знал  о  том,  что  в  ней  скрыто.  А  между  тем  эти  семьдесят
акров,  которые  все  вместе  и  каждый  порознь  стоили  ему
столько  пота  и  исторгли  столько  проклятий  из  его  уст,  хра¬
нили  в  своих  недрах  неведомые  ему  сокровища,  сулившие  ис¬
полнение  всех  его  желаний!  Впрочем,  под  старость  он  стал  4
чудаковат,  все  рассуждал  о  библии  и  ждал  близкого  конца
света;  однако  он  был  еще  крепок  и  мог  потягаться  если  не
с  людьми,  то  с  природой.  Весной,  летом  и  даже  осенью  Квидер
изо  дня  в  день  гнул  спину  на  своем  бесплодном  участке;  жест¬
кая  борода  его  и  редкие  волосы  стояли  торчком,  узловатые
пальцы  впивались  в  рукоятки  плуга,  точно  когти  хищной  пти¬
цы;  он  пахал  свое  поле,  проводя  узкие,  неглубокие  борозды,
царапая  твердую  каменистую  почву,  которая  давно  уже  не
приносила  ему  ни  малейшего  дохода.  Земля  едва  могла  про¬
кормить  его  —  только  этого  он  теперь  ждал  от  нее  и  только
это  получал.  Дом,  вернее  лачуга,  где  он  жил  с  женой,  сыном
и  дочерью,  до  того  обветшал,  что  не  стоило  и  пытаться  под¬
править  его.  Заборы  все  развалились,  кроме  ограды,  сложен¬
ной  из  того  никудышного  камня,  который  всегда  приводил
Квидера  в  недоумение:  «От  этого  камня  нет  толку  ни  людям,  ни
животным,  одна  помеха»,  —  говорил  он.  В  сарае,  сколоченном
вкривь  и  вкось  из  гнилых  досок,  у  Квидера  хранилась  лишь
одна  старая  телега  да  кое-какой  инвентарь,  годный  разве  что
 156

на  лом.  Ветхие,  покосившиеся  закрома  ежеминутно  готовы  бы¬
ли  рассыпаться.  Сорняк  и  проплешины,  каменистая  земля  и
чахлые  деревья,  костлявые  клячи  и  такие  же  костлявые  деги,
а  вдобавок  одиночество  и  часто  нужда  —  вот  в  каком  мире  он
был  главою  и  кормильцем.
 Миссис  Квидер  была  подстать  своему  мужу  —  подходящая
спутница  для  той  жизни,  на  которую  он  был  обречен.  Дошло
до  того,  что  она  стала  переносить  постоянные  лишения  с  пол¬
ным  равнодушием.  Поблизости  не  было  ни  школы,  ни  церкви,
ни  клуба,  ни  хотя  бы  соседей,  —  и  потому  она  и  ее  семья  жили
очень  одиноко.  Миссис  Квидер  была  женщина  раздражитель¬
ная,  сварливая,  со  странностями;  голос  у  нее  был  пронзитель¬
ный,  лнцо  изможденное.  Квидер,  которого  она  отлично  пони¬
мала  —  или  думала,  что  понимает,  —  в  известном  смысле  был
для  нее  источником  утешения:  она  могла  отвести  на  нем  душу,
пилить  его,  как  он  выражался;  они  часто  ссорились,  да  иначе
и  быть,  не  могло.  Среди  этих  унылых  полей  и  развалившихся
изгородей  чего  и  ждать,  как  не  ссор  и  брани?
 —  Взял  бы  ты  этот  пустыш  да  сложил  бы  вон  там  изго¬
родь,  —  наверно  в  тысячный  раз  за  десять  лет  говорит  миссис
Квидер  мужу;  речь  идет  о  добрых  сорока  кучах  первосортной
руды,  почти  чистого  цинка,  наваленных  Квидером  вдоль  края
ближнего  поля.  На  сей  раз  жена  заговорила  об  этом  потому,
что  две  тощие  коровы  забрались  на  участок,  засеянный  куку¬
рузой.  А  «пустыш»  этот  стоил  не  менее  двух  тысяч  долларов.
 И  Квидер  в  тысячный  раз  отвечает:
 —  Фу  ты,  бог  ты  мой,  да  что  мне  —  делать  больше  нече¬
го,  что  ли»?  Думаешь,  эти  чортовы  камни»  что-»нибудь  стоят?
Еще  изгороди  из  них  складывать!  Хватит  и  того,  что  я  отта¬
щил  их  с  борозды,  вот  что  я  тебе  скажу.
 —  Ты  скажешь!..  Да  ты,  старый  лодырь,  только  и  умеешь,
что  табак  жевать,  ты...  —  далее  следует  длинный  ряд  руга¬
тельств,  затем  один  из  собеседников  пускает  в  ход  печную
заслонку,  кочергу  или  полено  покрупнее,  а  другой  столь  же
искусно  от  этого  предмета  уклоняется.  Семейная  идиллия,  как
видите,  плод  глубокого  и  нерушимого  родства  душ.
 Итак,  продолжаем.  Жара  и  дожди  сменяли  друг  друга,
однообразной  чередой  проходили  годы,  а  камни  попрежнему
лежали  на  поле.  Дод,  старший  из  детей  Квидера  и  единствен¬
ный  сын  —  рослый,  костлявый  и  нескладный  парень,  грубиян
и  тупица,  унаследовавший  от  своих  злополучных  родителей
не  слишком  приятный  и  кроткий  нрав,  —  мог  бы  перетаскать
эти  груды  камней,  не  будь  он  таким  лодырем  (так  называл  его
отец)  или  вылитым  папашей  (так  говорила  мать).  И  Джейн,
дочь  Квидеров,  тоже  могла  бы  помочь  в  этом  деле;  но  оба  —
и  сын,  и  дочь  —  отличались  тем  же  унылым  равнодушием,  кото¬
 156

рое  свойственно  было  их  отцу.  И  чему  тут  удивляться,  скажи¬
те  на  милость?  Работали  они  много,  а  давала  работа  мало,
радости  видели  они  еще  меньше  и  не  ждали  лучшего  в  буду¬
щем;  впрочем,  у  них  хватало  здравого  смысла,  чтобы  понять:
будь  судьба  более  милостива  к  ним,  все  могло  бы  быть  по-
другому.  Но  бесплодная  борьба  с  неподатливой  землей  оже¬
сточила  их  сердца.
 —  Не  пойму,  какой  толк  пахать  южный  участок,  —  гово¬
рит  Дод  в  третий  раз  за  эту  весну.  —  На  этом  окаянном  месте
ни  черта  не  растет.
 —  А  ты  бы  малость  поработал  на  нем,  чем  считать  ворон
да  ковырять  в  зубах  и  думать  невесть  о  чем.  Может,  что  и
выросло  бы,  —  визгливо  откликается  миссис  Квидер;  озлоб¬
ленная  долгими,  бесцельными  и  безнадежными  спорами,  она
ко  всему  придирается,  вечно  раздражена  и  сердита.
 —  Что  толку  перетряхивать  эти  камни,  —  возражает  Дод,
ленивым  движением  отгоняя  муху.  —  Вся  эта  паршивая  ферма
гроша  ломаного  не  стоит.
 И  в  известном  смысле  он  прав.
 —  Чего  ж  ты  не  уходишь  отсюда?  —  язвительно  спросил
Квидер,  не  из  желания  заступиться  за  свои  владения,  а  просто
так,  от  скуки.  —  Раз  земля  кормит  тебя,  стало  быть,  и  рабо¬
тать  на  ней  стоит,  вот  что  я  тебе  скажу.
 —  Кормит!  —  насмешливо  и  с  досадой  фыркнул  Дод.  —
До  сих  пор  не  очень-то  она  меня  кормила.  Или,  может,  ска¬
жешь,  меня  чему  учили  и  я  много  хорошего  видел  на  свете?  —
И  он  опять  замахнулся  на  муху.
 Старик  Квидер  почувствовал  упрек  в  словах  сына,  но  он
не  считал  себя  виноватым.  Он-то  работал.  Однако  спорить
с  Додом  он  не  стал:  Дод  молод,  силен  и  после  стольких  се¬
мейных  ссор  уже  не  питает  к  отцу  сыновнего  почтения.  Даже
наоборот.  Мальчишкой  Дод  вытерпел  немало  пинков  и  под¬
затыльников,  а  теперь  он  куда  сильнее  отца  и  легко  одолеет
его  в  любой  стычке;  и  Квидеру,  который  прежде  властвовал
в  доме  и  знал,  что  его  слово  —  закон,  пришлось  отойти  на  вто¬
рое,  даже  на  третье  и,  наконец,  на  четвертое  место;  и  теперь
бранью  и  почти  бесполезным  брюзжаньем  он  добивался  лишь
очень  малой  доли  уважения  к  себе.
 Но  несмотря  на  все  это,  они  как-то  уживались  друг  с  дру¬
гом.  А  между  тем  день  ото  дня  —  с  тех  пор,  как  судья  Блоу
вернулся  в  Тэни,  —  все  ближе  подступала  цинковая  лихорад¬
ка  и  с  нею  невиданный  земельный  бум.  Люди  менее  толстоко¬
жие  ощутили  бы,  что  на  них,  словно  грозовая  туча,  надви¬
гается  что-то  необычайное,  непонятное...  но  на  свою  беду  эти
недогадливые  владельцы  цинковых  залежей  были  слишком
толстокожи.  Они  все  еще  нимало  не  подозревали  о  том,  что
 157

готовилось.  Да  и  как  можно  было  узнать  о  чем-нибудь  в  этой
глуши,  почти  без  дорог,  куда  редко  заглядывал  свежий  чело¬
век.  Перекупщики  проезжали  либо  севернее,  либо  южнее,  и
до  сих  пор  ни  один  еще  не  набрел  на  богатейший  участок,  где
проживали  Квидеры.  Он  был  уж  очень  в  стороне  —  какой-то
скалистый  закоулок,  поросший  лесом  и  колючим  кустарником.
 А  затем  в  одно  солнечное  июньское  утро...
 —  Эй,  Бэрси!  —  крикнул  Кол  Арнолд,  ближайший  сосед
Квидеров,  живший  примерно  в  трех  милях  от  них,  останавли¬
вая  пару  тощих  лошадей,  запряженных  в  расхлябанную  повоз¬
ку,  возле  поля,  где  работал  Квидер.  —  Слыхал,  что  делает¬
ся?  —  Он  передвинул  языком  табачную  жвачку;  говорил  он
оживленно,  весело,  глядя  на  К©идера  с  таким  видом,  будто  со¬
бирался  сообщить  ему  занятную  новость.
 —  Нет,  а  что?  —  спросил  Квидер.  Он  остановил  свой  ста¬
рый  однолемешный  плуг  и,  подойдя  поближе,  облокотился  на
сваленную  на  краю  поля  кучу  цинка  и  пригладил  ладонью
редкие  волосы.
 —  Старик  Данк  Портер  продал  свою  ферму  под  Ньюто¬
ном,  —  таким  многозначительным  и  торжественным  тоном
объявил  Кол,  словно  речь  шла  о  грандиозном  сражении  или
о  том,  что  близится  конец  света.  —  И  получил  за  нее  три  ты¬
щи  долларов.
 Он  с  истинным  наслаждением  просмаковал  эту  цифру.
 —  Ишь  ты!  —  негромко  произнес  Квидер,  крайне  удивлен¬
ный.—  Три  тыщи?  —  переспросил  он,  словно  не  веря  ушам
своим.  —  Да  за  что  же  это?
 —  Говорят,  там  есть  руда,  —  с  важностью  продолжал
Арнолд.  —  И  будто  этой  самой  руды  по  всей  округе  полным-
полно.  Повсюду.  Говорят,  вроде  наш  пустыш  и  есть  руда,—
и  он  легонько  стукнул  по  груде  ничего  не  стоившего  доныне
цинка,  к  которой  прислонился  Квидер.  —  Вот  эта  штука  и
есть  руда,  «джек»  ее  называют,  и  она  стоит  два  цента  фунт,
даже  больше,  когда  ее  перепарят  (он  хотел  сказать  «перепла¬
вят»).  У  тебя  тут,  видать,  ее  порядочно.  У  меня  тоже.  Сколь¬
ко  угодно  валяется  на  участке.  Я  всегда  думал,  эта  штука  ни
на  что  не  годна,  а  вот,  говорят,  годна.  Я  слыхал  от  парней,
которые  побывали  в  К.,  —  они  говорят,  если  эту  штуку  обра¬
ботать,  перепарить  и  все  такое,  из  нее  можно  наделать  чего
угодно.
 Он  не  знал,  что  именно  делают  из  цинка,  и  потому  не  стал
вдаваться  в  подробности.  Он  только  мечтательно  прищурился,
скривил  рот,  собираясь  сплюнуть  табачный  сок,  и  взглянул  на
Квидера.  А  тот,  не  в  силах  осмыслить  неожиданную  новость,
взял  в  руки  кусок  того  самого  «пустыша»,  который  он  прежде
так  презирал,  и  уставился  на  него.  Подумать  только,  все  эти
 158

годы  он  так  мучился,  гнул  спину  и  всегда  считал,  что  этот  ка¬
мень  ни  на  что  не  годен  —  и  вдруг,  оказывается,  эта  штука,
если  ее  перепарить,  стоит  два  цента  фунт!  И  соседи  уже  прода¬
ют  свои  фермы  за  баснословную  цену!  Его  владенье  (так  вы¬
ражался  Квидер)  сплошь  завалено  этим  камнем  —  а  ведь  это
все  равно,  что  золото!  Да  вон  там,  подальше,  целые  груды  его
греют  свои  горбатые  серые  спины  в  жарких  лучах  солнца,
а  в  одном  месте  он  подымается  из  земли  невысокой  грядой.
Подумать  только!  Но  хоть  думал  он  и  много,  он  не  сказал  ни¬
чего,  ибо  в  его  отупевшем,  худосочном  мозгу  зародился  и  мгно¬
венно  расцвел  потрясающий  грандиозный  замысел.  У  него  бу¬
дут  деньги,  богатство  и  благополучие  —  шутка  сказать!  Не
гнуть  больше  спину,  не  обливаться  потом  в  летнюю  жару,
всласть  помечтать  на  досуге,  жевать  табак  сколько  душе  угод¬
но,  жить  в  городе,  съездить  в  далекий,  таинственный  К.,  по¬
глядеть  на  белый  свет!  Подумать  только!
 —  Ну,  я  поехал,  —  сказал,  наконец,  Арнолд,  видя,
что  Квидер  не  слушает  его.  —  Думаю  съездить  к  Брадеру
и  обернуться  до  захода  солнца.  Я  с  ним  сговорился,  меняю  по¬
росенка  на  сено...  —  Он  стегнул  своих  костлявых  кляч  и  пока¬
тил  по  каменистой,  пыльной  дороге.
 Квидер  не  мог  опомниться.  Неужели  правда,  что  Портер
продал  свою  ферму?  Однако  через  несколько  дней,  съездив
в  Арно  —  за  шестнадцать  миль,  —  он  убедился,  что  это  и  в  са¬
мом  деле  правда,  <но  сохранил  новость  в  тайне:  он  лелеял  вол¬
шебную  мечту.  Земля  принадлежит  ему  —  не  жене  и  не  детям.
Долгие  годы,  еще  до  женитьбы,  он  пахал  ее,  выплачивал  за
нее  —  то  деньгами,  по  нескольку  долларов,  то  кукурузой,  пше¬
ницей,  свиньями.  А  теперь...  теперь  скоро  явится  какой-нибудь
из  этих  странных  людей,  которые  разъезжают  по  всей  округе
с  туго  набитым  кошельком,  —  о  них  рассказывал  Арнолд,  —
и  купит  его  владенье.  Чудеса!  Сколько  он  получит?  Наверняка
тысяч  пять!  Ведь  Портеру  заплатили  три  за  сорок  акров,
а  у  него  —  семьдесят.  Четыре  тысячи  он  уже  во  всяком  случае
получит  —  немного  побольше,  чем  Данк.  Трудно  высчитать
точно,  но,  как  бы  там  ни  было,  он  должен  получить  больше,
чем  Данк.  Верней  всего,  пять  тысяч!
 Только  одно  тревожило  его,  очень  тревожило:  мысль
о  собственном  злобном,  жестокосердом  семействе.  Упрямый
Дод,  бестолковая  Джейн  и  сварливая  Эмма,  его  жена,  уж  на¬
верно  захотят  получить  свою  долю  этих  сказочных  благ;  они
могут  даже  отнять  у  него  все  богатство  и  вернуть  его  к  преж¬
нему  жалкому  существованию,  какое  он  вел  долгие  годы.  Они
ведь  куда  настойчивее  и  сильнее  его.  Он  становится  стар,  да¬
же  немощен,  годы  тяжкого  труда  отняли  у  него  силу.  А  жена
всю  жизнь  только  и  делала,  что  насмехалась  *и  глумилась
 15Э

над  ним,  —  сейчас  ему  одно  это  и  вспоминалось.  И  сын  ничуть
не  лучше.  Дочь  совсем  не  любит  его,  считает  неудачником
и  лодырем,  сама  ничего  не  делает,  но  хочет,  чтобы  он  работал
все  больше  и  больше.  Если  и  были  когда-нибудь  в  этой  семье
любовь  и  согласие,  они  давно  исчезли  в  затхлой  атмосфере
озлобленности  и  нищеты.  Разве  кто-нибудь  из  них  сделал  для
него  хоть  что-нибудь?  Ничего.  А  теперь  они,  конечно,  захотят
получить  свою  долю.  Он  прожил  с  ними  долгие,  безрадостные
годы  и  сейчас  спрашивал  себя:  неужели  они  посмеют  хотя  бы
заикнуться  о  дележе?  И  все  же  знал,  что  они  это  сделают.
Они  всегда  нападали  на  него,  изводили  его.  А  теперь,  когда
в  его  дверь  стучится  богатство,  они  станут  бегать  за  ним,  под¬
лизываться  к  нему,  пожалуй,  еще  потребуют,  чтобы  он  все  от¬
дал  им!  Как  же  ему  быть?  Что  делать?  Ведь  богатство  почти
что  у  него  в  руках.  Нельзя  упускать  его!  Как  затравленная
крыса,  он  настороженно  озирался  и  хорохорился.  Он  так  пе¬
ременился,  что  даже  домашние  заметили  это  и  удивились,  но,
еще  ничего  не  зная  о  случившемся,  приписали  это  странно¬
стям,  понятным  в  его  возрасте.
 —  Что-то  у  нас  отец  зачудил,  —  сказал  однажды  Дод  ма¬
тери  и  Джейн,  когда  старик,  пообедав,  снова  отправился  в  по¬
ле.  —  Он  все  стоит  у  ограды  и  глазеет  по  сторонам,  вроде  ждет
кого  или  думает  о  чем.  Может,  он  малость  свихнулся?  Как  по-
вашему?
 Дод  всегда  внимательно  приглядывался  к  отцу,  интересо¬
вался  его  здоровьем:  ведь  когда  отец  умрет,  каждый  получит
сеою  долю  наследства,  а  он,  Дод,  может  быть,  станет  распо¬
ряжаться  всем  на  ферме.  И  тогда  за  него  пойдет  любая  де¬
вушка  в  округе,  сбудется  давнишняя  его  мечта  о  женитьбе,
заглохшая,  почти  не  осуществимая  при  такой  тяжкой  жизни,
полной  лишений.
 —  Да,  и  я  стала  примечать,  —  подтвердила  миссис  Кви¬
дер.  —  Какой-то  он  не  такой,  как  раньше.  Верно,  вбил  себе
что-нибудь  в  голову.  Может,  хочет  что  сделать,  да  не  ладится
у  него,  или,  может,  что  божественное  у  него  на  уме.  Никогда
не  угадаешь,  что  его  разбирает.
 Джейн  была  такого  же  мнения,  и  разговор  на  том  закончил¬
ся.  А  Квидер  все  раздумывал,  как  бы  решить  эту  запутанную
задачу;  понятно,  все  дело  в  том,  продавать  землю  открыто  или
тайно;  если  удастся,  надо  продать  тайно,  решил  он  под  конец.
Ведь  от  жены  и  детей  он  никогда  ласки  не  видал,  —  они  ниче¬
го  лучшего  и  не  заслуживают.  Ферма  —  его  собственная,  разве
нет?
 Наконец  появился  перекупщик;  он  ехал  верхом,  оде¬
тый  по-дорожному,  и  оглядывал  окрестные  поля.  Заметив  кви-
деровский  участок,  где  выходила  на  поверхность  большая  жи¬
 160

ла,  он  сразу  оценил  его  и  оживился.  Самого  Квидера  в  эту  ми¬
нуту  не  было  поблизости  —  он  ушел  куда-то  на  дальнее  поле,
но  миссис  Квидер,  даже  не  подозревавшая  о  ценности  их  зем¬
ли,  а  потому  и  не  заметившая  скрытого  огонька  в  глазах  не¬
знакомца,  встретила  его  довольно  любезно.
 —  Будьте  добры,  дайте  мне  напиться,  —  пбпросил  он,  ко¬
гда  она  появилась  на  пороге.
 —  Пожалуйста,  —  ответила  она  в  высшей  степени  почти¬
тельно.  Прилично  одетый  прохожий  был  в  этих  местах  боль¬
шой  редкостью.
 Старик  Квидер  с  дальнего  поля  заметил  у  колодца  незна¬
комого  человека  и  повернул  к  дому.
 —  Из  чего  это  у  вас  сложены  изгороди?  —  закинул  удочку
незнакомец.
 —  Вот  уж  не  знаю,  —  сказала  миссис  Квидер.  —  Так,  ка¬
кой-то  камень.  Мы  тут  его  зовем  пустыш.
 Приезжий  подавил  улыбку,  нагнулся  и  подобрал  один  из
кусков  руды,  во  множестве  валявшихся  под  ногами.  Руда  бы¬
ла  та  же,  какую  он  видел  кругом,  но  только  чище,  и  ее  здесь
было  куда  больше.  Никогда  ему  не  приходилось  видеть  так
много  первосортного  цинка  и  притом  почти  что  на  поверхности.
Руда  повсюду  выходила  наружу,  полевые  работы,  морозы
и  дожди  обнажили  ее,  тогда  как  в  соседнем  районе  приходи¬
лось  выкапывать  ее  из-под  земли.  Эта  разоренная  ферма,  жал¬
кая  одежда  миссис  Квидер,  старик  Квидер,  гнущий  спину  под
палящим  солнцем,  и  поля,  не  пригодные  для  земледелия  из-за
своих  сказочных  минеральных  богатств,  —  все  это  прямо  оше¬
ломило  агента.
 —  Эта  земля  вся  ваша?  —  спросил  он.
 —  Почти  семьдесят  акров,  —  ответила  миссис  Квидер.
 —  Не  знаете,  почем  тут  акр?
 —  Не  знаю.  Я  уж  давно  не  слыхала,  чтоб  у  нас  кто  про¬
давал  землю.  Да,  по-моему,  ей  невелика  цена.
 Перекупщик  невольно  вздрогнул  при  словах  «невелика
цена».  Что  сказали  бы  его  друзья  и  соперники,  если  бы  знали
об  этом  участке?  Что,  если  кто-нибудь  откроет  глаза  этим
людям?..  Вот  бы  купить  ее  сейчас  за  бесценок,  —  а  это,  ко¬
нечно,  можно!  По  соседству  уже  бродят  другие  агенты.  В  Ар¬
но  он  обедал  за  одним  столом  с  тремя  какими-то  личностями,
должно  быть,  и  они  занимаются  тем  же.  Надо  заполучить  этот
участок,  и  притом  не  откладывая.
 —  Я,  пожалуй,  пойду  потолкую  с  вашим  мужем,  —  сказал
он,  тронул  поводья  и  рысцой  поехал  прочь,  а  миссис  Квиъ
дер  и  Джейн  стояли  на  развалившемся  крыльце  в  своих  меш¬
коватых  синих  платьях,  раздуваемых  ветром,  и  смотрели  ему
вслед.
 11  Америка  глазами  американцев
 161

—  Чудной  какой,  правда?  —  сказала  Джейн.  —  Чего  это
ему  надо  от  отца?
 Старик  Квидер  тем  временем  взялся  было  снова  за  плуг,
но,  видя,  что  к  нему  приближается  чужой  человек,  выпрямился
и  подозрительно  уставился  на  него.  Тот  приветливо  поздоро¬
вался.
 —  Вы  случайно  не  знаете,  не  продается  ли  тут  поблизости
хороший  участок  под  пашню?  —  спросил  перекупщик  после  не¬
скольких  предварительных  замечаний  о  погоде.
 —  А  вам  земля  нужна  под  пашню?  —  ехидно  спросил
Квидер,  испытующе  глядя  на  незнакомца,  и  по  этому  взгляду
приезжий  сразу  понял,  что  фермер  знает  больше,  чем  его  же¬
на.  —  Я  слыхал,  ее  нынче  покупают  больше  из-за  руды,  руда
у  нас  отыскалась,  —  и  он  сбоку,  по-птичьи,  взглянул  на  собе¬
седника,  стараясь  уловить,  как  будет  принят  его  выпад.
 Агент  хитро  улыбнулся  и  подмигнул.
 —  Ясно,  —  сказал  он.  —  Так,  по-вашему,  здесь  можно  до¬
бывать  руду?  А  во  сколько  вы  оценили  бы  свою  землю,
если  б  стали  продавать  ее  под  разработки?
 Квидер  призадумался.  Пара  лесных  голубей  печально  вор¬
ковала  в  отдалении,  резко  прокричал  черный  дрозд.  Наконец
старик  заговорил:
 —  Да  я  еще  не  знаю,  стоит  ли  продавать-то.  —  Он  сооб¬
разил,  что  хорошо  бы  придержать  землю  и  набить  цену,  когда
найдется  побольше  охотников  купить  ее;  но  его  мучила  мысль,
что  жена  и  дети  тем  временем  узнают  обо  всем  и,  когда  про¬
дажа  состоится,  заставят  его  разделить  с  ними  барыши.  По¬
ездить  по  свету  и  повидать  новые  места,  уехать  от  семьи
и  стать  небывало  свободным  и  счастливым  —  такие  мечты  не¬
отступно  преследовали  его.
 —  А  рядом  с  вашей  чья  земля?  —  спросил  незнакомец,
поняв,  что  придется  оставить  надежду  купить  этот  участок
за  гроши.
 При  этих  словах  Квидера  передернуло.  Ведь  и  со¬
седний  участок  был  богат  рудой,  и  старик  это  хорошо
знал.
 —  Вон  та...  стало  быть...  —  проворчал  он,  силясь  скрыть
досаду.  —  Это  земля  Мэрродью,  —  нехотя  сказал  он  наконец.
Вне  всякого  сомнения,  если  он  откажется  продать  свою  землю,
этот  приезжий  или  еще  кто-нибудь  может  купить  участок
у  другого  фермера.  А  все-таки  тут  вся  земля  богатая,  и  его
участок  не  хуже  других.  Раз  уж  Данк  Портер  получил  три  ты¬
сячи  долларов...
 —  Если  вы  не  хотите  продавать,  так,  может  быть,  сосед
ваш  продаст,  —  вкрадчиво  заметил  приезжий.  Он  высказал
это  предположение  рассеянно,  спокойно,  почти  равнодушно.
 162

Наступило  молчание.  Квидер  размышлял,  опираясь  на  ру¬
коятку  плуга.  Ужасно  было  бы  упустить  долгожданное  счастье.
И,  однако,  несмотря  на  всю  свою  жадность,  он  не  потерялся.
Арнолд  сказал,  что  одна  только  руда  —  вот  эти  камни  —  стоит
два  цента  фунт,  но  Квидер  не  мог  себе  представить,  что  сам
по  себе  участок,  сама  земля,  не  считая  скрытой  в  ней  руды,
ничего  не  стоит.  Как  же  так?  Кое-какой  урожай  она  все-таки
дает.
 —  Не  знаю,  —  сказал  он  вызывающе,  хотя  и  чувствовал
.себя  не  слишком  уверенно.  —  Я  не  слыхал,  чтоб  он  собирался
продавать  землю.  Да  вы  спросите  его  сами.  —  Он  решил  пой¬
ти  на  риск,  даже  если  придется  потом  бежать  за  этим  челове¬
ком  и  упрашивать  его;  впрочем,  он  надеялся,  что  этого  не
случится.  Найдутся  и  другие  покупатели.
 —  Не  уверен,  что  мне  подойдет  ваш  участок,  —  медленно,
тоном  полнейшего  безразличия  сказал  агент,  —  но  я  составил
бы  запродажную  на  вашу  землю,  если  бы  вы  надумали  ее
продать.  Сколько  вы  возьмете  за  все  семьдесят  акров?  Мы
могли  бы  составить  запродажную  сроком  на  два  месяца.
 Несчастный  фермер  не  имел  ни  малейшего  понятия  о  том,
что  такое  «запродажная»,  но  решил  не  признаваться  в  этом.
 —  А  сколько  вы  дадите?  —  спросил  он  наконец,  сам  не
зная,  сколько  запросить.
 —  Ну,  скажем,  двести  долларов  сейчас  и  пять  тысяч  че¬
рез  два  месяца,  если  мы  к  тому  времени  окончательно  сойдем¬
ся.  —  Он  предлагал  наименьшую  сумму,  на  которую,  по  его
предположениям,  мог  согласиться  Квидер;  агент  знал,  какие
сделки  заключались  в  этот  день  по  соседству.
 Квидер,  не  понимая,  что  такое  «запродажная»,  не  знал,
что  сказать.  Пять  тысяч  —  он  с  самого  начала  думал,  что  ему
предложат  эту  сумму.  Но  через  два  месяца...  Что  бы  это  зна¬
чило?  Если  этот  человек  хочет  купить  участок,  почему  не  за¬
платить  сразу  наличными,  как  заплатили,  по  словам  Арнолда,
Данку  Портеру?  Он  лихорадочно  следил  за  литом  незна¬
комца,  сжимая  рукоятки  плуга,  и,  наконец,  почти  наобум
сказал:
 —  Я  и  семь  тыщ  когда  угодно  получу,  коли  захочу  ждать.
Йот  мой  сосед  получил  три  тыщи,  а  у  него  на  тридцать  акров
меньше  моего.  Тут  приходил  один,  давал  мне  шесть  тыщ.
 —  Что  ж,  может,  и  я  дам  шесть,  если  окажется,  что  земля
подходящая.
 —  Наличными?  —  в  изумлении  спросил  Квидер  и  отшвыр^
нул  ногой  камень.
 —  Через  два  месяца,  —  ответил  агент.
 —  А-а!  —  хмуро  протянул  Квидер.  —  А  я  думал,  вы  хо¬
тите  купить  теперь.
 11*
 163

—  Ну,  нет,  —  сказал  тот.  —  Я  говорю  о  запродажной.
Если  мы  столкуемся,  я  приеду  с  деньгами  через  два  месяца
или  даже  раньше  и  мы  покончим  с  этим  делом:  шесть  тысяч
наличными,  за  вычетом  задатка.  Понятно,  я  не  обязуюсь  не¬
пременно  купить  вашу  землю  —  только  получаю  преимуще¬
ственное  право  купить  ее  в  любой  день  в  течение  этих  двух  ме¬
сяцев;  а  если  я  за  это  время  не  вернусь,  деньги,  которые  я  дам
вам  сегодня,—ваши,  понятно?  И  тогда  вы  можете  продать  уча¬
сток  кому-нибудь  другому.
 —  Гм!  —  буркнул  Квидер.  Он  мечтал  о  том,  чтобы  полу¬
чить  деньги  сейчас  же  и  уйти  от  своих,  а  тут  разговоры  о  двух
месяцах,  и  еще  неизвестно,  чем  все  это  кончится.
 —  Ладно,  —  сказал  агент,  заметив  недовольство  Квидера
и  решив  накинуть  немного,  чтобы  не  упустить  выгодную  сдел¬
ку.  —  А  если  семь  тысяч  и  сейчас  пятьсот  долларов  наличны¬
ми?  Ну,  как?  Семь  тысяч  через  два  месяца  и  пятьсот  сейчас.
По  рукам,  что  ли?
 Он  полез  в  карман  и  вытащил  туго  набитый  бумажник,
что  привело  Квидера  в  большое  волнение.  Никогда  он  не  ви¬
дывал  столько  денег,  да  притом  —  денег,  которые  могли  сей¬
час  же  перейти  в  его  руки,  стоит  ему  только  захотеть.  В  конце
концов  и  пятьсот  долларов  наличными  —  поразительная  сум¬
ма.  Чего  не  сделаешь  с  такими  деньгами!  А  потом,  через  два
месяца  —  еще  семь  тысяч!  Но  вот  задача  —  жена  и  дети!  Если
он  хочет  осуществить  свою  мечту  —  бежать  от  своих,  надо
сохранить  все  в  величайшей  тайне.  Что  будет,  если  они  узнают
про  эти  деньги,  хотя  бы  про  пятьсот  долларов?  Разве  не  могут
Дод,  или  жена,  или  Джейн,  или  все  втроем  отнять  их  у  него,
украсть,  пока  он  будет  спать?  Еще  как  могут.  Он  стоял  молча,
с  таким  растерянным  видом,  что  агент  стал  опасаться  отказа.
 —  Вот  что  я  вам  скажу,  —  заявил  он,  словно  делая  фер¬
меру  величайшую  уступку.  —  Я  вам  дам  восемь  тысяч  и  сей¬
час  выложу  восемьсот.  Ну,  как?  Это  мое  последнее  слово,
больше  я  дать  не  могу.  —  И  с  этими  словами  он  сунул  бу¬
мажник  в  карман.
 Но  Квидер  только  смотрел  на  него,  до  немоты  поражен¬
ный  и  своим  неожиданным  счастьем  и  теми  препятствиями,  ко¬
торые  он  предвидел.  Восемь  тысяч!  Восемьсот  наличными!
Уму  непостижимо!
 —  Нынче?  —  спросил  он  наконец.
 —  Да,  только  вам  надо  съездить  со  мной  в  Арно.  Я  хочу
посмотреть  ваши  бумаги.  Но,  может  быть,  акт  на  владение
землей  у  вас  на  руках?
 Квидер  кивнул.
 —  Ну,  тогда,  если  он  в  порядке,  я  заплачу  вам  сейчас  же.
У  меня  есть  с  собою  готовый  бланк  соглашения  —  наверно,  тут
 164

можно  найти  кого-нибудь,  кто  его  засвидетельствует.  Только
надо,  чтоб  ваша  жена  тоже  подписала.
 Лицо  Квидера  вытянулось.  Вот  тут-то  и  загвоздка:  жена
и  дети!
 —  И  она  должна  подписать?  —  спросил  он  мрачно,  в  пол¬
ном  унынии.  Он  был  вне  себя  от  отчаяния  и  негодования.
Столько  лет  он  работал  как  лошадь,  как  раб!  А  теперь  прива¬
лило  счастье  —  и  вот,  видно,  все  пойдет  прахом!
 —  Да,  —  сказал  перекупщик,  поняв  по  лицу  и  тону  Кви-
д^ра,  что  тому  вовсе  не  хотелось  посвящать  в  дело  жену,  —
ее  подпись  тоже  нужна.  Мне  очень  жаль,  если  это  вам  непри¬
ятно,  но  таков  закон.  Может  быть,  вы  как-нибудь  столкуе¬
тесь?  Почему  бы  вам  не  пойти  и  не  поговорить  с  нею?
 Квидер  замялся.  Ему  ненавистна  была  самая  мысль  о  том,
чтобы  делиться  с  женою  и  сыном.  Он,  пожалуй,  не  против
Джейн.  Но  если  они  обо  всем  узнают,  они  станут  приставать
к  нему  и  требовать  себе  большую  часть.  Ему  придется  отби¬
ваться,  отстаивать  свои  права.  И  ведь  когда  у  него  будут
деньги,  —  если  будут,  —  ему  придется  сторожить  их,  прятать,
скрывать  от  всех.
 —  Ну,  в  чем  же  дело?  —  спросил  перекупщик,  заметив  его
смятение.  —  Жена  не  хочет,  чтоб  вы  продавали  землю?
 —  Да  нет.  Еще  как  захочет,  когда  узнает.  Только  я  нико¬
гда  и  не  говорил  ей  про  это.  Они  с  Додом  станут  требовать
себе  большую  половину,  а  ведь  это  не  их  земля,  а  моя.  Я  при¬
шел  сюда  первым.  Это  была  моя  земля,  еще  когда  я  и  женат-
то  не  был.  А  жена  никогда  ничего  не  делала,  только  крутилась
бестолку  да  ругалась  со  мной.
 —  Давайте  пойдем  и  поговорим  с  ней.  Может  быть,  она
не  будет  упрямиться?  Видите  ли,  по  закону  ей  полагается
только  третья  часть,  разве  что  вы  сами  захотите  дать  ей  боль¬
ше.  Так  что  у  вас  останется  около  пяти  тысяч.  Я  могу  устро¬
ить,  чтоб  вам  достались  те  же  пять  тысяч,  сколько  бы  ни  по¬
лучила  ваша  жена.  —  По  всему  поведению  Квидера  перекуп-
шик  решил,  что  старику  почему-то  необходимо  получить  имен¬
но  пять  тысяч  для  себя  лично.
 И  в  самом  деле,  при  этих  словах  агента  лицо  старика  про¬
светлело.  Пять  тысяч?  Да  ведь  это  больше,  чем  он  еще  час
цазад  рассчитывал  получить  за  свою  землю.  Предположим,  что
и  жена  получит  три  тысячи.  Так  что  же?  Ведь  его  мечта  сбу¬
дется!
 Он  сразу  согласился  и  направился  вместе  с  приезжим
к  дому.  Но  на  полпути  остановился  и  огляделся.  Казалось,  он
плохо  соображал,  что  делает.  Столько  денег...  такие  перемены
в  жизни...  только  бы  дело  выгорело!  У  него  голова  шла  кру¬
гом.  В  последние  годы  он  уже  не  всегда  мог  рассуждать  ясно
 165

и  трезво;  свалившееся  на  него  богатство,  надежды,  которые
оно  пробудило,  и  страх  потерять  его  совсем  сбили  старика
с  толку.  Он  медленно  повернулся  и  обвел  горизонт  пустым,
отсутствующим  взглядом;  перекупщик  заметил  странный
блеск  в  глазах  фермера,  и  у  него  мелькнуло  подозрение,  что
старик  не  в  своем  уме.
 —  Что  с  вами?  —  спросил  он.
 Тот,  казалось,  внезапно  пришел  в  себя.
 —  Ничего,  —  сказал  он.  —  Просто  я  задумался.
 Агент  мысленно  спросил  себя,  насколько  законным  будет
соглашение,  заключенное  с  помешанным,  но  участок  был  слиш¬
ком  ценный,  чтобы  беспокоиться  о  пустяках.  Раз  документ  бу¬
дет  подписан,  хотя  бы  и  слабоумным,  всякая  попытка  расторг¬
нуть  это  соглашение  натолкнется  на  серьезные  юридические
препятствия.
 С  покосившегося  крыльца  Джейн  и  ее  мать  с  удивлением
смотрели  на  приближающуюся  пару;  но  Квидер  тотчас  про¬
гнал  дочь,  шугнув  ее,  как  забежавшего  в  дом  цыпленка.  Вой¬
дя  в  единственную  комнату,  которая  служила  и  столовой,
и  спальней,  и  всем,  чем  угодно,  Квидер  сейчас  же  захлопнул
дверь  в  кухню,  куда  ушла  Джейн.
 —  Пошла  вон,  —  пробормотал  он,  заметив,  что  она  топ¬
чется  у  самой  двери.  —  Мне  надо  поговорить  с  матерью,  по¬
няла?
 Джейн  отошла  было,  но  потом  снова  прижалась  ухом  к  две-
ри,  чтобы  подслушать  разговор.  Однако  отец  был  настороже
и  тотчас  же  отогнал  ее.  Затем  он  принялся  объяснять  жене,
в  чем  дело.
 —  Вот  этот  человек...  не  знаю,  как  вас  звать...
 —  Кроуфорд,  —  подсказал  перекупщик.
 —  Кроуфорд...  мистер  Кроуфорд...  хочет  купить  нашу  фер¬
му.  Я  и  подумал,  раз  на  твою  долю  тут  тоже  кое-что  прихо¬
дится...  третья  часть,  —  предусмотрительно  прибавил  он,  —  нам
надо  потолковать  с  тобой.
 —  Кое-что?  —  злобно  крикнула  миссис  Квидер,  нимало  не
стесняясь  чужого  человека.  —  Надо  думать,  на  мою  долю  кое-
что  приходится.  Я  тут  работала  как  каторжная  целых  два¬
дцать  четыре  года.  А  сколько  вы  нам  дадите?  —  резко  спроси¬
ла  она  перекупщика.
 Квидер  весь  задрожал  от  жадности.  Его  отчаянный  взгляд
предупредил  агента,  что  правду  говорить  не  следует.
 —  А,  по-вашему,  сколько  земля  стоит?
 —  Ну,  я  не  знаю  точно,  —  уклончиво  сказала  миссис  Кви¬
дер,  боясь  продешевить;  она  решила,  что  муж  по  старости
и  недомыслию  предоставляет  ей  вести  переговоры.  —  Тут
в  округе  фермы  вроде  нашей  продаются  нынче  чуть  ли  не  за
 166

две  тыщи  долларов.  —  Она  назвала  самую  большую  сумму,
о  какой  когда-либо  слыхала.
 —  Это,  пожалуй,  многовато,  —  солндно  сказал  Кроуфорд,
упорно  не  глядя  на  Квидера.  —  Обычная  земля  в  этих  местах
стоит  не  дороже  двадцати  долларов  за  акр,  а  у  вас  тут,  как
я  понимаю,  акров  семьдесят,  не  больше.
 —  Так-то  так,  но  у  нас  земля  неплохая,  —  возразила  мис¬
сис  Квидер,  забыв,  что  полчаса  назад  она  говорила  совсем  дру¬
гое.  —  И  у  нас  тут  ручей  у  самого  дома,  —  добавила  она,  вы¬
двигая  лучший  довод,  какой  только  могла  придумать.
 —  Да,  —  сказал  Кроуфорд,  —  я  видел.  Это,  конечно,  тоже
кое-чего  стоит.  Стало  быть,  по-вашему,  этой  земле  цена  две  ты¬
сячи,  так?  —  И  он  многозначительно  подмигнул  Квидеру,  слов¬
но  говоря:  «Здорово  разыграли!»
 Миссис  Квидер,  очень  довольная,  что  последнее  слово  ос¬
талось  за  нею,  обратилась  за  советом  к  мужу:
 —  Как  скажешь,  Бэрси?
 Квидер,  терзаясь  сознанием  своего  двуличия  и  страхом,
что  все  откроется,  снедаемый  алчностью  и  тревогой,  растерян¬
но  смотрел  на  жену.
 —  Да  по  мне,  так  земля,  конечно,  этого  стоит,  —  пробор¬
мотал  он.
 Кроуфорд  начал  объяснять,  что  сейчас  он  хочет  соста¬
вить  запродажную  —  получить  предварительное  согласие
владельцев  продать  ему  землю  и,  если  они  сойдутся  в  услови¬
ях  и  бумага  будет  подписана,  он  даст  им  немного  денег  впе¬
ред,  чтобы  скрепить  сделку.  Говоря  это,  он  опять  хитро  под¬
мигнул  Квидеру,  давая  понять,  что  тот  получит  сумму,  о  кото¬
рой  они  сговорились  раньше.
 —  Если  вы  согласны,  мы  сейчас  и  покончим  дело,  —  ска¬
зал  он  вкрадчиво,  доставая  из  кармана  бланк  соглашения.  —
Я  только  заполню  бланк,  и  вы  оба  подпишетесь.
 Он  подошел  к  некрашеному  столу  и  разложил  на  нем  бу¬
магу,  а  Квидер  и  его  жена  с  живейшим  интересом  следили  за
всеми  его  движениями.  Оба  они  не  умели  ни  читать,  ни  пи¬
сать.  Квидер  не  представлял  себе,  каким  образом  он  получит
свои  восемьсот  долларов,  и  мог  только  надеяться  на  изобрета¬
тельность  перекупщика.  Мужа  и  жену  совсем  заворожила
мысль,  что  можно  продать  эту  бесплодную,  никудышную  зем¬
лю  так  быстро  и  за  такую  высокую  цену  и  получить  самые  на¬
стоящие  деньги,  —  они  плохо  соображали  и  двигались  как  во
сне.  Глаза  миссис  Квидер  от  жадности  совсем  сузились  и  ста¬
ли  как  щелки.
 —  А  сколько  же  вы  дадите  задатку?  —  тревожно  спро¬
сила  она,  с  лихорадочным  нетерпением  глядя  на  Кроу¬
форда.
 167

—  Ну,  скажем,  сотню  долларов,  —  сказал  перекупщик,
многозначительно  взглянув  на  Квидера.  —  Хватит  этого?
 Сто  долларов!  Они  жили  в  такой  бедности,  что  и  эта  сум¬
ма  казалась  им  целым  состоянием.  Жене  Квидера,  ничего  не
знавшей  о  ценности  руды  на  их  участке,  эти  деньги  представ¬
лялись  невероятным,  необъяснимым,  с  неба  свалившимся
счастьем,  предвестьем  лучших  времен.  И  через  два  месяца  еще
две  тысячи!  Но  тут  встал  вопрос  о  свидетеле  и  о  том,  как  под¬
писать  бумагу.  Агент  карандашом  заполнил  бланк  расписки
в  получении  ста  долларов  и  предложил:
 —  Теперь  подпишитесь  здесь,  мистер  Квидер.
 —  Да  я  не  умею  писать,  —  ответил  тот.  —  И  жена  не
умеет.
 —  Когда  я  молодая  была,  нас  тут  ученьем  не  баловали,
не  до  того  было,  —  смущенно  улыбаясь,  сказала  миссис  Кви¬
дер.
 —  Ну  что  ж,  тогда  вы  просто  поставите  вместо  подписи
по  кресту  и  кто-нибудь  засвидетельствует,  что  это  ваша  рука.
Ваш  сын  или  дочь  умеют  писать?
 Это  было  новое  осложнение,  самое  неприятное  для  обоих:
ведь  стоит  позвать  Дода,  и  он  захочет  забрать  все  дело  в  свои
руки,  он  такой  упрямый  и  непокорный.  Правда,  он  умеет  под¬
писать  свое  имя,  даже  немного  умеет  читать,  —  но  хорошо  ли
будет,  если  он  уже  сейчас  обо  всем  узнает?  Муж  и  жена  подо¬
зрительно  и  недоверчиво  смотрели  друг  на  друга.  Что  теперь
делать?  Из  затруднительного  положения  их  вывел  грохот  ко¬
лес  на  дороге.
 —  Может  быть,  там  едет  кто-нибудь,  кто  мог  бы  удосто¬
верить  ваши  подписи?  —  спросил  Кроуфорд.
 Квидер  взглянул  в  окно.
 —  Да,  он  вроде  грамоту  знает,  —  заметил  он.  —  Эй,  Ле¬
стер!  Поди-ка  сюда.  Дело  есть.
 Грохот  прекратился,  и  через  минуту  в  дверях  появился
фермер  Лестер  Боте,  такой  же  бедняк,  как  и  Квидер.  Перекуп¬
щик  объяснил,  что  именно  от  него  требуется,  и  соглашение,
наконец,  было  подписано;  при  этом  Ботсу,  ничего  не  слыхав¬
шему  о  руде  на  участке  Квидера,  очень  хотелось  сказать  аген¬
ту,  что  тот  (может  купить  под  пашню  участок  получше  и  при¬
том  дешевле,  только  он  не  знал,  как  заговорить  об  этом.  Пе¬
ред  тем  как  подписать  соглашение,  миссис  Квидер  решила
внести  в  дело  полную  ясность.
 —  Я  получу  свою  долю  сейчас  же,  да?  —  осведомилась
она.  —  Вы  мне  сейчас  заплатите?
 Кроуфорд  искоса  взглянул  на  Квидера,  спрашивая  себя,
как  старик  отнесется  к  этому;  а  тот,  охваченный  жадностью
и  притом  хорошо  зная  характер  жены,  крикнул:
 168

—  Ничего  ты  не  получишь,  разве  что  я  помру!  Никакой
доли  тебе  не  полагается,  раз  мы  не  врозь  живем.
 —  А  коли  так,  не  стану  подписывать,  —  злобно  огрызну¬
лась  миссис  Квидер.
 —  Я,  конечно,  не  хочу  вмешиваться,  —  примирительно
вставил  перекупщик,  —  но,  по-моему,  вам  лучше  дать  жене  ее
долю  —  тридцать  три  доллара  (он  выразительно  посмотрел  на
Квидера,  стараясь  вразумить  его),  а  потом,  скажем,  треть  от
двух  тысяч  —  это  всего  шестьсот  шестьдесят  долларов.  Стоит
ли  из-за  этого  срывать  дело?  Вам  надо  как-то  столковаться.
Это  выгодная  сделка.  Всем  хватит.
 Фермер  внимательно  выслушал  это  хитроумное  предложе¬
ние.  В  конце  концов  шестьсот  шестьдесят  долларов  из  восьми
тысяч  —  не  так  уж  много.  Не  желая  рисковать  отсрочкой  и  ра¬
зоблачением  своей  тайны,  он  сделал  вид,  что  смягчился,  и  под
конец  согласился.  Кресты  вместо  подписей  были  поставлены,
и  их  подлинность  удостоверена  Вотсом,  сто  долларов  наличны¬
ми  отсчитаны  и,  по  желанию  миссис  Квидер,  разложены  на
две  пачки,  соглашение  положено  в  карман  мистера  Кроуфор¬
да.  Затем  перекупщик  и  Боте  распрощались  и  уехали,  —  но
сперва  Кроуфорд  потихоньку  сунул  вышедшему  с  ним  Квиде¬
ру  разницу  между  сотней  и  той  суммой,  о  которой  они  усло¬
вились  раньше.  Увидев  у  себя  в  руках  столько  денег,  старый
фермер  уставился  на  них,  словно  зачарованный.  Он  помедлил,
дрожа  от  мучительной  жадности,  потом  его  жесткие,  узлова¬
тые  пальцы  стиснули  бумажки,  точно  когти  ястреба,  хватаю¬
щего  добычу.
 —  Спасибо  вам,  —  сказал  он  громко,  —  спасибо!  —  Он
тревожно  оглянулся  на  дверь  и  понизил  голос.  —  Вы  сперва
поговорите  со  мной,  когда  приедете  в  другой  раз.  Нам  надо
быть  поосторожнее,  а  то  она  проведает,  в  чем  дело,  и  не  ста¬
нет  подписывать,  да  еще  подымет  крик  на  весь  дом.
 —  Ладно,  будьте  спокойны,  —  ответил  перекупщик,  очень
довольный.  Он  смекнул,  что  раз  старик  сам  запутывает  дело,
нетрудно  будет  обмануть  его.  Можно  сделать  вид,  будто  эти
две  тысячи,  вписанные  карандашом,  и  есть  настоящая  цена  его
покупки,  а  старику  Квидеру  заткнуть  глотку,  пригрозив  ра¬
зоблачить  его  двойную  игру.  Впрочем,  у  него  два  месяца  впе¬
реди,  он  еще  успеет  обдумать  все  это.  —  Я  буду  у  вас  через
два  месяца,  может  быть,  далее  раньше,  —  и  он  не  без  грации
раскланялся,  оставив  несчастного  старика  во  власти  тревожных
дум.
 Нетрудно  догадаться,  что  это  было  только  начало  тревог
Квидера.  Дод  и  Джейн,  услышав  через  некоторое  время  от
матери  о  выгодной  продалее  земли,  заволновались.  Деньги  —
любые  деньги,  даже  самая  маленькая  сумма  —  пробуждают
 169

мечту  о  достатке,  о  приятной,  легкой  жизни,  —  кто  же  насла¬
дится  этим?  Ведь  они  тоже  работали,  они  столько  сил  положи¬
ли  на  эту  землю!  Где  их  доля?  Они  снова  и  снова  спрашивали
об  этом,  но  тщетно.  Мать  и  отец  упорно  твердили  им,  что  надо
сперва  получить  все  деньги,  а  там  видно  будет.
 Пока  они  препирались,  споря  даже  из-за  такой  маленькой
суммы,  как  сто  долларов,  возникло  новое  осложнение:  вскоре
Дод  узнал,  что  вся  земля  кругом  полна  руды,  что  в  Эдере  —
соседнем  приходе  —  и  даже  здесь,  у  них,  уже  продаются  фер¬
мы;  и  ходят  слухи,  что  Квидер  продал  свой  участок  за  пять
тысяч  и  прогадал  при  этом,  потому  что  земля  стоит  куда  боль¬
ше  —  долларов  по  двести  за  акр,  стало  быть,  они  должны  бы
получить  четырнадцать  тысяч.  Дод  сразу  же  заподозрил  отца
и  мать  в  том,  что  они  обманули  его  и  сестру,  что  не  было  ни¬
какого  предварительного  соглашения  и  земля  окончательно
продана,  а  Квидер  или  мать,  или  оба  вместе,  скрыли  от  него
и  от  Джейн  огромную  сумму.  В  доме  сразу  воцарились  подо¬
зрительность  и  озлобление.
 —  Они  продали  ферму  не  за  две  тыщи,  а  за  пять,  вот  что
они  устроили,  —  объявил  однажды  Дод  сестре  в  присутствии
родителей.  —  Все  нынче  знают,  чего  стоит  эта  земля,  и  они
получили  не  меньше,  будь  уверена.
 —  Врешь!  —  пронзительно  крикнул  Квидер,  пораженный
словами  Дода.  Как?  Мало  того,  что  сын  уличил  его  в  обмане,
но  и  сам  он  продешевил  при  продаже?  Значит,  он  попал  в  ло¬
вушку,  из  которой  нелегко  будет  выбраться.  —  Ничего  я  не
продавал,  —  сказал  он  со  злостью.  —  Лестер  Боте  был  тут
и  знает,  о  чем  был  уговор.  Он  тоже  подписался.
 —  Может,  земля  и  стоит  больше  двух  тыщ,  да  тот  чело¬
век  не  хотел  давать  больше,  —  пояснила  миссис  Квидер;  одна¬
ко,  не  слишком  доверяя  мужу,  она  тут  же  подумала,  что  он,
пожалуй,  потихоньку  сговорился  с  тем  приезжим.  —  Может,
они  с  отцом  и  столковались  по-другому,  —  добавила  она,  по¬
дозрительно  носясь  на  Квидера  и  припоминая  вкрадчивую
любезность  перекупщика,—да  только  он  мне  ничего  не  сказал.
Помнится,  они  с  отцом  битый  час  толковали  о  чем-то  у  той
изгороди,  а  потом  уж  пришли  сюда.  Я  и  тогда  подивилась:
о  чем  это  они?
 Она  с  тревогой  спрашивала  себя,  как  бы  исправить  дело
и  получить  настоящую  цену.
 —  Я  так  думаю,  он  получил  на  этом  деле  больше,  чем  го¬
ворит  нам,  —  заявил  тут  Дод,  вызывающе  и  недоверчиво
глядя  на  отца.  —  Нынче  от  нас  до  самого  Арно  и  по  двести
долларов  за  акр  землю  не  купишь,  не  мог  он  про  это  не  знать,
да  еще  земля  куда  хуже  нашей.  Просто  он  получил  деньги
и  запрятал  их,  вот  что!
 170

Миссис  Квидер,  крайне  расстроенная  мыслью,  что  муж  мог
так  одурачить  ее,  сочла  нужным  призвать  небеса  во  свидете¬
ли;  она-то  во  всяком  случае  никого  не  обманывала!  Если  тот
человек  предложил  или  заплатил  больше  денег,  так  она  ничего
про  это  не  знает.  В  свою  очередь  Квидер  был  вне  себя  от  стра¬
ха,  от  ярости,  от  ненависти  к  жене  и  детям  и  нежелания  де¬
литься  с  ними.
 —  Ах  ты,  змееныш!  —  крикнул  он  Доду  и,  вскочив,  ки¬
нулся  за  поленом.  —  Я  тебе  покажу,  прячем  мы  деньги  или
нет!  Что  ж,  по-твоему,  я  вор?
 Но  Дод,  который  был  гораздо  сильнее  старика-отца,  од¬
ним  движением  отшвырнул  его.  Ему  уже  не  в  первый  раз,
к  великой  ярости  Квидера,  удавалось  без  труда  сладить  с  ним.
Старика  всегда  возмущала  грубость  сына,  его  наглость  и  же¬
стокость.  Кончилось  тем,  что  сын  вытолкал  старика  за  дверь,
а  затем  мать  стала  многословно  доказывать  Доду  и  Джейн,
что,  насколько  ей  известно,  речь  действительно  шла  только
о  двух  тысячах  и,  подписывая  бумагу  по  секрету  от  детей,  она
не  желала  им  ничего  худого,  хотела  только  обеспечить  их
и  себя.
 Однако,  догадываясь,  что  муж  все-таки  обманул  ее,  она
стала  строить  планы,  как  бы  ей  вместе  с  Додом  и  Джейн  пе¬
рехитрить  его.  Между  тем  Квидера  душила  злоба;  он  боялся
сына,  ненавидел  его,  со  страхом  думал  о  том,  что  же  будет  те¬
перь,  когда  Дод  знает  правду.  Как  помешать  Доду  присутство¬
вать  при  окончании  сделки?  А  если  он  не  сумеет  помешать,
как  перекупщик  вручит  ему  деньги,  причитающиеся  по  тайно¬
му  уговору?  Притом,  если  он  и  получит  эти  деньги,  как  знать,
не  продешевил  ли  он?  Чуть  не  каждый  день  доходят  слухи
о  новых  продажах  по  более  высокой  цене,  чем  он  сторго¬
вался.
 А  миссис  Квидер,  точно  разъяренная  наседка,  кудахтала
о  том,  что  муж,  как  видно,  смошенничал.  Но  скрытного  ста¬
рика  невозможно  было  уличить.  Он  по  целым  дням  старался
не  бывать  дома,  вздрагивал,  как  заяц,  при  малейшем  шуме,
при  виде  незнакомого  Прохожего;  когда  к  нему  приставали
с  вопросами,  он  либо  отмалчивался,  либо  отделывался  ложью.
Полученные  им  тайком  семьсот  долларов  он  обернул  в  бумагу,
запрятал  в  щель  между  балками  в  конюшне  и  заслокил  щель
старым  бидоном.  По  нескольку  раз  на  день  Квидер  возвра¬
щался  сюда  и,  настороженно  прислушиваясь  и  озираясь,  про¬
верял,  на  месте  ли  его  только  что  обретенное  богатство.
 Поистине,  что-то  зловещее,  едва  ли  не  безумие  вошло
отныне  в  жизнь  этой  семьи:  мать  и  дети  замышляли  разде¬
латься  с  отцом,  а  старый  Квидер  бодрствовал  ночи  напролет,
поминутно  вздрагивая  и  прислушиваясь  к  каждому  звуку,  до-
 171

косящемуся  со  стороны  конюшни.  Не  раз  он  менял  тайник
и  дошел  даже  до  того,  что  одно  время  носил  деньги  при  себе.
Как-то  он  нашел  старый,  ржавый  нож  мясника,  спрятал  его
нг  груди,  спал  с  ним,  и  ему  спились  дурные  сны.
 В  разгар  всего  этого  в  одно  прекрасное  утро  явился  но¬
вый  перекупщик  и  не  меньше  первого  обрадовался  находке.
Как  всякий  хороший  делец,  он  соглашался  разговаривать
только  с  самим  владельцем  и  потребовал,  чтобы  позвали  Кви¬
дера.
 —  Отец!  —  крикнула  Джейн  с  порога.  —  Тут  какой-то  че¬
ловек  хочет  поговорить  с  тобой!
 Старик  Квидер,  работавший  под  палящим  солнцем  на  по¬
ле,  где  он  проводил  все  дни  в  напряженном  ожидании,  осто¬
рожно  поглядел  в  сторону  дома  и  увидел  незнакомого  челове¬
ка.  Он  перестал  полоть  и  направился  к  нему.  Откуда-то  вы¬
нырнул  Дод  и  тоже  двинулся  к  дому.
 —  Экая  сушь  стоит,  правда?—любезно  заговорил  незна¬
комец,  встретив  старика  на  полдороге.
 —  Да,  —  рассеянно  отозвался  Квидер:  он  страшно  устал  за
эти  дни,  устал  и  душой  и  телом.  —  Сушь,  сушь,  это  верно!..  —
Он  вытер  ладонью  свой  изрезанный  морщинами  лоб.
 —  Не  знаете,  тут  кто-нибудь  по  соседству  не  продает
землю?
 —  А  вы,  небось,  тоже  из  этих,  которые  насчет  руды?  —
напрямик  спросил  Квидер.  Теперь  уже  не  к  чему  было  играть
в  прятки.
 Незнакомец  был  застигнут  врасплох,  он  никак  не  ожидал
так  сразу  натолкнуться  в  этой  глуши  на  столь  полную  осве¬
домленность.
 —  Да,  из  них,  —  признался  он.
 —  Так  я  и  думал,  —  сказал  Квидер.
 —  Вы  не  продали  бы  свой  участок?  —  спросил  перекуп¬
щик.
 —  Не  знаю,  —  уклончиво  начал  фермер.  —  Тут  и  раньше
приходили  какие-то  вроде  вас,  хотели  купить.  А  сколько  вы  да¬
дите?—  Он  внимательно  посмотрел  на  собеседника;  они  отхо¬
дили  все  дальше  от  дверей,  где  стояли,  наблюдая  за  ними,
Дод,  Джейн  и  мать.
 Перекупщик  обходил  ферму,  разглядывал  валяющиеся  по¬
всюду  глыбы  руды.
 —  На  мой  взгляд,  участок  недурен,  —  спокойно  сказал
он.  —  А  сколько  вы  хотите  за  акр?
 —  Да  вот,  я  слыхал,  иокруг  Арно  берут  по  триста,  —
ответил  Квидер,  изрядно  преувеличивая.  Теперь,  когда  явился
новый  покупатель,  ему  не  терпелось  услышать,  насколько
больше  ему  предложат,  чем  в  первый  раз.
 172

—  Н-ну,  знаете,  это  многовато.  Учтите,  как  далеко  от  вас
до  железной  дороги.  Перевозка  руды  обойдется  не  дешево.
 —  Да  земля-то  все-таки  свои  триста  стоит!  —  глубоко¬
мысленно  заметил  Квидер.
 —  Ну  уж,  не  знаю.  Л  может  быть,  вы  продадите  сорок
акров  по  двести?
 Услышав  такое  предложение,  старик  Квидер  навострил
уши.  Насколько  он  понимал,  сорок  акров  по  двести  долларов
дадут  ему  столько  же,  сколько  он  рассчитывал  получить  за
все  семьдесят  акров  —  ив  его  распоряжении  еще  останется
тридцать  акров.  Возможность  такой  сделки  взволновала  его,
предвещая  еще  большее  богатство  в  будущем:  восемь  тысяч
за  сорок  акров,  а  из  первого  покупателя  он  только  и  сумел
выжать,  что  восемь  тысяч  за  все  семьдесят!
 —  Ну-у,  —  протянул  он  не  торопясь,  —  мне  дают  две¬
надцать  тыщ  за  все,  и  запродажная  готова.
 —  Что?  —  воскликнул  агент,  испытующе  глядя  на  не¬
го.  —  И  вы  уже  подписали  какие-нибудь  бумаги?
 Квидер  с  минуту  подозрительно  смотрел  на  него;  потом,
заметив,  что  издали,  с  порога,  все  семейство  внимательно
наблюдает  за  ними,  сделал  приезжему  таинственный  знак.
 —  Отойдем-ка,  —  сказал  он,  отводя  агента  к  дальней
изгороди.  На  безопасном  расстоянии  от  дома  они  останови¬
лись.  —  Я  вам  сейчас  скажу,  в  чем  дело,  —  зашептал  Кви¬
дер.  —  С  месяц  назад  приезжал  один  человек,  а  я  тогда  еще
не  знал,  что  тут  есть  руда,  поняли?  А  он  знал,  да  мне  ничего
не  сказал  —  и  спрашивает,  сколько  я  возьму  за  акр.  А  тут
как  раз  проезжал  один  мой  сосед  и  говорит,  что  неподалеку
участок  в  сорок  акров  продали  за  пять  тыщ.  Я  подумал,  раз
моя  земля  такая  же,  еще  получше,  и  у  того  сорок  акров,
а  у  меня  семьдесят,  стало  быть,  я  должен  получить  почти  что
вдвое  против  него.  Я  так  и  сказал.  Он  сперва  не  соглашался,
а  потом  одумался,  и  мы  уговорились:  раз  это  моя  ферма,  раз
я  тут  работал  еще  до  женитьбы  —  стало  быть,  коли  я  ее  про¬
дам,  мне  полагается  больше  всех.  Вот  мы  и  столковались
промеж  себя,  шито-крыто,  чтоб  никто  не  знал:  как  будем
через  два  месяца  подписывать  бумагу,  он  мне  потихоньку
даст,  почитай,  все  деньги.  Понятно,  я  бы  ничего  такого  не  де¬
лал,  кабы  это  не  была  с  самого  начала  моя  земля,  да  кабы
мы  с  женой  и  ребятами  ладили  попрежнему,  а  она  вон  все
только  орет  да  дерется.  Коли  он  приедет,  как  обещал,  так  мне
одному  будет  восемь  тыщ,  а  остальное  мы  с  женой  поделим,
ей,  по  закону,  полагается  третья  часть.
 Перекупщик  слушал,  недоумевая  и  потешаясь;  он  быстро
сообразил,  что  хотя  тайный  сговор  фермера  с  покупателем
и  не  совсем  противозаконный,  Квидера  можно  убедить  в  его
 173

незаконности.  Кроме  того,  можно  рассказать  все  его  жене,
и  тогда  сделка  с  первым  агентом  сорвется.  Да  и  сам  старик
так  жаден,  что  нетрудно  подбить  его  отказаться  от  прежнего
соглашения.  Дело  ясное,  фермер  и  сейчас  еще  не  знает  насто¬
ящей  цены  тому,  что  он  так  глупо  выпустил  из  рук.  Поля
вокруг  —  сплошной  цинк,  прикрытый  тонким  слоем  почвы.
С  коммерческой  точки  зрения,  если  принять  во  внимание  раз¬
мах  промышленности  в  восточных  штатах,  шестьдесят  тысяч
долларов  за  этот  участок  —  сущие  пустяки.  Рудник,  который
откроют  на  месте  этой  фермы,  станет  давать  такой  огромный
доход,  что  ему  и  цены  не  будет!  Миллион  долларов  —  и  то
мало!  За  посредничество  в  этой  сделке  он,  агент,  легко  мог
бы  получить  сто  тысяч.  Боже  правый,  да  тот  ловкач  ни  за
грош  приобрел  целое  состояние!  Если  перехватить  у  него
покупку...  это  будет  только  справедливо!
 —  Вот  что  я  вам  скажу,  мистер  Квидер,  —  помолчав,  на¬
чал  он.  —  Мне  кажется,  ваш  покупатель,  кто  бы  он  там  ни
был,  просто  надул  вас.  Ваша  земля  стоит  куда  больше,  это
ясно.  Но  вы  можете  избавиться  от  него  без  особого  труда,
у  вас  есть  законное  основание:  вы  в  сущности  не  знали,  что
продаете,  когда  шли  на  эту  сделку.  По-моему,  так*  и  в  законе
сказано.  Вы  не  обязаны  держаться  соглашения,  раз  сами  не
понимали,  что  делаете,  когда  подписывали  его.  Я,  пожалуй,
могу  вас  вызволить,  если  хотите.  Вы  только  откажитесь
подписать  какие-либо  другие  бумаги,  когда  придет  срок,
и  верните  ему  задаток.  А  потом  в  свое  время  я  охотно  возьму
всю  вашу  землю  по  триста  долларов  за  акр  и  заплачу  налич¬
ными.  Вы  сразу  станете  богачом.  Я  вам  дам  три  тысячи
наличными  в  тот  самый  день,  как  вы  подпишете  соглашение.
Вся  беда  в  том,  что  вы  попросту  попались.  Вы  и  ваша  жена
совсем  не  знали,  что  делали.
 —  Это  верно,  —  проскрипел  Квидер,  —  мы  не  знали.  Мы
и  не  думали  ни  про  какую  руду,  когда  подписывали  ту
бумагу.
 Триста  долларов  за  акр,  подсчитал  он  про  себя,  это
значит  двадцать  одна  тысяча  —  двадцать  одна  вместо  жал¬
ких  восьми!  С  минуту  он  стоял  пошатываясь,  не  зная,  что
делать,  что  подумать,  что  сказать.  Согбенный,  съежившийся,
иссушенный  и  изглоданный  лишениями,  он  весь  содрогался
при  мысли,  что  стоит  только  захотеть  —  и  богатство
будет  у  него  в  руках;  и  в  то  же  время  он  терзался  созна¬
нием,  что  из-за  ошибки,  совершенной  по  неведению,  он,  быть
может,  не  сумеет  завладеть  этим  богатством.  Его  отупевший,
темный  ум,  помутившийся  в  одиночестве,  изнемогал  под
тяжестью  внезапного  дара  судьбы.  Все  перепуталось  у  него
в  голове,  точно  весь  мир  перевернулся  вверх  дном.
 174

Перекупщик  по-своему  истолковал  молчание  фермера.
 —  Я  даже  могу  предложить  вам  немного  больше,
мистер  Квидер,  —  заговорил  он:  —  скажем,  двадцать  пять
тысяч.  На  это  вы  сможете  купить  себе  дом  в  городе.  Ваша
жена  станет  ходить  в  шелковых  платьях;  вам  никогда  больше
не  придется  и  пальцем  шевельнуть;  вы  сможете  послать  сына
и  дочь  в  колледж,  если  они  хогят  учиться.  Вам  надо  только
отказаться  подписать  купчую,  когда  тот  покупатель  опять
явится,  —  верните  ему  задаток  или  узнайте  его  адрес,  и  я
сам  ему  отошлю.
 —  Он  меня  надул,  вот  что!  —  вдруг  почти  крикнул  Кви¬
дер;  крупные  капли  пота  выступили  у  него  на  лбу.  —  Он  хо¬
тел  меня  ограбить!  Ни  акра  он  не  получит,  бог  свидетель,  ни
единого  акра!
 —  Вот  это  правильно,  —  сказал  агент.  И  прежде  чем
уехать,  он  еще  раз  объяснил  фермеру,  как  несправедливо
с  ним  поступил  первый  покупатель:  двенадцать  тысяч  (он
думал,  что  именно  столько  должен  был  получить  Квидер)  —
далеко  не  то  же,  что  двадцать  пять!  Для  наглядности  он
перечислил  все  те  блага,  которые  Квидер  сумеет  приобрести
на  лишние  тринадцать  тысяч,  когда  будет  жить  в  городе.
 Но  Квидер  понимал,  что  на  свою  беду  он  сам  испортил
все  дело:  он  обманул  жену  и  дегей  из-за  сравнительно  неболь¬
шой  суммы  в  восемь  тысяч,  а  уж  теперь  из-за  новой,  гораздо
большей  суммы,  надо  ждать  еще  больших  неприятностей  —
перебранок,  ссор,  а  пожалуй,  и  драки.  Жена  и  Дод,  конечно,
будут  в  бешенстве.  Выдержит  ли  он?  И  хоть  у  него  никогда
не  было  ни  гроша,  теперь  ему  казалось,  будто  он  страшно
много  теряет,  будто  кто-то  хочет  отнять  у  него  огромное
богатство,  всегда  ему  принадлежавшее!
 Все  последующие  дни  он  размышлял  над  этим,  стара¬
тельно  избегая  своих  домашних,  а  они  зорко  следили  за  ним,
спрашивая  себя,  кЪгда  вернется  первый  покупатель  и  о  чем
Квидер  сговорился  со  вторым.  А  старик  совсем  потерял  душев¬
ное  равновесие,  и  постепенно  им  овладела  навязчивая  идея:
жена,  дети,  весь  мир  хотят  обокрасть  его  и  у  него  остается
лишь  один  выход  —  бежать  со  своим  сокровищем,  если  только
он  сумеет  получить  его.  Но  как?  Как?  Ясно  одно:  семья  не
должна  завладеть  его  деньгами.  Он  будет  бороться,  он  лучше
умрет.  И  одинокий  среди  безмолвных  полей,  измученный
духовно  и  физически,  он  неотступно  думал  о  своем  богатстве,
и  ему  чудилось,  что  он  уже  владеет  им  и  должен  его  защи¬
щать.
 Тем  временем  первый  перекупщик  рассудил,  что  нетрудно
будет  заполучить  землю  Квидера  за  указанную  в  запродажной
сумму  в  две  тысячи  долларов;  ведь  Квидер  сам  пожелал,
 175

чтобы  остальные  деньги  были  переданы  ему  в  полной  тайне.
Как  только  в  присутствии  юриста  и  жены  фермера  будет  под¬
писана  купчая,  —  а  в  ней  речь  идет  о  двух  тысячах,  —  можно
будет,  придерживаясь  буквы  соглашения,  преспокойно  удрать,
ничего  больше  не  заплатив.
 Условленный  срок  истекал,  и  ожидание  становилось
нестерпимым.  Квидер  просто  места  себе  не  находил.  В  его
глубоко  запавших  глазах  застыл  недоуменный  вопрос.  Целыми
днями  он  беспокойно  и  бесцельно  бродил  по  ферме.  И  вот,
когда  прошли  два  месяца  —  срок,  обусловленный  в  запро¬
дажной,  —  точно,  день  в  день,  явился  тот,  кто  стал  его  про¬
клятием  —  первый  покупатель  в  сопровождении  некоего
Джайлза,  поверенного  из  Арно,  отъявленного  мошенника
и  мерзавца.
 В  первую  минуту,  увидев  их,  Квидер  почувствовал  силь¬
нейшее  желание  убежать,  но  затем,  одумавшись,  побоялся  это
сделать.  Земля  принадлежит  ему.  Если  его  тут  не  будет,  жена
и  сын  могут  заключить  какую-нибудь  сделку  без  его  согла¬
сия,  устроить  так,  что  он  останется  и  без  земли  и  без  денег...
или  они  могут  узнать  о  семистах  долларах,  которые  он  полу¬
чил  в  задаток,  и  о  тех  деньгах,  которые  он  еще  должен
получить  по  тайному  уговору  с  Кроуфордом.  Ему  необходимо
остаться...  и  однако  он  никак  не  мог  придумать,  что  ему
теперь  говорить  и  что  делать.
 Джейн  стояла  в  дверях,  когда  приезжие  вошли  во  двор,
и  первая  встретила  их;  затем  к  ним  подошел  Дод,  увидевший
их  с  ближнего  поля,  —  все  эти  дни  он  был  настороже.  Затем
окинула  их  вызывающим  и  враждебным  взглядом  миссис  Кви¬
дер:  вот  они,  явились!  Хотят  обобрать  ее!
 —  Где  твой  отец?  —  запросто  обратился  к  Доду  Джайлз,
хорошо  знавший  Квидеров.
 —  Вон  там,  на  втором  картофельном  поле,  —  угрюмо
ответил  Дод  и  тут  же  заявил  напрямик:—Только  если  вы
насчет  земли,  так  это  все  зря.  Мать  с  отцом  порешили  не
продавать.  Ферма  стоит  куда  больше,  чем  вы  давали.  Тут
у  нас  руды  вон  на  сколько  больше,  чем  вокруг  Арно,  и  не
сравнить,  а  там  землю  продают  по  триста  долларов  за  акр,
а  вы,  я  слыхал,  хотите  за  всю  ферму  дать  две  тыщи.  Дураки
будут  мать  с  отцом,  если  согласятся.
 —  Ну-ну,  брось,  —  примирительно,  но  и  не  без  досады
сказал  Джайлз;  сам  злющий  и  неотвязный,  как  оса,  он
в  подобных  случаях  всегда  старался  успокоить  своих  клиен¬
тов.  —  Мистер  Кроуфорд  имеет  запродажную  на  этот  уча¬
сток  —  документ,  подписанный  твоими  родителями  и  засвиде¬
тельствованный...  (он  заглянул  в  бумагу)  мистером  Ботсом,
ну  да,  Лестером  Ботсом.  По  закону,  вы  не  можете  отказаться
 176

от  продажи.  Мистеру  Кроуфорду  остается  только  заплатить
вам,  —  прямо  выложить  деньги  на  стол  —  и  земля  его.  Таков
закон.  Запродажная  есть  запродажная,  и  она  подписана  при
свидетеле.  Уж  и  не  знаю,  как  вы  рассчитываете  увильнуть
от  этого.
 —  Никто  слова  не  сказал  ни  про  какую  руду,  когда  я
это  подписывала,  —  заявила  миссис  Квидер.  —  Куда  же  го¬
дится  такая  бумага,  коли  я  не  знала,  что  она  значит!  Нет
уж,  как  хотите,  а  я  ничего  больше  не  подпишу.
 —  Ну,  ну,  —  нетерпеливо  сказал  мистер  Джайлз.  —  Да-
вайте-ка  лучше  позовем  мистера  Квидера  и  посмотрим,  что  он
на  это  скажет.  Уж  он-то,  я  уверен,  не  станет  говорить  такие
неразумные  и  противозаконные  вещи.
 Тем  временем  старик  Квидер,  которого  уже  успела  по¬
звать  Джейн,  недоверчиво  выглянул  из-за  угла,  точно  затрав¬
ленное  животное,  —  хмурый,  испуганный;  заметив  его,
перекупщик  и  юрист,  успевшие  усесться,  снова  встали.
 —  А  вот  и  вы,  мистер  Квидер,  —  начал  Кроуфорд  —
и  умолк,  пораженный  странным  видом  старика:  тот  растерян¬
но  проводил  рукой  по  лбу  и  тупо  смотрел  прямо  перед  собой.
Он  больше  походил  на  голодную  птицу,  чем  на  человека,  —
желтый,  худой,  какой-то  одичавший.
 —  Погляди-ка  на  отца!  —  шепнула  Доду  Джейн;  вид
старика  поразил  ее,  хоть  она  и  привыкла  к  его  странностям.
 —  Так  вот,  мистер  Квидер,  —  заговорил  поверенный
Джайлз,  не  обращая  внимания  на  шопот  Джейн  и  торопясь
уладить  это  хлопотливое  дело.  —  Мы  пришли,  чтобы  покон¬
чить  с  продажей,  на  которую  вы  согласились,  подписав  бума¬
гу.  Надо  думать,  вы  не  возражаете?
 '  —  Чего?  —  бессмысленно  спросил  Квидер;  потом,  как
бы  очнувшись,  крикнул:  —  Ничего  я  не  стану  подписывать!
Ничего  —  и  крышка!  Не  подпишу  —  и  все!  Ничего!  —  Он  сжи¬
мал  и  разжимал  кулаки,  вертел  головой  и  вытягивал  шею,
словно  испытывая  острую  боль.
 —  Что  такое?  —  грозно  спросил  юрист,  пытаясь  запугать
старика  и  заставить  его  опомниться.  —  Не  подпишете?  То-есть
как  не  подпишете?  Вы  подписали  запродажную  и  получили
сто  долларов  задатку,  вот  бумага,  она  подписана  вами  и  ва¬
шей  женой  при  свидетеле  Лестере  Ботсе,  —  а  теперь  вы
заявляете,  что  больше  ничего  не  подпишете!  Я  не  хочу  быть
резким,  но  имеется  бесспорный  документ,  и  деньги  по
нему  получены.  Такими  вещами  не  шутят,  мистер  Квидер.
Договор  —  серьезное  дело  в  глазах  закона,  мистер  Квидер,
очень  серьезное  дело!  В  подобных  случаях  закон  предписы¬
вает  весьма  решительные  меры.  Хотите  вы  подписать  или  не
хотите,  раз  у  нас  имеется  запродажная,  мы  можем  при
 12  Америка  глазами  американцев
 177

свидетелях  уплатить  вам  деньги,  возбудить  иск,  и  суд  решит
в  нашу  пользу.
 —  Не  решит,  раз  человек  не  знал,  что  к  чему,  когда  под¬
писывал  бумагу,  —  возразил  Дод;  теперь,  когда  он  был  лично
заинтересован  в  этом  деле  и  видел  по  лицу  отца,  что  того
ввели  в  заблуждение,  он  стал  относиться  к  нему  с  некото¬
рым  сочувствием  и  даже,  пожалуй,  дружелюбно.
 —  Ничего  я  не  подпишу,  —  мрачно  стоял  на  своем  Кви¬
дер.  —  Не  желаю  я,  чтоб  меня  обжулили  на  моем  добре.
Я  не  знал,  что  тут  есть  руда,  и  не  знал,  какая  ей  цена,  и  ни¬
чего  я  не  подпишу,  вы  меня  не  заставите.  Вы  хотите  получить
мою  землю  даром,  вот  чего  вам  надо!  Не  подпишу  я  ничего!
 —  У  меня  и  в  мыслях  не  было,  что  тут  есть  эта  руда,
когда  я  подписывала  бумажку,  —  причитала  миссис  Квидер.
 —  Да  бросьте  вы!  —  жестко  оборвал  Кроуфорд.  Чтобы
сломить  упрямство  старика,  он  решил  намекнуть  на
их  тайный  уговор,  в  надежде,  что  фермер  струсит.  —  Не  забы¬
вайте,  мистер  Квидер,  что  у  нас  с  вами  особый  уговор.  —
Теперь  уже  у  него  не  было  уверенности,  что  ему  удастся
заплатить  две  тысячи  вместо  восьми.  —  Собираетесь  вы  вы¬
полнить  наше  с  вами  условие  или  нет?  Решайте  поживее.  Да
или  нет?
 —  Убирайтесь!  —  крикнул  Квидер  вне  себя,  подскочив
на  месте  и  размахивая  руками.  —  Вы  меня  обжулили,  вот  что!
Думали  получить  мою  землю  даром?  Так  вот,  не  выйдет,  не
получите.  Ничего  я  не  подпишу.  Ничего  не  подпишу!  —  Глаза
его  налились  кровью,  взгляд  стал  диким.
 Тут  Кроуфорд,  отказавшись  от  надежды  приобрести  этот
участок  всего  за  две  тысячи,  решил,  согласно  их  тайному
условию,  уплатить  все  восемь,  но  сделать  это  не  с  глазу  на
глаз  с  Квидером,  а  в  открытую.  Он  рассчитывал,  что  жена
и  дети,  узнав,  сколько  старик  в  действительности  должен  был
получить  и  как  хотел  обмануть  и  Кроуфорда  и  их  самих,  ста
пут  на  сторону  покупателя.  Совершенно  ясно,  что  семья  знала
только  о  двух  тысячах.  Если  он  теперь  объяснит  им,  как  об¬
стоит  дело,  может  быть,  положение  изменится  в  его  пользу.
 —  Так,  по-вашему,  восемь  тысяч  за  вашу  землю  —  жуль¬
ничество?  И  это  после  того,  как  вы  взяли  у  меня  восемьсот
долларов  и  держали  их  у  себя  целых  два  месяца?
 —  Что  такое?  —  переспросил  Дод,  придвигаясь  ближе;
потом  он  обернулся,  свирепо  взглянул  на  отца  и  недоумеваю¬
ще  покосился  на  мать.  Сумма,  названная  перекупщиком,  да¬
леко  превосходила  все,  что,  как  он  думал,  им  причиталось,  —
и,  конечно,  он  решил,  что  оба,  и  отец  и  мать,  солгали.  —
Восемь  тыщ?  По-моему,  вы  говорили  про  две!  —  Он  посмотрел
на  мать,  ожидая  подтверждения.
 178

На  лице  миссис  Квидер  отразилось  неподдельное  изум¬
ление.
 —  Первый  раз  слышу  про  восемь  тыщ,  —  растерянно
сказала  она,  понимая,  что  дети  могут  счесть  ее  соучастницей
обмана.
 На  Квидера  в  эту  минуту  страшно  было  смотреть.  Окон¬
чательно  выведенный  из  равновесия  разоблачением,  которого
и  ждал  и  боялся,  он  обезумел  от  ярости,  страха,  от  сознания,
что  совсем  запутался  и  теперь  у  него  нет  выхода.  Больше
всего  ошеломило  его,  что  этот  человек  его  так  бессовестно
обманул,  а  теперь  еще  нападает  на  него.  И  вдобавок  жена
и  сын  теперь  знают,  какой  он  жадный,  только  о  себе  и  ду¬
мает,  —  это  приводило  его  в  ужас.
 —  Так  вот,  именно  восемь  тысяч  я  ему  и  предложил,—
отчеканил  Кроуфорд,  заметив,  как  подействовали  его  слова,  —
и  он  согласился  взять  эти  деньги.  Вот  я  и  приехал,  чтобы  от¬
дать  их  ему.  Я  уплатил  ему  восемьсот  долларов  наличными,
чтобы  скрепить  сделку,  —  эти  деньги  у  него  где-то  припрята¬
ны.  А  теперь  он  говорит,  что  я  его  обманул!  Да  это  просто
смешно!  Он  просил  меня  молчать,  говорил,  что  это  его  земля,
и  он  рассчитается  со  всеми  вами,  как  ему  вздумается.
 —  Убирайтесь  отсюда!  Убью!  —  в  бешенстве  закричал
Квидер,  совсем  теряя  рассудок.  —  Все  это  вранье!  Ни  про
какие  восемь  тыщ  и  разговору  не  было.  Мы  говорили  про  две
тыщи,  вот  и  все!  Надуть  меня  хочешь,  негодяй,  жулик!  Ниче¬
го  я  не  подпишу!  —  Он  нагнулся,  чтобы  схватить  табурет,
стоявший  у  стены.
 Все  отступили;  только  Дод,  который  и  прежде  не  раз
одолевал  отца  в  драке,  кинулся  на  него  и  одним  уда¬
ром  сбил  старика  с  ног.  Поверенный  и  перекупщик,  видя,
что  Квидер  лежит  без  движения,  хотели  было  вступиться
за  него.
 А  Дод  решил,  что  настал  его  час.  Отец  солгал  ему.  По¬
нятно,  он  теперь  его  боится.  Почему  бы  просто  силой  не  заста¬
вить  старика  подписать  купчую  и  взять  деньги?  Если  деньги
будут  уплачены  тут  же,  при  Доде  —  лишь  бы  заставить  отца
подписать,  —  он  сможет  без  всяких  помех  и  препятствий  взять
свою  долю.  И  тогда  исполнятся  все  его  мечты  —  и  какие
мечты!  Отец  ведь  согласился  продать  участок  за  восемь  ты¬
сяч,  стало  быть,  нечего  теперь  артачиться,  думал  Дод.
 —  А  ну,  полегче!  —  прикрикнул  Джайлз.  —  Никаких
драк,  нам  надо  уладить  это  дело  полюбовно,  вот  и  все.
 Ведь  так  или  иначе,  рассуждал  он,  вторую  подпись,  вер¬
нее  крест  Квидера,  все  равно  нужно  получить  —  и,  по
возможности,  мирным  путем;  а  кроме  того,  лучше  избежать
побоев  и  насилия.  Как-никак  они  не  вояки,  а  деловые  люди.
 12*
 179

—  Вы  говорите,  он  согласился  на  восемь  тыщ,  верно?  —
спросил  Дод;  ему  казалось  почти  невероятным,  что  такую
огромную  сумму  и  в  самом  деле  могут  сейчас  же  уплатить
наличными.
 —  Да,  правильно,  —  подтвердил  Кроуфорд.
 —  Ну,  так,  чорт  возьми,  он  сделает,  как  уговорился!  —
сказал  Дод,  тряхнув  своей  круглой  головой  и  упершись  руками
в  бока;  ему  не  терпелось  поскорее  получить  деньги.  —  Эй!  —
обернулся  он  к  распростертому  на  полу  отцу.  А  тот  при  паде¬
нии  ушиб  затылок  и  все  еще  лежал,  слегка  приподнявшись
на  локтях,  и  смотрел  на  присутствующих  бессмысленным
взглядом;  он  совсем  растерялся,  мысли  его  путались,  и  он
не  в  силах  был  ни  осознать  происходящее,  ни  сопротив¬
ляться.
 —  Что  это  ты  вздумал,  старый  чорт?  А  ну,  вставай!  —
Дод  шагнул  к  отцу,  рывком  поставил  его  на  ноги  и  подтолк¬
нул  к  столу.  —  Раз  тогда  подписал,  можешь  и  теперь  подпи¬
сать.  Где  бумага?  —  спросил  он  поверенного.  —  Вы  только
покажите  ему  где,  —  и,  надо  думать,  он  подпишет.  Только
сперва  покажите  ваши  деньги,  —  прибавил  он.  —  Я  хочу  по¬
глядеть  на  них.  А  потом  он  подпишет.
 Перекупщик  достал  из  бумажника  деньги  (он  заранее
сообразил,  что  чек  у  него  нипочем  не  возьмут),  а  поверенный
развернул  документ,  на  котором  требовалось  поставить  под¬
пись.  Тем  временем  Дод  взял  деньги  и  стал  считать  их.
 —  Ему  надо  только  подписать  вот  эту  бумагу,  и  жене
тоже,  —  пояснил  Джайлз  и,  видя,  что  Дод  кончил  считать,
добавил,  очень  довольный  новым  оборотом  дела:  —  Если  ты
грамотный,  посмотри  сам,  что  тут  сказано.
 Дод  схватил  бумагу  и  быстро  пробежал  ее  глазами  с  та¬
ким  видом,  словно  для  него  тут  все  было  просто  и  ясно,  как
день.
 —  Вот  видишь,  —  продолжал  юрист,  —  мы  сошлись  на
том,  что  он  продает  мистеру  Кроуфорду  свой  участок  за  во¬
семь  тысяч  долларов.  Восемьсот  он  уже  получил.  Остается
уплатить  еще  семь  тысяч  двести,  вот  они,  —  он  дотронулся  до
пачки  денег,  которую  Дод  так  и  не  выпустил.  Потрясенный
тем,  что  у  него  в  руках  оказалось  столько  денег,  Дод  от  ра¬
дости  не  мог  выговорить  ни  слова.  Подумать  только,  семь  ты¬
сяч  двести  долларов!  И  за  что?  За  эту  голую,  никудышную
землю!
 —  Ах  ты,  господи!  —  в  один  голос  вскрикнули  миссис
Квидер  и  Джейн.  —  Восемь  тыщ!  Чудеса,  да  и  только!
 Дод  продолжал  наседать  на  старика,  чтобы  тот  подписал
бумагу;  а  Квидер,  еще  оглушенный  и  плохо  соображающий,
все  же  настолько  пришел  в  себя,  что  поднялся  со  стула  и  стал
 180

удивленно  озираться,  но  любящий  сын  опять  грубо  толкнул
его  на  прежнее  место.
 —  Нечего,  нечего,  —  прикрикнул  он.  —  Сиди,  где  сидишь,
и  подпишись,  коли  тебя  просят.  Обещал,  так  держи  слово.  Ты
уж  совсем  рехнулся!  Сам  не  знаешь,  чего  хочешь,  —  усмех¬
нулся  он,  чувствуя,  что  по  какой-то  непонятной  ему  причине
отец  вдруг  стал  податлив,  как  воск.  И,  действительно,  старик
был  совершенно  беспомощен  и  нем.  —  Он  говорит,  ты  согла¬
сился  на  это  —  верно?  Да  ты  что,  или  вовсе  спятил?
 —  Ах,  злодей!  —  негодовала  миссис  Квидер.  —  Восемь
тыщ!  А  он-то  все  говорил  только  про  две!  Ни  разу  ничего
другого  не  сказал!  Подумать  только!  Хотел  все  забрать  себе,
слова  никому  не  сказавши!
 —  Да,  —  подхватила  Джейн,  уставясь  на  отца  жадным  и
мстительным  взглядом,  —  он  все  думал  забрать  себе.  А  мы-то
работали  тут  круглый  год,  в  этой  дыре  —  и  все  на  него.
 Она  смотрела  на  старика  такими  же  злыми  глазами,  как
и  Дод.  Отец  казался  ей  чуть  ли  не  вором:  он  пытался  украсть
у  них  то,  что  они  заработали  тяжелым  трудом.
 Поверенный  взял  у  Дода  бумагу,  разложил  ее  на  ветхом
столе  и  подал  Квидеру  перо;  тот  взял  его,  безвольно  и  по¬
слушно,  как  ребенок,  и  поставил  крест  на  указанном  ему
месте.
 —  Вы  делаете  это  без  принуждения,  по  доброй  воле,  не
так  ли,  мистер  Квидер?  —  осторожно  спросил  при  этом  мистер
Джайлз.
 Старик  ничего  не  ответил.  Быть  может,  потому,  что
при  падении  он  ушиб  голову,  он  забыл,  на  время  по  крайней
мере,  о  своем  твердом  решении:  ни  за  что  не  подписывать
купчую.  Подписавшись,  он  блуждающим  взглядом  обвел  окру^
жающих,  словно  спрашивал  себя,  чего  еще  от  него  хотят.
Затем  миссис  Квидер  тоже  поставила  крест  и  ответила  утвер¬
дительно  на  тот  же  вопрос  предусмотрительного  юриста.
Потом  Доду,  как  самому  разумному  в  семействе  и  притом
распоряжающемуся  по  праву  сильного,  предложили  засвиде¬
тельствовать  подписи  отца  и  матери;  то  же  сделала  и  Джейн,
так  как  требовались  два  свидетеля,  потом  Дод  взял  деньги
и  стал  их  пересчитывать  под  внимательными  взглядами  мате¬
ри  и  сестры.  А  старик  Квидер  сидел  совсем  тихо;  он  еще  не
понимал,  что  значат  эти  деньги,  но  пристально  смотрел  на
них,  как  на  нечто,  чего  ему  как  будто  следовало  добиваться,
хотя  он  был  в  этом  и  не  совсем  уверен.
 —  Все  в  порядке,  надеюсь?  —  спросил  юрист,  поворачи¬
ваясь,  чтобы  уйти.
 Дод  признал,  что  счет  совершенно  верен.  Тогда  оба  посе¬
тителя  отбыли,  захватив  желанный  документ.  А  семейство
 181

Квидеров,  за  исключением  отца,  который  все  еще  не  вышел
из  оцепенения,  принялось  обсуждать,  как  поделить  это  необы¬
чайное  богатство.
 —  Вот  что  я  тебе  скажу,  Дод,  —  начала  мать,  жадно
и  тревожно  глядя  на  деньги:  —  сколько  тут  ни  есть,  а  мне,  по
закону,  полагается  третья  часть!
 —  И  мне,  понятно,  тоже  полагается  кое-что,  мало  ли
я  тут  работала,  —  заявила  Джейн,  подходя  вплотную  к  брату.
 —  А  ну,  убери  руки,  пока  я  не  кончил,  —  потребовал  Дод,
принимаясь  пересчитывать  деньги  в  третий  раз.  Какое  наслаж¬
дение  перебирать  эти  бумажки!  Каких  только  они  дверей
не  откроют!  Теперь  он  может  жениться,  поехать  в  город,  сде¬
лать  кучу  всяких  вещей,  которые  ему  всегда  хотелось  сделать.
Он  забыл  и  думать  о  том,  что  отцу  тоже  по  праву  причитается
часть  денег.  А  то  обстоятельство,  что  старик,  как  видно,  поте¬
рял  рассудок  и  теперь  совершенно  беспомощен  и  обречен  от¬
ныне  бродить  где-то  в  одиночестве  или  полностью  подчиниться
сыну,  совершенно  не  трогало  Дода.  Он  мужчина,  и  по  праву
сильного  настоящий  хозяин  теперь  он,  —  по  крайней  мере  так
он  считал.  Дод  перебирал  деньги  и  сиял  от  удовольствия,  и  все
говорил,  говорил,  мечтая  о  самых  заманчивых  вещах...  потом
вдруг  вспомнил  о  восьми  сотнях  —  вернее,  о  семи,  спрятанных
отцом.
 —  Да,  а  где  же  задаток,  хотел  бы  я  знать?  —  сказал
он.  —  Отец  таскает  его  с  собой,  что  ли,  или,  может,  запрятал
где-нибудь?
 И  подозрительно  оглядев  съежившегося  на  стуле  старика,
Дод  стал  ощупывать  его  карманы  и  одежду,  но  ничего  не
обнаружил  и  оставил  его,  заявив,  что  этим  можно  будет  за¬
няться  после.  Наконец  он  поделил  наличные  деньги:  третью
часть  матери,  четвертую  Джейн,  остальное  себе,  верному
помощнику  и  наследнику  отца...  тем  временем  он  старался
догадаться,  где  могут  быть  спрятаны  те  восемьсот  дол¬
ларов.
 И  тут-то  Квидер  внезапно  пришел  в  себя  и  понял,  нако¬
нец,  что  здесь  произошло.  Он  вскочил  на  ноги  и,  дико  ози¬
раясь,  визгливо,  пронзительно  закричал:
 —  Украли  мое  кровное!  Украли!  Ограбили  меня!  Огра¬
били!  А-а-а*  Земля  стоит  не  восемь  тыщ,  а  все  двадцать  пять!
Я  мог  получить  двадцать  пять  тыщ,  а  они  заставили  меня  под¬
писаться,  и  все  пропало!  А-а-а!  —  Он  стонал  и  метался,  бес¬
смысленно  подскакивая  и  приплясывая;  потом  он  увидел
деньги,  которые  Дод  все  еще  сжимал  в  руке,  и  тут  отчаяние
помешанного  нашло  новый  исход:  он  выхватил  деньги,  бро¬
сился  к  открытой  двери  и  стал  кидать  драгоценные  бумажки
на  ветер,  крича:  —  Украли  мое  кровное!  Украли!  Не  надо  мне
 182

этих  проклятых  денег!  Не  надо  мне  их!  Отдайте  мое  кровное!
А-а-а!
 Во  всем  этом  деле  Доду  важно  было  только  одно  —
наличные  деньги.  Ничего  не  зная  о  предложении  второго  пере¬
купщика,  он  не  мог  понять,  что  привело  старика  в  такую
ярость  и  окончательно  лишило  рассудка.  И  видя,  что  тот,  не
помня  себя,  разбрасывает  кредитки,  Дод  накинулся  на  него,
как  дикая  кошка,  опрокинул  наземь,  вырвал  оставшиеся
деньги  и,  крепко  придавив  его  коленом,  крикнул  сестре  и  ма¬
тери:
 —  А  ну-ка,  подберите  деньги!  Подберите  деньги!  И  давай¬
те  веревку,  слыхали?  Давайте  веревку!  Он  начисто  рехнулся,
не  видите,  что  ли?  Совсем  спятил,  говорю  вам.  Ей-богу,  он
сумасшедший!  Давайте  веревку!
 И,  следя  глазами  за  сестрой  и  матерью,  которые  забот¬
ливо  подбирали  деньги,  он  крепче  прижал  отчаянно  отбивав¬
шегося  старика  к  полу.  Когда  помешанный  был  надежно  свя¬
зан  и  деньги  вручены  Доду,  нежный  сын  поднялся  на  ноги,
снова  пересчитал  свою  долю  и,  удостоверясь,  что  все  цело,
соизволил  несколько  более  благосклонно  взглянуть  на  этот
предательский  мир.  Потом,  посмотрев  на  старика,  скрученного
и  связанного,  как  петух,  которого  везут  на  базар,  сказал,  быть
может,  не  без  сочувствия:
 —  Да,  кто  бы  подумал!  Бедный  папаша!  Похоже,  на  этот
раз  он  начисто  свихнулся.  Крышка.
 —  Да,  видать,  что  так,  —  сказала  миссис  Квидер,  с  мимо¬
летным  сожалением  взглянув  на  супруга;  она  явно  куда  боль¬
ше  интересовалась  своей  долей  банковских  билетов.
 И  затем  Дод,  его  мать  и  сестра  с  полным  равнодушием
принялись  обсуждать,  как  теперь  поступить  со  стариком,  а  он
бессмысленно  озирался,  уже  не  в  силах  понять,  что  проис¬
ходит.
 В  ОНЕГУ
 (Рассказ)
 Своеобразные  картины  можно  увидеть  в  зимний  день
в  большом  городе.  Если  идет  снег,  мостовые  и  тротуары
сплошь  покрываются  слякотью,  и  пробираться  по  ним  дело
нелегкое.  В  первые  минуты  снегопад  даже  красив:  воздух  по¬
лон  летучим  пухом,  низкое  небо  затянуто  тучами.  Потом  начи¬
нается  слякоть,  грязь,  а  нередко  и  пронизывающий  холод.
Скрипят  и  скрежещут  на  морозе  экипажи;  тысячи  мужчин
и  женщин  —  волны  людского  прибоя,  заполняющие  улицы
 183

города,  —  снуют  взад  и  вперед,  спеша  покончить  с  работой
или  с  делом,  которое  удерживает  их  вне  дома.
 В  такую  погоду  в  некоторых  кварталах  можно  увидеть
людей,  которые  кажутся  неотъемлемой  частью  зимнего  горо¬
да.  Они  словно  чайки,  сопровождающие  в  море  стаи  рыб.
Нужда  —  вот  что  соединяет  их,  роднит  их,  является  в  извест¬
ной  степени  их  классовым  признаком.  Они  не  только  бедны
телом,  они  бедны  духом,  а  что  касается  земных  благ  —  у  них,
конечно,  нет  ничего.
 Как  чайки  кормятся,  следуя  за  рыбой,  так  эти  люди  кор¬
мятся  непогодой.  Они  урывают  крохи  у  подрядчиков,  которые
берут  на  себя  очистку  городских  улиц  от  снега:  сотни  людей
собираются  около  сараев,  где  хранятся  лопаты  и  скребки
и  где  ежедневно  раздают  наряды  на  работу;  они  подолгу
ждут  здесь  в  хмурые  предутренние  часы,  на  холоде,  на  ветру.
Перед  рассветом,  когда  только  еще  начинают  распределять
работу,  они  уже  там  —  продрогшие,  без  пальто;  часто  их  руки
и  шея  ничем  не  защищены  от  стужи,  нет  также  воротничка,
а  если  и  есть,  так  изодранный  в  клочья,  шляпы  их  так  помя¬
ты  и  истрепаны,  что,  по  правде  говоря,  их  уже  нельзя  назвать
шляпами.
 Город  обычно  отпускает  по  два  доллара  на  человека  за
целый  день  уборки  снега.  Но  подрядчики  даже  и  за  такие
гроши  неохотно  нанимают  этих  несчастных,  предпочитая  бо¬
лее  здоровых  и  крепких  людей,  ищущих  временную  работу;
однако  городские  власти  и  «общественность»  требуют,  чтобы
была  соблюдена  видимость  заботы  о  бедняках.  И  вот  эти
люди,  тысячи  людей,  которым  не  находится  никакого  иного
применения,  получают  временный  заработок.
 Итак,  в  этот  холод,  в  пронизывающую  сырость  они,  как
стадо  овец,  ждут  у  ворот.  Не  чувствуется  особого  пыла  в  этом
усилии  поддержать  свою  жизнь.  В  них  еще  сохранилась  жаж¬
да  жизни,  но  жажда  бессильная,  безвольная,  ибо  они  ни
в  чем  не  находят  поддержки.  Они  пытались  просуществовать
в  этом  мире,  и  их  долго  швыряло  и  кидало  во  все  стороны,
пока  почти  все  они  не  утратили  силу  и  мужество.  Непогода
для  многих  связана  с  представлением  о  домашнем  уюте,
тепле,  развлечениях;  для  них  это  случай  тяжелым  трудом  за¬
работать  кусок  хлеба  —  жалкий,  конечно,  а  все-таки  кусок.
 И  вот  они  собираются  здесь  с  раннего  утра,  в  темноте.
Они  выстраиваются  длинной  очередью  у  двери  конторы  под¬
рядчика  и  ждут,  пока  он  распорядится  ими  по  своему  усмот¬
рению.  Наконец  открывается  небольшое  окошко,  прорезанное
в  двери,  и  в  нем  появляется  человек.  Это  энергичный,  при¬
жимистый  субъект,  на  лице  его  трудно  заметить  признаки
мысли,  зато  на  нем  ясно  можно  прочесть  холодную  расчетли¬
 184

вость.  Ему  нет  дела  до  человека,  стоящего  перед  ним.  Его
мало  трогает,  что  почти  все  они  хватаются  за  эту  работу
с  отчаяния,  как  за  последнюю  соломинку.  Ему  важно  одно:
они  пришли  за  работой.  Возьмут  ли  они  по  доллару  семьде¬
сят  пять  центов  вместо  двух  долларов,  которые  платит  город?
Подрядчик  не  спрашивает  об  этом  прямо;  это  делается  иначе.
 —  Лопата  есть?
 —  Нет,  сэр.
 —  Тогда  с  тебя  двадцать  пять  центов  за  лопату.
 —  У  меня  нету.
 —  Ладно,  вычтем  из  получки.
 И  имейте  в  виду,  эти  двадцать  пять  центов  за  лопату
удерживают  не  только  в  первый  день,  но  ежедневно.  Подряд¬
чики  обычно  объясняют  это  тем,  что  лопаты  иногда  крадут,
но  ведь  над  каждой  партией  рабочих  поставлен  десятник,
без  его  разрешения  рабочему  не  заплатят  ни  гроша,  и  он  от¬
вечает  за  лопаты.  Следовательно...
 У  каждого  из  этих  людей  свои  несчастья,  своя  беда,
и  они  вносят  в  жизнь  города  трагическую  ноту.  Тягостно
и  жалко  смотреть,  как  в  пронизывающий  холод  они  бредут  за
громадными  подводами,  в  которых  свозят  с  улиц  снег.  Я  ви¬
дел,  как  седобородые,  белые,  как  лунь,  старики  лопатами  ки¬
дали  снег  на  подводу.
 Да,  в  лучшем  случае,  грустная  и  запутанная  это  штука  —
жизнь.  Судьба  так  слепо,  наобум  распоряжается  рождением
и  смертью,  что  трудно  даже  винить  ее  за  это.  Она  разбивает
вдребезги  мечты  королей  и  нищих,  осыпает  лежебоку  золо¬
тыми  цехинами,  отнимает  у  труженика  то  немногое,  что  он
заработал  в  поте  лица,  —  и  все  это  с  таким  равнодушием,  что
в  конце  концов  теряешься  перед  нею.  Легко  обвинять  —  на
том  или  ином  основании,  —  и,  быть  может,  иной  раз  обвинения
справедливы,  но  в  то  же  время  легко  понять,  как  все  это  мог¬
ло  случиться.  Не  всегда  хватало  ума  и  способностей,  вмеша¬
лась  болезнь,  ложный  шаг,  нечестный  поступок  —  и  усилия
долгих  лет  пошли  прахом:  тот,  кто  упорно  пробивался  вверх,
снова  оказывается  на  самом  дне.  Остается  только  барахтаться
и  отбиваться  там,  внизу,  и  подбирать  падающие  на  дно  крохи.
Таково  положение  этих  людей.
 Я  видел,  как  работали  тощие,  изголодавшиеся,  плохо  оде¬
тые  подростки;  их  худые,  костлявые,  красные  от  холода  руки
торчали  из  слишком  коротких  рукавов.  Я  видел,  как  хилые,
чахоточные  бродяги,  кутаясь  в  лохмотья  и  еле  передвигая  но¬
ги,  через  силу  сгребали  лопатой  снег.
 Непогода  и  снегопад,  как  и  ночлежка  на  Бауэри-стрит,
дают  им  возможность  кое-как  существовать...  Но  только  кое-
как.  Еще  несколько  дней  —  и  снега  больше  не  будет.  Еще
 185

несколько  дней  —  и  солнце  станет 	пригревать  и 	отнимет 	у 	них
 этот  заработок.  Они  снова  канут  в 	безвестность, 	откуда  появи¬
лись.  Только  теперь  их  и  можно 	увидеть  всех 	вместе, 	в 	хо¬
 лоде,  в  снегу,  с  лопатой  в  руках.
 Но  я  видел  их  и  в  другие  минуты,  когда  вечерами,  после
трудового  дня,  они  стояли  у  сараев  в  ожидании  получки.
Даже  такие  жалкие  гроши  могут  порадовать  человека,  давно
потерявшего  всякую  надежду  найти  работу.  Проблески  этой
радости  изредка  мелькают  на  хмурых  лицах  людей,  выстроив¬
шихся  в  дчинную  очередь  у  сарая.
 Зимний  вечер,  уже  темнеет,  зажглись  уличные  фонари;
люди  переминаются  с  ноги  на  ногу,  стараясь  согреться.  Им
долго  приходится  ждать  в  конце  каждого  рабочего  дня,  но
они  ждут  терпеливо,  предвкушая  получку  —  доллар  семьде¬
сят  пять  центов  за  нескончаемо  длинный  день  работы  на  хо¬
лоде.  Они  охотно  жертвуют  двадцатью  пятью  центами.  Два¬
дцать  пять  центов  с  каждого  —  а  людей  сотни,  и  подрядчик
изрядно  и  без  хлопот  наживается.  А  они?..  Они  рады  уже
и  тому,  что  им  есть  с  чем  встретить  завтрашний  день.  Это  не
пустяк,  если  у  человека  есть  чем  заплатить  за  ночлег  и  за
ужин.  Доллар  семьдесят  пять  —  целое  богатство  для  таких
бедняков,  все  равно,  что  для  иных  пятьдесят,  или  сто,  или
тысяча  долларов.  Довольство  и  радость  так  относительны.  Но
так  или  иначе,  они  заработали  эти  деньги  —  и  теперь  их  ждет
вся  та  сказочная  роскошь,  которую  человек  может  себе  позво¬
лить  за  один  доллар  семьдесят  пять  центов.
 В  МЕТЕЛЬ
 (Рассказ)
 Зимний  день.  Только  четыре  часа,  а  все  уже  тонет  в  ве¬
чернем  сумраке.  Густо  падает  снег,  мелкий,  колючий;  подхва¬
ченный  резким  ветром,  он  сечет,  как  хлыстом.  Снег  устилает
улицу  холодным  мягким  ковром  в  шесть  дюймов  толщиной;
следы  экипажей  и  пешеходов  изрезали  его  бурыми  полосами.
По  заснеженной  Бауэри-стрит  бредут  люди,  подняв  воротники,
нахлобучив  шляпы  до  самых  бровей.
 Перед  грязным  четырехэтажным  зданием  собирается
толпа.  Сперва  подходят  двое  или  трое;  постукивая  нога  об
ногу,  чтобы  хоть  немного  согреться,  они  жмутся  к  запертой
деревянной  двери.  Они  даже  не  пытаются  войти  внутрь,  но
уныло  топчутся  на  месте,  глубоко  засунув  руки  в  карманы
и  исподлобья  поглядывая  на  пешеходов  и  на  зажигающиеся
в  сумерках  фонари.  Здесь  и  седобородые  старики  с  ввалив¬
 186

шимися  глазами,  и  люди  еще  молодые,  но  изнуренные  неду¬
гом,  и  люди  средних  лет.
 Толпа  у  дверей  прибывает.  Слышен  приглушенный  гул
голосов.  Это  не  беседа,  а  отрывочные  замечания,  ни  к  кому
не  обращенные.  Раздается  брань,  недовольные  возгласы:
 —  Хоть  бы  они  поторопились.
 —  Гляди,  фараон-то  как  уставился.
 —  Что  они  думают,  сейчас  лето,  что  ли?
 —  Погреться  бы  теперь  у  какой-нибудь  девчонки!
 Ветер 	хлещет  все  злее,  люди  теснее  жмутся  друг 	к  другу.
 Ни  гнева, 	ни  угроз 	—  одно  лишь  угрюмое  терпение, 	не  скра¬
 шенное  хотя  бы  шуткой  или  добрым  словом.
 Мимо  проносится  автомобиль,  на  сиденье  развалился
плотный  мужчина.  Один  из  стоящих  у  самой  двери  кивает  на
него:
 —  Ишь,  покатил!
 —  Ему-то  не  холодно.
 —  Эй,  эй!  —  кричит  кто-то  вдогонку,  но  автомобиль  уже
далеко  и  седок  не  слышит.
 Мало-помалу  подкрадывается  вечер.  Прохожие  спешат
по  домам. 	А  толпа 	попрежнему  топчется  у  двери.
 —  Да 	откроют 	они  когда-нибудь?  —  раздается 	хриплый
 голос.
 И  толпа,  всколыхнувшись,  придвигается  ближе  к  запер¬
той  двери:  все  взоры  устремляются  на  нее.  В  глазах  людей
уныние,  как  у  собаки,  когда  она  скулит  и  ждет  —  не  повер¬
нется  ли  ручка  двери.  Они  переминаются  с  ноги  на  ногу,
щурятся,  бормочут  что-то,  чертыхаются.  Они  все  ждут,  а  снег
все  метет,  все  хлещет  их.  Вдруг  тусклый  свет  появляется  за
стеклом  вверху  двери.  Толпа  сразу  оживляется.  Все  гуще
падает  снег,  он  скопляется  на  потрепанных  шляпах,  на  худых
острых  плечах,  и  никто  не  стряхивает  его.  От  тепла  и  дыха¬
ния  столпившихся  у  двери  людей  снег  тает,  капает  с  полей
шляп,  течет  по  носу,  по  щекам,  но  такая  теснота,  что  люди
не  могут  поднять  руку  и  вытереть  лицо.  Там,  где  толпа  реже,
снег  не  тает.  Те,  кто  не  может  пробраться  в  середину,  втяги¬
вают  голову  в  плечи,  съеживаются.
 Наконец  слышится  скрип  отодвигаемых  засовов,  и  толпа
настораживается.  Кто-то  кричит:  «Эй,  вы,  не  нажимайте!»  —
и  дверь  открывается.
 Минута  толкотни  и  давки  —  в  угрюмом  молчании  каж¬
дый  старается  первым  протиснуться  внутрь.  Толпа  быстро
уменьшается.  Люди  исчезают  в  здании,  как  пловучие  бревна,
уносимые  течением.  Продрогшие,  съежившиеся,  раздражен¬
ные,  в  обвисших  шляпах  и  промокших  пальто,  они  сплошным
потоком  вливаются  в  двери  мрачного  здания.
 187

Ровно  шесть  часов,  и  по  лицу  каждого  прохожего  видно,
что  он  торопится  домой,  где  его  ждет  ужин.
 —  Вы  и  еду  какую-нибудь  даете?  —  спрашивает  кто-то
у  старика-привратника,  стоящего  у  двери.
 —  За  такие  гроши  и  койки  хватит.
 На  сегодня  ночлежка  полна.
 ВО  ТЬМЕ
 (Рассказ)
 Нельзя  сказать,  что  здесь  царит  тьма  в  полном  смысле
слова,  так  как  висящий  над  головой  электрический  фонарь
отбрасывает  широкий  золотисто-желтый  круг,  но  стоит  холод¬
ная  январская  ночь,  еще  только  четверть  второго,  и  поблизо-
сти  нет  другого  источника  света.  Темны  и  безмолвны  редак¬
ции  большой  газетной  корпорации;  место  действия  —  тротуар
перед  одной  из  редакций.  Вокруг,  в  каждой  типографии,
огромные  валы  печатных  машин  готовятся  начать  свой  могу¬
чий  бег,  и,  если  бы  прохожие  перестали  шаркать  ногами  по
тротуару,  вы  сразу  услышали  бы  шум  приготовлений.  Немно¬
го  позже,  когда  станки  будут  пущены  в  ход,  вы  услышите
звук  их  стремительного  движения,  смутный,  заглушенный
и  в  то  же  время  явственный  —  этот  каскад  новостей,  которого
ждет  мир,  ежедневная  пища  человеческих  умов,  подобная
хлебу  насущному,  —  пище  вашей  плоти.
 Но  что  за  странные  люди  собираются  здесь  в  этот  ранний
час?  Еще  несколько  минут  назад  тут  не  было  ни  души,  а  сей¬
час  вон  там  три  или  четыре  человека  рассуждают  о  том,  по¬
чему  наступили  тяжелые  времена,  и  подальше,  в  тени  подъ¬
езда,  стоят  еще  трое  или  четверо.  Вы  оглядываетесь  и  видите,
что  они  появляются  со  всех  сторон  из  темноты  и  сходятся
сюда,  к  свету,  к  еще  пустому  газетному  киоску,  где  сидит
в  ожидании  своего  товара  толстая  старуха-ирландка.  На
первый  взгляд  все  они  кажутся  одинаковыми  —  маленького
роста,  худые,  изможденные.  Но  спустя  некоторое  время  вы
убеждаетесь  в  том,  что  они  не  так  уж  похожи  друг  на  друга,
как  вам  сперва  показалось,  и  что  это  люди  разных  нацио¬
нальностей.  Но  несомненно,  всем  им  холодно  и  все  они  испы¬
тывают  легкое  нетерпение.  Они  то  и  дело  переходят  с  места
на  место,  озираются  по  сторонам  и  смотрят  на  желтый  осве¬
щенный  циферблат  часов  на  городской  ратуше,  или  огляды¬
вают  улицу  и  изредка  бормочут  два-три  слова.  Говорят  здесь
очень  мало.
 183

—  В  чем  дело?  Что  здесь  происходит?  —  спрашиваете
вы  случайного  соседа,  который,  должно  быть,  вполне  в  курсе
дела,  поскольку  он  стоит  здесь  уже  довольно  долго.
 —  Ничего,  —  отвечает  он  резко.  —  Ждут  утренних  газет.
Хотят  первыми  получить  работу.
 —  Ах,  вот  что!  —  восклицаете  вы,  и  как  молния  вас  осе¬
няет  догадка:  —  Значит,  они  хотят  опередить  других.  И  они
ждут  здесь  всю  ночь?  Но  ведь  это  очень  тяжело,  не  прав¬
да  ли?
 —  Ну,  не  знаю.  Это  главным  образом  шведы  и  немцы.  —
Последние  слова  звучат  так,  будто  эти  две  национальности
и,  без  сомнения,  некоторые  другие  не  нуждаются  в  челове¬
ческом  отношении.  —  Это  все  официанты,  повара,  рассыль¬
ные  и  судомойщики.  Есть  и  люди  других  специальностей,  но
больше  всего  официантов.
 —  Неужели  вы  думаете,  что  этот  старик  —  вон  тот,  с  се¬
дой  бородой  —  был  официантом?
 —  Ну,  нет!  Это  не  официант.  Не  знаю,  кто  он  такой,
может  быть,  просто  нищий.  Таких  не  берут  на  работу.  А  вон
те,  молодые,  —  это  официанты.
 Вы  смотрите  на  них,  —  да,  это,  пожалуй,  молодые  люди,
худые,  тонкогубые,  узкогрудые,  с  желтоватым,  болезненным
цветом  лица;  их  одежда  потрепана,  и  каждый  держит  под¬
мышкой  какой-то  сверток  в  газетной  или  просто  оберточной
бумаге  —  быть  может,  фартук  официанта.
 Вы  начинаете  размышлять,  и  при  помощи  случайных
пояснений  нового  знакомого  вам  удается,  наконец,  предста¬
вить  себе  всю  картину  в  целом.
 Действительно,  это  очень  большой,  жестокий  и  холодный
город,  а  собравшиеся  здесь  люди  очутились,  по  крайней  мере
временно,  на  самой  низшей  ступени  общественной  лестницы.
Столбцы  объявлений  в  популярных  утренних  газетах  привле¬
кают  их  к  себе  как  возможность  найти  счастье.  И  вот  они
приходят  сюда  холодным  ранним  утром  для  того,  чтобы  опе¬
редить  других  и  первыми  получить  работу.  Кто  первый  при¬
дет,  тот  первый  и  получит.
 Пока  вы  ждете  и  размышляете,  кто-то  осторожно  и  нере¬
шительно  подходит  к  вам.  Этот  человек  выглядит  не  таким
удачливым,  как  тот,  с  которым  вы  только  что  разговаривали;
он  более  худ  и  более  изнурен.
 —  Взгляните-ка,  хозяин,  —  говорит  он,  разжимая  ладонь
и  протягивая  вам  что-то  блестящее,  похожее  на  золото.
 —  Нет,  —отвечаете  вы  нервно  (вы  уже  попадались  рань¬
ше  на  эту  удочку),  —  не  хочу  я  смотреть  на  это.
 —  Вы  только  взгляните,  —  настаивает  он.
 —  Нет,  —  с  раздражением,  резко  отвечаете  вы,  но  все
 189

же  бросаете  нерешительный,  недовольный  взгляд  ц  видите
золотой  перстень  с  печатью,  на  которой  вырезаны  инициалы.
 Он  зажимает  кольцо  в  худой  руке  и  снова  прячет  его
в  карман.
 Он  уже  собирается  отойти  от  вас,  как  вдруг  его  осеняет
другая  мысль.
 —  Вы  ищете  работу?  —  спрашивает  он.
 —  Нет.
 —  А  вы  не  повар?
 —  Нет.
 —  Да  ну?!  А  я  думал,  вы  какой-нибудь  важный  шеф,
они  иной  раз  приходят  сюда.
 Сомнительный  комплимент,  но  все  же  лучше,  чем  ничего.
Вы  немного  смягчаетесь.
 —  Я  официант,  —  признается  он,  завладев,  наконец,
хотя  бы  на  мгновение  вашим  вниманием.  —  Я  хочу  сказать,
когда  я  здоров.  Сейчас  я  немножко  расклеился.  Лучшее,  на
что  я  могу  сейчас  рассчитывать,  —  это  мытье  посуды.  А  все
же  я  по  профессии  официант  и  одно  время  даже  работал  кон¬
торщиком.  А  об  этой  компании  много  говорить  не  прихо¬
дится.  Все  они  работают  в  дешевых  ресторанах.  В  субботу
вечером  почти  все  они  напиваются,  и  если  в  воскресенье  они
опаздывают,  им  дают  расчет.  Хозяин  нанимает  новых.
А  в  воскресенье  ночью  или  в  понедельник  они  опять  прихо¬
дят  сюда.
 Вы  готовы  согласиться,  что  это  описание  вполне  вяжется
с  вашими  собственными  наблюдениями  над  некоторыми  из
этих  людей,  —  но  ведь  тут  есть  и  другие,  по  виду  люди  се¬
мейные,  которые  кажутся  такими  измученными  и  жалкими.
 —  Конечно,  здесь  и  других  много,  —  подсказывает  ваш
новый  знакомый.  —  Каждый  день  бывает  по  три  столбца
с  требованиями  на  маляров.  Почти  каждый  день  бывает  стол¬
бец  с  требованиями  на  типографских  рабочих.  Ведь  люди
красят  свои  дома  круглый  год.  Бывает,  что  требуются  поден¬
щики.  Или  плотники.  Этим  удается  найти  место.  Но  больше
всего  спрос  на  поваров,  официантов  и  судомойщиков.
 Вы  задумываетесь  над  тем,  соответствует  ли  это  истине,
но  его  рассказ  звучит  достаточно  правдоподобно.  Совершенно
очевидно,  что  в  огромном  большинстве  эти  люди  —  повара
и  официанты.  Их  поиски  работы  должны  начинаться  очень
рано,  так  как  рестораны  и  гостиницы  обычно  бывают  откры¬
ты  всю  ночь  напролет.  Так  что  это  вполне  вероятно.
 И  все  это  время  вам  хочется  знать,  почему  же  до  сих
пор  нет  газет.  Ведь  просто  позор,  что  эти  люди  должны
стоять  здесь  так  долго.  Собралась  уже  большая  толпа,  чело¬
век  двести  или  триста.
 190

Полисмен,  тяжело  топая,  шагает  взад  и  вперед  и  ста¬
рается  расчистить  проход.  Он  насIроен  далеко  не  друже¬
любно.
 —  Посторонитесь!  —  сердито  приказывает  он.  —  В  по¬
следний  раз  вам  говорю!
 В  толпе  образуется  широкий  проход.
 И  вот  внезапно  появляется  мальчик,  он  бежит,  едва  удер¬
живая  в  равновесии  свою  ношу  —  огромную  связку  самых
ходовых  утренних  газет.  Кажется,  что  толпа  готова  схватить
мальчика  и  вырвать  у  него  газеты,  но  вместо  этого  она
только  быстро  смыкается  позади  него.  Когда  он  добегает  до
старухи-ирландки,  вокруг  ее  киоска  образуется  сплошное
кольцо  людей,  толкающихся  и  наперерыв  хватающих  газеты.
 Воздух  оглашается  криками  с  требованиями  той  или  иной
утренней  газеты,  и  в  течение  каких-нибудь  пяти  минут  идет
оживленная  и  бурная  распродажа.  Потом  люди  разбегаются,
держа  в  руках  газеты,  как  убегает  собака  с  костью  в  зубах.
Каждый  спешит  к  какому-нибудь  ближайшему  источнику
света  и  торопливо  просматривает  столбцы  объявлений.  Ино¬
гда  они  делают  в  газете  какие-то  отметки  и  затем  поспешно
уходят.  Они  нашли  то,  что  нужно.
 Жалкое  и  в  го  же  время  странное  зрелище.  Ваш  собе-
седник-судомойшик  (он  же  бывший  официант)  сообщает  вам,
что,  помимо  чаевых,  большинство  этих  людей  может  рассчи¬
тывать  всего  лишь  на  пять  долларов  в  неделю  и  питание.
И  он  добавляет,  что  питание  отвратительное.  Пока  вы  раз¬
говариваете  с  ним,  некий  прилично  одетый,  солидно  зараба¬
тывающий  журналист  проходит  мимо,  направляясь  в  этот
поздний  час  домой.  Какой  контраст!  Какая  пропасть  между
ним  и  всеми  этими  людьми!
 —  А  знаете,  —  говорит  ваш  собеседник,  —  я  думал,  что
получу  сегодня  работу.  Я  думал,  что  кто-нибудь  купит  это
кольцо.  Утром  в  ломбарде  мне  за  него  дадут  доллар  семьде¬
сят  пять  центов.  У  меня  нет  денег  на  трамвай,  а  то  бы  я  не
заговорил  об  этом.  Я  всегда  закладываю  его  в  начале  недели
и  выкупаю  в  субботу.  Утром  я  заложу  его  и  попытаю  еще
раз  счастье  завтра  ночью.
 Какая  грустная  повесть!  Какая  нужда!
 Вы  опускаете  руку  в  карман  и  достаете  монету  в  25  цен¬
тов.  Вы  покупаете  ему  газету.  «Это  вам  на  счастье»,  —  гово¬
рите  вы  ободряюще.  Но  какая  нищета!  Какая  глубина  паде¬
ния!  И  подумать  только,  что  каждый  из  нас  мог  бы  дойти  до
этого!
 Он  уходит,  уходят  и  другие,  и  снова  вокруг  ночь  и  тиши¬
на.  Сейчас  здесь  нет  никакого  движения,  нет  большой  нужды
в  освещении.  Старая  ирландка  погружается  в  унылое  ожи¬
 191

дание  утра.  Лйшь  изредка  какой-нибудь  прохожий  купит
у  нее  газету.
 А  те,  другие?  Они  рассеялись  во  всех  направлениях;
сейчас  они  обивают  пороги  дешевых  ресторанов  в  Бруклине,
Манхэттене,  Бронксе,  Хобокене,  Стейтен-Айленде;  они  сидят
в  ожидании  на  ступеньках  подъездов;  они  отстаивают  свое
место  у  дверей  магазинов.  Они  имеют  право  просить  работы
первыми,  быть  первыми  потому,  что  они  пришли  первые.
Благородная  привилегия!
 А  вы  и  я...  что  ж,  мы  вернемся  к  своим  снам,  нас  ждет
отдых  и  покой.  Неумолимая  жизнь  идет  своим  чередом.  Нам
предначертан  другой  удел.  Мы  не  из  числа  этих  людей  во
тьме.

АЛЬБЕРТ  МАЛЬЦ
 ИГРА
 (Рассказ)
 Потом  я  влезаю  на  фургон...
 —  Забыл!
 —  Что?  Нет,  я  ничего  не  забыл.
 —  Нет,  забыл,  —  сказал  мужчина.  —  Что  с  тобой
 такое?
 Мальчик  нахмурил  брови.  Он  был  совсем  маленький,  лет
десяти,  не  больше.  Его  худое,  заострившееся  личико  посинело
от  холода.  Он  моргал,  стараясь  прогнать  сонливость.
 —  Ну,  говори.
 —  Я  не  помню  что.
 —  Эх  ты,  глупый,  —  ведь  попадешься!
 —  Не  попадусь.  Вот  еще!  Я  такую  игру  знаю.  Я  умею
так  играть.
 —  Ну,  как  же  умеешь?  Ты  даже  не  можешь  сказать,
что  тебе  надо  делать.
 —  А  вот  посмотришь!
 —  Не  стану  я  смотреть.  Мы  пойдем  домой,  вот  и  все.
 —  Чорта  с  два!
 —  Опять  ругаешься?  Забыл  так  забыл  —  руганью  делу
не  поможешь.  Сколько  раз  тебе  было  сказано  —  не  смей  ру¬
гаться.  Вырастешь  хулиганом,  попомни  мое  слово.
 Они  замолчали.
 Мужчина  вздохнул.  «Раньше  я  как  раз  в  это  время  вста¬
вал,  —  подумал  он.  —  Оденешься,  потом  горячий  завтрак,  по-
 13  Америка  глазами  американцев
 193

еле  завтрака  к  трамвайной  остановке,  а  в  руке  у  тебя  коте¬
лок  с  обедом».
 Он  смахнул  снежинки  со  своих  густых  черных  усов.  «Эх
ты,  комар  несчастный,  —  пронеслось  у  него  в  голове,  —  под¬
нял  я  тебя  такую  рань.  Тебе  бы  еще  спать  да  спать».
 —  Ну  как,  —  спросил  он  мальчика,  —  все  еще  не  вспо¬
мнил?
 Мальчик  покачал  головой.  Он  вытянул  губы,  скорчив  не¬
довольную  гримасу.
 —  Ну  вот,  теперь  реветь  вздумал?
 —  Я  не  реву,  —  сказал  мальчик.  —  Что  я,  маленький,
что  ли?
 —  Похоже,  что  маленький.  Не  мог  запомнить,  что  тебе
было  сказано.
 —  Да  я...
 Мальчик  вышел  из  подъезда  и  набрал  полную  пригорш¬
ню  снега.
 —  Это  еще  зачем?
 ■—  Вот...  снег.
 —  Я  не  слепой.  Сам  вижу.  Зачем  тебе  снег?
 —  Хочу  бросить  снежок.
 —  Больше  тебе  не  о  чем  думать?  А  ведь  говорил,  что
хочешь  помочь  сестренке.
 —  Я  и  хочу.
 —  Нет,  не  хочешь.  Ты  думаешь  о  чем  угодно,  только  не
о  деле.  Иди  сюда.
 Он  грубо  схватил  мальчика  за  руку  и  втащил  его  обрат¬
но  в  подъезд.
 —  Ты  забыл  про  пакет!  Самое  важное  забыл.  Как  я  мо¬
гу  на  тебя  положиться,  если  ты  забыл  про  пакет?
 —  Папа,  я  не  забыл,  —  сказал  мальчик.  —  Ведь  пакег-
то  у  меня  в  кармане!  Я  ие  энал,  что  ты  про  него  спра¬
шиваешь.
 —  Говори  все  по  порядку.  Мне  надо  знать,  все  ли  ты
помнишь.  Вынь  пакет.  Держи  его  наготове.
 Мальчик  вынул  из  кармана  смятый  бумажный  пакет.  Он
надул  его  и  расправил.
 —  Ну,  а  потом  что  надо  делать?
 —  Потом  я  дождусь,  когда  молочник  обойдет  дом.
 —  Который  дом?
 —  Вон  тот...
 —  Зеленый?
 —  Нет,  следующий.
 —  А  почему  не  зеленый?
 —  Да  ну,  папа,  я  же  знаю,  —  сказал  мальчик.  —  Не  бу¬
ду  я  все  с  самого  начала  рассказывать.
 194

—  Если  не  расскажешь,  мы  сейчас  же  идем  домой.
 —  Ну,  потому  что  в  зеленом  доме  есть  дверь  на  улицу,
а  тот  ему  надо  обходить  с  переулка.  Да  я  сумею,  папа,  чего
ты  боишься!
 —  Я  знаю,  что  сумеешь,  —  ответил  мужчина,  —  а  все-та-
 ки  надо  действовать  наверняка.  Руки  озябли?
 —  Не  очень.
 —  Сунь  пакет  подмышку.
 Он  взял  маленькие  побелевшие  руки  мальчика  и  стал
медленно  растирать  их  своими  большими  мясистыми  ладо¬
нями.
 —  А  дальше  что?
 —  Как  только  он  зайдет  за  угол,  я  выбегу  и  схвачу  бу¬
тылку.  Потом  я  положу  ее  в  пакет  и  пойду  дальше.
 —  Пойдешь  или  побежишь?
 —  Нет,  пойду.
 —  А  если  он  увидит  и  бросится  вдогонку,  тогда  ты  тоже
побежишь?
 —  Нет,  я  буду  итти.  Он  догонит  меня,  а  тогда  я  начну
плакать.
 —  А  ты  сумеешь  заплакать?
 —  Конечно,  сумею.  Я  уже  пробовал.  Дженни  даже  по¬
думала,  что  я  по-настоящему  плачу.  —  Мальчик  засмеялся.—
Я  притворился,  будто  меня  побили.
 —  Ш-ш!  Говори  тише.
 —  Согрелись,  папа.
 —  Сунь  их  в  карман.  Я  подержу  пакет.  Ну,  тебя  пойма*
ли,  а  ты  что?
 —  Я  буду  плакать, 	а  потом  ты 	подойдешь  и 	скажешь,
 что  знаешь  меня,  что  я 	из  бедной  семьи.
 —  Ш-ш!  —  Он  зажал  мальчику  рот  ладонью.  —  Кто-то
идет.  Притворись,  будто 	тебе  что-то  в 	глаз  попало.
 Мальчик  зажмурил 	один  глаз  и 	широко  открыл 	другой.
 Мужчина  нагнулся  к  нему.
 Какой-то  бездомный  бродяга  проковылял  мимо  них,  дви¬
гаясь  наугад  сквозь  густо  падающий  снег.  Голова  его  была
закутана  мешком  из  дерюги.
 «Нам  все-таки  лучше  живется,  чем  вот  такому»,  —  поду¬
мал  мужчина.
 Они  смотрели  ему  вслед  до  тех  пор,  пока  он  не  скрылся
у  них  из  глаз.
 —  А  метет  все  сильнее,  —  прошептал  мальчик.  —  Молоч¬
ник  меня  не  разглядит  на  другой  стороне.  Можно  взять  не
одну  бутылку,  а  больше.
 —  Хватит  и  одной.  Ну,  а  когда  я  скажу,  что  знаю  тебя,
тогда  что?
 13*
 195

—  Ты  будешь  говорить,  что  я  из  бедной  семьи,  что  у  ме¬
ня  мать  больна  и  что  я  взял  молоко  для  нее,  а  если  он  меня
отпустит,  ты  пообещаешь  последить,  чтобы  я  больше  так  не
делал.  Все,  папа?
 —  Все.  —  Мужчина  вздохнул  и  провел  рукой  по  усам.  —
Есть  хочешь?
 —  Немножко.
 Он  сжал  мальчику  руку.
 —  Ничего.  Я  тоже  хочу.  А  ты  сплюнь  и  погладь  себе  жи¬
вот.  —  Он  плюнул  в  снег  и  погладил  живот.  —  Вот  так.  Ну,
а  теперь  ты.
 Мальчик  сделал  то  же  самое.  Они  засмеялись.
 —  Это  значит,  что  ты  наелся  доотвала,  —  пояснил  муж¬
чина.
 —  Ну,  как  же!  Ведь  я  только  что  съел  два  яйца  и  тарел¬
ку  каши,  —  сказал  мальчик.
 Они  опять  засмеялись.
 —  Придем  домой,  чего-нибудь  поедим.
 Мужчина  насторожился,  подавшись  всем  телом  вперед.
 —  Фургон.  Возьми  пакет.  Не  торопись,  я  скажу,  когда
итти.
 —  Я  не  тороплюсь.  —  Мальчик  покраснел  от  волнения.  —
Вот  увидишь,  я  сделаю  все  как  надо.  Я  таскал  яблоки,  мне
не  в  первый  раз.
 —  Не  забудь  еще  вот  о  чем.  Если  что-нибудь  случится,
я  тебе  крикну.  Если  я  крикну  «беги»,  значит  беги.  Что  бы  я
ни  делал,  все  равно  беги,  слышишь?
 —  Ладно.
 —  Обещаешь  мне?
 —  Обещаю.
 —  Не  забудь,  что  бы  со  мной  ни  случилось  —  беги.
 —  Ладно.
 Фургон  молочника  медленно  двигался  по  улице.  Мужчи¬
на  и  мальчик  низко  пригнулись,  стоя  в  дверях.
 —  Дай  ему  доехать  до  пожарной  колонки.  Ты  не  волнуй¬
ся.  Ничего,  малыш,  ничего.  Ну,  ступай.
 Мальчик  вышел  из  подъезда.  Он  медленно  зашагал  по
улице,  высоко  поднимая  ноги,  увязавшие  в  мягком  снегу.
 «Надо  было  сказать,  чтобы  надвинул  кепку  на  лоб.  А  то
снег  запорошит  глаза»,  —  думал  мужчина.  Он  дышал,  широ¬
ко  открыв  рот.  Грудь  его  высоко  вздымалась,  и  каждый  вздох
причинял  ему  боль.
 Молочник  исчез  за  домом.  Мальчик  устремился  вперед.
Он  вспрыгнул  на  передок  и  сунул  руку  внутрь  фургона.
 «Как  долго,  —  думал  мужчина.  —  О  господи,  почему  он
так  долго?»
 196

Мальчик  спрыгнул  на  мягкий  снег.  Он  сунул  бутылку
с  молоком  в  пакет  и  быстро  зашагал  по  тротуару.  В  эту  минуту
молочник  показался  в  переулке.  Мужчина  не  сводил  с  него
глаз.  Молочник  свернул  к  соседнему  дому.  Так.  Все  в  поряд¬
ке.  Теперь  уже  не  страшно.
 Он  провел  рукой  по  усам.  Потом  судорожно  глотнул,  тя¬
жело  перевел  дух  и  пошел  вслед  за  мальчиком.
 Мальчик  поджидал  его  в  следующем  квартале.  Лицо
у  него  сияло.
 —  Вот  и  готово!  Вот  я  и  сумел,  правда?  —  сказал  он.
 —  Правда,  сынок.  Молодец!  —  Он  погладил  его  по  го¬
лове.  —  Дай  понесу.
 —  Нет,  я  сам,  —  ответил  мальчик.
 —  Ну,  хорошо.
 —  Вот  лепко-то!  Папа!  Я  мог  и  еще  одну  взять.  —  Он
не  отставал  от  отца,  то  пускаясь  вприпрыжку,  то  скользя
по  мягкому  снегу.  —  Папа,  можно,  я  возьму  завтра  две?
Можно?
 Мужчина  молчал.
 —  Слушай,  папа!  —  Мальчик  потянул  его  за  рукав.
 —  Что?
 —  Можно?
 —  Что  можно?
 —  Да  я  только  что  сказал.
 —  Я  не  слышал.
 —  Можно,  я  возьму  завтра  две?  Ведь  это  совсем  просто.
Все  равно,  что  две,  что  одну.
 —  Нет.
 —  Да  я  могу  взять  две  бутылки!
 —  Нет!
 Они  шли  молча.
 —  Вот  бы  рассказать  ребятам,  —  заговорил  мальчик.
 Мужчина  остановился.
 —  Попробуй  только  расскажи,  я  тебе  голову  оторву.
 —  Знаю  я.  Не  скажу.  Мне  просто  так  захотелось.
 —  Это  воровство,  —  сказал  отец.  —  Воровство.
 —  Да  я  знаю.  Ой,  папа,  пойдем,  мне  холодно.
 Они  пошли  дальше.  Они  шагали,  опустив  голову,  пряча
лицо  от  снега.
 —  Ноги  промокли?
 —  Немножко.
 —  Вот  получу  работу,  куплю  тебе  калоши.  Резиновые
сапоги  тебе  куплю.  Выше  колен.  Тогда  ходи  по  снегу,  сколь¬
ко  хочешь,  ноги  все  равно  не  промокнут.
 —  Может,  калоши  получишь  там,  где  дают  пособие?  —
сказал  мальчик.
 197

—  Может  быть.  Я  уже  просил.  И  опять  буду  просить.
 —  Ну  и  пусть  ноги  мокрые.  Ничего  страшного  нет.
 Мужчина  вдруг  остановился.
 —  Ты  знаешь,  что  воровать  нехорошо?
 —  Конечно,  знаю,  папа.
 —  Ты  знаешь,  что  мы  делаем  это  только  ради  твоей  се¬
стренки?
 —  Конечно,  знаю.
 —  Я  никогда  не  воровал,  —  сказал  отец.  —  Я  всю  свою
жизнь  работал.  Я  хороший  работник.  Я  всегда  кормил  семью.
Спроси  хоть  у  матери.
 —  Ну-у,  папа!—сказал  мальчик.  —  Ты  не  огорчайся.
Я  не  буду  вором,  когда  вырасту.  Я  знаю,  что  воровать  нехо¬
рошо.
 —  А  говоришь,  воровал  яблоки.
 —  Да  это  я  просто  так,  папа.  Ведь  хочется  иногда  поба¬
ловаться.
 —  Да.  Я  знаю,  —  сказал  мужчина.
 —  Я  не  стану  воровать.  Я  вырасту  и  буду  такой  же  силь¬
ный,  как  ты,  и  найду  себе  работу.  Честное  слово,  папа!
 Отец  взглянул  на  сына.  «Как  же,  дожидайся,  —  подумал
он.  —  В  твои  годы  я  был  на  голову  выше  тебя.  Эх  ты,  комар
несчастный,  подрасти  и  то  тебе  не  дают!»
 —  Ой,  папа,  как  холодно,  —  сказал  мальчик.
 Они  шли  домой,  мягко  ступая  по  свежевыпавшему  бело¬
му  снегу.
 ВОСКРЕСЕНЬЕ  В  ДЖУНГЛЯХ
 (Рассказ)
 Чарльз  Фалон,  тринадцати  лет,  раскачивал  в  руке  гра¬
нату,  поджидая,  пока  сменятся  огни  светофора.  Автобус  тро¬
нулся,  и  Чарли  укрылся  за  снежным  сугробом.  С  дистанции
в  двадцать  шагов  он  метнул  высоко  в  воздух  свой  смерто¬
носный  снаряд.  Граната  разорвалась  на  самой  крыше  автобу¬
са.  Чарли  самодовольно  усмехнулся  и  принялся  лепить  из
снега  новую  гранату.
 Он  брел  по  Хадсон-стрит,  не  зная,  как  убить  время,  —
низкорослый,  худенький  мальчик  с  бледным  лицом  и  плотно
сжатыми  губами.  На  углу  Перри-стрит  он  нашел  конверт,
в  котором  оказался  один  миллион  двести  тысяч  тридцать  че¬
тыре  доллара.  Он  выпустил  из  руки  гранату  и  перебежал  на
противоположную  сторону,  к  лавке  ростовщика.  Было  воскре¬
сенье,  и  дверь  была  закрыта  стальной  решеткой,  но  Чарли
 193

загадал  желанье  и  проник  внутрь.  Он  взял  себе  электрический
фонарик,  пару  коньков,  бойскаутский  нож,  бинокль,  портрет
девы  Марии,  склонившейся  над  яслями  с  младенцем,  и  мно¬
жество  других  вещей.  В  уплату  он  оставил  банковский  билет
в  сто  тысяч  долларов.
 Он  снова  пересек  широкую  улицу,  повернул  в  сторону
Гринич-вилледж  и  зашел  в  вестибюль  кинематографа  погла¬
зеть  на  картинки.  Киноактриса  Анита  Луиз,  решил  он,  куда
красивее,  чем  эта  гордячка  Норма  Ширер.  Он  поцеловал  Ани¬
ту  Луиз.  Они  присели  вдвоем  на  край  ее  миллиондолларового
бассейна  для  плавания,  и  Чарли  снова  поцеловал  ее.  Только
она  собралась  сказать,  какой  Чарли  шикарный  молодой  че¬
ловек,  как  вдруг  подошел  билетер  и  крикнул:
 —  Проваливай,  мальчишка!
 Чарли  побрел  дальше.
 На  углу  11-й  улицы  и  Седьмой  авеню  он  остановился  пе¬
ред  витриной  кондитерской.  Быстро,  одно  за  другим,  прогло¬
тил  он  шоколадное  пирожное,  «наполеон»,  порцию  сливочного
крема  и  два  персиковых  торта  со  сбитыми  сливками  по  два¬
дцать  пять  центов  каждый.  Он  уже  готов  был  закупить  всю
кондитерскую,  но  в  это  время  из  дверей  вышла  женщина  и
сказала,  чтоб  он  не  прислонялся  к  стеклу  и  шел  своей  доро¬
гой.
 Скучая,  Чарли  повернул  к  дому.  По  пути  он  заглянул
в  мелочную  лавочку,  где  иногда  кое-что  покупал.  Шарообраз¬
ная  хозяйка,  пыхтя,  подошла  к  прилавку.
 —  Почем  у  вас  леденцы?  —  спросил  Чарли.
 —  Две  штуки  на  пенни.
 —  А  вот  эти?
 —  Эти  —  четыре  на  пенни.
 —  А  которые  на  палочках?
 —  Пенни  каждый.  Каких  ты  хочешь?
 —  Я  сбегаю  домой  за  деньгами.  Через  восемь  минут  бу-
ду  обратно.
 Он  пошел  домой,  мечтая,  как  хорошо  бы  купить  леден¬
цов.  Уж  он-то  знает,  как  растянуть  один  леденец  на  полчаса.
Положишь  на  язык  и  сосешь.  Нужно  иметь  много  выдержки,
чтобы  не  съесть  всю  штуку  сразу.  Зато  долго  ощущаешь
сладость  во  рту  и  зубы  не  болят.  Чарли  стащил  с  рук  про¬
мокшие  варежки  и  стал  дуть  на  пальцы.  Зачем  только  сего¬
дня  воскресенье!  Этот  район  Нью-Йорка  по  воскресеньям  по¬
хож  на  кладбище,  потому  что  закрыты  все  фабрики.
 К  остановке  приближался  автобус.  Чарли  увидел  соседей
по  дому  —  старика  Шихи  с  женой,  торопливо  пересекавших
улицу.  Автобус  остановился.  Старики  подоспели  во-время.  Ко¬
гда  Шихи  вытаскивал  руку  из  кармана,  оттуда  вылетела  мо¬
 199

нета  в  пятьдесят  центов.  Старик  судорожно  метнулся  за  ней,
но  монета  покатилась  по  тротуару  и  исчезла  под  решеткой
вентиляционного  колодца  подземки.  Бормоча  ругательства,
старик  влез  в  автобус.  Он  придержал  рукой  дверь  и  крикнул
Чарли,  который  сразу  бросился  к  решетке:
 —  Если  найдешь  ее,  Чарли,  я  дам  тебе  десять  центов!
 —  Ладно,  —  отозвался  Чарли.
 Автобус  ушел,  и  Чарли  пустился  бегом  по  улице.  Чтобы
вытащить  монету,  нужны  веревка  и  жевательная  резинка.
Пятьдесят  центов!  Ему  случалось  извлекать  медяки  из-под
решеток  подземки,  один  раз  он  даже  нашел  десятицентовую
монету,  но  с  такими  деньгами  ему  предстоит  иметь  дело  впер¬
вые!  Проще  простого,  конечно,  сказать  старику  Шихи,  что
монеты  он  не  смог  найти.
 К  своему  дому  на  Даунинг-стрит  Чарли  примчался  ми¬
гом.  От  волнения  он  позабыл  о  поломанной  ступеньке  на  вто¬
ром  этаже  и  попал  правой  ногой  в  пролом.  Он  упал  и  пре¬
больно  ушиб  голень.  Остальные  три  пролета  лестницы  он
проковылял  в  слезах.
 Мать  сидела  за  штопкой  у  окна.
 —  Ма,  ты  дашь  мне  три  пенни?  —  спросил  Чарли.
 Вопрос  звучал  как  приказание,  —  Чарли  давно  уже  по¬
нял,  что  мать  всегда  отступает  перед  силой.
 —  Бога  ради,  тише!  —  сказала  она.  —  Отец  спит!  И  по¬
чему  это  ты  являешься  в  комнату  в  мокрых  калошах  и  пач¬
каешь  пол?
 —  Я  сейчас  уйду  опять.  Только  дай  мне  денег,  ма.
 —  Я  не  могу  дать  тебе  три  пенни.  Ты  ведь  получил  пен¬
ни  на  конфеты  во  вторник.
 —  Но,  ма,  мне  необходимо!  Там  под  решетку  подземки
закатилась  десятицентовая  монета.  Я  бы  ее  достал,  если  бы
у  меня  была  жевательная  резинка.
 —  Вот  оно  что!  И  тебе  хотелось  это  скрыть  от  матери,
да?  —  она  тихо  засмеялась.  —  Три  пенни  я  тебе  не  дам,  могу
дать  одно  пенни,  но  только  ты  должен  будешь  мне  его  вер¬
нуть.
 —  Нет,  этого  мало  Нужно  три.  Сколько  резинки,  ты  ду¬
маешь,  мне  дадут  на  пенни?  Комок  будет  маловат,  как  ты
не  понимаешь,  ма?
 Миссис  Фалон  пошла  в  кухню  и  вернулась  оттуда  с  ко¬
шельком.
 —  У  меня  есть  только  два  пенни,  —  сказала  она,  —  и  еще
десять  центов  на  церковь,  на  вечер.
 —  Ну  вот  и  дай  мне  десять.  Я,  —  Чарли  остановился  и
чихнул,  —  я  пойду  разменяю.  Ты  все  получишь  обратно,  чест¬
ное  слово.
 200

—  Нет,  рисковать  я  не  могу,  —  она  дала  ему  два  пенни.
 С  хмурым  видом  Чарли  взял  деньги.  Оказывается,  достать
 монету  будет  труднее,  чем  он  думал.  Но  он  знал,  что  мать
непоколебима,  когда  дело  касается  денег  на  церковь.
 —  И  чтоб  ты  вернул  мне  эти  два  пенни,  —  сказала
мать.
 —  Ладно.  —  Он  уже  возился  на  кухне,  разыскивая  ве¬
ревку.
 —  Что  говорить,  —  привычным  тоном  страдалицы  про¬
должала  мать,  —  в  былые  дни,  если  бы  ты  пришел  к  отцу
или  ко  мне  и  попросил  пенни,  мы  бы  дали  тебе  пять.  А  по¬
просил  бы  пятак,  мы  бы  тебе,  возможно,  и*  десять  центов
дали.
 Чарли  нашел  моток  крепкой  веревки  и,  отрезав  кусок
футов  в  десять  длиной,  поспешно  сунул  его  в  карман.
 —  Но  теперь  твой  бедный  отец  —  калека,  —  не  унима¬
лась  мать,  —  другие  люди  ходят,  как  люди,  а  отец  из-за  хро¬
моты  еле-еле  передвигается;  другие  работают  днем,  а  он  —
по  ночам,  и  еще  спасибо,  что  такая  работа  есть.
 —  Ладно,  ма,  я  ухожу,  —  сказал  Чарли.
 Не  дожидаясь  ответа,  он  выскочил  за  дверь.  Все  матери
противные,  сказал  он  себе,  а  отцы  —  уж  и  подавно.  Разве
его  старик,  например,  откажется  от  кружки  пива,  чтобы  ку¬
пить  своему  сыну  шоколадку!
 Чарли  побежал  за  угол  в  лавку.  Там  он  купил  две  коро¬
бочки  жевательной  резинки  и  высыпал  все  содержимое  —
горсть  маленьких  белых  облаток  —  себе  в  рот.  Резинка
должна  быть  влажной  и  эластичной,  иначе  монета  не  при¬
станет.  Опасаясь  зубной  боли,  Чарли  жевал  только  пра¬
вой  стороной  рта.  Рысью  добежал  он  до  остановки  ав¬
тобуса  и  на  заросшей  льдом  решетке  подземки  растянулся  во
всю  длину.  Дно  железобетонного  колодца  под  решеткой  было
покрыто  снегом,  засыпано  мусором;  тут  и  там  стояли  неболь¬
шие  лужицы.  Медленно,  ползком  передвигая  свое  тело  по  ре¬
шетке,  Чарли  принялся  внимательно  рассматривать  дно  ко¬
лодца.  Сердце  его  колотилось,  перед  глазами  неотступно  стоя¬
ла  витрина  кондитерской.
 Минут  десять  прошло  без  результата.  Он  остановился,
чтобы  отогреть  дыханием  руки,  затем  снова  принялся  за  по¬
иски.
 Наконец  Чарли  обнаружил  монету.  Она  лежала  почти
вся  в  воде,  —  достать  ее  будет  трудновато.  Напряженно  при¬
кусив  губы,  Чарли  завязал  конец  веревки  в  несколько  узлов
и  прилепил  комок  жевательном  резинки,  приплюснув  его  так,
что  получилось  широкое  плоское  основание.  На  другом  конце
он  сделал  петлю,  которую  надел  себе  на  руку,  чтобы  веревка
 201

не  выскользнула.  Затем  он  хорошенько  послюнил  резинку  и
лишь  тогда  с  величайшей  осторожностью  опустил  это  соору¬
жение  на  дно  колодца.
 Поглощенный  делом,  он  не  заметил,  как  сзади  к  нему
подошел  невысокий  бедно  одетый  человек,  лет  сорока  пяти,
с  серым,  землистым  лицом,  в  красных  пятнах  от  холодного
ветра.
 Еще  не  видя  его,  Чарли  почувствовал,  как  напря¬
женно  дышал  незнакомец,  словно  тащил  на  себе  тяжелый
груз.  Чарли  бросил  на  него  мимолетный  взгляд  и  снова  ушел
в  свое  занятие.  Сейчас  ему  предстояло  выполнить  самую  труд¬
ную  часть  задачи.  Ко-мок  на  конце  веревки  ведь  недостаточно
тяжел,  а  чтобы  монета  прилепилась,  необходимо  ударить  по
ней  очень  сильно.  Раз  сто,  пожалуй,  придется  целиться,  преж¬
де  чем  угодишь  точно.
 С  минуту  человек  следил  молча.  Потом  он  опустился  на
колени  рядом  с  Чарли  и  прохрипел:
 —  Пятьдесят  центов,  да?
 Он  не  спускал  глаз  с  качавшейся  веревки.
 —  Трудно  ведь,  правда?  —  спросил  он  вкрадчиво.
 Чарли  не  ответил.
 Человек  пристально  следил  за  безуспешными  попытками
мальчика.
 —  Иа  таком  холоде  резинка  сразу  каменеет,  это  ясно,
сказал  незнакомец.  —  Думаю,  что  у  тебя,  мальчик,  ничего  не
получится.  И  скоро  ночь.  Для  такого  дела  требуются  настоя¬
щие  инструменты.  А  так  ты  никогда  не  вытащишь.
 Не  поднимая  головы,  Чарли  громко  сказал:
 —  А  тебя  кто  спрашивает?
 Человек  встал  и  быстро  огляделся.  Вокруг  не  было  ни
души.  Он  отступил  на  несколько  шагов  и  расстегнул  пальто.
К  подкладке  были  прикреплены  на  ремешках  четыре  тонко
выструганные  палки,  фута  три  длиною.  На  конце  каждой  был
насажен  резиновый  патрон,  посредством  которого  можно  было
прикреплять  одну  палку  к  другой.  Уверенными  движениями
человек  соединил  палки.  На  самом  конце  оказалась  малень¬
кая  резиновая  чашечка.  Человек  подошел  к  Чарли,  ловко
вставил  свой  длинный  шест  в  решетку  и,  опустившись  на  ко¬
лени,  протянул  его  в  глубь  колодца.
 —  Я  покажу  тебе,  как  это  делает  профессионал,  —  ска¬
зал  он  шутливым  тоном,  избегая,  однако,  смотреть  Чарли
в  лицо.  —  Это  способ  номер  один.  Другой  способ  —  примене¬
ние  тавота.  С  тавотом  можно  достать  даже  браслет.  Но  когда
нужно  вытащить  монету,  то  резиновая  чашечка...
 —  Куда  лезешь?  —  закричал  Чарли  с  озлоблением.  —
Чего  тебе  надо?
 202

—  Я  хочу  показать  тебе,  мальчик,  как  работает  профес¬
сионал.
 —  Убирайся!  —  Чарли  злобно  рванул  человека  за  ру¬
кав.  —  Убирайся  отсюда!
 Незнакомец  оттолкнул  мальчика  и  рассмеялся  хриплым,
невеселым  смехом,
 —  Не  все  ли  равно?  Ты  ее  не  вытащишь,  так  зачем  же
оставлять  другим?
 —  Чорта  с  два  не  вытащу!  —  крикнул  Чарли.  —  Ты  толь¬
ко  не  суйся.  Она  моя.  Ну-ка,  мистер!
 —  Я  дам  тебе  пятачок,  —  сказал  человек.
 Чарли  с  решительным  видом  вытащил  веревку  и  сунул
ее  себе  в  карман.  Затем,  поднявшись  на  ноги,  он  сзади  по¬
дошел  к  человеку  и  изо  всех  сил  ударил  его  ногой  в  поясни¬
цу.  Тот  вскрикнул  от  боли.  Мгновенно  Чарли  ретировался  на
десяток  шагов.
 —  Какой  подлец!—застонал  человек,  хватаясь  за  ушиб¬
ленное  место.  —  Я  тебе  сверну  шею,  гаденыш!  Чуть  палку  из-
за  тебя  не  уронил.
 С  минуту  они  стояли  неподвижно  и  злобно  глядели  друг
на  друга,  не  зная,  что  делать  дальше.  Несмотря  на  тридца¬
тилетнюю  разницу  в  возрасте,  между  ними  было  какое-то
удивительное  сходство.  Оба  были  маленькие  —  мальчику
нельзя  было  дать  его  лет,  и  мужчина  не  выглядел  взрослым;
и  у  обоих  были  напряженные,  жесткие  лица.
 Человек  опять  опустился  на  колени,  не  сводя  глаз  с  Чар¬
ли.  Он  просунул  шест  в  колодец,  но  вниз  не  глядел.  Чарли
колебался  минуту,  а  потом  бросился  к  снежному  сугробу
у  панели.  Человек  внимательно  следил  за  ним.
 —  Только  подойди,  —  я  сверну  тебе  шею!  —  сказал
он.  —  Убирайся,  пока  цел.  Теперь  я  даже  пятака  тебе  не
дам.  Теперь  я  сердит.
 Чарли  схватил  обледенелый  ком  снега  и  швырнул  изо
всех  сил.  В  цель  он  не  попал,  но  человек  испугался  и,  вско¬
чив  на  ноги,  вытащил  свой  шест.  Чарли  укрылся  за  сугробом.
Весь  дрожа,  он  уставился  на  врага,  пальцы  его  скребли  ледя¬
ную  корку  сугроба.
 —  Вижу,  ты  ждешь,  чтоб  я  тебе  уши  надрал,  —  сказал
человек  с  озлоблением.  Он  оглядел  пустынную,  темнеющую
улицу.  —  Ты  думаешь,  мне  самому  это  нравится?  —  вдруг
спросил  он.  —  Думаешь,  мне  приятно  драться  с  таким  малы¬
шом,  как  ты,  из-за  каких-то  пятидесяти  центов?
 В  этот  момент  кусок  льда  ударил  его  по  коленям,  не  за¬
щищенным  коротким  потрепанным  пальто.  Человек  показал
кулак  и  гневно  крикнул:
 203

—  Ладно,  мальчишка,  раз  тебе  так  хочется,  ты  у  -меня
получишь!  —  Он  прерывисто  дышал,  голос  его  срывался.  Он
кинул  шест  на  землю  и  метнулся  вперед.  Но  Чарли  усколь¬
знул.  Увесистый  ком  смерзшегося  снега  угодил  человеку  пря¬
мо  в  лоб.  Он  прижал  руку  к  ушибленному  месту,  всхлипывая
от  боли  и  злости.
 —  Получил,  собака?  —  крикнул  Чарли.
 Человек  погнался  за  ним,  но  мальчик  был  увертлив  и  все
время  умудрялся  находить  защиту  за  снежным  барьером..  Не
прошло  и  минуты,  как  человек  остановился  с  открытым  ртом,
держась  рукой  за  сердце.  Не  говоря  больше  ни  слова,  он
вернулся  к  решетке,  стал  на  четвереньки  и  снова  просунул
шест  в  колодец.
 В  бешенстве  Чарли  переменил  тактику.  Он  сделал  заход
сзади  и  метнул  большой  кусок  льда.  Лед  угодил  в  затылок
врагу.  Тот  вздрогнул,  но  не  обернулся.  Он  в  этот  момент  вы¬
тягивал  шест,  чтобы  просунуть  его  в  другую  клетку  решетки.
Чарли  снова  кинулся  на  него,  решив  на  этот  раз  действовать
ногами.  Но  взрослый  с  бранью  поднялся  навстречу,  схватил
Чарли  и,  как  отчаянно  ни  вертелся  мальчик,  скрутил  ему  обе
руки.  Шест  лежал  между  ними  на  решетке.
 —  Стоило  бы  свернуть  тебе  шею!  —  вскрикнул  человек,
тряся  мальчика.  —  Свернуть  тебе  твою  поганую,  гадючью
шею!  Но  я  этого  не  сделаю,  понимаешь?  Ты  еще  мальчишка.
Но  ты  слушай...
 Чарли  резко  рванулся.  Высвободившись,  он  с  силой  уда¬
рил  ногой  по  ступне  своего  противника  и  бросился  за  сугроб.
Человек  остался  стоять  на  месте,  беспомощно  глядя  на  маль¬
чика.  Лицо  его  свело  от  боли.
 —  О,  господи,  —  простонал  он,  —  какой  подлый  малень¬
кий  гаденыш!  Что  я  тебе  сделал  плохого?  Разве  я  тебя  хоть
пальцем  тронул,  а  ведь  я  мог?!  Я  хотел  по-честному  пред¬
ложить  тебе...  —  Тут  ком  снега  ударил  его  в  грудь.  —  Что  ж,
я  не  смогу  вытащить  монету,  раз  ты  меня  не  пускаешь.  И  ты
не  вытащишь,  если  я  тебя  не  пущу.  И  не  достанется  она  ни
мне,  ни  тебе.  Скоро  ночь.  Я  разделю  с  тобой  деньги  поровну.
Я  дам  тебе  двадцать  пять  центов.
 —  Нет!  —  крикнул  Чарли.  —  Деньги  мои!  —  Он  весь
трясся.
 —  Неужели  ты  не  понимаешь,  что  ты  не  вытащишь  их
без  настоящего  инструмента?  —  сказал  человек  с  мольбой.  —
Твоя  жевательная  резинка  не  годится  на  таком  холоде.
 —  Деньги  мои!
 —  Признаю,  ты  первый  заметил,  но  ведь  я  с  инструмен¬
том.  Я  достану  монету,  и  мы  поделимся.
 —  Нет!
 204

—  Господи  боже,  мне  нужны  деньги  —  пусть  хоть  не¬
множко!  —  воскликнул  человек,  и  в  голосе  его  были  сгыд  и
горечь.  —  Это  моя  профессия,  мальчик!  Мое  единственное  за¬
нятие,  понимаешь  ты  или  нет?  Я  протаскался  сегодня  целый
день  и  ничего  не  нашел.  Ты  должен  уступить  мне  хоть  что-
нибудь.  Должен!
 —  Нет!
 —  Эх,  мальчик,  мальчик!  —  с  отчаянием  сказал  чело¬
век.  —  Будь  ты  на  десяток  лет  старше,  ты  бы  понял.  Ты  ду¬
маешь,  мне  нравится  этим  заниматься?!  Будь  ты  на  десять
лет  старше,  я  мог  бы  с  тобой  поговорить.  Ты  бы  понял.
 Губы  Чарли  плотно  сжались.  Его  бледное  лицо  в  багро¬
вых  пятнах  дышало  злобой.
 —  Будь  я  на  десять  лет  старше,  я  разбил  бы  тебе  голо¬
ву,  —  сказал  он.
 Человек  с  трудом  нагнулся  и  поднял  свой  шест.  Прихра¬
мывая  и  держась  за  поясницу,  он  пошел  прочь.  Он  плакал.
 Чарли  застыл  в  позе  победителя,  его  лицо,  казалось,  ока¬
менело.
 Стало  совсем  темно.
 ЧЕЛОВЕК  НА  ДОРОГЕ
 (Рассказ)
 Днем,  часа  в  четыре,  я  миновал  мост  около  горбдка
Гоули  в  Западной  Виргинии  и  круто  свернул  к  тоннелю  под
железнодорожным  мостом.  По  этой  дороге  мне  уже  случа¬
лось  проезжать;  я  знал,  что  меня  ждет  впереди,  и,  подъехав
к  тоннелю,  сбавил  скорость  примерно  до  десяти  миль  в  час.
Но  даже  при  такой  скорости  я  чуть  было  не  раздавил  челове¬
ка.  Вот  как  это  случилось.
 Неровное,  все  в  заплатах,  шоссе,  размытое  дождем,  лив¬
шим  с  раннего  утра,  стало  скользкое,  как  лед.  Вдобавок
было  совсем  темно,  хмурое  небо  и  настойчиво  хлеставший
дождь  заставили  меня  зажечь  фары.  Как  только  я  въехал
в  тоннель,  в  противоположном  конце  его  показался  молочно¬
го  цвета  грузовик.  Он  свернул  так  круто,  что  я  едва  успел
заметить  его.  Тоннель  был  короткий  и  узкий  —  только-только
разъехаться  двум  машинам,  и  громадные  передние  колеса
грузовика  в  одну  минуту  очутились  на  моей  половине  дороги.
 Я  дал  тормоз.  Несмотря  на  тихий  ход,  мою  машину  за¬
несло  сначала  к  грузовику,  потом,  вслед  за  быстрым  разво¬
ротом  руля,  —  к  стене.  Там  она  остановилась.  Грузовик  виль¬
нул  в  сторону,  задел  крыло  моей  машины  и  промчался  по
 205.

тоннелю  в  каком-нибудь  дюйме  от  меня.  Передо  мной  мельк¬
нуло  напряженное  лицо  молодого  шофера  с  засунутым  за
щеку  куском  жевательного  табака  и  глазами,  прикованными
к  дороге.  Помню,  я  еще  мысленно  пожелал  ему  подавиться
этим  табаком.
 Я  дал  первую  скорость  и  вдруг  увидел,  что  перед  маши¬
ной,  в  каком-нибудь  футе  от  левого  колеса,  стоит  человек.
Это  меня  поразило.
 —  Фу,  чорт!  —  сказал  я.
 Сначала  я  подумал,  что  человек  вошел  в  тоннель  после
того,  как  машина  остановилась.  Раньше  его  там  не  было.
Потом  я  заметил,  что  он  стоит  ко  мне  боком,  подняв  руку,
а  это  означало  просьбу  подвезти.  Войди  он  в  тоннель,  когда
я  уже  остановил  машину,  он  шел  бы  прямо  на  меня,  а  не
стоял  бы,  глядя  на  противоположную  стену.  Вероятно,  я  чуть
не  раздавил  его, 	а  он  и  не  подозревал 	этого. 	Не 	подозревал,
 что  ему  грозило 	минуту  назад.
 Я  весь  похолодел,  живо  представив  себе  картину:  под
колесами  лежит  изуродованное  тело,  а  я  стою  над  ним,  зная,
что  этого  человека  сгубила  моя  машина.
 Я  крикнул:  «Эй!»
 Он  молчал.  Я  крикнул  громче.  Он  даже  не  повернулся.  Он
стоял  неподвижно,  держа  над  головой  руку  с  поднятым  квер¬
ху  большим  пальцем.  Я  испугался.  Это  напомнило  мне  один
рассказ  Бирса,  где  призрак  вдруг  появляется  на  темной  про¬
селочной  дороге  и  стоит  там  один,  словно  на  посту.
 Клаксон  у  меня  хороший,  пронзительный, 	а  в  тоннеле  звук
 его  должен  был 	усилиться.  Я  опустил 	руку 	на 	маленькую
 черную  кнопку  и,  нажав  ее  изо 	всех 	сил,  подумал: 	«Этот
 человек  или  подскочит 	на  месте, 	или 	подтвердит  мои 	пред¬
 положения  о  том,  что  он  призрак».
 Ну  так  вот  —  призраком  он  не  был,  но  подскочить  тоже
не  подскочил.  И  хоть  бы  глухой  был!  Нет,  он  прекрасно  слы¬
шал  гудок.
 Казалось,  он  спал,  крепко  спал.  Гудок  разогнал  этот  сон
не  сразу,  а  постепенно,  словно  сознание  спящего  было  спря¬
тано  внутри  него,  в  каком-то  глубоком  тайнике.  Человек  мед¬
ленно  повернул  голову  и  взглянул  на  меня.  Он  был  высокого
роста,  лет  тридцати  пяти,  с  грубоватым,  самым  обычным  ли¬
цом—  большой  мясистый  нос,  широкий  рот.  Такое  лицо  ни¬
чего  не  говорит.  Я  бы 	не  назвал 	его 	ни  добрым,  ни 	злым,
 ни  умным,  ни  глупым. 	Оно  было 	мокрое  от  дождя,  а 	глаза
 словно  заволокло  пеленой.  Да,  глаза  у  него  были  необыч¬
ные  —  и  только  глаза,  потому  что  подобные  лица  можно
встретить  в  шесть  часов  утра  у  шахты  или  при  выходе  из  куз¬
нечного  цеха,  или  со  сталелитейного  завода  —  везде,  где  труд
 206

рабочего  тяжел.  Я  не  мог  понять,  почему  он  так  смотрит.  Это
не  был  остекленевший  взгляд  пьяного  или  сумасшедшие
глаза  припадочной,  которую  я  раз  видел.  Единственно,  кто
пришел  мне  на  ум,  —  это  один  мой  знакомый,  умерший  от
рака.  В  последние  дни  перед  смертью  глаза  у  него  были
такие  же  мутные,  а  взгляд  отсутствующий,  словно  прошлая
жизнь,  приковывая  к  себе  все  его  мысли,  тайно  проходила  за
этой  белесой  пеленой  И  такой  же  взгляд  был  у  человека,
встретившегося  мне  в  тот  день  на  дороге.
 Услышав  мой  гудок,  он  неторопливо  обошел  машину  и
остановился  у  дверцы.  Я  ждал,  что  он  хотя  бы  проявит
удивление,  увидев  машину  так  близко  от  себя.  Но  он  был
невозмутим.  Он  шагал  неторопливо,  спокойно,  словно  дожи¬
дался  меня  все  это  время,  потом  нагнул  голову  и  заглянул
в  кабину:
 —  Не  подвезете,  друг?
 Я  увидел  искрошенные  и  желтые  от  никотина  зубы.  Голос
у  него  был  высокий,  говорил  он  в  нос,  растягивая  слова,  как
это  свойственно  южанам.  В  городах  Западной  Виргинии  ред¬
ко  слышишь  такую  речь.  Я  решил,  что  он,  должно  быть,  уро¬
женец  горных  районов.
 Я  оглядел  его  костюм  —  старое  кепи,  новая  синяя  рабо¬
чая  рубашка  и  темные  брюки;  все  это  насквозь  промокло  от
дождя.  Костюм  сам  по  себе  мало  о  чем  говорил.
 Я,  вероятно,  углубился  в  свои  мысли,  потому  что  он
опять  попросил  подвезти  его.
 —  Мне  нужно  в  Уэстон,  —  сказал  он.  —  Вам  тоже  туда?
 Я  взглянул  ему  в  глаза.  Пелена  исчезла,  и  сейчас  это
 были  самые  обыкновенные  глаза  —  карие,  блестящие.
 Я  не  знал,  что  ответить.  Мне  не  хотелось  сажать  его
в  машину:  этот  случай  очень  неприятно  подействовал  на  ме¬
ня,  и  я  думал  только  о  том,  как  бы  поскорее  уехать  из  тонне¬
ля,  да  и  от  него  тоже.  Но  взгляд  у  этого  человека  был  тер¬
пеливый,  почти  робкий.  Капли  дождя  стекали  по  его  лицу;
он  стоял  молча,  сосредоточенно  дожидаясь  ответа  на  свою
просьбу.  У  меня  язык  не  повернулся  сказать  «нет».  Кроме
того,  он  возбудил  мое  любопытство.
 —  Залезайте,  —  ответил  я.
 Он  сел  рядом  со  мной,  положив  на  колени  сверток  в  ко¬
ричневой  бумаге.  Мы  выехали  из  тоннеля.
 От  Гоули  до  Уэстона  около  ста  миль  по  трудной  горной
дороге  —  пятимильный  подъем  на  вершину  горы,  потом  пять
миль  спуска  и  снова  подъем.  Дорога  извивается,  точно  змея,
и  большей  частью  проходит  в  таких  местах,  где  с  одной  сто¬
роны  утес,  а  с  другой  —  ущелье  в  тысячу  футов  глубины,
а  то  и  больше.  Из-за  дождя  и  мелких  камней,  сыпавшихся
 207

сверху  и  попадавших  под  колеса,  ехать  пришлось  медленно.
Но  за  все  четыре  часа,  которые  мы  провели  в  дороге,  мой
спутник  сказал  лишь  десяток-другой  слов.
 Я  несколько  раз  пытался  втянуть  его  в  беседу.  Дело  не
в  том,  что  ему  не  хотелось  говорить,  он  просто  плохо  слушал
меня  и,  ответив  на  мой  вопрос,  опять  как  бы  уходил  в  свой
глубокий  тайник.  Он  был  похож  на  человека,  у  которого  все
ощущения  притуплены  морфием.  Мои  слова,  грохот  старой
машины,  непрестанный  шум  дождя  —  все  это  доносилось  до
него  словно  откуда-то  издали,  как  ничего  не  значащий  голос
внешнего  мира,  бессильный  пробиться  сквозь  преграду,  за
которой  он  жил.
 Как  только  мы  двинулись,  я  спросил,  сколько  времени
он  пробыл  в  тоннеле.
 —  Не  знаю,  —  ответил  он.  —  Кажется,  долго.
 —  Чего  ж  вы  там  стояли  —  прятались  от  дождя?
 Он  молчал.  Я  повторил  свой  вопрос,  на  этот  раз  громче.
Он  повернул  ко  мне  голову:
 —  Виноват,  вы  что-то  сказали?
 —  Да,  —  ответил  я.  —  Вы  знаете,  я  ведь  чуть  было  не
задавил  вас  в  тоннеле.
 —  Не-ет,  —  протянул  он.
 —  Я  вас  окликнул  —  вы  слышали?
 —  Не-ет.  —  Он  помолчал.  —  Я,  наверно,  задумался.
 «Наверно!»  —  сказал  я  самому  себе.
 —  А  вы  что,  плохо  слышите?
 —  Не-ет,  —  ответил  он  и  отвернулся,  глядя  прямо  перед
собой  на  дорогу.
 Я  решил  продолжать  свои  расспросы.  Мне  не  хоте¬
лось,  чтобы  он  опять  ушел  в  себя.  Я  все  старался  растормо¬
шить  его:
 —  Работу  ищете?
 —  Да.
 Он  отвечал  с  видимым  усилием,  но  не  потому,  что  это
было  ему  трудно.  Нет,  мешало  что-то  другое:  мешали  мысли,
нежелание  говорить.  Он  будто  не  мог  связать  два  мира  —
свой  и  мой,  хотя  на  все  вопросы  отвечал  прямо  и  толково.
Я  терялся  в  догадках.  Когда  он  сел  в  машину,  мне  было  не
по  себе.  Но  теперь  любопытство  мое  разгорелось,  и,  кроме
того,  я  немного  жалел  этого  человека.
 —  А  специальность  какая-нибудь  у  вас  есть?  —  Я  обра¬
довался,  что  мне  пришло  в  голову  спросить  об  этом.  Человек
сразу  становится  понятнее,  когда  узнаешь  его  ремесло,  да  и
разговор  .идет  легче.
 —  Я  больше  на  рудниках  работал,  —  сказал  он.
 «Ну  вот,  —  подумал  я,  —  кое-каких  успехов  добился».
 208

Но  как  раз  в  эту  минуту  дорога  пошла  немощеная,  коле¬
са  увязали  в  густой  грязи,  сбиваясь  с  колеи.  Мне  пришлось
замолчать  и  устремить  все  внимание  на  баранку  руля.  А  ко¬
гда  мы  выехали  на  мощеную  дорогу,  мой  спутник  снова  ушел
в  себя.
 Я  опять  попробовал  втянуть  его  в  разговор.  Бесполезно.
Он  даже  не  слушал  меня.  Наконец  мне  стало  стыдно.  Этот
человек  просил  только  об  одном:  оставить  его  в  покое.  Я  по¬
нял,  что  приставать  к  нему  с  расспросами  не  следует.
 Часа  четыре  мы  ехали  молча.  Для  меня  это  было  почти
невыносимо.  Никогда  еще  мне  не  приходилось  наблюдать
такого  оцепенения.  Он  сидел  прямо,  устремив  глаза  на  доро¬
гу  и  ничего  не  видя  перед  собой.  Он  не  замечал  меня,  не  за¬
мечал,  верно,  что  сам  сидит  в  машине,  не  чувствовал,  как
его  поливает  с  одного  бока  дождем,  проникавшим  в  кабину.
Он  сидел,  точно  каменная  глыба,  и  я  только  по  дыханию  до¬
гадывался,  что  мой  спутник  жив.  Дыхание  у  него  было  тя¬
желое.
 За  всю  эту  долгую  поездку  он  только  раз  изменил
позу  —  когда  закашлялся.  Жестокий,  лающий  кашель  сотря¬
сал  большое  тело  этого  человека,  перегнувшегося  пополам,
словно  ребенок  в  коклюше.  Он  старался  откашляться  —  мок¬
рота  клокотала  у  него  в  груди,  —  но  все  попытки  были  тщет¬
ны.  Я  слышал  страшный  скрежещущий  звук,  точно  кто-то
проводил  ему  металлическим  бруском  по  ребрам,  а  он  все
отплевывался  и  мотал  головой.
 Приступ  кашля  продолжался  почти  три  минуты.  Потом
он  взглянул  на  меня  и  сказал:
 —  Вы  уж  меня  простите,  друг.
 И  только.  И  замолчал  опять.
 Я  чувствовал  себя  ужасно.  Временами  мне  хотелось
остановить  машину  и  высадить  его.  Я  придумывал  тысячи
разных  предлогов,  чтобы  прекратить  наше  совместное  путе¬
шествие,  но  все-таки  не  решился  сделать  это.  Меня  разбира¬
ло  любопытство  —  что  происходит  с  этим  человеком?  Я  на¬
деялся,  что  дорогой  или,  может  быть,  при  выходе  из  машины
он  что-нибудь  скажет  мне,  —  даст  хоть  какой-нибудь  ключ
к  разрешению  мучившей  меня  загадки.
 Я  вспомнил,  как  он  кашлял,  и  подумал,  не  туберкулез
ли  это?  Мне  приходили  на  ум  случаи  сонной  болезни,  потом
один  знакомый  боксер,  совершенно  шальной  от  ударов.  Но
все  это  было  не  то.  Казалось,  что  ничто  физическое  не  может
объяснить  это  непроницаемое,  страшное  молчание,  эту  на¬
пряженную  внутреннюю  сосредоточенность.
 И  так  час  за  часом  —  в  темноте,  под  проливным
дождем!
 14  Америка  глазами  американцев
 209

Мы  проехали  мимо  террикона.  Поверхность  его  искри¬
лась  под  дождем  красными  и  синими  огнями,  которые
вспыхивали  словно  по  волшебству  и,  казалось,  привлекли
к  себе  внимание  моего  спутника.  Он  повернул  голову,  глядя
на  них,  но  ничего  не  сказал,  —  я  тоже.
 И  снова  молчание  и  дождь.  Время  от  времени  —  шахтный
копер,  холодный  унылый  запах  дыма  с  терриконов  и  огоньки
керосиновых  ламп  в  ветхих  лачугах,  где  ютятся  шахтеры.
Потом  снова  темная  дорога  и  бесформенные  громады  гор.
 Мы  добрались  до  Уэстона  в  восемь  часов.  Я  устал,  за¬
мерз,  проголодался.  Я  остановил  машину  у  кафе  и  взглянул
на  своего  соседа.
 —  Вот  и  приехали,  —*  сказал  он.
 —  Да.
 Я  удивился,  Оказывается,  он  знал,  что  мы  приехали
в  Уэстон!  Мне  захотелось  сделать  еще  одну,  последнюю  по¬
пытку.
 —  Может,  зайдете  за  компанию?  Выпьем  кофе.
 —  Хорошо,  —  ответил  он.  —  Спасибо,  друг.
 Его  «спасибо»  говорило  о  многом.  По  тому,  как  он  это
сказал,  я  понял,  что  ему  хотелось  выпить  кофе,  но  заплатить
было  нечем.  Я  понял,  что  он  благодарен  мне  за  такое  внима¬
ние.  Я  и  сам  обрадовался,  что  пригласил  его.
 Мы  зашли  в  кафе.  Впервые  с  момента  нашей  встречи
в  тоннеле  в  моем  спутнике  появилось  что-то  человеческое.  Он
попрежнему  молчал,  по  я  уже  не  чувствовал  в  нем  прежней
замкнутости.  Он  сел  за  стойку.  Когда  подали  кофе,  он  мед¬
ленно  выпил  его,  держа  чашку  обеими  руками,  чтобы  со¬
греть  их.
 Как  только  он  кончил  пить,  я  спросил  его,  не  заказать
ли  ему  еще  сендвич.  Он  повернул  ко  мне  лицо  и  улыбнулся.
Улыбка  эта  была  мягкая  и  очень  терпеливая,  Его  широкое
лицо  осветилось,  взгляд  сразу  стал  осмысленным,  добрым,
ласковым.
 Эта  улыбка  потрясла  меня.  Не  согрела,  а  потрясла,  —
я  внутренне  содрогнулся.  Точно  увидел  ожившего  мертвеца.
Мне  хотелось  сказать  ему:  «Бедняга  ты,  бедняга!»
 Потом  он  заговорил  со  мной.  Он  все  еще  улыбался,
и  я  видел  его  длинные  искрошенные  зубы,  пожелтевшие  от
никотина.
 —  Вы  очень  добры  ко  мне,  я  это  ценю,  друг.
 —  Пустяки,  —-  пробормотал  я.
 Он  все  смотрел  на  меня.  Я  знал,  что  сейчас  он  заговорит
о  чем-то,  и  боялся  этого.
 —  Я  вас  попрошу  об  одном  одолжении.
 —  Пожалуйста,  —  сказал  я.
 210

Он  говорил  тихо.
 —  У  меня  с  собой  есть  Письмо  к  жене,  только  пишу-го
я  неважно.  Может,  вы  будете  так  добры  —  перепишете  мне
его  набело?
 —  Что  ж,  —  сказал  я,  —  с  удовольствием.
 —  Вы,  наверно,  мастер  писать,  —  сказал  он  и  улыбнулся.
 —  Да,  более  или  менее.
 Он  расстегнул  ворот  своей  синей  рубашки.  Под  грубым
шерстяным  бельем  у  него  было  приколото  письмо.  Он  дал
его  мне.  Письмо  было  теплое,  влажное,  оно  впитало  в  себя
сырость  промокшей  одежды  и  кисловатый  запах  тела.
 Я  попросил  у  официанта  бумаги.  Он  принес  мне  один  ли¬
сток.  Вот  это  письмо.  Я  переписал  его,  не  изменив  в  нем  ни
одного  слова.
 «Дорогая  жена!
 Пишу  я  тебе  письмо.  Хотел  я  кое-что  сказать  перед
уходом  да  не  сказал  вот  и  пишу  сейчас.  Это  неспроста
что  меня  не  принимают  на  шахту.  Я  тебе  говорил  будто
на  руднике  работы  стало  меньше  а  это  неверно.
 Это  у  меня  с  тех  пор  как  нашу  шахту  закрыли  и  я
перешел  на  работу  в  тоннель  около  моста  в  том  месте  где
русло  реки  повернули  к  горам.  Десятник  говорит  будто
Тех  кто  работал  в  этом  тоннеле  принимать  не  станут.
 Это  у  меня  после  того  как  мы  бурили  ту  скалу.  Там
был  кварц  и  все  кто  работал  в  тоннеле  надышались  мел¬
кой  кварцевой  пылью.  И  поэтому  все  мы  заболели.  Док¬
тор  написал  название  болезни.  Она  называется  силикоз.
От  нее  легкие  покрываются  струпьями  и  дышать  нельзя.
 От  города  мы  живем  далеко  и  ты  ничего  не  слышала
про  Тома  Прескотта  и  Хэкси  Мак-Кэлло  а  они  третьего
дня  померли.  Я  об  этом  узнал  и  сходил  к  доктору.
 Доктор  говорит  у  меня  такая  же  болезнь  как  и  у  То¬
ма  Прескотта,  потому  я  и  кашляю.  Легкие  у  меня  все
в  струпьях.  Из  тех  кто  работал  в  тоннеле  человек  сто
заболело.  Вылечиться  от  этой  смертельной  болезни  нель¬
зя  и  доктор  говорит  если  бы  компания  выдала  нам  маски
И  наладила  вентиляцию  ничего  бы  такого  не  было.
 Вот  я  и  решил 	уйти  потому  что 	доктор 	говорит
 месяца  через  четыре 	мне  помирать.
 Может  найду  где-нибудь  работу.  Я  буду  посылать
тебе  все  деньги  пока 	смогу  работать.
 Я  не  хочу  быть 	в  семье  обузой. 	Поэтому 	я 	и 	ушел.
 Ты  как  перестанешь  получать  от  меня  весточки  так
перебирайся  к  бабушке  в  горы  в  Килни-Ран.  Будешь  там
жить  а  она  позаботится  о  тебе  и  о  малыше.
 14*
 211

Ну  будь  здорова  и  пусть  малыш  растет  подальше
от  шахт.  Не  пускай  его  работать  на  шахту.
 Ты  не  обижайся  что  я  ушел  и  не  горюй.  А  когда
малыш  подрастет  скажи  ему  что  компания  со  мной  сде¬
лала.
 Я  думаю  пройдет  годик  и  ты  подыскивай  себе  дру¬
гого  мужа.  Ты  ведь  еще  молодая.
 Любящий  тебя  муж  Джек  Питкет».
 Я  отдал  ему  письмо,  и  он  прочел  его.  Читал  он  долго.
Потом  сложил  листок  и  приколол  к  нижней  рубашке.  Выра¬
жение  лица  у  него  стало  задумчивое  и  доброе.
 —  Спасибо,  друг,  —  сказал  он  и  тихо  добавил,  чуть  на¬
клонив  голову:  —  Уж  очень  мне  горько,  что  так  получилось.
Жена  у  меня  хорошая.  —  Он  помолчал.  Потом,  словно  раз¬
говаривая  сам  с  собой,  сказал  так  тихо,  что  я  еле  расслышал
его  слова:  —  Уж  очень  мне  горько.
 Я  взглянул  ему  в  лицо.  Жизнь  медленно  покидала  эти
глаза.  Она  тонула  в  зрачках,  точно  пламя  свечи,  которую
уносят  в  темноту.  Зрачки  затянулись  мутной  пеленой.  Я  сно¬
ва  потерял  его.  Он  ушел  от  меня  в  свое  горькое,  мрачное
уединение.
 Вот  и  все.  Мы  сидели  у  стойки.  Я  чувствовал  только
немую  боль,  жалость,  любовь  к  этому  человеку  и  холодную,
глубокую  ненависть  к  тому,  что  убило  его.
 Потом  он  поднялся.  Он  ничего  не  сказал  мне.  Я  тоже
молчал.  Я  смотрел  на  его  широкую  спину  в  синей  рабочей
рубашке.  Он  постоял  в  дверях  и  вышел  на  улицу,  в  темноту
и  дождь.
 САМЫЙ  СЧАСТЛИВЫЙ  ЧЕЛОВЕК  НА  СВЕТЕ
 (Рассказ)
 Джесси  едва  удержался  от  слез.
 Он  уже  давно  поджидал  Тома  в  конторе  —  маленькой  до¬
щатой  лачуге,  —  радуясь,  что  может  дать  отдых  ушибленной
ноге,  и  с  затаенным  восторгом  предвкушал  минуту,  когда  Том
скажет:  «Ну,  конечно,  Джесси!  Как  только  захотите,  так
и  приступайте  к  работе».
 Целых  две  недели  Джесси  добирался  из  Канзас-Сити  до
Тэлсы  —  из  штата  Миссури  в  Оклахому;  шел  днем  и  ночью,
и  под  палящим  солнцем,  и  под  проливными  дождями;  недо¬
едал  и  поддерживал  себя  только  предвкушением  этой  минуты.
 212

Том  открыл  дверь  в  контору.  Том  шагал  быстро,  держа
в  руках  пачку  бумаг;  он  взглянул  на  Джесси  хоть  и»  мимохо¬
дом,  но  мог  бы  узнать  его  —  и  не  узнал.  Он  отвернулся...
А  ведь  Том  Бреккет  приходился  Джесси  шурином.
 Одежда,  что  ли,  виновата?  Джесси  знал,  что  вид  у  него
ужасный.  Он  пробовал  привести  себя  в  порядок  у  питьевого
фонтанчика  в  парке,  но  из  этого  ничего  не  вышло.  От  волне¬
ния  порезался  бритвой,  и  на  щеке  теперь  безобразная  цара¬
пина.  И  выколотить  красноватую  пыль  из  пиджака  оказалось
просто  невозможно,  чуть  себе  обе  руки  не  отбил...  А  может
быть,  он  действительно  так  изменился  за  это  время?
 Правда,  они  не  виделись  пять  лет,  но  Том  выглядит  те¬
перь  на  пять  лет  старше  —  только  и  всего.  Это  прежний  Том.
Господи!  Неужели  он-то  на  самом  деле  так  изменился?
 Бреккет  повесил  телефонную  трубку  и,  откинувшись  на
спинку  вращающегося  кресла,  недружелюбно  и  подозритель¬
но  взглянул  на  Джесси  своими  маленькими  светлоголубыми
глазами.  Том  был  грузный  сорокапятилетний  мужчина  с  уже
заметным  брюшком,  темноволосый,  суровый  на  вид;  лицо  у  не¬
го  было  полное,  резко  очерченное,  кончик  мясистого  носа  чуть
красный.  Сразу  скажешь:  солидный,  благопристойный  чело¬
век,  хороший  делец.  Бреккет  смотрел  на  Джесси  холодно  и
равнодушно,  явно  не  желая  тратить  время  на  разговоры.
Джесси  чувствовал  презрение  даже  в  том,  как  он  пожевывал
зубочистку.
 —  Ну?  —  сказал  вдруг  Бреккет.  —  Что  вам  угодно?
 «Для  начала  неплохо,  —  подумал  Джесси.  —  Можно  бы¬
ло  ожидать  худшего».  Он  шагнул  к  деревянному  барьеру,  раз¬
делявшему  лачугу  на  две  части,  и  нервным  движением  запу¬
стил  руку  в  спутанные  волосы.
 —  Вы  меня  не  узнаете,  Том?  —  нерешительно  прогово¬
рил.  он.  —  Я  Джесси  Фултон.
 —  Да?  —  сказал  Бреккет.  И  только.
 —  Я  Фултон,  а  Элла  шлет  вам  привет.
 Бреккет  встал  и,  подойдя  к  барьеру,  очутился  лицом  к  ли¬
цу  с  Джесси.  Он  недоверчиво  разглядывал  его,  пытаясь  найти
в  нем  хоть  что-нибудь  напоминающее  шурина.  Человек,  стояв¬
ший  перед  ним,  был  высокого  роста,  лет  тридцати  <на  вид.
Как  будто  подходит!  Правильные  черты,  высокий,  стройный.
Все  так!  Но  это  изможденное  лицо,  это  костлявое  тело  под
мешковатой  одеждой!  Ведь  шурин  был  когда-то  здоровым  мо¬
лодым  человеком,  был  крепкий,  в  теле.  А  сейчас  точно  смот¬
ришь  на  выцветшую,  плохонькую  фотографию  и  стараешься
уловить  в  ней  сходство  с  оригиналом  —  сходство  как  будто
и  есть,  и  вместе  с  тем  ведь  это  небо  и  земля!  Он  поймал  его
взгляд.  По  крайней  мере  хоть  глаза  знакомые  —  серые  и  взгляд
 213

застенчивый,  по  таким  глазам  сразу  можно  судить:  скромный
человек.  Это  всегда  нравилось  ему  в  шурине.
 Джесси  стоял  спокойно,  но  внутри  он  весь  кипел*  Брек-
кет  рассматривает  его,  точно  выбившуюся  из  сил  клячу;  даже
взгляд  стал  жалостливый.  Это  бесило  Джесси.  В  самом  деле,
не  так  уж  он  плохо  выглядит.
 —  Да,  верно.  Как  будто  вы  и  есть,  —  сказал,  наконец,
Бреккет,  —  только  здорово  изменились!
 —  Как-никак,  прошло  пять  лет,  —  обиженно  проговорил
Джесси.  —  Мы  с  вами  виделись-то  раза  два,  не  больше.  —
А  сам  думал,  стиснув  зубы,  борясь  с  чувством  злобы  и  стыда:
«Ну,  изменился,  ну  и  пусть!  Все  меняются.  Я  живой  человек».
 —  Вы  были  крепыш,  —  тихо  продолжал  Бреккет  тем  же
недоверчивым  и  удивленным  тоном.  —  Вероятно,  похудели  за
это  время?
 Джесси  молчал.  Бреккет  был  слишком  нужный  человек,
восстанавливать  его  против  себя  не  стоило.  И  он  сдерживал¬
ся,  чтобы  не  наговорить  грубостей.  Молчание  затянулось,  ста¬
ло  тягостным.  Бреккет  покраснел.
 —  Да  что  же  это  я!  —  спохватился  вдруг  он  и  поднял
откидную  доску  барьера.  —  Заходите  сюда.  Садитесь,  —  он
схватил  Джесси  за  руку  и  крепко  пожал  ее.  —  Я  очень  рад
повидаться,  вы  не  обижайтесь.  Просто  вид  у  вас  уж  очень
усталый.
 —  Пустяки,  —  пробормотал  Джесси;  он  сел  на  стул  и  за¬
пустил  руку  в  свои  кудрявые,  спутанные  волосы.
 —  Вы  что  это,  прихрамываете?
 —  Да  напоролся  на  камень.  —  Джесси  спрятал  ноги  под
стул.
 Ему  было  стыдно  за  свои  башмаки,  он  получил,  их  от
бюро  помощи  безработным,  но  за  эти  две  недели  от  башмаков
почти  ничего  не  осталось.  Сегодня  утром  Джесси  с  какой-то
немножко  смешной  восторженностью  клялся  самому  себе,  что
в  первую  голову,  даже  раньше,  чем  костюм,  он  купит  пару
новых,  хороших  башмаков.
 Бреккет  отвел  глаза  в  сторону.  Он  понимал,  что  Джесси
мучится,  и  жалел  его.  Просто  ужас!  Он  никогда  не  видел  лю¬
дей,  дошедших  до  такого  состояния.  Сестра  писала  ему  каж¬
дую  неделю,  но  она  ни  разу  даже  не  намекнула,  что  дела  их
настолько  плохи.
 —  Ну  ладно,  —  сказал  Бреккет,  —  расскажите,  как  там
у  вас.  Как  Элла?
 —  Элла?  Ничего,  —  рассеянно  ответил  Джесси.
 Голос  у  него  был  мягкий,  приятный  и  немного  застенчи¬
вый,  полетать  глазам.  Он  думал,  с  чего  бы  начать  разговор.
 —  А  ребята?
 214

—  Хорошо...  —  сказал  Джесси  и  добавил  немного  пожи¬
вее:—  Вот  только  малыш  у  нас  не  ходит  —  пришлось  надеть
шину.  Но  умный  мальчишка.  Рисовать  любит,  вообще  способ¬
ный.
 —  Да,  эго  хорошо,*—  Бреккет  хотел  сказать  что-то  еще  и
не  решился.
 Наступило  молчание.  Джесси  смущенно  заерзал  на  стуле.
Сейчас  самое  время  приступить  к  делу,  а  он  вдруг  оробел.
Бреккет  нагнулся  и  положил  Джесси  руку  на  колено.
 —  Элла  мне  не  писала,  что  у  вас  так  плохо,  Джесси.
Я  бы  помог.
 —  Да  нет,  что  там,  —  тихо  ответил  Джесси,  —  у  вас  са¬
мого,  кажется,  дела  не  больно  хороши.
 —  Да,  —  Бреккет  откинулся  на  спинку  стула;  лицо  у  не¬
го  помрачнело.  —  Да...  Скобяной  лавки  у  меня  больше  нет.
 —  Я  знаю,  —  сказал  Джесси.  —  Вы  нам  писали.  Я  об
этом  и  говорю.
 —  Я  забыл,  —  сказал  Бреккет.  —  Мне  самому  до  сих  пор
как-то  непривычно.  Правда,  толку  от  нее  было  мало,  —-  с  го¬
речью  добавил  он.  —  Последние  три  года  себе  в  убыток  тор¬
говал.  И  держался-то  я  за  нее  только  потому,  что  все-таки,
как-никак,  а  собственное  дело.  —  Он  невесело  усмехнулся.  —
Да  вы  расскажите  о  себе.  Почему  вы  без  работы?
 Джесси  вдруг  заволновался.
 —  Об  этом  после.  Том,  мне  надо  кое  о  чем  поговорить
с  вами.
 —  С  Эллой  не  ладите?  —  встревоженно  спросил  Бреккег.
 —  Да  что  вы!  —  Джесси  выпрямился.  —  И  как  это  вам
в  голову  могло  прийти!  Да  мы  с  Эллой...  —  он  широко  улыб¬
нулся.  —  Я  в  ней  души  не  чаю,  Том.  Другой  такой  не  найдешь.
Я  только  Эллой  и  живу,  Том.
 —  Ну,  не  угадал,  виноват,  —  Бреккет  неловко  засмеялся
и  посмотрел  в  сторону.
 Эта  вспышка  чувства,  обнаженного,  страстного,  взволно¬
вала  его.  Ему  мучительно  захотелось  сделать  что-нибудь  для
сестры  и  ее  мужа.  Хорошие  люди,  а  жизнь  так  круто  обо¬
шлась  с  ними.  Элла  ведь  тоже  такая  —  застенчивая,  кроткая.
 —  Слушайте,  Том,  —  сказал  Джесси.  —  Я  ведь  не  зря
к  вам  пришел,  —  он  провел  рукой  по  волосам.  —  Рассчитываю
на  вашу  помощь.
 —  Эх,  дружок,  —  вздохнул  Бреккет;  он  ждал  этого.  —
Я  многим  помочь  не  могу.  Тридцать  пять  долларов  в  неде¬
лю,  —  и  ведь  за  них  спасибо.
 —■  Я  знаю,  знаю!  —  заторопился  Джесси;  он  снова  по¬
чувствовал  то  сладостное,  лихорадочное  волнение,  которое
охватило  его  рано  утром.  —  Деньгами  вы  не  можете  помочь,
 215

я  это  знаю.  Но  мы  говорили  с  одним  человеком,  он  служит
у  вас.  Он  приезжал  к  нам  в  город.  Сказал,  что  и  для  меня
работа  найдется!
 —  Кто  это?
 —  Почему  же  вы  сами  не  написали?  —  с  упреком  вос¬
кликнул  Джесси.  —  Я  как  только  услышал,  так  сразу  собрал¬
ся.  Две  недели  шел  пешком,  как  проклятый.
 Бреккет  громко  застонал.
 —  Пешком  из  Канзас-сити  ко  мне  за  работой?
 —  Конечно,  Том!  А  как  же  иначе?
 —  Господи  боже!  Какая  же  сейчас  работа,  Джесси!  У  нас
затишье.  Да  и  нефтяного  промысла  вы  не  знаете.  Надо  быть
специалистом.  У  меня  здесь  есть  приятели,  но  сейчас  и  они
ничем  не  помогут.  Да  будь  хоть  малейшая  возможность,  не¬
ужели  я  не  вызвал  бы  вас!
 Джесси  сидел  как  громом  пораженный.  Надежду,  которая
поддерживала  его  последние  две  недели,  сменила  боль,  мучи¬
тельно  сжавшая  желудок.  Он  крикнул  с  отчаянием:
 —  Он  сказал,  что  вы  нанимаете  людей!  Он  сам  работает
у  вас  шофером  на  грузовике!  Он  говорил,  что  здесь  люди  все¬
гда  нужны!
 —  О-о!..  В  моем  отделе?  —  тихо  спросил  Бреккет.
 —  Да,  в  вашем.
 —  Ну  нет,  у  меня  вы  работать  не  захотите,  —  так  же  ти¬
хо  сказал  Бреккет.  —  Вы  не  знаете,  что  это  за  рабюта.
 —  Нет,  знаю,  —  перебил  его  Джесси.  —  Он  мне  все  рас¬
сказал,  Том.  Ведь  вы  диспетчер?  Отправляете  грузовики  с  ди¬
намитом?
 —  А  кто  этот  человек,  Джесси?
 —  Его  фамилия,  кажется,  Эверет  или...
 —  Эгберт?  С  меня  ростом?  —  медленно  проговорил  Брек¬
кет.
 —  Да,  Эгберт.  Он  ведь  не  врал?
 Бреккет  засмеялся.  Смех  у  него  и  на  этот  раз  был  какой-
то  странный,  невеселый.
 —  Нет,  не  врал,  —  и  он  добавил  изменившимся  голо¬
сом.  —  Вы  хоть  бы  написали  мне,  расспросили  обо  всем,  преж¬
де  чем  тащиться  в  такую  даль.
 —  А  я  нарочно  не  написал,  —  с  наивной  хитростью  по¬
яснил  Джесси.  —  Я  знал,  что  вы  откажете.  Он  говорил  —
работа  опасная,  Том.  А  мне  все  равно.
 Бреккет  переплел  пальцы.  Его  большое  полное  лицо  ста¬
ло  еще  суровее.
 —  И  все-таки  я  вам  откажу,  Джессы.
 —  Нет,  что  вы!  —  умоляюще  вскрикнул  Джесси.  Ему
и  в  голову  не  приходило,  что  Бреккет  может  не  согласиться.
 216

Казалось,  вся  задача  была  в  том,  чтобы  добраться  до  Тэлсы.  —
Разве  у  вас  нет  для  меня  работы?
 —  Работа  есть.  Уж  если  на  то  пошло,  так  место  Эгбер-
та  свободно.
 —  Он  ушел?
 —  Он  умер.
 —  А-а...
 —  Погиб  на  работе,  Джесси.  Вчера  ночью,  если  хотите
знать.
 —  А-а...  Ну  что  ж,  все  равно!
 —  Вы  послушайте  меня,  —  сказал  Бреккет.  —  Я  кое  о  чем
расскажу,  что  вам  следовало  бы  знать,  прежде  чем  пускать¬
ся  в  дорогу.  Мы  развозим  не  динамит.  При  бурении  нефтяных
скважин  динамит  у  нас  не  применяется.  И  рады  бы  работать
с  динамитом,  да  нельзя.  Это  нитроглицерин:
 —  Да  я  знаю,  —  сказал  Джесси.  —  Он  мне  говорил,  Том.
Вы  не  думайте,  я  все  знаю.
 —  Помолчите  минутку!  —  сердито  одернул  его  Бреккет.  —
Слушайте!  Вы  же  не  представляете  себе,  что  это  такое!  Каш¬
лянул  громко  —  и  взрыв.  Знаете,  как  его  перевозят?  В  спе¬
циальных  жестянках,  вот  таких  —  веером!  Несколько  отделе¬
ний  и  все  проложены  резиной.  С  ним  только  так  и  можно
обращаться.
 —  Слушайте,  Том...
 —  Подождите,  Джесси.  Подумайте  как  следует,  чорт
побери!  Вам  не  терпится  получить  работу,  но  ведь  надо  же
знать,  на  что  идешь.  Эту  штуку  перевозят  на  специальных  гру¬
зовиках!  По  ночам!  И  маршрут  дается  определенный.  Через
города  проезжать  нельзя.  Если  нужно  сделать  остановку  —
специальные  гаражи.  Вы  понимаете,  что  это  значит?  Понимае¬
те,  как  это  опасно?
 —  Я  буду  очень  осторожно  ездить,  —  сказал  Джесси.  —
Я  умею  обращаться  с  грузовиками.  Буду  ездить  медленно.
 Бреккет  застонал.
 —  А  вы  думаете,  Эгберт  ездил  неосторожно?  Думаете,  он
не  умел  обращаться  с  грузовиком?
 —  Том,  —  горячо  сказал  Джесси,  —  вы  меня  не  запугае¬
те.  Я  сейчас  только  об  одном  думаю:  Эгберт  получал  дол¬
лар  с  мили,  он  сам  мне  говорил.  Он  ездил  через  день,  а  за¬
рабатывал  в  месяц  пятьсот-шестьсот  долларов.  И  мне  так  же
будут  платить?
 —  Конечно,  будут!  —  рассвирепел  Бреккет.—Доллар  с  ми¬
ли.  Пустяковое  дело!  А  как,  по-вашему,  почему  компания  пла¬
тит  такие  деньги?  Пустяковое  дело,  а  потом  наскочил  в  тем¬
ноте  на  камень,  как  было  с  Эгбертом!  Или  шина  лопнет!  Или
попадет  соринка  в  глаз,  выпустишь  на  секунду  руль,  грузо¬
 217

вик  тряхнет  —и  кончено!  Да  мало  ли  что!  Мы  Эгберта  не  мо¬
жем  спросить,  что  с  ним  такое  было:  от  грузовика  и  следов
не  осталось.  И  тела  нет.  Ничего  нет.  Может,  завтра  где-нибудь
в  кукурузе  найдут  кусок  погнутой  стали.  А  шофера  и  искать
нечего.  И  ноготка  его  не  сыщешь.  Нам  обычно  известно  толь¬
ко  одно:  по  расписанию  машина  не  прибыла.  Тогда  ждем  звон¬
ка  с  полицейского  участка.  Знаете,  как  вчера  было?  Этта  слу¬
чилось  на  мосту.  То  ли  Эгберт  нервничал,  го  ли  задел  кры¬
лом  за  перила,  —  кто  его  знает!  Только  моста  уже  больше
нет.  И  грузовика  нет.  И  Эгберта  нет.  Теперь  понимаете?  Вог
вам  и  доллар  с  мили,  будь  он  проклят!
 Наступило  молчание.  Джесси  сидел,  ломая  свои  длинные,
тонкие  пальцы.  Рот  у  него  был  полуоткрыт,  лицо  страдальчески
морщилось.  Потом  он  закрыл  глаза  и  тихо  сказал:
 —  Все  равно,  Том.  Вы  меня  предупредили,  а  теперь  сжаль¬
тесь,  возьмите  на  работу.
 Бреккет  ударил  рукой  по  столу:
 —  Нет.
 —  Слушайте,  Том,  —  тихо  сказал  Джееси, 	— 	вы 	пойми¬
 те...—  Он  открыл  глаза,  в  них  стояли  слезы.
 Бреккет  отвернулся.
 —  Посмотрите  на  меня,  Том.  Разве  мой  вид  ничего  вам
не  говорит?  Что  вы  подумали,  когда  увидели  меня?  Вы  поду¬
мали:  «Шел  бы  этот  бродяга  подобру-поздорову,  нечего  здесь
попрошайничать».  Правда,  Том?  Я  больше  так  не  могу.  Я  хо¬
чу  быть  человеком.
 —  Вы  сошли  с  ума!  —  пробормотал  Бреккет.  —  У  нас  за
год  из  пяти  шоферов  один  погибает.  Это  в  среднем.  Подумай¬
те:  стоит  ли?
 —  А  что  стоит  такая  жизнь?  Мы  голодаем, 	Том. 	Ведь
 меня  выключили  из  списка  на  пособие.
 —  Надо  было  сказать  об  этом!  —  сердито  крикнул  Брек¬
кет.  —  Сами  виноваты.  Какая  уж  тут  гордость,  когда  семье
есть  нечего?  Я  займу  денег,  перешлем  Элле  по  телеграфу.
А  вы  отправляйтесь  домой  и  постарайтесь,  чтобы  вас  опять
включили  в  списки.
 —  А  дальше  что?
 —  А  дальше  будете  ждать,  чарт  побери!  Ведь  вы  же  не
старик!  Вы  не  имеете  права  бросаться  жизнью.  Когда-нибудь
получите  работу.
 —  Нет!  —  Джесси  вскочил  с  места.  —  Нет!  Я  тоже  так
думал,  а  теперь  и  надежды  не  осталось!  —  с  отчаянием  крик¬
нул  он.  —  И  я  не  получу  работу,  и  вы  не  вернете  свою  скобя¬
ную  лавку.  Я  потерял  квалификацию,  Том.  На  линотипе  без
квалификации  нельзя.  Я  разучился.  Шесть  лет  без  работы!
Если  и  попадалась  какая,  то  только  с  лопатой.  Весной  полу¬
 218

чил  место:  там  думали,  я  хороший  линотипист,  Какое!  Маши¬
ны  все  новые,  незнакомые.  Как  только  работы  поубавилось,
меня  и  вышибли,
 —  Ну  и  что  же?  —  сердито  крикнул  Бреккет.  —  Другой
работы  не  найдете,  что  ли?
 —-  Может,  и  не  найду,  —  сказал  Джесси,  —  За  шесть  лет
ничего  не  попадалось.  Я  теперь  и  браться  боюсь.  Слишком
долго  ждать,  пока  опять  включат  в  списки  на  пособие.
 —  Не  теряйте  мужества!  Надейтесь  на  лучшие  времена.
 —  Мужества  я  не  потерял,  —  горячо  сказал  Джесси,  —
а  вот  надежды  больше  не  осталось.  Шесть  лет  жду  —  где  уж
тут  надеяться.  Единственная  моя  надежда  —  это  вы.
 —  Вы  сошли  с  ума!  —  пробормотал  Бреккет.  —  Я  вас  не
возьму.  Подумайте  об  Элле.
 —  А  разве  я  о  ней  не  думаю?  —  тихо  сказал  Джесси  и
потянул  Бреккета  за  рукав,  —  Поэтому  я  и  решился,  Том,  —
его  голос  перешел  в  напряженный  шопот.  —  В  тот  вечер,  когда
у  нас  сидел  Эгберт,  я  посмотрел  на  Эллу  и  точно  в  первый
раз  ее  увидел.  Вы  думаете,  она  все  такая  же  красивая?
 Бреккет  мотнул  головой  и  отошел  в  сторону.  Джесси  по¬
следовал  за  ним,  всхлипывая,  тяжело  переводя  дыхание.
 —  Вам  этого  мало,  Том?  Помните  —  Элла  была,  как  ку¬
колка.  На  нее  все  оборачивались  на  улице.  Сейчас  ей  и  два¬
дцати  девяти  нет,  а  от  прежней  красоты  ничего  не  осталось.
 Бреккет  сел  в  кресло  и  устало  сгорбился.  Он  стиснул  ру¬
ки,  наклонившись  всем  телом  вперед,  и  опустил  глаза.
 Джесси  стоял  рядом.  Выражение  мольбы  и  приниженно¬
сти  наложило  неприятный  отпечаток  на  его  худое,  покраснев¬
шее  от  волнения  лицо,
 —  Не  сумел  я  устроить  жизнь  для  Эллы,  Том.  Элла  за¬
служивает  лучшего,  Единственная  моя  надежда,  что  хоть  сей¬
час  удастся  что-нибудь  для  нее  сделать.  Неудачник  я.
 —  Перестаньте  выдумывать,  —-  уже  более  милостизо  ска¬
зал  Бреккет.  —  При  чем  тут  неудача?  Тогда  я  тоже  неудачник,
В  таком  положении  сейчас  миллионы  людей.  Все  кризис  ви¬
новат  или,  как  ее  там,  депрессия,  будь  она...  —  Он  выругался
и  замолчал.
 —  Нет,  —  печально  проговорил  Джесси,  —  для  других,
может,  это  и  служит  оправданием,  а  для  меня  нет.  Я  мог
устроить  свою  жизнь,  Кроме  себя,  мне  винить  некого.
 —  Ерунда!  —  сказал  Бреккет.  —  Вы  тут  ни  при  чем.
 Лицо  у  Джесси  пошло  пятнами.  Оно  казалось  опухшим.
 —  Все  равно!  —  крикнул  он.  —  Теперь  уже  все  равно!  Вы
мне  не  откажете!  Надо  же  человеку  поднять  голову!  Хватит
с  меня  этого  ада!  Что  же  вы  хотите,  чтобы  я  смотрел  на  ножки
нашего  малыша  и  думал:  «Будь  у  меня  работа,  он  бы  не  за¬
 219

болел»?  Он  каждым  своим  шагом  точно  говорит  мне:  «Это
у  меня  рахит,  это  твоя  вина,  ты  меня  плохо  кормил».  Госпо¬
ди  боже!  Неужели  вы  думаете,  я  буду  сидеть  сложа  руки  еще
шесть  лет  и  смотреть  на  больного  сына?
 Бреккет  вскочил  с  кресла.
 —  Ну  и  что  же?  —  крикнул  юн.  —  Вы  говорите,  что  это
все  для  Эллы?  А  что  она  скажет,  когда  вы  взлетите  на  воз¬
дух?
 —  Может  быть,  не  взлечу,  —  умоляюще  проговорил
Джесси.  —  Ведь  не  одни  же  неудачи  меня  ждут,  должно  мне
когда-нибудь  повезти  в  жизни!
 —  Так  все  рассуждают,  —  презрительно  сказал  Брек¬
кет.  —  А  поступил  на  эту  работу  —  и  около  своей  удачи  ставь
вопросительный  знак.  Наверняка  только  одно  можно  сказать:
рано  или  поздно,  а  погибнешь.
 —  Ну  и  пусть!  —  крикнул  Джесси.  —  Пусть!  А  до  тех  пор
я  кое-что  заработаю.  Я  куплю  себе  башмаки.  Посмютрите  на
меня!  Куплю  новый  костюм,  а  не  мешок,  на  котором  будто  на¬
писано,  что  его  выдали  в  бюро  помощи.  Буду  курить  папиро¬
сы.  Куплю  ребятам  конфет.  И  сам  буду  их  есть.  Да,  да,  мне
хочется  конфет!  Мне  хочется  выпить  кружку  пива.  Мне  хочет¬
ся,  чтобы  Элла  приоделась,  чтобы  она  ела  мясо  три,  а  то  и
четыре  раза  в  неделю.  Мне  хочется  пойти  всей  семьей
в  кино!
 Бреккет  опустился  в  кресло.
 —  Перестаньте,  —  устало  сказал  он.
 —  Нет,  —  тихо  и  горячо  продолжал  Джесси,  —  вы  от  ме¬
ня  не  отделаетесь!  Слушайте,  Том,  я  уже  все  рассчитал.  Вы
только  подумайте,  сколько  я  могу  откладывать  в  месяц  от  ше¬
стисот  долларов!  Проработаю  три  месяца  —  и  то  уже  тысяча,
даже  больше!  А  может,  продержусь  года  два.  Я  обеспечу
Эллу  на  всю  жизнь!
 —  Вот-вот!  —  перебил  его  Бреккет.  —  А  вы  думаете,  легко
ей  будет  жить,  зная,  что  муж  на  такой  работе?
 —  Я  все  обдумал,  —  взволнованно  ответил  Джесси.  —
Она  ничего  не  узнает,  понимаете?  Я  скажу,  что  мне  платят
сорок  долларов.  А  остальные  вы  будете  класть  в  банк  на  ее
имя.
 —  А,  перестаньте!  —  сказал  Бреккет.  —  Вы  надеетесь,  что
эта  работа  принесет  вам  счастье?  Каждую  минуту,  и  во  сне
и  наяву,  вы  будете  думать:  «Умру  я  завтра  или  нет?»  А  хуже
всего  в  свободные  дни.  Наши  шоферы  день  работают,  а  день
отдыхают,  чтобы  привести  нервы  в  порядок.  Будете  валяться
у  себя  в  комнате,  не  зная,  куда  деться  от  тоски.  Вот  оно,  ва¬
ше  счастье.
 Джесси  засмеялся.
 220

—  Да,  это  счастье,  счастье!  Не  беспокойтесь,  я  буду  петь
песни  от  такого  счастья.  Вы  только  подумайте,  Том:  первый
раз  за  семь  лет  можно  будет  гордиться  собой!
 —  Перестаньте,  замолчите!  —  сказал  Бреккет.
 В  маленькой  конторе  наступила  тишина.  Потом  Джесси
прошептал:
 —  Вы  не  откажете,  Том!  Не  откажете!  Не  откажете!
 Снова  стало  тихо.  Бреккет  поднял  руки  и  стиснул  виски
 ладонями.
 —  Том,  Том...—  говорил  Джесси.
 Бреккет  вздохнул.
 —  А,  к  чорту!  Ладно.  Я  вас  возьму,  будь  что  будет.  —
Он  говорил  хриплым,  бесконечно  усталым  голосом.  —  Хотите
сегодня  начинать  —  что  ж,  начинайте.
 Джесси  молчал.  Он  не  мог  вымолвить  ни  слова.  Бреккет
взглянул  на  него.  По  лицу  Джесси  бежали  слезы.  Он  судо¬
рожно  глотал  слюну  и  пытался  заговорить,  но  вместо  слов
у  него  получались  какие-го  странные  всхлипывания.
 —  Я  пошлю  телеграмму  Элле,  —  все  тем  же  хриплым,
усталым  голосом  сказал  Бреккет.  —  Сообщу,  что  взял  вас  на
работу.  А  через  несколько  дней  вы  пошлете  ей  деньги  на  до¬
рогу.  Вам  заплатят  к  тому  времени...  если,  конечно,  вы  дотяне¬
те  до  конца  недели,  безумный  вы  человек!
 Джесси  молча  кивнул.  Сердце  у  него  так  билось,  что  он
прижал  обе  руки  к  груди,  словно  стараясь  удержать  его.
 —  Приходите  к  шести  часам,  —  сказал  Бреккет.  —  Вот
вам  деньги.  Поешьте  как  следует.
 —  Спасибо,  —  прошептал  Джесси.
 —  Стойте,  —  сказал  Бреккет.  —  Возьмите  мой  адрес,  —
он  написал  его  на  клочке  бумаги.  —  Садитесь  на  любой  трам¬
вай,  который  идет  в  ту  сторону.  Спросите  у  кондуктора,  где
сходить.  Примите  ванну  и  выспитесь.
 —  Спасибо,  —  повторил  Джесси.  —  Спасибо,  Том.
 —  Ну,  проваливайте  отсюда,  —  сказал  Бреккет.
 —  Том!
 —  Что?
 —  Я...  —  Джесси  запнулся.
 Бреккет  взглянул  на  него.  В  глазах  у  Джесси  все  еще
стояли  слезы,  но  его  худое  лицо  словно  излучало  яркий  свет.
 Бреккет  отвернулся.
 —  Меня  работа  ждет,  —  сказал  он.
 Джесси  вышел  из  конторы.  Сквозь  слезы  ему  казалось,
что  весь  мир  отливает  золотом.  Он  шел  прихрамывая,  а  в  ви¬
сках  у  него  стучало,  сердце  горело  нестерпимой  радостью.
 —  Счастливее  меня  нет!  —  шептал  он  самому  себе.  —
Я  самый  счастливый  человек  на  свете!
 221

Бреккет  смотрел  Джесси  вслед  до  тех  пор,  пока  тот  не
исчез  за  углом.  Потом  он  согнул  плечи  и  стиснул  голову  ру¬
ками.  Сердце  у  него  билось,  точно  старый,  засорившийся  ме¬
ханизм.  Он  сидел  неподвижно  и  сжимал  голову  руками.
 ГЛУБИННЫЙ  ИСТОЧНИК1
 (Главы  из  романа)
 ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ
 ГЛАВА  ТРЕТЬЯ
 Понедельник,  9  часов  45  минут  утра.
 —  Может,  хочешь  сперва  поглядеть  вот  па  это?  —  спро¬
сил  Спайт,  указывая  на  бумаги  Принси.
 Прихлебывая  кофе,  Греб  рассеянно  перелистал  несколько
бумажек.
 —  Личные  письма  тут  есть?
 —  Нет.
 —  Потом  посмотрю.  Вкусный  кофе,  подлей-ка  еще.
 —  Это  единственное,  на  что  у  моего  тупицы-брата  хва¬
тает  талантов,  —  угрюмо  сказал  Спайт.
 —  Динни  не  плохой  парень.  Ты  к  нему  придираешься...
Как  насчет  тренировки  сегодня,  Фрэнки?  Мы  с  тобой  совсем
бокс  забросили.
 —  Пожалуйста.  —  Энтузиазма  в  ответе  не  слышалось.
 —  Что  с  тобой?
 —  Так,  не  выспался.
 1  Роман  прогрессивного  американского  писателя  Альберта  Мальца
«Глубинный  источник»  (1940  г.)  основан  на  фактическом  материале.
События,  описанные  в  романе,  относятся  к  1936  году.
 В  романе  рассказывается  о  борьбе  рабочих  автомобильной  промыш¬
ленности  Детройта  за  создание  прогрессивного  профессионального  союза,
описывается  террористическая  деятельность  фашистской  организации
Черный  легион.  Краткое  содержание  романа:
 Управляющий  кадрами  крупнейшего  автомобильного  концерна,
член  Черного  легиона  Греб,  похищает  рабочего-коммуниста  Эрни  Лаша-
ма,  по  кличке  «Принси»,  чтобы  заставить  его  стать  своим  агентом,  отка¬
заться  от  борьбы  за  создание  профсоюза.
 В  отрывке,  помешенном  в  сборнике,  действие  происходит  в  загород¬
ном  доме  Греба,  в  подвале  которого  спрятан  Принси,  охраняемый  подруч¬
ными  Греба—Фрэнком,  Динни  и  Германом.  Греб  приезжает,  чтобы  с  ним
разговаривать.
 222

—  Ишь,  какой  старик!  Поверь,  я  спал  эту  ночь  не
больше,  чем  ты.
 —  На  тебе,  красавчик,  это  не  оказывается.  Не  то,  что  на
 мне.
 Греб  рассмеялся  и  любовно  оглядел  Спайта.
 —  Если  я  еще  буду  в  подвале,  когда  Джордж  привезет
Бишопа,  дай  мне  знать  немедленно.  Я  хочу  устроить  ему  оч¬
ную  ставку  с  Лашамом.  .
 —  Ладно.
 —  Что,  трусит  он,  по-твоему?
 —  Кто,  Лашам?
 —  Да.
 —  Не  заметил  я,  чтоб  у  него  дрожа  пи  коленки.
 —  А  все-таки...  —  Греб  стал  накручивать  прядь  волос  на
палец.
 —  Нет,  если  хочешь  знать  мое  мнение,  он  слишком  са¬
моуверенный.  У  него  с  лица  не  сходит  этакая  усмешечка.
Я  бы  дорого  дал,  чтобы  ее  стереть!
 —  Фрэнк,  никогда  не  бойся  смелых  и  умных  людей,  —
Греб  назидательно  поднял  палец,  —  старайся  только,  чтоб  они
работали  на  тебя,  а  не  на  другого.
 —  Лашам-то  на  тебя  не  работает...
 —  Будет  работать!
 —  Сомневаюсь.
 —  Ты  сегодня,  Фрэнк,  кисло  настроен.  Встал  с  левой
ноги?
 —  Ты  в  самом  деле  хочешь  знать?
 —  Хочу,  разумеется.
 —  Мне  не  нравится  вся  эта  история,  Джеф.  Не  мог  ты
разве  позвать  Лашама  к  себе  в  кабинет  и  там  сделать  ему
свое  предложение?  Да  мало  ли  других  мест,  где  можно  было
назначить  встречу?  А  так  выходит  —  мы  совершили  похище¬
ние.  Зачем  это  понадобилось?
 Греб  по-мальчишески  хлопнул  в  ладоши  и  хитро  улыб¬
нулся.
 —  В  моем  кабинете  или  в  любом  другом  месте,  где  он
чувствовал  бы  себя  на  свободе,  это  выглядело  бы  как  обык¬
новенная  денежная  сделка.  Он  сказал  бы  «нет»,  и  на  этом
все  бы  кончилось.
 —  А  если  он  скажет  «нет»  и  теперь?
 —  Теперь  не  скажет.  Пойми,  Фрэнки,  на  роль  дешевого
осведомителя  он  мне  не  нужен.  Он  не  пойдет  на  это,  да  та¬
ких  у  нас  и  без  него  достаточно
 —  Не  понимаю  твоей  логики.
 Греб  снова  улыбнулся:
 223

—  Я  ищу  дальновидного  человека,  —  сказал  он,  —  у  ме¬
ня  для  Лашама  заготовлено  местечко,  которое  уж  ему  долж¬
но  понравиться.  Такие,  как  он,  не  зарятся  на  деньги,  во  вся¬
ком  случае  не  сразу.  Деньги  для  них  —  не  все...  Вот  почему
я  решил  привезти  его  сюда.  Пусть  он  даже  сначала  ответит
отказом  на  мое  предложение,  я  заставлю  его  передумать.
В  условиях,  подобных  здешним,  я  не  должен  торопиться,  мо¬
гу  играть  с  ним,  сколько  хочу,  и  пустить  в  ход  нужный  пси¬
хологический  нажим.  В  конце  концов  ему  придется  сказать
«да».  Ведь  в  душе-то  он  боится,  понимаешь?  Несомненно  бо¬
ится!  Бесстрашных  людей  не  бывает.  Вот  это  мой  главный
козырь!
 —  А  все-таки  он  может  отказаться.
 —  Не  откажется.
 —  Почему  ты  так  уверен?
 —  Потому  что  он  коммунист,  —  значит,  живет  идеалами.
Я  попытаюсь  сыграть  на  них.  Не  подействует,  так  я  их  рас¬
топчу.  Если  и  это  не  даст  результата,  найду  третий  подход,
четвертый,  пятый.  И  он  подчинится.  Ведь  уйти  от  меня  он  не
может,  ему  нельзя.  И  он  испуган.  Нужно  только  подобрать
к  нему  подходящий  ключ,  и  тогда  он  будет  мой.  Ключ
ведь  можно  подобрать  к  каждому  человеку  —  пора  тебе  это
знать.
 —  Ну,  что  ж,  значит  я  осел!—сказал  Спайт.  —  Джеф,
у  тебя  такой  вид,  точно  тебе  предстоит  бог  знает  какое  удо¬
вольствие.
 —  Удовольствие?  —  тихо  засмеялся  Греб.  —  Я  целую
ночь  глаз  не  сомкнул,  все  раздумывал  об  этом.  Много  лет
ждал  я  случая  помериться  силами  с  таким  человеком.
 —  Иногда  я  перестаю  тебя  понимать,  Джеф.
 Греб  только  подмигнул  ему.
 —  Но  что,  если  все-таки  он  откажется?  —  настаивал
Спайт.
 —  Опять  ты  за  свое!  Я  же  тебе  объяснил.
 —  Ну,  а  вдруг,  Джеф?
 —  Тебя  сегодня  преследуют  дурные  предчувствия.  Уж
можешь  на  меня  положиться.
 —  Как  ты  не  желаешь  понять!  Если  он  скажет  «нет»,
что  мы  с  ним  будем  делать  дальше?
 —  Я  и  думать  об  этом  не  собираюсь,  это  исключено.  Ска¬
зано  тебе:  к  любому  человеку  можно  подобрать  ключ.
 Спайт  пожал  плечами.
 Греб  встал,  потянулся.
 —  Итак,  побеседуем  с  джентльменом...  Ты  приедешь  се¬
годня  ко  мне  в  четыре.  Договорились,  значит?
 —  Ладно.
 224

Греб  остановился  перед  стенным  зеркалом  и  снял  ниточку
со  своего  плеча.
 —  Фрэнки,  позавчера  я  познакомился  с  женщиной,  кото¬
рую  забыть  невозможно.  Я  влюблен,  Фрэнки.
 —  Да  ну?
 —  Не  веришь  в  любовь  с  первого  взгляда,  а,  Фрэнки?
 —  Кто,  я?  Еще  бы!
 —  Шутишь!  Ну,  как  знаешь.  —  Греб  еще  раз  оглядел  се¬
бя  в  зеркале.  —  Но  эта  —  особенная!  Она  все  во  мне  перевер¬
нула.
 —  Да  ну?
 —  Так  не  забудь  насчет  Бишопа,  Фрэнки...  —  Греб  сде¬
лал  прощальный  жест  рукой  и  стал  спускаться  по  узкой  лест¬
нице  в  подвал.  На  его  стук  Динни  отпер  дверь.  Греб  поманил
его  пальцем,  и  тот  бочком  выбрался  из  комнаты.  Греб  посто¬
ял  в  раздумье,  потом  тихо  переступил  порог  и  закрыл  за  со¬
бой  дверь.
 Принси  сидел  на  кровати  и  гладил  кошку.  На  миг  взгля¬
ды  их  скрестились.  Греб,  дружественно  улыбаясь,  подошел
к  Принси.
 —  Мистер  Лашам,  —  сказал  он  задушевным  тоном,  —
вы  и  представить  себе  не  можете,  как  я  рад  познакомиться
с  вами.  Я  знаю,  какую  работу  вы  ведете  на  заводе,  и  высоко
ценю  ваши  таланты.  —  Он  схватил  руку  Принси,  потряс  ее,
потом  отпустил.
 Принси  удивленно  посмотрел  на  Греба.
 —  По  правде  сказать,  я  давно  хотел  познакомиться  с  ва¬
ми.  Начало  вышло  неудачное,  признаю.  Вас  похитили,  вы  ис¬
пуганы,  не  понимаете,  в  чем  дело.  Но  в  конце  концов,  —  про¬
должал,  раскатисто  смеясь,  Греб,  —  у  меня  не  было  выбора.
Ведь  добровольно  вы  не  согласились  бы  провести  со  мной  ве¬
черок,  а?  Итак,  прошу  вас  убедительнейшим  образом  —  поста¬
райтесь  забыть,  при  каких  обстоятельствах  состоялась  наша
встреча,  и  внимательно  выслушайте  меня.  Я  должен  побесе¬
довать  с  вами  по  важному  вопросу.
 Принси  не  ответил,  только  на  лице  его  мелькнула  обыч¬
ная  усмешка,  обнажившая  неровные  зубы.
 —  Полагаю,  вам  известно,  кто  я  такой?  —  спросил  Греб.
 —  Да.
 Принси  еще  с  ночи  догадался,  что  ему  предстоит  встреча
с  Гребом,  и  сразу  же  узнал  его  по  снимкам,  печатавшимся
в  газетах.  Однажды  он  видел  Греба  на  заводе.
 Греб  с  улыбкой  присел  к  столу  и  начал  барабанить  паль¬
цами  по  клеенке.
 —  Как  прикажете  звать  вас  —  по  имени  или  по  кличке?
Принси  —  так  ведь,  кажется,  называют  вас  в  партии?
 16  Америка  глазами  американцев
 225

Принси  дернул  плечом.
 —  Пусть  будет  Принси,  —  не  получая  ответа,  сказал
Греб.  —  Прошу  вас  подойти  сюда  и  сесть  за  стол.
 Принси  пересел.  Приветливость  Греба,  его  хитрый  под¬
ход  вызывали  в  нем  тревогу.
 —  Начну  со  следующего:  если  исходить  из  характера  на¬
ших  занятий,  то  мы  с  вами  как  будто  находимся  во  враждеб¬
ных  лагерях.  В  действительности  это  не  совсем  так.  Вы  от
меня  можете  услышать  те  же  слова,  какие  произносите  сами.
Потому  прошу  не  делать  на  мой  счет  слишком  поспешных  вы¬
водов.  Я,  например,  прочитал  немало  марксистской  литерату¬
ры...  Нам  с  вами  есть  о  чем  побеседовать.  —  Греб  вытащил
из  кармана  серебряный  портсигар  и,  следя  за  рукой  Принси,
отметил  про  себя  не  без  удовольствия,  что  она  дрогнула.  —
Курите?  Угощайтесь,  не  ожидая  приглашения.  —  Он  положил
раскрытый  портсигар  на  клеенку  перед  Принси  и  откинулся
на  спинку  стула,  накручивая  прядь  волос  на  палец.  —  Да,
нам  есть  о  чем  побеседовать,  —  повторил  он,  широко  оскла¬
бившись.  —  Я  вам  расскажу  такое  о  себе,  что  вам  покажется
удивительным.  Кстати,  хочу  подчеркнуть  прежде  всего:  я  не
жду  никаких  сведений  о  партии.  Я  могу  получить  их,  не  ут¬
руждая  ни  себя,  ни  вас.
 Усмешка  застыла  на  лице  Принси,  а  в  уме  пронеслось:
«Так  что  же  ему  надо?  Нет,  верить  ему  нельзя...»
 —  Мое  желание  встретиться  с  вами  вызвано  сугубо  лич¬
ными  мотивами.  Я  объясню...
 Тревожное  недоумение  охватывало  Принси  все  сильнее:
что  понадобилось  от  него  этому  человеку?  Каковы  его  цели?
 Греб  посмотрел  в  окно.  Когда  он  снова  перевел  взгляд
на  Принси,  на  лице  его  было  сосредоточенное,  чуть  ли  не
скорбное  выражение.
 —  Сознайтесь,  вы  считаете  меня  своим  врагом,  да?  —
спросил  он,  ожидая  ответа  Принси  с  неподдельным  волнени¬
ем.  Вот  когда  начнется  их  поединок.
 Но  Принси  не  ответил  и,  чтобы  прервать  неловкое  мол¬
чание,  Греб  заговорил  снова:
 —  Ну  конечно,  считаете!  Никак  не  можете  забыть  про
мою  должность.  Все  раздумываете,  что  мне  от  вас  надо.  —  Он
перегнулся  через  стол.  —  Поймите,  Принси,  ведь  людям  свой¬
ственно  меняться.  Жизненный  опыт  учит  нас  чему-то,  правда?
Прошу  вас,  хоть  на  короткое  время  забудьте  про  мое  поло¬
жение.  —  Он  простер  руки  к  Принси,  точно  умоляя  его.  —
Хорошо?
 —  Ладно,  —  отозвался  Принси.
 —  Я  тоже  кое-чему  научился.  Понял,  кто  я  и  в  чем  смысл
моей  жизни,  —  Греб  говорил  многозначительно,  подчеркивая
 226

слова.  —  Как  и  вы,  я  происхожу  из  рабочей  семьи,  много  лет
был  простым  рабочим...  Хотите,  я  расскажу  вам  о  себе?
 Прочувствованным  тоном,  сохраняя  на  лице  задумчивое
выражение,  Греб  начал  рассказывать  о  своем  детстве  в  Чика¬
го,  о  борьбе  за  существование,  которую  ему  пришлось  вести
в  качестве  бродячего  рабочего.  Он  назвал  забастовки,  в  кото¬
рых  принимал  участие,  заявил,  что  в  свое  время  был  членом
организации  «Индустриальные  рабочие  мира».  Он  нарисовал
портрет  рабочего,  пролетария,  жертву  эксплуатации  промыш¬
ленников.  Он  объяснял  —  с  самокритическими  интонациями,—
что  привело  его  на  нынешний  путь.  Голос  его  упал  до  шопота,
когда  он  стал  говорить  о  своих  мытарствах  на  золотых  при¬
исках  в  Южной  Америке.
 —  Это  был  сущий  ад,  Принси!  Что  бы  вы  ни  испытали
в  жизни,  все  это  не  сравнится  с  тем,  что  я  пережил  в  Южной
Америке.  Нам  сулили  неземные  блага,  вот  я  туда  и  отправил¬
ся.  Рудники  в  пять  миль  глубиной.  Двенадцатичасовой  рабо¬
чий  день  при  шестидесятиградусной  жаре!  Я  не  мог  привык¬
нуть  к  такой  температуре,  в  противоположность  туземцам.  От¬
вратительная  вода,  мерзкая  кормежка,  обсчеты,  да  такие,  что
в  итоге  ты  еще  оставался  должен  хозяевам.  Колючая  прово¬
лока,  вооруженная  охрана,  чтоб  рабочие  не  могли  сбежать.
Я  был  свидетелем,  как  убивали  туземцев  за  одно  слово  про¬
теста.  И  я  решил  вырваться  оттуда,  иначе  я  бы  там  погиб.
Рабочие  в  рудниках  пользовались  свечами.  Свечу  вставляли
в  железный  подсвечник,  который  острым  концом  втыкался
в  землю.  Когда  охранник  бросился,  чтобы  задержать  меня,
я  ударил  его  этим  концом...  Да,  я  на  собственной  шкуре  ис¬
пытал,  что  такое  эксплуатация.
 Рассказывая  о  себе,  Греб  напряженно  вглядывался  в  ли¬
цо  Принси,  ища  хоть  проблеска  сочувствия,  но  не  видел  ни¬
чего,  кроме  неизменной,  точно  застывшей  усмешки.  Эта  усмеш¬
ка  начинала  казаться  более  трудным  противником,  чем  Греб
мог  предположить.
 —  Поверьте,  эти  первые  двадцать  пять  лет  моей  жизни
определили  мой  характер  настолько  прочно,  что  уж  последую¬
щие  два  десятка  не  смогли  ничего  изменить.  Мой  отец  был
рабочим,  я  сам  был  рабочим  и  страдал  наравне  с  миллиона¬
ми  подобных  мне  людей.  И  мне  претит  болтовня  о  высоком
уровне  жизни  в  Америке!  Кто-кто,  а  уж  я-то  знаю,  как  живут
народные  массы!  По  личному  опыту  знаю!  —  Греб  протянул
Принси  левую  руку  и  показал  шрам  на  ладони.  —  Эта  рука,
пораненная  сверлом,  когда  мне  было  девятнадцать  лет,  —
свидетельство  моего  прошлого!  Мне  от  него  не  уйти  даже  при
желании.  —  Рука  медленно  сжалась  в  кулак.  —  Но  я  и  не
хочу  уходить  от  него.  Я  знаю,  что  такое  классовые  инстинкты,
 15*
 227

у  меня  они  не  менее  сильны,  чем  у  вас.  Они  запечатлены
здесь,  на  этой  руке!
 Теряясь  в  догадках  по  поводу  причины  столь  откровенных
излияний,  Принси  недоуменно  посмотрел  на  Греба.  А  внутрен¬
ний  голос  не  переставал  повторять  ему:  «Помни,  это  Джефри
Греб,  начальник  всей  шпионской  системы  «Джефферсон  мо¬
тор  с».  Это  хозяин  таких,  как  Спайт  и  Динни.  Человек,  кото¬
рый  пошел  в  гору  после  разгрома  забастовки  девятнадцатого
года!  1  Не  забывай  этого  ни  на  минуту!»
 Греб  поставил  локти  на  стол  и  сжал  руками  виски.  В  та¬
кой  позе,  будто  с  трудом  преодолевая  боль,  он  долго  и  при¬
стально  глядел  на  Принси  и,  наконец,  заговорил,  словно
упрашивая,  чтобы  его  выслушали:
 —  Ведь  я  рабочий,  человек  с  душой  и  инстинктами  рабо¬
чего.  Прежде  я  этого  не  понимал  так  глубоко,  как  теперь.
И  это  понимание  дал  мне  марксизм.  Я  обратился  к  нему  не
без  скепсиса,  но  он  помог  выявить  то  здоровое,  что  было
в  моем  прошлом...  Теперь  я  знаю,  что  в  конечном  счете  соци¬
алистические  идеи  победят  во  всем  мире!
 На  миг  Принси  склонен  был  задуматься  над  слова¬
ми  Греба,  но  тут  же  с  холодной  ясностью  в  мозгу  сложи¬
лись  слова:  «Так  вот  почему  этого  Греба  считают  ловким
малым!»
 Греб  оперся  грудью  о  стол  и  спросил:
 —  Вы  мне  верите,  Принси?
 Минута  молчания
 —  Нет...
 Если  бы  даже  Принси  поверил  в  искренность  Греба,  он
все  равно  ответил  бы  отрицательно.
 —  Но  почему?
 —  С  какой  стати  мне  вам  верить?
 —  Я  могу  доказать.
 —  Чем?
 —  Революционное  движение  нуждается  в  деньгах,  я  го¬
тов  дать  крупную  сумму.
 Принси  сделал  отрицательный  жест.
 —  Нет?  Партия  от  метя  не  примет?  —  Греб  вздох¬
нул  и  прошелся  по  комнате,  потом  сердито  заговорил:  —
Это  похоже  на  насмешку;  я  не  ожидал  отказа.  Я  думал,  доста¬
точно  пойти  на  этот  шаг,  и  все  остальное  сделается  само  со¬
бой.  Но  я  понимаю.  Конечно,  у  вас  нет  оснований  мне  дове¬
рять.
 1  Забастовка  рабочих  сталелитейных  заводов  в  США  в  1919  году,
охватившая  несколько  сот  тысяч  рабочих,  была  подавлена  с  исключи¬
тельной  жестокостью  предпринимателями,  призвавшими  на  помощь
войска.  (Прим.  перев.)
 228

Принси  на  миг  заколебался  —  стоит  ли  продолжать  раз¬
говор,  но  все  же  спросил:
 —  А  какое  это  имеет  значение?
 —  Огромное!  —  Греб  вернулся  к  столу.  —  Если  бы  вы
мне  поверили,  многое  могло  бы  измениться.
 —  К  примеру,  что?
 Греб  снова  уселся  напротив  Принси.  Он  только  и  ждал
этого  вопроса.
 —  Вот  что,  попытайтесь  забыть,  кто  я  такой,  и  терпели¬
во  выслушайте  меня.  Что  ожидает  Америку?  Мы  оба  превос¬
ходно  понимаем,  что  капитализм  стремительно  катится  под
гору.  Да,  тут  совсем  не  до  смеха.  Кризис  стал  хроническим,
безработица  будет  расти  и  в  дальнейшем.  Нет  никаких  пер¬
спектив  стабилизации  положения,  несмотря  на  все  усилия
Рузвельта.  Вы  разделяете  мое  мнение?
 Принси  кивнул,  испытывая  странное  чувство,  а  Греб  про¬
должал:
 —  Следствием  всего  этого  будет  резкое  обострение  клас¬
совых  схваток,  и  буржуазия  попытается  разрешить  свои  про¬
блемы,  переложив  все  тяготы  на  народные  массы.
 Принси  слушал  Греба  с  нарастающим  изумлением.
 —  Ив  конце  концов  буржуазия  осуществит  это  при  по¬
мощи  политической  силы  —  то-есть  фашизма  того  или  иного
образца.
 —  Ну?
 —  Что  ну?
 —  Не  выйдет  у  них,  вот  что  я  скажу!
 —  Замечательно!  Точь-в-точь  как  в  передовой  «Дейли
уоркер»,  —  иронически  скривил  губы  Греб.
 Чувствуя  пульсацию  крови  справа  на  шее,  Принси  заста¬
вил  себя  промолчать.
 —  Зачем  лгать  друг  другу?  —  Греб  придвинулся  к  нему
немного.  —  Нам  известна  мощь  капитализма  в  Америке.  Ко¬
гда  настанет  час  испытания,  прогрессивные  силы  страны  бу¬
дут  разбиты,  профсоюзное  движение  —  уничтожено.  А  прежде
Есего  разгромят  коммунистическую  партию  —  в  назидание
прочим.
 —  Не  удастся!
 —  Дело  может  принять  весьма  серьезный  оборот,  Прин¬
си.  И  нечего  вам  передо  мной  хорохориться.  Меня  ведь  вам
не  надо  агитировать!
 Принси  злобно  передернул  плечами.  Греб  продолжал:
 —  Фашисты  захватят  власть  в  Америке;  вы  это  прекрас¬
но  понимаете.  И  для  вас  не  секрет,  к  чему  приведет  фашизм...
Страдания  целых  поколений,  резкое  снижение  жизненного
уровня  народных  масс...  Страна,  истекающая  кровью,  наука
 229

в  тисках,  идиотическое  искусство;  банкиры  и  гангстеры  у  кор¬
мила  правления.
 —  Ну  и  что?  —  выдавил 	из  себя  Принси.
 —  Я  знаю  способ  быстро 	свергнуть  фашизм,
 _  Как?
 —  Подрывая  его  изнутри!
 Принси  поднял  глаза  на  Греба,  Наконец-то  этот  тип  на¬
чал  раскрывать  свои  карты.  Так  вот  зачем  ему  понадобилось
выдавать  себя  за  рабочего  и  социалиста!  Все  становилось  по¬
нятным.
 —  В  чем  же  выход?  —  продолжал  разглагольствовать
Греб.—Положение  таково,  что 	все  фашистские  и  полуфашист¬
ские  группы  в  Соединенных 	Штатах  находятся 	ныне 	в 	ста¬
 дии  консолидации.  Крупный  капитал  объединяет  их  потому,
что  он  напуган.  Таким,  как  вы  и  я,  предоставляется  выбор:
или  участвовать  в  пролетарском  движении  и  потерпеть  крах,
или  избрать  новый  политический  путь,  сулящий  головокружи¬
тельный  успех.
 —  Какой  же  это?  —  с  насмешкой  спросил  Принси.
 —  Путь,  на  который  стал  я.  Для  меня  было  бы  весьма
легко  оставить  службу,  выступить  с  осуждением  финансового
капитала  и  пожертвовать  все  свои  деньги  коммунистической
партии,  то-есть  сделать  то,  что  мне  больше  всего  по  душе.  Но
я  избрал  путь  потруднее  —  я  решил  остаться  на  стороне  капи¬
тала.  Моя  цель  —  стать  силой  в  растущем  фашистском  дви¬
жении,  а  затем  использовать  свою  власть,  чтобы  взорвать  фа¬
шизм  изнутри  и  быстро  установить  социализм.
 —  Ага,  понятно!
 —  И  перед  вами  раскрыта  та  же  возможность,  Принси!—
Голос  Греба  упал  до  шопота.  —  Вдвоем  мы  нанесем  такой
удар  врагам  социализма,  что  наши  имена  войдут  в  историю.
Одному  мне  с  этим  не  справиться.  Мне  нужны  вы,  ибо  я  ли¬
шен  возможности  повести  за  собой  рабочих.  Меня  они  счи¬
тают  врагом.  И  это  вполне  естественно.  Им  известен  только
пост,  который  я  занимаю;  но  как  они  могут  угадать,  что  у  ме¬
ня  в  душе?  Раскрыться  перед  ними  мне  нельзя.  Но  если  вы
будете  работать  со  мной  рука  об  руку,  то  я  продвину  вас  на
самый  верх  —  сначала  к  руководству  рабочими  компании
«Джефферсон  моторе»,  а  потом  еще  выше,  гораздо  выше!
Когда  придет  время,  мы  с  вами  окажемся  у  власти.  Мы  бу¬
дем  драться  за  социализм,  находясь  в  стане  врага.
 Принси  надоела  эта  дешевая  мелодрама.  Попытки  Греба
поймать  его  в  капкан  вызвали  у  него  только  отвращение  и
ненависть.  И  он  резко  оборвал  Греба  словами:
 —  Хватит.  Я  не  играю.
 Тот  сделал  удивленное  лицо:
 230

—  Но  почему,  Принси?  Разве  вы  не  видите  всего  вели-
колепия  этого  плана?
 —  Нет.
 —  Не  по  той  ли  причине,  что  считаете  это  компромиссным
решением?
 Принси  не  удостоил  его  ответом.
 —  Ну  да,  вам  лишь  бы  сохранить  свою  идейную  чисто¬
ту,—  злобно  рассмеялся  Греб,  —  а  рабочее  движение  пускай
разгромят,  вас  это  не  тревожит.  Хорош  друг  рабочего  класса!
 Принси  продолжал  молчать.
 Греб  развел  руками,  точно  от  избытка  чувств:
 —  Друг  мой,  как  мне  заставить  вас  проникнуться  вели¬
чием  моих  планов?  Я  раскрыл  перед  вами  единственный  путь,
который  избавит  людей  от  многих  лет  страданий.  Разве  мож¬
но  придерживаться  шаблона,  зная,  что  в  Америке  фашизм
приходит  к  власти?  Вы  слышите  —  я  предлагаю  единственную
возможность  быстро  уничтожить  его,  а  у  вас  не  хватает  даже
воображения  это  себе  представить!
 Принси  не  слушал.  Он  старался  только  предугадать,  что
будет  делать  Греб  дальше.
 —  Значит,  нет?  —  хрипло  спросил  Греб.
 С  той  же  презрительной  усмешкой  Принси  покачал  голо¬
вой.  Суть  замысла  Греба  была  теперь  вскрыта  полностью.
Весь  вопрос  для  него  в  том,  пойдет  ли  Принси  к  нему  на  жа¬
лованье  или  нет?  Все  остальное  —  пустые  слова,  пестрая  при¬
манка  на  крючке.
 Греб  откинулся  на  стуле.  Неудача  лишь  разожгла  в  нем
азарт.  Не  важно,  что  в  первой  схватке  он  проиграл,  так  или
иначе,  он  своего  добьется.,.  Накручивая  прядь  волос  на  указа¬
тельный  палец,  он  смотрел  в  окно.
 Принси  курил,  отведя  взор  в  сторону.  Его  терзала  трево¬
га.  Долго  ли  ему  еще  терпеть?
 Снег  прекратился,  и  только  ветер  время  от  времени
с  треском  швырял  в  окна  мелкие  льдинки.  Принси  увидел,  как
закачалась  нижняя  дверца  и  в  подвал  юркнула  кошка.  Она
мяукнула,  словно  спрашивая  разрешения,  и  одним  прыжком
очутилась  у  Принси  на  коленях.  Он  благодарно  потрепал  ее
мордочку,  но  тут  же  ощугил  внутри  холодок  и  выпрямился,
услышав  снова  вкрадчивый  голос  Греба;
 —  Вы  мне  нужны,  Принси!
 У  Принси  перехватило  дыхание.
 —  Я  решил  добиться  вашей  поддержки...  Только  про¬
шу  понять  меня  правильно:  на  роль  провокатора  я  вас  не
прочу  —  этих  всегда  можно  купить  по  десять  центов  за
дюжину.
 —  Что  же  вам  надо?  —  глухо  спросил  Принси.
 231

—  Готов  объяснить.  Не  пренебрегайте  моими  словами,
ибо  дело  довольно  сложное.  Я  считаю,  что  КПП  1  удастся  соз¬
дать  профсоюзы  в  основных  отраслях  промышленности.  В  этом
вопросе  я  решительно  расхожусь  с  моими  коллегами.  Они
даже  не  представляют  себе  ударной  мощи  такого  профессио¬
нального  союза,  который,  не  в  пример  обычным,  вовлекает
в  свои  ряды  всех  рабочих  данной  отрасли,  независимо  от  их
специальности.  А  я  рассуждаю  более  реалистично.—  Он
улыбнулся.  —  Ведь  я  признаю  значение  классовой  борьбы
и,  как  уже  сказал,  понимаю  неизбежность  прихода  социа¬
лизма.
 —  И  потому  так  цепляетесь  за  свою  должность?
 —  Ах,  вот  что  вас  смущает?  —  расхохотался  Греб.—
А  мне  казалось,  мой  милый,  что  я  достаточно  толково  объяс¬
нил.  —  Он  постучал  пальцем  о  край  стола.  —  Я  предвижу
победу  профсоюза  в  автопромышленности  в  самом  ближай¬
шем  времени.
 —  Что  верно,  то  верно!  —  вырвалось  у  Принси.
 —  Легко  понять,  какую  огромную  выгоду  получила  бы
наша  фирма,  если  бы  ее  завод,  в  виде  исключения,  остался
«открытым  предприятием»  2.
 Принси  реагировал  на  эти  слова  ироническим  жестом.
 —  Понимаете?  И  вот  с  вашей  помощью,  Принси,  так  оно
и  будет!
 Принси  снова  почувствовал,  как  отчаянно  пульсирует
у  него  кровь  в  сонной  артерии.
 —  Вы  мне  нужны,  ибо  я  не  склонен  умалять  силу  массо¬
вого  движения  за  профсоюз.  Одними  старыми  методами  проф¬
союзного  движения  теперь  не  подавить.  Я  ищу  способного  че¬
ловека,  такого,  как  вы,  —  работника  нашею  завода,  комму¬
ниста;  и  он  должен  служить  мне...
 —  Да  неужели?
 —  Чтоб  подавить  движение  за  профсоюз,  мне  нужен  че¬
ловек,  в  руках  которого  сосредоточивались  бы  все  нити  орга¬
низационной  работы,  то-есть  именно  вы:  человек,  который
слывет  искренним  и  смелым,  —  это  тоже  относится  к  вам.  Тот
факт,  что  вы  коммунист,  является  решающим.  Я  знаю,  какую
работу  проводит  ваша  партия.  Вы,  коммунисты,  уже  пятна¬
дцать  лет,  не  переставая,  деретесь  против  системы  «открытого
предприятия»  в  автомобильной  и  сталелитейной  промышлен¬
ности.
 —  Ну?
 1  Комитет  производственных  профсоюзов.  (Прим.  перев.)
 2  «Открытые  предприятия»—такие,  которые  не  признают  профсоюзов.
(Прим.  перев.)
 232

—  И  еще  одно  соображение:  на  таком  заводе,  как
«Джефферсон  моторе»,  организационную  работу  вести  трудно.
Только  активные,  дисциплинированные  и  бесстрашные  люди
в  состоянии  добиться  результатов.  Значит,  успех  организаци¬
онной  работы  профсоюза  зависит  от  вас.
 —  От  меня?
 —  Да,  от  вас,  ибо  вы  —  руководитель  заводской  партий¬
ной  организации,  и  целых  три  года  мне  не  удавалось  вас  об¬
наружить,  хотя  было  ясно,  что  вы  действуете  вовсю.  До  сих
пор  не  могу  понять,  как  это  вы  умудряетесь  протаскивагь
листовки  в  кузницу,  а  ведь  я  наверняка  знаю,  что  это  дело
рук  коммунистов.
 Принси  поглаживал  кошку,  сохраняя  видимость  спокой¬
ствия.  На  лице  его  Греб  ничего  не  мог  прочесть.
 —  Сами  видите,  —  Греб  вновь  понизил  голос  до  конфи¬
денциального  шопота,  —  глупый  человек  для  моих  целей  не
годится,  деморализованный  тоже.  Человек  без  общественной
жилки  мне  ни  к  чему.  И  такая  жилка  по  заказу  не  делается.
У  Фрэнка  Спайта  ее  нет.  А  у  вас,  у  коммунистов,  она  есть.
Вы  —  центр  организационной  работы.  Да,  еы  мне  подходите
как  нельзя  лучше...
 Он  замолчал.  Принси  сидел,  уставившись  в  пол;  челюсти
его  были  сомкнуты,  на  скулах  выступили  желваки.  Греб  сде¬
лал  короткую  передышку  и  опять  зашептал:
 —  Если  все-таки  профсоюзное  движение  примет  массовый
характер,  ничто  не  сможет  его  остановить.  В  таком  случае
я  хочу,  чтобы  во  главе  профессионального  союза  стал  мой
человек.  Я  помогу  ему  пробраться  к  руководству.  Он  будет
советоваться  со  мной  о  политике  профсоюза,  будет  знакомить
меня  с  протоколами  заседаний  правления,  будет  во-время  ин¬
формировать  меня,  кто  из  руководителей  профсоюза  испыты¬
вает  финансовые  затруднения,  кто  имеет  пристрастие  к  жен¬
щинам  или  вину...  Я  желаю,  чтобы  мой  ставленник  сде¬
лался  видной  фигурой  в  рабочем  движении  всего  Детройта.
А  уж  от  его  способностей  будет  зависеть,  какое  место  он
займет  в  руководстве  профсоюзным  движением  всей  Аме¬
рики...
 Молчание.
 —  Вижу,  вы  понимаете,  к  чему  я  веду  речь,  —  настойчи¬
во  продолжал  Греб.  —  Вот  где  будет  для  вас  настоящее  дело!
Вы,  наверно,  читали  об  успешной  карьере  Азефа  в  царской
России.  Заранее  скажу,  вы  будете  вознаграждены  гопаздо
более  щедро.  Я  не  мелочен...  И  самого  главного  о  вашем  бу¬
дущем  я  еще  не  сказал.  Финансовый  капитал  получает  в  Аме¬
рике  права  диктатора,  и  мне  предстоит  занять  видное  место
в  самых  высоких  кругах...  Поймите,  что  это  значит  для  вас,
 233

какие  перспективы  перед  вами  открываются.  Трудно  даже
представить  себе,  как  далеко  может  пойти  человек  с  практи¬
ческим  складом  ума,  способный  и  дальновидный.  Я  надеюсь,
что  вы  именно  такой.
 Молчание.
 —  Ну,  так  что  ж  вы  скажете?  —  прошептал  Греб.
 Кошка  соскочила  с  колен  Принси.  Он  следил,  как  она,
 крадучись,  пробиралась  по  комнате.
 —  Признаюсь,  мои  желания  куда  более  скромны,  —  ска¬
зал  Принси.
 Греб  улыбнулся.
 —  В  прошлом  году  вы  проработали  тридцать  пять  не¬
дель,  получая  по  одному  доллару  пять  центов  в  час.  Это  за¬
мечательный  заработок  для  автомобильного  рабочего  —  це¬
лых  сто  шестьдесят  долларов  в  месяц,  когда  есть  работа!  Ну,
а  я  вам  предложу  для  начала  пятьсот  долларов  в  месяц!
 Принси  отрицательно  мотнул  головой.
 —  Это  шесть  тысяч  в  год,  —  поспешил  добавить  Греб,—
плюс  обычные  прибавки  в  дальнейшем.
 —  Нет.
 —  Хотите  больше?  Что  ж,  я  готов  удвоить  оплату.  Вы
этого  стоите.
 —  Я  на  службу  к  вам  не  пойду.
 —  Неподкупный,  да?  —  иронически  спросил  Греб.  —  Что
же  вас  интересует?  Женщины?
 —  Не  в  вашем  понимании.
 —■  Значит,  вы  не  знаете,  что  такое  женщина  из  хорошего
буржуазного  дома.  Пользы  от  нее  ни  черта,  но  аппетитна,  как
свежая  булочка!
 Принси  будто  не  слышал.  Греб  не  отрывал  от  него  испы¬
тующего  взгляда.
 —  Боже  милостивый!  Подумайте  только:  денег  —  полные
карманы,  женщины  —  к  вашим  услугам...  И  власть,  подлин¬
ная  власть  —  все  в  ваших  руках!  Для  чего  тогда  жить,  если
этого  .не  имеешь?  Чорт  подери,  будет  ли  у  вас  о  чем  вспо¬
мнить,  когда  вам  стукнет  шестьдесят?  Что  у  вас  останется  то¬
гда?  Медаль  с  надписью:  «За  примерное  поведение»?
 Молчание.
 —  Ну,  так  что  ж,  вы  попрежнему  не  согласны?
 Принси  решительно  повел  головой  из  стороны  в  сторону.
 —  Причины?
 —  Я  уже  сказал,  мои  желания  иного  порядка.
 —  Вы  младенец!  В  чем  же  они  заключаются,  ваши  же¬
лания?  —  не  отставал  Греб.
 —  Превратить  завод  "Джефферсон  моторе»  в  «закрытое
предприятие»,  —  сквозь  зубы  сказал  Принси.
 234

Греб  расхохотался,  хотя  ему  было  не  смешно.
 —  И  еще  потребуете,  пожалуй,  социализм  впридачу?
 —  Вот  именно.
 —  Подумайте,  дружище,  на  кого  вы  идете  войной!  Аме¬
рикой  правит  самый  сильный  господствующий  класс,  который
когда-либо  существовал.  Пусть  он  обречен  историей  на  упа¬
док,  но  лет  сто  он,  пожалуй,  протянет.  До  социализма  у  нас
еще  будет  с  полдюжины  разных  стадий  капиталистической
диктатуры.
 “  Сомневаюсь!
 —  Сомневаетесь?  Что  же,  по-вашему,  помешает  этому  —»
ваша  маленькая  коммунистическая  партия?
 —  Народ  помешает  и  голод.  Не  вечно  народ  будет  стра¬
дать,  лопнет  его  терпение...
 —  Народ  терпеливее,  чем  вам  кажется.
 —  А  может,  это  именно  вам  кажется?
 —  Чепуха.  Социальные  перемены  происходят  только  то¬
гда,  когда  во  главе  движения  идет  партия.  Этого-то  вы.  на¬
деюсь,  не  станете  отрицать.  А  вашу  партию  можно  разгро¬
мить,  и  до  самой  вашей  смерти  она  не  воспрянет.  Вот  о  чем
единственном  вы  должны  думать.  Или  вы  хотите  быть  причис¬
ленным  к  лику  мучеников?
 Молчание...
 —  И  охота  вам  жить  бедняком!—тут  Греб  постарался
придать  своему  голосу  отеческие  нотки.  —  Максимум,  что  вы
можете  заработать,  —  это  тысяча  семьсот  долларов  в  год;
если,  конечно,  год  удачный...  Неужели  же  больше  ничего  вы
от  жизни  не  хотите?  Чорт  возьми,  я  тоже  знаю,  что  социализм
неотвратим,  но  посвятить  свою  жизнь  вечному  ожиданию..
Нет,  только  круглые  дураки  на  это  способны!  Если  я  не  до¬
живу  до  социализма,  сам  его  не  увижу,  то  меня  он  не  инте¬
ресует.
 —  Стало  быть,  по-вашему,  я  круглый  дурак?
 —  Боюсь,  что  да,  —  выпалил  Греб.  Он  терял  терпение
и  все  больше  раздражался.  Его  охватывала  тревога;  ведь  он
ничего  не  добился.  —  Чего  вам  надо?  За  что  вы  боретесь?
За  всеобщую  справедливость?
 —  Да,  и  за  нее  тоже.
 —  Что?  Разве  взрослого  человека  может  волновать  та¬
кая  штука,  как  справедливость?
 —  Да,  может!  Будьте  вы  прокляты!
 На  этот  раз  пауза  была  длительная.  Оба  почувствовали,
как  растет  их  взаимная  ненависть.  До  сих  пор  шла  борьба
двух  незнакомцев  из  разных  лагерей;  теперь  же  эти  двое  пре¬
вратились  и  в  личных  врагов.
 235

—  Чорт!  —  воскликнул  Греб  с  озлоблением.  —  Неужто
вы  —  один  из  этих  сентиментальных  слюнтяев,  взращенных  на
молочке  и  сладкой  кашке?  Вот  уж  кто  мне  противен!  Чело¬
век,  обладающий  хоть  каплей  смелости,  стремится  урвать  от
жизни  все,  что  может,  только  дай  ему  волю.  А  я  вам,  как  ви¬
дите,  даю...
 —  Это  не  то,  что  мне  надо.
 —  Будто  вы  знаете,  что  вам  надо!  —  вскипел  Греб.  Прин¬
си  отвергал  то,  что  он,  Греб,  считал  в  жизни  самым  цен¬
ным.  —  Ведь  я  в  состоянии  дать  вам  все,  что  только  есть  стоя¬
щего.  А  что  вам  может  дать  ваша  партия?
 Принси  не  ответил.
 Греб  с  силой  шлепнул  ладонью  по  столу.
 —  Так  вот,  слушайте.  У  меня  служит  экономка.  Когда
я  возвращаюсь  домой,  мне  довольно  только  нажать  кнопку
звонка,  и  оиа  уже  рядом.  Сложена  идеально,  нежна,  как
голубь,  только  и  ждет  моих  объятий!  Это  что,  по-вашему,
пустяк?  Если  я  -владею  всем,  что  мне  надо,  если  я  хо¬
зяин  ж-изни,  чего  мне  еще  остается  желать?  Разве  есть
у  вас  такое,  что  мне  недоступно?  Что  же  еще  существует
в  жи-зни?
 —  Существует  человеческая  гордость,  —  сказал  Прин¬
си,  —  чувство  собственного  достоинства.
 Греб  вскочил  с  места,  его  лицо  побагровело,  глаза  нали¬
лись  кровью.  Казалось,  он  сейчас  бросится  на  Принси.  «Может
быть,  не  следовало  этого  говорить,  —  подумал  Принси.  —
К  чему  все  это?  Я  здесь  не  для  того,  чтоб  декларировать  свои
убеждения».
 —  Ерунда!  —  прохрипел  Греб  наконец.  Он  медленно  опу¬
стился  на  прежнее  место  и  повторил:  —  Ерунда!
 Принси  не  отозвался.
 —  Что  это  значит  —  чувство  собственного  достоинства?—
заговорил  Греб,  едва  сдерживая  душившую  его  злобу.  —  Раз¬
ве  его  можно  взвесить  на  весах?  Или  попробовать  на  язык?
Или  изобразить  на  картинке?  Или  прокормиться  им?
 Принси  только  крепче  стиснул  зубы.
 —  Не  бойтесь  отвечать;  тем  более,  что  к  основному  во¬
просу  это  отношения  не  имеет.  Мне  просто  любопытно.
 Осторожно  подбирая  слова,  Принси  ответил:
 —  Для  меня  важно  жить  на  основе  определенных  прин¬
ципов.
 —  И  для  меня  тоже,  —  с  горячностью  подхватил  Греб,—
но  на  основе  принципов  человеческой  природы.  А  это  зна-
чит  —  удовлетворяй  свои  желания  и  властвуй  над  жизнью.
Иначе  нарушаются  законы  биологии.  Какие  еще  вам  принци¬
пы  нужны?  Других  не  существует.
 236

Молчание.
 —  А  между  тем  вы  цените  какие-то  иные  принципы  —  не
так  ли?  Вы  их  усвоили,  вы  их  признаете,  —  это  они  вас  поддер¬
живают  в  жизни?  —  Греб  сложил  руки  на  коленях  и  вдруг
сказал  обыденным  тоном:  —  Принси,  вы  пойдете  со  мной.
Я  нуждаюсь  в  вас.
 —  Нет,  —  резко  ответил  Принси.
 —  Неужто  так  важны  ваши  принципы?  Важнее,  напри¬
мер,  чем  физическая  боль?
 Сначала  Принси  не  понял  смысла  вопроса,  а  когда  сооб¬
разил,  то  мгновенно  ответил:
 —  Меня  били  и  раньше.
 —  Когда?
 —  После  голодного  похода  фордовских  безработных.
 —  Чем  вас  били?
 —  Дубинками,  а  потом  колесной  цепью.
 —  И  только?
 —  Побоями  от  меня  ничего  не  добьетесь!
 —  Положим,  если  б  захотел,  то  добился  бы.
 —  Попробуйте!  —  загоревшись  гневом,  крикнул  Принси.
 Улыбаясь,  Греб  достал  из  кармана  перочинный  ножик  и
 не  спеша  открыл  его.
 —  Дайте-ка  руку.  Посмотрим,  куда  денутся  ваши  прин¬
ципы  и  это  ваше  чувство  собственного  достоинства.
 —  Добровольно  мучить  себя  я  не  дам!  —  крикнул  Прин¬
си.  —  Вяжите  меня,  если  хотите!  —  Ненависть  разрывала  его
на  части,  но  усмешка  не  сходила  с  лица.
 —  Да,  вы  правы!  Может,  вам  тогда  в  самом  деле  легче
будет  перенести  боль,  —  сказал  Греб.  —  Потому  что  тогда
у  вас  не  будет  выбора.  Выбирать  трудно.  Труднее,  чем  стер¬
петь  боль.  Запомните  это.  —  Он  сложил  ножик  и  сунул  его
в  карман.  —  Нет,  я  не  хочу  действовать  таким  способом.
Я  знаю,  что  вы  храбрый  человек.  Вы  будете  терпеть,  пока  не
сломают  вашу  волю.  Но  со  сломленной  волей  вы  мне  уже  не
будете  нужны.  Деморализованный  человек  не  сможет  выпол¬
нять  мои  задания.
 В  дверь  резко  постучали.  Греб  вышел  на  лестницу  и  при¬
крыл  за  собой  дверь.  Через  несколько  минут  он  вернулся,  по¬
дошел  к  столу,  рассеянно  поглядел  на  Принси  и  сел.  Некото¬
рое  время  он  не  двигался,  потом  забарабанил  пальцами  по
клеенке.
 —  Есть  новости,  важные  для  нас  обоих,  —  сказал  Греб,
подавшись  грудью  вперед.
 Принси  насторожился.
 —  Вы  знаете,  как  мы  вас  захватили,  кто  вас  предал?
 —  Нет.
 237

—  Тот  негр  —  Бишоп.
 —  Не  верю.
 —  Ну,  еще  бы!  Конечно,  вы  не  верите,  —  сказал  Греб,
нетерпеливо  выстукивая  что-то  пальцами  по  столу,  —  по  вы
должны  поверить.  Я  послал  одного  из  своих  людей  в  город,
чтобы  привезти  Бишопа  сюда.  Его  нет,  он  скрылся.  Каким-то
образом  ваши  друзья  оказались  гораздо  умнее,  чем  я  пред¬
полагал.
 Дикая,  фантастическая  надежда  вспыхнула  В  душе
Принси.
 —  Не  радуйтесь,  вам  это  нисколько  не  поможет,  —  ска¬
зал  Греб,  пристально  глядя  на  него.  —  Бишоп  не  знает,  где
вы  находитесь.  Должно  быть,  ваши  дружки  поколотили  его
как  следует.  И  теперь  им  известно  в  общих  чертах,  что  про¬
изошло  с  вами.
 Голос  Греба  звучал  по-деловому.  Он  держался  бесстраст¬
но,  хотя  и  был  чрезвычайно  встревожен.
 —  Бишоп  не  достался  ни  вашим  друзьям,  ни  мне.  Но  уж
если  его  найдут,  то  попадет  он  только  ко  мне,  ни  к  кому  дру¬
гому.  Бишоп  —  преступник,  выпущенный  из  тюрьмы  на  пору¬
ки.  И  я  заставлю  полицию  его  разыскать.  Понятно?
 —  Да.
 —  Между  тем  ваши  приятели  подняли  целую  кутерьму:
заручившись  поддержкой  профсоюза,  они  обратились  в  поли*
цию.  Шуму  уже  много.  Не  исключена  возможность,  что  у  них
имеется  какой-нибудь  документ,  подписанный  Бишопом.  —
Греб  не  переставал  дробно  барабанить  пальцами.—  А  тут
я  столкнулся  с  вашим  упрямством.  Боюсь,  что  я  ошибся  на¬
счет  вас.  Готов  это  признать.  Я  был  уверен,  что  вы  будете
реагировать,  как  взрослый,  а  не  как  дитя.  Об  отказе  я  даже
не  думал.  Выходит,  —  особенно  учитывая  эту  историю  с  Би¬
шопом,  —  вы  теперь  змея  у  меня  на  груди...  Мистер  Лашам,
вы  понимаете?
 Молчание.
 —  Теперь  уже  не  остается  иного  выбора.  С  этой  мину¬
ты  вы  представляете  реальную  опасность  для  меня,  —  разу¬
меется,  если  вы  не  на  моей  стороне.  Либо  вы  со  мной,  либо
вы  угроза  мне.
 Греб  встал.
 —  Если  вы  согласны  служить  у  меня,  Принси,  то  нетруд¬
но  будет  найти  объяснение  вашему  отсутствию.  Я  уже  приду¬
мал  один-два  варианта.  Но  если  вы  не  пожелаете,  вас  при¬
дется  уничтожить.  —  От  слов  Греба  несло  ледяным  холо¬
дом.  —  Так  или  иначе,  дело  должно  быть  закончено  Сегодня
же.  Вы  выйдете  отсюда,  согласившись  работать  на  меня,  или
не  выйдете  вовсе...
 238

Принси  ощутил  тупую  боль  под  ложечкой  —  точь-в-точь
как  бывало  во  время  приступов  язвенной  болезни*  Тупая  боль,
и  только.  Слова  Греба  автоматически  запечатлелись  в  мозгу,
но  полностью  осознать  их  смысл  Принси  еще  не  успел.
 —  Ну,  так  что  же  вы  скажете?  —  услышал  Принси  над
собой  голос  и  вновь  сделал  отрицательный  жест.
 —  Я  не  считаю  это  вашим  окончательным  ответом,  —
сказал  Греб.  Он  все  еще  был  уверен,  что  Принси  пойдет  ему
навстречу.  “  Знаете  почему?
 Принси  поднял  взгляд  на  Греба.
 Тот  продолжал:
 “  Потому  что  я  не  потерял  веры  в  вас.  Ведь  я  хорошо
знаю,  как  поступил  бы  сам  на  вашем  месте.  На  свете  не  су¬
ществует  ничего  такого,  за  что  стоило  бы  пожертвовать
жизнью.  Только  человек  с  мозгами  набекрень  или  сентимен¬
тальный  глупец  не  согласится  со  мной.  —  А  про  себя  Греб  до¬
бавил:  «Он  передумает,  Никто  в  здравом  рассудке  не  пойдет
добровольно  на  смерть».
 Кошка  соскочила  с  койки,  подбежала  к  Гребу  и  стала
тереться  об  его  ногу.  Потом  она  прыгнула  на  стол  и  замяука¬
ла.  Греб  нехотя  коснулся  ее  пальцем.
 —  Вам  предоставляется  возможность  поразмыслить.  Вы¬
бирайте.  Я  вернусь  сюда  вечером,  Больше  ждать  будет  невоз¬
можно.  —  И  Греб  вышел.
 Принси  услыхал  скрип  дверного  засова,  потом  шаги  Гре¬
ба  по  лестнице.  В  голове  у  него  почему-то  вертелись  слова  из
партийного  опросного  листка:  «Читаете  лй  вы  «Дейлй  уоркер»
ежедневно?»  И  опять:  «Читаете  ли  вы  «Дейли  уоркер»  еже¬
дневно?  Подписались  ли  вы  на  свою  газету?»
 Кошка  лизнула  шершавым  языком  руку  Принси.  Он  сно¬
ва  ощутил  острую  язвенную  боль  в  желудке.  Сознание  было
затуманено,  как  после  приема  наркотика.
 Но  вдруг  Принси  почувствовал,  что  в  голове  проясняется.
Еще  минута,  и  он  обретет  способность  думать...
 ГЛАВА  ПЯТАЯ
 I
 Понедельник,  3  часа  дня.
 Человеческие  голоса  дошли  до  сознания  Принси.  И  в  тот
же  миг  он  почувствовал  острую  боль.  Он  открыл  глаза  и  уви¬
дел  Динни  и  Спайта,  склонившихся  над  ним.  Он  понял,  что
лежит  на  полу.  И  сразу  вспомнил...
 239

—  Здорово,  хитрюга!  —  сказал  Спайт.  Он  нагнулся,  по¬
тянул  Принси  за  рубашку,  посадил  его  и  припер  спиной
к  стенке.  Затем  своей  натренированной  рукой  ударил  Принси
в  лицо.  Принси  стукнулся  головой  о  стену,  кровь  хлынула  из
разбитых  губ,  глаза  помутнели.  Спайт  поддержал  его,  чтоб
он  не  упал.  —  Ишь  ты,  хитрец  какой!  —  продолжал  он  злоб¬
ствовать.
 Сверху  спустился  Герман.
 —  Зачем  звали?  —  спросил  он  и,  оглядевшись,  восклик¬
нул:  —  Ого!  Я  что-то  проморгал?
 —  Он  тут  выкинул  штуку,  —  сказал  Динни,  указывая
на  стул,  валявшийся  со  сломанными  перекладинами  посреди
комнаты.  —  Я  читал,  а  он  как  трахнет  меня  этим  стулом,
представляешь?
 —  Похоже,  что  ты  тоже  трахнул  его  малость,  —  рас¬
смеялся  Герман.  —  Бедному  парню  захотелось  домой,  а?
 —  Я  взбеленился,  как  чорт.  Он,  небось,  рассчитывал
уложить  меня  замертво  и  сбежать.  У  меня  и  теперь  еще
в  голове  трещит!  А  в  первую  минуту  просто  искры  из  глаз
посыпались.
 Принси  поднял  на  них  тусклый  взгляд.  Он  слышал  голо¬
са,  видел  расплывающиеся  очертания  фигур,  и  больше  ничего.
Все  поглотила  огромная  звенящая  пустота  в  черепной  короб¬
ке.  Боли  не  было.  Его  угнетало  лишь  какое-то  неприятное
чувство,  неспособность  разобраться  в  окружающем.
 —  Парень  хитрый,  ничего  не  скажешь!  Жаль,  что  меня
тут  не  было!  —  злобно  шипел  Спайт.
 —  А  что,  разве  я  плохо  его  отделал?  —  обиделся  Динни.
Он  посмотрел  на  свой  распухший  кулак  с  пораненными,  окро¬
вавленными  суставами.  —  Собственно  говоря,  не  так  уж  это
было  трудно.  У  него  нет  боксерского  опыта.  Я  подпустил  его
на  близкое  расстояние  и  как  стукнул!
 —  Я  бы  навсегда  выбил  из  него  охоту  драться!  —  сказал
Спайт.  —  Но  я  бы  не  позволил  ему  свалиться  от  первого
удара.  Я  бы  дубасил  его  и  дубасил,  пока  он  не  превратился
бы  в  мочалу!
 —  Чтоб  ему  провалиться,  я  обозлился,  —  виновато  объ¬
яснил  Динни.
 Спайт  схватил  Принси,  поволок  его  к  койке,  приподнял
и  толкнул  в  грудь.  Принси  ударился  о  край  и  навзничь  пова¬
лился  за  койку.
 —  Этот  сукин  сын  не  может  даже  лежать  спокойно!  —
отпустил  шуточку  Спайт.  —  Вот  это  упрямец!
 —  Фрэнки,  у  меня  рука  болит  очень  сильно,  —  пожало¬
вался  Динни.
 —  Еще  бы,  у  тебя  там  перелом.
 240

—  Как  так  перелом?
 —  Не  спорь  со  мной.  Кто-кто,  а  я  перевидал  этого  доста¬
точно.
 —  Но  ведь  я  только  два  раза  стукнул  его.
 —  Не  умеешь  управлять  своими  кулаками,  болван.
Ладно  уж,  повезу  тебя  к  доктору.  Надо  позвонить  Джефу,
рассказать  ему  об  этом.  А  ты  не  смей  выходить  из  ком¬
наты,—  приказал  он  Герману.
 —  Что  мне  с  ним  делать?  —  спросил  Герман.
 —  Облей  водой.  И  не  давай  спать.
 Братья  вышли.  Герман  запер  за  ними  дверь,  лениво,  как
все,  что  он  делал,  приблизился  к  Принси  и  поднял  его.  Бро¬
сив  Принси  на  койку,  он  направился  к  умывальнику,  налил
полкувшина  воды,  постоял,  закурил  папиросу.  Потом  подо¬
шел  к  Принси  и  вылил  воду  ему  на  голову.  Принси  рванулся,
из  горла  его  вылетел  какой-то  хриплый  звук,  и  он  снова
повалился  на  подушку;  веки  его  чуть  шевельнулись.  Удов¬
летворенный,  Герман  сел  на  с  гул  и  сложил  руки  на  животе.
 II
 Понедельник,  3  часа  30  минут  дня.
 Принси  застонал  и,  дрожа  от  слабости,  сделал  попытку
сесть.  Чуткий,  как  кошка,  Герман  мгновенно  проснулся.
 —  Ложись!
 —  Я  хочу  умыться.
 —  Ладно.  Ступай.  Только  без  баловства.  Обойди  кругом
стола.
 Принси  налил  холодной  воды  в  раковину  и  нагнулся,
чтобы  погрузить  в  нее  голову,  но  колени  его  подкосились,
и  он  рухнул  на  пол.  Ухватившись  руками  за  край  умываль¬
ника,  Принси  попытался  подняться.  Он  намочил  платок
и  слабыми,  неверными  движениями  вытер  лицо  и  шею,  еще
раз  смочил  и  выжал  себе  на  голову.  Потом  наполнил  стакан
водой.  Губы  его  распухли  и  потрескались,  с  трудом  он  отпил
немного,  но  в  горле  и  во  рту  все  еще  было  сухо.  Потом  вер¬
нулся  на  койку  и,  прижав  руки  к  груди,  сосредоточенно  уста¬
вился  себе  под  ноги.
 «Вступая  в  коммунистическую  партию,  ты  понимал,  что
это  может  повлечь  за  собой  некоторые  последствия.  Ты  пони¬
мал,  что  страдания,  которые  испытывают  другие,  могут
выпасть  и  на  твою  долю.  Тот  немецкий  рабочий  в  концентра¬
ционном  лагере  —  это  был  ты.  Эдгар  Андре,  поднимавшийся
на  фашистскую  виселицу,  —  тоже  был  ты».
 16  Америка  глазами  американцев
 241

Принси  заметил,  что  подушка  вся  в  крови.  Он  перевер¬
нул  ее  и  лег.
 «Нужно  собраться  с  мыслями,  —  в  сотый  раз  сказал  он
себе,  —  обдумать  все».
 Да,  он  никогда  не  ожидал,  что  такое  произойдет  с  ним.
Другие  —  но  не  он  —  могут  оказаться  перед  угрозой  смерти.
Другим  придется  делать  выбор,  но  только  не  ему,  нет,  не  ему!
 «Чорт,  —  выругался  Принси,  —  чего  тут  раздумывать?
Разве  смею  я  стать  таким  гадом,  как  Сили,  или  Новал,  или
Мор?  Разве  соглашусь  я  лишать  рабочих  куска  хлеба  за  то,
что  они  по-боевому  дерутся  за  профсоюз?  Разве  могу  я  предать
таких  людей,  как  Вилл,  Сиг  Смит,  Бен?  Или  как  Бетси?  Зани¬
маться  тем,  что  я  всю  жизнь  презирал  и  ненавидел?!»
 Так,  терзаясь  полным  одиночеством,  продолжал  Принси
борьбу  со  своими  сомнениями.
 Была  минута,  когда,  охваченный  порывом  жалости  к  себе,
он  подумал:  «На  войне  человек  понимает,  что  ему  грози  г
смерть,  но  думает:  а  вдруг  минует?  У  каждого  есть  какая-то
искорка  надежды.  И  на  войне  он  не  одинок:  рядом  с  ним  дру¬
гие  люди.  А  я  один.  Там  с  тобой  товарищи,  а  здесь  никого,
кто  мог  хотя  бы  сказать:  «Таков  твой  долг».
 В  памяти  возникли  слова  Греба:  «Выбирать  трудно.
Труднее,  чем  стерпеть  боль...»
 Да,  у  него  есть  шанс  сохранить  себе  жизнь.  И  все  оста¬
нется  в  тайне.  Даже  Бетси  не  должна  ничего  знать.
 «Нет,  не  трусь!  —  решительно  сказал  себе  Принси.  —  Что
бы  они  с  тобой  ни  сделали,  легче  перенести  это,  нежели  жизнь
в  услужении  у  Греба!  Ты  должен  выстоять!  Сдаться  ты  не
смеешь!»
 Неважно,  умрет  он  сегодня  или  через  двадцать  лет!
Мгновение  смерти  у  всех  одинаково.  Важно  другое  —  как  ты
жил,  каким  ты  умер.  Он  коммунист  потому,  что  не  может  не
быть  коммунистом,  потому  что  сама  жизнь  сделала  его  ком¬
мунистом.  Пусть  он  погибнет,  но  это  будет  смерть  за  Эйнслея,
который  сошел  с  ума  от  адской  гонки  на  заводе  Бриггса,  за
Томкииса...
 Слова?..  Пустые  фразы?..  Ведь  речь  идет  о  твоей  жизни...
 Нет,  это  не  слова.  Нужно  сделать  выбор.  Но  тебе  уже  не
раз  приходилось  выбирать,  принимать  решения  на  каждом
шагу.  Только  теперь  немного  труднее.
 Когда  человек  рискует  потерять  работу,  вступая  в  проф¬
союз,  —  он  выбирает.  Когда  он  отказывается  стать  штрейк¬
брехером,—  он  тоже  выбирает.  Теперь  немного  труднее,  а  по
сути  дела  это  то  же  самое...
 Но  ведь  здесь  речь  идет  о  твоей  жизни?!
 И  он  лежал,  мучительно  борясь  с  самим  собой.
 242

ГЛАВА  СГДЬМАЯ
 I
 Понедельник,  10  часов  вечера.
 Динни  принес  стакан  воды.
 —  Что  еще?  —  спросил  он.
 —  Больше  ничего.
 Греб  порылся  в  кармане  пальто  и  вытащил  пузырек
с  таблетками  аспирина  и  очищенную  соду.  Уже  трижды  за
этот  вечер  он  принимал  аспирин.
 —  Фрэнк  отвез  меня  к  хорошему  доктору  в  Понтиаке.  Он
вправил  руку,  как  полагается,  —  сказал  Динни,  показывая  на
правую  руку  в  лубке.
 Греб  с  сочувственным  видом  покачал  головой  и  грузно
опустился  на  стул.
 —  Не  знаешь,  который  час?
 —  Одиннадцатый.
 —  Значит,  они  скоро  приедут.  Я  пойду  сейчас  в  подвал,
а  ты  ступай  во  двор  и  жди  их  у  крыльца.
 —  Хорошо.
 —  Когда  Фрэнк  и  все  остальные  приедут,  скажи  им,  чтоб
обождали.  А  Фрэнк  пускай  подойдет  к  двери.
 —  Слушаю.
 Греб  вытащил  из  кармана  письмо.  Уже  под  вечер  его
прислала  Аделаида  с  нарочным  телеграфной  компании
«Уэстерн  Юнион»  к  нему  на  службу.  Греб  вновь  перечитал
письмо.
 —  Динни,  —  спросил  он  каким-то  неестественным  то¬
ном,  —  тебе  приходилось  получать  отказ  у  женщин?
 —  Ого!  Еще  сколько  раз!  —  засмеялся  Динни.
 —  А  что  ты  тогда  делал?
 —  Заказывал  другое  блюдо.
 —  И  сразу  забывал?
 —  Конечно.  В  конце  концов  между  одной  женщиной
и  другой  не  такая  уж  большая  разница.
 —  Нет,  большая,  —  возразил  Греб.—  На  мой  взгляд,  во
всяком  случае.  —  Он  аккуратно  сложил  письмо  и  запрятал
его  в  карман.  —  А  я  не  люблю,  когда  мне  дают  отставку.  Ну,
что  ж,  через  год-другой  она  пожалеет  об  этом  письме,  рас¬
платится  слезами  за  каждую  его  строчку,  сама  будет  наби¬
ваться.
 Динни  хмыкнул.
 Греб  вздохнул  и  прикрыл  глаза  рукой.
 —  Динни,  погаси  свет.
 16*
 243

—  Сию  секунду.
 Головная  боль  давила  на  глаза,  начинала  стягивать  лоб
железным  обручем.  Только  бы  не  начался  знакомый  приступ
мигрени.  Это  была  единственная  болезнь,  от  которой  он  стра¬
дал,  и  врачи  не  могли  ничем  ему  помочь.  Жестокие  при¬
ступы  мигрени  застигали  его  всегда  врасплох  и  каждый  раз
лишали  трудоспособности  на  несколько  дней.
 Греб  откинул  голову  па  спинку  кресла.  В  темноте  стало
легче.  Через  минуту-другую  начнет  сказываться  целебное
действие  аспирина,  и  тогда  —  об  этом  он  все  время  помнил  —
ему  придется  пойти  в  подвал.  Как  его  бесит  эта  Аделаида!
Ее  дешевое  благоразумие,  прикрытое  традиционными  лице¬
мерными  словами!  Всю  свою  жизнь  он  натыкался  на  это.
И  теперь  снова...
 Образ,  преследовавший  Греба  в  течение  дня,  опять
всплыл  перед  ним.  Все  попытки  отогнать  его  были  тщетны.
Он  видел  перед  собой  Принси,  его  лицо  с  дерзкой  кривой
усмешкой.  Гребу  было  понятно,  почему  мучил  его  этот  образ.
Пусть  он  презирает  Принси,  пусть  считает  его  никчемным
человеком,  все-таки  не  удалось  ему,  Гребу,  взять  верх  над
ним;  и  эту  неудачу  он  вынужден  воспринять  как  личное  пора¬
жение.  Весь  день  он  льстил  себя  надеждой  получить  долго¬
жданный  ответ  от  Принси,  но  узнал  от  Спайта  лишь  о  его
попытке  к  бегству.  Да,  это,  несомненно,  поражение...
 —  Ладно,  Динни,  —  сказал  Греб,  —  зажигай  свет.  Итак,
ты  идешь  во  двор  и  там  их  дожидаешься.
 —  Слушаю.
 Греб  направился  вниз  и  постучал.  Когда  пальцы  его
коснулись  двери,  он  с  недовольной  гримасой  вспомнил  свое
вчерашнее  посвящение  в  Черный  легион.  Теперь,  конечно,
Келлог  будет  считать,  что  Греб  пошел  на  уступки.  Пускай
считает,  чорт  с  ним!  Для  Греба  теперь  самое  главное  —  иметь
в  своем  распоряжении  отряд  «Железной  гвардии»,  который
готов  примчаться  по  первому  зову  и  выполнить  его  задание,
если  все-таки  придется  к  этому  прибегнуть.  А  сам  он  и  рук
не  замарает.
 Дверь  перед  Гребом  открылась.  Он  сделал  знак  головой,
пропустил  наверх  Германа  и  вошел  в  подвал.
 Испытывая  все  то  же  непреодолимое  беспокойство
и  злясь  на  себя  за  это,  Греб  стал  искать  глазами  Принси.
Принси  сидел  на  постели  и  гладил  кошку.  Губы  Принси  были
разбиты,  страшно  распухли,  и  это  делало  его  лицо  почти  (не¬
узнаваемым.  Принси  спокойно  встретил  взгляд  Греба.  Пройдя
вперед,  Греб  взял  стул,  пододвинулся  к  койке  и  сел.  Не¬
сколько  мгновений  они  молча,  в  упор,  смотрели  друг  на  друга.
 Наконец  Греб  сказал  шопотом:
 244

—  Ждать  нельзя.  Вы  должны  принять  решение  теперь...
через  несколько  минут.
 Греб  встал,  прошелся  по  комнате,  потом  присел  к  столу,
вынул  часы  и  положил  их  перед  собой  па  грязную  клеенку.
 —  Остались  считанные  минуты.  Поймите,  сейчас  не  время
валять  дурака.
 На  секунду  спазма  сжала  горло  Принси,  но  он  превозмог
боль  и  полностью  овладел  собой.  Казалось,  он  был  совер¬
шенно  спокоен.
 —  Вы  ненавидите  меня,  правда?  —  осторожно  спросил
Греб.  Весь  день  почему-то  ему  не  терпелось  задать  этот
вопрос.
 —  Захотел  правду  узнать?  —  отозвался  взрывом  гнева
Принси.  —  Ненавижу  вас  вместе  с  вашими  фашистскими
потрохами!
 —  Печально  слышать...
 Принси  презрительно  откинул  голову.  В  тот  миг,  когда
у  него  вырвались  эти  слова,  он  почувствовал,  какую  огром¬
ную  силу  дает  ему  ненависть,  и  обрадовался.  Да,  его  ору¬
жие  —  ненависть.
 —  А  я  вот  не  могу  сказать,  что  ненавижу  вас,  —  продол¬
жал  Греб.  —  Пожалуй,  даже  жалею.  Кому  нужно  ваше  неле¬
пое  самопожертвование?  Оно  бесцельно...  Надо  же  до  такой
степени  свихнуться!
 Принси  рассмеялся,  и,  глядя  на  него,  Греб  злобно  поду¬
мал:  «Неужели  я  никак  не  нащупаю  слабое  место  у  этого
человека?  Неужели  я  совершенно  бессилен?»
 —  Принси,  —  сказал  он,  —  почему  вы  так  ведете  себя?
Ведь  вы  же  понимаете,  что  это  значит  для  вас?  Конец  —
и  только...
 —  Отстаньте  от  меня.
 —  Нет,  не  отстану.  Я  хочу  понять,  что  у  вас  в  душе.
Расскажите  мне,  о  чем  вы  думаете,  какие  у  вас  основания
для  отказа
 —  Так  уж  вам  необходимо?  —  усмехнулся  Принси.
 —  Да,  да!  —  настойчиво  сказал  Греб.
 —  Будто  вы  поймете!  —  Принси  поднялся  с  койки  и  шаг¬
нул  к  столу.  —  Пойти  на  все,  лишь  бы  остаться  в  живых?
Нет,  это  не  для  меня!  Это  не  жизнь!  С  вашей  помощью  я  это
хорошо  осознал.  Ну,  теперь  ясно?
 —  Нет,  не  ясно,  —  прошептал  Греб.  —  Как  может  человек
в  здравом  уме  пожертвовать  жизнью?  И  во  имя  чего?  Во  имя
социализма?  Идеи?  Во  имя  слов?
 —  Возможно.
 —  Но,  приняв  такое  решение,  вы  уже  не  увидите  социа¬
лизма.
 245

—  Зато  не  помешаю  его  приходу...
 —  Но  ведь  приход  социализма  не  зависит  от  того,  най¬
дем  ли  мы  с  вами  общий  язык!
 —  Нет,  зависит.  По-моему,  зависит,  —  тихо  и  раздельна
сказал  Принси.  —  Я  только  песчинка,  но  я  связан  с  великим
делом,  и  я  хочу  остаться  верным  ему.  Я  —  частица  живого,
а  вы  —  частица  того,  что  отравляет  земной  шар  зловонием
Мертвечины.  Вы  и  вам  подобные  рассчитываете,  что  добьетесь
своего,  уничтожая  таких,  как  я!  Не  выйдет!  Вы  рассчиты¬
ваете,  что  сможете  раздавить  рабочее  движение?  Не  выйдет!
Вы  рассчитываете,  что  вам  удастся  разгромить  Советский
Союз?  И  это  не  выйдет!  Вы  биты,  потому  что  цепляетесь  за
мертвое,  сами  того  не  зная.
 —  Не  Понимаю.  Решительно  не  понимаю!  Кто  угодно
другой  мог  бы  позволить  себе  такие  речи,  но  только  не  вы,
не  в  данную  минуту.  Чушь  все  это!  Что  может  быть  вам
дороже  собственной  жизни?
 —  Я  не  овощ  в  огороде,  я  человек.  Я  должен  жить  так,
чтоб  не  стыдиться  самого  себя.
 —  Глупости.  Христианское  лицемерие...  Неужели  вы
верите  в  эту  псевдоморальную  дребедень?
 Принси  снова  усмехнулся:
 —  Не  Ваше  дело,  во  что  я  верю,  хоть  бы  в  колдунов...
Да,  я  хотел  бы  увидеть  торжество  социализма  на  всем  зем¬
ном  шаре...  Но  с  вас  достаточно  одного:  есть  на  свете  такое,
во  что  я  верю.  И  уже  поэтому  отвечаю  вам:  «Нет».  А  вы
желаете,  чтоб  я  растоптал  это,  чтоб  я  стал  подлецом,  на  кото¬
рого  даже  Плюнуть  никто  не  захочет,  подлецом  из  подлецов!
Нет,  я  не  согласен!
 —  Но  ваша  жизнь?..
 —  Кик  будто  если  я  проживу  еще  двадцать  лет,  то  обра¬
дуюсь  смерти!
 —  Вы  так-таки  совсем  Не  боитесь,  а,  Принси?  —  Вытя¬
нув  шею,  Греб  пристально  смотрел  на  него.
 —  Если  бы  даже  бо-ялся,  все  равно  бы  вам  не  показал!
 —  А  ведь  вы  Могли  бы  сегодня  же  ночью  вернуться
к  жене...
 Молчание.
 —  Лечь  с  ней  рядом,  обнять  ее.  Подумайте  хорошенько,
Принси.  Разве  это...
 —  Негодяй!
 —  Нет!  —  выкрикнул  Греб.  —  Нет!  Я  лишь  стремлюсь
открыть  вам  глаза.  Ведь  вы  непроходимо  глупы.
 ^  —  Вам-то  что  до  меня?
 Греб  с  усилием  перевел  дыхание.  Эго  был  тот  самый
вопрос,  который  он  задавал  себе  весь  день.
 246

—  Не  знаю  почему,  но  ваша  судьба  меня  занимает.
 —  Сказать  вам,  что  я  думаю  на  этот  счет?  —  отозвался
Принси  со  смешком.  —  Вы  так  дьявольски  боитесь  жизни,  чго
не  знаете,  куда  от  страха  спрятаться.
 Греб  кисло  улыбнулся.
 —  Глупо!  Никому  жизнь  не  дает  столько  радостей,
сколько  мне.
 —  Неправда!  Вы  как  дыряйое  решето.  Сколько  Ни  лей,
ничего  не  остается.  Никогда  вы  не  будете  знать  удовлетво¬
рения..*
 —  Разумеется!  У  меня  же  нет  ваших  принципов!
 —  Да  вы  и  вкуса  жизни  не  чувствуете...  Блестящий
экземпляр  стяжателя,  высшее  достижение  Капитализма  —
никаких  высоких  материй,  одна  ненасытная  утроба,  и  к  чорту
все  остальное!
 —  Что  и  говорить,  я  не  борец  за  то,  что  вы  называете
справедливостью,  —  сказал  Греб  со  смехом,  но  на  лицо  его
легла  черная  тень.  —  Нет,  розовая  водица  не  по  мне.  Знайте
же,  что  с  самого  основания  мира  им  управляют  избранные
люди.  И  такие,  как  я,  всегда  будут  распоряжаться  баранами,
за  которых  вы  собираетесь  сейчас  Итти  на  смерть.—  Греб  уда¬
рил  кулаком  по  столу.  —  Боже  праведный,  как  я  презираю
ваши  идеи!
 —  А  я  —  ваши!..
 В  злобном  молчании  они  смотрели  друг  на  друга.  В  их
глазах  сверкала  беспредельная  ненависть.
 Вдруг  Греб  отодвинул  свой  стул  —  к  дому  подъезжали
автомобили.  Глаза  его  остановились  на  Принси.
 —  Это  они,  —  сказал  Греб  тйхо.
 Принси  почувствовал,  что  ему  нечем  дышать.  Он  сделал
шаг  назад,  и  холодный  пот  выступил  у  него  на  лбу.  Комната
поплыла  перед  глазами,  и  Принси  представилось,  Что  все  это
происходит  с  другим,  и  во  сне,  а  не  наяву.  Так  продолжалось
несколько  секунд.
 Греб  открыл  наружную  дверь.  Машины  остановились,
моторы  тихо  постукивали.  Зашаркали  ноги  по  гравию.  Высу¬
нувшись  наружу,  Греб  отдал  какое-то  распоряжение.  Потом
вернулся  в  комнату  и  прикрыл  д&ерь.
 —  Принси,  —  вкрадчиво  сказал  он,  поглаживая  цифер¬
блат  часов,  —  не  поздно  передумать.  Я  даю  вам  еще  несколь¬
ко  минут.
 —  Можете  ими  подавиться!
 —  Я  все-таки  подожду.  Я  еще  не  потерял  надежды  на
вас.  —  Греб  стал  следить  за  минутной  стрелкой.
 Точно  прикованный  к  месту,  Принси  стоял  со  сжатыми
кулаками.  ,
 247

Часы  стучали  все  громче  и  громче  —  ему  показалось,  что
барабанные  перепонки  не  выдержат  этих  настойчивых
ударов.
 Что  побудило  его  вступить  в  партию?  Он  вошел  в  зал
вместе  с  другими,  чтоб  отдать  последний  долг  товарищам,
которые  были  убиты  во  время  фордовского  голодного  похода.
И  он  увидел  над  гробами  транспарант:  «Мы  будем  помнить!
Мы  никогда  не  забудем!  Мы  понесем  знамя  борьбы».
 —  Время  уходит,  Принси.
 ...На  другой  день  он  участвовал  в  похоронной  процессии.
Вместе  с  ним  шли  по  Вудворд-авеню  пятьдесят  тысяч  других
людей.  И  вдруг  он  почувствовал,  что  тоже  будет  помнить,  не
сможет  никогда  забыть,  что  именно  теперь  он  нашел  цель,
которой  посвятит  свою  жизнь.
 —  Осталась  одна  минута...  одна  минута...
 ...Самое  главное  —  верность  цели,  которую  осознал!
Вот  тот  глубинный  источник  силы,  без  которого  жизнь  бес¬
смысленна.  И  я  не  отрекусь!  Нет!  Тот,  кто  предает  свое
дело,  —  не  человек!
 Греб  посмотрел  на  Принси  и  вздрогнул.  Принси  попреж-
нему  стоял,  сжимая  кулаки.  Все  та  же  злая  усмешка  кривила
его  губы.
 «Я  его  презираю,  —  сказал  себе  Греб,  —  я  все  равно  не
смог  бы  извлечь  из  него  пользы.  В  моем  мире  нет  места  для
глупцов».
 Греб  слегка  приоткрыл  дверь,  выключил  электричество
и  спрятался  за  печкой.  И  в  тот  же  момент  дверь  с  грохотом
распахнулась.  В  комнату  ворвались  легионеры  с  зажженными
фонарями,  все  в  черных  балахонах  и  черных  шлемах  с  белыми
эмблемами,  изображающими  череп  и  кости.
 Свет  фонарей  упал  на  Принси.  Один  из  легионеров  шаг¬
нул  вперед.  Он  держал  в  руке  тяжелую  ковбойскую  трех¬
хвостку.  Это  был  Келлог.  Он  остановился  перед  Принси,  раз¬
глядывая  его  в  упор.
 —  Это  ты,  ты  коммунист?  —  прохрипел  он.
 —  С  бомбой  в  кармане!  —  злобно  бросил  Принси.
 На  секунду  Келлог  отпрянул,  затем  в  бешенстве  подско¬
чил  к  Принси.
 —  Ты  знаешь,  кто  мы?  Мы  Черный  легион  Америки!  Мы
поклялись  очистить  всю  страну  от  подобных...
 —  Ишь  ты!
 Весь  дрожа,  Келлог  потряс  плетью.
 —  Становись  на  колени!  Я  хочу  посмотреть,  как  ты
молишься!
 Принси  озорно  ухмыльнулся.
 —  Только  не  сегодня!  Сегодня  не  увидишь!
 248

Келлог  хлестнул  Принси  по  лицу.
 Принси  стиснул  зубы,  чтобы  не  застонать  от  боли.
 —  На  колени!  —  снова  удар  плеткой.
 —  Стопроцентные  американцы!  —  с  презрением  крикнул
Принси.  Кровь  лилась  из  его  рассеченных  губ.
 —  Пошли!  —  заорал  молодой  Оливер,  стоявший  у  две¬
ри.  —  Скорей,  Гарви!
 —  Тащите  его,  —  приказал  Келлог.  Он  весь  трясся.
Принси  схватили  и  поволокли  через  всю  комнату.  Дверь
 раскрылась.  Он  очутился  на  воздухе.
 —  Бетси,  родная  моя,  —  прошептал  он.
 Автомашины  с  ревом  понеслись  по  шоссе.
 II
 Вторник,  6  часов  утра.
 Начинался  день.  Мальчик  с  фермы  показался  из-за
деревьев.  Вдруг  он  вскрикнул  и  подался  назад.  У  ног  его
лежал  человек.  Дрожа  от  страха,  ребенок  нагнулся.  В  двух
местах,  на  груди  и  на  левом  виске,  виднелись  пятна  запек¬
шейся  крови.
 —  Господи!  —  сдавленным  голосом  произнес  мальчик
и  бросился  бежать  что  было  сил.
 Устремив  лицо  в  ясное  зимнее  небо,  человек  застыл,  вытя¬
нувшись  во  всю  длину.  Поза  его  не  говорила  о  страданьях.
Израненное  лицо  было  спокойно.

АЛЕКСАНДР
 САКСТОН
 СТАЧКА1
 (Отрывок  из  ромагш  „Большая  Среднеэагтднан“)
 Роман  Ковя'К  остановил  свой  шевроле  за  несколько  квар¬
талов  от  зала  Зейгера.  Разминая  застывшие  нота,  же¬
лезнодорожники  выбрались  из  машины.  Стоял  сильный
мороз,  до  рассвета  было  далеко.  Бесчисленные  яркие
звезды  сверкали  над  головой.  Пледжер  и  Дэйв  вытащили  пла¬
каты  из-под  заднего  сиденья,  и  все  пятеро  пошли  мерным  шагом
по  пустынной  улице,  словно  демонстранты.  По  обе  стороны  тя¬
нулись  домики  рабочих.  В  ярком  сиянии  звездного  неба  они
казались  особенно  ветхими  и  невзрачными.
 На  перекрестке  два  полисмена  подпрыгивали  и  били
в  ладоши,  стараясь  согреться.  Заметив  приближающихся  лю¬
дей,  они  остановились  и  с  враждебным  видом  скрестили  руки.
Но  Дэйв  и  его  спутники  спокойно  повернули  в  северном  на¬
правлении.  Над  крышами  домов  Дэйв  увидел  корпуса  фаб¬
рики  консервной  тары,  ее  бездымные  трубы,  высоко  уходящие
в  небо.  На  всех  углах  дежурили  полисмены,  в  переулках
стояли  полицейские  автомобили.
 Но  на  стыке  Кливленд-авеню  и  Сорок  первой  улицы  по¬
лиции  не  было  видно.  Каждые  две-три  минуты  к  остановке
 1  Американские  железнодорожники  коммунисты  Дейв  Спаас  и  Плед¬
жер  Мак-Адамс  возглавляют  группу  рабочих  из  своего  депо,  явившихся  на
помощь  забастовщикам  с  соседней  фабрики  консервной  тары.  Стачкой
руководит  профсоюзный  организатор  коммунист  Хэнсон.
 250

с  грохотом  подкатывали  трамваи.  Люди,  выходившие  из  ва¬
гонов,  направлялись  в  сторону  зала  Зейгера.  Распорядители
со  значками  КПП  1  встречали  рабочих  словами:  —  Проходите
в  помещение,  братья,  не  стойте  на  морозе!  —  Зал  нахо¬
дился  в  старом  здании  с  полукруглой  крышей.  По  фасаду
крупными  буквами  было  «написано:  «Аудитория  Зейгера».
У  самото  подъезда  Дэйв  и  его  спутники  остановились.  Они
подняли  высоко  плакаты  и  стали  размахивать  ими,  созывая
своих.
 К  половине  шестого  собралось  человек  пятнадцать  желез¬
нодорожников.  Белые  ремонтные  рабочие  не  ожидали  встре¬
тить  здесь  негров  и  держались  обособленно.  Взяв  Пледжера
под  руку,  Дэйв  ввел  его  в  середину  группы  и  сразу  же  заго¬
ворил  о  заработной  плате  и  условиях  труда.  —  Мы,  цветные
мойщики  вагонов,  тоже  готовы  включиться  в  эту  борьбу,  —
сказал  Пледжер  своим  звучным  голосом.  —  Члены  нашей
ложи  будут  драться  не  хуже  рабочих  на  фабрике  тары.  —
Дэйв  видел,  что  к  словам  Пледжера  прислушиваются.  Посте¬
пенно,  один  за  другим,  начали  высказываться  и  остальные.
Роман  Ковяк  горячо  заговорил  о  чем-то  по-польски.  Рэд  Бро¬
ган  вытащил  горсть  дешевых  сигар  и  роздал  товарищам.  Все
закурили  и  стали  продвигаться  в  толпе,  окружавшей  вход
в  помещение.
 В  переполненном  зале  было  холодно,  люди  сидели
в  пальто  и  шапках.  Синее  облако  табачного  дыма  застилало
потолок.  Все  слушали  в  глубоком  молчании  речь  одного  из
организаторов  забастовки.  Дэйв  протиснулся  вперед  и  возле
трибуны  нашел  Хэнсона.
 —  Ну,  друг,  каковы  успехи?  —  спросил  Дэйв.
 —  Ты  только  посмотри,  сколько  народу!  —  Хэнсон  сдви¬
нул  шляпу  на  затылок  и  утер  рукавом  пот  с  лица.  —  Я  две
ночи  не  ложился.  Но  зато  какой  успех,  Дэйв...  —  Хэнсон  сде¬
лал  широкий  жест,  точно  желая  обнять  всю  аудиторию,  по¬
том  нагнулся  к  Дэйву  и  зашептал:  —  Хозяева  попытаются
открыть  фабрику  в  семь  часов  утра.  Нам  необходимо  продер¬
жаться  здесь  еще  полчасика.  Нечего  наперед  раскрывать  свои
карты  полиции.  И  так  скоро  узнают.
 —  Ты  думаешь,  здесь  есть  провокаторы?
 —  Как  от  них  убережешься?  —  пожал  плечами  Хэн¬
сон.—  Ведь  даже  цеховые  профсоюзные  делегаты  не  знают
в  лицо  всех  своих.  Несколько  минут  назад  я  сам  заметил  тут
одного  шпика.  Уже  хотел  было  дать  ему  в  зубы,  но  во-время
 1  КПП  —  Комитет  производственных  профсоюзов,  в  описываемый
период  (1940  год)  под  влиянием  коммунистов  играл  положительную
роль  в  развитии  американского  рабочего  движения.  (Прим.  перев.)
 251

сдержался.  «Главное  —  выдержка,  Хэнсон,  —  сказал  я  себе,—
мы  еще  расквитаемся  с  этими  гадами!»
 —  Да,  явка  хорошая,  —  сказал  Дэйв.
 —  Хорошая?  —  обиделся  Хэнсон.  —  Для  такого  часа  —
изумительная!  Ведь  еще  шести  нет!  Я  волнуюсь,  как  маль¬
чишка,  который  впервые  участвует  в  забастовке.  Делегаций
сколько!  Даже  от  железнодорожников!  Слыхано  ли,  чтоб
железнодорожники  присылали  делегации?  Жаль,  ты  не  слы¬
шал,  какими  овациями  встретили  ваших,  когда  они  вошли!  —
Хэнсон  посмотрел  на  часы.  —  Еще  пятнадцать  минут...  Про¬
шу  тебя,  выступи  после  Пледжера.  Как  там  полисмены  на
улице?
 —  Мерзнут.
 —  Мерзнут,  подлецы?  Хоть  бы  они  вымерзли  там  все
к  чорту!  Много  их  нагнали?
 —  Сотни.  Словно  нашествия  ждут!
 Они  переглянулись.  Лукавая  улыбка  показалась  на  гу¬
бах  Хэнсона.  Дэйв  почувствовал,  как  колотится  у  него  сердце
и  кровь  стучит  в  висках.  В  зале  зашумели,  и  Дэйв,  пригнув¬
шись  к  уху  товарища,  сказал:  —  Все  идет  хорошо.  Это  чув¬
ствуется.  Тут  не  ошибешься.  —  Глаза  Хэнсона  радостно  бле¬
стели.  Дэйв  знал,  что  Хэнсон  разделяет  общий  душевный
подъем,  испытывает  такой  же  прилив  любви  и  ненависти,  как
и  все,  собравшиеся  здесь.  С  трибуны  гремел  голос  Пледжера
Мак-Адамса:
 —  ...Кому  же  все  это  на  пользу,  братья,  кому?  Ни  вам,
ни  мне,  ни  нашим  женам  с  ребятишками.  Только  крупным
Еоротилам  да  крикунам,  недругам  рабочего  класса,  тем,  кто
хочет  разгромить  профсоюзы.  Это  они  живут  расовой  враж¬
дой,  как  шакалы  падалью!
 Зал  встретил  заключительные  слова  Мак-Адамса  апло¬
дисментами  и  криками  одобрения.  Пледжера  сменил  на  три¬
буне  Дэйв.  Он  окинул  взглядом  аудиторию  —  сотни  взволно¬
ванных  лиц,  пестрые  знамена  и  плакаты  делегаций:  «Рабочие
сталелитейной  промышленности»,  «Рабочие  заводов  сельско¬
хозяйственного  оборудования»,  «Американский  студенческий
союз»,  «Автомобильные  рабочие»,  «Железнодорожники»,
«Профессиональный  союз  служащих  и  работников  сзободных
профессий».  Наконец  водворилась  тишина.  Опираясь  рукой
о  стол,  Дэйв  заговорил.  Взгляд  его  скользил  по  рядам.  Вон
там,  сзади,  старик,  рядом  с  ним  женщина,  на  подоконнике  —
группа  совсем  молодых  ребят.  Дэйв  следил  за  выражением
лиц  своих  слушателей,  стараясь  удостовериться,  что  все  его
понимают.
 —  ...Мы  боремся  не  только  за  более  высокий  заработок
и  за  улучшение  условий  труда,  но—в  еще  большей  степени  —
 252

за  признание  наших  профсоюзов.  Мы  боремся  за  право  орга¬
низованно  защищать  интересы  рабочих...  —  Дэйв  говорил
спокойно,  сдерживая  волнение.  —  Сегодня  нам  предстоит
большое  дело.  Мы  должны  проявить  дисциплинированность,
показать  выдержку.  Нас  поджидает  полиция  в  расчете  на  бес¬
порядки.  Так  не  давайте  же  ей  повода...
 —  А  что  было  тридцатого  мая,  в  День  поминовения?  —
крикнул  кто-то  из  зала.
 —  Знаю,  —  сказал  Дэйв,  невольно  повышая  голос.  Он  обо¬
шел  столик  и  стал  на  краю  трибуны.  —  Я  знаю,  что  полисмены
убивали  сталелитейщиков  в  Южном  Чикаго  и  что  их  за  это
наградили  медалями.  А  теперь  они  поджидают  нас.  Придет
день  —  они  заплатят  за  все  сполна.  Но  сегодня  у  нас  одна
цель  —  выиграть  стачку!..
 На  трибуну  вскочил  Хэнсон,  размахивая  листом  бумаги.
Дэйв  поднял  руку,  требуя  тишины.
 —  Сейчас  отправляемся,  ребята!  —  сказал  Хэнсон.  —
Исполнительный  комитет  заседал  всю  ночь  и  выработал  план
действий.  Все  сойдет  как  нельзя  лучше,  если  только  мы  сами
не  подкачаем.  Слушайте  меня.  Хозяева  собираются  открыть
фабрику  в  семь  часов  утра.  Штрейкбрехерам  приказано  со¬
браться  в  помещении  компанейского  профсоюза  К  Оттуда  по¬
лиция  должна  провести  их  на  фабрику.  Первое  наше  дело  —
не  допустить  штрейкбрехеров  к  месту  сбора.  Понятно?
 В  зале  загудели,  и  Хэнсон,  подняв  руку,  продолжал:
 —  Распределяю  вас,  ребята,  ;на  три  группы.  Одна  группа
направится  к  месту  сбора  штрейкбрехеров.  Задача  —  окружить
вход  и  не  дать  им  пробиться  внутрь.  Там  будет  тьма-тьмущая
полицейских,  но  помните,  о  чем  вас  только  что  предупреждал
брат-железнодорожник,  —  не  ввязывайтесь  с  ними  в  драку.
Это  относится  к  каждому.
 Какое-то  движение  у  входа  привлекло  внимание  Хэн¬
сона.
 —  Прошу  распорядителей  следить,  чтобы  ни  один  че¬
ловек  не  вышел  из  этого  зала,  пока  я  не  кончу,  —  крикнул  он.
Два  человека  тотчас  же  заняли  места  у  двери.  —  Внимание,
братья,  —  продолжал  Хэнсон.  —  Все  сидящие  от  трибуны  до
первого  окна  войдут  в  группу  номер  один,  от  первого  окна
до  третьего  —  в  группу  номер  два,  от  третьего  окна  до  задней
стены  —  в  группу  номер  три.  Ясно?  Группа  номер  три  —  под¬
нять  руки!  —  В  конце  зала  поднялся  лес  рук.  —  Группа  номер
три  выходит  первой.  На  улице  быстро  расходитесь  в  разные
 1  Компанейские  профсоюзы  —  организации,  создаваемые  предприни¬
мателями  для  рабочих  с  целью  отвлечь  их  от  борьбы  за  подлинные  про¬
фессиональные  союзы.  (Прим.  перев.)
 253

стороны,  как  будто  вы  устали  и  спешите  по  домам.  Собери¬
тесь  за  три  квартала  к  западу  на  Кливленд-авеню.  И  там  де¬
лайте,  что  хотите,  хоть  на  рельсы  ложитесь,  но  преградите
путь  трамваю.  Чтоб  ни  один  вагон  не  прошел  у  вас  до  поло¬
вины  восьмого.  После  этого  присоединяйтесь  к  пикетчикам.
Все,  братья.  Можете  итти.
 Люди  с  задних  рядов  устремились  к  выходу.  Через  плечо
Хэнсон  кинул  Дэйву:
 —  Пойдешь  с  ними,  Дэйв,  ладно?
 Было  начало  седьмого.  На  востоке  уже  вырисовывались
силуэты  труб  и  водяных  баков  на  крышах.  Звезды  быстро
гасли,  бледный  рассвет  отражался  в  окнах  старых  зданий  на
Кливленд-авеню.  По  виадуку,  пересекающему  улицу,  пыхтел
локомотив,  таща  за  собой  бесконечную  вереницу  товарных
вагонов.  В  сонной  тишине  улицы  были  слышны  издалека  по¬
стукивание  и  скрип  колес.
 Со  всех  сторон  люди  сходились  к  трамвайной  остановке.
В  полумгле  расплывался  желтый  глаз  приближающегося
трамвая.  Заметив  людей  на  рельсах,  вожатый  начал  звонить,
а  спустя  несколько  секунд  остановил  вагон.  Два  полисмена
стояли  ца  передней  площадке  переполненного  вагона,  рядом
с  вожатым.  Когда  он  открыл  дверь,  полисмены  выскочили  на
мостовую  и  заорали:
 —  Расходитесь!  Освободите  путь!
 Люди  расступились.  Но  как  только  полисмены  шагнули
вперед,  толпа  позади  них  сомкнулась.  Полисмены  поспешно
повернули  назад  и  стали  протискиваться  к  вагону.  Дэйв  по¬
нял,  что  они  боятся  пустить  в  ход  дубинки,  —  их  было  толь¬
ко  двое,  а  стачечников  десятки.  Вдруг  до  слуха  Дэйва  до¬
несся  вой  сирен.  Сюда,  как  видно,  мчались  полицейские  под¬
крепления,  чтобы  разогнать  народ,  запрудивший  трамзайные
пути.
 —  Есть  у  кого-нибудь  ножик,  ребята?  —  спросил  Дэйв
у  стоявщих  поблизости.  Какой-то  рабочий  со  значком  цехового
делегата  КПП  вытащил  из  кармана  большой  складной  нож,
И  Дэйв,  подхватив  рабочего  под  локоть,  повел  его  в  обход
вагона.  Остановившись  на  рельсах,  они  увидели,  что  прибли¬
жается  второй  трамвай.  Через  несколько  минут,  подумал
Дэйв,  их  тут  соберется  полдюжины  и  в  каждом  вагоне  —  куча
штрейкбрехеров.  Не  пропустим!  Нет!  Дэйв  выхватил  из  рук
своего  спутника  нож  и  скомандовал:
 —  А  ну-ка,  потяните  вниз  трамвайную  дугу!
 Дуга  на  крыше  стояла  наклонно,  ролик  ее  упирался
в  электрический  провод.  Веревка  от  дуги  свисала  к  заднему
 254

окну  вагона,  и  нижний  конец  ее  был  закреплен  под  кожухом.
Рабочий  потянул  на  себя  веревку,  и  ролик  дуги  соскочил
с  провода.  В  вагоне  погас  свет.  Подняв  высоко  руки,  Дэйв  на¬
чал  перерезать  веревку.  Нож  оказался  тупым  —  пришлось  пе¬
репиливать  каждую  прядь  в  отдельности.  Совсем  близко  по¬
слышались  крики,  топот  ног.  —  Скорей,  скорей,  —  закричал
рабочий,  —  полицейские  машины  уже  тут!  —  Он  выпустил  из
рук  веревку  и  нырнул  в  толпу.  В  тот  же  миг  Дэйв  перепилил
последнюю  прядь,  и  дуга  подпрыгнула  вверх.  Обрывок  ве¬
ревки  взвился  высоко  над  крышей  вагона.
 Дэйв  швырнул  нож  и  бросился  бежать.  Внезапный  удар
в  спину  повалил  его  на  тротуар.  Он  откатился  в  сторону
и  привстал  на  четвереньки.  Над  своей  головой  он  увидел  ноги
в  синих  форменных  брюках.  Он  метнулся  полисмену  под
ноги,  и  дубинка  просвистела  мимо.  С  усилием  Дэйв  поднялся
с  земли  и  обхватил  полисмена  руками.  С  минуту  они  боро¬
лись,  красная  квадратная  физиономия  надвинулась  на  Дэйва,
обдавая  его  запахом  табака  и  винного  перегара.  Наконец
Дэйву  удалось  высвободить  одну  руку,  он  размахнулся  и  уда¬
рил.  Полисмен  зашатался.  Дэйв  вырвал  вторую  руку  и  ки¬
нулся  прочь.
 Уйдя  от  полисмена,  он  нырнул  в  толпу,  которая
осаждала  два  только  что  подошедших  вагона  со  штрейкбрехе¬
рами.  В  окна  летели  камни,  стачечники  снаружи  напирали  на
двери,  штрейкбрехеры  не  пускали  их.  Вдруг  Дэйв  увидел,  что
одна  дверь  подалась,  на  подножке  вагона  завязалась  драка.
Спустя  минуту  человек  со  значком  КПП  крикнул  с  площадки
трамвая:  —  Пустите  их,  братья,  пустите  их!  Они  пойдут  по
домам.  Спрячьте  кулаки  до  поры  до  времени!
 Штрейкбрехеры  начали  вылезать  из  вагона  групцками  по
четыре,  по  пять  человек.  Распорядители  повели  их  сквозь
толпу.  Сперва  все  смотрели  на  штрейкбрехеров  молча,  потом
кто-то  начал  скандировать:  «Стыдно,  стыдно,  стыдно...»  Кое-
где  не  обошлось  без  кулаков.  Целая  толпа  следовала  за
штрейкбрехерами  по  Кливленд-авеню  на  случай,  если  бы  им
вздумалось  вернуться.
 Скоро  вся  улица  оказалась  запруженной  трамвайными
вагонами.  Пассажиры  выходили  из  вагонов  узнать,  в  чем
дело,  и  толпа  непрерывно  росла.  Не  успевали  полисмены  ра¬
зогнать  дубинками  одну  группу,  как  в  нескольких  щагах  со¬
биралась  другая.
 Осторожно  осматриваясь,  Дэйв  рыбрался  из  толпы.  Пусть
поищет  его  красномордый!  По  Кливленд-авеню  мчались  по¬
лицейские  машины  с  новыми  подкреплениями.  И  туг  Дэйв
сообразил,  что  встречных  трамваев  тоже  нет.  Значит,  и  с  той
 255

стороны  ребята  действовали  успешно!  Весело  насвистывая,
Дэйв  поспешил  кратчайшим  путем  к  фабрике  консервной  та¬
ры.  «Мы  свое  дело  выполнили»,  —  радостно  думал  он.
 В  восемь  часов  утра  ворота  фабрики  еще  были  закрыты.
Пикет  растянулся  на  три  квартала,  вливаясь  в  боковые  ули¬
цы  и  переулки  до  самой  Кливленд-авеню.  Напротив  фабрики
пикет  двигался  бесконечной  цепью,  вдоль  стены  в  одну  сто¬
рону  и  по  краю  тротуара  в  обратную,  и  пикетчики,  встречаясь,
приветствовали  друг  друга  шумными  возгласами.  Четыре  де¬
вушки  с  плакатами  студенческого  союза,  взявшись  под  руки,
пели.  Их  соседи  в  строю  шагали  в  такт  песне.  Десятки  голо¬
сов  подхватывали:
 Нас  не  сдвинешь,
 Мы  как  дуб,  растущий  у  реки...
 Нас  не  сдвинешь...
 Дэйв  постоял  в  подъезде  какого-то  дома,  поджидая,  пока
с  ним  поравняется  делегация  железнодорожников.  Вскоре  он
увидел  своих  —  они  шли,  держась  за  руки  и  попыхивая  си¬
гарами,  Рэд,  у  которого  в  кармане  еще  оставались  си¬
гары,  сунул  две  штуки  Дэйву,  а  Пледжер  Мак-Адамс  под¬
нес  ему  спичку,  загораживая  огонек  своими  огромными  ладо¬
нями.
 По  мостовой  между  фабрикой  и  пикетчиками  курсиро¬
вали  полицейские  машины,  не  подпуская  стачечников  к  воро¬
там.  Только  в  половине  девятого  раздался  гудок.  Полисмены
врезались  в  ряды  пикетчиков,  расчищая  проход  от  помещения
компанейского  профсоюза  до  фабрики.  Человек  пятьдесят
штрейкбрехеров  устремились  по  этому  проходу.  Лишь  немно¬
гие  из  них  осмелились  итти  с  открытым  лицом,  —  остальные
закрывались  руками.  Оттесняемые  полицией,  пикетчики  кри¬
чали:  «Предатели!  Штрейкбрехеры!»  Ворота  за  штрейкбрехе¬
рами  захлопнулись,  и  пикетчики  возобновили  свой  марш.  То
тут,  то  там  слышались  взрывы  смеха.  Промерзших  полисменов
осыпали  насмешками:
 —  Эй,  медная  бляха,  как  думаешь,  сколько  банок  они
там  наготовят  сегодня?
 —  Когда  вас  погонят  со  службы,  приходите  к  нам...
 Из-за  угла  вынырнул  автомобиль  с  представителями
 прессы.  Кто-то  из  толпы  иронически  крикнул  репортерам:  —  Не
перепутайте  цифры,  ребята!  Так  и  пишите:  пять  тысяч  предан¬
ных  хозяевам  рабочих  вышли  сегодня  <на  работу.  —  Откуда-то
появились  бутылки  с  горячим  кофе  и  жареные  пирожки.  Пи¬
кетчики  завтракали  на  ходу.  Кофе  дымился  на  холоде,  аромат
 256

его  плыл  над  головами.  Тут  и  железнодорожники  вспомнили,
что  еще  не  ели  сегодня,  и  решили  по  очереди  отлучиться  пере¬
кусить.
 Дэйв  вышел  из  рядов,  чтобы  объяснить  Роману  Ковяку,
где  находится  ближайший  ресторанчик.  Возвращаясь  на  свое
место,  он  неожиданно  натолкнулся  на  того  самого  крас¬
номордого  полисмена,  с  которым  имел  схватку  у  трамвая.
Дэйв  бросился  было  к  своим,  но  полисмен  успел  схватить  его
за  ворот.  Как  Дэйв  ни  изворачивался,  скрыться  в  толпу  было
невозможно.  Краем  глаза  он  увидел  сзади  другого  полисмена
и  поднял  руку,  чтобы  защититься  от  удара.  Но  в  ту  же  ми¬
нуту  в  глазах  у  него  потемнело,  колени  подогнулись,  и  мо¬
стовая,  качаясь,  поплыла  навстречу.  Его  схватили  за  руки
и  поволокли.  Когда  он  пришел  в  себя,  то  увидел,  что  сидит
на  тротуаре,  спиной  к  стене,  а  над  ним  стоят  два  полисмена.
Дэйв  осторожно  потрогал  пальцами  голову  и  нащупал  огром¬
ную—  с  гусиное  яйцо  —  шишку.  Волосы  вокруг  нее  слип¬
лись  от  крови.
 —  Как  себя  чувствуешь,  парень?  Встать  можешь?  —
с  деланым  участием  спросил  полисмен.
 Дэйв  неловко  поднялся  на  ноги.  Но  красномордый  уда¬
рил  его  кулаком  по  лицу,  и  Дэйв  снова  свалился.  Залитый
солнцем  тротуар  долго  качался  перед  его  глазами.  Он  лежал
неподвижно  и  водил  языком  по  разбитым  губам.  Между  ног
полисменов  он  увидел  человеческие  фигуры.  Люди  бежали,
мелькали  синие  спины  полицейских,  дубинки,  взлетающие
над  толпой.  Плакаты  колыхались,  как  колосья  на  ветру.
Улица  быстро  пустела,  только  кое-где  видны  были  человече¬
ские  тела,  сцепившиеся  в  драке.  Волна  яросги  подкатила
к  горлу  Дэйва,  и  он  снова  обрел  сознание.  Он  увидел  распро¬
стертых  на  земле,  избитых  пикетчиков,  опустевшую  мостовую.
Полицейские  возвращались  из  боковых  улиц,  ухмыляясь  и  по¬
игрывая  дубинками.
 —  Ну  как,  парень?  Подняться  можешь?  —  опять  осве¬
домился  тем  же  тоном  полисмен,  стоявший  поближе
к  Дэйву.
 Дэйв  не  пошевельнулся,  и  другой,  красномордый,  ска¬
зал:—  Притворяется,  сукин  сын.  А  ну,  вставай!  —  Дэйва  под¬
хватили  с  обеих  сторон  и  подняли.  Он  повис  у  полисменов  на
руках  всей  своей  тяжестью.  —  Куда,  к  дьяволу,  девалась
наша  машина?  —  спросил  первый  полисмен.
 —  Работы  много,  —  ответил  ему  второй  и  загоготал.
 В  эту  минуту  из  боковой  улицы  снова  показались  пикет¬
чики.  Их  вел  Хэнсон.  Один  из  цеховых  делегатов  нес  амери¬
канский  флаг.  За  ним  парами,  в  строгом  порядке,  следовали
рабочие.  Сердце  Дэйва  радостно  забилось.  Ему  хотелось
 17  Америка  глазами  американцев
 257

услышать  их  пение,  хотелось  крикнуть  им  что-нибудь,  но  он
только  застонал  и  замотал  тловой,  как  пьяный.
 —  Посмотри-ка,  —  злобно  сказал  красномордый,  —  аме¬
риканский  флаг  несут!
 Дэйв  осторожно  расставил  ноги  и  крепко  уперся  в  мосто¬
вую.  Он  с  силой  рванул  руки,  и  полицейские  от  неожиданно¬
сти  выпустили  его.  Он  повернулся  и  бросился  бежать  вдоль
фабричной  стены.  Полисмены,  стоявшие  посреди  мостовой,
смотрели  в  другую  сторону,  на  пикетчиков  с  американским
флагом.  Услышав  стук  его  шагов  и  крики  гонящихся  за  ним
полицейских,  они  все  повернулись,  но  Дэйв  успел  уже  добе¬
жать  до  угла.  Полицейский  автомобиль  свернул  ему  напере¬
рез  и  въехал  на  тротуар.  Метнувшись  назад,  Дэйв  нырнул
в  тупичок  за  фабрикой  и  помчался  дальше.  Тупик  замыкался
подпорной  стеной;  за  ним  шла  железнодорожная  насыпь
Большой  Среднезападной.
 Одним  духом  Дэйв  достиг  подпорной  стены,  подпрыгнул
и  уцепился  за  край,  но,  не  удержавшись,  рухнул  вниз,  снова
взял  разгон  и  прыгнул,  секунду  повисел,  пытаясь  найти  точку
опоры  для  ног,  но  сорвался  опять.  Руки  у  него  были  исцара¬
паны  в  кровь.  Он  прислонился  к  стене,  чтобы  перевести  дух,
и  в  тот  же  миг  увидел  полицейских,  ворвавшихся  в  тупик.
Дэйв  забился  в  угол,  где  подпорная  стена  подходила  вплот¬
ную  к  зданию  фабрики.  Между  двумя  стенами  была  щель,
в  которую  можно  было  просунуть  пальцы.  Хватаясь  за  кир¬
пичи,  Дэйв  стал  карабкаться  вверх.  Наконец  он  оперся  лок¬
тями  на  край  подпорной  стены,  сделал  последнее  усилие  и  пе¬
ребросил  свое  тело  через  стену.
 Скрытый  от  своих  преследователей  выступом  фабрич¬
ного  здания,  Дэйв  полежал  с  минуту,  стараясь  отдышаться.
Потом  он  пополз  на  откос,  думая,  успели  ли  полицейские  до¬
бежать  до  насыпи?  Слышали  ли  железнодорожные  сыщики
свистки  и  крики?  Осторожно  он  приподнял  голову  и  глянул
вперед.  Перед  ним  расстилалось  полотно  Большой  Средне¬
западной.  Дэйв  встал  на  ноги  и  пошел  по  направлению  к  ва¬
гонному  депо.  Мимо  промчался  по  главному  пути  пригород¬
ный  поезд.  Когда  он  исчез,  Дэйв  увидел  трех  железнодорож¬
ных  сыщиков,  которые  торопливыми  шагами  направлялись
ему  навстречу  вдоль  фабричных  подъездных  путей.  Одного  из
сыщиков  —  худого,  в  черном  пальто  —  Дэйв  узнал  сразу:  это
был  Морган.  Еще  издали  Дэйв  стал  кричать  и  указывать
в  сторону  фабрики,  как  бы  спрашивая,  что  там  происходит.
Он  крепко  прижимал  к  бокам  сжатые  кулаки,  чтоб  заставить
себя  итти  шагом,  и  вполголоса  повторял  про  себя:  «Спокойно,
спокойно,  не  бежать!»
 От  холодного  ветра  глаза  Дэйва  начали  слезиться,  сле¬
 258

зы  замерзали  на  щеках.  Здесь,  на  открытом  месте,  ветер  гу¬
лял  свободно,  с  воем  налетая  на  крыши  низких  построек.
Вдали,  за  этими  постройками,  Дэйв  увидел  столб  дыма,  кото¬
рый  ветер  стлал  низко  над  землей,  —  шел  встречный  приго¬
родный  поезд.
 Вдруг  он  услыхал  крики  позади  себя:  на  подпорную  сте¬
ну  вскарабкались  полисмены.  Сыщики,  наконец-то  сообразив,
в  чем  дело,  пустились  все  трое  наперерез  Дэйву.  Морган  на
ходу  стал  вытаскивать  револьвер  из  кармана  своего  черного
пальто.  Дэйв  бросился  в  сторону,  к  фабрике,  и  сыщики  тоже
повернулись,  намереваясь  загнать  его  в  угол.  Поезд  был  уже
совсем  близко,  паровоз  оглушительно  свистел,  миновав  по¬
следний  виадук.  «Назад!»  —  скомандовал  себе  Дэйв.  Круто
повернув,  он  понесея  по  насыпи  в  обратную  сторону.  Морган,
преследуя  его,  бежал  почти  параллельно  Дэйву.  Одним
прыжком  Дэйв  перемахнул  через  рельсы  так  близко  от  паро¬
воза,  что  его  обдало  горячим  дыханием  топки.
 Больше  Дэйв  не  оглядывался.  Достигнув  края  насыпи,
где  начиналась  территория  депо,  он  оступился  и,  увлекая  за
собой  вихрь  шлака  и  гравия,  полетел  кубарем  вниз.  На  путях
стояли  ряды  спальных  вагонов,  и  Дэйв  пополз  под  ними.  Все
депо  было  забито  составами,  готовыми  к  отправлению.  Дэйв
на  четвереньках  пересек  четыре  колеи,  поднялся  на  ноги
и  вскочил  в  ближайший  вагон.  Перебегая  из  одного  пустого
вагона  в  другой,  он  добрался  до  хвоста  поезда  и  спрыгнул
на  землю  как  раз  возле  раздевалки  осмотрщиков.
 В  раздевалке  никого  не  было.  Дэйв  быстро  повесил
в  шкаф  свою  одежду,  натянул  рабочий  комбинезон  и  паруси¬
новую  куртку  —  всю  в  мазуте.  Кепку  он  нахлобучил  на  глаза,
чтобы  скрыть  следы  полицейской  дубинки.  Достав  из  шкаф¬
чика  фонарь  и  молоток,  Дэйв  положил  их  на  скамью  и  по¬
шел  в  умывальную  посмотреть  на  себя  в  зеркало.  На  скулах
и  вокруг  рта  виднелись  кровоподтеки.  Он  стал  тереть  лицо
промасленным  рукавом  куртки,  чтобы  замазать  синяки.
 Когда  в  раздевалку  ворвался  Морган,  Дэйв  сидел  на
скамейке  и  возился  с  фонарем.
 —  Что  вы  тут  делаете?  —  спросил  сыщик.
 —  Привожу  в  порядок  фонарь.
 —  Вы  в  какой  смене?
 —  Я  и  не  знал,  что  вы  теперь  у  нас  за  начальника...  —
насмешливо  протянул  Дэйв.  —  Отказались  от  обязанностей
шпика?
 Морган  с  минуту  молча  вглядывался  в  него,  потом  по¬
вторил,  несколько  смягчив  тон:
 —  Я  вас  спрашиваю  по-человечески,  в  какой  смене  вы  ра¬
ботаете?
 17*
 259

—  С  двенадцати  до  восьми.  Вот  позавтракал,  теперь
чиню  фонарь.  Возражений  нет?
 —  Давно  вы  здесь?
 —  С  полчаса,  пожалуй.
 —  Полчаса?  —  рука  Моргана  поползла  к  карману  паль¬
то.  —  Вы  только  что  сюда  пришли.  Это  вы  бежали  через
пути!
 —  Я  здесь  уже  добрых  полчаса.  А  приехал  я  на  трам¬
вае.  —  Дэйв  встал,  постукивая  себя  молотком  по  ноге.  —
Шутки  со  мной  вздумали  шутить?  —  Они  стояли  лицом  к  ли¬
цу  в  пустой  раздевалке.  —  Напугать  хотите?  Я  служу  на
железной  дороге,  как  и  вы.  Здесь  моя  раздевалка,  мое  место.
Читайте,  на  двери  написано:  «Для  осмотрщиков».  Тут  вовсе
не  сказано:  «Для  шпиков»...  —  Пальцы  Дэйва  сомкнулись
вокруг  гладкой  рукоятки  молотка.  «Полезет  он  в  карман  или
нет?»  —  думал  он.  Взгляды  их  встретились,  и  с  минуту  Дэйв
смотрел,  не  отрываясь,  в  бесцветные  Еыпуклые  глаза  сыщика.
Потом  он  быстро  перевел  взгляд  на  правую  руку  Моргана.
Сыщик  резко  повернулся  и  пошел  прочь.
 Только  оставшись  один,  Дэйв  почувствовал,  что  все  его
тело  влажно  от  пота.  Пусть  его  ложь  была  слишком  явной,
но  в  подтверждение  своих  слов  он  готов  был  раскроить  Мор¬
гану  череп.  Должно  быть,  сыщик  почувствовал  это,  потому
и  не  осмелился  спорить.  Выкурив  папиросу,  Дэйв  поднялся,
запер  в  шкаф  фонарь  с  молотком  и  вышел.  Моргана  нигде
не  было  видно,  и  Дэйв,  перепрыгивая  через  ступеньки,  спу¬
стился  с  насыпи  на  улицу.  По  пути  к  трамваю  он  обогнал
двух  полисменов,  появившихся  из-за  угла,  но  они  не  обрати¬
ли  на  него  никакого  внимания.
 ...Недели  через  две  после  пикета  у  ворот  фабрики  консерв¬
ной  тары  делегация  КПП,  во  главе  с  Хэнсоном,  явилась
в  молельню  Эндрью  Мастерса  ка  собрание  ложи.  Члены  деле¬
гации  выразили  железнодорожникам  благодарность  за  ока¬
занную  поддержку,  и  Хэнсон  сообщил,  что  профсоюзу  уда¬
лось  достигнуть  соглашения  с  компанией  и  работа  на  фабри¬
ке  возобновляется.

БЕН
 Ф
 И  Л  Д
 МЫ  ЗАПОМНИМ
 (Рассказ)
 Лу-младший  вошел  во  дво-р  фермы,  посвистывая  и  напе¬
вая:  «Прощай,  книжка,  прощай,  ручка  и  учительница-
злючка.  Свободен,  свободен!»  Он  шел,  раскорячив  но¬
ги,  словно  брюки  были  ему  тесны.  Ив  следовала  за
ним,  волоча  в  пыли  пустую  школьную  сумку.
 —  Да,  свободен!  —  отозвался  Лу  Бенсон,  чинивший  ста¬
рый  плуг.  —  Свободен  работать,  сын.  Свободен  запрячься  уже
с  малолетства,  и  скоро  тебе  покажется,  что  ты  так  и  ро¬
дился  в  ярме.  —  Он  с  силой  ударил  гаечным  ключом  по
лемеху.
 Ив  села  на  траву  и  нахохлилась,  как  наседка.
 Бенсон  посмотрел  на  нее.  Большим  пальцем  он  припод¬
нял  за  подбородок  лицо  девочки.  Глаза  ее  были  мокрые,  губы
вздрагивали.
 —  Теперь,  папочка,  у  меня  не  будет  больше  ни  одной
книги!
 —  Книги,  книги!—фыркнул  Лу-младший.  —  Всю  дорогу
домой  распускала  нюни  из-за  этих  сказок.  Школа  закрылась,
так  ей  теперь  нечего  будет  читать.  Я  ей  говорю:  нам,  ферме¬
рам,  никакого  толку  от  всех  этих  книг,  нам  нужен  только  ка¬
талог  Сирз-Робэк  \  А  Ив...
 1  Сирз-Робэк  —  американская  фирма,  торгующая  по  почте  това¬
рами  широкого  потребления.  (Прим.  псрев.)
 261

—  Ладно,  придержи  язык,  —  осадил  его  Бенсон.  Потом
повернулся  к  Ив  и  ласково  сказал:  —  Постараемся  раздобыть
для  тебя  книжки,  барышня,  столько  книжек,  что  у  тебя  бу¬
дет  больше  дела,  чем  у  муравьев  в  жаркий  день.
 Ив  крепко  обняла  его  за  плотную  влажную  шею  и  по¬
бежала  в  комнату,  где  теперь  помещалась  контора  союза
фермеров.  Она  спрятала  школьную  сумку  в  отведенный  для
нее  ящик  письменного  стола  и  уселась  на  вращающийся  стул;
сидя  на  нем,  она  часто  играла  в  школу;  соберет  волосы  сза¬
ди  пучком,  нацепит  на  нос  согнутую  головную  шпильку  вме¬
сто  очков  и  изображает  учительницу,  а  оба  близнеца  и
маленький  —  ее  ученики.  Теперь  у  нее  будут  книги  все  лето.
А  осенью  хорошенькая  учительница  в  школе  скажет  перед
всем  классом:  «Ай  да  Ив  Бенсон,  молодец,  какая  ты  у  нас
стала  начитанная!»
 Покончив  с  учением,  Лу-младший  взял  на  себя  все  дела
по  ферме,  а  отец  с  головой  ушел  в  организационную  работу
в  союзе  фермеров.  Бенсон  проводил  целые  дни  с  фермерами,
а  вернувшись  вечером,  подолгу  стучал  на  пишущей  машинке,
потом  ложился  вздремнуть  на  походной  койке  тут  же  в  кон¬
торе  и  уезжал  опять  из  дому  с  первыми  петухами.
 Напрасно  ждала  Ив  обещанных  книжек.  Она  пожалова¬
лась  матери.  Тереза  сказала:
 —  Я  сама  не  разговаривала  с  отцом  по-настоящему  уже
целую  неделю.
 Лу-младший,  который  забежал  с  поля  домой  напиться,
набросился  на  сестру:
 —  Папу  хоть  и  выпустили  из  тюрьмы,  а  он  все  равно  не
свободен.  Ты  что,  не  понимаешь?  Он  —  главный  вербовщик
союза  фермеров,  а  не  старуха-библиотекарша!
 Ив  пошла  в  контору  и  задумалась.  Как  быть0  Конечно,
нельзя  надоедать  отцу.  Лу  и  на  этот  раз  прав.  Надо  найти
работу,  ничего  другого  не  остается.  Она  должна  заработать
себе  не  только  на  десятицентовые  книжки  с  яркими  картин¬
ками,  которые  продаются  в  городе,  но  и  на  платья,  чулки,
туфли.  Если  школу  закрывают  так  рано  на  лето,  чтобы  дети
могли  работать,  она  тоже  найдет  себе  место.
 Но  где?  Фабрики  на  шоссе  никого  не  принимают.  Об  этом
рассказывали  на  собраниях  взрослые  дочери  фермеров.  Пойти
к  кому-нибудь  нянчить  ребенка?  Но  ни  одна  из  фермерских
жен  не  в  состоянии  платить  за  это  даже  пять  центов  в  день.
Все  чжасно  бедные  кроме  миссис  Перри.
 Миссис  Перри,  вдова  известного  судьи,  была  владелицей
поместья,  калигка  которого  находилась  напротив  деревенского
почтового  ящика.  Деревянная  ограда  окружала  участок
миссис  Перри  и  дом  с  колоннами,  видневшийся  из-за  кленов.
 262

На  калитке  висела  дощечка  с  надписью:  «После  пяти  часов
вход  воспрещен».  Большая  собака  в  медном  ошейнике,  с  хво¬
стом,  торчащим,  как  палка,  весь  день  сторожила  участок.
 По  пути  к  почтовому  ящику  Ив  останавливалась  у  калит¬
ки.  Жалюзи  на  окнах  были  спущены.  Миссис  Перри  еще  не
приехала  с  юга.  По  два,  три  раза  в  день  Ив  бегала  к  поч¬
товому  ящику  проверить,  не  вернулась  ли  миссис  Перри,
остальное  время  подстерегала  на  шоссе  роскошный  автомо¬
биль  вдовы.  И  вот  однажды  она  увидела,  что  шторы  в  доме
подняты,  а  сама  миссис  Перри  с  блестящим  ведерком  в  руке
ходит  по  лужайке  перед  домом  и  рвет  одуванчики.
 Ив  открыла  калитку  и  решительно  направилась  к  хо¬
зяйке.
 —  Может  быть,  вы  наймете  меня  рвать  цветы?  Я  умею
работать  быстро,  миссис  Перри.  —  Она  нагнулась,  проворно
сорвала  одуванчик  и  бросила  его  в  ведерко.
 Миссис  Перри,  высокая  худая  женщина  с  ястребиным  ли¬
цом,  холодно  посмотрела  на  нее:
 —  Ты  чья,  девочка?
 Ив  ответила  удивленно:
 —  Папина,  мой  папа  —  Бенсон.  Лу  Бенсон.  Его  все
знают.
 —  Хм!  —  произнесла  миссис  Перри.  Подбежала  собака,
повела  носом  и  тоже  презрительно  фыркнула.
 —  Я  не  ленивая,  —  воскликнула  Ив.  —  Я  умею  хорошо
работать.
 —  Посмотрим.  —  Миссис  Перри  поджала  тонкие  гу¬
бы.  —  Мне  нуж'но  пять  ведер  одуванчика.  Если  хочешь  порабо¬
тать,  я  заплачу  тебе  полдоллара  за  пять  ведер.
 Ив  выбежала  за  ограду,  схватила  свои  письма  и  тут
только  вспомнила,  что  не  сказала  миссис  Перри  спасибо.  Она
кинулась  назад,  ко  миссис  Перри  уже  не  было.  Только  соба¬
ка  торчала  возле  дерева,  подняв  заднюю  лапу.  Ив  поклони¬
лась  дому  с  колоннами  и  понеслась  по  дороге  так  быстро,  что
в  ушах  у  нее  словно  веретено  зажужжало.
 Возле  отцовской  фермы  стояло  несколько  машин  —  в  кон¬
торе  шло  собрание  фермеров.  Тереза  и  Лу-младший  были
там  —  Бенсон  теперь  частенько  звал  их  на  собрания,  чтобы
семья  не  отставала  от  него.
 Как  только  фермеры  разъехались,  Ив  одним  духом  выпа¬
лила  свою  новость.
 Тереза  беспомощно  опустила  руки.
 —  Не  знаю,  эта  баба  Перри  —  дрянь  ужасная.  Я  бы
с  ней  не  связывалась  ни  за  какие  деньги.
 —  У-у,  это  настоящая  чертовка,  —  вмешался  Лу-млад¬
ший.—  Чарли  Макс  работал  у  нее  и  один  раз  забыт  напоить
 263

теленка.  Так  она  велела  кухарке  не  давать  ему  пирог  после
обеда.  Наняла  его,  обжулила  как  могла  и  выгнала  —  все  за
одну  неделю.  Эта  богачка  выкрадет  вошь  из  твоих  штанов,
если  зазеваешься.
 —  Лу,  —  прикрикнула  Тереза,  —  как  ты  разговари¬
ваешь!
 А  Бенсон  начал  хохотать  и  не  мог  остановиться.  Лицо
его  побагровело,  живот  трясся.  Его  хлебом  не  корми,  только
дай  посмеяться.
 —  Конечно,  нельзя  так  выражаться  при  сестре.  Ты  забы¬
ваешь,  сынок,  что  она  —  девочка.  —  Бенсон  посмотрел  на  сер¬
дитое  лицо  жены.  —  Ну,  чего  ты  опять  разволновалась?  —
тихо  спросил  он.
 Ив  с  надеждой  посмотрела  на  отца.  Потом  сказала
твердо:
 —  Папа,  ты  так  занят  с  фермерами,  а  я...  —  Она  умоляю¬
ще  сложила  руки.  —  Я  уже  не  маленькая,  пора  мне  самой
о  себе  позаботиться.
 Отец  поморщился.
 —  Да,  пожалуй,  пора.
 Он  притянул  ее  к  себе  и  рассказал,  как  получил  свою
первую  работу  —  разбрасывать  навоз  на  поле  у  деревенского
богача.  Вечером  хозяин  дал  ему  пятьдесят  центов.  Он  не  стал
брать,  прямо  в  лицо  сказал  хозяину,  что  весь  день  работал
наравне  с  батраками,  а  они  получают  по  доллару.  Он  сделал
не  меньше  взрослого  мужчины,  пусть  ему  и  платят,  как  муж¬
чине.  Хозяин  был  скаред,  но  осторожный  такой  —  даже  носил  и
подтяжки  и  пояс  вместе  —  и  скандалов  боялся.  Пришлось  ему
раскошелиться  на  доллар.  А  когда  другие  мальчики,  которые
работали  на  ферме,  услышали  об  этом,  они  тоже  подняли
шум.  Пришлось  хозяину  дать  и  им  прибавку.
 —  Я  тогда  был  такой,  как  наш  Лу:  готов  был  драться
со  всем  светом.  Тот  раз  мне  дали,  чего  я  требовал,  а  в  сле¬
дующий—  дали  по  шее.  —  Бенсон  ущипнул  Ив  за  щеку:  —
Держи  ухо  востро.  Постарайся  добиться  большего,  чем  твой
отец!  —  Он  поднялся  и  ушел  с  Лу  в  поле  показать  ему,  что
надо  сделать  на  следующей  неделе,  а  Тереза  начала  уклады¬
вать  белье  мужа  и  порошки  висмута  для  его  больного  желуд¬
ка.  Ночью  Бенсон  уезжал  в  дальний  округ  вербовать  ферме¬
ров  в  союз.
 Ив  уговорилась  с  братишками-близнецами,  что  они  будут
пасти  за  нее  коров,  пока  она  собирает  одуванчики.  За  эго  она
обещала  им  по  пятаку.  Целясь  из  палок,  будто  это  у  них
ружья,  мальчуганы  помчались  на  луг  и  стали  с  гиканьем  пого¬
нять  коров.  Ив  нервно  потерла  руки  и  первый  раз  в  жизни
пошла  зарабатывать  деньги.
 264

Негритянка-кухарка  миссис  Перри  дала  девочке  ведро,
и  она  весело  отправилась  в  поле.  Много  цветов  попалось  ей
за  день  —  тысячелистник,  фиалки,  ромашки  в  белых  воротнич¬
ках,  но  пушистые  одуванчики  как  сквозь  землю  провалились.
Ив  лазила  через  заборы,  искала  в  лесу  и  вдоль  дорог.  Ведро
било  ее  по  боку.  Она  дошла  почти  до  города,  до  Чортовой
петли  —  железнодорожного  переезда,  и  уже  в  темноте  бе¬
жала  домой  через  лес,  полный  сов  и  летучих  мышей.
 Тереза  спросила,  не  слишком  ли  это  для  нее  —  вон  как
устала,  даже  ужинать  не  может.  Но  Ив  облокотилась  о  стол
и  сказала:
 —  Мама,  это  моя  первая  работа,  и  я  ее  не  брошу.  Папа
тоже  не  бросил.  И  у  меня  есть  обязательства.  —  Она  кивнула
в  сторону  близнецов,  потом  подперла  голову  дрожащими  от
усталости  руками.
 Чтобы  собрать  пять  ведер  одуванчиков,  пришлось  бро¬
дить  по  полям  и  лесам  целую  неделю.  В  платье,  разодранном
колючей  проволокой,  с  распухшими  позеленевшими  руками,
замученная,  но  гордая  собой,  принесла  она  последнее  ведро
к  дому  миссис  Перри  и  так  сильно  позвонила  у  двери,  что  ку¬
харка  вдовы  выскочила,  как  на  пожар.  Хозяйки  нет  —  она
уехала  кататься,  может  быть,  девочка  зайдет  в  воскресенье,
после  церкви?
 В  воскресенье  утром  Ив  аккуратно  причесалась,  вымыла
ноги  и  надела  туфли.  С  платочком  в  руке  она  осторожно  по¬
шла  по  шоссе  и  каждый  раз,  когда  мимо  проезжала  машина,
отбегала  в  траву,  чтобы  ни  одна  пылинка  на  нее  не  попала.
 На  лужайке  перед  домом  миссис  Перри  было  полно  го¬
стей  —  одни  сидели  в  плетеных  креслах,  другие  играли  в  кро¬
кет.  Ив  сделала  вид,  будто  ищет  письма  в  заржавленном
почтовом  ящике.  Потом,  затаив  дыхание,  она  отворила  калит¬
ку  и  прошла  к  дому  мимо  людей,  которые  гоняли  полосатые
шары  через  большущие  шпильки.
 Она  вежливо  поклонилась  миссис  Перри  и  сказала  шо¬
потом:
 —  Пожалуйста,  заплатите  мне.
 Миссис  Перри  сделала  недовольное  лицо,  отвернулась,
пошарила  в  шелковой  сумочке  и  сунула  в  руку  Ив  монету.
 Дамы-гостьи  миссис  Перри  смотрели  на  Ив  и  хихикали.
Девбчка  пустилась  наутек,  зажав  монету  в  кулаке.  Очутив¬
шись  за  оградой,  она  побежала  что  было  сил.  В  поле  брат  Лу
шагал  за  плугом;  Ив,  не  останавливаясь,  помахала  ему  кула¬
ком,  как  колокольчиком.  Запыхавшись,  она  добежала  до  до¬
ма,  влетела  в  кухню  и  со  стуком  выложила  деньги  на  стол.
 Улыбка  Терезы  померкла.
 —  Это  —  не  полдоллара.  Это  —  четвертак.
 205

Ив  заморгала  глазами,  у  нее  перехватило  дух.
 —  Она  мне  так  дала,  мама.  Дала  и  ничего  не  сказала.
 Тереза  стиснула  зубы.  Она  поглядела  на  Ив,  потом  на
 монету,  потом  на  младших  детей.  Взяла  кусок  хлеба  и  начала
жевать,  но  тут  же  выплюнула  его  и  через  открытую  дверь
швырнула  на  траву,  Потом  схватила  Ив  за  руку,  потянула  ее
во  двор  и  выбежала  с  ней  на  дорогу.
 На  участке  миссис  Перри  было  пусто,  Тереза  громко
хлопнула  калиткой.  Вышла  кухарка-негритянка  и  замахала
на  нее  руками;  миссис  Перри  отдыхает  после  обеда.
 Тереза  резко  сказала:
 —  Мне  надо  ее  видеть.
 Кухарка  скрылась.
 Ждали  долго.  Где-то  в  прохладном  доме  пела  канарейка.
Пот  выступил  ка  лице  Терезы.  Она  нажала  кнопку  звонка,
Дверь  распахнулась,  и  на  крыльцо  вышла  миссис  Перрй
в  длинном  шелковом  халате.
 Ив  шагнула  к  ней  и  положила  ей  в  руку  свою  монету.
 —  Тут  не  полдоллара,  миссис  Перри.
 Миссис  Перри  слегка  улыбнулась.
 —  Я  знаю.  Но  ты,  моя  милая,  больше  и  не  заработала.
Ты  собирала  только  по  полведерка.
 От  изумления  Ив  открыла  рот.
 —  Это  подлая  ложь,  —  вспылила  Тереза.  —  Я  видела
у  нее  полные  ведра.
 Ив  втянула  голову  в  плечи,  силясь  проглотить  комок
в  горле.
 —  Я  вам  давала  полную  меру,  миссис  Перри.
 —  Я  не  обязана  никого  благодетельствовать.  —  Миссис
Перри  застыла,  как  лягавая  собака,  когда  она  делает  стой¬
ку.—  Ты  рвала  одуванчики  вместе  со  стеблями.  Такое  ведер¬
ко  не  стоит  десяти  центов.
 Тереза  взмахнула  своими  заскорузлыми  руками.
 —  Пятьдесят  центов  —  и  так  дешево.  Мало  вам  обдирать
взрослых?  Мало,  да?  —  закричала  она.
 У  миссис  Перри  раздулись  ноздри;
 —  Что  же  вы  не  устроите  демонстрации?  Собрали  бы
сразу  толпу  грязных  фермеров!
 Тереза  побледнела.
 —  Сука,  проклятая,  вонючая  сука!  —  простонала  она,
 Миссис  Перри  швырнула  ей  четвертак  и  гордо  удалилась.
 Кухарка  вышла  с  собакой  и  стала  в  дверях.
 Ив  метнулась  было  за  монетой,  но  Тереза  схватила  ее  за
пуку,  больно  стиснула  пальцы  и  потащила  к  калитке,  Она
шагала  через  поле  такими  большими  шагами,  что  казалось,
вот-вот  у  нее  треснет  юбка.  Ив  на  секунду  оглянулась,  —  со¬
 266

бака  рвалась  им  вслед.  Девочке  пришлось  бежать,  чтобы  по¬
спевать  за  матерью.
 Лишь  возле  дома  Тереза  отпустила  руку  девочки.  Вошла
и,  вся  побелев,  повалилась  на  стул.
 Примчались  близнецы  и  стали  требовать  обещанной  им
платы.
 Ив  убежала  от  них  и  забралась  на  сеновал.  Она  упала
ничком  па  жаркое  прошлогоднее  сено;  громко  стучало  сердце,
стрекотал  кузнечик.  Так  она  пролежала  очень  долго.  Наконец
слезы  начали  высыхать.  Сквозь  щели  сеновала  она  видела,
как  мать  суетилась  в  кухне,  мыла  посуду,  потом,  прикусив
губу  своими  искрошенными  зубами,  побежала  доить  коров,
потом  натаскала  воды  для  купания  маленького  и  притихших,
недоумевающих  близнецов.  Брат  Лу  пригнал  лошадей  с  поля
и  громко  спросил:  «Чем  кончилось  дело  со  старой  чертовкой?»
Он  подошел  к  матери,  но  Тереза  оттолкнула  его  и  присела  на
скамью,  положив  сжатые  кулаки  на  колени.
 Лу  повернулся  к  близнецам  и  мрачно  качал  головой,  слу¬
шая  их,  а  они  тараторили  и  показывали  пальцами  на  сеновал.
Потом  Лу  сложил  ладони  в  трубку  и  закричал:  «Ив,  Ив!»
Она  глубже  зарылась  в  сеНо.  Лу  громко  выругался  и  напра¬
вился  в  конюшню.  Он  устроил  лошадей  на  ночь  и,  стуча  баш¬
маками,  сердито  прошел  в  дом.
 Спустилась  ночь,  теплая,  темная.  Во  двор  вышла  мать  Н,
повернувшись  к  сеновалу,  негромко  окликнула  Ив.  Девочка
сползла  по  лесенке  вниз  —  ее  воскресное  платье  было  все
в  сене,  носовой  платок  —  мокрый,  порванный.  Но  Тереза  не
бранила  дочь.  Она  пододвинула  к  ней  ужин  и  сказала,  НИ
разу  не  взглянув  на  нее:
 —  Я  тебе  постелила.
 Близнецы  лежали  в  кровати  сердитые  и  громко  дышали,
будто  дули  на  горячий  суп.  Лу  тоже  уже  лег,  —  худой,  как
палка  под  одеялом,  лицо  темнокоричневое.  Ив  забралась
в  свой  угол  у  окна  и  свернулась  калачиком  на  постели.
 Была  уже  поздняя  ночь,  когда  фары  автомобиля  осветили
сарай  и  погнали  по  двору  тени.  Скрипнули  колеса,  мотор  чих¬
нул  и  затих.  Из  машины  вылез  Бенсон  и  обПял  Жену,  которая
выбежала  во  двор  его  встречать.  Они  прошли  в  дом  и  стали
подниматься  по  лестнице.
 —  Нет,  она  крепко  спит.
 Ив  успела  выскочить  в  коридор,  но,  услышав  эти  слова
матери,  попятилась  и  прижалась  к  стене.
 Отец  и  мать  прошли  в  спалыпо.  Дверь  закрылась.  Магь
вскрикнула:
 ---  Лу,  Лу,  неужели  они  и  детей  наших  не  могут  оставить
в  покое?!
 267

Башмаки  Бенсона  грохнули  о  пол,  как  два  выстрела.
 —  Взрослая  женщина,  а  ведешь  себя,  как  маленькая.
По  всякому  поводу  расстраиваешься.  Ну,  ну,  не  надо!
 У  Ив  перехватило  горло.  Она  слышала,  как  отец  шугливо
прижал  мать  к  себе,  как  заскрипели  пружины  кровати.  Она
заплакала  —  тут  так  холодно,  и  она  совсем  одна.  Кто-то  схва¬
тил  ее  за  плечи,  вытащил  из  коридора.  Брат  Лу  наклонился
к  самому  ее  лицу.
 —  Подслушиваешь,  да?
 Ив  вырвалась  из  его  рук.
 —  Куда  собралась?
 —  В  уборную.
 Спотыкаясь,  она  спустилась  по  лестнице,  торопливо  про¬
шла  через  двор  и  побежала  по  дороге.  Кричала  сова,  как  за¬
блудившийся  ягненок.  Прыгали  светляки  —  точно  кто-то  бро¬
дил  в  темноте  со  спичкой.  Ив  тихонько  открыла  калитку  и  на
цыпочках  подкралась  к  большому  дому.  Она  опустилась  па
колени  и  принялась  шарить  по  траве  руками.
 Из-за  облаков  выплыла  луна.  Она  глядела  на  девочку
сквозь  ветки  высоких  кленов.  Вдруг  в  доме  послышался  шум,
залаяла  собака  и  начала  скрести  лапами  дверь.
 Ив  вскочила  и  побежала.  Ноги  у  нее  были  мокрые,  исца¬
рапанные.  Ей  казалось,  что  луна  сделала  Есе  предметы  зря¬
чими  и  сейчас  все  они  таращат  на  нее  глаза.  Обезумев  от
страха,  она  влетела  к  себе  во  двор.  В  конторе  горел  свет.
Брат  Лу  сидел  на  пороге,  заложив  ногу  на  ногу,  и  жевал
табак.
 Он  схватил  Ив  за  руку  и  усадил  на  стул.
 —  Где  ты  была?  —  строго  спросил  он.
 Она  оттолкнула  его.
 —  Думаешь,  я  позволю  миссис  Перри  так  меня  обма¬
нывать?  Папа  мне  говорил...  и  у  меня  тоже  есть  свои  обяза¬
тельства...  —  оиа  всхлипнула  и  закрыла  лицо  руками.
 Лу  сказал  сурово:
 —  Не  реви.  Расскажи  все  по  порядку.
 Сдерживая  рыдания,  Ив  рассказала  все  как  было.
 Лу  нагнулся  к  ней  и  прошептал:
 —  Стыдиться  нечего.  Ты  должна  радоваться.
 Сквозь  слезы  она  удивленно  посмотрела  на  него.
 —  Говорю  тебе,  должна  радоваться.  Ты  даже  меня  пере¬
гнала.  Теперь  ты  тоже  в  этой  армии.  —  Он  побарабанил  паль¬
нем  о  край  стола.  —  Теперь  ты  тоже  в  этой  армии,  с  папой,
с  мамой,  со  всеми,  кто  работает  на  других  и  кого  обкрадывают
 —  Да,  да,  —  всхлипывая,  повторяла  Ив.
 Лу  бережно  взял  со  стола  маленькую  красную  книжку.
На  переплете  было  написано:  «Классовые  враги».
 268

Ив  смотрела,  ничего  не  понимая.  Она  знала,  что  брат  —
большой  драчун  и  у  него  много  недругов  в  классе.  Он  не  раз
приходил  домой  из  школы  весь  в  синяках,  с  разбитыми
в  кровь  кулаками,  и  отец  бранил  его  за  это,  но  Лу  снова  шел
и  дрался  со  своими  врагами  в  классе.
 На  первой  странице  красной  книжки  было  выведено  пе¬
чатными  буквами:  «Негодяи»,  а  в  другом  месте,  посередине
книжки:  «Негодяйки».  Лу  прочел  ей  длинный  список  классо¬
вых  врагов.  Тут  были  скупщики  молока,  шерифы,  разгромив¬
шие  стачку  фермеров,  судья,  бросивший  отца  в  тюрьму,  бан¬
кир,  отнявший  ферму  у  соседа,  доктор,  отказавшийся  при¬
ехать  к  их  матери,  потому  что  она  жена  Бенсона,  и  бедная
мать  всю  ночь  в  муках  бегала  по  ферме  и  выкрикивала  такие
ужасные  слова,  что  потом  долго  ей  было  сгыдно  перед
детьми.
 —  Ну  вот,  —  сказал  Лу,  —  начинай  с  миссис  Перри.
 Теперь,  наконец,  Ив  поняла.  Вскрикнув  негромко,  она  об¬
хватила  брата  за  шею,  —  от  него  пахло  лошадьми  и  табаком,
как  от  отца,—  и  сразу  у  нее  стало  спокойно  на  душе.
 Лу  грубовато  оттолкнул  сестру,  потом  присел  на  краю
стула  и,  словно  ненароком,  обнял  ее.
 Улыбаясь  сквозь  слезы,  Ив  написала:  «Миссис  Перри,  за
пять  ведер»  в  маленькой  красной  книжке  —  в  книжке,  кото¬
рая  все  запомнит.

В.  МАК-ГЕНРИ  и  ФРЕДЕРИК  Н.  МАЙЕРС
 РОЖДЕНИЕ  СОЮЗА
 (Из  романа  „Моряк  на  родмпе<()
 Стоял  октябрь  1932  года.  Небольшой  торговый  пароход
«Фильдинг»  вошел  в  гавань  Сан-Франциско.  Он  привез
обычный  груз  с  востока  —  обувь,  детали  машин,  сталь¬
ные  балки,  автомобильные  шины,  стекло  и  множество
других  товаров,  необходимых  Америке.
 Билли  Фэррел,  убиравший  снасти  на  палубе,  остановил¬
ся  на  минуту  и  загляделся  на  открывшуюся  перед  ним  кар¬
тину.  Голубые  воды  залива  переливались  золотом  в  лучах
заходящего  солнца,  чайки  целыми  стаями  летали  низко  над
палубами  стоявших  в  гавани  судов.  Билли  оглянулся  на
только  что  пройденные  «Фильдингом»  Золотые  Ворота,  по¬
смотрел  на  живописные  холмы  Сан-Франциско,  на  островки,
сверкавшие,  как  драгоценные  камни,  среди  залива,  —  и  тяже¬
ло  вздохнул.
 Еще  несколько  лет  назад  Сан-Франциско  недаром  на¬
зывали  «Раем  моряков».  Это  был  чудесный  город,  госте¬
приимный  даже  для  простых  матросов  с  тощим  кошельком.
Здесь  было  на  что  посмотреть  и  где  хорошо  поесть,  а  народ
тут  был  приветливый  и  веселый.
 Но  те  хорошие  времена  отошли  в  прошлое.  В  последний
раз  Билли  довелось  побывать  в  Сан-Франциско  с  полгода
назад,  весною  —  и  тогда  уже  этот  центр  Золотого  Запада
имел  такой  же  мрачный,  пришибленный  вид,  как  все  другие
города  Америки.  Улицы  его  кишели  безработными.  Фабрики
 270

и  заводы  в  Окленде  и  на  юге  закрылись,  и  в  доки  хлынули
тысячи  рабочих  всяких  специальностей  в  надежде  хоть  что-
нибудь  заработать  па  погрузке.  Эта  армия  выброшенных  за
борт  людей  увеличила  собой  и  так  уже  огромную  массу  без¬
работных  в  порту.
 Билли  иногда  жалел,  что  за  годы  плавания  успел  пови¬
дать  столько  уголков  мира,  в  детстве  так  властно  манившего
его.  Человеку  легче  переживать  тяжелые  времена,  если  он
верит,  что  они  наступили  только  для  того  городка  или  даже
той  страны,  где  он  живет.  А  когда  знаешь,  что  этот  так
называемый  кризис  охватил  весь  мир,  что  от  него  страдают
миллионы  людей,  —  это  может  свести  с  ума!  В  глубине  души
Билли  не  верил,  что  есть  какая-нибудь  возможность  спасти
мир  от  гибели.
 Ведь  то,  что  он  видел  у  себя  на  родине,  было  ничто  по
сравнению  с  нищетой  в  других  странах.  В  Лондоне  и  Мар¬
селе  доки  кишели  изможденными  людьми,  похожими  на  тени,
и  хилыми,  голодными  детьми.  А  на  востоке,  в  Бомбее,  Шан¬
хае,  Иокогаме,  люди  дошли  до  состояния  животных  —  гряз¬
ные,  больные,  заживо  гниющие,  они  нищенствовали,  воровали,
пресмыкались,  чуть  не  на  коленях  вымаливая  себе  кусок
хлеба.
 «Фильдинг»  успел  уже  стать  на  якорь,  и  Билли  видел,
как  на  палубу  поднялся  чиновник  пароходства,  выступавший
с  важностью  британского  посла.  Он  приехал  платить  жало¬
ванье  матросам.  Билли  стал  в  очередь,  уже  выстроившуюся
на  палубе  до  самой  капитанской  каюты.
 Когда  подошел  его  черед,  Билли  заметил,  что  капитан
что-то  шепнул  чиновнику.  Капитан  «Фильдинга»  был  человек
тупой  и  жестокий,  ненавидевший  всех  людей,  а  в  особенности
матросов.  Во  время  плавания  Билли  навлек  на  себя  гнев
капитана  и  знал,  что  это  ему  даром  не  пройдет.
 Фэррел  выступил  вперед  и  назвал  свою  фамилию.  Чинов¬
ник  заглянул  в  платежную  ведомость,  потом  посмотрел  на
капитана.
 —  Вычтите  два  дня  за  то,  что  он  пропустил  вахту,  —
буркнул  тот.
 Чиновник  строго  смерил  глазами  Билли,  как  будто
сомневаясь,  стоит  ли  ему  вообще  платить.
 Билли  даже  в  жар  бросило  от  возмущения,  но  он  стоял
молча,  глядя  в  красное  от  выпитого  рома  лицо  капитана.
У  него  чесались  руки,  но  ударить  этого  негодяя  было  бы  рав¬
носильно  самоубийству.  Стоит  хотя  бы  высказать  здесь,  при
чиновнике,  то,  что  он,  Билли,  думает,  —  и  его  не  примут
больше  ни  на  одно  судно.
 271

Он  стоял  неподвижно,  пока  чиновник  отсчитывал  ему
'девятнадцать  долларов  вместо  тех  тридцати  трех,  которые
ему  следовало  получить.  Билли  вовсе  не  пропускал  вахты;
вычет  из  жалованья  был  наказанием  за  то,  что  когда  капи¬
тан  раз  ночью  пришел  в  рубку  вдрызг  пьяный  и  чуть
не  посадил  пароход  на  берег,  Билли  вспылил  и  сказал,
что  ему  не  пароходом  управлять,  а  бумажные  кораблики
пускать.
 Взяв  деньги,  Билли  расписался  в  ведомости.  Капитан
сказал:
 —  В  следующий  рейс  мы  обойдемся  без  тебя.
 Билли  и  на  этот  раз  смолчал  Он  сунул  в  карман  тощую
пачку  долларов  и  пошел  вниз,  в  кубрик,  собрать  пожитки.
 Там  его  товарищ,  старый  норвежец  Петерсон,  убирал
свою  койку.  Петерсон  был  молчалив,  но  как-то  ночью,  когда
они  с  Билли  стояли  на  вахте,  его,  что  называется,  прорвало.
Билли  с  удивлением  слушал  его  страстную  речь,  —  в  ней  зву¬
чал  гнев,  который  старый  моряк  копил  в  себе  все  тридцать
пять  лет  плавания.  Он  громил  возмутительные  порядки,  при
которых  дельные  и  опытные  моряки  получают  гроши  и  спят
вповалку  в  вонючем  кубрике,  а  на  капитанском  мостике  стоят
безответственные  идиоты.  Он  говорил  с  энтузиазмом  о  неиз¬
бежности  и  необходимости  социализма.
 Фэррел,  никогда  не  бывавший  в  портах  Скандинавии,
слышал,  что  в  этих  маленьких  северных  странах  народ  живет
хорошо.  Он  спросил  у  Петерсона:
 —  А  как  у  тебя  на  родине?  Ведь  там,  говорят,  уже  что-то
вроде  социализма?
 Петерсон  сердито  фыркнул  и  поднял  глаза  к  звездам,
как  бы  спрашивая,  слышали  ли  они,  какую  ерунду  мелет
этот  юноша.
 —  Социализм!  Нет,  парень,  это  тот  же  проклятый  импе¬
риализм,  какой  мы  видим  повсюду.  Богатства  Норвегии,  Да¬
нии  и  Швеции  все  в  тех  же  злодейских  руках.  Четырнадца¬
тилетние  мальчики  уходят  в  море,  —  вот  как  я,  —  потому  что
на  родине  им  никакой  дороги  нет.  Какой  у  нас,  к  чорту,
социализм!  Одна  бутафория.
 Билли  любил  слушать,  когда  люди  говорили  о  политике.
Два  года  назад  в  Сиэтле  ему  приходилось  встречаться  с  ком¬
панией  «левых»,  среди  которых  были  и  коммунисты.  Он  нахо¬
дил  тогда,  что  они  слишком  много  говорят  о  России  и  слиш¬
ком  мало  о  том,  что  творится  в  Америке.  Когда  он  сказал  это
одному  из  них,  тот  возразил:
 —  Но  Россия  уже  пришла  к  социализму.  Она  единствен¬
ная  в  мире  страна,  которая  шагнула  так  далеко,  и  мы  должны
следить  за  тем,  что  там  происходит.
 272

—  Возможно.  Но  вы  мне  сначала  укажите,  как  нам
в  Америке  добиться  для  людей  работы  и  сносной  заработной
платы.  А  потом  уже  я  буду  слушать  все,  что  вы  захотите  ска¬
зать  о  России.
 Все  же  некоторые  мысли,  высказанные  этими  людьми,
крепко  засели  у  Билли  в  голове.  Как  большинство  моряков
в  те  годы,  Билли  Фэррел  был  «левый»  с  неустановившимися
взглядами.  Идея  революции  его  не  пугала  и  не  казалась  ему
чуждой.  Он  не  хуже  коммунистов  понимал,  что  Америка  уже
вступила  на  этот  путь.  Все,  что  он  видел,  заставляло  его
верить  в  революцию.  Но  кто  ее  произведет?  И  как?
 Сойдя  на  берег,  Билли  пошел  регистрироваться  в  Финк-
Холл,  на  государственную  биржу  труда.  Порт  был  безмолвен,
как  кладбище.  Ни  смеха,  ни  говора:  безработные  прежде  всего
теряют  дар  речи.
 В  большом  зале  биржи  труда  толпились  сотни  моряков,
обтрепанных  и  явно  голодных.  Счастливчиков,  которые  сразу
получали  через  биржу  место  на  пароходе,  было  очень  мало.
Как  правило,  Бертон,  распределявший  здесь  работу,  прибе¬
регал  ее  для  тех,  кто  к  регистрационной  карточке  прилагал
десятидолларовую  бумажку.
 Билли  стал  в  очередь.  Он  вовсе  не  собирался  отдавать
десять  долларов  из  тех  девятнадцати,  что  получил  за  месяц
плавания.  И  даже  если  бы  карманы  его  были  набигы  десяти¬
долларовыми  бумажками,  он  не  стал  бы  таким  способом
покупать  себе  место.
 С  виду  Билли  ничем  не  отличался  от  остальных.  Свой
единственный  костюм  он  заложил  в  Нью-Йорке,  и  на  нем
была  грубая  рубашка  и  штаны  хаки.  Билли  был  красивый
и  крепкий  юноша  с  веселыми  голубыми  глазами.  Но  в  этой
толпе  он  словно  терял  лицо,  становился  частицей  ее:  это
стоял  обносившийся,  голодный,  деклассированный  рабочий
в  очереди  за  работой,  любой  работой.
 Сан-Франциско  был  уже,  как  одеялом,  окутан  вечерним
туманом,  когда  Билли  Фэррел,  не  найдя  здесь  работы,  при¬
шел  на  сортировочную  станцию  Тихоокеанской  железной
дороги,  чтобы  забраться  в  какой-нибудь  поезд,  идущий
на  юг.
 На  станции  собралось  немало  таких  же,  как  он,  будущих
бесплатных  пассажиров  товарных  вагонов.  Они  сидели  груп¬
пами,  почти  не  разговаривая.  Эти  люди  всех  видов,  возрастов
и  национальностей  дожидались  ночи,  когда  можно  будет
 18  Америка  глазами  американцев
 273

незаметно  забраться  в  товарные  вагоны  и  на  грузовые  плат¬
формы  поездов,  идущих  по  побережью.
 Среди  них  было  несколько  бывших  железнодорожников.
Они  давали  советы  новичкам.
 —  Не  вздумай  любоваться  видами,  —  предостерегали
они  какого-нибудь  любознательного  парнишку,  которому  хоте¬
лось  все  увидеть.  —  Не  высовывайся  за  край  платформы,
иначе  останешься  без  головы!
 Когда  стемнело,  Билли  залез  в  пустой  вагон  и  ждал,  пока
прицепят  паровоз.  Скоро  второй  такой  же  пассажир  перемах¬
нул  через  стенку  открытого  вагона  и,  усевшись  напротив
Билли,  стал  свертывать  папироску.
 —  Нет  ли  огонька,  товарищ?  —  спросил  он.
 Билли  нагнулся  к  нему  в  темноте,  чтобы  поднести  за¬
жженную  спичку  к  его  папиросе.  Огонек  на  миг  осветил  юное
лицо  и  долговязую  фигуру  в  бумазейных  штанах  и  рабочей
блузе.
 —  Канзасец?  —  спросил  Билли.
 —  Нет,  —  ответил  мальчик.  —  Я  из  Небраски...  Работал
в  поле  на  уборке...  А  теперь  во  всем  штате  нет  никакой  рабо¬
ты  и  не  будет  —  во  всяком  случае,  до  весны.  Ферму  нашу
забрали,  потому  что  нечем  было  платить  по  закладной,  и  се¬
стра  взяла  к  себе  стариков.  А  я  хочу  двинуться  на  юг  —
искать  работы,  пока  не  наступили  большие  холода.  Вы  куда?
 —  В  Сан-Педро.
 —  Моряк?  И  я  бы  тоже  не  прочь  поплавать  вокруг  света.
Да,  говорят,  сейчас  на  пароход  еще  труднее  наняться,  чем
куда  бы  то  ни  было.
 Несколько  минут  оба  сидели  молча.
 —  Да-а,  —  сказал,  наконец,  мальчик.  —  Что  же  человеку
делать,  как  вы  думаете,  мистер?
 Билли  потушил  свой  окурок.  Его  сердило,  что  он  не  один
в  вагоне.  Голова  у  него  ужасно  болела  и  начинался  озноб.
 —  У  тебя  всегда  остается  возможность  прострелить  себе
мозги,  сынок,  —  сказал  он.
 Далеко  впереди  паровоз  сдвинул  с  места  вереницу  ваго¬
нов  и  платформ.  Они  покатились  резкими  толчками,  с  ужа¬
сающим  грохотом.  Снаружи  послышались  голоса.  Билли  посо¬
ветовал  мальчику  отодвинуться  в  глубь  вагона,  чтобы  его  не
увидели.
 —  И  папироску  потуши,  сынок.  Это,  может  быть,  один
из  фараонов.
 Но  их  никто  не  потревожил,  и  через  несколько  минут
поезд  пополз  по  берегу  залива,  к  югу.
 Билли  задремал.  Мальчик  скорчился  у  противоположной
стенки,  упираясь  подбородком  в  колени.  Через  некоторое  вре¬
 274

мя  поезд  внезапно  остановился,  ожидая,  пока  освободится
путь.  От  толчка  Билли  скатился  на  бок  и  проснулся.  Сквозь
скрежет  колес  он  услышал,  что  мальчик  плачет.
 —  Ну,  ну,  перестань,  малый!  —  сказал  он.  —  Ведь
знаешь  лее,  что  это  не  поможет.
 Мальчик  вытер  нос  рукавом  и  пытался  удержать  всхли¬
пывания.
 —  Вы,  должно  быть,  давно  так  мотаетесь  по  свету,
мистер.  А  я  в  первый  раз.  Вот  уже  третий  день  у  меня  крошки
во  рту  не  было...  Я  не  хочу  стать  бродягой,  я  скучаю  по  дому...
Что  же  мне,  по-вашему,  смеяться,  что  ли?
 —  Конечно,  сынок,  смейся,  если  можешь,  иначе  тебе  этой
жизни  не  выдержать,  помяни  мое  слово.  Может,  ты  и  в  пер¬
вый  раз  голодаешь,  но  похоже  на  то,  что  не  в  последний.  Так
что  постарайся  поскорее  к  этому  привыкнуть.
 Однако  слезы  мальчика  расстроили  Билли.
 —  Как  приедем  в  Сан-Хозе,  можешь  пришвартоваться  ко
мне,  и  я  тебе  достану  жратву.  Но  тебе  надо  еще  многому
научиться,  сынок,  раньше,  чем  придет  зима.
 —  Вы,  наверное,  не  верите  в  бога?  —  спросил  вдруг
мальчик.
 Билли  покачал  головой.
 —  Когда  я  был  еще  маленький,  хозяин  выгнал  нас  из
дома,  где  мы  жили,  потому  что  мы  задолжали  за  четыре
месяца.  Мать  была  больна,  а  отец  потерял  работу.  Мама
велела  нам,  детям,  молиться  богу,  чтобы  нас  не  выгнали,
хотя  бы  пока  она  не  выздоровеет.  И  мы  молились,  моли¬
лись,  а  нас  все-таки  выгнали!  Я  тогда  подумал:  бога  -нет!
Если  бы  он  был,  он  не  допустил  бы  такое.  А  после  всего,  что
я  видел  в  жизни,  я  и  теперь  думаю,  что  его  нет.  —  Он
вздохнул.
 —  А  если  нет  ничего  там,  наверху,  и  ничего  здесь,  на
земле,  так  выходит,  что  люди  совсем  напрасно  так  мучают¬
ся,  —  верно?
 Было  около  пяти  часов,  когда  Билли  добрался  до  Сан-
Педро  и  пошел  на  биржу  труда  зарегистрироваться,  да
кстати  и  разузнать,  нет  ли  здесь  в  порту  каких-нибудь  знако¬
мых.  Действительно,  на  бирже  он  встретил  несколько  знако¬
мых  моряков.  Один  из  них  был  Эрби  Мастерс,  с  которым  они
вместе  долго  плавали.
 Билли  обрадовался  Мастерсу.  Он  помнил,  как  тот  всегда
ругал  других  матросов  за  то,  что  они  не  борются  с  хозяевами.
Мастерс  пытался  вовлечь  товарищей  в  профессиональный
союз,  и  за  это  его  уволили  с  парохода.  Он  был  опытный  моряк
 275

и  верный  товарищ,  который  не  трусил  ни  перед  кем,  даже  пе¬
ред  самым  высоким  начальством.  Его  уважали  и  те,  кто  не
желал  вступать  в  союз.
 Билли  пожал  ему  руку  и  спросил,  улыбаясь:
 —  Ну  как,  вы,  красные,  все  еще  верховодите  в  здешнем
порту?
 Билли  Фэррел  не  состоял  в  профсоюзе  моряков,  но  те
немногие  члены  этого  союза,  которых  он  знал,  внушали  ему
глубокое  уважение.  Он  слышал,  что  все  лидеры  этого  союза
и  очень  многие  его  члены  —  коммунисты.  Сан-Педро  был
у  них  чем-то  вроде  главного  штаба.
 Еще  год  назад  Билли  считал,  что  этот  «красный»  союз
представляет  собой  только  незначительную  группу  «левых»
моряков,  которой  не  под  силу  бороться  с  пароходными  компа¬
ниями  и  которая,  к  тому  же,  слишком  интересуется  тем,  что
происходит  вне  Америки,  вместо  того  чтобы  заниматься  вопро¬
сами  о  заработной  плате  и  условиях  труда  американских
моряков.
 «Первым  делом  —  свиные  котлеты,  —  говорил  он  себе.  —
К  чорту  Маньчжурию!  Какое  мне  до  нее  дело?»
 Мастерс  рассказал,  что  все  это  лето  он  болтался  в  Балти¬
море  в  тщетной  надежде  найти  место  на  каком-нибудь  паро¬
ходе.
 —  Боже,  какой  голодный  город!  —  сказал  он  морщась.  —
Там  уже  и  отбросов  с  бойни  не  вывозят:  они  исчезают  сами
собой.
 —  Укажи  мне  город,  где  бы  народ  не  голодал,  —  ото¬
звался  Билли.  —  Я  сам  ищу  такой.
 Мастерс  посмотрел  на  него  как-то  странно.
 —  Ты  и  в  самом  деле  так  глуп,  что  рассчитываешь  в  кон¬
це  концов  наткнуться  на  него?  —  сказал  он  ворчливо.  —  Поче¬
му  ты  не  борешься  за  такие  порядки,  при  которых  мы  будем
сыты?
 Билли  пожал  плечами.  Он  был  слишком  утомлен,  чтобы
спорить.
 —  Пойдем,  —  продолжал  Мастерс.  —  Я  устрою  тебе  ноч¬
лег  и  накормлю,  пока  у  меня  еще  есть  кое-что  в  кармане.
 Билли  пробыл  в  Сан-Педро  ноябрь  и  декабрь.  Все
попрежнему  было  на  мертвой  точке.  Получить  место  через
биржу  труда  удавалось  так  редко,  что  армия  безработных
в  порту  ничуть  не  убывала.  Один  матрос,  с  которым  как-то
разговорился  Билли,  ожидал  работы  уже  пятый  месяц.
 Правда,  Билли  не  голодал.  В  Сан-Педро  безработному
моряку  прокормиться  легче,  чем  в  Сан-Франциско.  Почти
 276

всегда  можно  рассчитывать,  что  кто-либо  из  товарищей,  при¬
бывающих  из  плавания,  так  сказать,  бросит  тебе  спасатель¬
ный  круг.
 Билли  никогда  не  стеснялся  принимать  деньги  от  моря¬
ков,  сходивших  после  получки  на  берег  с  полным  кошельком.
Такой  уж  был  обычай  в  матросской  среде.  Только  дрянной
человек  тратил  получку  на  себя  одного.
 Иногда  в  теплые  вечера  Билли  с  компанией  приятелей
ходил  на  Лонг-Бич  послушать  уличных  ораторов.  Здесь  ря¬
дышком  выступали  на  ящиках  религиозные  проповедники
и  левые  агитаторы.  Последних  особенно  внимательно  слу¬
шали  безработные.
 Билли  все  больше  и  больше  прислушивался  к  тому,  что
говорили  коммунисты.  Они  указывали  пути  прекращения  кри¬
зиса,  и  это  была  первая  толковая  программа  действий,  какую
он  когда-либо  слышал.
 —  Заставьте  правительство  открыть  все  заводы  и  дать
людям  работу!  —  говорили  ораторы-коммунисты.  —  Заставьте
его  открыть  склады  и  раздать  пищу  и  одежду  безработным!
Выходите  на  демонстрации  и  требуйте  страхования  безработ¬
ных  и  организации  общественных  работ.  Восстаньте  против
нищеты!
 «Что  ж,  правильно  говорят!»  —  думал  Билли  и  аплодиро¬
вал  вместе  с  другими  слушателями.
 За  эти  месяцы  в  Сан-Педро  он  все  чаще  и  чаще  встре¬
чался  с  некоторыми  моряками-коммунистами,  наблюдал,  как
они  работают,  и  уважение  его  к  ним  росло.  Казалось,  они  не
знали  усталости  —  оптимизм  и  душевная  энергия  отличали
их  от  всех,  кого  он  знал.  Как-то  раз  Билли  заговорил  об  этом
с  Мастерсом.
 —  Так  это  же  понятно,  —  сказал  тот,  —  когда  человек
борется  за  то,  что  справедливо,  он  живет.  А  кто  не  борется,
тот  просто  мертвец,  который  ходит  и  ждет,  чтобы  его  зарыли
в  землю.
 Раньше  Билли  казалось,  что  эти  люди  слишком  заняты
вопросами  международной  политики  и  уделяют  мало  внима¬
ния  тяжкому  положению  матросов  на  американских  судах.
Но  постепенно  он  увидел,  что  «красный»  союз  моряков
(ПСМ  !)  очень  много  делал  для  того,  чтобы  улучшить  это
положение.
 Когда  в  порт  входило  какое-нибудь  судно,  на  котором
было  неблагополучно,  ПСМ  выставлял  перед  доком  кордон
пикетов,  чтобы  все  узнали  о  низкой  оплате  и  недопустимых
условиях  службы  на  этом  судне.  Часто  такие  пикеты  побуж-
 1  ПСМ  —  профессиональный  союз  моряков  (Прим.  перев.)
 277

дали  команду  бросать  работу  и  уходить  с  парохода.  И  тогда
судохозяевам  бывало  очень  трудно  набрать  новых  людей,
даже  с  биржи  труда.  Ибо  и  не  состоявшие  в  союзе  матросы
уважали  пикетчиков.
 И  почти  во  всех  случаях,  хотя  бы  союзу  не  удавалось
заставить  хозяев  принять  обратно  бастовавшую  команду,
условия  та  судне  улучшались.  А  это  было  уже  большой
победой.
 У  Билли  вошло  в  привычку  каждый  вечер  заходить
в  помещение  ПСМ,  где  происходили  собрания.  И  постепенно
в  уме  его  создавалась  стройная  картина  всей  деятельности
«красных».
 В  конце  декабря  он  стал  подумывать  об  отъезде.  Зашел
в  союз,  и  Бэрнс  дал  ему  указания,  к  кому  обратиться
в  Хоустоне  и  Новом  Орлеане,  если  он  будет  нуждаться
в  помощи.
 Билли  поблагодарил  и  подошел  к  другому  столу,  чтобы
проститься  с  Мастерсом.  Вдруг  он  покраснел  и  сказал  сер¬
дито:
 —  А  почему  вы,  ребята,  не  предлагаете  мне  вступить
в  ваш  союз?
 Чарли  Бэрнс  переглянулся  с  Мастерсом  и  спокойно
усмехнулся.
 —  Мы  знали,  что  такой  человек,  как  ты,  сам  разберется
во  всем  и  тогда  придет  к  нам.  И  решили  ждать.
 Мастерс  достал  из  ящика  членскую  книжку  и,  вписав
в  нее  фамилию  Билли,  с  улыбкой  протянул  ему.  —  Вот  теперь
ты  не  один,  за  тобой  стоит  организация!
 Предметом  постоянного  недовольства  и  неизменной  темой
разговоров  среди  матросов  «Риты»  были  неоплачиваемые
сверхурочные  часы.
 Билли  Фэррел  не  раз  слышал  в  кубрике  от  моряков,  про¬
делавших  уже  три  или  четыре  рейса  на  этом  пароходе,  что
компания,  которой  принадлежат  пароходы  Южно-Американ¬
ской  линии,  заставляет  команду  работать  постоянно  по
двенадцати-тринадцати  часов  в  сутки  все  за  те  же  пятьдесят
долларов  в  месяц.
 Впервые  за  много  лет  моряки  заговорили  о  забастовке.
Отвратительное  помещение,  где  им  приходилось  спать,  и  пло¬
хое  питание  еще  усиливали  недовольство.  Кроме  того,  вся
команда  ненавидела  старшего  помощника  капитана,  русского
эмигранта,  бывшего  офицера  русского  императорского  флота.
 Билли  в  первую  же  ночь  плавания  на  «Рите»  увидел,  что
это  за  человек.  Как  младший  боцман,  он  пришел  к  нему  за
 278

распоряжениями  относительно  ночной  работы.  Помощник,
седой  и  важный,  дал  задание,  с  которым  никак  не  могла  бы
справиться  их  небольшая  смена,  и  Билли  запротестовал.
 Офицер  смерил  его  суровым  взглядом.
 —  Надеюсь,  вы  не  собираетесь  здесь  бузить,  как  некото¬
рые  другие?  —  сказал  он  сухо.
 —  Дело  не  во  мне,  а  в  вашем  графике!  Смена  ни  за  что
не  управится.
 Старший  помощник  нахмурился.
 —  Вы  слышали  мое  распоряжение  —  ступайте  и  выпол¬
няйте!
 На  палубе  Билли  рассказал  об  этом  Джо  Берсьеру,  члену
ПСМ.  Тот  усмехнулся.
 —  Этот  сукин  сын  все  еще  воображает  себя  офицером
царского  флота.  Ничего,  увидишь,  как  команда  с  ним  разде¬
лается  еще  до  окончания  рейса!
 Последнюю  остановку  перед  Вальпарайсо  «Рита»  дела¬
ла  в  Антофагасте,  откуда  все  пароходы  везли  медь  в  США.
Обычно  они  брали  этот  груз  во  время  обратного  рейса  из
Вальпарайсо,  но  капитан  распорядился  грузить  сейчас,  желая
сберечь  время  на  обратном  пути.
 Пароход  стал  на  якорь  поздно  вечером.  К  нему  подошла
баржа  с  грузом  листовой  меди.  Чилийские  грузчики,  изнурен¬
ные  и  голодные,  спустились  в  трюм,  чтобы  подхватывать  мед¬
ные  листы,  которые  кран  сбрасывал  вниз.
 Грузчики  работали  всю  ночь.  Билли  с  другими  матросами
ночной  смены  наблюдал  с  палубы  за  погрузкой.
 —  Эти  бедняги  получают  одно  пезо  в  день!  —  пробор¬
мотал  Джо  Берсьер.  —  А  каждый  миг  рискуют  жизнью.
 Был  уже  третий  час  ночи.  На  пароходе  давно  царила  ти¬
шина,  нарушаемая  только  шумом  погрузки.  Вдруг  матросы
на  палубе  услышали  в  глубине  трюма  протяжный  стон.  Ему
вторил  ужасный  крик  с  баржи,  стоявшей  на  привязи  у  борта.
Билли  и  Берсьер  бросились  к  месту  погрузки.  Кран  был  еще
в  трюме  и  загораживал  вход.  Матросы  перепрыгнули  через
его  край  и  спустились  вниз.
 Один  из  грузчиков,  работавший  в  трюме,  лежал  мертвый
на  груде  медных  листов.  В  ту  минуту,  когда  груз  падал
в  трюм,  судно  качнулось,  несчастный  попал  между  двумя  шта¬
белями  меди,  и  острым  краем  ему  отрубило  обе  ноги.
 На  палубе  появился  старший  помощник  и  крикнул  вниз:
 —  Что  там  случилось?
 Сдавленным  от  волнения  голосом  Билли  сообщил  о  не*
счастье.
 279

После  короткой  паузы  помощник  крикнул  равнодушно
и  нетерпеливо:
 —  Ну  что  ж,  поднимите  его  наверх  и  отнесите  на  баржу.
 Билли  и  Джо  нашли  кусок  брезента,  завернули  в  него
 обрубок  мертвого  тела,  положив  туда  же  ноги,  и  когда  под¬
няли  кран,  загораживавший  отверстие  трюма,  они  вылезли
на  палубу  со  своей  ношей.
 Фэррел  опустил  ее  на  землю  перед  помощником  капи¬
тана.
 —  За  это  вы  должны  ответить,  —  оказал  он,  указывая
на  труп.  —  Какого  чорта  вы  заставляете  людей  работать,  не
приняв  никаких  мер  безопасности!
 —  Заткни  глотку!  —  сказал  помощник  капитана  с  холод¬
ным  бешенством.  —  Ты  у  меня  скоро  погуляешь  в  кандалах!
Этот  болван  был  неосторожен,  неосторожные  люди  всегда
расплачиваются  за  свою  глупость.
 Матросы  ночной  смены  стояли  на  палубе  и  слышали  весь
этот  разговор.
 Разъяренный  помощник  круто  повернулся  и  ушел  к  себе
в  каюту.  Товарищи  обступили  Билли.
 —  Молодчина,  Фэррел!  —  сказал  один  из  них.  —  Здорово
ты  отбрил  этого  барина!
 Потом  вспомнили  о  мертвом.  В  угрюмом  молчании  пере¬
несли  тело  на  баржу,  где  его  так  же  молча  приняли  другие
грузчики.
 Утром  Билли  сошел  вниз  в  напряженном  ожидании  бури.
Он  рассказал  матросам  о  случившемся.  Они,  видимо,  все  гото¬
вы  были  поддержать  его.  Их  давно  раздражал  этот  самодур,
ставленник  пароходной  компании,  с  легким  сердцем  отправ¬
лявший  на  тот  свет  подчиненных  ему  людей.
 К  тому  времени  как  «Рита»  вошла  в  порт  Вальпарайсо,
возмущение  команды  уже  достигло  высшей  точки.  Кубрик
и  матросская  столовая  так  -и  гудели  гневными  выкри¬
ками.
 Утром  Билли  и  Джо  сошли  на  берег.  В  два  часа  «Рита»
должна  была  выйти  в  море.  Когда  они  вернулись  из  города
и  подходили  к  молу,  уже  раздавались  гудки.
 Поднимаясь  по  сходням,  Билли  увидел  странную  картину.
Обычно  в  день  отплытия  вся  команда  находилась  на  палубе,
на  носу  и  на  корме  в  ожидании  момента,  когда  надо  будет
отдавать  причалы.  К  этому  времени  все  люки  должны  были
быть  задраены.
 Сегодня  же  матросы  стояли  не  у  канатов,  а  где  попало,*
кучками,  угрюмые  и  настороженные.  Люки  были  открыты.
Помощник  капитана  орал  на  боцмана,  а  тот  стоял  с  испуган¬
ным  видом,  но  матросам  не  говорил  ничего.
 280

Среди  матросов  на  палубе  был  и  Дюган.  Заметив  Фэр-
рела,  он  громко  захохотал  и  крикнул:
 —  Ну,  Билли,  свершилось!  Ребята  объявили  заба¬
стовку!
 Услышав  его  слова,  помощник  капитана  обернулся  и  уви¬
дел  Билли.  Он  взмахнул  руками  и  закричал:
 —  Ага,  вот  он,  этот  большевик,  который  тут  мутит!  По¬
дожди,  приедем  в  Нью-Йорк,  ты  у  меня  пойдешь  в  тюрьму  за
бунт!  Не  миновать  тебе  кандалов!
 Не  обращая  внимания  на  эти  выкрики,  Билли  подошел
к  матросам,  столпившимся  в  конце  палубы.
 На  палубу  вышел  капитан.  Команде  очень  мало  прихо¬
дилось  видеть  его  во  время  рейса.  Управление  судном  он  все¬
цело  доверил  старшему  помощнику,  который  отлично  знал
свое  дело.
 Лицо  капитана,  обычно  такое  важное  и  надменное,  выра¬
жало  ужас  и  растерянность:  забастовка  на  судне  была  делом
неслыханным!
 Команда  выбрала  Берсьера,  Фэррела  и  еще  одного
матроса,  Тома  Симса,  для  переговоров  с  капитаном.  Они
потребовали,  чтобы  помощник  не  участвовал  в  этих  пере¬
говорах.
 Они  перечислили  капитану  все  претензии  матросов.  Ука¬
зали  на  недостойное  поведение  старшего  помощника.  Тот  стоял
неподалеку  и  слушал,  храня  ледяное  молчание.
 Капитан  долго  молчал  и  потирал  подбородок.  Потом
сказал,  что  сперва  надо  отдать  причалы,  а  потом  уже  он  с  ни¬
ми  обсудит  вопрос.
 —  Если  вы  сейчас  же  приметесь  за  дело,  мы  рассмотрим
все  ваши  жалобы  и  постараемся  вас  удовлетворить  еще  до
возвращения  в  Нью-Йорк.
 Делегаты  передали  это  команде.  Матросы  криками  выра¬
зили  свое  согласие.
 Впервые  на  пароходе  компании  капитан  снизошел  до  того,
что  не  только  выслушал  жалобы  команды,  но  еще  и  обещал
что-то  сделать!  И  обнадеженные  матросы  дружно  принялись
за  работу.
 Когда  «Рита»  вышла  в  море,  они  несколько  раз  пытались
возобновить  переговоры  с  капитаном,  но  ничего  из  этих  попы¬
ток  не  вышло.  Помощник,  правда,  стал  осторожнее,  но  он
явно  торжествовал.
 Когда  через  три  недели  «Рита»  вошла  в  нью-йоркскую
гавань,  всех  матросов  уволили  за  нарушение  дисциплины.  Им
было  объявлено,  что  никогда  больше  ни  один  из  них  не  будет
принят  на  суда  компании.
 281

В  нью-йоркском  порту  было  невесело.  В  доках  —  тишина,
повсюду  группы  безработных  моряков.  Одни  оживленно  бесе¬
довали  и  сердито  спорили,  другие  были  молчаливы,  как  люди,
впавшие  в  полное  отчаяние.
 Два  раза  в  день  безработные  из  порта  толпой  валили
в  «Дом  моряка»  (который  среди  моряков  был  известен  под
названием  «Собачья  конура»)  за  бесплатным  завтраком
и  обедом  или  выстраивались  в  очереди  за  супом  у  благотво¬
рительных  столовых  для  бедняков.
 Билли  наблюдал  эту  картину  с  новой  для  него  горечью.
Плавание  на  «Рите»  не  прошло  для  него  даром.  Дружное
выступление  матросов  в  Вальпарайсо  показало  ему,  как
сильны  рабочие,  когда  они  организованы,  а  вспоминая  преда¬
тельское  поведение  капитана,  он  говорил  себе,  что  никогда
больше  не  поверит  ни  единому  слову  хозяев.  Он  давал  себе
клятву,  что  если  он  еще  когда-нибудь  будет  участвовать
в  забастовке,  то  не  допустит,  чтобы  рабочие  вернулись  к  ра¬
боте,  пока  их  требования  не  будут  удовлетворены.
 Понятно,  почему  пароходные  компании  так  нагло  ведут
себя  —  ведь  вместо  каждого  матроса,  который  откажется
работать  за  гроши,  они  могут  набрать  десяток  других  из  ог¬
ромной  армии  безработных,  более  изголодавшихся  и  потому
более  сговорчивых.
 Билли  пошел  в  клуб  ПСМ.  Только  теперь  он  чувствовал
себя  неотделимой  частицей  союза.  Ол  Феррис,  коммунист,
с  которым  Билли  уже  встречался  раньше,  очень  ему  обрадо¬
вался.  Он  долго  тряс  ему  руку  и  расспрашивал  о  путешествии
в  Южную  Америку.
 Когда  Билли  рассказал  о  забастовке,  за  которую  их  всех
уволили  и  внесли  в  «черный  список»,  Ол  закричал:
 —  А  где  же  остальные?  Почему  ты  не  привел  их  к  нам?
Как  по-твоему  —  для  чего  существует  союз?  Столкнулся  ты
с  людьми,  которые  имели  мужество  потребовать  лучших
условий  труда,  и  дал  им  разлететься  в  разные  стороны,
как  листьям  по  ветру!  Ведь  именно  такие  люди  нам  нужны,
чтобы  расшевелить,  наконец,  моряков  и  добиться  чего-ни¬
будь!
 Он  положил  руку  на  плечо  Билли.
 —  Ну,  ничего,  впредь  будешь  умнее.  Пойдем  куда-
нибудь,  поедим.  Мне  надо  с  тобой  потолковать.
 За  обедом  Ол  вдруг  спросил  отрывисто  и  строго:
 —  Почему,  собственно,  ты  до  сих  пор  не  вступил  в  нашу
партию?
 Билли  несколько  минут  молчал  и  жевал  жесткое,  как
резина,  мясо.  Он  мысленно  искал  ответа  на  заданный  вопрос
н  вдруг  понял,  что  ему  нечего  ответить  Олу.
 282

Было  время,  когда  он  не  одобрял  чрезмерного,  как  ему
казалось,  интереса  американских  коммунистов  к  тому,  что
делается  вне  Америки,  находя,  что  «нечего  им  соваться  в  чу¬
жие  дела».  Теперь  он  думал  иначе,  особенно  с  тех  пор,  как
поплавал  по  свету  и  увидел,  как  жестоко  страдают  народы
всего  мира  от  американской  политики.  Теперь  он  понимал,
что  их  тяжкое  положение  угрожает  и  интересам  американских
рабочих.
 Еще  другое  когда-то  смущало  Билли,  когда  он  думал
о  вступлении  в  партию,  —  строгая  партийная  дисциплина.
Тогда  ев  цеплялся  за  свою  свободу,  которую  Мастерс  на¬
зывал  «свободой  умереть  под  забором».  Сейчас  он  понимал,
что  эта  дисциплина  и  разумна  и  необходима.  И,  поняв,  для  чего
она  нужна,  он  готов  был  с  радостью  подчиниться  ей.
 —  Ну  что  же?  Выкладывай  свои  возражения,  дружи¬
ще!  —  сказал  Ол  с  набитым  ртом.
 Билли  широко  улыбнулся.
 —  А  я  как  раз  сейчас  думал,  что  никаких  возражений
у  меня  нет.  Что  нужно  сделать,  чтобы  вступить  в  коммуни¬
стическую  партию?
 Ол  отодвинул  тарелку  и  одобрительно  засмеялся.
 —  Молодец!  Я  так  и  знал,  что  ты  придешь  к  нам.  Ты  еще
в  Сан-Педро  был  у  меня  на  примете.
 Одной  из  первых  демонстраций  моряков,  в  которой  Билли
участвовал  этой  весной,  была  демонстрация  на  Лорэн-сквер
перед  «Конурой»,  организованная  ПСМ.  Благодаря  ей  он
впервые  познакомился  с  нью-йоркской  тюрьмой  и  увидел  ли¬
цом  к  лицу  звериное  обличье  «благодетелей».
 Стоя  в  «очереди  унижения»,  как  они  называли  очередь
за  обедом  перед  «Конурой»,  моряки  горячо  возмущались:  им
было  известно,  что  «Хрисхиакское  общество»,  хозяйничавшее
здесь,  собирало  громадные  суммы  якобы  для  оказания  помо¬
щи  нуждающимся  морякам,  но  лишь  очень  небольшая  часть
этих  денег  расходовалась  на  моряков.
 И  вот  «красный»  союз  моряков  организовал  на  Лорэн-
сквер  демонстрацию  протеста  против  жалких  порций  и  недо¬
брокачественной  еды,  которую  получали  безработные.  Комис¬
сия  из  пяти  человек,  в  которую  входил  и  Билли,  должна  была
потребовать  от  администрации  столовой  улучшения  обедов
и  увеличения  порций.
 Кабинет  директора  «Христианского  общества»  поме¬
щался  на  втором  этаже  большого  здания  «Конуры».  Делега¬
ция  направилась  туда  во  главе  с  Коротышкой  Робертсом,  ста¬
рым  работником  союза.
 283

Директор  Шелтон  был  представительный  мужчина  с  са¬
модовольной  миной  государственного  деятеля,  привыкшего
позировать  фотографу.  Его,  очевидно,  уже  предупредили
о  визите  делегации.  Когда  они  поднимались  по  лестнице,  он
стоял  на  верхней  площадке  и  презрительно  смотрел  на  них.
 Коротышка  Робертс,  ничуть  этим  не  обескураженный,
повернулся  к  товарищам:
 —  Идем,  ребята!
 И  все  пятеро,  не  дожидаясь  приглашения,  протисну¬
лись  мимо  директора  в  его  кабинет.
 Шелтон,  побагровев,  вошел  за  ними  и  закрыл  дверь.
 —  Что  это  значит?  В  чем  дело?  —  спросил  он  резко.
 Робертс  и  остальные  в  выразительной  позе  выстроились
 в  ряд  перед  директором.
 —  Мы  пришли  требовать,  чтобы  нас  кормили  три  раза
в  день  и  давали  что-нибудь  съедобное,  а  не  ту  дрянь,  кото¬
рой  кормят  здесь!  —  сказал  Робертс.
 Директор  был  возмущен.
 —  Можно  подумать,  что  вы  платите  за  эти  обеды!  —  ска¬
зал  он  с  уничтожающим  презрением.  —  Позвольте  вам  на¬
помнить,  что  без  великодушной,  щедрой  и  энергичной  помо¬
щи  нашего  общества  вы  бы  все  голодали.  И  где  же,  по-ва¬
шему,  мы  можем  достать  такие  средства,  чтобы  кормить  три
раза  в  день  пять  тысяч  человек?
 Робертс  с  саркастической  усмешкой  посмотрел  директору
в  глаза.
 —  Насчет  денег  вы  нам  очки  не  втирайте,  мистер!  —
сказал  он.  —  Нам  известно,  как  вы  их  собираете.  Известно
и  то,  что  собираете  вы  гораздо  больше,  чем  расходуете  на
нас.  Не  хотите  ли,  чтобы  мы  сообщили  вашим  щедрым
жертвователям,  чем  нас  кормят  здесь  каждый  день?  Посмо¬
трим,  как  это  отразится  на  ваших  доходах!
 Шелтон,  хмурясь,  теребил  часовую  цепочку.  Затем  сде¬
лал  примирительный  жест.
 —  Подождите  здесь  минутку,  ребята,  —  сказал  он.  —
Я  вызову  повара,  и  мы  обсудим  этот  вопрос.  Может  быть,  и
удастся  что-либо  сделать.
 Директор  вышел.  Билли  переглянулся  с  Робертсом.  Ко¬
ротышка  покачал  головой.
 —  Что-то  подозрительно  быстро  он  стал  любезен,  —  ска¬
зал  он.  —  Наверное,  пошел  вызвать  полицию.
 Один  из  делегатов  спросил  испуганно:
 —  Что  же  нам  делать?  Отчаливать?
 Робертс  недовольно  сдвинул  брови.
 —  Из-за  нескольких  фараонов?  Вот  еще!  Пусть  приво¬
дит  сюда  хоть  всю  их  проклятую  свору!  Чем  больше  шума
 284

будет  поднято  из-за  этой  истории,  тем  больше  у  нас  шансов
добиться  чего-нибудь.
 Коротышка  оказался  прав.  Через  четверть  часа  директор
Шелтон  вернулся.  За  ним  шли  четыре  здоровенных  воору¬
женных  полисмена.
 —  Вот  они!  —  сказал  им  директор  с  таким  торжествую¬
щим  видом,  как  будто  он  один  без  посторонней  помощи  пой¬
мал  целую  банду  головорезов.
 Полицейские  ворвались  в  кабинет.  Один  схватил  за  пле¬
чо  Билли  и  так  ударил  его  по  голове  дубинкой,  что  Билли
зашатался.  В  шуме  последовавшей  затем  схватки  Билли  рас¬
слышал  только  яростный  голос  Робертса,  кричавшего  что-то
о  нарушении  конституции.  Дубинки  полисменов  гак  и  летали
во  Есе  стороны.
 Вдруг  Робертс  перестал  кричать.  —  Уйдем  отсюда,  —  ска¬
зал  он  товарищам  и  первый  пошел  к  двери.
 Загремел  выстрел.
 —  Нет,  не  уйдешь,  сукин  сын!  —  заорал  полицейский.  —
Сопротивляться  аресту  вздумал?
 Рукояткой  револьвера  он  треснул  Робертса  по  голове.
Когда  тот  упал,  полицейский  нагнулся  и  направил  на  него
револьвер.
 Билли  кинулся  на  помощь  матросу.  Новый  удар  по  го¬
лове  оглушил  его,  и  комната  исчезла  из  глаз.  Он  очнулся,
когда  двое  полицейских  уже  волокли  его  вниз  по  лестнице.
На  улице  они  втащили  его  в  ожидавшую  тюремную  карету.
 Изнемогая  от  тошноты  и  страшной  боли  в  голове,  Билли,
как  мешок,  привалился  к  стене  «Черной  Марии».
 В  участке  у  него  и  у  трех  других  делегатов  сняли  отпе¬
чатки  пальцев  и  заперли  всех  в  грязную  камеру.  А  Робертса
под  усиленным  конвоем  отправили  в  больницу.
 В  голове  у  Билли  точно  молоты  стучали,  но  ненависть  и
гнев  быстро  помогли  ему  встряхнуться.  Он,  кажется,  готов
был  голыми  руками  ломать  решетку  и  замки  в  камере.
 «Мы  пришли  за  хлебом,  —  твердил  он  мысленно,  —  а  эти
сволочи  подстрелили  Коротышку  и  заперли  нас!»
 С  трудам  умещая  свое  избитое  тело  на  грязных  нарах,
он  с  удивлением  спрашивал  себя,  почему  он  так  долго  коле¬
бался,  Еступать  ли  ему  в  коммунистическую  партию.
 —  Мало  того,  что  они  не  могут  дать  нам  работу,  —  ска¬
зал  он  вслух.  —  Нет,  они  еще  вот  что  с  нами  делают,  когда
мы  просим  есть!
 Сид  Мур,  рослый  и  худой  матрос,  посмотрел  на  Фэр-
рела.
 —  Это  они  называют  демократией,  братец!  —  сказал  он
с  иронией.
 285

Вечером  к  Ним  в  камеру  пришел  адвокат  из  Междуна¬
родной  охраны  труда,  спокойный,  плохо  одетый  человек.  По¬
лицейский  отпер  дверь  камеры  и,  впустив  его,  ушел.
 Адвокат  объяснил,  что  к  ним  в  Охрану  труда  звонил  Ол
Феррис  и  просил  защитить  арестованных  моряков.
 —  Они  нагромоздят  на  вас  кучу  всяких  обвинений,  —
сказал  он  с  улыбкой.  —  Вас  будут  обвинять  во  всем,  кроме
разве  поджога  и  изнасилования.  Но,  мне  думается,  они  бы¬
стро  вас  отпустят,  когда  узнают,  какой  шум  подняли  из-за  вас
моряки  на  Лорэн-сквер.  Можете  не  беспокоиться,  вряд  ли  дело
дойдет  до  суда.  А  если  дойдет,  мы  вас  будем  защищать.
 Адвокат  был  прав.  В  ту  же  ночь  все  четверо  были  выпу¬
щены.  Им  не  было  предъявлено  никаких  обвинений.
 Билли  пошел  в  клуб  ПСМ.  Этот  штаб  союза  был  битком
набит  негодующими  моряками,  все  говорили  только  о  слу¬
чившемся  в  «Конуре».  Когда  вошел  Билли,  Ол  Феррис  побе¬
жал  ему  навстречу.
 —  Ну  что,  мальчик,  ты  цел  и  невредим?
 Билли  с  улыбкой  дотронулся  до  головы.
 —  Череп  немного  попорчен  дубинкой,  остальное  в  по¬
рядке.  А  Коротышка  как?
 —  Ничего.  Я  полчаса  тому  назад  был  в  больнице—его,  ве¬
роятно,  завтра  уже  выпишут.  Выстрелом  только  задело  ногу.
Этого  парня  и  пуля  не  берет!  —  добавил  Ол  одобрительно.
 Ол  рассказал  Билли  о  грандиозной  демонстрации  про¬
теста,  которую  устроили  перед  «Конурой»  после  их  ареста.
Шелтон  сошел  вниз  и  заверял  толпу,  что  делегация  будет
освобождена  из  тюрьмы  без  суда,  а  вопрос  об  улучшении
пищи  и  увеличении  порций  будет  поднят  немедленно.
 —  Вот  что  может  сделать  сплоченная  масса,  —  сказал
Ол  убежденно.  —  Это  единственный  путь,  запомни!
 За  то  время,  что  Билли  оставался  на  берегу,  он  успел
заметить,  что  атмосфера  в  порту  уже  не  та.  Безнадежное
уныние  безработных  понемногу  сменялось  готовностью
К  борьбе.  Все  теперь  понимали,  что  им  необходим  союз.
 На  митинги  в  доках,  где  выступали  лидеры  ПСМ,  сходи¬
лось  все  больше  народу.  Атаки  полиции  только  обеспечили
«красному»  союзу  поддержку  ранее  инертных  масс.  Однако
положение  безработных  не  улучшилось.  Каждую  неделю
Билли  ходил  в  конторы  тех  пароходств,  где  он  не  числился
в  «черном  списке».  Когда  в  порт  прибывало  какое-нибудь
судно,  он  стоял  в  толпе  перед  загородкой,  где  капитан  наби¬
рал  команду.  Так  прошло  около  двух  месяцев,  и,  наконец,  ему
повезло:  сосед  по  комнате  сообщил  ему,  что  на  пароход,  ко¬
торый  уходит  в  Средиземное  и  Черное  моря,  нужны  люди.  Он
пошел  туда  и  был  принят.
 286

На  пароходе  «Эксколл»  матросы  спали  по  шесть  человек
в  каюте.  Среди  них  были  члены  ПСМ  и  один  коммунист,
Мид  Браун.  Билли  нравились  постоянные  бурные  дискуссии
в  матросском  кубрике,  они  заряжали  его  энергией  и  разъяс¬
няли  многое.
 Он  подружился  с  Мидом  Брауном,  великаном-техасцем,
который  с  раннёй  юности  плавал  на  судах.  Они  часто  бесе¬
довали  по  ночам.
 —  Я  еще  мало  знал  и  понимал,  когда  перешел  на  сто¬
рону  коммунистов,  —  говорил  Браун.  —  Я  тогда  был  чертов¬
ски  зол  на  хозяев  нефтяной  компании,  которые  запугивали
нас,  матросов,  рассчитывая,  что  таким  путем  смогут  делать
с  нами  все,  что  захотят.  Теперь  я  кое  в  чем  разбираюсь  и
жить  стало  не  так  тяжело,  как  раньше.  Когда  разберешься
в  том,  что  делается,  то  мелочи  жизни  тебя  не  смущают,  да
и  большие  невзгоды  с  ног  не  собьют.  Это,  кажется,  называет¬
ся  перспектива  —  когда  человек  видит  все  в  настоящем  свете
и  знает,  что  к  чему.
 На  «Эксколле»,  как  и  на  всех  пароходах,  команда  была
пестрая.  Среди  палубных  матросов  и  механиков  были  порто-
риканцы,  итальянцы,  ирландцы,  шведы  и  норвежцы,  а  в  кам¬
бузе  работали  двое  негров.
 Тяжелее  всего  приходилось  пожилому  негру,  Филиппу
Форбсу,  официанту  кают-компании.  Вот  уже  пятый  раз  пла¬
вал  Форбс  на  «Эксколле»  в  качестве  лакея,  а  до  этого  он
был  помощником  капитана  и  управлял  судном.
 Историю  Форбса  рассказал  Билли  Мид  Браун,  который
знал  всю  подноготную  о  каждом  матросе.
 Негр  принимал  деятельное  участие  в  забастовке  1921  го¬
да.  Он  увел  весь  экипаж  с  парохода,  на  котором  служил
тогда  помощником  капитана.  И  после  этого  его  диплом  стал
бесполезен:  забастовка  была  сорвана,  всех  ее  участников  за¬
несли  в  «черный  список»  и  почти  никуда  не  принимали,
а  негров  брали  только  в  камбуз.  Все  эти  годы  Форбсу,
несмотря  на  его  знания  и  опыт,  предоставляли  только  место
официанта.
 Кормили  на  «Эксколле»  так  же  скверно,  как  на  других
судах,  на  которых  приходилось  плавать  Билли.  И  даже  по¬
мощники  капитана  ворчали,  хотя  для  них  приберегались
лучшие  продукты.  Матросы  винили  хозяев  пароходства,  а  на¬
чальство  в  кают-компании  набрасывалось  на  ни  в  чем  не
повинного  официанта.
 Форбс  был  терпелив,  но  и  ему  иногда  изменяло  терпение.
 —  Не  кричите  на  меня,  —  сказал  он  раз  в  кают-компа¬
нии.  —  Лучше  поговорите  насчет  этого  с  хозяевами,  когда
будете  подписывать  контракт  на  следующий  рейс.
 287

Старшего  помощника,  южанина  из  Вирджинии,  возму¬
щало,  что  Форбс  не  раболепствует  перед  ними,  а  держится
с  достоинством.  И  в  кают-компании  произошла  безобразная
сцена.
 —  Не  тебе  нас  учить!  Знай  свое  место!
 Форбс  поставил  груду  тарелок,  которую  нес  на  кухню.
 —  У  меня  такой  же  диплом,  как  и  у  вас,  —  сказал  он
спокойно,  —  а  опыта  и  знаний  гораздо  больше,  чем  у  боль¬
шинства  из  вас.
 Помощник  с  угрожающим  видом  вскочил  из-за  стола.
 —  Безмозглые  негры  не  способны  вести  суда!  —  проры¬
чал  он.  —  Оттого-то  у  тебя  и  отняли  диплом!
 Форбс  со  спокойным  презрением  смотрел  в  лицо  помощ¬
нику  капитана.
 —  У  меня  никто  не  отнимал  диплома!  Просто,  пока  мы
бастовали,  штрейкбрехеры  захватили  наши  места.
 Помощник  оттолкнул  свой  стул  и  кинулся  на  Форбса.
Два  механика  помогали  ему  избивать  негра.  Форбс  боролся,
но  их  было  трое  и  они  были  молоды,  а  он  стар.
 Шум  услышали  в  матросской  столовой  по  другую  сто¬
рону  коридора.  Прибежавшие  матросы  и  кочегары  увидели,
что  Форбс  лежит  на  полу,  два  механика  держат  его,  а  по¬
мощник  капитана  пинает  его  ногами.
 Браун  громко  выругался  и  ворвался  в  кают-компанию.
За  ним  —  Билли  и  другие.  Техасец  оттолкнул  помощника
капитана  от  негра  Тот  отошел,  запыхавшись  и  утирая  багро¬
вое  лицо.
 —  Ты  не  суйся,  Браун!  —  крикнул  он.
 Браун  помог  Форбсу  подняться.  Негр  вышел  из  столо¬
вой  и,  раздвигая  толпу  сбежавшихся  матросов,  ушел  в  кам¬
буз
 Браун  пристально  посмотрел  в  глаза  помощнику.
 — 	Вот  что, 	мистер,  —  сказал 	он.  —  Я  тоже 	южанин  и
 легко 	выхожу 	из  себя.  Так  что 	вы  свои  штучки  лучше
 оставьте,  понятно?  Этому  негру  не  следовало  бы  вам  тарелки
подавать;  он  столько  лет  водил  суда,  что  вы  против  него  —
щенок.
 Браун  повернулся  и  пошел  обратно  в  кубрик.
 На  другой  день  Форбса  перевели  в  матросы.  В  кубрике
его  встретили  радостно.  Только  Джордж  Эглс,  один  из  маши¬
нистов,  не  разделял  общего  восторга.
 — 	Не  знаю, 	зачем  вообще  принимать  черных 	на  суда,—
 сказал 	он  Билли.  —  С  ними  вечно 	неприятности. 	Как  будто
 мало  белых  сейчас  пошло  бы  охотно  в  стюарды!
 Билли  вскипел.
 288

—  Ты  эти  разговоры  прекрати,  Эглс!  Нам  они  не  по
вкусу.
 —  Кому  это  нам?  —  пренебрежительно  фыркнул  Эглс.  —
Горсточке  коммунистов?  —  И  он  обвел  взглядом  сидевших  за
столом,  ища  сочувствия.  Но  все  глаза  были  устремлены  на
него  и  почти  все  —  с  явной  враждебностью.  Эглс  молча  доел
свой  обед  и  ушел  из  столовой.
 С  этого  дня  Форбс  часто  заходил  в  кубрик,  помогал  тем,
кто  изучал  навигацию,  рассказывал  матросам  о  забастовке
1921  года,  об  участи  забастовщиков  после  разгрома  союза.
От  него  Билли  узнал  многое  о  положении  негров-моряков.
 —  Большинство  из  нас  оставались  верны  союзу,  несмо¬
тря  ни  на  что,  —  сказал  как-то  раз  Форбс.  —  А  нам  ведь  до¬
ставалось  больше,  чем  всем!  Скоро,  скоро  будет  у  моряков
настоящий  единый  союз,  и  мы  вступим  в  него.  Белые  моряки
должны  понять,  что  выделение  цветных  в  отдельные  союзы
только  ослабляет  организацию,  так  же  как  цеховые  союзы.
 Рейс  продолжался  шесть  месяцев.  В  середине  ноября
пароход  вошел  в  нью-джерсейскую  гавань.
 Вернувшись  в  апреле  в  Нью-Йорк  из  второго  рейса  на
«Эксколле»,  Билли  принял  деятельное  участие  в  борьбе  с  не¬
организованностью  моряков  Шел  четвертый  год  кризиса,
и  в  портах  замечалось  уже  некоторое  оживление.  Работала
часть  доков,  приходили  и  уходили  суда,  но  массовая  безра¬
ботица  не  уменьшалась,  и  голодные  люди,  еще  год  назад  по¬
корно  простаивавшие  целые  дни  в  очередях  за  тарелкой  супа,
теперь  отчаянно  восставали  против  бюрократической  воло¬
киты  в  учреждениях,  ведавших  выдачей  пособий.
 «Голодные  походы»,  «мертвые  вахты»  и  все  виды  массо¬
вых  демонстраций  протеста  стали  обычным  явлением.
 Билли  вместе  с  другими  коммунистами  участвовал  в  пи¬
кетах,  носил  плакаты  с  требованиями  работы  и  страхования
безработных.  С  каждым  днем  росло  в  нем  страстное  возму¬
щение  против  строя,  при  котором  презираются  самые  насущ¬
ные  потребности  народа  и  возможна  такая  беспросветная
нищета.  Один  вид  полисмена  сразу  настраивал  его  воин¬
ственно.
 Они  с  Олом  Феррисом  часто  после  митингов  до  поздней
ночи  засиживались  в  кафе,  беседуя  о  переменах,  которые  со¬
циализм  произведет  в  Америке.
 —  Здесь  все  готово  к  нему,  —  горячо  уверял  Ол,  широ¬
ким  жестом  словно  обнимая  всю  страну,  —  в  социалистиче¬
ской  Америке  у  рабочего  будет  замечательная  жизнь!  Заводы
у  нас  есть,  ресурсы  в  стране  громадные.  У  нас  железные
 19  Америка  глазами  американцез
 289

дороги,  суда,  самолеты...  все  есть,  нет  только  такого  прави¬
тельства,  которое  распорядилось  бы  всем  этим  как  следует.
Господи,  да  мы  могли  бы  быстро  добиться  того,  чтобы  без¬
работица  и  кризис  казались  людям  каким-то  страшным  сном
и  только!  Ну,  не  сумасшедшие  ли  мы,  что  позволяем  какой-то
горсточке  жадных  негодяев  хозяйничать  в  стране  и  мешать
нашему  счастью?
 В  мае  1934  года  на  Западном  побережье  забастовали
портовые  грузчики,  требуя  повышения  заработной  платы  и
лучших  условий  труда.  Газеты  завопили:  «Революция  в  Сан-
Франциско!»  Лидеры  Американской  федерации  труда  объ¬
явили,  что  стачка  —  результат  происков  коммунистов,  и  под
угрозой  репрессий  запретили  членам  АФТ  ее  поддержи¬
вать.
 Зато  в  главном  штабе  «красного»  профсоюза  моряков,
на  Саус-стрит,  все  ликовали.  Здесь  приветствовали  эту  стачку
как  начало  мощного  движения  масс,  которое  было  залогом
победы  и  укрепляло  в  рабочем  люде  чувство  человеческого
достоинства.
 За  1934  год  число  членов  ПСМ  только  на  Восточном
побережье  дошло  до  десяти  тысяч,  тогда  как  АФТ  насчиты¬
вала  только  две  тысячи.
 Судовладельцы  и  правительство  с  беспокойством  наблю¬
дали,  как  растет  авторитет  «красного»  профсоюза  среди
моряков.  Жулики,  стоявшие  во  главе  Интернационального
союза  моряков,  наседали  на  пароходовладельцев,  доказывая,
что  если  они  не  будут  заключать  коллективные  договоры
только  через  их  союз,  то  «красный»  союз,  популярней  среди
масс,  укрепит  свои  позиции.
 Ни  предприниматели,  ни  правительство  еще  не  понимали,
что  годы  кризиса  многому  научили  рабочих  Америки.  Теперь,
когда  лидеры  Американской  федерации  труда  появлялись  на
митингах  в  порту,  их  освистывали  и  гнали  прочь.
 Билли  и  Ол  Феррис,  организовавшие  стачку  на  Запад¬
ном  побережье,  были  свидетелями  того,  как  моряки,  состояв¬
шие  в  АФТ,  несмотря  на  запрещение  лидеров  федерации,
присоединялись  к  бастовавшим  грузчикам.
 Билли  пробирался  на  суда,  что  было  весьма  нелегким
делом,  и  убеждал  матросов  бастовать.  С  каждым  днем  все
больше  судов  застревало  в  гавани  Сан-Франциско,  так  как
команды  уходили  на  берег  и  присоединялись  к  пикетам  ба¬
стующих.
 В  помещении  ПСМ  шли  непрерывные  собрания  и  ми¬
тинги.  Моряки,  сошедшие  на  берег  с  деньгами  в  кармане,  —
впервые  за  несколько  лет!  —  отдавали  часть  заработка  в  фонд
помощи  бастующим.
 290

Морскую  секцию  коммунистической  партии  осаждали
делегации  грузчиков:  прочитав  в  буржуазных  газетах,  что
стачка  во  Фриско  —  дело  рук  коммунистов,  они  хотели
узнать,  как  им  организовать  такую  же  стачку  в  нью-йорк¬
ском  порту,  где  в  системе  найма  царил  полнейший  произвол
и  люди  никогда  не  были  уверены  в  завтрашнем  дне.
 Билли  хохотал,  рассказывая  Бинсу  об  этой  услуге,  ока¬
занной  им  буржуазной  прессой.—  Они  проделали  за  нас  боль¬
шую  организационную  работу!  Весь  их  проклятый  мир  сей¬
час  следит  за  тем,  что  делается  во  Фриско!  И  наш  автори¬
тет  растет.
 Бинс  усмехнулся.  —  Это  называется  самим  себе  рыть
могилу!  —  сказал  он.  —  Если  они  будут  называть  коммуни¬
стами  всех  рабочих,  которые  вздумают  бастовать,  они  сде¬
лают  нас  величайшей  массовой  партией,  какая  когда-либо
существовала  на  свете!
 Стачка  во  Фриско  длилась  шестьдесят  четыре  дня,  и  все
это  время  Билли  спал  не  больше  четырех  часов  в  сутки.  Он
снял  на  23-й  улице  жалкую  конуру  с  рваным  линолеумом  на
полу  и  одним  узеньким  окошком.  Но  иметь  койку  —  великое
благо.  Билли  был  так  занят,  что  не  замечал  убожества  сво¬
его  жилья.
 Каждое  утро  он  отправлялся  в  порт,  беседовал  с  моря¬
ками  в  барах,  в  доках  и  на  судах.  И  каждый  день  все  боль¬
ше  людей  вступало  в  профсоюз.
 Стачка  на  Западном  побережье  кончилась  в  июле.  Рабо¬
чие  торжествовали.  Правительство  обещало,  что  наем  будет
производиться  через  союз.  Проверенная  во  время  стачки
сплоченность  и  сила  рабочих  масс,  не  отступивших  даже  под
градом  пуль,  служили  залогом  того,  что  завоевания  станут
реальностью.
 Однажды  вечером,  возвращаясь  с  работы,  Билли  неожи¬
данно  встретил  Мэри  О’Конелл.  Он  подошел  и  протянул  руку.
 С  минуту  оба  молчали.  Стояли  посреди  тротуара,  где
непрерывно  сновали  прохожие,  и  смотрели  в  лицо  друг  другу.
Глаза  Мэри  были  затуманены  слезами,  Билли  твердил  про  себя:
«Вот  та  единственная,  что  мне  нужна!  Вот  моя  Мэри».
 —  Ну  что  же,  разве  нам  нельзя  хотя  бы  выпить  чего-ни¬
будь  вместе?  —  сказал  он.
 Мэри  улыбнулась  и  взяла  его  под  руку.
 —  Конечно,  можно,  Билли.
 Они  отыскали  такой  бар,  куда  Билли  мог  войти  в  своей
рабочей  блузе,  и  уселись  в  нише  за  столиком.  Но  разговор
не  клеился,  оба  не  находили  слов.  Все  то,  что  Билли  мечтал
 19*
 291

сказать  этой  девушке,  все  гневные  слова  и  слова  молящие  и
задушевные  вылетели  у  него  из  головы.
 —  Вы  все  еще  служите  на  «Рите»?
 Мэри  отрицательно  покачала  головой.
 —  Я  списалась  на  берег  после  того,  как  вас  уволили,
Билли.  Старший  повар  требовал,  чтобы  мы  доносили  на  вся¬
кого,  кто  будет  говорить  нам  про  союз.  —  Мэри  смущенно
улыбнулась.  —  Я  не  состою  ни  в  каком  союзе,  Билли,  но  я  не
доносчица,  знайте  это!  Теперь  я  служу  на  «Сабине».  После¬
завтра  отплываем.  Ну,  а  вы  как  живете,  Билли?  Почему  вы
в  таком  виде?  —  она  посмотрела  на  запачканный  красками
рабочий  костюм  Билли.
 —  Временно  крашу  крыши,  Мэри.
 —  Зачем  это,  Билли?
 —  Видите  ли,  Мэри...  может  быть,  вам  это  и  не  понра¬
вится,  если  вы  не  переменились  за  полтора  года,  но  должен
вам  сказать,  что  я  остался  здесь  ради  союза.  Два  раза  в  не¬
делю  я  крашу  крыши  —  как-нибудь  прокормиться-то  надо!—
а  остальное  время  агитирую  моряков  в  доках.
 Он  посмотрел  на  нее  в  упор.
 —  Когда  мы  с  вами  виделись  в  последний  раз,  Мэри,
я  был...  скажем,  яркорозовый,  а  теперь  я  красный  —  краснее
вашей  губной  помады!  Вот  как  дело  обстоит,  голубушка.
Можете  вы  с  этим  примириться?
 Мэри  отхлебнула  из  стакана.  —  Я  не  так  глупа,  чтобы
воображать,  что  смогу  вас  переделать.  Да,  пожалуй,  и  не
хочу  этого!  Я  еще  не  во  всем  разобралась,  но  знаю  одно:
вы  честный  человек,  а  старший  повар  —  подлец.  Мы  будем
с  вами  видеться,  Билли.
 У  дверей  бара  они  расстались.  Билли  пошел  домой  пере¬
одеться.  Мэри  сказала,  что  ждет  его  сегодня.
 Билли  шел  танцующим  шагом.  Ему  хотелось  громко
смеяться  и  петь.
 —  Я  все-таки  нашел  ее!  Она  моя!  —  твердил  он  себе  ли¬
куя,  а  потом  опять  начинал  сомневаться  в  этом.
 Они  с  Мэри  пообедали  вместе,  отправились  в  кино.  По¬
том,  несмотря  на  холод,  шли  пешком  до  дома  Мэри,  держась
за  руки,  и  говорили,  говорили,  словно  хотели  наговориться  за
все  полтора  года.
 —  Знаешь,  почему  я  не  вышла  замуж,  Билли?
 Он  ждал  молча.
 «Неужели  это  правда?  Неужели  Мэри  здесь,  рядом,  и
говорит  мне,  что  я  ей  мил?»
 —  Это.из-за  тебя,  Билли,  —  сказала  она  с  обычной  сво¬
ей  простотой.  —  Я  все  ждала  и  сердилась  ка  себя  за  это.
 У  ворот  ее  дома  он  поцеловал  ее  на  прощанье.
 202

—  Мы  об  этом  еще  поговорим,  девочка.
 Этой  ночью  он  почти  не  спал  —  все  думал,  вправе  ли  он
просить  Мэри  выйти  за  него  замуж.  Ока  не  коммунистка.
Быть  может,  она  мечтает,  выйдя  замуж,  бросить  работу?  Но
если  он  и  уйдет  в  море,  его  заработка  не  хватит  на  двоих...
Мириться  же  с  тем,  что  жена  будет  плавать  на  одном  паро¬
ходе,  а  он  —  на  другом,  что  она  отправится  в  Чили,  а  он  —
в  Гавр,  тяжело.  Что  за  беспокойная  жизнь!
 И  больше  всего  на  свете,  больше  даже,  чем  жениться  на
Мэри,  хотелось  ему  продолжать  свою  работу  организатора.
 —  Что  же  делать?  —  спрашивал  он  себя,  ворочаясь
с  боку  на  бок.
 Утром  они  встретились  за  завтраком.  Она  была  еще  све¬
жее  и  прелестнее,  чем  вчера.
 —  Я  не  спал  всю  ночь,  Мэри,  все  думал,  как  бы  сделать
так,  чтобы  нам  можно  было  пожениться.  Не  могу  я  предло¬
жить  такой  девушке,  как  ты,  жить  со  мной  в  конуре,  которую
я  снимаю.  А  просить  тебя  ждать  я  не  вправе.  Да,  любовь
для  нашего  брата,  моряка,  просто  несчастье!
 Мэри  спокойно  ждала,  пока  он  кончит.
 —  Попросишь  ты  меня  или  нет,  а  я  все  равно  решила
ждать  тебя,  —  сказала  она.
 После  завтрака  они  гуляли  в  парке.  Было  свежее  и  ясное
утро,  и  Билли  казалось,  что  все  поет  вокруг.  Они  оба  были
буйно  счастливы.  Мэри  смеялась,  вспоминая  их  первое  свида¬
ние  в  Гваякиле.
 —  Ты  вел  себя  так  странно...  А  я  все-таки  и  тогда  уже
знала,  что  ты  тот,  кого  мне  нужно.
 Билли  обнял  ее  среди  бела  дня,  на  глазах  у  сидевшей
на  скамейке  почтенной,  пожилой  четы.  Те  снисходительно
улыбались.
 —  Я  безусловно  тот,  кого  тебе  нужно,  Мэри,  —  сказал
он  убежденно.
 Он  вспомнил,  что  ему  следовало  быть  сейчас  в  порту,
однако  в  порт  не  пошел.  Ему  хотелось  бы,  чтобы  эта  бес¬
цельная,  блаженная  прогулка  по  парку  продолжалась
вечно.
 —  Пойдем  ко  мне,  Билли,  —  неожиданно  сказала  Мэри.
И  они  пошли  в  дом  меблированных  комнат,  где  она  снимала
такую  же  конурку,  как  его  собственная.
 Мэри  стала  варить  кофе.  Она  проворно  двигалась  по
комнате,  а  Билли  любовался  ею.  Когда  она  поставила  кофе
на  плитку,  он  обхватил  ее  за  талию  и  заставил  сесть  рядом
на  узкую  кровать.
 —  Я  буду  послушен,  Мэри,  —  прошептал  он.  —  Но...  раз¬
ве  так  уж  необходимо  ждать?
 293

Мэри  обняла  его  руками  за  плечи  и  прильнула  к  нему.
 —  Я  не  говорила,  что  нам  надо  ждать,  Билли,  —  отве¬
тила  она  тихо...
 Через  некоторое  время,  когда  они  пили  сильно  перева¬
ренный  кофе,  Билли  сказал:
 —  Мы  ведь  можем  с  тобой  пойти  в  Сити-Холл  и  обвен¬
чаться,  Мэри,  чтобы  ты  не  огорчалась  из-за  того,  что  случи¬
лось.
 —  А  кто  тебе  сказал,  что  я  огорчаюсь?  —  спросила
Мэри.  —  Успеем  пожениться,  когда  я  вернусь  из  рейса.  Но
я  уже  с  этой  минуты  буду  называть  тебя  (мужем,  —  она
засмеялась.  —  «Мэри  Фэррел»—хорошо  звучит,  правда?
 Билли  откинул  голову  на  спинку  стула  и  закрыл  глаза.
 —  Мэри,  Мэри,  —  шепнул  он.  —  Неужели  так  в  самом
деле  будет...  ты  и  я  вместе?
 Ока  наклонилась  и  поцеловала  его.
 —  Это  уже  есть,  Билли,  —  сказала  она.
 В  нью-йоркском  порту  все  говорили  только  о  союзе,
когда  Билли  Фэррел  вернулся  на  «Сюзен  Картер»  из  рейса
в  Австралию,  в  июне  1935  года.
 Газеты  уверяли,  что  кризис  кончился.  Но  здесь  это  было
незаметно.  Доки  попрежнему  были  наводнены  безработными.
Впрочем,  один  этап  кризиса,  несомненно,  остался  позади:
период  пассивности  и  апатии.  Теперь  люди  дрались  за  свое
право  на  работу.
 Билли  получил  на  пароходе  расчет  и  пошел  разыскивать
Ола  Ферриса.  И  только  после  того,  как  он  сходил  на  Саус-
стрит,  узнал  все  новости  и  покончил  с  делами,  он  позвонил
Мэри.  К  телефону  подошла  хозяйка.  Пока  она  ходила  звать
М^эри,  Билли  спрашивал  себя,  почему  он  не  позвонил  ей
раньше,  чем  итти  к  товарищам.  Ему  это  и  в  голову  не  при¬
шло,  несмотря  на  то,  что  он  не  видел  ее  вот  уже  полгода  и
тосковал  по  ней.
 «Что  ж,  видно,  прежде  всего  —  борьба,  а  потом  уже  лич¬
ная  жизнь,  —  подумал  он.  —  А  понимает  ли  Мэри,  что  она
в  моей  жизни  на  втором  месте  и,  вероятно,  так  будет  всегда?
Как  сильно  ни  люби,  все-таки  это  для  нас  теперь  не  глав¬
ное».
 Он  услышал  в  трубке  голос  Мэри.
 —  Я  ждала  тебя,  —  сказала  она.  —  Потому  что  звонила
в  контору  пароходства  и  узнала,  что  твой  пароход  прибывает
сегодня.
 —  Когда  можно  у  тебя  побывать?  —  торопливо  спросил
Билли.
 294

—  Как  это  так  —  побывать  у  меня?  Возьми  свой  чемо¬
дан  и  приезжай.  Здесь  твой  дом  до  тех  пор,  пока  у  нас  не
будет  лучшего.
 Билли  вздохнул  с  облегчением  и  радостно  засмеялся.
 «Домой,  к  Мэри!  —  подумал  он.  —  Как  это  хорошо!  Она
не  ждет,  пока  у  меня  будет  возможность  снять  квартиру  на
Куинс,  и  не  предъявляет  никаких  невыполнимых  требова¬
ний».
 Мэри  встретила  его  на  пороге.
 —  А  знаешь,  я  в  первый  раз  в  жизни  приезжаю  до¬
мой!  —  сказал  он,  обнимая  ее.  Ее  близость  наполняла  его
почти  нестерпимым  чувством  счастья.
 —  Шесть  месяцев!  —  сказал  он  тихо.  —  Господи,  это  же
были  не  месяцы,  а  годы!
 Они  разговаривали  до  поздней  ночи.  Мэри  рассказы¬
вала,  как  издетйлТтсь  над  женщинами,  работавшими  на  «Са¬
бине».  А  когда  они  хотели  послать  свою  делегатку  к  капи¬
тану,  старший  стюард  заявил,  что  он  один  —  их  представи¬
тель,  и  кому  это  не  нравится,  может  убираться  с  парохода.
 Мэри  уже  совсем  засыпала.  Вдруг  она  вспомнила,  что
ей  надо  было  еще  что-то  такое  сказать  Билли.
 —  Ах,  да,  это  насчет  союза...  —  пробормотала  она  сон¬
ным  голосом.  —  Я  вступила  в  союз,  Билли.
 Билли  громко  засмеялся  в  темноте.
 —  Честное  слово?  Вот  это  здорово!  Ты  это  сделала  ради
меня,  детка?
 —  Вовсе  не  ради  тебя,  а  ради  себя  самой.
 Билли  крепче  прижал  ее  к  себе.
 Рано  утром  они  завтракали  вместе  в  кафе.  Мэри  должна
была  вернуться  на  пароход  к  двенадцати.
 —  Отплываем  завтра  чуть  свет,  —  сказала  она.  —  Я  хо¬
тела  уйти  с  «Сабины»,  но  передумала.  Ведь  уйди  я  сейчас,
старший  стюард  вообразит,  что  я  его  испугалась.  И  мой  уход
произвел  бы  плохое  впечатление  на  остальных  девушек.
 Билли  был  мрачен.  Вдруг  лицо  его  прояснилось.
 —  Сейчас  девять  часов,  —  сказал  он.  —  А  не  пойти  ли
нам  с  тобой  в  Сити-Холл  и  обвенчаться,  пока  у  меня  еще
есть  в  кармане  два  доллара,  чтобы  заплатить  за  это?
 Был  уже  двенадцатый  час,  когда  Мэри  и  Билли  вышли
из  здания  муниципалитета  и  зашли  в  парк.
 —  Не  выпить  ли  нам  чего-нибудь  по  этому  случаю?  —
сказал  Билли.  Но  Мэри  покачала  головой:
 —  Мне  пора  на  пароход.
 Билли  проводил  ее  в  гавань.
 —  Когда  мы  утрясем  эту  историю  с  союзом  и  каждый
моряк  сможет  устраиваться  там,  где  хочет,  я  буду  плавать
 295

только  по  заливу,  а  ты,  может  быть,  найдешь  себе  работу
в  городе,  и  мы  будем  часто  видеться.
 Мэри  смотрела  на  него,  задумчиво  улыбаясь.
 —  Когда  вы  уладите  дела  союза,  ты  начнешь  улаживать
что-нибудь  другое,  Билли,  —  сказала  она.  —  Я  еще  толком
не  знаю,  в  чем  состоит  твоя  работа,  но  уже  немножко  знаю
тебя.
 —  Ну  и  как  —  годится  тебе  такой  муж?
 Мэри  кивнула  и  сжала  его  руку.
 —  Годится,  Билли,  честное  слово!  Я  постараюсь  не  быть
тебе  обузой.
 Стачка  продолжалась  уже  второй  месяц.  Полиция  сви¬
репствовала,  как  никогда.  Полисмены  на  лошадях  и  мото¬
циклах  налетали  на  пикеты  и  увечили  людей.  Много  бастую¬
щих  было  убито,  аресты  стали  повседневным  явлением.
 Коммунистическая  партия  неутомимо  поддерживала
стачку.  Ее  члены  собирали  деньги  и  продукты,  выступали  на
митингах  по  всему  городу,  разъясняя  населению  причины  за¬
бастовки  моряков.
 К  середине  апреля  пикеты  начали  редеть:  бастующие
падали  духом  и  возвращались  на  суда.  Было  ясно,  что  стач¬
ке  скоро  конец.
 Пароход,  на  котором  служила  Мэри,  пришел  в  Нью-Йорк
в  конце  апреля.  Билли  помчался  на  мол  встречать  жену  и
увидел  ее  уже  в  пикете.  Она  шагала  гордо,  неся  плакат
с  надписью:  «Я  получаю  сорок  долларов  в  месяц.  Как  вы
думаете,  этого  достаточно?»
 Увидев  Билли,  она  выше  подняла  плакат  и  помахала  им.
Билли  вытащил  ее  из  рядов  и  расцеловал.
 —  Маленькая,  я  уже  боялся,  что  ты  никогда  не  вер¬
нешься!
 —  Эй,  Фэррел!  —  крикнул  один  из  пикетчиков.  —  Не
расстраивай  ряды,  отпусти  девушку!
 Мэри  оставалась  в  пикете  до  конца  дня,  потом  пришла
к  Билли  в  главный  штаб  стачечников.  Зал  был  битком  на¬
бит,  шум  стоял  ужасный,  но  она  чувствовала  себя  здесь  как
дома.  Билли  представил  ее  Олу  Феррису.  Ол  широко  ухмыль¬
нулся.
 —  Он  мне  все  уши  прожужжал  о  вас.  Я  уже  имени  ва¬
шего  не  могу  слышать!  —  Он  обернулся  к  Билли.  —  Можешь
смываться  —  шестичасовой  митинг  пропустишь,  это  не  беда,
а  утром  приходи.
 Он  толкнул  Билли  к  двери.
 —  И  побрейся  ты  наконец,  пока  она  тебя  не  бросила!
 Через  два  дня  Билли  вместе  с  другими  членами  времен¬
 296

ного  стачечного  комитета  шагал  во  главе  бастующих  моря¬
ков  на  грандиозной  первомайской  демонстрации.  Толпы
рабочих  выстроились  вдоль  тротуаров  и  криками  приветство¬
вали  проходивших  моряков.
 Никогда  еще  Билли  не  испытывал  такого  глубокого,  ра¬
достного  волнения.  Грандиозность  этой  демонстрации  и  во¬
одушевление  толпы  рождали  в  нем  сознание  собственной
силы  и  отваги.  Ему  казалось,  что  миллионы  людей  смотрят
сейчас  на  колонны  моряков,  шагающих  по  Юнион-сквер,  что
весь  мир  приветствует  эту  стачку.
 Но  уже  на  следующий  день  горькая  действительность
омрачила  эту  радость.  Было  слишком  ясно,  что  забастовка
идет  к  концу.  Все  больше  и  больше  судов  уходило  в  море,
набрав  полный  экипаж.
 Через  две  недели  временный  стачечный  комитет  выпу¬
стил  воззвание,  в  котором  предлагал  морякам  прекратить
стачку,  вернуться  на  суда  и  там  продолжать  борьбу.
 «Создавайте  на  каждом  пароходе  судовые  комитеты,  —
говорилось  в  воззвании.  —  А  главное  —  требуйте,  чтобы  прини¬
мали  людей  только  через  наш  профессиональный  союз».
 Стачечный  комитет  был  распущен,  и  вместо  него  избран
Комитет  защиты  моряков.  Он  должен  был  организовать
массы,  бороться  с  попытками  пароходных  компаний  и  руко¬
водства  реакционных  союзов  лишать  работы  бывших  участ¬
ников  стачки.  Массы  выступали  против  «верхушки»  Интер¬
национального  союза  моряков,  требовали  отчета  в  расходо¬
вании  средств  союза  и  радикальной  перемены  его  политики,
которая  не  отвечала  их  интересам.
 Билли  Фэррел  был  в  числе  тех  сотен  моряков,  которые
зарегистрировались  в  Бюро  труда  союза.  Бойкот  всех  контор
пароходных  компаний  принял  такие  размеры,  что  судовла¬
дельцы  вынуждены  были  набирать  команды  через  союз.
 Билли  поступил  на  пароход  «Трэйдер»,  шедший  в  Лон¬
дон.  Мэри  осталась  в  Нью-Йорке.
 На  пароходе  чувствовалось,  что  стачка  произвела  неко¬
торый  сдвиг  и  хозяева  идут  на  уступки,  хотя  официально  они
отрицали  это.  Начальство  на  «Трэйдере»  признало  судовой
комитет  и  уже  не  отказывалось  иметь  с  ним  дело.  С  утра  до
вечера  в  кубрике  не  умолкали  споры  о  будущности  проф¬
союза.  Комитет  заседал  регулярно  и  разбирал  все  жалобы  и
претензии  матросов.  В  первую  же  неделю  плавания  он  сумел
добиться  значительного  сокращения  рабочего  дня.
 В  июле  1936  года,  после  трех  рейсов  на  «Трэйдере»,
Билли  вернулся  в  Нью-Йорк  и  здесь  был  избран  в  Комитет
защиты  моряков.  Он  взял  расчет  на  «Трэйдере»  и  остался
в  городе.
 297

Результаты  весенней  стачки  были  налицо.  На  всем  побе¬
режье  моряки  бойкотировали  официальные  учреждения  и  об¬
ращались  со  своими  претензиями  только  в  Комитет  защиты.
Организация  масс  шла  быстрым  темпом.  Союз  добился  глав¬
ного  —  за  ним  официально  признали  право  заключать  кол¬
лективные  договоры.  Наконец-то  он  мог  защищать  интересы
моряков  на  судах  через  судовые  комитеты,  которые  раньше
не  разрешались  пароходными  компаниями.
 Обязанностью  Билли  было  держать  связь  с  судами,
снабжать  матросов  газетой  «Пайлот»,  улаживать  конфликты
и  знакомить  прибывающих  из  плавания  моряков  с  положе¬
нием  дел  на  берегу.
 В  конце  сентября  пароходные  компании  объявили  ло¬
каут  на  всем  Западном  побережье,  от  Ванкувера  до  Сан-
Диего,  и  отказались  рассматривать  требования  матросов  и
грузчиков  о  повышении  оплаты  и  улучшении  условий  работы.
Нью-йоркское  руководство  ПСМ  было  извещено  об  этом  теле¬
граммой,  в  которой  говорилось:
 «Борьба  предстоит  трудная,  цель  локаута  —  окончатель¬
но  разгромить  профсоюзы  на  обоих  побережьях.  Если  рабо¬
чие  на  Восточном  побережье  нас  не  поддержат,  мы  будем
разбиты  —  и  вы  тоже».
 Телеграмма  была  прочитана  на  экстренном  заседании
Комитета  защиты.  Они  уже  с  июля  ждали  такого  оборота
дел.  И  Билли  с  удовлетворением  думал,  что  теперь  моряки
лучше  подготовлены  к  стачке.
 Председатель  Комитета  защиты  Торренс  спросил:
 —  Ну,  какой  же  ответ  мы  дадим?  Призовем  людей
к  стачке?
 Билли  попросил  слова.
 —  Предложим  это  руководству  Интернационального
союза.  Если  они  откажутся,  мы  будем  действовать  без  них,
и  все  будут  знать,  что  мы  пытались  добиться  официального
выступления  ИСМ.
 Письмо  было  написано.  Заправилы  ИСМ  на  него  не  отве¬
тили,  но  оно  имело  неожиданный  результат:  в  тот  же  день
Интернациональный  союз  моряков  созвал  всех  своих  членов
«для  обсуждения  положения,  создавшегося  вследствие  локау¬
та  на  Западном  побережье».
 Тысячи  возбужденных  матросов,  стюардов,  кочегаров  со
всех  судов  в  порту  собрались  в  зале  союза.  Дэвид  Плэндж,
представитель  ИСМ,  звучным  голосом  призвал  всех  к  поряд¬
ку  и  объявил,  что  руководство  союза  против  забастовки,  так
как  его  представители  сейчас  ведут  переговоры  с  хозяевами,
и,  значит,  нет  оснований  выступать  до-  окончания  этих  пере¬
говоров.
 298

В  зале  царило  грозное  молчание.
 —  Мы,  конечно,  окажем  моральную  поддержку  союзам
Западного  побережья,  —  продолжал  Плэндж,  —  но  ни  в  коем
случае  не  экономическую.
 Не  успел  он  договорить,  как  в  зале  разразилась  буря.
 —  А  вы  подумали,  чего  можно  ожидать  от  этих  перего¬
воров,  если  мы,  как  штрейкбрехеры,  сорвем  стачку  на  За¬
паде?  —  спросил  чей-то  гневный  голос.
 —  Что  это  еще  за  болтовня  о  моральной  поддержке?  —
крикнул  другой.  —  Много  от  нее  будет  проку!
 —  Куда  вы  нас  ведете!  —  возмущался  третий.  —  У  нас
не  будет  ни  союза  и  ни  единого  коллективного  договора
с  пароходствами,  если  товарищи  на  Западе  проиграют!
 Плэндж  барабанил  по  столу,  объявлял  собрание  закры¬
тым,  предлагал  всем  разойтись  и  отправляться  на  свои  суда.
Затем  представители  «верхушки»,  под  градом  сердитых  на¬
смешек,  вышли  из  зала.
 Ни  один  моряк  не  последовал  за  ними.
 —  Теперь  перейдем  к  делу!  —  крикнул  кто-то.
 —  Давайте  сюда  Комитет  защиты!
 Привели  на  эстраду  тех  организаторов  масс,  которых  за¬
правилы  Интернационального  союза  не  допустили  в  зал.  Они
шли  под  гром  аплодисментов.  Выбрали  председателя,  и  со¬
брание  продолжалось.
 В  этот  вечер  «низы»  ИСМ  вынесли  самостоятельное  ре¬
шение  присоединиться  к  забастовке  и  выставить  те  же  требо¬
вания,  что  на  Западном  побережье.
 Это  собрание  решило  участь  «верхушки»  ИСМ.  Отныне
союз  целиком  принадлежал  массам,  доказавшим  свою  готов¬
ность  к  борьбе.
 После  собрания  Комитет  защиты  заседал  всю  ночь  до
утра  —  надо  было  выработать  план  стачки  и  организовать
комитеты.
 Эта  новая  стачка  охватила  не  только  нью-йоркский  порт.
На  другой  день  полетели  рапорты  из  штабов  бастующих.
Бастовали  моряки  на  всем  побережье.  В  портах  атмосфера
была  накалена  до  предела.  Наконец-то  у  моряков  была  своя,
подлинно  массовая  организация!
 Однако,  несмотря  на  это,  стачка  1936—1937  годов,  тянув¬
шаяся  всю  осень  и  зиму,  принесла  людям  тяжелые  невзгоды.
Исполнительный  комитет  Американской  федерации  труда,
комфортабельно  заседавший  во  Флориде,  объявил  стачку
«незаконным  выступлением».  Полицейский  террор  достиг
ужасающих  размеров.  Каждую  ночь  похищали  и  убивали
пикетчиков.  В  Новом  Орлеане  и  Порт-Артуре,  двух  южных
портах,  где  моряков  эксплуатировали,  как  рабов,  полиция
 299

арестовывала  целые  пикеты  и  держала  их  в  тюрьме  до  само¬
го  конца  стачки.
 Не  только  тюрьмы  были  переполнены  пикетчиками.  Зима
в  Нью-Йорке  в  тот  год  была  суровая,  и  многие  из  них  уми¬
рали  в  больницах  от  воспаления  легких.
 Билли,  Ол  Феррис  и  другие  организаторы  стачки  всю
зиму  спали,  не  раздеваясь,  где  попало.  Жен  своих  они  виде¬
ли,  только  когда  те  приходили  в  пикеты  или  штабы  стачеч¬
ного  комитета.  Они  жили  словно  в  каком-то  тумане,  не
отдыхая  ни  минуты.  Каждый  день  приносил  новые  серьезные
задачи.
 Как  и  во  время  апрельской  стачки,  коммунистическая
партия  всячески  поддерживала  моряков  в  борьбе,  и  забастов¬
щики,  которых  буржуазные  газеты  называли  «красными»,
принимали  помощь  подлинных  «красных»,  с  которыми  их
теперь  связывало  чувство  глубокого  взаимного  понимания.
 Билли  валился  с  ног,  но  чувство  товарищества  было
сильнее  усталости  и  поддерживало  его  лучше,  чем  сон.  Чем
больше  трудностей  вставало  перед  ними,  тем  отважнее  он  и
другие  преодолевали  их  и  тем  больше  они  верили  в  победу.
Несмотря  на  провокации  и  тяжелые  лишения,  моряки  держа¬
лись  крепко.  Когда  «верхушка»  Интернационального  союза
выхлопотала  у  хозяев  прибавку  в  десять  долларов,  чтобы
заманить  бастующих  обратно  на  суда,  моряки  только  угрюмо
качали  головами  и  оставались  в  пикетах,  сочинили  даже
песенку  о  «тридцати  сребрениках»,  которую  громко  распе¬
вали,  маршируя  по  улицам.
 Бастующие  моряки  стали  одним  из  главных  отрядов  ар¬
мии  рабочих,  боровшихся  за  производственные  союзы.  Нача¬
лась  эра  грандиозных  «сидячих  стачек».  В  Детройте  басто¬
вали  рабочие  автомобильных  заводов,  в  Питтсбурге  —
сталелитейщики,  в  Огайо  —  резинщики.
 В  феврале  1937  года  локаут  на  Западном  побережье
прекратился,  требования  матросов  и  грузчиков  были  удов¬
летворены.
 Победа  эта  была  и  победой  рабочих  Восточного  побе¬
режья.  Стачки  были  началом  объединения  моряков  всей
страны.  В  нью-йоркском  порту  бурно  ликовали.
 Через  два  дня  после  окончания  стачки  Билли  на  со¬
брании  упал  в  обморок,  и  его  отвезли  домой.
 Целую  неделю  он  был  без  сознания  и  бредил.  В  бреду  он
видел  конных  полисменов  и  лидеров  ИСМ.  На  Норс-Ривер
дул  страшный  ветер,  а  он,  Билли,  шел  вперед,  отбивая  атаки
врагов.  Его  кололи  штыками,  поливали  водой  из  пожарной
кишки,  его  лягали  копытами  лошади  полисменов.  И  только  из¬
редка  сквозь  страшный  шум  до  него  доходил  голос  Мэри.
 300

После  этого  безумия  вдруг  наступила  тишина.  Билли
уснул  крепким  сном  без  видений.  Когда  он  проснулся,  подле
нею  сидела  улыбающаяся  Мэри.
 —  Здравствуй,  мученик!  —  сказала  она.  —  Выпей-ка  вот
 это!
 Бульон  был  горячий  и  вкусный.  Билли  хотел  выпить  его,
но  губы  не  двигались.  Он  был  так  слаб,  что  голова  опять
упала  на  подушку.
 —  Доктор  говорил,  что  ты  не  выкарабкаешься,  а  я  ему
не  верила!  —  сказала  Мэри.  Она  все  еще  улыбалась,  но  в  гла¬
зах  блестели  слезы.  —  Ведь  ты  не  сделал  бы  такой  под¬
лости  —  не  оставил  бы  меня  одну  на  этом  свете,  Билли,
правда?
 Билли  с  усилием  накрыл  ее  руку  своей.  Он  хотел  отве¬
тить  —  и  не  мог.
 Еще  много  дней  Мэри  пришлось  ухаживать  за  ним,  как
за  ребенком.  Когда  он  ожил  и  начал  интересоваться  тем,  что
делается  в  мире,  он  попросил  газеты,  но  Мэри  не  дала.  Он
спросил,  что  в  порту.  Мэри  тряхнула  головой.
 —  Все  в  порядке,  и  больше  ни  о  чем  не  спрашивай,  не
твое  дело!
 Когда  он  настолько  окреп,  что  уже  решался  выходить  из
дому,  они  с  Мэри  часами  сидели  в  Центральном  парке  на
весеннем  солнышке.  С  террасы  виден  был  зоологический  сад
внизу.  Билли  смотрел  на  тюленей  с  не  меньшим  удоволь¬
ствием,  чем  детишки,  которые  визжали  от  восторга,  когда
тюлени  шлепались  в  воду.
 —  Помнишь  Скалу  Тюленей  во  Фриско?  —  спросил  он
у  Мэри.  —  Я  тогда  завидовал  им:  лежат  себе  на  солнышке
и  забот  не  знают!
 Мэри  вздохнула.
 —  Сан-Франциско  кажется  мне  сейчас  таким  далеким...
Как  ты  думаешь,  мы  еще  когда-нибудь  попадем  туда?
 —  А  ведь  у  нас  с  тобой  еще  не  было  медового  месяца,
Мэри,  —  сказал  Билли  с  улыбкой.  —  Почему  бы  нам  не  на¬
няться  вместе  на  какой-нибудь  пароход  и  поплавать  уже  на
новых  условиях?
 Мэри  кивнула  головой.  —  Это  было  бы  замечательно!..
Но  я  заранее  знаю,  что  будет.  В  последнюю  минуту  ты  пере¬
думаешь  ехать,  потому  что  в  порту  опять  что-нибудь  стря¬
сется,  —  и  мне  придется  медовый  месяц  проводить  одной!
 Билли  блаженствовал:  ведь  со  времени  их  знакомства
с  Мэри  они  впервые  проводили  вместе  целые  дни  и  строили
планы  на  будущее.
 Мэри  служила  в  ресторане,  но  когда  Билли  заболел,  ей
пришлось  бросить  работу.
 301

'  —  Но  на  какие  же  деньги  мы  живем?  —  спросил  однаж¬
ды  Билли.
 —  На  мои  сбережения,  конечно,  —  ответила  Мэри.  —
А  ты  как  думал?
 Билли  нахмурился.  —  Это  ужасно,  Мэри.  Не  хочу  я  жить
на  твой  счет.
 Она  закрыла  ему  рот  рукой.
 —  И  когда  мужчины  перестанут  считать  себя  высшими
существами?  Я  думала,  ты  умнее  других,  а  ты  до  сих  пор  не
понял  простой  вещи:  когда  люди  любят  друг  друга,  все,  что
у  них  есть,  —  общее.
 Через  неделю  Билли  уже  занял  свое  место  как  уполно¬
моченный  от  матросов  в  районном  комитете.  Деятельность
союза  теперь  стала  гораздо  многообразнее.  Но  заправилы
ИСМ  ничего  не  забыли  и  ничему  не  научились.  Они  отказы¬
вались  объединиться  с  представителями  масс,  а  те  настаивали
на  выборах,  которые  решат  вопрос  об  едином  профсоюзном
центре.  И  на  этих  выборах  против  Интернационального  сою¬
за  моряков  выступил  новый  Всенациональный  морской  союз.
 Следующим  великим  событием  в  жизни  моряков  Восточ¬
ного  побережья  был  первый  съезд  нового  союза.  Он  состоял¬
ся  в  Нью-Йорке  в  июле  1937  года.  Билли  Фэррел  был  в  числе
219  делегатов,  представлявших  судовые  экипажи  пароходных
компаний.  Все  они  были  начеку,  готовые  яростно  защищать
интересы  масс.  И  за  одиннадцать  дней  съезд  выработал
устав,  беспримерный  в  истории  американского  рабочего  дви¬
жения.
 Усталые,  но  сияющие  делегаты  расходились,  чтобы  вер¬
нуться  на  свои  суда.  Билли  разыскал  в  толпе  Ола  Ферриса,
и  они  вышли  вместе  на  залитую  жарким  солнцем  улицу,  где
веселые,  возбужденные  моряки  продолжали  толковать  о  съез¬
де.  Люди  обнимались,  некоторые  плакали  от  радости.
 Феррис  все  время  толкал  Билли  в  бок  и  повторял:
 —  Ну  что,  парень?  Думал  ты  когда-нибудь,  что  мы  до¬
живем  до  такого  дня?
 На  углу  они  расстались  —  каждому  хотелось  пойти
к  жене,  урвать  для  отдыха  хоть  один  день.  Впереди  был  сле¬
дующий  великий  этап  борьбы  —  утверждение  нового  союза
как  представителя  всех  рабочих  морского  транспорта.
 На  прощанье  Феррис  дал  Билли  совет.
 —  Не  трать  попусту  сил,  дружище,  —  сказал  он  ласко¬
во.  —  Нам  они  все  до  последней  капли  понадобятся.  То,  что
мы  перенесли  за  этот  год,  пустяки  по  сравнению  с  тем,  что
предстоит.  Борьба  не  закончилась,  она  только  начинается.

СЭМЮЭЛЬ
 АДАМС
 ПАНИКА  В  ВАШИНГТОНЕ1
 (Г*тва  из  романа  9,Грабеж“)
 В  эту  душную  июльскую  ночь,  вскоре  после  двенадцати
часов,  многомудрая  столица  «самого  цивилизованного
государства  в  мире»  сошла  с  ума,  впала  в  бешенство,
стала  буйствовать  в  припадке  дикой  паники.  На  протя¬
жении  нескольких  часов  —  от  полуночи  до  рассвета  —
город  был  объят  ужасом.  Острый  приступ  животного
страха,  казалось,  совершенно  подавил  рассудок  людей.  Когда
взошло  солнце,  Вашингтон  представлял  собой  картину
полного  распада  всех  гражданских  и  психологических
связей.
 Накануне  вечером  Фил  Кимберли  испытывал  чувство  тре¬
воги  и  не  знал,  что  с  собой  делать...  Работать  не  хотелось.
Мрачно  доев  свой  обед  в  «Клубе  патриархов»,  Кимберли  уже
собрался  уходить,  когда  в  зал  забрел  экс-сенатор  Томас  Гор-
мюлли  и  предложил  сыграть  на  биллиарде,  но  пусть  Ким¬
берли  даст  ему  фору  пятнадцать  из  пятидесяти.  Сыграли
партию  и  начали  вторую.  Но  тут  появились  два  других
члена  клуба  и  принудили  Кимберли  и  бывшего  сенатора
сесть  за  карточный  стол,  чтобы  составить  четверку  для
бриджа.
 1  Герой  романа  миллионер  Мартин  Страбо  организует  аферу  вокруг
химического  препарата  «тозерит»,  якобы  предохраняющего  людей  от  унич¬
тожения  атомными  лучами.
 303

Давно  уже  было  сказано:  «Играем  последнюю  партию»,
а  игра  все  тянулась  и  тянулась,  как  нередко  случается  в  брид¬
же.  Вдруг  старый  судья  Сэндз  поднял  голову.
 —  Слышал  кто-нибудь  из  вас  это?  —  спросил  он.
 —  Я,  —  отозвался  британский  атташе  Кэрнс.
 —  Взрыв  и,  кажется,  неподалеку,  —  высказал  предполо¬
жение  Гормюлли.
 В  дверях  появился  один  из  членов  клуба.
 —  Яркая  сейчас  была  вспышка,  —  сказал  он.  —  Я  сидел
у  окна.  Похоже  было  на  молнию,  но  это  все-таки  не  гроза:
гром  ударил  только  раз.  Прямо  над  головой.
 —  Пасс,  —  процедил  британский  атташе.
 Пошел  второй  час  ночи,  а  игру  все  еще  не  удавалось  за¬
кончить.  Вдруг  из  комнаты,  обращенной  окнами  на  улицу,
вбежал  другой  член  клуба.
 —  На  улице  чорт  знает  что  творится!  —  крикнул  он.
 До  играющих  донесся  слитный  гул,  в  который  вплетались
крики.  Судья  бросил  карты.
 —  Не  разойтись  ли  нам,  джентльмены?  Похоже,  что  дело
серьезное.
 Кимберли  схватил  шляпу,  кинулся  к  выходу  и  широко
распахнул  наружную  дверь.
 По  тротуарам  и  мостовой  Коннектикут-авеню  бежали  лю¬
ди.  Их  искаженные,  перекошенные  лица  были  обращены  к  не¬
бу.  Некоторые  падали  и  оставались  лежать  на  земле.  Какой-
то  совершенно  голый  человек  проскакал  галопом  посреди  мо¬
стовой.
 —  Дьявол!  Проклятье!  Проклятье!  Проклятье!  —  вопил
он,  и  его  зычный  голос  слышался  еще  долго.
 В  доме  напротив  клуба  пожилая  женщина  высунулась  из
окна  второго  этажа  и  с  криком:  «Нет,  уж  лучше  сразу!»  бро¬
силась  вниз.  Она  упала  на  раскрытый  парусиновый  навес
этажом  ниже.  Под  тяжестью  тела  парусина  лопнула,  и  жен¬
щина  полетела  на  землю,  угодив  прямо  в  ящик  с  цветами.
 Вдалеке  выли  полицейские  сирены,  сигналил  горн.  На
высоком  крыльце  соседнего  особняка  стояла,  вытянувшись
по-военному,  осанистая  фигура  и  замогильным  басом  ве¬
щала:
 —  На  тот  свет  с  деньгами  нас  не  пускают!
 Бегущие  на  ходу  выбрасывали  из  карманов  деньги.  По
тротуару  со  звоном  катились  монеты,  в  воздухе  мелькали  дол¬
ларовые  бумажки.  Никто  не  останавливался.
 Основной  поток  людей  несся  к  Джексон-скверу.  Заметив
толстяка,  который  судорожно  цеплялся  за  решетку  у  входа
в  клуб,  Кимберли  спросил:
 —  В  чем  дело?  Что  случилось?
 304

Толстяк  беззвучно  зашевелил  губами,  отпустил  решетку,
рухнул  на  землю,  а  затем  пополз  прочь  на  четвереньках.
 —  Вон  ?ам,  наверху,  наверху!  —  прокричал  мчавшийся
мимо  человек,  делая  дикие  жесты  в  сторону  туманного
неба.
 Кимберли  бросился  в  людской  поток.  Он  ощущал  любо¬
пытство,  смешанное  с  отвращением.  Если  весь  мир  сошел
с  ума,  он  должен  видеть,  к  чему  это  приведет.  Впрочем,  чего
можно  ждать  от  презренного  рода  людского?!  Он  кинулся  бы¬
ло  тоже  бежать,  но  сделал  усилие  и  взял  себя  в  руки.  Так
и  самому  недолго  впасть  в  панику,  мелькнуло  у  него  в  голове.
Какая-то  женщина  бросилась  к  нему  и,  обхватив  за  шею,  за¬
голосила:
 —  Спасите!  Спасите  меня!
 —  От  чего  спасти?
 —  Спасите!  Спасите!
 Кимберли  сердито  высвободился  из  ее  объятий  и  поспе¬
шил  в  парк.  Наверху  что-то  тихо,  но  назойливо  жужжало.  Ша¬
гая  по  аллее,  Кимберли  слышал  вокруг  истерические  вопли,
слова  молитв.  Сквозь  листву  деревьев  виднелись  темные  пят¬
на.  Присмотревшись,  он  понял,  что  на  деревьях  прячутся
люди.
 Выйдя  за  ограду  в  противоположном  конце  парка,  Ким¬
берли  заметил  свет  в  окнах  журналиста  Лестера  Суэнсона
и  направился  к  крыльцу  его  дома.  Но  в  этот  момент  входная
дверь  открылась,  и  сам  Суэнсон  сбежал  по  ступенькам  на¬
встречу.
 —  Черти  вырвались  из  ада,  —  ворчливо  сказал  он.  —  Вон
моя  машина.  Залезайте.
 Но  даже  к  машине  пробраться  было  нелегко:  две  незна¬
комые  дамы  с  плачем  бросились  на  колени  перед  Кимберли.
 —  Возьмите  нас  с  собой!  Христа  ради,  увезите  отсюда!
 —  Да  я  никуда  не  еду!  —  сказал  Кимберли.
 Но  женщины  рвались  к  автомобилю.
 —  Ким,  не  пускай  их!  —  свирепо  заорал  Суэнсон.
 —  Сейчас  ударит  опять!  —  завизжала  одна  из  них.
 Кимберли  оттеснил  женщин  и  вскочил  в  машину.  Дюйм
 за  дюймом  расчищая  себе  дорогу  в  толпе,  автомобиль  свернул
на  Пенсильвания-авеню.  Вся  лужайка  перед  Белым  домом
была  запружена  коленопреклоненными  фигурами,  многие  из
которых  оказались  в  ночном  белье.  Представитель  Белого  до¬
ма,  лицо  которого  было  неразличимо  впотьмах,  махал  руками
и  гнал  людей  прочь.  В  толпе  говорили,  что  сам  президент  сей¬
час  выступит  по  радио  с  обращением  к  вашингтонцам.
 Дальше  проехать  было  нельзя:  здесь  стоял  полицейский
заслон.  Один  из  полисменов  узнал  в  лицо  Суэнсона  и  посове¬
 20  Америка  глазами  американцев
 305

товал  ему  поехать  к  реке  —  вот  где  материал  для  газеты:
туда  сбежалась  тьма  народу,  все  ищут  спасенья.
 Суэнсон  повернул  машину  и  вывел  ее  на  боковую  улицу,
где  людей  было  не  так  много.  Наконец-то  Кимберли  смог
спросить  его:
 —  С  чего  это  началось?
 —  Вы  слышали  взрыв  бомбы  час  назад?
 —  Как  будто  да.
 —  Вот  и  все.  Эти  идиоты  решили,  что  на  город  совершен
налет.  Массовый  психоз.  —  Суэнсон  резко  затормозил.  Маши¬
на,  отчаянно  скрипя,  остановилась,  едва  не  наехав  на  кресло
с  паралитиком,  которое  катил  рослый  лакей  в  наспех  накину¬
той  ливрее.  Глаза  больного  были  закрыты,  губы  шептали  мо¬
литву.  Трясущейся  рукой  он  сжимал  продолговатый  листок
бумаги.  На  листке  было  напечатано  крупными,  жирными  бук¬
вами:
 «БУДЬТЕ  СПОКОЙНЫ!  БУДЬТЕ  ХЛАДНОКРОВНЫ!
 ОПАСНОСТИ  НЕТ!»
 Казалось,  листовка  не  была  рассчитана  на  то,  чтобы
вызвать  панику.
 —  Вон  там,  на  земле,  такой  же  листок!  —  сказал  Суэн¬
сон.
 Кимберли  вышел  из  машины,  сгреб  с  мостовой  бумажку
и,  приблизив  ее  к  освещенному  щитку  автомобиля,  прочел
с  изумлением:
 «Бомба,  которая  только  что  разорвалась,  безвредна.  Но
следующая,  возможно,  не  будет  безвредной!»
 Далее,  шрифтом  помельче,  рассказывалось  в  самом  сен¬
сационном  духе  о  «смертоносных  лучах»,  о  массовом  уничто¬
жений  людей,  о  бедствиях,  которые  ожидают  тех,  кто  не  за¬
щитит  себя  от  их  страшного  действия.
 «Пока  опасность  не  угрожает,  но  кто  знает,  когда  она  воз¬
никнет?  Быть  может,  враг  уже  выступил.  Спешите  оградить
себя,  пока  есть  еще  время!»
 Ниже  шел  текст,  состоящий  из  уговоров  и  угроз,  закан¬
чивавшийся  теми  же  словами:
 «БУДЬТЕ  СПОКОЙНЫ!  БУДЬТЕ  ХЛАДНОКРОВНЫ!
 ОПАСНОСТИ  НЕТ!»
 —  Но  ведь  если  люди  прочтут  это...  —  заговорил  Ким¬
берли.
 —  Прочтут!  —  перебил  его  Суэнсон.  —  Эти  бараны  про¬
чтут!  Разве  они  думают,  когда  читают?
 —  Я  понимаю,  что  эта  чепуха  насчет  смертоносных  лу¬
чей  способна  вызвать  панику,  но  ведь  тут  же  всех  предупреж¬
дают...
 306

—  А  предупреждения  никто  не  видит.  Вы  недооцениваете
их  способности  к  массовому  идиотизму.
 —  Вот  так,  один  прочитает...
 —  И  рассказывает  пятидесяти  другим.  Но  рассказывает
только  про  страшное.
 —  Ловко  состряпано,  —  сказал  Кимберли.  —  К  автору
этой  листовки  не  придерешься,  что  он  нарушил  общественный
порядок  в  Вашингтоне.
 —  Хитрость  и  подлость.  Наш  приятель  Страбо  в  пет¬
лю  не  полезет.
 —  Страбо!  Ах,  это  «тозерит»!  Как  же  я,  дурак,  сразу  не
догадался?  Но  чем  такая  паника  может  помочь  продаже  «то-
зерита»?
 Суэнсон  попытался  в  общих  чертах  нарисовать  ему  кар¬
тину  того,  что  произошло.  Самолет  Страбо  с  высоты  в  пять  ты¬
сяч  футов  бросил  над  Вашингтоном  бомбу  холостого  действия,
разорвавшуюся  с  невероятным  шумом;  вслед  за  бомбой  поле¬
тели  вниз  тысячи  листовок.  Все  это  дало  мгновенный  резуль¬
тат:  люди  поняли  лишь  одно  —  в  воздухе  смерть,  город  гиб¬
нет,  спасаться  можно  только  бегством.  И  вот  паника  растет,
как  лесной  пожар.
 Когда  Кимберли  и  Суэнсон  достигли  берега  Потомака,  им
показалось,  что  река  покрыта  черными  шарами.  На  са¬
мом  деле  это  были  люди,  стоявшие  по  шею  в  воде.  Вдруг
над  рекой  послышался  гул  самолета.  Его  встретили  воплями
ужаса,  и  головы  мгновенно  скрылись  под  водой.  Еще  много
раз  головы  то  появлялись  на  поверхности,  то  исчезали,  пока,
наконец,  самолет  не  затих.
 —  Вы  только  гляньте  на  мост!  —  воскликнул  Кимберли.
 На  мосту  было  подлинное  столпотворение.  Людей  стал¬
кивали  в  воду,  некоторые  прыгали  сами.  Десятки  лодок  бо¬
роздили  реку.  Две  из  них,  видимо,  тонули.  Только  одно  ма¬
ленькое  суденышко,  не  тронутое  общим  безумием,  вело  спаса¬
тельные  работы.
 —  Узнать  бы  имя  этого  человека,—пробормотал  Суэнсон.
 Они  вернулись  на  Пенсильвания-авеню.  Посредине  мосто¬
вой  какая-то  евангелистка  могучего  телосложения,  одетая
в  небесно-голубой  хитон,  с  фосфоресцирующим  сиянием  на  во¬
лосах,  проповедовала  на  нелепом  наречии,  которое,  как  она
объяснила,  «для  простых  смертных  непонятно».  Она  бубнила
назойливо  «аркни-оркни»,  и  толпа,  как  зачарованная,  стала
раскачиваться  и  подпрыгивать,  гогоча,  словно  стая  обезумев¬
ших  гусей,  этот  бессмысленный  рефрен:  «Аркни-оркни,  аркни-
оркни,  аркни-оркни».
 —  Пойдем  отсюда  ко  всем  чертям,  пока  мы  тоже  не  свих¬
нулись,  —  сказал  сквозь  зубы  Суэнсон.
 20*
 307

Подальше  от  евангелистки  импровизированный  хор  с  за¬
выванием  тянул  на  все  лады,  что  настал  конец  мира.  Здесь
было  не  так  много  людей,  как  в  других  местах,  и  они  сновали
по  небольшому  кругу,  напоминая  собой  кур,  которые  ждут  на¬
лета  ястреба.  Их  лица,  искаженные  страхом,  были  обра¬
щены  к  небу.
 —  Вот  он,  вот!  —  то  и  дело  раздавался  крик,  и  тогда  все
изгибались,  пряча  головы.  Некоторые  бросались  на  землю
и  ползли  кто  куда.
 Знакомый  репортер  крикнул  Суэнсону,  что  на  вокзале
«Юньон»  происходит  что-то  страшное.
 —  А  где  нет?  —  отозвался  Суэнсон.
 У  вокзальной  площади  автомобиль  стал:  дальше  проехать
было  нельзя.  Расталкивая  толпу,  Кимберли  и  Суэнсон  с  тру¬
дом  добрались  до  перрона.  Тысячи  людей  осаждали  поезда.
Расписание  перестало  существовать.  Составы  отходили  по
мере  наполнения,  мужчины  и  женщины  теснились  на  площад¬
ках  вагонов,  висли  на  буферах,  лезли  на  крыши.  Никто  не
знал,  куда  он  едет.  Каждый  хотел  лишь  одного:  бежать  куда
глаза  глядят  из  «угрожаемого»  города.
 Всюду  только  и  говорили  о  смертоносных  лучах.  Пере¬
давали,  что  горят  целые  районы  (хотя  Кимберли  и  Суэнсон,
проехав  по  городу,  нигде  не  видели  пожара).  Какой-то
джентльмен,  взгромоздившись  на  кузов  застрявшего  грузови¬
ка,  кричал,  как  полоумный,  об  убитых  на  площади  у  входа
в  отель  «Космополит».  Суэнсон  прыгнул  на  колесо,  схватил
его  за  шиворот  и  тряхнул  как  следует:
 —  Опомнитесь!  Вы  что,  сами  это  видели?
 —  Нет,  не  я;  очевидец  рассказывал.  У  мертвых  были  вы¬
жжены  лица.
 —  Пари,  что  это  стопроцентное  вранье,  —  сказал  Суэн-
ссн,  —  но  проверить  надо.
 Отправились.  В  отеле  «Космополит»  о  таком  происше¬
ствии  никто  не  слыхал.
 —  Вот  как  создаются  сенсации!  —  с  отвращением  про¬
бурчал  Суэнсон.
 Пожилой,  интеллигентного  вида  человек,  разговаривав¬
ший  с  портье  при  их  появлении,  вежливо  обратился  к  Суэн¬
сону*
 —  У  вас  тут  машина?
 —  Да.
 —  Не  можете  ли  вы  подвезти  меня  к  больнице?
 Суэнсон  с  любопытством  оглядел  незнакомца.
 —  Вы  ранены?
 —  Нет.  Я  врач.  Доктор  Мэнстрит,  из  Нью-Хоп,  штат  Пен¬
сильвания.  По  радио  вызывают  врачей-волонтеров.
 308

—  Хорошо.  В  какую  больницу  вас  отвезти?
 —  В  любую,  какая  ближе  всего.  Все  больницы  перепол¬
нены.
 —  Елем  тогда  в  Самаритен.  Садитесь,  пожалуйста.
 Больница  бьца  со  всех  сторон  окружена  плотным  коль¬
цом  людей.  С  боем  Суэнсон  и  Кимберли  протиснули  доктора
в  здание.  Предположив,  что  все  трое  —  врачи,  люди  бросились
к  ним,  расстегивая  на  себе  воротники  и  демонстрируя  шеи
и  головы,  якобы  покрывшиеся  смертельной  сыпью.  Все  каш¬
ляли  и  стонали.  У  многих  лица  были  закрыты  мокрыми  носо¬
выми  платками.  То  тут,  то  там  страшные  крики  оглашали
воздух:
 —  Доктор,  помогите!  Впустите!  Я  наглотался  этого!
 Днем  выяснилось,  что  Америка  все  еще  стоит  на  месте,
и  паника  мало-помалу  начала  утихать.  Сотни  людей,  пере¬
живших  острый  приступ  истерии,  отправились  из  больниц  по
домам.
 Но  страх  перед  будущим,  хитро  посеянный  листовками,
погнал  вашингтонцев  толпами  в  магазины.  Все  кинулись  ску¬
пать  одежду  с  ярлычками  «обработано  тозеритом».  Целый
день  до  поздней  ночи  грузовики  со  складов  Страбо  развозили
тюки  товаров.  Те  торговцы,  которые  умудрились  обеспечить
себе  запасы,  держали  свои  магазины  открытыми  до  десяти,
одиннадцати,  а  кто  и  до  двенадцати  часов  ночи.  Никогда  еще
Соединенные  Штаты  не  знали  такого  бешеного  спроса  на  ка¬
кой-нибудь  вид  изделий.  Коммерческие  таланты  достопочтен¬
ного  Мартина  Страбо  проявились  за  эти  сутки  во  всем  блеске.
Но  самого  Страбо  не  было  видно:  он  предпочитал  в  такое
время  держаться  в  тени.  Даже  его  оруженосец  Перкинс  не
знал,  где  его  патрок.  Или,  может  быть,  лгал,  говоря,  что
не  знает.
 После  тревожной,  бессонной  ночи  журналисты  собрались
в  своем  клубе.  У  всех  на  уме  было  только  одно.  И  общую
мысль  выразил  корреспондент  «Нью-Йоркского  регистра»:
 —  Итак,  «вакса»  Страбо  еще  раз  наставил  Америке  нос.
 —  А  вы  докажите,  что  это  он,  —  повернулся  к  нему  ре¬
портер  «Кливлендской  рекламы».
 —  Что  доказывать?  Разве  вы  сомневаетесь,  что  это  его
рук  дело?
 —  Ничуть,  не  такой  уж  я  дурак!  Но  где  доказательства?
Доказательства,  которые  можно  было  бы  напечатать  в  га¬
зете?
 —  Все  не  прочь  бы  иметь  доказательства!  —  воскликнул
репортер  «Звезды  Сент-Луиса».  —  В  том-то  вся  штука!
 309

—  Да,  это  одно  из  таких  дел,  про  которые  всем  изве¬
стно,  но  никто  не  смеет  написать  в  газете.
 —  Может  быть,  он  сам  себя  выдаст,  когда  вернется,  —  вы¬
сказал  предположение  корреспондент  из  Нового'Орлеана.
 —  А  вы  откуда  знаете,  что  он  вернется?—спросили  в  один
голос  репортеры  синдиката  Макбет.
 —  Вернется!  Страбо  не  из  трусливых!
 —  Значит,  пускай  ждет  взбучки!
 —  Взбучки?  Страбо?  —  зевая,  сказал  представитель
«Почты».  —  Ничего  ему  не  сделают.
 —  Почему  нет?  Держу  пари,  конгресс  назначит  следствен¬
ную  комиссию  по  всем  правилам.
 —  Я  ставлю  на  Страбо.  Да  знаете  ли  вы,  сколько  членов
конгресса  он  купил,  а  сколько  «контролирует»?
 —  Не  больше  полдюжины.
 —  Так.  Ладно.  Теперь  прибавьте  всех  конгрессменов,
которые  на  содержании  у  Пима  Олей,  дружка  нашего
Страбо.
 —  У  Пима  Олей,  владельца  авиалиний?
 —  Ну  да.
 —  Скажем,  еще  двадцать  пять.
 —  Хорошо.  А  сколько  конгрессменов  у  Матцеидена,  пу¬
шечного  короля,  а  у  Келлери  Смита,  стального  короля,  а  у  дру¬
гих  из  банды  правительственных  подрядчиков?!  Тут  уже  не
блок,  а  целая  блокада.  Они  ведь  все  замешаны.
 —  Патриоты  все,  как  один,  —  сказал  Суэнсон,  —  и  точка.
 —  Бизнес!  —  заметил  представитель  «Рекламы».—И,  ска¬
жу  вам,  весьма  недурной  бизнес  для  Страбо  и  К°.
 —  Еще  бы!  —  подхватил  корреспондент  «Почты».  —  В  мое
время  никто  и  подумать  бы  не  мог  о  такой  сногсшибательной
рекламе,  да  притом  без  всяких  затрат!  Можете  считать,  Что
они  продадут  минимум  двадцать  миллионов  пар  брюк,  обра¬
ботанных  «тозеритом».
 —  И  жульническому  «тозериту»  обеспечена  слава  —
он  войдет  в  словари  и  в  историю,  —  добавил  репортер  «Ре¬
гистра».
 —  Так  вы,  ребята,  считаете,  что  ничего  не  будет  сдела¬
но?  спросил  корреспондент  лондонской  газеты.
 —  Разговоры-то  будут,  и  слухи  разные  тоже,  —  ответил
Суэнсон.  —  Появятся  передовые  в  наших  лучших  газетах
и  критика  по  радио,  дескать,  зачем  такое  допускают.  А  через
неделю  люди  будут  ржать  по  этому  поводу  и  говорить:  «Да,
хитрый  фокус  он  устроил,  лучше  и  не  придумаешь!»
 —  Вы,  англичане,  —  сказал  журналист  из  Сиэтла,  —
никогда  в  полной  мере  не  поймете  американское  преклонение
перед  теми,  кто  сумел  перехитрить  закон.
 310

—  Скажите,  вы  действительно  полагаете,  что  блок  финан¬
совых  воротил  не  допустит  правительственного  расследова¬
ния?  —  спросил  сотрудник  «Звезды»  своего  коллегу  из
«Почты».
 —  Мало  сказать  полагаю,  —  уверен!  Все  они  —  акционеры
Страбо,  так  же  как  и  он  —  их  акционер.  Общие  финансовые
интересы.  А  действуют  они  через  подставных  лиц.  Эх,  если  бы
мне  позволили  это  доказать  —  я  бы  всю  их  подлую  банду
вывел  на  чистую  воду,  показал  бы  их  поганое  нутро!

ЛЛОЙД  БРА
 У  Н
 АЙЗЕК  ЗЭКЕРИ
 (Глава  из  романа  „Железный  город“  V
 Он  разом  вскочил  при  этом  звуке,  не  веря  своим  ушам.
Да!  Вот  опять  тот  же  звук,  на  этот  раз  громче  и  про¬
должительнее:  далекий  шум  с  путей,  где  составляется
товарный  поезд.  Ошибки  быть  не  могло:  сначала  при¬
глушенный  удар  паровоза  по  составу  порожняка,  а  затем  лег¬
кий  лязг  по  всей  цепи  буферов,  постепенно  замирающий  вдали.
Теперь  машинист  выглядывает  из  будки,  дожидаясь,  пока  не  по¬
даст  ему  сигнал  фонарь  сцепщика,  мерцающий  вверх  и  вниз,
словно  звездочка,  пляшущая  в  темноте.  Тогда  тупорылый  ма¬
невровый  паровоз  упрется  тендером  в  тяжелый  состав  и,  сопя,
фыркая,  станет  сдвигать  его  назад;  длинный  ряд  вагонов
с  ворчанием  и  скрипом  тронется,  потом  все  быстрее  покатится,
легко  пощелкивая  на  стыках,  уже  не  противясь  настойчивому
паровозику,  сердито  пыхтящему  и  хвастливо  позванивающему
своим  колоколом.
 Нет,  конечно,  все  это  ему  только  послышалось,  и  Зэк
улыбнулся  собственной  дурости.  Лежа  здесь,  в  полном  мраке
карцера,  он  вообразил,  что  теперь  уже  поздняя  ночь,  но  дале¬
кое  погромыхивание  указывало,  что  сейчас  только  шесть  вече¬
ра,  когда  раздается  по  тюрьме  стук  запираемых  дверей.  Все¬
 1  Герои  романа  —  три  негра,  заключенные  в  американскую  тюрьму
за  коммунистическую  деятельность.  В  их  числе  Айзек  Зэкери.
 312

го  пять  часов,  как  его  сюда  привели.  Даже  трудно  поверить'.
И  сколько  еще  ждать  до  утра.
 До  них  дошло  его  предупреждение:  они  не  посмели  тро¬
нуть  его,  ограничились  руганью.  Утром,  обещали  они,  им  зай¬
мется  Стив:  Стив  пропишет  тебе  десять  дней  карцера,  и  это
отучит  тебя,  черномазого  стервеца,  грозиться  надзирателям.
Потом  они  заперли  дверь  и  ушли.  Долго  он  стоял,  прислонясь
к  стальной  плите  и  радуясь,  что  легко  отделался.  Конечно,
подловили,  но  не  так,  как  могло  обернуться:  все-таки  им  не
удалось  вызвать  меня  на  драку.  Все  время,  пока  они  вели
его  вниз  по  лестнице  и  вдоль  узкого  сводчатого  прохода  в  под¬
вал,  к  коридору  одиночных  камер,  он  все  время  твер¬
дил  себе,  что  не  ударит  их.  Он  повторял  это  про  себя  опять  и
опять,  настойчиво,  убеждающе:  Айзек  Зэкери,  не  будь  ду¬
раком.  Что  бы  ни  случилось,  не  будь  дураком!  Но  он  знал,
что  не  выдержит,  если  они  тронут  его,  и  когда  они  ограничи¬
вались^  бранью,  он  едва  удерживался,  чтобы  не  засмеяться.
Засмеяться,  как  Абед-Него  в  той  притче,  которую  рассказывал
им  в  воскресной  школе  дьякон  Рэнсом...
 Было  это  давным-давно  —  еще  и  рабов  тогда  не  было,  —
и  старик  Небухеднезар  был  царем  Вавилона  и  мучил  детей
Израиля.  Здорово  мучил.  Тогда-то  и  посадили  троих  в  пещь
огненную:  Шадраха,  Мешаха  и  Абед-Него.  Хорошие  это  были
ребята,  такими  бы  и  вам  следовало  быть,  да  куда  там!  А  он
все-таки  посадил  их  в  печь,  такой  уж  он  был  ехидный  и  злой,
и  власть  у  него  была  делать,  что  захочет.  Собрал  он  весь  ке¬
росин,  какой  мог  купить,  и  вылил  в  огонь.  Жарынь!  Так  и  пы¬
шет!  Словно  фейерверк  Четвертого  июля.  А  тем  ребятам  —
начхать  им  на  вавилонян,  да  и  на  самого  их  царя.  Уселись
они  в  кружок,  знай  поплевывают;  и  болтали  они  так  до  самых
тех  пор,  как  те  раскрыли  дверцы  и  выпустили  их  на  волю.
Шадрах  сказал:  «Ерунда!  Этак  и  курицу  не  опалить».  Мешах
сказал:  «Что-то  мне  у  вас  тут  холодно  кажется,  право!»  А  тре¬
тий,-  Абед-Него,  —  вот  это  был  парень  что  надо!  —  он  ничего
не  сказал.  Смотрел  на  всех  этих  белых  вокруг  и  смеялся!
 Этот  курьерский  поезд  звали:  «Впереди  Слава  Загробная
и  Забвение»,  хотя  по-настоящему  магистраль,  которая,  грохо¬
ча,  прорезала  эту  часть  штата,  называлась  ВСЗЗ  —  Великая
Средне-Западная  —  Залив».  Экспресс  прозвали  так  в  шутку,
но  для  Айзека  это  был  в  самом  деле  великий  славный  поезд
еще  задолго  до  того,  как  он  его  увидел.  Айзек  был  младшим
из  девяти  сыновей  Тома  Зэкери,  и  ему  мкгнуло  четырнадцать,
когда  отец  впервые  повез  его,  уже  рослого  парня,  на  двуколке
за  семь  миль,  в  Лорельтон,  где  проходил  этот  поезд.  Айзек
 Я13

увидел  его,  и  это  было  ослепительное  осуществление  давней
мечты  —  мечты  щемящей  и  неотступной,  манящей  и  недости¬
жимой,  которая  когда-то  возникла  у  маленького  негритенка
на  глухой  миссисипской  ферме.
 Ежедневно  в  полдень  доносился  далекий  гудок,  резкий  и
насмешливый,  словно  крик  взбалмошной  сойки.  Мальчик
крепче  натягивал  вожжи  и  говорил:  «Слышишь,  Дэниэль?
И  ты,  Куини?  Скоро  я  буду  править  этим  дьяволом.  Скоро.
Скоро!  Буду  гнать  его  все  вперед,  вперед  и  вперед,  и  быстро!
До  Джорджии,  а  может  быть,  и  до  самой  Атланты.  Вот  уви¬
дите.  Дайте  срок  и  увидите.  Но!  Вьо!  Клячи  вы  застоялые!
Вы  что,  еще  ржать  надо  мной  вздумали?»  А  ночью  он  не  мог
заснуть,  пока  гудок  не  раздавался  снова,  низкий  и  прерыви¬
стый,  гулко  отдававшийся  в  болотах...  Тогда  он  клубком  сво¬
рачивался  на  продавленном  кукурузном  тюфяке  и  мечтал
о  поезде,  пока  не  приходил  к  нему  сон.
 Но  были  не  только  эти  полдневные  и  полночные  гудки.
Была  еще  картинка  из  календаря,  прилепленная  к  стене  за
круглой  печкой,  а  на  ней  огромный  локомотив,  надвигавшийся
прямо  на  вас,  как  живой,  и  дым  у  него  клубился  из  трубы
и  выписывал  но  синему,  синему  небу  слова:  Средне-Западная
доставит  ваш  груз  быстрее!  А  по  воскресеньям  они  пели  гим¬
ны  в  баптистской  церкви  Нового  Завета.  Скорее  по  вагонам,
по  скамейкам,  малыши,  и  вы  тоже,  взрослые,  и  поторапливай¬
тесь,  потому  что  Айзек  Ли  Зэкери  уже  сидит  в  будке  и  не  на¬
мерен  ждать  запоздавших  и  растерях.  Да,  мэм,  это  Поезд
Славы,  влезайте  скорее,  если  не  хотите  остаться  с  моими  ни¬
кудышными  братьями.  Нет,  нет,  их  я  никого  не  возьму,  разве
что,  может  быть,  Бенджамена  —  мы  с  ним  погодки,  —  но,  кро¬
ме  него,  никого,  пусть  они  хоть  на  колени  станут  —  и  не  про¬
сите!  Нет!  Нечего  реветь,  и  не  лезьте  вы  ко  мне,  особенно  ты,
Джекоб,  и  ты,  Леви,  —  вы  всегда  важничали,  издевались  и
уверяли,  что  если  мне  чем  и  править,  так  только  старой  хро¬
мой  ослицей.
 Я  вас  предупреждал,  а  теперь  поздно.  Я  вас  оставляю  на
станции  со  всеми  нечестивцами,  еретиками  и  грешниками,  ко¬
торым  вход  строго  воспрещается.
 Наш  поезд  в  полном  порядке,  наш  поезд!
 Наш  поезд  в  полном  порядке,  наш  поезд!
 Наш  поезд  в  полном  порядке!
 Для  тех,  кто  едет  в  нем,  нет  пересадки,
 Потому  что  наш  поезд  —прямой  поезд,  наш  поезд!
 В  него  не  сажают  остряков,  в  наш  поезд!
 В  него  не  сажают  остряков,  в  наш  поезд!
 В  него  не  сажают  остряков,
 Ни  курильщиков,  ни  пьянчуг,  ни  шулеров,
 Потому  что  наш  поезд  —  Поезд  Славы,  наш  поезд!
 ЗМ

Ни  шлюх,  ни  котов,  ни  табакуров,  ни  самогонщиков,  ни
игроков,  ни  полуночных  бродяг  —  никого,  о  ком  поется  в  пес¬
не,  я  не  посажу  в  свой  поезд.  И  никого  из  вас,  кроме  разве
Бенджамена,  а  он  пусть  едет  со  мной  в  будке...  Ударь  в  ко¬
локол!  Чу-чух!  Чу-чух!  Прочь  с  дороги!  Выезжаем...  С  пере¬
стуком,  перепыхом,  с  перестуком,  перепыхом,  стуком,  пыхом..,
У-ууу!  У-уууП  Боже  мой!  Да  ведь  я  веду  его!
 Но  Джекоб  и  Леви  и  прочие  были  в  основном  правы,  по¬
тому  что  Айзеку  не  довелось  стать  машинистом,  сколько  он
ни  служил  на  железной  дороге.  В  шестнадцать  лет  он  начал
работать  посыльным  в  Локэст-Гроув,  узловом  депо  на  маги¬
страли  ВСЗЗ.  В  те  дни  было  еще  мало  телефонов,  и  в  обязан¬
ность  посыльного  входило  отыскивать  весь  состав  поездной
бригады,  вступавшей  на  дежурство,  и,  найдя  их  дома,  в  ци¬
рюльне  или  пивной,  вручать  им  наряд  под  расписку  в  разнос¬
ной  книге.  Рабочий  день  был  короче,  чем  на  ферме,  всего  от
шести  до  щести;  а  платили  сравнительно  много:  12  долларов
в  месяц,  но  главное  —  Айзек  был,  наконец,  железнодорожни¬
ком.  Он  бегал  взад  и  вперед,  со  станции  во  все  части  города
и  снова  на  станцию,  с  разносной  книгой  подмышкой,  подымая
на  бегу  пыль  посеревшими  до  колен  ногами,  с  перескоком,  пе¬
репыхом,  перескоком,  перепыхом,  у-у!  у-у!  Шу,  шу!  Стоп!
Вот  «Подкова  на  счастье»,  здесь  должен  быть  мистер  Кол¬
би,  ведь  он  только  четыре  дня  как  получил  жалованье,..
 Так  прошло  два  года.  Потом  однажды  его  вызвали
в  главную  контору.  Я  ни  в  чем  не  провинился,  думал  он;  но
все  же  нервно  крутил  и  мял  в  руках  фуражку,  стоя  в  ожида¬
нии  перед  деревянным  барьером.  Им  не  в  чем  винить  меня  —
нет,  но  белые  —  чудной  народ,  с  ними  все  возможно.  Мистер
Грир,  начальник  участка,  говорил  с  мистером  Фолсом,  масте¬
ром  паровозного  депо.  Они  долго  разговаривали,  а  он  ждал
за  барьером;  наконец  они  заметили  широкоплечего  молодого
негра,  старший  ткнул  пальцем  в  его  сторону  и  сказал:  «Вот
о  нем  я  и  говорил  тебе,  Джим.  Он  хороший  парень,  но  все
равно,  возьми  его».  Это  был  знаменательный  день,  он  стано¬
вился  смазчиком,  у  него  будет  медная  бляха  и  номер,  и,  что
самое  главное  —  теперь  он  может  изучить  во  всех  тонкостях
те  мощные  паровозы,  которые  он  непременно  будет  водить.
 Паровозное  депо  обслуживали  исключительно  негры  —
смазчики,  осмотрщики,  экипировщики,  маневровые  и  даже  ме¬
ханики,  хотя  их  обычно  звали  помощниками,  потому  что  они,
как  негры,  получали  половинное  жалование.  Все  это  были
негритянские  должности,  и  так  повелось  с  незапамятных
времен.
 Сцепщики  на  ВСЗЗ  тоже  были  негры,  как  и  большинство
кочегаров.  В  старое  время  ни  один  белый  в  Миссисипи  не
 315

взялся  бы  за  лопату  кочегара,  но  это  было  до  кризисов
1893  и  1907  годов,  когда  безработица  наступала  такая,  что
люди  хватались  за  любую  работу.  Но,  само  собою,  ни  один
негр  не  мог  рассчитывать  стать  машинистом  ни  в  Миссисипи,
ни  вообще  на  Юге,  и  даже  на  Севере,  как  говорили  ему
бывалые  люди.  Никогда  этого  не  было  и  не  будет,  так  что
можешь  прекратить  свою  дурацкую  болтовню.  Конечно,  если
ты  дослужишься  до  маневрового,  ты  будешь  перегонять  паро¬
возы  по  путям,  со  станции  в  депо  и  обратно,  но  ни  на  главную
линию,  ни  в  рейс  тебя  не  пустят.  Нет,  никогда.  Нет,  сынок,
пока  кожа  у  тебя  черная,  не  бывать  этому.  Пока  ты  негр  и
живешь  в  Миссисипи,  помни,  что  белые  запрещают  тебе,  во-
первых,  знаться  с  их  женщинами,  во-вторых,  голосовать  на
выборах  и,  в-третьих,  водить  поезда.
 Может  быть,  это  и  были  главные  правила,  но,  кроме  них,
черному  человеку  в  Миссисипи  нужно  было  знать  еще  уйму
других  правил  и  запретов,  и  Зэк  еще  в  молодости,  работая
в  паровозном  депо,  изучил  их  все  до  единого.  Дома,  на  ферме,
они  редко  говорили  о  белых,  не  хвалили  и  не  бранили  их,  но
здесь  у  рабочих  депо  это  была  постоянная  тема  разговора.
Даже  если  речь  заходила  о  чем-нибудь  другом,  разговор  не¬
пременно  сворачивал  все  на  то  же  —  какую  еще  пакость  гото¬
вит  капитан  Чарли  и  какую  адову  жизнь  создал  он  для  бед¬
ного  «Старого  Неда».
 По  большей  части  они  говорили  об  этих  горестных  вещах
в  шутливом  тоне,  потому  что  иначе  легко  озлобиться  и  огрыз¬
нуться,  а  тогда,  глядишь,  и  головы  не  сносить  на  плечах.
И  когда  кто-нибудь  начинал  говорить  с  раздражением,  другие
одергивали  его:  «Смотри,  братец,  а  то,  когда  флаг  спустят
вниз,  тебя  вздернут  наверх!»  По  традиции  каждое  утро  на
высокий  белый  флагшток,  стоявший  перед  главной  конторой
посредине  огромной  клумбы,  подымали  звездное  знамя,  а  на
закате  его  спускали.  Каждый  вечер  расходившаяся  по  домам
смена  наблюдала,  как  узловатая  петля  на  конце  фала  медлен¬
но  поднималась  с  одной  стороны  огромной  мачты,  по  мере  то¬
го  как  флаг  величаво  спускался  с  другой.  Они  никогда  не  сле¬
дили  глазами  за  спуском  «знамени  свободы»,  их  взор  был
прикован  к  скачкообразному,  но  неуклонному  подъему  петли
по  ту  сторону  мачты.  Так  каждый  трудовой  день  их  жизни
завершался  этой  патриотической  церемонией,  которая  напоми¬
нала  им  о  высшем  «законе»  для  черного  большинства  населе¬
ния  штата.
 С  молчаливым  изумлением  слушал  Зэк  все  эти  разгово¬
ры;  глаза  его  то  застенчиво  улыбались,  то  наполнялись  слеза¬
ми,  но  всегда  они  загорались  ярким  огнем,  когда  кто-нибудь
рассказывал  стародавние  были  о  железнодорожниках,  об
 316

отчаянных  рейсах,  о  потрясающих  катастрофах,  о  снесенных
водою  местах  и  чудом  предотвращенных  крушениях;  о  Билле
Паровозе,  самом  озорном  негре  на  свете,  таком  озорном,  что
когда  он  вваливался  в  город,  замолкали  птицы  и  весь  народ
бежал  скорее  запирать  двери  на  засов  и  закрывать  оконные
ставни,  а  шериф  —  так  тот  для  верности  запирался  в  тюрьме
на  все  свои  замки  и  решетки...
 Зэк  был  хорошим  работником,  и  его  все  любили,  несмот¬
ря  на  его  странные  привычки  —  не  пьет,  не  курит,  не  играет
в  карты  и  не  бранится,  как  полагается  настоящему  железно¬
дорожнику,  и  всегда  называет  старших  «мистер»,  как  учил  его
этому  отец,  и  вечно  докучает  им  нескончаемыми  вопросами
о  паровозе  —  вопросами,  на  которые  не  всякий  мог  ответить.
Поначалу  они  издевались  над  ним,  как  над  деревенщиной,
хотя  почти  все  они  сами  были  родом  из  деревни;  но  со  вре¬
менем  они  перестали  насмехаться  над  его  безумной  мечтой
стать  машинистом.  Было  что-то  в  спокойной  манере,  с  которой
он  говорил  об  этом,  что-то  глубоко  засевшее  и  сильное  и  не¬
укротимое,  что  трогало  даже  самых  закоренелых  из  них;  они
начинали  о  чем-то  печалиться,  чего-то  бояться  и  вместе  с  тем
ощущали  необъяснимую  гордость.
 Позже,  вспоминая  свои  годы  учения,  Зэк  думал  не  об
однокомнатной  мазанке,  которая  в  родном  поселке  именова¬
лась  школой;  он  припоминал  пять  лет  тяжелого  труда  в  па¬
ровозном  депо  Локэст-Гроув,  где  он  научился  разбираться
в*  машинах  и,  что  еще  важнее,  —  в  людях.  Этому  он  никогда
не  научился  бы  в  своей  глухой,  отрезанной  от  мира  деревуш¬
ке.  Там,  дома,  он  знал  бы  только  свою  родню  и  немногих  со¬
седей,  здесь  он  узнавал  народ.  Здесь  его  приняли  в  большую
семью,  в  суровую  семью  рабочих,  не  прикованных  более
к  земле,  размышляющих  и  толкующих  не  только  об  урожае  и
о  погоде,  рождениях  и  похоронах,  долгоносике  и  библии.  Он
был  вовлечен,  хотя  бы  стороною,  в  бурный  всезатопляющий
поток  промышленности,  которая  вторгалась  тогда  и  в  захолу¬
стья  Юга  по  тонкой  полоске  накатанных  до  блеска  рельсов.
Здесь  были  люди,  которые  могли  рассказать  о  далеких  местах,
о  Бирмингэме,  Атланте,  Сент-Луисе  и  даже  Чикаго.  Это  были
непоседы,  бродяги-сезонники  —  поработают  на  одной  линии,
а  потом  уходят,  словно  их  что-то  гонит  дальше.  На  их  место
приходили  другие,  чужаки  со  своими  непривычными  воззре¬
ниями,  своим  говором,  своими  интересами  и  темами  разго¬
воров.  Люди  из  Алабамы  и  Джорджии,  Луизианы  и  Западной
Вирджинии'.  Одиш  чужак  из  Флориды  рассказал  им,  как  там
организовали  союз  и  как  перепугана  была  компания,  прежде
чем  ей  удалось  его  разогнать.  Союз  чернокожих  рабочих!
Право,  даже  невероятно  было  об  этом  слушать,  потому  что  ни
 317

одно  из  железнодорожных  братств  \  конечно,  не  принимало
негров.
 Депо  стало  его  домом,  а  эти  люди  его  братьями,  но  когда
Зэку  представилась  возможность  стать  сцепщиком,  он  покинул
их,  как  раньше  покинул  родной  дом;  человек  должен  итти
своей  дорогой,  а  профессия  сцепщика  была  следующей  сту¬
пенью  лестницы.
 После  работы  на  людях  в  паронозном  депо  теперь  ему  бы¬
ло  одиноко  и  тоскливо,  но  взамен  товарищей,  света  и  тепла
с  ним  постоянно  была  негаснущая  уверенность,  что  не  всегда
ему  оставаться  в  хвосте  состава,  перейдет  и  на  паровоз.  К  тому
же  это  была  опасная  работа,  потому  что  товарные  поезда,  в  об¬
ход  закона,  не  были  еще  оборудованы  автоматической  сцеп¬
кой.  Чтобы  сцепить  два  вагона,  сцепщику  надо  было,  стоя
между  буферами,  накинуть  петлю  на  крюк  и  еще  закрепить
хомутик.
 Не  проходило  недели  на  путях  Локэст-Гроув  без  того,  что¬
бы  не  изувечило  кого-нибудь  из  сцепщиков,  из  «наживки»,  как
их  называли  путейцы.  Если  посчастливится,  дело  обходилось
пальцем  или  двумя,  но  часто  сцепщик  терял  руку,  а  за  два
с  половиной  года  работы  Зэка  станционная  «наживка»  потеря¬
ла  восьмерых  убитыми.  Может  быть,  удача  Зэка  объяснялась
его  исключительным  проворством,  может  быть,  ему  просто
повезло,  а  ведь  в  удаче,  по  словам  игроков,  только  одно  неиз¬
менно  —  она  в  конце  концов  изменяет.  Они,  конечно,  говорили
это  о  картах,  любимом  их  развлечении  в  дни  получки,  но  Зэ¬
ку  казалось,  что  применимо  это  не  только  к  картам.  Но  в  од¬
ном  отношении  опасная  работа  на  ручной  сцепке  помогла  Зэ¬
ку  на  менее  опасной  работе  он  дольше  накапливал  бы  стаж,
необходимый  для  назначения  кочегаром,  но  тут  при  высокой
текучести  состава,  вызванной  несчастными  случаями  и  пере¬
ходом  сцепщиков  на  другую  работу,  он  скоро  оказался  во  гла¬
ве  списка,  и  теперь  ему  только  оставалось  ждать,  чтобы  осво¬
бодилась  вакансия  кочегара.
 Его  первый  рейс  кочегаром  был  сто  двадцать  миль  па  се¬
вер,  до  Элламара,  следующего  участкового  депо,  На  этом  пе¬
регоне  он  проработал  тринадцать  лет.
 Лучше  всего  были  первые  годы  —  до  войны  и  во  время
войны  —  до  того,  как  начались  послевоенные  неприятности.
Машинисты,  с  которыми  он  работал,  относились  к  нему  дру¬
желюбно,  хотя,  конечно,  отношения  их  ограничивались  рабо-.
той  в  будке.  Многие  из  них  охотно  отвечали  на  его  расспросы
о  правилах  и  навыках  их  профессии,  хотя  от  него  не  укрыза-
 )  Братства  машиниста?  и  кочегаров  —  профессиональные  объедине¬
ния  железнодорожников  США.  (Прим.  перев.)
 3*8

лась  усмешка  над  причудой  негра,  интересующегося  професси¬
ей  белого  человека.  Но  он  был  квалифицированный  рабочий
и  надежный  помощник  на  крутых  подъемах  к  Элламару.
И  дружески  звучало  их  «Добрый  вечер,  Зэк»  в  ответ  на  его
«Добрый  вечер,  мистер  Боннер,  мистер  Чэдвик  или  мистер
Мак-Дональд»  —  или  другой  из  машинистов,  в  чью  смену  он
попадал  в  этот  вечер.  Пресловутое  правило  «Г»,  запрещавшее
железнодорожникам  всей  страны  употребление  спиртных  на¬
питков  на  работе,  редко  соблюдалось  как  белыми,  так  и  негра¬
ми  на  ВСоЗ,  и  хотя  машинисты  часто  подтрунивали  над  Зэ¬
ком  за  его  неукоснительное  благонравие,  они  в  конце  кон¬
цов  стали  уважать  его:  он  был  точен,  проворен,  энерги¬
чен,  и  они  могли  засвидетельствовать,  хотя,  может  быть,  и  не
этими  словами,  что  он  человек  высоконравственный.  Но  даже
«хороший  негр»  не  мог  стать  членом  их  союза,  потому  что,
согласно  уставу  «Братства  машинистов  и  кочегаров»,  членом
его  мог  стать  только  «белый  по  рождению  и  человек  высоко¬
нравственный».  Но  прежде  всего  белый.
 Тогда  Зэк  не  знал  этого,  но  его  тесное  сотрудничество
с  машинистами  было  для  него  зеленым  огнем  на  дороге,  ко¬
торую  он  для  себя  избрал-  Потому  что  отношения  между  бе¬
лым  машинистом  и  черным  кочегаром  значительно  отличались
от  обычных  отношений  между  белыми  южанами  и  неграми.
Здесь  черный  и  белый  работали  рядом,  не  на  равных  началах,
конечно,  но  все  же  вместе,  —  они  были  товарищами  по  рабо¬
те.  И  тут  были  отношения  господина  и  слуги,  но  каждый  вно¬
сил  свою  долю  в  пробег  паровоза.
 В  долгие  часы  трудного  рейса  случались  даже  моменты,
когда  машинист,  оторвавшись  от  акощечка  и  оглянувшись,  ви¬
дел  в  темной  фигуре  на  фоне  пылающей  топки  товарища,  за¬
бывая,  что  он  негр,  Случалось,  что  между  машинистом  и  ко¬
чегаром  возникало  чувство  привязанности,  даже  затаенной
дружбы,  и  белый,  уходя  на  другой  перегон  или  на  другой  уча¬
сток,  брал  с  собой  и  своего  кочегара.
 Уже  в  первый  год  работы  мистер  Чэдвик  звал  его  с  со¬
бой  на  другой  перегон,  но  Зэк  отклонил  его  предложение:
он  уже  познакомился  с  Энни  Мэй  Болтон,  родственницей  со¬
держателя  общежития  для  железнодорожников-негров  в  Элла-
маре.  Она  была  так  же  застенчива,  как  и  он  сам,  поэтому  Зэк
три  года  оставался  на  этом  рейсе,  прежде  чем  они  пожени¬
лись.
 О  Энни  Мэй,  Энни  Мэй...  восемь  минут  до  Ренфру,  а  по¬
том  Ист-Пойнт,  Чикаго,  Акрополис,  Семинола,  Алкорн,  Шарпс-
вилл  и  Элламар  —  через  час  и  тридцать  две  минуты  я  до¬
ма!  Овечка  моя  ненаглядная!  Свисток  возвещал  о  его  счастье
сосновому  лесу,  серебристо-голубому  в  лунном  сиянии,  а  тя-
 319

желое  дыхание  поршней  и  рычагов  —  это  было  его  сердце,
бившееся  перепыхом,  его  сердце  с  перестуком,  ею  кровь
с  перебоем...  У-ууу!  У-ууу!  Веду!  Веду!  Домой,  к  Энни  Мэй...
 Мужчине  нужна  такая  женщина,  как  Энни  Мэй,  —  вер¬
ная,  надежная  невеста  верному,  надежному  жениху.  Она  была
светлокожая,  маленькая,  хрупкая,  но  сильная,  как  силен  на¬
род  Джона  Генри1,  обожженный  солнцем  и  ветром  и  горем,
выдубленный  плетью,  закаленный  самыми  цепями,  в  которые
он  закован.  Народ,  чьи  женщины  не  слабее  мужчин.
 Джон  Генри  женат  был,
 Звали  ее  Полли  Энн.
 Когда  Генри  бывал  болен,
 За  обушок  бралась  Полли  Энн.
 Как  проходчик,  —  боже  мой,  боже!  —
 Прорубала  тоннель  Полли  Энн.
 Но  она  была  по-женски  нежна  в  своей  тихой  любви;  он
никогда  больше  не  будет  одинок.  Ее  глаза  понимающе  сияли,
когда  Зэк  говорил  ей  о  том  великом  дне,  когда  он  сам  приве¬
дет  поезд  в  Элламар,  поставит  паровоз  в  депо  и,  спускаясь
из  будки,  пожелает  доброй  ночи  своему  кочегару,  небрежно,
только  чтобы  скрыть  охватившую  его  гордость.  И  Энни  Мэй
будет  ждать  его,  и  он  тихонько  поцелует  ее,  и  они  вместе  пой¬
дут  через  спящий  город  рука  об  руку,  как  дети,  в  торжествен¬
ном  молчании,  все  еще  дивясь  и  радуясь  своему  счастью
и  своей  победе.  Иногда,  впрочем,  в  глазах  у  нее  блестела  не¬
выплаканная  слеза  —  она  томилась  и  грустила  о  ребенке,  ко¬
торого  не  было.  Горе  еще  теснее  сблизило  их,  хотя  сильнее
тосковала  Энни  Мэй,  которой  часто  приходилось  оставаться
дома  одной,  когда  Зэк  был  в  поездке.  Главным  образом  поэто¬
му  Зэк  не  хотел  уходить  на  другой  участок.  В  Элламаре,  хо¬
тя  и  далеко  от  нее,  через  весь  город,  жили  ее  родители,  и  она
боялась  перебираться  в  другой  город,  где  ей  в  его  отсутствие
и  сходить  будет  не  к  кому.  И  Зэк  никуда  не  перешел,  с  года¬
ми  он  стал  такой  же  неотъемлемой  частью  перегона  Локэст-
Гроув  —  Элламар,  как  рельсы,  соединявшие  эти  два  пункта.
Надежный  человек,  говорили  про  него  старожилы,  сними  хоть
все  сигналы,  развороти  самое  полотно  —  Айзек  Зэкери  все
равно  не  спустит  пар  и  доведет  паровоз  до  Элламара  и  в  точ¬
ности  определится  в  любой  момент  пути.  Он  и  без  машиниста
обойдется  —  но  это  добавляли  только  негры,  да  и  то  лишь
в  кругу  своих.
 1  Легендарный  герой  негритянских  народных  баллад,  по  преданию,
с  обушком,  вручную  соревновался  при  проходке  тоннеля  с  паровым
сверлом.  (Прим.  перев.)
 320

Он  так  и  не  стал  машинистом  Постепенно  и  помимо  воли,
вопреки  всей  силе  и  страсти  своей  мечты,  он  пришел  к  убеж¬
дению,  что  действительно  не  будет  водить  паровоз,  пока...  нет,
не  потому,  что  говорили  в  депо:  пока  он  черен  и  живет  в  Мис¬
сисипи  —  ведь  кожа  его  всегда  останется  черной  и  он  не  на¬
мерен  покидать  родные  места.  Нет,  это  не  так,  он  этому  нико¬
гда  не  поверит.  Но  вот  в  чем  он  убедился  твердо:  одному  че¬
ловеку  это  не  под  силу.  Все  равно,  сколько  бы  он  ни  знал,
как  бы  яростно  ни  трудился,  он,  Айзек  Зэкери,  никогда  не  бу¬
дет  водить  паровоз,  пока  негры  не  получат  права  быть  ма¬
шинистами.  Простая  азбучная  истина,  но  далась  она  ему  не¬
легко.  Позднее  он  сам  удивлялся,  почему  ему  понадобилось
столько  времени,  чтобы  понять  такую  простую  вещь,  но  он  за¬
бывал  при  этом,  как  он  затыкал  уши,  чтобы  не  слышать  на¬
смешек  братьев  и  сомнений  товарищей,  забывал,  как  ослепля¬
ла  его  сияющая  цель.  Он  знал  все  правила  железнодорожной
инструкции,  но  это  было  такое  основное  и  само  собой  разу¬
меющееся  правило,  что  никто  даже  не  потрудился  записать
его  на  бумаге.  Однажды  он  спросил  об  этом  мистера  Бонне¬
ра;  это  был  крошечный,  седоголовый,  учтивый  и  дружелюб¬
ный,  старик.  Он  в  качестве  свадебного  подарка  преподнес  Зэ¬
ку  золотой  в  десять  долларов.  Но  даже  с  ним  Зэк  не  решался
говорить  в  открытую.  В  тот  день  старый  машинист  рассказы¬
вал  про  все  перемены,  которые  он  на  своем  веку  видел  на  же¬
лезной  дороге,  мысленно  возвращаясь  к  тем  временам,  когда
паровозы  ходили  на  дровах,  а  поезда  освещались  сальными
свечами.  При  этом  он  гадал  о  том,  какие  еще  чудеса  ждут  их
впереди.
 —  Мистер  Боннер,  —  сказал  Зэк,  —  я,  конечно,  не  о  на¬
ших  днях,  но  думаете  ли  вы,  что  придет  когда-нибудь  время,
когда  негры  будут  водить  паровозы?
 Как  Зэк  и  ожидал,  старик  внимательно  пригляделся  к  не¬
му,  потом  медленно  покачал  головой.  —  Послушай,  Зэк.  Вы¬
кинь  ты  это  из  головы  и  никогда  не  говори  об  этом.  Я  твой
друг,  Зэк,  и  не  хотел  бы,  чтобы  ты  нажил  неприятности.  Но
раз  уж  ты  спросил  меня,  я  отвечу:  этого  никогда  не  будет.
Никто  этого  не  допустит.  Компания  не  допустит,  и  братство
не  допустит,  никогда.
 —  Спасибо,  мистер  Боннер.  Я  запомню,  что  вы  сказали.
 Я  запомню,  что  вы  сказали,  но  запомнить  еще  не  значит
 поверить.  Ну,  что  касается  железнодорожной  компании,  это
так  —  может  быть,  она  и  не  допустит.  Но  она  противилась
и  восьмичасовому  рабочему  дню,  а  ведь  вы  добились  своего,
сами  мне  рассказывали,  как  компания  потерпела  поражение
и  в  этом  и  во  многом  другом.  Компания  энать  не  хочет  со¬
юзов  —  но  все  равно  она  подписала  договор.  Братство  могло
 21  Америка  глазами  американцев
 221

бы  добиться  победы  и  в  этом,  но,  как  вы  говорите,  братство
этого  тоже  никогда  не  допустит...
 Одна  линия  вливается  в  другую.  Познание  идет  таким  же
путем.  Негр  никогда  ничего  не  достигнет  в  одиночку,  нет,  и  ра¬
бочие  негры  никогда  ничего  не  добьются  без  белых  рабочих.
Пока  братство  заявляет  «никогда»,  дело  не  сдвинется  с  мерт¬
вой  точки.  Это  было  так  же  ясно,  как  прожектор  мчащегося
на  вас  паровоза,  так  же  ясно  и  так  же  страшно.  Но  какая  си¬
ла  может  повлиять  на  сердца  белых  железнодорожников
и  привести  их  к  единству  цели  с  черными  товарищами,  с  ко¬
торыми  их  объединяет  работа?  Никто  не  мог  ответить  ему,
а  сам  он,  как  ни  ломал  себе  голову,  тоже  не  находил  ответа.
Жизнь  научит,  говорили  старики;  так  оно  и  бывало  в  боль¬
шинстве  случаев,  но  только  не  в  этом.  Здесь  надо  было  что-
то  придумать  самому,  но  что  могло  быть  путеводной  звездой
в  этих  поисках?  Где  был  тот  огненный  столп  ночью  и  облако
днем,  которые  вывели  гонимых  из  пустыни  Синайской?
 Но  после  войны  пришли  еще  худшие  времена,  когда  че¬
ловеку  впору  было  позабыть  все  то,  к  чему  он  стремился.
Всем  твердили,  что  когда  выгонят  прочь  кайзера  Билла,  все
пойдет  по-иному  и  всем  будет  легче.  Но  это  была  ложь.  Во
всяком  случае  железнодорожникам  лучше  не  стало.  Сотни  их
были  уволены  —  из  депо,  мастерских,  дистанций  пути  и  поезд¬
ных  бригад.  Уволенные  со  службы  белые  и  черные  урезывали
себя  зо  всем,  залезали  в  долги,  подбирали  последние  кро¬
хи  и  без  конца,  мечась  в  поисках  работы,  голодали.  Все
это  было  само  по  себе  плохо,  но  худшее  было  впереди.  Впере¬
ди  была  большая  беда,  когда  от  бога  данное  преимущество
белого  по  рождению  было  обесценено  установленным  людьми
правилом  старшинства.  Для  братства  не  было  ничего  выше
старшинства,  не  было  права,  с  таким  трудом  завоеванного,
так  ревниво  охраняемого;  это  была  надежная  лестница,  по  ко¬
торой  рабочий  взбирался  вверх.  Но  и  сейчас,  когда  дела  пошли
вниз,  работник  с  большим  стажем  мог  при  сокращении  штата
вытеснить  ниже  стоящего  и  занять  его  место.  Таково  было
правило,  и  никто  его  не  оспаривал;  но  было  замечено  нечто
ужасное:  при  этом  уволенных  белых  оказывалось  больше,  чем
негров!  Кочегар-негр  не  мог  стать  машинистом  и  поэтому,  как
это  было  и  с  Айзеком  Зэкери,  обычно  обладал  большим  ста¬
жем,  чем  белые  кочегары  и  даже  многие  машинисты.  По  той
же  причине  черные  сцепщики  тверже  держались  на  своих  ме¬
стах,  чем  белая  «наживка».  Закон,  единый  для  всей  страны  —
для  Севера,  Юга,  Запада  и  Востока,  —  гласил,  что  негра  по¬
следним  принимают  на  работу  и  первым  увольняют;  но
здесь  —  в  Миссисипи!  —  закон  этот  был  сведен  к  нулю,  Со
времен  Реконструкции  не  слыхано  еще  было  о  такой  беде,
 32?

и  вот  поднялся  сначала  ропот  и  брожение,  а  потом  вон,  такой
оглушительный  и  свирепый,  что  раскаты  его  донеслись  до  са¬
мого  Чикаго,  где  каждые  три  месяца  собиралось  правление
ВСЗЗ.
 ...Разумеется,  джентльмены,  мы  далеки  от  того,  чтобы
упускать  из  виду  ваши...  э.„  э...  чувства,  и  мы  в  полной  мере
сознаем,  как  глубоко  переживаете  эту  печальную  ситуацию
вы  и  все  прочие  добрые  граждане  Миссисипи.  Но  вы  должны
понять,  что  руки  у  нас  связаны  и  мы...  не  стоило  бы  старое
поминать,  но...  но  ведь  вы  сами  заставили  нас  принять  прави¬
ла  о  выслуге  лет  и  старшинстве...
 Конечно,  администрация  прекрасно  знала,  что  правила
можно  нарушить,  но  здесь  было  замешано  нечто  несравненно
более  значительное  —  «высший  закон»,  более  священный,  чем
само  «превосходство  белых»,  которое  подчиняется  и  служит
«закону  прибыли».  Ведь  черные  железнодорожники  получали
более  низкую  оплату,  и  как  бы  громки  ни  были  вопли  с  ни¬
зовьев  реки,  они  не  могли  заглушить  бесшумный  шелест  все
нарастающих  дивидендов...
 ...А  к  тому  же,  джентльмены,  —  мы  не  упомянули  бы  об
этом,  если  бы  вы  сами  не  подняли  этот  вопрос,  —  не  значится
ли  в  протоколах,  что  вы  сами  добивались  дифференцирован¬
ных  ставок  оплаты  для  белых  и  негров?
 Однако  пришел  день,  когда  директора  ВСЗЗ  перестали
издеваться  над  представителями  братства.  Был  предъявлен
ультиматум:  низами  вынесено  было  решение  о  забастовке,
установлена  была  дата.  И  на  этот  раз,  слава  всевышнему,
весь  штат  на  нашей  стороне  —  даже  крупнейшие  плантаторы
на  этот  раз  поддерживают  союз;  в  «Вестнике  конгресса»  печа¬
таются  передовицы,  речи:  крепкие  ругательства  и  страшные
угрозы.  Назревает  расовая  война,  не  то  что  какие-то  там  не¬
значительные  прошлогодние  беспорядки  в  ЧикагоСтачка
так  и  не  состоялась;  и  в  конце  концов  на  совещании  Труда,
Капитала  и  Правительства  стороны  пришли  к  приемлемому
решению  —  к  тому,  что  прозвали  «пятидесятипроцентной  нор¬
мой».  После  процедуры  подписания  и  скрепления  печатью
новые  правила  были  расклеены  по  всем  доскам,  и  здесь-то
Айзек  Зэкери  и  его  товарищи  впервые  ознакомились  с  этим
полюбовным  соглашением.
 На  длинных  столбцах  мелкой  печати  нигде  даже  не  упо¬
миналось  слово  «негр»;  но  в  каждом  слове  этого  соглашения
черные  железнодорожники  читали  себе  смертный  приговор,
По  истечении  тридцати  дней  число  рабочих,  не  состоящих  чле¬
нами  братства,  не  должно  превышать  пятидесяти  процентов
 1  Речь  идет  о  массовых  избиениях  негров  в  1919  году.  (Прим.  церев.)
21* 	323

обслуживающего  персонала  дороги.  Это  была  катастрофа.  Но
дальше  было  еще  хуже.  Впредь  все  открывающиеся  вакансии
должны  были  замещаться  полноправными  членами  признан¬
ных  компанией  союзов  железнодорожников.  Еще  много  чего
было  там  написано:  согласно  чему...  в  силу  каковых...  Но  все
эти  замысловатые  и  громкие  слова  означали  одно:  почти  по¬
ловина  кочегаров  и  сцепщиков-негров  подлежала  немедленно¬
му  увольнению,  а  в  дальнейшем,  если  негр  уйдет  сам,  если
его  уволят  или  он,  изувеченный,  потеряет  трудоспособность,
то  место  его  займет  белый.  Сейчас  это  значило  —  пятьдесят
процентов,  а  скоро  —  ни  одного.
 Для  тех,  на  кого  обрушился  топор,  не  было  никакой  на¬
дежды,  но  после  первого  ошеломляющего  удара  оставшиеся
на  местах  старички  стали  надеяться,  что  можно  еще  что-то
спасти:  если  добиться  признания  компанией  союза  рабочих-
негров  наравне  с  прочими,  тогда  негры  смогут  замешать  ва¬
кансии  хотя  бы  по  пятидесятипроцентной  норме.  Это  была  ско¬
рее  надежда  отчаяния,  чем  твердая  уверенность,  но  когда
к  ним  прибыл  из  Атланты  профсоюзный  организатор,  они  всту¬
пили  в  Великое  Содружество  кочегаров,  сцепщиков  и  смаз¬
чиков,  которое  уже  было  организовано  негритянскими  желез¬
нодорожниками  Джорджии,  Алабамы  и  обеих  Каролин.
 Айзек  Зэкери,  хоть  и  оказался  одним  из  самых  молодых
негров,  оставшихся  на  работе,  стал  членом-учредителем  и  ви¬
це-председателем  Элламарской  ложи.  Мечту  его  стать  машини¬
стом  теперь  заслонила  борьба  за  право  остаться  кочегаром.
А  борьбу  эту,  как  и  мечту,  надо  было  держать  в  тайне  от  бе¬
лых,  тем  более,  что  теперь  в  это  дело  было  вовлечено  много
товарищей  и  их  семьи.  Даже  в  разговорах  между  собой  чле¬
ны  Содружества  никогда  не  говорили  о  нем,  кроме  как  на  со¬
браниях,  и  Женская  взаимопомощь,  в  которой  приняла  уча¬
стие  и  Энни  Мэй,  никогда  не  называлась  иначе.  Никому  из
членов  ложи  не  приходилось  обнаруживать  себя,  потому  что
в  Миссисипи  невозможны  были  какие-либо  переговоры:  за  них
с  администрацией  компании  могли  говорить  только  уполномо¬
ченные  Содружества  на  Севере  —  если,  конечно,  им  удава¬
лось  найти  к  ней  доступ.  Но  и  на  месте  было  много  дела.  Це¬
нен  был  каждый  человек,  удержавшийся  на  работе,  и  когда  он
заболевал  или  получал  увечье,  его  лечение  надо  было  оплачи¬
вать,  его  семью  поддерживать,  пока  он  не  поправится.  Жен¬
щины  из  Взаимопомощи  должны  были  ухаживать  за  одиноки¬
ми  больными.  Ведь  если  человек  уходил,  уплывало  и  его  ме¬
сто  —  навсегда.  На  замещение  его  другим  негром  можно  было
надеяться  только  после  признания  Содружества,  а  дело  с  этим
двигалось  медленно.  Все  годы  кулиджевского  просперити  они
боролись  за  признание,  лечили  больных,  поддерживали  уста¬
 324

лых,  ужимали  и  урезывали,  чтобы  как-то  пополнить  общую
кассу.  Но  если  не  пришло  признание,  то  пришел  Великий
Кризис,  а  с  ним  и  самая  страшная  беда.  До  сих  пор  для  осаж¬
денных  железнодорожников  тянулся  вооруженный  мир,  теперь
началась  война.  Потому  что  опять  были  негры  на  работе
и  белые  безработные.  Относительно  меньше,  конечно,  —  десять
лет  действия  пятидесятипроцентной  нормы  сделали  свое  еще
прежде,  чем  -начались  массовые  сокращения;  смерть  и  расчеты
еще  проредили  ряды  кочегаров-негров,  и  никакое  лечение
не  вернет  на  работу  сцепщика,  потерявшего  ногу  или  руку.  Ра¬
боты  хватало  немногим,  и  все  же  некоторые  из  негров  рабо¬
тали.  Если  кто-нибудь  из  них  выбудет  —  освободится  вакансия
для  белого.  Угроз,  даже  в  Миссисипи,  теперь  было  недостаточ¬
но,  чтобы  заставить  негра  уйти;  они  боролись  так  долго  и  от¬
чаянно,  что  их  уже  не  пугали  словесные  намеки  или  аноним¬
ные  письма,  подписанные  ККК1.
 Тогда  началась  стрельба.  Странная  война,  скрытая  и  бес¬
пощадная,  свирепствовала  на  всех  железных  дорогах  Мисси¬
сипи  с  1931  по  1934  год.  Газеты  были  к  ней  глухи,  компании
безразличны,  руководители  братства  умывали  руки,  а  Закон
тоже  словно  ничего  о  ней  не  знал,  —  но  выстрелы  раздава¬
лись  по  ночам  в  Мак-Комбе  и  Дьюранте,  Абердин-джанкше-
не  и  Виксберге,  и  Натчезе,  и  Брукхэйвене,  и  Кантоне,  и  Уотер-
Вэлли  —  и  жертвой  их  становились  негры.  Двадцать  два  коче¬
гара  и  сцепщика  негра  были  убиты,  ранены  или  подверглись
покушению;  а  из  десяти  убитых  двое  были  до  этого  ранены.
Для  железнодорожников-негров  оставался  лишь  один  вид
борьбы  —  не  покидать  работы.  Человек,  добровольно  ушедший,
означал  сейчас  не  только  потерянное  место:  это  было  проиг¬
ранное  сражение,  измена  по  отношению  к  павшим.  И  негры
не  уходили.
 В  депо  Локэст-Гроув  убили  двух  сцепщиков,  и  еще  рань¬
ше,  год  назад,  был  убит  Джон  Гивенс,  самый  старший  из  ко¬
чегаров-негров  участка.  Но  Айзек  Зэкери  и  весной  1932  по-
прежнему  работал  кочегаром  на  своем  перегоне.  Хорошо  еще,
если  это  был  дневной  рейс,  но  недавно  его  перевели  в  ночную
смену,  хотя  старший  должен  был  знать,  что  ночью  негру  ез¬
дить  опасно.  Зэк  не  очень  боялся  за  себя,  но  для  Энни  Мэй,
дожидавшейся  его  до  утра,  это  были  ужасные  ночи.  Он  знал
это,  хотя  она  ни  разу  не  проронила  ни  слова,  он  знал  бы  это,
даже  если  бы  не  видел,  каким  взглядом  она  встречала  его
каждый  раз  при  возвращении.  Ее  отец  и  мать  давно  уже  умер¬
ли  —  их  унесла  вместе  со  столькими  другими  послевоенная
инфлуэнца.  Теперь  у  нее  оставался  один  Зэк.
 1  Ку-Клукс-Клан.  (Прим.  перев.)
 325

Это  подстерегало  его  везде  —  на  запасном  пути  разъезда,
когда  мимо  проносился  товарный  экспресс,  или  на  одном  из
глухих  полустанков,  где  они  набирали  воду,  или  на  крутом
подъеме,  когда  поезд  замедлял  ход  и  фигура  негра-кочегара
четко  вырисовывалась  на  фоне  пылающей  топки,  или  из-за
дощатого  забора,  когда  он  вечером  пробирался  домой  по  тем¬
ным  улицам  негритянского  квартала.  Или  в  тот  самый  момент,
когда  он  открывал  входную  дверь  в  освещенную  лампой  ком¬
нату  своего  домика,  где  Энни  Мэй  ждала  его  в  кресле-качал¬
ке,  против  черных  мраморных  часов,  которые  он  подарил  ей
в  годовщину  их  свадьбы.
 Заряд  дроби  настиг  его  из-за  куста  цветущей  сирени  у  са*
мого  крылечка,  и  он  всем  своим  большим  телом  рухнул  на
пол,  еще  не  переступив  порога.  Когда  подоспела  Энни  Мэй,
ковер  уже  весь  пропитался  кровью.  Если  бы  заряд  попал
прямо  в  спину,  крупная  дробь  уложила  бы  его  насмерть,  но
и  так  он  был  тяжело  ранен.  Скорую  помощь  вызывать  было
напрасно  —  во  всем  округе  не  было  больницы  для  цветных,
и  когда  через  много  часов  пожаловал,  наконец,  врач  компа¬
нии,  за  которым  сейчас  же  побежали  соседи,  Айзек  Зэкери
уже  почти  истек  кровью.
 Крепкий  человек,  закаленный  мужчина  —  он  каким-
то  образом  выжил.  И  с  ним,  через  весь  нескончаемый
мрак  и  муку  долгих  семидесяти  дней  и  ночей,  которые  он
беспомощно  пролежал  в  их  супружеской  кровати,  с  ним  была
Энни  Мэй,  —  она  выхаживала  его,  как  выходила  уже  стольких
изувеченных  железной  дорогой.  Теперь  ты  мой,  думала  она,
и  когда  ты  поправишься,  я  не  отдам  им  тебя.  О  Исаак,  они
хотели  убить  тебя  насмерть,  а  ты  —  все,  что  у  меня  есть  на
свете,  и  я  ток  люблю  тебя,  так  люблю  тебя.  У  меня  никого,
никого  нет,  кроме  тебя...  Но  сквозь  потоки  слез  —  материнских
слез,  так  долго  копившихся  и  неудержимо  прорвавшихся  сей¬
час,—  она  знала:  он  вернется  туда.  Она  читала  это  на  его
лице,  когда  пришли  его  навестить  товарищи  по  союзу  и,  не¬
ловкие  и  стесненные  праздничным  костюмом,  молча  сидели
возле  его  кровати.  Она  видела  это  при  тусклом  свете  кероси¬
новой  лампы,  (когда  в  полночь  свисток  сорок  четвертого
трубил  издалека,  возвещая,  что  поезд  Зэка  подходит  к  стан¬
ции.  «Слышь  ты,  Дэниэль?  И  ты,  Куини?  Скоро  я  поведу  это¬
го  чорта.  Поведу.  Поведу.  Поведу  твердо  и  прямо,  твердо
и  прямо,  и  быстро!»
 И  с  этим  сном,  который  возвращался  к  нему  так  властно
и  настойчиво,  возникал  перед  Айзеком  Зэкери  все  тот  же  по¬
лузабытый  вопрос.  Но  теперь  больше  чем  когда-нибудь  ответ
на  него  терялся  в  темном,  густом  тумане  ненависти,  которую
прорезали  только  разящие  вспышки  выстрелов.  Какая  сила  мо¬
 326

жет  переродить  их  сердца?  Что  нужно  сделать,  чтобы  настал
день,  когда  люди  в  рабочих  комбинезонах,  белые  и  черные,
скрепят  свое  единство  братским  и  дружеским  рукопожатием?
Никто  из  посещавших  его  друзей  не  мог  ответить  на  это.  Но
об  этом  стоило  подумать  в  те  долгие  томительные  часы,  пока
медленно  заживали  его  изорванные  в  клочья  мускулы.  Все
люди  созданы  равными  —  несомненно,  это  задолго  до  него  го¬
ворили  мудрые  люди,  белые  люди.  Все  люди  —  братья,  да!
Добрая  книга  говорит  об  этом,  и  в  их  книге  должно  стоять  то
же,  что  и  в  нашей.  Но  человеку  надо  знать  не  только  это,  и  хо¬
тя  ум  его  пробирается  сквозь  все  хитросплетения,  как  глаз  его
следует  за  переплетающимся  узором  обоев  на  стене,  все  же  не
может  он  найти  выхода  из  этого  путаного  лабиринта.
 Есть  многое,  до  чего  он  не  может  додуматься,  но  одно
он  знает  твердо:  человек  должен  работать  и  человек  должен
бороться.  Поэтому  в  первый  же  день,  как  он  почувствовал,  что
в  состоянии  выйти  из  дому,  Айзек  Зэкери  явился  на  службу.
(Да!  Уж  верно,  во  второй  раз  он  не  совался  в  тот  курятник.
Правильно  я  говорю,  негр?)  В  первый  же  день,  как  только
смог  выйти  из  дому.
 Но  теперь  для  него  уже  не  было  работы:  зачем  перево¬
зить  хлопок  или  зерно,  если  некому  покупать  их?  Над  облаком
борьбы,  ненависти  и  голода,  окутавшим  его  штат,  нависала
плотная  пелена,  распростершаяся  над  всей  «страной  изоби¬
лия».  Добывай  хлеб  в  поте  лица  своего  или  умри  —  но  что  же
делать  безработному  рабочему?  Что  делать  кочегару-негру,
когда  большие  паровозы  сотнями  стоят  на  ржавеющих  рель¬
сах,  тихо  и  смирно,  точно  слоны,  вытянувшиеся  в  ряд  хобот
к  хвосту?  Назад  на  ферму,  говорили  некоторые,  складывая
вещи  и  собираясь  в  путь;  назад  на  ферму  —  там  хоть  чем-ни¬
будь  набьешь  живот.  Но  Зэк  не  мог  вернуться  назад:  на  фер¬
ме  старого  Тома  Зэкери  и  всегда-то  было  слишком  много  го¬
лодных  ртов,  и  даже  в  хорошие  годы  Зэку  приходилось  помо¬
гать  родным  из  своего  заработка.  Многие  собирались  на  Се¬
вер,  но  как  бы  ни  уверяли  его,  что  там  жить  полегче,  Зэку  не
хотелось  ехать  туда,  где  негр  не  может  рассчитывать  даже  на
работу  кочегара  или  сцепщика.
 Уехать,  однако,  пришлось,  потому  что  здесь  делать  было
нечего.  Его  брат  Бенджамен,  который  со  времени  войны  рабо¬
тал  на  сталелитейном  заводе  в  Кейнспорте,  написал  Айзеку,
что  тот  с  женой  могут  пожить  у  него,  пока  Айзек  не  найдет
работы.  Это  было  в  августе  1932  года,  и  по  дороге,  сквозь  за¬
копченные  окна  вагона  для  негров,  они  увидели  плакаты  с  изо¬
бражением  двух  людей,  между  которыми  должна  была  выби¬
рать  Америка:  один  —  толсторожий  и  надутый,  в  тесном  ошей¬
 327

нике  стоячего  воротничка,  другой  —  худощавый  и  улыбаю¬
щийся  своей  грядущей  победе.
 О  голосовании  могли  беспокоиться  белые,  да,  кроме  того,
Зэку  и  Энни  Мэй  слишком  много  нужно  было  узнать  и  понять
в  этом  северном  городе,  чтобы  еще  думать  о  выборах.  Кейнс-
порт  был  крупнейшим  из  всех  ими  виденных  городов,  его  на¬
селение  в  75  ООО  человек  превосходило  самый  большой  город
штата  Миссисипи,  но  Бенджамен  смеялся  над  растерянностью
провинциалов:  Кейнспорт  —  это  просто  старый  заводской  по¬
селок,  вот  погодите,  увидите  Айрон-Сити,  город  вниз  по  реке,
вот  там  больше  миллиона  жителей.  Но  при  всех  этих  чудесах,
трамваях  и  больших  домах  многое  было  совсем  как  у  них  до¬
ма,  особенно  Козий  холм  —  кварталы,  населенные  неграми.
Большинство  построек  по  крутым  берегам  Мононгахелы  было
не  лучше,  чем  дома  на  Юге;  а  некоторые,  как  с  торжествую¬
щей  неприязнью  отметила  Энни  Мэй,  были  хуже  последней
лачуги  в  Элламаре.  И  у  нас  есть  такие  уборные,  говорила  она
Бенджамену,  который  вел  себя  так,  словно  никогда  и  не  виды¬
вал  Юга,  зато  нет  перед  ними  такой  давки!
 Айзеку  повезло,  и  его  приняли  в  прокатный  цех,  где  рабо¬
тал  и  его  брат.  Хотя  в  те  дни  это  была  почти  невероятная  уда¬
ча,  Бенджамен,  странным  образом,  не  удивился.  Для  Айзека
это  осталось  тайной,  но  дело  было  в  том,  что  Бен  договорился
с  мистером  Уиллсом,  ведавшим  в  стальной  компании  набором
негров.  Позднее,  когда  Герберт  Т.  Уиллс  оставил  службу
в  компании,  заняв  должность  секретаря  пс  промышленности
«Лиги  по  улучшению  положения  негров»,  и  когда  стали  пого¬
варивать,  что  он  остался  в  платежной  ведомости  компании,
Бенджамен  только  фыркал  и  думал:  «Чего  не  знаю,  того
не  знаю,  а  вот,  что  этот  прохвост  вытянул  из  меня  месячный
заработок,  —  этого  я  по  гроб  жизни  не  забуду».
 В  тяжелые  дни  напряженной  работы  в  новых,  непривыч¬
ных  условиях,  когда  человеку,  да  еще  черному,  приходилось
приживаться  в  этом  мире  угля  и  стали,  таком  непохожем,  но
в  сущности  все  том  же,  что  и  родной  Миссисипи,  —  его  старая
мечта  и  поиски  пути  к  ее  осуществлению  были,  казалось,  по¬
хоронены  в  отвалах  прошлого,  которые  только  временами  ку¬
рились  легким  дымком  —  памяткой  давно  затухшего  огня.
Оживить  прошлое  не  могли  даже  свистки  проносившихся  поез¬
дов;  их  тонкие  голоса  тонули  в  потрясающем  грохоте  завода
и  властном  горластом  гудке,  сзывающем  на  работу.
 Но  большая  мечта  и  похороненная  может  воскреснуть,
как  Лазарь,  и  предъявить  свои  земные  права.  И  вот  однажды
ночью  мечта  вернулась  к  Айзеку  Зэкери,  а  с  нею  на  этот  раз
пришел  и  долгожданный  ответ.  Пришла  она  так,  как  только
и  могла  прийти  в  этот  заводской  город,  управляемый  полици¬
 328

ей  на  откупе  у  стальной  и  угольной  компаний,  —  пришла  под
покровом  темноты,  украдкой,  проскользнув  в  двери,  ограж¬
давшие  от  улиц,  где  властвовал  враждебный  закон  и  по¬
рядок.
 Было  еще  совсем  темно,  когда  Зэк  проснулся  в  это  утро,
чтобы  заступить  на  первую  смену,  и  увидел  белеющий  под
дверью  уголок  газетного  листка.  Покупайте  сейчас,  —  кри¬
чали  объявления—заплатите  после!  Стиральные  машины,  или
настольные  лампы,  или  подержанные  авто,  или  часы  настоя¬
щего  накладного  золота,  или  парижские  моды  дешево  в  боль¬
шом  Универсальном  магазине  Гофмана  Все  это  ему  не  нужно,
да  нет  и  денег,  и  о*н  готов  был  смять  и  отбросить  листок,  когда
взимание  его  привлекли  два  портрета.  Ему  некогда  было  чи¬
тать,  но  он  сложил  листок  и  сунул  его  в  карман  дождевика,  что¬
бы  прочитать  вместе  с  Энни  Мэй  по  возвращении  с  работы.
 Фотографии  двух  кандидатов  были  помещены  рядом:
белый  и  черный,  Уильям  3.  Фостер  и  Джемс  У.  Форд,  канди¬
дат  в  президенты  и  вице-президенты  всех  Соединенных
Штатов.  Для  Зэка  и  Энни  Мэй,  лишь  несколько  месяцев
назад  покинувших  Миссисипи,  это  было  нечто  относившееся
к  области  чудес;  той  самой,  где  за  пятнадцать  центов  вход¬
ной  платы  они  могли  любоваться,  как  Дуглас  Фербенкс
с  полотенцем  вокруг  головы  и  в  каком-то  библейском  хитоне
летит  сквозь  облака  на  своем  волшебном  ковре  —  удиви¬
тельно  и  красиво,  но  явно  выдумано,  и  какой  серьезный  чело¬
век  поверит  этому,  выйдя  на  ослепительный  солнечный  свет
из  темного  зала  кино?
 В  крошечных  печатных  буквах  под  портретами  было  для
них  целое  откровение.  Сначала  они  прочитали  про  негра:
родился  на  Юге...  дед  линчеван...  работал  на  заводах  Бир-
мингэма...  перебрался  на  Север...  стал  профсоюзным  лидером.
Другой  тоже  был  из  рабочих  и.,  это  надо  было  прочесть
медленно  и  внимательно  и  перечитывать  еще  и  еще,  пока
слова  не  слились  в  ослепительной  вспышке  света,  в  жгучем
потоке  слез.  Белый  был  в  свое  время  сцепщиком  и  кочегаром!
Белый  железнодорожник  рядом  с  негром!  За  единство,  читали
они,  за  равные  права,  за  всеобщее  братство!  Нет  больше
взаимной  ненависти  и  убийств  —  как  поверить,  что  настанет
такое  время?  Но  Зэк  уже  поверил,  давно  поверил  в  это,  и  вот,
наконец,  путь.  Вот  Путь,  и  Правда,  и  Свет,  как  написано
было  в  незапамятные  времена.
 Вот  он,  Прямой  поезд,  и  теперь,  когда  Айзек  и  Энни  Мэй
нашли  его,  они  с  него  не  сойдут,  что  бы  ни  ждало  их  впереди...
и  сквозь  удачи  и  невзгоды,  счастье  и  беды,  гранитные  стены
и  бездонные  ямы,  сквозь  тьму  и  опасность,  мимо  боковых
путей  и  скрещений,  все  вперед  и  вперед...  к  тому  великому
 329

грядущему  дню,  когда  все  люди  сплотятся  воедино,  рука  об
руку,  как  Зэк  и  Энни  Мэй...  с  чистой  совестью  и  прозревшим
взором  и  любящими  сердцами...
 О  Сияющий  день,  когда  вся  Америка  обретет  свой  пря¬
мой  поезд  и  с  перестуком,  перепыхом,  с  перестуком,  перепы-
хом,  стуком,  пыхом  —  у-уууI  у-ууу!  —  понесется  прямо  по
дороге  славы,  и  он,  Зэк,  поведет  паровоз  все  вперед  и  впе¬
ред  —  без  остановки...

о  в
 д
 ф
 с  т
 ДОРОГА  СВОБОДЫ1
 (Глава  ив  романа)
 О  ТОМ,  КАК  ГИДЕОН  ДЖЕКСОН  СРАЖАЛСЯ  ЗА  ПРАВОЕ  ДЕЛО
 Настало  утро  18  апреля  1877  года.  В  Карвеле  в  низинах
лежал  туман  и,  как  молоко,  растекался  по  кипарисо¬
вым  рощам.  Четыре  пойнтера,  проохотившись  всю
ночь,  еле  таща  ноги,  возвращались  домой  через  сосно¬
вый  лес.  Их  встречало  пронзительное  пение  петухов  и  карканье
ворон.  Кар,  кар,  кар,  —  орали  они,  кружась  в  воздухе;  они  все¬
гда  первыми  приветствовали  рассвет.  Потом  на  всех  фермах
вокруг  Карвела  пробуждались  люди  и  принимались  за  утрен¬
нюю  работу:  шли  доить  коров,  поглядывали  на  небо,  думали  те
 1  Действие  романа  развертывается  на  юге  США,  в  штате  Южная
Каролина.  После  окончания  гражданской  войны  между  Севером  и  Югом
(1861—1865  годы)  освобожденные  негры  вернулись  из  армии  и  занялись
мирным  трудом.  Бывшие  рабы  стали  принимать  участие  в  политиче¬
ской  жизни  страны,  потянулись  к  культуре.  Негр  Гидеон  Джексон  был
избран  в  конвент.
 Но  плантаторы  Юга  не  прекратили  борьбы  за  свои  интересы  Со
временем  они  добились  того,  что  законы  об  отмене  рабства  и  равном
праве  на  землю,  по  существу,  были  сведены  к  нулю,  на  Юге  снова  под¬
няла  голову  рабовладельческая  реакция
 В  сборнике  печатаются  последние  главы  романа.  Гидеон  Джексон,
использовав  все  легальные  способы  борьбы  и  поняв,  что  интересы  негров
преданы  республиканской  партией,  возвратился  на  родину  Восемь  дней
назад  из  штата  были  выведены  федеральные  войска  и  начался  произвол
куклуксклановских  банд.
 331

же  мысли,  что  и  вчера  и  третьего  дня  и  во  все  дни  до  этого,  с  не¬
запамятных  времен:  какова-то  сегодня  будет  погодка,  дождь  или
вёдро;  как  бы  Нелли  опять  не  опрокинула  доенку  —  брыкли¬
вая  стала,  ну  ее  к  богу;  чего  это  за  оврагом  опять  собака
лает,  и  не  охрипнет,  окаянная;  как  славно  вороны  каркают,  уж
что,  кажется,  хорошего  в  этом  карканье,  а  ведь  приятно,  пото¬
му  что  привык  слышать  каждое  утро;  что  сегодня  будет  на
завтрак  —  свинина  или  жареная  курица;  как  бы  не  было  у  ры¬
жего  теленка  опять  рвоты;  что-то  поясницу  ломит,  не  разы¬
грался  бы  ревматизм,  —  простые  мысли  и  не  бог  знает  какие
важные,  но  и  не  вовсе  лишенные  значения.  Солнце  поднялось
над  гребнем  холма,  и  вдруг  все  осветилось  и  заблистало.  В  та¬
кой  холмистой  местности  бывает,  что  один  склон  уже  весь  об¬
лит  солнцем,  а  другой  еще  в  тени.  В  долинах  туман  стал  взмы¬
вать  кверху  и  таять,  задерживаясь  только  где-нибудь  над
болотным  окном.  Змеи,  медно-желтые,  черные  и  пестрые,
выползали  из  нор  на  солнышко,  и  толстые  черепахи  тоже  при¬
строились  на  кочках  погреться.  Кролики  забирались  поглубже
в  колючий  кустарник,  по  вершинам  старых  ореховых  деревьев
запрыгали  белки.  Олени  стали  уходить  с  лугов  в  лесные  чащи,
где  они  лягут  и  будут  отдыхать  весь  день.
 Закончив  работу  по  дому,  мужчины  садились  завтракать.
Горячие  лепешки,  оладьи,  политые  патокой,  застывшее  на  хо¬
лоду  сливочное  масло  с  прозрачными  бусинками  воды  на  по¬
верхности,  грудинка,  гренки,  яйца,  иногда  жареная  курица  или
жареная  рыба,  пахтанье  с  плавающими  в  нем  комочками  сме¬
таны,  молоко,  жареный  картофель,  запеканка  из  желтой  куку¬
рузной  муки,  еще  с  вечера  сидевшая  в  печке,  а  теперь  наре¬
занная  ломтиками  и  поджаренная  в  сале,  —  эти  блюда  в  том
или  ином  сочетании  составляли  завтрак  в  Карвеле,  и  мужчи¬
ны,  успевавшие  к  тому  времени  проработать  уже  два  или  три
часа,  отнюдь  не  находили  его  чересчур  изобильным.  В  восемь
часов  школьный  колокол  сзывал  детей  в  школу,  и  они  устрем¬
лялись  туда  бегом  по  целине,  через  изгороди,  через  поля  —  до¬
рог  для  них  не  существовало.  Кровь  играла  в  них  в  этот  ут¬
ренний  час:  они  мчались  галопом  по  пашням,  утопая  в  рыхлой
земле,  с  гиканьем  взлетали  на  холм,  швыряли  друг  в  друга
шишками,  пробегая  через  сосновый  лесок.  Их  дикая,  яростная,
неуемная  энергия  наводила  страх  на  Бенджамена  Уинтропа;
никогда  нельзя  было  сказать  наперед,  что  они  выкинут;  каж¬
дый  день  таил  в  себе  нежданные  приключения  и  сюрпризы.
Уинтроп  крепко  дергал  за  веревку  колокола,  чтобы  придать
себе  бодрость,  и  утешался  философскими  рассуждениями
о  том,  что  не  велика  заслуга  учить  смирных  и  благовоспитан¬
ных  детей.  Но,  вспоминая  шестнадцатилетнюю  дочь  Фрэнка
Карсона  и  ее  нахальные  круглые  яркоголубые  глаза,  весь  день
 332

не  отрывавшиеся  от  его  лица,  он  снова  робел  и  принимался
размышлять  о  своих  переживаниях.  В  Отделе  помощи  школам
при  конгрегационалистской  церкви  ему  сказали,  посылая  его
в  Карвел,  что  это  божье  дело;  но  только  после  двух  месяцев
пребывания  здесь  ему  стало  понятно,  почему  бог  предпочел
свалить  свое  дело  на  чужие  плечи.  Единственным  его  утеше¬
нием  было  несколько  отличных  учеников  —  Джэми,  сын  Ганни¬
бала  Вашингтона,  дочь  Абнера  Лейта,  еще  двое  или  трое.  Се¬
годня  он  собирался  познакомить  старшую  группу  с  творче¬
ством  Эмерсона.  «Эмерсон»,  —  повторял  он  про  себя,  стоя
перед  школой,  прислушиваясь  к  крикам  детей,  рассеянно
скользя  взглядом  по  залитым  солнцем  полям  и  рощам.
«Эмерсон»,  —  произнес  он  с  твердостью.
 За  завтраком,  разговаривая  с  Марком,  Гидеон  думал
о  том,  какое  гибкое  существо  человек,  как  легко  выходящее
из  ряду  вон  становится  для  него  обычным,  как  быстро  он
приспосабливается  к  любым  положениям  и  обстоятельствам.
Он  говорил  Марку:
 —  Чем  сеять  еще  хлопок,  я  бы  лучше  засадил  один  акр
табаком.  —  Ведь  вот  могут  же  они  рассуждать  обо  всех  этих
простых  и  обыденных  делах,  хотя  у  двери,  прислоненные  к  ко¬
сяку,  стоят  две  винтовки;  теперь  в  Карвеле  мужчины  не  выхо¬
дили  из  дому  без  оружия.
 —  Табак  у  нас  не  растет.
 —  Некоторые  сорта  растут.  Конечно,  лист  будет  не  такого
качества,  как  в  Пидмонте  или  Виргинии,  но  на  рынок  идет  и  та¬
кой.  А  эти  новомодные  штучки,  сигареты,  еще  повысят  спрос.
 —  Табак  истощает  почву.
 —  И  хлопок  тоже.  В  обоих  случаях  почва  истощается,
надо  или  чередовать  культуры,  или  оставлять  землю  под  па¬
ром.  Я  давно  об  этом  твержу.
 —  Кабы  моя  воля,  —  сказала  Рэйчел,  —  я  бы  все  пустила
под  кукурузу.
 —  Зачем?  Другое  дело,  если  бы  мы  разводили  скот...
 —  А  почему  и  не  разводить?  Почему  делать  все,  как  при
дедах  и  прадедах?
 —  Я  хочу  сегодня  поехать  за  покупками,  —  сказала
Дженни.
 —  В  город?
 —  Угу.
 Марк  отрицательно  замотал  головой.
 —  Почему?
 —  В  конце  недели  еще  кое-кто  собирается  в  город,  с  ними
и  поедешь,  —  сказал  Гидеон.
 ззз

—  Сегодня  такая  хорошая  погода...
 —  Сиди  дома,  —  распорядился  Марк.
 —  Еще  ты  мне  будешь  приказывать!  Почему  это  я  долж¬
на  тебя  слушать?..
 —  Сиди  дома!
 Дженни  расплакалась.  Эллен,  сидевшая  возле  нее,  погла¬
дила  ее  руку.  Гидеон  встал,  за  ним  Марк.  В  дверях  Гидеон
поглядел  на  ружья;  секунду  он  колебался,  потом  взял  одно,
вздел  его  на  плечо  и  вышел.
 В  десять  часов  Джеф  был  у  Мэриона  Джеферсона.  У  же¬
ны  Мэриона,  Луизы,  по  рукам  пошли  нарывы;  это  было
неопасно,  но  руки  болели  и  чесались  и  мешали  ей  спать.  Джеф
объяснил  ей,  как  приготовить  успокаивающую  мазь,  потом  по¬
стоял  на  крыльце,  болтая  с  Мэрионом.  Мэрион  благоволил
к  Джефу,  еще  когда  тот  был  мальчишкой,  а  теперь,  когда  он
стал  ученым  доктором,  Мэрион  смотрел  на  него,  как  на  боже¬
ство.  Они  стояли  на  ступеньках,  толкуя  о  том,  о  сем,  как
вдруг  увидели,  что  через  поле,  от  соседней  фермы,  к  ним  со
всех  ног  бежит  Трупер.  Он  подбежал,  запыхавшись,  перевел
дух  и  крикнул:
 —  Джеф,  я  сейчас  видел  Джессона  Хьюгара  и  шерифа
Бентли,  вроде  к  вам  поехали.  От  меня  дорога  как  на  ладони,
шерифову-то  двуколку  я  узнал,  и  еще  другой  с  ним  сидел,
побей  меня  бог,  коли  это  не  Джессон  Хьюгар.
 —  Ну,  что  ж  особенного,  —  сказал  Джеф.  —  Волноваться
тут,  по-моему,  нечего.
 —  Может,  нечего,  а  может,  и  есть  чего,  —  сказал  Мэри¬
он.  —  Давай-ка  съездим  туда  в  твоем  кабриолете.  —  Он  побе¬
жал  в  дом  за  ружьем.  Его  жена  испуганно  спросила:  —  Что
случилось?  Что  вы  хотите  делать?
 —  Ничего  не  случилось,  —  усмехнулся  Мэрион.  —  Просто
шериф  поехал  к  Гидеону.  Ну  и  мы  поедем,  поглядим,  в  чем
дело.
 —  Только  не  заводи  ссоры,  Мэрион.  Довольно  у  нас  было
горя.
 —  Было,  —  сдержанно  сказал  Мэрион.  —  Было.  Но  боль¬
ше  не  будет.  Не  бойся.  Мы  с  ним  мирно...  Ну,  а  ты  все-таки
добеги  до  Абнера  Лейта,  скажи  ему,  что  шериф  поехал  к  Ги¬
деону.
 С  самого  завтрака  Гидеон  и  Марк  были  заняты  тем,  что
валили  высокую  сосну.  Сперва  они  глубоко  подкопали  ее  кру¬
гом,  потом  стали  рубить  толстые  влажные  корни.  Утром,  по
холодку,  это  приятная  работа:  весь  отдаешься  движению,  за¬
 334

бываешь  обо  всем,  кроме  топора  в  твоих  руках,  и  гнев  поне¬
многу  уходит  из  сердца  самым  безвредным  путем,  изливаясь
на  неодушевленные  предметы,  которым  не  больно.  Повалив
сосну,  они  оставят  ее  лежать  там  всю  весну  и  все  лето,  к  осе¬
ни  она  высохнет,  и  тогда  из  нее  напилят  четырехфутовые  су¬
хие  поленья,  которые  будут  гореть,  как  бумага.  Наконец  сос¬
на  зашаталась,  длинный  ее  ствол  качнулся  в  одну  сторону,
потом  в  другую  —  ив  эту  минуту  Марк  заметил  двуколку  ше¬
рифа:  она  уже  выехала  из-за  леска  в  низине  и  начала  подни¬
маться  по  склону.  Он  бросил  топор  и  показал  на  нее  Гидеону.
 —  Шериф?  —  спросил  Гидеон.
 —  Да,  вроде  это  его  двуколка.  Пойду  посмотрю.
 Гидеон  кивнул;  оба  подхватили  ружья  и  быстро  зашагали
 по  направлению  к  дому.  Когда  гребень  холма  скрыл  от  них
дорогу,  они  пустились  бегом  и,  задыхаясь,  добежали  до  дому
через  минуту  или  две  после  того,  как  подъехала  двуколка.
В  ней  сидели  шериф  и  Джессон  Хьюгар,  оба  в  кожаных  жи¬
летах,  с  засученными  рукавами;  у  каждого  на  коленях  лежала
двустволка.  Рэйчел  стояла  на  крыльце,  взволнованная  и  насто¬
роженная.  При  виде  Гидеона  и  Марка  у  нее  вырвался  вздох
облегчения.
 —  С  добрым  утром,  шериф,  —  сказал  Гидеон.  Дженни
и  Эллен  вышли  на  крыльцо  и  остановились  позади  Рэйчел.
Фрэк,  пятнистый  пойнтер  Гидеона,  принялся  скакать  вокруг
Марка,  но  заметив,  что  никто  на  него  не  обращает  внимания,
он  лег  й  стал  смотреть,  навострив  уши.  Марк  стоял,  зажав
ружье  подмышкой,  слегка  нагнувшись  вперед,  —  и  только  Рэй¬
чел  понимала,  что  он  сейчас  как  пороховой  заряд  —  безвред¬
ный,  пока  его  не  трогать,  но  готовый  в  любую  минуту  взо¬
рваться.  Кивнув  на  ружье  Гидеона,  шериф  сказал:
 —  Охотились,  что  ли,  Гидеон?
 —  Это  наше  дело,  —  отрезал  Марк.  —  А  вы,  когда  разго¬
вариваете  с  отцом,  извольте  говорить  ему  «мистер».  Понятно?
 —  Мистер,  —  протянул  Джессон  Хьюгар.  —  Мистер!..
 —  Да,  вот  это  правильно.
 —  Слушаюсь,  мистер,  —  ухмыльнулся  Хьюгар.
 —  Чем  могу  вам  служить,  шериф?  —  мягко  спросил  Ги¬
деон.
 —  Ну,  вот  это  так,  —  кивнул  шериф.  —  Давай-ка  лучше
говорить  по-хррошему.  Ты  ведь  рассудительный  человек,  Ги¬
деон,  побольше  бы  таких.  Ну  и  нечего  сразу  лезть  на  стену.
У  меня  тут  дело,  я  приехал  к  вам  по  делу,  а  вы  на  меня
с  ружьями.  Это,  знаешь  ли,  не  шутка  —  грозить  ружьем  пред¬
ставителю  закона.  А  в  особенности  для  негра.  Это,  знаешь  ли,
до  добра  не  доведет...
 —■  Заткни  свое  хайло!  —  сквозь  зубы  проговорил  Марк.
 335

—  Слушай-ка  ты,  —  сказал  Хьюгар.  —  Слушай-ка  ты;
черная  паскуда!  —  Палец  Хьюгара  лег  сразу  на  оба  спуско¬
вых  крючка.  —  Ты  только  шевельни  своим  паршивым  ружьиш¬
ком,  я  из  тебя  все  кишки  выпущу!
 Рэйчел  чуть  слышно  вскрикнула.  Гидеон  с  такой  силой
схватил  Марка  за  плечо,  что  пальцы  впились  ему  в  тело,  слов¬
но  железные  когти.
 —  Успокойтесь,  мистер  Хьюгар,  —  сказал  Гидеон.  —  Ни¬
кто  не  собирается  в  вас  стрелять.  Шериф  Бентли  это  знает.
Он  знает,  что  мы  самые  мирные  люди  и  законов  еще  никогда
и  ни  в  чем  не  нарушали.  Если  мы  сейчас  ходим  с  ружьями,
так  это  не  потому,  что  мы  против  закона,  а  потому,  что  не¬
давно  был  убит  один  из  наших  соседей.
 —  А  я  тебе  вот  что  скажу,  Гидеон,  —  проговорил  ше¬
риф.  —  Очень  уж  вы,  негры,  зазнались,  это  для  вас  плохо  кон¬
чится.  Послушать  вас,  так  выходит,  что  он,  этот  негр,  которо¬
го  кокнули,  ехал  по  дороге,  никого  не  трогал,  а  кто-то  подо¬
шел  и  ни  с  того  ни  с  сего  выпалил  ему  в  голову.  Это  же
чепуха,  Гидеон,  кто  этому  поверит?  Ясно,  что  он  сам  что-то
натворил,  уж  не  знаю  что,  а  что-то  да  было.  Дай  негру  па¬
лец  —  он  тебе  и  руку  откусит.
 —  Да,  —  подтвердил  Хьюгар.  —  Потому-то  мы  и  здесь.
 —  Почему  вы  здесь?  —  спросил  Гидеон.
 —  Нет,  уж  это  мы  будем  спрашивать,  а  ты  отвечать!
 —  Тише,  Джессон,  —  сдержанно  сказал  шериф.  —  Гиде¬
он  имеет  право  спрашивать,  это  и  по  закону  так,  ведь  мы  на
его  земле.  Но  мы  тоже  имеем  право  кое-что  спросить.  Мы  хо¬
тим  тихо  и  мирно  уладить  одно  дело.  Видишь  ли,  Гидеон,
вчера  после  обеда  к  дому  Кларка  Гастингса,  к  заднему
крыльцу,  подошли  трое  негров.  Кларк  был  в  лавке,  дома  бы¬
ла  только  Салли  с  дочкой.  Один  из  негров  и  говорит:  миссис
Салли,  мы  голодные,  дайте,  христа  ради,  чего-нибудь  поесть.
Кларк,  известно,  нищего  никогда  не  прогонит,  ну  Салли  и  по¬
шла  достать  им  чего-нибудь  поесть,  а  девочка,  ей  девять  лет,
стоит,  смотрит  на  негров...
 В  эту  минуту  подкатил  кабриолет,  в  котором  сидели
Джеф,  Трупер  и  Мэрион  Джеферсон.  У  Гидеона  отлегло  от
сердца,  когда  он  их  увидел.  Мэрион  и  Джеф  соскочили,  Тру¬
пер  остался  сидеть  в  кабриолете,  держа  наготове  спенсеров¬
скую  винтовку,  ту  самую,  с  которой  проделал  всю  войну.  Он
медленно  проговорил  своим  глубоким  басом:  —  Хьюгар!  Ну-ка,
сними  палец  с  курка.
 Хьюгар  побагровел;  на  лбу  у  него  от  переносицы  кверху
толстым  жгутом  вздулась  вена,  все  его  коренастое  тело  подо¬
бралось,  как  для  прыжка.
 336

—  Сейчас  же  сними,  —  сказал  Трупер.
 Бентли  зашептал:  —  Не  валяй  дурака,  делай,  как  он  ве¬
лит.—  Подскакал  Абнер  Лейт,  верхом  на  неоседланной  лоша¬
ди,  как  видно,  выпряженной  из  плуга,  с  винтовкой  через  пле¬
чо.  —  Делай,  как  он  велит,  —  повторил  Бентли.
 Хьюгар  разжал  пальцы.
 —  Положи  ружье  к  ногам,  —  сказал  Трупер.  —  И  вы  то¬
же,  шериф.
 —  Да  как  ты  смеешь!..
 —  К  ногам,  —  сказал  Трупер.
 Они  положили  ружья  к  ногам.  Абнер  Лейт  подошел
к  стоявшим  вокруг  двуколки.  Из-за  поворота  дороги  показа¬
лась  повозка  Фрэнка  Карсона.  Хьюгар  сказал:
 —  Я  не  забыл,  Лейт,
 —  И  я  не  забыл,  —  ответил  Абнер.
 —  Шериф  нам  сейчас  рассказывал,  —  заговорил  Гиде¬
он,  —  почему  он  сюда  приехал.  —  Гидеон  повторил  то,  что  бы¬
ло  сказано  шерифом.  —  Продолжайте,  сэр,  —  добавил  он.—
Мы  хотим  знать,  что  было  дальше.
 Подошел  Фрэнк  Карсон  и  тоже  стал  у  двуколки.  Следя  за
каждым  их  движением,  Бентли  продолжал:  —  Стоит  девочка
и  смотрит,  и  тут  один  из  негров  вдруг  как  набросится  на
нее,  давай  рвать  с  нее  платье.  Она  —  кричать.  Выбежала
Салли,  другой  негр  ее  ударил.  Она  поползла  к  шкафчику,  где
Кларк  держит  свой  револьвер,  тут  негры  пустились  наутек.
 —  А  какое  отношение  это  имеет  к  нам?  —  спросил  Ги¬
деон.
 —  Салли  узнала  этих  негров.  Они  все  трое  отсюда,  из
Карвела.
 Минуту  длилось  мертвое  молчание.  Потом  Абнер  Лейт  за¬
смеялся.  —  Что  за  бред...  —  начал  Джеф.
 —  Помолчи,  —  сказал  Гидеон.  —  Говорить  буду  я.
 Он  обратился  к  Бентли:  —  Что  же  вам  нужно?
 —  Мне  нужно  арестовать  этих  негров,  Гидеон.
 —  По  какому  обвинению?
 —  Избиение  женщины  и  покушение  на  изнасилование.
 —  Кто  же  эти  трое,  кого  вы  обвиняете?  —  спросил  Ги¬
деон.
 —  Ганнибал  Вашингтон,  Эндрью  Шерман,  а  третьего
Салли  видала  в  лавке  вместе  с  карвеловскими  неграми,  да
не  помнит,  как  его  звать.
 —  Хорошо,  —  сказал  Гидеон.  —  Правда  это  или  неправда,
то,  что  вы  рассказали,  в  это  я  не  вхожу;  это  нас  не  касается.
Но  эти  двое,  кого  вы  назвали,  уже  больше  недели  не  были
в  городе.  Ганнибал  Вашингтон  вчера  весь  день  работал  на  по¬
стройке,  клал  кирпичи.  Эндрью  Шерман  пахал  в  поле,  два¬
 22  Америка  глазами  американцев
 337

дцать  человек  его  там  видели.  Все  присутствующие  это  под¬
твердят.  Так  что  вот  вам  ваши  обвинения,  шериф.  Никто  из
Карвела  вчера  в  городе  не  был.
 —  Негритянской  сволочи  нам  в  свидетели  не  требует¬
ся,  —  сказал  Хьюгар.
 Губы  Гидеона  сжались.  Абнер  Лейт  подошел  вплот¬
ную  к  двуколке:  —  А  я,  по-твоему,  кто?  Тоже  негритянская
сволочь?  Ты,  Хьюгар,  поосторожней!
 —  Таких,  как  ты,  нам  тоже  не  требуется.
 —  Жаль,  что  я  давно  тебя  не  прикончил,  сукин  ты  сын,  —
холодно  сказал  Абнер.
 —  Ну,  ну,  —  вмешался  Бентли.  —  Такие  разговоры  ни
к  чему  не  приведут.  Мы  не  хотим  беспорядка.
 —  Мы  тоже.
 —  Но  я  должен  арестовать  этих  людей.  Чего  им  боять¬
ся?  Будет  им  и  справедливый  суд  и  беспристрастные  свиде¬
тели.
 —  Беспристрастные  свидетели  найдутся  и  здесь,  —  сказал
Гидеон.
 —  Я  намерен  произвести  арест.  Вы  мне  в  этом  препят¬
ствуете.  Так,  что  ли,  я  должен  понимать?
 —  Понимайте,  как  хотите,  —  ответил  Гидеон.
 —  Да,  я  так  понимаю.  Мы  приехали  сюда  тихо,  мирно,
чтобы  выполнить  дело,  возложенное  на  нас  законом.  А  вы  нас
окружили  и  оказываете  вооруженное  сопротивление.  Это  очень
серьезное  дело,  Гидеон.
 —  Вот  что,  шериф,  —  сказал  Гидеон.  —  Этих  людей  вы
не  получите.  Хотите  говорить  начистоту?  Пожалуйста!  Заяв¬
ляю  вам,  что  вы  все  наврали.  Ни  один  человек  в  здравом  уме
не  поверит  этой  дурацкой  истории,  что  вы  тут  наплели.  Вот.
Я  сказал.
 —  А  я  тебя  слышал.  Я  нахального  негра  за  пять  миль
слышу.  Я  его  нюхом  чую.  Этих  людей  я  добуду,  Гидеон.  Хотя
бы  пришлось  мне  весь  округ  поднять  ная  ноги.
 —  Или  весь  штат,  —  кивнул  Гидеон.  —  Всех  скотов  и  мер¬
завцев,  которых  вам  пригонит  Хьюгар.  А  пока  что  убирайтесь-
ка  вон  из  Карвела,  Бентли.  Это  наша  земля.  Вон!  К  чортовой
матери.
 Мужчины  стояли  тесной  кучкой,  глядя  вслед  удаляющей¬
ся  двуколке.  Некоторое  время  все  молчали.  Потом  Абнер  Лейт
начал  ругаться  —  негромко,  но  с  яростью  и  необыкновенным
красноречием.  Джеф  сказал:  —  Пожалуй,  не  следовало  так
с  ним  разговаривать.
 Фрэнк  Карсон  пожал  плечами:  —  Э,  все  равно.  Это  уже
давно  готовилось,  и  как  с  ними  ни  говори,  ничего  от  этого  не
изменится.
 338

—  Да,  —  сказал  Гидеон.  —  Всю  эту  неделю,  каждый  день,
я  ждал,  что  это  случится.  Каждое  утро  просыпался  и  думал
об  этом.  Вот  так  думаешь  каждый  день,  ждешь  каждый  день,
что  это  придет  —  а  потом  и  вот  оно.  Пришло.
 Притихшие,  присмиревшие,  не  совсем  понимая,  почему  их
изгоняют  из  их  владений  в  середине  школьного  дня,  дети  стоя¬
ли  и  смотрели,  как  мужчины  один  за  другим  входят  в  школу.
Несколько  старших  мальчиков  пробрались  туда  же  вслед  за
взрослыми;  никто  их  не  остановил.  Добрая  половина  мужчин,
сидевших  на  скамьях,  имела  при  себе  какое-нибудь  оружие;
все  двигались  медленно  и  неуверенно,  как  люди,  которые  тол¬
ком  не  знают,  что  им  думать,  что  делать,  на  что  надеяться.
Бенджамен  Уинтроп  стоял  у  боковой  стены  и  приглядывался
к  ним;  он  был  встревожен  и  порядком  испуган.  Он  был  моло¬
дой  человек  —  колледж  он  окончил  в  семьдесят  третьем  году—
и  происходил  из  очень  скромной  и  очень  религиозной  ново-
английской  семьи,  возводившей  свой  род  к  губернатору  того
же  имени,  хотя  свою  фамилию  они  и  писали  немного  иначе;
и,  происходя  из  такой  семьи,  очень  замкнутой,  довлеющей  се¬
бе,  Бенджамен  Уинтроп  хотя  и  любил  человечество,  но  эта
любовь  была  у  него  скорей  отвлеченным  чувством,  чем  живой,
непосредственной  привязанностью.  Ему  потребовалась  боль¬
шая  сила  воли  и  длительная  борьба  с  самим  собой,  чтобы
ужиться  здесь,  среди  этих  столь  чуждых  ему,  кротких  и  вме¬
сте  с  тем  страстных  людей.  Теперь,  глядя  на  них,  он  понимал
не  хуже,  чем  они,  что  это  конец.  Его  работа  здесь  кончена.
Остается  только  пойти  на  станцию  и  сесть  в  поезд,  и  чем  ско¬
рей,  тем  лучше,  может  быть,  даже  сегодня.
 Собрание  открыл  брат  Питер.  —  Братья,  —  сказал  он,  —
сегодня  мы  собрались  в  страхе  и  гневе.  Да  поможет  нам  бог
избрать  правильный  путь,  а  когда  выберем,  дай  нам  бог  си¬
лы  итти  по  нему  до  конца.  Будешь  говорить,  Гидеон?
 Гидеон  откликнулся  из  задних  рядов,  где  он  сидел:  —  Се¬
годня  не  я  буду  решать,  а  мы  все.  О  том,  что  случилось,  я  могу
рассказать  не  больше,  чем  всякий  другой.  О  том,  что  нам  де¬
лать,  я  знаю  не  больше,  чем  всякий  другой.  Говорите  сами.
 Все  головы  повернулись  к  Гидеону.  Он  выглядел  старше
чем  когда-либо,  таким  старым  его  еще  никто  не  видал.  Заго¬
ворил  Ганнибал  Вашингтон:  —  Может,  все-таки  ты  скажешь,
Гидеон.  За  всех  нас.  Человек  или  наш,  или  не  наш.  Ты  —  наш,
Гидеон.  Ты  никогда  не  уходил  от  нас.  Ты  не  святой;  бывало,
и  ты  ошибался,  это  верно,  но  никогда  ты  не  важничал,  не  гор¬
дился  перед  нами,  это  тоже  верно.  Говори  ты.
 —  Говорить  много  нечего,  —  сказал  Гидеон.  —  Вы  все
 22*
 333

знаете,  что  случилось.  И  знаете  почему.  И  понимаете,  ко¬
нечно,  что  если  они  заберут  этих  людей  и  повесят,  это  будет
только  начало.
 Эндрью  Шерман  сказал  усталым  голосом:
 —  Я  не  хочу,  чтобы  из-за  меня  всем  было  горе.  Горя  итак
довольно.  Может,  меня  еще  и  не  повесят.  Положим,  я  пойду
в  город,  они  посмотрят  и  скажут:  это  не  тот  негр.  Как  они  мо¬
гут  сказать,  что  я  тот  самый,  когда  я  целую  неделю  не  был
в  городе?
 —  Тебя  повесят,  —  сказал  Абнер  Лейт.  —  Повесят,  как
пить  дать.
 —  Повесят,  —  подтвердил  Гидеон.  —  С  этой  минуты  я  ни¬
чего  не  решаю,  решать  будете  вы.  Если  потом  вы  пожелаете,
чтобы  я  вами  руководил,  я  буду.  Но  решить  должны  вы  са¬
ми.  Эта  история  —  ну,  надо  же  им  было  придумать  какую-ни-
б>дь  историю,  чтобы  их  действия  хотя  бы  имели  вид  законно¬
сти.  Ведь  всего  восемь  дней  как  власть  у  них  в  руках.  За  во¬
семь  дней  не  сломаешь  все,  что  мы  строили  восемь  лет.
 —  Что  же  нам  делать,  Гидеон?
 —  Это  вам  решать.  Я  думаю,  что  они  явятся  сюда  сего¬
дня  же  ночью,  —  а  не  сегодня,  так  завтра,  но  явятся  непре¬
менно,  и  не  двое,  а  гораздо  больше.  Они  приступят  к  выполне¬
нию  своего  плана  —  уничтожить  всех  нас,  и  очень  скоро  пере¬
станут  заботиться  о  законности.  Что  же  касается  вас,  то  вы
можете  поступить  по-разному.  Можете  сидеть  у  себя  дома  —
тогда  вас  перебьют  по  двое,  по  трое,  может  быть,  не  всех,  кое-
кто,  возможно,  и  уцелеет.  Можете  убежать  и  наняться  где-ни¬
будь  на  плантацию  работать  за  кусок  хлеба  с  салом  и  соло¬
менную  подстилку  для  спанья  —  и  если  будете  вести  себя
очень  смирно,  то,  может  быть,  останетесь  в  живых.  С  белыми
немного  иначе  —  они  могут  перейти  к  Джессону  Хьюгару...
впрочем,  вряд  ли  он  их  возьмет.  Нет,  и  у  белых  положение
не  многим  лучше.  А  есть  еще  выход:  стоять  всем  друг  за  дру¬
га  и  сражаться!
 —  Но  ведь  это  же  Соединенные  Штаты  Америки!  —  вос¬
кликнул  Джеф.  —  Есть  же  у  нас  закон,  есть  же  у  нас  суд!
Неужели  же  нет  другого  выхода,  как  обрекать  себя  на  уни¬
чтожение?
 —  Выходы  есть,  —  сказал  Гидеон.  —  Я  только  что  их  пе¬
речислил.  Выбирайте.  Закон?  Вот  уже  восемь  дней  как  нет
другого  закона,  кроме  закона  насилия.  Суд?  Суд  не  в  наших
руках  —  и  один  тот  факт,  что  это  Соединенные  Штаты  Амери¬
ки,  еще  не  поможет  нам  добиться  правды.  Уничтожение?
Ну,  не  знаю.  Когда  старик  Осаватоми  Браун  с  отрядом  в  де¬
вятнадцать  человек  занял  Гарперс-Ферри,  у  него  было  мень¬
ше  сил  и  меньше  надежды,  чем  у  нас,  а  он  потряс  всю  стра¬
 340

ну,  он  пробудил  народ,  он  заставил  его  прозреть.  Я  не  пред¬
лагаю  вам  сражаться  для  того,  чтобы  умереть;  я  хочу  сра¬
жаться  для  того,  чтобы  жить.  Я  хочу  сражаться  так,  чтобы
вся  страна  узнала,  что  тут  происходит.
 —  Должен  быть  еще  выход,  —  сказал  Джеф.
 —  Какой?
 —  Ну,  например,  тебе  поехать  в  Вашингтон.
 —  Я  уже  там  пробовал  —  и  ничего  не  вышло.
 —  Попробуй  опять!
 —  И  опять  ничего  не  выйдет.  А  кроме  того,  это  будет
слишком  поздно.  Завтра  уже  будет  слишком  поздно.
 Поднялся  Уил  Бун  и  заговорил,  лениво  растягивая  сло¬
ва:  —  Положим,  мы  решим  драться.  Мне  это  по  душе,  за  сво¬
их  я  всегда  готов  постоять.  Но  только  как?  Мы  ведь  не  армия.
А  территория-то  какая?  Три  тысячи  акров  с  лишком.  Посчитай
все  фермы  —  сколько  это  пунктов  надо  оборонять?  Что-то  по¬
лучается  жидковато.
 —  Я  думал  об  этом,  —  сказал  Гидеон.  —  Видит  бог,  все
последние  дни  я  только  об  этом  и  думал.  Если  мы  решим
драться,  надо  собрать  всех  женщин  и  детей  в  одно  место,  та¬
кое  место,  где  они  будут  в  безопасности  и  где  могут*  оставать¬
ся  несколько  дней,  пока  все  это  не  уляжется.  И  такое  место
есть,  совсем  рядом;  и  всем  разместиться  можно,  и  оборонять
легко  —  это  старый  дом  Карвелов.  Он  стоит  на  горе,  это  вы¬
годная  позиция...  Я  все  сказал,  —  закончил  Гидеон.  —  Теперь
решайте.
 Через  час  они  приняли  решение.  Это  решение  родилось
из  их  силы  и  их  слабости,  из  страха  и  гнева,  из  обиды  и  стра¬
дания  и  памяти  о  труде,  который  они  вложили  в  свою  землю.
Когда  стих  гул  голосов,  Абнер  Лейт  обратился  к  Гидеону:
 —  Мы  будем  драться,  Гидеон.  Ты  берешь  начальство  на
себя?
 —  Я  вам  нужен?
 —  Ты  нам  нужен.
 Гидеон  оглядел  всех  собравшихся  и  кивнул.  Тяжело  сту¬
пая,  волоча  ноги,  он  вышел  вперед.  Брат  Питер  смотрел  на
него  полными  боли  глазами.  Поглядев  на  часы,  Гидеон  сказал:
 —  Сейчас  уже  почти  три  часа.  Все,  что  нам  надо  сделать,
надо  сделать  до  темноты.  Может  быть,  они  явятся  сегодня,  мо¬
жет  быть,  только  через  несколько  дней,  я  не  знаю.  Я  предла¬
гаю  сделать  так:  сегодня  же  перевести  наши  семьи  в  большой
дом.  Отвезти  туда  продовольствие,  одеяла.  Днем  будем  ухо¬
дить  работать  на  своих  участках,  а  при  них  оставлять  охрану.
По  крайней  мере,  будем  знать,  что  они  в  безопасности.  Школь¬
ный  колокол  используем  как  сигнал  тревоги,  но  школьным
зданием,  видимо,  пользоваться  не  придется...
 341

Он  повернулся  к  Бенджамену  Уинтропу.  —  Не  знаю,  как
вы  на  все  это  смотрите,  мистер  Уинтроп.  Во  всяком  случае,
ьаше  дело  сторона.  Занятия  в  школе  придется  пока  прекра¬
тить...
 Уинтроп,  смущенно  потирая  руки,  ответил:  —  Я  не  сторон¬
ник  насилия,  мистер  Джексон.  Ваших  намерений  я  не  могу
одобрить  —  впрочем,  это  не  мое  дело.  Но  очень  нехорошо,  что¬
бы  дети  весь  день  оставались  без  присмотра,  да  еще  когда  они
все  в  куче...
 —  Что  делать?  Другого  выхода  нет.
 Уинтроп,  тоном  покорности  судьбе,  сказал:  —  Хорошо,  я
еще  побуду  с  вами,  пока  у  вас  не  наладится  какой-нибудь
порядок.  Вначале  всегда  особенно  трудно...
 —  Если  вы  останетесь,  мы  будем  вам  очень  благодар¬
ны.—  Гидеон  опять  обратился  к  собранию:  —  Порох  и  пули,
сколько  у  кого  есть,  все  берите  с  собой.  Из  припасов  —  муку,
копченое  мясо,  то,  что  легко  перевезти...
 Они  вышли  из  школы,  так  же  как  входили,  —  по  одному,
неторопливо,  молча.  Каждый  сзывал  своих  детей  и,  собрав  их
вокруг  себя,  уезжал  или  уходил  домой.  В  дверях  Гидеона
остановил  Трупер,
 —  Я  из  своего  дома  никуда  не  пойду,  —  сказал  он.
 —  Почему?
 Черный  великан  —  он  был  еще  выше  Гидеона,  еще  шире
в  плечах,  огромный  и  тяжелый,  как  каменная  глыба,  —  от¬
рицательно  помотал  головой.
 —  Не  пойду,  —  повторил  он.
 —  Это  тебе  решать,  —  сказал  Гидеон.
 Медленно  выдавливая  из  себя  слова,  Трупер  стал  объяс¬
нять:  —  Я  не  то,  что  ты,  Гидеон.  Когда  был  рабом,  меня  били,
как  никого  не  били,  орясина,  говорят,  черная  дубина,  скот
бесчувственный.  Все  время  так.  Мистер  Дадли  Карвел,  он  ку¬
пил  меня  на  торгу  в  Орлеане.  Очень  дорого  заплатил,  дороже,
чем  за  всех.  Работать  заставлял  больше,  чем  всех.  Утро,  день,
ночь  —  все  равно  работай.  Ни  поспать,  ни  отдохнуть.  А  если
порют  кого,  надсмотрщик  сейчас  говорит:  этому  тоже  всыпьте
для  примера,  такому  здоровому  ничего  не  сделается,  ему  это
как  с  гуся  вода.
 Трупер  стащил  с  себя  рубашку:  —  Посмотри  на  мою  спи¬
ну,  Гидеон!  —  Брат  Питер  и  еще  несколько  человек  останови¬
лись  послушать;  они  тоже  посмотрели  на  его  спину:  вся  испо¬
лосованная  рубцами,  она  походила  на  рельефную  карту.
 —  Не  пойду  из  своего  дома,  Гидеон.  Мы  с  женой  на  эту
землю  жизнь  положили.  Моя  земля,  ты  подумай,  моя  соб¬
ственная!  Ни  хозяина,  ни  надсмотрщика.  Мне  иногда  на  коле¬
ни  стать  хочется,  поцеловать  эту  землю.  Свой  дом,  ты  поду¬
 342

май,  свой!  Сижу  в  своем  доме,  и  жена  подает  мне  есть.  Не
рабья  лачуга,  не  карцер  —  свой  дом!  Никуда  не  пойду  из  сво¬
его  дома,  Гидеон.  И  иикто  меня  не  заставит.
 —  А  твои  дети?  —  спросил  брат  Питер.
 —  И  они  со  мной.  Ничего  с  нами  не  будет.
 Восемь  лет  тому  назад  Гидеон  стал  бы  возмущаться,
убеждать,  уговаривать.  Теперь  он  сказал:  —  Хорошо,  Трупер.
Не  хочешь  —  не  надо.  Твое  дело.
 Весь  этот  долгий  весенний  день,  18  апреля,  карвеловцы
были  заняты  переездом  со  своих  ферм  в  большой  дом.  Жен¬
щины  укладывали  на  повозки  тюфяки  и  одеяла,  кастрюли,
еду,  какие-нибудь  любимые  вещицы  —  календарь,  книгу  или
библию,  швейную  корзинку,  гипсовую  статуэтку,  яркую  лито¬
графию.  О  сегодняшних  событиях  не  разговаривали,  хотя
раньше,  когда  они  еще  были  в  будущем,  только  о  них  и  гово¬
рили.  Даже  дети,  хотя  и  взволнованные  таким  необыкновен¬
ным  случаем,  перевернувшим  весь  порядок  их  тихой,  однооб¬
разной  жизни,  вели  себя  смирней,  чем  всегда.  Все  стали  очень
раздражительны.  Мужчины  выходили  из  себя  по  пустякам  —
оттого,  что  кто-то  положил  на  другое  место  пилу  или  молоток,
оттого,  что  ребенок  вертится  под  ногами;  женщины  кипятились
из-за  всякой  мелочи;  но  главный  и  единственно  важный  факт
все  принимали  без  возражений,  без  слез.  Нагрузив  повозку,
семья  выезжала  из  дому  и,  поднимаясь  на  холм,  издали  виде¬
ла,  что  с  другой  стороны  к  нему  подъезжает  другая  семья  на
такой  же  нагруженной  повозке.  Мало-помалу  повозки  съез¬
жались  к  дому.  К  тому  времени  как  все  съехались,  день
уже  клонился  к  вечеру,  и  старый  белый  дом  с  высокими  ко¬
лоннами  купался  в  розовых  и  золотых  закатных  лучах.
 Гидеон  взял  с  собой  несколько  книг.  Джеф  взял  хирур¬
гические  инструменты  и  кое-какие  лекарства  из  того  запаса,
что  он  закупил  в  Чарльстоне.  В  большой  фургон  для  сена
сложили  тюфяки  и  подушки  и,  насколько  можно  удобнее,
устроили  на  них  бедного  Фреда  Мак-Хью.  Взяли  все  оружие,
какое  было  в  доме,  —  старый  спенсер  Гидеона,  кавалерийский
карабин  Марка,  два  дробовика  и  тяжелый  длинноствольный
кольтовский  револьвер,  который  Гидеон  год  назад  купил  в  Ва¬
шингтоне.  Взяли  кухонную  посуду,  какая  получше,  и  почти
все  постельное  белье.  Рэйчел  хотела  его  оставить  —  жалко  бы¬
ло  таскать  с  собой;  она  копила  его  годами  —  Гидеон  покупал
ей  понемножку  всякий  раз,  как  были  свободные  деньги,  зная,
как  она  радуется,  ложась  в  постель  с  мягкими  белыми  про¬
стынями,  с  тонкими  белыми  наволочками.  Но  Джеф  сказал:
Возьми  все,  —  не  объясняя,  для  чего  это  нужно.
 343

Абнер  Лейт  сказал  Джимми,  своему  девятнадцатилетне¬
му  сыну:  —  Ну,  а  ты  как?  Сейчас  не  те  времена,  что  десять
лет  назад.  Что  я  с  Гидеоном,  так  это  уж  так,  привык  всегда
с  ним.  А  тебе  незачем.
 Год  назад  Гидеон  помог  Абнеру  купить  второй  участок
в  сто  акров  —  для  Джимми,  чтобы  тот  мог  завести  свое  хозяй¬
ство,  когда  женится.  Теперь  юноша  напомнил  об  этом  отцу.
 —  Знаю,  знаю.  Так  ведь  это  он  для  меня,  а  тебе  какая
забота?
 —  Я  останусь  с  тобой.
 Абнер  кивнул  и  обнял  сына  за  плечи.  Такие  проявления
чувств  были  редкостью  между  ними.  Юноша  высвободился  из
его  объятия  и  пошел  в  дом  помогать  матери.
 Брат  Питер  и  мальчики,  приемыши  Алленби,  приехали
первыми.  Снаружи  дом  мало  изменился;  кое-где  потрескалась
штукатурка,  кое-где  облезла  краска.  Если  смотреть  издали,  он
казался  таким  же  красивым  и  величественным,  как  раньше;
вблизи  было  видно,  что  стекла  выбиты,  двери  висят  на  одной
петле,  что  всюду  кругом  густо  растет  сорная  трава.  Мебель
вся  была  продана  на  аукционе,  но  опустевшие  комнаты  хра¬
нили  еще  какой-то  отблеск  былого  великолепия.  Широкая
внутренняя  лестница  с  перилами  из  красного  дерева  и  дубовы¬
ми  ступеньками  даже  имела  еще  более  торжественный  вид
среди  голых  стен.  Расписанные  от  руки  обои  висели  клочья¬
ми,  но  цвет  их  сохранился.  Резные  панели  орехового  дерева
как  будто  ждали,  чтобы  к  ним  снова  приставили  шифоньерки,
кресла,  диваны,  и  кое-где  под  многолетней  грязью,
среди  груды  листьев  и  мусора,  натасканного  детьми,  играв¬
шими  в  пустом  доме,  проглядывали  квадратики  дорогого
паркета.
 У  брата  Питера,  не  обремененного  имуществом,  переезд
отнял  немного  времени.  Трое  мальчиков,  приехавших  с  ним,  —
после  смерти  мистера  Алленби  они  жили  у  брата  Питера,  —
вооружившись  метлами,  принялись  наводить  чистоту.  Потом
еще  другие  пришли  к  ним  на  помощь.  Не  так-то  легко  выгре¬
сти  мусор,  накопившийся  за  много  лет,  но  к  тому  времени,  как
все  съехались,  дом  уже  был  более  или  менее  прибран.  Гидеон
размещал  приезжающих.  В  доме  было  больше  двадцати  ком¬
нат  —  много,  но  недостаточно,  чтобы  поселить  каждую  семью
отдельно:  приходилось,  стало  быть,  жить  сообща.  В  большом
бальном  зале  Гидеон  решил  устроить  общую  спальню  для
мужчин.  Женщин  с  маленькими  детьми,  стараясь  по  возмож¬
ности  не  разбивать  семьи,  он  развел  по  спальням.  Некоторым,
как,  например,  Джеку  Сэттеру,  у  которого  была  бабушка,  же¬
на,  сестра  и  три  дочери,  он  дал  отдельную  комнату.  Мальчики
старше  десяти  лет  и  те  из  мужчин,  кому  не  хватило  места  в  за¬
 344

ле,  будут  спать  в  столовой;  днем  здесь  же  будут  происходить
школьные  занятия.  Все  съестные  припасы  сложили  в  кладовой
при  кухне,  и  Гидеон  выделил  несколько  женщин  —  выдавать
продукты  и  надзирать  за  стряпней.  Другая  группа  женщин
занялась  уборкой.  Мужчины  заклеивали  выбитые  стекла  бу¬
магой,  а  Ганнибал  Вашингтон  и  еще  двое  полезли  в  цистерну,
посмотреть,  нельзя  ли  привести  ее  в  годность.  Цистерна  нахо¬
дилась  у  самых  кухонных  дверей,  между  двумя  флигелями,  и
было  бы  гораздо  проще  хранить  всю  воду  в  ней,  вместо  того
чтобы  держать  ее  в  бочках.  К  закату  солнца  цистерна  была
вычищена,  и  старшие  мальчики  под  командой  Ганнибала  Ва¬
шингтона  уже  бегали  с  ведрами  и  наполняли  ее  водой  из
колодца.  Одновременно  Гидеон  послал  пять  или  шесть  повозок
за  дровами.
 Несколько  семей,  у  кого  были  маленькие  дети,  привели
с  собой  коров  и  привезли  сена.  Все  карвеловские  сараи  и  хле-
вы  давно  погорели,  поэтому  Гидеон  распорядился  поставить
коров  и  лошадей  в  квадрат  между  флигелями  дома,  а  с  от¬
крытой  стороны  загородить  повозками.
 Удивительно,  как  много  удалось  сделать  до  наступления
темноты;  это  сильно  всех  подбодрило.  Кроме  Уинтропа,  все
тут  были  свои,  все  знали  друг  друга  либо  с  самого  рождения,
либо,  по  крайней  мере,  много  лет.  То,  что  могло  бы  раздра¬
жать  постороннего  человека  —  мелкие  особенности  каждого,
привычки,  чудачества,  —  им  всем  было  слишком  знакомо  и  ни¬
чуть  не  мешало.  Наоборот,  их  даже  веселила  новизна  обста¬
новки  —  то,  что  они  все  вместе  и  Есё  решают  сообща  и  могут
посидеть  и  поговорить  в  такой  час,  когда  обычно  уже  ложи¬
лись  спать.  Старые  большие  люстры  не  были  увезены  из  кар-
веловского  дома,  и  Гидеон  не  пожалел  свечей  в  этот  вечер  —
в  каждую  из  главных  люстр  он  велел  вставить  по  двадцать
четыре  свечи  —  и  яркий  свет,  преломляясь  в  хрустальных  под¬
весках,  весело  озарял  комнаты.
 Всех  мужчин  Гидеон  разбил  на  отряды.  Для  охраны  дома
достаточно  десяти  человек;  если  дежурить  всем  посменно,  счи¬
тая  и  старших  мальчиков,  то  каждому  придется  пожертвовать
на  это  один  день  в  неделю.  Очень  далеко  заглядывать  в  бу¬
дущее  они  не  решались,  такие  мысли  пугали  ил  и  лишали  му¬
жества;  и  они  довольствовались  тем,  что  строили  планы  на
завтра,  на  послезавтра.  Другому  отряду  Гидеон  поручил  смот¬
реть  за  лошадьми.  Третий  получил  особое  назначение  —  раз¬
бирать  ссоры.  Сейчас  все  идет  гладко,  но  со  временем,  при
совместной  жизни,  неизбежны  споры  и  недоразумения;  их  при¬
дется  улаживать.  Надо  также  использовать  детей  для  разных
мелких  дел  и  поручений;  кстати,  это  их  развлечет  и  удержит
от  шалостей...
 345

Из  ящиков  и  досок  Гидеон  соорудил  что-то  вроде  стола.
Стулья  многие  привезли  с  собой;  это  уже  позволяло  устроить¬
ся  с  некоторым  удобством.  После  того  как*  был  изготовлен,
подан  и  съеден  первый  совместный  ужин  и  улеглась  неизбеж¬
ная  при  этом  суматоха,  Гидеон  сел  к  столу  и  написал  несколь¬
ко  телеграмм.  Одну  он  адресовал  редактору  «Нью-Йорк  ге¬
ральд»;  за  интересным  материалом  Беннет  погонит  своих
репортеров  хоть  на  край  света,  даже  если  этот  материал  и
вполовину  не  так  интересен,  как  то,  что  может  разыграться
в  Карвеле.  Другую  —  президенту,  третью  —  государственному
секретарю,  четвертую  —  Фредерику  Дугласу,  старому,  всеми
уважаемому  деятелю  негритянского  движения.  Еще  одну  он
послал  Кардозо;  в  ней  он  описывал  создавшееся  грозное  поло¬
жение  и  в  последний  раз  призывал  всех  честных  людей  Юга
к  единству  и  совместным  действиям.  Он  писал:  «Не  забывай¬
те,  Фрэнсис,  что  мы  не  одни,  что  наш  отказ  подчиниться  на¬
силию  и  террору  и  признать  тиранию  неизбежной  может  вдох¬
новить  и  объединить  многие  тысячи  честных  жителей  Юга».
Он  решил  также  послать  телеграмму  Ральфу  Уолдо  Эмерсо¬
ну  \  умоляя  старика  еще  раз  поднять  голос  в  защиту  справед¬
ливости.  Каждую  телеграмму  он  передавал  собравшимся  во¬
круг  него  мужчинам,  чтобы  все  могли  ее  прочитать  и
обсудить.  Кончив,  он  отвел  Марка  в  сторону  и  сказал  ему:
 —  Я  хочу,  чтобы  ты  отвез  эти  телеграммы.  Это  очень
важно.
 Марк  кивнул.
 —  Поезжай  прямо  в  Колумбию.  Если  выедешь  сейчас,
как  раз  поспеешь  туда  к  утру,  к  открытию  телеграфной  конто¬
ры.  Возьми  кобылу,  Абнер  даст  тебе  седло.  Марк,  мальчик
мой,  помни:  что  бы  ни  случилось,  телеграммы  должны  быть
отосланы.  Потом  возвращайся  сюда.
 —  Я  вернусь,  —  сказал  Марк.
 Гидеон  сам  проводил  его.  Они  вместе  вышли  из  дому.  На
Марке  были  высокие  сапоги;  большой  кольтовский  револьвер
он  положил  в  карман  куртки  вместе  с  телеграммами.  Он
уже  попрощался  со  всеми,  весело  и  небрежно;  в  том,  что
он  выполнит  это  поручение,  он  не  сомневался.  Ему  не  терпе¬
лось  скорей  ехать;  ночь  была  ясная,  лунная,  отличная  ночь
для  поездок  верхом.  Маленькая  кобыла  помчится,  как  ветер,
ничто  его  не  остановит,  никто  его  не  догонит,  и  через  несколь¬
ко  часов  вся  страна  узнает  о  том,  что  происходит  в  Карвеле.
Гидеон  с  гордостью  смотрел  на  него:  ведь  это  был  его  сын,
этот  стройный  юноша,  не  знающий  страха,  полный  жизни,  гор-
 1  Ральф  Уолдо  Эмерсон  (1803—1882)—американский  философ  и  поэт.
(Прим.  перев.)
 346

дый;  плод  того  прошлого,  которое  было  построено  им,  Гидео¬
ном.  Вот  оно  —  живое  свидетельство  этого  прошлого.  А  буду¬
щее  уже  само  позаботится  о  себе.  —  Ты  не  боишься?  —
спросил  он,  и  юноша  только  усмехнулся.  Когда  он  уже  сидел
в  седле,  к  ним  подошел  Джеф.  —  Счастливый  путь!  —  сказал
он,  пожимая  колено  Марка  и  улыбаясь  ему.
 —  Спасибо,  доктор,  —  ухмыльнулся  Марк,  и  как  всегда,
когда  он  говорил  с  Джефом,  в  голосе  его  прозвучала  дразня¬
щая  нотка,  смесь  иронии  и  почтения.  —  Я  привезу  тебе  короб¬
ку  пилюль.  —  Он  тронул  лошадь  и  шагом  стал  спускаться
с  холма,  мимо  гниющих  развалин,  которые  когда-то  были  хи¬
жинами  рабов.
 Вскоре  после  этого  Гидеон  лег  спать  на  своем  тюфяке
в  большом  зале.  Странно  было  лежать  там,  прислушиваясь
к  хриплому  дыханию  и  беспокойным  движениям  спавших  во¬
круг  мужчин.  Серебряный  лунный  свет,  струившийся  сквозь
высокие  окна,  еще  усиливал  овладевшее  им  чувство  нереаль¬
ности.  Все  это  напомнило  ему  те  уже  давние  годы,  когда  он
был  в  армии,  —  ночлег  где-нибудь  на  бивуаке,  далеко  от  Кар¬
вела,  далеко  от  молодой  и  прелестной  Рэйчел,  далеко  от  детей,
которых  он  покинул,  ибо  бывает  время,  когда  мужчина  дол¬
жен  выполнить  свой  долг.  Так,  вызывая  в  памяти  то  один  об¬
раз  прошлого,  то  другой,  Гидеон  уснул,  а  через  несколько
времени,  сколько  —  он  не  знал,  он  проснулся  от  выстрелов.
Они  гремели  где-то  по  ту  сторону  долины.  Много  выстрелов,
один  за  другим,  а  потом  опять  немая  тишина.
 Кэти,  жена  Трупера,  не  посмела  ему  возражать;  она  лю¬
била  мужа,  но  и  боялась  его.  Он  был  больше  и  сильней  всех
в  Карвеле,  но  нравом  мягкий,  как  женщина;  его  легко  было
тронуть  до  слез  и  так  же  легко  было  вызвать  в  нем  бешеный
гнев.  Кэти  уже  привыкла  к  этому;  ей  неплохо  жилось  с  му¬
жем;  она  была  маленькая  и  некрасивая,  но  Трупер  не  обижал
ее,  не  грешил  с  другими  женщинами,  работал  как  вол  и  ни¬
когда  не  поднимал  руки  ни  на  нее,  ни  на  детей.  Были  у  него
недостатки  —  взять  хотя  бы  его  упрямство:  уж  если  он  что-
нибудь  вобьет  себе  в  голову  —  кончено,  это  ничем  не  выбьешь.
Как  в  тот  раз,  когда  он  сказал,  что  не  станет  брать  себе  фа¬
милию,  как  это  делали  все,  не  станет  —  и  баста,  и  нечего  об
этом  разговаривать:  у  него,  слава  богу,  есть  имя;  звали  его
Трупер  и  так  и  будут  звать,  и  больше  ему  ничего  не  нужно.
И  теперь,  когда  он  заявил,  что  останется  дома,  Кэти  даже
не  пробовала  спорить.  Она  покорно  сказала  своим  девоч¬
кам:—  Мы  останемся  тут.  —  Всякий  раз,  как  она  видела  на¬
груженную  повозку,  проезжавшую  мимо  их  фермы  по  направ¬
 347

лению  к  большому  дому,  у  нее  начинало  щемить  сердце,  —  но
что  она  могла  сделать?  А  когда  наступила  ночь  и  маленький
дом  Трупера,  казалось,  утонул  в  бездонном  молчании  и  мра¬
ке,  страх  совсем  овладел  Кэти,  хотя  она  и  старалась  не  пока¬
зывать  это  мужу.
 Она  совсем  не  спала  в  эту  ночь.  Лежа  рядом  с  Трупером,
она  чутко  прислушивалась  к  ночным  звукам.  А  он  спал.  Он
ничего  не  боялся  —  ведь  это  все  его  собственность,  кто  у  него
отнимет?  Она  лежала,  думая  о  том  страшном,  что  вот-вот  на¬
бросится  на  нее;  проходили  минуты,  проходили  часы  —  и
вдруг  она  что-то  услышала.
 Она  разбудила  Трупера.  —  Послушай!
 —  Что  такое?
 Он  прислушался  —  и  услыхал  быстрый,  ровный  топот  ко¬
пыт.  Он  встал  с  постели,  натянул  штаны,  при  свете  луны,  гля¬
девшей  в  окна,  отыскал  свой  спенсер  и  босиком  пошел
к  двери.
 —  Куда  ты?  —  прошептала  Кэти.
 —  На  двор.  А  ты  не  выходи!
 Он  вышел  и  стал  перед  домом,  сжимая  ружье.  Вспомнив,
что  не  взял  патронов,  он  вернулся,  набил  патронами  карман.
Дети  заворочались  в  кроватке,  он  нагнулся  к  ним,  погладил
их,  успокоил.  Потом  снова  вышел,  прислушался;  он  стоял
в  лунном  свете,  голый  по  пояс  черный  великан,  и  мощные,  на¬
литые  мускулы  перекатывались  у  него  под  кожей  при  каждом
движении.
 Топот  стих.  Потом  послышался  снова  —  с  той  стороны,
где  была  ферма  Гидеона;  потом  стал  глуше  —  там  дорога
шла  через  сосновый  лес.  Дальше  она  выходила  на  пригорок,
залитый  лунным  светом,  и  Трупер  увидел,  что  по  ней  дви¬
жется  конный  отряд  —  не  меньше  чем  двадцать  всадников,
вплотную  друг  к  другу,  все  в  белых  балахонах  и  острых  шлы¬
ках  Ку-клукс-клана.  Трупер  перевел  дух  и  тихо  выругался,  но
не  двинулся  с  места.  Дальше  дорога  опять  скрывалась  из  ви¬
ду.  Стук  копыт  смолк.  Это  они,  должно  быть,  остановились
у  дома  Ганнибала  Вашингтона.  Они  были  уже  так  близко,  что
до  Трупера  доносился  неясный  звук  голосов.  Потом  копыта
снова  застучали.  Следующей  была  ферма  Трупера.  Трупер  весь
подобрался;  он  стоял,  расставив  ноги,  грудь  его  слегка  взды¬
малась.
 Через  минуту  он  их  увидел  на  дороге,  среди  пятен  лун¬
ного  света  и  теней  от  деревьев.  Раздался  собачий  лай  —  это
охотничий  пес  Трупера  с  яростной,  бессмысленной  отвагой  ки¬
нулся  прямо  в  гущу  лошадей.  Всадники  приближались  ша¬
гом,  медленно  и  осторожно,  потом,  увидев  Трупера,  совсем
остановились.  Он  стоял  перед  ними,  облитый  лунным  светом,
 348

огромный,  неподвижный  —  не  человек,  а  лоснящаяся  черная
глыба.  Они  увидели  ружье  в  его  руках,  поднятое  на  уровень
груди,  нацеленное  в  них.  Они  долго  стояли  на  месте,  потом
еще  медленнее,  еще  осторожней  двинулись  вперед.
 —  Что  вам  нужно?  —  спросил  Трупер.  Низкий  его  голос,
хриплый  от  гнева  и  ненависти,  прозвучал  глухо,  как  дальний
раскат  грома.  Кэти  вышла  на  порог.  Увидев  белые  капюшоны,
она  стала  судорожно  всхлипывать.
 Всадник,  ехавший  в  голове  отряда,  сказал:
 —  Нам  нужны  Ганнибал  Вашингтон,  Эндрью  Шерман
и  ты.
 —  Ну,  вот  я,  —  сказал  Трупер.
 —  Положи  ружье!
 —  Ну,  вот  вам  я,  —  повторил  Трупер.  Теперь  его  голос
гремел,  как  литавры.  —  Вы  на  моей  земле!  Прочь  с  моей  зем¬
ли,  сукины  дети!
 Уловив  гневный  звук  в  голосе  хозяина,  пес  свирепо  зары¬
чал  и  вцепился  в  одну  из  лошадей.  Та  встала  на  дыбы.  Кто-то
крикнул:  «Да  пристрелите  этого  проклятого  пса!»  Сухо  щелк¬
нул  револьверный  выстрел.  Собака  перевернулась  в  воздухе
и  покатилась  по  земле,  корчась  и  извиваясь.  Трупер,  с  пере¬
кошенным  от  злобы  лицом,  вскинул  ружье  и  выстрелил.  Один
из  всадников  вдруг  осел  в  седле,  покачнулся  и  свалился  на¬
бок,  повиснув  на  одном  стремени.  Лошади  испуганно  забили
копытами.  Разом  грянуло  несколько  выстрелов.  Пули  молотка¬
ми  ударили  по  телу  Трупера,  но  он  шагнул  вперед.  Он  шел
прямо  на  конных,  кровь  ручейками  сбегала  по  его  широкой
груди.  Его  жена,  в  дверях,  кричала  отчаянным  криком.  Кто-то
завопил:  «Да  застрелите  же  этого  скота!»
 Снова  грянул  выстрел,  и  Трупер  пошатнулся.  Лошади  пля¬
сали  и  кружились  вокруг  него.  Он  взмахнул  ружьем  —  рука
куклуксклановца,  поднявшаяся  было  для  защиты,  хрустнула,
как  сухая  ветка.  Он  снова  взмахнул  —  и  приклад  разлетелся
в  щепки  от  удара  о  ключицу,  глубоко  вдавив  осколки  кости
в  грудь.  Теперь  уж  в  него  трудно  было  стрелять  —  можно  бы¬
ло  попасть  в  своих.  Он  стащил  еще  одного  с  вздыбившейся
лошади,  встряхнул  завизжавшего  от  страха  негодяя,  как  соба¬
ка  трясет  крысу.  Кто-то  соскочил  с  лошади,  приставил  дуло
к  спине  Трупера  и  выстрелил.  Исполинское  тело  дернулось,  за¬
мерло  —  потом  осело,  как  пустой  мешок.  Человек,  которого  он
стащил  с  лошади,  лежал  на  земле  и  стонал.  Другой,  со  сло¬
манной  рукой  и  ключицей,  вдруг  начал  испускать  дикие,  не¬
человеческие  вопли.  Остальные  продолжали  стрелять  в  непо¬
движное  тело  Трупера.  Кэти  выбежала  из  дому,  пытаясь  про¬
браться  к  мужу.  Ее  схватили,  сорвали  с  нее  ночную  рубаш¬
ку,  повалили  наземь.  Она  как-то  вывернулась,  и  тогда  один  из
 349

людей  в  капюшонах,  всхлипывая  от  возбуждения,  ударил  ее
прикладом  по  голове.  Череп  треснул  —  она  умерла  сразу,  рас¬
кинув  руки  и  ноги.  Кто-то  закричал  со  злобой:
 —  Дурак,  идиот,  что  ты  сделал!
 Они  стояли,  глядя  на  мертвое,  нагое  тело.  Потом  столпи¬
лись  вокруг  человека  с  переломанной  ключицей.  Тот,  которого
Трупер  подстрелил,  был  уже  мертв.  Этот  тоже  умирал.  Они
стояли  вокруг  и  смотрели,  как  кровь  густой  струей  вытекает  из
разорванной  артерии.
 Потом  повернулись  к  дому  —  там  теперь  все  было  тихо.
Один  пошел  в  сарай  и  вернулся,  держа  на  вилах  охапку  сена.
Он  кинул  ее  в  открытую  дверь.  Кто-то  зажег  спичку.  Они  под¬
бросили  еще  сена  в  огонь,  потом  еще  —  и  вдруг  пламя  охва¬
тило  весь  фасад  дома.
 Тогда  закричали  дети.  Страх,  давивший  их  и  заставляв¬
ший  молчать,  вдруг  прорвался  криком  —  жалким,  беспомощ¬
ным  криком  тех,  кто  боится  и  не  знает  и  не  может  понять  при¬
чины  своего  страха.  Клановцы  стояли  вокруг  и  смущенно  мол¬
чали.
 —  Там  дети,  —  сказал  кто-то.
 —  А  ну  их,  —  проговорил  другой.  —  Этого  отродья  и  то
слишком  много.
 —  Где  же,  однако,  все  эти  черные  скоты?
 —  А  я  вам  скажу,  коли  хотите  знать.  В  старом  карве-
ловском  доме.  Больше  им  негде  быть.
 Тот,  кто  заговорил  первым,  распорядился:  —  Гарри,  ты
скачи  в  город,  спроси  у  Бентли  —  где  же  отряд  из  Калхунско-
го  округа?  Ведь  он  обещал,  чорт  его  дери,  что  тут  сегодня  же
ночью  будет  двести  человек.  Так  где  же  они,  чтоб  им  трес¬
нуть!—  Потом  он  добавил,  как  бы  между  прочим:  —  Скажи
ему,  Мэтти  Кларк  и  Хэп  Лоусон  убиты.
 И  он  опять  повернулся  к  горящему  дому.
 Все  мужчины,  спавшие  в  большом  зале,  проснулись  от
выстрелов.  Столпившись  у  окон,  они  смотрели  на  залитые  лу¬
ной  склоны,  по  которым,  казалось,  еще  перекатывались  отзву¬
ки  ружейной  стрельбы.  Потом,  схватив  ружья,  они  выбежали
па  широкую  веранду;  они  стояли  у  перил,  напряженно  всмат¬
риваясь  в  светлую  дымку  лунной  ночи.  Женщины  кричали
с  верхнего  этажа:  «Что  случилось?  Что  случилось?..»  Дети  про¬
снулись  и  взволнованно  гомонили  наверху.
 Несколько  мужчин  обошли  вокруг  дома,  но  ничего  не  об¬
наружили.
 Первая  мысль  Гидеона  была  о  Марке.  Потом  он  сообра¬
зил:  сейчас  три  часа  утра,  —  нет,  Марк  уже  далеко.  Он
 350

вышел  на  крыльцо.  Глядя  по  сторонам,  он  спросил  Абнера
Лейта:
 —  Где  это  стреляли,  как  по-твоему?
 —  Да  вроде  на  том  краю,  подальше,  где  Трупер  живет.
 Тут  все  вспомнили  о  Трупере  и  переглянулись.
 —  Ах  ты,  господи,  —  тихо  проговорил  Фрэнк  Карсон.
 —  Глядите,  глядите!  —  вдруг  закричал  Ганнибал  Ва¬
шингтон.
 Во  мраке  зардело  красное  пятно;  оно  быстро  росло  и  раз¬
горалось.  Сперва  все  подумали,  что  горит  сарай  или  хлев,  но
вдруг  в  небо  взвились  языки  пламени,  и  всем  стало  ясно,  что
горит  что-то  побольше  сарая.  Зарево  все  шире  разливалось  по
небу,  и  наконец  кто-то  вслух  произнес  то,  что  у  всех  было
в  мыслях:
 —  Это  дом  Трупера.
 —  Дети!..  Там  двое  его  детей!..
 Все  толпой  бросились  с  веранды,  но  их  остановил  голос
Гидеона:  —  Стойте!  Вы  с  ума  сошли!  Никто  не  уйдет  отсюда.
Ганнибал!  Ты  можешь  незаметно  пробраться  туда  и  разузнать,
что  случилось?
 Ганнибал  Вашингтон  кивнул  и  пустился  бегом:  маленький
и  проворный,  он  мелькнул  по  склону,  как  тень,  и  растаял
в  лунном  свете.  Все  стояли  молча,  только  кое-кто  искоса  по¬
глядывал  на  Гидеона.
 —  Мы  должны  держаться  вместе,  —  сказал  Гидеон.  —  Вы
поставили  меня  начальником,  —  так  слушайтесь  моих  прика¬
заний.  Или  выберите  другого.
 —  Хорошо,  Гидеон,  —  мягко  сказал  Абнер  Лейт.
 —  Джем,  Эндрью,  Эзра,  вы  будете  с  трех  сторон  караулить
дом.  Отойдите  на  тридцать  ярдов  и  станьте  по  одному  с  каждой
стороны.  Если  что  увидите  или  услышите  —  кричите  нам.
 Трое  названных  ушли.  Несколько  женщин  спустились
сверху  на  веранду  и  шопотом  разговаривали  с  мужчинами.
Гидеон  отослал  их  обратно  и  велел  уложить  детей  спать.  Но
никто  в  Карвеле  больше  не  спал  в  эту  ночь.  Время  шло;  все
было  тихо.  Мужчины  разбились  на  кучки  и  шопотом  разгова¬
ривали  между  собой.  Одни  сидели  па  широких  ступеньках,
другие  стояли,  прислонившись  к  дорическим  колоннам,  вели¬
чественно  вздымавшимся  к  темному  небу.  Все,  не  отрываясь,
глядели  на  склон,  на  котором  исчез  Ганнибал  Вашингтон,
и,  наконец,  после  часа  ожидания,  они  увидели,  что  по  склону
поднимается  человек.
 —  Ганнибал?..
 Он  подошел,  тяжело  дыша,  с  головы  до  ног  мокрый  от  ро¬
сы.  Сперва  он  не  мог  говорить;  пришлось  подождать,  пока  он
отдышится.  Потом  он  рассказал  обо  всем,  что  видел.
 351

—  А  дети,  где  дети?
 Он  покачал  головой:  —Сгорели,  наверно.—Он  доба¬
вил:  —  Я  подполз  совсем  близко,  я  видел  мертвые  тела,  вот
как  на  ладони.  Я  слышал,  что  те  говорили.
 —  Что  ты  слышал?  —  глухо  спросил  Гидеон.
 —  Они  ждут,  что  приедут  еще  две  сотни  из  Калхунского
округа.  И  еще  другое  отделение  Клана  обещало  прислать  лю¬
дей.  Они  говорили  —  с  юга.  Наверно,  из  Джорджии.  Они  зна¬
ют,  что  мы  здесь,  в  этом  доме.
 Одного  из  стоявших  на  веранде,  мальчика  лет  семнадца¬
ти,  вдруг  начало  тошнить;  он  перегнулся  через  перила,  содро¬
гаясь  в  мучительных  приступах  рвоты.  Зарево  уже  угасало,
но  кто-то  поглядел  в  другую  сторону  —  и  сейчас  же  все  взгля¬
ды  обратились  туда.  Там,  над  темными  деревьями,  засветилось
новое  розовато-алое  пятно  —  и  по  мере  того  как  оно  разгора¬
лось,  все,  один  за  другим,  поворачивались  и  смотрели  на
Абнера  Лейта.  Он  стоял  на  ступеньках,  сжав  свои  огромные
красные  кулаки,  прикусив  нижнюю  губу  так,  что  струйка  кро¬
ви  текла  у  него  по  подбородку.  И  вдруг  он  заплакал:  длинное
загорелое  лицо  оставалось  неподвижным,  а  по  худым  щекам
струились  слезы.  Он  заговорил  шопотом:
 —  Мерзавцы  —  все,  что  у  меня  было,  все,  о  чем  я  мечтал,
будь  они  прокляты,  будь  они  прокляты!  —  человек  трудится,
строит,  придумывает,  мечтает,  будь  они  прокляты...
 Ганнибал  Вашингтон  сказал:  —  Гидеон,  почему  мы  их  не
остановим?  Чего  ждать?  Чтоб  они  все  сожгли?
 —  Вот  для  этого  они  и  жгут  дома,  —  кивнул  Гидеон.—
Они  хотят  выманить  нас  отсюда*.
 —  Я  пойду  туда,  —  сказал  Абнер  Лейт.
 —  Нет.  Ты  не  пойдешь.  Мы  позволили  Труперу  остаться,
и  теперь  он  лежит  там  мертвый,  и  его  жена  рядом  с  ним.
 —  Я  пойду,  Гидеон.
 —  Нет!  —  Голос  Гидеона  звучал  холодно  и  непреклонно.
 В  эту  минуту  что-то  произошло.  Крикнул  Эзра  Голден;
 и  все  услышали  глухой  мерный  стук  копыт  —  лошади  шли
шагом  и  не  одна,  не  две  —  много;  а  затем  в  лунной  дымке
возникли  призрачные  белые  фигуры  в  капюшонах.  Их  было
уже  не  двадцать,  а  больше,  гораздо  больше,  —  сплошная  мас¬
са  одетых  в  белое  всадников;  подъехав  к  дому  ярдов  на  пол¬
тораста,  они  остановились.
 —  Эй,  вы!
 —  Что  вам  нужно?  —  закричал  Гидеон.  —  Кто  вы  такие?
 Звук  его  голоса  поплыл  в  ночной  тишине,  колеблясь,  по¬
степенно  угасая.
 —  Не  валяй  дурака,  Джексон!  Сам  знаешь,  кто  мы.
А  нужны  нам  те  трое  негров.
 352

—  Не  стоит  отвечать,  —  сказал  Гидеон.  —  Не  стоит.
 —  Мы  пришли  за  ними,  Джексон!  Подавайте  их  сюда,
а  не  то  мы  все  ваши  хибарки  сожжем,  все  до  единой.
 Гидеон  резко  скомандовал:  —  Рассыпаться  вокруг  дома!
Залечь  в  траву!  Не  стрелять,  пока  не  подойдут  на  пятьдесят
ярдов.  —  Большинство  мужчин  сбежали  с  крыльца,  рассыпа¬
лись,  притаились  в  кустарнике  и  сухой  прошлогодней  траве.
Оставшиеся  на  веранде  легли  на  пол.  Гидеон,  Абнер  и  брат
Питер  стали  за  одну  из  колонн.  Гидеон  посмотрел  на  Абнера.
Тот  старательно  целился  из  своей  длинной,  старой,  но  меткой
шарповской  винтовки.  Он  стоял  неподвижно,  застывший,  слов¬
но  каменный,  а  слезы  все  катились  по  его  щекам.  «Боже,  про¬
сти  нас,  —  прошептал  брат  Питер.  —  Боже,  прости  нас!»  Ги¬
деон  поднял  свой  спенсер  и  прицелился.  Когда  он  в  последний
раз  смотрел  на  человека  сквозь  прорезь  этого  прицела?  Что
может  быть  безумней  и  бессмысленней  убийства,  и  все  же
только  оно  могло  решить,  кто  прав  и  кто  не  прав.  Белая  ше¬
ренга  двинулась  вперед  —  сперва  рысью,  потом  все  медлен¬
ней.  Когда  они  были  в  ста  ярдах  от  дому,  из  длинной  винтов¬
ки  Абнера  Лейта  сверкнуло  пламя  —  и  один  из  всадников  сва¬
лился  с  лошади.  Люди  в  белом  начали  стрелять  с  ходу.  Когда
расстояние  сократилось  до  семидесяти  пяти  ярдов,  раздался
треск  ответных  выстрелов  —  карвеловцы,  вопреки  приказа¬
ниям  Гидеона,  открыли  огонь.  Еще  один  упал  с  лошади,
другой  завопил  от  боли.  Белая  шеренга  остановилась,  зако¬
лыхалась  и  галопом  умчалась  прочь,  растаяв  в  лунном
сумраке.
 Люди  сошли  с  веранды,  медленно  вышли  вперед.  На  тра¬
ве  лежали  две  фигуры  в  белом.  Двое  карвеловцев  нагнулись,
сняли  с  них  капюшоны.  Оба  лежавших  были  мертвы  —  и  оба
чужие,  никто  в  Карвеле  их  не  знал;  сейчас  они  в  первый  раз
видели  их  лица.
 Первая  схватка  —  и  никто  из  карвеловцев  не  пострадал;
можно  бы  радоваться  —  но  всякая  радость  угасла,  когда
в  небе  начало  вставать  зарево  новых  пожаров.  Дома  и  амба¬
ры,  один  за  другим,  превращались  в  пылающий  костер;
и  каждый  такой  костер  означал  гибель  чьих-то  надежд,
чье-то  отчаяние,  чье-то  горе.  Женщины  и  дети,  сбившись
в  кучу,  смотрели  на  огонь.  Встало  солнце,  а  дома  все
еще  горели,  над  пожарами  извивались  длинные  полосы  серого
дыма.
 Женщины  приготовили  завтрак.  Он  был  подан  и  съеден,
по  за  столом  не  слышно  было  ни  разговоров,  ни  смеха.  Гидеон
успокаивал  себя  лишь  одной  мыслью  —  что  сейчас  Марк  уже
отослал  телеграммы.
 23  Америка  глазами  американцев
 353

Марк  шагом  спустился  с  холма,  а  дальше  взял  наперерез
через  луга,  на  которых  в  прежнее  время  в  Карвеле  паслись
кровные  лошади,  ходившие  под  седлом.  Благодаря  этому  ему
не  пришлось  ехать  ни  новой  дорогой,  ни  дамбой;  тропинка
вывела  его  прямо  на  шоссе.  Маленькая  кобыла  шла  ровной
рысью,  глотая  пространство;  она  могла  итти  так  часами.  Оза¬
ренная  луной  дорога  была  пустынна;  в  такую  ночь,  по  свежему
ветру,  можно  было  проскакать  хоть  на  край  света  и  обратно.
Отъехав  миль  восемь,  Марк  перешел  на  шаг,  чтобы  дать  ло¬
шади  передохнуть,  —  и  тут  он  услышал  дробный  стук  копыт.
Он  спешился,  отвел  кобылу  с  дороги  в  сосновую  рощицу,  то¬
потом  успокаивая  ее  и  поглаживая  ее  бархатистый  нос.  Стоя
там,  он  увидел,  как  по  дороге  проскакал  отряд  человек  в  два¬
дцать,  все  в  белых  капюшонах  Ку-клукс-клана.  Марк  подо¬
ждал,  пока  они  не  исчезли  из  виду  и  топот  не  стих  вдали;  за¬
тем  снова  вскочил  в  седло  и  поехал  дальше.
 Сперва  появление  этих  всадников  сильно  его  встревожи¬
ло.  Они,  разумеется,  ехали  в  Карвел.  Быть  может,  ему  повер¬
нуть  назад?  При  том  ходе,  на  какой  способна  маленькая
кобыла,  он  успеет  их  обогнать  и  предупредить  своих.  Потом
он  сообразил,  что  от  двадцати  человек  в  большом  доме  обо¬
рониться  нетрудно,  что  отец  уже,  конечно,  принял  меры  и
Ерасплох  его  не  застанешь;  а  сам  он  на  обратном  пути  ри¬
скует,  что  его  окружат  и  застрелят.  С  этими  мыслями  он  по¬
гнал  лошадь  вперед;  она  шла  своей  быстрой,  скользящей
рысью;  Марк,  покачиваясь  в  седле,  иногда  засыпал  на  мину¬
ту,  убаюканный  свистом  ветра  и  ровным  ходом  лошади.  До¬
рога  бежала  под  ногами,  часы  проходили.  Марк  был  еще  на¬
столько  молод,  что  гордость  своим  поручением  быстро  вытес¬
нила  в  нем  тревогу  об  оставшихся  в  Карвеле.  Он  весело
разговаривал  с  кобылой:—Ах  ты,  милочка,  ах  ты,  чудная
лошадка,  что  за  сердце  у  тебя,  вот  это  так  сердце,  сильное,
как  пушка,  большое,  как  солнце...
 Когда  темное  ночное  небо  стало  бледнеть  перед  рассветом,
Марк  натянул  поводья  и  перешел  на  шаг.  Немного  погодя
он  свернул  с  дороги  на  небольшой  лужок.  Лошадь  тяжело
дышала;  им  обоим  нужен  был  отдых.  Марк  очень  устал.  Об¬
мотав  поводья  вокруг  руки,  он  прилег  на  траву  —  только  на
минуту,  только  чтоб  отдышаться;  уж,  конечно,  не  затем,  чтобы
спать  —  разве  заснешь  на  жесткой,  сырой  земле?  Он  на  секун¬
ду  закрыл  глаза,  а  разбудило  его  подергиванье  поводьев.
Солнце  стояло  уже  высоко.  Он  поднялся  на  локте,  и  кобыла
тотчас  подошла  и  нагнула  голову,  чтобы  он  ее  приласкал.
Марк  посмотрел  на  часы;  было  больше  восьми  —  он,  стало
быть,  спал  целый  час.  Он  сел  в  седло  и  продолжал  путь,  и
около  десяти  въехал  в  Колумбию.
 354

Проезжая  через  жилые  кварталы,  он  заметил,  что  встреч¬
ные  поглядывают  па  пего  с  любопытством.  Что-то  странное
ощущалось  в  городе  —  настороженность,  угроза.  Он  поехал
прямо  на  телеграф,  привязал  лошадь  к  ограде,  вошел.  Сои
не  освежил  его;  усталость  валила  с  ног;  ему  хотелось  скорей
покончить  с  этим  делом,  уехать  из  города,  отыскать  тенистое
местечко  где-нибудь  в  сосновом  лесу  и  залечь  спать.  Прыща¬
вого  мальчишки  не  было  в  конторе,  за  столом  сидел  только
телеграфист,  хмурый,  черноволосый  человек  лет  сорока.  Он
воззрился  на  Марка  и  несколько  секунд  пристально  его  раз¬
глядывал;  потом  встал  и  подошел  к  барьеру.
 —  Чего  тебе?
 Марк  положил  перед  ним  телеграммы.
 —  Вот.  Отправьте,  пожалуйста.
 Мельком  взглянув  на  листки,  телеграфист  сказал:  —  Это
очень  дорого  стоит.
 Марк  вынул  пять  бумажек  по  десять  долларов  и  положил
их  на  барьер.
 —  Что-то  больно  много  у  тебя  денег.  Откуда  бы  столько
у  негра?
 Гидеон  на  прощанье  сказал  Марку:  —  Телеграммы  надо
отправить.  Я  полагаюсь  на  тебя.  —  И  Марк  заговорил  вкрад¬
чиво  и  подобострастно:  —  Это  по  поручению  депутата  Джек¬
сона.  Это  он  дал  мне  деньги.
 —  Вот  как?
 —  Честное  слово,  мистер,  —  сказал  Марк.  —  Говорю  вам,
это  он  мне  дал.
 Телеграфист  начал  читать  телеграммы.  Потом  зорко
взглянул  на  Марка,  на  его  пыльную,  забрызганную  одежду,
потом  —  в  окно,  на  привязанную  к  ограде  лошадь.  Марк  су¬
нул  руку  в  карман,  пальцы  его  сомкнулись  на  рукоятке  коль¬
та.  Телеграфист  прочел  еще  одну-две  телеграммы.  Потом
сгреб  их  все  и  сказал:
 —  Ладно.  Отправлю.  —  Он  потянулся  к  деньгам.
 —  Отправьте  сейчас,  при  мне,  —  сказал  Марк.
 В  голосе  телеграфиста  зазвучали  резкие  потки:
 —  Слушай,  ты!  Отправить  столько  телеграмм,  —  на  это
нужно  время.  Много  времени.  И  я  не  привык,  чтобы  негры
указывали  мне,  что  и  как  делать.  Проваливай  отсюда,  а  когда
я  их  отправлю,  это  тебя  не  касается.
 —  Я  вам  заплатил,  —  сказал  Марк.  —  Отправьте  сейчас.
 —  Вон  отсюда!
 Марк  вытащил  кольт  и  опер  его  о  барьер,  нацелив  дуло
прямо  в  живот  телеграфисту;  своим  телом  он  заслонил  револь¬
вер  так,  чтобы  ни  со  двора  в  окно,  ни  от  двери  его  нельзя
было  увидеть.  Палец  Марка  лег  на  спусковой  крючок.  —  От¬
 23*
 355

правьте  сейчас,  —  сказал  Марк.  —  Садитесь  за  ключ  и  начи¬
найте  передавать.
 Телеграфист  побледнел.  Нижняя  губа  у  него  задергалась.
Он  начал,  заикаясь:  —  Это  же  чорт  знает...
 —  Начинайте  передавать,  —  перебил  его  Марк.  —  И  без
фокусов.  Я  буду  знать,  что  вы  передаете.
 Не  спуская  глаз  с  Марка,  телеграфист  отошел  к  столу  и
сел.  Он  положил  перед  собой  телеграммы;  тронул  ключ;  затем
ключ  застучал:  «Внимание  центральная  внимание  центральная
говорит  станция  Сэмтер-стрит  Колумбия  сообщаю  на  станции
налет  негры  телеграфьте  вокзал  сообщите  полиции  внима¬
ние...»
 Телеграфист  снова  и  снова  повторял  сигнал.  Он  сделал
вид,  что  кончил  первую  телеграмму,  скомкал  ее,  бросил  в  кор¬
зину,  положил  перед  собой  вторую.  Вошел  прыщеватый  маль¬
чишка.  Марк  глянул  на  него  и  указал  револьвером:  —  Стань
вон  там,  у  стены.  —  Мальчишка  стал  у  стены,  разинув  рот,
онемев  от  страха.  Ключ  стучал:  «Внимание  центральная
я  вынужден  продолжать  передачу...»  Он  закончил  третью  те¬
леграмму,  скомкал,  бросил  в  корзину.  Пожилой  человек  купе¬
ческого  вида  вошел  в  контору.  Марк  указал  ему  револьве¬
ром  —  и  он  тоже  стал  у  стены.  Телеграфист  бросил  в  корзину
четвертую  телеграмму.  Ключ  все  стучал.  Пятая  и  шестая  по¬
летели  в  корзину.
 —  Все,  —  хрипло  проговорил  телеграфист.
 —  Оставайтесь  на  месте,  —  сказал  Марк  и,  пятясь,  стал
подвигаться  к  выходу.  —  Стойте,  где  стоите.  Не  двигайтесь.  —
Он  задом  вышел  через  дверь  на  улицу,  все  еще  не  опуская
револьвера.  Раздался  треск  ружейного  выстрела,  и  одновре¬
менно  жгучая  боль  пронизала  Марку  левую  руку,  как  будто
по  ней  ударили  раскаленным  молотком.  Перебитая  рука  бес¬
сильно  повисла.  Он  даже  не  знал,  что  бывает  такая  боль,  —
кое-как  он  удержался  на  ногах,  но  выронил  револьвер.  Ша¬
таясь,  он  подбежал  к  лошади,  отвязал  ее,  попытался  влезть
в  седло.  По  улице  бежали  двое  с  ружьями.  Один  остановился,
прицелился.  Марку  обожгло  бедро.  Еще  четверо  с  ружьями
выскочили  из-за  угла  на  другой  стороне  улицы.  Отовсюду  бе¬
жали  люди.
 Марк  вцепился  в  седло.  Ему  удалось  закинуть  одну  ногу
на  круп  лошади.  —  Скачи,  детка,  скачи!  —  крикнул  он  кобы¬
ле.  Она  взяла  с  места  своей  ровной,  скользящей  рысью.  Марк
лежал  поперек  седла.  Кобыла  неслась  по  улице.  Люди  с  вин¬
товками  остановились  и  начали  стрелять,  тщательно  целясь,
как  в  мишень  на  стрельбище.  Трещали  выстрелы,  пули  били
по  телу  Марка.  Одна  попала  в  лошадь,  —  та  споткнулась,  упа¬
ла,  сбросив  Марка  на  землю.  С  пронзительным  ржанием  она

вскочила  на  ноги  и  умчалась,  Люди  с  винтовками  стали  мед¬
ленно  приближаться  к  Марку,  не  переставая  стрелять,  оста¬
навливаясь  через  каждые  два-три  шага,  чтобы  перезарядить
ружье.  Наконец  они  уверились,  что  он  мертв.  Тогда  они  по¬
дошли  вплотную,  и  один  носком  сапога  перевернул^гело.
 После  первого  завтрака  в  большом  доме  Гидеон  отвел
Бенджамена  Уинтропа  в  сторону  и  сказал:  —  Вы  все  еще  хо¬
тите  остаться?  Вас  они,  может  быть,  пропустят.
 —  Я  всю  ночь  думал  об  этом,  —  ответил  Уинтроп.  Он
был  небрит,  глаза  ввалились.  —  Я  останусь,  если  вам  это  же¬
лательно.  Мне  кажется,  я  могу  принести  здесь  пользу.
 —  Спасибо.  Дай  бог,  чтобы  вам  не  пришлось  раскаи¬
ваться.
 —  Я  тщательно  взвесил  свое  решение,  —  сказал  Уин¬
троп.  —  Я  стараюсь  никогда  не  делать  того,  в  чем  после  могу
раскаяться.
 —  Не  могли  бы  вы  забрать  детей  наверх  и  устроить  что-
нибудь  вроде  уроков?  —  сказал  Гидеон.  —  Брат  Питер  вам  по¬
может.  Им  очень  трудно  целый  день  сидеть  взаперти.  Все  это
ужасно  тяжело  для  детей,  —  они  ведь  не  понимают,  в  чем
дело.  Не  могли  бы  вы  как-нибудь  совсем  просто  объяснить
им,  почему  мы  тут  и  что  мы  делаем.  Это  было  бы  очень
хорошо.
 —  Постараюсь,  —  сказал  Уинтроп.
 —  Только  не  пугайте  их.  Наоборот,  постарайтесь  все¬
лить  в  них  надежду.  Я  считаю,  что  у  нас  есть  все  основания
надеяться.
 Уинтроп  кивнул  и  пошел  искать  брата  Питера.  Жен¬
щины  в  этот  час  почти  все  были  в  столовой.  Гидеон  обра¬
тился  к  ним  с  речью.  В  самых  простых  словах,  ничего  не
скрывая,  он  объяснил  им,  каково  положение.
 —  Случилось  только  то,  —  сказал  он,  —  чего  нельзя
было  избежать.  Мы  должны  все  держаться  вместе.  Трупер
захотел  быть  сам  по  себе,  и  вы  знаете,  чем  это  кончилось.
Единственная  наша  надежда  —  это  вместе  все  пережить
и  вместе  все  построить  заново,  снова  создать  что-то  прочное,
хорошее,  за  что  не  жаль  заплатить  той  ценой,  которую  мы
сейчас  платим.  Я  твердо  надеюсь,  что  нам  это  удастся.  Этот
дом  —  выгодная  позиция,  его  легко  оборонять.  Запасов
у  нас  много,  воды  сколько  угодно,  есть  медикаменты  и  даже
врач.  Мистер  Уинтроп  согласился  остаться  с  нами  и  учить
детей.  Я  считаю,  что  это  очень  важно.  Я  считаю,  что  школь¬
ные  занятия  можно  и  должно  продолжать,  что  бы  ни  случи¬
лось.  Мы  здесь,  в  сущности,  целая  община,  и  главный  во¬
 357

прос  сейчас  в  том,  сумеют  ли  все  эти  отдельные  семьи
прожить  сообща  столько  времени,  сколько  понадобится,  спо¬
собны  ли  мы  все  это  время  —  долгое  или  короткое,  я  не
знаю,  —  дружно  делить  весь  труд  и  все  заботы.  Я  считаю,  что
мы  это  можем.  В  прошлом  нам  бывало  еще  трудней,  но  мы
все  преодолели,  потому  что  действовали  сообща.  Здесь
в  этом  доме  у  нас  есть  и  негры  и  белые,  негров  почти  вдвое
больше,  чем  белых.  Я  считаю,  что  это  не  препятствие.  Мы
уже  научились  жить  и  работать  вместе  и  уважать  друг  друга.
Во  всем,  что  мы  до  сих  пор  делали,  мы  исходили  из  убеж¬
дения,  что  в  нашем  штате,  где  негры  и  белые  живут  вместе,
они  должны  и  вместе  работать  и  вместе  строить  свою  жизнь.
Наши  враги  это  отрицают.  Они  сожгли  наши  дома,  чтобы  до¬
казать,  что  право  и  справедливость  на  их  стороне.  У  нас
есть  другие  способы  доказать  свою  правоту.  Террор,  убий¬
ство,  разрушение  —  это  не  наши  методы.  Мы  взялись  за  ору¬
жие  только  для  того,  чтобы  защитить  свою  жизнь  и  свою
землю  —  и  мы  докажем  всей  Америке,  что  мы  послушный
закону,  дисциплинированный  и  любящий  свободу  народ.
 Вчера  мы  думали,  что  каждый  будет  попрежнему  рабо¬
тать  на  своем  участке.  На  ближайшее  время  это  невозможно.
Отлучаться  из  дому  никому  нельзя  без  особого  разрешения.
У  мужчин  будет  своя  работа:  следить,  чтобы  в  цистерне  была
вода,  ходить  за  скотом,  доставать  топливо.  Кроме  того,  они
будут  охранять  дом.  Все  же,  что  касается  домашнего  распо¬
рядка,  я  целиком  отдаю  в  ваши  руки.  Вы,  женщины,  будете
вести  дом.  Вы  будете  выдавать  продукты  и  отвечать  за  них.
Вы  будете  ухаживать  за  больными  и  ранеными,  если  у  нас
будут  раненые.  Вы  будете  делать  все,  что  связано  с  домаш¬
ним  хозяйством.
 Последнее,  что  я  хотел  сказать.  Прошу  вас  не  отчаи¬
ваться.  Вам,  может  быть,  кажется,  что  мы  одни.  Мы  не  одни.
Мы  здесь  частица  Америки,  частица  народа  —  того  великого
множества  добрых  и  честных  людей,  которые  вместе  состав¬
ляют  нацию.  Они  нас  не  покинут.
 Все  утро  Гидеон  и  остальные  следили  за  маленькими
фигурками,  которые  сновали  на  дальнем  краю  поля,  то  скры¬
ваясь  в  лесу,  то  вновь  появляясь  на  опушке.  Они  держались
вне  выстрелов  и  двигались  как  будто  без  всякой  цели  и  по¬
рядка.  На  некоторых  еще  были  белые  халаты  и  капюшоны,
но  большинство  уже  их  сняло.  Карвеловцы  рассчитали,  судя
по  тому,  что  им  довелось  видеть  ночью  и  подметить  сейчас,
что  всего  собралось  не  меньше,  чем  полторы  сотни  человек,
В  одиннадцать  часов  утра  прибыло  еще  человек  пятьдесят;
 358

они  подъехали  с  юга  и  присоединились  к  находившимся
в  лесу.  Многие  из  новоприбывших  разъезжали  вокруг  холма
и  с  любопытством  поглядывали  вверх,  на  дом,  видневшийся
на  его  вершине.
 Всех  мужчин  и  старших  мальчиков  Гидеон  разбил  на
шесть  отрядов,  по  восемь  человек  в  каждом.  Каждый  отряд
имел  своего  начальника  и  нес  караул  по  четыре  часа,  вы¬
ставляя  двух  часовых  с  каждой  стороны  дома.  Всеми  отря¬
дами  командовал  Гидеон,  в  помощниках  у  него  были  Абнер
Лейт  и  Ганнибал  Вашингтон.  Начальники  отрядов  все  были
из  старых  солдат.  Лесли  Карсон,  бывший  во  время  войны
горнистом  и  сохранивший  свой  старый  и  помятый  армейский
горн,  должен  был  подавать  сигнал  тревоги.  С  задней  стороны
дома,  между  флигелями,  соорудили  баррикаду  из  повозок,
перевернутых  колесами  вверх,  оставив  узкий  проход  для  скота.
 Было  около  полудня.  Гидеон  и  Абнер,  стоявшие  на  ве¬
ранде,  заметили  вдруг,  что  по  склону  поднимается  человек.
Он  шел  пешком,  держа  на  палке  обрывок  белой  наволочки.
Ярдов  за  сто  от  дома  он  остановился  и  закричал:
 —  Эй,  кто  там!  Джексон!  Можмо  подойти?
 —  Это  Бентли,  —  сказал  Абнер  Лейт.
 Гидеон  крикнул  ему:  —  Подходите!
 Десятка  два  мужчин  и  кое-кто  из  женщин  вышли  из
дому;  они  столпились  в  одном  конце  веранды  и  смотрели  на
Бентли  с  угрюмым  любопытством,  как  будто  убийства  и  под¬
жоги  придали  этому  человеку  что-то  новое,  что  еще  надо
было  понять.  Бентли  поднялся  по  ступенькам  и  сел,  поджав
одну  ногу  и  обняв  колено  рукой.  В  смелости  ему  нельзя  было
отказать:  перед  ним  стояли  люди,  чьи  дома  он  сжег,  чьих
соседей  он  убил,  —  однако  он  не  побоялся  прийти  сюда
в  одиночку  и  без  оружия.  Он  сказал  Гидеону:
 —  Давай-ка  поговорим  толком,  напрямик  и  без  уверток.
С  какой  радости  нам  поднимать  целую  войну?  Я  только  за
одним  сюда  приехал:  арестовать  троих  негров.  А  смотри  ты,
что  из  этого  вышло!
 —  Мне  известно,  что  из  этого  вышло,  —  сказал  Гидеон.
 —  Ладно.  Выдай  нам  этих  негров.
 —  А  дальше?
 —  А  дальше  мы  вас  оставим  в  покое.
 —  И  мы  пойдем  по  домам?  Или  будем  жить  в  лесу,  как
дикие  звери?  Или  прикажете  нам  убираться  из  Карвела?
 —  Знаешь  что,  Гидеон,  —  развязно  сказал  Бентли.  —  Ты
не  прикидывайся  невинной  овечкой.  Сегодня  ночью  вы  за¬
стрелили  двоих  человек.  Я  мог  бы  вас  всех  переарестовать.
Но  я  согласен,  хорошо,  пусть  это  будет  случайность.  Выдай
мне  тех  троих,  и  я  уйду.
 359

—  И  для  того,  чтобы  их  арестовать,  вам  понадобилось
триста  человек?
 Бентли  развел  руками:  —Это  уже  не  я,  Гидеон,  это  Клан.
Я  не  клановец,  ты  это  знаешь.  А  у  Джессона  Хьюгара  свои
дела.  Понимаешь,  такой  случай,  в  городе  волнение,  ребята
захотели  поехать,  ну,  может,  и  увлеклись  немножко.  А  те¬
перь  что  ж  —  сделанного  не  воротишь.
 —  А  двое  детей  Трупера  сгорели  заживо,  —  угрюмо  ска¬
зал  Гидеон.
 —  Случайность...  Увлеклись,  я  же  говорю.
 Уил  Бун,  стоявший  в  конце  веранды,  громко  и  отчетливо
произнес:  —  Что  ты  с  ним  разговариваешь?  Пристрелить  эту
сволочь,  да  и  дело  с  концом.
 Бентли  метнул  взгляд  на  Буна.  —  Я  это  запомню,
Уил,  —  сказал  он,  коротко  кивнув.
 —  Я  вам  скажу,  что  я  думаю,  —  проговорил  Гидеон.—
Я  думаю,  Бентли,  что  вы  только  потому  сейчас  живы,  что
имеете  дело  с  цивилизованными  и  послушными  закону
людьми.  И  когда  вы  шли  сюда,  вы  это  прекрасно  понимали.
Таким  людям,  как  вы,  все-таки  не  чуждо  какое-то  инстинк¬
тивное,  хотя  и  крайне  упрощенное,  понимание  того,  что  такое
цивилизация.  Вам  понятна  моя  мысль?
 —  Понятна,  —  сказал  Бентли,  криво  усмехаясь.
 —  Я  хочу,  чтобы  вы  меня  поняли.  Известны  ли  вам,
Бентли,  права  граждан  нашего  штата,  нашей  страны?  Мне
они  хорошо  известны,  я  ведь  помогал  составлять  конституцию
нашего  штата.  Вы  никого  не  арестуете  в  этом  доме.  Наобо¬
рот,  вы  еще  ответите  за  все  совершенное  вами  и  вашей  шай¬
кой.  Вы  ответите  за  убийство  Трупера  и  его  жены  и  за  это
последнее,  неслыханное  зверство,  которое  превзошло  все
прежние  зверства  вашего  Клана,  —  за  то,  что  живьем  были
сожжены  двое  маленьких  детей.  Вы  ответите  за  бессмыслен¬
ный,  преступный  поджог  целого  поселка.  Вы  ответите  за
смерть  миссис  Мак-Хью,  за  мучения  несчастного  Фреда  Мак¬
Хью,  за  убийство  Зика  Хэла,  за  убийство  Анни  Фишер  —
за  все  истязания  и  убийства,  совершенные  в  Карвеле.  За
все  это,  Бентли,  ответите  вы  и  ваша  шайка.  Мы  были  тер¬
пеливы.  Мы  делали  большое  и  важное  дело  —  и  напрасно
старались  вы  столкнуть  нас  с  этого  пути.  Мы  будем  продол¬
жать  это  дело  и  впредь.  Но  с  вами  мы  покончим.  И  не  только
с  вами  и  вашими  присными,  но  и  со  всем,  что  вас  породило.
Вот  что  я  хотел  вам  сказать  —  и  это  я  говорю  от  лица  всех.
Ступайте  обратно  и  передайте  это  своим  друзьям.  Ска¬
жите  им,  что  мы  застрелим  всякого,  кто  подойдет  к  дому
на  ружейный  выстрел.  Скажите  им  все,  что  от  меня  слы¬
шали.
 360

—  Это  все,  что  ты  хотел  мне  сказать,  Джексон?  —  спро¬
сил  Бентли.
 —  Все.
 —  Хорошо.  —  Шериф  встал,  отряхнул  брюки,  обвел
взглядом  всех  стоявших  на  веранде,  задерживаясь  на  белых
лицах.  Потом  повернулся  и  пошел  вниз  по  склону.
 К  вечеру  клановцы  предприняли  первую  настоящую
атаку.  Около  двухсот  человек,  скинув  на  этот  раз  свои  бе¬
лые  балахоны,  начали  подползать  по  западному  склону.
Атака  была,  видимо,  хорошо  обдумана,  выбрано  время,  ко¬
гда  огромное  вечернее  солнце  висело  над  горизонтом,  зали¬
вая  дом  пылающим  алым  светом  и  ослепляя  его  защитников.
Гидеон  выставил  три  отряда  для  защиты  западной  стороны.
Флигеля  находились  на  этой  же  стороне,  и  обороняющиеся
частью  залегли  позади  повозок,  частью  разместились  в  окнах
дома.  Остальные  восемнадцать  человек  прикрывали  три  дру¬
гие  стороны.  Каждый  навел  ружье,  заслонив,  насколько  воз¬
можно,  глаза  от  солнца.  Женщинам  и  детям  велели  оста¬
ваться  наверху  и  лечь  на  пол.  Клановцы  подползали  'мед¬
ленно,  стараясь  не  обнаруживать  себя,  используя  каждый  ку¬
стик  травы,  каждую  кочку.
 —  Поглядел  бы  я  на  этих  героев  под  Геттисбургом!  —
сказал  Фрэнк  Карсон.  Он  вспомнил,  как  тогда  солдаты
сомкнутым  строем  бесстрашно  шли  в  грохочущий,  пылаю¬
щий  ад.
 Когда  они  подошли  на  триста  ярдов,  Ганнибал  Вашинг¬
тон,  прищурясь,  навел  свой  спенсер,  протер  прицел  и  вы¬
стрелил.  Это  был  пробный  выстрел,  расстояние  было  еще
слишком  велико.  —  Мимо,  —  сказал  он,  тряхнув  головой.
Клановцы  открыли  огонь,  но  пули  их  зарывались  в  землю
или,  почти  уже  на  излете,  ударялись  о  повозки  и  стены  дома.
Мэрион  Джеферсон,  лежавший  неподвижно,  целясь  из  своего
длинного  охотничьего  ружья,  выстрелил  —  и  попал.  Там,
внизу,  кто-то  завопил  от  боли.  Другие  тоже  начали  стрелять,
не  спеша,  тщательно  целясь.  Подобравшись  на  сто  ярдов,
клановцы  поднялись  и  пошли  в  атаку.  Солнце  стояло  уже
совсем  низко,  над  самой  землей,  меркнущий  его  свет  не  ме¬
шал  стрелкам,  а  силуэты  бегущих,  кричащих  людей  четко
выделялись  на  оранжевом  небе.  Вся  задняя  сторона  дома
между  двумя  флигелями  засверкала  ружейными  вспышками.
Клановцы  не  успели  пробежать  и  двадцати  ярдов,  как  их
натиск  был  сломлен.  Добрый  десяток  полег  на  месте.
Остальные  бросились  назад  —  они  улепетывали  вниз  по
склону,  кто  бегом,  кто  ползком,  многие  хромали.
 361

—  Прекратить  огонь!  —  крикнул  Гидеон.  —  Довольно!
 Наступившая  тишина  была  почти  болезненна  для  ууха.
Позади  баррикады  кто-то  застонал.  Кто-то  другой  позвал
Джефа.  Квадрат  между  флигелями  был  погружен  в  густую
тень.  Один  из  раненых  зажимал  пальцами  руку,  из  которой
фонтаном  била  кровь.  У  другого,  Лэси  Дугласа,  —-  это  рн
стонал,  —  была  раздроблена  ключица.  —  Не  троньте  его,
пусть  лежит,  —  распорядился  Джеф,  накладывая  первому
жгут  на  предплечье.
 Все  стояли  молча,  озираясь,  считая  потери,  поглядывая
вниз,  на  склон.  Мэрион  лежал  без  движения,  сцепив  руки
на  своем  охотничьем  ружье.  Уил  Бун  тронул  его  за  плечо  —
руки  разжались,  голова  откинулась  навзничь.  Между  глаз
у  него  зияла  дыра.  Подошли  другие,  остановились,  в  молча¬
нии  глядя  на  лежащего,
 Из  полутьмы  со  склона  донесся  стонущий,  всхлипываю¬
щий  крик.  Джеф,  стоя  на  коленях  возле  человека  с  переби¬
той  ключицей,  поднял  глаза  и  спросил:  —  Почему  вы  стоите?
Там  раненый.  Надо  же  пойти  за  ним.  —  Никто  не  двинулся.
Потом  Уил  Бун  снял  куртку  и  прикрыл  лито  Мэриона
Джеферсона.  Гидеон  тронул  Ганнибала  Вашингтона  за
рукав:  —  Возьми  кого-нибудь,  —  сказал  он,  —  и  сходи  за
раненым.
 Ганнибал  сделал  шаг  —  и  остановился,  —  Да  ну  его
к  чорту,  —  сказал  Абнер  Лейт.  —  Пусть  лежит.
 —  Ступай,  —  твердо  приказал  Гидеон.
 Джеф  заранее  оборудовал  одну  из  комнат  под  лазарет.
Он  забрал  туда  самые  яркие  лампы,  а  Эве  Карсон  и  Ханне
Вашингтон  определил  быть  сиделками.  Теперь  они  держали
над  ним  лампы,  а  он  ощупывал  ногу  клановца,  готовясь  из¬
влечь  пулю.  Тот  был  ранен  в  двух  местах  —  в  живот
и  в  ногу.  Шансов  на  то,  что  он  останется  в  живых,  было
мало,  но  все  же  какой-то  шанс  был.  Джеф  нащупал  пулю,
извлек  ее.  У  клановца  было  маленькое  красное  лицо,  водя¬
нистые  голубые  глаза.  Он  что-то  пытался  сказать,  но  понять
его  было  трудно,
 —  Откуда  вы?  —  спросил  его  Джеф.  —  Как  вас  зовут?
 —  Скривен,  —  забормотал  он.  —  Скривен,  Скривен...  —
Но  было  ли  то  его  имя  или  название  округа  в  Джорджии,
Джеф  так  и  не  понял.
 У  Лэси  Дугласа  были  сильные  боли,  и  Джеф  ничем  не
мог  ему  помочь.  У  него  был  сложный  перелом  ключицы.
Тяжелый  случай:  даже  если  удастся  избегнуть  заражения
крови,  ему  придется  три-четыре  недели  лежать  на  спине,
 362

в  полной  неподвижности.  Другой  был  ранен  в  мякоть  руки,
и,  кроме  потери  крови,  тут  не  было  ничего  серьезного.
 Джеф  возился  с  ранеными,  а  в  сердце  его  нарастал  гнев
и  возмущение.  Вот  он,  путь  Гидеона;  но  ведь  это  же  безумие!
Что  хорошего  может  дать  война?  Что,  кроме  разрушения,
смерти,  гибели?
 Мэриона  Джеферсона  положили  в  одной  из  маленьких
комнат  в  задней  части  дома,  и  его  жена,  сестра,  дети  и  ста¬
рая  мать  пришли  туда  причитать  над  ним  и  плакать.  Их
плач  слышен  был  по  всему  дому.  И  туда  же,  к  ним,  пошел
брат  Питер,  чтобы  поддержать  их  и  утешить.  Он  сказал  им
словами  древней  мудрости: 	«Господь 	дал,  господь  и  взял.
 Благословенно  имя  господне».
 Но  почему  господь  так  сделал,  брат  Питер  не  мог  бы
ответить.  Его  паства  была  не  похожа  на  паству  других  пропо¬
ведников.  Вся  жизнь  этих  людей  прошла  у  него  на  глазах:  он
видел,  как  они  рождались,  как  были  детьми,  как  приходило
К  ним  отрочество,  юность  и  зрелость;  а  теперь  он  видел,  как
пришла  к  ним  смерть  —  не  такая  смерть,  как  ей  положено
быть,  —  легкая,  мирная,  естественная,  тихий,  последний  вздох
и  вечный  покой,  —  но  смерть  насильственная,  грозная  и  страш¬
ная.  Брат  Питер  не  понимал.  Когда-то  он  сказал  Гидеону:
«Ты  как  маленький  ребенок.  Жадный  ко  всему.  Опусти  ведро
в  колодец  —  оно  до  краев  наполнится  чистой  водой.  Вот
так  же  и  ты».  Так  он  когда-то  думал  о  Гидеоне.  А  теперь  он
не  знал.  Гидеон  стал  жестким,  и  чужим,  и  непреклонным:
когда  он  вошел  в  эту  комнату  и  поглядел  на  мертвого,  ни
один  мускул  не  дрогнул  в  его  лице.  Он  простоял  минут  пять,
глядя  на  Мэриона,  потом  кивнул,  словно  подтверждая  что-то
в  своих  мыслях,  —  и  вышел.  Ни  слова  Луизе,  чтобы  облегчить
ее  горе;  ни  слова  брату  Питеру,  ни  слова  детям...
 Гидеон,  Ганнибал  Вашингтон  и  Абнер  Лейт  стояли  на
веранде  и  разговаривали  между  собой  —  обо  всем,  что  уже
случилось  и  что  еще  может  случиться,  обо  всем,  что  уже  сде¬
лано  и  что  еще  надо  сделать.  И  в  эту  ночь  тоже  светила
луна,  заливая  луга  и  поля  серебряным  сиянием.  Внизу,  за  де¬
ревьями,  клановцы  разложили  костры.  Огни  этих  костров
кольцом  опоясывали  дом,  но  между  ними  все  же  оставались
широкие  темные  промежутки.  Весь  этот  вечер  Гидеон  думал
о  Марке.  Если  все  обошлось  благополучно,  мальчик  скоро
вернется,  разве  только  он  где-нибудь  остановился,  чтобы  вы¬
спаться.  Проскользнуть  между  кострами  ему  будет  нетрудно.
Марк  в  лесу  как  дома.  Если  нельзя  на  лошади,  он  оставит
ее  и  проберется  пешком.  Но  по  его  характеру  больше  похоже,
 363

что  он  прорвется  на  всем  скаку  и  галопом  взлетит  по  склону.
Гидеон  предупредил  часовых.  От  одной  только  мысли,  что
с  Марком  могло  что-то  случиться,  у  Гидеона  на  сердце  сразу
становилось  тяжко,  холодно,  пусто.  Никому,  даже  Рэйчел,  он
не  мог  объяснить  свое  чувство  к  Марку:  они  были  одна  плоть,
одна  кровь.  Самое  полное  счастье,  какое  он  знал  в  жизни,
он  испытывал  тогда,  когда  бывал  с  Марком  —  охотился
с  ним,  работал  с  ним  или  сидел  и  слушал  пронзительные  ру¬
лады  его  гармоники.  С  Джефом  было  иначе.  Гидеон  сам
понимал,  что  с  Джефом  было  совсем  иначе.
 Заговорил  Абнер  Лейт.  —  У  нас  убит  один,  у  них  четыр¬
надцать,  это  еще  не  так  плохо,  Гидеон.
 —  Этот  один  —  отец  семьи,  —  сказал  Гидеон.
 —  Больше  к  нам  не  сунутся.
 —  Они  дураки,  —  заметил  Ганнибал  Вашингтон,  —  но
теперь  будут  умнее,  вот  увидишь.  Сейчас  перетрусили,  это
верно.  В  атаку  больше  не  полезут.  Но  они  нагонят  еще  на¬
роду.  Соберут  шесть,  семь  сотен  —  и  что-нибудь  придумают.
 —  Кое  в  чем  мы  действовали  неправильно,  —  сказал  Ги¬
деон.  —  Выгодней,  чтобы  стрелки  находились  на  втором
этаже  и  стреляли  сверху.  Тогда  тем  не  помогли  бы  кочки.
А  женщинам  будет  безопасней  внизу.
 —  Надо  экономить  патроны,  —  сказал  Ганнибал.
 —  Да.
 О  Марке  все  молчали,  только  Абнер  Лейт  сказал:  —
Давай  я  попробую  пробраться  в  Колумбию,  Гидеон.
 —  Подождем.
 —  Я  скажу  нашим  насчет  патронов,  —  проговорил  Аб¬
нер.  —  Чтобы  только  тогда  стреляли,  когда  видят  цель.  А  то
палят  зря,  словно  мальчишки  в  день  Четвертого  июля.
 —  Надо  сегодня  же  похоронить  убитых,  —  сказал  Ги¬
деон.
 —  Мэриона?
 —  Нет,  тех.  Я  не  хочу,  чтобы  утром  их  увидели  дети.  —
Гидеон  помолчал,  потом  спросил:
 —  Так  сколько  у  нас  всего  патронов?
 —  Вместе  с  охотничьими?
 —  Нет.  Только  для  винтовок.
 —  Около  двух  тысяч.
 —  Марк  сегодня  вернется,  —  сказал  Гидеон.  —  Вернется.
Я  знаю.
 Позже,  когда  Гидеон  остался  один,  на  крыльцо  вышла
Рэйчел.  —  Гидеон?  —  прошептала  она.
 —  Что?
 364

Она  подошла  и  прижалась  к  его  плечу.  —  Можно,  я  по¬
буду  с  тобой?  —  Гидеон  обнял  ее.
 —  Марк  скоро  вернется,  —  сказал  он.
 —  Почему  ты  послал  его,  Гидеон?
 —  Потому,  что  верил  ему  как  самому  себе.
 Они  стояли  молча,  обнявшись,  потом  она  спросила:  —  Если
он  вернется,  с  какой  стороны  он  придет,  Гидеон?
 —  Не  знаю.  С  какой  будет  удобней.
 —  Ты  думаешь,  он  придет,  Гидеон?
 —  Думаю,  что  придет,  —  сказал  он.
 —  Значит,  придет.  Как  ты  говоришь,  так  всегда  и  бы¬
вает.
 Он  повернул  ее  к  себе  лицом  и  сказал:  —  Рэйчел,  дежа,
я  люблю  тебя.
 Она  подняла  руку  и  погладила  его  по  лицу.
 —  Верь  мне,  голубка,  я  всегда  любил  тебя.  Меня  сде¬
лали  чем-то,  чем  я  никогда  не  хотел  быть.  Народу  нужен  был
такой  человек,  и  я  стал  таким,  как  ему  нужно,  а  для  тебя  —
для  тебя  я  стал  чужим.  И  я  ничего  не  мог  с  этим  поделать.
Может  быть,  если  б  я  был  другим  человеком,  сильнее,
лучше...
 —  Ты  хороший  человек,  Гидеон,  —  прошептала  она.
 —  Что  я!  В  том  и  сила  народа,  что  он  мог  взять  такого,
как  я,  и  научить  его,  что  делать.  И  все-таки  я  не  знаю.  Я  не
знаю,  какой  путь  правильный.  Когда-нибудь  будут  люди,
которые  будут  знать.  Они  поймут,  почему  оказалось  возмож¬
ным  то,  что  происходит  сейчас,  они  сумеют  объединить  весь
народ  и  построить  что-то  прочное,  что  уже  нельзя  будет
сжечь...
 —  Гидеон,  детка,  любимый  мой,  —  зашептала  Рэйчел,
как  когда-то,  в  прежние  дни.
 Они  еще  долго  сидели  на  ступеньках.  Рэйчел  заснула  в  его
объятиях.  На  Гидеона  тоже  временами  находила  дремота.
Он  проснулся  оттого,  что  Ганнибал  Вашингтон,  тронув  его
за  плечо,  сказал:
 —  Гидеон,  уже  светает.
 И  тогда  с  острой,  холодной  болью  в  сердце  он  понял,  что
Марк  не  вернется.
 В  этот  день  —  второй  день  осады  —  клановцы  ближе
подтянули  свои  линии.  Их  теперь  было,  по  меньшей  мере,
пять  или  шесть  сотен,  и  действовали  они  более  организованно.
Они  поДползли  на  расстояние  выстрела,  выкопали  ямки
в  земле,  залегли  и  открыли  непрерывный  снайперский  огонь.
В  загородке,  позади  повозок  было  ранено  два  мула  и  корова,
 365

их  пришлось  прирезать,  но  других  потерь  не  было.  Женщин
и  детей  перевели  в  большой  зал,  стены  обложили  матрацами
и  досками.  Гидеон  распорядился,  чтобы  никто  не  отвечал  на
огонь,  кроме  двух  лучших  стрелков  —  Уила  Буна  и  Ганнибала
Вашингтона.  Они  забрались  на  крышу  и  легли  рядом;  проте¬
рев  прицел,  они  долго,  иногда  по  пять  минут,  ловили  цель
на  мушку  и  с  бесконечной  осторожностью  спускали  крючок.
Уил  Бун  все  рассказывал  о  своем  прадеде  —  как  он  за  сто
ярдов  попадал  в  белку,  как  он  делал  то,  как  он  делал  это,
пока,  наконец,  Ганнибал  Вашингтон,  потеряв  терпение,  не
спросил:
 —  Да  кто  он  был  такой,  твой  прадед?
 —  Ах  ты,  глупый  негр,  вот  уж  подлинно  темнота.  Да
кто  же  он  мог  быть,  как  ты  думаешь?  Мою-то  фамилию  ты
знаешь?  Ну-ка,  сообрази.
 Но  их  меткий  огонь  привлек  внимание  клановцев.  Две
или  три  сотни  винтовок  начали  бить  по  крыше.  Пули  ударяли
в  карниз,  щепки  летели  в  лица  лежавшим;  после  десяти  ми¬
нут  такого  обстрела  Ганнибал  Вашингтон  с  беззвучным  вздо¬
хом  уронил  голову  на  приклад  своего  спенсера.  Уил  Бун
толкнул  его,  потом,  яростно  ругаясь  вполголоса,  стал  стре¬
лять  раз  за  разом,  так  что  винтовка  накалилась  у  него  в  ру¬
ках.  Но  немного  погодя  и  она  умолкла.
 Их  похоронили  между  флигелями  за  баррикадой,  где
стояли  коровы,  лошади  и  мулы.  Никто  не  плакал;  люди
стояли  молча,  с  сухими  глазами,  с  угрюмыми,  до  странности
постаревшими  лицами;  даже  у  детей  лица  были,  как  у  стари¬
ков.  Брат  Питер  прочитал  из  псалмов: 	«В  горести  воззвал
 я  ко  господу,  и  он  услышал  меня».  Слушая  его,  глядя  на
мертвых,  Гидеон  думал  о  том,  что  не  помнит  такого  времени,
когда  не  было  Ганнибала  Вашингтона,  когда  рядом,  верным
спутником  всей  его  жизни,  не  шел  этот  маленький  негр,  по¬
хожий  на  гнома,  черный,  как  уголь,  кроткий,  спокойный,  му¬
жественный;  человек  с  огромным  достоинством;  мастер  на
всякое  дело;  всеобщий  советчик,  которому  все  поверяли  свои
горести,  обиды  и  сомнения.  А  теперь  он  лежал  в  теплой  Ка¬
ролинской  земле,  рядом  с  белым,  чьим  прадедом  был  Дэ¬
ниэль  Бун.
 Стрельба  продолжалась  всю  ночь,  но  на  рассвете  вдруг
стихла.  Наступила  необыкновенная  тишина.  В  тишине  люди
сели  к  столу  за  завтрак.  В  тишине  Джеф  стоял  над  малень¬
ким  краснолицым  клановцем,  глядя,  как  тот  умирает,  так
и  не  узнав  ни  его  имени,  ни  откуда  он,  ни  какие  побуждения
привели  его  в  Карвел.
 366

В  тишине  на  поляну  вышел  Бентли  с  белым  флагом
в  руках  и  крикнул:  —  Можно  подойти?
 Ему  никто  не  ответил.  Он  продолжал  медленно  итти
к  дому,  не  доходя  пятидесяти  ярдов  остановился  и  стал  вы¬
крикивать  то,  что  ему  надобно  было  сказать.  В  Карвеле  есть
врач,  Джеф  Джексон.  Старый  доктор  Лид  уже  неделю  пьет
без  просыпу,  от  него  никакого  толку.  У  них,  у  клановцев,  есть
раненые.  У  одного  перебита  нога,  раздулась,  как  бревно,  надо
ее  отрезать,  не  то  он  умрет.  Так  вот,  не  придет  ли  Джеф
Джексон  к  ним  оказать  помощь  их  раненым?  Они  дают  слово,
что  отпустят  его  назад.
 Абнер  Лейт  поглядел  на  Гидеона,  и  тот  с  горькой  усмеш¬
кой  сказал:  —  Видишь,  они  нас  понимают.  Они  знают  нас
лучше,  чем  мы  их.
 Бентли  ушел.  На  веранду  вышел  Джеф.  —  Слышал?  —
спросил  его  Гидеон.  —  Джеф  утвердительно  кивнул.  —  Да
ну  их  к  чорту,  —  сказал  Абнер  Лейт.  —  Пускай  поды¬
хают.
 —  Если  этот  сукин  сын  еще  раз  сюда  явится,  —  прогово¬
рил  Фрэнк  Карсон,  —  я  вгоню  ему  пулю  в  глотку.
 —  Я  пойду  к  ним,  —  сказал  Джеф.
 Гидеон  схватил  его  за  плечо  и  так  дернул,  что  Джеф  по¬
вернулся  кругом.  —  Дурак!—закричал  он.  —  И  это  мой  сын!
Да  ты  что,  совсем  уж  ничего  не  понимаешь?  До  сих  пор  не
понял,  что  мы  имеем  дело  не  с  цивилизованными  людьми?  Не
с  таким  противником,  какого  ты  себе  представляешь?  Они  хо¬
тят  нас  уничтожить!  Они  не  люди  в  нашем  понимании  этого
слова.  Их  обещания  ничего  не  стоят.  Добра  и  зла  для  них  не
существует.  С  ними  нельзя  говорить  разумно,  у  них  извращен¬
ный  ум!  Вот  именно  потому,  что  мы  их  не  понимали,  потому,
что  мы  были  дураками,  воображали,  что  они  подчиняются  тем
же  правилам,  что  и  все  люди,  преподносили  им  как  на  сере¬
бряном  блюде  честь,  законность  и  справедливость,  вот  поэтому
мы  и  сидим  тут!  Поэтому  они  и  взяли  верх!  Поэтому  все
честные  люди  на  Юге  запуганы  и  затравлены  или  сбиты
с  толку!..
 —  Я  пойду  туда,  —  сказал  Джеф.  —  Я  врач.  Я  дал  клят¬
ву  лечить,  исправлять  то,  что  люди  разрушают.
 —  Нет,  —  сказал  Гидеон.  —  Я  потерял  одного  сына.  Но
тот,  по  крайней  мере,  понимал.  Он  знал,  против  кого  мы  бо¬
ремся.
 —  Тебе  придется  меня  убить,  чтобы  удержать  здесь,  —
тихо  проговорил  Джеф.
 —  Так  суди  же  меня  бог...  —  начал  Гидеон,  но  Абнер
Лейт  сказал:  —  Пусть  его  идет.
 367

Джеф  кончил  ампутацию,  и  раненого  унесли;  он  был
почти  без  сознания,  только  слабо  стонал.  Вытирая  руки,  Джеф
заговорил,  обращаясь  к  кучке  любопытных,  наблюдавших  за
операцией:
 —  Теперь  ему  нужен  только  покой.  Природа  уж  сама
сделает  свое  дело.  Когда  отмершая  ткань  начнет  отходить,
швы  легко  будет  снять.  Сперва  нужно  попробовать,  осторож¬
но  потянуть  нитку,  очень  осторожно,  потому  что  это  очень
больно.  Если  она  выходит  легко,  значит  процесс  заживления
в  основном  закончен.  Теперь  лечить  его  может  любой  врач.
Только  бы  не  было  заражения,  сейчас  это  главная  опас¬
ность...
 Джеф  устал:  доска  посреди  поля  под  палящим  солнцем—
мало  подходящее  место  для  операции.  А  оперировал  он  по
меньшей  мере  десятерых.  Он  устал.  —  Ну,  теперь  я  пойду,  —
сказал  он.
 —  Сэр!
 Джеф,  нагнувшись,  запирал  свой  чемоданчик;  он  поднял
глаза  на  того,  кто  это  сказал.  Это  был  широкоплечий,  загоре¬
лый  человек;  он  держал  руку  на  рукоятке  своего  револьвера.
 —  Я  сказал,  что  я  теперь  пойду.
 —  Сэр!
 Джессон  Хьюгар,  стоявший  рядом  с  шерифом  Бентли,
проговорил:  —  Ты  доктор,  Джексон.  Такая  уж  вышла  промаш¬
ка  —  позволили  тебе  стать  доктором.  А  когда  негры  становят¬
ся  докторами,  то  и  получается  вот  такая  дьявольщина,  как
сейчас.
 Джеф  секунду  смотрел  на  него,  потом  защелкнул  замок
чемоданчика,  поднял  его  и  двинулся  прочь.  Широкоплечий  за¬
городил  ему  дорогу.
 —  Сэр,  —  сказал  он.
 —  Чего  вы  от  меня  хотите?  —  спросил  Джеф.
 —  Я  хочу,  чтоб  ты  вел  себя,  как  тебе  полагается,  черная
скотина!  Говори  «сэр»,  когда  обращаешься  к  тем,  кто  выше
тебя!
 Джеф  поглядел  на  него  со  смешанным  чувством  удивле¬
ния  и  любопытства.  Он  испытывал  также  и  страх  и  отвраще¬
ние.  Но  сильнее  отвращения  и  страха  было  холодное  любо¬
пытство,  как  бы  не  зависимое  от  всех  остальных  его  чувств;
желание  понять  этого  человека,  понять  связь  между  ним  .и
тем,  что  говорил  Гидеон,  между  ним  и  всем  чудовищным
безумием,  происходившим  в  Карвеле.
 —  Вы  хотите,  чтобы  я  сказал  вам  «сэр»?  Да?
 —  Да.
 Джеф  кивнул.  —  Сэр,  —  сказал  он.  Потом  добавил:  —
С  вашего  позволения,  сэр,  я  теперь  пойду.
 368

Бентли  захохотал.
 —  Ты  не  пойдешь,  Джексон,  —  сказал  Джсссон  Хьюгар.
 —  То-есть  как  это?
 —  Да  так.  Не  пойдешь  —  и  все.
 —  Завтра  тебе  там  уже  нечего  будет  делать,  Джексон,  —
вставил  Бентли.  —  Ос1аЕайся  уж  1ут.
 Джеф  смотрел  па  них:  любопытство  все  еще  было  в  нем
сильнее  страха.  Для  научного  мышления  нет  бессмысленных
явлений.  Все  имеет  свои  причины,  свою  логику.  —  Я  пришел
сюда,  —  сказал  он,  —  потому  что  считал  своим  долгом  помо¬
гать  раненым  и  больным.  Понятно  это  вам?  Я  пришел  потому,
что  вы  просили  меня  прийти.  Как  врач,  я  не  мог  вам  отказать.
Как  же  вы  можете  требовать,  чтобы  я  остался?
 —  Сэр,  —  крикнул  широкоплечий.  —  Сэр,  сукин  ты  сын,
черная  скотина!
 Джеф  покачал  головой.  —  Я  ухожу,  —  сказал  он.  Он  от¬
толкнул  широкоплечего,  сделал  шаг  —  и  последнее,  что  отда¬
лось  в  его  сознании,  которое  в  тот  же  миг  перестало  быть  со¬
знанием,  был  страшный,  оглушительный  взрыв.  Он  рухнул  на¬
земь,  подмяв  под  себя  чемодан,  а  широкоплечий,  глядя  на
него,  сказал:
 —  У-у,  ч-черная  скотина.
 Рэйчел  и  Дженни  сидели  с  Эллен,  но  что  они  могли  ей
сказать?  Теперь  для  нее  слепота  объяла  весь  мир,  тьма  погло¬
тила  все.
 В  эту  ночь  Абнер  Лейт  сказал  Гидеону:
 —  С  Марком  что-то  случилось.
 —  Да.
 —  Может  быть,  он  и  не  отослал  телеграмм.
 —  Может  быть,  —  сказал  Гидеон.  Для  страдания  есть
предел;  за  ним  боль  уже  не  ощущается.
 —  А  надо  их  отослать,—ровным  голосом  сказал  Абнер.—
Иначе  как  же,  к  чорту,  люди  узнают,  что  мы  тут?  Ни  единая
душа  на  всей  этой  растреклятой  земле  не  узнает,  что  тут  про¬
исходит.  Мы  знаем,  что  в  других  местах  делается?  Они  нас
тут  запечатали,  как  в  бутылке,  захлопнули,  как  в  преиспод¬
ней.  А  может,  весь  Юг  вот  этак  же  запечатан.  Может,  никто
ничего  не  знает.
 —  Может  быть,  —  сказал  Гидеон.
 —  Напиши  опять  телеграммы.  Я  отвезу  их  в  Колумбию
и  отправлю.
 —  А  если  их  не  отправят?
 24  Америка  глазами  американцев
 369

—  Так  я  поеду  прямиком  в  Вашингтон.
 —  Хорошо,  —  сказал  Гидеон.'—Если  ты  так  думаешь,—
то  хорошо,  поезжай.
 Абнер  взял  самую  лучшую  лошадь,  рослого  и  сильного
гнедого  жеребца,  который  раньше  принадлежал  Ганнибалу
Вашингтону.  Пробираться  пешком  было  бы  безнадежной  за¬
теей;  прорваться  на  лошади,  пожалуй,  было  можно.  Абнер
был  уверен,  что  это  ему  удастся.
 Ему  бы  и  удалось,  но  когда  он  был  уже  в  полумиле  от
дома,  лошадь  подбило  пулей;  при  падении  она  придавила  и
сломала  Абнеру  ногу.  Его  нашли,  подняли  и  держали  стоймя,
пока  Джессон  Хьюгар  произносил  приговор.
 —  Для  белых,  которые  якшаются  с  неграми,  у  нас  есть
особое  угощение.  То  самое,  каким  мы  Фреда  Мак-Хью  попот¬
чевали.
 —  Ступай  к  чорту!  —  сказал  Абнер  Лейт.
 Больше  он  не  произнес  ни  слова.  Его  подвесили  за  руки
и  всю  ночь  били  плетьми.  Джессон  Хьюгар  собственноручно
принял  участие  в  экзекуции.  —  Я  этого  сукиного  сына  застав¬
лю  заговорить,  —  похвалялся  он.  Но  Абнер  Лейт  так  и  не
разжал  губ.  Его  оставили  висеть  весь  день,  но  он  уже  был
без  сознания,  уже  не  ведал,  что  сила  его  была  частью  силы
многих,  что  он  был  бойцом  в  великой  и  славной  битве,  уже  не
помнил  о  милой  земле,  кусочек  которой  он  исходил,  о  добрых
товарищах,  с  которыми  вместе  жил  и  боролся.
 На  другой  день  Гидеон  увидел,  что  клановцы  подтаски¬
вают  гаубицу.  Они  установили  ее  ярдах  в  шестистах  от  дома,
и  сперва  Гидеон  не  мог  разобрать,  что  это  такое.  Но  уже
одно  то,  что  клановцы  не  стреляли  целые  сутки,  показывало,
что  готовится  нечто  необычное.  Пушка  была  одним  из  возмож¬
ных  предположений.
 —  Ведь  это  из  какого-то  арсенала  им  дали,  —  сказал
Фрэнк  Карсон.
 —  Да,  вот  какие  мы  важные  персоны,  —  горько  усмех¬
нулся  Гидеон.  «Вот  и  все,  —  подумал  он.  —  Теперь  уж  все».
Со  странным  спокойствием  он  сказал  Бенджамену  Уинтропу:—
Уведите  детей  в  подвал.  Всех  до  одного.  —  Стараешься  от¬
срочить  конец;  продолжаешь  бороться.  Продолжаешь  надеять¬
ся;  таково  свойство  надежды.  Все  время,  наперекор  страху  и
отчаянию,  помнишь,  что  есть  еще  что-то  за  пределами  того,
что  происходит  с  тобой,  что-то  более  важное,  чем  твой  близ¬
кий  и  неотвратимый  конец.  И  это  связывает  тебя  с  другими,
со  всеми  маленькими,  незаметными,  мужественными  людьми,
 370

которые,  наперекор  страху,  умели  высоко  держать  голову,
когда  конец  был  неотвратим.
 —  Я  сделаю  так,  что  все  будет  хорошо,  —  сказал  Бен¬
джамен  Уинтроп.  —  Мы  будем  петь.  Я  их  развлеку.  —  На
нем  все  еще  были  его  большие  очки  с  железной  оправой.
 —  Благодарю  вас,  —  сказал  Гидеон.
 Гидеон,  Фрэнк  Карсон,  Лесли  Карсон  и  Фердинанд  Лин¬
кольн  стояли  на  веранде  и  наблюдали,  как  клановцы  стара¬
ются  навести  гаубицу.
 —  Горе-артиллеристы,  —  с  презрением  сказал  Лесли  Кар¬
сон.
 Первый  снаряд  разорвался  ярдах  в  ста  позади  дома  и
гораздо  правее.  Еще  четыре  разорвались  немногим  ближе.  Ги¬
деон  велел  всем  войти  в  дом.  Присев  за  матрацами  и  доска¬
ми,  они  стали  стрелять  по  наводчикам.  Расстояние  было  слиш¬
ком  велико  для  прицельного  огня,  но  они  стреляли,  теперь
уже  не  жалея  патронов,  —  потому  что  надо  же  было  что-то
делать,  надо  же  было  как-то  сопротивляться.  Первый  снаряд,
попавший  в  дом,  разорвался  в  верхних  комнатах;  с  потолка
посыпалась  штукатурка.
 —  Выкиньте  белый  флаг,  —  закричал  Гидеон.  —  Выкинь¬
те  белый  флаг!  Попробуем  вывести  женщин  и  детей  из
дома!
 Джэк  Сэттер,  захватив  простыню,  вышел  на  веранду.  Он
стоял,  размахивая  белым  лоскутом,  а  клановцы  прекратили
огонь,  пригляделись  и  чуть-чуть  изменили  угол  прицела.  Сле¬
дующий  снаряд  разорвался  на  веранде,  на  том  самом  месте,
где  стоял  Сэттер.
 Брат  Питер  стоял  среди  своей  паствы,  среди  женщин  и
девушек,  детей  и  подростков,  едва  вступивших  в  тревожную
и  сладкую  пору  отрочества;  среди  юных  девушек  с  ма¬
ленькими,  крепкими  грудями,  которые  круглились  под
платьем,  как  спелые  яблоки;  среди  старух  и  еще  не  нау¬
чившихся  ходить  крошек,  младенцев,  не  отнятых  еще  от  груди,
и  малюток,  только  что  постигших  искусство  выговаривать
слова.
 Обращаясь  к  ним  всем,  он  возгласил:
 —  Господь  моя  сила  и  моя  крепость...
 Наверху  грохнул  первый  снаряд.  Мистер  Уинтроп  обнял
одной  рукой  черного  мальчика,  другой  —  девочку  с  желтыми,
как  маис,  волосами.
 —  Кого  убоюся?  —  вопросил  их  брат  Питер.
 —  Аминь!  —  ответили  все.
 —  Господь  моя  сила  и  моя  крепость...
 24*
 371

Последняя  мысль  Гидеона  была  о  начале,  о  том,  как
целый  народ  был  в  рабстве,  как  черных  людей  продавали
и  покупали,  словно  скот,  и  как  это  развратило  других  людей,
чья  кожа  не  была  черной,  но  чья  жизнь  тоже  протекала
в  труде;  о  том,  как  мало  было  надежды  и  как,  несмотря  на
это,  люди  надеялись.
 Последняя  мысль  Гидеона  в  ту  минуту,  когда  ударил  сна¬
ряд,  когда  снаряд  разорвался  и  навек  погасил  все  его  мыс¬
ли,  —  последняя  его  мысль  была  о  силе  этих  людей,  черных
и  белых,  силе,  которая  помогла  им  выдержать  долгую  войну
и  на  развалинах  взрастить  первые  ростки  будущего  —  более
прекрасного,  чем  все  прежние  мечты  человечества.  Частью
этой  силы,  ее  таинственными  и  вместе  с  тем  простыми  состав¬
ляющими  были  люди,  которых  знал  Гидеон,  —  его  сын  Марк,
его  сын  Джеф,  его  жена  Рэйчел,  его  дочь  Дженни,  старик,
которого  звали  брат  Питер,  высокий,  рыжеволосый  белый
Абнер  Лейт,  маленький  сморщенный  негр  Ганнибал  Вашинг¬
тон  и  еще  много  других,  с  кожей  разных  цветов  и  оттенков;
среди  них  были  сильные  и  слабые,  умные  и  глупые,  но  все
вместе  они  составляли  то,  о  чем  была  последняя  мысль  Гиде¬
она,  —  то  великое,  что  так  трудно  определить  словами  и  что
невозможно  победить.
 ПИКСКИЛЛ,  США
 (Репортаж)
 ПРЕДИСЛОВИЕ  АВТОРА
 С  27  августа  по  4  сентября  1949  года  мне  пришлось  быть
действующим  лицом  в  очень  странном  и  даже  страшном  про¬
исшествии,  которое  можно  считать  важной  вехой  в  послевоен¬
ной  истории  Соединенных  Штатов.  Еще  не  одно  поколение  бу¬
дет  вспоминать  и  обсуждать  пикскиллские  события,  и  дело
историков,  обладающих  более  широким  кругозором,  выявить
подлинное  значение  этих  событий.
 Для  меня  все  это  еще  настолько  свежо,  что  я  до  сих  пор
несколько  субъективно  воспринимаю  происшедшее.  Это  было
первое  крупное  открытое  выступление  американского  фашиз¬
ма;  но  составляло  ли  оно  часть  заранее  обдуманного  плана
или  же  тут  просто  нашли  себе  выход  давно  уже  накапливав¬
шиеся  силы,  —  я  не  знаю.  Только  время  поможет  найти  пра
бильный  ответ  на  этот  вопрос,  как  и  на  многие  другие  вопро
сы,  связанные  с  Пикскиллом.
 372

Мое  личное  участие  в  пикскиллском  инциденте  вначале
явилось  чисто  случайным,  но  оно  перестало  быть  случайным,
когда  события  развернулись.  Не  часто  писателю  выпадает
счастье  —  или  шссчастье  —  оказаться  в  самой  гуще  тех  событий,
о  которых  он  должен  писать.  Но  если  уж  это  про¬
изошло  и  если  писатель  умеет  смотреть  и  видеть,  то
налицо  все  данные  для  создания  такого  рассказа  о  событиях,
который  может  оказаться  чрезвычайно  ценным.  Из  этих  сооб¬
ражений  я  и  написал  свой  отчет  о  восьми  днях  Пикскилла.
Я,  однако,  не  претендую  ни  на  социальный  анализ  случивше¬
гося,  ни  на  исчерпывающее  изложение  всех  фактов.  Как  пра¬
вило,  я  говорю  здесь  только  о  том,  что  происходило  на  моих
глазах  —  о  том,  чему  я  сам  был  свидетелем.  Если  кое-где
я  отхожу  от  этого  метода,  то  лишь  ради  связности  повество¬
вания;  если  я  делаю  некоторые  выводы  —  это  мои  личные
выводы,  основанные  главным  образом  на  моем  личном  опыте.
 Мне  хотелось  бы  подчеркнуть,  что  я  прежде  всего  стрем¬
люсь  к  тому,  чтобы  дать  верную  картину  событий  —  опять-
таки  в  пределах  моих  собственных  наблюдений  и  умозаклю¬
чений.  Мы  живем  в  такое  время,  когда  каждое  высказывание,
исходящее  от  представителей  левых  кругов,  тотчас  же  берется
правыми  под  сомнение  или  прямо  клеймится  как  пороч¬
ное;  а  поскольку  в  Америке  почти  все  средства  общественной
информации  находятся  в  руках  реакции,  вряд  ли  можно  рас¬
считывать,  что  этот  отчет  будет  охотно  признан  объективным
описанием  того,  что  случилось  в  Пикскилле.  Да,  по  правде
говоря,  я  никогда  и  не  претендовал  на  какую-то  олимпий¬
скую  «объективность».  Мой  подход  к  действительности  уже  мно¬
го  лет  определяется  моими  убеждениями,  и  я  никогда  не  делал
секрета  из  этого.  В  Пикскилле  трудно  было  бы  оставаться
объективным;  объективность  —  не  для  тех,  кто  борется  за
свою  жизнь.  Я  там  руководствовался  своими  убеждениями,
руководствуюсь  ими  и  теперь.
 Но  я  считаю,  что  наличие  определенных  убеждений  не
мешает,  а  скорее  помогает  выяснению  истины.  Целые  груды
бумаги  уже  исписаны  в  связи  с  пикскиллским  инцидентом;
все  эти  материалы  доступны  исследователям,  и  я  тут  не  соби¬
раюсь  заниматься  их  обработкой.  Я  хочу  рассказать  о  том,  что
я  видел.
 Некоторым  читателям  может  показаться  удивительным,
почему  я  так  долго  откладывал  написание  этой  книги.  Я  могу
ответить  лишь  одно:  необходима  известная  перспектива  для
того,  чтобы  связно  рассказать  о  таких  событиях.  Кроме  того,
я  был  занят  другой  литературной  работой,  а  затем  мне  поме¬
шало  федеральное  правительство,  пожелавшее,  чтобы  я  отси¬
дел'  три  месяца  в  тюрьме  —  для  примера  и  острастки  всем,
 373

кто  не  желает  мириться  с  фактом  существования  полицей¬
ского  государства.
 Уже  находясь  в  тюрьме,  я  услышал,  что  Большое
жюри1  уэстчестерского  округа,  много  месяцев  занимавшееся
разбором  пикскиллского  дела,  вынесло,  наконец,  два  обвини¬
тельных  заключения.  Говорили,  будто  бы  обвинения  эти
направлены  против  Поля  Робсона  и  меня,  и  я  до  сих  пор
помню  дни  напряженного  ожидания  —  подтвердится  этот  слух
или  нет.  Он  не  подтвердился,  что  меня  и  обрадовало  и  в  то
же  время  удивило,  так  как  вся  эта  пикскиллская  история  с  на¬
чала  и  до  конца  была  сплошной  провокацией.  Но  я  отнюдь  не
тешу  себя  иллюзией,  что  последняя  страница  пикскиллского
инцидента  уже  написана.
 I
 БЕЗМЯТЕЖНОЕ  НАЧАЛО
 В  августе  1949  года  мы  с  женой  решили  устроить  себе
летний  отдых,  так  необходимый  нам  обоим.  Жена  поехала
в  Европу,  а  я  снял  домик  в  Кротоне  на  реке  Гудзон,  милях
в  шести  от  Пикскилла,  и  поселился  там  с  обоими  детьми
и  няней.  Я  в  то  время  писал  книгу  об  отношении  литературы
к  действительности  и  рассудил,  что  мне  полезно  будет  про¬
вести  месяц  в  тишине  и  покое,  деля  свое  время  между  рабо¬
той  и  детьми  вдали  от  политики,  которая  обычно  так  *много
места  занимает  в  моей  жизни.
 Я  не  ошибся  в  своих  расчетах.  Август  выдался  мягкий
и  ясный,  полный  солнечных  дней  и  прохладных  предвечерних
часов,  и  я  чувствовал,  как  благотворно  отзывается  на  мне
перемена  обстановки.  Домик,  в  котором  мы  жили,  уютно  при¬
лепился  к  поросшему  деревьями  склону  холма,  из  окон  верх¬
него  этажа  открывался  красивый  вид  на  реку  Гудзон.  По
утрам  я  работал  над  своей  книгой,  а  дети  играли  внизу  на
лужайке.  После  обеда  мое  время  принадлежало  им,  чаще
всего  мы  шли  купаться  на  соседний  пруд.  Мы  вместе  ужи¬
нали,  потом  дети  укладывались  спать,  а  я  проводил  вечер
дома  за  чтением,  а  изредка  в  беседе  с  каким-нибудь  случайно
завернувшим  приятелем  —  словом,  как  я  уже  сказал,  жизнь
текла  безмятежно.  Я  много  читал,  работал;  книга  подвига¬
лась  к  концу.
 Однажды  —  это  было  примерно  в  середине  месяца  —
раздался  телефонный  звонок.  Я  снял  трубку,  женский  голос
 1  Коллегия  присяжных,  которая  решает  вопросы  о  том,  является
ли  дело  подсудным.  (Прим.  перев.)
 374

осведомился:  «Это  Говард  Фаст  у  телефона?»  —  и,  получив
утвердительный  ответ,  спросил,  не  соглашусь  ли  я  председа¬
тельствовать  на  концерте,  который  должен  состояться  в  на¬
ших  местах  недели  через  две.
 —  А  что  за  концерт?  —  полюбопытствовал  я.
 —  Наш  традиционный  ежегодный  концерт.
 —  Чей  это  «наш»?
 —  Народных  артистов.  Участвуют  Пит  Сигер  и  Поль
Робсон.  Вы  когда-нибудь  слыхали  о  Народных  артистах?
 Я  не  только  слыхал  о  Народных  артистах,  я  очень  сим¬
патизировал  им  лично  и  относился  с  глубоким  уважением
к  тому  делу,  которому  они  себя  посвятили.  Эти  большей
частью  молодые  люди  сумели  разыскать  огромное  количество
народных  песен  и  народных  преданий  Америки  и  знакомили
с  ними  американский  народ.  Аккомпанируя  себе  на  гитаре,
они  выступали  на  профсоюзных  собраниях  и  массовых  ми¬
тингах,  в  сельских  местностях  и  курортных  городках.  Они
сочиняли  новые  слова  к  старым  мелодиям  и  продолжали  луч¬
шие  традиции  народной  музыки,  восходящие  к  временам
борьбы  за  независимость.  Нелегко  было  отказаться  от  уча¬
стия  в  таком  концерте,  но  я  ведь  твердо  решил  прожить  этот
месяц  в  уединении  и  покое.
 —  Я,  конечно,  слыхал  о  Народных  артистах,  —  сказал
я.  —  Но,  к  сожалению,  я  не  могу...
 —  Послушайте,  —  перебил  голос  в  трубке,  —  у  вас,
я  знаю,  есть  дочка,  которая  очень  любит  слушать  Поля  Роб¬
сона,  и  потом  ведь  это  будет  под  открытым  небом,  в  краси¬
вом  месте,  прямо  вроде  пикника,  и  к  десяти  часам  вообще
все  уже  кончится,  и  —  ну  почему  вы  отказываетесь?  Пожа¬
луйста,  скажите  «да».
 Мы  еще  немного  поспорили,  и  в  конце  концов  пришлось
согласиться.  Моя  собеседница  сказала,  что  письмом  сообщит
мне  подробно,  что  и  как  я  должен  делать,  и  повесила  трубку.
Только  потом  я  спохватился,  что  даже  не  спросил,  как  ее
фамилия.  Через  несколько  дней  пришло  обещанное  письмо.
В  нем  было  сказано,  что  концерт  состоится  в  загородном
парке  Лэйклэнд-Эйкерс,  в  нескольких  милях  к  северу  от
Пикскилла,  и  что  хорошо  мне  приехать  пораньше,  часам
к  семи,  чтобы  мы  успели  обсудить  программу.  Упоминалось
еще  о  том,  что  это  будет  четвертое  выступление  Поля  Роб¬
сона  перед  здешней  публикой.  Первое  состоялось  в  1946  году
в  Мохегэн-Колони,  дачной  местности,  расположенной  по
соседству,  второе  —  годом  позже  на  Пикскиллском  стадионе,
а  третье  —  в  поселке  Кромпонд,  тоже  неподалеку  отсюда.
 Надо  сказать,  что  весь  этот  район  к  северу  от  Пикскилла,
тянущийся  на  добрый  десяток  миль  от  Кротона  по  берегу
 375

Гудзона,  с  давних  пор  является  излюбленным  местом  летнего
отдыха  рабочих  швейной  промышленности.  Здесь  располо¬
жены  дачные  поселки  и  лагери,  где  не  делается  различий
между  белыми  и  цветными  и  где  негры  могут  тихо  и  спокойно
проводить  несколько  летних  недель  вдали  от  прелестей  город¬
ского  гетто.  Рабочие,  строившие  здесь  свои  домики,  строили
их  заботливо,  разумно  и  любовно;  поселки  прячутся  среди
невысоких  холмов,  в  тенистых  долинах,  не  нарушая  красоты
пейзажа.  Пикскилл  —  единственный  населенный  пункт
в  округе,  заслуживающий  названия  города,  но  и  это  не  какой-
нибудь  промышленный  центр,  а  просто  захолустное  местечко,
где  живут  главным  образом  мелкие  торговцы,  —  беспоря¬
дочное  скопление  лавок,  заправочных  станций,  бильярдных,
закусочных  и  контор  по  продаже  недвижимости,  город-пере¬
житок,  убогий,  догнивающий,  никому  не  нужный,  некогда
бойкая  речная  пристань,  оставшаяся  за  штатом  в  стремитель¬
ном  ходе  американского  промышленного  развития.
 Вог  так,  совершенно  случайно,  я  оказался  втянутым
в  пикекиллский  инцидент.  Мне  и  в  голову  не  приходило,  чем
кончится  этот  концерт,  а  поскольку  мне  это  не  приходило
в  голову,  я  решил,  что  возьму  свою  дочку  Рэйчел  послушать
Поля  Робсона.  Вечер  обещал  быть  приятным  и  интересным.
Приняв  решение,  я  вернулся  к  своей  работе  и  уже  больше  не
вспоминал  о  концерте  до  самой  субботы  27  августа.
 В  субботу  утром  мне  позвонил  Дж.  Н.  —  мой  старый
приятель,  одно  время  бывший  редактором  «Нью  мэссес»,
а  теперь  сотрудничающий  в  газете  «Дейли  уоркер».  Он  спро¬
сил,  беру  ли  я  с  собой  девочку.  Я  сказал,  что  беру,  и  тогда
он  предложил  ехать  вместе.  Условились,  что  он  заедет  за
нами  —  он  жил  в  четверти  мили  от  нашей  дачи.  Повесив  труб¬
ку,  я  оглянулся  и  увидел  миссис  М.,  няню  моих  ребят.  Види¬
мо,  она  слышала  весь  разговор.  Миссис  М.  —  негритянка,
очень  рассудительная  и  по-матерински  мягкосердечная,  но  ми¬
нутами  она  умеет  быть  непоколебимой;  сейчас  настала  одна
из  таких  минут.
 —  Я  думаю,  что  Рэйчел  вам  брать  не  .стоит,  —  сказала
 она.
 —  Почему?
 —  Просто  так.  Не  стоит.
 —  Но  почему?  Она  очень  любит  Поля,  и  послушать  его
в  такой  обстановке,  под  открытым  небом  —  да  это  будет  для
нее  впечатление  на  всю  жизнь!  Я  считаю,  что  она  непременно
должна  ехать  со  мной.
 —  А  я  считаю,  что  она  непременно  должна  остаться
дома,  —  сказала  миссис  М.
 —  По  почему?
 37  6

—  Может  быть,  потому,  что  я  негритянка,  а  вы  белый.
 —  Вот  еще  новости!  Какое  это  имеет  отношение  к  делу?
 —  Вы  все-таки  не  берите  Рэйчел,  —  сказала  миссис  М.
твердо,  и  я  увидел,  что  спорить  бесполезно.
 —  Хорошо,  не  возьму,  —  сказал  я.  —  Но 	если 	вы 	думае¬
 те,  что  может  что-нибудь  случиться,  вы  ошибаетесь.  Ничего
не  случится.
 Это  было  утром.  А  в  полдень  я  сидел  на  лужайке  перед
домом  и  смотрел,  как  играет  мой  маленький  сынишка.  В  это
время  подъехала  машина  и  из  нее  вышли  двое,  белый  и  негр.
Они  подошли  и  представились.  Негр  был  из  группы  Народ¬
ных  артистов,  белый  —  местный  общественный  деятель.
 —  Я  полагал,  что  не  мешает  поговорить  с  вами  заранее,
до  концерта,  —  сказал  негр.  —  Вы,  конечно,  знаете,  что  про¬
исходит?
 —  Где  происходит?  О  чем  вы  говорите?
 —  В  Пикскилле,  —  сказал  он.  —  Разве 	вы 	не 	читали
 пикскиллских  газет?
 —  Откровенно  говоря,  нет.  Я  даже  нью-йоркских  газет  не
читал  уже  несколько  дней.
 —  Тогда  тем  лучше,  что  мы  приехали  поговорить  с  вами.
Видимо,  не  обойдется  без  беспорядков.
 Я  не  поверил.  За  этот  месяц  в  Кротоне  —  месяц  мирной,
спокойной  жизни  —  я  разучился  думать  о  возможности  беспо¬
рядков  где  бы  то  ни  было,  а  уж  меньше  всего  здесь,  на  лоне
мирной  природы.  Да  и  кому  тут  придет  в  голову  затевать
беспорядки?  Ведь  речь  идет  не  о  политическом  митинге  или
демонстрации,  а  о  концерте,  который  должен  состояться
в  загородном  парке  в  тихий  летний  вечер.  Это  не  повод  для
беспорядков.  Так  я  им  и  сказал.
 —  Ошибаетесь,  брат  Фаст,  —  ответили  они.  —  Жестоко
ошибаетесь.
 —  Не  думаю,  —  сказал  я.
 —  А  вот  послушайте.  —  И  негр  прочитал  мне  вслух:
«Говорят,  что  известный  негритянский  певец  Поль  Робсон
готовится  осчастливить  Пикскилл  своим  очередным  выступле¬
нием.  Было  время,  когда  мы  сочли  бы  это  за  честь  для  себя.
Сейчас,  однако,  обстоятельства  таковы,  что  нам,  как  и  всем
тем,  для  кого  Америка  прежде  всего,  эта  честь  представ¬
ляется  сомнительной...»
 И  далее  в  том  же  роде.
 —  А  вот  и  еще,  —  сказал  он.  —  Послушайте-ка:  «Пора
покончить  со  снисходительным  молчанием,  которое  равно¬
сильно  одобрению».  Вот  что  пишут  в  «Пикскилл  ивнинг  стар».
И  учтите,  что  номер  вышел  во  вторник,  а  за  эго  время  они
успели  взвинтить  себя  еще  больше.  Готовится  парад  «Амери¬
 377

канского  легиона»  \  и  здешние  молодчики  сегодня  с  утра
накачиваются  виски.  Правда,  группа  местных  жителей  обра¬
тилась  к  окружному  прокурору  Фанелли  с  телеграммой  про¬
теста,  где  говорится  о  необходимости  иметь  на  месте  доста¬
точное  количество  полицейских  сил.  Но  прислушается  он  к  это¬
му  или  нет,  трудно  сказать.  Во  всяком  случае  вам  нужно  быть
настороже.
 Я  согласился,  что  нужно  быть  настороже.  Хотя,  надо
сказать,  я  уже  много  лет  подряд  слышу  подобные  угрозы
и  убедился  в  том,  что  любители  грозить  насилием  более  реши¬
тельны  на  словах,  чем  на  деле.
 —  Не  думаю,  чтобы  действительно  что-нибудь  случилось.
Нет,  не  думаю.
 Мы  уговорились  встретиться  в  половине  восьмого.  (Но  как
вы  увидите  из  дальнейшего,  никому  из  наших  не  удалось
к  половине  восьмого  попасть  в  Лэйклэнд-Эйкерс.)  Затем  они
оба  сели  в  машину  и  уехали,  оставив  мне  несколько  номеров
«Пикскилл  ивнинг  стар»,  и  после  их  отъезда  я  еще  долго  пере¬
листывал  газеты,  задерживаясь  взглядом  на  отдельных  фра¬
зах,  исполненных  тупой,  почти  патологической  ненависти,
которыми  пестрила  каждая  страница.  Были  здесь  и  угрозы  на¬
силия  и  рядом  —-  отрицания  фактов  (насилия;  были  грубые
неуклюжие  выпады  против  евреев  и  негров.  Здесь,  в  этой
дрянной  газетенке  воспроизводилась  в  миниатюре  вся  тре¬
скучая  фразеология  послевоенной  антикоммунистической,
антигуманистической  пропаганды.  Ее  попытки  скрыть  грязную
сущность  под  словесной  мишурой  были  смешны,  но  не  смеш¬
нее,  чем  усилия  ее  почтенных  собратьев  —  крупных  нью-йорк¬
ских  газет.
 Вот  образчик:  «Как  это  ни  прискорбно,  но  находятся
среди  нас  слабые  духом,  которые  могут  поддаться  ложному
учению,  если  честные  американцы,  проживающие  в  нашем
районе,  не  возьмутся  за  дело,  чтобы  помешать  этому.
Несколько  лет  тому  назад  сходная  организация,  именуемая
«Ку-клукс-клан»,  попыталась  выступить  в  Верпланке  (сосед¬
нем  городке)  и  получила  заслуженный  отпор.  Нечего  и  гово¬
рить,  что  такие  попытки  не  возобновлялись.  Мы  не  хотим
сказать,  что  в  данном  случае  следует  применить  насилие,  но
считаем  необходимым  серьезно  продумать  создавшееся  поло¬
жение  и  постараться  выработать  меры,  которые  окажутся  не
 1  «Американский  легион»  —  фашистская  организация,  созданная  по
инициативе  заправил  Уолл-стрита.  В  нее  входят,  в  частности,  реакционно
настроенные  ветераны  двух  мировых  войн.  В  основном  «деятельность»
«Американского  легиона»  сводится  к  пропаганде  интересов  капиталисти¬
ческих  монополий,  штрейкбрехерству,  травле  прогрессивных  элементов,
разжиганию  национальной  и  расовой  ненависти.  (Прим.  перев.)
 378

менее  эффективными,  чем  те,  что  были  применены  в  Вер-
планке,  и  которые  так  же  навсегда  избавят  нас  от  присут¬
ствия  в  этой  местности  нежелательных  элементов...»
 Все  это  повторялось  из  номера  в  номер.  Чтобы  до  конца
оценить  столь  своеобразное  употребление  английского  языка,
нужен  был  бы  по  меньшей  мере  Марк  Твен.  Я  думал  об  этом,
и  мое  блаженное  чувство  уверенности,  созревшее  под  лучами
летнего  солнца,  понемногу  улетучивалось.  Передо  мной  был
образец  чудовищного  ханжества  невежественных  людей,  сотво¬
ривших  себе  из  невежества  кумир  и  поклоняющихся  ему
наравне  с  долларом.
 Моя  тревога  росла,  и  я  решил  принять  меры,  чтобы  ника¬
кие  неожиданные  препятствия  не  помешали  мне  попасть
в  парк.  Если  даже  не  вся  публика  соберется,  председатель,  во
всяком  случае,  должен  быть  на  месте.  А  поэтому  надо  вы¬
ехать  из  дому  не  позже  половины  седьмого.  До  Лэйклэнд-
Эйкерс  езды  было  минут  двадцать,  не  больше.  У  меня  не
было  своей  машины,  но  на  этот  месяц  я  взял  напрокат  ста¬
ренький  плимут  образца  1940  года,  с  четырьмя  дверцами;  ему
предстояло  сыграть  немаловажную  роль  в  событиях  следую¬
щей  недели.
 На  прощанье  я  предупредил  миссис  М.,  что  могу  вер¬
нуться  поздно:  едва  ли  все  пройдет  точно  по  расписанию.
 —  Когда  приедет  Дж.  Н.,  —  сказал  я,  —  передайте  ему,
что  я  решил  поехать  раньше.  Мы  встретимся  на  месте.
 II
 I
 ВЕЧЕР  КОШМАРОВ
 Этот  золотистый  августовский  вечер  до  сих  пор  так
и  стоит  в  моей  памяти;  такие  тихие,  ясные  вечера  можно  уви¬
деть  на  полотнах  Джорджа  Иннеса  ],  и,  надо  сказать,  ему
особенно  хорошо  удавалось  передать  эту  атмосферу  мягкой
грусти  именно  тогда,  когда  он  писал  какой-либо  уголок  чудес¬
ной  долины  Гудзона.  Я  нарочно  выбирал  боковые  проселоч¬
ные  дороги,  вьющиеся  меж  невысоких  холмов  и  узких  долин.
В  Пикскилле  я  дал  крюк,  чтобы  миновать  торговую  часть
города,  и  выехал  на  главное  шоссе  немного  дальше  его
северной  окраины.  Мне  никогда  раньше  не  приходилось
бывать  в  загородном  парке  Лэйклэнд-Эйкерс,  поэтому
я  ехал  медленно,  стараясь  не  пропустить  въезда  в  парк,  —
 1  Джордж  Иннес  (1825  —  1894)—американский  художник-пейза¬
жист.  (Прим.  перев.)
 379

я  знал,  что  он  находится  со  стороны  Дивижен-стрит,  просе¬
лочной  дороги  в  три  мили  длиной,  которая  соединяет  Пикс¬
килл  с  автострадой  Бронкс-Ривер.
 Но  пропустить  его  было  бы  трудно.  Еще  задолю  до  по¬
ворота  я  увидел  десятки  машин,  выстроившихся  по  обе
стороны  шоссе  (что  меня  немало  удивило,  так  как  до  начала
концерта  оставался  еще  добрый  час),  а  у  самого  въезда
стояла  толпа  мужчин,  вид  которых  не  предвещал  ничего  хоро¬
шего.  Впрочем,  они  не  пытались  задержать  меня,  только  крив¬
лялись  и  улюлюкали  мне  вслед.  Но  после  меня  пропустили
всего  лишь  одну  машину,  и  потом  доступ  в  парк  был  закрыт.
 Въехав  на  территорию  парка,  я  остановил  машину.  Непо¬
далеку  стояли,  сбившись  в  кучку,  несколько  юношей  и  деву¬
шек  —  человек  пять.  Они  явно  были  напуганы  криками  бес¬
новавшейся  на  дороге  толпы,  хоть  и  старались  не  показать
этого.  Они  приехали  из  Нью-Йорка  и  должны  были  проверять
билеты  и  рассаживать  публику.  Я  объяснил  им,  кто  я;  они
обрадовались,  но  страх  их  не  прошел.
 —  Что  нам  делать?  —  спросили  они.
 —  А  кто  тут  вообще  распоряжается?
 Они  не  знают,  сказали  они.  Еще  ведь  рано  —  наверно,
никто  не  приехал.  А  может  быть,  там,  внизу,  кто-нибудь  есть..
 —  Ну,  хорошо,  —  сказал  я.  —  Стойте  здесь  и  не  пропу¬
скайте  никого,  кроме  публики,  которая  идет  на  концерт.
Главное  —  сохранять  спокойствие  и  хладнокровие,  и  ничего
не  случится.
 Эта  фраза  уже  превратилась  у  меня  в  какой-то  навязчи¬
вый  припев:  ничего  не  случится,  ничего  не  может  случиться.
 —  Сейчас  поставлю  машину  и  поищу,  нет  ли  тут  кого-
нибудь,  кто  бы  мог  навести  порядок.
 Чтобы  понять  все,  что  произошло  начиная  с  этой  минуты,
нужно  хорошо  представлять  себе  расположение  парка  Лэйк¬
лэнд-Эйкерс  и  того  места,  где  должен  был  происходить  кон¬
церт.  Въезд  в  парк  находится  с  левой  стороны,  если  ехать  из
Пикскилла.  Въезд  двойной:  с  шоссе  можно  повернуть  _по
любой  из  двух  дорог,  которые  дальше  сходятся  в  виде  буквы
«V»  в  одну  неширокую  грунтовую  дорогу.  Примерно  в  вось¬
мидесяти  футах  от  въезда  начинается  земляная  насыпь  футов
в  двадцать  высоты.  Откосы  ее  почти  отвесно  упираются
в  канавы,  наполненные  водой.  На  протяжении  сорока  с  лиш¬
ним  футов  дорога  идет  по  этой  насыпи,  а  затем  плавно  спу¬
скается  под  уклон,  в  долину.  Все  это  —  уже  частное  владение
и  относится  к  парку  Лэйклэнд-Эйкерс.  Дорога  приводит
в  защищенную  со  всех  сторон  лощину,  поросшую  зеленой
луговой  травой,  своего  рода  естественную  арену,  которая  не
видна  с  шоссе,  скрытая  цепью  невысоких  холмов.  В  этой
 380

лощине  все  уже  было  приготовлено  для  концерта:  просторная
эстрада,  две  тысячи  складных  деревянных  стульев  и  несколько
прожекторов,  питающихся  током  от  переносного  генератора.
 Я  взглянул  на  часы:  было  без  десяти  минут  семь.  Я  спу¬
стился  в  лощину,  поставил  свой  плимут  под  деревьями  у  самой
эстрады,  вылез  и  пошел  бродить  по  лугу.  Эстрада  была  уже
прибрана,  стулья  расставлены,  прожекторы  наготове;  на
длинном  столе  лежали  стопки  нот  и  брошюр.  Только  что  подо¬
шел  большой  автобус,  привезший  целый  отряд  молодежи,
преимущественно  негров:  они  должны  были  исполнять  обя¬
занности  капельдинеров  и  потому  приехали  пораньше.  Авто¬
бус  развернулся  и  исчез  на  дороге  в  облаке  пыли.  Юноши
и  девушки  разбрелись  по  лугу,  нежась  в  золотистых  лучах
вечернего  солнца.  В  лощине  уже  собралось  человек  сто  —  сто
двадцать,  большей  частью  женщины  и  маленькие  ребятишки;
они  тоже  в  ожидании  концерта  чувствовали  себя,  как  на  пик¬
нике:  одни  с  удобством  расположились  на  траве,  другие  сиде¬
ли  за  дощатыми  столами,  кое-кто  уже  занял  места  в  рядах
перед  эстрадой.  Компания  подростков  из  летнего  лагеря
Голденс-Бридж  расселась  и  а  краю  эстрады,  весело  болтая
ногами.  Эго  были  совсем  еще  дети,  самому  старшему  на  вид
было  от  силы  лет  пятнадцать.  Некоторые  из  публики  при¬
ехали  на  машинах,  а  многие  пришли  пешком  с  окрестных  дач.
Ребят  из  лагеря  Голдене-Бридж  доставил  грузовик,  который
теперь  стоял  рядом  с  моей  машиной  под  деревьями;  этому
грузовику  суждено  было  сыграть  значительную  роль  в  собы¬
тиях  вечера.  По  счастливой  случайности,  шестеро  моряков
торгового  флота,  проводивших  свой  отпуск  близ  Пикскилла,
и  человека  четыре  из  местных  профсоюзных  активистов  тоже
решили  прийти  пораньше  —  мне  поистине  следовало  благода¬
рить  судьбу  за  это.
 Но  никто  не  мог  указать  мне  устроителей  концерта.  Как
выяснилось  позднее,  устроителям  вовсе  не  удалось  попасть
в  парк.  Я  сначала  добросовестно  расспрашивал  всех  кругом,
потом  бросил  поиски,  уселся  в  сторонке  на  стол  и  решил
ждать.  Было  уже  семь  часов,  и  отсюда,  из  лощины,  казалось,
что  все  кругом  спокойно.
 Первую  тревожную  весть  принес  нам  паренек,  прибежав¬
ший  сверху.  Я  увидел  его,  как  только  он  показался  из-за
поворота  дороги.  Он  бежал  со  всех  ног.  Мы  сразу  же  обсту¬
пили  его;  он  сказал,  что  наверху  творится  неладное  и  нужно,
чтобы  кто-нибудь  шел  туда,  а  то  как  бы  не  случилось  беды.
Видно  было,  что  мальчик  перепуган  насмерть.
 Мы  сейчас  же  отправились  за  ним  —  человек  двадцать
пять  или  тридцать;  в  такую  минуту  не  считаешь,  хотя  позже
мне  пришлось  считать.  Пошли  мужчины,  старые  и  молодые  —
 381

почти  все  мужчины,  которые  были  среди  публики,  и  с  ними
несколько  девушек.  Мы  почти  бежали  по  пыльной  дороге,  но
я  все  еще  думал,  что  дело  не  пойдет  дальше  грязной  ругани
и  оскорблений,  потому  что  такие  люди,  как  те,  что  собрались
там,  на  шоссе,  только  тогда  храбры,  когда  их  двадцать  про¬
тив  одного.
 Мы  добежали  почти  до  самого  входа,  и  тут  на  нас  сразу
же  набросились  сотни  три  молодцов  в  фуражках  «Американ¬
ского  легиона»,  с  дубинками,  кастетами,  а  то  и  просто  с  кам¬
нями  в  руках  —  и  все  смешалось  в  безобразной  свалке,  мгно¬
венно  развеявшей  мой  оптимизм.
 Такие  драки  не  бывают  долгими;  это  длилось  минуты
три-четыре,  не  больше,  и  благодаря  тому,  что  дорога  была
узкая,  нам  удалось  оттеснить  их  назад.  Но  они  плотной  тол¬
пой  забили  вход,  а  за  ними  стояли  сотни  других,  и  дальше,
на  шоссе,  виднелись  еще-сотни.  Если  вам  никогда  не  случа¬
лось  очутиться  в  ловушке  и  видеть  перед  собой  искаженные
ненавистью  злобные  лица  тысячной  беснующейся  толпы,  —
вы  не  сможете  наглядно  представить  себе  то,  о  чем  я  говорю.
Только  теперь  я  понял,  почему  так  мало  публики  собралось
па  концерт.  Одна  из  въездных  дорог  была  перегорожена
целой  баррикадой  из  наваленных  кучей  камней,  а  поперек  дру¬
гой  стоял  огромный  грузовик  со  знаками  «Американского
легиона».  Таким  образом,  мы  оказались  запертыми;  податься
нам  было  некуда,  а  легионеров  приходилось  двадцать  на
одного  —  как  раз  по  их  норме.
 Я  уже  сказал,  что  нам  удалось  их  оттеснить  назад,  и  те¬
перь,  задыхающиеся,  все  в  поту  и  в  пыли,  —  а  кое-кто  уже  и
в  крови  —  мы  удерживали  эту  часть  дороги.  Но  они  снова  напа¬
ли  бы  на  нас,  если  бы  в  эту  минуту  не  появились  трое  помощни¬
ков  шерифа.  Спасибо  этим  трем  негодяям!  Они  протолкались
к  нам  сквозь  толпу,  сквозь  густую  завесу  спиртных  испарений;
их  золоченые  бляхи  горделиво  поблескивали  на  солнце,  а  у  по¬
яса  висели  револьверы  в  массивных  кобурах.
 Повернувшись  к  нам  спиной,  они  добродушно  разводили
руками,  пытаясь  урезонить  толпу.
 —  Ну,  ну,  ребята,  —  говорили  они,  —  давайте  поспокой¬
нее.  Все  это  можно  обладить,  как  полагается,  по  закону,  а  по
закону  оно  всегда  лучше  выходит.
 —  Дайте  нам  пять  минут  —  и  мы  перебьем  эту  чернома¬
зую  сволочь,  —  отвечали  «ребята».
 —  Спокойненько,  спокойненько,  ребята.  Зачем  устраивать
шум,  когда  можно  обойтись  без  всякого  шума?
 После  этого  три  представителя  власти  обратились  к  нам
и  выразили  желание  узнать,  какого  чорта  мы  тут  занимаемся
нарушением  общественного  порядка.
 382

Я  все  время  поглядывал  на  часы.  Сейчас  было  уже  десять
минут  восьмого.  Я  успел  хорошо  рассмотреть  «ребят»
в  легионерских  фуражках.  Это  были,  впрочем,  довольно  вели¬
ковозрастные  ребята  —  многим  из  них  уже  перевалило  за
тридцать,  за  сорок  и  даже  за  пятьдесят.  И  они  вовсе  не  при¬
надлежали  к  «подонкам  общества».  Среди  них  было  много
солидного  вида  мужчин,  хорошо  упитанных,  хорошо  одетых;
это  могли  быть  агенты  по  продаже  недвижимости,  буфетчики,
продавцы  из  бакалейных  лавок  и  служащие  заправочных
станций.  В  любой  пивнушке  Пикскилла  или  Шраб-Оук  вы
встретите  людей  этого  типа.  Прибавьте  сюда  сотню-другую
«добропорядочных»  граждан,  сотню  юнцов,  чьи  головы  наби¬
ты  трухой  антикоммунистической  пропаганды;  подкиньте  сот¬
ню  столпов  местной  католической  церкви,  полсотни  школяров
на  каникулах,  полсотни  сбитых  с  толку  рабочих  да  две  или
три  сотни  отборного  хулиганья  со  всего  района  —  и  вы  полу¬
чите  довольно  верное  представление  о  толпе,  которая  перед
нами  стояла.  Накачайте  их  виски  еще  для  храбрости,  обеспечь¬
те  им  численный  перевес  в  двадцать  против  одного,  придайте  им
в  подкрепление  полицию  —  и  картина  будет  полной.
 Вот  этих-то  «ребят»  и  задержали  помощники  шерифа
ровно  на  столько,  сколько  нужно  было,  чтобы  спасти  нашу
жизнь.  Не  то  чтобы  они  специально  заботились  об  ее  спасе¬
нии,  но  просто  это  был  случай,  тогда  еще  беспрецедентный
в  истории  Уэстчестерского  округа  штата  Нью-Йорк,  и  трое
блюстителей  закона  с  золочеными  бляхами  еще  не  знали  тол¬
ком,  как  им  надлежит  вести  себя  в  подобных  обстоятельствах.
Вот  почему  они  попытались  сдержать  чересчур  ретивых
«ребят»  и  грозно  спросили  нас,  какого  чорта  мы  тут  зани¬
маемся  нарушением  общественного  порядка.
 Отвечал  им  я  —  и  это  во  многом  определило  мое  даль¬
нейшее  поведение;  а  вышло  так  главным  образом  потому,  что
я  был  одним  из  самых  старших  в  нашем  крохотном  отряде,
и  потому,  что  моряки  и  профсоюзные  активисты  дружно
указывали  на  меня.  В  конце  концов  я  ведь  согласился  быть
председателем  в  этот  вечер;  правда,  программа  концерта
несколько  изменилась,  и  вместо  чудесных  народных  песен
в  исполнении  Поля  Робсона  и  Пита  Сигера  нам  предстояло
услышать  музыку  особого  рода,  уже  звучавшую  в  Германии
и  в  Италии.
 Итак,  я  сказал,  что  мы  никакого  порядка  не  нарушаем,
а  собрались  сюда  на  концерт  и  просим  их  очистить  дорогу  от
толпы,  чтобы  наши  люди  могли  войти  в  парк  и  спокойно  про¬
слушать  концертную  программу.
 —  Как  услышу  такую  чушь,  так  у  меня  аж  живот  схва¬
тывает,  —  изящно  ответил  один  из  помощников  шерифа.
 383

Другие  двое  пялили  на  нас  глаза  молча.  Я  как  сейчас
ви'жу  всех  троих.  У  нас  в  Америке  все  помощники  шерифа
кроятся  по  одному  образцу:  брюхо,  выпирающее  из  штанов,
оплывшая  физиономия  и  злобный  взгляд.  Единственное,  что
беспокоило  эту  троицу,—  это  как  бы  им  не  пришлось  отвечать
за  то,  что  тут  могло  произойти,  и  единственное,  чего  они
добивались,  —  чтобы  все  произошло  помимо  них.  Поэтому  они
сказали:
 —  Прекратите  беспорядки!  Понятно?  Мы  не  желаем
беспорядков,  и  мы  знаем,  как  поступать  с  теми,  кто  их  зате¬
вает.
 Я  еще  раз  попытался  объяснить  положение.  Я  терпеливо
говорил,  что  никаких  беспорядков  мы  не  затевали,  что  мы  не
заманивали  сюда  эти  три  сотни  «простосердечных  патриотов»
специально  для  того,  чтобы  они  могли  напасть  на  нас,  и  что
мы  просим  только  об  одном:  пусть  они  очистят  дорогу  и  дадут
возможность  публике  пройти  на  концерт.
 —  А  как  это  мы  вам  очистим  дорогу?  Посмотрите,  что
там  делается,  —  сказал  один  из  них.
 —  Скажите  им,  чтоб  они  разошлись,  и  они  разойдутся.
 —  Вы  меня  не  учите,  что  я  должен  делать.
 —  Запомните,  мистер,  —  сказал  я.  —  Что  бы  здесь  ни
произошло,  мы  считаем,  что  ответственность  лежит  на  вас.
 —  А  пошел  ты...  —  возразил  страж  закона.
 —  Ладно,  мы  поговорим  с  ребятами,  —  сказал  другой.
 Они  вступили  в  переговоры,  и  мы  получили  пять  минут
 передышки.  Я  не  прислушивался  к  тому,  что  именно  они
говорят  «ребятам».  Я  уже  понимал,  что  они  вовсе  не  соби¬
раются  всерьез  воздействовать  на  них,  и  когда  я  посмотрел
на  баррикады  у  входа  и  на  легионеров,  плотной  стеной
стоявших  впереди,  мне  вдруг  стало  ясно,  что  не  только  ни¬
кому  из  наших  больше  сюда  не  проникнуть,  но  и  никому  из
нас,  уже  находящихся  здесь,  не  выйти  отсюда.  Это  был  для
меня  первый  проблеск  истины,  но  только  проблеск;  вся
страшная  правда  должна  была  открыться  много  позже.  День
еще  не  угас;  долина  реки  Гудзон  еще  тонула  в  золотистом
сиянии;  мы  все  еще  были  просто  людьми,  собравшимися
послушать  концерт.  Мысль  о  близкой  смерти  не  сразу  укла¬
дывается  в  голове.  В  смерти  должно  быть  нечто  возвышен¬
но-трагическое,  а  вот  так  в  Соединенных  Штатах  Америки
не  умирают.  Да,  конечно,  мы  попали  в  беду,  но  никакой  тра¬
гедии,  никакой  настоящей  опасности  быть  не  может.
 Поясню  то,  о  чем  я  говорю,  на  примере.  Как  только  по¬
мощники  шерифа  отвернулись  для  переговоров,  из  толпы
вдруг  вышел  человек.  Совершенно  просто,  с  каким-то  неправ¬
доподобным  спокойствием  он  прошел  сквозь  толпу  и  очутипся
 384

передо  мной  И  именно  потому,  что  он  шел  так  спокойно
и  словно  явился  с  другой  планеты,  юлпа  пропустила  его.
В  такие  необычные  минуты  люди  иногда  совершают  необыч¬
ные  поступки.  Человеку  этому  было  лет  двадцать  пять.  Он
был  высокого  роста,  с  бородкой,  в  берете  и  широких,  яркой
расцветки  штанах.  Он  словно  сошел  с  пожелтевших  страниц
одной  из  новелл  Леонарда  Меррика  и  непонятно  было,  ка¬
ким  образом  он  затесался  сюда.  Но  так  или  иначе,  он  стоял
передо  мной,  и  я  спросил  его,  кто  он,  собственно,  такой  и  чего
ему,  собственно,  надо.
 —  Я  любитель  музыки,  —  ответил  он.
 Ни  один  уважающий  себя  писатель  не  сочинит  такого;
но  в  жизни  все  бывает.
 —  А  драться  вы  умеете,  Любитель  музыки?  —  спро¬
сил  я.
 —  Не  умею  и  не  буду,  —  ответил  он  с  негодованием.
 —  Сумеете  и  будете,  Любитель  музыки,  —  сказал  ему
я.  —  А  не  то  уходите,  откуда  пришли.  Но  теперь  уж  они  вас
на  части  разорвут.
 Те,  кто  были  со  мной  у  входа  в  парк,  помнят  эту  сцену
и  могут  подтвердить,  что  все  было  именно  так.  В  тот  же
вечер  мне  пришлось  столкнуться  с  Любителем  музыки  еще
раз.  Имени  его  я  так  и  не  узнал,  и  в  моей  памяти  он  навсегда
останется  просто  Любителем  музыки.  Когда  я  увидел  его  во
второй  раз,  берета  на  нем  уже  не  было,  штаны  висели  лох¬
мотьями,  он  был  весь  в  крови,  а  глаза  его  горели  боевым
огнем.
 —  А  ведь  я,  оказывается,  умею  драться!  —  сказал  он
с  торжеством  в  голосе.  Он  сам  узнал  об  этом  только  в  тот  ве¬
чер.  Так  было  со  многими  из  нас  —  в  частности,  с  одним  Не¬
гритянским  пареньком  лет  шестнадцати.  В  половине  восьмого,
когда  мы  разбивались  на  отряды,  я  вдруг  заметил,  как  этот
паренек  сошел  с  дороги,  собираясь,  видимо,  бежать  напрямик
через  поле.  Я  его  окликнул,  и  он  остановился.  Стыд  и  страх
одолевали  его,  перед  ним  роились  страшные  видения  негров,
линчеванных,  облитых  смолой  и  вывалянных  в  перьях,  заби¬
тых  насмерть,  замученных  нечеловеческими  пытками.
 —  Я  не  могу  драться,  мистер  Фаст,  —  сказал  он.  —  Не
могу...  и  я  непременно  должен  выбраться  отсюда,  непре¬
менно...
 —  А  ты  знаешь,  что  с  тобой  будет,  если'  тебя  поймают
в  открытом  поле?
 1  Леонард  Меррик  (1864—1939)—английский  писатель,  уделявший
в  своем  творчестве  значительное  внимание  нравам  артистической  среды.
(Прим.  перев.)
 26  Америка  глазами  американцев
 385

—  Знаю.  Но  все  равно,  я  не  могу  драться.
 —  Можешь,  —  возразил  я.  —  Не  хуже  меня  можешь,  сы¬
нок.  Это,  правда,  еще  не  значит  хорошо,  но  все-таки
драться  мы  оба  можем.  Так  что  давай  останемся  здесь  и  бу¬
дем  драться.
 С  ним  тоже  мне  пришлось  говорить  еще  раз  позднее.  Го¬
лова  у  него  была  рассечена  на  самой  макушке,  и  из  большой,
дюймов  в  шесть,  раны  ручьем  текла  кровь.  Не  знаю,  какая
сила  удерживала  его  на  ногах,  но,  увидя  меня,  он  сказал  со¬
вершенно  спокойно:
 —  Я  ранен,  мистер  Фаст.  Если,  по-вашему,  у  меня  рана
серьезная,  пожалуй,  я  полежу  немножко.  Но  если  вы  думаете,
что  это  ничего,  так  я  еще  буду  драться.
 Таких  случаев  в  тот  вечер  было  немало.  Я  их  привел  туг
в  пояснение  своей  мысли  о  том,  что  трудно  сразу  сжиться
с  реальностью  смертельной  угрозы,  потому  что  смерть  —  это
слишком  бесповоротно  и  слишком  оскорбительно  для  челове¬
ческого  сознания.
 Переговоры  шерифов  с  толпой  все  продолжались,  а  я
с  тревогой  думал  о  женщинах  и  детях,  которые  остались
внизу,  в  лощине,  и  о  том,  что  с  ними  будет,  если  толпа  сомнет
нас  и  прорвется  туда.  Между  тем  все  наши,  мужчины  и  жен¬
щины,  белые  и  негры,  воспользовавшись  передышкой,  обсту¬
пили  меня.  Очевидно,  они  ожидали,  что  я  предприму  что-ни¬
будь—  ведь  я  написал  столько  книг,  герои  которых  умели
найтись  в  подобных  обстоятельствах.  Я  спросил,  хотят  ли
они,  чтобы  я  взял  на  себя  инициативу,  и  получил  утверди¬
тельный  ответ.
 —  Ну,  вот  что,  —  сказал  я.—Положение  наше  незавид¬
ное,  но  не  будем  унывать.  Скоро  подойдет  настоящая  поли¬
ция  и  прекратит  этот  бедлам.  Л  пока  нам  необходимо  удер¬
жать  толпу  здесь:  ведь  на  узкой  дороге,  идущей  по  насыпи,
во  всяком  случае,  обороняться  легче.  Мы  должны  удержать
их  здесь,  потому  что  там,  внизу,  у  нас  женщины  и  дети.  Вот
и  вся  наша  тактика.  Согласны?
 —  Согласны,  —  сказали  все.
 —  Отлично.  Теперь  еще  одно.  Условимся,  что  все  пере¬
говоры  веду  я,  и  когда  надо  что-нибудь  решать  срочно,  —
решаю  я  один,  потому  что  совещаться  может  быть  некогда.
Возражений  нет?
 Возражений  ни  у  кого  не  было.  Между  тем  время  шло.
приходилось  действовать  решительно  и  быстро.  Прежде  всего
я  велел  нашим  девушкам  бежать  вниз  и  сказать,  чтобы  жен¬
щины  и  дети  собрались  пока  что  на  эстраде,  а  все  здоровые
мужчины,  какие  там  еще  остались,  шли  сюда,  к  нам.  Затем
я  стал  вызывать  охотника.
 38^

—  Нужно,  чтобы  кто-нибудь  через  эти  вот  заросли  ку¬
старника  пробрался  на  шоссе,  разыскал  телефон  и  дал  знать
о  том,  что  здесь  происходит,  —  прежде  всего  полиции  штата,
затем  в  редакции  «Нью-Йорк  тайме»  и  «Дейли  уоркер»  и,  на¬
конец,  самому  губернатору  в  Олбэии.  Кто  возьмется  за  это?
 Охотник  нашелся.  Я  мало  знаю  об  этом  человеке,  могу
только  сказать,  что  и  мужества  и  находчивости  у  него  хва¬
тило  с  избытком.  Он  был  невысокого  роста,  с  ясными  гла¬
зами,  его  имя  и  фамилия—А.  К.  —  запомнятся  мне  надолго,
хотя  после  того  вечера  я  ни  разу  его  не  встречал.  Трижды
он  пробирался  туда  и  обратно  сквозь  эту  ревущую  орду  на
дороге  и  сделал  все,  что  от  него  требовалось.
 Тем  временем  снизу  подоспели  оставшиеся  мужчины,
и  я  подсчитал  наши  силы.  Всего-навсего,  включая  меня,  было
сорок  два  человека,  в  том  числе  человек  двадцать  негров.
Около  половины  составляла  молодежь  —  юноши  и  подростки.
Я  быстро  разбил  всех  на  семь  отрядов  по  шесть  человек
и  в  каждом  назначил  старшего.  Три  шеренги,  каждая  из  двух
отрядов,  иначе  говоря,  в  каждой  по  двенадцать  человек,
встали  поперек  дороги  в  том  месте,  откуда  начиналась  на¬
сыпь.  С  флангов  мы  были  защищены  канавами  с  водой.  Седь¬
мой  отряд  составлял  наш  тыловой  резерв.
 Я  снова  взглянул  на  часы.  Было  половина  восьмого.  Все
три  помощника  шерифа  куда-то  исчезли,  и  больше  мы  их  не
видели.  Толпа  снова  двинулась  на  нас.
 Из  всех  атак,  которые  нам  в  тот  вечер  пришлось  выдер¬
жать,  эта,  пожалуй,  была  самая  страшная.  Во-первых,  было
еще  светло;  потом,  когда  стемнело,  наше  чувство  сплоченно¬
сти  как-то  больше  нам  помогало,  но  сейчас  было  еще  светло,
и  мы  хорошо  видели  всю  эту  банду,  которая  неслась  на  нас,
размахивая  кольями,  выдернутыми  из  ограды,  дубинками,  бу¬
тылками,  ножами.  Вожаки  до  самой  последней  минуты  усердно
прикладывались  к  своим  карманным  флягам,  и  когда  толпа
обрушилась  на  нашу  линию  обороны,  в  воздухе  стон  стоял  от
площадной  ругани  и  проклятий.  Адольф  Гитлер  был  вдохно¬
вителем  этой  толпы.  Она  чувствовала  себя  его  воинством
и  неистово  вопила:
 —  С  нами  Гитлер!  С  нами  Гитлер!
 —  Мы  доведем  его  дело  до  конца!
 —  Слава  Гитлеру!  Долой  черномазых  и  жидов!
 —  Линчевать  Робсона!  Подавайте  нам  Робсона!  Вот  мы
его  вздернем,  черномазого  дылду!  Давайте  его  сюда,  сво¬
лочи!
 Помню,  я  в  эту  минуту  молил  бога  об  одном:  чтобы  Поль
Робсон  оказался  как  можно  дальше  отсюда  —  от  этой  дороги,
от  нас,  от  толпы.
 387

—  Мы  докончим  то,  что  начал  Медина!  —  исступленно
выла  толпа.
 —  Ни  одного  коммуниста  в  Америке  живым  не  оста¬
вим!
 Да,  эти  знали,  чего  хотят,  хорошо  знали!
 Мне  трудно  точно  сказать,  сколько  длилась  эта  вторая
схватка.  Казалось,  ей  нет  конца,  но  на  самом  деле  прошло,
вероятно,  минут  пятнадцать,  не  больше.  Солнце  между  тем
успело  сесть  за  дальние  холмы,  и  в  парке  уже  сгущались  су¬
мерки.
 У  нас  была  только  одна  мысль  —  не  дать  им  прорваться.
Всю  силу  натиска  принял  на  себя  передний  ряд,  на  него  сы¬
пались  удары  дубинок  и  камней.  Во  втором  и  в  третьем
люди  взялись  под  руки,  живой  стеной  сдерживая  напор  озве¬
релой  толпы.  Четверо  из  стоявших  впереди  получили  серьез¬
ные  увечья.  Но  стоило  кому-нибудь  упасть,  его  тотчас  отта¬
скивали  назад  и  на  его  место  становился  товарищ  из  сле¬
дующего  ряда.  Все  наши  люди  показали  блестящий  образец
организованности.  Это  было  настоящее  чудо  дисциплины.  Со¬
рок  два  человека,  никогда  раньше  не  видевшие  друг  друга,
действовали  точно  один  идеально  слаженный  механизм,  и  три
сотни  взбесившихся  прохвостов  не  могли  заставить  их  под¬
даться  панике  и  дрогнуть.  Под  напором  толпы  мы  вынуждены
были  отступать  шаг  за  шагом,  но  тройную  линию  нашей  обо¬
роны  им  так  и  не  удалось  прорвать.
 И  вот  они  откатились  назад.  Их  боевой  пыл  на  время
иссяк.  Они  откатились,  оставив  перед  нашим  первым  рядом
свободное  пространство  шагов  в  двадцать.  Теперь  уж  их  было
не  триста  человек,  их  было  гораздо  больше;  до  самого  въез¬
да  и  дальше,  на  шоссе,  теснилась  сплошная  масса  голов
и  тел.
 У  нас  были  раненые,  но  все-таки  никто  окончательно  не
выбыл  из  строя.  Мы  сменили  тех  бойцов  из  первого  ряда,  ко¬
торым  больше  всего  досталось,  снова  взялись  под  руки
и  ждали,  что  будет  дальше.
 «Ну,  ничего,  —  сказал  я  себе.  —  Мы  все  живы,  и  самое
страшное  уже  позади.  Вот-вот  подоспеет  полиция».
 Сколько  раз  в  течение  вечера  я  повторял  себе  эти  обод¬
ряющие  слова!  Но  полиции  все  не  было.  Зато  снизу  вдруг
прибежала  одна  из  наших  девушек  и,  задыхаясь  от  волнения,
выкрикнула:
 —  Они  лезут  сверху,  с  холмов.  Скорее  идите  кто-нибудь
туда!
 —  Много  их?
 —  Не  знаю.  Я  видела  человек  десять,  а  может  быть,
и  пятнадцать.
 388

Я  снял  наш  седьмой,  резервный  отряд  и  послал  его  вниз;
теперь  нас  осталось  всего  тридцать  шесть  человек.  Но,  от¬
правляя  людей,  я  сказал  одному  из  них,  шоферу  грузовика  из
лагеря  Голденс-Бридж,  чтобы  ом  примел  свою  машину  (на¬
верх,  к  началу  спуска,  развернул  и  поставил  поперек  дороги.
Это  я  надумал  потому,  что  в  ходе  последней  стычки  нас
оттеснили  назад  больше  чем  на  двадцать  футов.  Еще  немного-,
и  мы  очутились  бы  там,  где  уже  кончается  насыпь,  и  тогда
все  пропало:  нас  просто  окружат  и  перебьют.  Но,  укрепив
свой  тыл  с  помощью  грузовика,  мы  могли  бы  продержаться
на  насыпи  довольно  долго.
 С  наступлением  темноты  в  поведении  фашистской  „банды
произошла  перемена:  появились  какие-то  признаки  органи¬
зованности.  Вперед  выступили  трое,  как  видно,  вожаки;  одно¬
го  из  них,  щеголеватого  вертлявого  человечка  средних  лет,
наши  люди  узнали  —  это  был  зажиточный  маклер  из  Пикс-
килла.  К  ним  подошел  еще  один  человек,  и  все  четверо
оживленно  заспорили  о  чем-то  громким  шопотом.  Между  тем
машины,  выстроившиеся  на  шоссе,  развернулись  так,  что  лучи
фар  осветили  нас,  точно  прожекторы.  Если  полиция  прояв¬
ляла  странную,  подозрительную  медлительность,  то  пресса
оказалась  более  оперативной:  повсюду  уже  шмыгали  фото¬
графы,  щелкая  аппаратами;  репортеры,  пригнувшись  поближе
к  свету,  торопливо  строчили  в  своих  записных  книжках.  Мое
внимание  привлекли  трое  представительных,  хорошо  одетых
и  весьма  спокойных  молодых  людей,  стоявших  у  самого  края
насыпи;  двое  из  них  держали  в  руках  блокноты  и  с  хладно¬
кровной  методичностью  делали  в  них  стенографические  за¬
писи.  Я  сначала  принял  их  за  газетчиков  и  сразу  же  позабыл
об  их  существовании.  Но  они  то  и  дело  попадались  мне  опять
на  глаза,  и  в  конце  концов,  как  вы  потом  увидите,  мне  даже
пришлось  вступить  с  ними  в  разговор.  Потом  уже  я  узнал,
что  это  были  агенты  министерства  юстиции.  Не  знаю,  зачем
их  сюда  командировали  —  наблюдать  ход  концерта  «левых»
артистов  или  же  присутствовать  при  организованной  попытке
массового  истребления  людей.  Держались  они  холодно,  веж¬
ливо  и  подчеркнуто  нейтрально.  Впоследствии  они  оказали
нам  услугу,  но  свой  нейтралитет  они  соблюдали  неуклонно,
несмотря  на  то,  что  у  них  на  глазах  совершалось  самое  на¬
стоящее  покушение  на  убийство,  причем  неслыханно  жесто¬
кое  и  зверское.
 Четверо  вожаков  прекратили  свой  спор,  и  один  из  них
направился  к  нам.  Это  был  человек  лет  тридцати,  довольно
благообразной  наружности,  в  белой  рубашке,  с  засученными
рукавами.  Держа  руки  в  карманах,  он  остановился  перед
нами  и  вполне  миролюбивым  тоном  спросил:
 389

—  Кто  тут  у  вас  за  главного?
 —  Можете  говорить  со  мной,  —  ответил  я.
 Он  сказал  мне,  что  он  железнодорожник,  живет  в  Пикс¬
килле  и  впутался  в  это  дело  потому,  что  состоит  в  местном
отделении  «Легиона».
 —  Красных  я,  понятно,  не  люблю,  —  пояснил  он,  —  но
что-то  мне  не  нравится,  как  оно  здесь  обернулось.  Не  туда
я  затесался,  видно.  Мне  бы  надо  быть  с  вами,  ребята.  Но
сейчас  я  хочу  знать  вот  что:  согласны  вы  прекратить  это  дело,
если  мы  прекратим?
 —  Не  мы  его  затеяли.
 —  Ну,  вы  —  не  вы,  все  равно.  Согласны  прекратить  или
 пет?
 —  А  дальше  что?
 —  А  дальше  —  уйти  отсюда.
 —  Если  вы  очистите  дорогу  и  дадите  нам  возможность
вызвать  полицейскую  охрану,  тогда  мы  уйдем.  У  нас  там
внизу  полтораста  женщин  и  детей.  Не  отдавать  же  их  на  рас¬
терзание  этой  волчьей  стае!
 —  Ну,  погодите,  я  поговорю  с  нашими,  —  сказал  он.
 —  Ладно.  С  нас  во  всяком  случае  уже  хватит.
 Он  вернулся  к  своим,  и  все  четверо  снова  зашептались.
В  это  время  сзади  нас  послышалось  пыхтенье  грузовика.
Я  пошел  туда  помочь,  и  когда  мы,  наконец,  установили  его
так,  что  он  наглухо  перегородил  дорогу,  я  быстро  посове¬
щался  с  двумя  из  профсоюзных  активистов.  Мы  решили,  что
главное  для  нас  сейчас  —  это  выиграть  время,  любыми  спо¬
собами  выиграть  время,  и  потому  я  должен  продолжать  свои
переговоры  с  пикскиллским  железнодорожником;  они  на  этом
особенно  настаивали.  А  так  как  никаких  признаков  полиции
попрежнему  не  было  видно,  один  из  активистов  вызвался
пробраться  на  шоссе  и  еще  раз  попробовать  вызвать  по  теле¬
фону  помощь.  Но  в  тот  самый  момент,  когда  он,  скользя,
стал  спускаться  с  насыпи,  толпа  снова  устремилась  на  нас.
Железнодорожник  куда-то  канул  и  больше  уже  не  показы¬
вался.
 На  этот  раз  атака  велась  более  обдуманно.  Толпа  насту¬
пала  медленно,  всей  своей  массой  тесня  нас  назад,  так  чго
в  конце  концов  все  три  ряда,  составлявшие  нашу  оборону,
оказались  плотно  прижатыми  к  борту  грузовика.  Особенно
тяжело  пришлось  первому  ряду.  Бандиты  облюбовали  себе
одну  жертву  —  высокого  мускулистого  негра-рабочего,  кото¬
рый  уже  успел  себя  показать  в  первой  схватке.  Они  наскаки¬
вали"  на  него,  как  злобные  шавки  на  матерого  волка,  а  он
отбивался,  расшвыривая  их  своими  железными  кулаками.  Мне
запомнилась  эта  картина,  хотя  вообще  то,  что  происходило
 390

вокруг,  я  замечал  только  мельком: 	нужно 	было 	смотреть
 все  время  прямо  перед  собой.  Пятнадцать  лет  я  так  не
дрался  —  со  времен  моего  детства,  проведенного  в  нью-йорк¬
ских  трущобах;  но  теперь  это  была  не  потасовка  уличных
мальчишек  —  мы  дрались  за  свою  жизнь,  хотя  кругом  то
и  дело  вспыхивали  лампы  фотографов,  а  репортеры  подробно
записывали  каждый  удар,  чтобы  завтра  в  утренних  газетах
каждый  мог  прочитать  о  том,  как  в  уэстчестерском  округе
линчевали  шайку  красных.  Но  мы  не  хотели,  чтобы  нас  лин¬
чевали.  Мы  сумели  отбросить  назад  это  ревущее,  бесную¬
щееся  многоголовое  стадо,  и  снова  перед  нами  очистилось
свободное  пространство.
 Было  уже  совсем  темно.  И  только  теперь  я  понял  до  кон¬
ца,  чего  добивается  напавшая  на  нас  банда,  и  только  теперь
мне  стало  ясно,  что,  вероятно,  никто  из  нас  не  выйдет  отсюда
живым.  Мы  стояли,  прислонясь  к  грузовику,  тяжело  дыша.
У  многих  кровь  лила  из  ран,  одежда  у  всех  была  изодрана
в  клочья,  лица  покрыты  кровоподтеками  и  ссадинами,  и  ка¬
залось,  что  это  чудовищное  побоище  длится  уже  целую  веч¬
ность.
 —  Долго  так  будет?  —  тихо  спросил  кто-то.
 Из  толпы  неслись  крики  бешенства,  крики,  в  которых
бредовая  ненависть  смешивалась  со  злобой  бессилия.  Него¬
дяи  почуяли  запах  смерти,  и  он  пьянил  их.
 —  Вы  отсюда  не  уйдете!  —  орали  они.  —  Все  сегодня
сдохнете  тут  —  и  черномазые  выродки  и  жидовская  сволочь!
 А  репортеры  и  молодые  люди  из  министерства  юстиции  де¬
ловито  писали  в  своих  блокнотах.
 Я  взглянул  на  часы  —  мне  все  казалось,  что  миновала
уже  целая  вечность.  Но  было  только  начало  девятого;  каких-
нибудь  полтора  часа  прошло  с  тех  пор,  как  я  поцеловал  на
прощанье  свою  дочку  и  пообещал  завтра  подробно  рассказать
ей  о  том,  как  пел  Поль.  Она  спросила:  «А  мою  песенку  он
тоже  споет?»  Ее  песенка  —  это  песня  о  водоносе,  которую  он
как-то  напевал  ей,  укачивая  ее  на  своих  больших  сильных
руках.  А  теперь  я  стоял  и  слушал  исступленные  выкрики,  су¬
лившие  смерть  ему  и  всем  нам.
 Сейчас,  много  времени  спустя,  как-то  не  верится,  что
смерть  была  так  близко,  и  все  мы,  все  тридцать  шесть  чело¬
век,  чувствовали  и  сознавали  ее  неотвратимую  близость,
а  между  тем  это  было  так.  Пути  к  спасению  не  существовало,
мы  истекали  кровью,  и  наши  силы  были  на  исходе.  Я  вполне
ясно  сознавал  это.  Казалось  нелепым  умереть  вот  так,  где-то
в  уэстчестерской  глуши,  но  в  этом  был  свой  смысл  и  своя
логика,  я  говорил  потом  об  этом  с  остальными  и  знаю,  что
эту  логику  чувствовали  тогда  все  как  один...
 391

Три  девушки-негритянки  прибежали  снизу,  из  лощины.
Там  все  в  порядке,  сказали  они,  все  в  порядке;  нашему  кро¬
шечному  отряду  удалось  отбить  нападение  и  прогнать  банди¬
тов  обратно  в  ночь.  Но  все  три  девушки  остолбенели  и  глаза
у,  них  стали  совсем  круглые  от  ужаса,  когда  они  увидели,  что
творится  здесь,  на  дороге,  услышали  этот  дикий  звериный
вой.  Толпа  снова  шла  на  нас.
 —  Забирайтесь  в  машину  и  ложитесь,  —  сказал  я  девуш¬
кам.  —  Все  в  порядке,  все  в  порядке  и  здесь  и  там,  но  итти
вам  туда  сейчас  нельзя.  Забирайтесь  в  грузовик.
 Слева  от  нас,  на  вершине  холма,  я  смутно  различал  ка¬
кие-то  шевелившиеся  фигуры.
 Через  мгновение  мы  уже  снова  дрались,  и  снова  фашисты
навалились  на  высокого  рабочего-негра  в  первом  ряду.  У  них
были  колья,  камни,  ножи,  но  мы  все-таки  отбили  и  эту  атаку.
Их  было  много,  но  это  было  скопище  трусов,  и  потому  мы
сумели  отогнать  их  назад  шагов  на  тридцать,  а  сами  снова
отступили  к  грузовику,  чтобы,  прислонясь  к  борту,  перевести
дух.  Но  на  этот  раз  трое  были  ранены  так  тяжело,  что  уже
не  могли  держаться  на  ногах;  с  нашей  помощью  они  взобра¬
лись  на  грузовик  и  улеглись  на  дно  кузова.  Мы  не  могли
даже  перевязать  их  раны:  у  нас  не  было  бинтов,  не  было
и  времени  на  перевязки.
 Вдруг  яркий  свет  залил  все  кругом,  и  на  пожелтевшем
небе  слева  от  нас  четким  силуэтом  обозначились  вершины
холмов.  Наступила  тишина.  Один  из  наших  вскочил  на  гру¬
зовик  и  закричал  оттуда:
 —  Они  зажгли  крест!
 *  Мы  видели  только  отблеск  пламени,  но  его  символический
смысл  был  для  нас  достаточно  ясен.  Это  была  последняя
недостававшая  деталь:  горящий  крест,  символ  всего  гнусного,
подлого  и  отвратительного  в  нашей  родной  стране,  осенил  нас
своим  знамением.  Круг  замкнулся,  теперь  нам  оставалось
только  пасть  на  колени  перед  новыми  американскими  патрио¬
тами.
 Но  мы  не  пали  на  колени.  Мы  крепче  взялись  под  руки,
поддерживая  друг  друга,  и  когда  вся  огромная,  теперь  уже
тысячная  толпа  снова  стала  накатываться  на  нас,  мы  запели:
 Мы  стоим  нерушимо  и  твердо!
 Мы  стоим  нерушимо  и  твердо!
 Точно  дуб,  в  землю  вросший  корнями,
 Мы  стоим  нерушимо  и  твердо!
 Представьте  себе  эту  сцену:  наши  три  шеренги  —  теперь
уже  только  тридцать  два  человека  —  прижаты  к  грузовику;
и  мы  и  кусок  дороги  прямо  перед  нами  ярко  освещены  лу-
 392

чами  фар  и  прожекторов,  которые  уже  успели  подвезти.  Все
остальное  тонет  во  мраке.  И  вот  в  освещенную  полосу  всту¬
пают  «новые  американцы»,  потрясая  над  головой  кольями,
выломанными  из  ограды,  размахивая  ножами  и  дубинками,  —
огромная  лавина,  катящаяся  от  самого  шоссе,  банда  линчева¬
телей  и  убийц,  которым  все  позволено  в  стране,  свободной  для
всех,  кроме  тех,  кто  в  чем-нибудь  не  согласен  с  джентльме¬
нами  из  Вашингтона.  Уже  больше  полутора  часов  прошло
с  начала  побоища  —  срок  достаточный,  чтобы  весть  о  том,  что
происходит  в  Пикскилле,  дошла  по  телефону  до  самых  отда¬
ленных  уголков  Америки.  Представители  прессы  уже  при¬
были,  чтобы  не  пропустить  столь  грандиозного  линчевания,
все  нью-йоркские  газеты  позаботились  прислать  своих  луч¬
ших  репортеров  и  фотокорреспондентов,  и  только  полицей¬
ских  не  видно.  Ни  одного  человека!
 Итак,  они  шли  убивать,  но  наше  пение  заставило  их
остановиться.  Тому,  кто  там  не  был,  трудно  понять  это;  но
мы,  бывшие  там,  поняли  сразу:  для  нас  это  было  не  чудом,
а  логикой  вещей  —  недаром  в  эту  самую  минуту  страх  наш
прошел  и  мы  перестали  молиться  об  избавлении.  Мы  спокойно
стояли,  как  и  раньше,  тремя  сомкнутыми  рядами,  и  пели  пре¬
красную  старую  песню,  давно  уже  ставшую  гимном  всех  де¬
мократических  сил  Америки.
 Много  раз  на  протяжении  долгих,  долгих  лет  я  слышал
этот  старый  гимн,  но  никогда  еще  его  не  пели  так,  как  пели
мы  в  этот  вечер.  Песня  росла  и  ширилась  над  бесноватой
толпой,  ее  несли  над  дорогой  и  над  холмами  полнозвучные
голоса  людей,  которые  так  хорошо  умели  сражаться.  Для
вояк  из  «Легиона»  это  была  неразрешимая  психологическая
загадка.  Оборванные,  окровавленные,  стояли  перед  ними  три
десятка  негров  и  белых  и,  взявшись  за  руки,  спокойно  пели.
Это  их  ошеломило,  они  остановились  шагах  в  десяти  от  нас
и  даже  прекратили  свой  рев.  Молча  они  смотрели  на  нас,  слу¬
шали  нашу  песню  и  силились  понять,  что  же  мы  за  люди  та¬
кие,  —  понять  то,  что  всегда  было  недоступно  их  пониманию.
 И  тут  полетел  первый  камень.  Бандиты  теперь  не  хотели
или  не  смели  дотрагиваться  до  нас,  и  потому  принялись  швы¬
рять  камнями,  подавшись  немножко  назад  для  размаха.  Сна--
чала  летели  отдельные  редкие  камни,  потом  их  стало  больше,
и,  наконец,  они  гулкой  барабанной  дробью  застучали  по  стенке
грузовика.  Мы  продолжали  петь.  Большой  увесистый  камень
попал  в  живот  негру,  стоявшему  рядом  со  мной;  это  был  тот
самый  рабочий,  который  так  храбро  отбивался  в  первых  стыч¬
ках.-  Он  охнул  и  повалился  на  землю.  Мы  помогли  ему  влезть
в  кузов  грузовика.  Негритянскому  пареньку  лет  семнадцати
огромный  булыжник  угодил  прямо  в  лицо,  превратив  его
 393

в  страшную  кровавую  маску.  Мой  сосед  слева,  белый,  был
ранен  камнем  в  висок  и  рухнул,  как  подкошенный,  без  еди¬
ного  звука.  Так  повторялось  раз  за  разом:  глухой  удар,  треск
ломающихся  костей  —  и  мы,  не  оглядываясь,  знали,  что  еще
одним  бойцом  стало  меньше  в  наших  рядах.  Камни  летели
градом,  можно  было  только  удивляться,  что  так  много  их  не
попадало  в  цель  и  ударялось  в  грузовик  сзади  иас.  Сначала
я  считал  наши  потери*  потом  перестал  считать  и  привалился
к  грузовику  рядом  с  одним  из  моряков.
 —  Еще  пять  минут,  —  сказал  он  мне,  —  и  нам  конец.
 Ему  камень  угодил  в  пах,  и  он  весь  согнулся,  морщась
 от  боли.
 Тут  мне  пришла  в  голову  одна  мысль,  подсказанная  вос¬
поминаниями  военных  лет,  и  я  поспешил  поделиться  с  ним
этой  мыслью.  Важней  всего  была  сейчас  судьба  женщин  и  де¬
тей,  оставшихся  в  лощине.  Что  пользы  для  них,  если  мы  все
умрем  тут  геройской  смертью?  Пока  была  хоть  малейшая  воз¬
можность  удерживать  этот  участок  дороги,  мы  оставались
здесь  и  правильно  делали.  Но  сейчас  уже  ясно,  что  больше
этой  возможности  нет,  и  долг  обязывает  тех  -из  нас,  кто  еще
держится  на  ногах,  спуститься  вниз,  в  лощину  —  может  быть,
там  нам  еще  удастся  хотя  бы  ненадолго  остановить  толпу.  Тут
даже  минуты  могут  иметь  значение,  поскольку  мы  не  потеряли
надежды  на  прибытие  полицейских  отрядов.  Вопрос  только
в  том,  как  спускаться;  ведь  стоит  нам  нарушить  наш  боевой
порядок  —  и  нас  тотчас  же  сотрут  с  лица  земли.  Вот  поэтому
надо  использовать  грузовик  в  качестве  движущегося  заслона,
как  иногда  используют  танк  при  наступлении.  Только  мы
сделаем  наоборот:  построимся  перед  грузовиком  и  побежим
вниз,  а  шофер  поведет  машину  на  малой  скорости,  прикры¬
вая  нас  сзади.
 —  Что  ж,  попробуем,  —  согласился  моряк.  —  Здесь  нам
все  равно  не  устоять.
 Я  пошел  объяснять  свой  план  водителю,  а  моряк  шопо¬
том  передал  его  по  цепи.  И  вот  застучал  мотор.
 У  нас  оставалось  всего  человек  двадцать,  способных  дер¬
жаться  в  строю.  Пока  грузовик  разворачивался,  давал  задний
ход  и  выезжал  на  дорогу,  мы  быстро  обежали  его  кругом.  Но
водитель  забыл  включить  фары,  —  ничего  удивительного,  если
вспомнить,  в  какой  обстановке  все  это  происходило;  в  темноте
он  съехал  с  дороги,  потом  совсем  потерял  направление,  и  ма¬
шина,  переваливаясь  и  подпрыгивая,  понеслась  напрямик  че¬
рез  луг.  Это  происшествие  было  вполне  в  духе  всего  вечера,
похожего  на  горячечный  бред.  Только  что  грузовик  был  здесь,
с  нами,  —  и  вот  его  уже  нет,  и  мы  стоим  на  дороге  совер¬
шенно  беззащитные  перед  надвигающейся  ордой.
 394

Мы  бросились  бежать  по  направлению  к  лощине,  а  рядом
<в  темноте  мелькала  черная  тень  грузовика.  До  конца  дней
своих  не  забуду  этого  зрелища  —  громоздкая  трехтонка  ны-
.ряет  и  переваливается  через  выбоины  и  кочки,  словно  тяже¬
лый  танк.  Как  грузовик  не  опрокинулся,  как  не  разбился
вдребезги,  —  уму  непостижимо;  но  шоферу  удалось  совершить
это  чудо  и  потом  еще  довезти  до  местной  больницы  лежав¬
ших  в  кузове  раненых,  не  только  наших,  но  и  двух  фашистов,
которых  он  подобрал  по  пути.
 Мы  бежали,  крепко  уцепившись  друг  за  друга.  И  вот  за
поворотом  дороги  открылась  передо  мной  знакомая  уже  кар¬
тина:  большой  природный  амфитеатр,  сколоченная  из  досок
эстрада  —  сейчас  на  ней  теснились  женщины  и  дети,  —  две
тысячи  стульев,  так  и  не  дождавшихся  тех,  для  кого  они
были  приготовлены,  стол  с  брошюрами  и  нотами  —  и  все  это
залито  светом  мощных  прожекторов.  От  этих  прожекторов
вокруг  было  светло,  как  днем,  и,  оглянувшись,  мы  увидели,
что  сверху  уже  катится  с  криком  и  гиканьем  толпа  озверелых
фашистов.
 Несколько  секунд  мы  стояли,  переводя  дух,  согревая
и  успокаивая  друг  друга  близостью  наших  тел.  Передние
ряды  фашистов  уже  ворвались  в  лощину.  Не  знаю,  что  ду¬
мали  другие  в  эту  минуту,  но,  должно  быть,  все  мы  думали
примерно  одно  и  то  же.  Я  считал,  что  это  конец,  предрешенный,
в  сущности,  с  первого  момента,  и  мне  уже  было  почти  все
равно.  У  меня  не  осталось  других  чувств,  кроме  ненависти
и  омерзения  к  этим  человекообразным,  которые  с  таким  ту¬
пым  упорством  добивались  нашей  смерти  и  которые  высле¬
дили  нас  здесь,  чтобы  привести  в  исполнение  то,  на  что  тол¬
кали  их  гнусные  измышления  газет,  радио  и  церкви.  Неуже  пи
нет  у  них  дома,  семьи,  ничего  порядочного,  доброго,  святого,
что  могло  бы  удержать  их  от  такого  страшного  дела?  И  еще
я  думал,  что  пока  у  нас  есть  хоть  капля  сил,  мы  должны  за¬
щищать  наших  женщин  и  детей,  и,  по  всей  вероятности,  каж¬
дый  из  нашей  горсточки  уцелевших  думал  то  же  самое  —
оттого-то  мы  знали,  что  нужно  делать,  и  сделали  это,  не  раз¬
думывая  и  не  сговариваясь.
 Мы  бросились  на  них.  Тесным  клином  мы  врезались
в  толпу  и  в  каком-то  остервенении  пробивались  все  глубже
и  глубже.  Пришел  наш  час,  наш  долгожданный  час.  До  сих
пор  мы  только  защищались,  мы  принимали  то,  что  было  нам
навязано,  но  теперь  мы  так  же  дышали  ненавистью,  как  и  они,
мы  были  одержимы  эгой  ненавистью.  И  пусть  их  было  ты¬
сяча  на  двадцать  одного—все  равно.  Немногого  стоит  вся
удаль  этих  скотов,  когда  в  руках  у  них  нет  револьверов,  а  за
их  спиной  не  стоит  полиция.  Не  прошло  двух-трех  минут,  как
 395

толпа  дрогнула  и  побежала;  им  не  по  вкусу  пришлось  поло¬
жение  атакуемых,  и  свой  численный  перевес  они,  должно
быть,  сочли  еще  недостаточно  большим.  И  вот  они  дрогнули
и  побежали.  Все,  кто  там  был,  видели  это  и  могут  подтвердить.
 Что  касается  меня,  я  это  видел  очень  хорошо.  Какой-то
мерзавец,  изрыгая  брань,  замахнулся  на  меня  деревянным
колом,  но  в  это  время  негр-рабочий  из  первой  шеренги,  тот
самый,  которого  удар  камнем  в  живот  вывел  на  время  из  строя,
выхватил  кол  у  него  из  рук  и  отшвырнул  в  сторону;  тогда  мы
схватились  врукопашную  и  упали  на  землю,  а  на  нас  попадали
другие,  и  образовалась  такая  свалка,  что  нельзя  было  даже
отвести  руку  для  удара,  но  в  конце  концов  мне  как-то  удалось
выбраться  из-под  груды  тел,  и  тут  я  услышал  чей-то  крик:
 —  Ребята!  Фаста  убивают!
 Убить  меня  не  убили,  но  в  свалке  я  потерял  свои  очки.
Рубашка  на  мне  была  изодрана  в  клочья,  кровь  текла
ручьями,  но  враг  уже  бежал,  и  на  миг  мы  почувствовали  всю
сладость  наступления,  ощутимую  даже  в  этом  крошечном
сгустке  кошмара  войны.  Однако  кто-то  из  наших  сохранил
достаточно  благоразумия,  чтобы  крикнуть:
 —  Назад!  Назад!  К  эстраде!
 Мы  бросились  к 	эстраде, 	на  которой  толпились 	женщины
 и 	дети,  и  снова,  сцепившись 	под  руки,  обступили 	ее  тесным
 полукольцом.  Измученные,  израненные,  окровавленные  все
до  одного,  —  мы  уже  едва  держались  на  ногах,  но  все  же  де¬
лали  свое  дело.  Тогда  женщины  и  девушки,  считая,  что  перед
нами  как-никак  существа  человеческой  породы,  не  вовсе  ли¬
шенные  человеческих  чувств,  запели  «Звездное  знамя».  Но
патриоты  горящего 	креста 	>не  питали  особого 	уважения
 к 	государственному 	гимну; 	собравшись  с  духом, 	они  под
 звуки  пения  снова  пошли  на  нас  в  атаку  —  и  снова  были  от¬
биты.
 И  в  это  время  погасли  прожекторы.  Кто-то  оборвал  про¬
вода,  и  наступила  полная  тьма,  казавшаяся  особенно  густой
после  яркого  света.  Отброшенные  в  темноте  назад,  фашисты
пришли  в  полное  исступление.  Не  находя  выхода  своей
бессильной  ярости,  они  обрушили  ее  на  стулья.  Слышно  было,
как  они  беснуются  в  темноте,  расшвыривая  стулья  и  ломая
их  в  щепки.  Это  было  не  только  бессмысленно:  в  этом  было
что-то  патологическое,  какая-то  дикая  извращенность,  как
и  во  всем,  что  они  делали  в  этот  вечер.
 Потом  шагах  в  тридцати  от  эстрады,  вокруг  которой  мы
стояли,  вспыхнул  костер.  В  огонь  полетел  стул,  за  ним  другой,
третий,  десятки  стульев,  которые  не  имели  к  нам  никакого
отношения  —  это  была  собственность  пикскиллского  предпри¬
нимателя,  владельца  парка.  Наконец  фашисты  наткнулись  на
 396

стол  с  нотами  и  брошюрами,  и  тогда  вечер  получил  достойное
завершение:  повторилось  чудовищное  нюрнбергское  аутодафе,
в  котором  весь  мир  давно  уже  привык  видеть  символ  фа¬
шизма.  Потому  ли,  что  мышление  фашистов  так  шаблонно,
или  же  потому,  что  влияние  фашизма  на  людей  всегда  оди¬
наково  тлетворно,  но  формы  его  проявлений  повсюду  одни
и  те  же.  Перед  нами  оживали  призраки  Нюрнберга.  Ревело
пламя,  и  защитники  «американского  образа  жизни»  плясали
вокруг  костра,  целыми  охапками  бросая  в  него  наши  книги.
Мы  оставались  в  тени,  а  они  были  ярко  освещены  пламенем,
и  казалось,  что  это  театральные  подмостки,  на  которых  ис¬
полняется  тщательно  срепетированный  танец,  символизирую¬
щий  гибель  цивилизации.
 Постепенно  костер  догорел,  и  снова  все  погрузилось
в  тьму,  но  вдруг  со  стороны  дороги  взлетела  ракета,  на  мгно¬
вение  повисла  в  небе  ярким  светящимся  шаром  и  потом  не¬
торопливо  и  плавно  скатилась  на  землю.  Крики  умолкли.  Вой
прекратился.  Воцарилась  тишина,  непривычная  и  по-новому
страшная  во  мраке,  и  казалось,  что  этой  тишине  не  будет
конца.
 Я  взглянул  на  часы.  Было  без  четверти  десять.
 Попрежнему  стояла  тишина,  ее  нарушали  только  нервные
всхлипывания  женщин  и  детский  плач  —  там  было  много
пяти-  и  шестилетних  малышей,  которых  матери  привели  по¬
раньше,  чтобы  не  пропустить  ни  одной  из  чудесных  песен
Поля  Робсона.
 Вдруг  из  темноты  послышался  окрик:
 —  Эй,  кто  там!
 Это  наш  разведчик  А.  К.  вернулся  из  своего  третьего
рейса.
 —  Что  там  случилось?  —  спросили  мы.
 —  Не  знаю.  Я  выжидал  удобной  минуты,  чтобы  проско¬
чить,  и  вдруг  вижу  —  они  уходят.  Сначала  что-то  передавали
друг  другу  шопотом,  а  потом  ушли,  все  до  одного.  Кругом  все
пусто.
 —  А  где  наш  грузовик?  Вы  его  не  видали?
 —  Видел.  Он  доехал  до  того  места,  где  у  вас  была  самая
горячая  схватка,—  у  края  лощины.  Там  он  подобрал  двух
фашистов,  которым  здорово  досталось;  мы  их  положили
в  машину  к  нашим  раненым,  и  шофер  решил  попробовать
добраться  до  больницы.  Я  ему  не  советовал,  но  он  боится,  что
кое-кто  из  раненых  не  выживет,  если  им  не  будет  оказана
медицинская  помошь.  Он  сказал,  что  заставит  фашистов  ра¬
зобрать  то,  что  они  там  нагородили,  и  пропустить  машину.
Может,  если  они  узнают,  что  у  него  в  машине  есть  двое  из
их  людей,  то  они  его  пропустят.
 397

(Потом  я  узнал,  что  фашисты  отказались  пропустить  ма¬
шину.  Тогда  шофер  на  малой  скорости  пустил  машину  прямо
на  баррикаду  из  камней  в  конце  подъездной  дороги,  перева¬
лил  через  нее  и,  врезавшись  в  толпу  фашистов,  силой  проло¬
жил  себе  путь  к  больнице.  В  тот  вечер  мы  его  больше  не
видали,  но  он  мне  рассказал  всю  историю  педелю  спустя.)
 —  Л  что  это  была  за  ракета?
 —  Не  знаю.
 —  Удалось  вам  дозвониться  в  Олбэни?  К  губернатору?
В  полицию?  В  газеты?
 —  Я  висел  на  телефоне  с  половины  восьмого,  —  сказал
А.  К.  —  Звонил  всем  по  три,  по  четыре  раза.  Они  знают,  они
весь  вечер  знали.
 —  Вы  в  этом  уверены?
 —  Совершенно  уверен.  Я  разговаривал  с  начальни¬
ком  полиции  штата.  Я  ему  рассказал  все  подробности,  и  он
пообещал  выслать  отряд.  Но  по  разговору  мне  было  ясно,  что
он  уже  все  знал  раньше.
 —  Ну,  ладно,  —  сказал  я.  —  Ладно.  Вы  сделали  все,  что
нужно.  Теперь  отдыхайте.
 Я  посовещался  с  другими  товарищами.  Нелегко  было  си¬
деть  и  ждать  вот  так,  в  темноте.  Некоторые  женщины  стали
просить,  чтобы  мы  отпустили  их,  дали  увести  детей.  Общее
напряжение  достигло  предела.  Приходилось  проявлять  твер¬
дость,  даже  суровость,  но  у  нас  было  решено,  что  ни  один
человек  не  покинет  эстрады,  пока  не  прибудут  какие-нибудь
власти,  гражданские  или  военные.  Мы  уцелели  благодаря
сплоченности  и  дисциплине,  и,  что  бы  ни  случилось,  мы  дол¬
жны  были  эту  сплоченность  и  дисциплину  сохранять.  Помню
одну  женщину:  ее  муж  в  самом  начале  ушел  вместе  с  дру¬
гими  наверх,  а  теперь  его  не  было  с  найи,  и  она  умоляла
меня  позволить  ей  пойти  поискать  его  под  прикрытием  тем¬
ноты...
 Вдруг  нам  в  лицо  ударил  свет  автомобильных  фар.  Ме¬
дленно,  словно  нащупывая  путь,  в  лощину  спускалась  ма¬
шина.  Она  остановилась  в  нескольких  шагах  от  нас.  Это  бьп
маленький  закрытый  лимузин.  Из  него  вышли  трое  и  напра¬
вились  к  нам,  не  выключив  фар,  чтобы  освещать  себе  дорогу.
 Они  остановились  против  меня,  кивнули  мне  головой
и  с  минуту  постояли  молча.  Теперь  я  узнал  их:  это  были  те
хорошо  одетые  молодые  люди,  которые  наблюдали  побоище
на  дороге,  делая  записи  в  блокнотах.
 —  Вы  молодцы,  —  неожиданно  произнес  один  из  них.  —
Вы  дрались,  .как  черти  Я  просто  восхищен.  И  что  особенно
здорово  у  вас,  так  это  дисциплина.
 —  Вам  какого  дьявола,  собственно,  надо?  —  спросил  я.
 398

У  меня  не  было  ни  малейшего  настроения  заниматься  тут
любезностями.
 —  Мы  приехали  вам  помочь.  У  вас  есть  тяжело  ранен¬
ные,  так  если  хотите,  мы  можем  кое-кого  подвезти  в  боль¬
ницу.
 —  А  ну  вас  к  чорту!  —  сказал  я.  Но  тут  один  из  наших
дернул  меня  за  рукав.  Мы  отошли  в  сторону,  и  он  шепнул
мне  на  ухо:
 —  Я  этих  людей  знаю.  Они  из  министерства  юстиции.
Им  можно  верить.
 —  Почему  вы  думаете?
 —  Потому,  что  они  в  этом  деле  ни  с  какой  стороны  не
заинтересованы.  Вы  ведь  видели,  как  они  себя  держали  на¬
верху.  Беспристрастные  наблюдатели.  Это  лля  них  очень  лю¬
бопытный  случай,  при  котором  они  присутствуют,  и  только.
А  у  нас  есть  люди,  которые  потеряли  много  крови,  и  у  одного,
кажется,  проломлен  череп.  Пусть  свезут  их  в  больницу,  они
это  сделают,  если  берутся.
 —  Откуда  вы  их  знаете?  Откуда  вам  известно,  кто  они
такие?—настаивал  я.
 —  Да  ведь  я  уже  много  лет  работаю  в  этом  округе.  Мне
приходилось  иметь  с  ними  дело  раньше.  Я  вам  говорю,  это
агенты  министерства  юстиции.  Во  всяком  случае,  стоит  по¬
пытаться,  потому  что  ребята  в  очень  тяжелом  состоянии.
 Я  вернулся  к  агентам,  которые  стояли  все  на  том  же  ме¬
сте,  сохраняя  полнейшую  невозмутимость.  Это  были  един¬
ственные  три  человека,  которые  весь  вечер  оставались
абсолютно  спокойными.  Они  и  сейчас  стояли  спокойно,  засу¬
нув  руки  в  карманы,  и  разглядывали  наших  измученных,
потрепанных  людей.
 —  Сколько  человек  вы  можете  взять?  —  спросил  я.
 —  Троих.
 —  А  как  вы  проедете?
 —  Об  этом  не  беспокойтесь.  Проедем,  и  ваши  раненые
будут  доставлены  в  больницу.
 Тогда  я  повернулся  к  своим  и  сказал:  —  Есть  возмож¬
ность  отправить  троих  наиболее  тяжело  раненных  в  больницу.
Подвоха  нет,  можно  не  беспокоиться.  Так  что  пусть  выйдут
вперед  те,  кто  чувствует  себя  особенно  плохо.
 В  первую  минуту  никто  не  тронулся  с  места  Все  стояли
молча  и  угрюмо  глядели  на  этих  франтоватых,  подтянутых
джентльменов.  Первым  нарушил  молчание  молодой  негр.  Он
отделился  от  поддерживавших  его  соседей  и  подошел  ко  мне.
«Чорт  с  ним,  поеду...»  —  пробормотал  он,  пошатываясь  от
слабости.  На  лице  у  него  запеклась  кровь,  вся  рубашка  спе¬
реди  была  залита  кровью.  Он  наклонил  голову,и  я  увидел  две
 399

глубокие  раны;  одна  шла  от  лба  до  уха,  другая  зияла  дюйма
на  два  повыше.  Я  кивнул,  и  агенты  помогли  негру  сесть  в  ма¬
шину.
 Вперед  вышел  еще  один  негр.  Этот  приподнял  распух¬
шую,  окровавленную  губу  и  показал  мне  страшную  дыру  на
месте  передних  зубов.  Я  снова  кивнул,  и  он  занял  место  ря¬
дом  с  первым.  Третьим  был  белый,  совсем  еще  мальчик;  он
не  мог  шевельнуть  плечом.  «Верно,  кость  перебита»,  —  ска¬
зал  он.
 Агенты  уселись  в  машину,  развернулись  и  укатили,  оста¬
вив  нас  снова  в  темноте.  Я  встал  на  свое  место  и  молча  ду¬
мал  о  людях,  которые  с  перебитыми  ключицами  и  проломлен¬
ными  черепами  оставались  в  строю  и  продолжали  др'аться  —
и  как  драться!  —  не  проронив  ни  единой  жалобы.
 В  это  время  взлетели  еще  три  ракеты,  заливая  небо  бе¬
лесым  светом,  описали  дугу  и  лениво  соскользнули  на  землю.
(Мне  потом  рассказывал  Дж.  Н.,  который  в  тот  самый  мо¬
мент  проезжал  по  шоссе,  не  зная  о  том,  что  мы  находимся
внизу,  что  это  полиция  при  свете  ракет  искала  в  кустах  уби¬
тых.)  Эстрада  в  полосу  света  не  попала.  Мы  попрежнему
оставались  в  темноте  и  ждали,  считая  минуты,  —  и  вдруг  вся
лощина  ожила  и  пришла  в  движение.
 Сначала,  оглашая  воздух  пронзительным  воем  сирены,
примчался  санитарный  автомобиль  с  красными  фарами,  бро¬
савшими  зловещие  отсветы.  Потом  один  за  другим  появились
грузовики  с  полицией.  Тут  была  и  полиция  штата,  и  местные,
уэстчестерские  полицейские.  В  одно  мгновение  перед  нами
выстроились  десятка  полтора  машин,  и  луг  запестрел  полицей¬
скими  мундирами...
 Собственно  говоря,  на  этом  дело  должно  было  бы  за¬
кончиться.  Правда,  нельзя  сказать,  чтобы  полиция  подоспела
на  выручку  в  решающий  момент.  Напротив,  нам  потом  со¬
вершенно  точно  удалось  установить,  что  полиция  давно  уже
была  осведомлена  о  событиях  в  парке  Лэйклэнд-Эйкерс
и  могла  бы  выехать  на  место  значительно  раньше,  но  кто-то
намеренно  оттягивал  ее  выезд,  чтобы  трагедия  успела  разы¬
граться  без  помех,  и  только  когда  уже  со  всей  очевидностью
выяснилось,  что  тщательно  продуманный  план  массового
линчевания  потерпел  неудачу,  власти  решили  выступить  на
сцену.  И  все  же  мы  были  твердо  уверены,  что  это  —  отбой,
конец.
 Но  в  этот  вечер  кошмаров  нам  предстояло  еще  одно  ис¬
пытание.  Началось  оно  с  того,  что  к  нам  подошел,  выпячивая
грудь,  как  на  параде,  полицейский  офицер  и  спросил:
 —  Кто  тут  у  вас  за  главного,  чорт  побери?
 «Всё  уже  позади,  —  говорил  я  себе.  —  Он  груб,  потому
 400

что  полицейские  всегда  грубы,  но  всё  уже  позади»,  —  и  я  ска*
 зал/что  он  может  говорить  со  мной.
 —  А  вы  что  за  птица?
 —  Моя  фамилия  Фаст,  Говард  Фаст,  —  сквозь  зубы  отве¬
тил  я.
 Мы  разомкнули  строй;  впервые  за  весь  вечер  дисциплина
была  забыта,  и  наши  люди  беспорядочно  столпились  вокруг
полицейского  и  метя.  Но  тут  другие  полицейские  приня¬
лись  их  расталкивать,  и  офицер,  говоривший  со  мной,  за¬
рычал:
 —  А  ну-ка,  призовите  их  к  порядку!  Пусть  сядут,  и  чтобы
не  смели  вставать.
 —  Сесть!  —  рявкнул  другой  полицейский.  —  Немедленно
всем  сесть  и  не  двигаться  с  места!
 —  Что  все  это  означает?  —  спросил  я  офицера.  —  Наме¬
рены  вы  нас  отсюда  вывести  или  нет?
 —  Прошу  без  вопросов!  Вопросы  здесь  задаю  я.
 —  Послушайте,  мы  сегодня  уже  достаточно  натерпелись.
 —  Еще  больше  натерпитесь,  если  не  будете  делать  то,
что  вам  говорят.  Вы  кто  такой?
 Я  объяснил,  что  должен  был  председательствовать  на
концерте,  который  не  состоялся.
 —  А  кто  устраивал  этот  концерт?
 —  Устроители  не  смогли  попасть  в  парк.
 —  Значит,  вы  главный?
 —  Мы  все  одинаково  главные.
 —  Ладно,  —  сказал  он.  —  Скажите  своим  людям,  пусть
сидят  спокойно.  Если  кто  вздумает  двигаться  или  захочет
уйти  отсюда,  плохо  будет.  Понятно?
 —  У  нас  тут  маленькие  дети.  Подумайте,  что  нам  всем
пришлось  пережить  за  этот  вечер.
 —  Вы  что,  хотите,  чтобы  вас  усмирили  силой?
 —  Ничего  я  не  хочу.  Нас  уже  сегодня  достаточно  усми¬
ряли.  Выведите  нас  отсюда.  Вот  все,  о  чем  мы  просим.
 —  Делайте,  как  вам  сказано.  Велите  вашим  людям  си¬
деть  спокойно,  иначе  вам  зададут  жару.
 Пришлось  обойти  всех  наших  и  передать  им  это.
 —  Наберитесь  терпения,  —  говорил  я  каждому.  —  Столь¬
ко  терпели,  потерпим  еще  немного.  Не  надо  волноваться.
 В  каком-то  смысле  это  было  самое  мучительное  за  весь
вечер  —  сидеть  тут,  под  охраной  десятка  полицейских,  тор¬
чавших  перед  нами  на  широко  расставленных  ногах,  с  дубин¬
ками  наготове,  сидеть  и  знать,  что  за  всем  этим  кроется,  —
а  узнал  я  это  очень  скоро.
 26  Америка  I  лазами  американцев
 401

Среди  местных,  уэстчестерских  полицейских  оказдлся
один,  который  не  прочь  был  поболтать.  Он  мне  шепнул,  что
одною  из  фашистов  —  некоего  Уильяма  Секора,  как  потом
выяснилось,  —  кто-то  полоснул  ножом.  Его  свезли  в  боль¬
ницу,  и  вскоре  распространился  слух,  что  он  умер.  Мне  потом
не  раз  приходило  в  голову,  что  если  б  не  этот  слух,  полиция
вообще  так  и  не  явилась  бы  в  парк,  но  доказательств  у  меня
не  было.  Так  или  иначе,  если  бы  Секор  умер,  всем  нам,  обо¬
ронявшимся  на  дороге  от  фашистов,  было  бы  предъявлено
обвинение  в  убийстве.  Вот  почему  нас  не  выпускали  от¬
сюда  —  ждали  сообщения  из  больницы,  чтобы  в  случае  на¬
добности  взять  нас  всех  под  арест.
 (Никто  из  наших  не  имед  при  себе  ножа.  Позже  было
установлено,  что  Уильяма  Секора  ранил  в  пылу  драки  один
из  своих  же  фашистов.)
 Я  поделился  услышанным  с  товарищами.
 —  Не  понимаю,  —  сказал  я,  —  ведь  ни  у  кого  из  наших
не  было  ножей.
 —  Зато  у  них  чуть  не  у  всех  были.
 —  Неужели  нас  могут  подвести  под  обвинение  в  убий¬
стве?
 —  Если  им  очень  захочется,  они  тебя  под  что  угодно
подведут.
 —  После  того,  что  тут  сегодня  было,  нас  судить  за  убий¬
ство?  Сорок  человек?
 —  Захотят,  так  не  только  будут  судить,  а  и  засудят.
Ведь  это  же  все  было  подстроено  с  самого  начала.
 Трудно  было  поверить  в  это.  Мы  остались  в  живых.  Це¬
лый  вечер  мы  отбивались  от  банды  фашистов,  пытавшихся
устроить  массовое  линчевание  в  таких  чудовищных  формах
и  масштабах,  каких  еще  не  знали  Северные  штаты  Америки,
причем  это  была  не  стихийная  вспышка  ярости  толпы,
а  хладнокровно  рассчитанное  покушение  на  жизнь  двухсот
человек;  и  благодаря  тому,  что  мы  не  потеряли  присутствия
духа,  не  потеряли  мужества,  нам  удалось  сорвать  это  поку¬
шение;  мы  остались  в  живых,  хотя  никто  из  нас  уже  не  на¬
деялся  на  это.  И*вот,  наконец,  мы  под  защитой  полиции
и  закона,  под  той  высокой,  надежной  защитой,  на  которую
каждый  американец  имеет  неотъемлемое  право  как  гражда¬
нин  демократической  республики.  И  что  же?  Нас  задержи¬
вают  здесь,  готовясь  возвести  на  нас  обвинение  в  убийстве,
сделать  нас  действующими  лицами  грандиозной  инсцени¬
ровки  на  погеху  тем  скотоподобным  существам,  которые  за¬
думали  и  пьпалиеь  осуществить  преступление  этого  вечера.
 40?

Это  казалось  невероятным  тогда,  но  теперь  это  уже  не
кажется  невероятным.  Чудовищное  прочно  вошло  в  наш  быт,
и  угроза  ложного  обвинения  висит  теперь  над  каждым  про¬
грессивно  настроенным  американцем;  потерявшие  совесть
подлые  провокаторы  дают  свидетельские  показания  во'всех
судах  страны,  и  бессвязная  ложь  течет  у  них  с  языка,  как
слюна  изо  рта  у  идиота.  Но  тогда,  в  августе  1949  г.,  все  это
было  непривычным,  и  нам,  у  которых  еще  кровоточили  рапы,
полученные  в  столкновении  с  фашистской  бандой,  особенно
трудно  было  поверить  в  это  и  примириться.
 Так  прошло  двадцать  минут  —  долгих,  мучительных  ми¬
нут,  в  течение  которых  я  напряженно  думал,  стараясь  найти
связь  между  событиями  этого  вечера  и  всем  тем,  что  я  слы¬
шал  и  читал  о  Германии.  Я  говорил  себе:  «Вон  какие  тво¬
рятся  дела...  А  по  всей  стране  люди  спят  и  ничего  не  знают
и  не  особенно  хотят  знать.  И  это  возможно  потому,  что  ра¬
зумные,  честные  люди  не  умеют  извлечь  урок  из  опыта  дру¬
гой  страны,  где  все  это  уже  было  раньше,  потому,  что  рабочих
отравляют  ядом  антикоммунистической  пропаганды,  потому,
что  божеством  в  стране  стала  нажива,  потому,  что  втайне
уже  готовится  новое  жуткое  преступление  и  нужно  вселить
в  людей  страх,  чтобы  они  приняли  это  преступление  как  не¬
обходимый  порядок  вещей...»
 Вся  лощина  теперь  кипела  движением.  Приезжали
и  уезжали  машины,  синие  мундиры  перемешивались  с  се¬
рыми;  рослые  молодцы  из  личной  охраны  Томаса  Дьюи1
горделиво  расхаживали  в  своих  высоких  сапогах  по  лугу,
щеголяя  тонкими  талиями  и  красивыми  профилями,  а  боль¬
шое  начальство  собравшейся  вокруг  нас  маленькой  армии
держало  военный  совет.  Тут  мне  подмигнул  тот  самый  уэст-
честерский  полицейский,  с  которым  я  разговаривал  раньше  —
провинциальный  полицейский  из  провинциального  городка,
еще  сохранивший  в  себе  что-то  человеческое;  я  подошел
к  нему,  и  он  сказал  мне  вполголоса:
 —  Ну,  все  в  порядке.  Тот  парень  не  скапутился.  Просто
кто-то  чикнул  его  ножичком  в  брюхо,  а  кто—неизвестно,  но
вам-то  уж  можно  не  беспокоиться.
 Я  вернулся  к  своим  сообщить  эту  радостную  весть,
и  у  всех  сразу  просветлели  лица.  Между  тем  в  поведении  по¬
лицейских  произошла  разительная  перемена;  они  сделались
милыми,  добрыми,  любезными,  веселыми  —  ну  точь-в-точь  те
доблестные  стражи  закона  и  порядка  суверенного  штата
Нью-Йорк,  о  которых  пишут  в  книжках.  А  самый  главный
 1  Томас  Дьюи  —  губернатор  штата  Нью-Йорк.
 403

начальник  подошел  ко  мне,  отечески  дружелюбно  положил
мне  руку  на  плечо  и  сказал:
 —  Ну,  Фаст,  сейчас  мы  всех  вас  выведем  отсюда  и  сде¬
лаем  это  так,  что  ни  у  кого  и  волос  с  головы  не  упадет.  Вы
сегодня  побывали  в  большой  передряге,  но  ничего,  теперь
все  уже  позади  и  вы  можете  не  беспокоиться.  Я  вас  только
прошу:  разбейте  своих  людей  на  группы  по  месту  житель¬
ства,  и  мои  ребята  развезут  их  по  домам.
 (Не  знаю,  какой  новый  приказ  они  получили.  Переход
был  довольно  неожиданный,  но  кто  знает,  может  быть,  в  Ол-
бэни  почуяли  тот  тяжелый  смрад,  который  поднимался  из
лощины  близ  Пикскилла?)
 Я  сделал  так,  как  меня  просили.  Наши  люди  были  утом¬
лены  и  истерзаны,  но  сохранили  бодрость  духа.  Женщины
проявляли  достаточно  мужества  и  терпения,  а  малыши  успели
мирно  задремать  на  руках  у  матерей.  Первый  акт  пикскилл-
ской  трагедии  подходил  к  концу.
 Теперь  уже  все  шло  быстрым  темпом.  Полиция  показы¬
вала  нам,  как  четко  и  организованно  она  умеет  действовать,
когда  ей  предписаны  четкость  и  организованность.  Одна  за
другой  отъезжали  нагруженные  людьми  полицейские  ма¬
шины.  Меньше  чем  через  час  лощина  была  очищена,  и  муж¬
чины,  женщины  и  дети,  пережившие  этот  первый  вечер  кош¬
маров,  находились  уже  дома  или  на  пути  домой.
 Под  конец  осталось  только  несколько  человек  полицей¬
ских,  я  и  три  женщины:  одна  негритянка,  жена  моего  ста¬
рого  приятеля,  и  две  белых.  Все  три  жили  недалеко  от  Кро¬
тона  и  потому  дожидались  меня.  Попросив  полицейских  не
отходить  от  них,  пока  я  не  вернусь,  я  пошел  взглянуть,
цела  ли  моя  машина.
 Она  была  цела.  Мне  повезло,  потому  что  многие  машины
в  этот  вечер  были  превращены  в  груды  обломков.  Мы  усе¬
лись  и  поехали.
 Без  очков  я  видел  плохо  и  вынужден  был  вести  машину
очень  медленно,  но  все  обошлось  благополучно,  и  вскоре  все
три  мои  спутницы  были  доставлены  домой.
 (Между  прочим,  выезжая  из  парка,  мы  обратили  внима¬
ние  на  полицейских,  обшаривавших  кусты  в  поисках  убитых;
дело  в  том,  что  со  всего  Уэстчестера  поступали  заявления
о  людях,  которые  уехали  из  дому  и  не  вернулись,  —  все  это
были  наши  люди.  Вверху  на  шоссе  я  увидел  вереницы  иско¬
верканных,  разбитых  автомобилей;  очевидно,  у  тех,  кто  при¬
ехал  на  концерт  и  не  смог  попасть  в  парк,  тоже  не  обошлось
без  столкновений.)
 Уже  глубокой  ночыо  я,  наконец,  добрался  до  Кротона,
 404

поставил  в  гараж  машину  и  вошел  в  дом.  Миссис  М.  не
спала.  Весь  вечер  поминутно  звонил  телефон,  спрашивали
обо  мне,  —  где  я,  что  со  мной,  жив  я  или  нет.  Увидя  меня,
миссис  М.  сказала  только:
 —  Слава  богу  —  живой!
 Она  ни  о  чем  не  расспрашивала:  из  телефонных  разгово¬
ров  она  узнала  достаточно.  Единственный  вопрос,  который
она  задала,  был:  что  с  Полем  Робсоном?
 —  Сам  еще  не  знаю,  —  сказал  я.  —  Но  думаю,  что  он
невредим.
 (Потом  оказалось,  что  его  машина  не  смогла  даже
близко  подъехать  к  парку,  так  что  он  не  подвергался  опас¬
ности.)
 Миссис  М.  пристально  поглядела  на  меня,  на  мою  окро¬
вавленную  рубашку,  на  кровь,  запекшуюся  у  меня  на  лице  и
руках.  Потом  она  вдруг  отрывисто  бросила:  «Спокойной  но¬
чи»,—  повернулась  и  ушла  к  себе.  Невесело  было  сознавать
себя  негром  в  эту  ночь  в  долине  реки  Гудзон.
 Я  налил  себе  виски,  но  пить  не  стал  —  не  мог.  Посидел
немного  у  стола,  глядя  на  стакан,  потом  снова  пригубил  и
снова  отставил  в  сторону.  Раздался  телефонный  звонок.
 Это  был  Дж.  Н.,  и  он  так  обрадовался,  услышав  мой  го¬
лос,  что  меня  это  даже  удивило  немножко.  Он  рассказал  мне
о  своих  приключениях  этого  вечера:  как  они  вдвоем  с  моим
приятелем-негром  —  тем  самым,  жену  которого  я  вывез  из
парка  на  своей  машине,  —  изъездили  все  кругом  в  надежде
найти  хотя  бы  наши  трупы;  как  они  побывали  во  всех  ближ¬
них  больницах  и  обнаружили  восемь  человек  из  наших,  но  не
могли  узнать  их  имена;  как  они  очутились  у  входа  в  парк
в  тот  самый  момент,  когда  фашисты  толпой  повалили  отту¬
да  —  вероятно,  по  данному  властями  сигналу,  и  как,  видя,  что
внизу  темно,  они  решили,  что  нас  уже  там  нет;  и  как  потом
все-таки  вернулись  туда,  но  на  этот  раз  нас  там  уже  действи¬
тельно  не  было.
 Я  все  еще  не  освободился  от  того  гнетущего  чувства,  ко¬
торое  не  покидало  нас,  когда  мы  дрались  в  парке,  —  чув¬
ства,  что  мы  совсем  одни,  оторванные  от  мира  разумных  чело¬
веческих  существ.  Я  спросил,  знает  ли  кто-нибудь  о  том,  что
произошло  в  Пикскилле.
 —  Об  этом  знает  весь  мир,  —  ответил  он.
 И  все-таки  казалось  невероятным,  что  все  это  было.
Я  пошел  наверх  взглянуть  на  детей.  В  комнатке  у  Рэйчел
горел  ночник,  и  когда  я  вошел,  она  вдруг  открыла  глаза,
улыбнулась  мне,  сказала:  «Здравствуй,  папка»,  —и  сейчас  же
снова  заснула.
 Я  разделся  и  принял  горячий  душ.
 405

«Ну,  конец!  —  сказал  я  себе.  —  Этот  вечер  уже  позади.
Что  бы  там  ни  было  дальше,  этот  вечер  позади,  и  можно
больше  не  думать  о  Пикскиллс».
 Я  очень  устал,  и  мне  хотелось  только  одного  —  спать.
 III
 НА  СЛЕДУЮЩИЙ  ДЕНЬ
 Около  восьми  часов  утра  меня  разбудил  телефонный  зво¬
нок.  Один  из  участников  вчерашнего  события  сообщал,  что
сегодня  в  десять  часов  решено  устроить  собрание  на  лужайке
перед  его  домом  в  Мохегэн-Колони,  и  спрашивал,  приеду
ли  я.
 —  Непременно,  —  ответил  я.
 Рэйчел  и  Джонни  сидели  за  завтраком;  ярко  светило
солнце;  все  в  мире  было  прекрасно,  и  то,  что  произошло  на¬
кануне,  представлялось  дурным  сном.  Дурные  сны  проходят
и  забываются;  казалось  немыслимым,  невероятным,  чтобы
в  солнечном  мире  тепла  и  уюта,  среди  хорошеньких  домиков,
в  которых  живут  милые  люди,  случилось  то,  что  случилось
вчера.  Это  было  возможно  где-нибудь  в  другом  месте,  это
было  возможно  в  гитлеровской  Германии,  где  угодно,  только
не  здесь.  Здесь  была  та  Америка,  которую  я  знаю  и  люблю,
о  которой  писал  с  такой  любовью  и  уважением,  и  даже  мои
раны  и  распухшая  рука  казались  чем-то  оскорбительно  не¬
правдоподобным  в  этом  разумном,  ясном  мире.
 Миссис  М.  почти  все  время  молчала.  То  было  вековое
горе  ее  народа;  она  привыкла  носить  это  горе  в  себе,  и  хотя
о  событиях  вчерашнего  вечера  она  знала  немного  —  только
то,  что  смогла  уловить  из  телефонных  разговоров,  —  для  нес
эти  события,  вероятно,  были  более  реальными,  чем  для
меня.
 Услышав,  что  я  хочу  взять  с  собой  Рэйчел,  она  спросила:
 —  А  не  случится  опять  какой-нибудь  беды?
 —  Сегодня?  Конечно,  нет.  Разве  я  бы  стал  брать  с  собой
ребешш.  если  б  существовала  какая-нибудь  опасность?
 —  Вы  и  вчера  хотели  ее  взять.
 —  Кто  же  мог  предвидеть  то,  что  случилось  вчера?  —
возразил  я.  —  Ведь  такого  не  бывает,  не  может  быть  в  дейст¬
вительности.
 —  Одпакоже  было.
 Что  же  это  все-таки  было?..
 Мы  с  Р  шчел  ехали  в  Мохегэн-Колони.  Она  сидела  рядом
со  мной,  одетая  в  розовые  штанишки  на  бретельках  —  самый
 406

подходящий  костюм  для  маленькой  девочки  в  такую  жару,  —
а  я  вел  машину  и  думал:  как  же  это  случилось?  И  почему?
Мы  ехали  теми  же  дорогами,  которыми  я  проезжал  вчера,
через  те  же  уютные  долины;  Рэйчел  с  милой  ребячьей  непо¬
средственностью  безумолку  болтала  о  том,  о  сем.  Хорошо
вчера  пел  Поль?  А  какие  песенки  он  пел?  А  он  держал  на
руках  какую-нибудь  маленькую  девочку,  когда  пел?  Она  без
конца  говорила  о  Пикскилле,  но  это  был  ее,  особый  Пикскилл.
Это  было  просто  такое  место,  где  большой  и  добрый  Поль
Робсон  поет  свои  песни.
 Когда  мы  приехали  в  Мохегэн,  там  уже  собралось  человек
двадцать  пять  или  тридцать.  Все  сидели  на  лужайке  перед
домом  и  говорили  о  том,  что  произошло  лишь  несколько  ча¬
сов  назад,  хотя  казалось,  с  тех  пор  миновала  уже  тысяча  лет.
Были  тут  и  дачники  и  постоянные  жители  Пикскилла  и  ок¬
рестных  поселков  —  Мохегэн-Колони,  Шраб-Оук,  Кротона,
йорктауна  и  других,  —  большей  частью  люди  свободных  про¬
фессий  и  мелкие  дельцы.  Был  кое-кто  из  рабочих,  дравшихся
вчера  бок  о  бок  со  мной,  юноши,  над  жизнью  которых  с  са¬
мых  первых  дней  нависла  тень  фашизма,  женщины  и  даже
дети,  тоже  из  числа  побывавших  накануне  в  Лэйклэндском
парке.  Они  сидели  среди  цветочных  клумб;  я  подсел  к  ним
и  прислушался  к  их  разговору;  Рэйчел,  сняв  туфельки,  гоня¬
лась  за  котенком.
 Разговор  шел  напряженный  и  тревожный.  Люди  пыта¬
лись  разобраться  в  том,  что  произошло,  уяснить  себе,  что
вдруг  изменилось  и  в  чем  смысл  вчерашних  событий.  Что-то
новое  вошло  в  их  жизнь,  и  необходимо  было  понять,  что  это
такое.  В  то  же  время  их  томил  страх;  чувство  страха  усили¬
валось  с  каждой  новой  подробностью,  воскресавшей  в  памя¬
ти,  и  это  неудивительно.  Вероятно,  не  меньше  часу  я  сидел
и  слушал,  стараясь  мысленно  поставить  себя  на  место  этих
людей.  Ведь  я  попал  сюда  случайно,  а  они  жили  здесь.
 Все  это  были  люди  очень  скромного  достатка,  однако
стоило  только  оглянуться  вокруг,  чтобы  увидеть,  сколько
любви,  заботы  и  труда  каждый  из  них  вложил  в  устройство
своего  дома.  Но  все  они  чувствовали:  началось  что-то  страш¬
ное,  и  если  теперь  отступить  перед  этим  страшным,  оно  будет
расти  и  расти.  К  воспоминаниям  об  ужасах  минувшего  вече¬
ра  примешивались  другие:  в  воздухе  тянуло  смрадом  обугли¬
вающихся  тел,  вставали  призраки  газовых  камер  и  душегу¬
бок,  уже  забытые  страшные  картины,  тени  другого,  не  нашего
мира.  Вспоминалось  и  еще  кое-что.  Недавно  на  одной  выстав¬
ке  в  Ныо-Йорке  фигурировали  в  качестве  экспонатов  ничем
не  примечательные  куски  зеленоватого  мыла.  Это  и  было
мыло,  обыкновенное  мыло,  только  сделано  оно  было  в  Гер¬
 407

мании  —  из  человеческого  жира  и  костей.  Чувствовалось,
что  равновесие  мира  нарушено.  В  газетах  появятся  простран¬
ные  передовицы.  В  них  будут  приводиться  давно  навязшие
в  зубах  аргументы  вроде  того,  что  эксцессы,  подобные  случаю
в  Пикскилле,  продиктованы  самыми  похвальными  намерения¬
ми,  что  коммунисты  сами  виноваты,  и  так  далее  до  бесконеч¬
ности.  Вместе  с  тем  будет  признано,  что  это  все  же  не  есть
«американский  способ»  разрешения  наболевших  вопросов,
предпочтительнее  предоставить  их  разрешение  Эдгару  Гуве¬
ру  и  К°.  Но  одними  передовицами  дела  не  сделаешь.  Не  так
легко  убедить  честных,  нравственных  и  заслуживающих  ува¬
жения  людей  в  том,  что  они  нечестны,  безнравственны  и  не
заслуживают  уважения.  Одним  словом,  утративший  равнове¬
сие  нормальный,  здравый  мир  шатался  и  готов  был  опроки¬
нуться.  Но  тем,  кому  грозит  быть  раздавленным,  требуется
все  их  мужество.  Это  понимал  каждый.  Только  в  жизни
героизм  не  рождается  так  легко,  как  в  фильмах  кинокомпании
«Метро-Голдвин-Майерс».
 Спросили  моего  мнения.  Многие  из  собравшихся  здесь
успели  мне  стать  близкими  —  той  особенной  близостью,  ко¬
торая  возникает,  когда  люди  плечом  к  плечу  борются  со
смертью.
 —  По-моему,  —  сказал  я,  —  нужно  сегодня  же  провести
массовый  митинг.  Нельзя  молчать.  Мы  должны  хотя  бы  чем-то
ответить  и  сегодня,  и  завтра,  и,  может  быть,  послезавтра,
а  иначе  нам  остается  только  залезть  в  какую-нибудь  темную
нору  и  отсиживаться  в  ней.
 Почти  все  думали  то  же,  что  и  я,  но  это  трудно  было  ска¬
зать  вслух,  и  еще  труднее  сделать.  Рабочие  все  согласились
сразу,  но  ведь  они,  как  и  я,  рисковали  гораздо  меньшим,  чем
те,  у  кого  был  здесь  дом,  семья.  Стали  высказываться  по  оче¬
реди.  Выдвигались  всяческие  соображения  (в  конце  концов
все  они  отпали).  У  нас  нет  возможности  за  несколько  часов
организовать  действительно  массовый  митинг.  И  потом  —
где?  Кто  даст  нам  помещение?  Кто  захочет  рисковать,  помня
о  вчерашнем?
 Я  вошел  в  дом  и  позвонил  по  телефону  одной  своей
приятельнице,  которую  я  знал  как  женщину  мужественную
и  очень  принципиальную.  Она  постоянно  живет  в  Маунт-Кис-
ко,  и  у  нее  там  прелестная  дача,  небольшая,  но  с  огромным
открытым  участком,  на  котором  может  уместиться  до  десяти
тысяч  человек.  Я  застал  ее  дома,  и  оказалось,  что  она  уже
знает  о  вчерашнем.
 —  Что  же  именно  вы  знаете?  —  спросил  я.
 —  Знаю,  что  там  творилось  нечто  неописуемое.
 -108

—  Это  правда.  Того,  что  там  было,  не  передашь  на  сло¬
вах.  Но  мне  хотелось  бы,  чтобы  вы  действительно  знали  все
в  подробностях.  Дело  в  том,  что  я  звоню  из  одного  дома
в  Мохегэне,  где  у  нас  сейчас  происходит  собрание.  Решено
организовать  митинг  протеста  сегодня  же,  но  для  этого  нужно
место,  и...  ну,  в  общем,  я  прошу  вас  предоставить  нам  поля¬
ну  перед  вашим  домом.
 Последовало  долгое  молчание.  Затем  она  спросила:
 —  Сколько  вы  рассчитываете  собрать  народу?
 —  Трудно  сказать.  Может  быть,  сто  человек,  а  может
быть,  пятьсот.  Ведь  у  нас  очень  мало  времени,  мы  можем
только  дать  знать  по  телефону,  кому  успеем,  и  просить
их,  в  свою  очередь,  передать  другим.
 —  В  котором  часу  будет  митинг?
 —  В  три.
 —  Сейчас  одиннадцать.  Неужели  вам  удастся  за  четыре
часа  все  организовать?
 —  Не  знаю.  Но  если  вы  дадите  свое  согласие,  мы  по¬
пробуем.
 —  Я  должна  поговорить  с  мужем,  —  сказала  она.
 Минуты  две-три  я  ждал  у  телефона,  потом  она  снова
 взяла  трубку.
 —  Хорошо,  —  сказала  она;  в  ее  голосе  не  чувствовалось
особого  воодушевления.  —  Не  думайте,  что  мы  не  боимся,  —
продолжала  она,  —  просто  совестно  потом  людям  в  глаза
смотреть,  если  откажешь.
 Я  вернулся  и  сообщил,  что  место  для  митинга  найдено.
Один  профсоюзный  организатор  уже  разрабатывал  план
оповещения  окрестных  жителей.  Весь  Уэстчестерский  округ
разбили  на  участки,  и  за  каждым  из  присутствующих  закре¬
пили  определенный  участок,  где  он  и  должен  был  оповестить
людей  о  предстоящем  митинге.  Двое  певцов  из  группы  На¬
родных  артистов,  тоже  присутствовавшие  на  собрании,  по¬
обещали  спеть  несколько  песен.  Решили  просить  выступить
кого-нибудь  из  руководства  местной  организации  рабо¬
чей  партии.  Словом,  так  или  иначе,  митинг  должен  был  со¬
стояться.
 Профсоюзный  организатор  обратился  ко  мне:
 —  Фаст,  если  мы  попросим  вас  взять  на  себя  организацию
охраны  митинга,  как  вы  к  этому  отнесетесь?
 Как  я  отнесусь?  После  всех  речей,  с  которыми  я  высту¬
пал  в  течение  десяти  лет,  после  всех  книг,  которые  я  написал,
я  мог  отнестись  к  такому  предложению  только  как  к  большой
чести.
 —  С  удовольствием,  —  сказал  я.
 —  Что  вам  для  этого  нужно?
 409

—  Подберите  мне  тридцать  рабочих  ребят,  самых  креп¬
ких  и  самых  боевых,  какие  только  найдутся  в  Уэсгчестсрском
округе,  и  пусть  они  к  двум  часам  соберутся  у  меня  в  Кротоне.
 —  Будет  сделано,  —  сказал  он.
 На  этом  собрание  закончилось  и  все  разъехались  по  до¬
мам.  Мы  с  Рэйчел  тоже  вернулись  домой,  и  только  успели
поесть,  как  уже  подъехали  две  первые  машины  с  рабочими.
Когда  все  были  в  сборе,  мы  отправились  в  Маунт-Ки-ско,
и  я  расставил  охрану  в  трех  местах:  на  шоссе,  на  боковой  до¬
роге,  ведущей  к  даче,  и  у  ворот  самой  дачи.  На  этот  раз  при¬
был  и  отряд  полиции  человек  в  десять;  но  нам  было  неясно,
чью  сторону  они  примут,  и  потому  мы  на  всякий  случай  сде¬
лали  свои  приготовления.  Однако  митинг  прошел  спокойно,
только  раз  какая-то  компания  молодых  хулиганов  из  Пикскил-
ла  попыталась  было  напасть  на  нас,  но  мы  их  быстро  про¬
гнали.
 Повидимому,  не  я  один  к  тому  времени  понял,  что  лю¬
бые  вылазки  фашистов  против  прогрессивного  движения
нетрудно  отразить,  если  они  не  опираются  на  поддержку  во¬
оруженных  сил  государства.  Не  хуже  прогрессивных  граждан
усвоили  это  местные  уэстчестерские  власти,  а  также  прави¬
тельство  штата  Нью-Йорк  —  об  эгом  свидетельствует  та
кровавая  баня,  которая,  собственно,  и  известна  всему  миру
под  названием  «пикскиллского  инцидента»;  оборона  лощины
в  парке  Лэйклэнд  горсточкой  людей  была  лишь  прелюдией
к  нему.  Но  об  этом  речь  впереди;  сейчас  я  только  хотел  объ¬
яснить,  почему  наша  небольшая,  но  хорошо  организованная
охрана  с  такой  легкостью  отбила  единственную  попытку  на¬
падении,  предпринятую  в  Маунт-Киско.
 Дача  моей  знакомой  в  Маунт-Киско  стоит  на  вершине
холма,  откуда  открывается  вид  на  окрестности  на  несколько
миль  кругом.  На  зеленой  поляне,  поодаль  от  дома,  мы  поста¬
вили  стол,  который  должен  был  служить  трибуной  ораторам.
Стульев  у  нас  не  было,  и  мы  решили,  что  народ,  который  со¬
берется,  —  если  только  он  соберется!  —  рассядется  прямо  на
траве,  а  так  как  поляна  была  расположена  на  склоне  холма,
ю  оратора  всем  будет  видно.  На  всякий  случай  мы  отвели
целых  два  акра  под  стоянку  машин  и  поручили  двум  подрост¬
кам  следить  там  за  порядком.  Закончив  все  приготовления,
мы  стали  ждать.
 Напоминаю,  что  мы,  непосредственные  участники  вче¬
рашнего  происшествия,  все  еще  не  подозревали,  какой  оно
получило  резонанс.  Мы  не  видали  газет,  у  нас  не  было  вре¬
мени  послушать  радио.  Накануне  вечером  мы  дрались,  ночью
отсыпались,  а  с  утра  начались  хлопоты,  связанные  с  органи¬
зацией  митинга,  и,  таким  образом,  у  нас  не  было  ни  одной
 410

свободной  минуты.  Потому-то  мы  и  не  представляли  себе,
какой  горячий  отклик  встретит  у  честных  уэстчесгерских
граждан  наше  приглашение  на  этот  митинг.  Мы  недооце¬
нили  значение  Пикскилла,  как  недооценивали  его  еще
долго  потом.
 Съезжаться  начали  около  трех  часов;  сначала  подкаты¬
вали  отдельные  машины,  потом  их  становилось  все  больше
и  больше  —  наконец  всю  дорогу,  насколько  хватал  глаз,  за¬
прудили  сотни  и  сотни  машин.
 Более  тысячи  шестисот  человек  собралось  на  этот  митинг;
он  был  созван  наспех,  в  тихом,  отдаленном  поселке,  затерян¬
ном  в  стороне  от  больших  дорог,  —  и  все-таки  собралось  бо¬
лее  тысячи  шестисот  человек.  Вот  тогда-то  я  и  понял  впервые,
что  Пикскилл  —  это  не  просто  кошмар,  пережитый  отдельны¬
ми  людьми:  это  первый  заметный  признак  брожения  тех  сил,
которые  несут  страшную  угрозу  не  одному  лишь  американ¬
скому  народу,  но  и  всем  народам  на  земле;  понял  я  и  другое:
что  Пикскилл  был  не  только  пробой  сил  фашизма  (американ¬
ского  производства),  но  и  закалкой  антифашистских  сил.
 Хмуры,  суровы  и  гневны  были  лица  людей,  собравшихся
в  Маунт-Киско,  —  целое  море  лиц  на  зеленом  склоне  холма.
Звукоусилителей  у  нас  не  было,  и  потому  все  теснились  по¬
ближе  к  столу,  чтобы  не  пропустить  ни  единого  слова  орато¬
ров,  рассказывавших  им  о  трагедии,  разыгравшейся  накануне,
о  том,  как  все  власти  округа,  от  прокурора  до  местной  поли¬
ции,  словно  сговорились  способствовать  массовому  истребле¬
нию  людей.  Ораторы  говорили  о  схватках  на  дороге
и  в  лощине,  о  попытке  ложного  обвинения  в  убийстве.  И  все
слушали  в  сосредоточенном  суровом  молчании.
 Тут  же,  на  митинге,  был  создан  Уэстчестерский  кодштет
защиты  закона  и  порядка,  который  внес  предложение  снова
организовать  концерт  в  Пикскилле  и  пригласить  Поля  Роб¬
сона.
 Затем  все  спели  «Мы  стоим  нерушимо  и  твердо»,  приняли
несколько  резолюций  по  поводу  пикскиллского  инцидента,  и
на  том  закончился  второй  день  пикскиллской  эпопеи.
 Об  этом  митинге  в  Маунт-Киско  следует  оказать  еще
только  одно.  Трудно  оценить  в  полной  мере  мужество  людей,
предоставивших  нам  свой  дом  и  участок.  Они  рисковали  мно¬
гим,  и  им  действительно  потом  пришлось  многое  перенести.
Разные  храбрецы,  предпочитавшие  остаться  неизвестными,
еще  долго  звонили  им  по  телефону  и  осыпали  их  грязной
бранью  и  угрозами;  другие  делали  то  же  в  письменной  фор¬
ме.  Они  узнали  все  прелести  террора.  Но  их  поступок  укреп¬
ляет  веру  в  то,  что  есть  еще  тысячи  хороших,  честных  людей
в  Соединенных  Штатах  Америки.
 411

IV
 В  ЛЭЙКЛЭИДСКОМ  ПАРКЕ
 В  понедельник  утром  я  снова  уселся  за  свою  книгу.  Уже
много  лет  назад  я  пришел  к  убеждению,  что  есть  только  один
способ  разрешить  для  себя  проблему  литературного  творче¬
ства:  ни  ради  чего  —  насколько  это  в  человеческих  силах  —  не
нарушать  привычки  к  регулярной  ежедневной  работе.  Я  ни¬
когда  не  жил  в  той  покойной,  располагающей  к  раздумью
обстановке,  которая  и  сейчас  кажется  мне  непременным  усло¬
вием  полноценного  творческого  процесса.  И  все-таки  я  за
свою  жизнь  написал  довольно  много  книг  в  далеко  не  бла¬
гоприятных  обстоятельствах;  помня  об  этом,  я  и  вернулся
в  то  утро  к  работе  над  книгой  «Литература  и  действитель¬
ность».
 В  ходе  этой  работы  мне  в  свое  время  понадобилось  про¬
цитировать  одно  место  из  Эмерсона,  где  он  говорит  о  благо¬
родстве  литературы;  я  никак  не  мог  найти  это  место  и  по¬
просил  Дж.  Н.  одолжить  мне  собрание  сочинений  Эмерсона
из  его  библиотеки.  В  то  утро  я  как  раз  сидел  и  думал,  помнит
ли  он  о  моей  просьбе,  —  и  вдруг  увидел  в  окно  его  машину.
Я  даже  обрадовался  неминуемому  перерыву  в  работе  —  моим
теоретическим  рассуждениям  об  отношении  литературы  к  дей¬
ствительности  в  то  утро  сильно  мешала  то  и  дело  всплывав¬
шая  в  памяти  картина:  человеческие  существа  с  диким  ревом
пляшут  вокруг  костра  из  горящих  стульев,  швыряя  в  огонь
вредоносные  предметы,  именуемые  книгами.
 Я  спустился  вниз  и  поблагодарил  Дж.  за  Эмерсона.
 —  Вы  что  сейчас  делаете?  —  спросил  Дж.  Н.
 —  Пытаюсь  писать.
 —  А  я  занимаюсь  пикскиллской  историей.  Мне  нужно
дать  серию  очерков  о  ней,  и  я  решил,  что  для  начала  полезно
будет  взглянуть  на  место  действия  при  дневном  свете.  Хотите
поехать  со  мною?
 Я  не  любитель  остывших  полей  сражений,  и  я  достаточно
на  них  насмотрелся,  но  не  на  каждом  поле  теряешь  очки,  кото¬
рые  стоят  тридцать  долларов.  Я  сказал,  что  поеду.
 В  машине  сидели  сын  и  дочь  Дж.  Н.,  оба  подростки;
всю  дорогу  до  Лэйклэндского  парка  они  нам  рассказывали
о  настроениях  среди  окрестной  молодежи.  Большинство  пар¬
ней  и  девушек,  которые  в  тот  страшный  вечер  были  среди
толпы  на  шоссе,  чувствуют  себя  неважно.  Им  и  страшно  и
стыдно;  они  не  представляли  себе,  во  что  это  все  выльется.
Но  есть  и  такие,  что  не  испытывают  никакого  стыда  и  жаж¬
дут  повторить  все  снова.  Дж.  Н.,  со  своей  стороны,  рассказал,
 412

что  объездил  десятки  баров  и  закусочных  в  Пикскилле  и
Верпланке.  (Верпланк  —  портовый  городишко  на  Гудзоне,
переживающий  стадию-  запустения  и  моральной  деграда¬
ции;  среди  всякого  сброда,  принимавшего  участие  в  субботних
бесчинствах,  очень  многие  были  именно  оттуда.)  Впечатление
Дж.  Н.  вынес  такое:  молчат,  упорно  и  сознательно  молчат.
Никто  не  признается,  что  был  в  Лэйклэндском  парке,  никто
не  желает  говорить  о  том,  что  там  происходило.  Так  еще  не
бывало.  Вообще  вокруг  царит  атмосфера  какой-то  мерзости,
какого-то,  если  можно  так  выразиться,  морального  разложе¬
ния.  То,  что  прорвалось  в  субботу  вечером,  очевидно,  созре¬
вало  годами.  Незаметный  под  личиной  внешней  благопри¬
стойности  и  порядка,  в  обществе  шел  процесс  гниения  и  рас¬
пада...  Так,  по  крайней  мере,  представлял  себе  дело  Дж.  Н.,
и  впоследствии  изучение  социальной  подоплеки  событий
подтвердило  его  выводы.
 Приехав  на  место,  мы  поставили  машину  у  дороги  и  по¬
ручили  детям  сторожить  ее,  а  сами  отправились  в  парк.
В  этот  утренний  час  здесь  было  пустынно,  тихо,  мирно  —  все
словно  подчеркивало  неправдоподобность  субботнего  проис¬
шествия.  Но  по  дороге  мы  видели  искалеченные  машины  —
их  все  еще  не  удосужились  убрать  —  и  тот  участок  ограды,
из  которого  фашисты  выламывали  колья,  служившие  им  ору¬
жием.  Мы  спустились  в  лощину,  и  я  тщательно  обшарил  то
место,  где  у  нас  была  самая  яростная  схватка,  но  очков  так
и  не  нашел.  Мы  разгребли  золу,  оставшуюся  от  костра,  на
котором  жгли  книги.  Вокруг  валялось  штук  сорок  использо¬
ванных  магниевых  лампочек;  это  означало,  что  вся  канни¬
бальская  церемония  была  запечатлена  на  пленке  по  меньшей
мере  сорок  раз.  Но  не  помню,  чтобы  я  когда-нибудь  встретил
в  нашей  прессе  хотя  бы  одну  фотографию  этой  сцены  —  сце¬
ны  сожжения  книг.  Куда  девались  все  эти  снимки?  Можег
быть,  пленку  просто  уничтожили,  а  может  быть,  она  еще
когда-нибудь  появится  на  свет,  как  безмолвное  свидетельство
первых  позорных  шагов  американского  фашизма.  На  верши¬
не  склона,  недалеко  от  шоссе,  мы  обнаружили  остатки  со¬
жженного  креста,  а  в  овраге,  близ  того  участка  насыпи,  где  мы
оборонялись,  валялось  несметное  количество  пустых  буты¬
лок  —  частью  битых,  а  частью  откупоренных  так,  чтобы  не
повредить  горлышка  —  эти,  видимо,  собирались  использовать
как  оружие.
 Поражало  отсутствие  людей,  обычно  устремляющихся
к  месту  преступления,  —  тем  более  такого  вопиющего  престу¬
пления.  Но  это  была  попытка,  закончившаяся  неудачей,  и  по¬
тому  о  ней  хотели  поскорее  забыть  Всего  лишь  мелкий  и  не¬
значительный  инцидент  где-то  на  берегах  Гудзона.,
 413

V
 „ГОЛДЕН  ГЕЙТ“
 Но  Пикскилл  не  так  легко  забыть.  Нам,  американцам,
свойственна  черта,  которую  в  лучшем  случае  можно  назвать
ограниченностью  островных  жителей,  и  сама  природа  кое
в  чем  способствует  этому.  Покоем  и  благополучием  веет  от
полей  и  лесов  в  наших  восточных  штатах,  все  здесь  гармо¬
нично,  и  потому  здесь  плохо  верится  в  то,  что  идет  вразрез
с  логикой  и  здравым  смыслом.  В  понедельник,  после  обеда,
я,  как  всегда,  отправился  с  детьми  купаться,  и  в  мире,  каза¬
лось,  все  было  снова  спокойно.  Я  подчеркиваю  это  наше
свойство,  ибо  в  нем  отчасти  можно  найти  объяснение,  почему
рядовые  американцы  так  упорно  отказываются  видеть  то,  что
уже  стало  неоспоримым  фактом,  —  рост  и  укрепление  фашиз¬
ма  в  Америке.  Мы  просто  не  хотим  в  это  поверить.  Мы  утра¬
тили  свою  способность  разбираться  в  политической  обстанов¬
ке.  Мы  словно  живем  в  обособленных  маленьких  мирках;
может  быть,  в  каком-то  отношении  это  и  хорошо,  но  по  су¬
ществу  очень  плохо;  в  результате  нас  обволакивает  пелена
удивительного  равнодушия  ко  всему,  что  творится  во  внеш¬
нем  мире,  в  том  числе  и  к  тому,  что  там  думают  о  нас.  «У  нас
это  невозможно»  —  вот  успокоительная  формула,  прочно
внедрившаяся  в  наше  сознание.  Мы  не  слышим,  как  стонут
умирающие  дети  в  Корее,  и  самые  совестливые  из  нас  ссы¬
лаются  на  то,  что  Корея  далеко;  но  все  дело  в  том,  что  мы
мерим  расстояния  собственной  меркой  и  слышим  только  то,
что  хотим  слышать.
 Итак,  я  купался  с  ребятами  в  пруду,  и  Пикскилл  уже
отодвинулся  в  царство  снов,  где  все  предметы  теряют  свои
реальные  очертания.  Таково  уж  свойство  человеческой  на¬
туры.  Но  нельзя  погасить  в  памяти  костер  из  пылающих
книг.
 Вскоре  после  того,  как  мы  вернулись  домой  с  купанья,
раздался  телефонный  звонок.  Звонил  из  Нью-Йорка  Билл
Паттерсон,  председатель  Конгресса  защиты  гражданских
прав,  отважный  и  неутомимый  руководитель  многих  кампа¬
ний  борьбы  за  гражданские  свободы.
 —  Как  ваше  самочувствие?  —  спросил  он.
 —  Превосходно.  Только  что  купался  в  пруду.
 —  Ну,  вытритесь  получше  и  завтра  с  утра  приезжайте
в  Нью-Йорк.  Мы  устраиваем  в  помещении  дансинга  «Голден
гейт»  большой  митинг  протеста  против  этой  позорной  пикс¬
килл  с  кой  истории.
 —  Неужели  она  вызвала  такой  интерес?
 414

—  Интерес?  Голубчик  мой,  да  это  же  событие  мирового
значения!  Вы,  видно,  не  представляете  себе,  что  значит  мас¬
совая,  организованная  попытка  линчевать  Поля  Робсона!
Вы,  видно,  не  представляете,  что  значит  массовая,  организован¬
ная  попытка  убить  двести  человек!  Вы  что,  газет  не  читали?
 —  Нет,  я,  кажется,  представляю  довольно  точно,  —  ска¬
зал  я.  —  Но  газет  я  действительно  не  читал.
 —  Ну  так  почитайте.
 —  Чего  же  вы  хотите  от  меня?
 —  Вы  должны  выступить  на  митинге.
 Я  сказал:  —  Хорошо,  приеду.  —  Но  истинное  значение
слов  Паттерсона  я  понял  только  на  следующее  утро,  когда
подъезжал  к  зданию  «Голден  гейт»  в  Гарлеме  1.
 Дансинг  «Голден  гейт»,  находящийся  на  углу  140-й  ули¬
цы  и  Ленокс-авеию,  —  едва  ли  не  самое  большое  обществен¬
ное  здание  в  Гарлеме.  В  нем  может  уместиться  пять  тысяч
человек,  а  в  этот  вторник  там  было  даже  больше.  Мне  при¬
шлось  остановить  машину  за  целый  квартал  до  места,  потому
что  перед  домом  стояла  плотная  толпа  негров.  Перекресток,
все  соседние  кварталы,  прилегающие  к  ним  переулки  —  все
было  запружено  народом.  Сколько  тут  было  людей,  я  за¬
трудняюсь  сказать  точно,  но  думаю,  что  не  меньше  трех  ты¬
сяч,  а  может  быть,  и  все  шесть.  Трудно  определить  на  глаз
количество  народу  в  такой  толпе,  но  за  три  тысячи  я,  во
всяком  случае,  ручаюсь.  И  что  самое  удивительное  —  нигде
не  было  видно  ни  одного  полицейского.
 Чтобы  оценить  значение  этого  факта  —  отсутствия  поли¬
ции  при  таком  скоплении  людей,  —  нужно  знать,  что  пред¬
ставлял  собой  Гарлем  в  то  время,  о  котором  идет  речь.  Дело
в  том,  что  весь  этот  год  там  особенно  свирепствовала  поли¬
ция;  избиения  и  даже  убийства  жителей  по  каждому  малей¬
шему  поводу,  а  то  и  без  всякого  повода  стали  там  обычным
делом,  и,  в  сущности  говоря,  за  этот  период  —  с  лета  1948  до
лета  1949  года  —  Гарлем  превратился  в  настоящий  военный
лагерь,  территорию,  оккупированную  полицией  города  Нью-
Йорка.  Вспомните  все  это  —  и  вы  поймете,  почему  такое
странное  впечатление  производила  эта  многотысячная  толпа
без  всякого  полицейского  надзора  (точнее  будет  сказать  —
без  видимого  полицейского  надзора).
 Но  как  бы  там  ни  было,  мне  нужно  было  пробраться
в  зал,  и  я  стал  работать  локтями,  приседать,  изгибаться,
стараясь  проложить  себе  путь.  Толпа  стояла  спокойно,  но
чувствовалось,  что  люди  полны  гнева;  что-то  грозное  было
 1  Район  в  Нью  Йорке,  населенный  преимущественно  неграми.  (Прим.
 перев  )
 415

в  этом  холодном,  сдержанном,  но  неукротимом  гневе,  который
каждый  затаил  глубоко  в  себе.  Через  эту  толпу,  почти  сплошь
состоявшую  из  негров,  я  протискивался  вперед,  пока  не  очу¬
тился  в  небольшом  полукруге  свободного  пространства  перед
самым  входом.  И  тут  я  увидел  полицию.  Человек  сто  поли¬
цейских  были  словно  зажаты  здесь  в  узком  просвете  между
толпой,  переполнявшей  здание,  и  толпой,  теснившейся  снару¬
жи,  —  незваные,  но  назойливые  гости,  они  все  же  были  здесь.
 Да,  это  было  зрелище,  на  которое  стоило  посмотреть.
Такими  не  часто  увидишь  полицейских  в  Нью-Йорке  —  ти¬
хонькие,  смирные,  вежливые,  молчаливые,  они  скромно  стоя¬
ли  каждый  на  своем  месте,  опустив  глаза,  прикрыв  рукой
дубинку,  всем  своим  видом  словно  желая  сказать:  «Вы,  пожа¬
луйста,  не  обращайте  на  нас  никакого  внимания,  ведь  мы
здесь  не  по  своей  охоте  —  долг  службы  и  всякое  такое,  сами
понимаете;  но  все-таки  мы  —  доблестная  нью-йоркская  поли¬
ция,  и  кто,  как  не  мы,  переводит  детишек  через  улицу
и  возвращает  их  папе  с  мамой,  когда  они  заблудятся?»  Да,
это  было  любопытное  зрелище.  Мне  оно  напомнило  Францию:
когда  французский  рабочий  класс  выходит  на  улицы  демон¬
стрировать  свою  мощь,  французские  полицейские,  отряженные
следить  за  порядком  во  время  демонстрации,  стоят  вот  так
же,  окаменев,  вперив  взгляд  в  землю,  всем  своим  видом
выражая  освященный  традицией  нейтралитет...
 Выбравшись  на  свободное  место,  я  увидел,  что  тут,  соб¬
ственно,  происходят  одновременно  два  митинга.  Изнутри
здания  доносился  глухой  гул  голосов,  а  на  улице,  где  тоже
установили  трибуну  для  ораторов,  шел  свой,  второй  митинг,
и  зажатая  в  тиски  полиция  даже  не  пыталась  ему  помешать.
Те  самые  полицейские,  которым  не  в  диковинку  напасть
вшестером  или  всемером  на  одного  беззащитного  человека
и  раскроить  ему  череп  своими  дубинками,  или  топтать  рабо¬
чего  каблуками,  или  схватить  за  волосы  женщину  и  волочить
ее  по  каменным  плитам  мостовой  (сколько  раз  я  был  свиде¬
телем  таких  сцен!),  стояли  теперь  вокруг  смиренными,  безу¬
частными  зрителями.  Существует  ходячее  мнение,  что  чело^
веческую  натуру  не  переделаешь;  хотел  бы  я,  чтобы  сторон¬
ники  этого  мнения  очутились  в  тот  вечер  в  Гарлеме  и
посмотрели,  как  три  или  четыре  тысячи  разгневанных  негров
переделали  натуру  сотни  нью-йоркских  полицейских.  А  уж
если  натура  полицейского  поддается  переделке,  значит
с  человеческой  натурой  можно  делать  все  что  угодно...
 Тут  ко  мне  пробрался  мой  приятель-негр,  муж  той  жен¬
щины,  с  которой  мы  в  субботу  вместе  покинули  парк.  Я  вы¬
сказал  ему  свое  удивление  по  поводу  всего  происходящего
и  в  особенности  поведения  полиции.  На  это  он  ответил:
 416

—  Люди  думают  о  том,  что  там,  в  парке,  мог  погибнуть
Поль  Робсон.  Этой  мысли  они  не  в  силах  вынести.
 На  уличную  трибуну  в  это  время  поднялся  Бен
Дэвис  *.
 —  Пусть  только  пальцем  тронут  Поля  Робсона!  —  с  жа¬
ром  выкрикнул  он.  —  Мы  заставим  их  заплатить  за  это  такой
ценой,  какая  им  и  не  снилась!
 В  толпе  прошел  гул;  выкриков  не  было  —  только  глу¬
хой,  сдержанный  ропот.
 После  Бена  Дэвиса  выступил  я,  и  потом  мы  все  вошли
в  помещение.  Зал  «Голден  гейт»  был  набит  до  того,  что  яб¬
локу  негде  было  упасть.  Только  теперь  стало  раскрываться  до
конца  истинное  значение  Пикскилла.  Только  теперь  я  вполне
понял,  что  значил  для  своего  народа  этот  большой,  сильный
и  гордый  человек,  который  в  моих  глазах  всегда  возвышался
над  другими  людьми.  Наше  маленькое  отчаянное  сражение
в  лощине  Лэйклэндского  парка  приковало  к  себе  внимание
всего  мира,  но  для  людей,  собравшихся  здесь,  страшней  все¬
го  было  то,  что  эта  подлая  свора  американских  линчевателей,
отравлявшая  своим  зловонным  дыханием  мир,  метила
в  большого  человека,  сумевшего  разорвать  путы  векового
рабства,  человека,  против  которого  бессильна  дискриминация,
которого  не  принудишь  склонить  голову,  не  заставишь  пре¬
смыкаться  и  не  купишь  ни  долларами,  ни  подачками  из  тор¬
гашеских  рук  запятнавшего  себя  кровью  правительства.
 И  вот  он  сам  вошел  в  зал,  и  по  рядам  прокатился  тихий,
взволнованный  рокот.  Во  взгляде  его  была  гордость  и  трево¬
га.  Я  знаю  его  много  лет,  и  много  раз  за  эти  годы  наши  пути
скрещивались,  но  никогда  еще  я  не  подмечал  в  его  взгляде
такой  гордости  и  такой  тревоги.  Казалось,  этот  взгляд  прони^
кает  в  будущее  и  провидит  таящуюся  в  нем  опасность 	1
 Вечер  выдался  особенно  жаркий,  и  в  плотно  набитом
людьми,  изукрашенном  позолотой  зале  духота  стояла  невы¬
носимая.  Мужчины  были  без  пиджаков,  но  пот  лил  с  них
ручьями.  От  горячих  испарений  словно  облако  висело  над
головами-  Но  никто  не  уходил.  Один  за  другим  поднимались
на  трибуну  ораторы  и  говорили  о  Пикскилле,  о  субботнем
происшествии,  о  том,  что  за  ним  кроется.  Глядя  на  это  море
серьезных  встревоженных  лиц,  —  а  ведь  эти  люди  привыкли
к  тревогам,  —  нельзя  было  не  понять,  что  здесь  сейчас  на¬
рождается  что-то  новое.  Это  в  муках  наступала  зрелость.
«Столько  лет  вы  терзали  наш  народ,  а  теперь  вы  ополчились
 1  Бенджамин  Дэвис  —  один  из  членов  Национального  комитета
американской  компартии,  брошенный  в  тюрьму  федеральным  правитель¬
ством  США.  (Прим.  перев.)
 27  Америка  глазами  американцев
 417

на  человека,  которого  все  мы  любим  и  почитаем,  потому  что
он  —  живой  образец  тех  великих  возможностей,  которые  в  нас
заложены».
 К  тому  времени  я  уже  успел  прочитать  газеты.  Как  толь¬
ко  все  это  терпит  бумага?  Известно,  что  у  каждого  человека
есть  свой  предел  в  еде;  когда  этот  предел  достигнут,  человек
испытывает  отвращение,  желудок  отказывается  принимать
пищу,  начинается  рвота,  Очевидно,  для  тех,  кто  пишет  в  на¬
ших  крупнейших  газетах,  такого  предела  не  существует.  «Нью-
Йорк  тайме»  выражала  свое  сожаление  по  поводу  столь
«неамериканского»  образа  действий.  «Нью-Йорк  гералд
трибюн»  добавляла,  что  подобные  проявления  грубости
вполне  понятны,  хотя  и  прискорбны.  Не  следует  делать
^учеников  из  этих  красных,  ведь  онц  только  того  и  до¬
биваются.  Робсон  заслуживает  лишь  презрения;  Говард
Фаст  —  тем  более.  Все  это  можно  было  бы  сделать  по-иному,
вздыхала  «Нью-Йорк  тайме».  Зато  самые  подонки  газетного
мира  —  откровенно  реакционные  «Ныос»,  «Миррор»,  «Джор-
нал»  —  захлебывались  от  восторга:  вот  оно,  началось,  и  будь¬
те  уверены,  мы  еще  переплюнем  Адольфа!  Из  всей  реакцион¬
ной  прессы  одна  только  социал-демократическая  «Нью-Йорк
пост»  обнаруживала  некоторые  признаки  испуга,  нехотя
признавая,  что  за  каждого  коммуниста,  который  сгорит  на
этом  аутодафе,  могут  погибнуть  в  пламени  сто  «честных»
противников  коммунизма.  Все  это  проносилось  у  меня  в  голо¬
ве,  когда  я  глядел  с  трибуны  в  обращенные  ко  мне  встрево¬
женные  лица,  и  позже,  когда  я  слушал  Поля  Робсона.
 Прошло  уже  больше  года  с  тех  пор,  и  за  это  время  не
осталось  следа  от  «угрызений  совести»  «Нью-Йорк  пост»  и  от
колебаний  «Нью-Йорк  тайме»,  мешавших  ей  открыто  привет¬
ствовать  Пятого  всадника  апокалипсиса,  имя  которому  —
фашизм.  Фашизм,  как  выяснилось,  отлично  уживается  с  цар¬
ством  денежного  мешка,  и  правительству,  у  которого  в  одной
руке  доллар,  а  в  другой  —  револьвер,  нетрудно  зажать  рот
большинству  населения  страны.  Но  люди,  сидевшие  в  тот
вечер  в  зале  «Голден  гейт»,  не  могли  похвалиться  коротким
знакомством  с  долларами;  что  же  до  револьвера,  то  они
всегда  жили  под  его  дулом.  Эти  люди  не  вчитывались  в  пере¬
довицы  «Нью-Йорк  тайме»,  которые  поясняли,  что  Поль  Роб¬
сон  стал  послушным  «орудием»  Москвы,  попавшись  на  удоч¬
ку  коммунистов,  и  что  он,  пренебрегая  солидными  доходами,
блеском  славы  и  расположением  авторов  этих  самых  пере¬
довиц,  оказался  втянутым  в  «иностранный  заговор»  и  теперь
должен  рисковать  своей  жизнью,  вечно  чувствовать  над  собой
угрозу  тюрьмы  и  смерти  и  пребывать  в  постоянном  страхе
перед  гестапо  мистера  Гувера,  а  все  это  (даже  больная  фанта¬
 418

зия  газет  в  конце  концов  цссякает,  но  бессмысленно  спорить
об  этике  и  морали  с  теми,  кто  чужд  всякой  этики  и  мора¬
ли)  —  все  это  потому,  что  он  «орудие»  и  хочет  быть  «орудием»
и  ему,  видно,  нравится  быть  «орудием».
 —  Да,  я  буду  петь  там,  где  мой  народ  захочет  меня
слушать,  —  говорил  Робсон.  —  Я  пою  о  мире,  о  свободе  и
о  жизни.
 Я  много  раз  слышал  выступления  Гарри  Трумэна,  но  ни¬
когда  мне  не  случалось  видеть  слезы  на  глазах  его  слушате¬
лей,  ловить  выражение  любви  на  их  лицах...
 Наконец  митинг  окончился,  и  народ  хлынул  из  зала.
Толпа  ка  улице  за  это  время  еще  увеличилась,  и  вся  эта
людская  лавина  в  своем  стремительном  движении  смела  по¬
лицию  с  пути,  смела  легко,  без  всякого  насилия.  Потом  люди
построились  в  ряды  и  мощной  колонной  вышли  на  Лепокс-
авеню.  Тем  временем  подоспели  конные  полицейские  —  цвет
нью-йоркской  полиции  —  на  своих  красавцах  гнедых,  по
в  этот  вечер  даже  они  оказались  бессильны:  их  тоже  смели
с  дороги,  и  огромная  демонстрация  беспрепятственно  прошла
по  Ленокс-авеню...
 Было  уже  поздно,  когда  я  вернулся  в  Кротон,  но  мне  не
сразу  удалось  заснуть.  Есть  немало  людей,  которые  готовы
утверждать  (одни  по  наивности,  другие  —  преследуя  опреде¬
ленные  цели),  что  в  Америке  не  существует  классов  и  клас¬
совой  борьбы;  эти  люди  сделаны  из  одного  теста  с  теми,  кто
уверяет,  что  негры  пользуются  полнейшей  свободой  в  «самой
свободной»  стране  и  что  родина  холодильников  и  стиральных
машин  вообще  не  знает  притеснений  и  гнета.  Пикскилл  в  их
изображении  выглядит  делом  рук  компании  хулиганов,  не¬
сколько  «переусердствовавших»  в  своей  ненависти  к  антиаме¬
риканским  элементам.  Непонятно  только,  почему  лозунг
«американизма»  или  то,  что  в  наши  дни  именуется  этим  сло¬
вом,  привлекает  в  первую  очередь  отбросы  человеческого
общества,  разных  «рыцарей  кастета»,  из  тех,  что  бьют  жен¬
щин  сапогами  в  живот.
 У  меня  лично  стали  рассеиваться  последние  остатки  ка¬
ких-либо  иллюзий  на  этот  счет.  Я  видел  уже,  что  Пикскил  !—
не  случайность,  не  выходка  местных  хулиганов;  не  случайно
полиция  округа  и  штата  не  показывалась  до  тех  пор,  пока
не  представилась  возможность  состряпать  против  нас  обви¬
нение  в  убийстве,  и  не  случайно  именно  в  этот  вечер  агенты
ФБР  выбрали  дл^1  прогулки  долину  реки  Гудзон.  Три  помощ¬
ника  шерифа  исчезли  с  места  действия  в  самый  критический
момент  не  потому,  что  они  стали  жертвами  внезапного  умо¬
помрачения,  и  все,  что  произошло  потом,  отнюдь  не  было
стихийным  бесчинством  деклассированных  элементов  округи.
 419

Митинг  в  «Голден  гейт»  пролил  свет  на  некоторые  до  тех  пор
неясные  для  меня  факты.
 Два  таких  факта  были  несомненны.  Первый  факт:  негри¬
тянское  освободительное  движение  и  Поль  Робсон  —  вот  про¬
тив  чего  выступили  фашисты;  ведь  когда  они  совершали  свое
первое  нападение,  они  не  могли  знать  о  том,  что  Поля  Роб¬
сона  еще  нет  в  парке.  Второй  факт:  план  создания  в  Америке
полицейского  государства  —  ныне  этот  план  полностью  осу¬
ществлен.  Звено  за  звеном  восстанавливалась  передо  мною
вся  цепь  обстоятельств,  но  многих  звеньев  все  еще  не  хватало.
 Прошло  всего  несколько  дней,  и  новые  страшные  собы¬
тия  прибавили  к  цепи  эти  недостающие  звенья.
 VI
 ВТОРОЙ  ВЕЧЕР  КОШМАРОВ
 Приятно  было  прочитать  в  «Нью-Йорк  компасе»,  что  гу¬
бернатор  Дыои  запросил  у  прокурора  уэстчестерского  окру¬
га  Фанелли  полный  отчет  о  пикскиллском  инциденте.  Окруж¬
ной  прокурор  ответил,  что  ни  о  каких  беспорядках  ему  не
известно,  но  он  уверен,  что  если  и  произошло  что-нибудь,  то
виновата  сама  публика,  а  не  легионеры  и  хулиганы,  которые
на  нее  нападали.  Словом,  губернатор  выполнил  свой  долг,  и
было  признано,  что  в  штате  Нью-Йорк  все  обстоит  и  будет
обстоять  благополучно.  Да  стоит  ,  ли  придираться  к  бедному
губернатору,  если  в  это  самое  время  подготовлялся  новый
закон  (уже  получивший  одобрение  судебных  органов),  по
которому  убийство  коммуниста  или  человека,  которому  мож¬
но  приклеить  ярлык  коммуниста,  не  только  не  рассматрива¬
лось  как  уголовное  преступление,  но  в  известном  смысле  во¬
обще  преступлением  не  считалось.
 —  А  все-таки  концерт  у  нас  состоится,  —  сказал  я  во
вторник  миссис  М.,  —  и  Поль  будет  петь.
 —  Когда?
 —  В  воскресенье  днем.
 —  Ну  что  ж,  пусть  поет,  если  ему  хочется,  —  спокойно
сказала  миссис  М.  —  Всякий  человек,  у  которого  есть  жела¬
ние  петь,  имеет  на  это  право.
 —  И,  между  прочим,  я  опять  буду  председателем.
 —  Это  может  сделаться  опасной  привычкой,  мистер  Фаст.
Вы  уже  раз  были  председателем.  Не  довольно  ли?
 —  Вот  именно  потому,  что  я  тогда  был  председателем,
я  и  теперь  буду.  Раз  мы  решили  устроить  концерт,  значит,
 420

он  обязательно  должен  состояться.  В  таких  делах  отступать
нельзя.
 —  Вам  нельзя,  а  нам  с  Джонни  и  Рэйчел  можно,  и  мы
не  станем  дожидаться  здесь  второго  Пикскилла.
 —  Второго  Пикскилла 	не  будет.
 —  Вы  еще  многого  ка 	свете  не  знаете,  мистер 	Фаст. 	Вы
 человек  ученый,  но  то,  что  касается  белых  и  их  повадок,
я  знаю  лучше  вас.
 —  О  каких  это  белых  вы  говорите?
 —  Вы  знаете,  о  каких,  —  сказала  она  и  на  следующий
день  начала  укладывать  вещи.
 Я  не  стал  с  ней  спорить,  я  даже  был  доволен,  что  дети
вернутся  в  город.  Мы  переехали  в  субботу  утром.  После  того
как  мы  уже  совсем  устроились,  я  позвонил  своему  близ¬
кому  другу  Б.  Р.,  ветерану  войны  в  Испании,  и  предложил  ему
поехать  со  мной  в  Кротон,  чтоб  завтра  вместе  отправиться  на
концерт.
 —  Через  полчаса  буду 	у  вас,  —  ответил  Б. 	Р.
 Вечером  мы  поехали  в 	Кротон.  По  дороге 	мне 	пришлось
 выслушать  длинную  лекцию  на  тему  о  благоразумной  осто¬
рожности.
 —  Да  ведь,  кажется,  пока  никто  не  умер,  —  сказал  я.
 —  Вот-вот,  —  рассердился  Р.  —  Вся  беда  в  том,  что  вы
так  же  слепы,  как  ваши  друзья  —  буржуазные  интеллигенты,
которые  убеждены,  что  в  Америке  фашизма  нет  и  не  может
быть.
 —  Нет,  я  признаю,  что  элементы  фашизма  уже  налицо.
Мне  ли  этого  не  знать!  Но  меня  никто  убивать  не  собирался.
 —  Почему  вы  так  уверены?
 —  Потому,  что  такие  вещи  случаются  только  в  плохих
кинофильмах.  Кому  нужно  меня  убивать?  Если  ФБР  поже¬
лает  от  меня  избавиться,  это  будет  сделано  законным  спосо¬
бом  и  без  всякого  шума.
 —  Вы  рассуждаете  с  точки  зрения  ФБР.  Но  когда  будет
дан  сигнал,  на  свет  вылезет  всякая  мразь,  и  вылезет  для
того,  чтобы  убивать,  потому  что  путь  фашизма  —  путь  смерти,
и  если  уж  это  началось,  удержу  не  будет.  Мне  все  это  знако¬
мо.  Я  был  в  Испании  и  видел,  как  фашистская  сволочь  сви¬
репствовала  там.
 —  Вы  преувеличиваете,  —  не  сдавался  я.  —  Вот  увидите,
завтра  все  пройдет  гладко  и  спокойно.  Все  зависит  только  от
нашей  выдержки,  потому  что  эта  мразь,  как  вы  выразились,
перед  выдержкой  всегда  пасует.
 —  Ну  что  ж,  увидим  завтра,  —  согласился  он.
 По  дороге  в  Кротон  мы  заехали  к  Н.  и  пили  там  чай
в  обществе  Дж.  и  его  симпатичной  жены.  Я  рассказал  Дж.
 421

о  моем  разговоре  с  Р.  и  спросил,  что  он  думает  по  этому  по¬
воду.
 —  Думаю,  что  без  столкновения  дело  не  обойдется,  но
уверен,  что  мы  справимся.  Мы  обратились  ко  всем  местным
профсоюзам  с  просьбой  организовать  охрану  во  время  кон¬
церта,  и  я  надеюсь,  что  наше  обращение  не  останется  без  от¬
вета.  Но  пикскиллская  банда  тоже  не  дремлет:  они,  в  свою
очередь,  обратились  с  призывом  к  тридцати  тысячам  ветеранов
войны  —  все  нью-йоркские  радиостанции  сегодня  целый  день
передают  этот  призыв,  —  а  что  это  сигнал  к  насилию,сомне¬
ваться  не  приходится.  Я  лично  думаю,  что  больше  трех  ты¬
сяч  народу  они  не  соберут,  но  и  три  тысячи  —  этого  вполне
достаточно,  чтобы  вызвать  серьезные  беспорядки.
 (На  самом  деле  собралось  не  больше  тысячи  всякого
хулиганья;  сколько  среди  них  было  ветеранов,  остается  толь¬
ко  догадываться.)
 —  Ну,  а  какие  настроения  среди  жителей?
 —  Местные  жители  —  странный  народ,  —  сказал  Дж.'  —
Видите  ли,  в  этих  приречных  городах,  где  не  существует  про¬
мышленности,  —  есть  только  железная  дорога,  —  молодежь
не  имеет  никаких  перспектив,  никакого  настоящего  дела,  и
немудрено,  что  у  нее  вырабатывается  типичная  растленная,
гнилая  психология  мелкого  буржуа.  Пристроят  такого  пар¬
ня,  —  в  награду  за  какую-либо  услугу  по  части  '  политических
махинаций,  —  на  заправочную  станцию,  в  бакалейную  лавку,
в  закусочную,  в  пожарную  команду  или  еще  куда-нибудь,
а  не  то  он  и  вовсе  х.одит  без  дела  и  промышляет  чем  попало,
перебиваясь  от  случая  к  случаю.  В  душе  у  него  накапли¬
вается  злоба,  непонятная  ему  самому  и  не  находящая  выхо¬
да.  Он  начинает  ненавидеть  всех  и  вся,  и  «Легиону»  или
местной  Торговой  палате  ничего  не  стоит  использовать  эту
ненависть  в  своих  целях.  Вот  и  сейчас  они  ее  используют.
Уже  объявлено,  что  завтра  перед  территорией,  где  будет  про¬
исходить  наш  концерт,  состоится  парад  «Легиона».  Мы  пыта¬
лись  добиться  от  властей  запрещения  этого  парада,  но,  види¬
мо,  есть  немало  влиятельных  лиц,  которые  заинтересованы
в  том,  чтобы  он  состоялся.  А  вам  советую  быть  сегодня  на¬
стороже,  потому  что  тут  уже  раздавались  угрозы  по  адресу
дачников,  живущих  на  холме.
 —  Когда  вы  думаете  завтра  выехать  из  дому?
 —  В  восемь  часов  утра.  Приезжайте,  позавтракаем
у  нас.
 —  А  не  рано  ли?
 (Начало  концерта  было  назначено  на  два  часа  дня.)
 —  Хочу  быть  уверенным,  что  на  этот  раз  попаду,  —
улыбнулся  Дж.  Н.
 422

Условились,  что  мы  заедем  к  ним  в  половине  восьмого
утра,  и  па  том  распрощались.  До  моей  дачи  было  несколько
минут  езды.  Пустой  темный  дом  вызывал  какое-то  неприятное
чувство.  Мы  зажгли  в  комнатах  свет,  но  перед  тем  как  ло¬
житься  спать,  Р.  его  выключил.  Мы  немного  посюяли  в  тем¬
ной  гостиной,  прислушиваясь.
 — 	Честное 	слово,  я 	себя  чувствую 	дураком,  —  шепнул  я.
 — 	Ничего, 	от  этого 	не  умирают.
 —  Чего  вы,  собственно,  ждете?
 — 	Если  бы  я  знал, 	чего  ждать,  я 	бы  тут  не 	стоял 	так.
 Потому  и  стою, 	что  не  знаю.  Но  только 	запомните 	одно: 	если
 будете  бить  кого-нибудь,  бейте  изо  всех  сил.  Опаснее  всего
бить  и  не  добить.
 —  Я  никого  бить  не  собираюсь,  —  запротестовал  я,  чуз-
ствуя  себя  еще  глупее.
 —  Вы  и  в  прошлую  субботу  тоже  не  собирались.
 —  Тогда  было  другое  дело.
 Мы  постояли  так  минут  двадцать,  потом  под  руковод¬
ством  Б.  Р.,  действовавшего  со  знанием  дела,  несколько  раз
обошли  весь  дом.  С  детских  лет  мне  не  приходилось  играть
в  индейцев,  и  все  с  тем  же  ощущением  нелепости  происходя¬
щего  я  размышлял  о  том,  как  идиотски  ведут  себя  люди,
когда  с  них  спадает  оболочка  цивилизации.  Оказалось,  одна¬
ко,  что  предосторожности,  принятые  Р.,  не  лишены  были
основания:  в  ту  ночь  произошло  несколько  нападений  на  со¬
седние  дачи.  Правда,  у  нас  на  даче  все  было  спокойно.  Мы
отлично  выспались  и  рано  утром  в  самом  лучшем  настроении
явились  к  Н.  завтракать.
 Дж.  Н.  взял  с  собой  своего  сына  Данни.  Моя  машина
шла  следом  за  ними.  Мы  въехали  в  Пикскилл  и  здесь,  на
одной  из  главных  улиц,  впервые  увидели  плакат  со  словами,
которые  после  этого  воскресенья  приобрели  значение  лозунга.
Натянутый  поперек  улицы  плакат  гласил:  «Проснись,  Амери¬
ка!  Пикскилл  проснулся!»  Этот  лозунг  повторялся  повсюду  —
на  полотнищах,  свешивавшихся  с  домов,  на  афишах,  наклеен¬
ных  на  телеграфные  столбы,  налепленных  ка  ветровые  стекла
проезжавших  мимо  многочисленных,  несмотря  на  ранний  час,
машин.  Было  около  четверти  девятого.
 Р.  задумчиво  произнес  по-немецки:  «ОеиЬсЫапс!,  епга-
сЬе!»  1  Да,  это  были  те  самые  слова,  которые  так  часто  разда¬
вались  на  улицах  Франкфурта,  Нюрнберга,  Гамбурга  и  Бер¬
лина;  их  выкрикивали  молодчики  в  коричневых  рубашках,  во
исполнение  своей  высокой  миссии  избивая  евреев  и  коммуни¬
стов  и  швыряя  в  огонь  произведения  Манна,  Гейне  и  Вассер¬
 1  «Проснись,  Германии!»  (Прим.  перев.)
 423

мана;  эти  слова  служили  боевым  кличем  рвавшегося  к  власти
нацизма.  Я  до  сих  пор  не  знаю,  был  ли  это  просто  курьез
истории,  совпадение  симптомов  одной  и  той  же  болезни,
независимых  от  географической  среды,  или  же  пикскиллские
штурмовики  сознательно  перевели  гитлеровский  лозунг,  при¬
способив  его  к  местным  обстоятельствам.  Последнее  меня  бы
не  удивило:  я  ведь  уже  рассказывал,  что  фашисты,  нападав¬
шие  на  нас  в  Лэйклэндском  парке,  открыто  провозглашали
Гитлера  своим  героем  и  выкрикивали  его  имя,  кидаясь
в  драку.  Как  ошибаются  те,  кто  считает  фашистов  неплохими
от  природы,  но  грубыми  людьми,  которые  действуют,  пови¬
нуясь  стихийному  чувству  ненависти,  не  преследуя  определен¬
ных  целей  и  задач;  и  как  смешно  и  грустно  смотреть  на  мир,
в  котором  Адольф  Гитлер  становится  образцом  «американиз¬
ма»,  а  Робсон  и  Фаст  объявляются  антиамериканскими  эле¬
ментами.
 Вскоре  мы  приехали  на  место,  выбранное  для  второго
пикскиллского  концерта.  Необходимо  сказать  несколько  слов
по  этому  поводу.  На  митинге  в  Маунт-Киско,  или,  точнее,
в  Катоне,  потому  что  дача,  где  мы  собирались  неделю  тому
назад,  была  ближе  к  Катоне,  чем  к  Маунт-Киоко,  был  создан
Уэстчестерский  комитет  защиты  закона  и  порядка.  Этот  ко¬
митет,  составившийся  из  местных  жителей,  должен  был  воз¬
главить  борьбу  за  гражданские  права  в  округе  Уэстчестер,  и
в  качестве  одного  из  первых  своих  шагов  он  предложил  груп¬
пе  Народных  артистов  тотчас  же,  не  откладывая,  провести
в  Пикскилле  концерт  с  участием  Поля  Робсона.  Как  и  в  пер¬
вом  случае,  решено  было,  что  весь  денежный  сбор  поступит
в  распоряжение  Конгресса  защиты  гражданских  прав  в  Гар¬
леме.  Комитет  обратился  к  профсоюзным  организациям  Нью-
Йорка  и  его  окрестностей  с  просьбой  организовать  охрану
концерта.  (Дальше  я  расскажу,  как  откликнулись  на  эту
просьбу  рабочие.)
 Но  одно  дело  было  решить,  что  концерт  должен  состоять¬
ся,  и  совсем  другое  —  найти  для  этого  подходящее  месго.
Владелец  парка  Лэйклэнд-Эйкерс,  явившегося  ареной  суббот¬
них  событий,  был  настроен  дружелюбно  по  отношению  к  нам;
но  он  вполне  резонно  указывал  на  то,  какой  разгром  учинили
фашисты  на  его  территории.  Он  просто  не  решался  риско¬
вать  еще  раз.  Тем  более,  что  если  бы  он  вторично  пошел  нам
навстречу,  он,  несомненно,  подвергся  бы  травле.  Владельцы
десятка  других  парков  и  крупных  земельных  участков  в  окру¬
ге  ответили  примерно  то  же  самое.
 Но  в  конце  концов  мы  получили  предложение,  которое
тут  же  с  благодарностью  приняли.  Речь  шла  о  территории,
принадлежащей  человеку,  в  свое  время  бежавшему  из  фашист¬
 424

ской  Германии,  человеку,  который  по  личному  опыту  хорошо
знал,  что  означает  Пикскилл,  и  с  ужасом  наблюдал  повторение
знакомых  ему  с  давних  пор  чудовищных  сцен.  Он  знал,  како¬
му  риску  подвергает  себя,  предлагая  нам  свое  сотрудничество
(и  в  самом  деле,  бандиты  потом  пытались  поджечь  его  дом,
стреляли  в  окна  и  тому  подобное),  но  все-таки  он  решился
предоставить  нам  свой  участок,  рассматривая  это  как  полити¬
ческий  акт,  как  свой  личный  вклад  в  дело  борьбы  за  свобо¬
ду  собраний  и  слова.
 По  странному  совпадению,  Холлоу-Брук  —  так  называ¬
лось  это  место  —  представляет  собой  почти  точную  копию
Лэйклэнд-Эйкерс.  Оно  расположено  с  той  же  стороны
того  же  шоссе,  и  въезд  в  него  находится  всего  на  полмили
дальше  от  Пикскилла.  Даже  рельеф  местности  такой  же,
только  внутренняя  дорога  короче,  а  естественная  арена
в  нижней  части  шире,  ровнее  и  в  общем  раза  в  четыре  боль¬
ше,  чем  в  Лэйклэнде.  Когда-то  здесь  был  загородный  клуб,
но  спортивные  площадки  давно  уже  заросли  густой  травой.
Теперь  это  было  просто  частное  владение,  и  впервые  за  много
лет  оно  предоставлялось  для  широкой  публики.
 Мы  думали,  что  будем  едва  ли  не  первыми,  но  нашлось
немало  людей,  которые  тоже  решили  для  верности  забраться
на  место  заблаговременно.  Никаких  признаков  фашистской
демонстрации  на  шоссе  пока  заметно  не  было,  зато  в  Холлоу-
Брук  стояло  уже  около  сотни  машин,  принадлежавших  и
просто  публике  и  профсоюзникам,  приехавшим,  чтобы  нести
охрану.  Уже  по  этому  количеству  машин  можно  было  судить,
сколько  народу  съедется  на  концерт.
 Я  проехал  подальше  от  входа  и,  выбрав  укромное  место
в  стороне,  поставил  там  свою  машину.  Конечно,  на  концепте
в  округе  Уэстчестер  рискуешь  меньше,  чем  на  войне,  но  урок
прошлой  субботы  не  пропал  даром;  мой  старенький  прокат¬
ный  плимут  исправно  нес  свою  службу,  и  я  считал,  что  он
мне  еще  пригодится.  Затем  мы  отправились  бродить  по  терри¬
тории,  наблюдая  за  приготовлениями,  которые  делались  для
ее  охраны.
 Я  всегда  восхищался  дисциплиной,  силой  и  мужеством,
присущими  рабочему  классу,  и  в  этот  день  лишний  раз  убе¬
дился,  что  восхищался  недаром.  Ничто  не  напоминало  про¬
шлой  субботы,  когда  наш  маленький  отряд  выдерживал  натиск
рассвирепевшей  толпы,  —  разве  только  погода:  небо  было  та¬
кое  же  голубое  и  ясное,  утро  дышало  той  же  отрадной  све¬
жестью,  обрамлявшие  долину  холмы  так  же  мирно  зеленели.
Слева  от  входа  в  парк,  на  небольшом  холме,  господствовав¬
шем  над  всей  территорией,  был  устроен  командный  пункт.
Там  находился  Леон  Страус  из  союза  рабочих  меховой  и  ко¬
 425

жевенной  промышленности  со  своим  штабом,  состоявшим  из
десятка  его  людей  и  представителей  некоторых  других  проф¬
союзов.
 Все  здесь  говорило  о  порядке,  дисциплине  и  организован¬
ности.  В  разбитой  рядом  палатке  помещался  пункт  первой
помощи.  Там  лежали  аккуратными  стопками  перевязочные
материалы,  стояли  большие  фляги  с  водой.  Шесть  доброволь-
цев-связных  ожидали  распоряжений,  готовые  мчаться  в  любой
конец  обширной  территории,  а  над  планом  местности  склони¬
лось  несколько  человек  профсоюзных  деятелей,  взявших  на
себя  задачу  не  допустить,  чтобы  второй  концерт  стал  повторе¬
нием  первого.  Здесь  проектировалась  единственная  в  своем
роде  оборона  —  оборона  без  оружия,  по  возможности  без  при¬
менения  силы,  оборона,  единственными  средствами  которой
должны  были  явиться  величайшая  дисциплина  и  выдержка.
 О  плане  обороны  и  его  осуществлении  до  сих  пор  еще
подробно  не  рассказано.  А  между  тем  об  этом  стоит  расска¬
зать,  потому  что  в  организации  этой  обороны  нашел  себе  пол¬
ное  и  своеобразное  выражение  дух  американского  рабочего
класса;  да  и  не  только  потому.  Это  была,  насколько  мне  из¬
вестно,  первая  попытка  такого  рода,  первый  случай,  когда
рабочий  класс  выступил  широким  и  сплоченным  фронтом  на
защиту  народного  героя,  певца,  заслужившего  всеобщую  лю¬
бовь  и  уважение.
 Пожалуй,  никто  лучше  меня  не  расскажет  обо  всем  этом,
потому  что  я  в  течение  нескольких  часов  просидел  там,  на
склоне  холма,  и  имел  возможность  наблюдать,  как  Леон
Страус  готовил  эту  оборону,  как  он  ее  строил,  рассчитывал,
увязывал  одно  с  другим.  И  лучший  способ  воздать  должное
Леону  Страусу  —  это  рассказать,  как  он  создавал  эту  оборону
и  как  он  ею  потом  руководил.  Поистине  это  человек  больших
и  разносторонних  достоинств.
 Как  я  уже  сказал,  первой  его  заботой  явилась  организа¬
ция  командного  пункта,  и  к  нашему  приезду  там  уже  все
было  готово.  После  нас  машины  пошли  в  парк  сплошным
потоком;  тут  была  и  публика,  спешившая  на  концерт,  и  чле¬
ны  профсоюзов,  которые  взяли  на  себя  обязанности  добро¬
вольной  охраны.  Из  публики  одни  ехали  на  легковых  маши¬
нах,  другие  на  автобусах;  но,  пожалуй,  легковых  машин  было
больше.  Профсоюзники  прибывали  на  автобусах  организован¬
ными  партиями;  местное  отделение  каждого  союза  посылало
своих  представителей.  Машин  на  территории  парка  станови¬
лось  все  больше  и  больше;  даже  после  начала  концерта  еще
подкатывали  отдельные  запоздавшие  слушатели.  Профсоюзни¬
ки  оставляли  свои  автобусы  неподалеку  от  входа  и  быстрым
шагом  шли  по  дороге  вниз.
 426

Естественная  арена  была  отчасти  защищена  со  стороны
шоссе  отвесным  склоном  холма,  на  котором  находился
командный  пункт.  Стульев  нам  достать  не  удалось,  да  и  труд¬
но  было  предвидеть,  сколько  соберется  народу,  поэтому  мы
решили,  что  публика  рассядется  попросту  на  траве.
 Охрана  стала  собираться  еще  до  нашего  приезда,  и  за
два  часа  прибыло  несколько  тысяч  человек.  Каждую  новую
группу  встречал  один  из  связных  Страуса  и  вел  к  назначен¬
ному  ей  участку  круговой  обороны.  Сейчас  уже  не  установишь
точно,  какой  длины  была  вся  линия  обороны,  а  на  фотогра¬
фиях  видны  только  отдельные  участки;  но  во  всяком  случае
она  опоясывала  всю  территорию,  вмещавшую  двадцать  пять
тысяч  человек  и  больше  тысячи  автомашин,  причем  между
нею  и  публикой,  слушавшей  концерт,  везде  оставалось  не  ме¬
нее  четверти  мили  свободного  пространства.  Люди  по  всей
лйнии  стояли  тесным  строем,  буквально  плечом  к  плечу.  По
официальным  данным,  в  обороне  принимало  участие  две  с  по¬
ловиной  тысячи  членов  профсоюзов.  Легко  представить  себе,
какую  сложную  организационную  задачу  приходилось  решать
тем,  кто  должен  был  расставить  всю  эту  массу  людей  по
местам.  По  Страус  и  его  помощники  справились  с  делом
блестяще.
 Нельзя  было  не  восхищаться,  наблюдая,  как  все  это  соз¬
давалось  на  протяжении  каких-нибудь  двух  с  половиной  ча¬
сов.  Небольшие  группы  людей  расходились  по  лужайкам,  по
зарослям  кустов,  иногда  вовсе  пропадая  из  виду,  —  и  вдруг
перед  глазами  явствейно  обозначилась  линия  обороны.  Сна¬
чала  это  были  небольшие  людские  цепочки,  разбросанные  по
разным  местам;  но  число  этих  цепочек  все  росло  и  росло,
расстояния  между  ними  становились  все  меньше  и  меньше,  и,
наконец,  сплошная  стена  человеческих  тел  плотно  охватила
все  огромное  пространство.
 Внизу,  в  центре  естественной  арены,  где  высился  одино¬
кий  могучий  дуб,  встала  вторая  линия  охраны,  отделившая  от
публики  площадку  примерно  в  пол-акра.
 Публика  продолжала  съезжаться,  а  на  шоссе  в  это  вре¬
мя  собиралась  толпа  фашистов.  Наплыв  публики  был  неве¬
роятный.  Мы  ожидали,  что  концерт  соберет  тысяч  пять,  ну,
может  быть,  десять,  но  число  собравшихся  уже  перевалило  за
двадцать  тысяч,  а  люди  все  прибывали  и  прибывали.  Автобус
за  автобусом  из  Гарлема;  автобусы  из  Бруклина,  Бронкса,
Манхэттена,  из  Джерси  Сити  и  Ньюарка  Г  А  за  ними  сотни
и  сотни  легковых  машин,  переполненных  доотказа.  Из  даль¬
 1  Гарлем,  Бруклин,  Бронкс,  Манхэттен—районы  Ныо-Йорка.  Довер¬
ен  Сити  и  Ньюарк  —  города  близ  Нью-Йорка.  (Прим.  перев.)
 427

нейшего  вы  увидите,  что  за  этот  успех  мы  заплатили  очень
дорогой  ценой.
 Но  если  у  нас  стечение  народу  превысило  все  ожидания,
то  контрдемонстрация,  затеянная  фашистами  на  шоссе,  явно
провалилась.  Несмотря  на  их  хвастливые  заверения,  что  три¬
дцать  тысяч  ветеранов  войны  явятся  выполнить  свой  священ¬
ный  долг  —  сорвать  наш  концерт,  несмотря  на  то,  что  все
газеты  и  радиостанции  штата  подхватили  их  призыв  к  наси¬
лию,  на  объявленный  ими  парад  собралось  не  больше  тысячи
человек;  и  уж  наверное  на  каждого  ветерана  в  их  рядах  при¬
ходилось  десятеро  в  наших.  Созданная  нами  охрана  без  труда
отбила  бы  нападение  в  любом  месте,  но  на  сей  раз  полиция
изменила  тактику:  тысячный  отряд  полицейских  сил  округа  и
штата,  тысяча  хорошо  вооруженных,  хорошо  вытренированных
людей  заблаговременно  явилась  на  место  действия,  преследуя
совершенно  определенную  цель.
 И  в  то  время  как  мы  заканчивали  последние  приготовле¬
ния  к  обороне,  в  то  время  как  вокруг  многотысячной  толпы
слушателей  смыкалась  воздвигнутая  Страусом  живая  стена,
выстоявшая  потом  несколько  часов  под  палящим  солнцем,
несмотря  ни  на  какие  провокации,  —  полиция  принялась  де¬
лать  то,  за  чем  ее  послали.
 Необходимо  отметить  роль,  которую  играла  полиция  в  со¬
бытиях  этого  дня,  отмечать  ее  снова  и  снова  на  протяжении
всего  рассказа  о  них,  потому  что  полицейская  дубинка  —
удобное  оружие,  а  человек,  который  размахивает  ею,  нахо¬
дится  под  покровительством  законов,  судов  и  судей,  и  дока¬
зывать  его  виновность  —  все  равно  что  пытаться  изловить
угря,  намазав  руки  вазелином.
 Когда  Страус  и  его  помощники  вырабатывали  план  охра¬
ны,  они  знали,  что  все  их  действия  абсолютно  законны.  Наши
люди  не  имели  оружия,  не  создавапи  никаких  беспорядков;  на
арендованной  нами  территории  мы  имели  право  делать  все,
что  нам  угодно,  если  только  при  этом  не  нарушался'  закон.
Но  увидев,  как  превосходно  организована  наша  оборона,  по¬
лиция  тотчас  же  стала  измышлять  способы  прорвать  ее.
 В  одиннадцать  часов  утра  прибыл  отряд  полиции  штата
численностью  около  трехсот  человек,  которые  тотчас  же
рассыпались  по  всей  территории  парка.  В  час  дня  к  Страусу
явился  полицейский  инспектор  Гаффни  и  потребовал,  чтобы
линия  обороны  была  отодвинута  на  четверть  мили  назад.  Это
уничтожило  бы  свободное  пространство  между  охраной  п
публикой  и  позволило  бы  фашистам  устроить  свалку  и  со¬
рвать  концерт.
 Страус  отказался  выполнить  требование.  Гаффни  стан
кричать  и  грозить,  но  Страус  заявил  ему,  что  парк  на  этот
 428

день  арендован  нами,  а  значит,  наше  право  —  расставлять
в  нем  своих  людей,  где  нам  заблагорассудится,  и  мы,  чорт
побери,  не  намерены  от  своего  права  отступать.  Он  также
указал  Гаффни,  что  наша  линия  нигде  не  подходит  к  шоссе
ближе,  чем  на  двадцать  ярдов;  это  уже  само  по  себе  являет¬
ся  гарантией,  что  никаких  эксцессов  не  будет,  если  только
на  нас  не  вздумают  напасть.  Тогда  Гаффни  предъявил  ульти¬
матум:  или  мы  отодвинем  назад  линию  охраны,  или  он  уведет
всех  своих  полицейских  из  парка.
 —  А  они  нам  и  не  нужны,  —  усмехнулся  Страус.  —  Здесь
не  будет  никаких  беспорядков.
 Через  несколько  минут  триста  полицейских  торжественно
покинули  территорию  парка  и  выстроились  вдоль  шоссе.  До
этого  времени  фашисты  на  шоссе  разыгрывали  некоторое  по¬
добие  «мирной»  демонстрации;  единственным  не  вполне  «мир¬
ным»  проявлением  была  та  отборная  площадная  брань,  кото¬
рой  они  осыпали  каждого  входящего  в  парк.  (Любопытно
отметить  необыкновенное  пристрастие  этих  апостолов  «хри¬
стианства»  и  «американизма»  к  выражениям  не  просто
непечатным,  но  таким,  которые  нормальному  человеку  и  в  го¬
лову  не  придут.)  Но  теперь  полиция  дала  знак  прекратить
комедию.
 И  тотчас  же  полетели  камни.  Под  одобрительный  хохот
сотен  полицейских  герои  «Американского  легиона»  рассыпа¬
лись  по  обочине  шоссе  и  принялись  швырять  камнями  в  нашу
охрану.  Несмотря  на  довольно  большое  расстояние,  отдель¬
ные  камни  все-таки  попадали  в  цель.  Кое-кто  был  тяжело
ранен,  но  ни  разу  за  весь  этот  долгий  день  наша  линия  не
дрогнула  и  не  прервалась.  Это  была  великолепная  демонстра¬
ция  мужества  и  спокойной  решимости.
 Полиция  между  тем  пустила  в  ход  обычные  свои  прие¬
мы  —  испытанные  приемы  американских  блюстителей  порядка,
не  упускающих  случая  развернуться  во  всей  красе.  Когда
фашисты  уже  загородили  дорогу  в  парк,  подъехало  несколько
запоздавших  машин,  в  которых  сидели  негры.  (Напоминаю,
что  концерт  уже  начался;  к  этому  я  сейчас  вернусь.)  Фаши¬
сты  остановили  машины  и  выволокли  негров  на  шоссе.  Те
стали  сопротивляться,  требовать,  чтобы  их  пропустили,  но
тут  в  дело  вмешалась  полиция.  Если  имя  Луиса  Буденца  1
сделали  теперь  синонимом  чести,  то  нападение  десятка  воору¬
женных  полицейских  на  одного  беззащитного  негра  следует,
очевидно,  именовать  подвигом.  Полицейские  принялись  наво¬
дить  порядок  привычным  для  них  способом  —  избивать  ни
 1  Луис  Буденц  —  ренегат,  усердно  помогающий  правительству  США
в  деле  преследования  прогрессивных  элементов.  (Прим.  перев.)
 429

в  чем  не  повинных  негров,  орудуя  дубинками  с  диким,  звер¬
ским  озлоблением.  Все  это  происходило  на  шоссе;  имеются
фотографии  и  официальные  показания  пострадавших  иегрэз,
так  что  рассказ  мой  об  этом  эпизоде  может  быть  докумен¬
тально  подтвержден.  Но  в  тот  момент  мы  ничего  не  знали  об
этой  новой  варварской,  нелепой  и  бессмысленной  жестокости.
В  силу  условий  местности  то,  что  делалось  на1  шоссе,  не
было  видно  далее  охране,  не  говоря  уже  о  тех,  кто  находился
внизу.
 Публики  между  тем  набралось  уже  около  двадцати  пяти
тысяч.  Все  сидели  прямо  на  земле,  и  передние  ряды  образова¬
ли  полукруг  перед  площадкой,  оцепленной  внутренней  линией
охраны.  Эта  вторая  линия  была  создана  из  совершенно  опре¬
деленных  соображений:  опасались,  что  в  толпу  могли  зате¬
саться  фашисты,  готовящие  покушение  на  Поля  Робсона.
Звучит  это  несколько  мелодраматично,  но  события  показали,
что  Леон  Страус  трезво  оценивал  положение  и  сумел  сделать
правильный  вывод.
 Робсон  появился  около  двенадцати.  Певцы  и  музыканты
из  группы  Народных  артистов  приехали  немного  раньше.  Мы
уселись  в  кружок  около  грузовика  со  звуковой  аппаратурой
и  занялись  составлением  программы.  Робсон,  по  совету  ру¬
ководителей  охраны,  остался  в  своей  машине.
 Кроме  Робсона,  приехали  Пит  Сигер,  Сильвия  Кан  и  еще
несколько  человек,  в  том  числе  один  очень  талантливый  и  уже
известный  молодой  пианист.  Все  они  были  немножко  взвол¬
нованы  необычной  обстановкой  концерта,  огромным  стечением
публики.  Не  часто  приходится  выступать  перед  таким  океа¬
ном  людей.
 —  Теперь  все  дело  за  вами,  —  обратился  я  к  ним.—
Я  скажу  только  несколько  вступительных  слов,  все  остальное
должны  сказать  вы  своей  музыкой  и  пением.
 —  Об  этом  мы  всегда  мечтали,  —  улыбнулся  Пит  Си¬
гер.  —  Сказать  все  песней,  и  только  песней.
 —  Да,  так  оно  и  будет.  Что  ж,  я  думаю,  чс-рез  полчаса
можно  начинать.  Сначала  споем  все  хором.  Потом  вы  начнете
программу.  Затем  пианист,  а  после  пианиста  —  Поль.  Потом
проведем  сбор  денег,  потом  опять  вокальные  номера,  и  под
конец  программы  —  снова  Поль.
 —  Очень  хорошо.
 —  Только  напишите  мне  названия  ваших  номеров,  чтобы
я  мог  объявлять  их.
 Я  пошел  поздороваться  с  Полем.  После  прошлой  субботы
у  меня  еще  не  было  случая  поговорить  с  ним,  и  мне  хотелось
высказать  и  свои  чувства  по  поводу  разительного  контраста
между  этими  двумя  сборищами,  и  законную  гордость,  которую
 430

я  испытывал  при  виде  живой  стены,  окружившей  наш  импро¬
визированный  концертный  зал.
 —  Не  то,  что  в  прошлый  раз,  —  сказал  я  ему.
 Он  кивнул,  но  выражение  лица  у  него  было  встревожен¬
ное.  Он  предчувствовал  то,  что  надвигалось;  я  же  весь  был
переполнен  радостным  сознанием  нашей  организованности  и
нашей  силы,  и  гнусные  твари,  толпившиеся  па  шоссе,  вну¬
шали  мне  только  презрение.  Ничего  не  случится.  Это  наш
день!
 Я  отошел  к  грузовику  с  аппаратурой  и  заговорил  с  ме¬
хаником.  В  это  время  меня  отозвал  в  сторону  руководитель
внутренней  охраны.
 —  Говард,  —  сказал  он.—  Нужно  передвинуть  микрофо¬
ны  вот  сюда,  под  самый  дуб.
 (Вы  помните,  что  в  центре  естественной  арены  рос  оди¬
нокий  дуб.)
 —  Что  вы,  разве  можно?  Если  мы  поставим  микрофоны
здесь,  ветви  дуба  будут  глушить  голоса  певцов  Какой  же
смысл?
 —  Смысл  есть  и  очень  большой.
 —  Тогда  объясните.
 —  Пожалуйста.  Мы  с  раннего  утра  разослали  наших
людей  обследовать  склоны  ближайших  холмов,  и  мне  только
что  сообщили,  что  вон  на  той  вершине,  как  раз  над  нами,
устроились  довольно  уютно  двое  из  местных  «патриотов».
И  у  них  дальнобойные  винтовки  с  оптическим  прицелом.  Дру¬
гими  словами,  онц  хотят  убить  Поля  и  ни  перед  чем  не  оста¬
новятся,  чтобы  выполнить  свое  намерение.  Так  что  лучше
поставить  грузовик  под  дубом.
 К  фашизму  неприменимы  мерки  здравого  смысла  —
в  этом  я  уже  убедился.  К  нему  неприменимы  и  критерии
разума,  культуры,  цивилизации,  порядочности,  морали.  У  фа¬
шистов  невозможное  становится  возможным,  невероятное
вероятным  и  самая  гнусная  подлость  —  не  только  в  порядке
вешей,  но  даже  неизбежна  и  необходима.
 Я  распорядился,  чтобы  грузовик  с  аппаратурой  подвели
под  дерево.  Затем  я  взял  в  руки  программу,  подошел  к  микро¬
фону  и  объявил  начало  концерта.  По  совести  говоря,  чувство¬
вал  я  себя  при  этом  довольно  неважно:  ветви  дуба  представ¬
ляли  весьма  ненадежную  защиту,  и  у  меня  не  было  никакой
уверенности  в  том,  что  обладатели  дальнобойных  винтовок
с  оптическим  прицелом  не  ошибутся  в  выборе  мишени.  Усту¬
пив  место  у  микрофона  Питу  Сигеру,  я  пошел  к  руководителю
охраны  и  поделился  с  ним  своими  опасениями.
 —  По-моему,  лучше  Полю  не  выступать,  —  сказал  я.  —
Чорт  с  ним,  с  концертом!  Не  так  уж  это  важно,  а  стоять  там,
 431

у  микрофона,  это  все  равно,  что  прямо  подставить  себя  под
пулю.
 —  Нет,  он  будет  выступать.  Он  твердо  решил.  Ничего,
все  будет  в  порядке.  Мы  приняли  кое-какие  меры.
 «Мы  приняли  меры»  —  это  означало,  что  полтора  десятка
рабочих  решились  на  смелый  и  самоотверженный  поступок.
Когда  Поль  Робсон  вышел  петь,  эти  пятнадцать  рабочих
встали  вокруг  него,  заслонив  его  собой  от  снайперов,  засевших
на  холме.  Сделано  это  было  совсем  просто,  без  сомнений
и  колебаний,  словно  иначе  и  быть  не  могло,  но  я  нияогда
не  забуду  этой  сцены.  Пятнадцать  рабочих,  белых  и  негров,
своим  телом  прикрывали  великого  певца,  одного  из  немногих,
очень  немногих  американских  интеллигентов,  который  не  убе¬
жал,  не  изменил  им,  не  поспешил  укрыться  в  безопасном
местечке,  а  стоял  среди  них,  величественный  и  непоколеби¬
мый,  как  утес.  Это  был  ответ  лучше  всяких  слов.
 Концерт  проходил  довольно  гладко,  и,  несмотря  на  все
трудности,  собравшимся  все-таки  удалось  послушать  хорошую
музыку.  Мощный  голос  Поля  Робсона  отдавался  в  окрестных
холмах;  из-под  пальцев  пианиста  лились  мелодии  Генделя
и  Баха;  Пит  Сигер  и  его  товарищи  пели  чудесные  старые
песни,  сложенные  в  те  времена,  когда  вероломство,  насилие
и  злоба  еще  не  считались  главными  добродетелями  амери¬
канцев.  Что  касается  полиции,  то  она  усердствовала,  как
могла.  Когда  стало  ясно,  что  сорвать  концерт  уже  не  удастся,
в  воздухе  появился  полицейский  геликоптер,  который  все  вре¬
мя  кружил  над  нами,  норовя  заглушить  звуки  музыки  шумом
мотора.  Отчасти  ему  это  удалось,  но  вообще  нам  повезло,
потому  что  мотор  геликоптера  тише,  чем  мотор  обыкновенного
самолета.  Испортить  впечатление  он  не  мог.
 Так  или  иначе,  важно  было,  что  концерт  состоялся  и  мы
сумели  осуществить  свое  законное  право.  Важно  было  и  то,
что  за  все  время  концерта  не  было  ни  одного  эксцесса  по
нашей  вине,  ни  одного  случая  нарушения  дисциплины  в  рядах
нашей  обороны.
 Это  была  совсем  другая,  новая  Америка;  здесь  тысячи
рабочих  и  их  союзников  впервые  выступили  сплоченно  и  орга¬
низованно  в  защиту  права  негритянского  певца  петь  перед
народом,  который  желает  его  слушать.  Перемена  совершилась
не  вдруг,  не  за  восемь  дней  пикскиллской  эпопеи;  в  эти  восемь
дней  только  достиг  высшей  точки  и  завершился  долгий  и  по¬
степенный  процесс,  и  в  новой,  изменившейся  Америке  мы
одержали  победу  от  имени  американского  народа,  во  имя
американского  народа  и  в  духе  лучших  традиций  американ¬
ского  народа.
 Но  день  еще  не  кончился,  далеко  не  кончился;  солнце
 432

еще  высоко  стояло  на  небе,  и  вечер,  полный  кровавых
и  страшных  событий,  куда  более  кровавых  и  страшных,  чем
неделю  тому  назад,  еще  был  впереди.  После  заключительного
номера  программы  я  разыскал  своего  друга  Р.,  и  мы  оба
смещались  с  толпой.  Пора  было  уезжать  из  парка.  Однако
машины,  направившиеся  к  выходу,  запрудили  всю  дорогу
и  не  двигались  с  мест.  Те,  кто  находился  внизу,  не  могли
знать,  что  фактически  задерживает  движение.  Мы  считали
задержку  естественной;  ведь  пропустить  по  узкой  дороге  такое
огромное  количество  машин  —  дело  нелегкое,  и  мы  запаслись
терпением.  Мы  не  знали  о  том,  что  фашисты  загородили
выезд,  что  наша  охрана  давно  уже  спорит  с  полицейскими,
требуя,  чтобы  те  или  освободили  путь,  или  не  мешали  нашим
людям  сделать  это.  Не  знали  мы  и  того,  что  полиция  сама
в  это  время  замышляла  невероятное  злодеяние,  не  желая
отставать  от  фашистской  банды.  Ничего  этого  мы  в  то  время
не  знали.  Солнце  медленно  заходило  над  долиной  реки  Гуд¬
зон,  тени  становились  длиннее,  но  час  был  еще  ранний,  и  в
огромной  толпе,  заполнившей  территорию  Холлоу-Брук,  еще
царило  праздничное,  радостное  настроение,  все  терпеливо
ждали,  довольные,  что  свободу  собраний  на  этот  раз  уда¬
лось  отстоять.
 Многие  приехали  на  концерт  целыми  семьями,  пользуясь
погожим  летним  днем.  В  толпе  было  очень  много  женщин,
больше  чем  мужчин,  что  и  понятно,  так  как  многие  мужчины
находились  на  линии  обороны;  наконец,  очень  много  было
детей,  целое  множество  совсем  маленьких  ребятишек  и  даже
несколько  сот  грудных  младенцев.  Может  показаться  удиви¬
тельным,  что  столько  народу  решилось  привезти  с  собой  детей
после  того,  что  случилось  в  прошлую  субботу,  но  я  должен
сказать  в  пояснение,  что  широкая  публика  как-то  не  воспри¬
нимала  еще  событий  прошлой  субботы  во  всей  их  реальности.
Это  относится  даже  к  тем  прогрессивно  настроенным  людям,
которые  достаточно  хорошо  знают,  что  такое  фашизм.  Кроме
того,  до  этой  книжки  не  было,  в  сущности,  ни  одной  попытки
дать  полный  отчет  о  первом  дне  Пикскилла.  Я  никому  по¬
дробно  не  рассказывал  о  том,  что  произошло  в  Лэйклэндском
парке,  и  не  только  я,  но  и  другие  очевидцы  и  участники  собы¬
тий  не  успели  этого  сделать.  Все  знали,  что  произошло  что-то,
но  никто  не  представлял  всей  серьезности  происшедшего.
Люди  рассуждали  так:  «В  тот  раз  все  это  вышло  случайно.
Полиция  прибыла  слишком  поздно,  и  потому  произошли
беспорядки.  Но  теперь  весь  мир  следит  за  тем,  что  делается
в  Пикскилле,  и  никаких  беспорядков  быть  не  может.  Этого
не  допустит  губернатор,  не  допустят  полицейские  власти
штата,  не  допустит,  наконец,  наша  местная  полиция.  У  окруж¬
 28  Америка  глазами  американцев
 433

ного  прокурора  Фанелли  было  достаточно  неприятностей
после  той  субботы,  так  что  и  он  будет  настороже.  Мы  спо¬
койно  можем  послушать  хорошую  музыку  в  хороший  летний
день  —  отчего  же  нам  не  взять  с  собой  ребят?»
 Да,  именно  такие  слова  говорили  люди  себе  и  другим,
и  именно  потому  они  приехали  на  концерт  со  всеми  своими
детьми  вплоть  до  грудных  младенцев;  трудно  себе  предста¬
вить  это,  но  то,  что  произошло  потом,  представить  еще
труднее. 	*
 Когда  мы  стояли  внизу  и  дожидались,  пока  рассосется
затор  на  дороге,  двое  из  охраны  привели  молодого  хулигана,
пытавшегося  пробраться  в  парк.  Это  был  юнец  лет  восем¬
надцати,  не  больше;  он  сидел  па  траве  и  озирался  по  сторо¬
нам  диким  взглядом,  в  котором  были  и  ненависть  и  страх.
хМежду  тем  его  никто  не  бил  и  не  собирался  бить,  мы  с  Р.
даже  слышали,  как  какие-то  две  женщины  пробовали  его
урезонить,  растолковать  ему,  какую  неприглядную  роль  он
играл.  Но  он  не  слушал;  злоба  душила  его,  и  как  только  его
отпустили,  он  рванулся  и  в  одно  мгновение  исчез  из  глаз.
 День  близился  к  концу,  и  машйны  на  дороге  пришли
в  движение.  Р.  озабоченно  качал  головой.  У  него  за  плечами
был  опыт  двух  войн  и  многолетняя  работа  в  качестве  проф¬
союзного  организатора,  а  потому  он  лучше  умел  распозна¬
вать  опасность.
 —  Не  нравится  мне  все  это,  совсем  не  нравится,  —
повторял  он.
 Мы  сели  в  машину.  Два  человека  попросили  подвезти  их,
и  мы  сказали,  чтобы  они  устроились  на  заднем  сиденье.
Я  включил  мотор  и  занял  место  в  веренице  медленно  подви¬
гавшихся  машин.  Минуту  спустя  вся  вереница  останови¬
лась,  и  я  снова  выключил  мотор.  Похоже  было,  что  движение
застопорилось  надолго.
 Двое  из  охраны  обходили  все  машины  подряд  и  преду¬
преждали  водителей:  —  Когда  будете  подъезжать  к  шоссе,
закрывайте  окна.  Там  швыряют  камнями.
 Этого  никто  не  ожидал.  Наши  форды,  плимуты  и  пон-
тиаки  не  были  рассчитаны  на  боевую  обстановку.  Но  если  на
шоссе  швыряли  камнями,  совет  держать  окна  закрытыми
казался  вполне  резонным,  тем  более  что  все  автомобилисты
с  детской  наивностью  верят  в  прославленные  рекламою
качества  небьющегося  стекла.  Все  покорно  последовали  этому
совету,  но  даже  если  бы  он  остался  невыполненным,  это  мало
что  изменило  бы  по  существу.
 Вереница  машин  продвигалась  вперед  на  несколько  фу¬
тов,  потом  останавливалась.  Простояв  минут  пять,  она  снова
проползала  несколько  футов,  потам  снова  останавливалась.
 434

Зная  свойства  своего  старенького  автомобиля,  я  опасался
перегрева  мотора  и  потому  каждый  раз  выключал  его.  Но
вдруг  мы  поехали  быстро  и  без  остановок  и  вскоре  очутились
на  шоссе.  И  сразу  же  нам  показалось,  что  мы  попали  в  ад:
полицейские,  осатанев  от  злобы,  набрасывались  на  выезжав¬
шие  из  парка  машины,  колотили  их  своими-длинными  дубин¬
ками,  ломали  крылья,  били  по  ветровым  стеклам.  Даже
сквозь  закрытые  окна  можно  было  разобрать  чудовищное
сквернословие,  которым  все  это  сопровождалось,  нецензурную
ругань,  шовинистические  выкрики;  казалось,  вся  грязь  и  мер¬
зость  расовой  ненависти,  гнездившейся  в  этих  блюстителях
американского  закона,  вдруг  хлынула  наружу.  Человек
тридцать  их  сгрудилось  у  самого  въезда  в  парк,  и  они  осыпали
каждый  автомобиль  такими  яростными  ударами,  словно  ‘это
было  ненавистное  им  живое  существо.
 (Так  было,  между  прочим,  и  с  той  машиной,  в  которой
ехал  Поль  Робсон.  Полицейские  изо  всех  сил  колотили  по
ветровому  стеклу,  по  кузову,  стремясь  добраться  до  тех,  кто
сидел  внутри.)
 Но  это  было  только  начало.  Каждой  машине,  выезжав¬
шей  из  парка,  приходилось  выбирать  один  из  трех  путей.
Прямо  напротив,  от  шоссе  под  прямым  углом  ответвлялась
узкая  боковая  дорога,  которая  соединяла  его  с  автострадой
Бронкс-Ривер.  Само  шоссе  уходило  на  юг  и  на  север,  образуя
с  боковой  дорогой  нечто  вроде  буквы  «Т».  Среди  этой  поли¬
цейской  свистопляски  выбор  нужно  было  делать  мгновенно.
Я  решил  свернуть  направо,  предпочитая  ехать  по  знакомому
уже  пути.
 А  дальше  произошло  вот  что.  Я  хочу  подробно  описать
здесь  все,  что  мне  пришлось  испытать  и  увидеть,  и  Р.  может
подтвердить  каждое  мое  слово.  Могу  также  добавить,  что  на
двух  других  направлениях  было  еще  хуже,  особенно  на  узкой
боковой  дороге,  которая  ведет  к  автостраде.  О  том,  что  проис¬
ходило  на  эгой  дороге,  можно  судить  по  имеющимся  фото¬
графиям.
 Все  эти  события  заняли  меньше  времени,  чем  займет  рас¬
сказ  о  них,  но  рассказывать  нужно  не  торопясь:  каждая  по¬
дробность  имеет  значение.  Началось  все,  когда  мы  отъехали
ярдов  тридцать  от  въезда  в  Холлоу-Брук.  Здесь,  у  левой  обо¬
чины  шоссе,  шагах  в  двадцати  друг  от  друга  стояли  двое
полицейских.  Посередине  между  ними  лежала  большая  груда
камней,  у  которой  теснилось  человек  шесть  ищи  семь  легио¬
неров.  Когда  мы  поравнялись  с  ними,  в  машину  полетели
камни.  Полицейские  камней  не  бросали.  Они  только  наблю¬
дали,  благосклонно  осклабясь,  и  было  совершенно  ясно,  что
они  здесь  поставлены  для  того,  чтобы  охранять  эту  кучку
 28'
 435

хулиганов  —  на  случай,  если  кто-нибудь  вздумает  остано¬
виться  и  вступить  с  ними  в  бой.
 (Я  нарочно  задерживаюсь  на  этом  описании,  потому  что
так  были  организованы  все  группы:  несколько  вооруженных
камнями  легионеров  и  при  них  один  или  два  полицейских  для
охраны  —  именно  «при  них»,  потому  что  едва  ли  можно  допу¬
стить,  что  полиция  просто  случайно  разбрелась  по  всему
шоссе.  Попадалось,  правда,  немало  хулиганов,  которые  дей¬
ствовали  в  одиночку  и  без  защиты  полиции,  но  всюду,  где  их
была  целая  группа,  рядом  непременно  торчал  полицейский.)
 Такие  вещи  не  сразу  доходят  до  сознания;  я  только  тогда
стал  соображать,  что  же,  собственно,  происходит,  когда  камни
застучали  по  кузову  машины.  Первый  камень  попал  в  двер¬
ной  косяк  между  двумя  окнами,  второй  ударился  в  раму  вет¬
рового  стекла;  еще  два  булыжника  угодили  в  нижнюю  часть
кузова.  Полицейские,  держась  за  бока,  покатывались  со
смеху.
 По  счастью,  дорога  впереди  была  в  это  время  свободна,
так  что  я  мог  дать  полный  газ  и  вырваться  из-под  обстрела.
Но  через  сорок  или  пятьдесят  метров  мы  наскочили  на  новую
засаду  легионеров.  Тогда,  не  помня  себя  от  ярости,  я  развер¬
нулся  и  пустил  машину  прямо  на  них  со  скоростью  сорока
миль  в  час.  Хулиганы  бросились  врассыпную,  полицейские
укрылись  в  придорожных  кустах.  Но  третью  группу  мы  не
успели  во-время  заметить  —  и  снова  град  булыжников  посы¬
пался  на  машину.  Однако  нам  необычайно  везло:  ни  один
камень  не  угодил  в  окна.  (Наша  машина  оказалась  одной  из
немногих,  где  обошлось  без  разбитых  стекол  и  никто  не  был
ранен.)  На  четвертый  раз  я  применил  уже  испытанную  так¬
тику  —  помчался  с  большой  скоростью  прямо  на  обочину
дороги,  где  засели  легионеры,  и  обратил  их  в  бегство.  Так,
от  засады  к  засаде,  продолжалась  эта  скачка  с  препят¬
ствиями,  похожая  на  горячечный  бред.
 Внезапно  мне  пришлось  убавить  скорость:  впереди  шла
машина,  которая  пострадала  больше  нашей.  Все  стекла  у  нее
были  разбиты,  даже  заднее.  Помню,  я  сказал  Р.:
 —  Посмотрите,  на  дороге  мокро.  Вероятно,  у  них  про¬
било  радиатор  или  запасной  бак.
 Какая-то  густая  жидкость  вытекала  из  машины,  оставляя
темный  след  на  асфальте.  И  вдруг  мы  поняли,  что  это  кровь,
целая  струя  крови  льется  из  машины  на  шоссе.
 Снова  полетели  камни,  и  снова  мне  пришлось  маневриро¬
вать,  увертываясь  от  них.  Мы  проехали  уже  больше  мили.
Машина,  шедшая  впереди,  вдруг  съехала  на  обочину.  Води¬
тель  сидел  неподвижно,  уронив  голову  на  баранку.  Голова
была  вся  в  крови.
 436

К  концу  второй  мили  организованные  группы  фашистов
стали  попадаться  реже,  и  только  время  от  времени  какой-ни¬
будь  шальной  камень,  пущенный  одиноким  хулиганом,  напо¬
минал,  что  опасность  не  миновала.  (Впрочем,  дальше,  уже
в  трех,  четырех,  пяти,  десяти  милях  за  Пикскиллом,  такие
группы  стояли  на  всех  виадуках  и  встречали  градом  камней
каждую  машину,  проходившую  внизу.  Таким  образом  постра¬
дало  много  людей,  даже  и  не  слыхавших  о  нашем  концерте,  —
у  кого  оказалась  серьезно  повреждена  машина,  а  кто  и  сам
был  ранен.)
 В  двух  милях  от  Холлоу-Брук,  у  заправочной  станции,
остановился  шестиместный  автомобиль,  за  которым,  как  и  за
многими  другими,  тянулся  по  шоссе  кровавый  след.  Из  маши¬
ны  вышли  пятеро  взрослых  и  ребенок  —  все  окровавленные
с  ног  до  головы.  Ребенок  жалобно  плакал,  взрослые  были
словно  в  каком-то  оцепенении.  Всего  в  нескольких  шагах  от
этой  заправочной  станции  расположилась  компания  молодых
хулиганов  и  усердно  забрасывала  камнями  машины,  прохо¬
дившие  мимо.  Я  подъехал  поближе  посмотреть,  не  можем  ли
мы  чем-нибудь  помочь  раненым,  но  тут  из-за  угла  выбежал
дежуривший,  видно,  там  полицейский  и,  отчаянно  чертыхаясь,
заколотил  дубинкой  по  нашей  машине.  Не  успокоившись  на
этом,  он  стал  вытаскивать  револьвер  из  кобуры,  и  я  счел  за
благо  уехать.  В  это  время  сзади  нас  подошла  другая
машина.  Р.  оглянулся  и  увидал,  как  полицейский,  размахнув¬
шись,  изо  всех  сил  хватил  дубинкой  по  ветровому  стеклу.
В  другой  руке  у  него  уже  был  револьвер.  Он  был  похож  на
буйно  помешанного.  Я  в  своей  жизни  насмотрелся  на  припад¬
ки  бешенства  у  полицейских,  одержимых  ненавистью  к  рабо¬
чим,  к  людям  прогрессивных  убеждений,  но  такого,  как  этот,
я  еще  не  видал.  Причем  это  не  был  единичный,  исключитель¬
ный  случай:  на  ближайшем  же  перекрестке  другой  полицей¬
ский  у  нас  на  глазах  разбил  ветровое  стекло  машины,
которую  водитель  остановил,  чтобы  узнать  дорогу.
 В  Пикскилле,  в  Буканане,  в  Кротоне  —  всюду  проезжих
подстерегали  вооруженные  камнями  фашисты,  и  все  дороги,
по  которым  мы  ехали,  были  залиты  кровью  и  усыпаны  битым
стеклом.  В  жизни  я  не  видал  такого  количества  крови,  в  жиз¬
ни  не  встречал  столько  израненных,  окровавленных  людей.
У  одной  из  бензиновых  колонок  три  машины  стояли  буквально
в  луже  крови;  люди,  сидевшие  в  этих  машинах,  пытались
как-то  унять  кровь,  струившуюся  у  них  из  ран.
 Мы  высадили  своих  попутчиков  в  Хармоне,  откуда  они
поездом  хотели  добираться  домой.  Мы  думали  было  вер¬
нуться  в  Холлоу-Брук,  но  уже  темнело,  и  мы  решили,  что  это
не  имеет  смысла.  Сейчас  уже  все  машины  наверняка  выехали
 437

из  парка;  а  от  того,  что  творилось  на  дорогах,  мы  все  равно
никого  не  спасем.  Для  нас  самих  это  испытание  еще  не  было
окончено.  Мы  заехали  ко  мне  на  дачу;  там  все  было  так  тихо
и  мирно  в  сумеречной  мгле.  Я  первым  делом  позвонил
к  Дж.  Н.,  но  никто  не  подошел  к  телефону.  Это  казалось
непонятным  —  куда  они  все  могли  деваться?
 —  Что  ж,  в  Нью-Йорк?  —  спросил  я.
 Р.  молча  кивнул,  и  мы  снова  сели  в  машину.  В  Хармоне
мы  опять  попали  под  обстрел.  (Теперь  я  ехал  с  открытыми
окнами:  лучше  уж  камни,  чем  осколки  стекла.)  Мы  выехали
на  автостраду,  и  с  первого  же  встречного  виадука  на  машину,
шедшую  впереди  нас,  обрушился  град  тяжелых  булыжников.
Я  стал  поворачивать,  думая  объехать  кругом,  чтобы  миновать
эту  засаду,  но  увидел,  что  у  машины,  которая  шла  следом,
выбиты  все  стекла  и  из  окон  глядят  окровавленные  лица  пас¬
сажиров.  И  всю  дорогу  до  самого  Нью-Йорка  мы  видели
вокруг  себя  одно  и  то  же:  разбитые  стекла,  помятые  поли¬
цейскими  дубинками  крылья,  истекающих  кровью  людей.
Казалось,  в  город  возвращаются  люди,  пережившие  бомбеж¬
ку  или  тяжелый  бой...
 Я  завез  Р.  домой  и  поехал  к  себе.  Был  уже  вечер,  и  мис¬
сис  М.  укладывала  детей  спать.  Меня  дожидался  горячий
ужин.  Я  снова  был  в  разумном,  спокойном  мире,  мире  поряд¬
ка,  тишины  и  цивилизации.  Этот  мир  был  миром  многих  аме¬
риканцев;  отсюда  они  взирали  на  зверства  немецкого,
итальянского,  испанского,  японского,  греческого,  румынского,
венгерского  фашизма,  с  детской  наивностью  островитян  при¬
говаривая:  «У  нас  это  невозможно».
 Я  кое-как  поужинал,  потом  включил  радио  и  стал  слу¬
шать  отрывочные  сообщения  о  совершившемся  только  что
преступлении  против  человеческой  жизни  и  человеческого
достоинства.  В  больницах  не  хватало  мест;  во  все  больницы
Уэстерского  округа  продолжали  поступать  раненые,
ослепшие,  истекающие  кровью  люди,  —  мужчины*  и  женщины
с  проломленными  черепами,  с  порезанными,  изуродованными
лицами;  маленькие  дети,  которым  стекло  попало  в  глаза;
негры,  избитые,  изувеченные  полицейскими  дубинками  и  са.-
погами,  —  люди,  вся  вина  которых  была  в  том,  что  они  собра¬
лись  послушать  музыку  в  летний  солнечный  день.
 Я  нервно  шагал  взад  и  вперед  по  комнате,  я  знал,  что
это  еще  не  конец,  и  спрашивал  себя:  а  будет  ли  конец  когда-
нибудь?
 Вдруг  зазвонил  телефон.  Говорил  один  мой  нью-йоркский
знакомый,  он  рассказал  мне  о  том,  что  произошло  в  Холлоу-
Брук  уже  после  нашего  отъезда.  Около  тысячи  профсоюзни¬
ков  до  последней  минуты  оставались  в  парке,  чтобы  пред¬
 438

отвратить  возможность  'нападения  фашистской  банды.  Вероят¬
но,  они  не  знали  о  том,  что  в  это  время  разыгрывалось  на
дорогах.  Автобусы  их  ушли,  и  когда  уже  никого  из  публики
внизу  н*е  осталось,  они  организованно  двинулись  к  выходу.
Полиция  загнала  их  обратно  в  парк.  Сотни  полицейских,  раз¬
махивая  дубинками,  набросились  на  них,  грозили  оружием,
многих  избили  до  полусмерти;  двадцать  пять  человек  аре¬
стовали  и  заставили  итти  с  поднятыми  руками,  как  военно¬
пленных,  а  всех  остальных  подвергли  обыску  —  искали  ору¬
жия.  Оружия  ни  у  кого  не  оказалось.  Тогда  полицейские
с  револьверами  в  руках  окружили  всю  эту  массу  людей
и  продержали  их  так  до  наступления  ночи.  Только  тогда  им
было  сказано:
 —  Ладно,  убирайтесь  отсюда!
 Моему  знакомому  только  что  сообщили,  что  несколько
человек  находятся  в  Голденс-Бридж  и  не  могут  выбраться
оттуда.  Не  съезжу  ли  я  за  ними  на  своей  машине?
 Я  сел  и  поехал.  Когда  я  проезжал  Пикскилл,  мимо  моей
машины  просвистела  пуля.  Только  этого  недоставало  для
полноты  картины!  Это  был  последний  штрих,  необходимый
для  того,  чтобы  чудовищные,  невероятные  события  дня  пред¬
стали  во  всей  своей  чудовищности  и  невероятности.
 Я  точно  следовал  данным  мне  указаниям.  Но  когда
я  добрался  до  места,  я  там  уже  никого  не  нашел.  В  лавке,
где  должны  были  дожидаться  эти  люди,  было  темно,  и  дверь
оказалась  на  запоре.  Я  вернулся  домой,  выпил  две  рюмки
коньяку  и  лег  спать.
 Пикскиллский  инцидент  был  окончен.
 VII
 МОЯ  ТОЧКА  ЗРЕНИЯ
 Прошел  год  и  три  месяца  после  пикскиллской  эпопеи.  За
это  время  события  успели  развернуться  с  такой  стремительной
быстротой,  что  те  два  вечера  кошмаров  кажутся  теперь  эпизо¬
дами  далекого  прошлого.  За  это  время  вошел  в  силу  закон
Маккарена,  утвердивший  в  Америке  полицейский  режим,
и  миазмы  фашизма  все  сильнее  отравляют  воздух,  которым
дышит  страна.  За  это  время  началась  война  в  Корее,  —
а  с  нею  безудержный  разгул  военной  пропаганды,  и  тысячи
«либеральных»  и  «прогрессивных»  деятелей  бросились  в  ку¬
сты,  убоясь  тех  суровых  репрессий,  которые  теперь  влечет  за
собой  любая  форма  протеста  и  недовольства.  Во  времена
 439

Пикскилла  политический  заключенный  был  редким  явлением
в  американских  тюрьмах  —  теперь  все  тюрьмы  полны  таких
заключенных.  Во  времена  Пикскилла  руководители  Коммуни¬
стической  партии  США  находились  под  судом  —  теперь  им
уже  вынесен  обвинительный  приговор  и  всей  коммунистиче¬
ской  партии  предъявлено  обвинение  по  закону  Маккарена.  Во
времена  Пикскилла  еще  не  началась  массовая  высылка  лиц
иностранного  происхождения  и  Эллис-Айленд  еще  не  просла¬
вился  своим  концентрационным  лагерем.  Во  времена  Пикс¬
килла  вся  Америка  еще  не  жила  под  знаком  «проверок
лойяльности»,  «охдты  за  ведьмами»  и  террора  против  тех,  кто
ненавидит  войну  и  хочет  мира  и  демократии.  И,  наконец,
тогда  план  предательства  и  раскола  американского  рабочего
движения  еще  не  претворялся  в  жизнь.
 История  теперь  шагает  быстро,  и  до  выхода  в  свет  этой
книжки  может  произойти  много  новых  и  еще  более  трагиче¬
ских  событий,  перед  которыми  побледнеют  события,  описан¬
ные  здесь.  Но  даже  в  этом  случае  значение  их  не  уменьшит¬
ся.  Пикскилл  был  важнейшим  этапом  в  становлении  амери¬
канского  фашизма,  пробным  камнем  для  всего,  что  настало
потом.
 К  сожалению,  многие  подробности  пикскиллского  инци¬
дента  остаются  неизвестными,  и  пройдут,  может  быть,  годы,
прежде  чем  все  разъяснится  до  конца.  До  сих  пор  не  уста¬
новлено,  в  какой  мере  были  причастны  к  этому  делу  высшие
власти  штата  и  округа,  хотя4факт  их  причастности  достаточно
убедительно  доказывается  содержанием  предыдущих  страниц.
Я  не  знаю  точно,  какие  сговоры,  интриги  и  соглашения  при¬
вели  к  Пикскиллу,  хотя  не  подлежит  сомнению,  что  такие
сговоры,  интриги  и  соглашения  имели  место.  Я  хотел  бы
знать,  например,  как  попали  в  парк  Лэйклэнд-Эйкерс  трое
агентов  министерства  юстиции  и  куда  так  таинственно  исчез¬
ли  помощники  шерифа.  Я  хотел1'  бы  знать,  что  удерживало
полицию  штата,  повидимому,  давно  знавшую  о  побоище
в  лощине  Лэйклэнд-Эйкерс,  от  появления  на  месте  действия;
и  я  хотел  бы  знать,  кто  дал  ей  сигнал  к  наступлению,  когда
появился  шанс  взвалить  на  нас  обвинение  в  убийстве;  я  хотел
бы  знать,  кто  были  те  два  снайпера  с  дальнобойными  вин¬
товками,  и  действовали  ли  они,  выполняя  часть  общего  плана,
или  же  за  свой  страх  и  риск.
 Если  говорить  о  роли  полиции  в  целом,  то  тут  тоже  воз¬
никает  ряд  законных  вопросов.  Почему  не  были  арестованы
зачинщики  первого  нападения  —  ведь  сотни  очевидцев  могли
назвать  их  имена.  Почему  в  субботу,  когда  начались  беспо¬
рядки,  на  месте  не  оказалось  никаких  представителей  поли¬
цейской  власти,  кроме  трех  помощников  шерифа?  Почему  на
 440

концерте  в  Холлоу-Брук  полиция  так  настойчиво  добивалась,
чтобы  мы  придвинули  линию  охраны  вплотную  к  публике?
Отчего  и  по  чьему  приказу  полицейские  взяли  под  свою
защиту  хулиганов,  бесчинствовавших  на  дорогах?  Почему
задержали  и  арестовали  профсоюзников  из  охраны  после  того,
как  разъехалась  публика,  слушавшая  концерт?
 Не  говорю  уже  о  диких  бесчинствах  самих  полицейских,
свидетелем  которых  я  был,  —  о  том,  как  они  жестоко  изби¬
вали  негров,  как  ломали  машины  и  увечили  сидевших  в  них
людей.  Эти  методы  так  широко  применяются  при  разгоне
рабочих  демонстраций  или  для  подавления  любых  форм  про¬
грессивного  движения,  что  их  уже  можно  считать  нормальным
и  естественным  —  вернее,  противоестественным  —  поведением
полиции  США.
 Число  подобных  вопросов  нетрудно  было  бы  умножить,
но  мне  кажется,  что  ответ  на  них  заключен  в  самом  содер¬
жании  приводимого  здесь  отчета  о  пикскиллской  эпопее.  Важ¬
нее  другое  —  понять  и  оценить  Пикскилл  в  свете  тех  событий,
которые  произошли  после  него  и  происходят  теперь  в  Аме¬
рике  и  во  всем  мире.  Любому  участнику  или  очевидцу  двух
происшествий,  обозначаемых  словами  «пикскиллский  инци¬
дент»,  не  могло  не  броситься  в  глаза  колоссальное  различие
во  всем  поведении  обеих  сторон:  людей,  объединившихся
вокруг  Поля  Робсона,  и  фашистов  (фашисты  —  единственно
правильное,  точное  название  для  них,  как  бы  они  сами  себя
ни  именовали  —  «легионерами»,  «ветеранами»,  «патриотами»
или  как-нибудь  еще).
 Необходимо  отметить,  _  что  со  стороны  прогрессивного
лагеря  не  было  ни  единой  попытки  насилия;  необходимо
отметить,  что  все  столкновения  были  спровоцированы  фашист¬
скими  элементами;  необходимо  отметить,  что  только  фашисты
прибегали  к  силе.  И  всякий  разумный  человек  согласится,  что
поведение  каждой  стороны  было  продиктовано  не  чем  иным,
как  идеологией  тех  общественных  сил,  представительницей
которых  она  являлась.
 Это  особенно  существенно,  если  вспомнить,  что  в  дни  гшкс-
киллских  концертов  шел  судебный  процесс  одиннадцати
руководителей  американской  компартии,  обвинявшихся  в  рас¬
пространении  идей,  связанных  с  пропагандой  «силы  и  наси¬
лия».  (Даже  сейчас,  когда  я  пишу  эти  строки,  передо  мною
лежит  номер  нью-йоркского  «Джорнал  америкен»,  передовая
которого  призывает  американцев  осознать,  что  коммунизм
есть  «сила  и  насилие»,  воплощенные  в  образе  идеи,  —  если
только  вообще  можно  представить  себе  что-либо  подобное.)
 Я  достаточно  хорошо  понимаю,  что  сейчас  уже  поздно
взывать  к  рассудку  и  логике.  И  все-таки  голоса,  взывающие
 441

к  ним,  должны  раздаваться;  даже  если  эти  попытки  заранее
обречены  на  неудачу.  Благодаря  таким  голосам  крошечный
огонек  культуры  теплился  в  Германии  с  1933  по  1945  г.,
и  что  бы  ни  происходило  сейчас,  история  вынесет  свой  спра¬
ведливый  приговор.
 Пикскиллский  инцидент  явился  одним  из  основных  этапов
в  деле  подготовки  американского  фашизма  и  создания  благо¬
приятной  почвы  для  пропаганды  третьей  мировой  войны.  Это
было  откровенное  проявление  силы  и  насилия  со  стороны  по¬
длинных  поборников  силы  и  насилия,  вдохновителей  и  слепых
орудий  американской  реакции.  Здесь,  без  сомнения,  преследо¬
валась  двоякая  цель:  во-первых,  «состряпать  дело»  против
большой  группы  людей  прогрессивного  лагеря,  втянув  их  в  на¬
сильственные  действия,  с  тем  чтобы  на  них  же  переложить
всю  тяжесть  ответственности  за  эти  действия;  и,  во-вторых,
призвать  деклассированные  элементы  всей  Америки  к  наси¬
лию  в  духе  фашизма.  Именно  в  этом  заключалось  потен¬
циальное  значение  Пикскилла  для  сил  американской  реакции,
и  потому  мыслящий  человек  не  может  не  увидеть  его  связи
с  процессом  одиннадцати  коммунистов,  в  то  время  происхо¬
дившим  в  Нью-Йорке.
 Осуществлению  первой  цели  помешали  дисциплина  и  вы¬
держка,  проявленные  прогрессивным  лагерем;  вторая  цель  не
была  достигнута  благодаря  тому  отношению,  которое  пикскилл-
ские  события  встретили  у  широких  масс  американцев.  Амери¬
канский  народ  не  проявил  готовности  вступить  на  тот  путь
крови  и  грязи,  на  который  его  толкали  последователи  Адоль¬
фа  Гитлера;  мало  того,  у  господствующих  классов  США  воз¬
никли  сомнения  в  том,  что  в  американском  народе  можно
воспитать  такую  готовность  в  достаточно  короткий  срок.  Вот
чем  объясняется  крутой  поворот  к  легальному  полицейскому
фашизму,  выразившийся  в  принятии  закона  Маккарена  и  пере¬
полнении  тюрем  политическими  заключенными.
 Пикскилл  —  одно  из  многих  свидетельств  применения
силы  и  насилия  не  левыми,  а  против  левых.  Подробный  ана¬
лиз  любого  из  сотни  аналогичных  провокационных  инцидентов
приводит  к  таким  же  выводам.  Об  этом  говорит  и  «История
Хэймаркетского  дела»1,  написанная  Генри  Дэвидом,  и  мои
 1  Хэймаркет  —  площадь  в  Чикаго,  где  4  мая  1886  года  состоялась
демонстрация  протеста  рабочих  против  расправы  полиции  над  участни¬
ками  движения  за  8-часовой  рабочий  день.  Во  время  демонстрации  с  про¬
вокационной  целью  была  брошена  бомба,  убившая  нескольких  полицей¬
ских.  Этот  факт  был  использован  правящими  кругами  США,  чтобы  под¬
вергнуть  смертной  казни  четырех  руководителей  стачечного  движения.
(Прим.  перев.)
 442

материалы,  связанные  с  «Рипаблик  стил»1.  Тщательное  изу¬
чение  фактов  неизменно  устанавливало,  что  сила  и  насилие
применялись  не  левыми,  а  правыми  элементами.  Более  того,
даже  в  истории  прошлых  лет  нельзя  найти  ни  одного  анало¬
гичного  случая,  где  акты  насилия  совершились  бы  по  ини¬
циативе  левых.  Самые  тщательные  расследования,  розыски
и  изучение  данных,  проведенные  министерством  юстиции,  рас¬
полагающим  огромными  финансовыми  возможностями,  не
могли  обнаружить  хотя  бы  один-единственный  пример  наси¬
лия  со  стороны  левых.  Так  не  знаменательно  ли,  что  пикс-
киллские  события  разыгрались  в  то  самое  время,  когда  один¬
надцать  коммунистических  лидеров  судили  за  «пропаганду»
известных  философских  идей,  которые,  выражаясь  языком
обвинительного  заключения,  влекут  за  собой  применение
«силы  и  насилия»?  Какой  козырь  получил  бы  прокурор,  если
бы  он  мог  на  суде  привести  пикскиллский  инцидент  в  качестве
аргумента  в  свою  пользу!  И  какими  великолепными  свидете¬
лями  обвинения  явились  бы  трое  хладнокровных  и  «беспри¬
страстных»  агентов  ФБР!
 Я  лично,  мне  кажется,  избавился  уже  от  многих  иллюзий,
которые  у  меня  еще  были  во  времена  Пикскилла.  Мои  книги,
посвященные  американской  истории,  написанные  с  большой
любовью  к  родине  и  гордостью  за  нее,  сейчас  запрещены
как  «порочные»,  «изменнические»  и  «искажающие  истину».
За  отказ  сыграть  роль  второго  Луиса  Буденца  я  был  приго¬
ворен  к  трем  месяцам  тюрьмы.  А  за  то,  что  я  упорно  не  же¬
лаю  отречься  от  всего  хорошего,  честного  и  благородного,  что
только  есть  в  моем  прошлом  и  в  прошлом  моей  страны,  аме¬
риканская  пресса  обливает  меня  грязью,  а  американское  пра¬
вительство  отказывает  мне  в  праве  выезда  из  страны.  И  все
же  я  продолжаю  верить,  что  если  американский  народ  узнает
все  факты,  он  будет  действовать,  исходя  из  этих  фактов.
Факты  —  вещь  не  только  упрямая,  но  и  страшная,  и  потому
люди,  которые  считаются  с  фактами,  в  наши  дни  объявляются
опасными.  Нелегко  мне  признать  себя  опасным  человеком,  но
если  опасен  тот,  кто  верен  фактам,  —  пусть  будет  так.
 1  «Рипаблик  стил»  —  крупная  сталеплавильная  компания  в  Чикаго.
30  мая  193/  года  чикагской  полицией  была  учинена  жестокая  расправа
над  рабочими  принадлежащего  компании  завода  и  членами  их  семей,
собравшимися  на  демонстрацию  в  знак  протеста  против  антирабочей
политики  компании.  (Прим.  перев.)

ФИЛИПП
 Б  О  И  О  С  К  И
 СЫН  НАРОДА
 (Очерк)
 Я  торопился  —  мне  нужно  было  встретиться  с  одним  че¬
ловеком  —  и  шел  быстро.  На  улице  резкий  голос  диктора
выкрикивал:  «Шпион...  шпио-н...  коммунист...  шпион!»
 Тревога  и  тайный  страх,  обычные  в  наши  дни,  се¬
рой  тенью  омрачали  лица  людей.  У  большинства  прохожих
в  руках  были  газеты.  Жирные  черные  заголовки  снова  и  снова
повторяли  те  же  слова.  Завернув  за  угол,  я  чуть  не  налетел  на
мужчину  с  журналом.  Мимо  проехал  грузовик  с  громадным
плакатом.  И  на  обложке  журнала  и  на  плакате  —  все  то  же:
«Шпион...  коммунист...  шпион».  Всю  дорогу,  на  каждом  шагу
лезли  мне  в  глаза  эти  слова.
 Было  тихое  сентябрьское  утро.  Шли  в  школу  дети.
В  воздухе  висела  легкая  дымка,  какая  ранней  осенью
заволакивает  солнце  и  матовым  блеском  оседает  на  яблонях
и  грушах.  Хотелось  отдаться  мирной  неге  этого  утра,  и  с  не¬
вольным  вздохом,  как  об  утраченной  мечте,  думалось  о  таких
простых  вещах,  как  родной  дом,  семья,  радость  мирного
труда.
 Меня  так  и  подмывало  взять  за  руку  любого  из  толпы
этих  запуганных  людей,  которые  шли  мимо,  торопливо  отводя
глаза  от  заголовков  газет  на  витринах  киосков,  и  сказать:
«Пойдем,  пойдем  скорее  —  я  хочу  познакомить  тебя  с  ним...»
 В  это  утро  я  должен  был  встретиться  с  Гэсом  Холлом,
председателем  коммунистической  организации  штата  Огайо,
 444

одним  из  двенадцати  членов  Национального  Комитета  амери¬
канской  компартии,  привлеченных  к  суду  по  обвинению  в  под¬
готовке  заговора  с  целью  насильственного  свержения  суще¬
ствующего  строя...  Впрочем,  не  стоит  и  приводить  текст  этого
обвинения:  никого  он  не  интересует,  ибо  никто  в  него  не  верит,
а  меньше  всего  те,  кто  его  сочинял.  Обвинители  ведут  игру
покрупнее,  у  них  иная  цель:  украсть  свободу  сперва  у  народа
Америки,  а  затем  и  у  всего  мира.
 До  этого  дня  я  только  один  раз  видел  Гэса  Холла.  Было
это,  кажется,  весною  1946  года,  он  тогда  только  что  демоби¬
лизовался  и  носил  еще  синюю  форму  моряка.  Мы  встретились
в  Кливленде,  в  холодном  зале  собраний,  где  Гэс  в  дальнем
углу  помешивал  огонь  в  печи.  Самым  примечательным  в  его
наружности  были  в  то  время  громадные,  лихо  закрученные
усы,  которые  он  отрастил  во  флоте,  —  единственный  трофей,
привезенный  им  домой  с  войны.
 В  моей  памяти  эти  пышные  усы  были  неотделимы  от  его
лица.  И  вдруг  сегодня  вместо  них  я  увидел  самые  обыкновен¬
ные  маленькие  усы  щеточкой,  едва  прикрывавшие  верхнюю
губу.
 —  Куда  же  девались  ваши  замечательные  усы?  —  спро¬
сил  я  с  места  в  карьер.
 —  Сбрил,  —  ответил  Холл,  улыбнувшись  с  легким  оттен¬
ком  сожаления.
 Я  прежде  всего  захотел  узнать  главные  факты  его  биогра¬
фии.  Дата  рождения  —  8  октября  1910  года.  Родился
в  Айроне,  штат  Миннесота.  Образование:  окончил  низшую
школу,  затем  пришлось  пойти  работать.  Женат,  двое  детей.
Трудовой  стаж:  с  15  лет  работал  лесорубом,  потом  —  на  же¬
лезной  дороге.  В  годы  ранней  молодости  кочевал  по  всей
стране,  выбирая  места,  где  климат  соответствовал  его  одежде.
Работал  на  сталелитейных  заводах.  Профсоюзный  организа¬
тор.  Коммунист...
 —  Так...  Ну-с,  теперь  вам  остается  еще  только  рассказать
мне,  что  вы,  как  все  великие  американцы,  родились  в  бревен¬
чатой  хижине!
 Улыбка  медленно  поползла  по  лицу  Гэса.
 —  Представьте,  это  так  и  есть!  Папаша  у  меня  был
отличный  плотник  и  сам  построил  домик,  где  я  родился.
 Мы  оба  расхохотались.  Я  вдруг  почувствовал,  что  продол¬
жать  расспросы  не  к  чему.  Передо  мною  в  тесной  комнатушке
сидел  человек,  который  всю  жизнь  боролся  за  права  обездо¬
ленных,  ибо  сам  он  был  одним  из  них,  боролся  мужественно
и  сознательно,  веря  в  победу.  Чего  же  еще?  Оставалось  только
пожать  ему  руку  и  уйти  домой.  Истина  говорит  сама  за  се¬
бя  —  и,  казалось  бы,  этого  достаточно,  и  нет  надобности
 445

писать  эту  статью  о  Гэсе  Холле.  А  между  тем  я  ее  пишу:
приходится  доказывать  очевидное!
 Я  должен  доказывать,  что  Гэс  Холл  —  неподкупно  чест¬
ный,  искренний  человек  и  мужественный  борец,  хотя  это  ясно
из  всей  его  жизни,  хотя  это  знают  все,  кому  приходилось
иметь  с  ним  дело,  не  только  друзья,  но  и  враги,  и  те,  кто
распространяет  о  нем  заведомую  ложь.
 Впрочем,  если  мне  и  не  требовалось  бы  узнать  биографию
Гэса,  я  не  ушел  бы  от  него  —  так  интересно  было  то,  что  он
рассказывал.
 —  Мало  того,  —  сказал  он  с  усмешкой,  продолжая  наш
разговор  о  хижине,  где  он  родился,  —  не  так  давно  один
фотограф-любитель  сделал  несколько  снимков  этой  хижины,
и  снимки  его  премированы  повсюду,  не  только  в  США,  но
даже  в  Южной  Америке!
 В  самом  деле,  не  забавно  ли,  что  те  самые  добрые  люди,
которых  прошибал  холодный  пот  при  чтении  распространяе¬
мых  в  печати  басен  о  намерениях  американских  коммунистов
(речь  ведь  идет  всегда  о  их  будущих  действиях),  быть  может,
умиленно  любовались  снимками  хижины,  где  родился  один  из
виднейших  коммунистов  Америки!
 Во  время  нашей  беседы  Гэс  неоднократно  с  видимым
удовольствием  и  гордостью  упоминал  о  своем  отце.  Отец
его,  Мэтт,  всю  жизнь  принимал  активное  участие  в  рабочем
движении.  Он  был  дружен  с  знаменитым  Биллом  Хейвудом
и  в  дни  бурной  деятельности  «Индустриальных  рабочих
мира»  работал  в  шахтах  и  рудниках,  руководил  кампанией  по
вовлечению  горняков  в  профсоюз  —  и  за  это  потом  целых  три¬
дцать  лет  состоял  в  «черном  списке».  Тридцать  лет!  Только
во  время  последней  войны  его  опять  приняли  на  работу,  —
а  ему  уже  шестьдесят  восемь  лет.
 И  Мэтт  и  его  жена  —  одни  из  основателей  компартии
Америки,  партии,  которую  с  первых  же  дней  ее  существова¬
ния  жестоко  преследовал  генеральный  прокурор  Пальмер  при
ретивом  содействии  Эдгара  Гувера,  тогда  еще  только  учив¬
шегося  искусству  политических  провокаций  и  судебных  инсце¬
нировок.
 У  родителей  Гэса  было  десять  человек  детей,  и  несладко
жилось  детям  человека,  которого  травили  всемогущие  горно¬
рудные  компании  и  сотни  их  наемных  холуев,  так  же  как  впо¬
следствии  травили  Гэса  их  преемники.
 Мэтт  Холл  собственными  руками  выстроил  в  лесной
глуши  домик  для  своей  семьи  и  по  мере  того,  как  рождались
новые  дети,  делал  к  нему  пристройки.
 —  Мы  жили  всегда  впроголодь,  —  сказал  мне  Гэс  про¬
сто.
 446

Иной  отец  говорит  сыну:  «Мой  жизненный  путь  был  тру¬
ден,  и  я  хочу,  чтобы  ты  выбрал  путь  полегче».  Но  Гэса  ра¬
стили  для  нелегкой  задачи  в  жизни.  Отец  как  бы  поднял  его
к  себе  на  плечи,  и  потому  он,  мальчик,  видел  дальше,  чем
видели  люди  втрое  старше  его.
 В  пятнадцать  лет  Гэс  наравне  со  взрослыми  мужчинами
работал  лесорубом  у  лесопромышленной  компании  «Бэкус
и  Брукс»,  получая  32  доллара  в  месяц,  и  тогда  уже  вел  работу
профсоюзного  организатора.  Условия  труда  были  ужасающие,
рабочие  жили  в  убогих  бараках  и  были  всецело  во  власти
хозяев,  которые  неусыпно  следили  за  «бунтовщиками»,  то-
есть,  в  сущности,  почти  за  всеми  рабочими.  «Черный  список»
был  внушительный,  длинный,  а  расправа  короткая  —  ведь  там,
в  лесной  глуши,  с  человеком  всякое  могло  случиться...
 Несмотря  на  это,  юный  Гэс  энергично  агитировал  рабо¬
чих,  которые  по  возрасту  годились  ему  в  отцы.  Союз  комму¬
нистической  молодежи,  к  которому  Гэс  был  прикреплен  (чле¬
ном  его  он  по  своему  возрасту  не  мог  еще  быть),  в  то  время
развернул  большую  работу  в  северной  Миннесоте  и  поручил
ему  организовать  союз  лесорубов.  Гэс  успешно  выполнил  за¬
дание.  Позднее,  когда  он  стал  уже  полноправным  членом
Союза  коммунистической  молодежи,  он  в  качестве  агитатора
объезжал  рабочие  поселки  штата.
 —  Это  были  мои  первые  публичные  выступления,  —  рас¬
сказывал  Гэс  с  усмешкой.  —  До  того  я  ни  разу  в  жизни  не
выходил  на  трибуну.  Первая  речь  продолжалась  ровно  две
минуты...  Ну,  а  потом  мои  речи  становились  с  каждым  разом
все  длиннее...
 Гэс  возил  бревна  из  лесу,  сплавлял  их  по  реке  —  все  это
за  45  долларов  в  месяц.  И  все  время  он  с  неослабевающей
энергией  вовлекал  молодых  рабочих  в  Союз  коммунистической
молодежи.  Он  становился  заметной  фигурой  —  на  него  обра¬
тили  внимание  и  враги  рабочих,  и,  что  гораздо  важнее,  сами
рабочие...
 Был  в  юности  Гэса  беспокойный  период,  копда  он  в  по¬
исках  работы  бродяжил  и  на  платформах  товарных  поездов
разъезжал  по  всей  стране.  Жадно  наблюдая,  как  живег
народ,  он  убедился,  что  таких,  как  он,  миллионы.  Он  узнал,
что  все  благосостояние  страны  держится  на  труде  рабочих;
везде  они  работали  в  поте  лица,  а  плодами  их  трудов  пользо¬
вались  другие.  Эту  простую  истину  открыли  юному  Гэсу  два
безжалостных  учителя:  голод  и  безработица.
 С  того  времени  и  до  стачки  сталелитейщиков  в  1937  году
жизнь  Гэса  была  полна  деятельности,  и  время  для  него  мча¬
лось  стрелой.  В  1928—1929  годах  он  вел  организационную
работу  среди  горняков  на  знаменитых  рудниках  Месабя,
 447

богатейшем  в  США  железорудном  месторождении,  принадле¬
жащем  компании  «Юнайтед  Стэйтс  Стил».  Здесь  его  впервые
арестовали  за  то,  что  он  руководил  антивоенной  демонстра¬
цией.  Бывшие  на  митинге  подростки-школьники,  увидев,  что
Гэса  после  его  речи  схватили  полицейские,  стали  бурно  про¬
тестовать,  несмотря  на  все  уговоры  Холла,  который  опасался,
как  бы  их  за  это  не  исключили  из  школы.  Полицейские
пустили  в  ход  дубинки  и  погнали  школьников  в  тюрьму  вслед
за  Гэсом.  Избитые,  окровавленные,  в  изодранных  рубашках,
мальчики  очутились  в  камерах.  Они  были  ошеломлены,  как
бывают  ошеломлены  все  молодые  американцы,  когда  впервые
вдруг  испытают  на  себе  силу  железного  кулака,  скрытого  за
пресловутыми  американскими  «свободой  и  справедливостью»,
на  верность  которым  они  присягают.  (Сколько  их,  этих  юно¬
шей,  полегло  за  годы  войны  на  берегах  Тихого  океана!)
 Но  вот  пришло  время,  когда  темное  пятнышко,  мелькав¬
шее  на  горизонте  в  безоблачные  дни  «процветания»,  стало
разрастаться  в  грозовую  тучу,  и,  наконец,  бурный  ливень  зато¬
пил  всю  страну.
 В  Германии  финансовый  капитал  выпустил  на  политиче¬
скую  арену  бездарного  живописца,  малевавшего  вывески.  Сго¬
рел  подожженный  рейхстаг.  Уже  маячили  в  тумане  лагери
Дахау  и  Бухенвальда.  Обвиненный  в  поджоге  коммунист
Димитров  на  суде  сорвал  с  чванного  Геринга  театральные
доспехи.  Инсценировка  провалилась,  авторы  ее  были  разоб¬
лачены.
 В  Америке  в  Белом  доме  водворился  Рузвельт.  Но  скоп¬
ления  палаток  и  жалких  лачуг,  которые  народ  в  насмешку
называл  «городами  Гувера»,  попрежнему  усеивали  страну,
миллионы  безработных  —  мужчины,  женщины,  дети  —  стран¬
ствовали  в  товарных  поездах,  ночуя  в  кустах  у  дороги  и  пи¬
таясь  всякой  дрянью.
 А  меллоны,  уэйры,  морганы  трепетали: 	на 	их  глазах
 поднималась  новая  сила.  Рабочие  начинали  рвать  путы,  свя¬
зывавшие  их  в  течение  десятилетий.  На  Парк-авеню  богатые
вдовы  набивали  свои  кладовые  продовольствием,  делая  запа¬
сы  на  тот  случай,  если  армия  голодных  хлынет  от  Юнион-
Сквера  \  где  Фостер,  Амтер  и  Майнор  выступали  с  речами  пе¬
ред  тысячными  толпами.
 Эта  армия  безработных,  боровшихся  за  кусок  хлеба,
выдвинула  в  первые  ряды  таких  коммунистов,  как  Гэс  Холл.
 В  1932  году  Гэс  организовал  демонстрацию  безработных
в  Миннеаполисе.  Демонстранты  «взяли  штурмом»  здание  му¬
 1  Площадь  в  Нью-Йорке,  где  обычно  происходят  митинги,  созы¬
ваемые  коммунистами.  (Прим.  перев.)
 448

ниципалитета  и  заставили  трепетать  богачей.  На  этот  раз
битва  за  хлеб  была  выиграна.
 В  1934  году  в  Миннеаполисе  вспыхнула  знаменитая  заба¬
стовка  шоферов  грузовых  машин.  Гэс  Холл  руководил  ею
в  самый  решающий  момент  борьбы.  А  борьба  была  отчаянная
и  жестокая,  переходившая  уже  в  настоящую  войну.  Со  всей
страны  властями  были  собраны  банды  головорезов;  их  воору¬
жили  дубинками  и  револьверами  и,  нацепив  им  полицейские
бляхи,  двинули  против  бастующих.  Бандиты  расхаживали  по
городу,  действуя  подобно  гитлеровским  штурмовикам.  Это
продолжалось  до  тех  пор,  пока  рабочим  стало  уже  невмоготу,
и  они  сами  принялись  за  дело.
 —  Никогда  в  жизни,  —  сказал  мне  Гэс,  —  я  не  видел,
чтобы  народ  так  расправлялся  с  фараонами.  Они  удирали  по
всем  улицам,  срывая  на  бегу  свои  бляхи!
 Вспоминая  эту  картину,  Гэс  мечтательно  улыбался.
 Когда  образовался  Комитет  производственных  профсою¬
зов,  Гэс  Холл  стал  штатным  работником  Комитета.
 Рассказывая  мне  об  этом,  он  порылся  в  своем  бумажнике
и  извлек  из  него  истрепанный  билет,  —  выданное  когда-то
комитетом  удостоверение,  что  Гэс  Холл  является  организато¬
ром  рабочих  сталелитейной  промышленности.  Ему  было  пору¬
чено  создать  союз  рабочих  сталелитейных  заводов  фирмы
«Рипаблик»  в  Уоррене  и  Найльсе  (штат  Огайо).  Там  в  это
время  существовали  только  в  зачатке  организации  Объедине¬
ния  рабочих  железоделательной,  сталелитейной  и  жестяной  про¬
мышленности,  входившего  в  Американскую  федерацию  труда.
 Председателем  компании  «Рипаблик  стил»  был  тогда  Том
Гердлер,  оставивший  по  себе  позорную  память,  так  как  имя  его
навеки  связано  с  зверским  расстрелом  рабочих  пикетов
в  Чикаго  в  день  Поминовения  1  в  1937  году.  В  Найлсе  и  Уор¬
рене  против  этого  хитрого  и  жестокого  «босса»,  к  услугам
которого  были  наемная  полиция,  провокаторы,  штрейкбрехе¬
ры  и  шпионы,  дубинки,  револьверы  и  слезоточивый  газ,
выступил  двадцатисемилетний  молодой  коммунист,  вооружен¬
ный  только  мужеством  и  энергией,  коммунист,  чьей  задачей
было  помочь  рабочим  вырваться  из  хищных  лап  «стального
барона».
 В  своей  автобиографии  Том  Гердлер  описал  кампанию
по  организации  союза  на  его  заводах  в  виде  «нашествия  ком¬
мунистов  и  других  темнолицых  субъектов  —  по  всей  вероят¬
ности,  итальянцев».  В  его  изображении  это  была  борьба
«стойких  американцев  против  чужеземных  орд».
 1  День  памяти  павших  на  гражданской  войне  1861—1865  годов  и  на
других  войнах  в  Америке  отмечается  в  США  ежегодно  30  мая.
 29  Америка  глазами  американцев
 449

На  заводах  «Рипаблик  стил»  в  провинциальных  городиш¬
ках  на  равнинах  Огайо  условия  труда  были  рабские.  Том  Герд-
лер  помыкал  рабочими,  эксплуатировал  их  как  хотел.  Они  боя¬
лись  только  одного:  что  им  не  удастся  создать  союз,  начнутся
репрессии,  «черные  списки»...
 Тем  не  менее  они  откликнулись  на  призыв  к  забастовке
и  выбрали  Гэса  Холла  руководителем.
 Однако  люди  Гердлера  тоже  не  дремали.  Собранные  ими
штрейкбрехеры  и  «преданные»  сотрудники  забаррикадирова¬
лись  на  территории  завода.  Приспешники  Гердлера  оказывали
давление  на  полицию  и  политических  холуев  капитала.  Они
вели  агитацию  за  прекращение  забастовки  и  через  свою  про¬
дажную  прессу  усиленно  распространяли  панику.  Штрейк¬
брехерам,  засевшим  на  заводе,  продовольствие  доставляли  из
Кливленда  самолетом.  Хозяева  нанимали  бандитов  и  снабжа¬
ли  их  гранатами  и  слезоточивым  газом.  Среди  рабочих  было
много  раненых  и  убитых.
 Во  время  этой-то  забастовки  враги  сделали  первую  по¬
пытку  путем  провокации  и  клеветы  отделаться  от  Гэса.  Гэс
был  по  профсоюзным  делам  командирован  в  Чикаго,  а  в  его
отсутствие  выдан  был  ордер  на  его  арест.
 —  Меня  обвиняли  во  всем,  что  только  можно  приду¬
мать,—  пожимая  плечами,  рассказывал  Гэс.  —  Ничто  не  было
упущено!  Прочитав  об  этом  в  чикагских  газетах,  я  сейчас  же
телеграфировал  о  своем  возвращении  в  редакции  всех  газет
и  шерифу,  который  заявлял,  что  я  сбежавший  преступник
и  меня  разыскивают  в  шести  штатах.  Но  и  газеты  и  шериф
умолчали  о  моей  телеграмме.  А  когда  я  спешно  вернулся  из
Чикаго,  меня  посадили  в  тюрьму  и  соглашались  выпустить  до
суда  только  под  залог  в  50  тысяч  долларов.  Никогда  еще  ни
с  кого  не  требовали  в  залог  такой  громадной  суммы!
 —  В  тюрьме,  —  продолжал  Гэс,  —  меня  посетили  две
делегации,  желавшие  от  меня  самого  узнать  правду  об  этом
деле:  одна  делегация  —  от  протестантских  пасторов,  в  другой
был  католический  священник.  Они  были  поражены  тем,  что
услышали.
 Провокация  была  делом  рук  одного  шпика  —  он  подбро¬
сил  нитроглицерин  в  автомобиль  профсоюза,  а  затем  солдаты
Национальной  гвардии  «обнаружили»  там  этот  нитроглице¬
рин.  Все  это  было  проделано  для  того,  чтобы  скомпрометиро¬
вать  Гэса,  связав  его  имя  с  мнимым  «покушением  на  взрыв».
А  Гэс  в  это  время  был  в  Чикаго.
 Прокуратура  из  кожи  лезла,  чтобы  путем  подкупа  добыть
лжесвидетелей,  и,  в  конце  концов,  нашла  одного.
 —  Но  еще  до  суда  этот  «свидетель»  сам  угодил  за  решетку,
а  оттуда  в  тюремный  сумссшедший  дом,—добавил  Гэс  смеясь.
 450

—  Ну  и  что  же  дальше?  —  спросил  я.  —  Осудили  вас?
 —  Дело  все  тянулось  и  тянулось  без  конца.  Судья  не
решался  вынести  приговор  по  такому  щекотливому  делу.
В  конце  концов,  верховный  суд  назначил  другого  судью,  а  тот
предложил  мне  уплатить  штраф  в  500  долларов  за  то,  что
я  якобы  сшиб  на  улице  столб.
 Деятельность  Холла  как  руководителя  забастовки  стале¬
литейщиков  была  высоко  оценена  руководством  профсоюза.
Ни  одна  забастовка  не  была  так  хорошо  организована,  как
эта.  Гэс  получал  одно  задание  за  другим.  Одно  время  он
работал  в  северном  Мичигане,  затем  помогал  организовать
союз  рабочих  на  заводах  консервной  тары  в  Бруклине  и  заво¬
дах  «Уошберн  Уайр»  в  Бронксе.
 Выполнив  все  эти  задания,  Гэс  Холл  вернулся  в  Огайо
и  попросил  освободить  его  от  работы.
 К  этому  времени  Гэс  был  уже  наиболее  высокооплачивае¬
мым  организатором  профсоюза  сталелитейщиков.  И  такое  его
решение  очень  удивило  руководство  профсоюза.  Они  были
окончательно  ошеломлены,  когда  узнали,  какое  новое  дело
выбрал  себе  Гэс:  работу  районного  организатора  коммунисти¬
ческой  партии*  в  йонгстауне,  которому  платили  20  долларов
в  неделю,  когда  в  кассе  местной  компартии  водились  деньги.
 —  Но  чего  ради  вы  отказались  от  так  хорошо  оплачи¬
ваемой  работы  в  Комитете  сталелитейщиков?  Ведь  дорога
для  вас  была  укатана,  вам  открывалось  блестящее  будущее,  —
пошутил  я.  —  Не  таскали  бы  вас  больше  по  судам,  и  сейчас
вы,  подобно  Джиму  Кэри,  были  бы  на  короткой  ноге  с  влия¬
тельными  особами,  проводящими  план  Маршалла,  или  могли
бы,  как  Клинт  Голден,  например,  одним  росчерком  пера
зачеркнуть  рабочее  движение  в  Греции,  или  не  хуже  Дубин-
ского  1  осыпать  золотом  Уолл-стрита,  словно  манной  небесной,
«нужных»  людей  в  трэд-юнионах  Европы.  Вам  даже,  быть
может,  довелось  бы  когда-нибудь  пожать  руку  самому  ми¬
стеру  Трумэну!
 Не  подхватив  моей  шутки,  Гэс  ответил  серьезно:
 —  Я  считал,  что,  помогая  создать  коммунистическое
ядро  в  профсоюзе,  я  сделаю  для  сталелитейщиков  гораздо
больше,  чем  мог  бы  сделать  на  всякой  другой  работе.  Это
коммунистическое  ядро  служит  гарантией,  что  профсоюз  все¬
гда  будет  боевой  организацией.  Не  надо  забывать,  что  проф¬
союз  сталелитейщиков  создавался  главным  образом  под
руководством  коммунистов.
 1  Упомянутые  автором  реакционные  профсоюзные  заправилы  при¬
надлежат  к  числу  наиболее  откровенных  агентов  американского  импе¬
риализма  и  ведут  беззастенчивую  травлю  передовых  деятелей  рабочего
движения  США  и  других  стран.  (Прим.  перев.)
 29*
 451

Первая  попытка  путем  провокации  расправиться  с  Гэсом
Холлом,  как  мы  видели,  провалилась,  но  во  второй  раз  ему
не  повезло.  Провокации  на  каждом  шагу  подстерегают
вождей  рабочего  класса.  Это  для  них,  так  сказать,  обычный
«профессиональный  риск»,  и  они  почти  привыкли  жить  среди
таких  опасностей,  как  привыкает  укротитель  расхаживать  по
клетке  с  тиграми.
 В  1940  году  компартия  Америки  собирала  среди  избира¬
телей  штата  Огайо,  как  и  повсюду  в  других  штатах,  подписи
под  петицией  о  том,  чтобы  ей  предоставили  право  выставить
своих  кандидатов  на  выборах.  На  петициях,  как  того  требовал
закон,  было  указано  полное  наименование  партии.  Такой
сбор  подписей  практиковался  всегда,  в  этом  не  было  ничего
необычного.  Но  на  сей  раз  на  сцену  выступил  новый  враг  —
федеральное  бюро  расследований,  то  самое  ФБР,  которое
в  1920  году,  при  рьяном  содействии  Эдгара  Гувера,  загнало
в  подполье  молодую  еще  тогда  американскую  компартию.
Агенты  ФБР  врывались  среди  ночи  в  дома  граждан,  подни¬
мали  их  с  постели  и,  угрожая  арестом,  внушали,  что,  подписав
петицию  коммунистической  партии,  они  совершили  государ¬
ственное  преступление,  и  если  они  эти  подписи  не  аннулируют,
то  швсегда  лишатся  работы.  Местные  газеты  сообщали
фамилии  лиц,  подписавшихся  под  петицией  компартии.
 Часть  избирателей  таким  путем  удалось  запугать,  и  они
«аннулировали»  свои  подписи.  А  Гэс  Холл  и  кое-кто  из  его
соратников  за  сбор  подписей  были  арестованы  и  привлечены
к  суду.  Гэса  приговорили  к  трехмесячному  заключению.
 —  В  день  захвата  Пирл-Харбора  я  еще  сидел  в  тюрь¬
ме,—  рассказывал  Гэс.  —  Помню,  шериф  разбудил  меня
в  четыре  часа  утра,  чтобы  сообщить  эту  новость...  А  в  1943  го¬
ду  меня  мобилизовали  во  флот.  Ученье  мы  проходили  на  Ве¬
ликих  Озерах,  а  потом  меня  отправили  на  Тихий  океан,
в  район  Окинавы,  Гуама  и  Сайпана.
 Тут  я  поспешил  задать  Гэсу  вопрос,  который  давно  вер¬
телся  у  меня  на  языке:
 —  А  где  вы  находились,  Гэс,  в  апреле  1945  года,  когда,
если  верить  обвинению,  вы  подготовляли  тайный  заговор
в  Америке?
 —  В  апреле  1945  года?  —  медленно  переспросил  Гэс.—
А  я  в  то  время  как  раз  находился  на  крупнейшей  мор¬
ской  базе  Гуама  и  руководил  всей  работой  по  ремонту  мо¬
торов.
 Мы  оба  некоторое  время  молчали,  думая  об  одном  и
том  же.
 В  спокойной  уверенности  его  тона  и  манере  чувствовались
твердая  воля,  мужество  и  ясный  ум,  которые,  вероятно,  и  по¬
 452

могли  этому  еще  молодому  человеку  пройти  через  столько
тяжких  испытаний.
 Гэсу  нужно  было  поспеть  на  поезд,  отходивший  в  Клив¬
ленд.  Я  простился  с  ним  и  вышел  на  улицу.
 Опять  меня  окружала  парализующая  атмосфера  лжи.
Правда,  ни  на  кого  пока  еще  не  нападали  банды  штурмови¬
ков  (впрочем,  один  из  двенадцати,  Боб  Томпсон,  очень  скоро
стал  жертвой  такого  нападения).  Ни  на  ком  не  видно  было
еще  особых  повязок  на  рукавах  —  этого  позорного  клейма,
изобретенного  фашистами.  Тем  не  менее  страх,  мучительный
страх  чувствовался  вокруг,  как  резкий  запах  в  воздухе,  он
читался  на  лицах,  сквозил  во  всех  разговорах,  прятался  в  гла¬
зах.  Люди  Америки  в  страшной  тревоге,  в  смятении  и  ужасе
наблюдали  за  маневрами  Дьюи  —  Трумэна.  Всем  существом
своим  восставали  они  против  участи,  которую  навязывали  им
газеты  и  радио.  Люди  жаждали  мирной  и  счастливой  жизни.
Но  снова  и  снова,  как  удары  дубины,  обрушивались  на  них
крики:  «Коммунист...  шпион...  коммунист!»  Угроза  войны
была,  как  револьвер,  направленный  в  грудь.  Никто  теперь  не
заглядывал  дальше  чем  на  неделю  вперед:  люди  давно  пере¬
стали  строить  планы  на  целый  год.  Незаметно,  постепенно
перед  человеком  вырастала  стеклянная  стена: 	смотришь
 сквозь  нее.  но  ничего  по-настоящему  не  видишь,  ничего  не
слышишь.
 Эту  стену  нам  предстоит  разбить.
 Одно  изменилось  с  1933  года,  когда  был  подожжет  рейхс¬
таг:  фашизму  нанесен  смертельный  удар  и  армия  борцов
против  него  растет.  Мир  стал  мудрее.  Стена  лжи  в  Европе
уже  разбита  вдребезги.  Только  у  нас,  в  Америке,  она  еще
сравнительно  крепка.  Ее  надо  снести  до  основания.
 Во  время  беседы  с  Холлом  мне  очень  хотелось  спросить,
что  побудило  его  стать  коммунистом.
 «Что  вам  это  дает?  Что  вас  связывает  с  партией?»
 Но  можно  ли  спрашивать  у  человека,  почему  он  любит
своих  детей  и  готов  умереть  за  них?  Станете  ли  вы  спраши¬
вать,  почему  он  дорожит  своим  человеческим  достоинством,
честью,  почему  он  верен  своим  убеждениям?

КРАТКИЕ  СВЕДЕНИЯ  ОБ  АВТОРАХ
 МАРК  ТВЕН
 (1835—1910)
 Твен  —  крупнейший  американский  писатель  конца  XIX  —  начала  XX  ве¬
ка,  отразивший  в  своем  творчестве  думы  и  чаяния  американского  народа.
 Марк  Твен  —  литературный  псевдоним.  Настоящее  имя  писателя  —
Сэмюэль  Клеменс.  Он  прошел  суровую  жизненную  школу,  испробовал
множество  профессий:  был  наборщиком  в  типографии  провинциальной
газеты,  лоцманом  на  пароходе,  солдатом,  репортером.  Первая  книга  рас¬
сказов  Твена,  знаменитая  «Скачущая  лягушка»,  была  издана  в  1867  году.
За  ней  последовали  «Простаки  за  границей»,  «Закаленные»,  «Позолочен¬
ный  век»1,  «Приключения  Тома  Сойера»  и  ряд  юмористических  рассказов.
 В  этих  произведениях  преобладает  беззлобный  юмор,  есть  элементы
идеализации  американской  жизни.
 С  течением  времени  Твен  все  резче  критикует  американскую  действи¬
тельность,  что  находит  свое  отражение  в  книгах  «Принц  и  нищий»,  «При¬
ключения  Гекльберри  Финна»,  «Янки  при  дворе  короля  Артура»  и  др.
В  книгах  «Принц  и  нищий»  и  «Янки  при  дворе  короля  Артура»  Твен,  ис¬
пользуя  средневековую  тему,  высказывает  свое  отношение  к  современ¬
ности.  Твен  воспевает  в  этих  произведениях  простых  людей,  трудовой  на¬
род.
 С  конца  XIX  века  Твен  выступает  страстным  разоблачителем  «циви¬
лизаторской  миссии»  американцев,  показывает,  что  под  прикрытием
молитвенника  и  проповеди  о  справедливости  американские  и  английские
захватчики  порабощают  другие  народы.  Он  пишет  в  этот  период
антиимпериалистические  памфлеты,  а  также  рассказы  «Человек,  который
совратил  Гедлиберг»  и  «Письмо  ангела».  Произведения,  в  которых  Твен
заклеймил  внешнюю  и  внутреннюю  политику  заправил  большого  бизнеса,
реакционные  американские  литературоведы  пытались  скрыть  от  народа;
вплоть  до  настоящего  времени  значительная  часть  рукописей  Твена  послед¬
них  лет  жизни  не  опубликована.  Зорким  глазом  реалиста  Твен  еще  в  са¬
мом  начале  эпохи  империализма  увидел  и  сатирически  изобразил  корруп¬
цию  в  среде  политических  деятелей  США,  гнусное  мошенничество,
прикрытое  лицемерными  фразами,  всеобщий  подкуп  и  разложение.  С  гне¬
 1  Написано  в  сотрудничестве  с  Уорнером.
 454

вом  и  сарказмом  пишет  Твен  о  «рыцарях»  треста  «Дары  цивилизации»
(памфлет  «Человеку,  Ходящему  во  Тьме»),  сравнивая  американских  за¬
хватчиков  с  грабителями  с  большой  дороги.
 Творческий  путь  Твена  сложен  и  противоречив.  Однако  в  лучших  своих
произведениях  Твен  выступает  как  подлинно  народный  писатель,  поста¬
вивший  в  своем  творчестве  коренные  вопросы  жизни  американского  наро¬
да,  важные  и  для  сегодняшней  Америки.
 Именно  поэтому  Фаст  назвал  Твена  «душой  Америки».
 ФРЭНК  НОРРИС
 (1870—1902)
 Норрис  —  представитель  критического  реализма  в  американской  лите¬
ратуре  конца  XIX  века.  Реалистическая  тенденция  в  творчестве  писателя
боролась  с  сильными  влияниями  натурализма.
 Наиболее  выдающееся  произведение  Норриса  —  незаконченная  трило¬
гия  «Эпос  пшеницы»  (написаны  романы  «Спрут»  и  «Омут»),  изображаю¬
щая  неравную  ожесточенную  борьбу  фермеров  Запада  с  железнодорож¬
ным  трестом.  В  основу  романа  положены  действительные  события.  Норрис
широко  пользуется  приемами  контраста,  показывая  спекуляцию,  обогаще¬
ние  буржуазии,  с  одной  стороны,  и  разорение  фермеров  —  с  другой.  В  ро¬
мане  «Спрут»  параллельно  изображаются  роскошный  обед  у  железнодо¬
рожного  магната  и  смерть  от  голода  жены  фермера.  Норрис  непоследова¬
телен  в  своих  разоблачениях:  монополии—спруту  со  многими  щупаль¬
цами  —  противопоставлена  не  классовая  борьба,  а  «вечные  законы  жизни».
Теме  разорения  фермеров  посвящен  и  рассказ  «Сделка  с  пшеницей»,  по¬
мещенный  в  данном  сборнике.
 Норрис  выступал  также  как  критик  и  теоретик  литературы,  был  одним
из  пропагандистов  русской  литературы  в  США.  Его  критические  статьи
опубликованы  в  сборнике  «Ответственность  писателя»,  где  он  выступает
против  литературы  «официального  оптимизма»,  за  смелую  правду  в  искус¬
стве.
 О’  ГЕНРИ
 (1862—1910)
 Настоящее  имя  писателя  —  Вильям  Сидней  Портер.  Он  прошел  боль¬
шую  жизненную  школу.  Один  из  крупных  мастеров  короткого  расска¬
за,  Генри  был  далек  от  политики,  от  освободительного  движения  США.
Литературное  наследство  писателя  неравноценно: 	он  не  принадлежит
 к  числу  активных  разоблачителей  капитализма,  ряд  его  рассказов  с  пре¬
словутыми  «счастливыми  концами»  мало  отличается  от  буржуазной  литера¬
туры,  лакирующей  действительность.
 Однако  в  лучших  его  произведениях  верно  отражаются  отдельные
черты  звериного  мира  капитализма.  Роман  О’Генри  «Короли  и  капуста»  —
яркий  памфлет  на  политические  нравы  США,  не  утративший  своей  акту¬
альности  и  сегодня.  Хищническая  мораль  буржуазного  общества,  где
главным  законом  является  достижение  прибыли,  показана  в  рассказах
«Поросячья  этика»,  «Элси  в  Нью-Йорке»,  «Роман  биржевого  маклера»  и
др.  Помещенный  в  сборнике  рассказ  «Дороги,  которые  мы  выбираем»
раскрывает  тесную  связь  уголовного  мира  с  заправилами  Уолл-стрита  и
может  служить  хорошей  иллюстрацией  к  словам  Горького  «банкир  родит
бандита».  В  ряде  рассказов  О’Генри  с  глубокой  симпатией  изображает
простых  людей  Америки.
 Лучшие  произведения  О’Генри  составляют  неотъемлемую  часть  демо¬
кратического  литературного  наследия  США.
 455

ДЖЕК  ЛОНДОН
 (1876—1916)
 Лондон  —  один  из  крупнейших  представителей  критического  реализма
в  США.
 Родился  Лондон  в  семье  обедневшего  фермера.  Испытывал  острую
нужду,  был  продавцом  газет,  в  четырнадцатилетием  возрасте  работал  на
консервной  фабрике  (на  этом  материале  основан  рассказ  «Отступник»,
публикуемый  в  настоящем  сборнике),  был  матросом,  работал  в  прачечной,
искал  золото  на  Аляске  и,  наконец,  стал  писателем.  Краткий,  но  весьма
плодотворный  творческий  путь  писателя  крайне  противоречив: 	наряду
 с  замечательными  реалистическими  произведениями  у  него  есть  и  фальши¬
вые,  приукрашивающие  действительность.
 Первые  сборники  рассказов  Лондона  —  «Сын  волка»  (1900),  «Бог  его
отцов»  (1901),  «Дети  мороза»  (1904)—посвящены  главным  образом
Крайнему  Северу.  В  этих  рассказах  Лондон  показывает  сильных,  смелых
людей,  сражающихся  с  суровой  природой  Севера,  жаждущих  приключе¬
ний.  В  1902  году  Лондон  издает  книгу  «Люди  бездны»,  где  правдиво  изо¬
бражает  страшные  трущобы  Англии.
 На  творчество  Лондона  оказала  большое  влияние  русская  революция
1905  года.  Он  сближается  с  рабочим  движением,  становится  членом
социалистической  партии  США.  1905—1910  годы  —  годы  расцвета  в  твор¬
честве  писателя.  Лондон  издает  сборники  статей  «Борьба  классов»,  «Ре¬
волюция»,  романы  «Железная  пята»,  «Мартин  Иден».  В  романе  «Железная
пята»  Лондон  ставит  вопрос  о  судьбах  пролетарской  революции  в  Америке
В  романе  «Мартин  Иден»  Лондон  показывает  трагедию  художника,  чело¬
века  из  народа,  в  буржуазном  обществе.  В  этот  же  период  написан  рас¬
сказ  о  юном  революционере  «Мексиканец»,  помещенный  в  настоящем
сборнике.
 С  1910  года  Лондон  отходит  от  рабочего  движения,  в  его  творчестве
усиливаются  буржуазные  влияния,  он  пишет  ряд  произведений  на  потребу
буржуазного  читателя  («Сердца  трех»,  «Маленькая  хозяйка  большого
дома»  и  др.).
 В  1916  году,  за  несколько  дней  до  смерти,  Лондон  вышел  из  социа¬
листической  партии,  ставшей  на  путь  соглашательства  и  компромисса.
Потеряв  веру  в  рабочее  движение,  испытывая  мучительную  неудовлетво¬
ренность  своим  творчеством  последних  лет,  писатель  не  видит  для  себя
выхода  и  кончает  жизнь  самоубийством.
 Джек  Лондон,  один  из  крупнейших  американских  писателей,  ненави¬
дел  буржуазию,  разоблачал  человеконенавистническую  сущность  капита¬
лизма.  Первым  из  американских  писателей  он  отразил  в  литературе  клас¬
совую  борьбу,  показал  революционеров.
 Большой  талант  Лондона  был  погублен  капиталистическим  строем.
 Большинство  произведений  Лондона  входит  в  сокровищницу  американ¬
ской  литературы.  Лучшие  его  рассказы  высоко  ценил  В.  И.  Ленин.
 ТЕОДОР  ДРАЙЗЕР
 (1871—1945)
 Творчество  Драйзера,  крупного  писателя-реалиста,  дает  широкую  кар¬
тину  американской  жизни.
 Драйзер  родился  в  бедной  иммигрантской  семье,  в  юности  занимался
журналистикой.  В  1900  году  выходит  в  свет  первый  роман  Драйзера
«Сестра  Керри».  С  первых  шагов  творческого  пути  Драйзер  стремится
 456

к  правде,  разоблачая  лживые  легенды  о  возможностях  нормального  раз¬
вития  личности  в  США.  В  1912—1913  годах  публикуются  две  части  «три¬
логии  желания»  —  романы  «Финансист»  и  «Титан»1,  в  которых  Драйзер
смело  вторгается  в  «святая  святых»  буржуазии,  показывая,  какими  гнус¬
ными  способами  приходят  американские  капиталисты  к  богатству.  Жизнен¬
ный  путь  Фрэнка  Каупервуда  —  типичный  путь  американского  магната,
путь  самых  беззастенчивых  мошенничеств.  В  этих  романах  еще  есть  эле¬
менты  натурализма.  В  романе  «Гений»  писатель  изображает  трагедию
художника  в  Америке,  растление  таланта.
 Огромное  влияние  на  творчество  Драйзера  оказала  Великая  Октябрь¬
ская  социалистическая  революция.  Как  и  другие  прогрессивные  писатели
Запада,  Драйзер  становится  в  послеоктябрьский  период  гораздо  более
зрелым  реалистом.  В  1927  году  писатель  посетил  СССР  и  на  всю  жизнь
остался  преданным  другом  нашей  страны,  которая  стала  для  него  «источ¬
ником  СБета».
 В  романе  «Американская  трагедия»  Драйзер  вновь  показывает  судьбу
молодого  человека,  исковерканного  капиталистическим  обществом.  В  кни¬
ге  «Трагическая  Америка»  Драйзер  на  огромном  фактическом  материале
разоблачает  преступность  общественного  строя  США.
 Всю  жизнь  писателю  приходилось  бороться  с  потоком  лжи  и  клеве¬
ты,  которым  обливали  его  имя  реакционеры.  Многие  свои  статьи  и  речи
Драйзер  издавал  и  распространял  сам,  так  как  ему  не  давали  возмож¬
ности  печатать  их  на  страницах  газет.
 В  30-е  годы  Драйзер  еще  более  активно  включается  в  прогрессивное
движение  в  стране,  становится  активным  борцом  за  мир  и  демократию.
 В  книге  «Америку  стоит  спасать»  Драйзер  разоблачает  связи  аме¬
риканских  монополистов  с  гитлеровской  Германией  и  утверждает,  что
Америку  надо  спасать  от  фашизма.  В  этой  книге  резко  противопоставлены
две  Америки:  Америка  60  правящих  семейств  и  Америка  трудовых  лю¬
дей  —  «мистера  и  миссис  Смит,  работающих  по  найму».
 В  1945  году  Драйзер  написал  письмо  на  имя  председателя  Компартии
США  У.  Фостера  с  просьбой  принять  его  в  ряды  коммунистической  пар¬
тии.  «Логика  всей  моей  жизни  и  работы  привела  меня  в  партию»,  —  писал
Драйзер.
 АЛЬБЕРТ  МАЛЬЦ
 Мальц  родился  в  1908  году  в  семье  выходца  из  Литвы.  Учился  в  Ко¬
лумбийском  университете;  был  одним  из  руководителей  прогрессивного
театрального  коллектива  «Тиетр  Юнион».  Литературную  деятельность
Мальц  начинает  с  драматургии.  Одна  из  первых  пьес  Мальца  —  «Темная
шахта»  —  посвящена  жизни  рабочих.
 В  середине  30-х  годов  в  период  подъема  прогрессивной  литературы
в  США  Мальц  выступает  как  автор  ряда  рассказов.  В  лучших  рассказах
Мальца  —  «Человек  на  дороге»,  «Самый  счастливый  человек  на  свете»,
«Игра»,  «Воскресенье  в  джунглях»  и  других  —  изображается  трагическая
судьба  трудящихся  в  Америке.  В  1940  году  выходит  в  свет  роман  Мальца
«Глубинный  источник»,  в  котором  показана  организованная  борьба
американских  рабочих  за  создание  прогрессивных  профсоюзов  на  заводах
«Дженерал  моторе».  В  книге  созданы  правдивые,  убедительные  образы
коммунистов.
 В  период  войны  Мальц  пишет  сценарии,  в  том  числе  текст  к  фильму
«Москва  наносит  ответный  удар»  —  о  разгроме  немцев  под  Москвой.
 1  Третья  часть,  роман  «Стоик»,  была  опубликована  в  1946  году.
 457

Писатель  публикует  также  роман  «Крест  и  стрела»  об  антифашистском
подполье  в  Германии  и  другие.
 В  1947  году  пресловутая  комиссия  по  расследованию  «антиамерикан¬
ской  деятельности»  занялась  расследованием  «коммунистического  влия¬
ния»  в  правительстве  США,  в  кинопромышленности,  в  профсоюзах  и
в  системе  просвещения.  В  числе  других  прогрессивных  деятелей  Голливу¬
да  под  удар  попал  и  Мальц.  В  1950  году  он  был  посажен  в  тюрьму.  Пи¬
сатель  вел  себя  мужественно  и  честно,  он  выступал  как  обвинитель.
 Послевоенные  статьи  и  речи  Мальца  собраны  в  книге  «Писатель-
гражданин».  В  книге  чувствуется  боль  и  стыд  истинного  патриота  за  свою
любимую  поруганную  страну.  В  1952  году  Мальц  написал  пьесу  «Дело
Моррисона»  о  поведении  рядового  американца  в  комиссии  по  проверке
лойяльности.  Пьеса  показывает,  как  созревает  у  честного  человека  протест
против  наступления  реакции,  как  вырастает  мужество  и  воля  к  борьбе.
 АЛЕКСАНДР  САКСТОН
 Александр  Сакстон  —  один  из  наиболее  талантливых  молодых  писате¬
лей  Америки.  В  1940  году  окончил  Чикагский  университет  и,  как  сотни
мотодых  американцев  с  университетским  дипломом  в  кармане,  работал  на
пробковой  фабрике,  был  учеником  архитектора,  мастером  лесопильного
завода,  проводником  товарных  вагонов,  железнодорожным  стрелочником
и  т.  д.  В  период  войны  поступил  в  торговый  флот  и  работал  радистом  на
корабле.
 После  войны  Сакстон  активно  участвует  в  прогрессивном  движении
США.  Он  подписал  Стокгольмское  Воззвание,  выступил  против  позорного
приговора  Верховного  суда  США  по  делу  о  лидерах  американской  ком¬
партии.  В  настоящее  время  Сакстон  —  редактор  журнала  передовых  писа¬
телей  западного  побережья  «В  мастерской  писателя»  и  сотрудник  журнала
«Мэссиз  энд  мейнстрим».
 Первый  роман  Сакстона  —  «Большой  железнодорожный  узел»  —  вышел
В  1943  году,  второй  роман  —  «Большая  Среднезападная»  —  был  издан
в  1948  году.  В  романе  «Большая  Среднезападная»  Сакстон  изображает
борьбу  американских  рабочих  за  свои  права.  Роман  охватывает  большой
исторический  период  —  с  1912  по  1941  год.  В  настоящем  сборнике  приве¬
ден  отрывок,  изображающий  стачку.  Сакстон  рисует  стачку  как  часть
обшей  борьбы  американского  пролетариата,  как  школу  политического  вос¬
питания  рабочих.  Герои  романа  Дэйв  Спаас  и  Пледжер  Мак  Адамс  —
яркие  образы  рабочих-коммунистов  в  прогрессивной  литературе  США.
 БЕН  ФИЛД
 Прогрессивный  американский  писатель  и  журналист.  С  юности  рабо¬
тал  по  найму  в  деревне,  был  организатором  движения  фермеров  в  период
экономического  кризиса.  Жизнь  и  быт  американских  фермеров  —  главная
тема  произведений  Филда.  В  30-х  годах  Филд  активно  включается  в  про¬
грессивное  движение  США,  сотрудничает  в  журнале  «Нью  мэссиз».  Боль¬
шое  значение  для  Филда  имела  его  поездка  в  СССР  в  1934  году.  Филд
присутствовал  на  I  съезде  советских  писателей.  Основные  произведения
Филда  —  сборник  рассказов  «Похороны  петуха»,  романы  «Оторвавшийся
лист»,  «Последнее  половодье».
 Б.  МАК-ГЕНРИ  и  ФРЕДЕРИК  Н.  МАЙЕРС
 Фредерик  Н.  Майерс  и  Б.  Мак-Генри  —  деятели  прогрессивного
 Движения  США,  журналисты,  начинающие  писатели.  Майерс  уже  с  20-х
годов  является  активным  участником  профсоюзного  движения  американ¬
ских  моряков.  Мак-Генри  —  журналистка  рабочей  печати,  с  30-х  годов
 458

сотрудничает  в  «Дейли  уоркер»  и  в  журнале  «Нью  мэссиз».  В  1936  го¬
ду  опубликовала  роман  «У  меня  были  иллюзии»  о  жизни  госпиталя.  Книга
«Моряк  на  родине»  (1948),  написанная  Мак-Генри  совместно  с  Майерсом,
воспроизводит  с  почти  документальной  точностью  историю  борьбы  амери¬
канских  моряков  в  30-х  годах.  Наиболее  ценной  стороной  книги  является
изображение  пути  простого  моряка  Билли  Фэррела  в  коммунистическую
партию.  Авторы  дают  широкую  картину  жизни  американских  трудящихся.
 СЭМЮЭЛЬ  АДАМС
 С.  Адамс,  журналист  и  писатель  реалисти^ского  направления,  родил¬
ся  в  1871  году.  В  романе  «Великое  американское  надувательство»  (1905)
Адамс  показывает  шарлатанов  в  науке,  романы  «Клернон»  и  «Успех»
разоблачают  продажную  американскую  прессу,  в  романе  «Разгул»  автор
рисует  грандиозную  нефтяную  аферу  (в  основу  романа  положены  под¬
линные  события).  Горький  отнес  роман  Адамса  «Разгул»  к  числу  лучших
произведений  зарубежной  литературы  *.
 В  фантастическом  романе  «Грабеж»,  отрывок  из  которого  помещен
в  сборнике,  писатель  обличает  империалистических  хозяев  современной
Америки.  Основой  сюжета  является  жульническая  история  с  производ¬
ством  и  сбытом  препарата  «тозерита»,  якобы  защищающего  от  действия
атомной  бомбы.
 В  статьях  и  романах  Адамс  выступает  с  резкой  критикой  американ¬
ских  правительственных  кругов.
 ЛЛОЙД  БРАУН
 Ллойд  Браун  —  рабочий,  негр  по  национальности,  один  из  выдаю¬
щихся  литераторов  прогрессивного  лагеря  США,  коммунист.
 Детство  Браун  провел  в  сиротском  приюте,  с  малых  лет  скитался  по
стране  в  поисках  работы,  был  рабочим  на  металлургических  и  текстильных
предприятиях.  В  30-х  годах  Браун  вел  борьбу  за  организацию  прогрессив¬
ного  профсоюза  среди  текстильщиков  Питсбурга,  был  посажен  в  тюрьму.
В  период  второй  мировой  войны  Браун  служил  в  негритянских  подразде¬
лениях  военно-воздушных  сил  США.  Сейчас  Браун  —  один  из  редакторов
центрального  органа  прогрессивных  деятелей  культуры  СЩА  журнала
«Мэссиз  энд  мейнстрим».
 В  1950  году  Браун  выступает  со  своим  первым  романом  «Железный
город».  Буржуазные  издательства  отказались  печатать  этот  правдивый  ро¬
ман,  и  книга  вышла  в  издательстве  «Мэссиз  энд  мейнстрим».
 В  центре  романа  —  образы  трех  коммунистов-негров,  посаженных
в  тюрьму  по  обвинению  в  «подрывной  деятельности».  Они  начинают  борь¬
бу  за  освобождение  молодого  негра  Лонни  Джеймса,  заключенного  по
ложному  обвинению  в  убийстве  белого  лавочника.  Кампания  за  освобож¬
дение  Джеймса  подхвачена  и  за  стенами  тюрьмы.  Автор  широко  показы¬
вает  деятельность  Компартии  США,  создает  яркие  образы  передовых
людей  Америки.  Роман  переведен  на  ряд  иностранных  языков.
 ГОВАРД  ФАСТ
 Фаст  родился  в  1914  году.  Сын  рабочего-кузнеца,  он  на  собственном
тяжелом  опыте  испытал  все  «прелести»  «американского  рая»,  изнуряющий
труд,  беспросветную  нужду.  Уже  с  семи  лет  он  вынужден  был  помогать
 1  М.  Горький,  «О  литературе»,  1937,  стр.  339.
 459

семье,  не  смог  окончить  среднюю  школу.  В  годы  кризиса  был  безработным,
колесил  по  стране.  Первую  свою  повесть  «Дети»  (1935)  посвятил  трагиче¬
ской  судьбе  детей  в  трущобах  Нью-Йорка.
 Фаст  известен  главным  образом  как  автор  исторических  романов.  Те¬
мами  своих  романов  писатель  избирает  узловые  моменты  борьбы  американ¬
ского  народа  за  свободу.  Его  книги  «Рожденные  свободой»  (1939),  «Непо¬
коренные»  (1942),  «Гражданин  Том  Пейн»  (1943)  посвящены  эпохе  борьбы
американцев  за  независимость.  Романы  Фаста  «Последняя  граница»
(1941)  и  «Дорога  свободы»  (1944)  посвящены  борьбе  угнетенных  народов
Америки,  индейцев  и  негров,  против  своих  поработителей,  против  расовой
дискриминации.  У  Гидеона  Джексона  («Дорога  свободы»)  и  других  геро¬
ев  из  народа  Фаст  подчеркивает  здравый  смысл,  творческую  энергию,
талантливость.  В  период  второй  мировой  войны  Фаст  активно  вступает
в  политическую  борьбу  на  стороне  прогрессивного  лагеря,  начинает  сотруд¬
ничать  в  журнале  «Нью  мэссиз»,  становится  членом  Компартии  США.
 В  романе  «Американец»  (1946)  Фаст  показывает  недавнее  прошлое
рабочего  движения  США  —  забастовочную  борьбу  конца  80-х  годов  про¬
шлого  века.  Роман  «Кларктон»  (1947)  —первый  в  американской  литерату¬
ре  роман  о  классовой  борьбе  американского  пролетариата  под  руковод¬
ством  компартии  в  послевоенный  период.  Изображению  современной  Амери¬
ки  посвящены  также  рассказы  Фаста  и  пьеса  «30  серебреников».  Вместе
с  тем  Фаст  продолжает  работу  над  исторической  тематикой:  роман  «Гор¬
дые  и  свободные»  (1950)  —о  восстании  солдат  против  офицеров  на  Пен¬
сильванском  фронте  в  период  американской  революции;  роман  «Спартак»
(1951)—о  восстании  рабов  в  древнем  Риме  под  руководством  Спартака.
Фаст  —  автор  ряда  теоретических  и  литературно-критических  работ.  Осо¬
бое  значение  в  борьбе  против  империалистической  псевдокультуры,  за  де¬
мократическую,  реалистическую  литературу  имеет  его  работа  «Литература
и  действительность»  (1950).
 Фаст—активный  сотрудник  газет  и  журналов  прогрессивного  лагеря
США.  Фаст  создает  запоминающуюся  картину  борьбы  простых  американ¬
цев  против  фашистских  налетчиков,  пытавшихся  линчевать  Поля  Робсона
в  американском  городке  Пикскилле.  Фаст  —  активный  участник  мужествен¬
ного  отпора  простых  американцев  фашистам  —  пишет  книгу  «Пикскилл,
США»,  являющуюся  образцом  художественной  публицистики.  После  войны
Фаст  —  на  передовой  линии  борьбы  за  мир.  Вместе  с  другими  прогрессив¬
ными  деятелями  США  он  в  1950  году  был  посажен  американскими  прави¬
телями  в  тюрьму,  книги  его  запрещаются  и  уничтожаются  американской
реакцией.
 Исторические  романы  Фаста  всегда  были  тесно  связаны  с  современно¬
стью.  Свой  роман  «Подвиг  Сакко  и  Ванцетти»  (1953)  Фаст  посвящает
«тем  мужественным  американцам,  которые  сегодня,  как  и  вчера,  предпо¬
читают  тюрьму  и  даже  смерть  измене  принципам,  в  которые  они  верят,  зем¬
ле,  которую  они  любят,  и  народу,  который  вручил  им  свои  надежды».
 Говард  Фаст  —  лауреат  Международной  Сталинской  премии  «За
укрепление  мира  между  народами».
 ФИЛИПП  БОПОСКП
 Молодой  критик,  публицист,  начинающий  писатель,  постоянный  со¬
трудник  журнала  «Мэссиз  энд  мейнстрим».
 Боноски  —сын  рабочего  и  сам  работал  в  сталелитейной  промышлен¬
ности.
 В  своих  статьях  и  очерках  он  гневно  разоблачает  заправил  империали¬
стической  Америки  и  вместе  с  тем  показывает  образы  лучших  людей  США,
 460

стойко  сражающихся  против  фашистского  террора  под  руководством  ком¬
мунистов.  Помещенный  в  сборнике  очерк  о  секретаре  Компартии  США
Гэсе  Холле  —  один  из  примеров  боевой  убедительной  художественной  пуб¬
лицистики  «Мэссиз  энд  мейнстрим».
 В  1952  году  вышел  первый  роман  Боноски  «Братец  Билл  Мак  Ки»,
где  рассказана  история  героического  рабочего  организатора,  который  бо¬
рется  за  создание  прогрессивных  профсоюзов  на  заводах  Форда.  Преди¬
словие  к  роману  написал  председатель  Компартии  США  У.  Фостер,  высоко
оценивший  роман.

содержание
 МАРК  ТВЕН
 Приятель  Голдсмита  снова  в  чужой  стране.  (Рассказ.)  Перевод
 М.  Абкиной 	 .... 	3
 Как  меня  выбирали  в  губернаторы.  (Рассказ.)  Перевод  Н  Треневой 	9
 Письмо  ангела.  (Рассказ.)  Перевод  М.  Абкиной 	 14
 Человек,  который  совратил  Гедлиберг.  (Рассказ.)  Перевод  Н.  Вол¬
жиной  	 19
 Соединенные  Линчующие  Штаты.  (Памфлет.)  Перевод  Т.  Кудряв¬
цевой  	: 	64
 Человеку,  Ходящему  во  Тьме.  (Памфлет.)  Перевод 	В.  Лимановской  72
 Из  книги  «Марк  Твен  в  гневе»:
 [Мистер  Рокфеллер  и  его  воскресная  школа].  (Отрывок.)  Пе¬
ревод  Т.  Кудрявцевой 	   88
 [Сенатор  Кларк  из  Монтаны].  Перевод  В.  Лимановской  .  . 	И
 [Сенатор  Гугенгейм  из  Колорадо].  Перевод 	В.  Лимановской  95
 [Мы  —  англэ-саксы].  Перевод  В.  Лимановской 	 96
 ФРЭНК  НОРРИС
 Сделка  с  пшеницей.  (Рассказ.)  Перевод  М.  Лорие 	 99
 ОТЕНРИ
 Дороги,  которые  мы  выбираем.  (Рассказ.)  Перевод  Я.  Дарузес  . 	. 	110
 ДЖЕК  ЛОНДОН
 Отступник.  (Рассказ)  Перевод  3.  Ган 	 115
 Мексиканец.  (Рассказ.)  Перевод  Я.-  Ман 	 131
 ТЕОДОР  ДРАЙЗЕР
 Золотой  мираж.  (Рассказ.)  Перевод  Я.  Галь 	 154
 В  снегу.  (Рассказ.)  Перевод  Р.  Облонской 	 183
 В  метель.  (Рассказ.)  Перевод  Р.  Облонской 	 186
 Во  тьме.  (Рассказ.)  Перевод  Э.  Васильевой 	 188
 462

АЛЬБЕРТ  МАЛЬЦ
 Игра.  (Рассказ.)  Перевод  Н.  Волжиной
 Воскресенье  в  джунглях.  (Рассказ.)  Перевод  В.  Лимановской  .  .
 Человек  на  дороге  (Рассказ.)  Перевод  Н.  Волжиной
 Самый  счастливый  человек  на  свете.  (Рассказ)  Перевод  Н.  Вол-
 жиной
 Глубинный  источник.  (Главы  из  романа.)  Перевод  В.  Лимановской
 АЛЕКСАНДР  САКСТОН
 Стачка.  (Отрывок  из  романа  «Большая  Среднезападная»  )  Перевод
В.  Лимановской
 БЕН  ФИЛД
 Мы  запомним.  (Рассказ.)  Перевод  В.  Лимановской
 Б.  МАК-ГЕНРИ  И  ФРЕДЕРИК  Н.  МАЙЕРС
 Рождение  союза.  (Из  романа  «Моряк  на  родине»  )  Перевод
М.  Абкиной
 СЭМЮЭЛЬ  АДАМС
 Паника  в  Вашингтоне.  (Глава  из  романа  «Грабеж».)  Перевод
В.  Лимановской
 ЛЛОЙД  БРАУН
 Айзек  Зэкери.  (Глава  из  романа  «Железный  город».)  Перевод
И.  Кашкина
 ГОВАРД  ФАСТ
 Дорога  свободы.  (Глава  из  романа.)  Перевод  О.  Холмской  .  .  .
Пикскилл,  США.  (Репортаж.)  Перевод  Е.  Калашниковой  .  .  .  .
 ФИЛИПП  БОНОСКИ
 Сын  народа.  (Очерк.)  Перевод  М.  Абкиной  .
 *
 Краткие  сведения  об  авторах
 193
 198
 205
 212
 222
 250
 261
 270
 303
 312
 331
 372
 444
 454

Редакторы-составители
И.  Лешке  вин  и  Г.  Малинина
Переплет  и  титул  Я.  Яриковой
Худож.  редактор  Я.  Коробейников
Техн.  редактор  Л.  Кириллина
*
 А04205  Подп.  к  печ.  24/1У  1954  г.
Бумага  60х921/м  =■  14,5  бум.  л.«
 =■29  печ.  л.  Уч.-изд.  л.  27,5
Тираж  75  ООО  экз.  (2-й  завод  75  001—
150000).  Цена  9  р.  75  к.  Зак.  1854
*
 Типография  «Красное  знамя»
изд-ва  «Молодая  гвардия»,
Москва,  Сущевская,  21.