Author: Остроменцкая Н. Бромлей Н. Езерский М. Джованьоли Р.
Tags: художественная литература
ISBN: 5-86697-013-9
Year: 1995
Text
fc V Л <> БИБЛИОТЕКА VJ \1
0 ммованьоли
СПАРТАК
ИСТОРИЧЕСКОЙ
ПРОЗЫ
ДЛЯ ДЕТЕЙ
И ЮНОШЕСТВА
гЛ. Езерский
АРИСТОНИК
Н, Бромлей
Н. Остроменцкая
ПРИКЛЮЧЕНИЯ
МАЛЬЧИКА С СОБАКОЙ
БИБЛИОТЕКАМ—^
ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ
ДЛЯ ДЕТЕЙ
< И ЮНОШЕСТВА У
Древний мир
ТОМ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ
ХА
«КАРНО»
М. Езерский
АРИСТОНИК
Н. Бромлей
Н. Остроменцкая
ПРИКЛЮЧЕНИЯ
МАЛЬЧИКА
С СОБАКОЙ
Р. Джованьоли
СПАРТАК
Художники
О. Горбушин, И, Архипов,
А. Фалин
«УНИКУМ»
Москва — 1995
ББК 84Р7-4
Е 42
Тексты печатаются по изданиям:
М. Езерский. Аристоник. М.: Детгиз, 1953.
Н. Бромлей, Н. Остроменцкая. Приключения мальчика с собакой. М.:
Детская литература, 1980.
Р. Джованьоли. Спартак. Перевод с итальянского А. Ясной. М.:
Детская литература, 1976.
Редколлегия серии
«Библиотека исторической прозы для детей и юношества»:
Бородянский Л. Б., Голубихин В. В., Калугин С. Л.,
Никитин В. Н., Саблин О. С., Шлаин П. Б.
Оформление серии, цветные иллюстрации
О» Горбушин
Фронтиспис, цветные иллюстрации к роману
Р. Джованьоли «Спартак», оформление содержания
Л» Фалин
М. Езерский. Аристоник.: Повесть. Н. Бромлей,
Е42 Н. Остроменцкая. Приключения мальчика с собакой.:
Повесть. Р. Джованьоли. Спартак. Перевод с
итальянского А. Ясной. : Роман. — М.: УНИКУМ,
КАРНО, 1995. — 880 с. — (Библиотека исторической
прозы для детей и юношества).
ISBN 5-86697-013-9
4800000000
ISBN 5-86697-013-9
ISBN $-86697-003-1 (сер.)
ББК 84Р7-4
© «УНИКУМ», 1995
© «КАРНО», 1995
© О. Горбушин
© Л. Фалин
© Н. Бромлей,
Н. Остроменцкая
© И. Архипов
Милий Езерский
АРИСТОНИК
Художник О.Горбушин
Глава I
Два человека крадучись пробирались среди кустов большого
сада, начинавшегося за царским дворцом. В саду было темно, но
когда они вышли на росистую полянку, залитую бледным светом
луны, им показалось, что перед ними разостлана серебряная свер-
кающая скатерть.
— Сядем здесь, Кеад, — сказал один из них, опускаясь на
мраморную скамью. — В тени этого дуба приятно посидеть. Глу-
хое место — сюда и днем редко кто приходит, а ночью тем более
нас никто не потревожит.
— Клянусь Солнцем, ты выбрал, господин, подходящее место
для беседы! — отозвался невысокий плечистый человек, садясь на
скамью.
— Только не повышай голоса, Кеад! Помни, что после злодей-
ства, совершенного царем, надо быть осторожным.
— Ты видел, как убивали людей? — спросил Кеад, и голос
его задрожал.
— Нет, но я видел, как всю ночь выносили из дворца трупы.
— О господин мой! — горестно всплеснул руками Кеад. —
Говорят, погибло много женщин и детей.
Человек, которого Кеад называл господином, был Аристоник,
побочный брат пергамского царя Атгала Третьего1.
1 Пергамское царство (283 — 133 гг. до нашей эры) — одно из крупнейших эл-
линистических государств в Малой Азии. Аттал Третий царствовал с 138 по-
133 год до нашей эры.
5
— Кто бы мог подумать, что наступит такое мрачное время,
как теперь! — помолчав, заговорил Аристоник. — Не успел царе-
вич стать царем Атталом Третьим, как уже показал свои когти...
Ведь то, что случилось вчера, не только жестоко, но и подло: он
решил избавиться от друзей отца, докучавших ему советами, и
пригласил их с женами и детьми на пир. Когда гости опьянели, он
приказал своим наемникам всех перебить. Что там делалось! Такой
резни еще не было в Пергамском царстве.
— Царю не уйти от возмездия, — сказал Кеад. — Веролом-
ным нет места на земле.
Наступило молчание. Каждый был занят своими мыслями.
Первым заговорил Кеад:
— При царе Аттале Втором Филадельфе было спокойнее: хотя
он во многом и зависел от Рима, но хитрил и изворачивался перед
римлянами, нередко обманывая их.
— Но как могло случиться, что пергамский царь стал зависеть
от Рима? — спросил Аристоник.
— Это случилось еще при твоем отце, царе Эвмене Втором,
когда нас с тобой не было на свете, лет пятьдесят назад. Эвмен
был союзником Рима, но римляне, видя мощь и расцвет Пергам-
ского царства, стали строить козни, чтобы ослабить государство, а
потом начали вмешиваться в его дела.
Аристоник задумался.
— Я прочитал много книг в библиотеке, но нигде не было
сказано так, как ты говоришь.
Кеад засмеялся:
— О постыдных вещах не пишут — их всегда замалчивают.
Пишут только о славных делах.
— А много ль у нас славных дел?
— Царь Эвмен Второй любил науки и искусства. Собирая цен-
ные свитки пергаментов и папирусов, он хранил их в пергамской
библиотеке. Он соорудил великолепный алтарь Зевса — чудо ми-
ра. Я заставал тебя не раз, господин мой, перед изображением
битвы богов с гигантами1, видел на твоем лице растерянность, во-
сторг и удивление. Ты воспитывался при царском дворе, учился не
только греческому, но также латинскому и сирийскому языкам,
верховой езде, военному делу. Ты был завсегдатаем гимнасия, где
занимался гимнастическими упражнениями и вступал в кулачные
бои с атлетами.
— Да, я обязан царю Эвмену образованием и воспитанием, —
согласился Аристоник. — Чтение и беседы с эллинскими филосо-
фами раскрыли мне глаза на несправедливость на земле, на тяже-
лое положение землевладельцев. Но ведь жизнь рабов еще хуже!
1 Гиганты (миф.) — по верованию древних греков, происходившие от богов,
но враждебные им существа с телом человека до пояса и с драконовым хво-
стом вместо ног.
6
— Увы, господин мой! Ты знаешь, что царь Аттал Третий не
заботится о своих подданых.
— Царский пурпур ослепил его, вскружил ему голову, —
молвил Аристоник и твердо прибавил: — Пусть царь занимается
садоводством и отливкой статуй из бронзы, а о Пергамском царст-
ве подумаю я.
— Ты? — с удивлением вскричал Кеад и привстал, вглядыва-
ясь в Аристоника. — Что же ты думаешь делать?
— Я буду стоять за народ и защищать его. А ты, Кеад, должен
помогать мне.
— Как же так? —развел руками Кеад. —У царя нет наслед-
ников, и ты имеешь право на престол после его смерти. А ты
хочешь...
Аристоник положил ему руку на плечо:
— Разве ты не знаешь, что я сын невольницы? И потому сер-
дце мое на стороне рабов и бедняков. Я буду бороться за свободу
и за человеческую жизнь для них.
— Ты ненавидишь римлян...
— Я ненавижу всех этих псов и свиней — римских всадни-
ков) и публиканов1 2, грабящих народы. Помнишь Теренция Ази-
ния, который был недавно у царя? Я тогда был с сирийцами в
карауле и чуть не выгнал его из дворца. Но мы доберемся до него,
когда вспыхнет борьба и начнется изгнание римлян из нашей стра-
ны.
Кеад встал, низко поклонился Аристонику:
— Господин мой, позволь сказать тебе, как я говорил не раз
твоей доброй матери, что у тебя доброе, благородное сердце...
— Кеад, Кеад, что ты говоришь! Я такой же бедный человек,
как и ты. Сегодня я начальствую над отрядом сирийцев, а завтра,
быть может, наемный убийца ударит меня в спину.
— Нет, этого не случится, — твердо сказал Кеад. — Я буду
охранять тебя.
Аристоник вышел на поляну. Луна осветила его мужественное
лицо, черные кудри, властные блестящие глаза. Рядом с низеньким
бородатым Кеадом он казался великаном.
— Хочешь, я отведу тебя туда, где ты сможешь безопасно
спать? — предложил Кеад.
— Куда?
— В помещение для рабов. Они меня знают, и там мы пере-
ночуем.
Часто озираясь, они пошли к ограде сада.
1 Всадники — сословие римских рабовладельцев, купцов и ростовщиков.
2 Публиканы — откупщики, которым Рим сдавал на откуп сбор податей в сво-
их провинциях; входили в сословие всадников.
7
Глава II
С малых лет жил Аристоник при царском дворе, презираемый
всеми.
Сын царя Эвмена и рабыни-кифаристки*, отпущенной на во-
лю, он долго не понимал причины такого отношения, но однажды,
когда царедворец Аполлинарий крикнул ему: «Эй ты, незакон-
ный !», мальчик почувствовал в возгласе обиду и, заплакав, побе-
жал к матери.
Кифаристка давно уже надоела царю. Она жила отдельно ото
всех жен, забытая, оскорбленная невниманием, и часто хворала;
единственной отрадой в ее жизни был сын.
Она ткала хитонI 2 3, когда прибежал в слезах Аристоник:
— Он меня назвал... незаконным. Что это значит?
Мать Аристоника вспыхнула, слезы задрожали на ее ресницах:
— Сын мой, скоро ты станешь взрослым, и я могу рассказать
тебе все. Царь полюбил меня, рабыню, и взял во дворец. И хотя
царь потом и освободил меня, пойми, сын мой, я стала только
вольноотпущенницей... В твоих жилах течет не только царская, но
и рабская кровь, и вот причина, почему тебя презирают. И пока
жив царь-отец, ты в безопасности, но как только он умрет...
Тряхнув головой, Аристоник перебил:
— На престол вступит брат мой Аттал, но и он меня не любит.
А за что? Он не хочет говорить со мной, и когда я зову его на
состязания в беге или метании копья, он отказывается: «Не при-
стало мне, сыну царя, играть с тобой».
— Сын мой, скоро ты возмужаешь, получишь меч и сможешь
наказать оскорбителя, но не поднимай руки на своего брата!
Аристоник молчал.
— Поклянись, что это будет так. А то и в могиле душа моя
будет тревожиться за тебя.
— Хорошо, — тихо сказал мальчик. — Но если меня прези-
рают придворные, то рабы — разве они тоже станут презирать?
— Нет, рабы ближе нам по крови и по духу, и если хочешь,
сын мой, жить счастливо и спокойно, дружи лучше с ними. Помни,
что Аттал ненавидит тебя за то, что ты сын царя Эвмена, и боится,
как бы ты не потребовал тиары3.
Глаза Аристоника широко раскрылись.
— Ведь он моложе тебя, — продолжала мать, — а наследует
обычно старший...
— Царь-отец любит меня больше, чем Аттала...
I Кифаристка — рабыня, игравшая на струнном музыкальном инструменте —
кифаре.
2 Хитон — нижняя одежда древних греков.
3 Тиара — головной убор, который носили азиатские цари как символ царского
достоинстна.
8
— Но царские сановники не захотят тебя. За Атталом пойдут
богачи и войско, его поддержат чужеземные цари...
Аристоник задумчиво стоял, опустив голову. Теперь ему все
было ясно.
«А ведь я способнее бездарного моего брата»,— с горечью по-
думал он, целуя мать.
Аристоник вышел от матери со стесненным сердцем и про-
скользнул в калитку, открытую в сад.
По обеим сторонам дорожек стояли деревья, верхушки ко-
торых образовали зеленый свод.
При дуновении ветра солнце брызгало золотыми искрами
сквозь листву.
Рабы подметали дорожки и посыпали их песком. Сын Аполли-
нария, царского судьи и палача, Мегей, немногим старше Аристо-
ника, забавлялся тем, что разбрасывал из куч листья и ветки.
Мальчик считал все для себя дозволенным и гордился тем, что отец
его — любимец Аттала, «правая рука» царя. И невольники, зная
это, не смели отогнать озорника и подметали по многу раз одно и
то же место.
Аристоник подошел к Мегею:
— Перестань издеваться над людьми!
—- Разве это люди? — удивился мальчик.
— А разве ты человек? Перестань, говорю тебе!
— А тебе что за дело? — запальчиво крикнул Мегей и, бро-
сившись на кучу листьев, принялся разгребать их ногами и разбра-
сывать во все стороны.
Аристоник схватил его за плечи и оттолкнул. Но Мегей вце-
пился ему в хитон:
— Прочь, незаконный, прочь!
Аристоник вспыхнул и ударил его по щеке.
— Собака! — крикнул он. — Еще слово, и я тебя убью!
Мегей испуганно замолчал и, вырвавшись, бросился в кусты.
Он убегал, как испуганный заяц. Рабы, забывшись на мгновение,
громко засмеялись.
Аристоник взял метлу и стал помогать невольникам.
— Не надо, господин, не надо, — шептали они, — нас нака-
жут за это!
«За что? — думал Аристоник. — Разве они просили, чтобы я
им помог? Почему раб всегда виноват? Его ведь не считают и за
человека!»
Угнетенное положение этих людей всегда возмущало его.
— Какая жизнь! — шептал он, сжимая кулаки. — И мать,
моя мать вынесла все это на своей спине! Может быть, ее били,
может быть...
Он пошел к матери.
— Какой у тебя странный вид, Аристоник! — сказала она, с
любовью вглядываясь в него. — Уж не заболел ли ты? Хочешь, я
принесу жертву доброму богу?
9
Аристоник отрицательно покачал головой.
— Расскажи, как ты жила рабыней, как обращались с тобой
господа.
Лицо кифаристки покрылось красными пятнами.
— Сын мой, жизнь раба хуже жизни лошади или собаки, по-
тому что раб — человек, а не животное, и когда его бьют и оскор-
бляют, он ощущает всем сердцем несправедливость, и душа его
взывает к богам: «Видите, бессмертные, что делается на земле?
Видите, как тяжело живется рабу?» Жизнь раба, Аристоник, всю-
ду одинакова, и редко с ним обращаются по-человечески. Когда я
была рабыней, кто-то разбил дорогую вазу. Подозрение пало на
меня, и госпожа приказала сечь меня плетьми. Биди так сильно,
что я потеряла сознание... — Она заплакала, взяла его руку: —
Сын мой, неужели рабство так же вечно, как мир? Неужели рабы
так и не дождутся освобождения?
Аристоник молчал. Что он мог сказать? Но мать и не ждала от
него ответа. Она думала о том далеком вечере, когда плясала на
пиру перед царем Эвменом и царь положил ей руку на плечо:
«Хочешь стать вольноотпущенницей? Полюбишь меня?»
Рабыня, она не смела оскорбить царя отказом — знала, что
за это засекут насмерть.
Первые годы были спокойны. Жила она в довольстве и холе,
родила сына, а потом все изменилось. Она осталась жить во двор-
це, но на нее смотрели как на рабыню, не любили за дружбу с
невольницами и наговаривали на нее царю. Эвмен, однако, не слу-
шал царедворцев — знал хорошо кифаристку. Он даже иногда
заходил к ней, чтобы побеседовать, гладил по голове Аристоника.
«Учителя хвалят тебя за успехи в науках, — говорил он. —
Это хорошо. Главный жрец уверяет, что сердце у тебя доброе, а
боги любят отзывчивых людей».
После смерти Эвмена управлять Пергамом стал брат его, Аттал
Второй. Он одинаково относился к Аристонику и Атталу, которым
приходился дядей, заботился об образовании обоих, но знал, что
царство должен передать Атталу.
Когда Аристоник возмужал, Аттал Второй спросил его:
— Что будешь делать? Хочешь стать жрецом, служить Зевсу
или Аполлону? Или, быть может, тебя привлекает военная служ-
ба? Пехота у меня хороша, и я нуждаюсь в преданных военачаль-
никах.
Аристоник сказал:
— Царь-дядя, назначь меня в конницу. Я умею хорошо ездить
верхом и научусь рубить головы в боях.
И Аристоник поступил в конницу, охранявшую столицу. Те-
перь он был стройным молодым человеком с мужественным лицом
и властными глазами. Целые дни Аристоник проводил в поле, на
ученье, и редко виделся с матерью.
10
Аристоник смотрел на мать, и сердце его сжималось от жалости
Однажды, когда он обучал воинов, к нему подбежал встрево-
женный вестник.
— Господин, мать твоя умирает, — воскликнул он, — и хо-
чет тебя видеть!
Мать, бледная, похудевшая, полулежала на подушках. Она
кашляла, хватаясь за грудь.
— Сын мой, — шепнула она, — я слышу лязг ножниц — это
идет Мойра!, чтобы обрезать нить жизни... Сын мой, ты останешь-
ся один... А когда умрет и царь-дядя, будь осторожен: всюду у тебя
враги, я знаю. Доверься Кеаду, это хороший человек. Он тебе
скажет, что делать. Я говорила с ним...
Голос ее слабел. Аристоник смотрел на мать, и сердце его сжи-
малось от жалости, глаза наливались слезами.
Кто-то тронул его за плечо. Он обернулся — перед ним стоял
бородатый плечистый Кеад.
— Господин, — сказал раб, — доверься мне, и боги укажут
тебе путь правды.
— Господин?.. — усмехнулся Аристоник. — Какой я госпо-
дин, Кеад? Я — сын рабыни, но душа у меня мятежная. Я готов
на все...
— На все?.. — шепнул Кеад с загоревшимися глазами.
— Я знаю жизнь раба, его горести и страдания, в моих жилах
бьется кровь, нагретая воловьими бичами, которыми истязали мою
мать, и мне ли раздумывать еще, где правда! Она у вас, но вы
спите. И я — клянусь богами! — разбужу вас, если даже мне
придется погибнуть!..
Мать умирала. Аристоник схватил ее похолодевшую руку, при-
жал к своему сердцу.
Кеад тихо плакал. Скорбь его тронула Аристоника. Положив
ему руку на плечо, Аристоник шепнул:
— Брат, сердце ее успокоилось и теперь отдохнет. А наши
сердца бьются. Й бьются сердца рабов и невольниц...
Кеад вытер слезы, сжал руку Аристонику:
— Она хотела, чтобы мы шли вместе. И я тебя не оставлю.
Глава Ш
Римский публикан Теренций Азиний, владелец большого
торгового предприятия по сбыту рабов, возвращался с острова Де-
лос в веселом настроении. Там на невольничьем рынке он купил
пожилого искусного садовника и молодую фракиянку, хорошую
рукодельницу.
«Царь будет доволен садовником,— думал он, — а жена моя
1 Мойры — по верованию древних греков, богини судьбы, посылавшие людям
добро и зло.
12
давно мечтает о рукодельнице, которая бы умела искусно ткать
ковры*.
Азиний самодовольно улыбался, прикидывая, сколько запро-
сить за садовника; узенькие глазки его, заплывшие жиром, щури-
лись, толстые губы выпячивались.
«Спрошу втрое больше, — решил он, но тут же ему пришло в
голову, как бы свирепый Аттал не разгневался. — Ну, втрое не
втрое, а вдвое он заплатит. У царя денег больше, чем у меня*.
Действительно, Аттал Третий даже не поморщился, когда пуб-
ликан назначил большую цену. Кликнув казначея, он приказал
выплатить деньги римлянину.
Купленный раб понравился царю (это был грек по имени Пи-
рифой), и Аттал назначил его старшим садовником.
Довольный выгодной продажей раба, Азиний в тот же день
выехал из Пергама. В дороге он напевал песню; иногда прерывал
ее, обращаясь к фракиянке:
— Почему и ты не поешь? Ведь ты умеешь петь получше ме-
ня. Клянусь богами, надо петь, иначе нам не будет пути.
В душе он несколько сожалел, что не остался на делиях (так
назывались делосские празднества): хотелось посмотреть на состя-
зания греков в борьбе, играх и пении, чтобы похвастаться виден-
ными торжествами перед друзьями в Фиатире.
Поглядывая на мулов, лениво тащивших повозку, Азиний
вспоминал, как накануне отплытия с Делоса он отправился в храм
Аполлона, решив вопросить оракула о своей судьбе.
Взбираясь на гору по широкой каменной лестнице, вырублен-
ной в скале и украшенной по сторонам статуями и перилами с
художественной резьбой, он думал, сколько серебра пожертвовать
на храм, и, не решив, отправился совершить необходимые моления
Аполлону. Он пожертвовал на храм двадцать мин1 серебром и воп-
росил оракула о своей судьбе, тщательно записав вопрос на дощеч-
ке и передав ее главному жрецу.
Через несколько мгновений его окружили молодые жрецы и
повели в священную рощу Аполлона.
Остановившись перед лавровым деревом, они шепнули Ази-
нию:
— Молчи и не шевелись — сребролукий бог будет говорить.
Прислушиваясь к шелесту лавровых листьев, жрецы беззвучно
молились и кланялись, не спуская глаз с дерева. Это продолжалось
долго.
Ответ бога был краток: «Счастье и удача до жизненного преде-
ла*.
Азиний нахмурился. Предсказание не удовлетворило его.
«Я и так счастлив, — думал он, — если счастье, по воле бо-
гов, заключается в богатстве. Удача бродит за мною, как тень. А
что так будет продолжаться до жизненного предела, я и сам не
1 Мина —денежная единица, равная 100 драхмам (1/60 таланта).
13
сомневаюсь. Но когда наступит конец жизни? Может быть, за-
втра? Может быть, через неделю, месяц, год?.. Вопросить еще?»
Но он решил, что откладывать отъезд больше не следует, и
чуть свет сел на судно, отплывавшее в Азию.
Азиний рассеянно смотрел на волны, журчавшие у бортов ко-
рабля, и, между прочим, думал:
«Вот купил на горе невеселую рабыню... Жена будет недоволь-
на».
— Как тебя звать? — спросил он фракиянку.
— Ниса.
Она сидела в стороне. Ее волосы напоминали пламя, глаза —
волны лазурного моря, смугло-розовые щеки — утреннюю зарю.
Корабль плыл узким проливом мимо берегов гористой Ренеи.
Весь путь до азиатского берега публикан провел с невольни-
цей, стараясь войти к ней в доверие, расспрашивая о ее прошлом.
Она отмалчивалась. Он стал настаивать, и девушка рассказала со
слезами на глазах:
— Было мне, кажется, шесть лет, когда наш город взяли и
разрушили римляне, а жителей продали в рабство. Меня купил
знатный македонянин, и жила я в городе Пелле и была счастлива,
потому что считалась дочерью старого господина. А когда он умер,
сын его проиграл в кости все состояние, а меня продал в Афины.
Там я прожила немного лет, научилась пению, игре на кифаре,
пляскам и рукоделию. Потом меня купил пчеловод, живший у Гим-
метской горы, и повез в свое поместье. На нас напали разбойники.
Они похитили меня, а главарем у них был Фоант, у которого ты
купил меня...
Далекий путь остался позади. Фиатира была уже близко.
Наконец показались из-за бугра деревья, а затем белая наряд-
ная вилла выглянула из глубины сада, как хозяйка, дожидающая-
ся гостей.
Глава IV
Клорида, жена Азиния, была маленькая тощая женщина с
бледным лицом и беспокойными глазами.
В этот день она бегала по птичьему двору с прутом в руке и
колотила рабынь-птичниц, придираясь к ним по всякому ничтож-
ному поводу: одну она обвиняла в том, что куры несут мало яиц,
другую бранила за пропавшего цыпленка. Напрасно эфиопка уве-
ряла ее, что цыпленка унес коршун, — госпожа не верила.
Била она невольниц также за то, что удой коровьего и козьего
молока был недостаточен.
— Знаю, куда девается молоко! Вы его выпиваете, а остаток
разбавляете водой, чтобы скрыть преступление. Воровки! Лаком-
ки!
Когда публикан подъехал к воротам виллы, Ниса увидела Кло-
14
риду и, догадавшись, что это госпожа, нерешительно остановилась
у повозки.
Неряшливо одетая, Клорида проходила по двору быстрой по-
ходкой, оглядывая рабов и невольниц, попадавшихся ей навстречу,
и раздавая удары направо и налево.
— Что не работаете? — кричала она. — Зачем сбежались?
Клорида уже знала о приезде мужа, о его покупке (доложила
ключница) и, оглядев фракиянку с ног до головы, воскликнула:
— Лицом, Теренций, рабыня хороша, и если красота ее не
уступает трудолюбию, я оценю твой выбор!
Поцеловав руку мужу и подставив ему лоб для поцелуя, Кло-
рида повернулась к Нисе:
— Что ты умеешь делать? Говоришь —петь, играть на кифа-
ре и плясать? Но это утехи для гостей во время пиршеств. А еще
что?
— Умею ткать ковры, украшать их изображениями богов и
героев, шить одежду, расцвечивать ее узорами...
Глаза Клориды заблестели.
— Хорошо! — воскликнула она. — У меня как раз не много
искусных рукодельниц, и если ты будешь стараться, я награжу
тебя. Ты будешь работать под моим руководством, а уроки я буду
задавать с вечера, чтобы ты успевала сдавать мне до заката солнца
второго дня...
Ниса молчала.
— Избегай дружбы с рабами, — продолжала госпожа. — Эти
свиньи всегда готовы порицать своих благодетелей.
Ниса тихо вздохнула.
— Конечно, тебе придется, как всем, вставать с петухами, а
ложиться попозже... Ну, что задумалась? Идем!
И, не дав фракиянке отдохнуть с дороги, Клорида повела ее в
просторную пристройку, находившуюся позади дома.
Навстречу им бросилась чернокожая надсмотрщица-эфиопка,
звеня бубенцами кожаных браслетов, туго затянутых у щиколоток.
— Вот тебе еще работница, — молвила госпожа и, отняв у
египтянки начатый ковер, указала на него: — Будешь, Ниса, вы-
шивать так: здесь изобразишь двух нимф), выходящих из моря, а
там, на волнах, — Посейдона1 2, с зелеными волосами и бородой, с
трезубцем в руке.
Госпожа ушла, не наказав никого. Рабыни повеселели, обод-
рились. Такой день был редким в их жизни.
Рядом с Нисон сидели две немолодые фракиянки, позади —
грустная иудейка, а впереди — египтянка и три сириянки. Все
работали молча. Надсмотрщица зорко следила, чтобы невольницы
не разговаривали, не пели, не прерывали работы, и если одна из
1 Нимфа — по верованию древних греков, второстепенное божество, олицетво-
рявшее силы природы.
2 Посейдон (миф.) —бог моря.
15
них нарушала установленный порядок хотя бы на минуту, бич
эфиопки опускался на спину виновницы.
К вечеру работа кончилась, и надсмотрщица повела рабынь к
госпоже.
Клорида была не в духе: принимая работу, она ворчала и била
рабынь по щекам.
— Этой дашь десять плетей! — кричала она, обращаясь к над-
смотрщице-эфиопке. — А той пятнадцать!.. А вот этой, которая
испортила голову Зевса, двадцать!..
Увидев Нису, она подозвала ее ближе:
— Что медлишь? Покажи своего Посейдона.
Девушка развернула ковер и поднесла госпоже, но Клорида,
бросив взгляд на него, вспыхнула:
— Да у тебя, подлая, ничего не сделано!
— Госпожа моя, работа, заданная тобою, кропотлива — ее
невозможно сделать в один день.
— Не учи, дерзкая! — зашипела Клорида. — Я знаю лучше
тебя, что можно сделать, а чего нельзя. С завтрашнего же дня
будешь работать в эргастуле1, там и спать. Я научу тебя, как надо
работать!
— Госпожа моя, сжалься над бедной рабынею!.. Что могу я,
подневольная девушка? Разве я виновата, что у меня только две
руки?
— Замолчи, подлая!
Красные пятна не сходили с лица Клориды. Подозвав надсмот-
рщицу, она указала на Нису.
— Пусть бичи рассеют ее лень! — кричала она. — Пусть на-
учат ее не дремать над ковром!
— Сколько ударов прикажешь? — равнодушно спросила эфи-
опка, привыкшая к ярости госпожи.
— Двадцать пять.
На другой день в эргастул вошел виллик* 2 в сопровождении
двух рабов и приказал:
— Взять ее!
Ниса не сопротивлялась. Она ожидала наказания и готова бы-
ла вынести все. Ее подвели к скамье, и сорвав одежды, крепко
привязали веревками. Сердце ее на мгновение дрогнуло, лицо по-
белело. Однако она овладела собой и, стиснув зубы, чтобы не кри-
чать, мужественно переносила жгучую боль. А колючий град быс-
трых ударов беспрерывно сыпался на распростертое тело. Лишь
только брызнула кровь и Ниса вскрикнула, виллик ударил по щеке
бившего ее раба:
— Как бьешь, скотина? Господин приказал не портить кожи!
Ниса, обессилев, лежала на скамье. Ее развязали, но она не
] Эргастул — рабочий и смирительный дом для рабов.
2 Виллик — управляющий имением раб или вольноотпущенник.
16
Клорида была не в духе: принимая работу, она ворчала и била рабынь
шевельнулась. Бедной рабыне казалось, что выхода нет. Жизнь
представлялась ей сплошным мучением, а боги, к которым она
взывала о помощи в ночной темноте, упорно молчали, не являясь
в сновидениях.
Отчаяние овладело ею.
— Что делать? — шептала она, ворочаясь на жестком тюфя-
ке. — Бежать? Но куда? — С ужасом заломила она руки, сжав-
шись в комок, и уткнулась головой в соломенную подушку: —
Боги, сжальтесь надо мной, бедной, одинокой, несчастной, помо-
гите мне!..
Заснула Ниса поздно.
Снилось ей широкое поле. Золотисто-медная рожь колосится
волнуясь. А она, Ниса, бежит межой. Солнце ослепляет, от него
жарко, точно полыхает печь, впереди зеленеет лес. Скорее бы до-
браться до него! Она торопится, вбегает под широколистную кров-
лю и вдруг останавливается: перед ней стоит бог природы Пан.
Длинные усы шевелятся, добрая улыбка раздвигает широкий рот.
«Куда бежишь?» — спрашивает бог. «Далеко-далеко!» — отвечает
она всхлипывая. «Что ищешь?» — «Царство Сатурна, бога земли
и посевов, царство самой счастливой жизни. Там нет господ и
рабов, нет плетей и крови, нет войн и раздоров, все люди равны
и свободны, живут в благоденствии. Там жить так хорошо, что
жизнь кажется сказочным сном». Пан улыбается, и ей кажется,
что в этой доброй улыбке и веселых глазах дрожит тихое обеща-
ние...
Проснулась Ниса до рассвета. Обрывки сна уплывали и рассе-
ивались, как туман при солнечных лучах. Действительность,
страшная, наполняющая ужасом сердце, стояла перед глазами.
«Что делать?»
Вскочила. Взгляд ее упал на веревку, свешивавшуюся с черда-
ка. Вдруг она поняла, что в этой веревке единственное спасение,
и задрожала. Жалкая улыбка тронула тубы, и все потонуло в стре-
мительном вихре мыслей и тяжкого биения сердца.
Взобралась на лестницу, накинула петлю на шею.
— Эй, ты, что делаешь? — услышала она окрик.
Ей показалось, что страшный гром ударил над головой. Она
сидела на ступеньках, как в забытьи, и смотрела на бледные лица
сбежавшихся рабов, чувствовала руки, гладившие ей спину, и тихо
рыдала, уткнувшись лицом в хитон спасшего ее человека.
Потом она вытерла слезы, внимательно взглянула на человека.
Это был сириец Мнем он, водивший невольников на работы деку-
риями — отрядами, состоявшими из десяти человек. В это утро он
будил людей, спавших на чердаке, чтобы вести их в оливковую
рощу.
Пели петухи, когда рабы и невольницы толпились уже у стола,
18
на котором дымилась бобовая похлебка. Ели быстро, обжигаясь,
чтобы не опоздать на работу. Мнемон торопил и приказывал за-
хватить с собой корзины для сбора оливок.
Уходя, он обернулся к Нисе:
— Будь жива, сестра! Вечером мы увидимся.
Девушка смотрела вслед уходившим рабам. Шли они отряда-
ми, построенные, как воины, и она думала, что труд этих людей
тяжел, жизнь страшна: каждый день секут кого-нибудь бичами до
крови, а они идут твердым шагом, как победители. Ниса не пони-
мала, откуда эта твердость, когда жизнь беспросветна, преиспол-
нена пыток, мучений и издевательств, когда хочется колотиться
головой о камни, чтобы поскорей освободиться от нее.
«Что дает этим людям силу безропотно переносить ужасы жиз-
ни?» — думала она.
Ниса смахнула с ресниц слезы и шепнула, вспомнив сон:
— Неужели они знают, где искать царство Сатурна?
А вечером, едва рабы улеглись спать, Мнемон тихо сказал ей:
— Как только они заснут, поднимись к нам наверх.
Ждать пришлось недолго: усталые люди, повалившись на свои
соломенные ложа, вскоре забылись в тяжелом сне, и Ниса, не-
слышно ступая босыми ногами по земляному полу, добралась
ощупью до лестницы и поднялась на чердак. Кто-то потянул ее за
руку, и она очутилась в полосе лунного света, проникавшего в
широкую расщелину крыши.
Она увидела рабов, сидевших на корточках вокруг Мнемона,
и подошла ближе.
Мнемон взял ее за руку.
— Времени мало, — шепнул он, — людям нужен отдых...
Слушай. Мы стремимся к светлой жизни, к освобождению от раб-
ства. Нас объединяет братство Адада — солнца и Атаргатис —
земли. Таких братств много в Азии, они помогут нам сбросить с
себя иго рабства. Хочешь ли бороться вместе, стать нашей сест-
рой?
— Хочу, — подняла Ниса обе руки вверх, — и клянусь...
Луна заглядывала на чердак, серебрила охапки соломы, раз-
бросанные по углам. Ночная прохлада забиралась под крышу, и
люди кутались в одеяла.
Ниса тоже озябла. Спустившись по лестнице, она быстро бро-
силась на свое ложе и укрылась тряпьем до самой шеи.
Рабыни ворочались во сне, что-то шептали, и свежий девичий
голос молил со страхом:
— О госпожа, не бей меня! Я хорошо сделала работу...
Слова были прерваны воплем. Девушка металась и спросонья
кричала, умоляя о пощаде.
Сердце Нисы сжалось. Она тихонько подползла к подруге, ох-
ватила ее обеими руками, прижалась к ней:
19
— Тише, сестра, тише! Спи. Это только сон... Спи, бедная
сестра!
Глава V
Ночью акрополь! внезапно проснулся. На крутой скале зако-
лебались огни факелов, а из царского дворца донеслись жалобные
женские крики.
Внизу спал город; со стороны рынка слышался звук запозда-
лых шагов и ругань ночных гуляк, рев ослов и мулов, гортанная
речь погонщиков; от жертвенника Зевса доносилась прерывистая
дробь трещоток сторожей.
Душная ночь предвещала грозу. Сирийские наемники, заняв-
шие дворцовые ворота, суеверно поглядывали на небо, раздирае-
мое фиолетовыми молниями, и трусливо прислушивались к отда-
ленным раскатам грома, к воплям и причитаниям, долетавшим из
дворца. А сквозь этот шум властно звучал во дворе трескучий го-
лос, залетая в темный сад, притаившийся за дворцом:
— Никого не выпускать! Слышишь, Дион?
Факелы проходившей стражи осветили на мгновение тучную,
приземистую фигуру царя с длинными спутанными волосами и ко-
лючими глазами; на голой груди его виднелась из-под небрежно
накинутого гиматия — плаща — золотая цепь с головой Горго-
ны2 — амулетЗ, охранявший царя от дурного глаза. Царь разма-
хивал коротким кинжалом и подозрительно озирался исподлобья.
— Божественный царь, — сказал, низко кланяясь, Дион, на-
чальник стражи, и его меч звякнул о чешуйчатый панцирь, — ты
забыл о подземном ходе из дворца в золотую беседку.
— Обыскать сад! — крикнул Аттал, и глаза его остановились
на смуглом лице бородатого Диона. — Убийцы моей матери и не-
весты должны быть схвачены немедленно...
— Великий государь...
— ...схвачены и казнены! —Бледное лицо царя искази-
лось: — Клянусь Зевсом, я безжалостно растопчу гнездо ехидн!
— Прикажешь, великий государь, созвать придворных пред
твое милостивое лицо?
Дион подобострастно кланялся, украдкой наблюдая за царем.
— Да-да! Веди моих родственников туда, где лежат их жерт-
вы. Кликни заодно Аполлинария.
1 Акрополь — «город на возвышенности» (крепость) с храмами, общественны-
ми зданиями.
2 Горгона (миф.) — по представлению древних греков, чудовище женского по-
ла, с большой головой, высунутым языком и со змеями вместо волос. Самой
ужасной из трех Горгон была Медуза: кто смотрел на нее или дотрагивался,
превращался в камень.
3 Амулет — предмет, который суеверные люди считают магическим средством
против несчастий.
20
Дион содрогнулся.
— Да свершится воля богов и нашего государя! — сказал он,
овладев собой, и вошел во дворец во главе стражи.
Аттал побежал в сад.
Сладкий запах цветов и чужеземных растений пахнул ему в
лицо. Яркие молнии, пробиваясь сквозь гущу черных подстрижен-
ных кустов, бороздили темное, беззвездное небо, освещая на мгно-
вение толстые стволы деревьев, широкие гряды с затейливыми узо-
рами рассаженных цветов и темную фигуру Диона, мелькавшую
среди деревьев.
Вернувшись во дворец, Аттал прошел в гинекей1, подкрался на
цыпочках к занавесу и приоткрыл его. Светильни, чадя и мигая
длинными языками пламени, освещали мать и невесту. Вопли пла-
кальщиц и заунывные причитания рабынь не умолкали.
Приказав перенести умерших во двор, Аттал наблюдал, как
рабыни бережно несли ложа с телами цариц и ставили их по обеим
сторонам жертвенника.
Во дворе уже находилось несколько воинов, окружавших схва-
ченных царедворцев — родственников Аттала. Царедворцы гром-
ко роптали, но замолчали, когда вслед за Атталом вошли Дион и
Аполлинарий.
Судья-палач был человек коренастый, с одутловатым безусым
лицом и слезящимися, воспаленными глазами. Рыжая завитая бо-
рода не совсем скрывала шрам на лице, от подбородка к левому
уху, — кровавый знак от удара, нанесенного в запальчивости не-
сколько лет назад Аристоником.
— Недостойный раб ждет приказаний своего великого власте-
лина, — опускаясь на колени, молвил он, звякнув мечом.
Но Аттал резко повернулся к Диону:
— Где Аристоник?
— Все ходы заняты, царь, дворец окружен.
— Отвечаешь за него головой!.. Встань! —приказал он Апол-
линарию. — А вы, дорогие родственники, сознайтесь в отравлении
моей матери и невесты. Зевс свидетель, что на раскаявшихся не
подымется моя рука!
Придворные упали на колени.
— Смилостивься, государь, мы не виновны! — кричали они.
Грубо оттолкнув их, Аттал велел всем встать. Он заглядывал
расширенными зрачками в искаженные ужасом лица и хрипло
шептал:
— Кто отравил? Кто?.. Ты? Ты? —он ткнул любимую рабы-
ню кулаком в лицо, ударил в грудь своего родственника — бело-
бородого старика. — Аполлинарий!
1 Гинекей — у древних греков (кроме спартанцев) задняя часть дома, где жили
взаперти женщины.
21
Палач, переваливаясь, как утка, на кривых коротких ногах,
подбежал к нему, выжидательно остановился:
— Где прикажешь?
— Перед лицом убитых!
Аполлинарий выхватил меч. Люди замерли. К старику броси-
лись жена его, дочери, внуки, как бы пытаясь защитить его своими
телами. Любимая рабыня в смертельном ужасе опустилась на ко-
вер.
Палач отогнал от старика родных и, грубо схватив его за бо-
роду, заставил встать. Сверкнул широкой полосой клинок, и брыз-
ги крови упали на ложе умершей матери царя — пятна побежали
по светлому покрывалу, усыпанному красными маками, малиново-
бурыми цветами, венками из свежего плюща и миртов.
Аттал одобрительно кивнул; он не сводил глаз с трупов матери
и невесты.
Две девушки держали над ними зонтики, чтобы умершие не
осквернили своим взором светлого лика Гел носа — бога солнца.
Шесть плакальщиц с распущенными волосами причитали под зву-
ки флейт, ударяя себя в грудь:
— О жребий человеческий! О жизнь, дарованная богами! За-
чем могущественный Зевс терпит слезы, рыдания и вопли? Зачем
существует земля? Зачем жизнь, если суждена смерть? Мойры,
Мойры, отдайте нам обеих цариц, отдайте во имя богов!
А еще две плакальщицы царапали себе лица.
Палач приказал рабыне встать, но она сопротивлялась:
— Я не виновата! Царь, сжалься надо мной, вспомни, что я
спасла тебя от укуса змеи! Я была всегда твоей вещью, верной,
преданной служанкой!
— Аполлинарий!
В голосе Аттала звучала непреклонная воля.
Женщина поняла, что пощады не будет, и, упав на землю,
забилась в рыданиях.
Царь засмеялся:
— Она обессилела от страха... Аполлинарий, подай ей чашу
вина — пусть подкрепится.
Женщина, чувствуя западню, не хотела пить, и рабы насильно
вливали ей в рот напиток. Вино плескалось, заливая искаженное
лицо, она кричала, захлебывалась, но палач был неумолим. И ког-
да чаша наконец опустела, он грубо оттолкнул женщину.
Приказав придвинуть светильники, Аттал наблюдал за нею.
Сначала женщина заметалась, потом судороги стали сводить ей
лицо.
— Отравитель! Злодей! — успела вскрикнуть рабыня и упала
навзничь.
Царь отвернулся; глаза его остановились на мужественном ли-
це чернокудрого молодого человека, который в сопровождении
плечистого бородатого невольника был введен стражей.
22
Сверкнул клинок, и брызги крови упали на ложе умершей матери царя...
— Великий государь, — сказал Дион, — приказание твое ис-
полнено. Вот Аристоник и его раб Кеад, которые пытались бе-
жать.
— Бежать? — расхохотался Аттал. — Убил — и бежать! Но
разве есть место под солнцем, где можно укрыться от гнева царя!
Он подбежал к Аристонику, пытаясь ударить его, но Кеад при-
нял удар на себя.
— Прочь, подлый раб! — В руке Аттала сверкнул кинжал.
Аристоник бросился вперед.
— Царь, будь милостив! — загремел его твердый голос. —
Зачем казнил неповинных? Вижу трупы и говорю: братья, будьте
готовы постоять за справедливость!
— Ты... ты... —зашипел Аттал, — ты с ними, убийцами,
заодно!.. Злодей!
Он замахнулся кинжалом, но Аристоник сжал его руку с такой
силой, что Аттал уронил оружие.
Пользуясь суматохой, Аристоник бросился к выходу. Кеад бе-
жал за ним. Сирийская стража расступилась, не осмеливаясь их
задержать.
— Лови его! Лови!.. Дион! Тебе говорю! Поймать их! Немед-
ленно!.. А вы что растерялись? — в бешенстве кричал Аттал, на-
ступая на воинов, которые поспешно отступали. — Трусы! Преда-
тели!.. Беги, Дион, скорее! Доставь мне Аристоника — живого
или мертвого, и я не пожалею сокровищ... я... я...
Он не мог больше говорить и, задыхаясь, дрожа, выбежал в
сад, освещаемый яркими вспышками молний, Аполлинарий следо-
вал за ним.
Удары грома приближались.
Дион устремился за беглецами. Изредка молнии освещали ши-
рокие гряды с греческими надписями из цветов, и ноги беглецов
безжалостно топтали и ломали редкостные растения — гордость
царя.
Дион, опасаясь гнева Аттала, не решился гнаться за ними этим
путем.
При вспышках молний он видел Аристоника и Кеада: они пря-
тались за кусты, перебегая в чащи деревьев, укрываясь от стрел
стражи, но ему не приходило в голову, что сирийцы и не целились
в беглецов.
Вскоре Дион обнаружил, что Аристоник и Кеад исчезли.
«Лишь бы не было бури, — подумал Дион, — а то сад будет
опустошен, цветы и растения смяты, вырваны с корнем, а грядки
с цветами, изображающими имя царя, растоптаны тяжелыми но-
гами Гарпий^.
1 Гарпии — по верованию древних греков, крылатые женщины-чудовища, пти-
цы с женским лицом, олицетворявшие вихрь и бурю.
24
В ту же минуту сильный вихрь зашумел в листве, ветви тре-
вожно забились, хлынул ливень. Удары грома катились взапуски
по черному полю неба; казалось, большие каменные шары ста.
II н
вались с грохотом и протяжным гулом, рушились своды небес.
Красновато-зеленые молнии метались, извиваясь и путаясь в вет-
вях, пропадая над жертвенником Зевса.
Дион был встревожен. Что будет, когда царь узнает о неудач-
ных поисках Аристоника? И чем больше думал Дион об Аттале,
тем страшнее было возвращаться во дворец. Что сказать, как оп-
равдаться?
Дождь лил непрерывно. Усталые, насквозь промокшие воины
бродили по темному саду, перекликаясь злыми голосами.
К утру гроза утихла. Сад щедро ронял с ветвей крупные брыз-
ги. Тусклый рассвет просачивался сквозь мокрые кусты и деревья.
Больше делать было нечего, и Дион повел людей к дворцовым
воротам.
Царь не спал. Полуодетый, он сидел, опустив голову на грудь,
на мраморном троне, широкие ножки которого были украшены
резными листьями, а сиденье поддерживали мощные торсы борцов,
и, казалось, спал.
Царедворцы молча стояли в стороне, боясь пошевелиться. Но
Аттал не спал. Черные мысли роились в его голове: мать и невеста
отравлены — значит, и ему угрожает опасность. И хотя жертвы
отомщены, но кто может поручиться, что все преступники казне-
ны!
40 мать, мать! — думал царь. — Зачем Мойра обрезала нить
твоей жизни? О кроткая Береника, невеста моя, радость моей жиз-
ни! Что я буду делать теперь без вас?»
Дион, громко стуча грубой обувью, остановился на пороге,
опустился на колени. Вода, стекая с его одежды, поползла под
широкий ковер, разостланный перед троном.
— Божественный царь, —заговорил начальник стражи, сми-
ренно склонив голову, — боги против твоего верного слуги, а духи
помогают Аристонику. Я видел, как огненная туча скрыла его от
нас и крылатые змеи подхватили его и унесли из твоего сада.
Царь вспыхнул. Подбежав к Диону, он ударил его по щеке:
— Лжешь, подлый раб! Боги и добрые духи за меня!
Глаза Диона блеснули, рука ухватилась за меч.
— Знаешь, что говорят философы о сверхъестественном? —
продолжал Аттал. — Кто поверит этим басням? Не ты ли, Гип-
парх?
Старый астроном из Никеи поднял руку. На мгновение глаза
его встретились с умоляющим взглядом Диона и тотчас же обрати-
лись к Атталу.
— Царь, сила богов движет космосом!, и то, что кажется че-
I Космос — у древних греков вселенная, мир.
25
ловеку невозможным и непонятным, возможно для небожителей.
Я изучаю пути небесных светил, вычисляю расстояния от звезд до
Земли и думаю тогда о халдейских мудрецах, которые предсказы-
вали по звездам судьбу человека.
— Позовите Гиссара, — распорядился царь. — А ты, Гип-
парх, замолчи. Разве я не вижу, что ты хочешь защитить этого
предателя?
— Государь!.. — воскликнул Дион.
Аттал окинул его презрительным взглядом.
— Даю тебе два дня сроку, и если Аристоник, живой или мер-
твый, не будет у моих ног, то гнев мой обрушится на твою голову!
Начальник стражи побледнел.
— Государь, на все воля богов, — прошептал он дрожащими
губами.
Придворные расступились: впереди медленно шел столетний
старик, поддерживаемый юношами. Это был придворный маг Гис-
сар. За ними следовали бородатые мужи, его ученики халдеи.
— Гиссар, я хочу знать свою судьбу.
— Великий государь, — задребезжал старческий голос, — бу-
дущее твое как на ладони: ты проживешь до глубокой старости, и
твой сын, которого родит тебе вифинская царевна, возмужает на
твоих глазах, ты дождешься внуков. Благодари богов, царь, что
звезды благоприятно освещают твою жизнь...
— Довольно болтовни, старик! Почему ты не предостерег меня
об убийстве моей матери и невесты? Знаешь, они отравлены...
Знаешь? — И, понизив голос, Аттал придвинулся к Гиссару: — А
может быть, это ты приготовил яды и вручил их убийцам?
Голова Гиссара затряслась, лицо побелело:
— Царь! И ты... ты... мог подумать!
В голосе его слышался такой упрек, что Аттал смутился:
— Гиссар, я не знаю, что говорю... Я в таком горе... Иди, иди,
оставь меня...
Дион вышел от царя вслед за халдеями.
л л л
Караульня находилась у ворот, и оживленные голоса сирий-
ских наемников слышались из полураскрытой двери; длинный луч
света лежал на мокрых каменных плитах.
Дион вошел в караульню. Голоса затихли. Стража вскочила,
громко приветствуя его.
Дион кивнул, молча сел у очага, чтобы обсушиться. Он видел
красные хитоны сирийцев, фригийские шапки со свисающими спе-
реди остроконечными верхушками, копья, луки, мечи, и ему пока-
залось, что эти люди смотрят на него с участием.
— Воины! — сказал он, вставая. — Царь повелел схватить
26
Аристоника сегодня или завтра. Но если боги пошлют нам неуда-
чу...
Он не договорил и безнадежно провел рукой по шее. Это озна-
чало, что ему грозит смерть.
Сирийцы зашептались на своем язьпсе, потом голоса их зазву-
чали громче, и круглый человек карликового роста, с длинными
узловатыми руками и кривыми ногами что-то возразил, но, под-
талкиваемый товарищами, нерешительно упирался, поглядывая на
Диона. Наконец он выступил вперед. Это был сотник Амбубая.
— Что скажешь? — взглянул на него Дион.
— Господин, ты был всегда добр к нам. Выслушай меня. Не
ищи Аристоника: он — наш брат и друг. Царь же хочет тебя каз-
нить...
Дион молчал, не понимая.
— Господин мой, на рассвете нас сменят. Приходи на окраину
города, в бедную хижину Главка.
Дион спросил, не поднимая глаз от раскаленных угольев:
— Зачем?
— Там ты найдешь жизнь.
Дион стал соображать: Главк — башмачник, его сын торгует
грубой обувью, не платит податей и недавно сидел за это в холод-
ном подземелье темницы, а отец, по слухам, возбуждал голодные
толпы ремесленников против власти знатных. Дион решил, что
сотник над ним насмехается, и вспылил:
— Мне идти к Главку?.. Мне?.. Ты зазнался, наемник!
— Господин мой, подумай, через два дня будет поздно...
Дион молчал. В душе его шла борьба. Долг повелевал одно, а
страх смерти отгонял мысль о верности царю. В голове все пута-
лось. Временами хотелось вскочить, вызвать внутреннюю дворцо-
вую стражу, отряды войск и раздавить этих сирийцев, распять за
измену; временами приходило в голову, что служба его — вечное
опасение за жизнь, беспрерывный страх за себя и за семью (жена,
старшая придворная швея, и дочь, прислужница умершей царицы,
постоянно находились на глазах Аттала), и тогда хотелось все бро-
сить, отречься от царя, бежать из Пергама. И теперь, если царь
вздумает убить его, смерти не избежать и родным.
Дион пытливо оглядел наемников, и лица их показались ему
честными, добродушными.
Повернулся к сотнику:
— Скажи, Амбубая, будет ли там Аристоник?
— Разве я знаю, господин мой? — осторожно ответил кар-
лик. — Он бежал. Думаю, его уже нет в городе.
— Хорошо. После смены зайдешь за мною.
— Господин пойдет?
— Не знаю, — так же осторожно сказал Дион. — Но ты мне
нужен для другого дела.
27
Глава VI
Светало, когда два человека, пробежав мимо храма Афины
Паллады, подошли к воротам. Они сказали страже, что посланы
царем к жрецам храма Диониса. Выйдя за ворота, они свернули
на дорогу, которая проходила недалеко от жертвенника Зевса,
между храмом Диониса и агорой!. После часа ходьбы они подхо-
дили к дому Главка.
Хижина башмачника находилась на окраине города, рядом с
кладбищем бедняков. Слепленная из глины, с деревянными под-
порками по углам, она казалась издали холмом, одиноко прижав-
шимся к насыпи возле мусорной ямы.
— Ты уверен, Кеад, что братья еще не разошлись?
— Будь спокоен. Они ждут тебя.
Аристоник постучал в дверь трижды, с перерывами. Голос ста-
рика отозвался:
— Кто там?
— Отопри, Главк!
— Кто? — повторил голос.
— Тот, кого ждете.
Дверь распахнулась. Высокий крепкий старик в изодранном
хитоне бросился к ногам Аристоника, обнял его колени:
— Благословенно твое посещение...
Аристоник прошел в низенькое просторное помещение с оча-
гом посередине и остановился. Группа сирийцев-рабов и греков-ре-
месленников сидела на полу. Они вскочили, выхватив из-за пояса
ножи, но, узнав Аристоника, воскликнули:
— Хвала тебе!
Аристоник смотрел на людей и думал: теперь он свободен и
может начать то дело, о котором давно мечтал.
— Братья! — звучным голосом сказал он, подходя к пылаю-
щему очагу. — Я бежал из дворца. Царь посягает на мою жизнь...
Дайте мне пристанище.
— Наши дома — твоя собственность! — послышались ожив-
ленные голоса.
— Братья! Час борьбы наступает. Привлекайте в наши ряды
бедняков, рабов, молодежь! Собирайте оружие! И чем больше бу-
дет у нас смелых и надежных воинов, тем скорее начнется и кон-
чится борьба.
Люди слушали, затаив дыхание. Главк поднес Аристонику ча-
шу с вином:
— Прими, вождь, скудное угощение твоего старшего брата.
Наступила тишина. Юноши и старики запели:
Солнце, созидающее живую жизнь борьбы!
Солнце, угоняющее мертвую жизнь угнетения!
1 Агора — рыночная площадь, нередко с крытой галереей, украшенной статуя-
ми знаменитых граждан, героев и богов; также место народных собраний.
28
Земля, наливающая зрелостью плоды,
Питающая тела соками молодости!
Стремитесь, братья, возродить жизнь,
Освободиться от власти насильников,
Разбить цепи о камни, растоптать насильников,
Создать государство равенства, братства, живой жизни!
Аристоник пил кислое вино, слушая нестройную песню.
Послышался стук в дверь.
Все вскочили.
— Кеад, укрой вождя! — шепнул Главк, направляясь к две-
ри.
Кеад скрылся с Аристоником в деревянной пристройке, загро-
можденной рухлядью. Утреннее солнце пробивалось сквозь щели
досок, как расплавленное золото.
Кеад опрокинул большую пыльную бочку:
— Лезь, а я зароюсь в тряпье.
Аристоник забрался в широкую бочку. Пахнуло в лицо пле-
сенью, и что-то мокрое, тяжелое завалило отверстие — стало тем-
но.
— Выходи, — услышал он вскоре над головой голос Глав-
ка, — это братья.
Кеад уже был у очага. Несколько воинов в одежде рабов сто-
яли в темном углу, и Аристоник не мог разглядеть их лиц. Но когда
они попали в полосу света, он вскрикнул от изумления:
— Или я пьян, или... Дион, ты?
Рабы с угрожающими криками окружили начальника стражи,
но Амбубая удержал их.
— Этот человек, — сказал он, указывая на Диона, — просит
у нас помощи.
— Да, братья, я пришел. И пусть круг моей жизни замкнется
вместе с вами. Примите меня...
Все молчали, не спуская глаз с Аристоника.
— Дион, — тихо вымолвил Аристоник, глядя ему в лицо, —
почему ты идешь против царя? И кто поручится, что ты не замыш-
ляешь зло против нас?
Дион жаловался на Аттала, говорил, что боится его мести, и
кончил речь страстными словами:
— Я хочу человеческой жизни! Я устал так жить! Моя жена
и дочь в опасности. Помогите бежать им на острова, и я отдам вам
свою жизнь!
— Кто порукой, что ты не изменишь?
— Я готов на все!
— Хорошо, но сперва ты должен отказаться от своих сокро-
вищ. Доставь их вместе с женой и дочерью сегодня же ночью в
агору, там будут ждать верные люди.
Дион шепнул со вздохом:
— Эти сокровища...
29
— Эти сокровища перейдут в наше владение, — спокойно
сказал Аристоник. — Богач не может быть нашим братом. Только
бедняк может бороться вместе с нами.
— А жена, дочь? Как они будут жить?
— Они будут нашими сестрами.
— Они не привыкли к тяжелой жизни.
— Привыкнут, если не захотят погибнуть от меча Аполлина-
рия!
Дион задрожал.
— Отправь их на острова, — попросил он.
— Везде им будет хорошо. Им помогут...
— Пусть так! — тряхнул головой Дион, вспомнив пощечину
Аттала. — Горе тебе, царь!
Когда он ушел, наступило молчание.
— Братья, кто против Диона? — спросил Аристоник.
Ножи сверкнули в поднятых руках.
Подозвав Амбубаю, Аристоник сказал:
— Следи за ним. А заметишь измену — пронзи коварное сер-
дце!
Кога Амбубая ушел и люди стали расходиться, юноши и ста-
рики тихо запели:
Сердце богатого — злобной измены колодец,
В сердце богатого — яд и вражда к беднякам и рабам,
Сердце богатого любит охоту и пьянство,
. Праздность бесстыдную и угнетенье голодной толпы...
Теплый луч алого, ясного солнца
Светит насильнику, деве, рабу,
Равно ласкает неравные жизни...
Равно им сыплет щедроты земля!
Аристоник прервал пение.
— Довольно жалобных песен! — крикнул он. — Не жало-
ваться мы должны, а бороться, и тогда родится громкая боевая
песня, которая будет воодушевлять наших воинов!
Глава VII
Клорида была женщина властная, любившая беспрекословное
повиновение.
«Раб рожден для того, — говорила она, — чтобы работать на
богатого. Это заповедано с незапамятных времен богами, и было
бы смешно изменить жизнь, начертанную Зевсом»>.
У нее было трое детей: Юлия — девочка-подросток, которая
считала себя уже невестой и мечтала о знатном, богатом женихе,
и два мальчика — один семи, другой девяти лет.
Дети жили дружно, ссорились редко, но дурной пример занос-
30
чивой матери и властолюбивый нрав отца рано испортили их: они
были горды, своевольны, с рабами обращались грубо, а Юлия по-
зволяла себе даже бить невольниц по щекам.
Клорида и Азиний любили шумные пирушки, на которых мож-
но было блеснуть нарядами, дорогими коврами — делом рук ра-
бынь. И когда гости восхищались замысловатым рисунком и умело
найденными красками, Клорида, улыбаясь, говорила:
— Это ткали невольницы по моим указаниям. Без меня они
бы ничего не сделали. Хвала Афине, которая наделила меня тон-
ким вкусом.
Гости хвалили ее за ум и ловкие руки, с умыслом забывая о
рабынях:
— Этот ковер, вытканный тобой, госпожа, нравится мне боль-
ше, чем привозные изделия из Парфии.
Или:
— Ты сумела так хорошо распределить краски, что глаз отды-
хает на них...
...Когда Ниса закончила ковер и новый рисунок запестрел на
почетном ложе, приехали гости из Фиатиры и окрестных вилл.
Тщеславные дети хозяев, желая похвастаться новым ковром,
повели их в атриум!.
— Какая красота! —хором воскликнули гости. —Только бо-
горавная искусница могла создать такую цветистую ткань!
— Зеленобородый Посейдон со своим трезубцем прекрасен!
— А зеленоволосые резвящиеся нимфы!..
— Кто ткал? — восторгались одни, позабыв, что только не-
давно расхваливали госпожу.
— Какая невольница совершила такое чудо? — вторили дру-
гие.
— Это новая рабыня, которую отец купил на Делосе, — ска-
зала Юлия, любовно поглаживая ковер, и взгляд ее обратился к
таблинумуЗ.
На пороге стояла Клорида, бледная от гнева.
Притворяясь равнодушной, она пожала плечами:
— Ковер хорош, но можно было бы сделать лучше...
— Ах, нет! — закричала Юлия. — Отец сказал, что этот ко-
вер... •
Мать не дала ей договорить и послала с поручением на кухню.
— Милостивая госпожа, покажи нам невольницу, — просили
гости, обступив хозяйку. — Она, должно быть, так же хороша,
как этот ковер.
Клорида послала за Нисой.
Фракиянка смущенно остановилась у порога. Рыжие волосы
тускло поблескивали, точно золотая рожь, и ее темная одежда рез-
1 Атриум — комната для приема гостей и клиентов (в римском доме); по обе-
им сторонам атриума были расположены жилые и служебные комнаты.
2 Таблинум — комната, расположенная позади атриума; сначала была столо-
вой, потом деловой комнатой.
31
ко выделялась в толпе, наряженной в дорогие ткани. Зато красо-
той лица невольница превосходила жен и дочерей самых знатных
мужей.
Гости захлопали в ладоши и обступили Нису; они хвалили ее
за работу, умение сочетать краски и открыто восхищались ее кра-
сотой.
Теренций Азиний грубо прервал их восторги.
— Еще не выпили, а уже шумите, — сказал он и со смехом
прибавил, обернув все в шутку: — Конечно, невольница хороша,
ковер не хуже ее, но лучше всего радость хозяев, принимающих
таких веселых шутников.
Он посмотрел тяжелым, гневным взглядом на девушку. Ниса
съежилась, как от удара, и опустила глаза.
Гости переглянулись. Всевозможные догадки просились на
язык, но сказать слово — значило бы обидеть хозяина, нажить
смертельного врага. И гости, перешептываясь, отошли к столам.
Ниса осталась одна.
Уйти без приказания она не смела и стояла посреди атриума,
красная от стыда и волнения.
Ее выручила Юлия. Девочка спросила мать, можно ли оста-
вить Нису на пиршестве, и лицо Клориды побагровело.
— Нет, нет! — вскричала она. — Иди, Ниса, что стоишь!
Работа должна быть кончена к утру.
— Госпожа моя, — сказала фракиянка, подняв голову, —
работа не может быть сделана, знаешь сама: пурпур кончился и
нет хороших тканей и пряжи.
— Почему же ты не сказала раньше?
— Я говорила тебе в присутствии господина и надсмотрщицы.
Клорида нахмурилась:
— Иди спать, а завтра чуть свет отправишься в Пергам. С
тобой поедет вил лик. Скажи ему, чтобы он зашел ко мне перед
отъездом — я выдам ему деньги на покупки...
Когда Ниса ушла, гости окружили Азиния, умоляя продать им
рабыню: один предлагал лучший виноградник, другой — охот-
ничьих собак, третий — деньги, четвертый — трех молодых не-
вольниц. Но Азиний отказался наотрез.
— Эта рабыня обошлась мне гораздо дороже, чем вы думае-
те, — сказал он, — и я не могу ее продать даже за самую высо-
кую цену.
Его голос был тверд, и гости поняли, что никакие просьбы не
поколеблют решения публикана.
* * *
Ниса и виллик приехали в Пергам на рассвете.
Они не спали всю ночь, трясясь в ветхой повозке по ухабистым
32
дорогам, и остановились на краю города, в скверной гостинице
невдалеке от кладбища бедняков. Виллик тотчас же лег спать, а
Ниса, вздремнув немного, вышла на улицу.
Солнце стояло уже высоко. Пыль, взметаемая мулами и осла-
ми, которых гнали на водопой, долго держалась в безветренном
воздухе.
Голоса, смех и плач полунагих детей, игравших на пыльной
улице, доносились со всех сторон.
Ниса пошла к кладбищу.
За полуразрушенной оградой слышались голоса. Она останови-
лась, не решаясь идти дальше, но в это время из-за куста появи-
лись два человека в темных невольничьих одеждах: один — чер-
нокудрый, другой — плечистый, бородатый.
Увидев рабыню, они прервали беседу, и старший, подойдя к
ней, спросил:
— Что делаешь здесь, сестра?
Она вспыхнула — так ласково с ней давно не говорили — и
взглянула на него влажными благодарными глазами.
— Приехала я с вилликом за покупками, — вымолвила она,
растерявшись под пристальным взглядом чернокудрого. — Он
спит, и я вышла...
Она замолчала, не зная, что сказать еще.
Пожилой взял ее за руку:
— Не бойся нас. Мы рабы, а ты, судя по одежде, тоже неволь-
ница. Скажи, где живешь, кто твой господин?
Она рассказала о своей жизни у Азиния, о преследованиях,
гневе, дурном обращении госпожи и всхлипнула.
— Не печалься, — услышала она голос чернокудрого, — не
вечно же нам быть рабами! Наступит время...
— Царство Сатурна... — плача, перебила Ниса. — О, зачем
оно минуло и жизнь испортилась!
Чернокудрый смотрел на нее с состраданием: в голубых глазах
фракиянки была тоска, а на смугло-розовых щеках дрожали не
успевшие скатиться слезинки.
— Как твое имя? — спросил он.
Глаза их встретились.
— Ниса. А твое? — прошептала она.
— Аристоник.
Ниса смотрела на него, и радость встречи переполняла ее сердце.
«Откуда радость? И почему?» — проносились быстрые мысли.
— Приходи сюда сегодня вечером, — сказал Аристоник.
— Не знаю, — ответила она. — Приду, если виллик уйдет в
город.
— Буду ждать. Идем, Кеад!
Ниса смотрела, как они уходили по пыльной улице, и сердце
ее билось все сильнее и порывистее.
33
2-833
— Аристоник... — шепнула она и, засмеявшись, побежала к
гостинице.
Л Л Л
Выспавшись, виллик отправился в город.
— Я вернусь поздно, — сказал он Нисе. — Ложись спать, не
дожидаясь меня. Завтра, если будет угодно богам, пойдем за по-
купками.
Вечером девушка вышла из гостиницы.
Темнота быстро надвигалась, как тень огромной сказочной
птицы, и шумная столица Атталидов — Пергам —утихала, точно
море после бури. Было тепло. Запах трав и цветов носился в воз-
духе. Крупные золотые звезды зажглись в небе и мигали ресница-
ми, как тысячи глаз, заглядывающих в мир.
У ограды кладбища темнела тень. Ниса нерешительно остано-
вилась.
— Хорошо, что пришла, — услышала она знакомый голос. —
Пойдем сюда.
Шла за ним, как во сне. В голове была мысль: «Боги заботятся
о бедных, они любят посылать им иногда радость».
Он посадил ее на камень, сел рядом.
— Мы одни, — шепнул он, — и я хочу побеседовать с то-
бой... Брат Кеад не мог прийти: он занят...
Ниса молчала.
— Рабская жизнь — это ярмо, надетое на быка, это горе и
отчаяние наше. Если боги забыли о нас или не хотят нам помочь,
мы сами подумаем о себе. Так, Ниса?
— Боги знают, что лучше, — возразила она. — Разве они не
направили нас к этому месту, чтобы мы встретились?
— Боги ли позаботились о нашей встрече или судьба столкну-
ла нас в Пергаме — не все ли равно?.. Я мечтаю о том време-
ни, — сказал он, — когда мы вступим на путь борьбы...
— Тише, — испуганно прошептала она, — нас могут услы-
шать... Какая борьба?
— Ниса, нужно работать, чтобы приблизить время борьбы, и
тогда... О, тогда мы станем людьми, и кто посмеет вновь отягчить
наши шеи ярмом! А в случае неудачи у нас всегда будет выбор:
смерть в бою или от своей собственной руки.
— Я верю тебе! — взволнованно сказала фракиянка и поце-
ловала ему руку. — Я пойду за тобой всюду... куда поведешь.
Аристоник встал, и рука его коснулась головы рабыни:
— Будь стойка, тверда и упряма. А мужество у тебя есть, я
чувствую его своим сердцем.
Он вывел девушку из-за ограды и молча пошел с ней по на-
правлению к гостинице.
Виллик с бранью набросился на нее:
— Где ты была? Я искал тебя везде, потом ушел по делам,
вернулся, а тебя нет. Где ты была?
34
Аристоник посадил ее на камень, сел рядом
— Я вышла на улицу и заблудилась, — оправдывалась Ни-
са. — Какой это большой, шумный город! Я никогда не видела
таких городов! — И примирительно сказала: — Не сердись, мы и
завтра успеем купить что надо.
Купив пурпура, пряжи и тканей, Ниса и виллик возвращались
домой веселые, довольные поездкой.
Девушка ощущала всем сердцем радость неожиданной встречи,
и надежда на светлое будущее воодушевляла ее. Все мысли ее были
об Аристонике, и она мечтала о том времени, когда увидится с ним
опять и скажет ему, что полюбила его с первой встречи и будет
любить до самой смерти.
Виллик же был весел оттого, что вез бочонки хиосского и ро-
досского вина, пил всю дорогу, а убыль вина пополнял жидким
медом и кислым дешевым вином, которое покупал на рынке.
Радость невольницы не укрылась от него, хотя он был все
время навеселе.
— Почему смеешься? — спросил он. — Ведь вина ты не пила
и ни с кем не встречалась...
— Я видела прекрасный город, столицу Атталидов, — ответи-
ла фракиянка, — и меня поразили золоченые кровли храмов,
сверкающие на солнце, как молнии, и белые широкие ступени...
Я видела жертвенник Зевса...
— И только? — улыбнулся пьяный виллик. — А я видел ве-
селую жизнь и славлю богов за радость бытия.
Когда до виллы оставалось всего несколько стадиев1, Ниса по-
советовала ему замазать бочонки воском и привести себя в поря-
док.
— А ты меня не выдашь? — осторожно спросил виллик,
вспомнив, что девушка была свидетельницей похищения вина из
бочонков.
— Будь спокоен.
Выкупавшись в холодной речке, виллик уселся в повозку и
погнал мулов.
Впереди белели колонны господского дома, за ними зеленели
сады и поля, и Ниса, поглядывая на них, думала:
«Почему одни люди имеют все, а другие ничего? Отчего одни
владеют рабами, а другие обязаны всю жизнь работать на господ?»
Она вспоминала Аристоника, и его речи о борьбе звучали у нее
в ушах властным призывом.
Глава VIII
Ночью у портиков1 2 агоры, перед закрытыми лавками, появи-
лись погонщики с ослами и мулами. Они спокойно расположились
на отдых, не обращая внимания на злые окрики ночных сторожей.
1 Стадий — мера длины, равная 177 метрам.
2 Портик — крытая галерея с колоннами.
36
Человек в темной одежде раба шепнул плечистому погонщику:
— Будем ждать, как уговорились. В случае погони знаешь что
делать?
— Я предупредил братьев.
— Пожаром мы отвлечем внимание на себя...
— Ты предусмотрителен, вождь!
Аристоник понизил голос:
-— Тише, Кеад, тише... Женщин посадишь на корабль и до-
ждешься, чтоб они отплыли при тебе. А теперь кликни Главка.
Башмачник с бичом в руке подошел к ним.
— Драгоценности спрячешь в окрестностях Фиатиры. Сторо-
жить их оставишь своего сына.
Аристоник прикидывал, как велико состояние Диона: «Если
оно равняется хотя бы четырем-пяти талантам), то и на эти деньги
можно закупить оружие и нанять воинов. Кроме того, на нашу
сторону перейдут фракийские наемники многих городов. А рабы,
ремесленники и земледельцы присоединятся к нам прежде всех*.
Через час подошли люди во главе с Дионом. Восемь пар не-
вольников несли на двух носилках женщин, закутанных в покры-
вала. Навьюченные ослы медленно тащили на себе тяжелую по-
клажу.
— Вот золото... — шепнул Дион.
— Хорошо, — перебил Аристоник и, подозвав Главка и Кеа-
да, распорядился: — В путь, братья! — Он повернулся к Дио-
ну. — Ты не'жалеешь, что отказался от богатства и почестей?
— Вождь, я освободился от рабской жизни!
— Ты лишился надолго семьи...
— Я спас ее!
— Готов ли ты честно служить нашему делу?
— Да.
— Поклянись!
Дион вспомнил клятвы сирийских наемников:
— Клянусь Солнцем и Землей!
Тогда Аристоник обнял его и поцеловал:
— Верю тебе, дорогой брат, да будет у нас единое сердце.
* * *
Несколько недель прожил Аристоник в Пергаме. Ему приходи-
лось укрываться в лачугах ремесленников от царских соглядатаев.
Он был окружен опасностями, и кинжал наемного убийцы угрожал
ему не раз, но преданные друзья бодрствовали и безжалостно рас-
правлялись со злодеями, посягавшими на его жизнь.
Однажды Аристоник, пренебрегая опасностью, отправился в
сопровождении Кеада в государственный эргастерий — мастер-
скую, где выделывался пергамент.
1 Талант — денежная единица у греков, равная 60 минам, по 100 драхм каж-
дая.
37
В эргастерии работали государственные рабы — искусные ра-
ботники по выделке пергамента. Им была обещана свобода после
десяти лет прилежной работы, если каждый из них подготовит на
свое место обученного подмастерья. И рабы стремились стать воль-
ноотпущенниками, хотя и знали, что не станут полноправными
гражданами.
Аристоник бывал здесь и раньше, но как это было давно! Маль-
чиком он убегал от учителей, чтобы посмотреть на статуи богов и
царей, побывать в храме Афины, в эргастерии. С тех пор он воз-
мужал, многое стерлось в памяти, но живо было воспоминание о
маленьком безбородом лысом старичке, живом и строгом, в веде-
нии которого находился эргастерий. И теперь, идя с Кеадом по
улице, он расспрашивал о нем.
— Старик жив, — говорил Кеад, — он такой же, как и был,
только стал сутулиться.
Они подошли к длинному прямоугольному зданию с двумя до-
рическими колоннами у входа. Вокруг здания расположилось не-
сколько пристроек.
Кеад повел Аристоника во двор, в котором кучами лежали те-
лячьи, бараньи и козлиные шкуры. В стороне находились прикры-
тые соломой шкуры ягнят и козлят, отобранные для лучшего, са-
мого тонкого пергамента.
К Кеаду подошел его друг — молодой раб-сириец с вьющимися
черными волосами. Это был надзиратель. Они зашептались. Потом
надзиратель низко поклонился Аристонику и отошел.
Промывка шкур производилась во дворе. Несколько рабов кла-
ли шкуры в широкие желоба, под струю, выбивавшуюся из водо-
проводной трубы, и ворочали их палками, следя за водой, стекав-
шей в выбоину; сначала вода была грязная, потом мутная, и когда
наконец становилась совершенно чистой, шкуры вынимались из
желобов и переносились в пристройку. Там их погружали в чаны
со слабым раствором золы, добавляли поташ и беспрерывно воро-
чали палками, несколько часов кряду. Затем рабы относили шкуры
в другую пристройку, где их раскладывали на столах и принима-
лись мездрить^.
Это была тяжелая работа. Аристоник смотрел, как люди, об-
ливаясь потом, ловко скоблили шкуры. Один из рабов взглянул
исподлобья на Аристоника, с недоумением перевел глаза на Кеада.
Другие не обращали внимания на пришельцев, всецело занятые
мездрением, требующим большой осторожности и внимательности.
«Тут нужен верный глаз, — подумал Аристоник. — Сорвется
рука — нож углубится в шкуру больше, чем надо».
Кеад, казалось, угадал его мысли.
— Трудная работа, — молвил он вполголоса. — За испорчен-
ную шкуру раб получает двадцать пять ударов. Но не это для него
] Мездрить — отделять мездру от кожи. Мездра — клетчатка, сросшаяся с ко-
жей.
38
страшно, а страшно то, что он может стать вольноотпущенником
лишь на пять лет позже.
После мездрения началась вторичная промывка шкур.
— Потом шкуры натянут на рамы и будут сушить, обрабаты-
вать, — сказал Кеад, указывая на рамы со шкурами, выставлен-
ные на солнце. — Просушка длится несколько дней. Если пересу-
шить шкуры, то они сморщатся, и расправить их будет трудно. Это
замедлит чистку шкур с лицевой и мясной сторон... Пойдем в эр-
гастерий, и ты увидишь работу.
— Но я не за этим пришел сюда...
— Знаю. Побеседуем с начальником.
К ним опять подошел надзиратель-сириец и, откинув густые
кудри, сползавшие на лоб, спросил, обращаясь больше к Аристо-
нику, чем к Кеаду:
— Не угодно ли взглянуть еще на что-нибудь?
— Я хотел бы увидеть чистку шкур, — ответил Аристоник,
чувствуя, что говорит не то, что нужно. — Ты давно работаешь
здесь? — прибавил он, взглянув в открытое лицо раба.
— Восемь лет.
— Остается* два года, чтобы стать вольноотпущенником?
— Бесправным, господин мой, — тихо вымолвил надзира-
тель. — Кеад говорил мне...
— Кеад сказал тебе, что надо делать?
Раб кивнул, в глазах его сверкнули искорки.
Когда Аристоник и Кеад входили в здание, к ним подбежал
маленький лысый старичок с большой серебряной серьгой, свисав-
шей с левого уха.
— Давно ты не был у нас, Кеад! —воскликнул он, оглядывая
Аристоника живыми, пытливыми глазами и стараясь вспомнить,
где его видел.
— Шел с другом мимо — решил зайти.
— И хорошо сделал!
В помещении было тяжело дышать, несмотря на то что дверь
была открыта настежь и ветер бродил по столам, поднимая с них
и разнося мелкую шерсть, счищаемую со шкур. Тяжелая мездра
разлеталась по столам, падала на землю. Аристонику хотелось
кашлять, першило в горле. И когда он закашлялся, старичок ска-
зал:
— Поистине, ты не привык дышать воздухом эргастерия. А
ведь царь Эвмен сам приходил к нам. Смотрел кожи, ощупывал
их, дышал этим воздухом, хотя был слаб здоровьем.
В глубине эргастерия рабы присыпали вымездренную кожу ме-
лом, равномерно втирая его пемзой. Потом, оставив кожу на ко-
роткое время, опять принимались за присыпку и втирание.
— Когда они кончат эту работу, — сказал старичок, — кожа
опять будет натянута на раму и вынесена на воздух для просушки.
А затем ее срежут с рамы и начнут шелушить.
39
Аристоник подошел к столу, на котором лежала тонкая кожа.
Четыре раба выстругивали ее острыми ножами с четырех концов,
медленно и осторожно подвигаясь к середине.
На другом столе выстругивание было кончено, и рабы шлифо-
вали кожу пемзой, чтобы сделать ее ровной, блестящей. Аристо-
ник слушал однообразное шуршанье, смотрел на согнутые корич-
невые спины рабов, удивляясь терпению, с каким они делали
безропотно такую трудную, тяжелую работу. А Кеад беседовал
шепотом с начальником, убеждая его в чем-то. Старичок нереши-
тельно покачивал головой, боязливо озирался, но Кеад настаивал.
Наконец начальник согласился и, подойдя к Аристонику, протянул
ему готовый пергамент.
— Взгляни на эту кожу, — молвил он. — Никто бы не ска-
зал, что она выработана из шкуры ягненка. Какая тонкая, мягкая,
приятная на ощупь! Взгляни — она почти просвечивает! А какая
белизна!
— Такие кожи мне нужны, — тихо сказал Аристоник.
Старичок быстро взглянул на него:
— Знаю. И ты получишь их. — Понизив голос, он зашеп-
тал: — Я знаю, кто ты. Когда я впервые взглянул на твое лицо,
то понял, что где-то видел тебя, но где — не мог вспомнить. Ведь
столько времени прошло с тех пор...
— Если ты согласен идти с нами, то готовь людей.
— Опасно, господин мой, но попытаюсь.
— Будь осторожен. Помни, что на нашей стороне правда.
— Да помогут нам боги! — шепнул начальник, провожая
пришельцев, к удивлению рабов, до самой двери эргастерия.
В следующие дни Аристоник побывал в других эргастериях
города, смотрел, как государственные рабы чеканили серебряную
и медную монету, изготовляли оружие, щиты, весы, гири, меры
длины.
— Всюду у меня друзья, — говорил Кеад, — без них нам бы
никогда не попасть сюда. И эти люди поддержат тебя, когда при-
кажешь.
— Я ждал этих слов.
— Кроме воинов, эти эргастерии дадут нам деньги, оружие,
щиты, и ты сможешь нанять галатов), чтобы они воевали с нашими
врагами.
Потом Аристоник посетил небольшие эргастерии, принадле-
жавшие купцам. Там вырабатывались медные сосуды, домашняя
утварь, железные инструменты для плотников и столяров, гвозди
и другие металлические изделия. И хотя лучшее оружие и медная
утварь привозились из Греции, пергамские мастера соперничали с
нею.
1 Галаты — греческое название галльских племен, вторгшихся в 278 году до
нашей эры в северо-западную часть Малой Азии и осевших там. Галаты были
воинственны и охотно поступали в войска царей в качестве наемников.
40
«Эти рабские эргастерии разоряют свободных ремесленни-
ков, — думал Аристоник, шагая рядом с Кеадом. — Мастерские
ремесленников едва дышат, заказчиков у них становится все мень-
ше, а на рынках изделия рабов продаются дешевле, чем изделия
ремесленников*.
Побывав у гончаров и литейщиков, Аристоник увидел, как тя-
жело им жилось.
— Гончары Этины1 сбивают цены на рынке, — сказал старик
с лохматой бородой и указал на горшки, миски и сосуды, возвы-
шавшиеся колоннами и пирамидами вдоль стен. — Что подела-
ешь! Их глиняные сосуды и амфоры1 2 расписаны красками лучших
художников и раскупаются нарасхват, а у нас нет денег, чтобы
нанимать художников.
И все же гончары продолжали трудиться и перебиваться, как
это делали самые смелые, упрямые кузнецы, вырабатывавшие гру-
бые изделия для рынка.
Узнав, что башмачники, серебряных и золотых дел мастера и
парфюмерщики выполняют заказы купцов за ничтожную плату, не
получая даже драхмы3 4 за дневную работу, Аристоник отказался
зайти к ним.
— Эти люди малодушны, — сказал он, — я не могу на них
надеяться.
Однако, поразмыслив, Аристоник понял, что положение их не-
завидно.
«Как тут жить ремесленнику, когда подать увеличена! — ду-
мал он. —Торговля с Александрией* — острый нож для бедняка:
купцы привозят льняные ткани, материи из индийского хлопка и
даже из китайского шелка, изделия медные, золотые, серебряные,
из слоновой кости и другие предметы роскоши. Для кого все это?
Одни живут, другие прозябают.»
Вспомнился папирус пергамской библиотеки, случайно увиден-
ный на полке, когда библиотекарь Аристипп разбирал свитки. Вид-
но было, что Аристипп отложил его для себя: он брал другие па-
пирусы, а этот не трогал. Оказалось, что произведение было
переведено с египетского на греческий язык. Аристоник попросил
рассказать содержание папируса, и библиотекарь рассказал о вос-
стании землевладельцев против господ, о захвате ими власти, двор-
цов, богатств египетской знати. «Это было очень давно, — приба-
вил Аристипп, — более полутора тысяч лет назад». Потом,
развернув папирус, он прочитал: «Бедные стали богатыми, ни-
1 Эгина — остров в Сароническом заливе, на юго-западе от Афин.
2 Амфора — глиняный сосуд с двумя ручками, употреблявшийся для хранения
вина или оливкового масла.
3 Драхма — серебряная монета весом 3,6 грамма, равная 6 оболам.
4 Александрия — город, основанный в древнем Египте Александром Македон-
ским; средоточие торговли и культуры древнего мира.
41
щие — как боги*. Слова эти взволновали Аристоника, и он не-
сколько дней думал о положении пергамских бедняков.
Теперь мысли о возможности восстания становились близки-
ми, осуществимыми.
Глава IX
В один из вечеров Аристоник собирался посетить кожевни-
ков, таких же замученных тяжелой жизнью, как и кузнецы, но
днем в городе произошли кровавые беспорядки, которые изменили
его намерения.
Во время обеда, когда он сидел за столом вместе с Кеадом,
Дионом и Амбубаей, в хижину вбежал Главк:
— Спасайтесь — соглядатаи!
Аристоник и Кеад выскочили во двор, оттуда — в садик и
скрылись.
Дион, растерявшись, заметался по лачуге, потом бросился в
пристройку, не успев захлопнуть за собой дверь, лег в углу на
землю и покрылся бычьей шкурой.
Однако Главк ошибся. Это были чиновники по взиманию по-
датей, и Дион, лежа под шкурой, слышал отчетливо лязг оружия
воинов, сопровождавших сборщиков, и каждое слово старшего чи-
новника.
— Почему не платишь? За тобой осталась недоимка еще с
прошлого года.
— Знаю, — отвечал Главк, — но долг велик, а заработок
мал.
— Будешь платить?
— Нечем.
— А жить есть на что?
— Жить не на что. Голодаю.
— Не видно по тебе!
— Уж не думаешь ли ты взыскать подать за воздух, которым
я дышу, и за воду, которую пью?
— Замолчи! Царь приказал взыскать все недоимки, а новую
подать разложить на несколько месяцев. Плати сейчас же, иначе
пожалеешь!
— Не буду платить, не буду! — кричал Главк хриплым голо-
сом, заикаясь и стуча кулаком по столу.
— Что ты каркаешь, старый ворон? — донесся грубый голос
сборщика. — Эй, воины! Вяжите его, а рухлядь тащите на повоз-
ки!.. Что? Драться вздумал, схватил нож? Дай ему, Гемон, хоро-
шенько, чтобы в глазах у него погасло солнце!.. Так.. Еще раз!..
Получил, старый пес?
Старика пытались связать, а он отбивался, опрокидывая
скамьи и ругаясь. Тут Дион не вытерпел — выбрался из-под шку-
ры, выхватил меч, очутился на пороге.
42
— Назад! — крикнул он громовым голосом.
Воины отшатнулись. Они узнали Диона и растерянно смотрели
на него, мигая глазами. Первым опомнился старший сборщик.
— Вот он, изменник, враг царя! -— завопил он. — Бейте его,
воины, вяжите! Награда — две пригоршни золота.
Воины набросились на Диона, но тот, взмахнув мечом, пора-
зил одного, кинулся на другого.
— Вяжите их! — приказал сборщик.
Воины, спотыкаясь и не слушая его, высыпали на улицу. Они
хотели перестрелять царских врагов издали и второпях натягивали
луки.
— Взять бунтовщиков! — распоряжался старший сборщик,
стараясь перекричать толпу, шумевшую на улице.
Из бедных лачуг выбегали оборванные люди, простоволосые
женщины, грязные, лолунагие дети с булыжниками в руках. Всем
было известно, что царские чиновники принялись за выколачива-
ние податей и недоимок; голодная толпа собиралась дать им отпор.
Сборщики знали, что нелегко будет собрать подати. Из сосед-
них улиц до них доносились яростные крики: там происходили
горячие схватки, кулачные бои, в иных местах — кровавые побо-
ища.
Толпа увеличивалась. Злые лица, в глазах ненависть. Крики
мальчишек: «Грабители! Разбойники!» — и град камней.
Сборщики, окруженные воинами, отступили к хижине Главка,
где надеялись продержаться до прибытия подкрепления. А толпа
бушевала: мелькали палки, кочерги, молотки, ножи.
— Гоните злодеев! — вопили ремесленники.
— Бейте их! — вторили женщины. — Царь не знает, что они
пришли грабить нас!
— Царь знает! Он с ними заодно! — возражали кузнецы.
— Они все растащат!
— Они слопают барана, а царю отнесут хвост!
— Эй, народ, бей их, бей! — крикнул чернобородый грек и
запустил в сборщиков камнем.
Толпа как будто ожидала начала: люди хватали камни, ще-
бень, что попадалось под руку, и швыряли в ненавистных сборщи-
ков податей, которые разбегались, укрываясь за насыпью у мусор-
ной ямы, за лачугами и в садах.
Толпа ревела:
— Злодеи! Убийцы!
— Смерть им!
— Бейте их, бейте!
С громкими криками бежали плотники, вооруженные топора-
ми, сукновалы — с дубинами, башмачники — с ножами, гонча-
ры — с кочергами, портные — с ножницами, а за ними разъярен-
ные жены и дети с черепками посуды, с камнями и палками.
На улице появился Аристоник. Размахивая мечом, он кричал:
43
— Вперед! Вперед!
Сборщиков податей выгнали из лачуг и садов, опрокинули,
смяли. Образовалась куча барахтающихся тел, над которыми бле-
стели ножи и секиры. Народ кричал:
— Бей толстобрюхого!
— В голову!
— В грудь!
Меч Аристоника сверкал ослепительно быстро, словно скрещи-
вались десятки клинков.
Сборщики и воины пытались проникнуть в хижину Главка —
она была на запоре.
— Ломай дверь! — крикнул старший.
Дверь неожиданно распахнулась: Дион налетел на воинов и,
ловко работая мечом, пытался пробиться к подходившим ремес-
ленникам.
Они шли, неся на длинных палках отрубленные головы сбор-
щиков и на копьях — головы воинов. Одни захватили оружие
убитых, другие надели на себя их шапки.
— Аристоник! — воскликнул Дион.
Но Аристоник не видел ни Главка, ни Диона. Глядя на начав-
шуюся схватку, он кричал:
— Окружайте их! Окружайте!
— Вперед! — воскликнул Кеад и бросился с вытянутым копь-
ем к хижине, у которой отбивались Дион и Главк.
— Конники! Конники! — послышался чей-то голос. — Спа-
сайтесь!
Аристоник пронзительно свистнул и, пробившись к Диону,
втолкнул его в хижину. Главк и Кеад вбежали вслед за ними и
поспешно завалили дверь скамьями и столами.
Очутившись в пристройке, Аристоник оторвал боковую доску
и стал наблюдать за улицей.
Мчались верхами воины с копьями наперевес, и впереди них
скакал на низкорослом выносливом жеребце смуглолицый началь-
ник с обнаженным мечом, в блестящем панцире и сверкающем
шлеме с черными перьями. Аристоник сразу узнал его: это был
Эвдем, приближенный царя.
— Кеад, подай лук, — шепнул вождь.
Он натянул тетиву, пустил стрелу. Она звонко ударилась в
панцирь и, отскочив, упала на землю.
Резкий голос Эвдема прокатился по улице:
— Стой! Окружить дом!
Конники бросились к хижине, однако окружить ее было невоз-
можно: с одной стороны мешала мусорная яма, с другой — обра-
зуемый глинобитными изгородями соседних лачуг узкий проход,
куда лошади не могли проникнуть.
Аристоник выбрался с друзьями из хижины. Они перелезли
через изгородь и очутились на кладбище.
44
Они шли, неся на длинных палках отрубленные головы...
Здесь было тихо — ни человеческих голосов, ни шума. Они
поползли между невысокими бронзовыми урнами, стоявшими на
могилах. То и дело они натыкались на холмики, усаженные и усы-
панные пахучими стеблями и листьями петрушки — скромным
приношением бедняков своим умершим родственникам. От жерт-
венных приношений полз тошнотворный запах разлагающихся ку-
шаний и прокисшего дешевого вина.
Вдруг они остановились. Главк стонал и бил себя по лицу:
— Горе мне, несчастному, горе!
— Что с тобой? — с недоумением взглянул на него Аристо-
ник.
Главк указал дрожащей рукой на свою хижину: черный дым
колебался над ней широкими лохмотьями, и огонь выбивался на-
ружу.
— Мое добро! Мое добро! — плакал башмачник.
Аристоник презрительно усмехнулся:
— О чем ты сокрушаешься? Наступит хорошая жизнь — все
это наживешь. Не забывай, что идет борьба, — шилом, дратвой и
подметками сражаться не будешь. Нужно завоевывать жизнь, а не
скорбеть о рухляди.
— Вождь, куда я пойду? — не унимался Главк. — Я и сын
стали нищими: ни угла, ни сапожных инструментов, ни куска хле-
ба...
Аристоник вспыхнул:
— Неужели это говоришь ты, одним из первых ставший на
мою сторону? Постыдись! Зачем тебе скудная рухлядь во время
борьбы?
— Мой сын...
— Он молод, и ему ли жалеть об этой утвари?
— Вождь, ты не понимаешь... Долгие годы я жил в своей
хижине, в ней родился, женился, в ней умерла старуха...
Аристоник резко отвернулся от него:
— Слышите, братья, что говорит обезумевший Главк? Он жа-
леет вещи, а позабыл о человеке, который гибнет, притесняемый
злодеями. Он позабыл о своих братьях ради нищенской рухляди,
ради деревянного стола, дратвы, кожи и подметок!
Десятки гневных разрозненных голосов прокатились по клад-
бищу:
— Позор тебе, Главк?
— Вождь позаботится о нас!
— Он поведет нас к победам!
— У нас будет царство Солнца!
— Одумайся, Главк!
Старик молчал, опустив голову.
— Мы жалеем брата Главка, — сказал Аристоник, тряхнув
черными кудрями, — но порицаем его за слабость и неверие в
наши силы. И если ты, Главк, будешь хныкать и малодушничать,
то я потребую изгнать тебя из нашей общины!
46
Главк поднял голову, вытер слезы:
— Вождь, я верю в наше дело! Но моя хижина...
— Перестань каркать! Не было у тебя никогда хижины, не
было имущества, не было ничего — ты бедняк! А потому должен
идти с нами!
* * *
В кварталах бедноты появились подозрительные лица, наблю-
давшие за каждым шагом ремесленников. Оставалось одно — по-
кинуть как можно скорее столицу.
Накануне бегства Аристоник созвал общины на кладбище и,
прощаясь с ними, сказал:
— Братья! Будьте осторожны —повсюду царские соглядатаи.
Убивайте ехидн, прежде чем они вас ужалят. Я покидаю вас на
время. Будьте готовы ударить злодеям в спину, когда я буду бить
в лоб. Мы победим, у нас будет Государство Солнца — царство
свободных!
Одобрительные возгласы покрыли его слова.
— Братья! Пусть ваши начальники позаботятся об оружии,
вербуйте побольше рабов!
— Слава тебе! — раздались возбужденные голоса.
— Слава борцам! — воскликнул Аристоник. — Жадный Ат-
тал в погоне за наживой, за золотом разрешил римским публика-
нам торговать в стране, скупать и перепродавать рабов. Помните,
что римляне — враги. Уничтожьте их, когда наступит время!
Яростные крики нарастали:
— Будь спокоен!
— Пощады — никому!
— Веди нас сейчас!
Глава X
Царь Аттал надел траур, отпустил, по обычаю, волосы и бо-
роду, перестал показываться людям. Он думал о том, чтобы воз-
двигнуть матери и невесте погребальные памятники в висячих са-
дах над Пергамом, подобных тем, что некогда устроила царица
Семирамида в Вавилоне. Вскоре он стал принимать разных уче-
ных, сблизился с гимнасиархом Диодором, мужем атлетического
телосложения, льстивым хитрецом, занялся своими излюбленными,
естественными науками, начал работать в саду и в поле, писать
записки о сельском хозяйстве, зоологии, ботанике. Царь разводил
ядовитые растения и испытывал действие их на преступниках,
приговоренных к смерти.
В этот день Аттал беседовал с ваятелями, отливщиками статуй
и ваз и садовниками.
— Ты говоришь, что эта статуя прекрасна? Глупец!.. Держи
47
ее! — Царь швырнул статую на пол, и она разлетелась вдребез-
ги. — А ты, Эврибат, хорошо разукрасил амфору: глядя на дев,
несущих на головах корзины с виноградом, вспоминаешь невольно
о Дионисе и его любимой лозе. А я бы нарисовал на амфоре и
Диониса, и чашу с вином, и неистовых менад1. Ты не достиг еще
совершенства... А ты, Пирифой, — закричал он на старшего са-
довника, — испортил круглые и звездообразные гряды! Ты неве-
жа, неграмотный раб, и я прикажу засечь тебя плетьми! В моем
имени ты пропустил букву, и теперь цветы на круглой грядке при-
дется пересаживать.
Развернув перед испуганным садовником план сада, он кричал,
задыхаясь от гнева:
— На этом участке я повелел рассадить широколистные алоэ,
кусты роз, сикоморы, лотосы, нильские акации, мирты, на том —
виноградные лозы, яблони, груши, гранаты, а здесь, — ткнул он
пальцем в пергамент, — вишневую рощу, чтобы с башни откры-
вался приятный вид на деревья, словно усыпанные снегом в пору
цветения! А ты... что ты сделал, глупец, что?
— Божественный царь! — воскликнул с испугом Пири-
фой. — Невольницы работают от восхода до заката солнца под
палящими лучами, ты сам видел. Строго придерживаясь оттенков,
они создают ковры из белых фиалок, красных гвоздик, трехцвет-
ных фиалок, пионов, амарантов, золотисто-солнечных бессмертни-
ков... Я приказал соблюдать гармонию цветов: красные цветы
сажать рядом с зеленью, желтые — рядом с фиолетовыми, голу-
бые — с оражневыми, а белые — там, где нужно устранить дис-
гармонию, не нарушая приятных сочетаний...
— Старайся, и пусть стараются рабыни. Скажи им, что за
прилежную работу буду отпускать на волю. — Помолчав, царь
спросил: — Ну, а новые грядки?
— Грядки для цветов я приказал делать круглой и овальной
формы, а также в виде звезды. Рабыни вскапывают землю очень
глубоко, удобряют ее, но я запретил утрамбовывать, чтобы цветы
могли легко расти, цвести и свободно дышать.
— Я доволен тобою, Пирифой!
— Божественный! — воскликнул садовник, упав на коле-
ни. — Наша жизнь и судьба с твоих руках!
Аттал обвел глазами присутствующих.
— А где же резчик? — спросил он и, узнав, что резчик не мог
прийти по болезни, обратился к рыжебородому Эврибату: — Ви-
дишь, вот драгоценные камни. Отдашь их резчику — пусть рабо-
тает.
Он брал в руки крупные камни и любовался ими.
— На этом рубине, — говорил он, — пусть изобразит смерть
1 Менады — спутницы Диониса, плясавшие до изнеможения во время священ-
ной пляски в честь бога.
48
Агамемнона, на сапфире — голову горгоны, на смарагде — мою
мать и невесту, на берилле — Посейдона, окруженного наядами!,
а на аквамарине — из пены рожденную Афродиту2. Это будет кра-
сиво: Посейдон и наяды получатся зеленоватые, Афродита —
бледноголубая, как морские волны...
— Слушаюсь, великий государь!
Аттал взял кипарисовый ларец, обитый медными блестящими
гвоздями, с изображением на крышке победы Александра Маке-
донского над Дарием, и раскрыл его: ярко засверкали топазы, ин-
дийские и сирийские гранаты.
— Взгляни, Эврибат, могут ли эти камни служить украшени-
ем для перстней, поясов, серег и оружия?
— Клянусь Олимпом, —хрипло вымолвил Эврибат, —ниче-
го подобного я не видел в жизни!
Подозвав Пирифоя, царь спросил:
— Сделал рисунок висячих садов Семирамиды?
Пирифой развернул чертеж висячих садов. Они должны были
служить продолжением царского сада, кончавшегося скалистым
обрывом, и простираться над городом на большое расстояние.
Аттал обдумывал предложения садовников и архитекторов и
не знал, на чем остановиться: одни советовали строить сады тер-
расами, опирая их на каменные столбы, облицованные мрамором,
другие — воздвигнуть арки, как у мостов, и на сваях сделать на-
стил, усыпать его толстым слоем земли, а потом посадить цветы и
деревья; иные выражали сомнение в возможности такой большой
постройки, утверждая, что сооружение столбов и арок обойдется
крайне дорого. Но царь тут же решил:
— На вершине акрополя постройте квадратное здание длиной
и шириной в восемь плетров3. С этого здания пусть будет спускать-
ся ряд террас, расположенных одна над другой. Площадь их по-
кройте толстым слоем асфальта, поверх него наложите двойной
ряд сцементированных кирпичей, затем насыпьте как можно боль-
ше щедро удобренной земли из наших садов, чтобы могли свободно
расти деревья с сильными, глубокими корнями. Аллеи пальм и
платанов будут чередоваться с лавровыми и миртовыми рощами, с
громадными пестрыми грядами южных цветов. На верхней террасе
соорудите погребальные памятники умершим царицам — матери
и невесте. И там, на мраморной скамье под широколистным пла-
таном, среди цветов, рассеянных по лужайкам, я буду слушать
хоры арфисток и флейтисток, журчанье фонтанов или шум боль-
шого города, лежащего в удушливой жаре, в волнах раскаленной
пыли, внизу, под садами...
Речь Аттала была прервана возгласом царедворца:
1 Наяды — по верованию греков, дочери Зевса, жившие в реках и ручейках
(речные нимфы).
2 Афродита — по верованию древних греков, богиня любви и красоты.
3 Плетр — греческая мера длины, равная 30,83 метра.
49
— Великий царь! Твой раб Эвдем просит позволения пред-
стать пред твои милостивые очи.
— Введи его.
Эвдем, родом грек, молодой, с красивым смуглым лицом и жи-
выми глазами, в которых светились ум и природная хитрость, был
начальником стражи, охранявшей дворец, и войск, расположен-
ных в городе. Он дружил с римскими всадниками и ростовщиками,
хозяйничавшими в Пергамском царстве, и сумел удачной торгов-
лей увеличить вдвое свое большое состояние. Пергамские остроум-
цы говорили, что Эвдем служит двум господам: пергамскому царю
и римскому сенату.
Отпустив ваятелей, отливщиков статуй и садовников, Аттал
принял Эвдема без свидетелей.
— Что нового в нашем государстве? — спросил он. — Вижу
по твоему лицу, ты чем-то встревожен.
— Царь, народ волнуется, ремесленники не платят податей...
— Ты преувеличиваешь...
— Ремесленники отказались платить недоимки, напали на
сборщиков податей и стали их избивать. К счастью, я узнал об
этом и принужден был усмирить бунтовщиков.
Глаза Аттала растерянно замигали.
— Но что значат для нас несколько недовольных! — выгово-
рил он, пытаясь обратить слова Эвдема в шутку, и даже улыбнул-
ся.
— Число недовольных растет. У меня есть сведения, что ре-
месленники бунтуют в Эллее, Фиатире, Аполлонии и в других го-
родах.
— Я подумаю, какие надо принять меры. Ремесленники всег-
да недовольны. Чего им еще нужно? Разве я не забочусь о благо-
состоянии народа, не провожу праздничных игр в святилище Афи-
ны Никефоры1. Разве я не награждаю венками за музыкальные
выступления, состязания на колесницах и телесные упражнения,
как в Дельфах и Олимпии? Разве я не сделал восьмой день каж-
дого месяца праздничным и не назвал его днем Славы в честь сча-
стливого возвращения моего в Пергам после победы над варвара-
ми? И ты говоришь, что находятся еще недовольные в моем
государстве!
— Царь, ты истинный отец своего народа, но периэки... 2
— Что, что периэки?
— Ходят слухи, что периэки требуют прав гражданства и что
Аристоник подстрекает их и рабов...
— Но это бунт! — вскричал Аттал. — Надо схватить Аристо-
ника, заковать в цепи, бросить в тюрьму! 1 2
1 Никефора — победоносная.
2 Периэки — свободные, но политически бесправные жители Пергамского цар-
ства.
50
— Я такого же мнения, как и ты, и если прикажешь изловить
его...
— Приказываю ли я! Ты сам должен был понять это...
Когда Эвдем ушел, Аттал задумался:
«Аристоник скрылся, бежал от меня, дружит с народом. И если
он поднимет периэков и рабов, то станет царем Пергама... Бунтов-
щики разграбят сокровища Атталидов, а меня убьют...»
— Нет, — яростно крикнул он, — Пергамским царством ему
не владеть!
Глава XI
Аристоник не переставал думать о Нисе. После встречи в Пер-
гаме прошли месяцы, а он не имел о ней никаких известий.
Образ девушки неотступно преследовал Аристоника. Днем и
ночью чудились ему ласковые голубые глаза Нисы, медное пламя
буйных, непослушных волос, смугло-румяные щеки, и желание
увидеться с нею не давало ему покоя.
Он представлял себе тяжелую, рабскую жизнь фракиянки, по-
бои и оскорбления и думал: «Надо ее спасти, вырвать из лап рим-
лянина, иначе она погибнет... Как жаль, что тогда, в Пергаме, я
не посоветовал ей бежать от публикана, уйти с нами! Я отправил
бы ее в укромное местечко, куда-нибудь в глухую деревушку, и она
дождалась бы там меня».
Но тут же возникали сомнения: «А как бы она жила, что де-
лала? Узнали бы, что она рабыня, заставили бы сознаться, кто ее
господин, и выдали бы публикану. А тогда не избежать плетей.
Нет, бежать ей было нельзя, она погибла бы>>.
Кеада огорчала задумчивость Аристоника.
— Что ты невесел? — спрашивал он.
— Безрассудные мысли терзают меня.
— А ты отгоняй их.
Но беспокойство не оставляло Аристоника. Наконец он решил
узнать о Нисе и послал Кеада в Фиатиру.
— Увидишь ее — скажешь так: «Жди, Аристоник скоро при-
дет».
Кеад вернулся печальный, озабоченный. Он говорил, что Ниса
живет плохо, госпожа ненавидит ее и преследует.
— Ниса ждет тебя. Когда я сказал, что ты скоро придешь, она
одновременно плакала и смеялась. А когда я уходил, она шепнула:
«Скажи ему так: “Сжалься надо мною!”»
— Не спрашивала ли она тебя, что я делаю, как живу?
— Я все рассказал, не утаивая.
Грустно стало Аристонику после беседы с Кеадом. Сердце его
стремилось к девушке, но он не мог бросить свое дело.
Прошло несколько недель. Однажды Аристоник в беседе с Ке-
51
адом о помощи, на которую можно было рассчитывать со стороны
населения, спросил друга:
— Как ты думаешь, брат, не отправиться ли нам в Фиатиру?
— В Фиатиру?.. — На лице Кеада было недоумение.
— Там бы я начал вербовать войско, образовал отряды и обу-
чил их военному искусству. А для этого нужно осмотреть мест-
ность, особенно горы.
— В Фиатиру?!
— Что ты удивляешься? — спросил Аристоник. — Нужно
найти место для лагеря? Нужно. Нужно начинать борьбу? Нужно.
— Верно, все это нужно, — хмуро сказал Кеад, — но меня
пугает, что сердце твое отвернется от нас, ибо оно стремится к
девушке. Боюсь, как бы ты не пренебрег нами...
— Что ты говоришь! — вскричал Аристоник. — Уж не на-
пился ли ты крепкого вина?
— Увы, нет, — вздохнул Кеад, — но мы — рабы, мы ждем
освобождения, и мы не позволим тебе жертвовать братьями ради
какой-то девчонки.
— Успокойся, Кеад! Кто тебе сказал, что я отказываюсь от
вас? Но эта девушка — рабыня, следовательно, она наша сестра.
Она ждет меня — об этом ты мне сам говорил, — неужели я
оттолкну ее, одинокую и беззащитную, во имя твоих страхов?
— Господин мой, я...
— Какой я тебе господин! — рассердился Аристоник. — Я
запретил тебе так называть меня. Ты был другом моей матери, а
теперь стал моим братом. Слышишь, на днях мы отправимся в
Фиатиру! Не возражай, так нужно.
* * *
На другой день Дион отправлялся в приморский городок Ки-
мы.
— Друг, ты должен привлечь бедняков всего морского побе-
режья от Эолиды! до Карии2, — напутствовал его Аристоник. —
С тобой отправится Главк.
— Хорошо. Но на содержание войска нужно золото.
— Заставь храмы помочь нам, а твое золото понадобится в
будущем. Находясь на морском побережье, ты должен сблизиться
с бедняками; узнай их нужды, стань среди них своим человеком.
Рассказывай им о светлом и счастливом будущем.
— Я сделаю все, что ты говоришь, Аристоник.
— Помни, что если нам придется сражаться с римлянами, то
побережье будет иметь для нас особое значение. Поезжай, и пусть
хранят тебя боги!
Вторую половину дня Кеад и Аристоник провели за городом,
1 Эолида — название западного побережья Малой Азии и некоторых островов,
как, например, Лесбос. Города Эолиды — Атталия, Элея, Кимы, Левки и др.
2 Кария — область в юго-западной части Малой Азии, у Эгейского моря. Горо-
да Карии — Траллы, Стратоникея, Милет, Магнесия, Галикарнас и др.
52
на обрыве, которым кончалось кладбище. Они решили стать бро-
дячими фокусниками, чтобы не возбуждать ничьих подозрений.
Кеад научился замысловатым фокусам в Сирии и посвятил Аристо-
ника в тайны этого искусства. Но вождь считал фокусы несвоев-
ременной забавой.
«Они — утеха мирной жизни, — думал он, — нам же нужно
поменьше смеха, побольше суровости к себе и ярости к врагу. А
смех, шутки, радость размягчают сердце».
Вскоре, однако, ему пришлось отказаться от своих взглядов:
он принужден был помогать Кеаду, когда они останавливались в
виллах богачей, чтобы показывать фокусы. Они удивляли рабов и
господ своим искусством, получали щедрое вознаграждение. Но это
не радовало Аристоника. Как горело и билось его сердце в грязных
эргастулах, когда, лежа на охапке соломы, он говорил невольни-
кам о скором освобождении от непосильного ига:
— Аристоник, сын Солнца, несет вам равенство и братство. В
боях вы завоюете себе прекраснейшую жизнь, станете гражданами
Солнца, и над вами не будет ничьей власти!
А земледельцам говорил:
— Вы получите землю, долги будут вам прощены, подати сни-
жены. Посылайте к Аристонику своих сыновей, идите сами, кто
силен и вынослив!
Наконец Аристоник и Кеад ранним утром пришли в Фиатиру
и стали ждать, когда проснется рынок.
Агора имела вид четырехугольника, окруженного дорическим
портиком, с нишами и квадратными помещениями. Снаружи к
стенам, окружавшим рынок, прилегали многочисленные лавки
торговцев.
Путники остановились у ворот, поддерживаемых четырьмя ко-
лоннами; вверху красовалась греческая надпись: «Это здание соо-
ружено царем Эвменом Первым Атталидом в честь Афины Архаге-
тис1».
Ласково синело небо, плыли в вышине облака. Аристоник и
Кеад были веселы. Усевшись на земле, они резали хлеб и ели его
с оливками, которые вынимали из кувшина.
— Хорошо на земле! — говорил Аристоник, улыбаясь одними
глазами. — Если бы не нужно было проливать кровь, поверь, Ке-
ад, зависть и вражда исчезли бы совсем, и народ был бы счастлив.
Равенство между людьми облагородило бы человека. Я уверен, что
на земле можно устроить удивительную жизнь!
— Это будет возможно, когда уничтожим богачей, — согла-
сился Кеад. — Скажи, разве может жить в мире коршун с голуб-
кой, лев с ягненком? Знай, вождь, что природа богача — природа
коршуна. Даже прирученный, хищник показывает когти...
Агора наполнялась уже народом, который вливался в нее по
1 Архагетис — основательница.
53
улицам и дорогам, сбегавшимся с трех сторон. Проходили мимо
лавок старики, мальчики, девочки, рабы с непокрытыми головами,
гречанки с зонтиками и листьеподобными разноцветными веерами,
гордые римляне и надменные римлянки. Купцы зазывали покупа-
телей, расхваливая свой товар; овощи, плоды, хлеб, рыба и цветы
возвышались грудами на прилавках. Из лавчонок, сплетенных из
ивовых прутьев, доносился запах гороха, жареного мяса. Из вин-
ных погребков вырывались шумные крики; в лавках менял, ссу-
жавших деньги под высокие проценты, звенело золото, толпилась
молодежь. Далее следовали лавки оружия, бронзовых изделий,
предметов обихода. Старый башмачник с двумя подмастерьями
принимал заказы на обувь. Заказчик становился на кожу, постлан-
ную на низеньком столике, и старик старательно обводил мелом
форму ступни, чтобы потом выкроить подошву. А кругом раздава-
лись крики:
— Хорошая посуда! Только четверть обола1!
— Горох! Восьмая обола!
— Цветы! Дешево!
— Детские игрушки!
— Куклы деревянные, восковые, из слоновой кости!
— Розовый куст — полдрахмы!
— Вина!
— Оливки!
— Хлеб!
— Рыба!
— Мед!
В противоположном конце агоры, перед лавками торговцев
птицей, происходили петушиные бои. Самую крупную и сильную
птицу привозили с острова Родос, и на каждой лавке была надпись
с обозначением возраста и цены петухов: привозные стоили от че-
тырех до шести серебряных драхм, тогда как местные продавались
за одну драхму.
Толпа окружала двух загорелых людей — высокого и низень-
кого: один кормил чесноком черного, а другой рыжего петуха.
Пристегнув к их ногам острые медные шпоры, они старались раз-
дразнить петухов. В то же время они не переставали хвастаться
и переругиваться друг другом. Высокий уверял, что черный петух
победит рыжего, и ставил за него шесть драхм, а низенький за
своего — десять драхм, и это привело его противника в бешенст-
во.
— Ты нагл и жаден, и боги помогут моему петуху убить твоего
урода! — воскликнул обладатель черного петуха.
— Не хвались заранее!
— Ты потеряешь петуха и десять драхм!
— Нет, ты заплатишь мне эти деньги при свидетелях, да еще
шесть драхм за своего околевшего птенца.
1 Обол — мелкая монета, равная 1/6 драхмы и весившая 0,6 грамма.
54
— Птенца?! Он-то птенец?.. Увидим! Пусть поразят тебя боги
за наглость!
— Да поможет мне светлый Ра1!
Толпа теснее окружила египтян. Оба одновременно выпустили
петухов. Черный и рыжий бросились вперед, остановились и про-
должительно вглядывались друг другу в глаза, клюв к клюву.
— Ну же! Ну же! — кричали египтяне.
Черный прыгнул, целясь в глаз противника, но рыжий ловко
увернулся и клюнул его в шею. Черный издал хриплый звук и с
остервенением бросился на врага. Петухи сошлись в смертельной
схватке, нанося жестокие удары клювом и шпорами; они то сцеп-
лялись, то расцеплялись, и перья сыпались с обеих сторон.
Египтяне подзадоривали их:
— Бей его, Эфиоп!
— Жги его, Огонь!
Слышались голоса:
— Ставлю за рыжего драхму!
— Две драхмы!
— За черного три драхмы!
— Глупец! Твой урод уже мертв!
А петухи сражались. Черный обратился было в бегство, но
хозяин с негодованием вернул его на место битвы ударами прута:
— Ах ты подлец! Испугался рыжего птенца? Дай ему хоро-
шенько!
— Бей рыжего!.. Бей черного! —гудели взволнованные голо-
са.
Петухи бешено сцепились. Рыжий победил черного.
Толпа бесновалась от восторга. Над агорой разносились крики,
шум, возгласы. Высокий египтянин с яростью отсыпал своему сча-
стливому сопернику шестнадцать драхм.
В это время Аристоника и Кеада окружила толпа. Судя по
одежде, это были сыновья состоятельных македонян, и Кеад взду-
мал получить вперед деньги за зрелище.
— По оболу с человека, — возвестил он, — и я покажу такие
фокусы, каких ни один смертный никогда не видывал!
Сняв фригийскую шапку, он обошел юношей. Звеня, сыпались
мелкие монеты — платили все, с нетерпением ожидая обещанного
зрелища.
Кеад разостлал на земле плащ и, разбежавшись, кувыркнулся
в воздухе: мелькнули руки, согнутое тело, и он ловко встал на
ноги. Потом прыгнул Аристонику на плечи и, стоя на одной ноге,
описывал другой окружности. Затем он бросился вниз головой,
перекувыркнулся и присел на корточки.
Толпа была в восторге.
1 Ра — верховное божество древних египтян, бог Солнца.
55
— Еще! Еще! — кричали юноши.
Кеад поставил чашу на подошву правой ноги и, не дотрагива-
ясь до нее, перекинул туловище назад и, вытянув шею, выпил
вино, не пролив ни одной капли.
— Танец среди мечей! — требовала толпа, окружив фокусни-
ков.
— Это опасная игра, — сказал Кеад. — Платите еще.
Юноши не отказывались, но ремесленники заворчали и стали
расходиться.
— Оставайтесь! — удержал их Аристоник. — Кто платит не
торгуясь, тот богат, а у кого нет ничего, тот возьмет когда-нибудь
у имущего.
— Что ты там болтаешь? — грозно спросил богато одетый
юноша. — Ты или пьян, странник, или безумен!
Аристоник расставил короткие мечи остриями вверх, и Кеад,
опрокинувшись вниз головой, принялся ходить на руках. Вскоре
он заплясал, быстро перебирая руками, ловко двигаясь среди ме-
чей.
— Еще! Еще! — кричала толпа.
— Довольно! — заявил Аристоник.
— Мало плясал за полдрахмы! — возмущались юноши. —
Это грабеж! Не стыдно ль так обманывать народ перед лицом бо-
гов!
— Молчите! — сурово сказал Аристоник. — За свои краде-
ные драхмы вы захотели непременно крови? Вы ждали, что он
устанет и упадет на мечи? Но друг для меня дороже всех ваших
бараньих голов... Вставай, Кеад, вставай!
— Дай-ка этому бродяге, чтоб запомнил Фиатиру! —крикнул
один из юношей.
Македонянин нанес Аристонику такой сильный удар в спину,
что тот, отлетев на несколько шагов, с трудом удержался на ногах.
Кеад закричал. Толпа шарахнулась, и рабы ворвались в круг.
Они бросились на юношей, и началась свалка. Македоняне храбро
защищались, но все же были опрокинуты и избиты.
— Собирайся, Кеад, пора к друзьям. Пусть сирийцы разбега-
ются, а то господа взыщут с них сторицей за избиение своих сы-
новей.
Вскоре невольники исчезли.
Аристоник и Кеад бросились в питейный дом и, смешавшись с
ремесленниками, уселись за маленьким столиком в углу. Выпив
вина, они начали собираться.
— Сколько заработали? — спросил Кеад.
Аристоник пересчитал деньги.
— Шестнадцать драхм пять оболов, —усмехнулся он. —Ты,
Кеад, мог бы стать богатым человеком!
56
Кеад принялся ходить на руках среди мечей
Глава XII
Бродя по пыльным улицам Фиатиры, Аристоник и Кеад при-
влекали к себе толпы народа: Кеад — фокусами, Аристоник —
сказками. Сказки пользовались большим успехом.
— Говорят, — рассказывал Аристоник, — что греческому
купцу Ямбулу приходилось ездить по торговым делам в восточные
страны. Однажды, когда он со своими спутниками вышел на ко-
рабле в море, на них напали разбойники и отвели их в приморский
город Эфиопии, чтобы принести в жертву божеству для очищения
страны от грехов. На берегу моря по этому поводу состоялось праз-
днество, и все спутники, кроме Ямбула и его товарища, были при-
несены в жертву, а их двоих посадили в судно, дали продовольст-
вия на пол го да и приказали плыть на юг. После долгого плавания
путники увидели наконец остров и людей. Островитяне встретили
их дружелюбно, помогли пристать к берегу.
Это был счастливый остров, на нем жили счастливые люди.
Ямбул смотрел на них и удивлялся: высокого роста, красивые, они
могли одновременно спрашивать и отвечать, так как язык у них
был разделен на две части. Ямбул спросил, как называется остров,
и древний старик с длинной белой бородой, старшина общины,
ответил: «Остров называется Тапробана и находится под покрови-
тельством всеблагого Солнца, источника жизни и радостей, кото-
рому мы поклоняемся как божеству. Оттого мы самые счастливые
из смертных». Старик объяснил Ямбулу, что население острова
разделено на общины по родам и каждая община состоит из четы-
рехсот человек. «У нас законом положено жить до ста пятидесяти
лет, а кто не желает жить так долго, тот ложится на траву и
засыпает навеки, объятый приятным сном. Мы не знаем, что такое
болезни, хотя и слышали, что они существуют. Живем мы мирно,
ни с кем не ссоримся, не воюем, хотя и знаем, что далеко на земле
люди воюют. А нам воевать незачем: почва у нас плодородная,
плодов родится больше, чем нужно для пропитания, вода сладка,
всего вдоволь. Питаемся умеренно, работаем по силам...» — «По-
зволь нам, отец, остаться у вас, — сказал Ямбул, — позволь по-
жить вашей счастливой жизнью».
Однако Ямбул не мог привыкнуть к жизни островитян: ему
хотелось торговать, наживать деньги. Он бродил по фруктовым
садам, среди масличных деревьев и виноградников, ел яблоки, гру-
ши, виноград и смокву и говорил своему товарищу: «Удивительно,
что плоды висят зрелые весь год, что на острове не жарко и не
холодно, что люди дружно работают в домах, занимаясь ремесла-
ми, на рыбной ловле, на охоте, на берегу моря».
Когда Ямбулу надоело безделье, он пошел к древнему старику,
с которым беседовал в начале своего прибытия на остров, и сказал:
«Отец, неужели вы живете только растительной жизнью, прозяба-
58
ете, как животные?» — «Нет, странник. Вот ты находишься на
острове несколько лет, живешь среди нас, а не знаешь, что мы
народ образованный: у нас есть азбука, состоящая из двадцати
восьми букв, книги, мы пишем сверху вниз, как наши предки.
Таких счастливых островов, как наш, семь; они равны по величине
и находятся на одинаковом расстоянии один от другого. Жители
этих островов, так же как и мы, боготворят солнце, они родствен-
ны нам, нравы их не отличаются от наших». — «Да, счастливо вы
живете, — вздохнул Ямбул. — У нас в Элладе не такая жизнь: у
нас войны, раздоры, богатство и бедность, зависть, гнет, беспра-
вие, рабство». — «И ты жалеешь об этой жизни?» — спросил ста-
рик. «Я привык к ней». — «Поживи еще с нами — и отвыкнешь.
Но надо работать, быть полезным общине, а не бездельничать».
Однако Ямбул, прожив семь лет, не стал другим человеком. И он
был изгнан с острова, как ничтожный, безнравственный человек.
— Хорошая сказка! — вздыхали слушатели.
— Сказка остается сказкой, — говорили рабы. — Разве мо-
жет невольник мечтать о солнечной жизни!
— Может? — крикнул Аристоник. — Слыхали ли вы о вос-
стании рабов в Сицилии? Рабы восстали и избрали своим царем
сирийца Эвна; к нему присоединились другие предводители ра-
бов — Ахей и Клеон, собравшие большие отряды, и теперь вся
Сицилия находится в их власти. Они убили своих господ, освобо-
дились от рабства и зажили новой, человеческой жизнью в своем
государстве. А вы вздыхаете и говорите: «Разве может невольник
мечтать о солнечной жизни!» Постыдитесь! Стоит вам захотеть, и
вы тоже освободитесь, станете счастливыми...
Однажды в жаркий полдень Аристоник и Кеад подошли к во-
ротам виллы Теренция Азиния и постучали. Поднялся невообрази-
мый шум: лаяли собаки, слышались голоса.
— Что нужно? — спрашивал сторож-старик и не мог разо-
брать ответа, но, приглядевшись к путникам, узнал в одном из них
Кеада, который уже однажды показывал фокусы в вилле. — А,
это ты... Впустить, говоришь? Подожди, пойду спросить господ.
Клорида, большая любительница всяких забав, велела впу-
стить вольноотпущенников, как называли себя фокусники, и пока
Аристоник расстилал на земле плащи и вынимал из ларца обручи,
гири, веревки и мечи, Кеад успел поговорить со сбежавшимися
рабами.
Поравнявшись с Нисой, он шепнул:
— Вечером в саду.
Место девушка знала: там Кеад рассказывал ей об Аристонике,
там она плакала и смеялась, слушая его. Как это было давно!
Она сдерживалась, чтобы не выдать волнения, — сердце би-
лось так сильно, что она задыхалась. Из-за толпы она не видела
Аристоника и боялась пробраться вперед, чтобы не заметили радо-
сти в ее глазах.
59
«Нет, нужно взглянуть на него», — подумала она.
Ступила шаг, другой...
Он поднял голову. Глаза их встретились, и оба поняли, что
связаны на всю жизнь.
Потом к Аристонику подошел Кеад. Они кувыркались, прыга-
ли, делали фокусы, нередко опасные для жизни.
Когда все кончилось и рабы стали расходиться, Ниса подбежа-
ла к Аристонику, но Кеад остановил ее шепотом:
— Хочешь погубить себя?
Она быстро отошла и скрылась в толпе невольниц.
В этот день ей не работалось — нитки непрерывно рвались у
нее в пяльцах.
— Что с тобой? — спросила надсмотрщица, удивляясь, что
фракиянка продолжает работать и не отговаривается болезнью.
Ниса молча опустила голову.
— Если нездоровится, я отпущу тебя... А много осталось еще
работы?
Ниса сказала, что может работать.
«О боги, — думала она, — дайте мне силы пережить эту ра-
дость, не разлучайте меня с ним! Благословите наш союз!»
Вечером, лишь только в помещении для рабов погас смоляной
факел, она тихо встала и вышла на цыпочках во двор. Сторожевые
собаки подбежали к ней, ласкаясь. Она тихо проскользнула в сад,
крепко закрыв за собой калитку.
Кралась в тени деревьев на старое место и боялась, что Кеад
помешает поговорить. «Судьба благоприятствует бедной рабы-
не», — подумала она, увидев, что Аристоник один, и бросилась к
нему, обняла его колени.
Он поднял ее, усадил рядом с собой.
— Скоро будем вместе, — заговорил Аристоник, — и тебе,
Ниса, и всем нам не придется больше страдать.
— Да, вместе... навсегда...
— Скоро я пойду по городам, а потом вернусь в Фиатиру...
— А если меня продадут?
— Не бойся, я позабочусь о тебе, — обнял он ее. — А теперь
веди меня в эргастул. Там дожидается нас Кеад.
— Я боюсь... собаки выдадут нас... Умоляю тебя, не ходи,
Аристоник!
— Братья обещали отвести собак в виноградник.
Во дворе, действительно, собак не оказалось. Никто из рабов
не проснулся, когда они впотьмах поднимались наверх по лестни-
це. На чердаке пахло свежим сеном и полевыми цветами.
Аристоник говорил шепотом. Мнемон и невольники смотрели
на вождя счастливыми глазами. Они обещали завербовать поболь-
ше людей.
— Готовьтесь, братья, я вернусь, — шепнул Аристоник. —
Помните: если господин продаст раба, вы должны знать, где нахо-
дится проданный.
60
— Все будет сделано, вождь, — сказал Мнемон. — Возвра-
щайся поскорее.
Аристоник, Ниса и Кеад спустились по лестнице, остановились
у двери.
— Прощай и жди, — прошептал Аристоник Нисе.
Глава XIII
Аристоник и Кеад шли по зеленой равнине реки Герма. Вдали
возвышались Сарды — древняя столица Лидийского царства, вхо-
дившего теперь в Пергам.
— Знаешь, Аристоник, — говорил Кеад, — каждый раз, как
я подхожу к Сардам, волнение охватывает меня: сколько потрясе-
ний пережил этот город, сколько чужеземных войск побывало в
нем!
— Не одни Сарды испытали на себе иго персидских и сирий-
ских царей, — возразил Аристоник, — а все же разрушенные го-
рода поднялись и расцвели. Когда ты увидишь Сарды, то не пове-
ришь, что почти сто лет назад они были опустошены сирийцами.
— Я слыхал об этом от отца и деда. Они говорили, что сам
сирийский царь стоял в Сардах со своим войском.
— Если я буду царем Пергамского царства, — продолжал
Аристоник, — то столицей его будут Сарды, а не Пергам.
— Почему?
— Отсюда идут прямые торговые пути на Смирну и Эфес,
отсюда, из центра государства, легче будет управлять народами.
Обитатели Сард и окрестностей представляли собой разношер-
стный люд: мидийцы, македоняне и греки, частью римляне и пер-
сы. В большинстве это были купцы и мелкие торговцы, а в полях
и поместьях работали невольники.
Приятно было двум путникам идти дорогой, по сторонам кото-
рой шелестели оливковые деревья и виноградники. В зелени пря-
тались светлые домики с колоннами, принадлежавшие периэкам.
Возникали над деревьями благоухающих садов кровли дворцов и
храмов, зеленели виноградники, сверкали искусственные озерца, а
из зверинцев доносился рев и вой диких африканских и индийских
зверей. Это были поместья греков и македонян, потомков крупных
землевладельцев, захвативших некогда земли у побежденных. Они
жили роскошно, праздно, беззаботно: пиры сменялись пирами.
Прямая дорога вонзалась в гущу зелени, залитой золотым све-
том. Иногда из-за дерева или куста открывалась мраморная статуя
Артемиды или добродушного бородатого Пана с пастушеской флей-
той в правой и гроздью винограда в левой руке. Иногда встреча-
лись мраморные сатиры), робкие нимфы, величественные герои,
строгие пергамские цари.
I Сатир — по представлению древних греков, лесной или горный дух, плутова-
тый, резвый и трусливый, с остроконечными козлиными ушами, щетинистой
шерстью и небольшим хвостом.
61
— Слышишь? — сказал Аристоник, прислушиваясь к весе-
лым женским голосам, звукам лир и кифар.
— Играют и поют на пиру, — ответил Кеад. — Я не завидую
им.
— Ия тоже.
— Зайдем?— шутливо спросил Кеад.
Но Аристоник не понял шутки.
— Нет, — возразил он, — я предпочел бы зайти к бедному
периэку, чем к этим тунеядцам. О них я знаю больше, чем ты: они
получили земли от предков, которые были награждены за войны и
походы пожизненным жалованьем и подарками. Это греческая и
македонская знать. А бедный землевладелец вынужден обращаться
за ссудами к богачам, жрецам храма или в царское казначейство.
Скажи, может ли бедняк жить хорошо?
— Я думал об этом. Если он задолжал казначейству и нечем
выплатить долг, то он продает свою землю и уходит в город, чтобы
найти работу, нищенствует. А тот, кто должен богатому землевла-
дельцу или храму, принужден закабаляться, отрабатывать взятую
ссуду.
— Мы видели, как бедствуют люди в городах; они недоволь-
ны, ропщут, готовы восстать.
— Бедняк всегда готов пойти против богача, — сказал Ке-
ад, — а рабы мечтают о том, чтобы стать свободными.
Незадолго до солнечного заката они подошли к деревушке,
приютившейся у горы, и остановились у хижины, стоявшей между
огородом и полем. Резвый ручеек, сбегая с горы, струился вдоль
огорода и пропадал в овраге.
Большой рыжий пес с громким лаем выскочил из конуры и
рвался на цепи, бросаясь на путников.
В огороде работала с лопатой в руке пожилая женщина в бе-
лом коротком хитоне, а возле нее играли малолетние дети, мешая
разгребать землю и подкладывать навоз к корням растений. Жен-
щина переходила от бобов к тыквам, от моркови к свекле, от лука
к чесноку, покрикивая на расшалившихся детей. Изредка она по-
глядывала на каштановое дерево, на котором сидел босой красно-
щекий юноша, собирая в корзинку сардские желуди (так называли
каштаны) и напевая песню.
Аристоник окликнул женщину, спросил, где хозяин. Она под-
няла голову и, прикрыв рукою глаза от косых лучей солнца, огля-
дела фригийские шапки путников, желтые хитоны, выглядывав-
шие из-под темных хламид!, и пыльные башмаки, затянутые
шнурками. Дети замолчали, поглядывая с любопытством на незна-
комых людей.
— Хозяин в поле,— отрывисто сказала женщина и, протянув
руку, указала на седую голову, мелькавшую среди колосьев ячменя.
1 Хламида —дорожный плащ.
62
Когда Аристоник и Кеад подошли к земледельцу, тот остано-
вился и исподлобья взглянул на них. Это был крепкий низкорос-
лый человек в белом переднике, с загорелыми, бронзового цвета
руками, с седой всклокоченной бородкой. Узнав,что путники про-
сят позволения переночевать, он радушно сказал:
— Сперва поужинаем, а затем ляжете на сеновале.
— Как живешь, отец? — спросил Аристоник, усаживаясь на
меже, разделявшей поле.
— Разве ты не слыхал, как живут бедняки? — вопросом на
вопрос ответил старик. — Мы платим за пользование землей де-
сятую часть всего, что уродит земля. Многие из нас зависят еще
от богатых землевладельцев, у которых приходится брать в долг
семена, нанимать рабов. А богачи шкуру дерут с бедного человека.
Вот этот маленький клочок земли я возделываю с женой и с сыном,
а когда начнется сбор оливок и винограда — не знаю, как упра-
вимся. Надо бы нанять в помощь двух-трех рабов у богача, а как
наймешь? Платить нечем. — И, помолчав, прибавил: — Был у
меня старый раб, да умер недавно, а другого купить не на что.
Сосед говорит: «Купи, Филипп, раба, денег я тебе дам». А как
взять деньги, если отдать нечем?
Вздохнув, он задумался.
— А где у тебя оливковые деревья и виноградник? — спросил
Аристоник.
— Взойди на этот холм и увидишь.
Кеад, молчавший все время, заметил:
— Хорошо живут только богачи, а беднякам приходится му-
читься.
— Да-да! — оживился старик. — Это ты правильно сказал.
А ведь мой прадед ходил с Александром Македонским в Персию и
Индию, а что получил? Нескольких рабов да участок земли, поло-
вину которой продал мой дед. Значит, жилось им не очень хорошо.
А мне — совсем плохо. Я всю жизнь работал, как вол, а что
имею?
В это время со стороны хижины донесся женский визгливый
голос:
— Филипп, отведи в стойло вола и осла!
— Это моя жена, — молвил старик и, взглянув на солнце,
садившееся за гору, крикнул: — Иду-у!
Аристоник смотрел, как мать и сын загоняли в хлев овец и как
отец отводил вола и осла в стойло. Потом старик подошел к пут-
никам:
— А теперь — пойдем ужинать.
Хижина напоминала греческий дом. Из темных сеней они вош-
ли во дворик, где находился алтарь, а по сторонам — по комнат-
ке-клетушке.
— Пройдите сюда, — сказал Филипп, вводя Аристоника и
Кеада в лучшую комнату. — Здесь будем ужинать.
63
Он ушел и вскоре появился в белом льняном заплатанном хи-
тоне, доходившем до колен.
Вошла хозяйка, а за ней высыпали со смехом, визгом, воскли-
цаниями и хныканьем дети. Она подала кушанье бедняков — чес-
ночную похлебку, крепко посоленную, и тяжелые ячменные ле-
пешки, а потом печеные каштаны.
— Кушайте сардские желуди, — приветливо говорила жен-
щина, обращаясь к гостям и оделяя каштанами детей. — Жаль,
что у нас нет груш и миндаля, чтобы угостить вас, но мы не богачи.
Аристоник тихо сказал:
— Стоит захотеть бедняку — и у него все будет.
—Ты шутишь, гость, —недоверчиво улыбнулась хозяйка. —
Многие хотят, а много ли имеют? — И она развела руками с
таким выражением на лице, точно хотела сказать: «Довольно ду-
рачить нас, странник».
Аристоник угадал ее мысли:
— Ты не веришь мне?
— А разве я не права?
— Недостаточно только хотеть хорошей жизни, — сказал
Аристоник, поглядывая на растерянные лица мужа и жены, —
надо добиваться ее, вступать в борьбу...
Наступило молчание.
Краснощекий юноша, не сводивший восторженных глаз с гос-
тей, робко вымолвил:
— Говорят, появился некий Аристоник — не то царевич, не
то вождь рабов. Он хочет освободить рабов и периэков, сделать их
счастливыми.
— Замолчи, Хармид! — вскричал старик. — За такие речи
всем нам придется плохо.
— Не бойся, отец, — сказал Кеад. — Вот Аристоник, о ко-
тором говорит твой сын.
Отец, мать и сын растерянно смотрели на человека, слухами о
котором была полна вся страна. Первым пришел в себя Хармид.
— О тебе всюду говорят, — зашептал он, с опасением погля-
дывая на дверь. — Ты хочешь освободить народы и сделать нас
счастливыми... Все мы пойдем за тобой, только прикажи! Одно
твое слово — и мы с отцом...
— Надо подумать, — строго перебил старик и, помолчав,
спросил: — Елена, не осталось ли у нас вина в бочонке?
— Осталось на праздник.
— А разве у нас сегодня не праздник? Сам Аристоник почтил
нашу бедную хижину своим присутствием!
Женщина низко поклонилась Аристонику:
— Когда я была на огороде и ты спросил, где хозяин, я серд-
цем почувствовала, что ты не простой странник, и подумала: «Кого
боги прислали нам?»
Она поставила на стол оловянные кружки, принесла вина.
64
Наливая вино в кружки, старик спросил Аристоника:
— Долго пробудете у нас?
— Завтра уйдем.
Хозяин хотел уложить гостей в доме, но Аристоник воспроти-
вился:
— Отведи нас на сеновал. Там перед сном мы еще поговорим.
Л * Л
Они лежали молча в темноте на душистом сене, слушая сопе-
ние вола и осла, блеяние овец, искавших удобного места, чтобы
улечься. Наконец Аристоник заговорил:
— Семья у тебя, Филипп, большая. Двоим вам — тебе и сы-
ну — уходить из дому нельзя: один должен остаться, ибо женщине
не справиться с детьми, полем, огородом, оливковыми посадками
и виноградником. Да что я говорю? Оба вы не могли справиться,
а если один из вас уйдет в войско, хозяйство захиреет, семье при-
дется плохо. Ты подумал об этом, Филипп?
— Да, я подумал. Останусь я, а Хармид пусть уходит — он
молод. Такой воин полезнее будет старика. Скажи, прав ли я?
— Ты прав.
— Я понимаю, что без борьбы не бывает победы, но мне будет
тяжело. Хармид уйдет, а за двух рабов, которых я найму у богача,
придется отдать половину оливкового масла и столько же молодого
вина...
— К чему этот разговор? — перебил Аристоник.
— Я хочу знать, желает ли Хармид идти с тобой. Может быть,
он останется дома?
— Желаю ли я! — вскричал юноша. — И ты еще спрашива-
ешь, отец! С тех пор как я услышал о вожде, сердце у меня не на
месте, я только и думаю о том, чтобы вступить в войско.
Аристоник нашел в темноте руку юноши и пожал ее.
Наступила тишина. Где-то в отдалении лаяли собаки, слыша-
лись голоса. Хозяйский пес нехотя откликнулся, загремел цепью и
замолчал. Потом все утихло.
— Спать будем? — спросил сонным голосом Кеад.
Никто не ответил.
Когда все спали, кто-то тихо сполз с кучи сена и вышел нару-
жу. Небо, усыпанное крупными и яркими звездами, сверкало, как
ковер, расшитый лучистыми блестками. Гремя цепью, выскочил из
конуры пес, но, узнав хозяина, завизжал и утих.
Филипп стоял под ночным небом, глубоко задумавшись. Хоро-
шо ли он делает, посылая сына с Ари стони ком? Имеет ли он право
на это? А что, если все погибнут, ничего не добившись? Какое горе
будет для него, отца, для матери! Но ведь Аристоник сам не жалеет
своей головы и хочет устроить лучшую жизнь. А он, жалкий бед-
няк, каких тысячи, смеет еще колебаться — надо ли посылать
65
3-833
сына! Нет, колебаться нельзя. Если понадобится, то и он, старик,
пойдет завоевывать счастливую жизнь.
Долго ходил он от хижины к сеновалу и обратно, обдумывая,
как строить дальше свою жизнь.
«Хармид уйдет, может быть, скоро, и я должен найти работ-
ника взамен сына... Аристоник знает, что делает. Все рабы и бед-
няки будут на его стороне и пойдут за ним повсюду...»
Когда начало светать, Филипп направился к хижине. «Сосну
немного — и за работу», — подумал он.
л * *
Стоя на каменистой вершине сурового Тмола, Аристоник смот-
рел на плодородную Каистрийскую долину. Под ним расстилалась
тучная земля, на которой зеленели в изобилии виноградники и
колосились хлеба, а с горы низвергался шумный и быстрый Пак-
тол.
«Некогда нес он золотой песок, составивший богатство Креза!,
а теперь, говорят, иссякло золото!" — думал Аристоник, и взор
его обращался к храму Артемиды. В отдалении сверкало озеро Ко-
лая, еще дальше виднелись гробницы лидийских царей. Когда Ари-
стоник повернулся лицом к городу, древняя могила Алиатта, отца
Креза, привлекла его внимание: «Хорошее место для метательных
орудий. Отсюда в случае войны легко разбить ворота и ворваться
в город».
Глава XIV
На окраине Сард было почти безлюдно; кое-где бродили козы,
пощипывая скудную траву, росшую по буграм, а в тени развеси-
стого дерева играли трое детей — две девочки и мальчик в лох-
мотьях.
Девочки вскоре ушли, и мальчик остался один. На вид ему
было лет тринадцать. Взлохмаченные волосы, живые, беспокой-
ные глаза на смуглом лице придавали ему дикий вид.
Сев под деревом, он внимательно наблюдал за Аристоником и
Кеадом, которые, расположившись на бугре, вынимали из сумы
хлеб, сыр и оливки. Когда они принялись за еду, мальчик встал и
направился к ним, но, не дойдя нескольких шагов, в нерешитель-
ности остановился.
— Что тебе? — спросил Кеад, оглядывая его. — Разве игры
тебе надоели и захотелось побеседовать со странниками, видавши-
ми в чужих землях немало диковин?
1 Крез — лидийский царь с 560 по 546 год до нашей эры. Был разбит персид-
ским царем Киром и взят в плен. Его оц>омные богатства вошли в поговорку:
«Богат, как Крез».
66
Мальчик молчал.
— Ни то, ни другое, — улыбнулся Аристоник. — Мальчик
просто голоден. Взгляни, как он пожирает глазами сухой сыр и
жирные оливки. Боги, видно, забыли, что создали ребенка, кото-
рого нужно кормить.
— Кто виноват, что родители не заботятся о детях?
— Я сирота, — воскликнул мальчик, — и у меня нет никого!
— Слышишь, Кеад?.. Подойди же сюда, мальчик, да скажи,
кто ты, как тебя зовут и долгие ли недели и месяцы живешь ты
без еды и приюта.
— Господин мой, — сказал мальчик, останавливаясь перед
Аристоником, — я голоден и довольствуюсь скудными подачками
детей, с которыми играю. Имя мое — Арат, я сын сукновала.
Отца я не помню. Он умер, когда мне было два года. А мать,
торговка зеленью, умерла в прошлом году. Я остался один. За
долги забрали всю нашу домашнюю утварь и одежду, а меня вы-
гнали. Вот и скитаюсь я, как бездомная собака.
— Что умеешь делать? — быстро спросил Кеад, протягивая
ему ломоть хлеба с сыром.
— Увы, господин, я ничего не умею... Сначала я ходил в шко-
лу, но учителю, сам знаешь, нужно покупать подарки, а денег не
было. Он меня и прогнал...
Аристоник смотрел, как Арат жадно набросился на еду, и ду-
мал, что для него сделать. И вдруг повернулся к Кеаду:
— Возьмем мальчика?
Кеад не удивился. Он сам думал об этом.
— Почему не взять? — сказал он. — Боги благосклонны к
творящим благодеяния.
— Что же ты думаешь?
— Я научу его фокусам. Это будет его хлеб.
Арат кончил есть и смотрел, как Кеад завязывал суму. На
смуглом лице мальчика светились любопытством умные глаза.
— Скажи правду, не прибавляя лжи, есть у тебя родные?
— Нет!
— Хочешь странствовать с нами?
В глазах Арата загорелись веселые огоньки, лицо расплылось
в довольной улыбке.
— Хочу ли я! — радостно воскликнул он и вдруг смутился. —
Только хитон мой... очень роскошен для странствий...
Аристоник засмеялся.
— На хитон заработаем, как ты думаешь, Кеад? Но тебе,
Арат, не придется много играть и бегать...
Спустя несколько дней они отправились в путь. Кеад научил
Арата несложным фокусам и с удовольствием смотрел, как он вы-
ступает перед толпой. Мальчик любил пошутить и позубоскалить,
и тем, кто не платил или давал мало, крепко доставалось от него.
67
— Ты не платишь, должно быть, оттого, — пристал он од-
нажды на площади города к хорошо одетому старому греку, — что
копишь оболы на починку своей одежды. Она тлеет на тебе с каж-
дым днем, и оболы твои скоро просыплются в прорехи.
Толпа захохотала. Грек плюнул и хотел уйти, но всюду стоял
народ и никто не хотел посторониться.
— Конечно, —продолжал Арат, подмигивая, —обол для те-
бя дороже драхмы, а может, и мины. Поэтому сохрани себе обол,
а нам брось драхму.
— Замолчи, зубоскал! — вспылил грек. — Видано ли, чтобы
молокосос так потешался над стариком!
Вынув из гиматия пол драхмы, он бросил мальчику.
Но Арат не унимался:
— Господин мой, прости меня, но зрение твое, должно быть,
ослабело, если ты не заметил, что ошибся.
— Я ошибся?
— Конечно, господин мой! В твоей одежде заблудились еще
пол драхмы.
— Что? Тебе мало? Дерзкий, негодный мальчишка!
— Господин мой, если бы ты захотел дать мне полмины, я не
рассердился бы на тебя.
Толпа посмеивалась, окружив их плотным кольцом.
— Или у тебя помрачился разум, или его у тебя никогда не
было! — вскричал грек.
— Вот причина, господин мой, чтобы ты пожертвовал на мое
излечение. Но тогда не хватит и пол мины.
Из толпы раздавались насмешливые голоса:
— Плати полмины!
— Не жалей, господин!
— Заплатит! — подзадоривал кто-то. — Что такому важно-
му, богатому господину полмины! Он отдаст, наверно, мину.
— Мину, мину!
Грек беспомощно огляделся; лицо его и лысина налились
кровью.
Подняв палку, он крикнул:
— Эй вы, бездельники! Дорогу старику, иначе придется вам
худо!
— Не пугай народ, старая сова!
— Твой голос похуже совиного!
— Как несмазанное колесо!
— Ха-ха-ха!..
Грек выбрался с трудом из толпы и, уходя, погрозил палкой:
— Погодите, насмешники, я с вами еще побеседую!
Кеад быстро убрал инструменты в ларец. Повернувшись к Ара-
ту, он крикнул:
— Бери плащи — и скорей из города! Старичок не простит
нам твоей шутки.
68
Толпа захохотала, грек хотел уйти, но никто не хотел
посторониться
Через несколько мгновений три человека поспешно покидали
город, провожаемые толпой мальчишек.
Впереди были деревни, а за ними открывалась безлесная мес-
тность, знаменитая своими виноградниками. Они шагали по пе-
пельной равнине, карабкались по черным, будто обожженным,
скалам, переваливали через суровые холмы.
Побывав в Антиохии, расположенной на Меандре, и в Страто-
никее Карийской, они попали на празднество в честь Гекаты!.
Храм богини находился в Латине. В окрестностях города было
людно и шумно. Огромные толпы богомольцев, расположившись
станом вокруг храма, ночевали под открытым небом.
Аристоник и Кеад показывали фокусы, рассказывали сказки,
говорили о близком освобождении народа. Они беседовали с вли-
ятельными стариками союза деревень, приносили жертвы Зевсу и
убеждали бедных карийцев, македонян и греков в необходимости
идти вместе с рабами. Деревня Керамилеты первой присоедини-
лась к Аристонику, а глядя на нее, примкнули и остальные дерев-
ни.
Маленький карийский городок Миунт, расположенный на юж-
ном берегу Меандра, славился храмом Аполлона. В ограде и за
оградой храма шумели рощи, во дворах стояли святилища и оракул
вещал загадочные ответы вопрошавшим людям.
Здесь Аристоник побывал в братстве, объединявшем рабов и
бедняков, и, призывая их готовиться, говорил:
— Пришло время освобождения и счастливой жизни!
Когда Аристоник с Кеадом и Аратом отплывали в Приену, тол-
па кричала с набережной:
— Да хранят тебя боги!
— Пусть позаботится о тебе Посейдон!
Не задерживаясь долго в Приене, Аристоник миновал мыс Ми-
кале, на лесистой горе которого водилось много диких зверей, и
отправился в Эфес. Это был большой, богатый торговый город с
гаванью и крепостью на горе. Здесь находился храм Артемиды,
считавшийся чудом мира. Храм стоял на подножии в двадцать сту-
пеней и был окружен двойным рядом исполинских ионических ко-
лонн1 2.
Сожженный Геростратом3, храм был снова восстановлен. Сте-
ны его, испещренные позолоченными рельефами, ослепительно
сверкали.
В Эфесе Аристоник обратился к жрецам храма Артемиды за
помощью.
1 Геката — у древних греков богиня лунного света, всего таинственного.
2 Ионическая колонна — легкая, грациозная колонна; вершина ее была укра-
шена завитками, похожими на женские локоны.
3 Герострат — знатный эфесянин, сжегший в 356 году до нашей эры храм Ар-
темиды, чтобы стать известным.
70
— Если склоните народ на мою сторону, — говорил он, — я
награжу вас по-царски. Римляне хотят захватить Азию, они опу-
тывают лестью и хитростью царя Атта л а... Неужели вы хотите,
чтобы ваши храмы подверглись осквернению, а земли и города —
опустошению? Подумайте и помогите мне! Иначе, когда начнется
борьба, вас ожидает гнев гелиополитов1.
Жрецы решили вопросить богиню. Ударяя в бронзовые тарел-
ки, они заунывно пели, призывая Артемиду. Храмовые девушки
подпевали им чистыми, звонкими голосами.
Вскоре жрецы объявили «ответ» богини: «Остерегайтесь по-
спешных решений».
Аристоник нахмурился, поняв, что жрецы отказываются ему
помочь.
— Вопроси завтра еще раз, — шепнул Арат, — а если они
будут возражать, скажи, что тебе во сне явилась сама Артемида и
сказала: «Вождь, я возвещу тебе свою волю в храме, в твоем при-
сутствии».
Недоумевая, Аристоник задумался. У него было смутное подо-
зрение, что Арат затевает какую-то шутку, но с какой целью, он
не понимал. Хочет ли мальчик оттянуть время, чтобы подольше
остаться в городе, который ему понравился, или же просто пошу-
тить над жрецами?
— Как думаешь, Кеад, — спросил Аристоник, — следует ли
вопросить еще раз богиню?
— Если предсказание будет благоприятным, — сказал Ке-
ад, — жрецы обратятся к народу и число наших сторонников уде-
сятерится...
На другой день Кеад и Аристоник отправились к храму Арте-
миды.
На ступенях его сидели женщины, бросая пригоршнями зерна
голубям, которые слетались с медлительным воркованьем. Птицы
садились на плечи и головы женщин, на ступени и клевали зерно,
рассыпаемое щедрой рукой.
На пороге храма стоял жрец. Внимательно выслушав Аристо-
ника, он сказал, прищурив глаза, в которых мелькали хитрые сме-
шинки:
— Поистине удивительный сон посетил тебя, сын мой! Даже
нас, своих слуг, не посещает в храме божественная мать и корми-
лица, не беседует с нами.
— Не веришь? — вскричал Аристоник.
— Верю, верю, сын мой! Разве можно не верить божествен-
ной! Но совершили ли вы должное омовение перед вопрошением?
Идите же к священному источнику богини в сопровождении жри-
цы.
Омывшись, Аристоник и Кеад надели белые одежды, жрица
возложила им на головы лавровые венки и подала лавровые ветви.
1 Гелиополиты — граждане Государства Солнца.
71
Они вошли в пустой храм, и гулкое эхо разнесло их шаги под
сводами.
Жрицы, убрав цветами и зеленью огромную статую Артемиды,
сделанную из серебра, сжигали перед ней ароматные травы.
Аристоник и Кеад остановились перед статуей. Девушки и
женщины запели торжественную молитву, и когда она утихла —
о чудо! — богиня заговорила.
Жрицы в ужасе упали ничком на каменные плиты, не смея
взглянуть на статую. А сверху доносился голос:
— О вождь, освободитель племен и народов! Иди, иди по по-
лям и долинам несчастной Азии! И я, богиня Артемида, мать жиз-
ни, помогу тебе!
Аристоник слушал с недоумением: женский голос срывался —
звучали высокие нотки, и этот голос временами казался Аристони-
ку знакомым.
— Тебе помогут храмы богов и богинь, а мой храм, первый из
всех храмов, поддержит тебя!
Жрец поднялся с колен. Лицо его исказилось яростью, брови
насупились, глаза засверкали. И он закричал громовым голосом,
гулко разнесшимся под сводами храма:
— Горе, горе отступникам от веры! Проклятье обманщику,
укрывшемуся в статуе богини!
Поднялась суматоха.
Аристоник и Кеад выбежали из храма. Они видели всеобщее
смятение, слышали топот ног, возгласы женщин, и вдруг белая
фигура мелькнула перед их глазами, остановилась на ступенях,
одежда упала к ногам, и они узнали Арата. Мальчик прыгнул вниз
и исчез во дворе.
— Сделаем, как он, — шепнул Кеад, сбрасывая белую одеж-
ДУ-
Они выбежали за ограду храма. Арат, дожидаясь их, прятался
в кустах. Лицо его было оживленно, глаза светились лукавой улыб-
кой.
— Скорее, скорее! — шептал Аристоник, увлекая их за со-
бой. — Если нас схватят, никто не посмотрит на право убежища,
нас непременно убьют... В городе оставаться нельзя.
Они помчались переулками, слыша позади вопли женщин и
яростный крик жреца.
В поле, расстилавшемся за городом, Аристоник остановился:
— Твои шалости, Арат, нас погубят! Ты оскорбил храм и бо-
гиню.
— Вождь, я хотел тебе помочь, — оправдывался мальчик. —
Я переоделся в женскую одежду и залез по винтовой лестнице
внутрь статуи. И если бы мне удалось обмануть их, они бы тебе
помогли.
— Жрец оказался умнее тебя: он понял твою хитрость, пото-
му что сам не раз обманывал так же народ. Но я удивляюсь, как
ты забрался внутрь статуи?
72
— Однажды утром, когда жрицы убирали храм, я проник туда
и спрятался в подземелье. Я хотел посмотреть, как предсказывает
богиня...
— И ты видел? Что ты видел? — спросил суеверный Кеад.
Арат хитро улыбнулся:
— Жрец открыл дверцу у ног статуи и поднялся по лестнице
с факелом в руке.
— И ты...
— Я заметил, как открывается дверца, и сегодня утром вошел
внутрь и начал вещать...
Аристоник расхохотался:
— Все-таки ты провел жреца!
— Но я не напрасно просидел в статуе, — улыбнулся
Арат. — Держи, вождь! — И он с гордым видом положил Аристо-
нику на ладонь два крупных драгоценных камня.
— Гиацинты из Эфиопии! — вскричал Аристоник. — Их фи-
алковый цвет слабее цвета аметиста, но зато нежнее и приятнее
для глаз. Где ты взял их, Арат?
— Я ослепил богиню, а дырки замазал гипсом. В суматохе
никто этого не заметил.
Кеад побледнел.
— О горе, горе! — воскликнул он. — Богиня накажет нас за
это!
Аристоник рассмеялся:
— Нет, она увидит, что мы употребим эти камни на великое
дело.
Глава XV
Покидая побережье, Аристоник смотрел на гавань, корабель-
ные верфи и думал: «Необходимо захватить морской берег, снаря-
дить побольше военных кораблей, чтобы стать на страже нового
государства. И если судьба будет благоприятствовать мне, я стану
царем и сделаю народы Пергама самыми счастливыми»)».
Колофон, Левки, Кимы и высокохолмная Аполлония были на
стороне Аристоника: здесь Дион вербовал людей в войско.
Аристоник увиделся с Дионом в Кимах и, узнав, что города и
побережье готовы помочь ему, с сомнением покачал головой:
— Смирна и Эфес полны жадных купцов и ростовщиков. А
торгаши, как всегда, продажны.
Дион стал уверять, что Аристоник ошибается.
— Эти купцы снарядят для нас корабли, и мы завоюем весь
Архипелаг. Они согласны помочь.
— Разве ты положился только на них? — вспыхнул Аристо-
ник.
— Нет, вождь, верные нам города обещают построить не-
73
сколько кораблей, которые будут плавать под видом торговых су-
дов. Стоянка их назначена в Фокее, Кимах или Левках. А я все-
таки надеюсь, что Смирна и Эфес не обманут.
— А давно эти города обещают?
— Больше полутора лет.
— И ты веришь? Время течет, как вода.
— Вчера еще они клялись.
— Они будут обещать еще семь раз полтора года, — сказал
Аристоник.
Побывав в нескольких городах, Аристоник возвратился в Фиа-
тиру. В окрестностях города, в горных, неприступных ущельях,
собралось много невольников, бежавших от своих господ. Аристо-
ник приказал составлять из них отряды и снабжать хлебом. Войско
его увеличивалось.
Слух о «сыне Солнца» передавался из уст в уста, разносился по
Пергамскому царству. Из многих городов прибывали в Фиатиру
гонцы.
Приезжали также обиженные с жалобами на несправедливых
господ и просили защитить их от угнетателей. Аристоник получал
письма о богатствах самых крупных рабовладельцев, их стадах и
золоте, находившемся на хранении у греческих менял.
Однажды, блуждая в окрестностях Фиатиры, Аристоник и Ке-
ад зашли на виллу Теренция Азиния.
В этот день хозяин, воспользовавшись отъездом жены и дочери
в Пергам, ожидал гостей и готовился к пиршеству. Во дворе резали
и потрошили птицу, кололи свиней, опаливали их над кострами.
Кухонные рабыни метались как угорелые, подгоняемые поварами.
Виллик прибежал от господина с новым распоряжением:
— Сделать напиток из смеси лучших вин, прибавить к ним
меду, положить пахучих веществ по вкусу, набросать туда наре-
занные мелкими ломтиками груши и яблоки, все это сварить и
поставить в холодное место. Когда напиток устоится, добавить в
него тщательно процеженной морской воды, затем подогреть,
влить в сосуд и опять остудить.
Повара теряли голову, а старший над ними, александриец, на-
конец взмолился:
— Во имя всех богов и богинь, пусть господин пощадит своих
слуг! Мы не в силах сделать все к сроку.
— Почему? — рассвирепел виллик.
— Взгляни на закуски — они еще не готовы, — оправдывал-
ся старший повар, отирая пот с бронзового лица, — напиток еще
не сварен, гусиная печенка не жарена... Когда успеем?
— Поторапливайся, раб, иначе будет худо!
— Господин мой, у человека только две руки...
— И две ноги! Работай ногами, чем хочешь, если не хватает
РУК-
Виллик обошел невольниц, браня их за медлительность.
74
Тогда старший повар, не стерпев, сказал, что пиршество за-
поздает на два часа.
Виллик ушел. Вскоре он вернулся с хозяином.
Теренций Азиний был не в духе: брадобрей только что порезал
ему щеку, и хотя был жестоко избит плетьми, это не удовлетвори-
ло публикана.
Азиний подошел к побледневшему повару и спросил, отчего
произошла задержка.
Повар, заикаясь от страха, сказал, что не хватает рабочих рук.
— Что? — вскрикнул хозяин, и лицо его, шея и лысина по-
багровели. — Бездельник!.. Я переломаю тебе ноги!
Повар упал на колени. Он знал, что это не пустая угроза и
господин исполнит ее не задумываясь.
— Великий, равный богам по могуществу, отец и властелин
наш! — завопил он, целуя полу его тоги1 (лестью и покорностью
легко было смягчить римлянина). — Будь милостив к рабу свое-
му, боготворящему тебя!
— Встань, — услышал он спокойные слова, — принимайся
за работу, а помощниц я тебе пришлю... Ниса, — закричал Ази-
ний, — ступай сюда! Да захвати с собой десяток помощниц!
Ниса подошла к господину в сопровождении нескольких деву-
шек.
— Принимайся за дело, — молвил сквозь зубы публикан,
сверкнув на нее свиными глазками. — А будешь плохо рабо-
тать — не избежать тебе плетей!
Повар тотчас же взвалил всю работу на новых помощниц. Од-
ним он поручил варить напиток, другим — набивать кишки сви-
ным мясом и салом, третьим — жарить окорока и гусиную печен-
ку. Он подгонял их, придирался, угрожал донести хозяину за
медлительность и громко кричал, стараясь выгородить себя, сва-
лить все на Нису и ее подруг.
— Экие работницы! — горланил он, потешаясь над ними. —
Не умеют сделать как нужно! Эй, ты, не жалей сала, не жалей
мяса, прибавь немного мучного соуса да заправь его... Эй, Ниса,
слышишь? Тебе говорю!
— Делаю, как приказано, — тихо ответила девушка.
— Посмотрим...
Солнце садилось, когда зазвенел колокольчик. Вскоре прибе-
жал виллик, а за ним хозяин.
— Напиток? — спросил Азиний, обратившись к повару.
Александриец, бледнея, кликнул Нису:
— Господин спрашивает, готов ли напиток.
— Еще не совсем готов, — сказала фракиянка, — через пол-
часа мы поставим его на холод.
Лицо Азиния исказилось от злобы.
1 Тога — выходная белая одежда древних римлян, которую носили поверх ту-
ники.
75
— Двадцать пять плетей! — прохрипел он.
— Кому прикажешь? — выступил виллик.
— Нисе, подлой служанке, которая не радеет о благе своего
господина.
Прервав работу, сириянки с сочувствием поглядывали на Ни-
су, которую уводили два эфиопа.
Ниса сопротивлялась, рыжие кудри ее метались вокруг голо-
вы, как огненные языки, но плечистые невольники быстро спра-
вились с ней: сорвав хитон, они привязали ее к столбу и, воору-
жившись плетьми, принялись стегать.
Фракиянка молчала, стиснув зубы, потом вскрикнула, и ее
окровавленное тело повисло, как мертвое, на веревке.
— Эй вы, злодеи! — послышался твердый голос, и два чело-
века набросились на эфиопов. — Видишь, Кеад, как издеваются
над невольницей?
С этими словами Аристоник рассек мечом ремни, опутывавшие
бесчувственное тело, а Кеад, обхватив девушку поперек туловища,
понес к колодцу и стал брызгать на нее водой.
Ниса открыла глаза, взглянула на него, потом на Аристоника,
и слабая улыбка тронула ее губы:
— Вождь...
Яростный голос публикана донесся до них:
— Кто такие? Говоришь, странствующие фокусники? Что?
Отвязали рабыню... Эй вы, бездомные бродяги, я вас!
Азиний схватил палку и, подбежав к ним, замахнулся на Ари-
стоника, но тот вырвал ее у него из рук:
— Злодей! За что истязал невольницу?
Публикан вспыхнул:
— Что? Подлый раб! Знаешь, с кем говоришь?.. Эй, виллик,
спусти на них собак!
Аристоник выхватил меч.
— Отмени распоряжение, — крикнул он, — иначе я поражу
тебя насмерть!
Азиний побледнел, огляделся. Он хотел позвать на помощь, но
люди разбежались, и только виллик стоял в стороне с испуганным
лицом.
— Слышишь? — грозно повторил Аристоник.
Публикан побагровел, глаза его трусливо бегали по сторонам.
Пришлось скрепя сердце исполнить требование фокусника.
Когда Кеад и Аристоник скрылись за воротами, Азиний крик-
нул:
— Вооружить рабов — и в погоню! Поймать обоих! Заковать
и привести ко мне! — И, повернувшись к виллику, спросил: —
Ну, а напиток готов?
— Нет еще.
— Схватить сириянок, дать им по двадцать ударов, а повару
сорок.
76
— Господин, александриец очень толст и не выдержит. А по-
вар он хороший. Смерть его будет для тебя большим убытком.
Публикан вспомнил, что александриец называл его равным бо-
гам, и «смягчился» — он приказал дать ему только пятнадцать
ударов.
Глава XVI
Кроме Теренция Азиния, в Фиатире славился своим богатст-
вом грек Элефонор, купец и ростовщик-скопидом. Он вел крупную
торговлю с парфянскими и армянскими купцами, караваны кото-
рых шли через крупные города Пергамского царства, направляясь
к богатым гаваням Эфеса, Смирны, Элеи. Там товары грузили на
корабли, отплывавшие в Грецию и Рим.
Когда караваны останавливались в Фиатире, Элефонор охотно
покупал товары, а затем перепродавал их римским купцам, тор-
говавшим с соседними государствами. В Пергаме у него был свой
ткацкий эргастерий, где перерабатывалась шерсть, закупаемая у
крупных скотоводов. Шерстяные ткани, выделываемые в этом эр-
гастерии, славились не только в Пергамском царстве, но и за пре-
делами его. И Элефонор, похваляясь своим эргастерием, нередко
говорил Теренцию Азинию: «В выработке шерстяных изделий со-
перничать со мной трудно — таких искусных рукодельниц, как у
меня, нет во всем мире». Азиний не возражал, в душе завидуя ему.
Оба они — и римлянин и грек — были друзьями, оба имели
много рабов и невольниц. Элефонор приобретал самых ценных не-
вольников и отправлял их в Рим. Азиний, глава товарищества ази-
атских публиканов, которые скупали рабов на рынках Делоса и
Афин, соперничал с ним, несмотря на дружбу, выставляя часто на
рынках Рима лучший товар — самых крепких сирийцев и краси-
вых гречанок. Элефонор втайне досадовал на Азиния и даже поду-
мывал объединить самых богатых греческих купцов против това-
рищества публиканов, но колебался, боясь потерпеть убытки.
Однажды они поссорились из-за Нисы. Грек сразу оценил ее
как искусную рукодельницу и певицу. Зная, что Азиний купил
невольницу на Делосе за один талант, он предлагал в обмен за нее
двух молодых рабынь, сотню драхм приплаты и золотой перстень
с сапфиром, на котором искусно был изображен сатир, преследу-
ющий нимфу. Но римлянин не соглашался, и Элефонор решил
ждать благоприятного случая. Этот случай, казалось ему, предста-
вился, когда он отправился на пиршество: грек узнал, что Азиний
велел наказать девушку плетьми, и повеселел. Теперь, думал он,
разгневанный друг постарается освободиться от строптивой рабы-
ни и даже, быть может, подарит ему или уступит за самую низкую
цену.
Азиний и Элефонор возлежали за столом среди сотрапезников-
77
римлян. Головы всех были увиты плющевыми и миртовыми вен-
ками. Приехавший в гости Эвдем занимал ложе против гречанки-
певицы. Это была веселая девушка, нарядно одетая; в ушах ее
сверкали серьги в виде двух палочек, висящих на золотом кольце,
украшенном сирийским гранатом; на шее красовалась тяжелая зо-
лотая цепь из перстней с драгоценными камнями.
Обед кончился, по греческому обычаю, возлиянием вина.
Началась пирушка. Гречанка затянула хвалебную песнь — со-
трапезники подхватили ее, зазвенели флейты. Рабыни быстро уб-
рали блюда, вытерли столы и уставили их острыми закусками,
возбуждающими жажду. Сначала появились сицилийские, затем
ахейские сыры, потом печенья, густо посыпанные солью, сушеные
фиги из Аттики и Родоса, оливки, сирийские и египетские фини-
ки, миндаль, дыни и мелко нарубленные коренья. Рабы расставили
перед гостями чаши.
— Избрать царя пирушки! —предложил Эвдем и, взяв из рук
невольницы кубок с костями, выбросил их на стол. Все три кос-
точки упали вверх одним очком. — Собачий ход, —улыбнулся он
и посмотрел внимательно на Диогена, своего друга, который вы-
тряхивал из кубка кости.
— Ход Афродиты! — торжествующе возвестил приятель:
каждая кость показывала по шести очков.
Это был самый счастливый ход, и Диоген поспешно покинул
ложе при веселых возгласах сотрапезников, чтобы руководить пи-
рушкой.
Диоген объявил род вин и смеси.
— Сначала будем пить родосское вино, а потом ледяной напи-
ток: вина одна часть, а воды две! — звучал его веселый голос.
Но Эвдем, поморщившись, сказал по-гречески:
— Лягушачье вино!
— Чистое вино пьют только безбожные варвары, и не нам,
любимцам богов, уподобляться дикарям!
— Истина дружит с Диогеном! — воскликнул Элефонор, ис-
коса взглянув на хозяина.
— Ты ошибся, дорогой мой! — возразил Азиний. — Истина
только в вине.
— Ха-ха-ха! За твое здоровье!
— Много лет счастливой жизни!
— Прибыльной торговли!
— Золота полные сундуки!..
Вскоре языки развязались — шутки и восклицания слились в
неразборчивый говор, латинская речь перебивалась греческой.
Вдруг, по знаку Диогена, грянула песня:
Боги, кого вы избрали счастливцем на нашем Олимпе?
Кто вовлекает друзей в пляску играющих дев?
Ты, покупатель искусных невольниц, веселый Азиний,
Зодчий роскошных пиров, царь Фиатиры простой!
78
Вбежали молодые флейтистки и кифаристки, а за ними юные
танцовщицы, гремя бубнами. Слуги протягивали над головами пи-
рующих канаты.
Юная фокусница, веселая, с ямочками на щеках, став на ру-
ки, ухватила пальцами левой ноги лук, положила на тетиву стрелу
и, прицелившись, ловко попала в изображенного на картине раба.
Восторженный крик вырвался из груди гостей. Вскочив, они
бросали фокуснице золотые перстни, браслеты, а полупьяный Эв-
дем взял хозяйскую вазу и протянул ей:
— Бери и приезжай в Пергам. Там ты заработаешь целое со-
стояние.
И, повернувшись к нахмуренному Азинию — публикану жаль
было дорогой вазы, — шепнул:
— Не сердись, что я подарил твою вещь. Эта гречанка нам
пригодится, особенно тебе.
В это время Диоген ввел молодого эфиопа.
— Этот человек, — сказал он, — обещает показать такие фо-
кусы, каких еще никто не видел... Если ты, — обратился он к
эфиопу, — сдержишь слово, то не унесешь сразу подарков, кото-
рые получишь.
Оглядев кифаристок, флейтисток и танцовщиц, эфиоп подо-
шел к юной фокуснице.
— Хочешь мне помочь? — громко спросил он.
Ресницы ее задрожали.
— Аристоник... — вымолвила она шепотом.
— Тише, Феспис...
— Зачем ты здесь?
— Хочу спасти Нису.
— Я помогу тебе, — громко ответила она и, вскочив ему на
спину, принялась плясать.
Вдруг Аристоник выпрямился, и Феспис, оттолкнувшись от
него, легко взлетела, ухватилась за канат, раскачалась, оторвалась
от него; проскользнув сквозь висевшие один за другим четыре об-
руча, она села на щит, который уже держал на копье Аристоник.
Щит звонко зазвенел. Феспис выпрямилась на нем; она пересту-
пала босыми ножками, стараясь удержать равновесие. Аристоник
раскачивал копье все быстрее и быстрее. Вот он подбросил щит с
девушкой. Не успели зрители опомниться, как она уже стояла на
канате, а эфиоп с копьем, на острие которого дрожал, позвякивая,
пойманный щит, ожидал от нее самого опасного прыжка.
Несколько мгновений Феспис мерила взглядом расстояние и
вдруг прыгнула. Щит зазвенел, копье пошатнулось. Она увидела
встревоженное лицо Аристоника и, ласково кивнув ему, легко
спрыгнула на землю.
Лишь только теперь Аристоник внимательно осмотрел гостей.
Глаза его встретились на мгновение с пьяными глазами Эвдема,
потом Азиния. Оба рабовладельца вскочили, узнав его. Но они
79
были пьяны, и их крики: «Держи его, держи!» — привели в недо-
умение Диогена и остальных гостей.
Эвдем вскочил с ложа, сделал шаг, но вино давало себя знать:
он пошатнулся.
— Предатель, собака!.. —услышал он прерывистый шепот, и
мощный удар Аристоника свалил его наземь.
Больше Эвдем ничего не помнил.
В это время на пороге показался Арат. Быстро оглядев сотра-
пезников, мальчик бросился к Азинию.
— Пожар! Пожар! — завопил он отчаянным голосом и побе-
жал к двери.
Поднялась суматоха, крики. Пьяные гости вскакивали с ложа,
опрокидывая кубки с вином, падали на столы с кушаньями и, не
в силах удержаться на ногах, скатывались на пол. Некоторые зва-
ли на помощь рабов, но невольники разбежались. Светильни, о
которых никто не заботился, гасли. Среди всеобщего смятения
слышался визгливый голос Азиния:
— Эй, бездельники! Куда скрылись? По плетям соскучились?
Шатаясь, публикан выбрался на середину атриума и остано-
вился. На полу валялись пьяные гости: одни, ругаясь, ползли на
четвереньках к выходу; другие, лежа навзничь у столов, кричали:
«Пожар! Пожар!»
Крик их напомнил Азинию об опасности. Он попытался бе-
жать, но споткнулся о распростертого на полу Эвдема и упал.
Вскоре стали возвращаться рабы, невольницы и флейтистки.
Они помогли хозяину встать и возлечь на ложе. А виллик объявил,
что пожара нет — он осмотрел всю виллу.
— Какой-то мальчик устроил переполох, господин мой, —
сказал он, — и я думаю, что это дело рук фокусника.
— А где он? — спросил Азиний, с трудом соображая.
— Скрылся.
— В погоню! — прохрипел публикан.
Но виллик стал успокаивать своего господина:
— Посланные люди должны скоро привести преступника.
Это была ложь —хитрый виллик был уверен, что пьяный пуб-
ликан забудет на другой день о переполохе: забывчивость господи-
на была всем известна.
Низко поклонившись, виллик спросил:
— Прикажешь отнести тебя в спальню?
— Отнеси. А гостей уложи в атриуме. Да поставь им на ночь
амфоры с вином и кубки.
Л * *
Аристоник, выйдя во двор, стал пробираться к воротам виллы.
Идти было трудно — каждый шаг грозил опасностью: всюду
сновали рабы, слышалась их беспокойная речь. И когда наконец
80
Аристоник раскачивал копье все быстрее и быстрее
удалось выбраться из виллы через полуразрушенную ограду, Ари-
стоник вздохнул свободнее.
Мнемон и Арат были уже здесь.
— Ниса?
— Спасена! — весело воскликнул Арат.
— В путь!
Аристоник вскочил на коня. С ним поравнялся Кеад, держав-
ший на руках обессилевшую невольницу, и они поскакали по тро-
пинке, которая вела к ущелью, где собиралось войско Аристоника.
Глава XVII
Эвдем очнулся лишь на третий день утром. Голова болела.
Как сквозь сон маячили черное лицо эфиопа с глазами Аристони-
ка, пляска девушки на канате. Он пытался восстановить в памяти,
разобраться, что было сном и что действительностью, но не мог.
Ощупал лоб: большая шишка вспухла и ныла, в ушах шумело.
«Меня ударили, но кто? Эфиоп? Конечно, он! Помолюсь Аск-
лепию), принесу ему в жертву петуха, чтобы бог вразумил меня во
сне, и, если это был действительно Аристоник, уничтожу его».
Взгляд его упал на изображение Артемиды Эфесской, которое
он носил на груди с тех пор, как ему была предсказана в Алексан-
дрии насильственная смерть от руки пергамского царя.
«О богиня, — подумал он, — помоги же мне! Если я уцелею,
то отправлюсь в Эфес, чтобы принести тебе благодарственную
жертву».
В этот же день он поторопился уехать в Пергам. Предстояло
свидание с римлянином, с которым он должен был договориться о
важном деле. Эвдем прикидывал, сколько талантов сорвать с рим-
лян за помощь, какие земли оставить за собой и как повести дело,
чтобы сенат не обманул его.
«У Аттала наследников нет, — размышлял он, — он казнил
всех, кроме Аристоника, но этому ли подлому бродяге отстоять
государство от посягательства римлян! Если римляне заплатят мне
двадцать талантов, я помогу им. А сокровища Атталидов? Они не
дают мне спокойно спать. Доступ к ним труден... Положусь на
милость богов».
В Пергам он прибыл спустя два дня, утром, и тотчас же от-
правился к Атталу.
Царь ласково встретил Эвдема:
— Давно ли вернулся? Поправился?
— Благодарю тебя, великий царь, за заботу. Милостью богов
здоровье мое улучшилось...
Но Аттал перебил его:
1 Асклепий (у греков), или Эскулап (у римлян), — бог врачевания.
82
— Хорошо, что ты приехал. Я хотел посоветоваться с тобой.
Меня беспокоят волнения в государстве. Народ озлоблен хозяйни-
чаньем римских ростовщиков, периэки поднимают голову. Знаешь,
я готов даровать право гражданства военным колонистам и пери
экам.
— Царь! Аристоник обещает всем, кто вступит в его войско,
свободу, равенство, новую, безбедную жизнь...
— Даже рабам?
— Всем, царь, всем!
Аттал побледнел, вытер ладонью пот на лбу. Глаза его блуж-
дали, губы подергивались.
— Ты... уверен? —вымолвил он срывающимся голосом.
Эвдем молчал. Царь не настаивал на ответе. Задумавшись, он
сидел на троне, и мрачные мысли терзали его: «Если все перейдут
на сторону Аристоника, нам не устоять в борьбе. Если рабы вос-
торжествуют, то все пропадет!»
Долго он так сидел, погруженный в думы, позабыв о присут-
ствии Эвдема.
Исподлобья поглядывая на мрачное лицо царя, Эвдем думал об
Аристонике: «Этот сумел бы, наверное, управлять лучше государ-
ством. Плохо, что он заодно с рабами и ремесленниками, которых
думает освободить. Оба брата — безумцы, и не им владычество-
вать над Азией».
Наконец Аттал встал, направился к двери:
— Пойдем завтракать. За чашей вина мы побеседуем обо
всем, что нас беспокоит.
За столом он шептал, придвинувшись к возлежавшему рядом
с ним Эвдему:
— Ты мой единственный друг? Дион, которому я доверял,
скрылся. Аполлинарий говорит, что Дион изменил, перешел на
сторону Аристоника, но я этому не верю.
— Царь, жена и дочь Диона тоже бежали.
— Знаю. Соглядатаи ищут их по всему царству... Аполлина-
рий находится в Эл л ее. Он выслеживает Аристоника.
Эвдем рассмеялся.
— Пошли за Аполлинарием, — сказал он.
— Зачем?
— Скажи сперва, царь, готов ли ты отдать Аристонику тиару
Аттал идов?
Аттал вспыхнул, потом побледнел.
— Да проглотит его Тартар!! — воскликнул он.
— Царь, я видел его в Фиатире и хотел убить, но у него много
приверженцев. Поэтому я спросил тебя, унаследует ли Аристоник
Пергамское царство.
Аттал рассмеялся хриплым смехом. В глазах прыгали зелено-
ватые искорки.
1 Тартар — по верованию древних греков, подземная бездна в царстве смерти.
83
— Лучше я останусь навеки в подземном царстве Аида1, чем
отдам ему тиару!
— Я так и думал. Но жизнь человеческая в руках небожите-
лей. Если боги призовут тебя раньше срока, на престол вступит
Аристоник, а тогда рабы разрушат твое царство, висячие сады,
жертвенник Зевса и все удивительные памятники прилежного тру-
да и эллинского искусства; невольники поработят богачей, отнимут
у них дома и будут владычествовать, расхищая богатства, пропи-
вая накопленные Атталидами сокровища... Понимаешь, царь,
власть рабов грозит нам голодом, издевательствами, разрушением
городов, храмов, театров, библиотек, сожжением всего, чем пита-
ется ум человеческий. Согласись со мной, царь, что рабы — не
люди, как ты, я и сотни образованных мужей, а сброд, который
должен работать на господ.
— Ты прав, Эвдем!
— Царь, Аристоник подбивает рабов к восстанию. Он знает,
что этим дикарям терять нечего: они не дорожат жизнью и идут за
ним всюду.
Аттал беспомощно замигал глазами:
— Что же делать, Эвдем?
— Пиши, царь, завещание.
Глаза Аттала, подозрительно сверкнув, остановились на лице
Эвдема, колючие зрачки сверлили его лицо, пытаясь, казалось,
заглянуть в душу, но Эвдем выдержал спокойно взгляд царя.
— Слушай, — придвинулся к нему Аттал, — завещание уже
написано в пользу Рима. Вот оно. Одни римляне способны усми-
рить бунтовщиков... Но кто порукой, — спохватился он, — что
ты не стремишься к моей гибели, не посягаешь на мое царство?
Говорят, ты дружишь со злодеями, которые замышляют...
— Царь, болтовня моих врагов — низкая ложь! — презри-
тельно усмехнулся Эвдем. — И неужели ты веришь наветам Дио-
дора, который ненавидит меня?
— Хочу верить, что ты не способен на измену, —сказал царь,
скривив губы, — но если будет доказано, что ты причастен к из-
мене...
Лицо Эвдема покрылось красными пятнами.
— Царь, что ты говоришь! Ты повторяешь слова Диодора, а
не знаешь, что он стремится к власти! — воскликнул Эвдем.
Аттал расхохотался.
— Я тебя вижу насквозь, — вымолвил он зловещим шепо-
том, — и тебе не избежать петли.
— Царь, не гневи богов! Я — твой верный слуга!
— Молчи, раб! Я прикажу сечь тебя бичами, распять, а твое
тело, как падаль, бросить псам на съедение!
1 Аид — по верованию древних греков, бог подземного царства; слово «аид»
употребляется также в смысле подземного царства.
84
Лицо Аттала побагровело, хриплый вопль вырвался у него из груди
Схватив кубок, Аттал запрокинул голову. Пил жадно — мучи-
ла жажда, и вино булькало в горле. Затем он подозвал виночерпия:
— Налей еще... Ох, как здесь душно... тяжело дышать...
— Не пойти ли нам в сад? — предложил Эвдем. — Там, в
тени беседки, среди розовых кустов, мы побеседуем за чашей ви-
на. — И, повернувшись к виночерпию, крикнул: — Эй ты, раб!
Неси вино и кубки в беседку.
— Но сейчас еще жарко, — возразил царь, — а у меня бы-
вают приливы крови к голове.
— До беседки недалеко — мы пойдем быстро, а прохлада в
тени деревьев и ветерок освежат тебя.
Аттал вышел в сад и остановился. На грядках перед дворцом
пестрели ковры различных цветов, невысокие подстриженные ку-
сты тянулись к беседке, образуя зеленую дорожку.
Солнце жгло невыносимо.
— Идем! — молвил Эвдем, искоса взглянув на побагровевшее
лицо царя.
Аттал пошатнулся. Эвдем поддержал его, взяв под руку, и за-
медлил шаг.
«Царь пьян. Пусть кровь затуманит ему голову, тогда он забу-
дет свои угрозы. Он что-то подозревает», — думал Эвдем.
Аттал шел неверными шагами, тяжело опираясь на руку Эвде-
ма. Дрожа от страха, Эвдем с ненавистью наблюдал за царем.
Сначала лицо Аттала покрылось мелкими капельками пота, затем
побагровело, исказилось, глаза остановились, и хриплый вопль
вырвался у него из груди. Царь зашатался, схватился за голову и
упал замертво.
Эвдем не растерялся.
— Беги за врачом! — крикнул он подходившему виночер-
пию. — Царю плохо. Зови придворных!
Потом он бросился к Атталу, хрипевшему на земле, снял у него
с пальца перстень-печать и побежал во дворец, чтобы взять заве-
щание. Развернув пергамент, лежавший на столе, он растопил
воск и приложил печать.
В завещании говорилось, что Аттал Третий, великий царь Пер-
гама, не имея наследников, отказывает свое царство римскому се-
нату и народу и просит сенат заботиться о его подданных, как о
римских гражданах.
Свернув пергамент в трубку, Эвдем перевязал его ниткой и
спрятал на груди, а перстень надел себе на палец.
Вскоре крики огласили дворец: царь, не приходя в сознание,
скончался.
Придворные лицемерно плакали, а женщины колотили себя в
грудь и причитали.
Грек-врач осмотрел Аттала.
— Умер от солнечного удара, — возвестил он, избегая смот-
реть в глаза Эвдему, на которого падало подозрение, как на един-
86
ственного человека, завтракавшего с царем и находившегося при
нем в последние минуты. — Можно приступить к обряду.
— Пусть займется этим делом старший сановник! — распоря-
дился Эвдем и поспешно прошел в царскую сокровищницу.
Навстречу ему поднялся старик-казначей. Эвдем приказал вы-
дать один талант на похороны и заплатить врачу сто серебряных
драхм, а затем опечатать сокровищницу.
— Больше никому ни одного обола, — сказал он. — Отвеча-
ешь за все своей головой.
— Господин мой, до того ли мне, верному, бескорыстному слу-
ге! Сорок лет служу честно, и не было еще случая, чтобы в казне
не хватало...
Не слушая его, Эвдем вышел из дворца.
Стража приветствовала его оружием, как первого придворно-
го, любимца Аттала.
— Боги призвали царя к себе, — сказал он воинам.
Те равнодушно приняли эту весть.
Эвдем остановился, задумался и, вызвав караульного началь-
ника, потребовал лучшую лошадь из царской конюшни.
Все это он делал спокойно, как во сне. За себя он не боялся,
чувствуя за спиной могущественную поддержку Рима, и только
тревожила мысль, что придворные, наверно, обвинят его в смерти
царя. Но вскоре и эта мысль рассеялась — нахлынули иные.
Подозвав раба, он написал на нескольких навощенных дощеч-
ках: «Царь убит лучезарными стрелами ГелиосаГ Отправляясь в
дальнее странствование, он завещал Пергамское царство Ри-
му», — и приказал отнести письма друзьям-римлянам. Затем,
вскочив на коня, он пустил его крупной рысью, стараясь поскорее
выбраться из города.
— В Рим! В Рим! — шептал он, ощупывая на груди завеща-
ние. — И пусть воля богов свершится на земле!
Глава XVIII
Весть о смерти Аттала быстро разнеслась по Пергамскому
царству. В столице началось брожение — народ собирался на пло-
щадях и улицах, выступали ораторы с речами о даровании граж-
данских прав населению. Народ, радуясь смерти царя, видел в ней
кару богов и теперь ожидал улучшения своей жизни: ремесленники
требовали отмены долгов и уменьшения податей, а периэки и жив-
шие в городе и деревне македонские и иные воины, обладавшие
земельной собственностью, — гражданских прав.
Народ требовал также, чтобы дети вольноотпущенников и цар-
ских рабов были включены в сословие периэков наравне с мужчи-
1 Гелиос — бог Солнца у древних греков.
87
нами и женщинами, купленными во время царствования Аттала
Второго и Аттала Третьего. Иные громко кричали о выдаче наде-
лов из царских земель.
Особенно много людей собиралось вокруг сторонников Аристо-
ника, говоривших, что лишь он один способен создать безбедную,
счастливую жизнь.
— Поддержите Аристоника! — кричали они.
Аристоник прибыл с Нисой в Пергам, чтобы посмотреть, что
происходит в столице, и выяснить, какие силы будут на его сторо-
не.
Смешавшись с народом, они шли по улицам, не выделяясь ни-
чем из толпы. Их фригийские шапки мелькали среди других. В
агоре Аристоник и Ниса остановились, прислушиваясь к речам
проходивших граждан. Мелькали белые, желтые, красные, синие,
темно-пурпуровые, фиолетовые и ярко-багряные одежды.
— Верно ли, что царь завещал свое царство Риму? — спра-
шивал гончар, несший большой глиняный горшок. — А ведь на-
следник у него есть.
— Ты говоришь об Аристонике, — ответил кузнец в темном
коротком хитоне и в грязном переднике, перекладывая молот с
одного плеча на другое, — но Аристоник — сын рабыни.
— Если нам дадут гражданские права, — донесся чей-то го-
лос, — то, думаешь, начнется хорошая жизнь?
— Я думаю, — ответила бедно одетая немолодая женщи-
на, — что если это правда, что говорят об Аристонике...
— А кто такой Аристоник? — перебил ее подошедший публи-
кан, коверкая греческую речь. — Кто его признает? Рим? Или
цари вифинский, понтийский и другие?
— Но Аристоник...
Проходили ремесленники в заплатанных хитонах, говорившие
о своих нуждах, о тяжелом положении.
— А ведь здесь у меня сторонники есть, — тихо сказал Ари-
стоник Нисе. — Мы пробудем в столице несколько дней, подо-
ждем, что предпримут стратеги. Я увижусь с друзьями, покажу
тебе город — ведь ты не видела его?
Глаза Нисы разгорелись.
— О, какой Пергам! — воскликнула она с восхищением, ози-
раясь на величественные здания, храмы с мраморными колоннами,
статуи. — Какое великолепие!
л л л
Между тем выборные от различных слоев населения направи-
лись к пергамским стратегам с требованием предоставить народу
гражданские права.
Их принял сам гимнасиарх Диодор, старший жрец Зевса, муж
пожилой и уважаемый. Его обычно надменное лицо выражало при-
88
ветливость и угодливость, черные маслянистые глаза хитро щури-
лись, улыбка не сходила с толстых губ. Он то нервно оправлял
желтый широкий хитон, то откидывал широкую розовую мантию,
надетую поверх хитона на одно плечо и застегнутую на другом
плече. На шее при каждом движении его вспыхивали огоньки оже-
релья из драгоценных камней, в ушах сверкали золотые серьги в
виде змей. Взгляд Диодора, казалось, говорил: «Полюбуйтесь, ка-
кие у меня драгоценности!»
Выслушав выборных, он сказал:
— Мы думаем об этом уже давно и не раз обсуждали с царем
и стратегами, кому можно даровать гражданские права и кого пе-
ревести в периэки. Учитывая желание царя Аттала, мы согласны
предоставить гражданские права многим жителям столицы и всем,
кто числится в списках периэков.
«Надо это сделать поскорее, — подумал Диодор. — Влияние
Аристоника растет среди рабов и бедноты, многие жители бегут из
города, опасаясь якобы грабежей, а ведь это сторонники Аристо-
ника».
Стратегами уже было решено, что гражданские права получат
все периэки, воины, живущие в столице и окрестных деревнях,
македоняне, мизийцы, жители древней части города, наемники,
горожане, имеющие собственность, а также их дети и жены.
— Что касается взрослых и малолетних детей вольноотпущен-
ников и царских рабов, — сказал Диодор, — то мы согласны пе-
ревести их в периэки, но это не распространяется на рабов, куп-
ленных при царях Аттале Втором и Аттале Третьем, а также на
рабов, отнятых по закону у частных владельцев и ставших царски-
ми.
— А общественные рабы? — задал вопрос один из выборных.
— Они не могут стать периэками.
— Но почему ты, благородный Диодор, против рабов, куплен-
ных при царях Аттале Втором и Аттале Третьем, а также против
рабов, отнятых у владельцев и ставших царскими?
Диодор встал, глаза его сверкали.
— Почему? А вот почему, — сказал он и обвел выборных
тяжелым взглядом. — Этим рабам нельзя доверять. Если даже
свободные граждане покинули город и область после смерти царя,
то чего можно ожидать от рабов? Завтра мы объявим, что беглецы
и те, кто собирается бежать, будут лишены гражданских прав, а
имущество их поступит в пользу города.
— Ты полагаешь, что беглецы перешли на сторону бунтовщи-
ков?
Диодор не ответил, сделав вид, что не слышал вопроса, а когда
выборные уходили, предупредил их:
— На днях будет созвано народное собрание и объявлено о
даровании народу прав гражданства. — Затем, обратившись к
стратегам, он прибавил: — Надо увеличить количество пергам -
ских граждан и улучшить положение бедняков.
89
А сам в это время думал: «Этим мы многих оторвем от бунтов-
щиков».
Выборные ушли. Стратеги молча смотрели на Диодора и дума-
ли, что положение в государстве, должно быть, очень тревожно,
если такой человек, как Диодор, озабочен.
— Получены плохие вести, — заговорил Диодор. — Фракий-
ские племена северного побережья продолжают волноваться. Вол-
нения происходят в Левках, Фокее, Кимах, на царских кораблях.
Даже заметно недовольство в пергамском войске. А виновен в этом
один — подлый Эвдем. Говорят, он обещал воинам земельные на-
делы и подарки за долгосрочную службу.
— Ну, Эвдем теперь недосягаем, —насмешливо заметил один
старый стратег. — Царский посол уже на пути в Рим и будет
принят там с почестями. Страшнее для нас другое: сторонники
Аристоника мутят народ. К нему готовы присоединиться не только
рабы и бедняки, но и военные поселенцы, наемники.
— Знаю, — спокойно сказал Диодор. —Я делаю, что нужно.
Глава XIX
Аристоник показывал Нисе достопримечательности города
Пергама. Сперва он повел ее в акрополь. Указывая на огромный
жертвенник в форме квадрата, сооруженный Эвменом Вторым в
память победы над галлами и посвященный Зевсу (сторона жерт-
венника равнялась ста сорока греческим локтям!), Аристоник го-
ворил:
— Сколько трудов и средств потрачено на этот жертвенник,
храмы, святилища! Не справедливее ли было бы сначала улучшить
жизнь бедняков и рабов и лишь затем сооружать здания, украшать
город? Но царь-отец не думал об этом. Он любил эллинское искус-
ство, красоту богов, воплощенную в мрамор, сияющую прелесть
богинь... И он сделал Пергам прекраснейшим городом Азии, рас-
ширил библиотеку, основанную моим дедом, охотно встречался с
учеными и писателями, которых приглашал в Пергам.
Очарованная Ниса смотрела на прекрасное мраморное соору-
жение, на высокую стену, поставленную на три мраморные ступе-
ни, на широкую лестницу, ведущую к жертвеннику. Она хотела
подняться по лестнице, но Аристоник удержал ее.
— Посмотрим на битву богов с гигантами, — предложил он,
взяв ее за руку. — Взгляни на Зевса, который сражается с тремя
гигантами.
Ниса увидела гневное лицо отца богов. Тяжелый плащ покры-
вал спину и нижнюю часть тела, мускулистая грудь была открыта.
Правой рукой Зевс бросал молнию. В его движении чувствовались
1 2 греческих локтя равны 1 метру.
90
необыкновенная энергия и сила. Он уже бросил две молнии. Одна
попала в молодого гиганта, вооруженного щитом и мечом, пронзи-
ла его левое бедро. Продолжая сражаться, гигант упал навзничь.
Вторая молния поразила правое плечо другого гиганта, упавшего
на колени у ног Зевса. Прикрывая левой рукой рану, гигант гото-
вился к бою. Но третий гигант — самый опасный враг. Это старый
Порфирион, оскорбивший Афину. Вместо ног у него змеи. Вели-
колепная бородатая голова гордо вскинута, мускулистая спина сви-
детельствует о его силе. Порфирион протянул левую руку, прикры-
тую звериной шкурой, к Зевсу, а правой бросает в него камень.
Обе змеи угрожающе поднимаются, готовясь напасть на отца бо-
гов. Но орел Зевса бьет одну из них когтями по голове. Порфири-
он, пораженный молнией, сбит с ног.
Ниса смотрела на выражение лиц Зевса и трех гигантов, и ей
становилось страшно. Как могуществен Зевс, какая непреклонная
решимость на гневном лице! А гордый старик Порфирион! Повер-
женный, он не желает покориться воле отца богов.
— Взгляни на Афину, — сказал Аристоник.
Глаза Нисы обратились к богине. На груди Афины висело изо-
бражение головы Медузы, а в левой руке богиня держала щит. Она
сражалась с молодым крылатым гигантом: Афина схватила его за
волосы, но он пытался освободиться. Змеи Афины обвились вокруг
руки и ноги гиганта, зубы вонзились в его грудь. Мать гигантов
Гея, богиня земли, подняла в отчаянии руку, умоляя сжалиться
над ее сыном Полиботом.
— Взгляни, Аристоник, на ее лицо.
Ниса дрожала, не спуская глаз с лица матери гигантов. Какая
потрясающая мука, какое невыразимое отчаяние!
Почти равнодушно прошла Ниса мимо Ареса> с двумя огнен-
ными конями, мимо Геракла и Аполлона, у ног которого лежал
раненый гигант, опирающийся на левую руку.
— Вот она, задыхающаяся жизнь! — тихо вымолвил Аристо-
ник, и рука его с состраданием потянулась к юному телу гиганта,
ласково коснулась его головы.
Ниса остановилась, взглянула на Аристоника, на поверженно-
го гиганта, и грусть отразилась на ее лице.
— А вот и Артемида!
Богиня в коротком хитоне и охотничьих сапогах. Она идет
навстречу молодому гиганту, вооруженному мечом и щитом. Юно-
ша, очарованный красотой богини, бесстрашно смотрит на нее.
— Разве тебя не трогает этот гигант, поклонник красоты? Он
так красив, а мрачная Геката собирается ударить его по лицу го-
рящим факелом. Взгляни на Гекату, на ее короткие волосы, на
зловещее лицо!
— О боги! — жалостливо шепнула потрясенная Ниса, стара-
ясь не смотреть на гиганта.
1 Арес — у древних греков бог войны.
91
Глядя на лица Зевса и трех гигантов, Нисе становилось страшно
Она пошла к южной стене жертвенника, где был изображен
юный Гелиос на колеснице, запряженной четырьмя конями; за
ним ехала верхом Селена!, одетая в хитон из дорогой материи и
тяжелый плащ.
Ниса думала: «Боги всюду побеждают. Неужели ни один ги-
гант не поверг бога?» Безотчетная тревога, переходящая в страх,
овладела ею. Ниса выразила, как умела, свою мысль.
— Покажи мне, — попросила она, — хоть одного повержен-
ного бога!
Аристоник привел ее к западной стене жертвенника и указал
на гиганта со змеями вместо ног, с бычьими ушами и рогами.
Гигант поверг молодого бога на землю. Но на помощь к богу спе-
шил другой молодой бог, а за ним — богато одетая богиня на
великолепном льве; в левой руке она держала лук, правой выни-
мала стрелу из колчана.
— Я рада, что видела поверженного бога, а почему рада —
сама не знаю! — весело говорила Ниса, и глаза ее смеялись. —
Сначала я тревожилась, а когда ты ласково погладил поверженного
гиганта, мне стало грустно. Теперь я успокоилась.
— Это хорошо, что в сердце твоем есть жалость и справедли-
вость... А теперь не хочешь ли взглянуть на храм Афины — за-
щитницы города?
Это был древнейший храм Пергама, в дорическом стиле, с ше-
стью колоннами у входа и десятью по сторонам. На храмовой пло-
щади возвышались огромная статуя Афины-воительницы, воздвиг-
нутая Атталом Первым в честь победы над галлами на реке Каике,
статуи царей и жриц храма Афины.
— Все эти памятники блестящих царствований Атталидов на-
поминают мне каждый раз о несправедливости на земле, — сказал
Аристоник. — Цари и богачи увековечивают себя в потомстве, а
на долю бедняков остается работать без отдыха, платить подати,
сооружать храмы и здания, воевать...
— Ты мудр, — шепнула Ниса, — ты знаешь то, чего мы не
знаем...
— Я покажу тебе еще знаменитую библиотеку, основанную
моим дедом, — перебил ее Аристоник, — но прежде всего ты дол-
жна увидеть статуи, находящиеся на южной стене, над театром.
Статуи были почти в натуральную величину.
Ниса смотрела на галлов, на старика, стоящего на коленях и
защищающегося против врага, на молодого галла, падающего на-
взничь, на смертельно раненного юношу. Взгляд ее остановился на
мертвом персе, лежащем на поле брани.
Особенно ее взволновала статуя «Галл и его жена»: галл пора-
зил насмерть свою жену, и она повисла на его руке, а он вонзил
себе меч в горло.
1 Селена — у древних греков богиня Луны, сестра Гелиоса.
93
— Что это? — дрогнувшим голосом спросила Ниса.
— Не желая идти в рабство и обрекать свою жену на униже-
ния и издевательства, галл убил жену и лишил себя жизни.
Слезы покатились по щекам Нисы.
— Как жестока жизнь! — воскликнула она. — Когда я смот-
рю на эту бедную, покорную женщину, на этого галла, сердце
разрывается от жалости. И вместе с тем ненависть наполняет мое
сердце.
Аристоник повел Нису в библиотеку возле храма Афины. В
большом, светлом помещении, уставленном столами и скамьями,
стояли вдоль стен бюсты знаменитых мужей на гермах (четырех-
угольных постаментах). Аристоник обходил бюсты, называя их
имена.
Он подвел Нису к большому бюсту бородатого мужа и сказал,
что это Гомер.
— Ему оказана особая честь, как самому великому: на гербе
сделана надпись, в которой упомянут спор городов о месте его
рождения.
К молодым людям подошел медленной походкой старик с бе-
лой, тщательно завитой бородой, в хитоне. Глаза его оживились,
когда он взглянул на Аристоника.
Это был Аристипп, ученик грамматика) Аристофана, пригла-
шенный из Афин еще Эвменом Вторым в числе замечательных
греческих ученых. Царь полюбил его и сделал библиотекарем. С
тех пор Аристипп жил в столице Атталидов и наблюдал за пергам-
ской библиотекой.
— Радуйся, господин мой! — приветливо сказал Аристипп. —
Какие боги привели тебя в храм науки? Ты давно не был здесь.
— Прости, досточтимый учитель, но ты, конечно, слыхал, что
гнев царя преследовал меня.
— Знаю, но ты...
— Я имею право на порфиру и царский венец.
Аристипп подозрительно огляделся:
— Говори тише.
— Не бойся. Разве не видишь, что я в рабской одежде?
— Но что рабам делать в библиотеке? Читать Платона или
Аристотеля? — засмеялся Аристипп, сверкнув крупными белыми
зубами. — Твой отец Эвмен и дядя Аттал были большими люби-
телями наук и искусств, и ты унаследовал от них эту любовь. Наша
библиотека растет, несмотря на то что Птолемеи препятствовали
нам привозить книги и папирус из Египта. Но царь Эвмен прика-
зал изготовлять у нас в стране пергамент, и мы не нуждаемся
больше в папирусе.
— Да, отец стремился затмить александрийскую библиотеку,
однако это ему не удалось.
1 Грамматик (у греков) — знаток литературы и языка.
94
— И все же наша библиотека немногим хуже александрий-
ской! — гордо сказал Аристипп. — Но если Атталиды не пожале-
ют средств, мы превзойдем и александрийскую. Недавно я вернул-
ся из Кизика, где был по делам и видел храм, сооруженный царем
Атталом Вторым в честь его матери —Аполлонии Благочестивой,
которая приходится тебе бабушкой.
— Я плохо помню ее.
— Потом я побывал в царском дворце города Траллы и привез
оттуда случайно обнаруженные папирусы и пергаменты. Не успел
еще даже их прочитать. Если желаешь, приходи ко мне завтра: мы
прочтем их вместе.
— Нет, учитель, сейчас мне не до этого, —сказал Аристоник.
Было уже далеко за полдень. Несмотря на жару, на улицах
толпился народ; греческая речь смешивалась с латинской, сирий-
ской, египетской, армянской. Сколько разных лиц, пестрых одежд!
Сколько торговцев съестными припасами, напитками, сластями!
Смех и ругань назойливо лезли в уши.
Аристоник купил хлеба и оливок, и здесь же, на улице, они
поели и потом выпили сладкого медового напитка.
Глава XX
Возвратившись в окрестности Фиатиры, Аристоник узнал,
что мелкие земледельцы многих областей Пергамского царства пе-
реходят на его сторону.
— Народ просыпается, — сказал он Кеаду, точившему у гор-
ного ручья меч. — Теперь наше войско значительно увеличится.
Лезвие меча ослепительно сверкало на солнце, и Аристоник,
невольно жмурясь, повернулся к подходившей Нисе.
— Вождь, земледельцы стекаются отовсюду... Они дожидают-
ся тебя в долине...
— Они хорошо сделали, что бросили свои маленькие участки:
земля не могла прокормить семьи, а ведь надо было еще платить
подати, жить!
Кеад отложил отточенный меч, взял другой.
— Ночью к нам пришли два вольноотпущенника Эвдема, —
молвил он, вытирая тряпкой меч, — они добиваются прав граж-
данства.
Аристоник приказал зачислять в отряды всех прибывавших к
нему земледельцев и ремесленников, рабов, бежавших от своих
господ.
В Фиатире народ волновался.
Азиний и Элефонор первые узнали о смерти царя. Вскоре Фи-
атира с жаром обсуждала это событие.
В цирюльне брадобрея Ксантиппа дверь была открыта на-
стежь, и шум голосов доносился на улицу, заставляя прохожих
останавливаться.
95
Несколько человек сидели на низенькой скамье: одни желали
завить бороду, другие — привести в порядок ногти и срезать мо-
золи, третьи — выщипать волосы на груди.
Подручные мальчики сбились с ног от частых окриков подма-
стерьев:
— Горячей воды!
— Нагрей щипцы для завивки!
— Подай инструмент для выщипывания!
— Наточи бритву!
Но эти выкрики заглушались шумом двух споривших — хозя-
ина цирюльни Ксантиппа и римского вольноотпущенника.
Ксантипп, грузный, толстый грек с золотисто-желтой оклади-
стой бородой и выбритыми усами, с серебряными серьгами в ушах,
завивал волосы любимому вольноотпущеннику Теренция Азиния,
сидевшему перед оловянным зеркалом.
— Наследников у царя нет, кроме Аристоника, — говорил
Ксантипп, — и если ему удастся сесть на престол...
— Какой он наследник! — возражал вольноотпущенник. —
Царь хотел его казнить.
— Это не причина. Тиран вырезал всех своих родных.
— Значит, они этого заслужили.
— Заслужили?.. — вскричал Ксантипп, взмахнув ножница-
ми, но не договорил.
С улицы донесся звук трубы, звонкая песня. Все бросились к
двери.
— Фракийцы! Фракийцы!
— Смотрите, они идут веселые, как победители!
— Я вижу своих друзей, — сказал Ксантипп.
— Так и ты из их общины? — удивился вольноотпущенник.
Брадобрей промолчал. Он называл проходивших юношей и де-
вушек, шумно смеялся и хлопал в ладоши, восклицая:
— Смотрите, они несут солнце! Как оно блестит на их знаме-
ни! Какая радость у них в глазах! Аристоник встанет во главе этих
людей, и победа ему обеспечена.
— А ты забыл, что Аттал завещал Пергамское царство Риму?
— Молчи! — вспылил грек. — Римского ярма мы не потер-
пим. — И, повернувшись к фиатирцам, крикнул: — Кто желает
петлю на шею? Кто хочет стать рабом публиканов? Довольно с нас
одного осла!
Это был намек на Азиния!. Все засмеялись.
— Теренций Азиний... — начал было вольноотпущенник и,
побледнев, замолчал.
Обступив его, люди кричали, кулаки их угрожающе мелькали
перед его лицом:
— Низкий раб!
1 Asin us — по-латыни «осел».
96
— Римская собака!
Вольноотпущенник вскочил, выхватил кинжал из-под плаща.
— Бей его! — взвизгнул Ксантипп и ударил вольноотпущен-
ника ножницами по голове.
— Палкой его! Щипцами! Чем попало!
Вольноотпущенника окружили, нанося удары, но он, отбива-
ясь кинжалом, бросился к двери; двух человек он тяжело ранил,
а Ксантиппа поразил бы в грудь, если бы грек вовремя не отшат-
нулся.
Очутившись на улице, вольноотпущенник побежал. Голос
Ксантиппа стегнул его, как плетью:
— Держите римлянина! Он похвалялся поработить нас.
— Держите!
Вольноотпущенник понял, что погибнет, если не доберется до
дома Азиния, и побежал что было сил, размахивая оружием. Кто-
то бросил ему под ноги тяжелое бревно. Вольноотпущенник упал,
не выпуская из рук кинжала. Он видел толпу — она неслась к
нему с ревом. Это были ремесленники с хмурыми лицами, в изо-
дранных хитонах, с заскорузлыми руками.
— Подлые рабы! Погодите, придут римляне — шкуру с вас
сдерут! Убийцы! —кричал он.
— Проклятый! Римский раб!
Десяток палок сразу опустился на голову вольноотпущенника.
...Вечером, когда Ксантипп запирал цирюльню, к нему подо-
шел молодой фракиец:
— Тебя зовут.
— Кто?
— Солнце.
Не спрашивая больше, Ксантипп направился к окраине горо-
да.
* * *
За городом, на расстоянии одного перехода вьючных живо-
тных, начинались отроги гор, и узенькая тропинка бежала вниз,
теряясь в темноте.
Ксантипп опирался на палку, нащупывая дорожку. Под нога-
ми были камни — они скатывались при каждом шаге. Ночная
сырость дохнула ему в лицо, когда он подошел к ущелью. Круглый
щит луны, похожий на кусок начищенной меди, уцепился за вер-
шину горы, и бледное сияние трепетало на тропинке.
У входа в ущелье стояла неподвижная фигура. Ксантипп оста-
новился.
— Кто? — донесся девичий шепот.
— Ксантипп.
Девушка подошла к нему. Лунный свет обливал ее с ног до
головы, и рыжие волосы казались серебряными.
4-833
97
— Идем, вождь ждет.
Темное ущелье, неровное, каменистое, неприветливо встрети-
ло его. Он шел ощупью — палка то и дело наталкивалась на круп-
ные булыжники.
Журчанье ручейков и звук шагов нарушали тишину.
— Пришли, — молвила Ниса и, взяв его за руку, повела в
расщелину мимо вооруженных людей. Замелькали факелы, осве-
щая лица пришельцев. — Теперь сюда.
Ксантипп, поминутно оступаясь, стал спускаться не то в под-
земелье, не то в пещеру. Запах сырости и плесени стал невыносим.
Ксантипп шел вслед за девушкой. Она молчала. Ее грубая обувь
постукивала о камни.
Наконец впереди замигала золотая звездочка света. На широ-
ком пространстве, под каменными сводами, сквозь которые проса-
чивалась вода красноватыми при свете струйками, слышался шум.
У костра сидели люди — Ксантипп насчитал более двадцати чело-
век, — а позади них толпа мужчин и женщин.
— Все собрались? — загремел знакомый голос, и Ксантипп
протиснулся вперед.
— Все, вождь! — ответила Ниса. — Стража заняла ущелье и
тропинки.
Аристоник стоял в темной одежде раба, освещенный красным
пламенем.
— Братья! Царь Аттал умер. Теперь, если вы мне поможете,
мы отнимем у богачей их земли и сокровища и поделим между
рабами и бедняками.
Рабы и ремесленники окружили его с криками радости, хвата-
ли за руки, что-то говорили, но что — он не мог разобрать в
нараставшем шуме. Слышал только крики, которые ширились, и
эхо, подхватывая их, разносило далеко по ущелью:
— Управляй нами, защищай!
— Заботься о бедняках!
— Не будет бедняков, — отвечал Аристоник. — У нас будет
царство Солнца, перед которым все равны.
— Будь нашим царем! — звонко крикнула Ниса.
Ксантипп слушал с недоумением. Вспомнились хвастливые ре-
чи убитого вольноотпущенника, и он крикнул:
— А знаешь, вождь, что Аттал завещал свое царство Риму? Я
слыхал, что Эвдем повез завещание в Рим.
— Братья! — сказал Аристоник, оглядывая столпившихся
людей. — Я знаю, что римляне не отступятся от нашей страны без
борьбы, ибо Пергам — это дойная корова для публиканов. Я при-
зываю вас к борьбе! Готовы ли вы изгнать римлян, освободить наш
бедный народ, завоевать для себя землю?
— Веди нас на врага!
— Умрем, а не пойдем в рабство!
Глаза Аристоника засверкали:
98
— Братья! Объявляю нашу землю свободной. Объявляю борь-
бу с угнетателями во имя Солнца — символа справедливости,
братства и свободы. Отпускаю на волю всех рабов, повелеваю
уничтожить жестоких богачей, отнять у них имущество. Пусть лю-
ди делят все справедливо, чтобы никто не был обижен. Земли от-
даю хлебопашцам, пастбища объявляю общественными, чтобы
скотоводы свободно пасли на них свои стада. Отменяю долги: да
не будет отныне должников и заимодавцев! Уменьшаю подати —
гелиополиты, граждане Солнца, должны жить в достатке и доволь-
стве. Призываю вступать в наши ряды, вооружаться и быть гото-
выми к борьбе. Слушайте! Мой полководец Дион доносит, что бед-
няки морского побережья Эолиды и Карии тоже поднимаются с
нами. Он занял Кимы, снарядил корабли. Братья! Одна половина
войска пойдет со мной завоевывать побережье, а другая будет вое-
вать здесь. Кого хотите начальником?
— Ксантиппа! Ксантиппа!
— Он тверд, справедлив, неподкупен!
— Хорошо. Я присмотрелся к нему — человек смелый, дея-
тельный. Подойди, Ксантипп, я опояшу тебя мечом.
Под одобрительные крики толпы Ксантипп обещал Аристонику
бороться до тех пор, пока ни одного публикана не останется на
пергамской земле.
Аристоник слушал с бьющимся сердцем. Мечта его жизни сбы-
валась: он видел новое государство, без рабов, без богачей, без
купцов, без вилликов, — счастливую землю, где мирная жизнь
цветет, как большой розовый куст, облепленный трудолюбивыми
пчелами. Радостная улыбка заискрилась у него в глазах, пробежа-
ла по губам. Оглядев людей, он воскликнул:
— Пусть выборные возвращаются в свои города! Пусть разо-
шлют гонцов с радостной вестью на север, юг, восток и запад
нашей земли! Пусть глашатаи кричат о гелиополитах на площадях,
перекрестках, улицах и всюду, где живет хоть одна душа под сол-
нцем! А завтра чуть свет, — обратился он к Ксантиппу, — ста-
нешь во главе своих воинов и займешь Фиатиру. Азиния, Элефо-
нора и других рабовладельцев — в темницу!
— Отдай Азиния мне! — вскричала Ниса, и лицо ее искази-
лось.
— Нет, — твердо возразил Аристоник. — Оба злодея пред-
станут перед судом гелиополитов.
— Когда? Где? — поднялась буря голосов.
— Тише, братья! Завтра они ответят за все преступления!
— Чего ждать! — с ненавистью кричали люди. — Где захва-
тим их, там и прикончим.
— Нет, мы не убийцы, у нас будет свой суд — суд честный и
справедливый. Слышите?.. Ксантипп, отвечаешь за жизнь пре-
ступников!
Толпа молчала. Аристоник видел недовольство на мрачных ли-
цах рабов, и это возмутило его.
99
— Ваш вождь приказывает вам! — крикнул он. — Кто по-
смеет ослушаться, тот предстанет перед судом, как враг закона и
порядка.
Ксантипп, взволнованный, спросил, прижимая руки к груди:
— Вождь, а ты... будешь с нами там, в Фиатире, и на суде?
— Брат, я буду там, где будут братья.
Глава XXI
Еще солнце не всходило, а от ущелья уже потянулись гелио-
политы. Впереди ехали Аристоник и Кеад на низкорослых жереб-
цах, покрытых чепраками; на копыта лошадей была надета кожа-
ная обувь, предохраняющая от камней. Позади вождей шли отряды
пращников, лучников, копейщиков, дротикометателей. За ними
ехал верхом толстый Ксантипп с обнаженным мечом, дальше дви-
гались отряды с Мнемоном впереди, вооруженные копьями, меча-
ми, секирами, все в шлемах, кожаных и медных, и на щитах во-
инов горела золотая греческая буква «Н», символизирующая слово
«Гелиос». За войском быки везли метательные орудия, далее тя-
нулся обоз — несколько десятков повозок с провиантом, запря-
женных мулами и ослами. Рослые люди с кожаными бичами в
руках шли рядом с быками и хлестали их изо всех сил, понукая
резкими криками.
На городских стенах появились воины; они натягивали боль-
шие луки, что-то кричали. Стрелы и камни стали долетать до во-
инов. Заработали тараны, придвинутые гелиополитами к стенам;
мощные удары сотрясали стены, поднимая серую известковую
пыль.
Укрываясь за передвижным щитом, Аристоник подполз к та-
рану, громившему стену у самых ворот, подошел к воинам. Таран
находился в деревянном укрытии с крышей и стенками, сбитыми
из крепких досок, — люди в нем были хорошо защищены от стрел
и камней, бросаемых неприятелем. Аристоник смотрел, как воины,
уцепившись за канаты, раскачивали огромное стенобитное бревно,
снабженное железным наконечником в форме бараньей головы,
как оно ударяло с размаху в стену. Воины вскрикивали хором при
каждом ударе, а молодой краснощекий начальник, рискуя жизнью,
часто выглядывал наружу, чтобы определить, не пора ли перенести
удары в другое место.
— Как думаешь, брат, — обратился к нему Аристоник, —
скоро пробьем стену?
— Еще несколько ударов — и будет сделана брешь.
— Смотрите, чтобы враг не сумел заделать ее!
— Будь спокоен, вождь! Гелиополиты наготове...
В это время таранное укрытие пошатнулось, воины схватились
за канаты и почти повисли на них, отводя стенобитное бревно,
100
Бревно с наконечником в форме бараньей головы ударяло в стену
раздробившее стену. К бреши бросились воины; прикрываясь щи-
тами, они поспешно расширяли ее.
Луна уже высоко стояла в небе, когда раздались крики, лязг
мечей и проклятья.
— Достаточно ли там людей? — спросил Аристоник.
Краснощекий начальник выглянул наружу:
— Устоят. — И, спохватившись, крикнул: — Что ж вы,
братья, медлите?
И опять таран стал громить стену в другом месте.
А впереди лагеря гелиополитов возвышались, отбрасывая
длинные тени, катапульты, метавшие стрелы, и баллисты, бросав-
шие большие камни. Вскоре возле нескольких брешей закипели
яростные стычки, и Аристоник приказал войску строиться.
Не успели передние ряды дойти до городских ворот, как со
стен полетели стрелы и камни. В рядах гелиополитов произошло
замешательство, несколько человек упало, задние ряды дрогнули.
— Город наш! — крикнул Аристоник. — Ломать ворота!
Когда ворота с грохотом рухнули, закипел кровопролитный
бой. Стража обратилась в бегство. Войско ворвалось в город.
— Трубачи — вперед! — приказал вождь.
Звонко заиграли трубы, далеко разнеслась в предутреннем воз-
духе песня:
Наше знамя — солнце, солнце!
Наша мощь — земля, земля!
Бьемся мы за жизнь живую,
Чтобы равенство и братство
Укрепили наш союз!
Жители города выходили на улицы. Когда Ксантипп повел
свои отряды к домам Азиния и Элефонора и черный дым закачался
высокими столбами над домами богачей, жители поняли, что в
город вступил Аристоник.
Кварталы купцов, ростовщиков и менял опустели, двери домов
захлопнулись. А песня воинов Аристоника гремела:
Воин, бедный земледелец,
И ремесленник, и раб,
В жизни солнечной равны все,
Всех зовем в ряды восставших,
Всем кричим:-«Вперед, вперед!*
Пугливый жеребец храпел, взвивался на дыбы, метался, но
Аристоник сидел на нем крепко. Он всматривался в лица бедняков
и рабов, присоединявшихся к его войску: бежали простоволосые
женщины и дети в лохмотьях, торопились старики с посохами в
руках, нищие с котомками, беднота в отрепьях, голодная, отчаяв-
шаяся дожить до светлых дней.
«Такая жизнь хуже смерти, —думал Аристоник. — Они дол-
102
жны стать воинами и идти завоевывать для себя настоящую жизнь
на земле*.
Вспомнил он рассказы о далеком государстве рабов в Сицилии,
которое храбро сопротивляется римлянам, о вожде Эвне, провозг-
лашенном царем, и задумался: «Не пора ли понять знати, что
раб — человек, а не говорящее орудие? Почему свободный, про-
данный в рабство, уже не человек? Нет, все это ложь, хитрые
измышления богачей!*
Проходившие отряды пели, приветствуя вождя оружием:
О великое дерзанье!
О великая хвала!
Подвиг ждет вас, братья, в битве,
Ждет крылатая победа,
Солнцеокая ждет жизнь!
А пожар распространялся по всему кварталу. Багровые лучи
восходящего солнца пробили плотную завесу дыма над городом и
заиграли на объятой пламенем улице, осветив группу бегущих лю-
дей.
— Кто они? — спросил Аристоник, сдерживая жеребца,
рвавшегося вперед.
— Богачи.
— Злодеев нужно уничтожить. Вперед! — повернулся Ари-
стоник к переднему отряду.
Лучники и копейщики врезались в толпу; они безжалостно ко-
лоли ненавистных людей и кричали:
— Никому пощады!
— Довольно терпели!
— Бей, чтобы наши дети жили хорошо!..
Когда все было кончено, Кеад построил войско на улице, оку-
танной дымом.
Грянула песня:
Так вперед же твердым шагом!
Кто бежит назад, тот трус!
Если смерть тебя настигнет,
То не лучше ль за свободу
Пасть в бою, чем быть рабом?
— Воины! — крикнул Аристоник. — Спасайте, что возмож-
но, из домов злодеев! Это будет вашей добычей.
Люди разбрелись по городу. Остался лишь отряд, бодро шагав-
ший к агоре, и громкая песня неслась за ним:
Наше знамя — солнце, солнце!
Наша мощь — земля, земля!
Бьемся мы за жизнь живую,
Чтобы равенство и братство
Укрепили наш союз!
103
Слушая песню, Аристоник пристально смотрел на человека,
скакавшего верхом по дымной улице, наперерез отряду.
— Ты, Ксантипп? —узнал он брадобрея.
— Я, вождь. Азиний и Элефонор живы, только толпа помяла
им бока. Я велел связать и отправить их в агору. Прикажешь
трубить сбор?
— Подожди, пусть воины захватят свою добычу.
* * *
Возбужденная толпа валила к агоре, где должен был состоять-
ся суд над Азинием и Элефонором.
Едкий дым пожарищ стлался по городу. Воины, нагруженные
добычей, торопились к агоре, опережая ремесленников. Бедняки
шли с семьями, чтобы участвовать в суде над угнетателями.
— Как думаешь, — обратился портной в порванном хитоне к
старому башмачнику, несшему на руках бледного внука, — стоит
их пощадить?
— Пощадить? — с удивлением переспросил его башмач-
ник. — Да ты шутишь! Или Зевс отнял у тебя разум? Мало ль они
притесняли нас! Если их прощать, то зачем было затевать борьбу!
— Я сказал «пощадить» не потому, что жалею их, — оправ-
дывался портной, — а для того, чтобы они могли откупиться.
— Постыдись! Все их добро мы и так возьмем по праву, а
оставить им жизнь — то же, что полезть самим в петлю.
— Можно изгнать их.
— Ха-ха-ха! Ты рассуждаешь, как ребенок. Если изгнать зло-
деев, то они будут в другом месте душить наших братьев.
— Значит, ты за казнь?
— Конечно!
Портной и башмачник протиснулись с трудом сквозь толпу,
заполнявшую агору. Народу было так много, что люди взбирались
на дома, портики и колонны, чтобы увидеть преступников. Толпа
шумела, ожидая, когда приведут угнетателей и приедет Аристоник.
Вскоре послышались крики: «Ведут, ведут!» —и толпа рассту-
пилась. Шли окруженные стражей два человека: один в тоге, дру-
гой в гиматии. На оскорбления толпы они отвечали презрительным
молчанием, но когда стали в них плевать, римлянин поднял голо-
ву-
— Прочь, негодяи! —крикнул он. —Скоро римляне усмирят
вас...
Ему не дали договорить — буря криков пронеслась по агоре,
народ стал напирать на стражу.
Издали донеслись восторженные голоса:
— Да здравствует вождь!
— Да здравствует сын Солнца!
— Слава, слава, слава!
104
На улице, ведущей к агоре, появился Аристоник верхом на
коне. Мужчины и женщины бежали, громко приветствуя его; жен-
щины усыпали путь зеленью и цветами.
Аристоник поднялся на возвышение; его окружили судьи, вы-
борные от рабов, и голос его громко зазвучал над толпой:
— Поставьте злодеев на виду у всех!
Азиний и Элефонор предстали перед судом.
— В чем обвиняется публикан Теренций Азиний? — спросил
Аристоник.
— Он притеснял бедняков, — сказал старший судья, — ис-
тязал своих слуг.
— Есть свидетели?
Выступила Ниса и рассказала о своей жизни у рабовладельца.
Аристоник и Кеад подтвердили ее слова.
— Братья, кто хочет защитить злодея, пусть выступит. Если
он совершал добрые дела — они ему зачтутся.
Толпа молчала.
Судьи совещались недолго и вынесли смертный приговор.
— Теперь подойди ты! — обратился вождь к Элефонору.
Грек был бледен и весь дрожал. Сделав шаг, другой, он упал
на колени.
— Пощадите, — хрипел он, — сжальтесь надо мной!
Но Аристоник отвернулся от него.
— В чем обвиняется Элефонор?
Старший судья сказал:
— Он обвиняется в том же, что и Теренций Азиний.
— Смерть ему, смерть! — раздались крики.
— Кто станет на его защиту?
Опять молчание.
Когда преступников уводили, вождь обвел спокойным взгля-
дом народ, который выражал свою радость криками.
Глава XXII
Эвдем, загоняя лошадей, прибыл в Элею, лучшую гавань, сто-
янку царских кораблей, и через несколько часов отплыл на быст-
роходном римском судне в Эгейское море. Он велел плыть мимо
Кикладских островов к мысу Суния и через Саронический залив
достигнуть Кенхреев —небольшой гавани. Отсюда до Лехея (ми-
мо разрушенного Коринфа) было недалеко, и Эвдем рассчитывал
выиграть таким образом несколько дней и прибыть в Брундизий1
прежде, чем Аристоник займет важнейшие города Азии.
«Милость богов со мной! — думал он, с удовольствием следя
1 Брундизий — порт в Южной Италии, на Адриатическом море.
105
за удаляющимся берегом Азии. — Эол' внял моей мольбе и послал
попутные ветры, а Посейдон сдерживает сильной рукой непокор-
ные стихии... О боги, помогите мне счастливо добраться до Рима,
и я не пожалею для вас тучнобедрых быков и жирных свиней!>>
Море тихо шумело у кормы корабля; ветер, надувая паруса,
шелестел в них; солнце играло на гребнях волн, и прозрачная вода
отражала голубые небеса Архипелага.
«Рим, несомненно, пошлет легионы, и Аристонику не устоять.
Римляне сломят его в первой же битве, и тогда я получу намест-
ничество и стану управлять страной», —думал Эвдем.
Он торопился попасть в столицу и, ощупывая на груди заве-
щание Аттала Третьего, предвкушал заранее богатую награду и
милости сената.
* * *
Рим был извещен о приезде Эвдема. Глашатаи кричали на фо-
руме1 2, на перекрестках улиц и всюду, где было скопление народа,
о Пергамском царстве, завещанном умершим царем Риму, и восх-
валяли Эвдема за привезенное завещание.
Эвдем был поражен осведомленностью римлян.
Развалившись на носилках, которые несли рослые рабы, он
думал, как бы заручиться в сенате поддержкой Сципиона Эмилиа-
на, разрушителя Карфагена: «Слово его твердо, как камень; что
обещано Сципионом Эмилианом — непреложно, а сенаторам я не
очень верю».
И, обратившись к рабам, он сказал:
— Несите к дому Сципиона Эмилиана.
В атриуме он был встречен Семпронией — молодой некраси-
вой женой полководца.
— Привет благородной супруге величайшего римлянина, да
сохранят его боги на долгое время!
— Привет и тебе, царский посол! — просто ответила внучка
победителя Ганнибала, идя ему навстречу. — Моего супруга нет в
Риме, он осаждает Нуманцию в далекой Иберии.
На мгновение Эвдем растерялся. Он простился с Семпронией
и приказал рабам нести себя к Тиберию Гракху.
«Тиберий поддержит меня, — думал он, — если я скажу ему,
что все сокровища Атталидов должны принадлежать римским зем-
ледельцам. Многого мне не нужно. Я потребую только золото, ко-
торое царь якобы обещал мне за верную службу. Гракх должен
согласиться».
По пути он посетил богатейшего всадника Помпония Помпо-
ниана, который, узнав, чего добивается Эвдем, решил поддержать
его и написал на дощечке несколько слов.
1 Эол — по верованию древних греков, бог ветров, сын Зевса.
2 Форум — у римлян место народных собраний, рыночная площадь.
106
— Передай это Блоссию, и он посоветует тебе, что делать.
Блоссий, безбородый старик, учитель и друг Тиберия Гракха,
прочитав письмо, сказал:
— Я готов тебя поддержать, если ты искренне стоишь за на-
род.
— Разве ты сомневаешься? — притворно возмутился Эв-
дем. — Я слыхал о земельном законе, который намерен провести
Тиберий Гракх...
— Да, он задумал отнять у крупных землевладельцев излишки
общественного поля и нарезать из них участки безземельным пле-
беям.
— Благородное стремление! — вскричал Эвдем. — Закон,
конечно, пройдет, и деревенский плебс получит наделы, но поду-
107
мал ли благородный Тиберий Гракх о том, чем пахари будут воз-
делывать свои поля? Нужны земледельческие орудия, а где их
взять бедняку, когда у него нет денег на покупку?
Блоссий молчал, ожидая, что еще скажет гость.
— И вот мне пришло в голову, — продолжал Эвдем, хитро
сощурив глаза, — что сокровища Атталидов пригодились бы для
закупки земледельческих орудий, стоит только Тиберию Гракху
провести закон о наследстве Аттала.
— Да наградят тебя боги за добрую мысль! — радостно воск-
ликнул Блоссий, пожимая ему руки. —Тиберий Гракх, несомнен-
но, примет твое предложение. Чего хочешь в награду?
Эвдем сказал о мнимом обещании Аттала и о наместничестве.
— Это невозможно, — твердо возразил стоик!. — Не римля-
нин не может управлять провинцией, но если ты посоветуешься с
Крассом Муцианом, то он, возможно, найдет выход.
Слова Блоссия не понравились Эвдему: он рассчитывал полу-
чить наместничество и деньги немедленно, чтобы выехать в Пер-
гам, но дело осложнялось. Он видел, что привезенное завещание
принесет выгоду только римлянам, а не ему.
«Когда я еще получу золото, —думал он, покидая Блоссия, —
а завещание уже у них в руках! И если Гракх наложит лапу на
Азию, богачи лишатся земель, в том числе и я. Стоило стараться
для Рима!»
— Пусть боги смилостивятся надо мною, — шепнул он, зани-
мая место в носилках. — Если и Красс Муциан не поддержит
меня, то кто же будет на моей стороне?
Седоволосый Красс Муциан, юрист и верховный жрец, встре-
тил его холодно.
Обменявшись приветствиями, гость и хозяин вышли в сад.
Молодые деревца, посаженные недавно, еще не принялись, но
зато буйно зеленели кусты и старые деревья, под которыми стояли
каменные скамьи. Эвдем загляделся на их спинки с изображения-
ми подвигов Геркулеса. Искусная резьба поражала тонкостью ра-
боты и смелостью рисунка.
— Волею бессмертых Аттал Третий призван в Аид, — сказал
Эвдем, усаживаясь рядом с Крассом, — и я, царский посол, при-
вез в Рим его завещание. Ты слыхал, конечно, об этом...
Красс смотрел на него пристально, немигающим взглядом, и
от этих холодных глаз Эвдему стало не по себе.
— По совету друзей, я заехал сначала к Сципиону Эми лиа-
ну — ведь в Риме у меня нет влиятельных знакомых. И если бы
я знал, что надлежало сперва обратиться к тебе, — юлил Эв-
дем, — то, конечно...
1 Стоик — философ, принадлежавший к философской школе, основанной Зе-
ноном в конце IV века до нашей эры. Учение стоиков было противоречиво:
они проповедовали добродетель и равенство, но отрицали патриотизм и верили
в судьбу.
108
Красс молчал.
— Потом я виделся со стариком Блоссием, и он посоветовал
мне переговорить с тобой. Вот его письмо.
В холодных глазах Красса сверкнула искорка и погасла. Он
взял письмо, мельком взглянул на него.
— Дело в том, что я желаю улучшить положение земледель-
цев, за благо которых борется Гракх. И я предложил Блоссию
закупить на сокровища Аттала земледельческие орудия и выдать
мне награду, обещанную покойным царем.
Лицо Красса оживилось, глаза стали насмешливыми.
— А, вот оно что! — усмехнулся он, точно желая сказать, что
все для него понятно и с этого нужно было начинать. — Ты нуж-
даешься в деньгах?
— Я богат и без этого золота, — вспыхнул Эвдем, — но день-
ги, обещанные Атталом, не должны пропасть. Кроме того, скажи,
могу ли я домогаться наместничества в Азии?
— Нет, не можешь, раз ты не римлянин.
— Говорят, были случаи, когда и не римляне получали наме-
стничества, — солгал Эвдем, чувствуя, как краска заливает лицо.
— Таких случаев я не знаю, — послышались твердые сло-
ва. — Римские законы нерушимы, и кто преступит их, того ожи-
дает смерть.
Эвдем молчал. Рушились мечты о власти, о золоте — он уве-
рен был, что сенат будет торговаться из-за каждой драхмы.
— А много золота осталось после Аттала? — осторожно спро-
сил Красс.
Эвдем заметил, как вспыхнули холодные глаза римлянина.
«Жаден, как все, готов ради золота на все. А еще юрист, за-
конник! Все они одинаковы... Продажные души!» —подумал он.
— В государственной сокровищнице более десяти тысяч та-
лантов, — тихо сказал он, — а в личной царской — собствен-
ность Аттала («Сколько сказать, чтоб возбудить его жадность?» —
задумался он)... тысяч шесть, если не больше. И если ты дове-
ришься мне, поможешь в моих делах, то мы поделим сокровище,
как прикажешь.
— А где оно? — хриплым голосом выговорил Красс.
— Оно спрятано в подземелье, и никто, кроме меня, не знает,
где оно лежит.
Красс Муциан колебался: обещать поддержку Эвдему — зна-
чило обмануть его (преступить римский закон было немыслимо),
а отказ грозил потерей сокровищ.
— Я постараюсь помочь тебе, — тихо сказал он, — но это
будет стоить денег. Если сенат назначит меня вести войну с Ари-
стоником, то сокровища помогут нам добиться, чего захотим. Но
я не могу навязывать себя сенату.
— Что же нужно?
109
— Добыть денег.
— Они у меня есть! — вскричал Эвдем. — И если боги нам
помогут, сенат пошлет тебя против Аристоника.
Глава XXIII
Подняв восстание в городах Эол иды, Дион завоевывал запад-
ное побережье Малой Азии. Военные и торговые корабли, стояв-
шие в Кимах и других гаванях, перешли на сторону восставших.
Снарядив несколько больших кораблей, Дион ожидал прибытия
вождя в Кимы. Кроме войск, которые вел Аристоник, должны бы-
ли подойти суда из Левк и Фокеи.
Колофон, Смирна, Минд и Самос медлили с помощью. Развед-
чики сообщили, что эти города обещали помогать эфесянам, кото-
рые считали, что стойкая преданность Риму даст им возможность
сохранить выгоды и воспользоваться милостями римского сената.
«Надо сломить враждебные города, подчинить себе Эфес, —
думал Аристоник. — Если бы это удалось, доступ сюда римлянам
был бы затруднен, так как эти города не смогли бы помогать им».
Из южных городов Малой Азии прискакали гонцы с известием,
что богачи снаряжают большое сухопутное войско против гелиопо-
литов.
Однако войско Аристоника, состоявшее из рабов, бедняков,
пергамских воинов, военных поселенцев и фракийцев из наемных
отрядов Аттала Третьего, увеличивалось с каждым днем. Населе-
ние переходило на сторону Аристоника.
Аристоник прибыл в Кимы с двумя тысячами конников, а ос-
тальное войско, под начальством Ксантиппа, направил к Сардам,
приказав занять горные возвышенности от Тмола до Мастусии. Он
решил лично руководить морским сражением против эфесского
флота и, оставив Кеада с всадниками в окрестностях Ким, пере-
шел на корабль.
Моряки встретили его восторженно. Это были бедняки, слу-
жившие с юного возраста на торговых судах; обучившись наспех
военному делу под руководством Диона, они не были искусны в
ведении войны на море и опасались внезапного нападения непри-
ятельских кораблей. Их начальник Главк не имел понятия о мор-
ских боях, хотя выслушивал терпеливо наставления Диона.
Аристоник сразу увидел, что Главк медлителен, вял, не уверен
в себе, и приказал ему перейти в конницу, а на его место назначил
Кеада.
Кеад смело принялся за дело: выставил на судне стражу, при-
казал морякам быть настороже и при звуке трубы занимать свои
места. Он даже вооружил гребцов на случай боя на корабле и
заготовил бочки со смолой, если бы пришлось поджечь судно.
Осмотрев корабли, Аристоник приказал сняться с якоря и
плыть в Фокею.
НО
Здесь он получил в помощь несколько небольших быстроход-
ных кораблей и тотчас же послал их на разведку, а сам, выйдя из
Гермейского залива, поплыл вдоль острова Хиос к югу и на чет-
вертые сутки достиг Каистрийского залива.
Вскоре разведка донесла, что эфесские корабли появились у
западного берега Хиоса, а самосские стоят наготове возле мыса
Микале. Аристоник понял, что противник движется на Кимы с
целью их занять, и, решив прикрыть город, направил Кеада с глав-
ными силами вперед.
Подплывая к Хиосу, Аристоник увидел неприятельские суда,
огибавшие остров с северо-запада, и приказал гребцам уходить к
Кимам. Враги, увидев корабли Аристоника, бросились догонять
их, но быстроходные разведывательные суда вскоре исчезли в сгу-
стившихся сумерках.
Дион и Кеад отправились на разведку. Переодевшись рыбака-
ми, они взяли с собой сети и выплыли на легких парусниках в
море: Дион — к Гермейскому заливу, а Кеад — на север, вдоль
берега.
К вечеру они вернулись. Кеад не обнаружил неприятеля, а
Дион видел много кораблей за скалистым берегом острова Дримус-
са.
«Запереть их там и уничтожить», — подумал Аристоник, но,
взглянув на свои суда, понял, что сил у него не хватит. Он подо-
звал к себе Диона и долго что-то шептал ему.
— Сделаешь, брат?
— Попытаюсь.
* * *
Была ночь, когда загремели трубы. Воины высыпали на палу-
бу. Впереди черными тенями вырисовывались эфесские корабли.
Они быстро двигались — слышно было, как бурлила вода под сот-
нями весел.
Аристоник приказал потушить огни на всех судах. Гребцы за-
няли свои места.
Легкие суда с тридцатью и пятьюдесятью гребцами вылетели с
большой скоростью и обрушились на правый борт неприятельского
корабля. Послышались треск сломанных весел, проклятия, и эфес-
ское судно остановилось. В это время корабль, управляемый Дио-
ном, ударил железным клювом в поврежденное судно; кузов с тре-
ском раскололся, и его стала заливать вода. Битва на море
разгоралась. Большие корабли неприятеля врезались в суда Ари-
стоника, раскалывали их, ломали весла.
Голос Аристоника пропадал среди криков и смятения. Дион
приказал большому судну зайти в тыл эфесскому кораблю и овла-
деть им, а сам ударил в него слева. Затрещали неприятельские
весла. Ужас овладел эфесянами.
— Спасайтесь! Спасайтесь!.. Пожар!.. —слышались крики.
Яркое пламя осветило растерянно метавшихся моряков. Огонь
111
быстро распространялся по палубе. Сломанные весла, бочонки ка-
чались на волнах. Люди бросались в воду, чтобы спастись от огня.
К эфесянам подошли новые корабли и стали окружать суда
Аристоника. Вождь понял, что силы были неравные.
Судно, на котором находился Аристоник, подверглось стреми-
тельному нападению неприятельского корабля; весла были слома-
ны, пожар вспыхнул в трюме и на палубе. Горящий корабль бес-
помощно качался на море. Люди бросались в воду, ища спасения
в волнах.
Среди шума раздался резкий голос Кеада:
— Вождь, спасайся!
Но Аристоник не слышал слов друга. Он видел, что победа
ускользает от него, и думал, как построить суда, чтобы дать отпор
эфесянам. А кораблей оставалось немного: разбитые, исковеркан-
ные, они сиротливо качались на волнах, похожие на скорлупу оре-
хов. Иногда обломки судов сталкивались, громоздясь в кучу, и
пена, окрашенная пламенем, казалась кровавой.
Аристоник перешел на другой корабль. Стоя на палубе, он
ободрял моряков, призывая их в бой.
Судно неслось вперед. Вот оно ударило острым носом в пере-
довой корабль противника. Аристоник приказал перекинуть по
римскому способу мост. Тяжело грохнули деревянные балки, за-
скрипели огромные крючья, цепко ухватившись за корму. В одно
мгновение гелиополиты взбежали на мост, проникли на вражескую
палубу. Они врезались в гущу оторопелых лучников, смяли их, а
потом почти без боя перебили гребцов.
Но противник, имея вчетверо больше судов, мог без труда ок-
ружить сцепившиеся корабли. Начался ожесточенный бой.
Одна стрела попала Аристонику в щеку, другая в шею, потом
камень сбил его с ног. Думая, что вождь убит, Кеад схватил не-
подвижное тело, перекинул его через плечо и выбросился с ним в
море.
Вода поглотила обоих. Долго они не появлялись на поверхно-
сти, а когда наконец показались головы Кеада и Аристоника, ге-
лиополиты радостно закричали: вождь жив — не все еще потеря-
но!
Теснимые эфесянами, гелиополиты быстро отступали к Ки-
мам. Аристоник рассчитывал высадить всех моряков на берег и
досадовал на себя и на Диона за неумение вести морскую битву.
На мгновение ему пришло в голову заключить мир с эфесянами,
но он тотчас же отогнал эту мысль. Он еще повоюет с ними!
Он приказал людям добираться до земли на лодках или
вплавь — как попало, а сам остался в тылу отступавших кораб-
лей, лицом к лицу с неприятелем.
Эфесское судно неслось к гавани. Оно приближалось не по
прямой, а по кривой линии. Аристоник отчетливо видел шатер
начальника, рулевого перед ним, лебединую шею корабля с изо-
бражением Афины, означавшим, что это аттическое судно.
112
Стрела попала Аристонику в шею, потом камень сбил его с ног
Но что это? Судно противника убавляет ход, останавливается.
На палубе много людей: здесь и воины и прислуга. Радостные кри-
ки их доносятся до гелиополитов:
— Да здравствует вождь Аристоник!
— Не хотим воевать со своими!
— Сдаемся на твою милость!
— Слава, слава, слава!
Аристоник распорядился: эфесскому судну пристать к берегу,
а морякам поджечь его и вступить в войско гелиополитов.
Когда эфесские корабли появились вскоре в гавани, судно пы-
лало, как огромный костер, а гелиополитов уже не было ни в Ки-
мах, ни в окрестностях города.
Глава XXIV
Аристоник стремительно отступал от Ким по направлению к
реке Герму. Впереди него мчалась двухтысячная конница под на-
чальством Главка, охранявшая моряков.
Население деревень и городов радушно встречало Аристоника.
Старики, женщины, девушки и дети предлагали проезжавшим во-
инам хлеб, плоды, молоко и вино. Всем было известно о пораже-
нии Аристоника, но горожане и земледельцы верили в него.
Девушки влюбленно глядели на Аристоника, как бы желая
запечатлеть его мужественный образ.
— Он победит, — шептали они, бросая под ноги его лошади
зеленые ветви и листья, — он завоюет с нашими отцами и братья-
ми светлую, как небо, жизнь!
Глядя на радостные лица женщин и девушек, на словно помо-
лодевших стариков, воины устыдились своего малодушия и запели:
Солнце несет нам победу с востока,
Гелиос кличет отчизну к борьбе,
Кличет носителей жизни тюремной
Сбросить оковы и тяжесть ярма.
Брат Аристоник ведет нас к победам.
Наш он единственный царь и герой,
Наша он совесть и воля к свободе,
Сердце железное, пламенный гнев!
Девы Нергама, взгляните на мужа:
Разве не солнечны эти глаза?
Разве в руке не сверкает меч острый,
В схватке жестоко разящий врага?
Девы Нергама, воспойте героя,
Войско прославьте восставших рабов,
Чтобы о них вспоминали народы
Как о борцах за счастливую жизнь!
Аристоник приказал продолжать отступление.
Конница, прикрывая повозки с моряками, двинулась дальше.
114
Войско шло день и ночь. Перед утесами Темна приказано было
остановиться, ждать распоряжений.
Распространив слухи, что он идет на Пергам, Аристоник по-
слал гонца в Фиатиру с тайным приказанием. Ксантипп должен
оставить в городе Мнемона, надежного вождя, во главе двух тысяч
воинов, а с остальным войском двигаться к слабостенной Фила-
дельфии, расположенной у северных отрогов Тмола. Сам же Ари-
стоник миновал Сарды и перевалил через Тмол.
Перед войском простиралась холмистая местность с пещерами,
богатая озерами и реками. Увидев с Мессогидских гор маячивший
в отдалении городок Нису, конница помчалась вперед.
В полдень Аристоник ворвался в Нису.
В окрестной деревне Ахараке было празднество, и город почти
опустел. Аристоник проехал через мост, висевший над потоком и
соединявший обе части города, и очутился перед амфитеатром.
На площади играли дети. Он смотрел на любимую в детстве
игру в медную муху. Ему так же завязывали глаза, и он кричал:
«Гоняюсь за медной мухой!» — «Гоняешься, да не поймаешь», —
отвечали ему и били бичами из папируса до тех пор, пока ему не
удавалось поймать одного из сверстников.
Он отогнал от себя воспоминания, огляделся.
Несколько стариков грелось у портика на солнце. Они подняли
седые головы и, прикрыв руками слезящиеся глаза, вглядывались
в чужих людей.
— Слава Солнцу! — приветствовал их Аристоник.
Старики с недоумением смотрели на него. Поднялся только
один из них, с живыми глазами и смуглым румянцем на дряблых
щеках:
— Странник, я не знаю, кто ты, и они тебя не знают, но не
гневайся на них: они не слышали твоего привета — они глухие.
— Кто вас притесняет?
— Почему спрашиваешь? И кто ты?
Аристоник молчал. Долго вглядывался в него старик, потом
бросился к его лошади, схватил ногу вождя и, обняв ее, заплакал:
— Мы ждали тебя, надежду нашу, Солнце наше! Мы думали
о тебе, Солнце-вождь, и благодарили богов, что они послали тебя
на землю Азии, чтобы освободить рабов и спасти от нищенства и
голода бедняков... Мы ждали тебя...
— Кто вас притесняет? — повторил вопрос Аристоник.
Старик медлил с ответом:
— Ростовщики и купцы.
— Укажи, где они живут.
— Вождь, они, должно быть, в Ахараке, на сборище у пеще-
ры.
— Укажи, где они живут, — настаивал Аристоник и, подо-
звав Кеада, сказал: — Поезжай со стариком, уничтожь дома зло-
деев.
115
Через час Аристоник был в Ахараке.
— Пожар, пожар! — слышались крики.
Темные клубы дыма поднимались над городом. С воплями бе-
жали горожане, опасавшиеся за свои скудные пожитки.
— Оставайтесь на месте! — приказал Аристоник. — Это го-
рят дома богачей и ростовщиков.
Возвратившись в город, Аристоник велел трубить сбор.
Через несколько минут конница выехала из города, спускаясь
по каменистой дороге к равнине Меандра, и помчалась к Траллам,
куда вел ее Аристоник.
Город, расположенный над бурным притоком Меандра, низ-
вергавшимся с гор, открылся перед ними в зелени садов. Мрамор-
ные портики и колонны белели, точно покрытые свежевыпавшим
снегом.
— Вот оно, гнездо врагов! — воскликнул Аристоник, останав-
ливая коня.
Конница ворвалась в Траллы с яростными криками. Город за-
пылал, как огромный костер. Богачи защищали свои дома от огня
и нападения гелиополитов с отчаянной решимостью.
Когда упорство сопротивлявшихся было сломлено, Аристоник
собрал гелиополитов:
— Братья! Неподалеку есть еще проклятая Алабанда, куда
скрылись богачи, и я не успокоюсь до тех пор, пока не расправ-
люсь с тунеядцами!
Алабанда была подожжена с четырех сторон и отдана на про-
извол конницы.
Узнав, что воины хватают певиц и танцовщиц, чтобы продать
в рабство, Аристоник велел освободить женщин.
— Пока я властвую, в Азии не будет рабов! — твердо сказал
он. — Кто посмеет угнетать человека, того ждет смерть! Эти жен-
щины зарабатывают себе на хлеб своим искусством.
Среди воинов поднялся ропот:
— Это враги!
— Ты защищаешь злодеев!
Пьяные воины, обезумев от вина и грабежа, кричали, обступив
Аристоника:
— Кому ты угрожаешь? Без нас ты бы давно погиб!
— Какой ты царь — девок жалеешь!
— Мы выберем другого царя!
Аристоник побледнел от ярости:
— Кто роптал — выйди!
Воины нерешительно молчали.
— Трусы! Пьяницы! — кричал он, захлебываясь от бешенст-
ва. — Вам не воевать, а оставаться рабами! Пусть недовольные
выйдут, или я велю всех вас уничтожить!
Тогда воины из переднего ряда повернулись к крикунам:
116
— Выходите, иначе мы вас выведем силой!
Сверкнули мечи, раздались грубая брань, лязг оружия, и на
площади началась свалка.
— О, подлые пьяницы! — шептал Аристоник, глядя на рез-
ню. — Пусть все погибнут! Я не хочу начальствовать над злодея-
ми! Сегодня они меня оскорбляли, а завтра всадят нож в спину.
Когда резня кончилась, два раненых конника, шатаясь, подо-
шли к Аристонику:
— Вождь, бунтовщики убиты. Мы всегда были за тебя. Веди
нас, куда хочешь.
Аристоник молчал. Не трупы и кровь, пролившаяся на площа-
ди, испугали его — смутила мысль об измене, и он решил объя-
вить начальникам отрядов, чтобы они были более осмотрительны
при вербовке воинов.
Глава XXV
Расчет Диодора на то, чтобы оторвать рабов и бедняков от
Аристоника, не оправдался: гражданские права, дарованные наро-
ду, оказались неполными, а ведь Аристоник обещал гораздо боль-
ше — свободу и равенство всем людям, не исключая чужестран-
цев, и новую, безбедную жизнь. Что могло быть заманчивее этого!
Когда рабы и бедняки продолжали тайком покидать Пергам,
чтобы перейти на сторону Аристоника, Диодор и стратеги, испу-
ганные разраставшимся восстанием, решили послать гонцов к пон-
тийскому царю Митридату Пятому с просьбой навести в Пергаме
порядок.
Аристоник ожидал, что многие города Пергамского царства,
союзники Рима, выступят против него. Он не удивился, когда уз-
нал, что аристократическая молодежь города Метимны собирала
средства на борьбу с восставшими, а в городе Кизике оказано во-
оруженное сопротивление отрядам гелиополитов.
— Понимаешь, Кеад, —говорил Аристоник, когда они высту-
пали с войском против Пергама, — я решил взять столицу Атта-
лидов, чтобы, опираясь на нее, руководить борьбой, изгнать бога-
чей и римлян, провести новые законы.
— Иметь в руках Пергам важно для нас, но не забудь, что
самые большие города против тебя: Илион, Элея, Сеет, Траллы,
Лаодикея, Магнесия, Эфес, Милет, Смирна, Сарды, Галикарнас...
— Враждебные города возьмем, — нетерпеливо перебил Ари-
стоник, — неприятеля сокрушим!
Он торопился подступить к Пергаму: получены были известия
о переходе на сторону гелиополитов фракийцев и одновременно о
выступлении понтийского царя Митридата Пятого, намеревавше-
гося разбить войска Аристоника.
Приказав Кеаду занять Левки и Фокею, а Диону взять с по-
117
мощью фракийцев Колофон, Минд и Самос, Аристоник двинулся
к Пергаму. По пути к нему присоединялись рабы, ремесленники,
земледельцы, и войско его увеличивалось.
«Когда подойдут фракийцы с Кеадом, —думал Аристоник, —
мы бросимся на Пергам и возьмем его. А затем отразим понтийцев,
заставим враждебные города признать нашу власть*. Беспокоило
только, как бы не выступили другие цари. «Если они объединятся
с понтийцами и враждебными городами, — мелькнула мысль, —
Пергам трудно будет взять».
Войско шло быстро, с песнями; слышались топот и говор лю-
дей, скрип колес, рев быков и ржанье коней. Аристоник ехал впе-
реди гелиополитов.
Вдали показалась высокая гора. У подножия ее и по склонам,
казалось, паслись овцы, а на вершине лежали снежные глыбы. По
мере приближения войска предметы принимали иные очертания:
это были белые дома, прятавшиеся в гуще садов, мраморные хра-
мы и здания акрополя. Город сверкал, как зеленая коробка, на-
полненная драгоценностями.
«Медлить нельзя, надо действовать быстро, решительно», —
подумал Аристоник и, созвав военачальников, приказал окружить
город, никого не пропускать, разрушить водопровод, чтобы лишить
осажденных воды.
Осада затянулась. Тараны беспрерывно били в стены, но как
только появлялась брешь, защитники города, терпя урон в людях,
заделывали ее. По ночам они совершали вылазки, нападали на
караулы, портили метательные орудия, поджигали тараны, всту-
пали в жаркие стычки. Перебежчики сообщали, что пергамцы тер-
пят голод и жажду, что сторонники Аристоника готовятся вос-
стать, но оружия у них мало. Вождь видел, что взять город
приступом невозможно, хотя войско его и пополнилось подошед-
шими фракийцами во главе с Кеадом. Осажденные держались,
ожидая понтийского царя.
Однажды вечером, когда Аристоник собирался проверить ка-
раулы, прибежал взволнованный Кеад:
— Вождь, что делать? К городу подступают понтийцы, войска
очень много. Они ударят нам в тыл.
— Снять осаду, отступать к югу от города, — решил Аристо-
ник, вскакивая на коня.
Не успел забрезжить рассвет, как гелиополиты оставили окре-
стности Пергама. Они уходили с сожалением, что не удалось овла-
деть столицей.
Отступая к югу, Аристоник узнал от двух периэков, бежавших
из Пергама, что Митридат жестоко расправился с восставшими
рабами и бедняками, а также с заподозренными в сочувствии Ари-
стонику: резня продолжалась несколько дней. Митридат заявил
Диодору, что останется с войском в городе до тех пор, пока не
подойдут римские легионы.
118
«Пока царь будет ждать римлян, — подумал Аристоник, — я
подчиню себе юго-западное побережье, займу Карию».
Находясь в окрестностях Стратоникеи, Аристоник любил бесе-
довать с карийскими земледельцами. В повязках вокруг бедер, в
полосатых передниках, они работали в полях и виноградниках под
жгучими лучами солнца; их загорелые тела казались коричнево-
черными. Земледельцы говорили с ненавистью о карийской знати,
бежавшей из городов и поместий в Фригию, когда подходил Ари-
стоник.
Услышав, что имущество богачей и их земли достанутся ремес-
ленникам и пахарям, бедняки радостно встречали и провожали
Аристоника криками:
— Слава тебе, слава!
Глава XXVI
Эвдем жил в Риме, терпеливо ожидая, когда сенат вспомнит
о нем и предложит награду за привезенное завещание.
Однако время шло, а сенат молчал.
Эвдем понял: раз завещание попало в руки сенаторов, Пергам
формально уже принадлежит Риму, и досадовал, что доверился
нобилям1.
«Как жаль, что нет в Риме Сципиона Эмилиана! — думал
он. — Одного слова его было бы достаточно, чтобы удовлетворить
мои требования».
Он решил ждать, кого сенат назначит вести войну с Ари стони-
ком.
Эвдем еще раз встретился с Блоссием и узнал, что народный
трибун Тиберий Гракх продолжает бороться с нобилями.
«Если повести дело хитро и искусно, — думал Эвдем, — то в
случае удачи Тиберия я могу рассчитывать на большие выгоды».
И он намекнул Блоссию, что готов скипетром и тиарой Атта-
лидов венчать победителя на царство, но старик с негодованием
отверг предложение.
— Не ради низкой корысти и глупого честолюбия борется Ти-
берий Гракх с сенатом, — говорил он. — Ия удивляюсь, что
такая мысль (он хотел сказать «низкая, предательская», но удер-
жался) пришла тебе в голову. Не о короне мечтает Тиберий Гракх,
а об улучшении жизни земледельцев.
— Все это, может быть, так, — смущенно ответил Эвдем, не
ожидавший такого отпора со стороны стоика, — но благородная
матрона помышляет о тиаре для сына.
— Ты говоришь о Корнелии? — воскликнул Блоссий. — Но
откуда известны тебе ее мысли? Низкие люди, враги Гракхов, кле-
1 Нобили — знать, аристократия в Древнем Риме.
119
вещут на него и на его мать. Никогда Корнелия не высказывала
при мне таких мыслей.
— Но ими полна ее голова! Может быть, и Тиберий Гракх
лелеет такие же мысли?.. А ты знаешь, благородный Блоссий, что
с помощью бессмертных можно добиться всего.
Блоссий недоверчиво улыбнулся.
— Ты находишься в заблуждении, —- сказал он. — Тиберий
Гракх борется за величие Рима, а не за тиару, ведет земледельцев
не против законов, а против нобилей, нарушающих законы и ме-
шающих распределению земель.
— Если это так, то скажу прямо: не иссякла еще римская
доблесть! Однако, будь добр, не забудь моего совета о передаче
сокровищ Аттала на нужды земледельцев.
— Будь спокоен. Я говорил с Гракхом, и он получит их, если
бы даже пришлось обратиться к помощи народа.
Эвдем ушел от Блоссия крайне раздраженный, решив больше
не видеться с ним. Он чувствовал, что встретил упрямую, мятеж-
ную душу, упорную в достижении намеченной цели. Более того: он
уверен был, что Блоссий считает и его, Эвдема, врагом и, конечно,
не будет содействовать ему.
Что было делать? Уехать в Пергам? Перейти на сторону Ари-
стоника и начать борьбу с Римом? Но Аристоник прикажет рас-
пять его — Эвдем уверен был в этом, а оставаться в Риме было
уже невозможно. Однако он остался, втайне надеясь, что сенат
назначит Красса Муциана полководцем римских легионов и он раз-
громит войска Аристоника.
Время шло.
Он пережил страшные дни кровавой расправы сената с Тибе-
рием Гракхом, видел торжество свирепого великана Сципиона На-
зики, убивавшего приверженцев Тиберия, узнал о бегстве Блоссия
и понял, что Рим беспощаден и несправедлив.
Вскоре пришло известие о поражении Аристоника эфесянами.
Правители Рима повеселели, и Эвдем испытал на себе вероломство
сената: обещание было забыто, на Эвдема смотрели свысока, едва
говорили с ним. От Красса Муциана он узнал, то Сципион Назика
принужден, по требованию плебса, удалиться в изгнание, и радо-
стно улыбнулся, когда Красс, прощаясь с ним, шепнул:
— Соглядатаи доносят, что Аристоник готовится к нападению.
Если слухи эти подтвердятся, Рим начнет воевать.
Красс Муциан сказал правду. Спустя некоторое время в Рим
пришли тревожные известия: Аристоник завоевывал Пергам. Рим
был в ужасе, в смятении. Сенаторы хотели передать ведение войны
Сципиону Эмилиану, но так как народ требовал послать Красса
Муциана, сторонника земельного закона Тиберия Гракха, при-
шлось уступить.
Консулу Крассу Муциану приказано было двинуться во главе
120
хорошо вооруженных легионов в Малую Азию, чтобы подавить
восстание Аристоника.
Глава XXVII
Увеличив свое войско освобожденными рабами — фракийца-
ми и сирийцами, привлекши на свою сторону галатских и сирий-
ских наемников с боевыми колесницами и моряков царских кораб-
лей, Аристоник двинулся завоевывать побережье Малой Азии.
Он послал Диона в Фокею, чтобы снарядить корабли, а свое
войско разделил на две части. Во главе одной находился Кеад,
который должен был отправиться в Карию. Аристоник же поспе-
шил к Фиатире и Аполлонии, где богачи, недовольные его властью,
подняли голову после ухода гелиополитов. Они наняли македон-
ских и греческих воинов, из которых составилось небольшое, но
сильное войско, выгнали отряды Мнемона и, укрепив Фиатиру,
Аполлонию и ряд деревень, приготовились дать отпор вождю ра-
бов.
Аристоник не предполагал, что эти города придется брать при-
ступом. Он подошел с небольшими силами к Фиатире и потребовал
открыть ворота. Но греки и македоняне, узнав от разведчиков о
малочисленности противника, сделали вылазку и отбросили гелио-
политов. Аристоник, не желая разрушать Фиатиру, отправил в
город послов с требованием прекратить сопротивление, выдать бо-
гачей и войсковых начальников; в случае отказа он грозил разру-
шить город до основания. Однако послы не вернулись: трупы их
были сброшены на другой день со стен города.
Тогда Аристоник начал осаду Фиатиры. По ночам он сам об-
ходил стены, старательно искал лазейки, чтобы проникнуть в го-
род; лежал часами у ворот, прислушиваясь к разговорам стражи.
Однажды ночью Аристоник ощупал почву у ворот; она была
рыхлая, и подкоп под ворота сделать было нетрудно.
«Это отнимет у нас, при работе двадцати человек, только не-
сколько ночей, — думал он. — А когда закончим работу, город
легко будет взять».
В темные ночи воины рыли землю, а к утру набрасывали свер-
ху траву и ветви, чтобы не возбудить подозрений противника.
Аристоник продолжал бродить вокруг города, присматриваясь
к стенам: он искал выступов, по которым можно было бы взоб-
раться. Но стены были гладки и крепки. Только в одном месте, за
широким низкорослым кустом, он обнаружил наскоро заделанную
брешь: глина, смешанная с щебнем, была еще мягка. Он стал ру-
кояткой меча ковырять ее. Так он работал всю ночь. К утру Ари-
стоник вернулся в лагерь, куда уже пришли воины, делавшие под-
коп.
121
На следующую ночь он привел с собой гелиополитов, и они
принялись за работу.
Сутки спустя Аристоник приказал готовиться к приступу.
С вечера пошел дождь; он то утихал, то усиливался. Войско
ползком добралось до стен — мокрое, густо облепленное грязью.
Брешь была пробита, и гелиополиты неслышно проникли через нее
в город.
Дождь сменился ливнем. Потоки воды шумели под ногами. Во
рву, прорытом под воротами, воды было по пояс, но это не могло
остановить Ксантиппа. Он первый вошел в воду, за ним последо-
вали воины.
Проникнув благополучно со своим отрядом в город, Ксантипп
напал на стражу и перебил ее. Воины, укрывшиеся от дождя в
будках, были уничтожены, ворота раскрыты настежь.
С западной стороны донесся крик: «Солнце, Солнце!» Потом
звон оружия, яростные крики воинов. Началась битва.
Под дождем, при вспышках молний и грохоте грома обе сто-
роны отчаянно сражались. Пощады никто не просил: одни воевали
за свободу, другие — за власть и богатство.
Аристоник был в первых рядах. Его мужество заражало рабов,
и они, не жалея жизни, совершали героические подвиги: бросались
на врага, превосходящего их силой, и обращали его в бегство;
иные, окруженные со всех сторон, не сдавались и бились, пока не
падали замертво.
Ниса сражалась рядом с Аристоником. За ними шли воины с
большими щитами и копьями.
Отбивая удары, Аристоник пробирался к начальнику фиатир-
цев Аскалафу. Недалеко от Аскалафа мелькала коренастая фигура
краснощекого и крепкорукого Иолая, его друга.
Оба македонянина работали мечами ловко и умело, и Аристо-
ник видел, как таял его отряд. Он решил сразиться с Аскалафом
и, оставив Кеаду Иолая, бросился вперед.
— Подлое отродье угнетателей! — крикнул Аристоник, очу-
тившись перед ним.
— Ха-ха-ха! Если б не было нас, вы бы давно подохли с голо-
ду, перегрызлись, как собаки! — ответил ему Аскалаф, ловко иг-
рая мечом и пытаясь поразить противника.
Они сражались в стороне, на широком пустыре с выбоинами и
ямами, загроможденном камнями. Каждый неверный шаг грозил
гибелью.
— Скоро твоя голова закачается на моем копье! — кричал
Аскалаф с торжествующим смехом.
— Не хвались! — воскликнул Аристоник и нанес ему такой
сильный удар по шлему, что меч сломался.
Увидев, что Аристоник обезоружен, Аскалаф решил, что побе-
да у него в руках.
— На колени, раб! — крикнул он, опустив меч.
122
Аристоник нанес последний и страшный удар
Но Аристоник не двинулся с места.
Вдруг сзади раздался голос Арата:
— Вождь, вот меч!
Рукоятка мелькнула перед глазами Аристоника — это было
спасение и победа над ненавистным врагом.
— Защищайся, злодей! Один из нас должен умереть.
— Умрешь ты, — спокойно сказал Аскалаф, едва успевая от-
ражать град ударов. Он видел темные глаза Аристоника, его мель-
кающий меч и думал, как поразить вождя рабов.
Аскалаф терпеливо ожидал, когда противник выбьется из сил.
Он чувствовал по ударам Аристоника, что они становятся реже,
неувереннее и сила их ослабевает. Поэтому он стал защищаться
небрежно, стараясь сохранить силы, и тешил себя надеждой вне-
запного нападения, сильного, стремительного, которое принесет
ему победу.
Аристоник, казалось, почти совсем ослабел, и Аскалаф уже
приготовился к сокрушительному удару. Но вдруг на него посыпа-
лись быстрые удары, которые невозможно было отражать, на-
столько они были сильны и стремительны. Аристоник нанес по-
следний и страшный удар. Вождь фиатирцев пошатнулся, и
большое тело его рухнуло на землю, как подрубленное дерево.
Впереди убитых воинов лежал, раскинув руки, Иол ай; в руках
его был зажат меч, точно он собирался продолжать борьбу.
— Я чуть не погиб, — сказал Аристоник Кеаду. — Меня спас
Арат.
И вдруг они увидели Арата, преследуемого воином. Ловкий,
изворотливый мальчик убегал, оборачиваясь и бросая на ходу кам-
ни, но воин продолжал преследовать его.
— Арат! — крикнул Аристоник, бросившись им наперерез.
Но мальчик не слышал возгласа вождя. Он нагибался, хватал
камни и бросал их в воина.
Вдруг воин остановился и, почти не целясь, метнул в него
дротик. Арат, вскрикнув, опрокинулся навзничь.
Аристоник подбежал к нему, опустился на колени.
— Арат, Арат... —звал он, сжимая его холодеющие руки. —
Это я, Аристоник... Скажи слово... взгляни...
Глаза мальчика обратились к нему. Грудь Арата тяжело взды-
малась, дротик торчал из нее, как огромная заноза.
Аристоник взял Арата на руки и понес подальше от места боя,
приказав Кеаду кликнуть Нису.
— Присмотри за ним, — сказал он ей. — Мальчик меня
спас.
Он смахнул с ресниц слезу и поспешил туда, где потухала, как
костер, жаркая битва.
Кругом пылали дома, и люди гибли в огне; иные пытались
спастись бегством, но бежать было некуда: всюду разъяренные во-
ины, стрелы, копья, мечи, камни.
124
Кварталы богачей были опустошены: виднелись обугленные
дома, объятые пламенем храмы и склады, улицы, загроможденные
разбитыми столами, креслами, вазами, ценными сосудами, карти-
нами, статуями, разодранными коврами.
К площади тянулись вереницы пленных греков и македонян.
Аристоник передавал их десятками в свои отряды.
После взятия Фиатиры Аристоник двинулся на Аполлонию.
Так же как в Фиатире, там произошла беспощадная битва.
Когда бой утих, Аристоник воскликнул:
— О Гелиос! Разве я жаждал крови? Они восстали, чтобы
вновь поработить нас. Но мы скорее бы умерли, чем покорились
злодеям!
Глава XXVIII
Блоссий высадился на западном берегу Малой Азии, в Атар-
нее, когда солнце стояло в зените. Звучный говор греков и мизин-
цев! оглушил его. Дожидаясь рабов, которые навьючивали на
ослов и мулов тяжелую кладь, он смотрел на корабли, загромож-
давшие гавань, на мраморные колонны, окружавшие храм Посей-
дона, на толпы разноплеменного народа и думал: «Жизнь моя бли-
зится к закату, но есть чем ее вспомнить. Я боролся на стороне
Тиберия Гракха, против олигархов, и уцелел. Видно, боги готовят
меня для новой борьбы. А она как раз закипает здесь, в Азии. И
мне ли, старику, жалеть жизнь, если молодежь не жалеет своей!»
Он ехал на осле впереди погонщиков, подгонявших мулов ко-
жаными бичами. Рабы тянули вполголоса заунывную фракийскую
песню, от которой становилось тоскливо на душе. Блоссий упрекал
себя за то, что не освободил подневольных людей, уезжая из Рима,
и ему захотелось теперь обрадовать бедняков, не видевших радости
в жизни.
Когда вечером путники остановились на привал в бедной дере-
вушке по дороге в Парфений, Блоссий подозвал к себе рабов.
— Друзья, — сказал он, — вы служили мне честно и хорошо,
а труд достоин вознаграждения. Я старик, жить мне осталось не-
много. Ничего мне больше не нужно, как добраться до гелиополи-
тов, увидеть Аристоника. С сегодняшнего вечера вы свободны. Мо-
жете идти со мной, если хотите.
Он ожидал увидеть радостные лица, слезы на глазах, услышать
слова благодарности, но рабы молчали. Только один из них, по
имени Тлисса, уже пожилой, выступил вперед:
— Господин мой, разве мы рабы, а ты господин? Ты всегда
обращался с нами, как с братьями, никогда не слышали мы от тебя
] Мизийцы — обитатели Мизии, области, расположенной в северо-западной ча-
сти Малой Азии.
125
дурного слова, никогда ты нас не наказывал. Вспомни день, когда
пропали твои перстни. Ты опечалился, а грусть твоя была для нас
хуже плетей. И мы нашли эти перстни и принесли тебе. Вспомни
день, когда горела твоя вилла. Ты знал, что виновата в этом была
молодая невольница Феспис — она поставила жаровню недалеко
от сена, поднялся ветер, и случилось несчастье. Как же ты посту-
пил, господин мой, с нею? Засек бичом насмерть? Затравил
собаками? Распял на кресте? Нет, господин, ты... ты отпустил ее
на волю.
— Разве не знаешь, что я поддерживал Тиберия Гракха?
— Господин мой, —сказал Тлисса, —Тиберий Гракх борол-
ся за нужды римских земледельцев, за землю для них и никогда
не помышлял об освобождении рабов.
— Знаю. Но другой человек борется за освобождение рабов,
за права бедняков, за свободу, равенство. К нему бегут рабы и
бедняки, и я хочу пойти с ним до конца жизни.
— Аристоник!.. —вскричал Тлисса, и невольники встрепену-
лись, подняли головы, глаза их засверкали. — Еще в Атарнее мы
решили перейти на его сторону.
Блоссий пристально посмотрел на них. В этом взгляде было
столько доброты, радости и мудрости, что рабы бросились к нему
и, целуя его руки, говорили:
— Мы не оставим тебя до самой смерти! Рабы или вольноот-
пущенники, мы будем служить тебе, как служили, будем оберегать
твою жизнь и покой...
Двигаясь по дороге в Аполлонию, они обгоняли толпы неволь-
ников, спешивших на восток. Они узнали, где находятся войска
Аристоника: вождь гелиополитов стоит лагерем в южной части до-
лины Каика, где расправляется с рабовладельцами. Встретившиеся
жители рассказали Блоссию, что в Пергамском царстве гелиополи-
тов рабство будет отменено.
Подъезжая к лагерю Аристоника, путники услышали рев бы-
ков, ржанье коней, звон мечей и посуды, шум голосов. У реки в
утреннем тумане, клубившемся по берегу и в низинах, горели ко-
стры, и черный дым поднимался к чистому небу. Тысячи воинов
сидели у костров, над которыми висели котлы; иные бродили по
лагерю, распевая песни. В стороне, на бугре, был разбит большой
кожаный шатер, а ниже — три маленьких.
Увидев лагерь Аристоника, погонщики остановили мулов, а
рабы захлопали восторженно в ладоши:
— Аристоник! Аристоник!
Взволнованный Блоссий молча смотрел на лагерь.
«Тиберий погиб, —думал он, —но сил у Аристоника больше,
и если на Олимпе существует справедливость, если Фортуна будет
милостива к нему, он освободит народы^.
У Аристоника собирались вожди отрядов. Их было так много,
что шатер едва мог вместить всех.
126
Аристоник сидел в глубине шатра, на скамье, сколоченной из
грубых досок. Возле него стояли Ксантипп, Главк, Мнемон, Ниса,
Феспис и сотник Амбубая.
Главк сильно постарел, осунулся: сын его был убит под Фиа-
тирой, и старик не мог утешиться. Он был ко всему безучастен, и
Аристоник, видя его горе, пытался отправить его в Пергам, чтобы
он опять занялся своим ремеслом. Но Главк отказался. «Где ты,
там и я, — сказал он. — В боях я буду впереди. Разве ты не видел
меня под Аполлонией? Я был беспощаден. Я рубил врага, как
дровосек рубит дрова»>. Действительно, там он не щадил себя, лез
на неприятельские копья, точно искал смерти. Аристоник оставил
его в войске.
Ниса и Феспис были почти неразлучны. Они смело сражались
под Фиатирой и Аполлонией и получили за храбрость почетные
венки.
Пола шатра отодвинулась, и караульный гелиополит возве-
стил:
— Вождь, он идет!
Все расступились. В шатер вошел бодрой походкой безбородый
старик. Аристоник, увидев его, вскочил со скамьи.
— Привет мудрому сподвижнику Тиберия Гракха! — звуч-
ным голосом сказал вождь, обнимая стоика. — Да поможет тебе
Солнце твердо стоять за угнетенных!
— А тебе — победить! — улыбнулся Блоссий, прижимая его
к груди.
В это время к ногам старика бросилась черноволосая девушка.
Обняв его колени, она прижалась головой к гиматию стоика:
— Господин мой, я узнала тебя и благодарю богов за радост-
ную встречу!
Блоссий нагнулся к ней, взял ее за руку, помог встать.
— Феспис?.. — вглядевшись в нее, воскликнул он. — Узнаю
тебя по веселым глазам и ямочкам на щеках. Какие добрые духи
вразумили тебя пойти путями справедливости? Подойди ко мне
ближе, дочь моя. Я рад тебя видеть...
Он поцеловал ее в лоб и принялся расспрашивать о ее жизни.
— Господин мой, став вольноотпущенницей, я покинула Рим
и на свои рабские сбережения отплыла в Пергам. Там я научилась
фокусам, странствовала из города в город, пока не встретила Ари-
стоника. И вот я среди братьев и сестер, чтобы отстаивать нашу
свободную жизнь...
И она принялась рассказывать о пожаре виллы и о том, как
Блоссий простил ее, но стоик шутливо зажал рот девушке:
— Зачем восхваляешь меня? Всякий сделал бы то же на моем
месте.
— Нет, нет? — возражала она. — Любой господин поступил
бы со всей жестокостью.
Аристоник подвел Блоссия к скамье и усадил его.
127
— Я собрал вождей, —говорил он, —чтобы ты рассказал им
о борьбе в Риме и Сицилии, а они передадут твои слова воинам
своих отрядов.
Блоссий встал.
— Братья! Я — изгнанник. А изгнали меня нобили за то, что
я поддерживал народного трибуна Тиберия Гракха, который хотел
отнять земли у нобилей и наделить ими обнищавший деревенский
плебс. Он добился этого, но сенаторы отомстили ему. Когда он был
с друзьями на форуме — я рад, что не оставлял его в борьбе, —
нобили напали на них и большинство перебили. Погиб и Тиберий
Гракх. Меня поймали, посадили в темницу и присудили к изгна-
нию. Я поспешил бежать из Рима... — Он помолчал. — Но не
может быть, чтобы угнетение продолжалось вечно. Все мы люди,
и человек не должен, не имеет права угнетать человека, будь то
раб, варвар или свободный!
— Ты прав! — вскричал Аристоник. — Солнце одинаково
светит добрым и злым. Отчего же бывает, что человек уподобля-
ется зверю?
Блоссий продолжал:
— На острове Сицилия рабы поднялись против своих угнета-
телей, перебили господ и основали свое царство. Несколько лет
они держались, разбивая римские легионы, но вождь их Эвн не
укрепил острова. Он больше надеялся на помощь богов, чем на
свои силы. И государство рабов не устояло против римских легио-
нов: оно пало. Смерть и порабощение стали уделом оставшихся в
живых.
Наступило тяжелое молчание.
— Тогда же, во время борьбы в Сицилии, восстали рабы в
Лаврионских рудниках Атики. Они не в силах были выносить тя-
желый труд под землей от восхода до заката солнца. Голодные,
работая во мраке, подгоняемые бичами надсмотрщиков, они вы-
нуждены были восстать, чтобы освободиться. Но, увы, и они не
устояли в неравной борьбе... — Блоссий тяжело вздохнул. — Но
я верю, что справедливость и правда восторжествуют. Вы создаете
Государство Солнца, где все будут равны. Боритесь за это!
Глава XXIX
Красс Муциан со своими легионами отплыл на кораблях из
Брундизия.
Была осень. Лазурное море принимало темный оттенок, и вол-
ны неспокойно плескались о борта судов, плывших при попутном
ветре. Хлопали паруса, и гребцы громко пели. Они восхваляли
доблесть римских легионов и победоносных полководцев, которые
вознесли Рим на недосягаемую высоту.
«Перед ним, — пели они, — варварские племена, как му-
128
равьи у ног великана; смотрит он на них и раздумывает — разда-
вить или оставить в живых. Он решит, как захочет, ибо он —
владыка мира и мощь его беспредельна...»
Эвдем сопровождал Красса. Оба они стояли у кормы и смотре-
ли на окружавшие их суда. Выгнутые шеи и железные клювы ко-
раблей блестели на осеннем солнце, сотни весел равномерно под-
нимались и опускались в воду.
— Знаешь, друг, — сказал Красс, которому не давало покоя
золото Атталидов, — я все обдумал. Как только сокровища будут
у меня в руках, я исхлопочу тебе наместничество, а ты... ты сам
знаешь, как поступить. Возможно, я останусь жить в Пергаме —
Рим мне надоел, — и мы часто будем видеться, делить свои досу-
ги.
— Твои слова наполнили радостью мое сердце, — ответил Эв-
дем. — Дружба такого мудрого, храброго, бескорыстного человека
превыше многих наград и золота Атталидов...
— Ты любезен, благодарю тебя. Когда я думаю, что такие
огромные сокровища лежат в подземелье без всякой пользы, я по-
ражаюсь жадности человека, который копит, а потом умирает на
мешках с золотом.
«А я поражаюсь твоей алчности: она выгнала тебя из Рима,
как голод гонит из леса волка», — подумал Эвдем и, льстиво
улыбаясь, сказал:
— Ты прав, благородный Муциан! Золото — это жизнь, и
если ты вывезешь хотя бы один корабль, нагруженный слитками,
картинами, статуями и невольницами, искусными в рукоделье,
плясках, пении и игре на инструментах, ты возблагодаришь бо-
гов...
— ...и тебя! — с жаром перебил Красс. — Разве не ты сла-
достно нарушил покой моего сердца?..
Он хлопнул в ладоши. Молодой раб появился с низким покло-
ном.
— Приготовь нам поесть, — приказал полководец, — и по-
заботься о лучшем вине. — Повернувшись к Эвдему, он медленно
заговорил: — Тиберий Гракх требовал передать все золото на
нужды хлебопашцев, и он был прав. Пахари получат земледельче-
ские орудия, быков, ослов и все, что понадобится, — об этом по-
заботятся мужи, распределяющие земли. Ну, а я, — засмеялся
он, — хочу пожить как можно лучше, ни о чем не заботясь.
— Ты прав, благородный Муциан! Сдержи слово римлянина,
и ты получишь больше, чем я обещал.
Глаза Красса алчно сверкнули.
— Будь спокоен! — вскричал он. — Победа над разбойником
бесспорна, и я уничтожу его, как только вступлю на берег Азии.
— А если Аристоник будет избегать битвы?
— Как «избегать»! — опешил Красс и, подумав, решил: —Я
заставлю его сразиться, клянусь Марсом! Я пошлю разведчиков,
129
5-833
выведаю у местного населения о силах злодея, и он не уйдет от
римского правосудия!
Уверенность полководца была приятна Эвдему.
Когда они возлежали за столом, певица-гречанка, рабыня Эв-
дема, запела, сопровождая строфы звонкими звуками кифары, о
феакийцах, к которым прибыл Одиссей.
— Да, феакийцы были мудрейшим народом на земле, —пре-
рвал Красс гречанку.
Но Эвдем, насмешливо улыбнувшись, взял у нее инструмент,
тронул струны и запел, как бы отвечая римлянину:
Все на земле изменяется, все скоротечно; всего же,
Что ни цветет, ни живет на земле, человек скоротечней.
Он о возможной в грядущем беде не помыслит, покуда
Счастием боги лелеют его и стоит на ногах он...1
Пораженный искусной игрой Эвдема, его звучным голосом,
Красс долго смотрел на него немигающими глазами, потом спро-
сил:
— Скажи, где ты учился игре и пению, где...
Но Эвдем не слушал Красса. Схватив кубок с вином, он про-
тянул его полководцу.
— Выпьем за победу над Аристоником! — воскликнул он со
смехом. — Твои легионы должны вернуть Риму наследие Аттала!
Так, проводя время в пирушках и пении, они проплыли мимо
берегов Эллады и вошли в Миртойское море1 2.
Кикладские острова радовали глаз зеленью, на фоне которой
четко выделялись мраморные портики, храмы.
— Что может быть лучше мирной жизни! — с притворным
вздохом сказал Эвдем. — И как люди не понимают этого! О, если
бы земледельцы и ремесленники помогли нам справиться с Аристо-
ником, мир был бы восстановлен.
Однако Красс не согласился с лицемерными словами Эвдема:
— Ты ошибаешься! Победоносная война лучше плохой мир-
ной жизни. Неужели ты думаешь, что земледельцы и ремесленни-
ки выступят против Аристоника?
— Почему же им не выступить? — возразил Эвдем.
— Потому, дорогой мой, что вряд ли они захотят испытывать
на своей шкуре притеснения нового наместника.
Эвдем вспыхнул, поняв намек.
— Не всякий наместник — грабитель. Есть мужи честные,
неподкупные... Неужели ты против меня? —воскликнул он с при-
творным смехом.
— Что обещано, то свято! — хлопнул его по плечу Красс.
1 «Одиссея», песнь XVIII, стихи 130 —133.
2 Миртойское море — юго-западная часть Архипелага, между Кикладскими ост-
ровами и Пелопоннесом.
130
Подплывая к Элее, легионеры пели воинственные песни, уда-
ряя мечами в панцири и шлемы.
Лязг оружия напоминал о кровопролитии, и элей цы, столпив-
шиеся на берегу, смотрели со страхом на легионеров.
Корабли причаливали, их медные носы зловеще сверкали. От-
свечивали на солнце копья, шлемы, мечи и панцири воинов.
Красс первый сошел на берег.
— Вот она, римская земля, захваченная разбойниками! —
воскликнул он. — Горе тем, кто посмел поднять оружие против
Рима!
Дав легионам двухдневный отдых, Красс Муциан ожидал в
Элее сведений от разведки, посланной в нескольких направлени-
ях — на Пергам, Парфений и Эги. Но разведка запоздала, и это
помешало выступить войскам из Элеи на третий день. Зато сведе-
ния разведки были благоприятные: ни в пергамском, ни в парфе
нийском, ни в эгийском направлениях противник не был обнару-
жен. Местное население уверяло, что гелиополиты давно не
бывали в этих местах.
Осторожный Эвдем выразил сомнение. Однако полководец
беспечно пожал плечами:
— Разбойники дрожат от страха перед нами. Если бы они
были сильны, они преградили бы нам путь в море, не дали бы
высадиться в Азии.
— Может быть, это военная хитрость?
— Чья? Рабов и оборванцев? Да ты смеешься, благородный
Эвдем! Жрецы-прорицатели гадали по полету птиц и внутренно-
стям животных, и боги послали благоприятные предзнаменования.
— Все-таки осторожность — мать успеха.
— Да ты трусишь! — презрительно вскричал Красс. — И пе-
ред кем? Перед сбродом, который я распну на крестах!
— Не забудь, что этот сброд обучен и готов умереть с оружием
в руках!
— Пустяки! Все эти гелиополиты побегут при одном появле-
нии римлян.
Эвдем не стал спорить. Уверенность полководца казалась на
три четверти победой, тем более что ее разделяли легаты!, военные
трибуны2 и центурионы^ легионов. Но противник находился неиз-
вестно где, и нужно было решить, куда двинуть войска, чтобы
одержать победу.
Красс был в большом затруднении. Однако удача как будто
сопутствовала ему.
Перед сном, когда Красс проверял стражу, легат доложил ему,
1 Легат — помощник и заместитель римского полководца, командир легиона.
2 Трибун (военный) — командир шестой части легиона (в легионе было шесть
военных трибунов).
3 Центурион — командир центурии, состоявшей из сотни или более воинов.
131
что с ним желает говорить по важному делу какой-то грек. Красс,
избегавший выслушивать незнакомых людей, спросил легата, кто
этот грек, но тот и сам не знал.
— Проводи его в шатер, —распорядился Красс Муциан, —
да сперва обыщи.
Вошел коренастый человек с воспаленными глазами на одут-
ловатом лице, обезображенном шрамом.
— Кто ты? — спросил полководец, взглянув на его грязный,
оборванный хитон.
— Приближенный пергамского царя.
— Должность?
— Судья и каратель.
— Имя?
— Аполлинарий.
Красс задумался. Вызвав Эвдема, он спросил его:
— Знаешь этого человека?
— Ближайший помощник царя Аттала, — молвил тот, сразу
узнав царского палача.
— Чего хочешь?
Аполлинарий бросился к ногам римлянина.
— Ты — величайший полководец, — воскликнул он, — и ты
один можешь избавить страну от разбоя гелиополитов! Вождь их
Аристоник находится недалеко отсюда, он не знает о твоем прибы-
тии, и ты бы мог начать победоносную войну со взятия Левк, где
хранятся сокровища Атталидов. Город хотя и укреплен, но в нем
находится малочисленное войско. А в твоем распоряжении непобе-
димые легионы.
— Ты уверен, что сокровища в Левках? — шепнул Муциан,
и Эвдем, искоса наблюдавший за ним, уловил в его глазах жад-
ность и беспокойство.
— Клянусь!
— Хорошо, ты останешься при мне. И если слова твои —
правда, то получишь награду, если же это ловушка — пощады не
будет!
— Господин, жажда мести привела меня в твой лагерь. Ви-
дишь этот шрам? Его нанес мне Аристоник, и я ненавижу его. Он,
злодей, преследует богачей, казнил царских стратегов, и только я
один уцелел по милости богов. Состояние у меня отнято, виллы
разорены, дом сожжен. Я сделался нищим! —завопил Аполлина-
рий, схватившись за голову. — И ты, только ты один, мститель-
римлянин, можешь нам помочь! Устрани несправедливость, соде-
янную дерзким разбойником, верни оставшимся в живых их
достояние, и мы возблагодарим тебя по-царски, а поколения назо-
вут тебя освободителем поруганного народа!
Но Красс оставался равнодушным, слушая Аполлинария: ка-
кое ему было дело до этого разоренного грека! В благодарность он
132
не верил, зная, что богач по натуре своей любит обещать, а лишь
дело коснется золота — обманет. Он презирал греков, и несчастье
богача не трогало его. Более того, он рад был, что богиня мести
Немезида воздает наконец по заслугам этой жадной породе людей,
и думал: «Пусть издыхают, проклятые! А на поколения их плевать,
я не хочу освобождать тунеядцев! А что они не поруганный народ,
а злодеи — свидетелем этому весь Олимп!»
Он представлял себе Аристоника разбойником, укравшим цар-
ские сокровища и грабившим храмы и города, чтобы захватить
побольше добычи; он считал его самозванцем, провозгласившим
себя наследником Аттала и отнявшим у Рима достояние, завещан-
ное покойным царем. Он был убежден, что земля, на которой вы-
садилось его войско, принадлежала Риму по праву, и если ему,
Крассу, приказано сенатом завоевать ее, усмирить восставших ра-
бов, он обязан это сделать.
«Тиберий Гракх боролся за землю для римских пахарей, —
думал Красс Муциан, — но никогда бы он не стал жертвовать
своей головой ради благополучия варваров».
Он смотрел исподлобья на Эвдема и Аполлинария: «Я никогда
бы не имел с ними дела. Но Эвдем мне нужен, а тот, другой, что
мне с ним делать?.. Лишь только возьму Левки — отделаюсь от
обоих: Эвдема отправлю в Рим с письмом к сенату, Аполлинария
же, если солгал, распну на страх предателям. А если он сказал
правду, дам ему клочок земли, чтобы научился работать... Ах, со-
кровища, сокровища! Они мне нужны, как хлеб, как вода, как
воздух, как жизнь!»
Он вышел из шатра, приказав легату:
— Объяви военачальникам, что выступим на заре, если боги
пошлют нам благоприятные предзнаменования. Пусть жрецы-про-
рицатели приготовятся к завтрашнему дню.
Вернувшись в палатку, он шепнул Эвдему, указывая глазами
на Аполлинария:
— Отдаю этого человека вод твое наблюдение. Присмотри за
ним, чтоб не сбежал. Может быть, он соглядатай или убийца. По-
мни, что жизнь твоя может подвергнуться опасности.
— Да наградит тебя Зевс за твои заботы обо мне! — низко
поклонился Эвдем, сделав знак Аполлинарию следовать за ним.
Когда они ушли, Красс тихо рассмеялся: «Я хорошо сделал,
что заставил богача стеречь богача. Пусть они перегрызут друг
другу глотки!»
Глава XXX
Римские легионы двигались на Левки. Мелкие отряды мизий-
ских конников не давали римлянам покоя. Они нападали на обозы,
133
отбивали лошадей на водопое, поджигали заготовленное сено, тре-
вожили людей на отдыхе. Неуловимые, они так же внезапно исче-
зали, как появлялись, и Красс Муциан объявил денежную награду
за поимку каждого конника.
Легионы шли бодро, с песнями. Впереди и с боков ехала, рас-
сыпавшись на большое расстояние, конная разведка. Всадники в
железных панцирях, блестящих шлемах и полусапогах — кали-
гах — крепко сидели в седлах, к которым были прикреплены щи-
ты. Разведчики ехали молча — им было строго запрещено петь,
разговаривать и перекликаться.
За всадниками следовала пехота во главе с седым полковод-
цем, за ним ехали легаты, дальше шагали трубач, знаменосец и
воины с кожаными голенищами на правой ноге — для защиты в
бою от ран (левую должен был прикрывать щит). За этими вои-
нами шли пращники в плащах, в складках которых хранились кам-
ни; короткий меч, щит и праща составляли все их вооружение. С
правой стороны на груди каждого воина висел на перевязи шлем.
Идти было тяжело: изнуренные азиатским зноем римские во-
ины несли на себе пилы, мотыги, секиры, серпы, котелки для еды,
запасную одежду, колья для постройки вала и провиант, выданный
на семнадцать дней.
Заиграла труба. Воины запели. Когда же рот и горло пересох-
ли, песня внезапно оборвалась.
Дальше следовал обоз. Быки тащили большие повозки, нагру-
женные кожаными палатками, запасным оружием, зерном, пред-
назначенным для помола, и провиантом. За ними везли осадные
орудия. Погонщики громко кричали, хлопая бичами, стегали жи-
вотных. Быки ревели, лошади ржали.
Уверенные в победе, римские всадники спокойно отбивались
от налетов неприятельских конников, точно отмахивались от ко-
маров.
Толпы земледельцев и горожан с любопытством встречали сы-
тых, прекрасно вооруженных воинов из далекого Рима, но легио-
неры видели, что население настроено к ним враждебно: они были
врагами; пришельцами, каждый их шаг считался посягательством
на независимость народа. Красс первый заметил недружелюбие в
глазах жителей и услышал угрожающие крики женщин и детей.
Он подумал, что если бы у него не было столько войска, эти люди,
не задумываясь, напали бы на легионы.
А Эвдем, прислушиваясь к речам земледельцев и насмешкам
горожан, видел, что ненависть к римлянам, подогретая обещания-
ми Аристоника, пустила глубокие корни, и досадовал, что не по-
заботился при жизни Аттала умертвить Аристоника.
«Будь он убит, — думал он, — не пришлось бы теперь трево-
житься. А все же он должен погибнуть!» И, обратившись к Крассу,
сказал:
— Будь осторожен: всюду враги.
134
Полководец пожал плечами.
— Неужели нам бояться их? — указал он на толпы наро-
да. — Взгляни на наши легионы и подумай.
Эвдем не стал спорить. Беспокойство его увеличивалось по ме-
ре приближения к Левкам — всюду встречались озлобленные лю-
ди, слышались голоса:
— Враг на нашей земле. Он снова несет нам рабство!
Однажды было сообщено полководцу, что земледельцы отказа-
лись продавать сено и солому, и взбешенный консул приказал от-
бирать все, что понадобится, силой. Тогда в деревнях произошли
стычки воинов с хлебопашцами, и с обеих сторон были убитые и
раненые.
Узнав об этом, Эвдем испугался; он пожалел, что отправился
в поход с римлянами, и досадовал на Красса, который, мечтая об
Атталовых сокровищах, был глух к его советам. Когда в отдалении
забелели, как паруса, маленькие Левки, расположенные на крутой
горе над морем, на душе Эвдема стало тоскливо. Он спросил Крас-
са, как скоро римляне рассчитывают овладеть городом, и услышал
хвастливые слова полководца:
— Вот он, этот дерзкий город, обреченный богами на гибель!
Юпитер, Нептун и Минерва прокляли его — так возвестили се-
годня утром жрецы-прорицатели!
— Слава богам! — хором воскликнули легаты.
Центурионы и легионеры подхватили этот возглас, и он про-
катился по рядам войска — от легиона к легиону, разносясь по
равнине резкими, веселыми раскатами. Воодушевление воинов
приободрило Эвдема. Он перестал думать о враждебности населе-
ния, о налетах мизийских конников и спросил полководца:
— Как прикажешь поступить с Аполлинарием?
— Надо послать к царям за помощью, — сказал Красс, — но
Аполлинарию я не доверяю, а тебя люблю, уважаю и считаю са-
мым честным, самым способным и самым умным человеком. К
тому же ты искусен в переговорах, в умении поспорить и убедить
противника в правильности своего суждения. Сенат приказал мне
заручиться помощью азиатских царей. Поэтому поезжай к ним с
Аполлинарием. Скажи царям так: «Римский сенат требует от вас
помощи, чтобы одолеть злодея Аристоника. Торопитесь прислать
войска, ибо восставшие невольники поработят и вас».
Эвдем молчал. Предложение полководца было для него неожи-
данным. Он ненавидел царского палача за козни против себя и
своих друзей, за годы томительного страха, когда жизнь его висела
на волоске и малейшее обвинение грозило ему гибелью, — слиш-
ком хорошо знал он безграничную легковерность и бешеный нрав
сумасбродного царя. И теперь, после всего этого, Аполлинарий по-
едет с ним, будет делить трудности пути, давать советы, даже, быть
может, возбуждать азиатских царей против него!
— Что же ты молчишь?
135
Эвдем злобно усмехнулся:
— Воля твоя!
— Согласен? — обрадовался Красс.
— Боги ведут людей их путями, — загадочно сказал Эв-
дем. — Одному человеку они шлют добрую жизнь, а другому —
внезапную смерть. И если я вернусь, то, конечно, с вспомогатель-
ными войсками.
— Боги воздадут тебе за дружбу и любовь к Риму! — улыб-
нулся консул, обнимая его. — А я начну осаду города. И если не
возьму его до твоего прибытия, нам помогут царские войска.
А сам думал: «Нужно взять Левки и захватить сокровища Ат-
талидов до возвращения Эвдема. Сколько их там — никто не зна-
ет. Ненужного свидетеля не будет, и я стану богат, как Крез».
Эвдем же, взглянув на городские стены, на крутую гору, ре-
шил, что Красс едва ли сумеет взять такую неприступную кре-
пость: «Рабы будут защищаться до последней возможности, и если
римлянин обманет меня, я обвиню его в сенате и погублю».
Глава XXXI
Сокровища, привезенные из Рима, Блоссий передал Аристо-
нику. Это были статуи, вазы из литого серебра и золота с искус-
ными, точно вытканными, узорами, украшенные драгоценными
камнями кубки, картины, писанные кистью великих художников
Эллады.
Блоссий любовно ощупывал их, точно прощаясь с ними, и пе-
редавал Аристонику, который небрежно бросал эти ценности в
корзины, устланные сеном.
Равнодушие вождя возмущало Блоссия:
— Удивляюсь, как ты не полюбовался этими божественными
изделиями! Смотришь на них и невольно забываешь, что ты на
земле!
Аристоник усмехнулся:
— Не время восхищаться. Все это золото и серебро пойдет в
работу: я прикажу чеканить из него монету, чтобы уплатить жало-
ванье наемникам.
— Что ты говоришь! — горестно всплеснул руками ста-
рик. — Ты... ты... эти вазы... кубки...
— Так нужно.
— Эти ценности я пожертвовал не для того, чтобы их перели-
вать. Продай лучше, пусть сохранится душа художника!
— Я не понимаю тебя, — холодно возразил Аристоник.
— Не понимаешь? Ты — как ребенок... Ведь это убийство,
это большее преступление, нежели... — Он не договорил, задумал-
ся. — Эти статуи, эти вазы, — бормотал он, — разве можно
сравнить их с человеческой жизнью?
Аристоник нахмурился.
136
— Я тебя люблю и уважаю, как отца, — сказал он, — но
твоя скорбь меня раздражает. Ты считаешь эти изделия выше че-
ловеческой жизни?! Постыдись! Я бы не отдал за них жизни даже
одного гелиополита!
— А, гелиополита — это я понимаю. Но не наемника, кото-
рый служит сегодня тебе, а завтра врагу!
Аристоник молчал.
— .Жизнь человеческая — мгновение, прекрасное или безоб-
разное. И если жизнь гелиополита прекрасна оттого, что он жер-
твует ею в борьбе, то жизнь наемника... не безобразна ли? И ты
хочешь мое золото отдать варварам!
— Но пойми, казна моя сейчас пуста!
— А сокровища Атталидов?
— Но они далеко!
— Возьми царское золото, но сохрани изделия рук человечес-
ких.
У палатки послышался конский топот. Вбежал караульный на-
чальник:
— Гонец из Пергама!
Вошел раб:
— Римляне высадились в Элее и идут на Левки. Я загнал трех
лошадей, чтобы известить тебя.
— Много у них войска?
— Много.
— Страшна не сила, а единодушие. А его у нас больше, чем у
них. Слышишь, отец? — повернулся Аристоник к Блоссию. —
Через несколько дней римляне подступят к Левкам, и нам не уда-
стся взять золото из сокровищницы.
— Разве теперь время чеканить монету? — возразил стоик.
Не слушая его, Аристоник приказал созвать вождей.
— Война с Римом начинается, — сказал он, — и тебе, отец,
лучше удалиться в Памфилию или Киликию. Там живи спокойно
до конца войны.
— Нет, вождь, я привык к борьбе за справедливость. В радо-
стях и юре я буду с тобой, сын мой, и не оставлю тебя до конца
борьбы.
— Я ждал этих слов и всегда рад видеть тебя, слышать твои
мудрые советы. Скажи, что я должен делать? Ждать, чтобы рим-
ляне взяли Левки, или напасть на них?
— Разве я военачальник, чтобы давать советы? Разве я вел
войны и вступал с врагом в бои? Но я думаю так: пусть римляне
осаждают Левки. Город взять трудно —он на неприступной скале,
и защищает его Ксантипп. Это мужественный человек. Он понра-
вился мне своей твердостью и неустрашимостью.
— А потом?
— Римляне устанут, падут духом, и тогда...
137
— Подожди, — остановил его Аристоник. .— А если они по-
лучат подкрепление?
— Пусть! А ты собери все войска в один кулак и ударь всеми
силами.
Обняв старика, Аристоник ласково гладил его морщинистые
руки и шептал:
— Я знаю, ты жаждешь справедливости и победы... Я жажду
тоже... Души наши родственны, как родственны души гелиополи-
тов, которые посвятили себя борьбе... Но будь покоен, отец мой,
я разобью римлян и освобожу Левки!
В шатер стали входить вожди.
В эту же ночь сотни гонцов помчались во все города и деревни
с призывом помочь Аристонику в борьбе с Римом.
Глава XXXII
Эвдем и Аполлинарий, сопровождаемые рабами, выехали
ночью из римского лагеря.
Перед отъездом Эвдем упросил Красса послать к Ариарату,
царю Каппадокии, легата, объяснив, что путь в эту страну продол-
жителен и, пока они объедут все страны и доберутся туда, пройдет
много времени.
Сев в Элее на судно, Эвдем и Аполлинарий отплыли в море.
Пропонтида* приняла их негостеприимно: попутный ветер сменил-
ся встречным, и судно медленно продвигалось вперед. Усталые
гребцы выбивались из сил. Наконец судно вошло в Астакосский
залив и бросило якорь у Никомедии, столицы Вифинии.
Приказав рабам стеречь Аполлинария, Эвдем отправился к ви-
финскому царю Никомеду.
Никомед Второй Эпифан принял его дружелюбно. Это был уже
немолодой человек с несколько одутловатым лицом и веселыми
глазами. Глядя на него, Эвдем думал:’’Неужели это отцеубийца? О
боги, почему вы наделяете жестоких людей такими глазами? Ни-
кто бы не поверил, что этот человек мог поднять руку на слабого,
безвольного царя Прусия!"
Эвдем передал Никомеду просьбу Красса Муциана, звучавшую
как приказание, и царь обещал отправиться сам во главе пехоты
и конницы.
Не задерживаясь в Вифинии, Эвдем к вечеру поплыл дальше.
Попутный ветер, надувая паруса, быстро гнал судно, и оно
весело неслось вдоль берегов Азии. Когда вышли в широкое море,
Эвдем приказал рабам схватить Аполлинария и связанного отвести
в свой шатер.
— Теперь посчитаемся, — сказал он, злобно скривив гу-
1 Пропонтида — древнее название Мраморного моря.
138
бы. — Знаешь ли, что Понт Эвксинский1 умеет крепко хранить
свою добычу? Отвечай: куда делись мой брат и племянник?
Аполлинарий молчал, шрам на его лице налился кровью.
— Скажешь, злодей? — крикнул Эвдем и приказал: — Свя-
зать руки и ноги, зашить его в мешок, к голове привесить якорь!
Аполлинарий обезумел от ужаса.
— Господин мой, — завопил он, — не я виноват в смерти
твоего брата и племянника, а царь Аттал! Это он приказал умерт-
вить их, чтобы завладеть их богатством!
— Говори!
— Он приказал халдею Гиссару приготовить ядовитый поро-
шок и всыпать им в вино.
— А где Гиссар?
— Отпусти меня, даруй мне жизнь, и я найду его.
— Отвечай, как ты оклеветал меня перед Атталом?
— Я не клеветал, клянусь Немезидой! Отпусти меня...
— Не клеветал? — усмехнулся Эвдем. —А кто обвинил меня
в измене, в сговоре с римлянами? Тоже Гиссар?
— Нет, не Гиссар.
— Кто же?
— Дион.
— Зачем лжешь, подлый пес?
— Нет, не лгу. Взгляни, господин мой, на пергамент, который
находится в золотой вазе с изображением похоронной жертвы.
Когда раб, порывшись в вещах Аполлинария, принес вазу, Эв-
дем увидел на ней изображение: женщина приносит подземным
богам жертву, перед тем как поставить в могилу погребальную
урну; на жертвеннике горит священный огонь, а позади женщины
стоит на колонне глиняная ваза с цветами.
Он вынул из золотой вазы тонкий свиток пергамента. Это было
письмо, написанное рукой Диона к царю. Дион обвинял Эвдема в
измене, в кознях против Аттала, в стремлении умертвить его, а
Пергамское царство передать Риму.
Читая, Эвдем краснел и бледнел. И вдруг с ненавистью, иска-
зившей лицо, взглянул на Аполлинария:
— Откуда у тебя это письмо?
На мгновение грек смутился:
— После смерти царя я разбирал его пергаменты и взял не-
сколько ненужных писем.
— Зачем?
Аполлинарий молчал.
— Говори! — в бешенстве крикнул Эвдем. — Молчишь? Тог-
да я скажу: ты хотел, низкий человек, оклеветать меня перед пер-
гамскими мужиками, внушить им, что я — враг, ты хотел погу-
бить меня, ты...
Задохнувшись от ярости, он сделал знак рабам.
1 Понт Эвксинский — древнее название Черного моря.
139
Эфиоп сунул в рот Аполлинарию тряпку. Лицо грека побагро-
вело, глаза расширились. Он метался, стараясь освободиться, глу-
хо выл, бился головой о палубу.
Принесли грубый мешок, втолкнули внутрь тело и зашили на-
глухо. Потом прикрепили к нему тяжелый якорь и с трудом пота-
щили к корме.
Эвдем стоял неподвижно, как бы задумавшись. Возглас раба
заставил его очнуться:
— Прикажешь, господин?
Море пенилось, ударяясь о борта судна, и соленые брызги за-
летали на палубу. Эвдем смотрел на темные волны. Пусто было в
его душе. Только иногда вспыхивала мысль: «Найти старого Гис-
сара! »
Раб резко повторил вопрос.
— Делай свое дело! — с раздражением крикнул Эвдем и смот-
рел со злорадством, как невольники раскачивали мешок, чтобы
швырнуть его в море.
Казнив царского палача, Эвдем не успокоился. Ои перерыл все
вещи Аполлинария, пересмотрел все письма, но улик против Гис-
сара не нашел.
«Правду он сказал или солгал? — думал он. — Если правду,
то знал ли халдей, для кого готовил яд? Но где разыскать старика?
Куда он отплыл? Царств много, а городов еще больше».
В Синопской гавани Эвдем высадился на берег.
Пафлагонский царь Пилемен, низкорослый, с кривыми от вер-
ховой езды ногами и красным, мясистым лицом, хвастался своей
знаменитой конницей. Отвечая Эвдему на требование римлян, он
стал говорить о заслугах прежних царей, но Эвдем перебил его:
— Когда царь намерен послать войска?
Пафлагонский царь обещал ему на другой же день посадить
войска на корабли и отправить в Элею.
«Остается еще Понт, —думал Эвдем, отплывал из Синопа. —
Но где искать Митридата? Говорят, он нс сидит в столице, а ры-
щет, как волк, по своему царству».
В Амасии он узнал, что Митридат после возвращения из Пер-
гама отправился в горы, где был назначен сбор войск.
— Там он пробудет, — утверждал городской старшина, —
около месяца, и ты увидишься с ним. Не забудь взять с собой
вооруженных проводников.
Лишь по прошествии нескольких недель Эвдем прибыл в не-
большую деревушку, где нашел Митридата.
Царь, желчный, обрюзгший человек, встретил его неприветли-
во и лишь после того, как Эвдем пообещал ему от имени сената и
Красса Муциана Великую Фригию1, решил послать пехоту и кон-
ницу.
1 Великая Фригия — западная часть Малой Азии, от среднего течении реки Га-
лиса до истоков Герма.
140
Эвдем торопился попасть скорее под Левки, опасаясь, как бы
Красс не завладел сокровищами Атталидов. В этот же день он
отправился обратно.
Глава XXXIII
Красс осадил Левки с суши, а войска городов Самоса и Эфеса
помогали ему с моря.
Красс предполагал, что возьмет Левки легко, но осада затяги-
валась.
Наступила дождливая зима. Легионы, непривычные к холоду,
переносили его с трудом. Количество больных воинов увеличилось.
В конце зимы прибыли вифинские войска, пафлагонская кон-
ница, каппадокийская пехота и, наконец, понтийцы, а Эвдема все
еще не было.
«Неужели он отказался от сокровищ и наместничества? — ду-
мал Красс. — Или перешел на сторону Аристоника, обещавшего
больше, чем я? Или же надоела ему эта война, и он остался в
Понте?»
Время шло.
Осада была трудной. Высокая скалистая гора, на которой воз-
вышался город, окруженный каменными стенами, казалась непри-
ступной. Как взобраться на нее воинам, как поднять наверх осад-
ные орудия?
Красс не знал, что предпринять. На военном совещании лега-
ты, трибуны, центурионы и вожди вспомогательных войск едино-
гласно утверждали, что взять город приступом невозможно. Реше-
но было взять врага измором.
«А если они имеют продовольствия на год или на два, — думал
Красс, — если питьевой водой обеспечены, что тогда делать?»
После долгих размытлений он решил в начале весны взять
город приступом.
Несколько молодых трибунов объявили о желании взобраться
на стены города, чтобы поискать путь, по которому можно было
бы поднять орудия и провести легионы.
Красс не очень верил в успех предприятия, но ему было при-
ятно, что доблесть вдохновляет молодых людей на подвиги.
— Когда отправитесь, молодые львы?
— Завтра ночью! — ответил трибун Муций.
— Что для вас нужно?
— Прикажи обозникам сплести длинную лестницу из самых
крепких веревок.
Юноши отправились на другой день вечером. Темнота скрыва-
ла Левки и море; только в римском лагере, оставшемся позади,
мелькали огоньки.
Они шли гуськом. Было их пятеро. Молодые воины не взяли
141
с собой мечей и копий, а только длинные охотничьи ножи и пращи.
Уходя, они говорили, что идут на охоту, и звали молодежь других
легионов. К ним присоединились еще четверо, больше не нашлось.
Долго они ходили вокруг горы, стараясь ощупью найти высту-
пы на камне, и когда обнаружили в одном месте, почти над самым
морем, нечто вроде природной лестницы, уже светало, и пришлось
возвратиться в лагерь.
На следующую ночь они отправились опять. Один из трибунов
захватил веревочную лестницу и стал ловко взбираться, держась
за выступы, вбивая для опоры нож в мягкую породу. Он достиг
благополучно вершины, укрепил лестницу и сбросил ее товарищам.
Вскоре восемь человек были на горе, и только один остался
внизу сторожить лестницу.
Они обошли высокие стены, твердые, гладкие, неприступные.
Шаги часовых гулко доносились сверху. Юноши надеялись про-
браться в город, но это было невозможно. Проходя мимо железных
ворот, они остановились, пытаясь открыть их, но вблизи послыша-
лись яростный лай собак и приближающиеся голоса.
— Назад! — шепнул Муций.
И они побежали в темноте, под дождем, скользя, спотыкаясь,
дрожа от ужаса.
Добежав до лестницы, они стали ощупью спускаться. Дул
сильный ветер, дождь усиливался, и намокшая лестница, раскачи-
ваемая вправо и влево, как качели, то взлетала над морем, то
опускалась вниз, пролетая над серой кучей камня.
Спускались медленно, задыхаясь. Мокрые руки зябли, пальцы
коченели, ноги скользили.
«Найдут лестницу или не найдут?» — мучила всех одна и та
же мысль.
Молчали, стиснув зубы.
Сверху раздался голос. Он показался им грохочущей, падаю-
щей глыбой, и они задрожали, ощутив всем телом смерть.
— Эй вы, собаки, лезьте наверх! Иначе срублю вашу лестни-
цу’-
Они остановились.
— Что делать?
— Лезть наверх.
— И это говорит римлянин? Постыдись, Люций!
— Вниз, вниз скорее!
Ветер усиливался. Лестница раскачивалась так сильно, что во-
ины не разобрали слов юноши.
— Что? — крикнул Люций.
В ответ послышался резкий голос сверху:
— Слышите? Лезьте наверх! Считаю до трех. Раз...
Но они не слушали, торопясь. Одни, повиснув на руках, сколь-
зили вниз, обдирая себе кожу; другие, оступаясь, не попадали на
142
к
Вверху ударило, лестница задрожала, рванулась
и полетела в темноту
ступеньки и второпях нащупывали их ногами; иные готовились
прыгнуть в шумящее море и выжидали, когда лестница пролетит
над пучиной.
Дождь усиливался.
— ...два...
Сверкнула молния; страшный удар грома, казалось, расколол
гору. Подняв глаза вверх, они увидели воина. В руках он держал
секиру.
— ...три!
Вверху ударило, лестница задрожала, внезапно рванулась и
птицей полетела в темноту. Юноши слышали вой ветра, грохот
моря, видели близко-близко косматые от пены волны, освещенные
блеском факелов, и темный, холодный омут тотчас же поглотил
их.
Резкий голос человека, обрубившего веревки, врывался в вой
ветра:
— Бей римских волков! Бей врага! Бей! Так приказываю я,
Амбубая!
Юноши не вернулись, и Красс Муциан понял, что разведчики
погибли.
Осадные орудия, загромождавшие римский лагерь, бездейство-
вали. Полководец не знал, как овладеть городом, и раскаивался,
что добивался своего назначения в Малую Азию.
«Тут ничего не сделал бы сам Сципион Эмилиан>>, —думал он,
вспоминая разрушителя Карфагена.
С этими мыслями он заснул. Дождь дробно стучал о покров
шатра, вихрь врывался внутрь, метался, хлопая медвежьей шку-
рой, заменявшей дверь, и вой его долго тревожил сон полководца.
Проснулся он внезапно от криков: «К оружию! К оружию!»
Топот ног, грубая брань, лязг оружия ошеломили его. Он вско-
чил, выхватил меч из ножен, дико осматриваясь.
Перед ним стоял легат и что-то говорил, но он не понимал его
слов. Смоляной факел мигал в дрожащих руках легата.
— Что? Что случилось?
— Аристоник! Горят наши корабли!
Красс Муциан овладел собой.
— Где начальники, трибуны, центурионы?
— Все на местах. Слышишь, какой бой!
Они выбежали из шатра. Звон оружия и крики оглушили их.
Бой шел где-то недалеко.
Кровавые отблески пожара мигали на влажной земле. На море
качались объятые пламенем суда, и волны казались кровавыми.
Доносились крики людей, моливших о спасении.
Вскочив на коней, которых подвели рабы, Красс и легат по-
мчались к месту битвы.
Темнота поглотила их. Отблески пожара, казалось, сгущали
ее. Дождь то утихал, то усиливался, налетая порывами.
144
Когда Красс и легат добрались до места боя, хлынул ливень.
Стрелы, копья, камни пращников свистели с обеих сторон.
Красс поехал дальше вдоль боевой линии. Всюду было одно и
то же. Ни римляне, ни гелиополиты не наступали — мешала тем-
нота.
Лишь только забрезжил серый рассвет, как обе стороны стали
поспешно строиться. Красс увидел, что неприятельской пехоты и
конницы очень много, и с беспокойством оглянулся на свои войска.
Гелиополиты шли стеной.
Красс приказал вспомогательной коннице охватить фланги
противника, а римской — ударить в тыл; пехота должна была
броситься вперед и прорвать ряды гелиополитов. Но он ошибся в
расчете.
Не успела римская конница приблизиться к противнику, как
ей ударили во фланг мизийские и карийские конники. В блестя-
щих шлемах, со сверкающими мечами и копьями, они неслись в
бой с громовым криком: «Солнце! Солнце!», погоняя своих коней.
Напор был столь стремителен, что пафлагонцы и понтийцы, мгно-
венно опрокинутые, обратились в бегство. Остатки их, обезумев от
ужаса, не слушая приказаний вождей, быстро покидали поле бит-
вы, несясь к реке Герму.
Всадники Кеада, напав на каппадокийскую пехоту, врезались
в нее. Ряды пехотинцев дрогнули, но царь Ариарат, стегнув бичом
горячего жеребца, поскакал наперерез беглецам. Гладко выбритое
лицо его пылало гневом; серебряный шлем, украшенный драконом
с разинутой пастью, сверкал на солнце.
— Срам, позор! —закричал царь. — Перед кем побежали?
Угрожая мечом беглецам, он остановил их и заставил вернуть-
ся в строй.
Битва возобновилась, горячая, отчаянная. Ариарат сражался в
первом ряду, но когда на него налетел Кеад и мечи их скрестились,
царь понял, что трудно устоять против гелиополита. Продолжая
отбиваться от Кеада, он повернул коня, чтобы умчаться, но Кеад
метнул дротик. Ариарат успел прикрыться щитом. Пытаясь избе-
жать единоборства, он стал уходить от Кеада, но тот преследовал
его по пятам. Обернувшись, царь выпустил одну за другой две
стрелы, но промахнулся. Кеад опять метнул дротик. Ариарат под-
нял коня на дыбы, и дротик вонзился животному в шею. Конь дико
заржал и чуть не сбросил всадника. Чувствуя смертельную опас-
ность, царь кликнул на помощь оруженосца, но было уже поздно.
Кеад ударил царя мечом по голове; серебряный шлем, зазвенев,
упал с головы, и в ту же минуту второй удар обрушился на неза-
щищенную голову. Ариарат пошатнулся, выронил меч и свалился
с коня.
— Царь убит! — раздались крики среди каппадокийцев, и пе-
хота, расстроив ряды, обратилась в бегство.
Разбив каппадокийцев, конница гелиополитов обрушилась на
римское войско. Впереди мчался Кеад.
145
Римская конница дрогнула. Военачальники пытались остано-
вить напор гелиополитов ловким объездом их флангов и ударить
одновременно в нескольких местах, но попытка эта не удалась.
Гелиополиты налетели на них со всех сторон. Началась страшная
бойня.
Не давая отдыха коннице, Кеад ударил во фланг римской пе-
хоте. Он попал в самую гущу боя и с радостью увидел Аристоника,
который, стоя на колеснице, метал копья.
Аристоник видел упорство римлян и кричал:
— Кеад, прорви ряды! Главк, заходи в тыл! Разве вы не ви-
дите, что победа наша?
Бой усиливался. Конница смешалась с пехотой. Римляне дрог-
нули и побежали к лагерю.
— Взять лагерь! — приказал Аристоник.
Дважды бросались гелиополиты на приступ и дважды отсту-
пали.
— Взять лагерь!
Подходили новые силы, новые отряды —добровольческие, на-
емные. Играли трубы, гремела боевая песня.
— Взять лагерь!
Гелиополиты обрушились на римский лагерь. Заграждения бы-
ли сломаны, преграды преодолены. Ничто не могло удержать со-
крушительный напор. Римляне храбро защищались, пока не были
взяты в плен и обезоружены.
Красс Муциан был тоже захвачен вместе с легатами и несколь-
кими трибунами. Стыд и ужас терзали его.
«Неужели мне, римскому полководцу, идти за колесницей раз-
бойника Аристоника? Мне, консулу, слушать насмешки и оскорб-
ления варваров? Нет, никогда!»
О сокровищах Атталидов он забыл, и если бы кто-нибудь ему
о них напомнил, он искренне удивился бы. Сокровища были сном,
а действительность — вот она: плен, поругание или смерть.
Проходили сирийские пехотинцы, проезжали фракийские кон-
ники. Громко хвастаясь победой, они насмехались над римлянами.
Красс слушал их с бешенством, и когда фракийцы подошли к
нему, чтобы посмеяться над ним, он грубо толкнул одного из них.
— Подлый волк! —вскрикнул оскорбленный фракиец и, бро-
сившись на Красса Муциана, хотел ударить его.
Но полководец стегнул его плетью по лицу. Взвыв от боли,
фракиец выхватил меч и ударил Красса по голове. Консул упал с
рассеченным черепом.
— Красс перехитрил меня, — сказал Аристоник Кеаду: — он
предпочел смерть позору.
Левки праздновали снятие осады песнями, барабанным боем,
ревом многочисленных труб. Радостно встречал народ Аристоника,
въезжавшего с триумфом в город. Впереди ехали храбрый конник
146
4
Гелиополиты налетели со всех сторон, началась страшная бойня
Кеад, сокрушитель неприятельских кораблей Дион и Ниса; за ко-
лесницей шагали тысячи пленников с опущенными головами; вез-
ли и несли добычу, захваченную в римском лагере.
Грянула победная песня. Это пело, встречая вождя, освобож-
денное от осады войско.
Ксантипп и Амбубая стояли с обнаженными мечами и кричали:
— Слава, слава!
Горожане приветствовали Аристоника веселыми криками, ма-
тери протягивали к нему младенцев, мальчики и девочки бросали
под ноги лошадей цветы и охапки листьев.
— Слава, слава!
А он стоял на колеснице, и солнце сияло в его глазах.
Глава XXXIV
— Ты не знаешь римлян, Аристоник. Они не успокоятся, по-
ка не сломят упорство гелиополитов.
Блоссий был болен; он полулежал на львиной шкуре и беседо-
вал с Аристоником, который сидел перед ним на скамье. Феспис в
боевой одежде готовила еду, наполняла кубки вином.
— Я не понимаю, отец, почему ты волнуешься? — говорил
Аристоник. — Войско мое сильно, я разбил римлян. Сегодня я
приказал начальникам распустить войска.
Блоссий сел на ложе.
— Отмени приказание, или — клянусь богами! — мы погиб-
нем.
— Поздно...
— Нет, не поздно... Беги, сын мой, отмени распоряжение,
спеши!.. О боги! Победа ослепила его, он перестал думать об осто-
рожности... Сын мой, торопись!
— К чему такая поспешность?
— Повторяю тебе: отмени приказание, иначе сам пожалеешь!
Аристоник встал.
— Иди, иди! Если желаешь победить — собери побольше
войск!
Когда Аристоник ушел, Блоссий горько улыбнулся.
— Дитя, дитя!.. — шепнул он, покачивая головой. — Он во-
зомнил о себе, считает себя Александром Македонским, а забыл,
что Рим может послать войска вдесятеро больше... Дитя, дитя!..
Неделю спустя, оправившись после болезни, Блоссий отпра-
вился в лагерь Аристоника, расположенный в окрестностях Левк.
Он застал вождя на ученье: войска упражнялись в стрельбе из
лука, в метании копья и камней из пращи, в нападении с мечом и
в отражении нападения.
— Отменил приказание? — первым делом спросил Блоссий и
148
обрадовался, когда Аристоник кивнул в ответ. — Воины нам нуж-
ны, без них мы мертвецы.
— Ты преувеличиваешь, отец! Пока римляне соберутся на-
пасть на нас, пройдет целый год.
— Сын мой, ты не знаешь римлян...
— Я видел их при Левках...
— Не забывай, что полководцы бывают разные.
Самонадеянность Аристоника пугала Блоссия. Но опасения его
были напрасны. Аристоник целые дни проводил в поле, а его люди
вербовали воинов по всему государству.
Через несколько дней Аристоник двинулся во главе войск и,
прибыв в долину Герма, расположился лагерем у подножия Сили-
ла — высокой горы, представлявшей собой природную крепость.
Однажды Блоссий, взволнованный, вошел в шатер Аристони-
ка:
— Радуйся, Атталид! Раб, недавно бежавший с острова Делос,
рассказывает, что там вспыхнуло восстание невольников. Рабы за-
хватили власть, перебили угнетателей...
— Я рад, что они взялись за оружие, но ни мы им, ни они нам
помочь не в силах.
— Да, но эти восстания отвлекают от нас силы врага.
Аристоник задумчиво смотрел на старика:
— Отец! Ты для меня больше чем отец: ты стараешься зажечь
наши сердца надеждой...
— Сын мой, Государство Солнца —первое государство в ми-
ре, такое, какого еще не было, какого никто не видел. И если мы
устоим в борьбе — наступит прекрасная жизнь.
Аристоник обнял Блоссия:
— С тех пор как ты у нас, я чувствую поддержку и уверен в
победе над врагом.
Глава XXXV
Аристоник разделил Государство Солнца на области (Пергам
и приморские города находились в руках противника). Начальни-
ками над областями он назначил старшин, которых выбирало на-
селение городов и деревень. Поля и пастбища, принадлежавшие
богачам, были распределены между земледельцами и обложены не-
большими податями. Горожане-ремесленники тоже платили ма-
ленькую подать, и Аристоник удивлялся, что денег притекает в
казну гораздо больше, чем он предполагал.
Блоссий, ездивший по окрестным деревням, объяснил ему, что
горожане и земледельцы платят нередко вдвое больше, чем поло-
жено.
— Они готовы, — сказал стоик, — отдать все свое имущест-
149
во, лишь бы только отстоять Государство Солнца. Они посылают
в войска сыновей и дочерей.
— Не говорил ли я! — вскричал Аристоник. — Если нас не
тронут, если нам дадут спокойно жить, наше государство окреп-
нет. — И он стал говорить с жаром о том, каким бы желал видеть
Государство Солнца: — У нас не будет ни богатых, ни бедных, все
будут работать и получать продовольствие, одежду, обувь и все
необходимое. Я намерен привить гражданам суровые нравы Спар-
ты: военное дело, гимнастику, строгую дисциплину. Все это укре-
пит дух и тело граждан. О, как я молю богов, чтобы Мысли мои
осуществились, не остались мечтами!
Вечером прискакали один за другим гонцы из Элеи, Смирны и
Эфеса с известием, что римские легионы высадились в трех местах
и идут в глубь страны.
— В Смирне и Эфесе — небольшие отряды, — говорили
они, — а в Элее — главные силы противника. Начальник элей-
ских войск консул Марк Перперна, человек смелый, настойчивый
и безжалостный, поклялся победить тебя, вождь!
— А много у него легионов?
— Немного, но, по слухам, на помощь римлянам идут войска
вифинского и понтийского царей.
На совещании вождей мнения разделились. Ксантипп совето-
вал разбить сначала римские отряды, а потом уже ударить по глав-
ным силам, чтобы обеспечить себе тыл. Кеад настаивал на против-
ном, и Блоссий поддерживал его.
— Уничтожив ядро, примемся за скорлупу, — твердил он,
подразумевая под скорлупой отряды.
— Но как добраться до ядра, не разбив скорлупы? — возра-
жал Аристоник. — Не надо забывать также о войсках царей. Ка-
ково ваше мнение? — обратился он к вождям отрядов.
Одни предлагали разделить войско на три-части и одновремен-
но нанести удар римлянам в трех направлениях. Иные говорили,
что лучше ударить по главным силам римлян.
Но Аристоник, не зная численности главных сил неприятеля,
отверг этот совет. Решено было выступить на рассвете против глав-
ных сил, двигавшихся со стороны приморского города Элеи.
Ночь была темная, тучи заволакивали небо. Аристонику не
спалось, и он вышел из шатра. С севера доносился неясный гул —
не то топот табунов, не то беспорядочное бегство, но голосов не
было слышно. Он проверил караулы — все было в порядке.
Идя по лагерю, он не переставал прислушиваться к гулу, ко-
торый усиливался. Он остановился. Это был топот — больше он
не сомневался. И вдруг страшная догадка мелькнула в голове.
— Труби сбор! — приказал он караульному начальнику, воз-
вращавшемуся после смены.
Но прежде чем затрубили, с долины донесся звон оружия и
крики сирийцев:
150
— К оружию! К оружию!
Было так темно, что Аристоник с трудом отыскал шатер Мне-
мона и Ксантиппа.
— Вставайте, вставайте — римляне!
Звон оружия, крики и топот были совсем близко. Аристоник
добежал до шатра Блоссия и ворвался в него.
Пламя светильни метнулось, заколебалось.
Блоссий и Феспис вскочили.
— Римляне!
Они не успели спросить вождя, где враг, куда спасаться. Тре-
вожный вой труб в лагере, поспешные шаги воинов, крики, ру-
гань — все это оглушило их.
Наскоро вооружившись, они выбежали из шатра. По прибли-
жавшемуся шуму они поняли, что в лагере идет бой.
Слышался голос Аристоника, доносившийся с горного перева-
ла.
Впереди дробью рассыпались шаги разбегавшихся гелиополи-
тов, позади — надрывные крики воинов, ржанье коней, лязг и
скрежет мечей.
Вскоре они попали в полосу холмов, пригорков и ущелий.
Здесь было безопаснее — конница не могла действовать на такой
неровной земле. Голоса Аристоника и Главка придали им мужест-
ва.
Блоссий в темноте подбежал к вождю.
— Сын мой, где Ниса и Мнемон? Где их отряды?
— Увы, —вздохнул Аристоник, —они там, в бою... Мы поч-
ти окружены: в бой вступили пафлагонские конники и каппадо-
кийская пехота. Но не все еще потеряно, и я хочу ударить на
врага.
. — Это было бы безрассудно, — удержал его стоик. — В тем-
ноте легко уничтожить своих, о победе же нечего и думать. Кроме
того, можно ожидать нападения вифинцев и понтийцев. Лагерь
разрушен. Слышишь, бой утихает? Кто сумел отступить, тот уже
совершил это, а кто погиб, пусть позаботятся о нем боги.
— Если так, — вскричал Аристоник, — то мы могли бы хоть
чем-нибудь нанести урон неприятелю! — Он замолчал прислуши-
ваясь. — Да, ты прав, битва кончилась...
Аристоник приказал метать в темноту копья и камни, стрелять
из луков, надеясь, что всадники после победы примутся за добычу.
И он не ошибся.
Со свистом летели копья, камни и стрелы. Бешено ржали ра-
неные лошади, крики римлян усиливались. И совсем недалеко по-
слышался резкий голос римского трибуна.
— Приготовиться к бою!
Гелиополиты нащупывали в темноте глыбы и, расшатав их,
толкали вниз. С грохотом катились тяжелые камни в долину, и в
ответ доносились проклятья и стоны.
151
— Не отступить ли нам? — предложил Блоссий. — Ночь
скроет наш отход.
— Нет, — воспротивился Аристоник. — Горы — надежная
крепость, а отступать было бы безрассудно. Ведь у нас нет лоша-
дей.
— Ты ошибаешься, вождь, — сказал Главк. — В соседней
деревушке стоит мизийская конница, и мы могли бы отступить под
ее прикрытием.
— Конница здесь, а мы разбиты! — с горечью вскричал Ари-
стоник. — Главк, почему ты не сказал мне об этом раньше? Она
бы опрокинула римлян! О Главк, Главк!
— Вождь, разве ты не знал, что Кеад отвел ее в деревню? Там
хорошие пастбища, а он заботился о корме для лошадей.
Аристоник молчал. Кеад не предупредил его об этом, не счи-
тая, очевидно, нужным сообщать о таком незначительном передви-
жении войска, а между тем отсутствие конницы решило исход бит-
вы.
— А Ниса? — спросил Аристоник.
— Не знаю.
— Послать гонца к Кеаду. Готовиться к отступлению.
Аристоник прислушался. В долине было тихо.
Он сел на коня, Блоссий и Феспис — на мулов, и пехота тихо
двинулась в путь горным ущельем, спускавшимся к равнине.
Когда гелиополиты подходили к деревушке, где стояла мизий-
ская конница, к Аристонику подъехал гонец:
— Вождь, римляне находятся в шести часах пути от нас.
— О ком ты говоришь? Неужели о коннице?
— Нет, о пехоте. Она движется почти без отдыха.
Кеад знал уже о разгроме Аристоника. Он встретил вождя во
главе конницы и стал говорить, что не все еще потеряно. Но Ари-
стоник резко отвернулся от него:
— Во всем виноват ты, только ты!
Кеад растерялся.
— Разве я мог помыслить, что римляне подойдут так быст-
ро? — твердил он в отчаянии.
— Теперь поздно об этом говорить, — тихо вымолвил
вождь. — Не знаешь, где Ниса?
Любовь Аристоника к рабыне не трогала Кеада. «Понравилась
вождю девушка — и хорошо. Он называет ее своей женой — то-
же хорошо. Но было бы лучше, если бы женитьба принесла выгоды
для гелиополитов. Аристоник мог бы взять в жены дочь могущест-
венного азиатского царя, и царь помогал бы нам оружием, золотом
и войсками», —размышлял он.
— Нисы здесь нет! — ответил Кеад.
— А ее отряд?
— Не знаю.
— А Ксантипп? Мнемон?
— Тоже не знаю.
152
Кеад вызвался идти на поиски отрядов.
— Я знаю наречия племен и разузнаю, где Ниса, Ксантипп и
Мнемон, — сказал он. — В одежде вольноотпущенника я буду
бродить по деревням и возбуждать народ к борьбе. Когда же соберу
войска — ударю в тыл неприятелю.
— Мысль твоя хороша, — одобрил Аристоник, —но разве не
я должен позаботиться об отрядах, узнать, где они?
— Умоляю тебя, не ходи со мною! Не видя тебя впереди, вой-
ска падут духом, станут роптать, и наше дело распадется.
Пехота, прикрываемая конницей, двинулась в путь, направля-
ясь к югу. Войско шло дни и ночи, почти не отдыхая.
Перевалив через Мессогидские горы, гелиополиты переправи-
лись через Меандр и, получив сведения, что римляне идут следом,
напрягали все усилия, чтобы скорее дойти до Стратоникеи.
Город открылся перед гелиополитами, чернея высокими стена-
ми.
Аристоник остановил коня, обернулся к воинам:
— Братья, отсюда мы начнем новую борьбу с врагом!
Глава XXXVI
Возвращаясь из Понта, Эвдем заболел, и пришлось остано-
виться в Никомедии.
Здесь он узнал о разгроме римлян Аристоником и о смерти
Красса Муциана.
Мучила мысль о сокровищах Аттала — она преследовала его
во сне и наяву. Он пал духом, не знал, куда ехать после выздоров-
ления.
«В Рим? Или поехать к одному из азиатский царей? Нет, луч-
ше подожду!»
Вскоре пришла новая весть: консул Перперна во главе рим-
ских легионов высадился в Элее. Это ободрило Эвдема. Он стал
собираться в путь, рассчитывая застать консула в приморской об-
ласти. Но когда судно пристало к берегу, Эвдем узнал, что Пер-
перна двинулся в глубь страны.
Поспешность полководца удивила его: он привык к медлитель-
ности Красса Муциана и предполагал, что новый консул будет сто-
ять на месте и пошлет сперва только разведку.
Эвдем догнал Перперну в долине Меандра. Римский лагерь
открылся перед ним в виде правильного четырехугольника, строго
расчерченного: улицы бежали во всех направлениях, и палатки
казались многочисленными ульями в большом пчельнике, шумном,
весело гудящем; дымились костры, гремели воинственные песни.
Легионеры упражнялись в умении владеть оружием.
Эвдем смотрел на военные занятия и думал: «С помощью богов
Перперна должен одолеть злодея. А тогда...»
153
Перперна принял его в шатре. Это был суровый, неприятный
человек с большими глазами навыкате, толстыми губами и желто-
ватым лицом. Он не встал навстречу Эвдему, не протянул ему руки
и не пригласил сесть.
Высокомерие римлянина задело Эвдема. Он хотел было стихом
из Гомера напомнить консулу о гостеприимстве, но вовремя удер-
жался. Пришлось беседовать стоя.
Выслушав Эвдема, полководец прищурил глаза:
— Какое мне дело до того, что Аттал обещал тебе золото!
Сокровища принадлежат Риму, и ни один обол не должен быть
истрачен понапрасну.
— Вождь, ты бы мог получить золото не из государственной
сокровищницы, а из личных сбережений Аттала.
— Они тоже принадлежат Риму.
Эвдем вспыхнул.
— Никто не знает, где они! — вымолвил он срывающимся
голосом.
— А ты?
Эвдем побоялся сказать правду:
— И я не знаю. Нужно искать. И если ты не откажешься
выдать мне золото, обещанное покойным царем, я, может быть,
примусь за поиски.
Перперна презрительно засмеялся:
— Не беспокойся, мы найдем его сами! Боги помогают беско-
рыстным и наказывают жадность.
Эвдем побагровел.
— Я... я... жаден? —выговорил он, заикаясь. —Да я богат,
как Крез, и если часть моего золота растащил подлый сброд, на-
травленный на нас Аристоником, то я получу все, лишь только ты,
великий полководец, победишь его!
— Кто же тебе вернет отнятое?
Эвдем вспыхнул:
— Как «кто»? Конечно, сенат.
Перперна расхохотался:
— Легкомысленный ты человек! Отцы государства скорее по-
делят между собой твои мины и драхмы, чем возвратят их тебе. А
меня золото не соблазняет. Человеческая жизнь и слава дороже
этого металла.
— Беззаботная жизнь и слава покупаются на вес золота.
Перперна презрительно пожал плечами.
— Не золото решает все, а железо, — сказал он, ударив ку-
лаком по мечу. — С его помощью я добуду и золото, и рабов, и
рабынь, и царей — весь мир. Что мне твое золото! Разве я пре-
зренный купец? Иди и благодари богов, что я не повелел моим
воинам сорвать с тебя одежду и сечь бичами при выстроенных
легионах, ибо варвар не смеет делать владыке мира постыдные
предложения!
154
Эвдем хотел крикнуть, что он не варвар, но слова застряли у
него в горле, губы дрожали.
— Ступай, — сурово повторил римлянин, — и не попадайся
мне больше на глаза.
Эвдем вышел из шатра, шатаясь, как пьяный. Оскорбление,
нанесенное консулом, можно было смыть только кровью, и он ду-
мал, с яростью сжимая кулаки, как отомстить Перперне за эту
обиду.
Глава XXXVII
Римские легионы осаждали Стратоникею.
С городских стен, опоясывавших город, Аристоник смотрел на
лагерь противника. Кругом дымились костры, слышалась латин-
155
ская, греческая, сирийская и фракийская речь, веселые песни во-
инов, возводивших земляные стены, чтобы легче было проникнуть
в город. Аристоник прикидывал, какое место наиболее уязвимо у
противника и откуда лучше всего напасть на врага.
Однажды ночью ему удалось сделать вылазку, напасть врасп-
лох и перебить легионеров, устанавливавших на своих стенах ка-
тапульты. В другой раз, переодевшись легионером, он пробрался в
лагерь противника и поджег его. Пожар был немедленно потушен.
Консул объявил караульным начальникам и легионерам, виновным
в недосмотре, что в наказание они не получат своего месячного
жалованья, а если подобный случай повторится, с ними поступят
по закону военного времени. Это означало, что их будут сечь пруть-
ями и могут казнить каждого десятого воина.
С этого времени проникнуть в лагерь противника стало невоз-
можно. Напрасно Аристоник посылал смышленых, ловких и от-
важных гелиополитов — они не возвращались (головы их римля-
не перебрасывали через стены) или их находили с отрубленными
руками у городских ворот.
Перперна не брал никого в плен, потому что его войско недо-
статочно было обеспечено провиантом, а получить съестные при-
пасы в окрестностях было невозможно: жители, узнав о прибли-
жении римлян, сожгли хлеб, уничтожили продовольствие и разбе-
жались в горы.
Вскоре в городе начался голод. Воины получали ограниченное
количество хлеба, а гражданское население — только бобы.
Аристоник послал двух гонцов на розыски Кеада; он сообщал
ему о тяжелом положении осажденного города и приказывал уда-
рить поскорее римлянам в тыл. Однако гонцы были захвачены
неприятелем и убиты. Аристоник не знал об этом.
Голод усиливался. Проходя по улицам, вождь видел распухших
от голода людей, истощенных детей. «Подойдет ли Кеад, снимет ли
осаду? А если опоздает?» — думал Аристоник.
Дети лежали на солнце, как восковые куклы. А ведь совсем
недавно можно было видеть их веселые игры, оживленные лица,
слышать звонкие, как колокольчик, голоса. Неужели город обре-
чен на смерть и рабство?
Он послал двух гонцов — девушку и дряхлого старика. Ари-
стоник думал, что, если одного из них захватят, другой доберется
до отрядов Кеада.
В одежде рабов они вышли ночью из города. Девушка дошла
до храма Гекаты — там она была в безопасности; а старик, при-
творившись нищим певцом, благополучно добрался до ближайшей
деревушки.
Он брел, часто отдыхая, по дороге, которая тянулась вдоль
реки Марсиады, притока Меандра. Десятки раз останавливали его
римские караулы, но старик, притворяясь глухим, усаживался на
156
краю дороги, пел непонятные для римлян песни и просил мило-
стыню. Он шел, направляясь в горы, где скрывалось разбежавше-
еся население, враждебное римлянам.
Девушка укрылась в храме богини. Жрецы предостерегали,
что римляне подозрительны и непременно задержат ее, как только
она выйдет в поле. Они отговаривали ее от опасного предприятия.
Однако девушка не поддалась хитрым советам и ночью ушла.
Не успела она отойти от храма, как сразу была задержана
римским дозором. Страшное подозрение мелькнуло в ее голове:
«Жрецы предали!»
— Кто ты и куда идешь? — спросил ее начальник.
— Я бедная рабыня, лишившаяся господ.
— Каких господ?
— Из Алабанды. Аристоник велел убить их, а мы разбежа-
лись.
Но начальник не поверил речам девушки. Он знал, что нет
раба, который не стоял бы за Аристоника, и приказал воинам от-
вести ее к Перперне.
Когда она очутилась в шатре полководца, консул велел ее обы-
скать.
Центурион сорвал с нее одежду и обнаружил оружие. Этого
было достаточно, чтобы ее осудили.
Перперна встал и, не глядя на девушку, сказал:
— Голову ее перебросить в город.
Девушка мужественно выслушала приговор.
— Ты несправедлив! — воскликнула она. — Разве я винова-
та, что родилась рабыней?
— Зачем спрятала оружие под одеждой?
— Дороги небезопасны, и я взяла кинжал для защиты от на-
падения.
Перперна молчал.
Центурион громким голосом нарушил тишину:
— Вождь, как прикажешь?
— Делай, что приказано.
й А й
Голод в Стратоникее увеличивался с каждым днем. Люди па-
дали на улицах от истощения. Начались болезни.
Неприятель обстреливал город из катапульт и баллист, постав-
ленных на земляной стене. Тяжелые глыбы, падавшие в город,
разрушали дома. Собаки, мыши и крысы были съедены. Жители
размачивали грубую кожу, кипятили ее и пили темно-бурый отвар,
а кожу резали узенькими полосками и выдавали воинам на обед.
Люди жевали ее, чтобы унять муки голода. Когда кончились запа-
сы кожи, пришлось питаться корнями деревьев и листьями. Из них
варили похлебку, а из древесных опилок — кашу; такая еда вы-
зывала мучительную рвоту и боли в желудке.
157
Аристоник голодал наравне со всеми. Он был выносливее мно-
гих воинов, тверд духом. Ожидая Кеада, он с горечью думал, что
город обречен на гибель. А когда истощились запасы и не осталось
ничего съедобного, Аристоник созвал горожан.
Медленно собирался народ. Пришли бледные, изнуренные лю-
ди, шатаясь от слабости.
— Где Главк? — спросил Аристоник.
— Умирает от голода.
Вождь вздохнул.
— Братья, мы гибнем, — сказал он. — Сегодня выхода уже
нет. Но завтра, быть может, подойдет Кеад.
— А если он не успеет? — крикнул кто-то.
— Должен подойти.
— Но когда, когда? —с отчаянием воскликнула обезумевшая
женщина, протягивая к Аристонику младенца. — Ты накормишь
его? Дашь ему молока? Спасешь нас?.. О вождь, вождь!..
Аристоник побледнел. Все молчали.
— Мать, что же делать? — тихо заговорил он. — Скажи,
согласна ли ты стать рабыней, чтобы спасти ребенка? Согласна ли,
чтобы он был рабом?
— Согласна, на все согласна, лишь бы накормить его! — за-
кричала в отчаянии женщина.
— Братья, а вы? Готовы ли сдаться, пойти в рабство?
— Нет, нет! Лучше смерть, нежели рабство!
Аристоник поднял руку:
— Борьба не кончена, но если нет у нас сил больше тер-
петь — сдадимся, пойдем в рабство. Там мы будем выжидать, по-
ка снова не соберемся с силами. А потом мы ударим опять на врага
и опять создадим Государство Солнца...
— Сын мой, что ты говоришь! — прервал его Блоссий. — Я
устал жить, я старик, мне ли добровольно подставлять свою спину
под плети палача, переносить пытки и издевательства! Так ли я
говорю, Феспис?
Феспис сжала его руку.
— Твои мысли —мои мысли, —шепнула она, —твое реше-
ние — мое решение!
Но Аристоник не слушал их.
— Мы еще победим! — воскликнул он. — Пусть нас сегодня
разбили, сломали, пусть завтра продадут в рабство, пусть нас жгут,
мучают, распинают на крестах — мы не покоримся...
— Сын мой, мы победим, никто не сомневается в этом, но
когда? Может быть, пройдут долгие годы... А теперь? Нужно ре-
шать, что делать.
Глаза Аристоника затуманились, тяжелый вздох вырвался из
груди:
— Братья, завтра я отправлю посольство к римлянам, а по-
слезавтра сдам город. Но и в плену, в тяжелой неволе, я буду
ждать освобождения и победы.
158
— Сын мой, —заплакал Блоссий, —неужели ты пойдешь на
муки?
— Я не могу иначе, я должен разделить участь братьев.
— Я не понимаю тебя, — возразил Блоссий. — Всяк волен
поступать, как хочет.
— Нет, нет! Вожди, слушайте меня. Ваши жизни и опыт по-
надобятся для новой борьбы... Я был всегда с вами. Мы делили
вместе радость новой жизни и побед над врагом — разделим же
теперь вместе тяжкий удар несправедливой судьбы!
Когда все разошлись, Аристоник подошел к Блоссию и Феспис,
стоявшим в раздумье.
— Не падайте духом, — сказал он, — надо твердо перено-
сить несчастья.
Феспис бросилась к его ногам:
— Вождь! Уйдем вместе!
— Куда? — спросил Аристоник, помогая ей встать.
— Из жизни, из жизни!.. Когда я подумаю, что тебя, сына
Солнца, будут они оскорблять и мучить, сердце разрывается у меня
в груди. О бедный царь наш!..
Она зарыдала и, опершись на плечо Блоссия, продолжала бе-
зутешно плакать, проходя с ним по пыльной пустынной улице.
Глава XXXVIII
Стратоникея сдалась римлянам. Город был разграблен и сож-
жен, а жители проданы публиканам.
Жадные рабовладельцы налетели на добычу, как коршуны, и
Перперна, окруженный легатами и трибунами, с презрением смот-
рел на них. А когда привели связанного по рукам и ногам Аристо-
ника, консул с любопытством взглянул на него.
— Царь гелиополитов? — переспросил он легата.
Аристоник шел с трудом — мешали веревки, опутывавшие но-
ги.
Перперна приказал развязать его.
— Ты сдался, это хорошо, —сказал он, разглядывая его.
Аристоник молчал.
— Я знаю, — продолжал полководец, —в твоей груди бьется
мужественное сердце, и если ты подчинишься Риму и пообещаешь
служить ему честно, я попытаюсь похлопотать за тебя.
— Никогда! —твердо сказал Аристоник. —Уведи свои леги-
оны из Азии, а потом уж мы поговорим.
Консул расхохотался. Легаты и трибуны подхватили смех пол-
ководца, и раскаты хохота огласили лагерь.
Аристоник смотрел на ощеренные зубы, на жирные подбород-
ки, и злоба закипала в нем.
159
— Молчите вы, рабы сената! —крикнул он с презрением. —
Я не насмехался над вами, когда разбил Красса Муциана!
Перперна встал. Зная его вспыльчивость, все подумали, что он
бросится на Аристоника и ударит его, но полководец, избегая смот-
реть ему в глаза, резко отвернулся от пленника.
— Уведите его! — приказал он и движением руки отпустил
военачальников.
«Этот Аристоник храбр и не глуп, — думал Перперна, шагая
взад и вперед возле шатра. — О, если бы хоть один из моих вое-
начальников был похож на него!.. Но он опасен, и нужно принять
меры...»
На другой день Перперна выступил в поход, приказав заковать
Аристоника в цепи.
— На Пергам! На Пергам! — радостно кричали воины, уда-
ляясь по каменистой дороге от разрушенной Стратоникеи.
По обеим сторонам дороги, далеко рассыпавшись, ехали паф-
лагонцы на легких, как ветер, конях, за римлянами шла понтий-
ская пехота с огромными щитами и луками, а впереди ехали кон-
сул и легаты, за которыми, между трубачом и знаменосцем, шел
вождь гелиополитов, гремя тяжелыми цепями. Усталый, голод-
ный, он выбивался из сил, но шагал, не отставая, думая о будущей
борьбе.
Теперь он был одинок. Блоссий и Феспис поторопились уйти
из жизни, чтобы не попасть в руки ненавистных врагов. Главк
умер. А где Кеад, Ниса?
«Они будут продолжать борьбу», — пронеслась мысль, и на
сердце стало спокойнее.
Глава XXXIX
Весть о падении Стратоникеи и взятии в плен Аристоника
разнеслась по всей Малой Азии. Римляне становились господами
страны, но народ не хотел примириться с рабством.
Дряхлый старик, посланный вождем из Стратоникеи, после
скитаний по стране с большим трудом разыскал Кеада. Однако
Кеад не мог выступить немедленно — его войско тоже было раз-
бито римлянами.
Ниса, спасшаяся во время нападения римлян на лагерь, не
могла забыть о гибели своего отряда. Сердце ее жаждало мести, и
она, помогая Кеаду, собирала людей для предстоящей борьбы с
римлянами. Больше помощников у Кеада не было. Ксантипп и
Мнем он были убиты при нападении на лагерь; Кеад сам похоронил
их у подножия горы, в пещере, и вход в нее завалил большим
камнем.
Дион сдал корабли, кроме небольшого судна, верному сторон-
нику Аристоника — городу Фокее — и отплыл, направляясь к
160
ж»*.*»**
острову Родос, где находилась его семья. Он не заработал ни од-
ного обола на военной службе, но душа его была спокойна: он
честно служил гелиополитам, жалованья не требовал, а пищу и
одежду получал наравне с рядовыми моряками. Аристоник знал
бескорыстие Диона и высоко ценил его за это.
Собрав наконец войска, Кеад выступил в поход. Дорогой
страшная весть о сдаче Стратоникеи ошеломила его. Неожиданно
для всех он изменил направление — повернул на юго-запад. Гвоз-
дем в голове засела мысль освободить Аристоника:
«Врага нужно окружить, отбить у него обозы. Римляне не ожи-
дают нападения, и мы уничтожим их, а вождя спасем».
Но Перперна двигался развернутым строем, окружив себя кон-
ной разведкой: предусмотрительный полководец, он опасался
нападения с любой стороны и был осторожен. Поэтому попытки
Кеада окружить римлян не имели успеха, и хотя в нескольких
стычках мизийская конница опрокинула пафлагонских всадников
и захватила два-три обоза, до победы над легионами было еще
далеко.
На ночь римляне окапывались, возводили вал и больше бодр-
ствовали, чем спали. Ночной налет, предпринятый карийской и
мизийской конницей, и действия пехоты гелиополитов были безус-
пешны.
Кеад вспомнил о сокровищах Аттала. Для продолжения борьбы
нужно было захватить их как можно скорее, и он бросился к Пер-
гаму, куда они были перевезены Перперной и находились под ох-
раной надежной стражи. Но хитрый римлянин как будто угадал
намерения Кеада: он послал римскую конницу в Пергам, приказав
отправить сокровища в Элею, а сам продолжал двигаться день и
ночь, почти без отдыха, наперерез Кеаду.
Аристоник шагал, обессилев от усталости. Как сквозь сон, слы-
шал он беседы легионеров о налетах Кеада, и надежда на победу
гелиополитов не покидала его.
Однажды Перперна приказал привести к себе Аристоника. Это
было после стремительного налета мизийцев: они напали на всад-
ников, поивших коней в Герме, и перебили их, а лошадей угнали.
Аристоник вошел в шатер в сопровождении двух легионеров с
обнаженными мечами.
Гремя цепями, он ступил шаг, другой...
— Слушай, если ты дорожишь своей жизнью, потребуй от Ке-
ада, чтобы он прекратил нападения, —приказал консул.
Аристоник дерзко засмеялся:
— Потребуй от сената, чтобы Рим очистил Азию, сдайся на
милость гелиополитов, и тогда...
Перперна рассвирепел:
— Молчи, раб! Еще одно нападение Кеада, и я тебя повешу!
— Я не боюсь смерти!
161
6-833
— Уведите его, — приказал полководец, удивляясь в душе
неустрашимости Аристоника.
А Кеад тревожил римские легионы до самого Пергама. Он не
давал покоя воинам, снимал караулы, нападал на обозы, но у него
не было такой силы, которая могла бы сломить бдительного про-
тивника.
— Как спасти его, как? — шептала Ниса каждый раз после
неудачного нападения. — Неужели наше государство окажется
под пятой победителя?
Перперна въехал в Пергам при звуках труб и флейт. На улицы
высыпали горожане.
Ниса, в темной одежде невольницы, стояла в толпе горожан,
не спуская глаз с проходивших легионеров. И вдруг она задрожа-
ла, у нее подкосились ноги, сердце забилось с такой силой, что не
могла дышать: она увидела его, Солнце-вождя, возлюбленного и
162
друга! Грязный, в запыленной одежде, с цепями на ногах, он бодро
шел под охраной воинов.
Ниса смотрела на него с какой-то непонятной для себя надеж-
дой, она задыхалась от волнения.
Аристоник шел с высоко поднятой головой, как триумфатор.
Глаза их встретились. Он узнал ее и ласково кивнул.
Глава XL
Быстро шло время, и так же быстро следовали события. Ари-
стоника отправили в Рим, консул Перперна внезапно умер, и на
его место был назначен новый полководец, Маний Аквилий. Это
был человек жестокий и самонадеянный. Высадившись на пергам-
ской земле во главе легионов, он задался целью подавить восста-
ние, вырвать с корнем смуту.
163
— Дикие, проклятые собаки продолжают рыскать по этой
земле, которая по праву принадлежит нам, — сказал он в кругу
военачальников, — но я не успокоюсь, пока не уничтожу их всех
до одной. Вожак пойман, а со щенками мы справимся легко.
Он разделил Пергамское царство на несколько участков и по-
слал в каждый из них войска, приказав военачальникам безжало-
стно уничтожать всех подозрительных, особенно рабов.
— Отравляйте воду в колодцах, разрушайте деревни и города,
жгите хлеб на корню, продавайте женщин и детей в рабство, —
говорил он, посылая легатов в области. — Молитесь, чтобы ми-
лость богов была с вами.
По всей Мизии бродили люди под личиной жрецов, пастухов,
рабов, земледельцев, фокусников и незаметно бросали отраву в
колодцы, источники, горные ручьи, водоемы. И когда Маний Ак-
вилий во главе двух легионов и отряда всадников отправился на
поиски Кеада, деревни и города, через которые он проходил, обез-
людели: всюду валялись трупы людей и домашних животных; иные
люди еще корчились, умирая от отравы, другие разлагались на
солнце, облепленные мухами. Тлетворный запах смерти долго пре-
следовал легионы, поспешно удалявшиеся из зараженных мест.
Всюду было пусто. Легионеры с ужасом смотрели на трупы жен-
щин, детей, стариков. Они не пели, даже не говорили друг с дру-
гом — шагали молча, стараясь не дышать.
А Маний Аквилий, ехавший впереди войск на коне, думал:
«Захотели свободы — и получили ее! Пусть же гниют под небом
Азии на страх тем, кто не хочет покориться!»
Обвисшая кожа у рта складывалась на его худощавом лице в
толстые складки, похожие на улыбку, в холодных глазах светилась
жестокость.
Он предполагал, что уничтожит без труда войско Кеада, а его
самого возьмет в плен, однако ошибся: борьба с сподвижником
Аристоника была нелегка. Кеад хорошо знал местность, горные
тропинки, ущелья; его войско было рассеяно на большом простран-
стве, а меткие стрелки и малочисленные отряды, засев в горах,
наносили ощутительный урон противнику. Быстрые, неуловимые,,
эти отряды, ударив в одном месте, вскоре появлялись в другом,
третьем и тотчас же исчезали, точно их не было вовсе.
Маний Аквилий уже начал сомневаться в успехе, но оставался
непреклонным в своих планах. «Пусть азиатские царьки закончат
борьбу на своих участках, — думал он, — а потом мы объединим-
ся и ударим сообща по разбойникам. Нет силы, которая устояла
бы против Рима и его легионов!»
й Л й
С гор, где укрывался отряд гелиополитов, спускались два че-
ловека. Это были Кеад и Хармид. Внизу лежала деревушка, при-
164
жимаясъ к отрогам гор, и светлый ручей вел с ней нескончаемый
разговор.
Хармид шел с чувством радости, едва сдерживаясь от нетерпе-
ния повидать родителей, обнять братьев и сестер. С тех пор как он
ушел из дому, красные щеки его побледнели, втянулись, лицо ста-
ло продолговатым — тяготы походной жизни наложили свой от-
печаток.
Деревушка, казалось, вымерла: ни человека, ни животного, ни
звука. Легкий ветерок донес запах тления. Кеад, нахмурившись,
искоса взглянул на Хармида, но юноша, ничего не замечая, весело
говорил:
— Какая это будет радость для всех, особенно для матери!
Когда я уходил на войну по зову Аристоника, мать повесила мне
на шею крохотный мешочек со святой травой и сказала: «Пусть
хранит тебя от ударов меча и всяких болезней эта трава, называ-
емая слезой Геры1, жилкой Афродиты, кровью Гермеса2!»
Нащупав на груди мешочек с зашитой в него вербеной, он
вынул его и показал Кеаду, но тот возразил:
— Не всем и не всегда она помогает.
Хармид с удивлением взглянул на него:
— А ведь я уцелел на войне!
— Ты-то уцелел, а другие, кто носил ее, погибли.
Недоумевая, Хармид остановился. Они были на окраине дерев-
ни; тошнотворный запах тления носился в воздухе. Побледнев,
Хармид схватил Кеада за руку.
— Этот запах... запах... —лепетал он, дрожа всем телом, —
ты узнаешь его, Кеад?
Кеад молчал. Потом тихо заговорил, сжимая руку юноши:
— Здесь прошли римские волки и оставили смерть.
— Вода?.. Отравили воду?..
Кеад продолжал сжимать руку юноши, который дрожал, как в
ознобе.
— Мужайся... Может быть, кто-нибудь уцелел.
На улице, на порогах хижин и в огородах лежали трупы. Все
это гнило, разлагалось под жаркими лучами солнца, и множество
мух носилось в воздухе.
Хармид торопился добраться до родной хижины. Лицо его по-
крылось красными пятнами, глаза сверкали, он весь дрожал и,
стараясь высвободить свою руку из руки Кеада, что-то шептал.
В огороде лежала его мать, уткнувшись лицом в грядку с бо-
бами. Неподалеку — отец и дети. Казалось, они спали. Хармид
бросился к ним, звал мать, братьев и сестер, тормошил их. И
вдруг, схватившись за голову, он бросился на землю и зарыдал. 1 2
1 Гера — по верованию древних греков, богиня, покровительница браков, жена
Зевса.
2 Гермес — по верованию древних греков, покровитель стад, торговли, изобре-
тений и открытий, путеводитель странников.
165
Кеад отошел от него: «Пусть выплачется — легче будет».
Кругом было запустение. У конуры лежала мертвая собака с
высунутым языком, в стойле — вол и осел, во дворе — куры и
гуси...
— Злодеи, злодеи! — яростно шептал Кеад, возвращаясь на
огород.
Хармид уже не рыдал. Он сидел на грядке и, приподняв голову
матери, говорил, заглядывая ей в глаза:
— Ты утомилась, мать, и заснула, но пора вставать. Буди де-
тей, позовем отца, сядем за стол... Слышишь, мать?
Кеад положил ему руку на плечо:
— Пора в отряд, Хармид, пора! Опаздывать нельзя.
Юноша встрепенулся, взгляд его стал осмысленным.
— Вставай, друг, пойдем...
— Но как же они... как же...
— У нас есть мечи, чтобы отомстить за это злодейство.
— Да, мстить! —пробормотал Хармид, вставая. —Мстить...
— Идем, идем! —торопил Кеад, стараясь увести его поскорее
из безжизненной деревни.
Хармид послушно шел за ним, охваченный жаждой мстить
римлянам, мстить, пока рука способна держать меч.
* * *
Вскоре по всей Малой Азии распространилась весть о смерти
Аристоника: его задушили в тюрьме по приказанию сената.
— Погиб наш Солнце-царь... — плакала Ниса. — Кто теперь
будет заботиться об угнетенных, мстить за них, бороться за наше
благополучие?
— Его задушили, это верно, — сказал Кеад, — задушили те-
ло, но дух... душу... разве можно ее уничтожить! Его душа — это
борьба, он жил борьбой, и я, раб и друг его, клянусь своей жиз-
нью, всеми помыслами, что не оставлю его дела! И если мы не
устоим в борьбе с Римом, клянусь, что умру с мечом в руке! По-
клянись и ты, Ниса. Тогда нам легче будет идти до конца.
— Я клялась ему в душе своей, когда смотрела на него в Пер-
гаме, и его глаза сказали мне больше, чем мог бы вымолвить
язык...
Грустно поникла головой Ниса: радость ее жизни померкла. Но
разве не осталось нечто большее, что Аристоник любил превыше
всего? Осталась борьба за Государство Солнца.
И сквозь слезы Ниса промолвила:
— Клянусь его сердцем бороться всю жизнь!
Глава XLI
После смерти Аристоника борьба не прекратилась: она про-
должалась с таким ожесточением, что консул Маний Аквилий, не
166
уверенный, что римские легионы сумеют справиться с гелиополи-
тами, принял решительные меры. Он поручил своим легатам про-
извести наборы войск в Мизии и Карни, создать огромные запасы
съестных припасов, фуража и оружия в Пергаме, Баргилии и дру-
гих городах.
Опираясь главным образом на Баргилию, Маний Аквилий вы-
ступил с пополненными легионами в Мизию, где шла борьба в
горах Аббайтиды, а легатам приказал подавить восстание карий-
ских горцев.
Маний Аквилий знал, что население городов недовольно побо-
рами, постоями легионов, наборами войск, но не обращал внима-
ния на жалобы и даже не отвечал на письма гимнасиарха Диодора,
который несколько раз просил его об освобождении Пергама от
непосильных повинностей.
Однажды Диодор прибыл в римский лагерь, находившийся в
горах Аббайтиды. Солнце только взошло, и красные лучи золотили
скалы и вершины гор, проникая в темное ущелье, приют бесстраш-
ных гелиополитов, совершавших оттуда нападения на римский ла-
герь.
Маний Аквилий знал, что лагерь расположен на опасном мес-
те, но не переносил его в другое место, не желая, чтобы противник
принял это за трусость и стал нападать чаще. В эту ночь гелиопо-
литы вновь напали на караулы, охранявшие лагерь, перебили их,
а зерно из обоза увезли, повозки подожгли. Теперь надо было по-
заботиться о продовольствии для легиона, и взбешенный консул,
сидя в шатре, писал приказ карийскому легату изъять продукты в
Баргилии и соседних городах: «Прислать зерна, муки, разных ово-
щей и плодов, ибо легионы ощущают в этом недостаток. Прислать
также вина, меда...»
Вошел караульный и доложил, что прибыл из Пергама стар-
ший жрец.
Маний Аквилий поморщился, взглянул на недописанное пись-
мо и, преодолев гнев, крикнул:
— Пусть подождет!
Не торопясь, он дописал письмо, кликнул молодого легата и
приказал послать гонца в Баргилию. Потом небрежно сказал:
— Там кто-то желает меня видеть...
— Гимнасиарх и старший жрец Зевса Величайшего Диодор из
Пергама.
— Пусть подождет, — молвил консул, и в холодных глазах
его сверкнула искорка, а кожа на худощавом лице собралась в
складки. — Что же не подают завтрак?
Вошел легионер, поставил на походный столик поднос, на ко-
тором лежали свежий хлеб, жареная свинина, яблоки и груши.
Другой легионер внес амфору с вином, поставил перед консулом
кубок.
167
Пока Маний Аквилий завтракал, Диодор ходил взад и вперед
мимо его шатра. Он не видел, как консул высунул голову наружу
и оглядел грека. Диодор услышал лицемерные слова — он не по-
нял лицемерия, — сказанные на прекрасном греческом языке:
— Что же ты все перепутал? Говоришь, Диодор из Пергама?
О боги, да ведь это самый лучший, самый желанный гость! Проси,
проси!
Диодор вошел в шатер, и черные маслянистые глаза его обра-
тились к консулу. Маний Аквилий первый приветствовал его обыч-
ным словом:
— Радуйся!
Диодор был поражен любезностью и предупредительностью
римлянина, но когда начал говорить о цели своего приезда, консул
усмехнулся:
— Я рад сделать все для тебя, благородный Диодор, сын Ге-
рода Паспара, но война еще не кончена.
— Весь Пергам умоляет тебя, благородный консул, освободить
нас от денежных, трудовых и продовольственных сборов. Народ
обнищал. А ты все требуешь да требуешь... Твой легат произвел
недавно набор войск в городе и окрестностях, а несколько дней
назад пришло твое приказание прислать еще воинов. Но кого по-
слать? Вся молодежь взята, находится у тебя, а у нас остались
только больные.
Маний Аквилий хитро взглянул на Диодора:
— Слепых, глухих, хромых и калек не набирай — я нужда-
юсь только в здоровых людях. Если нет молодых, то есть пожи-
лые — они могут служить. Что же касается освобождения Перга-
ма от повинностей, то слово мое твердо: сломлю гелиополитов —
освобожу вас от поборов.
— Но ведь это...
— Что? — грозно сверкнул глазами Маний Аквилий, и лицо
Диодора стало бледным. — Слушай и не прекословь: немедленно
пришли воинов. Не хватит в городе — набирай в деревне, но толь-
ко здоровых людей. Кроме того, наймешь тысячу галатов на счет
города, оденешь их, снабдишь продовольствием. Кроме того, при-
шлешь зерна, оливок, муки и овощей из расчета на один месяц для
одного легиона. Кроме того, позаботишься о доставке стрел, ко-
пий, мечей, одежды и обуви. Кроме того... Но все это пустяки для
Пергама: столица Атталидов богата, в храмах немало золота, и в
крайнем случае... — Угроза послышалась в голосе консула.
Диодор чуть не схватился за голову. Сперва его пугали эти
«кроме того*, наглые, напористые, но когда римлянин намекнул на
храмовое золото, стало ясно, что этот человек ни перед чем не
остановится: ограбит храмы, призовет в войска всех граждан, за-
берет все продовольствие.
Диодору стало страшно. «Зачем я приехал сюда, зачем?» —
думал он, чувствуя, как ужас охватывает его. Он хотел сказать
168
римлянину, что это вымогательство, но не посмел. Голова у него
кружилась, мысли путались.
Он вышел из шатра, шатаясь, как пьяный. «Какой позор! С
чем я возвращусь в Пергам?»
Он не слышал, как Маний Аквилий прокричал ему вслед:
— Не забудь прислать поскорее, что приказано!
* * *
Манию Аквилию пришлось отодвинуть лагерь подальше от
ущелья — нападения гелиополитов участились, они казались кон-
сулу сверхъестественными. Кеад и Хармид во главе нескольких
смельчаков напали днем на караул, уничтожили его и проникли в
глубину лагеря, а когда поднялась тревога, провалились как сквозь
землю. Целый день искали легионеры гелиополитов и не нашли —
так и не могли понять, куда они скрылись. Суеверный страх овла-
дел воинами. Отправляясь ночью охранять лагерь, они надевали
на шею амулеты, предохранявшие, по их мнению, от ран и вне-
запного нападения, молились богам-покровителям. Даже консул
перестал спать спокойно — выходил по ночам из шатра, бродил
по лагерю, сам проверял караулы.
Борьба в горах Аббайтиды обострялась. Маний Аквилий решил
сам отправиться на разведку в сопровождении центуриона и уро-
женца Мизии — старого грека, у которого гелиополиты отняли
поместья и имущество.
— Мизию Аббайтидскую я хорошо знаю, — говорил грек,
утирая слезящиеся, воспаленные глаза, — в молодости я исходил
эти горы во всех направлениях и проведу вас такими тропинками,
которых никто не знает, даже гелиополиты. Но сперва позволь
мне, благородный господин, отправиться одному, чтобы припом-
нить места.
— А кто порукою, что ты не предатель?
Грек усмехнулся:
— Я все потерял, стал нищим, и неужели ты думаешь, что я
буду заодно со своими врагами?
— Но ты не просил у меня награды.
— Зачем? Ты сам вознаградишь меня, когда увидишь мою
работу.
— Что ж, иди, — согласился Маний Аквилий и подумал: «В
случае измены я убью его, а сам брошусь на меч, чтобы не попасть
в руки рабов».
Грек действительно не обманул. Он провел консула и центури-
она чуть ли не к самому лагерю гелиополитов и посоветовал в
ближайшую ночь окружить их и перебить.
— Я разведал, — говорил Он, возвращаясь в римский ла-
герь, — что в горах таких отрядов три: первый — самый боль-
шой, второй — поменьше, а третий — разведывательный. Пер-
169
вый я тебе показал, а два других меняют места ночлега, находятся
постоянно в движении.
— Сперва уничтожим самый большой, — решил Маний Ак-
вилий, — а с остальными легко справиться.
Подозрительно поглядывая на грека, он думал: «Грек не просит
награды... Можно ли довериться ему? Не предаст ли он нас?» Од-
нако предложение грека было заманчиво, и пренебречь им — зна-
чит, отказаться от победы.
Коснул решился. Грек провел римлян в спящий лагерь. Кара-
улы подняли тревогу, но было уже поздно. Бой кончился страшной
резней: ни один гелиополит не уцелел.
Когда Маний Аквилий хотел увести легион с места побоища,
грек отвел консула в сторону.
— Ты отравлял источники и колодцы, — сказал он. — Вот
обоз с продовольствием: отрави все, что съедобно, и уходи. Завтра
придут сюда другие отряды, увидят мертвых и поймут, что они
пали в битве. А продовольствию обрадуются и унесут его.
— Отчего ты так ненавидишь их? — спросил консул.
— Я потерял все, что имел. Все, все! — закричал грек так
громко, что легионеры с любопытством оглянулись на него. — И
не успокоюсь, пока...
Задыхаясь, он опустился на землю, закрыл лицо руками.
Маний Аквилий положил ему руку на плечо:
— Ты получишь большую награду, поместье будет тебе воз-
вращено. Кроме того...
Грек молчал. Потом угрюмо спросил:
— Как же с обозом?
Маний Аквилий вспомнил, что яда у него не было, и сообщил
об этом греку.
— Мне должны прислать самый сильный яд, — прибавил
консул, садясь на коня, — и тогда я обращусь к твоей помощи.
Глава ХЫ1
Гибель большого отряда поразила Кеада. Площадка между
двух гор, самое неприступное место, издали казалась заваленной
дровами: это трупы гелиополитов устилали землю.
Сначала Кеад подумал, что утомленные люди спят вповалку,
но караулов нигде не было, а окрик его остался без ответа. Только
с вершины утеса поднялся орел и, тяжело взмахнув крыльями,
перелетел на соседний выступ горы. Солнце ласково сияло.
Подошли Хармид и Ниса.
— Как могло это случиться? — сказал Кеад.
— Враг напал, очевидно, на спящих, — ответила Ниса.
— Но караулы?
— Были сняты.
170
— Но место, место!.. Оно неприступно, и провести сюда рим-
лян мог только горец.
Хармид ослабил тетиву лука и удержал длинную стрелу, кото-
рой собирался поразить орла.
— Измена? — спросил он, повернувшись к вождю.
— Не знаю, — тихо вымолвил Кеад, — но только знающий
горы и тропы мог привести сюда римлян.
— Изменников среди нас быть не может, — твердо сказала
Ниса. — Все мы пошли на войну добровольно, никто нас не при-
нуждал...
Хармид натянул лук. Пронзенный орел забил крыльями в
предсмертном клекоте и свалился в пропасть.
Кеад и Ниса обошли убитых; большинство погибло с оружием
в руках.
Внезапно Кеад схватил Нису за руку;
— Слышишь?
В отдалении гремела песня, и горное эхо повторяло ее.
— Это поют победители...
— Ну и что ж? — с недоумением спросила Ниса.
— Беги, Хармид, в отряд, веди его наперерез римлянам! А мы
с разведчиками спрячемся в засаде у Тихой скалы. Гоните туда
римлян...
* * *
...Легион шел гуськом по тропам, спускаясь с крутой горы.
Центурион затянул песню, передние воины подхватили ее, и вско-
ре все легионеры, опьяненные победой, веселые и беспечные,
громко пели. Эхо подхватывало слова песни и разносило их в го-
рах.
Солнце поднялось уже высоко, становилось жарко, и песня
постепенно замирала.
Вдруг легион остановился — в тылу его произошло смятение,
донеслись крики.
— Что случилось? — с беспокойством спросил консул.
Молодой легат отправился узнать о причине замешательства.
Не успел он добраться до середины легиона, как мимо него про-
мчался встревоженный центурион.
— Гелиополиты! — прокричал он. — Готовиться к бою!
Однако легионеры, не имея возможности сопротивляться на
узких тропах, бросились вперед, толкая друг друга, падая, скаты-
ваясь в пропасти.
— Стойте, стойте! — кричали трибуны, выхватывая мечи и
угрожая ими беглецам.
Легион удалось остановить, повернуть лицом к гелиополитам.
Началась битва в сжатой горами лощине.
Теснимые неприятелем, римляне отступали.
171
Узнав о нападении гелиополитов, Маний Аквилий переспросил
легата:
— Говоришь, попали в западню? Прикажи постепенно отсту-
пать.
Хлестнув коня, он помчался вперед, но, одумавшись, остано-
вился. Смотрел на бегство легиона: воины бежали с горы, сбивая
друг друга с ног, ругаясь; иные, укрываясь за скалами, натягивали
луки, метали дротики. Но таких было мало. Замешательство еще
не прекратилось, хотя центурионы и другие начальники пытались
успокоить людей. Никто не знал о численности неприятеля, и хотя
грек уверял консула, что напал небольшой, второй отряд, однако
Маний Аквилий сомневался в этом.
Внезапно возле ущелья, на склонах гор, появились гелиополи-
ты; они скатывали на римлян глыбы камня, стреляли из луков.
172
Легион дрогнул, бросился в противоположную сторону —к Тихой
скале, нависшей над неровной каменистой дорогой, спускавшейся
в долину.
— За мной! — крикнул Маний Аквилий и во главе легатов
промчался мимо Тихой скалы, оставив легион позади.
Легионеры бежали, преследуемые гелиополитами, бросали
снаряжение, что-то кричали... Они не заметили, как скала стала
опускаться, и вдруг она, рухнув на дорогу, погребла под собой
десятки людей и преградила путь беглецам. Кто успел промчаться,
тот спасся, но попавшие в западню поняли, что погибли.
Из-за Тихой скалы появился во главе отряда Кеад, а сзади на
римлян налетели гелиополиты. Засверкали мечи. Окруженные ле-
гионеры отчаянно сражались, пока все не погибли.
Грек был убит Кеадом. Вождь сразу увидел, что это не воин,
и у него мелькнул^ мысль, что старик, должно быть, предатель,
выследивший большой отряд гелиополитов.
Кеад поздравил воинов с победой и приказал Хармиду отвести
отряд подальше, в горы. Отряд значительно поредел, и Кеад не
знал, как действовать дальше.
Глава XLIII
Борьба в Карии замерла, но кое-где еще вспыхивала в горах
Аббайтиды. Римские легионы шли по тропам, где не ступала нога
человека, над пропастями, окружая последний отряд гелиополи-
тов.
Кеад подошел к бледной, утомленной Нисе:
— Скоро нам конец. Все, что было в силах, мы сделали.
— Да, — сказала Ниса.
— Что же дальше?
Ниса взглянула на Кеада:
— Помнишь, что говорил Аристоник? Нужно сопротивляться
римлянам, пока тлеет в тебе жизнь, бьется сердце...
— Вчера они напали на нас, и мы потеряли лучших людей, —
вздохнул Кеад. — Хармид погиб...
— Да, — сказала Ниса, — гибнут герои и лучшие люди.
— Что же делать? — повторил Кеад.
— Распусти, брат, людей, пусть они уходят. И мы уйдем, при-
таимся на время...
Над горами поднималось солнце — источник жизни, света.
Ниса подняла руку:
— Отпускай, Кеад, братьев во имя Солнца! Пусть они идут и
призывают рабов и бедняков отстоять в будущей борьбе Государ-
ство Солнца!
173
эпилог
Как ни храбро сражались гелиополиты, они не могли долго
выдержать такую тяжелую и длительную войну с римскими заво-
евателями.
Несмотря на то что римлянам все труднее и труднее станови-
лось удерживать в подчинении поднимавшиеся на борьбу народы,
у них хватало еще сил для того, чтобы справиться с восставшими
в Малой Азии и отвоевать у Аристоника пергамские города и зем-
ли, завещанные Риму последним пергамским царем.
Созданное Аристоником государство гелиополитов не имело в
то время необходимых условий для победы.
Подобно тому как расправились римляне с восставшими раба-
ми в Сицилии и рудниках Лавриона, со свободолюбивыми жителя-
ми далекой Нуманции и другими народами, пытавшимися освобо-
диться от рабства и римского угнетения, в потоках крови утопили
они надежды гелиополитов на светлую жизнь.
Более трех лет длилась самоотверженная борьба гелиополитов,
и только в 129 году до нашей эры удалось наконец римскому кон-
сулу Манию Аквилию разгромить восстание. Но не только силой
оружия и в открытой борьбе с гелиополитами сломили в конце
концов римские войска сопротивление восставших. Подлые при-
емы, вплоть до отравления колодцев, пустили в ход римские пол-
ководцы, чтобы овладеть Пергамским царством и поработить его
народы.
Завоеванную с таким трудом территорию римский сенат пре-
вратил в новую провинцию, под названием «Азия», из которой Рим
стал получать большие доходы путем жестокой эксплуатации мест-
ного населения.
Еще больше стало рабов в Римском государстве, но и больше
врагов у его правителей.
Разгром восстания Аристоника не остановил освободительного
движения в Римском государстве.
Постоянно и в разных местах вспыхивали все новые и новые
восстания, наводившие страх на римлян и подрывавшие их господ-
ство. Самым большим из них было знаменитое восстание рабов под
руководством Спартака, которое нанесло особенно тяжелый удар
господству Рима.
Н. Остроменцкая
Н. Бромлей
ПРИКЛЮЧЕНИЯ
МАЛЬЧИКА
С СОБАКОЙ
Художник И. Архипов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
НЕСЧАСТЬЕ
Весна в Сицилии только началась, а солнце было уже таким
горячим, что к полудню разморило и пахарей, и пастухов, и ви-
ноградарей. Все, кто мог, укрылись в тени.
Два подростка пасли овец на лужайке возле оливковой рощи.
Они ушли со стадом под ее деревья, не заметив, что одна овца
отстала. Опустив голову и покачиваясь, она уныло стояла на самом
солнцепеке.
Собака пастухов была внимательнее своих хозяев — она вер-
нулась за овцой на луг; но овца вдруг повалилась на бок и задер-
гала ногами. Собака ощетинилась и тревожно залаяла. Из рощи
выбежал мальчик-пастух. Широкие поля войлочной шляпы броса-
ли тень на его круглые румяные щеки и блестящие черные глаза.
Легкий хитонЦ едва доходивший до колен, не стеснял его движе-
ний; в два прыжка он очутился возле овцы и присел на корточки,
горестно глядя на струйку зеленоватой жидкости, стекавшей на
траву сквозь ее оскаленные зубы.
— Что случилось, Клеон? — спросил второй мальчик, появ-
ляясь на опушке.
— Не помогло жертвоприношение! — вздохнул Клеон, про-
должая смотреть на судорожно дергавшуюся овцу. — Еще одна
издыхает.
— Значит, боги нашли жертву скудной, — заметил второй
мальчик, также наклоняясь над овцой.
— Скудной?! — возмутился Клеон. — Отец зарезал для них
лучшего козла в стаде и три здоровых овцы! Неужели им этого
мало?!
1 Хитон — вид одежды у древних греков, распространенный среди рабов и кре-
стьян.
177
— Тшш... — остановил его второй мальчик: — боги могут
услышать и наказать тебя.
Овца задрожала сильнее, дернулась в последний раз и вытяну-
ла ноги.
— Вот видишь: околела! — упрекнул Клеона его товарищ. —
Разве можно болтать что попало?
Клеон махнул рукой:
— Все равно она издохла бы. Оттащи ее в тень, Пассион, и
прикрой ветвями. А я побегу домой: надо сказать отцу.
Видя, что Клеон уходит, собака двинулась за ним.
— Лев! — топнул ногой мальчик. — А кто будет помогать
Пассиону?
Лев остановился. Тихо скуля, смотрел он вслед хозяину. Толь-
ко после того, как мальчик скрылся из виду, Лев грустно побрел
к овцам. Пассион укоризненно покачал головой:
— Часу не можешь прожить без Клеона?.. Точно глупый ще-
нок без матери!
Слабо вильнув хвостом, пес уселся сторожить овец, щипавших
траву под деревьями. Хоть хозяин и не мог его видеть, он честно
выполнял работу, которую обычно они делали вдвоем.
Первый запах жизни, который Лев ощутил вместе с теплом
солнца и вкусом пищи, был запах Клеона. В те далекие време-
на — два года назад — Лев не имел никакого представления о
мире. Он был еще крохотным слепым щенком и не знал, что его с
братьями и сестрами выбросили в море и что он, самый сильный,
один выполз из волны, которая выкатила весь выводок на песок и
всех, кроме него, утащила обратно. Следующая волна унесла бы и
его, если бы не мальчик, подхвативший щенка на руки. Щенок не
сразу понял, что жидкость, которую вливали ему в рот, надо гло-
тать, и чуть не захлебнулся овечьим молоком. Наевшись, он уснул
в полураскрытых ладонях Клеона и на всю жизнь запомнил запах
этой живой колыбели.
Мальчик был в восторге от своей находки: черная пасть, ши-
рокая грудь, упорство, с каким щенок карабкался по песку, спаса-
ясь от смерти, —все говорило за то, что из него выйдет отличный
помощник пастуху. И дома он всем понравился. За толстую шею
отец Клеона прозвал собаку Львом.
Как только щенок открыл глаза и начал ковылять, он неот-
ступно следовал за Клеоном, переваливаясь на своих коротеньких
лапках. Клеон таскал его с собой на пастбище; сначала — под
мышкой, чтобы щенок не задерживал стадо в дороге, а потом Лев
стал пробегать этот путь на собственных ногах. Дома они спали на
одной подстилке. В первый год, всякий раз, когда приходилось
разлучаться с Клеоном, Лев впадал в бурное отчаяние — выл и
рвался за мальчиком. Потом Клеон приучил собаку пасти стадо в
одиночестве. Но все же Лев становился печальным, когда Клеон
уходил и не брал его с собой.
178
* * *
Мальчик торопливо шагал к дому, раздумывая, в какое отчая-
ние придет отец от немилости богов и от того, что снова нечем
будет уплатить долг Дракилу.
И зачем только явился доверенный публикана1 в их деревню!
Он уверял, будто компания римских всадников выплатила Респуб-
лике налог за сицилийскую провинцию и теперь имеет право соби-
рать подати с сицилийцев. И он потребовал с односельчан Клеона
так много, что даже Катана, город, к которому была приписана их
община, не мог бы дать столько зерна и денег. Что же могли со-
брать бедные землепашцы?.. Правда, тот же публикан предложил
им помощь — ссуду под огромные проценты. И тут богач Дракил
поразил всех, заявив на деревенской сходке:
— Ну и собаки же эти публикапы! Последнюю шкуру с бед-
няка дерут! Сорок процентов годовых!.. Это уже не десятиной пах-
нет! Вместо того чтобы выплатить Республике десятую часть уро-
жая, вы должны отдать этому волку почти половину того, что
принесла ваша земля за год. Только за проценты половину! А еще
ведь и долг платить надо... Что же останется?.. Лучше уж вам
сразу пойти и утопиться, чем постепенно подыхать с голоду. Если
бы я был так богат, как эта гиена в образе человеческом, я дал бы
вам деньги без всяких процентов. А вы потом, когда смогли, отда-
ли их или отработали. Но я такой же земледелец, как и вы. Раз-
ница только в том, что боги возлюбили меня за благочестие и
сделали немного богаче... однако не настолько, чтобы давать ссуды
без процентов. Пусть поразит меня Зевс Громовержец1 2, если я лгу!
Но знайте: я готов внести за вас все, что требуют эти волки, если
вы согласны выплачивать мне всего-навсего двадцать процентов в
год. Если денег не будет, вы всегда сможете отработать свой долг.
Живем мы рядом...
Тогда всем это показалось просто благодеянием. И вот деревня
очутилась в долгу у Дракила. Ссудил он деньгами и Клиния, отца
Клеона, хотя незадолго перед этим они повздорили из-за лужайки,
примыкавшей к роще Дракила. Эту лужайку Клиний не хотел про-
дать богачу. Дракил сделал вид, что забыл об этой ссоре. И все его
очень хвалили. Он даже предложил Клинию — также в долг —
несколько тонкорунных овец, шерсть которых высоко ценилась.
Мало того, Дракил разрешил Клинию пасти овец в полдень на
опушке его оливковой рощи. И вот — эта непонятная болезнь...
— Куда так торопишься? Опять что-нибудь с овцами? — ок-
ликнул Клеона крестьянин, отдыхавший у дороги в густой тени
платана.
1 Публиканы — откупщики из сословия всадников; последние составляли ком-
пании, откупавшие у государства взимание податей, которые они потом взы-
скивали с населения.
2 Зевс Громовержец — по верованию древних греков, глава всех богов. В рим-
ской мифологии ему соответствует Юпитер.
179
Вся деревня знала об их горе и о том, что Клиний принес вчера
жертву богам.
— Еще одна пала, — ответил Клеон.
Крестьянин поманил к себе мальчика и, подозрительно огля-
нувшись — не подслушивает ли кто, вполголоса сказал:
— Пусть твой отец подумает, почему это у всех кругом овцы
здоровы? Отчего они мрут только у вас? Пусть он вспомнит, что
Дракил никогда ничего не прощает, а тут вдруг стал таким добрым,
что и хлеб в уплату налога за твоего отца внес, и деньгами ссудил,
да еще и овец дал!
Клеон возмущенно поднял голову, но крестьянин ближе при-
тянул его к себе и прошептал:
— Старая Левкиппа видела, как Дракил посыпал чем-то траву
на опушке своей рощи... там, где в полдень пасутся ваши ов-
цы... — Он оттолкнул Клеона: — Иди! И помни: я тебе ничего не
говорил.
Растерянно поглядев на него, Клеон круто повернулся и побе-
жал к дому.
Отдохнувшие пахари возвращались на поля и огороды. Они
что-то кричали Клеону. Мальчик делал вид, что не слышит, и, не
останавливаясь, бежал мимо полей, обсаженных по межам кипа-
рисами и пирамидальными тополями, узкая и легкая тень которых
предохраняла посевы от излишнего жара, передвигаясь вместе с
солнцем, но не заслоняя надолго его благодетельный свет.
Пробегая через деревню, Клеон плюнул в ту сторону, где стоял
большой дом Дракила.
«Как ему отомстить? —думал мальчик. —Жаловаться на не-
го бесполезно: и боги и римский наместник будут на стороне бога-
ча. Не натравить ли на него Льва? Подстеречь Дракила где-нибудь,
когда он будет один, и пусть Лев растерзает его, как волка. Вот
все в деревне обрадуются! Уже два года он высасывает из людей
свои двадцать процентов, и конца этому не видно. А еще вон что,
оказывается, он делает — овец отравляет!»
В самом конце деревни, под горой, покрытой виноградниками,
стояла хижина Клиния, отца Клеона. Ближайший виноградник
принадлежал ему, и Клеон хотел пройти прямо туда, чтобы пого-
ворить с отцом с глазу на глаз, без матери и сестер. Еще издали
он увидел согнутые спины мужчин, которые срезали прошлогодние
лозы в своих виноградниках. Только участок отца был пуст. Клеон
встревожился: почему он оставил работу? Почему полуоткрыты
ворота в их дворе? Неужели боги послали на них еще какую-ни-
будь беду? Иначе разве оставил бы отец вход открытым?.. Вон уж
и свинья с поросятами ушла со двора и развалилась посреди доро-
ги, а куры полезли на гору в виноградник...
«Самое важное в жизни — порядок, — учил Клеона отец. —
Что бы ни случилось, соблюдай порядок — и выкарабкаешься из
любой беды». Клеон бросился восстанавливать нарушенный поря-
180
док. Свинья, которую он поднял ударом ноги, недовольно хрюкая,
затрусила во двор. Поросята подняли визг. Куры, кудахтая, помча-
лись к воротам... Но никто не вышел на порог дома взглянуть,
из-за чего поднялся такой шум.
В то время как мальчик задвигал засов, до него донесся из
хижины голос отца:
— Подумай, Дракил, что ты говоришь?.. Где же тогда мне
пасти овец и коз...
— Сейчас не об этой лужайке речь, — перебил Дракил.— Я
говорю о процентах. Вот уж второй год ты их не платишь. Знаешь,
как возрос твой долг?.. Все, что ты имеешь, не смогло бы его
покрыть.
— Ты сам уговорил его взять у тебя эти деньги, —вмешалась
мать. —Ты же сам!.. Сам!..
— Париса, замолчи! — повысил голос отец.
— Не хочу молчать! — крикнула мать. — Ты не просил его
продавать нам тонкорунных овец, он сам навязался. Сулил бары-
ши, а вместо того... Видно, нарочно больных сбыл!
— Твоему мужу делают добро, а ты кричишь, как ослица, —
укоризненно сказал Дракил. — Разве я знал, что он не умеет хо-
дить за тонкорунными овцами? Я из доброты их ему предложил,
чтобы он скорее разделался с долгом. Они были совершенно здо-
ровы.
— В прошлом году шерсть была испорчена, а в этом овцы
стали падать, — пожаловался отец.
— А почему ты не спросил у меня совета, что с ними делать?
Я терпел в прошлом году. Ты обещал проценты осенью. Не отдал.
Я терпел до весны. И вижу, что ты опять не сможешь заплатить,
у тебя падеж. Как же мне поступить? Ты у меня не единственный
должник. Если, за всеми будут так пропадать деньги, я скоро стану
пищим. Я не могу больше ждать. И вот мое последнее слово: в
уплату процентов я забираю твоих коз и овец, а также лужайку
возле моей оливковой рощи...
— Пусть боги всю траву на ней засушат! — закричала мать. —
Пусть падут все козы и овцы!..
— Сам же ты и твой сын Клеон, — продолжал Дракил, —
поселитесь в моем доме, с моими рабами, и будете отрабатывать
свой долг, после чего я, как следует по закону, вас отпущу.
У Клеона сильно забилось сердце. Он сжал кулаки, готовясь
броситься отцу на помощь, если он станет выталкивать Дракила.
Но в хижине молчали. Это было страшнее всяких криков. Кле-
он рванулся к двери.
— А... что будет с нею и девочками? — услышал он робкий
вопрос отца... такой робкий, что Клеону показалось, будто его хле-
стнули по лицу. Удар, предназначавшийся Дракилу, обрушился на
свинью. Она взвизгнула и помчалась от мальчика. И снова никто
не вышел на порог. Клеон озирался —на кого бы еще излить свой
181
гнев? Унижение отца было нестерпимо... Но войти в хижину и
вмешаться в разговор взрослых он не смел.
— Пусть люди не говорят обо мне плохо, — важно отвечал
Дракил. — Твоей жене и дочкам я оставлю хижину и... — он
покашлял, — виноградник с полем.
— Кто же будет обрабатывать виноградник и поле, когда меня
с ними не будет?
— А твой племянник Пассион на что?.. Видишь, я обо всем
подумал.
— Ишь, добряк какой! — исступленно закричала мать. — Он
обо всем подумал!.. Вон отсюда, или я оболью тебя кипятком! Вон
отсюда, сейчас же!
— Париса! — испуганно вскрикнул отец.
Послышались звуки борьбы, треск разбивающихся черепков...
— Уйми эту волчицу! — заорал Дракил. — Я ей покажу ки-
пяток!.. Не оставлю ни виноградника!.. Ни поля!.. Ни хижины!..
Пусть идет жить в леса!.. В горы!.. В пещеры!.. Будешь еще, ми-
лая, порог у меня обивать, чтобы я тебя хоть с самыми презрен-
ными рабами поселил, лишь бы крыша над головой была!
— Замолчи, Дракил, — холодно сказал отец. — Я ведь тоже
могу в горы уйти. И многих могу поднять против тебя. Тогда тебе
несдобровать. Не доводи меня до отчаяния. Я тоже скажу послед-
нее слово: если сделаешь, как говорил вначале — оставишь ей и
девочкам хижину, виноградник и поле, — я согласен отрабаты-
вать с Клеоном свой долг... Молчи, Париса: законы суровы к дол-
жникам. Лучше сделай все, чтобы выкупить нас. Пусть Пассион
пойдет к своему отцу и другим моим братьям — может быть, они
помогут нам расплатиться... Ну?.. Говори, Дракил, согласен?
— Идем, скрепим сделку, — вместо ответа предложил Дра-
кил. — Пусть будет, как я сказал раньше. Все равно эта фурия!
сама себя погубит.
Клеон спрятался в хлев, чтобы отец и Дракил не увидели его,
выходя из дома. Если отец готов батрачить у Дракила, это его дело.
А Клеон лучше уйдет к беглым рабам в горы, чем согласится жить
с рабами Дракила, на посмешище всем деревенским мальчишкам!
Но прежде он отомстит за гибель овец.
Дракил появился на крыльце. Клеон с трудом удержался, что-
бы не запустить в него камнем. Едва отец и Дракил ушли, мальчик
выскользнул из хлева и в нерешительности остановился: бежать ли
из дому, не сказав никому ни слова, или предупредить мать?.. Ведь
она места себе не найдет от тревоги, не зная куда он исчез... Клеон
вспомнил гнев матери против Дракила: ей можно довериться, она
все поймет!
Он вошел в дом.
Мать бесцельно передвигала котелки на очаге. В углу тихо
1 Фурия — одна из богинь мести. В переносном смысле — злая женщина.
182
плакали сестры. Дым из очага плавал по комнате, медленной
струей поднимаясь к отверстию в потолке и волнами выходя в
открытую дверь.
— Я ухожу из дому! — сказал мальчик. — Я отомщу Драки -
лу! Знаешь, что он сделал?
Мать резко повернулась к нему. Клеон увидел ее лицо с по-
красневшими от дыма и слез глазами.
— Что ты можешь... Подай-ка мне лучше лозы, а то я из-за
этого архипирата чуть не упустила огонь.
— Но у меня есть Лев! — возразил Клеон, подбрасывая в
огонь охапку прошлогодней виноградной лозы. — Мы уйдем из
дому и вдвоем уж как-нибудь отомстим Дракилу! Ты знаешь, что
он сделал? Посыпал ядом траву в своей роще. Там, где пасутся в
полдень наши овцы...
— Что-о?!
— Спроси старую Левкиппу... Он отравил наших овец. Он все
подстроил нарочно!
Мать не закричала, не стала рвать на себе волосы, как ожидал
Клеон. Она словно задохнулась: «А-ах!..*> —и лицо ее потемнело.
Лоза в очаге затрещала, и дым застлал комнату.
— Пусть Афина Паллада! укрепит твой разум и руку, — мед-
ленно выговорила Париса. — Ты уже почти взрослый... — Она
оглянулась на девочек и погрозила пальцем: — Помните, вы не
видели его с рассвета!
I Афина Паллада — в греческой мифологии богиня мудрости и войны. У рим-
лян ей соответствует Минерва.
183
Клеон, привыкший, что мать из-за каждого пустяка разража-
ется слезами и криками, робко смотрел на нее.
Мать открыла кадку, в которой лежали лепешки, и обернулась
к девочкам:
— Принесите оливок и сыра, пусть Клеон возьмет их с собой.
Глава 2
КЛЕОН УХОДИТ ИЗ ДОМУ
Пассион сидел на земле, прислонившись спиной к дереву, и
мастерил свирель. Неподалеку растянулся Лев и, положив голову
на лапы, делал вид, будто дремлет. Его морда с закрытыми глазами
была спокойна, но чуткие уши и ноздри настороженно шевелились.
Вот ветерок донес, что приближается Клеон. Лев вскочил и, еще
не видя мальчика, с радостным лаем бросился ему навстречу. Кле-
он ласково провел рукой по шерсти собаки и, задыхаясь от быст-
рого бега, опустился на колени возле двоюродного брата.
— Отец пошел в батраки к Дракилу... И меня хотел с собой
забрать...
Пассион удивленно взглянул на него.
— Ох, если бы ты только слышал! — воскликнул Клеон и
яростно потряс кулаком.
Лев зарычал, не понимая, кто обидел его хозяина.
Пассион вопросительно глядел, ожидая рассказа, и Клеон пе-
редал ему все, что услышал по дороге к дому и у дверей родной
хижины. И всякий раз, как он прерывал рассказ проклятиями,
Лев вскакивал и бежал обнюхать кусты — не там ли спрятался
враг Клеона.
Пассион слушал нахмурившись и машинально ломал недоде-
ланную свирель.
— Я бы, знаешь, как поступил на твоем месте? — вдруг ска-
зал он. — Я бы подговорил рабов Дракила, чтобы они его убили.
— А их за это распяли бы на крестах?
— Зачем же этого ждать? Надо поднять рабов на хозяев! Ты
стал бы их предводителем, как Афинион1. Помнишь, нам старый
Эвтихий рассказывал?
— Ну кто меня будет слушаться! Мне же четырнадцать лет!
Вот если бы я знал, где сейчас восстание, я бы убежал туда. Но
все сидят по домам. Бородатые мужчины идут в ярмо, как волы...
— А беглые рабы в горах! — прервал его Пассион. — Почему
ты не уйдешь к ним?
— Так или иначе, а Дракилу я отомщу! — Клеон ударил ку-
лаком по земле.
1 Афинион — вождь восставших рабов в Сицилии. Воевал с Римом почти пять
лет (104—99 гг. до н.э.).
184
— Ты что-нибудь задумал?
— Не выпытывай! — Клеон поднялся. — Я ухожу. А то еще
Дракил явится сюда. Теперь овцы принадлежат ему, и он не даст
им подохнуть от отравы. Если он придет, скажи, что я побежал за
отцом. Только что, скажи, убежал... Прощай! Живи у нас, как
жил. Помогай моей матери... Льва я беру с собой. — Клеон по-
медлил, выжидая, не выразит ли Пассион печали, расставаясь с
ним.
Но тот вскочил с загоревшимися глазами:
— Я знаю: ты убежишь в горы и подговоришь беглых рабов
напасть на дом Дракила! С такой собакой и я бы ничего не побо-
ялся! — Он протянул Клеону остатки завтрака, обернутые листь-
ями аканфак — Возьми! Тут лепешки и сыр.
— У меня есть еда... Впрочем, давай!.. Идем, Лев!
Лев, беспокойно следивший за Клеоном — не собирается ли
он снова уйти один, весело залаял и бросился бежать к дому. Не
слыша за собой шагов мальчика, собака остановилась, поджидая
его.
— Назад! Тихо! — приказал вполголоса Клеон. — За мной!
Пастух свернул в рощу. В радостном предчувствии охоты Лев
помчался за ним. Он пошел рядом с мальчиком, осторожно ступая
и принюхиваясь к каждому кусту. Вот он учуял фазана и остано-
вился, глядя на хозяина: можно ли залаять — вынута ли сеть и
готов ли охотник набросить ее на взлетевшую птицу? Но, видно,
Клеон не собирался охотиться: он обернулся и, заметив, что де-
ревья скрыли его от Пассиона, свернул на тропинку, ведущую к
морю.
Не так-то легко расстаться с дичью, которую выследил! Лев
засунул нос в куст и страшно зарычал. Тяжелый золотистый фазан
вылетел с таким звуком, словно разорвалась шелковая ткань.
Вспугнув ради забавы птицу, Лев побежал догонять Клеона. На
узкой тропинке он толкнул мальчика боком и понесся вперед, ра-
дуясь предстоящему купанию.
Клеон спокойно шел за собакой. Он знал, что здесь им не
грозят никакие встречи: если кто забредет на скалы в поисках
убежавшей козы, то не разглядит их внизу на берегу среди камней,
навороченных последним землетрясением.
Лев с разбегу кинулся в воду и шумно поплыл. Клеон снова
поступил не так, как ожидал пес: вместо того чтобы раздеться и
броситься в море, мальчик тихо свистнул и двинулся влево, где под
скалами лежало множество огромных камней.
Чем дальше, тем трудней становилось идти. Клеон и Лев то
карабкались вверх, то перепрыгивали с одной глыбы на другую, а
в одном месте скала так круто опускалась в море, что они, обходя
1 Аканф — травянистое растение, иногда кустарник. Форма листьев аканфа
использовалась в архитектуре для украшения колонн.
185
ее, должны были войти в воду. За скалой оказался крохотный
заливчик с узким песчаным берегом, таким ровным и чистым, что
было непонятно, как очутились здесь два больших плоских камня.
Если бы они не были так громадны, можно было бы подумать, что
их сюда притащили нарочно. На склоне горы были разбросаны
белые, вылизанные морем валуны, а еще выше ползучие кустар-
ники козьего листа закрывали вход в пещеру. Мальчик считал пе-
щеру своей, потому что долго был уверен, что он первый открыл
ее и что пещера никому, кроме него, не известна. Но в прошлое
лето он нашел в своей пещере следы костра. Это его рассердило,
как рассердило бы, если бы к нему в дом забрался кто-нибудь
посторонний и вздумал бы там хозяйничать. Он долго выслеживал
непрошеного гостя, чтобы хорошенько его напугать. Но, сколько
ни подстерегал, никого не выследил и мало-помалу забыл об этом
случае. Теперь Клеон решил спрятаться в своем убежище, чтобы
на свободе обдумать, как отомстить Дракилу и потом укрыться от
розысков.
Кое-где начинали распускаться розовые цветочки козьего лис-
та. Их аромат смешивался с запахом старых морских водорослей,
выброшенных на берег зимними бурями. Клеон растянулся на од-
ном из камней и, раскинув руки, подставил лицо горячим лучам
солнца. Он чувствовал себя здесь в полной безопасности, словно
скалы отгородили его от всего злого, что происходило в мире. Вок-
руг царил такой покой, что было трудно думать о мести. И все же
он заставлял себя думать.
Что, если он и Лев, как только стемнеет, бесшумно проберутся
в деревню и сквозь известную всем мальчишкам лазейку проползут
в сад Дракила?.. Днем там не спрячешься: сад невелик. Но ночью
их укроет любой куст. Жадный Дракил, говорят, плохо спит. Не-
сколько раз в ночь он сам обходит сад и двор, заглядывает и в хлев
и в сараи — не забрался ли вор. Вот тут-то и натравить на него
Льва! Дракил будет кричать... Сбегутся соседи и рабы... Но все
будут только притворяться, что хотят помочь Дракилу, — станут
метаться и бестолково орать. А когда Лев загрызет богача, вся
деревня обрадуется. Но Клеону и Льву придется бежать в горы,
чтобы никто не подумал, будто отец и мать знали об его замыс-
лах... И зачем только боги так плохо устроили мир! Если бы Клеон
был Зевсом, он поражал бы молнией всякого, кто вздумал бы ото-
брать чужое стадо или луг. Он разделил бы всю землю на равные
части и роздал бы ее людям. Пусть каждый человек имел бы свой
сад, луг, дом, виноградник и рощу олив... и поле, чтобы на нем
вызревал хлеб... А Дракила Клеон, пожалуй, не стал бы убивать,
а приковал бы цепью к стене пещеры: пусть пленный богач ее
расширил бы и выровнял в ней пол. Надсмотрщик стегал бы его
плетью и давал бы ему есть одну лепешку в день. И Дракил стал
бы таким тощим, как тощи сейчас его рабы... Клеон представил
186
себе, как обвисли бы щеки и живот Дракила, и от удовольствия
тихонько рассмеялся.
Между тем Лев бродил по берегу, принюхиваясь к каждому
кусту и камню, — так он узнавал, что происходило здесь с послед-
него их прихода. Вдруг он увидел краба и устремился за ним. Краб
забился под камень. Лев принялся разрывать песок передними ла-
пами, стараясь просунуть нос в ямку и фыркая от попадающих в
ноздри песчинок. Это нарушило размышления Клеона. Мальчик
перевернулся на живот посмотреть, что Лев делает. Вот так охот-
ник! Нос — под камнем, зад с весело крутящимся хвостом поднят
вверх, а краб в это время преспокойно выполз с другой стороны
и — боком, боком — удирает к воде!
— Держи, держи! —закричал Клеон.
Лев поднял морду и вдруг так зловеще зарычал, что Клеон
вздрогнул: на кого это он?
А Лев уже бежал навстречу волнам и лаял:
«Враг!.. Враг!.. Враг!..»
К берегу подходила на веслах лодка. А невдалеке, приспустив
паруса, покачивался легкий однорядный корабль. Откуда они взя-
лись? Только что в море не было ничего, кроме темных пятен
ряби, навеваемой береговым ветром. Что нужно людям на этом
пустынном берегу? Это не рыбаки — судно слишком велико. И не
купцы: купеческие корабли широки и приземисты, а этот строен и
узок, словно предназначен для быстрого бега по волнам... «Пира-
ты!» — догадался Клеон и медленно, стараясь, чтобы его не заме-
тили, стал сползать с камня.
По тому, как уверенно кормчий и гребцы вели лодку к «его»
бухточке, Клеон понял, что они здесь не впервые. Так вот кто
разжигал костер в пещере!.. Как не подумал он о пиратах! Пока
не поздно, надо спасаться. Не для того бежал он от Дракила, чтобы
его продали, словно какого-нибудь мула.
— Тихо! За мной! — вполголоса приказал он Льву, скатыва-
ясь с камня и вынимая нож из складок хитона.
Пригибаясь, Клеон побежал к скалам. Лев сделал было не-
сколько шагов за ним... Но лодка врезалась носом в песок, и Лев
остановился в нерешительности. Привычка к послушанию влекла
его за хозяином, любовь к нему и желание защитить от опасности
удерживали на месте. Что Клеону угрожала опасность, Лев понял
по поведению мальчика. Не смея лаять (хозяин приказал ему: «Ти-
хо!»), Лев стоял неподвижно. Только вздернутая губа да оскален-
ные клыки выдавали его волнение. Клеон тихо свистнул, призывая
Льва, и остановился, притаившись за камнем, недалеко от входа в
пещеру. Здесь он считал себя в безопасности, ему казалось, что
пираты его не приметили. Ну, а если они пойдут к пещере, он
всегда успеет скрыться. Лев, неохотно повинуясь призыву, пошел
к мальчику.
187
Гребцы выпрыгнули из лодки и вытащили ее на берег. Лев
снова остановился и зарычал. На этот раз Клеон не решился по-
звать его. Замерев от страха, мальчик шепотом призывал на по-
мощь великого Пана1, моля его навести ужас на всех пиратов и
заставить их бежать с берегов Сицилии.
И спаси моего Льва! Спаси Льва!.. О, покровитель стад и ле-
сов, спаси моего Льва!
Люди копошились у лодки, не обращая внимания на собаку, и
Клеон подумал, что Пан услышал его мольбу и сделал Льва неви-
димым. Мальчик расположился за камнем поудобнее и стал наблю-
дать. Ему было непонятно, зачем эти мореходы приплыли в «его»
бухту, а не отправились в удобную гавань неподалеку расположен-
ной Катаны. Ведь и там все перепугались бы пиратов и никто не
посмел бы им сопротивляться.
Распоряжался всем худой старик в пестрой одежде, набранной
как будто во всех концах мира: туника с узкими пурпуровыми
полосами, как у римского всадника; остроконечная шапка — как
у фригийцев, что заходили порой на кораблях из Малой Азии в
Катану; тощие икры стянуты ремнями греческих сандалий, а талия
перетянута поясом, затканным золотом и пурпуром. Таких рос-
кошных поясов Клеон никогда не видывал и решил, что худой
старик, должно быть, главный пират.
По приказанию этого «архипирата» гребцы вытащили из лодки
что-то напоминающее большую, обернутую плащом рыбу.
— Несите красотку в пещеру, — старик указал пальцем на
тропинку, возле которой притаился Клеон.
Мальчик замер: сейчас они направятся сюда и обнаружат его!
— Пан!.. Укрой и меня! — взмолился Клеон. — Ты же бог
пастухов!
Но тут он вспомнил, как немилостивы были боги к его овцам...
Нет, только быстрота ног может спасти его от плена. И, прячась
меж камней и кустов козьей лозы, мальчик стал карабкаться в
гору.
— А того мальчишку уберите, нам не нужны свидетели! —
услышал он за собой повелительный голос старика.
Вслед за этим раздался крик. Клеон оглянулся и застыл на
месте.
Два пирата несли к пещере молодую женщину с завязанным
ртом, спеленатую, словно тюк, по рукам и ногам длинными поло-
сами материи. А третий, воя от боли, катался по песку, стараясь
освободиться от вцепившегося в его плечо Льва. А «главный» пи-
рат, глядя на него, хохотал, держась за живот, но, заметив, что
тот вытащил нож, топнул ногой:
1 Пан — в греческой мифологии бог лесов и полей, повелитель зверей, храни-
тель стад; разгневанный, насылал непреодолимый страх на людей; отсюда вы-
ражение — «панический страх».
188
— Попробуй только испортить ему шкуру, и, клянусь Герку-
лесом1, вместо этой лодки угодишь прямо в ладью Харона!2 Дерись
честно, как он, — когтями и зубами... Не будь я Гл икон, если этот
пес не придется по вкусу нашему Церулею... Эй, Приск, покажи-
ка свое искусство, — обернулся он к одному из следивших за борь-
бой матросов: — сними того мальчишку живьем. Ручаюсь, он су-
меет укротить этого зверя.
Пират, которого он назвал Приском, размотал перекинутый
через плечо аркан, и, прежде чем Клеон успел понять, какая опас-
ность ему грозит, аркан обвился вокруг его тела, и мальчик пока-
тился вниз.
Глава 3
КОРАБЛЬ ПИРАТОВ
После недолгой борьбы Клеона и Льва связали и бросили на
дно лодки. Пленница, которую пираты привезли, осталась в пеще-
ре под присмотром двух разбойников. Остальные уселись в лодку
и, увозя с собой новую добычу, стали грести к миопароне.
Клеон лежал, прижавшись головой к морде Льва, которая бы-
ла туго стянута ремнем. Закрыв глаза, чтобы не выдать пиратам
своего отчаяния, мальчик прислушивался к их болтовне. Из слов
старика он понял, что пленница, оставленная на берегу, — знат-
ная римлянка, за которую они надеются получить большой выкуп.
«А что будет с нами? — думал Клеон. — Я бедняк, это сразу
видно... Выкуп за меня им не получить. Повезут, наверное, они
нас на Делос. Говорят, на рынках этого проклятого острова каж-
дый день продают в рабство тысячи свободных людей... Что теперь
делать?» Клеон открыл глаза: даже неба не видно — одни ноги
гребцов, он зажат ими справа и слева.
Мерно скрипели уключины. Весла почти неслышно опускались
в воду. Клеон чувствовал, что с каждым их взмахом дальше ста-
новился родной дом и все, что было с ним связано, и сердце у него
защемило при воспоминании о свежей росе на заре, когда из-за
скал пробивались первые золотистые лучи солнца и он с отцом
уходил на виноградник подвязывать лозы, а Пассион с девочками
выгонял овец из хлева...
Вдруг он заметил, что мускулы на ногах гребцов обмякли.
Скрип уключин утих. Лодка остановилась.
— Эй там!.. На миопароне!.. — крикнул кто-то над головой
Клеона. — Давай лестницу! Заснули, что ли? 1 2
1 Геракл (в Древней Греции), Геркулес ( в Древнем Риме) — герой многочис-
ленных мифов, олицетворение всех положительных качеств мужчины: храбро-
сти, великодушия, силы и красоты.
2 Харон — перевозчик душ умерших через реку подземного царства Стикс.
189
Гребцы начали подниматься на ноги, и лодка закачалась. Кле-
он увидел возвышающийся над ним, как стена, борт миопароны и
наверху, в самом небе, огненно-рыжие кудри и бороду какого-то
мужчины.
— Э, да у тебя улов? — воскликнул рыжий.
— Привез в подарок тебе, о Церулей, пса. Настоящий лев...
Ого! Смотри, как умен: понял! Понял, что о нем говорят: ишь, уши
навострил!.. Чуть не загрыз Гану, да и Приску здорово досталось.
Мы едва не подохли от смеха... Прикажи спустить крюки. Развя-
зать этих двух невозможно: пес, того и гляди, вцепится кому-ни-
будь в глотку, а мальчишка кусается и царапается, словно бешеная
кошка.
С миопароны спустили канат с железным крюком на конце.
Клеона и Льва втащили на палубу, точно тюки товара. Гликон и
матросы взошли на корабль по веревочной лестнице. Лодку привя-
зали за кормой.
Церулей приказал кормчему повернуть корабль на север. Мат-
росы подтянули канаты, парус вздулся, кормчий опустил кормило,
и миопарона понеслась вперед. Под палубой послышалось несколь-
ко четких ударов. Это гортатор, распоряжавшийся рабами-гребца-
ми, подал сигнал, и прикованные к скамье гребцы подняли весла
и запели. В такт песне двенадцать пар длинных весел взлетали и
опускались в воду с обоих боков миопароны так дружно, что каза-
лось, будто она взмахивает двумя огромными крыльями.
Миопарона и впрямь напоминала какое-то крылатое чудови-
ще: из воды высовывался острый металлический клюв, чтобы этим
тараном пробивать суда противников при столкновениях; над ним
была искусно вырезана голова Медузы’ со спутанным клубком
змей вместо волос; слева и справа, словно глазницы, зияли отвер-
стия для якорных канатов; а за ними, как два уха, торчали пере-
кладины, подпертые снизу бревнами, — во время боя они ослаб-
ляли удары, наносимые вражеским кораблем, а на стоянках к ним
прикрепляли якоря.
Убедившись, что кормчий правильно ведет корабль, Церулей
расправил плечи под кольчугой, которую не снимал даже в самые
жаркие дни, и пошел поглядеть на пленников.
Клеона и Льва бросили на палубе, не заботясь о том, удобно
ли им лежать. Толстый круг свернутого каната подпирал поясницу
мальчика. Лев с усилием подтянулся к хозяину и ткнулся носом в
подошву из бычьей кожи.
— Смотрите, какой преданный пес! — Нагнувшись, Церулей
потрепал собаку по голове.
Лев дернулся. Хриплый стон вырвался из его сжатых ремнем
челюстей.
1 Медуза — мифическое чудовище, самая ужасная из трех сестер Горгон,
взгляд которой превращал человека в камень.
190
— Развяжите! — приказал Церулей.
Пираты бросились развязывать Льва. Гликон и те, кто только
что были на берегу, подались назад. Заметив это, Церулей поднял
РУку:
— Стойте! Развяжите сначала мальчика. Пусть он позаботит-
ся, чтобы собака вела себя смирно.
Гликон ткнул Клеона ногой:
— Эй ты, мальчишка! Не прыгнешь за борт, если мы тебя
развяжем?
Лев сдавленно зарычал, косясь на ногу пирата.
Клеон хмуро посмотрел на Гликона. Что ему ответить?.. Ска-
зать: «Прыгну, но сперва прикажу Льву разорвать вас всех и в
первую очередь того рыжего верзилу, вашего начальника»? — Ему
очень хотелось бы так ответить, но тогда вряд ли его развяжут...
— Нет... — прошептал он.
— И не будешь науськивать на нас твоего зверя?
— Не буду...
— Прикажешь ему слушаться меня? — спросил Церулей.
— Да... —выжал из себя Клеон.
По знаку Церулея пираты развязали Клеона.
Несколько секунд мальчик продолжал неподвижно лежать.
Ему казалось, что руки и ноги его стали такими тяжелыми, словно
были сделаны из глины. Потом их начало покалывать... Клеон с
трудом приподнялся и, сидя на свернутом канате, смотрел, как
освобождают от пут лапы Льва.
— А ремень с морды собаки сними сам, — обратился к нему
Церулей. — Если будешь мне предан, я сделаю твою жизнь сча-
стливой, — продолжал он, в то время как Клеон коснулся рукой
ноздрей Льва. — Но если ты или твоя собака замыслите против
меня что-нибудь злое... — пират сделал свирепую гримасу, —
лучше бы вам тогда и на свет не родиться! — Довольный произ-
веденным впечатлением, он захохотал.
Мальчик со страхом глядел на него: уж не умеет ли он читать
чужие мысли?.. Пожалуй, до поры до времени лучше подчиниться.
Раз их со Львом не собираются везти на Делос или в какое-нибудь
другое место, где продают людей, он готов остаться на пиратском
корабле. И, может быть, если он будет хорошо служить, пираты
помогут ему отомстить Дракилу.
«Если бы Лев загрыз Дракила, все равно я ушел бы в горы к
беглым рабам, — думал Клеон, распуская ремни на морде соба-
ки. — Тогда бы все равно мне домой не вернуться».
Освобожденный Лев лизнул руку мальчика и зарычал, гото-
вясь начать битву с обступившими их врагами.
— Спокойно! — Клеон опустил руку на голову собаки.
Лев пошевелил хвостом, но продолжал глухо рычать: не так-то
легко успокоиться, когда слышишь запах обидчиков, с которыми
только что дрался.
191
— Тихо! — прикрикнул на него Клеон и подвел собаку к Це-
рул ею: — Поздоровайся, это друг!
Лев понял, что хозяин им недоволен. Всем видом своим как
бы говоря: «Раз мне приказывают быть вежливым, пожалуйста»,
он вытянул в знак приветствия лапу перед Церулеем.
Пират хлопнул себя по бедрам:
— Понимает! Он понимает человеческую речь! Клянусь пали-
цей Геракла, убью каждого, кто вздумает этого пса ударить! А ты,
мальчик, сделай так, чтобы он меня полюбил, и вот увидишь, как
я тебя вознагражу.
— А ты нас не обижай, — сказал Клеон, — тогда Лев тебя
полюбит.
Между тем Лев обнюхивал команду миопароны. Дойдя до Гли-
кона, он оскалил клыки и зарычал. Гликон побледнел, но стоял не
двигаясь. Церулей насмешливо наблюдал за ним.
— Если я прикажу мальчику натравить на тебя собаку, Гли-
кон... — начал он.
— То я прикончу ее, Церулей, —договорил Гликон, показы-
вая кривой нож, неизвестно откуда появившийся в его руке.
— Я пошутил, а ты уж подумал, что пришла твоя смерть? —
ухмыльнулся Церулей, довольный, что напугал своего помощника.
— Я тоже пошутил, — отозвался Гликон, не спуская глаз с
собаки, которая все еще продолжала его обнюхивать.
Матросы, бывшие с Гликоном на берегу, внезапно вспомнили,
что у них есть дела, и с озабоченным видом разошлись.
— Ну, позови своего пса, мальчик! Храбрость Гликона доста-
точно испытана... Пойдем, старик, сыграем в кости. Эй, Фидипп!..
Пришли нам вина и фиников с этим мальчиком!
На зов появился толстый пират с отвислым животом и боро-
давкой на носу. Кожа его так лоснилась жиром, словно его, на-
ткнув на вертел, только что поворачивали над огнем. Левой рукой
он прижимал к себе мех< с вином, в правой нес корзиночку с
финиками. Ставя ее перед Церулеем, он укоризненно покачал го-
ловой:
— Где это видано, чтобы мальчишек и собак посылали в кла-
довую?.. Этак и без провизии недолго остаться. — Порывшись в
финиках, он извлек из-под них две чашки и, развязав мех, налил
пиратам вина.
— Убирайся! — махнул рукой Церулей. — Прислуживать нам
будет мальчишка.
Фидипп, ворча, удалился. А Клеон и Лев по приказанию ры-
жего пирата уселись у его ног.
Церулей и Гликон расположились на носу корабля, под наве-
сом. Сидя друг против друга на ковре и прислонясь спинами к
1 Мех (бурдюк) — мешок из цельной бараньей или воловьей шкуры для пере-
возки и хранения жидкостей.
192
каменным якорям, они потягивали вино и поочередно выбрасыва-
ли кости из резного золотого стаканчика, каждый раз сильно его
встряхивая, чтобы кости перемешались. Отсюда была видна почти
вся палуба, вплоть до большого паруса, и Клеон с интересом сле-
дил, как ловко бегали матросы между наваленными повсюду кана-
тами, запасными парусами и лестницами, ничего не задевая и не
спотыкаясь даже о багры, лежавшие вдоль бортов. Вздувшийся
большой парус стоял почти поперек палубы, закрывая от Клеона
корму и кормчего.
Дул ровный береговой ветер.
Но едва корабль, миновав Мессану и Пилорский мыс, вышел
в Тирренское море, вихрь, примчавшийся от берегов Африки, рва-
нул парус. Судно легло на бок. Грести стало невозможно. Пираты
уселись на палубе. Для защиты от волн на бортах подняли полосы
непромокаемой ткани. Гликон бросился на помощь кормчему. Ши-
роко расставив ноги и наклонив голову, словно бык, приготовив-
шийся к битве, Церулей отдавал приказания. Желая использовать
силу ветра, он не спустил парус, как обычно делали во время боя
или бури, а только распорядился закрутить нижнее полотнище его
на рею1, чтобы корабль не так сильно кренило.
День потемнел. Море позеленело. Миопарона легла на бок.
Лев рычал на волны и беспомощно скользил по накренившейся
палубе вслед за канатами, лестницами и крючьями, перекатывав-
шимися от одного борта к другому.
Глава 4
БУРЯ
Клеон схватил одной рукой Льва за ошейник, а другой уце-
пился за столбик, поддерживавший какой-то навес. Но в следую-
щую минуту миопарона встала на дыбы, рука Клеона от толчка
разжалась, мальчик и собака покатились под ноги Гликону.
— Убирайтесь под палубу, если не умеете держаться на но-
гах! — заорал Гликон, отшвыривая Клеона.
Лев метнулся к обидчику, и... зубы его щелкнули в воздухе:
миопарона ткнулась носом в волны, и, вместо того чтобы вцепить-
ся в ногу Гликона, изумленный пес отлетел в сторону.
На этот раз Клеону и Льву удалось задержаться возле мачты.
Решив, что центр судна — самое безопасное место, Клеон сдернул
с себя пояс и, пропустив один конец его под ошейник Льва, другой
закрепил на мачте узлом, которому научили его рыбаки: в случае
опасности узел этот можно было развязать одним рывком. От но-
вого толчка Клеон чуть не упал и, обхватив мачту обеими руками,
прижался к ней. На палубе все металось, звенело, стучало... Над
1 Реи — поперечные перекладины, на которые прикрепляются паруса.
193
7-833
их головами вздувался парус. Когда ветер на мгновение утихал,
было слышно, как он хлопает. И Лев, думая, что парус им угро-
жает, лаял на него.
Со всех сторон вздымались мутно-зеленые горы воды. С неба
свисали черно-синие тучи. Казалось, что волны и тучи вот-вот со-
льются и раздавят корабль...
Но легкая миопарона задирала нос и, скрипя и охая, лезла на
водяную гору. Достигнув вершины, она подбрасывала зад, как но-
ровистая лошадь, и стремительно летела вниз. Канат, который
удерживал лодку, лопнул, и она затонула.
Скрипели снасти. Выл ветер. Грохотало море. За воем и гро-
мом не слышно было приказаний Церулея, и матросы больше по
догадке то натягивали, то отпускали канаты паруса.
Клеон чувствовал зависть к этим людям. Пусть рвущиеся из
рук снасти обдирают в кровь их ладони — они не замечают боли,
не чувствуют страха, они думают только о спасении судна. А Кле-
ону так страшно стоять, ничего не делая! Впервые в жизни он
понял, как тяжело в минуты общей опасности оставаться празд-
ным.
Чтобы побороть страх, надо было что-то делать, и Клеон обра-
тился с мольбой к богам:
«Боги бессмертные! Простите меня за то, что я упрекал вас в
жадности. Мало ли что сболтнет язык... Неужели из-за моих глу-
пых слов погибнет столько людей?.. И Лев?! Разве его преданность
не заслуживает награды?.. О Посейдон!, владыка морей, выведи
нас из пучины! За это я принесу тебе в жертву свою первую боро-
ду1 2. Пусть поразит меня Зевс Громовержец, если я тебя обману!»
Некоторое время корабль продолжал идти на северо-запад.
Улучив минуту, когда ветер несколько стих, кормчий взмахом руки
указал на восток, и Церулей выкрикнул какое-то приказание. Мат-
росы начали поспешно отпускать якорные канаты. Кормчий и Гли-
кон налегли на кормила. Жилы на их лбах вздулись. Одно кормило
с треском сломалось. Паруса бешено захлопали. Лев захлебнулся
лаем. Судно со стоном повалилось на бок. Сейчас оно перевернет-
ся!.. Клеон схватил конец пояса, чтобы освободить Льва, если при-
дется броситься в воду. Но миопарона уже успела повернуться и
медленно выпрямлялась. Ветер насел на корму. Парус выпятился
вперед...
Миопарона полетела к италийским берегам.
Клеон слышал много рассказов о кораблекрушениях в Тиррен-
ском море. Он вырос на побережье, среди рыбаков, и понимал, что
в эту бурю их спасал только узкий корпус миопароны, нырявшей
в волнах словно дельфин. Но все же невозможно было следить без
страха за тем, как стремительно приближается берег. А когда Кле-
1 Посейдон — в греческой мифологии бог моря.
2 Борода, впервые обритая юношей, считалась жертвой, особо угодной богам.
194
он заметил, что кормчий и Церулей ведут корабль прямо на скалы,
он сжался от ужаса и зажмурился. Неужели они надеются, что
высокая волна поднимет судно и посадит его в какую-нибудь рас-
селину?.. А вдруг его всем корпусом швырнет о камни?!
Волна подняла миопарону и понесла вперед. Навстречу ей на-
бежала другая волна, уже разбившаяся о скалы. Они столкнулись.
Судно подпрыгнуло и затрещало. Клеона обдало пеной. Пена кло-
котала вокруг, словно море под миопароной кипело.
Над головой мальчика метались клочья паруса. Лопнул один
из канатов, удерживавших мачту, и, словно змея, извивался в воз-
духе. Матросы бросились травить шкоты. Клеон дернул закреплен-
ный на мачте конец пояса и отскочил в сторону, увлекая за собой
Льва. Тяжелая рея с остатками паруса рухнула на палубу, чуть не
задев их.
Клеон связал поясом себя и Льва, но броситься в бурное море
не решался, все еще надеясь на спасение.
Закрыв глаза, он громко выкрикнул свой обет Посейдону, на
случай, если бог моря не расслышал его в первый раз.
Глава 5
СПАСЕНЫ!
Новая волна, набежав с моря, подхватила миопарону и бро-
сила ее вперед. Кормчий с помощью Гликона перевел кормило.
Судно слегка повернулось и, скользнув между скалами, очутилось
в маленькой природной бухточке.
— Бросай якоря! Живо! —заорал Церулей.
Его голос еще не смолк, а матросы уже столкнули за борт два
очень тяжелых якоря. В ту же минуту в каморках под палубой
другие матросы стали быстро вертеть два ворота, разматывая якор-
ные канаты. Миопарона взвилась, как конь, схваченный на всем
скаку за узду. Корму занесло вбок. Якорные канаты напружились,
но удержали корабль в нескольких десятках локтей! от острых
прибрежных камней.
Вода вокруг тяжело колыхалась, но волн не было. Буря оста-
лась по ту сторону скал, окружающих бухточку.
Матросы, весело перекликаясь, убирали паруса.
«Спасены!» — понял Клеон. Опустившись на мокрую палубу,
он обнял Льва и прошептал ему на ухо:
— Посейдон услышал наши молитвы.
Лев лизнул щеку мальчика.
— Ну-ка, пропусти! Расселся на дороге! -— раздался над ним
сердитый окрик Гликона.
1 Локоть — римская мера длины. Длина локтя колебалась от 370 до 555 мил-
лиметров.
195
Клеон быстро вскочил.
Церулей и Гликон осматривали судно.
— Большой парус погиб, кормило сломано, — подсчитывал
Церулей, — крючья, канаты, лестницы смыты волнами...
— И лодка потеряна, — напомнил Гликон.
— Да, и лодка... Буря налетела так внезапно, что не успели
ее втащить.
— Ну, не очень-то внезапно. Я ждал бури с самого утра, с той
минуты, как увидел, что ты подстригаешь бороду.
Услышав слова Гликона, Клеон ахнул: вот, оказывается, кто
виновен в том, что они чуть не погибли! Мальчик не раз слышал
от рыбаков, что находясь на корабле, нельзя, если море спокойно,
стричь волосы или ногти: это жертва, к которой прибегают только
в последней крайности, когда кораблю грозит гибель. Но, если
боги заметят, что их напрасно потревожили, они сердятся и насы-
лают бурю, чтобы уничтожить дерзкого и всех его спутников.
Церулей метнул на Гликона злобный взгляд.
— Чшшш! — прошептал он, поведя бровью на стоящих по-
близости пиратов.
Гликон понимающе подмигнул и, как бы оправдывая Церулея,
громко сказал:
— Впрочем, кто же теперь думает об этих баснях! Это только
наши невежественные предки верили, будто можно вызвать бурю,
если стричь в тихую погоду волосы...
Церулей свирепо скрипнул зубами. Гликон, чувствуя, что за-
шел слишком далеко, торопливо добавил:
— Глупый предрассудок!
Матросы прислушивались к их разговору, и Церулей громко,
чтобы все слышали, объявил:
— За убытки, причиненные бурей, заплатит римлянин, отец
нашей пленницы. Мы повысим цену выкупа, и все. Каждый полу-
чит вдвое больше, чем предполагал, а кормчий — вчетверо...
— Слава щедрому Церулею!.. Слава! —закричали пираты, и
нимфа Эхо1 отозвалась на их крик в прибрежных скалах.
Гликон, кивая на берег, льстиво пробормотал:
— Твою щедрость, о Церулей, славословят даже бессмертные!
Рыжий предводитель пиратов насмешливо покосился на стари-
ка:
— Мне все идет на пользу, даже злые умыслы... Довольно
орать! — оборвал он матросов. — Эй, Приск, спустись-ка вниз,
посмотри, что там делается!
С помощью одного из пиратов Приск отодвинул задвижки и
поднял крышку люка. Из черной глубины его послышались хрип-
1 Эхо — по греческому преданию, нимфа, которая полюбила прекрасного юно-
шу Нарцисса. Но он был занят только собственной красотой, и от его равно-
душия нимфа Эхо зачахла так, что от нее остался один голос.
196
лые стоны. Там, внизу, вспомнил Клеон, заперты рабы-гребцы.
Как, должно быть, швыряло этих людей в темноте, когда корабль
прыгал и нырял среди волн!
Приск, став на колени, опустил голову в люк.
— Эй-эй!.. Как вы там — живы? —крикнул он и, повернув-
шись к Церулею, с гримасой сказал: — Настоящая клоака!
— Еще бы!.. В такую бурю просидеть взаперти целый день! —
покачал головой матрос, помогавший Приску.
— Их, верно, трясло там, как игральные кости в коробке, —
засмеялся Гликон.
— Тащите их скорее наверх да кормите! — приказал Церу-
лей. — Надо восстановить их силы. Они понадобятся нам завтра
при починке корабля. Сними с них цепи! — Он перебросил При-
ску ключ от цепей.
Приск принес откуда-то канат и, обвязав его вокруг мачты,
опустил конец в люк. Церулей и Гликон направились к корме.
Заметив Клеона, Церулей поманил его к себе:
— Поди к Фидиппу, я уже посылал тебя к нему сегодня. При-
неси нам чего-нибудь поесть... Хоть оливок, что ли... Да пусть он
пришлет того италийского вина, что мы сняли с купеческого ко-
рабля!
Клеон сделал несколько шагов и остановился, не зная, куда
идти, и не смея напомнить Церулею, что утром он не успел дойти
до каморки повара. К счастью, Фидипп сам появился на палубе,
такой же лоснящийся жиром, как утром, и так же прижимая к
себе одной рукой мех с вином, а в другой неся корзиночку, на этот
раз наполненную оливками, крутыми яйцами, пшеничными ле-
пешками и кусками окорока.
Сидя под изодранным бурей навесом, кормчий с аппетитом
принялся уплетать маринованные оливки, запивая их альбанским
вином. Опускаясь возле него на палубу, Церулей сказал:
— Привет и благодарность! Сегодня твое искусство и знание
здешних берегов спасли нас. Теперь надо подумать о починке ми-
опароны. — Он заглянул в корзиночку Фидиппа: — Что там у
тебя?.. Несколько кусков ветчины? Да я один мог бы съесть целого
кабана, клянусь Гераклом! Давай сюда все, что у тебя есть, и беги
еще за припасами.
Все накинулись на еду. С набитыми ртами они обсуждали, как
быстрее привести миопарону в порядок. На Клеона и Льва никто
не обращал внимания и никто не поглядел в сторону полумертвых
рабов, которых Приск и другие матросы втащили на палубу. У
Клеона сводило челюсти от голода. Лев чинно сидел возле хозяина,
и только длинная струя слюны, свисавшая из угла рта, выдавала
его томление. «Если я буду молчать, — подумал Клеон, — мы со
Львом умрем от голода, и этого даже никто не заметит».
— Я хочу есть, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Я
хочу есть. И Лев тоже.
197
— Мальчик и собака голодны! — воскликнул Церулей. —
Эй, Фидипп! Немедленно дать мяса и оливок мальчику и собаке.
Да вина им обоим! Такой умный пес, наверное, лакает вино! —
Довольный своей шуткой, Церулей захохотал.
Пираты, отдыхавшие на палубе, подхватили его смех. Разва-
лясь на не обсохших еще досках, они ели и пили, радуясь отдыху.
Фидипп обносил их вином, холодным вареным мясом и марина-
дом.
Церулей поднялся и с усмешкой оглядел палубу:
— Хо-хо!.. Можно подумать, что ужинаешь у какого-нибудь
богача в Риме. Клянусь богами! Не хватает только флейтисток и
венков!. — Он широко обвел рукой вокруг: — Тут и пирующие и
трупы гладиаторов...
Клеон, набивший рот мясом, поперхнулся от этой шутки. Це-
рулей весело подмигнул ему:
— Говорят, аппетит римлян возрастает, если кровь брызжет
на их кушанья.
— Ну, ну, это сказки, — сказал кормчий, ласково глядя на
побледневшего мальчика. — Не слушай его. Никто в триклиниях2
не устраивает сражений. Это он просто так говорит... чтобы попу-
гать тебя.
— А-а, — протянул Церулей, — в триклиниях не сражают-
ся! Так если он плохо будет служить мне, я отдам его в школу
гладиаторов. Тогда уж, хочешь не хочешь, а придется тебе сра-
жаться и убивать на арене своих лучших друзей!.. Смотрите-ка,
позеленел, словно незрелая оливка! — Церулей щелкнул Клеона
по лбу и захохотал.
Его смеху вторил Гликон, пираты, лежавшие поблизости, и
даже кормчий. Испуг пастушонка, вообразившего, что он может
стать гладиатором, казался всем крайне забавным.
— Следуй за мной, как тень, и я, может быть, помилую те-
бя! — важно сказал Церулей.
Он направился к Приску и его помощникам, хлопотавшим воз-
ле обессиленных гребцов. Клеон и Лев, оставив еду, поплелись за
ним.
Один из пиратов, приподняв голову невольника, раскрыл ему
рот, и Приск, словно в подставленную чашу, влил в него немного
вина. Гребец судорожно глотнул и через несколько секунд открыл
мутные глаза.
— Это альбанское и мертвого оживит, — заметил Церулей,
когда последний из гребцов зашевелился. —Теперь накормите их,
и пусть уснут. Завтра чуть свет поднимите их!
— А с этими что делать? — Приск указал на двух невольни-
ков, лежавших в стороне. — Этот сидел последним в ряду и не
1 Венки из роз римляне надевали во время пиров.
2 Триклиний — столовая.
198
успел поднять весло, когда началась буря. Ему раздавило грудь
рукояткой. А другой, не знаю уж как, сломал руку.
— Зачем же на них тратили вино? — недовольно сказал Це-
рулей. — Надо было сразу бросить их за борт. Какой нам прок в
калеках? — Не глядя на раненых, он пошел дальше.
Деловитая жестокость Церулея потрясла Клеона. Не в силах
двинуться с места, он растерянно смотрел вслед предводителю пи-
ратов.
Клеон понимал, что иногда нельзя удержаться от проявлений
жестокости — например, во время драки. Но это — гнев боя,
когда темнеет в глазах и перестаешь замечать собственную боль и
торжествуешь, нанося удар врагу. Клеон знал также, что можно
мечтать о мести притеснителю; он сам обдумывал способ, как ото-
мстить Дракилу... Но выбрасывать в море живых людей только
потому, что они стали непригодны к работе... К каким же страш-
ным злодеям попал он?.. И как от них спастись?
Пираты подхватили раненых и потащили их к борту миопаро-
ны. Раб с раздробленной грудной клеткой хрипел, безразличный
ко всему. Другой, у которого был перелом, цеплялся здоровой ру-
кой за уцелевшие во время бури канаты и кричал:
— Рука скоро заживет!.. Я смогу делать какую-нибудь другую
работу! Рука заживет!
Их обоих связали и бросили за борт.
Никто на палубе даже не повернул головы в их сторону. Все
продолжали пить, есть и болтать, словно ничего не случилось.
До этой минуты Клеон втайне гордился покровительством, ко-
торое предводитель пиратов оказывал ему и Льву. Теперь мальчик
почувствовал себя беззащитным. Он пробрался на нос корабля и,
стоя там, глядел на чужой берег, над которым, словно страж, под-
нималась огромная гора.
За спиной Клеона раздался плеск. Мальчик оглянулся. Это
Приск прыгнул с борта миопароны и поплыл. За ним прыгнул
второй пират, третий, и все пустились вплавь к берегу.
Церулей, перегнувшись через борт, кричал им вслед:
— Не болтайте там лишнего!.. Не задерживайтесь!..
— Зна-аем!.. — донесся ответ.
Счастливые! Церулей послал их на берег. Таким пловцам, как
Клеон и Лев, тоже было бы легко добраться до берега: буря утих-
ла, море мягко покачивало миопарону... Ох, как хотел бы Клеон
убежать от пиратов! Если бы Церулей послал его со Львом, они бы
ни за что не вернулись... Но что там за прибрежными скалами?
Найдется ли там хоть один человек, который приютит их и даст
им работу? Или там схватят их другие разбойники и продадут в
рабство?.. Впрочем, стоит ли об этом думать! Все равно с корабля
не уйти. Пираты не поставили стражу, но, если бы Клеон прыгнул
за борт даже ночью, кто-нибудь мог бы услышать плеск.
199
Сине-зеленая мгла становилась все непрогляднее. Грохот волн
за бухтой утих. Наступила ночь. Пираты укладывались на палубе
спать. Рабов-гребцов потеснили к середине судна и связали пара-
ми, чтобы они не могли бежать. Клеон решил до поры до времени
притвориться покорным и ждать: может быть, боги пошлют ему
случай избавиться от этих страшных людей.
Мальчик побрел по палубе, разыскивая среди спящих Церулея.
Предводитель пиратов лежал на корме. Возле него, обняв колени,
сидел Гликон.
— Ты что же, решил сегодня никого не посылать к отцу на-
шей пленницы? — спросил он.
— До возвращения лазутчиков, — зевая, ответил Церулей.
Клеон слегка сжал челюсти Льва. На их условном языке это
означало: «Тихо!» Мальчик и собака стояли неподвижно, стараясь
не дышать.
Немного помолчав, Гликон заговорил снова:
— Кормчий сказал, что имение этого римлянина должно быть
недалеко отсюда, миль1 тридцать, не больше. Он предполагает, что
хозяин приехал из города, чтобы наблюдать за весенними работа-
ми... А если его на вилле нет? Придется посылать человека в
Рим... Почему бы тебе самому не отправиться в эту Нолу? Кто
лучше и быстрее тебя сможет принять нужное решение?
Церулей снова зевнул и лениво проговорил:
— Я вижу, тебе очень хотелось бы от меня избавиться. Ты и
свирепого пса мне привез, в надежде, что он меня загрызет, и
пытался взбунтовать людей, болтая о том, что я подстригал воло-
сы... а теперь стараешься сплавить меня с корабля... Уж не дума-
ешь ли ты завладеть этим суденышком?
— Ты подозрителен, как женщина, — пробурчал Гликон.
Церулей тихо рассмеялся.
— А не хочешь ли поехать на виллу ты?
— Чтобы рассеять твои подозрения... — пробормотал Гли-
кон.
— Вот и отлично! — с издевкой сказал Церулей. — Я дам
тебе лектику2 и лектиариев, которые тебя понесут, да еще десятка
два провожатых. Ты отправишься в путь, словно какой-нибудь
знатный римлянин. Они вечно таскают за собой кучу рабов и кли-
ентов1 2 3, чтобы похвастаться своим богатством. А твоя «свита» по-
старается, чтобы ты не улизнул с деньгами.
Гликон деланно рассмеялся:
1 Миля римская равнялась 1480 метрам.
2 Лектика — крытые носилки (паланкин), в которых богатые римляне пере-
двигались по слишком узким для экипажей улицам столицы.
3 Клиенты — бедные или неполноправные римские граждане, получавшие по-
дачки от богача-покровителя (патрона), за которого они голосовали на выбо-
рах и оказывали ему всяческие услуги.
200
— Ну и шутник же ты, Церулей! Клянусь богами, я не встре-
чал еще такого весельчака!
Церулей, зевая, потянулся.
— Ложись, Гликон! Уснем до прихода лазутчиков. Они разбу-
дят нас, когда вернутся.
Закутавшись в плащи, оба пирата мирно улеглись рядом. Гли-
кон сейчас же захрапел. Но Церулей, видно, не доверял его сну:
он тихо поднялся и, осторожно ступая через тела спящих, отошел
в сторону. Как только он растянулся среди матросов, Гликон пе-
рестал храпеть.
Клеон опустился на палубу и задремал, прижавшись к теплому
боку Льва.
Глава 6
БЕГСТВО С КОРАБЛЯ ПИРАТОВ
— Эй, бросай причал! Мы ведем с собой гостя!
Клеон открыл глаза.
На палубе столпились матросы. Двое с факелами в руках, стоя
на носу миопароны, старались осветить берег, но тьма от этого не
рассеивалась. Зато хорошо была видна фигура огромного пирата,
прикреплявшего причал над головой Медузы. Под палубой скрипе-
ли вороты, на которые накручивались якорные канаты.
— Готово! — крикнули снизу.
— Впереди камни, — сказал кормчий. — Ниже факелы!
Матросы перегнулись через борт и опустили факелы. Отраже-
ния огня заскользили в воде, как две багровые змеи. Над бортами
поднялись тени весел. Плеснула волна... Миопарона медленно по-
вернулась и поплыла. Из тьмы навстречу ей двинулась черная гро-
мада скал.
— Темно, как в эребе1, —пробормотал Гликон, всматриваясь
в воду. —Того и гляди, напоремся на эти камни, клянусь богами!
Клеон приподнялся и, обняв Льва за шею, во все глаза глядел
на приближающийся берег. Как легко было бы сейчас убежать! Но
где спрятаться? Где в незнакомых местах укрыться от преследова-
ний страшного Церулея, если тот вздумает искать его?
— Бросай причал! — приказал кормчий великану, стоявшему
между факельщиками.
Тот поднял с палубы круг каната, конец которого укрепил
раньше, и, взмахнув над головой, швырнул его на берег. Слышно
было, как канат упал на камни.
— Цепляй за выступ! — послышалось с берега. — Тяни!
1 Эреб — по верованиям древних греков, самая мрачная часть в подземном
царстве мертвых.
201
Кормчий приказал убрать весла. Некоторое время миопарона
продолжала двигаться, притягиваемая канатом.
— Стой! — крикнул кормчий. — Дальше нельзя!
Снова послышался скрип воротов, и якори бухнулись в воду.
— Эй, Калликл!.. Приск!.. Привяжите этого малого к веревке.
Мы его подтянем. Бросай еще веревку! — приказал Церулей ве-
ликану.
С берега раздался возмущенный крик:
— Чтобы меня тянули на веревке, словно выловленного удоч-
кой карпа?.. Не бывать этому никогда! Пусть проклятые ночные
воры развяжут мои руки, а связанные ноги не помешают мне про-
плыть какие-нибудь две децимпеды1.
— Сделайте, как он говорит, — приказал Церулей.
Через минуту матросы увидели в воде голову пленника. Как
только его втянули на палубу, он разразился бранью:
— Ослы! Помесь лягушки с ехидной!.. Пусть до самой смерти
не есть мне хлеба вволю, если я не расправлюсь с вами, как только
развяжут мне ноги...
— Молчать! — бешено заорал на него Церулей и напустился
на лазутчиков: — Вам было приказано разведать, где отец нашей
пленницы и как к нему пробраться. Чего ради приволокли вы сюда
этого оборванца?
— Оборванца! — завопил пленник. — Да ведь это твои кор-
шуны меня общипали!.. Ты должен заплатить мне за тунику, со-
тканную руками моей жены...
— Заткните ему глотку, —приказал Церулей, —и говорите!
Лазутчики, до этого молча выжимавшие воду из своей одежды,
набросились на пленника, в одну минуту скрутили ему руки и вот-
кнули в рот кляп. Перебивая друг друга, они заговорили все разом:
— Это местный житель...
— Мы наткнулись на лагерь легионеров...
— Дорога забита войсками...
— Но в горах, наверное, есть тропинки...
— Он должен знать...
— Да не орите вы все вместе! — рассердился Церулей. —
Говори ты, Калликл!
Калликл выступил вперед:
— Возле той большой горы, которая была видна с моря...
— Везувий, — вставил кормчий.
— Да, Везувий. Возле самой подошвы Везувия мы наткнулись
на военный лагерь в боевом порядке. Легионеров там видимо-не-
видимо. А дальше на дороге встретили еще когорту1 2. Ну, мы и
подумали, уж не высланы ли эти войска против пиратов. Решили
1 Децимпеда — римская мера длины, равная 2,96 метра.
2 Когорта — одна десятая часть легиона (в легионе 6 тысяч солдат). Когорта
делилась на три манипула, манипул — на две центурии (сотни).
202
дальше не ходить, а порасспросить местных жителей. Но прибли-
жалась ночь, на полях было пусто. Все-таки мы шарили до тех
пор, пока не увидели этого малого...
Тем временем пленник, на которого перестали обращать вни-
мание, вытолкнул языком небрежно засунутый кляп.
— Я не «малый», а солдат Римской республики! — сердито
возразил он. — Если вы воображаете, что меня можно продать
или получить за меня выкуп, так заранее предупреждаю: ничего
не выйдет. Меня в Испании так измолотили, что я покрыт шрама-
ми, как мозаикой. Никто вам за меня и одного accai не даст. Меня
даже из армии отпустили. А выкуп...
Получив подзатыльник от стоящего рядом пирата, ветеран на
минуту умолк.
— Он рыхлил землю мотыгой... — продолжал Калликл.
— А где же мне взять плуг? — запальчиво перебил его плен-
ник. — Пока я сражался против Сертория2, защищая Рим, соба-
ки-кредиторы обобрали мое хозяйство дочиста...
— Если ты не замолчишь, я прикажу нарезать ремней из
твоей спины! — пригрозил Церулей.
— Я римский гражданин. Моя спина неприкосновенна...
— Продолжай, — кивнул Церулей Калликлу.
— Мы подошли к нему и спросили, почему здесь так много
войск, уж не поднялись ли опять италийские союзники против
Рима? А он стал городить такую чепуху...
— Нет, не чепуху, — не выдержал пленник, — а истинную
правду.
— Он болтал, будто сенат выслал этот легион против пятиде-
сяти гладиаторов!
— Пятидесяти гладиаторов?! —удивился Церулей. Но тут же
опомнился и, выставив перед собой сжатые кулаки, шагнул к
пленнику. — Издеваться над нами вздумал?
Ожидая удара, тот подался назад, но не опустил перед пиратом
глаз. Церулей наклонился к самому его лицу. Их взгляды скрести-
лись. Несколько мгновений — один сверху, другой снизу — они
вглядывались друг в друга, потом Церулей выпрямился и небрежно
махнул рукой.
— Пусть Юпитер поразит меня молнией, если я вру! — оби-
делся пленник. — Не то пятьдесят, не то семьдесят гладиаторов
сбежали из одной школы в Капуе. Говорят, они не успели взять
припасенное оружие. Их кто-то выдал, и надо было торопиться.
Вот похватали они на кухне что попало: кто — вертел, кто —
кухонный нож, и вырвались на улицу... Всех начисто своими вер-
телами разогнали! Одно слово — гладиаторы. Отчаянный народ,
1 Асе — мелкая римская монета.
2 Серторий Квинт — римский полководец; во времена владычества Суллы и
позднее возглавил борьбу Испании с Римской республикой.
203
им терять нечего. Лучше помереть в настоящем бою, чем на арене
тешить своей смертью зевак... Ну вот, пробились они из города, а
тут боги послали им навстречу обоз с оружием. Его как раз везли
для школы гладиаторов. Боги и отдали его гладиаторам. Они во-
оружились и вот уже почти двадцать дней сидят на вершине Везу-
вия, как в крепости. Говорят, из Капуи послали за ними в погоню
отряд легионеров, да гладиаторы такого перцу им задали, что они
едва ноги унесли. После этого к ним отовсюду стал стекаться на-
род... не только рабы, но и свободные италики... Ведь в войске
гладиаторов что ни добудут, между всеми делят поровну. Теперь
их там собралось множество, тоже чуть не легион. В Риме про это
узнали, и сенат послал против них претора1 Клодия...
— Самого претора?! — перебил его Церулей.
— Если не развяжете меня, ничего больше не узнаете, — за-
явил пленник.
По приказанию Церулея пираты сняли путы с ног и рук плен-
ного ветерана. Когда он поднялся, Церулей вплотную подошел к
нему:
— Смешную ты нам рассказал историю, если не наврал. Ну и
что же претор со своим легионом?
— Разбили лагери внизу и на склонах горы, заперли все до-
роги и тропинки — словом, осадили Везувий, точно неприятель-
ский город. Видно, хотят измором взять Спартака...
— Спартака?
— Да. Так зовут предводителя гладиаторов.
— Ин-те-рес-ная история, — задумчиво проговорил Церу-
лей. — А скажи, можешь ты тропинками вывести нас до Нолы
так, чтобы нам не встретиться с легионерами?
— Конечно могу. Но это на несколько дней оторвет меня от
работы. Земля не любит ждать.
— Он еще торгуется! — возмутился Гликон.
Но Церулей развеселился:
— Клянусь богами, мне нравится наглость этого человека! —
Он со смехом ударил пленника по плечу. — Выдай ему, Гликон,
столько динариев^, сколько потребуется, чтобы он купил плуг.
Пусть знает, что пираты щедрее Римской республики, которая ос-
тавила его на растерзание кредиторам! Хватит с тебя за потерян-
ный день? — спросил он бывшего легионера.
— Тут в один день не обернешься, — проворчал тот. — Но
все равно... хватит.
Церулей приказал собираться в путь, чтобы выйти до рассвета.
На корабле поднялась суматоха. На палубу притащили лектику,
которая до этого была спрятана где-то в недрах миопароны, и ста-
ли осматривать, не получила ли она повреждений во время бури. 1 2
1 Претор — высшее, после консулов, должностное лицо в Римской республике.
2 Динарий — римская серебряная монета, состоявшая из четырех сестерциев.
204
Церулей занялся нарядом Гликона: под общий смех на него напя-
лили тунику с широкой пурпурной полосой посредине, от выреза
шеи вниз, и белую тогу1 римского гражданина — словом, одели
Гликона, как сенатора. «Рабы и клиенты» мнимого вельможи тоже
переодевались на палубе. Пока старика наряжали, Церулей повто-
рял ему условия выкупа.
Клеона взволновало все, что он услышал. Хорошо, что пираты
кричат и смеются: если отойти подальше от места, где переодевают
Гликона, можно будет незаметно перебросить Льва через борт и
спуститься самому... Он, крадучись, скользнул в темноту и, при-
казав Льву «вести себя тихо, как мышка», пошел к носовой части
корабля, ощупывая борт — не попадется ли под руку веревка, по
которой лазутчики поднялись на галеру. Так и есть: беспечные
пираты забыли ее отвязать! Клеон сделал это за них.
Теперь Клеон знал, как поступить. Если гладиаторы не очень
обрадуются такому бойцу, как он, то уж Льву, наверное, будут
рады: он один может заменить по крайней мере трех воинов.
Сняв пояс, Клеон обвязал им Льва, прицепил к этой опояске
веревку и обвел ее вокруг мачты.
«О Посейдон, владыка морей, помоги нам!»
Клеон приказал Льву прыгнуть через борт, и пес повис в воз-
духе. Мальчик стал осторожно отпускать веревку. Она ползла,
шурша по дереву. За криками и шумом никто не обратил внимания
на легкое поскрипывание мачты и всплеск воды. Ладони Клеона
горели, кожу саднило. Но мальчику было не до того — ведь на
берегу ждала его свобода!
Он выпустил веревку и перегнулся через борт, стараясь раз-
глядеть плывущего Льва. В бухте было темно от скал, обступив-
ших ее со всех сторон, и от черных туч, громоздившихся на небе.
Клеон оглянулся. В смутном свете факелов он увидел группу пи-
ратов. Все по-прежнему были заняты Гликоном. Пригнувшись,
мальчик перебросил через борт одну ногу, потом другую и повис
на руках.
Йад его головой перекликались матросы, слышались приказа-
ния Церулея и жалобы Гликона, проклинавшего тесные дорожные
башмаки. Под ногами шумело море, словно ветер проносился в
листве деревьев. Клеон разжал руки.. Через мгновение вода со-
мкнулась над ним. Еще мгновение — и под подошвами сандалий
он ощутил каменистое дно. Оттолкнувшись, он поплыл под водой,
и волна понесла его к скалам. Скоро стало так мелко, что плыть
уже было невозможно. Подняться на ноги Клеон не решился и,
переставляя руки по дну, словно ребенок, который учится плавать,
подтянулся к берегу.
Теплый язык лизнул щеку Клеона. Удостоверившись, что с
1 Тога — нечто вроде плаща у древних римлян; граждане начинали носить тогу
(белую, без каймы) с момента совершеннолетия.
205
миопароны его не разглядеть, мальчик вскочил и, взяв Льва за
ошейник, молча указал на темную стену скал, через которые им
надо было перебраться.
Глава 7
ПУТЬ К СПАРТАКУ ПРЕГРАЖДЕН
Начинало светать, когда Клеон подошел к Везувию. Солнце
еще не взошло, и покрытая лесом гора казалась хмурой. Большая
сизая туча лежала на ее вершине. Холм, на котором стоял Клеон,
мягкой волной спускался к дороге, мощенной сероватыми плитами
лавы. Самшит, козий лист и дикие розы буйно разрослись вокруг,
стремясь прорваться на поля, оставленные под паром. Даже в
предутреннем сумраке радовала глаз яркая зелень озимых и впе-
ремежку с ними черные квадраты свежевспаханной земли.
Клеон с изумлением смотрел на поля, виноградники, сады и
рощи, во все стороны разбегавшиеся со склонов горы. Не такой
представлялась ему земля Италии! Сколько раз слышал он жалобы
односельчан на то, что уж очень много зерна забирает Рим из
Сицилии. «Видно, земля там у них плохо родит», — говорили в
деревне, где жил Клеон.
Мальчик не знал, как не знали и его односельчане, что, в то
время как Рим завоевал чуть ли не весь мир и крестьяне Италии,
оторванные от земли, сражались во всех концах света, римская
знать, владевшая огромными имениями, постепенно сокращала по-
севы пшеницы ради пастбищ и виноградников. И вот уж почти
двести лет оливы и виноград занимали все больше и больше земли
на полях римских магнатов. Но климат Италии был так мягок, а
земля ее так богата, что все, произраставшее здесь, давало урожаи,
не виданные в других странах. Если бы только не надо было кор-
мить огромные войска, вечно сражавшиеся, то усмиряя восстания
в провинциях на одном краю света, то завоевывая во славу Респуб-
лики новые страны на другом краю земли!.. Вот и в тот год, как
пираты похитили Клеона, Рим воевал с Серторием в Испании, с
Митридатом в Малой Азии1, на море бесчинствовали пираты, с
которыми Серторий заключил союз, и только близкая Сицилия,
которую Марк Катон Старший2 называл «житницей Рима» и «кор-
милицей римской бедноты», выручала Республику. Клеон всего
этого не знал. Но, глядя на плодородные поля Кампании, никто не
мог бы представить себе, что Римской республике нужен привоз-
ной хлеб.
Прямо перед Клеоном среди фруктовых деревьев и виноград-
ников к вершине горы поднималась дорога, исчезавшая в лесу.
«Тут, верно, можно пройти к гладиаторам», —подумал Клеон. 1 2
1 Митридат Великий — царь Понта и Боспора (136-63 гг. до н.э.).
2 Катон (234—149 гг. до н.э.) — римский писатель и общественный деятель;
его перу принадлежит первый по времени агрономический трактат.
206
<0 Посейдон, владыка морей, помоги нам!»
Но дорога была преграждена.
Стоя на холме, Клеон видел длинные правильные ряды низких
крыш у подножия горы, словно игрушечный город раскинулся в ее
густой тени. Клеон не сразу понял, что это такое, но на всякий
случай отступил в заросли самшита и стал смотреть оттуда.
Скоро он разглядел, что перед ним, образуя улицы и переулки,
тянутся ряды кожаных палаток. Этот кожаный городок окружала
насыпь и перед ней глубокий ров. По обе стороны, на сколько
хватал глаз, были видны крыши палаток. Заметив часовых, стояв-
ших у ближайших к нему ворот, Клеон понял, что перед ним рим-
ский лагерь.
От ворот, которые он видел, поперек лагеря тянулась широкая
улица. На противоположной стороне она заканчивалась вторыми
воротами, которые перерезали дорогу к вершине Везувия. У каж-
дых ворот стояло по восемь вооруженных часовых. Обойти лагерь
стороной было невозможно: спустившись с холма, Клеон очутился
бы в поле, и часовые сразу его заметили бы.
И все-таки где-нибудь да есть обходные тропинки! Будь это в
его родном краю, Клеон выискал бы способ пробраться на гору.
Но здесь он ничего не знал, и, если бы часовой остановил его и
спросил, куда и откуда он идет, Клеон не смог бы назвать ни
одного города или деревни. Только теперь он понял, как безрас-
судно было пускаться в путь по незнакомой стране. Ночью, когда
он ушел с пиратского корабля, ему все казалось просто. Правда,
пленник, которого привели лазутчики, рассказывал, что легионеры
окружили Везувий и заперли гладиаторов, как в осажденной кре-
пости. Но перед этим Клеон видел с корабля огромную гору и
усомнился в правдивости рассказа: где взять столько воинов, что-
бы окружить этакую громадину? Не таким представлял он себе
лагерь, о котором рассказывал пленный ветеран. Он думал, что
встретит несколько палаток военачальников, десятка два часовых
да костры, вокруг которых спят легионеры и где можно проползти
незаметно. А перед ним оказался чуть ли не укрепленный город!
Клеон почувствовал усталость. Он присел на землю возле Льва
и стал думать, рассеянно глядя сквозь кусты буксуса на окружаю-
щие поля.
Становилось все светлее. Вдали, под стеной какого-то сада,
виднелись темные силуэты мулов и лошадей, щипавших траву.
Между ними и лагерем белело несколько полотняных палаток.
«Какие-нибудь переселенцы, — решил Клеон. — Скажу, что я
иду к ним. Не возвращаться же на пиратский корабль!» Он вспом-
нил свирепую гримасу Церулея, угрозу: «Если ты или твой пес
задумаете против меня что-нибудь злое...» Вспомнил расправу с
искалеченными гребцами... и зябко повел плечами. Нет, надо про-
браться на гору во что бы то ни стало!
«А вдруг часовые спросят, что нужно мне на той стоянке?.. Что
208
я им отвечу? Лучше поменьше врать, а то вовсе запутаешься. Опи-
шу им вчерашнюю бурю. Скажу, что корабль наш потонул и все
мои родные погибли», —решил было Клеон... И тут же испугался:
а что, если его слова навлекут несчастье и отец с матерью умрут?
«Нет, лучше скажу всю правду... не всю, а только про пиратов».
Приняв беззаботный вид, Клеон вышел из кустов. Солнце еще
не показалось из-за горы, но его свет уже мягко разливался вокруг.
Нагрудные панцири часовых слабо поблескивали. Щиты, копья и
короткие мечи придавали воинам грозный вид.
— Стой! — окликнул мальчика часовой. — Кто ты и куда
идешь?
Клеон остановился. Лев, уловив угрозу в голосе легионера,
зарычал. Чтобы успокоить собаку, Клеон опустил руку на ее голо-
ву-
— Я Клеон, сын Клиния. Я из Сицилии и иду... в Нолу! —
неожиданно для себя вспомнил он название города, которое слы-
шал вчера во время допроса пленника.
— Что же ты бродишь по ночам и зачем прятался в кустарни-
ке?
— Я не прятался, — сказал Клеон. —Я иду оттуда, с берега.
Там вчера корабль пиратов чуть не потерпел крушение... Ночью я
убежал и теперь иду в Нолу к одному богатому римлянину. Пираты
похитили его дочь, а я видел, где они ее спрятали, и хочу ему
рассказать. Пусть он ее освободит, а пиратов накажет. Их легко
изловить, потому что они будут долго чинить свой корабль... по-
сле... вчерашней бури... — Последние слова Клеон почти прогло-
тил, смущенный насмешливой улыбкой часового.
— Хитро придумано, Квинт! — сказал второй легионер, пе-
реглянувшись с первым.
— Он идет из Сицилии в Нолу! —засмеялся третий, подходя
к ним.
— Да-а, — покрутил головой четвертый. — Видать, пройдо-
ха, даром что усов еще ни разу не брил.
— Постереги-ка, пока я доложу центуриону1, — обратился
Квинт к товарищу. — Вздумает бежать, пригвозди копьем.
Часовые четвертой стражи, последней смены ночного караула,
скучали, особенно те, что стояли у задних ворот. Если бы воины
Спартака вздумали спуститься с горы, об этом оповестили бы ла-
герь часовые у главных ворот, выходящих на дорогу к вершине.
Там надо глядеть в оба. А здесь... Что может случиться здесь? Еще
глубокой ночью —другое дело. Можно иногда поймать какого-ни-
будь бродягу, пробирающегося в стан бунтовщиков... Но невыно-
симо однообразно текут часы стражи на рассвете, когда хорошо
видны окрестные холмы и тропинки. Появление Клеона развлекло
1 Центурион — начальник сотни в легионе.
209
часовых. Радуясь возможности позубоскалить, они окружили мальчи-
ка и собаку.
— А не лазутчик ли это бунтовщиков? — высказал предполо-
жение один.
— О-о? — притворно удивился другой. — Разве он умеет ле-
тать?.. Эй, мальчик, у тебя нет крыльев?
— Без крыльев с горы спуститься невозможно, — согласился
третий. — Клодии запер все проходы. Теперь мимо нас не проско-
чит и горный козел.
— А может быть, этот малый колдун? — сказал четвер-
тый. — Не мог ли он пройти мимо наших постов невидимкой? А
теперь на заре чары кончились... Не хотел бы я быть его стражем!
Тот, кому было поручено стеречь Клеона, встревожился и, раз-
махивая копьем, подскочил к мальчику. Лев зарычал и рванулся
навстречу легионеру. Клеон бросился наперерез собаке. Часовой
под хохот товарищей поспешно отступил.
— Держи своего пса! — сердито крикнул он. — А не то я
всажу копье ему в глотку!
— А ты лучше держи свое копье в покое! — ответил молчав-
ший до этого Клеон. — Собаки не любят, когда перед их носом
размахивают копьями.
— Вот еще! — проворчал часовой. — Буду я угождать каж-
дой собаке! — Однако он опустил копье и остановился на почти-
тельном расстоянии, не обращая внимания на шутки товарищей.
Не слушал их и Клеон. Он ждал появления центуриона. Мо-
жет быть, начальник сотни решит, что такой молодой пастух и
такая умная собака не опасны для римского войска? Может быть,
он отпустит их?
Тучи на вершине Везувия светлели и курились, как дым.
В воротах показались центурион и Квинт. Часовые подтяну-
лись. Клеон уставился на бляхи, украшавшие длинную, почти до
колен, кольчугу начальника сотни. Клеон никогда еще не видел так
близко римского центуриона, но слыхал, что бляхи эти — боевые
награды, и с почтительным удивлением стал их пересчитывать.
Центурион прищурился, похлопывая себя по ноге кривой тростью,
которую каждый начальник центурии был обязан носить как ус-
ловный знак власти.
— Так ты думаешь, этот мальчишка пробирается к бунтовщи-
кам? — спросил он Квинта.
Собираясь возразить, Клеон перевел глаза с груди центуриона
на его лицо и почувствовал разочарование и одновременно прилив
храбрости — такое оно было простое, заспанное, с морщинками
вокруг глаз и на лбу. Но только что мальчик собрался снова рас-
сказать историю о пленной римлянке, ее отце и пиратах, как по-
слышался звук трубы, и лицо центуриона мигом утратило сонное
выражение и помолодело. Клеон от удивления так и застыл с от-
крытым ртом.
210
Часовые тоже преобразились и, четко отбивая шаг, прошли
мимо начальника.
— За мной, мальчик! — приказал центурион, входя в ворота.
Клеон и Лев пошли за ним. Оглянувшись, центурион остано-
вился.
— Собаку оставь здесь.
— Нельзя, — покачал головой Клеон. — Легионеры будут
его дразнить, и Лев их покусает. А со мной он будет смирный, как
овечка.
Центурион улыбнулся. Может быть, ему вспомнилось собст-
венное детство, когда он пас отцовское стадо и так же дружил со
своей собакой.
— Так и быть, — кивнул он. — Веди в лагерь свою «овечку».
Глава 8
В РИМСКОМ ЛАГЕРЕ
Едва умолк сигнал к смене стражи, трубач заиграл «сбор».
— На сходку!.. Военная сходка!..
Оставляя начатые дела, легионеры бросились к преториуму.
Через минуту улицы и переулки между палатками заполнил
поток бегущих людей, словно в лагерь хлынула разлившаяся река.
Выкатившееся из-за горы солнце заискрилось металлическим бле-
ском на оружии и нагрудниках воинов. У Клеона зарябило в гла-
зах. Он зажмурился. Лев же угрожающе обнажил клыки при виде
такого множества дротиков и копий, которые он принимал за пал-
ки.
Широкая преторская улица делила лагерь на две неравные ча-
сти: в той, которая была больше, теснились кожаные палатки ле-
гионеров, а в меньшей белели палатки полководца, его личной
охраны и военачальников. Здесь было гораздо просторнее, чем в
остальной части лагеря: перед преториумом — возвышением, на
котором стояла палатка вождя, —расстилалась довольно большая
площадь, принципиум; здесь хранились знамена легионов, здесь
стоял жертвенник, на котором совершались богослужения и гада-
ния об исходе предстоящих сражений. Здесь же с ораторской три-
буны полководец говорил со своими солдатами.
Опоясавшись мечом, центурион поспешил на принципиум.
Клеону он приказал никуда от его палатки не уходить. Но мальчик
скоро соскучился в одиночестве и, шепнув Льву: «Тихо!» — дви-
нулся в ту сторону, куда ушли все. Вот из-за спин воинов он увидел
ораторскую трибуну, на которой стоял полный смуглый человек в
золоченой кольчуге и пурпурном плаще.
— ...Не искусство, а выгодная позиция помогла презренным
рабам разбить когорту капуанцев! — Полководец взмахнул рукой,
211
и пурпурные складки плаща заколыхались вокруг его позолочен-
ной кольчуги.
Клеону это показалось очень красивым. Вначале внешность
военачальника занимала пастуха больше, чем речь, в которой он
не все понимал. Но мало-помалу до Клеона стал доходить общий
смысл того, что говорил претор, и он начал вслушиваться.
— Легионерам Тита Сервилиана негде было развернуться.
Они были вынуждены сражаться среди леса и скал на узкой тро-
пинке. Каждому понятно, что в такой обстановке нельзя предпри-
нять правильное наступление. И нельзя винить в этом наших сол-
дат: храбрость их известна всему миру. Да, они дрогнули и по-
бежали перед камнями и дротиками головорезов, засевших на вер-
шине. Но всякий, услышавший об этом, скажет: «Позор вождю,
пославшему своих воинов в ловушку! Он должен был выманить
разбойников из их гнезда, окружить их на ровном месте и уничто-
жить». Вот как рассудит каждый разумный человек. Мне странно,
что приходится объяснять такие простые вещи вам, среди которых
столько убеленных сединами ветеранов! Вы должны понимать, что
такое невыгодная позиция! А вы, вместо того чтобы извлечь из
позора капуанцев урок, распаляетесь, видя близкую цель и кричи-
те: «Почему мы медлим?!» Какое неразумное нетерпение! И какое
недоверие к вождю!.. — Полководец обвел глазами ряды легионе-
ров, как бы приглашая их высказаться. Солдаты, потупившись,
молчали. — Не всегда, — снова заговорил он, — вождь должен
поощрять войско к бою. Порой необходимо дождаться благоприят-
ного часа. — Он протянул руку, указывая на спускающуюся с
Везувия дорогу: —Теперь мы их поймали в ловушку!.. Вот един-
ственный путь, по которому бунтовщики могли бы сойти с верши-
ны. Но путь этот прегражден нашим лагерем. Мы охраняем также
северную и восточную сторону горы, хотя там обрывы и скалы, по
которым почти невозможно спуститься, тем более — целому отря-
ду! Только с юга не разбили мы лагерь, и вы знаете почему: там
пропасть неизмеримой глубины. Надо обладать крыльями, чтобы
через нее перебраться.
Кто-то в толпе легионеров крикнул:
— Вот и я это самое говорил! А наши выдумали — будто
мальчишка послан оттуда разведчиком!
Клеон подался назад, испугавшись, что «золотой центурион»,
как окрестил он полководца, спросит, что это за мальчишка. Но
военачальник поднял руку, чтобы его не перебивали, потому что
сейчас он скажет самое главное.
— Они заперты со всех сторон! — торжествующе заключил
он. — Нам остается только следить, чтобы ни к ним, ни от них
никто не проходил. Через некоторое время они или погибнут от
голода, на что вряд ли эти бродяги способны; или сдадутся, что
гораздо вероятнее; или, наконец, спустятся с горы, дабы умереть
сражаясь. В первых двух случаях мы добьемся победы, не осквер-
212
няя наше оружие черной кровью рабов; в последнем — раздавим
их несокрушимой мощью наших когорт, ибо тут есть где развер-
нуться для боя, а за спиной у нас будет укрепленный лагерь. А
кроме того, нас три тысячи, их —две или три сотни. Не такая уж
доблесть рваться с ними в бой! Помните это и спокойно ждите, ибо
время за нас!
Легионеры разразились криками:
— Да здравствует Клодий!
— Да здравствует претор Клодий!..
— Голод хоть кого усмирит!
— Слава претору Клодию!..
Клеон поторопился убраться к тому месту, где его оставил цен-
турион. Уловив общий смысл речи полководца, он был возмущен:
«Три тысячи против трехсот! Вот подлость! Как я хотел бы про-
браться к ним и предупредить... А что, если попроситься слугой в
обоз и ночью как-нибудь убежать на гору?.. Боги бессмертные,
помогите мне раскрыть гладиаторам замыслы этого коршуна!»
Он и не подозревал, что вождь гладиаторов уже разгадал вра-
жеский план и нашел, как выйти из ловушки: своим воинам при-
казал он сплести из крепких лоз дикого винограда длиннейшую
лестницу. И в эту минуту отряд его спускался в пропасть, чтобы,
отдохнув и собравшись с силами, обойти лагерь претора Клодия и
напасть на него с тыла, через те ворота, у которых стража задер-
жала Клеона.
И в лагере не догадывались о приближающейся опасности. За
исключением часовых, все беспечно отдались повседневным делам
и забавам. Усердные солдаты принялись за чистку оружия, почин-
ку обуви и платья, носили воду и дрова или, вытащив из палаток
ручные мельницы, мололи на них пшеницу, чтобы приготовить
себе лепешки и сухари!, разводили костры и варили кашу. Три
небольших отряда отправились за фуражом для лошадей и мулов.
А несколько завзятых игроков, пренебрегая завтраком, улеглись в
тени палаток играть в кости. Два таких бездельника расположи-
лись неподалеку от Клеона. Из их восклицаний мальчик понял, что
они играют на еще не полученное жалованье и долю в добыче,
которая, возможно, достанется им после победы над гладиаторами.
Клеон презрительно отвернулся от них. Гораздо интереснее было
смотреть на тех благоразумных людей, которые начинали свой
день с приготовления пищи. Запах дыма от их костров напомнил
Клеону родной дом. Как заботились мать и сестры, чтобы он и Лев
были сыты!.. Здесь же все заняты своими делами, и никто не ду-
мает о пришельцах. Глупый Лев этого не понимает и так умильно
шевелит хвостом, глядя на ближайшего кашевара, словно тот для
него варит свою полбу!I 2
I В походе легионеры получали паек зерном.
2 Полба — низший сорт пшеницы.
213
Клеон дернул собаку за ухо:
— Как не стыдно глазеть!.. Перестань!
Лев взвизгнул, и Клеон пожалел, что обидел своего единствен-
ного друга. Чтобы доставить Льву удовольствие и загладить свою
вину, мальчик стал почесывать его за ухом.
— Эй ты, колдун!.. Чего нос повесил? Я тебе говорю, слы-
шишь? Как тебя?.. Сицилиец с пиратского корабля!
Клеон поспешно обернулся. Стоя у костра, один из легионеров
четвертой стражи махал ему рукой:
— В моем котелке хватит каши и на твою долю — валяй
сюда! Ведь проголодался?
— Идем, Лев! — обрадовался мальчик.
Но, едва они сделали несколько шагов, появился центурион.
— Куда? — остановил он Клеона. — Тебе было сказано:
ждать, не отходя от палатки.
— Нас позвал тот добрый легионер... Он хотел дать нам каши.
— Успеешь. Каша не убежит. И добрый легионер — тоже.
Следуй за мной!
Клеон со вздохом повиновался, и они побрели за центурионом.
Он привел их к преториуму и, откинув полу палатки, сказал:
— Вот мальчик, которого ты желал видеть.
Клодий отложил в сторону покрытую воском дощечку, на ко-
торой что-то писал заостренной палочкой, и кивнул Клеону:
— Подойди.
Клеон сделал шаг в палатку. Лев — за ним.
— Это еще что за зверь? — удивился претор.
— Собака, — ответил Клеон, кладя руку на шею Льва.
— Я это вижу. Но почему она здесь?
— Мы никогда не разлучаемся с тех пор, как я нашел ее.
— Вот как? Но теперь вам придется расстаться. Прикажи тво-
ему псу выйти и ожидать тебя возле палатки.
— Только чтобы его не дразнили! — предупредил Клеон.
— Ого! Ты ставишь условия? — усмехнулся претор.
Клеон вспыхнул и, указывая на преториум, сказал Льву:
— Иди туда и сиди смирно. Слышишь?
Лев приподнял ухо и вопросительно посмотрел на хозяина:
неужели тот серьезно требует, чтобы он ушел?
— Иди, иди, — настойчиво повторил мальчик. — Жди меня
там.
Лев с недовольным видом направился к выходу и уселся на
преториуме мордой к палатке, чтобы по первому зову броситься на
помощь хозяину.
Претор приказал центуриону опустить полу палатки и, повер-
нувшись к Клеону, исподлобья оглядел его:
— Итак, ты лазутчик Спартака?
Мальчик, приготовившийся к этому вопросу, возмущенно вздер-
нул голову:
214
— Не сам ли ты только что говорил, что спуститься с горы
невозможно?.. Об этом Спартаке я впервые услышал здесь, в ла-
гере.
— Да?.. — Претор недоверчиво прищурился. — Странно!
Все пастухи и дровосеки в окрестностях только и говорят, что о
нем. А ты, судя по твоей собаке, пастух.
— Да, я был пастухом дома, в Сицилии. Я пас овец... своих
овец. И Лев со мной. А потом нас схватили пираты.
— Послушай, мальчик, говори правду. Все равно мы ее узна-
ем. Из какого имения ты бежал?
— Боги свидетели, я не лгу! Я жил с отцом и матерью еще
два дня назад... Позволь рассказать тебе все по порядку.
Претор в знак согласия наклонил голову, и Клеон рассказал
свою историю вплоть до той минуты, как он, услыхав, что пираты
собираются требовать выкуп с отца своей пленницы, имение кото-
рого где-то здесь, неподалеку, возле города Нолы, решил его пре-
дупредить и бежал с корабля пиратов. За исключением конца, рас-
сказ был правдив, и Клодий, казалось, поверил ему.
— Хорошо, — сказал он. — Предположим, все это истина. А
знаешь ли ты имя этого римского гражданина или его дочери?
— Нет, пираты не называли его.
— Как же ты хотел его разыскать? В окрестностях Нолы мно-
го имений.
— Я ходил бы из одной усадьбы в другую, пока не нашел бы
ту, которая мне нужна.
Клодий насмешливо улыбнулся:
— Ты надеялся настолько опередить пиратов?
— Да... — прошептал Клеон, поставленный в тупик этим во-
просом.
— Не имея понятия ни о дороге, ни об имени владельца ла-
тифундии?!
Клеон покраснел и, не зная, что ответить, растерянно глядел
на претора. Клодий брезгливо пожал плечами.
— Явная и притом неумная ложь! Может быть, ты и убежал
от пиратов, но не для того, о чем рассказываешь. —Давая понять,
что разговор с Клеоном окончен, он повернулся к центуриону: —
Аполлодор, кажется, здесь?
— Да, на лугу, вместе с другими торговцами...
Клеон стоял, потупив голову, с трудом удерживая слезы. Он
часто слышал, как отец говорил, что ложь всегда откроется и уни-
зит лжеца. Слова эти крепко запомнились мальчику. Конечно, бы-
вало, что Клеон иногда солжет и ему за это достанется, но еще
никто с ним не разговаривал так высокомерно, как Клодий. Стоя
1 Латифундии — огромные поместья, оказавшиеся к концу Республики в руках
немногих фамилий, захвативших или скупивших государственные земли и
мелкие крестьянские наделы.
215
в палатке претора, Клеон с любовью вспоминал родной дом и даже
затрещины, которые порой получал от матери. Он думал о доме и
совсем не слушал, что говорил Клодий. Лишь бы этот «золотой
центурион» не вздумал снова обратиться к нему! Мальчику каза-
лось, что он не в состоянии будет больше вынести надменной на-
смешки полководца... Ну, а если тот заговорит?.. Надо выдержать!
Клеон гордо поднял голову... но увидел только спину претора Кло-
дия. Тот придвинул к себе дощечку для письма и небрежно махнул
рукой, отпуская центуриона. При этом он сказал загадочные слова
(по крайней мере, Клеон их понять не мог):
— Собака тоже стоит денег. Отдашь их легионерам четвертой
стражи.
Глава 9
♦ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ»1
При виде живого и невредимого Клеона Лев с восторженным
лаем кинулся к нему и, положив лапы на плечи мальчика, облизал
его лицо. Клеон прижал к себе собаку. Это помогло ему забыть на
время унижение, которое он только что испытал.
— Нельзя поднимать здесь такой шум, —проворчал центури-
он.
Клеон сжал влажные ноздри собаки и слегка оттолкнул ее.
Опускаясь на передние лапы, Лев взвизгнул в последний раз и
умолк.
— Больше он не будет лаять.
В глазах центуриона мелькнуло сочувствие. Приказав Клеону
идти за ним, начальник сотни двинулся к задним воротам, через
которые недавно ввел мальчика и собаку.
Шагая позади центуриона, Клеон мысленно вновь переживал
сцену в палатке военачальника. Чем дальше они уходили, тем спо-
койнее делался мальчик. Конечно, неприятно быть уличенным во
лжи и притом — глупой. «Но хорошо, что нам придется иметь
дело не с этим «золотым», а с легионерами четвертой стражи, ко-
торым он приказал нас отдать. Наконец-то боги послали мне удачу!
Сейчас тот добрый легионер накормит нас кашей, а ночью я, мо-
жет быть, смогу пробраться на гору к гладиаторам...» Приободрив-
шись, Клеон стал искать глазами того кашевара, который предла-
гал ему завтрак. Увидев его, мальчик радостно улыбнулся, а тот,
дружески кивнув, похлопал себя по животу, давая понять, что уже
наелся, и поманил Клеона к себе.
1 «Черный день». — В римском календаре некоторые дни отмечались как «чер-
ные». Считалось, что в эти дни всякое начатое дело должно окончиться неуда-
чей.
216
— Вон стоит легионер из четвертой стражи, —сказал Клеон,
забегая вперед и заглядывая в лицо своему провожатому.
— Вижу, —хмуро ответил центурион. —Ты, верно, есть хо-
чешь?.. Я накормлю тебя... там, — он махнул рукой в сторону
ворот.
— Но ведь начальник приказал тебе отдать нас легионерам
четвертой стражи?
— Откуда ты взял?.. Не вас, а деньги... Сегодня, мальчик, для
тебя, видно, черный день.
— Какой — черный день?
— Есть такие в календаре... Жрецы их знают. А нам они не-
ведомы. Поэтому никогда ничего не надо начинать, не посовето-
вавшись со жрецами... Впрочем, на пиратской миопароне ты не
мог к ним обратиться!
Клеон был поражен. Вот, оказывается, откуда все неудачи! А
он и не знал.
Центурион был так хмур, что Клеон не решился надоедать ему
расспросами и старался сам догадаться, что это такое — кален-
дарь. Пока он ломал голову, они вышли за ворота, и центурион
направился к тем палаткам под стеной сада, которые на рассвете
Клеон принял за привал переселенцев.
Лев чинно шел рядом с мальчиком. Вдруг он поднял нос, втя-
нул воздух и, толкнув центуриона, помчался вперед.
— Взбесилась, что ли, эта собака? — раздраженно спросил
центурион.
До Клеона донесся едва ощутимый запах жареного лука и мя-
са.
— Пахнет едой, — сказал он, — а Лев голоден.
— Там вас накормят, — буркнул центурион.
Они поднялись на холм и увидели внизу стоянку маркитантов).
Перед палатками на белом полотне темнели аккуратные ряды ви-
ноградных листьев, на которых лежали оливки, рыба, жареное
мясо... Но хозяева палаток не только не собирались угощать Льва
этими яствами, а прикрывали их руками, крича: «Пошел! Пошел
прочь!» Некоторые даже швыряли в собаку камнями. Лев сдержан-
но рычал, но не уходил. Клеон бросился вперед и загородил его от
ударов:
— Что вы делаете!.. Он только смотрит... Он никогда не украл
ни одного кусочка!..
Подошел центурион и, бросив мелкую монету на ближайший
кусок полотна, приказал хозяину палатки:
— Дай мальчику и собаке все, чего они пожелают. Если этих
денег не хватит, я доплачу. Никуда их не отпускай, пока я не
вернусь... Ешь побольше, — обратился он к Клеону, — и хоро-
шенько накорми собаку. Этот человек торгует едой, и чем больше
1 Маркитанты — торговцы, следовавшие за войсками.
217
вы съедите, тем больше доставите ему удовольствия. Которая тут
палатка Аполлодора? — спросил он торговца.
— У самой стены... Прости, достоуважаемый, я не знал, что
собака принадлежит тебе...
— Не болтай, а поскорей накорми их! — прервал его центу-
рион и, небрежно кивнув, направился в глубь стоянки.
Пораженный его щедростью, Клеон подумал, что этот центу-
рион достоин стать римским консулом или правителем Сицилии...
Торговец обвел рукой выставленные кушанья:
— Выбирай что хочешь.
Клеону хотелось попробовать все. Он начал с меда, а для Льва
попросил кусок мяса; потом придвинул к себе окорок, а вторую
порцию приказал дать собаке; затем решил отведать рыбы, при-
правленной душистыми травами... Радуясь аппетиту мальчика, хо-
зяин палатки откладывал в сторону пустые виноградные листья,
чтобы потом, по числу их, подсчитать количество съеденных пор-
ций. Его соседи столпились вокруг. Для их обычных посетите-
лей — легионеров — час был слишком ранний, и они старались
переманить к себе мальчика и собаку центуриона:
— Не ешь эти оливки, они гнилые! Попробуй лучше мои!
— У меня оливки в виноградном соку! Тают во рту!..
— Не хочешь ли отведать крустаминских груш в виноградном
сиропе?
— Клянусь Меркурием’, ты ешь дохлую кошку! А я мог бы
предложить тебе отличнейшего зайца.
— Не слушай их, — уговаривал Клеона угощавший его мар-
китант. — Не забудь, что центурион поручил тебя мне. Клянусь
моим богом-покровителем1 2, это не кошка, а молочный козленок,
которого я купил вчера у здешних пастухов.
Наконец Клеон и Лев насытились. Заметив, что мальчик пере-
стал есть и сидит отдуваясь, хозяин палатки спросил:
— Не смешать ли для тебя фалернское с водой?
Клеон отрицательно покачал головой.
— Как? Отказываешься?! От лучшего италийского вина?!
— Он пьет только неразбавленное, — сказал один из конку-
рентов маркитанта. — Идем, я налью тебе цельное.
Пить неразбавленное вино считалось в те времена большой
неумеренностью. Торговцы возмутились и с криками «Бессовест-
ный!.. Ты хочешь развратить мальчишку!» —оттеснили назад сво-
его незадачливого соперника. И снова возобновили наступление на
Клеона:
— Идем ко мне, мальчик, я разбавлю маммертинское медом и
горячей водой, его привезли морем из Сицилии...
1 Меркурий — в римской мифологии бог торговли, вестник богов, покровитель
дорог и путников.
2 Бог-покровитель был у каждой семьи. Его чтили особо.
218
— От морских перевозок вина портятся. Не ходи к нему!
— Попробуй лучше местное, трифолинум, — совал кто-то
кружку Клеону.
Отмахиваясь от них, как от назойливых мух, отяжелевший от
еды Клеон поднялся с земли.
— В моем желудке не осталось места даже для одного глот-
ка, — сказал он, отходя в тень палатки.
В ожидании центуриона он растянулся на траве и от нечего
делать стал рассматривать стоянку маркитантов. Лев улегся рядом
и, положив голову на лапы, задремал.
Теперь Клеон разглядел, что здесь торговали не только съест-
ным: были палатки, перед которыми лежали принадлежности для
письма, обувь, оружие, лекарственные мази и даже благовония.
Под стеной сада стояли повозки. Какие-то люди укрылись под ни-
ми от солнца. Неподалеку паслись стреноженные лошади и мулы.
Вот раздвинулись полы последней в ряду палатки, и из нее вышел
центурион в сопровождении смуглого вертлявого человека.
— Эй, Кимбр!.. Орозий!.. —позвал этот человек.
Из-под повозки вылезли два раба — белокурый гигант и тон-
кий мускулистый юноша, оба полуобнаженные. Очевидно, эконом-
ный хозяин считал излишней роскошью одевать их в теплую ве-
сеннюю пору.
— Это и есть Аполлодор? — спросил Клеон хозяина палатки.
— Аполлодор, да поглотит его тартар!! — ответил тот, пере-
считывая кучку пустых виноградных листьев, чтобы не ошибиться
при расчете с центурионом.
— А он кто? Надсмотрщик над рабами этого... Клодия?
— Да, —кивнул маркитант, двусмысленно улыбаясь, —над-
смотрщик.
Клеон поднялся, чтобы лучше рассмотреть Аполлодора. Он не
слышал, что тот говорил склонившим головы рабам, но что-то в
его лице и ужимках, с которыми он передал им увесистый сверток,
заставило мальчика насторожиться. Центурион пошел вперед. Ра-
бы скрылись за палаткой Аполлодора. «Надсмотрщик» побежал
вдогонку за центурионом.
— Лев! — вполголоса позвал Клеон.
Сытый Лев приподнял голову и вяло шевельнул хвостом.
— Лев, ко мне! —настойчиво повторил Клеон.
Лев тяжело поднялся и лениво подошел к мальчику.
— Ну, хорошо поели? — спросил центурион, останавливаясь
возле них.
— Благодаря твоей щедрости. Теперь мы можем несколько
дней поститься.
— Поститься вам не придется. — Центурион кивнул на свое-
1 Тартар — по верованию древних греков, мрачная бездна, в которой мучились
души умерших.
219
го спутника: — С этого дня Аполлодор будет заботиться о том,
чтобы вы были сыты.
— Да-да, — подхватил Аполлодор. — Не в моих интересах,
чтобы пастух похудел и потерял силы. На вид он мне нравится.
Собака тоже. Я согласен заключить сделку.
— Погоди, — прервал его центурион, —дай мне сперва рас-
платиться с торговцем.
Он отошел к хозяину палатки, с неприязнью думая о преторе:
«Скверное поручение дал мне Клодий... Мальчишка с таким восхи-
щением смотрел на мои бляхи». Если бы не приказ претора, цен-
турион просто отпустил бы этого пастуха, все повадки которого
напоминали ему собственное детство. А если бы оказалось прав-
дой, что у мальчика нет в Италии родных, можно было бы оставить
его у себя, чтобы он услаждал одинокую старость воина. Аполло-
дор, побаивавшийся собаки, заговорил с Клеоном издали:
— Как тебя зовут, мальчик? И сколько тебе лет?
— Четырнадцать. Я Клеон, сын Клиния...
— Сын Клиния?.. Скажи на милость!.. И где же находится
твой достопочтенный отец?
— В Сицилии. Он земледелец, — отрывисто ответил Клеон.
Чувствуя, что Аполлодор чего-то выжидает и старается болтовней
усыпить его бдительность, Клеон решил не спускать глаз с этого
«надсмотрщика».
— А ты, должно быть, силач, — заметил Аполлодор и протя-
нул руку: — Дай-ка попробовать твои мускулы.
Лев зарычал и ощетинился.
— Ну, ну! — попятился Аполлодор. — Не надо. Я не буду
трогать твоего хозяина, — успокоительно сказал он Льву. — Ну-
220
ка, мальчик, согни руку, я посмотрю издали... О-о, какие бицеп-
сы!.. — И вдруг, меняя тон, крикнул кому-то за спиной Клео-
на: — Давайте!
Мальчик не успел обернуться, как на него накинулись сзади.
В ту же минуту морда Льва была сжата могучими руками белоку-
рого гиганта. Клеон рванулся, но молодой раб, обученный приемам
борьбы, обвил рукой шею мальчика, нажав на горло, и одновре-
менно ударил его ногой под колено. Клеон упал. Молниеносным
движением молодой раб защелкнул на его руках тонкую цепь. Вто-
рая цепь сковала ноги Клеона. Покончив с мальчиком, он бросился
на помощь гиганту, все еще сжимавшему челюсти Льва, который
царапал его кожу когтями.
Аполлодор бегал вокруг и размахивал руками, возгласами под-
бадривая своих рабов. Хмурый центурион стоял неподвижно, толь-
ко правая рука его чуть заметно шевелилась, щелкая тростью по
ноге.
— Так вот цена твоей щедрости! — плача от ярости, крикнул
ему Клеон. — Ты продал нас!.. Ты нас накормил, чтобы легче
овладеть ослабевшими от еды!
Центурион еще суровее сдвинул брови:
— Не клевещи. Я хотел доставить тебе последнее, быть мо-
жет, в твоей жизни удовольствие. Ни один асе из денег, выручен-
ных за тебя, не принадлежит мне. Ты слышал: претор приказал
поделить их между часовыми четвертой стражи.
Клеон закусил губы и закрыл глаза. Он не хотел видеть, как
опутывают лапы Льва ремнями и снова стягивают его челюсти
намордником. Он не хотел глядеть на любопытных торговцев, ко-
торые сбежались со всех сторон, оставив на съедение мухам выс-
221
тавленные кушанья. А главное, ему тяжело было смотреть на цен-
туриона, которого он считал таким великодушным. Но он не мог
заткнуть уши и не слышать те старые-старые слова, которыми с
незапамятных времен обменивались при купле-продаже живого то-
вара:
— Этот пастух и эта собака проданы мне за шестьдесят сес-
терциев1, — сказал Аполлодор. —Ты согласен?
— Да, — ответил центурион.
— Клянешься ли ты, что они действительно здоровы, как это
кажется по их виду?
— Да.
— И что они не происходят от больных родителей?
— Я уже сказал! —нетерпеливо ответил центурион.
Но Аполлодор не хотел отступить от обычной формы:
— И ты клянешься, что я действительно могу ими владеть, что
на них никто не предъявит претензий и что все это так и есть, как
было сказано?
— Да! —рявкнул центурион. —Давай деньги, и я уйду, ме-
ня ждет работа.
— Верю, верю, — поспешно сказал работорговец. — Пойдем
в палатку, я тебе там уплачу... — Уходя, он обратился к молодому
рабу: — Оттащи, Орозий, этого пастуха под повозку... А ты,
Кимбр, — приказал он гиганту, — отволоки туда же собаку.
Орозий подхватил Клеона под мышки и потащил его к повоз-
кам. Белокурый гигант взвалил связанного Льва на плечи и понес
его, словно добрый пастырь отбившуюся от стада овцу.
— Дешево достался Аполлодору товар, — говорили между со-
бой торговцы, расходясь к своим палаткам.
— Да, на рынке он за них втрое, если не вчетверо, выручит.
Слыша их слова, Клеон подумал: «Вот почему центурион гово-
рил, что сегодня для меня «черный день». А для Аполлодора он,
значит, «счастливый».
Пока Орозий тащил его, Клеон так и не открыл глаза: ему
стыдно было всех этих людей, которые только что перед ним за-
искивали.
Глава 10
ГАЛЛ
Целый день Клеон пролежал в пыли под повозкой, куда бро-
сил его Орозий. Рабы, укрывшиеся тут от солнца, пробовали с ним
заговаривать, но он молча от них отворачивался. Легкая цепь не
мешала ему двигаться, но он лежал словно мертвый и слушал, как
Лев то рычал, стараясь сбросить намордник, то пытался завывать,
1 Сестерций — мелкая серебряная монета, равнявшаяся 4 ассам.
222
чтобы излить свое горе, но из сжатых его челюстей вырывалось
только какое-то утробное мычание: псу туго стянули морду ре-
мнем, чтобы он не кусался. Лапы его также были затянуты, и Лев
не мог даже подползти к хозяину. Клеон ломал голову, как бы
незаметно развязать Льва. Будь Лев на свободе, Клеон натравил
бы его на Аполлодора и надсмотрщиков, и тогда (почем знать?)
остальные рабы, может быть, присоединились бы к нему, сбили бы
с него цепи и, вскочив на коней, ускакали бы вместе с ним из этого
проклятого места. Но раз Лев связан, у Клеона не было никакой
надежды освободиться... Да еще «черный день» сегодня... Клеон
теперь хотел только одного — умереть.
В полдень Орозий и Кимбр принесли горшок с полбяной кашей
и мех с разбавленным водой уксусом, которым вместо вина расчет-
ливый Аполлодор поил своих рабов. Все выползли из-под повозок
и столпились вокруг надсмотрщиков. Хозяин сам наблюдал за раз-
дачей пищи. Заметив, что Клеон не двинулся с места, он распоря-
дился поставить возле мальчика плошку с кашей. Клеон к ней не
притронулся.
— Он еще сыт после угощения центуриона, — сказал Апол-
лодор Кимбру. — Съешь эту кашу сам. Тебе, при твоем росте, это
не помешает.
«Вот не буду ничего есть! — подумал Клеон. — Все у меня
внутри ссохнется, и я умру».
Перед вечером, когда жара спала, все, кроме Клеона и Льва,
выбрались из-под повозок: теперь под открытым небом было про-
хладнее. Орозий и Кимбр принесли на ужин рабам лепешки. Клеон
даже не взглянул на свою порцию. Аполлодор укоризненно пока-
чал головой:
— Глупо! Ослабеешь. Если сам не хочешь есть, то покорми
хоть собаку. Зачем же морить ее голодом?.. Кимбр, распусти на-
мордник.
Лев сдавленно зарычал, и Кимбр отступил. Клеон, глядя в
одну точку, молчал.
— Глупо! — повторил Аполлодор. — Не убирай лепешку, —
приказал он надсмотрщику, — он съест ее потом. И долю собаки
оставь.
Когда хозяин ушел, к Клеону подсел высокий голубоглазый
юноша. Он был года на четыре старше Клеона, но заговорил, слов-
но умудренный опытом старик:
— Что бы с тобой ни произошло, отчаиваться не стоит: могло
бы случиться что-нибудь и похуже. Я всегда себя так утешаю. Ведь
в жизни перемешано дурное и хорошее. Нельзя заранее знать, ка-
кой случай подвернется, но готовлюсь я всегда к счастливому. И
тебе советую. А не будешь есть, ослабеешь и, если придет счастье,
не сможешь им воспользоваться.
Клеон поднял голову, всматриваясь в лицо юноши. Тот про-
должал говорить, употребляя то греческие, то латинские слова, а
223
порой переходил на совершенно незнакомый Клеону язык, но об-
щий смысл его речи мальчик улавливал и слушал с возрастающим
вниманием.
— Надо бороться с отчаянием, — говорил юноша, — оно за-
водит в тупик. Уж я знаю, что говорю, поверь... Посмотри на
меня: я, как и ты, продан и стал рабом, а дома, в Галлии, я был
знатным человеком. Я даже попал в число заложников, которыми
наше племя обменялось с соседним! Так у нас делается в знак мира
и дружбы между племенами... Но мир был нарушен, и вот я в
рабстве... Так что же мне — повесить нос, как ты?.. Не-ет!.. Я
не теряю надежды. Я бодр и весел. Аполлодор воображает, что я
примирился со своей участью. А я просто хитрю, дожидаясь сча-
стливого случая. Когда он придет, я вырвусь на свободу. А пока —
ем, пью, смеюсь... — Он положил руку на плечо Клеона: — Жди
и ты. Боги помогают только тем, кто сам себе помогает. Ободрись
же! Поешь. Покорми свою собаку. Давай я распущу ее наморд-
ник...
— Если бы его совсем снять, — прошептал Клеон. — И раз-
вязать лапы...
— Хорошо. Только, когда стемнеет, — также шепотом отве-
тил голубоглазый. — А теперь ешь.
Клеон взял лепешку и благодарно взглянул на неожиданного
друга.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Галл. Дома, на родине, у меня было настоящее имя. Но я
не хочу позорить его. Галлия — это страна, где живет мой народ.
Вот я и назвался Галлом. Им ведь все равно, как называть раба,
лишь бы кличка была, чтобы написать на титульной дощечке.
— Какой титульной дощечке?
— Разве ты никогда не видел, как продают рабов?
— В Катане — это город, к которому приписана наша общи-
на, — нет рынка рабов...
— Им на грудь вешают дощечки, на которых написано имя,
возраст раба, что он умеет делать и откуда он родом. Это и есть
титульная дощечка.
— А ты скажешь мне свое настоящее имя? — спросил Клеон.
— Да. Когда мы с тобой лучше узнаем друг друга. — Галл
протянул руку, чтобы ослабить намордник Льва. Пес глухо зары-
чал. — Ай-ай-ай! — укорил его Галл. — На друга?!
Лев смущенно вильнул хвостом. Клеон приподнялся:
— Погоди, я сам... Тихо, Лев? Смотри, как я люблю этого
человека. — Он прижался щекой к плечу Галла. — А теперь ты
поблагодари его за дружбу, — сказал Клеон, распуская ремни на-
мордника.
— Эй-эй, мальчишка!.. Что ты там делаешь? —крикнул Оро-
зий.
224
— Я хочу его покормить.
— А... Ну ладно. Только имей в виду: я потом проверю, как
затянут намордник.
Орозий отвернулся. Галл протянул руку к носу Льва:
— Запомни, я — друг.
Лев обнюхал руку и вопросительно посмотрел на Клеона.
— Лизни! — приказал мальчик.
Покормив Льва, Клеон и Галл улеглись рядом и стали тихо
разговаривать.
— Нет в мире страны лучше Галлии! — рассказывал новый
друг Клеона. — Тут, в Италии, красиво, не спорю, но как тесно!
Вся земля поделена, все возделано, куда ни пойди — везде люди
или стада, принадлежащие людям... А у нас можно много дней
бродить по полям и лесам и никого не встретить. А разве здешние
пастбища можно сравнить с нашими?.. А нивы?! У нас пшеница
так высока, что человека в ней и не видно. А реки!.. Таких весе-
лых рек, как в Галлии, я нигде не видывал. Недаром дикие гер-
манцы, что живут за Рейном, стремятся овладеть галльскими зем-
лями... Конечно, у них мрачные, густые леса да болота, а у нас —
веселые речки и веселые люди... Одно только в Галлии плохо:
много племен в нашей стране, и нет между ними мира. А германцы
и всякие другие наши враги только и ждут, чтобы мы начали войну
друг с другом. Тогда они предлагают одному из наших вождей
помощь, а на самом деле цель у них одна — проникнуть на наши
земли и занять их.
— Если бы ты побывал в Сицилии, тебе там понравилось бы
больше, чем здесь, — сказал Клеон. — Земля наша так щедра,
что кормит не только нас, но и римлян. А море! Оно тоже дает нам
пищу: мы ловим в нем рыбу, а горожане уходят на кораблях за
море — торговать... Если бы ты знал, как прекрасно у нас море!..
Если в летний полдень лежать на выступе скалы и смотреть на
воду, начинает казаться, будто плаваешь в небе, — такая она си-
няя! Но больше всего я любил в жаркий день оставить овец на
Пассиона — это мой брат — и убежать к морю... Выкупаться в
прохладной воде, а потом лежать на песке под солнцем... Что мо-
жет быть лучше?! Если бы не пираты, публиканы и разные богачи,
Сицилия была бы настоящим элизиумом!, где наслаждаются бла-
женством души умерших героев... — Клеон вдруг приподнялся на
локте и, приблизив губы к уху Галла, шепотом спросил: — Как
ты думаешь, чего добивается Спартак? Не хочет ли он поделить
землю между всеми людьми поровну, чтобы не было ни богатых,
ни бедных?
— Глупости! — убежденно ответил Галл. — Богатые будут
всегда. Иначе, кто же будет управлять народом?
— Боги...
I Элизиум — рай у древних греков и римлян.
225
8-833
— Боги?! Ты думаешь, они справедливее людей?
Клеон вспомнил, как нехорошо поступили боги с его разорив-
шимся отцом и как помогли они злодейским замыслам богача Дра
кила. Галл прав: богам доверять нельзя. Но и богатым — тоже.
— Знаешь, что делают богачи у нас в Сицилии? — снова за-
говорил он. — Не кормят своих рабов, не одевают, а приказывают
им самим добывать себе одежду и пищу. И рабам приходится гра-
бить путников на дорогах. А ты говоришь, что мы должны подчи-
няться богачам!.. Нет, Спартак, верно, все сделает по-другому,
чтобы все было по справедливости... Как только стемнеет и ты
освободишь Льва, мы с ним уйдем к Спартаку. А ты?.. Пойдешь с
нами?
— Еще не время, — покачал головой Галл. — Я наблюдаю
уже несколько ночей: Орозий и Кимбр по очереди бодрствуют у
костра, когда другие спят.
— Если на них науськать Льва, он их загрызет.
— Если ты науськаешь на них Льва, поднимется такой шум,
что из лагеря прибегут легионеры. Я уж не говорю о том, что
проснутся все торговцы и в первую очередь Аполлодор. Нет, бе-
жать надо так, чтобы наш побег долго оставался незамеченным.
Нужно все заранее хорошо обдумать.
— Думать?.. — Клеон приподнялся на локте. — Думать! Я
был хоть простым пастухом, но ты!.. Ты же сам сказал, что твои
родители знатные. А ты согласен стать рабом и развязывать ремни
на сандалиях господина?
— Развязывать сандалии — это еще пустяк, — возразил
Галл. — От раба могут потребовать услуг более унизительных...
Конечно, я убегу, но надо выждать благоприятного момента. Ведь
в случае провала на меня и других рабов наденут цепи, и тогда
прощай мечта о свободе!
Клеон так горячо стал уговаривать своего нового друга бежать
сегодня же, что тот в конце концов начал сдаваться:
— Ну хорошо, попробуем! Я останусь тут, рядом с тобой, и
буду бодрствовать всю ночь. Если представится случай, я тебя раз-
бужу. Но в цепях ты далеко не уйдешь.
— Только бы выбраться отсюда, а там мы их разобьем!
— А собака твоя не залает?
— Лев слушается каждого моего слова. Ты же видел.
— Завтра, пожалуй, будет буря, —сказал Галл, выглядывая
из-под повозки. — Посмотри-ка на небо.
Огненно-красный шар солнца опустился за холм, на котором
утром стоял Клеон. Небо заполыхало, будто заиграли на нем от-
блески пожара. На горизонте, среди золота и пурпура, поднялись
сизые тучи, как гигантские фигуры в мантиях, и потянулись одна
за другой на юг.
Галл кивнул в сторону сада, под стеной которого они лежали:
— Вон и птицы с криками забиваются в гнезда... Быть буре!
226
— Пусть! — сказал Клеон. — В бурю еще лучше бежать: ни-
кто нас не заметит.
Красный свет сменился розовым сиянием и погас. Но темные
фигуры в мантиях продолжали свой путь по небу с севера на юг.
Высоко над ними, словно диковинный феникс1, горело маленькое
зеленое облачко. Потом потухло и оно. Печальные сумерки окута-
ли сады и холмы.
И вдруг наступила тьма.
Галл бесшумно подполз ко Льву.
— Тихо, Лев, тихо! — едва слышно шептал Клеон.
Как только Галл распустил ремни на лапах Льва и расстегнул
намордник, Лев, лизнув щеку Клеона, засунул нос под его локоть
и замер. Галл улегся рядом с ним. Клеон закрыл глаза, чтобы
полнее насладиться ощущением покоя, который за последние два
дня испытывал впервые. Рядом с ним друзья... впереди свобода...
Клеон незаметно уснул.
* * *
Его разбудили неистовые крики и звон оружия. Рядом рычал
Лев. Клеон хотел вскочить — и ударился головой о повозку. За-
звенели цепи. Клеон вспомнил, где находится, и сжал ноздри Льва:
— Тихо... тихо... не рычи...
Он снова растянулся на земле и лежал, прислушиваясь к да-
лекому шуму битвы и возгласам, раздававшимся вокруг:
— В Рим, кому дорога жизнь!
— Гладиаторы напали на лагерь!.. Спасайтесь!..
— Скорее!.. Что ты копаешься!
Задыхаясь от удивления и радости, Клеон позвал:
— Галл!
Никто не откликнулся.
— Галл... — упавшим голосом повторил Клеон, протягивая
руку к тому месту, где перед этим лежал его новый друг.
Никого!..
Галл исчез?.. В первую минуту Клеон почувствовал себя таким
одиноким, словно маленький ребенок, которого отец и мать оста-
вили в глухом лесу. Он заплакал. Лев положил ему на грудь лапу
и стал слизывать с его щек соленую влагу. Клеон зарылся лицом
в шерсть собаки. «Галл знал меня всего несколько часов. Кто я для
него?.. Но он был добр ко мне. Он хотел мне помочь, — думал
Клеон. — А теперь он бежал, чтобы сражаться с римлянами. А
какой от меня толк в бою?.. Ведь я закован! Он из жалости не
стал меня будить».
Клеон выглянул наружу. На стоянке свертывали палатки, упа-
ковывали товары, ловили и запрягали лошадей и мулов. Люди
1 Феникс — птица, которая, по египетским сказаниям, сгорала и вновь воз-
рождалась из своего пепла.
227
8*
метались в полной темноте. Со стороны римского лагеря доноси-
лись звуки боя: звон мечей, стук щитов, стоны умирающих, ругань
сражающихся и победные крики, но только — чьи?.. Кто побеж-
дает — гладиаторы или легионеры?
— Многих не хватает! — воскликнул Аполлодор, останавли-
ваясь возле повозки, под которой лежал Клеон. — Какой убы-
ток!.. Боги, какой убыток!.. Запрягайте!.. — Он наклонился, за-
глядывая под повозку: — Неужели и мальчишка сбежал?
— Я здесь, — сказал Клеон и сжал челюсти Льва, боясь, как
бы он не цапнул шарившую в темноте руку хозяина. — Я спал.
— При таком адском грохоте? — восхитился Аполлодор. —
Чудесно! Это признак здоровья. Выползай оттуда. Сейчас запрягут,
и мы тронемся в Рим. Вот как тебе повезло: ты увидишь вечный
город, не затратив ни одного асса на путешествие.
— Я не могу выбраться отсюда, — упрямо сказал Клеон. —
Я в цепях.
— Ах, да!.. Освободи ему ноги, Орозий, — приказал Аполло-
дор, направляясь к следующей повозке, — иначе он будет ползти,
как червяк... Ах, какое горе, какое горе!..
Выбираясь из-под повозки, Клеон шепнул:
— Лев, за мной!.. Тихо!
В то время как Кимбр запрягал приведенную с лужайки ло-
шадь, Орозий снял цепь с ног Клеона. В суматохе он не обратил
внимания, что и со Льва сняты опутывавшие его ремни. Бросив
цепь в повозку, он побежал за поклажей. Клеон поднялся, пере-
ступил с ноги на ногу, радуясь, что они свободны. Из темноты до
него донесся голос Алоллодора:
— А может быть, остаться? Похоже, что Клодий одерживает
победу.
— Клодий ли? — с оттенком сомнения в голосе ответил его
собеседник.
— Если Клодий разобьет гладиаторов, можно будет за бесце-
нок прикупить партию рабов! — мечтательно сказал Аполлодор.
— Вряд ли их будут продавать, — возразил другой. — Я ду-
маю, их, на страх бунтовщикам, казнят.
I*
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
В ДОРОГЕ
Надсмотрщики Аполлодора то и дело хлопали бичами, словно
гнали не людей, а стадо быков. Позади отряда тарахтели две по-
возки: в одной ехал работорговец, в другой были сложены припасы
и палатка.
Дул жаркий ветер, и люди изнемогали. После полудня внезап-
но наступило затишье. Из-за Везувия выползла черная туча. На ее
фоне резко вычерчивались белая вершина горы и два курчавых
облачка, озаренные стоящим в зените солнцем. Туча надвигалась
медленно. Аполлодор приказал поднять в повозках верх. Пока
Орозий и Кимбр ставили обручи и натягивали на них просмолен-
ную материю, туча закрыла солнце. На землю спустилась желто-
ватая мгла. С горных склонов ринулся вихрь. Вдруг тучу прорезала
молния...
Рабы и надсмотрщики бросились бежать. Аполлодор тронул
вожжи и пустил коня легкой рысью вслед за обозом.
Прошла целая минута между огненным зигзагом и первым уда-
ром грома. Гроза была еще далеко.
— Скорей! Скорей!.. Чтобы добраться сухими до ближайшей
харчевни, —* торопил Аполлодор рабов.
Рабы и jaK бежали из последних сил, словно состязались на
олимпийских играх!. в небе все чаще сверкало и грохотало. Хлы-
нул дождь й сразу затопил дорогу. С горы, бушуя и сбивая рабов
с ног, неслись потоки воды. Струи дождя были так часты, что
казалось — стоит отбежать в сторону, и они скроют тебя, словно
завеса. Клеон подумал, что время для побега самое подходящее, и,
хоть ему и мешали скованные руки, попытался свернуть в придо-
1 Олимпийские игры происходили в Древней Греции через каждые четыре года.
229
рожные кусты. Лев, все время бежавший рядом с мальчиком, бро-
сился за ним.
За спиной Клеона раздались крики:
— Держи!..
— Стой!..
— Вернись, или я убью твою собаку!
Оглянувшись, Клеон понял всю безнадежность своей попытки
убежать: размахивая топором и, как бы разрывая сетку дождя, за
ним, по колени в воде, гнался гигант Кимбр. Повозка хозяина
промчалась мимо, и Аполлодор, высунувшись, прокричал:
— Поосторожней с мальчишкой!.. Не испорть товар!
Нет, это не тот счастливый случай, о котором говорил Галл!
Клеон вернулся на дорогу. Ему было все равно, что сделает с ним
Кимбр, но он скорее готов был пожертвовать свободой, чем жиз-
нью Льва.
И вот он вместе с Кимбром и Львом побежал догонять осталь-
ных. А дождь хлестал, и вода на дороге сбивала мальчика с ног. К
постоялому двору они прибежали последними. Кимбр приказал
Клеону войти в сарай, где уже сушили одежду рабы, а сам отпра-
вился в дом.
Работорговец подкреплял силы за уставленным снедью столом.
— Пригнал! — доложил Кимбр, из почтительности останав-
ливаясь возле двери.
— Подойди! — поманил его Аполлодор. — Ты заслужил на-
граду. — Он протянул Кимбру кружку вина. — Как это пришло
тебе в голову пригрозить, что убьешь собаку?
— В детстве у меня самого был пес, которого я любил...
— Конечно, догнать мальчишку ничего не стоило. Но, если бы
не страх за этого грязного зверя, мальчишка стал бы сопротивлять-
ся, и, пожалуй, пришлось бы украсить его несколькими синяками,
а это вряд ли повысило бы его цену на рынке... Эй, хозяин! —
обратился Аполлодор к содержателю харчевни. — Дай-ка этому
верному рабу бобов с салом. Да смотри накорми его до отвала?
Усевшись на пороге, Кимбр с наслаждением принялся за не-
привычно обильный обед.
* * *
В сарае Клеона и Льва встретили недовольными возгласами:
рабы уже успели выжать воду из своей одежды и теперь сушили
ее на сене, а вместе с мальчиком в открытую дверь ворвался ветер
и дождь. В воздух взлетели клочья сена. Лев, очутившись под кры-
шей, стал отряхиваться, и от него во все стороны полетели брызги.
Несколько человек заорали:
— Закрой дверь!
— Стоило удирать от дождя, чтобы промокнуть под кры-
шей! — сердито крикнул кто-то, отбегая подальше от Льва.
230
— И так тут полно блох, так еще пса впустили! — отозвался
другой.
Кимбр захлопнул дверь и запер ее снаружи. Клеон нереши-
тельно озирался. Сквозь щели в дверях и маленькие оконца под
крышей в сарай проникал слабый свет и с ним водяная пыль и
порывы ветра. Полуголые или совсем обнаженные рабы выкопали
себе в сене нечто вроде пещеры и столпились в этом узком про-
странстве, защищаясь от сквозняка.
— Пусть пес остается у дверей! — требовали рабы.
— Да и мальчишка тоже!..
— Нам здесь и без того тесно!
— Тише, вы!.. — прикрикнул на них пожилой раб. — Напа-
ли на мальчишку, как стая голодных псов! Обрадовались, что на-
шли беззащитного?
— А мы и есть голодные псы, — отозвался молодой раб. —
Животы у всех от голода подвело, а Кимбр и Орозий теперь носа
не высунут из харчевни, пока дождь не пройдет. Поневоле станешь
бросаться на людей... Эй, мальчик, — обратился он к Клеону, —
что ты там стоишь, как плакучая ива? Выжимай воду из хитона и
ползи сюда. Здесь хоть согреешься в сене.
Клеон поднял скованные руки:
— Как же я сниму хитон?
— Сейчас я тебе помогу. — Молодой раб выбрался из сена и
подошел к Клеону.
Мальчик с восхищением смотрел на его широкую грудь и
стройные бедра. Юноша расстегнул пряжки на плечах Клеона, и
хитон упал к его ногам.
Рабы раздвинулись, давая место мальчику. Никто не выразил
неудовольствия, когда Лев последовал за хозяином и стал разгре-
бать лапами сено, устраивая себе гнездо. Все словно забыли, как
враждебно встретили мальчика и собаку.
— Счастливцы те, кому удалось этой ночью бежать! — вздох-
нул кто-то.
— Если они бежали к Спартаку, их убьют, — сказал другой.
— Лучше погибнуть в бою, чем жить так, как мы!..
— Меня тошнит от голода, —пожаловался старик, стоявший
рядом с Клеоном.
— Вот новость!
— Постарайся не думать о еде.
— Да-да!.. И подумай о тех, кому живется хуже, чем тебе.
— Ну уж хуже и быть не может...
— Да бросьте вы стонать! — оборвал их сетования молодой
раб. — И так тошно. Эх, как хотел бы я сейчас быть у Спартака!
— Говорят, гладиаторы живут между собой как братья, —
вставил кто-то.
— Глядите: дождь кончился! — радостно крикнул старик.
231
Сквозь щели сарая скользнул солнечный луч и снова исчез.
— Опять туча набежала!..
— Нет, это облако.
Снаружи загремел засов, дверь открылась, и на пороге появи-
лись Кимбр и Орозий. У одного была в руках корзина с лепешка-
ми, у другого — мех с водой, в которой были перемыты виноград-
ные выжимки. Рабы с жадностью набросились на еду.
* * *
После обеда приказали собираться. Вздыхая и бранясь, рабы
натянули влажные одежды и, шлепая по лужам, отправились в
путь. Все были утомлены и угрюмо молчали. Только хлопали бичи
да позади колонны распевал во все горло подвыпивший Аполлодор.
К Риму подошли на рассвете и остановились на окраине города
в харчевне.
— Рад тебя видеть! — приветствовал Аполлодора хозяин хар-
чевни. — Жаль, что ты не прибыл раньше. Вчера вечером Эльвий
Медуллий справлялся, нет ли у меня кого из работорговцев. Он
хотел отделаться от трех строптивых рабов.
— Так сообщи ему, что я здесь и к его услугам. А сейчас
приготовь горячей воды и лохань... Эй, сицилиец! —позвал Апол-
лодор Клеона. — Иди за хозяином, он покажет тебе, где можно
вымыть пса. При одном взгляде на эту собаку начинает чесаться
тело: кажется, она собрала на своей шкуре всю грязь и всех блох
Сицилии и Кампании. Такой товар никуда не годится... Эй, Оро-
зий!.. Сними с мальчика цепь. Ты же слышишь, что я ему прика-
зываю.
— Вот и радость у нас, — приговаривал Клеон, поливая во-
дой Льва: — горячая ванна и свободные руки. Ничего, Лев, не
унывай, мы еще уйдем из неволи! Только не вешай нос.
Лев смирно стоял в корыте и, наклонив голову набок, слушал
Клеона. Струи теплой воды и ласковое прикосновение рук приятно
щекотали кожу, и пес блаженствовал. Время от времени он встря-
хивался, обдавая мальчика брызгами и весело скаля зубы.
Вымыв Льва, Клеон по приказу Орозия уложил его на сене в
сарае. Надсмотрщик с порога бросил мальчику ремень:
— Привяжи своего дружка, чтобы он за тобой не увязался:
сейчас пойдем в баню.
— В баню?!
— Ну конечно. Чего рот разинул? Все вы так грязны, что на
вас никто и взглянуть не захочет, не то что купить. Ну, живо
привязывай его, и пойдем!
— Его не надо привязывать. Мне достаточно только сказать
ему.
— В таком случае, скажи этому оборотню, чтобы он не выл,
не лаял и не грыз дверь, когда ты уйдешь.
Клеон присел на корточки перед собакой:
— Теперь пойду купаться я. А ты останешься здесь... Пони-
232
маешь?.. Без меня! Слышишь? Ты должен лежать тихо, как поле-
вая мышка. Понимаешь?.. Я ухожу, а ты остаешься.
Клеон поднялся. Лев сделал движение за ним.
— Что я сказал?! — топнул ногой мальчик.
Лев покорно улегся, жалобно глядя ему вслед.
Баня, в которую надсмотрщики Аполлодора повели рабов, бы-
ла тесной и довольно грязной, но Клеону она показалась велико-
лепной. Особенно поразило его обилие горячей воды и большие
ванны в полу, где могли мыться несколько человек сразу.
После купания Кимбр и Орозий укладывали рабов на длинных
скамьях и растирали — одних маслом теребента, других — пем-
зой, чтобы хоть на время сделать дряблую или шершавую кожу
упругой и гладкой. Волосы самых молодых Орозий завил раскален-
ными щипцами.
По закону Римской республики, обманутый торговцем покупа-
тель мог взыскать с него убытки, а в некоторых случаях даже
потребовать, чтобы торговец вернул ему деньги и забрал свой то-
вар. И все же барышники, продававшие рабов, пускались на вся-
кие хитрости: больным подкрашивали щеки и давали лекарства, от
которых у них начинали блестеть глаза и мускулы приобретали
временную силу; старым расправляли морщины массажем и раз-
ными впрыскиваниями под кожу; на одних напяливали украше-
ния, чтобы скрыть врожденное уродство, других раздевали донага,
чтобы показать их красоту и силу. Клеон изумлялся, глядя, как
под руками Орозия и Ким бра менялась наружность грязных, замо-
ренных людей, с которыми вместе пришел он в баню. Но вот Оро-
зий подошел со щипцами к нему, и Клеон вскочил и попятился:
— Не трогай меня!
— Как это «не трогай»?.. Ну-ка, подержи его, Кимбр.
Кимбр своими огромными лапами прижал локти мальчика к
туловищу и стиснул его ноги коленями. Клеон отчаянно мотал го-
ловой, стараясь уклониться от щипцов. Рабы смеялись над его
страхом. Орозий ударил его по одной щеке, потом — по другой:
— Стой смирно, а то я тебя не так еще нарумяню!
Клеон закусил губу. На глазах его выступили слезы.
— Вам же хуже будет, если Лев меня не узнает и перестанет
слушаться.
Глава 2
У ХРАМА КАСТОРА1
Надсмотрщики подняли рабов задолго до рассвета: Аполлодор
спешил на форум1 2, где за храмом Кастора работорговцы выстав-
ляли по утрам свой «товар» для продажи.
1 Кастор — один из Диоскуров, мифических близнецов, сыновей Зевса.
2 Форум — у древних римлян городская площадь, ще происходили народные
собрания, торговля, суд и по вечерам прогулки горожан.
233
Торг должен был начаться с первыми лучами солнца. Но, вид-
но, те, кто прибыл в Рим раньше, явились на форум еще с полу-
ночи: когда подошли Аполлодор и его рабы, площадь уже была
освещена факелами. Работорговцы, переругиваясь между собой,
стремились пробиться под какой-нибудь портик или к стене храма,
тень которых могла бы защитить днем от палящих лучей солнца.
Надсмотрщики кричали на рабов и хлестали их бичами. Рабы,
стараясь увернуться от ударов, метались. Никогда еще Клеону не
приходилось попадать в такую сутолоку. Все слилось для него в
общий гул, и он крепко держал ошейник Льва, никого и ничего
вокруг себя не различая.
На римский форум свозили рабов со всех концов света. Здесь
можно было купить быстроногих нумидийцев и славившихся силой
каппадокийцев; диких германцев и ученых греков — библиотека-
рей, писцов, риторов, счетоводов, актеров, музыкантов; здесь
были темноглазые финикийские танцовщицы и искусные в руко-
делиях гречанки; лиловатые, словно спелые сливы, эфиопки и
женщины севера — белые, как снега их родины. Здесь продавали
матерей с детьми и детей, похищенных у родителей. На стропти-
вых и тех, кто часто убегал от хозяев, были ошейники. У иных на
лицах было выжжено клеймо, и покупатель без объяснений уже
знал, чего можно от них ждать, у других колпаки на голове ука-
зывали, что они много раз перепродаются и работорговцы за них
не ручаются. На военнопленных, словно в насмешку, были надеты
венки. Этих продавало государство, и содержатели гладиаторских
школ покупали их целыми когортами, чтобы обучить самым раз-
нообразным приемам боя: отныне им предстояло сражаться и уми-
рать на аренах цирков. И у всех этих выставленных на продажу
людей ноги, как и у Клеона, были выбелены мелом или краской.
И очень многие здесь, как и Клеон, стали добычей пиратов. Ба-
рышники скупали их на рынках Танаиса, Эфеса и особенно Сиды
Памфлийской и острова Делос, где морские разбойники продавали
своих пленников, не скрывая, что они свободнорожденные.
Отчаянно ругаясь и раздавая пинки, Аполлодор пробивался
сквозь толпу. Лев волновался и рычал. В колеблющемся свете фа-
келов он казался громадным. От него шарахались. Это помогло
Аполлодору довольно быстро достичь стены храма и разместить у
ее подножия своих невольников. Отдуваясь, он уселся на камень,
с которого, когда начинался торг, глашатай объявлял цену рабов.
За Палатинским холмом1 засияла розовая полоса, будто кто-то
приподнял полу шатра и в него проникли извне отблески пожара.
Лев нежно сжал зубами руку Клеона и потянул ее. Мальчик пе-
чально покачал головой:
— Нам нельзя отсюда уйти... Ляг, Лев!
1 Палатин — один из семи холмов, на которых построен Рим; Палатин считал-
ся аристократической частью города.
234
Пес повертелся, выбирая место, и, шумно вздохнув, улегся у
ног мальчика.
— Смотрите, Аполлодор, кажется, собирается продать это чу-
дище! — вскричал один из работорговцев.
— Да еще выставил у самого храма! — возмущенно отозвался
другой.
— Прекратите болтовню! — огрызнулся Аполлодор! — Нече-
го совать нос в дела честного торговца!
— Честного? — иронически переспросил сосед. — А кто не-
давно побывал у Манлиевой колонны?
У Манлиевой колонны на форуме судили воров и мошенников.
Аполлодор взбесился и набросился на соседа с кулаками:
— Порождение ехидны!.. Гнусный лжец!..
— Тшш!.. ЭдилН — остановил их третий работорговец, ука-
зывая на приближающегося к ним человека в белой тоге, которому
все уступали дорогу.
В один миг Аполлодор успокоился и скромно уселся на сту-
пеньку храма.
— Вот погоди, оштрафует тебя эдил за то, что ты на форум
притащил продавать собаку! — пригрозил сосед.
Аполлодор презрительно выпятил губу:
— Думай лучше о своих делах. Мне эдил не страшен: я не
выдаю больных рабов за здоровых, а слабоумных дураков — за
ученых библиотекарей.
Клеон видел, что Аполлодор только хвастает, будто не боится:
лицо его выражало неуверенность и напряженное ожидание. При-
тихли и другие работорговцы. Те, возле которых останавливался
эдил, заискивающе кланялись и услужливо подводили к нему ра-
бов, на которых он указывал. Слуга, сопровождавший эдила, ос-
матривал их, заставляя прыгать, бегать, заглядывал, как лошадям,
в зубы и щупал мышцы. Некоторых по приказанию эдила разде-
вали донага. Вот он остановился перед группой гетулов и сардов1 2,
одетых в козьи шкуры.
— Сними с них это! — приказал он хозяину.
Брезгливо осмотрев их кожу, слуга с отвращением вытер о
плащ руки:
— Болезни на теле не видно, но... может быть, она скрыта
под грязью?
— Сколько ты за них просишь? — холодно спросил барыш-
ника эдил.
— По восемьдесят сестерциев за штуку.
— Половины за глаза довольно, — бросил эдил, отходя.
1 Эдил — выборное должностное лицо, обязанностью которого было следить за
благоустройством и чистотой города, за соблюдением правил торговли и т.д.
2 Гетулы — народность северо-западной Африки. Сарды — жители Сардинии,
острова в Тирренском море.
235
Работорговец кинулся за ним:
— Помилуй, достоуважаемый!.. Мне самому они стоили по
тридцать. Да еще я внес пошлину! Да заплатил за право торговли!
Что же мне останется, если снизить цену?
— Жадные всегда теряют! — отрезал эдил. — В другой раз
не жалей расходов на баню. — Отмахнувшись от назойливого ра-
боторговца, он остановился перед Аполлодором: — Что это ты се-
годня так мало выставил?
— Разбежались, почтеннейший... — Аполлодор жалобно раз-
вел руками, стараясь прикрыть Льва от взоров эдила. — Боги бес-
смертные!.. Что мне пришлось перенести!.. О-о!.. Что пришлось
мне видеть собственными глазами!.. Презренные гладиаторы напа-
ли на лагерь...
— Не место здесь вести об этом речь! — прервал эдил нахму-
рившись.
— Я только хотел сказать, почему возникла суматоха и как
разбежались мои рабы...
— Этих кто продает? — перебил эдил, указывая на рыжую
девушку в ошейнике и трех мужчин, у каждого из которых на лбу
было выжжено клеймо.
— Эльвин Медуллий. Они ему надоели: женщина строптива,
а мужчины уже несколько раз убегали от своего господина. Вот он
и прислал их вчера вечером в харчевню, где я остановился...
— Погоди-ка! — Эдил отстранил Аполлодора. — А это что
такое?
Клеон побледнел. Если эдил прикажет разлучить его с собакой,
он крикнет Льву: <<Возьми!*> — и, может быть, их обоих за это
убьют.
Аполлодор сделал наивное лицо и ткнул пальцем в титульную
дощечку на груди Клеона:
— А вот тут написано: «Сицилиец Клеон, четырнадцати лет,
пастух, здоров, продается вместе с собакой».
— Гм... — сказал эдил. —Ты знаешь, что закон...
— Куда же годится пастух без собаки?.. — Аполлодор пока-
зал эдилу глазами, что их слушают посторонние, и вполголоса до-
бавил: — Прости, почтеннейший, я забыл спросить, доволен ли
ты рабыней, которую я дал тебе в канун январских календ?!
— Доволен, — отрывисто ответил эдил, искоса поглядывая
на Льва. — Если собака продается не отдельно, то пусть останет-
ся. — Он повысил голос, чтобы соседи Аполлодора могли его слы-
шать: — Значит, эта собака продается не как животное само по
себе, а в дополнение к пастуху?.. Ну, пусть остается... Она служит
как бы указанием, чем занимается ее хозяин. Так же как палочка
для письма и дощечка, покрытая воском, указывают, что вон тот
1 Календы соответствуют первому числу месяца в нашем календаре. Канун ян-
варских календ — 31 декабря.
236
старик — писец. Все же постарайся продать их поскорее, — шеп-
нул он Аполлодору.
Эдил пошел дальше. Клеон и Аполлодор облегченно вздохнули.
«Нас не разлучат!» — радовался Клеон. А работорговец самодо-
вольно усмехался: «Умный человек всегда может избежать штра-
фа».
Едва отошел эдил, возле Аполлодора остановились четыре но-
сильщика с нарядной лектикой. По узким улицам столицы езда на
лошадях была запрещена, и богатые люди, не желая утомлять себя
ходьбой, приказывали рабам таскать их по городу в крытых носил-
ках, называвшихся в Риме лектиками. Из-за шелковой занавески
высунулась женская рука с такими блестящими ногтями, что в
первую минуту Клеон принял их за перламутровые наконечники.
Рука нетерпеливо раздвинула занавески, и из лектики выглянула
молодая женщина. Клеон уставился на нее с откровенным изумле-
нием: ни у одной женщины не видел он таких черных, взлетающих
к вискам бровей, таких огромных и блестящих глаз, таких крас-
ных губ, таких золотистых волос и такого множества сверкающих
камней в прическе, в ушах и на шее. Мальчик был восхищен.
Не слушая витиеватых приветствий Аполлодора, молодая жен-
щина пристально смотрела на рыжеволосую девушку и трех за-
клейменных рабов, потом скользнула рассеянным взглядом по
лицам остальных невольников и, заметив восхищенный взгляд
мальчика, ласково ему улыбнулась. Клеон ответил улыбкой и умо-
ляюще посмотрел ей в глаза. «Купи меня... Купи!» — мысленно
умолял он. Женщина, казалось, поняла немую просьбу и, накло-
нившись к Аполлодору, спросила:
— Что ты хочешь за этого пастуха?
«Вот счастливый случай, о котором говорил Галл! — Клеон
тревожно взглянул на Аполлодора: — Только бы не запросил
слишком много!»
Но, прежде чем Аполлодор успел ответить, раздался голос гла-
шатая:
— Дорогу благородному Гнею Станиену!
Глава 3
ТОРГ
Толпа расступилась, пропуская группу людей, окружавших
пышно убранную лектику с откинутыми занавесками. Толстый лы-
сый человек в латиклаве1, опираясь локтем о подушку, высокомер-
но поглядывал вокруг. При его приближении молодая женщина
скромно задернула занавеску своей лектики. Клеон удивился: тол-
1 Латиклава — туника, которую имели право носить только лица сенаторского
сословия.
237
стяк не обратил никакого внимания на красавицу. Брезгливо вы-
пятив нижнюю губу, он кивнул одному из своих рабов, и тот,
выслушав его, обратился к Аполлодору:
— Мой господин Гней Станиен желает говорить с тобой.
Работорговец поспешил к носилкам важного толстяка:
— Да благословят боги твой счастливый приход, досточтимый
Гней Станиен! Чем сможет услужить тебе такой ничтожный чело-
век, как я?
Движением подбородка толстяк указал на рыжую девушку:
— Эта в ошейнике... очень строптива?
— Она противилась воле своего господина, и он желает про-
дать ее.
— Что она умеет?
— Ткать, прясть... Она из племени тевтонов...!
— Этим все сказано, — прервал его Станиен. — Дешевый
товар... Но для мастерской моей жены как раз нужна ткачиха.
Сколько за нее просишь?
— Всего лишь две тысячи сестерциев.
— Что-о?! Две тысячи сестерциев!.. За тевтонку, неспособную
к музыке и танцам?! Неслыханно!.. Тысячу хочешь?
— Высокочтимому Гнею Станиену не пристало торговаться с
бедным человеком. К тому же рабыню эту продаю не я. Цена
назначена ее хозяином. Если для тебя это дорого, обратись к ко-
му-нибудь другому. На рынке многие продают дешевых рабов.
Только уж пеняй на себя, если покупка окажется негодной... Но,
прежде чем уйти, посмотри, от какой красоты отказываешься! —
Торговец подвел к лектике рыжеволосую. — Пощупай, какая
нежная кожа! А волосы!.. Чистая медь!
1 Тевтоны — древнегерманское племя.
238
Станиен провел рукой по плечу упирающейся девушки и про-
мямлил:
— Да... кожа нежная... Но северянки плохо переносят наш
климат и быстро теряют свежесть...
В лектике, принадлежащей молодой женщине, внезапно отки-
нулась занавеска:
— Я плачу две тысячи сестерциев! — важно объявила краса-
вица и с любезной улыбкой повернулась к сенатору: — Я как раз
собиралась купить ее, когда прибыл ты, могущественный Станиен.
Но раз она тебе не подходит... — Молодая женщина махнула
Аполлодору: — Подведи-ка сюда эту северянку. И тех, клеймен-
ных, тоже.
Станиен остолбенел. Приподнявшись на локте, он глядел, как
Аполлодор подвел тевтонку и трех мужчин к покупательнице, и та,
вопреки обычаю, не осмотрела рабов, а приказала своему управ-
ляющему отослать их в ее дом. Пока ее доверенный расплачивался
с работорговцем, лицо толстяка все больше и больше наливалось
кровью, нижняя губа выпятилась, ноздри орлиного носа затрепе-
тали от волнения. Как?! Ему, Гнею Станиену, помешали сторго-
вать рабыню?.. И кто помешал?.. Вольноотпущенница Фабия!
Весь Рим знает, что Станиен любит поторговаться. Это одно из его
развлечений. И вдруг бывшая рабыня осмеливается лишить его
этого удовольствия!.. Из-под носа у сенатора перехватила товар!..
Какая наглость!
Сенатор готов был разразиться бранью, но из чувства собствен-
ного достоинства сдержался, притворившись, что ничуть не задет
случившимся. Заметив Клеона, он сделал вид, будто именно этот
пастух и был ему нужен.
— Сколько возьмешь за этого малого?
239
— Восемьсот сестерциев.
Рассчитывая, что Фабия не будет делать новых покупок, сена-
тор не смог устоять перед соблазном поторговаться:
— За пастуха восемьсот сестерциев?.. В уме ли ты?
Клеон умоляюще взглянул на Фабию. Она кивнула мальчику
и нарочито певуче обратилась к сенатору:
— Если и этот раб для тебя дорог, о Станиен, разреши мне
взять его! Я готова уплатить за него восемьсот сестерциев.
Станиен вспыхнул. Нет, это уж слишком!
— Я не сказал, что он для меня дорог, —надменно процедил
он. — Я сказал, что это несуразная цена за пастуха-мальчишку.
Фабия пленительно улыбнулась сенатору:
— А мне этот мальчишка ужасно понравился! Я бы уплатила
за него даже восемьсот десять сестерциев. Надеюсь, ты уступишь
его мне?
— Мне самому он нужен! — сухо отрезал Станиен. — Я даю
восемьсот.
Аполлодор изогнулся в льстивом поклоне:
— Прости, о достойнейший Гней Станиен... Не разоряй своего
покорного слугу... Прекрасная Фабия предлагает за пастуха во-
семьсот десять сестерциев. И это справедливая цена: ведь пастух
продается не один, а с соб...
Станиен побагровел:
— Но я сказал, что он мне нужен! Я первый стал его притор-
говывать. Я тоже могу заплатить восемьсот десять сестерциев.
— О-о!.. — с притворным огорчением протянула Фабия. —
Как ты нелюбезен, Гней Станиен! Тебе ничего не стоит найти на
рынке другого пастуха. А я хочу именно этого. И готова дать за
него восемьсот пятнадцать.
— И я хочу этого пастуха! — рассердился Гней Станиен. —
Плачу восемьсот двадцать.
— Восемьсот тридцать! — набивала цену Фабия.
— Восемьсот тридцать пять... — дрогнувшим голосом сказал
толстяк.
Глаза Фабии лукаво заискрились. Она снова набавила цену.
Станиец — также. Клеон с замиранием сердца следил за торгом.
Он понимал, что о нем уже забыли, что спор идет о чем-то боль-
шем, чем покупка раба. Голос женщины становился все певучее и
выше, глаза насмешливее — ей, видно, доставляло удовольствие
дразнить толстяка. А тот, в запальчивости, брызгал слюной и ко-
лотил кулаком по краю лектики.
— Девятьсот пятьдесят! — прохрипел он, задыхаясь.
Фабия рассмеялась и махнула рукой:
— Клянусь Венерой-прародительницей, ты непобедим, Гней
Станиен! Отступаю! — Она кивнула своим рабам, и они, подхва-
тив лектику, двинулись в путь.
240
Клеон с отчаянием глядел ей вслед. Аполлодор, боявшийся
Льва, не решился подвести Клеона к покупателю, а приказал маль-
чику самому подойти к новому господину.
— Отныне ты принадлежишь достославному сенатору Гнею
Станиену! — торжественно возвестил он.
Клеон послушно сделал несколько шагов к лектике сенатора.
Станиен сердито посмотрел на пастуха. Он уже остыл и был
недоволен покупкой. Он явился сюда не за мальчишкой. Теперь
отступление было уже невозможно: вокруг стояли его клиенты,
рабы и толпа уличных зевак, привлеченных спором сенатора с
вольноотпущенницей. Главное теперь — не выдать досады, сде-
лать вид, будто это простая прихоть вельможи: ни с того ни с сего
заплатить за мальчишку на полтораста сестерциев больше, чем
просил работорговец вначале. Но... какая это глупость! Как это
досадно!
Он приказал своему казначею осмотреть купленного раба и
расплатиться с Аполлодором. Пока доверенный Станиена, желая
убедиться в ловкости и гибкости нового раба, заставлял его пры-
гать, приседать и бегать, Лев сидел смирно и только удивленно
следил за мальчиком, но, когда, приказав Клеону раздеться, чужой
человек вздумал до него дотронуться, Лев прыгнул вперед и, став
между Клеоном и казначеем, зарычал.
— Убери свою собаку! — крикнул казначей Аполлодору.
— Она принадлежит не мне, а пастуху, которого купил твой
господин.
— Я этого зверя не торговал, — запротестовал Гней Стани-
ен. — Можешь взять его себе!
— На титульной дощечке написано, что пастух продается с
собакой.
— Но мне не нужна собака! Ты мне ее не продавал!
— Я предупреждал тебя, но ты не дал мне договорить, —
возразил Аполлодор.
— Я расторгну сделку, если ты не уберешь пса!
Аполлодор сделал вид, будто принимает слова сенатора за шут-
ку:
— Не смейся над бедным торговцем, высокочтимый Гней Ста-
ниен! Ты отбил пастуха у Фабии. Все это видели и восхищались
твоей твердостью. А собаку ты получаешь даром, в придачу к па-
стуху. Такого пса даром!.. Подумай, как это выгодно! Но, если пес
тебе не нравится, в твоей воле отравить его...
Клеон ахнул и прижал к себе голову Льва. Испугавшись, что
мальчик натравит собаку на него или на свиту Гнея, Аполлодор
изогнулся в почтительном поклоне чуть не до земли:
— Ты только взгляни, что за пес! Клянусь Янусом, охраните-
лем входов, такой собаки не сыщешь во всем Риме! Какое прекрас-
ное украшение у дверей твоего дома!.. А если пошлешь его в де-
241
ревню сторожить стада, то и ты и вилик можете спать спокойно:
ни одна овца у вас не пропадет.
Чувствуя, что собравшиеся вокруг зеваки подсмеиваются над
ним, Станиен опустился на подушки:
— Ты утомил меня своей болтовней... Кончай скорее, Гета.
Казначей и торговец обменялись обычными при покупке раба
фразами. Аполлодор получил деньги. Клеон стал собственностью
толстяка Станиена и печально побрел за его лектикой. Лев шел
рядом с мальчиком, свирепо косясь на чужих людей, которые ок-
ружили его хозяина.
Глава 4
НОВАЯ ОПАСНОСТЬ
Рядом с лектикой шагал номенклатор. Обязанностью этого
раба было называть имена людей, которые кланялись его хозяину.
Станиен на этот раз не слушал номенклатора и никого не замечал,
хотя обычно строго соблюдал правила вежливости. В ушах его все
еще звучал смех Фабии, и он мысленно осыпал ее бранью: «Про-
клятие той минуте, когда жезл свободы) коснулся твоей головы!..
Пусть Эскулап Исцелитель нашлет на тебя проказу!.. Пусть Вене-
ра, дающая женщинам красоту, тебя сделает лысой!.. О лары и
пенаты2, как теперь оправдаюсь я перед Фульвией?.. Ох, эта
Фульвия! Ни у кого в Риме нет, наверное, такой строгой супруги.
Разве она способна понять, что такое задор состязания?»
Сенатор поморщился, представив себе надменное лицо и язви-
тельные слова, которыми встретит его жена. «Как, — скажет
она, — такие деньги выброшены, чтобы выйти победителем из
спора с бывшей рабыней? Ради этого куплен совершенно ненуж-
ный мальчишка? Ты такой же безумный расточитель, каким был
в юности. Седина не сделала тебя умнее».
«О Юпитер-СтаторЗ, —молился про себя Станиен, —удержи
язык моей супруги! Пусть не попрекает она меня тем, что когда-то
ее богатство спасло меня от разорения!..» Тут он вспомнил, что
поручение Фульвии еще не выполнено, и крикнул носильщикам:
— Почему вы идете на Палатин? Назад! Гета, я велю тебя
высечь! Ты позабыл приказание госпожи!
Лектиарии повернули, и вся свита сенатора двинулась обратно
на форум. На этот раз Станиен внимательно осматривал выстав-
1 Жезл свободы — палочка, которой высший судья (претор) касался головы
отпускаемого на волю раба.
2 Лары — домашние божества, олицетворявшие души предков, покровители до-
ма и домашнего очага. Пенаты охраняли главным образом кладовую, где хра-
нились припасы, необходимые для жизни семьи.
3 Статор — останавливающий: одно из имен Юпитера, указывающее, что он
удерживает воинов от бегства с поля брани.
242
ленных рабов и скоро нашел то, что ему было нужно: почти даром
купил он сведущего библиотекаря, который мог также выполнять
и обязанности педагога, обучая его младшего сына; удалось ему
дешево купить и искусную ткачиху для домашней мастерской же-
ны. Фульвия будет довольна этой покупкой. Ткачиха горбата, но
в глазах Фульвии это достоинство: она любит окружать себя бе-
зобразными рабынями. А уж дешевую покупку она, конечно, одоб-
рит. Вот из-за пастуха могут быть неприятности... А что, если всю
сумму разделить на три равные части? Цена пастуха таким обра-
зом уменьшится, а цена ткачихи и библиотекаря немного увели-
чится, но это не страшно — ведь куплены они по приказу Фуль-
вии! Решив, что так он и сделает, Станиен приказал нести себя
домой.
Давая понять своим провожатым, что ни с кем не желает раз-
говаривать, сенатор задернул занавески лектики. Опершись о по-
душки, он предался мрачным размышлениям. Как это унизитель-
но — вечно изворачиваться и дрожать, чтобы жена не узнала
правду от кого-нибудь из сопровождавших его рабов и клиентов!
«Ни одному врагу своему не посоветую жениться на женщине бо-
гаче себя, — думал Станиен. — Как прекрасно жилось в доброе
старое время, когда муж был полновластным хозяином в доме! В
те времена он имел право распоряжаться как хотел имуществом и
даже жизнью жены... А теперь она сама себе госпожа, и если она
богаче, так еще ты же должен выполнять все ее желания, а не то
она потребует развода и оставит тебя нищим!.. Нет, отвратитель-
ное время, отвратительные нравы!.. Говорят, что изнеженность и
развращенность привезли к нам из восточных провинций... Не в
этом корень зла. Все зло от того, что слишком много прав дали
женщинам. Они интригуют, лезут в политику, устраивают загово-
ры и вообще делают все, что им вздумается. Что хорошего можно
ждать от общества, которое так их распустило?..»
Видя, что сенатор не в духе, сопровождавшие его клиенты и
рабы молчали. Клеона это молчание угнетало, но он не смел нару-
шить его, хотя хотелось о многом расспросить окружающих. Они
поднимались по мощенной каменными плитами улице, и Клеон
думал о том, что, когда удастся ему убежать и вернуться в родную
деревню, он даже не сможет рассказать, какие храмы и дворцы
видел в Риме.
Вдруг прохожие отхлынули к домам, чтобы уступить место
процессии, медленно спускавшейся с Палатина. Клеон вместе с
другими рабами Станиена поднялся на ступеньки какого-то порти-
ка!. Отсюда ему отлично было видно шествие, растянувшееся чуть
ли не на целую милю. Впереди шли музыканты с длинными тру-
бами и флейтами. За ними следовали, размахивая темными покры-
1 Портик — открытая с одной стороны галерея, крышу которой поддерживали
колонны или арки.
243
валами, плакальщицы, причитания которых сливались с жалобны-
ми звуками флейт. «Похороны!» — сообразил Клеон и тут же ре-
шил, что ошибся: на смену плакальщицам появилась группа лю-
дей, одетых в такие же белые с пурпурной полосой туники и
белоснежные тоги, какая была на его новом хозяине; только де-
ржали они себя совершенно иначе — пели, декламировали, при-
плясывали, а лица их были прикрыты масками.
— Что это такое? — невольно вырвалось у мальчика.
— Похороны, — шепотом ответил один из рабов Станиена. —
Слава Юпитеру Капитолийскому1, наконец-то в этом доме вздох-
нут спокойно!
Клеон вопросительно посмотрел на говорившего.
— Видишь, — продолжал тот, — четыре человека несут по-
гребальные носилки?.. Вон, вслед за гистрионамиг в масках, кото-
рые изображают предков покойного... Видишь?
Клеон кивнул. Позади группы пляшущих «предков» шли четы-
ре человека в войлочных шляпах, поддерживая покрытые пурпу-
ром носилки.
— Вон тому кривому... впереди справа, — продолжал шеп-
тать раб, — этот самый покойный хозяин выбил глаз. И знаешь
за что?.. За то, что раб в его присутствии чихнул! И теперь на-
следники надели на него шляпу в знак того, что отпускают на
волю: иди, мол, безглазый, на все четыре стороны.
— Но головы покрыты и у тех троих, — шепотом возразил
Клеон.
— Это уже по обычаю: несущие тело покойного отпущены на
свободу... Только я уверен, что и они с каким-нибудь изъяном.
Казначей Гета оглянулся на шепчущего, и тот сделал вид, буд-
то внимательно разглядывает толпу родных, друзей и домочадцев,
идущих за погребальными носилками. Громко причитая, они рвали
на себе одежды и разбрасывали вокруг цветы, ленты и острижен-
ные волосы, что считалось особенно угодной богам жертвой.
— За деньги и заплачешь и запляшешь, — шепнул неугомон-
ный сосед Клеона, как только Гета отвернулся. — Смотри, какой
красавец! — он подтолкнул мальчика локтем. — Видал ты когда-
нибудь такого?.. Это любимый конь покойного. Его вместе с ос-
тальными лошадьми, козлами и собаками зарежут виктимарииЗ у
погребального костра... Богатые похороны!..
Гета снова сердито оглянулся. Болтливый раб умолк. Гета пе-
решел от носилок хозяина к группе рабов. Невольники насторожи-
лись и подтянулись. Теперь уж было не до болтовни! В глубоком
молчании следили все за похоронным шествием, пока не прошел 1 2 3
1 Юпитер Капитолийский — то есть обитающий в одном из древнейших хра-
мов, посвященных ему, — на Капитолийском холме.
2 Гистрионы — древнеримские актеры.
3 Виктимарии на похоронах приносили в жертву любимых животных умершего.
244
последний из провожающих. Станиен печально покачал головой и
вздохнул:
— Да... Продление жизни не купить ни за какие сокровища!
Подумайте: такой богатый человек — и умер, как и другие смер-
тные! Пусть благополучной будет для него переправа через Ахе-
рон!! — Отдав дань благочестию, сенатор сердито обернулся к
лектиариям: — Что же вы стоите разинув рты? Путь свободен!
Носильщики подхватили лектику. Сенатор заметил Клеона и
нахмурился, вспомнив о торге с Фабией. Клиенты, у которых были
просьбы к патрону1 2, приуныли: если даже зрелище похорон не
смягчило его сердце, то вряд ли их беды вызовут его сочувствие.
И они пожалели, что не ушли, когда занавески лектики были спу-
щены и можно было исчезнуть незаметно.
«Почему они молчат или робко шепчутся? — думал Клеон,
глядя на их понурые фигуры. — Должно быть, я попал к злому
хозяину, вроде того, что сейчас хоронили... Выбить глаз человеку
за то, что он чихнул! Римские богачи хуже пиратов. Каждую ми-
нуту и со мной может случиться что-нибудь ужасное... Как же тут
быть веселым?» — мысленно обратился он к Галлу.
Лектарии остановились перед мраморным портиком двухэтаж-
ного дома. Привратник широко распахнул отделанную мрамором
и бронзой дверь и помог хозяину выйти из лектики. (Гней Стани-
ен, по настоянию своего старшего сына Луция, не держал приврат-
ника на цепи, как это делали в других домах, и даже большой пес,
охранявший вход, бегал по вестибюлю на свободе.) С радостным
лаем пес бросился к Станиену. «Значит, хозяин не злой», — с
облегчением подумал Клеон. И вдруг... мальчик глазам своим не
поверил: вместо того чтобы приласкать собаку, господин ударил ее
ногой и как ни в чем не бывало пошел дальше. Обиженный пес
взвизгнул, отскочил и столкнулся с огромной чужой собакой. По-
вернувшись к незнакомцу боком, он с шумом втянул в себя воздух
и раскатисто зарычал. Лев ощетинился и, также став боком к про-
тивнику, зарычал еще грознее.
— Лев!.. Не смей!.. —крикнул Клеон.
Лев оглянулся, и в ту же минуту пес Станиенов вцепился ему
в плечо. Лев взвыл, бросился на невежу, сбил его с ног, но и сам
не удержался. Рыча и визжа, собаки покатились по мозаичному
полу вестибюля.
— Держи своего пса! — кричал привратник. — Рекс — лю-
бимая собака госпожи!
Но Клеону не удавалось оттащить Льва: положение дерущихся
собак поминутно менялось — то одна из них была наверху, то
1 Ахерон — река мифологического подземного царства, через которую перевоз-
чик Харон переправлял души умерших.
2 Патрон — знатный римский гражданин, оказывавший покровительство груп-
пе бедных граждан, называвшихся его клиентами.
245
другая. Несколько рабов и не успевших уйти из вестибюля клиен-
тов принялись швырять в собак всем, что попадалось под руку, но
подойти к ним никто не решался.
— Плохо тебе придется, если не остановишь своего пса! —
грозил привратник.
— Остановлю, — побелевшими губами бормотал Клеон. —
Сейчас остановлю.
Но, прежде чем Клеон успел что-нибудь сделать, Рекс, оставив
кусок уха в зубах противника и визжа на весь дом, обратился в
бегство. Лев кинулся за ним. Клиенты, под ноги которых Рекс
бросился искать защиты, подались назад, крича и размахивая пал-
ками. Клеон схватил наконец ошейник Льва и, пробежав с собакой
несколько шагов, остановил ее. Лев рычал и рвался из рук маль-
чика.
— Ну, теперь увидишь, что будет! — крикнул привратник и
побежал во внутренние покои, куда скрылся Гней Станиен. — Бе-
да, господин!.. Беда!.. Он загрыз его..
Станиен не сразу разобрал, что произошло, а когда наконец
понял, о чем докладывает ему остиарий1, схватил первое попавше-
еся на глаза «оружие» — небольшую серебряную статуэтку — и
бросился в вестибюль с криком:
— Любимца Фульвии!.. Убить любимца Фульвии?!
Глава 5
НЕОЖИДАННЫЙ ЗАЩИТНИК
Клеон стоял посреди вестибюля, обеими руками вцепившись
в ошейник Льва. Вокруг мальчика и собаки столпились клиенты,
потрясая кулаками. Поджав хвост и взъерошив загривок, Лев,
словно волк, окруженный собаками, вертелся во все стороны, от-
пугивая беснующихся людей оскаленными клыками. Рабы, стоя
поодаль, с жалостью глядели на мальчика.
Станиен замахнулся своей статуэткой, но сзади кто-то схватил
его за руку и с такой силой сжал запястье, что серебряная танцов-
щица выскользнула и со звоном хлопнулась о пол. Толстяк угро-
жающе обернулся. Перед ним стоял его старший сын Луций.
— Ты смеешь... на отца!.. —задыхаясь, крикнул Станиен. —
Да я убью тебя, как... — Он наклонился, чтобы поднять статуэт-
ку.
Луций, опередив его, поднял серебряную танцовщицу:
— Моя жизнь в твоих руках2. Но подумай, что, если бы соба-
ка бросилась на тебя? 1 2
1 Остиарий —привратник.
2 Отцовская власть в Древнем Риме была неограниченной: отец мог судить сво-
их детей и казнить, продать в рабство, выкинуть новорожденного ребенка на
улицу.
246
Толстяк отдувался, обессиленный вспышкой гнева. Взглянув
на Льва, он попятился за спины слуг, которые — он был уве-
рен — скорее дадут растерзать себя, чем допустят, чтобы собака
искусала хозяина. Они поступили бы так не из преданности: если
они не сумеют защитить господина, все живущие в доме рабы бу-
дут наказаны, а в случае его смерти — и казнены.
Станиен опустился на скамью, где по утрам обычно сидели
клиенты, поджидая пробуждения патрона, и слабо помахал рукой,
указывая на Клеона и Льва:
— Повесить... немедленно...
Крики вокруг мальчика и собаки усилились, но подойти к ним
по-прежнему никто не решался.
Изо всех сил удерживая Льва, Клеон шептал:
— Тихо... тихо, Лев...
— Стоит ли их убивать, отец? — спокойно сказал Луций. —
Мне кажется, это невыгодно: ты же их только что купил. Лучше
прикажи людям, чтобы они перестали кричать и размахивать пал-
ками — это волнует собаку. Пастух сам сумеет с ней справиться.
Потом ты все спокойно обдумаешь и решишь, как с ними посту-
пить. А нашего Рекса пусть возьмет к себе в каморку остиарий и
полечит.
— Да-да, пусть остиарий его выходит, — закивал головой
Станиен. — Мать с ума сойдет, если он издохнет.
Вдруг из-под ног рабов и клиентов вынырнул мальчуган лет
пяти и, прежде чем его могли остановить, очутился возле Льва.
— Гай! — в ужасе вскрикнул Станиен, поднимаясь.
Все замерли. Никто не смел тронуться с места, хотя Лев успо-
коился, как только смолкли крики. Нянька малыша, гнавшаяся за
ним от самой спальни госпожи, бросилась вперед, надеясь поймать
наконец своего непослушного питомца.
Гай положил маленькую ручку на голову собаки и победоносно
взглянул на отца. Лев вздрогнул и замер, косясь на бесстрашного
человека.
— Гай... — прошептал сенатор, делая шаг к сыну.
— Не бойся, господин, — поспешил успокоить его Клеон: —
Лев не,трогает детей. Он и на собак никогда первый не нападает.
Драку начал не он... Поздоровайся, Лев, с маленьким господином,
это друг.
Лев вильнул хвостом и в знак приветствия вытянул правую
лапу. Гай в восторге захлопал в ладоши.
— Я хочу эту собаку, — заявил он. — Подари мне ее, отец!
Гней Станиен не знал, что ответить. Собака пастуха казалась
добродушной, гораздо добродушнее Рекса, который злобно визжал
и лаял, когда его проносили мимо Льва в каморку привратника.
Собака пастуха даже не взглянула на Рекса. Но кто может пору-
читься, что она не рассвирепеет опять?.. И все же, когда Гай о
чем-нибудь просит, невозможно отказать: он так умильно загляды-
вает в лицо...
247
— Сначала надо разузнать, что тут произошло, — нашелся
наконец Станиен. — Потом я подарю тебе собаку.
Нянька взяла Гая за руку:
— Пойдем, господин. После мы вернемся сюда.
— Отстань! — оттолкнул ее малыш. — Я не хочу после. Я
хочу сейчас!.. Подари мне ее сейчас, отец! И раба тоже.
— Да зачем они тебе? — слабо сопротивлялся Станиен.
— Собака будет у меня лошадью, а раб — конюхом.
— Пусть он с ними поиграет, отец, — вмешался Луций. —
Ты видел, как слушается собака пастуха.
— Но она испачкает Гая, — возразил Станиен, — у нее на
плече рана.
— Сыны Квирина) с детства должны приучаться к виду кро-
ви! — с деланным пафосом продекламировал Луций и затем тихо,
чтобы никто не слышал, добавил: — Тебя это избавит от непри-
ятностей. Вспомни, что было сегодня у храма Кастора.
Станиен вздрогнул и поморщился: «Уже все известно!.. И у
кого это такой болтливый язык! Но, если мальчишка и собака хотя
бы на время развлекут Гая, Фульвия не будет бранить меня за
покупку. Может быть, даже простит, если Рекс погибнет. А Гаю
скоро надоест эта игрушка, и тогда мальчишку и собаку можно
будет отослать».
— Хорошо, — согласился он. — Я подарю Гаю этих сици-
лийцев... Но знай, — с угрозой обернулся он к пастуху: — ты
жизнью отвечаешь за безопасность маленького господина!
— Я буду смотреть за ним, как нянька, — пообещал Клеон,
радуясь, что гроза миновала.
— Нет! — капризно топнул ногой малыш. — Няньки мне на-
доели. Ты конюх. Посади меня на лошадь!
— Нельзя, мальчуган, — остановил его отец. — Только на
колеснице!
Понимая, что раненому Льву тяжело будет идти в упряжке,
Клеон умоляюще посмотрел на хозяина:
— Дозволь маленькому господину ехать верхом. Упряжь на-
трет Льву рану, и он будет не так послушен.
— Пастух прав, — поддержал его Луций. — Пусть Гай едет
верхом, отец. Это безопаснее. А чтобы Гай не испачкался, можно
что-нибудь подложить. Возьми тот ковер, сицилиец, — указал он
на небольшой коврик, покрывавший полукруглую скамью, на ко-
торой клиенты коротали время, поджидая, когда их позовут к пат-
рону.
Рана Льва, которую он все время зализывал, почти перестала
кровоточить. Клеон скрепя сердце помог малышу взобраться на
спину собаки и пошел за ним, готовый подхватить Гая на руки,
1 Квирин — божество, близкое по своей сущности богу войны Марсу. В послед-
ние века Республики считалось, что основатель Рима, Ромул, и есть бог Кви-
рин.
248
если Лев проявит недовольство. Рядом с юным наездником шагала
обеспокоенная нянька.
— Клянусь богами, наш маленький Гаи скоро будет победите-
лем на конских ристалищах!, —улыбнулся Станиен, пропуская их
в переднюю. — Помни, — свирепо прошипел он Клеону вслед: —
за малейшую царапину ребенка ты поплатишься жизнью!
Глава 6
ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ДОМУ СЕНАТОРА
Через маленькую переднюю Клеон и Лев с Гаем на спине
вошли в атрий2. Пастух не сразу понял, что это: зал, храм или
двор? Узорчатый мозаичный пол, тяжелые лиловые занавеси вме-
сто дверей и вдали, на другом конце, убранный цветами ларарийз
делали это помещение похожим и на комнату и на храм. Но, ос-
мотревшись, Клеон решил, что ошибся: это, должно быть, двор —
крыша покрывала это пространство только у стен, оставляя в се-
редине большой просвет, наполовину задернутый шелковой што-
рой, над которой голубело небо, отражаясь в неглубоком бассейне,
огороженном бронзовой решеткой. Должно быть, во время дождя
вода с крыши стекала в этот водоем по черепичным желобам, спу-
скавшимся с четырех углов верхнего отверстия. Клеон загляделся
на звериные морды, которыми заканчивались желоба. Потом он
заметил, что лиловые занавеси, висевшие по обеим сторонам ат-
рия, кое-где отодвинуты; за ними виднелись маленькие комнатки,
уставленные шкафиками с бюстами важных господ, плечи которых
были задрапированы складками таких же плащей, как тот, что
носил его хозяин, а большие лица их были раскрашены и казались
живыми, как те маски, в которых актеры шли сегодня утром в
похоронной процессии.
— Осторожнее, господин!.. Упадешь!.. —вскрикнула нянька,
когда Гай запрокинул голову, вглядываясь в окна наверху.
— Ты мне надоела! — рассердился Гай. — Слышала, что
сказал отец!.. Пойди и доложи госпоже, что к ней скачет знамени-
тый наездник!
Нянька стояла в нерешительности.
— Не бойся, — сказал Клеон, — я присмотрю за мальчиком.
— Почему ты не уходишь? — крикнул Гай, замахиваясь на
няньку. — Уходи, а то я буду плакать, и тебя накажут!
Нянька направилась во внутренние комнаты, поминутно огля-
1 Ристалище — конские состязания в цирке.
2 Атрий (атриум) — первый, за передней, зал древнеримского дома. Обязатель-
ной принадлежностью атриума было отверстие в потолке (комплювиум) и под
ним водоем для стока дождевой воды (имплювиум).
3 Ларарий — божница.
249
дываясь и останавливаясь. Как только Гаи замечал, что она на
него глядит, он угрожающе вскрикивал: «Сейчас заплачу!» — и
нянька шла дальше.
Гай сделал ей вслед гримасу:
— Ужасно они противные! — Видя, что Клеон с изумлением
осматривается вокруг, малыш спросил: — У твоего прежнего гос-
подина не было такого красивого атрия?
— У меня не было никакого господина, — ответил Клеон. —
Я жил с отцом и матерью.
Гай с интересом на него поглядел:
— Значит, отец продал тебя за то, что ты был непослушным?
Клеон вспомнил единственный случай ослушания, за который
теперь был так тяжко наказан.
— Да, — вздохнул он, — я был непослушным и за это попал
в рабство... по воле богов. — Желая отвлечь Гая, он сделал вид,
что поглощен окружающим: —Для чего вам такая огромная ком-
ната?
— Как — для чего?! — удивился малыш. — А где помести-
лись бы наши предки? Видишь, сколько их у нас! — Он указал на
комнаты, примыкавшие к атрию: — Вон стоят они в шкафиках...
А у тебя дома, — спросил он, — где помещают предков?
Клеон развел руками.
— Не знаю, есть ли они у нас...
— Конечно есть, — убежденно сказал Гай, — а то как же
будут хоронить твоего отца? Когда умрет мой отец, наймут таких
людей... забыл, как они называются... наденут на них маски и
прикажут им идти перед носилками, будто это предки провожают
его на погребальный костер. Эх ты!.. Такой большой, а простых
вещей не знаешь! — Радуясь, что нашел человека, которому все в
диковинку, малыш захотел поразить его еще больше: — Сейчас я
покажу тебе самую красивую в мире комнату. Едем туда!
Клеон, взяв Льва за ошейник, повел его к ступенькам, на ко-
торые указал Гай.
— Стой! — приказал Гай, когда они проходили мимо лара-
рия. — Смотри, какие красивые гирлянды мама повесила ла-
рам — покровителям! А твоя мать тоже сама убирает ларов?
Клеон вспомнил свою хижину. Огонь раскладывали в ней пря-
мо на очаге, и дым выходил в отверстие в потолке. Она была тесна
и покрыта копотью, но там было уютней, чем в этом огромном
атрии.
— У нас совсем простой дом, — сказал он, — но там было
очень хорошо. Моя мать ухаживала за свиньями и курами, а когда
я пригонял овец и коз, она их доила...
— Разве у вас не было вилика и рабов, которые занимались
бы этим? — перебил Гай. — А весело пасти коз?.. Они так пры-
гают? Когда поедем на виллу, скажу отцу, чтобы он позволил нам
с тобой пасти коз... Ну, конь!.. Чего стал? — Гай вцепился обеими
250
— Сейчас я покажу тебе самую красивую в мире комнату!
руками в ошейник Льва и стал колотить пятками его бока, застав-
ляя взойти на ступеньки. Он задел ногой больное плечо Льва, и
тот огрызнулся. — Лошадь рычит! — в восторге вскрикнул Гай. —
Моя лошадь рычит!
Клеон положил руку на голову собаки:
— Тише, Лев!.. Твоя лошадь устала, — обратился он к Гаю. —
Ты такой лихой наездник, что любую лошадь загонишь. Давай, я
понесу тебя?
— Ну, понеси! — согласился малыш. — Только не на руках.
Я влезу тебе на плечи и стану высокий, как башня. — Усевшись
на плечах Клеона, он приказал: — Подними вон тот занавес и
остановись на пороге. В середину входить нельзя. Это таблинум1.
Клеон откинул в сторону тяжелые лиловые складки и остано-
вился удивленный: как эта комната не походила на огромный пу-
стынный атрий! Мозаичный пол казался цветущим лугом, на ко-
тором среди ярких венчиков мака и нарциссов черные ласточки
охотились за пестрыми бабочками. Там и сям стояли стулья с удоб-
но изогнутыми спинками и отделанные бронзой скамьи. Блестели
полированные дверцы и доска шкафа. Сверкало серебро светиль-
ников и цветное стекло ваз. Картины сражений, написанные пря-
мо на стенах и обрамленные цветным мрамором, расширяли ком-
нату, словно огромные открытые окна. По ту сторону таблинума,
за раздвинутой занавеской, виднелся фонтан. Если бы струя воды
в нем была неподвижной, его также можно было бы принять за
картину.
Гай взял Клеона за уши и повернул его голову влево:
— Видишь тот шкаф?.. Ну вон тот, который похож на ма-
ленький храмик? Там лежат бумаги отца. Страшно важные!.. А
вон за ту доску на столике, — Гай повернул голову сицилийца в
другую сторону, — отец заплатил... — Гай наморщил нос, вспо-
миная, но цифры еще плохо держались в его памяти, и он махнул
рукой: — Много заплатил! Луций говорит, на это можно купить
виноградник и дом... Ну, посмотрел? Правда, красиво?.. Теперь
пойдем отсюда, а то эти вещи ни с того ни с сего бьются. Один раз
я только хотел посмотреть на стеклянную вазу, а она — хлоп! —
и разбилась... За это няньку высекли, а мне приказали не входить
в таблинум. Скорее задерни занавес, я не хочу, чтобы опять что-
нибудь разбилось. Идем через тот проход. Мама, наверное, ждет
меня в перистиле.
По обе стороны таблинума два коридора вели в перистиль.
Отсюда можно было пройти не только в таблинум, айв трикли-
ний — столовую, которых у Станиена, как и во всех богатых рим-
ских домах, было две: летняя, на северной стороне, куда не было
доступа солнцу, и зимняя — открытая солнечным лучам; пери-
стиль окружали жилые комнаты; лестница вела отсюда во второй
этаж.
1 Таблинум — комната между атрием и перистилем (внутренний двор с порти-
ком). Служила кабинетом хозяину дома.
252
— Там зимние спальни и мастерские, — объяснил Гаи. —
Сейчас мы туда поедем, если только мама наверху... Эй, Эвтихий!
Из каморки выглянул старый привратник, охранявший выход
в сад.
— Ты думал, идет циклоп1? — засмеялся Гай. — А это я.
Лошадь устала, так я еду на рабе. Отец сегодня его купил... Не
знаешь, где мама?
Эвтихий вылез из своей каморки и, подойдя к Гаю, зашептал,
указывая на Клеона и Льва:
— Лучше не показывай госпоже этих вот... Она очень серди-
лась, что новый пес покусал Рекса. Она очень кричала и плакала,
а потом ушла в свою спальню. Она велела этих двоих отправить
на северную виллу, а Луций сказал, что это все равно, что выбро-
сить деньги в Тибр, потому что сицилиец не вынесет тамошнего
климата. И господин сказал, что было бы глупо, если бы раб умер,
не успев отработать тех денег, что за него заплатили. И они реши-
ли отправить мальчика с собакой в Кампанскую виллу, потому что
в Кампании тепло. А госпожа сказала: «Мы же сами собираемся
на лето в эту виллу! А впрочем, — говорит, — мне все равно
куда, лишь бы только их не видеть». Ты спрячь их где-нибудь, пока
гнев госпожи пройдет.
Малыш стукнул Клеона кулачком по затылку:
— Прямо!.. Едем в сад. Не бойся, я тебя никому не отдам.
Глава 7
КЛЕОН И ЛЕВ НАХОДЯТ ДРУЗЕЙ
Майновав перистиль с фонтаном, рассылавшим брызги на рас-
тущие вокруг него темно-лиловые ирисы, Клеон с Гаем и Лев спу-
стились в сад.
— Там... — Гай указал на левое крыло дома, перед которым
в тени миртов, кипарисов, лавров и увитых плющом платанов пе-
стрели цветочные клумбы, — там, в большом зале, бывают пи-
ры... потому что собирается так много гостей, что они не помеща-
ются в триклинии... Только я уже сплю в это время. Иди прямо
по этой аллее, вон туда, где растет груша.
Пройдя несколько шагов по аллее, обсаженной шарообразны-
ми кустами букса и стройными, словно колонны, кипарисами, Кле-
он очутился во фруктовом саду среди фиговых, грушевых, айвовых
и гранатовых деревьев, под которыми тянулись грядки со спаржей,
капустой и мегарским луком.
— Сверни по той дорожке, — указал Гай. — Увидишь что-то
интересное.
Дорожка привела их к веселой полянке, обсаженной кустами
1 Циклоп — у греческого поэта Гомера великан с одним глазом на лбу.
253
роз и шиповника; посреди нее, на расчищенной площадке, Клеон
увидел вогнутое мраморное полушарие, в центре которого стояла
бронзовая стрелка. Во все стороны от стрелки расходились прямые
линии, пересекающие три поперечных круга. Ожидая объяснений,
Клеон поглядывал то вниз, на полушарие с загадочной стрелкой,
то вверх, на маленького хозяина. Лев осторожно обнюхивал края
полушария и, казалось, разделял недоумение Клеона. Гай лукаво
и таинственно улыбался.
— Я не понимаю, что это такое? — спросил наконец Клеон,
довольный, что малыш радуется его удивлению.
— Время! — важно отвечал Гай. — Называется: ча-сы! Ви-
дишь, тень стрелки сейчас короткая и падает в ту сторону?.. Это
значит, что скоро обед. Няньки, наверное, уже ищут меня. Когда
пора спать, тень доходит до самого первого круга. А зимой тень
протягивается вон до той полосы. Все это рассказал мне старый
библиотекарь. Он был очень ученый, но отец продал его совсем
дешево, потому что он почти ослеп... няньки говорят — от того,
что все переписывал книги... Отец хотел сегодня купить нового
библиотекаря... Ты не библиотекарь?
Клеон отрицательно помотал головой.
— Жаль. Он будет моим педагогом... А ты не можешь меня
учить? — Гай насторожился: — Слышишь?.. Зовут!.. Это нянька.
Уйдем подальше!
— Но... — Клеон хотел сказать, что надо идти на зов, а не в
глубину сада, куда указал Гай.
— Иди же! — перебил его Гай. — Я велю!
Клеон нерешительно двинулся к обсаженной лаврами беседке,
но по аллее уже спешила к ним та самая нянька, которую прогнал
Гай. За нею шел молодой раб с лопатой на плече. Лев зарычал.
— Съешь ее, собака! — крикнул Гай.
Клеон, схватил одной рукой ошейник Льва, другой прижал к
своей груди ноги Гая.
— Отпусти собаку! — сердился Гай. — Пусть она съест няньку!
— Неси сюда маленького господина, — кричала нянька, —
да привяжи там своего зверя!
Клеон приказал Льву лечь и, стащив с плеч брыкающегося
Гая, понес его няньке.
— Хорошо, что Панфилон видел, куда вы пошли, — сказала
женщина, беря Гая на руки. — На госпожу просто страшно смот-
реть, так она злится... Не надо драться, мое сокровище! —попро-
бовала она унять Гая.
— Пусти! — отбивался малыш. — Я хочу с ним играть!
— Сначала надо покушать, а то умрешь и не сможешь больше
играть, — уговаривала нянька. — А если бы ты знал, что приго-
товили тебе на обед! — Причмокивая губами, она стала перечис-
лять блюда: — Жареного дрозда с изюмом... яблоки, сладкий мин-
даль... финики... гиблейский мед... его привезли из Сицилии,
откуда приехал и этот молодой раб...
254
Голос удаляющейся женщины и плач Гая постепенно затихали.
Панфилон, насмешливо улыбаясь, глядел вслед няньке:
— Ишь, как поет! А сама небось не нарадуется, что хоть на
час избавилась от мальчишки. Не очень-то сладко целый день ис-
полнять его капризы! То на руках его таскай, то на спине, а то
еще заставит бегать на четвереньках и рычать, как будто нянька
лев, а он гладиатор. Это его любимая игра. У его нянек синяков
не меньше, чем у служанок госпожи. Наверное, он уж и тебя успел
замучить?
— Ни капли. Он мне все показывал и рассказывал, как взрос-
лый. А какой смелый! Ничуть не испугался Льва. А мужчины пе-
ретрусили.
— Не от храбрости это вовсе! Просто никто в доме перечить
ему не смеет, вот он никого и не боится — ни людей, ни зве-
рей. — Панфилон махнул рукой: — А ну его! Надоел он тут всем
до смерти... Пойдем-ка лучше на кухню. Перехватишь там что-ни-
будь, пока его кормят, а то он опять потребует тебя. Наш обед уже
кончился, но Елена тебя покормит. Это наша кухарка. Она будет
рада познакомиться с этим героем. — Панфилон кивнул в сторону
Льва. — Мы все довольны, что он всыпал Рексу. Ну, зови своего
пса, да идем к Елене.
Клеон свистнул. Лев мгновенно очутился возле него.
Через огород они прошли к низкой боковой двери. Она вела в
коридор, к которому справа примыкала кухня, а слева — летний
триклиний.
Панфилон открыл правую дверь:
— Смотри, Елена, кого я привел!
Толстая женщина повернула от очага раскрасневшееся лицо:
— Это уж не они ли?.. Твой, что ли, пес искусал сегодня
Рекса?
Клеон кивнул.
— Избавитель мой! — всплеснула руками Елена. — Если бы
мы с ним были получше знакомы, я бы его прямо в нос поцелова-
ла! Теперь я недели две буду спать спокойно, проклятый хозяйский
пес каждый день таскал из кладовой мясо, а госпожа грозилась
дать мне сто ударов плетью. Я уж не говорю про то, сколько раз
по щекам меня била! Будто это я ворую! Жалко, что не насмерть
загрыз он этого разбойника...
— Ты болтай поменьше, а в миску наложи побольше, — пре-
рвал ее Панфилон, — вот он и почувствует твою благодарность.
Да поторопись. А то этого малого с собакой опять могут потребо-
вать к Гаю.
— По-царски их угощу, — пообещала повариха.
Наполнив глиняную миску полбяной кашей и кусочками жир-
ного мяса, Елена поставила ее перед Клеоном.
— А твоему псу кости со стола самого Гнея Станиена, — ска-
зала она, ставя другую миску на пол. — Ешь, — обратилась она
255
ко Льву. — Смотри, сколько на них козлятины! Зубы у нашего
хозяина плоховаты, не то что твои.
Мальчик и собака сильно проголодались и набросились на еду.
Клеон рассматривал кухню, не переставая удивляться богатству
этого дома: какой большой очаг, сколько в нем треножников с
горшками, сколько посуды на полках вдоль стен, какие расписные
амфоры1 на полу!.. А там, где нет полок, на стенах написаны
картины: на одной богиня домашнего очага — Веста, на другой —
лары и змей, покровители дома, как объяснил мальчику Панфи-
лон; в нише третьей стены стоял алтарь с пенатами, заботой кото-
рых было изобилие кладовой и охрана ее от грабителей.
«Сколько они денег тратят на украшения! — думал Клеон,
прожевывая мясо. — Если бы мне дали один только столик из той
красивой комнаты, я бы мог уплатить долг отца и выкупить у
Драки л а нашу землю !>>
Панфилон, подперев щеки руками, с удовольствием глядел,
как сицилиец уплетает кашу.
— В первый раз продан? — спросил он.
Клеон кивнул.
— Трудно тебе тут будет... Хозяин-то ничего... правда, жад-
новат и нрав у него бешеный, но, в общем, не злой человек. А вот
хозяйка... — Панфилон покачал головой. — Такой мегеры1 2 во
всем Риме не сыщешь. Рабыни, что за ней ходят, покрыты шиш-
ками да синяками. Самая худшая мука, говорят, причесывать ее:
чуть дернешь волос или уложишь прядь не так, она —шпилькой!..
Да еще обязательно в лицо вонзит!..
Дверь открылась. Высокий сухопарый старик, с бичом в руке,
переступил порог кухни. Клеон, сидевший лицом к двери, равно-
душно посмотрел на него. Елена загремела посудой, чтобы заглу-
шить слова Панфилона. Но Панфилон не обернулся, пока бич не
стегнул его по спине.
— Клянусь Вулканом!.. — подскочил он. — Ну и удар, поч-
тенный Хризостом!
— Опять бездельничаешь? — напустился на него Хризо-
стом. — Один убыток от тебя господину: корми да одевай, а ра-
боты не спрашивай. Ступай сейчас же на огород!.. А ты, — обра-
тился он к Клеону, — скорее кончай еду. Пойдешь со мной за
покупками.
Панфилон, схватив лопату, вышел. Клеон отодвинул миску,
намереваясь встать из-за стола.
— Мальчик еще голоден, домоправитель, — вмешалась Еле-
на. -— Дай ему доесть... Я сейчас положу тебе сладкой запекан-
ки, — обратилась она к Клеону.
1 Амфора — глиняный кувшин с двумя ручками.
2 Мегера — одна из богинь мщения; имя ее стало нарицательным для обозначе-
ния злой женщины.
256
— Что-о?! — загремел Хризостом. — Ты кормишь запекан-
кой с господского стола мальчишку, который, едва ©ступив в дом,
наделал столько бед, что господин приказал увести его с глаз до-
лой?
— Да ведь остатки... — оправдывалась Елена. — Все равно
выбрасывать. Все уж пообедали... Ешь, мальчик!
— Я сыт, благодарение богам и тебе. — Клеон отпил глоток
кислого вина из кружки, которую пододвинула ему Елена и под-
нялся: — Я готов.
Видя, что хозяин встал из-за стола, Лев также оставил еду и
подошел к нему.
— Собаку привяжи возле двери, — приказал Хризостом.
— Разреши взять Льва с собой, — попросил Клеон. — Я
прицеплю к ошейнику свой пояс и буду крепко его держать. Бес-
покойства Лев тебе не причинит. А если ты сделаешь много поку-
пок, он поможет нам их нести.
Последний довод подействовал. Домоправитель бросил Клеону
ремешок:
— Возьми. Привяжи его к ошейнику. Не пристало рабу Ста-
ниена идти по улицам распоясанным.
Глава 8
О ЧЕМ ШЕПТАЛИСЬ
В МАСТЕРСКИХ И ЛАВКАХ РИМА
Чем дальше Клеон и Хризостом уходили от Палатина, где жил
Станиен, тем плотнее становилась толпа вокруг. Крестьянские ос-
лики, с корзинами, полными плодов и овощей, лениво тыкались
мордами в спины прохожих. Клеон то и дело отставал от Хризо-
стома: то пришлось пропустить целую процессию носильщиков,
нагруженных тяжелыми камнями и досками; то напугала его ди-
ковинная машина, протащившая к постройке огромное бревно,
словно длинная железная рука, протянувшаяся над головами про-
хожих — того и гляди, уронит и раздавит!.. Хризостом, бранясь,
возвращался, разыскивал мальчика, и они шли вместе, пока опять
не задерживала Клеона какая-нибудь случайность.
Большинство лавок и мастерских, мимо которых они проходи-
ли, были со стороны улицы открыты: на длинных мраморных при-
лавках лежали товары, а вместо вывесок у входа каждой лавки на
дверных косяках, а то и просто на стенах были нарисованы пред-
меты, которые здесь продавались.
Хризостом останавливался то у одного, то у другого прилавка.
Из его разговоров с торговцами Клеон понял, что многие из них
вольноотпущенники Станиена, получившие от бывшего хозяина
257
9-833
деньги на обзаведение. Теперь они выплачивали ему проценты со
своих доходов.
— Стой! Зайдем в эту хлебопекарню, — Хризостом остано-
вился перед дверью, на которой был нарисован мул, вертящий
мельницу. — Собаку привяжи на улице, а сам иди за мной.
Клеону пришлось повозиться, уговаривая Льва остаться на
привязи среди снующих мимо его носа прохожих. Когда наконец
мальчик вошел в лавку, Хризостома там не было. Какой-то рыжий
юнец выкладывал на прилавок пирожные и крендели. На вопрос
Клеона о домоправителе Станиена рыжий кивком головы указал
на дверь в глубине комнаты.
— Как же быть? — спросил Клеон. — Домоправитель при-
казал мне идти за ним...
Рыжий, все так же молча и не отрываясь от работы, мотнул
головой в сторону двери: иди, мол, куда тебе указано. Клеон уди-
вился неприветливости римлян: у них в деревне не так встретили
бы чужого; у них бы все показали и рассказали, а если бы хватило
времени, то и проводили бы. «А может быть, это немой?» — по-
думал Клеон, стараясь оправдать молодого невежу.
Мальчик открыл дверь в заднюю комнату, и его обдало нестер-
пимым жаром. «Что это, пожар?» — отпрянул он.
— Закрой за собой! — сердито крикнул «немой».
Клеон торопливо выполнил приказание и остановился у поро-
га, не зная, куда идти и что делать дальше. В комнате стоял туман
от мучной пыли, носившейся вокруг нескольких ручных мельниц,
которые вертели не откормленные мулы, как было изображено на
вывеске, а заморенные ослы да исхудалые рабы. Слабый свет лил-
ся из узких щелей у потолка и от топок трех огромных печей. Было
так жарко, что хитон Клеона сразу прилип к спине и капельки
пота выступили на лбу и вокруг носа. Среди этого жара и тумана
копошились обнаженные люди: одни засыпали зерно в воронки
мельниц, гоняли ослов или, остановив их, выбирали с мельничных
подставок муку; другие месили тесто, формировали и подносили
пекарям крендели, витые хлебцы и разнообразные пирожные и
булочки. Пекари принимали их на лопаты и ловко засовывали в
красные жерла печей.
Домоправителя не было и тут.
Клеон подошел к рабу, который, стоя на коленях, чинил ка-
кую-то поломку в мельнице.
— Куда, деревенщина! — крикнул тот, поднимая белое от
мучной пыли лицо с красными веками. — Мельницы никогда не
видел, что ли?
— Такой, как эта, не видел, — ответил мальчик. — Не зна-
ешь, куда девался домоправитель Гнея Станиена?
— Куда ему деваться! Пьет вино и сплетничает с моим хозя-
ином! Готово! —крикнул он рабам, переносившим зерно.
— Посторонись!.. Поберегись!.. —покрикивали они на Кле-
она, помогая мастеру собрать мельницу.
258
Но вот в воронку сверху засыпали зерно, и погонщик ткнул
ослика палкой; тот взмахнул хвостом и понуро пошел по кругу.
Зерно затрещало и снизу посыпалась на подставку мука. Клеон в
восхищении покачал головой:
— Вот если бы нам в деревню такую мельницу! А то у нас
растирают зерно просто между двумя камнями. Столько времени
потратят, пока добудут горсточку муки!
— В городе все лучше, — сказал один из рабов, — только не
для нас.
— Римляне жиреют на нашем поту, как опара вспухает на
дрожжах, — поддержал его другой.
— Зато от безделья они теряют силы, а мы их копим, —
тряхнув головой, заметил третий.
Погонщик хрипло рассмеялся и тут же закашлялся.
— Проклятая... пыль... — задыхаясь от кашля, бормотал
он. —Тут и подохнуть недолго... Приставить бы... сюда... к мель-
нице... хозя...
— Тшш!.. —зашипели на него со всех сторон.
Из комнаты за пекарней вышли Хризостом и хозяин булочной.
— Не забудь же отнести господину проценты, — сказал Хри-
зостом, заканчивая разговор.
Хозяин хлебопекарни потряс растопыренными пальцами перед
лицом домоправителя:
— И куда только вас несет! Говорю тебе: вся Кампания объята
пламенем.
— Воля не моя, — нахмурился домоправитель. — Господин
знает, что делает. Так не забудь: завтра последний срок.
Булочник вздохнул:
— Твой сенатор хуже ростовщика.
Хризостом сделал вид, что не расслышал, и, махнув Клеону,
чтобы шел за ним, направился к двери.
Видя, что домоправитель не в духе, Клеон сжал ноздри Льва,
который начал было визжать при его появлении: «Тихо!» Очутив-
шись снова в толпе, он старался не отставать от Хризостома и не
глядел ни на вывески, ни на объявления, написанные прямо на
стенах домов и украшенные то изображениями дерущихся гладиа-
торов, то актеров в уродливых масках. Крик глашатая, требовав-
шего очистить дорогу для лектики его господина, заставлял Хри-
зостома и мальчика прижиматься к стенам. Лев чинно стоял рядом
с ними. Вдруг он вытянул морду и замер: в нескольких шагах от
них, покачиваясь под музыку египтянина-заклинателя, извивались
четыре очковые змеи. Клеон с силой дернул к себе ремень, на
котором держал собаку:
— Нельзя!
Лев обиженно оглянулся: с детства хозяин приучал его унич-
259
9*
тожать змей, а тут целых четыре, раздув шеи, ползут на беззащит-
ного старика, и, оказывается, их нельзя трогать... А старик, вме-
сто того чтобы бежать, насвистывает на какой-то жалкой дудоч-
ке... Видно, совсем растерялся от страха. И все люди вокруг
перепуганы: затаив дыхание, смотрят, как змеи все ближе и ближе
подползают к старику, а помочь ему никто не смеет. Бедняга сидит
на земле и боится шелохнуться. Вот змеи подняли головы в уро-
вень с его лицом... вот обвивают его шею... Лев нервно взвизгнул
и рванулся из рук Клеона.
Вокруг засмеялись.
— Ну и пес! — покачал головой Хризостом. — Забавно бы
поглядеть, как он дерется со змеями... Только, пожалуй, этот егип-
тянин побежит жаловаться эдилу. Ну его! Пойдем. А храбрый на-
род эти фокусники! — прибавил он отходя. — Вот уж ни за что
в жизни не согласился бы зарабатывать хлеб таким ремеслом!
Брр!..
«А я согласился бы, — подумал Клеон, — лишь бы только
быть на свободе и каждый вечер возвращаться в свой дом».
Желая нагнать потерянное время, Хризостом попытался уско-
рить шаг. Но Лев, горевший желанием сразиться со змеями, упи-
рался, визжал и рвался назад. Клеон с трудом тащил пса за Хри-
зостомом, он боялся, как бы домоправитель не стал его упрекать
за то, что он упросил взять собаку в город. А тут еще на каждом
шагу попадались торговцы. Они располагались со своим товаром
прямо на тротуарах, предлагая прохожим хлеб, фрукты, жареную
рыбу, бобы, цветы и благовонные притирания. Тут же, не смуща-
ясь давкой, брадобреи стригли, брили и причесывали крестьян,
приехавших в Рим из окрестных деревень. Протолкнуться с соба-
кой в этой толпе да еще не отстать от привычного к городской
сутолоке спутника для сицилийского мальчика было нелегким де-
лом, и он обрадовался, когда Хризостом вывел его на менее люд-
ную улицу ремесленников. Они вошли в мастерскую кожевника.
Завидя Хризостома, мастер поспешил ему навстречу: кожи,
отданные его господином для выделки, уже готовы, их сейчас упа-
куют. А слыхал ли почтенный домоправитель странную историю о
сражении претора Клодия с гладиаторами?.. Клеон насторожился.
Но кожевник понизил голос и, отведя Хризостома в сторону, по-
грузился в таинственную беседу, краем глаза наблюдая за рабочи-
ми и время от времени прерывая разговор, чтобы сделать какое-
нибудь указание.
В ожидании Хризостома Клеон прислонился к притолоке. Он
задыхался от отвратительного запаха сырых кож. Как можно ра-
ботать в таком зловонии! Даже Лев и тот брезгливо морщил нос.
А люди в мастерской, казалось, ничего не замечали. Одни, разло-
жив кожи на станках, скребли их острыми ножами. Другие про-
мывали их в круглых углублениях пола. Сицилийский мальчик ни-
когда не думал, что бывают такие большие мастерские. Дома, в
260
деревне, тоже иногда обрабатывали кожи, но делали это обычно в
сарае, куда через распахнутые двери вливалась свежесть полей и
виноградников.
Наконец перед домоправителем положили сверток. Хризостом
приказал привязать его на спину Льва. Расплачиваясь с хозяином,
домоправитель Станиена проворчал:
— Выкинь из головы эти россказни...
— Но об этом говорит весь город, — возразил кожевник.
— Никогда не поверю, — покачал головой Хризостом, —
чтобы обученный римский легион отсту...
Страшный кашель кожевника заглушил слова Хризостома. Да
и начало речи домоправителя никто в мастерской, за исключением
Клеона, не расслышал. Клеон догадался, о чем шла речь: «Видно,
гладиаторы победили в ту ночь!» Но, сколько он ни прислушивал-
ся, желая узнать, что же произошло, разобрать больше ничего не
смог, потому что кашель совсем замучил мастера.
Выйдя за Хризостомом на улицу, мальчик вздохнул полной
грудью. Какое счастье, что ему не нужно работать в этой вони!
Галл прав, когда говорил, что в жизни перемешано хорошее и
плохое: с ним могло бы случиться кое-что и похуже, чем рабство
у сенатора. Интересно, как готовился бы Галл к счастливому слу-
чаю, если бы оказался на его месте?
Целый день беготни по горам за козами не мог бы, кажется,
так утомить Клеона, как эти несколько часов на улицах и в мас-
терских Рима. Всякий раз, выходя из той или иной мастерской,
мальчик надеялся, что это —последняя, но Хризостом, озабочен-
но посматривая на клонившееся к западу солнце, бормотал: «Как
261
мы задержались! Ужасно болтливы эти ремесленники!» — и шел
дальше.
Лев не меньше, чем его хозяин, чувствовал отвращение к шуму
на улицах, людской толкотне и вони от решеток, сквозь которые
нечистоты и дождевая вода стекали по трубам и канавам в клоа-
ку — огромный подземный коридор, выстроенный много столетий
назад; клоака забирала также и подпочвенные воды болотистых
низин, лежавших между холмами, на которых стоял Рим; все это
по коридорам клоаки стекало в Тибр. По мере того как Хризостом,
Клеон и Лев приближались к окраине города, вонь становилась все
удушливее. Льву не нравилось тащить на спине сверток: словно он
вьючное животное, а не собака пастуха. Время от времени он по-
ворачивал морду, нюхал сверток и угрожающе рычал.
— Тише, Лев, не надо злиться, — уговаривал его Клеон, то-
ропясь за домоправителем, который шел все быстрее.
Теперь уж некогда было рассматривать улицы, но и не глядя,
Клеон замечал, что мостовые и тротуары становились все уже,
будто их сжимали постройки, высота которых казалась неестест-
венной: словно семь или десять домов взгромоздились друг на дру-
га. «Похоже, что идешь по ущелью среди скал, — думал маль-
чик. — Вот страх-то!..»
— Стой! Сворачивай сюда.
Они вошли в мастерскую, над дверью которой был прикреплен
обтянутый кожей щит.
Здесь уже кончали работу. Двое рабов закрывали ставни. Мехи
бездействовали. В горне слабо светились догорающие угли. Полу-
голые рабочие складывали дребезжащие полосы железа, куски ко-
жи, костяные пластинки, тонкие доски — словом, все, что требо-
валось оружейнику для изготовления щитов, панцирей, шлемов и
мечей. На стенах висело оружие военачальников с тонкой золотой
или серебряной насечкой и солдатские мечи в простых деревянных
ножнах; панцири центурионов, покрытые, словно чешуей, метал-
лическими или костяными пластинками, и панцири легионеров в
виде гибких поясов из металла; были тут и поножи, защищающие
голени от вражеских стрел. В нижнем ряду блестели щиты: пехо-
тинцев — большие, прикрывающие все тело, и легкие круглые
щиты всадников. В углах стояли дротики и копья.
Посреди мастерской женщина в плаще, накинутом поверх тем-
ной паллы1, разговаривала с молодым оружейником. При входе
Хризостома и мальчика она обернулась. Из-под края плаща блес-
нули огромные глаза и золотистый локон. Клеон от удивления от-
крыл рот. Женщина резко отвернулась и, простившись с мастером,
вышла. Клеон подумал, что ошибся: зачем забрела бы сюда та,
подобная бессмертным богам красавица, которая чуть не купила
его утром? Если бы ей понадобилось какое-нибудь изделие оружей-
ника, она прислала бы за ним раба. Неужели она пошла бы одна,
пешком по зловонным улицам предместья?..
1 Палла — длинная женская одежда. Римлянки носили ее поверх туники.
262
Проводив посетительницу глазами, Хризостом вопросительно
взглянул на оружейника.
— Так... родственница одна, — уклончиво сказал оружей-
ник. — Ты пришел за кинжалом своего молодого господина?
— Да. Кроме того, мне нужны мечи. Не найдется ли у тебя
сотни две?.. Только короче тех, что носят легионеры. Если есть,
пришли их завтра чуть свет...
— Нет у меня таких коротких мечей, — перебил его оружей-
ник.
— Тогда сделай. Я заплачу вдвое против обычной цены. Они
должны быть длиннее кинжала, но так коротки, чтобы их можно
было носить незаметно. Вот задаток. Если успеешь сделать сколь-
ко-нибудь за ночь, то пришли их к Каленским воротам!. Рано ут-
ром мы выезжаем в Кампанскую виллу.
— В Кампанскую виллу? — удивился оружейник.
— Знаю! Знаю все, что ты скажешь! — с досадой отмахнулся
Хризостом. — Я слышу это сегодня целый день. Это не наше с
тобой дело.
— Верно, — усмехнулся оружейник. — Даже если бы Гней
Станиен вздумал вступить со Спартаком в единоборство, я не стал
бы его удерживать. Хотя при его толщине...
— Попридержи язык! — оборвал его Хризостом. — Если не
можешь принять заказ, скажи. Я отправлюсь к другому.
— Все мастерские уже закрыты, — возразил оружейник. —
Если ты рано утром уезжаешь, придется мне принять твой заказ.
Но предупреждаю: мои рабочие сперва выполнят работу, которую
я взял раньше. Тебе надо будет самому приехать за мечами.
— Когда? — отрывисто спросил Хризостом.
— Месяца через три, не раньше.
— Чересчур долгий срок, —нахмурился домоправитель. —Я
передам твои слова господину. Завтра тебя известят. Ну, давай
кинжал.
— Не обижайся на мои шутки, почтенный Хризостом, —ска-
зал кузнец, передавая домоправителю кинжал. — Я не подчинен
твоему господину, так почему бы мне и не позволить себе вольное
словцо?
Хризостом молча расплатился и, холодно попрощавшись с орут
жейником, вышел.
Красноватые лучи низко стоящего солнца окрашивали в пур-
пур лохмотья ремесленников, высыпавших на улицу. Одни усажи-
вались на порогах лавок подышать свежим воздухом, другие спе-
шили в ближайшие кабачки. Со всех сторон слышались песни и
музыка.
Клеону этот день казался длинным, как год. Да что год! За всю
1 Каленские ворота находились на южной стороне Рима и выходили на Аппиеву
дорогу. На их арку опирался водопровод (аква Марция), построенный во П в.
до нашей эры.
263
свою жизнь не видел и не думал он так много, как в эти последние
дни. Как хорошо и беспечно жилось ему, пока Дракил не навязал
отцу тонкорунных овец!.. Что-то теперь дома? В этот час отец,
наверное, возвращается с поля Дракила позади волокущих плуг
волов... А мать и сестры? Сдержал свое обещание Дракил — ос-
тавил им хижину или отнял и ее? Что ему стоит обмануть! Он
привык лгать. Может быть, мать и сестры пошли к отцу Пассиона?
Или скитаются в горах и раскладывают сейчас костер у входа ка-
кой-нибудь пещеры, а потом всю ночь не будут спать, прислуши-
ваясь к вою шакалов... И нет с ними мужчины, чтобы успокоить
и защитить их: отец у Дракила, а он... Ох, если бы он тогда не
убежал! Был бы он теперь в своей деревне и мог бы навещать мать.
Ведь они с отцом должники, а не рабы, которые не смеют отлу-
читься из дома хозяина... Конечно, деревенские мальчишки, на-
верное, дразнили бы его рабом Дракила... Но как мог он из-за
этого ослушаться отца! Вот теперь уж он на всю жизнь сделался
рабом... если не удастся убежать к Спартаку. А как убежать? Где
спрятаться? Его сразу поймают. Узнают по собаке. А он ни за что
не оставит Льва в рабстве. Да и Спартаку он без Льва не нужен...
А вдруг дяди уже уплатили Дракилу долг и отец вернулся до-
мой? Нет у них теперь ни олив, ни стада. Работать нужно вдвое
больше, а с ними один Пассион. Что они думают о его судьбе?
Оплакивают его смерть? Или Пассион убедил их, что Клеон ушел
в горы к беглым рабам? И мать ждет каждую ночь — не пробе-
рется ли он в деревню повидать ее...
— Боги бессмертные, почему не удержали вы меня! — про-
бормотал Клеон и вдруг вспомнил, как упрекнул богов в жадности,
когда после жертвоприношения пала еще одна овца. «Они все еще
мстят мне за дерзкое слово, — подумал мальчик. — Теперь не
пошлют они мне счастливый случай».
На глаза Клеона навернулись слезы. Лев нежно сжал зубами
руку мальчика, державшую поводок. Нагнувшись к уху собаки,
Клеон прошептал:
— Помнишь, как хорошо было дома?
Лев приподнял ухо, как бы прислушиваясь к словам хозяина,
вильнул хвостом и лизнул его в щеку.
— Какие нежности! — захохотал один из полупьяных гуляк,
проходивших мимо.
— П-пусть целуются... —заплетающимся языком сказал дру-
гой. — Пусть каждый... це... целует... ся... с кем... х-хочет.
Третий громко запел, аккомпанируя себе на цитре.
Что же сухо в чаше дно?
Наливай мне, мальчик резвый...
Только тут Клеон заметил, что они уже подошли к дому Ста-
ниена.
264
Глава 9
ГАЙ КАПРИЗНИЧАЕТ
В вестибюле их встретила нянька:
— Куда вы пропали?.. Гай не хочет ужинать, плачет и требует
своего коня. Госпожа приказала привести к ней собаку и нового
раба, как только они вернутся из города.
— А господин приказал, чтобы почтенный Хризостом явился
к нему, — добавил остиарий.
По указанию Хризостома Клеон сложил в одной из комнат все,
что он и Лев принесли из лавок. Удостоверившись, что покупки в
порядке, домоправитель поспешил к Гнею Станиену.
— Ну, идем, идем скорее! — торопила Клеона нянька, —
Гай не привык ждать.
Клеону казалось, что от толкотни и шума на улицах все у него
внутри сморщилось и почернело — так он устал. Да и Лев трево-
жил мальчика: раненный в утренней схватке, целый день исполнял
он непривычные обязанности — то верховой лошади, то вьючного
мула... В конце концов он мог и взбунтоваться.
— Погоди минутку, — попросил мальчик. — Дай мне пого-
ворить с собакой. Видишь, она устала.
— Мы все устаем, — пожала плечами нянька. — С рассвета
до поздней ночи топчемся. Даже ноги к вечеру распухают.
— Но собака не человек, — возразил Клеон. — Она может
рассердиться и укусить Гая. Дай же мне поговорить с нею!
— Да что ты глупости болтаешь! Где это видано, чтобы собака
разговаривала с человеком?
— Конечно, не Лев будет говорить, а я, — усмехнулся Кле-
он. — Я скажу ему, чтобы он вел себя смирно, и он поймет. Не
мне одному — всем вам будет худо, если случится беда с малень-
ким господином, — прибавил мальчик.
— Это правда, — согласилась нянька. — Ну скажи ему, что-
бы не кусался. Только недолго болтай!
Клеон взял обеими руками голову Льва и, глядя ему в глаза,
сказал:
— Тебе хотелось бы растянуться на теплых камнях в саду,
правда?
Лев помахал хвостом.
— Но мы оба, ты и я, должны идти к маленькому Гаю и
делать все, что он захочет. Понимаешь?.. Нельзя ни рычать, ни
огрызаться. Ты должен быть послушным и смирным. Понимаешь?
В атрий вбежала еще одна служанка:
— Неужели еще не пришли?.. А, вот они! Идите скорее! Гос-
пожа вас требует.
Обе рабыни, Клеон и Лев прибежали в комнату, где обычно
принимали гостей, а сейчас хозяйка дома и пять или шесть рабынь
265
старались развлечь валявшегося здесь на полу Гая. Он отворачи-
вался от игрушек, которые подносили ему женщины, бил кулаками
тех, кто особенно настойчиво за ним ухаживал, и вот уже больше
часа плаксиво тянул одно и то же:
— Как смел Хризостом увести мою лошадь?.. Хочу лошадь!
— Ну перестань, мое сокровище! — упрашивала мать. — Я
накажу Хризостома, когда он вернется. На твоих глазах накажу...
ему дадут десять ударов плетью...
— Хочу лошадь...
— Стыдно, Гай! — уговаривала Фульвия. — Мужчина дол-
жен быть терпеливым...
— Вот они, госпожа! — крикнула, вбегая, нянька.
Гай вскочил.
Если бы Панфилон не рассказал ему, как зла хозяйка дома,
Клеону она показалась бы красивой. Теперь же, встретившись с
ней взглядом, он почувствовал страх и поскорее отвел взор от се-
рых ледяных глаз матроны!. «Точно изваяние из камня!*>
— Пришли!.. Пришли!.. —радовался Гай. —Теперь давайте
мне есть. И пусть лошадь и конюх ужинают со мной.
Няньки вопросительно смотрели на Фульвию.
— Делайте, как приказывает молодой господин, — сказала
она и, прищурившись, обратилась к Клеону: — Уж не из Фесса-
лии2 ли ты, мальчик?
— Нет, — простодушно ответил Клеон, — я родом из Сици-
лии. Мой отец...
— Я не спрашиваю тебя о твоем родстве, — остановила его
Фульвия. — Я хотела знать, не фессалиец ли ты, потому что уро-
женцы этой страны славятся как искусные чародеи, а ты просто
околдовал маленького господина.
Няньки принесли маленький столик и поставили его к ложу,
на котором полулежала Фульвия.
Опустив руки, Клеон стоял посреди комнаты, чувствуя, что
всем мешает, и не решаясь предложить свою помощь.
— А рабу и лошадке подстелите этот килик, — указал Гай на
ковер из козьей шерсти, с которого только что поднялся сам. —
Они сядут на пол и будут есть из моих рук.
Рабыни повиновались.
— Что тут? — Фульвия сняла крышку с блюда, которое ра-
быня поставила перед Гаем. — Пунийская каша!.. С творогом и
медом!.. Как вкусно! Кушай, мой маленький!
Гай упрямо мотнул головой:
— Пусть лошадь сначала кушает... Давай руки! — приказал
он Клеону. — Ешь сам и лошади дай. Положи ей прямо на пол...
Чего же ты?.. Боишься мозаику запачкать? Ничего, няньки убе-
РУТ-_______
1 Матрона — знатная замужняя римлянка.
2 Фессалия — северная область Древней Греции; считалась родиной колдовства.
266
Чтобы не вызвать неудовольствия маленького Гая и суровой
Фульвии, Клеон, подавив обиду, стал есть кашу прямо с ладони,
предварительно отложив Льву его долю на пол.
Проглотив кусочек жареного цыпленка, Гаи бросил остальное
Клеону:
— Лови! — и захлопал в ладоши, когда сицилиец поймал
жаркое на лету. — Пополам с лошадью!.. Подели пополам! —
кричал развеселившийся Гай.
«Это наказание богов, — твердил про себя Клеон, доедая мя-
со. — Надо терпеть. Может быть, видя мое унижение, они сжа-
лятся над нами».
После сладкого — изюма и яблок — Фульвия поднялась:
— Ну, теперь спать.
— Не хочу! — топнул ногой Гай. — Теперь я поеду в библи-
отеку и посмотрю, какого педагога! купил мне отец.
— Ну кто же после ужина ездит верхом? — попробовала уго-
ворить его мать.
— Я! — сказал маленький упрямец. — Я езжу. Я не вино-
ват, что у меня целый день не было лошади... Эй, конюх! Подведи
мне коня.
— Ну хорошо, — уступила Фульвия. — Пусть твой конь от-
везет тебя в спальню.
— Нет, в библиотеку, — настаивал Гай. — Ведь моего коня
увели, и я не мог поехать туда днем.
— Железный характер у этого ребенка! — с восхищением
сказала Фульвия. — Ну давай пошлем Азур узнать, там ли новый
библиотекарь. Но потом — обязательно спать! Иначе я призову
Луция. — Она выразительно посмотрела на няньку, и та, ответив
ей понимающим взглядом, вышла за дверь.
Гай притих, старший брат был единственным человеком в до-
ме, авторитет которого он признавал. Обняв колени матери, он
умильно заглянул ей в лицо:
— Не надо Луция! Он будет браниться. А я ничего плохого не
делаю. Я только посмотрю на педагога и пойду спать. А если не
посмотрю на него, я все буду думать, думать, какой он... и не
засну.
Фульвия улыбнулась, проведя рукой по кудряшкам сына:
— Хорошо, хорошо, дорогой! Вот только вернется Азур, и ты
поедешь.
Клеон, воспитанный в послушании и уважении к родителям, с
неодобрением смотрел на эту сцену.
Нянька, постояв за дверью, вернулась.
— Господин послал нового библиотекаря в Тускуланскую вил-
лу за книгами, которые надо переписать, — сообщила она только
1 Рабов-педагогов покупали, как и других специалистов — писцов, библиотека-
рей, музыкантов и проч.
267
что придуманную новость. — С ним уехал и его помощник, чтобы
показать дорогу. Дверь библиотекаря заперта, и ключ у молодого
господина.
— Ничего не поделаешь, — развела руками матрона. — При-
дется тебе ехать в спальню. А завтра, как только встанешь, я при-
шлю к тебе библиотекаря, и он расскажет тебе какую-нибудь ин-
тересную историю. — Притянув к себе сына, она поцеловала
его: — Да хранит тебя твой гений-покровитель.
— Не буду спать! — надул губы Гай и протянул руки Клео-
ну: — Посади меня на лошадь.
Нянька поспешила положить на спину собаки коврик.
Помня наставления Клеона, Лев не зарычал, только клыки его
невольно обнажились от боли, которую причинил ему малыш, за-
дев ногой раненое плечо. Этого было достаточно, чтобы Фульвия
вспомнила о драке в вестибюле. Боясь нового взрыва слез и кап-
ризов, она не запретила Гаю ехать верхом, но Клеону погрозила
пальцем:
— Если собака укусит малютку, ты будешь распят за Эскви-
линскими воротами!
С этим напутствием Клеон и Гай в сопровождении нянек спу-
стились по ступенькам в длинное помещение, откуда можно было
попасть в летние спальни женщин, комнату нянек и детскую.
Стоя в дверях, Фульвия с беспокойством смотрела им вслед,
пока не услышала, что они благополучно добрались до спальни
Гая.
Глава 10
ДОМ ЗАСЫПАЕТ
Передав Гнею Станиену деньги, полученные от булочника и
вольноотпущенников-торговцев, и докладывая, как выполнил ос-
тальные поручения, Хризостом не забыл рассказать и о поражении
претора Клодия.
— К предводителю гладиаторов Спартаку бегут, как говорят,
сотни рабов, и вся Кампания объята волнением.
— А зачем ты сообщаешь об этом мне? — высокомерно спро-
сил Станиен.
— Чтобы предупредить об опасности. Может быть, ты ре-
шишь, господин, поехать в какую-нибудь другую виллу?.. Или по-
шлешь в Кампанию одного меня, без молодого господина? Я мог
бы разведать, действительно ли волнение так распространилось...
— Неужели я буду менять свои планы из-за кучки восставших
рабов? — возмутился Станиен. — Надеюсь, ты не забыл послать
на виллу гонца, чтобы Луцию выслали к перевалу лектику и при-
готовили к вашему приезду обед и спальни?
268
— Все было сделано в тот же час, как ты повелел, господин.
— Ну и отлично! — кивнул Станиен. — Выполняй приказа-
ния, и больше от тебя ничего не требуется. Можешь идти! — И,
когда домоправитель, поклонившись, повернулся к двери, снисхо-
дительно добавил: — Во всяком случае, я ценю твою преданность.
Выйдя от Станиена, Хризостом отправился проверить, заперты
ли кладовые и погреба, и опечатать их на ночь. Вспоминая разго-
вор с хозяином, он насмешливо кривил рот. Преданность?.. Ему
решительно все равно, что случится с Гнеем Станиеном, Фульвией
или Гаем. Он тревожился только за Луция, своего воспитанника,
которого он втайне любил, как сына. Он готов был рисковать
своей жизнью, но не жизнью Луция, и волновался, раздумывая об
опасностях, которые могут угрожать в Кампании его любимцу.
Как уберечь от них Луция?.. Предупредить его?.. Уговорить, что-
бы он остался дома и предоставил Хризостому самому проверить,
как приготовлена вилла к приезду господ?.. Бессмысленно! Луций
высокомерен не меньше, чем его отец. К тому же он молод и смел,
опасность только подзадорит его.
Опечатав погреба и кладовые, Хризостом пошел в помещение,
где спали рабы. В длинной низкой комнате едва мерцал чадящий
светильник. Пятьдесят или шестьдесят невольников, распластав-
шись на деревянных нарах, храпели и стонали во сне. Хризостом
пересчитал их. За исключением нового пастуха, все были на месте.
Постояв некоторое время и удостоверившись, что сон их не при-
творен, Хризостом запер дверь на ключ и, спрятав его на груди,
отправился искать Клеона. Мальчик встретился ему на лестнице,
ведущей в сад.
— Ты зачем тут?
— Мы со Львом свезли маленького господина в спальню... и
ждали, пока он не уснул. А потом госпожа нас отослала, но не
сказала, куда нам идти. А я не знаю...
— Ступай за мной.
Домоправитель вернулся и, отперев двери, впустил Клеона.
Остановить собаку он не решился, и Лев последовал за своим хо-
зяином. Ключ снова щелкнул в замке. Клеон стоял, беспомощно
озираясь, не зная, где лечь: Хризостом не указал ему места. Как
отличалась эта грязная, душная комната от маленькой спальни, в
которой он только что оставил Гая на мягком ложе, под пушистым
одеялом из белой шерсти!
— Эй, сицилиец! — услышал он оклик Панфилона. — Иди
сюда. Гней еще не приготовил для тебя ложа. Так и быть, уступлю
тебе, по знакомству, часть своего пуховика.
Он подвинулся, и Клеон растянулся рядом с ним на дощатых
нарах, блаженно вздохнув: «Наконец-то кончился этот длинный,
полный отвратительной сутолоки день!» Приблизив губы к уху
Панфилона, он шепнул:
269
— Кажется, гладиаторы победили золотого центуриона...
— Какого там еще центуриона? — сонно пробормотал Пан-
фил он. — Старый козел обязан указать тебе место для сна. Ты
завтра потребуй. — Повернувшись на бок, он захрапел.
Клеон также закрыл глаза, но уснуть не мог. Ему вспомнилась
та ночь, когда его разбудил шум битвы... Жив ли Галл? Как хоро-
шо было бы лежать с ним рядом у костра, среди воинов Спартака!
И чтобы пахло травой, а не вонючим потом, прелой соломой и
гарью светильников. Хоть бы скорее уснуть, чтобы не ощущать
всего этого... Он сильнее зажмурил глаза... За сомкнутыми веками
проплыли покачивающиеся под музыку змеи, их сменили бледные
лица и воспаленные глаза булочников... надвинулись многоэтаж-
ные громады домов... сверкнул взор из-под края плаща, наброшен-
ного на голову... «Все-таки это она была у кузнеца, — подумал
мальчик засыпая. —А почему сама? Это тайна... тай... на... Как
хорошо пахнут травы в Сицилии... Как я устал...*> Его сонное ды-
хание слилось с похрапыванием спящих рабов.
На полу возле нар, положив голову на лапы, дремал Лев. Его
чуткие уши то и дело вздрагивали: он и во сне оберегал своего
хозяина, не имевшего ни когтей, ни клыков и потому беззащитно-
го, хотя он и был богом.
Старый домоправитель, поднявшись в свою каморку над вес-
тибюлем, также расположился на отдых, но не мог сомкнуть глаз
всю ночь.
Глава 11
АППИЕВА ДОРОГА
Хризостом поднял рабов затемно. Зевая и потягиваясь, собра-
лись они в вестибюле, где еще горели светильники. Женщины ук-
ладывали в корзины посуду для пиров, пряности, книги, платье,
белье. Мужчины увязывали тюки и корзины и вытаскивали их на
улицу под портик. Домоправитель отправил рабов с поклажей впе-
ред, к Каленским воротам. Там они должны были ждать его и
молодого господина.
— А ты останься, — приказал он Клеону. — Пойдешь с фа-
кельщиками. Твоя собака будет распугивать уличную толпу.
Молодого хозяина Хризостом разбудил в последнюю минуту:
Луций не любил рано подниматься. Он долго ворчал и вздыхал,
возясь со шнуровкой высоких дорожных башмаков и сердито отго-
няя рабов, желавших ему услужить: он терпеть не мог, чтобы его
одевали, ему казалось, что руки слуг недостаточно чисты для этого.
Но брезгливость свою Луций прятал, чтобы не раздражать родных,
которые пользовались услугами рабов; да и самих рабов попусту
270
обижать не стоило. Уж начинало светать, когда он появился в
вестибюле, где ожидали его факельщики и лектиарии.
На узких улицах «вечного города», как называли римляне свою
столицу, езда была запрещена даже в такой ранний час. В тесных
проходах среди домов было еще темно, и факельщики освещали
путь лектиариям и Хризостому, который шел рядом с лектикой
Луция. Глашатай прокладывал им дорогу среди деловой суеты на-
чинающегося дня и праздной толкотни гуляк, завершающих ночь.
Клеон шел в первой паре факельщиков и по приказанию Хризо-
стома заставлял Льва рычать на тех, кто не очень торопился усту-
пить дорогу; это даже самых дерзких заставляло жаться к стенам.
Когда они добрались до южной окраины Рима, солнце уже
взошло. Решетка, закрывающая ночью ворота, была поднята, и
носильщики с лектикой свободно вошли под их мрачные своды.
Холодная капля упала Клеону на лоб.
— Что это? — спросил он, смахивая пальцем влагу.
— Вода, — ответил факельщик, который шел в паре с ним. —
Там, наверху, водопровод.
— А что это — водопровод?
— Вот деревенщина! Водопровод — это когда заключают во-
ду в трубы, чтобы она текла так, как надо людям. Претор Марций,
устраивая сто лет назад этот водопровод, проложил за городом
трубы под землей, а в городе он поднял воду на арки. Не ломать
же ради труб мостовую и дома! Понял?
— Да, — сказал Клеон, — понял: римляне даже воду сдела-
ли рабою.
Луций, слышавший этот разговор, засмеялся:
— Вот рабская точка зрения на полезные обществу дела!
За Каленскими воротами Луция ждала отделанная бронзой рэ-
да, в которую была впряжена пара лошадей. Здесь же стояли две
грузовые повозки, — петориты. На обочине дороги, окружив тю-
ки, сидели посланные вперед рабы.
Среди зелени садов, рощ и лугов белела Аппиева дорога, вы-
мощенная широкими каменными плитами. Середина ее была слег-
ка выпуклой, чтобы дождевая вода, не задерживаясь, стекала к
краям и отсюда — через небольшие отверстия — в подземные
каналы. Так объяснил Клеону его сосед-факельщик и при этом
похвастал, что отлично знает историю и городское устройство Ри-
ма, потому что родился в доме Станиенов в один день с Луцием и
Луций, когда стал ходить в школу!, обучал его всему, чему учился
сам.
— Я даже ездил с молодым господином в Афины заканчивать
1 Школа. — В богатых семьях занятия с детьми вел специально приставленный
к ним учитель. С семи лет детей посылали в школу, по окончании низшей и
средней школы богатые юноши ездили в Афины для усовершенствования в
науках.
271
образование! — важно сообщил он Клеону, в то время как они
вместе переносили тюки.
Пока рабы перетаскивали поклажу в повозки, Луций, выйдя
из лектики, вдыхал утреннюю свежесть и благоухание цветущих
фруктовых садов. Он наслаждался прелестью этого раннего часа.
«Хорошо слагать стихи, мечтать и размышлять на заре, среди ви-
ноградников и гранатовых деревьев... На вилле буду обязательно
вставать с рассветом», — решил он, усаживаясь в рэду.
Верх рэды был обтянут кожей, в которой с обеих сторон были
прорезаны окошечки, прикрытые пурпуровыми занавесками. При-
подняв одну из них, молодой человек рассеянно глядел вокруг.
Рабы, весело перекликаясь, занимали места в петоритах. Обычно
их отправляли на виллу пешком, иногда — на мулах. На этот раз
им предстояла приятная поездка в повозках, запряженных ло-
шадьми. Невольники были уверены, что едут с таким удобством по
распоряжению Луция. На самом же деле этим удовольствием они
были обязаны Хризостому, который хотел уберечь их от встреч с
мятежниками.
— Садись ко мне! — предложил Клеону пожилой возница.
Клеон взобрался на сиденье рядом с ним. Покинутый Лев за-
волновался и стал бегать вокруг, стараясь влезть за хозяином в
петориту.
— Пошел, пошел! — гнал его возница. — Покажи свою
прыть: отстанешь от лошадей или нет.
Клеон не посмел попросить, чтобы собаку впустили в петориту.
Разместив тюки и людей, Хризостом подал знак к отправле-
нию и, войдя в рэду, уселся против Луция.
Впереди скакали верхом два нумидийца, за ними катилась рэ-
да, сзади громыхали по каменным плитам петориты, каждую из
которых везла пара сильных галльских коней. У переднего колеса
первой петориты, высунув язык и стараясь не отстать от хозяина,
мчался Лев. Встречные деревенские повозки еще издали сворачи-
вали к тротуарам, освобождая для них середину дороги. Клеона
удивляло, что даже за городом и в такой ранний час тротуары
полны пешеходов. Из Рима и в Рим шли ремесленники, крестьяне,
торговцы, изредка встречались в этой толпе легионеры.
Через каждую тысячу шагов стояли покрытые надписями миль-
ные столбы и под ними для уставших путников — полукруглые
каменные скамьи. Вдоль дороги тянулся длинный ряд мавзолеев и
памятников, среди которых, как печальные часовые, темнели ки-
парисы.
— Разве здесь кладбище? — спросил Клеон возницу. — За-
чем здесь эти башни и надгробия?
Тот утвердительно кивнул и пробормотал:
— Богачи хотят и после смерти быть на виду. Многие ставят
себе памятники еще при жизни. Если в памяти потомков не оста-
272
нутся их дела, так хоть пышные гробницы расскажут прохожему,
что и они топтали когда-то землю... — После длинной паузы он
добавил: — Бывают, конечно, и такие люди, которым не надо
всех этих пустяков, — он пренебрежительно указал бичом в сто-
рону пышных гробниц, — потому что народ чтит их память. Брат
моего отца был рабом в доме Семпрониев Гракхов...
— Эй!.. Пастух!.. — крикнул из петориты факельщик, с ко-
торым в паре шел Клеон к Каленским воротам. — Есть у вас в
Сицилии такие дороги, как эта?
— Не знаю, — обернулся к нему Клеон. — Я никуда из на-
шей деревни не ездил.
— А я говорю: нет таких дорог! — сказал факельщик. — Не-
даром ее зовут «царицей дорог»!
— Он хвастает, словно сын Квирина, — скривил губы раб-
германец.
— Я родился не в диких лесах на Рейне, а в столице мира, на
берегу Тибра! — гордо ответил факельщик. — Я принадлежу к
фамилии Станиенов!
Факельщик намекал на те преимущества, которыми пользо-
вался раб, рожденный в доме своего господина.
Германец, которого купили на рынке, насмешливо спросил:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что имеешь право носить тогу
Станиена?
— Не ссорьтесь! — остановил их возница. — Рабы должны
крепко стоять друг за друга, иначе наша жизнь будет совсем невы-
носимой. Не все ли равно, кто где родился, или кто богат, а кто
беден? Разве среди наших господ, богатых и знатных, мало таких,
которые хуже самых грязных свиней? Но бывают и среди них
благородные люди. Я как раз собирался рассказать этому мальчику
о Гракхах. — Он обернулся к Клеону: — Отец их дважды был
удостоен триумфа’. Но род Гракхов не этим прославился в народе.
В петорите все затихли, ожидая рассказа.
— В семействе их было двое сыновей, и оба они отдали жизнь
за бедных людей, — вот отчего народ прославил Гракхов, — на-
чал возница. — Когда Тиберий, старший брат, был народным три-
буном?, он провел такой закон, чтобы из общественных земель
нарезали наделы беднякам. «Даже дикие звери, — говорил он, —
имеют логово, а людям, сражающимся за Италию, не оставляют
ничего, кроме воздуха и света». Но разве волк согласится отдать
хоть кусочек добычи, даже если ему и не под силу ее сожрать?
Вспомнив Дракила, Клеон сочувственно кивнул.
1 Триумф — здесь: право торжественного въезда в Рим; награда победителю в
войне с внешним врагом.
2 Трибуны были военные (начальники легиона) и народные — представители
плебеев, имевшие право приостанавливать решения властей, идущие против
интересов народа.
273
— Вот эти, что лежат здесь, — возница указал на придорож-
ные гробницы, — ни крохи не пожелали уступить из награблен-
ного... Я говорю — «из награбленного», потому что Тиберий не
требовал у них того, чем законно владели их предки, а требовал
только, чтобы они вернули деревенскому плебсу1 землю, которую
у него же отняли; да еще он хотел общественные земли разделить
по справедливости — между теми, у кого ничего нет. А богачи
завладели этими землями и ни за что не желали с них уйти... Но
Тиберий все же провел свой закон, и тогда сенаторы (они ведь все
богачи, вроде нашего хозяина) убили Тиберия... среди белого дня,
в сердце Рима, на форуме. Напали на Тиберия и его сторонников
и дубинами забили их до смерти! А потом сволокли их тела в Тибр,
словно трупы казненных разбойников... Но закон-то уж прошел!
И выборные уже делили землю. И среди этих выборных был Гай,
брат Тиберия. Он продолжал дело Тиберия. Но это было не все:
кровь брата оставалась неотмщенной. И вот Гай тоже согласился
стать народным трибуном — ведь трибун может проводить в
жизнь новые законы, —и он ввел такой закон, по которому убий-
цы его брата были наказаны... Так говорил мне отец. Мой отец и
дядя были рабами в доме Гракхов. Только отец служил матери
господина, а дядя — самому Гаю. Отец рассказывал, что Гай сде-
лал много такого, что облегчило жизнь городского плебса — на-
пример, по его закону беднякам продавали хлеб дешевле, чем ос-
тальным гражданам... Он и нас, рабов, жалел, но ничего для нас
не успел сделать, потому что эти собаки и на него подняли руку...
Отец рассказывал, что Гай знал о заговоре, знал, что сенаторы
решили убить его, но он не хотел кровопролития и сам, как всегда,
ходил с одним кинжалом и своих сторонников уговаривал не во-
оружаться. А как же было не вооружаться? Враги Гая распустили
слухи, будто боги разгневались на него за то, что он задумал пере-
селить бедняков в Африку, на землю, которая была заклята жре-
цами...
— А зачем же на заклятую? — спросил Клеон. — Разве дру-
гой не было?
— Да уж очень много там было свободной земли, — ответил
возница. — Хватило бы и на хлебные поля, и на виноградники, и
на луга для скота. Там стоял когда-то большой торговый город
Карфаген, который долго воевал с Римом. Он мешал римской
торговле. Вот хозяева наши и злились на него. Как только римляне
победили Карфаген, они сожгли его и место то запахали и заклятье
наложили, чтобы росла там одна трава, а люди до скончания веков
не селились. А Гай вздумал туда бедноту из Италии переселять!..
Вот сенаторы и придрались к этому, а особенно главный враг Гая,
консул Опимий — да будет проклята его память! Созвал Опимий
народное собрание и давай сказками разными запугивать. Страш-
1 Плебс, плебеи — простой народ.
274
нее всего народу показалось, что по приказу богов волки выверну-
ли столбы, которыми Гай отметил, где строить город. Отец расска-
зывал, что на это собрание Гая, как всегда, сопровождал только
мой дядя — господин не любил, чтобы за ним ходила толпа слуг.
Но госпожа, беспокоясь о сыне, приказала моему отцу идти за
ними и в случае опасности защитить господина. Сторонники Грак-
ха собрались на Авентинском холме — они хотели переговоров с
сенатом.* Но консул Опимий выслал к Авентину критских стрел-
ков. Отец не мог туда пробраться, он только видел издали, как
туча стрел осыпала холм... Три тысячи сторонников Гая полегло
тогда... — Возница помолчал.
С нетерпением ждал Клеон продолжения рассказа.
— Как узнали потом, — снова начал возница, — друзья уго-
ворили Гая бежать на ту сторону Тибра. Они защищали мост,
чтобы дать Гракху уйти. Но он, видно, отчаялся: его и моего дядю
нашли мертвыми в лесу за рекой. В руках у дяди был кинжал
Гая... Думаю, что Гай приказал пронзить ему грудь. Ну, после
этого разве мог раб остаться жить?.. Сам я ничего этого не помню,
в те времена мне от роду был всего год, но, когда я подрос, отец
не раз рассказывал мне о своих бывших господах...
— Мать господина, наверное, от горя тоже умерла? — робко
спросил Клеон.
— Не-ет, — покачал головой возница. — Она, говорят, была
твердого характера. Но, чтобы не видеть тех, кто напоминал ей о
смерти сына, она продала отца и нас с ним... Отец рассказывал,
что с ней горевал весь народ. Сенат запретил оплакивать убитых,
но народ освятил те места, где погибли Гракхи, и многие каждый
день приносили им жертвы, словно богам... Вот эти мильные стол-
бы, — прервал он свою речь, указывая на покрытый надписями
столб, под которым стояла полукруглая скамья для пешеходов, —
поставлены Гракхом, и те, кто садится здесь отдохнуть, вспомина-
ют братьев, которые отдали жизнь за счастье для бедняков. Это
получше роскошных усыпальниц! Так-то, мальчик...
Возница задумался. Притихли и рабы в петорите. Почувство-
вав, что вожжи отпущены, кони замедлили бег.
♦ * *
Не подозревая, какие разговоры велись в петорите, Хризостом
спокойно сидел против Луция. Колеса рэды стучали по широким
плитам. Мильные столбы и памятники уплывали назад. Утренний
ветер раздувал пурпурные занавески. Вдруг домоправитель высу-
нулся из окошечка и замахал руками:
— Кыш, проклятый!.. Ю»Ш1Т... О, господи!.. Какое дурное
предзнаменование! — Он указал на ворона, который важно сидел
на гробнице, заблаговременно приготовленной для себя Гнеем Ста-
ниеном.
275
— Что за суеверие! — усмехнулся Луций. — Клянусь Мерку-
рием, ты способен из-за встречи с вороном ослушаться отца и вер-
нуться назад!
Хризостом укоризненно покачал головой:
— Предзнаменования, господин, посылают нам боги. Нельзя
пренебрегать ими. Когда-то я научил тебя разбираться в приметах,
но афинские философы отравили твой ум, и ты стал презирать
мою науку... — Нежно, словно старая нянька, домоправитель
взял руки Луция в свои: — Господин мой, ты единственная ра-
дость моей никому не нужной жизни! Как же не беспокоиться мне,
если я вижу дурную примету, да еще в такое время, когда во всех
римских лавках толкуют о восстании гладиаторов? Говорят, они
уже собрали целое войско и разбили не только когорту кампанцев,
но и легион претора Клодия... А мы едем в Кампанию, где засели
эти разбойники!
— Успокойся! — ласково сказал юноша. — Мало ли что бол-
тает чернь! Римские легионы справлялись и с более страшным вра-
гом.
— Ты молод и, конечно, не можешь помнить, — возразил
Хризостом, — но еще не прошло и тридцати лет с тех пор, как
сицилийские рабы угрожали римским орлам!.
Луций вспыхнул:
— Не отравляй мне поездку, а то я отошлю тебя обратно пеш-
ком! Не мужчина, а какая-то префика!
Хризостом обиделся: Луций, любимый Луций, назвал его на-
емной плакальщицей, которых берут для рыданий над покойника-
ми! Это унизительно! Да еще пригрозил отослать его домой пеш-
ком, словно последнего раба... Хризостом умолк и не проронил ни
слова до тех пор, пока не услышал:
— Ариция!
В Арицин сделали привал. Обед в харчевне развлек Луция.
Ему нравилось есть простые кушанья в обществе странствующих
торговцев и ремесленников. Крепкие остроты простонародья, кри-
ки погонщиков, доносившиеся с дороги, грубая пища и неуклюжая
глиняная посуда (творение местных гончаров) —все решительно,
даже запах навоза, пота и чеснока, доставляло Луцию удовольст-
вие необычайного приключения.
Рабы расположились во дворе харчевни вокруг колодца. Клеон
по-братски разделил со Львом пресную лепешку и полбяную кашу,
но и сам он и собака остались голодными. О себе Клеон не бес-
покоился, но тревожился, как бы у Льва, которому приходилось
бежать за повозкой, не иссякли силы. Расстроенный Хризостом
забыл распорядиться, чтобы собаку накормили. И как же был рас-
троган и удивлен мальчик, когда слуга принес Льву полную миску
объедков!
1 Серебряный орел, прикрепленный к древку, был знаменем легиона.
276
— Да пошлют тебе боги свободу! — сказал он, принимая из
рук слуги миску и ставя ее перед Львом.
— Поди пожелай свободы своему господину, — усмехнулся
(*луга, — я принес это по его приказу.
От неожиданности Клеон чуть не поперхнулся кислым вином,
которым запивал обед. Значит, сын толстяка добр?.. Может быть,
он, подобно Гракхам, готов пожертвовать жизнью ради блага про-
стого народа?
— Я не знал, что он так добр, — пробормотал мальчик.
— Может, добр, а может, просто расчетлив, — рассудительно
ответил слуга. — Каждому свое добро жалко. Ведь пес небось де-
нег стоит.
«Правда, — подумал Клеон: — мальчиков, как я, сколько
угодно найдешь, а другой такой собаки не сыщешь, хоть весь мир
обойди».
Слуга не торопился уходить.
— Что-то я будто не видел тебя раньше среди рабов Стание-
па, — сказал он, разглядывая мальчика. — В первый раз на вил-
лу едешь, что ли?
— Меня только вчера купили... — Клеон вздохнул и оглянул-
ся. Заметив, что на них никто не смотрит, он стремительно под-
нялся и шепотом спросил: — Не знаешь ли, чем кончился бой у
Везувия?
Слуга удивленно взглянул на Клеона:
— Вон ты какой!.. Уж не в отряде ли гладиаторов побывал?
— Нет, но я в это время был... возле Везувия, — торопливо
сказал Клеон. — Не слыхал ли ты, кто победил — Спартак или
легионеры?
— Эй, Кребрик! — окликнула раба хозяйка харчевни. — Я,
что ли, за тебя буду подавать гостям?.. Тика разрывается одна, а
он преспокойно болтает!
— Иду, иду, хозяйка!.. Я ждал, пока достопочтенный пес ос-
вободит миску... Брось кости на землю, — приказал он Клео-
ну, — а миску дай мне. — Принимая миску из рук мальчика, он,
как показалось Клеону, шепнул: — Победил Спартак. — Но Кле-
он не был уверен, что не ослышался.
Пообедав и сменив лошадей, двинулись дальше. За стенами
города рэду Луция осадила толпа оборванцев. Они бежали за рэ-
дой, бранясь и требуя подаяния. Луций задернул занавеску. Не в
первый раз проезжал он здесь и всегда встречал в этом месте ни-
щих, но никогда не вели они себя так дерзко, никогда их не было
так много.
Хризостом взволновался: начинается!.. Он швырнул на дорогу
горсть мелких монет. В толпе завязалась драка. Возница пустил
лошадей вскачь. Вслед рэде Луция полетели проклятия за скудную
подачку.
277
— Как знать, что ждет нас на вилле... — вздохнул Хризо-
стом, с беспокойством глядя на своего любимца. — Может быть,
все-таки лучше вернуться?
— Я вижу, тебе не дает покоя ворон? — насмешливо спросил
Луции.
— Забота о тебе не дает мне покоя, господин, — возразил
Хризостом. — Я уверен, что такими наглыми делает этих нищих
близость бунтовщиков.
Грустный, полный достоинства тон Хризостома пристыдил Лу-
ция:
— Не обижайся, старик! — Он примирительно потрепал до-
моправителя по колену. — Я знаю, что ты ко мне привязан, поэ-
тому и хочешь, чтобы я верил каждой басне, которой тешится
плебс на форуме.
Тяжело вздохнув, Хризостом приподнял занавеску. Повозки
быстро катились. Сзади лаял Лев. Какая-то вечерняя птица попи-
скивала в кустах за огородами...
— Успеем ли мы засветло доехать? — беспокоился Хризо-
стом. — Камыши Помптинских болот и в обычное время полны
всякого сброда, а теперь... — Он высунул голову в окошечко: —
Погоняй скорее!.. Чтобы до темноты быть у переправы.
Глава 12
ПОМПТИНСКИЕ БОЛОТА1
Солнце село, прежде чем путешественники остановились на
берегу канала, пересекавшего Помптинские болота. К радости
Хризостома, паром еще не успел отвалить. Паромщик переруги-
вался с пассажирами, собирая плату за проезд. Рабы Станиена
сняли кладь с повозок: рэду и петориты оставляли здесь. В конце
канала, за храмом богини ФеронииЗ, начинался подъем, доступ-
ный только пешеходам да мулам и верховым лошадям.
Чтобы очистить место для знатного путешественника и его по-
клажи, хозяин парома растолкал остальных пассажиров. Рабы
раскинули для Луция палатку, в которую он пригласил и Хризо-
стома. Затем, чтобы избавить молодого господина от комаров, по-
лы палатки были плотно закрыты. Рабы улеглись вокруг нее на
тюках. Клеон положил голову на мохнатую спину Льва и, глядя
на последние зеленоватые отблески в небе, стал мечтать о том, как
он и Лев убегут к Спартаку и возьмут в плен претора Клодия и
Аполлодора. «Если бы Гракхи еще жили, — подумал Клеон, —
были бы они на стороне Спартака?.. Как жаль, что возница остал-
ся на берегу с лошадьми. Сколько еще мог бы он рассказать!>> 1 2
1 Помптинские болота — огромная заболоченная равнина южнее Рима.
2 Ферония — богиня плодородия.
278
Какая-то веселая компания затянула песнь в честь Вакха1. Под
эту песнь и кваканье лягушек паром двинулся в путь. Его тащил
мул, шагавший по насыпи вдоль канала. За мулом, лениво пома-
хивая заостренной палкой, шел паромщик.
Зеленоватые отблески в небе погасли. В зловещем туманном
круге всплыла бледная луна. Песня постепенно смолкла. Легкий
ветер шуршал в камышах за насыпью, отделявшей канал от боло-
та. Страх перед притаившимися там бродягами заставлял людей на
пароме теснее жаться друг к другу. Кто-то тихо разговаривал. Кое-
где уже послышался храп. Нервно тявкнул во сне утомленный
Лев... Постепенно все затихло. Только шелестела вода у краев
парома, воинственно трубили комары, шептался камыш за на-
сыпью да квакали лягушки.
Видя, что пассажиры уснули, паромщик привязал мула к ста-
рой ветле и улегся, завернувшись с головой в овчину.
Паром остановился.
Хризостом внезапно проснулся. Что случилось?.. Почему пре-
кратилось движение?.. Напали разбойники?.. Прислушался —ни
криков, ни бряцания оружия. Вспомнив о подозрительных спутни-
ках, потрогал мешок с деньгами... Цел... Почему же остановился
паром? Хризостом вышел из палатки и при свете луны увидел
мирно пасущегося мула и возле него спящего хозяина парома. Па-
ром стоял у насыпи, предоставленный всем случайностям ночевки
среди камышей, кишевших бежавшими от правосудия преступни-
ками.
Возмущенный домоправитель взобрался на насыпь и пинком
ноги разбудил паромщика:
— Ты что же, в заговоре с разбойниками? Сейчас же вставай,
негодяй! Если я еще раз увижу тебя валяющимся, клянусь Герме-
сом, тебе несдобровать!
Не разглядев в темноте, что лицо Хризостома, по обычаю ра-
бов, украшала борода, паромщик не посмел ослушаться, и покорно
отвязав мула, снова погнал его вперед.
Крик домоправителя разбудил Клеона. Ночь сменилась сереб-
ристыми сумерками. Луна еще больше побледнела. Закурился ту-
ман над болотами. Розоватые облака отразились в канале и в сто-
ячих водах меж тростников. А паромщик и мул все шагали и
шагали по насыпи. Хризостом следил за ними, а Клеон сквозь
[>есницы смотрел на Хризостома, сидевшего на дощатом настиле
парома, стараясь понять, чего боится старый домоправитель.
Всю дорогу ни один беглый раб не высунул головы из камы-
шей. Никто не потревожил сон путников, и они добрались до ма-
ленькой пристани у храма Феронии без приключений.
Зевая и поеживаясь от утреннего холодка, пассажиры сошли
па берег в священную рощу, зеленевшую вокруг храма богини —
I Вакх — бог вина и веселья.
279
покровительницы всего произрастающего. Под деревьями, словно
серебряное зеркало1 Феронии, блестел водоем с ключевой водой.
Умывшись святой водой и помолившись Диоскурам^, путники раз-
брелись по тропинкам, каждый в свою сторону. Для Луция уже
была прислана лектика. И он, ожидая, пока выгрузят с парома
поклажу, улегся на траве.
По приказанию Хризостома каждый раб взял на плечи тюк или
корзину. На Льва также навьючили два мешка, и Клеон сам затя-
нул ремни на груди собаки. Как объяснил Клеону все тот же раб,
сверстник Луция, отсюда, сокращая путь, они пойдут пешком че-
рез горы; молодого господина понесут в лектике, а на самом кру-
том подъеме он поедет верхом. Луций любит карабкаться по тро-
пинкам, и, кроме того, он дорожит временем, не то что старый
господин или хозяйка, которые, отправляясь на виллу, едут со
всеми удобствами по Аппиевой дороге до самой Кампании, что
получается чуть ли не вдвое дольше.
— Мы готовы, господин, — сказал Хризостом.
Луций уселся в лектику, и восхождение началось. Хризостом
шел впереди. По временам он останавливался, пропуская лектиа-
риев, потом по-юношески быстро снова опережал их. Иногда он
поднимался на какой-нибудь камень и смотрел назад, как идет
растянувшийся цепочкой караван носильщиков. Солнце было поч-
ти в зените, когда на небольшом плато сделали привал. После
легкого завтрака и недолгого отдыха двинулись дальше уже в ином
порядке. Теперь впереди шли носильщики, за ними ехал верхом
Луций, а Хризостом замыкал шествие. Узкая тропинка лепилась
по краю обрыва, вплотную к скале, и Хризостом опасался пустить
тут Луция вперед ( недаром сложилась пословица: «Сколько ра-
бов — столько врагов» — столкнут еще Луция в пропасть, а сами
убегут к бунтовщикам), но выдать свои опасения насмешнику не
смел и уговорил его последить за рабами и поклажей. Медленно,
один за другим, пробирались невольники по краю обрыва, пока не
спустились в долину. Здесь, на перекрестке двух дорог, Станиен
построил для проезжающих кузницу.
Навстречу молодому хозяину из кузницы вышел широкоплечий
раб в темной тунике, спущенной с правого плеча, чтобы удобнее
было работать. Его светлая борода, лицо и длинные, схваченные
обручем волосы были густо покрыты копотью. На обнаженной гру-
ди и спине пот проложил грязные полосы. Кузнец низко поклонил-
ся Луцию:
— Твой раб приветствует тебя, господин!
— Как дела, Германии? — весело спросил молодой человек, 1 2
1 Древний мир не знал стеклянных зеркал. Зеркала изготовлялись из полиро-
ванного металла.
2 Диоскуры — утренняя и вечерняя звезды; покровители и путеводители стран-
ников.
280
соскакивая с лошади. — Много зарабатываешь ты для отца в этой
кузнице?
— Волей богов, колеса часто ломаются на наших дорогах, —
сверкая зубами, улыбнулся кузнец. — А лошади на тропинках пе-
ревала теряют подковы. Это дает изрядный доход хозяину.
— Воображаю, как путники сердятся на богов за это! — ус-
мехнулся Луций, усаживаясь в рэду.
Хризостом последовал за ним. Породистые лошади с места рва-
нули и быстро умчали их вперед. Обернувшись посмотреть, как
идут рабы, Хризостом вскрикнул:
— Бунт!.. Я предупреждал тебя! Уезжай скорее!
Выпрыгнув из рэды, домоправитель отважно пустился к взбун-
товавшимся рабам.
Луций приказал остановить лошадей и с интересом стал на-
блюдать, как бежали назад к перевалу сицилиец и почти все рабы,
а за ними — Хризостом и надсмотрщики. «Почему они бросились
удирать у самого дома? — удивился Луций. — Непонятно!.. Си-
цилийский мальчишка впереди всех... Вот не ожидал от него такой
прыти! Ага!.. Надсмотрщик таки нагнал его... вцепился в туни-
ку...»
Луций высунулся в окошечко рэды и во весь голос крикнул:
— Держи его! Вяжи!.. — и тут же одернул себя: он-то чего
волнуется? Хризостом и надсмотрщики сделают все, что надо.
«Мальчишка что-то объясняет. Вон они окружили мальчишку.
Как смешно размахивают руками!.. Подошел Хризостом. Кажется,
никакого бунта нет. Как всегда, выдумка старика... Интересно, о
чем они говорят?.. Мальчишка побежал дальше... Остальные вер-
нулись...»
— Что там произошло? — спросил он, когда Хризостом воз-
вратился .
— Да все этот сицилиец! Нянчится со своим псом! Забыли
снять с собаки тюки, а она, видя, что люди сбросили поклажу,
улеглась посреди дороги — и ни с места! Мальчишка побежал к
ней, а Дриас, думая, что он хочет скрыться, погнался за ним.
Остальные бросились за Дриасом, как овцы за бараном.
— Почему же ты недоглядел? — укорил домоправителя Лу-
ций.— Нельзя навьючивать на собаку тюки. Как только приедем
на виллу, распорядись, чтобы ее выкупали и накормили.
Они подъехали к низкой стене. Привстав, Луций высунул го-
лову в окошечко рэды. За стеной кипела работа. Полуголые, ко-
ричневые от загара рабы с лопатами и лейками окапывали и по-
ливали молодые деревца —видно, не так давно здесь посаженные.
Луций опустился на сиденье.
— Я всегда говорил, что здесь надо устроить питомник. Отец
же почему-то раздумывал. У Катона ясно сказано: над посадками
не надо размышлять, их надо делать. Я познакомил вилика с тру-
281
дом Катона и вот... — Луции указал на работающих, приба-
вив: — Нет, он не глуп, наш вилик.
За стеной заметили рэду молодого хозяина. Раздались привет-
ственные крики. Луций высокомерно улыбнулся Хризостому:
— Как видишь, твой ворон не причинил нам зла... и гладиа-
торы тоже.
Глава 13
ПРИЕЗД НА ВИЛЛУ
Вилик Сильвин с утра наблюдал за уборкой господского дома.
Рабы вытирали потолки и стены влажными губками, выбивали
ковры, вытряхивали и развешивали занавеси, чистили бронзовые
светильники и ножки столов. Под вечер Сильвин забежал к себе,
чтобы с террасы, выходящей на дорогу, взглянуть, не едет ли хо-
зяин.
— Я слежу, отец, не беспокойся! — повернулся к нему маль-
чик, стоявший у перил террасы. — Мать велела мне караулить и,
как только покажется рэда, бежать предупредить тебя.
— Обо всем она успеет подумать! — одобрительно кивнул ви-
лик и, подойдя к сыну, ласково опустил руку ему на плечо.
Стоя рядом, они молча глядели на дорогу, по которой с моты-
гами на плечах возвращались с ближних огородов рабы. За ними,
вздымая пыль, волочились цепи.
— Зачем ты приказал заковать их? — спросил мальчик.
— Неизвестно, кто из господ приедет; если старый, так он
требует, чтобы с рабами обращаться построже. Теперь он будет,
наверное, особенно придирчив.
— Из-за восстания?
— Уже успел пронюхать?.. И откуда только ты все узнаешь,
хотел бы я знать? — Откинув голову сына, Сильвин испытующе
посмотрел ему в глаза. — Не следует разговаривать об этом с ра-
бами.
— Да ведь мы тоже рабы... — Увидев, что отец нахмурился,
мальчик поспешил объяснить: — Все арендаторы об этом гово-
рят... Хотел бы я хоть издали посмотреть на Спартака! — мечта-
тельно добавил он. — Я еще ни одного героя не видел.
— Александр! — сурово остановил его отец. — Если ты еще
раз произнесешь это имя, я накажу тебя. А теперь взгляни: вон
облако пыли. Наверное, это едет наш господин. А ты его прозевал.
Вот как на тебя полагаться! Беги предупреди мать, а я пойду его
встречу. — Широко распахнув ворота, Сильвин вышел на дорогу.
Облако выросло в клубящуюся тучу, в которой очертания
людей, лошадей и мулов казались смутными, как в тумане. При-
близившись к воротам, туча заколебалась, остановилась, начала
282
рассеиваться и оседать. Из рэды выпрыгнул Луций. Кланяясь гос-
подину, вилик пожалел, что отяготил людей цепями: молодой хо-
зяин много раз говорил, что заковывать рабов бессмысленно —
это мешает им работать.
На сером от пыли лице Луция весело сверкали глаза и зубы.
— Ванну!.. Ванну во имя богов!.. Я пропитан пылью, как
губка... Не-ет, когда я стану хозяином этой виллы, я прежде всего
позабочусь о дороге к перевалу! Трижды прав Катон: поблизости
от имения необходимы хорошие дороги.
— Ванна для тебя, господин, готова. В доме еще не закончили
уборку, поэтому соблаговоли пройти в нашу баню... Эй, Калос! —
позвал он девушку, которая вместе с рабынями стояла на пороге
кухни. — Посмотри, как будут разгружать петориту.
Луций обернулся к Хризостому и кивнул на Льва, прыгавшего
вокруг Клеона:
— Не забудь распорядиться, чтобы выкупали и накормили со-
баку.
Хризостом неодобрительно покачал головой: «Вот она, совре-
менная молодежь! Вместо того чтобы, по обычаю предков, прежде
всего помолиться пенатам, они начинают с ванны и... с заботы о
собаке! Да, не впрок, видно, пошли Луцию все наставления старо-
го воспитателя».
Хризостом был покрыт пылью не меньше молодого хозяина, а
путь, проделанный пешком, в то время как Луция несли в лектике,
утомил старика. Но Луций на это не обратил внимания. Его боль-
ше занимала собака. Хризостом был обижен и, увидев Александра,
глазевшего на господина, закричал:
— Ну-ка, займись собакой! Доверяю это дело тебе.
Вспыхнув от удовольствия, Александр подбежал ко Льву. Пес
предостерегающе оскалил клыки. Мальчик смущенно отступил:
— Ух, какой!
— Спокойно, Лев! Это друг, —сказал Клеон. — Поздоровай-
ся с ним.
Вежливо махнув хвостом, Лев протянул Александру лапу.
Сын вилика ахнул от восхищения и, вытянув руку в уровень с
плечом, пресерьезно поклонился псу:
— Привет, Лев!.. Его ведь Львом зовут? Ты его хозяин, что
ли?
— Он мой друг, — ответил Клеон, лаская собаку. — Когда-
то я спас его от смерти. С тех пор мы не расстаемся. Дома, в
Сицилии, мы вместе пасли овец. А когда меня похитили пираты...
— Тебя похитили пираты?! — перебил Александр. — Ох,
как интересно!.. Расскажи, как это произошло. Я еще никогда не
видел пиратов... К нам они не добираются.
— После расскажу. Сейчас нам надо выкупать Льва, — на-
помнил Клеон.
283
— Верно! — спохватился Александр. — Ну, пойдем на скот-
ный двор, а потом я вас накормлю.
— Погладь его, не бойся, — предложил Клеон. — Он будет
и твоим другом.
Сын вилика почтительно дотронулся до пыльной шерсти соба-
ки и повел Клеона и Льва к воротам в низкой стене, разделяющей
усадьбу на две неравные части: чистый двор, через который про-
ходили хозяева и их гости, и черную половину, где помещались
служебные постройки и двор для скота и птицы.
Александр объяснял Клеону назначение построек на служеб-
ном дворе, мимо которых они проходили:
— Вот в этих каморках спят рабы, а там — кухня; рабы в
ней обедают, а в дождь и работают. Вон там —видишь, раскрыта
дверь? — кузница. А вон тот большой сарай — хлебный амбар.
Он на столбах, чтобы зерно со всех сторон проветривалось. А вот
здесь — он указал на тяжелую дверь с большим замком, — эрга-
стул...
— Что это? — спросил Клеон.
— Подвал. Туда запирают провинившихся рабов. Там сыро и
холодно даже в самые жаркие дни и почти нет света. Видишь,
какие маленькие окошечки с решетками? Отец не любит сажать
туда рабов, но иногда приходится...
— Зачем?
— Ну, если кто украдет что-нибудь или попытается бежать... —
неохотно ответил Александр. — А мимо того хлебного амбара, —
указал он в другую сторону, — можно пройти в господский сад. Я
тебя как-нибудь туда сведу, там очень красиво.
Ворота во второй стене вели на скотный двор. Клеон заметил,
что из дома возле главных ворот был выход в каждый двор, кото-
рый они проходили.
— Зачем столько дверей в этом доме? — поинтересовался он.
— А как же? Здесь, кроме домоправителя, живет мой отец.
Он управляет виллой, —сказал Александр. — Если нужно быст-
ро куда-нибудь поспеть, не бежать же через все дворы вокруг дома!
Если бы Клеон побывал внутри дома, то увидел бы, что вилик,
и не выходя, мог наблюдать за всем, что делается на вилле и в ее
окрестностях: окна второго этажа с одной стороны выходили на
дорогу и огороды, с другой — на чистый двор, так, что можно
было видеть всех, кто входил в главные ворота; с третьей стороны
был виден тот двор, где стояли хозяйственные постройки, а окна
четвертой были обращены к скотному двору, куда сын вилика при-
вел теперь Клеона и Льва.
В искусственном водоеме посреди двора плескались утки и гу-
си. Вокруг, роясь в пыли, расхаживали пестрые куры с выводками
цыплят. Длинноногий павлин, вытянув шею, преследовал петуха,
а тот растопырив крылья, семенил от него и орал, призывая на
помощь. Из дома выбежала девушка лет семнадцати. Отогнав пав-
284
лина, она стала сыпать птицам зерно и крошки из корзины, кото-
рая висела у нее через плечо. Толкаясь и спеша обогнать друг
друга, птицы бросились к ней. С причудливой голубятни слетели
голуби и закружили над девушкой. Они присаживались то на ее
голову, то на края корзины, и девушка, смеясь, отмахивалась от
них. Клеон остановился полюбоваться веселой птичницей и ее пер-
натыми друзьями.
— Ну, чего стал? — дернул его за руку Александр. — Это
моя сестра Береника. А ты смотришь, словно чудо какое увидел!..
Сам же говорил — надо купать Льва. Идем, а то кончится обед, и
вам ничего не останется.
Мальчики столкнули Льва в водоем и со смехом смотрели, как
он там фыркал и барахтался, а недовольные утки и гуси с криком
разбежались во все стороны. Клеон и сам с удовольствием прыгнул
бы в водоем, но Александр сказал, что возле эргастулума есть от-
дельная баня для рабов. Там по праздникам им разрешается мыть-
ся теплой водой, а сегодня вечером можно пойти на пруд и выку-
паться.
Покончив с купанием Льва, Александр повел пастуха и собаку
обедать. Собакам не позволяли входить в кухню, где ели рабы, и,
так как Клеон не хотел разлучаться со Львом, Александр усадил
их на пороге, а сам побежал к очагу.
Заглянув в открытую дверь, Клеон увидел низкую полутемную
комнату, в которой за длинным столом обедали рабы. Вдоль стен
стояли кувшины и решета, под потолком висели корзины для сбора
плодов. В дождливые дни рабы, не выходя из столовой, могли
готовиться к уборке винограда: осмаливать кувшины для вина, чи-
нить решета и корзинки или вязать венички, которыми обметали
виноградную шелуху с кувшинов, налитых новым вином.
Александр протянул рабыням, хлопотавшим у очага, две пус-
тые миски:
— Для моих друзей. Они будут обедать в летнем триклинии,
на лестнице.
— Это еще что за новости? — закричала Калос, старшая се-
стра Александра, распоряжавшаяся раздачей пищи. — Убирайся
отсюда со своими выдумками!
— Так приказал сам молодой господин, — важно ответил
Александр. — Если не веришь, спроси у домоправителя Хризосто-
ма.
Глава 14
МОЛОДОЙ ХОЗЯИН РАСПОРЯЖАЕТСЯ
В то время как сын вилика кормил раба и собаку, сам вилик
и его жена Билитис хлопотали, принимая молодого хозяина.
285
После ванны Сильвин повел Луция в дом у ворот, во втором
этаже которого, над кладовыми, жила его семья. По дороге вилик
открывал двери кладовых: в одних висели под потолком окорока,
в других стояли бочки с оливковым маслом, в третьих на дощатых
настилах дозревали зимние яблоки и груши.
— Вот сколько у нас бочек со скантийскими яблоками и виш-
нями в сиропе!1 — сказал Сильвин, распахивая дверь полуподва-
ла. — А вот тут ящики с изюмом из аминейского винограда. Кро-
ме того, у Билитис зарыто в землю много кувшинов с отборным
виноградом и свежими орехами. А в сушильне есть и груши, и
фиги, и рябина... Да если желаешь, господин, пройдем туда: ты,
верно, не забыл дорогу в сушильню?.. Помнишь, как ты мальчи-
ком прибегал туда лакомиться?
— Во имя воспоминаний о тех днях ты хочешь уморить меня
голодом? — пошутил Луций. — Завтра я готов осмотреть и кла-
довые, и сушильни, и мельницу, и все, что полагается смотреть
хозяину, а сейчас всему на свете предпочту триклиний.
— Прости, господин... Это от излишнего усердия заговорил я
о хозяйстве. Войди! Билитис сама готовила для тебя обед. А ты
помнишь, надеюсь, какая она искусная повариха?
Вилик и вилика сами прислуживали молодому хозяину за сто-
лом. Сперва, для возбуждения аппетита, ему подали яйца, мари-
нованные оливки, чеснок, мяту, репу и грибы; была тут и соленая
рыба и обложенные салатом розовые ломти вареного окорока. По-
том Билитис принесла жареные сони1 2 3 с подливкой из меда и мака,
а также утку с хрустящей золотистой корочкой. Она была при-
правлена оливками и гранатовыми зернами. Сильвин подал к это-
му блюду засмоленную амфору с вином. Из букета, поставленного
перед ложемЗ Луция, в его бокал падали лепестки роз. Когда мо-
лодой человек покончил с уткой, ее место заняло блюдо со светло-
зелеными, словно хризолит, виноградными гроздьями.
— Отлично ты меня накормила, Билитис! — похвалил вили-
ку молодой хозяин. — Теперь идите обедайте вы. Не бойтесь: я
один не соскучусь.
Сытный обед, усталость после долгого пути и пьянящий воздух
навевали дремоту. Луций откинулся на обеденном ложе, присло-
нился затылком к нагретой солнцем стене и, пощипывая веточку
винограда, предался ленивому созерцанию.
День клонился к вечеру. Рабы поливали огороды. С поля до-
носился крик перепелов. Блаженное чувство покоя охватило Лу-
ция, и — чего никогда не было с ним в городе — юноша задремал
на обеденном ложе... Заснул ли он или только на минуту закрыл
1 Сироп, в котором сохранялись фрукты, в древнем мире делался из винограда.
2 Сони — ночные животные из породы грызунов, напоминающие белок.
3 Римляне возлежали за столом, а не сидели.
286
Сын вилика кормил раба и собаку
глаза? Луций вскочил, заслышав мычание, блеяние, хлопанье би-
чей, крики пастухов... Блаженного безделья как не бывало. Луций
выбежал в рабочую комнату взглянуть из окна на скотный двор.
Сквозь распахнутые ворота широкой рекой вливался скот и,
толкаясь, устремлялся к водоему. Гуси с гоготом отступили перед
овцами и коровами. Куры разбежались. Павлины взлетели на смо-
ковницу, росшую у крыльца, и во все стороны свесили сложенные
хвосты, словно длинные полотенца.
— Люди вернулись на час раньше, чтобы приветствовать те-
бя, — сказал вилик, останавливаясь позади Луция. — Если ты
отдохнул, может быть, сойдешь поздороваться с ними?
— Да-да, конечно, — рассеянно ответил молодой человек. —
Интересно, хороший доход дают павлины? Я вижу, у тебя разве-
лось их множество.
— Наша птица повсюду славится! — гордо ответил Силь-
вин. — Торговля ею составляет десятую часть доходов с имения...
Так сойдем во двор, господин?
— Да-да, конечно, —повторил Луций, направляясь к лестни-
це.
Шеренги рабов встретили молодого хозяина приветственными
возгласами. При виде цепей Луций нахмурился:
— Почему столько закованных? Зачем бесполезно растрачи-
вать силы людей, заставляя их таскать эту тяжесть?
— Отец твой думает иначе, господин, — вполголоса ответил
вилик. — К тому же, сейчас неспокойное время... гладиаторы...
Луций вскипел: вот дались им эти гладиаторы! Сколько разго-
воров из-за кучки восставших рабов! Он холодно оглядел ряды
склонивших головы невольников.
— Я не хочу видеть своих людей в цепях, — громко сказал
он вилику. — Прикажи расковать их. Пусть они радуются моему
приезду.
Слабый гул прошел по толпе. Луций не прислушивался к сло-
вам. Ему доставляло удовольствие сознание, что он только что про-
явил разумную гуманность. Растроганный мыслью, что рабы бла-
гославляют его, Луций захотел устроить им пир.
— Кроме обычного ужина, — обратился он к вилику, — дай
людям, в честь моего приезда, маринованной рыбы, вина и суше-
ных плодов. — Милостивым жестом отпустив рабов, Луций ука-
зал вилику на стоявшего у колодца Клеона: — Вон того мальчика
пошлешь завтра пасти овец. И собаку с ним. Ну, а теперь идем
осматривать сушильню, амбары, маслобойню, мельницу... словом,
все, чем ты хочешь похвастать перед хозяином.
— Куда хочешь, господин, — уверенно сказал вилик. — У
меня в хозяйстве все в порядке.
Прислонясь к краю колодца и машинально поглаживая шелко-
288
вистую после купания шерсть собаки, Клеон издали наблюдал, как
разговаривали хозяин и вилик; как пробегали по двору невольни-
ки, торопясь закончить до ужина все свои дела; как выходили из
кузницы те, кого освободили от цепей, и как молодые рабыни до-
или коров и овец... Пахло травой, парным молоком, свежевыпе-
ченным хлебом, цветами, навозом... Клеону эти запахи напомнили
родную деревню. Стало грустно, но он старался бодриться: боги
помогли ему выбраться из городского ада, — может быть, если он
не будет вешать нос, они и свободу ему вернут. Как знать, не ждет
ли его счастливый случай? Если не сегодня, то завтра...
10-834
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
УТРО НА ВИЛЛЕ
Среди ночи Клеон проснулся с мыслью, что в каморке над
хлевом, куда поместили его вчера вечером, он не один. Мальчик
вскочил и прислушался. Снизу доносились тяжелые вздохи и мер-
ный шелест. «Волы! —подумал Клеон. —Только волы!..»
— Тихо, Лев!.. Лежи тихо, — предупредил он. — Я посмот-
рю, нельзя ли нам убежать.
С протянутой вперед рукой он сделал в темноте два шага и
почувствовал под пальцем камень. Ощупывая стену, Клеон добрал-
ся до двери, нашел щеколду, приподнял... Дверь открылась. Он
увидел перед собой лестницу, спускавшуюся в тускло освещенный
луной хлев. Неудержимое желание бежать охватило его. Он боль-
ше не раздумывал, где найти приют и пищу, как укрыться от
преследования, как узнать дорогу к Спартаку... С той минуты, как
его похитили пираты, он впервые остался один и поверил, что боги
наконец сжалились над ним; как же не воспользоваться их мило-
стью!
— Лежи смирно! — повторил он, оглянувшись, и стал спу-
скаться.
Мирно жующие сено волы спокойно поворачивали головы к
мальчику, а он дрожал от страха, словно путник, блуждающий в
лабиринте чудовищного Минотавра!. Он дрожал от страха, что ка-
кой-нибудь вол замычит и волопас, который спит где-нибудь по-
близости, выглянет в дверь, незаметную в голубоватом свете луны.
Лунный свет льется сквозь широкие и низкие окна хлева, тени
решеток неподвижно лежат на земляном полу. Но в неосвещенных
углах хлева тени трепещут — то ли волы там движутся, то ли
1 Минотавр — мифический человеко-бык, живший на острове Крит в лабирин-
те и пожиравший людей; убит греческим героем Тезеем.
290
кто-то прячется... Может быть, кто-то следит оттуда за Клеоном?..
Мальчик остановился, всматриваясь в темноту... Нет, никого!..
Вдруг ему показалось, что Лев наверху жалобно заскулил. А что,
если он не выдержит одиночества и спрыгнет вниз?.. Испуганные
волы замычат. На шум кто-нибудь обязательно прибежит. Что де-
лать?.. Боги, научите, что делать?..
Ох, каким долгим показался Клеону переход через хлев!
Но вот он у входа. Он пробует открыть ворота хлева. Они
заперты снаружи. Значит, открытая дверь его каморки не была
милостью богов?.. Ее и запирать было незачем: бежать все равно
невозможно. Окно?.. Окно высоко, и на нем такая частая решет-
ка, что сквозь нее не пролезет и рука ребенка.
Клеон крепко сжал веки, чтобы удержать готовые хлынуть
слезы: пусть не радуются злые боги его печали!
* * *
— Эй, сицилиец!.. Тебя зовет вилик!.. Иди к нему скорее!
Поживей, поживей, поворачивайся!.. — кричал надсмотрщик,
стоя на пороге хлева.
Клеон и Лев скатились по лесенке и выбежали во двор.
Солнце должно было вот-вот взойти... На столбе у водоема
горел факел, отражаясь багровой рябью в воде. Две женщины вы-
тряхивали из мешка в лохань желуди, чтобы размочить их на корм
свиньям. Полусонные рабы, выскакивая из своих каморок, бежали
к кухне. В дверях ее Калос раздавала лепешки. Клеон хотел также
получить лепешку, но надсмотрщик его остановил:
— Поешь после. Беги вон к тому хлеву...
Клеон круто свернул в сторону.
Конюх запрягал лошадей, рабы укладывали в повозку кожи:
вилик должен был отвезти их в соседнее имение и обменять на
глиняную посуду. Другие рабы — те, что работали на полях, и те,
что ухаживали за виноградниками и садами, — собирались груп-
пами.
— Поживей!.. Поживей!.. —кричали надсмотрщики, щелкая
бичами по земле: Сильвин не любил вспухших рубцов на коже
своих подчиненных.
— Ты не ел еще, сицилиец? — спросил вилик подбежавшего
Клеона. — Потерпи немного. Ты один пока свободен, поможешь
мне. На, держи! — Он передал Клеону миску с вином, луковицу
и яйцо: — Неси все за мной. Старший пастух уехал на дальнее
пастбище, мы с тобой его сегодня заменим.
Клеон сунул луковицу за пазуху и, держа миску в одной руке,
а яйцо в другой, вошел за виликом в хлев, дверь которого открыл
им раб-волопас. Клеон увидел понурого вола, перед ним стояла
кадка с замешанными на воде отрубями, к которым он, по-види-
мому, не притронулся.
291
10*
— Не ест? — спросил вилик.
— Не хочет, — кивнул волопас.
— А вот ты не удержался и съел свою лепешку! — укоризнен-
но сказал вилик. — И я должен для лечения отрывать от дела
другого раба!
Разбив яйцо, вилик заставил вола проглотить его, затем поднес
больному луковицу и вино.
— Ну вот, теперь вол, с помощью богов, поправится. Мы ле-
чили его по всем правилам: и мы и вол стояли на деревянном
помосте, и ни мы, ни вол ничего перед лечением не ели. Запомни:
если скотина, которой ты даешь лекарство, не может удержаться
на ногах, хотя бы с чужой помощью, не стоит и лекарства на нее
тратить — она все равно не поправится. Говорят, очень важно
также ничего перед этим не есть. Почему не должен есть лекарь,
не «могу тебе объяснить. Ну, а больной — понятно: на голодный
желудок, когда лекарству ничто не мешает, оно лучше действует.
Теперь иди завтракай, потом Александр проводит тебя на пастби-
ще.
Пастухи уже угнали коров, овец и свиней. Птицы снова завла-
дели двором. На пороге опять появилась Береника с корзиной кор-
ма. Клеон мог теперь беспрепятственно любоваться девушкой. За-
метив его, Береника дружески махнула рукой:
— Привет! Я принесла кое-что и для твоей собаки. — Она
бросила Льву лепешку.
Пес на лету подхватил ее, рявкнул на петушка, взлетевшего
было, чтобы клюнуть плоский хлебец.
— Александр сейчас выйдет, — сказала девушка. — Подо-
жди его здесь. Он отведет тебя к Долговязому.
Ради удовольствия полюбоваться, как она кормит птицу, Кле-
он готов был пожертвовать своей лепешкой; присев на камень,
мальчик спросил:
— К кому, ты говоришь, поведет меня твой брат?
— К Долговязому. Это пастух. Мы так зовем его, потому что
он очень худой и высокий.
— Это еще что?! — крикнула Калос, появляясь в воротах
скотного двора. —Я его жду, а он болтается без дела!.. Кажется,
даже и не ел еще? Иди получай лепешку. А потом я выдам тебе
два мешка крупы. Мать велела отнести их на пастбище. Ну, ше-
велись же!
Клеон поднялся, чтобы идти за Калос, но в это время сверху
раздался голос Александра:
— Эй!.. Держи!
Разгоняя квохчущую птицу, из окна второго этажа слетели
шест и веревка, а следом — под крики испуганных сестер —
спрыгнул и сам Александр.
— Ловко! — похвалил он себя, становясь на ноги. — Точно
воин Спартака!
292
У Клеона загорелись глаза:
— А ты видел его когда-нибудь?
— Александр! — предостерегающе сказала Береника.
— Александр! — нахмурилась Калос.
Александр махнул рукой:
— Я ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знаю. Ну,
Калос, давай нам завтрак и мешки.
В пять минут Клеон и Лев покончили с едой (Станиен считал,
что рабы лучше работают, если их держать впроголодь). Связав
полученные от Калос мешки, мальчики перекинули их через шест,
один конец которого взял Александр, а другой — Клеон.
— Если меня долго не будет, — с озорной улыбкой сказал
Александр, —значит, мы ушли к... ну, сами знаете к кому.
— Убирайся, бездельник! — крикнула Калос, нахмурившись
так, что ее брови превратились в одну черту. — Я вот скажу отцу
про твои дурацкие шуточки!
Ничуть не напуганный этой угрозой, Александр повернулся к
Клеону:
— Теперь в путь. Идем через господский сад, так ближе. Ну,
раз-два, раз-два... Старайся ступать той же ногой, что и я, —
будет легче нести.
Клеон шел за Александром, любуясь полянами роз, лилий,
фиалок, гиацинтов, окруженных кустами сероватого розмарина и
аканфа с колюче-зубчатыми листьями. Поляны цветов чередова-
лись с купами деревьев — гранатов, айвы и миндаля.
— Почему ты сказал про Спартака? — спросил он. — Разве
гладиаторы сражаются где-нибудь поблизости?
— Нет. Недавно вернулся один наш арендатор, он привез
своего сьша>раненного в битве возле Везувия. Он рассказывал мне
об этом сражении...
— Они победили?! — перебил его Клеон.
— Какое там!.. Гладиаторы разбили их наголову!
— Я же о гладиаторах и спрашиваю. А этот легионер не ска-
зал, как удалось им сойти с горы? Там ведь непроходимые пропа-
сти.
— А ты откуда знаешь?
— Я был там, когда началось сражение. Но не знаю, чем оно
кончилось и как им удалось сойти вниз.
— Наверное, их свел Геркулес. Он ведь сам был рабом у Ом-
фальй — он должен сочувствовать нам. Так думает легионер. Гер-
кулес помог Спартаку и римлян разбить. Мало кто из них спасся...
А ты как туда попал? Расскажи. Теперь нам никто не помешает.
Вдруг Лев ощетинился и зарычал на странное дерево: оно было
похоже на дракона и шевелило листвой, словно вздыбившейся че-
1 Омфала — мифическая царица древней Лидии (Малая Азия). Геракл был у
нее в рабстве и прял с ее девушками.
293
шуей. Клеон широко раскрыл глаза: вокруг стояли рогатые, кры-
латые, хвостатые деревья и кусты.
— Что это? — оробев, спросил он. — Заколдованный сад?
— Эх ты! А еще настоящее сражение видел и живых пира-
тов! — укорил его Александр. — А искусства садовника испугал-
ся!
— Садовника? — Клеон с сомнением покосился на необыкно-
венные деревья. — Вон коза, а там баран... Так это садовник
превратил их в растения? Значит, он колдун?
— Вот чудак! — фыркнул Александр. — Никакой он не кол-
дун, а просто так подстриг деревья, что они стали похожи на птиц
и зверей.
— И господам это нравится? — с отвращением спросил Кле-
он.
— Делать им нечего, вот и выдумывают...
— А может быть, дриадам 1 больно от этого?
— Будут они думать о дриадах! — сердито сказал Алек-
сандр. — Они вон таких героев, как Спартак, на арену посыла-
ют!.. Вот придет он в наши места, убегу к нему! Тогда я им пока-
жу!.. Хочешь, уйдем вместе к Спартаку?
— Хочу!
— Так расскажи, как попал к Везувию в ту ночь, а то не
возьму с собой. И про пиратов расскажи... Вон, смотри, —указал
Александр на громадный подстриженный луг: — тут на лошадях
катаются. Это мы половину пути прошли, а ты еще и не начал
рассказывать!
— Ну хорошо... — Клеон помолчал, собираясь с мыслями. —
Слушай же, как отомстили мне боги...
Сын вилика заслушался Клеона и совсем было забыл, что отец
приказал объяснить новому пастуху, что ему придется делать.
Только увидев старые вязы, обвитые до самых крон виноградом,
Александр вспомнил напутственные слова отца и сообразил, что
сад кончается.
— Не всякому боги посылают столько приключений! — зави-
стливо вздохнул он. — А ты говоришь, что они тебе мстят!
— Конечно, мстят, — возразил Клеон. — Я был свободным,
а они сделали меня рабом.
— Я тоже раб и сын раба, — сказал Александр, — а у богов
нет причин на меня сердиться.
— Это другое дело: ты родился рабом. Кроме того, рабы раз-
ные бывают. Вон Хризостом тоже раб, а ехал в рэде молодого
господина...
— Ну, не сердись, — примирительно сказал Александр. —
На пастбище тебе будет хорошо. Только не очень слушай Долговя-
1 Дриады — нимфы (низшие женские божества греческой мифологии, олице-
творявшие силы природы); дриады жили на деревьях.
294
зого. Он вообще не плохой, но лентяй и захочет вами командовать.
А ты не давайся и Льва не давай. У него собаку загрызли волки,
и теперь постоянно пропадают ягнята. Старший пастух его не на-
казывает, потому что одному без собаки трудно, а старший — его
зовут Мардоний — никак не может найти хорошую.
— Теперь твой Мардоний может спать спокойно! — Клеон с
гордостью поглядел на бежавшего впереди Льва. — У нас ни один
ягненок не пропадет.
— С такой собакой волк не страшен, — согласился Алек-
сандр, — да и пасти вам придется всего одну сотню маток с ягня-
тами. У нас на каждую сотню два пастуха. А Мардоний недавно
почему-то отослал помощника Долговязого: говорит, будто он не-
честный. Мардоний за всеми пастбищами смотрит, он ваш главный
начальник, и ты ему во всем повинуйся... Ну вот мы и пришли.
При их приближении из густой травы поднялся высокий юно-
ша со всклокоченной рыжей копной на голове.
— Я привел тебе помощника, — обратился к нему Алек-
сандр. — Гляди, какая у вас будет собака! Теперь тебе уж не
придется жаловаться на волков.
Долговязый опасливо покосился на Льва:
— Лучше бы их послать в другое место. Тут им будет плохо...
— Спятил ты, что ли? Ты же совсем один, даже без собаки.
— Ну и что же... — Долговязый глядел в сторону, покусывая
травинку. — Я и один справлюсь.
— Всем известно, как ты справляешься. И вообще, не твое
дело рассуждать! Так приказал сам молодой господин. И знай, что
Мардоний не будет больше прощать тебе пропажу ягнят.
— Не надо мне помощника — хуже будет, — упрямо твердил
Долговязый.
— Конечно! Придется смотреть в оба и за каждого ягненка
отвечать собственной шкурой... Ну, нечего болтать! Принимай: вот
тут мука и крупа. Да покажи ему сотню.
Долговязый с помощью Клеона отнес мешки с провизией к
пастушьему шалашу. Получив свой шест и веревку, Александр по-
прощался с пастухами и Львом. Он пообещал Клеону навещать
его.
— Как услышу какие-нибудь новости про человека, о котором
мы с тобой говорили, — он выразительно поглядел на Клеона, —
так и прибегу.
— Пусть боги пошлют тебе все, что ты хочешь! — напутство-
вал его обрадованный Клеон.
Многозначительно подмигнув новому приятелю, сын вилика
ушел. Едва он исчез за кустами, как рыжий пастух снова растя-
нулся на земле и, заложив руки под голову, уставился в небо.
Не обращая на него внимания, Клеон и Лев занялись осмот-
ром стада. Через час они уже знали приметы почти каждой овцы.
Лев, как настоящий хозяин, согнал в кучу разбредшихся по лугу
295
маток и улегся на холмике, зорко поглядывая вокруг. Клеон, взяв
на руки самого маленького ягненка, сел возле собаки. Разговари-
вать с неприветливым рыжим парнем ему не хотелось.
Глава 2
НА ПАСТБИЩЕ
На ночь, по приказу Мардония, пастухи не возвращались на
виллу. Овцы ночевали в переносных загонах из плетенок и сеток.
В одних загонах те, что должны ягниться, в других — матки с
новорожденными ягнятами.
Клеон внимательно присматривался, как ухаживают за овцами
в этом большом хозяйстве, и старался все запомнить, чтобы потом,
когда вернется домой, обо всем рассказать отцу. Он был уверен,
что рано или поздно ему удастся убежать от Станиена и возвра-
титься в Сицилию.
Едва забрезжит рассвет, Клеон со Львом и Долговязый выго-
няли овец на влажный от ночной росы луг. А когда всходило
солнце, они гнали сотню к ручью на водопой. В то время как овцы,
стоя по брюхо в воде, пили, пастухи тут же умывались и завтра-
кали черствыми лепешками, запивая их молоком. Подоить овец
они успевали еще в загородках до восхода солнца. Доил обычно
Долговязый, предоставляя Клеону более беспокойное дело — вы-
пускать ягнят, которых еще кормили матки. Клеону доставляло
удовольствие смотреть, как радостно вырывались они на луг и,
подбежав к овцам, жадно тянули молоко. А когда ягнята насыща-
лись, мальчик запирал их в загоне и, чтобы они не скучали по
материнскому молоку, клал им в кормушки самой нежной травы
и дробленой вики.
В полдень Долговязый забирался в шалаш: поджидал, как он
уверял, когда с сыроварни приедут за молоком, а на самом деле —
чтобы выспаться на подстилке из свежей травы. Клеон и Лев, как,
бывало, и дома, загоняли маток под раскидистые деревья. Клеон
усаживался в тени с какой-нибудь работой, но скоро руки его опу-
скались, мысли улетали, ему начинало казаться, будто он пасет
свое стадо, будто где-то здесь, за одним из стволов, прячется Пас-
сион и, притаившись, ждет, чтобы Клеон стал искать его... Клеон
закрывал глаза, прислушиваясь к шелесту листьев и стрекотанию
цикад. Он дома... на лужайке возле оливковой рощи... не было ни
корабля пиратов, ни римского лагеря, ни рынка рабов... он в Си-
цилии.
Но вот слышался лошадиный топот. Клеон еще плотнее смы-
кал веки. Топот приближался. Конь останавливался, над его голо-
вой раздавался окрик... Мальчик вскакивал. Это был или раб с
сыроварни, или старший пастух.
296
А иногда дремотная истома улетала сама, и Клеон с внезапной
яркостью вспоминал какую-нибудь подробность из пережитого на
пиратском корабле или на привале маркитантов. Горе сдавливало
ему горло* Он вскакивал и начинал бегать среди овец, проверяя,
правильно ли они стоят. Старший пастух сердился, если видел, что
овца стоит головой к солнцу. «У овец, — говорил он, — головы
слабые, овцы могут умереть от солнца. Пастух должен следить,
чтобы овца стояла к солнцу хвостом, а не головой». И вот Клеон
бегал по пастбищу, поворачивая овец хвостами к солнцу, а Лев с
лаем носился за мальчиком и прыгал вокруг него. Долговязый,
которому они мешали спать, вылезал из шалаша и бранился.
— С тебя же спросят, если Гелиос1 поразит овцу стрелой! —
огрызался Клеон.
Но не от усердия бегал он и загонял овец в тень. Он хотел в
движении рассеять тоску по дому и подавить желание убежать от
этих лугов и рощ, ставших для него тюрьмой.
День проходил за днем, и Клеон потерял им счет, а сын вилика
не приходил.
Но каждые три-четыре дня приезжал на пастбище небольшого
роста человек: жилистый, черный, словно высушенный на солн-
це, — старший пастух Мардоний. Он вел счет овцам и ягнятам.
Лев почему-то невзлюбил его. Всякий раз, как Мардоний брал
ягненка от матки, Лев рычал, и только сердитый окрик Клеона
удерживал его от нападения.
1 Гелиос — бог солнца у древних греков.
297
Старший пастух добродушно смеялся и хвалил усердие Льва: с
таким сторожем можно не бояться за овец, как бы далеко ни ушла
сотня. Мардоний никогда не забывал наградить бдительного пса
чем-нибудь вкусным — куском солонины или костью от окорока.
Лев не притрагивался к угощению, ожидая, чтобы хозяин сказал
ему:“Возьми”. Но и после разрешения ел с таким видом, точно
делал Мардонию одолжение. Всякая попытка черного человечка
прикоснуться к собаке вызывала у нее взрыв ярости, и старший
пастух в конце концов отказался от мысли приручить ее.
Иногда после посещения Мардония пастухи угоняли овец на
новое пастбище, погрузив колья, сетки и плетенки на лошадей,
которых специально для этого держали при сотне. Всякий раз Кле-
он грустил, что они уходят от Александра.
Чем больше удалялись они от виллы, тем ленивей делался Дол-
говязый, и Клеону становилось все труднее. Мардоний приказал,
чтобы ночью пастухи сторожили овец по очереди. Но Долговязый
часто засыпал, сидя у костра, и сицилийский пастух каждую ночь
сам обходил загоны и долго потом стоял на холодной от росы тра-
ве, выжидая, не блеснут ли где зеленоватые огоньки волчьих глаз.
Лев, ночевавший между загонами, подходил к хозяину и, сжи-
мая зубами его опущенную руку, требовал ласки. Потрепав его по
голове, Клеон расталкивал уснувшего у костра Долговязого и снова
забирался в шалаш, но долго еще прислушивался, не залает ли
Лев, не послышатся ли конский топот или чужие голоса*...
Раб с сыроварни приезжал теперь раз в неделю. Клеон поджи-
дал его с нетерпением, потому что всякий раз он привозил какие-
нибудь новости. Еще издали заслышав дребезжание его тележки,
Клеон бежал к яме, в которой прятали они амфоры с заквашенным
молоком, вытаскивал их и выстраивал у дороги. Если бы можно
было погрузить их на ходу в движущуюся тележку, он бы это
сделал — так хотелось ему выкроить побольше времени для раз-
говоров. Глядя, как он суетится, Долговязый сплевывал сквозь
зубы и с размаху бросался в траву. Теперь, забираясь в шалаш, он
уже не говорил, что будет ждать человека с сыроварни. Он предо-
ставил это Клеону и пальцем не желал пошевелить, чтобы помочь
им грузить амфоры. Клеон был очень доволен, что никто не меша-
ет ему слушать новости, которые сообщал раб с сыроварни, пока
они ставят амфоры в корзины, привязанные к тележке. А рассказы
его были один другого интереснее. И Клеон мог потом долго обду-
мывать то, что услышал.
Однажды раб с сыроварни рассказал, что какая-то женщина,
по имени Фабия, приехала на виллу в сопровождении целого от-
ряда вооруженных верховых и закупила сразу две сотни овец и
кучу битой птицы. Ви лику, который ей все это продал, она сказа-
ла, будто здесь, в окрестностях, приобрела имение и теперь обза-
водится хозяйством... Но не странно ли, что ей в хозяйстве пона-
298
добилась такая масса битой птицы, да еще летом? На вилле среди
рабов ходят слухи, будто женщину эту послал Спартак и овцы
сенатора пошли на продовольствие отряду гладиаторов. Все рабы
над этим исподтишка посмеиваются.
Клеону показалось, что он уже слышал когда-то имя Фабии...
Но где? Он спросил, молодая она или старая, и раб сказал, что
она прекраснее всех женщин, которых он в своей жизни видел.
Сами по себе эти слова мало что значили, но Клеон сразу вспомнил
рынок рабов и женщину, которая хотела его купить и которую
даже торговец рабами называл прекрасной Фабией. Клеон был
уверен, что это она приезжала на виллу, и позавидовал рабу с
сыроварни, который мог так много видеть и слышать.
Приехав за молоком в следующий раз, раб с сыроварни рас-
сказал, что с виллы несколько невольников бежало к Спартаку и
их не поймали. Хотя вилик и надсмотрщики говорят, будто бегле-
цов казнили, но это неправда: если бы их изловили, то казнь со-
вершали бы публично, в назидание остальным рабам. Ходят слухи,
что к Спартаку бегут даже свободные землепашцы с полей. «Им
ведь тоже не сладко живется: работают от зари до зари, а есть
нечего — весь урожай кредиторы забирают. Должники из свобод-
ных почти в таком же рабстве, как и мы. Одно только благо у них
есть, что нельзя их ни продать, ни убить. Ну, а голодом замо-
рить — сколько угодно! Закон и не подумает заступиться».
Эти рассказы укрепляли в Клеоне решимость бежать к глади-
аторам. Но, когда он спрашивал раба с сыроварни, в какой стороне
войско Спартака, тот смеялся: «Везде! У Спартака теперь огром-
ное войско. Он выбил римлян из Кампании». — «А как же не
боится наш хозяин?» —спрашивал Клеон. «Не знаю, —пожимал
плечами раб. — Должно быть, надеется, что сенат его защи-
тит». — «А почему ты не бежишь?» — спрашивал Клеон.
«Жду», —загадочно отвечал раб. «Чего?» — «Не все ли тебе рав-
но, чего? Жди и ты. Не советую пускаться к Спартаку в одиночку,
да еще с этой собакой. Будь уверен — изловят. А хуже этого и
быть ничего не может: забьют до смерти. Жди!»
Клеон понимал, что раб с сыроварни прав, но желание бежать
с каждым днем росло. Уйти с пастбища было так просто: углубить-
ся в лес — и Клеона уже нет. Долговязый не скоро его хватится,
а когда обнаружит исчезновение своего помощника, тот будет уже
далеко. Но и тогда Долговязый не сможет никому дать знать о его
бегстве, пока не приедет раб с сыроварни или Мардоний: нельзя
же уйти и оставить сотню овец без присмотра! Уйти просто. Но что
дальше?.. Куда идти?.. Не наткнется ли Клеон с первых же шагов
на фугитивария?.. Раб с сыроварни рассказывал, что эти подлые
люди зарабатывают свой хлеб тем, что ловят беглых рабов и воз-
вращают хозяевам. Клеон решил ждать.
С Долговязым Клеон почти перестал разговаривать. Он жил
теперь в мечтах о бегстве, о свободе, о Спартаке, о родном доме...
299
Но работу свою он выполнял так же тщательно, как всегда. Дол-
говязый не обращал внимания на Клеона и, казалось, был даже
доволен тем, что подручный не мешает ему спать.
По утрам Клеон пересчитывал овец, стараясь и вдали от отца
соблюдать порядок, которому тот его научил. Однажды, недосчи-
тавшись матки с ягненком, Клеон свистнул Льва, и они отправи-
лись на поиски. Лев уверенно бежал впереди, нюхая воздух. Клеон
едва за ним поспевал. У зарослей ежевики Лев остановился и,
помахивая хвостом, оглянулся на Клеона. Пастух услышал блея-
ние овцы и вывел ее из чащи. А ягненка сколько ни искал, так и
не нашел; поднял только деревянный башмак. Башмак был самый
обыкновенный, какие носили все рабы. У Клеона в шалаше тоже
лежали такие башмаки, только он предпочитал ходить босым, с тех
пор как его сандалии износились. Он дал собаке обнюхать найден-
ный башмак:
— Этот человек унес ягненка. Ищи!
Виновато повизгивая, Лев побежал по тропинке, оглянулся на
хозяина и залаял.
Клеон прошел за собакой по едва заметной тропинке шагов
сто. Овца бежала сзади. Скоро Клеон понял, что искать бесполез-
но: по этой дорожке кто-то унес ягненка. Но человек этот давно
скрылся. Пастух позвал собаку:
— Идем обратно. Вора нам не поймать. Как же ты это допу-
стил, Лев?
Поджав хвост, Лев подполз к мальчику и лизнул его ногу.
Смирение собаки не смягчило пастуха.
— Теперь мы опозорены, — стал он укорять Льва. — Теперь
все скажут: это не собака, а трусливый щенок. Гладиаторы не
захотят принять нас в свое войско. Какие, скажут, это воины?
Один — мальчишка, а другой... разве он может сторожить наших
боевых коней? За ним самим надо смотреть, как бы не унес его
волк. Фу!..
Клеон слегка толкнул ногой Льва и, не обращая внимания на
его обиженный визг, зашагал к пастбищу. Подгоняя овцу, Клеон
раздумывал, кто же все-таки унес ягненка. Волка Лев не подпу-
стит. На чужого человека он залаял бы. Его не приманишь вкус-
ным куском и даже лаской. Конечно, трудно одной собаке усмот-
реть за несколькими загонами. А Долговязый спит непробудным
сном каждую ночь. Может же и Лев когда-нибудь задремать. Что
он, не живой, что ли?.. Но кто мог сюда пробраться?.. Кто потерял
в ежевике свой башмак?.. Вдруг он вспомнил слова раба с сыро-
варни, что войска Спартака повсюду. У него даже дух захватило:
неужели это они? Неужели воины Спартака?.. Но что им делать с
таким маленьким ягненком? Его мясом может насытиться только
один человек. Нет, это не гладиаторы. Но, может быть, это какой-
нибудь раб, бежавший к Спартаку?.. Значит, Спартак близко?..
300
Но почему же не идет сын вилика? Ведь он обещал!.. Если какой-
нибудь голодный воин Спартака взял ягненка, Клеону не жалко:
пусть наестся вдоволь, чтобы хватило сил сражаться.
— Проспал ягненка, лентяй! — попрекнул он Долговязого,
придя на пастбище.
— Ты же хвастал, что твой пес ни одного волка не подпу-
стит, — равнодушно отозвался рыжий пастух.
— Лев не деревянный. Ты все ночи спишь, а он караулит! Мог
и он уснуть на несколько минут. А что, если ты какую-нибудь овцу
не загнал на ночь? Она и ушла с ягненком в лес, пока Лев дремал.
Как бы крепко он ни спал, но волка Лев почуял бы. А заросли, где
нашли мы матку, далеко, утащить оттуда сосунка волку ничего не
стоило. Только я не понимаю, почему он и матку не задрал?
У Долговязого в глазах и уголках рта мелькнула какая-то
странная усмешка. Клеон подумал, что Долговязый что-то знает и
не хочет ему сказать. И мальчик решил следить за рыжим пасту-
хом.
— Не буду я теперь спать по ночам, — предупредил он Дол-
говязого. — Можешь спать хогь все время без просыпу. Мы со
Львом сами будем сторожить стадо.
* * *
Следующие ночи Долговязый спал в шалаше, а Клеон и Лев
сторожили овец. Сидя рядом у костра, они смотрели в огонь, слу-
шали стрекотание цикад, вздохи сонных овец и фырканье лоша-
дей, щипавших между загонами траву. Время от времени Лев под-
нимал уши и раздувал ноздри, и Клеон понимал, что Лев почуял
какой-то новый запах.
— Кто там, Лев? Возьми его!
Лев вскакивал и без лая бросался в темноту. Иногда он воз-
вращался с добычей, неся в зубах полузадушенного зверька — то
соню, то лисицу, то зайца... Но бывало и так, что раздавался визг,
лай, фырканье, мяуканье... Тогда Клеон бежал на помощь, и Лев
выходил к костру сконфуженный, с расцарапанной мордой.
— Опять с дикой кошкой дрался? — укорял его Клеон. —
Ведь знаешь же, что этот противник не по твоим силам! Вот вы-
царапает она тебе когда-нибудь глаза...
Порой Лев рыскал вокруг загонов, принюхиваясь к чему-то, и
беспокойно рычал. Тогда Клеон зажигал от костра факел и вместе
со Львом обходил загоны. Клеон старался осветить ближайшие
кусты и деревья. Но бдительность пастуха и собаки, очевидно,
отпугивала вора. Клеон никого не находил. Овцы мирно спали в
загонах.
Как-то на рассвете Клеон, по обыкновению, помог Долговязо-
му выгнать овец и забрался в шалаш, чтобы к полудню выспаться
и сменить своего товарища. Но только он задремал, как услышал
яростный лай Льва и пронзительный крик:
301
— Держи!.. Он взбесился!
Клеон узнал голос старшего пастуха. Он выполз из шалаша и
поспешил на помощь Долговязому, который с трудом удерживал
собаку.
— Лев, не смей! Тихо!
Лев перестал рваться из рук рыжего пастуха, но продолжал
рычать.
— Чем ты его так раздразнил? — спросил Клеон Мардония.
— Никто это исчадие тартара не трогал! Просто он взбесился.
— Если бы он взбесился, он бегал бы и кусал всех на своем
пути. А Лев не трогал же Долговязого! Он злится за что-то на
тебя...
— Я не могу при нем спокойно говорить. Убери эту тварь. —
Мардоний протянул руку, указывая на Льва, и пес зарычал.
— Видишь, как он раздражен, — сказал Клеон. — Но, кля-
нусь богами, это не похоже на бешенство. И пены нет на морде,
видишь?.. Его волнует какой-то незнакомый запах, исходящий от
тебя... Может быть, ты надел новую вещь?
— Ха!.. — возмущенно пожал плечами Мардоний. — Не дол-
жен ли я докладывать твоему псу, если вздумаю обзавестись обно-
вой?
В его голосе Клеону послышалась неуверенность. Мальчик в
упор посмотрел на старшего пастуха:
— А не нашел ли ты в лесу деревянный башмак?.. Найденная
вещь, говорят, приносит счастье. Если он с тобой, то понятно, что
Лев на тебя бросается: ему недавно за такой башмак досталось. —
И Клеон рассказал старшему пастуху, как несколько ночей назад
овца с ягненком ушла в лес и как он и Лев их искали.
Мардоний слушал Клеона, недоверчиво щуря глаза и качая
головой.
— Странно, — сказал он, когда мальчик умолк. — Как же
это твой Лев подпустил вора?
— Собака тоже может когда-нибудь уснуть, а мы, наверное,
плохо загон закрыли — овца и ушла... Я уверен, что вор унес
ягненка из леса, а не из загородки.
Мардоний сделал шаг к Клеону, как бы собираясь его ударить,
но, покосившись на Льва, остановился.
— Вы плохо закрыли загон?.. За это господин прикажет би-
чевать и тебя и Долговязого, а твоего пса велит повесить.
Клеон закусил губы. Он не хотел говорить, что овцу украли в
ту ночь, когда сотню должен был стеречь Долговязый. Но, услы-
шав, что Мардоний грозит Льву, он рассердился:
— А Лев тут при чем? Он запирает загоны, что ли?
— Ты мне не дерзи! — погрозил Мардоний. — На этот раз
я, так и быть, прощу. Но, если случится еще пропажа, вам не
поздоровится!
302
Глава 3
ЧТО МОЖНО УВИДЕТЬ В ПОЛНОЛУНИЕ
В последнее время по приказу Хризостома каморки, в кото-
рых спят рабы, стали на ночь запирать. Приказ был отдан без
всяких объяснений, но все знали, что вызван он близостью Спар-
така. Душно стало в каморках. Сквозь маленькие оконца почти нет
притока воздуха. Раньше можно было хоть щель в двери оставить
или выйти подышать во двор... Теперь рабы заперты до рассвета
и встают не освеженные сном, а сморенные усталостью. А каждого
ждет длинный-длинный рабочий день.
Но вот дверь одной из каморок приоткрылась. Повеяло ночной
свежестью, ароматом цветов; хозяин каморки проснулся, глубоко
вздохнул и, заметив проскользнувшую в дверь тень, приподнялся.
— Это ты, Гефест?
— Тшш... Не шуми. Завтра чуть свет домоправитель уезжает
в Рим за оружием. Сообщи об этом... Пусть будут наготове. Когда
вернется — неизвестно.
Так же бесшумно Гефест скрылся за дверью.
Хозяин каморки, отупев от усталости, смотрит перед собой,
зевает... потом до его сознания доходит услышанная новость. Он
довольно ухмыляется и кивает:
— Расскажу... Всем расскажу... —-Сообразив, что того, кому
он отвечает, уже нет, он снова валится на соломенную подстилку
и засыпает.
Гефест, прячась между столбами хлебных амбаров', пробирает-
ся в господский сад; его прихрамывающая тень видна, когда он
пересекает лунную поляну, и снова исчезает, сливаясь с тенью
деревьев.
Гефест и его помощники спят в каморке возле кузницы, как
волопасы спят возле коровьего хлева, а конюхи — возле коню-
шен. Кузнец всегда должен быть под рукой — мало ли что пона-
добится господину... Вдруг замок испортится на одном из сундуков
Станиенов или вилика потеряет ключ от какой-нибудь кладовой.
Тогда и ночью разбудят кузнеца и прикажут работать. Но вот уже
много ночей кузнец уходил куда-то. Его подручные молчали. Воз-
можно, они так крепко спали от усталости, что не слышали, как
открывает и закрывает он дверь их каморки, а может быть, они и
догадывались, где бывает кузнец, но не хотели выдавать его. Все
в имении знали, любили и оберегали молодого кузнеца. «С каким
бы горем ни пришел к нему человек, — говорили о нем рабы, —
Гефест всегда утешит и ободрит». Они даже уверяли, будто цепи,
выкованные Гефестом, легче носить, чем сделанные каким-нибудь
другим кузнецом.
Молодой кузнец из домашней кузницы был любимцем вилика
и молодого хозяина. Вилик ценил его трудолюбие, исполнитель-
303
ность и необыкновенную силу; Луция восхищали ум и красота мо-
лодого раба. Луций и прозвал его Гефестом1, к великому негодо-
ванию старого Станиена, который считал, что всякого бога, будь
он римским или чужеземным, надо уважать и нельзя его именем
называть раба. Но Луций, тайком от отца, продолжал звать куз-
неца Гефестом, уверяя, что он искусен в своем ремесле не меньше,
чем сын Зевса, да и хромает так же, как тот. Этим сравнением
Луций надеялся польстить кузнецу и заставить смириться с увечь-
ем, которое тот получил по вине своего молодого господина. (Как-
то Луций вздумал попробовать силы и уронил на ногу кузнеца
тяжелый молот.) Вслед за Луцием, несмотря на запрещение ста-
рого хозяина, все стали звать молодого кузнеца Гефестом, и ма-
ло-помалу настоящее его имя забылось. Как относился к своему
несчастью Гефест, никто не знал: ему все поверяли свои печали,
а он на свои никогда никому не жаловался и хромал с таким ве-
селым видом, словно и впрямь был польщен этим сходством с бо-
жественным кузнецом.
Луций часами мог смотреть, как работает красивый раб, как
расправляет он широкие плечи, как легко поднимает тяжелый мо-
лот — только мышцы ходуном ходят под кожей. Конечно, Луций
заглядывал в кузницу весной или осенью, а не летом, когда она
подобна преисподней. В летнюю жару нет места хуже кузницы,
одна хлебопекарня еще может с ней сравниться: в открытую дверь
вливается солнечный жар, а навстречу ему валит жар от горна и
раскаленного железа на наковальне. Не надсмотрщик погоняет
кузнеца — подгоняет сама работа: приказано сделать за день
столько-то серпов, лопат, задвижек, замков, сошников — должен
кузнец их сделать, хотя бы голова его раскалывалась от стука и
звона, а борода и усы насквозь промокли от соленого пота. А не
выполнит работу, отстегают его плетью у столба возле эргастулума
в присутствии всех невольников, чтобы каждый знал, что «лениво-
го раба» господа не милуют.
Несмотря на тяжелый труд и скудную пищу, Гефест и его под-
ручные здоровы и веселы. Из кузницы зачастую несутся раскаты
могучего смеха, словно там и впрямь орудуют олимпийцы, а по
вечерам они убегают к пруду, чтобы смыть с себя копоть и грязь.
Вилик Сильвин делает вид, будто не знает об этих купаниях,
и только ночью, когда, закончив работу, остается с женой наедине,
доверительно говорит ей:
— Луций полюбил кузнеца. Приходится терпеть проказы это-
го раба и притворяться, что ничего не замечаешь. А дай поблажку
одним, разреши убегать на пруд открыто, так, пожалуй, и все рабы
захотят купаться и, вместо того чтобы спать, всю ночь будут поло-
скаться в воде.
1 Гефест —- у древних греков бог огня и искусства обработки металлов, бог-куз-
нец, сын Зевса.
304
Вилика слушает мужа, вздыхает и говорит, что на чистых лю-
дей приятнее смотреть и находиться с ними в одной комнате
лучше, чем с грязными, от которых пахнет потом... Помолчав, она
шепчет мужу на ухо, что ей кажется, будто Береника и Гефест
посматривают друг на друга.
— Хорошо, что Луций любит его — значит, кузнеца не про-
дадут на сторону. И, если господин даст его в мужья нашей дочери,
она останется с нами.
* * *
Чуть прихрамывая, кузнец шел по траве между деревьями. Он
избегал расчищенных дорожек. Как объяснить, почему он здесь в
такой час? Каждый может счесть это попыткой к бегству или же-
ланием обокрасть хозяев. Могут обвинить даже и в покушении на
их жизнь. В лучшем случае ему грозит за эту ночную прогулку
бичевание, в худшем — смерть.
На залитой лунным светом поляне кузнец наткнулся на стран-
ную сцену: несколько босых, неподпоясанных женщин, ходили во-
круг деревьев, словно тени грешниц. Кузнец притаился за кустами.
«Уж не обряд ли это в честь Доброй Богини, имя которой запре-
щено произносить и таинства которой не дано видеть ни одному
мужчине?»
Обойдя одно дерево, женщины переходили к другому. Но вот
на середину поляны вышел садовник.
— Обойди еще вокруг этой груши, Аристиона, —на ней мас-
са гусениц, :— распорядился он.
Посмеиваясь над своей ошибкой, кузнец углубился в чащу веч-
нозеленых лавров: он хотел остаться незамеченным, но вдруг впе-
реди себя услышал звон струн и бормотание:
Под сенью лавров обрету
Отвагу я и вдохновенье...
«О боги!.. Чуть нос с носом не столкнулся с Луцием. Мог бы
погубить все дело... И чего он шатается по ночам?» — с досадой
подумал кузнец и, прильнув к стволу дерева, слился с ним так, что
на коже его выдавился узор коры. Страх его был напрасен: Луций,
не заметив его, прошел мимо. Он искал рифму:
Вдохновенье... и углубленье...
Забуду лень я...
Он аккомпанировал себе на лире, ни на что не обращая вни-
мания, и брел как попало —то по дорожкам, то по траве, не видя,
куда ступает. Но вот, очевидно, он вышел на поляну.
— Что за пляска?.. Что тут происходит? *— услышал кузнец
его удивленный голос.
305
— Это не пляска, господин, — ответил садовник, — это мы
лечим деревья, которые пожирает зловредная тварь — гусеница.
— Как же вы ночью видите гусениц?
— Их не надо видеть, господин. Достаточно босой и неподпо-
ясанной женщине обойти в полнолуние вокруг дерева, чтобы гусе-
ница с него уползла.
Луций захохотал:
— О, темнота, темнота!.. Впрочем, чего можно требовать от
невежественного раба, если даже такой просвещенный ум, как Ка-
тон, рекомендует заговоры для лечения растений и животных! По-
шли этих женщин спать. Они должны завтра работать, а ты их
заставляешь ночью топтаться! Куда же будут завтра годны эти
работницы?! А ты, садовник, должен знать, что против гусениц
есть одно-единственное средство — желчь зеленой ящерицы. При-
кажи наловить их и обмажь их желчью верхушки деревьев и кус-
тов.
— Слушаю, господин...
Послышалось удаляющееся пение Луция.
— Ну? Чего стали? —закричал садовник на женщин. — От-
правляйтесь спать! Живо! Или не слышали, что сказал молодой
господин?
Теперь, когда женщины и Луций ушли, кузнец осмелел и тихо
свистнул.
— Кто там? — насторожился садовник.
— Я... Поди сюда...
Садовник подбежал к кузнецу.
— Передай завтра всем, что Хризостом чуть свет едет в Рим
за оружием. Пусть будут наготове. А сейчас последи за молодым
господином... шатается без толку. Если он вздумает пойти к тому
месту, где ты насадил между вязами виноградные лозы, постарайся
предупредить меня: я буду там, и не один.
Садовник кивнул, и они разошлись в разные стороны.
Кузнец, прячась между деревьями, направился в дальний ко-
нец сада. Он пришел рано. На его условный свист никто не вышел
из-под деревьев. Гефест стал под тенью дерева, высматривая, не
покажется ли кто на поляне.
Было тихо. Кусты, окаймлявшие поляну, в лунном свете каза-
лись седыми. В ветвях посвистывала какая-то ночная птица, в
траве трещали цикады. На небе, то выглядывая из-за облаков, то
прячась, плыла полнощекая луна. «Словно девушка заигрыва-
ет», — усмехнулся кузнец. Несколько минут он глядел на луну не
отрываясь, растворившись в тишине ночи, словно перестав суще-
ствовать... И в то же время всем существом прислушиваясь... Вот
слабо фыркнула лошадь. Кузнец повернул голову. Со стороны до-
роги на поляну выехал всадник. Гефест вышел на лунный свет.
Всадник приблизился. При свете луны его юное лицо казалось
306
бледным, а глаза — неестественно огромными. Грудь всадника
стягивала бронзовая кольчуга, какие носили военачальники, но
голову прикрывал кожаный солдатский шлем, а ноги были обуты
в простые солдатские калиги!.
— Есть новости? — спросил всадник.
— Да. Завтра утром домоправитель уезжает в Рим. Приказано
до рассвета осмотреть повозку. Я обошел несколько каморок и
предупредил друзей, чтобы они готовились.
— Хризостом едет за оружием?
— Да. Один из домашних рабов подслушал, как домоправи-
тель уговаривал господина, что необходимо вооружить надсмотр-
щиков. Оружие заказано, говорил Хризостом, нужно только при-
везти его. Об этом я узнал сегодня. Вот почему я тебя не
предупредил раньше. Осмотреть повозку и лектику вилик тоже
приказал мне недавно.
— Сто мечей! — воскликнул всадник. — Оружейник в Риме
говорил мне, что домоправитель Станиена заказал сто мечей... А
нам так нужно оружие! Я сообщу Спартаку то, что ты мне сказал.
А ты должен держать со мной связь. Теперь важно знать, когда
Хризостом вернется.
В саду неподалеку послышался слабый свист — раз, два и три.
—- Это предупреждение, — торопливо сказал кузнец. — О
возвращении Хризостома узнаешь у Германика... в кузнице у пе-
ревала. Там тебе удобнее появляться, не вызывая подозрений.
Тшш... Слышишь? Это опять сумасшедший Луций. Только что я
чуть не столкнулся с ним. — Гефест отступил в тень деревьев.
Всадник наклонился к уху лошади, тихо свистнул... и конь
помчался прочь от виллы Станиена, прямиком через поляну, к
проезжей дороге.
Глава 4
«ЛУЧШЕ БЫ ТЕБЕ РАБОТАТЬ В ДРУГОМ МЕСТЕ»
Этой ночью, как теперь вошло в обычай, Долговязый спал в
шалаше, а Клеон сидел у костра, прислушиваясь к голосам ночи;
Лев, беспокойно рыская по опушке, обнюхивал почву и рычал,
словно почуял врага. Клеон сунул в костер пучок сухих веток, и
они запылали, как факел. Мальчик ждал: вот покажется из лесу
волк...
Лев со свирепым лаем бросился к дальнему загону. Клеон по-
бежал за ним, освещая путь факелом. Но не успел он еще добе-
жать до загона, как услышал блеяние ягненка и крик старшего
пастуха:
— На помощь!.. Он меня заживо сожрет!
1 Калиги — солдатские сапоги; подошва, прикрепленная ремнями к ноге.
307
— Так это ты воруешь ягнят?! Погоди же!.. Держи его, Лев,
пока я приведу Долговязого... Эй, Долговязый!..
Никто не отозвался. Долговязый, очевидно, крепко спал.
— Спятил ты, что ли? — кричал Мардоний. — Сейчас же
убери пса! Не то всажу в него нож!
Это испугало Клеона, и он свистнул. Оставив свою жертву,
Лев подбежал к хозяину.
Стиснув зубы от боли, Мардоний упал лицом в траву. Клеон
снова позвал Долговязого. Старший пастух со стоном поднял голо-
ву:
— Дурак!.. Что вообразил! Посвети мне... Не туда!.. На ногу,
дурень!
Клеон опустил факел так, чтобы Мардоний мог осмотреть свою
ногу.
— Чуть не до кости прокусил! — Старший пастух пошарил
рукой по траве: — Нож потерял... Дай свой. Да не бойся ты: я не
собираюсь убивать твою собаку. — Он отрезал кусок туники и
стал им обвязывать ногу. — Я хотел проверить вас. Теперь вижу,
что хорошо стережете. В награду можешь этого ягненка зарезать
и вместе со своим псом съесть... А почему ты не спишь? Разве
сегодня очередь не Долговязого?
— Моя, — ответил Клеон, не желая выдавать товарища.
— Помоги мне подняться и сесть в седло. Осторожнее!.. Ой,
нога!.. Я доложу господину о вашем усердии. Он вознаградит тебя
и твоего пса. — Старший пастух тронул поводья и, причитая и
охая, исчез в темноте.
Ошеломленный Клеон взял на руки ягненка и пошел к костру.
Лев весело бежал впереди, время от времени останавливаясь. Дол-
говязый спал. Костер почти погас. Клеон подбросил в него сухих
веток и при свете вспыхнувшего пламени стал осматривать ягнен-
ка. Он был невредим. «Зачем же резать здорового? И что это вы-
думал Мардоний —дать Льву мясо барашка?.. Наверное, с пере-
пугу сболтнул. Отец говорит, что нельзя кормить собаку мясом
скота, который она стережет».
Он отнес ягненка в загон и, вернувшись к костру, задумался:
очень уж подозрительным казалось ему, что Мардоний не бранился
и не пробовал обороняться от Льва ножом. А Долговязый уверял,
что старший пастух невоздержан на язык и скор на расправу. Не-
ужто нрав Мардония так переменился от страха?.. Клеон снова и
снова представлял себе сцену возле загона, и непонятная тревога
все ближе овладевала им. Рассказать Долговязому или нет?..
Вспомнив странную улыбку рыжего пастуха, Клеон решил, что
рассказывать не стоит.
На заре он разбудил Долговязого, и они вместе выпустили овец
на пастбище.
308
Клеон проспал почти целый день. Он выбрался из шалаша в
предзакатный час. Смутные ночные подозрения при свете солнца
показались Клеону нелепостью. Ничего странного нет в том, что
старший пастух, проверяя работу на пастбище, похвалил его и
Льва за бдительность, хотя сам и пострадал от чрезмерного их
усердия.
Захватив подойник, Клеон отправился доить овец. Долговя-
зый, по обыкновению, валялся на траве. Завидя Клеона, он лениво
поднялся и также принялся доить. В предвкушении ужина Лев с
интересом следил за непрерывными струйками, которые под искус-
ными пальцами пастухов с легким звоном тянулись от вымени овец
к подойникам.
Некоторое время пастухи доили молча. Вдруг Долговязый
удивленно вскрикнул, указывая на двух приближающихся всадни-
ков:
— Смотри-ка: старший с виликом! Чего это они вдвоем к нам?
Ночные подозрения охватили Клеона с новой силой.
— При мне вилик еще ни разу на пастбище не приезжал, —
пробормотал Долговязый, поднимаясь.
Подъехав к загонам, всадники спешились. Боясь, что Лев сно-
ва нападет на Мардония, Клеон привязал его за шалашом, а чтобы
пес не скучал, мальчик поставил ему миску с молоком. Между тем
Сильвин и Мардоний, стреножив лошадей, пустили их пастись, а
сами подошли к погасшему костру и стали ворошить его палками,
что-то отыскивая в золе. Лев рвался на привязи и лаял.
— Спрятал где-нибудь в лесу, — говорил старший пастух. —
Впрочем, это можно проверить. Я взял с собой мясо: если пес не
станет его есть, значит, сыт. — Он направился к лошади — взять
мясо из седельной сумки, но, увидев пастухов, которые несли по-
дойники, остановился.
— А ягненок целехонек! — еще издали крикнул ему Кле-
он. — Я подумал, что ты не приказал бы его резать, если бы знал
это... — Он умолк, заметив свирепый взгляд Мардония.
— Что ты болтаешь? Когда я приказал зарезать ягненка?!
Мальчишке, видно, что-то приснилось, — обернулся Мардоний к
вилику.
— Как — приснилось? — воскликнул Клеон. —Я говорю об
ягненке, которого ты сегодня ночью обронил... когда Лев напал на
тебя. Ты приказал, чтобы я зарезал его и съел... чтобы мы вместе
со Львом его съели...
— Убил ягненка, негодяй, и теперь невесть что выдумыва-
ешь! — закричал Мардоний.
Клеон поставил подойник и, подбежав к вилику, потянул его
за тунику:
— Проверь!.. Идем со мной. Проверь — все ягнята и овцы
целы.
309
Мардоний также подбежал к вилику и, оттолкнув Клеона, то-
ропливо заговорил:
— Я позвал тебя, чтобы ты на месте убедился, правда ли то,
что донес мне Долговязый.
— Он донес?! — ахнул Клеон. — Пусть Пан поразит его за
эту ложь!
Рыжий пастух скривился, но ничего не сказал.
— Да, я приезжал ночью на пастбище, — сыпал словами
Мардоний, — но спроси: зачем? Я хотел проверить донесение
Долговязого. Он говорил, что сицилиец жарит по ночам ягнят и со
своим псом пожирает их. Но я ничего такого не обнаружил, оба
пастуха спали. Чтобы наказать их за нерадивость, я взял одного
ягненка. А пес погнался за мной, прокусил мне ногу, — Мардоний
указал на свою забинтованную голень, — и, когда я от боли вы-
ронил ягненка, он стал терзать его...
— Неправда! — закричал Клеон, всплеснув руками.
— Не перебивай, — остановил его Сильвин. — Когда будет
надо, я тебя спрошу... Хочешь еще что-нибудь рассказать, Мардо-
ний?
— Я все сказал, — ответил старший пастух.
Вилик опустился на траву.
— Давайте-ка сядем. Что там у вас?.. Молоко? Найдутся, вер-
но, и лепешки и сыр?.. Тащите все сюда... Сколько у тебя овец и
ягнят, Долговязый? — как бы невзначай спросил он, в то время
как рыжий пастух принес из шалаша корзину с лепешками, а Кле-
он, разостлав на земле холст, ставил на него кружки.
Долговязый, не подумав, назвал цифру, которую каждое утро
слышал от Клеона... и, виновато взглянув на Мардония, пригнул-
ся, будто ожидая удара. Вилик, казалось, ничего не заметил.
— Хорошо, — сказал вилик. — Ты, Мардоний, позвал меня
судьей над сицилийцем. Такие обвинения лучше всего проверять
счетом. Пусть пастухи загонят овец, а мы их пересчитаем.
— Я присмотрю, — вскочил Мардоний.
— Прошу тебя, останься, — удержал его вилик. — Пусть
они все сами сделают. Разве тебе не интересно проверить их бы-
строту?
Он взял из корзины сухую лепешку и, налив себе молока, стал
пить его с таким аппетитом, будто никогда ничего вкуснее не ел.
Когда последняя овца скрылась за изгородью, Сильвин в со-
провождении старшего пастуха обошел все загоны и пересчитал
овец. Все овцы и ягнята были на месте.
Клеон смотрел победителем. Ему так хотелось отколотить стар-
шего пастуха. Он мечтал и о том, чтобы вилик и Мардоний поско-
рее уехали, и тогда он расправится с Долговязым... Но Сильвин не
торопился. Он медленно пил овечье молоко, что-то обдумывая.
Никто не решался прервать его размышления. Наконец он загово-
рил, обращаясь к Мардонию:
310
— Здесь ты хозяин. Не мое дело давать тебе советы. Но раз
ты сам позвал меня, так выслушай теперь мое мнение. Если Дол-
говязый ложно доносит на своего товарища, значит, они почему-то
враждуют, и их надо разлучить. Сделай сицилийца объездчиком.
Лучшего помощника тебе не найти. Если ты не против, я поговорю
о нем с господином. Согласен?
— Меня?! — испугался Клеон. — Его помощником?..
Вилик сделал вид, что не слыхал восклицания сицилийца.
— Зачем спрашивать мое согласие? — с притворным смире-
нием сказал старший пастух. — Господин волен поставить меня
на место этого мальчишки, а его — на мое. Мы обязаны повино-
ваться, а не рассуждать.
Долговязый снова вскинул глаза на Мардония и потупился.
Клеон умоляюще посмотрел на вилика:
— Лучше возьми меня к себе!
— Пока не могу, — сказал вилик, направляясь к лошади.
Стоя рядом, Клеон и Долговязый провожали Мардония и ви-
лика. Лев, поднявшись на задние лапы, махал передними и лаял,
негодуя, что его привязали и он не может вцепиться в ляжку не-
навистного врага, из-за которого ему когда-то досталось.
Как только всадники исчезли среди деревьев, Клеон, ни слова
не говоря, набросился с кулаками на Долговязого. Лев завизжал,
стараясь сорваться с цепи. Долговязый, видимо, приготовился к
бою и с неожиданной быстротой схватил Клеона за руки:
— Сначала спроси, а потом дерись! С ума сошел!
Долговязый был старше, выше и сильнее Клеона. Мальчик
тщетно старался вырвать руки из цепких лап рыжего пастуха.
— О чем спрашивать! — с бессильной яростью кричал Кле-
он. — Наврешь мне, как наврал Мардонию!
— Ты дурак, — спокойно сказал Долговязый. — Мардоний
оболгал меня, как и тебя. Неужто не понимаешь? Только я мол-
чал, а не лез с ним в спор, как ты: спорить с ним бесполезно, он
любимец господина. И вилик это знает. Он тоже не посмел уличить
его во лжи. А ты как петух: ко-ко-ко! ко-ко-ко!.. Вот он теперь
тебе покажет! А я с самого начала говорил: лучше бы тебе просить-
ся в другое место.
Глава 5
КЛЕОН ПОБЕЖДАЕТ
В СПОРЕ С САМИМ СОБОЙ
По вечерам на горы спускались облака, окутывая пастбище
сырой мглой. С каждой ночью темнота становилась все гуще. Не-
сколько раз Долговязый предлагал сменить Клеона. Сицилиец от-
казывался.
311
Как-то, сидя у костра, Клеон думал о том, что вот уж и лето
кончается, а сын вилика так ни разу и не пришел на пастбище.
Забыл, видно, о своем обещании! И вилик о Клеоне позабыл... Ну,
вилику сейчас не до него, у вилика — уборка винограда. Удиви-
тельно, что Мардоний носу не показывает! С той поры, как был он
с виликом на пастбище, прошло больше недели, а старший ни разу
к ним не заглянул. Раб с сыроварни тоже не приезжает... Может
быть, и его на уборку винограда забрали...
Как бывало весело в эти дни дома! Вся деревня высыпала на
виноградники, целыми семьями. Дети срывали низко висящие
сладкие гроздья и ели их сколько хотели. Клеон и Пассион таскали
корзины с виноградом в давильню, где мужчины, стоя в ряд и
держась за протянутый поперек чана шест, топтали гроздья, и ноги
их выше щиколоток были красны от виноградного сока. Ох, если
бы можно было убежать домой!
С пастбища убежать нетрудно. Вот только как быть со Львом!
Раб с сыроварни прав: Лев сразу выдаст Клеона. А уйти без Льва
он и подумать не может. Но и на пастбище оставаться после ссоры
с Мардонием нельзя... Хоть бы вилик скорее приехал!
Лев поднял голову и заворчал. Послышался стук лошадиных
копыт. Из темноты выехал к костру Мардоний и сердито спросил:
— Кого это ты подманиваешь? Такое пламя разжег, что с до-
роги видно. Долговязый спит?
— Да... Сегодня моя очередь стеречь овец.
— Странно: когда бы я ни приехал, все твоя очередь! — Мар-
доний покачал головой. — Разбуди его! Да держи своего пса.
Ишь, зубы оскалил!
— Тихо, Лев! — прикрикнул Клеон. — Не бойся, — обра-
тился он к Мардонию, — Лев не тронет тебя.
Но Мардоний предпочел не сходить с лошади и, сидя в седле,
ожидал, пока Долговязый подойдет к нему.
— Никто чужой на пастбище не был? — отрывисто спросил
он.
— Нет, — зевая, отвечал Долговязый.
— Чуть свет уходите подальше от дороги, — распорядился
Мардоний. — Остановишься у того леса, где пас прошлой
осенью... А ты, — обратился он к Клеону, — смотри, чтобы со-
бака не подпускала к овцам чужих... — Он снова повернулся к
Долговязому: — Если придут к вам легионеры и скажут, что они
сражаются под начальством Публия Вариния, дай молока им
сколько попросят. А если захотят купить овцу, пошли их ко мне.
Укажи им самый короткий путь на виллу. Если же явятся мятеж-
ники, натравите на них собаку.
Мардоний повернул коня и еще раз приказал:
— Собирайтесь немедленно! Чтобы на рассвете и духа вашего
здесь не было!
312
— Да уж сказано, чего твердить об одном и том же, — про-
ворчал Долговязый.
— Поди-ка сюда, — позвал Мардоний, медленно отъезжая в
сторону.
И, когда Долговязый подошел, старший пастух наклонился к
нему и, потрясая кулаком, стал что-то говорить.
«Бранится, — подумал Клеон. — Видно, и Долговязый ему
уж не угодил».
Как только лошадь Мардония вышла из круга, освещенного
костром, она и всадник слились с мраком ночи, словно растаяли.
Долговязый, подождав, пока смолк стук копыт, вернулся к
костру.
— Он говорит, что возле виллы Помпония уже второй день
идет бой...
— С кем? — спросил Клеон, стараясь скрыть волнение.
— С какими-то рабами... Я ничего не разобрал... — Долговя-
зый потянулся и зевнул. — Нечего торопиться... И на рассвете
успеем сложить колья и плетенки. Что в темноте копаться! Ты уж
посиди до рассвета, а я пойду досыпать. На новом пастбище обя-
зательно по очереди сторожить будем... А сейчас... — он сладко
зевнул, — последняя ночь... Не страшно тебе? Вилла Помпония
далеко, никто сюда не придет.
— А где эта вилла? — спросил Клеон, делая вид, будто встре-
вожен близостью боя.
Долговязый неопределенно махнул рукой:
— Там... В случае чего, покричи... Да ничего не случится. И
Лев с тобой. Чего тебе бояться?
Он забрался в шалаш и моментально заснул. А Клеон долго
сидел у костра, глядя в огонь. Глаза его блестели: то ли оттого, что
в них отражалось пламя костра, то ли от волнения.
Вот он, счастливый случай, о котором говорил Галл: Спартак
здесь, рядом. Все рабы, конечно, бежали к нему, потому никто и
не приходит. Клеону в дороге не грозят никакие встречи: те, кто
не сражается, сидят по домам и дрожат, как бы их случайно не
убили. Вон стоит огромный кедр в той стороне, куда указал Дол-
говязый. На этот кедр и будет идти Клеон и придет в конце концов
к вилле Помпония, возле которой сражаются... Вот только как бы
Долговязому не досталось за его бегство... «Но он ведь не пристав-
лен ко мне сторожем, — возразил себе Клеон. — Надо только
уйти так, чтобы он не видел... А вдруг ему не поверят?.. Но он мог
бы и сам со мной уйти, а не ушел же! Он скажет, что спал. Он
имеет право спать: Мардоний приказал нам сторожить овец по
очереди... Вот только как он, бедняга, сотню один будет перего-
нять на новое пастбище?..»
Летние ночи коротки, а спор с самим собой бесконечен. Пламя
костра припало к земле. Почувствовав предутреннюю прохладу,
313
Клеон вздрогнул: надо уходить; еще несколько часов — и будет
поздно.
Клеон подбросил в костер сухих веток, чтобы яркое пламя
отпугивало диких зверей; обошел все загоны, проверяя, хорошо ли
они заперты, и, шепнув Льву: «Тихо!» — зашагал по опушке в ту
сторону, где возвышался старый кедр.
На душе у Клеона было легко, словно, приняв решение уйти,
он уже стал свободным. Лев был в восторге от прогулки и бежал
впереди, помахивая хвостом и поминутно останавливаясь, чтобы
убедиться, здесь ли Клеон. Он весело прыгал в высокой траве и
совал нос в каждый куст на дороге, фыркая от брызг, сыпавшихся
с влажных листьев. Ноги Клеона и шерсть собаки были мокры от
росы.
Небо становилось все прозрачнее. С земли навстречу солнцу
поднимался туман. В лесу зачирикали птицы.
Вдруг Лев остановился, вытянул морду, нюхая воздух, и с ла-
ем бросился в гущу деревьев.
— Лев!.. Куда?! Лев!
Из чащи послышался визг Льва и голос Мардония:
— Держите мальчишку!.. — Потом громче и ближе: — До-
бей собаку!..
В первую очередь Клеон хотел броситься на помощь Льву, но,
услышав слова Мардония, во весь дух пустился бежать. Его подгог
нял страх, какого он еще ни разу в жизни не испытывал, даже в
тот день, когда его схватили пираты. Он слышал за собой топот
нескольких человек и ликующий голос Мардония:
— Попался!.. Я так и знал, что он удерет к гладиаторам!..
Стой!.. В голову не бросай!.. Целься в ноги!..
314
Клеон метнулся в сторону. Копье пролетело мимо. Клеон свер-
нул в лес: до Спартака все равно ему не добежать. Да и нет, на-
верное, никакого сражения возле виллы Помпония. Теперь ему
было ясно: это Мардоний все придумал, чтобы устроить ловушку.
Но Клеон так легко ему в лапы не дастся! Он скроется в лесу...
Еще минута — и преследователи потеряют его из виду...
Камень, пущенный из пращи, ударил Клеона по ногам, и он
упал.
Глава 6
СУД ГОСПОДИНА
В деревне Луций просыпался с зарей и уходил в сад. Он бро-
дил среди полян, засаженных пурпуровыми, белыми, огненными
розами, амарантами, разноцветным маком и черными ирисами.
Он срывал то один цветок, то другой, любуясь изяществом и тон-
костью его очертаний, наслаждаясь его ароматом... а затем, заду-
мавшись, ронял сорванный цветок на дорожку и, не замечая, втап-
тывал в золотистый песок.
Перед утренней молитвой Лару — покровителю дома — в
цветнике появлялась Фульвия, окруженная толпой рабынь, кото-
рые по ее указанию рвали цветы для букетов и гирлянд. Луций
спешил уйти подальше от матери и ее крикливых помощниц туда,
где сад переходил в рощу, где искусная рука садовника не уродо-
вала природу, а помогала ей. Здесь не было ни карликовых кипа-
рисов, ни пихт и лавров, имеющих форму верблюдов и коз; у
ручьев стояли тополя, а благоухающие мирты окружали порос-
315
шие мхом скамьи. Тут Луций любил размышлять об удивительных
явлениях природы: из зерен, столь малых, что даже трудно разгля-
деть, вырастают высокие деревья, идущие на мачты для кораблей
и на тараны, пробивающие стены! И еще более удивительно, что
это могучее дерево в его зародыше — зерне — может пожрать
такая малая тварь, как муравей!
Луций останавливался перед привитыми деревьями, и его ох-
ватывал восторг: не уподобляется ли человек богам, когда по его
желанию на ветках одного и того же дерева созревают разные
плоды — орехи, груши, айва, смоква, виноград и гранаты?.. Но
кто же бог? Раб-садовник, создающий это чудо, или Гней Станиен,
по чьему приказанию раб это делает?
Иногда он сталкивался в саду с Гаем и Александром. Как он и
предсказывал, малыш забыл Клеона и Льва. Поплакал, покаприз-
ничал несколько дней и утешился. Теперь его развлекал сын вили-
ка, обучая разным мальчишеским играм. Луций с удовольствием
смотрел на загорелое личико брата, окрепшего на деревенском воз-
духе: «Пожалуй, еще вырастет настоящим мужчиной!»
В это утро он увидел мальчиков на гипподроме. Высоко под-
нимая ноги и наклонив голову набок, Александр скакал по огром-
ной зеленой арене. Гай сидел верхом на его плечах и визжал от
удовольствия, когда сын вилика, подражая норовистому жеребцу,
начинал ржать и брыкаться.
По ту сторону поля сидели няньки. Вдруг одна из них, огля-
нувшись, вскрикнула и бросилась к Гаю. Александр тоже что-то
увидел и внезапно остановился. От толчка Гай чуть не упал и в
испуге заплакал.
Несколько рабов в темных туниках несли тело, привязанное к
двум палкам, прогибавшимся так, что оно почти волочилось по
земле.
«Шайка гладиаторов!» Луций выхватил кинжал, с которым, по
настоянию Хризостома, теперь не расставался... но тут же вложил
его в ножны и пошел навстречу рабам, увидев среди них .Мардо-
ния.
— Что случилось?
Рабы остановились и опустили носилки на дорожку. Алек-
сандр, передав Гая нянькам, подошел к ним. Испуганные женщи-
ны стояли поодаль.
— Поймали беглеца, господин, —доложил Мардоний, почти-
тельно кланяясь Луцию.
— Так он не мертвый?
— Нет, он просто притворяется, господин. Мы его немного
помяли, когда ловили, — добавил старший пастух, видя, что Лу-
ций рассматривает окровавленное лицо Клеона. — Отчаянный
мальчишка, едва с ним справились. Бежал к Спартаку!
Луций сделал вид, будто имя вождя рабов ему незнакомо:
316
— К кому?
— К Спартаку, господин... К презренному гладиатору, войско
которого сражается с Публием Варинием...
Луций поднял брови:
— Вой ско?.. Шайка, хотел ты сказать?
— Да, господин, шайка...
— Раз он бежал, — строго сказал Луций, — его надо заклю-
чить в эргастул и бичевать.
Александр, который уже давно узнал Клеона, решил прийти к
нему на помощь:
— Он никуда не бежал, господин, я знаю. Он шел на виллу.
Мой отец приказал ему прийти сегодня. Я слышал, как он хвалил
его за усердную службу. Это Клеон, господин.
— Какой Клеон? — Луций холодно взглянул на Александ-
ра. — Отойди подальше. Ты играешь с Гаем, тебе нельзя общаться
с грязными рабами.
— Это Клеон, пастух, — повторил Александр, делая шаг на-
зад. — Помнишь, господин, ты еще велел выкупать его собаку в
день твоего приезда?.. Ее зовут Лев...
Клеон открыл глаза. Няньки подошли ближе и вытянули шеи,
заглядывая ему в лицо.
— Льва убили, — прошептал Клеон. — Старший пастух убил
Льва.
— Мою лошадь?! — пронзительно закричал Гай. — Он убил
мою лошадь?! Пусти!.. — Гай вырывался и колотил рабыню нога-
ми.
— Собака набросилась на нас, господин, мы защищались, —
сказал Мардоний.
Из глаз Клеона потекли слезы.
— Лев мешал ему воровать. Вот почему он убил Льва...
Мардоний пнул [(леона ногой:
— Лжешь!.. Встань, когда разговариваешь с господином!
Ишь, разлегся!
Клеон со стоном приподнялся. Ветки, к которым он был при-
вязан, мешали ему подняться на ноги.
— Ох, господин... Ты помнишь, какой Лев был добрый и ла-
сковый, -— обратился он к Гаю. — Он возил тебя по дому и ни
разу не зарычал, хотя у него на шее была рана...
Гай вырвался из рук зазевавшихся нянек и обнял Клеона:
— Не плачь! Я скажу отцу, чтобы он приказал распять этого
старика.
Луций сердито сдвинул брови:
— Отойди, Гай... Возьмите же его! — обернулся он к нянь-
кам.
— Но это мой раб! — закричал Гай. — Отец подарил его
мне!
— Не годится виснуть на шее раба, да еще такого грязного,
хотя бы он и был твоим рабом... Немедленно выкупать маленького
317
господина, — приказал Луций нянькам. — А ты, Гаи, не беспо-
койся: я пойду с ними к отцу и постараюсь, чтобы справедливость
восторжествовала... Развяжите его, — обратился он к надсмотр-
щикам, — и следуйте за мной!
Клеона развязали. Он уже не плакал. Уставившись в землю и
закусив губы, чтобы не стонать от боли, он шел, окруженный над-
смотрщиками. Мардоний шагал сзади. Александр присоединился к
ним. Вопли Гая огласили луг. Он требовал, чтобы его тоже взяли
к отцу, но неумолимые няньки потащили его купаться.
Прямо из сада Луций и рабы вошли в спальню Гнея Станиена.
В деревенской вилле спальня сенатора была больше, чем в город-
ском доме, но, как и в городе, темная — окно ее выходило на
галерею для прогулок, которая огибала дом. После залитого солн-
цем сада трудно было что-нибудь разглядеть в зеленоватом сумра-
ке, и вошедшие не сразу заметили Станиена, еще нежившегося в
постели. Луций направился к кровати:
— Этого мальчика, отец, старший пастух изловил на дороге и
уверяет, что он бежал к мятежным гладиаторам. А сын вилика
говорит, что Сильвин вызвал этого мальчика к себе, чтобы награ-
дить за усердную службу. Сам же мальчик ничего не говорит, а
только плачет, что его собаку убили.
Станиен поднялся на локте и оглядел Клеона:
— Не следовало вводить в спальню такого грязного раба. Не
понимаю, почему вилик награждает раба, которым распоряжается
старший пастух!.. Жаль, что вилик уехал на дальние пастбища и
нельзя его спросить... Что это за раб вообще?.. Откуда он взялся?
— Он приехал со мной, отец. Ты купил его на форуме нака-
нуне моего отъезда на виллу.
— Ах, это тот... — протянул Станиен. — До приезда вилика
прикажи заключить его в эргастул.
— Господин, вилик ничего не говорил мне о награде, — сми-
ренно нагнув голову, вмешался в разговор Мардоний. — Это не-
радивый раб. А его собака пожирала ягнят. Я не знал, что она
принадлежит маленькому господину...
— Неправда! — перебил его Клеон. — Я говорил тебе.
— Молчать! — крикнул Станиен. — Как ты смеешь возвы-
шать голос в присутствии господина?.. Говори, Мардоний.
— Разреши, господин, рассказать тебе, как все было...
— Ты утверждаешь, что он бежал к этим... в эту шайку? —
перебил его сенатор.
— Да, господин. Если бы он шел к вилику, он шел бы сюда,
а не в ту сторону, где идет сражение.
— В таком случае, сейчас же заключить его в эргастул и, ког-
да рабы поужинают, бичевать!
Александр, стараясь, чтобы старый Станиен его не заметил,
дернул Луция за край туники:
318
— Господин!.. Мардоний врет, клянусь моим богом-покрови-
телем... И не забудь: он убил собаку маленького господина. Ты
обещал Гаю...
— Отец, мы должны быть справедливы к рабам. Теперь осо-
бенно! — многозначительно сказал Луций. — Подождем возвра-
щения вилика, прошу тебя. Тебя просит об этом Гай, — поспешил
добавить он, видя, что отец поморщился. — Гай рыдает оттого,
что старший пастух убил собаку, которую ты ему подарил. Гай
рыдает, отец! Это может вредно отразиться на его здоровье!
— Мы защищались...
Луций высокомерно взглянул на Мардония:
— Молчи, когда говорит господин! О отец!.. Эта собака возила
Гая по дому и была послушна и ласкова. Гай требует, чтобы ты
наказал убийцу его коня.
Мардоний умоляюще протянул руки к сенатору:
— Господин...
Станиен брезгливо от него отмахнулся:
— Молчи! Каждый, кто виновен, понесет наказание: пусть
старший пастух бичует мальчишку, а потом, если мальчишка оста-
нется жив, пусть он бичует Мардония. А пока, — сенатор указал
пухлым пальцем на Клеона, — заковать его и запереть до вечера.
— Отец...
— Вон! — вдруг взвизгнул сенатор. — Я все сказал. Не же-
лаю больше ничего слушать!.. Вон!..
Махнув рукой, Луций выбежал из спальни.
Глава 7
АЛЕКСАНДР И БЕРЕНИКА
— Вот тебе задаток! — Мардоний ударил Клеона по лицу,
как только они вышли из господского дома.
По губе Клеона потекли красные струйки, оставляя полосы на
коже, покрытой пылью и запекшейся кровью. Сжав зубы, он мол-
ча продолжал шагать между двумя надсмотрщиками. Александр
шел позади. Как жалел теперь Александр, что по целым дням за-
бавляя Гая, не улучил часа пойти на пастбище! «Юпитер Величай-
ший! — молился про себя сын вилика. — Порази стрелой Мардо1
ния... старшего пастуха, —добавил он, чтобы Юпитер не послал
свою молнию в какого-нибудь другого Мардония. — Обрати в
прах моего хозяина Гнея Станиена!.. Спаси пастуха Клеона из Си-
цилии! Выполни мою просьбу, и, клянусь, я никогда больше не
буду забывать друзей! А тебе в дар принесу гирлянду из роз, как
только мне удастся нарвать их в господском саду».
Александр в отчаянии смотрел, как закрылась дверь эргасту-
лума за Клеоном и как Гефест пронес туда цепи. Всем распоря-
319
жался Мардоний. Должность эргастулария — тюремщика — бы-
ла на летнее время упразднена по настоянию Луция. Александр
жалел, что уехал его отец: недавно он так хвалил Клеона! Если бы
он был здесь, он заступился бы за сицилийца. А теперь к отцу и
до заката не добежать. Неужели, кроме молитвы, ничем нельзя
помочь? Надеяться на Луция бесполезно — он уже обещал, что
Мардония по справедливости накажут. А что он сделал? Вот так
справедливость! Если сицилиец выживет, он будет бичевать Мар-
дония... Да разве после того, как господин это сказал, Мардоний
оставит Клеона живым?.. Нет, Луций ничего не сделал и не сде-
лает. Если бы не Александр, он забыл бы даже рассказать, что
Мардоний убил собаку Гая. Самое лучшее, если бы удалось Клеону
убежать и спрятаться в лесу. Александр носил бы ему еду, а когда
господа уедут в Рим, Клеон мог бы вернуться на виллу...
Дверь подвала открылась. Из нее вышли кузнец и старший
пастух.
— Эй, Александр! — окликнул Мардоний мальчика. — Где
вилика, не знаешь?
— Откуда же мне знать, я с утра не был дома. А что?
Не удостоив его ответом, старший пастух отправился искать
Билитис. Мальчик последовал за ним. Мардоний пошел в самый
дальний конец черного двора, на кухню, где распоряжалась Калос:
она всегда знала, где находится мать. Калос сообщила Мардонию,
что вилика лечит заболевшего раба, и Мардоний направился к чу-
лану, который Билитис превратила в больничку. Александр пошел
за ним.
— Что это ты за мной как привязанный ходишь? — с неудо-
вольствием спросил Мардоний.
— Ищу мать, — коротко ответил Александр.
Мардоний пожал плечами, но промолчал: сын имеет право ид-
ти к матери, даже если она вилика и нужна кому-нибудь по делу.
Больница Билитис помещалась еще дальше, чем кухня, — на
задворках, в маленьком чулане. Станиен считал, что нечего бало-
вать больных рабов: дай только им поблажку — все скажутся
больными. Поэтому и помещение и пища больных были вдвое ху-
же, чем у здоровых. Но Билитис как могла старалась сделать боль-
ничку уютней: повесила на крохотное оконце занавеску, чтобы
солнце и мухи не донимали больных, чисто выскребла пол и стены
и следила, чтобы солома, на которой отлеживались больные, поча-
ще менялась. В ту минуту, когда вошли Мардоний и Александр,
Билитис не спеша (хотя у нее была тысяча дел) отмывала грязь с
лица и рук своего единственного больного, пока остывал отвар из
горьких трав, приготовленный для него.
— Да дай же мне поговорить с виликой! — рассердился Мар-
доний, видя, что Александр вошел вслед за ним. — Постой минуту
за дверью.
Александр остался за порогом, но дверь прикрыл неплотно. О
чем говорил старший пастух, Александр не расслышал, потому что
320
Мардоний, таясь от больного, говорил шепотом. Но зато Александр
видел, как Мардоний передал вилике ключ от эрга стул ум а. Маль-
чик огорченно выпятил губы: теперь она ни за что не выпустит из
рук этот ключ, пока сам Мардоний его не возьмет. Если бы экзе-
куция была отложена на завтра, Александр мог бы ночью, когда
мать уснет, взять у нее ключ и открыть Клеону дверь эргастулума.
Но как быть теперь?..
Отчаявшись найти какое-нибудь решение, он не стал дожи-
даться, пока выйдет старший пастух, а побежал к Беренике за
советом. Он ворвался к ней с криком:
— Ох, помоги!
Испуганная девушка остановила ткацкий станок, за которым
работала.
— Что случилось?.. Ты ушиб маленького господина?
— Хуже! — Александр передал сестре происшествия сегод-
няшнего утра.
Береника слушала нахмурившись, придумывая, чем бы помочь
сицилийцу. Наконец, горестно вздохнув, сказала:
— Мне кажется, прежде всего надо его накормить. Мать мне
это разрешит.
— И ты дашь ключ мне?
Береника отрицательно покачала головой.
— Ты выпустишь Клеона сама?
— Нет. Я только накормлю его. А ты попытайся добежать к
отцу.
— Да ведь я дойду туда только к ночи! Пока мы с отцом вер-
немся, Клеона убьют.
— Поезжай на лошади.
— Все лошади на работе. А господскую мне никто не даст.
— А ты пойди в кузницу к Германику. Туда выслана петорита
для Хризостома. Возьми одну лошадь из упряжки. А в крайнем
случае кто-нибудь из тех, что остановились для починки повозки,
одолжит тебе свою лошадь.
— До кузницы тоже не близко. Лучше бы ты помогла Клеону
бежать.
— Может быть, — согласилась Береника. — Но не стану же
я подводить под плети мать, чтобы спасти чужого мальчика! Я
очень хочу помочь твоему другу, но сделать для него могу только
то, что сказала.
— Попробую добежать до Германика, — вздохнул Александр.
Глава 8
В ЭРГАСТУЛУМЕ
Мардоний и надсмотрщики втолкнули Клеона в полутемный
подвал и бросили на охапку старой соломы. По приказу старшего
пастуха один из надсмотрщиков привел Гефеста.
321
11-833
— Встань! — Кузнец помог Клеону подняться и оглянулся на
стоящих за его спиной надсмотрщиков. — Отойдите. Никто не
должен знать, каким ключом закрываются оковы. — Поворачивая
ключ в замке ручной цепи, он шепнул Клеону: — Не бойся, мы
тебя выручим!
Клеон безучастно взглянул на крутые завитки волос, покрыва-
ющие склоненную к его рукам голову кузнеца: «Что он может сде-
лать?»
— Ну вот, готово! — Кузнец помог Клеону сесть на солому и,
запирая ножные кандалы, еще раз шепнул: — Не бойся!
Все ушли.
Стараясь не нарушать тишину подвала звоном цепей, мальчик
неподвижно сидел в своем углу.
Сквозь маленькое оконце у самого потолка лился слабый свет.
Нельзя было разобрать — день на дворе или вечер. А до оконца
не дотянуться, даже если бы на Клеоне и не было цепей. Хорошо
хоть, что в подвале пусто и прохладно и никто не мешает думать.
«Кузнец, у которого волосы, точно шерсть новорожденного яг-
ненка, обещал выручить меня... А как?... Кто я для него?.. Неуж-
то он из-за меня станет подвергать себя опасности?.. Ох, лучше
тысячу раз умереть, чем попасть в рабство! Если бы Галл знал,
какого «счастливого случая» я дождался!.. С пастбища было так
легко уйти! А я все боялся, боялся, а потом вдруг ушел... после
того, как Мардоний меня и Льва возненавидел. И как я не поду-
мал, что он все выдумал про Спартака?! А теперь нет у меня боль-
ше Льва, некому меня защитить. Я один...»
Клеон зажмурился, чтобы удержать навернувшиеся слезы. И,
как только он закрыл глаза, ему представилось лицо матери так
ясно, словно она была тут, рядом.
«Если бы она знала, где я сейчас, она пожалела бы, что позво-
лила мне убежать из дому! А теперь, наверное, все думает, дума-
ет — жив я или нет, а спросить ни у кого не смеет... Ох, если бы
мне умереть здесь в одиночке, а не под бичом Мардония!.. — Кле-
он запрокинул голову, глотая слезы. — Разве только, когда выве-
дут меня бичевать, вырваться, подбежать к хозяину и ударить его
цепью. Тогда меня сразу убьют, и я сойду в аид1, где для рабов и
господ одна справедливость... Одна?.. А разве там не надо платить
за перевоз через Стикс?1 2 А у меня не будет монеты. Другим умер-
шим родные вкладывают ее в рот, а кто даст монету мне? Неужели
Харон не сжалится надо мной и не перевезет бесплатно? Неужели
из-за какого-то асса боги лишат меня приюта и я буду вечно блуж-
дать по берегам Стикса? Где же тогда справедливость?! Нет, уж
там я не позволю так обращаться со мной! Там я ничего не побо-
1 Аид — в греческой мифологии подземное царство мертвых.
2 Стикс — в греческой мифологии подземная река, через которую перевозчик
Харон перевозил души умерших.
322
юсь! Вырву монету у хозяина, когда он придет к перевозу, и за-
плачу этим ассом Харону!»
Клеон вообразил драку с толстым сенатором на берегу черной
реки под нависшими черными скалами подземного царства и ус-
мехнулся: уж он изо всех сил прижмет толстяка коленом к земле,
когда будет отнимать у него асе! При мысли о будущей победе
Клеон, сжав кулаки, попытался вскочить... и с трудом поднял-
ся — цепь мешала ему двигаться. Пятно сырости, проступившее
на стене, показалось ему похожим на лицо хозяина. Мальчик под-
нял руку, чтобы ударить, и не смог замахнуться. В изнеможении
он снова опустился на подстилку.
Вдруг к звону кандалов присоединился другой звук. Клеон за-
мер. Не поворачивая головы, он слушал. Вот заскрежетал ключ в
замке, заскрипела дверь. Уже пришли за ним! Разве день кончил-
ся?
Дверь открылась, закрылась... Вместо грубого окрика в тиши-
не эргастулума раздалось легкое постукивание сандалий. С лестни-
цы спускалась Береника с корзиной в руке. Изумленный пастух
рванулся к ней, и цепи зазвенели.
— Не надо, — остановила его Береника, — я сама подойду
к тебе. Ох, какие тяжелые цепи они на тебя надели!.. Если бы отец
был дома, он этого не позволил бы. — Она поставила корзинку на
пол: — Вот. Здесь еда для тебя и немного воды обмыть кровь. —
Она достала из корзины кувшин и, смочив губку водой, осторожно
провела ею по лицу Клеона. — Александр побежал в большую
кузницу, что стоит возле перевала. Ты, наверное, видел ее в день
приезда?
Клеон молча кивнул. Ласковые пальцы девушки напомнили
ему заботливые руки матери, когда она вот так же обмывала ему
лицо после драк с деревенскими мальчишками. Он боялся гово-
рить, чтобы не расплакаться.
— Проезжие часто чинят у Герм аника повозки и подковывают
лошадей, — продолжала Береника, делая вид, будто не замечает
слез, навернувшихся на глаза мальчика. — Германии — это куз-
нец. Возможно, кто-нибудь там даст Александру лошадь, чтобы
съездить к отцу. Если отец успеет приехать до вечера, он расска-
жет господину правду о тебе. — Береника оглядела Клеона: —
Теперь ты опять такой же, каким я видела тебя в первый раз.
Только волосы взлохмачены. Дай-ка я тебя причешу. — Сняв с
пояса гребенку, она пригладила волосы Клеона, потом обмыла ему
руки и, опустившись на солому, разостлала кусок холста: — По-
ешь! Надо подкрепить силы. Вот лепешки, сыр, крутые яйца, вет-
чина и фляга с вином, — перечисляла она, выкладывая на холст
еду. — Ну, чего ж ты плачешь?.. Ешь! Сразу почувствуешь себя
сильнее.
— Я был так одинок, — сдерживая слезы, сказал Клеон, —
и ты пришла...
323
н*
Клеон перестал сдерживаться и заплакал
— Совсем ты не одинок: мы с Александром твои друзья... Ко-
нечно, ужасно потерять такого друга, как твой Лев. Брат говорит,
что он был так умен, словно человек, только даром речи боги его
не наградили.
Клеон перестал сдерживаться и заплакал:
— Он остался лежать в лесу, и волки его растерзают... Если
твой брат мне друг, пусть он закопает Льва.
— Александра нет, он побежал за отцом. Как только ты по-
ешь, я сама пойду в лес и похороню твою собаку или попрошу
одного своего друга... Ну, съешь же хоть кусок окорока! Это под-
держит твои силы. А они тебе будут очень нужны. — Девушка
придвинулась ближе к Клеону и, хотя они были в эргастулуме
одни, зашептала: —Тебе помогут уйти к Спартаку...
— Так, значит, правда?! Мардоний не солгал, что Спартак
близко?
— Тшш!.. Если отец запоздает, я попрошу Гефеста — он что-
нибудь придумает, чтобы оттянуть твое наказание. Ешь же, чтобы
я успела пойти в лес и похоронить Льва.
— Ты найдешь то место по высокому кедру, что на опушке
дубового леса... Хорошо, что ты мне все это сказала! А я уж думал
сделать такое, чтобы меня скорее убили.
Береника с укором посмотрела на него:
— Разве мы знаем, что будет с нами через час?
— Так говорил и еще один мой друг... Теперь его, может
быть, тоже убили...
— Ну вот, сейчас ты опять заплачешь! Ешь же скорее!..
Глава 9
ВОЛНЕНИЯ В ГОСПОДСКОМ ДОМЕ
Сцена в спальне отца расстроила Луция. Ему было неприятно,
что он не сумел восстановить справедливость, как обещал Гаю, а
главное — что отец все еще обращается с ним, как с мальчишкой,
хотя он, если бы мог распоряжаться, вел бы хозяйство гораздо
разумнее, чем отец.
Как большинство римлян, Луций считал, что раб — существо
низшего порядка, но бессмысленная жестокость претила ему, она
была невыгодна и, следовательно, глупа. Стремясь отделаться от
неприятного чувства, Луций направился в библиотеку. Как всегда,
вид этой комнаты помог ему вернуть утраченное душевное равно-
весие.
Чтобы предохранить книги от южного жара и сырости севера,
библиотека была расположена в восточной части дома. Под высо-
кими окнами, обращенными на восход, раскинулся розарий. Каж-
дого, кто в утренний час входил в комнату, охватывало ощущение
325
свежести и покоя. Окна по утрам были широко распахнуты; бла-
гоухающий ветерок колыхал сдвинутые в сторону шелковые зана-
веси и шуршал в развернутых папирусах на длинном столе, за
которым молча трудились рабы, приводя в порядок отложенные
библиотекарем свитки. При входе Луция все встали. Библиотекарь
с поклоном подошел к молодому хозяину.
— Не прерывай свою работу, — остановил его Луций, — я
сам найду что нужно.
Молодой человек направился к одному из шкафчиков, кото-
рые, вперемежку с высокими наполненными свитками корзинами,
стояли вдоль стен. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как
в библиотеку вбежала одна из рабынь Фульвии:
— Ты здесь, господин?.. Мы ищем тебя по всему дому и саду.
Госпожа приказала, чтобы ты немедленно шел к ней.
«Опять какая-нибудь история с Гаем!» — подумал с досадой
Луций, направляясь к лестнице на второй этаж.
Он не ошибся: рабыня привела его в спальню Гая; тут, кроме
нянек, хлопотали чуть ли не все служанки Фульвии. При входе
старшего сына она трагическим жестом указала на кровать, где,
уткнувшись в подушки, рыдал Гай.
— Не знаю, что делать с этим ребенком! Никак не хочет ус-
покоиться. Поговори хоть ты с ним...
— Что с тобой, Гай? — спросил Луций, подходя к кровати
брата. — Почему ты плачешь?
— Хочу сицилийца! — закричал малыш. — Это мой раб!..
Отец подарил его мне!.. Как смели его увести? Как смели убить
мою собаку?.. Хочу... чтобы этого... Мардония... — всхлипывал
он, — распяли на кресте...
Луций посмотрел на мать. Она ответила ему беспомощным
взглядом:
— Вот так с самого утра, с тех пор, как принесли его из ван-
ны. Я уже ходила к отцу, просила его за этого раба, но он непре-
клонен. Непреклонен! — повторила Фульвия с жестом отчая-
ния. — Твердит, что теперь дисциплина важнее здоровья ребенка!
Ну, пусть даже этот пастух-сицилиец провинился в чем-то ужас-
ном...
— Ни в чем он не провинился! — перебил ее Луций. — Я
видел мальчика. Горе его непритворно.
— Но говорят, что старший пастух...
— Старший пастух убил собаку мальчика.
— Но она первая набросилась на них...
— Не потому.
— А почему же? — подняла брови Фульвия.
Луций оглянулся на рабынь:
— Я не публичный оратор. Мне не нужна аудитория.
Фульвия жестом приказала рабыням выйти.
326
— Так почему же он убил эту отвратительную собаку?
— Потому что он вор. Из рассказа сицилийца — правда, со-
вершенно бессвязного — я понял, что старший пастух похищал
ягнят... вероятно, с целью продажи — это мое предположение, —
а собака сицилийца его поймала.
Гай притих, прислушиваясь к разговору брата с матерью. При
последних словах Луция он снова начал кричать:
— Хочу, чтобы старшего пастуха распяли!..
— О боги!.. — Фульвия прижала пальцы к вискам. — Я не
в силах это вынести! Я сойду с ума!.. Неужели действительно ни-
чего нельзя сделать с этим старшим пастухом?.. Я уверена, что
мальчишка-сицилиец колдун. Я поняла это, как только взглянула
на него. Он околдовал отца, и тот купил его и совершенно ненуж-
ную собаку, околдовал Гая, теперь — тебя... Я требую, чтобы ты
успокоил Гая или поговорил с отцом. Пусть он прикажет выпу-
стить мальчишку, а этого Мардония... или как там его... бичевать.
Иначе колдун погубит нас всех.
— Приведите сицилийца, — рыдал Гай, —а то я умру... Вот
умру!.. Буду все плакать, плакать... и умру...
— Хорошо, я сделаю еще одну попытку... — Луций пошел
было к двери и остановился: —- Слышишь, Гай, я иду к отцу. Но
только при условии, что ты сейчас же перестанешь плакать. Стыд-
но! Ты мужчина. Будущий воин. Возможно, что тебя изберут кон-
сулом!! Но если править Республикой будут плаксы, Рим погибнет.
Гай озадаченно посмотрел на брата:
— Я еще маленький.
— Это не оправдание! — строго сказал Луций. — Каждый
человек сначала маленький, а потом вырастает. И все его качества
и привычки вырастают вместе с ним. Маленький трус и лгун дела-
ется большим трусом и лгуном, а из храбрых и стойких мальчиков
вырастают герои. Я хотел бы, чтобы мой брат вырос героем, а не
мямлей и плаксой.
— Да, — вздохнул Гай, садясь в постели, — я попробую.
— Тогда сейчас же встань, умойся и поешь.
Гай, кряхтя, слез с кровати.
— Прикажи няньке, мама. Пусть она умоет меня.
— Отлично, — сказал Луций. — В таком случае, я иду.
Спускаясь с лестницы, молодой Станиен улыбался: «Чудесная
мысль — напугать отца колдовскими чарами! Голова его забита
суевериями. Кажется, я нашел средство предотвратить глупую же-
стокость».
Старый Станиен сидел на кровати и, перегнувшись через свой
живот, как через стенку, следил, как раб затягивал его голени
ремнями (Станиен даже в деревне носил сенаторские башмаки с
высокой шнуровкой в четыре ремня).
1 Два консула были верховными правителями в Римской республике. Они изби-
рались сроком на один год.
327
— Что там еще? — сердито спросил он, когда Луций заглянул
в дверь.
— Я узнал сейчас нечто очень важное для нашей семьи. Но
сообщить тебе это могу только наедине.
Сенатор встал, топнул ногой, потом —другой, пробуя, не туго
ли затянуты ремни, и приказал рабу:
— Выйди!
Когда тот закрыл дверь, Луций с таинственным видом прибли-
зился к отцу:
— Я узнал, что он колдун.
— Кто? Этот раб? — изумился сенатор.
— Нет. Сицилиец.
— О-о? — Склонив голову набок, Станиен хитро прищурил-
ся: — С каких это пор ты стал верить россказням старух? Я уже
слышал это от твоей матери.
Подражая Хризостому, Луций покачал головой:
— Нельзя пренебрегать подобными предупреждениями. А что,
если мать оказалась прозорливее нас с тобой?.. Не забудь, эти
головорезы-гладиаторы рядом. Твоя несправедливость может воз-
мутить наших рабов, и они присоединятся к ним. Мы будем одни
перед многочисленными врагами... — Видя, что отец хочет возра-
зить, он поспешно добавил: — Даже те, кто нам предан, будут
раздражены...
Старший Станиен возмущенно вздернул голову.
— Они сочтут несправедливым это наказание, — сказал Лу-
ций. — Какими-то путями им становится известным все, что у нас
тут делается. А ты даже не захотел выслушать сицилийца, чтобы
установить истину... Ты прав: я не верю в колдунов, но... я счи-
таю, что в минуту опасности лучше быть суеверным, чем неосмот-
рительным.
Речь сына произвела на сенатора впечатление. Затрудняясь
принять какое-нибудь решение, он глядел в пол и жевал губами.
Казалось, он внимательно рассматривает мозаику под своими но-
гами.
Луций начал терять терпение.
— Н-не знаю, — промямлил наконец Станиен. — Если я от-
меню наказание, они сочтут это трусостью.
— Они сочтут это милосердием, отец.
— Милосердием?.. Это очень опасно! Во всей истории Рима
нет ни одного случая, чтобы человек, поддавшийся милосердию, не
погиб. Сила — вот что помогло Риму стать властелином мира!
— А разве сила на твоей стороне? — спросил молодой Стани-
ен.
— Ты забываешься! — вспыхнул сенатор.
— Нет, отец. Мы с тобой можем говорить откровенно. В Риме
нас защищает твое звание, богатство, весь строй Республики.
328
Здесь же мы одиноки. Рабов много, а нас только трое!.. Да-да,
трое! Никто, кроме Хризостома, не станет защищать нас с оружи-
ем в руках.
— Возмутительные речи! — вскипел Станиен и, как всегда
после вспышки, тут же обмяк: — Может быть, ты и прав... — Он
снова пожевал губами. — Не знаю... Подумаю... Иди... И пошли
ко мне Мардония. Я заставлю рассказать мне истину!
— Опять Мардония?! Или ты хочешь погубить себя и всех
нас? Разве он скажет тебе правду?
— Но-но! — вспылил Станиен. — Кто ты такой, чтобы учить
меня?
— Я не учу тебя, отец...
— Ты всего-навсего мой сын! — не слушая Луция, кричал
сенатор.
— Я умоляю тебя, отец, а не учу. Я умоляю тебя: пожалей
хоть Гая, если не жалеешь меня и мать!
Толстяк отдувался, не в состоянии вымолвить ни слова. Луций
поспешил воспользоваться этой невольной паузой:
— Если бы ты видел, как Гай плакал, требуя, чтобы ему вер-
нули его раба — этого мальчишку, которого ты ему подарил!.. И
как мужественно взял он себя в руки!.. — И Луций описал отцу
сцену в детской.
Гней Станиен умиленно улыбнулся:
— Так он хочет стать достойным звания консула?.. Ишь, ма-
ленький честолюбец!.. Ну хорошо... Не надо Мардония. Я все об-
думаю сам.
— А что сказать Гаю? Может быть, ты хочешь его видеть,
отец?
— Нет! — отрезал Станиен, испугавшись встречи со своим
своевольным сынишкой. — Я должен сперва подумать. И вообще
мне это надоело! —выкрикнул он, снова распаляясь. — Никогда
еще наказание раба не вызывало в моем доме столько волнений!
Довольно толковать об этом сицилийском мальчишке, у меня есть
и другие заботы!
Луций, зная отца, понял, что ничего больше не добьется, и со
вздохом вышел.
Глава 10
ПРОБУЖДЕНИЕ ДОЛГОВЯЗОГО
Долговязый проснулся от птичьего щебета и блеяния голо-
дных овец. Высунул голову из шалаша... Что это? Мерещится ему
или действительно нет ни одной овцы на пастбище?.. Все загоны
были заперты. Сбившись в кучи у выходов, овцы блеяли на разные
голоса: одни — гневно, другие — печально, третьи — словно под-
329
левая, чтобы не отстать от подруг. Больше всех бесились полуго-
довалые ягнята; стуча раздвоенными копытцами в тростниковые
стены, они влезали друг на друга и подпрыгивали, в надежде очу-
титься по ту сторону загородки.
«Вот те на! — подумал Долговязый. — А где же хваленый
сицилиец со своим псом?» Он бросился открывать ближайший за-
гон. «Ну погоди же ты! — ворчал Долговязый, выпуская овец. —
Я этого так не оставлю. Пусть только приедет старший пастух или
вилик, я им расскажу о твоем усердии! Ну как я один переведу
овец на новое пастбище?.. Вместо того чтобы помочь мне убрать
загоны да погрузить на лошадей плетенки и колья, он сбежал ку-
да-то!.. Да еще — с собакой!»
Наконец он выпустил всех овец и унес наевшихся малышей в
их загон. Лучшее время пастьбы — с рассвета до восхода солн-
ца — уже прошло.
Овцы без всякого порядка разбрелись по лугу и щипали траву.
Долговязый не мог представить себе, как один соберет их и пого-
нит на водопой. Все теперь приходилось делать самому: и маток
доить, и смотреть, чтобы сотня не ушла в лес, и молоко сливать и
заквашивать. «Как это я раньше один управлялся!» — недоумевал
он, отирая катившийся по лицу пот.
Уж солнце высоко поднялось, а Клеон все не возвращался.
Залпом выпив кружку овечьего молока, Долговязый сунул за па-
зуху лепешку и, решив, что Клеона не дождешься, погнал овец на
водопой к ручью.
Ну и пришлось же ему побегать, чтобы собрать стадо! Он с
досадой швырнул бич и, отдуваясь, уселся под пинией* у входа в
пещеру, из которой вытекал ручей. По стволам деревьев вился
дикий виноград. Долговязый сорвал темную спелую гроздь и, зае-
дая кисловатые ягоды лепешкой, впервые в это утро спокойно по-
ел. Жужжание пчел и стрекотание цикад навевало сладкую дремо-
ту; пастуху не хотелось выбираться из прохладного оврага, но он
опасался, как бы не застал его здесь Мардоний или раб с сыровар-
ни, который мог приехать за молоком, не зная, что пастухам при-
казано перейти на новое пастбище. «И так уж ославили меня лен-
тяем, — подумал он, со вздохом поднимаясь на ноги. — А какая
охота стараться, если ягнят все равно не уберечь?.. И куда только
запропал этот малый, не понимаю. Уж не сбежал ли совсем? С
него станется!»
Он перегнал овец на опушку леса и растянулся под деревом.
Наступило самое жаркое время дня. Все, казалось, уснуло.
Даже птицы на ветвях умолкли. Только гудели шмели, жужжали
пчелы да беспрерывно стрекотали цикады. Боясь поддаться дремо-
те, Долговязый перевернулся на живот и, подперев подбородок
ладонями, стал смотреть, как пляшут над цветами бабочки и дело-
1 Пиния — итальянская сосна с развесистой кроной.
330
вито копошатся в душистых венчиках пчелы. Мало-помалу голова
его отяжелела, веки закрылись сами собой, руки опустились...
Припав к ним носом, Долговязый сладко захрапел.
— Эй, Долговязый!.. Эй!.. Эй!..
«Кто это орет? — еще не разомкнув век, подумал Долговя-
зый. — Клеон или Мардоний?.. Мардоний?!» Долговязый в один
миг очутился на ногах: Клеона нет, сам он уснул... Не случилось
ли чего с овцами?
Овцы стояли, опустив голову к траве, и, казалось, тоже дре-
мали.
— Да поди же сюда, Долговязый!
Пастух оглянулся. В густой зеленой листве деревьев он увидел
блестящие глаза и черные рожки лесного бога Сильвана. Мышцы
на его груди и обнаженных загорелых руках были напряжены: он
что-то тащил за собой волоком. Козлиные ноги бога не были видны
за кустарником, но по тому, как он ковылял, угадывалось, что
вместо ступней у него копыта.
Онемев от изумления и страха, Долговязый смотрел, не двига-
ясь, как приближается к нему бог леса. Еще шаг, еще... и «Силь-
ван» очутился на солнце. И тогда Долговязый увидел, что на голове
его вовсе не рожки, а крутые, словно у новорожденного ягненка,
завитки.
— Гефест!
— Иди сюда, помоги мне. Я и то чуть не милю один его та-
щил. Если бы не проклятая нога!.. Как ты думаешь, где нам его
спрятать?
— Кого? — Встревоженный пастух, позабыв свою обычную
медлительность, подбежал к кузнецу.
Нет, это был не Клеон, как он, испугавшись, подумал в первую
минуту. В сетке, сплетенной из виноградных лоз, лежал на под-
стилке из ветвей... Лев?... Или труп Льва?
— А Клеон?..
При звуке знакомого голоса Лев слабо шевельнул хвостом.
— Лев, где Клеон? — повторил Долговязый.
Лев жалобно взвизгнул и вытянул нос, нюхая воздух.
— Клеон в эргастуле, — сказал кузнец.
— Значит, он таки убежал?.. И его поймали?
— Плохо ты заботишься о своем товарище! — с укоризной
сказал кузнец. — А что, если бы я был ищейкой хозяина или
Мардония? Ты бы этим вопросом сразу выдал сицилийца.
— Но ты же не ищейка, — насупился Долговязый.
— Убежал он или нет, не знаю, но, кажется, Мардоний всю
ночь просидел в засаде, чтобы изловить его. Клеон, бедняга, дума-
ет, что Мардоний убил его собаку, но, когда я пришел на то место,
которое он указал, пес зализывал свои раны. Он даже не зарычал
на меня — так ослабел... а может быть, по моему ласковому тону
331
понял, что я хочу ему помочь. Но он не мог подняться. И вот я
сплел из виноградных лоз сетку, положил в нее ветвей и травы, а
на них — Льва и приволок его сюда, словно дельфина в сети.
Теперь твоя забота его спрятать и полечить. Ты же, конечно, уме-
ешь лечить животных — ведь тебе приходится иметь дело с боль-
ными овцами?.. Что же ты молчишь?.. Где, по-твоему, лучше его
спрятать? Может быть, в шалаше?
— Может быть, в шалаше... —повторил ошеломленный пас-
тух.
— Ну, берись за ручку лопаты, тащи.
Долговязый нерешительно глядел на Льва:
— Идти он не сможет, старший велел сегодня перебираться на
новое пастбище... а лошадей у меня ровно столько, чтобы перевез-
ти колья для загонов, плетенки да шалаш и припасы.
— Сегодня все равно тебе переходить не придется, а ночью
Береника и Александр заберут Льва.
Кузнец и пастух отошли от собаки, чтобы поглядеть, не идет
ли кто. Между тем Лев, учуяв знакомый запах пастбища и надеясь
найти здесь Клеона, перегрыз виноградные лозы, выполз из сетки
и попытался ползком добраться до шалаша, где в эти часы обычно
спал его хозяин.
Долговязый присел на корточки возле собаки:
— Ах ты, бедняга! Как они тебя изранили, да поразит их Пан!
Счастье, что не убили! Торопились, видно... — Он поднял глаза
на кузнеца: — У меня есть мазь, Мардоний оставил: и от ран и от
укусов змей помогает.
Гефест притащил свою сетку:
— Хоть он изгрыз ее —как-нибудь до шалаша дотащим. Бе-
рись. Подсунем под него.
— Что ты! Он еще покусает нас от боли. Сейчас я принесу из
шалаша толстый холст.
Лев доверчиво и жалобно смотрел на людей. Он послушно пе-
реполз на холст и, пока его перетаскивали, не визжал и не рычал,
только, когда было уж очень больно, углы его верхней губы инс-
тинктивно приподнимались, обнажая клыки.
— Ну потерпи, Лев, потерпи... — Долговязый оглянулся на
кузнеца и, боясь, как бы тому не показалось смешным, что он
уговаривает собаку, словно ребенка, с неожиданной для самого
себя гордостью сказал: — Он все понимает!
Они втащили Льва в шалаш.
Лев разочарованно обнюхал траву, настланную в шалаше.
Клеона и здесь не было! С этой минуты он безучастно позволял
кузнецу и Долговязому поворачивать его с боку на бок и мазать
чудодейственной мазью Мардония.
Пока они лечили Льва, прошло довольно много времени, и
Гефест, высунув голову из шалаша, ахнул:
332
— Ого, как далеко ушло солнце! Хорошо, я предупредил ви-
лику, что пойду по всем ближним пастбищам проверить подковы
у лошадей. — Он выбрался на луг. — Давай сожжем мою сетку
из лоз, да я отправлюсь на виллу.
Они разожгли костер, и кузнец, присев у огня, сказал:
— Знаешь, Долговязый, стыдно жить, как ты! Скоро ты сам
овцой станешь или по-ослиному закричишь. Ты же, кроме овец да
Мардония, ни с кем не разговариваешь!
— А что я могу поделать? Мне нельзя уйти с пастбища, чтобы
с вами болтать.
— Ты и о Спартаке, верно, не слыхал! А Спартак о тебе,
дураке, думает!
— Как обо мне? — раскрыл рот Долговязый.
— А вот так: ты раб?
— Раб.
— А он болеет душой за всех рабов —значит, и за тебя. Разве
мы не такие же люди, как наши хозяева? Разве среди нас нет
людей поученее наших господ? А они нас за людей не считают.
Спартак сражается за нашу свободу. Говорят, сейчас он в наших
местах...
Долговязый, припомнив предупреждение Мардония, подозри-
тельно посмотрел на кузнеца:
— Думаешь, я позволю ему угнать овец?.. Чтобы и меня за-
садили в эргастул?
— Тьфу! — плюнул кузнец, поднимаясь. — Ты только одно
и знаешь!
— Тсс! — поднял руку Долговязый: — Кто-то едет!
Прошла целая минута, прежде чем Гефест уловил стук копыт
и треск веток в лесу.
— Ну, у твоих лошадей все в порядке, — громко сказал он и
прибавил шепотом: — Кто это, как ты думаешь?
— Не знаю... Может быть, Гета с сыроварни?.. Или эти... от
Спартака?
Из чащи выехал Мардоний.
— Не подпускай его к шалашу, — почти не разжимая губ,
сказал кузнец, — а то собака начнет рычать. Я пойду ему навстре-
чу... Привет, о Мардоний! — кузнец нагнул голову, словно перед
хозяином.
— Привет! —высокомерно ответил Мардоний.
— Я разыскивал тебя по приказанию вилики. Она велела уз-
нать, не надо ли перековать лошадей на пастбищах. У здешних я
осмотрел подковы. Они в порядке.
— Вилика всегда придумывает заботы и себе и другим. Если
бы ты мне понадобился, я сам мог бы сказать об этом Сильвину.
— Ты прав, как всегда, Мардоний, но вилик уехал на дальние
конские пастбища... — Кузнец снова склонился в поклоне и, при-
храмывая, углубился в лес.
333
Старший пастух с неудовольствием поглядел ему вслед.
— Не нравится мне этот кузнец, — покачал он головой, —
держись от него подальше. Я заехал сказать, чтобы ты не торопил-
ся на новое пастбище. Кузнец, конечно, уже выболтал тебе, где
сицилиец и его трижды гнусный пес? — Мардоний сделал движе-
ние, чтобы спрыгнуть с лошади, и скривился от боли: — Мерзкий
пес так искусал меня напоследок, что мочи нет! Помоги мне сойти
с седла.
Долговязый повиновался. Мардоний, прихрамывая, подошел к
пеньку, уселся на него и, порывшись в перекинутой через плечо
сумке, протянул Долговязому сверток:
— Держи. Тут тебе угощение.
— Не надо, — нахмурился юноша, отступая.
— С чего это ты вздумал отказываться от вкусных вещей?
Возьми, дурак! Для чего же и жить, как не для радостей чрева?
Или ты так пристрастился к овечьему сыру и молоку, что ни на
какую другую еду и смотреть не хочешь?
Долговязый, пожав плечами, взял сверток и положил на траву.
— Как только вернется вилик, я попрошу его дать тебе друго-
го помощника. Тогда и перегонишь сотню.
Долговязый с обычным сонным выражением стоял перед Мар-
донием, ничем не выдавая своего беспокойства. Равнодушие ры-
жего малого начинало раздражать старшего пастуха, и он выложил
сразу то, ради чего приехал и к чему хотел постепенно подготовить
Долговязого.
— Часто ли твой помощник отлучался с пастбища? — хитро
прищурившись, спросил он.
— Он никогда не уходил без дела.
— Гм... дела его известны... Уходил, значит, только затем,
чтобы спрятать краденого ягненка?
— Ты знаешь, что сицилиец не воровал, — криво усмехнулся
Долговязый.
— А куда же девался тот ягненок, которого, помнишь, мы
недосчитались? Еще сицилиец уверял, будто искал его и не на-
шел... Господин думает, что сицилиец и его собака сожрали ягнен-
ка. Но, может быть, это сделал ты? — Мардоний пристально по-
глядел на Долговязого.
— Ты сам знаешь, кто виновен в пропаже ягнят.
— Мы с господином полагаем, что сицилиец, — пожал пле-
чами Мардоний. — Недаром мальчишка и пес в ту ночь чуть меня
не растерзали. А потом испугались и бежали к этим бандитам.
Ничего!.. Публий Вариний через день или два их уничтожит. —
Мардоний свирепо усмехнулся: — А пса я уже уничтожил!.. Маль-
чишке тоже скоро конец... Господин повелел, чтобы на закате ты
пришел к столбу для бичеваний и громко рассказал там всю правду
о сицилийце и собаке.
334
Долговязый недоуменно посмотрел на старшего пастуха и от-
вел глаза в сторону.
— Всю правду! — строго повторил Мардоний. — Помни: ты
уже давно подозревал сицилийца в краже ягнят, а когда обнару-
жилась первая пропажа, рассказал о своих подозрениях мне. Мы
с тобой стали следить за мальчишкой и поймали его на месте пре-
ступления: с помощью собаки он хотел утянуть сосунка в лес. Но
мы вдвоем напали на них и отняли барашка. — Видя, что Долго-
вязый потупился и молчит, Мардоний прибавил: — Господин обе-
щал наградить тебя за старание.
— Я не пойду, — вдруг заявил Долговязый.
— Как — не пойдешь? Это приказ!
— Мне не на кого оставить сотню.
— Приказ хозяина важнее всего. Но, чтобы овцы не остава-
лись одни, я пришлю тебе смену, — пообещал Мардоний. — По-
мни, это приказ. Если не хочешь плетей, выполняй его без рассуж-
дений. Иначе тебя сочтут сообщником сицилийца. — Он поднялся
с камня: — Ну, надо ехать. Смотри же, будь на месте вовремя. —
Мардоний было двинулся к лошади, и вдруг остановился: — Со-
всем из головы вон! Вилика просила привезти ягненочка. Самого
молоденького, чтобы косточки нежные были... Самого жирненько-
го выбери! — крикнул он вдогонку пастуху, который молча пошел
исполнять приказание. — Это для стола господина.
Проявляя несвойственную ему приветливость, Долговязый по-
махал рукой, как бы останавливая Мардония:
— Сиди, сиди, не утруждай себя, я выберу самого молодень-
кого и жирного.
Он боялся, как бы Мардоний не вздумал пойти за ним и не
обнаружил в шалаше Льва. «О Пан, покровитель стад, — бормо-
тал себе под нос Долговязый, — тебе покорно все живое на земле,
даже дикие звери! Нашли на Мардония волков и вепрей!.. И пусть
лошадь сбросит его и в ужасе умчится... и пусть кровь его заледе-
неет и ноги отнимутся от страха... и пусть волки сожрут его». С
этой благочестивой молитвой Долговязый подошел к загону, где
бегали привязанные к кольям десятидневные ягнята. Выбрав са-
мого упитанного, он молча передал его Мардонию. Долговязый
помог старшему пастуху взобраться на лошадь и привязать ягненка
к седлу. Когда же Мардоний ускакал, пастух уселся на землю спи-
ной к овцам: вид их был ему противен, день в его глазах померк...
Машинально покусывая сорванную травинку, он глядел в ту сто-
рону, где скрылся Мардоний, и размышлял:
«Когда-нибудь его дела откроются, и я опять буду виноват:
зачем не сказал, что он вор. А как этакое расскажешь? Кто пове-
рит? Чтобы оправдаться, он станет обвинять меня, и все поверят
ему, а не мне. Кто тогда вступится за меня?.. Если Пан сегодня
не услышал моей молитвы и не наслал на него волков, значит, мне
335
следует молчать и делать вид, будто это дикие звери таскают ягнят.
Так уж, видно, судьбой мне предназначено — терпеть ругань и
поношения... Но неужели я должен оболгать Клеона и Льва? А
что, если из-за меня сицилийца забьют до смерти?.. Нет! Пусть на
земле я один, пусть нет никого, кто за меня вступился бы, сами
боги бессмертные защитят меня, если я стану на защиту невинно-
го. Уж если обязательно надо кого оговорить, так лучше я навру
на Льва. Все равно Мардоний думает, что он убит... Только как
бы сделать, чтобы Льва не увидел тот раб, которого он пришлет
мне на смену?»
Долговязый прижал кулак ко лбу, словно выдавливая из голо-
вы мысли. Думать он не привык. Все же через некоторое время
кое-что придумал. Надеясь, что Лев поймет его, как понимал Кле-
она, Долговязый отправился в шалаш и стал объяснять ему свой
план. Понял его Лев или нет, Долговязый не знал, но пес лежал
смирно, когда Долговязый, все на том же куске холста, вытащил
его из шалаша и поволок в лес.
— Конечно, будет заметно, что тут кого-то тащили, — сооб-
щал он Льву по дороге, — но я потом расправлю кусты и траву.
И Лев тихонько взвизгивал, будто соглашался с ним (во вся-
ком случае, так казалось Долговязому). Подтащив Льва к зарос-
лям ежевики, где Клеон когда-то нашел пропавшую овцу, Долго-
вязый нарвал травы и сделал для собаки подстилку. Сначала он
хотел забрать холст, но потом подумал, что не следует держать его
в шалаше, так как он запачкан кровью. Долговязый постлал холст
поверх травы и уложил на него Льва. Потом, присев возле собаки
на корточки и подражая Клеону, Долговязый сказал:
— Слушай, Лев: ты будешь лежать здесь, пока за тобой не
придут Клеон или Береника... Такая красивая девушка... Берени-
ка... Знаешь?
Уловив в голове рыжего пастуха вопрос и услышав вдобавок
имя своего хозяина, Лев поднял ухо и внимательно посмотрел на
говорившего. Долговязый решил, что Лев его понимает.
— Ты молодец, Лев, я всегда это говорил. Так запомни: Клеон
или Береника. Ты не должен без них отсюда уходить. Иначе Клеон
тебя не найдет, и ты, чего доброго, попадешь в лапы Мардония. —
Лев зарычал, и Долговязый ударил себя по колену: — Вижу, что
понимаешь... Не бойся: ждать не очень долго. В эту ночь за тобой
придут. Понимаешь?.. А чтобы тебе не было голодно, мошенник
сам привез для тебя еду. Ну-ка, давай посмотрим, что тут та-
кое!. — Он развернул сверток Мардония: — Ого!.. Жареная ло-
патка барашка!.. Ах, пират!.. Это он нарочно подсунул, чтобы про-
тив меня улика была, если я ему не угожу. А мы с тобой, Лев, не
такие дураки, чтобы разбрасывать кости по пастбищу. Съедим и
мясо и косточки до последней крошки. Да?
336
Лев понюхал жаркое и облизнулся.
— Нравится? — обрадовался Долговязый. — Ну, ешь. Ешь
все, — великодушно предложил он, — я отказываюсь от своей
части.
И Лев съел все.
А Долговязый смеялся, глядя, как перемалывает он косточки
крепкими зубами:
— Вот взбесился бы Мардоний, если бы узнал!
Глава 11
У ПЕРЕВАЛА
Александр во всю прыть мчался к кузнице Германика. Дорож-
ная пыль под его ногами была мягка, как ковер, но, вздымаясь,
забиралась в нос и заставляла то и дело чихать. Время от времени
мальчик поглядывал на небо: солнце приближалось к зениту, и он
боялся, что не успеет до заката добраться к отцу. Только бы не
опоздать!.. А что отец защитит Клеона, в этом он не сомневался.
«Я бы вдвое скорей добежал, если б не чихал, — думал он. —
Вот уж никогда и в мыслях у меня не было, что придется состя-
заться в беге с конями самого Феба..Л О, путь указывающий Гер-
мес, уменьши пыль на дороге! Ты хозяин всех дорог!.. Что тебе
стоит исполнить мою просьбу?»
Но Гермес не внял молитве Александра: пыль по-прежнему
окутывала его, словно завеса. А после полудня мальчика нагнали
деревенские повозки, в которых среди узлов сидели женщины и
дети, и тут же из-под колес поднялась такая туча пыли, что маль-
чик остановился, кашляя. Женщина, ехавшая последней, придер-
жала осла:
— Садись, подвезу до перекрестка.
— А мне как раз туда и надо! — Не заставляя повторять при-
глашение, Александр забрался на повозку и состроил гримасу си-
дящим в ней малышам.
Дети залились смехом.
— Им все весело, — сказала женщина. — Не понимают, что
не для забавы едут в чужие места. — Она ткнула хворостиной
навострившего уши ослика: —- Ну, ты!.. Тебе только бы слушать,
о чем люди говорят. Беги, знай! — Некоторое время она молча
погоняла осла, потом снова обернулась к Александру: — Не убе-
гаешь ли и ты от войны?
— От какой войны?
1 Феб (Аполлон) — бог солнца, покровитель искусств; ежедневно совершал по
небу прогулку в колеснице, запряженной золотыми конями. Римляне и греки
чтили его под одним именем.
337
— Разве ты не знаешь, что уже два дня возле нашей деревни
рабы сражаются с легионами Публия Вариния? Ты не здешний,
что ли?
— Здешний. Я из дома Гнея Станиена, сенатора.
— A-а, знаю... — Женщина вздохнула. — Много зла твой
господин причинил нашей деревне...
— А ты Спартака видела? — прервал ее Александр.
— И на вилле Станиена знают это имя? — повернулась к
нему женщина.
— Еще бы! Я сам пойду сражаться в его армию! — гордо
сказал Александр.
Женщина с любопытством его оглядела:
— И ты туда же? Кому ты, такой, нужен?
— Ты бы посмотрела, как я из лука стреляю!
— Муж мой тоже ушел к Спартаку, потому что, говорят,
Спартак добр и делит военную добычу поровну между всеми.
— Так зачем же ты увозишь детей?
— А чем мне их кормить? Поля да огороды солдаты вытопта-
ли. Вот и везу детей к сестре в город, она замужем там за брадоб-
реем. — Женщина скорбно покачала головой и отвернулась. —
Опять зазевался? Я тебе!.. — Она взмахнула хворостиной, и осел
побежал быстрее. — Вон уж и кузница видна.
Растянувшись на горной тропинке, с перевала двигалась к куз-
нице вереница людей, ведущих на поводу нагруженных мулов.
Впереди этого каравана ехал на осле человек в темном хитоне.
— Что за люди там спускаются? — спросила женщина, оста-
навливая осла.
— Наверное, наш домоправитель. Вон для него и петорита
стоит. Теперь я уж все равно, что на месте. Да помогут тебе боги
благополучно добраться и найти изобилие в доме твоей сестры.
Раннее возвращение Хризостома спутало все планы Александ-
ра. Что с перевала спускается именно он, не подлежало сомнению.
Теперь невозможно взять лошадь. Как же быть? Подождать, пока
Хризостом подъедет к кузнице, и попросить у него осла?.. Это
долго. Да и опасно домоправителя обманывать. Ему не скажешь,
что вилика послала его со спешным поручением, а лошади не дала.
Хризостом может потребовать от вилика отчета, и тогда выяснит-
ся, что Александр солгал; а за ложь полагаются плети.
Вон чернеют на песке у кузницы тени двух всадников. Попро-
сить лошадь у них?.. Но они, кажется, не собираются здесь задер-
живаться, иначе слезли бы с коней. Не стоит и время тратить на
разговор с ними. Он подбежал к рабу Станиенов, который, лежа
в петорите, глядел, как паслись выпряженные лошади.
— Эй, Кастик, вилика (для пущей важности Александр на-
звал мать должностным именем) посылает меня к отцу и велела
взять у тебя одну лошадь.
338
— А я что же — на себе повезу домоправителя? Вон он уже
спускается с перевала.
— Конечно, теперь нельзя, — согласился Александр. — А не
знаешь ли, у кого бы здесь раздобыть коня?
— Попроси у Германика. Недавно он купил себе клячу.
Александр побежал в кузницу. Один из помощников Германи-
ка стоял у мехов, раздувая в топке огонь; другой нагревал брусок;
третий, зажав щипцами, поворачивал раскаленный брусок на на-
ковальне, а сам Германии, рассыпая при каждом ударе искры, бил
молотом так ловко, что железный брусок под его ударами превра-
щался в топор.
— Эй, Германии! — Александр остановился в дверях. — Дай
мне твою лошадь, вилика посылает меня к отцу, а...
Не прекращая работу, кузнец прервал Александра:
— Знаю я эти проделки. Прокатиться верхом захотелось?
— Ничего подобного! Мать посылает меня к отцу на конские
пастбища.
— Если бы вилика тебя посылала, она и коня тебе нашла
бы, — спокойно ответил Германии. — Сознайся лучше, что со-
врал. А лошадку я тебе не дам — она уже не молоденькая, чтобы
на ней по таким скверным дорогам носиться.
Александр вздохнул.
— Слушай же... Клянусь моим гением-покровителем, что го-
ворю правду! Хозяин приказал сегодня вечером бичевать Клеона,
а он ни в чем не виноват...
— Какого Клеона?
— Сицилийца. Он немного старше меня. "Ты его видел. Он
приехал на виллу с молодым господином. У него еще такая заме-
чательная собака была... огромная, как теленок...
— Какую-то собаку припоминаю, — отозвался кузнец, — а
мальчика что-то не заметил.
— Он мой друг, и я спешу к отцу, чтобы он скорее ехал домой
и упросил господина отменить бичевание.
— Твой отец — вилик. Значит, прежде всего он обязан блю-
сти интересы хозяина. А ты воображаешь, что он бросит все дела
и поскачет спасать какого-то мальчишку!
— Но господин несправедливо приказал его бичевать! Он да-
же не выслушал его.
— А хотя бы и так. Твой сицилиец — раб, как и мы с тобой.
Бели господин пожелает спустить с нас шкуру, он это сделает. А
разбирать, справедливо это или несправедливо, не наше дело. Так-
то, дружок...
— Кузнец прав, — раздался за спиной Александра мелодич-
ный голос.
Мальчик обернулся, ожидая увидеть женщину. В двух шагах
339
от него стоял всадник.в грубом солдатском плаще, из-под которого
выглядывала позолоченная кольчуга. Голову всадника покрывал
солдатский шлем. Александр подумал, что это переодетый конту-
берналий1, которого римский военачальник послал к перевалу с
поручением.
— Скажи мне, кто твой господин, — продолжал всадник, —
и, если он мне знаком, я попрошу его за этого раба... или попро-
бую купить твоего друга.
Сын вилика молча рассматривал незнакомца, удивляясь его
певучему голосу, завиткам золотистых волос, выбивавшихся кое-
где из-под шлема, и до смешного маленьким ногам, обутым в сол-
датские калиги, из-под ремней которых выглядывали розовые
пальцы. Всадник походил на переодетую девушку и, несмотря на
солдатскую одежду и пыль, покрывавшую его с головы до ног,
казался нарядным.
— Я тебя спрашиваю, мальчик, — повторил он: — кто твой
господин?
— Сенатор Гней Станиен.
— О-о! — разочарованно протянул всадник. — Толстяк Ста-
ниен... Не очень-то он меня жалует. Все же, как только освобо-
жусь от дел, приеду с ним поторговаться.
Александр широко раскрыл глаза, услышав, что какой-то при-
езжий так бесцеремонно обзывает его хозяина толстяком.
— Но, в таком случае, я, кажется, знаю твоего друга! — жи-
во сказал юноша. — Германии, выйди-ка, посмотри, что это за
люди спускаются с перевала. Уж не Хризостом ли?..
Германии вышел на порог и из-под руки стал вглядываться в
приближающийся караван.
— О господин! — Александр умоляюще сложил руки. — Дай
мне твою лошадь! Она тебе сейчас не нужна, а я мигом помчусь к
отцу и прискачу обратно.
— Да, это домоправитель, — подтвердил кузнец.
— А ты говорил, что он приедет только к вечеру! — с досадой
крикнул юноша. — Как же теперь быть?
Германии виновато развел руками. К юноше подъехал его
спутник.
— Тшш... Спокойнее, господин... —многозначительно взгля-
нув на юношу, сказал он. — Поспешим домой — мы ведь покон-
чили здесь со всеми делами.
Александр коснулся маленькой ноги всадника:
— Господин...
— Ну что ты пристал, мальчуган! — рассердился юноша. —
Мне надо ехать. Садись сзади, я подвезу тебя.
1 Контуберналий — молодой человек, обучавшийся под руководством полковод-
ца военному делу и живший с ним в одной палатке.
340
Караван Хризостома приближался. Кастик вылез из петориты
и стал запрягать лошадей. Александр опасался попасться на глаза
Хризостому. Но неужели предоставить Клеона его участи?..
— Не задерживай нас, я спешу! — Юноша лукаво подмигнул
Александру. — Я обязательно приеду и выкуплю твоего друга у
толстяка Станиена.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1
ВОЗВРАЩЕНИЕ ВИЛИКА
Александр и Береника стояли рядом, опершись о перила тер-
расы, выходящей на дорогу.
— Как я рад, что Лев жив! — сказал Александр. — Не по-
нимаю только, откуда у тебя взялись силы, чтобы дотащить его до
пастбища! Сознайся: тебе кто-нибудь помогал?
Береника покраснела. Она не любила лгать, но ей не хотелось
говорить, что ей помог Гефест.
— Ну, помогал... Ну конечно, помогал... Один мой друг... —
Видя, что брат хитро прищурился, она зарделась еще больше, и,
чтобы избежать расспросов, быстро заговорила: — Льва спрятали
пока на пастбище. Ночью мы вместе пойдем за Львом и спрячем
его еще лучше... Странно, что юноша, которого ты встретил на
дороге, так долго не едет... Он очень молод?
— Видно, что еще ни разу не касался бритвой щек.
— Ну, значит, его не пустила мать... И почему ты не погово-
рил с Хризостомом? — посетовала девушка.
— Сама бы пошла и поговорила! — огрызнулся Алек-
сандр. — Посмотрела бы ты, как он спешил к господину! Он и
слушать меня не стал бы. Вот выйдет от хозяина, тогда скажу.
Он хмурился и кусал губы, волнуясь, что ничего еще не сдела-
но для Клеона, а день близится к концу и с ним приближается час
экзекуции. Понимая огорчение брата, Береника умолкла.
Не зная, откуда мог появиться юноша, с которым Александр
повстречался у кузницы, брат и сестра смотрели то в одну сторону,
то в другую. По всем тропинкам, закончив дневной труд, возвра-
щались на виллу усталые рабы. Только дорога к кузнице Германи-
ка была пустынна, как серая река среди зеленых берегов.
— Кто-то едет! — вдруг сказал Александр, указывая на розо-
342
вато-серое облако, появившееся на этой дороге. — Только это не
он: он проехал домой мимо нашей виллы туда... —Александр кив-
нул в сторону деревни.
Несколько минут брат и сестра наблюдали, как облако пыли
растет...
— Это, кажется, отец. Иди встречай его.
Александр побежал открывать ворота.
Сойдя с лошади, Сильвин, вопреки обыкновению, не прила-
скал сына.
— Все благополучно? — отрывисто спросил он, передавая по-
водья Александру.
— Ох, нет! —Тут же, у ворот, Александр пересказал отцу все
происшествия сегодняшнего дня.
Слушая сына, Сильвин неодобрительно покачал головой. «В
такое время, — думал он, — надо быть осторожнее. Хозяин уж
слишком жесток с людьми, а подчас и несправедлив».
— Люди уже вернулись с полей? — спросил он. — Ужина-
ют?
— Да.
— Сведи лошадь в конюшню. Я доложу господину о делах,
потом расскажешь мне все еще раз, более подробно.
— Отец, попроси его простить Клеона. Клянусь богами, ни в
чем сицилиец не виноват!
— Не мое дело вмешиваться в распоряжения господина. Но,
если придется к слову, попрошу, — пообещал Сильвин.
Александр разочарованно посмотрел вслед отцу. «Германии
прав: он не попросит. Он это сказал просто так, чтобы утешить
меня, — думал мальчик, ведя лошадь. — Да, видно, случилось
что-то недоброе: даже не забежал домой умыться, а как был, весь
в пыли, пошел к хозяину».
Солнце уже садилось, и Александр передав конюху лошадь,
пошел посмотреть, как идут приготовления к экзекуции. Втайне
он надеялся, что боги не допустят несправедливости и предотвра-
тят наказание невиновного: они могли бы, например, вывернуть
столб, к которому привязывают раба при бичевании, или Зевс мог
бы послать в Мардония свою смертоносную стрелу... Тогда хозяин
понял бы, на чьей стороне правда, и отменил бы экзекуцию, боясь
разгневать богов еще больше.
Но перед эргастулумом все было, как обычно, если не считать
мягкого ложа, поставленного для Станиена неподалеку от столба.
Мардоний, хоть и прихрамывая после схватки со Львом, расхажи-
вал с таким довольным видом, словно его отпустили на волю. Оче-
видно, боги не хотели заниматься делами рабов, и Александр об-
ратился с мольбой к ларам:
«О лары, покровители этого дома! Превратите Мардония, стар-
шего пастуха, в хорька!.. Он вор и кровопийца. Пошлите ему му-
чительную смерть! За это я принесу вам в жертву своего лучшего
343
голубя, белого и легкого, как пушинка... того, что летает вожаком
в стае. Я не пожалел бы для вас и козла, но у меня его нет».
* * *
Пока сын вилика старался хоть молитвой помочь Клеону, сам
вилик медленно шел к господскому дому. С плохими вестями спе-
шить не стоило. Он только делал вид, будто так торопится, что
даже умыться с дороги не успел.
Чтобы оттянуть неприятное свидание с хозяином, Сильвин за-
глянул в кухню, где ужинали рабы. При появлении вилика разго-
воры прекратились. У многих были смущенные лица, точно они
говорили о запретном. Заметив это, Сильвин кивком головы подо-
звал Калос, как всегда раздававшую пищу, и, выйдя с нею во двор,
спросил:
— Все наши люди вернулись?
— Все, — недоумевая, кивнула Калос.
— Что это они такие странные?
— Не знаю, отец... Они о чем-то шепчутся. С утра здесь про-
езжали женщины из деревни. Они везли в город детей и рассказы-
вали, что между деревней и виллой Помпония легионеры сража-
ются с войсками Спартака. Может быть, наши об этом шепчутся?
— Эх! — крякнул Сильвин. — Плохо! Ну иди, постарайся
выведать, что у них на уме. — Задумчиво почесав бороду, он
вздохнул и направился к господскому дому.
Сильвин нашел хозяина в молельне, которую тот устроил ря-
дом со своей спальней.
— Возносит мольбы богам!... И Хризостом с ним, — сообщил
вилику раб, всегда сидевший (на случай, если понадобится госпо-
дину) в маленькой передней, отделявшей комнату Станиена от
святилища.
Откинув ковер, закрывавший вход, Сильвин остановился па
пороге и склонил голову: Станиен, бормоча молитвы, жег благово-
ния перед статуэтками богов и бронзового змея — гения дома.
Хризостом прислуживал хозяину, подавая ему то щипцы, то
кусочки душистой смолы. Толстяк подбрасывал смолу в маленькую
курильницу. Вилик почтительно ждал, когда он закончит молитву.
— Иу? — обернулся к нему Станиен. — Ты тоже неприят-
ность какую-нибудь привез?
Вилик низко поклонился:
— Да, господин. Гладиаторы угнали сотню коней, что у нас
воспитывались для военного дела.
— Что-о?! —крикнул Станиен. — Как смели отдать? Кто?
Ты перепорол конюхов и управляющего?
— Они не могли отстоять коней, господин. У них не было
оружия, а гладиаторы имели мечи и копья. Но мне кажется...
— Тебе «кажется»?! — Станиен набросился на вилика с кула-
344
ками, но на полпути опустил руки и, оглянувшись на божницу,
приказал: — Иди за мной.
Круто повернувшись, Гней Станиен вышел из святилища. Его
дряблое тело колыхалось под лиловой домашней туникой. После
недавней вспышки он задыхался. Хризостом и Сильвин, понурив-
шись, шли за хозяином.
Они вошли в просторную комнату, стены которой какой-то
раб-художник расписал веселыми приключениями олимпийцев!.
Кроме этих картин, единственным украшением ее была высокая
ваза с букетом темно-красных, почти черных роз. Сквозь полуот-
крытое овальное окно в потолке вливался вечерний свет и мягко,
без блеска, ложился на бронзовые подлокотники массивного крес-
ла и на два-три стула с удобно изогнутыми спинками. От этого
освещения комната казалась прохладной и спокойной. На Сильви-
на повеяло таким покоем, точно он и впрямь вступил в обитель
олимпийцев и все неприятности остались за порогом.
На Станиена привычная обстановка не произвела никакого
впечатления.
— Ну? — прохрипел он, опускаясь в кресло. — Выклады-
вай, что там тебе «кажется».
— Рабы на пастбище не могли отстоять лошадей, потому что
у них не было оружия. Но мне кажется... — вилик опасливо по-
смотрел на хозяина: — лучше их не вооружать.
Сенатор надменно вскинул голову: давать советы господину?..
Какая наглость! Видя его неудовольствие, Сильвин поспешил по-
яснить свою мысль:
— Дать им в руки оружие опасно. Многие коневоды ушли к
гладиаторам.
— Что-о?! — Станиен вскочил и снова бессильно упал в крес-
ло.
— Время тревожное, господин, — вмешался Хризостом, сто-
явший за спинкой кресла. — Я уж докладывал тебе, что рабы
повсюду волнуются.
— Сейчас я заходил посмотреть, как наши люди ужинают, —
подхватил ободренный его поддержкой Сильвин. — Они шепчутся
и прячут глаза. Мне кажется... прости, господин, я говорю это,
оберегая твое спокойствие... мне кажется, лучше бы отложить би-
чевание сицилийца до того времени, когда Спартак уйдет из наших
мест.
Внезапно Сильвин оборвал речь и, остолбенев, уставился на
хозяина. Даже Хризостом, пользовавшийся в доме привилегиями,
глядел на господина с испугом. Побагровев от бешенства, Станиен
выпучил глаза и махал руками, не в силах произнести ни слова.
1 Олимпийцы — боги. Древние греки считали местопребыванием их гору
Олимп.
345
Все точно сговорились в этот день изводить его разговорами об
этом сицилийце!..
Наконец толстяк овладел собой и, сощурив глаза, смерил Силь-
вина презрительным взглядом:
— Ты диктуешь мне, как я должен поступать?..
Лучше бы он набросился с кулаками! Сильвина охватил страх:
сейчас хозяин отрешит его от должности вилика... может быть,
отправит в эргастулум... Александра пошлет пасти овец... Билитис
с дочерьми из просторного жилья переведут в крохотные каморки,
в каких спят рабы... Сильвин опустился на колени:
— Прости, господин... Смею ли я... Мною руководила только
преданность. Да защитит меня Сатурн 1 от твоего гнева!
Хризостом с неудовольствием смотрел на эту сцену. Вначале
он было испугался, что толстяк может умереть от волнения, и
тогда его и вилика обвинят в убийстве господина. Но как только
Станиен заговорил, Хризостом успокоился. «Ишь надулся, как ин-
дюк! — презрительно усмехнулся он, следя за хозяином. — До
чего эти знатные господа глупы! Вот и служи им после этого верой
и правдой. А по мне, пусть лезет в волчью пасть, если ему нравит-
ся. Луция я, во всяком случае, спасу, а до остальных мне и дела
нет».
— Не гневайся, господин, — спокойно сказал он. — Вилик
много раз доказывал тебе свою преданность. Не от дерзости, а
потому, что напуган, решился он предостеречь тебя. Вспомни, что
мы — рабы и не обладаем твоим мужеством.
Станиен в раздумье пожевал губами.
— Это верно, — согласился он. — Вы рабы и потому трусли-
вы и не способны видеть дальше своего носа. Встань, —обратился
он к Сильвину, — я прощаю тебя. Если бы ты имел хоть немного
хладнокровия, то вспомнил бы, что собаки накидываются на тех,
кто от них бежит. Отмени я экзекуцию — и рабы решат, что я
испугался их. Тогда они совсем обнаглеют и могут забыть, что
нити их жизней в моих руках. Теперь понимаешь, до какой степе-
ни потерял ты голову? — милостливо сказал он. — Сицилиец бу-
дет наказан, как я повелел, только немного позднее указанного
часа, после того, как маленького господина уложат спать. Биче-
вать сицилийца будет старший пастух, а ты, вилик, объяснишь
невольникам, что мальчишку наказывают за воровство. Теперь иди
и, пока есть время, раздай самым надежным людям оружие, кото-
рое привез Хризостом.
— Оно заперто в кладовой у вилики, — добавил домоправи-
тель.
1 Сатурн почитался у римлян как божество посевов. По преданию, когда Сатурн
правил миром, на земле не было ни богатых, ни бедных. В Риме в честь Са-
турна установлен был праздник, во время которого господа и рабы пировали
как равные.
346
Сильвин вспомнил хмурые лица рабов и подумал, что ни за
кого из них поручиться не может, но, из осторожности, промолчал
и, низко поклонившись господину, вышел.
— Этот вилик какой-то... нерешительный, —проворчал Ста-
ниен. -г- Подыщи другого. А сейчас поезжай на конские пастбища
и прикажи там всех бичевать. Какая дерзость! Увести лучшую сот-
ню! Почему до сих пор не обуздали этих негодяев, не понимаю!
Сколько месяцев разгуливают они по Кампании, и наши легионы
не могут с ними справиться! Это же смешно! Тут какая-то измена,
не иначе...
— Говорят, к ним присоединилось много свободных итали-
ков, — заметил Хризостом, — из тех, что разорены кредиторами.
А легионеры после этого стали неохотно драться с мятежниками,
боясь, как бы не убить в их рядах собственного отца или брата. Я
слышал даже, будто и легионеры перебегают к этому Спартаку.
— Пустая болтовня! — надменно оборвал его Станиен, под-
нимаясь с кресла. — Идем, помоги мне надеть панцирь, что ты
привез, а затем отправляйся.
— Дозволь мне, господин, остаться возле тебя, — попросил
Хризостом, добавив про себя: «и возле Луция». — Коней уж все
равно не вернуть, а расправиться с мошенниками я могу и завтра.
Здесь же неизвестно, что может произойти, и я, быть может, при-
гожусь тебе.
— Сто коней!.. — жалобно сказал Станиен. — Какой убы-
ток!.. Хорошо. Можешь остаться.
Глава 2
ПЕРЕД ЭКЗЕКУЦИЕЙ
Ногда вилик вышел из господского сада, он заметил во дворе
Долговязого и удивился:
— Ты зачем здесь?
— По приказу Мардония.
Сильвин, еще подавленный только что пережитой сценой, не
стал расспрашивать, зачем Долговязый понадобился старшему па-
стуху. Пожав плечами, он направился к дому.
— Я приготовила тебе ужин и воды для мытья, — встретила
его жена.
— Какой там ужин! — махнул рукой Сильвин. — Где у тебя
оружие, которое привез домоправитель?
— В той кладовой, где хранится белье и платье.
Распорядившись, чтобы Александр или Калос созвали надсмот-
рщиков, вилик направился в бельевую. Прямо на полу, среди сун-
дуков и корзин, грудой были навалены короткие мечи. Сильвин
поднял один из них.
347
«Как тяжело одиночество! —думал он, обнажая меч и пробуя
его остроту пальцем. —1 Какая радость, особенно для бесправного
и униженного человека, видеть возле себя близких, для которых
ты любимый муж и отец, а не раб, обязанный только трудиться,
как вол. Но сколько лишних страхов и унижений из-за близких!
Будь я один, ушел бы я к Спартаку. А теперь не только сам не могу
уйти, но еще должен и других удерживать и, может быть, поднять
меч на таких же несчастных, как и я. Нет, в тысячу раз более
несчастных: у них нет даже того призрака свободы, какой есть у
меня».
— Надсмотрщики собрались, отец, — сообщила Калос.
Отобрав тридцать мечей, Сильвин с помощью дочери вынес их
в рабочую комнату, где ждали его вызванные люди. Уложив мечи
на скамьи, Калос вышла.
— Я даю вам эти мечи, — обратился вилик к собравшим-
ся, — потому что Спартак близко, а что на уме у наших людей,
известно только богам. Они хмуры и о чем-то шепчутся. Если с
господином случится что-нибудь недоброе, всех нас казнят. Вы это
знаете. В случае бунта защищайте хозяина этим оружием, а пока
спрячьте мечи под туники, чтобы не раздражать людей. — Он
проверил, как надсмотрщики, прямо на тело, надели перевязи с
деревянными ножнами. — Хорошо. Теперь соберите на площадку
перед эргастулумом всех мужчин. Женщины пусть идут спать.
Помните, — напутствовал он уходящих надсмотрщиков: — если
хотите спасти своих близких, защищайте господина, не щадя соб-
ственной жизни.
Вилик остался один, держа свой меч в руке. «Если убьют хо-
зяина, — думал он, — всех нас могут распять. И все же мне
противно надеть этот меч». Он хотел уже положить меч на скамью,
но вдруг представил себе лица жены, дочерей, Александра, иска-
женные мукой пытки... Он сделал движение, чтобы надеть пере-
вязь.
— Ну, будешь ты когда-нибудь умываться и ужинать? — по-
дошла к нему Билитис.
— Да, умываться буду. А ужинать — нет. — Вилик отбросил
меч: — Спрячь его. Я не могу поднять руку на своих братьев.
— Ну, слава богам! — вздохнула вилика, поднимая меч. —
А я уж боялась приступиться к тебе — такой ты стоял мрачный.
Все обойдется, не думай ни о чем.
Быстро умывшись, вилик поспешил к эргастулуму.
Более ста рабов стояли полукругом, в центре которого возвы-
шался столб для бичеваний. Усталые после работы, они перемина-
лись с ноги на ногу, презрительно поглядывая на Мардония и Дол-
говязого.
348
Глава 3
БУНТ
Наступил час экзекуции. Мардоний взял двух рабов и отпра-
вился за Клеоном. Он боялся, что мальчишка будет сопротивлять-
ся и одному ему с ним не справиться. Раны от укусов Льва ныли,
но Мардоний старался глядеть бодро, чтобы хозяин не приказал
кому-нибудь другому бичевать мальчишку.
К его удивлению, Клеон поднялся по первому слову и послуш-
но двинулся к выходу.
Выйдя из темного подвала, Мардоний разглядел, что мальчик
умыт и причесан, и с неудовольствием подумал о своей оплошно-
сти: «И как это я забыл, что Билитис помешана на чистоте... Надо
было предупредить ее, чтобы не отмывала грязь и кровь с лица
мальчишки. Когда мы его запирали в эргастулум, он больше похо-
дил на преступника».
Увидев столб и множество людей, собравшихся во дворе, Кле-
он подумал, что теперь уж никто не сможет ему помочь. Он опу-
стил голову, стыдясь устремленных на него глаз.
Подведя Клеона к столбу, Мардоний стащил с него тунику.
Мальчику показалось, будто сотни взглядов вонзились в его обна-
женную спину. Ему уже слышался свист бича, он чувствовал, как
вспухает на коже кровавый рубец... От унизительной мысли, что
он не выдержит и будет на глазах толпы корчиться под ударами
бича, у Клеона на глаза навернулись слезы. Но по рядам собрав-
шихся пронесся еле слышный ропот. Клеон поднял голову, прислу-
шиваясь. Надсмотрщики тревожно переглянулись. Но рабы уже
умолкли: из сада выходил Станиен в сопровождении Хризостома и
слуг. При виде хозяина Клеон рванулся, и в тело его впились ве-
ревки.
Хозяин опустился на ложе за спиной Клеона. Мардоний, при-
храмывая, подошел к Станиену:
— Можно начинать, господин?
— Пусть сперва вилик объяснит им, — кивнул в сторону со-
бравшихся Станиен, — потом начнешь ты. — Он махнул вилику,
и Сильвин, побледнев, вышел на середину площадки.
С трудом выдавливая слова и стараясь не глядеть на собрав-
шихся, он обратился к рабам:
— Господин повелел, чтобы все видели, как будет наказан тот,
кто, подобно этому сицилийцу, решится бежать в шайку рабов,
восставших против Республики. Кроме того, старший пастух обви-
няет его в краже ягнят...
— Он невиновен... — прокатился по рядам глухой ропот.
Клеон, с болью слушавший вилика, вздрогнул от радости: «Они
знают! Кузнец им рассказал!.. Они защитят меня!»
349
Александр, боясь отца, остался в доме. Он высунулся в окно,
чтобы лучше видеть, как по рядам заметались надсмотрщики, и
приподнялся на ложе хозяин, а Мардоний втянул голову в плечи,
словно ожидая удара... Но вот, повысив голос, снова заговорил его
отец, и Александр насторожился.
— Сицилиец воровал ягнят. Это еще увеличивает его вину, —
добавил вилик.
«Как ему не стыдно! — возмутился Александр. — Он же знает
правду!»
— Он невиновен... — снова раздались возгласы в задних ря-
дах, куда не успели добраться надсмотрщики.
— Я невиновен, — громко сказал Клеон. — Боги свидетели,
никогда не брал я чужого.
Стараясь заглушить его слова, Мардоний выкрикнул:
— Здесь есть живой свидетель! Второй пастух этой сотни!
Честный, правдивый малый. Он первый заметил воровство. Доз-
воль говорить ему, господин.
Станиен уже раскаивался, что пренебрег советами Луция,
Хризостома и вилика, и теперь, услышав, что против сицилийца
есть второй свидетель, обрадовался: сейчас этот пастух все расска-
жет, и рабы успокоятся. Только не надо отступать перед ними.
— Пусть говорит, — кивнул он, стараясь казаться хладно-
кровным.
— Эй, Долговязый! — позвал Мардоний.
Клеон закрыл глаза и прижался лицом к столбу: «Долговязый
заодно со старшим... Видно, так было с самого начала... а я не
понимал... Неужели рабы им поверят?»
— Когда вилик послал меня к Мардонию, — начал рыжий
пастух, — он дал мне собаку...
— Говори о том, как на пастбище пришел сицилиец, а не
ты, — подсказал Мардоний.
Отмахнувшись от него, Долговязый продолжал:
— А старший пастух сказал, что собака больна, и увел ее...
— Он говорит не то! — крикнул Мардоний. — Прикажи ему
говорить о сицилийце, господин!
— Говори о сицилий... — начал было Станиен, но его слова
заглушила скороговорка Долговязого, который зачастил так, что
все, кто знал ленивого пастуха, диву дались.
— ...А потом сказал, будто бросил собаку волкам, — тороп-
ливо сыпал Долговязый, глотая концы фраз, — чтобы спастись
самому. А у меня стали пропадать ягнята... и овцы... а он ругал-
ся... почему не смотрю... волки дерут овец... А я смотрел... Ни
одной обглоданной косточки... И волки не выли... И следов не
было...
— Лентяй и лгун! — завопил Мардоний. — Не слушай его,
350
господин! Они, видно, стакнулись. Наверное, и воровали вместе.
Может, он только из трусости не убежал в шайку Спартака!
Станиен с той минуты, как Долговязый перебил его, сидел,
выпучив глаза, и понимал только одно: рабы недопустимо распу-
стились, и виноват в этом вилик.
— К столбу и этого! — прохрипел он, приходя в бешенство
от дерзости рыжего пастуха.
Отбиваясь от накинувшихся на него надсмотрщиков, Долговя-
зый продолжал кричать:
— Воровали вовсе не мы!.. Я только не смел донести!.. Воро-
вал старший... — Оглушенный ударом, Долговязый свалился на
землю.
«Он мне друг! — ликовал Клеон. — Это сделали Береника и
кузнец!»
— Помогите нам, друзья! — крикнул он в сгустившуюся тем-
ноту.
— Освободи их! — откликнулись рабы.
Станиену показалось, что рабы придвинулись к нему, и волосы
на голове его зашевелились.
— Факелы! — крикнул он. — Вилик!
— Зажечь факелы! — приказал Сильвин и, наклонившись к
хозяину, тихо сказал: — Я предупреждал тебя...
— Ты ответишь за этот позор... — прошипел Станиен.
В руках надсмотрщиков появились факелы. Но темнота от это-
го не рассеялась, а, казалось, сгустилась. И уж чудилось Станиену:
не сто, а тысяча рабов прячется в тени построек.
— Отпусти их! — требовали рабы, надвигаясь.
«Только не бежать! — уговаривал себя Станиен. — Бежать
нельзя. Накинутся, как собаки. Даже в Риме рабы убивают господ.
А здесь могут растерзать, сжечь, ограбить. И эти гладиаторы ря-
дом. Боги, спасите! Главное — спокойствие... Встать и спокойно
сказать: «Стало слишком темно. Мы отложим экзекуцию на за-
втра». Только не уступать!» Он оглянулся, ища Хризостома... До-
моправитель исчез. Только слуги стояли на прежних местах. «Бу-
дут ли они верными до конца? Надо напугать рабов.»
Станиен поднялся.
— Молчать! —закричал он, но вместо грозного окрика из его
горла вырвался испуганный писк. Чувствуя, что все потеряно (да-
же собственный голос ему изменил), Станиен перестал сдержи-
ваться и завизжал: — Всех бичевать!.. Всех! Всех!
Рабы ответили ему криком. Помня наставления Сильвина,
надсмотрщики бросились к хозяину и загородили его, размахивая
факелами. Между Станиеном и толпой рабов встала огненная
стена. Блеснуло несколько клинков. Вид обнаженных мечей не
испугал, а разъярил рабов. Склонив бородатые лица, они, словно
351
буйволы, ринулись на кучку защитников Станиена. Мардоний оце-
пенел с ножом в руке.
Александр издал воинственный клич и помчался во двор. Он
хотел вмешаться в драку, он хотел свалить ловким ударом Мардо-
ния, он хотел рассказать Клеону, что Лев жив; царапаясь, лягаясь
и ныряя под ноги дерущихся, он пробивался к столбу для бичева-
ния.
Клеон чувствовал себя покинутым.
— Долговязый! — тихо позвал он.
Долговязый неподвижно лежал на земле.
Мардоний стряхнул с себя оцепенение: «Хозяина сейчас убьют.
Надо бежать!»
— Долговязый! —громче позвал Клеон. — Развяжи меня.
Свирепо осклабясь, Мардоний выхватил нож.
— Сейчас я тебя развяжу!
Он размахнулся, целясь в шею Клеона, но сзади кто-то сильно
рванул егр за плечо и опрокинул навзничь. Чье-то колено прижало
Мардония к земле. Он увидел над собой курчавую голову кузнеца
и простонал:
— Я хотел разрезать веревки... освободить мальч...
Кузнец вырвал из его руки нож:
— А скольких еще ты этим «жезлом свободы» отправил к Ха-
рону? — И Гефест занес над Мардонием его собственный нож.
В это время подбежал Александр.
— Что ты делаешь? — крикнул он, забыв, что сам собирался
расправиться со старшим пастухом.
Кузнец поднялся с земли, и сын вилика в страхе отступил
перед ним.
352
— Что ты сделал? — повторил он.
— Убил врага! Иди домой! Детям здесь не место.
Глава 4
РАЗМЫШЛЕНИЯ ЛУЦИЯ ПРЕРВАНЫ
Как только в толпе рабов раздались крики, Хризостом отсту-
пил в тень сараев и, проскользнув между постройками, побежал.
Он спешил к господскому дому с одной мыслью — спасти Луция.
Посреди спальни молодого Станиена лежал пушистый ковер из
Киликии. Возле низкого ложа, которое поддерживали бронзовые
львиные лапы, стояла серебряная статуя Фемиды1 с весами в вы-
тянутой руке. В каждой чашке весов пылал опущенный в благо-
вонное масло фитиль. Свет был достаточно ярок, и Луций, растя-
нувшись на ложе, читал. На футляре, брошенном у постели, было
выведено пурпурной краской: «Гесиод. Труды и дни»2.
... Труд человеку стада добывает и всякий достаток.
Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее
Вечным богам, как и людям; бездельники всякому мерзки.
Нет никакого позора в работе; позорно безделье...
Луций повторил последнюю строку и, подперев щеку рукой,
задумался: I 2
I Фемида — богиня правосудия. Весы в руках и повязка на глазах были знака-
ми ее беспристрастности.
2 Гесиод — древнегреческий поэт. Жил в VIII веке до нашей эры. Прославился
поэмой «Труды и дни».
353
12-833
«Почему стали мы презирать труд?.. Вероятно, наши предки,
становясь богаче, доверили рабам всю работу, а потом вообще ста-
ли смотреть на физический труд, как на рабское занятие. А между
тем Цинциннат! сам обрабатывал свое поле, и это не помешало
сенату дважды облечь его властью диктатора! Когда отец умрет, я
отдам Гаю северную виллу, а здесь буду хозяйничать сам. А чтобы
не очень утомляться, отдам побольше земли в аренду. Арендаторы
будут благословлять меня... Но что за шум?» — прервал он свои
размышления. Поднявшись с ложа, он подошел к окну и распахнул
его.
Со стороны двора доносились какие-то крики. Кто-то бежал по
аллее к дому. Отпрянув от окна, молодой Станиен подбежал к
скамье, на которой лежал меч — из тех, что привез Хризостом.
— О господин!... Господин! — услышал он голос своего быв-
шего наставника. —Спасайся! Бунт!.. Отец твой убит. Беги, пока
они не ворвались в дом. Беги! Я задержу их. Добраться до конюш-
ни невозможно. Иди пешком до кузницы Германика. У него есть
лошадь. Ты доедешь на ней до переправы...
«Теперь я заведу здесь свои порядки! — мелькнула у Луция
мысль. В следующую минуту он с отвращением подумал: — Как
я низок!» — и выбежал из дома.
— Отец убит? Ты видел сам?
— Нет, господин... Они бросились на хозяина, и я побежал
предупредить тебя.
— Надо спасти его!
— А мать и брат? — хитростью попробовал остановить его
Хризостом. — Уведи их. Вы успеете уйти далеко... А я побегу к
хозяину...
Луций, уже сделавший несколько шагов, остановился: «Мать
и брат?.. Да, их надо увести подальше от разъяренных убийц... и
самому уйти с матерью... Это спасение!»
— Нет! — топнул он ногой. — Я должен быть возле отца. А
мать и Гая поручаю тебе. — И Луций побежал по аллее, ведущей
во двор.
Впереди, за деревьями сада, взвился столб пламени.
Хризостом протянул руки вслед Луцию:
— Господин!.. О господин!.. Умоляю тебя!..
— Я поручил тебе мать и брата, — обернулся Луций, — а ты
теряешь время на причитания. Буду знать, какова твоя предан-
ность! — Он погрозил домоправителю кулаком и снова пустился
бежать, не обращая внимания на крики старика.
1 Цинциннат Луций Квинкций — римский консул (460 г. до н.э.). По преда-
нию, он сам обрабатывал свое маленькое поле и прямо от сохи был призван к
власти диктатора.
354
Глава 5
СНОВА НЕЗНАКОМЕЦ
Кузнец развязал веревки Клеона:
— Стой здесь. Сейчас принесу ключ от цепей.
Он ушел в кузницу. А мальчик, волоча за собой цепь, пошел к
Долговязому и окликнул его. Рыжий пастух не отозвался. Клеон
опустился на землю и дотронулся до его лица. Оно было холодным,
как земля зимой. Лоб и шея пастуха распухли, его длинные волосы
разметались в темной луже крови. Клеон поднял голову Долговя-
зого и увидел острый камень, о который, падая, ударился виском
пастух.
Еще одного друга не стало... Клеон даже не успел сказать ему,
как раскаивается, что считал его пособником Мардония. Не видя
и не слыша, что делается вокруг, Клеон горестно всматривался в
лицо Долговязого. Как несправедливы боги! Как бессовестно мсти-
тельны! Из-за одного неосторожного слова они так долго пресле-
дуют его и всех, кто добр к нему!
Надсмотрщики отбивались факелами от наступающих рабов.
Брызги смолы горели на песке, обжигая босые ноги нападающих.
Многие рабы катались по земле, стараясь затушить загоревшиеся
туники. Крики раненых тонули в шуме свалки.
— Беги, господин! — Сильвин наклонился к неподвижно си-
девшему хозяину.
Толстяк ответил ему бессмысленным взглядом, бормоча:
— Собаки бегущих кусают...
Вот уж вырваны и полетели в стороны пылающие факелы. Вот
уж отнято несколько мечей. Надсмотрщики не выдержали и., от-
швырнув последние факелы, отступили к сараям. Пламя лизало
столб амбара, смазанный оливковым маслом. «Сгорит зерно!» —
мелькнула у вилика мысль. Но сейчас было не до того. Он шагнул
вперед, закрывая своим телом обезумевшего от страха хозяина.
— Можете растерзать меня! — закричал вилик. — Но по-
мните: я имел власть над вами и никогда никого не обидел. Если
у вас нет ко мне доброго чувства, — он раскрыл на груди хи-
тон, — разите! Пока я жив, не позволю дотронуться до господи-
на! — Не отрывая глаз от остановившихся в замешательстве ра-
бов, он вполголоса повторил: — Беги же, господин...
Но толстяк от ужаса не в силах был сдвинуться с места.
Рабы, обратившие в бегство вооруженных надсмотрщиков, го-
товы были отступить перед безоружным Сильвином. Окрыленный
победой, он захотел отвлечь внимание разъяренной толпы от хозя-
ина. Он уже поднял руку, указывая на пламя пожара, но, прежде
чем он заговорил, кто-то в толпе крикнул:
— Чего смотрите! Вяжите его, чтобы не мешал!
Из кузницы вышел Гефест. Видя, что рабы накинулись на ви-
355
12*
лика, он бросился в гущу свалки и поднял над головой тяжелые
щипцы и ключ от цепей:
— Стой! Клянусь Геркулесом, я размозжу голову первому, кто
сунется! Забыли уговор — никого не трогать?!
Ослепленные бешенством и жаждой мести, рабы попытались
оттеснить кузнеца. Но кузнец тряхнул плечами, и нападающие
разлетелись, как пушинки. Клеон с восхищением глядел на силача.
«Но их слишком много против одного!» — подумал он и стал про-
бираться к Гефесту. За спиной он вдруг услышал голос Александ-
ра:
— Держись, отец!.. Я здесь!
Из дома выбежали Билитис и девушки. Вилика и Калос вце-
пились в чьи-то туники, стараясь оттянуть на себя хоть часть на-
падающих. Береника, заметившая с террасы отряд всадников, мет-
нулась звать их на помощь. Но, прежде чем она добежала до ворот,
снаружи застучали кулаками и молотком, привешенным у входа.
Девушка отодвинула засов и едва успела отскочить в сторону: не
спрашивая дороги, руководимые шумом драки и пламенем пожара,
конники вихрем промчались мимо нее на черную половину виллы.
Появление их отрезвило дерущихся. Некоторые бросились бежать,
другие отступили в тень сараев. Билитис, рыдая, повисла на шее
мужа.
— Пусти! — старался вырваться вилик. — Хлебный амбар
горит!
С криком: «Что же ты опоздал!» — Александр бросился к од-
ному из всадников —юноше в солдатском шлеме, из-под которого
выбилось несколько локонов.
:— Именем Спартака клянусь, тут уж без нас обошлись, Спу-
рий! — громко сказал юноша своему спутнику.
Все взгляды устремились на юного конника, (’тало так тихо,
что все услышали, как трещат горящие доски.
Внезапно среди этой тишины раздался вопль, словно кричал
раненый заяц, и Станиен, делая огромные прыжки помчался к
дому.
— Куда?! — крикнул юноша, бросаясь в погоню за ним. —
Стой! Нам надо еще поторговаться...
Они исчезли в темной аллее, Itneon удивленно глядел им вслед.
— Спасайте зерно, друзья, —обратился Спурий к рабам Ста-
ниена и своим воинам. — Не дадим дару Сатурна сгореть.
Всадники соскочили с коней и, оставив несколько человек сте-
речь их, рассыпались по двору в поисках кувшинов и ведер. Видя,
что рабы Станиена медлят, Спурий воскликнул:
— Мы воины Спартака! Кто хочет уйти к нему, присоединяй-
тесь!
Рабы ответили криками радости. Вмиг притащили они бочки
и ведра и стали заливать огонь. Вилик решительно оттолкнул жену
356
и бросился к амбару. Он один знал, что и как надо делать. Вода
полилась на деревья и крыши соседних с амбаром строении. В
руках людей появились лопаты и ломы. Под их ударами с треском
рушились стены пылающего амбара. Одни засыпали землей горя-
щее зерно, другие покрывали мокрыми холстами пшеницу, еще не
тронутую огнем. Оборванные, закоптелые, обожженные люди с
такой же яростью боролись с огнем, с какой только что нападали
на вилика. Со скотного двора доносились птичьи крики, мычание
волов и ржание лошадей. Запертые в своих каморках женщины
били кулаками в двери и визжали. По приказу вилика часть людей
побежала открывать каморки рабынь и сбивать замки с хлевов и
птичников. Клеон, все еще в цепях, беспомощно стоял посреди
двора. Кузнец забыл о нем и вместе с другими тушил пожар.
Глава 6
ТОРГ ВОЗОБНОВЛЕН
Из сада донесся отчаянный крик:
— Спурий! Спурий! Сюда!
Спурий поскакал на зов. Александр бросился за ним. Клеону
мешали бежать цепи. Он только хотел сделать несколько шагов,
как из тьмы аллеи на свет пожара вышли Станиен и Спурий. Ведя
коней в поводу, воин подталкивал перед собой сенатора. Александр
бежал сбоку, прячась от хозяина за высокой фигурой Спурия и все
время оборачиваясь к юноше, который шагал за ним, неся корот-
кий меч Станиена. Лошадь его шла сзади, словно собака. По тому,
как молодой человек размахивал руками, Клеон понял, что он что-
то с жаром рассказывает. Из-за шума он не мог разобрать слов и
постарался подойти поближе. Александр первый заметил его.
— Вот он, Клеон! Смотрите: с него еще не сняли цепи.
Юноша прервал свой рассказ и подошел к Клеону:
— Узнаешь меня, пастух?
Мальчик несколько секунд радостно глядел на него и вдруг, к
удивлению Александра, сказал:
— Да, госпожа.
— У тебя память лучше, чем у твоего хозяина, хотя он видел
меня тысячу раз. Если бы не подоспел Спурий, он пронзил бы
мечом бедную Фабию. А я приехала, — вкрадчиво обратилась она
к сенатору, только затем, чтобы купить у тебя этого сицилийца...
Я случайно узнала, что ты им недоволен. Но ты меня так встретил,
что теперь, чтобы искупить свою грубость, должен подарить мне,
в придачу к пастуху, всех остальных рабов. Это будет выкуп за
твою жизнь...
— Какой там выкуп! — перебил ее Спурий. — Просто все,
кто хочет, пойдут с нами; а жизнь этого толстяка никому не нуж-
на.
357
Услышав, что его не собираются убивать, Станиен надменно
вскинул голову:
— Сила на вашей стороне. Грабьте! Можете забрать все до
последней нитки!
— О, Гней Станиен, как ты невежлив! — укорила его Фа-
бия. — К счастью, вон идет твой сын. Надеюсь, он будет любез-
нее... Привет философу Луцию!
— Привет! —торопливо ответил Луций, подбегая к Станиену
и становясь с ним рядом. — Мне сказали, что жизнь моего отца в
опасности...
— Была, — подтвердила Фабия. — Но мы с твоим отцом
люди деловые и все уладили торговой сделкой. В обмен на свою
жизнь он отдал нам всех этих рабов. Надеюсь, ты не будешь про-
тестовать против этой сделки и спрячешь свой меч. Оружием фи-
лософа должно быть слово, а не меч.
— Иногда и философ вынужден превратиться в воина. Но раз
нам ничто не угрожает... — Луций вложил меч в ножны. — Что
касается сделки, то я ее принимаю: жизнь отца — самое драго-
ценное наше достояние.
Фабия в знак одобрения наклонила голову:
— Приятно внимать разумной речи...
Спурию надоели эти любезности, и он, повернув коня, отъехал
к воротам, где стояли кони его отряда.
— Между прочим, твой отец предложил нам ограбить вил-
лу, — продолжала Фабия. — Грабежи не наше ремесло. Но, если
тут у вас есть оружие, мы с удовольствием его возьмем. Наши
войска все время пополняются, и оружия нам всегда не хватает.
Луций замялся. Ложь казалась ему унизительной. Но отдать
мечи взбунтовавшимся рабам было бы бесчестием. Прежде чем он
успел придумать ответ, Станиен сказал, кивая на меч сына:
— Вот единственное оружие, какое у нас осталось.
Александр, вертевшийся вокруг Фабии, тронул ее стремя и,
когда молодая женщина обернулась, поманил ее.
— Посмотрим! — Фабия холодно кивнула Станиену и повер-
нула коня, чтобы сын вилика успел за ним спрятаться.
— У матери в кладовой целая куча мечей, — сообщил Алек-
сандр, как только они отдалились от Станиенов. — Я покажу где.
— Я знаю об этом оружии. Благодарю тебя, мальчик, но это
опасно для тебя. Мы сами заберем мечи.
— А чего мне бояться?.. Я уйду с тобой к Спартаку.
— Нет! — покачала головой Фабия.
— Почему? Мне уже двенадцать лет, и я очень силен. А как
я стреляю из лука!..
— Двенадцать? —Фабия улыбнулась. — Спартак тебя не
возьмет.
— Но ты можешь взять меня в свой отряд.
— Увы, мальчуган, у меня нет отряда. Я всего-навсего вой-
358
сковой писец. Я веду списки воинов Спартака, чтобы знать, сколь-
ко им надо продовольствия и оружия. А если сегодня я здесь, то
только потому, что у меня давний долг твоему другу и старые счеты
с твоим хозяином. Ну, иди. Мне надо поговорить со Спурием.
Александр сердито топнул ногой:
— Клеон всего на два года старше меня, а его ты берешь!
Фабия уже не слушала мальчика. Сказав что-то Спурию, она
осталась сторожить у ворот, а он, взяв несколько человек из отря-
да, приказал им обыскать господский дом, но ничего, кроме ору-
жия, не брать; господ же, если они будут мешать обыску, связать
и так и оставить связанными.
Едва Фабия отъехала, Гней Станиен и Луций, пошептавшись,
разошлись. Сенатор, задыхаясь, поспешил к дому. Луций в обход,
через сад, проскользнул на скотный двор.
Друзья Клеона, занятые своими делами, позабыли о мальчике.
Но Сильвина должность вилика приучила все видеть и обо всем
думать. Он заметил исчезновение Станиенов, но никому об этом не
сказал: пусть спасаются, все меньше ответственности. И о Клеоне
он вспомнил первый. Люди еще боролись с последними вспышками
пламени, а он уж спросил Гефеста, где сицилиец. Кузнец ахнул:
— Ах, бедняга! Я же его до сих пор не расковал!
В свалке и пожаре щипцы и ключ от цепей безнадежно зате-
рялись. Но в кузнице были запасные, и кузнец принес их.
— Ты уж прости, мальчуган! Голова пошла кругом. Ну, не
всегда я так запаздываю: вовремя подоспел, чтобы отнять нож у
мерзавца... Хоть и не следует, говорят, бранить мертвых, но как
вспомню, такая злоба... Ну его! Не будем о нем думать. Успел ли
Александр тебе ска...
— Это правда, Гефест, что почти все рабы уходят с тобой к
Спартаку? — спросил вилик, подходя к ним.
— Да.
— Посмотри, что кругом делается: трупы, доски, бревна. При-
дется убирать все это женщинам. Подумай, по силам ли им эта
работа? Хоть немного помогите... Сколько успеете до выступле-
ния. Эх, будь я один, как ты, разве я здесь остался бы?
Глава 7
РАБЫ ПОКИДАЮТ ВИЛЛУ
Пожар прекратился. Рабы убирали двор. Одни — и Клеон
вместе с ними — складывали клеткой для погребального костра
обгоревшие доски и бревна. Другие укладывали на них трупы; ви-
лик собирался предать их сожжению на следующее утро.
Сицилиец машинально делал все, что ему приказывали. Мысли
его были заняты непонятным появлением Фабии. Неужели госпо-
359
жа приехала ради него?.. Она так сказала хозяину! Нет. Конечно,
она приехала не за ним. Вон рабы и конники выносят мечи из дома
у ворот. За этим оружием, а не за каким-то мальчишкой послал
Спартак целый отряд.
— Что ты зеваешь! — подскочил к нему Александр. — Идц,
бери меч. Все вооружаются. Или ты собираешься остаться у тол-
стяка Станиена? — Александр произнес эти слова шепотом, на-
слаждаясь их дерзостью, но опасаясь, как бы отец не услышал его.
— А что я буду делать с мечом? — сказал Клеон. — Я и
держать его в руках не умею.
— Ничего. Там научат. Ведь тебя берут в войско Спартака! —
Александр подтолкнул пастуха: — Иди скорее, а то тебе не доста-
нется.
Гордясь, что не с пустыми руками придут в стан к Спартаку,
рабы Станиена спешили вооружиться. Когда подошли Александр с
Клеоном, оставалось всего несколько мечей. Клеон взял первый
попавшийся и надел перевязь через плечо, как делали другие. Как
бы он радовался еще вчера, если бы в его руки попал меч! Но
теперь, когда убит Лев, когда погиб Долговязый... Клеон вздохнул:
скоро ли научится он владеть мечом, чтобы отомстить за их
смерть?
Александру не терпелось всюду поспеть и все увидеть, и он
притворился, будто не слышит, что отец зовет его. Разве интересно
убирать двор, когда вокруг' происходит столько необычайного? К
тому же, как только отец оказался в безопасности, Александр
вспомнил его речь против сицилийца. Нет, он никогда не простит
ему этой предательской речи и никогда больше не будет ему пови-
новаться!
— Смотри, — толкнул он Клеона, — кузнец пошел на скот-
ный двор. Наверное, хочет взять верховую лошадь Луция. Возьми
ты себе коня.
— Но ты же слышал: велено брать только оружие.
— На войне конь тоже оружие, — возразил Александр. —
Ты обязательно просись в конный отряд. Верхом гораздо лучше
сражаться, — убеждал он приятеля, увлекая его за собой.
Он был так поглощен происходящим, что совсем забыл расска-
зать Клеону, что Лев жив. Но если бы даже он и вспомнил, то нс
успел бы это сделать, потому что на пороге конюшни показался
кузнец. Он был без лошади и прошел мимо мальчиков, не заметив
их. Брови его были сдвинуты, нижняя губа закушена, видно, слу-
чилась какая-то беда. Мальчики переглянулись. Клеон схватил
Александра за руку и потащил к конюшне.
Дверь ее была широко распахнута, стойла — пусты.
Клеон, знавший теперь, что такое отчаяние и ненависть, по-
нял, кто увел коней. Он резко повернулся к Александру:
— Знаешь, что случилось?
360
— Кто-то угнал коней...
— Не кто-то, а Луций. Ты слыхал, как конники говорили, что
у них было сражение с легионерами?
— Я это знал еще с утра.
— Луций увел коней к легионерам. Я уверен. Они могут каж-
дую минуту прискакать сюда, чтобы врасплох напасть на наших.
Ты знаешь все дороги кругом?
— Конечно!
— Идем скажем госпоже, чтобы они скорее уезжали отсюда.
А мы с тобой побежим к вилле этого... как его?
— Помпония?
— Да. Самой короткой дорогой. Выследим легионеров, дого-
ним наших и скажем им, как надо идти, чтобы не попасть в лапы
римлян Я знаю римлян! Они всегда хитрят. Я уверен, что они
устроили нашим засаду.
— Госпожа не хочет взять меня с собой, — пожаловался
Александр, едва поспевая за Клеоном. —Скажи ей...
К огорчению Александра, Клеон от него отмахнулся:
-— Некогда!.. Скорее!
Выбежав на черный двор, они увидели, что все готовы к похо-
ду: вгадники на конях; рабы Станиена, по четыре в ряд, выстрои-
лись у га>рот. Кузнец, Фабия, Спурий и Сильвии о чем-то совеща-
лись. < । в стороне.
— Александр, и ты, сицилиец, подойдите, — позвал мальчи-
ков вили?..
На :пог раз Александр сразу услышал зов отца.
— Виг, — вилик выдвинул сына вперед, — пожалуй, никто
на вилле иг знает так хорошо все переходы и тайные лазы, как оп.
Можешь взять его в проводники. Он поведет вас самым близким
и безопасным путем... Но только вернись, Александр, — сказал
вилик, обкидывая голову сына и заглядывая ему в глаза. — По-
мни, что, если ты уйдешь к Спартаку, пострадают твои сестры и
мать. Гер, чем я пожертвовал сегодня, —а боги видят, как тяже-
ло мне было говорить ложь, —все окажется ненужным: господин
приказы распять нас.
— Я вернусь, —прошептал Александр.
— Зажги костры, чтобы легионеры думали, будто мы еще на
вилл г, — посоветовал Спурий.
Вилик кивнул:
— Я прикажу женщинам разжечь погребальные костры и пла-
кать над мертвыми. Если легионеры нагрянут на эти огни, я ска-
жу, что мы спешим с похоронами, потому что работников на вилле
осталос ь мало, а работы — очень много.
— Идемте же скорее! — торопил Александр, гордый оказан-
ным ему доверием. — Идемте, иначе мы может столкнуться с ле-
гионерами. Коням не пробраться тайными тропами и перелазами.
Я поведу вас через господский сад и весеннее пастбище.
361
— Никак не могу поверить, что Луций способен на такую под-
лость, — проговорила Фабия, направляясь к лошади.
— Пусть люди идут пешими, а коней поведут за собой, —
распоряжался Александр. — Я буду указывать путь криком ноч-
ной совы.
Воины спешились и, ведя коней в поводу, направились к саду
Станиенов. Билитис и Береника махали шарфами уходящим. Ка-
лос, опустив руки, молча смотрела им вслед.
— Прощай, сицилиец! — крикнула Береника, увидев Клео-
на. — Не забывай нас!
— Даже сойдя в царство теней, не забуду! — откликнулся
Клеон.
Гефест, который шел за Клеоном, поднял руку:
— Привет, Береника!.. Друзья будут вечно помнить тебя!..
— Привет Беренике!.. Привет!.. Привет!.. —подхватили, ра-
дуясь свободе, рабы Станиена.
Вилик удивленно взглянул на дочь. Береника стыдливо поту-
пилась.
— Я не поведу вас, если вы будете так орать! — рассердился
Александр.
— Тише! — приказал Спурий.
— Тшшш... — словно шелест листвы, пронеслось по рядам.
Глава 8
В ЛЕСНОМ ТАЙНИКЕ
Почти весь день Лев пролежал в лесу, ожидая, что Клеон
придет за ним. Лев знал слова: «лежи», «здесь», «жди», «Клеон», и
понял, что Долговязый приказал ему на этом месте ждать хозяина.
Лев был сыт. Положив голову на лапы, он дремал, изредка щелкая
зубами, когда какая-нибудь дерзкая муха садилась ему на нос или
на ухо. Порой птицы, обманутые его неподвижностью, спускались
на землю и прыгали перед ним в траве, разыскивая вкусных бука-
шек и червячков. Тогда просыпался в нем инстинкт охотника, и
Лев пытался подняться. Но стоило ему пошевелиться, как птицы
улетали, а боль в израненном теле делалась острее, и он снова
ложился.
Вначале он пробовал зализывать раны, но они были вымазаны
отвратительной на вкус мазью... Оставалось одно — лежать и дре-
мать, чтобы скоротать часы до прихода Клеона.
Но вот наступили сумерки. Повеяло сыростью. В лесу стало
темно. В лесу стемнело гораздо раньше, чем, бывало, темнело на
пастбище. Лев знал это. У него было чувство времени, и он всегда
знал час, когда надо выгонять овец на луг. Если пастухи засыпали,
он будил их.
Голоса птиц мало-помалу смолкли. Где-то послышался лай ша-
362
кала, и Лев насторожился. Прислушиваясь к шорохам ночи, он
лежал еще неподвижнее, чем днем, но уже не дремал. Он весь был
в напряжении. Вокруг была затаенная жизнь ночи, когда хищники
выходят на охоту и неслышно крадутся, не задевая ни одного суч-
ка, ни одной сухой ветки. Насыщенная опасностями, ночная
жизнь надвигалась на него, и Лев тоже затаился.
Далеко-далеко завыл волк. Льву захотелось ответить ему воем.
Но он сдержался. Только верхняя губа его, дрожа, приподнялась
над клыками. Льва охватил страх: может быть, волки подбираются
к пастбищу и некому защитить Клеона и овец... И тут Льва охва-
тила такая тоска, что, забыв все опасности ночи, он громко завыл.
Превозмогая боль в ранах, Лев выполз из своего тайника, с
усилием поднялся на ноги и, шатаясь, побрел в сторону пастбища.
Глава 9
ТАК И НЕ УСПЕЛ РАССКАЗАТЬ
Рабы бесшумно вошли за Александром в широкую аллею.
Пройдя несколько шагов, мальчик свернул вправо и исчез в тем-
ноте. Заунывный крик совы раздался под деревьями.
Клеон снова очутился в тех местах, по которым весной Алек-
сандр вел его на пастбище. Лев бежал тогда впереди, весело пома-
хивая хвостом, и вдруг остановился и зарычал на странное дерево.
Сейчас все деревья казались странными. Таинственный мрак сгу-
стился под ними. Люди молча скользили между стволами. Обучен-
ные кони ступали так же тихо, как люди. Время от времени, ука-
зывая путь, впереди кричал совой Александр.
Когда выходили на поляны, было видно усеянное мириадами
звезд небо. Такое множество звезд предвещало ясную осень. «Это
хорошо, — подумал Клеон: — в теплые дни легче будет обучаться
военному делу. А озимые во время сражений все равно вытопчут.
Почему вожди не решают споры единоборством?» Он представил
себе, каково было бы его отцу, если бы солдаты растоптали его
виноградник и поле... Клеон до боли ясно увидел родную хижину,
словно разорвалась пелена ночи... Ему показалось, будто он ощу-
тил даже запах дыма, который радовал его каждый вечер, когда
он возвращался с овцами домой: это мать готовит ужин... Стараясь
отогнать воспоминания, Клеон сдвинул брови и выпрямился.
Прежде, в минуты тоски, он обнимал шею Льва и изливал печаль
в жалобах. Теперь Клеон стал воином Спартака и должен вести
себя, как воин. Он слышит вокруг тихие шаги и дыхание многих
людей. У каждого из них своя беда и каждый таит ее про себя, не
требуя сочувствия. И Клеон отныне будет спокойным и сдержан-
ным, как они.
Впереди Спурий объяснял вполголоса Александру, в каком ме-
сте расположен их лагерь и в каком — римский.
363
«Вот уж сколько месяцев, — думал Клеон, — воюют они, и
римляне ничего не могут с ними поделать!.. Потому что гладиато-
ры сражаются за свободу и справедливость. Вон и в Сицилии,
рассказывали старики, Афинион долго сражался против римлян...
Но то было в Сицилии, а это здесь, под самым Римом! Гладиаторы
разрушат Рим, и тогда уже не будет рабов...»
Кто-то тронул его руку. Мальчик оглянулся и при свеп1 звезд
увидел Фабию.
— Как ты возмужал... с того дня, на форуме, — прошептала
молодая женщина. — Я часто вспоминала твой взгляд, и меня
мучило, что я тогда отступила.
— Лев был бы жив, если бы ты купила меня.
— Сын вилика говорил мне, что твою собаку убили...
— А каким он был разведчиком!.. И как охранял бы Спарта-
ка!.. Зачем ты тогда уступила, госпожа...
— Не называй меня госпожой, — перебила Фабия — Мы
товарищи по оружию... Тогда? Тогда я не могла рисковать: тол-
стяк увлекся, и неизвестно, до какой суммы дошел бы. А я пред-
назначила на оружие гладиаторам все, что имела. Ведь я сама
была рабыней и много вытерпела, прежде чем хозяин отпустил
меня на волю. Если бы ты был в ошейнике, как те, которых я
купила, я бы знала, что тебя ждет тяжелая участь, и не уступила
бы Станиену...
— Я уж не думаю об этом, — поспешил успокоить ее Кле-
он. — Скажи, госпожа...
— Опять?!
— Прости... Скажи мне...
— Тсс! — остановила его Фабия. — Мы вышли из сада. Те-
перь надо очень внимательно слушать команду.
— На коней!.. На коней!.. — шепотом передали ио рядам
приказ Спурия.
Секунда — и всадники очутились в седлах. Видя, что Клеон
прихрамывает, Фабия предложила:
— Садись на мою лошадь.
Клеон взобрался на круп ее коня.
Некоторое время они ехали молча. Фабия напряженно следила
за Спурием и Александром. Клеон не мог говорить от волнения.
Она, сражавшаяся подобно Афине Палладе, о нем думала! И, мо-
жет быть, это правда, что ради него прискакала на виллу?.. А он
считал себя одиноким! Ради него рисковали Береника и Гефест;
ради него Александр побежал так далеко за отцом; за него вступи-
лись рабы... Погиб Долговязый. Как хотел бы он крикнуть на весь
мир о своей любви к ним и благодарности! Но надо молчать: ма-
лейший шум может погубить отряд.
Всадники ехали шагом, чтобы пешие не отставали от них. Вне-
запно впереди раздался предостерегающий крик совы, и сейчас же
послышался конский топот, еще далекий, но приближающийся с
364
Люди и лошади опустились в густую траву
каждой минутой. Судя по звуку, целый отряд двигался крупной
рысью.
— А что, если они пройдут здесь? — прошептала Фабия. —
Ведь им надо объехать весь лагерь, чтобы попасть на дорогу.
Очевидно, Спурий подумал о том же. По рядам передали его
приказ: «Ложись!»
Люди и лошади опустились в густую траву. Прошло несколько
минут, и на опушке показался конный отряд. Люди Спурия, каза-
лось, перестали дышать. Три или четыре турмы* римлян ехали не
таясь, переговариваясь и пересмеиваясь. Впереди, указывая путь,
скакал на великолепном коне Луций.
Один из декурионов1 2 воскликнул:
— Мы уж достаточно отдалились от их лагеря! Я думаю, нам
следует выехать на дорогу. Там удобнее сражаться и меньше опас-
ности разминуться с ними.
— Да, — поддержал его другой, — я и сам боюсь, как бы
рабы не ушли от нас.
— Уверяю тебя, они еще грабят виллу, — возразил Лу-
ций. — Проехав через сад, мы их захватим врасплох. Ио, если ты
боишься, что они ускользнут, пошли одну турму для засады на
дорогу. Этого вполне достаточно, чтобы перебить шайку пьяных
мошенников. Ручаюсь, они перепились нашим вином!
«Вдруг какой-нибудь из наших коней заржет? — встревожил-
ся Клеон. — Лошади приветствуют друг друга, не разбирая врагов
и друзей».
Опасность нависла над головами лежавших в траве рабов:
всадники остановились в нескольких шагах от них. Они раздели-
лись на два отряда, и меньший, под командой одного из декурио-
нов, поскакал к дороге.
— Едем скорее! — торопил оставшихся Луций. — Глядите,
какое зарево! Едем, пока эти пьяницы не сожгли виллу...
Рабы лежали притаясь, пока не смолк топот последнего коня.
Александр поднялся первым и внимательно огляделся:
— Все спокойно.
— Ну, мальчуган, — сказал Спурий, вскакивая на ноги, —
беги теперь домой. Тут уж мы доберемся сами.
Обняв сына вилика, Фабия шепнула ему на ухо:
— Не огорчайся! Я расскажу Спартаку, какой ты ловкий про-
водник.
Александр стоял опустив руки, словно на него надели оковы.
Как только Фабия разомкнула объятия, он отбежал к сицилийцу:
— Как я завидую тебе! — И он сжал руку Клеона. — А я
должен вернуться...
— С какой радостью я был бы сейчас со своим отцом! —
1 Турма — конный отряд в тридцать человек.
2 Декурион — начальник кавалерийского отряда из десяти человек.
366
вздохнул Клеон. — Прощай! Может быть, мы с тобой никогда уж
больше не встретимся... — Клеон поцеловал Александра и поспе-
шил за Фабией.
Александр печально смотрел вслед уходящему отряду, пока не
исчез из виду последний всадник. Вот уж замер и стук копыт вда-
ли... Александр вздохнул: только что он был окружен людьми,
целый отряд прислушивался к каждому его слову, а теперь... А
теперь Александр почувствовал себя таким маленьким и одиноким.
И ему стало очень неуютно на большой поляне под звездным шат-
ром неба. Александр повернулся и побежал домой: его могут хва-
титься каждую минуту. Он вспомнил последние слова отца и уско-
рил бег... И вдруг остановился: «Забыл рассказать Клеону, что Лев
жив!..» Он оглянулся: отряд уже не догнать. «Это боги со зла на
Клеона так подстроили, — подумал он. — Ну ничего: я покажусь
дома — пусть Луций меня увидит. А днем проберусь в лагерь к
Клеону».
Известными только ему потайными тропинками бежал Алек-
сандр, чтобы опередить Луция и всадников: он боялся, что, обна-
ружив его отсутствие, сразу начнут пытать отца, мать и сестер,
требуя признания, не убежал ли он к Спартаку. В саду он слышал
топот коней и тихий говор. Александр побежал еще быстрее.
Александр, задыхаясь, вбежал во двор за несколько минут до
появления всадников на вилле.
Первое, что он увидел, — пылающий помост и возле него
громко плачущих и рвущих на себе волосы женщин. Всех убитых
сжигали на одном костре. Пламя взвивалось вверх, окрашивая не-
бо в розовый цвет.
Бегло осмотрев дом сенатора и не найдя в нем никого, кроме
связанного Станиена, всадники, оставив Луция с отцом, снова
вскочили на коней и, уже не таясь, помчались туда, где пылало
зарево. Почти вслед за Александром ворвались они в проходы меж-
ду сараями и, пораженные зрелищем похорон, осадили коней.
Глава 10
ВСТРЕЧА С ВОЖДЕМ
Распрощавшись с Александром, Фабия подъехала к Спурию.
Чуть прихрамывая, Клеон шел у ее стремени.
— «Огню и мечу»!.. «Пьяная шайка»! — горько сказала Фа-
бия, поравнявшись со Спурием. — Ты слышал, что сказал этот
неблагодарный?.. Пока мы спасали хлеб Станиенов, они нас пре-
дали. Как низко пали римляне! А еще Луция считают в Риме од-
ним из благороднейших людей!
— Ха! — пожал плечами Спурий. — Все они притворяются
благородными, а как дело дойдет до шкуры, тут сразу все благо-
367
родство с них слетает. Глупо из-за этого огорчаться... Ну,
друзья, — обернулся он к пешим рабам Станиена, — ускорьте
шаг. Лагерь близко.
— У тебя болит нога! — спохватилась Фабия, заметив у сво-
его стремени Клеона. — Садись! — Она приостановила коня, и
мальчик снова уселся позади нее.
— Я хотел спросить у тебя, госпожа, чего добиваются глади-
аторы? Когда они победят римлян, они сами станут править Рес-
публикой, да?.. Они уничтожат рабство?.. А что еще они сдела-
ют?.. Чего хотят они?
— Трудно сказать, — покачала головой Фабия. —У каждого
свои желания... Но Спартак стремится к одному: вывести рабов из
Италии, чтобы каждый мог вернуться к себе на родину.
— К себе на родину? — переспросил Клеон. — Но зачем же
тогда Рим 1убит свои легионы и разоряет поля хлебопашцев? Я бы
дал вам спокойно уйти.
— Просто решаешь дело! — усмехнулась Фабия. — А если
другие рабы тоже вооружатся и потребуют свободы?.. Что тогда
будут делать все эти почтенные Станиены, Помпонии и прочие,
которые не привыкли трудиться? Все полетит кувырком. Хотела
бы я на это посмотреть!
— Госпожа, мы заблудились! — вскрикнул Клеон. — Впере-
ди римский лагерь!
— Это наш лагерь, — успокоила его Фабия. — Мы научи-
лись окапываться не хуже прославленного Помпея!.
Двое часовых преградили им дорогу копьями:
— Кто идет?
— Свобода и братство, — ответил Спурий.
Часовые расступились.
Клеон с изумлением глядел вокруг: это был точь-в-точь такой
лагерь, какой он видел весной у Везувия, и его так же окружал
ров, а за ним темнел высокий вал с бойницами и воротами. На
принципиуме горел костер, освещая знамена, украшенные вместо
орлов колпаками, какие надевали на рабов, отпуская их на волю.
— Мы привели пополнение! — крикнула Фабия.
Раздвинулись полы палатки, и к отряду вышел высокий воин.
Он взял из костра горящую ветку и поднял ее над головой. Блики
света заиграли в светлых кудрях и в завитках его бороды, осветили
широкие плечи и словно вылитые из бронзы мышцы рук и груди.
— Это Спартак, — шепнула Фабия Клеону.
Рабы Станиена глядели на вождя во все глаза.
— Вы словно с костра сошли! — воскликнул Спартак, рас-
сматривая закопченные лица людей и обгоревшие лохмотья их
одежды.
Кузнец поднял над головой меч:
1 Гней Помпей —знаменитый римский полководец (106 —48 гг. до н.э.)
368
— Зато почти все вооружены!
И все, у кого были мечи, подняли их вверх.
— Это хорошо! — улыбнулся Спартак. — Добывать оружие
нам нелегко. Но, видно, вы побывали в бою и огне. Идите теперь
отдыхайте. Спурий укажет вам палатки... А ты, — обратился он
к Фабии, — останься и расскажи, как прошел твой торг с сенато-
ром.
— Слава в веках Спартаку! — воскликнул Гефест.
— Слава!.. Слава!.. —подхватили бывшие рабы Станиена.
Клеон нехотя последовал за ними, все время оглядываясь на
Фабию и Спартака.
— Ноги этого мальчика повернуты в одну сторону, а голова в
другую, — засмеялся Спартак. — Уж не тот ли мальчик, о кото-
ром ты мне говорила и которого хотела спасти от наказания?
— Да.
— Поди сюда, — позвал Клеона Спартак.
Клеон вмиг очутился возле него. Спартак положил руку на
плечо мальчика и так внимательно посмотрел ему в глаза, что
Клеону показалось, будто вождь прочел все его мысли. И, видно,
Спартаку понравилось, о чем думал в эту минуту Клеон, потому
что он ласково усмехнулся и, толкнув мальчика к преториуму, ска-
зал:
— Иди спать в мою палатку.
С этой минуты Клеон стал тенью гладиатора Спартака, о стой-
кости и мужестве которого с восхищением говорили даже враги.
Глава 11
В СТАНЕ ОСВОБОДИТЕЛЯ
Первое, что увидел не совсем еще проснувшийся Клеон, был
луч солнца, пробившийся в палатку. «Опоздали выгнать овец!» —
встревожился пастух. С полусомкнутыми веками он пополз на чет-
вереньках к выходу... И вдруг задел коленом что-то холодное.
«Змея! Клеон в ужасе откатился в сторону и сел, широко раскрыв
глаза. Возле подстилки, на которой он спал, лежал меч. Его меч!..
Сразу вспомнились все события вчерашнего дня. При мысли о том,
что Лев убит, Клеона охватила жажда мести. Он вскочил. Он готов
был немедленно сражаться. Но где?.. И как?.. Спросить не у ко-
го — палатка пуста.
Клеон поднял свой меч и, не зная, должен ли он надеть ору-
жие, огляделся. На шестах, служивших опорой полотняным сте-
нам, висели меч, щит и шлем Спартака. Поднявшись на цыпочки,
Клеон рядом с мечом вождя повесил свой и отошел полюбоваться
ими. Его короткий меч (из тех, что Хризостом вместе с ним зака-
зывал в Риме) выглядел детской игрушкой рядом с тяжелым и
длинным мечом Спартака. И все же соседство двух этих мечей
наполнило сердце мальчика гордостью.
369
Снаружи доносились возбужденные голоса. Клеону показалось,
что там выкрикивают имя Спартака. Он вышел из палатки.
На преториуме этого лагеря ораторскую трибуну заменял про-
стой камень. Стоя на этом камне, Спартак слушал, что кричали
ему со всех сторон и на всех языках его воины. И при свете солнца
вождь показался Клеону статуей, отлитой из бронзы. Но теперь
Клеон заметил то, чего не видел вечером, в трепещущем свете
горящей ветки: спокойную доброту голубых глаз, гордую посадку
головы и светло-каштановый цве? кудрей, которые, падая на пле-
чи, смешивались с завитками бороды. «Таким, наверное, был
Геракл», —подумал Клеон, подходя к воинам, окружавшим Спар-
така.
Он понял, что воины чем-то недовольны. Но вот Спартак под-
нял руку, призывая к тишине, и заговорил. Первых его слов не
было слышно, потому что все стали кричать друг другу: «Тише!»
— Нет, я еще не собираюсь говорить, — покачал головой
Спартак. — Прежде чем ответить вам, я хочу точно знать, чего вы
домогаетесь. Но пусть скажет кто-нибудь один. Когда вы кричите
все разом, трудно что-нибудь понять.
Снова поднялся шум: воины совещались, выбирая оратора.
Наконец выборный вышел из рядов и заговорил, он был грек, —
и Клеон понимал каждое его слово.
— Мы хотим знать, — сказал грек, — почему римляне, воюя
даже на земле Италии, обогащаются, а нам ты ничего, кроме ору-
жия, железа и бронзы, не позволяешь брать. Ты не разрешаешь
нам даже покупать золото и серебро. Почему?.. Почему мы долж-
ны возвратиться под родной кров нищими? Разве мы воюем хуже,
чем римляне?
— А в деревнях мы должны платить за каждую убитую утку
или съеденную лепешку! — крикнул кто-то из рядов.
— Теперь я вам отвечу, — сказал Спартак. — Вы воюете
лучше римлян. Но вы должны быть не только доблестнее их — вы
должны быть честнее и благороднее. Пусть простые хлебопашцы
видят, чем отличаемся мы от римлян: они стремятся к обогаще-
нию, мы — к справедливости и свободе. Как вы думаете, почему
пастухи и хлебопашцы предупреждают нас о движении римских
легионов, укрывают у себя наших раненых, снабжают нас фура-
жом и хлебом?..
— За деньги! — выкрикнули из толпы.
— Кто это сказал? — презрительно спросил Спартак. — Где
этот умник?.. Что же он прячется за спины товарищей?.. Кто это
думает, что у сельского плебса есть деньги, чтобы кормить и лечить
армию в десять тысяч человек?.. Да, мы оплачиваем их услуги.
Но, если бы римляне платили им в десять раз дороже нас, они все
равно не переметнулись бы на их сторону, потому что они знают
нашу силу и уважают нашу сдержанность. А для нас их уважение
дороже золота и серебра, ему обязаны мы тем, что умножается
наше оружие. Или, может быть, вам больше нравится иметь за
спиной набитый золотом мешок, чем острый меч у пояса?
370
При свете солнца вождь показался Клеону статуей,
отлитой из бронзы
— Меч!.. Меч!.. —закричали воины.
— Вы выбрали! — наклонил голову Спартак. — Откажемся
же от всего, что может нас ослабить. Закалим наше тело и дух.
Будем стремиться к единственному благу жизни — свободе. Вот
величайшее наше достояние, которое отняли у нас римляне и ко-
торое мы должны вернуть силой!
Воины разразились криками на разных языках.
— Да!.. Да!.. Вернем!.. Завоюем!.. —разобрал Клеон грече-
ские и латинские слова в этом многоязыком хоре.
В эту минуту Клеон готов был на любой подвиг, лишь бы за-
служить улыбку вождя.
— Ну, а теперь, друзья, за работу, — сказал Спартак, едва
они умолкли. — Постараемся использовать время, пока римляне
хоронят убитых. — Он сошел с камня и, заметив Клеона, подо-
звал его: — Пойди к Фабии и передай ей, чтобы зачислила тебя
на довольствие и выдала крупу. Если у нее есть какая-нибудь еда,
попроси покормить тебя.
Клеон от радости и гордости, что сам вождь обратился к нему,
не мог сказать ни слова, только смотрел на Спартака влюбленными
глазами.
Улыбнулся ему и Спартак.
— Когда поешь, возвращайся в мою палатку. Я объясню, ка-
кое дело тебе предстоит у нас выполняй».
Приказав одному из воинов проводить мальчика, он ушел в
палатку.
Воин шел впереди Клеона с таким равнодушным видом, как
будто Спартак не проявил только что потрясающего великодушия
к бедному пастушонку. Преодолев волнение, Клеон спросил своею
провожатого:
— Ты не знаешь Галла?
— Какого? — обернулся тот. — Их здесь тысячи.
— Он пристал к вам в ту ночь, когда вы сошли с Везувия.
— Тогда пристало к нам множество народа. А как зовут твоего
галла?
— Его называли просто Галл. Я не знаю настоящего его име-
ни.
— Тогда вряд ли ты его сыщешь... На всякий случай, спроси
у Фабии, она ведет списки воинов... Вот и палатка ее.
Палатка Фабии была расположена на самом краю преториума.
— Этого мальчика прислал к тебе Спартак. Он велел зачис-
лить его на довольствие и...
— Знаю, — перебила Фабия. — Я жду его... Иди сюда! —
обратилась она к Клеону. — Прежде всего поешь. Отличная пол-
бяная каша!.. — Она развернула закутанный в одеяло котелок. —
Смотри, еще не остыла! Пар так и валит. Вот тебе ложка, ешь.
Кампанская полба — лучшая во всей Италии!
Вдыхая приятный запах распаренного зерна и оливкового мас-
372
ла, Клеон вспомнил про Льва. Губы мальчика задрожали, и на
глаза навернулись слезы.
— Что ты вздыхаешь так грустно? Разве каша невкусная?
Не желая напоминать Фабии о гибели Льва, Клеон сказал:
— Я ищу одного друга и не могу найти. Он ушел к Спартаку
в ту ночь, когда гладиаторы спустились с Везувия.
— А как зовут твоего друга?
— Не знаю. Его называли просто Галл. Он обещал мне сказать
свое имя и не успел.
— Найти человека без имени здесь почти невозможно. Но да-
вай все-таки посмотрим старые книги. Раньше их вел другой пи-
сец. Потом его убили... — Фабия развернула свиток, испещрен-
ный кривыми столбцами надписей. — Сколько лет твоему другу?
— Он года па четыре старше меня, госпожа, — ответил Кле-
он, почтительно глядя на свиток.
— Сколько раз должна я повторять тебе одно и то же? —
рассердилась Фабия. — Запомни раз и навсегда: меня зовут Фа-
бия, я твой товарищ по оружию... Вот приблизительно подходящие
галлы: они пристали к нам в те дни. — Фабия вела пальцем по
списку, бормоча: —Тридцать лет... сорок... Не годится. А вот это,
пожалуй, и твой друг: Кастик, сын Каманталеда, семнадцати лет...
Пакат... сын...
В палатку заглянул воин, который привел Клеона.
— Спартак приказывает Фабии немедленно идти на военный
совет, — объявил он. — И еще Спартак сказал, чтобы Фабия
взяла с собой дощечки для письма.
Фабия отложила свиток.
— В другой раз мы продолжим поиски твоего галла, — ска-
зала она. — А пока поброди по лагерю — может быть, встретишь
своего друга... Когда доешь кашу, котелок поставь на тот камень
и не забудь его перевернуть, иначе налетит столько мух, что в
палатке не останется места для меня! — Фабия рассмеялась своей
шутке и, махнув на прощание рукой, убежала.
— Фабия! — бросился за нею Клеон. — А как я?.. Спартак
приказал мне вернуться, как только я поем...
— Ты же слышал: там военный совет! — крикнула она. —
Поброди пока по лагерю.
Клеон, доев кашу, отправился на поиски Галла. Он шел вдоль
«преторской» улицы, удивляясь, как похож лагерь рабов на рим-
ский. Только кожаных палаток еще не хватало на всех, много
попадалось и полотняных. Хоть лагерь построили всего несколько
дней назад, «улицы» его уже успели вытоптать; зато между валом
и палатками было полно цветов и травы — признак, что воины
Спартака не отступали перед неприятелем, и лагерь не подвергался
осаде, иначе защитники вала смяли бы траву. Клеон взобрался на
вал и заметил невдалеке холщовые палатки маркитантов. Стоянка
их была расположена между лагерями Спартака и Вариния Глаб-
373
ра, и Клеон заключил, что они торгуют с обеими воюющими сто-
ронами. Над римским лагерем поднимался дым погребальных кос-
тров. В лагере рабов кипела работа, и Клеон с гордостью думал,
что каждый из этих мужественных людей теперь ему друг и брат.
Он шел по обложенному дерном валу, с восхищением рассмат-
ривая укрепления: по углам возвышались деревянные башни, а на
некотором расстоянии один от другого стояли высокие плетеные
щиты с зубцами поверху, за которыми во время осады могли пря-
таться воины.
Но вот Клеон наткнулся на охрану вала, и стража приказала
ему живо спуститься вниз, пригрозив, «если он еще раз попадется,
проучить так, чтобы он на всю жизнь запомнил». Клеон обиделся,
но не стал ввязываться в спор: все равно никто из солдат не пове-
рил бы, что он не какой-нибудь мальчишка из обоза, а друг Спар-
така. Смерив часовых презрительным взглядом, Клеон сошел с ва-
ла.
Вокруг было множество воинов, но Галла среди них не было.
Клеон добрался до задних Декуманских ворот. На поле, за
лагерем, рабы обучались боевому строю римских легионов. Когор-
ты, построенные в три ряда, наступали на другие, защищавшиеся
и также стоявшие в три линии; каждая когорта заднего ряда могла
войти в промежуток между передними и образовать с ними, в слу-
чае надобности, единую линию нападения и защиты. Последний
ряд был резервом, вступавшим в бой только в решительную мину-
ту, чтобы определить исход сражения.
Они шли на «врага» ровным шагом, потом переходили в бег, в
противника летели копья; обе «сражающиеся» стороны обнажали
мечи, завязывалась рукопашная схватка...
А в стороне воины нового пополнения упражнялись в метании
дротика, стрельбе из лука, учились рассекать мечом соломенное
чучело и, стреляя из пращи, сбивали со столбов глиняные горшки.
Клеон пожалел, что плохо знает в лицо рабов Станиена; ему
тоже хотелось поупражняться в стрельбе из лука и метании копья,
но, помня, как обошлась с ним охрана вала, он не решился выйти
за ворота. Он был рад, что отсюда его хоть не гнали. Но долго
смотреть на военные упражнения, не принимая в них участия,
надоедает, особенно если не с кем поделиться впечатлениями. И
Клеон вернулся в лагерь.
На этот раз он направился к тому месту, откуда был слышен
стук молота и металлический звон, и вскоре вышел к обозу —
вернее, к огромной мастерской: в наскоро сложенных горнах пе-
реплавляли здесь цепи и разную домашнюю утварь, собранную в
соседних имениях; звенели наковальни, на которых кузнецы кова-
ли оружие; оружейники обжигали на кострах колья, чтобы при-
дать им крепость железных дротиков. Некоторые, сидя в стороне,
плели из ивняка и виноградных лоз щиты и обтягивали их кожей.
374
У повозок с травой стояли лошади. Их ржание, блеяние овец и
крики ослов смешивались со стуком молотов и звоном наковален.
«В этом лагере нет бездельников, играющих в кости», — по-
думал Клеон. Ему стало весело от грохота и звона и не хотелось
уходить отсюда. Но и стоять без дела было неловко, и он обрадо-
вался, услышав, что кто-то его зовет.
Клеон подбежал к закоптелому человеку и узнал Гефеста.
— Я думал, ты оглох! — воскликнул кузнец. — Зову, зову!
Моему подручному надо идти на военные учения. Замени его пока.
Клеон взял щипцы из рук раба, помогавшего Гефесту.
— Держи так, — показал Гефест. — Почему же ты бродишь
по лагерю без дела?.. Хочешь остаться у меня? Я обучу тебя куз-
нечному ремеслу.
— Я бы рад... Но мне нельзя: Спартак приказал мне прийти
в его палатку, как только закончится военный совет. А пока я тут
искал одного своего друга, но не нашел.
— Найдешь! — улыбнулся кузнец. — Раз ты будешь при са-
мом Спартаке, найдешь: в его палатке сходятся все лагерные до-
рожки. — Гефест взмахнул молотом, опустил его, и огненные
брызги разлетелись во все стороны.
Некоторое время они работали молча. Клеон обеими руками
держал в клещах большой железный брусок, с восхищением следя,
как под точными ударами молота брусок вытягивался, принимая
форму меча. В то время как Гефест поднимал молот, Клеон улучал
мгновение, чтобы взглянуть одним глазом на конусообразную печь,
стоявшую против наковальни. Возле нее хлопотали трое рабов:
один закладывал железный лом в котел, вделанный в печь, другой
подбрасывал дрова в топку, третий раздувал мехами огонь... Ге-
фест крякал — и Клеон, отрывая взгляд от печи, следил за паде-
нием молота. С каждой минутой удары становились чаще. Клеону
приходилось то и дело поворачивать брусок. Вскоре уже невозмож-
но стало отвести глаз от молота и клещей. И вот наконец брусок
превратился в блестящий клинок. Кузнец, отдуваясь, опустил мо-
лот.
— Устал? —спросил он Клеона.
— Ни капли. Я бы готов всю жизнь тебе помогать... Только
боюсь, что военный совет кончился и Спартак ждет меня.
Гефест засмеялся:
— Вот какой ты стал важный — сам Спартак ждет тебя! В
таком случае, беги. Но почему же ты не попросишь у Спартака
разрешения сходить на пастбище за своей собакой?
— Как — за соб... За Львом?! Он жив?!
— Жив. Я сам оттащил его к вам в шалаш. Разве Александр
не сказал тебе?
Не в силах произнести ни слова, Клеон отрицательно помотал
головой. «Жив?.. Лев жив?» Мальчик сияющими глазами смотрел
на кузнеца и молчал. Гефест понимал, что он онемел от радости,
375
что через минуту он набросится с расспросами, и поторопился пре-
дупредить его:
— Разговаривать некогда. Войску нужны мечи. Твоя собака
на пастбище. Она ранена. Наверное, за нею ходит Александр или
Береника. Постарайся забрать пса сюда. Беги попроси Спартака
дать тебе в провожатые кого-нибудь, кто знает здешние места; он
поможет тебе донести собаку до лагеря.
— Да благословят тебя боги!
Клеон хотел обнять кузнеца, но тот уже повернулся к сидящим
у костра:
— Эй, друзья, дайте мне одного человека в подручные! Этого
мальчика приходится уступить Спартаку.
Глава 12
ВОЕННЫЙ СОВЕТ
Клеон готов был плясать и петь: «Лев жив!.. Лев жив!..» Сей-
час он расскажет Спартаку, какой Лев неутомимый следопыт, чут-
кий сторож и могучий боец! Спартак немедленно пошлет Клеона и
кого-нибудь из рабов Станиена за Львом, и Клеон снова увидит
своего друга и будет ухаживать за ним, пока Лев не поправится.
А потом они оба будут сторожить сон вождя и ходить за его конем
и... Только почтение к вождю помешало Клеону ворваться в его
палатку с криком ликования. Взяв себя в руки, он скромно вошел
и остановился.
Какое разочарование! Военный совет еще не окончен. Клеон
хотел уйти, но Спартак уже заметил его и молча указал на постель
из травы, на которой мальчик спал в эту ночь. Клеон на цыпочках
проскользнул к ней и сел, обняв колени. Фабия ласково ему кив-
нула.
На чурбанах и камнях, заменявших в палатке вождя скамьи,
сидели военачальники. Высокий бритый человек стоял посреди па-
латки и говорил, обращаясь к широкоплечему германцу с длинной
курчавой бородой и светлыми кудрями, ('пускавшимися на плечи.
— Уйти из Италии, не отомстив? Одержать столько побед и
теперь вдруг отступить без боя? Мы разбили этого хвастливою
юнца, погнавшегося за нами из Канун! Мы обрагили в бегство
старую лисицу — претора Клодия! Мы уничтожили легион, кото-
рым командовал Фурий, уничтожили Кассиния! А сколько побед
одержали мы над этим самым Варинием! И вдруг теперь показать
ему пятки?.. И это —в то время, когда, по словам пленных, в его
войсках разброд, дезертирство, болезни? Они напуганы нашими
победами, а мы, не воспользовавшись страхом, который на них
нагнали, оступим? Нет! Это приведет в отчаяние наших воинов.
Это снизит дух наших войск. Наконец, в наших рядах много лю-
дей, которые жаждут отомстить своим бывшим хозяевам за горе и
376
унижение, которое те столько лет отпускали нам щедрой рукой.
Нет, я считаю, что мы должны воспользоваться случаем разбить
Вариния и двинуться на Рим. Явиться к его стенам внезапно, что-
бы римляне и сам сенат не успели прийти в себя, овладеть горо-
дом, разгромить его...
— И потребовать свободы для рабов и земли для плебеев из
деревенских триб1, —раздался голос рядом с Клеоном.
Мальчик оглянулся. Говорил, не поднимаясь с места, человек,
лицо которого от виска до подбородка пересекал свежий шрам. Не
отрывая глаз от сцепленных на коленях рук, он говорил вполголо-
са, словно делился мыслями с теми, кто сидел рядом:
— Легко говорить — уйти из Италии!.. А что делать тем, кто
здесь родился?.. Какая родина примет их? Какая семья ждет их?..
Да и тех, кто был взят в плен или похищен пиратами! Разве они
найдут на родине свой дом и семью?..
Клеон еще раньше обратил внимание на румяного воина, ко-
торый ерзал и вертелся на месте, словно у него на каждое услы-
шанное слово была тысяча возражений. Вдруг он вскочил:
— Мы, галлы, думаем иначе! (Клеон вздрогнул и уставился
на него.) Родина! Слово это говорит о самом дорогом и близком.
Родина — мать, которая примет нас всех с любовью: и тех, кто
оставил там дом, и тех, кто родился и вырос в неволе. Месть —
пустяки. Это — тысячи убитых. А у нас должна быть одна цель —
вывести из Италии как можно больше живых. Путь к Альпам —
это путь к свободе. Только на этом пути должны мы сражаться!
Сенат будет высылать против нас войска, мы будем их бить и
двигаться к Альпам. Среди нас есть люди, знающие все проходы в
горах. Они проведут нас в Свободную Галлию^, а уж оттуда каж-
дый сможет вернуться к себе на родину — во Фракию, в Герма-
нию и другие страны... —Так же внезапно, как начал, он умолк
и сел.
Клеон понял не все из сказанного им — тот смешивал незна-
комые слова с греческими. Вот так же разговаривал и Галл.
Спартак встал и оглядел собравшихся:
— Ну, кажется, все высказали свои мысли? Я согласен с Ган-
ником: мы должны как можно скорее уйти отсюда. Добавлю, что,
по возможности, надо избегать сражений, а тем более похода на
Рим! Если до сих пор мы побеждали, то вовсе не потому, что мы
сильнее или храбрее римских солдат, а потому, что они не так
заинтересованы в победе, как мы. Но, когда мы подступим к сте-
нам Рима, каждый житель встанет на защиту своего дома и своей
семьи. Тогда и легионы отнесутся иначе к войне с нами. И неиз- I 2
I Трибы — в описываемую эпоху территориальное деление Рима на округа для
голосования, набора рекрутов и т.д.
2 Свободная Галлия — часть Галлии, остававшаяся свободной от римского вла-
дычества до завоевания ее Юлием Цезарем (это современные Франция, Бель-
гия и Швейцария).
377
вестно, кто тогда выйдет победителем. Я считаю, — обратился он
к воину со шрамом, — что незачем нам сражаться и с легионом
Вариния. Мы воюем не ради военной славы...
Конца речи вождя Клеон не расслышал, потому что в палатку
вошел... Галл! Неужели ему сказали, что Клеон ищет его по всему
лагерю и Галл сам прибежал повидаться с ним?.. Чтобы не мешать
Спартаку, Клеон молча стал махать Галлу, призывая его подойти.
Но Галл не обратил на него внимания. Он остановился у входа и
так же молча поманил к себе Ганника. Клеон огорчился: значит,
Галл пришел не к нему?
Заметив, что Ганник отрицательно качает головой и делает
кому-то знаки, Спартак прервал речь и обернулся.
— Что тебе, Пакат? — спросил он.
— Наш отряд волнуется. Он хочет знать, какое решение при-
няли вожди.
Ганник метнул на Галла сердитый взгляд:
— Поди и скажи им, что совет еще не окончен!
— Нет, пойди к ним ты, Ганник, — приказал Спартак, — и
передай им от меня, что для побед над врагом нужно не только
знание воинского дела, но и дисциплина. Войско без дисципли-
ны — это сброд, толпа. И еще скажи, что если бы решение вождей
каждый мог знать прежде, чем наступит время действовать, то на
совет созывали бы все войско; а мало ли предателей или болтунов
найдется среди такого множества людей! Передай своим галлам,
что они ведут себя не как мужи, решившиеся на суровый подвиг,
а как нетерпеливые дети.
— А от себя я им скажу, что они заставляют меня краснеть
перед тобой, Спартак, — проговорил Ганник, покидая палатку.
За ним из палатки вышел Галл, так ни разу и не взглянув на
Клеона.
Не нарушит ли Клеон дисциплину, если побежит за другом?..
Мальчик вопросительно посмотрел на Фабию. Она уж давно заме-
тила его волнение и догадалась, что Пакат и был тем Галлом,
которого разыскивал Клеон. Ласково кивнув, она знаком дала ему
понять, что он может уйти, и Клеон выбежал из палатки. Догнав
Галла, он дернул его за край туники. Галл обернулся.
— Ты совсем забыл меня! — с упреком сказал Клеон. — Я
тебе махал-махал, а ты даже не оглянулся.
Галл остановился, вглядываясь в Клеона:
— Где-то я тебя видел... Погоди, погоди... A-а! Сицилиец! А
где же твоя собака? Если бы ты был с нею, я сразу узнал бы тебя.
Постой здесь. Я отпрошусь у Ганника, тогда поговорим.
Галл ушел, а Клеон, ожидая его, стал ходить по преториуму,
и вскоре радость от встречи с другом сменилась тревогой: «Вдруг
сейчас окончится военный совет? Спартак обещал объяснить, что
я должен делать, а потом ему будет некогда... А мне надо еще
рассказать ему, что Лев жив... Лев поправится от одной радости,
378
если Спартак разрешит взять его сюда... Странно: почему Алек-
сандр не сказал, что Лев жив?.. Не успел?.. Или... Нет! Александр
не станет обманом отнимать собаку... Но почему же, почему утаил
он, что Лев жив? Он же знает, что без Льва Клеон просто жалкий
мальчишка, а не воин. А Лев без Клеона умрет с тоски.»
— Ну, я на время свободен — сказал Галл, подходя к Клео-
ну. — Давай посидим на траве возле вала, там нет народа.
Глава 13
СНОВА ВМЕСТЕ
Клеону не хотелось уходить от палатки вождя, но он считал,
что должен идти с Галлом, куда бы тот его ни повел, потому что
первый его окликнул.
— Как же ты решился расстаться со своей собакой? — спро-
сил Галл, усаживаясь на траве возле вала.
— Я?! Я не расставался! Я думал, что Льва убили...
Лицо Галла выразило сочувствие.
— Нет, — покачал головой Клеон, — он жив. Но я только
что об этом узнал. — И он рассказал все, что с ним и со Львом
случилось в последние дни.
— Значит, тебе так и не удалось убежать от Аполлодора?
Клеон вспомнил ту минуту, когда, проснувшись под повозкой
работорговца, обнаружил, что Галла возле него нет.
— Да, — вздохнул он, — мне не удалось убежать... Сначала
мне было очень обидно, что ты ушел один. Потом я понял, почему
ты так сделал. И я уж не обижался на тебя, а только беспокоился,
как ты там, среди сражающихся, без оружия...
— Ты думаешь, все легионеры успели захватить с собой ору-
жие? — усмехнулся Галл. — Посмотрел бы ты, что там делалось!
Они же не ждали нападения. А тут еще тьма кромешная. Все
перемешались, ничего нельзя разобрать. Одни бегут туда, дру-
гие — сюда... Я схватил кол от какой-то палатки и бросился в
бой. Чтобы не убить нечаянно гладиатора, я напал на римского
центуриона...
— А как ты его узнал? Ведь ничего же не было видно.
— Ну, кое-что все же можно было рассмотреть. То тут, то там
вспыхивали факелы... А узнал я центуриона по гребню из перьев
поперек шлема. Это, видно, был старый вояка: успел все снаряже-
ние на себя нацепить. А как он защищался! Не всякий молодой
способен так драться. Но, помнишь, я говорил тебе, что знаю один
удар, который никто не может выдержать? Я его применил — и
центурион упал замертво, а я взял его меч и продолжал сражать-
ся... Мы разбили прославленные римские когорты раньше, чем они
поняли, кто их разбудил.
379
— Я своими ушами слышал, что с горы сойти невозможно.
Как же удалось гладиаторам спуститься? Ты не знаешь?
— Конечно, знаю. В те дни все только и говорили об этом.
Спартак приказал срезать самые крепкие лозы дикого винограда,
которого там было множество, и сплести из них лестницы длин-
ные-предлинные, чтобы, спускаясь вдоль крутизны, они достигли
подошвы горы. Все по этим лестницам и сошли вниз. А один ос-
тался. Он сбросил им оружие, а потом и сам спустился... Дрожь
берет, как подумаешь об этом спуске! Ты представляешь себе —
виноградные лозы!.. Кому в голову могло прийти, что они способ-
ны выдержать тяжесть трехсот человек! Особенно страшно было
первому: он все время, наверное, думал, что лестница оборвется и
он упадет в пропасть. Не хотел бы я участвовать в этом деле! Но
другого выхода не было, и слава Спартаку, что он его нашел. Ина-
че все они погибли бы с голоду. По-моему, это из подвигов подвиг!
Обыкновенное сражение пустяк перед ним. Я думаю, что и через
тысячу лет люди будут об этом рассказывать.
— Ну, а дальше что было? Что было потом?
— Потом?.. Я же тебе говорил: мы разбили римлян, и я ос-
тался у Спартака. Каждый день у нас или сражение, или военное
учение. За это время многих убили, но войско наше от этого не
уменьшилось: люди идут к нам со всех сторон. Теперь Спартак уж
не принимает перебежчиков из легионов. А они рады бы сражаться
в наших рядах... Скажи, — перебил он себя, — о чем говорили
на военном совете?
Ну как не похвастать, если Клеон, новичок, знает больше, чем
Галл, который уже столько месяцев сражается под знаменами
Спартака?
— Одни хотят идти на Рим, другие — в Свободную Гал-
лию... — Едва у Клеона сорвались эти слова, как он испугался:
«Я болтун и предатель!» Он умоляюще посмотрел на друга: — Ни-
кому не говори об этом, заклинаю тебя всеми богами, какие есть
у вас, галлов! Еще ведь ничего не решено...
Галл пожал плечами:
— Чего ты испугался! Ты ж сказал мне, своему другу! Будь
уверен: никто ничего не узнает. Да и молчать придется недолго.
Вот посмотришь: сегодня ночью мы выступим. После военного со-
вета всегда...
— Сегодня ночью?! — перебил Клеон. — А как же Лев? Я
хотел попросить Спартака, чтобы он отпустил меня за Львом... —
Клеон вскочил.
— Куда ты? — возмутился Галл. — А дисциплина? Ты слы-
шал, что говорил Спартак?
— Я побегу к Спартаку просить, чтобы он меня отпустил. Я
вовсе не собираюсь убегать без спросу! — Сердито махнув рукой,
Клеон стремглав пустился к палатке вождя.
380
— Погоди! — Галл нагнал Клеона. — Если мне разрешат, я
пойду с тобой. А ты запомни, что говорил Спартак: дисциплина —
самое важное. А какая же это дисциплина — во время военного
совета врываться в палатку вождя, потому что ты хочешь его о
чем-то просить... Можешь радоваться: совет окончен. —Галл ука-
зал на военачальника, лицо которого было изуродовано шра-
мом: — Вон идет Крикс, друг Спартака. Он всегда уходит послед-
ним из его палатки.
* * *
Перед закатом солнца из Декуманских ворот вышел продоволь-
ственный отряд в сопровождении конницы, которой командовал
Спурий. Рядом с ним, указывая дорогу, ехал один из бывших рабов
Станиена.
Спурий приказал сделать большой полукруг, в обход римского
лагеря, — в его расчеты не входило завязывать бой.
Свернули на доршу.
Это была та самая дорога, по которой вчера на рассвете Клеон
ушел с пастбища, оставив овец под защитой костра и спящего
Долговязого. Сегодня часть этих овец отряд должен был пригнать
в лагерь, а часть — зарезать и привезти их туши. На одной из
повозок, предназначенных для мяса и пока еще пустых, ехал Кле-
он. По совету Фабии Спурий приказал ему править мулами. Пакат,
которому Спартак разрешил принять участие в экспедиции, сидел
рядом с другом.
Едва отряд подошел к лесу, как проводник и один из всадников
скрылись за кустами, росшими но обочинам дороги. Вскоре послы-
шался свист —это они давали знать, что пуп» безопасен. Конники
ехали впереди и позади продовольственного отряда. Солнце захо-
дило в стороне лагеря, и длинные тени скользили на земле перед
лошадьми. На опушке показался старый кедр, возвышавшийся над
лесом, словно башня, озаренная солнцем. Клеон соскочил с повозки.
— Теперь уж близко. На, возьми вожжи и хворостину, а я
побегу вперед... — Прихрамывая, он пустился бежать.
— Куда?! —крикнул Пакат. — Куда?! Стой!
— Слой! — закричал Спурий, направляя лошадь наперерез
Клеону. —Это еще что? Тебе доверили неторнту и мулов, а ты —
наутек!
Клеон чуть не сгорел со стыда, потому что все повозки и всад-
ники остановились и все люди, мулы и лошади уставились на него.
— Вот ты задерживаешь целый отряд, а нам дорога каждая
минута!.. Почему ты сорвался с места и нарушил приказ? Куда ты
побежал? — сдвинув брови, допрашивал Спурий.
— На пастбище... — Клеон потупил голову. — Я хотел ско-
рее увидеть Льва.
381
— Какого еще льва?.. Ты солдат и прежде всего должен вы-
полнять порученное тебе дело.
— Спартак приказал привезти Льва в лагерь... Лев — это моя
собака...
— Собака? Да, Спартак говорил о какой-то собаке...
— Позволь мне побежать вперед! — Клеон умоляюще сложил
руки.
— А если там легионеры? Их могли отрядить Станиену для
помощи в хозяйстве. Впрочем... — Спурий внимательно посмот-
рел на мальчика, лицо которого выражало отчаяние, — я могу
тебя и Паката послать в разведку. — Он обернулся к Галлу: —
Ты пойдешь вперед. Внимательно осмотри следы на дороге. На
пастбище не выходи, пока не удостоверишься, что там никого нет.
Если заметишь что-нибудь подозрительное, завой волком... А
ты, — обратился Спурий к Клеону, — во всем ему повинуйся.
Друзья пообещали быть осторожными и, если будет нужно,
подать знак. Но, увидев из-за деревьев знакомый луг, Клеон поза-
был все обещания и крикнул во весь голос:
— Лев!.. Лев!..
Галл зажал ему рот:
— Нарушаешь приказ? Я вот доложу Спартаку, что ты не
годишься к военной службе. Пусть отсылает тебя обратно к твоему
сенатору.
Клеон понимал, что Галл грозит в шутку, но...
Ох, как трудна военная дисциплина! Вместо того чтобы бежать
скорее к шалашу, где лежит Лев, Клеон притаился рядом с Пака-
том за кустами. В просветы между ветвями видны только овцы да
на пригорке — две женщины, которые доят маток. Клеон указал
на одну из них:
— Вон та, молодая, дочка вилика. Я рассказывал тебе о ее
доброте. Можно, я подойду к ней и спрошу, нет ли поблизости
легионеров?
— Хорошо, — разрешил Пакат, — иди! Если там есть кто-
нибудь посторонний, скажи, что тебя прислал вилик.
— Береника! —крикнул Клеон, выбегая на луг.
Женщины обернулись. Клеон увидел, что ошибся: высокая де-
вушка, толстощекая и румяная, совсем не была похожа на дочку
вилика.
— Где Береника? — спросил Клеон.
— Понесла молоко собаке. — Девушка пристально смотрела
на мальчика.
— Льву?!
— Не льву, а собаке, которая прежде сторожила овец на этом
пастбище, а теперь лежит в шалаше... Кто-то ее изранил, а Бере-
ника лечит.
382
— Да-да, — закивала головой пожилая женщина, — без со-
баки нам трудно!... Разве мы вдвоем справимся с целой сотней
овец?
Клеон уже не слушал — он бежал к шалашу. Видя, что Клеон
мирно разговаривает с женщинами, Пакат подал Спурию сигнал и
пустился за Клеоном.
— Смотри-ка, он гонится за мальчиком, — сказала моло-
дая. — По-моему, это тот мальчик, которого вчера хозяин прика-
зал бичевать.
— А второй, кажется, хочет изловить его! — заволновалась
пожилая. — Беги за ним скорее, у тебя ноги быстрые. А я пойду
следом. С помощью Береники мы как-нибудь защитим мальчиш-
ку! — Старуха воинственно взмахнула кулаком.
Между тем Клеон нырнул в шалаш, и оттуда послышался ра-
достный собачий визг и крик Береники:
— Осторожнее! У него могут открыться раны!.. Да тише вы!
Молоко разольете!
Заглянув в шалаш, Пакат увидел, что Клеон, опустившись на
колени, обнимает Льва, а хорошенькая девушка смеется, прикры-
вая обеими руками миску с молоком.
— Да уйдите вы из шалаша и обнимайтесь на свободе! —при-
творно сердясь, кричала она. — Вон сколько травы и земли в
молоко набросали!
— Уходим, уходим? — Клеон помог Льву выбраться из шала-
ша.
Очутившись на воле, Лев лизнул руку Клеона и зарычал на
Паката. Шерсть Льва, вымазанная снадобьем Мардония, была
прилизана — от этого он казался худым, а ноги неестественно
длинными. Клеон обнял собаку и заплакал от жалости.
Галл скривился. Он не любил слез и молча смотрел на прияте-
ля, понимая, что его следовало бы утешить, и не находя нужных
слов. Пакат почувствовал облегчение, когда из шалаша вышла Бе-
реника с миской молока в руках, а с луга подошли женщины,
смотревшие за овцами. Они сразу нашли нужные слова.
— Ах, бедная собачка, как ослабела! — сказала младшая,
присаживаясь на корточки возле Льва.
— Не боишься ее больше? — Старуха с насмешливой улыб-
кой кивнула в сторону девушки: — Нынче на заре, как мы сюда
пришли, собака стояла возле шалаша и выла, а она подумала, что
это привидение! Сказать по правде, мне самой стало жутко — уж
очень страшен был пес: тощий, весь листьями облеплен и качается,
как пьяный... А Береника не испугалась, стала звать его, да так
ласково, что он давай руки ей лизать... — Старуха опустилась на
землю рядом с молодой и сказала, утешая Клеона: — Ничего, по-
правится. Гляди, какие у него глаза ясные.
383
Нежно погладив Льва, Береника поставила перед ним молоко:
— Ешь! — И с доверчивой улыбкой обратилась к Клеону: —
Отец говорит, что молоко — лучшее лекарство.
— И я слыхал это, — подтвердил Пакат. — И, говорят, оно
особенно целебно из рук красивой девушки. — Он подмигнул Кле-
ону: — Не вешай нос! Твой пес живо станет на ноги с такой
лекаркой... Верно я говорю, красавица? — Галл нагнулся, загля-
дывая Беренике в лицо.
Она застенчиво подняла на Галла глаза и внезапно побледнела.
— Что это? — прошептала она, указывая на дорогу, к кото-
рой остальные стояли спиной.
Женщины оглянулись и с воплем бросились бежать. Пакат
кинулся за ними:
— Стойте, глупые!.. Это свои!.. Куда вы? Стойте! Не подни-
майте переполох!..
По знаку Спурия один из всадников поскакал наперерез жен-
щинам и помог Пакату задержать их. Остальные цепью стали во-
круг пастбища и обнажили мечи на случай нападения. Воины взя-
ли с повозок топоры и рассыпались по лугу, гоняясь за овцами.
Овцы жалобно блеяли; Лев лаял и пытался подняться, чтобы всту-
пить в бой с людьми, напавшими на его стадо. Клеон обнял собаку
за шею:
— Нельзя, Лев!.. Тихо!. — Но сам он с трудом удерживал
слезы, видя смятение маток и слыша их жалобные крики. Ему
казалось, что овцы призывают его на помощь. Изо дня в день он
так заботился об этой сотне овец, и вот теперь их убивают... Не
может он спокойно смотреть на это, хотя знает, что так нужно,
384
так приказал Спартак. Клеон прижался лицом к голове Льва, про-
должая машинально шептать: —Тихо, Лев, тихо...
Береника повернулась к лугу спиной и зажала уши:
— Конечно, лучше, чтобы овец съели воины Спартака, чем
Станиен и его гости, но... Не смотри, Клеон! Я рада, что здесь нет
Александра.
Подошел Пакат.
— Эти трусихи чуть не выдали нас!.. Какой вам прок в хозяй-
ских овцах! — укоризненно сказал он. — Лучше попросили бы
вон того воина — его зовут Спурий, — чтобы он позволил вам
остричь шерсть убитых овец. Нам она не нужна.
Женщины сразу перестали дрожать и, хоть уж спускались су-
мерки, побежали к Спурию, потом в шалаш за ножницами и по
спешно принялись за работу, чтобы успеть настричь до темноты
как можно больше шерсти.
Клеона, Льва и Беренику Пакат увел в шалаш и, чтобы от-
влечь девушку, попросил ее «собрать Льва в дорогу» — дать для
него мази и амфору с молоком.
* * *
На обратном пути отряд прошел почти под самыми стенами
римского лагеря. Варинию доложили, что в темноте слышно бле-
яние овец и ржание лошадей, удаляющихся к лагерю рабов.
— Пропустить с миром, — приказал полководец. — Завтра
на рассвете, когда наши когорты ворвутся в лагерь Спартака, эти
овцы увеличат смятение, которое там начнется. Мы отомстим бро-
дягам за поражение у Везувия, за смерть Кассиния и за все их
хитрости!
Вариний долго не мог уснуть, обдумывая план завтрашнего
сражения. Среди ночи он поднялся на вал. Множество костров
пылало во вражеском лагере. До него донеслись веселые песни.
«Перепились! Тем лучше. Боги поразили их безумием, чтобы пока-
рать за дерзость, — подумал он. — Посмотрим, как они будут
сражаться после ночи веселья». Полководец обошел свой лагерь,
проверяя, все ли спят, не идет ли в какой-нибудь палатке азартная
игра. Везде было тихо. Бодрствовали только часовые у ворот и у
бойниц на валу.
Вариний торжествовал: победа будет легче, чем он предпола-
гал. Рабы, видимо, возомнили себя непобедимыми и пренебрегли
самыми основными правилами благоразумия, предавшись пьянству
накануне боя. Он вернулся в свою палатку и на этот раз уснул
быстро и крепко. Ночью ему снились воины Спартака, распятые
па крестах, пожираемые львами и тиграми на аренах цирка, исте-
кающие кровью в гладиаторских поединках... Едва забрезжил рас-
свет, Вариний вскочил и приказал позвать центуриона четвертой
стражи.
385
I 1-ХЗЗ
— Ну как там?.. Неужели до сих пор эти пьяницы распевают
песни?
— Два или три разбойника еще поют — видно, самые неуем-
ные. Да еще слышно ржание лошадей и блеяние голодных овец.
Начальник третьей стражи, передавая мне караул, сказал, что
ночью там была драка: он своими ушами слышал крики о помощи
и ругань. Но потом все смолкло.
Слушая центуриона, Вариний облекался в боевые доспехи.
— Сигнал к наступлению! — приказал он, накинув на плечи
пурпурный плащ полководца.
Через мгновение по лагерю разнесся звук труб. А еще через
несколько минут Вариний вывел свое войско в поле и построил в
боевом порядке перед лагерем рабов. И сейчас же пение там смол-
кло и прозвучал сигнал сбора. Но часовые у ворот стояли непод-
вижно, и никто не выходил в поле, чтобы сразиться с римлянами.
Легионеры осыпали рабов бранью, вызывая на бой. За валом ца-
рила тишина. Так прошел почти час. Римлянам стало жутко. Осо-
бенно неприятно было смотреть на часовых: ни разу ни один из
них не повернул головы, не переступил с ноги на ногу...
Осеннее солнце выкатилось на небо и начало припекать шлемы
и латы. А стража у ворот не шелохнулась. Вариний приказал пре-
фекту1 взять небольшой отряд конницы и выяснить, почему мол-
чит вражеский лагерь. Лошади с места рванулись в галоп. Вариний
с нетерпением следил за ними, время от времени вонзая в бока
своей лошади шпоры и натягивая поводья, отчего она поднималась
на дыбы. Будь он чином пониже, помчался бы и он за начальником
конницы!
Вот один из всадников метнул копье, и один из часовых упал.
Но что это?.. Никто из товарищей убитого даже не повернул голо-
вы в его сторону. Всадники поскакали назад.
— Это наши!.. — задыхаясь, кричал префект. — Это наши
легионеры, которые попали в плен! Рабы их убили и подперли
кольями, чтобы трупы не падали... чтобы трупы наших солдат сто-
рожили их лагерь!.. А в лагере у них остались одни овцы!.. Спар-
так опять обманул нас и ушел из-под носа!..
— Они далеко уйти не могли! — сказал Вариний. — Еще
недавно были слышны их песни. Бери всех своих всадников, скачи
на тот холм — с вершины его ты увидишь, в какую сторону они
двинулись. Преследуй их по пятам. Как только настигнешь, завя-
жи бой. Мы пойдем за тобой и в нужную минуту поможем тебе.
Важно задержать их до нашего прихода.
Но в этот ранний час с холма видны были только поля, пус-
тынные дороги да густой лес и вдали — цепь Апеннинских гор.
Боясь засады и не зная направления, по которому следует двигать-
1 Префект — начальник конницы, а также начальник вспомогательного войска.
386
ся, Вариний отступил в свой лагерь и выслал во все стороны раз-
ведчиков.
* * *
А войско рабов еще ночью, тайно выйдя из лагеря, двинулось
через Пуканию к Адриатическому морю. Воины шли по таким ме-
стам, которые считались непроходимыми, поэтому ни разведчики
Вариния, ни местные сельские жители ничего не узнали о пере-
движении рабов, пока, перевалив через горы, они не достигли не-
большого городка. Здесь Спартак решил подождать тех, кто был
оставлен в старом лагере поддерживать огни и шум. Спартак при-
казал начальникам отрядов напомнить еще раз своим воинам, что-
бы те соблюдали порядок и не чинили обид окрестному населению.
Не всем по душе был этот приказ: многие присоединились к
войску Спартака, желая насладиться местью, а не за тем, чтобы
уйти из Италии. Иные же хотели просто побольше награбить и
скрыться. И вот, словно в поддержку им, рабы из нескольких
ближних имений, услышав, что в их краях появились воины Спар-
така, убили своих хозяев и пришли к освободителю, приведя табу-
ны отличных коней. Эти новые люди сначала удивились сдержан-
ности воинов Спартака, потом стали издеваться над ними, называя
их «шерстяными лентами»1. Тогда недовольные, делая вид, что они
не в силах выносить насмешки, присоединились к этим людям и
вместе с ними бросились грабить не только поместья богачей, но и
крестьянские усадьбы.
Узнав об этом, Спартак созвал своих воинов.
Он вышел к войску с гневно нахмуренными бровями. Обычно
добрые голубые глаза его стали, как показалось Клеону, похожи
на льдинки, источающие холод, так что те, на кого Спартак смот-
рел, зябко ежились под его взглядом. Спартак стоял, глядел на
солдат и сурово молчал минуту, другую, словно подчеркивал этим
всю глубину своего презрения к ним.
— Я достаточно убеждал вас, — начал он наконец, — и те-
перь собрал не для разговоров, а чтобы потребовать полного пови-
новения. Кого вы грабите? Чьи дома сжигаете? Чье хозяйство ра-
зоряете?.. Таких же бедняков, как вы!
— Они свободные! — выкрикнул кто-то в задних рядах.
— Они сражаются против нас в римских легионах!..
— Так сделайте, чтобы они не захотели воевать против
вас! — воскликнул Спартак. — А «свобода» их — такой же при-
зрак, как власть, которую вы мне вручили и которую я вам воз-
вращаю. Я не хочу быть вождем разбойников! Выбирайте себе
другого вождя.
1 Шерстяные ленты носили свободнорожденные римские девушки, повязывая
ими волосы.
387
13*
Услышав эти слова, Клеон пришел в такое отчаяние, словно
он сам вызвал гнев вождя.
Рабы подняли крик:
— Спартака!.. Спартака!.. Не хотим другого вождя!..
— Крикса?.. Крикса!.. — раздавались отдельные голоса.
— Спартака!.. Не хотим никого другого!..
Рабы бушевали. Они готовы были вступить в драку между со-
бой. Столкновение такого множества вооруженных людей могло
бы привести к настоящему сражению, если бы Крикс, Эномай,
Ганник и другие начальники рабов не стали на глазах у всего вой-
ска просить Спартака не слагать с себя власти верховного вождя.
К их просьбам присоединились воины, клянясь, что не нарушат
больше дисциплину, и призывая в свидетели своих клятв всех бо-
гов, существующих на свете: эллинских, галльских, германских,
латинских, фригийских, египетских... Клеон был поражен таким
множеством богов и задумался над тем, где они все живут и как
они между собой ладят.
Спартак медлил с ответом. Шум продолжался. В это-то время
и прибыл отряд, оставленный в старом лагере. Его возглавлял Спу-
рий. Спурий подскакал к Спартаку и стал рассказывать, как они
всю ночь распевали песни, изображая пьяных, а на рассвете, ус-
лышав сигнал, призывающий легион Вариния к наступлению, по-
тихоньку выбрались через задние ворота и последовали за своей
армией, путь которой им был известен заранее.
Слушая Спурия, воины развеселились. Ссоры и взаимные рас-
при были забыты. Все, и Клеон в том числе, хохотали, представ-
ляя себе, какой глупый вид был у римлян, когда они ворвались в
лагерь и вместо солдат увидели овец, мирно пасущихся на траве
возле вала.
Спартак приказал немедленно сниматься с места, и все заня-
лись сборами в дорогу. Вскоре войско рабов выступило в поход.
Клеон и Лев ехали в обозе на повозке, в которую были уложе-
ны палатка и вещи Спартака. Клеон правил мулом, впряженным
в повозку, а Лев лежал, привалившись к боку хозяина. Мазь, ко-
торой Клеон каждое утро обильно смазывал раны Льва, таяла на
солнце, пачкая хитон мальчика. Но Клеон не обращал на это вни-
мания, наслаждаясь последним осенним теплом и песней, которую
Клеон сам выдумал и теперь распевал во все горло:
Спартак славен, Спартак велик, Спартак умнее всех римлян!
Спартак приведет нас к морю и посадит на быстрокрылый корабль...
И мы со Львом поплывем в родную Сицилию...
И каждый поплывет на свою родину...
Спартак всех освободит,
Потому что Спартак сильнее всех центурионов на свете...
Мул поводил ушами: ему, видно, тоже нравилась песня Клео-
388
на. И Клеон размахивал палкой над его спиной вовсе не для того,
чтобы заставить его бежать быстрее, — он отгонял от мула назой-
ливых оводов.
СПУСТЯ ТРИ ГОДА
— Ну что, Клеон, ты на коне чувствуешь себя увереннее, чем
у кормила? — спросил молодой рыбак, налегая на весла.
— Нет, почему же... Я ведь рассказывал тебе, что мальчиком
дружил с рыбаками нашей деревни. Зимой иногда отец разрешал
мне уходить с ними в море. Я помогал им забрасывать сети, и
кормило мне порой доверяли, — отвечал Клеон, вглядываясь в
темноту. — Не представляю, как мы тут высадимся... Я совсем не
знаю берега у Тавромения. Вот если бы поближе к Катане... Но
тогда ты не успеешь вовремя вернуться в Региум.
— С помощью богов высадимся и тут. Жаль, конечно, что
нельзя войти в гавань... Ну ничего, скоро рассветет, и мы выберем
на берегу подходящее местечко.
Оба умолкли.
Стал слышнее шум прибоя. Клеон старался держаться подаль-
ше от этого шума, но течение и ветер гнали их к тавроменийским
берегам.
Ветер осыпал их брызгами пены. Клубились тучи. Иногда они
разрывались — тогда холодный свет луны озарял скалы Сицилии,
белые гребни волн, лодку, на корме — закутанного в плащ широ-
коплечего юношу и, лицом к нему, полуобнаженного гребца. Ни
тот, ни другой не чувствовали холода: плечи и голову Клеона ук-
рывал шерстяной плащ, ноги согревал привалившийся к его коле-
ням Лев; а гребец, хоть в лицо ему летели целые пригоршни воды,
только фыркал и тряс головой, но и не думал доставать свой плащ,
спрятанный на носу лодки — ему было жарко от гребли.
Прошло более трех лет с тех пор, как Клеона увезли пираты.
Теперь он возвращался домой. Радость вспыхивала в его душе и
тотчас погасала, словно ее задувал ветер с севера, где остался
Спартак. Сквозь тонкую шерсть плаща юноша чувствовал прикос-
новение костлявого туловища собаки. Даже Лев похудел! А лю-
ди?.. Клеон слышал, как Спартак говорил вчера, что продовольст-
вия осталось дня на два, не больше. Удастся ли им выбраться из
390
ловушки, которую устроил им Красс?1 Когда по его приказу леги-
онеры стали копать ров и возводить вал поперек Бруттийского
перешейка, воины Спартака только посмеивались — так они были
уверены, что переправятся на кораблях пиратов в Сицилию, оста-
вив Красса любоваться своими бесполезными укреплениями. Но
пираты, приняв от Спартака богатые подарки, тайком снялись с
якорей и ушли в море, не взяв ни одного из его воинов.
А тем временем ров перерезал весь полуостров от моря до мо-
ря, и воины Спартака, как когда-то на Везувии, снова оказались
запертыми на клочке земли, где им грозила голодная смерть...
— Держи подальше от берега! Не то разобьемся о скалы!
Клеон изо всех сил налег на рукоятку кормила. Лодка накре-
нилась. Целый каскад брызг обрушился на людей и собаку. Лев
заворчал и стал отряхиваться.
— Утопишь!.. — прикрикнул на него Клеон. — Не шатай
лодку!
— А что, если бы вы на плотах поплыли через пролив?! —
воскликнул рыбак.
Клеон кивнул. Он вспомнил тот день, когда буря разметала
плоты, построенные после того, как исчезла надежда на помощь
пиратов. Бочки и доски долго носились потом по Мессанскому про-
ливу. А как охотно граждане Региума помогали строить плоты,
уверяя, что на них переправиться через пролив так же легко, как
на кораблях! «Хотели поскорее избавиться от нас!» — презритель-
но усмехнулся Клеон.
Светлело. Но поднялся молочный туман, и берега по-прежнему
не было видно. Даже фигуру гребца Клеон едва различал сквозь
мутную пелену.
— Что же делать? — спросил он. — Высадиться нельзя, а
Спартак ждет.
— Спартак сидит в ловушке, — послышался голос гребца. —
Высадимся, как только солнце разгонит мглу.
«Спартак в ловушке? — усмехнулся Клеон. — Как бы не
так! Спартак всегда найдет выход: обманули пираты — он стал
строить плоты; разбила буря плоты — стал собирать конницу, что-
бы прорваться через укрепления Красса; стало голодно — сам по-
вел нас на вылазку за зерном; напали на нас римляне — приказал
отступить, забирая с собой всех убитых, своих и чужих... Мы тогда
не понимали, зачем нам эти трупы, но он велел побросать их в
крассовский ров, и теперь он почти доверху полон, и по этим тру-
пам да по веткам и деревьям, которыми их покрыли, можно пе-
рейти, как по мосту. Сегодня ночью наши, может быть, выйдут из
ловушки. Как жаль, что меня не будет с ними!» Клеон ощупал
1 Красс (115 — 53 гг. до н.э.) — римский полководец. Разделял власть с Цеза-
рем и Помпеем. Был убит в войне с парфянами.
391
мешок с деньгами, спрятанный под плащом: эти деньги Спартак
приказал отдать рыбакам, согласившимся поплыть в Брундизий,
чтобы взять рабов, которые не уместятся на купеческих кораблях.
(Спартак ведь не знал, сколько кораблей удастся ему захватить в
гавани.)
Клеон был горд поручением вождя. Ему и в голову не пришло,
что Спартак просто хочет отослать его, предвидя, что предстоят
самые страшные бои из всех, какие приходилось вести за эти три
года. Красс — противник посерьезнее, чем Вариний или консулы
Геллий и Лентулл! А теперь, как узнал Спартак, на помощь Крассу
спешит еще победоносный Помпей, закончивший войну в Испа-
нии, а с востока Лукулл. «Надо прорваться в Брундизий, пока на
пути армии один Красс. Если это не удастся сделать, придется
принять битву с тремя прославленными полководцами; чем она
кончится — известно одним богам. Пусть мальчик будет подаль-
ше», — думал он, отсылая Клеона.
Спартак привязался к Клеону за те три года, что тот прожил
в его палатке. Сначала пастух чистил доспехи вождя и выполнял
его поручения, но на второй год получил оружие и стал сражаться
рядом с вождем. С каждым часом Клеон все больше восторгался
Спартаком, стараясь подражать ему во всем: в походке, в привыч-
ке наклонять голову, слушая собеседника, или покусывать, заду-
мавшись, ус (а так как усов у Клеона не было, он закусывал вер-
нюю губу). Он жалел, что не может изменить черный цвет своих
кудрей на золотисто-каштановый, как у вождя. Пакат и Гефест
посмеивались над ним, но Клеона не обижали их шутки. Из любви
к Спартаку он стал чуть ли не самым дисциплинированным солда-
том во всей армии.
Спартак все это замечал и полюбил мальчишку. Какие бы важ-
ные разговоры ни велись в палатке вождя, Клеона никогда из нее
не выставляли, и он знал о Спартаке многое, что было скрыто от
посторонних. Один Клеон видел горе Спартака, когда погиб в бою
Эномай или когда ушел Крикс, уводя с собой отряды, желавшие
идти приступом на Рим.
Крикса убили. Фабия тоже погибла в одном из сражений. У
Спартака остался Клеон. Юноше исполнилось семнадцать лет, он
стал очень сильным, широкоплечим, высоким и был уверен, что,
пока он возле Спартака, вождю не грозит никакая опасность. И
вот теперь, по воле вождя, Клеон плывет в родную деревню и даже
Льва должен был забрать с собой. Кто теперь позаботится, чтобы
Спартак вовремя поел и чтобы никто не нарушил его сон?..
Туман стал золотисто-розовым, разорвался в клочья и поднял-
ся вверх. Первые косые лучи солнца посеребрили волны. Ветер —
пастух Посейдона — гнал к берегам Сицилии сотни тысяч сереб-
ристых коней с белыми гривами.
— Здесь мы высадимся, — сказал рыбак. — Держи к берегу.
392
Только к вечеру добрался Клеон до родной деревни. Ворота в
их дворе были приоткрыты, дверь хижины распахнута. Запах ды-
ма и приготовляемой пищи напомнили детство, и он взбежал по
ступенькам в надежде увидеть мать. Две незнакомые девушки хо-
зяйничали у плиты. За столом, в ожидании ужина, сидели старик
и розовощекий юноша. Неужели за три года отец так состарил-
ся?...
— Где же мать?!
Все повернулись к нему. Старик заплакал:
— Клеон?.. Как мать ждала этого часа!.. И ушла разыскивать
тебя в царство мертвых.
Девушки бросились обнимать брата. Юноша вскочил из-за сто-
ла и также подбежал к Клеону.
...В хижине Клиния в эту ночь не ложились спать. Все сидели
вокруг стола, расспрашивая и рассказывая, что пришлось пере-
жить за эти годы. Когда отец заговорил о горе матери, ослепшей
от слез по Клеону, юноша разрыдался, а Лев, положив лапы на
колени своего друга, стал слизывать слезы с его щек.
Едва забрезжил рассвет, Клеон отправился в деревню, к рыба-
кам. Лев бежал впереди.
В их деревне рыбаков было не много, но из каждого дома, куда
они заходили, хозяин отправлялся к своим друзьям в соседние се-
ления, и к ночи в море вышла целая флотилия рыбацких лодок.
Клеон уходил с ними в море. Льва пришлось посадить на цепь.
Собака в их деле была лишней, а Лев, конечно, бросился бы за
лодкой Клеона вплавь.
Много дней по деревне разносился надрывный вой Льва, потом
пес умолк, ласки девушек и Пассиона не могли его утешить. Он
отказывался от еды и, может быть, издох бы от горя, если бы в
одно ненастное утро ветер вместе с запахом выброшенных на берег
водорослей не принес ему весть о приближении Клеона. И тогда
Лев, много дней лежавший неподвижно, вдруг вскочил и с радост-
ным визгом рванулся к воротам.
Девушки и Пассион выбежали на крыльцо. Во двор вошел
Клеон и за ним высокий голубоглазый легионер, голову которого
вместо шлема покрывала грязная окровавленная тряпка. Брови
Клеона были мрачно сдвинуты, плечи опущены, словно на них
навалился тяжелый груз. Не обращая внимания на рвавшегося к
нему Льва, он прошел в хижину и, молча указав своему спутнику
на скамью, сел возле отца.
— Не удалось добраться до Брундизия? — спросил Клиний.
Клеон отрицательно покачал головой. За него ответил голубо-
глазый:
— У нас большое горе, отец... Спартак убит.
393
Клиний не удивился, что легионер горюет о Спартаке. Он
взглянул на сына и подумал, что Клеон за эти несколько дней
изменился больше, чем за годы рабства и военных походов.
— Погибли все наши... — продолжал голубоглазый. — Мно-
гие взяты в плен, и мне кажется, что в живых остался один я...
Клеон гневно посмотрел на него.
— Он все еще думает, что я подло бежал с поля сражения, —
кивнул на него голубоглазый легионер. — А из галлов один я ос-
тавался возле Спартака. Когда римляне начали нас теснить, я при-
вел ему коня, но он заколол его, сказав, что хочет сражаться рядом
с нами, как простой воин... Дротик вонзился ему в бедро... Он
упал на одно колено, но продолжал отбиваться от врагов. Они
набросились на него, как стая волков... Я хотел пробиться к нему
на помощь, но получил удар, — юноша указал на свою повязан-
ную голову, — и упал... А когда очнулся, вокруг были только
трупы. Я искал тело Спартака и не нашел. Тогда я снял с убитого
легионера эти доспехи и надел их, чтобы добраться до Брундизия,
где надеялся встретить Клеона... А он не может мне простить, что
я не умер рядом с вождем...
Старик поднялся и, положив руку на плечо галла, спросил:
— Как твое имя, юноша?
— Пакат...
— Я принимаю Паката в наш дом, — обратился Клиний к
сыну, — я верю ему. Он ранен, и ты должен позаботиться о нем,
как о брате.
Рафаэлло Джованьоли
СПАРТАК
Художник Лев Фалин
Глава первая
ЩЕДРОТЫ СУЛЛЫ
За четыре дня до ноябрьских ид1 (10 ноября) в 675 году
римской эры2, в период консульства Публия Сервилия Ватия Исав-
рийского и Аппия Клавдия Пульхра, едва только стало светать, на
улицах Рима начал собираться народ, прибывавший из всех частей
города. Все шли к Большому циркуЗ.
1 Иды — по римскому календарю середина месяца: пятнадцатый день марта,
мая, июля и октября и тринадцатый день остальных месяцев.
2 Римская эра — летосчисление «со дня основания города Рима* (753 год до
н.э.). 675 год римской эры —то есть 78 год до нашей эры по новому лето-
счислению.
3 Большой цирк построен, по преданию, легендарным римским царем Таркви-
нием Древним. Находился между Палатинским и Авентинским холмами; в
нем помещалось сто пятьдесят тысяч зрителей.
397
Из узких, кривых, густо населенных переулков Эсквилина1 и
Субуры1 2 3 4, где жил преимущественно простой люд, валила разно-
шерстная толпа, люди разного возраста и положения; они навод-
няли главные улицы города — Табернолу, Гончарную, Новую и
другие, — направляясь в одну сторону — к цирку.
Ремесленники, неимущие, отпущенники, покрытые шрамами
старики гладиаторы, нищие, изувеченные ветераны гордых легио-
новз — победителей народов Азии, Африки и кимвров*, женщины
из простонародья, шуты, комедианты, танцовщицы и стайки рез-
вых детей двигались нескончаемой чередой.
Оживленные лица, беззаботная болтовня, остроты и шутки
свидетельствовали о том, что люди спешат на всенародное излюб-
ленное зрелище.
Вся эта пестрая и шумливая многочисленная толпа наполняла
великий город каким-то неясным, смутным, но веселым гулом, с
которым могло бы сравниться лишь жужжание тысяч и тысяч уль-
ев, расставленных на улицах.
Римляне сияли от удовольствия; их нисколько не смущало не-
бо, покрытое серыми, мрачными тучами, предвещавшими дождь,
а никак уж не хорошую погоду.
С холмов Латия5 6 и Тускулаб дул довольно холодный утренний
ветер и пощипывал лица. Это легко было заметить по тому,
как некоторые из граждан натянули на головы капюшоны
плащей, другие надели широкополые шляпы или круглые войлоч-
ные шапки; мужчины старались закутаться поплотнее в зимние
плащи и тоги7 8, а женщины — в длинные просторные столы» и
паллии9.
1 Эсквилин — самый большой и высокий из семи холмов, на котором стоял го-
род Рим. Один из кварталов города.
2 Субура — район Рима в долине между холмами Эсквилином, Квириналом и
Виминалом и улица того же названия, весьма людная и оживленная.
3 Легион — крупнейшее войсковое соединение в римской армии численностью
от пяти до шести тысяч воинов.
4 Кимвры — германское племя. В 113 — 105 гг. до н.э., соединившись с тевто-
нами и кельтскими племенами, они нанесли римлянам ряд поражений. Рим-
ский полководец Марий разбил тевтонов при Аквах Секстиевых в 102 году до
н.э., а в 101 году до н.э. одержал победу над кимврами в Северной Италии,
при Верцеллах. Битва закончилась почти полным уничтожением кимвров.
5 Латий. — Обитатели Рима принадлежали к племени латинов (отсюда и язык,
на котором говорили римляне, получил название латинский), жившем в доли-
не между реками Тибром и Апионом, Апеннинским хребтом и Тирренским мо-
рем. Эта область называлась Латием.
6 Тускул —древний город Латия (ныне Фраскатти).
7 Тога — римская гражданская верхняя одежда, обычно белая; ее носили по
достижении совершеннолетия. Тогу с пурпурной каймой носили дети полно-
правных граждан и высшие сановники.
8 Стола — длинное, просторное платье римских женщин.
9 Паллий — просторный плащ, вообще верхнее платье.
398
Цирк, построенный в 138 году от основания Рима первым из
царей Тарквинием Древним, после взятия Апиол был расширен и
разукрашен последним из царей, Тарквинием Гордым; он стал на-
зываться Большим с 533 года римской эры, когда цензор1 Квинт
Фламиний выстроил другой цирк, названный его именем.
Большой цирк, воздвигнутый в Мурсийской долине между Па-
латинским и Авентинским холмами, к началу описываемых собы-
тий еще не достиг того великолепия и тех обширных размеров,
какие придали ему впоследствии Юлий Цезарь и Октавиан Ав-
густ1 2. Все же это было грандиозное и внушительное здание, имев-
шее в длину две тысячи сто восемьдесят и в ширину девятьсот
девяносто восемь римских футов; в нем могло поместиться свыше
ста двадцати тысяч зрителей.
Цирк этот имел почти овальную форму. Западная часть его
была срезана по прямой линии, а восточная замыкалась полукру-
гом. В западной части был расположен оппидум — сооружение с
тринадцатью арками; под средней находился главный вход — так
называемые Парадные ворота. Из них перед началом ристалищ на
арену выходила процессия жрецов, несших изображения богов.
Под остальными двенадцатью арками расположены были конюш-
ни, или «камеры», куда ставили колесницы и лошадей, когда
в цирке происходили бега. В дни кровопролитных состязаний,
любимого зрелища римлян, там находились гладиаторы и дикие
звери.
От оппидума амфитеатром шли многочисленные ряды ступе-
нек, служивших скамьями для зрителей; ступеньки пересекались
лестницами: зрители всходили по ним, чтобы занять свои места. К
этим лестницам примыкали другие, по которым народ направлялся
к многочисленным выходам из цирка.
Вверху ряды скамей оканчивались аркадами, предназначенны-
ми для женщин, которые пожелали бы воспользоваться этим пор-
тиком.
Против Парадных ворот устроены были Триумфальные воро-
та, через которые входили победители, а с правой стороны оппи-
дума были расположены Ворота смерти; через эти мрачные ворота
служители цирка при помощи длинных багров убирали с арены
изуродованные и окровавленные тела убитых или умирающих гла-
диаторов.
1 Цензоры — должностные лица, ведавшие цензовой переписью имущества
граждан в целях взимания налогов, отдачей на откуп государственных дохо-
дов, составлением списков сенаторов и надзором за благонравием населения.
2 Октавиан Август (63 г. до н.э. — 14 г. до н.э.) —двоюродный племянник
Юлия Цезаря, усыновленный им. В результате длительной гражданской вой-
ны Август захватил в свои руки высшую власть в Риме, уничтожил республи-
канский строй и установил монархию (с 27 года до н.э.).
399
На площадке оппидума находились скамьи для консулов! и
высших должностных лиц, для весталок2 и сенаторовЗ, тогда как
остальные места ни для кого особо не предназначались и не рас-
пределялись.
По арене между оппидумом и Триумфальными воротами тяну-
лась низкая стена длиной приблизительно в пятьсот футов, имено-
вавшаяся хребтом; она служила для определения дистанции во
время бегов. На обоих ее концах было несколько столбиков, назы-
ваемых метами. На середине «хребта» возвышался обелиск солнца,
а по обеим его сторонам располагались колонны, жертвенники и
статуи, среди которых выделялись статуи Цереры и Венеры Мур-
сийской.
Внутри цирка по всей его окружности шел парапет высотой в
восемнадцать футов; он назывался подиумом. Вдоль него пролегал
ров, наполненный водой и огороженный железной решеткой. Все
это предназначалось для охраны зрителей от возможного нападе-
ния диких зверей, которые свирепствовали на арене.
Таково было в 675 году это грандиозное римское сооружение,
предназначенное для зрелищ. В огромное здание цирка, вполне
достойное народа, чьи победоносные орлы уже облетели весь мир,
устремилась, ежечасно, ежеминутно увеличиваясь, нескончаемая
толпа плебеев, всадников4, патрициев, матрон; вид у всех был без-
заботный, как у людей, которых ждет веселая и приятная забава.
Что же происходило в этот день? Что праздновалось? Какое
зрелище привлекло в цирк такое множество народа?
Луций Корнелий Сулла Счастливый^, властитель Италии, че-
ловек, наводивший страх на весь Рим, велел объявить несколько
1 Консул — для управления республикой в Риме ежегодно избирали двух кон-
сулов, которым принадлежала высшая гражданская власть, а во время войны
они командовали армиями. В знак высшей власти впереди консула шли две-
надцать ликторов со связками прутьев (фасциями), в которые за городской
чертой вкладывались топоры в знак того, что вне Рима консул имеет неогра-
ниченные полномочия.
2 Весталки — жрицы Весты, богини домашнего очага. Они были связаны обе-
том безбрачия, обязаны были поддерживать в храме Весты неугасимый огонь.
3 Сенатор — член сената, высшего государственного совета в Риме эпохи ре-
спублики. В состав сената входили главным образом бывшие магистраты
(консулы, преторы и др.). Созывать сенат могли высшие магистраты: дикта-
тор, консул, претор. Сенат представлял интересы крупных землевладельцев.
4 Всадники — крупные римские торговцы и ростовщики, второе цензовое со-
словие Рима после сенатской аристократии. Его название связано с тем, что
из этого сословия длительное время рекрутировалась римская конница (служ-
ба, которая требовала высокого имущественного положения).
5 Луций Корнелий Сулла Счастливый (138 —78 гг. до н.э.) —глава аристокра-
тической группировки. Захватив власть в 82 году до н.э., объявил себя дикта-
тором и удерживал диктатуру до 79 года до н.э. В 88 году до н.э. Сулла был
избран консулом и возглавлял римское войско в войне против понтийского ца-
ря Митридата. В 83 году до н.э., восстановив римское господство на Востоке,
Сулла вернулся в Рим и вынудил сенат предоставить ему неограниченные пол-
номочия диктатора. В эпоху кровавой диктатуры Суллы закладывались основы
Римской империи.
400
недель назад — быть может, для того, чтобы отвлечь свои мысли
от неисцелимой накожной болезни, которая мучила его уже два
года, — что в продолжение трех дней римский народ будет пиро-
вать за его счет и наслаждаться зрелищами.
Уже накануне на Марсовом поле1 и на берегу Тибра римские
плебеи восседали за столами, накрытыми по приказу свирепого
диктатора. Они шумно угощались до самой ночи, а затем пир пе-
решел в разнузданную оргию. Заклятый враг Гая Мария2 устроил
это пиршество с неслыханной, царской пышностью: в триклинииЗ,
наскоро сооруженном под открытым небом, римлянам подавались
в изобилии самые изысканные кушанья и тонкие вина.
Сулла Счастливый проявил неслыханную щедрость: на эти
празднества и игры, устроенные в честь Геркулеса, он пожертво-
вал десятую часть своих богатств. Избыток приготовленных куша-
ний был так велик, что ежедневно огромное количество яств бро-
сали в реку; вина подавали сорокалетней давности.
Так Сулла дарил римлянам левой рукой часть тех богатств,
которые награбила его правая рука. Квириты1 2 3 4, в глубине души не
терпевшие Луция Корнелия Суллу, принимали, однако, с невозму-
тимым видом угощение и развлечения, которые устраивал для них
человек, страстно ненавидевший весь римский народ.
День вступал в свои права. Животворные лучи солнца то тут,
то там прорывались сквозь тучи и, разгораясь, золотили вершины
десяти холмов, храмы, базилики и беломраморные стены патрици-
анских дворцов. Солнце согрело благодатным теплом плебеев, раз-
местившихся на скамьях Большого цирка.
В цирке уже сидело свыше ста тысяч граждан в ожидании
самых излюбленных римлянами зрелищ: кровопролитного сраже-
ния гладиаторов и боя с дикими зверями.
Среди этих ста тысяч зрителей восседали на лучших местах
матроны, патриции, всадники, откупщики, менялы, богатые ино-
странцы, которые приезжали со всех концов Италии, стекались со
всего света в Вечный город.
Несмотря на то, что баловни судьбы являлись в цирк позже
неимущего люда, им доставались лучшие и более удобные места.
Среди разнообразных и малоутомительных занятий многих рим-
ских граждан, у которых зачастую не было хлеба, а временами и
крова, но которых никогда не покидала гордость, всегда готовых
воскликнуть: «Noli me tangere — civis romanus sum!» («Не прика-
1 Марсово поле — военный плац на берегу Тибра, а также место собраний цен-
туриатных комиций.
2 Гай Марий (156 — 86 гг. до н.э.) — римский полководец и политический дея-
тель; пользовался поддержкой плебса, семь раз избирался консулом. Возглав-
лял борьбу с Суллой.
3 Триклиний — столовая в доме богатого римлянина, в которой находился стол
с примыкавшими к нему с трех сторон ложами.
4 Квириты — торжественное наименование римских граждан. Римляне почи-
тали в числе своих богов наравне с Марсом (богом войны) Квирина, которого
считали обожествленным Ромулом (один из легендарных основателей Рима).
401
сайтесь ко мне — я римский гражданин!»), была одна своеобраз-
ная профессия, заключавшаяся в том, что нищие бездельники за-
благовременно отправлялись на публичное зрелище и занимали
лучшие места для богатых граждан и патрициев; те приезжали в
цирк, когда им заблагорассудится, и, заплатив три или четыре
сестерция, получали право на хорошее место.
Трудно вообразить, какую величественную картину являл со-
бою цирк, заполненный более чем стотысячной массой зрителей
обоего пола, всех возрастов и всякого положения. Представьте се-
бе красивые переливы красок разноцветных одежд — латиклав1,
ангустиклав1 2, претекст3, стол, туник, пеплумов4, паллиев; шум ог-
ромной толпы, похожий на подземный гул вулкана; мелькание го-
лов и рук, подобное яростному и грозному волнению бурного моря!
Но все это может дать только отдаленное понятие о той велико-
лепной картине, которую представлял собою в этот час Большой
цирк.
То тут, то там простолюдины, сидевшие на скамьях, извлекали
запасы захваченной из дома провизии. Ели с большим аппети-
том — кто ветчину, кто холодное вареное мясо или кровяную
колбасу, а кто пироги с творогом и медом или сухари. Еда сопро-
вождалась всяческими шутками и прибаутками, беззаботной бол-
товней, громким хохотом и возлияниями вин: велитернского, мас-
сикского, тускульского.
Повсюду шла бойкая торговля: продавцы жареных бобов, ле-
пешек и пирожков сбывали свой товар плебеям, раскупавшим эти
дешевые лакомства, чтобы побаловать своих жен и детей. А затем
благодушно настроенным покупателям приходилось, разумеется,
подзывать и продавцов вина, чтобы утолить жажду, вызванную
жареными бобами. Они пили налитую в стаканчики кислятину,
которую разносчики без зазрения совести выдавали за тускульское.
Семьи богачей, всадников и патрициев, держась отдельно от
плебса, вели веселую, оживленную беседу, выказывая подчеркну-
тое достоинство манер.
Разодетые в пух и прах щеголи расстилали циновки и ковры
на жестких каменных сиденьях, держали раскрытые зонты над
головами прекрасных матрон и очаровательных девушек, оберегая
их от жгучих лучей солнца.
В третьем ряду, почти у самых Триумфальных ворот, между
двумя патрициями сидела матрона блистательной красоты. Гибкий
стан, стройная фигура, прекрасные плечи свидетельствовали о
том, что это была истинная дочь гордого Рима.
1 Латиклава — туника с широкой пурпурной каймой, которую носили сенато-
ры.
2 Ангустиклава — туника с узкой пурпурной каймой, отличительный знак всад-
нического сословия.
3 Претекста — окаймленная пурпуром тога, которую носили магистраты и жре-
цы, а также мальчики высших сословий до шестнадцатилетнего возраста.
4 Пеплум — просторное женское платье из тончайшей ткани.
402
Правильные черты лица, высокий лоб, тонкий красивый нос,
маленький рот и большие черные живые глаза — все в этой жен-
щине дышало неизъяснимым очарованием. Черные, как вороново
крыло, густые и мягкие кудри падали ей на плечи и были скреп-
лены надо лбом диадемой, осыпанной драгоценными камнями. Ту-
ника из белой тончайшей шерсти, обшитая внизу золотой полосой,
обрисовывала ее прелестную фигуру. Поверх туники, ниспадавшей
красивыми складками, был накинут белый паллий с пурпурной
каймой.
Этой роскошно одетой красавице не исполнилось, вероятно,
еще и тридцати лет. То была Валерия, дочь Луция Валерия Мес-
салы, сестра Квинта Гортензия*, знаменитого оратора, соперника
Цицерона, который стал консулом в 685 году. За несколько меся-
цев до начала нашего повествования Валерия развелась со своим
первым мужем.
Рядом с Валерией сидел Эльвий Медуллий, существо длинное,
бледное, худое, холеное, прилизанное, надушенное, напомаженное
и разукрашенное; все пальцы его были унизаны золотыми кольца-
ми с самоцветными камнями, с шеи спускалась золотая цепь тон-
кой работы. Элегантный наряд дополняла тросточка из слоновой
кости, которой Медуллий весьма изящно играл.
На неподвижном и невыразительном лице аристократа лежала
печать скуки и апатии; ему было только тридцать пять лет, а уже
все на свете ему надоело. Эльвий Медуллий принадлежал к высшей
римской знати, изнеженной, проводившей жизнь в кутежах и
празднествах и предоставлявшей плебеям право сражаться и уми-
рать за отечество и его славу.
По другую руку Валерии Мессалы сидел Марк Деций Цедиций,
патриций лет пятидесяти, с открытым, веселым и румяным лицом,
приземистый, коренастый толстяк с объемистым брюшком; выше
всего он почитал утехи чревоугодия и большую часть времени про-
водил за столом в триклинии. Полдня у него уходило на отведыва-
ние изысканнейших лакомых блюд и соусов, приготовляемых его
знаменитым поваром, который славился своим искусством на весь
Рим; вторую половину дня этот патриций занят был мыслями о
вечерней трапезе и предвкушением радостей, которые он снова
испытает в триклинии.
Спустя несколько времени сюда пришел и Квинт Гортензий,
чье красноречие снискало ему мировую славу.
Квинту Гортензию не было еще тридцати шести лет. Он посвя-
тил много времени и труда изучению искусства пластики, различ-
ных приемов выражения мыслей и достиг столь высокого совер-
шенства в искусстве сочетать жесты с речью, что, где бы он ни
появлялся — в сенате ли, в триклинии ли, в любом другом мес-
те, — каждое его движение было исполнено достоинства и благо-
родства, которое казалось врожденным и поражало всех. Одежда
его неизменно была темного цвета, но зато складки латиклава ни-
1 Квинт Гортензий (114 —50 гг. до н.э.) — известный римский оратор.
403
спадали так гармонично и были уложены так обдуманно, что вы-
годно оттеняли его красоту и величавость осанки.
К этому времени он уже успел отличиться в сражениях против
италийских союзников Марсийской1, или гражданской, войны и за
два года получил сначала чин центуриона2, а затем и трибуназ.
Надо сказать, что Гортензий выделялся не только ученостью и
высоким даром слова, — он был также искуснейшим актером; по-
ловиной своего успеха Гортензий обязан был прекрасно звучавше-
му голосу и тонким декламаторским приемам, которыми он владел
в совершенстве и пользовался так умело, что, когда он произносил
речь, известнейший трагик Эзоп1 2 3 4 5 6 7 и знаменитый актер Росций^ спе-
шили на Форум; оба пытались постигнуть тайны декламаторского
искусства, которыми Гортензий пользовался с таким блеском.
Пока Гортензий, Валерия, Эльвий и Цедиций вели беседу и,
по выраженному Валерией желанию, вольноотпущеннику было
приказано принести таблички, на которых значились имена глади-
аторов, сражавшихся в тот день, процессия жрецов с изображени-
ями богов уже обошла «хребет», и на его площадке были установ-
лены эти изображения.
Неподалеку от того места, где сидели Валерия и ее собеседни-
ки, стояли два подростка, одетые в претексты — белые тоги с
пурпурной каймой; мальчиков сопровождал воспитатель.
Одному из его питомцев было четырнадцать лет, другому —
двенадцать. Оба отличались чисто римским складом лица — худо-
щавые, с резкими чертами и широким лбом. Это были Цепион и
Катонб из рода Порциев, внуки Катона Цензора?, который проела-
1 Марсий скал, или Союзническая, война — война, которую вели в 90 — 88 гг.
до н.э. против Рима племена и города Италии, добивавшиеся от римского се-
ната прав гражданства. Наиболее активную роль в войне играло племя мар-
сов.
2 Центурион — начальник центурии, войскового подразделения, численностью
около ста человек.
3 Трибун — первоначально начальник трибы, то есть одной из трех частей, на
которые в первое время были разделены граждане Рима; впоследствии — на-
родные трибуны, которых сначала было два, затем (с 457 года до н.э.) десять.
Избирались они из среды плебеев с целью охранять интересы своего сословия.
Трибуны имели право отвергать распоряжения консулов и сената.
4 Эзоп Клодий — знаменитый трагический актер, современник и друг Цезаря.
5 Росций — Квинт Росций Галл, выдающийся актер, друг Цицерона; был ра?
бом и выкупился на волю. Чаще всего играл в комедиях без маски и был не-
подражаем в исполнении ролей, требующих живой мимики и жестикуляции.
6 Марк Порций Катон (95 — 46 гг. до н.э.), посмертно прозванный Утиче-
ским, — правнук Катона Старшего, государственный деятель консервативного
направления. Во время гражданской войны бежал от Цезаря в Сицилию, к
Помпею, потом на Родос и примкнул к республиканцам. После поражения
помпеянцев при Тапсе в 46 году до н.э. оборонялся с гарнизоном в Утике
(Африка). Окончил жизнь самоубийством, чтобы не сдаться Цезарю.
7 Катон Цензор — Марк Порций Катон Старший (234 — 149 гг. до н.э.), рим-
ский политический деятель и ученый. Известен своим консерватизмом; был
непримиримым врагом Карфагена.
404
вился во время второй Пунической войны) непримиримой враждой
к Карфагену; он требовал, чтобы Карфаген был разрушен во что
бы то ни стало.
Младший из братьев, Цепион, казавшийся более разговорчи-
вым и приветливым, часто обращался к своему воспитателю Сар-
педону, тогда как юный Марк Порций Катон стоял молчаливый и
надутый, с брюзгливым, сердитым видом, совсем не соответство-
вавшим его возрасту. Уже с ранних лет он обнаруживал непрек-
лонную волю, стойкость и непоколебимость убеждений. Рассказы-
вали, что, когда ему было еще только восемь лет, Марк Помпедий
Силон, один из военачальников во время войны итальянских горо-
дов против Рима, явился в дом дяди мальчика, Друза, схватил
Катона и поднес к окну, угрожая выбросить на мостовую, если он
откажется просить дядю за итальянцев. Помпедий тряс его и гро-
зил, но ничего не добился: Марк Порций Катон не проронил ни
слова, не сделал ни одного движения, ничем не выразил согласия
или страха. Врожденная твердость души, изучение греческой фи-
лософии, в особенности философии стоиков, и подражание суро-
вому деду выработали у этого четырнадцатилетнего юноши харак-
тер доблестного гражданина.
Над Триумфальными воротами, неподалеку от одного из выхо-
дов, сидел, также со своим наставником, мальчик из другой пат-
рицианской семьи, оживленно разговаривавший с юношей лет сем-
надцати. Хотя юноша и был одет в тогу, которую полагалось
носить по достижении совершеннолетия, над губой у него едва
пробивался пушок. Он был небольшого роста, болезненный и сла-
бый на вид, но на бледном лице, обрамленном черными блестящи-
ми волосами, сияли большие черные глаза; в них светился высокий
ум.
Этот семнадцатилетний юноша был Тит Лукреций Кар2. Он
происходил из знатного римского рода и впоследствии обессмертил
свое имя поэмой «О природе вещей». Его собеседнику, сильному и
смелому двенадцатилетнему мальчику, Гаю Кассию ЛонгинуЗ, сы-
ну бывшего консула Кассия, суждено было сыграть выдающуюся
роль в событиях, предшествовавших падению республики.
1 Вторая Пуническая война — вторая война с Карфагеном, длилась с 218 года
по 201 год до н.э. и закончилась мирным договором между Римом и Карфаге-
ном, окончательно утратившим свое могущество.
2 Тит Лукреций Кар — великий римский поэт и ученый (ок. 98 — 55 гг. до
н.э.). В поэме «О природе вещей» Лукреций дал яркое и оригинальное изло-
жение атомистического учения греческого философа Эпикура (III век до н.э.).
Это изложение развертывается у него в целую систему материалистического
мировоззрения. Поэма Лукреция развивает мысль о вечности материи, про-
славляет человеческий разум и воспевает неисчерпаемую жизненную силу
природы.
3 Гай Кассий Лонгин (ок. 85 — 42 гг. до н.э.) — вначале сторонник Цезаря,
впоследствии один из организаторов его убийства.
405
Лукреций и Кассий вели оживленную беседу. Будущий вели-
кий поэт последние два-три года часто бывал в доме Кассия, нау-
чился ценить в юном Лонгине его острый ум и благороднейшую
душу и сильно привязался к нему. Кассий также любил Лукреция.
Их влекли друг к другу одни и те же чувства и стремления, оба
они одинаково относились к людям и богам.
Поблизости от Лукреция и Кассия сидел Фавст, сын Суллы,
хилый, худой рыжеволосый подросток; с его бледного лица еще не
сошли синяки и ссадины — следы недавней драки; голубые глаза
смотрели злобно и спесиво — ему льстило, что на него указывают
пальцем как на счастливого сына счастливого диктатора.
На арене сражались с похвальным жаром, но без ущерба для
себя молодые, еще не обученные гладиаторы, вооруженные учеб-
ными палицами и деревянными мечами. Этим зрелищем развлека-
ли зрителей до прибытия консулов и Суллы, устроившего для рим-
лян любимую забаву и развлечение.
Бескровное сражение, однако, не доставляло никому удоволь-
ствия и никого не интересовало, кроме ветеранов-легионеров и
рудиариев1, оставшихся в живых после сотни состязаний. Вдруг по
всему огромному амфитеатру гулко прокатились шумные и до-
вольно дружные рукоплескания.
— Да здравствует Помпей1 2!.. Да здравствует Гней Помпей! Да
здравствует Помпей Великий! — восклицали тысячи зрителей.
Помпей, вошедший в цирк, занял место на площадке оппиду-
ма, рядом с весталками, которые собрались тут в ожидании кро-
вавого зрелища, столь любимого этими девственницами, посвятив-
шими себя культу богини целомудрия. Помпей приветствовал
народ изящным поклоном и, поднося руки к губам, в знак благо-
дарности посылал поцелуи.
Гнею Помпею было около двадцати восьми лет; он был высок
ростом, крепкого, геркулесовского сложения; густые волосы, по-
крывавшие его крупную голову, росли на лбу очень низко, чуть
ли не срастаясь с бровями, нависшими над большими черными
глазами красивого миндалевидного разреза; впрочем, глаза у него
были малоподвижны и невыразительны; строгие и резкие черты
лица и могучие формы тела создавали впечатление мужественной
красоты. Конечно, внимательно присмотревшись к его неподвиж-
ному лицу, наблюдатель нашел бы, что на нем не запечатлелись
великие мысли и деяния человека, которому предстояло в течение
двадцати лет занимать первое место в Римской империи. Как бы
то ни было, но уже в возрасте двадцати пяти лет он вернулся
1 Рудиарий — гладиатор, получивший свободу.
2 Помпей Великий (106 —48 гг. до н.э.) — римский государственный деятель
и полководец. В 60 году до н.э. участвовал в первом триумвирате с Цезарем и
Крассом, но в 49 году до н.э. разошелся с Цезарем, был разбит в битве при
Фарсале в 48 году до н.э., бежал в Египет и был там убит.
406
победителем из похода в Африку, заслужил триумф! и даже самим
Суллой — вероятно, в минуту какого-то особого благоволения —
был назван Великим. Каково бы ни было мнение о Помпее, его
заслугах, деяниях, удачах, но в тот день, когда он вошел в Боль-
шой цирк, 10 ноября 675 года, симпатии римского народа были на
его стороне. В двадцать пять лет он уже был триумфатором и
заслужил любовь своих легионов, состоявших из ветеранов, зака-
ленных в невзгодах и опасностях тридцати сражений: они провоз-
гласили его императором2.
Может быть, подчеркнутое пристрастие к Помпею отчасти объ-
яснялось тайной ненавистью плебеев к Сулле: не имея возможно-
сти проявить эту ненависть иным путем, они изливали ее в бурных
рукоплесканиях и похвалах молодому другу диктатора, единствен-
ному человеку, способному совершать ратные подвиги, равные по-
двигам Суллы.
Вслед за Помпеем прибыли консулы Публий Сервилий Ватий
Исаврийский и Аппий Клавдий Пульхр, которые должны были ос-
тавить свои посты 1 января следующего года. Впереди Сервилия,
исполнявшего обязанности консула в текущем месяце, шли ликто-
ры, а впереди Клавдия, исполнявшего обязанности консула в про-
шлом месяце, шли ликторы с фасциями.
Когда консулы появились на площадке оппидума, в цирке все
встали, чтобы выразить должное уважение к высшей власти в ре-
спублике.
Сервилий и Клавдий опустились на свои места, вслед за ними
сели и все зрители; сели и два будущих консула — Марк Эмилий
Лепид3 и Квинт Лутаций Катулл, которые выбраны были на сле-
дующий год в сентябрьских комициях*.
Помпей приветствовал Сервилия и Клавдия, они ответили ему
любезно, почти подобострастно; затем Помпей поднялся и подошел
пожать руку Марку Лепиду, обязанному ему своим избранием;
Гней Помпей использовал для этого свою большую популярность,
вопреки желанию Суллы.
Лепид встретил молодого императора почтительными изъявле-
ниями преданности; они стали беседовать; второму же консулу,
Лутацию Катуллу, Помпей поклонился сдержанно и важно.
1 Триумф — наивысшая почесть, оказывавшаяся римскому полководцу, одер-
жавшему решительную победу над неприятелем. Согласие на триумф давал се-
нат.
2 Император — почетный титул, который давался военачальнику, одержавшему
серьезную победу над врагом (другое значение это звание получило только в
период империи).
3 Марк Эмилий Лепцд в 80 году до н.э. занимал должность наместника Сици-
лии. В 78 году до н.э., будучи консулом, пытался уничтожить распоряжения
Суллы. Вооруженное выступление Лепида против сулланцев Помпея и Катул-
ла оказалось неудачным. Помпей разбил войско Лепида в Верхней Италии.
Лепид бежал в Сардинию, где вскоре умер (77 год до н.э.).
4 Комиции — народное собрание свободных граждан в Древнем Риме.
407
Несмотря на то что во время избрания консулов Сулла уже не
был диктатором, он сохранил свое могущество и теперь употребил
все свое влияние против кандидатуры Лепида, считая — и не на-
прасно, — что тот в душе был его противником и сторонником Гая
Мария. Но именно эта оппозиция Суллы и благосклонная поддер-
жка Помпея создали в комициях положение, при котором канди-
датура Лепида взяла верх над кандидатурой Лутация Катулла, ко-
торого поддерживала партия олигархов. За это Сулла упрекал
Помпея и твердил, что он на выборах в консулы поддерживал
худшего из граждан и противодействовал избранию лучшего.
Как только прибыли консулы, выступление молодых гладиато-
ров прекратилось, а те гладиаторы, которым действительно пред-
стояло сражаться в этот день, приготовились к выходу из камер,
чтобы, согласно обычаю, продефилировать перед властями; они
ждали только сигнала.
Все глаза были устремлены на оппидум, все ждали, когда кон-
сулы подадут знак к началу боя. Но консулы, окидывая взглядом
ряды амфитеатра, как будто искали кого-то, желая испросить раз-
решения. Действительно, они ждали Луция Корнелия Суллу, чело-
века, сложившего с себя звание диктатора и все же оставшегося
властителем Рима.
Наконец раздались рукоплескания, сначала слабые и редкие,
затем все более шумные и дружные, отдаваясь эхом по арене.
Взгляды присутствующих устремились к Триумфальным воротам,
через которые в сопровождении сенаторов, друзей и приверженцев
в это время входил Луций Корнелий Сулла.
Этому удивительному человеку было тогда пятьдесят девять
лет. Он был довольно высок ростом, хорошо и крепко сложен; шел
он медленно и вяло, как человек, силы которого истощились, —
это было следствием пьяных оргий, которым он предавался всю
жизнь, а теперь более, чем когда-либо. Но главной причиной его
расслабленной поступи была изнурительная и неизлечимая бо-
лезнь, наложившая на его черты, на весь его облик печать преж-
девременной старости.
Лик Суллы был поистине ужасен. Правда, черты его были пра-
вильны и гармоничны: высокий лоб, крупный нос с раздувающи-
мися, словно у льва, ноздрями, несколько большой рот с выпуклы-
ми властными губами. Его можно было бы назвать даже красивым,
в особенности представив себе эти черты в обрамлении густых бе-
локурых волос с рыжеватым оттенком; лицо это освещалось серо-
голубыми глазами, живыми, глубокими и проницательными. Это
были светлые орлиные очи, но нередко они походили и на глаза
гиены; в жестоком их взгляде можно было прочесть желание по-
велевать и жажду крови.
Когда Сулла воевал в Азии против Митридата, его по-
просили уладить спор, возникший между царем каппадокий-
408
Лик Суллы был поистине ужасен
ским1 Ариобарзаном1 2 3 4 и царем парфянским, отправившим к нему
своего посла Оробаза. В посольской свите Оробаза был некий хал-
деец, знаток магии, который по лицам людей определял их душев-
ные способности. Всматриваясь в черты Суллы, он подивился вы-
разительному блеску его звериных глаз и сказал: «Этот человек
непременно будет великим, и я удивлен, как он терпит, что до сих
пор еще не стал первым среди людей».
Возвращаясь к Сул ле, портрет которого мы здесь набросали,
надо объяснить, почему мы назвали его лицо ужасным; оно было
поистине страшным: покрытое какой-то грязноватой сыпью, с рас-
сеянными там и сям белыми пятнами, оно было похоже, согласно
злой остроте одного афинского шутника, на лицо мавра, осыпан-
ное мукой.
Если лицо Суллы было таким в молодости, то легко понять,
каким страшным оно стало с годами; в жилах диктатора текла
дурная золотушная кровь, а оргии, которым он усердно предавал-
ся, обострили болезнь. Белые пятна и струпья, уродовавшие его
лицо, увеличились числом, и теперь уже все его тело было усеяно
гнойными язвами.
Ступая медленно, с видом пресыщенного человека, Сулла во-
шел в цирк. Вместо национального паллия или же традиционной
тоги на нем была наброшена поверх туники из белоснежной шер-
сти, затканной золотыми арабесками и узорами, нарядная хламида
огненно-красного цвета, отороченная золотом; на правом плече
она скреплялась золотой застежкой, в которую были вправлены
драгоценные камни, искрившиеся и переливавшиеся в лучах сол-
нца. Сулла, презиравший весь род людской, в особенности своих
сограждан, был первым из немногих, надевших греческую хлами-
ду. У него была палка с золотым набалдашником, на котором с
величайшим искусством был выгравирован эпизод из битвы под
Орхоменом в Беотии, где Сулла разбил наголову АрхелаяЗ, наме-
стника Митридата. Резчик изобразил, как коленопреклоненный
Архелай сдается Сулле. На безымянном пальце правой руки у дик-
татора было кольцо с большой камеей из кроваво-красной яшмы,
оправленной в золото; на камне была изображена сцена выдачи
Бокхом* царя Югурты. Сулла носил это кольцо не снимая со дня
триумфа Гая Мария и постоянно хвастался им, что вполне соот-
ветствовало его характеру. Это кольцо стало первой искрой, зажег-
шей пламя пагубного раздора между Суллой и Марием.
1 Каппадокия — область в восточной части Малой Азии.
2 Ариобарзан — царь Каппадокии; был изгнан Митридатом и вновь возвращен
на престол Суллой.
3 Архелай — один из полководцев понтийского царя Митридата.
4 Бокх — тесть нумидийского царя Югурты, с которым римляне вели войну в
последние годы 11 века до н.э. (Югуртинская война). Вначале Бокх выступал
на стороне Югурты. После решительных побед, одержанных Марием (106 год
до н.э.), Бокх, ведший переговоры с квестором Мария Суллой, выдал Югурту
римлянам.
410
При громе рукоплесканий сардоническая улыбка искривила гу-
бы Суллы, и он вполголоса произнес:
— Рукоплещите, рукоплещите, глупые бараны!
В это время консулы подали сигнал к началу зрелищ; сто гла-
диаторов вышли из камер и колонной двинулись по арене.
В первом ряду выступали ретиарий1 и мирмиллон1 2 3, которые
должны были сражаться первыми, и хотя недалека была та мину-
та, когда одному из них было суждено убить другого, они шли,
спокойно беседуя. За ними следовало девять лаквеаторовЗ; в руках
они держали трезубцы и сети, которые должны были накидывать
на девятерых секуторов4, вооруженных щитами и мечами.
Вслед за этими девятью парами шли тридцать пар гладиаторов,
которые должны были сражаться друг против друга, по тридцать
бойцов с каждой стороны, как бы повторяя в малых размерах на-
стоящее сражение. Тридцать из них были фракийцы, другие трид-
цать — самниты; все красивые и молодые, рослые, сильные и му-
жественные люди.
Гордые фракийцы были вооружены короткими, кривыми ме-
чами; в руках они держали небольшие квадратные щиты с выпук-
лой поверхностью, головы защищены шлемами без забрала; это
было их национальное вооружение. Все они были в коротких яр-
ко-красных туниках, на шлемах развевались по два черных пера.
У тридцати самнитов было вооружение воинов народа Самния: ко-
роткий прямой меч, небольшой закрытый шлем с крыльями, ма-
ленький квадратный щит и железный наручник, закрывавший пра-
вую руку, не защищенную щитом, и, наконец, надколённик,
который защищал левую ногу. Самниты были в голубых туниках,
на шлемах у них развевались белые перья.
Шествие завершали десять пар андабатов в белых туниках;
вооружены они были только короткими клинками, скорее похожи-
ми на ножи, чем на мечи; на головах их были шлемы с опущен-
ными глухими забралами, в которых прорезаны были неправильно
расположенные и чрезвычайно маленькие отверстия для глаз. Эти
двадцать несчастных, брошенных на арену, сражаясь друг с дру-
гом, словно играли в жмурки; они долго развлекали публику, вы-
зывая взрывы хохота, до тех пор, пока лорарии, подгоняя против-
ников раскаленными железными прутьями, не сталкивали их
вплотную, чтобы они убивали друг друга.
Сто гладиаторов обходили арену под рукоплескания и крики
зрителей. Подойдя к тому месту, где сидел Сулла, они подняли
1 Ретиарий — гладиатор, вооруженный трезубцем и сетью.
2 Мирмиллон — гладиатор в галльском вооружении, с изображением рыбки на
острие шлема.
3 Лаквеатор — гладиатор, вооруженный трезубцем и петлей.
4 Секутор — гладиатор, вооруженный мечом и щитом.
411
голову и, согласно наставлению, данному им ланистой’ Акцианом,
воскликнули хором:
— Идущие на смерть приветствуют тебя, диктатор!
— Ну что ж, хороши! — заметил Сулла, обращаясь к окру-
жающим. Он осматривал дефилировавших мимо него гладиаторов
опытным глазом победителя во многих сражениях. — Храбрые и
сильные юноши! Нам предстоит красивое зрелище. Горе Акциану,
если будет иначе! За эти пятьдесят пар гладиаторов он взял с меня
двести двадцать тысяч сестерций, мошенник!
Процессия гладиаторов обошла арену цирка, приветствовала
консулов и вернулась в камеры. На арене, сверкающей, как сереб-
ро, остались лицом к лицу только два человека: мирмиллон и ре-
тиарий.
Все затихло, и глаза зрителей устремились на двух гладиато-
ров, готовых к схватке. Мирмиллон, галл по происхождению, бе-
локурый, высокий, ловкий и сильный красавец, в одной руке дер-
жал небольшой щит, а в другой — широкий и короткий меч, на
голове у него был шлем, увенчанный серебряной рыбой. Ретиарий,
вооруженный только трезубцем и сетью и одетый в простую голу-
бую тунику, стоял в двадцати шагах от мирмиллона и, казалось,
обдумывал, как лучше поймать его в сеть. Мирмиллон, подавшись
корпусом вперед и опираясь на вытянутую левую ногу, держал меч
почти опущенным к правому бедру, ожидая нападения.
Внезапно, сделав огромный прыжок, ретиарий очутился в не-
скольких шагах от мирмиллона и с быстротою молнии бросил на
противника сеть. Но тот отскочил и, пригнувшись к самой земле,
увернулся от сети, затем ринулся на ретиария, который, поняв
свой промах, пустился бежать. Мирмиллон бросился преследовать
его, но ретиарий, более ловкий, описав полный круг, успел добе-
жать до того места, где лежала сеть, и подобрал ее. Едва он вы-
прямился, как мирмиллон настиг его, и в тот миг, когда он готов
был обрушить на ретиария страшный удар, тот повернулся и кинул
на противника сеть. Мирмиллон на четвереньках отполз в сторону,
быстрым прыжком вскочил на ноги, и ретиарий, уже направивший
на него трезубец, только царапнул остриями по щиту галла. Тогда
ретиарий снова бросился бежать.
Толпа недовольно загудела: она считала себя оскорбленной
тем, что гладиатор осмелился выступать в цирке, не умея в совер-
шенстве владеть сетью.
На этот раз мирмиллон, вместо того чтобы бежать за ретиари-
ем, повернул в ту сторону, откуда мог ожидать приближения про-
тивника, и остановился в нескольких шагах от сети. Ретиарий,
разгадав его маневр, помчался обратно, держась около хребта аре-
ны. Добежав до Триумфальных ворот, он перескочил через хребет
1 Ланиста — учитель гладиаторов, а также содержатель школы гладиаторов,
торговавший ими.
412
и очутился в другой части цирка, около своей сети. Мирмиллон,
поджидавший тут ретиария, набросился на него и стал наносить
удары, а тысячи голосов кричали в ярости:
— Бей его, бей! Убей ретиария! Убей разиню! Убей труса!
Убей, убей! Пошли его ловить лягушек на берегах Ахеронта!
Ободренный криками толпы, мирмиллон продолжал наступать
на ретиария, а тот, сильно побледнев, старался держать противни-
ка на расстоянии, размахивал трезубцем, кружил вокруг мирмил-
лона, напрягая все силы и стараясь схватить свою сеть.
Неожиданно мирмиллон, подняв левую руку, отбил щитом тре-
зубец и проскользнул под ним; его меч готов был поразить грудь
ретиария, как вдруг последний ударил трезубцем по щиту против-
ника и бросился к сети, однако недостаточно ловко и быстро: меч
мирмиллона ранил его в левое плечо; брызнула сильной струей
кровь. Но ретиарий все же убежал со своей сетью. Сделав шагов
тридцать, он повернулся к противнику и громко закричал:
— Рана легкая! Пустяки!..
Минуту спустя он стал напевать:
Приди, приди, красавец галл.
Я не тебя ищу, а рыбу...
Приди, приди, красавец галл!
Веселый взрыв смеха послышался после строфы, пропетой
ретиарием; его хитрая выдумка удалась: он завоевал симпатии пуб-
лики; раздались аплодисменты в честь безоружного, раненного,
истекающего кровью человека, которому жизненный инстинкт
подсказал, что надо найти в себе мужество шутить и смеяться.
Взбешенный насмешками противника, загоревшись завистью,
ибо толпа явно выказывала теперь симпатию ретиарию, мирмил-
лон с яростью набросился на него. Но ретиарий, отступая прыж-
ками и ловко избегая ударов, крикнул:
— Приди, галл! Сегодня вечером я пошлю доброму Харонту
жареную рыбу!
Эта новая шутка еще больше развеселила толпу и вызвала но-
вое нападение мирмиллона. На этот раз ретиарий очень удачно
набросил свою сеть — его враг запутался в ней. Толпа неистово
рукоплескала.
Мирмиллон, стараясь освободиться, все больше запутывался в
сети; зрители громко хохотали. Ретиарий помчался к тому месту,
где лежал трезубец, поднял его и, возвращаясь бегом, закричал:
— Харонт получит рыбу! Харонт получит рыбу!
Однако когда он приблизился к своему противнику, тот отча-
янным усилием могучих рук разорвал сеть, и она упала к его но-
гам, освободив руки. Он мог теперь встретить нападение врага, но
двигаться ему было невозможно.
Толпа снова разразилась рукоплесканиями. Она напряженно
следила за каждым движением, за каждым приемом противников.
413
Исход поединка зависел от любой случайности. Лишь только мир-
миллон разорвал сеть, ретиарий подбежал к нему и, изловчившись,
нанес сильный удар трезубцем. Мирмиллон отразил удар с такой
силой, что щит разлетелся на куски. Но трезубец все-таки ранил
гладиатора; брызнула кровь — на его обнаженной руке было те-
перь три раны. Почти в то же мгновение мирмиллон схватил левой
рукой трезубец и, бросившись всей тяжестью тела на противника,
вонзил ему лезвие меча до половины в правое бедро. Раненый
ретиарий, оставив трезубец в руках противника, побежал, обагряя
кровью арену, и, сделав шагов сорок, упал на колено, затем рухнул
навзничь. Мирмиллон, увлеченный силой удара и тяжестью своего
тела, тоже свалился, затем поднялся, высвободил ноги из сетей и
ринулся на упавшего противника.
Толпа бешено рукоплескала в эти последние минуты борьбы,
рукоплескала и тогда, когда ретиарий, опираясь на локоть левой
руки, приподнялся и обратил к зрителям свое лицо, покрытое мер-
твенной бледностью. Он приготовился бесстрашно и достойно
встретить смерть и обратился к зрителям, прося даровать ему
жизнь не потому, что надеялся спасти ее, а только следуя обычаю.
Мирмиллон поставил ногу на тело противника и приложил меч
к его груди; подняв голову, он обводил глазами амфитеатр, чтобы
узнать волю зрителей.
Свыше девяноста тысяч мужчин, женщин и детей опустили
большой палец правой руки книзу: это был знак смерти, и меньше
пятнадцати тысяч добросердечных людей подняли руку, сжав ее в
кулак и подогнув большой палец, — в знак того, что побежденно-
му гладиатору даруется жизнь.
Среди девяноста тысяч человек, обрекших ретиария на смерть,
были и непорочные, милосердные весталки, желавшие доставить
себе невинное удовольствие — зрелище смерти несчастного глади-
атора.
Мирмиллон уже приготовился прикончить ретиария, как вдруг
тот, схватив меч противника, с силой вонзил его себе в сердце по
самую рукоятку. Мирмиллон быстро вытащил меч, покрытый ды-
мящейся кровью. Тело ретиария выгнулось в жестокой агонии, он
крикнул страшным голосом, в котором уже не было ничего чело-
веческого:
— Проклятые! — и мертвым упал навзничь.
Глава вторая
СПАРТАК НА АРЕНЕ
Зрители неистово аплодировали. Все принялись обсуждать
происшедшее, цирк гудел сотней тысяч голосов.
Мирмиллон вернулся в камеру, откуда вышли Плутон, Мерку-
рий и служители цирка. Они крюками вытащили с арены труп
ретиария через Ворота смерти, прикоснувшись предварительно
раскаленным железом к телу умершего, чтобы удостовериться в его
смерти. Затем принесли несколько небольших мешков, наполнен-
ных блестящим порошком толченого мрамора, доставленного из
соседних Тиволийских карьеров, засыпали то место, где оставалась
большая лужа крови, и арена снова засверкала, как серебро, под
яркими лучами солнца.
Толпа рукоплескала и выкрикивала:
— Да здравствует Сулла!
Сулла повернулся к своему соседу, Гнею Корнелию Долабелле,
бывшему два года назад консулом, и сказал:
— Клянусь Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, вот
подлая чернь! Ты думаешь, она рукоплещет мне?.. Нет, моим по-
варам, приготовившим для них вчера вкусное и обильное угоще-
ние.
— Почему ты не занял место на оппидуме? — спросил Гией
Долабелла.
— Не думаешь ли ты, что от этого возрастет моя слава? —
ответил Сулла и тут же добавил: — А ведь товар, проданный мне
ланистой Акцизном, недурен, а?
— О, как ты щедр, как ты велик! — воскликнул сидевший
рядом с Сул л ой сенатор Тит Аквиций.
— Да поразит Юпитер-громовержец всех подлых льстецов! —
вскричал бывший диктатор и, в ярости схватившись рукой за пле-
чо, стал усиленно чесать его, пытаясь заглушить мучительный зуд,
похожий на укусы отвратительных паразитов.
Через минуту он добавил:
— Я отказался от власти, ушел от дел, а вы все еще видите
во мне своего господина! Презренные, вы можете жить только ра-
бами!
— Не все, о Сулла, рождены для рабства, — смело возразил
патриций из свиты Суллы, сидевший неподалеку от него.
Этот бесстрашный человек был Луций Сергий Каталина*. В ту
пору ему шел двадцать седьмой год. Природа наделила его высоким
1 Луций Сергий Катилина (108 — 62 гг. до н.э.) — организатор заговора про-
тив консулов и сената (66 — 62 гг. до н.э.). Рассчитывая захватить власть с
помощью народных масс, Катилина обещал добиться ликвцдации долгов и на-
деления крестьян конфискованными у богачей землями. Это привело в движе-
ние широкие демократические массы. В 63 году до н.э. заговор был раскрыт
Цицероном. Катилина был убит.
415
ростом, могучей грудью, широкими плечами, крепкими мышцами
рук и ног. У него была большая голова с целым лесом черных
вьющихся волос, смуглое мужественное лицо с энергичными чер-
тами. Толстая набухшая вена, пересекая большой лоб, спускалась
к самой переносице; темно-серые глаза хранили выражение жес-
токости, а нервные подергивания, пробегавшие по этому властно-
му, решительному лицу, раскрывали внимательному наблюдателю
малейшие движения души Катилины.
К тому времени, о котором повествуется в этой книге, Луций
Сергий Катилина снискал среди своих соотечественников славу
страшного человека. Все боялись его вспыльчивого, необузданного
нрава. Он убил патриция Гратидиана, когда тот спокойно гулял по
берегу Тибра, — убил только потому, что Гратидиан отказался
дать под залог имущества Катилины крупную сумму денег, нужную
последнему для уплаты огромных долгов. Из-за этих долгов Кати-
лина не мог получить ни одной из государственных должностей, на
которые притязал.
То было время проскрипций 1, когда ненасытная жестокость
Суллы утопила Рим в крови. Имени Гратидиана не значилось в
проскрипционных списках; более того: он даже считался сторон-
ником Суллы, но он был очень богат, а имущество людей, занесен-
ных в проскрипционные списки, подлежало конфискации. И когда
Катилина притащил в курию2, где заседал сенат, труп Гратидиана
и, бросив его к ногам диктатора, заявил, что он убил этого чело-
века как врага Суллы и врага родины, диктатор оказался не очень
щепетильным: он посмотрел сквозь пальцы на убийство, обратив
все свое внимание на несметные богатства убитого.
Вскоре после этого Катилина поссорился со своим братом. Оба
обнажили мечи, но Сергий Катилина, отличавшийся необычайной
силой, был также и первым фехтовальщиком в Риме. Он убил
брата, наследовал его имущество и тем спасся от разорения, к
которому его привели расточительность и беспрерывные кутежи.
Сулла и на сей раз постарался ничего не заметить; квесторыз тоже
не стали придираться к братоубийце.
В ответ на смелые слова Катилины Луций Корнелий Сулла
спокойно повернул голову в его сторону и сказал:
— А как ты думаешь, Катилина, сколько в Риме граждан
столь же смелых, как ты, и обладающих такой же, как ты, широ-
той души и в добродетели и в пороках?
— Не могу я, о прославленный Сулла, — ответил Катили-
на, — глядеть на людей и взвешивать события с высоты твоего
1 Проскрипция — объявление вне закона. В период диктатуры Суллы в специ-
альные проскрипционные списки заносились противники оптиматов, пригово-
ренные к казни и конфискации имущества.
2 Курия — здесь: здание, в котором собирался сенат.
3 Квестор — римский сановник, первоначально — судебный следователь по
уголовным делам; впоследствии ведал финансами государства.
416
величия. Знаю только, что я от рождения люблю свободу и не
выношу никаких уз. И прямо скажу — ненавижу тиранию, хотя
бы она скрывалась под маской великодушия, хотя бы ею пользо-
вались лицемерно, якобы дня блага родины. А ведь родина наша,
даже раздираемая мятежами и междоусобными войнами, жила бы
лучше под властью многих, чем под деспотической властью одного!
И, не входя в разбор твоих действий, скажу тебе откровенно, что
я, как и прежде, порицаю твою диктатуру. Я верю, я хочу верить,
что в Риме есть еще немало граждан, готовых претерпеть любые
муки, лишь бы снова не подпасть под тиранию одного человека,
особенно если он не будет называться Луцием Корнелием Суллой
и чело его не будет увенчано, как твое, лаврами победы в сотнях
сражений и если его диктатура хотя бы отчасти не будет оправда-
на, как была оправдана твоя диктатура, преступными деяниями
Мария, Карбона! и Цинны1 2.
— Так почему же, — спокойно спросил Сулла с еле заметной
насмешливой улыбкой, — почему же вы не призываете меня на
суд перед свободным народом? Я отказался от диктатуры. Почему
же мне не было предъявлено никаких обвинений? Почему вы не
потребовали отчета в моих действиях?
— Дабы не видеть снова убийств и траура, которые в течение
десяти лет омрачали Рим... Но не будем говорить об этом, в мои
намерения не входит обвинять тебя: ты, быть может, совершил
немало ошибок, зато ты совершил и много славных подвигов; вос-
поминания о них не перестают волновать мою душу, ибо, как и
ты, Сулла, я жажду славы и могущества. А скажи все же, не
кажется ли тебе, что в жилах римского народа еще течет кровь
наших великих и свободных предков? Вспомни, как несколько ме-
сяцев назад ты в курии, при всем сенате, добровольно сложил с
себя власть и, отпустив ликторов и воинов, направился с друзьями
домой и как вдруг какой-то неизвестный юноша стал бесчестить и
поносить тебя за то, что ты отнял у Рима свободу, истребил и
ограбил его граждан и стал их тираном! О Сулла, согласись, что
нужно обладать непреклонным мужеством, чтобы произнести все
то, что сказал он: ведь тебе достаточно было только подать знак —
и смельчак тотчас поплатился бы жизнью! Ты поступил велико-
душно — я говорю это не из лести: Катилина не умеет и не желает
льстить никому, даже всемогущему Юпитеру! — ты поступил ве-
ликодушно, не наказав его. Но ты согласен со мной: если у нас
существуют безвестные юноши, способные на такой поступок —я
так жалею, что не узнал, кто он, —то есть надежда, что отечество
и республика еще могут быть спасены!
1 Гней Карбон — приверженец Мария, консул в 85 — 84 гг. до н.э. По его
предложению все приверженцы Суллы были осуждены на изгнание. Казнен в
83 году до н.э. по приказу Помпея.
2 Луций Корнелий Цинна — в 87 году до н.э. получил консульство как привер-
женец народной партии. Вместе с Марием был консулом в 86 году до н.э. и
вел борьбу с Суллой.
417
14-833
— Да, это был, конечно, отважный поступок, а я всегда вос-
хищался мужеством и любил храбрецов. Я не захотел мстить
смельчаку за обиду и стерпел все его оскорбления и поношения.
Но знаешь ли ты, Катилина, какие последствия будут иметь посту-
пок и слова этого юноши?
— Какие? — спросил Сергий Катилина, устремив испытую-
щий взор в затуманенные глаза диктатора.
— Отныне, — ответил Сулла, — никто из тех, кому удастся
захватить власть в республике, не пожелает от нее отказаться.
Катилина в раздумье опустил голову, затем, овладев собой,
поднял ее и сказал:
— Найдется ли еще кто-нибудь, кто сумеет и захочет захва-
тить высшую власть?
— Ну... — произнес, иронически улыбаясь, Сулла. — Ви-
дишь толпы рабов? — И он указал на ряды амфитеатра, перепол-
ненные народом. — В рабах нет недостатка... Найдутся и дикта-
торы.
Весь этот разговор происходил под аккомпанемент бурных ру-
коплесканий толпы, увлеченной кровопролитным сражением,^про-
исходившим на арене между лаквеаторами и секуторами; вскоре
оно завершилось смертью семи лаквеаторов и пяти секуторов. Ос-
тавшиеся в живых гладиаторы, раненные и истекающие кровью,
удалились в камеры, а зрители бешено аплодировали, смеялись и
весело шутили.
В то время, когда лорарии вытаскивали из цирка двенадцать
трупов и уничтожали следы крови на арене, Валерия, внимательно
наблюдавшая за Суллой, который сидел неподалеку от нее, вдруг
поднялась и, подойдя к диктатору сзади, выдернула шерстяную
нитку из его хламиды. Удивленный, он обернулся и, сверкнув сво-
ими звериными глазами, принялся рассматривать ту, которая при-
коснулась к нему.
— Не гневайся, диктатор! Я выдернула эту нитку, чтобы
иметь долю в твоем счастье, — произнесла Валерия с чарующей
улыбкой.
Почтительно приветствуя его, она, по обычаю, поднесла свою
руку к губам и направилась к своему месту. Сулла, польщенный ее
любезными словами, учтиво поклонился и, повернув голову, про-
водил красавицу долгим взглядом, которому постарался придать
ласковое выражение.
— Кто это? — спросил Сулла, опять повернувшись в сторону
арены.
— Это Валерия, — ответил Гней Корнелий Долабелла, —
дочь Мессалы.
— А-а!.. —заметил Сулла. — Сестра Квинта Гортензия?
— Именно.
И Сулла вновь повернулся к Валерии, которая смотрела на
него ласковыми глазами.
418
Гортензий встал ср своего места и пересел поближе к Марку
Крассу1, очень богатому патрицию, известному своей скупостью и
честолюбием — двумя противоречивыми страстями, прекрасно
уживавшимися, однако, в этой своеобразной натуре.
Марк Красс сидел рядом с девушкой необыкновенной красоты.
Так как ей предстоит играть большую роль в нашем повествова-
нии, задержимся на мгновение и поглядим на нее.
Звалась эта девушка Эвтибидой; по покрою одежды в ней мож-
но было признать гречанку; сразу бросалась в глаза красота ее
высокой и стройной фигуры. Талия была так тонка, что, казалось,
ее можно было охватить двумя пальцами. Прелестное лицо пора-
жало алебастровой белизной, оттененной нежным румянцем.
Изящной формы лоб обрамляли кольца рыжих пушистых волос.
Большие миндалевидные глаза цвета морской волны горели стра-
стным огнем и непреодолимо влекли к себе. Чуть вздернутый, кра-
сиво очерченный носик как будто подчеркивал выражение дерзкой
смелости, запечатлевшейся в ее чертах. Меж полуоткрытых, слег-
ка влажных алых губ сверкали белоснежные зубы — настоящие
жемчужины, соперничавшие прелестью с очаровательной ямочкой
на маленьком округлом подбородке. Белая шея казалась изваянной
из мрамора, плечи были достойны Юноны. Кисти обнаженных то-
ченых рук и ступни ног были крошечные, как у ребенка.
Поверх короткой туники из тончайшей белой ткани, густо за-
тканной серебряными звездочками и уложенной изящными склад-
ками, под которыми угадывались скульптурные формы девушки,
был накинут паллий из голубой шерсти, тоже весь в звездочках.
Волосы надо лбом скрепляла небольшая диадема. В маленькие уши
были вдеты две крупные жемчужины со сверкающими подвесками
из сапфиров в форме звездочек. Шею обвивало жемчужное оже-
релье, с которого на полуобнаженную грудь спускалась большая
сапфировая звезда. Руки украшали четыре серебряных браслета с
вырезанными на них цветами и листьями. Талию охватывал обруч
с острым, угловатым концом, тоже из драгоценного металла. На
маленьких розовых ножках были короткие котурны, состоявшие
из подошвы и двух полосок голубой кожи, пересекавшихся у щи-
колоток; выше щиколоток ноги были схвачены двумя серебряными
ножными браслетами тончайшей чеканной работы.
Девушке этой было не более двадцати четырех лет. Она была
хороша собой и изысканно одета. Казалось, сама Венера Пафос-
ская сошла с Олимпа, чтобы смертные могли насладиться лицезре-
нием ее чудесной красоты.
1 Марк Красс (114 — 53 гг. до н.э.) — сторонник Суллы, обогатившийся во
время проскрипций в 82 году до н.э. Владел серебряными рудниками, земля-
ми и большим количеством рабов. Возглавлял римское войско, посланное на
подавление восстания Спартака. В конце 60 года до н.э. Цезарь, Помпей и
Красс составили триумвират. В 55 году до н.э. Красс снова был избран консу-
лом вместе с Помпеем. Погиб во время войны с парфянами.
419
14*
Такова была юная Эвтибида, неподалеку от которой сел Марк
Красс, с восторгом любовавшийся ею.
Когда к нему подошел Гортензий, Красс всей душой предавал-
ся созерцанию очаровательной девушки. Красавица же, явно ску-
чая, в эту минуту зевала, открыв маленький ротик; правой рукой
она играла сапфировой звездой, искрившейся на ее груди.
Крассу исполнилось тридцать два года; он был выше среднего
роста и крепкого сложения, но склонен к тучности. На могучей
шее сидела довольно крупная голова, гармонировавшая с мощным
телом, но лицо, бронзово-золотистого оттенка, было худым; черты
лица мужественные, чисто римского склада — орлиный нос, вы-
дающийся, резко очерченный подбородок; глаза серые, с желтиз-
ной, — они то блестели необычайно ярко, то были неподвижны,
бесцветны, как будто угасали. Родовитость, необычайное красно-
речие, огромное богатство, приветливость и учтивость завоевали
ему не только известность, но и славу и влиятельность. К тому
времени, с которого начинается наше повествование, он уже не раз
доблестно сражался в гражданской войне на стороне Суллы и за-
нимал различные административные посты.
— Здравствуй, Марк Красс, —сказал Гортензий, выводя его
из состояния оцепенения. —Ты, видимо, погружен в созерцание
звезд?
— Ты угадал, клянусь Геркулесом! — ответил Красс. —
Эта...
— «Эта»? Которая?
— Вон та красавица гречанка, которая сидит двумя рядами
выше нас...
— А! Я тоже заметил ее. Это Эвтибида.
— Эвтибида? Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Я назвал тебе ее имя... Она действительно гречан-
ка... — сказал Гортензий, усаживаясь рядом с Крассом.
— Настоящая богиня! Сама Венера!.. Клянусь Геркулесом, я
не могу представить более совершенного воплощения красоты про-
славленной дочери Юпитера.
— Ты прав, —улыбаясь, сказал Гортензий. — Но разве же-
на Вулкана так уж недоступна? Разве не дарит она щедро свои
милости и сокровища своей красоты богам, полубогам, а времена-
ми даже и простым смертным, если кому-нибудь выпало счастье
понравиться ей?
— А где она живет?
— На Священной улице... около храма Верхнего Януса.
Глаза Красса вспыхнули фосфорическим огнем, каким они
иногда загорались, но тут же огонь погас, и, обернувшись к Гор-
тензию, Красс спросил:
— Тебе надо поговорить со мной?
— Да, о тяжбе с банкиром Трабулоном.
420
— Я слушаю тебя.
Пока они беседовали об упомянутой Гортензием тяжбе и пока
Сулла, несколько месяцев назад похоронивший свою четвертую
жену, Цецилию Метеллу, а теперь вновь попавший в сети Амура,
затевал на пятьдесят девятом году жизни поздний роман с прекрас-
ной Валерией, послышался звук трубы. Это был сигнал к началу
боя между тридцатью фракийцами и тридцатью самнитами, уже
построенными в ряды друг против друга.
Разговоры, шум, смех прекратились; все взоры были устрем-
лены на сражающихся. Первое столкновение было ужасно: среди
глубокой тишины, царившей в цирке, резко прозвучали удары ме-
чей по щитам, по арене полетели перья, осколки шлемов, куски
разбитых щитов, а возбужденные, тяжело дышавшие гладиаторы
наносили друг другу удар за ударом. Не прошло и пяти минут после
начала боя, а на арене уже лилась кровь: трое гладиаторов корчи-
лись на земле в агонии, а сражающиеся топтали их ногами.
Невозможно ни описать, ни вообразить себе напряжение, с
которым зрители следили за кровавыми перипетиями этого боя. О
нем можно составить себе лишь слабое представление, судя по
тому, что восемьдесят тысяч человек из числа собравшихся в цирке
бились об заклад на сумму от десяти до двадцати сестерциев и даже
до пятидесяти талантов», смотря по своему состоянию; одни дер-
жали пари за пурпурно-красных фракийцев, другие — за голубых
самнитов.
По мере того как ряды гладиаторов редели, все чаще и чаще
раздавались рукоплескания и громкие поощрительные возгласы.
По прошесгвии одного часа сражение уже подходило к концу.
По всей арене то тут, то там лежали пятьдесят гладиаторов, уби-
тые или смертельно раненные; умирающие корчились в судорогах
агонии и испускали душераздирающие крики.
Зрители, державшие пари за самнитов, казалось, могли быть
вполне уверены в их победе. Семеро самнитов окружили и теснили
трех оставшихся в живых фракийцев, последние же, тесно став
спиной друг к другу, образовали треугольник и оказывали яростное
сопротивление превосходящим силам самнитов.
Среди трех еще живых фракийцев был Спартак. Его атлетиче-
ская фигура, поразительная сила крепких мышц, совершенная
гармония всех линий тела, несокрушимая, непреодолимая храб-
рость несомненно должны были способствовать выдвижению этого
человека, особенно в ту эпоху, когда физическая сила и твердость
характера являлись главным условием успеха в жизни.
Спартаку исполнилось тридцать лет, и все те выдающиеся ка-
чества, о которых мы говорили, сочетались в нем с образованно-
стью, редкой для его общественного положения, с возвышенным
образом мыслей, благородством и величием души, доказательства
которых он давал не раз.
1 Талант — самая крупная в древности денежная единица.
421
Длинные белокурые волосы и густая борода обрамляли его
красивое, мужественное лицо с правильными чертами, озаренное
светом голубых глаз, полных жизни, чувства, огня; они придавали
его лицу, когда он был спокоен, выражение какой-то печальной
доброты. Но в бою Спартак совершенно преобразился: на арене
цирка сражался гладиатор с искаженным от гнева лицом, глаза его
метали молнии, вид был ужасен.
Спартак родился во Фракии, в Родопских горах. Он сражался
против римлян, вторгшихся в его страну, попал в плен и за свою
силу и храбрость был зачислен в римский легион, где проявил
необычайную доблесть. Затем он так отличился в войне против
Митридата и его союзников, что был назначен деканом — началь-
ником отряда из десяти человек — и заслужил почетную награ-
ду — гражданский венок1. Но когда римляне, снова начали войну
против фракийцев, Спартак бежал из легиона и стал сражаться в
рядах соотечественников против римлян. Раненный, он снова по-
пал в плен к своим врагам. Вместо смертной казни, предписанной
законом для дезертиров, он должен был стать гладиатором и был
продан одному ланисте, впоследствии перепродавшему его Акциа-
ну
Прошло не более двух лет с тех пор, как Спартак попал в ряды
гладиаторов. Со своим первым ланистой он объездил почти все
города Италии, участвовал более чем в ста боях и ни разу не был
серьезно ранен. Другие гладиаторы тоже были мужественны и
сильны, но Спартак настолько превосходил их силой и храбростью,
что постоянно оставался победителем и заслужил себе великую
славу во всех амфитеатрах и цирках Италии.
Акциан купил фракийца за очень большие деньги — двенад-
цать тысяч сестерциев. Спартак принадлежал ему уже шесть меся-
цев, но Акциан ни разу не выпускал его в римских амфитеат-
рах — то ли потому, что высоко ценил Спартака как препода-
вателя фехтования, борьбы и гимнастики в своей школе гладиато-
ров, то ли потому, что слишком дорого заплатил за него, чтобы
рисковать его жизнью. В случае смерти Спартака плата за него не
возместила бы понесенных ланистой убытков.
Но сегодня Акциан впервые выпустил Спартака на арену цир-
ка, потому что Сулла заплатил за сто гладиаторов, отобранных для
боя в этот день, огромную сумму — двести двадцать тысяч сестер-
циев — и такая щедрая плата покрывала убыток, который л анк-
ета мог понести в случае смерти Спартака. И все же, несмотря на
то, что гладиаторы, оставшиеся в живых после состязаний, посту-
пали в собственность ланисты, исключая тех, кому народ даровал
свободу, Акциан, взволнованный и бледный, опершись на одну из
дверей камеры, следил за последними моментами борьбы; для того,
1 Гражданский венок — состоял из дубовых листьев и давался римскому солда-
ту, спасшему в бою жизнь своему товарищу.
422
кто захотел бы понаблюдать за ним, конечно, не могло пройти
незамеченным его беспокойство за Спартака. Он напряженно сле-
дил за каждым движением, за каждым ударом, нанесенным или
отбитым фракийцем.
— Смелее, смелее, самниты! —кричали тысячи зрителей, де-
ржавших за них пари.
— Бейте их! Рубите этих трех варваров!
— Задай им, Небулиан! Прикончи их, Крикс! Подминай, под-
минай, Порфирий! — кричали зрители, в руках у которых были
таблички с именами гладиаторов.
В ответ на эти выкрики гремел не менее мощный хор сторон-
ников фракийцев. У них, правда, было мало шансов на выигрыш,
но они не теряли надежды. Спартак, еще не раненный, с непов-
режденным щитом и шлемом, как раз в этот момент пронзил мечом
одного из окруживших его самнитов. При этом взмахе меча раз-
дался гром рукоплесканий и возгласы тысячи зрителей:
— Смелее, Спартак! Браво, Спартак! Да здравствует Спартак!
Двое других фракийцев, которые сражались бок о бок с быв-
шим римским солдатом, были оба тяжело ранены; они вяло нано-
сили и вяло отражали удары, — силы их иссякали.
— Защищайте мне спину! — крикнул Спартак; размахивая с
быстротою молнии своим коротким мечом, он вынужден был одно-
временно отражать удары мечей всех самнитов, дружно нападав-
ших на него. — Защищайте мне спину!.. Еще минута... и мы по-
бедим!
Голос его прерывался, грудь порывисто вздымалась, по блед-
ному лицу катились крупные капли пота. Глаза его сверкали; в них
горели жажда победы, гнев, отчаяние...
Вскоре недалеко от Спартака, заливая арену своею кровью,
упал другой самнит, раненный в живот; он хрипел в агонии и слал
проклятия зрителям. Вслед за ним свалился с разбитым черепом
один из фракийцев, стоявших за спиной Спартака.
Весь цирк гудел от рукоплесканий, криков и возгласов: взоры
всех зрителей были прикованы к сражающимся, ловили малейшее
движение их, малейший жест. Луций Сергий Катилина, вскочив,
стоял рядом с Суллой; он едва дышал, не видел ничего, кроме этой
кровавой бойни, и не отрываясь смотрел на меч Спартака, так как
держал пари за фракийцев; казалось, нить его собственной жизни
была связана с этим мечом.
Третий самнит, пораженный Спартаком в сонную артерию,
последовал за своими товарищами, лежавшими на арене; в это же
мгновение и фракиец — последняя и единственная поддержка
Спартака, — пронзенный тремя мечами, упал мертвым, даже не
вскрикнув.
По цирку пронесся гул огромной толпы, похожий на рев зверя,
а потом наступила такая тишина, что можно было ясно расслы-
423
шать тяжелое, прерывистое дыхание гладиаторов. Нервное напря-
жение зрителей было так велико, что вряд ли оно могло быть
сильнее, если бы даже от исхода этой схватки зависела судьба
Рима.
Борьба уже длилась более часа. Спартак благодаря своей не-
постижимой ловкости и удивительному искусству фехтования по-
лучил только три легкие раны, вернее —царапины, но теперь он
оказался один против четырех сильных противников. Хотя все чет-
веро были ранены более или менее тяжело и истекали кровью, все
же они еще оставались грозными врагами, так как их было четве-
ро.
Как ни был силен и отважен Спартак, однако после гибели
своего последнего товарища он понял, что настал его смертный
час.
Вдруг глаза фракийца загорелись; ему пришла в голову спаси-
тельная мысль: он решил воспользоваться старинной тактикой Го-
рациев против Куриациев1 — он бросился бежать. Самниты пус-
тились за ним следом.
Толпа загудела, словно пчелиный рой.
Не пробежав и пятидесяти шагов, Спартак вдруг сделал нео-
жиданный поворот, обрушился на ближайшего преследователя и
вонзил ему в грудь кривой меч. Самнит закачался, взмахнул рука-
ми, как будто ища опоры, и упал, а в это время Спартак, набро-
сившись на второго врага и отражая щитом удары его меча, уло-
жил его на месте под восторженные крики зрителей, ибо теперь
уже почти все были па стороне фракийца.
Как только второй самнит упал, подоспел его товарищ — тре-
тий самнит, весь покрытый ранами. Спартак ударил его щитом по
голове, не считая нужным пускать в ход меч и, видимо, не желая
убивать его. Оглушенный ударом, самнит перевернулся и рухнул
на арену. Тотчас же на помощь ему поспешил последний из сам-
нитов, совсем уже выбившийся из сил. Спартак напал на него и,
стараясь не наносить ран, обезоружил противника, выбив из его
рук меч, потом обхватил его своими мощными руками, повалил на
землю и прошептал ему на ухо:
— Не бойся, Крикс, я надеюсь спасти тебя...
Он стал одной ногой на грудь Крикса, а другой — на грудь
самнита, которого оглушил ударом щита; в этой позе он ждал ре-
шения народа.
Единодушные долгие и громовые рукоплескания, словно гул от
подземного толчка, прокатились по всему цирку! Почти все зрите -
1 Горации против Куриациев. — Согласно преданию, поединок трех братьев Го-
рациев, римлян, с тремя братьями Куриациями, выставленными городом Аль-
ба-Лонга, должен был решить исход вооруженной борьбы двух городов. Два
брата Горация были убиты, но третьему удалось одержать победу над Куриа-
циями при помощи маневра, который в данном случае применил Спартак.
424
Толпа загудела, словно пчелиный рой
ли подняли вверх кулак, подогнув большой палец, — обоим сам-
нитам была дарована жизнь.
— Какой храбрый человек! —сказал, обращаясь к Сулле, Ка-
тилина, по лбу которого градом катился пот. — Такому сильному
человеку надо было родиться римлянином!
Между тем слышались сотни возгласов:
— Свободу храброму Спартаку!
Глаза гладиатора засверкали необычным блеском; он поблед-
нел как полотно и приложил руку к сердцу, как бы желая унять
его бешеные удары, вызванные этими словами, этой надеждой.
— Свободу, свободу! — повторяли тысячи голосов.
— Свобода! — прошептал еле слышно гладиатор. — Свобо-
да!.. О боги Олимпа, не допустите, чтобы это оказалось сном! —
И ресницы его увлажнились слезами.
— Нет, нет! Он бежал из наших легионов, — раздался гром-
кий голос, — нельзя давать свободу дезертиру!
И тогда многие из зрителей, проигравшие пари из-за отваги
Спартака, закричали с ненавистью:
— Нет, нет! Он дезертир!
По лицу фракийца пробежала судорога. Он резко повернул
голову в ту сторону, откуда раздался обвинительный возглас, и
стал искать глазами, в которых сверкала ненависть, того, кто бро-
сил это обвинение.
Но тысячи и тысячи голосов кричали:
— Свободу, свободу, свободу Спартаку!..
Невозможно описать чувства гладиатора в те минуты, когда
решался вопрос всей его жизни. Тревога, мучительное ожидание
отразились на его бледном лице; сверкающие лихорадочным огнем
глаза красноречиво говорили о происходившей в нем смене отчая-
ния и надежды.
Этот человек, полтора часа боровшийся со смертью и ни на
одну секунду не терявший присутствия духа, человек, который сра-
жался один против четверых, гладиатор, убивший двенадцать или
четырнадцать своих товарищей по несчастью, не обнаруживая при
этом своего волнения, вдруг почувствовал, что у него подкосились
ноги, и, чтобы не упасть без чувств на арену цирка, он оперся о
плечо одного из лорариев, явившихся убирать трупы.
— Свободу, свободу! — продолжала неистовствовать толпа.
— Он ее достоин! — сказал на ухо Сулле Катилина.
— И он удостоится ее! —воскликнула Валерия, которой в эту
минуту восхищенно любовался Сулла.
— Вы этого хотите? — произнес Сулла, вопросительно глядя
в глаза Валерии, светившиеся любовью, нежностью, сострадани-
ем; казалось, она умоляла о милости к гладиатору. —Хорошо. Да
будет так!
Сулла наклонил голову в знак согласия, и Спартак получил
свободу под шумные рукоплескания зрителей.
426
— Ты свободен! — сказал лорарий Спартаку. — Сулла даро-
вал тебе свободу.
Спартак не отвечал, не двигался и боялся открыть глаза, чтобы
не улетела мечта, страшился обмана и не решался поверить своему
счастью.
— Злодей, ты разорил меня своей храбростью! — прошептал
кто-то над его ухом.
От этих слов Спартак очнулся, открыл глаза и посмотрел на
ланисту Акциана — хозяин Спартака явился на арену вместе с
лорариями поздравить гладиатора, надеясь, что тот останется его
собственностью. Теперь же Акциан проклинал храбрость фракий-
ца: глупейшее милосердие народа и разбойничье великодушие Сул-
лы лишили его двенадцати тысяч сестерциев.
Слова ланисты убедили фракийца в том, что это не сон. Он
встал, величественно выпрямился во весь свой гигантский рост,
поклонился сначала Сулле, потом народу и через двери, ведущие в
камеры, ушел с арены под новый взрыв рукоплесканий.
— Нет, нет, не боги создали все окружающее, — как раз в
эту минуту сказал Тит Лукреций Кар, возобновляя беседу, которую
он вел с юным Кассием и молодым Гаем Меммием Гемелл ом1,
своим близким другом, сидевшим во время зрелища рядом с ним.
Гай Меммий Гемелл страстно любил литературу, искусство и
увлекался философией. Впоследствии Лукреций посвятил ему
свою поэму «De rerum naturae» («О природе вещей»), над которой
он размышлял уже в это время.
— Но кто же тогда создал мир? — спросил Кассий.
— Вечное движение материи и соединение невидимых моле-
кулярных тел. Ты ведь видишь на земле и на небе массу возника-
ющих тел и, не понимая скрытых производящих начал, считаешь,
что все они созданы богами. Никогда ничто не могло и не может
возникнуть из ничего.
— Что же такое тогда Юпитер, Юнона, Сатурн? — спросил
пораженный Кассий, которому очень нравилось слушать рассужде-
ния Лукреция.
— Да это все порождение людского невежества и страха. Я
познакомлю тебя, милый мой мальчик, с единственно верным уче-
нием — с учением великого Эпикура, который не страшился ни
грома небесного, ни землетрясений, наводящих на людей ужас, ни
могущества богов, ни воображаемых молний Юпитера. Борясь с
закоренелыми предрассудками, он, полный нечеловеческой отваги,
осмелился проникнуть в самые сокровенные тайны природы и в
ней открыл происхождение и природу вещей.
В эту минуту воспитатель Кассия напомнил ему о приказании
отца вернуться домой засветло и стал торопить его. Мальчик по-
1 Гай Меммий Гемелл — народный трибун в 66 году до н. э. При выборах кон-
сулов в 53 году до н. э. был осужден за подкуп избирателей и уехал в Грецию;
был человек образованный и одаренный оратор.
427
слушно встал; за ним поднялись Лукреций и Меммий, и все они
стали спускаться по ступенькам к ближайшему запасному выходу.
Однако, чтобы попасть туда, Кассий и его друзья должны были
пройти мимо того места, где сидел Фавст, сын Суллы; около него
стоял, ласково разговаривая с ним, Помпей Великий, который,
оставив оппидум, пришел сюда приветствовать знакомых матрон и
друзей. Кассий пробежал было мимо него, но вдруг, круто остано-
вившись, сказал, обращаясь к Фавсту:
— А ну-ка, Фавст, повтори при таком знаменитом граждани-
не, как Помпей Великий, безумные свои слова, которые ты про-
изнес третьего дня в школе. Ты ведь говорил, что твой отец очень
хорошо поступил, отняв свободу у римлян и сделавшись тираном
нашей родины. Мне бы хотелось услышать от тебя еще раз эти
слова. За них я расшиб тебе кулаком лицо, и синяки еще не про-
шли до сих пор. Теперь я при самом Великом Помпее вздую тебя
еще раз, да покрепче!
Кассий напрасно ждал от противника ответа: Фавст склонил
голову перед удивительным мужеством мальчика, который не по-
боялся поколотить и обругать сына властителя Рима, побуждае-
мый пламенной любовью к свободе, горевшей в его доблестном
сердце. И Кассий, почтительно поклонившись Помпею, а также
Меммию и Лукрецию, удалился из цирка со своим воспитателем.
Как раз в это время из рядов, расположенных над Воротами
смерти, выходил юноша лет двадцати шести, одетый в очень длин-
ную, длиннее обычного, тогу, которая закрывала его худые и тон-
кие ноги. Он был высок ростом и обладал величественной, внуши-
тельной внешностью, хотя лицо у него было болезненное и нежное.
Встав со скамьи, он простился со своей соседкой, молодой женщи-
ной, окруженной поклонниками — юными патрициями и изы-
сканно одетыми щеголями.
— Прощай, Галерия, — сказал юноша, целуя руку красави-
цы.
— Прощай, Марк Туллий, — ответила она. — Не забудь: по-
слезавтра в театре Аполлона дают «Электру» Софокла, и я там
участвую. Приходи.
— Приду обязательно.
— Будь здоров! Прощай, Туллий! — послышалось одновре-
менно несколько голосов.
— Прощай, Цицерон, — сказал, пожимая ему руку, краси-
вый и осанистый человек лет пятидесяти пяти, нарумяненный и
надушенный.
— Да покровительствует тебе Талия, искуснейший Эзоп, —
ответил юноша, пожимая руку великому актеру.
Подойдя к очень красивому человеку лет сорока, сидевшему
рядом с Галерией, он также пожал ему руку, промолвив при этом:
— Да реют над тобой все девять муз, непревзойденный Квинт
Росций, любимейший из друзей моих.
428
Цицерон медленно отошел и с изысканной учтивостью стал
пробираться сквозь толпу, заполнившую все проходы, направляясь
к тому месту около Триумфальных ворот, где, как он заметил,
сидели два племянника Марка Порция Катона Цензора.
Группа зрителей, с которыми простился Марк Туллий Цице-
рон, состояла из служителей искусства: Галерии Эмболарии, кра-
сивой двадцатитрехлетней женщины и самой выдающейся актрисы
того времени, выступавшей преимущественно в трагических ро-
лях; известного трагического актера Эзопа, несмотря на свои пять-
десят пять лет всегда надушенного, нарумяненного и нарядного, и
его соперника — Квинта Росция, великого актера, заставляв-
шего своей игрой плакать, смеяться и сострадать ему весь римский
народ; он сидел рядом с Эмболарией. Это к нему относился про-
щальный привет Цицерона, исполненный горячей дружбы.
Росцию недавно исполнилось сорок лет. Его дарование достиг-
ло полного расцвета, он был очень богат. Его боготворил весь Рим,
самые именитые граждане гордились дружбой с ним; Сулла, Гор-
тензий, Цицерон, Помпей, Лукулл, Квинт Метелл, Цецилий Пий,
Сервилий Ватий Исаврийский, Марк Красс, Корнелий Скрибони-
ан, Курион, Публий Корнелий Сципион Азиатский наперебой при-
глашали его, ласкали и превозносили не только как искуснейшего
актера, но и как человека доблестного и одаренного; это искреннее
и восторженное преклонение было особенно ценно, потому что ис-
ходило от великих людей, возвышавшихся умственно и духовно
над обыденным уровнем.
Возле трех знаменитых актеров группировались звезды мень-
шей величины из артистической плеяды, пленявшей в те годы рим-
скую публику, которая толпами шла в театры смотреть трагедии
Эсхила, Софокла, Еврипида! и Пакувия2, комедии АристофанаЗ,
Менандра*, Филемона5 и Плавта6.
Вокруг Эмболарии, Эзопа, Росция и их сотоварищей теснились
назойливые поклонники, тупые бездельники, одержимые манией
величия, глупейшим тщеславием и жаждой сильных впечатлений
и ощущений.
Марк Туллий Цицерон, пройдя ряды, отделявшие его от Като-
на и Цепи она, подошел к ним и после дружеского приветствия сел
рядом, вступив в разговор с Катоном, к которому испытывал боль-
шое расположение.
1 Эсхил (525 — 456 гг. до н. о.), Софокл (ок. 496 — 406 гг. до н. э.), Еврипид
(480 — 406 гг. до н. э.) — великие греческие драматурги.
2 Пакувий (ок. 220 — 132 гг. до н. о.) — римский сатирик, драматург и живо-
писец.
3 Аристофан (ок. 446 —388 гг. до н. о.) — величайший греческий комедиог-
раф.
4 Менандр (ок. 343 —293 гг. до н. э.) — крупнейший представитель новоатти-
ческой (александрийской) комедии.
5 Филемон — современник Менандра, представитель новоаттической комедии.
6 Плавт (ок. 254 — 184 гг. до н. о.) — римский комедиограф.
429
Марку Туллию Цицерону, как мы уже говорили, в это время
было двадцать шесть лет, он был молод, хорош собой и имел ве-
личавый облик, несмотря на свое болезненное, слабое телосложе-
ние. У него была длинная шея, мужественное лицо с выразитель-
ными, энергичными и правильными чертами, необычайно широкий
лоб, сообразно его могучему уму, густые взъерошенные брови, из-
под которых сверкали большие глаза. На его совершенной формы
губах почти всегда играла улыбка, зачастую ироническая, но даже
в самой иронии своей носившая отпечаток добродушия. Одарен-
ный прозорливым умом, блестящей памятью и красноречием, Ци-
церон благодаря упорному, прилежному труду, которому он отда-
вался с большой любовью, в двадцать шесть лет прославился
одновременно как философ, как оратор и как блестящий, всеми
признанный поэт.
Еще в очень молодые годы Цицерон изучал поэтику у греческо-
го поэта Архия, которого он защищал впоследствии в одной из
своих знаменитых речей. Архий пользовался громкой известностью
благодаря своему поэтическому дарованию и душевным качествам;
в ту пору он жил в доме великого Лукулла, победителя Митридата
и Тиграна^, обучая его детей искусству стихосложения; одновре-
менно он открыл в Риме школу, которую посещали молодые люди
из патрицианских семей. Ко времени нашего повествования Архий
сочинил и опубликовал поэму «О войне кимвров>>, где превозносил
отважного Гая Мария, единственного из всех римлян, который в
период республики семь раз избирался консулом.
Доблестные подвиги Гая Мария не только принесли Риму по-
беду над нумидийским царем Югуртой, но спасли также республи-
ку от губительного нападения тевтонов и кимвров. За эти подвиги
Гай Марий был удостоен наименования третьего основателя Рима.2
Еще будучи учеником в школе Архия, пятнадцати летний Ци-
церон написал поэму «Главк Понтий»3 * *, которая плавностью стиха
и красотой стиля заставила заговорить о нем; тогда еще не было
Лукреция, Катулла*, Вергилия6, Овидия6, Горация?, обогативших
латинский язык своими дивными поэтическими творениями.
Посещение школы Архия не мешало Цицерону усердно слу-
1 Тигран II Великий (95 — 56 гг. до н. э.) — царь Армении, зять и союзник
Митридата Понтийского, успешно воевал с Парфией. Был разбит римским
полководцем Лукуллом.
2 Первые двое — легендарные Ромул и Рем.
3 "Главк Понтий" — приписываемая Цицерону поэма, не дошедшая до нас.
Главк — морской бог, покровитель рыбаков и мореплавателей.
4 Катулл (ок. 80 —54 гг. до н. э.) — римский поэт-лирик.
5 Вергилий (70 — 19 гг. до н. э.) — Публий Вергилий Марон, великий римский
поэт, автор «Энеиды*.
6 Овидий (43—17 гг. до н. э.) — Публий Овидий Назон, знаменитый римский
поэт. Крупнейшее, произведение Овидия —«Метаморфозы* («Превращения*).
7 Квинт Гораций Флакк (65 — 8 гг. до н. э.) — выдающийся римский поэт.
430
шать лекции сначала философа-эпикурейца Федра1, потом стоика
Диодота и академика Филона, бежавших из Афин, которыми за-
владел Митридат. Он слушал замечательные лекции по красноре-
чию, которые читал в Риме в течение двух лет знаменитый Молон
Родосский^. Красноречие Молона было столь необыкновенным,
что он первым получил разрешение выступать в сенате на грече-
ском языке без посредничества переводчика.
Цицерон с большим усердием изучал законоведение под руко-
водством обоих Сцевол1 2 3, сенаторов и ученых юристов: старший
был авгуром4, младший — верховным жрецом5. Они обучали юно-
шу самым тонким приемам и тайнам юриспруденции.
Когда ему было только восемнадцать лет, он участвовал в Мар-
сийской, или Союзнической, войне под началом Помпея Великого,
и, как он сам потом рассказывал, его поражали храбрость и посто-
янные удачи Суллы.
За два года до описываемых событий Марк Туллий впервые
появился на Форуме и произнес речь в защиту Квинтия. Некий
кредитор, которого защищал знаменитый Гортензий, требовал у
Квинтия возврата своего имущества. Цицерон, тогда еще только
начинавший свою карьеру, решительно отказывался выступать
против грозного Гортензия, но актер Росций, с которым он был
очень дружен, просил за своего родственника Квинтия. Цицерон
согласился и выступил; он говорил столь убедительно и так обво-
рожил судей, что выиграл тяжбу.
Потом Цицерон выступил с большим подъемом в защиту прав
одной гражданки из Арретия против декрета Суллы, по которому
жители Арретия были лишены прав гражданства. Цицерон, по ха-
рактеру скорее робкий и нерешительный, говорил с большим му-
жеством, и в этом сказались его душевная чистота и честность.
Выступление это наделало много шума.
Но речь, явившаяся венцом славы юного Туллия и доставив-
шая ему огромную известность, была произнесена им в защиту
Секста Росция Америйского, обвинявшегося отпущенником Суллы
Корнелием Хрисогоном в отцеубийстве. Защитительная речь Ци-
церона была необыкновенно страстной, живой, настойчивой и
1 Федр — философ-эпикуреец, живший в Риме и Афинах, учитель Цицерона.
2 Молон Родосский — родосский ритор. Цезарь и Цицерон учились у него крас-
норечию.
3 Имеются в виду: 1) Квинт Муций Сцевола — в 121 году до н. э. управлял
Азией; мужественно выступал против Суллы в сенате. 2) Муций Сцевола —
верховный жрец; занимал должность наместника Азии. Убит в 82 году до н. э.
Оставил по себе славу честного человека, горячего патриота, выдающегося
правоведа и оратора.
4 Авгур — римский жрец, предсказывавший на основании наблюдения за поле-
том и клевом птиц волю богов и исход того или иного предприятия.
5 Верховный жрец возглавлял коллегию понтификов, состоявшую из восьми, а
потом пятнадцати человек и ведавшую всеми вопросами культа.
431
красноречивой. Росций Америйский был оправдан, а Цицерона
объявили достойным соперником Гортензия, — он на этот раз вы-
ступал противником Гортензия и одержал над ним победу.
В те дни среди различных слоев населения Рима ходила по
рукам поэма Цицерона. Она еще усилила всеобщее восхищение
одаренностью ее автора; Цицерону суждено было в дальнейшем
вознести латинский язык на недосягаемую высоту своими произве-
дениями, и трудно сказать, чем следует в них больше восхищаться:
теоретической ли глубиной, чистотой нравственного чувства, вели-
чием мыслей, блеском стиля или же очарованием формы, отлича-
ющейся аттическим изяществом.
Поэма, о которой мы упомянули, называлась «Марий»; от нее
дошел до нас лишь небольшой фрагмент. Она была написана в
честь Гая Мария, родившегося, как и Цицерон, в Арпине и безмер-
но им почитаемого.
Мы должны просить прощения у наших читателей за частые
отступления, но они вызываются как самой темой, так и необхо-
димостью давать наброски портретов выдающихся людей послед-
него века свободного Рима, отличавшихся либо мужеством и доб-
родетелями, либо мрачными и ужасными пороками, либо чудес-
ными деяниями.
Теперь же восстановим прерванную нить нашего повествова-
ния.
— Неужели, о великие боги, то, что рассказывают о тебе,
правда? — спросил с удивлением Цицерон юного Катона.
— Да, правда, —отвечал, насупившись, мальчик. —А разве
я не был прав?
— Ты был прав, храбрейший из юношей, —тихо ответил Ци-
церон, целуя Катона в лоб, —но, к сожалению, не всегда возмож-
но громко говорить правду, нередко право должно уступать силе.
И оба на секунду замолчали.
— Но как же случилось, что... — спросил Туллий Сарпедона,
наставника обоих юношей.
— Из-за ежедневных убийств, совершавшихся по приказанию.
Суллы, — прервал его Сарпедон, — я должен был раз в месяц
бывать у диктатора с двумя своими воспитанниками, для того что-
бы Сулла, при его безумной страсти к истреблению, относился к
ним благосклонно, считал их в числе своих друзей и чтобы ему в
голову не пришла шальная мысль занести их в проскрипционные
списки. Сулла действительно всегда принимал их благосклонно и,
обласкав обоих мальчиков, отпускал с приветливыми словами.
Как-то раз, выйдя от него и пересекая Форум, мы услышали ду-
шераздирающие стоны, доносившиеся из-под сводов Мамертин-
ской тюрьмы...
— Ия спросил у Сарпедона, — прервал его Катон. — «Кто
это кричит?» — «Это граждане, которых убивают по приказу Сул-
432
лы*>, — ответил он мне. «За что же их убивают?» — спросил я.
«За то, что они любят свободу и преданы ей».
— Тогда этот безумец, — сказал Сарпедон, в свою очередь
прерывая Катона, — сказал мне изменившимся голосом и очень
громко, так что, к несчастью, слышали все окружающие: «Почему
ты не дал мне меч? Ведь я мог несколько минут назад убить этого
лютого тирана моей родины!»
Немного помолчав, Сарпедон прибавил:
— Так как слух об этом дошел до тебя...
— Многим известен этот случай, — ответил Цицерон, — и
все говорят с восторгом о мужестве мальчика...
— А что, если, на беду его, это дойдет до Суллы? — восклик-
нул в отчаянии Сарпедон.
— Что мне до того? — презрительно произнес, нахмурив бро-
ви, Катон. — Все, что я сказал, я могу повторить и в присутствии
того, перед кем вы все трепещете. Хотя я еще очень молод, кля-
нусь всеми богами Олимпа, меня он не заставит дрожать!
Цицерон и Сарпедон, пораженные, переглянулись, а мальчик
с воодушевлением воскликнул:
— Ах, если бы на мне была уже тога!
— Что же ты тогда сделал бы, безумец? — спросил Цицерон,
но тут же добавил: — Да замолчишь ли ты наконец!
— Я бы вызвал на суд Луция Корнелия Сул л у и всенародно
предъявил ему обвинение...
— Замолчи, замолчи же! —воскликнул Цицерон. —Ты всех
нас хочешь погубить! Я неразумно воспевал подвиги Мария, я за-
щищал на двух процессах моих клиентов, которые не были при-
верженцами Суллы, и, разумеется, не снискал этим расположения
бывшего диктатора. Неужели ты хочешь, чтобы из-за твоих бе-
зумных слов мы последовали за неисчислимыми жертвами его сви-
репости? А если нас убьют, избавим ли мы тем самым Рим от
мрачного могущества тирана? Ведь страх оледенил в жилах рим-
лян их древнюю кровь, тем более что Сулле действительно сопут-
ствуют счастье и удача, и он всесилен...
— Вместо того чтобы называться Счастливым, лучше бы ему
именоваться Справедливым, — ответил Катон уже шепотом, по-
винуясь настоятельным увещаниям Цицерона; и, бормоча что-то,
он мало-помалу успокоился.
В это время андабаты развлекали народ фарсом — кровавым,
мрачным фарсом, участники которого, все двадцать злосчастных
гладиаторов, должны были расстаться с жизнью.
Сулла уже пресытился зрелищем, он был занят одной-единст-
венной мыслью, завладевшей им. Он встал и направился туда, где
сидела Валерия, любезно поклонился, окинув ее долгим взглядом,
которому постарался придать, насколько мог, выражение нежно-
сти, покорности, приветливости, и спросил:
433
— Ты свободна, Валерия?
— Несколько месяцев назад я разошлась со своим мужем...
— Я знаю, — ответил Сулла, на которого Валерия смотрела
ласково своими черными глазами. — А меня, — спросил бывший
диктатор после минутной паузы, — меня могла бы ты полюбить?
— От всей души! — ответила Валерия, опустив глаза, и об-
ворожительная улыбка приоткрыла ее красивые губы.
— Я люблю тебя, Валерия. Мне кажется, никогда еще я так
не любил! — произнес Сулла дрожащим от волнения голосом.
Оба умолкли. Бывший диктатор Рима взял руку красавицы и,
горячо поцеловав ее, добавил:
— Через месяц ты будешь моей женой.
И в сопровождении своих друзей он покинул цирк.
Глава третья
ТАВЕРНА ВЕНЕРЫ ЛИБИТИНЫ
На одной из самых дальних узких и грязных улиц Эсквилина,
около старинной городской стены времен Сервия Туллия, а именно
между Эсквилинскими и Кверкветуланскими воротами, находилась
открытая днем и ночью, а больше всего именно ночью, таверна,
названная именем Венеры Либитины, или Венеры Погребаль-
ной, — богини мертвых, смерти и погребения. Таверна эта, веро-
ятно, называлась так потому, что близ нее с одной стороны нахо-
дилось маленькое кладбище для плебеев, а с другой стороны,
вплоть до базилики Сестерция, тянулся пустырь, куда бросали тру-
пы слуг, рабов и самых бедных людей; лишь волки да коршуны
справляли по ним кровавую тризну.
Над входом в таверну помещалась вывеска с изображением
Венеры, более похожей на отвратительную Мегеру, чем на богиню
красоты, — очевидно, ее рисовал незадачливый художник. Фо-
нарь, раскачиваемый ветром, освещал эту жалкую Венеру, но она
ничуть не выигрывала от того, что ее можно было лучше рассмот-
реть. Все же этого скудного освещения было достаточно, чтобы
привлечь внимание прохожих к высохшей буковой ветке, прикреп-
ленной над входом в таверну, и несколько рассеять мрак, царив-
ший в этом грязном переулке.
Войдя в маленькую, низкую дверь и спустившись по камням,
небрежно положенным один на другой и служившим ступеньками,
посетитель попадал в закопченную и сырую комнату.
Направо от входа, у стены, находился очаг, где ярко пылал
огонь и готовились в оловянной посуде разные кушанья, среди
которых была традиционная кровяная колбаса и неизменные бит-
ки; никто не рискнул бы узнать, из чего они делались. Готовила
всю эту снедь Лутация Одноглазая, хозяйка и распорядительница
этого заведения.
Рядом с очагом в небольшой открытой нише стояли четыре
терракотовые статуэтки, изображавшие ларов — покровителей
домашнего очага; в их честь горела лампада и лежали букетики
цветов и венки.
У очага стоял небольшой, весь перепачканный столик и ска-
мейка некогда красного цвета с позолотой; в минуты, свободные
от обслуживания посетителей, на ней сидела Лутация, хозяйка
таверны.
Вдоль стен, направо и налево, а также перед очагом расстав-
лены были старые обеденные столы, а вокруг них — длинные то-
порные скамьи и колченогие табуретки.
С потолка свешивалась жестяная лампада в четыре фитиля,
которая вместе с огнем, ярко пылавшим в очаге, рассеивала тьму,
царившую в этом подземелье.
435
Напротив входной двери в стене была пробита дверь, которая
вела во вторую комнату, поменьше и чуть почище первой. В углу
горел светильник с одним фитилем, слабо освещавший комнату; в
полумраке виден был только стол и два обеденных ложа.
Десятого ноября 675 года, около часа первого факела, в тавер-
не Венеры Либитины было особенно много народу, — шум и гам
наполняли не только лачугу, но и весь переулок. Лутация Одно-
глазая вместе со своей рабыней, черной, как сажа, эфиопкой, суе-
тилась, стараясь удовлетворить раздававшиеся одновременно со
всех сторон шумные требования проголодавшихся посетителей.
Лутация Одноглазая, сорокапятилетняя женщина, высокая,
сильная, плотная и краснощекая, с изрядной проседью в каштано-
вых волосах, была в молодости красавицей. Но лицо ее обезобра-
зил шрам, шедший от виска до носа. Шрам проходил через вытек-
ший правый глаз, веко его закрывало пустую глазницу. За это
увечье Лутацию много лет называли «монокола», то есть одногла-
зая.
Когда-то, в молодости, Лутация была женой легионера Руфи-
но, больше года храбро сражавшегося в Африке против Югурты.
Когда Гай Марий победил нумидийского царя и Руфино вместе
с Марием вернулся в Рим, Лутация была в расцвете красоты,
но — увы! —не во всем подчинялась предписаниям, касающимся
брака, изложенным в Законах двенадцати таблиц!. В один пре-
красный день муж приревновал ее к мяснику, свежевавшему по
соседству свиней, выхватил меч и прикончил соседа, затем ударом
меча постарался внушить жене необходимость соблюдения указан-
ных законов; память об этом осталась у нее на всю жизнь. Руфино
думал, что убил жену. Боясь, что придется отвечать перед квесто-
рами не столько за смерть Лутации, сколько за убийство мясника,
он поспешил в ту же ночь уехать. Сражаясь под начальством бо-
готворимого им полководца Гая Мария, он был убит во время па-
мятного боя при Аквах Секстиевых, где доблестный уроженец Ар-
пина2, разбив наголову тевтонские орды, спас Рим от величайшей
опасности.
Через много месяцев, оправившись от ужасной раны, Лутация
извлекла все свои сбережения, кое-кто помог ей, и она собрала
небольшую сумму, на которую могла купить обстановку для тавер-
ны. Прибегнув к великодушию Квинта Цецилия Метел ла Нуми-
дийского3, она получила в дар эту жалкую лачугу.
1 Законы двенадцати таблиц относятся к середине V века до н. э. и отражают
социальные отношения в римском обществе в момент его перехода к рабовла-
дению. Не касаясь основ государственного строя, они ретулировали взаимоот-
ношения правовые, а также и семейные. Эти законы были написаны на две-
надцати бронзовых таблицах и выставлены на Форуме.
2 Уроженец Арпина — Гай Марий.
3 Квинт Цецилий Метелл Нумидийский был послан в 109 году до н. э. в Афри-
ку для борьбы с Югуртой; нанес ему поражение в битве при реке Мугуле и
после этой победы получил прозвище «Нумидийского».
436
Несмотря на свое обезображенное лицо, услужливая и веселая
Лутация еще привлекала некоторых посетителей; не раз из-за нее
происходили драки.
Заходили в таверну Венеры Либитины бедняки ремесленни-
ки — плотники, гончары, кузнецы, — а также самые отпетые
забулдыги: могильщики, атлеты из цирка, комедианты и шуты са-
мого низкого пошиба, гладиаторы и нищие, притворявшиеся ка-
леками.
Но Лутация Одноглазая не отличалась щепетильностью и не
обращала внимания на всякие тонкости — ведь таверна ее не бы-
ла предназначена для менял, всадников и патрициев. К тому же
добродушная Лутация считала, что, по воле Юпитера, солнце си-
яет на небе одинаково как для богатых, так и для бедных, и если
для богачей открыты винные и пирожные лавки, трактиры и гос-
тиницы, то и бедняки должны иметь где-то пристанище. А кроме
того, Лутация успела убедиться что квадрант, асе и сестерций1 из
кармана бедняка или какого-нибудь мошенника ничем не отлича-
ются от таких же монет из кошелька зажиточного горожанина или
надменного патриция.
— Лутация, черт возьми, скоро ли ты подашь эти проклятые
битки? — орал старый гладиатор, лицо и грудь которого были
покрыты шрамами.
— Ставлю сестерций, что Лувений доставляет ей с Эсквилин-
ского поля мертвечину, недоеденную воронами. Вот из какого мяса
Лутация готовит свои дьявольские битки! —кричал нищий, сидев-
ший рядом со стариком гладиатором.
Громкий хохот раздался в ответ на зловещую шутку нищего,
притворявшегося калекой. Однако могильщику Лувению, корена-
стому толстяку с багровым и угреватым лицом, выражавшим тупое
равнодушие, не пришлась по вкусу шутка нищего, и в отместку он
громко заявил:
— Лутация, послушай честного могильщика: когда готовишь
битки для этого чумазого В ел ления (так звали нищего), клади в
них тухлую говядину — ту самую, что он привязывает веревкой к
груди и выдает за кровавые раны. Никаких ран у него и в помине
нет, только надувает сердобольных людей, чтобы ему подавали по-
больше.
За этой репликой последовал новый оглушительный взрыв хо-
хота.
— Не будь Юпитер лентяем и не спи он так крепко, уж он
истратил бы одну из своих молний и мигом испепелил бы тебя!
Прощай тогда могильщик Лувений, бездонный, зловонный бурдюк!
— Клянусь черным скипетром Плутона, я так отделаю кула-
ками твою варварскую рожу, таких язв насажаю, что тебе не при-
дется обманывать людей, попрошайка, будешь молить о жалости
по праву.
1 Асе, квадрант, сестерций — мелкие римские монеты.
437
— А ну подойди, подойди, пустомеля! —вскочив с места, во-
пил во все горло нищий, потрясая кулаками. — Подойди! Я тебя
живо отправлю к Харонту и, клянусь крыльями Меркурия, при-
бавлю тебе из своих денег еще одну медную монетку: всажу ее тебе
в твои волчьи зубы, держи крепче!
— Перестаньте вы, старые клячи! — заревел Гай Тауривий,
огромного роста атлет из цирка, увлеченный игрой в кости. —
Перестаньте, а не то, клянусь всеми богами Рима, я так вас стукну
друг ° дружку, что перебью все ваши трухлявые кости и превращу
вас в трепаную коноплю!
К счастью, в эту минуту Лутация Одноглазая и ее рабыня,
эфиопка Азур, внесли и поставили на стол два огромнейших блю-
да, наполненных дымящимися битками. На них с жадностью на-
бросились две самые большие компании из числа собравшихся в
таверне.
Сразу водворилась тишина. Счастливцы, первыми получившие
еду, придя в веселое настроение, пожирали битки и находили
стряпню Лутации превосходной. А в это время за другими столами
играли в кости, перемешивая игру с грубым богохульством и раз-
говорами на злободневную тему — о бое гладиаторов в цирке, на
котором посчастливилось присутствовать кое-кому из посетителей,
являвшихся свободными гражданами^ Они рассказывали чудеса на
удивление тем, кто принадлежал к сословию рабов и не допускался
на зрелища в цирк. Все в один голос превозносили мужество и силу
Спартака.
Лутация сновала взад и вперед, подавала на столы колбасу.
Мало-помалу в таверне Венеры Либитины установилась тишина.
Первым нарушил молчание старый гладиатор.
— Я двадцать два года бился в амфитеатрах и цирках, —
громко сказал он. — Меня, правда, немножко продырявили, рас-
пороли и опять сшили, а все-таки я спас свою шкуру, значит,
храбростью и силой меня не обидели боги. Но, скажу вам, я еще
не встречал и не видывал такого гладиатора, такого силача и та-
кого фехтовальщика, как Спартак Непобедимый!
— Родись он римлянином, — добавил покровительственным
тоном атлет Гай Тауривий (сам он родился в Риме), — его можно
было бы возвести в герои.
— Как жаль, что он варвар!1 — воскликнул Эмилий Варин,
красивый юноша лет двадцати, с лицом, уже изборожденным
преждевременными морщинами.
— Ну и счастливец же этот Спартак! — заметил старый хро-
мой легионер, сражавшийся в Африке; лоб его пересекал широкий
рубец. — Хоть он и дезертир, а ему даровали свободу! Слыханное
ли дело! Сулла, видимо, был в добром расположении, вот и рас-
щедрился!
1 Варвар — у римлян: чужеземец, неприятель.
438
— Вот, должно быть, злился л анкета Акциан! — сказал ста-
рый гладиатор.
— Да он всем плакался: ограбили, разорили, погубили!..
— Ничего, за свой товар он получил звонкой монетой!
— Да, надо правду сказать, товар был хорош! Такие молод-
цы — один лучше другого!
— Кто же спорит, товар был хорош, но и двести двадцать
тысяч сестерциев тоже деньги немалые.
— Да и еще какие! Клянусь Юпитером Статором!
— Клянусь Геркулесом! — воскликнул атлет. — Мне бы их,
эти денежки! Как мне хочется познать все радости, которые может
дать человеку золото!
— Ты?.. А мы-то что же? Ты думаешь, Тауривий, мы не су-
мели бы вкусить наслаждений, заполучив двести двадцать тысяч
сестерциев?
— Сорить деньгами дело нетрудное, да не всякий умеет ско-
пить их.
— Только вы уж не убеждайте меня, что Сулле трудом доста-
лись его богатства.
— Он начал с того, что получил наследство от одной женщи-
ны... из Никополя...
— Она уже была в летах, когда влюбилась в него; а он был
тогда еще молод и если не красив, то, уж наверное, не так уродлив,
как теперь.
— Умирая, она завещала ему все свои богатства.
— А в молодости он был беден. Я знал одного гражданина, у
которого Сулла долго жил в доме нахлебником, — сказал ат-
лет, — он получал три тысячи сестерциев в год.
— В войне с Митридатом, при осаде и взятии Афин, Сулла
сумел захватить львиную долю добычи. Вот тогда он приумножил
свое богатство. А потом наступили времена проскрипций, и по
приказу Суллы было убито семнадцать консулов, шесть преторов’,
шестьдесят эдилов и квесторов, триста сенаторов, тысяча шестьсот
всадников и семьдесят тысяч граждан. И как вы думаете, куда
пошло все их имущество? Прямо в казну? А Сулле так-таки ничего
и не перепало?
— Хотелось бы мне получить хотя бы самую малую толику
того, что ему досталось во времена проскрипций!
— И все же, — задумчиво сказал Эмилий Варин, хорошо об-
разованный юноша, склонный в этот вечер пофилософство-
вать, — пусть Сулла из бедняка превратился в богача, пусть он
возвысился из неизвестности и стал диктатором Рима, триумфато-
ром, пусть ему воздвигли золотую статую перед рострами с над-
1 Претор — а) должностное лицо, стоявшее степенью ниже консула и имевшее
в своем ведении судебную власть; главной обязанностью преторов была охрана
порядка в городе; б) наместник римской провинции с правом главнокоманду-
ющего.
439
лисью: «Корнелий Сулла Счастливый, император», а все же этот
всемогущий человек страдает неизлечимой болезнью, которую не в
силах победить ни золото, ни науки.
Слова эти произвели глубокое впечатление на весь собравший-
ся здесь сброд, и все единодушно воскликнули:
— Да, верно, верно!..
— Так ему и надо! — со злобой крикнул хромой легионер,
сражавшийся в войсках Гая Мария в Африке и благоговевший
перед памягью своего полководца. — Поделом ему! Пускай пому-
чится. Он бешеный зверь, чудовище в человеческом обличье! Это
ему зачлась пролитая им кровь шести тысяч самнитов. Они сдались
Сулле при условии, что он сохранит им жизнь, и все шесть тысяч
человек были умерщвлены в цирке. Когда в них метали там стре-
лы, сенаторы, собравшиеся в курии Гостилия, услыхав душеразди-
рающие крики несчастных, в страхе вскочили с мест, а Сулла пре-
спокойно продолжал свою речь и лишь холодно заметил сенаторам,
чтобы они слушали его внимательно и не беспокоились по поводу
того, что происходит снаружи: там просто дают, по его приказу,
урок кучке презренных негодяев.
— А резня в Пренесте, где он за одну ночь, не щадя ни пола,
ни возраста, перебил все злосчастное население города — двенад-
цать тысяч человек!
— Не он ли разрушил и сровнял с землей Сульмон, Сполетий,
Интерамну, Флоренцию, самые цветущие города Италии, за то,
что они были приверженцами Мария и нарушили верность Сулле?
— Эй, ребята, замолчите! — крикнула Лутация; она сидела
на скамейке и укладывала на сковородку зайчатину, которую со-
биралась жарить. — Вы, сдается мне, хулите диктатора Суллу
Счастливого? Предупреждаю, держите язык за зубами! Я не хочу,
чтобы в моей таверне поносили величайшего гражданина Рима!
— Так вот оно что! Оказывается, косоглазая-то — сторонни-
ца Суллы! Ах ты проклятая! — воскликнул старый легионер.
— Эй ты, Меттий, — заорал могильщик Лувений, — говори
с уважением о нашей любезной Лутации!
— Клянусь щитом Беллоны, ты у меня замолчишь! Вот еще
новость! Какой-то могильщик смеет приказывать африканскому
ветерану!
Неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, как вдруг с
улицы послышался нестройный хор женских голосов.
— Это Эвения, — заметил один из гостей.
— Это Луцилия.
— Это Диана.
Все взгляды устремились на дверь, в которую входили, танцуя,
пять девиц в чересчур коротких одеждах.
Мы не будем останавливаться на сцене, последовавшей за по-
явлением женщин; отметим лучше то усердие, с которым Лутация
и ее рабыня накрывали на стол, — судя по приготовлениям, ужин
обещал быть роскошным.
440
— Кого это ты ждешь сегодня вечером в свою харчевню, для
кого жаришь, драных кошек и хочешь выдать их за зайцев? —
спросил нищий Веллений.
— Не ждешь ли ты, часом, к ужину Марка Красса?
— Нет, она ждет самого Помпея Великого!
Смех и остроты продолжались, как вдруг в дверях таверны
появился человек огромного роста и могучего телосложения; хотя
волосы у него уже были с сильной проседью, он все еще был хорош
собой.
— А, Требоний!.. Здравствуй, Требоний!.. Добро пожаловать,
Требоний! — послышалось одновременно из разных углов тавер-
ны.
Требоний был ланистой; несколько лет назад он закрыл свою
школу и жил на сбережения, скопленные от этого прибыльного
занятия. Но привычка и склонность тянули его в среду гладиато-
ров, и он был завсегдатаем всех дешевых трактиров и кабаков
Эсквилина и Субуры, в которых шумно веселились эти пасынки
судьбы.
Поговаривали, что он, несмотря на то что сам происходил из
гладиаторов и гордился связью с ними, оказывал услуги и патри-
циям. Во время гражданских смут ему поручали нанимать большое
число гладиаторов.
Говорили, что под началом Требония были целые полчища гла-
диаторов, во главе которых он появлялся то на Форуме, то в
комициях, когда обсуждался какой-нибудь важный вопрос и кое-
кому выгодно было навести страх на судей или создать замешатель-
ство, а подчас и затеять драку во время выборов судей или долж-
ностных лиц. Утверждали, что Требоний получал большую выгоду
от подобных занятий.
Как бы то ни было, Требоний считался другом и покровителем
гладиаторов, и в этот день по окончании зрелищ в цирке, на кото-
рых он, как всегда, присутствовал, он дождался Спартака у входа,
обнял его, расцеловал и, поздравив, пригласил на ужин в таверну
Венеры Либитины.
Требоний пришел в таверну Лутации в сопровождении Спар-
така и десятка других гладиаторов.
Спартак все еще был в той пурпурной тунике, в которой сра-
жался на арене цирка. На плечи его был накинут плащ покороче
тоги; солдаты носили обычно подобные плащи поверх доспехов.
Спартак получил этот плащ во временное пользование у одного
центуриона, друга Требония.
Завсегдатаи таверны встретили гостей шумными приветствия-
ми. Побывавшие в этот день в цирке с гордостью показывали дру-
гим героя дня — мужественного Спартака.
— Сюда, сюда, доблестный гладиатор, — сказала Лутация,
опережая Спартака и Требония и приглашая их в другую комна-
ту, — тут для вас приготовлен ужин. Идите, идите, — добавила
441
она, — твоя Лутация, Требоний, позаботилась о тебе. Угощу вас
отменным жарким: такого зайца не подадут к столу даже у Марка
Красса!
— Что ж, попробуем, оценим твои кушанья, плутовка ты эда-
кая! — отвечал Требоний, легонько похлопывая Лутацию по пле-
чу. — А пока что подай нам амфору старого велитернского. Толь-
ко смотри — старого!
— Всеблагие боги! —воскликнула Лутация, заканчивая при-
готовления к ужину, в то время как гости садились за стол. —
Всеблагие боги! Он еще предупреждает — «старого»! Да я самого
лучшего приготовила!.. Подумать только —пятнадцати летней вы-
держки! Это вино хранится со времен консульства Гая Целлия
Кальда! и Луция Домиция Агенобарба!1 2
Пока Лутация занимала гостей, ее рабыня, эфиопка Азур, при-
несла амфору. Она сняла печать, которую гости принялись рас-
сматривать, передавая один другому, и налила часть вина в высо-
кий сосуд из толстого стекла, до половины наполненный водой, а
остаток вина перелила из амфоры в меньший сосуд, предназначен-
ный для чистого, неразбавленного вина. Оба сосуда Азур водрузила
на стол, а Лутация перед каждым из гостей поставила чаши. Меж-
ду сосудами она поместила черпак, им наливали в чаши чистое или
разбавленное вино.
Вскоре гладиаторы получили возможность оценить искусство
Лутации, приготовившей жаркое из зайца, а также решить, сколь-
ко лет насчитывало вино. Если велитернское и не вполне соответ-
ствовало дате, помеченной на амфоре, когда ее запечатывали, все
же вино было признано выдержанным и весьма недурным.
Ужин удался, вина было вволю, гладиаторы веселились от ду-
ши. Все располагало к дружеской беседе и оживлению, и вскоре
действительно стало очень шумно.
Один только Спартак, которого все осыпали восторженными
похвалами, не разделял общего веселья, не шутил, ел как бы не-
хотя. Быть может, он все еще был во власти пережитого за этот
день и не успел прийти в себя от ошеломляющего сознания не-
жданно обретенной свободы. Казалось, над его головой нависло
облако печали и тоски, и ни острой шуткой, ни ласковым словом
сотрапезникам не удавалось разогнать его грусть.
— Клянусь Геркулесом, милый Спартак, я не могу понять те-
бя!.. — обратился к нему Требоний и хотел было налить велитер-
нского в чашу Спартака, но заметил, к своему удивлению, что она
полна. — Что с тобою? Почему ты не пьешь?
— Отчего ты такой грустный? — спросил один из гостей.
— Клянусь Юноной, матерью богов! — воскликнул другой
гладиатор, судя по говору — самнит. — Можно подумать, что мы
1 Гай Целлий Кальд — народный трибун в 107 году до н. э., консул в 94 году
до н. э., сторонник Мария.
2 Луций Домиций Агенобарб — консул в 94 году до н. о., приверженец Суллы;
умерщвлен по приказанию Мария Младшего (приемного сына Гая Мария).
442
собрались не на товарищескую пирушку, а на поминальную триз-
ну. И ты, Спартак, как будто празднуешь не свою свободу, а оп-
лакиваешь смерть своей матери!
— Матери! — с громким вздохом повторил Спартак, словно
потрясенный этими словами.
И, так как он опечалился еще больше, бывший ланиста Тре-
боний встал и, подняв свою чашу, воскликнул:
— Предлагаю выпить за свободу!
— Да здравствует свобода! — дружно закричали гладиаторы;
при одном этом слове у них засверкали глаза. Все встали и высоко
подняли свои чаши.
— Ты счастлив, Спартак, что добился свободы при жизни, —
с горечью сказал белокурый молодой гладиатор, — а к нам она
придет только вместе со смертью!
При возгласе «свобода» лицо Спартака прояснилось; улыбаясь,
он высоко поднял свою чашу и звучным, сильным голосом воск-
ликнул:
— Да здравствует свобода!
Но печальные слова молодого гладиатора так взволновали его,
что он не мог допить чашу — вино не шло ему в горло, и Спартак
снова опустил голову. Он поставил чашу и сел, погрузившись в
глубокое раздумье. Наступило молчание, глаза десяти гладиаторов
были устремлены на счастливца, получившего свободу, в них све-
тились зависть и радость, веселье и печаль.
Вдруг' Спартак прервал молчание. Задумчиво устремив непод-
вижный взгляд на стол, медленно отчеканивая слова, он произнес
вслух строфу знакомой всем песни — ее обычно пели гладиаторы
в часы фехтования в школе Акциана:
Он родился свободным1
Под отеческим кровом,
Но в железные цепи
Был врагами закован.
Не за родину ныне
Бьется он на чужбине,
Не за милый далекий
За родительский кров
Льется в битве жестокой
Гладиатора кровь.
— Наша песня! — шептали удивленно и радостно некоторые
из гладиаторов.
Глаза Спартака засияли от счастья, но тотчас, как бы желая
скрыть свою радость, причину которой не мог уяснить себе Требо-
ний, Спартак опять помрачнел.
— Из какой вы школы гладиаторов? — спросил он своих со-
трапезников.
1 Перевод стихотворных текстов М. Талова.
443
— Ланисты Юлия Рабеция.
Спартак взял свою чашу и, с равнодушным видом выпив вино,
произнес, повернувшись к выходу, словно обращался к служанке,
входившей в эту минуту:
— Света!
Гладиаторы переглянулись, а молодой белокурый самнит про-
молвил с рассеянным видом, как будто продолжая прерванный
разговор:
— И свободы!.. Ты ее заслужил, храбрый Спартак!
И тут Спартак обменялся с ним быстрым выразительным
взглядом — они поняли друг друга.
Как раз в то мгновение, когда юный гладиатор произносил эти
слова, раздался громкий голос человека, появившегося в дверях:
— Ты заслужил свободу, непобедимый Спартак!
Все повернули голову и увидели у порога неподвижно стояв-
шего человека могучего сложения, в широкой венуле1 темного цве-
та; то был Луций Сергий Катил ина.
При слове «свобода», которое подчеркнул Катил ина, Спартак
и все гладиаторы, за исключением Требония, обратили к нему воп-
рошающие взгляды.
— Катил ина! — воскликнул Требоний; он сидел спиной к
дверям и не сразу заметил вошедшего.
Он поспешил навстречу Катилине, почтительно поклонился
ему и, по обычаю, поднеся в знак приветствия руку к губам, ска-
зал:
— Привет тебе, славный Каталина!.. Какой доброй богине,
нашей покровительнице, обязаны мы честью виден» тебя среди нас
в такой час и в таком месте?
— Я искал тебя, Требоний, — ответил Каталина, — а также
и тебя, — добавил он, повернувшись к Спартаку.
Услыхав имя Каталины, известного всему Риму своей жесто-
кой непреклонностью, силой и отвагой, гладиаторы переглянулись;
некоторые, надо заметать, испугались и побледнели. Даже сам
Спартак, в груди которого билось бесстрашное сердце, невольно
вздрогнул, услышав голос грозного патриция; нахмурив лоб, он
пристально смотрел на Каталину.
— Меня? — спросил удивленный Спартак.
— Да, именно тебя, — спокойно ответил Каталина, сев на
скамью, которую ему пододвинули, и сделал знак, приглашая всех
садиться. — Я не думал встретить тебя тут, даже не надеялся на
это, но я был почта уверен, что застану здесь Требония и он научит
меня, как найти отважного и доблестного Спартака.
Пораженный Спартак не спускал глаз с Каталины.
— Тебе дали свободу, и ты достоин ее. Но у тебя нет денег,
чтобы прожить до той поры, пока ты найдешь заработок. А так как
1 Пенула — верхнее дорожное платье; теплый плащ с капюшоном.
444
благодаря твоей храбрости я выиграл больше десяти тысяч сестер-
циев, держа пари с Гнеем Корнелием Долабеллой, я и искал тебя,
чтобы вручить тебе часть выигрыша. Она твоя: если я рисковал
деньгами, то ты в продолжение двух часов рисковал своей жизнью.
Среди присутствующих пробежал шепот одобрения и симпатии
к этому аристократу, который снизошел до встречи с презираемы-
ми всеми гладиаторами, восторгался их подвигами и помогал в
беде.
Спартак, не питая доверия к Катилине, был тем не менее тро-
нут участием, проявленным к нему столь высокой особой, — он
отвык от такого отношения к себе.
— Благодарю тебя, о славный Катилина, за твое благородное
намерение! — ответил он. — Однако я не могу, не имею права
принять твой дар. Я буду преподавать приемы борьбы, гимнастику
и фехтование в школе моего прежнего хозяина и, надеюсь, про-
живу своим трудом.
Катилина постарался отвлечь внимание сидевшего рядом с ним
Требония и, протянув ему свою чашу, приказал разбавить велитер-
нское водой, а сам тем временем наклонился к Спартаку и едва
слышным шепотом торопливо сказал:
— Ведь и я терплю притеснения олигархов, ведь я тоже раб
этого мерзкого, растленного римского общества, я тоже гладиатор
среди этих патрициев, я тоже мечтаю о свободе... и знаю все...
Спартак, вздрогнув, откинул голову и посмотрел на него с вы-
ражением недоумения, а Катилина продолжал:
— Да, я знаю все... и я с вами... буду с вами... — А затем,
поднявшись со своего места, он произнес громким голосом, чтобы
все его слышали: — Ради этого ты и не отказывайся принять ко-
шелек с двумя тысячами сестерциев в красивых новеньких ауре-
ях1. — И, протянув Спартаку изящный кошелек, Катилина доба-
вил: — Повторяю, это вовсе не подарок, ты заработал эти деньги,
они твои; это твоя доля в сегодняшнем выигрыше.
Все присутствующие осыпали Катилину почтительными похва-
лами, восхищаясь его щедростью, а он взял в свою руку правую
руку Спартака, и при этом рукопожатии гладиатор встрепенулся.
— Теперь ты веришь, что я знаю все? — спросил его вполго-
лоса Катилина.
Спартак был поражен, он никак не мог понять, откуда патри-
цию известны некоторые тайные знаки и слова, но ясно было, что
Катилина действительно их знает; поэтому он ответил Луцию Сер-
гию рукопожатием и, спрятав кошелек на груди под туникой, ска-
зал:
— Сейчас я слишком взволнован и озадачен твоим поступком,
благородный Катилина, и плохо могу выразить тебе благодарность.
1 Аурея —золотая монета, равная 100 сестерциям.
445
Завтра утром, если разрешишь, я явлюсь к тебе, чтобы излить всю
свою признательность.
Произнося медленно и четко каждое слово, он испытующе
взглянул на патриция. В ответ Катилина наклонил голову в знак
понимания и сказал:
— У меня в доме, Спартак, ты всегда желанный гость. А те-
перь, — добавил он, быстро повернувшись к Требонию и к другим
гладиаторам, — выпьем чашу фалернского, если оно водится в
такой дыре.
— Если уж моя ничтожная таверна, — любезно сказала Лу-
тация Одноглазая, стоявшая позади Катилины, —удостоилась че-
сти принять в своих убогих стенах такого высокого гостя, такого
прославленного патриция, как ты, Катилина, то, видно, сами бо-
ги-провидцы помогли мне: в погребе бедной Лутации Одноглазой
хранится маленькая амфора фалернского, достойная пиршествен-
ного стола самого Юпитера.
И, поклонившись Луцию Сергию, она ушла за фалернским.
— А теперь выслушай меня, Требоний, — обратился Катили-
на к бывшему ланисте.
— Слушаю тебя со вниманием.
Гладиаторы смотрели на Катилину и изредка вполголоса обме-
нивались одобрительными замечаниями по поводу его физической
силы, могучих рук с набухшими узловатыми мускулами, а он тем
временем вполголоса вел беседу с Требонием.
— Я слышал, слышал, — заметил Требоний. — Это меняла
Эзефор, у которого лавка на углу Священной и Новой улиц, неда-
леко от курии Гостилия...
— Вот именно. Ты сходи туда и, как будто из желания оказать
Эзефору услугу, намекни, что ему грозит опасность, если он не
откажется от своего намерения вызвать меня к претору для немед-
ленной уплаты пятисот тысяч сестерциев, которые я ему должен.
— Понял, понял.
— Скажи ему, что, встречаясь с гладиаторами, ты слышал,
как они перешептывались между собой о том, что многие из моло-
дых патрициев, связанные со мной дружбой и признательные мне
за щедрые дары и за льготы, которыми они обязаны мне, завербо-
вали — разумеется, тайно от меня — целый манипул1 гладиато-
ров и собираются сыграть с ним плохую шутку...
— Я все понял, Катилина, не сомневайся. Выполню твое по-
ручение как должно.
Тем временем Лутация поставила на стол фалернское вино;
его разлили по чашам и, попробовав, нашли неплохим, но все же
не настолько выдержанным, как это было бы желательно.
— Как ты его находишь, о прославленный Катилина? —
спросила Лутация.
— Хорошее вино.
I Манипул —половина когорты (250 —300 человек).
446
— Оно хранится со времен консульства Луция Марция Фи-
липпа) и Секста Юлия Цезаря.
— Всего лишь двенадцать лет! — воскликнул Катилина.
При упоминании имен этих консулов он погрузился в глубокую
задумчивость; пристально глядя широко открытыми глазами на
стол, он машинально вертел в руке оловянную вилку. Долгое вре-
мя Катилина оставался безмолвным среди воцарившегося вокруг
молчания.
Судя по тому, как внезапно загорелись огнем его глаза, задро-
жали руки, судорога пробежала по лицу и вздулась перерезавшая
лоб жила, в душе Катилины происходила борьба различных чувств
и какие-то мрачные мысли теснились в его мозгу.
Человек прямой и открытый по натуре, он оставался таким и
в минуты проявления своей жестокости. Он не хотел, да и не мог
скрыть бушевавшую в его груди бурю противоречивых страстей, и
она, как в зеркале, отражалась на его энергичном лице.
— О чем ты думаешь, Катилина? Ты чем-то огорчен? —
спросил его Требоний, услышав вырвавшийся у него глухой стон.
— Старое вспомнил, — ответил Катилина, не отводя взора от
стола и нервно вертя в руках вилку. — Мне вспомнилось, что в
том же году, когда была запечатана амфора этого фалернского,
предательски был убит в портике своего дома трибун Ливий Друз
и другой трибун, Луций Апулей Сатурнин2. А за несколько лет до
того зверски убиты Тиберий и Гай Гракхи3 — два человека самой
светлой души, которые когда-либо украшали нашу родину! И все
они погибли за одно и то же дело — за дело неимущих и угнетен-
ных; и всех их погубили одни и те же тиранические руки — руки
подлых оптиматов*.
И, подумав минуту, он воскликнул:
— Возможно ли, чтобы в заветах великих богов было начер-
тано, что угнетенные никогда не будут знать покоя, что неимущие
всегда будут лишены хлеба, что земля всегда должна быть разде-
1 Луции Марций Филипп — народный трибун в 104 году до н. э.» консул в 91 году
до н. э. Во время борьбы Мария и Суллы он стоял на стороне последнего.
2 Луций Апулей Сатурнин —народный трибун в 103 — 100 гг. до н. э.; сторон-
ник Мария, энергичный руководитель народной партии, автор законопроектов
о наделении ветеранов Мария землей, о снижении цен на хлеб и др. Оптима-
ты оказывали ожесточенное сопротивление этим мерам. Сатурнин был убит в
помещении сената.
3 Гракхи —братья Тиберий и Гай, знаменитые римские политические деятели
во II веке до н. э. Будучи трибунами, Гракхи хотели провести реформы в
пользу обедневших свободных римлян: дешевую продажу хлеба, облегчение
военной службы и др. Этими мерами они возбудили против себя знать и се-
нат. В 133 году до н. э. был убит Тиберий, а в 121 году до н. э. погиб Гай
Гракх.
4 Оптиматы — аристократическая верхушка, состоявшая из служилой знати,
крупных рабовладельцев, преимущественно владевших землями в пределах са-
мой Италии. В политическом отношении оптиматы представляли собой кон-
сервативную группировку, опиравшуюся на сенат. Вождем оптиматов был Лу-
ций Корнелий Сулла.
447
лена на два лагеря — волков и ягнят, пожирающих и пожирае-
мых?
— Нет! Клянусь всеми богами Олимпа! — вскричал Спартак
громоподобным голосом и стукнул своим большим кулаком по сто-
лу; лицо его выражало глубокую ненависть и гнев.
Катилина вздрогнул и устремил глаза на Спартака. Тот заго-
ворил более спокойно, могучим усилием воли подавив свое волне-
ние:
— Нет, великие боги не могли допустить в своих заветах та-
кую несправедливость!
Снова наступило молчание, которое прервал Катилина. В его
голосе звучали печаль и сострадание:
— Бедный Друз... Я знал его... Он был еще так молод... бла-
городный и сильный духом человек. Природа щедро наделила его
способностями, а он пал жертвой измены и насилия.
— И я его помню, — сказал Требоний. — Помню, как он
произносил речь в комиции, когда вновь предлагал утвердить аг-
рарные законы. Выступая против патрициев, он сказал: «При ва-
шей жадности вы скоро оставите народу только грязь и воздух».
— Злейшим его врагом был консул Луций Марций Фи-
липп, — заметил Катилина. — Однажды народ восстал против
него, и Филипп, несомненно, был бы убит, если бы Друз не спас
его, уведя в тюрьму.
— Он немножко запоздал: у Филиппа все лицо было в синя-
ках, а из носа текла кровь.
Пока происходила эта беседа, в передней комнате в соответст-
вии с количеством поглощаемого пьяницами вина стоял невероят-
ный шум и гам и все громче раздавались оглушительные воскли-
цания. Вдруг Катилина с его сотрапезниками услышали, как в
передней комнате все хором закричали:
— Родопея, Родопея!
При этом имени Спартак вздрогнул. Оно напомнило ему род-
ную Фракию, ее горы, отчий дом, семью! Сладостные и вместе с
тем горькие воспоминания.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать, прекрасная Родо-
пея! — громко закричали человек двадцать бездельников сразу.
— Попотчуем красавицу вином за то, что она пожаловала к
нам, — сказал могильщик, и все присутствующие окружили де-
вушку.
Родопея была молода, не больше двадцати двух лет, и дейст-
вительно хороша собой: высокая, стройная, беленькая, правиль-
ные черты лица, длинные белокурые волосы, голубые, живые и
выразительные глаза. Ярко-голубая туника с серебряной каймой,
серебряные запястья, голубая шерстяная повязка явно свидетель-
ствовали о том, что она не римлянка, а рабыня и ведет легкомыс-
ленный образ жизни.
448
Однако, судя по сердечному и довольно почтительному обра-
щению с ней дерзких и наглых посетителей таверны Венеры Ли-
битины, можно было понять, что девушка она хорошая, очень тя-
готится жизнью, на которую обречена, несчастлива, несмотря на
свою показную веселость, и сумела заслужить бескорыстное распо-
ложение этих грубых людей.
Нежное личико, скромное поведение, доброта и учтивость Ро-
допеи покорили всех. Однажды она попала в кабачок Лутации вся
в крови и слезах от побоев хозяина, ее мучила жажда. Ей дали
глоток вина, чтобы немного подкрепиться. Это случилось за два
месяца до начала событий, о которых мы повествуем. С тех пор
через два-три дня, когда позволяло время, Родопея забегала на
четверть часика в таверну. Здесь она чувствовала себя свободной
и испытывала блаженство, вырвавшись хоть на несколько минут
из того ада, в котором ей приходилось жить.
Родопея остановилась у столика Лутации. Ей поднесли чашу
албанского вина, и она стала пить из нее маленькими глотками.
Шум, вызванный ее приходом, стих. Вдруг из угла комнаты опять
донесся гул голосов.
Могильщик Лувений, его товарищ, по имени Арезий, и нищий
Веллений, разгоряченные обильными возлияниями, начали громко
судачить о Катилине, хотя все знали, что он сидит в соседней
комнате. Пьяницы всячески поносили Катилину и всех патрициев
вообще, хотя сотрапезники призывали их к осторожности.
— Ну нет, нет! — кричал могильщик Арезий, такой широко-
плечий и высокий малый, что мог бы поспорить с атлетом Гаем
Тауривием. — Нет, нет, клянусь Геркулесом! Эти проклятые пи-
явки живут нашей кровью и слезами. Нельзя пускать их сюда.
Пусть они не оскверняют места наших собраний своим гнусным
присутствием!
— Да уж, хорош этот богач Катилина, погрязший в кутежах
и пороках, этот лютый палач, приспешник СуллыН Явился сюда в
своей роскошной латиклаве только затем, чтобы поиздеваться над
нашей нищетой. А кто виноват в этой нищете? Он сам и его друзья
патриции!
Так злобно кричал Лувений, стараясь вырваться из рук удер-
живавшего его атлета, чтобы ринуться в соседнюю комнату и за-
теять там драку.
— Да замолчи ты, проклятый пьянчужка! Зачем его оскорб-
лять? Ведь он тебя не трогает? Не видишь разве — с ним целый
десяток гладиаторов; они раздерут в клочья твою старую шкуру!
— Плевать мне на гладиаторов! Плевать на гладиаторов! —
вторя могильщику, орал, как бесноватый, дерзкий Эмилий Ва-
рин. — Вы свободные граждане и тем не менее, клянусь всемогу-
щими молниями Юпитера, боитесь этих презренных рабов, рож-
1 Приспешник Суллы —Катилина; он был в свое время сторонником Суллы.
449
15-833
денных лишь для того, чтобы убивать друг друга ради нашего
удовольствия!.. Клянусь божественной красотой Венеры Афроди-
ты, мы должны дать урок этому негодяю в роскошной тоге, в ко-
тором соединились все пороки патрициев и самой подлой черни,
надо навсегда отбить у него охоту любоваться горем несчастных
плебеев!
— Убирайся на Палатин!’ —кричал Веллений.
— Хоть в Стикс2, только вон отсюда! — добавил Арезий.
— Пусть эти проклятые оптиматы оставят нас, нищих, в по-
кое и не лезут к нам — ни в Целий, ни в Эсквилин, ни в Субуру,
пусть убираются отсюда на Форум, в Капитолий, на Палатин и
погрязнут в своих бесстыдных пирах и оргиях.
— Долой патрициев! Долой оптиматов! Долой Катилину? —
кричали одновременно восемь-десять голосов.
Услышав этот шум, Катилина грозно нахмурил брови и вско-
чил с места; глаза его загорелись дикой злобой. Оттолкнув Требо-
ния и гладиатора, которые пытались удержать его, заверяя, что
они сами расправятся с подлым сбродом, он бросился вперед и стал
в дверях, мощный, свирепый, скрестив на груди руки и высоко
подняв голову. Гневно оглядев присутствующих, он крикнул гром-
ким голосом:
— О чем вы тут расквакались, безмозглые лягушки? Зачем
пачкаете своим грязным рабским языком достойное уважения имя
Катилины? Чего вам нужно от меня, презренные черви?
Грозный звук его голоса на минуту как будто устрашил буянов,
но вскоре снова раздался возглас:
— Хотим, чтобы ты убрался отсюда!
— На Палатин! На Палатин! — послышались другие голоса.
— На Гемонскую лестницуЗ, там твое место! — вопил прон-
зительным голосом Эмилий Варин.
— Идите сюда все! А ну-ка, живее! Эй вы, мерзкий сброд! —
воскликнул Катилина и расправил руки, словно готовился к драке.
Плебеи пришли в замешательство.
— Клянусь богами Аверна, — крикнул могильщик Аре-
зий, — меня-то ты не схватишь сзади, как бедного Гратидиана!
Геркулес ты, что ли?
И он ринулся на Катилину, но получил такой страшный удар
в грудь, что зашатался и рухнул на руки стоявших позади него;
1 Палатин — Палатинский холм; был выбран, по преданию, самим Ромулом
для основания Рима. Занимая центральное положение благодаря близости к
Форуму, где были сосредоточены вся торговля и общественная жизнь, Пала-
тин сделался излюбленным местом жительства богатых и знатных граждан.
2 Стикс — по верованиям древних греков, река, семь раз обтекающая подзем-
ное царство мертвых.
3 Гемонская лестница (Гемонии) — высеченная в скалистом склоне Капито-
лийского холма лестница, по которой крюками стаскивались в Тибр тела каз-
ненных.
450
Брат и сестра бросились друг другу в объятия
могильщик Лувений, также бросившийся на Катилину, упал на-
взничь у ближайшей стены, сраженный ударами мощных кулаков,
которыми Катилина с быстротою молнии барабанил по его лысому
черепу.
Женщины, сбившись в кучу, с визгом и плачем прятались за
стойкой Лутации. Поднялась суматоха; люди метались взад и впе-
ред, отшвыривали и опрокидывали скамьи, били посуду; стояли
грохот, крик, оглушительный шум и гам, сыпались проклятия и
ругань. Из другой комнаты долетали голоса Требония, Спартака и
других гладиаторов, упрашивавших Катилину отойти от дверей,
чтобы дать им возможность вмешаться в драку и положить ей ко-
нец.
Тем временем Катилина мощным пинком в живот свалил ни-
щего Велления, который бросился на него с кинжалом.
При виде упавшего Велления враги Катил ины, столпившиеся
у дверей задней комнаты, отступили, а Луций Сергий, обнажив
короткий меч, бросился в большую комнату и, нанося удары плаш-
мя по спинам пьяниц, прерывисто кричал диким голосом, похожим
на рев зверя:
— Подлая чернь, дерзкие нахалы!! Всегда готовы лизать ноги
тому, кто вас топчет, и оскорблять того, кто снисходит до вас и
протягивает вам руку!..
Вслед за Катилиной, как только он освободил вход в большую
комнату, ворвались один за другим Требоний, Спартак и их това-
рищи.
Перед натиском гладиаторов вся толпа, которая уже стала от-
ступать под градом ударов Катил ины, бросилась со всех ног на
улицу. В таверне остались только хрипло стонавшие Веллений и
Лувений, распростертые на полу, оглушенные ударами, и Гай Та-
уривий, не принимавший участия в свалке; скрестив на груди ру-
ки, он стоял в углу около очага, как безучастный зритель.
— Мерзкое отродье! —кричал, тяжело дыша, Катилина.
Он до самого выхода преследовал убегающих. Повернувшись
затем к женщинам, продолжавшим жаловаться и плакать, он
крикнул:
— Да замолчите же, проклятые плаксы! На тебе, — сказал
он, бросая пять золотых на стол, за которым сидела Лутация, пе-
чально подсчитывая свои убытки: разбитую посуду и скамьи, ку-
шанья и вина, не оплаченные сбежавшими буянами. — На тебе,
несносная болтунья! Катилина платит за всех этих мошенников!
В эту минуту Родопея, смотревшая на Катилину и его друзей
расширенными от страха глазами, вдруг побледнела как полотно
и, вскрикнув, бросилась к Спартаку:
— Я не ошиблась! Нет, нет, не ошиблась! Спартак!.. Ведь это
ты, мой Спартак?
— Как!.. —закричал не своим голосом гладиатор, с невыра-
зимым волнением глядя на девушку. — Ты? Возможно ли это?
Ты? Мирца!.. Мирца!.. Сестра моя!..
452
Брат и сестра бросились друг другу в объятия среди воцарив-
шейся мертвой тишины. Но после первого порыва нежности, по-
целуев и слез Спартак вдруг вырвался из объятий сестры, схватил
ее за руки, отодвинул от себя и осмотрел с ног до головы, бледнея
и шепча дрожащим голосом:
— Ведь ты... ты... — воскликнул он и с горьким презреньем
оттолкнул от себя девушку. —Ты стала...
— Рабыня я!.. —крикнула она, рыдая. —Я рабыня... А мой
господин негодяй!.. Он истязал меня, пытал раскаленным желе-
зом... Пойми же, Спартак, пойми!..
— Бедная! Несчастная! — дрожащим от волнения голосом
произнес гладиатор. — Приди ко мне на грудь, сюда, сюда! — Он
привлек к себе сестру и, крепко целуя, прижимал к своей груди.
Через минуту, вскинув вверх глаза, полные слез и сверкающие
гневом, он с угрозой поднял свой мощный кулак и в страшном
негодовании воскликнул:
— Да где же молния Юпитера?.. Да разве Юпитер — бог?
Нет, нет, Юпитер — просто шут! Юпитер — жалкое ничтожест-
во!
А Мирца, прильнув к широкой груди брата, плакала горькими
слезами.
Прошла минута тяжкого молчания, и вдруг Спартак крикнул
голосом, не похожим на человеческий:
— Да будет проклята позорная память о первом человеке на
земле, от которого произошли два разных поколения: свободных и
рабов!
Глава четвертая
ЧТО ДЕЛАЛ СПАРТАК, ПОЛУЧИВ СВОБОДУ
Со времени событий, описанных в предыдущих главах, про-
шло два месяца.
Накануне январских ид (12 января) следующего, 676 года на
улицах Рима утром бушевал сильный северный ветер, нагоняя се-
рые тучи, придававшие небу унылое однообразие. На мокрую и
грязную мостовую медленно падали мелкие хлопья снега.
Граждане, пришедшие на Форум по делам, собирались там
кучками. Но лишь немногие оставались в этот день на открытом
воздухе, — тысячи римлян теснились кто под портиками Форума,
а кто под портиками курии Гостилия, Грекостаза’, базилик Пор-
ция, Фульвия, Эмилия, Семпронии, храмов Весты, Кастора и Пол-
лукса, Сатурна, храма Согласия, воздвигнутого в 388 году римской
эры Фурием Камилл ом1 2, во времена его последней диктатуры, в
честь достижения мирного соглашения между патрициями и пле-
беями. Прогуливались и под портиками храма богов — покрови-
телей Рима. Величественный и вместительный римский Форум
был окружен замечательными зданиями: он тянулся от теперешней
площади Траяна до площади Монтанара и от арки Константина до
Пантанов, занимая все пространство между холмами Капитолий-
ским, Палатинским, Эсквилином и Виминалом. Современный рим-
ский Форум представляет собою лишь бледное подобие древнего.
Много народу собралось внутри базилики Эмилия, великолеп-
ного здания, состоявшего из обширного портика с чудесной колон-
надой, от которого отходили два других, боковых портика. Здесь
вперемежку толпились патриции и плебеи, ораторы и деловой люд,
горожане и торговцы, которые стояли маленькими группами и об-
суждали свои дела. Толпа беспрестанно двигалась взад и вперед,
слышался шумный говор.
В глубине главного портика, напротив входной двери, но вдали
от нее, высокая длинная балюстрада отделяла часть портика от
базилики и образовывала как бы отдельное помещение, где разби-
рались судебные тяжбы; сюда не доходил шум, и ораторы могли
без помехи произносить свои речи перед судьями. Над колоннадой
вокруг всей базилики шла галерея, откуда удобно было наблюдать
за всем, что происходило внизу.
В этот день на балюстраде, окружавшей галерею, работали
каменщики, штукатуры и кузнецы: они украшали ее бронзовыми
1 Греко стаз — особое здание близ курии Гостилия, где останавливались ино-
странные (преимущественно греческие) послы в ожидании решении сената.
Обширная базилика с мраморными колоннами в коринфском стиле.
2 Фурий Камилл — полководец, отличившийся в войне с вольсками и эквами
(италийские племена) в 431 года до н. э. Начиная с 390 года до н. э. пять раз
избирался диктатором. За заслуги перед государством получил звание «отца
отечества».
454
щитами, на которых с изумительным искусством были изображены
подвиги Мария в войне с кимврами.
Базилика Эмилия была воздвигнута предком Марка Эмилия
Лепида, избранного в этом году консулом вместе с Квинтом Лута-
цием Катуллом и приступившего к исполнению своих обязанностей
первого января.
Марк Эмилий Лепид, как мы уже говорили, принадлежал к
числу приверженцев Мария; став консулом, он прежде всего при-
казал украсить базилику, построенную его прадедом в 573 году
римской эры, вышеупомянутыми щитами, желая заслужить при-
знательность партии популярор в противовес Сулле, разрушивше-
му все арки и памятники, воздвигнутые в честь его доблестного
соперника.
Среди праздного люда, глазевшего с верхней галереи на сную-
щую внизу толпу, стоял Спартак; облокотись на мраморные перила
и подперев голову руками, он рассеянно и равнодушно смотрел на
суетившийся и волновавшийся внизу народ.
На нем была голубая туника и короткий паллий вишневого
цвета, схваченный на правом плече серебряной тонкой работы за-
стежкой в виде щитка.
Неподалеку от него оживленно разговаривали трое граждан.
Двое из них уже известны нашим читателям: атлет Гай Тауривий
и наглый Эмилий Варин. Третий был одним из многочисленных
бездельников, живших за счет ежедневных подачек какого-нибудь
патриция; обычно они объявляли себя «клиентами»1 этого аристок-
рата и сопровождали его на Форуме, в комиции, подавали голос
по его желанию и приказанию, превозносили его, льстили и надо-
едали непрестанным попрошайничеством.
То было время, когда после побед в Азии и Африке Рим утопал
в роскоши и погряз в восточной лени; когда Греция, побежденная
римским оружием, победила своих покорителей^, заразив их изне-
женностью и привычкой к роскоши; когда неисчислимое и все воз-
растающее количество рабов исполняло все работы, которыми до 1 2
1 Клиенты — бедные свободнорожденные граждане (или вольноотпущенники),
находившиеся под покровительством влиятельного и богатого гражданина и
получавшие от него материальную поддержку.
2 Знакомство римлян с греческой культурой начинается в 111 веке до н. о. и
особенно усиливается во 11 веке до н. э. Широкое проникновение греческой
культуры в среду господствующих рабовладельческих кругов с самого начала
встретило упорное сопротивление со стороны консервативной части оптима
тов. Одним из наиболее влиятельных вождей этого «охранительного» движе
ния был Катон Старший. В проникновении разлагающих чужеземных влия-
ний, в богатстве и роскоши Катон видел главную причину упадка нравов и
мощи римского государства. Объяснение упадка Римской республики у Джо-
ваньоли является наивным. Действительные причины следует искать в разло-
жении римской гражданской общины, вызванном обеднением большинства
свободных граждан, в обострении классовой борьбы, происходившей в рим-
ском рабовладельческом обществе этой эпохи как между рабовладельцами и
рабами, так и внутри привилегированного класса «свободных».
455
того занимались свободные трудолюбивые граждане. Все это убило
труд —самый мощный источник силы, нравственности, благоден-
ствия. И Рим, еще носивший личину величия, богатства и мощи,
уже ощущал, как в нем самом развиваются зловещие зародыши
приближающегося упадка. Клиентела была страшной язвой эпохи,
о которой мы повествуем, она повлекла за собою гибельные по-
следствия. Любой патриций, любой консул, любой богатый често-
любец имел свиту в пятьсот-шестьсот клиентов, были даже такие,
у которых число клиентов доходило до тысячи. Граждане, вполне
способные к труду, избирали профессию клиентов — так же точ-
но, как их предки в былые времена* избирали сапожное или плот-
ничье ремесло, становились кузнецами или каменщиками; это бы-
ли преступные и продажные приверженцы какой-либо партии,
нарядившиеся в гордую тогу римлянина; они жили подачками,
сплетнями, интригами, низкопоклонством.
Человек, болтавший в галерее базилики Эмилия с Гаем Таури-
вием и Эмилием Варином, как раз и был одним из этих вырожда-
ющихся римлян. Его звали Апулеем Тудертином, потому что пре-
дки его пришли в Рим из Тудера; он был клиентом Марка Красса.
Все трое стояли недалеко от Спартака, толкуя об обществен-
ных делах. Спартак, углубившись в серьезные и печальные раз-
мышления, не слушал их разговоров.
С тех пор как фракиец нашел свою сестру в столь тяжелом
положении, первой мыслью, первой его заботой было вырвать
Мирцу из рук человека, оскорбившего и унизившего ее. Катилина
со свойственной ему щедростью, на этот раз не вполне бескорыст-
ной, отдал в распоряжение рудиария и остальные восемь тысяч
сестерциев, которые он выиграл в тот день у Долабеллы: он хотел
помочь Спартаку выкупить Мирцу.
Спартак с благодарностью взял деньги, обещал вернуть их, хо-
тя Катилина и отказывался от этого, и тотчас же отправился к
хозяину сестры, чтобы выкупить ее.
Разумеется, хозяин Мирцы, видя тревогу Спартака за судьбу
сестры и его горячее желание освободить ее, непомерно поднял
цену. Он говорил, что Мирца обошлась ему в двадцать пять тысяч
сестерциев (он приврал наполовину), указывал на то, что она мо-
лода, красива, скромна, и, подытожив свои расчеты, объявил, что
девушка представляет собою капитал по меньшей мере в пятьдесят
тысяч сестерциев. Он поклялся Меркурием и Венерой Мурсий-
ской, что не уступит ни одного сестерция.
Легче себе представить, чем описать отчаяние бедного гладиа-
тора. Он просил, он умолял, но негодяй, уверенный в своих пра-
вах, зная, что закон на его стороне, был непоколебим.
Тогда Спартак в бешенстве схватил мерзавца за горло и, на-
верное, задушил бы, если б его не удержала мысль о Мирце, о
своей родине, о задуманном им тайном деле, которое было для него
священным; он знал, что без него дело это обречено на гибель.
456
Спартак опомнился и выпустил хозяина Мирцы. У того глаза
чуть не выскочили из орбит, лицо и шея посинели, он был оглушен
и почти потерял сознание. После нескольких минут раздумья Спар-
так спокойно обратился к нему, хотя все еще был бледен и весь
дрожал от гнева и пережитого волнения:
— Так сколько ты хочешь?.. Пятьдесят тысяч?..
— Я... больше не хо... чу... ни... чего... уби... райся!.. Уби...
райся... к черту... или я со... зову... всех сво... их... ра...бов!.. —
выкрикивал хозяин, заикаясь.
— Прости меня, извини!.. Я вспылил. Бедность виновата...
любовь к сестре... Выслушай меня, мы столкуемся.
— Столковаться с таким разбойником, как ты? Ты ведь сразу
бросаешься душить человека! — возразил хозяин, уже несколько
успокоившись и ощупывая шею. — Вон! Вон отсюда!
Спартаку удалось кое-как успокоить негодяя, и они пришли к
такому соглашению: Спартак вручит ему тут же две тысячи сестер-
циев с условием, что Мирце отведут особое помещение в доме и
Спартаку будет разрешено жить вместе с ней. Если через месяц
Спартак не выкупит сестру, она опять станет рабыней.
Золотые монеты сверкали очень заманчиво, условие было до-
вольно выгодным: хозяин получал тут чистого дохода по меньшей
мере тысячу сестерциев, ничем не рискуя. И он согласился.
Убедившись в том, что Мирцу поместили в удобной маленькой
комнатке, расположенной за перистилем дома, Спартак попрощал-
ся с нею и направился в Субуру, где жил Требоний.
Он рассказал ему все, что случилось, и просил совета и помо-
щи.
Требоний постарался успокоить Спартака. Он пообещал ему
свое содействие и помощь, сказав, что он похлопочет и найдет
способ избавить Спартака от забот, даст ему возможность если не
совсем освободить сестру, то, по крайней мере, устроить так, что-
бы впредь никто не мог обидеть и оскорбить ее.
Обнадеженный обещаниями Требония, Спартак пошел в дом
Каталины и с благодарностью вернул ему восемь тысяч сестерциев:
сейчас он в них не нуждался. Мятежный патриций долго беседовал
со Спартаком в своей библиотеке; говорили они, видимо, о делах
секретных и весьма важных, судя по предосторожностям, приня-
тым Каталиной для того, чтобы посторонние не помешали их бе-
седе... Никто не знает, о чем они говорили, но с этого дня Спартак
стал часто бывать в доме патриция; теперь их связывали узы друж-
бы и взаимного уважения.
С того самого дня, как Спартак получил свободу, его прежний
ланиста Акциан ходил за ним по пятам и надоедал ему бесконеч-
ными разговорами о шаткости его положения, о необходимости
устроиться прочно и надежно обеспечить себя. Кончил он тем, что
напрямик предложил Спартаку заведовать его школой или же сно-
ва запродаться в гладиаторы, причем посулил такую сумму, какой
никогда не заплатил бы даже свободнорожденному.
457
Свободнорожденными назывались люди, родившиеся от сво-
бодных граждан или же вольноотпущенников — от свободного и
служанки или от слуги и свободной гражданки. Не следует забы-
вать, что, кроме людей, попадавших в рабство во время войн и
проданных затем в качестве гладиаторов, иногда, в наказание за
какие-либо провинности, существовали еще и гладиаторы-добро-
вольцы. Обычно это были бездельники, кутилы и забияки, погряз-
шие в долгах, не способные удовлетворить свои необузданные при-
хоти и страсть к удовольствиям, буяны, не дорожившие жизнью.
Продаваясь в гладиаторы, они давали клятву, формула которой
дошла до наших дней, — закончить свою жизнь на арене амфите-
атра или цирка.
Спартак, разумеется, решительно отверг все предложения сво-
его прежнего хозяина и попросил ланисту не беспокоить его впредь
своими заботами. Но Акциан не переставал преследовать Спартака
и вертеться около него подобно злому гению или предвестнику
несчастья.
Тем временем Требоний, который полюбил Спартака, а может
быть, имел и некоторые виды на него в будущем, усердно занялся
судьбой Мирцы. Друг Квинта Гортензия и горячий поклонник его
ораторского таланта, он имел возможность порекомендовать Вале-
рии, сестре Гортензия, купить Мирцу, которая была воспитанной
и образованной девушкой, говорила по-гречески, умела умащивать
тело маслами и благовониями, знала толк в притираниях, употреб-
лявшихся знатными патрицианками, и могла быть полезной Вале-
рии для ухода за ее особой.
Валерия не возражала против покупки новой рабыни, если та
подойдет ей. Она пожелала увидеть Мирцу, поговорила с ней и,
так как Мирца ей понравилась, тут же купила ее за сорок пять
тысяч сестерциев. Вместе с другими своими рабынями она увезла
ее в дом Суллы, женой которого Валерия стала 15 декабря про-
шлого года.
Хотя это и не совпадало с планами Спартака, мечтавшего о
том, чтобы сестра его стала свободной, все же в ее положении это
оказалось лучшим выходом: по крайней мере, она была избавле-
на — и, возможно, навсегда — от позора и бесчестия.
Итак, в какой-то мере устроив судьбу Мирцы, Спартак занялся
другими серьезными и, по-видимому, требующими тайны делами,
судя по частым его беседам с Катилиной и ежедневным продолжи-
тельным свиданиям с ним. Фракиец, кроме того, усердно посещал
все школы гладиаторов, а когда в Риме происходили состязания,
то он бывал во всех кабачках и тавернах Субуры и Эсквилина, где
постоянно искал встреч с гладиаторами и рабами.
О чем же он мечтал, за какое дело взялся, что он замыслил?
Об этом читатель скоро узнает.
Как-то, стоя на верхней галерее базилики Эмилия, Спартак
был погружен в глубокое раздумье; он не слышал того, что гово-
458
рилось вокруг, и ни разу не повернул головы в ту сторону, где
громко болтали между собой Гаи Тауривий, Эмилий Варин и Апу-
лей Тудертин, не слышал их крикливых голосов и грубых острот.
— Очень хорошо, отлично! — говорил Гай Тауривий, продол-
жая разговор с товарищами. — Ах, этот милейший Сулла!.. Он
решил, что можно разрушить памятники славы Мария? Ах! Ах!
Счастливый диктатор думал, что достаточно свалить статую, воз-
двигнутую в честь Мария на Пинцийском холме, и арку в Капито-
лии, воздвигнутую в честь победы над тевтонами и кимврами, —
и память о Марии исчезнет! Да, да, он считал, что этого достаточ-
но, чтобы стереть всякий след, всякое воспоминание о бессмерт-
ных подвигах уроженца Арпина. Несчастный безумец!.. Из-за его
свирепости и страшного могущества в наших городах, пожалуй, не
осталось бы жителей и вся Италия превратилась бы в груду разва-
лин. Но, как бы то ни было, Югурту победил не он, а Марий! И
не кто иной, как Марий, одержал победу при Аквах Секстиевых и
Верцеллах!
— Бедный глупец! — визгливо кричал Эмилий Варин. — А
вот консул Лепид украшает базилику чудесными щитами, на кото-
рых увековечены победы Мария над кимврами!
— Я и говорил, что этот Лепид будет бельмом на глазу у сча-
стливого диктатора!
— Брось ты!.. Лепид ничтожество! —сказал тоном глубочай-
шего презрения клиент Красса, толстенький человечек с брюш-
ком. — Какую неприятность может он доставить Сулле? Не боль-
ше, чем мошка слону!
— Да ты не знаешь разве, что Лепид не только консул, но и
богач! Он богаче твоего патрона Марка Красса!
— Что он богат, это я знаю, но что он богаче Красса, этому я
не верю.
— А портики в доме Лепида ты видел? Самые красивые, са-
мые великолепные портики не только на Палатине, но и во всем
Риме!
— Ну и что ж из того, что у него дом самый красивый в Риме?
— Да ведь это единственный дом, в котором портики постро-
ены из нумидийского мрамора!
— Ну и что ж? Этим, что ли, он устрашит Суллу?
— Это доказывает, что он могуществен; он силен тем, что
народ любит его.
— Его любят римские плебеи. А разве мало они упрекают его
за бессмысленную роскошь и безудержное мотовство?
— Не плебеи, а завистливые патриции, которым не под силу
с ним тягаться.
-------Запомните мои слова, — прервал их Варин, — в этом
году случится что-нибудь необыкновенное.
— Почему же?
459
— Потому, что в Аримине произошло чудо.
— А что там случилось?
— На вилле Валерия петух заговорил человеческим голосом.
— Ну, если это правда, то действительно такое диво предве-
щает удивительные события!
— Если это правда? Да в Риме все только об этом и говорят.
Рассказывали об этом чуде сам Валерий и его семья, вернувшаяся
из Аримина, да и слуги их тоже подтверждают.
— Действительно, необыкновенное чудо, — бормотал Апулей
Тудертин; человек религиозный, полный предрассудков, он был
глубоко потрясен и искал тайного смысла в явлении, которое, как
он твердо верил, представляло собою предупреждение богов.
— Коллегия авгуров уже собиралась для разгадки тайны,
скрытой в таком странном явлении, — произнес своим скрипучим
голосом Эмилий Варин, а затем, подмигнув атлету, добавил: —Я
хоть и не авгур, а мне все ясно.
— О! — воскликнул с удивлением Апулей.
— Чему тут удивляться?
— О-о! — на этот раз насмешливо воскликнул клиент Марка
Красса. — А ну-ка, объясни нам, раз ты лучше, чем авгуры, по-
нимаешь скрытый смысл этого чуда!
— Это предупреждение богини Весты, оскорбленной поведе-
нием одной из своих весталок.
— Ах, ах!.. Теперь я понял! А ведь правда... недурно приду-
мано... иначе и быть не может! —смеясь, сказал Гай Тауривий.
— Ваше счастье, что вы понимаете друг друга с полуслова, а
я, признаюсь, недогадлив и ничего не понял.
— Что ты притворяешься? Как это ты не понимаешь?
— Нет, право, клянусь двенадцатью богами Согласия, не по-
нимаю...
— Да ведь Варин намекает на роман одной из дев-весталок,
Лицинии, с твоим патроном!
— Злостная клевета! — возмущенно воскликнул верный кли-
ент. — Какая наглая ложь! Этого не только вымолвить, но и по-
думать нельзя!
— И я говорю то же самое, — сказал Варин с насмешливой
улыбкой и издевательским тоном.
— Так-то оно так, а вот поди наберись храбрости и внуши это
добрым квиритам! Они все в один голос настойчиво твердят об
одном и осуждают увлечение твоего патрона прекрасной вестал-
кой.
— А я повторяю: это сплетни!
— Я понимаю, милейший Апулей Тудертин, что ты должен
так говорить. Это очень хорошо и вполне понятно. Но нас-то не
надуешь, нет, клянусь жезлом Меркурия! Любви не скроешь. И
если бы Красс не любил Лицинию, он не сидел бы рядом с ней на
всех собраниях, не выказывал бы особой заботливости о ней, не
смотрел бы на нее так нежно и... Ну, мы-то понимаем друг друга!
460
В эту минуту к Спартаку подошел человек среднего роста, но
широкоплечий, с мощной грудью, сильными руками и ногами, с
лицом, дышащим энергией, мужеством и решимостью, черноборо-
дый, черноглазый и черноволосый. Он легонько ударил фракийца
по плечу и этим вывел его из задумчивости.
— Ты так погружен в свои мысли, что никого и ничего не
видишь.
— Крикс! — воскликнул Спартак и провел рукой по лбу, как
будто желал отогнать осаждавшие его мысли. — Я тебя и не за-
метил!
— А ведь ты на меня смотрел, когда я прогуливался внизу
вместе с нашим ланистой Акцизном.
— Будь он проклят! Ну как там, рассказывай скорей! —спро-
сил Спартак.
— Я встретился с Арториксом, когда он вернулся из поездки.
— Он был в Капуе?
— Да.
— Виделся он с кем-нибудь?
— С одним германцем, неким Эномаем; его считают среди
всех товарищей самым сильным как духом, так и телом.
— Хорошо, хорошо! — воскликнул Спартак; глаза его свер-
кали от радостного волнения. — Ну и что же?
— Эномай полон надежд и мечтает о том же, о чем и мы с
тобою; он принял поэтому наш план, присягнул Арториксу и обе-
щал распространять нашу святую и справедливую идею (прости
меня, что я сказал «нашу», я должен был сказать «твою») среди
наиболее смелых гладиаторов школы Лентула Батиата.
— Ах, если боги, обитающие на Олимпе, будут покровитель-
ствовать несчастным и угнетенным, я верю, что не так далек тот
день, когда рабство исчезнет на земле! — тихо промолвил глубоко
взволнованный Спартак.
— Но Арторикс сообщил мне, — добавил Крикс, — что Эно-
май хотя и смелый человек, но слишком легковерен и неосторо-
жен.
— Это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесом!
— Я тоже так думаю.
Оба гладиатора некоторое время молчали. Первым заговорил
Крикс, он спросил Спартака:
— А Катилина?
— Я все больше и больше убеждаюсь, — ответил фраки-
ец, — что он никогда не примкнет к нам.
— Значит, о нем идет ложная слава? И пресловутое величие
души его — пустые россказни?
— Нет, душа у него великая и ум необычайный, но благодаря
воспитанию и чисто латинскому образованию им владеют всяче-
ские предрассудки. Я думаю, что ему хотелось бы воспользоваться
нашими заветными мечтами, чтобы изменить существующий поря-
461
док управления, а не варварские законы, опираясь на которые Рим
сделался тираном всего мира.
После минуты молчания Спартак добавил:
— Я буду у него сегодня вечером, встречусь там и с ею друзь-
ями и постараюсь договориться с ними относительно общего вы-
ступления. Однако опасаюсь, что это ни к чему не приведет.
— Катилине и его друзьям известна наша тайна?
— Если даже они и знают о ней, нам все равно не грозит
опасность: они нас не предадут, если мы даже и не придем к со-
глашению с ними. Римляне не особенно боятся рабов; нас, глади-
аторов, они не считают сколько-нибудь серьезной угрозой для себя.
— Да, это так, мы в их представлении не люди. Даже с раба-
ми, восставшими восемнадцать лет назад в Сицилии под началом
сирийца ЭвнаЦ они считались больше, чем с нами.
— Да, те для них были почти что людьми.
— А мы какая-то низшая раса.
— О Спартак, Спартак! — прошептал Крикс, и глаза его за-
сверкали гневом. —Больше, чем за жизнь, которую ты мне тогда
спас в цирке, я буду благодарен тебе, если ты стойко будешь бо-
роться с препятствиями и доведешь до конца трудное дело, кото-
рому ты себя посвятил. Объедини нас под своим руководством,
чтобы мы могли, обнажив мечи, помериться силой в ратном поле
с этими разбойниками и показать им, что гладиаторы не низшая
раса, а такие же люди, как и они!
— О, я буду с непоколебимой волей, с беспредельной энергией
и упорством, всеми силами души до конца моей жизни бороться за
наше дело! Я буду биться за свободу до победы — или умру за нее
смертью храбрых!
В словах Спартака чувствовалась глубокая убежденность и ве-
ра. Он пожал руку Криксу; тот поднес ее к сердцу и произнес в
сильном волнении:
— Спартак, спаситель мой, тебя ждут великие дела! Такие
люди, как ты, рождаются для подвигов и высоких деяний. Из та-
ких людей выходят герои...
— ...или мученики... — тихо сказал Спартак; лицо его было
печально, и голова склонилась на грудь.
В эту минуту раздался пронзительный голос Эмилия Варина:
— Пойдемте, Гай и Апулей, в храм Раздора, узнаем новости
о решениях сената!
1 Эвн (или Эвиоп). — В Сицилии, житнице Италии, было сосредоточено боль-
шое количество рабов, работавших в огромных латифундиях. Сицилия стала
ареной первого крупного восстания рабов (136 г. до н. э.). Этим восстанием
руководил раб-сириец Эвн. Восстание охватило всю Сицилию. Сенат послал
против восставших одного за другим консулов Кая Фульвия Флакка и Луция
Кальпурнина Писона. Но они были разбиты. Только консулу Публию Рупи-
лию удалось выиграть в 132 году до н. о. несколько сражений и осадить город
Энну. Измена помогла римлянам овладеть городом. Вождь восставших Эвн
был взят в плен и умер в тюрьме.
462
— А разве сенат собирается сегодня не в храме Согласия? —
спросил Тудертин.
— Ну да, — ответил Варин.
— В старом или в новом?
— Какой же ты дурак! Если бы он собрался в храме Фурия
Камилла, посвященном истинному согласию, я сказал бы тебе:
пойдем в храм Согласия. Но ведь я звал тебя в храм Раздора —
не понимаешь разве, что я говорю о храме, воздвигнутом нечести-
вым Луцием Опимием на костях угнетенного народа после позор-
ного и подлого убийства Гракхов?
— Варин прав, — сказал Гай Тауривий, — храм Согласия
действительно следовало бы назвать храмом Раздора.
И трое болтунов направились к лестнице, ведущей в портик
базилики Эмилия; за ними последовали оба гладиатора.
Как только Спартак и Крикс приблизились к портику, какой-
то человек подошел к фракийцу и сказал ему:
— Ну что ж, Спартак, когда ты решишь вернуться в мою шко-
лу?
Это был ланиста Акциан.
— Да поглотят тебя живым воды Стикса! —закричал, дрожа
от гнева, гладиатор. — Долго ли ты будешь надоедать мне своими
мерзкими приставаниями? Скоро ли дашь мне жить спокойно и
свободно?
— Но ведь я беспокою тебя, — сладким и вкрадчивым тоном
сказал Акциан, —для твоего же собственного блага, я забочусь о
твоем будущем, я...
— Послушай, Акциан, и хорошенько запомни мои слова. Я не
мальчик и не нуждаюсь в опекуне, а если бы он мне и понадобился,
я никогда не выбрал бы тебя. Запомни это, старик, и не попадайся
мне больше на глаза, не то, клянусь Юпитером Родопским, богом
отцов моих, я так хвачу тебя кулаком по лысому черепу, что от-
правлю прямехонько в преисподнюю, а потом будь что будет!
Через минуту он добавил:
— Ты ведь знаешь, какая сила в моем кулаке. Помнишь, как
я отделал десятерых твоих рабов-корсиканцев, которых обучал ре-
меслу гладиаторов, а они в один прекрасный день набросились на
меня, вооруженные деревянными мечами?
Ланиста рассыпался в извинениях и уверениях в дружбе.
Спартак в ответ сказал:
— Уходи, и чтоб я тебя больше не видел! Не приставай ко
мне!
Оставив смущенного и сконфуженного Акциана посреди пор-
тика, оба гладиатора направились через Форум к повороту на Па-
латин — там, у портика Катулла, Катилина назначил свидание
Спартаку.
Дом Катулла, который был консулом вместе с Марием в
652 году римской эры, то есть за двадцать четыре года до нашего
463
повествования, считался одним из самых красивых и роскошных в
Риме. Перед домом возвышался великолепный портик, украшен-
ный военной добычей, отнятой у кимвров, и бронзовым быком,
перед которым эти враги Рима приносили присягу. Портик служил
местом встреч молодых римлянок, они совершали здесь прогулки
и занимались гимнастическими упражнениями. Само собой разу-
меется, что сюда же приходили и молодые щеголи — патриции и
всадники — полюбоваться прекрасными дочерьми Квирина.
Когда оба гладиатора дошли до портика Катулла, они увидели
вокруг него толпу патрициев, любовавшихся женщинами, которых
тут собралось больше, чем обычно, так как была ненастная пого-
да — шел дождь, перемежавшийся со снегом.
Сверкающие белизной точеные руки, едва прикрытые плечи,
пышность нарядов и блеск золота, жемчугов, яшмы и рубинов,
пестрота оттенков нарядных одежд представляли очаровательное
зрелище. Тут можно было увидеть изящнейшие пеплумы, паллии,
столы, туники из тончайшей шерсти и других чудесных тканей.
Собравшиеся в портике женщины поражали своей красотой.
Тут были Аврелия Орестилла, возлюбленная Катилины; молодая,
прекрасная и величественная Семпрония, которая за душевные
свои достоинства и высокие качества ума названа была впоследст-
вии великой: она погибла в бою, сражаясь, как храбрый воин, бок
о бок с Катилиной, в битве при Пистории; Аврелия, мать Цезаря;
Валерия, жена Суллы; весталка Лициния; Ливия, мать юного Ка-
тона; Постумия Регилия, предок которой одержал победу над ла-
тинянами при Регильском озере. Были там и две красавицы девуш-
ки из знаменитого рода Фабия Амбуста; Клавдия Пульхра, жена
Юния Норбана, бывшего два года назад консулом; прекраснейшая
Домиция, дочь Домиция Агенобарба, консула и прадеда Нерона;
Эмилия, прелестная дочь Эмилия Скавра, и молоденькая Фульвия;
весталка Вителия, известная необыкновенной белизной кожи, и
сотни других матрон и девушек, принадлежащих к самой родови-
той римской знати.
Внутри обширного портика молодые патрицианки упражня-
лись в гимнастике или же забавлялись игрой в мяч — любимей-
шей игрой римлян обоего пола и любого возраста.
В этот холодный зимний день большинство собравшихся тут
женщин прогуливались взад и вперед, чтобы согреться.
Подойдя к портику Катулла, Спартак и Крикс остановились
несколько поодаль от толпы патрициев и всадников, как полага-
лось людям низкого звания. Они искали глазами Луция Сергия; он
стоял у колонны с Квинтом Курионом, патрицием (благодаря ему
впоследствии был раскрыт заговор Катилины). С ними стоял и
молодой Луций Кальпурний Бестия, трибун плебеев в год заговора
Катилины.
Стараясь не привлекать внимания собравшихся здесь знатных
людей, гладиаторы приблизились к Катилине. А Луций Сергий в
эту минуту с саркастическим смехом говорил своим друзьям:
464
— Хочу на днях познакомиться с весталкой Лицинией, с ко-
торой так любезничает толстяк Марк Красс, и рассказать о романе
его с Эвтибидой.
— Да, да, — воскликнул Луций Бестия, — скажи ей, что
Красс преподнес Эвтибиде двести тысяч сестерциев.
— Марк Красс дарит женщине двести тысяч сестерциев?.. —
удивился Катилина. — Ну, это чудо куда занимательнее аримин-
ского чуда. Там будто бы петух заговорил по-человечьи.
— Право, это удивительно только потому, что Марк Красс
жаден и скуп, — заметил Квинт Курион. — В конце-то концов,
для него двести тысяч сестерциев все равно что одна песчинка в
сравнении со всем песком на берегах светлого Тибра.
— Ты прав, — сказал с алчным блеском в глазах Луций Бес-
тия. — Действительно, для Марка Красса это сущая безделица.
Ведь у него свыше семи тысяч талантов!..
— Какое богатство! Сумма показалась бы невероятной, если
бы не было известно, что она действительно существует!
— Вот как хорошо живется в нашей благословенной респуб-
лике людям с низкой душой, тупицам, посредственностям. Им ши-
роко открыт путь к почестям и славе. Я чувствую в себе силы и
способность довести до победы любую войну, но никогда я не мог
добиться назначения командующим, потому что я беден и у меня
долги. Если завтра Красс из тщеславия вздумает получить назна-
чение в какую-нибудь провинцию, где придется воевать, он добь-
ется этого немедленно: он богат и может купить не только несча-
стных голодных плебеев, но и весь богатый, жадный сенат.
— А ведь надо сказать, что источник его обогащения не так
уж безупречен, — добавил Квинт Курион.
— Еще бы! — подтвердил Луций. — Откуда у него все эти
богатства? Он скупал по самой низкой цене имущество, конфиско-
ванное Суллой у жертв проскрипций. Ссужал деньги под огромные
проценты. Купил около пятисот рабов — среди них были и архи-
текторы и каменщики — и настроил огромное количество домов
на пустырях, где прежде стояли хижины плебеев, уничтоженные
частыми пожарами, истреблявшими целые кварталы, населенные
бедняками.
— Теперь, — прервал его Катилина, — половина домов в
Риме принадлежит ему.
— Разве это справедливо? — пылко воскликнул Бестия. —
Честно ли это?
— Зато удобно, — с горькой улыбкой отозвался Катилина.
— Может ли и должно ли это продолжаться? — спросил
Квинт Курион.
— Нет, не должно, — пробормотал Катилина. — И кто зна-
ет, что написано в непреложных книгах судьбы?
— Четыреста тридцать три тысячи граждан из четырехсот ше-
стидесяти трех тысяч человек, населяющих, согласно последней
465
переписи, Рим, — заметил Бестия, — живут впроголодь; у них
нет даже клочка земли, где бы они могли сложить свои кости. Но
погоди, найдется смелый человек, который объяснит им, что бо-
гатства, накопленные остальными тридцатью тысячами граждан,
приобретены всякими неправдами, что богачи владеют этими со-
кровищами не по праву! А тогда ты увидишь, Катилина, обездо-
ленные найдут силы и средства внушить гнусным пиявкам, выса-
сывающим кровь голодного и несчастного народа, уважение к
нему.
— Не бессильными жалобами и бессмысленными выкриками
нужно, юноша, бороться со злом, — серьезно произнес Катили-
на. — Нам следует в тиши наших домов обдумать широкий план
и в свое время привести его в исполнение. Души наши должны
быть сильными, а деяния великими. Молчи и жди, Бестия! Быть
может, скоро наступит день, когда мы обрушимся со страшной
силой на это прогнившее общественное здание, в подвалах которо-
го мы стонем. Несмотря на свой внешний блеск, оно все в трещи-
нах и готово рухнуть.
— Смотри, смотри, как весел оратор Квинт Гортензий, —
сказал Курион, как бы желая дать другое направление разгово-
ру. — Должно быть, он радуется отъезду Цицерона: теперь у него
нет соперников в собраниях на Форуме.
— Ну что за трус этот Цицерон! — воскликнул Катилина. —
Как только он заметил, что попал у Суллы в немилость за свои
юношеские восторги перед Марием, он немедленно же удрал в Гре-
цию!
— Скоро два месяца, как его нет в Риме.
— Мне бы его красноречие! — прошептал Катилина, сжимая
мощные кулаки. — В два года я стал бы властителем Рима!
— Тебе не хватает его красноречия, а ему — твоей силы.
— Тем не менее, — сказал с задумчивым и серьезным видом
Катилина, — если мы не привлечем его на свою сторону — а это
сделать нелегко при его мягкотелости, — то в один прекрасный
день он может превратиться в руках наших врагов в страшное
орудие против нас.
Все трое патрициев умолкли.
В эту минуту толпа, окружавшая портик, немного расступи-
лась, и показалась Валерия, жена Суллы, в сопровождении не-
скольких патрициев, среди которых выделялись тучный, низкорос-
лый Деций Цедиций, тощий Эльвий Медуллий, Квинт Гортензий и
некоторые другие. Валерия направилась к своей лектике, задрапи-
рованной пурпурным шелком с золотой вышивкой; лектику держа-
ли у самого входа в портик Катулла четыре могучих раба-каппадо-
кийца.
Выйдя из портика, Валерия завернулась в широчайший паллий
из тяжелой восточной ткани темно-голубого цвета, и он скрыл от
взглядов пылких поклонников все прелести, которыми так щедро
наделила ее природа.
466
Она была очень бледна, взгляд ее больших и широко открытых
черных глаз оставался неподвижным; невеселый вид казался
странным для женщины, вышедшей замуж немногим больше ме-
сяца назад.
Легкими кивками головы и кокетливой усмешкой отвечала она
на поклоны собравшихся у портика патрициев и, скрывая под ми-
лой улыбкой зевоту, пожала руки двум щеголям — Эльвию Ме-
дуллию и Децию Цедицию. Это были две тени Валерии, неотступно
следовавшие за ней. Конечно, они никому не уступили чести по-
мочь ей войти в лектику. Войдя туда, Валерия задернула занавески
и знаком приказала рабам двигаться в путь.
Каппадокийцы, подняв лектику, понесли ее; впереди шел раб,
расчищавший дорогу, а позади следовал почетный эскорт из шести
рабов.
Когда толпа поклонников осталась позади, Валерия с облегче-
нием вздохнула и, поправив вуаль, стала смотреть по сторонам,
окидывая унылым взглядом то мокрую мостовую, то серое небо.
Спартак стоял вместе с Криксом позади толпы патрициев; он
увидел красавицу, которая поднималась в лектику, и сразу узнал
в ней госпожу своей сестры; его охватило какое-то необъяснимое
волнение. Толкнув локтем товарища, он шепнул ему на ухо:
— Погляди, ведь это Валерия, жена Суллы!
— Как она хороша! Клянусь священной рощей Арелата, сама
Венера не может быть прекраснее!
В этот момент лектика супруги счастливого диктатора порав-
нялась с ними; глаза Валерии, рассеянно смотревшие в дверцу
лектики, задержались на Спартаке.
Она почувствовала какой-то внезапный толчок, как от элект-
рического тока, и вышла из задумчивости; по лицу ее разлился
легкий румянец, и она устремила на Спартака сверкающий взгляд
своих больших черных глаз. Когда лектику уже пронесли мимо
двух смиренно стоявших гладиаторов, Валерия раздвинула занаве-
си и, высунув голову, еще раз посмотрела на фракийца.
— Ну и дела! — воскликнул Крикс, заметив несомненные
знаки благоволения матроны к его счастливому товарищу. — До-
рогой Спартак, богиня Фортуна, капризная и своенравная женщи-
на, какой она всегда была, схватила тебя за волосы или, вернее,
ты поймал за косу эту непостоянную богиню!.. Держи ее крепко,
держи, а то она еще вздумает убежать, так пусть хоть что-нибудь
оставит в твоих руках. — Эти слова он добавил, когда повернулся
к Спартаку и заметил, что тот изменился в лице и чем-то сильно
взволнован.
Но Спартак быстро овладел собой и с непринужденной улыб-
кой ответил:
— Замолчи, безумец! Что ты там болтаешь о богине Фортуне?
Клянусь палицей Геркулеса, ты видишь не больше любого андаба-
та!
И чтобы прекратить смущавший его разговор, бывший глади-
атор подошел к Луцию Сергию Кати лине и тихо спросил его:
467
— Приходить ли мне сегодня вечером в твой дом, Катилина?
Обернувшись к Спартаку, Катилина ответил:
— Конечно. Но не говори «сегодня вечером» — ведь уже тем-
неет; скажи «до скорого свиданья».
Поклонившись патрицию, Спартак удалился, сказав:
— До скорого свиданья.
Он подошел к Криксу и стал что-то говорить ему вполголоса с
большим воодушевлением; тот несколько раз утвердительно кив-
нул головой; затем они молча пошли по той дороге, которая вела
к Форуму и к Священной улице.
— Клянусь Плутоном, я окончательно потерял нить, которая
до сих пор вела меня по запутанному лабиринту твоей души! —
сказал Луций Кальпурний Бестия, изумленно смотревший на Ка-
талину, который фамильярно беседовал с гладиатором.
— А что случилось? — спросил Катилина.
— Римский патриций удостаивает своей дружбы презренную
и низкую породу гладиаторов!
— Какой позор! — саркастически улыбаясь, сказал Катили-
на. — Просто ужасно, не правда ли? — И, не дожидаясь ответа,
добавил, изменив тон и манеры: — Жду вас сегодня у себя —
поужинаем, повеселимся... и поговорим о серьезных делах.
Направляясь по Священной улице к Палатину, Спартак и
Крикс вдруг увидели изысканно одетую молодую женщину, кото-
рая шла с пожилой рабыней, а за ними следовал раб. Она появи-
лась с той стороны, куда шли гладиаторы.
Женщина эта была необыкновенно хороша собой; хороши бы-
ли рыжие волосы, белоснежный цвет лица, хороши были большие
глаза цвета морской волны. Крикс, пораженный ее внешностью,
остановился и, глядя на незнакомку, сказал:
— Клянусь Гезом, вот это красавица!
Спартак, грустный и озабоченный, поднял опущенную голову
и посмотрел на девушку; та, не обращая внимания на восторги
Крикса, остановила свой взгляд на фракийце и сказала ему по-гре-
чески:
— Да благословят тебя боги, Спартак!
— От всей души благодарю тебя, — слегка смутившись, отве-
тил Спартак. — Благодарю тебя, девушка, и да будет милостива
к тебе Венера Книдская!
Приблизившись к Спартаку, девушка прошептала:
— Свет и свобода, доблестный Спартак!
Фракиец вздрогнул при этих словах, нахмурил брови и, с
изумлением глядя на собеседницу, ответил с явным недоверием:
— Не понимаю, что означают твои шутки, красавица.
— Это не шутка, и ты напрасно притворяешься. Это пароль
угнетенных. Я гречанка Эвтибида, бывшая рабыня, тоже принад-
лежу к угнетенным... — И, с чарующей улыбкой взяв большую
руку Спартака, она ласково пожала ее своей маленькой, нежной
ручкой.
Гладиатор, вздрогнув, пробормотал:
468
— Она произнесла пароль, она знает тайный пароль!..
С минуту он молча смотрел на девушку; в ее улыбке было
выражение торжества.
— Итак, да хранят тебя боги! — сказал он.
— Я живу на Священной улице, близ храма Януса. Приходи
ко мне, я могу оказать тебе небольшую услугу в благородном деле,
за которое ты взялся.
Спартак стоял в раздумье. Она настойчиво повторила:
— Приходи!..
— Приду, — ответил Спартак.
— Привет! — сказала по-латыни гречанка, сделав приветст-
венный жест рукой.
— Привет! — ответил Спартак.
— Привет тебе, богиня красоты! — сказал Крикс, который во
время разговора Спартака с Эвтибидой остановился на некотором
расстоянии от них и не спускал глаз с прелестной девушки.
Он замер на месте, глядя вслед удалявшейся Эвтибиде. Неиз-
вестно, сколько времени он простоял бы в таком оцепенении, если
бы Спартак не взял его за плечи и не сказал:
— Ну что же, Крикс, уйдем мы наконец отсюда?
Галл очнулся и пошел рядом с фракийцем, то и дело оборачи-
ваясь. Пройдя шагов триста, он воскликнул:
— А ты еще не хочешь, чтобы я называл тебя любимым дети-
щем Фортуны! Ах, неблагодарный!.. Тебе следовало бы воздвиг-
нуть храм этому капризному божеству, которое распростерло над
тобой свои крылья.
— Зачем заговорила со мной эта девушка?
— Не знаю и знать не хочу! Знаю только, что Венера — если
только Венера существует — не может быть прекраснее!
В эту минуту один из рабов, сопровождавших Валерию, нагнал
гладиаторов и спросил:
— Кто из вас Спартак?
— Я, —- ответил фракиец.
— Сестра твоя Мирца ждет тебя сегодня около полуночи в
доме Валерии, ей надо поговорить с тобой по неотложному делу.
— Я буду у нее в назначенное время.
Раб удалился, а оба друга продолжали свой путь и вскоре
скрылись за Палатинским холмом.
Глава пятая
ТРИКЛИНИЙ КАТИЛИНЫ
И КОНКЛАВ ВАЛЕРИИ
Дом Каталины, расположенный на южном склоне Палатин-
ского холма, не принадлежал к числу самых больших и величест-
венных в Риме. Однако по своему внутреннему устройству и уб-
ранству он не уступал домам самых именитых патрициев того
времени, а триклиний, где возлежали, пируя, в час первого факела
Луций Сергий Катилина и его друзья, славился на весь Рим своим
великолепием.
Продолговатый просторный зал был разделен на две части ше-
стью колоннами тиволийского мрамора, увитыми плющом и роза-
ми, разливавшими свое благоухание в этом месте, где искусство
служило пресыщенной роскоши. Вдоль стен, также убранных бла-
гоухающими гирляндами, стояли мраморные статуи, блистая кра-
сотой. Пол был вымощен драгоценной мозаикой; на нем с великим
искусством были изображены вакхические танцы нимф, сатиров и
фавнов.
В глубине зала, за колоннами, стоял круглый стол из редчай-
шего мрамора и вокруг него три больших и высоких ложа на брон-
зовых постаментах; пуховые подушки на них были застланы
покрывалами из драгоценного пурпура. С потолка спускались зо-
лотые и серебряные светильники замечательной работы, озаряя
зал ярким светом и разливая опьяняющий аромат, и от этого сла-
достного дурмана замирали чувства и цепенела мысль.
У стен стояли три бронзовых поставца тончайшей работы, все
в чеканных гирляндах и листьях. В этих поставцах хранились
серебряные сосуды разной формы и разных размеров. Между по-
ставцами расположены были бронзовые скамьи, покрытые пурпу-
ром, а двенадцать бронзовых статуй эфиопов, украшенные драго-
ценными ожерельями и геммами, поддерживали серебряные
канделябры, усиливавшие и без того яркое освещение зала.
На ложах, облокотившись на пуховые пурпурные подушки,
возлежали Катилина и его гости: Курион, Луций Бестия1, пылкий
юноша, ставший позже народным трибуном; Гай Антоний, моло-
дой патриций, человек апатичный, вялый и обремененный долга-
ми; впоследствии он оказался соучастником заговора Катил ины, а
затем товарищем Цицерона по консульству и благодаря энергии
Цицерона в том же году уничтожил Катилину, прежнего своего
единомышленника.
Здесь был и Луций Калпурний Писон Цесонийя, патриций, за-
путавшийся в долгах, которые не в силах был заплатить; он не 1 2
1 Курион, Луций Бестия и другие собравшиеся у Катилины заговорщики при-
надлежали к сенаторскому сословию.
2 Луций Калпурний Писон Цесоний — тесть Цезаря; консул в 58 году до н. о.
Во время борьбы Цезаря с Помпеем держался в стороне и старался примирить
соперников.
470
смог спасти Катил ину в 691 году, зато ему было предназначено
судьбой отомстить за него в 696 году, когда он стал консулом и
употребил все силы, чтобы отправить Цицерона в изгнание. Писон
был человек грубый, необузданный и невежественный.
Рядом с Писоном возлежал на втором ложе, стоявшем в сере-
дине и считавшемся почетным, юноша лет двадцати; его женствен-
но красивое лицо было нарумянено, волосы завиты и надушены,
глаза подведены, щеки дряблые, а голос хриплый от чрезмерных
возлияний. Это был Авл Габиний Нипот, близкий друг Катилины;
в 696 году он вместе с Писоном содействовал изгнанию Цицерона.
Габинию хозяин предоставил «консульское» место на почетном ло-
же, которое находилось справа от входа в триклиний, и поэтому
он считался царем пира.
Рядом с Габинием, на другом ложе, возлежал молодой патри-
ций Корнелий Лентул Cypai, человек храбрый и сильный; в 691
году его задушили в тюрьме по приказанию Цицерона, бывшего
тогда консулом; это произошло накануне восстания Катилины, в
заговоре которого Корнелий Сура принимал самое деятельное уча-
стие.
Возле Суры помещался Гай Корнелий Цетег1 2, юноша задорный
и смелый; он тоже мечтал о восстании, об изменении государст-
венного строя Рима, о введении новшеств.
Последним на этом ложе возлежал Гай Веррес, жестокий и
алчный честолюбец; вскоре ему предстояло стать квестором у Кар-
бона, проконсула Галлии, и затем претором в Сицилии, где он
прославился своими грабежами.
Триклиний, как мы видим, был полон; тут собрались далеко
не самые добродетельные римские граждане и совсем не для бла-
городных подвигов и деяний.
Все приглашенные были в пиршественных одеждах тончайше-
го белого полотна и в венках из плюща, лавра и роз. Роскошный
ужин, которым Катилина угощал своих гостей, подходил к концу.
Веселье, царившее в кругу этих девяти патрициев, остроты, шут-
ки, звон чаш и непринужденная болтовня, безусловно, свидетель-
ствовали о достоинствах повара, а еще больше — виночерпиев
Катилины.
Прислуживавшие у стола рабы, одетые в голубые туники, сто-
яли в триклинии напротив почетного ложа и были готовы по пер-
вому знаку предупредить любое желание гостей.
В углу залы расположились флейтисты, актеры и актрисы в
очень коротких туниках, украшенных цветами; время от времени
они проносились перед пирующими в танце, усиливая шумное ве-
селье.
— Налей мне фалернского! — крикнул хриплым от возлия-
ний голосом сенатор Курион, протянув руку с серебряной чашей
1 Корнелий Лентул Сура — главный помощник Катилины в организации заго-
вора; принадлежал к патрицианскому роду Корнелиев.
2 Гай Корнелий Цетег — один из главарей заговора Катилины.
471
ближайшему виночерпию. — Налей фалернского. Хочу восхва-
лить великолепие и щедрость Катилины. Пусть этот ненавистный
скряга Красс убирается в Тартар вместе со всем своим богатством.
— Вот увидишь, сейчас наш пьянчужка Курион начнет ковер-
кать стихи Пиндара!. Это зрелище не из приятных, — сказал Лу-
ций Бестия своему соседу Кати лине.
— Хорошо еще, если память ему не изменит. Пожалуй, он
уже час назад утопил ее в чаше вина, — ответил Катилина.
— Красс, Красс!.. Вот мой кошмар, вот о ком я всегда думаю,
вот кто мне снится!.. — со вздохом произнес Гай Веррес.
— Бедный Веррес! Несметные богатства Красса не дают тебе
спать, — ехидно сказал Авл Габиний, испытующе глядя на своего
соседа и поправляя белой рукою локон своих завитых и надушен-
ных волос.
— Неужели же не наступит день равенства? — воскликнул
Веррес.
— Не понимаю, о чем думали эти болваны Гракхи и этот ду-
рень Друз, когда решили поднять в городе мятеж, для того чтобы
поделить между плебеями поля! — сказал Гай Антоний. — Во
всяком случае, о бедных патрициях они совсем не подумали. А кто
же, кто беднее нас? Ненасытная жадность ростовщиков пожирает
доходы с наших земель, под предлогом взимания процентов за ссу-
ду ростовщик задолго до срока уплаты долга накладывает арест на
наши доходы...
— И впрямь, кто беднее нас! Из-за неслыханной скупости не-
умолимых отцов и строгости всесильных законов мы обречены про-
водить лучшие годы молодости в нищете, томиться неосуществи-
мыми желаниями, — добавил Луций Бестия, судорожно сжимая
чашу, которую он осушил.
— Кто беднее нас? Мы в насмешку родились патрициями!..
Только издеваясь над нами, можно говорить о нашем могуществе,
только смеха ради можно утверждать, что мы пользуемся почетом
у плебеев, — с горечью заметил Лентул Сура.
— Оборванцы в тогах — вот кто мы такие!
— Нищие, облачившиеся в пурпур!
— Мы обездоленные бедняки... нам нет места на празднике
римского изобилия!
— Смерть ростовщикам и банкирам!
— К черту Законы двенадцати таблиц!..
— И преторский эдикт1 2!..
— К Эребу3 отцовскую власть!..
— Да ударит всемогущая молния Юпитера-громовержца в се-
нат и испепелит его!
1 Пиндар (VI —V века до н. о.) —знаменитый поэт-лирик Древней Греции.
2 Преторский эдикт. — Подобно другим должностным лицам, преторы имели
право издавать свои эдикты в дополнение к действующему своду законов.
3 Эреб — самая мрачная часть подземного царства.
472
— Только предупредите меня заблаговременно, чтобы я в этот
час не приходил в сенат, — забормотал, выпучив глаза, с идиот-
ским выражением лица пьяный Курион.
Неожиданное и глубокомысленное заявление пьяницы вызвало
взрыв смеха, которым и закончился нудный перечень горестей и
проклятия гостей Катилины.
В эту минуту раб, вошедший в триклиний, приблизился к хо-
зяину дома и прошептал несколько слов ему на ухо.
— А, клянусь богами ада! — громко и радостно воскликнул
Катилина. — Наконец-то! Веди его сюда, пусть с ним идет и его
приятель.
Раб поклонился и собрался уже удалиться, но Катилина оста-
новил его, сказав:
— Окажите им должное внимание. Омойте ноги, умастите
благовониями, облачите в пиршественную одежду и украсьте голо-
вы венками.
Раб снова поклонился и вышел. А Катилина крикнул дворец-
кому:
— Эпафор, сейчас же распорядись, чтобы убрали со стола объ-
едки и поставили две скамьи напротив консульского ложа: я ожи-
даю двух друзей. Вели очистить залу от мимов, музыкантов и рабов
и позаботься, чтобы в зале для собеседований было все готово для
долгого, веселого и приятного пира.
В то время как дворецкий Эпафор передавал полученные при-
казания и из триклиния удаляли мимов, музыкантов и рабов, пи-
рующие пили пятидесятилетнее фалернское, пенившееся в сереб-
ряных чашах, с нетерпением и явным любопытством ожидая
гостей, о которых было доложено. Слуга вскоре ввел их; они поя-
вились в белых пиршественных одеждах, с венками из роз на го-
ловах.
Это были Спартак и Крикс.
— Да покровительствуют боги этому дому и его благородным
гостям! — сказал Спартак.
— Привет вам! — произнес Крикс.
— Честь и слава тебе и твоему другу, храбрейший Спар-
так, — ответил Катилина, поднявшись навстречу гладиаторам.
Он взял Спартака за руку и подвел к роскошному ложу, на
котором до этого возлежал сам. Крикса он усадил на одну из ска-
мей, стоявших напротив почетного ложа, и сам сел рядом с ним.
— Почему ты, Спартак, не пожелал провести этот вечер за
моим столом и отужинать у меня вместе с такими благородными и
достойными юношами? — обратился к нему Катилина, указывая
на своих гостей.
— Не пожелал? Не мог, Катилина. Я ведь предупредил тебя...
Надеюсь, твой привратник исполнил мое поручение?
— Да, я был предупрежден, что ты не можешь прийти ко мне
на ужин.
473
— Честь и слава тебе и твоему другу, храбрейший Спартак!
— Но ты не знал причины, а сообщить ее тебе я не мог, не
полагаясь на скромность привратника... Мне надо было побывать
в одной таверне, где собираются гладиаторы, чтобы встретиться
кое с кем. Я повидался с людьми, пользующимися влиянием среди
этих обездоленных.
— Итак, — заметил Луций Бестия, и в тоне его прозвучала
насмешка, — мы, гладиаторы, думаем о своем освобождении, го-
ворим о своих правах и готовимся защищать их с мечом в руке!..
Лицо Спартака вспыхнуло, он стукнул кулаком по столу и,
порывисто встав, воскликнул:
— Да, конечно, клянусь всеми молниями Юпитера!.. Пусть... —
Оборвав свой возглас, он изменил тон, слова, движения и продол-
жал: — Пусть только будет на то воля великих богов и ваше со-
гласие, могущественные, благородные патриции, тогда во имя сво-
боды угнетенных мы возьмемся за оружие.
— Ну и голос у этого гладиатора! Ревет, как бык! — бормотал
в дремоте Курион, склоняя лысую голову то к правому, то к левому
плечу.
— Такая спесь к лицу разве что Луцию Корнелию Сулле Сча-
стливому, диктатору, —добавил Гай Антоний.
Катилина, предвидя, к чему могут привести саркастические
выпады патрициев, приказал рабу налить фалернского вновь при-
бывшим и, поднявшись, сказал:
— Благородные римские патриции, вам, кого немилостивая
судьба лишила тех благ, которые по величию душ ваших принад-
лежат вам, ибо вы должны были бы в изобилии пользоваться сво-
бодой, властью и богатством, вам, чьи добродетели и храбрость
мне известны; вам, верные и честные друзья мои, я хочу предста-
вить отважного и доблестного человека — рудиария Спартака, ко-
торый по своей физической силе и душевной стойкости достоин
был родиться не фракийцем, а римским гражданином и патрици-
ем. Сражаясь в рядах наших легионов, он выказал великое муже-
ство, за которое заслужил гражданский венок и чин декана...
— Однако это не помешало ему дезертировать из нашей ар-
мии, как только представился удобный случай, —прервал его Лу-
ций Бестия.
— Ну и что же? — все больше воодушевляясь, воскликнул
Катилина. — Неужели вы станете вменять ему в вину то, что он
покинул нас, когда мы сражались против его родной страны, по-
кинул для того, чтобы защищать свое отечество, своих родных,
свои лары? Кто из вас, находясь в плену у Митридата и будучи
зачислен в его войска, не счел бы своим долгом при первом же
появлении римского орла покинуть ненавистные знамена варваров
и вернуться под свои знамена, знамена своих сограждан?
Слова Катилины вызвали ропот одобрения. Ободренный сочув-
ствием слушателей, он продолжал:
475
— Ия, и вы, и весь Рим восхищались мужественным и бес-
страшным борцом, совершившим в цирке подвиги, достойные не
гладиатора, а храброго, доблестного воина. И этот человек, сто-
ящий выше своего положения и своей злосчастной судьбы, —раб,
как и мы, угнетенный, как и мы, — вот уже несколько лет уст-
ремляет все свои помыслы на трудное, опасное, но благородное
дело: он составил тайный заговор между гладиаторами, связав их
священной клятвой; он замыслил поднять их в определенный день
против тирании, которая обрекает этих несчастных на позорную
смерть в амфитеатре для забавы зрителей; он хочет дать рабам
свободу и вернуть их на родину.
Катилина умолк и после короткой паузы продолжал:
— А разве вы и я не задумываемся над этим, и уже давно?
Чего требуют гладиаторы? Только свободы! Чего требуем мы?
Против чего, как не против той же олигархии, хотим мы восстать?
С тех пор как в республике властвует произвол немногих, только
им одним платят дань народы и нации, а все остальные, достой-
ные, честные граждане — люди знатные и простой народ, — ста-
ли подонками из подонков, несчастными, угнетенными, недостой-
ными и презренными людьми.
Трепет волнения охватил молодых патрициев; глаза их засвер-
кали ненавистью, гневом и жаждой мести.
Катилина продолжал:
— В домах наших нищета, мы кругом в долгах; наше настоя-
щее печально, будущее — еще хуже. Что нам осталось, кроме
жалкого прозябания? Не пора ли нам пробудиться?
— Проснемся же! —произнес сиплым голосом Курион, услы-
шав сквозь сон слова Катилины; смысл этих слов не доходил до
него, и, пытаясь их понять, он усиленно тер глаза.
Хотя заговорщики и были увлечены речью Катилины, никто
не смог удержаться от смеха при глупой выходке Куриона.
— Ступай к Миносу1, пусть он судит тебя по твоим заслугам,
поганое чучело, винный бурдюк! — закричал Катилина, сжимая
кулаки и проклиная незадачливого пьяницу.
— Молчи и спи, негодный! — крикнул Бестия и так толкнул
Куриона, что тот растянулся на ложе.
Катилина медленно отпил несколько глотков фалернского и
немного погодя продолжал:
— Итак, славные юноши, я вас созвал сегодня, чтобы совме-
стно обсудить, не следует ли нам для блага нашего дела объеди-
ниться со Спартаком и его гладиаторами. Если мы решим высту-
пить против нобилитета, против сената, которые сосредоточили в
своих руках высшую власть, владеют государственной казной и
грозными легионами, то одни мы не сможем добиться победы и
1 Минос — по верованиям древних греков, сын Зевса, царь острова Кипра,
ставший после смерти судьей в подземном царстве.
476
должны будем искать помощи у тех, кто умеет отстаивать свои
права, кто умеет мстить за обиду. Война неимущих против* владе-
ющих всем, война рабов против господ, угнетенных против угне-
тателей должна стать и нашим делом. Я не могу понять, почему
бы нам не привлечь гладиаторов, которые будут находиться под
нашим руководством, управляться нами, будут превращены в рим-
ские легионы? Убедите меня в противном, и мы отложим осуще-
ствление нашего плана до лучших времен.
Нестройный ропот сопровождал речь Катилины — она явно
не понравилась большинству сотрапезников. Спартак, взволнован-
но слушавший Катилину и одновременно зорко следивший за на-
строением молодых патрициев, заговорил спокойным тоном, хотя
лицо его было бледно:
— Я пришел сюда, чтобы доставить удовольствие тебе, о Ка-
тилина, человеку достойнейшему, которого я уважаю и почитаю,
но я вовсе не надеялся, что твои слова убедят этих благородных
патрициев. Ты чистосердечно веришь тому, о чем говоришь, хотя
в глубине души ты не совсем убежден. Позволь же мне и да позво-
лят мне достойные твои друзья говорить без обиняков и открыть
вам свою душу. Вас, людей свободных, граждан знатного проис-
хождения, держат в стороне от управления государственными де-
лами, вас лишают богатств и власти — виной этому каста олигар-
хов, враждебная народу, враждебная людям смелым, сторонникам
нововведений, каста, чья власть более ста лет омрачает Рим раз-
дорами и мятежами; теперь она более чем когда-либо сосредоточи-
ла в своих руках всю полноту власти, она господствует и распоря-
жается вами по своему произволу. Для вас восстание — это
свержение нынешнего сената, замена действующих законов други-
ми законами, более справедливыми для народа, предусматриваю-
щими равномерное распределение богатства и прав; замена тепе-
решних сенаторов другими, выбранными среди вас и ваших
друзей. Но для вас, как и для нынешних властителей, народы,
живущие за Альпами или за морем, навсегда останутся варварами,
и вы захотите, чтобы они все по-прежнему были под вашей вла-
стью и вашими данниками; вы захотите, чтобы дома ваши, как и
подобает патрициям, были полны рабов, а в амфитеатрах, как и
теперь, устраивались бы ваши любимые зрелища — кровавые со-
стязания гладиаторов; они будут отдыхом от тяжелых государст-
венных забот, которыми вы, победители, завтра будете обремене-
ны. Только этого вы и можете желать; для вас важно одно: занять
самим места нынешних властителей.
Нас же, обездоленных гладиаторов, волнуют совсем иные за-
боты. Всеми презираемые «низкие люди», лишенные свободы, ли-
шенные родины, принужденные сражаться и убивать друг друга на
потеху гордых римлян, мы добиваемся свободы полной и совер-
шенной; мы хотим отвоевать нашу отчизну, наши дома! И, следо-
вательно, целью нашего восстания является борьба не только про-
477
тив теперешних властителей, но и против тех, которые придут им
на смену, будут ли они называться Суллой или Каталиной, Цете-
гом или Помпеем, Лентулом или Крассом. С другой стороны,
можем ли мы, гладиаторы, надеяться на победу, если будем пре-
доставлены самим себе и одни восстанем против страшного и
непобедимого господства Рима?.. Нет, победа невозможна, а зна-
чит, и задуманное нами дело безнадежно. Пока я надеялся, что ты,
Каталина, и твои друзья будете нашими верными вождями, пока
я мог предполагать, что люди консульского звания и патриции
встанут во главе наших гладиаторских легионов, дадут им свое имя
и сообщат свое достоинство, мне удавалось согреть сердца своих
сотоварищей по несчастью жаром моих собственных надежд. Но
теперь я вижу и из долгих бесед с тобой, о Катилина, я понял, что
взращенные вашим воспитанием предрассудки не позволят вам
стать нашими вождями, и я убежден в несбыточности своих на-
дежд, которые я долго лелеял в тайниках своей души, мечтаний,
не покидавших меня и во сне... С чувством беспредельного сожа-
ления я с этой минуты торжественно отказываюсь от них как от
невообразимого безумия. Разве можно назвать иначе наше восста-
ние, даже если бы нам удалось поднять пять-десять тысяч человек?
Какой авторитет мог бы иметь, например, я или кто-нибудь дру-
гой, мне равный? Какого влияния достигнет он, даже если бы это
был человек еще сильнее меня? Через какие-нибудь пятнадцать
дней от наших легионов ничего не осталось бы — так случилось
двадцать лет назад с теми тысячами гладиаторов, которых добле-
стный римский всадник, по имени Минуций!, или Вепцй, собрал
близ Капуи. Они были рассеяны когортами претора Лукулла, не-
смотря на то что гладиаторов вел предводитель высокого рода,
смелый и отважный духом...
Трудно описать впечатление, произведенное речью Спартака,
презренного варвара в глазах большинства гостей. Одних поража-
ло красноречие фракийца, других — возвышенность его мыслей,
третьих — глубина политических идей, и в то же время всем по-
нравилось преклонение перед Римом, которое выказал Спартак.
Рудиарий искусно польстил самолюбию патрициев, и они рассыпа-
лись в похвалах храброму фракийцу; все они — а больше всех
Луций Бестия — предлагали ему свое покровительство и дружбу.
Долго еще длилось обсуждение поднятых вопросов, было вы-
сказано немало самых различных мнений, и решено было отло-
жить осуществление задуманного до лучших дней; ждать от време-
ни доброго совета, а от Фортуны — благоприятного случая для
смелого дела.
Спартак предложил Каталине и его друзьям свои услуги и ус-
луги немногих гладиаторов, веривших в него и уважавших его, —
1 Минуций. — В 104 году до н. э. произошло восстание рабов около Капуи, в
Кампанье, которым руководил разорившийся римский всадник Минуций, воо-
руживший три тысячи пятьсот рабов.
478
как бы невзначай он все время подчеркивал слово «немногих». По-
сле того как Спартак, а с ним и Крикс выпили из чаши дружбы,
которая пошла вкруговую, и бросили в нее, как и другие гости,
лепестки роз из своих венков, гладиаторы простились с хозяином
дома и его друзьями, невзирая на старания удержать их на празд-
нестве, подготовлявшемся в соседней зале. Наотрез отказавшись
остаться, Спартак вместе с Криксом покинул дом патриция.
Выйдя на улицу, он в сопровождении Крикса направился к
дому Суллы. Не сделали они и четырех шагов, как Крикс первый
нарушил молчание.
— Ты объяснишь мне, надеюсь...
— Замолчи, во имя Геркулеса! — вполголоса прервал его
Спартак. — Позже все узнаешь.
Они прошли молча шагов триста. Первым заговорил рудиарий;
он повернулся к галлу и тихо сказал:
— Там было слишком много народу, и не все они на нашей
стороне, да и не все эти юноши владели рассудком, чтобы можно
было им довериться. Ты слышал: для них наш заговор перестал
существовать, он рассеялся, как видение безумного. Ступай сейчас
же в школу гладиаторов Акциана и перемени наш пароль привет-
ствия и тайный знак при рукопожатии. Теперь паролем будет не
Свет и Свобода, а Постоянство и Победа; а условным знаком —
не три коротких рукопожатия, а три легких удара указательным
пальцем правой руки по правой ладони другого.
И Спартак, взяв правую руку Крикса, три раза легонько уда-
рил указательным пальцем по ладони его руки, говоря:
— Вот так, ты понял?
— Понял, — ответил Крикс.
— А теперь иди, не теряя времени. Пусть каждый из началь-
ников манипул предупредит своих пятерых гладиаторов о том, что
наш заговор едва не был раскрыт. Каждому, кто произнесет преж-
ний пароль и применит старые знаки, надо отвечать, что всякая
надежда потеряна и совершенно оставлена мысль осуществить бе-
зумную попытку. Завтра рано утром мы встретимся в школе Юлия
Рабеция.
Пожав руку Крикса, Спартак быстро зашагал к дому Суллы.
Он скоро дошел туда, постучался в дверь. Ему открыли, и приврат-
ник ввел его в комнатку, отведенную Мирце в покоях Валерии.
Девушка завоевала расположение своей госпожи и уже зани-
мала при ней важную должность — ведала туалетом Валерии.
Мирца тревожилась за брата. Как только он вошел в комнату,
девушка бросилась к нему и, обвив руками шею Спартака, осыпала
его поцелуями.
А когда утих бурный порыв нежности, Мирца, сияя от радости,
рассказала Спартаку, что она никогда не позвала бы его в такой
час, если бы на то не было приказания ее госпожи. Валерия часто
и подолгу говорит с нею о Спартаке, расспрашивает о нем и выка-
479
зывает такое теплое участие к судьбе Спартака, какое не часто
встретишь у знатной матроны по отношению к рудиарию, к глади-
атору. Узнав, что Спартак еще не поступил на службу, Валерия
приказала позвать его сегодня вечером; она собирается предложить
ему руководство школой гладиаторов, которую Сулла недавно уст-
роил на своей вилле в Кумах.
Спартак весь преобразился от радости; слушая Мирцу, он то
бледнел, то краснел; в мозгу его, несомненно, бродили странные
мысли, и он энергично качал головою, словно хотел отогнать их.
— А если я соглашусь управлять этой маленькой школой гла-
диаторов, будет ли Валерия требовать, чтобы я опять продался в
рабство, или же я останусь свободным? — спросил он наконец
сестру.
— Об этом она мне ничего не говорила, — ответила Мир-
ца, — но ведь она так расположена к тебе и, конечно, согласится,
чтобы ты остался свободным.
— Значит, Валерия очень добрая?
— Да, да, она и добрая и красивая...
— О, значит, ее доброта беспредельна!
— Тебе она очень нравится, не правда ли?
— Мне?.. Очень, но чувство мое — почтительное благогове-
ние. Именно такое чувство и должен питать к такой знатной мат-
роне человек, находящийся в моем теперешнем положении.
— Тогда... пусть тебе будет известно... только умоляю тебя,
никому ни слова... она запретила мне говорить это тебе... Слушай,
такое чувство внушили тебе, без сомнения, бессмертные боги! Это
долг благодарности к Валерии — ведь это она в цирке уговорила
Сул л у даровать тебе свободу!
— Как, что ты сказала? Правда ли это? — спросил Спартак,
вздрогнув всем телом и бледнея от волнения.
— Правда, правда! Но только, повторяю тебе, не подавай и
виду, что ты это знаешь.
Спартак о чем-то задумался. Через минуту Мирца сказала ему:
— Теперь я должна доложить Валерии, что ты пришел, и по-
лучить разрешение ввести тебя к ней.
Легкая, словно мотылек, Мирца исчезла, проскользнув в двер-
цу. Спартак, погруженный в свои мысли, не заметил ее ухода.
В первый раз рудиарий увидел Валерию полтора месяца назад:
придя в дом Суллы навестить сестру, он столкнулся с ней в порти-
ке, когда она выходила к носилкам.
Прекрасная наружность Валерии произвела на Спартака очень
сильное впечатление.
Он почувствовал к ней странное, необъяснимое влечение, ко-
торому трудно было противиться; у него зародилось пламенное же-
лание, мечта поцеловать хотя бы край туники этой женщины, ко-
торая казалась ему прекрасной, как Минерва, величественной, как
Юнона, и обольстительной, как Венера.
480
Хотя знатность и высокое положение супруги Суллы обязыва-
ли ее к сдержанности в отношении человека, находящегося в та-
ком унижении, как Спартак, все же и у нее с первого взгляда, как
мы это видели, возникло такое же чувство, как и то, что взволно-
вало душу гладиатора, когда он впервые увидал Валерию.
На первых порах бедный фракиец пытался изгнать из своего
сердца это новое для него чувство; рассудок подсказывал ему, что
любовь к Валерии — ни с чем не сравнимое безумие, ибо на пути
ее стоят непреоборимые препятствия. Но мысль об этой женщине
возникала вновь и вновь, настойчиво, упорно овладевала Спарта-
ком среди всех забот и дел, возвращалась ежеминутно, волнуя и
тревожа его; разгораясь все больше, она вскоре овладела всем его
существом. Бывало так, что он, сам того не замечая, влекомый
какой-то неведомой силой, оказывался за колонной в портике дома
Суллы и ждал там появления Валерии. Не замеченный ею, он
видел ее неоднократно и каждый раз находил все прекраснее, и с
каждым днем все сильнее становилось его чувство к ней; он пре-
клонялся перед ней, любил ее нежно, боготворил. Никому, даже
самому себе, он не мог бы объяснить это чувство.
Один только раз Валерия заметила Спартака. И на миг бедно-
му рудиарию показалось, что она взглянула на него благосклонно,
ласково; ему почудилось даже, что ее взгляд светился любовью, но
он тут же отбросил эту мысль, сочтя ее мечтой безумца, видением,
вымыслом разгоряченной фантазии, —он понимал, что подобные
мысли могут свести его с ума.
Вот что творилось в душе бедного гладиатора, и поэтому легко
понять, какое впечатление произвели на него слова Мирцы.
«Я здесь, в доме Суллы, —думал несчастный, — всего лишь
несколько шагов отделяют меня от этой женщины... Нет, не жен-
щины, а богини, ради которой я готов пожертвовать жизнью, че-
стью, кровью; я здесь и скоро буду близ нее, может быть наедине
с нею, я услышу ее голос, увижу вблизи ее черты, ее глаза, улыб-
ку...» Никогда еще он не видел улыбки Валерии, но, должно быть,
улыбка у нее чудесная, как весеннее небо, и отражает ее величе-
ственное, возвышенное, божественное существо. Всего несколько
мгновений отделяют его от беспредельного счастья, о котором он
не только не мог мечтать, но которое даже во сне ему не снилось...
Что случилось с ним? Быть может, он стал жертвой волшебной
грезы, пылкого воображения влюбленного? А может быть, он схо-
дит с ума? Или, к несчастью своему, уже лишился рассудка?
При этой мысли он вздрогнул, испуганно озираясь, и широко
раскрыл глаза, растерянно отыскивая сестру... Ее не было в ком-
нате. Он поднес руки ко лбу, как будто хотел сдержать бешеное
биение крови в висках, рассеять туман, который, казалось, заво-
лок его мозг, и еле слышно прошептал:
— О великие боги, спасите меня от безумия!
481
16-833
Он вновь огляделся вокруг и мало-помалу начал приходить в
себя, узнавать место, где он находился.
Это была комната его сестры: в одном углу стояла ее узенькая
кровать, две скамейки из позолоченного дерева у стены, чуть по-
дальше — деревянный шкаф с бронзовыми украшениями, на
нем — терракотовый масляный светильник в виде ящерицы, изо
рта которой высовывался горевший фитиль; дрожащий огонек рас-
сеивал мрак в комнате.
Ошеломленный, почти в бреду, Спартак продолжал думать,
что все это либо снится ему, либо он сходит с ума. Он подошел к
шкафу и, протянув левую руку, дотронулся указательным пальцем
до фитиля светильника, и только когда пламя больно обожгло его,
он пришел в себя и постепенно усилием воли усмирил свое волне-
ние.
Когда пришла Мирца и позвала его, чтобы проводить до кон-
клава Валерии, он внешне был уже довольно спокоен и даже весел,
хотя чувствовал, как колотится у него сердце. Мирца заметила, что
он бледен, и заботливо спросила:
— Что с тобой, Спартак? Ты плохо чувствуешь себя?
— Нет, нет, напротив, никогда еще мне не было так хоро-
шо! — ответил рудиарий, ступая вслед за сестрой.
Они спустились по лесенке (рабы в римских домах всегда жи-
ли в верхнем этаже) и направились к конклаву, где их ждала
Валерия.
Конклавом римской матроны называлась комната, в которой
она уединялась для чтения или принимала близких друзей. На со-
временном языке мы бы назвали эту комнату кабинетом; естест-
венно, что она примыкала к тем покоям, где жила хозяйка дома.
Конклав Валерии находился в ее зимних покоях (в патрици-
анских домах обычно было столько отдельных апартаментов,
сколько времен года); это была небольшая уютная комната, в ко-
торой трубы из листового железа, искусно скрытые в складках
роскошных занавесей из восточной ткани, распространяли прият-
ное тепло, доставлявшее тем большее удовольствие, чем холоднее
стояла погода. Стены были задрапированы голубым шелком, при-
чудливыми складками и фестонами спускавшимся с потолка почти
до самого пола. Поверх шелка была наброшена тонкая, словно
облачко, белая вуаль; в изобилии разбросанные по ней свежие
розы наполняли комнату нежным благоуханием.
С потолка свисал золотой чеканный светильник с тремя фити-
лями, в виде большой розы среди листьев, —произведение грече-
ского мастера, поражавшее искусной работой. Разливая голубова-
тый матовый свет и тонкий запах аравийских благовоний, которые
были смешаны с маслом, пропитывавшим фитили, светильник
только наполовину рассеивал мрак в конклаве.
В этой комнате, убранной в восточном духе, не было другой
мебели, кроме ложа с одной спинкой, на котором лежали мягкие
482
пуховые подушки в чехлах из белого шелка с голубой каймой; там
стояли еще скамьи, покрытые таким же шелком, и маленький се-
ребряный комодик вышиной не более четырех пядей от земли, на
четырех ящиках его было искусно выгравировано изображение че-
тырех побед Суллы.
На комоде стоял сосуд из горного хрусталя с выпуклыми узо-
рами и цветами ярко-пурпурного цвета работы знаменитых аре-
тинских мастерских; в нем был подогретый сладкий фруктовый
напиток, часть которого была уже налита в фарфоровую чашку,
стоявшую тут же. Эту чашку Валерия получила от Суллы в каче-
стве свадебного подарка. Она представляла собою целое сокрови-
ще, ибо стоила не меньше тридцати или сорока миллионов сестер-
циев; такие чашки считались большой редкостью и высоко
ценились в те времена.
В этом уединенном, спокойном и благоуханном уголке в тихий
час ночи покоилась на ложе прекрасная Валерия, завернувшись в
белую, тончайшей шерсти тунику с голубыми лентами. В полумра-
ке блистали красотой ее плечи, достойные олимпийских богинь,
округлые, словно выточенные из слоновой кости руки.
Опираясь локтем на широкую подушку, она поддерживала го-
лову маленькой, как у ребенка, белоснежной рукой.
Гла;}а ее были полузакрыты, лицо неподвижно — казалось,
она спала; в действительности же опа так углубилась в свои думы
и думы эти, верно, были такими сладостными, что она как будто
находилась в забытьи и не заметила появления Спартака, когда
рабыня ввела его в конклав. Она даже не пошевельнулась при
легком стуке двери, которую Мирна отворила и тотчас же, выйдя
из комнаты, затворила за собой.
Лицо Спартака было белее паросского мрамора, а горящие гла-
за устремлены на красавицу; он замер, погруженный в благоговей-
ное созерцание, вызывавшее в его душе неописуемое, доныне еще
не испытанное им смятение.
Прошло несколько мгновений. И если бы Валерия не позабыла
обо всем окружающем, она могла бы отчетливо услышать бурное,
прерывистое дыхание рудиария. Вдруг она вздрогнула, словно кто-
то позвал ее и шепнул, что Спартак здесь. Приподнявшись, она
обратила к фракийцу свое прекрасное лицо, сразу покрывшееся
румянцем, и, глубоко вздохнув, сказала нежным голосом:
— А... ты здесь?
Вся кровь бросилась в лицо Спартаку, когда он услышал этот
голос; он сделал шаг к Валерии, приоткрыл рот, словно собираясь
что-то сказать, по не мог вымолвить ни одного слова.
— Да покровительствуют тебе боги, доблестный Спартак! —
с приветливой улыбкой произнесла Валерия, успев овладеть со-
бой. — И... и... садись, —добавила она, указывая на скамью.
На этот раз Спартак, уже придя в себя, ответил ей, но еще
слабым, дрожащим голосом:
483
16*
— Боги покровительствуют мне больше, чем я того заслужил,
божественная Валерия, раз они оказывают мне величайшую ми-
лость, какая только может осчастливить смертного: они дарят мне
твое покровительство.
— Ты не только храбр, — ответила Валерия, и глаза ее заси-
яли от радости, — ты еще и хорошо воспитан.
Затем она вдруг спросила его на греческом языке:
— До того, как ты попал в плен, ты был у себя на родине
одним из вождей своего народа, не правда ли?
— Да, — ответил Спартак на том же языке; он говорил на
нем если не с аттической, то, во всяком случае, с александрийской
изысканностью. — Я был вождем одного из самых сильных фра-
кийских племен в Родопских горах. Был у меня и дом, и много-
численные стада овец и быков, и плодородные пастбища.
Я был богат, могуществен, счастлив, и, поверь мне, божест-
венная Валерия, я был полон любви к людям, справедлив, благо-
честив, добр...
Он на миг замолчал, а потом, глубоко вздохнув, сказал голо-
сом, дрожавшим от сильного волнения:
— И тогда я не был варваром, не был презренным и несчаст-
ным гладиатором!
Валерии стало жаль его, в ее душе поднялось какое-то хорошее
чувство, и, подняв на рудиария сияющие глаза, она сказала с не-
скрываемой нежностью:
— Мне много и часто рассказывала о тебе твоя милая Мирца;
мне известна твоя необыкновенная отвага. И теперь, когда я гово-
рю с тобой, мне совершенно ясно, что презренным ты не был ни-
когда, а по уму, воспитанности и манерам ты более подобен греку,
чем варвару.
Невозможно описать, какое впечатление произвели на Спарта-
ка эти слова, сказанные нежным голосом. Глаза его увлажнились,
он ответил прерывающимся голосом:
— О, будь благословенна... за эти сочувственные слова, мило-
серднейшая из женщин... и пусть великие боги... окажут тебе
предпочтение перед всеми людьми... как ты этого заслуживаешь,
и сделают тебя самой счастливой из всех смертных!
Валерия не могла скрыть свое волнение, его выдавали ее вы-
разительные глаза, частое и бурное дыхание, вздымавшее ее грудь.
Спартак был сам не свой; ему казалось, что он жертва каких-
то чар, что он попал во власть какой-то фантасмагории, возник-
шей в его мозгу, и он всей душой отдавался этому сладостному
сновидению, этому колдовскому призраку счастья. Он смотрел на
Валерию восторженным взглядом, полным смирения и обожания;
он жадно слушал ее мелодичный голос, казавшийся ему гармони-
ческими звуками арфы Аполлона, упивался ее горящим, страст-
ным взором, сулившим, казалось, несказанные восторги любви, и,
484
хотя он не мог верить и не верил тому, что явно отражалось в ее
глазах, считая все это лишь галлюцинацией, плодом разгоряченно-
го воображения, все же он не спускал влюбленный взор с дивных
очей Валерии; сейчас в них был для него весь смысл жизни; все
его чувства, все мысли принадлежали ей одной.
Вслед за последними словами Спартака наступила тишина,
слышно было только дыхание Валерии и фракийца. Почти помимо
их сознания они были погружены в одни и те же мысли, от одних
и тех же чувств трепетали их души; оба они были в смятении.
Валерия первая решила прервать опасное молчание и сказала
Спартаку:
— Теперь гы совершенно свободен. Не хочешь ли управлять
школой из шестидесяти рабов, из которых Сулла решил сделать
гладиаторов? Он устроил эту школу у себя на вилле в Кумах.
— Я ютов на вег. что только ты пожелаешь. — ведь я раб
твой и принадлежу тебе, — тихо сказал Спартак, глядя па Вале
рию с выражением бесиределыюй нежности и преданное!и.
Валерия молча посмотрела на нею долгим взглядом, потом
встала и, точно ее снедала какая-то тревога, прошлась несколько
раз по комнате. Затем, остановившие!» перед рудиарием, она опять
устремила на него пристальный взгляд и тихо спросила:
— Спартак, скажи мне откровенно: что ты делал много дней
назад, спрятавшись за колонной в портике моего дома?
Тайна Спартака уже перестала быть его сокровенной тайной.
Валерия, верно, насмехается в глубине души над дерзостью како-
го-то гладиатора, поднявшего свой взор на одну из самых прекрас-
ных и знатных римлянок.
Точно пламя разлилось по бледному лицу фракийца; он опу-
стил голову и ничего не ответил. Тщетно пытался он поднять глаза
на Валерию и заговорит!» — его удерживало чувство стыда.
Спартак почувствовал вею горечь своего незаслуженного по-
зорного положения; проклиная в душе войну и ненавистное могу-
щество Рима, он стиснул зубы, дрожа от стыда, от горя и гнева.
Не зная, чем объяснить молчание Спартака, Валерия сделала
шаг к нему и едва слышно, голосом еще более нежным, чем преж-
де, спросила:
— Скажи мне... что ты там делал?
Рудиарий, не поднимая головы, упал перед Валерией на коле-
ни и прошептал:
— Прости, прости меня! Прикажи своему надсмотрщику сечь
меня розгами... пускай распнут меня на Сестерцевом поле, я за-
служил это!
— Что с тобой? Встань!.. —сказала Валерия, беря Спартака
за руку и заставляя его подняться.
— Я боютворил тебя, как боготворят Венеру и Юнону! Кля-
нусь тебе в этом.
485
— Ax! — радостно воскликнула матрона. — Ты приходил,
чтобы увидеть меня?
— Чтобы поклоняться тебе. Прости меня, прости!..
— Встань, Спартак, благородное сердце! — сказала Валерия
дрожащим от волнения голосом, с силой сжимая его руку.
— Нет, нет, здесь, у твоих ног, здесь мое место, божественная
Валерия! — И, схватив край ее туники, он горячо целовал его.
— Встань, встань, не тут твое место, — вся дрожа, прошеп-
тала Валерия.
Спартак, покрывая жаркими поцелуями руки Валерии и глядя
на нее влюбленными глазами, повторял, точно в бреду, глухим, еле
слышным голосом:
— О дивная... дивная... дивная Валерия!..
Глава шестая
УГРОЗЫ, ЗАГОВОРЫ И ОПАСНОСТИ
Прекрасная гречанка Эвтибида возлежала на мягких пурпур-
ных подушках в зале для собеседования у себя в доме на Священ-
ной улице, близ храма Януса.
— Итак, — сказала она, — ты что-нибудь знаешь? Понял
ты, в чем тут дело?
Собеседником ее был человек лет пятидесяти, с безбородым
лицом, изрезанным морщинами, которые плохо скрывал густой
слой румян и белил; по манере одеваться в нем тотчас же можно
было признать актера. Эвтибида, не дождавшись ответа, добавила:
— Хочешь, я скажу, что думаю о тебе, Метробий? Я никогда
особенно высоко тебя не ценила, а сейчас вижу, что ты и вовсе
ничего не стоишь.
— Клянусь маской Мома), моего покровителя, —ответил ак-
тер пискливым голосом, — если бы ты, Эвтибида, не была пре-
краснее Дианы и обворожительней Венеры, даю тебе слово Мет-
робия, близкого друга Корнелия Суллы, хранящего эту дружбу ни
мало ни много тридцать лет, что я рассердился бы на тебя! Пого-
вори со мной так кто-нибудь другой, и я, клянусь Геркулесом По-
бедителем, повернулся бы и ушел, пожелав дерзкому приятного
путешествия к берегам Стикса!
— По что же ты (‘делал за это время? Что разузнал об их
планах?
— Сейчас скажу... И много и ничего...
— Как это понять?
— Нудь терпелива, и я все тебе объясню. Надеюсь, ты нс со-
мневаешься в том, что я. Метробий. старый актер, вот уже грид
цать лет исполняющий женские роли во время народных нразд
неств, обладаю искусством обольщать люден. К тому же речь идет
о варварах, невежественных рабах, о гладиаторах. Я. конечно,
сумею добиться своей цели, тем более что располагаю необходи-
мым для этого средством —золотом.
— Потому-то я и дала тебе эго поручение, что не сомневаюсь
в твоей ловкости, а ты...
— Но пойми, прелестнейшая Эвтибида, если моя ловкость
должна проявиться в раскрытии заговора гладиаторов, то тебе
придется испытать ее на чем-нибудь другом и иным образом, ибо
заговор гладиаторов никак нельзя раскрыть — его, попросту гово-
ря, и в помине нет.
— Так ли? Ты в этом уверен?
— Уверен, совершенно уверен, о прекраснейшая из девушек.
— Два месяца назад... да, не больше двух месяцев, я имела
сведения о том, что у гладиаторов заговор, что они объединились
1 Мом —сын Ночи, олицетворение злословил (мифол.)
487
в какое-то тайное общество, у них был свой пароль, свои условные
знаки, свои гимны, и, кажется, они замышляли восстание, похо-
жее на восстание рабов в Сицилии.
— И ты серьезно верила в возможность восстания гладиато-
ров?
— А почему бы и нет?.. Разве они не умеют сражаться, не
умеют умирать?
— В амфитеатрах...
— Вот именно. Если они умеют сражаться и умирать на поте-
ху толпы, то почему бы им не подняться и не повести борьбу не
на жизнь, а на смерть за свою свободу?
— Ну что ж, если ты утверждаешь, что это тебе было извест-
но, значит, это правда... и действительно у них был заговор... но
могу тебя заверить, что теперь у них никакого заговора нет.
— Ах, — произнесла с легким вздохом прекрасная гречан-
ка, — я, кажется, знаю, по каким причинам; боюсь, что я угады-
ваю их!
— Тем лучше! Л я их не знаю и нисколько не стремлюсь уз-
нать!
— Гладиаторы сговорились между собой и подняли бы восста-
ние, если б римские патриции, недовольные существующими зако-
нами и сенатом, возглавили их борьбу и приняли командование
над ними!
— Но так как римские патриции, как бы подлы они ни были,
еще не такие низкие подлецы, чтобы стать во главе гладиаторов...
— Л ведь был такой момент... Впрочем, довольно об этом.
Скажи лучше, Метробий...
— Сперва удовлетвори мое любопытство. —(‘казал актер, —
от кого ты узнала о заговоре гладиаторов?
— От одного гладиатора... моего соотечественника...
— Ты, Эвтибида, более могущественна на земле, чем Юпитер
на небе. Одной ногой ты попираешь Олимп олигархов, а другой —
грязное болото черни...
— Что ж, я делаю что могу, стараюсь добиться...
— Добиться чего?
— Власти, добиться власти? — воскликнула Эвтибида дрожа-
щим от волнения голосом.
Опа вскочила, лицо ее исказилось от гнева, глаза сверкали
зловещим блеском, они были полны глубокой ненависти, отваги,
решимости, которых никак нельзя было предположить в этой оча-
ровательной, хрупкой девушке.
— Я хочу добиться власти, — крикнула гречанка, — стать
богатой, могущественной, всем на зависть... — И шепотом, со
страстной силой она добавила: — Чтобы иметь возможность ото-
мстить!
Хотя Метробий и привык к самому разнообразному притворст-
ву на сцене, он все же был поражен; открыв рот, актер смотрел
488
на искаженное лицо Эвтибиды. Гречанка заметила это и, опомнив-
шись, вдруг громко расхохоталась.
— Нс правда ли, я недурно сыграла бы Медею? Может быть,
не с таким успехом, как Галерия Эмболария, но все же... Ты от
изумления обратился в столб, бедный Метробий. Хотя ты старый
и опытный актер, а навсегда останешься на ролях женщин и маль-
чиков!..
И Эвгибида снова захохотала, приведя Метробия в полное за-
мешательство.
— Чтобы добиться чего? — спросила через минуту гречан-
ка. — Чего добиться, старый безмозглый чурбан?
Она щелкнула Метробия по носу и, не переставая смеяться,
сказала:
— Добиться того, чтобы стать богатой, как Никопола, возлюб-
ленная (’уллы, как Флора, которая по уши влюблена в Гнея Пом-
пея! Стать богатой, очень богатой, понимаешь ли ты это, старый
дуралей, для того, чтобы наслаждаться всеми радостями, всеми
удовольствиями жизни, потому что, когда жизнь кончится, —все-
му конец, небытие, как учит божественный Эпикур. Ты понял,
ради ч<чо я пользуюсь всем своим искусством, всеми средствами
обольщения, которыми меня наделила природа? Ради чего стара-
юсь одной ногой стоять на Олимпе, а другой в грязи, и...
— Но грязь ведь может замарать?
— Всегда можно отмыть ее. Разве в Риме мало бань и душей?
Разве в моем доме нет ванны? Но великие боги! Подумать только,
кто смет । читать мне трактат о морали! Человек, который всю
свою жизнь провел в болоте самой постыдной мерзости!
— Hv, перестань! К чему рисовать такими живыми красками
мой портрет? Ты рискуешь сделать его настолько похожим, что
люди буду! удирать сломя голову, завидев такую грязную лич-
ность. Ведь я говорил шутя. Моя мораль у меня в пятках, на что
мне она?
Метробий приблизился к Эвтибиде и, целуя ее руку, прогово-
рил:
— Божественная, когда же я получу награду от тебя? Когда?
— На। раду? За что давать тебе награду, старый сатир? —
сказала Эв гп би да, отнимая руку и опять щелкнув Метробия по
носу. — Л ты узнал, что задумали гладиаторы?
— 11g, прекраснейшая Эвтибида, —жалобно хныкал старик,
следуя за (речанкой, которая ходила взад и вперед по зале, — мог
ли я открыть то, что не существует? Мог ли я, любовь моя, мог
ли?
— Ну хорошо, — сказала куртизанка и, повернувшись, бро-
сила на него ласковый взгляд, сопровождаемый нежной улыб-
кой, — ( (’ли ты хочешь заслужить мою благодарность, хочешь,
чтобы я доказала тебе мою признательность...
489
— Приказывай, приказывай, божественная...
— Тогда продолжай следить за ними. Я не уверена в том, что
гладиаторы окончательно бросили мысль о восстании.
— Буду следить в Кумах, съезжу в Капую...
Если хочешь что-нибудь узнать, больше всего следи за
Спартаком! — И, произнеся это имя, Эвтибида покраснела.
— О, что касается Спартака, вот уже месяц, как я хожу за
ним по пятам, — не только ради тебя, но и ради самого себя;
вернее, ради Суллы.
— Как? Почему? Что ты? — с любопытством спросила гре-
чанка, подойдя к Метробию.
Озираясь вокруг, как будто боясь, что его услышат, Метробий
приложил указательный палец к губам, а потом вполголоса сказал
Эвтибиде:
— Это мое подозрение... моя тайна. Но так как я могу и оши-
биться, а дело касается Суллы... то я об этом не стану говорить ни
с одним человеком на свете, пока не буду убежден, что мои пред-
положения правильны.
По лицу Эвтибиды пробежала тень тревоги, которая была не-
понятна Метробию. Как только гречанка услышала, что он ни за
что на свете не хочет открыть ей свой секрет, она загорелась же-
ланием все узнать. Кроме таинственных причин, побуждавших Эв-
тибиду допытываться, в чем тут дело, ее, возможно, подстрекало
женское любопытство, а может быть, и желание посмотреть, на-
сколько велика власть ее очарования даже над этим старым коме-
диантом.
— Может быть, Спартак покушается на жизнь Суллы?
— Да что ты! Что тебе вздумалось!
— Так в чем же дело?
— Не могу тебе сказать... потом, когда-нибудь...
— Неужели ты не' расскажешь мне, мой дорогой, милый Мет-
робий? — упрашивала Эвтибида, взяв актера за руку и тихонько
поглаживая своей нежной ладонью его увядшее лицо. — Разве ты
сомневаешься во мне? Разве ты еще не убедился, как я серьезна
и как отличаюсь от всех других женщин?.. Ты ведь не раз говорил,
что я могла бы считаться восьмым мудрецом Греции. Клянусь тебе
Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, что никто никогда
не узнает того, что ты мне расскажешь! Ну, говори же, скажи
своей Эвтибиде, добрый мой Метробий. Моя благодарность будет
беспредельной.
Она кокетничала, дарила старика нежными улыбками и чару-
ющими взглядами и вскоре, подчинив его себе, добилась своего.
— От тебя, видно, не отделаешься, пока ты не поставишь на
своем, — сказал Метробий. — Так вот знай: я подозреваю — и
у меня на это есть основания, —что Спартак влюблен в Валерию,
а она в него.
490
— О, клянусь факелами эриний! — вскричала молодая жен-
щина, страшно побледнев и яростно сжимая кулаки. — Возможно
ли?
— Меня все убеждает в этом, хотя доказательств у меня нет...
Но помни, никому ни слова!..
— Ах, — воскликнула Эвтибида, вдруг став задумчивой и буд-
то говоря сама с собой.— Ах... вот почему... Да, иначе и быть не
могло!.. Только другая женщина... Другая!.. Другая!.. —восклик-
нула она в ярости. — Значит... она превзошла меня красотой...
Ах, я несчастная, безумная женщина!.. Значит, есть другая... она
меня победила!..
И, закрыв лицо руками, гречанка зарыдала.
Легко себе представить, как был поражен Метробий этими сле-
зами и нечаянно вырвавшимся у Эвтибиды признанием.
Эвтибида, красавица Эвтибида, по которой вздыхали самые
знатные и богатые патриции, Эвтибида, никого никогда не любив-
шая, теперь сама до безумия увлеклась храбрым гладиатором; жен-
щина, привыкшая презирать всех своих многочисленных поклон-
ников из римской знати, была отвергнута простым рудиарием!
К чести Метробия надо сказать, что он от души пожалел бед-
ную гречанку; он подошел к ней, попытался утешить и, лаская ее,
говорил:
— Но... может быть, это и неправда... я мог ошибиться... мо-
жет, это мне только показалось...
— Нет, нет, ты не ошибся! Тебе не показалось... Это правда,
правда! Я знаю, я это чувствую, — ответила Эвтибида, утирая
горькие слезы краем своего пурпурового паллия.
А через минуту она добавила мрачным и твердым тоном:
— Хорошо, что я об этом знаю... хорошо, что ты мне это
открыл.
— Да, но умоляю... не выдай меня...
— Не бойся, Метробий, не бойся. Напротив, я тебя отблаго-
дарю как смогу; и если ты поможешь мне довести до конца то, что
я задумала, ты на деле увидишь, как Эвтибида умеет быть благо-
дарной.
И после минутного раздумья она сказала прерывающимся го-
лосом:
— Слушай, поезжай в Кумы... Только отправляйся немедлен-
но, сегодня же, сейчас же... Следи за каждым их шагом, каждым
словом, вздохом... раздобудь улики, и мы отомстим и за честь Сул-
лы, и за мою женскую гордость!
Дрожа от волнения, девушка вышла из комнаты, бросив на
ходу ошеломленному Метробию:
— Подожди минутку, я сейчас вернусь.
Она действительно тотчас же вернулась, принесла с собой тя-
желую кожаную сумку и, протянув ее Метробию, сказала:
491
— На, возьми. Здесь тысяча аурей. Подкупай рабов, рабынь,
но привези мне улики, слышишь? Если тебе понадобятся еще день-
ги...
— У меня есть...
— Хорошо, трать их не жалея, я возмещу тебе... Но поез-
жай... сегодня же... не задерживаясь в дороге... И возвращайся...
как только можешь скорее... с уликами!
И, говоря это, она выталкивала беднягу из комнаты, торопя с
отъездом; она проводила его по коридору мимо гостиной, мимо
алтаря, посвященного домашним ларам, потом мимо бассейна для
дождевой воды, устроенного во дворе, провела его через агрий в
переднюю до самой входной двери и сказала рабу-привратнику:
— Видишь, Гермоген, этого человека?.. Когда бы он ни при-
шел... в любой час веди его немедленно ко мне.
Еще раз простившись с Метробием, она вернулась к себе, за-
крылась в своей комнате и долго ходила взад и вперед, то замед-
ляя, то ускоряя шаги. Тысячи желаний теснились в душе, тысячи
надежд и планов рождались в воспаленном мозгу, сознание ее то
затуманивалось, то вдруг озарялось мрачным светом, и в чувствах,
отражавшихся в ее глазах, не было ничего человеческого, только
лютая, звериная ярость.
Наконец она бросилась на ложе и, зарыдав, произнес ла впол-
голоса, кусая белыми зубами свои руки:
— О эвмениды! Дайте мне отомстить... я воздвигну вам вели-
колепный алтарь!.. Мести, мести я жажду!.. Мести!..
Чтобы понять безумный гнев красавицы Эвтибиды, нам при-
дется вернуться назад. Мы кратко расскажем читателям, какие
события произошли в течение двух месяцев с того дня, как Вале-
рия, побежденная страстью к Спартаку, открылась ему в любви.
У гладиатора был мужественный облик, удивительной красоты
сложение и, как помнят читатели, необыкновенно привлекатель-
ное лицо, освещенное милой улыбкой; когда гнев не искажал это
лицо, оно носило отпечаток доброты, кротости, силы чувств, отра-
жавшихся в больших синих глазах. Неудивительно, что он зажег
в сердце Валерии любовь такую же глубокую и сильную, как та,
что завладела его душой. Вскоре знатная римлянка, открывавшая
в возлюбленном все новые и новые качества, новые достоинства,
всецело была покорена им и не только безмерно любила его, но и
уважала и почитала. Так несколько месяцев назад ей казалось, что
она будет если не любить, то хотя бы уважать и почитать Луция
Корнелия Суллу.
Мнил ли себя Спартак счастливым или действительно был сча-
стлив, это легче понять, чем описать. Впервые познав упоительные
восторги любви, он был переполнен своим счастьем, поглощен им
и, как все счастливые влюбленные, стал эгоистом; он забыл о це-
пях, которые еще так недавно сковывали его, забыл святое дело
свободы, о котором так долго мечтал и которое поклялся довести
492
до конца. Да, он забыл обо всем, потому что был только человеком,
и любовь усыпила в нем все другие чувства, так же как она одур-
манила бы Помпея, и Красса, и Цицерона.
И в эти дни, когда Спартак был весь поглощен своей любовью,
когда он считал себя любимым и действительно был любим, Эвти-
бида много раз настойчиво приглашала его к себе — якобы по
очень важному делу, связанному с заговором гладиаторов. Спартак
наконец внял ее призывам и отправился в дом к гречанке.
Эвтибиде, как мы уже говорили, еще не было двадцати четы-
рех лет. За восемь лет до описываемых нами событий, то есть в
668 году римской эры, когда Сулла после продолжительной осады
взял Афины, в окрестностях которых родилась Эвтибида, она по-
пала в рабство. Юная рабыня досталась патрицию Публию Стацию
Апрониану, и он приблизил к себе эту завистливую, злую, тще-
славную девушку с прирожденными дурными наклонностями. По-
лучив вскоре свободу, Эвтибида осталась в Риме и постепенно при-
обрела влияние, силу и богатство. Кроме редкой красоты, природа
наделила ее недюжинным умом, и она стала вдохновительницей
всевозможных интриг и коварных козней. Узнав все тайны зла.
изведав все страсти, Эвтибида возненавидела жизнь, которую она
вела. И как раз в это время она встретила Спартака, поразившего
ее сочетанием геркулесовской силы и необыкновенной красоты.
Сердце Эвтибиды запылало страстью, и она не сомневалась, что
гладиатор откликнется на ее чувство.
Когда ей удалось обманом заманить Спартака к себе в дом, она
пустила в ход все средства обольщения, какие подсказала ей по
рочная натура, но, к удивлению своему, увидела, что рудиарий
равнодушен ко всем ее чарам; ей пришлось убедиться, что сущест-
вует человек, способный отвергнуть ее любовь, тогда как все дру-
гие так жадно искали и добивались ее внимания. Как раз этот
презревший ее гладиатор был единственным человеком, к которо-
му она питала какое-то чувство, и тут прихоть гречанки постепен-
но и безотчетно разрослась в настоящую страсть, страшную и опас-
ную, потому что она горела в порочной душе.
Став ланистой в школе гладиаторов Суллы, Спартак вскоре
уехал в город Кумы, близ которого у диктатора была роскошная
вилла; там Сулла поселился со всем своим двором и семьей.
Самолюбие Эвтибиды было глубоко оскорблено, чувство ее ос-
талось без ответа, и опа догадывалась о тайных причинах такого
пренебрежения: несомненно, у нее была соперница, какая-то дру-
гая женщина завладела любовью Спартака. Гречанка инстинктив-
но чувствовала, что только другая любовь, образ другой женщины
могли остановить Спартака. Она ‘употребила все усилия, чтобы
забыть рудиария, изгнать из мыслей всякое воспоминание о нем,
но все было напрасно. Так уж создано человеческое сердце, и так
было всегда: то, что не дается, становится особенно желанным, и
493
чем больше препятствий на пути к исполнению желания, тем упор-
нее мы стремимся удовлетворить его.
До этого дня Эвтибида была счастлива и беззаботна, а теперь
оказалась самым несчастным созданием, влачившим жалкое суще-
ствование среди богатства, удовольствий и поклонения.
Читатели видели, с какой радостью Эвтибида ухватилась за
возможность отомстить любимому и в то же время ненавистному
ей человеку и своей счастливой сопернице.
В то время как Эвтибида, запершись у себя в комнате, давала
волю злым порывам души, а Метробий мчался на прекрасном ска-
куне в Кумы, в таверне Венеры Либитины происходили не менее
важные события, грозившие большой опасностью Спартаку и делу
освобождения угнетенных, за которое он решил бороться.
В сумерки семнадцатого дня апрельских календ (16 марта)
676 года римской эры в таверне Лутации Одноглазой собралось
довольно много гладиаторов, чтобы угоститься сосисками, жареной
свининой и выпить велитернского и тускуланского вина.
Ни у кого из двадцати гладиаторов, сидевших за столом, не
было недостатка в хорошем аппетите, в желании выпить и повесе-
литься.
На почетном месте за столом сидел гладиатор Крикс, распоря-
дитель пиршества. Сила и храбрость Крикса, как мы уже говори-
ли, снискали ему авторитет среди товарищей, а также доверие и
уважение Спартака.
Стол для гладиаторов был накрыт во второй комнате таверны.
Они чувствовали себя здесь свободно, уютно и могли без опаски
вести откровенную беседу, тем более что рядом, в большой комна-
те, посетителей в этот час было немного, да и те, кто заходил,
выпивали на скорую руку тускулапского и тут же удалялись.
Усевшись за стол со своими товарищами, Крикс заметил, что
в углу комнаты на небольшом столе стояли тарелки с остатками
еды, — очевидно, за этим столом недавно кто-то ужинал.
— Скажи-ка, Лутация Кибела, мать богов... — обратился
Крикс к хозяйке, хлопотавшей у стола и подававшей кушанья.
— Правильно, я мать, да только не богов, а неблагодарных
мошенников гладиаторов, таких вот, как вы! — прервала его Лу-
тация.
— А ваши боги разве не были гладиаторами, да к тому же
хорошими?
— О, да простит мне великий Юпитер! Какие богохульства
приходится мне выслушивать! —в сердцах воскликнула Лутация.
— Клянусь Гезом, я не лгу и не богохульствую! Я не буду
говорить о Марсе и его деяниях, напомню лишь о Бахусе и Герку-
лесе; уж если они оба не были отличными и храбрыми гладиато-
рами и не совершали дел, достойных амфитеатра и цирков, то
пусть молнии Юпитера поразят тут же на месте нашего прекрас-
ного ланисту Акциана!
494
За столом грянул дружным хохот, и со всех сторон послыша-
лось:
— Если бы!.. Если бы!.. Было бы только небу угодно!..
Когда шум прекратился, Крикс спросил:
— Скажи, Лутация, кто ужинал за этим маленьким столом?
Лутация обернулась и с удивлением воскликнула:
— Куда же он делся? Вот так история! — И, поглядев вокруг,
она добавила: — О, да поможет мне Юнона Луцина, он ушел! Не
заплатил по счету! — И Лутация бросилась к опустевшему столу.
— Он? Да кто ж этот неизвестный? Кто скрывается под име-
нем он? — спросил ее Крикс.
— Ах! — воскликнула Одноглазая, вдруг успокоившись. —
Напрасно я на него наговорила! Я ведь знала, что он порядочный
человек. Вот, глядите, оставил мне на столе восемь сестерциев в
уплату по счету... даже больше, чем надо. Ему полагается сдачи
четыре с половиной асса.
— Чтоб тебя разорвало, косоглазая! Скажешь ли ты нам на-
конец?..
— Ах, бедняга! — продолжала Лутация, убирая со стола. —
Он забыл стиль и дощечку с записями.
— Пусть Прозерпина съест сегодня вечером твой язык под
кисло-сладким соусом, старая мегера! Скажешь ты наконец имя
твоего посетителя? — вскричал Крикс, выведенный из терпения
болтовней Лутации.
— Скажу, скажу, дураки! Вы любопытнее всякой бабы! —
ответила, рассердившись, Лутация. — За тем малым столом ужи-
нал торговец зерном из Сабинской земли; он приехал в Рим по
своим делам и приходит сюда уже несколько дней подряд, всегда
в одно и то же время.
— Покажи-ка, — сказал Крикс и, взяв из рук Лутации дере-
вянную дощечку, покрытую воском, и костяную палочку, остав-
ленные на столе, стал читать записи торговца.
В этих записях действительно были отмечены закупленные
партии зерна, цена, на которой сторговались, и имена людей, про-
давших хлеб; по-видимому, они получили от скупщика задатки,
так как против их имен стояли цифры.
— Вот только никак не пойму, — говорила Лутация Одногла-
зая, — когда он ушел, этот купец? Готова поклясться, что, когда
вы входили, он еще был здесь!.. A-а, понимаю! Наверное, он меня
позвал, а я была занята, готовила для вас сосиски и свинину. Он
звал, звал, да и ушел —должно быть, очень торопился, —а день-
ги на столе оставил. Вот благородный человек!
И Лутация, отобрав у Крикса дощечку и стиль, ушла, бормоча
себе под нос:
— Завтра он придет... обязательно придет. Я все и отдам ему
в целости.
495
Проголодавшиеся гладиаторы ели, почти не разговаривая, и
только через некоторое время один из них спросил:
— Так как же? О солнце1, значит, ничего не слышно?
— Солнце за тучи спряталось, — ответил Крикс.
— Однако странно, — сказал один из гладиаторов.
— Непонятно, — прошептал другой.
— А что слышно о муравьях?з
— Число их увеличивается, и они усердно занимаются своим
делом, ожидая наступления лета*.
— Пусть же скорее придет лето, и пусть солнце, сверкая все-
могуществом своих лучей, обрадует трудолюбивых пчел и опалит
крылья злым трутням1 2 3 4 5.
— Скажи мне, Крикс, сколько звезд в поле зрения6?
— Две тысячи двести шестьдесят на вчерашний день.
— А новые появляются ?
— Все время. Они будут появляться до тех пор, пока над ми-
ром не засверкает лучезарный свод небес, покрытый мириадами
звезд.
— Гляди на весло7, — сказал гладиатор, увидев, что вошла
Азур, рабыня-эфиопка, принесшая вино.
Когда она вышла, гладиатор-галл сказал на ломаном латин-
ском языке:
— Мы ведь здесь одни и можем говорить свободно, не затруд-
няя себя условным языком. Я примкнул к вам недавно и еще не
научился ему как следует. Я попросту спрошу вас: увеличивается
ли число сторонников? Каждый ли день мы растем? Когда наконец
мы сможем подняться и начать настоящее сражение? Когда пока-
жем нашим высокомерным и безмозглым господам, что и мы тоже
люди храбрые, а может, и храбрее их?..
— Ты слишком нетерпелив, Брезовир, — ответил Крикс,
улыбаясь. — Не надо так спешить и горячиться! Число наших
сторонников изо дня в день увеличивается; число защитников свя-
того дела растет ежечасно, ежеминутно... Сегодня, например,
ночью назначено собрание в священной роще богини Фурины, за
Сублицийским мостом, между Авентином и Яникулом: соблюдая
предписанный обряд, будут принимать в члены нашего союза еще
одиннадцать гладиаторов, верных и испытанных людей.
1 Условный язык гладиаторов, принятый ими, чтобы иметь возможность гово-
рить без боязни в гладиаторских школах и в присутствии людей, не прини-
мавших участия в заговоре. Солнце — это великий учитель, то есть Спар-
так. — Примеч. автора.
2 Он не прислал приказов и хранит еще молчание. — Примеч. автора.
3 А заговорщики? — Примеч. автора.
4 Сигнала восстания. —Примеч/автора..
5 Римлянам. — Примеч. автора.
6 Каково число сторонников? — Примеч. автора.
7 Внимание, кто-то идет. — Примеч. автора.
496
— В роще богини Фурины! — сказал пылкий Брезовир. —
Там, где еще стонет среди листвы вековых дубов неотомщенный
дух Гая Гракха, чьей благородной кровью ненавистники патриции
напитали эту священную заповедную землю! Да, именно в этой
роще должны собраться угнетенные, чтобы объединиться и, высту-
пив, завоевать свободу!
— А я вот что скажу, — заметил гладиатор-самнит, — я жду
не дождусь той минуты, когда вспыхнет восстание; но не потому,
что верю в счастливый его исход, а потому, что давно мечтаю
сразиться с римлянами, отомстить за всех самнитов и марсийцев,
погибших в священной гражданской войне.
— Нет, если бы я не верил в то, что наше правое дело побе-
дит, я бы не вошел в Союз угнетенных.
— Я все равно обречен на смерть, так уж лучше умереть на
поле сражения, чем в цирке. Вот почему я вступил в союз.
В эту минуту один из гладиаторов уронил меч и перевязь, на
которой он висел, — придя в таверну, он положил их себе на
колени. Гладиатор этот сидел на скамейке напротив двух обеден-
ных лож, на которых возлежали некоторые из его товарищей. Он
нагнулся, чтобы поднять меч, и вдруг крикнул:
— Под ложем кто-то есть!
Действительно, из-под ложа торчала чья-то нога, обмотанная
от колена до щиколотки широкой белой тесьмой, которую в то
время многие носили (она называлась «круралис»), и виднелся
край зеленой тоги.
Гладиаторы вскочили со своих мест, встревоженные и взвол-
нованные.
t
Крикс приказал:
— Гляди на весло! Брезовир и Торквато будут гнать насеко-
мых1, а мы будем жарить рыбу2.
Исполняя приказ, двое гладиаторов подбежали к двери и, при-
слонившись к притолоке, стали беззаботно болтать друг с другом,
а остальные в мгновение ока подняли ложе и вытащили спрятав-
шегося под ним молодца лет тридцати. Когда четыре мощных руки
схватили его, он взмолился о пощаде.
— Ни звука! — тихо, но внушительно сказал ему Крикс. —
И ни одного движения, а не то живо прикончим тебя на месте!
Блеснули острые клинки десяти мечей, предупреждая попав-
шегося шпиона, что если он только попытается подать голос, то
вмиг отправится на тот свет.
— А, так это ты и есть сабинский купец? Зерном торгуешь да
по столам пригоршни сестерциев раскидываешь? — сказал Крикс,
и его налившиеся кровью глаза сверкнули мрачной ненавистью.
1 Пусть охраняют вход. — Примеч. автора.
2 Захватим шпиона. — Примеч. автора.
497
— Поверьте мне, доблестные люди... — лепетал шпион, по-
зеленев от страха.
— Замолчи, мерзавец! — крикнул гладиатор, сильно ударив
его кулаком в живот.
— Эвмакл! —с упреком произнес Крикс. —Подожди...
пусть он скажет, кто его подослал сюда.
И, обратившись к мнимому торговцу зерном, он воскликнул:
— Не на зерне ты наживаешься, а на шпионстве и предатель-
стве...
— Во имя великих богов... умоляю вас! —произнес согляда-
таи прерывистым, дрожащим голосом.
— Кто ты? Кто тебя подослал сюда?..
— Сохраните мне жизнь... я все открою... Но из милосердия,
из жалости сохраните мне жизнь!
— Это мы потом решим... пока что говори!
— Меня зовут Сильвий Гордений Веррес... я грек... бывший
раб... теперь отпущенник Гая Верреса.
— А, так ты явился сюда по его приказу?..
— Да, по его приказу.
— А что мы сделали Гаю Верресу? Почему он шпионит и до-
носит на нас? Ведь если он захотел узнать цель наших тайных
собраний, то, очевидно, для того, чтобы донести об этом сенату.
— Не знаю... не знаю... — сказал, дрожа, отпущенник Гая
Верреса.
— Не хитри... и не притворяйся дураком. Если Веррес решил
поручить тебе такое тонкое и опасное дело, значит, он считает тебя
достаточно ловким и способным довести его до конца. Говори все
начистоту, а вздумаешь отпираться — плохо это для тебя кончит-
ся.
Сильвий Гордений понял, что тут не до шуток; понял, что
смерть подстерегает его, и решил говорить все начистоту, чтобы
спасти свою шкуру, если только это возможно. Он рассказал все,
что знал.
Гай Веррес на пиру у Катилины узнал о существовании како-
го-то Союза гладиаторов, решивших поднять восстание против су-
ществующих законов и власти. Он был вполне уверен, что эти
храбрые люди, презирающие смерть, так легко не откажутся от
своего замысла — ведь им терять было нечего, а выиграть они
могли все, — и нисколько не поверил, когда Спартак в тот вечер
в триклинии Катилины заявил с видом горького разочарования,
что решил оставить всякую мысль о восстании. Веррес был убеж-
ден, что тайный заговор продолжает существовать, Союз гладиато-
ров усиливается, растет и в один прекрасный день они сами, без
участия и содействия римских патрициев, поднимут знамя восста-
ния.
Веррес долго обдумывал, как ему поступить в данном случае.
498
Он был непомерно жаден к деньгам и считал, что все средства
хороши, была бы выгода; поэтому он и решил следить за гладиа-
торами, разузнать все их планы, овладеть всеми нитями заговора
и донести о нем сенату. В награду за это он надеялся получить
крупную сумму денег или управление провинцией, где ему предо-
ставят возможность законно разбогатеть, обирая местных жите-
лей, как это всегда делало большинство квесторов, преторов, про-
консулов. Известно, что жалобы угнетенного населения не
тревожили римский сенат.
Для достижения цели Веррес месяц назад поручил своему от-
пущенному и верному слуге Сильвию Гордению ходить за гладиа-
торами по пятам, следить за каждым их движением, разузнавать
обо всех их тайных собраниях.
И вот уже месяц Сильвий Гордений терпеливо посещал много-
численные притоны, кабачки, харчевни и таверны в самых бедных
и отдаленных районах Рима, где гладиаторы собирались чаще все-
го.
Беспрестанно подслушивая, наблюдая и присматриваясь, он
собрал кое-какие улики и уже сделал некоторые выводы. Он по-
нял, что после Спартака самым уважаемым и влиятельным среди
гладиаторов был Крикс, именно в его руках находились главные
нити заговора, если таковой существует; поэтому он стал следить
за Криксом. Так как галл был частым посетителем таверны Вене-
ры Либитины, Сильвий в течение шести-семи дней приходил туда
ежедневно, а иногда и по два раза в день. После долгих зрелых
размышлений, узнав, что в этот вечер в таверне соберутся началь-
ники манипул и Крикс тоже примет участие в сборище, Сильвий
решился на хитрость — забрался под обеденное ложе как раз в
момент прибытия гладиаторов, когда внимание Лутации Одногла-
зой было отвлечено их приходом, и никто не обратил внимания на
его неожиданное исчезновение.
Сильвий Гордений рассказывал все это вначале отрывисто и
бессвязно, дрожащим, прерывающимся голосом, а к концу весьма
живописно и витиевато. Крикс, внимательно наблюдавший за ним,
несколько секунд молчал, а затем медленно и очень спокойно про-
изнес*:
— А ведь ты редкостный негодяй!
— Ты меня переоцениваешь, благородный Крикс, я, право...
— Нет, нет. ты опаснее, чем кажешься на первый взгляд! С
виду ты сущий баран и труслив, как кролик. — а посмотри-ка,
сколько у тебя ума и хитрости!
— Я же не сделал вам ничего дурного... я лишь выполнял
приказ моего господина... Простите ради моей искренности... А
кроме того, клянусь вам всеми богами Олимпа и Аида, что я ни-
кому, никому, даже Верресу, не скажу ни слова о том, что здесь
случилось. Мне думается, вы можете подарить мне жизнь и отпу-
стить на все четыре стороны.
499
— Не торопись, добрый Сильвий, мы еще поговорим об
этом, — с усмешкой ответил Крикс и, подозвав к себе семь или
восемь гладиаторов, обратился к ним: — Выйдемте на минуту.
Выходя первым, он повернулся к остальным и сказал:
— Стерегите его... только не причиняйте ему вреда.
Вместе с теми, кого* он позвал, Крикс прошел через главную
комнату таверны и вышел в переулок.
— Как поступить с этим негодяем? — спросил Крикс товари-
щей, когда те окружили его.
— Чего там спрашивать? — ответил Брезовир. — Прикон-
чить, как бешеную собаку!
— Отпустить его — это все равно что самим предать себя, —
сказал другой.
— Оставить живым или держать его где-нибудь заложником
опасно, — заметил третий.
— Да и где могли бы мы его спрятать? — спросил четвертый.
— Итак, смерть? — сказал Крикс, окидывая товарищей воп-
рошающим взглядом.
— Улица пустынна.
— Отведем его на самый верх холма, на другой конец улицы...
— Mors sua, vita nostrai, — поучительным тоном заметил
Брезовир, нещадно коверкая произношение этих четырех латин-
ских слов.
— Да, это необходимо, — подтвердил Крикс, сделал несколь-
ко шагов к двери таверны, потом остановился и спросил: — Кто
его убьет?
Наступило долгое молчание, й наконец кто-то сказал:
— Убить безоружного и беззащитного...
— Был бы у него меч... — произнес другой.
— Если бы он мог и хотел защищаться, я взял бы это на
себя, — сказал Брезовир.
— Но убить безоружного... — сказал самнит Торквато.
— Вы храбрые и благородные люди, — сказал с волнением
Крикс, —люди, достойные свободы! Но для нашего общего блага
кто-нибудь должен победить свое отвращение и выполнить приго-
вор, который вынес в моем лице суд Союза угнетенных.
Все умолкли и наклонили голову в знак согласия и повинове-
ния.
— К тому же, — сказал Крикс, — разве он пришел сразиться
с нами равным оружием и в открытом бою? Разве он не шпион?
Если бы мы не поймали его, разве он не донес бы на нас спустя
два часа? Завтра нас всех потащили бы в Мамертинскую тюрьму,
а через два дня распяли бы на Сестерциевом поле.
— Да, верно, верно, — тихо произнесли несколько гладиато-
ров.
I Его смерть — наша жизнь (лат.).
500
— Итак, именем суда Союза угнетенных приказываю Брезо-
виру и Торквато убить этого человека.
Оба гладиатора, которых назвал Крикс, в знак согласия накло-
нили голову, и все возвратились вместе с Криксом в таверну.
Сильвий Гордений Веррес с тревогой ожидал решения своей
судьбы; минуты ему казались часами, а может быть, даже веками.
Когда он остановил свой взгляд на Криксе и его спутниках, вхо-
дивших в таверну, он побледнел как полотно и глаза его наполни-
лись ужасом — он не прочел на их лицах ничего утешительного.
— Скажите, вы простили меня? —спросил он. и в голосе его
послышались слезы. — Вы сохраните мне жизнь?.. Да?.. На ко-
ленях молю вас, заклинаю жизнью ваших отцов и матерей, всем,
что дорого вам... Смиренно умоляю вас!..
— Мы лишены отцов и матерей, — мрачно ответил Брезовир,
и лицо его потемнело.
— У нас* отняли все, что было нам дорого! — произнес другой
гладиатор, и глаза его блеснули гневом и местью.
— Встань, мерзавец! — приказал Торквато.
— Молчите! — сказал Крикс и, обернувшись к отпущеннику
Гая Верреса, добавил: — Ты пойдешь с нами. В конце этого пе-
реулка мы посовещаемся и решим твою судьбу.
Сделав знак, чтобы подняли и увели Сильвия Гордения, кото-
рому оставили последнюю надежду для того, чтобы он не оглашал
улицу воплями, Крикс вышел в сопровождении гладиаторов, та-
щивших полумертвого от страха отпущенника; он не сопротивлял-
ся, не произнес ни слова.
Один из гладиаторов остался, чтобы расплатиться с Лутацией
за кушанья и вино; остальные, повернув направо от таверны, ста-
ли подыматься по грязному извилистому переулку, заканчивавше-
муся у юродской стены, за которой начиналось открытое поле.
Здесь гладиаторы остановились. Сильвий Гордений бросился
на колени и начал плакать, моля гладиаторов о пощаде.
— Хочешь ты, подлый трус, сразиться с кем-нибудь из нас
равным оружием? — спросил Брезовир отпущенника, когда тот
умолк в отчаянии.
— Пожалейте! Пожалейте!.. Ради детей моих молю о мило-
сердии!
— У нас нет детей! — вскричал один из гладиаторов.
— Мы обречены никогда не иметь семьи! — сказал другой.
— Так ты способен только прятаться и шпионить? — сказал
Брезовир. — Честно сражаться ты не умеешь?
— Пощадите!.. Помилуйте!.. Умоляю!..
— Так иди же в ад, трус! — крикнул Брезовир, вонзив ему в
грудь короткий меч.
— И пусть с тобой погибнут все подлые предатели, у которых
нет ни чести, ни доблести! — сказал Торквато, дважды поразив
мечом упавшего.
501
Гладиаторы окружили умирающего и молча следили за его по-
следними судорогами; лица их были задумчивы и мрачны. Брезо-
вир и Торквато несколько раз воткнули клинки в землю, чтобы
стереть с мечей кровь, пока она еще не запеклась, и вложили их
в ножны.
Затем все двадцать гладиаторов, серьезные и молчаливые, вы-
шли через пустынный переулок на более оживленные улицы Рима.
...Через неделю после описанных здесь событий, вечером, в час
первого факела, со стороны Аппиевой дороги1 в Рим въехал через
Каленские ворота всадник, закутанный в плащ, представлявший
лишь слабую защиту от дождя, который лил уже несколько часов
без перерыва, затопив улицы, города. У Каленских ворот всегда
было очень людно: они выходили на Аппиеву дорогу, эту царицу
дорог, ибо от нее ответвлялись дороги, которые вели в Сетию,
Капую, Кумы, Салерн, Беневент, Брундизий и Самний. Сторожа у
Каленских ворот, привыкшие видеть, как прибывают и выходят
во все часы дня и ночи люди любого сословия то пешком, то вер-
хом, то в носилках, в колесницах и в паланкинах, запряженных
двумя мулами, тем не менее удивились, глядя на всадника и его
скакуна: оба были в поту, измучены долгой дорогой, забрызганы
грязью.
Миновав ворота, лошадь, пришпоренная всадником, помча-
лась во весь опор, и стража слышала, как удалялось и наконец
затерялось вдали эхо от звонкого топота копыт по мостовой.
Вскоре лошадь проскакала по Священной улице и останови-
лась у дома Эвтибиды. Всадник соскочил с коня и, схватив брон-
зовый молоток, висевший у двери, несколько раз сильно ударил
им. В ответ раздался лай собаки — без сторожевого пса не обхо-
дился ни один римский дом.
Через минуту всадник, стряхивая воду с намокшего плаща,
услышал шаги привратника — он шел по двору, громко окликая
собаку, чтобы та замолчала.
— Да благословят тебя боги, добрый Гермоген!.. Я Метробий,
только что прибыл из Кум...
— С приездом!
— Я весь мокрый, словно рыба... Юпитер, властитель до-
ждей, желая позабавиться, показал мне, как много у него запасено
воды в тучах небесных... Позови кого-нибудь из рабов Эвтибиды и
прикажи ему отвести мою бедную лошадь в конюшню на соседний
постоялый двор, пусть ее там поставят в стойло и зададут овса.
Привратник, взяв лошадь под уздцы, громко щелкнул пальца-
ми — так вызывали рабов — и сказал Метробию:
1 Аппиева дорога — первая стратегическая дорога римлян, проложенная в
312 г. до н. о. по почину Аппия Клавдия Слепого. Первоначально она доходи-
ла до Капуи, а при императоре Траяне (98 —117 гг. н. о.) была доведена до
Бруццизия.
502
— Пощадите!.. Помилуйте!.. Умоляю!..
— Входи, входи, Метробий! С расположением дома ты зна-
ком. Возле галереи ты найдешь Аспазию, рабыню госпожи; она
доложит о тебе. О лошади я позабочусь; все, что ты приказал,
будет сделано.
Метробий стал осторожно подниматься по ступенькам к вход-
ной двери, стараясь не поскользнуться, так как это было бы пло-
хим предзнаменованием, вошел в переднюю и при свете бронзово-
го светильника, спускавшегося с потолка, прочел на мозаичном
полу выложенное там, по обычаю, слово Salve (привет); как толь-
ко гость делал несколько шагов, это слово повторял попугай в
клетке, висевшей на стене.
Миновав переднюю и атрий, Метробий вошел в коридор гале-
реи, там он увидел Аспазию и приказал ей доложить о его приезде
Эвтибиде.
Рабыня сначала была в нерешительности и колебалась, но ак-
тер настаивал. Аспазия боялась, что госпожа накричит на нее и
прибьет, если она не доложит о Метробии, с другой же стороны,
бедняжка опасалась, как бы Эвтибида не разгневалась, что ее по-
беспокоили. Наконец она все же решилась доложить своей госпоже
о приезде комедианта.
А в это время, удобно усевшись на мягком красивом диване в
своем зимнем конклаве, где стояла изящная мебель, где было теп-
ло от топившихся печей и чудесно пахло благовониями, гречанка
слушала любовные признания юноши, сидевшего у ее ног. Дерзкой
рукой Эвтибида перебирала его мягкие и густые черные кудри, а
он смотрел на красавицу влюбленным взором и пылко, восторжен-
но говорил о своей любви и нежности.
Юноша этот был среднего роста и хрупкого сложения; на блед-
ном лице его с правильными, привлекательными чертами выделя-
лись необычайно живые черные глаза; одет он был в белую тунику
с пурпурной каймой из тончайшей шерсти, что свидетельствовало
о его принадлежности к высшему сословию. Это был Тит Лукреций
Кар. С ранних лет он усвоил философию Эпикура; в его гениаль-
ном мозгу уже зарождались основы бессмертной поэмы, а в жизни
он следовал догмам своего учителя и, не стремясь к серьезной,
глубокой любви, искал мимолетных приключений, боясь
Себя обречь на горе и заботы
Мучительные, ибо рана сердца,
Питаясь ими, с каждым днем все жгучей,
Покуда сердце не покроют струпья...
Впрочем, это не помешало ему кончить жизнь самоубийством
в возрасте сорока четырех лет, и как предполагают, из-за безна-
дежной, неразделенной любви.
Лукреций, красивый, талантливый юноша, приятный, остро-
умный собеседник, был богат и не жалел денег на свои прихоти.
504
Он часто приходил к Эвтибиде и проводил в ее доме по нескольку
часов, и она принимала его с большей любезностью, чем других,
даже более богатых и щедрых своих поклонников.
— Ты любишь меня? — кокетничая, спрашивала юношу гре-
чанка, играя его кудрями. — Я еще не надоела тебе?
— Нет, я люблю тебя все более страстно...
В эту минуту кто-то тихонько постучался в дверь.
— Кто там? — спросила Эвтибида.
Аспазия робко ответила:
— Прибыл Метробий из Кум...
— Ах! — вся вспыхнув, радостно воскликнула Эвтибида и
вскочила с дивана. — Приехал?.. Проводи его в кабинет... я сей-
час приду, — и, повернувшись к Лукрецию, который тоже под-
нялся с видимым неудовольствием, торопливо сказала прерываю-
щимся, но ласковым голосом: — Подожди меня... Не слышишь
разве, какая на дворе непогода?.. Я сейчас вернусь... И если вести,
привезенные этим человеком, — а я их страстно жду уже неде-
лю — будут хорошими и если я утолю сегодня вечером мою нена-
висть желанной местью... мне будет весело, и частицей моей радо-
сти я поделюсь с тобой.
Эвтибида вышла из конклава в (‘ильном возбуждении, оставив
Лукреция изумленным, недовольным и заинтригованным. Он по-
качал головой и, задумавшись, стал прохаживаться взад и вперед
по комнате.
На дворе бушевала гроза. Частые молнии одна за другой оза-
ряли конклав мрачными вспышками, а ужасные раскаты грома
сотрясали дом до самого основания. Между раскатами грома как-
то необыкновенно отчетливо слышен был сгук града и шорох до-
ждя, а сильный северный ветер дул с пронзительным свистом в
двери, в окна и во все щели.
— Юпитер, бог толпы, развлекается, показывая свое разру-
шительное могущество, — тихо произнес юноша с легкой ирони-
ческой улыбкой.
Походив еще несколько минут, он сел на диван и долго сидел
задумавшись, как бы отдавшись во власть ощущений, вызванных
этой борьбой стихий; затем вдруг взял одну из навощенных доще-
чек, лежавших на маленьком изякцном комодике, серебряную па-
лочку с железным наконечником и с вдохновенным, горящим ли-
цом быстро стал писать...
Гречанка вошла в кабинет, где ее ждал Метробий. Он уже снял
плащ и с досадой разглядывал его — плащ был в ужасном состо-
янии. Эвтибида крикнула рабыне, собиравшейся уйти:
— Разожги пожарче огонь в камине и принеси одежду, чтобы
наш Метробий мог переодеться. И подай в триклиний хороший
ужин.
Повернувшись к Метробию, она схватила его за руки и, крепко
пожимая их, спросила:
505
— Ну как, хорошие вести ты привез мне, славный мой Мет-
робий?
— Из Кум — хорошие, а вот с дороги плохие.
— Вижу, вижу, бедный мой Метробий. Садись поближе к ог-
ню. — Эвтибида пододвинула скамейку к камину. — Скажи мне
поскорее, добыл ли ты желанные доказательства?
— Прекрасная Эвтибида, как тебе известно, золото открыло
Юпитеру бронзовые ворота башни Данаи!...
— Ах, оставь болтовню!.. Неужели даже ванна, которую ты
только что принял, не подействовала на тебя и ты не можешь
говорить покороче?..
— Я подкупил одну рабыню и через маленькое отверстие в
дверях видел несколько раз, как между тремя и четырьмя часами
ночи Спартак входил в комнату Валерии.
— О боги ада, помогите мне! — воскликнула Эвтибида в ди-
кой радости, обратив к Метробию искаженное лицо с расширен-
ными зрачками горящих глаз, раздувшимися ноздрями и дрожащи-
ми губами, похожая на тигрицу, жаждущую крови.
Она сделала движение, собираясь уйти, но вдруг остановилась
и, повернувшись к Метробию, сказала:
— Перемени одежду, подкрепись в триклинии и подожди меня
там.
«Не хотел бы я впутываться в какое-нибудь скверное дело, —
подумал старый комедиант, входя в комнату, предназначенную для
гостей, чтобы сменить одежду’. — Горячая голова... от нес всего
можно ожидать... Боюсь, натворит невесть что!»
Вскоре актер, сменив одежду, отправился в триклиний, где его
ждал роскошный ужин. Вкусная еда и доброе фалернское застави-
ли доблестного мужа забыть злополучное путешествие и изгнали
предчувствие какого-то близкого и тяжелого несчастья.
Не успел он еще закончить ужин, как в триклиний вошла Эв-
тибида, бледная, но спокойная; в руках она держала свиток папи-
руса в обложке из пергамента, раскрашенного сурьмой; (‘виток был
перевязан льняной тесьмой, (‘крепленной но краям печатью из во-
ска с изображением Венеры, выходящей из нены морской.
Метробий, несколько смутившийся при виде письма, спросил:
— Прекраснейшая Эвтибида... я желал бы... я хотел бы
знать... кому адресовано это письмо?
— И ты еще спрашиваешь?.. Конечно, Луцию Корнелию Сул-
ле...
— О, клянусь маской бога Мома, не будем спешить, обдумаем
получше наши решения, дитя мое.
1 По греческому сказанию, аргосскому царю Акрисию оракул предсказал гибель
от руки внука. Акрисий заточил свою дочь Данаю в бронзовой башне, чтобы
лишить ее общении с людьми. Но увлеченный ее красотой Юпитер проник к
ней в виде золотого дождя.
506
— Наши решения?.. А при чем здесь ты?..
— Но да поможет мне великий всеблагой Юпитер!.. А что,
если Сулле не понравится, что кто-то вмешивается в его дела!..
Что, если он, вместо того чтобы разгневаться на жену, обрушится
на доносчиков?.. Или, что еще хуже — а это вероятнее всего, —
он разгневается на всех?..
— А мне-то что за дело?
— Да, но... то есть... Осторожность не мешает, дитя мое. Для
тебя, может быть, безразличен гнев Суллы... а для меня это очень
важно...
— А кому ты нужен?
— Мне, мне самому, прекрасная Эвтибида, любезная богам и
людям! — с жаром сказал Метробий. — Мне! Я очень себя люб-
лю.
— Но я даже имени твоего не упоминала... Во всем том, что
может произойти, ты ни при чем.
— Понимаю... очень хорошо понимаю... Но, видишь ли, де-
вочка моя, я уже тридцать лет близок с Суллой... Я хорошо знаю
этого зверя... то есть... человека... При всей дружбе, которая нас
связывает уже столько лет, он вполне способен свернуть мне голо-
ву, как курице, а потом прикажет почтить мой прах пышными
похоронами и битвой пятидесяти гладиаторов у моего костра. Но,
к несчастью, мне-то самому уж не придется насладиться всеми
этими зрелищами!
— Не бойся, не бойся, — сказала Эвтибида, — ничего пло-
хого с тобой не случится.
— Да помогут мне боги, которых я всегда чтил!
— А пока воздай хвалу Бахусу и выпей в его честь пятидеся-
тилетнего фалернского. Я сама тебе налью.
И она ковшиком налила фалернского в чашу комедианта.
В эту минуту в триклиний вошел раб в дорожной одежде.
— Помни мои наставления, Демофил: до самых Кум нигде не
останавливайся.
Раб взял из рук Эвтибиды письмо и, засунув его между рубаш-
кой и верхней одеждой, привязал у талии бечевкой, потом, про-
стившись с госпожой, завернулся в плащ и ушел.
Эвтибида успокоила Метробия, которому фалернское развяза-
ло язык, и он снова пытался говорить о своих страхах. Заверив
комедианта, что они завтра увидятся, она вышла из триклиния и
возвратилась в конклав, где Лукреций, держа в руке дощечку, пе-
речитывал написанное им.
— Прости, я задержалась дольше, чем предполагала... но, я
вижу, ты времени не терял. Прочти мне твои стихи. Я знаю, ты
можешь писать только стихами, и стихами прекрасными.
— Ты и буря, что бушует сегодня, вдохновили меня... Ты пра-
ва, я должен прочесть эти стихи тебе первой. А потом, возвраща-
ясь домой, я прочту их буре.
507
Лукреций встал и с необычайным изяществом продекламиро-
вал:
Ветер, во-первых, морей неистово волны бичует,
Рушит громады судов и небесные тучи разносит,
Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,
Мощные валит стволы, неприступные горные выси,
Лес, низвергая, трясет порывисто: так, налетая,
Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.
Стало быть, ветры — тела, но только незримые нами.
Море и земли они вздымают, небесные тучи
Бурно крутят и влекут внезапно поднявшимся вихрем;
И не иначе текут они. все пред собой повергая.
Как и вода, по природе своей хоть и мягкая, мчится
Мощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,
Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,
Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.
Крепкие даже мосты устоять под внезапным напором
Вод неспособны: с такой необузданной силой несется
Ливнем взмущенный поток, ударяя в устои и сваи.
Опустошает он все, грохоча; под водою уносит
Камней громады и все преграды сметает волнами.
Так совершенно должны устремляться и ветра порывы,
Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любую
Сторону, гонят они все то, что встречают, и рушат,
Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчем
Все, захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.
Как мы уже говорили, Эвтибида была гречанка, притом гре-
чанка, получившая хорошее образование. Она не могла не почув-
ствовать и не оценить силу, красоту и гармонию этих звучных
стихов и выразила свое восхищение словами, полными искреннего
чувства, на что поэт, прощаясь с ней, сказал с улыбкой:
— За свое восхищение ты поплатишься дощечкой: я уношу ее
с собой.
— Но ты мне сам принесешь ее, как только перепишешь стихи
на папирус.
Пообещав Эвтибиде вскоре прийти к ней, Лукреций удалился.
Душа его еще была полна стихами, их подсказало ему наблюдение
над природой, поэтому стихи получились такими сильными, звуч-
ными и полными чувства.
Эвтибида как будто была вполне удовлетворена. В сопровож-
дении Аспазии она удалилась в свою спальню, решив перед сном
подумать на свободе и вкусить всю несказанную радость мести. Но,
к ее великому удивлению, эта радость оказалась совсем не такой
полной, как она думала, и она удивлялась, что чувствует такое
слабое удовлетворение. Совсем неожиданные мысли бродили в ее
голове, когда она ложилась. Она приказала Аспазии удалиться,
оставив зажженным ночной светильник, лишь слегка затемнив его.
Долго перебирала она в памяти все, что ею было сделано, и
размышляла над возможными последствиями своего письма. Быть
508
может, Сулла сумеет сдержать свой гнев до глубокой ночи, высле-
дит Валерию и Спартака и убьет их обоих...
Мысль о том, что она скоро узнает о смерти и позоре Валерии,
этой надменной и гордой матроны, которая смотрела на нее свы-
сока, хотя сама была лицемеркой, в тысячу раз более преступной
и виновной, чем она, Эвтибида, —эта мысль наполняла душу гре-
чанки злобной радостью и смягчала муки ревности, все еще тер-
завшей ее сердце. Но чувства Эвтибиды к Спартаку были совсем
иными. Эвтибида старалась оправдать его проступок и, хорошень-
ко подумав, пришла к выводу, что фракиец гораздо менее виновен,
чем Валерия. В конце концов, он только бедный рудиарий, и жена
Суллы, хотя бы даже и некрасивая, должна была казаться ему
богиней. Эта подлая женщина, наверное, обольстила его, околдо-
вала... Конечно, все случилось именно так, а не иначе. Разве сам
по себе гладиатор осмелился бы поднять глаза на жену Суллы? А
снискав ее любовь, бедный Спартак, естественно, оказался в пол-
ной ее власти и уже не мог, не смел даже на мгновение подумать
о другой любви, о другой жешцине. Смерть Спартака теперь не
казалась Эвтибиде заслуженной карой — нет, ее ничем нельзя бы-
ло оправдать.
Эвтибида долго не могла уснуть и ворочалась с боку на бок,
погруженная в печальные думы, охваченная самыми противоречи-
выми чувствами, горько вздыхала, трепеща от страшных мыслей.
Время от времени, побежденная усталостью, она забывалась в дре-
моте, но, потом, вздрогнув, снова начинала метаться в постели,
пока наконец не уснула тяжелым сном. В комнате воцарился на
некоторое время покой, нарушаемый лишь прерывистым дыхани-
ем спящей. Вдруг Эвтибида вскочила и в испуге закричала голо-
сом, полным слез:
— Нет, Спартак!.. Нет, это не я убиваю тебя... это она... Ты
не умрешь!..
Несчастная была поглощена неотвязной мыслью, которая во
время короткого сна перешла в видение; образы, отягощавшие ее
мозг, претворились во сне в один образ Спартака, умирающего и
молящего о пощаде.
Вскочив с постели, бледная, с искаженным от страдания ли-
цом, она накинула широкое белое одеяние, позвала Аспазию и
велела ей разбудить Метробия.
Немалых трудов стоило ей уговорить актера немедленно отпра-
виться в путь и, догнав Демофила, взять у него обратно письмо,
написанное ею три часа назад, — теперь она не хотела, чтобы оно
попало в руки Суллы.
Метробий устал с дороги, осоловел от выпитого вина, разне-
жился в приятном тепле постели, и Эвтибиде понадобилось все ее
искусство и чары, чтобы через два часа он решился отправиться в
путь.
509
Гроза окончилась. Все небо было усыпано звездами, и только
свежий, но довольно резкий ветерок мог потревожить позднего
путника.
— Демофил опередил тебя на пять часов, — сказала гречанка
Метробию, — поэтому ты должен не скакать, а лететь на твоем
коне.
— Да, если бы он был Пегасом, я заставил бы его лететь.
— В конце концов, так будет лучше и для тебя!..
Через несколько минут послышался стремительный топот ло-
шади, скакавшей во весь опор. Он будил сынов Квирина; они на-
стороженно прислушивались, а потом снова закутывались в одеяла
и, с наслаждением вытягиваясь в теплой постели, радовались ей
еще больше при мысли, что многие несчастные находятся сейчас в
пути под открытым вебом и мерзнут на холодном ветру, который
яростно завывает за стенами дома.
Глава седьмая
КАК СМЕРТЬ ОПЕРЕДИЛА
ДЕМОФИЛА И МЕТРОБИЯ
Всякому, кто выезжал из Рима через Каленские ворота и,
проехав по Аппиевой дороге после Ариции, Сутрия, Суэссы-Поме-
тин, Таррацины и Кайеты, добирался до Капуи, где дорога развет-
вляется (направо она идет на Беневент, а налево — в Кумы), и
затем сворачивал в сторону Кум, открывалась картина несравнен-
ной красоты.
Путешественнику, который мог бы охватить взглядом окрест-
ные холмы, оливковые и апельсиновые рощи, виноградники,
фруктовые сады, плодородные нивы в золоте урожая, зеленые луга
с буйными благоухающими травами — излюбленные пастбища
многочисленных стад овец и коров, оглашающих окрестности при-
зывным блеянием и тоскливым мычанием, представилось бы все
чудесное солнечное побережье, тянущееся от Литерна до Помпеи.
Там, на этих благодатных берегах, словно по какому-то вол-
шебству, возникли неподалеку друг от друга Литерн, Мизены, Ку-
мы, Байн, Путеолы, Неаполь, Геркуланум и Помпея, а вокруг них
выросли богатые храмы, роскошные виллы и дворцы, веселые сол-
нечные сады, многочисленные деревни и фермы. Все побережье
казалось единым огромным городом, а дальше виднелось спокойное
лазоревое море, покоящееся в берегах залива, заботливо охраняю-
щих его, а еще дальше — кольцо прелестных островов с роскош-
ной растительностью: Исхия, Прохита, Несида, Капрея. И все это
богатство, вся красота природы сосредоточены в цветущем уголке
земли, которому боги и люди, казалось, уговорились дать все, что
существует в мире наиболее прекрасного и пленительного, в цве-
тущем уголке, залитом солнцем и овеваемом ласковым дуновением
мягкого, теплого ветра.
Пейзаж был поистине сказочно прекрасен! Недаром об этих
местах в те времена сложилась легенда, что именно здесь поджидал
со своей лодкой умерших Харон, перевозивший их из этого мира
в ЭЛИСИЙ1.
Приехав в Кумы, путешественник попадал в великолепный,
богатый, густо населенный город, расположенный частью на кру-
той, обрывистой горе, частью на ее пологом склоне и на равнине
у моря. В сезон купаний сюда съезжались римские патриции; не-
которые из них проводили здесь также часть осени и весны.
В Кумах имелись все удобства, роскошь и уют, которыми бо-
гачи и знатные люди того времени могли окружить себя в самом
Риме. Были здесь и портики, и базилики, и форумы, и цирки, и
1 Элисий, элизиум, или Елисейские поля, — по верованиям древних греков и
римлян, место блаженства, где после смерти пребывают души умерших героев
и праведников.
511
грандиозный амфитеатр (развалины его сохранились и доныне), а
на горе, в Акрополе, — чудесный храм, посвященный богу Апол-
лону, один из самых красивых в Италии.
Кумы были основаны в очень отдаленные времена. Известно,
что за пятьдесят лет до основания Рима Кумы были уже в таком
расцвете и так могущественны, что переселенцы из этого города
основали в Сицилии город Занклу, который позже стал называться
Мессана. Несколько позже была основана другая колония, Палео-
полис, очевидно, нынешний Неаполь.
Во время второй Пунической войны Кумы были независимым
городом, дружественно настроенным союзником, а не данником
Рима. Хотя в это время многие другие города Кампаньи перешли
на сторону карфагенян, Кумы остались верны Риму, поэтому Ган-
нибал, собрав большие силы, напал на них. Но консул Семпроний
Гракх пришел на помощь Кумам и разбил Ганнибала, истребив
великое множество карфагенян.
С тех пор римские патриции оказывали предпочтение Кумам,
хотя в эпоху описываемых событий знатные люди стали больше
посещать Байи, и вследствие этого Кумы начали постепенно при-
ходить в упадок.
Недалеко от Кум, на высоком холме, откуда открывался вели-
колепный вид на побережье и на залив, стояла роскошная вилла
Луция Корнелия Суллы. Все, что тщеславный, сумасбродный, ода-
ренный безудержной фантазией Сулла мог придумать, было созда-
но на этой вилле для удобства и роскоши. Сады ее простирались
до самого моря, и в них диктатор велел устроить специальный
бассейн для прирученных рыб, за которыми был установлен самый
тщательный уход.
Вилла Суллы не уступала в роскоши римским домам. Там была
баня — вся из мрамора, с пятьюдесятью отделениями для горя-
чих, теплых и холодных ванн, на устройство которых Сулла не
пожалел средств. Были на вилле теплицы с редкими цветами и
вольеры для птиц, были заповедники, где жили олени, козули,
лисицы и разная дичь.
Всемогущий диктатор уже два месяца уединенно жил в этом
очаровательном уголке, где воздух был необычайно мягок и поле-
зен для здоровья.
Своим многочисленным рабам он приказал проложить дорогу,
которая ответвлялась от Алпиевой дороги и вела прямо на виллу.
Здесь Сулла проводил свои дни в размышлениях и писал «Вос-
поминаниям, которые собирался посвятить — и впоследствии дей-
ствительно посвятил — Луцию Лицинию Лукуллу, известному бо-
гачу. Лукулл в это время вел успешные войны, а тремя годами
позже был избран консулом и одержал победу над Митридатом в
Армении и в Месопотамии; впоследствии он стал знаменит среди
римлян, и память о нем дошла до потомков, хотя прославился он
512
не столько своими победами, сколько утонченной роскошью, кото-
рой окружил себя, и неисчислимыми своими богатствами.
На вилле в окрестностях Кум Сулла проводил все ночи в шум-
ных оргиях; солнце не раз заставало его еще возлежащим за сто-
лом, пьяным и сонным, среди еще более пьяных мимов, шутов и
комедиантов, обычных участников его кутежей.
Время от времени он совершал прогулку в Кумы, а иной раз в
Байи или Путеолы, хотя там он бывал значительно реже. И всюду
граждане любого сословия выказывали ему знаки уважения и поч-
тения, не столько за его великие деяния, сколько из страха перед
его именем.
Три дня спустя после событий, описанных в конце предыдущей
главы, Сулла вернулся в колеснице из Путеол, где он улаживал
спор между патрициями и плебеями; в этот день он в качестве
арбитра скрепил акт соглашения.
Вернувшись под вечер, Сулла приказал приготовить ужин в
триклинии Аполлона Дельфийского, самом обширном и великолеп-
ном из четырех триклиниев огромного мраморного дворца.
При свете факелов, горевших в каждом углу, среди благоухан-
ных цветов, возвышавшихся пирамидами у стен, под веселые зву-
ки флейт, лир и цитр пиршество вскоре превратилось в безобраз-
ную оргию.
В обширной зале вокруг трех столов было установлено девять
обеденных лож; на них возлежали двадцать пять пирующих, не
считая самого Суллы. Место любимца Суллы, Метробия, остава-
лось пустым.
Бывший диктатор, в белоснежной застольной одежде, в венке
из роз, занимал место на среднем ложе у среднего стола, рядом с
любимым своим другом Квинтом Росцием, который был царем это-
го пира.
Судя по веселому смеху Суллы, громким речам и частым воз-
лияниям, можно было подумать, что бывший диктатор веселится
от души и никакая печаль, никакая забота не терзают его.
Но внимательный наблюдатель легко заметил бы, как постарел
Сулла за эти четыре месяца и стал еще безобразнее и страшнее.
Его лицо исхудало, кровоточащие нарывы, покрывавшие его, уве-
личились; волосы из седых, какими они были за год до этого, стали
совсем белыми; на всем его облике лежал отпечаток усталости,
слабости и страдания — последствия бессонницы, на которую он
был обречен мучившим его страшным недугом.
Тем не менее в его проницательных серо-голубых глазах горе-
ла жизнь, сила, энергия. Усилием воли он старался скрыть от дру-
гих свои нестерпимые муки и успешно добивался этого, — иногда,
в особенности в часы оргий, он, казалось, даже сам забывал о
своей болезни.
513
17-833
— А ну-ка, расскажи, расскажи, Понциан, — сказал Сулла,
поворачиваясь к патрицию из Кум, возлежавшему на ложе за дру-
гим столом, — я хочу знать, что говорил Граний.
— Я не расслышал, что он говорил, — сказал Понциан, по-
бледнев и в явном замешательстве не зная, что ответить.
— Ты ведь знаешь, Понциан, у меня тонкий слух, — промол-
вил Сулла спокойно, но брови его грозно нахмурились, — я ведь
слышал то, что ты сейчас сказал Элию Луперку.
— Да нет же... — возразил в смущении патриций, — поверь
мне... счастливый и всемогущий... диктатор...
— Ты вот что сказал: «Когда Гранил, теперешнего эдила в
Кумах, заставили уплатить в казну штраф, наложенный на него
Суллой, он отказался сделать это, заявив...», но тут ты поднял на
меня глаза и, заметив, что я слышу твой рассказ, вдруг замолчал.
Предлагаю тебе повторить точно, слово в слово, все сказанное Гра-
нием.
— Сделай милость, о Сулла, величайший из вождей римлян...
— Я не нуждаюсь в твоих похвалах! — вскричал Сулла хрип-
лым от гнева голосом, и глаза его засверкали; приподнявшись на
ложе, он с силой стукнул кулаком по столу. — Подлый льстец!
Похвалы себе я сам начертал своими деяниями и подвигами, все
они значатся в консульских фастах1, и я не нуждаюсь, чтобы ты
мне повторял их, болтливая сорока! Я хочу услышать слова Гра-
ция, я хочу их знать, и ты должен мне их повторить, иначе, кля-
нусь арфой Аполлона, моего покровителя, — да, Луций Сулла
клянется тебе, — что ты живым отсюда не выйдешь и твой труп
послужит удобрением для моих огородов!
Призывая Аполлона, которого Сулла уже много лет назад из-
брал особым своим покровителем, диктатор дотронулся правой ру-
кой до золотой статуэтки этого бога, которую он захватил в Дель-
фах и почти всегда носил на золотой цепочке тонкой работы.
При этих словах, при этом движении Суллы и его клятве все
друзья его побледнели и умолкли, растерянно переглядываясь;
утихла музыка, прекратились танцы; шумное веселье сменилось
могильной тишиной.
Заикаясь от страха, незадачливый Понциан произнес наконец:
— Граний сказал: «Я сейчас платить не стану: Сулла скоро
умрет, и я буду освобожден от уплаты».
— А! — произнес Сулла, и багровое его лицо вдруг стало бе-
лым как мел от гнева. — А!.. Граний с нетерпением ждет моей
смерти?.. Браво, Граний! Он уже сделал свои расчеты. — Сулла
весь дрожал, но пытался скрыть бешеную злобу, сверкавшую в его
глазах. — Он уже все рассчитал!.. Какой предусмотрительный!..
Он все предвидит!..
1 Консульские фасты — списки высших должностных лиц, которые велись из
года в год.
514
Сулла умолк на миг, затем, щелкнув пальцами, крикнул:
— Хрисогон! — и тут же грозно добавил: — Посмотрим! Не
промахнуться бы ему в своих расчетах!
Хрисогон, отпущенник Суллы и его доверенное лицо, прибли-
зился к бывшему диктатору; Сулла мало-помалу пришел в себя и
уже спокойно отдал какое-то приказание; отпущенник, наклонив
голову, выслушал его и направился к двери.
Сулла крикнул ему вслед:
— Завтра!
Повернувшись к гостям и высоко подымая чашу с фалернским,
он весело воскликнул:
— Ну, что же вы? Что с вами? Вы все словно онемели и
одурели! Клянусь богами Олимпа, вы, кажется, думаете, трусли-
вые овцы, что присутствуете на моем поминальном пире?
— Да избавят тебя бога от подобных мыслей!
— Да пошлет тебе Юпитер благополучие и да покровительст-
вует тебе Аполлон!
— Много лет жизни могущественному Сулле! — в один голос
закричали гости, поднимая чаши с пенистым фалернским.
— Выпьем все за здоровье и славу Луция Корнелия Суллы
Счастливого! — воскликнул своим чистым и звучным голосом
Квинт Росций, поднимая чашу.
Все провозглашали тосты, все пили, и Сулла, с виду будто
веселый, обнимал, целуя и благодаря Росция, крикнул кифари-
стам и мимам:
— Эй, дураки, что вы там делаете? Умеете только пить мое
фалернское и обкрадывать меня, проклятые бездельники! Пусть
вас сейчас же охватит вечный сон смерти!
Едва лишь смолкла ругань Суллы — он всегда отличался гру-
бой речью и плоскими шутками, — музыканты снова заиграли и
вместе с мимами и танцовщицами, которые подпевали им, приня-
лись отплясывать танец сатиров. По окончании танцев на среднем
столе, за которым возлежал Сулла и Росций, появилось невидан-
ное жаркое: орел в полном оперении, точно живой; в клюве он
держал лавровый венок с пурпурной лентой, на которой золотыми
буквами было написано «Sullae, Felici, Epafrodito», что означало:
«Сулле Счастливому, любимцу Венеры». Прозвище «Любимец Ве-
неры» особенно нравилось Сулле.
Под рукоплескания гостей Росций вынул венок из клюва орла
и передал его Аттилии Ювентине, хорошенькой отпущеннице Сул-
лы, сидевшей с ним рядом.
Атгилия Ювентина возложила поверх венка из роз, уже укра-
шавшего голову Суллы, лавровый венок и нежным голосом сказа-
ла:
— Тебе, любимцу богов, тебе, непобедимому императору, эти
лавры присудил восторг всего мира!
515
17*
Сулла несколько раз поцеловал Аттилию, присутствующие за-
аплодировали, а Квинт Росций, встав с ложа, продекламировал
своим чудесным голосом, с жестами, достойными великого актера:
..........Увидел он над Тибром,
Как повелитель жезл схватил, которым
Владел когда-то, в землю водрузил.
И вот дала побег верхушка жезла,
Оделась ветвь его листвою пышной
И землю всю квиритов осенила.
Искусно введенные в текст намеки показывали, что Росций
был не только замечательным актером, но и человеком тонкого
ума. И снова в триклинии раздались рукоплескания, еще более
шумные.
Тем временем Сулла ножом надрезал туловище орла в том ме-
сте, где была зашита кожа птицы, и на блюдо выпало множество
яиц, которые тут же были поданы гостям; в каждом яйце оказа-
лось мясо жареного бекаса под острым соусом. Все смаковали изы-
сканное кушанье, превознося щедрость Суллы и искусство его по-
вара, а двенадцать красивых рабынь-гречанок в голубых туниках
обходили стол, наливая в чаши чудесное фалернское.
Немного спустя была подана новая диковинка — огромный
медовый пирог, на корке которого с изумительной точностью была
вылеплена из теста круглая колоннада храма. Как только пирог
был разрезан, оттуда вылетела стая воробьев — по числу гостей.
У каждого воробья на шее была ленточка, а к ней был прикреплен
подарок с именем гостя, которому он предназначался.
Новые рукоплескания и новый взрыв восхищения встретили
это поразительное произведение искуснейшего повара Суллы. Дол-
го шла шумная погоня за птицами, тщетно пытавшимися улететь
из наглухо запертого зала, наконец диктатор прекратил эту охоту.
Оторвавшись на мгновение от беседы с Ювентиной, он восклик-
нул:
— О, нынче вечером я в веселом расположении духа, и мне
хотелось бы потешить вас зрелищем, редким на пирах... Послу-
шайте меня, любимые друзья мои... Хотите увидеть в этом зале
бой гладиаторов?
— Хотим! Хотим! —закричало пятьдесят голосов со всех сто-
рон, потому что такого рода зрелища любили не только гости Сул-
лы, но и кифаристы и танцовщицы, которые с восторгом отвечали:
«Хотим! Хотим?» — позабыв, что вопрос был предложен совсем не
им.
— Да, да, гладиаторов, гладиаторов! Да здравствует Сулла,
щедрейший Сулла!
Немедленно послали раба в школу гладиаторов, находившуюся
здесь же при вилле, с приказом Спартаку привести в триклиний
пять пар гладиаторов. Тем временем многочисленные рабы осво-
516
бодили часть зала, где должен был происходить бой, и перевели
танцовщиц и музыкантов в другой конец комнаты, ближе к сто-
лам.
Хрисогон ввел в зал десять гладиаторов: пятерых в одежде
фракийцев и пятерых в одежде самнитов.
— А где же Спартак? — спросил Сулла Хрисогона.
— Его нет в школе. Должно быть, он у сестры.
В эту минуту в триклиний вошел запыхавшийся Спартак. При-
ложив руку к губам, он приветствовал Суллу и его гостей.
— Спартак, — обратился Сулла к рудиарию, — я хочу оце-
нить твое искусство в обучении фехтованию. Сейчас посмотрим,
чему научились и что умеют делать твои гладиаторы.
— Они всего только два месяца упражняются в фехтовании и
еще мало чему успели у меня научиться.
— Посмотрим, посмотрим, —сказал Сулла; затем, повернув-
шись к гостям, добавил: — Я не внес ничего нового в наши обы-
чаи, устраивая бой гладиаторов во время пира; я только возродил
обычай, который существовал два века назад у обитателей Кам-
паньи, ваших достойных предков, о сыны Кум, первых жителей
этой области.
Спартак установил сражающихся; он был бледен, взволнован
и, казалось, плохо соображал, что делает и что говорит.
Это утонченное варварство, эта умышленная жестокость, эта
отвратительная кровожадность, обнаруженная столь откровенно и
с таким зверским спокойствием, возбудили ярый гнев в сердце
рудиария. Невыносимо, мучительно было для него сознавать, что
не злая воля толпы, не звериный инстинкт неразумной черни, а
каприз одного свирепого и пьяного человека и подлая угодливость
тридцати паразитов обрекли десять несчастных гладиаторов, чест-
ных и достойных, здоровых и сильных юношей, драться без какой-
либо неприязни или вражды друг к другу и бесславно умереть го-
раздо раньше срока, назначенного им природой.
Кроме этих причин, было еще одно обстоятельство, усиливав-
шее гнев Спартака: на его глазах подвергался смертельной опасно-
сти его друг Арторикс, двадцатичетырехлетний галл необыкновен-
но благородной внешности, чудесно сложенный, с бледным лицом
и светлыми вьющимися волосами. Спартак очень любил его, пред-
почитая всем гладиаторам из школы Акциана. Арторикс тоже был
сильно привязан к Спартаку. И как только рудиарию предложено
было перейти в школу Суллы, он попросил купить Арторикса, объ-
ясняя это тем, что галл необходим ему как помощник по управле-
нию школой.
Расставляя бойцов друг против друга, Спартак в сильном вол-
нении спросил шепотом молодого галла:
— Почему ты пришел?
— Несколько минут тому назад, — ответил Арторикс, — мы
517
бросили кости, чтобы решить, кому идти последним навстречу
смерти, и я оказался в числе проигравших: сама судьба хочет,
чтобы я был среди первых десяти гладиаторов Суллы, которые
должны сражаться друг с другом.
Рудиарий ничего не ответил, но через минуту, когда все было
готово, подошел к Сулле и сказал:
— Великодушный Сулла, разреши послать в школу за другим
гладиатором, чтобы поставить его на место вот этого, —и он ука-
зал на Арторикса, — он...
— Почему же он не может сражаться? — спросил бывший
диктатор.
— Он много сильнее остальных, и отряд фракийцев, в кото-
ром он должен сражаться, будет значительно сильнее отряда сам-
нитов.
— И ради этого ты хочешь заставить нас ждать еще? Нет,
пусть сражается и этот, мы больше не желаем ждать. Тем хуже
для самнитов!
Видя овладевшее всеми нетерпение, которое ясно можно было
прочесть в глазах гостей, Сулла сам подал знак к началу сражения.
Борьба, как это можно было себе представить, длилась недол-
го: через несколько минут один фракиец и два самнита были уби-
ты, а двое других несчастных лежали на полу тяжело раненные,
умоляя Суллу пощадить их жизнь, и им была дарована пощада.
Последний самнит отчаянно защищался против четырех напа-
давших на него фракийцев, но вскоре, весь израненный, посколь-
знулся в крови, растекшейся по мозаичному полу, и его друг
Арторикс, глаза которого были полны слез, желая избавить уми-
рающего от мучительной агонии, из сострадания пронзил его ме-
чом.
Переполненный триклиний загремел единодушными рукопле-
сканиями.
Их прервал Сулла, закричав Спартаку хриплым, пьяным голо-
сом:
— А ну-ка, Спартак, ты самый сильный, возьми щит одного
из убитых, подыми меч этого фракийца и покажи свою силу и
храбрость: сражайся один против четырех оставшихся в живых.
Предложение Суллы встретили шумным одобрением, а бедный
рудиарий был ошеломлен, как будто его ударили дубиной по шле-
му. Ему показалось, что он потерял рассудок, ослышался, в ушах
у него гудело, он застыл, устремив глаза на Суллу, и шевелил
губами, тщетно пытаясь что-то сказать. Бледный, он стоял непод-
вижно и чувствовал, как по спине его катятся капли холодного
пота.
Арторикс видел ужасное состояние Спартака и вполголоса ска-
зал ему:
— Смелее!
Рудиарий вздрогнул при этих словах, огляделся вокруг не-
518
сколько раз и опять пристально поглядел в глаза Сулле. Наконец,
сделав над собой страшное усилие, он проговорил:
— Но... преславный и счастливый диктатор... Я позволю себе
обратить твое внимание на то, что я ведь больше не гладиатор; я
рудиарий и свободный человек, а у тебя я исполняю обязанности
ланисты твоих гладиаторов.
— А-а! — закричал с пьяным сардоническим смехом Луций
Корнелий Сулла. — Кто это говорит? Ты, храбрый Спартак? Ты
боишься смерти! Вот она, презренная порода гладиаторов! Нет,
погоди! Клянусь палицей Геркулеса Победителя, ты будешь сра-
жаться! Будешь?.. — повелительным тоном добавил Сулла и, сде-
лав короткую паузу, ударил кулаком по столу. — Кто тебе даровал
жизнь и свободу? Разве не Сулла? И Сулла приказывает тебе сра-
жаться! Слышишь, трусливый варвар? Я приказываю — и ты бу-
дешь сражаться! Клянусь богами Олимпа, ты будешь сражаться!
Смятение и тревога, овладевшие чувствами и мыслями Спар-
така в эти мгновения, были ужасны, и как молнии в грозу то
вспыхивают, то гаснут па небе, мелькают и скрещиваются на ты-
сячу ладов, так на лице его отражалась буря, бушевавшая в душе!
Глаза его сверкали, по лицу то разливалась восковая бледность, то
оно все чернело, то багровый румянец покрывал щеки и под кожей
перекатывались желваки мускулов.
Уже несколько раз Спартаку приходила мысль схватить меч
одного из мертвых гладиаторов, с быстротою молнии, с яростью
тигра броситься на Суллу и изрубить его на куски, прежде чем
пирующие успели бы подняться со своих мест. Но он каким-то
чудом сдерживал себя. Всякое новое оскорбление, которое выкри-
кивал Сулла, вызывало у гладиатора негодование, и ему приходи-
лось усилием воли подавлять неудержимое желание растерзать
диктатора на части.
Наконец, изнемогая от долгих и нестерпимых душевных мук,
Спартак стряхнул с себя оцепенение, и, глухо застонав, — стон
этот похож был на рычание зверя, — он машинально, почти не
сознавая, что делает, подобрал с полу щит, схватил меч и дрожа-
щим от гнева голосом громко воскликнул:
— Я не трус и не варвар!.. Я буду сражаться, чтобы доставить
тебе удовольствие, о Луций Корнелий Сулла. Но клянусь тебе все-
ми твоими богами, если, по несчастью, мне придется ранить Арто-
рикса...
Вдруг пронзительный женский крик неожиданно и как нельзя
более кстати прервал безумную речь гладиатора. Все повернулись
туда, откуда он раздался.
В глубине залы в задней стене, спиной к которой возлежал
Сулла и его гости, была дверь, скрытая зеленой портьерой, такой
же, какие висели на остальных дверях триклиния, которые вели в
различные покои дома. Сейчас на пороге этой двери неподвижно,
как статуя, стояла мертвенно-бледная Валерия.
519
Когда раб пришел звать Спартака от имени Суллы, он был у
Валерии. Этот вызов, да еще в такой час, удивил и смутил рудиа-
рия и сильно напугал Валерию, которая поняла, что Спартаку уг-
рожает опасность более серьезная, чем та, которой он подвергался
до сих пор. Движимая любовью к фракийцу, Валерия отбросила
все приличия, все правила осторожности и предусмотрительности.
Она велела рабыням одеть ее в одежду из белоснежной льняной
ткани, усыпанную розами, и по длинному коридору дошла до той
двери, которая вела из ее покоев в триклиний, где в этот вечер
шел пир.
Валерия явилась на пир с твердым намерением казаться весе-
лой, ищущей на этом пиру развлечений, но не могла совладать с
собой; осунувшееся, бледное лицо ее выдавало мучительную тре-
вогу и страх.
Спрятавшись за портьерой, она с отвращением и негодованием
следила за яростным сражением гладиаторов, и особенно за после-
дующей сценой, разыгравшейся между Спартаком и Суллой. При
каждом их слове, при каждом движении она вздрагивала и трепе-
тала. Она чувствовала, что силы покидают ее, но все ждала и не
входила, не теряя надежды на благополучный исход. Когда же она
поняла, что Сулла принуждает Спартака сражаться с Арториксом,
которого, как она знала, Спартак очень любил, когда увидела, что
рудиарий, вне себя от гнева и отчаянья, готов уже начать бой, и
услыхала его возбужденную речь, которая, несомненно, должна
была закончиться угрозой и проклятием Сулле, она поняла, что без
ее немедленного вмешательства Спартак неминуемо погибнет!
Испустив крик, исходивший из самой глубины сердца, она,
раздвинув портьеру, появилась на пороге и сразу привлекла к себе
внимание всех гостей и Суллы.
— Валерия!.. — удивленно воскликнул Сулла, стараясь при-
подняться с ложа, к которому, казалось, его пригвоздили обильные
яства и возлияния фалернского. — Валерия!.. Ты здесь?.. В этот
час?..
Все встали, вернее — пытались встать, так как не все могли
сохранить равновесие и удержаться на ногах; но все более или
менее почтительно приветствовали матрону.
Лицо вольноотпущенницы Ювентины сначала покрылось пур-
пуровой краской, под стать пурпуровой кайме ее туники, затем
страшно побледнело; она не поднялась с ложа, а, стараясь сделать-
ся как можно меньше, сжаться в комочек, незаметно сползла под
стол и спряталась за складками скатерти.
— Привет всем, — сказала Валерия минуту спустя, окинув
быстрым взглядом обширную залу и стараясь успокоиться. — Да
покровительствуют боги непобедимому Сулле и его друзьям!
В то же время она обменялась взглядом взаимного понимания
со Спартаком. Гладиатор еще не начинал боя и как зачарованный
520
не мог отвести от Валерии глаз: ее появление в такую минуту
казалось ему чудом.
От внимания Валерии не ускользнуло соседство Суллы с Ювен-
тиной и исчезновение вольноотпущенницы. То, что она увидела,
заставило ее покраснеть от негодования; тем не менее, сделав вид,
будто ничего не заметила, она приблизилась к столу. Сулле в конце
концов удалось подняться, но он шатался, с трудом держался на
ногах, и видно было, что недолго сможет сохранить вертикальное
положение.
Он все еще не мог прийти в себя от удивления, вызванного
появлением Валерии в таком месте и в такой час; и хотя его глаза
смотрели тускло, он несколько раз испытующе взглядывал на же-
ну. Она же, улыбаясь, сказала:
— Ты столько раз приглашал меня, Сулла, на твои пиршества
в триклиний... Сегодня вечером мне не спалось, а меж тем до меня
долетал отдаленный шум веселья — и вот я решила облечься в
застольную одежду и явиться сюда, чтобы выпить с вами чашу
дружбы, а потом уговорить тебя ради твоего здоровья удалиться на
покой. Но, придя сюда, я увидела сверкание мечей и трупы, лежа-
щие на полу. Что же это наконец? — вскричала матрона с чувст-
вом беспредельного негодования. — Вам мало бесчисленных
жертв в цирках и амфитеатрах! Вы с диким наслаждением воск-
решаете запрещенные, давно забытые варварские обычаи, чтобы
на пиру упиваться предсмертными муками гладиаторов, повторять
губами, непослушными от вина, судорожные движения губ умира-
ющих...
Все молчали, низко опустив голову. Сулла, пытавшийся свя-
зать несколько слов, пробормотал что-то нечленораздельное и кон-
чил тем, что замолчал, подобно обвиняемому, стоящему лицом к
лицу со своим обвинителем.
Только гладиаторы, особенно Спартак и Арторикс, смотрели
на Валерию глазами, полными благодарности и любви.
После минутного молчания жена Суллы приказала рабам:
— Немедленно уберите трупы и предайте их погребению. Вы-
мойте здесь пол, обрызгайте благовониями, налейте в мурринскую
чашу Суллы фалернского и обнесите ее вкруговую гостям в знак
дружбы.
Пока рабы исполняли приказания Валерии, гладиаторы удали-
лись. Среди гробового молчания чаша дружбы, в которую лишь
немногие из гостей кинули лепестки роз из своих венков, обошла
круг пирующих, после чего все встали из-за стола и, пошатываясь,
вышли из триклиния; одни удалились в покои, отведенные для
гостей в этом обширнейшем дворце, другие отправились в находив-
шиеся неподалеку Кумы.
Сулла молча опустился на ложе; казалось, он был погружен в
глубокое раздумье, в действительности же попросту отупел от ви-
521
на, как это часто бывает в хмельном угаре. Тряхнув его за плечо,
Валерия сказала:
— Ну, что же! Ночь миновала, приближается час рассвета. Не
пора ли тебе наконец удалиться к себе в спальню?
При этих словах Сулла протер глаза, медленно поднял голову
и, глядя на жену, произнес, с трудом ворочая языком:
— Ты... поставила все вверх дном... в триклинии... ты лиши-
ла меня... удовольствия... Клянусь Юпитером Статором, это ни на
что не похоже! Ты вознамерилась умалить всемогущество... Суллы
Счастливого... любимца Венеры... диктатора... Клянусь великими
богами, я владычествую в Риме и во всем мире и не желаю, чтобы
кто-нибудь мною командовал... Не желаю!..
Его остекленевшие зрачки расширились: чувствовалось, что он
пытается обрести власть над своими словами, над силами ума, по-
бежденными опьянением, но голова его снова тяжело упала на
грудь.
Валерия молча смотрела на него с жалостью и презрением.
Сулла, снова подняв голову, сказал:
— Метробий!.. Где ты, любимый мой Метробий! Приди, по-
моги мне... я хочу прогнать... хочу отвергнуть эту... вот эту...
Искра гнева вспыхнула в черных глазах Валерии, с угрожаю-
щим видом сделала она шаг к ложу, но вдруг остановилась и с
отвращением воскликнула:
— Хрисогон, позови рабов и перенеси твоего господина в
спальню. Он пьян, как грязный могильщик!
В то время как Хрисогон с помощью двух рабов скорее тащил,
чем вел грубо ругавшегося и бормотавшего проклятья Суллу в его
покои, Валерия, вполне владея собой, устремила пристальный
взгляд на скатерть, покрывавшую стол, под которой все еще пря-
талась Ювентина, затем с презрительной гримасой отвернулась и,
выйдя из залы, возвратилась к себе.
Сулла, которого уложили в постель, проспал весь остаток ночи
и все утренние часы следующего дня, а Валерия, как об этом мож-
но легко догадаться, не сомкнула глаз.
Около полудня Сулла, особенно сильно страдавший в послед-
ние дни от своей болезни, которая вызывала нестерпимый зуд во
всем теле, поднялся с постели, накинул на себя поверх нижней
рубашки широкую тогу и в сопровождении рабов, приставленных
к его особе, опираясь на плечо своего любимого Хрисогона, напра-
вился в баню, примыкавшую к дому. Туда надо было идти через
обширный атрий, украшенный великолепной колоннадой в дори-
ческом стиле.
Войдя в термы и миновав залу ожидания, Сулла направился в
комнату для раздевания — изящную залу с мраморными стенами
и мозаичным полом. Из этой комнаты три двери вели в душевую
комнату, в залу с бассейном теплой воды и в парильню.
Сулла сел в мраморное кресло, покрытое подушками и пурпу-
522
ровым покрывалом, разделся с помощью рабов и вошел в париль-
ню.
Эта комната также была облицована мрамором; через отвер-
стия в полу в нее нагнетался горячий воздух, проходивший по
трубам из котла, который нагревали под комнатой. Направо от
входа находился полукруглый мраморный альков, а напротив не-
го — небольшой бассейн с горячей водой.
Как только Сулла очутился в парильне, он вошел в альков и
стал подымать гири, выбрав сначала из множества гирь разного
веса две самые маленькие. Гири служили для того, чтобы купаю-
щиеся, проделывая гимнастические упражнения, вызывали таким
способом пот. Постепенно переходя к более тяжелым гирям, Сулла
вскоре почувствовал, что тело у него покрывается испариной, и
бросился в бассейн с горячей водой.
Сев на мраморную ступеньку, он ощутил приятное успокое-
ние — тепло приносило облегчение его страданиям; об этом мож-
но было судить по выражению блаженства, появившемуся на его
лице.
— Ах, как хорошо! Сколько часов я ждал этого счастья... Ско-
рее, скорее, Диодор!.. —обратился он к одному из рабов, который
обычно умащивал его. — Возьми поскорее скребницу и потри мне
больные места. Зуд нестерпимый!
Диодор взял бронзовую скребницу, с помощью которой обычно
после бани растирал диктатора, перед тем как умастить его благо-
вонными маслами, и стал осторожно тереть его измученное тело.
В это время Сулла обратился к Хрисогону:
— Завернул ли ты в пурпуровый пергамент двадцать вторую
книгу моих «Воспоминаний», которую я позавчера закончил дик-
товать и вручил тебе?
— Да, господин; и не только твой экземпляр, но и все десять
копий, сделанных рабами-переписчиками.
— Молодец, Хрисогон!.. Ты, значит, позаботился, чтобы сде-
лали десять копий? — спросил с явным удовольствием Сулла.
— Да, конечно. И копии сняты не только с последнего тома,
но и со всех предыдущих, для того чтобы один экземпляр оставался
в библиотеке твоей виллы, другой — в библиотеке твоего римско-
го дома и еще один — в моей библиотеке. А кроме того, по одной
копии каждого тома подарим Лукуллу и Гортензию. Распределяя
такое количество экземпляров по разным местам, я хотел, чтобы
твои «Воспоминания» остались в целости и сохранности даже в
случае пожара либо какого-нибудь другого бедствия, пока ты не
решишь опубликовать их, или же до тех пор, пока смерть твоя —
да отдалят ее великие боги! — даст это право Лукуллу, как об
этом указано в твоем завещании.
— Да в моем завещании... В завещании я позаботился обо
всех вас... о тех немногих, которые всегда оставались моими вер-
ными друзьями во всех превратностях жизни...
523
— О, не говори так, прошу тебя! — воскликнул Корнелий
Хрисогон. — Постой, я слышу какой-то шум в раздевальной... —
И отпущенник вышел.
Сулла, лицо которого — возможно, после ночного кутежа —
казалось особенно постаревшим и бледным, жаловался на ужасные
боли; в бане ему стало еще хуже, он чувствовал какое-то необыч-
ное стеснение в груди. Поэтому Диодор, закончив растирание, вы-
шел, чтобы позвать Сирмиона из Родоса, отпущенника и медика
Суллы, неотлучно находившегося при нем.
Между тем Суллой овладела дремота, он опустил голову на
край бассейна и, казалось, уснул; рабы, прислуживавшие в бане,
неслышно ступая, отошли и стали в углу около алькова, в безмол-
вном страхе наблюдая за человеком, который даже легким движе-
нием бровей приводил их в трепет.
Несколько минут спустя Хрисогон вернулся. Сулла вздрогнул
и повернул голову в его сторону.
— Что с тобой? — спросил отпущенник, в испуге подбежав к
бассейну.
— Ничего!.. Сонливость какая-то!.. Знаешь, я сейчас видел
сон...
— Что же тебе снилось?
— Я видел во сне любимую жену мою, Цецилию Метеллу,
умершую в прошлом году; опа звала меня к себе.
— Не обращай внимания, Сулла. Все это суеверие.
— Суеверие? Отчего ты такого мнения о снах, Хрисогон? Я
всегда верил снам и постоянно делал то, что в них указывали мне
боги. И мне не приходилось жалеть об этом.
— Всегда ты преуспевал благодаря своему уму и доблести, а
не оттого, что тебе внушалось что-то в сновидениях.
— Больше, чем ум и доблесть, Хрисогон, мне помогала судьба,
которая всегда была милостива ко мне, потому что зачастую я
полагался только на нее. Верь мне, наилучшие мои деяния были
те, которые я совершал безотчетно, не предаваясь раздумью.
Хотя Сулла сделал в своей жизни много гнусного, все же были
у него за плечами и поистине высокие, славные подвиги; воспоми-
нания о них вернули покой душе бывшего диктатора, и лицо его
несколько просветлело. Тогда Хрисогон счел возможным доло-
жить, что, по приказу, данному Суллой накануне, во время пира,
Граний приехал из Кум и ждет его распоряжений.
Лицо Суллы сразу исказилось от ярости, глаза сверкнули,
словно у дикого зверя, и он злобно крикнул хриплым голосом:
— Введи его... сюда... немедленно... ко мне... этого наглеца!..
Он единственный посмел издеваться над моими приказаниями!..
Он жаждет моей смерти!
И Сулла судорожно ухватился худыми, костлявыми руками за
края бассейна.
524
Лицо Суллы исказилось от ярости, глаза сверкнули,
словно у дикого зверя
— Не подождешь ли ты до выхода из бани?..
— Нет, нет... сейчас же... сюда!.. Хочу... чтоб он был передо
мной...
Хрисогон вышел и тотчас же вернулся вместе с эдилом Грани-
ем.
Это был человек лет сорока, крепкого сложения; на его зау-
рядном, грубом лице отражались хитрость и лукавство. Но, войдя
в баню Суллы, он побледнел, и ему никак не удавалось скрыть свой
страх. Низко кланяясь и прижимая к губам руки, Граний произнес
дрожащим от волнения голосом:
— Да хранят боги Суллу, счастливого и великодушного!
— А что ты говорил третьего дня, подлый негодяй? Ты высме-
ивал мой приговор, которым я справедливо присудил тебя к уплате
штрафа в казну! Ты кричал, что не станешь платить, потому-де,
что но сегодня завтра я умру и с тебя сложат штраф!
— Нет, нет, никогда!.. Не верь такой клевете! — в ужасе
бормотал Граний.
— Трус! Теперь ты трепещешь? Ты должен был трепетать тог-
да. когда оскорблял самого могущественного и счастливого из лю-
дей!.. Подлец!
Весь дрожа от злобы, Сулла ударил Грания по лицу. Несчаст-
ный простерся на полу около бассейна и, рыдая, молил о пощаде.
— Пощади! Смилостивись!.. Умоляю, прости меня!.. — кри-
чал он.
— Пощадить? — завопил Сулла, окончательно выйдя из се-
бя. — Пощадить негодяя, оскорбившего меня... в то время как я
мучаюсь от ужаснейшей боли? Нет, ты умрешь, презренный, здесь,
сейчас же, на моих глазах!.. Я жажду насладиться твоими послед-
ними судорогами, твоим предсмертным хрипением...
Беснуясь и корчась как безумный, Сулла расчесывал обеими
руками свое изъеденное болезнью тело и глухим от бешенства го-
лосом кричал рабам:
— Эй, лентяи!.. Чего смотрите? Хватайте его, бейте!.. Забей-
те до смерти здесь, при мне... Задушите его...
И так как рабы, видимо, были в нерешительности, он напряг
последние силы и закричал страшным голосом:
— Задушите его, или, клянусь факелами и змеями эриний, я
всех вас прикажу распять!
Рабы бросились на несчастного эдила, повалили его на пол,
начали бить и топтать ногами, а Сулла метался и бесновался, как
дикий зверь, почуявший кровь:
— Так, так! Бейте, топчите! Душите негодяя! Ради богов ада,
душите его!
Четыре раба, которые были сильнее Грания, движимые живо-
тным инстинктом самосохранения, избивали эдила. Он пытался
защищаться: наносил им удары своими мощными кулаками, отча-
526
янно отбивался и старался вырваться. Сначала рабы били его не
очень сильно, только из боязни ослушаться своего господина, но
постепенно, распалившись в драке, сдавили Грания с такой силой,
что тот уже не в состоянии был пошевелиться. Один из рабов
стиснул ему горло обеими руками, изо всех сил нажал коленом на
грудь и в несколько секунд задушил его.
Сулла, у которого глаза почти что вылезли из орбит и на губах
выступила пена, наслаждался зрелищем избиения, упивался им и
выкрикивал слабеющим голосом:
— Так... так... сильнее!.. Дави его... Души!
В смертную минуту Грания Сулла, изнуренный своей яростью,
своими воплями и приступом бешенства, вдруг запрокинул голову
и угасшим, еле слышным голосом прохрипел:
— На помощь!.. Умираю! На помощь!..
Подбежал Хрисогон, а вслед за ним и другие рабы; они подня-
ли Суллу и посадили, прислонив плечами к стенке бассейна. Лицо
бывшего диктатора было безжизненно, веки закрылись, стиснутые
зубы были оскалены, губы искривились, он весь дрожал.
Хрисогон и другие рабы хлопотали вокруг него, стараясь при-
вести в чувство, но вдруг судорога прошла по всему телу Суллы,
начался приступ сильнейшего кашля, затем изо рта хлынула кровь,
и, издавая глухие стоны, не открывая глаз, он умер.
Так закончил свою жизнь в возрасте шестидесяти лет этот че-
ловек, столь же великий, сколь и свирепый; высокий ум и силы
души подавлялись в нем жестокостью и необузданностью. Он со-
вершил великие деяния, но навлек на свою родину немало несча-
стий и, будучи прославлен как выдающийся полководец, оставил
по себе память в истории как о худшем гражданине; обозревая все
совершенное им в жизни, трудно решить, чего было у него боль-
ше — мужества и энергии или же коварства и притворства. Кон-
сул Гней Папирий Карбон, сторонник Мария, долго и отважно
сражавшийся против Суллы, говорил, что когда он боролся против
льва и лисицы, живших в душе Суллы, то наибольшего труда сто-
ила ему борьба с лисицей.
Лишь только Сулла испустил дух, в баню вошел раб Диодор с
врачом Сирмионом и еще в дверях закричал:
— Из Рима прибыл гонец с чрезвычайно важным посланием
от...
Но голос его замер на полуслове: он увидел смятение окружа-
ющих, потрясенных смертью Суллы.
Сирмион вбежал в комнату, велел вынуть тело умершего из
ванны и положить на ложе из подушек, приготовленное тут же на
полу. Он начал исследовать тело Суллы, пощупал пульс, выслушал
сердце и, грустно покачав головой, промолвил:
— Все кончено... он умер!
Раб Эвтибиды, который привез письмо от нее, последовал за
Диодором в баню; он долго стоял в углу, пораженный и испуган-
527
ный случившимся, и наблюдал за происходящим. Потом, приняв
Хрисогона за самое важное в доме лицо, гонец подошел к нему и,
подавая письмо, сказал:
— Прекрасная Эвтибида, моя госпожа, велела мне отдать это
письмо Сулле в собственные руки, но боги пожелали наказать ме-
ня, заставив явиться сюда лишь затем, чтобы увидеть мертвым
величайшего из людей. Предназначенное ему письмо я вручаю те-
бе, ибо, судя по слезам на твоих глазах, ты один из самых близких
ему людей.
Вне себя от горя, Хрисогон машинально взял письмо и, не
обратив на него никакого внимания, спрятал между туникой и
рубашкой; затем вновь принялся хлопотать около своего господина
и благодетеля, тело которого в это время натирали благовониями.
Весть о смерти Суллы уже успела распространиться; в доме все
были подняты на ноги. Рабы сбежались в баню, и оттуда доноси-
лись теперь стоны и громкий плач. В это время появился прибыв-
ший из Рима комедиант Метробий, еще не отдышавшийся от стре-
мительной скачки; его платье было в беспорядке, по бледному лицу
текли слезы.
— Нет, нет, не может этого быть!.. Нет, нет, неправда!.. —
кричал он.
Увидев окоченевший труп Суллы, он разразился рыданиями и,
упав на пол у бездыханной) тела, стал покрывать поцелуями лицо
умершего, восклицая:
— Ты умер без меня, несравненный, любимый друг мой!.. О
Сулла, мой любимый, дорогой мой Сулла!..
Глава восьмая
ПОСЛЕДСТВИЯ СМЕРТИ СУЛЛЫ
Слух о смерти Суллы с быстротою молнии разнесся по всей
Италии. Легче себе представить, чем описать волнение, поднявше-
еся повсюду, и в особенности в Риме.
На первых порах все были поражены, и весть о кончине Суллы
приняли молча. Затем пошли толки, расспросы — как, почему и
когда произошла эта внезапная смерть.
Партия олигархов, патрициат и богачи оплакивали смерть Сул-
лы как народное бедствие и непоправимую утрату. Испуская гром-
кие вопли, они требовали, чтобы при похоронах герою были ока-
заны императорские почести, воздвигнуты статуи и храмы, как
спасителю республики и полубогу.
Им вторили десять тысяч освобожденных Суллой рабов. В
честь Суллы, после победы его партии, они составили трибу из
десяти тысяч корнелиев*, и Сулла наделил их частью имущества,
конфискованного у жертв проскрипций.
Эти десять тысяч человек, всем обязанные Сулле, всегда сто-
яли за него из благодарности, из боязни, что после его смерти у
них будут отняты все его щедрые даяния.
В Италии еще было более ста двадцати тысяч легионеров, сра-
жавшихся на стороне Суллы против Митридата, а затем в граж-
данской войне — против Мария. Множество этих легионеров осе-
ло в городах, поддерживавших Мария: Сулла во время борьбы с
Марием истреблял или изгонял коренных жителей этих городов, а
легионерам раздавал имущество побежденных. Эти сто двадцать
тысяч солдат боготворили своего вождя и благодетеля и готовы
были с оружием в руках защищать все дарованное им Суллой.
Итак, огромная и могущественная партия приверженцев Сул-
лы скорбела о его смерти. Зато ликовали тысячи высланных, ты-
сячи жертв его лютости, все многочисленные и сильные сторонни-
ки Мария, открыто проклинавшие убийцу их родственников и
друзей, отнявшего все их достояние. Они жаждали перемен, вол-
новались, взывали к мщению и надеялись отомстить. К ним при-
соединились плебеи, ибо Сулла отнял у них многие права и нема-
ловажные привилегии, которые они жаждали вернуть. Словом,
известие о смерти бывшего диктатора вызвало в Риме брожение,
толки, оживленное движение на улицах, равного которому не за-
мечалось уже много лет.
На Форуме, в базиликах, под портиками, в храмах, в лавках,
на рынках — повсюду собирались люди всех возрастов и званий и
1 Корнелии (от родового имени Суллы — Корнелии) — так назывались отпу-
щенные на волю и получившие права гражданства рабы осужденных и погиб-
ших во время сулланских проскрипций. Через них Сулла оказывал давление
на народные собрания.
529
сообщали друг другу новости. Кто громко оплакивал несчастье, а
кто еще громче благословлял богов, пославших смерть тирану и
освободивших наконец республику от порабощения. Поднимались
ссоры, раздавались взаимные угрозы, вспыхивали затаенные оби-
ды, скрытая ненависть, разгорались страсти, возникали противо-
речивые желания, опасения и надежды.
Волнения разрастались и становились все серьезнее. Посколь-
ку консулы принадлежали к двум враждующим партиям и с давних
пор вели скрытую борьбу между собой, теперь страсти забурлили,
противники приготовились к бою. Обе партии имели вождей, рав-
ных по своему значению и влиянию. Таким образом, гражданская
война была близка и неизбежна.
Пользовавшиеся авторитетом граждане, сенаторы и консула-
ры1 старались унять волнение, обещая провести реформы, издать
новые законы, возвратить плебеям старинные привилегии, но речи
их имели мало успеха: страсти все разгорались.
Многие сенаторы, граждане и отпущенники из трибы Корне-
лиев в знак траура не брили бороды, надели темные тоги и ходили
по городу с унылым видом; женщины, тоже в трауре, с распущен-
ными волосами, бегали из одного храма в другой, призывая покро-
вительство богов, как будто со смертью Суллы Риму угрожала не-
бывалая опасность.
Их осыпали упреками и насмешками враги Суллы, которые
весело прогуливались по Форуму и улицам Рима, радуясь смерти
диктатора.
Через три дня после смерти Суллы в центральной части города
на мраморных досках и преторских альбумахЭ, где вывешивались
разные распоряжения, появилась следующая эпиграмма:
Диктатор Сулла гордый
Намеревался править Римом твердо.
За это сей наглец
Наказан был богами наконец.
В мечтах высокомерных
Он видел павшим Рим к его стопам.
Для мук неимоверных
За то был отдан на съеденье вшам.
В других местах можно было прочесть: «Долой законы о рас-
ходах на роскошь!» — в этих законах особенно явно проявился
ненавистный всем деспотизм Суллы. На стенах зданий было напи-
сано: «Мы требуем неприкосновенности трибунов!» — эта непри-
косновенность была уничтожена Суллой. Иногда появлялась над-
пись: «Слава Гаю Марию!»
Все эти факты и дерзкие выходки доказывали, что настроение
умов резко изменилось.
1 Консулары — бывшие консулы.
2 Альбум — покрытая белым гипсом доска, на которую заносились преторские
распоряжения.
530
Вот почему Марк Эмилий Лепид, при жизни Суллы не скры-
вавший своей неприязни к нему, теперь стал действовать и гово-
рить еще более открыто, хорошо зная, что за него партия Мария
и народ.
В противоположность ему другой консул, Лутаций Катулл, че-
ловек, известный своим умом и добродетелями, хотя и был связан
с партией олигархов, давал понять, не прибегая к дерзким выступ-
лениям и подстрекательствам, что он будет твердо стоять на сто-
роне сената и закона.
В смуту, конечно, впутался и Катилина: он поддерживал хо-
рошие отношения с Суллой, но честолюбивые помыслы, долги и
страсти толкали его на поиски чего-то нового, — а тут он мог
извлечь многие выгоды, сам ничего не теряя. Поэтому он и его
молодые пылкие друзья суетились и возбуждали недовольных, под-
ливая масло в огонь, разжигая ненависть к олигархии.
Курион и Лентул Сура, Цетег и Габиний, Веррес и Луций Бес-
тия, Писон и Порций Лекка старались поднять народ и, распаляя
его гнев, призывали к резне, обещали мщение, возмездие, восста-
новление в правах.
И только Гней Помпей и Марк Красс употребили свою огром-
ную популярность и авторитет, чтобы всеми средствами внести
мир и успокоение в умы, внушить гражданам уважение к законам,
призывали пожалеть родину и республику, которой новая граждан-
ская война принесла бы только урон.
Сенат собрался в курии Гостилия, чтобы обсудить, какие по-
чести воздать умершему триумфатору, победителю Митридата. Ку-
рия Гостилия, воздвигнутая царем Тулом Гостилием примерно за
пятьсот шестьдесят лет до того времени, когда произошли описы-
ваемые нами события, находилась у подножия Палатинского хол-
ма, вход в нее был обращен в сторону комиций. В этой курии
обычно собирался сенат, и, хотя она не была храмом, на нее смот-
рели как на священное место. Вход устроен был под портиком,
напоминающим преддверие храма, сама же курия состояла из
большой квадратной залы, со всех четырех сторон украшенной ко-
лоннадой, над которой тянулась галерея. В важных случаях —
таких, как описываемые нами события, —на галерею разрешался
доступ гражданам.
Внизу находились три ряда мраморных скамей для сенаторов,
расположенных полукругом; они были покрыты шелковыми тка-
нями или звериными шкурами, и на них лежали подушки. Напро-
тив входной двери стояли мраморный стол и два роскошных ку-
рульных кресла, предназначавшихся для консулов; в глубине
мраморного полукруга, в середине верхнего ряда скамей, было от-
ведено место старшему из сенаторов; напротив консулов, спиной к
входной двери, сидели народные трибуны*, которые только сто лет
1 Народные трибуны первоначально не имели права выступать в сенате. Им
разрешено было находиться только перед входом в комиций, где происходило
заседание сената. С середины IV века до н. э. трибуны пользовались уже пра-
вом входа в сенат, участия в прениях и даже созыва сенатских заседаний.
531
назад получили место в курии, — прежде их кресла стояли в пор-
тике перед входом в курию, где обсуждались постановления сена-
та.
В тот день, когда сенат должен был обсуждать вопрос о поче-
стях, которые следовало воздать умершему Сул ле, галерея курии
Гостилия была переполнена. Переполнены были и комиции, где
собралось четыре или пять тысяч человек из трибы Корнелиев, с
небритыми бородами и в темных туниках; они шумно восхваляли
Суллу, тогда как остальные семь или восемь тысяч граждан, по
большей части неимущее простонародье, ругали и проклинали его.
На скамьях сенаторов царило необычайное оживление.
Председательствовал Публий Сервилий Ватин Исаврийский,
бывший консул, известный своими доблестями и мудростью. От-
крыв заседание, он предоставил слово консулу Квинту Лутацию
Катуллу. В скромной и благожелательной речи, ничем не задевая
противников Суллы, Катулл напомнил о славных деяниях, совер-
шенных умершим, — о Югурте, взятом в плен в Африке, об Ар-
хелае, разбитом при Херонее, о Митридате, побежденном и ото-
гнанном в глубь Азии, о взятии Афин, о прекращении гибельного
пожара гражданской войны. Катулл обратился к сенату с прось-
бой, чтобы такому человеку были оказаны почести, достойные его
и народа римского, вождем и полководцем которого он был. В
заключение Катулл предложил перевезти останки Суллы из Кум в
Рим с торжественной пышностью и похоронить его на Марсовом
поле.
Краткая речь Катулла была встречена шумным одобрением
почти на всех сенаторских скамьях и бурным порицанием на гале-
рее.
Когда шум постепенно утих, выступил Лепид.
— Сожалею, — сказал он, — горько сожалею, отцы сенато-
ры, что должен сегодня разойтись во мнениях с моим именитым
сотоварищем Катуллом, в котором я первый признаю и ценю до-
блесть и благородство души. Но я считаю, что только по своей
бесконечной доброте, а не в интересах и не к чести нашей родины
он предлагает дело не только неуместное, но даже пагубное и на-
рушающее справедливость. Только по своему великодушию счел он
возможным привести именно те доводы в пользу умершего Луция
Корнелия Суллы, которые могли бы побудить высокое собрание
согласиться оказать праху усопшего императорские почести и уст-
роить царские похороны на Марсовом поле. От избытка доброты
своей мой сотоварищ напомнил нам только заслуги и благородные
деяния Суллы, но он позабыл — вернее, пожелал забыть — обо
всех несчастьях и бедствиях, причиненных этим диктатором нашей
родине, обо всем горе, всех смертях, в которых он повинен, и —
скажем откровенно, без боязливого притворства и смущения, —
забыл о преступлениях и пороках, запятнавших имя Суллы, о та-
ких злодействах, что даже одного из них было бы достаточно, что-
532
бы навсегда изгнать из нашей памяти все его доблестные деяния и
одержанные им победы.
На этот раз сенаторы отозвались сильным ропотом, а галерея
шумно рукоплескала. Ватий Исаврийский подал знак трубачам, и
звук труб призвал народ к молчанию.
— Да, будем откровенны, — продолжал свою речь Эмилий
Лепид, — имя Суллы звучит зловеще для Рима. Пороками и пре-
ступлениями он так запятнал свое имя, что стоит только произне-
сти его, как всем вспоминаются попранные законы отечества,
втоптанные в грязь авторитет трибунов и достоинство консулов,
деспотизм, возведенный в принцип управления, беззаконные убий-
ства тысяч и тысяч неповинных граждан, позорные, проклятые
проскрипции, грабежи, насилия, хищения и прочие деяния, совер-
шенные по его приказу и во имя его, во вред родине, в целях
уничтожения республики. И такому человеку, имя которого каж-
дому честному гражданину напоминает только о несчастьях, чело-
веку, который любую свою прихоть, все свои страсти возводил в
закон, — такому человеку мы сегодня хотим воздать торжествен-
ные почести, устроить почетное погребение и объявить всенарод-
ный траур по нем?
Как же так? Неужели мы похороним Луция Суллу, разруши-
теля республики, на Марсовом поле, где высится всеми почитаемая
могила Публия Валерия Публиколы1, одного из основателей ре-
спублики? Возможно ли допустить, чтобы на Марсовом поле, где
по особым постановлениям сената погребены останки наиболее
знаменитых и выдающихся граждан прошлых времен, покоилось
тело того, кто отправил в ссылку или убил самых благородных и
выдающихся граждан нашего времени? Разве мы имеем право се-
годня увенчать порок тем, чем наши отцы в прошлом вознаграж-
дали добродетель? И почему, во имя чего мы станем совершать
такое дело, низкое и противное достоинству нашему и совести на-
шей?
Может быть, из страха перед двадцатью семью легионами, сра-
жавшимися за дело Суллы и готовыми сейчас выступить за него,
потому что он расселил их в самых богатых местностях Италии —
там, где больше всего и сильнее всего проявил свою жестокость?
Или же мы поступим так, испугавшись десяти тысяч подлых рабов,
освобожденных им по личному произволу и деспотическому капри-
зу, вопреки нашим обычаям и законам, и возведенных в самое
почетное, уважаемое звание — звание римских граждан? Я допу-
скаю, что вследствие упадка духа нашего или страха, внушаемого
1 Публий Валерий Публикола — по преданию, содействовал изгнанию рода
Тарквиниев, которые своими бесчинствами вызвали в Риме восстание. Одно
временно с этим было положено основание республике (510 г. до н. э.). Про-
звище «Публикола» («Друг народа») он получил за то, что ограждал интересы
народа, способствуя своими законами упрочению республики. Римский народ
почтил его память торжественным погребением на Марсовом поле.
533
роковым самоуправством Суллы, при жизни его никто не решался
призвать народ и сенат к соблюдению законов нашей родины, но,
во имя всех богов — покровителей Рима, спрашиваю я вас, отцы
сенаторы, что же теперь принуждает нас признавать справедливым
несправедливого и прославлять как человека высокой души того,
кто был порочным и гнусным гражданином? Декретировать возда-
яние почестей, которых достойны только великие и добродетель-
нейшие, самому худшему и мерзкому из сынов Рима?
О, дайте, дайте мне, отцы сенаторы, возможность не отчаи-
ваться за судьбу нашей родины, дайте мне возможность питать
надежду, что мужество, добродетель, чувство собственного досто-
инства и совесть еще присущи этому высокому собранию! Докажи-
те мне, что не низкий страх, а высокое чувство собственного до-
стоинства преобладает еще в душах римских сенаторов. Отклоните
этот повод для новых гражданских смут, которые разгорятся, слов-
но факел. Отклоните, как недостойное и бесчестное, предложение
о погребении Луция Корнелия Суллы на Марсовом поле с почестя-
ми, подобающими великому гражданину и знаменитому императо-
ру-
Шумными рукоплесканиями были встречены слова Марка
Эмилия Лепида. Аплодисментами воздали хвалу этой прочувство-
ванной и смелой речи не только плебеи, сидевшие на галерее, но
и многие сенаторы.
Действительно, слова Марка Эмилия произвели большое впе-
чатление на собрание и вызвали волнение, которого никак не ожи-
дали и не желали сторонники Суллы.
Поэтому, как только утих шум после речи консула, Гней Пом-
пей Великий поднялся со своего места. Это был один из наиболее
молодых, любимых и уважаемых государственных деятелей Рима
и самый популярный из всех сенаторов. В своей речи, не столь
плавной и изящной — он не был красноречив, — но полной
чувств, словами, идущими прямо от сердца, воздал Помпей по-
смертную хвалу Луцию Корнелию Сулле. Он не превозносил его
блестящие подвиги и благородные деяния, не защищал и не пори-
цал позорные действия, — он обвинял в них не Суллу, а те ненор-
мальные условия, в которых оказалась пришедшая в расстройство
республика, когда Сулла стоял во главе государства: привычное
нарушение законов, бешеный разгул страстей в делах обществен-
ных и развращенность нравов как простого народа, так и патри-
циев.
Откровенная, простая и проникновенная речь Помпея произ-
вела на всех, а в особенности на сенаторов, сильное впечатление.
После речи Помпея все выступления были излишни, но все же
против предложения консула Квинтия Лутация Катулла блестяще
говорил Лентул Сура и очень неудачно Квинт Курион. Предложе-
ние Катулла было поставлено на голосование. За него голосовали
четыре пятых присутствовавших сенаторов, среди них были Пуб-
534
лий Ватий Исаврийский, Гней Помпей, Марк Красс, Гай Скрибо-
ниан Курион, Гней Корнелий Долабелла, Марк Аврелий Котта,
Гай Аврелий Котта, Марк Туллий Декула, Корнелий Сципион Ази-
атский, Луций Лициний Лукулл, Аппий Клавдий Пульхр, Кассий
Варр, Луций Геллий Попликола, Квинт Гортензий и множество
других людей консульского звания, известных своими деяниями и
добродетелями.
Среди голосовавших против предложения Катулла были Марк
Эмилий Лепид, Сергий Каталина, Лентул Сура, Луций Кассий
Лонгин, Цетег, Аутроний, Варгунтей, Ливий Анний, Порций Лек-
ка и Квинт Курион. Все они впоследствии участвовали в заговоре
Каталины.
По требованию некоторых сенаторов было произведено тайное
голосование. Оно дало следующие результаты: триста двадцать
семь голосов за предложение Катулла и девяносто три против.
Победу одержали сторонники Суллы. После этого собрание бы-
ло закрыто. Весь народ охватило крайнее возбуждение; волнение
распространилось повсюду: из курии Гостилия оно перебросилось
в комиции, оно проявилось в бурных манифестациях различных
партий. Одни аплодировали Лутацию Катуллу, Ватаю Исаврий-
скому, Гнею Помпею, Марку Крассу — то были явные привер-
женцы Суллы. Другие еще более шумно и торжественно приветст-
вовали Марка Эмилия Лепида, Сергия Каталину и Лентула Суру,
о которых стало известно, что они настойчиво боролись против
предложения Катулла.
Когда из курии вышли Помпей и Лепид, горячо обсуждая толь-
ко что закончившиеся прения, в толпе возбужденных людей, тес-
нившихся у портика, чуть не произошло столкновение, которое
могло стать гибельным для республики, ибо оно грозило повлечь
за собой гражданскую войну, последствия которой трудно было
предвидеть.
Тысячи и тысячи голосов горячо приветствовали консула Ле-
пида. Тысячи других граждан, главным образом корнелии, в знак
протеста рукоплескали Помпею Великому. Начались взаимные уг-
розы, слышались проклятая, оскорбления. Все это, несомненно,
окончилось бы кровопролитием, если бы Помпей и Лепид, проходя
через толпу под руку, оба громко не уговаривали своих сторонни-
ков. Они призывали к порядку и спокойствию, просили мирно
разойтись по домам.
Эта увещевания временно потушили вспышку, но все же не
оградили Рим от волнений: в тавернах, харчевнях, на самых ожив-
ленных перекрестках, на Форуме, в базиликах, под портиками
возникали ожесточенные ссоры и кровопролитные драки. В эту
ночь многие оплакивали своих родных — убитых и раненных в
уличных схватках; самые горячие головы из народной партии де-
лали попытки поджечь дома видных приверженцев Суллы.
535
В то время как в Риме разыгрывалось все это, в Кумах про-
изошли другие, не менее важные для нашего повествования собы-
тия.
Спустя несколько часов после внезапной смерти Суллы, когда
на вилле бывшего диктатора царили беспорядок и волнение, из
Капуи приехал человек, судя по внешности и по одежде — глади-
атор. Он сразу же спросил, где можно повидать Спартака: видно,
ему не терпелось встретиться с ним.
Приезжий отличался громадным ростом, геркулесовским сло-
жением и, несомненно, обладал незаурядной физической силой,
которая угадывалась с первого взгляда. Он был некрасив, почти
безобразен: лицо смуглое, темное, изрытое оспой, в грубых его
чертах застыло угрюмое, малопривлекательное выражение. Что-то
звериное было в его черных живых глазах, горевших, однако, ог-
нем отваги; впечатление дикости довершала густая грива каштано-
вых волос и запущенная борода.
И все же, несмотря на такую неблагодарную внешность, этот
великан сразу располагал к себе: чувствовалось, что он человек
бесстрашный, грубый, но искренний, дикий —и все же исполнен-
ный благородной гордости, сквозившей в каждом его движении.
Пока посланный раб бегал за Спартаком в школу гладиаторов,
помещавшуюся довольно далеко от главного здания, приезжий
прогуливался по аллее, которая вела от дворца Суллы к гладиатор-
ской школе, и рассматривал чудесные статуи, в изобилии украшав-
шие виллу.
Не прошло и четверти часа, как раб вернулся, вслед за ним
шел быстрым шагом, почти бежал, Спартак. Приезжий бросился
ему навстречу. Гладиаторы обнялись и несколько раз поцелова-
лись. Спартак заговорил первым:
— Ну, Эномай, рассказывай новости!
— Новости все старые, — ответил гладиатор приятным, звуч-
ным голосом. — По-моему, кто не бодрствует, не действует и ни-
чего не хочет делать — негодный лентяй. Спартак, дорогой друг,
пора нам взять в руки меч и поднять знамя восстания!
— Замолчи, Эномай! Клянусь богами, покровителями герман-
цев, ты хочешь погубить наше дело!
— Напротив, я хочу, чтобы оно увенчалось великой победой...
— Горячая голова! Разве криками окажешь помощь делу? На-
до действовать осторожно, благоразумно —только так мы добьем-
ся успеха.
— Добьемся успеха? Но когда же — вот что мне надо знать.
Я хочу, чтобы это произошло при моей жизни, на моих глазах.
— Мы поднимемся, когда заговор созреет.
— Созреет? Так, значит, со временем... когда-нибудь... А зна-
ешь, что ускоряет созревание таких плодов, как заговор и планы
восстания? Смелость, мужество, дерзость! Довольно медлить! На-
чнем, а там, вот увидишь, все пойдет само собой!
536
— Выслушай меня... Наберись терпения, нетерпеливейший из
смертных. Сколько человек удалось тебе привлечь за эти три ме-
сяца в школе Лентула Батиата?
— Сто тридцать.
— Сто тридцать из десяти тысяч гладиаторов!.. И тебе уже
кажется, что плод наших более чем годовых усилий созрел? Или,
по крайней мере, семя проросло и пустило буйные ростки, и труды
наши не пропали даром?
— Как только вспыхнет восстание, к нему примкнут все гла-
диаторы!
— Да как же они могут примкнуть к нам, не зная, кто мы, к
чему стремимся, какими средствами располагаем для осуществле-
ния нашего плана? Победа будет тем вернее, чем глубже будет
доверие к нам наших товарищей.
Неистовый Эномай ничего не ответил, он обдумывал эти слова.
Спартак добавил:
— Например, ты, Эномай, — ты ведь самый сильный и сме-
лый из всех десяти тысяч гладиаторов в школе Лентула Батиата,
а что ты успел сделать за это время? Как ты употребил свое вли-
яние на гладиаторов, которым ты обязан своей силой и мужест-
вом? Сколько человек ты собрал и привлек в наш Союз? Многим
ли известна суть задуманного нами дела? Разве нет таких, кто не
особенно доверяет тебе и побаивается твоего необузданного нрава
и твоего легкомыслия? А многие ли знают Крикса или меня, отно-
сятся к нам с уважением и ценят нас?
— Вот именно потому, что я не такой ученый, как ты, и не
умею говорить так красиво и убедительно, ты и должен быть среди
нас. И я добился — правда, не без труда, — чтобы наш ланиста
Батиат пригласил тебя преподавателем фехтования в свою школу.
Смотри, вот его письмо. Он приглашает тебя в Капую. — Эномай
вытащил из-за пояса тонкий свиток папируса и подал его Спарта-
ку. ,
У Спартака загорелись глаза; он схватил свиток, сорвал печать
дрожащей от волнения рукой и стал читать письмо, в котором
ланиста Батиат писал, что, наслышавшись об искусстве и доблести
Спартака, он, ланиста, приглашает его в свою школу гладиаторов
в Капую для занятий с учениками, а в вознаграждение предлагает
превосходный стол и большое жалованье.
— Так почему же ты, безумный Эномай, не дал мне письмо
сразу, как приехал, а столько времени потратил на разговоры?
Ведь именно этого я и ждал, хотя боялся надеяться. Там, там,
среди десяти тысяч товарищей по несчастью, мое место! — воск-
лицал гладиатор, сияя от радости и полный энтузиазма. — Там я
постепенно переговорю с каждым в отдельности и со всеми вместе,
зажгу в них ту веру, которая согревает мою грудь. Оттуда в назна-
ченный день по условному знаку выступит армия в десять тысяч
бойцов! Десять тысяч рабов разобьют свои цепи и бросят звенья
537
этих цепей в лицо угнетателям! Из железа позорных своих цепей
десять тысяч рабов выкуют клинки непобедимых мечей!.. Ах, на-
конец-то, наконец-то я заберусь в гнездо и отточу зубы змеены-
шам, которые будут жалить крылья дерзких и гордых римских
орлов!
И, не помня себя от радости, рудиарий еще раз перечитал
письмо Батиата, а затем спрятал его на груди. Он то обнимал
товарища, то быстрым шагом ходил по аллее, то возвращался к
Эномаю и, словно помешанный, бормотал какие-то бессвязные
слова.
Эномай смотрел на него, не зная, дивиться ему или радоваться,
и, когда Спартак немного успокоился, сказал:
— Я счастлив, что ты так доволен. А как обрадуются сто трид-
цать наших товарищей, вступивших в Союз! Они с нетерпением
ждут тебя и надеются, что ты совершишь великие дела.
— Это плохо, что они ждут слишком многого...
— Вот ты переедешь к нам и успокоишь наших буянов.
— Но ведь это самые твои близкие друзья и, значит, такие же
неистовые, как и ты... Да, да, понимаю. Действительно, мое пре-
бывание в Капуе будет полезно, а то они погубят все дело. Я удер-
жу их от опрометчивых вспышек.
— Спартак, клянусь, я предан тебе всей душой, я буду слу-
шаться тебя и во всем буду тебе верным помощником.
Оба умолкли.
Эномай пристально смотрел на Спартака, и обычно суровый
взгляд его выражал нежность и любовь. Вдруг он воскликнул:
— А знаешь, Спартак, с тех пор как мы встретились впер-
вые — больше месяца назад, на собрании в Путеолах, — ты стал
красивее и как-то женственнее... Прости меня, я не то хотел ска-
зать... просто ты стал мягче... слово «женственнее» к тебе не под-
ходит...
И тут Эномай вдруг умолк, потому что Спартак сразу переме-
нился в лице, побледнел и, проведя рукой по лбу, тихо сказал
несколько слов — так тихо, что гигант Эномай не расслышал их:
— Великие боги! А как же она?..
И несчастный рудиарий, которого любовь к свободе и братская
любовь к угнетенным, жажда возмездия и надежда на победу при-
вели в необычайное волнение, вдруг угас, поник головой и стоял
молча, отдавшись во власть воспоминаний.
Молчание длилось долго.
Спартак, погруженный в горестные мысли, не проронил ни
слова; в душе у него шла мучительная борьба, грудь тяжко взды-
малась. Эномай, не нарушая его размышлений, стоял, скрестив на
груди руки, и с сочувствием смотрел на страдальческое лицо руди-
ария.
Наконец он не выдержал и, стараясь не задеть товарища, ска-
зал мягко и сердечно:
538
— Спартак, клянусь, я предан тебе всей душой...
— Значит, ты покидаешь нас, Спартак?
— Нет, нет, никогда! Никогда!.. — воскликнул, весь дрожа,
фракиец, подняв на Эномая свои ясные голубые глаза, на которых
выступили слезы. — Скорее я покину сестру, скорее покину... —
и, запнувшись, продолжал: — Все я брошу, все... но никогда не
оставлю дела угнетенных, всеми покинутых рабов... Никогда!..
Никогда!.. — И, помолчав, добавил: — Не обращай на меня вни-
мания, Эномай... Иди за мной. Хотя сегодня в доме Суллы день
глубочайшего траура, на кухне мы найдем, чем тебе подкрепиться.
Но только смотри: ни слова о нашем Союзе, ни одной вспышки
гнева, ни одного проклятия!..
Сказав это, Спартак повел гладиатора ко дворцу.
* * *
На тринадцатый день после опубликования решения сената о
похоронах Луция Корнелия Суллы за счет государства и о воздании
ему весьма торжественных почестей, похоронное шествие, сопро-
вождавшее останки Суллы, двинулось от виллы диктатора по на-
правлению к Риму, городу на семи холмах.
Почтить усопшего съехались люди со всех концов Италии. Ког-
да погребальная колесница тронулась из Кум, впереди нее и за ней
шли, кроме консула Лутация Катулла, двухсот сенаторов и такого
же количества римских всадников, все патриции из Кум, Капуи,
Байи, Геркуланума, Неаполя, Помпеи, Путеол, Литерна и других
городов и деревень Кампаньи. В процессии участвовали предста-
вители всех муниципий и городов Италии, двадцать четыре ликто-
ра, консульские знамена, орлы всех легионов, сражавшихся за
Суллу, и свыше пятидесяти тысяч легионеров, добровольно явив-
шихся в полном вооружении, чтобы отдать последний долг полко-
водцу. Несколько тысяч отпущенников из трибы корнелиев, при-
бывших из Рима, шли за колесницей в траурных одеждах, за
ними — многочисленные отряды трубачей, флейтистов и кифари-
стов; тысячи матрон в серых столах и в строгом трауре; несконча-
емые толпы людей, прибывших в Кумы из разных местностей Ита-
лии.
На роскошной колеснице, которую везли шесть словно выто-
ченных из черного дерева коней, покоилось набальзамированное и
умащенное благовониями тело диктатора, завернутое в золотисто-
багряную императорскую мантию — палудаментк Первыми шли
за колесницей Фавст и Фавста, дети Суллы от Цецилии Метеллы,
Валерия, Гортензий, Публий и Сервий Сулла, дети Сервия Суллы,
брата усопшего; за ними — близкие родственники, одетые в тем-
ные тоги, отпущенники, великое множество друзей и знако-
мых, — все они старательно показывали свое безутешное горе и
скорбь.
1 Палудамент — военный плащ полководца.
540
Десять дней медленно двигалось похоронное шествие. В каж-
дом селении, в каждом городе к нему присоединялись люди и,
умножая его ряды, придавали процессии еще большую торжест-
венность и невиданную пышность.
Около десяти тысяч римлян вышли из Рима и двинулись по
Алпиевой дороге навстречу похоронному шествию, провожавшему
останки Суллы.
Когда кортеж достиг Каленских ворот, десигнатор — то есть
распорядитель, которому, по указанию сената, была доверена ор-
ганизация похорон Суллы, —принялся наводить порядок в толпе,
чтобы усилить великолепие церемонии. Часа два он размещал на-
род. И наконец шествие вступило в город.
Впереди всех шел распорядитель похорон в сопровождении
двенадцати ликторов в темно-серых тогах. Затем шли музыканты,
игравшие на длинных погребальных флейтах. За ними следовало
свыше пятисот плакальщиц в траурных одеждах; они плакали и
вопили за определенную почасовую плату, рвали на себе волосы и
громко славили деяния и доблести усопшего.
Так как распорядитель предупредил плакальщиц, что труд их
будет щедро оплачен за счет государственной казны, то слезы и
плач по Сулле казались вполне искренними, исходившими от сер-
дца, а добродетели бывшего диктатора Рима, если послушать пла-
кальщиц, были так велики, что все достоинства Камилла и Цин-
цината, Фабриция и Фабия Максима, Катона и Сципиона, вместе
взятые, не могли с ними сравниться.
За плакальщицами следовали музыканты, оглашая воздух пе-
чальными мелодиями. За музыкантами шла колонна, состоявшая
более чем из двух тысяч легионеров, граждан и корнелиев, кото-
рые несли свыше двух тысяч спешно изготовленных золотых вен-
ков. Это были дары городов и легионов, сражавшихся на стороне
Суллы, а также дары его друзей.
Затем следовал виктимарий), который должен был зарезать у
погребального костра любимейших животных усопшего. За викти-
марием шли рабы, неся восковые изображения предков Луция
Корнелия Суллы, в том числе и изображение Руфина Суллы, пра-
деда диктатора; он дважды избирался консулом, во время нашест-
вия Пирра2 на Италию. Это был честный и храбрый человек, и тем
не менее по решению цензора его изгнали из сената, так как,
вопреки действовавшим тогда законам, он имел свыше десяти фун-
тов серебра в различных изделиях. Кроме изображений предков,
приближенные Суллы несли трофеи его побед в Греции, в Азии, в
италийских войнах — венки, ожерелья, боевые награды, заслу-
женные им.
1 Виктимарий — помощник жреца при жертвоприношении.
2 Пирр — царь Эпира, одержавший победу над римлянами в 280 году до н. о.,
но потерпевший поражение от них при Беневенте в 275 году до н. э. и погиб-
ший при осаде Аргоса в 272 году до н. э.
541
За ними следовала другая группа музыкантов, а после них шел
Метробий, загримированный так, чтобы возможно больше похо-
дить на своего умершего друга; на нем была одежда покойного, его
знаки отличия. Актеру было поручено изображать Суллу таким,
каким он был в жизни.
Сразу же за Метробием, на которого во все глаза смотрели
толпы людей, живой изгородью стоявших вдоль дороги, самые мо-
лодые и сильные сенаторы попеременно несли на плечах золотые
носилки, украшенные драгоценными камнями, на которых покои-
лось тело Луция Корнелия Суллы, все покрытое богатейшими им-
ператорскими знаками отличия. За носилками шли жена, дети,
племянники и другие близкие родственники и друзья покойного,
все в трауре и с виду глубоко удрученные скорбью.
Вслед за родственниками тело усопшего провожали все колле-
гии жрецов: сначала шли жрецы коллегии авгуров: в руках у каж-
дого был загнутый посох — отличительный знак авгуров; за ними
следовала коллегия фламинов; впереди всех шел ди ал — жрец
Юпитера, затем марциал — жрец Марса, квиринал — жрец Ро-
мула, фламины Флоры и Помоны и другие, все в торжественном
облачении и в головных уборах, похожих на митру.
За фламинами шли двенадцать салиев1 — жрецов «Марса, ше-
ствующего в бой», в расшитых туниках, стянутых в талии широ-
ким военным бронзовым поясом, поверх была накинута роскошная
пурпуровая трабея2, на левом боку висел меч, в левой руке они
держали щит, в правой — железный жезл; время от времени они
ударяли им по священным щитам, которые несли на шесте их слу-
жители.
Позади салиев шли гаруспики — гадатели по внутренностям
животных; фециалы — жрецы, объявляющие войну и заключаю-
щие мир; арвалыЗ — жрецы богини Цереры; гадатели по внутрен-
ностям жертвы, которые несли ножи из слоновой кости — символ
их действия во время жертвоприношения; благородная, высоко-
чтимая коллегия целомудренных, непорочных весталок в коротких
льняных туниках, поверх которых была надета стола, и в белых
покрывалах с пурпуровой каймой, спускавшихся с головы на пле-
чи; лоб украшала белая повязка, придерживающая собранные на
затылке волосы.
За весталками следовало семь жрецов — эпулонов, приготов-
лявших жертвенные пиршества для двенадцати богов Согласия. В
честь этих богов как во время всенародных празднеств, так и в дни
общественных бедствий устраивались роскошные пиры. Изыскан-
ные кушанья съедались потом, как об этом легко догадаться, са- 1 2 3
1 Салии — коллегия жрецов Марса, основанная в древности.
2 Трабея — парадная одежда: белый плащ с пурпурными полосами.
3 Ареалы — «арвальские (пашенные) братья», коллегия из двенадцати жрецов,
которые в середине мая совершали обход городской черты Рима, вознося мо-
ление богам об обильном урожае.
542
мими жрецами, так как статуи двенадцати богов Согласия вряд ли
могли жевать пищу своими мраморными челюстями.
Затем следовали децемвиры сивиллиных книг и тридцать ку-
рионов — служителей культа, избранных по одному от каждой из
тридцати курий. Кортеж жрецов замыкали двенадцать понтифи-
ков, блиставших пышностью своих латиклавий, во главе с верхов-
ным жрецом. Позади жрецов шел сенат, всадники, матроны, са-
мые знатные патрицианки и горожанки, бесчисленная толпа
граждан; за ними следовали слуги и рабы покойного; они вели его
боевого коня, а также других его любимых коней и собак, которых
полагалось принести в жертву во время сожжения останков.
В конце кортежа шли легионы, сражавшиеся под началом Сул-
лы, — войско весьма внушительное, соблюдавшее строгий поря-
док и дисциплину. Это было приятное и вместе с тем устрашающее
зрелище для бесконечного количества плебеев, заполнявших все
улицы, по которым двигалась похоронная процессия; большинство
из них были исполнены злобы и ненависти.
Миновав Каленские ворота, шествие проследовало по длинной
и широкой улице того же названия, свернуло на улицу, ведущую
к храму Юпитера Статора, и по Священной улице, пройдя арку,
воздвигнутую в честь Фабия, победителя аллоброгов, вступило на
Форум, где в курии, как раз напротив ростральной трибуны, был
установлен саркофаг Суллы.
Сенат первым разразился горестными воплями, затем всадни-
ки, потом войско и последним — народ. Так как Фавст не достиг
еще зрелого возраста, не был облачен в тогу мужа и, согласно
обычаю, не мог поэтому произнести похвальное надгробное слово,
то первым говорил Публий Сервилий Ватий Исаврийский, потом
консул Катулл, а последним — Помпей Великий. Все они вспоми-
нали доблесть и высокие деяния усопшего и говорили о нем только
самое похвальное под аккомпанемент плача и стенаний тех, кто по
какой-либо причине при жизни Суллы был сторонником его самого
и партии олигархов и опасался, что теперь, после смерти диктато-
ра, эта партия придет в упадок.
Затем в прежнем порядке кортеж двинулся дальше, к Марсову
полю: пройдя через Мамертинский переулок, вышел на Ратумен-
скую улицу, а затем по широкой и нескончаемой улице Лата, вдоль
которой были специально воздвигнуты арки, увитые гирляндами
из ветвей мирта и кипариса, дошел до середины обширного Мар-
сова поля, где и должно было произойти сожжение останков Сул-
лы.
Все было уже приготовлено для погребальной церемонии. Но-
силки опустили на землю рядом с костром. Подошла Валерия, за-
крыла покойнику глаза и, согласно обычаю, вложила ему в рот
медную монету, которой он должен был уплатить Харону за пере-
воз через волны Ахерона; затем вдова поцеловала умершего в губы
и, по обычаю, произнесла: «Прощай! В порядке, предначертанном
543
природой, и мы все последуем за тобой». Музыканты заиграли пе-
чальные мелодии, и под звуки музыки виктимарии принесли в
жертву множество животных, кровь которых, смешанную с моло-
ком, медом и вином, разбрызгали по земле вокруг костра.
После всего этого провожавшие начали лить в костер благо-
вонные масла, бросать различные ароматические вещества, неис-
числимое количество венков из цветов и лавров, так что они по-
крыли весь костер и легли широким слоем вокруг него.
И тогда начался бой гладиаторов из школы Суллы; не участво-
вал в нем лишь один Арторикс: по просьбе Спартака Валерия при-
казала ему остаться в Кумах. Очень скоро все гладиаторы пали
мертвыми, так как в погребальных сражениях нельзя было даро-
вать жизнь ни одному из этих несчастных.
Когда погребальные обряды были закончены, Помпей Великий
взял факел из рук либитинария и, чтобы воздать наивысшую по-
честь умершему другу, сам пожелал поджечь погребальный костер,
на котором покоились останки Суллы, завернутые в асбестовую
простыню, не поддающуюся действию огня.
Гул рукоплесканий прокатился по всему Марсову полю в ответ
на эту дань уважения покойному, принесенную молодым триумфа-
тором, покорителем Африки. Пламя вспыхнуло в одно мгновение
и, быстро распространившись, охватило костер извивающимися
огненными языками, окутав его облаком густого благовонного ды-
ма.
Полчаса спустя от тела того, кто на протяжении стольких лет
приводил в трепет Рим и Италию и чье имя прогремело по всему
миру, осталась лишь кучка костей и пепла. С горестными слезами
и причитаниями плакальщицы тщательно собрали их и сложили в
бронзовую урну с богатыми чеканными украшениями и чудесными
инкрустациями.
Урна с прахом диктатора была временно установлена в храме,
который Сулла несколько лет назад велел построить в том самом
месте близ Эсквилинских ворот, где он победил сторонников Гая
Мария. Он посвятил этот храм Геркулесу Победителю. Урна дол-
жна была находиться там впредь до перенесения ее в роскошную
гробницу, сооруженную, согласно декрету сената, на государствен-
ный счет, в том месте Марсова поля, где был зажжен погребаль-
ный костер.
Пока плакальщицы собирали в урну прах Суллы, виктимарии
набрали двести двадцать корзин ароматических веществ, остав-
шихся от огромного количества благовоний, принесенных женщи-
нами на Марсово поле; и в память бывшего диктатора вылепили
из душистых смол и воска две статуи: одна изображала Суллу,
другая — ликтора.
Спартак как ланиста, находившийся на службе у Суллы, тоже
должен был надеть серую тунику и серый плащ, чтобы участвовать
544
в шествии и присутствовать при сражении гладиаторов. С трудом
сдерживая негодование, смотрел он, как убивали друг друга его
ученики, которых он не только обучил искусству фехтования, но
и посвятил в тайны Союза угнетенных. Когда закончилась церемо-
ния похорон, он вздохнул с облегчением: теперь он мог идти, куда
ему заблагорассудится. Пользуясь своей геркулесовой силой, он
пробился сквозь толпу и двинулся прочь от Марсова поля. Это
стоило ему немалого труда, так как на похоронах присутствовали
сотни тысяч людей; словно волны морские, они шумели, ревели,
вливались в улицу Лата и двигались к городу.
Солнце зашло, уже наступили сумерки, и над Вечным городом
спускалась ночь, но на горизонте еще горели огнем багровые, точ-
но раскаленные, облака, похожие на зарево чудовищного пожара,
охватившего вершины холмов, обступивших Рим.
Многотысячная толпа двигалась медленно, более плотными ря-
дами, чем воинский легион, шествовавший сомкнутым строем, и в
гуще ее слышались самые разнообразные толки и отзывы о торже-
ственных похоронах и о самом Сулле, которого почтили такими
похоронами.
По сравнению с остальными Спартак шел очень быстро; на
каждом шагу он оказывался рядом с новыми людьми и слышал все
время самые противоречивые мнения по поводу событий, занимав-
ших в этот день все умы.
— Как тебе кажется, долго простоит урна с его прахом в хра-
ме Геркулеса Победителя?
— Надеюсь, что, к чести Рима и народа нашего, разгневанная
толпа вскоре разобьет вдребезги эту урну, а прах развеет по ветру.
— Наоборот, будем надеяться, что для блага Рима таких, как
вы, головорезов-марианцев скоро передушат в Туллиане.
А в другом месте слышался такой разговор:
— Говорил я тебе — несчастный Рим, все мы несчастные!
Горе нам! При жизни Суллы, даже в его отсутствие, никто не смел
и помыслить о переменах.
— Зато теперь... Да не допустит этого Юпитер!.. Несчастные
законы!..
— Законы? Какие законы?.. Послушай-ка, Вентудей, вот этот
называет законами надругательство Суллы над всеми человечески-
ми правами и повелениями богов!..
— Законы? Кто говорит о законах? А знаете ли вы, что такое
закон?.. Паутина! В ее тенетах запутывается мошка, а осы разры-
вают их.
— Верно, Вентудей!
— Браво, Вентудей!
— Клянусь кузницей Вулкана! Я спрашиваю: если тому, кто
ежедневно осквернял и грязнил свое имя, оказывают царские по-
чести, что же будет, если вдруг завтра — да убережет нас от этого
Юпитер! — умрет Помпей Великий?
545
18-833
— Послушай, как этот кузнец корчит из себя перипатетика!..
— Да он за Мария, этот поклонник Вулкана...
— Ну, а знаешь ли ты, что произошло бы, если б умер Пом-
пей?
— Его сбросили бы с Гемоний.
— И правильно поступили бы!..
— Зачем же нас учат быть добродетельными и честными, если
только пороку обеспечено богатство и могущество в жизни, а после
смерти — обожествление?
— Ты прав! Добродетель пусть отправляется в питейный дом,
там ей место!
— Справедливость надо сбросить с Тарпейской скалы!
— К старьевщику всю эту ветошь!
— В пропасть все эти достоинства и могущество!
— Да здравствует Сулла!
— Да здравствует свобода, сестра палача!
— Да здравствуют во веки веков незыблемые Законы двенад-
цати таблиц! Они теперь стали похожи на плащ Диогена: патри-
цианские мечи понаделали в них столько дыр, что теперь уж ни-
чего не разберешь на этих скрижалях!
— Хороши законы! Понимай их и толкуй как кому вздумает-
ся, — не уступишь любому законоведу!
Остроты и злые насмешки, словно туча дротиков, непрерывно
сыпались на олигархов. Спартак все время слышал их, пока не
дошел до Ратуменских ворот, где столпились провожавшие; когда
кортеж спускался к Марсову полю, они были в хвосте, а теперь,
по возвращении в город, оказались впереди. В большинстве своем
это были плебеи, пришедшие на похороны из любопытства. Они
ненавидели Суллу.
Усердно работая локтями, Спартак одним из первых очутился
у крепостного вала и вошел через заставу в город. Рим как будто
вымер — так безлюдны, пустынны были улицы, обычно очень
оживленные в этот час. Спартак быстро дошел до гладиаторской
школы Юлия Рабеция, где он назначил свидание Криксу, с кото-
рым уже виделся мельком утром за Каленскими воротами.
Беседа между двумя рудиариями была задушевная, долгая и
очень оживленная. Крикс, так же как и Спартак, возмущался
убийством гладиаторов у костра Суллы; фракиец все еще не мог
прийти в себя от этой бойни, на которой присутствовал поневоле.
Крикс торопил Спартака принять предложение Лентула Бати-
ата и ехать в Капую, в его школу, для того чтобы в возможно более
короткий срок завербовать как можно больше приверженцев их
делу.
— Теперь успех нашего замысла, — сказал галл в заключение
своей грубоватой, но горячей речи, —всецело зависит от тебя: все
в твоих руках, Спартак; если душа твоя полна другим чувством,
546
более сильным, чем желание освободить рабов, то вся надежда
увидеть торжество нашего великого дела для нас погибнет навсег-
да.
При этих словах Спартак побледнел и, глубоко вздохнув, ска-
зал:
— Каким бы сильным чувством ни была полна моя душа,
Крикс, ничто, слышишь ты, ничто в мире не отвлечет меня от
служения великому делу. Ничто даже на мгновение не заставит
меня свернуть с пути, избранного мною, ничто и никто не заставит
меня отказаться от моих намерений!
Они еще долго беседовали друг с другом. Договорившись обо
всем, Спартак простился с Криксом и, выйдя из школы Юлия
Рабеция, направился к дому наследников Суллы, быстро шагая по
улицам, которые уже заполняла толпа людей, возвращавшихся с
похорон.
Спартак переступил порог дома, привратник сказал ему, что
Мирца с нетерпением ждет его в комнате рядом с конклавом, куда
вдова Суллы уединилась от непрошеных взглядов и назойливых
соболезнований.
Сердце Спартака забилось, словно от предчувствия какого-то
несчастья; он побежал в апартаменты Валерии и встретил там
свою сестру, которая, завидев его, воскликнула:
— Наконец-то! Госпожа ожидает тебя уже больше часа!
Она доложила о нем Валерии и по ее приказу ввела Спартака
в конклав.
Валерия, очень бледная, грустная, в темной столе и серой ву-
али, была особенно прекрасна.
— Спартак!.. Спартак мой!.. — произнесла она, вставая с ло-
жа и сделав несколько шагов к нему. — Любишь ли ты меня? Все
ли еще ты любишь меня больше всего на свете?
Спартак, поглощенный иными, мучительными мыслями, кото-
рые в последние дни тревожили его. раздираемый борьбой проти-
воречивых чувств, был поражен этим неожиданным вопросом и
ответил не сразу.
— Почему, Валерия, ты спрашиваешь меня? Я чем-нибудь
огорчил тебя? Дал тебе повод усомниться в моей нежности, в моем
благоговении, в моей преданности тебе? Ведь ты заменила мне
мать, которой больше нет в живых, мою несчастную жену, погиб-
шую в неволе под плетью надсмотрщика. Ты мне дороже всего в
мире. Ты единственная любовь моя; в моем сердце я воздвиг тебе
алтарь.
— Ах! — радостно воскликнула Валерия, и глаза ее засия-
ли. — Вот так я всегда мечтала быть любимой. Так долго и тщет-
но мечтала. И это правда? Спартак, ты любишь меня так, как
говоришь? Но всегда ли ты будешь меня любить?
— Да, да! Всегда! — произнес дрожащим от волнения голо-
сом фракиец. Потом, опустившись на колени, он сжал руки Вале-
547
is*
рии в своих руках и, покрывая их поцелуями, говорил: — Всегда
буду поклоняться тебе, моя богиня, если даже... когда даже...
Он больше не мог произнести ни слова и разрыдался.
— Что с тобой? Что случилось? Почему ты плачешь?.. Спар-
так... скажи мне... скажи мне, —прерывающимся от тревоги го-
лосом повторяла Валерия, всматриваясь в глаза рудиария, и цело-
вала его в лоб, прижимала к своему сердцу.
В эту минуту кто-то тихо постучал в дверь.
— Встань, — шепнула ему Валерия; и, подавив, насколько
могла, свое волнение и придав твердость голосу, спросила: — Что
тебе, Мирца?
— Пришел Гортензий, он спрашивает тебя, — ответила из-за
двери рабыня.
— Уже? — воскликнула Валерия и тут же прибавила: —
Пусть он подождет минутку, попроси его подождать немного...
— Хорошо, госпожа...
Валерия прислушалась и, как только затихли шаги Мирцы,
торопливо произнесла:
— Вот он уже пришел... поэтому-то я так тревожилась, ожи-
дая тебя... поэтому я и спросила, готов ли ты всем пожертвовать
ради меня... Ведь ему... Гортензию... все известно... Он знает, что
мы любим друг друга...
— Не может быть!.. Как же?.. Откуда?.. —взволнованно во-
скликнул Спартак.
— Молчи!.. Я ничего не знаю... Сегодня он обронил только
несколько слов об этом... обещал прийти вечером... Спрячься...
здесь, в этой комнате, — указала Валерия, приподняв занавес на
одной из дверей, — тебя никто не увидит, а ты все услышишь...
и тогда ты узнаешь, как любит тебя Валерия.
Спрятав рудиария в соседней комнате, она прибавила шепо-
том:
— Что бы ни случилось —ни слова, ни движения. Слышишь?
Не выдай себя, пока я не позову.
Опустив портьеру, она приложила обе руки к сердцу, как будто
хотела заглушить его биение, и села на ложе; минуту спустя, ов-
ладев собою, она непринужденно и спокойно, своим обычным го-
лосом позвала рабыню:
— Мирца!
Девушка показалась на пороге.
— Я велела тебе, — обратилась к ней матрона, — передать
Гортензию, что я одна в своем конклаве. Ты это исполнила?
— Я все передала, как ты приказала.
— Хорошо, позови его.
Через минуту знаменитый оратор с небритой пятнадцать дней
бородой, в серой тунике и темного цвета тоге, нахмурив брови,
важно вошел в конклав своей сестры.
548
— Привет тебе, милый Гортензий, — сказала Валерия.
— Привет тебе, сестра, — ответил Гортензий с явным неудо-
вольствием. И, оборвав свою речь, он надолго погрузился в унылое
молчание.
— Садись и не гневайся, дорогой брат, говори со мной искрен-
не и откровенно.
— Меня постигло огромное горе — смерть нашего любимого
Суллы, но, видимо, этого было мало: на меня обрушилось еще
другое, неожиданное, незаслуженное несчастье — мне пришлось
узнать, что дочь моей матери, забыв уважение к себе самой, к роду
Мессала, покрыла себя позором, полюбив презренного гладиатора.
О Валерия, сестра моя, что ты наделала!..
— Ты порицаешь меня, Гортензий, и слова твои очень обид-
ны. Но прежде чем защищаться, я хочу спросить тебя, ибо имею
право это знать: откуда исходит обвинение?
Гортензий поднял голову, потер лоб рукой и отрывисто отве-
тил:
— Из многих мест... Через шесть или семь дней после смерти
Суллы Хрисогон передал мне вот это письмо.
Гортензий подал Валерии измятый папирус. Она тотчас раз-
вернула его и прочла:
Луцию Корнелию Сулле.
Императору, Диктатору, Счастливому, Любимцу Вене-
ры, дружеский привет.
Теперь вместо обычных слов: «Берегись собаки!» — ты мог
бы написать на двери твоего долга: «Берегись змеи!», вернее:
«Берегись змей!» — так как не одна, а две змеи устроили себе
гнездо под твоей крышей: Валерия и Спартак.
Не поддавайся первому порыву гнева, проследи за ними, и
в ночное время, в час пения петухов, ты убедишься в том, что
твое имя оскверняют и позорят, издеваются над самым мо-
гущественным в мире человеком, внушающим всем страх и
трепет.
Да сохранят тебя боги на долгие годы и избавят от подоб-
ных несчастий.
Вся кровь хлынула в лицо Валерии при первых же строчках
письма; когда же она прочла его до конца, восковая бледность
разлилась по ее лицу.
— От кого Хрисогон получил это письмо? — спросила она
глухим голосом и стиснула зубы.
— К сожалению, он никак не мог вспомнить, кто ему передал
это письмо и от кого оно было. Помнит только, что раб, доставив-
ший письмо, прибыл в Кумы через несколько минут после смерти
549
Суллы. Хрисогон был тогда в таком отчаянии и так взволнован,
что, получив письмо, машинально взял его и только через шесть
дней прочел. Он решительно не помнит, как и от кого получил
письмо.
— Я не стану убеждать тебя, — после минутного молчания
спокойно сказала Валерия, — что безымянный донос не доказа-
тельство и на основании его ты, Гортензий, брат мой, не можешь
обвинять меня, Валерию Мессалу, вдову Суллы...
— Есть еще иное доказательство: Метробий, безутешно горюя
о смерти своего друга и считая священным долгом отомстить за
поруганную его честь, через десять или двенадцать дней после
смерти Луция пришел ко мне и рассказал о твоей любви к Спар-
таку. Он привел рабыню, которая спрятала Метробия в комнате,
смежной с твоим конклавом во дворце в Кумах, и там Метробий
собственными своими глазами видел, как Спартак входил к тебе
поздно ночью...
— Довольно, довольно!—вскрикнула Валерия, меняясь в ли-
це при мысли, что тайна ее любви стала известна такому низкому
существу, как Метробий. — Довольно, Гортензий! И так как ты
уже высказал свое порицание, то теперь выслушай, буду говорить
я.
Она встала, скрестила руки на груди и, глядя сверкающими
глазами на брата и гордо подняв голову, сказала:
— Да, я люблю Спартака, ну и что же? Да, люблю, люблю
его страстно!.. Ну и что же?
— О великие боги, великие боги? — воскликнул совсем рас-
терявшийся Гортензий и, вскочив, схватился в отчаянии за голову.
— Оставь в покое богов, они тебя не слышат. Лучше выслу-
шай то, что буду говорить я.
— Говори...
— Да, я любила, люблю и буду любить Спартака.
— Валерия, замолчи! — прервал ее Гортензий, гневно глядя
на нее.
— Да, люблю, люблю его и буду вечно любить, — настойчиво
и вызывающе повторяла Валерия. — И я спрашиваю тебя: что ж
из этого?
— Да защитит тебя Юпитер, мне просто страшно за тебя,
Валерия, ты совсем обезумела!..
— Нет, я всего лишь женщина, которая решилась нарушить
и нарушит ваши деспотические законы, отбросит все ваши бес-
смысленные предрассудки, сорвет все нестерпимые золотые цепи,
в которые вы, победители мира, заковали женщин! Вот чего я хочу
и уверяю тебя, брат мой, что стремление к этому вовсе не свиде-
тельствует о потере разума, о помрачении рассудка, а может быть,
как раз наоборот: это признак просветления разума. Ах, так, зна-
чит, меня обвиняет Метробий, этот мерзкий шут и паяц! Он меня
обвиняет! Воистину изумительно! Я не понимаю, как ты, Гортен-
550
зий, придавая такой вес обвинениям Метробия, не предложишь
сенату избрать его цензором нравов. Он был бы цензором, вполне
достойным римских нравов. Метробий, охраняющий целомудрен-
ных весталок! Волк, сопровождающий ягнят на пастбище! Только
этого недостает вашему гнусному Риму, где Сулле, осквернившему
город убийствами, воздвигают статуи и храмы и где под сенью
Законов двенадцати таблиц ему было дозволено на моих глазах,
рядом с моими покоями проводить все ночи в безобразных оргиях.
О, законы нашего отечества! Как вы справедливы и как широко
можно вас толковать!.. Эти законы мне тоже кое-что разрешали:
мне предоставлялось право оставаться беспомощной свидетельни-
цей всего происходящего и даже проливать слезы, но тайком, в
подушки вдовьего ложа, и, наконец, право быть отвергнутой в
любой день по той единственной причине, что я не дала наследника
своему господину и повелителю!
Лицо Валерии горело от возбуждения, она говорила с возра-
стающим жаром и наконец, умолкнув на минуту, повернулась к
Гортензию, изумленно смотревшему на нее широко раскрытыми,
неподвижными глазами. Затем она продолжала:
— Да, конечно, перед лицом таких законов я нарушила свой
долг... Я знаю... признаю это... Но я не собираюсь ни защищаться,
ни просить прощения: я нарушила свой долг тем, что не имела
мужества уйти из дома Суллы со Спартаком. Я не могу считать
себя преступной за то, что полюбила этого человека, я горжусь
моей любовью. У него благородное и великодушное сердце и ум,
достойный великих дел; если бы он победил во Фракии римские
легионы, им восхищались бы больше, чем Суллой и Марием, боя-
лись бы больше Ганнибала и Митридата!.. Но он был побежден, и
вы сделали из него гладиатора, потому что вы в течение многих
веков привыкли обращаться с побежденными народами по правилу
«горе побежденным»! Вы считаете, что боги создали людей для
вашей забавы. И только потому, что вы сделали из Спартака гла-
диатора, потому, что вы так назвали его, вы думаете, что изменили
его природу. Напрасно вы полагаете, что достаточно вашего пове-
ления, чтобы вселить отвагу и смелость в душу труса и разум —
в голову безумца, а человека с высокой душой и умом обратить в
безмозглого барана!..
— Итак, ты восстаешь против законов нашей родины, против
наших обычаев, против всякой благопристойности и приличия? —
изумленно и грустно спросил великий оратор.
— Да, да, да... Восстаю, восстаю... отказываюсь от римского
гражданства, от своего имени, от своего рода... Я ничего ни от кого
не требую... Уеду жить на уединенную виллу, в какую-нибудь да-
лекую провинцию, или же во Фракию, в Родопские горы, со Спар-
таком, и вы, все мои родственники, больше не услышите обо мне...
Только бы быть свободной, быть самой собою, свободно распоря-
жаться своим сердцем, своими привязанностями.
551
Обессилев от волнения, от наплыва бурных чувств, изливав-
шихся в гневных словах, Валерия побледнела и упала на ложе в
полном изнеможении.
Гортензий долго смотрел с состраданием на сестру, а затем
ласково сказал ей:
— Я вижу, дорогая Валерия, что ты сейчас себя плохо чувст-
вуешь.
— Я? — воскликнула матрона, быстро поднявшись. — Нет,
нет, я чувствую себя совсем хорошо, я...
— Нет, Валерия, поверь мне, ты нездорова, право, нездоро-
ва... Ты так взволнована, возбуждена. Это лишает тебя трезвой
ясности ума, необходимой при разговоре о таких серьезных вещах.
— Но я...
— Отложим нашу беседу до завтра, до послезавтра, до более
подходящего момента.
— Но предупреждаю тебя, я все решила бесповоротно.
— Хорошо, хорошо... Мы еще об этом поговорим... когда уви-
димся... А пока я молю богов, чтобы они не лишили тебя своего
покровительства, и прощаюсь с тобой. Привет тебе, Валерия, при-
вет!
— Привет тебе, Гортензий.
Оратор вышел из конклава. Валерия осталась одна, погружен-
ная в глубокое, печальное раздумье. От этих грустных мыслей ее
отвлек Спартак. Войдя в конклав, он бросился к ногам Валерии и
в бессвязных словах благодарил ее за любовь к нему и за выра-
женные ею чувства.
Вдруг он вздрогнул, вырвался из объятий Валерии и, сразу
побледнев, насторожился, как будто сосредоточенно, всеми силами
души прислушивался к чему-то.
— Что с тобой? — взволнованно спросила Валерия.
— Молчи, молчи, — прошептал Спартак.
В эту минуту в глубокой тишине оба ясно услышали хор чис-
тых и звучных молодых голосов, хотя до конклава Валерии доле-
тало только слабое, отдаленное его эхо. Хор пел где-то далеко, на
одной из четырех улиц, которые вели к дому Суллы, стоявшему
очень уединенно, как и все патрицианские дома; пели песню, сло-
женную на полуварварском языке — смеси греческого с фракий-
ским:
Сестра богинь Свобода, зажигай
На подвиг благородный
Сердца твоих сынов,
Сестра богинь Свобода, гнев народный
Ты окрыли, святая,
В огне освободительных боев!
В мечи, в мечи оковы
Перекуют рабы;
Долг их призвал суровый
552
И даже робкий храбр в пылу борьбы.
Сестра богинь Свобода, в свете славы
Ты искрою одною
Священного огня
Зажги пожар везде, где пот кровавый
Течет и где страдает раб, стеня,
Чтобы тиран за чашей круговою
Мог нежиться в чертогах!
Свобода, сердце каждого борца
Ты воодушевляй на всех дорогах!
Отвагу влей в сердца,
В синеющие жилы
Влей кровь свою, удвой наш гнев и силы!..
Сестра богинь Свобода, за тобой
С напевом грубым ринемся мы в бой.
Широко раскрыв глаза, Спартак замер и весь обратился в
слух, как будто вся его жизнь зависела от этой песни. Валерия
могла уловить и понять только немногие греческие слова. Она мол-
чала, и на ее бледном, как алебастр, лице отражалось страдание,
написанное на лице рудиария, хотя она и не понимала причину его
душевной муки.
Оба не произнесли ни слова; когда же стихло пение гладиато-
ров, Спартак схватил руки Валерии и, целуя их с лихорадочной
горячностью, произнес прерывающимся от слез голосом:
— Не могу... не могу... Валерия... моя Валерия... прости ме-
ня... Я не могу всецело принадлежать тебе... потому что сам не
принадлежу себе...
Валерия вскочила, приняв эти бессвязные слова за намек на
какую-то прежнюю любовь рудиария. В волнении она воскликну-
ла:
— Спартак!.. Что ты говоришь!.. Что ты сказал? Какая жен-
щина может отнять у меня твое сердце?
— Не женщина... нет, — ответил гладиатор, печально качая
головой. — Не женщина запрещает мне быть счастливым... самым
счастливым из людей... Нет! Это... это... Нет, не могу сказать...
не могу говорить... Я связан священной и нерушимой клятвой... Я
больше не принадлежу себе... И достаточно этого... потому что,
повторяю тебе, я не могу, не должен говорить... Знай только од:
но, — добавил он дрожащим голосом: — Вдали от тебя, лишен-
ный твоих божественных взглядов... я буду несчастлив... очень
несчастлив... — И голосом, в котором звучало глубокое горе, он
сказал: — Самый несчастный из всех людей.
— Что с тобой? Ты сошел с ума? — испуганно произнесла
Валерия и, схватив своими маленькими руками голову Спартака,
сдвинув брови, пристально посмотрела черными сверкающими гла-
зами в его глаза, как бы желая понять, не лишился ли он дейст-
вительно рассудка. —Ты сходишь с ума?.. Что ты говоришь? Что
ты мне говоришь? Кто запрещает тебе принадлежать мне, одной
553
мне?.. Говори же! Рассей мои сомнения, избавь меня от мук, ска-
жи мне — кто?.. Кто тебе запрещает?..
— Выслушай, выслушай меня, моя божественная, обожаемая
Валерия, — сказал дрожащим голосом Спартак; на его искажен-
ном лице можно было прочесть жестокую борьбу противоречивых
чувств, бушевавших в его груди. — Выслушай меня... Я не смею
говорить... не в моей власти сказать тебе, что отдаляет меня от
тебя... знай только, что никакая другая женщина не может... не
могла бы заставить меня забыть твои чары. Ты должна это понять.
Ты для меня выше, чем богиня. Ты должна знать, что не может в
моей душе зародиться чувство к какой-нибудь другой женщине...
будь в этом уверена. Клянусь тебе своей жизнью, своей честью,
клянусь твоей честью и жизнью, я говорю искренне, честно и даю
клятву: вблизи или вдали я всегда буду твоим, только твоим, твой
образ, память о тебе всегда будет в моем сердце. Тебе одной я буду
поклоняться и только тебя боготворить...
— Но что же с тобой? Если ты так любишь меня, почему
говоришь мне о твоих страданиях? — спрашивала бедная женщи-
на. едва сдерживая рыдания. — Почему ты не можешь доверить
мне свою тайну? Разве ты сомневаешься в моей любви, в моей
преданности тебе? Разве я мало дала тебе доказательств? Хочешь
еще других?.. Говори... говори... приказывай... Чего ты хочешь?..
— Какая мука! — вне себя вскричал Спартак. Он рвал на
себе волосы, в отчаянии ломал и кусал свои руки. — Любить,
обожать, боготворить прекраснейшую из женщин, быть любимым
ею и бежать от нее... не имея права сказать ей... не имея права
ничего сказать... потому что... Я не могу... не могу... —прокри-
чал он в отчаянии. — Несчастный я, я не смею говорить!
Валерия, рыдая, обнимала его; он вырвался из ее объятий.
— Но я вернусь, вернусь... когда получу разрешение нарушить
свою клятву... вернусь завтра, послезавтра, скоро. Валерия, это не
моя тайна. И ты простишь меня тогда и еще больше будешь лю-
бить... если ты можешь любить еще сильнее, если существует чув-
ство более сильное, чем то, которое связывает нас... Прощай, про-
щай, моя обожаемая Валерия!
И сверхчеловеческим усилием воли он отстранил от себя лю-
бимую женщину, которая плакала, моля о сострадании. Шатаясь,
как пьяный, Спартак вышел из конклава, а Валерия, лишившись
чувств от пережитых волнений, упала на пол.
Глава девятая
О ТОМ, КАК НЕКИЙ ПЬЯНИЦА
ВООБРАЗИЛ СЕБЯ СПАСИТЕЛЕМ РЕСПУБЛИКИ
За пятнадцать дней до мартовских календ (15 февраля), в
680 году от основания Рима, почти через четыре года после похо-
рон Луция Корнелия Суллы, квириты праздновали луперкалии.
Этот праздник был установлен Ромулом и Ремом в честь основания
Рима, а также в честь их кормилицы Луперки и бога Пана, покро-
вителя полей, а кроме того, в память чудесного детства Ромула и
Рема.
Луперкалием называлась пещера или грот, находившийся в
роще, посвященной богу Пану и украшавшей тот склон Палатин-
ского холма, который был обращен в сторону римского Форума,
точнее, находился между Новой улицей и священным Палатин-
ским скатом, напротив руминальной смоковницы.
Эти пастушеские празднества восходят, как считали тогда, да
и теперь многие историки считают, еще ко временам существова-
ния Аркадии. Когда аркадийцы переселились в эти края и жили
здесь под властью Эвандра, они устраивали на этом месте празд-
нества в честь бога Пана наподобие тех игр, какие происходили на
горе Л икни в Аркадии.
Как бы то ни было, происхождение этих игр не вполне досто-
верно известно; несомненно только, что такие празднества устра-
ивались всегда и не считались устаревшими даже в последние годы
республики; Цезарь-диктатор издал специальный декрет о празд-
новании луперкалий.
Руминальная смоковница, стоявшая перед луперкалием, была
священным древом богов, потому что, по преданию, волчица
вскормила Ромула и Рема именно под смоковницей, росшей как
раз в этом месте; поэтому смоковница стала называться руминаль-
ной, то есть смоковницей-кормилицей; когда первая смоковница
отжила свой век, ее заменили другой, посаженной жрецами с тор-
жественными обрядами, и всякий раз, когда дерево, одряхлев, по-
гибало, его заменяли с той же торжественностью другим. Среди
римлян было распространено поверье, что, пока смоковница-кор-
милица зеленеет, Рим будет процветать.
Итак, луперкалии приходились на 15 февраля и в 680 году
праздновались, согласно традиции, со всей подобающей торжест-
венностью.
Рано утром в луперкальный грот собрались луперки — жре-
цы, выбранные среди наиболее выдающихся юношей патрициан-
ских семей; они ожидали начала жертвоприношения.
Среди луперков можно было увидеть Луция Домиция Агено-
барба, красивого белокурого юношу двадцати одного года, который
в 700 году римской эры стал консулом; Луция Корнелия Лентула,
555
Квинта Фурия Калена, обоим было по двадцать четыре года, впос-
ледствии они также стали консулами: первый —в 705 году, вто-
рой — в 706 году; Вибия Панса, которому в это время едва ис-
полнилось двадцать пять лет, в 710 году вместе с Аттилием
Гирцием он был избран консулом; Вибий Панса сражался под Му-
тиной против Марка Антония, но ему не довелось увидеть победу
своих легионов, так как он пал вместе со своим сотоварищем Гир-
цием на поле брани.
В то время как молодые патриции, принадлежащие к коллегии
луперков, стояли в луперкальной пещере в жреческих одеяниях,
туда явилась целая толпа патрицианской молодежи; они привели
с собой Марка Клавдия Марцелла и Сервия Сульпиция Руфа —
юношей двадцати одного года; отцы их были консулами, впослед-
ствии и сыновья стали консулами. Оба пришли в белых тогах и в
венках из плюща, потому что им предстояло выполнять важную
роль в предстоящих жертвоприношениях.
Как только собралась вся эта молодежь, виктимарии взяли но-
жи и предали закланию двенадцать козлов и столько же щенят.
Затем один из луперков принял из рук другого приготовленный меч
и, обмакнув его в жертвенную кровь, дотронулся до лба Клавдия
Марцелла и Сульпиция Руфа. Другие луперки стали вытирать пят-
на крови, оставшиеся на лбу двух молодых патрициев, намоченной
в молоке шерстью. Как только кровь была удалена, Марцелл и
Руф, согласно обычаю, разразились громким хохотом. Эта церемо-
ния, по традиции, символизировала очищение пастухов.
Вслед за этим в особом отделении пещеры был совершен обряд
омовения. А затем луперки вместе с очистившимися юношами и их
друзьями сели за стол, где их ожидали вкусные яства и самые
лучшие вина.
Пока жрецы-луперки пировали, пещера стала наполняться на-
родом; в роще, посвященной Пану, где находилась пещера, на до-
роге к священному склону Палатинского холма и на всех прилега-
ющих улицах толпился народ. Особенно много было тут женщин
и среди них немало патрицианок — как замужних, так и деву-
шек, явившихся в сопровождении рабов, слуг и гладиаторов, при-
надлежащих их семьям.
Чего ожидала вся эта толпа, стало ясно, как только веселые и
хмельные луперки вышли из-за стола; они надели поверх туник
широкие полосы из шкур жертвенных животных, взяли в руки
ремни и плети, сделанные из тех же шкур, шумной толпой выбе-
жали из грота и, промчавшись по улицам, принялись хлестать
плетью всех, кто попадался им на пути.
Так как девушки верили, что удары плети, освященной бога-
ми, помогут им выйти замуж, а бездетные замужние женщины
были проникнуты верой в исцеляющую силу этих плетей, то по
всем улицам навстречу луперкам бежали матроны и девушки, сами
556
подставляя под удары свои руки. Царило буйное веселье. Толпа
встречала луперков криками и веселыми возгласами, и так они
пробежали по всем главным улицам Рима. Часть молодых жрецов
направилась к цирку, оттуда, по улице храма Беллоны, на Триум-
фальную улицу, затем, свернув направо, они понеслись по предме-
стью Януса, еще раз свернули направо и двинулись по улице Флу-
менталь к Тибрскому острову. Другая часть луперков прошла по
Новой улице и по улице Табернола и повернула по Африканскому
переулку к Эсквилинским воротам. Здесь луперков ждали прислан-
ные их семьями запряженные четверкой лошадей колесницы, раз-
золоченные или украшенные бронзовой чеканкой; молодые жрецы
сели в эти колесницы и в сопровождении многочисленной свиты из
римских граждан, также ехавших на лошадях, направились по
дороге, ведущей к Тиволи, за несколько миль от города в Альбу-
нейскую рощу — в то место, где и до сих пор бьет знаменитый
серный источник. Ежегодно в день праздника луперкалиев, после
жертвоприношения, совершались поездки в эту рощу, где, по пре-
данию, обитали фавны, потомки Фавна, мифического царя Латия.
В уединенных уголках зеленой чащи луперки занимались прорица-
ниями.
Другая группа луперков направилась, как мы уже говорили, к
Тибрскому острову; пройдя до половины улицы Флументаль, шес-
твие свернуло налево и по короткому Тибрскому переулку быстро
добралось до деревянного моста; одиннадцать лет спустя, то есть в
691 году, по декрету сената тут был заложен каменный мост, на-
званный именем Фабриция, куратора дорог.
На Тибрском острове, в то время еще мало населенном, нахо-
дилось три известных памятника: храм Эскулапия, храм Юпитера
и храм Фавна. Храм Эскулапия, самый большой и самый велико-
лепный из них, воздвигли в 462 году римской эры по случаю ужас-
ной эпидемии чумы, унесшей тысячи жертв. Это произошло во
время консульства Квинта Фабия Гургита и Юлия Брута Сцевы.
Из Рима направили послов в Эпидавр, греческий город, посвящен-
ный культу Асклепия, бога медицины. Когда римские послы нахо-
дились в храме бога-целителя, к ним подползла одна из живших в
храме священных змей — прирученная безвредная змейка желто-
коричневой окраски. Послы приняли ее появление за божествен-
ное знамение: змея, посвященная богу врачевания, по своей
доброй воле приблизилась к ним. Они отправились к своим кораб-
лям, следом за ними поползла и змея; ее взяли на корабль и при-
везли в Остию, здесь корабль вошел в устье Тибра и поплыл вверх
по течению; когда он достиг Тройных дорог, змея вдруг выползла
и, бросившись с судна в реку, скрылась на Тибрском острове. Ав-
гуры истолковали этот каприз змеи как волю бога Эскулапия, по-
желавшего, чтобы в этом месте ему был воздвигнут храм, что и
было сделано.
В 552 году от основания Рима, по обету претора Фурия Пур-
пореона, рядом с большим храмом Эскулапия был построен другой
557
храм, меньших размеров, но не уступавший первому в роско-
ши, — храм Юпитера.
А в 558 году, то есть шесть лет спустя, народные эдилы Гней
Домиций Агенобарб и Гай Скрибоний Курион наложили денежные
взыскания на трех крупных торговцев скотом и на эти деньги по-
строили рядом с храмом Эскулапия, почти напротив храма Юпи-
тера, третий храм — в честь бога Фавна.
Итак, на маленьком Тибрском острове было три храма, а это
с очевидностью доказывает, что еще до сооружения каменных мо-
стов Фабриция и Цестия сообщение между городом и островом
поддерживалось не только при помощи лодок и паромов, но и через
деревянные мосты, подобные Сублицийскому мосту, построенному
на сваях.
Пройдя по деревянному мосту, луперки и сопровождавшая их
толпа вступили на остров, чтобы принести здесь жертву богу Фав-
ну. который был, согласно мифам, связан родственными узами с
богом Паном. Завершился же праздник новым пиршеством, уже
подготовленным в харчевне, открытой рядом с храмом Эскулапия
и известной своей прекрасной кухней и тонкими винами.
Пе менее весело, чем луперки, решили закончить свой день и
те. что вышли через Эсквилинские ворота и отправились посетить
Фавна в его гротах и рощах близ серного источника.
Как в древних, так и в современных религиях таинственные
обряды культа часто служили предлогом для веселого времяпреп-
ровождения и совершались хитрецами, пользовавшимися легкове-
рием толпы. Луперки из тщеславия устраивали празднества за
свой счет; жреческие обязанности считались весьма почетными, и,
кроме того, веселым жрецам доставляло немалое удовольствие без
стеснения хлестать своей плетыо красивых девушек, пленительных
матрон и получать за это в награду нежные улыбки и любезные
<‘.юва.
У храма Фавна, прислонившись к одной из колонн портика,
сгоял человек лет двадцати пяти, равнодушно наблюдая за движе-
нием толпы и беп>тней луперков; он был высок ростом, прекрасно
сложен и, несомненно, обладал большой физической силой; все в
нем было красиво: крепкая, словно изваянная скульптором шея,
гордая посадка головы, благородная осанка. Завитые и надушен-
ные волосы, блестящие, как черное дерево, оттеняли белизну вы-
сокого и широкого лба. Взгляд выразительных, проницательных и
властных глаз очень красивого разреза был полон благожелатель-
ности. Он привлекал сердца и покорял всех железной воле этого
человека, которая временами сквозила в его огненном взоре, в
мирщине, перерезавшей лоб, в густых и черных, почти сросшихся
бровях. Нос был прямой, четко и красиво очерченный, рот скорее
маленький; в складке довольно толстых, оттопыренных губ запе-
чатлелись две страсти — властолюбие и чувственность. Едва за-
метный оливковый оттенок матовой белизны лица придавал еще
558
больше привлекательности этому высокому и величественному,
сильному и красивому человеку.
Это был Гай Юлий Цезарь^.
Он был одет с непревзойденным аттическим2 изяществом. По-
верх туники из белой льняной ткани, отороченной пурпуром и пе-
рехваченной в талии пурпуровым шерстяным шнуром, была набро-
шена тоже белая тога из тончайшей шерсти, отделанная широкой
голубой каймой. Обдуманная гармония ниспадающих складок
туники и тоги выгодно выделяла прекрасную фигуру этого необык-
новенно красивого человека. Юлию Цезарю к тому времени испол-
нилось двадцать шесть лет — он родился 12 июня 654 года рим-
ской эры. Он уже пользовался в Риме безграничной популярностью
благодаря своей образованности, красноречию, приветливости,
храбрости, энергии и изысканному вкусу.
Гай Юлий Цезарь, приходившийся со стороны своей тетки
Юлии племянником Гаю Марию, по своим связям, дружбе и лич-
ным симпатиям был марианцем; восемнадцати лет он женился на
Корнелии, дочери Луция Корнелия Цинны, который четыре раза
избирался консулом и тоже был ярым сторонником победителя
тевтонов и кимвров. Как только Сулла, уничтожив своих врагов,
стал диктатором, он приказал убить двух членов семьи Юлиев,
расположенных к Марию, и потребовал от молодого Гая Юлия
Цезаря, чтобы тот отверг свою жену Корнелию. Цезарь, однако,
проявил непреклонную твердость характера и не захотел подчи-
ниться. За это он был присужден Суллой к смертной казни, и
только заступничество некоторых влиятельных сторонников Суллы
и коллегии весталок спасло его от гибели в числе других жертв
проскрипций.
Но все же Цезарь не чувствовал себя на улицах Рима в без-
опасности, пока там властвовал человек, который в ответ на прось-
1 Гай Юлий Цезарь родился в 100 году до н. э., занимал последовательно ряд
должностей: в 68 году — квестор в Испании, в 65 году — эдил, в 63 году —
верховный жрец, в 62 году — претор, в 61 году — пропретор в Испании; в
60 году заключил союз с Помпеем и Крассом (первый триумвират) и в
59 году достиг консульства. Получил по окончании консульства в управление
Цизальпийскую Галлию с Иллирией. На исходе наместничества Цезаря (около
50 г. до н. э.) сенат, подчинившийся влиянию Помпея, приказал Цезарю ос
тавить провинцию и распустить войско. В ответ на это Цезарь в 49 году пере
шел реку Рубикон, быстро овладел Италией, в 48 году разбил помпеянцев при
Фарсале в Фессалии и отправился в Египет, преследуя Помпея. Возвратив-
шись в Рим, Цезарь получил пожизненное диктаторство и цензорство, был из-
бран 15 марта 44 года до н. э. консулом на десять лет. Убит в Риме, заговор
щиками-сенаторами. Цезарь был замечательным писателем Древнего Рима.
Самый значительный труд его — «Записки о галльской войне» и «Записки о
гражданской войне».
2 Аттический — свойственный жителям Аттики. Аттика (область в Древней
Греции с главным городом Афины) была известна высоким развитием науки,
философии и искусства. Отсюда проявление тонкого вкуса, остроумия называ-
ют аттическим.
559
бы многих о даровании Цезарю жизни сказал: «Вы ничего не по-
нимаете, а я предвижу, что этот юный Юлий стоит многих Мари-
ев!» Цезарь удалился в Сабинскую область; там он скрывался в
горах Латия и Тибертина до тех пор, пока не умер Сулла. Вернув-
шись в Рим, он тотчас же отправился в поход под начальством
претора Минуция Терма и участвовал в осаде Митилен. Он отли-
чался большой храбростью, лучше всех владел оружием, и про него
говорили: «Храбрости у него больше, чем это допускает человече-
ская природа и воображение». Действительно, не раз он проявлял
исключительную отвагу; однажды, рискуя своей жизнью, спас в
бою жизнь одного солдата; за это ему был присужден гражданский
венок.
Когда Публию Сервилию Ватию было поручено выступить во
главе римского войска против пиратов Киликии 1, которые избрали
центром своих действий город Исавр, Цезарь отправился вместе с
ним и, участвуя во многих сражениях, показал себя доблестным
воином.
По окончании похода он уехал в Грецию, намереваясь слушать
там знаменитых философов и посещать школы самых известных
ораторов. Но близ Яссайского залива и Формакуссы, одного из
Спорадских островов Архипелага, корабль, на котором плыл Юлий
Цезарь со своими слугами, был захвачен пиратами, и все они стали
пленниками морских разбойников. Цезарь и здесь проявил не толь-
ко необычайное мужество, но и врожденную способность повеле-
вать, которая впоследствии дала ему власть над миром. На вопрос
Цезаря, какой выкуп требуют за него, пираты назвали большую
сумму — двадцать талантов; на это последовал высокомерный от-
вет: «Я стою дороже, и вам уплатят за меня пятьдесят талантов»,
и тут же Цезарь добавил, что, лишь только ему возвратят свободу,
он отправится в погоню за разбойниками, захватит их и велит
распять. Этот смелый ответ, достойный гордых сыновей Рима, сви-
детельствовал о стойком характере и сознании собственного досто-
инства. Цезарь не сомневался, что человеку из рода Юлиев пове-
рят на слово и он быстро достанет даже такую значительную
сумму. Он отправил своих слуг в Эфес и Самос и другие ближние
города, чтобы собрать там пятьдесят талантов; деньги были вскоре
присланы ему, и он вручил пиратам выкуп. Но лишь только плен-
ника отпустили на свободу, он снарядил в соседних портах не-
сколько трирем2 и отправился в погоню за пиратами, напал на
них, разбил, взял в плен и передал претору, с тем чтобы тот их
распял. Узнав, что вместо казни претор намерен продать пиратов
в рабство, Цезарь самовольно приказал их всех распять, объявив,
1 Пираты Киликии. — Со времени войны с Митридатом на Средиземном море
усилилось пиратство. Опорой его были приморские города Киликии и острова
Крита.
2 Трирема — судно с тремя рядами весел.
560
что за свой поступок он готов отвечать перед сенатом и римским
народом.
Все это доставило Юлию Цезарю широкую популярность, ко-
торая возросла еще больше, когда он открыто и смело выступил
против Гнея Корнелия Долабеллы, сторонника Суллы, обвиняя его
в преступных действиях при управлении вверенной ему провин-
цией Македонией. Он поддержал свое обвинение с твердостью и с
таким красноречием, что даже красноречивейшему Цицерону с
трудом удалось добиться оправдания Долабеллы, использовав ог-
ромные богатства своего подзащитного, его влияние и связи.
Цезарь, славившийся как самый изысканный щеголь, как са-
мый ловкий, искусный фехтовальщик и гимнаст, как неизменный
победитель на ристалищах в цирке, снискал большую популяр-
ность в Риме и пользовался всеобщей симпатией. Поэтому не уди-
вительно, что в начале 680 года, после смерти Аврелия Котты,
одного из членов коллегии понтификов, Цезарь был возведен в
этот высокий сан.
Таков был человек, который стоял у входа в храм Фавна и
смотрел на толпу, двигавшуюся взад и вперед по острову, перед
храмами бога медицины и Фавна.
— Привет Гаю Юлию Цезарю, понтифику! — воскликнул,
проходя мимо него, Тит Лукреций Кар.
— Приветствую тебя, Кар, —ответил Цезарь, пожимая руку
будущего творца поэмы «О природе вещей».
Вместе с Лукрецием шли, собираясь повеселиться, молодые
патриции, и каждый из них обратился к будущему покорителю
Галлии с ласковым приветственным словом.
— Честь и хвала божественному Юлию, —сказал, низко кла-
няясь мим* Метробий, выйдя из храма Эскулапия в обществе дру-
гих комедиантов и акробатов.
— А, Метробий! —воскликнул с иронической улыбкой Юлий
Цезарь. — Ты, я вижу, не теряешь зря времени, не так ли? Не
пропускаешь ни одного праздника, ни одного, даже самого ничтож-
ного повода повеселиться.
— Что поделаешь, божественный Юлий!.. Будем наслаждать-
ся жизнью, дарованной нам богами... Ведь Эпикур предупреждает
нас...
— Знаю, знаю, — прервал его Цезарь, избавляя актера от
труда приводить цитату.
И через минуту, почесав голову мизинцем левой руки, чтобы
не испортить прическу, он указательным пальцем правой поманил
к себе Метробия.
— Послушай... — произнес он.
Метробий тотчас покинул своих товарищей по искусству и то-
ропливо подошел к Цезарю; один из мимов крикнул ему вдогонку:
I Мим — актер-комедиант.
561
— Мы будем ждать тебя в харчевне Эскулапия!
— Сейчас приду, — ответил Метробий и, приблизившись к
Цезарю, вкрадчиво, с медоточивой улыбкой произнес: — Очевид-
но, какой-то бог покровительствует мне сегодня, раз он предостав-
ляет мне случай оказать тебе услугу, божественный Гай, украше-
ние рода Юлиев.
Цезарь улыбнулся своей обычной, чуть презрительной улыбкой
и ответил:
— Услуга, о которой я хочу просить тебя, добрейший Метро-
бий, невелика. Ты ведь бываешь в доме Гнея Юлия Норбана?
— Еще бы! — с хвастливой фамильярностью воскликнул
Метробий. — Милейший Норбан расположен ко мне... очень рас-
положен... и с давних пор... еще когда был жив мой знаменитый
друг, бессмертный Луций Корнелий Сулла...
На лице Цезаря промелькнула еле заметная гримаса отвраще-
ния, но он тут же ответил с притворным добродушием:
— Ну, так вот, знаешь ли... — На миг он задумался, а затем
сказал: — Приходи ко мне сегодня вечером на ужин, Метробий.
На досуге я расскажу тебе, в чем дело.
— Какое счастье!.. Какая честь!.. Как я признателен тебе, о
добросердечнейший Юлий!..
— Ну, довольно, довольно благодарностей! Иди, тебя ждут
приятели. Вечером увидимся.
И величественным жестом Цезарь простился с Метробием. Ак-
тер, рассыпаясь в благодарностях и низко кланяясь, направился в
близлежащую харчевню Эскулапия.
В приветственном жесте, исполненном важности и достоинст-
ва, в пренебрежительном тоне, которым говорил Цезарь с Метро-
бием, сказался властный его характер. Так как человек, к которо-
му он обратился, отличался низкой угодливостью, а Цезарь
славился своими победами над женскими сердцами, то вполне воз-
можно было, что сведения, которые он хотел получить от Метро-
бия, касались каких-нибудь любовных дел.
Пока народ толпился вокруг трех храмов, оглашая воздух
громким говором, Метробий, сияя от радости, что ему выпала ве-
ликая честь побывать гостем в доме Юлия, явился в харчевню
Эскулапия и принялся хвастливо рассказывать своим друзьям, уже
сидевшим за столом, о приглашении Цезаря. Несмотря на предсто-
ящий роскошный ужин, мим на радостях усердно ел и еще усерд-
нее пил превосходное велитернское, которое хозяин харчевни де-
ржал для своих посетителей. А посетителей в этот день набралось
великое множество, все были в хорошем расположении духа, все
запаслись хорошим аппетитом, и в харчевне стоял гул от возбуж-
денных голосов, звяканья посуды и чаш, наполненных вином.
Шутки, остроты, хохот и оживление, царившие за тем столом,
где сидел Метробий, вскружили ему голову, и он не замечал, как
562
быстро бежало время и какое множество чаш велитернского он
успел осушить. Два часа спустя бедняга уже еле ворочал языком
от чересчур обильных возлияний, однако соображал еще кое-что и
скоро понял, что оказался в тяжелом положении: через час он
совсем потеряет способность двигаться и, стало быть, не попадет
на ужин к Цезарю. Приняв решение покинуть сотрапезников, он
оперся обеими ладонями о стол, с трудом поднялся, попрощался с
обществом, стараясь говорить развязно, и объяснил, что должен
уйти, так как его ждут — он ужинает у Це... це... разя...
Обмолвка комедианта была встречена взрывом хохота, градом
острот, и, когда Метробий, пошатываясь, двинулся к выходу, его
до самого порога провожали насмешками и язвительными замеча-
ниями.
— Хорош ты будешь у «Церазя»! — кричал ему вдогонку со-
сед.
— Бедный Метробий, у него язык отнялся! —кричал другой.
— Нет, не язык, а ноги — гляди, как шатается!
— Метробий, не танцуй, ведь ты не на сцене!
— Держись прямо, Метробий, ты все стены вытер!
— Зря стараешься, Метробий, —хозяин не заплатит!
— Ну и походка! Петляет, как змея!
Меж тем Метробий уже вышел на улицу, бормоча про себя:
— Смей... тесь... смей... тесь, оборванцы! А я... иду ужинать
к Цезарю... Он человек порядочный... замечательный человек...
Цезарь... он любит ар...ар...артистов!.. Клянусь Юпитером Капи...
Каин...толийским! Никак не пойму... как это... как это случи-
лось... Это велитернское... туда подмешали... оно коварно... как
душа Эв... Эв...битиды!..
Пройдя шагов двадцать но направлению к мосту, ведущему в
город, старый пьяница остановился; его шатало из стороны в сто-
рону. Так он простоял несколько минут в раздумье; наконец его
осенила блестящая мысль; он не без усилия повернулся и пошел,
подпрыгивая, в другую сторону. Шатаясь, переходя то на одну, то
на другую сторону улицы, он направился ко второму деревянному
мосту, соединявшему Тибрский остров с Яникульским холмом. Пе-
ребравшись по мосту через Тибр, Метробий побрел по дороге, ко-
торая вела к вершине холма, пересек дорогу к Катуларским воро-
там и продолжал взбираться по склону холма, пока не дошел до
перекрестка, где дорога разветвлялась: направо она подымалась к
вершине, а налево сворачивала к Сублицийскому мосту и, следо-
вательно, приводила к Тригеминским воротам и в центр города.
На перекрестке зигзагообразное передвижение Метробия пре-
рвалось: комедиант остановился в замешательстве, не зная, какой
путь предпочесть для своей уединенной прогулки. Было ясно, что
Метробий решил воспользоваться двумя часами, остававшимися в
его распоряжении до ужина в доме Юлия Цезаря, для того, чтобы
563
воздух и движение помогли ему прийти в себя от чересчур усерд-
ных возлияний. Мысль была недурна и доказывала, что Метробий
не лишился окончательно здравого смысла. Остановившись на пе-
рекрестке и покачиваясь на ослабевших, нетвердых ногах, он бор-
мотал, приставив указательный палец правой руки ко лбу:
— Куда бы лучше пойти? На вершину? Там, конечно, воздух
свежее... а мне так жарко... так жарко... а календарь будет меня
уверять... что февраль... зимний месяц... Ах, февраль бывает зи-
мой?.. Пусть зимний... для того, у кого нет ни цекубского, ни
фалернского вина... Но, клянусь Бахусом Дионисием, воздух здесь
чистый... я взберусь... туда наверх... А что я увижу там?.. Гроб-
ницу этого доброго царя Нумы... хотя... я-то... я ничуть не уважаю
этого Нуму... потому что он не любил вина... Вино ему, видите ли,
не нравилось... А я не верю, что не нравилось... Я готов поклясть-
ся двенадцатью богами Согласия... что он с нимфой Эгерией...
беседовал не только о государственных делах... Как бы не так!..
Не хочу взбираться туда... надоело... Пойду-ка я по ровному мес-
ту... да вот, пойду...
Так болтал пьяный Метробий, искренне возмущенный равно-
душием к вину Нумы Помпилия Он свернул с дороги, которая
привела бы его к гробнице этого царя, открытой свыше ста лет у
подошвы Яникульского холма, и двинулся по дороге, которая шла
к Тройным воротам.
Метробий по-прежнему двигался зигзагами, хотя в голове у
него уже не так шумело и винные пары немного рассеялись; вы-
писывая ногами замысловатые фигуры, он продолжал свои словес-
ные нападки на трезвость и на трезвенников, в особенности на
бедного царя Нуму. Вскоре он дошел до ponqi Фурины, богини
бурь, находившейся на пол пути между мостами Цестия и Субли-
цийским.
Войдя в зеленую тень рощи, Метробий удовлетворенно вздох-
нул полной грудью и углубился в чащу поискать покойного про-
хладного уголка, в котором он так нуждался. Блуждая по тропин-
кам, он вдруг увидел небольшую круглую поляну в самой середине
рощи, а на поляне — развесистое дерево. Он сел на траву, при-
слонившись к толстому стволу этого дерева.
— Вот чудеса! — бормотал он. — Никак не думал, что найду
успокоение от бури, бушующей во мне, именно в священной роще
богини бурь!.. А надо сказать, хорошо на лоне природы! Право же,
привлекательность пастушеской жизни не только поэтический вы-
мысел. Великолепная штука — пастушеская жизнь! Вдали от го-
родского шума... среди величавого покоя полей... в приятном уеди-
нении на нежной мураве... козочки скачут, ягнята блеют...
ручейки шумят... соловьи поют... Ах, какая прекрасная жизнь!..
Пастушеская идиллия!.. — Веки у Метробия стали тяжелыми, его
одолевала дремота. Но, пораженный какой-то новой мыслью, он
вдруг сразу пришел в себя; щелкнув пальцами, он пробормотал,
564
как будто разговаривая с кем-то: — Да... прекрасная жизнь, вот
только бы в ручейке вместо чистой и холодной воды текло фалер-
нское... О, вода!.. Я не мог бы примириться с этим... Нет, нет,
никогда!.. Пить воду?.. Да я бы умер через несколько дней от
тоски!.. Вода!.. Какая скука!.. Безвкусный напиток!
Ведя эти рассуждения, Метробий то открывал, то закрывал
глаза, мысли его путались, сонливость затемняла рассудок, а он
все бормотал заплетающимся языком:
— Фалернское, да... Но обязательно хорошее... А то в харчев-
не Эскулапия подают предательское велитернское... От него... у
меня голова кругом идет... до сих пор... в ушах шумит... как будто
я попал... в улей... и...
И тут Метробий заснул. Снились ему беспорядочные и стран-
ные сны, похожие на те обрывки мыслей, под впечатлением кото-
рых он уснул.
Ему снилось, что он находится на высохшем, бесплодном поле,
под лучами палящего солнца. Как сильно жгло это солнце! Метро-
бий обливался потом, в горле у него пересохло, его томила жажда,
мучительная жажда... и он чувствовал стеснение в груди... Какое-
то беспокойство, тревогу... И вот — какое счастье! Он услышал
журчание ручейка... и побежал к нему... но он хотел бежать быс-
тро, а ноги как будто прирастали к земле, а ручеек еще был дале-
ко. Метробий никак не мог понять, каким образом это случилось,
но он знал, что в ручье струится фалернское... и странно, шум
ручейка напоминал собой людские голоса. Метробий умирал от
жажды, ему хотелось пить, он все бежал, бежал и наконец добе-
жал до ручья, но только он припал к ручью, чтобы насладиться
фалернским, как перед ним вырос Нума Помпилий и не дал ему
пить. У Нумы Помпилия была длинная-длинная белая борода и
грозный вид; он сурово глядел на Метробия, осыпал его бранью и
упреками. Какой звучный, металлический голос был у этого Нумы
Помпилия! Нума Помпилий говорил сердитые слова, а Метробий
слышал гул голосов, как будто исходивших из ручья... И вдруг
вода в ручье стала совсем не похожей на фалернское, она обрати-
лась в кровь. А Нума еще пуще упрекал бедного Метробия, грозно
наступал на него и кричал:
«У тебя жажда! Ты крови жаждешь, тиран? Пей кровь твоих
братьев, негодяй!»
Сон становился все более страшным, у Метробия сжималось
сердце, суровый голос неумолимого старца приводил его в ужас;
он бросился бежать, споткнулся о корни, упал и наконец проснул-
ся...
В первую минуту Метробий никак не мог понять, где он, спит
ли он еще или бодрствует; он протер глаза, осмотрелся вокруг и
увидел, что находится в лесу, что кругом уже темно и лишь лучи
месяца, пробиваясь кое-где меж густых ветвей, рассеивают мрак.
Он попытался собраться с мыслями, привести их в порядок, но
565
никак не мог. Ему все еще слышался голос Нумы Помпилия, про-
износивший гневные слова точь-в-точь как это было во сне, и в
первую минуту Метробий подумал, что он еще спит и все это ему
грезится. Но вскоре он убедился, что уже проснулся, начал смутно
припоминать, как он попал сюда, и наконец понял, что голос,
который он слышал во сне, был голосом живого человека, нахо-
дившегося неподалеку от него, на полянке.
— Смерть за смерть! Лучше умереть за наше счастье и благо,
чем на потеху наших поработителей! — говорил кто-то горячо и
страстно, должно быть продолжая начатый разговор. —Эти беше-
ные звери в образе человеческом жаждут крови, как тигры Ливий-
ской пустыни, вид крови угнетенных радует их; так пусть же они
сами выступят со своими мечами против наших мечей, пусть поте-
чет и их кровь, смешиваясь с нашей, пусть они поймут, что у
рабов, у гладиаторов, у обездоленных бьется в груди человеческое
сердце. Клянусь всеми богами, обитающими на Олимпе, они убе-
дятся, что великий Юпитер создал всех равными, что солнце сияет
для всех, а земля приносит плоды всем людям без изъятья и что
все люди без исключения имеют право на счастье и радость в жиз-
ни.
Мощный, но приглушенный рокот одобрения был ответом на
эту страстную речь, раздававшуюся в ночной тишине.
Метробий сразу сообразил, что тут собрались люди, очевидно
замышлявшие что-то против республики. Звучный голос невидимо-
го оратора показался ему знакомым.
Но чей это был голос? Где Метробий слышал его? Когда? Этого
он никак не мог припомнить, хотя и старался с вернувшейся к
нему быстротой сообразительности перебрать свои воспоминания.
Во всяком случае, комедиант понял, что надо остаться незамечен-
ным, иначе ему предстоит провести несколько весьма неприятных
минут.
Передвигаясь ползком, он спрятался за толстый ствол дерева,
у которого сидел, и, затаив дыхание, напрягал все силы, стараясь
как можно лучше все расслышать.
— Можем ли мы сказать, что после четырех лет тайной, упор-
ной и настойчивой работы взошла наконец заря избавления? —
спросил кто-то хриплым и низким голосом, коверкая латынь.
— Можем ли мы начать бой? — спросил другой, у которого
голос был еще более хриплым и низким, чем у первого.
— Можем! — ответил тот же голос, который услышал Мет-
робий, как только проснулся. — Арторикс поедет завтра...
Услышав это имя, Метробий сразу узнал по голосу говоривше-
го: несомненно, это был Спартак; и тогда Метробий сообразил на-
конец, что тут происходит.
— Завтра Арторикс поедет в Равенну, — сказал Спартак. —
Он предупредит Граника, чтобы тот держал наготове свои пять
тысяч двести гладиаторов — первый легион нашего войска. Вто-
566
рым легионом будешь командовать ты, Крикс, — он состоит из
семи тысяч семисот пятидесяти членов нашего Союза, живущих в
Риме. Третьим и четвертым будем командовать я и Эномай; в них
войдут десять тысяч гладиаторов, находящихся в школе Лентула
Батиата в Капуе.
— Двадцать тысяч собранных в легионы гладиаторов! —
громко, с дикой радостью воскликнул Эномай. — Двадцать ты-
сяч!.. Отлично!.. Клянусь богами ада, хорошо!.. Бьюсь об заклад,
что мы увидим, как застегиваются доспехи на спинах гордых ле-
гионеров Суллы и Мария!
— А теперь, когда мы обо всем договорились, прошу вас: по-
мните каждый о своей угнетенной отчизне и во имя ее страданий,
во имя священной верности, соединяющей нас, — сказал Спар-
так, — будьте осторожны и благоразумны. Ведь каким-нибудь без-
рассудством можно поставить под удар все наше дело. Мы отдали
ему четыре года неустанного, большого труда. Любая несвоевре-
менная вспышка, смелый, но необдуманный шаг был бы сейчас
непростительным преступлением. Через пять дней вы услышите о
наших первых действиях и узнаете, что Капуя — в руках вос-
ставших. Хотя Эномай и я выведем наши отряды в открытое поле,
при первой же возможности мы попытаемся нанести смелый удар
столице Кампаньи; а тогда вы, кто в Равенне, кто в Риме, соби-
райте все свои силы и идите на соединение с нами. Но пока Капуя
не восстанет, пусть внешне среди вас по-прежнему царят мир и
спокойствие.
Затем, когда Спартак умолк, последовала оживленная и бес-
порядочная беседа, в которой приняли участие почти все гладиа-
торы, собравшиеся здесь; их было не более двадцати пяти, это
было главное руководство Союза угнетенных.
Обменявшись друг е другом советами, словами ободрения и
надежды, воспоминаниями, братскими приветствиями, гладиаторы
стали расходиться. Оживленно беседуя, они направились как раз
в ту сторону, где спрятался Метробий, но вдруг Спартак окликнул
их:
— Братья, зачем же всем идти в одну сторону? Идите по двое,
по трое и на расстоянии пятисот, шестисот шагов друг от друга. В
город возвращайтесь кто через Цестиев мост, кто через Сублиций-
ский или через Эмилиев мост.
В то время как гладиаторы, повинуясь приказу, выбирались из
рощи разными дорогами, Спартак, проходя мимо дерева, за кото-
рым притаился дрожащий Метробий, сказал Криксу, сжимая его
руку в своей:
— С тобой мы увидимся позже, у Лутации Одноглазой; там ты
расскажешь мне, можно ли рассчитывать на прибытие в ближай-
шие пять дней обещанного груза с доспехами.
— Я как раз иду повидаться с погонщиком мулов; он обещал
мне переправить этот груз как можно скорее.
567
— Да ну! — воскликнул презрительно Эномай. — К чему нам
эти доспехи? Иаша вера — наши мечи, наша храбрость — вот
наши доспехи.
Крикс ушел, быстро шагая по направлению к Цестиеву мосту;
Спартак, Эномай и Арторикс повернули к Сублицийскому мосту.
«Вот так так! — подумал наш доблестный Метробий, стано-
вясь все храбрее и храбрее, по мере того как удалялись гладиато-
ры. — Черт возьми! Какие тучи собираются на горизонте нашей
республики? Двадцать тысяч вооруженных гладиаторов! Этого
вполне достаточно, чтобы вспыхнула новая гражданская война,
как это было в Сицилии!.. Тем более что Спартак по храбрости и
предприимчивости стоит куда выше Эвноя, сирийского раба, кото-
рый возглавлял восстание рабов в Сицилии. Да, конечно, само
провидение привело меня в эту рощу. Великие боги, несомненно,
избрали меня своим орудием, чтобы спасти республику и Рим от
гибели... Именно так, а не иначе. Разве не пригодились некогда
для такого же дела гуси?.. Почему же я не гожусь?.. Гуси!.. Ну и
взбредет же спьяну на ум такое сравнение!»
И Метробий, крайне оскорбленный выводом, к которому его
привело собственное сравнение, поднялся и стал прислушиваться,
потом сделал несколько нерешительных шагов по роще, желая убе-
диться, все ли гладиаторы ушли, не оставили ли кого-нибудь на
страже.
Он вспомнил, что Цезарь ждал его к ужину в сумерки, а теперь
уже около полуночи, и это очень огорчило его; но он тотчас же
утешился, подумав, что, лишь только выйдет из рощи богини Фу-
рины, он поспешит к Цезарю, расскажет ему о случайно раскры-
том им заговоре, и Цезарь простит его.
Убедившись в том, что все гладиаторы удалились, Метробий
вышел из рощи и быстрым шагом направился к Цестиеву мосту,
рассуждая про себя, что, не будь он пьян, ему не пришлось бы
очутиться в роще Фурины во время собрания гладиаторов; он дол-
жен. благословлять и свое опьянение и свое пристрастие к вину;
даже то самое велитернское из харчевни Эскулапия, которое он
еще недавно проклинал, теперь казалось ему божественным. Из
всего этого он вывел заключение, что Бахусу следует воздвигнуть
новый храм как особому покровителю Рима и что пути богов не-
исповедимы, если такой простой случай, как опьянение Метробия,
мог повести к спасению республики.
Рассуждая таким образом, он дошел до дома Цезаря и, войдя,
попросил передать хозяину, что просит его тотчас же прийти в
библиотеку, где он, Метробий, сообщит ему сведения огромной
важности, от которых, быть может, зависят судьбы Рима.
Цезарь сначала не придал значения словам Метробия, так как
считал его пьяницей и сумасбродом. Но, подумав, все же решил
выслушать его. Извинившись перед гостями, он вышел из трикли-
568
Спартак с друзьями прошел мимо дерева, за которым притаился
дрожащий Метробий
ния и направился в библиотеку, где взволнованный Метробий
кратко рассказал ему о заговоре гладиаторов.
Сообщение это показалось Цезарю странным. Он задал не-
сколько вопросов комедианту, чтобы удостовериться в том, что
рассказ его не галлюцинации пьяного человека. Убедившись в про-
тивном, он сдвинул брови и простоял несколько мгновений в глу-
боком раздумье. Затем, очевидно приняв какое-то решение, он с
улыбкой недоверия обратился к Метробию:
— Я не подвергаю сомнению сообщенные тобой факты, но,
право, все это скорее похоже на сказку. Не сложилась ли она в
твоем возбужденном воображении от возлияний велитернского,
которым ты усиленно предавался в харчевне Эскулапия?
— О божественный Юлий, я не отрицаю, что очень люблю
велитернское, в особенности хорошее, — с обиженным видом от-
ветил Метробий, — я не стану отрицать, что и сегодня вечером
голова моя была не совсем в порядке, но что касается слов, кото-
рые я слышал в роще Фурины, могу поклясться, о божественный
Юлий, что я действительно слышал их и все передал тебе в точно-
сти. Крепкий сон и свежий воздух у подножия Яникульского холма
отрезвили меня, и я окончательно пришел в себя. Неужели ты
намерен оставить республику в такой серьезной опасности и не
предупредишь консулов и сенат?
Цезарь, склонив голову, думал о чем-то.
— С каждым мгновением опасность растет.
Цезарь молчал.
Замолчал и Метробий, но по его позе и судорожным движени-
ям было видно, что его терзает нетерпение. Не выдержав, он спро-
сил Цезаря:
— Так как же?
Цезарь поднял голову и ответил:
— Насколько серьезна опасность, угрожающая родине, я хо-
тел бы, Метробий, судить сам!
— А как же можешь ты... — начал было комедиант.
Но Цезарь прервал его:
— Я сам хочу судить, если ты мне позволишь...
— О, что ты говоришь, божественный Юлий!.. Я пришел к
тебе посоветоваться. Если ты пожелаешь, я охотно уступлю тебе
честь раскрытия этого заговора, потому что знаю и твердо верю,
что Гай Юлий Цезарь великодушен и не забывает оказанных ему
услуг.
— Благодарю тебя, Метробий, за твои чувства ко мне, благо-
дарю за предложение, которое ты мне сделал. Но не для того,
чтобы извлечь выгоду из тайны, которую случай открыл тебе, я
хочу проверить и точно узнать положение дела, — нет, я должен
это сделать для того, чтобы правильно рассудить, как тут следует
поступить.
570
Метробий знаком показал, что он согласен с Цезарем, и тот
добавил:
— Иди в триклиний и жди меня там. Но смотри, Метробий,
никому ни слова о том, что ты слышал в роще Фурины, о нашем
с тобой разговоре и о том, что я сейчас выйду из дому. Через час
я вернусь, и тогда мы обсудим, что надо сделать для блага родины.
— Я выполню твое приказание, Цезарь.
— И ты останешься доволен: я умею быть признательным, а
в книге судеб не написано, что Гаю Цезарю суждено умереть увен-
чанным всего лишь лаврами побед на ристалищах в цирке.
Сказав это, Гай Юлий вышел в соседнюю с библиотекой ком-
нату, предоставив Метробию размышлять над этими многозначи-
тельными словами. Минуту спустя он вернулся; через правую руку
у него была перекинута плотная темная пенула, несомненно при-
надлежащая кому-нибудь из слуг, и пурпуровая перевязь, на кото-
рой висел его меч. Цезарь снял белую пиршественную одежду,
надел через плечо перевязь, закутался в пенулу, на голову натянул
капюшон и простился с Метробием, еще раз повторив ему, чтобы
он шел в триклиний и ждал его там, но никому не проболтался о
заговоре гладиаторов. Затем Цезарь вышел из дому в сопровожде-
нии раба и поспешно направился в переулок, куда выходила та-
верна Венеры Либитины.
Кроме дома на Палатине, у Цезаря был еще другой дом, в
самом центре Субуры; в то время он даже чаще жил в Субуре,
надеясь таким образом завоевать симпатии бедняков, населявших
этот район Рима. Не раз, надев грубую тунику вместо нарядной
латиклавы, Цезарь обходил грязные, темные переулки Субуры и
Эсквилина и с беспримерной щедростью оказывал помощь обездо-
ленным. Цезарь знал как свои пять пальцев все самые глухие и
грязные закоулки этой трущобы.
Таверна Венеры Либитины находилась неподалеку от малень-
кого, но со вкусом устроенного дома Цезаря, и он быстро дошел
до грязного переулка, где глубокую ночную тишину нарушали воз-
гласы, доносившиеся из заведения Лутации Одноглазой.
Войдя в таверну в сопровождении раба, Цезарь окинул беглым
взглядом большую комнату, где, по обыкновению, шумно кутили
простолюдины, могильщики, бездельники, нищие, притворявшие-
ся калеками, и прочие подонки римского общества. Посмотрев на
этих людей, Цезарь прошел во вторую комнату и сразу же увидел
там человек десять рудиариев и гладиаторов, сидевших за столом.
Цезарь обратился к ним с обычным приветствием и сел вместе с
рабом на скамью в углу комнаты, приказав рабыне-эфиопке при-
нести две чаши цекубского вина; приняв равнодушный вид, он
обменивался со своим спутником короткими общими фразами, а в
то же время зорко следил за тем, что делается в компании глади-
аторов, и прислушивался к их разговору.
571
Спартак сидел между Эномаем и Криксом, бледный, грустный,
задумчивый. За четыре года, истекшие со дня смерти Суллы, внеш-
ность фракийца изменилась, и теперь в его облике появилась черта
суровости, которой раньше не было в нем; широкий лоб пересекала
глубокая морщина, свидетельствовавшая о тревогах и тяжких ду-
мах.
Когда товарищи назвали Спартака по имени, Цезарь, не знав-
ший фракийца в лицо, убедился, что догадка, сразу же возникшая
у него, была верна и Спартаком мог быть только этот рослый,
красивый человек, выделявшийся своей полной достоинства осан-
кой, своим энергичным и умным лицом.
Гай Юлий Цезарь вглядывался в рудиария со все возраставшей
симпатией, которую почувствовал к нему с первого взгляда. С про-
зорливостью гениального человека Цезарь угадал величие души
Спартака, его одаренность и понял, что судьба предназначала его
для великих дел и высоких подвигов.
Рабыня Азур принесла вино, и Цезарь, взяв одну чашу, указал
рабу на вторую:
— Пей.
Раб отпил из своей чаши, а Цезарь сделал вид, что пьет; вино
даже не коснулось его губ. Цезарь не пил ничего, кроме воды.
Через несколько минут он поднялся и подошел к столу гладиато-
ров.
— Привет тебе, храбрый Спартак! — сказал он. — Пусть
всегда улыбается тебе судьба, как ты того заслуживаешь. Не уде-
лишь ли ты мне некоторое время? Я хочу побеседовать с тобой.
Все обернулись, послышались удивленные возгласы:
— Гай Юлий Цезарь!
— Юлий Цезарь! — промолвил, вставая, Спартак, удивлен-
ный не менее своих товарищей; он еще никогда не видел Цезаря
и поэтому не знал его в лицо.
— Молчите! — остановил гладиаторов будущий диктатор. —
Иначе завтра весь Рим узнает, что один из понтификов ночами
шатается по кабакам Субуры и Эсквилина!
Спартак с изумлением смотрел на нежданного гостя. Цезарь
еще не был прославлен великими деяниями, но имя его уже гре-
мело в Риме и во всей Италии. Вглядываясь в его черты, носившие
отпечаток необыкновенной энергии и отваги, рудиарий дивился
красоте его лица, орлиному взору, совершенной гармонии телосло-
жения, величавому спокойствию и мощи всего его облика. Неко-
торое время он молча смотрел на потомка рода Юлиев, а затем
ответил:
— Я буду счастлив, Гай Юлий Цезарь, если чем-либо могу
быть тебе полезен.
— Тебе придется ненадолго покинуть общество твоих храбрых
товарищей; я хотел пройтись с тобою до вала.
572
Пораженные гладиаторы переглянулись. Спартак ответил:
— Большая честь для бедного и безвестного рудиария совер-
шить прогулку с одним из самых знаменитых и благородных граж-
дан Рима.
— Храбрый никогда не бывает бедным, — ответил Цезарь,
направляясь к выходу и сделав знак рабу ожидать его в таверне.
— Ах, — вздохнув, сказал Спартак, следуя за Цезарем, —
зачем льву сила, когда он в цепях!
Два этих необыкновенных человека прошли через главную
комнату таверны и, выйдя в переулок, направились в молчании к
валу — как раз к тому месту, где четыре года назад гладиаторами
был казнен отпущенник Гая Берреса.
В небе светила полная луна, заливая грустным своим сиянием
сады, огороды и виноградники, пышно зеленевшие за городской
стеной, широкие просторы полей, тянувшихся до самой гряды хол-
мов Тускула и Латия, черневших вдали, как тени гигантов.
На пустынном поле, расположенном между последними дома-
ми города и валом Сервия Туллия, в ночной тишине Цезарь и
Спартак, освещенные бледными лучами луны, издали могли пока-
заться какими-то белыми призраками. Они остановились друг про-
тив друга, молчаливые и неподвижные, словно старались понять и
изучить друг друга; оба сознавали, что они олицетворяют собой два
противоположных начала, два знамени, два мира: деспотизм и сво-
боду.
Цезарь первый нарушил молчание, обратившись к Спартаку:
— Сколько тебе лет?
— Тридцать три, — ответил фракиец и внимательно посмот-
рел на Цезаря, как бы стараясь угадать его мысли.
— Ты фракиец?
— Да-
— Фракийцы — храбрый народ, такими я знавал их в сраже-
ниях и в опасности. Ты же можешь похвалиться еще и учтивостью
и образованием.
— Откуда ты это знаешь?
— От одной женщины. Но сейчас не время говорить об этом,
ибо тебе и делу, которому ты посвятил себя, грозит величайшая
опасность.
— О какой опасности ты говоришь? — встревоженно спросил
Спартак, отпрянув от него.
— Мне все известно, и я пришел сюда не для того, чтобы
причинить тебе вред, Спартак. Напротив, я хочу спасти тебя. Не-
кто, сидя под деревом в роще Фурины, невольно слышал вашу
беседу этой ночью.
— О проклятье богам! — с отчаянием вскричал Спартак и,
сжав кулаки, погрозил небу.
— Он еще ничего не сообщил консулам: я задержал его, на-
сколько было возможно, но он это непременно сделает сегодня же
573
ночью или завтра утром, и все твои четыре легиона будут рассея-
ны, прежде чем успеют собраться.
Спартак был в страшном отчаянии. Вперив как безумный не-
подвижные, широко открытые глаза в ствол дерева, освещенного
луной, он шептал голосом, прерывавшимся от рыданий, как будто
разговаривал сам с собой:
— Пять лет веры, труда, надежд, борьбы, и все погибнет в
мгновение ока!.. Всему конец, у угнетенных не останется никакой
надежды... Рабами, рабами будем мы влачить эту подлую жизнь!..
На одухотворенном лице Спартака отражались глубокие ду-
шевные муки, и Цезарь с участием, с состраданием и почти с ува-
жением смотрел на этого большого, сильного человека, поражен-
ного горем. Полководец, исполненный безмерной гордости от
сознания своей гениальности, Цезарь считал, что в мире нет чело-
века, достойного его преклонения; теперь же почти против воли
он восхищался этим гладиатором, который, почерпнув силы в свя-
той любви к свободе, задумал совершить подвиг, достойный грече-
ских или римских героев, и, вооружившись упорством и предус-
мотрительностью, рожденной высоким умом, окрыленный верой в
свое дело, полный отваги и бьющей через край энергии, сумел
создать регулярное войско из двадцати тысяч гладиаторов.
При мысли об этих легионах взгляд Цезаря загорелся алчным
огнем властолюбия, у него закружилась голова, дрожь пробежала
по всему телу; он устремил широко раскрытые глада на вершины
Албанских холмов и погрузился мыслью в беспредельный мир меч-
таний. О, если бы ему дали четыре легиона — двадцать тысяч
воинов, которых он мог бы повести в бой! Через несколько лет он
покорил бы мир, стал бы владыкой Рима, но не как Сулла, кото-
рого боялись и ненавидели, а как любимый властелин, гроза пат-
рициев с их мелкой борьбой самолюбий и кумир плебеев!
Оба молчали: один — удрученный, другой — предаваясь чес-
толюбивым мечтам.
Первым нарушил молчание Спартак. Он пришел в себя и, гроз-
но нахмурив брови, в приливе суровой энергии сказал с твердо-
стью:
— Нет, клянусь молниями Юпитера, этого не будет!
— Что же ты сделаешь? — спросил Цезарь, словно очнув-
шись при этом восклицании.
Спартак устремил горящий взгляд в глаза Цезаря, вновь став-
шие ясными, и через минуту спросил:
— Но ты, Цезарь, кто ты — друг наш или враг?
— Хотел бы быть другом и уж во всяком случае никогда не
буду врагом.
— Ты можешь все сделать для нас!
— Каким образом?
— Выдай нам человека, владеющего нашей тайной!
574
— Как! Ты хочешь, чтобы я, римлянин, допустил восстание
всех рабов, грозящее Риму гибелью? Чтобы я допустил это восста-
ние, имея возможность его предотвратить?
— Ты прав. Я позабыл, что ты римлянин.
— И я желаю, чтобы весь мир был подвластен Риму.
— Ну конечно. Ты — олицетворение тирании Рима над всеми
народами земли. Ты лелеешь мечту, которая превосходит безмер-
ные замыслы Александра Македонского. Когда римские орлы рас-
кинут крылья над народами всей земли, ты думаешь заковать эти
народы в цепи, зажать их в железный кулак. Рим — властитель
народов, ты — владыка Рима?
В глазах Цезаря блеснула радость, но тут же он принял свой
обычный спокойный вид и, улыбаясь, сказал Спартаку:
— О чем я мечтаю, никому не дано знать. Может быть, я и
сам этого не знаю. Да и мне еще надо набраться сил, чтобы выле-
теть из гнезда на поиски своего счастья. А вот ты, Спартак... Ты
с удивительной энергией и мудростью великого полководца собрал
армию рабов, создал из них стройные легионы и готов вести их в
бой. Скажи же мне, что ты задумал, Спартак?.. На что ты наде-
ешься?
— Я надеюсь, — отвечал Спартак, охваченный страстной
убежденностью, — я надеюсь сокрушить ваш развращенный рим-
ский мир и увидеть, как на его развалинах расцветет независи-
мость народов. Я надеюсь уничтожить постыдные законы, принуж-
дающие человека простираться ниц перед другим человеком,
законы, повелевающие, чтобы из двух людей, рожденных женщи-
ной и наделенных одинаковой силой, одинаковым умом, один тру-
дился в поте лица, возделывая землю, не ему принадлежащую, и
кормил другого, коснеющего в пороках, лени и праздности. Я на-
деюсь заплатить кровью угнетателей за стоны угнетенных, разбить
цепи несчастных, прикованных к колеснице римских побед. Я на-
деюсь перековать цепи порабощения в мечи, чтобы с помощью
этих мечей каждый народ мог прогнать вас назад, в пределы Ита-
лии, которая дана вам великими богами и границы которой вы не
должны переступать. Я надеюсь сжечь все амфитеатры, где народ-
зверь, называющий нас варварами, упивается убийствами несчаст-
ных людей, рожденных для счастья, для духовных наслаждений,
для любви и вместо этого вынужденных убивать друг друга на
потеху тиранам мира. Клянусь молниями всемогущего Юпитера, я
надеюсь увидеть, как воссияет солнце свободы и исчезнет позор
рабства на земле! Свободы я добиваюсь, свободы жажду, свободу
призываю, свободу для каждого отдельного человека и для наро-
дов, великих и малых, могущественных и слабых. А со свободой
придут мир, благоденствие, справедливость и все то высшее сча-
стье, которым бессмертные боги дают человеку возможность на-
слаждаться на земле!
575
Цезарь стоял не двигаясь и слушал; на губах его мелькала
улыбка сострадания. Когда же Спартак умолк, он покачал головой
и спросил:
— А потом, благородный мечтатель, а потом?
— Потом придет власть права над грубой силой, власть разума
над страстями, — ответил рудиарий, и на вдохновенном лице его
отражались высокие чувства, горевшие в его сердце. — Потом на-
ступит равенство между людьми, братство между народами, тор-
жество добра во всем мире.
— Бедный мечтатель! И ты веришь, что все эти фантазии мо-
гут воплотиться в жизнь? — сказал Юлий Цезарь с насмешливой
жалостью. — Бедный мечтатель! — И, помолчав минуту, он про-
должал: — Выслушай меня, Спартак, и обдумай хорошенько мои
слова; они продиктованы добрым чувством. Расположение мое к
тебе гораздо сильнее и прочнее, чем ты думаешь. Помни, что я не
принадлежу к числу людей, которые легко дарят свою приязнь и
тем более свое уважение. Осуществить то, что ты задумал, более
чем невозможно: это фантастическая мечта, химера как по целям,
что ты себе поставил, так и по средствам, которыми ты распола-
гаешь.
Спартак хотел было возразить, но Цезарь остановил его:
— Не прерывай меня и выслушай; ведь я пришел поговорить
с тобой для твоего же блага. Ты, конечно, и сам не считаешь, что
твои двадцать тысяч гладиаторов повергнут Рим в трепет. Разуме-
ется, ты этого не думаешь. Ты рассчитываешь на то, что слово
«свобода» привлечет под твои знамена огромную массу рабов. Но
пусть число этих рабов достигнет ста, ста пятидесяти тысяч (а
этого никогда не будет), пусть они благодаря тебе будут спаяны
железной дисциплиной, пусть они будут доблестно сражаться, во-
одушевленные мужеством отчаяния. Пусть будет так! Но неужели
ты веришь, что они победят четыреста тысяч легионеров, покорив-
ших владык Азии и Африки, и что эти легионеры, свободные граж-
дане, живущие по всей Италии на своем клочке земли, в своем
доме, не будут с величайшим ожесточением драться с рабами, ли-
шенными всякого имущества, с людьми, победа которых грозит им
разорением? Вы будете сражаться, движимые отчаянием, они —
инстинктом самосохранения, вы —за то, чтобы получить права,
они —за сохранение своей собственности. Кому достанется побе-
да, угадать нетрудно. Численно они превосходят вас, а кроме того,
в каждом городе, в каждой муниципии у них окажутся союзники,
а у вас — враги. К их услугам — все богатства государственной
казны и, что еще важнее, крупные состояния патрициев, на их
стороне авторитет римского имени, искусство опытных полковод-
цев, интересы всех городов и всех римских граждан, несчетное
количество судов республики, вспомогательные войска, собранные
со всех концов мира. Достаточно ли будет твоей доблести, твердо-
576
сти и твоего великого ума, чтобы внести порядок и дисциплину в
толпы упрямых, диких варваров, пришельцев из разных стран, не
связанных благородными традициями или иными, материальными
узами и даже не вполне понимающих те цели, к которым ты стре-
мишься? Я поверил было на минуту, что это тебе удастся, но нет,
это решительно невозможно... Ты наделен крепкой волей и умом
и вполне способен командовать войсками — я это признаю. Но
добьешься ты только того, что скроешь на время недостатки своего
войска, как скрывают язвы на теле. Ты можешь поколебать у про-
тивника надежду на победу, но, совершив чудеса мудрости и до-
блести, одержишь ли ты победу?
— Ну так что ж! — воскликнул Спартак с величественным
равнодушием. —Я умру славной смертью за правое дело, и кровь,
пролитая нами, оплодотворит древо свободы, выжжет новое клей-
мо позора на лбу угнетателей, породит бесчисленных мстителей.
Пример для подражания — вот лучшее наследство, которое мы
можем оставить потомкам.
— Великое самопожертвование, но бесплодная и напрасная
жертва. Я показал тебе, что средства, которыми ты располагаешь,
недостаточны для достижения цели, и я докажу тебе, что и сама
твоя цель — плод возбужденного воображения, манящая мечта,
неуловимый для человечества призрак: издали он кажется живым,
влечет, но убегает от тебя тем дальше, чем упорнее ты гонишься
за ним. Когда ж тебе кажется, что ты уже настиг его, он вдруг
исчезает у тебя на глазах. С тех пор как люди стали жить совме-
стно, исчезла свобода и возникло рабство, ибо каждый закон, ог-
раничивая и сужая права одного в пользу всех, тем самым посягает
на свободу отдельного человека. Повсюду и всегда самый сильный
и самый хитрый будет господствовать над толпой, и всегда найдет-
ся простой народ, готовый повиноваться. Даже самые лучшие, ра-
зумнее всего устроенные республики не могут избегнуть этого за-
кона, источник которого — в самой природе человека; тому
свидетельство бесславный конец Фив, Спарты и Афин. В самой
нашей Римской республике, основанной на принципе верховной
власти народа, всю власть, как ты видишь, зажала в кулак кучка
патрициев, — они владеют всеми богатствами, а следовательно,
на их стороне и. сила; они устроили так, что власть над республи-
кой стала передаваться по наследству в их касте. Можно ли счи-
тать свободными четыреста тысяч римских граждан, у которых нет
хлеба и крова, нет одежды, чтобы укрыться от зимней стужи?
Они — жалкие рабы первого встречного, кто пожелает купить их
голос; право голоса — вот единственное достояние, единственное
богатство этих нищих повелителей мира. Поэтому слово «свобода»
лишено у нас смысла. Это струна, которая всегда будет находить
отзвук в сердцах масс, но иной раз именно тираны прекрасно уме-
ют играть на этой струне. Спартак, я страдаю от наглого высоко-
577
19-833
мерия патрициев, сочувствую горю и мукам плебеев и вижу, что
только на гибели первых может быть основано благополучие по-
следних; чтобы уничтожить господство касты олигархов, надо по-
ощрять страсти плебеев, но держать их в узде и руководить ими
властно, с железной твердостью. И так как человек человеку волк,
так как род человеческий разделен на волков и ягнят, коршунов и
голубков, на пожирающих и пожираемых, то я уже сделал выбор
и поставил себе определенную цель. Не знаю, удастся ли мне раз-
решить такую трудную задачу, но я задумал захватить власть и в
корне изменить судьбы обеих сторон: сделать угнетателей — угне-
тенными, пожирающих —пожираемыми.
— Стало быть, ты, Цезарь, отчасти разделяешь мои взгляды?
— Да, я жалею рабов и всегда был к ним снисходителен, я
сочувствую гладиаторам и, если устраивал зрелища для народа,
никогда не допускал, чтобы гладиаторы варварски убивали друг
друга ради удовлетворения необузданных инстинктов толпы. А что-
бы достигнуть цели, которую я поставил перед собой (если только
мне когда-нибудь удастся достигнуть ее), понадобится гораздо
больше искусства, чем насилия, больше ловкости, чем силы, пона-
добятся и смелость и осторожность — неразлучные спутники при
всяком опасном начинании. Я чувствую, что мне предназначено
достигнуть высшей власти, я должен, я хочу ее достигнуть и до-
стигну. Мне надо обращать себе на пользу всякую силу, встречаю-
щуюся на моем пути, подобно тому как ручей собирает в свое лоно
все притоки и вливается в море бурной, могучей рекой. И вот я
обращаюсь к тебе, доблестный Спартак, как к человеку, которому
судьбой предначертаны великие деяния. Скажи, согласен ли ты
оставить безумную мысль о невозможном восстании и вместо этого
стать помощником и спутником счастья Цезаря? У меня есть своя
звезда — Венера, моя прародительница, она ведет меня по тропе
жизни и предрекает мне высокое назначение. Рано или поздно я
получу управление какой-либо провинцией и командование легио-
нами, буду побеждать и получать триумфы, стану консулом, буду
низвергать троны, покорять народы, завоевывать царства...
Возбужденная речь Цезаря, его решительное лицо, сверкаю-
щие глаза, взволнованный голос, глубокая убежденность, звучав-
шая в его речи, — все это придавало его облику такую велича-
вость и значительность, что Спартак на мгновение был как бы
околдован.
Цезарь остановился на минуту, и Спартак, словно освободив-
шись от власти собеседника, спросил суровым и проникновенным
голосом:
— А что будет потом ?
В глазах Цезаря вспыхнуло пламя. Побледнев от волнения, он
дрожащим голосом, но твердо произнес:
— А потом... власть над всем миром!
578
Короткое молчание последовало за этими словами, в которых
сказалась вся душа будущего диктатора. С юных лет в нем жила
только одна эта мысль; к этой цели были направлены все его
стремления, каждое слово, весь его необычайный ум, всепокоряю-
щая воля.
— Откажись от своего замысла, оставь его, — сказал Цезарь,
вновь обретая спокойствие. — Оставь его, дело твое обречено на
гибель в самом зародыше: Метробий не замедлит сделать консулам
донос. Убеди своих товарищей по несчастью претерпеть все для
того, чтобы у них осталась некоторая надежда завоевать свои пра-
ва законным путем, а не с оружием в руках. Будь моим другом,
ты последуешь за мной в походах, которые мне будет поручено
совершить, ты возглавишь храбрых воинов и проявишь в полном
блеске необыкновенные воинские способности, которыми тебя на-
градила природа.
— Невозможно, невозможно!.. — воскликнул Спартак. —
Благодарю тебя от всей души, Гай Юлий, за твое уважение ко мне
и за твои лестные предложения, но я должен идти по пути, ука-
занному мне судьбой. Я не могу и не хочу покинуть моих братьев
по рабству. Если бессмертные боги на Олимпе озабочены судьбами
людей, если там, наверху, еще существует справедливость, кото-
рой здесь больше нет, наше дело не погибнет. Если же люди и боги
будут сражаться против меня, я не покорюсь и, как Аякс, сумею
пасть мужественно, со спокойной душой.
Цезарь вновь почувствовал невольное восхищение и, крепко
пожав руку Спартаку, сказал:
— Да будет так! Если ты столь бесстрашен, я предсказываю
тебе счастливый удел — я знаю, насколько бесстрашие помогает
избегать несчастий. Тем искренней я желаю, чтобы тебе сопутст-
вовало счастье, ибо знаю, что счастье играет во всяком деле боль-
шую роль, особенно в делах военных. Нынче вечером ты готов
считать свое дело погибшим, а завтра вмешательство судьбы может
привести его к успеху. Я не могу, я не имею права помешать
Метробию; он отправится к консулам и раскроет ваш заговор. Ты
же постарайся попасть в Капую раньше гонцов сената, и, может
быть, счастье будет на твоей стороне... Прощай.
— Да покровительствуют тебе боги, Гай Юлий... Прощай.
Понтифик и рудиарий еще раз обменялись крепким рукопожа-
тием и, так же как прежде, в молчании, но совсем в ином распо-
ложении духа спустились по пустынному переулку к таверне Ве-
неры Либитины. Цезарь расплатился с хозяйкой и направился
домой в сопровождении раба. Спартак, созвав своих товарищей,
стал с лихорадочной поспешностью отдавать им срочные приказы,
которые считал в данном случае наилучшими: Криксу он приказал
уничтожить все следы заговора среди римских гладиаторов; Арто-
риксу — мчаться в Равенну к Гранику. Затем вместе с Эномаем
579
19*
Спартак оседлал двух сильных коней и, взяв с собой пять талантов
из кассы Союза угнетенных, чтобы иметь возможность в пути раз-
добыть новых лошадей, во весь опор поскакал через Каленские
ворота в Капую.
Когда Цезарь возвратился и прошел в триклиний, он узнал,
что от новых возлияний фалернского Метробий вновь загорелся
пламенной любовью к родине и, обеспокоенный долгим отсутстви-
ем Цезаря, боясь, как бы с ним не случилось несчастья, отправился
к консулу спасать республику. «Пойду прямехонько к консулу», —
заявил он привратнику, но, по словам последнего, шатался из сто-
роны в сторону.
Цезарь долго стоял, погрузившись в глубокое раздумье; потом,
придя в спальню, сказал про себя:
«Теперь гладиаторы и гонцы сената будут состязаться в скоро-
сти. Как знать, кто придет первым!»
И после короткого раздумья добавил:
«Как часто от самых ничтожных причин зависят важнейшие
события! Вот сейчас все зависит от коня!»
Глава десятая
ВОССТАНИЕ
Веселая, богатая, привыкшая к жизни, полной удовольствий,
Капуя, столица Кампаньи, самой плодородной, самой цветущей,
самой прекрасной провинции во всей Италии, в те времена, о ко-
торых мы повествуем, уже находилась в упадке по сравнению с
прежним великолепием и могуществом, которым, до похода Ган-
нибала в Италию, завидовали ее богатые соперники — Карфаген
и Рим.
Капуя, как предполагают, была основана осками1 примерно за
два столетия до основания Рима на чудесных берегах Вултурна и
сначала, вероятно, тоже называлась Вултурном. В течение трех
столетий она была столицей Союза двенадцати городов, основан-
ных в этом краю, который этруски завоевали у осков, авзонов и
аурумов; от этих народов, уже обладавших высокой культурой,
Италия заимствовала начала цивилизации гораздо раньше, чем от
греков.
Три столетия спустя, а именно в 332 году со дня основания
Рима, этруски, теперь уже изнеженные, утратившие энергию под
влиянием мягкого климата и щедрой природы, не могли отразить
набеги своих соседей — суровых горцев самнитов — и подпали
под власть Самния. Самниты заняли их территорию и стали гос-
подствовать в покоренных этрусских городах; вероятно, они и на-
звали город Вултурн Капуей по имени какого-нибудь выдающегося
своего вождя. Самниты, получившие господство в Кампанье, но
тоже со временем потерявшие свою былую силу, вели постоянные
войны с дикими пастушескими племенами близлежащих Апеннин,
и через сто лет эти войны привлекли победоносных римских орлов,
покоривших к тому времени большую часть Италии. Жители Кам-
паньи призвали римлян в качестве союзников, и они осели в этой
прекрасной провинции, которая получила лишь номинальную не-
зависимость и слабое подобие муниципальных прав, фактически
же она принадлежала Риму. В Капую стекались в большом числе
римские граждане и патрицианские семьи, привлеченные красотой
природы и теплой зимой, и в короткое время она возродилась,
расцвела, стала богатым, многолюдным городом.
После победы Ганнибала над римлянами у Требии и Тразимен-
ского озера и окончательного поражения их при Каннах Капуя
перешла на сторону победителя, и он сделал из этого очарователь-
ного города базу для своих дальнейших военных действий. Но
вскоре Ганнибал потерпел поражение, и вслед за этим звезда Ка-
пуи закатилась. Город вновь подпал под власть римлян; часть его
жителей перебили, часть изгнали или же продали в рабство, а
I Оски — древнее италийское племя, первоначально населявшее одну из обла-
стей Южной Италии.
581
Капую заселили колонистами — горцами и землепашцами из ок-
рестностей. Колонисты были сторонниками римлян и оставались
верными Риму, когда он попадал в трудное положение.
Прошло сто тридцать восемь лет. Всемогущее покровительство
Суллы и созданные им вокруг Капуи колонии легионеров помогли
ей вернуть свое былое благоденствие. Теперь в городе было около
ста тысяч жителей; его опоясывали прочные стены, общая протя-
женность которых достигала шести миль; в городе были прекрас-
ные улицы, а на них — богатейшие храмы, грандиозные портики,
дворцы, бани, амфитеатры. Своим внешним видом Капуя не толь-
ко соперничала с Римом, но даже превосходила его, тем более что
над ней всегда сияло солнце; природа, одарившая ее чудесным
мягким климатом, была далеко не столь щедра к семи холмам, на
которых гордо возвышался прославленный вечный город Ромула.
Итак, 20 февраля 680 года от основания Рима, на исходе дня,
когда солнце, окруженное воздушной грядой розовых, белоснеж-
ных, багряных облаков, светившихся фосфорическим блеском,
медленно закатывалось за вершины холмов, спускавшихся за Ли-
терном к морю, на улицах Капуи царили обычные в этот час ожив-
ление, суета, толкотня. Ремесленники заканчивали свою работу,
закрывались лавки, горожане выходили из дому, другие возвраща-
лись домой; на смену кипучей дневной деятельности близились на-
конец тишина и покой ночи.
Граждане всех возрастов и положения, проходившие по широ-
кой и красивой Албанской улице, которая тянулась от Флувиаль-
ских до Беневентских ворот и делила город почти пополам, на
мгновение останавливались, изумленно глядя вслед отряду из де-
сяти всадников с декурионом во главе, летевшему во весь опор со
стороны Аппиевой дороги; лошади были все в грязи и пыли, из
ноздрей их валил пар, удила были в пене — все свидетельствовало
о том, что всадники мчались с каким-то особо важным поручением.
— Клянусь скипетром Юпитера Тифатского, — сказал один
пожилой гражданин своему молодому спутнику, — мне довелось
видеть такую скачку много лет назад, когда гонцы привезли вести
о победе, одержанной Суллой в окрестностях нашего города, у хра-
ма Дианы Тифатской, над консулом Норбаном, сторонником Ма-
рия.
— Любопытно, какие вести везут вот эти всадники! — сказал
юноша.
— Едут, должно быть, из Рима, — высказал предположение
кузнец, снимая с себя кожаный прожженный фартук, который
испокон веков носят все кузнецы.
— Везут, верно, какую-нибудь новость.
— Может, какая опасность нам грозит?
— Или раскрыли наш заговор? — побледнев, сказал вполго-
лоса своему товарищу молодой гладиатор.
582
Тем временем декурион и десять всадников, усталые, измучен-
ные долгой дорогой, проехав по Албанской улице, свернули на
улицу Сепласия — другую очень красивую улицу, где находились
многочисленные лавки парфюмерных товаров: благовоний и при-
тираний, помад и эссенций, которыми Капуя снабжала всю Ита-
лию, и особенно Рим, к удовольствию матрон, раскупавших все
эти товары. На середине улицы Сепласия стоял дом Меттия Либе-
она, римского префекта, управлявшего городом.
Всадники остановились у этого дома, декурион спешился, во-
шел в портик и потребовал, чтобы о нем тотчас же доложили, так
как он должен передать префекту срочные письма от римского
сената.
Вокруг собралась толпа любопытных. Одних удивлял жалкий
вид всадников и лошадей, измученных скачкой; другие строили
догадки, зачем приехал отряд и почему он так спешил; третьи
пытались завязать разговор с солдатами, тщетно пробуя что-нибудь
выведать у них.
Все попытки и догадки праздных капуанцев не привели ни к
чему. Из скупых, отрывистых слов, которые им с трудом удалось
вытянуть у солдат, они узнали только то, что отряд прибыл из
Рима; это известие разожгло любопытство толпы, но нисколько не
разъяснило таинственного события.
Вдруг несколько рабов вышли из доца префекта и быстро на-
правились в разные стороны по улице Сепласия.
— Ого! —воскликнул кто-то из толпы. —Дело-то, выходит,
нешуточное!
— Какое дело?
— Да кто же его знает...
— Глядите, как бегут рабы префекта!.. Будто олени спасаются
от борзых в лесу на Тифатской горе!
— Стало быть, случилось что-то важное.
— Ну понятно. Куда ж это помчались рабы?
— Вот тут-то и загвоздка! Попробуй угадай!
— Эх, кабы узнать! С охотой отдал бы за это десять банок
самых лучших своих румян, — сказал толстый, краснощекий
торговец благовониями и косметикой, вышедший из соседней лав-
ки; он пробрался вперед, горя желанием что-нибудь выведать.
— Ты прав, Кальмис, — заметил какой-то капуанец, — ты
прав: произошло что-то очень серьезное, это несомненно. А вот мы
ничего не можем узнать, хотя нам-то нужно знать, что случилось.
Просто невыносимо!
— Ты думаешь, грозит какая-нибудь опасность?
— А как же! Разве сенат отправил бы ни с того ни с сего
целый отряд всадников да приказал им лететь во весь дух? Навер-
ное, немало лошадей они загнали в дороге.
— Клянусь крыльями Ириды, вестницы богов, я что-то вижу
вон там...
583
— Где, где видишь?
— Вон там, на углу Албанской улицы...
— Да помогут нам великие боги! — воскликнул, побледнев,
торговец благовониями. — Ведь это военный трибун!
— Да, да... Это он? Тит Сервилиан!..
— Посмотри, как он спешит вслед за рабом префекта!
— Что-то будет!
— Да покровительствует нам Диана!
Когда военный трибун Тит Сервилиан вошел в дом префекта,
улицу Сепласия уже запрудила толпа, и всю Капую охватило вол-
нение.
А в это время вдоль акведука, который доставлял в Капую воду
с близлежащих холмов и на довольно большом расстоянии тянулся
у самых городских стен, ехали верхом два человека могучего сло-
жения; оба они тяжело дышали, были бледны, испачканы грязью
и пылью; по одежде и оружию в них легко было признать гладиа-
торов.
Это были Спартак и Эномай; они выехали из Рима в ночь на
шестнадцатое того же месяца, скакали во весь опор, меняя лоша-
дей на каждом привале, и довольно скоро прибыли в Суэссу-Пем-
петию, но здесь их опередил декурион с десятью всадниками — он
мчался в Капую предупредить префекта о готовившемся восста-
нии. Гладиаторам пришлось не только отказаться от мысли сме-
нить лошадей, но вдобавок время от времени они должны были
сворачивать с Аппиевой дороги на боковые проселки.
В одном месте им удалось купить двух лошадей, и благодаря
силе воли и сверхчеловеческой твердости характера они продолжа-
ли путь, то сворачивая на проселки, то блуждая, то наверстывая
потерянное время скачкой напрямик — там, где Аппиева дорога
делала повороты и петли, удлинявшие путь солдатам, — и нако-
нец выехали на дорогу, ведущую из Ателлы в Капую.
Они надеялись, что опередили гонцов сената на час — это
было бы победой и великой удачей! Но вдруг в шести милях от
скал, где берет начало Кланий, примерно в семи милях от Капуи,
лошадь, на которой скакал Спартак, обессилев, упала, увлекая за
собой седока. Желая поддержать лошадь, Спартак обхватил ее
шею, но несчастное животное опрокинулось, придавив ему руку, и
плечо у него оказалось вывихнутым.
Несмотря на сильную боль, Спартак ничем не выдал своих
страданий, и только легкие подергивания его бледного лица сказа-
ли бы внимательному взгляду, как он мучается. Однако физиче-
ская боль была ничто в сравнении с душевными муками, терзав-
шими этого человека железной воли. Неожиданная неудача
привела его в отчаяние: он надеялся добраться до школы Лентула
Батиата на полчаса раньше своих врагов, теперь же он приедет
после них, и на его глазах будет разрушено, уничтожено здание,
над сооружением которого он упорно работал пять лет.
584
Вскочив на ноги, Спартак, ни минуты не думая о вывихнутой
руке, испустил вопль отчаяния, похожий на рев смертельно ранен-
ного льва, и мрачно произнес:
— Клянусь Эребом, все, все кончено!..
Эномай слез с лошади, подошел к Спартаку и заботливо ощу-
пал его плечо, желая удостовериться, что ничего серьезного не
случилось.
— Что ты!.. Что ты говоришь!.. Как это может быть, чтобы
все было кончено, когда наши руки свободны от цепей и в руках
у нас мечи? — пытался он успокоить Спартака.
Спартак молчал; потом, бросив взгляд на коня Эномая, воск-
ликнул:
— Семь миль! Осталось всего семь миль, а мы — да будут
прокляты враждебные нам боги! — должны отказаться от надеж-
ды приехать вовремя! Если бы твой конь был в силах нести нас
обоих еще три-четыре мили, остальной путь мы быстро прошли бы
пешком. Ведь мы и так выиграли у наших врагов один час, да
после прибытия гонцов им понадобится по крайней мере еще час,
чтобы отдать всякие приказы и попытаться сокрушить наши пла-
ны.
— Ты рассчитал верно, — ответил германец, потом, повер-
нувшись к своей лошади, заметил: — Но сможет ли это бедное
животное нести нас обоих рысью хотя бы две мили?
Гладиаторы осмотрели несчастную лошадь и убедились, что
она едва жива... Она тяжело дышала, судорожно поводя боками,
от нее шел пар. Ясно было, что и вторая лошадь скоро последует
за первой; ехать на ней — значило подвергаться опасности сло-
мать не только руку, но и голову. Посоветовавшись, гладиаторы
решили бросить лошадь и идти в Капую пешком.
Изнуренные, ослабевшие от долгой скачки и от голода (они
почти ничего не ели несколько дней), гладиаторы с лихорадочной
поспешностью пустились в путь, чтобы поскорее преодолеть рас-
стояние, отделявшее их от Капуи. Они шли молча, оба были блед-
ны, с обоих лил пот, но воля их не ослабевала; они шли со стре-
мительной быстротой и меньше чем в полтора часа добрались до
городских ворот. Тут они ненадолго остановились: им надо было
перевести дух и немного прийти в себя, чтобы не привлекать вни-
мания стоявшей у ворот стражи, которая, возможно, уже получила
распоряжение наблюдать за входящими в город и задерживать лю-
дей, подозрительных по виду и поведению. Затем они снова пус-
тились в путь, и, входя в ворота, оба старались казаться самыми
обыкновенными голодными оборванцами, но сердце у них колоти-
лось, по лбу стекали капли холодного пота от томившей их невы-
разимой тревоги.
В ту минуту, когда они вошли под арку ворот, Спартак в пред-
видении возможного ареста уже имел наготове план действий: надо
в мгновение ока схватить мечи и кинуться на стражу — убить,
585
ранить, но любой ценой проложить себе дорогу и добежать до шко-
лы гладиаторов. Зная силу Эномая и свою собственную, рудиарий
не сомневался в успехе своего замысла. А двенадцать легионеров,
стоявших у заставы, почти все старые инвалиды, вряд ли могли бы
оказать достаточное сопротивление мощным ударам мечей двух ис-
кусных гладиаторов. Однако эта отчаянная мера была не очень-то
желательна. Когда Спартак подошел к воротам, его неукротимое
сердце, еще не знавшее страха, хотя он много раз смотрел смерти
в глаза, его отважное сердце, никогда не трепетавшее в минуту
грозной опасности, билось с такой силой, что казалось, вот-вот
разорвется.
Два стража спали, растянувшись на деревянных скамьях; трое
играли в кости, присев на мраморных ступенях, которые вели к
крепостному валу, а двое других — один, развалившись на скамье,
другой стоя — болтали между собой и зубоскалили, глядя на про-
хожих, входивших в город или выходивших оттуда.
Впереди гладиаторов, в двух шагах, шла бедная старуха кре-
стьянка и несла несколько головок мягкого сыра, уложенных в
круглые плетеные корзиночки. Один из легионеров сказал, ухмы-
ляясь:
— Рано ты идешь на рынок, старая колдунья!
— Да благословят вас боги! — смиренно ответила старуха,
продолжая свой путь.
— Посмотри-ка на нее! — насмешливо воскликнул другой ле-
гионер. — Вот красавица! Ни дать ни взять Атропос, самая старая
и самая уродливая из трех парок!
— А какая у нее морщинистая кожа, будто из старого перга-
мента, да еще такого, что покоробился на огне.
— Подумать только — она продает сыр! Да я бы его в рот не
взял, хоть озолоти меня!
— Ну ее к Эребу, эту мерзкую старуху, вестницу несча-
стья! — воскликнул один из игравших и с досадой бросил на сту-
пеньку деревянный стакан, в котором лежали игральные кости;
кости высыпались и покатились на землю. — Зловредная старуха!
Все это из-за нее!.. Вот уже третий раз выходят одинаковые циф-
ры. Проклятая «собака»!
В эту минуту Спартак и Эномай, едва дыша от волнения, мер-
твенно-бледные, стараясь стать незаметными, проходили под сво-
дом ворот.
— А вот и почетный конвой старухи парки! —закричал, ука-
зывая на них, один из стражей. — Да, клянусь Юпитером Охра-
няющим, эти двое бродяг гладиаторов до того грязны и худы, слов-
но только что вылезли из Стикса!
— Хоть бы вас поскорее дикие звери растерзали, проклятый
убойный скот!— воскликнул легионер, проигравший в кости, и
энергично встряхнул стакан, решив снова попытать счастья.
586
Спартак и Эномай, ничего не ответив на обидные слова, про-
шли мимо стражей и уже миновали первую арку, где на особых
цепях была подвешена подъемная решетка, затем миновали про-
ход, где начиналась лестница, поднимавшаяся к валу, и уже наме-
ревались пройти вторую арку, в которой, собственно, и находились
ворота в город, как вдруг увидели, что со стороны города навстречу
им спешит центурион в сопровождении тринадцати легионеров в
полном вооружении — в шлемах, в латах, со щитами, копьями,
мечами и дротиками. Центурион, шагавший впереди, также был в
боевом вооружении и держал в руке жезл, знак своего звания;
войдя под арку ворот, он скомандовал:
— К оружию!
Сторожевые легионеры вскочили; и, хотя среди них произошло
некоторое замешательство, они выстроились в шеренгу с быстро-
той, которую трудно было от них ожидать.
По знаку центуриона Спартак и Эномай остановились; сердце
у них сжалось от отчаяния. Отступив на несколько шагов, они
переглянулись, и рудиарий успел удержать германца, уже схватив-
шегося за рукоять меча.
— Разве так несут охранную службу, негодяи? — гулко раз-
несся под сводом строгий голос центуриона среди воцарившегося
глубокого молчания. — Разве так несут охрану, бездельники? —
И он ударил жезлом одного из двух спавших на скамье легионеров,
которые с опозданием заняли свое место в строю. — А ты, —
добавил он, повернувшись к декану, стоявшему с весьма смущен-
ным видом на левом фланге, — ты, Ливий, очень плохо исполня-
ешь свои обязанности и не следишь за дисциплиной. Лишаю тебя
звания начальника поста. Будешь теперь подчиняться Луцию Ме-
динию, декану второго отряда, который я привел для усиления
охраны этих ворот. — И, помолчав, он сказал: — Гладиаторы
угрожают восстанием. Сенатские гонцы сообщили, что дело может
оказаться очень серьезным. Поэтому надо опустить решетку, запе-
реть ворота, держаться начеку, как во время войны, расставить
часовых и вообще действовать, как положено, когда угрожает
опасность.
Пока новый начальник поста Луций Мединий выстраивал весь
отряд в две шеренги, центурион, насупив брови, принялся допра-
шивать Спартака и Эномая:
— Вы кто такие? Гладиаторы?
— Гладиаторы, — твердым тоном ответил Спартак, с трудом
скрывая мучительную тревогу.
— И, конечно, из школы Лентула?
— Ошибаешься, доблестный Попилий, — ответил Спартак, и
проблеск надежды засветился в его глазах. — Мы на службе у
префекта Меттия Либеона.
— Ты меня знаешь? — удивленно спросил центурион.
587
— Я много раз видел тебя в доме нашего господина.
— В самом деле... — заметил Попилий, пристально вгляды-
ваясь в гладиаторов. Однако наступившая темнота скрывала их
черты, и он мог различить только гигантские фигуры. — В самом
деле, мне кажется...
— Мы германцы, приставленные для услуг к благородной мат-
роне Лелии Домиции, супруге Меттия, мы постоянно сопровожда-
ем ее носилки.
За четыре года службы в школе Лентула Батиата Спартак ус-
пел привлечь в Союз угнетенных нескольких гладиаторов, принад-
лежащих семьям патрициев в Капуе, и поэтому он хорошо знал
двух гигантского роста гладиаторов-германцев, рабов Меттия Ли-
беона; они рассказывали ему о порядках и обычаях в доме префек-
та. Легко понять, с какой радостью Спартак, пользуясь темнотой,
ухватился теперь за эту хитрость, — это был единственный путь
к спасению дела, близкого к гибели.
— Верно! —подтвердил центурион. —Ты говоришь правду.
Теперь я вас узнаю.
— Даже, представь себе... я помню, что встречал тебя, —
добавил Спартак с деланным простодушием, — в самый тихий час
ночи у входа в дом трибуна Тита Сервилиана. Я с товарищем со-
провождал туда носилки Домиции. Да уж наша госпожа так часто
совершает таинственные ночные прогулки, что...
— Замолчи ты, ради твоих варварских богов, мерзкий
кимвр! — закричал Попилий, не желая допустить, чтобы в при-
сутствии легионеров сплетничали о не слишком добродетельном
поведении жены префекта.
Минуту спустя центурион спросил Спартака:
— А откуда вы сейчас идете?
Спартак замялся было, но тотчас ответил самым естественным
тоном:
— С куманской виллы нашего господина: сопровождали груз
драгоценной утвари. Возим ее туда со вчерашнего дня.
— Хорошо, — ответил Попилий после некоторого раздумья.
Вновь наступило молчание, и опять его нарушил центурион,
спросив гладиаторов:
— А вам ничего не известно о восстании? Ну, о том, что за-
теяли в школе Лентула?
— А что же мы можем знать? — самым наивным тоном отве-
тил Спартак, словно услышал совершенно непонятный для него
вопрос. — Если буйные и дерзкие ученики Лентула и решились на
какое-нибудь сумасбродство, они, конечно, не станут нам расска-
зывать об этом — ведь они завидуют нашему счастью. Нам-то
очень хорошо живется у нашего доброго господина.
Ответ был правдоподобен, и Спартак говорил так непринуж-
денно, что центурион перестал колебаться. Однако он тут же до-
бавил:
588
— Но если сегодня вечером нам действительно угрожает столь
дерзкое восстание... Мне просто смешна мысль о восстании глади-
аторов, но если это правда, мой прямой долг принять все завися-
щие от меня меры предосторожности. Приказываю вам сдать ваши
мечи... Хотя добрейший Меттий обращается со своими рабами
очень хорошо, гораздо лучше, чем того заслуживает этот сброд,
особенно вы, гладиаторы, подлые люди, способные на что угодно...
Отдайте сейчас же мечи!..
Услышав этот приказ, вспыльчивый и неосторожный Эномай
чуть было не погубил все дело.
Он в ярости схватился за обнаженный уже меч, но Спартак
спокойно взял правой рукой клинок Эномая, левой извлек из но-
жен свой и с болью в душе почтительно подал центуриону оба
меча. Чтобы не дать времени Эномаю выдать их каким-нибудь воз-
гласом, он поспешно заговорил с Попилием:
— Нехорошо ты поступаешь, Попилий! Зачем сомневаешься в
нас? Я думаю, префект, наш господин, будет недоволен таким
недоверием. Ну, это дело твое. Вот наши мечи, дай нам дозволенье
вернуться в дом Меттия.
— Как и что я сделал, презренный гладиатор, я дам отчет не
тебе, а твоему господину. Убирайтесь отсюда!
Спартак сжал руку дрожащего от гнева Эномая и, поклонив-
шись центуриону, направился вместе с германцем в город; они шли
быстрым шагом, стараясь, однако, не возбуждать никаких подо-
зрений.
Еле переводя дух после всех пережитых волнений и опасно-
стей, которых им чудом удалось избежать, оба гладиатора вышли
на Албанскую улицу, и тут их внимание привлекло необычное дви-
жение, шум, беготня и волнение, царившие в городе; они поняли,
что заговор раскрыт и, несмотря на все свои усилия, они придут в
школу Батиата слишком поздно.
Отойдя от ворот на выстрел из лука, Спартак с Эномаем свер-
нули влево, на широкую и прямую улицу, на которой стояли ве-
ликолепные дворцы. Стремительно пройдя ее всю, они свернули
направо, в уединенную тихую улицу, а оттуда — в запутанный
лабиринт переулков; чем дальше они углублялись в него, тем пе-
реулки становились темнее, грязнее и уже. Наконец они добрались
до школы Лентула Батиата. Школа помещалась на окраине Капуи,
близ крепостной стены, кале раз в центре переплетающихся друг с
другом переулков, о которых мы только что говорили.
На первых порах в этой школе было всего несколько сот уче-
ников, но мало-помалу она разрослась, быстро увеличивая благо-
состояние владельца. Помещалась школа в многочисленных стро-
ениях, мало чем отличавшихся друг от друга и внешним своим
видом и внутренним устройством. Каждое из этих строений, пред-
назначенных для одной и той же цели, состояло из четырех кор-
пусов, окружавших широкий внутренний двор, в центре которого
589
гладиаторы упражнялись, когда не было дождя; в ненастную пого-
ду они занимались гимнастикой и фехтованием в больших залах,
отведенных для подобных занятий.
В четырех флигелях, замыкавших двор со всех четырех сто-
рон, как в верхних, так и в нижних этажах вдоль длиннейшего
коридора шел нескончаемый ряд комнатушек. В каждой из них мог
с трудом поместиться один человек; в этих клетушках на подстил-
ках из сухих листьев или соломы спали гладиаторы.
Во всех строениях, кроме зала для фехтования, имелась еще
одна большая комната, служившая складом оружия. Ключи от
этих складов, снабженных железной решеткой и прочными дубо-
выми дверями, ланиста держал при себе; в складах хранились щи-
ты, мечи, ножи, трезубцы и другие виды оружия, которым ланиста
обязан был снабжать гладиаторов, посылая их сражаться в амфи-
театрах.
В больших залах, где размещалось по триста пятьдесят — че-
тыреста человек, поддержание порядка возлагалось на рудиария
или на ланисту, которого Лентул нанимал вне школы или назначал
из среды гладиаторов. Обязанности стражи несли обычно старые
солдаты, назначаемые на эту должность префектом, а для черной
работы имелось определенное количество доверенных рабов Лен-
тула.
Восемнадцать или двадцать домов, построенных для школы без
всякой заботы о красоте архитектуры, сообщались друг с другом
посредством узких улочек и переулочков, которые некогда находи-
лись в черте города. Но после попытки к восстанию, произошед-
шей за двадцать восемь лет до тех событий, о которых мы повест-
вуем (вдохновителем восстания был римский всадник, называв-
ший себя Вецием или Минуцием), все эти дома, по требованию
римского префекта и сената, обнесли высокой стеной. Таким об-
разом, школа Лентула с ее двумя десятками строений, огорожен-
ных стенами высотою в двадцать восемь, а местами в тридцать
футов, была своего рода крепостью, особым городком внутри боль-
шого города. Все улицы, которые вели к школе гладиаторов, были
предместьем городка гладиаторов, и мирные граждане избегали их,
как зачумленных.
Вечером 20 февраля произошел совершенно небывалый до это-
го случай: все гладиаторы остались в своих помещениях внутри
школы. Одни находились в фехтовальном зале и, упражняясь в
искусстве нападения и защиты, сражались деревянными меча-
ми — единственным безобидным оружием, которым им было раз-
решено пользоваться во время обучения; другие бродили по двору,
собираясь то тут, то там в большие отряды. Они занимались гим-
настикой или же пели свои родные таинственные песни, слова и
смысл которых сторожа не понимали; иные прогуливались по пе-
реулкам, соединявшим строения школы, а некоторые толпились в
коридорах или же спали в своих комнатушках.
590
Все эти несчастные, привыкшие страдать и скрывать свои чув-
ства, старались казаться равнодушными, однако достаточно было
пристально всмотреться в их лица, чтобы понять, что все они чем-
то взволнованы, о чем-то тревожатся, на что-то надеются и ждут
каких-то важных и необычайных событий.
— Разве гладиаторы сегодня не выйдут на прогулку? — спро-
сил одноглазый и безрукий сторож, старый легионер Суллы, дру-
гого ветерана, у которого все лицо было обезображено шрамами.
— А кто их знает!.. Как будто собираются провести вечер в
школе. Вот чудеса!
— Странно! Клянусь могуществом Суллы, это странно!
— Даже очень странно, и, признаться, я беспокоюсь.
— Что? Неужели опасаешься бунта?
— Да как тебе сказать... Не то чтобы настоящего восстания
или бунта — полагаю, что настоящего восстания не может
быть, —но какие-нибудь беспорядки, смута... Сказать по правде,
я не только опасаюсь, но даже жду, что так и будет.
— Пусть попробуют! Клянусь фуриями ада, у меня руки так
и чешутся! И если...
Но тут легионер, прервав разговор, сделал знак своему сотова-
рищу, чтобы тот замолчал, так как к ним подходил руководитель
и владелец школы Лентул Батиат.
Лентулу Бати ату шел тридцать первый год. Он был высок ро-
стом, худощав и бледен; взгляд его маленьких черных глазок был
хитрым и недобрым; на всем облике лежал отпечаток расчетливо-
сти и жестокости. Свое заведение Лентул Батиат унаследовал от
отца, сумевшего благодаря стечению счастливых обстоятельств
превратить небольшую школу с несколькими сотнями гладиаторов
в первоклассную гладиаторскую школу, славившуюся по всей Ита-
лии. Торгуя кровью и жизнью человеческой, он нажил большое
состояние.
После смерти отца, умершего несколько лет назад, сын стал
владельцем школы; не удовлетворившись богатым отцовским на-
следством, он решил удвоить капитал, успешно продолжая «чест-
ный» промысел своего родителя.
Когда Лентул подошел, оба легионера почтительно поклони-
лись ему; ответив на их приветствия, он спросил:
— Не знает ли кто-нибудь из вас, по какой такой причине
гладиаторы, против обыкновения, почти все остались в школе? В
этот час школа всегда пустеет.
— Не... не знаю... — пробормотал один из легионеров.
— Да мы не меньше тебя удивляемся этому, — ответил более
откровенно другой.
— Что такое происходит? — спросил Батиат, насупив брови,
с мрачным и свирепым выражением лица. — Не готовится ли что-
нибудь?
591
Легионеры молчали. Ответом на вопрос торговца гладиаторами
было появление одного из его рабов — бледный, с выражением
ужаса на лице он шел впереди отпущенника префекта, тоже край-
не взволнованного.
Отпущенник был послан своим господином к Лентулу с прика-
занием немедленно предупредить ланисту об опасности, грозившей
не только школе, но и городу и республике. Префект советовал
Лентулу строго пресекать всякую попытку нападения на склады
оружия, закрыть все ворота школы, а сам в свою очередь обещал
прислать Батиату не позже чем через полчаса трибуна Тита Сер-
вилиана с двумя когортами солдат и отрядом капуанской городской
стражи.
Услышав такие вести, которые гонец префекта сообщил дро-
жащим от страха голосом, Лентул Батиат остолбенел и не мог
выговорить ни слова, как будто был в беспамятстве... Неизвестно,
сколько времени он пребывал бы в оцепенении, если б окружаю-
щие не заставили его опомниться, торопя принять энергичные ме-
ры против грозящей опасности.
Придя в себя, Лентул немедленно приказал вооружить двести
пятьдесят легионеров и двести пятьдесят рабов, обслуживавших
школу, стараясь сделать все это незаметно для гладиаторов. Все
они поспешили к Фортунатским воротам, служившим для сообще-
ния школы с той частью города, где находился храм Фортуны Кам-
панской; здесь Лентул должен был дать дальнейшие распоряже-
ния.
Бледный, перепуганный Батиат побежал за оружием и первым
примчался к Фортунатским воротам. Постепенно туда подходили
вооруженные рабы и легионеры; он разбивал их на отряды по
двадцать-тридцать человек в каждом, поручая командование отря-
дами своим храбрым ветеранам, и отправлял их охранять склады
оружия и выходы из школы.
Лентул принимал все эти меры предосторожности, но в голове
у него был полный сумбур, сердце трепетало, потому что никто
лучше его не понимал, что представляют собой десять тысяч гла-
диаторов, на что они способны, как велика и страшна опасность.
Прибыл трибун Тит Сервилиан, молодой человек лет двадцати
восьми, крепкого сложения; он презирал опасности, отличался
большой самонадеянностью и легкомыслием. Чтобы доставить удо-
вольствие префекту и исполнить его просьбу, он сам явился в шко-
лу во главе одной из двух когорт, которые находились в его распо-
ряжении в Капуе.
— Ну, что у вас тут происходит? — спросил он.
— Ох! — воскликнул Лентул, испустив глубокий вздох облег-
чения. — Да защитит тебя Юпитер и да поможет тебе Марс!..
Добро пожаловать!
— Расскажи мне наконец, что здесь произошло... Где бунтов-
щики?
592
— Да пока еще ничего не случилось, нет никаких признаков
мятежа.
— А что ты сделал? Какие дал распоряжения?
Вкратце рассказав трибуну о своих распоряжениях, Лентул
прибавил, что целиком полагается на его мудрость и будет слепо
подчиняться его приказам.
Тит Сервилиан, обдумав, что надо предпринять, усилил двад-
цатью легионерами из своих когорт каждый из отрядов, посланных
Лентулом охранять склады оружия и выходы, и приказал запереть
все ворота, за исключением Фортунатских — здесь он остался сам
с главными силами, состоявшими из двухсот шестидесяти легионе-
ров, готовых прийти на помощь там, где бы они понадобились.
Пока исполнялись все эти распоряжения, стало совсем темно.
Гладиаторами овладело сильное волнение; они собирались группа-
ми во дворах и переулках, к ним присоединялись все новые и
новые гладиаторы, все они громко разговаривали между собой.
— Запирают склады оружия!
— Значит, нас предали!
— Им все известно!
— Мы пропали! Вот если бы с нами был Спартак!
— Ни он, ни Эномай не приехали — их, наверное, распяли в
Риме!
— Веда! Веда!
— Да будут прокляты несправедливые боги!
— Запирают двери!
— А у нас нет оружия!
— Оружия!.. Оружия!..
— Кто даст нам оружие?..
Все возраставший гул голосов десяти тысяч человек, выкрики-
вавших слова проклятий и брани, вскоре уж напоминал раскаты
грома или рев моря в грозу и бурю. Только благодаря трибунам и
центурионам (Спартак мудро организовал десять тысяч своих то-
варищей по несчастью в легионы и когорты, назначив везде на-
чальников) гладиаторы успокоились и разошлись по своим когор-
там. Когда мрак спустился на землю, в двадцати громадных
дворах, где недавно царили беспорядок, шум и отчаяние, наступи-
ли тишина и спокойствие.
В каждом из дворов собралась когорта гладиаторов; из-за ог-
раниченности места они построились походной сомкнутой колон-
ной — по шестнадцати человек в глубину и тридцать два в шири-
ну. Они стояли молча, с трепетом ожидая решения трибунов и
центурионов, собравшихся на совет в одной из фехтовальных зал.
Решалась судьба святого дела, во имя которого все объединились
и дали торжественную клятву.
Все это происходило как раз в те минуты, когда Спартак и
Эномай, преодолев столько препятствий и опасностей, добрались
до школы Лентула. Им пришлось остановиться, так как неподале-
593
ку при свете факелов, зажженных неопытными легионерами, опа-
савшимися заблудиться в лабиринте переулков, вдруг блеснули пи-
ки, копья, мечи и шлемы.
— Это легионеры, — вполголоса сказал Эномай Спартаку.
— Да, — ответил рудиарий, у которого сердце сжалось при
виде этой картины.
— Значит, опоздали... Школа окружена. Что нам делать?
— Подожди!
И Спартак, напрягая слух, пытался уловить, не донесется ли
издали хоть малейший звук голоса или шум, и, широко раскрыв
глаза, тревожно следил за движением факелов, которые переме-
щались по переулкам с востока на запад, постепенно удалялись и
наконец совсем исчезли.
Тогда Спартак сказал Эномаю:
— Стой и молчи.
С величайшими предосторожностями, неслышно ступая, он
двинулся по переулку к тому месту, где только что прошли римские
легионеры; сделав шесть-семь шагов, фракиец остановился; его
внимание привлек едва уловимый шорох; он приложил руку щит-
ком ко лбу и, напрягая зрение, через минуту различил какую-то
черную массу, двигавшуюся в конце переулка. Тогда наконец он
вздохнул с облегчением, осторожно возвратился к Эномаю и, взяв
его за руку, пошел вместе с ним вниз по переулку, повернул налево
и, пройдя десять шагов по новой тропинке, остановился и тихо
сказал германцу:
— Они еще только начали окружение школы. Сейчас они рас-
ставляют отряды солдат на всех перекрестках, но мы лучше их
знаем здешние переулки и будем на десять минут раньше их у
стены, окружающей школу. С этой стороны стена немного обвали-
лась, и высота ее не больше двадцати восьми футов. Отсюда мы
проберемся в школу.
Так, со спокойствием, которое редко встретишь даже у храб-
рейших, этот необыкновенный человек отчаянно боролся с пре-
вратностями судьбы и каждую минуту черпал в своей мудрости и
энергии все новые и новые силы для спасения дела, которому уг-
рожала такая большая опасность.
Все произошло так, как и предвидел фракиец. Быстро и не-
слышно пробираясь по темным извилистым переулкам, они с Эно-
маем достигли стены в намеченном месте. Здесь Эномай с ловко-
стью, которой трудно было ожидать от такого гиганта, стал
взбираться по стене, пользуясь выступами и выбоинами в старой
каменной кладке, лишенной штукатурки. Вскоре он добрался до ее
гребня и начал спускаться по другой стороне стены, что оказалось
труднее подъема. Как только германец скрылся из глаз, Спартак
оперся правой рукой о выступающий из стены камень и стал поды-
маться по этому подобию лестницы. Он забыл о своей вывихнутой
левой руке, оперся на нее, вдруг вскрикнув от острой боли, упал
навзничь на землю.
594
— Что случилось, Спартак? — спросил приглушенным голо-
сом Эномай, уже соскочивший со стены во двор школы.
— Ничего, — ответил рудиарий, усилием воли заставил себя
подняться и, не обращая внимания на сильнейшую боль в распух-
шей руке, снова с ловкостью дикой козы стал подыматься по сте-
не. — Ничего... вывихнутая рука...
— Ах, клянусь всеми змеями ада! — воскликнул, с трудом
приглушив свой голос, Эномай. —Ты прав... об этом мы не поду-
мали... Подожди меня... Я сейчас подымусь наверх и помогу тебе.
И он стал уже подыматься, но услышал голос Спартака:
— Ничего... ничего... Говорю тебе, ничего не случилось!.. Не
трогайся с места... Я сейчас доберусь к тебе сам... Мне помощь не
нужна.
И действительно, едва смолкли эти слова, как над гребнем
стены показалась фигура мужественного фракийца, а вслед за
этим германец увидел, как Спартак спускается по щербатой стене,
точно по лестнице. Наконец одним прыжком фракиец очутился на
земле и подошел к Эномаю.
Эномай хотел было спросить у Спартака о руке, но, увидев,
что лицо рудиария бледно до синевы, глаза точно остекленели и он
скорее похож на привидение, чем на человека, — только произнес
вполголоса:
— Спартак! Спартак! — В этом восклицании прозвучала та-
кая нежность, на какую, казалось, не был способен этот гигант. —
Спартак, ты так страдаешь!.. Это выше человеческих сил... Спар-
так... тебе плохо... сядь вот тут...
Ласково обняв Спартака, германец усадил его на большой ка-
мень и прислонил к стене.
Спартак действительно лишился сознания, его доконала жес-
токая боль в вывихнутой руке, прибавившаяся ко всем физиче-
ским и моральным мучениям, которые ему пришлось вынести за
последние пять дней. Лицо у него было как у покойника, но хо-
лодный, словно мрамор, лоб покрылся каплями пота, побелевшие
губы судорожно подергивались от боли, он бессознательно скрипел
зубами. Едва лишь Эномай прислонил его к стене, он склонил на
плечо голову и застыл неподвижно.
Эномай, суровый германец, волею случая превратившийся в
заботливую сиделку, не знал, что делать, и растерянно смотрел на
своего друга. Осторожным, мягким движением, не вязавшимся с
его мощным торсом, он взял руку Спартака и, тихонько приподняв
ее, откинул рукав туники. Оказалось, что рука сильно вздулась,
опухла, и Эномай подумал, что сейчас нужно было бы подвесить
кисть на перевязи. Он тотчас же приступил к делу и, опустив руку
товарища, стал отрывать край своего коричневого плаща. Но, ког-
да вывихнутая рука соскользнула с колена, Спартак, вздрогнув,
застонал и открыл глаза; мало-помалу сознание вернулось к нему.
От боли он лишился чувств и от боли пришел в себя. И как
только пришел в себя, он посмотрел вокруг и, собравшись с мыс-
лями, насмешливо воскликнул:
595
— Ну и герой!.. Клянусь Юпитером Олимпийским, Спартак
превратился в жалкую бабу! Наших братьев убивают, наше дело
гибнет, а я, как трус, падаю в обморок!
С трудом Эномай убедил фракийца, что все вокруг спокойно и
они придут вовремя, чтобы вооружить гладиаторов; обморок длил-
ся не больше двух минут, но рука была в плохом состоянии.
Крепко забинтовав руку Спартака, германец обвязал длинный
конец повязки вокруг шеи фракийца и придал руке горизонтальное
положение на уровне груди.
— Вот теперь тебе будет не так больно. А Спартаку хватит
одной правой руки, чтобы быть непобедимым!
— Лишь бы нам удалось достать мечи! — ответил фракиец,
быстро направляясь к ближайшему дому.
Вскоре оба гладиатора вошли туда: передний зал оказался пу-
стым. Пройдя через него, они вышли во двор.
Там стояли молча, разделенные на когорты, пятьсот гладиато-
ров. При неожиданном появлении Спартака и Эномая раздался
дружный крик радости и надежды.
— Тише! — крикнул Спартак своим могучим голосом.
— Тише! —повторил за ним Эномай.
— Молчите и стойте в порядке; сейчас не время для востор-
гов, — добавил фракиец.
И, как только настала тишина, он спросил:
— А где трибуны, центурионы, руководители?
— Рядом, в школе Авроры, совещаются, как действовать
дальше, — ответил декан, выходя из рядов. — Школа окружена
римскими когортами, а склады оружия охраняются многочислен-
ными отрядами легионеров.
— Знаю, — ответил Спартак и, повернувшись к Эн о маю, ска-
зал: — Идем в школу Авроры.
Затем, обращаясь к пятистам гладиаторам, собравшимся во
дворе, он произнес громко, так, чтобы все слышали:
— Ради всех богов неба и ада, приказываю вам соблюдать
порядок и тишину!
Выйдя из Старой школы (так называлось здание, в котором
они пробыли несколько минут), Спартак отправился в другую, но-
сившую название «школа Авроры», налево от которой находилась
школа Геркулеса; до школы Авроры он дошел очень скоро, по-
прежнему в сопровождении Эномая.
Они вошли в фехтовальный зал, где собралось около двухсот
предводителей гладиаторов, считая трибунов, центурионов и руко-
водителей Союза угнетенных; при свете немногих факелов они об-
суждали план действий, который следовало принять при таком
опасном положении.
— Спартак! — воскликнули тридцать голосов при появлении
бледного, измученного фракийца.
— Спартак! — повторили остальные, и в голосах их звучали
изумление и радость.
596
— Мы погибли! — сказал председательствовавший на собра-
нии гладиатор.
— Нет еще, — ответил Спартак, — если нам удастся захва-
тить хотя бы один склад оружия.
— Да разве мы сможем?
— Мы безоружны!
— И скоро римские когорты нападут на нас!
— Изрубят всех в куски!
— Есть ли у вас факелы? — спросил Спартак.
— Есть триста пятьдесят или четыреста факелов.
— Вот наше оружие! — воскликнул Спартак, и глаза его за-
сияли от радости.
Через минуту он добавил:
— Среди всех десяти тысяч гладиаторов, собранных в этой
школе, вы, несомненно, самые смелые, доблестные воины, и ваши
товарищи по несчастью не ошиблись, избрав вас начальниками.
Сегодня вечером вы должны доказать это своей отвагой и мужест-
вом. Готовы ли вы ко всему?
— Да, готовы, .— единодушно и твердо ответили все двести
гладиаторов.
— Готовы ли вы сражаться даже безоружными против воору-
женных и пасть в сражении?
— Мы готовы ко всему, мы готовы на все, —повторили с еще
большим подъемом гладиаторы.
— Тогда скорей... все факелы сюда. Удвоим, утроим их число,
если это возможно. Зажжем их и вооружимся ими. Мы бросимся
на стражу ближайшего склада оружия, обратим ее в бегство, по-
дожжем дверь этого склада и получим столько оружия, сколько
нам понадобится, чтобы одержать верную и окончательную победу.
Нет, клянусь священными богами Олимпа, не все потеряно, когда
остается вера; не все потеряно, пока есть мужество; напротив,
победа обеспечена, если мы все решили победить или умереть!
И бледное лицо Спартака в этот момент как будто озарил
сверхъестественный свет: так сверкали его глаза, так прекрасно
было его лицо; вера и энтузиазм воодушевляли этого человека, чьи
физические силы как будто уже истощились. Его энтузиазм, слов-
но электрическая искра, проник в сердца собравшихся тут глади-
аторов; в мгновение ока все бросились в комнатку, в которой
предусмотрительный Спартак посоветовал собрать факелы, имев-
шиеся не только в школе Авроры, но и в остальных семи школах.
Там были факелы из пакли, пропитанной смолой и салом, пучки
смолистой драни, вставленные в трубки с воспламеняющимся ве-
ществом, факелы из скрученных веревок, пропитанных смолой, и
восковые факелы. Гладиаторы размахивали этими факелами, как
мечами, затем зажгли их и, полные ярости, решили при помощи
такого, казалось бы, жалкого оружия добиться спасения.
597
А в это время центурион Попилий, усилив все сторожевые
посты у ворот города, привел к школе гладиаторов триста легио-
неров и передал их под начало трибуна Тита Сервилиана. Одно-
временно к Фортунатским воротам подошло около семисот солдат
капуанской городской стражи, находившихся под командой своих
центурионов и непосредственно подчиненных префекту Меттию
Либеону.
Меттий Либеон был высокий, тучный человек лет пятидесяти;
на его свежем, румяном лице запечатлелось желание покоя и ми-
ра, стремление к непрерывным эпикурейским наслаждениям в
триклинии за чашей и трапезой.
Уже много лет Меттий состоял префектом Капуи и широко
пользовался привилегиями, предоставляемыми его высоким и за-
видным постом. В спокойное время круг его обязанностей был
крайне ограничен и не доставлял ему особых хлопот. Гроза застиг-
ла префекта врасплох, поразила как человека, еще не вполне про-
будившегося от приятнейшего сна: растерявшийся чиновник запу-
тался в событиях, как цыпленок в куче пакли.
Но серьезность положения, чреватого опасностями, необходи-
мость принять безотлагательные решения, страх перед наказани-
ем, энергичные настояния жены, честолюбивой и решительной
матроны Домиции, и, наконец, советы отважного трибуна Серви-
лиана взяли верх, и Меттий, еще не вполне сознавая, что проис-
ходит, решился наконец кое-что предпринять, сделать кое-какие
распоряжения, совершенно не представляя себе, к чему все это
может привести.
В конце концов непредвиденным последствием всех его дейст-
вий было то, что спешно собравшиеся и плохо вооруженные семь-
сот солдат городской милиции Капуи потребовали, чтобы их повел
в бой сам префект, которому они доверяют как высшему началь-
нику города. Перепуганный Меттий, обуреваемый страхом, энер-
гично отказывался удовлетворить просьбу отряда, выдвигая раз-
личные извиняющие его обстоятельства и придумывая отговорки:
твердил, что он человек тоги, а не меча, что он не был с детства
обучен искусству владеть оружием и заниматься военным делом,
уверял, что его присутствие необходимо во дворце префектуры,
чтобы все предусмотреть, обо всем позаботиться и распорядиться.
Но под давлением просьб капуанских сенаторов, требований сол-
дат и упреков жены несчастный принужден был покориться надеть
шлем, латы, перевязь с мечом и двинуться с солдатами по направ-
лению к гладиаторской школе, но не как военачальник, который,
возглавляя войско, идет сразиться с неприятелем, а как жертва,
влекомая на заклание.
Когда отряд капуанской стражи подошел к Фортунатским во-
ротам, навстречу префекту вышел трибун Сервилиан в сопровож-
дении Попилия, Лентула Батиата и другого центуриона, Гая Элпи-
дия Солония, и заявил, что необходимо созвать совет и скорее
обсудить план действий.
598
— Да... совещание, совещание... Легко сказать — совеща-
ние... Нужно заранее удостовериться, все ли знают... все ли мо-
гут, — бормотал, совсем запутавшись, Меттий; его смущение все
больше возрастало от желания скрыть овладевший им страх.
— Потому что... в конце концов... —продолжал он после ми-
нутного молчания, делая вид, будто он что-то обдумывает. — Я
знаю все законы республики и при случае сумею владеть и мечом...
и, если родине понадобится... когда понадобится... могу отдать
свою жизнь... но руководить солдатами... вот так... с места в карь-
ер... не зная даже против кого... Как?.. Где?.. Потому что... если
бы речь шла о враге, которого видишь... в открытом поле... я знал
бы, что делать... я сумел бы сделать... но...
Тут его путаное красноречие иссякло, и, сколько Меттий ни
старался, почесывая то ухо, то нос, подыскать слова, чтобы закон-
чить фразу, он не сумел ничего придумать. Так, вопреки всем
правилам грамматики, этим словом «но» бедный префект и завер-
шил свою речь.
Трибун Сервилиан улыбнулся; он прекрасно знал характер
префекта, видел, в какое затруднительное положение попал Мет-
тий, и, чтобы выручить его и в то же время исполнить все, что
наметил сам, сказал:
— Я считаю, что есть только одна возможность избавиться от
опасности заговора этой черни, а именно: стеречь и защищать
склады оружия; запереть все ворота школы и охранять их, чтобы
помешать бегству гладиаторов; загородить все улицы и запереть
все городские ворота. Обо всем этом я уже позаботился.
— Ты прекрасно сделал, доблестный Сервилиан, предусмотрев
все это, — заметил с важным видом префект, очень довольный,
что его избавили от хлопотной обязанности давать распоряжения,
а также и от ответственности за них.
— Теперь, — добавил Сервилиан, — у меня остается около
ста пятидесяти легионеров. Соединив их с твоими храбрыми сол-
датами, я мог бы решительно выступить против бунтовщиков, за-
ставить их разойтись, рассеяться и вернуться в свои клетки.
— Прекрасно! Превосходно задумано! Именно это я и хотел
предложить! —воскликнул Меттий Либеон, никакие ожидавший,
что Сервилиан возьмет на себя руководство всей операцией.
— Что касается тебя, мудрый Либеон, то раз ты из усердия к
службе желаешь принять прямое участие в действиях...
— О... когда ты здесь... человек храбрый, испытанный в бо-
ях... и еще хочешь, чтобы я домогался... о нет!.. Никогда не будет,
чтобы я...
— Так как тебе это желательно, — продолжал трибун, пре-
рывая префекта, —то можешь остаться с сотней капуанских сол-
дат у ворот школы Геркулеса, она отсюда не дальше чем на два
выстрела из лука. Вместе с уже поставленными там легионерами
вы будете охранять выход...
599
— Но... ты же понимаешь, что... в общем я ведь человек то-
ги... но тем не менее... если ты думаешь, что...
— A-а, понимаю: ты желал бы принять участие в схватке с
этой чернью, с которой нам, может быть, придется столкнуться...
но все же охрана ворот Геркулеса —дело очень важное, и поэтому
я прошу тебя принять на себя выполнение этой задачи.
Затем вполголоса, скороговоркой сказал на ухо Либеону:
— Ты не подвергнешься ни малейшей опасности!
И уже громко продолжал:
— Впрочем, если ты намерен распорядиться иначе...
— Да нет... нет... — произнес, несколько осмелев, Меттий
Либеон. — Ступай разгонять бунтовщиков, храбрый и прозорли-
вый юноша, а я пойду с сотней воинов к указанному мне посту, и
если кто попытается выйти через эти ворота... если пойдут на меня
в атаку... если... то увидите... они увидят... Плохо им придется...
хотя... в конце концов... я человек тоги... но я еще помню свои
юношеские военные подвиги... и горе этим несчастным... если...
Бормоча и храбрясь, он пожал руку Сервилиану и в сопровож-
дении центуриона и капуанских солдат, переданных в его распо-
ряжение, направился к своему посту, оплакивая в глубине души
прискорбное положение, в которое его поставили дурацкие бредни
десяти тысяч мятежников, и страстно мечтая о возврате безмятеж-
ного прошлого.
А тем временем гладиаторы, то увлекаемые надеждой, то тер-
заясь отчаянием, все еще стояли во дворах, ожидая приказаний
своих начальников, вооруженных факелами и приготовившихся во
что бы то ни стало овладеть складом оружия в школе Геркулеса,
вход в которую охранялся пятьюдесятью легионерами и рабами,
решившими биться насмерть.
Но в ту минуту, когда Спартак, Эномай и их товарищи готовы
были ворваться в коридор, ведший к складу оружия, звук сигнала
нарушил ночную тишину и печальным эхом отозвался во дворах,
где собрались гладиаторы.
— Тише! — воскликнул Спартак, внимательно прислушива-
ясь и останавливая движением правой руки своих соратников, во-
оруженных факелами.
Действительно, вслед за звуками фанфары раздался голос гла-
шатая. От имени римского сената он предлагал мятежникам ра-
зойтись и вернуться в свои конуры, предупреждая, что в случае
неповиновения они после второго сигнала будут рассеяны военны-
ми силами республики.
Ответом на это требование был мощный и долгий рев, но объ-
явление глашатая, словно эхо в горах, повторилось многократно у
входа во все дворы, где стояли строем гладиаторы.
Спартак несколько минут колебался, собираясь с мыслями.
Мрачным и страшным было его лицо, глаза устремлены в землю,
как у человека, который советуется с самим собой. Затем он по-
600
вернулся к товарищам и громко, так, чтобы все могли его слы-
шать, сказал:
— Если атака, которую мы сейчас предпримем, закончится
удачно, мы получим мечи, и они помогут нам завладеть другими
складами в школе и одержать победу. Если же нас постигнет неу-
дача, у нас останется только один выход для спасения дела свободы
от окончательной гибели. Старшие центурионы обоих легионов
выйдут отсюда и возвратятся к нашим товарищам; в случае, если
через четверть часа они не услышат нашего гимна свободы, пусть
предложат всем молча вернуться в свои комнаты: это будет знаком
того, что нам не удалось захватить оружие. Мы же свалим на
землю или подожжем калитку, находящуюся на расстоянии поло-
вины выстрела из лука от ворот Геркулеса, и, проникнув в харчев-
ню Ганимеда, вооружимся тем, что попадется под руку, преодоле-
ем все препятствия на своем пути и, сколько бы нас ни осталось в
живых — сто, шестьдесят, тридцать, — разобьем лагерь на горе
Везувий и там поднимем знамя свободы. Пусть наши братья про-
берутся туда самым коротким путем, безоружные или вооружен-
ные, группами или поодиночке. Оттуда начнется война угнетенных
против угнетателей.
После очень короткой паузы, видя, что старшие центурионы
колеблются, не решаясь оставить место, где в данную минуту уг-
рожала наибольшая опасность, он прибавил:
— Армодий, Клувиан! Именем верховного руководства прика-
зываю вам идти!
Юноши, склонив голову, скрепя сердце отправились в разные
стороны.
Тогда Спартак, обернувшись к своим товарищам, сказал:
— А теперь... вперед!
Он первый вошел в коридор, где находился склад оружия, и
вместе с Эномаем, как вихрь, бросился на легионеров, начальник
которых, одноглазый и однорукий ветеран, ожидая атаки, кричал:
— Вперед!.. Вперед!.. Ну-ка, гнусные гладиаторы... Впе...
Но он не успел докончить: протянув во всю длину руку, воо-
руженную толстым и длинным пылающим факелом, Спартак уда-
рил его по лицу.
Старый легионер вскрикнул и отступил, в то время как солда-
ты делали тщетные попытки поразить мечами Эномая и Спартака,
которые с отчаянной дерзостью боролись этим невиданным оружи-
ем, сделавшимся страшным в их руках. Они наступали на стражу,
теснили ее и наконец отбросили ее от дверей склада.
Тем временем легионеры под предводительством Тита Серви-
лиана и калуанские солдаты, разделенные на два отряда, которые
возглавляли центурионы Попилий и Элпидий Со л они й, после того
как снова прозвучали трубы, двинулись одновременно к трем дво-
рам и стали метать дротики в столпившихся там безоружных гла-
диаторов.
601
Это была страшная минута. Под густым дождем смертоносных
дротиков безоружные гладиаторы с диким воем, проклятиями, ре-
вом отступали к разным выходам из двора и в один голос кричали:
— Оружия!.. Оружия!.. Оружия!..
Ливень из дротиков не утихал. Скоро отступление гладиаторов
превратилось в паническое бегство. Началась давка у входов, тол-
котня в коридорах, гладиаторы мчались к своим конурам, падали,
давили, топтали друг друга. Во все концы школы Лентула доноси-
лись их ругательства, крики, вопли, просьбы, мольбы, стоны ра-
неных и умирающих.
Избиение гладиаторов в первых трех дворах и их бегство вы-
звали панику и упадок духа в когортах, находившихся в других
дворах; ряды гладиаторов пришли в беспорядок, стали быстро ре-
деть и вскоре совсем расстроились. Будь у этих людей оружие, они
могли бы сражаться и умерли бы все до одного или одержали бы
полную победу даже над двумя римскими легионами. Но, безоруж-
ные, обреченные на избиение, гладиаторы не могли оставаться
вместе даже и четверти часа, — каждый думал только о своем
спасении.
В это время Спартак и Эномай бок о бок с двумя другими
товарищами дрались как львы. Теснота коридора не позволяла сра-
жаться более чем четверым в ряд, и в короткое время им удалось
отогнать легионеров от двери; энергично преследуя их, они очень
скоро оттеснили легионеров в атрий, где собралось более сотни
гладиаторов с факелами. Одних легионеров они окружили, обезо-
ружили и убили, а другие, с обожженными лицами, ослепленные,
обратились в бегство; в это время гладиаторы, ворвавшиеся в ко-
ридор, свалили факелы в кучу перед дверью оружейного склада,
пытаясь поджечь ее и таким образом открыть туда доступ.
Легионеры, воя от боли, разбегались как безумные в разные
стороны; некоторые из них оказались в толпе преследуемых глади-
аторов и, попав под ноги бегущих, были затоптаны ими, другие же
очутились в середине когорт Сервилиана, Попилил и Со л они я, ко-
торые шли сомкнутым строем, преследуя отступавших гладиато-
ров. Трибун и центурион уже были предупреждены об угрожавшей
им опасности, которая могла вырвать из их рук так легко достав-
шуюся победу. Поэтому Попилий поспешил к школе Геркулеса,
бросился в коридор, где уже загорелась дверь оружейного склада,
и, сообразив, что действовать мечом против факелов невозможно,
приказал своему арьергарду метать в неприятеля дротики. Это ору-
жие и здесь оказалось столь убийственным, что быстро принесло
победу над мужеством восставших. Отряд Спартака отступил, но
так как здесь были самые храбрые и сильные гладиаторы, то он
отступал в полном порядке, кидая в римлян факелы. Гладиаторы
вынимали дротики из тел раненых и убитых товарищей и уносили
это оружие с собой; отойдя в глубь коридора к атрию, действуя
дротиками, как мечами, они яростно дрались с легионерами за
выход из коридора.
602
Раскачав огромную глыбу, гладиаторы обрушили ее на калитку,
и та затрещала под страшным ударом
Оказавшись вместе с Эномаем и с сотней гладиаторов во дворе,
Спартак увидел беспорядочно бегущих гладиаторов. По крикам,
воплям и возгласам он понял, что внутри дворов все кончено; ос-
тавался лишь один путь к спасению: вырваться из школы и искать
убежища на Везувии.
Вернувшись в атрий, он крикнул громовым голосом, который
покрыл на мгновение шум боя:
— У кого есть меч, стойте здесь и защищайте выход от леги-
онеров!
Несколько гладиаторов, вооружившись мечами и копьями, от-
нятыми у сторожей оружейного склада, стали живой стеной у вы-
хода, которым тщетно пытался овладеть отряд Попилия; сам По-
пилий, раненный в правую руку и в голову, храбро сражался в
первом ряду.
— Следуйте за мной! — кричал Спартак и, размахивая высо-
ко в воздухе факелом, подавал этим знак другим гладиаторам.
Быстрым шагом он вместе с Эномаем направился к стене, ок-
ружавшей школу, — к тому самому месту, где была узкая и низ-
кая калитка, заколоченная много лет назад. Она могла стать те-
перь единственным путем к спасению.
Но, чтобы поджечь калитку, потребовалось бы не менее полу-
часа, между тем победители, продвигаясь по всем проходам и пе-
реулкам, не дали бы восставшим возможности использовать драго-
ценные минуты, а у гладиаторов не было ни секир, ни молотков,
чтобы выломать калитку. Что же делать? Как открыть возможно
скорее этот выход?
В волнении и тревоге все оглядывались по сторонам, ища под-
ходящее орудие.
Вдруг Эномай заметил мраморную колонну, лежавшую непо-
далеку, и крикнул товарищам:
— Самые сильные, вперед!
И тотчас семь или восемь самых рослых и сильных гладиаторов
вышли вперед и стали перед Эномаем; окинув их опытным взгля-
дом, он нагнулся над колонной и, подложив руки под один ее
конец, сказал высокому, могучему самниту, почти такому же ги-
ганту, как и он сам:
— А ну-ка, покажи свою силу. Бери эту колонну за другой
конец.
Все поняли намерение Эномая. Гладиаторы освободили место
перед калиткой, а германец и самнит без труда подняли и перенес-
ли колонну ближе к калитке. Затем, раскачав огромную глыбу,
они обрушили ее на калитку, и та затрещала под страшным уда-
ром.
Гладиаторы еще раз таранили дверь, а на третий раз она рас-
кололась и рухнула на землю. Погасив и бросив факелы, они в
молчании вышли через этот проход вслед за Спартаком и по тем-
ным, узким улицам города направились в харчевню Ганимеда.
604
Харчевня эта была самой близкой к школе Лентула и наиболее
посещаемой, потому что хозяином ее был рудиарий, большой друг
Спартака. Он принимал участие в заговоре и оказал немало услуг
Союзу угнетенных.
Над входом в харчевню висела безобразная вывеска с изобра-
жением отвратительного Ганимеда, наливающего красный, как
свернувшаяся кровь, нектар в чашу такого же уродливого Юпите-
ра. Находилась харчевня на расстоянии выстрела из лука от тех
ворот, где стояли на посту капуанские солдаты, возглавляемые
толстым и благодушным префектом Меттием Либеоном.
Спартак и двести гладиаторов продвигались в глубоком молча-
нии со всевозможными предосторожностями. Они неслышно шли
друг за другом, и по данному вполголоса приказу все остановились.
Фракиец, германец и еще семь или восемь человек вошли в
харчевню. Владелец ее был в страшной тревоге за исход борьбы,
о которой догадывался по крикам и шуму, доносившимся сюда из
школы. Он вышел навстречу гладиаторам и взволнованно спросил:
— Ну как? Какие вести?.. Как идет сражение?
Но Спартак, прервав расспросы, сказал:
— Вибиний, давай нам все оружие, какое только у тебя есть.
Дай нам все, что в руках отчаявшегося человека может стать ору-
жием!
И, подбежав к очагу, Спартак схватил огромный вертел, а Эно-
май — топор, висевший на стене. Собрав в охапку вертела, ножи
и косы, они вышли из трактира и распределили это оружие между
гладиаторами. Их примеру последовали остальные, и вскоре все
были вооружены; они захватили с собой также три небольшие ле-
стницы, которые нашлись в кабаке, и несколько веревок.
Первым двинулся Спартак; остальные молча шли следом за
ним по направлению к той улице, где стояли римские солдаты. Не
успели легионеры подать сигнал тревоги, как гладиаторы с яро-
стью бросились на них, нанося страшные удары, убивая на месте
с быстротой и неистовством.
Сражение длилось всего несколько минут; отчаянный напор
гладиаторов быстро завершился разгромом многочисленного отря-
да легионеров и городских солдат.
Молодой центурион Квинт Волузий старался воодушевить сол-
дат и кричал:
— Вперед, капуанцы!.. Смелее, во имя Юпитера Тифатско-
го!.. Меттий... доблестный Меттий!.. Ободряй солдат!
Внезапный натиск гладиаторов привел Меттия Либеона в за-
мешательство, и он поспешил укрыться позади своего небольшого
отряда. Когда он услышал, что его настойчиво призывают к вы-
полнению долга, он начал кричать, сам не понимая, что он гово-.
рит:
— Конечно... несомненно. Капуанцы, смелее! Вперед! Добле-
стные капуанцы... Я буду командовать... вы будете сражаться! Не
бойтесь ничего... Бейте!.. Убивайте!..
605
И при каждом слове он пятился все дальше.
Бесстрашный Квинт Волузий пал, пронзенный насквозь
страшным ударом вертела, которым был вооружен Спартак, а гла-
диаторы, прорвавшись, опрокидывая все вокруг, промчались мимо
несчастного префекта, который, став как будто меньше ростом,
рухнул на колени и принялся молить дрожащим, прерывающимся
от рыданий голосом:
— Я человек тоги... я ничего не сделал... ничего плохого...
Милосердия... милосердия... о доблестные!.. Пощады!..
Его хныканье быстро прекратилось, потому что Эномай, про-
бегавший в эту минуту мимо, дал ему пинка с такой силой, что
толстяк отлетел на несколько шагов и, упав на землю, лишился
сознания.
Когда гладиаторы пробежали шагов триста, Спартак остано-
вился и, задыхаясь, сказал Эномаю:
— Половина из нас должна остаться здесь, надо хотя бы на
полчаса задержать наших преследователей, чтобы дать возмож-
ность другой половине перебраться через городскую стену.
— Я останусь, — сказал Эномай.
— Пет, ты поведешь их к Везувию, а я останусь.
— Пет, нет, ни в коем случае! Если я умру, ты будешь про-
должать войну, а погибнешь ты — все будет кончено.
— Беги, беги ты, Спартак, — воскликнули восемь или десять
гладиаторов, — мы останемся с Эномаем!
Слезы показались на глазах Спартака при этом благородном
соревновании в самоотверженности и братской любви; пожав руку
германцу, он сказал:
— Прощайте!.. Я жду вас на Везувии!
В сопровождении части гладиаторов, к которым, по приказу
Эномая, присоединились те, что несли лестницы, Спартак исчез,
углубившись в лабиринт тропинок, которые вели к городской сте-
не, в то время как Эномай приказал оставшимся гладиаторам вой-
ти в соседние дома и выбрасывать из окон скамейки, кровати и
другую мебель, чтобы забаррикадировать улицу, готовясь к дли-
тельному и упорному сопротивлению приближавшимся римским
когортам.
Глава одиннадцатая
ОТ КАПУИ ДО ВЕЗУВИЯ
Через два часа после событий, описанных в предыдущей гла-
ве, небольшой отряд гладиаторов, бежавших из школы Лентула,
после быстрого марша остановился около великолепной виллы
Гнея Корнелия Долабеллы, расположенной на живописном холме
между Ателланской и Куманской дорогами, примерно в восьми ми-
лях от Капуи.
Пока Эномай, укрывшись за баррикадами, которыми были пе-
регорожены улицы, отражал яростный натиск римских легионе-
ров, Спартак и его товарищи при помощи трех связанных между
собой лестниц под прикрытием темноты взобрались на крепостной
вал; затем с большим трудом, подвергаясь немалой опасности, они
втащили лестницу наверх, приставили ее к наружной стороне сте-
ны и благополучно спустились вниз. Здесь они развязали все три
лестницы, положили их одна на другую и перекинули через глубо-
кий ров, наполненный водой и тиной, через который иначе не
могли бы перейти. Сбросив лестницы в ров, они быстрым маршем
двинулись напрямик через открытое поле, простиравшееся между
двумя дорогами — Ателланской и Куманской.
Дойдя до железной решетки виллы Долабеллы, Спартак не-
сколько раз позвонил; в ответ раздался лай собак, который разбу-
дил задремавшего привратника, старого раба-фессалийца. При-
крывая левой рукой медный светильник, который он нес в правой
руке, старик подошел к калитке, бормоча по-гречески:
— Вот нахалы, полуночники! Кто это шатается без спросу по
ночам? Нет, погоди, я тебя жалеть не буду! Завтра же донесу
управителю.
Старик подошел к самой калитке; за ним, оскалив клыки и
неистово лая, бежали две молосские собаки.
— Да будет к тебе благосклонен Юпитер Олимпийский и
пусть тебе всегда помогает Аполлон Пегасский, — сказал Спартак
по-гречески. — Мы греки, рабы, такие же несчастные, как и ты.
Мы бежали из Капуи. Открой поскорее, не вынуждай нас приме-
нять насилие, а то тебе придется плохо.
Легко себе представить, как перепугался старый фессалиец,
услышав эти слова и увидев отряд измученных, странно вооружен-
ных людей.
Застыв от ужаса, он стоял с поднятым вверх светильником и
больше был похож на статую, чем на живого человека. После ми-
нутного молчания, прерываемого только лаем молосских собак,
Спартак вывел старика из оцепенения своим мощным голосом:
— Ну что ж, во имя вековых лесов Оссы и Пелиона, решишь-
ся ли ты наконец открыть нам добровольно? Уймешь ли ты своих
надоедливых псов? Или ты хочешь, чтобы мы взялись за топоры?
607
Эти слова положили конец колебаниям привратника. Он вы-
тащил ключи и, отпирая калитку и отодвигая засов, покрикивал
на собак:
— Замолчи, Пирр! Тихо, Алкид!.. Да помогут вам боги, муже-
ственные люди!.. Сейчас отопру... Тише вы, проклятые... Распо-
лагайтесь, как вам будет удобно!.. Сейчас выйдет управитель... Он
тоже грек... Очень достойный человек... Вы здесь найдете чем под-
крепиться.
Как только гладиаторы вышли на главную аллею виллы, Спар-
так велел запереть калитку и поставил там стражу из пяти чело-
век, затем в сопровождении остальных в несколько минут дошел
до большой площадки, обсаженной деревьями различных пород и
кустами душистых роз, мирт и можжевельника, которые росли
перед виллой патриция Гнея Корнелия Долабеллы, уже ставшего
консулом.
Здесь Спартак произвел смотр своим соратникам: всего в от-
ряде было семьдесят восемь человек, включая и его самого.
Рудиарий на минуту задумался, опустил голову, затем, вздох-
нув, сказал стоявшему рядом с ним галлу, высокому юноше хруп-
кого телосложения, белолицему, рыжеволосому, с голубыми глаза-
ми, горевшими огнем отваги и энергии:
— Да, Борторикс!.. Если счастье будет сопутствовать нашей
храбрости, то вот этот наш маленький отряд в семьдесят восемь
человек сможет положить начало великой войне и благородному
делу!..
И тут же добавил:
— История, к сожалению, судит о благородстве деяний по их
удачному завершению. А впрочем, как знать, не оставлено ли на
страницах истории этим семидесяти восьми место рядом с тремя-
стами защитниками Фермопил? Кто знает!..
Прервав свои размышления, он распорядился поставить стра-
жу у всех выходов, затем вызвал к себе управителя Долабеллы.
Явился грек-управитель Теодофил, уроженец Эпира.
Спартак его успокоил, сказав, что на вилле они возьмут только
пищу, некоторые необходимые им вещи, а также все оружие, ко-
торое здесь>найдется; ни он, ни его товарищи не причинят ника-
кого убытка хозяину виллы; не будет допущено ни воровства, ни
грабежа. Спартак убедил управителя добровольно снабдить отряд
всем, что ему понадобится, если хочет избежать насилия.
Таким образом, гладиаторы вскоре получили пищу и вино для
подкрепления своих сил и по приказу Спартака запаслись продо-
вольствием на три дня. Сам же он почти не притронулся к яствам
и вину, хотя уже много дней не знал отдыха и более тридцати
часов ничего не ел. Зато на вилле римского патриция он неожи-
данно для себя среди девяноста рабов, выполнявших здесь домаш-
ние и полевые работы, нашел врача-грека, по имени Дионисий
Эвдней. Этот раб занимался врачеванием, лечил заболевших рабов
и самого владельца виллы, когда тот жил здесь. Врач с большим
608
старанием принялся лечить руку рудиария. Он вправил кость, об-
ложил руку лубками, скрепил их особой повязкой и при помощи
повязки, обхватившей шею, подвесил ее горизонтально у груди.
Закончив все это, он посоветовал своему пациенту хоть немного
подкрепить свои силы сном и отдыхом, предупредив его, что в
противном случае он рискует заболеть горячкой, так как у него
была лихорадка, вызванная усталостью и тревогами последних
семи-восьми дней.
Отдав самые подробные и точные распоряжения Борториксу,
Спартак лег в удобную кровать и заснул крепким сном. Он проспал
до утра, хотя и велел галлу разбудить его на заре; однако тот, по
совету Дионисия Эвднея, не будил его, пока он сам не проснулся.
Сон подкрепил фракийца, он встал полный бодрости, уверен-
ности и надежды. Солнце уже больше трех часов заливало светом
роскошную виллу и окрестные холмы. С одной стороны зеленели
лесистые, крутые склоны Апеннин, с другой — открывалась лас-
кающая глаз панорама города и видны были красивые виллы, спу-
скавшиеся до самого моря.
Спартак тотчас же созвал всех рабов Долабеллы на площадку
перед виллой и в сопровождении управителя дома и надзирателя
за рабами направился к тюрьме, составлявшей непременную при-
надлежность всех римских вилл. Там находились закованные в
цепи рабы; их заставляли работать в железных наручниках и нож-
ных кандалах.
Спартак освободил этих несчастных — их было свыше двадца-
ти человек — и присоединил ко всем остальным, стоявшим на
площадке.
В горячей и понятной всем речи он объяснил этой толпе рабов,
почти целиком состоявшей из греков, причины побега гладиаторов
из Капуи и сущность задуманного им дела, которому он решил
посвятить всю свою жизнь. Яркими красками он обрисовал святую
цель, за которую решили бороться восставшие. Отвоевать у тира-
нов-угнетателей права для угнетенных, уничтожить рабство, осво-
бодить все человечество — такова была благороднейшая цель вой-
ны, к которой они все готовились.
— Кто из вас хочет быть свободным и предпочитает почетную
смерть с мечом в руках на поле брани жалкой жизни раба, кто
чувствует себя смелым и сильным, готовым вынести все тяготы и
опасности войны против поработителей всех народов, кто чувству-
ет весь позор ненавистных цепей, пусть берет в руки любое оружие
и следует за нами!
Проникновенные слова Спартака произвели сильное впечатле-
ние на всех обездоленных, еще не ослабевших духом, не отупев-
ших в рабстве. Послышались восторженные восклицания, слезы
радости заблестели на глазах у рабов; свыше восьмидесяти неволь-
ников Долабеллы вооружились топорами, косами, трезубцами и
тут же вступили в Союз угнетенных, принеся клятву, объединяв-
шую всех братьев Союза.
609
20-833
Спартак, Борторикс и храбрейшие из гладиаторов вооружи-
лись мечами и копьями, найденными на вилле. Фракиец предус-
мотрительно разместил рабов Долабеллы среди испытанных своих
соратников, для того чтобы они поддерживали бодрость духа у но-
вичков, и построил в строгом порядке свою маленькую когорту, в
которой было уже более ста пятидесяти человек. За два часа до
полудня он оставил виллу Долабеллы и по глухим тропинкам, че-
рез поля и виноградники, направился в сторону Неаполя.
После быстрого перехода, не отмеченного какими-либо важны-
ми событиями, отряд гладиаторов в сумерках подошел к Неаполю
и по приказу Спартака сделал остановку в нескольких милях от
города, возле виллы одного патриция. Приказав своим товарищам
запастись провизией на следующие три дня и забрать все оружие,
которое они найдут, фракиец строго запретил чинить насилия и
грабежи.
Через два часа отряд ушел оттуда, получив пополнение в ко-
личестве пятидесяти гладиаторов и рабов, сбросивших свои цепи,
чтобы начать благородную борьбу за свободу, к которой призывал
их Спартак.
Всю ночь Спартак продолжал свой поход с осторожностью ис-
куснейшего полководца; он вел свою когорту по извилистым доро-
гам, через благоухающие поля и живописные холмы, тянувшиеся
между Неаполем и Ателлой. Он останавливался у каждой виллы,
каждого дворца, встречавшегося по пути, но лишь на столько вре-
мени, сколько ему требовалось, чтобы запастись оружием и при-
звать рабов к восстанию. Таким образом он на рассвете добрался
до подножия Везувия и вышел на дорогу, которая тянулась по
склону этой горы от Помпеи к виллам и местам увеселительных
прогулок патрициев, туда, где леса и обрывы делают горный хре-
бет диким и мрачным.
Спартак остановился приблизительно в двух милях от Помпеи
и, заняв несколько садов, находившихся у самой дороги, разместил
за живой благоухающей изгородью из акаций, миртов и розмарина
своих товарищей, число которых возросло за сутки до трехсот че-
ловек; здесь он приказал им оставаться до восхода солнца.
Вскоре на вершине горы, которая в ночной темноте будто упи-
ралась в темно-синий свод небес, стали появляться то сероватые,
то белые облака; постепенно светлея, они походили на легчайшие
клубы дыма, предвестника пожара, казалось неожиданно возник-
шего и разгоравшегося на склонах соседних Апеннин и на самом
Везувии.
Облака из белых превращались в розовые, из розовых — в
пурпурные; вскоре они засверкали золотыми блестками, и по скло-
нам горы, которая до этого казалась черной и грозной гранитной
громадой, вдруг разлились потоки яркого солнечного света, обри-
совавшего ее величественные очертания, вершины близких хреб-
тов, покрытых мрачной густой растительностью, страшные пропа-
610
сти, зиявшие меж пепельно-серых пластов застывшей лавы, и цве-
тущие холмы, которые тянулись на несколько миль окрест, словно
чудесный ковер, сотканный из зелени и цветов.
В те времена Везувий имел совсем иной вид, чем теперь; он не
был, как в наше время, бушующим и страшным чудовищем. Вул-
канические извержения из его недр происходили в столь отдален-
ные времена, что даже память о них едва сохранилась к началу
нашего повествования. Следами этих извержений остались на мно-
го миль тянувшиеся вокруг горы слоистые отложения лавы, на
которых осками были воздвигнуты города Стабии, Геркуланум и
Помпея. Огонь, клокочущий в жерле вулкана, уже много веков не
нарушал покоя этих чудесных холмов, где под сапфировым небом,
согретые нежащим теплом, вдыхая напоенный благоуханиями чи-
стый воздух, освежаемые прохладой голубых тирренских вод, жи-
ли счастливейшие народы, воспетые поэтами как обитатели пред-
дверия элисия. Да, ни в одном уголке земного шара поэты не могли
бы найти такую красоту и даже во вдохновенном полете фантазии
создать более чарующие картины, действительно напоминающие
сказания о преддверии блаженной страны усопших.
Счастье жителей Кампаньи нарушали временами лишь подзем-
ные толчки и раскаты грома, пугавшие население. Но толчки эти
повторялись так часто, не принося никому вреда, что к ним здесь
все уже привыкли и не обращали на них внимания. Поэтому все
нижние склоны Везувия были покрыты сплошным ковром оливко-
вых рощ, плодовых садов и виноградников, застроены роскошны-
ми виллами и дворцами и казались издали единым цветущим са-
дом, одним огромным городом.
Везувий и весь Байский, или Неаполитанский, залив, озарен-
ные лучами восходящего солнца, являли в это утро такую гранди-
озную, такую прекрасную и величественную картину, что она
вызвала возгласы удивления и восторга у гладиаторов и их пред-
водителей. Они умолкли и в изумлении предались созерцанию чу-
десного зрелища.
Они увидели Помпею, богатую, царственную Помпею, лишен-
ную крепостных стен, что напоминало об участии ее обитателей в
гражданской войне против римлян восемнадцать лет назад. Город
тогда был взят войсками Суллы, и, оказав ему милосердие, побе-
дитель разрушил только стены. А неподалеку от Помпеи находи-
лись разрушенные и сожженные Стабии, на развалинах которых
только еще начали возводить новые дома, — по всему видно было,
как жестоко поступил с их обитателями все тот же Сулла.
Как ни прекрасна была эта величественная картина восхода
солнца, пленявшая душу любого человека, Спартак быстро освобо-
дился от ее чар. Он окинул взглядом вершину горы, стараясь оп-
ределить, как далеко вверх тянется мощенная лавой дорога, у ко-
торой он находился со своими товарищами, и доходит ли она до
самой верхушки Везувия. По густые леса, покрывавшие вершину,
не давали возможности проследить, где оканчивалась дорога.
611
20*
После недолгого раздумья Спартак решил послать Борторикса
с тридцатью наиболее ловкими товарищами разведать дорогу, а
сам с главной частью отряда намеревался обойти соседние виллы
и дворцы, чтобы поискать оружия и освободить рабов. Ядро отряда
из шестидесяти гладиаторов должно было оставаться на прежнем
месте, скрываясь за живой изгородью; здесь же Борторикс и Спар-
так уговорились встретиться после разведки.
Все было сделано, как приказал Спартак. Борторикс возвра-
тился через три часа. Спартак уже был на месте; он раздобыл еще
некоторое количество оружия и пополнил свой отряд, в который
влились двести гладиаторов и рабов, освобожденных на соседних
виллах. Рудиарий составил из своих пятисот воинов когорту в пять
манипул. В один из манипул, во главе которого был поставлен
Борторикс, вошли восемьдесят самых молодых и храбрых гладиа-
торов. Спартак вооружил их пиками и копьями и назвал, согласно
римскому строю, гастатами, то есть копьеносцами. Остальные че-
тыре манипула, по сто человек каждый, назывались так: фальги-
феры — бойцы, вооруженные косами; ретиарии — вооруженные
трезубцами и вертелами; первый и второй манипулы фракий-
цев — гладиаторы, вооруженные мечами, ножами и другим корот-
ким оружием. Во главе каждой группы в десять человек он поста-
вил декана, а во главе каждого манипула — по два центуриона,
младшего и старшего. И тех и других он выбрал из числа семиде-
сяти восьми гладиаторов, бежавших вместе с ним из Капуи, так
как знал их мужество и отвагу и мог вполне на них положиться.
Борторикс сообщил Спартаку, что дорога, близ которой они
находятся, примерно на две мили пролегает по склону горы, затем
переходит в узкую тропинку, которая ведет через леса к вершине,
но, достигнув определенной высоты, теряется среди недоступных
скал и обрывов.
— О, наконец-то после стольких испытаний великие боги на-
чинают нам покровительствовать! — ликуя, воскликнул Спар-
так. — Там, наверху, в этой лесной глуши, где гнездятся орлы и
устраивают свое логово дикие звери, в местах, недоступных для
человека, мы водрузим наше знамя свободы. Лучшего места судьба
не могла бы нам предоставить... Идемте!
И как только когорта гладиаторов двинулась по направлению
к вершине Везувия, Спартак вызвал к себе девять гладиаторов из
школы Лентула и, щедро снабдив их деньгами, приказал немедлен-
но по разным дорогам отправиться троим в Рим, троим в Равенну
и троим в Капую, чтобы предупредить товарищей по несчастью,
живших в школах этих трех городов, о том, что Спартак с пятью-
стами гладиаторами расположился лагерем на Везувии, и те, кто
готов бороться за свободу в одиночку ли, манипулами или легио-
нами, должны поскорее явиться к нему.
Посылая трех гонцов в каждый из указанных городов, Спартак
рассудил, что даже в худшем случае, если некоторые будут схва-
612
чены в дороге, по крайней мере трое из девяти доберутся до назна-
ченного места. Спартак простился с этими девятью гладиаторами
и посоветовал им соблюдать величайшую осторожность. В то вре-
мя как они спускались к подошве горы, рудиарий догнал головной
отряд колонны, быстрым маршем поднимавшейся к вершине.
Вскоре когорта гладиаторов оставила дорогу, по обе стороны
которой тянулись сады, домики и виноградники, и добралась до
лесистой части горы. Чем круче делался подъем, тем уединеннее
становились места, тем глуше была тишина, царившая в этих ле-
сах. Постепенно кустарники и низкорослые деревья сменились тер-
новником, падубами, вязами, вековыми дубами и высокими топо-
лями.
В начале подъема гладиаторы встречали по дороге много зем-
ледельцев и крестьян, которые несли в корзинках или везли на
осликах зелень и фрукты для продажи на рынке в Помпее, Неа-
поле и Геркулануме. На отряд вооруженных людей они смотрели
с изумлением и страхом. Но когда гладиаторы углубились в леса,
им попадались только одинокие пастухи с маленькими стадами
овец и коз, которые паслись среди кустарников, скал и круч.
Время от времени эхо грустно повторяло блеяние этих жалких
стад.
Через два часа трудного подъема когорта Спартака добралась
до большой площадки, расположенной на вулканической скале, на
несколько сот шагов ниже главной вершины Везувия, покрытой,
точно огромной пеленой, глубоким слоем вечного снега. Здесь
Спартак решил сделать привал и, пока солдаты отдыхали, обошел
всю площадку; с одной стороны от нее шла вниз крутая, скалистая
тропинка, по ней поднялись сюда гладиаторы; с другой стороны
высились неприступные скалы; с третьей открывался вид на про-
тивоположный склон горы, у подножия которой ниже лесистых
обрывов расстилались залитые солнцем поля, виноградники, олив-
ковые рощи и луга; это были обширные цветущие области Нолы и
Нуцерии, тянувшиеся до склонов Апеннин, видневшихся на гори-
зонте. Всходить и спускаться здесь было еще труднее, чем со сто-
роны Помпеи, и, следовательно, с этой стороны площадка была
защищена от нападения.
Место, выбранное Спартаком для лагеря, было также непри-
ступно и с юга, со стороны Салерна. Площадка обрывалась тут на
краю пропасти с такими отвесными стенками, что она напоминала
скорее колодец; взобраться по этим стенкам вверх не сумели бы
даже горные козы.
Пропасть, в которую свет проникал только через расщелины
скал, заканчивалась пещерой, а из нее неожиданно открывался
выход на цветущую часть горного склона, тянувшегося на много
миль, вплоть до равнины.
Тщательно исследовав площадку, Спартак убедился, что место,
выбранное для лагеря, очень удачно: здесь можно было про дер-
613
жаться, пока подойдут подкрепления из Капуи, Рима и Равенны.
Он приказал манипулу фракийцев, вооруженных топорами и се-
кирами, нарубить в ближайшем лесу дров и зажечь костры, кото-
рые должны были защитить гладиаторов от ночных заморозков,
весьма ощутимых в феврале на такой высоте.
Он поставил охрану у почти неприступного края площадки,
выходившего на восточный склон горы, а другой отряд, численно-
стью в полуманипул, нес охрану со стороны Помпеи, откуда они
поднялись к вершине; с тех пор площадка стала именоваться ла-
герем гладиаторов и сохранила это название надолго.
В сумерки вернулся манипул, отправленный за дровами; фра-
кийцы принесли не только дрова для костров, но и ветви и хво-
рост, чтобы сделать шалаши и заграждения, насколько это позво-
ляла каменистая почва. Гладиаторы под руководством Спартака
перегородили тропинку, по которой они пришли, завалив ее де-
ревьями и каменистыми глыбами, вырыли поперек тропинки ши-
рокий ров и забросали деревья и камни землей, так что за короткое
время здесь выросла земляная насыпь, укрепившая лагерь с един-
ственно уязвимой стороны. За этим заграждением расположилась
половина манипула, выделенного для несения охраны, а впереди
нее, на некотором расстоянии друг от друга, расставлены были
часовые таким образом, что самый отдаленный пост находился на
расстоянии полумили от лагеря.
Вскоре гладиаторы, утомленные заботами и трудами последних
дней, уснули, и уже в час первого факела на площадке царили
тишина и спокойствие. Догоравшие костры освещали неподвиж-
ные фигуры спящих и черные скалы, служившие фоном этой фан-
тастической картины.
Бодрствовал один только Спартак; его высокая атлетическая
фигура, освещенная угасающими огнями костров, четко выделя-
лась в полумраке, словно призрак одного из тех гигантов, которые,
согласно мифическим сказаниям, объявили войну Юпитеру и раз-
били лагерь на Флегрейских полях возле Везувия, решив взгромоз-
дить здесь горы на горы, чтобы штурмовать небо.
Среди величавой всеобъемлющей тишины Спартак долго стоял
неподвижно и, подложив правую руку под левую, висевшую на
перевязи, смотрел на море, расстилавшееся внизу у подножия Ве-
зувия, не отрывая взгляда от огонька, сиявшего на одном из ко-
раблей, которые стояли в гавани Помпеи.
Но в то время как взгляд его был устремлен на этот огонек,
сам он погрузился в думы и размышления, которые увели его да-
леко-далеко. Мысль его витала над горами родной Фракии, ему
вспомнились годы беспечного детства и юности, счастливые годы,
которые пронеслись, как легкое дуновение нежного ветерка. Вне-
запно лицо его, ставшее было таким спокойным и ясным, опять
омрачилось: он вспомнил нашествие римлян, кровопролитные бит-
вы, поражение фракийцев, их уничтоженные стада, разрушенные
дома, рабство близких и...
614
Вдруг Спартак, уже более двух часов погруженный в эти вос-
поминания и мысли, вздрогнул и прислушался, повернув голову к
тропинке, идущей со стороны Помпеи, по которой сюда пришли
гладиаторы. Ему почудился какой-то шум. Но повсюду было тихо,
только легкий ветерок порой шевелил листву в лесу.
Спартак уже собирался прилечь под навесом, который, несмот-
ря на все протесты, товарищи соорудили для него из ветвей деревь-
ев, покрыв их козлиными шкурами и шкурами овец, взятыми из
дворцов и вилл, где они побывали за последние дни. Но, сделав
несколько шагов, он снова остановился, опять прислушался и ска-
зал про себя: «Нет, так и есть... Там солдаты взбираются на гору!»
Он повернул к насыпи, сооруженной накануне вечером, и про-
шептал, как будто говорил с самим собой:
— Так скоро? Не верится!
Он не дошел еще до того места, где стояла на страже половина
манипула гладиаторов, как оттуда до него долетел неясный говор
приглушенных голосов, и в тишине ночи он ясно услышал громкий
окрик стоявшего впереди часового:
— Кто идет?..
И сейчас же, еще громче:
— К оружию!
За валом на мгновение произошло некоторое замешательство:
гладиаторы вооружались и выстраивались в боевом порядке позади
прикрытия.
В эту минуту к сторожевому посту подошел Спартак с мечом
в руке и очень спокойно сказал: '
— На нас готовится нападение... Но с этой стороны никто не
проберется.
— Никто! — единодушно воскликнули гладиаторы.
— Пусть один из вас пойдет в лагерь, подаст сигнал тревоги
и от моего имени потребует соблюдения порядка и тишины.
Тем временем часовой услышал от подходивших условный па-
роль: «Постоянство и победа!» —и, пока декан побежал с восемью
или десятью солдатами посмотреть, кто идет, весь лагерь уже про-
снулся. В несколько секунд, без шума, без смятения, все гладиа-
торы были вооружены, каждый занял свое место в манипуле, и
когорта выстроилась, как будто она состояла из старых легионеров
Мария или Суллы, готовая мужественно отразить любую атаку.
В то время как декан, соблюдая всевозможные предосторож-
ности, разузнавал, что за отряд приближается к лагерю, Спартак
с половиной сторожевого манипула молча стояли за насыпью, по-
вернувшись в сторону тропинки; они прислушивались, стараясь
узнать, что там происходит. Вдруг раздался радостный голос дека-
на:
— Это Эномай!
И сейчас же все следовавшие за ним гладиаторы повторили:
— Эномай!
Через секунду послышался громоподобный голос германца:
615
— «Постоянство и победа!» Да, это я, а со мной девяносто
наших товарищей, поодиночке бежавших из Капуи.
Легко себе представить радость Спартака. Он бросился через
насыпь навстречу Эномаю. Они обняли друг друга крепко, по-брат-
ски, причем Эномай всячески старался не задеть больной руки ру-
диария.
— О Эномай, дорогой мой! — воскликнул фракиец в порыве
глубокой радости. — Я не надеялся так скоро увидеть тебя!
— Я тоже, — ответил германец, поглаживая своими ручища-
ми светловолосую голову Спартака и время от времени целуя его
в лоб.
Когда окончились приветствия, Эномай принялся рассказы-
вать Спартаку все по порядку. Его отряд больше часа отбивался от
римских когорт; римляне разделились на две части, одна вступила
в рукопашную схватку с восставшими, а другая направилась по
улицам Капуи в обход, намереваясь ударить с тыла. Эномай раз-
гадал их план. Бросив защиту заграждений, сооруженных поперек
дороги, и зная, что скрывшимся со Спартаком товарищам доста-
точно было одного часа, чтобы уйти от опасности, он решил отсту-
пить, приказав гладиаторам, сражавшимся вместе с ним, рассы-
паться, спрятаться где-нибудь, а завтра, сменив одежду, выйти
поодиночке из города. Встреча была назначена под арками акведу-
ка; Эномай должен был ждать товарищей до вечера, а затем от-
правиться в путь. Он рассказал также о том, как более двадцати
товарищей по несчастью погибли в ночном сражении около школы
Лентула, как из ста двадцати гладиаторов, сражавшихся с ним
против римлян и потом, по его совету, рассыпавшихся поодиночке,
к акведуку пришло только девяносто человек. Выступив в про-
шлую ночь, они обходными путями дошли до Помпеи, где встре-
тили одного из гонцов Спартака, посланного в Капую. От него они
получили самые точные сведения о том месте, где расположились
лагерем беглецы из школы Лентула.
Приход этого шестого манипула вызвал в лагере огромную ра-
дость. В костры подбросили дров, приготовили вновь прибывшим
скромное угощение: хлеб, сухари, сыр, фрукты и орехи. В общем
шуме голосов нельзя было разобрать, кто встречал и кого встреча-
ли. Все смешалось: восклицания, вопросы, ответы, рассказы. «О,
ты здесь?» — «Как поживаешь?» — «Как шли?» — «Как добра-
лись сюда?» — «Место удобное, здесь можно защищаться...» —
«Да, мы счастливы!» — «А как было в Капуе?» — «А как товари-
щи?» — «Как Тимандр?» —«Бедняга!» —«Умер?..» —«Смертью
храбрых!» — «А Помпедий?» — «С нами!» — «С нами?» — «Эй,
Помпедий!» — «А как школа Лентула?» — «Растает, как снег на
солнце». — «Все придут?» — «Все». Вопросы и восклицания слы-
шались со всех сторон.
В шумных разговорах, полных надежд и чаяний, воскресших
в душах гладиаторов с приходом товарищей, прошло немало вре-
616
мени. Соратники Спартака еще долго не спали, и только глубокой
ночью тишина и покой воцарились в лагере восставших.
На рассвете, по приказу Спартака, десять человек рабов и гла-
диаторов затрубили в рожок, заиграли на свирелях и флейтах,
чтобы разбудить спавших товарищей. Построив восставших в бое-
вом порядке, Спартак и Эномай сделали им смотр, отдавая новые
приказания, внося необходимые изменения в те, что были даны
раньше, воодушевляя и ободряя каждого бойца, стараясь воору-
жить всех как можно лучше. Затем была произведена смена кара-
ула и отправлены из лагеря два манипула: один — на поиски про-
довольствия, другой — в лес за дровами.
Гладиаторы, оставшиеся в лагере, следуя примеру Спартака и
Эномая, взяли топоры и разные земледельческие орудия, которых
оказалось немало, и принялись вытаскивать из скал камни, кото-
рые могли быть использованы для метания в неприятеля с по-
мощью пращей, изготовленных из веревок. Камни эти гладиаторы
предусмотрительно заостряли с одной стороны и складывали в ог-
ромные кучи по всему лагерю. Особенно много камней было заго-
товлено и сложено в той части лагеря, которая была обращена к
Помпее, так как отсюда следовало прежде всего ожидать нападе-
ния.
Эта работа заняла у гладиаторов весь день и всю ночь. На
третий день весь лагерь разбудили на рассвете крики часовых: «К
оружию!» Две когорты римлян численностью около тысячи человек
во главе с трибуном Титом Сервилианом карабкались по горе со
стороны Помпеи, намереваясь напасть на гладиаторов в их убежи-
ще.
Через два дня после той бурной ночи, когда Сервилиану уда-
лось помешать восстанию десяти тысяч гладиаторов школы Ленту-
ла, ему сообщили, что Спартак и Эномай с несколькими сотнями
восставших ушли по направлению к Везувию и якобы грабят вил-
лы, мимо которых проходят (это была заведомая ложь, кем-то
распространявшаяся клевета), что Спартак освобождает рабов и
призывает их всех браться за оружие (это было верно). Трибун
помчался в капуанский сенат и в сенат республики. Перепуганные,
дрожащие от страха сенаторы собрались в храме Юпитера Тифат-
ского. Рассказав обо всем происшедшем и о том, что он предпри-
нял для спасения Капуи и республики, Сервилиан испросил у се-
ната разрешения высказать свое мнение и предложить меры,
которые, как он полагал, позволят подавить восстание в самом
зародыше.
Получив такое разрешение, отважный юноша, надеявшийся
заслужить великие почести и повышение за подавление восстания,
принялся доказывать, насколько опасно было бы оставить Спарта-
ка и Эномая в живых и дать им возможность свободно передви-
гаться по полям хотя бы в течение нескольких дней, так как к
восставшим ежечасно присоединяются рабы и гладиаторы и опас-
617
ность все увеличивается. Сервилиан утверждал, что необходимо
идти вслед за бежавшими, настигнуть их и уничтожить, а головы
их для устрашения всех десяти тысяч гладиаторов насадить на
копья и выставить в школе Лентула Батиата.
Этот совет понравился капуанским сенаторам, пережившим
немало тревожных часов. Они страшились мятежа гладиаторов;
тревога и беспокойство отравляли их мирное, беззаботное и праз-
дное существование. Сенаторы одобрили предложение Тита Серви-
лиана и опубликовали декрет, в котором за головы Спартака и
Эномая была назначена награда в два таланта. Вместе с товарища-
ми их заочно приговорили к распятию на крестах, как людей под-
лых, а теперь ставших еще более подлыми, ибо они превратились
в разбойников с большой дороги. Всем жителям Кампаньи, как
свободным, так и рабам, под угрозой самых строгих наказаний
воспрещалось оказывать им какую-либо помощь. Вторым декретом
капуанский сенат поручал трибуну Титу Сервилиану командование
одной из двух когорт легионеров, находившихся в Капуе, другой
же когорте совместно с городскими солдатами, под началом центу-
риона Попилил, приказано было остаться для наблюдения за шко-
лой Лентула и для защиты города. Сервилиану также было предо-
ставлено право взять в соседнем городе Ателле еще одну когорту и
с этими силами отправиться для подавления «безумного восста-
ния».
Декреты были переданы на утверждение префекту Меттию
Либеону, который все еще не мог прийти в себя после мощного
пинка Эномая. Либеон с ума сходил от страха, его трясла лихорад-
ка; два дня он не вставал с постели и готов был подписать не два,
а десять тысяч декретов, только бы не переживать еще раз такие
страсти, как в ту памятную ночь.
Тит Сервилиан выступил в тот же день; в Ателле он получил
вторую когорту и во главе тысячи двухсот воинов, совершив пере-
ход по самой короткой дороге, появился у Везувия. Жители окре-
стных деревень показали ему, где укрылись гладиаторы.
Ночь Тит Сервилиан простоял у подошвы горы, а на заре,
произнеся краткую пылкую речь перед своими солдатами, двинул-
ся на штурм вершины. Когда солнце стало всходить, он уже нахо-
дился вблизи лагеря гладиаторов.
Хотя римские когорты и продвигались молча, соблюдая осто-
рожность, стоявший впереди часовой гладиаторов заметил их на
расстоянии выстрела из самострела. Прежде чем они приблизились
к часовому, он подал сигнал тревоги и отступил к соседнему часо-
вому, и так, передавая сигнал один другому, они подняли на ноги
всех в лагере и отступили за насыпь, где находились гладиаторы
сторожевого полуманипула. Вооружившись пращами и метатель-
ными снарядами, часовые приготовились обрушить на римских ле-
гионеров град камней.
Когда прозвучал среди горных скал сигнал тревоги и эхо по-
вторило его в недоступных пещерах, гладиаторы поспешно выстро-
ились в боевом порядке.
618
Тем временем трибун Сервилиан первым бросился вперед, и
его яростный боевой клич повторили ряд за рядом тысяча двести
легионеров. Этот крик вскоре перешел в страшный рев, похожий
на рев бушующего моря, протяжный, дикий и оглушительный клич
атаки — подражание крику слона — «барра», с которым римские
легионеры обычно бросались на врагов.
Но едва только Сервилиан и передние ряды когорты прибли-
зились к насыпи, как пятьдесят гладиаторов, стоявших позади нее,
обрушили на римлян град камней.
— Вперед!.. Вперед во имя Юпитера Статора! Смелее! Сме-
лее! — восклицал отважный трибун. — В один миг мы ворвемся
в лагерь этих грабителей и всех изрубим в куски!
Град камней становился все гуще, но римляне, несмотря на
ушибы и раны, продолжали бежать к валу, а достигнув его, пус-
тили в ход свое оружие и принялись что было силы метать дротики
в тех гладиаторов, которые не были защищены насыпью.
Крики усиливались, схватка переходила в ожесточенное кро-
вопролитное сражение.
Спартак следил за всем происходившим с вершины скалы, на
которой стояло в боевом порядке его войско. С проницательно-
стью, достойной Ганнибала или Александра Македонского, он сра-
зу заметил, к какой серьезной ошибке привели римского началь-
ника юношеская опрометчивость и самоуверенность. Солдаты
Сервилиана вынуждены были сражаться сомкнутым строем на уз-
кой тропинке. Там их фронт не мог быть шире, чем десять человек
в ряд. Вследствие этого глубокая и плотная колонна римлян очу-
тилась под градом камней, которыми их осыпали гладиаторы, и ни
один камень не падал бесцельно. Спартак понял эту ошибку и вос-
пользовался ею так, как это ему позволяла обстановка. Он выдви-
нул своих воинов вперед и, расположив их в два ряда во всю
ширину площадки на той стороне, откуда началась атака, приказал
метать в неприятеля камни непрерывно и изо всех сил.
— Не пройдет и четверти часа, —воскликнул Спартак, заняв
первое место на краю площадки и бросая камни в легионеров, —
как римляне обратятся в бегство, а затем, следуя за ними по пя-
там, мы мечами довершим свое дело!
Все произошло так, как предвидел Спартак. Невзирая на то
что отважный трибун Сервилиан и многие храбрые легионеры до-
стигли насыпи и, поражая копьями гладиаторов, старались про-
никнуть на вал, им было оказано мощное сопротивление. Легионе-
ры, двигавшиеся в хвосте колонны, даже не имели возможности
воспользоваться копьями и мечами, а между тем град камней уси-
ливался с каждой минутой. Камни дробили шлемы и латы, попа-
дали в голову, оглушали, валили с ног. Вскоре колонна нападав-
ших дрогнула, подалась назад и пришла в расстройство. Напрасно
Сервилиан, надрывая и без того охрипший голос, требовал от сво-
их солдат невозможного — чтобы они выдерживали страшный ка-
619
менный дождь. Наступавшие в задних рядах, сильнее страдавшие
от метательных снарядов гладиаторов, все энергичнее напирали на
передних, и это вызывало общий беспорядок. Началась давка, ле-
гионеры опрокидывали друг друга и топтали упавших.
Римляне обратились в бегство; те, что были сзади, очутились
теперь впереди. Гладиаторы, пылая жаждой мести, преследовали
нападавших, и вся эта длинная вереница людей, бежавших от на-
сыпи вниз, издали могла показаться огромной змеей, ползущей и
извивающейся по склону горы.
Тогда гладиаторы выскочили за насыпь и бросились преследо-
вать римлян. Легионеры были разбиты наголову.
Короткое сражение, неожиданно окончившееся полным пора-
жением римлян, отличалось одной особенностью: свыше двух ты-
сяч его участников, одни убегая, другие преследуя, не могли сра-
жаться. Римляне даже при желании не могли бы остановиться,
оттого что бежавших впереди теснили бежавшие сзади. По той же
причине не могли остановиться и гладиаторы. Узкая тропинка,
замкнутая скалами, и крутизна каменного склона придавали этому
людскому потоку роковую быстроту; подобно сорвавшейся лавине,
он мог остановиться лишь у подножия горы.
И действительно, только там, где тропинка переходила в ши-
рокую дорогу, а склон горы стал более отлогим, убегавшие могли
рассыпаться по соседним полям и ближайшим садам. Только там
гладиаторы смогли развернуться и, окружив легионеров, рубить их
направо и налево.
Сервилиан остановился около нарядной виллы; напрягая все
силы, он звал к себе своих солдат, продолжая оказывать гладиато-
рам упорное сопротивление. Но лишь немногие из легионеров от-
кликнулись на его призыв и попытались отбросить неприятеля.
Центуриону Гаю Элпидию Солонию удалось собрать человек пять-
десят легионеров, и этот отряд, яростно отбиваясь, приостановил
преследование. То тут, то там какой-нибудь оптион или декан,
побеждавшие когда-то тевтонов и кимвров в легионах Мария, гре-
ков и Митридата под началом Сулы, пытался собрать горсточку
храбрецов, все еще надеясь, что боевое счастье улыбнется им. Но
их усилия были напрасны. Основная масса легионеров пришла в
смятение, охваченные паникой легионеры разбежались в разные
стороны; каждый думал только о собственном спасении.
Спартак с манипул ом гладиаторов теснил Сервилиана и сотню
его храбрецов. Схватка была жестокой и кровопролитной. Серви-
лиан пал от руки Спартака. Число гладиаторов, окруживших от-
ряд, росло с каждой минутой, и вскоре римляне были перебиты. А
в это время Эномай, ударом меча раскроив череп отважному цен-
туриону Солонию, преследовал уцелевших легионеров его отряда.
Обе когорты римлян потерпели полное поражение: более че-
тырехсот легионеров были убиты, свыше трехсот ранены; пленных
обезоружили и по приказу Спартака отпустили на волю. Победи-
620
Началась давка, легионеры опрокидывали друг друга
и топтали упавших
тели потеряли тридцать человек убитыми и около пятидесяти —
ранеными.
Немного позже полудня гладиаторы, захватив добычу, надев
взятые у врага шлемы и латы, вооружившись их копьями и стре-
лами, опоясавшись их мечами, вернулись на Везувий, в свой ла-
герь. Они принесли с собой огромное количество оружия, которым
теперь могли снабдить товарищей, в большом числе стекавшихся
к ним на помощь.
Глава двенадцатая
О ТОМ, КАК БЛАГОДАРЯ
СВОЕЙ ПРОЗОРЛИВОСТИ И ЛОВКОСТИ
СПАРТАК ДОВЕЛ ЧИСЛО
СВОИХ СТОРОННИКОВ С ШЕСТИСОТ ЧЕЛОВЕК
ДО ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ
только весть о поражении когорт Сервилиана, отправлен-
ных для преследования бежавших из Капуи гладиаторов, облетела
соседние города, по всей Кампанье поднялась сильная тревога: все
были ошеломлены, узнав подробности разгрома легионеров.
Нола, Нуцерия, Геркуланум, Баии, Неаполь, Мизены, Кумы,
Капуя и другие города этой плодороднейшей провинции спешно
готовились к обороне; вооруженные граждане дни и ночи стояли
на страже у городских ворот и на бастионах. Помпея, стены кото-
рой были снесены, не дерзнула оказать сопротивление гладиато-
рам, не раз появлявшимся в городе с целью запастись продоволь-
ствием. К удивлению жителей, они вели себя не как враги или
толпа дикарей, а как самое дисциплинированное войско.
Тем временем префекты городов слали гонца за гонцом к Мет-
тию Либеону, префекту всей провинции, требуя принять безотла-
гательные меры против растущей опасности. Растерявшийся и пе-
репуганный Меттий в свою очередь посылал гонцов в римский
сенат, заклиная его поскорее направить подкрепление.
В Риме, по-видимому, не были склонны серьезно считаться с
бунтом гладиаторов. Только Сергий Катилина и Юлий Цезарь по-
нимали, насколько значительно и опасно это восстание рабов; им
были известны его корни, все его нити и размах; они знали и
храбрейшего вождя гладиаторов. Кроме них, никто и не думал о
когортах, наголову разбитых гладиаторами, тем более что солдаты,
спасшиеся бегством, рассказывая подробности сражения, с неко-
торым основанием обвиняли во всем самонадеянного и невежест-
венного трибуна Сервилиана, прозванного ими в насмешку «ма-
леньким Варроном>>. С другой стороны, Рим в это время вынужден
был вести войны с более серьезными и опасными врагами: против
его владычества восстала почти вся Испания во главе с бесстраш-
ным и осторожным Серторием.
Храбрость юного Помпея и тактика старого, опытного Метелла
пасовали перед его умом и смелостью. Одновременно против рим-
лян выступил и могущественный Митридат; он разбил Марка Ав-
релия Котту, бывшего в том году консулом вместе с Луцием Лици-
нием Лукуллом.
Хотя консул Лукулл находился еще в Риме, все его помыслы
были направлены на то, чтобы собрать назначенные для похода
легионы и выступить против Митридата, победы которого трево-
жили Рим и сенат. С одобрения сената Лукулл послал в Кампанью
623
против гладиаторов храброго и опытного трибуна Клодия Глабра,
дав ему для борьбы с восставшими шесть когорт, то есть около трех
тысяч легионеров.
Пока Клодий Глабр снаряжал отданные в его распоряжение
когорты, чтобы выступить против гладиаторов, последние умело
воспользовались плодами своих побед: за двадцать дней число их
с шестисот, каким оно было в день сражения с Титом Сервилиа-
ном, возросло до тысячи двухсот теперь уже хорошо вооруженных
воинов, готовых отдать свою жизнь за дело свободы.
Спартак, прекрасно зная боевые порядки греческих фаланг,
фракийского войска, армий Митридата, а также латинских легио-
нов, в рядах которых он сражался, был страстным приверженцем
римского строя и полагал, что нет лучшей и более разумной так-
тики, чем тактика римлян, этого поистине народа-воина. Бесчис-
ленные победы латинян над презирающими смерть и отлично вла-
деющими оружием народами он приписывал прежде всего дисцип-
лине, боевому порядку и структуре римских легионов, а завоева-
ние Римом почти всего мира — военной доблести латинян.
Спартак, как уже было сказано, старался создать и сформи-
ровать войско гладиаторов, следуя принципам боевого строя и по-
рядкам римского войска.
Когда после победы над Титом Сервилианом Спартак вступил
в Помпею, он заказал значок для первого легиона гладиаторов. На
древке, там, где у римлян был укреплен орел, Спартак велел при-
крепить красную шапку — головной убор рабов, которых господа
собирались отпустить на свободу; под шапкой он велел прибить
небольшое бронзовое изображение кошки, потому что кошку —
самое свободолюбивое животное, согласно мифологии, —помеща-
ли как символ у ног статуи Свободы. Кроме того, по римскому же
обычаю, он назначил значки и центуриям; к древку были прикреп-
лены две соединенные руки, тоже из бронзы, а под ними — ма-
ленькая шапка с двумя номерами когорты и легиона. Располагая
лишь небольшим вооруженным отрядом, Спартак нисколько не со-
мневался, что к нему вскоре присоединятся все гладиаторы Италии
и со временем возглавляемая им армия будет иметь много легионов
и много когорт.
Обосновавшись на Везувии и прилегающих к нему равнинах,
Спартак ежедневно и подолгу заставлял свои отряды упражняться
и изучать тактические приемы римских легионов: раздвигать и
смыкать ряды, сходиться в намеченном пункте, делать обходные
маневры, поворачиваться направо и налево, строиться в колонну
и в три боевые линии, из третьей, перейдя через вторую, занимать
место в первой линии и т. д. Собрав трубы и букцины1, отнятые у
легионеров Сервилиана, Спартак составил оркестр трубачей и на-
учил их трубить утреннюю зорю, сбор и сигнал к атаке.
1 Букцины — римский духовой инструмент.
624
Таким образом, Спартак с прозорливостью истинного полко-
водца с пользой употребил время, поневоле данное ему противни-
ком, и занялся обучением своих солдат военному мастерству, так-
тике ведения боя: он готовился оказать упорное сопротивление
врагу, нападения которого ожидал со дня на день.
Действительно, Клодий Глабр не замедлил явиться. Собрав
свои когорты, он ускоренным маршем двинулся против гладиато-
ров.
Энергично поддерживая строжайшую дисциплину среди своих
воинов, Спартак в короткое время завоевал симпатии местных па-
стухов и дровосеков; поэтому еще за сутки до появления Клодия
он уже знал, что враг подходит и у него трехтысячное войско.
Спартак понимал, что тысяча двести воинов — сила недостаточ-
ная для сражения в открытом поле против трех с лишним тысяч
римских легионеров. Он отступил в свой лагерь на Везувий и здесь
стал ожидать неприятеля.
Атака, по всей видимости, должна была начаться после полу-
дня, в двадцатый день пребывания гладиаторов на Везувии. При-
мерно около этого часа манипул легко вооруженных пехотинцев,
рассыпавшись цепью по лесу, тянувшемуся по обеим сторонам тро-
пинки, и медленно взбираясь вверх, приблизился к лагерю глади-
аторов и стал осыпать его стрелами. Но расстояние, отделявшее
стрелков от лагеря, было значительным, и стрелы существенного
вреда не причиняли; несколько гладиаторов, в том числе и Борто-
рикс, были ранены. Самому неприятелю почти не причинил вреда
град камней, которые метали в римлян гладиаторы, —легионеры
укрывались за деревьями. А в тот момент, когда Спартак пригото-
вился выйти из лагеря и атаковать пращников, они вдруг быстро
отошли, совершенно прекратив наступление. Фракиец понял, что
поражение Сервилиана послужило хорошим уроком новому полко-
водцу римлян, научив его считаться как с местоположением, так
и с тактикой неприятеля. Спартаку было ясно, что Клодий прибег-
нет к иному маневру: он постарается выманить гладиаторов с пло-
щадки, для того чтобы сразиться с ними в выгодных для римлян
условиях.
Именно с этой целью Клодий послал легкую пехоту наверх
разведать, все ли еще гладиаторы находятся в своем лагере. Удо-
стоверившись в этом, Клодий, прекрасно знавший эти края — во
время гражданской войны он сражался здесь под начальством Сул-
лы и прошел всю Кампанью, — потирая себе руки с улыбкой удов-
летворения, которая редко появлялась на его толстых строгих
губах и так не шла к его загорелой сердитой физиономии, восклик-
нул:
— Значит, мышь в западне!.. Через пять дней все они сдадут-
ся на милость победителя.
Окружавшие его центурионы и оптионы недоуменно смотрели
друг на друга, не понимая слов трибуна; но вскоре все стало ясно:
Клодий взял с собою две тысячи человек; третью тысячу он оста-
625
вил на широкой консульской дороге у подошвы горы под началь-
ством центуриона Марка Валерия Мессалы Нигера; своим четырем
когортам Клодий приказал следовать дальше вверх по склону Ве-
зувия, до того места, где начинались леса и вместо дороги шла
извилистая тропинка, по которой только и можно было проник-
нуть в лагерь гладиаторов. Там он остановил свое войско и, вы-
брав удобное место, приказал разбить лагерь. Вслед за этим он
немедленно послал одного из помощников центуриона к Валерию
Мессале Нигеру с приказанием точно осуществить заранее услов-
ленный маневр.
Марку Валерию Мессале Нигеру, которому предстояло через
девять лет после описываемых нами событий стать консулом, было
тогда не более тридцати трех лет; он отличался смелостью, често-
любием и жаждал военных отличий. Во время гражданской войны
Мессала сражался в войсках Суллы и проявил себя как доблестный
воин. За четыре года до выступления гладиаторов он отправился с
Аппием Клавдием Пульхром в Македонию сражаться против недо-
вольных Римом провинций, которые поднялись на борьбу с невы-
носимым гнетом римлян.
За храбрость, проявленную Валерием Мессалой в сражении на
Родопских горах, он был награжден гражданским венком и звани-
ем центуриона. Немного времени спустя хилый Аппий Клавдий
Пульхр умер, война прекратилась, и молодой Мессала вернулся в
Рим. В тот день, когда в Рим прибыли вести о восстании гладиа-
торов, Мессала готовился следовать за консулом Лукуллом к Чер-
ному морю. Но так как Лукулл собирался отправиться в эту
экспедицию не раньше весны, Мессала испросил разрешения со-
провождать Клодия Глабра и принять участие в карательной экс-
педиции против гладиаторов. Надменный Валерий Мессала при-
надлежал к числу тех патрициев, у которых одна лишь мысль о
войне с гладиаторами вызывала улыбку жалостливого презрения.
К жажде славы у Мессалы Нигера в данном случае примеши-
валась безудержная ненависть к Спартаку. Он был родственником
Валерии Мессалы, вдовы Суллы, и, когда до него дошли вести о
ее любви к Спартаку, он воспылал безумным гневом, считая эту
любовь позором; он не пожелал больше видеть свою родственницу,
а Спартака возненавидел всеми фибрами души, считая, что подлый
гладиатор осквернил имя Мессалы.
Получив приказ трибуна Клодия Глабра, Мессала двинулся со
своими двумя когортами вдоль подножия Везувия, огибая гору.
Через несколько часов он достиг склона, обращенного в сторону
Нолы и Нуцерии, затем вышел на плохую горную дорогу, по кото-
рой его войска шли до тех пор, пока она не оборвалась среди
пропастей, скал и осыпей. Здесь Мессала остановил когорты и
приказал разбить лагерь.
Мы не станем описывать, как оба римских отряда, один по
одну сторону горы, другой по другую, за два часа с небольшим
626
соорудили лагеря, как обычно, квадратной формы, окружили их
рвом, а с внутренней стороны — земляным валом, защищенным
вверху густым частоколом. Быстрота, с которой римляне строили
свои прекрасно укрепленные лагеря, всем известна по хвалебным
описаниям историков и военных специалистов, и нам осталось бы
только повторять эти восхваления.
Итак, Клодий Глабр с одной стороны Везувия, а Мессала Ни-
гер — с другой к вечеру расположились со своими войсками и
заперли оба имевшихся в распоряжении гладиаторов выхода из их
лагеря.
Теперь римские когорты поняли план своего предводителя;
они ликовали при мысли, что мышь действительно оказалась за-
пертой в мышеловке.
Предусмотрительный и осторожный Клодий послал только од-
ну тысячу человек охранять тропинку, ведущую к Ноле; он знал,
что почти отвесный склон горы с этой стороны был очень серьез-
ным препятствием для спуска гладиаторов. Главные же силы Кло-
дий сосредоточил у дороги со стороны Помпеи; здесь спуск был
несравненно удобнее, и, вероятнее всего, именно здесь следовало
ожидать атаку.
На заре следующего дня Спартак, обходя, по своему обыкно-
вению, площадку, увидел под скалами, обращенными к Ноле, ла-
герь врагов и, хотя еще не заметил лагеря Клодия — его закры-
вали леса, — все же заподозрил что-то недоброе. Решив выяснить
положение, он во главе двух манипулов стал спускаться по тро-
пинке, ведущей к Помпее. Не прошел он и двух миль, как его
авангард обнаружил часовых римского лагеря. Спартак остановил
свой отряд, а сам направился к тому месту, где находился его
авангард, и тут перед глазами пораженного гладиатора предстал
римский лагерь во всей его грозной мощи.
Спартак побледнел и, не произнеся ни слова, устремил глаза
на подымающийся перед ним вал, который произвел на него такое
впечатление, какое на заживо погребенного при пробуждении про-
извело бы прикосновение к холодной и тяжелой крышке его гроба.
Римские часовые при первом появлении авангарда гладиато-
ров подали сигнал тревоги, тотчас же из лагеря выступила одна
центурия и двинулась вперед, пуская стрелы в Спартака. Фракиец,
поняв, что гладиаторы заперты врагом и обречены на верную ги-
бель, не двигался, не замечал дротиков, падавших со свистом вок-
руг него, хотя любой из них мог его поразить.
Его пробудил от оцепенения декан авангарда, сказав:
— Спартак, что же нам делать? Идти вперед и сразиться или
отступать?
— Ты прав, Алкест, — печально ответил фракиец, — надо
отступать.
Авангард возвращался быстрым шагом к двум ожидавшим его
манипулам; вслед за ним медленно шел Спартак.
627
В глубокой задумчивости он повел их обратно.
Римская центурия некоторое время преследовала гладиаторов,
осыпая их стрелами, но вскоре получила приказ вернуться в ла-
герь.
Взойдя на площадку, Спартак призвал к себе Эномая и Борто
рикса, который хотя и был ранен, но не утратил уверенности и
рвения; были приглашены и другие наиболее опытные и храбрые
командиры. Фракиец повел их всех на край площадки, обращен-
ный к Ноле. Он показал им раскинувшийся внизу неприятельский
лагерь, объяснил, в каком критическом положении они оказались,
и спросил, что, по их мнению, следовало бы предпринять в таких
трудных обстоятельствах.
Мужественный, презирающий смерть и безрассудно горячий
Эномай крикнул:
— Клянусь эриниями, что же нам еще остается делать, как не
обрушиться с яростью диких зверей на тот или другой римский
лагерь! Тысяча погибнет, а двести пробьются!
— Бели бы это было возможно! — произнес Спартак.
— А почему это невозможно? — спросил полный решимости
германец.
— Подобная же мысль промелькнула и у меня. Но принял ли
ты в расчет, что вражеские лагеря расположены как раз там, где
крутые и обрывистые тропинки, ведущие из нашего лагеря, выхо-
дят на свободную, открытую местность? Подумал ли ты, что ни с
той, ни с другой стороны мы не можем развернуть фронт больше
чем в десять бойцов? Нас тысяча двести человек, а участвовать в
сражении смогут не больше двадцати воинов.
Довод Спартака был настолько убедителен и все его соображе-
ния так правильны, что Эномай опустил голову на грудь и глубоко
вздохнул. Вокруг них, безмолвные, подавленные, стояли гладиато-
ры.
— Да и продовольствия у нас хватит всего лишь на пять, на
шесть дней, —продолжал Спартак. —Ну... а потом?
Вопрос, заданный Спартаком печальным и мрачным тоном,
встал перед его соратниками во всей своей неоспоримой и угрожа-
ющей силе, гнетущий, неумолимый, страшный вопрос.
Вывод был слишком ясен. Семь, восемь, десять дней еще мож-
но было бы продержаться здесь... А потом?..
Выхода не было... Либо сдаться, либо умереть...
Долго длилось скорбное молчание двадцати мужественных че-
ловек, для которых было горько и мучительно сознавать крушение
всех надежд, поддерживавших их существование в течение пяти
лет, согревавших кровь в их жилах, одухотворявших их жизнь.
Как ужасно было видеть такой жалкий конец их дела в тот момент,
когда, казалось, победа была близка, торжество обеспечено! Что
значила смерть в сравнении с таким страшным несчастьем?
628
Спартак первый прервал это мрачное молчание:
— Пойдемте со мной, обойдем еще раз площадку и вниматель-
но посмотрим, не найдется ли какой-нибудь путь к спасению, нет
ли еще какого-нибудь средства, каким бы трудным и опасным оно
ни было, выйти живыми из этой могилы, даже если только сотне
из нас удастся избежать смерти, а все остальные погибнут ради
торжества нашего святого дела.
В сопровождении своих соратников Спартак, безмолвный, со-
средоточенный, начал обход лагеря. Время от времени фракиец
останавливался; он походил в эти минуты на льва, запертого в
железной клетке, когда он, рыча и фыркая, ищет способа сломать
решетку своей темницы.
Гладиаторы подошли к тому месту, где стеной высились отвес-
ные скалы, отделявшие площадку от вершины горы. Спартак по-
смотрел на эту страшную крутизну и прошептал:
— Белка и та не поднялась бы! — И, подумав минуту, доба-
вил: — А если бы даже мы поднялись?.. Мы только усугубили бы
опасность положения.
Наконец предводители гладиаторов дошли до южного конца
площадки и остановились у края глубокой пропасти, пытаясь оп-
ределить на глаз ее глубину. Но тотчас почти все в ужасе отвели
глаза от этой головокружительной бездны.
— Тут только камни могут достигнуть дна, — сказал один из
начальников манипул.
Неподалеку сидели на земле десятка два гладиаторов-галлов и
с большой ловкостью плели из лоз дикого винограда щиты, кото-
рые они затем обтягивали кусками твердой кожи. Блуждающий
взгляд Спартака, все еще погруженного в свои мысли, случайно
упал на эти примитивные изделия товарищей по несчастью.
Сначала глаза его машинально задержались на самодельных
щитах, и он бесцельно рассматривал их.
Видя, что Спартак пристально смотрит на щиты, один из гал-
лов, улыбаясь, сказал:
— Кожаных и металлических щитов у нас в лагере наберется
не больше семисот, и, чтобы снабдить остальных пятьсот воинов
щитами, мы и решили сделать ну хотя бы такие... Мы их будем
делать, пока у нас хватит кожи.
— Гез и Тетуан щедро вознаградят вас в будущей жизни! —
воскликнул Спартак, тронутый любовной заботой бедных галлов:
они отдавали делу освобождения угнетенных даже в минуты отды-
ха все свои силы и способности.
После короткого молчания, когда Спартак, как будто позабыв
о своих заботах, ласково смотрел на молодых галлов и их работу,
он спросил:
— А много ли у вас осталось кожи?
— Нет, немного, десятка на два щитов.
— Вот эту кожу мы достали в Помпее, когда в последний раз
ходили туда.
629
— Жаль, что воловьи шкуры не растут в лесах, как виноград-
ные лозы!
Глаза Спартака снова устремились на эти толстые, крепкие
ветви; небольшие кучки их лежали там и сям около импровизиро-
ванных оружейников.
Фракийца поразили последние слова галла; он встрепенулся и,
точно готовясь к прыжку, нагнулся к земле и поднял несколько
веток. И вдруг, просияв от радости, он во всю мощь своего голоса
крикнул:
— О, клянусь Юпитером, всеблагим и величайшим Освободи-
телем, мы спасены!
Эномай, Борторикс и другие центурионы, оптионы и деканы,
ошеломленные этим возгласом, повернулись к Спартаку.
— Что ты сказал? — спросил Эномай.
— Мы спасены? — переспросил Борторикс.
— Кто же нас спасет? — задал вопрос еще кто-то.
— Кто это сказал?
— Каким образом?
Спартак молчал, внимательно рассматривая лозы дикого ви-
нограда. Наконец он повернулся к товарищам и сказал:
— Вы видите эти лозы? Мы сплетем из них длинную лестни-
цу, верхний конец ее прикрепим к этой скале и спустимся по од-
ному вот в это глубокое ущелье, а из него выйдем внезапно в тыл
римлянам и изрубим их в куски.
Грустная улыбка сомнения скользнула по лицам почти всех
сопровождавших Спартака товарищей, а Эномай, безнадежно по-
качав головой, сказал:
— Спартак, ты бредишь!
— Сплести лестницу в восемьсот — девятьсот футов дли-
ной? — недоверчиво спросил Борторикс.
— Для того, кто сильно желает, — твердо и уверенно возра-
зил Спартак, — нет ничего невозможного. Напрасно вас приводит
в смущение мысль об этой лестнице: нас тысяча двести человек, и
мы сплетем ее за три часа.
Вселяя своей горячей верой и убежденностью энергию и бод-
рость в остальных товарищей, рудиарий послал четыре манипула
гладиаторов, вооруженных топорами, в соседние леса заготовить
побольше лоз дикого винограда, выбирая самые толстые и проч-
ные. Остальным он приказал разместиться на площадке по мани-
пулам, в два ряда, захватив с собой все имеющиеся в лагере ве-
ревки, повязки, ремни, пригодные для связывания отдельных
частей той необыкновенной лестницы, которую предполагалось со-
орудить.
Меньше чем через час посланные за лозами дикого винограда
гладиаторы стали возвращаться группами по восемь, по десять, по
двадцать человек. Они приносили громадные вязанки, и Спартак
первый стал сплетать толстые стебли дикого винограда, приказав
630
всем принять участие в этой работе. Одни подготовляли материал,
другие связывали, третьи складывали готовые части чудесной лес-
тницы, которая должна была принести им спасение.
Все работали с величайшим усердием, вполне сознавая всю
опасность положения. На площадке, где одновременно работали
тысяча двести воинов, царили порядок и тишина. Лишь изредка
раздавались вполголоса просьбы о помощи или совете: все стара-
лись как можно лучше выполнить общее дело.
За два часа до захода солнца лестница длиною почти в девять-
сот футов была наконец готова. Тогда Спартак приказал четырем
гладиаторам развернуть ее: он хотел сам осмотреть каждое звено
лестницы, проверить прочность и правильность соединения.
По мере того как Спартак просматривал и ощупывал одно за
другим все звенья лестницы, четыре гладиатора сматывали ее.
Когда наступили сумерки, Спартак приказал лагерю сняться,
соблюдая полную тишину; каждый полуманипул должен был свя-
зать вместе все свое оружие, потому что людей во время предсто-
ящего спуска нельзя было обременять никакой лишней тяжестью.
Затем, приказав скрутить из полос различных тканей прочную ве-
ревку, Спартак прикрепил к одному концу ее связку оружия пер-
вого полуманипула и велел спустить ее в пропасть после того, как
все воины этого полуманипула достигнут дна ущелья.
К нижнему концу лестницы Спартак приказал прикрепить два
огромных камня и спустить потихоньку лестницу вдоль отвесных
обрывов, являвшихся стенами пропасти. Фракиец разумно рассу-
дил, что такой мерой предосторожности он добьется двух вещей,
одинаково важных для того, чтобы этот бесконечно трудный спуск
закончился удачно. Во-первых, вес двух больших камней был боль-
ше, чем вес любого атлета, и, если бы лестница, к которой привя-
зали эти камни, дошла без разрывов до дна пропасти, это гаран-
тировало бы благополучный спуск людей. Во-вторых, камни
должны были прочно держать лестницу на дне бездны и ослабить
опасное колебание, неизбежное вследствие гибкости хрупкого и
легкого сооружения, которое под тяжестью людей стало бы качать-
ся.
Когда все было сделано и тьма вокруг горы стала сгущаться,,
Эномай первым начал готовиться к опасному спуску.
Гигант-германец ухватился руками за верхушку скалы, к ко-
торой был прочно привязан один конец лестницы; он был немного
бледен: этот спуск был таким родом опасности, которой ему еще
никогда не приходилось подвергаться. Против бездонной скалистой
пропасти ничего не могли сделать ни сила рук, ни неукротимая
энергия духа. Мужественный великан пошутил при этом:
— Клянусь всеведением и всемогуществом Вотана, я думаю,
что даже Геллия, самая легкая из валькирий, не чувствовала бы
себя в полной безопасности при этаком необыкновенном спуске!
Пока он произносил эти слова, его гигантская фигура посте-
пенно скрывалась за скалами, окружавшими пропасть; вскоре ис-
631
чезла и его голова. Спартак, согнувшись, следил за ним, и при каж-
дом колебании, при каждом покачивании лестницы по всему его телу
пробегала дрожь. Он был очень бледен; казалось, что всем своим
существом он прикован к этой хрупкой, подвижной лестнице.
Гладиаторы столпились у края площадки, точно их притягивала
мрачная бездна. Те, что стояли позади, поднимались на носки и смот-
рели на скалу, к которой была привязана лестница; все стояли не-
подвижно и безмолвно, и в ночной тишине слышалось лишь тяжелое
дыхание тысячи двухсот человек, чья жизнь и судьба в этот миг за-
висели от непрочного сооружения из ивовых прутьев.
Сильное, размеренное колыхание и вздрагивание лестницы от-
мечало все увеличивающееся число ступеней, преодолеваемых
Эномаем, и гладиаторы в тревоге считали их.
Волнообразное колебание лестницы длилось не больше трех
минут, но гладиаторам эти три минуты показались тремя веками.
Наконец колебание прекратилось, и тогда на площадке тысяча
людей, движимых единым порывом, единой мыслью, повернулись
в сторону пропасти и напрягли слух, — неописуемые чувства от-
ражались на их лицах.
Прошло несколько мгновений; у тысячи гладиаторов замерло
в груди дыхание, и вдруг послышался глухой голос — сперва он
казался неясным, далеким, но, постепенно усиливаясь, становился
звонким, как будто бы человек, которому он принадлежал, быстро
приближался. Он кричал:
— Слушай!.. Слушай!..
Из тысячи грудей вырвался мощный, как завывание бури,
вздох облегчения, ибо донесшийся до них крик был условным сиг-
налом: Эномай благополучно спустился на дно пропасти.
Тогда гладиаторы с лихорадочной поспешностью начали один
за другим спускаться по удивительной лестнице, которая — теперь
это всем было ясно — спасала их от смерти и возвращала к жиз-
ни, вела от позорного поражения к славной победе.
Спуск длился целых тридцать шесть часов, и лишь на рассвете
второго дня все оказались внизу, на равнине. На горе остался толь-
ко Борторикс; он спустил вниз оружие последнего манипула и
связки с косами, топорами, трезубцами, которые Спартак прика-
зал взять с собой и хранить: ими можно было временно вооружать
товарищей, присоединявшихся к восставшим. Наконец спустился
и Борторикс.
Невозможно описать, как велика была благодарность гладиа-
торов и как бурно изъявляли они свою любовь и преданность Спар-
таку, чьей мудрой догадливости они были обязаны жизнью.
Но Спартак просил всех соблюдать тишину и каждому мани-
пулу велел укрыться в окружающих ущельях и скалах и ждать там
наступления ночи.
Бесконечно долгими показались эти часы нетерпеливым бой-
цам; но вот солнце склонилось к западу, и, едва лишь стали мер-
кнуть лазурные краски небосвода, две когорты гладиаторов вышли
632
Гладиаторы столпились у края пропасти, точно их притягивала
мрачная бездна
из своих укромных убежищ, построились и, двигаясь с величайши-
ми предосторожностями, молча направились — одна, под началь-
ством Эномая, к морскому берегу, другая, под командой Спартака,
по направлению к Ноле.
Расстояние, которое должны были пройти обе когорты глади-
аторов, было примерно одинаковым, и они оба зашли в тыл двух
римских лагерей почти одновременно — за час до полуночи.
Подойдя совсем близко к лагерю Мессалы Нигера, Спартак
приказал своей когорте остановиться и, соблюдая осторожность,
один направился к валу римского лагеря.
— Кто идет? — окликнул часовой, которому послышался
шум в соседнем винограднике, откуда пробирался к лагерю Спар-
так.
Фракиец остановился и замер. Кругом царила тишина; часо-
вой римского лагеря напрягал слух, но все как будто было спокой-
но.
Вскоре Спартак услышал звук мерных шагов патруля, совер-
шавшего вместе с деканом обход часовых. Услышав оклик «кто
идет», патруль поспешил к часовому, чтобы узнать, что происхо-
дит.
Была уже глубокая ночь, и стояла такая тишина, что фракиец
мог расслышать следующий разговор, хотя он и велся вполголоса.
— Что случилось? — спросил кто-то, вероятно декан.
— Мне послышался шорох в кустах...
— А после оклика «кто идет» ты еще что-нибудь слышал?
— Нет, сколько я ни прислушивался.
— Должно быть, лисица бежала по следам куропатки.
— Я тоже подумал, что листья зашуршали под ногами како-
го-то зверька. О гладиаторах нечего и говорить. Сидят наверху, им
уже не выбраться...
— Правильно. Центурион сказал, что мышь в мышеловке.
— Да уж, будь спокоен, Клодий Глабр — старый кот, ему
справиться с таким мышонком, как этот Спартак, — детская иг-
рушка. '
— Ну еще бы, клянусь Юпитером Охраняющим!
Последовала недолгая пауза. Спартак насмешливо улыбнулся,
а декан продолжал:
— Стереги получше, Септимий, и не принимай лисиц за гла-
диаторов.
— Чересчур много чести для гладиаторов, — сострил в ответ
солдат Септимий.
И снова все затихло.
Тем временем глаза Спартака уже привыкли к темноте, и он
начал различать то, что его интересовало: форму рва и вала рим-
ского лагеря. Ему надо было узнать, какие из четырех ворот нахо-
дятся ближе.
Как раз в это время патруль, возвратившись на свой пост,
развел почти погасший костер, и вскоре красные, сверкающие
языки ожившего пламени осветили частокол на валу; теперь Спар-
634
таку нетрудно было рассмотреть, где находились декуманские во-
рота, то есть ворота, которые в римских лагерях были дальше
всего от позиций, занятых неприятелем. В лагере Мессалы Нигера
эти ворота были обращены в сторону Нолы.
Как только Спартак ознакомился с расположением вала, он
повернул обратно, добрался до своей когорты и со всевозможными
предосторожностями повел ее в обход к декуманским воротам /От-
ряд шагал безмолвно и чуть слышно, пока не подошел к римскому
лагерю настолько близко, что шум шагов уже невозможно было
скрыть от часовых.
— Кто идет? — раздался голос легионера Септимия.
По тону оклика Спартак понял, что на этот раз легионер не
сделал ошибки, приняв гладиаторов за лисицу, а хорошо различил
топот идущего войска.
Не получив ответа, бдительный Септимий несколько раз дал
сигнал тревоги.
Но гладиаторы, бросившись бегом, спустились в ров, с неслы-
ханной быстротой перебрались через него, влезая на плечи один
другому, и в мгновение ока очутились на верху вала; Спартак, рука
которого совсем зажила, благодаря своей необыкновенной ловко-
сти первым появился наверху; с присущей ему стремительностью
он напал на легионера Септимия, который с большим трудом за-
щищался от ударов Спартака, крикнувшего ему своим громоподоб-
ным голосом:
— Эй ты, насмешник Септимий! Твоей милости куда было бы
лучше, если бы тебе пришлось отбиваться не от меня, а от лисицы!
Ты ведь почитаешь ее больше, чем гладиаторов!
Не успев договорить эти слова, фракиец насквозь пронзил ме-
чом легионера. А тем временем гладиаторы группами по три, по
четыре, по восемь, по десять человек врывались в лагерь, — и
началась резня, как это обычно бывает при внезапных ночных
нападениях.
Римляне спали крепким сном, как люди, которым нечего опа-
саться; они не боялись врага, полагая, что он крепко заперт в
своем стане. Теперь же все их усилия и попытки оказать сопро-
тивление яростному натиску гладиаторов были безуспешны. Число
нападавших все возрастало, они уже овладели декуманскими воро-
тами, врывались в палатки, кидались на сонных, безоружных ле-
гионеров, рубили, душили их.
По всему римскому лагерю слышны были страшные крики,
проклятия, мольбы; там царили паника, смятение, смерть. Это
была даже не кровопролитная битва, а истребление, уничтожение
врагов; за полчаса с небольшим погибло свыше четырехсот легио-
неров, остальные опрометью бежали куда глаза глядят.
Лишь человек сорок самых храбрых воинов под начальством
Валерия Мессалы Нигера, наскоро вооружившись мечами, пиками
и дротиками, но без лат и щитов, собрались у преторских ворот,
то есть у главных ворот лагеря, расположенных против декуман-
ских. Они упорно сопротивлялись, стараясь сдержать натиск гла-
635
диаторов, в надежде, что это даст время беглецам собраться и сно-
ва вступить в бой. Среди этих храбрецов особенно выделялся
Мессала Нигер; доблестно сражаясь, он ободрял римлян и время
от времени призывал Спартака, крови которого он жаждал, поме-
риться с ним силами.
— Эй! Спартак!.. — кричал он. — Подлый вождь гнусней-
ших разбойников!.. Где ты?.. Подлый раб, поди сюда, грабитель!
Встань лицом к лицу со мной! Скрести свой меч с мечом свободного
гражданина... Спартак, разбойник, где ты?
Несмотря на крики, стоны, звон оружия и страшный шум,
стоявший в лагере, фракиец услышал наконец дерзкие слова рим-
лянина; могучими руками он проложил себе дорогу среди своих
воинов, столпившихся вокруг легионеров, и, разыскивая человека,
вызывавшего его на бой, в свою очередь звал его:
— Эй, римский разбойник! Почему ты поносишь меня за гла-
за? Грабитель и сын грабителя, оставь для себя свои прозвища,
они твое единственное, действительно тебе принадлежащее досто-
яние! Римлянин, вот я... Чего тебе надо?
И с этими словами он вступил в бой с Месса л ой, который,
яростно нападая на него и тяжело дыша, прерывистым голосом
кричал:
— Я хочу пронзить тебя своим клинком... осквернить честный
меч Валерия Мессалы... твоею кровью...
Оскорбительные выкрики центуриона вызвали гнев Спартака;
он отбил бешеную атаку римлянина и, сам перейдя в нападение,
одним ударом разбил щит Мессалы в щепки, другим, пробив его
кольчугу, серьезно ранил в бок, а затем, как раз когда Мессала
произносил последние из приведенных здесь слов, Спартак с такой
неистовой силой нанес ему удар по гребню шлема, что несчастный
центурион, совершенно оглушенный, зашатался и рухнул наземь.
Но счастье сопутствовало ему: имя Валерия Мессалы воскресило
воспоминания, и любовь, возгоревшаяся в душе гладиатора, сми-
рила его гнев и удержала руку, готовую поразить врага насмерть.
Мессала не был бахвалом, способным только на вызов, он был
действительно силен и храбр; но как ни велики были его силы,
умение владеть оружием и мужество, он не мог устоять против
Спартака, бесспорно заслужившего наименование самой сильной
руки и самого мощного меча тех суровых времен.
Фракиец остановил свой меч в тот миг, когда он был на рас-
стоянии всего лишь нескольких дюймов от груди упавшего центу-
риона, и, повернувшись в сторону двух оптионов, прибежавших на
помощь Мессале, несколькими стремительными ударами выбил
меч из рук одного, ранил в живот другого, крикнув:
— Иди, юноша, и скажи своим римлянам, что подлый глади-
атор подарил тебе жизнь!
Расправившись с обоими оптионами, он вернулся к Мессале,
помог ему встать и поручил двум гладиаторам охранять его от гне-
ва вновь прибывающих бойцов.
636
Вскоре кучка храбрецов, пытавшихся сдержать натиск глади-
аторов, была почти полностью уничтожена, и римский лагерь ока-
зался во власти восставших. То же самое произошло и в лагере
Клодия Глабра. Эномай очень скоро наголову разбил когорты Глаб-
ра и, обратив их в стремительное бегство, овладел лагерем.
Так, благодаря мужеству, проницательности и предусмотри-
тельности Спартака тысяча с небольшим гладиаторов одержала
блестящую победу над тремя с лишним тысячами римлян; более
тысячи римлян было убито, а их оружие, значки, имущество и
лагерь достались восставшим.
На следующий день оба отряда гладиаторов соединились в ла-
гере Клодия Глабра; победители не скупились на насмешки и шут-
ки над ним, называли Глабра кошкой, сбежавшей от мыши, и
сочинили песенку приблизительно такого содержания:
Жил-был кот один когда-то,
Серой мышки враг заклятый,
Он ее подстерегал
И, прикидываясь сонным,
С огоньком в глазах зеленым
Неподвижно поджидал.
Только мышь была ученой,
Хитрой, жизнью умудренной:
Взобралась коту на хвост
И, перехитрив бахвала,
Торжествуя, ликовала.
План у этой мышки прост.
Радуясь затее ловкой,
К кончику хвоста бечевкой
Привязала вмиг звонок.
Перепуганный трезвоном,
Кот под смех мышей со стоном
Убежал, не чуя ног.
Можно себе представить, какой дружный хохот стоял в лагере,
превратившемся из римского в гладиаторский, когда сочинители
этих куплетов переложили их на очень популярный в то время
мотив и распевали по всему лагерю.
Между тем в лагерь на Везувии сотнями стекались гладиаторы
школы Лентулы Батиата; они убегали из Капуи толпами не то что
ежедневно, а, можно сказать, ежечасно; меньше чем через двад-
цать дней, прошедших после победы Спартака над Клодием Глаб-
ром, к нему явилось свыше четырех тысяч гладиаторов. Они были
вооружены копьями, мечами и щитами, отнятыми у римлян. При-
соединив к ним тысячу двести человек, уже сражавшихся под зна-
менем восставших, Спартак образовал первый легион армии угне-
тенных. В недалеком будущем эта армия должна была стать
грозной и опасной силой.
Хотя в Риме были заняты более важными и неотложными во-
енными делами, все же поражение, нанесенное Клодию Глабру,
637
вызвало тревогу: как сенату, так и народу римскому казалось по-
зором для имени римлян, что легионеры, победители мира, были
разбиты и изрублены толпами подлых гладиаторов.
Тем временем эти подлые — а их было уже свыше пяти тысяч
человек, — построенные в манипулы, когорты и легион, возглав-
ляемые таким мужественным и дальновидным человеком, каким
был Спартак, в один прекрасный день появились у Нолы, цвету-
щего, богатого и многолюдного города Кампаньи, и, прежде чем
начать штурм города, предложили гражданам предоставить глади-
аторам право свободного входа в город, обещая сохранить за это
жизнь и имущество жителей.
Перепуганные жители Нолы собрались на Форуме. Стоял не-
вообразимый шум, слышались противоречивые восклицания: одни
кричали, что город надо сдать, другие хотели защищаться.
Наконец верх одержали более храбрые: ворота города заперли,
горожане поспешили к стенам отражать нападение; в Неаполь,
Брундизий и Рим были посланы гонцы с просьбой о подкреплении.
Но все эти посланцы попали в руки Спартака, так как он при-
казал следить не только за дорогами, но и за тропинками, и обо-
рона Нолы свелась к бессильной, тщетной попытке жителей удер-
жать город. Обитатели его были плохо вооружены и мало сведущи
в военном деле. Борьба продолжалась не больше двух часов: гла-
диаторы, имевшие теперь много лестниц, быстро и с ничтожными
для себя потерями овладели городскими стенами, проникли в город
и, раздраженные его сопротивлением, стали избивать и грабить
жителей.
Хотя Спартак и насаждал в своих легионах самую строгую
дисциплину, хотя солдаты любили и уважали его, они поддались
опьянению кровью, их обуяла жажда разрушения, охватываю-
щая солдат против воли, когда они, ворвавшись в захваченный
город, вынуждены сражаться, рисковать жизнью и видеть, как
гибнут их товарищи по оружию.
Спартак побежал по улицам города, чтобы остановить гладиа-
торов, прекратить грабежи и убийства. Благодаря его громадной
силе воли и энергии он с помощью своих командиров через не-
сколько часов добился прекращения резни и грабежей.
Вскоре букцины протрубили сбор, и со всех сторон на призыв
послушно стали стекаться гладиаторы. Распространился слух, что
по приказу Спартака легион должен в полном составе явиться на
грандиозный Форум Нолы, славившийся великолепными старин-
ными храмами, базиликами и портиками.
Меньше чем через час легион гладиаторов выстроился на пло-
щади в полном боевом порядке в три ряда. Спартак появился на
ступеньках храма Цереры; он был бледен, брови грозно нахмуре-
ны. Несколько мгновений он стоял среди глубокой тишины с опу-
щенной на грудь головой, в скорбном раздумье. Наконец он поднял
голову и, гневно сверкая глазами, воскликнул своим мо1учим го-
лосом, прозвучавшим на всю площадь:
638
— Вы что же, дикие и преступные люди, желаете добиться,
клянусь всеми богами ада, имени грабителей и славы разбойников
и убийц? — И он умолк.
Несколько минут никто не проронил ни слова, затем Спартак
продолжал:
— Неужели это та свобода, которую мы несем рабам, та дис-
циплина, при помощи которой мы стараемся стать людьми, достой-
ными отнятых у нас прав? Это ли благородные поступки, которы-
ми мы привлечем к себе расположение итальянцев, это ли
добродетель, пример которой мы должны показывать? Разве вам
мало того, что против нас — величие и могущество римского име-
ни, вы еще желаете, чтобы на вас обрушились проклятия и месть
всех народов Италии? Видно, вам мало той печальной славы, ко-
торую создали нам наши угнетатели, — она идет впереди нас и
поддерживает утвердившееся с их легкой руки мнение, что мы —
варвары, грабители и самые подлые люди! Всего этого вам мало,
и, вместо того чтобы славными деяниями, строжайшей дисципли-
ной, образцовым поведением опровергнуть клевету, жертвой кото-
рой мы являемся, вы хотите подкрепить ее и еще усилить мерзким
поведением, позорными и подлыми поступками!..
Все в Италии глядят на нас с опаской, подозрительно, недо-
верчиво; кто нам не явный враг, уж, наверное, и не друг; наше
святое дело и знамя, за которое мы сражаемся, самое высокое из
всех когда-либо развевавшихся под солнцем на полях сражений от
края и до края полуострова, не пользуются никакой симпатией.
Чтобы завоевать расположение к себе, у нас есть только одно сред-
ство: дисциплина.
Железная дисциплина — это непроницаемая и непобедимая
броня римских легионов; они не сильнее и не храбрее всех солдат
на свете, — существуют народы, не уступающие им ни в отваге,
ни в силе, но среди всех армий нет более дисциплинированной, чем
римская, и вот почему римляне побеждают всегда своих врагов.
Не помогут вам ни необычайная сила ваших мускулов, ни ва-
ше беспримерное мужество, если вы не изучите и не примените на
деле римскую дисциплину. Как переняли вы от римлян их боевой
порядок, так должны вы перенять и дисциплину.
Бели вы хотите, чтобы я был вашим вождем, я требую от вас
умения повиноваться, быть сдержанными и умеренными, потому
что сила войска — в порядке, в повиновении, в сдержанности.
Каждый должен поклясться своими богами, и все вы должны по-
клясться мне своей честью, что с этого часа никогда не совершите
даже самого незначительного проступка, никогда не дадите мне
основания упрекнуть вас в распущенности и неподчинении.
Для обеспечения победы необходимо, чтобы я нашел в себе
силу поступать подобно консулу Манлию Торквату, который при-
казал сыну отрубить голову своему другу, ежели тот окажется ви-
новным в малейшем нарушении установленных законов и поряд-
ков. Восхищенные историки рассказывают о римских легионах,
639
что однажды они разбили лагерь возле яблони; когда же сняли
палатки, оказалось, что с яблони не было сорвано ни одного плода.
Я хочу, чтобы и о вас могли сказать то же самое! Лишь при этом
условии мы будем достойны свободы, которой мы добиваемся,
лишь при этом условии мы можем одержать победу над самым
сильным и самым храбрым войском в мире.
Гул одобрения сопровождал пламенную речь Спартака. Глади-
аторы были покорены грубоватой, но страстной и прочувствован-
ной речью своего вождя; а когда он кончил говорить, долго не
смолкали единодушные возгласы одобрения и рукоплескания.
Спартак вывел свою армию из Нолы и приказал разбить лагерь
вблизи нее, на одном из холмов. Две когорты, которые он сменял
ежедневно, стояли на страже у города. В Ноле он добыл большое
количество оружия, лат, щитов и сложил их все в своем лагере,
чтобы вооружить рабов и гладиаторов, стекавшихся под знамя вос-
стания.
Близ Нолы Спартак провел больше двух месяцев, неустанно
совершенствуя боевое мастерство своих солдат, число которых все
возрастало и достигло восьми тысяч; вскоре он уже мог составить
из них два легиона. Порядок и дисциплина, которые насаждал в
своей армии доблестный фракиец, поражали жителей Кампаньи:
их собственность и жизнь не подвергались никакой опасности, гла-
диаторы ничем и никогда не беспокоили их.
В Риме меж тем было решено отправить против взбунтовав-
шихся рабов и гладиаторов претора Публия Вариния с легионом,
в большинстве своем состоявшем из добровольцев и молодых но-
вобранцев, — ветераны и легионеры, уже испытанные в боевых
походах, были посланы против Сертория и Митридата.
Но за несколько дней до выступления из Рима Публия Вари-
ния с шеститысячным войском, к которому был присоединен отряд
всадников численностью свыше трехсот копий, сформированный
союзниками-италийцами, из Эпицинийского леса, расположенного
между Сутри и Суэссой-Пометией, неподалеку от Аппиевой дороги,
вечером вышло свыше двух тысяч человек; многие из них были
вооружены чем попало: косами, трезубцами, топорами и серпами,
а иные просто-напросто заостренными кольями, и лишь немногие
имели копья и мечи.
Это были гладиаторы из школ Акциана, Юлия Рабеция и дру-
гих римских ланист; по приказу, полученному от Крикса, они со-
брались поодиночке и, став под его команду, были разделены на
четыре когорты и двадцать манипул. Теперь они двигались по на-
правлению к Везувию, на соединение с легионами Спартака.
Утром 15 февраля, после того как Метробий отправился с до-
носом о заговоре гладиаторов к консулам Котте и Лукуллу, Крикс
обошел школу за школой, предупреждая гладиаторов о случившем-
ся и призывая их к спокойствию и осторожности.
В одной из школ его арестовали и препроводили в Мамертин-
скую тюрьму; его держали там свыше двух месяцев, секли розга-
ми, и, несмотря на то что он твердо и решительно отрицал свое
640
участие в заговоре Спартака, пожалуй, присудили бы к распятию,
если бы не гладиаторы, которые умолили своих ланист ходатайст-
вовать за Крикса перед Цетегом, Лентулом, Юлием Цезарем и
Кати л ин ой и добились наконец его освобождения.
Крикса выпустили из тюрьмы, но он понимал, что за ним стро-
го следят и что все школы и все гладиаторы, без сомнения, нахо-
дятся под наблюдением. Он решил притвориться ничего не знаю-
щим, ко всему совершенно безучастным и тем самым если не
уничтожить, то хотя бы уменьшить подозрения ланист и властей.
Поэтому-то бедный галл, несмотря на все настояния Спартака,
был принужден смирить тревогу, гнев и желания, кипевшие в его
душе, и не мог ни сам двинуться на Везувий, ни послать или по-
вести туда хотя бы один манипул.
После всяческих ухищрений и уловок, пережив серьезнейшие
опасности и тревоги, Криксу удалось наконец через четыре с лиш-
ним месяца после начала восстания и двух побед, одержанных
армией Спартака над римлянами, бежать из Рима и укрыться в
Эпицинийском лесу; он был уверен, что если не все гладиаторы,
которым он здесь назначил свидание, то, во всяком случае, очень
многие из них придут сюда.
Так и случилось. Два дня галл скрывался в тенистых уголках
леса, поджидая товарищей, а затем отправился на Везувий. Про-
делав четырехдневный тяжелый переход, он прибыл туда во главе
двадцати манипул.
Радость, торжество, ликование гладиаторов по поводу прибы-
тия новых товарищей по оружию трудно описать. Спартак встре-
тил Крикса действительно по-братски — он любил и ценил его
больше всех.
Две тысячи гладиаторов, приведенных Криксом, были немед-
ленно вооружены и распределены по двум легионам, из которых
первым командовал Эномай, а вторым — Крикс. Спартак под еди-
нодушные приветствия восставших был провозглашен верховным
вождем войска гладиаторов.
Два дня спустя после прибытия Крикса разведчики доложили
Спартаку, что по Аппиевой дороге ускоренным маршем идет про-
тив него претор Публий Вариний. Вождь гладиаторов приказал
войску тихо сняться с лагеря и ночью быстро двинулся навстречу
неприятелю.
21-833
Глава тринадцатая
ОТ КАЗИЛИНСКОГО
ДО АКВИНСКОГО СРАЖЕНИЯ
Публию Варинию было сорок пять лет. Он происходил из
плебеев, был крепкого телосложения, неукротимого, гордого нрава
и обладал всеми лучшими качествами римского воина, представляя
собой его ярко выраженный тип. Как в пище, так и в питье был
воздержан и неприхотлив; привычен к холоду, жаре, большим пе-
реходам, бессонным ночам и иным военным тяготам; был угрюм,
молчалив и храбр до дерзости. Если бы при этих ценнейших каче-
ствах Вариний еще отличался острым умом, если бы шире был его
кругозор, а образование не столь поверхностным и односторонним,
у него имелись бы все основания стать консулом, полководцем,
триумфатором. Но, к несчастью для него, он не обладал высоким
умом, равным благородству его души, и за двадцать восемь лет
боевой службы добился всего лишь звания претора, да и то при-
своили ему это звание из уважения к его суровой беспристрастно-
сти, испытанной храбрости, превосходному знанию военного дела
и соблюдению предписаний уставов. Римские воины, сражавшиеся
с ним бок о бок, и полководцы, под началом которых он служил,
восхищались его усердием, доблестью, духовной и физической си-
лой.
Семнадцати лет от роду он под начальством Гая Мария впер-
вые участвовал в войне с тевтонами и кимврами, отличился и был
награжден гражданским венком и званием декана; затем он сра-
жался под знаменами Помпея Страбона, отца Помпея Великого, в
гражданской войне, несколько раз был ранен и награжден вторым
гражданским венком. Под началом Суллы он участвовал в войне
против Митридата, получил несколько ранений, а при осаде Афин
был награжден крепостным венком! и удостоен звания младшего
центуриона. Он сопутствовал Сулле во всех перипетиях граждан-
ской войны и за новые доблестные деяния получил звание сначала
старшего центуриона, а потом трибуна. Затем он последовал за
Помпеем Великим в Африку, где сражался в его армии против
Домиция и Ярбы; в эту войну он получил звание квестора, в кото-
ром оставался и при Аппии Клавдии, воевал против восставших
фракийцев и македонян. После смерти Клавдия, когда военные
действия во Фракии были закончены, Вариний вернулся в Рим,
надеясь получить от консула Аврелия Котты, собиравшего легионы
для борьбы с Митридатом, звание наместника или, по крайней
мере, утверждение в звании квестора. Однако к тому времени, как
Вариний прибыл в Рим, Котта уехал в Азию, а другой консул,
1 Крепостной венок — венок с изображением стен и башен; давался в награду
римскому воину, который первым во время штурма взбирался на стену осаж-
денного города. — Примеч. автора.
642
Луций Лициний Лукулл, уже сформировал свое войско, но, желая
воспользоваться опытом Вариния, которого он высоко ценил, до-
бился избрания его претором Сицилии, поручив ему ликвидировать
позорящую Рим войну с гладиаторами.
Вот что представлял собою человек, выступивший из Рима че-
рез Каленские ворота в восемнадцатый день до июльских календ
(14 июня) 680 года от основания Рима и направившийся по Ап-
пиевой дороге в поход против гладиаторов, возглавляемых Спарта-
ком. У Публия Вариния было шесть тысяч легионеров, триста
всадников, тысяча велитов) и шестьсот пращников, приданных ле-
гиону по настоянию претора и Лукулла, ибо в такой войне необ-
ходимо было иметь в своем распоряжении легко вооруженные
части, — всего восемь тысяч молодых, сильных, отлично воору-
женных воинов. Квестором у Публия Вариния состоял тридцати-
пятилетний Гней Фурий, человек мужественный, умный и отлично
знающий военное дело, но кутила, буян и скандалист. Среди шести
трибунов, находившихся под началом Вариния, были и выходцы
из знатных патрицианских семей: Кальпурний Бибул, который в
695 году стал консулом совместно с Гаем Юлием Цезарем; совсем
юный Квинт Фабий Максим, который во время диктатуры Цезаря
был консулом в 709 году от основания Рима; самым старшим меж-
ду трибунами был Лелий Коссиний, грубый и недалекий человек
лет пятидесяти. Он участвовал в пятидесяти семи сражениях,
одиннадцати осадах и ста двадцати схватках, получил двадцать две
раны и заслужил два гражданских венка, но за тридцать два года
военной службы из-за своего невежества и тупости дослужился
только до звания трибуна, в котором и оставался в продолжение
одиннадцати лет.
Быстрым маршем, в три дня, Публий Вариний дошел до Кай-
еты. Разбив здесь лагерь, он вызвал к себе Павла Гардения Тибур-
тина, префекта конницы, и приказал ему немедленно пробраться
в Капую, собрать там точные и подробные сведения о месте рас-
положения восставших, об их числе, вооружении и, по возможно-
сти, об их планах.
Молодой Тибуртин добросовестно и осмотрительно выполнил
данное ему поручение и побывал не только в Капуе, но и в Кумах,
в Байях, в Путеолах, в Геркулануме и Неаполе, и даже в Помпее
и Ателле; повсюду он собирал сведения о неприятеле у римских
властей, а также у местных жителей и пастухов. Через четыре дня
он вернулся в лагерь Вариния. Кони его были все в мыле, он почти
загнал их, но привез весьма важные сведения о продвижении гла-
диаторов и общем их положении. Тибуртин доложил претору, что
число восставших доходит до десяти тысяч, что они хорошо воору-
жены и обучены римской тактике ведения боя, что их лагерь на-
ходится близ Иолы, откуда они делают вылазки по окрестностям
1 Велит — легко вооруженный солдат. Его вооружение состояло из небольшого
щита, меча и дротиков; голова была защищена кожаным шлемом.
643
21*
и как будто не предполагают менять место своего лагеря; судя по
основательным лагерным укреплениям, они, очевидно, будут здесь
ожидать наступления римлян.
Получив все эти сведения, Вариний, сидя в своей палатке,
долго обдумывал план действий; наконец он решил разделить свои
силы и наступать на лагерь гладиаторов по двум почти параллель-
ным направлениям, с тем чтобы напасть на них одновременно с
двух сторон. Таким тактическим маневром он надеялся добиться
сразу решительной победы.
Вариний поручил квестору Гнею Фурию командование четырь-
мя когортами легионеров, тремястами велитов, двумястами пращ-
ников и сотней всадников и приказал ему идти по Аппиевой дороге
до Суэссы; здесь ему надлежало свернуть с Аппиевой дороги на
Домициеву, которая от этого города шла берегом моря через Ли-
терн, Кумы, Байи и Неаполь к Сурренту. Дойдя до Байи, Фурий
должен был тут на неделю остановиться, а затем двинуться в Ател-
лу и там ожидать дальнейших распоряжений Вариния. Сам же
Вариний, в то время как Фурий будет в походе, подымется по реке
Лирис до Интерамны, там он перейдет на Латинскую дорогу —
она вела от Рима через Тускул, Норбу, Интерамну, Теан и Аллифы
до Беневита; у Аллиф он, перейдя с консульской Латинской дороги
на преторскую, которая тянулась от Аллиф вдоль Кавдинского
ущелья и вела в город Кавдий, зайдет таким образом в тыл глади-
аторам. Здесь он задержится на один день, а затем отдаст приказ
своему квестору Фурию двинуться из Ателлы и атаковать мятеж-
ников; последние, увидя, что они числом превосходят Фурия, бро-
сят ему навстречу все свои силы; тут-то Вариний нападет на врага
с тыла и уничтожит его. •
Таков был план Публия Вариния, и, надо сказать, план сам
по себе неплохой, но его успешное выполнение было бы возможно
только в том случае, если бы гладиаторы оставались на месте,
ожидая римлян у Нолы, а в этом Вариний, считавший Спартака
чем-то вроде нечистого животного, но отнюдь не разумным чело-
веком, нисколько не сомневался.
Тем временем фракиец, разведав, что претор выступил против
него, и узнав, что тот уже в Кайете, тут же двинулся по Домици-
евой дороге в Литерн и прибыл туда, совершив два утомительных,
но быстрых перехода.
Квестор Гней Фурий, продвигавшийся по той же Домициевой
дороге, но с другой стороны, дошел до Тиферна. Здесь его развед-
чики доложили ему, что Спартак со всем своим войском неожидан-
но пришел в Литерн и теперь находится на расстоянии не более
одного дня пути от римского войска.
Гней Фурий как солдат не прочь был бы помериться силами с
каждым гладиатором в отдельности, в том числе и со Спартаком,
но как предводитель войска, имеющий определенное задание, он
не счел возможным вступать в бой с неприятелем, численностью
644
превосходящим его, ибо не надеялся на победу. Бегство же он
считал низостью и малодушием, которого не могут оправдать даже
соображения благоразумия, так как отступление римлян к Латию
дало бы возможность Спартаку легко настигнуть их и уничтожить.
Поэтому Гней Фурий решил оставить консульскую дорогу, свер-
нуть налево и подняться до Кал, откуда он мог в несколько часов
дойти до Капуи; две тысячи восемьсот его солдат, быстро соеди-
нившись с капуанским гарнизоном, получившим за это время под-
крепление, могли бы отразить нападение гладиаторов. Если бы
Спартак вздумал продвигаться в сторону Латия, у Гнея Фурия хва-
тило бы времени призвать на помощь Вариния, соединиться с ним
и, обрушившись на дерзкого мятежника с тыла, разгромить его.
Если бы Спартак отступил, Фурий надеялся выполнить данный
ему приказ: либо опять вернуться на Домициеву дорогу, либо из
Капуи по преторской дороге прийти в назначенный день в Ателлу.
Все эти мудрые рассуждения и принятое в результате их не
менее мудрое решение свидетельствовали об уме и способностях
Фурия; будь на его месте сам Помпей Великий, и тот не мог бы
поступить иначе.
Фурий решил сняться с лагеря за два часа до рассвета и,
соблюдая полную тишину, направиться в Калы, послав предвари-
тельно по консульской дороге трех разведчиков, переодетых в
крестьянское платье. Они должны были, невзирая на риск и опас-
ности, сообщить врагу неправильные сведения о продвижении
Гнея Фурия и попытаться уверить гладиаторов, что он отправился
в Кайету, то есть повернул назад.
Но Спартак уже знал от своих разведчиков, что часть неприя-
тельских сил расположилась лагерем в Тиферне; он сразу понял,
какую ошибку совершил претор Вариний, разделив свои силы по-
полам с целью поймать Спартака в мешок; фракиец полностью
разгадал планы квестора и с прозорливостью, свойственной только
гениальным умам, тотчас же сообразил, как следует поступить:
стремительным броском врезаться между вражескими войсками и
разбить каждое из них в отдельности, обрушив все силы сначала
на одну часть, а затем на другую.
Одним из наиболее выдающихся качеств Спартака как полко-
водца, столь прославивших его во время этой войны, была быст-
рота, с которой он умел оценивать, анализировать обстановку;
предвидеть, вырабатывать план действия и тут же приводить его в
исполнение. Военный талант Наполеона во многом был схож с
талантом Спартака. Фракиец восхищался тактикой и обученно-
стью римского войска, тщательно изучал их сам и обучал свои
легионы, отвергая, однако, педантизм римских полководцев, за-
прещавший отходить от некоторых установленных правил, норм,
навыков. Спартак сообразовывал свои действия — передвижение
войска, маневры, переходы — с местностью, с обстоятельствами,
с позицией неприятеля; он усовершенствовал и применял на прак-
645
тике самую простую, но вместе с тем самую логичную и выгодную
тактику — тактику стремительных действий, введенную Гаем Ма-
рием; впоследствии она помогла Юлию Цезарю покорить мир. Все
большие сражения, выигранные Спартаком и справедливо поста-
вившие его в ряды самых блестящих полководцев того времени,!
были выиграны не только благодаря мужеству и отваге его солдат,
грудью защищавших свободу, но и благодаря стремительности пе-
редвижения его войска.
Возвратимся к нашему повествованию. Приняв решение,
Спартак обратился с краткой речью к своему войску, чтобы обод-
рить и воодушевить уставших солдат, которым для блага их общего
дела предстояло проделать новый утомительный переход. Отдав
приказ сняться с лагеря, Спартак оставил Домициеву дорогу и по
трудному пути, пролегавшему меж холмов, которые тянутся от
Капуи через Казилин, а затем спускаются к самому морю, про-
брался до Вултурна, с шумом несущего меж крутых берегов свои
бурные воды.
Этот переход дал возможность Спартаку быстро, до наступле-
ния зари, перебросить свои войска к Капуе; в трех милях от города
он приказал раскинуть палатки и разрешил своему войску отдох-
нуть в течение нескольких часов, а в это время квестор Фурий
тронулся в путь по направлению к Калам. В полдень Спартак сно-
ва велел трубить поход; посмеиваясь над страхом, объявшим за-
щитников Капуи, которые заперли все ворота, спустили решетки
и взобрались на вал, с трепетом ожидая неминуемого штурма, он
прошел мимо города парфюмеров,1 2 оставшегося по правую руку,
и направился в сторону Казилина, куда пришел к вечеру, в тот
самый час, когда квестор Фурий явился в Калы.
Казилин, небольшой, оживленный и густо населенный город,
был расположен на правом берегу Вултурна, омывавшего его сте-
ны; он находился на расстоянии семи миль от Капуи, одиннадца-
ти — от Кал и почти в двадцати двух милях от устья Вултурна.
При таком расположении сил сражающихся Казилин становился
самым важным стратегическим пунктом предстоящих военных
операций. Овладев этим пунктом, Спартак получал возможность
1 Следует заметить раз и навсегда: восстание или война гладиаторов, являющая-
ся сюжетом нашего повествования, римлянами и их историками расценива-
лась как война, позорящая, бесчестящая Рим. Поэтому историки, щадя рим-
скую гордость, очень скупо сообщают о ней и упоминают вскользь как о
печальном факте, о котором горько вспоминать, стараются снизить ее значе-
ние и величие. Но все же им пришлось рассказать об этом событии достаточ-
но, чтобы прославить обездоленных гладиаторов, а в особенности Спартака,
которого как полководца мы не колеблясь ставим рядом с Мари ем и Цезарем.
Сам Луций Флор, который нетерпимее всех историков относился к этой войне
и, повествуя обо всем этом историческом периоде, не жалел презрительных
эпитетов как в отношении гладиаторов, так и их вождя, все же принужден
был признаться: «Спартак, храбро сражаясь в первых рядах, пал в венце сла-
вы почти что достойнейшего полководца». — Примеч. автора.
2 Город парфюмеров — то есть Капуя, центр производства и сбыта парфюмер-
ных изделий.
646
господствовать над обоими берегами и долиной Вултурна. Распо-
ложившись здесь лагерем со своими легионами, он не только окон-
чательно разъединил бы оба вражеских войска, но и не дал бы им
возможности получить подкрепление из Капуи или укрыться в ее
стенах и мог бы разбить эти войска одно за другим. Так как жи-
тели Казилина, испуганные неожиданным появлением гладиато-
ров, послали навстречу Спартаку представителей власти, почти-
тельно просивших его смилостивиться над жителями, то ему
незачем было применять силу, чтобы войти в город. Приказав рас-
ставить стражу у ворот и оставив в городе одну когорту, фракиец
ушел оттуда со своими легионами и расположился лагерем в удоб-
ной возвышенной местности, за Римскими воротами, откуда дорога
шла прямо к Калам.
За время, истекшее с момента поражения Клодия Глабра, до
того, как Публий Вариний был послан против гладиаторов, Спар-
так мог свободно передвигаться почти по всей Кампанье; он велел
наиболее ловким и искусным конникам объездить большое число
молодых лошадей, которых гладиаторы изловили на плодородных
пастбищах этой провинции. Таким образом, он составил отряд в
шестьсот конников, префектом которого Спартак предложил по-
ставить храброго и достойного Борторикса, передавшего Криксу
командование вторым легионом.
Как только лагерь был разбит, Спартак разрешил своим устав-
шим солдатам отдых на несколько дней, чтобы они могли восста-
новить силы, пока квестор Фурий —Спартак предполагал, что тот
продолжает двигаться по Домициевой дороге, — дойдет до Литер-
на; тогда фракиец рассчитывал ударить ему в тыл и уничтожить
его когорты.
Все же Спартак, будучи чрезвычайно предусмотрительным,
призвал к себе Борторикса и приказал ему после шестичасового
отдыха, около полуночи, разделить своих конников на два отря-
да — один отправить по Домициевой дороге почти до Тиферна,
чтобы получить сведения о вражеском войске, другой же отряд
ради осторожности повести по Аппиевой дороге до Кал и обследо-
вать местность. На заре оба отряда должны были возвратиться в
лагерь и сообщить о результатах разведки.
За час до восхода солнца первыми, к немалому удивлению
Спартака, вернулись конники, отправленные к Калам; они сооб-
щили, что враг продвигается со стороны Казилина. Сначала Спар-
так не поверил этим сведениям, но, расспросив подробно началь-
ника разведчиков и поразмыслив, он понял, что произошло:
гладиаторы отошли с Домициевой дороги вправо, чтобы дать про-
ход Фурию, а потом зайти ему в тыл, но в этот же момент и
римлянин свернул влево, чтобы избежать встречи с гладиаторами
и укрыться в Капуе; таким образом, оба войска, желая избегнуть
столкновения, ушли с консульской дороги и теперь должны были
встретиться на преторской дороге.
647
Спартак тотчас велел трубить подъем; не снимая с лагеря всего
войска, он приказал выступить первому легиону и построил его в
боевой порядок. По фронту он поставил две тысячи велитов и
пращников, предназначенных для атаки врага в расчлененном
строю, как только он покажется; позади этой первой линии он
расположил весь остальной состав легиона, вооруженный пиками
и дротиками.
Второй легион он разделил на две части и направил через поля
и виноградники — одних в левую сторону, других в правую, при-
казав им отойти подальше и укрыться, а как только завяжется бой,
не давая римлянам опомниться, окружить их и атаковать с флан-
гов и тыла.
Солнце уже взошло, и лучи его золотили окрестные долины,
ярко-зеленые виноградники, нивы с налитыми колосьями, цвету-
щие луга. В этот момент показался авангард римлян. Навстречу
ему двинулась цепь легко вооруженных гладиаторов, осыпая вра-
гов градом камней и свинцовых шариков. Римляне тотчас же по-
вернули обратно, с целью предупредить квестора Фурия о прибли-
жении неприятеля. Тогда Спартак, который во время переходов
всегда шел в пешем строю вместе со своими товарищами, вскочил
на могучего вороного коня, которого постоянно держали наготове
на случай боя. Мужественная фигура Спартака красиво выделя-
лась на статной лошади; он велел протрубить сигнал к атаке уско-
ренным маршем, чтобы напасть на врага, пока тот не успел по-
строиться в боевой порядок.
Получив известие о неожиданном для него появлении гладиа-
торов, Гней Фурий тотчас же дал приказ своей колонне легионеров
остановиться и с самообладанием, никогда не покидающим людей
действительно храбрых, велел пращникам и велитам рассыпаться
цепью. Удлиняя свой фронт, он хотел избежать, насколько это
зависело от него, окружения своего войска превосходящими сила-
ми противника. Легионерам он приказал занять позиции на близ-
лежащем холме, рассчитывая, что, в то время как велиты и пращ-
ники примут на себя первый удар гладиаторов, когорты построятся
в боевую линию.
Несмотря на сумятицу и беспорядок, всегда сопровождающие
внезапное нападение, все приказания Гнея Фурия были выполне-
ны быстро и точно.
Едва римляне выполнили распоряжения квестора, как гладиа-
торы атаковали фронт пращников; те мужественно приняли удар,
но под натиском превосходящих сил принуждены были отступить
до подножия холма, где Гней Фурий успел уже расположить в
боевом порядке свои четыре когорты. Римляне протрубили атаку,
и легионеры под началом Фурия так стремительно обрушились на
вражеских велитов, что тем, в свою очередь, пришлось остановить-
ся. Спартак приказал подать сигнал к отступлению, и две тысячи
легко вооруженных гладиаторов, бросив последние дротики в не-
648
приятеля, скрылись в промежутках между колоннами надвигав-
шихся гладиаторов, которые с громовым криком «барра», гулко
разнесшимся по окрестным холмам и долинам, бросились на рим-
лян. Вскоре слышен был только страшный гул от ударов по щитам,
лязг мечей и дикие вопли сражающихся.
Сражение длилось около получаса с равным ожесточением и
равным мужеством, но римлян было значительно меньше, чем гла-
диаторов, и они не в силах были долго противостоять страшному
натиску восставших. Вскоре легионеры Фурия, теснимые со всех
сторон, стали отступать. В этот момент из засады появился Крикс
со своим вторым легионом. В одно мгновение римляне были окру-
жены, атакованы с тыла и флангов, ряды их смешались, они дрог-
нули и в беспорядке бросились бежать. Немногим удалось спа-
стись, большая часть римлян оказалась замкнутой в кольцо и
погибла смертью храбрых; одним из первых среди них пал Фурий.
Так менее чем за два часа закончилась эта битва, которую с боль-
шим основанием можно было бы назвать резней под Казилином.
На следующий день после этой новой победы, которую глади-
аторы одержали, понеся незначительные потери по сравнению с
римлянами, ибо те почти все погибли, Спартак, не теряя времени,
свернул свой лагерь у Казилина и труднейшими переходами, пре-
одолев отроги Апеннин, пройдя через Калы, направился к Теану
Сидицинскому и под вечер прибыл туда. Его легионы были утом-
лены долгим переходом. Расположившись лагерем немного выше
Теана, в нескольких милях от него, он отправил туда кавалерию с
целью получить сведения о преторе Публии Варинии, который, по
расчетам Спартака, должен был пройти здесь дня два-три назад,
направляясь в Аллифы.
Из сообщений возвратившихся разведчиков Спартак заключил,
что он не ошибся в своих расчетах: Публий Вариний вышел из
Теана в Аллифы только накануне.
После длительного размышления, взвесив все преимущества,
которые давала ему одержанная накануне победа, а также учиты-
вая выгоды своих позиций в районе Теана Сидицинского, Спартак
предпочел пойти наперерез претору Варинию и вступить с ним в
бой до того, как к римлянам подойдут подкрепления от городов и
союзников, потому что тогда победа над когортами претора далась
бы труднее. Итак, на следующий день фракиец оставил Теан Си-
дицинекий и двинулся по правому берегу Вултурна к Кавдинскому
ущелью; он прибыл туда через восемь часов и расположился лаге-
рем на берегу реки. На следующее утро он приказал срубить мно-
жество толстых деревьев и перебросить бревна через речку, кото-
рая в это время года всегда мелела; по этому мосту он переправил
своих воинов на левый берег, занял неподалеку от Кавдинских гор
ключевую позицию, господствовавшую над Латинской дорогой, и
стал поджидать врага.
Римляне не замедлили явиться; в полдень следующего дня со
стороны Аллиф, на возвышенностях, обрамлявших долину Вултур-
649
на, напротив Кавдинских гор, показались когорты Публия Вари-
ния. Спартак уже успел расположить свои войска для атаки, и
вскоре началось сражение. Жестокий и кровопролитный бой длил-
ся до самого вечера. Римляне сражались храбро и делали все, что
могли, но на закате солнца они потерпели полное поражение и
отступили в беспорядке. Первой бросилась их преследовать пехота
гладиаторов, которая, врубаясь в ряды бегущих римлян, уничто-
жала их; пехота гналась за отступающими, пока римляне, у кото-
рых от страха как будто выросли крылья, не оставили своих пре-
следователей далеко позади. Тогда Спартак приказал трубить
отбой, и едва только пехота покинула поле битвы, как кавалерия
гладиаторов кинулась во весь опор за толпами беглецов и приня-
лась уничтожать их.
Свыше двух тысяч легионеров погибло в этой роковой для рим-
лян битве при Кавдинском ущелье. Более тысячи пятисот было
ранено, в том числе сам Вариний и его трибуны: Коссиний, Фабий
Максим и Бибул. Большая часть раненых попала в руки победите-
лей, но Спартак, разоружив их, отпустил на свободу; он решил,
пока на его стороне не окажется большого количества городов, не
брать пленных, ибо присутствие их в лагере при известных обсто-
ятельствах могло оказаться опасным. Гладиаторы в этом сражении
тоже понесли немалые потери: погибло свыше двухсот пятидесяти
человек; ранено было чуть ли не вдвое больше.
В великом унынии и отчаянии явился Публий Вариний в Ал-
лифы и за ночь собрал там, сколько мог, бежавших; здесь же он
услышал роковую весть о гибели своего квестора. Опасаясь нового
нападения победителя, которому он не мог бы противостоять, про-
клиная всех богов неба и ада, свою злосчастную судьбу и ненави-
стного гладиатора, Вариний быстрым маршем двинулся по трудно-
проходимым дорогам среди ущелий Апеннин, ушел из Кампаньи и,
вступив в Самний, поспешил укрыться в Бовиане.
Две блестящие победы, одержанные Спартаком за три дня,
прославили его войско. Имя его сделалось еще более грозным и
прогремело по всей Южной Италии.
Не теряя напрасно времени, фракиец спустился из Кавдинско-
го ущелья до Кавдия и встретился там с Брезовиром — гладиато-
ром-галлом, с которым читатели уже познакомились в связи с со-
бытиями, происшедшими в таверне Венеры Либитины в Риме в
тот самый день, когда Союз угнетенных присудил к смерти отпу-
щенника Гая Верреса, шпионившего за гладиаторами. Брезовир с
пятьюдесятью товарищами бежал из Капуи в лагерь Спартака.
По совету Брезовира фракиец решил осуществить смелый ма-
невр, рассчитывая таким способом беспрепятственно вывести из
Капуи пять тысяч гладиаторов, еще оставшихся в школе Лентула
Батиата.
Через три дня после сражения у Кавдинского ущелья Спартак
во главе своих десяти тысяч воинов появился у стен Капуи; он
отправил в город глашатая, требуя, чтобы префект и сенат беспре-
650
пятственно выпустили из города пять тысяч гладиаторов, находя-
щихся в школе Лентула; в случае же, если власти откажутся вы-
полнить это требование, Спартак угрожал, что начнет штурм горо-
да, завладеет им силой, предаст его огню и мечу и уничтожит всех
жителей города, невзирая на возраст и пол.
Весть о победах Спартака, приукрашенная молвой, уже дошла
до Капуи и повергла ее жителей в страх. Появление грозного врага
у ворот города вселило ужас в души капуанцев; требования и уг-
розы Спартака довершили дело — всех охватила паника.
Сенат совещался в храме Дианы, а около храма, на Форуме,
собралась огромная толпа народа. Все лавки в течение какого-ни-
будь получаса были заперты, женщины, распустив волосы, броси-
лись в храмы молить богов о помощи, на улицах раздавались воз-
гласы плебеев, которые настаивали, чтобы требования гладиаторов
выполнили и тем самым избавили город от угрозы ужасной резни.
Меттий Либеон, бледный, с искаженным от страха лицом, за-
икаясь от волнения, изложил сенату требование Спартака. Сена-
торы, бледные, как и префект, в ужасе смотрели друг на друга;
никто не решался высказаться и посоветовать что-либо в такую
опасную минуту.
Воспользовавшись молчанием и замешательством сенаторов,
военный трибун, храбрый солдат, весьма опытный в военных де-
лах, командовавший четырьмя когортами, присланными несколько
месяцев назад римским сенатом для защиты Капуи, попросил раз-
решения высказать свое мнение.
Нисколько не поддавшись панике, он грубо, но красноречиво
и весьма убедительно доказывал, что все требования Спартака не
что иное, как дерзкие угрозы, имеющие целью запугать жителей
города, а затем воспользоваться их страхом; что гладиатор не мо-
жет и не станет штурмовать Капую и осаждать ее, так как город
хорошо защищен прочными укреплениями, а войско, у которого
нет ни скорпионов, ни таранов, ни катапульт, ни баллист, ни про-
боев с серповидным концом, ни других осадных машин, не отва-
жится на штурм города.
Страх, обуявший трусливых, расслабленных капуанских сена-
торов, тот страх, который за минуту до этого лишил их дара речи,
заставил их прийти в себя; они вскочили со своих скамей, точно
укушенные тарантулом, и все хором завопили, что трибун сошел с
ума; ведь гладиаторы овладели Нол ой за каких-нибудь два часа, а
тогда их было куда меньше, чем сейчас, и вооружены они были
гораздо хуже. В Ноле победители разрушили все дома, убили всех
жителей; они, сенаторы, не желают жертвовать собой в угоду че-
столюбию трибуна; выслать из Капуи пять тысяч гладиаторов было
бы мерой весьма благоразумной и осторожной. Это избавит город
от опасности мятежа и резни. Приводились и другие подобного
рода соображения. К этому присоединились и настояния собрав-
шегося на площади народа, шумно требовавшего, чтобы предложе-
ние Спартака было принято и таким образом город был бы спасен.
651
Меттию Либеону, не помнившему себя от радости, пришлось по-
ставить на голосование поддержанное многими сенаторами пред-
ложение — согласиться на требования Спартака; это предложение
было принято почти единогласно.
Таким образом, пять тысяч гладиаторов, запертых в школе
Лентула, были выпущены из города и направились к Спартаку,
который расположился лагерем у подножия близлежащей горы Ти-
фаты.
Они были встречены радостными криками товарищей, сейчас
же получили оружие и составили третий легион, командование
которым было поручено Борториксу, а Брезовира назначили пре-
фектом конницы.
Вскоре Спартак возвратился в Нолу, расположился лагерем и
пробыл там около тридцати дней, ежедневно с увлечением обучая
новый легион. В это время фракиец получил сведения, что претор
Вариний пополняет солдатами свои легионы, намереваясь напасть
на гладиаторов.
Спартак решил опередить Вариния. Он оставил Крикса с дву-
мя легионами в Ноле, взял с собой первый легион, которым ко-
мандовал Эномай, перешел Апеннины и, выступив в Самний, поя-
вился под Бовианом.
Вариний сообщил римскому сенату о злоключениях и неуда-
чах, постигших его на этой войне, внушавшей отныне серьезные
опасения. Чтобы положить ей конец, требовалось подкрепление
численностью не менее двух легионов. Напоминая о своих преж-
них заслугах перед отечеством, честный солдат просил сенат ока-
зать ему, ветерану многих сражений, милость —дать возможность
смыть со своей совести позор понесенного поражения и довести
войну до конца.
Сенат внял справедливым просьбам храброго Вариния и при-
слал ему восемь когорт, в составе которых было свыше четырех
тысяч ветеранов, а также разрешил ему набрать среди марсов,
самнитов и пицентов еще шестнадцать когорт, с тем чтобы он имел
возможность сформировать два легиона, необходимых ему для по-
давления мятежа гладиаторов.
Претор, который считал, что старшинство чина и продолжи-
тельность службы в армии дают человеку неоспоримые преимуще-
ства, назначил на место, оставшееся свободным после смерти Фу-
рия, Лелия Коссиния, хотя среди бывших у него в подчинении
трибунов многие были и умнее и дальновиднее этого человека.
Вариний доверил ему командование восемью когортами, только
что присланными из Рима, приказав Коссинию остаться в Бовиа-
не, чтобы помешать Спартаку продвинуться в глубь Самния, сам
же с двумя тысячами легионеров, уцелевших после поражения у
Кавдинского ущелья, отправился в страну марсов и пицентов на-
бирать там солдат.
Когда Спартак подошел к Бови ан у, намереваясь навязать Кос-
синию бой, тот, действуя согласно полученным им распоряжени-
652
им, заперся в городе; негодуя на то, что ему запрещено выступить,
он, однако, терпеливо переносил все оскорбления и вызовы глади-
аторов.
Но Спартак разгадал план Вариния и решил не дать ему вре-
мени набрать солдат в Самнии и Пиценуме. Оставив под Бовианом
Эномая с одним легионом, который расположился лагерем близ
города, сам он с отрядом конников возвратился в Нолу.
Здесь его ожидали хорошие вести. Первой и самой приятной
был приход гладиатора Граника, который привел с собою свыше
пяти тысяч человек: галлов, германцев и фракийцев из нескольких
школ Равенны. С таким подкреплением войско гладиаторов, раз-
деленное на четыре легиона, доходило до двадцати тысяч человек,
и Спартак почувствовал себя непобедимым. Второй неожиданной
и не менее приятной новостью был приезд Мирцы. Спартак обнял
сестру, покрывая лицо ее горячими поцелуями. А девушка целова-
ла то лицо, то руки брата, то его одежду и прерывающимся от
рыданий голосом говорила:
— Спартак!.. Ах, Спартак!.. Любимый брат мой! Как я боя-
лась, как трепетала за тебя... Я думала обо всех опасностях, кото-
рым ты подвергаешься в этой кровопролитной войне!.. Я не знала
ни минуты покоя... просто жить не могла... все думала: «Может
быть, он ранен и ему нужна моя помощь!» Ведь никто, дорогой
Спартак, никто не мог бы так ухаживать за тобой, как я... если
бы... когда... да спасут тебя великие боги! И я плакала по целым
дням и все просила Валерию, милую мою госпожу... чтобы она
разрешила мне поехать к тебе... и она, бедняжка, исполнила мою
просьбу. Да окажет ей покровительство Юнона за ее доброту...
Она отпустила меня к тебе... И, знаешь, она даровала мне свобо-
ду!.. Я теперь свободная... я тоже свободная... И я теперь навсегда
останусь с тобой.
Она щебетала и ласкалась к брату, как ребенок, а из глаз ее
лились слезы, но бедная девушка улыбалась брату, и во всех ее
движениях сквозила радость, переполнявшая ее сердце.
Недалеко от них молча стоял, наблюдая эту сцену, белокурый
красавец Арторикс. Лицо его то озарялось радостью, то затумани-
валось печалью. Он тоже всего несколько дней назад прибыл с
Граником из Равенны. Приблизившись к Спартаку, он застенчиво
сказал:
— А меня, дорогой Спартак, непобедимый наш вождь, меня
ты разве не обнимешь и не поцелуешь?..
Говоря это, Арторикс окинул беглым взглядом девушку, как бы
прося у нее прощения за то, что похищает у нее поцелуй брата.
— Арторикс! — воскликнул Спартак и, крепко обняв его,
прижал к своей груди. — Любимый мой друг!.. Дай я тебя поце-
лую, благородный юноша!
Так в дополнение ко всем радостям, которые изведал Спартак
за последние месяцы, к счастью блестящих побед и замечательных
успехов, которых он добился с первых дней ужасной войны, судьбе
653
угодно было послать ему еще одну радость: он мог обнять сестру и
Арторикса, самых дорогих его сердцу людей.
Но вскоре лицо Спартака, сиявшее счастьем, затуманилось.
Склонив голову на грудь, он глубоко вздохнул и погрузился в скор-
бные мысли.
Простившись с друзьями, он вместе с сестрой ушел в свою
палатку. Спартаку очень хотелось расспросить Мирцу о Валерии,
но какое-то чувство стыдливости мешало ему заговорить об этом с
сестрой. К счастью для Спартака, девушка щебетала о том о сем,
и фракийцу не пришлось расспрашивать ее, так как Мирца сама
завела разговор о Валерии: ей никогда и в голову не приходило,
что между ее бывшей госпожой и горячо любимым братом сущест-
вовали иные отношения, кроме дружеских.
— О, поверь, поверь мне, Спартак, — повторяла девушка,
приготовляя для брата скромный ужин на пне, который в палатке
фракийца служил столом, — если бы все римские матроны были
похожи на Валерию... Верь мне, я на себе испытала всю ее добро-
ту, благородство ее чувств... рабство давно было бы отменено за-
коном... потому что дети, родившиеся от подобных женщин, не
могли бы, не пожелали бы терпеть существование тюрем, наказа-
ний розгами, распятий на крестах, не допустили бы, чтобы с гла-
диаторами обращались, как с убойной скотиной...
— О, я это знаю! — взволнованно воскликнул Спартак.
И тут же, спохватившись, добавил:
— Да, да, я верю тебе.
— И ты должен этому верить... потому что, видишь ли, она.
уважает тебя... гораздо больше, чем любая другая матрона на ее
месте уважала бы ланисту своих гладиаторов. Она часто разгова-
ривала со мной о тебе... восхищалась тобой, в особенности с тех
пор, как ты расположился лагерем на Везувии, при каждом изве-
стии о тебе... Когда мы услыхали, что ты победил и разбил трибуна
Сервилиана... когда узнали о твоей победе над Клодием Глабром,
она часто говорила: «Да, природа щедро наградила его всеми до-
стоинствами великого полководца!»
— Она так говорила? — нетерпеливо переспросил Спартак,
на лице которого отражались воскресшие в душе чувства и воспо-
минания .
— Да, да, она так говорила!.. — ответила Мирца, продолжая
готовить ужин. — Мы долго здесь останемся? Я хочу позаботиться
о твоей палатке... Эта совсем не подходит для доблестного вождя
гладиаторов... В ней такой беспорядок... и нет самого необходимо-
го... У любого солдата жилье лучше... Ну да, она так говорила...
И как-то раз она спорила со своим братом, оратором Гортензйем,
ты ведь знаешь его? Так вот, она защищала тебя от его нападок,
говорила, что война, которую ты начал, — справедливая война, и
если боги пекутся о делах людских, то ты победишь.
— О божественная Валерия! — чуть слышно произнес Спар-
так, бледнея от волнения.
654
— И она, бедняжка, так несчастлива, — продолжала девуш-
ка, — так, знаешь ли, несчастлива!
— Несчастлива?.. Несчастлива?.. Почему?.. —живо спросил
фракиец.
— Она несчастлива, я это знаю... Я не раз заставала ее в
слезах... часто глаза ее бывали красными от слез... часто я слыша-
ла, как она глубоко вздыхала, очень часто. Но почему она плачет
и вздыхает, я не знаю, не могу догадаться. Может быть, из-за
неприятностей с ее родственниками из рода Мессалы... А может
быть, горюет о муже... Хотя едва ли... нет, не знаю... Единствен-
ное ее утешение — ее дочка, Постумия. Такая милочка, такая
прелестная крошка!..
Спартак глубоко вздохнул, смахнул рукой несколько слезинок,
скатившихся из глаз, резко повернулся и, обойдя кругом палатку,
спросил у Мирцы, чтобы переменить тему разговора:
— Скажи, сестра... ты ничего не слышала о Марке Валерии
Мессале Нигере... двоюродном брате Валерии?.. Я с ним встретил-
ся... мы с ним бились... я его ранил... и пощадил его... Не знаешь
ли ты случайно... выздоровел ли он?
— Конечно, выздоровел!.. И об этом твоем великодушном по-
ступке мы тоже слышали!.. Валерия со слезами благословляла те-
бя. Нам все рассказал Гортензий, когда приехал на тускул ан скую
виллу... После смерти Суллы Валерия почти круглый год живет
там.
В эту минуту на пороге палатки появился один из деканов
гладиаторов и доложил, что молодой солдат, только что прибыв-
ший из Рима, настойчиво просит разрешения поговорить со Спар-
таком.
Спартак вышел из палатки на преторскую площадку: лагерь
гладиаторов был построен в точности по образцу римских лагерей.
Палатка Спартака была разбита на самом возвышенном месте, и
перед ней было отведено место для военного суда. Эта площадка у
римлян называлась преторской. За палаткой Спартака находилась
другая палатка, где хранились знамена; возле нее стоял караул из
десяти солдат во главе с деканом. Выйдя из палатки, Спартак уви-
дел идущего к нему навстречу юношу в богатом военном одеянии,
о котором ему только что доложили; юноше этому на вид было не
более четырнадцати лет.
На нем была кольчуга, облегавшая плечи и тонкий, гибкий
стан; она была сделана из блестящих серебряных колец и треуголь-
ников, соединенных между собой в частую сеть, и доходила почти
до колен. Панцирь был стянут в талии кожаным ремешком, отде-
ланным серебряными насечками с золотыми гвоздиками. Ноги бы-
ли защищены железными наколенниками, затянутыми позади икр
кожаными ремнями; правую руку закрывал железный нарукавник,
а в левой юноша держал небольшой бронзовый щит, украшенный
чеканными фигурками тонкой работы. С правого плеча вместо пе-
ревязи спускалась к левому боку массивная золотая цепь, на кото-
рой висел изящный короткий меч. Голову юноши покрывал сереб-
655
ряный шлем, на котором вместо шишака была укреплена золотая
змейка, а из-под шлема выбивались золотистые кудри, обрамляв-
шие прекрасное юношеское лицо — нежное, словно выточенное
из мрамора. Большие миндалевидные лучистые глаза цвета мор-
ской волны придавали этому милому, женственному лицу выраже-
ние отваги и решимости, что никак не соответствовало всему хруп-
кому, нежному облику юноши.
Спартак недоуменно взглянул на юношу, затем повернулся к
декану, вызвавшему его из палатки, как бы спрашивая его, этот
ли воин желал с ним говорить, и, когда декан утвердительно кив-
нул головой, Спартак подошел к юноше и спросил его удивленным
тоном:
— Так это ты хотел меня видеть? Кто ты? Что тебе нужно?
Лицо юноши вспыхнуло, затем вдруг сразу побледнело, и после
минутного колебания он твердо ответил:
— Да, Спартак, я.
И после короткой паузы добавил:
— Ты не узнаешь меня?
Спартак пристально вглядывался в тонкие черты юноши, слов-
но отыскивая в памяти какие-то стершиеся воспоминания, какой-
то отдаленный отзвук. Затем он ответил, не сводя глаз со своего
собеседника:
— В самом деле... Мне кажется, я где-то видел тебя... Но
где?.. Когда?..
Затем снова наступило молчание, и гладиатор, первым прервав
его, спросил:
— Ты римлянин?
Юноша покачал головой и, улыбнувшись печальной, какой-то
вымученной улыбкой, как будто ему хотелось заплакать, ответил:
— Память твоя, доблестный Спартак, не так сильна, как твоя
рука.
При этой улыбке и этих словах точно молния осветила созна-
ние фракийца: он широко открыл глаза, со все возрастающим
удивлением вперил их в юного солдата и неуверенным тоном вос-
кликнул:
— Неужели!.. Может ли быть?.. Юпитер Олимпиец! Да неу-
жели это ты?
— Да, это я, Эвтибида. Да, да, Эвтибида, — ответил юноша,
вернее, девушка, так как перед Спартаком действительно стояла
переодетая Эвтибида.
Он смотрел на нее и никак не мог црийти в себя от удивления.
Тогда гречанка сказала:
— Разве я не была рабыней? Разве я не видела, как родных
моих обратили в рабство?.. Разве я не утратила отечества?..
Девушка говорила, еле сдерживая гнев, а последние слова про-
изнесла со страстным негодованием.
— Я понимаю, понимаю тебя... — задумчиво и грустно ска-
зал Спартак. Минуту он молчал, затем, подняв голову, добавил с
глубоким, печальным вздохом: —Ты слабая, изнеженная женщи-
656
на, привыкшая к роскоши и удобствам... Что станешь ты здесь
делать?
— О! — гневно воскликнула девушка. Никто не подумал бы,
что она способна на такую вспышку. — О Аполлон Дельфийский,
просвети его разум! Он ничего не понимает! Во имя фурий-мсти-
тельниц, говорю тебе, что я хочу отомстить за своего отца, за
братьев, за порабощенную отчизну, за мою молодость, за мою за-
губленную жизнь, а ты еще спрашиваешь, что я собираюсь делать
в этом лагере!
Лицо девушки и прекрасные ее глаза горели гневом. Спартак
был растроган этой дикой энергией и силой и, протянув руку гре-
чанке, сказал:
— Да будет так! Оставайся в лагере... шагай бок о бок с нами,
если ты можешь... сражайся вместе с нами, если ты в силах.
— Я все смогу, если захочу, — нахмурив брови, ответила от-
важная девушка. Она судорожно сжала протянутую ей руку Спар-
така.
Но от этого прикосновения вся энергия, вся жизненная сила
как будто ослабела в ней. Эвтибида вздрогнула, побледнела, ноги
у нее подкосились, она была близка к обмороку. Заметив это, фра-
киец подхватил ее левой рукой и поддержал, чтобы она не упала.
От этого невольного объятия дрожь пробежала по всему ее
телу. Фракиец заботливо спросил:
— Что с тобой? Чего ты хочешь?
— Поцеловать твои могучие руки, покрывшие тебя славой, о
доблестный Спартак! — прошептала она и, склонясь к рукам гла-
диатора, приникла к ним жарким поцелуем.
Точно туманом заволокло глаза великого полководца, кровь
закипела в жилах и огненной струей ударила в голову. На миг у
него возникло желание сжать девушку в своих объятиях, но он
быстро овладел собой и, отдернув свои руки, отодвинулся от нее и
сдержанно сказал:
— Благодарю тебя... достойная женщина... за участие в судь-
бе угнетенных... Благодарю за выраженное тобой восхищение, но
ведь мы хотим уничтожить рабство и поэтому должны устранить
любое его проявление.
Эвтибида стояла молча, с опущенной головой, не двигаясь,
точно пристыженная. Гладиатор спросил:
— В какую часть нашего войска ты желаешь вступить?
— С того дня, как ты поднял знамя восстания, и до вчераш-
него дня я с утра до вечера училась фехтовать и ездить верхом...
Я привела с собой трех великолепных коней, — ответила гречан-
ка, мало-помалу приходя в себя, и, наконец окончательно овладев
собой, подняла глаза на Спартака. — Желаешь ли ты, чтобы я
была твоим контуберналом?!
1 Контубернал — буквально: товарищ по палатке. В каждой палатке в лагере
обыкновенно помещалось десять человек, которые составляли товарищество
(кончуберний). Здесь: ординарец.
657
— У меня нет контуберналов, — ответил вождь гладиаторов.
— Но если ты ввел в войсках рабов, борющихся за свободу,
римский боевой строй, то теперь, когда твоя армия выросла до
четырех легионов, необходимо, чтобы и ты, их вождь, имел, по
римским обычаям, подобающую твоему званию свиту и поднял
этим свой престиж. Контуберналы будут необходимы тебе уже с
завтрашнего дня, так как, командуя армией в двадцать тысяч че-
ловек, ты не можешь попасть в одно и то же время в различные
места; у тебя должны быть ординарцы для передачи твоих распо-
ряжений начальникам легионов.
Спартак с удивлением смотрел на девушку и, когда она умол-
кла, тихо произнес:
— Ты необыкновенная женщина!
— Скажи лучше — пылкая и твердая душа в слабом женском
теле, — гордо ответила гречанка.
И через минуту продолжала:
— У меня сильный характер и пытливый ум, я одинаково хо-
рошо владею латынью и греческим языком, я могу оказать серьез-
ные услуги нашему общему делу, на которое я отдала все свое
достояние... около шестисот талантов, а с этого дня я посвящаю
ему всю свою жизнь.
С этими словами она обернулась к проходившей в нескольких
шагах от претория главной дороге лагеря, по которой сновали взад
и вперед гладиаторы, и позвала кого-то резким долгим свистом.
Тотчас на дороге появился раб, подгонявший лошадь; на спине ее
в двух небольших мешках было сложено золото Эвтибиды, которое
она приносила в дар восставшим. Лошадь остановилась перед
Спартаком.
Фракиец был ошеломлен смелостью и широтой души молодой
гречанки; несколько секунд он был в смущении и не знал, что ей
ответить; затем сказал, что так как это лагерь рабов, объединив-
шихся для завоевания свободы, то он, конечно, открыт для тех,
кто хочет примкнуть к ним; следовательно, и Эвтибиду охотно при-
мут в лагерь гладиаторов; вечером он соберет руководителей Сою-
за, чтобы поговорить о ее щедром даре армии гладиаторов. Что же
касается желания Эвтибиды быть его контуберналом, то он ничего
не может обещать ей: если будет постановлено, что при вожде
гладиаторов должны состоять контуберналы, он о ней не забудет.
Спартак прибавил несколько слов благодарности, согласно
правилам греческой учтивости, но произнес эти ласковые слова
признательности строгим, почти мрачным тоном; потом, простив-
шись с Эвтибидой, он вернулся в свою палатку.
Застыв неподвижно, словно статуя, девушка следила взглядом
за Спартаком и, когда он скрылся в палатке, еще долго смотрела
ему вслед. Потом, тяжело вздохнув, она сделала над собой усилие
и, опустив голову, медленно пошла в тот конец лагеря, который,
658
по римскому обычаю, отводился для союзников и где ее рабы,
которых она привезла с собой, разбили для нее палатку. Она тихо
шептала:
— И все же я люблю, люблю его!..
Тем временем Спартак велел позвать в свою палатку Крикса,
Граника, Борторикса, Арторикса, Брезовира и других военачаль-
ников Союза и до поздней ночи держал с ними совет.
На этом совете были приняты следующие решения: взять день-
ги, принесенные в дар гречанкой Эвтибидой, и большую часть их
употребить на приобретение оружия, щитов и панцирей у всех
оружейников окрестных городов; гречанку удостоить просимой ею
должности контубернала и в этом чине, совместно с девятью юно-
шами, которых Спартак выберет в гладиаторских легионах, при-
писать к главному штабу. Всеми было признано, что теперь вождя
гладиаторов должны сопровождать контуберналы для передачи его
приказаний. Было решено также двести талантов истратить на по-
купку уже объезженных лошадей, для того чтобы возможно скорее
создать кавалерийский корпус и теснее сочетать его действия с
действиями многочисленной пехоты, основной силы войска глади-
аторов.
Относительно военных операций было решено, что Крикс ос-
танется с двумя легионами в Ноле и совместно с Граником будет
руководить обучением равеннского легиона, прибывшего в лагерь
два дня назад; Спартак с легионом, которым командовал Борто-
рикс, соединится в Бовиане с Эномаем и нападет на Коссиния и
Вариния, прежде чем те закончат комплектование своей новой ар-
мии.
И вот на рассвете следующего дня Спартак во главе легиона
вышел из лагеря и через Кавдинские горы направился в Аллифы.
Сколько Эвтибида и Мирца ни просили его взять их с собой, он не
согласился, заявив им, что идет не на войну, а только в разведку
и скоро вернется; он просил их оставаться в лагере и ждать его
возвращения.
Когда Спартак прибыл в Бовиан, он уже не застал там Эномая,
которому надоело без дела сидеть в лагере. Два дня назад он снялся
с лагеря и, предоставив Коссинию сидеть за стенами Бовиана, на-
правился в Сульмон, где, по донесениям разведчиков и шпионов,,
находился Вариний, набиравший солдат. Эномай надеялся напасть
на него и разбить.
Но случилось то, чего ограниченный ум Эномая не мог пред-
видеть: Коссиний, на следующий же день после ухода германца,
тайно оставил Бовиан и направился по следам гладиаторов с наме-
рением атаковать их с тыла, как только они встретятся с Варини-
ем.
Спартак сразу понял всю опасность положения Эномая; он дал
своему легиону только несколько часов для отдыха, а затем отпра-
659
вился по следам Коссиния, который опередил его уже на два дня.
Коссиний, старый солдат, но бесталанный полководец, слепо бла-
гоговел перед старинными правилами; он двигался, как это обычно
полагалось, переходами по двадцать миль в день, а Спартак, со-
вершив два перехода по тридцать, догнал его через два дня у Ауфи-
дены и напал с тыла. Нанеся Коссинию жестокое поражение,
Спартак стал преследовать бегущих римлян. Коссиний со стыда
и отчаяния бросился в гущу гладиаторов и погиб.
Продолжая продвигаться все с той же скоростью, Спартак во-
время подоспел на помощь Эномаю и неминуемое его поражение
превратил в победу. Германец вступил в бой с Варинием между
Маррувием и озером Фуцин. У Вариния было около восьми тысяч
человек. Под натиском римлян ряды гладиаторов заколебались, но
в этот момент явился Спартак и сразу изменил ход сражения. Ва-
риний, потерпев поражение и понеся тяжелый урон, быстро отсту-
пил к Корфинию.
После этого Спартак дал своим легионам трехдневный отдых,
а затем снова двинулся в поход, вновь перешел Апеннины близ
Ауфидены и овладел Сорой, которая сдалась без сопротивления.
Не чиня здесь никаких насилий, он только освободил рабов и гла-
диаторов и вооружил их.
За два месяца он исходил вдоль и поперек весь Латий, побывал
в Анагнии, Арпине, Ферентине, Казине, Фрегеллах и, перейдя
через Лирис, овладел Норбой, Суэссой-Пометией и Приверном,
внушив сильную тревогу Риму, которому чудилось, что гладиатор
уже стоит у его ворот.
Во время этих набегов Спартак набрал столько рабов и глади-
аторов, что за два месяца составил два новых легиона и полностью
вооружил их. Но предусмотрительного Спартака не соблазняла
мысль об осаде Рима. Он понимал, что двадцати и даже тридцати
тысяч солдат, которыми он мог располагать, вызвав легионы, на-
ходившиеся в Кампанье, было бы недостаточно для такой опера-
ции.
Тем временем Публий Вариний набрал с разрешения сената
огромное количество солдат среди пицентов, получил подкрепле-
ния из Рима и, желая смыть позор поражения, в конце августа
выступил из Аскула во главе восемнадцати тысяч солдат и больши-
ми переходами двинулся на Спартака. Спартак, отошедший за эти
дни к Таррацине, узнав о приближении Вариния, пошел ему на-
встречу и обнаружил его лагерь близ Аквина. Накануне сентябрь-
ских ид (19 сентября) войска сошлись, и завязалось сражение.
Сражение это было долгим и кровопролитным, но к вечеру
римляне дрогнули, заколебались и вскоре под натиском бешеной
атаки гладиаторов обратились в бегство. Эта последняя атака была
столь стремительной и сильной, что легионы Вариния были разби-
ты наголову.
660
Сам Вариний, стремясь поддержать честь Рима, сражался с
отчаянной храбростью и большим упорством, но, раненный Спар-
таком, принужден был оставить в его руках своего коня и благо-
дарить богов за спасение собственной жизни. Свыше четырех ты-
сяч римлян погибло в этом кровопролитном бою. Гладиаторы
завладели их оружием, обозом, лагерным оборудованием и знаме-
нами, взяли в плен даже ликторов1 из свиты претора.
1 Ликторы — почетная стража высших должностных лиц в Риме. Они шли
впереди должностных лиц, расчищая перед ними путь.
Глава четырнадцатая
В КОТОРОЙ СРЕДИ МНОГИХ РАЗЛИЧНЫХ ЧУВСТВ
ПРЕОБЛАДАЮЩИМ ОКАЗАЛАСЬ
ГОРДОСТЬ ЛИКТОРА СИМПЛИЦИАНА
После поражения под Аквином претор Публий Вариний с де-
сятью тысячами воинов — остатками своих разбитых легионов —
отступил в Норбу; там он укрепился, намереваясь защищать одно-
временно и Аппиеву и Латинскую дороги на тот случай, если бы
ненавистный гладиатор, вопреки всем правилам тактики, традици-
ям и указаниям самых опытных полководцев, дерзнул, невзирая
на надвигающуюся зиму, двинуться к стенам Рима.
В свою очередь Спартак после блестящей победы под Аквином
послал в лагерь под Нол ой гонцов с извещением об этой победе, а
своим легионам разрешил отдых в лагере, оставленном римляна-
ми. Там он вызвал в свою палатку Эномая и передал ему коман-
дование четырьмя легионами, взяв с германца клятву, что до воз-
вращения Спартака он ни в коем случае не оставит аквинский
лагерь. Эномай дал клятвенное обещание. В два часа пополуночи
Спартак тайно покинул лагерь гладиаторов и во главе трехсот кон-
ников отправился в поход, цель которого была известна только ему
одному.
За два месяца, проведенных Спартаком в походах по Самнию
и Латию, в лагерь под Нол ой прибыло со всех концов Италии
такое количество рабов и гладиаторов, что Крикс сформировал три
новых легиона, численностью свыше пяти тысяч человек каждый,
и отдал их под начало Арторикса, Брезовира и одного старого ат-
лета-кимвра, который еще юношей был взят в плен Марием в
сражении при Верцеллах. Кимвра звали Вильмиром; несмотря на
свой буйный нрав, он пользовался большим уважением среди гла-
диаторов за геркулесовскую силу и исключительную честность.
Легионы, выполняя приказ Спартака, ежедневно упражнялись
в обращении с оружием, в тактическом маневрировании; солдаты
занимались этим охотно и с большим прилежанием. Надежда об-
рести свободу и увидеть торжество своего правого дела воодушев-
ляла этих несчастных, насильственно отторгнутых Римом от отчиз-
ны, от семей, от родных и близких. Сознание, что они солдаты,
борющиеся под святым знаменем свободы, повышало в них чувство
человеческого достоинства, поверженное в прах угнетателями, и
подымало их в собственных глазах; жажда мести за все перенесен-
ные обиды зажигала в их груди желание с оружием в руках поме-
риться силами с угнетателями. В лагере под Нолой на лицах вои-
нов и во всех их поступках сквозили отвага, сила, мужество, вера
в непобедимость своей только что созданной армии. Это воодушев-
ление подкреплялось доверием гладиаторов к своему вождю, к ко-
торому они питали беспредельное уважение и любовь.
662
Когда в лагерь пришло известие о победе Спартака над легио-
нами Публия Вариния под Аквином, гладиаторов охватила ра-
дость. Всюду слышны были веселые песни, победные возгласы и
оживленные разговоры. Среди суматохи, которая царила в лагере,
напоминавшем в эти дни волнующееся море, быть может, одна
только Мирца не знала причины этого всеобщего веселья. Она вы-
глянула из палатки, где сидела в одиночестве целыми днями, и
('просила у солдат, чем вызвано столь бурное ликование.
— Спартак опять победил!
— Он наголову разбил римлян!
— Да так, что они надолго запомнят!
— Где? Как? Когда? — с жадным нетерпением расспрашива-
ла их девушка.
— Под Аквином.
— Три дня назад.
— Он разбил претора, захватил его коня, ликторов и знамена!
В эту минуту у главной палатки на преторской площадке по-
казался Арторикс; он шел к Мирце по вполне основательному по-
воду: сообщить ей подробности о победе, одержанной ее братом
над римлянами. Но, подойдя к девушке, галл покраснел от смуще-
ния и не знал, как начать разговор.
— Вот в чем дело... Здравствуй, Мирца, —бормотал юноша,
боясь взглянуть на нее и теребя перевязь, спускавшуюся с левого
плеча к правому боку. —Ты уж, верно, знаешь... Это было под
Аквином... Как ты поживаешь, Мирца?
И после короткой паузы прибавил:
— Так вот, значит, Спартак победил.
Арторикс понимал, что он смешон, и это еще больше смущало
его; язык словно прилипал к гортани, и он, запинаясь, произносил
какие-то бессвязные слова. Он предпочел бы в эту минуту оказать-
ся в самом пекле сражения, лицом к лицу с опасным противником,
чем оставаться с глазу на глаз с Мирцей.
А все дело было в том, что Арторикс, человек нежной и кри-
стально чистой души, боготворивший Спартака, с некоторого вре-
мени начал испытывать еще не знакомое ему смятение чувств.
Завидев Мирцу, он приходил в смущение, голос ее вызывал в
нем необъяснимый трепет, а ее речи казались нежнейшими звука-
ми сапфической арфы, которые помимо воли уносили его в неве-
домые блаженные края.
На первых порах он безотчетно предавался этим сладостным
восторгам, не думая о причине, их порождавшей; он убаюкивал
себя этими таинственными гармоническими звуками, которые опь-
яняли его; он находился во власти неясных грез и сладостных
переживаний, не понимая и даже не стараясь понять, что с ним
происходит.
С того дня, как Спартак отправился в Самний, молодому гла-
диатору не раз случалось подходить к палатке полководца, где жи-
ла теперь Мирца, и он сам не знал, каким образом и для чего он
663
тут очутился; нередко бывало и так, что, сам того не замечая, он
вдруг оказывался где-то среди поля или в винограднике за несколь-
ко миль от лагеря и не мог сообразить, как он попал туда и зачем
пришел.
Но через месяц после отъезда Спартака случилось нечто такое,
что заставило молодого галла поразмыслить над опасностью своих
сладких мечтаний и призвать на помощь разум, чтобы внести по-
рядок в хаос взбудораженных чувств.
А произошло вот что. На первых порах Мирца не придавала
особого значения частым посещениям Арторикса и доверчиво бол-
тала с ним, радуясь его дружбе; но по мере того как их встречи
учащались, она, завидев его, то краснела, то бледнела, становилась
задумчивой, смущенной. Все это заставило юношу внимательнее
разобраться в своих чувствах, и вскоре он убедился, что полюбил
сестру Спартака.
Странное, непонятное поведение Мирцы он истолковывал как
проявление презрения к нему; ему и в голову не приходило, что
Мирца сама испытывала такие же чувства, какие переполняли его
сердце. Он не осмеливался надеяться на то, что девушка тоже
любит его, и совсем не думал, что именно любовью и объясняется
ее смущение при встречах с ним. Оба вынуждали себя подавлять
свои чувства, с трудом скрывая друг от друга волнение души; они
старались даже избегать друг друга, хотя лелеяли мечту о встрече;
пытались отдалиться друг от друга, а видались все чаще; желая
говорить, молчали; встретившись друг с другом, стремились поско-
рее разлучиться и, не в силах расстаться, стояли, опустив глаза,
время от времени украдкой бросая друг на друга быстрый взгляд,
словно считали его преступлением.
Поэтому Арторикс с радостью воспользовался случаем пови-
дать Мирцу и отправился сообщить ей о новой победе Спартака,
по пути рассуждая с самим собою о том, что более удачного повода
для встречи с любимой ему не могло представиться. Он пытался
уверить себя, что вовсе не придрался к случаю, —не пойти к ней
и не сообщить такую приятную новость из-за какой-то глупой стес-
нительности и робости было бы не только ребячеством, но и по-
просту дурным поступком!
И молодой галл поспешил к Мирце; сердце его билось от радо-
сти и надежды. Он шел к девушке, твердо решив побороть свое
смущение и непонятную тревогу, овладевавшую им при встрече с
Мирцей. Он решил поговорить с ней откровенно, с решимостью,
подобающей мужчине и воину, и смело открыть ей свою душу.
«Так как положение создалось очень странное, — думал он, на-
правляясь к палатке Спартака, — то надо с ним покончить р'аз
навсегда, — давно уже пора принять какое-нибудь решение и из-
бавиться от невыразимой мучительной тоски».
Но как только Арторикс очутился перед Мирцей, все его планы
рассеялись, как дым; он стоял перед ней, словно школьник, пой-
664
минный учителем на месте преступления; поток красноречивых из-
лияний внезапно иссяк, не излившись, и Арториксу с трудом уда-
лось произнести лишь несколько бессвязных слов. Горячая волна
крови прихлынула к лицу девушки; после минутной паузы, усили-
ем воли подавив смущение, она постаралась овладеть собой и на-
конец сказала Арториксу слегка дрожащим голосом:
— Что же ты, Арторикс? Разве так рассказывают сестре о
бранных подвигах ее брата?
Юноша покраснел при этом укоре и, призвав на помощь свое
утраченное было мужество, подробно передал девушке все, что
гонцы сообщили о сражении под Аквином.
— А Спартак не ранен? — спросила Мирца, взволнованно
слушавшая рассказ гладиатора. — Это правда, что он не ранен?
Ничего с ним не случилось?
— Нет. Жив и невредим, как всегда, невзирая на все опасно-
сти, которые угрожали ему.
— О, эта его сверхчеловеческая отвага! —воскликнула Мир-
ца голосом, в котором звучало уныние. — Из-за нее-то я ежечасно
и ежеминутно тревожусь!
— Не страшись, не бойся, благороднейшая из девушек: до тех
нор, пока в руке Спартака меч, нет такого оружия, которое могло
бы пронзить его грудь.
— О, я верю, — воскликнула, вздохнув, Мирца, — что он
непобедим, как Аякс, но я знаю и то, что он так же уязвим, как
Ахилл!
— Великие боги явно покровительствуют нашему правому де-
лу и сохранят драгоценную жизнь нашего вождя!
Оба умолкли.
Арторикс влюбленными глазами смотрел на белокурую девуш-
ку, любуясь правильными чертами ее лица и стройным станом.
Мирца не подымала глаз, но чувствовала устремленный на нее
пристальный взгляд юноши, и этот взгляд, полный пламенной
любви, вызывал у нее радость и тревогу, был ей приятен и беспо-
коил ее.
Тягостное для Мирцы молчание длилось не более минуты, но
оно показалось ей вечностью. Сделав над собой усилие, она реши-
тельно подняла голову и посмотрела прямо в лицо Арториксу.
— Разве ты не собираешься сегодня проводить учение с твоим
легионом?
— О Мирца, неужели я так надоел тебе! — воскликнул огор-
ченный ее вопросом юноша.
— Нет, Арторикс, нет! — опрометчиво ответила девушка, но
тут же спохватилась и, покраснев, добавила, заикаясь: — Потому
что... да потому... ты ведь всегда с такой точностью исполняешь
свои обязанности!
— В честь одержанной Спартаком победы Крикс приказал
дать отдых всем легионам.
Разговор снова прервался.
665
Наконец Мирца сделала решительное движение, собираясь
вернуться в палатку, и сказала, не глядя на гладиатора:
— Прощай, Арторикс!
— Нет, нет, выслушай меня, Мирца, не уходи, пока я не ска-
жу тебе того, что уже много дней собираюсь сказать... и сегодня
должен сказать... обязательно, —торопливо промолвил Арторикс,
опасаясь, как бы Мирца не ушла.
— Что ты хочешь сказать мне?.. О чем ты хочешь говорить со
мной?.. — спросила сестра Спартака, более встревоженная, чем
удивленная словами галла. Она уже стояла у входа в палатку, но
лицо ее было обращено к Лрториксу.
— Вот видишь ли... выслушай меня... и прости... Я хотел
сказать тебе... я должен сказать... но ты не обижайся... на мои
слова... потому что... я не виноват... и притом... вот уже два ме-
сяца, как...
Пролепетав еще несколько бессвязных фраз, он замолчал. Но
вдруг речь его полилась порывисто и быстро, словно поток, вы-
рвавшийся из теснины.
— Почему я должен скрывать это от тебя? Ради чего должен
я стараться (‘крыть любовь, которую больше не в силах заглушить
в себе и которую выдает каждое мое движение, каждое слово,
взгляд, каждый вздох? До сих пор я не открывал тебе своей души,
боясь оскорбить тебя или быть отвергнутым, опротиветь тебе... Но
я больше не могу, не могу противиться очарованию твоих глаз,
твоего голоса; не могу бороться с непреодолимой силой, влекущей
меня к тебе. Верь мне, эта тревога, эта борьба истерзали меня, я
не могу, не хочу больше жить в таких мучениях... Я люблю тебя,
Мирца, красавица моя! Люблю, как люблю наше знамя, как люб-
лю Спартака, гораздо больше, чем люблю самого себя. Если я ос-
корбил тебя своей любовью, прости меня; какая-то таинственная
могучая сила покорила мою волю, мою душу, и, верь мне, я не
могу освободиться от ее власти.
Голос Арторикса дрожал от волнения. Наконец он умолк и,
склонив голову, покорно, с трепещущим сердцем ждал ее пригово-
ра.
Юноша говорил со все более возрастающим жаром, порожден-
ным глубоким чувством, и Мирца слушала его с нескрываемым
волнением: глаза ее стали огромными, и в них стояли слезы; она
с трудом сдерживала рыдания, подступавшие к горлу. Когда Арто-
рикс умолк, девушка от волнения вздохнула порывисто. Она сто-
яла неподвижно, не чувствуя, что по лицу ее текут слезы, и пол-
ным нежности взглядом смотрела на склоненную перед ней
белокурую голову юноши. Спустя минуту она промолвила еле
слышно голосом, прерывающимся от рыданий:
— Ах, Арторикс, лучше бы ты никогда не думал обо мне! Еще
лучше было бы, если бы ты никогда не говорил мне о своей люб-
ви...
666
— Значит, ты равнодушна ко мне, я противен тебе? — пе-
чально спросил галл, обратив к ней побледневшее лицо.
— Ты мне не безразличен и не противен, честный и благород-
ный юноша. Любая девушка, богатая и прекрасная, могла бы гор-
диться твоей любовью... Но эту любовь...’ ты должен вырвать из
своей души... мужественно и навеки...
— Почему же? Почему?.. — спросил с тоскою бедный глади-
атор, с мольбой протягивая к ней руки.
— Потому что ты не можешь любить меня, — ответила Мир-
ца, и голос ее был еле слышен сквозь рыдания. — Любовь между
нами невозможна...
— Что?.. Что ты сказала? —прервал ее юноша, сделав к ней
несколько шагов, как бы желая схватить ее за руку. — Что ты
сказала?.. Невозможна?.. Почему невозможна? —горестно воск-
лицал он.
— Невозможна!! —повторила она твердо и сурово. —Я уже
сказала тебе, невозможна!
И она повернулась, чтобы войти в палатку. Но так как Арто-
рикс сделал движение, словно желая последовать за ней, она ос-
тановилась и, решительно подняв правую руку, сказала прерыва-
ющимся голосом:
— Во имя гостеприимства прошу тебя никогда не входить в
эту палатку!.. Приказываю это тебе именем Спартака!
Услышав имя любимого вождя, Арторикс остановился на по-
роге, склонив голову. А Мирца, мертвенно-бледная, подавленная
горем, с трудом сдерживая слезы, скрылась в палатке.
Галл долго не мог прийти в себя. Изредка он шептал почти
беззвучно:
— Не-воз-мож-на!.. Не-воз-мож-на!..
Из этого состояния его вывели оглушительные звуки военных
фанфар: в лагере праздновали победу Спартака. Охваченный стра-
стью, юноша, сжимая кулаки, посылал проклятия небу:
— Пусть ослепит меня своими молниями, пусть испепелит ме-
ня Таран, прежде чем я потеряю рассудок!
И, схватившись руками за голову, он покинул преторскую пло-
щадку; в висках у него стучало, он шатался, как пьяный. Из па-
латок гладиаторов доносились песни, гимны и радостные возгласы
в честь победы под Аквином, одержанной Спартаком.
А Спартак тем временем во главе своих трехсот конников ска-
кал во весь опор по римской дороге. Хотя последняя победа глади-
атора навела страх на жителей латинских городов, Спартак считал
опасным появляться днем на Аппиевой дороге и прилегающих к
ней преторских дорогах с немногочисленным отрядом в триста че-
ловек; поэтому фракиец пускался в путь, только когда сгущались
сумерки, а с наступлением рассвета укрывался в лесу, или на ка-
кой-нибудь патрицианской вилле, расположенной вдали от дороги,
или в таком месте, где можно было укрепиться в случае неожидан-
ного нападения. Так, быстро продвигаясь, он на третьи сутки по-
667
еле выступления из аквинского лагеря в полночь достиг Лабика,
города, находившегося на равном расстоянии от Тускула и Прене-
сты, между Аппиевой и Латинской дорогами. Расположившись со
своими всадниками лагерем в укромном и безопасном месте, вождь
гладиаторов вызвал к себе командовавшего отрядом самнита и
приказал дожидаться его тут в течение двадцати четырех часов. В
случае, если Спартак по истечении этого срока не вернется, самнит
должен был возвратиться в Аквин со всеми тремястами конниками
той же дорогой и тем же порядком, как они шли сюда.
И Спартак один поскакал по преторской дороге, которая от
Пренесты вела через Лабик в Тускул.
На очаровательных холмах, окружавших этот старинный го-
род, расположены были многочисленные виллы римских патрици-
ев, которые в летние месяцы приезжали сюда подышать целитель-
ным воздухом Латия и часто оставались здесь до глубокой осени.
Когда Спартак находился в двух милях от города, уже начина-
ло светать. Он спросил у какого-то крестьянина, направлявшегося
с мотыгой в поле, как проехать на виллу Валерии Мессалы, вдовы
Луция Суллы. Крестьянин подробно рассказал. Спартак поблаго-
дарил его, пришпорил своего вороного скакуна и, свернув на ука-
занную тропинку, вскоре подъехал к вилле. Спешившись, он опу-
стил на лицо забрало шлема, позвонил и стал ждать, когда
привратник впустит его.
Тот, однако, не торопился, и когда наконец вынужден был
открыть калитку, то ни за что не соглашался разбудить домопра-
вителя и сообщить ему, что из Фракии, из когорты Марка Валерия
Мессалы Нигера, который находится в этих краях на зимних квар-
тирах в армии консула Лукулла, прибыл солдат и просит допустить
его к Валерии, чтобы передать ей важные вести от двоюродного
брата.
Спартаку удалось наконец уговорить привратника, но, очутив-
шись перед домоправителем, он столкнулся с еще большими труд-
ностями: старик домоправитель оказался еще более упрямым и
несговорчивым, чем привратник, и ни за что не соглашался разбу-
дить свою госпожу в столь ранний час.
— Вот что, — сказал наконец Спартак, решивший пуститься
на хитрость, чтобы добиться желаемого, — ты, добрый человек,
знаешь греческое письмо?
— Не только греческие, я и латинские-то буквы плохо разби-
раю...
— Да неужели на вилле не найдется ни одного раба-грека,
который мог бы прочесть рекомендательное письмо, с которым
трибун Мессала направил меня к своей двоюродной сестре?
Ожидая с некоторой тревогой ответа домоправителя, он делал
вид, будто ищет пергамент за панцирем; если бы на вилле дейст-
вительно оказался раб, умеющий читать по-гречески, Спартак за-
явил бы, что потерял письмо.
668
Но расчеты его оправдались: домоправитель, вздохнув, пока-
чал головой и горько усмехнулся.
— Все рабы бежали с этой виллы, и греки и не греки, в лагерь
Спартака... — И, понизив голос, угрюмо добавил: — Да испепе-
лит Юпитер своими молниями этого гнусного, проклятого гладиа-
тора!
Спартака обуял гнев, и, хотя перед ним был старик, он с удо-
вольствием стукнул бы его кулаком, но, одолев это искушение,
спросил домоправителя виллы Валерии:
— Почему же ты говоришь так тихо, когда ругаешь гладиато-
I >а ?
— Потому... потому... — бормотал смущенный домоправи-
тель, — потому что Спартак принадлежал к челяди Валерии и ее
(•упруга, великого Суллы; он был л анкетой их гладиаторов, и Ва-
лерия, моя добрейшая госпожа, — да покровительствуют ей на
многие лета великие боги! — проявляет слабость к этому Спарта-
ку, считает его великим человеком... и решительно запрещает дур-
но говорить о нем...
— Вот злодейка! — воскликнул Спартак с веселой иронией.
— Эй ты, солдат! —вскричал домоправитель и, попятившись
от Спартака, смерил его с ног до головы суровым взглядом. — Мне
кажется, ты дерзко говоришь о моей превосходнейшей госпоже!..
— Да нет же!.. Я не хочу сказать ничего дурного, но, если
благородная римская матрона сочувственно относится к гладиато-
РУ--
— Да я ведь сказал тебе... это ее слабость...
— Ага, понимаю! Но если ты, раб, не желаешь и не можешь
порицать эту слабость, мне, свободному, надеюсь, ты это разре-
шишь!
— Да ведь во всем виноват Спартак!
— Ну конечно, клянусь скипетром Плутона!.. Я тоже говорю:
во всем виноват Спартак... клянусь Геркулесом! Подумать только,
осмелился внушить к себе симпатию великодушной матроны!
— Да, внушил. Этакий мерзкий гладиатор!
— Вот именно — мерзкий!
Но тут, прервав свою речь, фракиец спросил совсем другим
тоном:
— Скажи мне все-таки, что тебе сделал дурного Спартак? За
что ты так сильно ненавидишь его?
— И ты еще спрашиваешь, что плохого мне сделал Спартак?
— Да, спрашиваю. Говорят, этот плут провозгласил свободу
рабам, а ведь ты тоже раб, и, мне кажется, тебе, наоборот, следо-
вало бы питать добрые чувства к этому проходимцу.
И, не дав старику времени ответить, тут же добавил:
— Если только ты не притворяешься!
— Я притворяюсь?! Это я-то притворяюсь?.. О, пусть Минос
будет милостив к тебе в день суда над тобою... Да и к чему мне
притворяться? Из-за безумной затеи этого негодяя Спартака я стал
669
самым несчастным человеком. Хотя я и был рабом у добрейшей
Валерии, при мне были мои сыновья, и я был счастливейшим из
смертных!.. Двое красавцев! Если бы ты их видел!.. Если бы ты
их знал! Они близнецы!! Да хранят их боги. Такие красавцы и так
похожи друг на друга, как Кастор и Поллукс!..
— Но что же случилось с ними?
— Оба бежали в лагерь гладиатора, и вот уже три месяца, как
нет от них никаких вестей... Кто знает, живы ли они еще!.. О
великий Сатурн, покровитель самнитов, сохрани жизнь моим до-
рогим, моим прекрасным, моим горячо любимым детям!
Старик горько заплакал, и его слезы растрогали Спартака.
Помолчав немного, он сказал домоправителю:
— Ты, значит, считаешь, что Спартак поступил плохо, решив
дать свободу рабам? Ты думаешь, что твои сыновья поступили дур-
но, присоединившись к нему?
— Клянусь всеми богами, покровителями самнитов! Конечно,
они нехорошо поступили, восстав против Рима. О какой такой
свободе болтает этот сумасброд гладиатор? Я родился свободным в
горах Самния. Началась гражданская война... Наши вожди крича-
ли: «Мы хотим добиться прав гражданства, которыми пользуются
латиняне, как для нас, так и для всех италийцев!» И мы подняли
восстание, мы дрались, рисковали жизнью... Ну, а потом? А потом
я, свободный пастух-самнит, стал рабом Мессалы. Хорошо еще,
что я попал к таким благородным и великодушным хозяевам. Ра-
быней также стала и жена свободного самнита и родила детей в
рабстве, и... — Старик на минуту умолк, затем продолжал: —
Бредни! Мечты! Выдумки! Мир был и всегда будет делиться на
господ и рабов, богатых и бедных, благородных и плебеев... и так
он всегда будет разделен... Выдумки! Мечты! Бредни!.. В погоне
за ними льется драгоценная кровь, кровь наших детей... И все это
ради чего? Что мне до того, что в будущем рабы будут свободны,
если ради этого погибнут мои дети? Зачем мне тогда свобода? Для
того, чтобы оплакивать моих сыновей? О, я тогда буду богат и
счастлив... и смогу проливать слезы, сколько мне будет угодно! Ну,
а если дети мои останутся живы... и все пойдет как нельзя лучше,
и завтра мы все будем свободны?.. Что же тогда? Что мы будем
делать с нашей свободой, раз у нас ничего нет? Сейчас мы живем
у доброй госпожи, живем у нее в достатке, есть у нас все необхо-
димое и даже больше того. Если мы станем свободными, то пойдем
работать на чужих полях за такую скудную плату, на которую не
купишь даже самого необходимого... Вот мы будем счастливы, ког-
да получим свободу... умирать с голоду!.. То-то будем счастливы!..
Старый домоправитель закончил свою речь, вначале грубую и
бессвязную, но приобретавшую силу и энергию по мере того, как
он говорил.
Выводы, которые он сделал, произвели на Спартака глубокое
впечатление; фракиец склонил голову, погрузившись в глубокие и
скорбные думы.
670
Наконец он встрепенулся и спросил домоправителя:
— Значит, здесь на вилле никто не знает греческого языка?
— Никто.
— Дай-ка мне палочку и дощечку.
Разыскав то и другое, домоправитель подал их солдату. Тогда
Спартак на слое воска, покрывавшем дощечку, написал по-грече-
ски две строки из поэмы Гомера:
Я пришел издалека, о женщина, милая сердцу,
Чтобы пылко обнять твои, о царица, колени.
Протянув домоправителю дощечку, Спартак сказал:
— Отдай это сейчас же служанке твоей госпожи. Пускай она
разбудит матрону и передаст ей эту дощечку, не то и тебе и рабыне
плохо придется.
Домоправитель внимательно рассмотрел дощечку с начертан-
ными на ней непонятными значками, поглядел на Спартака, кото-
рый в задумчивости медленно прогуливался по дорожке, и, решив,
но-видимому, исполнить приказание, направился к вилле.
Спартак продолжал прохаживаться по дорожке и, то убыст-
ряя, то замедляя шаги, дошел до площадки, расположенной перед
самой виллой. Слова старого самнита смутили фракийца.
«Да ведь он прав, клянусь всеми богами Олимпа!.. Если погиб-
нут в боях за свободу сыновья, что же будет радовать его на ста-
рости лет? —думал Спартак. — Мы победим, но ему-то что даст
свобода, которая придет рука об руку с нищетой, голодом и холо-
дом?.. Он прав!.. Да... Но тогда... Чего же я хочу, к чему стрем-
люсь?.. Кто я?.. Чего добиваюсь?..»
Он остановился на мгновение, словно испугавшись заданных
самому себе вопросов; потом опять медленно зашагал, склонив на
грудь голову под бременем гнетущих мыслей.
«Следовательно, то, чего я добиваюсь, — лишь химера, пле-
нившая меня обманчивым облаком правды, и я гоняюсь за призра-
ком, которого мне никогда не догнать? Если я и настигну его, он
рассеется, словно туман, а мне будет казаться, что я крепко держу
его. Что же это? Только сновидение, греза, пустая фантазия? И
ради своих бредней я проливаю потоки человеческой крови?..»
Подавленный этими мыслями, он остановился, потом сделал
несколько шагов назад, как человек, на которого наступал невиди-
мый, но грозный враг — раскаяние. Но тотчас же придя в себя,
он высоко поднял голову и зашагал твердо и уверенно.
— Клянусь молниями всемогущего Юпитера Олимпийско-
го, — прошептал он, — где же это сказано, что свобода неразлуч-
на с голодом и человеческое достоинство может быть облачено
только в жалкие лохмотья самой грязной нищеты? Кто это сказал?
В каких божественных скрижалях это начертано?
Поступь Спартака вновь стала твердой и решительной; видно
было, что к нему возвращалась обычная бодрость.
671
«О, — размышлял он, — теперь ты явилась ко мне, божест-
венная истина, сбросив с себя маску софизмов, теперь ты передо
мной в сиянии твоей целомудренной наготы, ты вновь укрепила
мои силы, успокоила мою совесть, придала мне бодрость в моих
святых начинаниях! Кто, кто установил различия между людьми?
Разве мы не рождаемся равными друг другу? Разве не у всех у нас
то же тело, те же потребности, те же желания?.. Разве не одни и
те же у всех у нас чувства, восприятие, ум, совесть?.. Разве жиз-
ненные потребности не являются общими для всех? Разве не все
мы вдыхаем один и тот же воздух, не питаемся одинаково хлебом,
не утоляем жажду из одних и тех же источников? Может ли быть,
чтобы природа установила различия между людьми, населяющими
землю?.. Может ли быть, чтобы она освещала и согревала теплыми
лучами солнца одних, а других обрекала на вечный мрак?.. Разве
роса, падающая с неба, для одних полезна, а для других пагубна?
Разве не родятся все люди одинаково через девять месяцев после
зачатия, будь то дети царей или дети рабов? Разве боги избавляют
царицу от родовых мук, которые испытывает несчастная рабыня?..
Разве патриции наслаждаются бессмертием и умирают по-ино-
му — не так, как плебеи?.. Разве тела великих мира сего не под-
вергаются тлену так же, как и тела рабов?.. Или, может быть,
кости и прах богачей отличаются чем-либо от праха и костей бед-
няков?.. Кто же, кто установил это различие между одним челове-
ком и другим, кто первый сказал: “Это — твое, а это — мое’’ —
и присвоил себе права своего родного брата?.. Это, конечно, был
насильник, который, пользуясь своей физической силой, придавил
своим могучим кулаком выю слабого и угнетенного!..
Но если грубая сила послужила для совершения первой не-
справедливости, насильственного присвоения чужих прав и уста-
новления рабства, отчего же мы не можем воспользоваться своей
силой для того, чтобы восстановить равенство, справедливость,
свободу? И если мы проливаем пот на чужой земле, чтобы выра-
стить и прокормить наших сыновей, отчего же мы не можем про-
ливать нашу кровь для того, чтобы освободить их и добиться для
них прав?..»
Спартак остановился и, вздохнув, с глубоким удовлетворением
закончил свои размышления:
«Да ну его!.. Что он сказал?.. Бессильный, малодушный, за-
косневший в рабстве, он совсем забыл, что он человек, и, подобно
волу, бессознательно влачит тяжесть своего ярма, забыв о досто-
инстве и разуме!»
В эту минуту вернулся домоправитель и сказал Спартаку, что
Валерия поднялась и ждет его в своих покоях.
С сильно бьющимся сердцем Спартак поспешил на зов; его
ввели в конклав Валерии. Матрона сидела на маленьком диванчи-
ке. Спартак запер дверь изнутри, поднял Забрало и бросился к
ногам Валерии.
672
Не проронив ни звука, она обвила руками его шею, и уста их
слились в горячем поцелуе; они словно застыли, прильнув друг к
другу, безмолвные и неподвижные, охваченные безмерной радо-
стью.
Наконец они освободились от объятий и, откинувшись назад,
стали созерцать друг друга, бледные, взволнованные и потрясен-
ные.
Валерия была одета в белоснежную столу; ее черные густые
волосы распустились по плечам, глаза сияли, и все же на ресницах
дрожали крупные слезы. Она первая прервала молчание.
— О Спартак! Мой Спартак!.. Как я счастлива, как счастлива,
что снова вижу тебя! — тихо произнесла она.
А затем опять обняла его и, целуя, говорила прерывающимся
голосом:
— Как я боялась за тебя!.. Как я страдала!.. Сколько слез
пролила, все думала об опасностях, которые угрожают тебе, и так
за тебя боялась... Ведь только ты один владеешь всеми моими по-
мыслами; каждое биение моего сердца, верь мне, посвящено одно-
му тебе... ты первая и последняя... единственная... настоящая лю-
бовь в моей жизни!
И, продолжая ласкать его, она засыпала его бесчисленными
вопросами:
— Скажи мне, мой дивный Аполлон, скажи мне, как ты ре-
шился явиться сюда?.. Ты, может быть, идешь со своим войском
на Рим? Не грозит ли тебе какая-нибудь опасность, пока ты нахо-
дишься тут? Ты расскажешь мне подробно о последнем сражении?
Я слышала, что под Аквином ты разбил восемнадцать тысяч леги-
онеров... Когда же окончится эта война, которая заставляет меня
каждый час дрожать от страха за тебя? Ты ведь добьешься свобо-
ды? А тогда ты сможешь вернуться в свою Фракию, в счастливые
края, где некогда обитали боги...
Она умолкла, а потом продолжала еще более нежным и про-
никновенным голосом:
— Туда... последую за тобой и я... буду жить там вдали от
всех, от этого шума, рядом с тобой... и буду всегда любить тебя,
доблестного, как Марс, и прекрасного, как Аполлон, я буду любить
тебя всеми силами души, возлюбленный мой Спартак!
Гладиатор грустно улыбнулся: то были только прекрасные, не-
сбыточные мечты, которыми влюбленная женщина старалась рас-
цветить их будущее, и, лаская ее черные волосы, целуя ее в лоб и
прижимая к своему сердцу, он тихо произнес:
— Война будет долгой и суровой... И я почту за счастье для
себя, если мне удастся увести освобожденных рабов в их родные
страны... А для того чтобы установить справедливость и равенство
на земле, понадобится война народов, которые восстанут не только
против Рима, властителя мира, но и против хищных волков, про-
тив ненасытных патрициев, против касты привилегированных в их
собственных странах!
673
22-833
Эти последние слова гладиатор произнес с такой горечью и так
печально покачал головой, что было ясно, как мало он верил в
возможность дожить до победы великого начинания.
Поцелуями и ласками Валерия старалась успокоить вождя гла-
диаторов; ей удалось развеять печаль, омрачавшую его чело.
Присутствие маленькой Постумии, ее милые шалости, улыбки,
детское щебетанье увеличивали их счастье. Милое личико девочки
освещалось живым блеском больших черных глаз, которые так гар-
монировали с густыми белокурыми локонами, украшавшими ее го-
ловку.
Надвигались сумерки, и тихая печаль закралась в ту радость,
что на краткие часы посетила уединенный конклав Валерии; вме-
сте с солнечным светом из этого дома, казалось, уходило и счастье.
Спартак поведал своей любимой, как ему удалось пробраться
к ней, и прибавил, что как предводитель восстания, которому до
сих пор сопутствует счастье, он считает своим непреложным, свя-
щенным долгом вернуться этой же ночью в Лабик, где его ждет
отряд конницы.
Слова Спартака повергли Валерию в отчаяние; она не переста-
вала твердить голосом, прерывающимся от рыданий, что ее сердце
сжимается от тяжкого предчувствия; если она теперь отпустит
Спартака, то больше никогда уж не увидит его, что она в послед-
ний раз слышит его голос, голос человека, пробудившего в ее душе
истинное, глубокое чувство.
Спартак старался успокоить Валерию, осушить ее слезы; горя-
чо целуя ее, шептал нежнейшие слова, ободрял и утешал, смеясь
над ее предчувствиями и страхами. Но страх, по-видимому, за-
крался также и в сердце Спартака; улыбка его была вымученной,
печальной; слова не шли с языка, в них не было огня, не было
жизни. Он чувствовал, как помимо его воли им овладевают мрач-
ные мысли и в душу закрадывается уныние, от которого он никак
не может освободиться.
В таком состоянии оба пребывали до того мгновения, когда
вода, капавшая в стеклянный шар клепсидры), стоявшей на пос-
тавце у стены, не поднялась до шестой черты, обозначавшей шес-
той час утра. Тогда Спартак, который часто тайком от Валерии
поглядывал на клепсидру, освободился из объятий возлюбленной и
стал надевать латы, шлем и меч.
Дочь Мессалы, нежно обвив руками шею Спартака, прижалась
бледным лицом к его груди, подняв на гладиатора свои блестящие
черные глаза, выражавшие глубокую нежность. В этот миг она
была так прекрасна, что превосходила красотою греческих богинь.
Дрожащим голосом, подавленная горем, она говорила:
— Нет, Спартак, нет, нет... не уезжай, не уезжай... ради всех
твоих богов... ради дорогих твоему сердцу... умоляю тебя... закли-
1 Клепсидра — употреблявшиеся в древности водяные часы, устроенные напо-
добие песочных.
674
паю... Дело гладиаторов на верном пути... у них храбрые воена-
чальники... Крикс... Граник... Эномай... Они поведут их, не ты...
нет... нет!.. Спартак, ты останешься здесь... моя нежность... без-
граничная преданность... безмерная любовь... окружат лаской...
радостью... твое существование...
— Валерия, дорогая Валерия... ты не можешь желать, чтобы
и сделал подлость... чтобы я совершил позорный поступок, — го-
ворил Спартак, стараясь высвободиться из объятий любимой под-
руги. — Я не могу... не могу... не имею права... Да разве я могу
изменить тем, кого я призвал к оружию... тем, кто доверился
мне... кто ждет меня... кто зовет меня к себе?.. Валерия, я бого-
творю тебя, но не могу изменить своим товарищам по несчастью...
Не требуй от меня, чтобы я стал недостойным тебя... не вынуждай
меня стать существом презренным в глазах людей и самого себя...
11е старайся властью своих чар лишить меня мужества, лучше под-
держи меня... подыми мой дух... отпусти... отпусти меня, любимая
моя Валерия!
Валерия в отчаянии прильнула к возлюбленному, а он старал-
ся освободиться из ее объятий. В конклаве слышались то звуки
поцелуев, то слова горячей мольбы.
Наконец Спартак, бледный, с набегающими на глаза слезами,
призвав на помощь все свое мужество и пересиливая самого себя,
разжал руки Валерии, отнес ее, обессилевшую от горя, на ложе;
она, закрыв лицо руками, разразилась громкими рыданиями.
Тем временем фракиец, бессвязно бормоча слова надежды и
утешения, надел латы, шлем и опоясался мечом, собираясь про-
ститься и в последний раз поцеловать любимую женщину. Но, ког-
да он уже был готов покинуть ее, Валерия вдруг порывисто под-
нялась и, сделав шаг, в отчаянии упала у двери; обняв колени
своего возлюбленного, она шептала, задыхаясь от рыданий:
— Спартак, дорогой Спартак... я чувствую вот здесь, —и она
указывала на свое сердце, — что я больше не увижу тебя... Если
уедешь, ты больше не увидишь меня... я знаю это... я это чувст-
вую... Не уезжай... нет... не сегодня... не сегодня... умоляю тебя...
ты уедешь завтра... но не сегодня... нет... заклинаю тебя... не
сегодня... не сегодня... молю тебя!
— Я не могу, я не могу... я должен ехать.
— Спартак... Спартак, — говорила она слабеющим голосом,
с мольбой простирая к нему руки, — умоляю тебя... ради нашей
дочери... ради до...
Она не успела договорить — фракиец поднял ее с пола, судо-
рожно прижал к груди, прервав ее речь и рыдания.
Несколько мгновений они не двигались, прижавшись друг к
другу, слышно было только их дыхание, слившееся воедино.
Овладев собой, Спартак тихим и нежным голосом сказал Ва-
лерии :
— Валерия, дивная Валерия!.. В моем сердце я воздвиг тебе
алтарь, ты — единственная богиня, которой я поклоняюсь, перед
675
22*
которой благоговею. В минуты самой грозной опасности ты вну-
шаешь мне мужество и стойкость, мысли о тебе вызывают у меня
благородные помыслы и вдохновляют меня на великие дела. Так
неужели ты хочешь, Валерия, чтобы я обесчестил себя, чтобы меня
презирали и современники и потомство!
— Нет, нет... я не хочу твоего бесчестия... хочу, чтобы имя
твое было великим и славным, — шептала она, — но ведь я толь-
ко бедная женщина... пожалей меня... уезжай завтра... не сегод-
ня... не сейчас... не так скоро...
Бледное, заплаканное лицо ее покоилось на груди Спартака;
печально и нежно улыбнувшись, она прошептала:
— Не отнимай у меня этого изголовья... Мне здесь так хоро-
шо... так хорошо!
И она закрыла глаза, как бы желая еще больше насладиться
прекрасным мгновением; по ее лицу блуждала улыбка, но оно по-
ходило скорее на лицо умершей, чем живой женщины.
Склонившись к Валерии, Спартак смотрел на нее взглядом,
полным глубокого сострадания, нежности, любви, и голубые глаза
великого полководца, презиравшего опасности и смерть, наполни-
лись сейчас слезами; они катились по его лицу, падали на латы...
Валерия, не открывая глаз, шептала:
— Смотри, смотри на меня, Спартак... вот так, с нежностью...
с любовью... Я ведь вижу, даже не открывая глаз... я вижу тебя...
Какое ясное чело... какие глаза, сияющие и добрые! О мой Спар-
так, как ты прекрасен!
Так прошло еще несколько минут. Но стоило только Спартаку
сделать легкое движение — он хотел поднять Валерию и отнести
ее на ложе, — как она, не открывая глаз, еще сильнее обвив
руками шею гладиатора, прошептала:
— Нет... нет... не двигайся!..
— Мне пора. Прощай, моя Валерия!.. — шептал ей на ухо
дрожащим от волнения голосом бедный рудиарий.
— Нет, нет!.. Подожди!.. —произнесла Валерия, испуганно
открывая глаза.
Спартак не ответил ей. Взяв в руки ее голову, он покрывал
горячими поцелуями ее лоб; а она, ласкаясь к нему, как ребенок,
говорила:
— Ведь ты не уедешь этой ночью?.. Ты уедешь завтра...
Ночью... в поле так пустынно; ты ведь знаешь, так темно... такая
мрачная тишина... так страшно ехать ночью... когда я подумаю об
этом, меня охватывает озноб... я вся дрожу...
Бедная женщина действительно задрожала всем телом и теснее
прижалась к возлюбленному.
— Завтра!.. На рассвете!.. Когда взойдет солнце и вся природа
начнет оживать... на тысячу ладов весело запоют птицы... после
того, как ты обнимешь меня... после того, как покроешь поцелуя-
ми головку Постумии... после того, как наденешь на шею под ту-
нику вот эту цепочку с медальоном...
676
И она показала ему осыпанный драгоценными камнями ме-
дальон, который на тоненькой золотой цепочке висел на ее белой
шее.
— Внутри этого медальона, Спартак, находится драгоценный
амулет, который спасет тебя от любой опасности... Угадай же,
угадай... что там внутри, что это за амулет.
И так как гладиатор не отвечал, а только смотрел не отрываясь
на красавицу, она, улыбнувшись сквозь слезы, произнесла с неж-
ным укором:
— Неблагодарный! Ты не догадываешься, что там может
быть?
Сняв с шеи цепочку и открыв медальон, Валерия сказала:
— В нем черный локон матери и белокурый локон дочери!
И показала рудиарию две прядки волос внутри медальона.
Спартак схватил его, поднес к губам и покрыл горячими поцелуя-
ми.
Взяв медальон у Спартака, Валерия, в свою очередь, поцело-
вала его и, надев цепочку на шею гладиатора, сказала:
— Носи его под панцирем, под туникой, на груди — вот где
он должен быть!
У Спартака сердце щемило от невыносимой тоски, говорить он
не мог, только прижимал к груди свою любимую, и крупные слезы
тихо катились по его лицу.
Вдруг послышался звон оружия и чьи-то громкие голоса; этот
шум, раздававшийся на площадке перед виллой, достиг уединенно-
го конклава, где находились Спартак и Валерия.
Оба они, сдерживая дыхание, напрягли слух.
— Мы не откроем ворот таким разбойникам, как вы! — кри-
чал кто-то на ломаном латинском языке.
— А мы подожжем дом, — слышались озлобленные голоса.
— Клянусь Кастором и Поллуксом, мы будем метать в вас
стрелы! — отвечал первый голос.
— Что? Что там могло случиться?.. — в сильном волнении
спросила Валерия, подняв испуганные глаза на Спартака.
— Может быть, разузнали, что я здесь, — ответил фракиец,
стараясь освободиться из объятий Валерии, которая при первой же
угрозе еще теснее прижалась к Спартаку.
— Не выходи... не двигайся... умоляю... Спартак... умо-
ляю!.. — взволнованно шептала несчастная женщина, и на мерт-
венно-бледном лице ее отражались мучительный страх и тревога.
— Значит, ты хочешь, чтобы я отдался живым в руки вра-
гов?.. — произнес тихим, но гневным голосом вождь гладиато-
ров. — Ты хочешь видеть меня распятым на кресте?..
— О нет, нет!.. Клянусь всеми богами ада!.. — в ужасе
вскрикнула Валерия и, выпустив из объятий возлюбленного, от-
ступила от него в смятении.
Решительным движением она выхватила из ножен тяжелый
испанский меч, висевший у Спартака на поясе, и, с трудом подняв
677
его двумя руками, подала гладиатору, сказав чуть слышно и ста-
раясь придать своему голосу твердость:
— Спасайся, если это возможно... а если суждено тебе уме-
реть — умри с мечом в руке!
— Благодарю тебя!.. Благодарю, моя Валерия! — сказал
Спартак, приняв от нее меч; глаза его сверкали, он шагнул к две-
рям.
— Прощай, Спартак! — произнесла дрожащим голосом бед-
ная женщина, обняв гладиатора.
— Прощай! — ответил он, сжав ее в объятиях.
Но губы Валерии вдруг побелели, и рудиарий почувствовал,
что ее тело как мертвое повисло у него на руках, а голова бессиль-
но упала на его плечо.
— Валерия!.. Валерия!.. Дорогая Валерия!.. — восклицал
фракиец прерывающимся голосом и с невыразимой тревогой
всматривался в любимую женщину. Лицо его, еще недавно пылав-
шее гневом, теперь покрылось восковой бледностью. — Что с то-
бой?.. Да поможет нам Юнона!.. Валерия... Красавица моя, что с
тобой? Мужайся! Умоляю тебя!
Бросив на пол меч, он поднял любимую, осторожно отнес на
ложе и, став перед ней на колени, ласкал, ободрял, согревал ее
своим дыханием и поцелуями.
Валерия лежала неподвижная, бесчувственная ко всем его сло-
вам, как будто не обморок, а смерть поразила ее. Страшная мысль
пронизала мозг Спартака. Быстро вскочив, он всматривался в лицо
любимой расширившимися от страха глазами. Бледная, недвижи-
мая, она была еще прекраснее; дрожа всем телом, он глядел на ее
бледные уста, стараясь уловить признаки дыхания; приложив руку
к ее груди, он почувствовал, что сердце медленно и слабо бьется.
Вздохнув с облегчением, Спартак бросился к маленькой двери, ко-
торая вела в другие покои Валерии, и, подняв занавес, крикнул
несколько раз:
— Софрония!.. Софрония!.. Скорее сюда!.. Софрония!
В эту минуту послышался осторожный стук в дверь, в которую
он собирался выйти. Спартак прислушался: сильный шум и крики,
долетавшие снаружи, прекратились, но тотчас же снова раздался
стук и мужской голос произнес:
— Великодушная Валерия!.. Госпожа моя!
В мгновение ока Спартак поднял меч и, слегка приоткрыв
дверь, спросил:
— Что тебе нужно?
— Пятьдесят всадников... сюда... прискакали... — ответил,
дрожа и заикаясь, старик домоправитель; глаза у него, казалось,
готовы были выскочить из орбит; при свете факела, дрожавшего в
его руках, он разглядывал Спартака. — Они говорят... и кричат...
требуют, чтобы им вернули... их... вождя... и уверяют, что ты —
Спартак!..
— Иди и передай, что через минуту я выйду к ним.
678
И фракиец захлопнул дверь перед самым носом старого домо-
правителя, превратившегося в статую от удивления и ужаса.
Когда Спартак подошел к ложу, на котором все так же непод-
вижно лежала Валерия, в другую дверь вошла рабыня.
— Ступай принеси эссенции, — сказал ей Спартак, —и при-
веди еще одну рабыню, чтобы оказать помощь твоей госпоже, она
в обмороке.
— О моя добрейшая, о моя бедная госпожа! — запричитала
рабыня, всплеснув руками.
— Скорее! Беги и не болтай! — прикрикнул на нее Спартак.
Софрония убежала и вскоре вернулась с двумя другими рабы-
нями; они принесли всевозможные крепкие, ароматные эссенции.
Рабыни окружили лежавшую в обмороке Валерию нежными забо-
тами, и несколько минут спустя на ее бледном лице выступил лег-
кий румянец, а дыхание стало более ровным и глубоким.
Спартак все время стоял неподвижно, скрестив на груди руки,
и не отрываясь смотрел на возлюбленную. Увидев, что к ней воз-
вращается жизнь, он глубоко вздохнул и поднял к небу глаза, как
бы желая возблагодарить богов; потом, отпустив рабынь, он стал
на колени, поцеловал белую руку Валерии, бессильно свисавшую
с дивана, поднялся, запечатлел долгий поцелуй на ее лбу и быстро
вышел из конклава.
В одну минуту он добежал до площадки, где расположились
пятьдесят конников, державших лошадей в поводу.
— Ну? — спросил он строгим голосом. — Что вы тут делае-
те? Что вам нужно?
— По приказу начальника Мамилия, — отвечал командовав-
ший отрядом декурион, — мы в отдалении следовали за тобой,
боясь...
— На коней! — крикнул Спартак.
В один миг все пятьдесят всадников, ухватившись левой рукой
за гривы лошадей, вскочили на своих скакунов, покрытых просты-
ми чепраками.
Немногочисленные рабы, оставшиеся на вилле, преимущест-
венно старики, в страхе молча столпились у входа; факелы в их
руках освещали эту сцену. Спартак повернулся к ним и приказал:
— Приведите моего коня!
Трое или четверо рабов поспешили в соседние конюшни, вы-
вели оттуда вороного и подвели к Спартаку. Он вскочил на коня
и, обращаясь к старому домоправителю, спросил:
— Как зовут твоих сыновей?
— О великий Спартак, — со слезами в голосе ответил ста-
рик, — не наказывай моих детей за необдуманные слова, сказан-
ные мною вчера утром!
— Низкая, рабская душа! —воскликнул в негодовании Спар-
так. — Ты, стало быть, считаешь меня таким же подлым трусом,
как ты? Если я спросил, как зовут доблестных юношей, отцом
которых ты не достоин быть, то лишь для того, чтобы позаботиться
о них!
679
— Прости меня, славный Спартак... Аквилий и Атилий —вот
как зовут их... сыновья Либедия... Позаботься о них, о великий
военачальник, и да покровительствуют тебе боги и Юпитер!..
— В ад низких льстецов! — вскричал гладиатор. И, пришпо-
рив коня, приказал своим конникам: — Галопом марш!
И весь отряд, следуя за Спартаком, пустил коней галопом по
дорожке, которая вела к воротам виллы.
Старые слуги Мессалы стояли на площадке, словно онемев.
Они пришли в себя только через несколько минут, когда цокот
копыт, становившийся все глуше и глуше, наконец совсем затих
вдалеке.
Невозможно описать горе Валерии, ее отчаяние и слезы, когда
она благодаря заботам рабынь пришла в себя и узнала об отъезде
Спартака.
Спартак же замкнулся в себе; на лице его отражались только
что пережитые страдания, морщины перерезали лоб, и он все при-
шпоривал коня, как будто хотел унестись прочь от терзавшей его
тревоги и горя, гнавшегося за ним. И конь его несся как вихрь,
опередив почти на расстояние двух выстрелов из лука весь отряд,
скакавший во весь опор.
Спартак думал о Валерии, о том, как будет она горевать и лить
слезы, когда придет в себя. Невольным судорожным движением он
снова пришпорил коня, и тот мчался, распустив по ветру гриву,
тяжело дыша и раздувая ноздри, из которых валил пар.
Образ Валерии неотступно стоял перед глазами Спартака, он
пытался отогнать его, но тогда перед ним возникало личико По-
стумии, прелестной белокурой девочки, живой, смышленой, кото-
рая во всем, кроме черных глаз, унаследованных от матери, была
точйой копией отца. Какая она очаровательная! И такая ласковая!
Такая милая! Вот она тут, перед ним, весело протягивает к нему
свои пухлые ручонки... И Спартак с тоскою думал, что, может
быть, никогда больше не увидит ее. И снова безотчетно вонзал
шпоры в окровавленные бока своего злосчастного скакуна.
Неизвестно, что сталось бы с конем и всадником, если бы, к
счастью для обоих, в голову Спартаку не пришли другие мысли.
А вдруг Валерия так и не очнулась? Или, быть может, при
вести о его неожиданном отъезде ее опять сразил обморок, еще
более продолжительный и опасный, чем первый? А может быть,
она больна, и больна серьезно? А вдруг — но это невероятно,
этого не может, не должно быть — любимая женщина, к величай-
шему несчастью...
При этой мысли он изо всей силы стиснул коленями бока ло-
шади, сильно дернул повод и сразу остановил благородное живо-
тное.
Вскоре Спартака догнали его товарищи и остановились позади
него.
— Мне нужно вернуться на виллу Мессалы, — мрачно произ-
нес Спартак, — а вы следуйте в Лабик.
680
— Нет!..
— Ни за что! — ответили в один голос конники.
— Почему же? Кто может мне это запретить?
— Мы! — раздались голоса.
— Наша любовь к тебе! — крикнул кто-то.
— Твоя честь! —добавил третий.
— Твои клятвы! — вскричали другие.
— Наше дело, которое без тебя погибнет!
— Долг! Твой долг!
Послышался ропот, нестройные возгласы, почти единодушные
просьбы.
— Но вы не понимаете, клянусь всемогуществом Юпитера,
что там осталась женщина, которую я боготворю. Быть может, она
сейчас умирает от горя... и я не могу...
— Если, к несчастью, — да не допустят этого боги! — она
умерла, ты себя погубишь, а ее не спасешь; если же твои опасения
напрасны, то для твоего и ее спокойствия достаточно будет послать
туда гонца, — сказал декурион, и в голосе его звучали уважение
к горю Спартака и трогательная преданность.
— Стало быть, чтобы избежать опасности, которая может уг-
рожать мне, я вместо себя подвергну ей другого? Нет, призываю
в свидетели всех богов Олимпа, никто не скажет, что я способен
на такую низость!
— Я, ничем не рискуя, вернусь на виллу Мессалы, — громко
и решительно произнес один из конников.
— Каким образом? Кто ты?
— Я один из преданных тебе людей и готов отдать за тебя
жизнь, — отвечал конник, подъехав на своем скакуне к Спарта-
ку. — Я не рискую ничем, потому что я латинянин, хорошо знаю
эти края и язык страны. В первой же крестьянской хижине я
переоденусь в крестьянское платье и отправлюсь на виллу Валерии
Мессалы. Прежде чем ты доедешь до Нолы, я привезу тебе самые
подробные вести о Валерии.
— Если я не ошибаюсь, — сказал Спартак, — ты свободно-
рожденный Рутилий.
— Да, — ответил всадник, — я Рутилий. Я рад и горжусь,
Спартак, что ты, прославленный наш военачальник, узнал меня
среди десяти тысяч гладиаторов!
Рутилий был храбрый и благоразумный юноша; на него можно
было положиться, поэтому Спартак уступил просьбам своих солдат
и согласился на предложение латинянина. Продолжая путь во гла-
ве отряда, фракиец вскоре очутился у небольшой виллы. Пока
Рутилий переодевался, Спартак на дощечке, которую дал ему вла-
делец виллы, написал-по-гречески нежное письмо Валерии и пере-
дал его юноше. Рутилий пообещал отдать письмо Валерии в собст-
венные руки.
681
Немного успокоившись, Спартак пустил своего коня рысью и
в сопровождении гладиаторов поскакал по дороге, которая вела из
Тускула в Лабик.
На рассвете они прибыли туда, где их с нетерпением ждал
Мамилий с двумястами пятьюдесятью всадниками. Начальник от-
ряда конницы доложил вождю, что жители были сильно напуганы
набегом на Лабик, поэтому он считает более благоразумным, не
дожидаясь наступления вечера, немедленно покинуть эти места и
ускоренным маршем идти к Аквину.
Спартак согласился с разумными доводами Мамилия. Не теряя
времени, отряд выступил из маленького лагеря у Лабика и поска-
кал по преторской дороге к Пренесте. Город остался по левую ру-
ку, а конники повернули направо и выехали на Латинскую дорогу.
Они мчались весь день и всю следующую ночь и только на рассве-
те, совсем загнав своих лошадей, прибыли в Алетрий, где Спартак
велел отряду сделать привал и отдыхать весь день.
На следующую ночь он направился быстрым маршем в Ферен-
тин, прибыл туда через два часа после восхода солнца и тотчас
двинулся дальше, в Фрегеллы, так как узнал от римских легионе-
ров, дезертировавших в лагерь гладиаторов из войска Вариния,
стоявшего в Норбе, что многие из жителей Лабика приходили к
Варинию и рассказывали ему об отряде гладиаторских конников,
замеченном около Тускула. Тогда претор разделил свою кавалерию
на два отряда, по пятьсот человек в каждом; один отправил в
погоню за врагом до самого Тускула, а другой с минуты на минуту
мог появиться в Ферентине, куда его направил Вариний для того,
чтобы преградить дорогу гладиаторам, возвращавшимся после на-
бега, и отрезать им путь к спасению, лишив их возможности вер-
нуться в аквинский лагерь.
Спартак немедленно оставил Ферентин и не дал отдыха своим
конникам до тех пор, пока они не добрались до Фрегелл; оттуда в
полночь он двинулся в Аквин, куда и прибыл на рассвете.
Вечером приехал Рутилий и привез фракийцу утешительные
вести о здоровье Валерии, а также письмо от нее, очень нежное,
хотя и полное упреков, в ответ на несколько страстных строк
Спартака.
В письме Валерия сообщала возлюбленному, что теперь она
будет посылать ему в лагерь письма через Либедия, старика домо-
правителя, и настойчиво просила, чтобы Спартак писал ей и пере-
сылал письма тем же путем. Что касается Либедия, то он всегда
готов был с радостью исполнить любое желание своей госпожи, и
нетрудно себе представить, с каким восторгом он принял предло-
жение ездить в лагерь гладиаторов, где он будет иметь возмож-
ность повидать и обнять своих сыновей.
На следующий день, посоветовавшись с Эномаем, Борториксом
и другими начальниками легионов, Спартак, как это и было реше-
но раньше, оставил Аквин и во главе двадцати тысяч гладиаторов
682
направился в Нолу, куда прибыл после пятидневного перехода.
Трудно описать, с какою радостью двадцать пять тысяч гладиато-
ров, стоявших лагерем под Нолой, встретили своих собратьев, по-
крывших себя славою побед в сражении под Аквином.
В продолжение трех дней весь лагерь в Ноле пел и веселился.
Совет военных руководителей Союза угнетенных решил оставить
здесь армию гладиаторов на зиму, знал, что с наступлением холо-
дов, дождей и снегопада можно не опасаться Вариния, даже если
бы войско у него было многочисленнее и сильнее и не пришло бы
в расстройство после поражения под Аквином. Но гладиаторы по-
нимали также, что было бы безумием мечтать о походе на Рим,
против которого даже в дни поражения при Каннах, когда Рим
был в полном упадке, а карфагеняне действовали в более благо-
приятных условиях, чем теперь гладиаторы, ничего не мог сделать
сам Ганнибал, величайший полководец того времени. Спартак ста-
вил его много выше Кира и Александра Македонского.
Гладиаторы покинули прежний лагерь и разбили новый, более
обширный, с глубокими рвами и высоким частоколом.
Как только гладиаторы расположились в своем новом лагере,
Спартак решил произвести давно уже задуманную им реорганиза-
цию своих легионов: сформировать их по племенному признаку,
то есть распределить гладиаторов с таким расчетом, чтобы одни
легионы состояли только из германцев, другие — только из гал-
лов, третьи — из фракийцев, греков или самнитов. Хотя этот но-
вый порядок представлял некоторые неудобства, так как мог вы-
зывать соперничество и распри между отдельными легионами, но
он имел и огромное преимущество — более тесную сплоченность
воинов каждого легиона. Вождь гладиаторов преследовал при этом
и другую, не менее важную цель: разбив свое войско на отдельные
корпуса по национальностям, он хотел, чтобы во главе каждого
корпуса стоял военачальник той же национальности, чтобы солда-
ты больше доверяли ему.
Ежедневно в лагерь прибывали все новые группы гладиаторов,
и войско восставших уже насчитывало пятьдесят тысяч человек.
Спартак сформировал из них десять легионов, по пяти тысяч че-
ловек в каждом, подразделив свою армию следующим образом: два
первых легиона, состоявших из германцев и подчиненных Вильми-
ру и Мероведу, образовали первый корпус под началом Эномая;
третий, четвертый, пятый и шестой легионы, в состав которых
входили галлы, подчиненные Арториксу, Борториксу, Арвинию и
Брезовиру, образовали второй корпус, во главе которого был по-
ставлен Крикс; седьмой легион, состоявший из греков, возглавлял
храбрый Фессалоний, родом из Эпира; начальником восьмого ле-
гиона, состоявшего из гладиаторов и пастухов-самнитов, был на-
значен латинянин Ругилий; в девятом и десятом легионах были
собраны фракийцы, и командование над ними Спартак поручил
двум начальникам, их соотечественникам, отличавшимся мужест -
683
вом, большой силой воли, образованностью и острым умом. Один
из них, начальник девятого легиона, пятидесятилетний Мессемб-
рий, был беспредельно предан Спартаку, исполнителен и усерден;
десятый легион возглавлял юный Артак, которого фракийцы счи-
тали самым отважным гладиатором после Спартака. Эти последние
четыре легиона образовали третий корпус под началом Граника,
родом из Иллирии; этот тридцатипятилетний иллириец, высокий,
смуглый и черноволосый красавец, всегда был серьезен, спокоен,
молчалив и пользовался славой храбрейшего из десяти тысяч гла-
диаторов равенских школ.
Конницу, насчитывавшую до трех тысяч всадников, Спартак
разбил на шесть отрядов. Командование ею он поручил Мамилию.
Верховным военачальником под единодушные восторженные кли-
ки пятидесяти трех тысяч гладиаторов был снова избран Спартак,
доказавший свою доблесть и полководческое искусство.
Через неделю после такого переустройства армии фракиец ре-
шил произвести смотр своему войску.
Когда Спартак, в обычных своих доспехах, верхом на коне под
скромным чепраком, с простой уздечкой и поводьями, показался
на равнине, где три корпуса были построены в три линии, из груди
пятидесяти трех тысяч гладиаторов вырвалось единодушное при-
ветствие, подобное раскатам грома:
— Слава Спартаку!..
Возглас этот гремел многократно с неистовой силой; когда же
стихли приветственные клики и отзвучал исполненный на фанфа-
рах гимн свободы, который стал боевым гимном гладиаторов, по-
явился Эномай на высоком гнедом апулийском коне и, остановив-
шись перед первой линией войск, крикнул громовым голосом:
— Гладиаторы! Слушайте меня!
Во всех рядах воцарилась глубокая тишина. Германец, сделав
краткую паузу, сказал:
— Если наша армия во всем, до самых мелочей, создана по
римскому образцу, отчего же наш верховный вождь не имеет ни
знаков отличия, ни почестей, которые воздают римским консулам
в их войсках?
— Императорские знаки отличия Спартаку! — вскричал Крикс.
— Императорские знаки отличия Спартаку! — в один голос
воскликнули все пятьдесят три тысячи воинов.
Наконец шум утих, и Спартак, лицо которого побледнело от
сильного волнения, подал знак, что хочет говорить.
— От всего сердца благодарю вас, мои соратники и дорогие
мои братья по несчастью, — сказал он, —но я решительно отка-
зываюсь от знаков отличия и почестей. Мы взялись за мечи не для
того, чтобы утверждать чье-то превосходство, устанавливать пре-
имущества и почести, а для того, чтобы завоевать свободу, права
и равенство.
— Ты наш император, — вскричал Рутилий, — ты стал им-
ператором благодаря своей мудрости, своей храбрости, своим до-
684
стоинствам и необычайным качествам своей души и своего ума; ты
наш император, в это звание тебя возвели твои победы; ты наш
император — таково наше единодушное желание. Если ты отка-
зываешься от почестей, то мы требуем, чтобы почести эти были
оказаны нам, нашим знаменам, во имя этого ты должен надеть
налудамент, тебя должны сопровождать контуберналы и ликторы.
— Палудамент Спартаку! — требовали гладиаторы.
— Контуберналов и ликторов! — воскликнул Эномай, а за
ним все легионы.
И через минуту Крикс воскликнул своим мощным голосом:
— Пусть римские ликторы, которых он взял в плен под Акви-
ном, шествуют впереди него с фасциями!
Требование это вызвало такой неистовый взрыв восторга и
гром рукоплесканий, что, казалось, от них заколебалась земля, и
тысячеголосый этот гул еще долго повторяло эхо в далеких горах.
И действительно, эта мысль, естественно зародившаяся у бес-
хитростного Крикса, была так велика в своей простоте, что спра-
ведливо вызвала всеобщий энтузиазм. Заставить римских ликто
ров, ранее шествовавших впереди самых знаменитых римских
консулов, таких, как Гай Марий и Луций Сулла, идш впереди
презренного в глазах римлян гладиатора было не только унижени-
ем римской гордыни, не только признанием человеческого досто-
инства за бедными рабами, — это знаменовало собою самую бле-
стящую из всех побед, одержанную гладиаторами над гордыми
легионами надменных завоевателей мира. И хотя Спартак, всегда
скромный С всегда верный самому себе как в дни несчастья, так и
в дни своих побед и величия, противился желаниям своих легио-
нов, ему, однако, пришлось покориться их решению и надеть на
себя дорогой блестящий панцирь из серебра, специально заказан-
ный Криксом знаменитому мастеру в Помпее, серебряный шлем
тонкой работы и испанский меч, золотая рукоять которого была
осыпана драгоценными камнями, и набросить на плечо пурпурный
плащ из тончайшей шерсти, с золотой каймой шириною в три
пальца.
Когда вождь гладиаторов облекся в императорское одеяние и
появился перед войском верхом на своем вороном коне, у которого
простую кожаную сбрую заменили красивыми поводьями и сереб-
ряной уздечкой и покрыли его чудесным голубым чепраком с се-
ребряной оторочкой, раздался взрыв рукоплесканий, и все глади-
аторы в один голос воскликнули:
1 Действительно, у этого необыкновенного человека душа была настолько благо-
родной и чистой, что могущество, которого он достиг, ни на одно мгновение
не помрачило его рассудка и не заставило разыграться воображение. Спартака
не ослепляли и не опьяняли ни победы, ни фимиам почестей. У Плутарха оп-
ределенно сказано (в «Жизнеописании Марка Красса»), что, несмотря на
одержанные им победы, он всегда оставался скромным и умеренным в своих
желаниях. — Примеч. автора.
685
— Приветствуем тебя, Спартак — император!
Две присутствующие при этом женщины плакали. Но слезы
были не только на глазах у женщин — у Спартака, у Арторикса,
у тысяч гладиаторов увлажнились глаза от пережитого волнения.
Две женщины пристально, не отрываясь смотрели на фракийца, и
несказанную любовь выражали их взгляды, обращенные на вождя
этих бесстрашных воинов. То были Мирца и Эвтибида.
Сестра гладиатора смотрела на него своими голубыми спокой-
ными, ясными глазами, и в этом взгляде отразилась вся чистота ее
любви к брату; гречанка же впилась в него своими мрачными,
сверкающими глазами — ее взгляд горел огнем страсти.
Но вот перед Спартаком появились шесть ликторов претора
Публия Вариния, плененные в сражении под Аквином; их держали
под стражей в особой палатке. Декан подвел ликторов к Спарта-
ку — отныне они будут шествовать с фасциями впереди него вся-
кий раз, когда верховный вождь будет выходить пешком или вы-
езжать на коне; такой же почет оказывали только римским
консулам и преторам.
Все шесть ликторов были высокого роста, носили длинные во-
лосы и отличались воинственной, полной достоинства осанкой. По-
верх панцирей на них были короткие плащи из грубой шерсти,
скреплявшиеся пряжкой на левом плече и доходившие до колен; в
левой руке каждый держал, прижав к плечу, пучок фасций, в
которые во время войны вкладывался топорик, а в правой руке нес
розгу. При виде ликторов у гладиаторов вырвался крик дикой ра-
дости; он становился все громче и, не смолкая, длился до тех пор,
пока Спартак не приказал трубачам призвать легионы к порядку и
спокойствию.
Вождь гладиаторов сошел с коня и с ликторами впереди, в
сопровождении Крикса, Граника и Эномая стал обходить фронт
двух германских легионов, образовавших первый корпус. Закон-
чив смотр первой линии воинов, Спартак похвалил их за бережное
хранение оружия, за точное соблюдение распорядка и боевую вы-
правку.
Ликторы смиренно шли, опустив голову, но лица их то блед-
нели, то краснели от стыда и еле сдерживаемого гнева.
— Какой позор!.. Какой позор!.. — восклицал один из них
дрожащим голосом, но так тихо, что расслышать эти слова мог
только его сотоварищ, шагавший рядом с ним.
— Лучше бы мне умереть под Аквином, чем пережить такой
позор! — отозвался тот.
Первый из ликторов был человек лет сорока пяти, рослый,
крупного сложения, лицо у него было загорелое, вид решительный;
звали его Оттацилий; другой был седовласый старик, лет шестиде-
сяти, высокий, сухощавый, с худым и строгим лицом, лоб его пе-
ресекал широкий шрам, нос был с горбинкой, во взгляде серых
живых глаз, как и во всем его облике, чувствовалась мужественная
энергия; его звали Симплициан.
686
— Приветствуем тебя, Спартак—император!
Когда ликторы, вынужденные шествовать перед Спартаком,
решились бросить взгляд на легионы гладиаторов, свидетелей их
унижения, они увидели на лицах своих врагов радость, а на ус-
тах — торжествующую улыбку победителей, попирающих досто-
инство побежденного.
— Повергнуто в прах величие Рима! — прошептал Оттаци-
лий после долгого молчания, украдкой обратив к Симплициану ли-
цо, по которому катились слезы.
— Боги, покровители Рима, скоро избавят меня от такой му-
ки, — мрачно ответил старик Симплициан. Но нервные подерги-
вания его сурового лица ясно говорили о его душевных страданиях.
За три часа Спартак обошел фронт всех своих легионов. Он
поднимал дух своих воинов, хвалил их, говорил о необходимости
соблюдать самую строгую дисциплину — основу каждой армии и
залог желанной победы.
Закончив смотр, он вскочил на коня и, вынув меч из ножен,
подал знак; фанфары протрубили сигнал. По приказу Спартака
легионы гладиаторов с безукоризненной точностью выполнили не-
сколько упражнений, потом три корпуса поочередно пошли в ата-
ку — сначала беглым шагом, затем в едином неудержимом нати-
ске, оглашая воздух воинственным кличем «барра>>, напоминавшим
рев слона. Как только закончилась учебная атака третьей линии,
легионы построились на холме, а затем продефилировали в образ-
цовом порядке перед верховным вождем, вновь с энтузиазмом при-
ветствуя его как своего императора, и возвратились один за другим
в лагерь.
Спартак вступил туда последним; его сопровождали Эномай,
Крикс, Граник и все остальные начальники легионов; ликторы все
так же шествовали впереди.
При сооружении нового лагеря гладиаторы втайне от Спартака
разбили для него палатку, достойную вождя. В столь торжествен-
ный для восставших день решено было устроить в этой палатке
чествование Спартака; на празднестве должны были присутство-
вать десять начальников легионов, три помощника вождя и на-
чальник конницы.
Чествование должно было быть скромным, чтобы не вызвать
неудовольствия Спартака, который всю жизнь, с самых юных лет,
был умерен в пище и воздержан в питье и до сих пор чуждался
шумных и пышных пиров, но не из-за того, что хотел поддержать
свою славу знаменитого полководца, а просто потому, что по сво-
ему характеру и привычкам не был расположен к кутежам и браж-
ничеству.
Приглашенные воздержались поэтому от обильных яств и чрез-
мерных возлияний, хотя это шло вразрез с аппетитами большин-
ства гостей, — Эномай, Борторикс, Вильмир, Брезовир, Рутилий
и многие другие охотно попировали бы без всяких запретов. Одна-
ко за столом царило сердечное, дружеское веселье, шла искренняя
и задушевная беседа.
688
В конце трапезы поднялся Рутилий, держа в руке чашу пеня-
щегося цекубского вина. Приглашая товарищей последовать его
примеру, он высоко поднял чашу и громко воскликнул:
— За свободу рабов, за победу угнетенных, за храбрейшего и
непобедимого императора нашего — Спартака!
И он осушил чашу до дна под рукоплескания и возгласы това-
рищей, последовавших его примеру; один только Спартак едва
пригубил вино.
Когда утих шум рукоплесканий, Спартак тоже высоко поднял
чашу и выразительным, сильным голосом произнес:
— В честь Юпитера Освободителя! За чистую, непорочную
богиню Свободы? Да обратит она на нас свои божественные очи,
да просветит нас и окажет нам покровительство. Пусть будет она
нашей заступницей перед всеми богами, обитающими на Олимпе!
Хотя галлы и германцы не верили ни в Юпитера, ни в других
греческих и римских богов, они все же осушили свои чаши. Эномай
произнес тост, испрашивая помощи Одина, а Крикс — благоволе-
ния Геза к войску и святому делу гладиаторов. Наконец уроженец
Эпира, Фессалоний, который был эпикурейцем и не верил ни в
каких богов, поднявшись в свою очередь, сказал:
— Я отношусь к вашим верованиям с уважением... и завидую
вам... Ио не разделяю их, потому что боги — это вымысел, по-
рожденный страхом черни, — так гласит учение божественного
Эпикура. Когда нас постигают великие невзгоды, неплохо прибег-
нуть к вере в сверхъестественную силу и черпать в этой вере бод-
рость и утешение!.. Но когда вы убедитесь, что природа сама все
творит и уничтожает, во всем обходясь только своими собственны-
ми силами, не всегда нам известными, то разве возможно верить
в так называемых богов? Разрешите же мне, друзья, восславить
наше святое дело, согласно с моими представлениями и убеждени-
ями.
И, помолчав с минуту, он сказал:
— За содружество душ, за неустрашимость сердец, за мощь
мечей в лагере гладиаторов!
Все присоединились к тосту эпикурейца и осушили свои чаши;
затем снова сели, продолжая веселую, оживленную беседу.
Мирца распоряжалась приготовлениями к празднеству, но с
гостями не садилась. Она стояла в стороне, закутавшись в пеплум
из голубой полотняной ткани с узкими серебряными полосками, и
не сводила любящего, полного нежности взгляда со Спартака,
славные победы которого праздновались в этот день. Ее бледное и
обычно печальное лицо, на котором скорее можно было увидеть
слезы, чем улыбку, в тот день светилось искренней радостью; но
нетрудно было понять, что счастье ее мимолетно и что она скры-
вает какую-то тайную боль и страдания.
Арторикс не спускал с Мирцы влюбленных глаз. Казалось, он
преследовал ее своими нежными взглядами; она украдкой, как буд-
689
то против воли, время от времени поднимала глаза на достойного
юношу; он побледнел и похудел за последние дни, страдая от не-
разделенной любви, заполонившей его душу, не дававшей ему ни
минуты отдыха и покоя. Любовь эта, словно недуг, подтачивала
его цветущее здоровье.
Уже давно Арторикс не обращал ни на кого внимания и не
принимал участия в веселой беседе гостей Спартака; безмолвный
и неподвижный, он смотрел на Мирцу, а она, не отрываясь, смот-
рела на брата. Своей преданностью Спартаку и безграничным вос-
хищением им Мирца становилась еще дороже Арториксу, еще пре-
краснее в его глазах; он долго глядел на девушку и вдруг в порыве
восторга вскочил со скамьи и неожиданно, позабыв про свою ро-
бость, высоко поднял чашу:
— Выпьем, друзья, за счастье Мирцы, любимой сестры наше-
го дорогого вождя.
Все выпили, и никто, кроме Мирцы, не заметил в пылу возли-
яний румянца, вспыхнувшего на лице юноши; девушка вздрогнула,
когда Арторикс произнес ее имя, быстро повернулась в его сторону
и почти бессознательно бросила на него благодарный и вместе с
тем укоризненный взгляд. Затем, поняв, что она перешла границу
сдержанности, которую решила всегда соблюдать в своих отноше-
ниях с Арториксом, она тоже сильно покраснела и стыдливо опу-
стила голову. Больше она не подымала глаз ни на кого из гостей
и стояла неподвижно на своем месте, не произнося ни слова.
Пир продолжался еще с час, время протекало в оживленной
беседе, веселых шутках и остротах, как это всегда бывает у людей,
которых связывает между собою искренняя дружба.
Когда друзья Спартака простились с ним, солнце уже клони-
лось к западу. По натуре склонный к задумчивости и мечтательно-
сти, Спартак, проводив своих гостей, еще долго стоял у входа в
палатку. Он окинул взором огромный лагерь гладиаторов и залю-
бовался закатом.
В голове его бродили разные мысли; он думал о могуществе
волшебного слова «свобода», которое менее чем за один год подня-
ло на борьбу пятьдесят тысяч угнетенных, лишенных всех прав,
всякого будущего, всякой надежды, огрубевших от своего унижен-
ного состояния, утративших человеческий облик. Слово «свобода»
подняло их, сделало лучшими солдатами в мире, вселило в их души
беззаветную храбрость, самоотверженность, сознание своего досто-
инства. Спартак думал о чудесном, магическом свойстве этого сло-
ва — оно превратило его, бедного, презренного гладиатора, в от-
важного, грозного для врагов вождя доблестного войска. Оно так
закалило его волю, что он смог победить в себе все страсти, даже
то всеобъемлющее и великое чувство, что соединяло его с Вале-
рией, — он любил ее в тысячу раз более, чем самого себя, но не
сильнее того святого дела, которому посвятил всю свою жизнь.
690
Валерия! Эта благородная женщина бросила вызов всем пред-
рассудкам своей касты, пренебрегла своей знатностью, обрекла се-
бя на презрение сограждан и ненависть родных; в порыве непобе-
димой любви она отдала ему свое сердце, свою любовь, все свое
существо!
Полюбив его, Валерия навсегда отказалась от всякой надежды
на блестящее будущее, а может быть, и на счастье, ибо Спартак
не обманывался и понимал, что, если даже он будет и в дальней-
шем одерживать победы над римскими легионами и останется жив
и невредим вопреки опасностям, которые еще долго будут угро-
жать ему, если даже он достигнет поставленной себе цели и закре-
пит победу при помощи почетного мира, самым счастливым буду-
щим для него окажется возможность укрыться от ненависти. А там
Валерия, властительница его мыслей и чувств, будет обречена на
жизнь в бедности и безвестности. А разве вынесет это испытание
римская матрона, рожденная в богатстве, привыкшая к пышности
и роскоши, принадлежащая к самому избранному кругу патрици-
анских семейств?
Отдавшись таким размышлениям, вождь гладиаторов почувст-
вовал, что сердце его ноет от непривычной тоски; стойкий, непо-
колебимый воин пал духом. Он думал о том, что, может быть,
больше никогда не увидит Валерию, не увидит Постумию... У него
как-то странно сжалось горло, и, проведя рукой по глазам, он
заметил, что она стала мокрой от слез, которые лились незаметно
для него. Рассердившись на себя за такую слабость, простительную
только женщинам, он опомнился и быстро зашагал по направле-
нию к ближайшему квесторию1. Все так же в волнении он пересек
квесторий и отправился в обширную и пустынную часть лагеря,
находившуюся, как и у римлян, в стороне от претория, квестория
и Форума; это место, тянувшееся до декуманских ворот, предназ-
началось для палаток союзников и случайных подкреплений.
В обширном лагере под Нолой на этом месте сооружались па-
латки для гладиаторов и рабов, бежавших от своих господ в лагерь
восставших, —здесь они жили, пока их не зачисляли в какой-ни-
будь из манипулов одной из когорт того или иного легиона. Тут
находилась и палатка Эвтибиды; а в другой палатке жили под стра-
жей шесть ликторов, взятых в плен под Аквином.
Здесь Спартак, наедине с самим собой, укрытый от посторон-
них глаз сумраком ночи, уже спускавшейся на землю, долго ходил
взад и вперед быстрым шагом, как будто его подгоняла внутренняя
тревога; он шел, шумно вздыхая, из груди его вырывались стоны,
похожие на глухое рычание зверя; казалось, от этой стремительной
прогулки ему становилось легче, и мало-помалу он пришел в себя.
1 Квесторий — так называлось место, предназначенное для квестора (войсково-
го интенданта и казначея) и интендантских складов, близ палатки главноко-
мандующего. — Примеч. автора.
691
Походка его стала более ровной, спокойной, и он погрузился в
иные, менее мрачные размышления.
Он долго шагал, все так же углубившись в свои думы. Тишина
воцарилась на всем пространстве огромного лагеря, где до наступ-
ления темноты пятьдесят тысяч беспечных, жизнерадостных, пол-
ных сил юношей непрестанно сновали взад и вперед, ели, пили,
шумно веселились, праздновали свои победы.
Когда шум начал постепенно стихать, до слуха Спартака стало
ясно доноситься звучание каких-то непонятных слов; кто-то впол-
голоса вел разговор в одной из палаток, предназначенных для ра-
бов и гладиаторов, ежедневно прибывавших в лагерь. В тишине
слова были слышны более отчетливо и привлекли внимание Спар-
така. Вождь гладиаторов остановился у этой палатки; вход в нее
находился в противоположной стороне от той, где стоял он; напря-
гая слух, Спартак услышал, как кто-то резким, сильным голосом
произнес на превосходной латыни:
— Ты прав, Симплициан, позорна и незаслуженна судьба, на
которую мы обречены. Но разве мы повинны в столь великом не-
счастье? Разве мы не дрались храбро, презирая опасность, чтобы
спасти претора Вариния от яростных ударов Спартака?.. Он опро-
кинул тебя... А я был ранен... Мы попали в плен, нас осилило
великое множество врагов! Что могли мы сделать? Если великие
боги покинули римлян и допустили позорное их бегство от презрен-
ного гладиатора, тогда как до сей поры они охраняли славных
римских орлов от всех превратностей судьбы, то что могли, что
можем сделать мы, ничтожные смертные?
— Будь осторожен, думай о том, что ты говоришь, Оттаци-
лий, —тихо сказал кто-то сиплым голосом, в котором чувствовал-
ся страх. — Тебя может услышать часовой, и нам из-за твоего
языка плохо придется.
— Ах, да замолчи ты наконец! — ответил ему кто-то сурово
и строго, но это не был голос говорившего прежде. — Молчи,
Меммий, забудь свой постыдный страх.
— К тому же, — заметил тот, кого назвали Оттацилием, —
часовой ни слова не понимает по-латыни... Это грубый варвар-
галл. Я думаю, он даже своего-то языка не знает...
— Ты не так говоришь, — строгим и суровым тоном прервал
его последний из трех говоривших. — Если даже этот низкий гла-
диатор понимает наш язык, что же, по-твоему, мы не смеем гово-
рить так, как это подобает римским гражданам? Что за подлая
трусость! Клянусь Кастором и Поллуксом, покровителями Рима,
которые за нас сражались против латинян на Регильском озере1,
разве ты по меньшей мере пятьдесят раз не стоял лицом к лицу со
смертью на поле сражения? Разве для тебя не лучше было бы
1 Регильское озеро. — Согласно римской легенде, Кастор и Поллукс во время
битвы на Регильском озере в 257 году римской эры сражались за римлян,
против латинян. — Примеч. автора.
692
умереть, чем пережить такой позор —быть обязанным шествовать
впереди низкого гладиатора с консульскими фасциями!
Говоривший умолк, и Спартак приблизился к палатке, в кото-
рой , как он понял, находились под стражей шесть пленных ликто-
ров Публия Вариния.
— Ах, клянусь двенадцатью богами Согласия, клянусь Юпи-
тером Освободителем, клянусь Марсом, покровителем народа Кви-
рина, — опять послышался после минутного молчания голос лик-
тора Симплициана, — я никогда не думал, что мне в шестьдесят
два года доведется стать соучастником такого позора! Когда мне
было только шестнадцать лет, в шестьсот тридцать пятом году рим-
ской эры, я сражался под началом консула Луция Цецилия Метел-
лы, победителя далматов; потом я сражался в Африке против
Югурты, сперва под началом Квинта Цецилия Метеллы Нумидий-
ского, а затем славного Гая Мария; я участвовал в разгроме тев-
тонов и кимвров, шел за триумфальной колесницей непобедимого
уроженца Арпина, за которой следовали, закованные в цепи, два
царя: Югурта и Бокх; я был восемь раз ранен и за это получил два
гражданских венка; в награду за оказанные родине услуги я был
приписан к корпусу ликторов; в течение двадцати шести лет я
шествовал перед всеми римскими консулами, начиная от Гая Ма-
рия, который семь раз был удостоен чести избрания его консулом,
и кончая Луцием Лицинием Лукуллом и Марком Аврелием Коттой,
которые избраны консулами на текущий год. Клянусь Геркулесом!
Неужели же я должен теперь шествовать впереди гладиатора, ко-
торого я собственными глазами видел на арене цирка участником
позорного зрелища? Нет, клянусь всеми богами, это выше моих
сил... слишком жестокий жребий... Я не могу подчиниться судь-
бе... не могу перенести...
В голосе ликтора слышалось такое глубокое отчаяние, что
Спартак был почти растроган. Он считал, что в горе старого и
неизвестного солдата было столько достоинства, благородной гор-
дости, сурового величия, что он заслуживал сочувствия и уваже-
ния.
— Ну и что ж? Что ты хочешь и что можешь ты сделать про-
тив воли богов? Как будешь бороться с превратностями несчастли-
вой судьбы? — спросил после минутного молчания у Симплициана
ликтор Оттацилий. — Придется тебе, как и нам, примириться с
незаслуженным несчастьем и позором, посланным судьбой...
— Клянусь всеми богами неба и ада, — гордо ответил Симп-
лициан, — я не склоню благородного чела римлянина перед таким
непереносимым позором и не подчинюсь несправедливой судьбе! Я
римлянин, и смерть избавит меня от поступков, недостойных того,
кому боги ниспослали счастье родиться на берегах Тибра...
Из палатки до Спартака донесся крик. Это в ужасе кричали
пять ликторов; слышен был топот сбегавшихся людей, голоса, во-
склицания :
693
— О, что ты сделал?
— Несчастный Симплициан!
— Да, это настоящий римлянин!
— Помогите, помогите ему!
— На помощь, на помощь!
— Подними его! Берись с этой стороны!
— Положи здесь!
В одну секунду Спартак обошел вокруг палатки и оказался у
ее входа, куда, привлеченные криками, сбежались жившие в со-
седней палатке гладиаторы, сторожившие пленных.
— Пропустите меня! — крикнул фракиец.
Гладиаторы с уважением расступились и дали дорогу своему
вождю, перед глазами которого предстало ужасное зрелище.
Старый Симплициан лежал на куче соломы, его окружили и
поддерживали остальные пять ликторов; белая туника его была
разорвана и покрыта пятнами крови; она лилась из глубокой раны
в груди, которую он только что нанес себе. Один из ликторов под-
нял с земли и держал в руке тонкий и острый кинжал — его
Симплициан с силой вонзил себе в грудь по рукоятку.
Кровь текла из раны непрерывной струей, а по загорелому
лицу неустрашимого старого ликтора быстро разливалась смер-
тельная бледность; но ни один мускул не дрогнул на этом суровом,
спокойном лице, ни одно движение не обличало раскаяния или
муки.
— Что ты сделал, мужественный старик! — сказал умираю-
щему Спартак дрожащим от волнения голосом, с почтительным
удивлением глядя на это зрелище. — Почему ты не попросил, что-
бы я избавил тебя от обязанности шествовать передо мной с фас-
циями, раз тебе это было так тяжело?.. Сильный всегда поймет
сильного, я понял бы тебя и...
— Рабы не могут понять свободных, — торжественно произ-
нес слабеющим голосом умирающий.
Спартак покачал головой и, горько улыбнувшись, сказал со-
чувственно:
— О душа, рожденная великой, но измельчавшая от предрас-
судков и чванства, в которых ты был воспитан... Кто же установил
на земле два рода людей, разделив их на рабов и свободных? До
завоевания Фракии разве не был я свободным, а разве ты не стал
бы таким же рабом, как я, после поражения при Аквине?
— Варвар... ты не ведаешь, что бессмертные боги... дали рим-
лянам власть над всеми народами... не омрачай мои последние
минуты своим присутствием...
И Симплициан обеими руками отстранял своих товарищей, ко-
торые старались перевязать ему рану лоскутами, оторванными от
туник.
694
. — Бесполезно... — произнес он, задыхаясь от предсмертного
хрипа. —Удар был... точно рассчитан... а если бы меня постигла
тут неудача, завтра же я повторил бы... Римский ликтор... шест-
вовавший впереди Мария и Суллы... не станет позорить... свои
фасции... шествуя впереди гладиатора... бесполезно... беспо...
Он упал, откинув назад голову, и испустил дух.
— Эх, старый глупец! — произнес вполголоса один из глади-
аторов.
— Нет, он старик, достойный уважения, — строго сказал
Спартак, лицо которого побледнело, стало серьезным и задумчи-
вым.
Глава пятнадцатая
СПАРТАК РАЗБИВАЕТ НАГОЛОВУ
ДРУГОГО ПРЕТОРА
И ПРЕОДОЛЕВАЕТ БОЛЬШИЕ ИСКУШЕНИЯ
ЗМежду тем поворот дел в Кампанье после разгрома претора
Публия Вариния под Аквином несколько напугал спесивых побе-
дителей Африки и Азии, и, несмотря на заботы, связанные с веде-
нием войны против Митридата и Сертория, Рим стал серьезно и
настороженно следить за восстанием гладиаторов. Пятьдесят тысяч
вооруженных рабов, возглавляемых человеком, которого теперь
уже все, хотя и краснея от стыда, были вынуждены признать от-
важным, доблестным и даже до некоторой степени опытным пол-
ководцем, были полными хозяевами провинции Кампаньи, где, за
исключением нескольких незначительных городов, господство и
влияние римлян было подорвано; пятьдесят тысяч вооруженных
гладиаторов, угрожавших Самнию и Латию — этим, можно ска-
зать, подступам к Риму, — представляли весьма серьезную силу,
и в дальнейшем борьбу с ними нельзя было считать делом незна-
чительным и относиться к ней с недопустимым легкомыслием.
В комициях, собравшихся в этом году, римский сенат едино-
душно доверил управление провинцией Сицилией и подавление по-
зорящего Рим восстания гладиаторов патрицию Гаю Анфидию
Оресту вместо претора Публия Вариния.
Гай Анфидий Орест, человек лет сорока пяти, весьма опытный
в военном деле, много лет был трибуном, три года квестором и во
время диктатуры Суллы уже избирался претором. Его храбрость,
ум и прозорливость снискали ему широкую известность и располо-
жение как среди плебеев, так и в сенате.
В первые месяцы 681 года, следующего за тем, в котором про-
изошли события, рассказанные в пяти предыдущих главах, Гай
Анфидий Орест с согласия новых консулов Теренция Варрона Лу-
кулла и Гая Кассия Вара собрал сильное войско, состоявшее из
трех легионов: в одном были римляне, в другом — только италий-
цы, в третьем — союзники: далматы и иллирийцы.
Численность этих трех легионов достигала двадцати тысяч че-
ловек; к ним претор присоединил десять тысяч солдат, спасшихся
после поражения под Аквином, и у него образовалась армия в
тридцать тысяч воинов, обучением которых он и занялся в Латии.
С этой армией он надеялся разбить наголову Спартака наступаю-
щей весной.
Пришла весна и принесла с собой тепло, щедро разливаемое
вокруг солнцем, прозрачную синеву неба, опьяняющее благоуха-
ние цветов, роскошный ковер душистых трав. Во славу ее запели
птицы свои гимны. В эту пору двинулись одновременно войска
римлян и гладиаторов —одно из Латия, другое из Кампаньи, что-
бы оросить человеческой кровью зазеленевшие поля Италии.
696
Претор Анфидий Орест выступил из Норбы и пошел по Аппи-
гвой дороге до Фунди; он проведал, что навстречу ему по Домици-
евой дороге из Литерна продвигается Спартак.
Тогда претор расположился лагерем в Фунди, заняв позиции,
дававшие ему возможность сразу ввести в сражение свою много-
численную кавалерию, численностью в шесть тысяч человек.
Через несколько дней Спартак прибыл в Формии и располо-
жился лагерем на двух холмах, заняв таким образом господствую-
щее положение на Аппиевой дороге; затем со своими тремястами
конниками он приблизился к вражескому лагерю, чтобы изучить
позиции и выяснить намерения врага.
Но претор Анфидий Орест, более сведущий в военном деле,
чем полководцы, с которыми до сего времени приходилось сра-
жаться Спартаку, тотчас же напал на него, пустив в ход свою
грозную кавалерию; после короткой, не имевшей решающего зна-
чения схватки, в которой гладиаторы все же потеряли около сотни
человек, Спартаку пришлось поспешно отступить к Формиям.
Здесь он решил подождать врага, полагая, что претор, вооду-
шевленный столь легко достигнутым успехом, предпримет новую
попытку нападения на гладиаторов. Однако Спартак напрасно по-
терял пятнадцать дней; Анфидия не так-то легко было завлечь в
западню.
Тогда Спартак совершил один из тех военных маневров, кото-
рые под силу только выдающимся полководцам.
С наступлением ночи, соблюдая полнейшую тишину, он вышел
с восемью легионами из лагеря, оставив там Эномая с двумя леги-
онами и кавалерией. Всю ночь Спартак шел вдоль берега и забирал
с собой в качестве заложников всех встречавшихся по пути кресть-
ян, колонов и рыбаков любого возраста и пола, чтобы вести о его
продвижении не дошли до врага. Быстрым маршем он прошел че-
рез лес, который и ныне окружает Таррацину, расспрашивая о
дороге дровосеков и угольщиков, и расположился лагерем на его
опушке, в тылу врага.
Орест был немало удивлен, узнав, что его сумели обойти, но,
действуя благоразумно и осторожно, он всячески сдерживал пыл
своих легионеров, которые рвались в бой при виде пращников-гла-
диаторов, подходивших почти к самому частоколу лагеря римлян.
В продолжение восьми дней Спартак тщетно вызывал на бой
врага: тот не двигался с места и не скрывал, что не желает сра-
жаться в невыгодных для себя условиях.
Тогда изобретательный вождь гладиаторов решил воспользо-
ваться создавшимся положением и выгодными условиями местно7
сти; в один прекрасный день Анфидий Орест, к своему великому
удивлению и немалому огорчению, узнал от своих разведчиков,
что, кроме лагеря в лесу под Таррациной, гладиаторы раскинули
еще один лагерь, в хорошо укрепленном месте между Фунди и
Интерамной, и другой — между Фунди и Ливерном, завладев та-
ким образом ключевыми позициями над Аппиевой дорогой.
697
Действительно, Спартак в несколько ночных переходов пере-
бросил четыре легиона под началом Граника от Интерамны и, при-
казав им расположиться лагерем на возвышенном месте, велел об-
нести лагерь высоким частоколом и окружить широким рвом; два
дня и две ночи эту работу прилежно выполняли двадцать тысяч
гладиаторов; одновременно Крикс с двумя своими легионами зани-
мал и укреплял место, определенное Спартаком для лагеря между
Фунди и Ливерном.
Таким образом, Спартак полностью окружил лагерь Анфидия
Ореста, и претор вынужден был либо принять бой, либо через
восемь дней сдаться на милость врагу, понуждаемый голодом.
Претор попал в тяжелое положение. Необходимость заставля-
ла его напасть на один из лагерей гладиаторов, чтобы выйти из
затруднения; у него не было ни малейшей надежды победить не-
приятеля, уничтожить его, так как ему было известно, что придет-
ся иметь дело еще с тремя частями вражеского войска.
Как бы ни было кратковременно сопротивление легионов
Крикса и Граника, оно, во всяком случае, продлится не менее трех
часов, поскольку их будет воодушевлять вера в то, что скоро по-
дойдут подкрепления; а через три часа Крикс придет на помощь
Гранику или Граник — Криксу; тогда Спартак обрушится на тыл
претора, потом к месту сражения подойдет Эномай, и римское вой-
ско будет разгромлено.
Орест, печальный и озабоченный, дни и ночи думал и не на-
ходил выхода из такого крайне опасного положения. Легионеры
впали в уныние; на первых порах они только шепотом ругали пре-
тора, а потом стали во всеуслышание называть его неумелым и
малодушным полководцем, который в то время, когда была надеж-
да на победу, уклонялся от боя, теперь же они обречены на пора-
жение и верную смерть; с ужасом вспоминали они позорный раз-
гром близ Кавдинского ущелья и громко сетовали, что Анфидий
Орест еще невежественнее консулов Постумия и Ветурия1. Ведь те
оказались в безвыходном положении вследствие крайне невыгод-
ных условий местности, а Анфидий из-за своего недомыслия допу-
стил, чтобы враг на открытом месте преградил ему путь.
Таким было положение, когда претор решил прибегнуть к об-
ману, обратившись к жрецам, к чему, к сожалению, прибегают
люди, слабые духом и умом, а также хитрецы, которые стараются
подчинить себе большинство людей, пользуясь в своих личных тем-
ных целях их суеверием и страхом перед сверхъестественными си-
лами.
По всему римскому лагерю было объявлено о больших жерт-
воприношениях Юпитеру, Марсу и Квирину, чтобы они вдохнови-
ли авгуров, а те возвестили бы, как спасти римское войско от
поражения.
1 Консулы Спирий Постумий Альбин и Тит Ветурий Калвин (IV век до н. э.)
потерпели в сражении при Кавдинском ущелье постыдное поражение и вы-
нуждены были заключить бесславный мир с самнитами.
698
Направо от претория в римском лагере находилось место,
предназначенное для жертвоприношений. Там стоял жертвен-
ник — земляная глыба круглой формы с углублением наверху, где
зажигали огонь; с одной стороны в жертвеннике находилось отвер-
стие, через которое должно было стекать вино жертвенных возли-
яний, а вокруг высились шесты, украшенные фестонами и розами.
Сюда сошлись жрецы трех божеств: Юпитера, Марса и Квирина.
На всех жрецах были длинные плащи из белой ткани, застегнутые
на шее булавкой, на голове остроконечные шапки, также из белой
шерстяной ткани.
Позади жрецов стояли авгуры, одетые в свои жреческие одея-
ния, в руках они держали загнутый авгурский жезл, похожий на
теперешние пастушеские посохи; то был их знак отличия. За ними
следовал помощник жреца, который подводил животных к жерт-
веннику и убивал их, и другой помощник, который закалывал ма-
лые жертвы и выпускал кровь из жил. Оба они были в длинных
передниках, спускавшихся до ступней и отороченных внизу пурпу-
ром. Первый поддерживал правой рукой секиру, лежавшую у него
на плече, второй держал широкий отточенный кинжал с ручкой из
слоновой кости; у обоих, а также у жрецов и авгуров на голове
были венки из цветов; шею обвивала украшенная кисточками из
белой и красной шерсти лента, спускавшаяся по одежде. Такими
же венками, лентами и кисточками украшались голова и шея бы-
ка, овцы или свиньи, приносимых в жертву. Затем шествовали
служители жрецов, несшие деревянный молот, которым помощник
жреца должен был сначала оглушить быка, поразив его в затылок,
жертвенный пирог, серебряный ларчик для благовоний, где хра-
нился фимиам, серебряную жертвенную чашу для курений, из ко-
торой наполняли кадильницу, амфору с вином и патеру — особую
чашу для жертвенных возлияний. Последним шел цыплятник, хра-
нитель священных кур; он нес в клетке жертвенных птиц. Шест-
вие замыкали флейтисты, сопровождавшие музыкой пение во вре-
мя жертвоприношений.
За жертвенной процессией шло все римское войско, за исклю-
чением солдат, оставленных для охраны лагеря. Когда вся толпа
во главе с претором Гаем Анфидием Орестом расположилась вок-
руг жертвенника, жрецы приступили к совершению установленно-
го обрядом омовения, положили фимиам в кадильницы, посыпали
жертвенных животных мукой, совершили жертвоприношение жер-
твенными пирогами и возлиянием вина. Затем помощник жреца,
приподняв голову быка — так как только в том случае, когда при-
носили жертвы подземным богам, голова жертвенного животного
должна была быть обращена вниз, к земле, — ударил молотком
животного в лоб, а затем прикончил его топором, в то время как
служители разрезали горло малым жертвам и выпускали кровь из
их жил; кровью этой вскоре был обрызган весь жертвенник, а
часть мяса тут же была положена на огонь, горевший в углублении
699
в середине жертвенника. Внутренности жертв осторожно собрали
на специально для этого предназначенную, немного вогнутую по-
средине бронзовую доску, стоявшую на четырех бронзовых под-
ставках.
Когда все эти обряды были закончены, внутренности жертвен-
ных животных передали авгурам, которые с серьезным и важным
видом принялись определять по ним будущее.
Хотя знакомство с греческой философией! и быстрое распро-
странение учения Эпикура помогло большей части римской моло-
дежи избавиться от нелепой веры в богов и открыло ей глаза На
недостойное поведение лицемерных жрецов, все же среди народ-
ных: масс, людей непросвещенных и темных, преданность богам
была еще так сильна, что из тридцати тысяч человек, стоявших
вокруг жертвенника в лагере под Фунди, — а это были доблест-
ные солдаты, испытанные в боях, — не нашлось ни одного, кото-
рый чем-либо нарушил так долго длившийся священный обряд.
Только через полтора часа авгуры объявили, что знамения, соглас-
но их наблюдениям над внутренностями животных, благоприятны
для римлян: они не увидели ни малейшего пятнышка, которое мог-
ло бы быть истолковано как плохое предзнаменование.
Наконец пришла очередь кормления священных кур; должно
быть, их долго мучили голодом, потому что, как только им бросили
зерно, они тут же стали жадно клевать его под шумные рукопле-
скания обрадованных солдат, увидевших в хорошем аппетите кур
явное предзнаменование высокого покровительства Юпитера,
Марса и Квирина, готовых помочь римскому войску.
Эти благоприятные предсказания вселили храбрость в души
суеверных римлян; прекратились жалобы и проклятия, укрепилась
дисциплина и вера в полководца. Анфидий Орест не преминул
воспользоваться этим улучшением настроения у солдат, чтобы осу-
ществить задуманный им план и с наименьшими потерями выйти
из тяжелого положения, в которое поставил его Спартак.
На следующий день после кормления священных кур и гадания
авгуров, предсказавших по внутренностям жертвенных животных
победу рймлянам, пять дезертиров из римского лагеря явились к
Спартаку. Когда их привели к вождю гладиаторов, все они, каж-
дый на свой лад, рассказали ему одно и то же: претор намеревается
тайно выйти из лагеря этой ночью, напасть на гладиаторов, рас-
положившихся близ Формий, разбить их, а затем быстрым маршем
двинуться в направлении Кал, чтобы укрыться за стенами Капуи.
1 К концу республики круг лиц, получавших образование, значительно расши-
рился. С двенадцати до шестнадцати лет римские юноши посещали школы
грамматиков, организованные по греческим образцам. Вместе с греческим
языком в Рим проникает и греческая образованность. Молодые римляне из
аристократических семей предпринимают поездки в Афины или на Родос с
целью изучения главным образом греческой философии. В самом Риме растет
число греческих риторов и философов.
700
Дезертиры объясняли свое бегство из римского лагеря тем, что не
хотели идти на верную гибель, так как на победу никак нельзя
надеяться; они утверждали, что план Ореста не может увенчаться
успехом, потому что Спартак, окружив римские легионы, поставил
их в безвыходное положение.
Спартак внимательно выслушал дезертиров, задавая им раз-
личные вопросы, всматриваясь в их лица своими голубыми глаза-
ми, строгими и испытующими. Взгляд Спартака, пронизывающий,
словно острый клинок, приводил в смущение дезертиров; они не
раз путались в своих ответах Спартаку, противоречили себе. После
длительного молчания, во время которого фракиец погрузился в
глубокое раздумье, он поднял наконец голову и произнес, как бы
рассуждая с самим собой:
— Понимаю... да, так и есть...
Затем, обратившись к одному из контуберналов, который на-
ходился у преторской палатки, добавил:
— Флавий, отведи их в палатку и прикажи страже наблюдать
за ними.
Контубернал увел дезертиров.
Спартак молча постоял несколько минут, затем позвал началь-
ника легиона Артака, отвел его в сторону и сказал вполголоса:
— Эти дезертиры — шпионы...
— Да ну! — удивленно воскликнул молодой фракиец.
— Они подосланы сюда Анфидием Орестом, чтобы ввести ме-
ня в заблуждение.
.— Неужели?
— Он хочет, чтобы я поверил в россказни дезертиров, в то
время как он сам поступит как раз наоборот.
— А как именно?
— Вот как. Естественнее и логичнее всего не только для Оре-
ста, но и для всякого, оказавшегося в его положении, было бы
попытаться прорвать наш фронт со стороны Рима, но никак не со
стороны Капуи. Ведь, если он прорвется через фронт наших мечей
с неизбежно расстроенным, ослабленным потерями войском и ук-
роется в Капуе, нам будет открыт путь в Латий, по которому мы
можем свободно дойти до самых ворот Рима. Он должен двинуться
к Риму, чтобы защитить его от нас; Рим — его база, и, если Рим
будет у него в тылу, он даже с меньшим войском, чем то, которым
он располагает сейчас, будет для нас весьма серьезной угрозой.
Поэтому именно с этой стороны он отважится на отчаянную по-
пытку, а не со стороны Формий, как он желал меня убедить через
подосланных дезертиров.
— Клянусь Меркурием, ты правильно рассудил!
— Поэтому сегодня вечером мы оставим наш лагерь, так хо-
рошо защищенный лесом, и двинемся по той стороне Аппиевой
дороги; там мы расположимся лагерем в наиболее безопасном ме-
сте. Благодаря этому маневру мы приблизимся к Криксу, на кото-
701
рого, если я не ошибаюсь, завтра утром римляне направят свои
основные силы. Эномай сегодня вечером покинет свой лагерь близ
Формий и продвинется поближе к вражескому.
— Таким образом ты еще туже затянешь петлю на шее вра-
га, — воскликнул с искренним восхищением молодой фракиец,
которому теперь стал ясен весь план вождя, —и...
— ...и, — прервал его Спартак, — по какой бы дороге он ни
пошел, я займу такую позицию, которая обеспечит мне победу.
Потому что, если претор двинет свои легионы против Эномая, он
подойдет ближе к Фунди, а следовательно, и к нам, поэтому мы
сможем тут же оказать помощь германским легионам.
Он призвал к себе трех контуберналов, приказав им оседлать
коней и скакать во весь опор в лагерь под Формиями, так чтобы
между ними было полчаса расстояния, и передать Эномаю распо-
ряжение приблизиться на шесть-семь миль к Фунди; кроме того,
контуберналы должны были предупредить Крикса о возможности
вражеского нападения на него.
Гонцы Спартака прибыли к Эномаю под вечер, и через два часа
после их прибытия войска германца с авангардом в три тысячи
конников двинулись по направлению к Фунди, соблюдая всяческие
предосторожности. В полночь, в полной тишине, Эномай велел
своим легионам остановиться у холма, поросшего кустами ежеви-
ки, и разбить лагерь; несмотря на мелкий, пронизывающий до
костей дождь, начавшийся с наступлением ночи и не прекращав-
шийся в течение нескольких часов, германец приказал рыть рвы и
ставить частокол для нового лагеря и сам работал наравне со все-
ми.
Все произошло именно так, как предвидел Спартак. На рассве-
те часовые перед лагерем Крикса — некоторые из них стояли поч-
ти что на Аппиевой дороге — сообщили о приближении врага.
Два легиона — третий и четвертый, — находившиеся при
нем, вооруженные, в полной готовности, Крикс вывел из лагеря и
построил в боевом порядке, приказав пращникам быстро продви-
нуться вперед и метать в римлян дротики и камни.
Как только были пущены первые дротики, Орест повел свои
легионы в наступление. Он приказал римским велитам и пращни-
кам выйти за интервалы главных линий расположения легионов;
растянувшись цепью, они двинулись на гладиаторов.
Легкая римская пехота, пустив несколько дротиков, тотчас же
отступила к главной линии, освободив место трем тысячам кава-
леристов, которые в неудержимом порыве бросились на вражеских
пращников. Крикс тотчас же приказал трубить сбор, но пехота не
сумела быстро отступить, и римская кавалерия настигла пращни-
ков, внося в их ряды беспорядок и панику. Гладиаторы понесли
большие потери. В одно мгновение было убито более четырехсот
человек; по счастью, широкий полноводный ручей преградил путь
римлянам, и гладиаторы укрылись на противоположном берегу.
702
Тогда Крикс двинул первый легион к ручью, на берегу которо-
го находилась римская кавалерия. Туча дротиков полетела в рим-
лян, и они принуждены были в беспорядке отступить.
Орест отозвал кавалерию и стремительно направил свои леги-
оны против легионов Крикса, ибо ему необходимо было не только
победить, но победить быстро, без промедления. Каждые липшие
четверть часа давали возможность врагу подвести подкрепление, а
это погубило бы его.
Поэтому римляне обрушились на гладиаторов с такой силой,
что третий легион восставших дрогнул и едва не пришел в рас-
стройство. Гладиаторов воодушевлял пример мужественного Арто-
рикса и необычайная храбрость Крикса, который, сражаясь в пер-
вых рядах, каждым ударом меча поражал врага. Гладиаторы
противопоставили натиску римлян свою беспримерную отвагу; бой
был необычайно кровопролитным.
Мрачные серые тучи закрывали небо; мелкий пронизывающий
дождь лил беспрестанно; лязг оружия и крики сражающихся раз-
носились по окрестностям.
Еще один римский легион направился в обход справа, чтобы
ударить во фланг гладиаторов. Против него выступил четвертый
легион, во главе с Борториксом, но едва лишь он вступил в сраже-
ние с врагом, как последний легион из войска Ореста также дви-
нулся в обход гладиаторов с другого фланга. Теперь не мужество,
не бесстрашие, а численность решали судьбу сражения; Крикс по-
нимал, что через полчаса он будет замкнут в кольцо, разбит наго-
лову и его десять тысяч воинов погибнут.
Успеет ли Спартак через полчаса подоспеть ему на помощь?
Этого Крикс не знал, поэтому он велел Борториксу отступать,
сохраняя порядок и продолжая сражаться; такое же приказание
он дал третьему легиону.
Хотя гладиаторы и проявили невиданную доблесть, отступле-
ние все же было не совсем организованным и связано с большими
потерями. Гладиаторы вынуждены были отойти в лагерь под при-
крытием двух галльских когорт, которыми пришлось пожертвовать
ради спасения остального войска.
Эта тысяча галлов проявила чудеса храбрости, они умирали не
только бесстрашно, но даже с радостью; за короткое время пало
более четырехсот человек: почти все они были ранены в грудь.
Чтобы спасти остальных от верной смерти, гладиаторы, вернувши-
еся в лагерь, взобрались на частокол и стали метать в римлян
дротики и камни в таком количестве, что те принуждены были
отступить и прекратить сражение.
Тогда Орест подал знак трубить сбор и, стараясь всеми силами
привести в порядок свои легионы, сильно пострадавшие от жесто-
кого боя, длившегося почти два часа, приказал им, соблюдая пре-
досторожность, идти к Пиверну. Он поздравлял себя за применен-
ную им военную хитрость и считал, что этот маневр заставил
Спартака отойти от Таррацины и приблизиться к Формиям.
703
Но не успел еще авангард римского войска пройти две мили по
Аппиевой дороге, как пращники из легионов Спартака напали на
левый фланг легионов претора, шедших в направлении к Пиверну
и Риму.
Увидев это, Орест пал духом; тем не менее он приказал своим
войскам остановиться' бросил часть кавалерии против пращников
Спартака и одновременно выстроил четыре свои легиона таким
образом, чтобы они были повернуты фронтом к Спартаку, а два
других опирались на тыл первых, с тем чтобы быть готовыми от-
разить атаку Крикса, так как Орест понимал, что тот обязательно
предпримет подобную попытку.
И действительно, как только пятый и шестой легионы гладиа-
торов вступили в бой с римлянами, Крикс построил свои сильно
поредевшие легионы (гладиаторы понесли большие потери, было
много раненых и убитых), вышел из своего лагеря и атаковал
легионы претора.
Бой был жестоким и кровопролитным. Он длился около полу-
часа, но ни одной из сторон не удалось добиться преимущества.
Вдруг на вершинах холмов, скрывавших Фунди от взоров сражав-
шихся, появился авангард войска Эномая; завидев сражение, про-
исходившее внизу, в долине, легионы Эномая с громовым криком
«барра» устремились на римлян; те, окруженные с трех сторон, с
трудом сдерживали все возраставший натиск численно превосходя-
щих сил гладиаторов; вскоре они дрогнули и обратились в беспо-
рядочное бегство по Аппиевой дороге в направлении к Пиверну.
Гладиаторы начали преследование бегущих; Спартак приказал
ни на минуту не прекращать погони, с тем чтобы сковать действия
вражеской кавалерии, которая не могла атаковать рассыпавшихся
в разные стороны гладиаторов, не уничтожая одновременно и спа-
савшихся бегством римлян.
Последним вместе со своим войском на поле битвы прибыл
Граник, так как он стоял дальше всех. Его приход ускорил при-
ближение полной победы гладиаторов. Граник, умный, рассуди-
тельный и опытный в военном деле человек, получив уведомление
от Крикса, направился к Аппиевой дороге и проделал трудный
переход между Фунди и Пиверном, взяв направление по диагона-
ли, приведшей его ближе к Пиверну, чем к Фунди. Он предвидел,
что, придя на поле сражения последним, он застанет римлян уже
разбитыми и атакует правый фланг войск претора как раз в мо-
мент их бегства. Так оно и произошло.
Побоище было беспримерным: свыше семи тысяч римлян было
убито и около четырех тысяч взято в плен.
Только римская кавалерия, почти вся уцелевшая после сраже-
ния, укрылась в Пиверне, куда за ночь сошлись остатки разбитых
легионов Анфидия Ореста.
Потери гладиаторов тоже были велики. Они потеряли свыше
двух тысяч убитыми и столько же ранеными.
704
На рассвете следующего дня, когда гладиаторы с почетом пре-
давали земле своих павших в бою товарищей, претор Анфидий
Орест, покинув с остатками своего войска Пиверн, стремительно
отступил к Норбе.
Так через полтора месяца закончился этот едва начавшийся
второй поход римлян против Спартака. Вождь гладиаторов приоб-
рел славу грозного, непобедимого полководца; его имя приводило
в трепет римлян и заставило сенат серьезно задуматься.
Через несколько дней после сражения при Фунди Спартак со-
брал начальников гладиаторов на военный совет. Они единодушно
признали, что бессмысленно предпринимать что-либо против Ри-
ма, так как там каждый житель был солдатом, и поэтому Рим за
несколько дней смог противопоставить гладиаторам армию в сто
десять тысяч человек. Было решено направиться в Самими, а от-
туда в Апулию, пройти через эти области, где гладиаторам теперь
ничто не угрожало, с тем чтобы собрать там всех рабов, восстав-
ших против своих угнетателей.
Осуществляя этот план, Спартак во главе своего войска бес-
препятственно прошел через Бовиан, вступил в Самний и оттуда
короткими дневными переходами направился в Апулию.
Тем временем распространившиеся в Риме вести о поражении
претора Ореста под Фунди повергли в страх римских жителей.
Сенат, собравшись на секретное заседание, стал обсуждать вопрос
о том, как покончить с этим восстанием, которое сначала пред-
ставлялось смехотворным мятежом, а в действительности превра-
тилось в серьезную войну, запятнавшую позором римское войско.
Решение сенаторов осталось тайной. Известно только, что
ночью того дня, когда состоялось заседание сената, консул Марк
Теренций Баррон Лукулл в сопровождении немногих слуг, без зна-
ков отличия и ликторов, как частное лицо, выехал верхом через
Эсквилинские ворота и поскакал по Пренестинской дороге.
Через месяц после сражения под Фунди Спартак со своим вой-
ском расположился близ Венусия и занялся обучением двух новых
легионов: один состоял из фракийцев, а другой — из галлов. Свы-
ше десяти тысяч рабов этих двух национальностей стеклось за ме-
сяц из апулийских городов в лагерь гладиаторов.
Около полудня Спартаку доложили о прибытии в лагерь посла
римского сената.
— О, клянусь молниями Юпитера, — воскликнул Спартак, и
глаза его засияли радостью, — неужели так низко пала латинская
надменность, что римский сенат решился вступить в переговоры с
презренным гладиатором?
И через минуту добавил:
— О, клянусь великими богами Олимпа, видимо, я человек
достойный и совершил в своей жизни немало важных и доблестных
дел, если они удостоили меня такой чести и дали возможность
испытать такое удовлетворение!
705
23-833
И он накинул на плечи свой плащ темного цвета — импера-
торские знаки отличия он надевал только в торжественные дни,
чтобы доставить удовольствие своим легионам, — сел на скамей-
ку, стоявшую у входа в его палатку, перед преторской площадкой,
и, повернувшись к Арториксу, Эвтибиде и другим пяти или шести
своим контуберналам, которые сопровождали его во время прогу-
лок, стал дружески беседовать с ними. В это время его оповестили
о прибытии посла от сената. Тогда Спартак, улыбаясь, сказал сво-
им собеседникам:
— Простите меня, я должен вас покинуть. Хотя ваше обще-
ство мне гораздо приятнее, чем встреча с послом из Рима, но мне
необходимо выслушать его.
Попрощавшись со своими товарищами дружеским жестом ру-
ки, он, улыбнувшись, обратился к декану, доложившему о прибы-
тии посла от сената:
— А теперь вели проводить сюда этого римского посла.
Посол прибыл на преторскую площадку в сопровождении че-
тырех своих слуг. Согласно обычаю, на глазах у них были повязки,
за ними шли гладиаторы, указывавшие им дорогу.
— Теперь, римлянин, ты находишься на претории нашего ла-
геря, перед нашим вождем, — сказал декан, обращаясь к челове-
ку, назвавшему себя послом.
— Привет тебе, Спартак, — тотчас же внушительно и уверен-
но произнес римлянин. Он сделал приветственный жест, полный
достоинства и направленный в ту сторону, куда он был обращен
лицом и где, как он предполагал, находился Спартак.
— Привет и тебе, — ответил Спартак.
— Мне надо поговорить с тобой с глазу на глаз, — добавил
посол.
— Мы останемся с тобой наедине, — ответил Спартак.
И, обратившись к декану и солдатам, которые сопровождали
пятерых римлян, сказал:
— Отведите слуг посла в соседнюю палатку, снимите повязки
с глаз и накормите.
Когда декан, гладиаторы и спутники посла удалились, Спартак
подошел к римлянину, развязал повязку, закрывавшую ему глаза,
и, указывая рукой на деревянную скамью, стоявшую напротив
той, на которой сидел он сам, спокойно произнес:
— Садись, ты можешь теперь беспрепятственно рассматривать
и изучать лагерь презренных и ничтожных гладиаторов.
Спартак снова сел. Он не спускал испытующего взгляда с при-
сланного к нему из Рима патриция. О том, что это был патриций,
свидетельствовала его отороченная пурпурной полосой ангустикла-
вия.
Посол был человек лет пятидесяти, высокого роста, крепкий и
несколько тучный; волосы у него были седые, коротко подстрижен-
ные, черты лица благородные и выразительные; осанка величест-
706
пенная и даже надменная. Ему, как видно, хотелось скрыть эту
надменность изысканной любезностью, проявлявшейся в улыбке,
жестах, в том, как он склонял голову, когда отвечал Спартаку. Как
только фракиец снял с его глаз повязку, он стал внимательно
всматриваться в лицо вождя гладиаторов.
Оба молчали, рассматривая друг друга. Спартак заговорил пер-
вым:
— Садись же. Правда, эта скамья ничуть не похожа на ку-
рульное кресло, к которому ты привычен, но сидеть на ней тебе
будет все же удобнее, чем стоять.
— Благодарю тебя от всего сердца, о Спартак, за твою любез-
ность, — ответил патриций, садясь напротив гладиатора.
Римлянин смотрел на огромный лагерь, расстилавшийся перед
его глазами; с возвышенности, на которой был расположен прето-
рий, лагерь был виден весь как на ладони. Посол не мог сдержать
вырвавшееся у него восклицание удивления и восторга:
— Клянусь двенадцатью богами Согласия, я никогда еще не
видал такого лагеря! Только лагерь Гая Мария под Акве Секстиле,
возможно, мог с ним сравниться!
— О, — ответил с горькой иронией Спартак, — то был рим-
ский лагерь, а мы всего лишь презренные гладиаторы.
— Я пришел к тебе не для того, чтобы ссориться с тобой, не
для того, чтобы оскорблять тебя и выслушивать от тебя оскорбле-
ния, — с достоинством ответил римлянин. — Оставь, о Спартак,
иронию, я действительно восхищен. — И он умолк.
Долго и внимательно опытный, старый солдат рассматривал
устройство лагеря. Затем, повернувшись к Спартаку, сказал:
— Клянусь Геркулесом, Спартак, ты не был рожден для того,
чтобы быть гладиатором.
— Ни я, ни шестьдесят тысяч обездоленных, находящихся в
этом лагере, ни миллионы равных вам людей, которых вы с по-
мощью грубой силы обратили в рабство, не были рождены, чтобы
стать рабами себе подобных.
— Рабы были всегда, — ответил посол и, как бы в знак со-
чувствия, покачал головой, — с того самого дня, как человек под-
нял меч, чтобы поразить своего ближнего. Человек человеку зверь
по своей природе, по своему характеру. Верь мне, Спартак, твои
мечты — несбыточные мечтания благородной души. Таков закон
человеческой природы: должны существовать господа и рабы; так
было, так есть и так будет всегда.
— Нет, не всегда существовало это постыдное различие, — с
жаром произнес Спартак. — Оно началось с того дня, когда земля
перестала приносить плоды своим обитателям; с того дня, когда
земледелец перестал возделывать землю, на которой родился и ко-
торая должна кормить его; с того дня, когда справедливость, жив-
шая среди сельских жителей, покинула поля, это свое последнее
убежище, и удалилась на Олимп. Тогда-то и родились неумеренные
707
23*
аппетиты, неудержимые страсти, роскошь, бражничество, раздо-
ры, войны, истребление...
— Ты хочешь вернуть людей в их первобытное состояние. И
ты надеешься, что сможешь достигнуть этого?
Спартак молчал. Он был потрясен, он пришел в ужас от этого
страшного в своей простоте вопроса, который как будто раскрыл
ему неосуществимость его благородных мечтаний. Патриций про-
должал:
— Если бы к тебе присоединился даже всемогущий римский
сенат, то и тогда не восторжествовало бы задуманное тобой дело.
Только богам дано изменить человеческую природу.
— Но если, —возразил Спартак после нескольких минут раз-
думья, — на земле неизбежно существование богатых и бедных,
то разве так же неизбежно и существование рабства? Разве необ-
ходимо, чтобы победители потешались и ликовали при виде того,
как несчастные гладиаторы истребляют друг друга? Неужели этот
кровожадный и жестокий животный инстинкт является неотъем-
лемым свойством человеческой природы? Разве он неизбежный
элемент человеческого счастья?
Теперь умолк и римлянин. Он был поражен справедливостью
вопросов гладиатора. Склонив голову на грудь, он погрузился в
глубокое размышление.
Спартак первым нарушил молчание, обратившись к собеседни-
ку:
— Какова цель твоего приезда?
Патриций пришел в себя и ответил:
— Имя мое Гай Руф Ралла, я принадлежу к сословию всад-
ников и прислан к тебе консулом Марком Теренцием Варроном
Лукуллом с двумя поручениями.
Спартак улыбнулся; улыбка его выражала насмешку и недове-
рие. Он тотчас же спросил римского всадника:
— Первое?
— Предложить тебе достигнуть соглашения о возвращении
нам римлян, взятых тобою в плен в сражении при Фунди.
— А второе?
Посол, казалось, смутился; он открыл было рот, намереваясь
что-то сказать, но колебался и наконец промолвил:
— Я желал бы, чтобы ты сначала ответил на мое первое пред-
ложение.
— Я верну вам четыре тысячи пленных в обмен на десять
тысяч испанских мечей, десять тысяч щитов, десять тысяч панци-
рей и сто тысяч дротиков, отлично сделанных вашими лучшими
оружейниками.
— Как? — переспросил Гай Руф Ралла, и в его голосе послы-
шалось одновременно и изумление и негодование. — Ты требу-
ешь... ты желаешь, чтобы мы сами снабдили тебя оружием для
продолжения войны с нами?
708
— И повторяю тебе, я требую, чтобы это было самое лучшее
оружие. Оно должно быть доставлено в мой лагерь через двадцать
дней, в противном случае эти четыре тысячи пленных не будут вам
возвращены.
Помолчав минуту, Спартак добавил:
— Я мог бы заказать это оружие в соседних городах, но на это
уйдет слишком много времени, а мне необходимо как можно ско-
1>ее полностью вооружить еще два легиона рабов, пришедших за
последние дни, и...
— ...и именно поэтому, — ответил разгневанный посол, —
пленные останутся у тебя, а оружия ты не получишь. Мы римляне,
и Геркулес Мусагет и Аттилий Регул научили нас своими деяния-
ми, что даже ценою любых жертв никогда не следует делать того,
что может принести пользу врагу и вред родине.
— Хорошо, — спокойно ответил Спартак, — через двадцать
дней вы мне пришлете требуемое оружие.
— Клянусь Юпитером Феретрийским, — с трудом сдерживая
гнев, воскликнул Руф Ралла, — ты, верно, не понял того, что я
тебе сказал! Ты не получишь необходимого тебе оружия, повторяю
тебе: не получишь! А пленные пусть останутся у тебя.
— Так, так, — нетерпеливо сказал Спартак, — посмотрим.
Изложи мне второе предложение консула Варрона Лукулла. — И
он снова иронически улыбнулся.
Римлянин несколько минут молчал, затем спокойно, почти
мягко и вкрадчиво, произнес:
— Консул поручил мне предложить тебе прекратить военные
действия.
— О! — невольно вырвалось у Спартака. — Интересно, на
каких же условиях?
— Ты любишь и любим одной знатной матроной прославлен-
ного рода, ибо род Валериев происходит от сабинянина Волузия,
пришедшего в Рим с Тацием в царствование Ромула, основателя
Рима, а Волузий Валерий Публикола был первым консулом Рим-
ской республики.
При первых словах Руфа Раллы Спартак вскочил. Лицо его
пылало, глаза горели гневом; затем он понемногу успокоился, хотя
и побледнел, снова сел и спросил у римского посланника:
— Кто это сказал?.. Что об этом может быть известно консу-
лу? Какое дело вам до моих личных дел? Какое они имеют отно-
шение к переговорам о мире, который вы мне предлагаете?..
Услышав эти вопросы, посол смутился; в нерешительности он
произнес несколько односложных слов; наконец, приняв твердое
решение, он быстро и уверенно продолжал:
— Ты любишь Валерию Мессалу, вдову Суллы, и любим ею,
и сенат, чтобы избавить ее от порицания, которое она могла бы
навлечь на себя этой любовью, готов сам просить Валерию стать
твоей женой; когда ты будешь женат на любимой женщине, консул
709
Варрон Лукулл предложит тебе право выбора: пожелаешь ты про-
явить свою доблесть на поле брани — ты отправишься в Испанию
в звании квестора под началом Помпея; предпочтешь спокойную
жизнь под сенью домашних лар* — ты будешь назначен префек-
том в один из городов Африки, по своему выбору. Туда ты смо-
жешь взять с собой и Постумию, дитя твоей греховной связи с
женой Суллы; в ином случае ребенок будет поручен опекунам Фав-
ста и Фавсты, других детей диктатора, и ты потеряешь не только
право называть ее дочерью, но и всякую надежду на то, что ког-
да-нибудь сможешь обнять ее.
Спартак встал; левую руку он поднял на уровень подбородка,
а правой приглаживал бороду; на губах его играла насмешливая
улыбка, глаза горели гневом и презрением, он не сводил их с по-
сла, внимательно слушая все, что тот говорил. Даже когда римля-
нин умолк, гладиатор продолжал смотреть на него в упор, време-
нами покачивая головой и постукивая правой ногой.
Молчание длилось долго, наконец Спартак спокойно и тихо
спросил:
— А мои товарищи?
— Войско гладиаторов должно быть распущено: рабы должны
вернуться в эргастулы1 2, а гладиаторы в свои школы.
— И... всему конец? — произнес Спартак, медленно выгова-
ривая каждое слово.
— Сенат забудет и простит.
— Покорно благодарю! — насмешливо воскликнул Спар-
так. — Как добр, как великодушен и милостив сенат!
— А разве не так? — надменно ответил Руф Ралла. — Сенат
должен был бы приказать распять всех мятежных рабов, а он про-
щает их; неужели этого недостаточно?
— О! Даже слишком... Сенат прощает врага вооруженного, и
к тому же победителя... Действительно достойный и невиданный
пример несравненного великодушия!
Он умолк на мгновение, потом с горечью произнес:
— Итак, восемь лет моей жизни, все мои способности, все
душевные силы я отдал святому, правому и благородному делу; я
бесстрашно шел навстречу всем опасностям; я призвал к оружию
шестьдесят тысяч моих товарищей по несчастью, я вел их к победе,
а теперь в одно прекрасное утро я скажу им: «То, что вам казалось
победой, — не что иное, как поражение, свободы нам не завое-
вать; возвращайтесь к своим господам и снова протяните руки,
чтобы их заковали в привычные цепи». Но почему же, почему?
1 Лары. — Римляне верили, что душа человека не умирает вместе с телом, а
продолжает жить в доме, принимая участие в судьбе семьи. Эти души умер-
ших предков назывались ларами, или манами, а также пенатами. Лары счита-
лись гениями — покровителями семьи. Не только каждая семья, но и каждая
местность имела своего лара.
2 Эргастул, или эргастерий, — ремесленная мастерская, где использовался труд
рабов.
710
— Значит, ты не ценишь чести, которую оказывают тебе, вар-
вару; из низкого рудиария ты превратишься в римского квестора
или префекта; кроме того, тебе будет дозволено жениться на знат-
ной римской матроне.
— Так велико могущество сената римского? Он распоряжает-
ся не только всей землей, но даже чувствами людей, живущих на
ней?
Оба умолкли; затем Спартак спокойно спросил Руфа Раллу:
— А если гладиаторы, несмотря на мои советы и уговоры, не
пожелают разойтись?
— Тогда... — медленно и нерешительно произнес римский
патриций, опустив глаза и перебирая руками конец своей тоги, —
тогда... такому опытному полководцу, как ты._.. который, в конце
концов, только для блага этих несчастных... не может не предста-
виться... ему всегда представится случай... отвести войска... в ме-
ста...
— ...где консул Марк Теренций Варрон Лукулл, — продол-
жал Спартак, вдруг страшно побледнев; его гневные и полные не-
нависти глаза придавали лицу выражение жестокости, но говорил
он сдержанно и спокойно, —будет ждать их со своими легионами;
он окружит их, они неизбежно сдадутся ему без всякого шума, и
консул даже сможет приписать себе честь этой легкой, заранее
устроенной победы. Не правда ли?
Римлянин еще ниже опустил голову и не произносил ни слова.
— Не правда ли? — воскликнул Спартак громким голосом,
который вызвал дрожь у Руфа Раллы.
Посол окинул взглядом Спартака. Вождь гладиаторов был так
гневен, в его глазах сверкала такая ненависть, что римлянин не-
вольно отступил на шаг.
— О, клянусь всеми богами Олимпа, — произнес фракиец
гордо и с угрозой, — благодари богов, покровительствующих тебе,
за то, что низкий и презренный гладиатор умеет уважать права
другого, что гнев, охвативший меня, не затемнил моего рассудка
и я не позабыл, что ты явился ко мне в качестве посла... Ты
пришел предложить мне измену, низкую и бесчестную, как твой
сенат, как твой народ, измену самую позорную и гнусную!.. Ты
старался коснуться самых сокровенных тайников души моей!.. Ты
пытался прельстить человека, возлюбленного, отца, чтобы обма-
ном добиться своей цели там, где ты не мог одержать победу силой
своего оружия.
— О варвар, —воскликнул с негодованием Руф Ралла, отсту-
пая на несколько шагов и не сводя глаз со Спартака, — ты, ка-
жется, забыл, с кем говоришь!
— Это ты, римский консул Марк Теренций Варрон Лукулл,
бесчестный и низкий, — это ты позабыл, где находишься и с кем
говоришь! О, ты думал, что я не узнал тебя? Ты пришел сюда под
вымышленным именем, тайком, обманом, чтобы попытаться со-
711
вратить меня, ты судил по себе, а поэтому считал и меня способ-
ным на те низости, на которые способен ты, о подлейший из лю-
дей! Уходи... возвращайся в Рим... собери новые легионы и при-
ходи сражаться со мной в открытом поле; там, если ты посмеешь
стать со мной лицом к лицу, как стоишь сейчас, я дам тебе достой-
ный ответ на твои подлые предложения.
— И ты надеялся или еще надеешься, бедный глупец, —про-
изнес с величайшим презрением консул Варрон Лукулл, — что
долгое время сможешь противостоять натиску наших легионов, ты
льстишь себя надеждой одержать полную победу над могуществен-
ным Римом, которому всегда сопутствует счастье?
— Я надеюсь вывести эти толпы несчастных рабов на их ро-
дину, и там, в наших краях, я хочу поднять восстание всех угне-
тенных народов против их угнетателей и надеюсь положить конец
вашему проклятому господству.
Повелительным жестом правой руки Спартак приказал консу-
лу удалиться.
Консул Варрон Лукулл с достоинством завернулся в свою тогу
и, уходя, сказал:
— Увидимся на поле брани.
— Да устроят так боги... только не верю я этому...
И когда Теренций направился по дороге, которая шла ниже
претория, Спартак окликнул его и сказал:
— Выслушай меня, римский консул... Так как мне известно,
что те немногие из моих солдат, которые попали в ваши руки во
время этой войны, были все распяты, и так как я вижу, что вы,
римляне, не признаете за нами, гладиаторами, человеческих прав,
то я предупреждаю тебя: если через двадцать дней я не получу вот
здесь, в моем лагере, оружие и доспехи, которые мне требуются,
четыре тысячи ваших солдат, попавших ко мне в плен под Фунди,
также будут распяты нами.
— Как!.. Ты посмеешь?.. — произнес консул, побледнев от
гнева.
— Все дозволено по отношению к таким людям, как вы, для
которых нет ничего святого, нет ничего, к чему бы они питали
уважение... Бесчестье за бесчестье, убийство за убийство, резня за
резню, кровь за кровь — вот как с вами надо поступать. Иди!
И он приказал консулу удалиться.
На призыв Спартака прибежали декан и гладиаторы, ранее
сопровождавшие посла и его слуг; фракиец приказал им проводить
их всех до ворот лагеря.
Оставшись один, Спартак долго ходил взад и вперед перед
своей палаткой, то ускоряя, то замедляя шаги, погруженный в
самые мрачные и скорбные думы.
Некоторое время спустя он призвал к себе Крикса, Граника и
Эномая и сообщил им о посещении лагеря Теренцием Варроном
Лукуллом, о предложениях, сделанных ему, за исключением тех,
712
которые касались его сокровенной тайны — любви к Валерии.
Товарищи одобрили действия своего вождя, они восхищались бла-
1'ородством души Спартака и его великодушным самоотречением.
Они ушли от него, преисполненные еще большей любовью и ува-
жением к своему доблестному другу и верховному вождю.
Спартак направился в свою палатку, когда уже стало темнеть;
он поговорил с Мирцей, которая, видя, что брат задумчив и хмур,
начала хлопотать вокруг него, желая отвлечь от мрачных мыслей.
Потом он удалился в ту часть своей огромной палатки, построен-
ной для него солдатами, где находилось его ложе из свежей соло-
мы, покрытое несколькими бараньими шкурами.
Сняв с себя панцирь и оружие, которые носил весь день, не
снимая, Спартак лег и долго ворочался с боку на бок, тяжело
вздыхая; уснул он очень поздно, забыв потушить светильник из
обожженной глины, в котором еще горел фитиль.
Он проспал, вероятно, часа два, сжимая во сне медальон, по-
даренный ему Валерией, который всегда носил на шее, как вдруг
его разбудил длительный, горячий поцелуй в губы. Он проснулся,
сел на постели и, повернув голову в ту сторону, откуда ему послы-
шалось прерывистое дыхание, воскликнул:
— Кто это?.. Кто здесь?..
У его ложа стояла на коленях красавица Эвтибида; ее густые
рыжие косы были распущены по плечам, она умоляюще сложила
свои маленькие руки, прошептав:
— Пожалей, пожалей меня... Спартак, я умираю от любви к
тебе!
— Эвтибида! — воскликнул пораженный вождь гладиаторов,
сжимая в руке медальон. —Ты... ты здесь?.. Зачем?..
— Уже много-много ночей, — произнесла тихо девушка, дро-
жавшая словно лист, — вот в этом углу, — и она указала рукой
на угол, — я жду, пока ты уснешь, потом становлюсь на колени
у твоего ложа, созерцая лицо твое, такое величественно прекрас-
ное. Я поклоняюсь тебе и плачу в тишине, ибо я боготворю тебя,
Спартак, поклоняюсь тебе, как поклоняются богам; уже более пя-
ти лет, пять долгих, как вечность, лет я люблю тебя без всякой
надежды, как безумная, как одержимая, отвергнутая тобой. На-
прасно старалась я изгнать твой образ из моей памяти... он вре-
зался в нее огненными письменами; напрасно старалась я предать
забвению свою великую страсть. Я напрасно искала душевного по-
коя, избегая тех мест, где я узнала тебя, но и в Греции ты был
передо мной, как и в Риме; даже места, где я родилась, даже
воспоминания невинной юности моей, звук родной мне речи —
ничто, ничто не могло изгнать тебя из моего сердца... Я люблю
тебя, я люблю тебя, Спартак, и любовь мою не в силах выразить
человеческая речь... Сила моей любви так велика, что она бросила
к твоим ногам такую женщину, как я, у ног которой были знаме-
нитейшие мужи Рима! О, сжалься надо мной, не отталкивай меня,
713
Я буду твоей служанкой, рабыней... только не отталкивай меня,
молю тебя. Если ты снова отвергнешь меня, то заставишь меня
решиться на все... даже на самые ужасные, самые страшные пре-
ступления!
Так в волнении молила влюбленная девушка. Она схватила
руку Спартака и покрывала ее горячими поцелуями. От этого не-
удержимого потока слов и поцелуев лицо Спартака то вспыхивало,
то становилось белее полотна, и тогда он сжимал в руке медальон,
в котором были волосы Валерии и Постумии.
Он сделал над собой усилие и, мягко освободив свою руку из
сжимавшей ее руки Эвтибиды, ласково, стараясь быть спокойным,
почти отечески сказал ей:
— Успокойся... успокойся... безумная ты девушка... Я люблю
другую... божественно прекрасную женщину... она мать моего ре-
бенка... Знай, что у Спартака только одна вера, и так же как вся
душа моя отдана делу угнетенных и я живу для него и умру за него,
так и люблю я только одну женщину и никогда не полюблю дру-
гую... Прогони всякую мысль обо мне из своей разгоряченной го-
ловы... не высказывай мне чувств, которых я не разделяю, не
говори мне о любви, которую я не могу питать к тебе...
— Ах, клянусь божественными эриниями, —воскликнула Эв-
тибида, которую при последних словах Спартак слегка отстранил
от себя, — это Валерия, проклятая Валерия, это она неизменно
похищает у меня твою любовь!
— Женщина! — воскликнул возмущенный Спартак, и лицо
его стало мрачным и грозным.
Эвтибида замолчала, ломая руки. Вождь гладиаторов, сдержав
гнев, произнес через минуту более спокойно, но не менее строго:
— Уходи из моей палатки и никогда больше не появляйся
здесь. Завтра ты отправишься с другими контуберналами в штаб
Эномая: моим контуберналом ты больше не будешь.
Гречанка, опустив голову и с трудом сдерживая рыдания, мед-
ленно вышла из палатки, в то время как Спартак, открыв медаль-
он, поднес его к губам и покрыл поцелуями хранившиеся в нем
пряди волос.
Глава шестнадцатая
ЛЕВ У НОГ ДЕВУШКИ. —
ПОСОЛ, ПОНЕСШИЙ НАКАЗАНИЕ
Эвтибида была женщиной незаурядной. Но ум ее всегда был
подчинен порывам страсти, а страсти всегда были неумеренными,
и нередко все доводы рассудка уничтожались бурным полетом ее
безудержной фантазии. Одаренная необычайной энергией, так не
соответствовавшей ее хрупкому и изящному сложению, гречанка
была скорее похожа на юную девушку, чем на женщину. Читатель
уже знает, что с самого раннего возраста она утратила два самых
лучших качества женщины: стыдливость и способность отличать
добро от зла.
Она не умела сдерживать свои желания и добивалась того, чего
хотела, любыми средствами: для нее главным было достижение
желаемого. С непоколебимым упорством шла она к намеченной
цели, и благодаря невероятной силе воли ей всегда удавалось удов-
летворять свои желания.
Богатая, избалованная поклонением наиболее знаменитых ще-
голей и богатых патрициев, она увидела Спартака во всем блеске
его красоты, храбрости, отваги, победителем в кровопролитной
схватке на арене цирка, как раз в тот момент, когда ничто в жизни
уже не прельщало ее и она изверилась в возможности счастья.
Эвтибида увидела Спартака и увлеклась им; ей казалось, что она
без особого труда сможет удовлетворить свой каприз. А может
быть, это была и любовь — Эвтибида на первых порах сама не
знала и не понимала того чувства, которое почти помимо воли
влекло ее к этому храброму гладиатору.
Когда же возникли непредвиденные препятствия, когда она
убедилась, что Спартак равнодушен к ее чарам, которые покорили
столько сердец, когда она узнала, что другая женщина оспаривает
у нее власть над любимым человеком, безумная ревность воспла-
менила воображение гречанки, кровь забурлила в ее жилах, сердце
затрепетало, как еще никогда не трепетало, и, как мы уже видели,
ее каприз превратился в безудержную страсть; страсть этой испор-
ченной, полной энергии и решительной женщины вскоре достигла
наивысшей своей точки.
Она хотела забыть этого человека, но ничто не могло вытес-
нить Спартака из ее сердца. Эвтибида отправилась путешество-
вать, побывала в родной Греции, поразила своей красотой Коринф
и Афины, но неразделенная страсть сопутствовала ей повсюду, ме-
шала жить. Тогда она решила снова попытаться овладеть душой
гладиатора, ставшего теперь грозной силой, исполином, подняв-
шим знамя борьбы угнетенных против владычества Рима.
Прошло четыре года. Спартак мог забыть Валерию. И Эвтиби-
да подумала, что теперь пришло время, когда она может всецело
715
предаться своей любви к фракийцу. Гречанка продала все свои
драгоценности, собрала все свои богатства и отправилась в лагерь
гладиаторов. Она решила с безграничной преданностью восточной
рабыни посвятить себя служению человеку, который зажег в ее
душе такую сильную любовь.
Бели бы Спартак ответил на ее чувство, она была бы счастлива
и .— кто знает? — может быть, стала бы добродетельной женщи-
ной. Она чувствовала себя способной на любой честный и смелый
поступок, лишь бы снискать любовь человека, который в ее глазах
принял теперь блистательный образ полубога.
Она ждала, она надеялась, и она обманулась в своих ожида-
ниях... Второй раз Спартак отверг ее. Эвтибида вышла из палатки
вождя гладиаторов с искаженным лицом, в слезах; глаза ее свер-
кали гневом, лицо залил румянец стыда от пережитого унижения.
Сначала она шла, ничего не замечая, по затихшему лагерю,
охваченная глубоким волнением. Она шла словно ощупью, споты-
каясь о подпорки палаток и ударяясь о столбы веревочных загоро-
док для лошадей, и наконец, сама не зная почему, очутилась у
частокола. Мысли Эвтибиды текли беспорядочно, в воспаленном
мозгу не было ни ясного представления о собственных пережива-
ниях, ни правильного восприятия внешнего мира. Она сознавала
лишь, что страдания ее ужасны и она жаждет мести, мести беспо-
щадной и кровавой.
Утренний ветерок, свежий и чистый, пронизывал тело Эвтиби-
ды, холодил руки и плечи и постепенно вывел ее из состояния
какого-то оцепенения, призвав к действительности. Эвтибида за-
вернулась в свой пеплум, осмотрелась кругом, как будто придя в
себя после бреда или обморока, пытаясь собрать мысли и понять,
где она находится. Наконец она сообразила, что стоит среди пала-
ток восьмого легиона, и постаралась попасть самым коротким пу-
тем на Квинтанскую улицу, а оттуда, идя по дороге, которая отде-
ляла расположения шестого легиона от пятого, вышла к своей
палатке.
Эвтибида остановилась, подняв свои зеленые, искрившиеся
гневом глаза к небу, и мысленно с глубокой ненавистью в душе
поклялась всеми богами неба и ада отомстить за оскорбление и
унижение, перенесенные ею, и дала обет принести в жертву фу-
риям-мстительницам и подземным богам голову Спартака.
На следующий день Спартак, который с того момента, как
окружил под Фунди лагерь претора Анфидия Ореста, постановил,
чтобы у Граника, Крикса и Эномая было по четыре контубернала
для связи между ними, сообщил Эномаю, что посылает ему для
услуг одного из своих контуберналов.
.Эномай этому не удивился, но как велико было его изумление,
когда он увидел перед собой Эвтибиду. Он не раз любовался кра-
сотой ее лица и стройностью стана, но никогда не разговаривал с
ней, считая гречанку возлюбленной Спартака.
716
— Как!.. Ты?.. — воскликнул пораженный германец. — Это
тебя Спартак направляет ко мне контуберналом?
— Да, именно меня! — ответила девушка; на ее бледном лице
отражались забота и глубокая печаль. — Почему ты так удивлен?
— Почему... почему... Я думал, что ты Спартаку очень доро-
га...
— О! — ответила с горькой усмешкой девушка. — Спартак
человек добродетельный и думает только о нашей победе.
— Ну, это не могло помешать ему разглядеть, что ты красивая
девушка, самая прекрасная из тех, которые вдохновляли резец
скульпторов, самая прекрасная из всех родившихся под солнцем
Греции.
Красота Эвтибиды настолько поразила Эномая, что медведь
сразу стал ручным и грубый дикарь вдруг превратился в учтивого
человека.
— Надеюсь, ты не вздумаешь объясняться мне в любви! Я
пришла сюда бороться с нашими угнетателями; во имя этого свя-
того дела я пренебрегла богатством, жизнью в роскоши и удоволь-
ствии. Учись у Спартака быть воздержанным и скромным.
Надменно произнеся эти слова, она повернулась спиной к Эно-
маю и направилась к стоявшей рядом палатке, в которой жили его
контубернал ы.
— Клянусь божественной красотой Фреи, матери всего суще-
го, эта девушка не менее прекрасна и горда, чем самая гордая и
прекрасная из валькирий! — воскликнул Эномай, пораженный
красотой и поведением гречанки; неожиданно для самого себя он
стал думать с несвойственной ему нежностью о прелестной фигур-
ке и очаровательном личике девушки.
Нетрудно догадаться о том, что задумала Эвтибида: она решила
увлечь сурового германца. Кто бы мог сказать, какую цель она
преследовала? Очевидно, любовь германца к Эвтибиде должна бы-
ла иметь какое-то отношение к планам мести, замышляемой гре-
чанкой.
Как бы то ни было, такой женщине, как Эвтибида, красивой
и обаятельной, владеющей всеми тайнами обольщения, нетрудно
было в короткое время полностью завлечь в свои сети грубого и
простодушного Эномая. Вскоре она безраздельно властвовала над
ним.
Тем временем в лагере под Венусией Спартак неутомимо обу-
чал военному искусству два новых легиона. Ровно через восемнад-
цать дней после свидания и беседы с консулом Марком Теренцием
Варроном Лукуллом для этих легионов были доставлены в лагерь
гладиаторов десять тысяч панцирей, щиты, мечи и дротики, затре-
бованные в обмен на четыре тысячи пленных, которые были пол-
ностью разоружены и отправлены в Рим.
Как только два последних легиона получили оружие, один из
них, одиннадцатый, состоявший из галлов, был придан к четырем,
717
которыми командовал Крикс, а другой, состоявший из фракийцев,
был отдан под командование Граника. Спартак оставил лагерь в
Венусии и малыми переходами двинулся в Апулию. Сначала он
отправился в Барий, а затем подошел к стенам Брундизия, самого
значительного и важного военного порта римлян на Адриатическом
море. Во время этого перехода, длившегося два месяца, не про-
изошло ни одной сколько-нибудь значительной стычки между рим-
лянами и гладиаторами, так как стычками никак нельзя было
назвать слабое, легко преодолеваемое сопротивление, которое ока-
зывали армии Спартака некоторые города.
В конце августа Спартак, отойдя от превосходно укрепленного
Брундизия, в который он даже не пытался вступить, расположился
лагерем близ Гнатии, в хорошо укрепленном месте, которое он, по
своему обыкновению, укрепил еще более, окружив его широкими
рвами. Фракиец решил перезимовать в этой провинции, где пло-
дородная почва, прекрасные пастбища и обилие скота обеспечива-
ли его войско продовольствием.
В то же время вождь гладиаторов подолгу обдумывал, что сле-
довало бы сделать, чтобы начатая им война приняла более реши-
тельный характер. После зрелых размышлений он созвал своих
военачальников на секретное военное совещание; там долго обсуж-
дался вопрос о том, что надо предпринять; по всей вероятности,
были приняты важные решения, но в лагере гладиаторов никому
не удалось узнать эту тайну.
Ночью, после совещания, закончившегося поздно, Эвтибида
сняла с себя доспехи, завернулась в пеплум и села на скамью внут-
ри своей палатки.
Небольшой медный светильник опускался со столба, поддер-
живавшего палатку, и слабо освещал ее.
Эвтибида была бледна, ее мрачный и злой взгляд был устрем-
лен на вход в палатку; она как будто машинально направила туда
свое внимание, тогда как голову ее наполняли совсем иные, глу-
бокие размышления. Внезапно она вскочила и, напрягая слух, ста-
ла прислушиваться. Глаза ее вдруг загорелись от радости: шум
шагов доносился все явственнее и, казалось, подтверждал приход
того, кого она ждала и желала видеть.
Вскоре на пороге палатки показалась огромная фигура Эно-
мая, которому пришлось наклонить голову, чтобы проникнуть в
храм Венеры, как он в шутку называл палатку Эвтибиды.
Приблизившись к гречанке, гигант стал перед ней на колени
и, взяв обе ее руки, поднес их к губам.
— О моя божественная Эвтибида! — произнес он.
Стоя на коленях, Эномай все же был на голову выше девушки,
сидевшей на скамье; только присев на корточки, он мог взглянуть
своими маленькими черными глазками в лицо красавицы.
Две эти головы являли необычайный контраст: правильные
черты лица и белизна кожи Эвтибиды еще сильнее подчеркивали
718
грубость черт и землисто-смуглый цвет лица Эномая, а его вскло-
коченные волосы и взъерошенная каштанового цвета борода еще
сильнее оттеняли красоту рыжих кос красавицы гречанки.
— Долго продолжалось совещание? — спросила Эвтибида,
глядя доброжелательно и ласково на огромного германца, простер-
того у ее ног.
— Да, долго... к сожалению, чересчур долго, — ответил Эно-
май. — Уверяю тебя, мне так наскучили эти совещания! Я солдат,
и, клянусь молниями Тора, не по душе мне эти собрания.
— Но ведь и Спартак тоже человек действия, и если к его
храбрости прибавить осторожность, то это будет только способст-
вовать торжеству нашего дела.
— Так-то оно так... я не отрицаю этого... но я предпочел бы
идти прямо на Рим.
— Безумная мысль! Только когда у нас будет армия в двести
тысяч, мы сможем сделать такую смелую попытку.
Оба умолкли. Эномай смотрел на гречанку с выражением та-
кой преданности и нежности, на которую, казалось, не был спосо-
бен этот неуклюжий человек с огромными руками и ногами. Эвти-
бида старалась выказать пылкие чувства, которые она, конечно,
не могла испытывать, и притворно нежным взглядом смотрела на
простодушного германца.
— И вы обсуждали серьезные и важные дела на сегодняшнем
совещании? —как бы между прочим, рассеянно спросила гречан-
ка.
— Да... серьезные и важные... так они говорят... Спартак, и
Крикс, и Граник...
— Да, вы, наверное, говорили о планах предстоящих военных
действий?..
— Не совсем так... но то, о чем мы совещались, почти непос-
редственно относится к этому. Мы обсуждали... ах да, —восклик-
нул он, сразу спохватившись, — мы ведь связали друг друга свя-
щенной клятвой не разглашать того, что там обсуждалось. А я-то,
даже сам того не замечая, чуть все не выболтал.
— Ведь не врагу же ты сообщаешь о своих планах... я наде-
юсь.
— О моя обожаемая Венера!.. Неужели ты могла подумать,
что если я не рассказываю тебе о наших решениях, то только
потому, что не доверяю тебе!
— Этого бы еще не хватало! — воскликнула возмущенная
гречанка. — Клянусь Аполлоном Дельфийским, этого еще не хва-
тало! Неужели после того, как я отдала делу угнетенных все мои
богатства, принесла в жертву все преимущества жизни среди рос-
коши и из слабой девушки превратилась в борца за свободу, ты
или кто-либо другой осмелится усомниться в моей преданности?
— Да избавит меня Один!.. Верь мне, что я не только бого-
творю твою красоту, но и высоко чту благородство и твердость
719
твоего духа... Я настолько уважаю тебя, что, несмотря на данную
клятву, я хочу сообщить тебе о...
— Нет, нет, ни за что! — сказала девушка, делая вид, что она
еще больше рассержена. — Какое мне дело до ваших тайн? Я о
них ничего не хочу знать...
— Ну вот, ты опять, по обыкновению, сердишься на меня...
За что ты на меня обиделась?.. О моя обожаемая!.. — смиренно
произнес Эномай, и в его голосе чувствовались слезы. — Выслу-
шай меня, прошу тебя... Знай, что...
— Замолчи, замолчи! Я не хочу, чтобы ты нарушил клятву и
поставил под угрозу наше дело, — с иронией сказала гречанка. —
Если бы ты верил мне... уважал меня... любил, как говоришь...
если бы я была для тебя, как ты для меня, частью меня самой...
ты понял бы, что твоя клятва обязывала тебя держать все, что
говорили, в тайне от всех, но не от меня... если я, по твоим сло-
вам, душа твоей души и все помыслы твои обращены ко мне... Но
ты не любишь меня любовью чистой, преданной, безграничной,
делающей человека рабом любимого... ты любишь во мне только
мою проклятую красоту, а любви искренней, глубокой у тебя нет...
Я разочаровалась... это было только мечтой...
В голосе Эвтибиды слышались дрожь, волнение, слезы, и на-
конец девушка разразилась «безудержными* притворными рыдани-
ями.
Впечатление, произведенное кокетством и всеми ухищрениями
Эвтибиды, было как раз то, какого она и ожидала; за последние
два месяца она не раз испытывала на Эномае силу своих чар.
Гигант был вне себя. Встревоженный, бормоча бессвязные сло-
ва, он бросился целовать ноги девушки, стал просить у нее проще-
ния, клялся, что никогда ни в чем не мог подозревать ее; горячо
и искренне уверял ее в том, что, с тех пор как он узнал ее, он
любит и обожает ее как нечто для него священное, боготворит, как
боготворят богов. И, так как гречанка продолжала сердиться, го-
воря, что она не желает знать никаких чужих секретов, германец
стал заклинать ее всеми богами своей религии и начал горячо про-
сить девушку выслушать его, уверяя, что теперь и впредь, какой
бы клятвой он ни был связан, он всегда будет поверять ей все, так
как она душа души его и жизнь его жизни.
И он вкратце рассказал девушке все, что обсуждали начальни-
ки гладиаторов. Он сообщил, что после высказанных соображений
о необходимости иметь на своей стороне часть патрициев и рим-
ской молодежи, обремененной долгами, жаждущей перемен и мя-
тежно настроенной, было решено завтра же отправить надежного
гонца к Каталине с просьбой принять командование над войском
гладиаторов; выполнить это поручение взялся Руталий.
Несмотря на то что германец поведал все тайны Эвтибиде, что
и было целью всех ухищрений и уловок гречанки, она продолжала
еще некоторое время хмуриться и притворяться недовольной, но
720
— Вот, Эвтибида,.. разве я не раб твой?..
вскоре повеселела и стала улыбаться Эномаю, который простерся
на полу и, поставив маленькие ножки гречанки себе на голову,
сказал:
— Вот, Эвтибида... разве я не раб твой?.. Топчи меня своими
ножками... я повержен в прах... голова моя служит скамьей для
ног твоих...
— Встань... встань, о мой возлюбленный Эномай, — произ-
несла гречанка, голос ее звучал тревожно и робко, между тем как
лицо сияло от радости, а глаза мрачно блестели при виде колосса,
распростертого у ее ног. — Встань, не твое это место. Встань... и
иди сюда, ко мне... ближе, к моему сердцу.
С этими словами она схватила гладиатора за руку и нежно
притянула к себе. Тот вскочил и, обняв девушку, поднял ее на
руки и едва не задушил своими бешеными поцелуями.
Когда Эвтибида могла наконец произнести несколько слов, она
сказала:
— Теперь оставь меня... я должна пойти к моим лошадям,
каждый день я проверяю, задал ли им корму и позаботился ли о
них Зенократ... Увидимся позже... когда все в лагере утихнет. По-
мни, никто не должен знать о нашей любви, никто... в особенности
Спартак!
Германец послушно опустил ее на землю и, в последний раз
крепко и горячо поцеловав, вышел первым и направился к своей
палатке, расположенной недалеко от палатки Эвтибиды.
Через несколько минут вышла и гречанка. Она направилась в
палатку, где рядом с ее лошадьми находились двое ее верных слуг,
безгранично ей преданных. Она размышляла про себя:
«Да, да!.. Задумано недурно... недурно: призвать Катилину,
чтобы он возглавил шестьдесят тысяч рабов!.. Это значило бы об-
лагородить армию и самое восстание... За Кати л иной пошли бы
все самые знатные и отважные римские патриции... возможно,
восстали бы и тибрские плебеи... и восстание рабов, которое не-
минуемо будет подавлено, превратилось бы в серьезную граждан-
скую войну, следствием которой явилось бы, по всей вероятности,
полное изменение государственного строя... Нечего надеяться на
то, что влияние Спартака поколеблется, если Каталина станет
вождем: Катилина слишком умен, он поймет, что без Спартака ему
не справиться с этими дикими толпами гладиаторов... О нет, нет,
это в мои планы не входит... и доблестный и добродетельный Спар-
так ничего этим не добьется!»
Так размышляя, Эвтибида дошла до палатки своих верных
слуг; там, отозвав Зенократа в сторону, она вполголоса по-грече-
ски долго и оживленно разговаривала с ним.
Ранним утром следующего дня тот, кто находился бы на кон-
сульской дороге Гнатии, которая ведет от Брундизия к Беневенту,
увидел бы стройного и сильного юношу в обыкновенной тунике из
простой и грубой шерсти; на его плечи была накинута широкая
722
темная пенула, на голове надета меховая шапка. Юноша ехал вер-
хом на гнедом апулийском коне, который шел рысью по дороге от
Гнатии в сторону Бария. И если бы кто-нибудь встретился с ним
и обратил внимание на открытое смуглое лицо юноши, на его до-
вольный, спокойный и непринужденный вид, то по одежде и внеш-
ности принял бы его за местного зажиточного земледельца, на-
правляющегося по своим делам на рынок в Барий.
Три часа спустя путник прибыл на почтовую станцию, распо-
ложенную примерно на полпути между Гнатией и Барием; там он
остановился, чтобы дать передышку своему коню и немного под-
крепиться самому.
— Привет тебе, друг мой, — обратился он к слуге хозяина
станции, пришедшему принять его коня.
Юноша соскочил с лошади и добавил, обращаясь к толстому
краснощекому мужчине, появившемуся в этот момент на пороге
дома:
— Да покровительствуют боги тебе и твоему-семейству!
— Да хранит тебя Меркурий во время твоего путешествия! Ты
желаешь отдохнуть и подкрепиться после долгого пути? Судя по
усталости твоего благородного красавца апулийца, ты издалека.
— Он уже шесть часов в пути, — ответил путешественник и
тут же добавил: — Тебе нравится мой апулиец? Не правда ли,
хороший конь?
— Клянусь крыльями божественного Пегаса, такого красавца
не часто увидишь!
— Эх, бедняга! Кто знает, каким он будет через месяц! —
произнес со вздохом путешественник, входя в дом хозяина стан-
ции.
— Почему же? — спросил тот, следуя за своим гостем.
Он тотчас же предложил путешественнику сесть на скамью за
один из трех столиков, стоявших вдоль стен зала.
— Не желаешь ли чего-нибудь поесть? — предложил хозяин
станции. — А почему это бедное животное... Не хочешь ли ты
старого формианского, оно может поспорить своим изысканным
вкусом с нектаром Юпитера... А почему твой конь через месяц
будет в таком плохом состоянии?.. Не желаешь ли жареной бара-
нины?.. Барашек нежный и сладкий, как молоко, которым его
кормила мать. Могу тебе предложить также вкусного масла... све-
жего сыра, со слезой, похожей на росу на нежной траве, где пас-
лись коровы, из молока которых он приготовлен... А этот бедный
конь, о котором ты только что говорил...
Путешественник поднял голову и посмотрел с легкой насмеш-
кой на толстого и краснощекого хозяина станции, суетившегося,
хлопотавшего и болтавшего без умолку, не поспевая даже взгля-
нуть на своего гостя. Болтовня хозяина была прервана приездом
нового гостя, соскочившего в этот момент с сильного и горячего
коня, у которого раздувались ноздри, пена покрыла удила, а бока
723
вздымались от частого, прерывистого дыхания: вероятно, коню
пришлось пробежать немалое расстояние.
Новый гость был человек высокий и плотный, с сильно разви-
тыми мускулами, у него было смышленое загорелое безбородое ли-
цо; по одежде его можно было принять за раба или отпущенника,
служившего в какой-нибудь богатой родовитой семье.
— Да сопутствуют тебе боги! — произнес хозяин, обращаясь
к входившему путешественнику. — Да ниспошлют они силы тво-
ему крепкому коню; он, по-видимому, очень сильный, но если ты
заставишь его бежать так и дальше, то он долго не протянет. Из-
далека ли едешь?.. Не желаешь ли присесть и подкрепиться? Не
угодно ли тебе отведать жареного барашка? Барашек такой неж-
ный, как травка, на которой, паслась его мать... Путь твой был
такой длинный и ты так мчался... ты, видимо, едешь издалека...
Moiy предложить тебе старого формианского, его не превзойдет
нектар, который подается на трапезе самого Юпитера. Что может
быть лучше чаши крепкого вина после такого долгого пути, а ты
ведь проехал много миль, не правда ли? Потом я дам тебе чудес-
ного масла и сыру... А запах-то у него какой!.. Да садись же, ты,
вероятно, очень устал...
— От твоей болтовни!.. Да, признаюсь, она мне надоела, кля-
нусь Сатурном! — в нетерпении резко ответил новый путник.
— Было бы гораздо лучше, если бы ты, вместо того чтобы
набивать наш желудок твоими дурацкими вопросами и восхвале-
ниями яств, которыми собираешься нас потчевать, подал сразу к
столу этого жареного барашка, масло, сыр, вино... — сказал пу-
тешественник, прибывший первым, и, обращаясь к вновь приехав7
шему, спросил его: — Не правда ли?
— Привет тебе, — произнес раб или отпущенник; приветст-
вуя апулийца, он с уважением поднес руки к губам. — Конечно.
С этими словами он сел за средний из трех столов, в то время
как хозяин почтовой станции, закончив приготовления, сказал:
— Сейчас подам!.. И через минуту вы сами сможете судить,
был ли я прав, расхваливая свои кушанья.
И он ушел.
— Хвала Юпитеру всеблагому, великому освободителю, —
сказал апулиец, — за то, что он избавил нас от глупой болтовни
этой плакальщицы.
— Скучнейший человек! — ответил отпущенник.
И разговор двух путешественников на этом прекратился.
В то время как отпущенник, казалось, был погружен в свои
мысли, апулиец разглядывал его проницательными глазами, играя
ножом, лежавшим на столе.
Вернулся хозяин и принес каждому на небольшом блюде обе-
щанного жареного барашка, и оба путешественника стали есть с
большим аппетитом. Тем временем хозяин поставил перед каждым
сосуд с пресловутым формианским, и хотя его и не нашли достой-
724
пым трапезы Юпитера, но все же признали недурным, чтобы как-
нибудь оправдать преувеличенные похвалы красноречивого хозяи-
на.
— Итак, — сказал апулиец после недолгого молчания, когда
он покончил с жарким, — я вижу, что тебе нравится моя лошадь,
не так ли?
— Клянусь Геркулесом, нравится ли мне она?.. Конечно, нра-
вится... Настоящий апулиец... стройный, горячий... с слегка при-
поднятыми боками... а ноги у него тонкие, нервные; шея такого
изящного изгиба... Он обладает всеми достоинствами этой породы.
Я больше двадцати лет состою хозяином этой почтовой станции и,
согласитесь сами, должен кое-что понимать в лошадях, и я знаю в
них толк; кроме того, я сам родом из Апулии, мне досконально
известны все преимущества и все недостатки наших лошадей.
Представьте себе...
— Дашь ты мне, — спросил, потеряв терпение, апулиец, —
в обмен на мою одну из твоих двадцати лошадей?
— Из сорока, гражданин, из сорока, потому что моя станция
первого, а не последнего разряда, знаешь...
— Ну, так даешь мне одну из твоих сорока, из ста, из тысячи,
которые стоят у тебя на конюшнях? — раздраженно крикнул апу-
лиец. — Да пошлет тебе Эскулапий нарыв на язык!
— Э... вот... скажу я тебе, поменяешь лошадь, которую хоро-
шо знаешь... на другую... хотя и красивую... она как будто и мо-
лодая... да, но я-то ее не знаю... — ответил с плохо скрытым
смущением, почесывая за ухом, хозяин станции, не обращая вни-
мания на ругательства апулийца. — Меня это не очень-то прель-
щает... потому что, должен тебе сказать, лет пять назад со мной
приключился как раз такой случай...
— Я вовсе не желаю уступать тебе лошадь, не променяю я ее
на самую лучшую из твоих: я хочу оставить ее у тебя в залог... Ты
дашь мне одну из своих, чтобы доехать до ближайшей станции: там
я оставлю твою, и возьму другую, и так далее, пока не доеду до...
Тут апулиец остановился и бросил недоверчивый взгляд не на
болтливого хозяина почты, а на молчаливого и почтительного от-
пущенника или раба. Затем закончил свою речь:
— Пока не доеду, куда мне надо... Когда я поеду обратно, я
проделаю то же самое и, приехав к тебе, заберу своего Аякса;
моего гнедого зовут Аяксом.
— Ну, уж о нем ты не беспокойся. Ты его найдешь упитан-
ным, сильным; я знаю, как надо ухаживать за лошадьми... Ты не
сомневайся. Но, вот видишь, я сразу догадался, что ты спешишь й
что ехать тебе далеко... Наверное, в Беневент?
— Может быть, — улыбаясь, ответил апулиец.
— Или, может быть, даже в Капую?
— Может быть.
— Кто знает, может быть, тебе надо ехать даже и в Рим?
725
— Может быть.
Оба замолчали.
Апулиец, оказывавший честь маслу и сыру, принесенным хо-
зяином, продолжал улыбаться, глядя на добродушного болтуна,
который был разочарован и недоволен, потому что остался в дура-
ках от всех этих «может быть», ничуть не удовлетворявших его
любопытство.
— Ну, что же ты молчишь? — спросил путешественник. —
Может быть, я еду в Корфиний, Аскул, Камерин, в Сену галльских
сенонов, в Равенну?.. А отчего бы мне не поехать также в Фале-
рии, Сполетий, Хиос, Кортону, Арретий, Флоренцию? В страну
галльских боийев или к лигурийцам? Почему бы мне не...
— Да сопутствует тебе великий Юпитер! Не смеешься ли ты
надо мной? — спросил сконфуженный хозяин станции.
— Я пошутил, — ответил апулиец, добродушно улыбаясь и
подавая хозяину чашу, наполненную формианским вином. — Вы-
пей из чаши дружбы, не обижайся на меня, когда я шучу и раз-
жигаю твое любопытство. Ты, по всей видимости, человек хоро-
ший... только болтун и излишне любопытен...
— Но не ради дурного, — ответил добродушный хозяин, —
и, клянусь всеми богами неба и преисподней, человек я благоче-
стивый и честный, а если я лгу, пусть погибнут от чумы моя жена
и дети!
— Да ты не накликай бедствий, я тебе верю. Пей!
— Желаю тебе счастливого путешествия и благополучия, —
сказал хозяин станции и, отпив из чаши два-три глотка формиян-
ского, передал ее затем апулийцу.
Апулиец чаши не взял, сказав:
— Передай ее теперь другому гостю и выпей сначала за его
здоровье.
И, обратившись к отпущеннику, апулиец добавил:
— Ты, кажется, отпущенник?
— Да, я вольноотпущенный, — почтительно ответил этот мо-
гучего сложения человек, — я из рода Манлия Империозы...
— Знаменитый и древний род, — заметил хозяин стан-
ции. — Один из предков, Марк Манлий Вулсон, был консулом в
двести восьмидесятом году римской эры, а другой...
— Я еду в Рим известить Тита Манлия об убытках, причинен-
ных его вилле близ Брундизия мятежными гладиаторами, явивши-
мися в наши края.
— А, гладиаторы! — вполголоса произнес хозяин станции,
невольно вздрогнув. — Не говорите о них, во имя Юпитера Ста-
тора! Я вспоминаю, какой страх я испытал два месяца назад, когда
они проходили здесь, направляясь в Брундизий...
— Да будут прокляты они и их презренный вождь! — с жа-
ром воскликнул апулиец, сильно стукнув по столу кулаком.
Затем он спросил у хозяина станции:
726
— Они причинили тебе большой ущерб?
— По правде говоря, нет... надо сказать правду... они с ува-
жением отнеслись ко мне и к моей семье... взяли у меня сорок
лошадей... но заплатили за них золотом... Они, правда, не дали
того, что стоили лошади... но ведь... могло быть и хуже...
— В конце концов, — сказал отпущенник, прерывая хозяина
станции, — они могли увести лошадей, не дав тебе ни гроша.
— Конечно! Надо признаться, что эта война, ставшая такой
ужасной, унизительна для римлян, — сказал хозяин станции все
так же испуганно и вполголоса. — О, видели бы вы их, когда они
здесь проходили!.. Неисчислимое войско... Конца не было видно.
А в каком порядке шли легионы!.. Если бы не было кощунством
сравнивать наших славных солдат с этими разбойниками, я бы
сказал, что их легионы ничем не отличались от наших...
— Говори без обиняков, — прервал его отпущенник, —
пусть это будет даже позорным, но надо быть справедливым: Спар-
так великий полководец, — из шестидесяти тысяч рабов и глади-
аторов он сумел создать войско в шестьдесят тысяч храбрых и
дисциплинированных солдат.
— Клянусь римскими богами Согласия! — с негодованием во-
скликнул удивленный апулиец, обращаясь к вольноотпущенни-
ку. — Как! Низкий гладиатор опустошил виллу твоего хозяина и
благодетеля, а ты, негодный, осмеливаешься защищать этого гла-
диатора и превозносить его добродетели?
— Во имя великого Юпитера, не думай так? — почтительно
и смиренно возразил вольноотпущенник. — Я этого не говорил!..
Но я должен сказать тебе, что гладиаторские легионы вовсе не
разорили виллу моего господина...
— Почему же ты только что рассказывал, что едешь в Рим
сообщить Титу Манлию Империозе, владельцу виллы, об ущербе,
понесенном им из-за появления в этих местах гладиаторов?
— Но ущерб, о котором я упомянул, гладиаторы нанесли не
самой вилле и не землям моего господина... Речь идет о пятидесяти
четырех рабах из шестидесяти, обслуживающих виллу: все они
были освобождены гладиаторами, которые предоставили им право
решать, желают ли они следовать за мятежниками и бороться под
их знаменами. И из шестидесяти только шестеро остались на вил-
ле — это были старики и инвалиды; а все остальные ушли в лагерь
Спартака. Ну что ты теперь скажешь? Разве это малый ущерб?
Кто будет теперь работать, кто будет пахать, сеять, подрезать ви-
ноградники, собирать урожай в поместьях моего хозяина?
— К Эребу Спартака и гладиаторов! — гордо и презрительно
произнес апулиец. — Выпьем за то, чтобы их уничтожили, и за
наше процветание!
И, после того как хозяин станции снова выпил за здоровье
вольноотпущенника, последний выпил за благополучие своих собе-
седников и передал чашу апулийцу, который в свою очередь выпил
за благополучие хозяина и вольноотпущенника.
727
Затем апулиец, уплатив по счету, поднялся, собираясь отпра-
виться в конюшни и выбрать там лошадь.
— Подожди минуточку, уважаемый гражданин, — сказал хо-
зяин станции. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь говорил, что добро-
порядочный человек побывал на станции у Азеллиона и не получил
от него гостевой таблички.
И он вышел из комнаты, где остались апулиец и отпущенник.
— Видно, он действительно человек порядочный, — заметил
отпущенник.
— Конечно, — ответил апулиец.
Он стал в дверях, расставив ноги и заложив за спину руки, и
запел излюбленную пастухами и крестьянами Самния, Кампаньи
и Апулии песенку в честь бога Пана.
Вскоре вернулся хозяин почтовой станции и принес деревян-
ную табличку, на которой стояло его имя — Азеллион. Он разде-
лил ее пополам и одну половинку, на которой было написано: «Ли-
он», отдал апулийцу.
— Эта половинка таблички поможет тебе: предъявляй ее хо-
зяевам других почтовых станций, и они будут оказывать тебе все-
возможные услуги, дадут тебе лучших лошадей и прочее, как это
всегда бывало со всеми, у кого была такая половинка моей госте-
вой таблички. Я помню, как семь лет назад здесь проезжал Кор-
нелий Хрисогон, отпущенник знаменитого Суллы...
— От всей души благодарю тебя, — сказал апулиец, преры-
вая Азеллиона, —за твою любезность, и будь уверен, что, несмот-
ря на твою беспрерывную болтовню, Порций Мутилий, гражданин
Гнатии, не забудет твоей доброты и сохранит к тебе чувство иск-
ренней дружбы.
— Порций Мутилий!,. — повторил Азеллион. — Хорошо...
Чтобы не забыть твоего имени, я запишу его в дневник моих вос-
поминаний, написанный на папирусе... ведь здесь ежедневно про-
езжает столько народу... столько разных имен, столько дел... не-
трудно и...
Он ушел, но вскоре снова вернулся, чтобы проводить в конюш-
ни Порция .Мутилия, который должен был там выбрать лошадь.
В эту минуту прибыл еще один путешественник. По его одежде
видно было, что он чей-то слуга; он сам отвел свою лошадь на
конюшню, где в это время находился Порций Мутилий, наблюдав-
ший за тем, как конюх седлал выбранного им коня. Только что
прибывший слуга обратился с обычным приветствием «привет те-
бе» к Порцию и Азеллиону и сам поставил своего коня у одного из
отделений мраморных яслей, расположенных вдоль стены конюш-
ни, снял с него уздечку и сбрую и положил перед ним мешок с
овсом.
В то время как слуга был занят всеми этими хлопотами, в
конюшне появился отпущенник Манлия Империозы; он пришел
посмотреть свою лошадь, стал ласкать ее и незаметно для Порция
728
Мутилия и Азеллиона обменялся быстрым взглядом с вновь при*
бывшим слугой.
Последний, закончив уход за своей лошадью, направился к
выходу, но, проходя мимо отпущенника, сделал вид, будто только
что заметил и узнал его, и воскликнул:
— Клянусь Кастором, — Лафрений!..
— Кто это? — спросил тот, быстро обернувшись. — Креб*
рик?.. Какими судьбами?.. Откуда едешь?
— А ты куда?.. Я еду из Рима в Брундизий.
— А я из Брундизия в Рим.
Эта встреча и восклицания привлекли внимание Порция Му*
тилия, и он стал незаметно наблюдать за слугой и отпущенником.
Однако те заметили, что Мутилий украдкой поглядывает на них и
прислушивается к их разговорам. Они стали говорить вполголоса
и вскоре разошлись, пожав друг другу руку и что-то шепнув один
другому, но недостаточно тихо, так что Порций, сделав вид, будто
собирается уходить, приблизился к ним, как бы не обращая на них
никакого внимания, и услышал следующее:
— У колодца!
Слуга вышел из конюшни, а отпущенник продолжал ласкать
свою лошадь. Вышел и Порций, тихонько напевая песенку глади-
аторов:
Этот кот, весьма ученый,
Хитрый, жизнью умудренный...
Мигом мышь поймал за хвост.
Вольноотпущенник Лафрений тоже напевал какую-то песенку,
но на греческом языке. Как только Порций Мутилий вышел из
конюшни, он сказал Азеллиону:
—- Подожди меня здесь минутку... я скоро вернусь.
И, обойдя дом хозяина станции, он очутился во дворе. Там
действительно оказался колодец, из которого брали воду для поли-
вки огорода; за круглой его стеной спрятался Порций, как раз с
той стороны, которая выходила на огород.
Он не пробыл там и трех минут, как вдруг услышал шаги
человека, приближавшегося с правой стороны дома; почти одно-
временно кто-то подошел и с левой стороны.
— Итак? — спросил Лафрений. (Порций сразу узнал его го-
лос.)
— Мне стало известно, что мой брат Марбик, — быстро и
тихо проговорил другой (Порций догадался, что говорил слу-
га), — ушел в лагерь наших братьев; я убежал от своего хозяина
и направляюсь туда же.
— А я, — тихо сказал Лафрений, — под предлогом, что еду
в Рим сообщить Титу Империозе о бегстве его рабов, на самом деле
еду за своим любимым сыном Гнацием: я не хочу оставлять его в
729
руках угнетателей; а потом вместе с ним я также отправлюсь в
лагерь нашего доблестного вождя.
— Будь осторожен, нас могут заметить: этот апулиец посмат-
ривал на нас так подозрительно...
— Да, я боюсь, что он за нами наблюдает... Привет, желаю
тебе счастья!
— Постоянство!
— И победа!
Порций Мутилий услышал, как слуга и отпущенник быстро
удалились.
Тогда он вышел из своего укрытия и удивленно огляделся вок-
руг. Ему показалось, что это был сон; он сам себя спросил, была
ли это та великая тайна, которую он собирался раскрыть, были ли
это враги, которых он хотел захватить врасплох. И, думая о про-
исшедшем, он покачивал головой и улыбался. Затем он снова стал
прощаться с АзелЛионом. Хозяин без конца кланялся Порцию, же-
лая ему счастливого пути и скорого возвращения, и обещал к тому
времени приготовить великолепное массикское вино, которое за-
тмит нектар Юпитера. Когда же Порций вскочил на коня и, при-
шпорив его, поскакал, направляясь к Барию, Азеллион пробежал
за ним десять — двенадцать шагов и все кричал:
— Доброго пути! Пусть боги сопутствуют вам и хранят вас!..
Ах, как чудесно он скачет!.. Как великолепно он выглядит на моем
Артаксерксе!.. Отличный конь мой Артаксеркс!.. Прощай, прощай,
Порций Мутилий!.. Что и говорить, я полюбил его... и мне жаль,
что он уезжает...
В эту минуту он потерял из виду своего гостя, исчезнувшего за
поворотом дороги недалеко от станции.
Опечаленный Азеллион отправился домой, рассуждая про се-
бя:
«Бесполезно... таков уж я... чересчур добрый».
И он тыльной стороной руки отер слезу, катившуюся по щеке.
А Порций Мутилий, в котором читатели, конечно, уже узнали
свободнорожденного начальника легиона Рутилия, посланного в
Рим гонцом от Спартака к Кати л ине, все время ехал рысью, раз-
мышляя о странном происшествии, и спустя час после наступления
сумерек добрался до Бария, но даже не заехал туда, а остановился
в трактире на дороге в Гнатию. Там он велел отвести на конюшню
Артаксеркса, который действительно оказался резвым и сильным
конем, а затем нашел для себя постель, чтобы отдохнуть до рас-
света.
На следующий день, еще до восхода солнца, Рутилий уже
мчался по дороге в Гнатию, которая вела к Бутунту; на эту стан-
цию он прибыл после полудня, поменял Артаксеркса на вороную
кобылу с кличкой Аганиппа и, немного подкрепившись, поскакал
в Канузий.
Под вечер на полпути между Бутунтом и Канузием Рутилий
заметил на дороге столб пыли; очевидно, впереди ехал какой-ни-
730
будь всадник. Осторожный и предусмотрительный Рутилий при-
шпорил свою Аганиппу и вскоре догнал всадника. Это был не кто
иной, как вольноотпущенник Лафрений, которого Рутилий ветре*
гил на станции Азеллиона, близ Бария.
— Привет!— произнес отпущенник, даже не повернув голо-
вы, чтобы посмотреть, кто его обгоняет.
— Привет тебе, Лафрений Империоза! — ответил Рутилий.
— Кто это? — с удивлением спросил тот, быстро обернув-
шись.
Узнав Рутилия, он произнес, облегченно вздохнув:
— А, это ты, уважаемый гражданин!.. Да сопутствуют тебе
боги!
Благородный и великодушный Рутилий был растроган, узнав
бедного отпущенника, ехавшего в Рим, чтобы похитить своего сы-
на и затем отправиться вместе с ним в лагерь гладиаторов. Он
молча смотрел на него. Ему захотелось подшутить над отпущенни-
ком, и он сказал ему строгим голосом:
— Так ты едешь в Рим, чтобы украсть своего сына из дома
твоих хозяев и благодетелей, а потом убежишь вместе с ним в
лагерь низкого и подлого Спартака!
— Я? Что ты говоришь!.. —пробормотал Лафрений в смуще-
нии; лицо его страшно побледнело, или это только показалось Ру-
тил ию.
— Я все слышал вчера, потому что стоял позади колодца на
станции Азеллиона. Мне все известно, коварный и неблагодарный
слуга!.. В первом же городе, как только мы приедем, я прикажу
арестовать тебя, и ты должен будешь перед претором, под пыткой
признаться в измене.
Лафрений остановил коня; Рутилий также.
— Я ни в чем не сознаюсь, — произнес мрачно и угрожающе
вольноотпущенник Империоза, — потому что я не боюсь смерти.
— Не побоишься даже распятия на кресте?
— Даже распятия... потому что знаю, как освободиться от
этого.
— А как? — спросил, будто бы удивившись, Рутилий.
— Убью такого доносчика, как ты! — воскликнул разъярен-
ный Лафрений; вытащив короткую, но увесистую железную пали-
цу, спрятанную под чепраком лошади, он пришпорил своего коня
и бросился на Рутилия. Тот громко расхохотался и крикнул:
— Остановись, брат!.. Постоянство и...
Лафрений левой рукой остановил лошадь, а правую, которой
он сжимал палицу, поднял вверх и удивленно произнес:
— О?
— ...и?.. — спросил Рутилий, ожидая в ответ от Лафрения
второй части пароля.
— ...и победа! — пробормотал тот, еще не вполне придя в
себя от изумления.
Тогда Рутилий протянул ему руку и три раза нажал указатель-
ным пальцем на ладонь левой руки отпущенника и этим оконча-
731
тельно успокоил его. Сам он теперь был уверен в своем собеседни-
ке и спутнике и не колеблясь признал в нем товарища, также
состоявшего в Союзе угнетенных.
Стемнело. Всадники обнялись и поехали рядом, рассказывая
друг другу о своих невзгодах.
— Ты действительно можешь удивляться, как это я, свобод-
норожденный, продался ланисте в гладиаторы. Знай же, я родился
и вырос в богатстве, но как только надел претексту, тотчас же
погряз в кутежах и расточительстве. А тем временем мой отец
проиграл в кости почти все свое состояние. Мне было двадцать два
года, когда он умер. Долги полностью поглотили все, что он оста-
вил; моя мать и я впали в крайнюю нищету. Меня нужда не испу-
гала, я был молод, силен и отважен, но моя бедная мать... Я
собрал двенадцать или пятнадцать тысяч сестерциев — все, что
осталось от нашего прежнего благосостояния, —присоединил сю-
да то, что выручил, продав себя ланисте, и таким образом обеспе-
чил мою бедную родительницу до глубокой старости... Только во
имя этого я продал свою свободу, которую теперь, через восемь
лет, испытав бесчисленные страдания и опасности, теперь, когда
умерла моя мать, получил возможность обрести снова.
Рутилий закончил свой рассказ дрожащим голосом, несколько
слезинок скатилось по щекам, побледневшим от волнения.
Мрак сгущался. Братья ехали теперь по крутой дороге, по обе
стороны которой тянулся лес; широкие рвы отделяли его от дороги.
Оба всадника продолжали молча путь еще с четверть часа, как
вдруг лошадь Лафрения Империозы, то ли испугавшись тени дере-
ва, отбрасываемой на дорогу, то ли по какой-то другой неизвест-
ной причине, вздыбилась, сделала два-три безумных прыжка и сва-
лилась в ров, тянувшийся вдоль обочины по левой стороне дороги,
которая вела из Бутунта в Канузий.
Услышав крик Лафрения, звавшего на помощь, Рутилий сразу
остановил своего коня, спешился, привязал его за повод к кустар-
нику и, спрыгнув в ров, хотел помочь новому другу.
Но не успел он сообразить, в чем дело, как вдруг почувствовал
сильнейший удар в спину. От этого удара Рутилий свалился и, в
то время как он пытался осмыслить, что происходит, получил вто-
рой удар, в плечо.
Рутилий понял, что попал в ловушку, расставленную ловко и
хитро; он выхватил из-под туники кинжал, но в это время Лафре-
ний молча нанес ему третий удар, в голову. Рутилию удалось при-
подняться, и он с криком бросился на своего убийцу, поражая его
в грудь.
— Презренный, мерзкий предатель!.. Ты не посмел открыто
напасть на меня!
Но тут Рутилий понял, что у убийцы под туникой был панцирь.
Произошла короткая отчаянная схватка между раненым и поч-
ти умирающим Рутилием и Лафрением, сильным и невредимым,
732
который, казалось, растерялся, пораженный мужеством и душев-
ным благородством своего противника. Слышны были только сто*
ны, ругательства, глухие проклятия.
Вскоре послышался шум падающего тела и слабый голос Ру*
тилия:
— О подлое предательство!..
Потом все затихло.
Лафрений наклонился над упавшим и прислушался, желая
убедиться в том, что тот больше не дышит. Затем он поднялся и,
вскарабкавшись на дорогу, стал что-то шептать, направляясь к
лошади Рутилия.
— Клянусь Геркулесом, — вдруг воскликнул убийца, почув-
ствовав, что теряет сознание, — я вижу... Что же это со мной?..
И он зашатался.
— Мне больно, вот здесь... — простонал он слабеющим голо-
сом и поднес правую руку к шее, но тотчас отнял ее. Рука была в
крови.
— О, клянусь богами, он поразил меня... как раз сюда... в
единственное... незащищенное место.
Он зашатался и рухнул в лужу крови, которая била ключом из
сонной артерии.
Здесь, на этой пустынной дороге, среди ночной тишины, тщет-
но пытаясь приподняться и призывая на помощь, умер в жестоких
муках ужасной агонии человек, назвавшийся Лафрением Импери-
озой, а в действительности бывший лишь рабом и низким орудием
мести гречанки Эвтибиды. В нескольких шагах от него, во рву,
лежал труп бедного Рутилия, погибшего от руки подлого убийцы,
который нанес ему восемь ран.
Глава семнадцатая
АРТОРИКС — СТРАНСТВУЮЩИЙ ФОКУСНИК
Четырнадцатый день перед январскими календами 682 года
со времени основания Рима (19 декабря 681 года) был днем шум-
ного праздника и веселья у потомков Квирина. Веселые, ликую-
щие толпы людей двигались по дорогам, заполняли Форум, храмы,
базилики, главные улицы, винные лавки, таверны, харчевни и ка-
баки, предаваясь самому безудержному, бесшабашному разгулу.
В этот день начинались сатурналии, которые длились три дня.
То был праздник в честь бога Сатурна, и по древнему обычаю,
восходившему, по мнению одних, ко временам Януса, царя абори-
генов, то есть существовавшему задолго до основания Рима, а по
мнению других, ко временам пеласгов, спутников Геркулеса, или
же, как думали иные, ко временам царя Туллия Гостилия1, учре-
дившего эти празднества после счастливого окончания войны с аль-
банцами и сабинянами, во время сатурналий рабам предоставля-
лось некоторое подобие свободы.
Смешавшись со свободными гражданами, с сенаторами, всад-
никами, плебеями обоего пола и разного возраста, они совершенно
открыто сидели с ними вместе за столом и все эти три дня весели-
лись как умели.
Надо, однако, признать более достоверным, что сатурналии
ведут свое начало с незапамятных времен, но самый порядок их
празднования был установлен двумя консулами — Авлом Семпро-
нием Атратином и Марком Минуцием Авгурионом, которые воз-
двигли на улице, ведущей от Форума к Капитолию, у подножия
Капитолийского холма, храм Сатурну; это было в 257 году от ос-
нования Рима, или в 13 году после изгнания царей.
По всей вероятности, именно к этой эпохе следует отнести
первое регулярное празднование сатурналий, во время которых
жрецы совершали жертвоприношения с непокрытой головой, тогда
как жертвоприношения другим богам жрецы производили в жре-
ческих головных уборах.
Празднества, посвященные Сатурну как богу земледелия, вна-
чале были сельскими и пастушескими; свобода же, предоставляв-
шаяся рабам во время трехдневных оргий, давалась им в память о
«золотом веке» Сатурна — о тех счастливых временах, когда, по
преданию, не существовало рабства и все люди были свободны и
равны друг другу.
Пусть читатель представит себе огромный город Рим, стены
которого в те далекие времена имели свыше восьми миль в окруж-
ности и двадцать три входа с воротами; город, украшенный вели-
чественными храмами, грандиозными дворцами, изящными порти-
ками, пышными базиликами. Представьте себе эту столицу, число
1 Туллий Гостилий (672 —540 гг. до я. э.) —третий римский царь.
734
жителей которой по последней переписи, сделанной за одиннад-
цать лет до восстания гладиаторов, во время третьего консульства
Луция Корнелия Цинны и первого консульства Папирия Карбона,
доходило до четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, где жи-
ло, кроме того, не менее двух миллионов рабов; представьте себе
зтот город с несметным его населением, к которому надо добавить
жителей окрестных деревень, окруженных плодородными полями,
а также обитателей соседних городов, тысячами стекавшихся на
цгазднование сатурналий; представьте себе эти три миллиона лю-
дей, празднично настроенных, которые сновали по улицам и как
одержимые вопили: «1о, bona Saturnalia! Io bona Saturnalia!>> («Да
здравствуют веселые сатурналии!») Но, даже вообразив все это,
читатель получит очень бледное представление о том необычайном,
величественном и внушительном зрелище, которое открылось пе-
1>ед глазами бродячего фокусника, попавшего в Рим 19 декабря
681 года.
Фокусника сопровождала собака; за спиной он нес маленькую
лесенку, несколько свернутых веревок и железные обручи разной
величины, а на левом плече у него сидела маленькая обезьянка. В
таком виде он вступил в Рим через Эсквилинские ворота, выходив-
шие на консульскую Пренестинскую дорогу.
Фокусник был красивый белокурый юноша, статный, гибкий
и ловкий, с худощавым бледным лицом, которое озаряли умные
голубые глаза; словом, он обладал привлекательной и располагаю-
щей к себе наружностью. На нем была меховая пенула, наброшен-
ная на короткую тунику из грубой серой шерсти, а на голове —
войлочная шляпа.
Этим фокусником был Арторикс.
Когда он вошел в город, улицы, примыкающие к воротам, бы-
ли безлюдны, пустынны и тихи. Но даже до этой отдаленной ок-
раины Рима доносился какой-то смутный гул, словно жужжал пче-
линый рой в огромном улье: то был отголосок бесшабашного
веселья, царившего в центре великого города. Арторикс углубился
в лабиринт извилистых улиц Эсквилина; далекий шум становился
все явственнее и отчетливее, а как только юноша попал в первые
переулки Субуры, до него долетел многоголосый крик:
— Io, bona Saturnalia! Io, bona Saturnalia!
Когда же он очутился на улице Карин, перед ним оказалась
толпа людей, самых разнообразных по своему облику и положе-
нию. Впереди шли певцы и кифаристы, они плясали как одержи-
мые, распевая во все горло гимн в честь Сатурна. Пели и танцева-
ли также и в толпе.
Арторикс, знакомый с римским укладом, вскоре начал разли-
чать в этой разношерстной толпе отдельных представителей сме-
шавшихся между собою сословий: рядом с ангустиклавиями всад-
ников он видел серые туники; матрона в белоснежной столе шла
рядом с бедным рабом в красной одежде.
735
Фокусник отступил в сторону и прижался к стене, чтобы про-
пустить это беспорядочное шествие, которое двигалось с неистовы-
ми криками. Он всячески силился не привлекать к себе внимание,
спрятать обезьянку, лестницу и обручи, выдававшие его профес-
сию; у него не было ни малейшего желания показывать свое ис-
кусство этим бесноватым и прерывать свой путь.
Желание его, однако, не сбылось: его заметили из толпы и
сразу признали в нем фокусника. Послышались громкие требова-
ния, чтобы шедшие впереди задержались; остановились и сами
кричавшие, заставив таким образом остановиться тех, кто шел по-
зади.
— Io, circulator! Io, circulator! (Да здравствует фокусник!) —
кричали зеваки и весело хлопали в ладоши.
— Да здравствует, да здравствует фокусник! — закричали все
хором.
— Покажи свои фокусы! — вопил один.
— Почти Сатурна! — кричал другой.
— А ну, посмотрим, что умеет делать твоя обезьянка! — вос-
клицал третий.
— Пускай попрыгает собака!
— Нет, обезьянку, обезьянку!
— Собаку!.. Собаку!
— Шире, шире круг!
— Освободите для него место!
— Становитесь в круг!
— Расступитесь! Расступитесь!
Кругом кричали, требовали, чтобы все расступились и освобо-
дили место для фокусника; началась толкотня, давка, каждому
хотелось пробраться вперед. Арторикса совсем прижали к стене,
так что он не мог не только начать представление, но и сделать
хотя бы шаг.
Те, что стояли поближе, принялись уговаривать, улещать фо-
кусника, упрашивать его позабавить всех своими фокусами.
— Не бойся, бедняжка!
— Ты хорошо заработаешь!
— Набросаем тебе полную шапку терунций!
— Угостим тебя самым лучшим массикским!
— Какая славненькая обезьянка!
— А пес! Какой чудесный эпирский пес!
Одни ласкали собаку, другие -— обезьянку; кто щупал лесен-
ку, кто трогал веревки и железные обручи, высказывая самые не-
вероятные догадки и предположения. Арториксу наконец надоел
весь этот шум и толкотня, и он сказал:
— Хорошо, хорошо, я дам для вас представление! Я и мои
артисты постараемся достойно почтить Сатурна, а вам доставить
удовольствие. Но для этого, уважаемые квириты, дайте мне место.
— Правильно!
736
— Он верно говорит!
— Правильно, правильно!
— Сделаем пошире круг!
— Отойдите назад!
— Отступите!
Но все только кричали, и никто не двигался.
Вдруг кто-то громко крикнул:
— Пусть он идет вместе с нами в Каринскую курию!..
— Да, да, в Каринскую курию! — раздалось сначала десять,
потом двадцать, потом сто голосов.
— В Каринскую курию! В Каринскую курию!
Но хотя все выражали горячее желание направиться в курию,
никто не двигался с места, пока наконец зрители, стоявшие рядом
<• фокусником, работая локтями, не повернули вспять, в ту сторо-
ну, где была курия, а вслед за ними повалила и вся остальная
толпа.
Таким образом, те, что находились в хвосте, теперь оказались
но главе колонны, а музыканты и певцы, которые раньше шли
нпереди, очутились позади всех; это обстоятельство ничуть не по-
мешало им петь и играть гимн в честь Сатурна, а тысячеголосый
хор подхватывал припев каждой строфы:
— Io, bona Saturnalia!
Толпа все возрастала, в нее вливались все встречавшиеся по
дороге; вскоре шествие достигло открытого места, где возвышалось
здание третьей из тридцати курий, на которые делился город, —
курии Карин, и толпа растеклась во все стороны площади, словно
бурный поток. Она доставила немалое беспокойство тем, кто при-
шел сюда раньше и уже сидел за столами в наскоро сооруженных
триклиниях; там люди всецело были заняты поглощением всевоз-
можных яств и выпивкой, без конца шутили, неистово кричали и
хохотали над разными забавными сценками.
Сначала на площади возник беспорядок, слышался смутный
гул проклятий, угрозы и брань; но среди этих пререканий разда-
вались и примиряющие возгласы, увещания, призывы к спокойст-
вию. Наконец распространился слух, что здесь, на площади,
какой-то фокусник собирается дать представление. Все обрадова-
лись, вновь началась давка, зрители проталкивались в первый ряд
круга, образовавшегося на середине площади. Любопытные стано-
вились на цыпочки, взбирались на скамьи, на столы, на ступеньки,
влезали на железные решетки, защищавшие окна в нижних эта-
жах соседних домов. Вскоре наступила полная тишина, все замер-
ли в напряженном ожидании, устремив глаза на Арторикса, кото-
рый уже готовился к представлению.
Фокусник постоял несколько минут в раздумье, разложив на
земле различные предметы своего реквизита, потом подошел к од-
ному из зрителей и, дав ему шарик из слоновой кости, сказал:
— Пусти его вкруговую.
737
24-833
Затем он дал еще один шарик подвыпившему рабу, который
стоял в первом ряду круга; лицо раба раскраснелось и расплылось
в улыбке, у него был вид счастливого человека, ожидающего еще
больших радостей. Фокусник сказал ему:
— Пусти шарик по рукам.
Потом молодой галл вышел на середину освобожденного для
него пространства и кликнул свою собаку; большой эпирский пес
черной масти с белыми подпалинами сидел на задних лапах, уст-
ремив на хозяина умные глаза.
— Эндимион!
Собака вскочила, завиляла хвостом и пристально посмотрела
на фокусника, как будто хотела сказать, что готова исполнить все
его приказания.
— Ступай и сейчас же найди белый шарик!..
Собака тотчас побежала в ту сторону, где стоявшая в кругу
публика передавала друг другу из рук в руки белый шарик.
— Нет, ищи красный, — сказал Арторикс.
Эндимион быстро повернул в ту сторону, где стоял раб, кото-
рый держал красный шарик, успевший уже побывать в тридцати
руках; собака хотела проскользнуть под ногами зрителей и подбе-
жать к тому, у кого в эту минуту находился красный шарик, как
вдруг Арторикс крикнул так, словно скомандовал манипулу солдат:
— Стой!
Собака остановилась как вкопанная. Затем, обратившись к
толпе, фокусник сказал:
— Те, к кому попали в эту минуту шарики, пусть оставят их
у себя и не передают дальше: моя собака подойдет и заберет их.
В толпе пробежал шепот не то любопытства, не то недоверия,
и снова настала тишина. Тысячи глаз внимательно следили за со-
бакой.
Арторикс, скрестив на груди руки, приказал:
— Найди и принеси мне белый шарик.
Эндимион постоял с минуту, подняв кверху морду, и затем
решительно направился к одному определенному месту, быстро
пролез под ногами зрителей, подошел к тому, кто спрятал белый
шарик, и, положив обе лапы ему на грудь, как будто просил сво-
ими умными, выразительными глазами отдать ему шарик. Тот до-
стал из-под тоги спрятанный там белый шарик. Судя по пурпуро-
вой полосе, окаймлявшей тунику, этот зритель был патриций. Он
протянул шарик, собака осторожно взяла его в пасть и помчалась
к хозяину.
Раздались шумные возгласы одобрения, а затем оглушитель-
ные крики и рукоплескания, когда собака так же проворно нашла
обладателя красного шарика.
Тогда Арторикс раздвинул принесенную им с собою лесенку,
состоявшую из двух частей, вверху соединенных между собой, и
укрепил ее на земле. Потом он привязал конец веревки, на кото-
738
рую надел три железных обруча, к верхней ступеньке лестницы,
взял в руку другой конец и, отойдя на некоторое расстояние, на-
тянул веревку на высоте четырех футов от земли. Поставив на
веревку свою обезьянку, сидевшую у него на плече, он сказал ей:
— Психея, покажи всем этим славным сынам Квирина свою
ловкость и уменье!
Обезьянка, став на задние лапки, довольно ловко пошла по
веревке, а в это время Арторикс крикнул собаке, не спускавшей с
него глаз:
— А ты, Эндимион, покажи-ка именитым гражданам города
Марса, как ты умеешь взбираться на лестницу.
Пока обезьянка шла по канату, собака под аплодисменты тол-
пы с немалым трудом и напряжением взбиралась со ступеньки на
ступеньку; сначала хлопали довольно жидко, но, когда обезьянка
дошла до первого железного обруча, забралась внутрь этого обруча
и, сделав в нем несколько оборотов, снова поднялась на веревку,
добралась до второго обруча и проделала в нем сальто-мортале,
раздались бурные, единодушные рукоплескания.
Собака тем временем взобралась на верхушку лестницы. Тогда
Арторикс, покачав головой, жалостливо сказал:
— Что ж ты теперь будешь делать, бедный Эндимион? Как ты
отсюда спустишься?
Собака смотрела на хозяина, помахивая хвостом.
— Влезть-то ты влез сюда, хотя и с немалым трудом, а вот
как ты спустишься, не знаю! — крикнул ему Арторикс, в то время
как обезьянка кружилась в третьем, и последнем, обруче.
Собака по-прежнему помахивала хвостом, глядя на хозяина.
— Как же ты выйдешь из затруднительного положения? —
опять спросил Арторикс Эндимиона.
Собака одним прыжком очутилась на земле и, с победоносным
видом оглядев зрителей, уселась на задние лапы.
Толпа встретила долгими единодушными рукоплесканиями
прыжок догадливого Эндимиона, придумавшего такой остроумный
способ разрешения трудной проблемы, предложенной ему фокус-
ником; а в это время обезьяна, дойдя до самой верхней ступеньки
лестницы, уселась там на задние лапы, также стяжав одобрение
зрителей.
— Дай мне твою шапку, — сказал Арториксу вышедший из
толпы всадник. — Я устрою сбор если не для тебя, то хотя бы для
твоих чудесных животных.
Арторикс снял шапку и передал ее всаднику; тот первым бро-
сил в нее сестерций и отправился по кругу собирать деньги; в
шапку фокусника полетели ассы, семиссы и терунции1.
Тем временем фокусник вытащил из-под туники два малень-
ких игральных кубика из слоновой кости, кружку и сказал, обра-
щаясь к своим артистам:
1 Семисс, терунций — мелкие монеты.
739
24*
— А теперь, Психея и Эндимион, сыграйте партию в кости.
Покажите благородным и щедрым зрителям, кому из вас везет и
кто умеет жульничать.
Под громкий смех столпившихся вокруг зевак собака и обезь-
яна, усевшись друг против друга, начали играть. Эндимион бросил
кости первым, ударил лапой по кружке, поставленной перед ним
хозяином, и перевернул ее так, что кости рассыпались и покати-
лись очень далеко, к ногам некоторых зрителей. Все заинтересова-
лись необыкновенной партией и, наклонясь, старались рассмотреть
число очков, полученных Эндимионом. Многие, хлопая в ладоши,
кричали:
— «Венера»!.. «Венера»!.. Молодец, Эндимион!
Собака весело помахивала хвостом, как будто понимала, что
сделала удачный бросок.
Арторикс собрал кости, снова положил их в кружку и подал
обезьянке.
Психея взяла кружку в свои лапки и с бесконечными ужимка-
ми и гримасами, вызвавшими общий восторг и веселье, встряхнула
кружку и бросила кости на землю.
— «Венера»!.. «Венера»!.. И у нее «Венера»! —кричали в тол-
пе. — Да здравствует Психея! Молодчина, Психея!
Обезьянка вскочила на задние лапки и в знак благодарности
принялась посылать публике воздушные поцелуи под бурные апло-
дисменты и хохот толпы.
Римский всадник, который делал сбор в пользу фокусника,
подошел к нему и подал ему шапку, наполненную мелкими моне-
тами; Арторикс поблагодарил за благосклонное внимание и пере-
сыпал деньги в кожаный мешочек, висевший у него на поясе.
Галл уже собирался заставить своих игроков еще раз бросить
кости, как вдруг внимание толпы отвлекли громкие крики, разда-
вавшиеся со стороны длинной улицы, которая начиналась от Ка-
пенской улицы, у Большого цирка, затем огибала Палатин и, пе-
ресекая две курии — Салиев и Цереры, — выходила на площадь,
где стояла курия Карин и где Арторикс, окруженный зрителями,
давал представление.
Внимание толпы, любовавшейся фокусами собаки и обезьяны,
было отвлечено громкими криками и шумом: на площади показа-
лись мимы и шуты, причудливо загримированные или же в нео-
быкновенных, гротескных масках; они прыгали и плясали под ак-
компанемент флейт и кифар, а за ними валила огромная толпа.
Все двигались в направлении Каринской курии.
Зеваки, окружавшие Арторикса, бросились навстречу новому
развлечению; музыканты, которых Арторикс встретил на улице
Карин, налегли на свои инструменты, и вновь раздался оглуши-
тельный хор голосов, славивших Сатурна. Галл ненадолго остался
один. Он сложил лесенку, собрал свои принадлежности для фоку-
сов, посадил обезьянку на плечо и вошел в трактир неподалеку от
740
здания курии, чтобы отделаться от назойливой толпы зрителей. В
трактире он заказал чашу цекубского и залпом выпил ее.
Как он рассчитывал, так и вышло: вскоре площадь снова ока-
залась заполненной двумя толпами, слившимися в одну, и мимы,
взобравшись на ступеньки курии, начали представление — забав-
ную пантомиму, фарс самого низкого пошиба, вызывавший взры-
вы оглушительного хохота и одобрительные крики толпы, навод-
нившей площадь.
Арторикс воспользовался благоприятной минутой и, пробира-
ясь вдоль стен, попытался украдкой уйти с площади. Это удалось
ему с трудом — лишь через четверь часа он наконец попал на
улицу, ведущую к Большому цирку.
Пока он идет по этой улице, переполненной празднично на-
строенной и шумно ликующей толпой, расскажем кратко нашим
читателям, как и почему Арторикс, переодетый фокусником, по-
пал в Рим.
На следующий день после убийства бедного Рутилия отряд гла-
диаторской конницы отправился за фуражом почти под самый Ба-
рий. Там гладиаторы узнали о таинственном преступлении, совер-
шенном накануне на дороге к Гнатию: недалеко один от другого
были найдены два трупа никому не известных людей. По виду один
из убитых был зажиточный крестьянин из этой местности, а дру-
гой — вольноотпущенник, слуга богатой патрицианской семьи.
Начальник отряда воспользовался происшествием, чтобы наве-
стить свою возлюбленную, хорошенькую крестьянку из Канузия, с
которой он познакомился месяца два назад, когда войско повстан-
цев стояло лагерем близ Венусии. Теперь он повел туда свой отряд
якобы с намерением расследовать преступление, совершенное на
консульской дороге: его могли приписать гладиаторам, хозяевам
этих краев, меж тем как они соблюдали строжайшую дисциплину
и полное уважение к чужой собственности и к местным жителям.
В действительности же начальник конного отряда просто хотел
повидать свою милую.
К великому своему удивлению, конники опознали в одном из
убитых начальника легиона их войска, храброго Рутилия, переоде-
того (они не могли понять зачем) апулийским крестьянином.
Вот каким образом Спартак получил эту печальную весть. Хо-
тя у него и возникло подозрение, что какой-то предатель, решив-
ший противодействовать осуществлению его замыслов и разрушить
его планы, скрывается, быть может, в самом лагере гладиаторов,
он все же не мог установить, погиб ли Рутилий оттого, что попал
в расставленную ловушку, или же убийство его было непредвиден-
ной случайностью, быть может результатом ссоры, возникшей по
дороге между Рутилием и его противником.
Как бы то ни было, после торжественных похорон Рутилия
пришлось подумать об отправке другого человека в Рим к Катили-
не. И так как советом начальников уже было принято решение
741
послать гонца к Кати л ине, то Спартак полагал, что теперь незачем
советоваться с кем бы то ни было о выборе кандидата для такого
сложного и важного поручения, и остановил свой выбор на верном
и дорогом друге своем Арториксе, о чем никто в лагере гладиаторов
не должен был знать.
Во избежание всяческих препятствий и опасностей, которые
могли ему грозить, Арторикс решил отправиться в Рим под видом
фокусника. Еще в бытность свою в школе гладиаторов он любил
на досуге заниматься фокусами — они с юношеских лет были его
любимым развлечением.
Теперь Арторикс велел привести в лагерь фокусника из окре-
стностей и, соблюдая строжайшую тайну, обучался в своей палатке
приемам его искусства; плоды своих трудов он показал в Риме на
площади у Каринской курии; у этого же фокусника он купил со-
баку и обезьяну и с августа до ноября беспрестанно упражнялся в
фокусах, стараясь приобрести необходимую ловкость. Затем он
тайком ушел из лагеря гладиаторов, на третий день пути снял свои
доспехи, переоделся в одежду фокусника и малыми переходами,
останавливаясь почти в каждом городе и в каждой деревне, до-
брался до Рима, где ему предстояло выполнить поручение Спарта-
ка. Читатели видели, как ему пришлось неожиданно показать пе-
ред добрыми квиритами свое искусство. Теперь же последуем за
отважным юношей.
Пройдя по той улице, что огибала Палатин и вела к Большому
цирку, он довольно скоро достиг курии Салиев, где за столами
сидело великое множество людей разных сословий и положения;
оттуда неслись веселые восклицания, шум и гам.
Любимой пищей в дни сатурналий была свинина, из которой
приготовлялись различные кушанья.
— Итак, да здравствует Сатурн! — кричал раб-каппадокиец
огромного роста, сидевший за столом, около которого остановился
Арторикс. —Да здравствует Сатурн и великолепные сосиски, при-
готовленные знаменитым трактирщиком Курионом! Никто не мо-
жет с ним соперничать в приготовлении кушаний из свинины.
— Да избавят меня боги от тщеславия, — отвечал Курион,
толстый, пухлый и кругленький человечек, принесший большое
блюдо горячей колбасы, предназначенное для сидевших за сосед-
ним столом, —но могу сказать без хвастовства, что таких колбас,
сосисок и потрохов, как в моем заведении, вы нигде не отведаете.
Даже у самого Лукулла и Марка Красса так не едят, клянусь чер-
ными косами Юноны, покровительницы моего дома!
— Io, bona Saturnalia! — заорал какой-то захмелевший раб.
Как будто выполняя обязанности предводителя пира, он встал
и поднял чашу, наполненную вином.
— Io, io, bona Saturnalia! — закричали все сотрапезники ра-
ба, тоже поднявшись с мест, и все залпом выпили вино.
— Да окажут нам свое благоволение великие боги! — вос-
кликнул каппадокиец, когда шум утих; он один продолжал стоять,
742
и то время как все остальные снова сели на свои места. — Пусть
вернется золотой век Сатурна и исчезнет всякий след рабства на
земле!
— Но тогда тебе уж не придется есть сосиски Куриона и пить
зто превосходное цекубское.
— Ну и что ж! — воскликнул с негодованием раб. — Разве
цекубское и фалернское так уж необходимы для жизни? Разве
ключевая вода в моих родных горах не утоляет жажду свободного
человека?
— Отличная вода... для омовений и купанья, — ответил с
насмешкой другой раб. — Мне милее цекубское.
— И розги тюремщика! — добавил каппадокиец. — Эх, Ги-
незий, эх ты, афинский выродок! Как тебя унизило долголетнее
рабство!
Остановившись, чтобы выпить чашу тускуланского, Арторикс
прислушивался к разговору каппадокийца и грека.
— Ого! — воскликнул какой-то гражданин, обращаясь к кап-
падокийцу. — Ты, милейший Эдиок, под защитой сатурналий, ка-
жется, ведешь среди рабов пропаганду в пользу Спартака!
— К Эребу проклятого гладиатора! — крикнул с возмущени-
ем какой-то патриций, услышав страшное имя.
— Пусть Минос в аду даст ему в неразлучные спутники всех
эриний! — воскликнул тут же один из граждан.
— Будь он проклят! — закричали остальные шесть или семь
сотрапезников каппадокийца.
— О доблестные, о храбрые! — произнес каппадокиец со спо-
койной иронией. — Стоит ли вам метать дротики в низкого, пре-
зренного гладиатора, когда он находится так далеко от вас?
— Клянусь богами, покровителями Рима, ты, подлый раб, ос-
меливаешься оскорблять нас, римских граждан! Выступаешь за-
щитником гнусного варвара!
— Потише вы там! — сказал Эдиок. — Никого я не оскорб-
ляю, и меньше всего вас, уважаемые патриции и граждане, тем
более что один из вас — мой господин. За Спартаком я не пойду,
как не пошел до сих пор, потому что не верю в успех его дела,
потому что против него — счастливая судьба Рима, любимого бо-
гами. Но хоть я и не последовал за ним, я все же не считаю себя
обязанным ненавидеть его и проклинать по вашему примеру: Спар-
так надеется завоевать свободу для себя и для своих собратьев, он
взялся за оружие и отважно сражается против римских легионов.
Я имею право говорить что хочу — ведь священными обычаями
сатурналий в эти три дня предоставлена полная свобода действий
и слов.
В ответ на речи каппадокийца послышался громкий ропот не-
одобрения, а его господин сердито воскликнул:
— О, во имя богини целомудрия, что мне привелось услы-
шать!.. Ты меньше обидел бы меня, безумный раб, если бы обругал
меня, мою жену, оскорбил честь моего дома!.. Проси, моли своих
743
богов, чтобы я не вспомнил твоих нелепых речей, когда пройдут
дни сатурналий!
— Защищает гладиатора! Каково!
— Превозносит его подлые деяния!
— Восхваляет подлого разбойника!
— Клянусь Кастором и Поллуксом!..
— Клянусь Геркулесом, это просто наглость!
— И как раз сегодня, именно сегодня, когда мы как никогда
испытываем гибельные последствия его восстания! — воскликнул
хозяин Эдиока. — Как раз теперь, когда по милости этого Спар-
така в Риме не осталось даже сотни, даже десятка гладиаторов!
Некого нынче зарезать в цирке в честь бога Сатурна!
— Неужели? — печально и с удивлением воскликнули семь
или восемь его сотрапезников.
— Клянусь Венерой Эрициной, покровительницей дома Фаби-
ев, моей повелительницей, в этом году сатурналии будут праздно-
ваться без гладиаторских боев.
«Вот беда!» — насмешливо воскликнул про себя Арторикс,
прихлебывая маленькими глотками тускуланское.
— А между тем, согласно древнему обычаю, всегда свято со-
блюдавшемуся, — сказал патриций, — Сатурну надо приносить
человеческие жертвы: ведь Сатурн первоначально был божеством
преисподней, а не тверди небесной, и его можно было умилости-
вить только человеческой кровью.
— Да испепелит Сатурн этого мерзкого гладиатора! Спар-
так — вот кто единственный виновник такого несчастья! — вос-
кликнула свободнорожденная гражданка, сидевшая рядом с патри-
цией; лицо ее раскраснелось от возлияний цекубского.
— Нет, клянусь всеми богами, мы не допустим такого позо-
ра! — воскликнул патриций, вскочив с места. — Мы чтим бога
Сатурна, и, раз ему полагаются человеческие жертвы, он их полу-
чит. Я первый подам пример и отведу к жрецам одного раба для
заклания на алтаре бога. Найдутся и еще набожные люди, Рим
недаром славится своим благочестием. Многие последуют моему
примеру, и Сатурн, так же как и в прежние годы, получит чело-
веческие жертвы.
— Да, но кто порадует нас любимым нашим зрелищем — бо-
ями гладиаторов?
— Кто, кто нас порадует? — воскликнула римлянка с глубо-
ким сожалением и, подавив вздох, поспешила утешиться десятой
чашей цекубского.
— Кто, кто нам предоставит любимое зрелище? — скорбно
воскликнули все восемь сотрапезников.
На мгновение наступило молчание. Арторикс закрыл лицо ру-
кой. Ему было стыдно при мысли, что и он также принадлежит к
человеческой породе.
— Об этом позаботятся наши доблестные воины Луций Геллий
Публикола и Гней Корнелий Лентул Клодиан, избранные консула-
744
ми на будущий год. Весною они выступят против гладиатора, —
сказал патриций, и глаза его сверкнули жестокой радостью. — У
них будет две армии, почти тридцать тысяч солдат у каждого...
Тогда посмотрим, клянусь Геркулесом Победителем, посмотрим,
удастся ли этому варвару, похитителю скота, оказать сопротивле-
ние четырем консульским легионам, их вспомогательным частям и
союзникам!
— Можно подумать, — с усмешкой произнес вполголоса кап-
падокиец, — что легионы, разбитые им под Фунди, не были кон-
сульскими легионами.
— О-о! Между преторским войском и двумя консульскими ар-
миями большая разница. Тебе, варвару, этого не понять! Клянусь
чудесным мечом бога Марса, гладиаторов быстро разгромят, и
пленные попадут к нам в тюрьмы, а оттуда тысячами будут отправ-
лены в цирки на уничтожение.
— Без пощады!..
— Никакой жалости к этим разбойникам!..
— Вот тогда уж мы вознаградим себя! А то что ж это такое!
Нет и нет гладиаторских боев! Изволь-ка терпеть!..
— Да уж, клянусь Геркулесом Мусагетом, мы вознаградим се-
бя!
— Устроим невиданные гладиаторские бои — такие, чтоб
шли целый год.
— Вот-то будет праздник! Вот-то будет ликованье!..
— Потешимся! Повеселимся!
— Еще посмотрим, —пробормотал сквозь зубы Арторикс, по-
бледнев и весь дрожа от гнева.
И в то время как эти звери в образе людей упивались мечтами
о будущих кровавых побоищах, фокусник заплатил за выпитое
вино и ушел. Он направился в сторону Палатина и свернул на
верхнюю Священную улицу, по которой с неистовыми криками
медленно двигалась толпа, сквозь которую он с трудом пробился,
усердно работая локтями.
Толпа эта, пройдя верхнюю Священную улицу, наводнила за-
тем все улицы вокруг Палатинского холма, по которым фокусник
должен был пройти, чтобы добраться до верхушки северного скло-
на холма, где стоял дом Каталины.
Арториксу до отвращения надоели толчея и давка, он чуть не
оглох от неистового шума и гама. Наконец он дошел до портика,
украшавшего дом патриция. В портике оказалось великое множе-
ство клиентов, отпущенников и рабов фамилии Сергия; рассев-
шись как попало, они пировали, предаваясь безудержному обжор-
ству и пьянству. Весь дом высокомерного и неукротимого сенатора
был полон гостей, судя по доносившимся оттуда крикам и песням.
Появление фокусника было встречено бешеными рукоплеска-
ниями, и вскоре ему пришлось повторить перед этим сборищем
пьяниц свои фокусы, которыми он три часа назад развлекал слу-
745
чайную публику на площади Карин. Как и тот раз, Эндимион и
Психея отлично исполнили свои номера и вызвали нескончаемые
рукоплескания, неистовый смех и восхищение зрителей.
Пока один из гостей Катилины собирал вознаграждение фокус-
нику, Арторикс, потешая публику, не переставал наблюдать за
всем, что происходило вокруг него. Заметив в портике управителя
дома, которого он узнал по одежде и по властному тону его при-
казаний рабам, приставленным к кухне, Арторикс подошел к нему
и попросил доложить о себе, сказав, что принес Катилине важные
сведения.
Домоправитель смерил его взглядом с ног до головы; затем
небрежно и почти презрительно ответил:
— Господина нет дома, — и повернулся спиной к фокуснику,
собираясь уйти.
— А что, если я пришел с Тускуланских холмов и у меня есть
к нему поручение от Аврелии Орестиллы? — тихо сказал Арто-
рикс.
Домоправитель остановился, повернулся к нему и вполголоса
сказал:
— Ах... ты пришел?..
И с лукавой улыбкой добавил:
— Понимаю... Ремесло фокусника не мешает быть крылатым
вестником богов... А-а-а... понимаю.
— Ты необычайно проницателен! — с тонкой иронией отве-
тил Арторикс.
И тут же добродушно добавил:
— Что поделаешь! Стараюсь как могу!
— Да что ж, я ничего не имею против, — сказал домоправи-
тель. — Если хочешь повидать Каталину, спустись к Форуму...
Там ты наверняка найдешь его.
И он удалился.
Как только Арториксу удалось избавиться от своих новых по-
клонников, осыпавших его похвалами, он спустился с Палатина и
со всей возможной поспешностью, которую только дозволяли пе-
реполненные народом улицы, направился к Форуму, где давка и
шум были, разумеется, еще больше, чем в любой другой часта
города.
Здесь медленно двигался в двух противоположных направле-
ниях трехтысячный поток людей обоего пола, всех возрастов и
состояний: одни шли к храму Сатурна, другие возвращались отту-
да.
Все портики вокруг Форума — портики храмов Согласия, Ка-
стора и Поллукса, Весты, Грекостаза, Курии Гостилия и базилик
Порции, Семпронии, Фульвии и Эмилии — были переполнены
патрициями, всадниками, плебеями и в особенности самыми кра-
сивыми женщинами всех сословий. Отсюда, где зрителей меньше
толкали и давили, они любовались внушительной картиной, кото-
рую представлял собою обширнейший Форум, переполненный ли-
кующей праздничной толпой.
746
Почитатели Сатурна, желавшие поклониться богу, в честь ко-
торого установлен был этот праздник, сталкивались с богомольца-
ми, выходившими из храма; впереди как той, так и другой толпы
шли мимы, флейтисты, музыканты, кифаристы; все пели гимны в
честь великого отца Сатурна и исступленно выкрикивали его имя.
Неописуемый, оглушительный шум еще больше усиливали раз-
ноголосые выкрики бесчисленных скоморохов, продавцов игрушек,
всякой снеди и мелочных товаров.
Попав в людской поток, Арторикс поневоле должен был от-
даться его течению и, увлекаемый медлительной, но безостановоч-
ной волной, дошел до храма божества, чествуемого в тот день.
Толпа продвигалась на несколько шагов, останавливалась на
минуту, снова двигалась дальше, и, шагая в тесных ее рядах, Ар-
торикс бросал взгляд то направо, то налево, надеясь увидеть Ка-
тилину.
Собака бежала рядом с хозяином, и время от времени Арто-
рикс слышал ее жалобные повизгивания: хотя бедное животное
ловко и осторожно пробиралось под ногами людей, в этой страш-
ной давке ей неизбежно наступали то на одну, то на другую лапу.
На несколько шагов впереди Арторикса шел какой-то старик
и двое молодых людей. На старике была богатая, даже роскошная
одежда, но Арторикс сразу распознал в нем мима; человеку этому,
несомненно, уже перевалило за пятьдесят: густой слой белил и
румян не мог скрыть глубоких морщин на его безбородом, жено-
подобном истасканном лице, отражавшем самые низменные стра-
сти. Двое юношей, шедшие рядом с мимом, были патриции, о чем
свидетельствовала пурпурная кайма на их белых туниках. Один из
них, лет двадцати двух — двадцати трех, был выше среднего рос-
та, хорошо сложен; густые черные кудри подчеркивали бледность
его лица, полного тихой грусти; выразительные черные глаза иск-
рились умом. Второй юноша, лет семнадцати, невысокий и хилый
с виду, привлекал внимание своим прекрасным лицом; в четких,
правильных его чертах запечатлелись чистота души, глубокие чув-
ства, твердая воля и решительный характер. Старик был Метро-
бий, а юноши — Тит Лукреций Кар и Гай Кассий Лонгин.
— Клянусь славой моего бессмертного друга Луция Корнелия
Суллы! — говорил комедиант, обращаясь к своим спутникам и,
видимо, продолжая начатый разговор. — Клянусь, я никогда не
видел женщины красивее Клодии!
— Может быть, ты и встречал в своей жизни таких красавиц,
но уж другой такой кокетки, конечно, не знавал! Верно, старый
плут?
— Поэт, поэт, не дразни меня! — сказал комедиант, поль-
щенный словами Лукреция. — Клянусь Геркулесом Мусагетом,
мы и о тебе кое-что знаем.
— О, клянусь Мнемосиной, я без ума от Клодии! — восклик-
нул Кассий, устремив взгляд на портик храма Весты, около кото-
747
рого в эту минуту собралась толпа; там была и Клодия, и Кассий
не сводил горящих глаз с красавицы, стоявшей рядом со своим
братом, на вид еще мальчиком. — Как она хороша!.. Божественно
прекрасна!
— Победа над Клодией — дело нетрудное, Кассий, — сказал,
улыбаясь, Лукреций, — если ты действительно решил добиться ее
внимания.
— О, она не заставит тебя долго страдать, будь покоен, —
прибавил Метробий.
— Ты заметил, как она похожа на своего брата?
— Они словно две миндалины в одной скорлупе... Если бы
Клодия надела мужское платье, их невозможно было бы отличить
друг от друга.
В эту минуту толпа, как это случалось через каждые десять
шагов, остановилась, и Арторикс мог рассмотреть вблизи женщи-
ну, на которую Кассий бросал влюбленные взоры. Она стояла у
колонны портика, высокая, стройная, молодая, — ей было не
больше двадцати лет. Короткая белая туника из тончайшей шер-
сти, окаймленная пурпурной полосой и туго перехваченная в та-
лии, обрисовывала ее гибкий стан. Как ни была ослепительна бе-
лизна ее рук и плеч, лицо ее казалось еще белее, и только нежный
румянец, игравший на щеках, говорил, что это лицо, эта шея, эти
плечи принадлежат живой женщине, а не статуе из прозрачного
паросского мрамора, изваянной резцом бессмертного Фидия1. Ли-
цо ее обрамляли густые и мягкие рыжие кудри и оживляли голу-
бые сияющие глаза со смелым и даже дерзким выражением. Рядом
с этой красавицей стоял поразительно похожий на нее брат, Кло-
дий; ему едва исполнилось четырнадцать лет, и по детскому откры-
тому лицу его никто не мог бы угадать в нем будущего мятежного
народного трибуна, жестокосердного человека, которому суждено
было в недалеком будущем навлечь на Рим бедствие раздоров, рас-
прей и убийств.
— Венера или Диана, какими их представляет себе легковер-
ный народ, не могли бы быть прекраснее ее! —воскликнул Кассий
после минуты безмолвного экстаза.
— Венера, конечно, Венера, — сказал, улыбаясь, Тит Лукре-
ций Кар. -г- Диану уж оставь в покое.
В этот момент толпа снова двинулась, и Кассий со своими
друзьями оказался почти у самых ступенек лестницы портика хра-
ма Весты, недалеко от Клодии. Кассий приветствовал ее, прило-
жив правую руку к губам, затем воскликнул:
— Привет тебе, о Клодия, прекраснейшая из всех прекрасных
женщин Рима!
Клодия взглянула на него и ответила на поклон легким накло-
нением головы и нежной улыбкой, бросив юноше долгий огненный
взгляд.
1 Фидий (ум. в 431 г. до н. э.) — афинский ваятель.
748
— Взгляд этот обещает многое, — улыбаясь, сказал Лукре-
ций Кассию.
— Твой пыл вполне понятен, славный Кассий, — сказал Мет-
робий. — Право, я никогда еще не видел женщины красивее, за
исключением одной, такой же прекрасной, как Клодия, —гречан-
ки Эвтибиды.
Лукреций вздрогнул при этом имени и, помолчав, сказал с
легким вздохом:
— Красавица Эвтибида! Где-то она теперь?..
— Ты не поверил бы собственным глазам — ведь она в лагере
гладиаторов!
— Напротив, я нахожу это вполне естественным, — ответил
Лукреций. — Там для нее самое подходящее место!
— Но знай, что Эвтибида находится в лагере этих разбойни-
ков для того, чтобы добиться любви одного из них: она безумно
влюблена в Спартака...
— Браво! Клянусь Геркулесом!.. Теперь наконец у нее воз-
любленный, достойный ее!
— Ошибаешься, клянусь Юпитером Статором!.. Спартак с
презрением отверг ее любовь!
Все трое на мгновение умолкли.
— А вот ты и не знаешь, — продолжал через минуту Метро-
бий, обращаясь к Лукрецию, — что красавица Эвтибида не раз
приглашала меня, звала приехать в лагерь гладиаторов.
— А что тебе там делать? — удивленно спросил Лукреций.
— Пьянствовать, что ли? — добавил Кассий. — Но этим ты
вполне успешно занимаешься и в Риме...
— Вы все смеетесь, шутите... а я бы не прочь туда отправить-
ся...
— Куда?
— Да в лагерь Спартака. Поехал бы туда переодетый и под
вымышленным именем вошел бы к нему в доверие, приобрел его
расположение, а тем временем разузнал бы все его планы и наме-
рения, разведал бы, что он там подготовляет, и обо всем тайком
сообщил бы консулам.
Оба патриция громко расхохотались. Метробий обиделся и
сердито сказал:
— Ах, вы смеетесь? А разве не я предупредил консула Луция
Лициния Лукулла два года назад о подготовлявшемся восстании
гладиаторов? Разве не я открыл их заговор в роще богини Фури-
ны?
«A-а, запомним!» — подумал Арторикс. Лицо его вспыхнуло,
и он мрачно взглянул на Метробия, шедшего неподалеку от него.
В этот момент толпа подошла к подножию Капитолия и очу-
тилась перед храмом Сатурна. Это было величественное и прочное
сооружение, где, кроме жертвенника Сатурну, хранились также
утвержденные законы и государственная казна; тут теснилось ве-
ликое множество народа, и движение замедлялось еще больше.
749
— Клянусь богами, покровителями Рима,— воскликнул Кас-
сий, — здесь можно задохнуться!
— Да, это вполне возможно, — сказал Лукреций.
— Так оно и будет, клянусь венком из плюща Вакха Диони-
сия! — воскликнул Метробий.
— Не понимаю, к чему нам было забираться в эту сутоло-
ку! — сказал Лукреций.
Толпа все больше нажимала, толкотня и давка были невыно-
симые. Наконец через четверть часа, двигаясь черепашьим шагом,
почти задохнувшись, Метробий, Лукреций и Кассий, а за ними и
Арторикс попали в храм, где увидели бронзовую статую бога Са-
турна с небольшим серпом в руке, как будто собравшегося на жат-
ву. Статуя была окружена земледельческими орудиями и аллегори-
ческими изображениями сельских работ и сцен из пастушеской
жизни. Статуя Сатурна была полая и наполнялась оливковым мас-
лом в знак изобилия.
— Смотри, смотри, вот божественный Цезарь, верховный
жрец, — сказал Метробий. — Он только что совершил жертво-
приношение в честь Сатурна и теперь, сняв жреческое облачение,
выходит из храма.
— Как на него смотрит Семпрония, прекрасная и умная Сем-
прония!..
— Черноокая красавица! Клянусь двенадцатью богами Согла-
сия, совершенный тип римской зрелой красоты!..
— Погляди, словно молния, сверкает пламя страсти в ее чер-
ных глазах! Какие улыбки шлет она красавцу Юлию!
— А сколько еще матрон и девушек нежно поглядывают на
Цезаря!
— Посмотри на рыжую Фавсту.
— Дочь моего бессмертного друга Луция Корнелия Суллы Сча-
стливого, диктатора.
— Что ты был другом этого чудовища, нам уже давно извест-
но, и тебе незачем повторять это на каждом шагу.
— Что там опять за шум?
— Что за крики?
Все повернули головы ко входу в храм, откуда опять неслись
громкие восхваления Сатурну.
Вскоре толпу, заполнявшую храм, оттеснила к колоннаде и к
стенам новая толпа, явившаяся на поклонение Сатурну, и в ее
числе человек пятьдесят мрачных и исхудалых богомольцев, слов-
но в триумфальном шествии, несли городского претора; у каждого
в руке была железная цепь.
— Ах да, понимаю! Это преступники, сидевшие в Мамертин-
ской тюрьме в ожидании приговора; согласно обычаю, они поми-
лованы, — сказал Лукреций.
— И как установлено обычаем, они принесли сюда свои кан-
далы, чтобы повесить их на алтарь божественного Сатурна, —до-
бавил Метробий.
750
— Смотри, смотри, вон там страшный Катилина, гроза всего
Рима! —воскликнул Кассий, указывая в сторону жертвенника бо-
га, возле которого стоял гордый патриций, погрузившись в созер-
цание коллегии весталок. — Отрицать бесполезно — этот человек
жесток даже в любви. Видите, с какой алчностью он глядит на
сестру Теренция.
В то время как Лукреций и Метробий судачили с молодым
Лонгином Кассием о кощунственной любви Кати л ины, Арторикс
увидел патриция, и глаза его радостно засияли. Он начал осторож-
но проталкиваться через толпу, стараясь добраться до Катил ины.
Но одно дело желать, другое — исполнить желание; только
через полчаса, да и то лишь следуя движению толпы, направляв-
шейся к выходу из храма, молодой галл смог приблизиться к Лу-
цию Сергию, по-прежнему погруженному в созерцание весталки.
Арторикс тихо сказал ему на ухо:
— Свет и свобода.
Катилина вздрогнул, стремительно повернулся и, нахмурив
брови, сурово, почти с угрозой спросил фокусника, пристально
вглядываясь в него своими серыми глазами:
— Что это значит?
— Я от Спартака, — тихо ответил Арторикс. — Прибыл в
таком вот виде из Апулии. Мне надо переговорить с тобою о важ-
ных делах, славный Катилина.
Патриций еще с минуту смотрел на фокусника, потом сказал:
— Хорошо... Иди рядом, пока нам не удастся выбраться из
храма... Потом следуй за мной издали, пока мы не дойдем до уеди-
ненного места.
С презрением, отличающим сильных и дерзких самоуправ-
цев, — а у Катилины оно доходило до грубости и полного пренеб-
режения к людям, — патриций принялся расталкивать толпу сво-
ими мощными руками и зычным голосом приказывал окружающим
посторониться. Действуя таким способом, Катилина скорее других
достиг выхода из храма; за ним неотступно, точно тень, следовал
Арторикс.
Продвигаясь таким же точно образом, они прошли через пор-
тик и очутились на улице, а через полчаса, выбравшись из толпы,
направились к Скотному рынку, где толпились продавцы и поку-
патели волов; на этой огромной площади, отведенной для торговли
скотом, народу оказалось не так много, и путникам не стоило боль-
шого труда добраться до круглого храма Геркулеса Триумфально-
го; Арторикс следовал за Катилиной на некотором расстоянии.
Миновав храм Геркулеса, Катилина подошел к небольшому
храму Целомудрия; там он остановился, поджидая фокусника, и
Арторикс подошел к нему.
Как это и было поручено ему, Арторикс изложил Катилине
предложение Спартака. Красочно, правдиво, убедительно описал
он мощь гладиаторских легионов; доказал, что отвага этих шести-
751
десяти тысяч рабов, уже испытанных во многих боях, удесятери-
лась бы, встань во главу их Луции Сергий Катилина, и за короткое
время число их удвоилось бы; на основании всего этого, нисколько
не преувеличивая, можно было с полной уверенностью рассчиты-
вать на победы и через год подойти с непобедимым войском к
воротам Рима.
При этих словах глаза Катилины налились кровью; на выра-
зительном свирепом лице заходили желваки мускулов, время от
времени он угрожающе сжимал мощные кулаки, из груди его вы-
рывались вздохи удовлетворения, весьма похожие на звериный
рык.
Когда Арторикс закончил свою речь, отрывисто и взволнован-
но заговорил Катилина:
— Ты искушаешь меня, о юноша... я, право, не знаю... Не
хочу скрывать от тебя, что мне, патрицию и римлянину, противно
даже подумать, что я могу стать во главе войска рабов... храбрых,
отважных, пусть так... но все же мятежных рабов. Однако мысль
о том, что в моем распоряжении будет такая мощная армия и я
смогу вести ее к победе... Ведь я рожден для великих деяний, а
между тем никогда не имел возможности получить управление ка-
кой-либо провинцией, где мне мог бы представиться случай совер-
шить высокие дела. Чувствую, что эта мысль...
— Такая мысль пусть не опьянит тебя, не одурманит твоего
разума настолько, чтобы ты мог забыть, что ты римлянин и рожден
патрицием; что олигархия, господствующая над нами, должна
быть уничтожена руками свободнорожденных и римским оружием,
а не с преступной помощью варваров-рабов.
Слова эти произнес человек лет тридцати, высокого роста, с
благородной осанкой и надменным лицом. Он шел следом за Ка-
талиной и в эту минуту выступил из-за учла храма Целомудрия,
около которого вели беседу Луций Сергий и Арторикс.
-— Лентул Сура! — удивленно воскликнул Каталина. — Ты
здесь?..
— Я пошел за тобою, потому что мне показался подозритель-
ным человек, как будто преследовавший тебя. Я не раз предсказы-
вал тебе, что трем Корнелиям предначертано судьбой властвовать
над Римом; Корнелий Цинна и Корнелий Сулла уже исполнили это
предначертание, ты —третий, избранный судьбой быть властели-
ном Рима. Я хочу помешать тебе совершить ошибку: ложный шаг,
вместо того чтобы приблизить к цели, отдалит тебя от нее.
— Стало быть, Лентул, ты думаешь, что может представиться
другой столь же благоприятный случай, как предложение Спарта-
ка? Значит, ты думаешь, что в дальнейшем нам удастся иметь под
нашим началом легионы, подобные войску гладиаторов, и осуще-
ствить наши планы?
— Я думаю, что, если бы мы воспользовались предложением
Спартака, мы не только навлекли бы на себя ненависть народа
752
нашего и проклятие всей Италии, но это послужило бы не на благо
римским плебеям, не на благо лишенным наследства, неимущим и
обремененным долгами, а только на пользу варварам, врагам рим-
ского народа. Если благодаря влиянию и помощи друзей наших
они станут господствовать в Риме, неужели ты думаешь, что они
будут подчиняться каким-нибудь законам и мы чем-нибудь сможем
обуздать их? Неужели ты думаешь, что они предоставят нам право
управлять и властвовать? Каждый римский гражданин в их глазах
будет врагом; они вовлекут нас в ужасную резню и убийства, а
ведь мы, по своему чрезмерному простодушию, собирались сокру-
шить одних только оптиматов!
Лентул говорил твердо и спокойно, и постепенно возбуждение
Катилины ослабевало, а когда Сура закончил свою речь, убийца
Гратидиана устало склонил голову на грудь и с глубоким вздохом
тихо сказал:
— Логика твоя убийственна, словно отточенный клинок ис-
панского меча.
Арторикс что-то хотел сказать Лентулу, но тот, сделав повели-
тельный жест, произнес твердым тоном:
— Иди, возвращайся к Спартаку. Передай ему, что мы восхи-
щаемся вашим мужеством, но что мы прежде всего римляне. Все
распри на Тибре утихают, когда нашей родине угрожает опасность.
Скажи, чтобы он воспользовался благоприятствующей ему судьбой
и повел вас по ту сторону Альп, каждого в его страну: дальнейшая
война в Италии будет для вас роковой. Иди, и да сопутствуют тебе
боги.
С этими словами Лентул Сура взял под руку мрачного и без-
молвного Катилину, стоявшего в глубоком раздумье, и повел его в
сторону Скотного рынка.
Арторикс еще долго провожал растерянным взглядом две уда-
лявшиеся фигуры. Его вывел из задумчивости Эндимион, который
прыгнул на него и стал лизать ему руки; тогда мнимый фокусник
решил уйти и медленно зашагал к Гермальской курии, по дороге к
древним Мугионским воротам.
Когда галл подошел к курии, где также толпился веселивший-
ся народ, солнце уже близилось к закату. Арторикс был погружен
в свои печальные мысли, вызванные словами Суры, и даже не
заметил, что за ним уже довольно давно следит Метробий, — то
идет позади, то забегает вперед и внимательно его разглядывает.
Только выйдя на площадь, где находилась Гермальская курия, галл
заметил мима и сразу же узнал его, так как долгое время жил на
вилле Суллы в Кумах и знал комедианта, частого гостя в доме
диктатора. При виде Метробия Арторикс взволновался, боясь, как
бы тот не признал в нем гладиатора Суллы.
Поразмыслив немного, Арторикс ускорил шаг в надежде, что
Метробий оказался здесь случайно и не узнал его; в худшем случае
он надеялся, затерявшись в толпе, скрыться от глаз преследовате-
754
ля. Казалось, судьба покровительствовала Арториксу. У входа в
дом какого-то патриция толпились его клиенты; каждый держал в
руке по свече; по случаю праздника сатурналий они, согласно обы-
чаю, принесли эти свечи в дар сенатору — хозяину дома и своему
патрону.
Арторикс в одну минуту добежал до этой толпы клиентов, ра-
ботая локтями, протиснулся внутрь и вместе с ними пробрался в
дом патриция. Привратнику, спросившему у него, зачем и куда он
идет, Арторикс ответил, что хочет предложить хозяину дома дать
представление для его клиентов; таким способом сенатор отблаго-
дарит их за принесенные ему дары.
Привратник пропустил фокусника вместе с клиентами своего
господина из передней в атрий. Арторикс, хорошо знакомый с рас-
положением домов богатых римлян, обычно построенных на один
лад, тотчас же пробрался во внутренний двор, посредине которого
стоял жертвенник с алтарем для ларов, и поискал, нет ли другого
выхода, через сад; такой выход действительно оказался. Пользуясь
суматохой, которая царила в доме из-за сатурналий и увеличилась
с приходом толпы клиентов, он прокрался через имплувий в пери-
стиль, оттуда — в парадный зал, потом прошел по длинному ко-
ридору в сад, а оттуда —до выхода, имевшегося на другой стороне
дома; второму привратнику он рассказал, что дал представление в
присутствии его господина и теперь спешит по своим делам, время
ему дорого, его ждут в других местах, поэтому он очень просит
выпустить его через садовую калитку, ибо у главного входа тол-
пится уж очень много народу. Привратник счел эту просьбу ува-
жительной и, отворив калитку, выпустил фокусника, провожая
его самой приветливой улыбкой. Арторикс очутился в переулке,
выходившем на Новую улицу.
Уже начали сгущаться сумерки, и Арторикс решил как можно
скорее выйти из города через ближайшие ворота. Он спустился
кратчайшим проездом к Новой улице, которая вела от Большого
цирка к реке, и очутился на великолепной набережной, проложен-
ной по левому берегу Тибра, от Флументанских до Тройных ворот.
Арторикс тотчас же повернул налево, направляясь к Тройным во-
ротам, так как они были ближе других. Улица эта, удаленная от
центра, была пустынна: фокусник шел быстро и встретил лишь
нескольких граждан, спешивших в цирк и на Форум. Тишину и
спокойствие улицы нарушало лишь журчание воды в реке, мутной
и вздувшейся от прошедших дождей, да смутные отголоски шума,
долетавшие из центра огромного города.
Не успел Арторикс пройти и трехсот шагов по этой улице, как
услышал позади чьи-то торопливые шаги. Он остановился на ми-
нуту, прислушался — шаги становились все явственнее, они при-
ближались. Тогда Арторикс засунул правую руку за пояс и, выта-
щив оттуда кинжал, быстро двинулся дальше.
755
Но тот, кто шел позади, видимо, старался догнать его; шум
шагов слышался все ближе. Воспользовавшись поворотом, кото-
рый делала улица, Арторикс остановился у одного из старых дубов,
осенявших улицу, спрятался за толстый ствол его и затаил дыха-
ние: он хотел убедиться, был ли то Метробий или же какой-нибудь
гражданин, спешивший по своим делам.
Вскоре фокусник услышал тяжелое дыхание приближавшегося
человека и увидел... Метробия.
Потеряв из виду Арторикса, Метробий остановился и, оглядев-
шись вокруг, удивленно пробормотал:
— Куда же он делся?
— Я здесь, милейший Метробий, — сказал Арторикс, выходя
из укромного места, где он спрятался.
Галл решил прикончить комедианта, отомстить ему за все оби-
ды, за предательство и за весь вред, причиненный делу гладиато-
ров, а вместе с тем избавиться от опасности, которая ему непос-
редственно угрожала.
Метробий отступил на несколько шагов к той стороне улицы,
где низкая стена, высотой примерно в половину человеческого ро-
ста, ограждала берега реки, и, обращаясь к Арториксу, вкрадчиво
заговорил сладеньким голосом:
— Ах, оказывается, это действительно ты, красавец гладиа-
тор!.. Я узнал тебя... поэтому и шел за тобою... Мы познакомились
с тобой на вилле Суллы в Кумах... Я хочу пригласить тебя поужи-
нать со мной... выпьем доброго старого фалернского...
— Ты приглашаешь меня на ужин в Мамертинскую тюрьму,
старый предатель, — тихо и с угрозой сказал Арторикс, прибли-
жаясь к миму. — Меня распяли бы на кресте, а тело мое пошло
бы на ужин эсквилинскому воронью!..
— Да что ты! Что это пришло тебе в голову? — дрожащим
голосом ответил Метробий, отступая по диагонали в ту сторону,
откуда он пришел. — Да испепелит меня Юпитер своими молни-
ями, если я лгу! Я собирался угостить тебя отличнейшим фалерн-
ским!..
— Нет, проклятый пьяница, это я угощу тебя сегодня мутной
водой Тибра, —пробормотал гладиатор и, отбросив далеко от себя
лестницу, веревки и обезьянку, ринулся на старого комедианта.
— На помощь! Помогите... друзья... он убивает меня!.. Сюда!
На помощь! —кричал комедиант, убегая по направлению к Новой
улице, но он не успел закончить своего вопля: Арторикс, бежав-
ший за ним с кинжалом в зубах, настиг его и схватил за горло.
Голос Метробия пресекся.
Арторикс пробормотал сквозь зубы:
— Ах, негодяй, ты пригласил еще и приятелей своих к ужину,
на который звал меня!.. Да, да, вот они... бегут сюда...
И он крепко сжал в правой руке кинжал, а Метробий вновь
принялся звать на помощь рабов и. клиентов из дома сенатора, где
756
недавно нашел убежище Арторикс; по наущению Метробия, они
бросились по следам фокусника. При свете факелов, которые пы-
лали в руках преследующих, Метробий и Арторикс увидели, что с
I io вой улицы по набережной Тибра бежит целая толпа, спешив-
шая на крики комедианта. Тогда Арторикс несколько раз вонзил
кинжал в грудь Метробия и, задыхаясь от гнева, глухо произнес:
— Тебя они спасти не успеют, а меня им также не удастся
схватить. Подлый негодяй!.. — И, подняв обеими руками полу-
мертвого мима, который стонал слабым голосом, истекая кровью,
Арторикс бросил его в реку, крикнув: — Нынче вечером, старый
пьяница, выпьешь воды — в первый и последний раз в жизни.
Вслед за этими словами послышался всплеск, отчаянный
вопль, и Метробий исчез в мутных волнах бурной реки.
— Вот и мы!.. Метробий... Не бойся!.. Мы распнем подлого
гладиатора! Не скроется он от нас! — кричали в один голос рабы
и сбежавшиеся на шум граждане.
Преследователи были уже не более как в пятидесяти — шес-
тидесяти шагах от Арторикса.
Гладиатор, сбросив с себя пенулу, схватил Эндимиона и кинул
«то в реку, потом вскочил на парапет и сам бросился в Тибр.
— Помогите!.. Умираю!.. Помо... — еще раз крикнул Метро-
бий, показавшийся на поверхности реки, но мутные воды Тибра
накрыли его и помчали к Тройным воротам.
Бежавшие на помощь достигли того места, где произошла кро-
вавая драма. Запыхавшись, они метались у стены, кричали, но
никто ничего не делал, чтобы спасти утопавшего.
Арторикс между тем быстро плыл наперерез течению, направ-
ляясь к другому берегу.
Собравшиеся на берегу слали ему проклятия и горевали о судь-
бе Метробия, который уже не появлялся больше из речной пучины.
А гладиатор, переплыв на другой берег, быстро зашагал к Янику -
льскому холму, скрывшись во мраке, сгущавшемся над Вечным
городом.
Глава восемнадцатая
КОНСУЛЫ НА ВОЙНЕ. — СРАЖЕНИЕ
ПОД КАМЕРИНОМ. — СМЕРТЬ ЭНОМАЯ
Когда исчезла всякая надежда на то, что Луций Сергий Кати-
лина возглавит армию гладиаторов, восставшие приняли предло-
жение Спартака: двинуться весной к Альпам и после перехода че-
рез них распустить войско гладиаторов — каждый отправится в
свою страну; там они постараются поднять ее население против
Рима. Спартак обладал здравым умом и дальновидностью, что де-
лало его одним из лучших полководцев своего времени, и он пре-
красно отдавал себе отчет, что дальнейшая война с Римом на тер-
ритории Италии может окончиться только победой квиритов.
И вот в конце февраля 682 года Спартак выступил из Апулии
с двенадцатью легионами, по пяти тысяч человек в каждом; кроме
того, у него было еще пять тысяч велитов и восемь тысяч конни-
ков, — в общей сложности свыше семидесяти тысяч солдат, от-
лично обученных и превосходно вооруженных. С этим войском он
двинулся к Самнию, держась ближе к морю.
После десятидневного похода он дошел до области пелингов,
где получил сведения, что консул Лентул Клодиан собирает в Ум-
брии армию в тридцать тысяч человек с целью перерезать гладиа-
торам дорогу к реке Паду, а из Латия идет другой консул, Геллий
Публикола, с тремя легионами и вспомогательными войсками и
собирается напасть на Спартака с тыла, чтобы отрезать ему путь
к возвращению в Апулию, а следовательно, к спасению.
Раздражение, вызванное в сенате позором восстания и чувст-
вом оскорбленного достоинства, уступило место страху и сознанию
опасности. Поэтому сенат отправил против восставших, как на
одну из труднейших и опаснейших войн, двух консулов; им были
даны две большие армии и поручено раз и навсегда покончить с
гладиатором.
Через несколько дней после своего назначения оба консула со-
брали свои войска — один в Латии, а другой в Умбрии.
Однако опыт этой войны и поражения, которые потерпели
претор Вариний, квестор Коссиний и сам Анфидий Орест, ничему
не научили ни Лентула, ни Геллия, и они были далеки от мысли о
совместном выступлении против Спартака то ли из чувства сопер-
ничества и жажды личной славы, то ли из-за неправильных так-
тических соображений.
Так или иначе, но они решили наступать на Спартака врозь,
так что Спартак мог одолеть и разбить каждую армию в отдельно-
сти, как он это и делал в истекшие два года.
В Риме все же возлагали большие надежды на поход двух кон-
сулов и рассчитывали, что теперь навсегда будет покончено с этой
позорящей Рим войной против рабов и гладиаторов.
758
Узнав о намерениях врагов, Спартак ускорил продвижение
своего войска через Самний и решил сперва напасть на Геллия,
который должен был наступать на него из Латия. Фракиец надеял-
ся повстречаться с консулом на дороге между Корфинием и Ами-
терном.
Но, придя в эту местность, Спартак узнал от рабов окрестных
юродов — они не отваживались убежать в лагерь гладиаторов, но
оказывали им большие услуги, сообщая важные сведения, — что
Геллий еще находится в Анагнии, где ждет прибытия своей кава-
лерии, и двинется оттуда недели через две, не раньше.
Вождь гладиаторов решил идти дальше и направился в Пицен-
тскую область, надеясь встретиться там с Лентулом, идущим из
Умбрии, разбить его в сражении, вернуться затем назад и разбить
Геллия, а потом направиться к Паду или же, не завязывая сраже-
ния ни с тем, ни с другим, идти прямо к Альпам.
Дойдя до Аскула на реке Труенте, Спартак узнал от своих
многочисленных и преданных разведчиков, что Лентул вышел из
Перузии с войском в тридцать с лишним тысяч человек и двинулся
навстречу ему в Камерин. Спартак выбрал для себя сильную пози-
цию и, расположившись на ней лагерем, хорошо укрепил его; здесь
он решил выждать четыре-пять дней, то есть столько времени,
сколько требовалось консулу, чтобы прибыть в Камерин, где Спар-
так решил дать бой.
Итак, гладиаторы разбили лагерь близ Аскула. На следующее
утро Спартак выехал во главе тысячи конников для осмотра окре-
стностей. Он ехал один впереди своего отряда, погруженный в
глубокое и невеселое раздумье, судя по его мрачному лицу.
О чем думал он?
С того дня, как Эвтибида сделалась возлюбленной Эномая, гер-
манец, подпав под власть гречанки, мало-помалу становился все
угрюмее, мрачнее и не раз показывал, что у него больше нет преж-
ней любви и уважения к Спартаку. На последнем совещании вое-
начальников в лагере под Гнатией, после известия об отказе Ката-
лины стать во главе войска гладиаторов, один только Эномай
высказался против принятого решения отойти за Альпы и каждому
вернуться в свою страну. Противореча предложениям Спартака, он
употреблял по отношению к нему грубые и резкие выражения,
произносил какие-то загадочные и угрожающие фразы, бормотал
что-то бессвязное о несносном деспотизме, о надменности, злоупот-
реблении властью, которое невозможно больше терпеть, о равно-
правии, ради завоевания которого гладиаторы взялись за оружие;
он заявлял, что это равноправие стало теперь пустым звуком из-за
диктаторской власти, под которую подпали гладиаторы, что уже
пришло время перестать ей подчиняться. Хвала богам, они уже не
дети, которые страшатся розги наставника!
Спартак вскочил с места, разгневанный нелепой выходкой гер-
манца, затем снова сел и заговорил дружески и ласково, стараясь
759
успокоить дорогого ему человека. Но Эномай, видя, что Крикс,
Граник и другие военачальники на стороне Спартака, в бешенстве
выбежал из палатки, не желая больше участвовать в совещании
своих соратников.
Фракийца очень беспокоило поведение Эномая: в течение не-
скольких дней он избегал встреч со Спартаком, а если они случай-
но сталкивались, не заговаривал и смущенно молчал, уклоняясь от
объяснений, которых Спартак хотел от него добиться.
А происходило вот что. Под влиянием Эвтибиды Эномай стал
дерзким и раздражительным, но, когда оказывался лицом к лицу
с фракийцем, весь гнев его угасал перед добротой, сердечностью и
бесконечной простотой Спартака, не изменявшей ему и в дни его
величия; честная совесть германца восставала против злобных вы-
мыслов гречанки, и, встречаясь с великим вождем, он чувствовал
стыд и поневоле бывал вынужден признать его душевное и умст-
венное превосходство; он всегда любил и уважал Спартака и те-
перь не мог относиться к нему с неприязнью.
Спартак доискивался и никак не мог найти причины этой вне-
запной перемены в Эномае, к которому он питал искреннюю глу-
бокую привязанность.
Эвтибида, превратив Эномая в кроткого, послушного ей ягнен-
ка, сумела окружить глубокой тайной свою близость с военачаль-
ником-германцем, и Спартаку, по натуре честному и благородно-
му, даже не приходила в голову мысль, что всему причиной
коварные ухищрения и темные интриги гречанки, в которые она
необычайно ловко вовлекла Эномая; он и подумать не мог, что в
странном, необъяснимом поведении германца повинна Эвтибида;
он о ней совершенно позабыл, а она избегала встреч с верховным
вождем гладиаторов.
Как только Спартак, печальный и задумчивый, вернулся из
поездки по окрестностям Аскула, он удалился в свою палатку и
приказал одному из контуберналов позвать к нему Эномая.
Контубернал отправился выполнить приказание вождя, а
Спартак, оставшись один, погрузился в свои думы. Контубернал
очень скоро вернулся и доложил:
— Я встретил Эномая, он сам шел к тебе. Да вот он уже тут.
И контубернал отошел в сторону, чтобы пропустить Эномая.
Тот, насупившись, подошел к Спартаку.
— Привет тебе, верховный вождь гладиаторов, — начал
он. — Мне надо поговорить с тобой и...
— И я хотел поговорить с тобой, — прервал его Спартак,
поднявшись со скамьи, и сделал знак контуберналу, чтобы тот уда-
лился. Затем, обратившись к Эномаю, он сказал мягко и ласко-
во: — Привет тебе! Добро пожаловать, брат мой Эномай, говори,
что ты хотел сказать мне.
— Я хотел... — произнес с угрозой в голосе и с презритель-
ным видом германец, все же опустив перед Спартаком глаза. — Я
760
устал, и мне надоело быть игрушкой... твоих прихотей... Если
быть рабом... то я предпочитаю быть в рабстве у римлян... я хочу
воевать, а не прислуживать тебе...
— Ах, клянусь молниями Юпитера, — воскликнул Спартак,
горестно всплеснув руками, и с сожалением поглядел на герман-
ца, — не иначе, как ты сошел с ума, Эномай, и...
— Клянусь чудесными косами Фреи, — прервал его германец
и, подняв голову, посмотрел на Спартака своими маленькими свер-
кающими глазами, — я пока еще в своем уме!
— Да помогут тебе боги! О каких таких прихотях ты гово-
ришь? Когда это я пытался тебя или кого другого из наших това-
рищей по несчастью и по оружию превратить в игрушку?
— Я этого не говорю... и не знаю, ты ли... — в замешатель-
стве ответил Эномай, вновь опустив глаза. — Не знаю, ты ли...
но только знаю, что, в конце концов, я тоже человек...
— Разумеется! Честный, мужественный и храбрый человек!
Таким ты был всегда и таким можешь быть и в будущем, — сказал
Спартак, устремив зоркий взгляд на Эномая, как бы желая про-
честь самые сокровенные его мысли. — Но какое отношение имеет
все сказанное тобой к тому, о чем ты хотел поговорить со мной?
Когда же это я ставил под сомнение твой авторитет в нашем лаге-
ре? Как могла прийти тебе в голову мысль, что я не то что прези-
раю тебя, но хотя бы не отдаю тебе должного? Ведь твоя храб-
рость, твоя смелость внушают уважение каждому, кто тебя хоть
сколько-нибудь знает! Как же ты мог так подумать обо мне? От-
куда у тебя такие подозрения? Какая причина вызвала твое непо-
нятное, необъяснимое отношение ко мне? Чем я обидел тебя?.. В
чем я провинился перед тобой лично или перед нашим общим де-
лом, которое я взялся осуществить и которому безраздельно посвя-
тил всю свою жизнь?
— Обидел... провинился... да, собственно говоря... нет... по
правде сказать, ты ничем не обидел меня... ни в чем не провинился
перед всеми нами... Напротив, ты опытный, искусный полково-
дец... ты это не раз доказывал... Тебе всегда сопутствовала удача,
ты многократный победитель... Толпы гладиаторов, пришедшие к
тебе, ты поднял до уровня дисциплинированного войска, которое
внушает страх врагам... Что и говорить... мне не на что жаловать-
ся...
Так отвечал Эномай, и речь его, вначале грубая и заносчивая,
мало-помалу, незаметно для него самого, смягчилась, и закончил
он ее совсем в другом тоне, ласковом и дружелюбном.
— Но почему же ты вдруг так изменил отношение ко мне?
Почему так плохо говоришь обо мне? Ведь я всегда только и думаю
о благе и о победе гладиаторов; я ничего не делал и не добивался
звания верховного вождя, хотя меня не раз избирали; со всеми
своими товарищами по несчастью, а с тобою в особенности, я всег-
да жил в дружбе и вел себя с ними как истинный друг их и сорат-
ник.
761
Так говорил Спартак, и его благородное лицо выражало печаль
и огорчение. Он беседовал с Эномаем, стараясь проникнуть в тай-
ники его души.
— Погоди, Спартак, не надо так говорить, не смотри на меня
такими глазами! — сердито бормотал Эномай, однако по голосу
чувствовалось, что он растроган и с большим трудом сдерживает
свое волнение. — Я ведь не говорил... У меня и в мыслях не
было... Я не хотел сказать...
— Если я отстаивал мысль о возвращении каждого в его стра-
ну, то только потому, что по долгом и зрелом размышлении я
убедился, что, сражаясь в одной только Италии, мы никогда не
одержим полной победы над Римом. Рим!.. Победить Рим, сокру-
шить его могущество, уничтожить его тираническую власть!.. Не-
ужели же ты думаешь, что мысль об этом не нарушает ночью мой
покой, не преследует меня в сновиденьях?.. Стать выше Бренна),
Пирра, Ганнибала!.. Свершить то, чего не могли достигнуть самые
прославленные полководцы!.. Да разве это не было бы для меня
великой честью? Но ведь Рим, с которым воюют в пределах Ита-
лии, — это Антей: побежденный и поверженный Геркулесом, он
встает еще более сильным, чем прежде. Допустим, что мы разобьем
с великим трудом римские легионы, прольем немало крови, —
через несколько дней Рим выставит против нас новые и новые
армии, двинет на нас еще шестьдесят, семьдесят легионов, пока не
разобьет, не уничтожит нас окончательно. Чтобы победить Антея,
божественный Геркулес не поверг его на землю, а задушил, подняв
на воздух своими мощными руками; чтобы победить Рим, мы дол-
жны поднять против него одновременно все угнетенные народы,
мы должны взять империю в кольцо и наступать со всех сторон на
Италию, все теснее и теснее сжимать это кольцо вокруг стен Сер-
вия Туллия1 2 и с армией в шестьсот — семьсот тысяч воинов оси-
лить, задушить этот роковой народ и роковой город. Это единст-
венная возможность победить Рим, это единственный путь к
уничтожению его могущества; если нам не удастся совершить за-
думанное, наши дети, наши внуки и правнуки этого добьются, но
победа придет только так. Никакая иная война, никакая иная
борьба с Римом невозможна; Митридат будет побежден так же,
как были побеждены Ганнибал, народы Рейна, парфяне и карфа-
геняне, греки и иберийцы. Только единый союз всех угнетенных
против единого угнетателя даст им победу над этим гигантским
спрутом, который медленно, постепенно, но непреодолимо протя-
гивает свои огромные щупальца по всей поверхности земли.
Спартак воодушевился и, весь горя, говорил со страстью вдох-
новения, глаза его сверкали. Слушая его, Эномай, честный, иск-
1 Б ре нн — предводитель галлов, вторгшихся в Италию в 390 г. до н. э. и раз-
бивших римлян при Аллии (левый приток Тибра), к северу от Рима.
2 Сервии Туллии (по преданию, V век до н. э.) — шестой легендарный рим-
ский царь.
762
(и'нний человек и преданный друг Спартака, чувствовал, как его,
почти помимо воли, влечет к фракийцу; он был околдован его
красноречием и чувствовал, как в душе его утихает гнев, который
Эвтибида разожгла с таким трудом своими хитроумными уловка-
ми. Когда же вождь гладиаторов умолк, германец, сам того не
замечая, оказался совсем близко около него и, умоляюще протянув
руки к прекрасному и величественному спасителю рабов, окружен-
ному в эту минуту каким-то ореолом волшебного сияния, произнес
дрожащим от волнения голосом:
— О, прости, Спартак, прости меня... Ты не человек, ты по-
лубог!..
— Нет, я самый счастливый из людей, потому что в тебе я
вновь обрел своего брата! — воскликнул растроганный фракиец,
открывая объятия Эномаю, который порывисто бросился к нему.
— Ах, Спартак, Спартак... я люблю тебя и почитаю еще боль-
ше, чем прежде!
Оба друга молчали, соединившись в братском объятии. Пер-
вым освободился из объятий Спартак и голосом, в котором еще
чувствовалось пережитое волнение, спросил германца:
— Теперь скажи мне, Эномай, зачем ты пришел ко мне?
— Я?.. Но... да я уж и не знаю... — ответил германец скон-
фуженно. — К чему вспоминать?.. Не стоит и говорить об этом!
Он умолк на мгновение, а затем, подняв голову, с живостью
добавил:
— Раз уж я пришел и ты, верно, считаешь, что пришел по-
просить тебя о чем-то, то я прошу тебя, чтобы я и мои германцы
заняли самые опасные позиции в предстоящем сражении с консу-
лом Лентул ом.
Спартак поглядел на него ласково и воскликнул:
— Ты верен себе! Так же храбр, как и честен!.. Будешь сра-
жаться на самом опасном участке.
— Ты твердо обещаешь это?
— Да, — ответил Спартак, протягивая Эномаю руку. — Ты
ведь знаешь, что в моей душе нет места ни лжи, ни страху.
И, беседуя с другом, Эномай ушел с претория вместе со Спар-
таком, который хотел проводить его до палаток германцев.
Не успел Спартак отойти и на четверть стадия! от преторской
площадки, как его догнал спешивший к нему Арторикс. Три дня
назад вождь гладиаторов отправил его во главе тысячи конников
на разведку в направлении Реаты собрать сведения о войске Гел-
лия. Узнав, что Спартак только что ушел с Эномаем, Арторикс
поспешил вслед за ними и догнал их у палаток германских легио-
нов.
— Привет тебе, Спартак! — сказал он. — К Геллию пришла
часть его кавалерии. Они уже выступили из Анагнии и идут в
1 Стадий — греческая мера длины, равная 184,97 метра.
763
Карсеолы, а завтра вечером направятся оттуда в Реату и нападут
на тебя не позже чем через пять дней.
Спартак стал размышлять над этим известием и после недол-
гого молчания сказал:
— Завтра вечером мы снимемся с лагеря и пойдем в направ-
лении Камерина; придем мы туда послезавтра, за несколько часов
до полудня после десятичасового перехода, который будет нелег-
ким. По всей вероятности, Лентул прибудет туда послезавтра ве-
чером, самое позднее — на четвертый день утром. Его войска при-
дут усталыми, а мы к тому времени уже отдохнем и со свежими
силами обрушимся на Геллия. Не может быть, чтобы мы не одер-
жали над ним победу! После этого мы беспрепятственно продол-
жим свой путь до Альп. Что ты об этом думаешь, Эномай?
— Превосходный план, достойный великого полководца! —
ответил Эномай.
Когда Спартак отпустил Арторикса, германец пригласил друга
к себе в палатку и усадил за стол вместе со своими контубернала-
ми, среди которых не хватало только Эвтибиды: у нее было слиш-
ком много оснований не показываться на глаза Спартаку.
В дружеской беседе, сопровождавшейся возлияниями терпко-
го, но превосходного вина, быстро проходили часы, и уже настала
ночь, когда Спартак вышел из палатки Эномая. Германец, успев-
ший к тому времени захмелеть, так как, по своему обыкновению,
пил, не зная меры, хотел проводить Спартака, но фракиец не по-
зволил ему этого, и, только уступая просьбам контуберналов Эно-
мая, вождь гладиаторов разрешил им проводить его до преторской
площадки.
Лишь только Спартак ушел и Эномай остался один, на пороге
небольшого отделения, отведенного для него в палатке начальника
германцев, появилась Эвтибида, бледная, с распущенными по пле-
чам густыми рыжими косами. Скрестив на груди руки, она стала
перед скамьей, на которой сидел Эномай, охваченный думами о
фракийце.
— Так вот что... — начала Эвгибида, устремив на германца
гневный и презрительный взгляд. — Значит, Спартак опять пове-
дет тебя, куда ему вздумается, как ведет за собою свою лошадь,
опять будет пользоваться твоей силой и храбростью, чтобы возве-
личиться самому?
— Ах, ты опять? — глухо и с угрозой произнес Эномай, бро-
сив на нее дикий взгляд. — Когда же ты наконец прекратишь
свою подлую клевету? Когда перестанешь отравлять мне душу
ядом своих измышлений? Ты злее волка Фенриса1, проклятая
женщина!
— Хорошо, хорошо!.. Клянусь всеми богами Олимпа, теперь
ты, грубиян и дикарь, животное, лишенное разума, обрушиваешь-
1 Волк Фенрис — в религии древних германцев один из самых злобных духов,
который мучил людей в аду. — Примеч. автора.
764
гл на меня со всей злобой, а я, глупая, недостойная женщина,
люблю тебя, вместо того чтобы презирать и не обращать на тебя
никакого внимания... Поделом мне!
— Но почему же, если ты любишь меня, тебе непременно надо
внушать мне ненависть к Спартаку, благороднейшему человеку,
человеку великой души и светлого ума? Я не обладаю ни одной из
украшающих его высоких добродетелей.
— Ах, глупый человек, ведь и я тоже была введена в заблуж-
дение его мнимыми высокими качествами и добродетелью, я тоже
считала, что он не человек, а полубог, хотя я умом и образованно
(*тью выше тебя. Долгое время я верила, что в душе его живут
самые возвышенные чувства, но, к великому своему сожалению,
убедилась в том, что Спартак лжец, каждый его поступок, каждое
слово — притворство, лицемерие и в сердце его горит одно - един -
ственное чувство — честолюбие. Я узнала, я поняла, я убедилась
в этом, а ты глупец, глупее барана...
— Эвтибида! —весь дрожа, произнес Эномай, и голос его был
похож на глухое рычание льва.
— Глупее барана... — храбро продолжала Эвтибида, и глаза
се засверкали от гнева. — Ты ничего не увидел и не видишь. Ведь
только что, среди неумеренных возлияний, ты простирался перед
ним ниц, как самый жалкий раб, и пел ему гимны.
— Эвтибида! — еле сдерживаясь, повторил германец.
— Не боюсь я твоих угроз! — презрительно ответила гречан-
ка. — Зачем я поверила твоим словам о любви? Теперь я могла
бы ненавидеть тебя так же сильно, как я презираю тебя!
— Эвтибида! — громовым голосом воскликнул Эномай; он в
ярости вскочил и, угрожающе подняв кулаки, подошел к девушке.
— Посмей только! — надменно произнесла Эвтибида и вызы-
вающе топнула ногой, гордо глядя на гладиатора. — А ну-ка, сме-
лей, ударь, бей, задуши бедную девушку своими звериными лапа-
ми... Это ведь куда почетнее, чем убивать своих соотечественников
в цирке... Ну, смелей! Смелей!..
При этих словах Эвтибиды Эномай в ярости бросился к ней и
готов был задушить ее, но, подойдя ближе, вдруг опомнился и,
задыхаясь от гнева, глухо произнес, потрясая кулаками:
— Уходи, Эвтибида... уходи, ради богов твоих... пока я не
потерял последнюю каплю рассудка!..
— И это все, что ты можешь ответить женщине, которая тебя
любит, единственному на земле существу, любящему тебя? Так-то
ты платишь мне за мою любовь? Вот она, благодарность за все
заботы, которыми я окружила тебя, признательность за то, что вот
уж сколько месяцев я думаю только о тебе, о твоей славе, о твоем
добром имени! Хорошо же! Отлично! Этого следовало ожидать!
Вот, делайте добро людям, — добавила она более мягко и нервно
забегала взад и вперед по палатке, как только увидела, что Эномай
опустился на скамью. — Думаешь о счастье и благополучии близ-
765
кого человека — и вот награда! Как я глупа! К чему мне было
думать о тебе, заботиться о твоей славе? За что ты обрушил на
меня свой зверский гнев и эти страшные проклятия, за что? Ведь
я старалась спасти тебя от черных козней, которые замыслили
против тебя!
И, помолчав, она добавила дрожащим, взволнованным голо-
сом:
— Нет, напрасно я так поступала. Мне не надо было вмеши-
ваться. Пусть бы тебя растоптали, пусть привели бы к гибели... О,
если бы я только могла остаться к этому равнодушной! По крайней
мере я избежала бы сегодня этих страданий, они для меня тяжелее
смерти... Терпеть оскорбления от тебя, поношения от тебя... от
человека, которого я так любила... который мне дороже жизни. О,
это слишком!.. Я так страдаю!.. Как бы ни были велики грехи мои
в прошлом, такого горя я не заслужила! — И Эвтибида зарыдала.
Этого было больше чем достаточно, чтобы сбить с толку бедно-
го Эномая. Его ярость стихла и уступила место сомнению, неуве-
ренности, затем в нем заговорила жалость, нежность и, наконец,
любовь, и, когда Эвтибида, закрыв лицо руками, пошла к выходу,
он вскочил и, загородив ей дорогу, произнес смиренно:
— Прости меня, Эвтибида... я сам не знаю, что говорю... что
делаю... не покидай меня так... прошу тебя!
— Отойди, во имя богов, покровителей Афин! — сказала гре-
чанка, гордо подняв голову и глядя на германца с презрением;
глаза ее были еще влажны от пролитых слез. — Отойди, оставь
меня в покое и дай мне вдали от тебя пережить свой позор, свое
горе, предаться сладким воспоминаниям о своей отвергнутой, по-
руганной, разбитой любви.
— О нет... нет... Я не отпущу тебя, не позволю, чтобы ты так
ушла... — говорил германец, схватив девушку за руки и ласково
увлекая ее в глубь палатки. — Ты должна выслушать мои оправ-
дания... Прости меня... прости меня, Эвтибида... прости, если я
обидел тебя... Сам не знаю... как будто бы не я говорил... гнев
обуял меня... Выслушай меня, молю тебя!
— Неужели я опять должна выслушивать поношения и оскор-
бления? Отпусти, отпусти меня, Эномай, я не хочу испытать са-
мого ужасного горя: увидеть, как ты снова набросишься на меня.
Я не хочу умереть от твоей руки со страшной мыслью, что ты —
мой убийца!
— Нет, нет, Эвтибида, не считай меня способным на это, не
пользуйся правом презирать меня, данным мною тебе сегодня, не
пользуйся благоприятным положением, в какое тебя поставила
моя звериная злоба... Не своди меня с ума! Выслушай меня, вы-
слушай, Эвтибида, или, клянусь священной змеей Мидгард1, я пе-
1 Мидгард — в мифологии древних германцев огромной величины змея, погру-
женная Одином в море. Там она, кусая свой хвост, заполнила своим телом
всю землю. — Примеч. автора.
766
1>с режу себе горло на твоих глазах! — И он выхватил кинжал,
писевший у него за поясом.
— Ах, нет, нет!.. Во имя молний Юпитера! — с притворным
ужасом восклицала гречанка, умоляюще протягивая к великану
руки.
И слабым голосом она произнесла печально:
— Твоя жизнь слишком дорога для меня... слишком драгоцен-
на... о мой обожаемый Эномай, о любовь моя!
— О Эвтибида! О моя Эвтибида! — произнес он нежно, голо-
сом, в котором звучала искренняя любовь. — Прости меня, прости
меня!..
— Ах, золотое сердце, благородная душа! — растроганно пре-
творила девушка, улыбаясь, и обвила руками шею колосса, про-
стершегося у ее ног. — Прости и ты меня за то, что я разгневала
тебя и довела до ярости.
Крепко прижав Эвтибиду к груди, германец покрывал поцелу-
ями ее лицо, а она шептала:
— Я так люблю тебя! Я не могла бы жить без тебя! Простим
друг друга и забудем о случившемся.
— Добрая... великодушная моя Эвтибида!
И оба умолкли, обнявшись. Эномай стоял на коленях перед
Эвтибидой.
Первой нарушив молчание, она вкрадчиво спросила:
— Веришь ли ты, что я люблю тебя?
— Верю, так же как верю во всемогущество бессмертного
Одина и в то, что он разрешит мне в день, когда душа моя расста-
нется с телом, пройти по великому трехцветному мосту в священ-
ный град блаженных и отдохнуть под сенью исполинского ясеня
Идразила.
— Тогда скажи, во имя золотых стрел Дианы, как же ты мог
хотя бы одно мгновение усомниться в том, что я желаю тебе до-
бра?
— Я никогда в этом не сомневался.
— А если ты в этом не сомневался и не сомневаешься, почему
же ты отвергаешь мои советы, почему доверяешь вероломному дру-
гу, который предает тебя, а не женщине, которая тебя любит боль-
ше жизни и хочет, чтобы ты был великим и счастливым?
Эномай вздохнул и, ничего не ответив, поднялся и стал ходить
взад и вперед по палатке.
Эвтибида украдкой наблюдала за ним. Она сидела на скамье,
облокотившись на стол, и, подпирая голову правой рукой, левой
играла серебряным браслетом, изображавшим змею, кусающую
свой хвост; браслет этот она сняла с руки и положила на стол.
Так прошло две минуты. Оба молчали, потом Эвтибида, как
будто говоря сама с собой, сказала:
— Может быть, я предупреждаю его из корысти? Предостере-
гаю его от чрезмерной откровенности его благородного сердца, от
767
слепой доверчивости его честной натуры; указываю ему на все хит-
росплетения козней, которые самая черная измена готовит ему и
бедным гладиаторам, восставшим в надежде на свободу, соверша-
ющим чудеса храбрости, меж тем как они обречены на участь во
сто крат худшую, чем прежняя их судьба, — может быть, делая
все это, я забочусь о своей выгоде, не так ли?
— Но кто же так говорил когда-нибудь? Ни у кого этого и в
мыслях не было! — воскликнул Эномай, остановившись перед де-
вушкой.
— Ты! — строго сказала Эвтибида. — Ты!
— Я?! — переспросил пораженный Эномай, приложив обе
руки к груди.
— Да, ты. Одно из двух: либо ты веришь, что я люблю тебя
и желаю тебе добра, и тогда ты должен поверить мне, что Спартак
предает вас и изменяет вам; либо ты уверен, что Спартак — воп-
лощение честности и всех добродетелей, а тогда ты должен счи-
тать, что я лживая притворщица и изменница.
— Да нет же, нет! — чуть не плача, восклицал бедный гер-
манец; он не был силен в логике и в спорах, и ему хотелось избе-
жать разрешения такой мучительной дилеммы.
— Невозможно понять, по какой причине я могла бы предать
тебя, — продолжала Эвтибида.
— Прости меня, моя божественная Эвтибида, я не только не
понимаю, я и подумать не мог, что ты можешь или хочешь предать
меня. Ведь ты дала мне столько доказательств своей любви... Но
прости меня... я не вижу, не могу понять, по какой причине Спар-
так способен меня предать.
— По какой причине? По какой причине? — вскочив, спро-
сила Эвтибида и подошла к Эномаю, который склонил голову,
словно боясь ее ответа.
— О!.. — воскликнула через минуту девушка, сложив свои
маленькие ручки и подняв сверкающие глаза к небу. — И ты еще
спрашиваешь? Слепой безумец!
И, помолчав, она добавила:
— Скажи мне, легковерный ты человек, разве после сражения
у Фунди не говорил вам Спартак, что консул Варрон Лукулл явил-
ся к нему и предлагал ему высокие посты в испанской армии или
же префектуру в Африке в том случае, если он согласится поки-
нуть вас на произвол судьбы?
— Да, он это говорил. Но ты ведь знаешь, что Спартак отве-
тил консулу...
— Ах ты, бедный глупец! Ты не понимаешь, почему он так
ответил? Да потому, что ему предлагали слишком мало за услуги,
которых от него требовали.
Эномай, не произнеся ни звука, ходил взад и вперед, склонив
голову.
— Он считал недостаточным для себя чин квестора или долж-
ность префекта...
768
Эномай молчал, продолжая свою прогулку.
— Теперь ему сделали новые предложения, удвоили, утроили
посулы, а он вам об этом ничего не сказал.
— Откуда ты это знаешь? — спросил Эномай, остановившись
перед Эвтибидой.
— А как ты думаешь, зачем Рутилий, переодевшись апулий-
ским крестьянином, отправился в Рим? Думаешь, для того, чтобы
предложить Катил ине принять командование над войском гладиа-
торов?
— Да, думаю...
— Спартак мог, конечно, уверить вас в этом — он хитрый и
коварный человек, — ио меня ему не обмануть, я прекрасно по-
няла, что гонец был послан в Рим для возобновления переговоров,
начатых в Фунди консулом Варроном Лукуллом.
Эномай опять зашагал по палатке.
— А если это не так, то почему же был отправлен Рутилий,
именно Рутилий —латинянин и свободнорожденный?
Эномай молчал.
— А почему же, когда Рутилий таинственно погиб, Спартак,
не посоветовавшись ни с кем из вас, хотя вы такие же военачаль-
ники, как и он, и, может быть, более достойные и храбрые, чем
Спартак, почему же он самовольно отправил в Рим преданного ему
Арторикса, переодетого фокусником? Почему именно Арторикса,
возлюбленного сестры его Мирцы? Почему именно его и никого
другого?
Эвтибида сделала паузу и, глядя на Эномая, шагавшего по па-
латке из угла в угол, продолжала:
— И скажи, мой любимый, откуда такие перемены? Лишь
только Арторикс вернулся из Рима, Спартак настоял на том, чтобы
принято было решение покинуть Италию и вернуться во Фракию,
в Галлию, Иллирию и Германию.
Эномай остановился и, опустив голову, устремил неподвиж-
ный, дикий взгляд на одно из железных колец, державших натя-
нутое полотнище, прикрепленное к крюку, вбитому в землю; он
грыз ногти пальцев правой руки, а левой уперся в бок.
— Разве все это естественно? Логично? Справедливо и чест-
но?.. — сказала через минуту Эвтибида и, помолчав, добавила: —
Как! Обессиленный Рим не знает, где набрать легионы, чтобы про-
тивопоставить их победоносным войскам Сертория в Испании,
Митридата в Азии, а у нас в этот роковой для Рима час имеется
семидесятитысячная армия, прекрасно дисциплинированная, от-
лично вооруженная, одержавшая столько побед, и, вместо того
чтобы повести ее в наступление на вражеский город и без труда
овладеть им, мы бежим от него! Разве это логично? Разве это
естественно?
Эномай стоял, застыв на одном месте, и только время от вре-
мени медленно покачивал головой.
769
25-833
— Лентул, Геллий, две их армии... Да ведь это просто басни,
выдуманные Спартаком для того, чтобы оправдать и чем-нибудь
объяснить постыдное и непонятное бегство, скрыть от глаз обма-
нутых людей страшное и слишком очевидное предательство! Гел-
лий!.. Лентул!.. Их армии! — продолжала рассуждать Эвтибида,
как будто говорила сама с собой. — Но почему же на разведку о
движении пресловутого войска Лентула отправился он сам с тыся-
чей всадников? Почему же наблюдать за воображаемым войском
Геллия у Реаты он послал Арторикса? Почему этот Арторикс все
время разъезжает то сюда, то туда? Почему он никого другого из
вас не посылает?
— Ты права!.. К сожалению, ты права... — бормотал едва
слышно Эномай.
— О, клянусь всеми богами небесных сфер! — вскричала Эв-
тибида. — Проснись же от роковой летаргии, в которую тебя
ввергла измена, проснись во имя всех твоих богов, открой глаза,
взгляни: тебя завлекли на край страшной бездны и хотят низвер-
гнуть в нее. Вот куда тебя завела рука твоего друга... И если тебе
нужны еще доказательства измены, если ты желаешь знать причи-
ны, которые могли толкнуть на нее этого человека, то вспомни,
что он безумно любит римскую патрицианку Валерию Мессалу,
вдову Суллы, и ради нее и ради своей любви он всех вас предаст
римскому сенату, а тот в награду за предательство даст ему в жены
любимую патрицианку, а вдобавок виллы, богатства, почести и
славу...
— Постой! Это правда! Правда!.. — крикнул Эномай, пора-
женный этим последним доводом и окончательно побежденный ро-
ковым скоплением улик. Все, вместе взятые, они с полной очевид-
ностью доказывали измену фракийца. — Спартак — проклятый
предатель! Так пусть же чудовищный, мерзкий пес Манигармор1
вечно терзает его в пропастях Нифльгейма!
При этих проклятиях германца глаза Эвтибиды загорелись зло-
радным огнем, она быстро подошла к Эномаю и, задыхаясь, зашеп-
тала торопливо:
— Чего же ты медлишь? Неужели ты хочешь, чтобы тебя и
верных твоих германцев завели в какое-нибудь горное ущелье, где
они лишены будут возможности сражаться и поневоле позорно сло-
жат оружие? И вы все будете распяты или отданы на растерзание
диким зверям на арене цирка!
— О нет, клянусь всеми молниями Тора! — громоподобным
голосом воскликнул, не помня себя от гнева, германец.
Он поднял лежавшие в углу палатки гигантские латы и облек-
ся в них. Надевая шлем, пристегивая к перевязи меч, надевая на
руку щит, он выкрикивал:
1 Манигармор. — Согласно древнегерманской мифологии, в аду (Нифльгейм)
находится страшный пес по имени Манигармор, раздирающий тела осужден-
ных. — Примеч. автора.
770
— Нет... я не допущу, чтобы он предал меня... и мои легио-
ны... Немедленно, сейчас же... я оставлю лагерь изменника.
— А завтра за тобой последуют все остальные: галлы, илли-
рийцы и самниты. С ним останутся только фракийцы и греки...
Тебя провозгласят верховным вождем. Тебе, тебе одному достанет-
ся честь и слава завоевания Рима... Иди... иди... И пусть твои
германцы подымутся тихо-тихо... Сделай так, чтобы бесшумно
поднялись и все легионы галлов... И уходи... Уйдем этой же
ночью... Послушайся моих советов. Ведь я так люблю, боготворю
тебя и хочу, чтобы ты покрыл себя славой и был самым великим
среди всех людей.
И, говоря так, Эвтибида тоже надевала на себя латы и шлем.
Увидев, что Эномай выходит из палатки, она крикнула ему вслед:
— Иди, я прикажу седлать лошадей!
Через несколько минут букцины германских легионов протру-
били сигнал, и менее чем через час десять тысяч солдат Эномая
свернули палатки и, построившись в боевом порядке, приготови-
лись выступить из лагеря.
Часть лагеря, занятая легионами германцев, была расположе-
на у правых боковых ворот. Эномай сказал пароль начальнику
стражи, стоявшему у этих ворот, и приказал своим легионам без
шума выходить из лагеря. Букцины германцев разбудили и галлов,
их соседей; некоторые решили, что всему войску приказано снять-
ся с лагеря, другие — что к лагерю подошел враг. Все вскочили,
наспех надели доспехи, вышли из своих палаток, и трубачи без
всякого приказа затрубили подъем. Вскоре весь лагерь был на но-
гах, и все легионы взялись за оружие среди суматохи и беспорядка,
которые всегда возникают даже в самом дисциплинированном вой-
ске при неожиданном появлении неприятеля.
Одним из первых вскочил Спартак и, выглянув из палатки,
спросил у стражи, стоявшей на претории, что случилось.
— Как будто неприятель приближается, — ответили ему.
— Как так? Откуда? Какой неприятель? — спрашивал Спар-
так, удивленный таким ответом.
Но так как на войне нет ничего невозможного, то Спартак
подумал — хотя это его чрезвычайно удивило, — что один из кон-
сулов мог прийти со стороны Аскула ускоренным маршем по ка-
кой-нибудь неизвестной дороге. Бросившись в палатку, фракиец
поспешно надел доспехи и тотчас направился к центру лагеря.
Там он узнал, что Эномай со своими легионами выходит из
лагеря через правые боковые ворота и что другие легионы, воору-
жившись, готовятся последовать его примеру в полной уверенно-
сти, что приказ исходит от Спартака.
— Да как же это? — воскликнул Спартак, ударив себя по лбу
ладонью. — Да нет же, не может быть!
И при свете горевших там и сям факелов он быстрым шагом
направился к указанным воротам.
771
25*
Когда он пришел* туда, второй германский легион уже выходил
из лагеря.
Прокладывая себе путь своими мощными руками, Спартак ус-
пел обогнать последние ряды и очутился за воротами. Тогда он
бросился вперед и, пробежав расстояние в четыреста — пятьсот
шагов, достиг того места, где Эномай верхом на коне, окруженный
своими контуберналами, ждал, пока закончится прохождение его
второго легиона.
Какой-то человек, тоже в полном вооружении, обогнал Спар-
така; фракиец сразу узнал его: это был Крикс. Когда они оба до-
бежали до Эномая, Спартак услышал, как Крикс своим звучным
голосом, запыхавшись от бега, кричал:
— Эномай, что ты делаешь? Что случилось? Почему ты под-
нял на ноги весь лагерь? Куда ты направляешься?
— Подальше от лагеря изменника, —получил он ответ. Голос
у Эномая был мощный, вид невозмутимый. — Советую и тебе сде-
лать то же самое, если ты не хочешь стать жертвой подлого обмана
и предательства со всеми твоими легионами. Уходи со мной. Пой-
дем на Рим сообща!
Крикс собирался ответить на эти поразившие его слова, но в
это время подоспел Спартак и, тяжело переводя дыхание, спросил:
— О каких предателях ты говоришь, Эномай? На кого наме-
каешь?
— О тебе говорю, тебя имею в виду. Я воюю против Рима и
пойду на Рим, не хочу я идти к Альпам, чтобы попасться среди
горных теснин в когти неприятелю, «по несчастной случайности»,
разумеется!
— Клянусь всеблагим и всесильным Юпитером, — вне себя
от гнева воскликнул Спартак, — ты, верно, шутишь, но шутка
твоя самая скверная из всех, до каких может додуматься только
безумный человек.
— Я не шучу, клянусь Фреей... не шучу... Я говорю серьезно
и в полном рассудке.
— Ты меня считаешь предателем? —крикнул Спартак, зады-
хаясь от гнева.
— Не только считаю, но совершенно уверен в этом и объяв-
ляю это во всеуслышанье.
— Ты лжешь, пьяный дикарь! — закричал Спартак громопо-
добным голосом и, вытащив из ножен огромный меч, бросился на
Эномая.
Тот тоже выхватил меч и погнал лошадь на Спартака.
Но тотчас контуберналы Эномая уцепились за него, а Крикс,
стоявший рядом с ним, схватил его лошадь под уздцы и, осадив
назад, закричал:
— Эномай, если ты не сошел с ума, о чем свидетельствуют
твои поступки, то я утверждаю, что предатель не он, а ты! Ты
подкуплен римским золотом и действуешь по подсказке Рима...
772
— Что ты говоришь, Крикс?.. — воскликнул, весь дрожа,
германец.
— Ах, клянусь всемогущими лучами Белена, — произнес
галл, кипя возмущением, —только какой-нибудь римский консул,
если бы он был на твоем месте, мог действовать так, как действу-
ешь ты!
Между тем Спартака окружили Граник, Арторикс, Борторикс,
Фессалоний и двадцать других военачальников, но в порыве гнева,
увеличившем силу и мощь его мускулов, он оттолкнул всех окру-
жающих и добрался до Эномая.
Подойдя к нему, он спокойно вложил меч в ножны и устремил
на германца глаза, за минуту перед тем горевшие возмущением и
гневом, а теперь влажные от слез. Пристально глядя на Эномая,
он произнес дрожащим голосом:
— Не иначе как одна из эриний говорит твоими устами. Да,
да, не сомневаюсь... Эномай, товарищ мой, вместе со мною про-
шедший опасный путь от Рима до Капуи, товарищ всех пережитых
тревог и радостей с самого начала восстания, не мог так говорить,
как ты говорил сегодня. Я не знаю... не понимаю... Или, может
быть, и ты и я — жертвы какого-то страшного заговора, нити
которого тянутся из Рима, только не могу понять, каким образом
он проник в наш лагерь... Но это неважно. Если бы кто-нибудь
другой, а не ты, которого я всегда любил, как брата, осмелился
сказать то, что ты сказал сейчас, его уже не было бы в живых...
А теперь уходи... покинь дело твоих братьев и твои знамена...
здесь, перед лицом наших товарищей, я клянусь прахом моего от-
ца, памятью матери, жизнью сестры, всеми богами небес и ада,
что я не запятнал себя подлостями, которые ты мне приписывал,
многого я даже уразуметь не могу. И если я хотя бы на мгновение,
хотя бы малейшим образом нарушил какое-либо из своих обяза-
тельств как брата и вождя, пусть испепелят меня молнии Юпите-
ра, пусть имя мое будет проклято из поколения в поколение и
перейдет к самым отдаленным потомкам с неизгладимым позорным
клеймом предательства и пусть тяготеет на нем во веки веков про-
клятие, еще страшнее, чем на именах братоубийцы Тиеста, дето-
убийцы Медеи и гнусного Дол она!
Спартак был бледен, но полон спокойствия, уверенности в
своей правоте, и клятва его, произнесенная твердо и торжествен-
но, произвела глубокое впечатление на всех услышавших ее; по-
видимому, она поколебала даже дикое упрямство Эномая. Но вдруг
близ правых боковых ворот затрубили букцины третьего (первого
галльского) легиона, ошеломив всех стоявших за валом.
— Что это такое? — спросил Борторикс.
— Что все это означает? — изумился Арторикс.
— Клянусь богами преисподней, — воскликнул Спартак, и
бледное лицо его побагровело, — стало быть, и галлы уходят?
Все побежали к выходу из лагеря.
773
Эвтибида в шлеме с опущенным забралом, верхом на своей
небольшой, изящной лошадке держалась возле Эномая; ее почти и
не было видно за его грузной фигурой. Она взяла его лошадь за
повод и быстро повлекла на дорогу, по которой уже успели пройти
два легиона; а за германцем и гречанкой последовали и другие
контуберналы Эномая.
В то время как Крикс и Спартак быстро шли обратно, к боко-
вым воротам, из них выехал конный отряд из тридцати германцев-
лучников, задержавшихся в лагере. Они скакали по дороге, чтобы
догнать своих соотечественников, и, увидев Спартака и Крикса,
шедших им навстречу, загудели возмущенно:
— Вот Спартак!
— Вот он, предатель!
— Убить его!
Каждый поднял свой лук, и отряд прицелился в обоих вождей.
Декурион крикнул:
— Вот тебе, Спартак, и тебе, Крикс! Получайте, предатели!
И тридцать стрел, прожужжав, вылетели из луков, нацелен-
ных в Спартака и Крикса.
Они едва успели защитить головы щитами, в которые впилась
не одна стрела; а Крикс, подняв щит и прикрыв своим телом Спар-
така, крикнул:
— Во имя любви к нашему делу прыгай через ров!
Спартак мгновенно перескочил через ров, тянувшийся вдоль
дороги, и очутился на соседнем лугу; Крикс благоразумно последо-
вал за ним, и оба таким образом спаслись от дезертиров, а те,
больше не обращая на них внимания, поскакали дальше, догоняя
легионы германцев.
— Проклятые дезертиры! — воскликнул Крикс.
— Пусть уничтожит вас консул Геллий, — добавил Спартак в
порыве гнева.
Оба они продолжали свой путь по краю рва и вскоре дошли до
ворот лагеря, где Арторикс и Борторикс с большим трудом, то
просьбами, то бранью, старались задержать солдат третьего, гал-
льского легиона, которые также хотели уйти из лагеря и последо-
вать за двумя германскими.
Их удержал Крикс. Мощным голосом он принялся осыпать
галлов бранью на их родном языке, угрожал им, называл негодным
сбродом, сборищем разбойников, толпой предателей и вскоре за-
ставил замолчать самых упорных; в заключение своей речи он по-
клялся Гезом, что, как только настанет день, он разыщет винов-
ных, подкупленных предателей, зачинщиков бунта и предаст их
распятию.
Галлы немедленно успокоились и тихо, послушно, словно яг-
нята, вернулись в лагерь.
Но, заканчивая свою речь, Крикс вдруг сильно побледнел, го-
лос его, вначале сильный и звучный, стал хриплым, слабым, и,
774
едва только первые ряды взбунтовавшегося легиона повернули на-
зад, он вдруг зашатался, сильно побледнел и упал на руки Спарта-
ка, который стоял с ним рядом и, к счастью, успел его поддержать.
— О, клянусь богами, — горестно воскликнул фракиец, —
тебя ранили, когда ты прикрывал меня от стрел!
Крикс действительно был ранен стрелой в бедро; другая, про-
бив петли кольчуги, вонзилась ему в бок между пятым и шестым
ребром.
Крикса перенесли в палатку, стали заботливо ухаживать за
ним, и, хотя он потерял много крови, все же врач успокоил Спар-
така, который стоял бледный и взволнованный у ложа друга: ни
та, ни другая рана не представляла опасности.
Спартак всю ночь бодрствовал у постели больного, погружен-
ный в печальные мысли, вызванные всем случившимся в этот день;
он был возмущен Эномаем и его непонятным дезертирством и
крайне встревожен, предвидя опасности, навстречу которым неиз-
бежно шли десять тысяч германцев.
На заре следующего дня, согласно намеченному плану, Спар-
так, побуждаемый Криксом, велел своим легионам сняться с лаге-
ря, и они отправились в путь в направлении Камерина, куда и
пришли поздно ночью; а консул Лентул с тридцатью шестью тыся-
чами человек явился почти на день позже.
Консул был не слишком опытен в ратном деле; зато, как истый
патриций, преисполненный латинской спеси и высокомерия, счи-
тал невероятным, чтобы четыре римских легиона, в составе двад-
цати четырех тысяч бойцов и еще двенадцати тысяч вспомогатель-
ных сил, не могли бы в двадцать четыре часа разбить скопище из
семидесяти тысяч гладиаторов, плохо вооруженных, плохо дисцип-
линированных, без чести и веры; правда, они разгромили войска
преторов, но это произошло не вследствие их доблести, а беспо-
мощности преторов.
Поэтому, заняв выгодную позицию на склонах нескольких хол-
мов и произнеся перед своими войсками напыщенную и пылкую
речь для воодушевления легионеров, он на следующий день всту-
пил в бой со Спартаком. Но тот с мудрой предусмотрительностью
сумел извлечь выгоду из численного превосходства своего войска и
менее чем за три часа почти полностью окружил врага, легионы
которого, хотя и сражались с большим мужеством, все же вынуж-
дены были отступить, опасаясь нападения с тыла.
Спартак искусно использовал замешательство неприятеля и,
появляясь в различных местах поля битвы, примером своей нео-
быкновенной храбрости поднял дух гладиаторов, и они с такой
силой обрушились на римлян, что за несколько часов полностью
разбили их и рассеяли, захватив лагерь и обоз.
Остатки легионов Лентула бежали — одни к сеннонам1, дру-
гие в Этрурию, и среди них был сам консул.
] Сенноны — могущественное племя, жившее в Галлии на территории совре-
менных Иль-де-Франса и Шампани.
775
Но, несмотря на радость этой новой и блестящей победы, тем
более славной, что она была одержана над одним из римских кон-
сулов, Спартака тревожила мысль о Геллии, другом консуле, кото-
рый мог напасть на Эномая и перебить его войско.
Поэтому на следующий же день после сражения при Камерине
он снялся с лагеря и повернул назад в направлении Аскула, по
своему обыкновению выслав вперед многочисленную конницу под
командованием самых предусмотрительных военачальников; про-
двигаясь далеко вперед, они все время доставляли сведения о вра-
жеском войске.
Отдохнув под Аскулом, Спартак и его войско пустились в путь
по направлению к Требулу; под вечер они нагнали Мамилия, на-
чальника всей конницы, и он сообщил им, что Эномай располо-
жился лагерем близ гор у Нурсии, а Геллий, узнав, что отряд в
десять тысяч германцев из-за несогласия и недоверия к Спартаку
отделился от него, собирается напасть на них и уничтожить.
Дав своим воинам шестичасовой отдых, Спартак в полночь вы-
ступил из Требула и двинулся через суровые скалы каменистых
Апеннин, направляясь к Нурсии.
Но в то время как Спартак продвигался к Нурсии, ночью явил-
ся туда консул Геллий Публикола с армией в двадцать восемь ты-
сяч человек и, едва взошла заря, напал на Эномая. Германец не-
обдуманно принял неравный бой.
Схватка была жестокой и кровопролитной. Два часа бой шел
с переменным счастьем. Обе стороны сражались с одинаковой яро-
стью и упорством. Но вскоре Геллий растянул фронт своего вой-
ска, и ему удалось окружить оба германских легиона. Для того
чтобы сильнее сжать их в кольцо, он приказал отступить двум
своим легионам, сражавшимся с гладиаторами лицом к лицу. Это
едва не погубило римлян. Видя, что легионеры консула отступают,
германцы, воодушевленные примером Эномая, бросились на врага
с неудержимой силой, и ряды римлян несколько расстроились; из-
за этого хитроумного маневра они принуждены были действитель-
но отступить, и в войске Геллия произошло сильное замешатель-
ство.
Но тут на гладиаторов напала с флангов легкая пехота рим-
лян, а вслед за ней обрушились с тыла далматские пращники, и
вскоре германцы были стиснуты в этом кольце смерти. Убедив-
шись, что спасение невозможно, они решили пасть смертью храб-
рых и сражались с невиданной яростью свыше двух часов; они все
погибли, нанеся большой урон противнику.
Последним пал Эномай. Он собственноручно убил одного воен-
ного трибуна, одного центуриона, великое множество легионеров
и с необычайной отвагой продолжал сражаться среди мертвых тел,
лежавших грудами вокруг него. Весь израненный, он был наконец
поражен в спину ударами нескольких мечей одновременно и рух-
нул, дико застонав, рядом с Эвтибидой, упавшей раньше его.
776
Так закончилось сражение, в котором Геллий уничтожил все
десять тысяч германцев, — ни один из них не уцелел.
Но едва прекратился бой, раздался резкий звук букцин, пре-
дупреждавший победителей о нападении на них нового врага.
Это был Спартак, только что появившийся на поле сражения.
Хотя его легионы устали от трудного перехода, он сразу располо-
жил их в боевом порядке, призвал отомстить за гибель братьев, и
гладиаторы лавиной обрушились на легионы консула Геллия, среди
которых царило смятение.
Геллий сделал все возможное, чтобы привести свои войска в
боевую готовность, быстро и в порядке произвести перегруппиров-
ку для сражения с новым врагом. Загорелся бой, еще более жес-
токий и яростный.
Умирающий Эномай стонал, время от времени произнося имя
Эвтибиды.
Новое сражение отвлекло римлян в другую сторону, и прежнее
поле битвы германцев было пустынным; на этом огромном поле,
устланном трупами, слышны были только стоны и вопли раненых
и умирающих, то громкие, то еле слышные.
Кровь лилась ручьями из бесчисленных ран, покрывавших ис-
полинское тело Эномая, но сердце его еще билось; в свой смертный
час он призывал любимую женщину, а в это время она поднялась
с земли и, оторвав лоскут ткани от туники одного из погибших
контуберналов, лежавших рядом с ней, обернула им свою левую
руку; ее щит разлетелся в куски, и на руке у нее была довольно
большая кровоточившая рана. Из-за неожиданного нападения Гел-
лия Эвтибида не успела дезертировать в лагерь римлян или же
удалиться с поля сражения, и ей поневоле пришлось принять уча-
стие в битве. Когда гречанка была ранена, она решила, что для
нее безопаснее всего будет упасть среди восьми — десяти трупов,
лежавших около Эномая, и представиться мертвой.
— О Эвтибида, обожаемая моя... — шептал Эномай слабею-
щим голосом; на бледное лицо его медленно надвигалась тень смер-
ти. — Ты жива?.. Жива?.. Какое счастье! Я умру теперь спокой-
но... Эвтибида, Эвтибида!.. Жажда мучает меня... в горле
пересохло... губы потрескались... дай мне глоток воды... и послед-
ний поцелуй!
Лицо Эвтибиды исказилось выражением свирепого злорадства,
тем более жестокого, что вокруг простиралось необозримое поле,
устланное человеческими трупами; зеленые глаза гречанки взирали
с удовлетворением хищного зверя на это страшное зрелище. Она
даже не обернулась на слова умирающего и, только вволю насла-
дившись ужасной картиной, равнодушно повернула голову в ту
сторону, где лежал Эномай.
Сквозь туман, застилавший глаза умирающего, Эномай разгля-
дел гречанку в одежде, обагренной ее собственной кровью и
кровью убитых, лежавших рядом с нею; он со страхом подумал,
777
что и она при смерти, но по мрачному блеску ее глаз и силе дви-
жений, с которой она отшвыривала ногой трупы, усеявшие землю,
он понял, что она только ранена, и, может быть, даже легко. Вне-
запно ужасная мысль мелькнула в его сознании, но он постарался
отогнать ее и уже чуть слышным голосом произнес:
— О Эвтибида!.. Один только поцелуй... подари мне... Эвти-
бида!
— Мне некогда! — ответила гречанка, проходя мимо умира-
ющего и бросив на него равнодушный взгляд.
— Ах! Да поразят ее... молнии Тора! — воскликнул Эномай.
Сделав последнее усилие, он приподнялся и, широко раскрыв гла-
за, крикнул, насколько у него еще хватило голоса: — О, теперь я
все понял!.. Подлая обманщица!.. Спартак ни в чем не виновен...
Ты изверг... была и есть преступница... будь проклята... про...
Он рухнул на землю и больше уже не проронил ни слова, не
сделал ни одного движения.
При первых же словах германца Эвтибида повернулась, взгля-
нула на него гневно и угрожающе, даже сделала несколько шагов
к нему, но, увидев, что он умирает, остановилась, протянула свою
маленькую белую руку, залитую кровью, и с жестом проклятия
крикнула:
— К Эребу!.. Наконец-то я увидела тебя умирающим в отча-
янии! Да ниспошлют мне великие боги счастье увидеть такую же
мучительную смерть проклятого Спартака!..
И она направилась в ту сторону, откуда доносился гул нового
сражения.
Глава девятнадцатая
БИТВА ПРИ МУТИНЕ. — МЯТЕЖИ. —
МАРК КРАСС ДЕЙСТВУЕТ
Исход сражения между Спартаком и Геллием нетрудно было
предсказать. Пробираясь около полудня между трупами на поле
битвы, Эвтибида уже издали увидела, что римляне оказывают
лишь слабое сопротивление неукротимому натиску гладиаторских
легионов, уже начавших охватывать справа и слева фронт консу-
льских войск с явным намерением атаковать неприятеля с флан-
гов.
В то время как храбрая женщина наблюдала за сражением,
думая о том, что поражение римлян лишит ее возможности мести,
о которой она так мечтала, мимо нее промчался белый конь под
голубым чепраком и в чудесной сбруе; обезумев от страха, насто-
рожив уши, с диким взглядом, он мчался как бешеный, бросаясь
то туда, то сюда, спотыкался о трупы павших, пятился, перепры-
гивал через убитых и снова наступал нечаянно копытом на другой
труп.
Эвтибида узнала коня: он принадлежал Узильяку, юному кон-
туберналу Эномая, который на ее глазах пал утром одним из пер-
вых в кровавом бою. Среди ее лошадей одна тоже была белой
масти. Эвтибида сразу сообразила, какую выгоду для своих ковар-
ных замыслов может она извлечь, завладев этой лошадью.
Она осторожно двинулась в ту сторону, где конь метался в
испуге, стала звать его, прищелкивая языком и пальцами, всяче-
ски стараясь успокоить и подманить к себе.
Но благородное животное, охваченное страхом, как будто
предчувствуя ожидавшую его судьбу, не только не успокаивалось
и не приближалось к гречанке, но, чем больше та звала его, тем
дальше в испуге отбегало от нее. Вдруг, споткнувшись о труп, конь
упал и никак не мог подняться; Эвтибида подбежала и, схватив за
уздечку, помогла ему встать.
Поднявшись на ноги, конь попытался освободиться от Эвтиби-
ды. Он бешено тряс головой, дергая уздечку, за которую ухвати-
лась Эвтибида, прыгал, становился на дыбы, бешено лягался, но
гречанка крепко держала коня, стараясь успокоить его жестами и
голосом. Наконец разгоряченный скакун покорился своей судьбе,
перестал бояться, разрешил погладить себя по шее и по спине и
отдался на волю гречанки, которая повела его за уздечку.
В это время войска консула Геллия, разбитые и окруженные
численно превосходящими войсками гладиаторов, отступали в бес-
порядке к тому полю, где ими были уничтожены легионы герман-
цев. Солдаты Спартака, оглашая воздух дикими криками «барра»,
бросились за отступающими и с ожесточением нападали на них с
тыла, горя желанием отомстить в кровопролитной схватке за ги-
779
бель десяти тысяч своих товарищей. Все ближе раздавался лязг
щитов, звон мечей и страшные крики сражающихся; картина боя,
вначале смутная, становилась все более ясной; Эвтибида, следив-
шая за сражением ненавидящими, злыми глазами, стиснув в гневе
свои белые зубы, мрачно воскликнула вполголоса, говоря сама с
собой:
— Ах, клянусь величием Юпитера Олимпийского, где же
справедливость? Я столько сделала, чтобы удалить из гладиатор-
ского лагеря германцев, в надежде, что за ними последуют и гал-
лы, а галлы остались в лагере; я все сделала для того, чтобы Гел-
лий уничтожил эти десять тысяч германцев, в надежде, что два
консула замкнут Спартака в железном кольце, а он тут как тут со
своими войсками и бьет Геллия, после чего нападет на Лентула и
разобьет его, а может быть, уже и разбил! Да что же это! Неужели
он непобедим? О Юпитер Мститель, неужели он непобедим?
Римляне, окруженные со всех сторон, отбивались от нападаю-
щих, все ближе подходя к полю, где утром шла такая ужасная
резня. Эвтибида, бледная от бешенства, досады и гнева, ушла с
того места, откуда наблюдала за ходом боя; ведя под уздцы белую
лошадь контубернала, покорно следовавшую за ней, она направи-
лась к тому месту, где лежал холодный, бездыханный Эномай. Ос-
тановившись там между телами погибших, она вынула из ножен
короткий меч, который нашла на земле, когда лежала здесь, при-
творяясь мертвой, и вдруг всадила его в грудь бедного коня. Ране-
ное животное, отпрянув назад с громким отчаянным ржанием, по-
пыталось убежать, но Эвтибида крепко держала его за повод.
Сделав два-три прыжка, конь упал на колени, затем простерся на
земле, обагренный кровью, лившейся из двух широких и глубоких
ран на его груди, и вскоре затих.
Тогда гречанка улеглась на земле рядом с мертвым конем, под-
ложив под его шею свою ногу так, чтобы всякому, кто подойдет,
было ясно, что всадник и конь упали вместе, поверженные рукой
врага: хозяин — тяжело раненный, а лошадь — пораженная на-
смерть.
Шум битвы все возрастал и приближался к тому месту, где
лежала Эвтибида; все явственнее слышны были проклятия, кото-
рые слали галлы латинянам, и жалобные вопли латинян. Эвтибида
все более убеждалась в том, что римляне потерпели полное пора-
жение.
Размышляя о столь неожиданном и несвоевременном появле-
нии Спартака и о своих надеждах, утраченных из-за поражения
римлян, о неудавшейся мести, о трудностях и опасностях, связан-
ных с новыми вероломными кознями, которые она замышляла,
чтобы окончательно погубить и Спартака и дело восставших, Эв-
тибида чувствовала какую-то растерянность; борьба противоречи-
вых чувств подтачивала ее душевные и телесные силы, она была в
изнеможении, какое-то непонятное недомогание, овладевшее ею,
ослабляло ее ненависть и дерзкую смелость.
780
Вдруг ей показалось, будто солнце затуманилось, и в глазах у
нее потемнело; она ощущала резкую боль в левой руке. Прикос-
нувшись к ней правой рукой, она почувствовала, что левая вся
мокрая от крови. Тогда она приподнялась на локте и взглянула на
раненую руку: повязка вся пропиталась кровью. Бледное лицо Эв-
тибиды стало восковым; взор помутился, она хотела позвать на
помощь, но из побелевших уст вырвался только глухой стон; по-
пробовала приподняться, но не могла этого сделать и, запрокинув
голову, упала навзничь, застыв без единого слова, без единого дви-
жения.
Тем временем римляне обратились в беспорядочное бегство,
яростно преследуемые гладиаторами, которые пришли в неистов-
ство, увидев трупы своих павших товарищей, жертв убийственной
резни. Войско Геллия было разбито наголову, в страшной сече
гладиаторы уничтожили свыше четырнадцати тысяч римлян. Сам
Геллий, раненный, спасся только благодаря своему быстроногому
коню. Остатки консульского войска бросились бежать во все
стороны. Армия, казавшаяся могучей и грозной, пришла в такое
расстройство, что не уберегла ни обоза, ни знамени, растеряла и
воинский порядок, и боевую силу.
Радость новой блестящей победы была омрачена печалью;
Спартак приказал считать этот день не праздником торжества, а,
напротив, днем траура по погибшим.
На следующий день гладиаторы приступили к сожжению тел
своих павших собратьев. Все окрестные поля покрылись погре-
бальными кострами.
Вокруг костра, на котором покоилось тело Эномая, безмолвно
стояли опечаленные вожди и построенные в каре четыре легиона.
На теле доблестного великана-германца было двадцать семь
ран. Сперва его обмыли и умастили благовонными мазями и аро-
матическими веществами, присланными по требованию Спартака
жителями соседнего города Нурсии, трепетавшими от страха. За-
тем труп завернули в белую плащаницу из тончайшего полотна и,
осыпав цветами, возложили на костер; Спартак подошел к нему и
много раз поцеловал. Очень бледный, с глубокой печалью в душе,
он произнес речь, прерываемую рыданиями. Он восславил непоко-
лебимую отвагу, честность, мужество Эномая, затем, взяв факел,
первым поджег костер; вслед за ним подожгли костер сотнями дру-
гих факелов, и он запылал тысячью багровых огненных языков,
пронизывающих облака ароматного дыма.
Прах германца был собран в несгораемую ткань из волокон
горного льна и пересыпан в бронзовую урну, также доставленную
жителями Нурсии. Спартак взял ее с собой и хранил, как самую
дорогую реликвию.
Из десяти тысяч германцев, сражавшихся с Эномаем, уцелело
только пятьдесят семь человек; их нашли раненными на поле бит-
вы; девять из них выжили, и среди них — Эвтибида. Все считали,
781
что она храбро сражалась и упала, тяжело раненная в левую руку;
белый конь, придавивший ее своей тяжестью, несомненно, был
убит под ней, когда Эвтибида спешила передать войскам какие-то
приказания Эномая.
В легионах гладиаторов превозносили храбрость столь достой-
ной девушки, все восхищались ее доблестью; сам Спартак, велико-
душный и благородный человек, всегда с уважением относившийся
к благородным, высоким поступкам, оказал гречанке высокую
честь: через двадцать два дня после сражения под Нурсией он на-
градил ее гражданским венком на том же самом поле битвы под
громкие рукоплескания всего войска гладиаторов.
Эвтибида приняла столь ценный знак отличия с видимым вол-
нением, которое она всеми силами старалась побороть: она была
бледна как полотно и дрожала всем телом. Гладиаторы сочли это
волнение признаком скромности и смущения. Как знать, может
быть, оно было вызвано раскаянием!
Получив награду «за самоотверженность и храбрость», Эвтиби-
да, еще не вполне оправившаяся от раны — забинтованная рука
ее еще висела на перевязи, — объявила о своем неизменном же-
лании следовать и в будущем за армией угнетенных; она просила
оказать ей честь, назначив ее контуберналом Крикса, и получила
на это согласие Спартака и Крикса.
Дав воинам восстановить свои силы, Спартак через двадцать
пять дней после сражения под Нурсией двинулся оттуда к Апенни-
нам и, перейдя через них, вновь направился по области пицентов
к области сеннонов, намереваясь дойти по Эмилиевой дороге до
Пада и, перейдя реку, проникнуть в Галлию.
Совершив двухдневный переход, он дошел до Равенны, где и
расположился лагерем в нескольких милях от города, чтобы сфор-
мировать три новых легиона из пятнадцати тысяч рабов и гладиа-
торов, примкнувших к нему во время продвижения по области
сеннонов.
Во главе этих новых легионов были поставлены три военачаль-
ника: свободнорожденный гладиатор Гай Канниций, галл Каст и
фракиец Идумей, отличившийся исключительной доблестью в сра-
жениях при Камерине и Нурсии.
Таким образом, у Спартака образовалась армия в семьдесят
пять тысяч человек; с ней он и двинулся в направлении к Паду.
В это время Гай Кассий, который был консулом в прошлом
году, а теперь получил место претора Цизальпинской Галлии, уз-
нав о поражениях, понесенных консулами Лентулом и Геллием, и
о грозном продвижении Спартака, собрал сколько мог отрядов
римской милиции и вспомогательных войск; вскоре у него оказа-
лось десять тысяч солдат милиции и столько же вспомогательных
сил. С этим двадцатитысячным войском он перешел реку Пад у
Плацентии, желая помешать дальнейшему продвижению гладиато-
ров.
782
Последние же в два перехода достигли Бононии и вечером, по
твоему обыкновению, расположились лагерем у города, который
они и не собирались осаждать; Спартак хотел выждать здесь не-
сколько дней, пока посланные им конные разведчики разузнают о
планах и намерениях врага, привезут точные сведения о его войске
и действиях военачальников.
На рассвете следующего дня, когда гладиаторы занимались в
лагере установленными упражнениями (каждый из пятнадцати
тысяч новых солдат обучался у одного из гладиаторов школ Равен-
ны или же Капуи, образовавших ядро ветеранов в войске Спарта-
ка), Эвтибида явилась в палатку верховного вождя и спросила
Мирцу.
Мирца вышла к ней навстречу, приняла ее ласково и радушно,
восхищаясь ею как необыкновенной женщиной, которую все вой-
ско почитало за храбрость и стойкость.
Началась беседа, и среди дружеских, искренних излияний про-
стодушной сестры Спартака и притворных уверений в любви со
стороны коварной гречанки Эвтибида сказала Мирце, что всегда
питала к ней живейшую симпатию и, так как во всей армии их
только две женщины, ей представляется вполне естественным,
чтобы обеих связывала тесная и нежная дружба.
Мирца с доверчивостью, свойственной ее благородной душе,
приняла слова Эвтибиды за чистую монету, и они поклялись во
взаимной и вечной дружбе, скрепив этот союз на жизнь и на
смерть горячим поцелуем. Они провели в задушевной беседе боль-
ше двух часов, поверяли друг другу свои тайны и болтали о всяких
пустяках.
Наконец Эвтибида решилась расстаться с Мирцей и, обняв и
поцеловав ее на прощание, пообещала прийти опять, если войско
не отправится в поход. Она ушла, развеселив и очаровав свою
новую приятельницу, ловко пустив в ход все свои чары, чтобы
подчинить себе ничего не подозревавшую сестру фракийца.
Что за планы созрели в голове гречанки, для осуществления
каких целей ей понадобилась дружба Мирцы, мы увидим из даль-
нейшего, а пока последуем за Эвтибидой в ту часть лагеря, где
стояли палатки галлов.
В уличках, отделявших один ряд палаток от другого, обучались
военному строю пять тысяч гладиаторов, из которых состоял сфор-
мированный в областях сеннонов четырнадцатый легион: к десяти
легионам, которые первоначально составляли войско гладиаторов
в Кампанье, добавлены были еще два в Апулии, а недавно, под
Равенной, — еще три. Таким образом, в данный момент под Бо-
нонией у гладиаторов было тринадцать легионов, ибо первые два,
состоявшие целиком из германцев, были уничтожены консулом
Геллием.
Итак, в лагере шли занятия; против каждого солдата-новичка
стоял ветеран, вооруженный деревянным мечом, и обучал его уда-
783
рам и парированию по всем правилам фехтования. От возгласов
команды этих пяти тысяч преподавателей, раздававшихся одновре-
менно в обширной части лагеря, в воздухе стоял непрерывный гул:
— В позицию!
— Выше щит!
— Ниже острие меча!
— Смотри мне в глаза!
— Голову выше!
— Смотри смелее!
— Отбей щитом удар в голову! Рази мечом!
— Побыстрее, именем Тарана!.. В руках у тебя меч, а не
прялка!
— Шаг вперед!.. Шаг назад!.. Быстро! Живей, ради Геза!
— В позицию?
— Колю в голову, отведи удар?
—1 Прыжок направо!
— Бей!
— Полкруга мечом налево!
— В позицию!
— Прыжок назад!
— Живо! Вперед! Нападай на меня! Вперед!..
Пять тысяч решительных, воинственных голосов энергично
выкрикивали слова команды, десять тысяч человек одновременно
двигали двадцатью тысячами рук — это придавало лагерю галлов
весьма оживленный вид. Глазам того, кто наблюдал издали, пред-
ставлялось удивительное и внушительное зрелище.
Эвтибида дошла до Квинтанской улицы, отделявшей палатки
третьего и четвертого легионов от палаток пятого и шестого; она
остановилась посмотреть на эту необыкновенную картину, как
вдруг ее внимание привлекли голоса, доносившиеся из соседней
палатки, которая, судя по знамени пятого легиона, находившемуся
около нее, принадлежала начальнику этого легиона, галлу Арви-
нию.
В палатке шла оживленная беседа, вернее, спор, насколько
могла понять Эвтибида: несколько голосов раздавались одновре-
менно, затем смолкали, и один голос, более сильный, заглушал
остальные каскадом убедительных слов.
Почти все голоса были знакомы Эвтибиде; постепенно она все
яснее и отчетливее различала их. Притворяясь увлеченной инте-
ресным зрелищем военных упражнений галлов, она с самым не-
винным видом все ближе подходила к палатке.
— В конце концов, — кричал кто-то хриплым голосом (Эв-
тибида узнала голос Орцила, начальника одиннадцатого легиона,
состоявшего из нумидийцев и африканцев), — в конце концов,
мы не стадо баранов, которое гонит пастух?
— А кем бы он был без нас? — послышался другой знакомый
Эвтибиде голос (говорил свободнорожденный Гай Канниций, на-
чальник тринадцатого легиона). — Кем бы он был?
784
— Самым обыкновенным человеком... и даже меньше... всеми
презираемым низким гладиатором, — со злобой произнес Брезо-
вир.
— Я и мои африканцы в Галлию не пойдем, клянусь величием
бога Ваала!.. Клянусь, не пойдем! —добавил Орцил.
— Прав был Эномай... — кричал Каст, начальник четырнад-
цатого легиона, того самого, в котором состояли пять тысяч юных
галлов, как раз в это время обучавшихся военному делу.
— Бедный Эномай!.. Жертва явного предательства Спартака.
Теперь мы в этом убедились, — сказал самнит Онаций, назначен-
ный после смерти Рутилия начальником восьмого легиона.
— О, во имя всемогущей силы естества! — гневно воскликнул
мощным голосом эпирот Фессалоний, начальник седьмого легио-
на. — Спартак — предатель?.. Ну, это уж чересчур, чересчур!..
— Да, предатель, а заодно с ним Крикс и Граник. Они пре-
дают нас римскому сенату.
— Все вы предатели и изменники, все, сто хочет вести нас за
реку Пад, подальше от Рима.
— В Рим! Мы хотим идти на Рим!
Семь или восемь голосов единодушно воскликнули:
— На Рим!.. На Рим!..
— Я верю Спартаку — он самый благородный, самый чест-
ный из всех людей. Я верю Криксу и Гранику — это люди благо-
родной души, самые лучшие после Спартака в нашем лагере. И со
своим легионом, который верит мне, я последую за ними, а не за
вами!
— И я! — воскликнул Борторикс.
— Ну и ступайте с ними. А мы с нашими семью легионами, —
произнес решительно Гай Канниций, — завтра утром выйдем на
Равеннскую дорогу и двинемся к Риму.
— К Риму! К Риму!
— О, без мудрости и опыта Спартака, который ведет нас, вы
свершите великие, достойные деяния! — насмешливо произнес
Борторикс.
— Вас изрубит в куски первый же претор, который наткнется
на вас, — добавил Фессалоний.
— Вы восстали и взялись за оружие, чтобы получить свобо-
ду, — насмешливо воскликнул Гай Канниций, — а теперь стали
рабами такого же раба, как вы сами, да еще этот ваш кумир Спар-
так, может быть, даже ниже вас.
— Если свободой вы считаете беспорядок, анархию, смуту,
такой свободы нам действительно не нужно! — крикнул Фессало-
ний. — Мы предпочитаем дисциплину и порядок и останемся с
тем, кто за два с лишним года показал себя мудрым и доблестным
полководцем.
В эту минуту резкий звук труб, призывавший к оружию гла-
диаторов третьего легиона, прервал спор и помешал Эвтибиде, вое
785
прянувшей духом от этих изъявлений ненависти и недовольства
Спартаком со стороны начальником легионов.
Гречанка, вздрогнув, повернулась в ту сторону лагеря, откуда
доносился сигнал тревоги, и направилась туда в ту самую минуту,
когда начальники легионов, собравшиеся в палатке Арвиния, за-
слышав неожиданный сигнал, вышли все вместе и поспешно от-
правились к стоянкам своих легионов.
Вскоре сигнал тревоги был повторен букцинами четвертого,
затем пятого легионов и вскоре — всеми фанфарами лагеря гла-
диаторов.
Солдаты побежали в свои палатки, надели панцири и шлемы,
захватили оружие и построились по манипулам и когортам.
Затем прозвучал новый сигнал, данный фанфарой третьего ле-
гиона и повторенный всеми остальными, сигнал, означавший при-
каз сниматься с лагеря.
Два часа спустя гладиаторы снялись с лагеря, и все легионы в
полном порядке, соблюдая дисциплину, приготовились к походу.
Тогда новый сигнал созвал начальников легионов к верховному
вождю.
Пришпоривая лошадей, все поспешили на преторий, где Спар-
так сообщил им, что претор Гай Кассий идет на них с войском и
прибудет в Мутину к вечеру этого дня и потому надо сейчас же
выступить с целью напасть на него завтра, пока к нему еще не
подошли остальные части его войска и не помешали переходу через
реку Пад.
Когда Спартак закончил свою речь, никто не отозвался на нее.
Гай Канниций, помявшись немного, нарушил молчание и, опустив
глаза, в явном смущении сказал вполголоса:
— Против Кассия мы будем сражаться, а через Пад перехо-
дить не станем.
— Что такое? —воскликнул пораженный Спартак. И, словно
бы не уразумев того, что сказал Гай Канниций, переспросил, впе-
рив в самнита глаза, сверкавшие из-под насупленных бровей: —
Что ты сказал?
— Он сказал, что мы не последуем за тобой на ту сторону
Пада, — ответил ну мидиец Орцил, дерзко глядя на Спартака.
— Семь легионов, — сказал Гай Канниций, — отказываются
возвратиться в свои родные страны, они требуют, чтобы мы шли
на Рим.
— Ах, так? — гневно и вместе с тем с грустью воскликнул
Спартак. — Снова мятеж? Несчастные, вам недостаточно печаль-
ного примера бедного Эномая?
Раздался ропот, но никто ничего не ответил.
— Клянусь всеми богами, —после минутного молчания твер-
до сказал Спартак, — вы или безумцы, или предатели!
Мятежные начальники молчали. После краткой паузы фраки-
ец сказал:
786
— Сейчас на нас движется враг, и вы все будете мне повино-
ваться, пока мы не разгромим Кассия. После этого мы устроим
совещание и решим, что лучше для нашего блага. А теперь ступай-
те.
И повелительным жестом он отпустил начальников легионов.
Но в то время как они уже собирались пришпорить своих коней,
он добавил своим мощным голосом:
— Смотрите же, чтобы не было ни малейшего неповиновения
во время перехода и в бою, или, клянусь всевышним Юпитером,
первый, кто позволит себе хотя бы слово или движение ослуша-
ния, погибнет от моего меча, никогда еще не дававшего промаха.
И снова он жестом отпустил начальников. Покорившись реши-
мости Спартака, они молча отправились к своим легионам.
Войско гладиаторов выступило в направлении Мутины и после
ночного перехода прибыло туда за час до рассвета. Кассий распо-
ложился здесь лагерем на двух высоких холмах, укрепив его креп-
ким частоколом и широкими рвами.
Около полудня Спартак двинул свои шесть легионов против
войска претора Цизальпинской Галлии, который, выведя свои ле-
гионы из лагеря, расположил их у подошвы холмов, на довольно
выгодной для себя позиции. Но численное превосходство гладиато-
ров и пыл, с которым они бросились в атаку, вскоре пересилили
мужество двадцати тысяч римлян, хотя в большинстве своем вой-
ско претора состояло из ветеранов Мария и Суллы, сражавшихся
весьма отважно. Немногим более чем за два часа оно было разбито
и окружено со всех сторон, обращено в бегство и уничтожено все
возраставшим натиском гладиаторов.
В этом бою, длившемся несколько часов, полегло почти десять
тысяч римлян, остальные были рассеяны и разбежались по окре-
стностям; под претором была убита лошадь, сам он спасся каким-
то чудом. Палатки и обоз римлян попали в руки победителей, по-
тери которых в сражении под Мутиной были невелики.
На следующий день после этой победы, третьей победы, одер-
жанной Спартаком над римлянами в течение какого-нибудь меся-
ца, легионы гладиаторов были собраны на равнине у берега реки
Скультенны и построены там четырехугольником: их призвали для
того, чтобы решить, идти ли вперед к переправе через Пад и воз-
вратиться каждому в родную страну, или же повернуть назад, если
будет решено идти на Рим.
Спартак говорил горячо, живо описывая гладиаторам пользу и
преимущества первого предложения и гибельные последствия, не-
минуемые при втором решении; он напомнил об услугах, оказан-
ных им святому делу угнетенных, которому он беззаветно служит
уже десять лет. Спартак напомнил об этом не из тщеславия, но для
того, чтобы лучше убедить своих братьев по несчастью, сотовари-
щей по войне, по горестям, радостям и победам, убедить их, что
если он ратует за оставление Италии, то лишь потому, что считает
787
эту страну могилой для восставших гладиаторов, как была она
могилой для галлов Бренна, греков Пирра, для карфагенян, тев-
тонов и кимвров, для стольких чужестранцев, вторгавшихся в нее
и желавших воевать на ее земле. Он дал торжественную клятву в
том, что только благо гладиаторов заставляет его защищать этот
план: пу
й они решают сами, он подчинится воле боль]
hi
нства.
Военачальником ли, простым ли солдатом, но всегда он будет бить-
ся бок о бок с ними и будет счастлив, если судьбой ему предначер-
тано умереть вместе со своими братьями.
Гром рукоплесканий раздался в ответ на слова Спартака. Воз-
можно, если бы тотчас же перешли к голосованию, его предложе-
ние было бы принято большинством. Но многочисленные блестя-
щие победы, которые гладиаторы на протяжении двух лет
одерживали над римлянами главным образом благодаря Спартаку,
внушили им дерзкую самонадеянность; многие из них, хотя и были
в глубине души приверженцами фракийца, противились железной
дисциплине, которую он ввел в войсках, — дисциплина не допу-
скала мародерства и хищений. Возникло недовольство и ропот,
вначале у отдельных лиц, втайне, но мало-помалу, словно зараза,
распространилось, проникло в массы легионеров, и Эвтибиде уже
казалось, что для нее пробил час мести и торжества; теперь можно
будет извлечь пользу из этого недовольства, свившего себе гнездо
в стольких душах, и снова поднять легионы против Спартака.
Пример германцев, разбитых наголову Гел л нем, отнюдь не по-
действовал на других гладиаторов отрезвляюще; у многих он толь-
ко разжег желание идти на Рим. Одним хотелось отомстить за
уничтоженные легионы, другие мечтали о грабежах, которые при-
несут им богатую добычу, и, наконец, многие думали, что, одобряя
тот план, за который ратовал и погиб со своими германцами лю-
бимый всеми Эномай, они выражают ему свою любовь, совершают
что-то приятное его душе и достойное его памяти.
Из всех этих бурливших в легионах страстей и мимолетных
настроений Гай Канниций сумел извлечь выгоду. До того как он
продался в гладиаторы, Канниций шатался по Форуму, заводя все-
возможные знакомства, был краснобаем и умел говорить убеди-
тельно. Теперь он выступил с речью после Спартака, и, чтобы
отвести от себя подозрения в недоброжелательном отношении к
фракийцу, что снизило бы действие его слов, он сначала воздал
хвалу его предусмотрительности и мужеству, затем яркими краска-
ми живописал печальное положение римлян, невозможность для
них в данную минуту оказать должное сопротивление грозному
войску гладиаторов, состоявшему из семидесяти тысяч доблестных
меченосцев; он призывал легионы не терять счастливого случая,
который, может быть, никогда больше не представится, и овладеть
Римом; в заключение он предложил завтра же двинуть к Тибру
всю армию угнетенных.
788
— На Рим! На Рим!.. — раздался, словно раскаты грома, рев
пятидесяти тысяч голосов, когда Канниций закончил свою
1>ечь. — На Рим! На Рим!
Голосование дало следующие результаты: семь легионов едино-
гласно поддержали предложение Канниция, остальные шесть от-
клонили его незначительным большинством, и только кавалерия
почти единогласно высказалась за предложение Спартака: следова-
тельно, свыше пятидесяти тысяч гладиаторов выразили желание
идти на Рим, а за предложение фракийца голосовало менее двад-
цати тысяч.
Легко понять, как был опечален Спартак непредвиденным ис-
ходом голосования, которое разрушало все его планы и, вместо
того чтобы приблизить, отдаляло цель восстания — сокрушение
тиранической власти Рима.
Долгое время он стоял мрачный, подавленный, безмолвный,
наконец поднял голову и обратил побледневшее лицо к Криксу,
Гранику и Арториксу, молча стоявшим возле него и потрясенным
не менее своего вождя.
— О, клянусь богами Олимпа, — с горькой усмешкой произ-
нес он, — не много же я завоевал сторонников среди гладиаторов
после стольких трудов, опасностей, забот и испытаний, перенесен-
ных мною ради них!.. Правду сказать, если бы меня не удерживало
чувство долга и голос совести, мне следовало бы сейчас пожалеть,
что я отказался от предложений консула Марка Теренция Варрона
Лукулла! Так, хорошо... Отлично, клянусь Геркулесом!
Он снова задумался, потом, встрепенувшись, обвел глазами
легионы, в молчании ожидавшие исхода совещания, и громко про-
изнес:
— Пусть так, я подчиняюсь вашему решению: вы пойдете на
Рим, но под руководством другого. Я отказываюсь от звания ва-
шего верховного вождя, отказываюсь от чести, оказанной мне ва-
ми. Изберите себе другого, более достойного.
— Нет... во имя богов! — крикнул самнит Ливий Грандений,
начальник двенадцатого легиона. — Ты всегда будешь нашим вер-
ховным вождем, ведь среди нас нет никого, равного тебе.
— Утвердим еще раз Спартака нашим верховным вождем! —
крикнул Борторикс что было мочи.
— Спартак — наш верховный вождь! Спартак — верховный
вождь! — кричали вокруг семьдесят тысяч гладиаторов, потрясая
в воздухе щитами.
Когда возгласы, наконец, утихли, Спартак крикнул во всю си-
лу своего голоса:
— Нет, никогда!.. Я против похода на Рим и не поведу вас
туда!.. Изберите того, кто уверен в победе.
— Ты вождь!.. Ты вождь... Спартак!.. Ты вождь! —повторя-
ли тридцать — сорок тысяч голосов.
Чтобы прекратить шум, Крикс подал знак, что хочет говорить.
Настала тишина, и он сказал:
789
— Пусть нас будет сто тысяч гладиаторов с оружием в руках,
пусть нас будет только сто, но лишь один достоин называться на-
шим вождем... Победитель под Аквином, под Фунди, Камерином,
Нурсией и Мутиной — только он может и должен быть нашим
вождем!.. Да здравствует император Спартак!
По всей долине Панара, на краю которой собрались гладиато-
ры, разнесся оглушительный крик:
— Да здравствует Спартак, император!
Возмущенный фракиец отказывался, протестовал, не желал
принимать предлагаемого звания, делал все возможное, чтобы из-
бавиться от настойчивых просьб своих друзей, но его уговаривали,
понуждали, осаждали все начальники легионов, и в первую оче-
редь Арвиний, Орцил и Гай Канниций, все шестьдесят пять воен-
ных трибунов, центурионы и деканы, которых манипулы и отряды
послали к Спартаку, чтобы они настаивали и просили его оставить
за собой верховное командование гладиаторскими легионами. На-
конец Спартак, растроганный этим бурным проявлением любви и
уважения к нему со стороны товарищей, хотя и несогласных с ним
и воспротивившихся его планам, сказал:
— Вы этого хотите?.. Пусть будет по-вашему. Я принимаю
командование, так как понимаю, что избрание кого-либо другого
неизбежно повело бы к внутренним раздорам. Я согласен бороться
бок о бок с вами и умереть, возглавляя вас.
И в то время как его благодарили, целовали его одежду и руки,
восхваляли мужество и заслуги, он добавил с грустной улыбкой:
— Я не обещаю, что приведу вас к победе. В этой бессмыс-
ленной войне я не очень-то надеюсь на победу! Но как бы то ни
было, пойдем на Рим. Завтра выступим в направлении Бононии.
Спартак был принужден взяться за дело, которое считал нео-
существимым. На следующий день гладиаторы оставили лагерь и
двинулись через Бононию к Аримину.
Однако в рядах войска гладиаторов все чаще стало проявлять-
ся неповиновение и нарушение дисциплины. Грозное войско, одер-
жавшее под руководством прозорливого полководца Спартака
столько побед над армиями первого народа мира, начало разлагать-
ся и ослабевать, поддавшись страсти к грабежам.
Как ни старался Спартак воспрепятствовать этому, ничто не
помогало: то один, то другой легион, а иногда даже несколько
нападали на города сеннонов, через страну которых они шли, и
грабили их. Вред был двоякий: необузданная страсть к грабежам
лишила легионы гладиаторов заслуженной славы хорошо органи-
зованного войска, на них смотрели теперь как на банду разбойни-
ков, они возбуждали ненависть и проклятия обиженного ими на-
селения, а постоянные остановки замедляли быстроту перехода,
которая до тех пор была главным залогом побед Спартака.
Такой упадок дисциплины сильно огорчал Спартака. Сначала
он сердился и осыпал бранью тринадцатый легион, которым ко-
790
мандовал Гай Канниций, потому что его воины первыми подали
дурной пример; он кричал на них, проклинал их; ему, правда,
удалось немного утихомирить мародеров, но не уничтожить зло в
корне. Через два дня, когда Спартак шел в Фавенцию, пятый и
шестой легионы, двигавшиеся в хвосте колонны, вошли в Форум
Корнелия и разграбили его; Спартаку и Криксу с тремя легионами
фракийцев пришлось вернуться назад, чтобы призвать грабителей
к порядку. А в то время как он исполнял эту печальную обязан-
ность, одиннадцатый легион (африканский) выступил из лагеря
под Фавенцией, ворвался в Бертинор, небольшой городок сенно-
нов, и разграбил его. Спартаку пришлось пойти и туда и там учи-
нить суровую расправу над распущенными солдатами.
Между тем в Рим быстро донеслись вести о разгроме консулов,
а затем и претора Цизальпинской Галлии. Сенат и римский народ
обуяло великое смятение, а когда пришла весть о том, что глади-
аторы приняли решение идти на Рим, всех охватил ужас.
Комиции для выборов консулов на будущий год еще не соби-
рались, а после разгрома Лентула и Геллия число желающих до-
биться избрания на эти высокие должности сильно уменьшилось.
И все же как раз последние поражения римлян воодушевили Гая
Анфидия Ореста и побудили его добиваться консульства. Он утвер-
ждал, что не следовало вменять ему в вину его неудачи под Фунди,
когда он с малыми силами был разбит Спартаком, ведь та же судь-
ба постигла и двух консулов с шестьюдесятьютысячной армией.
Сражения под Камерином и Нурсией, по его словам, также служи-
ли ему оправданием, больше того — восстановлением его заслуг,
которые несправедливо отрицались и не признавались, ибо, утвер-
ждал он, сражение под Фунди было для римлян менее сокруши-
тельным, чем сражения под Камерином и Нурсией, в которых
Спартак разбил наголову войска консулов.
Толкование Анфидия Ореста, несомненно, грешило против
здравого смысла, ибо то обстоятельство, что он причинил Риму
меньше ущерба, чем другие, еще не доказывало, что у него, Анфи-
дия Ореста, все обстояло благополучно, но состояние умов в Риме
в связи с войной против гладиаторов было таким подавленным, что
рассуждения Анфидия Ореста сочли вполне логичными, да и кан-
дидатов на консульские должности было очень мало. Вот почему
на этот высокий пост избрали на следующий год упомянутого Ан-
фидия Ореста и Публия Корнелия Лентула Фура, родственника
консула Лентула Клодиана, которого Спартак разбил под Камери-
ном.
Спартак меж тем не мог продолжать наступление на Рим из-за
безобразного поведения и неповиновения тех самых легионов, ко-
торые так неистово требовали, чтобы их туда вели; пришлось на
целый месяц задержаться в Аримине. Спартак отказался от коман-
дования и несколько дней не выходил из палатки, несмотря ни на
какие просьбы, пока наконец все войско не пришло на преторий
791
и, простершись перед палаткой Спартака, стало громко каяться в
своих мерзких поступках и просить за них прощения.
Тогда Спартак вышел к войску, бледный, исхудавший, изму-
ченный; на его открытом, благородном лице лежала печать стра-
даний, которые причинило ему поведение его солдат, глаза были
красны, веки припухли от долгих горьких слез. При виде Спартака
покаянные возгласы, крики, выражавшие любовь и уважение к
нему, стали еще громче.
Он подал знак, что хочет говорить, и, когда воцарилось мол-
чание, стал строго и сурово порицать поведение легионов, говорил,
что из-за своих гнусных поступков они перестали быть людьми,
стремящимися к свободе, превратились в самых подлых разбойни-
ков, совершающих мерзкие дела. Он остается непреклонным в сво-
ем решении и не пойдет с ними дальше, если только они не пре-
доставят ему полное и неограниченное право подвергать любому
наказанию подстрекателей к грабежу.
Лишь после того, как все легионы единодушно согласились на
требование Спартака, он снова принял на себя командование и
начал суровыми мерами возрождать в гладиаторах угасшее чувство
долга и внушать им сознание необходимости строжайшей дисцип-
лины.
Он приговорил к смерти нумидийца Орцила как самого дикого
и непокорного из всех начальников легионов, запятнавшего себя в
Бертиноре гнусными преступлениями. Затем он велел наказать
розгами и изгнать из лагеря двух других начальников легионов:
галла Арвиния и самнита Гая Канниция. Кроме того, он приказал
распять двести двадцать гладиаторов, которые, как было засвиде-
тельствовано их товарищами, отличались зверской жестокостью
при налетах на поселения.
После этого он распустил все легионы и перестроил их, но уже
не по племенному признаку. Теперь в каждый манипул, в каждую
когорту входило соразмерное количество солдат различных нацио-
нальностей; так, манипул в сто двадцать человек состоял теперь из
сорока галлов, тридцати фракийцев, двадцати самнитов, десяти
иллирийцев, десяти греков и десяти африканцев.
Перестроенное таким образом войско было подразделено на
четырнадцать легионов, начальниками которых были назначены
следующие гладиаторы:
Первый легион —Брезовир, галл.
Второй легион — Фессалоний, эпирот.
Третий легион — Каст, галл.
Четвертый легион — Онаций, самнит.
Пятый легион — Мессембрий, фракиец.
Шестой легион —Ливий Грандений, самнит.
Седьмой легион —Идомей, фракиец.
Восьмой легион —Борторикс, галл.
Девятый легион —Артак, фракиец.
792
Начальником 10-го легиона был назначен отважный македоня-
нин Эростен; Н го — нумидиец Висбальд, строгий и серьезный
человек воинственного облика, презирающий опасности; 12-го —
Эли ал, пожилой бесстрашный гладиатор-галл, который на пятиде-
сятом году своей жизни уже насчитывал на своем теле пятьдесят
рубцов от ран. Во главе 13-го легиона стоял молодой иллириец
двадцати пяти лет, по имени Теулопик; он был благородного про-
исхождения, родился в Либурнии, в богатой семье, попал в рабство
и был отдан в гладиаторы; этот иллириец, питавший глубокую
привязанность к Гранику, отличался поразительной отвагой; на-
чальником 14-го и последнего легиона был назначен огромный бо-
родатый галл дикого вида; звали. его Индутиомар. Он славился
необычайной силой и храбростью, которые снискали ему большой
авторитет среди соотечественников.
Из всех этих легионов Спартак образовал три корпуса: первый,
в который входили первые шесть легионов, был отдан под начало
Крикса; второй, состоявший из 7, 8, 9 и 10-го легионов, был пе-
редан Гранику; третий, из четырех последних легионов, был пору-
чен Арториксу.
Начальником конницы, в которой было восемь тысяч человек,
остался Мамилий.
Закончив переустройство своего войска, Спартак решил, что
необходимо укрепить и сплотить новые легионы, перед тем как
идти на Рим. От Аримина через Форум Семпрония и Арретий он
малыми переходами двинулся к Умбрии, чтобы дать своим солда-
там время познакомиться друг с другом, а также освоиться со сво-
ими новыми начальниками.
В Рим тем временем дошли вести о грабежах гладиаторов в
стране сеннонов, вести, преувеличенные и приукрашенные, разду-
тые молвой и ненавистью к самому имени гладиаторов, а также
страхом перед ними. Волнения и тревоги усилились, и народные
трибуны стали громко говорить на Форуме, что пора наконец по-
думать о спасении родины, находящейся в опасности.
Собрался сенат. Одни выражали сожаление, что отцы-сенато-
ры по вине бездарных полководцев, которых до сего времени по-
сылали против гладиаторов, вынуждены теперь серьезно заняться
мятежом гладиаторов, казавшимся смехотворным, но превратив-
шимся в настоящую войну, в угрозу самому Риму; другие кричали,
что, «раз уж дошли до такого позора, наступило наконец время
подняться и со всеми вооруженными силами республики идти на
гладиаторов*.
С другой стороны, сенат видел, что оба прошлогодних консула
с позором разбиты Спартаком, а из двух консулов, избранных на
будущий год, один тоже был разбит в свое время гладиаторами,
второй же по неспособности к военному делу не внушал больших
надежд. Учитывая все это, сенат вынес обязательное постановле-
ние («Senatus consultum*), запрещавшее консулам вмешиваться в
793
эту войну; ведение ее предлагалось возложить на опытного полко-
водца, предоставив в его распоряжение большую армию и дав ему
неограниченные полномочия, чтобы он как можно скорее покончил
с дерзким Спартаком, который, не удовлетворяясь одержанными
победами, осмеливается угрожать священным стенам Рима.
Поэтому было решено поручить поход против Спартака прето-
ру Сицилии, избрание которого должно было состояться в ближай-
шие дни. Но как только стало известно обязательное постановле-
ние сената, все претенденты на должность претора Сицилии тотчас
же сняли свои кандидатуры, испугавшись предстоящей серьезной
войны. День комиций приближался, все были в растерянности,
никто не являлся для избрания.
Большинство граждан сожалело об отсутствии Метелла и Пом-
пея: первый — благодаря своему опыту, а второй — благодаря
своей отваге могли бы довести до благополучного конца это труд-
ное дело. Некоторые предлагали отозвать из Азии Лукулла, слыв-
шего доблестным и прозорливым полководцем, и поручить ему ве-
дение войны.
Друзья Юлия Цезаря уговаривали его возглавить эту кампа-
нию, обещая испросить для нее у сената и народа римского восемь
легионов; они доказывали Юлию Цезарю, что, располагая армией
из сорока восьми тысяч легионеров и двадцати или двадцати двух
тысяч легко вооруженных пехотинцев и союзнической кавалерии,
он без труда одержит победу над гладиаторами.
Однако Цезарь, которому не давали спать триумфы и победы
Помпея, решительно отказался от вмешательства в эту войну. Она
была не менее трудна, чем война с Марманом Домицием и царем
Ярбой в Африке (как раз за африканскую войну Гней Помпей и
получил триумф), ио в то же время невыгодна в том отношении,
что победитель не был бы награжден ни триумфом, ни даже ова-
цией, ибо римская гордость не допускала, чтобы презренным гла-
диаторам была оказана честь признания их воюющей стороной.
— Нет, уж если я приму на себя ведение войны, то только
такой, чтобы в случае победы я мог надеяться на триумф, который
послужит мне ступенью к званию консула.
Так отвечал Цезарь своим друзьям. Возможно также, что в
душе своей он таил другую причину, побуждавшую его отклонить
предложение. Цезарь своим орлиным взором видел все язвы, под-
тачивавшие в то время Римскую республику, открыл их причины
в прошлом и взвешивал их возможные последствия в будущем; он
ясно видел, что гладиаторы, взявшиеся за оружие, несчастные ра-
бы, примкнувшие к ним, нищие волопасы из Самния, ставшие под
их знамена, как раз и представляли собой те три класса неимущих
и угнетенных, стремления и силы которых он собирался использо-
вать для того, чтобы навсегда сломить и уничтожить тиранию над-
менных олигархов; он понимал, что если он хочет привлечь сим-
патии и завоевать любовь этих обездоленных и намеревается
794
предстать перед ними в качестве их спасителя, то ему не следует
пятнать себя кровью гладиаторов. Поэтому в день комиций вместо
Цезаря на Форум явился, завернувшись в белоснежную тогу, Марк
Лициний Красс и выставил свою кандидатуру в преторы Сицилии.
Сделать это его уговорили самые влиятельные сенаторы и бесчис-
ленные клиенты. Главной же причиной было его непомерное чес-
толюбие, не дававшее ему покоя; ему уже было мало считаться
первым в Риме по богатству и влиянию — его мучило ненасытное
желание добиться военных лавров, которыми уже много лет как
был увенчан Помпей.
Марку Лицинию Крассу в это время было около сорока лет, и,
как мы уже говорили, он несколько лет сражался под начальством
Суллы — сначала в гражданскую войну, потом во время мяте-
жей — и успел дать доказательства не только стойкости и необы-
чайного мужества, но и большого благоразумия, а также обнару-
жил задатки крупного полководца.
Когда Красс появился в одежде кандидата на должность пре-
тора, народ приветствовал его долгими, несмолкаемыми рукопле-
сканиями, показывая тем самым свое высокое доверие к нему в
эту пору волнений и страха и великие надежды, которые римляне
возлагали на его будущие действия против гладиаторов.
Наконец воцарилось молчание. Народный трибун Луций Акви-
лий Леннон взял слово и призвал сенат и народ единодушно голо-
совать за Красса, ибо в такое тяжелое время лучшего полководца
в войне против Спартака нельзя и желать. Все же необходимо,
добавил трибун, надлежащим образом обеспечить Красса воору-
женными силами, которые дали бы ему возможность закончить эту
позорную войну, длящуюся уже три года.
Все согласились со словами Аквилия, и Красс единогласно, под
бурные рукоплескания, был избран претором Сицилии. Бму было
предоставлено право набрать шесть легионов с соответствующими
вспомогательными войсками, а также собрать и организовать раз-
битые легионы Лентула и Геллия. Из остатков этих легионов но-
вый претор мог бы составить еще четыре легиона.
Таким образом у Красса образовалась армия в шестьдесят ты-
сяч легионеров и двадцать четыре тысячи вспомогательных войск,
а всего восемьдесят четыре тысячи человек; это была очень силь-
ная армия; такой еще не бывало со времени возвращения Суллы в
Италию после войны с Митридатом.
На следующий день после своего избрания Красс опубликовал
эдикт, в котором призывал граждан к оружию — сражаться про-
тив Спартака. Особым решением сената были обещаны высокие
награды ветеранам Суллы и Мария, которые пожелали бы принять
участие в походе на гладиаторов.
Это решение и эдикт Красса подняли дух римских граждан,
впавших в уныние; сердца зажглись воинственным пылом, возник-
ло благородное соревнование между юношами самых знатных се-
795
мейств: все они явились к Крассу, требуя внесения их в списки
легионеров.
Красс с лихорадочной энергией занялся формированием своей
армии; он выбрал квестора и трибунов среди самых известных в
Риме военных людей, не считаясь с их общественным положением.
Так, на должность квестора он назначил Публия Элия Скрофу,
землевладельца из Тибуртина, ветерана, принимавшего участие в
одиннадцати войнах и ста тридцати сражениях и стычках; у него
было двадцать два шрама от ран, он получил много наград и венков
и теперь жил на покое.
Красс не погнушался отправиться к нему лично и попросить
заслуженного воина принять участие в войне, которая раз и на-
всегда покончит с гладиаторами. Скрофа был тронут посещением
Красса и охотно согласился быть квестором в его войске. Расстав-
шись с мирной жизнью и веселыми холмами Тибуртина, он после-
довал за Крассом в Рим, откуда через две недели после своего
избрания претором Марк Лициний Красс выступил во главе четы-
рех легионов, состоявших из старых солдат, набранных им в Риме
и соседних областях. Он направился в Отрикул, город, находив-
шийся на границе между владениями эквов и умбров, где один из
его заместителей, Авл Муммий, собирал и организовывал два дру-
гих легиона и вспомогательные отряды.
При выступлении из Рима Красса радостно приветствовал весь
народ; все сбежались провожать его за Ратуменские ворота, где
находился его лагерь. Претору сопутствовали не только добрые
пожелания граждан всех сословий. По уверениям гаруспиков, га-
давших на внутренностях жертвенных животных, ему было обес-
печено также покровительство римских богов, благосклонных к
нему и его предприятию.
В первом легионе были две когорты — около тысячи отборных
воинов; это были юноши из богатых и знатных семейств, пожелав-
шие следовать за Крассом в качестве простых солдат. Среди них
были: Марк Порций Катон, Тит Лукреций Кар, Гай Лонгин Кас-
сий, Фавст, сын Суллы, Анний Милон, Корнелий Лентул Крус,
Публий Ватиний, Коссиний Ребил, Вибий Панса, Марций Цензе
рин, Норбан Фланк, Гней Азиний Пол л ион и много других юношей
из консульских семейств, которые в будущем и сами стали консу-
лами, а также сотни молодых людей из семейств всадников.
Родственники, друзья и клиенты этих юношей провожали ле-
гионы Красса до Мильвийского моста, где войско перешло с Фла-
миниевой дороги на Кассиеву и двинулось в направлении к Вакка-
не. После четырехдневного перехода Красс пришел в Отрикул, где
расположился лагерем; он решил провести здесь учения своим вой-
скам, абсолютно уверенный в том, что в этом месте он может
защитить Рим от нападения гладиаторов, если Спартак пойдет пря-
мо из Умбрии или же пройдет через область пицентов.
Почти целый месяц Красс в Отрикуле и Спартак в Арретии
стояли в полном бездействии; оба были заняты только подготовкой
796
Красс единогласно был избран претором Сицилии
к военным действиям, каждый придумывал новые планы, новые
военные хитрости, новые ловушки для неприятеля.
Когда Спартак решил, что наступило время действовать, он в
одну темную, грозовую ночь приказал своим легионам сняться с
лагеря, соблюдая полную тишину. В лагере он оставил семь тысяч
конников под началом Мамилия, а тысячу всадников выслал впе-
ред в качестве разведчиков.
Под прикрытием непогоды он шел без остановки всю ночь и
почти весь день и прибыл в Игувий, откуда намеревался двинуть
войско через Камерин, Аскул, Сульмон, Фуцинское озеро и Суб-
лаквей на Рим.
Конники, оставшиеся в лагере под Арретием, продолжали свои
набеги и разведку и, по установившемуся порядку, делали в близ-
лежащих городах запасы провианта, необходимые для шести деся-
титысячной армии, внушая тем самым трепещущим от страха жи-
телям убеждение, что войско гладиаторов находится еще под
Арретием; Спартак рассчитывал, что об этом сообщат Крассу и
таким образом претор будет введен в заблуждение.
А фракиец тем временем шел вдоль цепи Апеннин утомитель-
ными переходами: войско его делало не менее двадцати пяти —
тридцати миль в день и, пересекая область пицентов, спешило к
Риму, к стенам которого оно должно было подойти неожиданно,
если только случай не откроет Марку Крассу стратегические планы
Спартака.
Через три дня после ухода войска гладиаторов из-под Арретия
Красс, убедившись в том, что враг не выходит из своих укрепле-
ний, задумал атаковать его и в решительном бою сразу положить
конец войне.
Он двинулся из Отрикула самым ускоренным маршем — ум-
ный Красс понял, что Спартака надо бить его же приемами, — и
через четыре дня подошел к лагерю под Арретием.
Мамилий, узнав о приближении римского войска, согласно
приказу верховного вождя гладиаторов, удалился ночью из лагеря
со всей конницей, соблюдая полную тишину. Когда разведчики
Красса на рассвете следующего дня дошли до самого вала лагеря
повстанцев, им пришлось убедиться, что войско Спартака покину-
ло лагерь.
Красс был поражен таким известием и, чтобы узнать, какой
путь мог избрать Спартак, тотчас же отправил свою кавалерию
обследовать все дороги, тянувшиеся от Арретия, приказав вести
разведку на тридцать миль в окружности.
Вскоре ему стало известно, что конница гладиаторов, ушедшая
из Арретия при его приближении, направилась через Игувий к
Камерину; через Игувий, как ему донесли, несколько дней назад
прошел и Спартак со всем своим войском. Тогда Красс с дально-
видностью выдающегося полководца придумал контрманевр. Спар-
так шел по дороге вдоль восточного склона Апеннин, Красс же
798
решил немедленно вернуться к Риму, держась западного склона
Апеннин. Таким образом, двигаясь параллельно Спартаку, Красс
шел, однако, почти по прямой линии; путь его был гораздо короче,
чем у Спартака: один переход Красса равнялся трем переходам
фракийца. Такое преимущество было на руку Крассу, раз он хотел
выиграть время и пространство, составлявшие до этого момента
преимущество гладиаторов.
За пять дней очень трудных переходов, совершенных римски-
ми легионами с похвальным рвением, Красс достиг Реаты, где он
дал своим утомленным войскам один день отдыха.
Между тем Спартак, продвигаясь с большой скоростью, дошел
до Клитерна близ Фуцинского озера, но, к несчастью, тут его за-
держала непредвиденная помеха — разлив реки Велин; из-за
сильных дождей, которые не переставая лили несколько дней, ему
пришлось остановиться на два дня, чтобы перебросить через реку
плавучий мост, да еще сутки ушли у него на переправу войска.
Тем временем Красс, имевший десять тысяч человек кавале-
рии, которую он всегда высылал для разведки далеко за пределы
лагеря, был предупрежден разведчиками о том, что Спартак при-
ближается к Клитерну. Он приказал своему заместителю Авлу
Муммию переправиться через Велин у Реаты с двумя легионами и
шестью тысячами солдат из вспомогательных войск и двинуться
ускоренным маршем по левому берегу к Альфабуцелу, перейти там
на правый берег и идти дальше до Клитерна. Вместе с тем он велел
Муммию ни в коем случае не вступать в бой со Спартаком, все
время отходить, до тех пор пока Красс не догонит его и не атакует
Спартака с тыла.
Муммий в точности выполнил все распоряжения Красса и на
рассвете следующего дня прибыл в Альфабуцел, но не мог распо-
ложиться тут лагерем и вынужден был оставить это место, так как
туда уже подходил Спартак.
Хотя солдаты были чрезвычайно утомлены переходом, Мум-
мий провел их через ущелье Апеннин к Сублаквею, где занял очень
сильную позицию на обрывистом, скалистом склоне горы, намере-
ваясь уйти оттуда на следующий же день.
Но трибуны стали уговаривать его, что теперь не время отсту-
пать перед врагом, —надо воспользоваться благоприятным случа-
ем, который предоставляет ему судьба, и разбить Спартака без
помощи Красса, ибо в тесных горных ущельях гладиатору не уда-
стся воспользоваться численным превосходством своего войска;
убеждая Муммия дождаться Спартака на этих сильных позициях,
трибуны предрекали ему от имени своих легионов блестящую по-
беду.
Муммия увлекала надежда на победу, которая казалась ему
обеспеченной, и на следующий день, когда поблизости появился
Спартак, он вступил с ним в бой. Фракиец же увидел, что на этой
позиции его четырнадцать легионов не дадут ему никакого преиму-
799
щества, и поэтому, пока тринадцатый и четырнадцатый легионы
сражались с врагом, он собрал в один корпус всех велитов и пращ-
ников других легионов, приказал им взобраться на вершины окру-
жающих гор и ударить по римлянам с тыла, сбрасывая на них
огромные камни и поражая стрелами.
Легко вооруженные отряды гладиаторов с большим рвением
исполнили приказ Спартака, и через три часа после начала битвы,
в которой обе стороны сражались с одинаковым неослабевающим
упорством, римляне с удивлением и даже испугом вдруг увидели,
что все соседние вершины покрыты неприятельскими пращниками
и велитами; на легионеров обрушились целые тучи разного рода
метательных снарядов, а затем враги начали спускаться, заходя в
тыл и с флангов. При виде этого римляне обратились в бегство,
бросая по дороге оружие, щиты и все доспехи, чтобы легче было
бежать.
Но тогда на беглецов стремительно бросились те два легиона,
которые сражались с ними до тех пор, и легкая пехота, спускав-
шаяся со всех утесов, со всех скалистых вершин; сражение пре-
вратилось в кровавую бойню, в которой пало свыше семи тысяч
римлян.
Глава двадцатая
ОТ БИТВЫ ПРИ ГОРЕ ГАРГАН
ДО ПОХОРОН КРИКСА
Несмотря на то что сражение у Сублаквея было губительным
для римлян и Крассу не удалось восстановить понесенный им урон,
Спартак не мог извлечь из своей победы никакой существенной
выгоды для себя. Обратив римлян в бегство, Спартак узнал от
Мамилия, которому поручено было обследовать берега Велина, что
главные силы Красса переправились в этот день через реку, из чего
фракиец заключил, что, имея у себя в тылу Красса, ему не следует
идти на Рим; поэтому вечером того же дня он выступил из Сублак-
вея, перешел Лирис у его истоков и направился в Кампанью. Что
касается Красса, то он пустился в путь лишь вечером того дня,
когда гладиаторы оставили Сублаквей, так как вести о разгроме
его заместителя дошли до него только к вечеру следующего дня.
Претор был вне себя от возмущения, вызванного поведением
Муммия, а еще более его легионов, так как беглецы прибежали к
самым стенам Рима и в городе началась страшная паника, когда
там распространилась весть о новом поражении.
Успокоение наступило только после того, как явились гонцы
Красса, которым удалось убедить перепуганных римлян, что сра-
жение под Сублаквеем не имеет того значения, какое ему припи-
сывает страх; они доложили сенату об истинном положении дела,
предложив ему в то же время немедленно отправить обратно в
лагерь претора всех беглецов из легионов Муммия.
Через несколько дней все беглецы вернулись в лагерь, и легко
себе представить, как они были пристыжены и в каком угнетенном
состоянии духа находились.
Красс собрал на преторской площадке все свои войска и по-
строил их в каре, посреди которого поставил обезоруженных, по-
срамленных и подавленных беглецов из легионов Муммия. Красс,
обладавший даром слова, выступил с красноречивым обвинением;
резко и сурово укорял он беглецов за малодушие, которым они
запятнали себя, обратившись в бегство, словно толпа трусливых
баб, и побросав оружие, при помощи которого их предки, перенеся
несравненно более тяжелые испытания, завоевали весь мир. Он
сказал, что необходимо положить конец глупым страхам, благода-
ря которым в течение трех лет по всей Италии свободно бродят
полчища гладиаторов, презренных рабов, которые кажутся силь-
ными и доблестными не по заслугам своим, а вследствие трусости
римских легионов, некогда стяжавших славу своей непобедимой
мощью, а ныне ставших посмешищем всего мира.
Красс заявил, что больше не потерпит позорного бегства: при-
шло время доблестных дел и блестящих побед. И раз для этого
недостаточно самолюбия, чувства собственного достоинства и чес-
ти римского имени, он добьется побед железной дисциплиной и
спасительным страхом перед самыми жестокими наказаниями.
801
26-833
— Я снова введу в силу, — сказал в заключение Красс, —
наказание децимацией, к которой в редчайших случаях прибегали
наши предки; первым ее применил в своих легионах децемвир Ап-
пий Клавдий в триста четвертом году римской эры. Уже почти два
столетия не было печальной необходимости прибегать к такой ме-
ре, но раз вы только и делаете, что бежите от врагов, да еще от
каких врагов, и притом позорно бросаете свое оружие, клянусь
богами Согласия, я применю к вам эту кару начиная с сегодняш-
него дня и подвергну ей те девять тысяч трусов, которые стоят
здесь перед нами, чувствуя всю тяжесть своего позора. Посмотрите
на них: они стоят бледные, понурив от стыда голову, и из глаз у
них катятся слезы позднего раскаяния.
Как ни упрашивали Красса самые почтенные трибуны и пат-
риции, которых в лагере было очень много, он остался неумолим,
не захотел отказаться от принятого им сурового решения и прика-
зал привести его в исполнение до наступления вечера.
Бросили жребий, и из каждого десятка солдат один, отмечен-
ный злополучным роком, передавался сперва ликторам, которые
секли его розгами, а затем ему отрубали голову.
Эта ужасная кара, зачастую постигавшая как раз того, кто
храбро сражался и вовсе не был повинен в бегстве товарищей,
произвела в лагере римлян глубокое и чрезвычайно горестное впе-
чатление. Во время мрачной экзекуции, когда за несколько часов
было обезглавлено девятьсот солдат, произошло четыре или пять
тягостных эпизодов. За чужую трусость понесли наказание пятеро
или шестеро доблестных легионеров Муммия, чья отвага была от-
мечена всеми под Сублаквеем.
Среди этих пятерых или шестерых храбрецов, оплакиваемых
всеми, наибольшее сочувствие вызывал двадцатилетний юноша по
имени Эмилий Глабрион, до последней минуты мужественно вы-
держивавший натиск гладиаторов; он получил две раны и не тро-
нулся с места; раненого подхватило потоком всеобщего бегства и
отнесло далеко от поля сражения. Это было известно всем, все это
громогласно подтверждали, но его постигла неумолимая судьба, —
жребий пал, и он должен был умереть.
Этот отважный юноша предстал перед претором среди всеобщих
рыданий. Бледный как смерть, но полный спокойствия и стойкости,
достойной Муция Сцеволы и Юния Брута1, он громко сказал:
1 Во время войны с Порсеной (509 г. до н. э.) римский юноша Муций Корд,
решив убить Порсену, проник в неприятельский лагерь, но вместо царя Пор
сены убил сидевшего радом с ним писца. Угрожая Муцию жестокими пытка-
ми, Порсена потребовал от него выдачи сообщников, но Муций сам положил
правую руку в огонь и не издал ни одного звука, пока тлела его рука. По
преданию, мужество Муция заставило Порсену заключить с римлянами мир.
За свой самоотверженный поступок Муций Корд получил прозвище «Сцевола»
(«Левша»).
Луций Юний Брут призвал римлян к свержению тирании царя Тарквиния
Гордого. Избранный в 509 году до н. э. первым консулом, он открыл заговор
молодых патрициев, пытавшихся восстановить царскую власть. Брут осу-
дил на смерть своих собственных сыновей, замешанных в этом заговоре.
802
— Децимация, примененная тобою, не только полезна и необ-
ходима для блага республики, но и справедлива. Два наших леги-
она заслужили ее своим постыдным поведением в последнем сра-
жении. Судьба не благоприятствует мне, и я должен умереть. Но
поскольку ты, Марк Красс, знаешь, как знают и все мои товарищи
по оружию, что я не был трусом и не бежал, а сражался, как
подобает сражаться римлянину, мужественно и отважно, хотя я
был ранен, как ты видишь, — и он указал на свою перевязанную
левую руку и на окровавленную повязку, стягивавшую его грудь
под одеждой, — я все же оказывал сопротивление натиску врага,
и, если ты признаешь мою храбрость, прошу у тебя милости: да не
коснется меня розга ликтора, пусть меня только обезглавят!
Плакали все собравшиеся около претора, который был бледен
и расстроен. На слова юноши он ответил:
— Я согласен исполнить твою просьбу, доблестный Эмилий
Глабрион. Сожалею, что строгий закон наших предков запрещает
мне сохранить тебе жизнь, как ты того заслужил...
— Умереть ли на поле брани от руки врага или здесь на пре-
тории под топором ликтора — одно и то же, потому что жизнь моя
принадлежит родине. Я рад, что все здесь знают и в Риме узнает
мать моя, узнает сенат и римский народ, что я не был трусом...
Смерть не страшна мне, раз я спас свою честь.
— Ты не умрешь, юноша-герой! — закричал один из солдат,
выходя из рядов войска Муммия; он подбежал к претору и, про-
ливая слезы, громко воскликнул дрожавшим от волнения голосом:
— Славный Красс, я — Валерий Аттал, римский гражданин
и солдат третьей когорты третьего легиона, одного из двух, кото-
рые участвовали в бою и потерпели поражение под Сублаквеем. Я
находился рядом с этим отважнейшим юношей и видел, как он,
раненный, продолжал разить врагов, в то время как мы все обра-
тились в бегство, в которое и он был вовлечен помимо своей воли.
Так как топор ликтора должен поразить одного из десяти бежав-
ших, пусть он поразит меня, бежавшего, но не его, потому что он,
клянусь всеми богами, покровителями Рима, вел себя как истый
римлянин старого закала.
Поступок этого солдата, который в минуту паники обратился
в бегство, а теперь проявил такое благородство, усилил всеобщее
волнение; но, несмотря на волнующее соревнование между Атта-
лом и Глабрионом, из которых каждый требовал кары для себя,
Красс остался неумолимым и Глабрион был передан ликторам.
Стенания в обоих легионах, подвергнутых децимации, стали
еще громче; лица тысяч солдат других легионов выражали состра-
дание, глаза их были полны слез; тогда Глабрион, обратившись к
своим соратникам, сказал:
— Если вы считаете смерть мою несправедливой и судьба моя
вызывает у вас сострадание, если вы желаете, чтобы душа моя
возрадовалась и обрела в тишине элисия сладостную надежду и
803
26*
утешение, поклянитесь богами Согласия, что вы все скорее умрете,
чем обратитесь в бегство перед проклятыми гладиаторами.
— Клянемся!..
— Клянемся!..
— Именем богов клянемся!.. — словно оглушительный рас-
кат грома, загудели одновременно шестьдесят тысяч голосов.
— Да покровительствуют Рйму великие боги! Я умираю сча-
стливым! — воскликнул стоический юноша.
И он подставил обнаженную шею под топор ликтора, который
быстрым и метким ударом отсек светлокудрую голову; орошая зем-
лю кровью, она покатилась среди общего крика ужаса и жалости.
Марк Красс отвернулся, чтобы скрыть слезы, катившиеся по
его лицу.
Когда экзекуция была закончена, Марк Красс снова роздал
оружие беглецам из легионов, сражавшихся под Сублаквеем, и в
краткой речи выразил надежду, что они больше никогда в жизни
не обратятся в бегство.
Приказав предать земле девятьсот убитых, претор на следую-
щий день снялся с лагеря и принялся преследовать Спартака, ко-
торый, убедившись в невозможности наступления на Рим, быст-
рым темпом пересек Кампанью и Самний и снова повел свои
легионы в Апулию, желая увлечь Красса подальше от Рима, кото-
рый мог бы ежечасно присылать ему подкрепления. Он намерен
был сразиться с Крассом и, окончательно разгромив его легионы,
идти на Тибр.
Спартак продвигался очень быстро, но не менее быстро шли и
легионы Красса, которые после децимации терпеливо сносили все
тяготы и жаждали новых боев.
Через пятнадцать дней претор догнал гладиаторов в Давнии,
где Спартак расположился лагерем близ Сипонта. Красс прибыл
сюда с намерением прижать гладиаторов к морю и поэтому выбрал
для лагеря место между Арпами и Сипонтом и ждал благоприятно-
го случая сразиться со Спартаком.
Уже минуло три дня с тех пор, как оба войска оказались друг
против друга; в самый тихий час ночи, когда в римском лагере
наступил полный покой, Красса разбудил его контубернал, вошед-
ший в его палатку с сообщением, что явился гонец от гладиаторов,
заявивший, что он должен немедленно переговорить с претором о
весьма важных делах.
Красс вскочил: он был чрезвычайно умерен и уделял сну очень
мало времени; он приказал контуберналу привести к нему гладиа-
тора.
Гонец был небольшого роста, в чудесных доспехах, в шлеме с
опущенным забралом. Только когда он увидел перед собой Красса,
он поднял забрало, и претор увидел бледное женственное лицо.
Это была Эвтибида, явившаяся к Крассу, чтобы предать своих
собратьев по оружию.
804
— Ты не узнаешь меня, Марк Лициний Красс? — спросила
она с усмешкой.
— Да... верно... лицо твое мне знакомо... да... — несвязно
бормотал претор, стараясь вспомнить имя, воскресить образ. —
Но ведь ты не юноша, клянусь всемогущими богами, ты женщина!
Возможно ли? Клянусь Венерой Эрициной, ты...
— Так скоро ты позабыл Эвтибиду, которую не может забыть
ни один мужчина?
— Эвтибида! — воскликнул пораженный Красс. — Клянусь
молниями Юпитера, Эвтибида!.. Ты здесь! Откуда ты? В такой
час? И в этих доспехах?..
Вдруг он отступил назад и, скрестив руки на груди, недовер-
чиво вперил в Эвтибиду свои серовато-желтые тусклые глаза, не-
ожиданно загоревшиеся мрачным огнем.
— Если ты являешься, чтобы расставить мне сети, — сурово
сказал он, —предупреждаю: ты ошиблась, я не Клодий, не Вари-
ний и не Анфидий Орест...
— Это не мешает и тебе быть дурачком, бедный Марк
Красс, — ответила гречанка с дерзкой усмешкой, кинув на прето-
ра быстрый и злобный взгляд. — Ты самый богатый, — продол-
жала она после минутного молчания, — но уж никак не самый
умный римлянин.
— Чего ты хочешь?.. К чему клонишь?.. Говори поскорее.
Эвтибида с минуту молчала и, покачивая головой, с насмеш-
ливой улыбкой разглядывала римского претора, потом сказала:
— Клянусь славой Юпитера Олимпийского, я принесла тебе
победу и никак не думала, что буду так принята! Вот, извольте
делать добро людям!.. Уж они отблагодарят вас, клянусь богами!..
— Скажешь ты наконец, зачем пришла? — нетерпеливо про-
изнес Красс, по-прежнему глядя на нее с недоверием.
Тогда Эвтибида красочно и пылко объяснила Крассу причину
своей неугасимой ненависти к Спартаку, рассказала о разгроме при
ее содействии десяти тысяч германцев, поведала претору, как по-
сле этого сражения она, по милости эриний, приобрела среди гла-
диаторов славу доблестной воительницы и теперь они питают к ней
безграничное доверие. Эвтибида заключила свою речь уверением,
что и это доверие и свою должность контубернала Крикса она же-
лает использовать для того, чтобы помочь римлянам захватить вой-
ско гладиаторов, разделенное теперь на две части, и доставить пре-
тору блестящую и решительную победу.
Красс выслушал Эвтибиду с большим вниманием, не спуская с
нее пристального, испытующего взгляда, и, когда она кончила,
медленно и спокойно сказал ей:
— А может быть, вся твоя болтовня — не что иное, как ло-
вушка, и ты хочешь завлечь меня в сети, расставленные Спарта-
ком. А? Что ты на это скажешь, красавица Эвтибида? Кто мне
поручится за искренность твоих слов и намерений?
805
— Я сама. Отдаю свою жизнь в твои руки: вот залог правди-
вости моих обещаний.
Красс, казалось, раздумывал о чем-то и минуту спустя сказал:
— А может быть, и это тоже военная хитрость?.. Может быть,
жизнь тебе не дорога и ты приносишь ее в жертву ради торжества
дела этих нищих рабов?
— Клянусь твоими богами, Красс, ты слишком недоверчив.
Это уж неразумно.
— А не думаешь ли ты, — медленно произнес претор Сици-
лии, — что лучше быть чересчур недоверчивым, чем слишком до-
верчивым?
Эвтибида ничего не ответила, только посмотрела на Красса, и
во взгляде ее была не то насмешка, не то желание выведать что-то.
Помолчав немного, она сказала:
— Да кто знает? Может быть, ты и прав. Как бы то ни было,
выслушай меня, Марк Красс. Как я уже говорила тебе, я пользу-
юсь полным доверием Спартака, Крикса и остальных вождей гла-
диаторов. Я знаю, что злоумышляет против тебя проклятый фра-
киец в связи с твоим прибытием в Арпы.
— Ты правду говоришь? — спросил Красс полусерьезно, по-
луиронически. — Что же он замыслил? Послушаем.
— Завтра среди бела дня с самой широкой оглаской, так, что-
бы до тебя возможно скорее дошла молва, два корпуса под началом
Граника и Арторикса — восемь легионов и конница, всего сорок
тысяч человек, — под общим руководством Спартака выйдут из
Сипонта и двинутся к Барлетте якобы с намерением направиться
в область пицентов. Крикс же со своим корпусом в тридцать тысяч
человек останется в Сипонте, распустив среди окрестных жителей
слух, что он отделился от Спартака из-за непримиримых разногла-
сий между ними. Как только тебе станет известно, что Спартак
ушел, ты, конечно, нападешь на Крикса, но, лишь только между
вами завяжется сражение, Спартак, который спрячется со своим
войском в лесах, окаймляющих дороги от Сипонта до Барлетты,
быстро вернется, нападет на тебя с тыла, и все твое доблестное
войско будет разбито наголову...
— О-о! — воскликнул Красс. — Вот у них какой план!..
— Да-
— Увидим, попаду ли я в ловушку.
— Без моего предупреждения, поверь мне, Красс, ты попал
бы обязательно. Хочешь ты сделать нечто большее, а не только
избегнуть их ловушки? Хочешь ты поймать их в те самые сети,
которые они расставят тебе? Хочешь разбить и окончательно унич-
тожить тридцать тысяч легионеров Крикса, а затем напасть на
Спартака, имея почти вдвое больше сил, чем у него?
— А ну-ка! Что мне надо сделать для этого?
— Уйди отсюда завтра до рассвета и направляйся в Сипонт;
ты придешь туда, когда Спартак будет на расстоянии пятнадца-
806
ти — двадцати миль от города. Он будет ждать от меня сведений
о твоем продвижении (это ответственное поручение будет доверено
мне) и сообщений о том, что ты находишься в пути и скоро попа-
дешь в расставленные тебе сети, а вместо этого я скажу ему, что
ты и не думал сниматься с лагеря. Затем я возвращусь к Криксу и
передам, что Спартак приказал ему отправиться к горе Гарган и,
в случае, если ты нападешь на него, защищаться там сколько хва-
тит сил. Как только Крикс отойдет подальше от Сипонта и будет
подходить к горе Гарган, ты нападешь на него и успеешь разбить
наголову прежде, чем подоспеет Спартак, даже если бы он каким-
либо образом узнал об опасности, угрожающей Криксу, и поспе-
шил ему на помощь.
Красс с удивлением внимал тому, что говорила ему эта пре-
ступная женщина, с таким тонким искусством и глубокой прозор-
ливостью излагавшая законченный план военных операций, быть
может гораздо лучший, чем тот, который претор мог бы придумать
сам.
Долго Красс смотрел на гречанку, щеки которой алели ярким
румянцем от сильного возбуждения, и вдруг воскликнул:
— Клянусь Юпитером Освободителем, ты страшная женщи-
на!
— Такой меня сделала жизнь, — с жаром ответила Эвтибида
и, запнувшись, добавила с горькой усмешкой, но спокойным то-
ном: — Не стоит об этом говорить. Что ты скажешь о моих планах
и расчетах?
— В самых страшных глубинах Эреба не придумали бы ничего
более ужасного, кровавого и изощренного. Но только повторяю, я
не верю тебе и не полагаюсь на тебя...
— Хорошо, выслушай меня. Выступи завтра из лагеря за два
или за три часа до полудня, выслав вперед из предосторожности
разведчиков, и направляйся к Сипонту, — чем ты рискуешь? Если
я, допустим, предала тебя, в худшем случае ты очутишься перед
всем войском Спартака. А разве ты не хотел бы вступить с ним в
решительный бой? Что за беда, если я, допустим, солгала тебе и,
вместо того чтобы встретиться только с Криксом, ты застанешь с
ним вместе и Спартака?
Красс подумал еще немного, а затем сказал:
— Хорошо... Я верю тебе... вернее, хочу верить. Обещаю те-
бе, если все пойдет именно так, как ты ловко и умно задумала, я
щедро вознагражу тебя, и еще большую награду ты получишь от
сената, когда я сообщу о важных услугах, оказанных тобой ему и
народу римскому.
— Что мне ваши награды! Что мне народ римский! — сказала
гречанка возбужденным голосом, бросив на Красса злобный и пре-
зрительный взгляд; глаза ее блестели от негодования и гнева. —
Я пришла предложить тебе победу, но не ради римлян и не ради
тебя — это моя месть. Можешь ли ты понять эту божественную,
807
невыразимую отраду, которую доставляет несчастье ненавистного
врага? Его слезы, его кровь! Какое это упоенье, какой восторг!
Лишь бы я смогла стать коленом на грудь умирающего Спартака
среди погибших его сотоварищей, услышать его предсмертный
хрип на поле, усеянном трупами! Что мне твои дары, что мне
награда сената!
Эвтибида была бледна, глаза ее лихорадочно блестели, губы
дрожали. Низким, мрачным голосом произносила она эти слова, в
которых звучали ненависть и жажда крови; черты ее исказились,
вид был ужасен; в Крассе она возбуждала почти что отвращение,
по телу его пробежала дрожь, словно ему стало страшно.
Однако Красе, серьезно обеспокоенный исходом войны, решил
не быть щепетильным в выборе средств, которые могли привести
его к победе. Эвтибида вскочила на коня и тихонько выехала из
римского лагеря; потом она пустила горячего коня крупной рысью
и направилась в лагерь гладиаторов.
На рассвете Красс приказал сняться с лагеря и, выслав вперед
пять тысяч конников, дал им указание осторожно продвигаться на
расстоянии трех миль от колонны легионов и обследовать окрест-
ности во избежание какой-нибудь неожиданной опасности или за-
сады. Вскоре после восхода солнца он направился к Сипонту, пе-
редвигаясь медленно то ли во избежание ловушки, то ли не желая
утомлять свое войско на случай внезапной встречи с врагом.
Между тем Спартак, снявшись с лагеря, направился с восемью
легионами и кавалерией к Барлетте. Крикс со своими шестью ле-
гионами остался в Сип он те, и в окрестностях его пошел слух, что
войско восставших из-за несогласий и споров между Спартаком и
Криксом разделилось на две части: одна часть задумала напасть на
римские легионы, расположившиеся лагерем близ Арп, а другая
решила идти через Беневент на Рим.
Такая молва действительно распространилась, и об этом раз-
ведчики тотчас же доложили Крассу.
«Пока что сообщения Эвтибиды точны. Обмана нет, — поду-
мал про себя предводитель римлян. — Это хорошее предзнамено-
вание*.
Так все и было в действительности.
На следующую ночь, в то время как войска Красса неподвиж-
но и безмолвно стояли в засаде среди лесистых ущелий Гарганских
гор, в четырех милях от Сипонта, Эвтибида мчалась во весь опор
к Барлетте с приказом Крикса передать Спартаку, что неприятель
вышел из Арп и попал в засаду и что Спартаку следует немедленно
идти обратно к Сипонту.
Гречанка явилась к Спартаку, который скрывался со всеми
своими легионами в зарослях, шедших вдоль дороги от Сипонта до
Барлетты. Он с тревогой спросил ее:
—Ну как?
808
— Крабе еще не двинулся из Арп. Хотя он и отправил развед-
чиков до самого Сипонта, но наши лазутчики сообщили Криксу,
что римские легионы и не думают сниматься с лагеря.
— Клянусь богами, — воскликнул фракиец, — этот Красс
умнее и хитрее, чем я предполагал!
Он задумался, затем, повернувшись к Эвтибиде, сказал:
— Вернись к Криксу и передай ему, чтобы он не снимался с
лагеря, что бы ни случилось; если же явится Красс и нападет на
него, то, как только начнется бой, пусть Крикс отправит ко мне
трех контуберналов, одного за другим, с промежутками в четверть
часа, чтобы предупредить меня: один из трех доедет, что бы ни
случилось. Странно. Мне кажется, что это нежелание Красса вос-
пользоваться благоприятным случаем разбить меня и Крикса по
отдельности — дурное предзнаменование для нас. — И фракиец
несколько раз провел рукой по лбу, как бы желая отогнать печаль-
ные мысли; затем он спросил Эвтибиду: — Сколько времени ехала
ты из нашего лагеря сюда?
— Менее двух часов.
— Ты мчалась во весь опор?
— Посмотри, в каком состоянии мой конь.
Спартак опять задумался, потом сказал:
— И назад скачи во весь опор.
Эвтибида простилась со Спартаком и, повернув лошадь, помча-
лась галопом в направлении Сипонта.
Приехав туда, она сказала Криксу, что Спартак приказал ему
двинуться из Сипонта к подошве горы Гарган и постараться занять
там крепкую позицию.
Эвтибида приехала в лагерь Крикса за два часа до рассвета.
Галл отдал легионам приказ сняться с лагеря и в полной тишине
еще до восхода солнца пустился в путь к горе Гарган.
Четыре часа спустя они уже дошли до подошвы высокой горы,
откуда открывался широкий вид на прозрачное Адриатическое мо-
ре, по волнам которого медленно скользили парусные лодки рыба-
ков с побережья. Когда Крикс, находившийся на последнем отроге
цепи Гарганских гор, как раз у самого моря, в удобном и защи-
щенном месте, приказал расположиться здесь лагерем, раздались
крики легионеров:
— Римляне! Римляне!
Это были легионы Красса: они пришли, чтобы напасть на трид-
цатитысячное войско Крикса, находившееся на расстоянии семи
часов пути от войск Спартака.
Крикс не растерялся при этой неожиданной атаке. Со спокой-
ствием и твердостью мужественного полководца он расположил
свои шесть легионов в боевом порядке, применительно к неровно-
стям почвы; четыре легиона стояли разомкнутым строем перед не-
приятелем, и, для того чтобы противопоставить римлянам возмож-
но более длинную линию фронта, он протянул ее направо до
холма, на котором предполагал разбить лагерь и который охранял-
809
ся пятым и шестым легионами, оставленными в резерве; левый
фланг фронта он протянул к обрывистым и неприступным скалам,
у подножия которых с легким шумом плескалось море.
Вскоре шесть римских легионов ринулись сомкнутым строем
на гладиаторов. Дикие крики сражающихся, оглушительный звон
от ударов мечей по щитам нарушали извечный покой пустынного
лесистого берега; эхо от пещеры к пещере, от скалы к скале по-
вторяло эти необычные здесь печальные и мрачные звуки. Крикс
объезжал свои ряды, Красс — свои, оба воодушевляли войска.
Бой был ужасен; ни та, ни другая сторона не отступали ни на шаг,
дрались не на жизнь, а на смерть.
Так как римляне шли в атаку сплошным строем, то левое кры-
ло легионов Крикса не подверглось нападению, поэтому свыше
трех тысяч человек четвертого легиона, развернувшись в боевом
порядке, стояли в бездействии и были пассивными зрителями боя,
горя нетерпением принять в нем участие. Видя это, начальник
легиона самнит Онаций поспешил вперед и стал во главе этих трех
тысяч солдат. Скомандовав: «Поворот направо!» — он двинул их
против правого крыла римлян, и гладиаторы обрушились на врага
с такой силой, сея смерть в его рядах, что легион, составлявший
крайнее правое крыло римского войска, теснимый с фронта и
фланга, вскоре пришел в полное расстройство. Но это была только
кратковременная победа; начальник этого крыла, квестор Скрофа,
пришпорил свою лошадь и, прискакав к тому месту, где стояла в
резерве римская кавалерия, приказал командовавшему ею Гнею
Квинтию с семью тысячами всадников атаковать левый фланг гла-
диаторов, оставшийся открытым и незащищенным, несмотря на
благие намерения Онация обойти врага слева и зайти ему в тыл.
Квинтий помчался исполнять приказ, и вскоре третий и четвертый
легионы гладиаторов подверглись натиску римской кавалерии с
тыла, в результате чего ряды их были расстроены, охвачены пани-
кой.
Тем временем Красс направил два легиона и шесть тысяч
пращников с приказом обойти правый фланг Крикса. С неописуе-
мым пылом и быстротой они взобрались на вершину находившего-
ся позади холма, где стоял резерв гладиаторов, и, спустившись
вниз полукругом, стремительно обрушились на пятый и шестой
легионы; но те, вытянув свой правый фланг, насколько позволяла
местность, образовали новую боевую линию, так что оба фронта
гладиаторов представляли две стороны треугольника, основанием
которого было море, а вершиной — холм.
И тут также завязалось ожесточенное сражение.
Красс заметил искусный маневр начальников пятого и шестого
легионов, Мессембрия и Ливия Грандения, и, убедившись в том,
что ему так и не удастся окружить правый фланг гладиаторов,
воспользовался промахом Онация, так ловко уже использованным
Скрофой, и бросил сюда не только остаток своей кавалерии, но и
два других легиона, приказав им напасть на гладиаторов с тыла.
810
И вот, несмотря на чудеса храбрости, проявленные в этом сра-
жении тридцатью тысячами гладиаторов против восьмидесяти ты-
сяч римлян, менее чем в три часа были уничтожены шесть легио-
нов Крикса. Окруженные со всех сторон втрое превосходящими
силами врага, они даже не пытались спастись и, сражаясь с муже-
ством отчаяния, пали с честью на этом огромном поле смерти.
Крикс бился с присущей ему отвагой и до самого конца все еще
надеялся на приход Спартака; когда же он увидел, что пало боль-
шинство его товарищей, он остановил своего коня (третьего за
этот день, так как две лошади были уже убиты под ним) и бросил
взгляд, полный невыразимой муки, на открывшееся перед ним
ужасное побоище; по щекам его потекли горячие слезы, он взгля-
нул в ту сторону, откуда должен был прийти Спартак, и с дрожью
в голосе, в котором звучала вся его великая любовь к другу, вос-
кликнул:
— О, Спартак! Ты не поспеешь вовремя ни для того, чтобы
помочь нам, ни для того, чтобы отомстить за нас!.. Каково будет
у тебя на сердце, когда ты увидишь достойную жалости гибель
тридцати тысяч твоих мужественных товарищей!
Он поднес левую руку к глазам, решительным жестом отер
слезы и, обратившись к своим контуберналам, среди которых с
самого начала сражения не было Эвтибиды, сказал своим спокой-
ным, звучным голосом:
— Братья! Пришел наш черед умирать!
Схватив свой меч, обагренный кровью римлян, убитых им в
сражении, он пришпорил коня и обрушился на манипул пеших
римлян, окруживших восемь или десять гладиаторов, сплошь по-
крытых ранами, но все же еще сопротивлявшихся. Вращая своим
мощным мечом, Крикс кричал громоподобным голосом:
— Эй вы, храбрые римляне, вы всегда смелы, когда вас трое
против одного! Держитесь, иду на смерть!
Крикс и четверо его контуберналов валили на землю, топтали
конями и разили мечами римлян, которые, несмотря на то что их
было восемьдесят или девяносто, с трудом защищались от этого
града могучих ударов. Ряды легионеров-латинян пришли даже в
некоторое расстройство и отступили, но, по мере того как к ним
подходили по два, по четыре, по десять новых сотоварищей, они
все теснее и теснее замыкали в кольцо этих пятерых смельчаков,
лошади которых уже пали, пронзенные мечами, а всадники с не-
слыханной яростью дрались теперь пешими. Римляне нападали
спереди, с боков, сзади, и вскоре все было кончено. Пал и Крикс,
все тело которого было покрыто ранами. Падая, он обернулся и
пронзил своим мечом римлянина, ранившего его в спину. Но кли-
нок остался в груди легионера: у Крикса уже не было сил извлечь
его. Пораженный в грудь стрелой, пущенной в него на расстоянии
пяти шагов, он тихо произнес:
— Пусть улыбнется тебе, Спартак, победа и...
811
Уста его сомкнулись, и в эту минуту другой легионер, метнув
дротик в его израненную, окровавленную грудь, крикнул:
— А пока что довольствуйся поражением. Смерть тебе!
— Клянусь ларами и пенатами, — воскликнул один из вете-
ранов, — сколько я сражался под началом Суллы, а никогда не
видел такого живучего человека!..
— Такого сильного и бесстрашного воина я не видел даже при
Марии, когда мы сражались против тевтонов и кимвров, — доба-
вил другой ветеран.
— Да разве вы не видите, клянусь Марсом! — сказал третий
легионер, указывая на трупы римлян, грудами лежавшие вокруг
Крикса. — Посмотрите, сколько он уничтожил наших, да погло-
тит его душу Эреб!
Так закончилось сражение у горы Гарган, длившееся три часа:
римлян погибло десять тысяч, а гладиаторов истреблено было
тридцать тысяч.
Только восемьсот из них, по большей части раненые, были
взяты в плен. Красс приказал распять их на крестах вдоль дороги,
по которой римляне собирались пройти ночью. Вскоре после полу-
дня Красс распорядился трубить сбор и велел предать сожжению
трупы римлян. Он приказал не спешить с устройством лагеря, пре-
дупредив трибунов и центурионов, чтобы легионы и когорты были
готовы двинуться в путь еще до полуночи.
Весь день и всю ночь Спартак в невыразимой тревоге ждал
контуберналов Крикса с известиями о передвижении римлян —
никто не явился. На рассвете он послал двух своих контуберналов,
каждого с сотней конников — одного за другим через полчаса —
в сторону Сипонта, приказав им незамедлительно привезти сведе-
ния о неприятеле и о Криксе, тем более что его солдаты, выступив
из лагеря, захватили с собой продовольствия только на три дня и
по истечении этого срока остались бы без пищи.
Когда первый контубернал Спартака прибыл в лагерь под
Сипонтом, он, к своему великому изумлению, увидел, что гладиа-
торов там уже нет. Не зная, что делать, он решил дождаться при-
бытия второго контубернала и посоветоваться с ним, что предпри-
нять. Однако оба они оставались в сомнении и нерешительности и
вдруг увидели, что по направлению к лагерю на запыленных, тя-
жело дышащих конях мчатся всадники; это были контуберналы,
посланные Криксом к Спартаку при первом же появлении римлян:
основываясь на донесениях Эвтибиды, Крикс предполагал, что
Спартак давно уже находится на пути в Сипонт, и хотел, чтобы
фракиец ускорил переход.
Легко понять, в каком состоянии были контуберналы, когда
они поняли предательский замысел Эвтибиды и то ужасное поло-
жение, в котором очутился Крикс. В этих тяжелых обстоятельст-
вах им оставалось одно: мчаться во весь дух и предупредить Спар-
така.
812
Так они и сделали; но, когда они прибыли в то место, где
гладиаторы Спартака стояли в засаде, битва у горы Гарган уже
подходила к концу.
— О, во имя богов преисподней! — зарычал Спартак и по-
бледнел как полотно, услышав злополучную весть о гнусной изме-
не, страшные последствия которой мгновенно стали ему ясны. —
В поход, немедленно в поход, к Сипонту!
Садясь на коня, он подозвал Граника и голосом, в котором
слышались рыдания, сказал:
— Тебе я поручаю вести форсированным маршем все восемь
легионов: пусть у каждого вырастут крылья на ногах... Это день
великого для нас несчастья... пусть у каждого сердце будет твер-
дым, как алмаз... Летите... летите... Крикс погибает!.. Братья на-
ши гибнут тысячами... Я иду к ним на помощь; помчусь впереди
вас с кавалерией... Во имя всего для вас святого летите, летите!..
Сказав так, он стал во главе восьми тысяч конников и во весь
опор помчался по дороге к Сипонту.
За полтора часа всадники примчались туда на взмыленных,
измученных лошадях. И тогда Спартак оказался на том месте, где
Крикс недавно стоял лагерем, он увидел семь или восемь окровав-
ленных, еле живых гладиаторов, которые каким-то чудом спаслись
из этого ада.
— Ради Юпитера Мстителя, скажите, что здесь произош-
ло? — задыхаясь, спросил Спартак.
— Мы разбиты... мы уничтожены... от наших легионов оста-
лось одно только название!
— О мои несчастные братья!.. О любимый мой Крикс!.. —
воскликнул Спартак и, закрыв лицо руками, зарыдал.
Начальники конницы и контуберналы молча стояли вокруг
Спартака, разделяя его благородное, святое горе. Растерянность и
тревога, отражавшиеся на всех лицах, усилились при виде слез их
вождя, сильного духом и телом.
Долго длилось молчание, пока наконец Мамилий, стоявший
рядом со Спартаком, не сказал ему голосом, полным любви и сры-
вавшимся от волнения:
— Приди в себя, благородный Спартак... будь тверд в несча-
стье...
— О мой Крикс!.. Мой бедный Крикс!.. —в отчаянии вскри-
чал фракиец, обняв Мамилия за шею, и, положив голову ему на
плечо, снова зарыдал.
Так он стоял несколько минут; затем поднял бледное, залитое
слезами лицо и вытер глаза тыльной стороной руки. Мамилий го-
ворил ему:
— Мужайся, Спартак!.. Нам надо подумать, как спасти ос-
тальные восемь легионов.
— Да, ты прав! Мы должны предотвратить грозящую нам ги-
бель и сделать менее пагубными последствия мерзкого предатель-
ства этой гнусной фурии.
813
Он погрузился в размышления и долго молчал, пристально гля-
дя на главные ворота, видневшиеся сквозь частокол соседнего ла-
геря.
Наконец, придя в себя, он сказал:
— Надо бежать!.. После кровопролитного боя, в котором они
уничтожили наших братьев, легионы Красса будут в состоянии
двинуться от горы Гарган не раньше чем через восемь — десять
часов. Мы должны выиграть это время, поправить наше положе-
ние.
И, обратившись к одному из своих контуберналов, он добавил:
— Лети к Гранику и скажи ему, чтобы он не шел дальше, а
вернулся со своими легионами назад, на пройденную уже им доро-
гу
И, когда контубернал пустил галопом коня, он снова обратился
к Мамилию:
— Через Минервий и Венусию, делая по тридцать миль в день
по горным дорогам, мы за пять-шесть дней придем в Луканию1.
Там присоединятся к нам новые рабы, и, если даже мы не будем
еще в силах сразиться с Крассом, мы можем пройти в область
бруттов, оттуда пробраться в Сицилию и разжечь там еще не со-
всем погасшее пламя восстания рабов.
После получасового отдыха, который они дали коням, устав-
шим от бешеной скачки, он приказал всадникам повернуть назад,
захватив с собой восемь измученных, раненых гладиаторов, спас-
шихся после разгрома у горы Гарган, затем Спартак направился к
восьми легионам, остановившимся на полпути.
Призвав к себе Граника, он уединился с ним и сообщил ему
свой план, который иллириец нашел превосходным. Привести этот
план в исполнение фракиец поручил Гранику, посоветовав в тече-
ние двенадцати часов идти без остановки до Гердония, а сам с
тремястами конников решил отправиться к горе Гарган и подо-
брать на поле боя труп Крикса.
Граник пытался отговорить Спартака, указывая на опасности,
которые его подстерегают; он мог презирать их как человек, но
как вождь и душа великого, святого дела не имел права подвергать
себя этим опасностям.
— Я не погибну и догоню вас не позже чем через три дня на
Апеннинском хребте, я в этом уверен. Но даже если бы мне и
пришлось погибнуть, у тебя, мой доблестный и храбрый Граник,
хватит опыта, мудрости и авторитета, чтобы стойко и энергично
продолжать войну против наших угнетателей.
Сколько Граник ни отговаривал Спартака, тот не отказался от
своего намерения.
Он взял с собой отряд конников, обнял Граника и Арторикса,
которому велел беспрекословно исполнять приказания доблестного
1 Лукания — область на западном побережье Южной Италии.
814
иллирийца, и, не простившись со своей сестрой Мирцей, лишь
поручив ее заботам друзей, молчаливый и печальный, расстался со
своими легионами. Послушные его приказу, они ушли с претор-
ской дороги и отправились через поля и виноградники в направле-
нии Гердония.
Вечером Спартак прибыл в окрестности Сипонта и выслал впе-
ред на расстояние в несколько миль по направлению к горе Гарган
отряд конников, чтобы разузнать о передвижении неприятеля. По-
лучив успокоительные известия, он приказал своим конникам спе-
шиться и, ведя коней в поводу, чему сам подал пример, войти в
лес, окаймлявший дорогу, которая вела от Сипонта через гору Гар-
ган к морю. Чтобы пробраться с лошадьми сквозь лесную чащу,
пришлось мечами рубить ветки кустов и деревьев. Медленно про-
двигаясь этим трудным путем, они через два с лишним часа дошли
до небольшой поляны, со всех сторон окруженной дубами и елями.
На поляне стояли хижины нескольких дровосеков, проводивших
большую часть года в лесу.
Первой заботой Спартака было задержать всех этих дровосеков
и приставить к ним стражу, чтобы лишить их возможности донести
римлянам о его пребывании в лесу; затем, уверив дровосеков в
том, что он не собирается причинить им зло, он приказал потушить
все костры, которые могли привлечь внимание врага, соблюдать
полную тишину и прислушиваться к малейшему шороху.
Все произошло так, как предвидел Спартак. Немного позже
часа первого факела Красс приказал своим легионам сняться с
места и следовать по дороге, ведущей к Сипонту; и, когда чуть
забрезжила заря, окоченевшие от ночного холода гладиаторы, при-
слушивавшиеся в глубине леса к шуму на преторской дороге, ус-
лышали тяжелые шаги пехоты, цокот лошадиных копыт и гул мно-
гих тысяч голосов: римское войско без особых предосторожностей
следовало по указанной ему дороге; легионеры чувствовали себя
победителями, знали, что неприятель бежал, и были уверены, что
он находится далеко.
К счастью для гладиаторов, римляне, охмелев от радости по-
беды, шли с большим шумом, иначе они легко могли бы обнару-
жить присутствие гладиаторов в лесу: кони, почуяв приближение
коней римского войска, стали громко ржать.
Прохождение римлян, победителей в сражении у горы Гарган,
закончилось после восхода солнца, и Спартак, бледный, подавлен-
ный, мог наконец выйти из лесу со своим отрядом в триста всад-
ников. Пустив лошадей галопом, они через два часа оказались на
поле битвы, которое тянулось от подножия горы Гарган до самого
моря.
У Спартака сжалось сердце и потемнело в глазах при виде
ужасного зрелища: все поле, насколько мог охватить глаз, было
усеяно тридцатью тысячами трупов гладиаторов; гигантские кост-
ры, которые еще дымились, распространяя острый запах/орелого
815
мяса, свидетельствовали, что на этом поле недавно лежали также
многие тысячи трупов римских воинов. На этом мрачном и безмол-
вном поле, где еще так недавно кипела и бурлила жизнь, а теперь
царила неумолимая немая смерть, Спартака охватило страшное
сомнение: имел ли он право оторвать стольких людей от жизни,
пусть тяжкой, лишенной достоинства, но все же жизни, и бросить
их в объятия смерти? Имел ли он право на это? Правильно ли он
поступил?
И в то время как его товарищи предавались скорбным, тяже-
лым думам, сердце его тисками сжимали жестокие сомнения, ему
казалось, что он задыхается под их гнетом.
Он с силой пришпорил своего коня, стараясь освободиться от
этих мучительных размышлений, и двинулся по полю сражения,
вплоть до того места, где груды трупов мешали ехать дальше. Тут
он сошел с коня, передал его одному из всадников и приказал
половине отряда следовать за ним; остальные сто пятьдесят всад-
ников стояли у края поля битвы и сторожили коней. Спартак с
отчаянием в душе обходил это мрачное поле, где на каждом шагу
он видел знакомые, но покрытые смертной бледностью, обезобра-
женные лица друзей, и глаза его наполнялись слезами.
Он увидел бедного Фессалония, жизнерадостного, великодуш-
ного эпикурейца: обагренный кртвью, излившейся из множества
ран, он лежал на боку, и рука его еще сжимала меч.
Он с трудом узнал Брезовира, грудь которого пронзили восемь
или десять мечей, а голова была растоптана лошадиными копыта-
ми. В другом месте он наткнулся на труп храброго самнита Ливия
Грандения, начальника шестого легиона, почти погребенного под
мертвыми телами убитых им врагов; затем он увидел труп Онация,
а дальше лежал еще живой, но весь израненный Каст, начальник
третьего легиона. Слабым голосом звал он на помощь. Каста под-
няли, перевязали как могли его раны и перенесли на руках в то
место, где сто пятьдесят человек сторожили коней. Товарными ок-
ружили его самыми сердечными заботами.
Побродив еще два часа с отчаянием в душе по этому полю,
устланному мертвецами, Спартак наконец нашел окровавленный,
в продырявленных доспехах труп Крикса; только лицо его остава-
лось нетронутым; даже безжизненное, оно хранило тот же отпеча-
ток благородной гордости и отваги, отличавший его при жизни.
При виде его у Спартака снова сжалось сердце от боли и нежности,
он бросился на землю и, покрывая поцелуями лицо друга, говорил
сквозь слезы и рыдания:
— Дорогой друг мой, ты пал жертвой самого гнусного преда-
тельства! Крикс, ты погибал, а я не мог прийти тебе на помощь!
Ты пал неотомщенным, благородный, любимый мой Крикс!..
Он умолк, прижимая к груди руку доблестно погибшего глади-
атора. И вдруг Спартак разразился проклятиями, лицо его запы-
лало гневом, он крикнул мощным голосом:
816
— Здесь, на этом месте, я клянусь всевышними богами и бо-
гами преисподней, фуриями-мстительницами, подземной Гекатой,
даю клятву над твоим бездыханным телом, что за твою смерть,
брат мой, проклятую предательницу постигнет возмездие, даже ес-
ли она скроется в глубоких пучинах океана или в неведомых без-
днах Тартара!.. Клянусь и призываю всех богов в свидетели моей
клятвы: чтобы твоя душа обрела покой, я принесу в жертву у
твоего костра триста римлян, самых знаменитых и славных!..
Он поднялся с земли, глаза его налились кровью и блестели от
гнева. Подняв голову, он простер руки к небу. Затем он взял на
руки труп Крикса и в сопровождении солдат принес его на берег
моря. Там он с помощью своих соратников снял с него окровав-
ленную одежду и изрубленные доспехи, погрузил тело в морские
волны, омыл его и, сняв с себя темную тогу, закрывавшую его
латы, завернул в нее труп умершего гладиатора и приказал отнести
туда, где его ждали остальные конники со своими лошадьми.
Каста, который был в очень тяжелом состоянии, невозможно
было везти на лошади по крутым горным дорогам, и Спартак по-
ручил его управителю одной патрицианской виллы близ Сипонта.
Управитель этот, весьма расположенный к гладиаторам, обещал
позаботиться о Касте. Затем, тщательно завернув мертвое тело
Крикса, гладиаторы положили его на лошадь, которую вел в пово-
ду рядом со своей сам фракиец, и отряд конницы пустился в путь
по дороге к Арпам и Гердонию.
Прибыв в Арпы, Спартак узнал, что Красс со своим войском
направился к Каннам; тогда Спартак немедленно быстрым маршем
пошел в Гердопий, но, когда он отошел на милю от Арп, перед ним
открылось ужасное зрелище: на деревьях вдоль дороги висели тру-
пы гладиаторов, взятых Крассом в плен при сражении у шры Гар-
ган.
Бледный, с искаженным от гнева лицом, Спартак смотрел го-
рящими глазами на эту новую позорную бойню. Бму пришлось
убедиться, что на каждом придорожном дереве висел труп гладиа-
тора: Красс повесил все восемьсот человек, взятых в плен.
В числе повешенных Спартак узнал своего соотечественника,
мужественного фракийца Мессембрия, тело которого было обагре-
но кровью и покрыто ранами. Увидев его, Спартак прикрыл глаза
рукой и, заскрежетав зубами, издал стон, похожий на рычание
льва. Пришпорив коня, чтобы поскорее скрылось из глаз страшное
зрелище, он воскликнул:
— А, Марк Красс, ты вешаешь пленных? Браво, Марк Красс!
Не желаешь обременять себя лишней обузой в походах!.. О, кля-
нусь богами, вы, римляне, — мастера ратного дела, у вас есть
чему поучиться, и я всему научился... Теперь вот научусь и это-
му!.. Я распну твоих легионеров, взятых мною в плен, дальновид-
ный Красс!..
Он на минуту задумался и затем громоподобным голосом про-
должал:
817
— А, стало быть, нас, гладиаторов, римляне ставят вне зако-
на!.. Мы дикие звери, жалкие пресмыкающиеся, убойный скот!
Для нас законов не существует, потому что мы не люди! Хорошо
же, клянусь всепожирающим пламенем Тартара, так и будет! Мы,
гладиаторы, тоже объявим римлян вне закона и будем с ними об-
ращаться как с нечистыми животными... Да будет так! Слезы за
слезы, кровь за кровь, резня за резню!
Всю следующую ночь Спартак, не щадя лошадей, мчался по
крутым тропинкам и, миновав Гердоний, где узнал, что легионы
гладиаторов прошли здесь, не задерживаясь, направился в Аскул
Апулийский, куда и прибыл в полдень на следующий день, совсем
загнав лошадей двенадцати часовой непрерывной скачкой.
Гладиаторы, расположившиеся лагерем за Аскулом Апулий-
ским, радостно приветствовали своего верховного вождя.
А в полночь сорок тысяч гладиаторов снялись с лагеря и пошли
на Минервий; тут они позволили себе отдохнуть только четыре
часа и тотчас же направились к Венусии, куда прибыли в сумерки,
усталые и измученные после долгого и трудного пути.
На следующий день Спартак приказал своим солдатам сняться
с лагеря, который они устроили накануне вечером на хорошо за-
щищенном холме, близ города; он повел их на вершины близлежа-
щих гор. Там, говорил фракиец, придется терпеть холод и лише-
ния, ради того чтобы Красс не мог достигнуть их и нанести
поражение.
Тем временем римский полководец быстрыми переходами до-
шел до Арп, затем через Канны и Канузий добрался до Рубы, где
находился его главный штаб; четыре легиона, десять тысяч чело-
век из вспомогательных отрядов и пять тысяч лошадей он оставил
в Андрии под начальством квестора Скрофы, который должен был,
согласно плану Красса, направиться к Венусии по одной дороге,
тогда как Красс должен был идти туда другим путем; в Барий,
Брундизий и другие ближайшие города он послал набирать солдат,
чтобы составить из них по меньшей мере еще один легион и воз-
местить потерю десяти тысяч солдат, погибших в сражении при
горе Гарган.
В письме сенату он сообщил о своей победе, преувеличивая ее
значение. Он уверял сенат, что гладиаторы пали духом и отступа-
ют в Луканию, где он намеревается окружить их двумя своими
армиями и разбить наголову.
Спартак дал два дня отдыха своим войскам, затем послал кон-
ников собрать сведения о неприятеле и еще через два дня, получив
точные данные, ночью вышел из Венусии и, передвигаясь день и
ночь, неожиданно прибыл в Рубы, где, тщательно скрываясь в
лесу, разрешил своим солдатам только шестичасовой отдых. В пол-
день он напал на Красса, полагавшего, что Спартак находится в
Венусии. Фракиец яростно атаковал Красса, разбил в трехчасовом
бою его легионы и заставил их в большом беспорядке отступить к
818
Андрии; римляне потеряли убитыми шесть тысяч человек, в плен
гладиаторы взяли три тысячи.
Восемь часов спустя Спартак двинулся к Гравине, направляясь
в Метапонт. Он приказал повесить вдоль дороги две тысячи
шестьсот римских легионеров, взятых в плен в сражении при Ру-
бах; четыреста человек самых знаменитых патрициев он оставил в
живых.
Одного из них он отпустил на свободу и отправил к Крассу
рассказать ему о том, как Спартак поступил с пленными в подра-
жание жестокому примеру римского полководца; он велел ему за-
верить Красса, что гладиаторы и впредь будут так поступать. Кро-
ме того, он поручил этому молодому патрицию предложить Крассу
от имени Спартака сто из четырехсот пленных легионеров, остав-
шихся в лагере гладиаторов, в обмен на гречанку Эвтибиду, кото-
рая, как он был уверен, скрывалась в лагере римлян.
Через четыре дня он прибыл в Метапонт и оттуда двинулся в
город Турин, взял его приступом и укрепился в нем; здесь он ре-
шил задержаться на некоторое время, чтобы набрать и обучить
новые легионы рабов.
Не прошло и недели, как к нему стеклось более шестнадцати
тысяч рабов, которых он спешно принялся обучать военному делу.
Затем, отобрав по две тысячи человек от каждого из своих восьми
легионов, он образовал из них четыре новых легиона, доведя таким
образом число легионов до двенадцати; а шестнадцать тысяч но-
вичков распределил равномерно между всеми легионами. Таким
образом, в каждом легионе оказалось по четыре тысячи семьсот
солдат; общая численность воинов, собравшихся под его знамена-
ми, снова поднялась до пятидесяти шести тысяч пеших солдат и
восьми тысяч конников.
Как только Спартак перестроил таким образом свое войско, он
вывел его из Турий и, расположив кольцом около города в широ-
кой долине, приказал воздвигнуть в середине круга очень высокий
костер, на который велел возложить тело Крикса, умащенное ма-
зями и благовониями.
Сюда Спартак приказал привести триста римских пленных; по-
ловина из них была в одежде фракийцев, а половина в одежде
самнитов; он велел их выстроить перед собой. Сам же он, бледный,
со сверкающими глазами, стоял на возвышенном месте рядом с
костром, где покоилось тело Крикса.
Лица молодых римлян были бледны от стыда, все они стояли,
склонив голову на грудь, и многие из них молча плакали от отча-
яния и злобы.
— Итак, благородные юноши, — с горьким сарказмом сказал
Спартак, — вы происходите из самых знатных римских семей,
предки ваши прославили свое имя знаменитыми разбоями, благо-
родным предательством, широкими грабежами, великолепными
обманами, блестящими подлостями, высокими гнусностями, поко-
ряя народы, сжигая города, совершая ограбления.
819
На слезах, на крови, на резне народов они возвеличили бес-
смертный город Рим. И вот, благородные юноши, вы отрешились
от азиатской изнеженности вашего великого города, взяли в свои
холеные руки мечи, слишком для них тяжелые, и отправились
сражаться против гнусных и презренных гладиаторов, которых вы
считаете по разуму не выше животных. Благородные юноши, в
амфитеатрах и цирках вашей прекрасной родины вы наслаждались
кровавыми боями, в которых поневоле участвовали мы, гладиато-
ры, бедные дикие звери в человеческом обличье; вы весело смея-
лись, вас забавляли смехотворные кровавые схватки слепых анда-
батов; опуская вниз большой палец, вы требовали громкими,
неистовыми криками смерти ретиария, сраженного мечом мирмил-
лона; вы опьянялись зрелищем предсмертных судорог, упивались
мучительными стонами сотен фракийцев и сотен самнитов, со зве-
риной свирепостью сражавшихся друг с другом на залитой кровью
арене единственно для того, чтобы доставить вам удовольствие.
Теперь дайте и вы нам доказательство своей прославленной добле-
сти, позабавьте хоть раз тех, кто забавляет вас уже столько лет:
сражайтесь друг с другом, убивайте друг друга и умрите с достоин-
ством у костра этого бедного и низкого гладиатора, гнусная и про-
клятая душа которого желает обрести мир и покой, а посему тре-
бует благородной и чистейшей крови римлян.
Спартак говорил со все возрастающей силой и энергией,
страшный в гневе своем, кипя жаждой мести; казалось, пламя
исходило из его горящих глаз.
Он предстал во всем блеске своей мужественной и гордой кра-
соты перед глазами шестидесяти тысяч гладиаторов и многих ты-
сяч граждан города Турин, приглашенных им на похороны.
Когда он кончил свою речь, из груди всех гладиаторов вырвал-
ся неистовый, мощный и дикий крик; глаза их сияли от радости,
хотя и жестокой, но справедливой, потому что этой битвой они
могли отомстить за все перенесенные унижения, за презрение, на
которое они были обречены, за кровавые бои гладиаторов, устра-
иваемые в цирках на потеху римлян.
Намерение Спартака было величественно: поднять рабов из
грязи, в которую они были незаслуженно ввергнуты; поднять вос-
стание угнетенных против угнетателей, сделать слабых сильными
и отважными; отомстить за попранное человеческое достоинство
рабов, низведя их палачей до положения диких зверей; насладить-
ся в продолжение часа в качестве зрителей картиной взаимного
истребления тех, которые до этого времени упивались зрелищем
взаимного уничтожения гладиаторов; поменяться ролями — из ра-
бов стать повелителями, увидеть гордых и надменных патрициев в
роли рабов; испытать высшее блаженство, глядя, как уничтожают
друг друга те, кто придумал это безумное и жестокое развлечение;
смотреть со ступеней своего амфитеатра на роковую арену, где
оказались те, что всегда смотрели на них в цирке; присутствовать
820
при их побоище, упиться их слезами, видеть, как течет их кровь,
услышать их предсмертные стоны, крики отчаяния и боли... О, все
это было для бедных гладиаторов почти непостижимо, чуть ли не
божественно... Это была месть, достойная только всемогущих бо-
гов!
Невозможно описать те радостные крики, те рукоплескания,
которыми гладиаторы отозвались на слова Спартака. Это была ис-
ступленная радость людей, которые праздновали самую блестящую
свою победу над римлянами из всех одержанных гладиаторами за
три года.
Триста римлян, из которых более тридцати принадлежали к
сословию сенаторов и более ста — к сословию всадников, стояли,
опустив глаза, безмолвные и неподвижные, посреди круга, образо-
вавшегося на равнине.
— Итак, смелее, славные потомки, благородные отпрыски
знаменитых родов Флавия, Фурия, Дуилия, Генуция, Фавния, Ли-
вия, Муция, Процилия! — крикнул Спартак громоподобным голо-
сом. — Смелее! Возьмите мечи в руки и сражайтесь!.. Я зажигаю
костер!.. Сражайтесь!.. Клянусь богами, мы желаем развлекаться!
С этими словами Спартак взял зажженный факел из рук кон-
тубернала и поджег кучу дров. Тотчас же его примеру последовали
все начальники, трибуны и центурионы.
Пока разгорались сухие смолистые дрова, из которых был сло-
жен костер, римляне неподвижно стояли в середине круга. Они не
отказывались сражаться, но не желали добровольно подчиниться
этому позорящему их приказу.
— Ах! — воскликнул Спартак. — Вам нравится только смот-
реть на гладиаторские игры, а самим быть на месте гладиаторов
вам не по душе? Ну что ж! — И, обратившись к легионам, он
крикнул: — Пусть выйдут вперед лорарии и силой заставят их
сражаться!
По приказу Спартака девятьсот гладиаторов, вооруженных
длинными пиками и железными раскаленными копьями, вышли из
рядов легионов и, бросившись на римлян, принялись колоть их и
жечь раскаленными копьями, подталкивая против их желания
друг к другу.
Как ни противились римляне этому братоубийственному и по-
зорному сражению, их теснили все больше и больше; раскаленное
железо принудило их броситься друг на друга и начать между собой
жестокую, кровопролитную схватку.
Вокруг стоял неописуемый гул от криков, смеха, громовых
рукоплесканий, которые неслись из рядов гладиаторов. Вопли, хо-
хот, возгласы восторга свидетельствовали о несказанной радости
удовлетворенной мести:
— Поддай, поддай!
— Убей его?.. Убей?..
— Режь, коли, убивай!
821
Шестьдесят четыре тысячи голосов слились в единый страш-
ный рев, в единый вопль, в единое невообразимое проклятие!
За полчаса костер обратился в пепел, триста родовитых рим-
ских юношей лежали изувеченные, мертвые или умирающие в лу-
жах крови у догоревшего костра Крикса.
— Ах, как справедлива наша месть! — воскликнул с удовлет-
ворением Спартак, не пропустивший ни одного движения во время
этой кровопролитной схватки. — Невыразимо сладка радость ме-
сти!
Глава двадцать первая
СПАРТАК СРЕДИ ЛУКАНЦЕВ. —
СЕТИ, В КОТОРЫЕ ПОПАЛ САМ ПТИЦЕЛОВ
— Мирца, ты должна мне рассказать, ты должна открыть
мне эту прискорбную тайну, которую так упорно скрываешь от
меня вот уже два года; ты должна поделиться со мной своим тай-
ным горем — оно одинаково измучило и тебя и меня. О Мирца!..
Если в душе твоей есть хоть капля милосердия... Если ты так же
благородна и великодушна, как и божественно прекрасна, ты от-
кроешь мне сегодня свою тайну, которая отдаляет от тебя мою
любовь и преданность, похищает у тебя мои горячие поцелуи, —
ведь я люблю тебя, Мирца, всей силой души моей, пламенно и
нежно!
Так говорил Арторикс двадцать дней спустя после похорон
Крикса. Он стоял у входа в палатку Спартака, повернувшись к
преторию спиной и просунув голову в палатку, чтобы преградить
путь Мирце.
Лагерь гладиаторов был перенесен из Турий в окрестности Гру-
мента в Лукании. В лагерь пришло множество рабов, и теперь
каждый легион насчитывал в своем составе по шести тысяч чело-
век. Таким образом, пехота гладиаторов выросла до семидесяти
двух тысяч воинов.
Спартак выехал из лагеря во главе двух тысяч конников, чтобы
разведать дорогу до горы Вултур, откуда, по слухам, шел Красс с
семьюдесятью тысячами римлян.
В течение двух лет Арторикс пытался подавить в себе любовь,
но она становилась все сильнее и сильнее. Чтобы узнать тайну
Мирцы, он много раз тщетно убеждал ее открыться. Мирца, так
же как и он, была печальна, задумчива, держалась одиноко в сто-
роне. В это утро Арторикс, видимо, решил во что бы то ни стало
добиться объяснения с девушкой: поведение Мирцы огорчало его
и тревожило.
С того дня как Мирца подружилась с Эвтибидой, она стала
обучаться искусству владеть оружием; верховой езде ее обучил сам
Спартак в первые же дни восстания гладиаторов, чтобы бедной
девушке не нужно было идти пешком с войском, так как нередко
приходилось совершать трудные многодневные переходы.
Когда войско восставших стояло лагерем под Равенной, Мирца
получила от своего брата доспехи, специально для нее сделанные
искусным мастером в Равенне; они были точно такие же, как у
Эвтибиды. Надев доспехи, девушка с этого дня больше не снимала
их, так как понимала, что опасности, угрожавшие ее брату, уве-
личились и стали гораздо серьезнее. Поэтому она решила всегда
быть рядом с ним, даже в дни сражений, чтобы помогать ему,
насколько это было в ее силах, а в худшем случае разделить его
участь.
823
В тот момент, когда Арторикс преградил девушке дорогу у вхо-
да в палатку Спартака, на Мирце был суживавшийся в талии и
спускавшийся почти до колен панцирь; он состоял из целого ряда
петель или правильных треугольников из полированной стали, ко-
торая блестела, как серебро; на ногах — железные наколенники,
правая рука была защищена железным наручником, в левой она
держала легкий, изящно сделанный круглый бронзовый щит; у ле-
вого бедра на красивой перевязи висел маленький легкий меч, а
голову прикрывал серебряный шлем тонкой работы с нашлемни-
ком.
В этом одеянии четко вырисовывался стройный и гибкий стан
девушки, а ее бледное личико, обрамленное белокурыми кудрями,
под шлемом хранило выражение кроткой печали. В этих доспехах
Мирца была прекрасна и выглядела гораздо энергичнее, чем в жен-
ском платье.
— Что все это значит, Арторикс? — спросила сестра Спарта-
ка^ юноши, и в голосе ее прозвучало не то удивление, не то упрек.
— Ведь я уже говорил тебе, — мягко ответил галл, с любовью
глядя на девушку. — Ты не можешь сказать, что я неприятен
тебе, что ты ненавидишь меня или гнушаешься мною; ты отрицала
это не только словами, но и поступками, взглядами, а они часто
выдают движения души. Ты ведь говорила сама, что Спартак лю-
бит меня, как брата, что он был бы рад, если бы ты стала моей
женой. Ты никого другого не любишь, в этом ты клялась мне не
раз; почему, почему же ты так упорно отказываешься от моей
горячей, сильной, непреодолимой любви?
— А ты, — взволнованно ответила девушка, устремив свои
голубые глаза на юношу, и в них, помимо ее воли, так ясно видна
была любовь к нему, — а ты почему приходишь искушать меня?
Зачем подвергаешь ты меня этой пытке? Зачем обрекаешь на та-
кую муку? Разве я не говорила тебе это? Я не могу, не могу быть
твоей женой и никогда не буду...
— Но я хочу знать причину, — ответил Арторикс. Он поблед-
нел больше прежнего, и его голубые глаза налились слезами, ко-
торые он с трудом сдерживал. — Я хочу знать причину, вот о чем
я покорно, смиренно прошу тебя. Я хочу узнать причину... и ни о
чем больше я не прошу тебя. Ведь имеет же право человек, кото-
рый мог бы стать самым счастливым на свете, но вынужден жить,
как самый обездоленный среди смертных, — имеет же этот чело-
век, клянусь мечом всемогущего Геза, имеет же он, по крайней
мере, право знать, почему с вершины счастья ему суждено быть
низвергнутым в бездну отчаяния!
Слова Арторикса шли от самого сердца, и Мюрца чувствовала
себя побежденной, покоренной, очарованной. Люоовь засияла в ее
глазах... Она глядела на юношу с такой глубокой, всепокоряющей
любовью, что Арторикс почти ощущал жар этих взглядов.
Оба они были охвачены дрожью, оба, устремив взгляд друг на
друга, казалось, находились во власти одного и того же чувства.
824
Так они простояли несколько минут молча, неподвижно, пока на-
конец Арторикс первый не прервал молчание. Дрожащим, слабым,
прерывающимся голосом, в то время как слезы, навернувшиеся на
глаза его, медленно-медленно катились по бледным щекам, он про-
изнес:
— Выслушай меня, Мирца! Я не труслив... не малодушен...
Ты это знаешь... В бою я всегда среди первых, а при отступлении
среди последних... Дух мой непоколебим, и мне несвойственны
низменные, подлые чувства. В минуты опасности я не дорожу жиз-
нью... Смерти я не боюсь, мать научила меня видеть в смерти
настоящую жизнь душ наших, и это правда... Все это ты знаешь...
и все же, видишь, сейчас я плачу, как ребенок...
Мирца сделала движение к Арториксу, как бы желая что-то
сказать ему.
— Не прерывай меня, моя обожаемая, моя божественная
Мирца, выслушай меня. Да, я плачу... и слезы эти дороги мне, они
изливаются из моего сердца, от моей любви к тебе... Верь мне, эти
слезы благостны для меня... я так счастлив... здесь, с тобой... я
всматриваюсь в твои печальные голубые глаза — точное зеркало
твоей возвышенной души, они глядят на меня с любовью и лас-
кой...
Мирца почувствовала, как кровь прилила к ее щекам, и они
сразу стали пурпурными; она опустила глаза.
— Нет, заклинаю тебя, Мирца, — взволнованно продолжал
Арторикс, сложив руки перед девушкой, словно в молитве, —если
живо в тебе чувство жалости, не лишай меня божественного сия-
ния, что исходит из глаз твоих! Смотри, смотри на меня так, как
смотрела только что!.. Этот нежный взгляд покоряет меня, влечет
к себе, очаровывает, отрешает от всего на свете... дарит мне чис-
тое, невыразимое наслаяедение... восторг любви, который я не в
силах передать тебе словами, но душа моя полна такой беспредель-
ной нежности, что в это мгновение я молю и призываю смерть, ибо
я чувствую, что умереть сейчас было бы божественным, упоитель-
ным счастьем!..
Он замолчал и, словно в каком-то исступлении, смотрел на
девушку. Она же, охваченная нервной дрожью, произнесла не-
сколько прерывистых слов:
— Почему ты... говоришь... о смерти?.. Ты должен жить... ты
молодой... храбрый... жить... и стараться быть счастливым... и...
— Как же я могу быть счастлив? — в отчаянии воскл
11
яул
гладиатор. — Как... как я стану жить без тебя, без твоей любви?..
Минуту длилось молчание. Сестра Спартака, снова опустив
глаза, стояла молча, в явном смущении. Юноша схватил ее за руку
и, привлекая к себе на грудь, прерывающимся от волнения голосом
произнес:
— Обожаемая, любимая, не лишай меня этой сладкой иллю-
зии... скажи мне, что ты любишь меня... позволь верить, что ты
825
любишь меня... смотри на меня своим божественным взглядом...
пусть отныне сияет перед моими глазами этот луч счастья, чтобы
я мог думать, что мне дано мечтать о таком блаженстве...
И, произнеся эти слова, Арторикс поднес руку Мирцы к губам
и стал страстно ее целовать, а девушка дрожала, словно листок.
Она прерывисто шептала:
— О, перестань... перестань, Арторикс... оставь меня... ухо-
ди... Если бы ты только знал, какую боль... причиняют мне твои
слова... если бы ты знал, какая это мука...
— Но, может быть, это только мечта... может быть, твои неж-
ные взгляды бцли обманчивы... Если это так, скажи мне... Будь
искренней, будь сильной, скажи: «Напрасной была твоя надежда,
Арторикс, я люблю другого...»
— Нет, я не люблю, никогда не любила, — горячо произнесла
девушка, — и никогда не полюблю никого, кроме тебя!
— О! — воскликнул в невыразимом порыве радости Арто-
рикс. — Быть любимым тобой... любимым тобой!.. О, моя обожа-
емая!.. Разве дано всемогущим богам испытывать радость, равную
моей?
— О, боги!.. — произнесла она, с усилием освобождаясь от
объятий юноши. — О, боги не только познают любовь — они
упиваются радостью, а мы обречены любить молча, не имея воз-
можности излить непреоборимый пыл нашей любви, не...
— Но кто же, кто нам запрещает? — спросил Арторикс, глаза
которого сияли радостью.
— Не пытайся узнать, кто наложил запрет, — печально отве-
тила девушка. — Не желай узнать... Такова судьба наша. Мы не
можем принадлежать друг другу... Тяжкая... жестокая... непрео-
долимая судьба... Оставь меня... уходи... не спрашивай больше.
И, горько рыдая, она добавила:
— Ты видишь, как я страдаю? Понимаешь ли ты, как я стра-
даю?.. О, знаешь ли ты, как бы гордилась я твоей любовью! Зна-
ешь ли ты, что я считала бы себя самой счастливой из людей!..
Но... это невозможно. Я не могу быть счастливой... мне это запре-
щено навсегда... Уходи же, не надо бередить расспросами мою
рану... Ступай, оставь меня одну с моим горем.
И, бросив в угол свой щит, она закрыла лицо руками и зары-
дала.
Когда испуганный Арторикс подбежал к ней и стал целовать
ее руки, она снова оттолкнула его, мягко, но в то же время на-
стойчиво говоря ему:
— Беги от меня, Арторикс. Если ты честный человек и иск-
ренне любишь меня, уйди, беги возможно дальше отсюда, оставь
меня.
Подняв глаза, она увидела через вход в палатку Цетуль, кото-
рая в эту минуту проходила по преторской площадке. Рабыня-ну-
мидийка Цетуль двадцать дней назад прибежала в лагерь гладиа-
торов из Таранта, потому что ее госпожа, жена патриция из
826
Япигии, велела отрезать ей язык за излишнюю болтливость. Мир-
ца окликнула ее:
— Цетуль! Цетуль!
И, повернувшись к Арториксу, добавила:
— Она идет сюда... Надеюсь, Арторикс, теперь ты уйдешь!
Галл взял ее руку и, запечатлев на ней горячий поцелуй, ска-
зал:
— Все же ты должна открыть мне свою тайну!
— Не надейся, этого никогда не будет!..
В эту минуту к палатке Спартака подошла Цетуль. Арторикс,
радостно возбужденный и в то же время опечаленный, медленно
удалился. Душа его была полна сладостными воспоминаниями, а в
голове роились печальные мысли.
— Пойдем, Цетуль, принесем эту овечку в жертву статуе Мар-
са Луканского, —сказала Мирца, указывая на белую овечку, при-
вязанную в одном из углов палатки, и стараясь скрыть от рабыни
волновавшие ее чувства.
Несчастная рабыня, лишенная языка своей бесчеловечной гос-
пожой, кивком головы выразила свое согласие.
— Я как раз надевала доспехи, собираясь идти в храм бога
войны, и искала тебя, — пояснила молодая женщина, подымая с
полу брошенный щит и надевая его на руку.
Мирца направилась в угол, где стояла овечка, стараясь скрыть
от нумидийки румянец, заливший ее лицо при этой лжи.
Она отвязала веревку и конец ее подала Цетуль, вышедшей из
палатки. Рабыня вела за собой животное, рядом с ней шла Мирца.
Вскоре обе женщины вышли из лагеря через декуманские во-
рота, выходившие к реке Акри, так как преторские ворота были
обращены в сторону Грумента.
Отойдя примерно на милю от лагеря, Мирца и Цетуль подня-
лись на небольшой холм, возвышавшийся неподалеку от реки; там
был воздвигнут священный храм Марсу Луканскому. Здесь, следуя
греческому, а не латинскому обряду, Мирца принесла в жертву
богу войны овечку, чтобы он ниспослал милость войску гладиато-
ров и их верховному вождю.
В это время Спартак со своими конниками возвратился из раз-
ведки, куда он отправился утром. Он встретил вражеских развед-
чиков, напал на них и обратил в бегство, взяв семерых в плен. От
них он узнал, что Красс со всем своим войском направляется в
Грумент. Спартак подготовил все для сражения с Крассом, кото-
рый через два дня пополудни появился со своим войском, распо-
ложив его в боевом порядке против гладиаторов.
После сигналов как с той,, так и с другой стороны начался
рукопашный бой, перешедший вскоре в общую ужасающую резню.
Сражение длилось четыре часа. Обе стороны бились с равным
упорством и доблестью, но к закату солнца левое крыло войска
гладиаторов, которым командовал Арторикс, дрогнуло. Солдаты-
827
новички, находившиеся в гладиаторских легионах, были недоста-
точно обучены и не обладали опытом; они не могли противостоять
натиску римлян, тем более что после децимации римские легионе-
ры стали отважными и смелыми до дерзости. Беспорядок и сума-
тоха возрастали с каждой минутой, вскоре дрогнул самый центр.
Несмотря на чудеса храбрости, проявленные Арториксом, — спе-
шившись, он боролся против наступающего врага, уже раненный
в грудь и в голову, шлем его был разбит, кровь обагряла лицо, но
он не выпускал из рук оружия, — его легионы все же продолжали
отступать все в большем и большем беспорядке. В это время поя-
вился разгневанный Спартак. Громовым голосом, упрекая солдат,
он крикнул:
— Клянусь вашими богами, поражения, которые вы до сей
поры наносили римлянам, превратили их в мощных львов, а
вас — в жалких кроликов! Остановитесь, во имя Марса Гипербо-
рейского, и следуйте за мной! Сражаться будем вместе, мы обра-
тим их в бегство, как это уже бывало не раз. Если только вы будете
биться, как подобает храбрым, мы и теперь их осилим.
И, бросив свой щит в нападающих врагов, он выхватил меч у
раненого гладиатора и устремился на римлян с двумя мечами, как
обыкновенно сражались в школах гладиаторов. Он так быстро опи-
сывал ими круги, наносил удары с такой силой и быстротой, что
вскоре великое множество легионеров лежало на земле: одни уби-
тые, другие смертельно раненные. Римляне принуждены были от-
ступить. Перед могучей силой этих ударов не могли устоять ни
щит, ни панцирь, все разлеталось, разбитое вдребезги; оба меча
Спартака сеяли вокруг него гибель и смерть.
При виде этого гладиаторы воспрянули духом и с новыми си-
лами бесстрашно бросились в бой, а Спартак, проходя через ряды
ближайшего легиона, творил такие же чудеса, приближая победу.
Но центр войска гладиаторов, на который были направлены
все силы Красса, лично командовавшего своим любимым шестым
легионом, состоявшим из ветеранов Мария и Суллы, не мог более
противостоять страшному натиску ветеранов, заколебался и начал
отступать.
Спартак был на левом крыле, когда его глазам представилось
печальное зрелище бегства гладиаторов в центре. Он бросился к
коннице, стоявшей в резерве как раз за центром, вскочил на своего
коня, которого держал под уздцы нумидиец, и велел трубить при-
каз кавалерии построиться в двенадцать рядов, с тем чтобы создать
вторую боевую линию. Легионы, обращенные в бегство, теперь
могли пройти через промежутки между боевыми рядами конницы,
чтобы укрыться в лагере; фанфары протрубили им сбор.
Но все эти меры не могли спасти легионы центра и левого
крыла: они отступали в беспорядке, неся огромные потери. Только
правое крыло, которым командовал Граник, отходило, соблюдая
порядок. Чтобы сдержать стремительный натиск римлян и спасти
828
войско от полного поражения, двенадцать отрядов конницы под
началом Спартака обрушились на римские когорты, ряды которых
были смяты, и легионерам пришлось спешно отступить, построить-
ся в круги, квадраты и треугольники, чтобы не быть уничтожен-
ными конницей гладиаторов, которая теперь рубила застигну-
тых врасплох одиночек.
Красс хотел ввести в бой свою кавалерию, но не рискнул это
сделать, потому что наступала ночь, все предметы стали невиди-
мыми и в наступавших сумерках сливались в одну темную, неяс-
ную массу. Обе воюющие стороны протрубили сбор, и войска воз-
вратились в свои лагери. Сражение прекратилось.
Римляне потеряли пять тысяч человек, а гладиаторы восемь
тысяч убитыми; тысяча двести восставших были пленены врагом.
Вернувшись в лагерь, Спартак с помощью полководцев, трибу-
нов и центурионов принялся приводить в порядок свои легионы и
позаботился о лечении Арторикса, раны которого были признаны
врачом неопасными. Вождь приказал зажечь в лагере обычные ог-
ни. До наступления полуночи, соблюдая тишину, Спартак со своим
войском оставил Грумент и направился в Неруль. Гладиаторы при-
шли туда около полудня, пробыли всего четыре часа и ушли в
Лавиний, где оставались до глубокой ночи, а на рассвете следую-
щего дня двинулись в Пандосию. Оттуда фракиец намеревался от-
правиться в землю бруттов и пройти в Косенцию.
В Пандосии к нему явился гонец от Красса. Отказавшись в
свое время обменять сто римских пленных на Эвтибцду, которая
после измены и поражения при горе Гарган жила в лагере претора,
Красс теперь через своего гонца предлагал обменять тысячу двести
гладиаторов, взятых в плен при Грументе, на сто римских патри-
циев, находившихся в плену у фракийца.
Спартак, посоветовавшись с Граником и тремя другими на-
чальниками легионов, принял предложение Красса. Он условился
с гонцом, что передача пленных произойдет через три дня в Рос-
циане.
Когда гонец Красса уехал, Спартак подумал, и не без основа-
ния, что римский полководец сделал это предложение в надежде
приостановить продвижение гладиаторов и выиграть упущенное им
время. Поэтому он решил послать в Росциан тысячу двести глади-
аторов с двумя тысячами четырьмястами лошадей и сто римских
пленных, дав Мамилию, которому был поручен обмен, точный
приказ не передавать римских пленных до тех пор, пока он не
получит тысячу двести гладиаторов. Как только гладиаторы будут
переданы Мамилию., посадить их тотчас же на коней, которых он
приведет с собой, и тут же галопом скакать в Темесу, от которой
Спартак с войском будет находиться на расстоянии четырех дней
пути; там он расположится лагерем и пробудет несколько дней.
Если же Мамилий увидит, что римляне пытаются обмануть его, он
должен уничтожить пленных римских патрициев и бежать к Спар-
таку, оставив тысячу двести пленных гладиаторов на волю судьбы.
829
Во время перехода из Пандосии в Темесу Спартак натолкнулся
на вооруженный отряд, который разведчики фракийца приняли за
римлян. Но то были пять тысяч рабов, собранных и организован-
ных в отряд Гаем Канницием. Осознав свою неправоту перед Спар-
таком и раскаявшись в своем проступке, Канниций привел теперь
свой отряд в лагерь восставших, поклявшись беспрекословно под-
чиняться и повиноваться Спартаку и строго соблюдать дисциплину.
Фракиец по-братски принял самнита и его солдат, которых
тотчас же приказал наилучшим образом вооружить, и пополнил
ими свои двенадцать легионов, один из которых отдал под начало
Гая Канниция.
Через пять дней после этого возвратился Мамилий с тысячью
двумястами пленных, к которым Спартак в присутствии всего вой-
ска обратился с краткой, но полной укоров речью, дав им понять,
что не всегда найдутся в лагере сто пленных римских патрициев,
которые спасли бы жизнь гладиаторов, сдавшихся живыми врагу.
Не будь такой счастливой случайности, гладиаторы, все тысяча
двести человек, висели бы теперь на деревьях по дороге, ведущей
из Грумента в Росциан, и стали бы пищей ворон и ястребов апен-
нинских лесов. Лучше пасть на поле брани, чем отдаться живым в
руки врага и быть потом позорно повешенным.
Красс явился в Темесу с опозданием более чем на двадцать
дней. Все это время он слал письма муниципиям Луканин, Апулии,
Калабрии и Япигии, требуя солдат. Первым двум провинциям он
напоминал об ущербе, причиненном им гладиаторами Спартака,
доказывал всю пользу уничтожения в корне мятежа этих разбой-
ников, а двум последним провинциям, преувеличивая свои заслу-
ги, намекал, что без его, Красса, помощи они, по всей вероятно-
сти, понесут немалый ущерб от войска гладиаторов.
В результате принятых Крассом мер к нему со всех сторон шли
подкрепления, и за пятнадцать дней он собрал свыше четырех ле-
гионов. Когда же Красс выступил в поход против Спартака, армия
его насчитывала около ста тысяч человек.
Фракиец между тем повел переговоры с некоторыми пиратами
из Киликии, которые плавали вдоль берегов Тирренского моря. Он
хотел, чтобы они перебросили его войска в Сицилию, обещая уп-
латить им за эту услугу тридцать талантов. Эта сумма составляла
всю казну, которой располагали гладиаторы, хотя им и приписы-
вали невиданные грабежи.
Но пираты, согласившись на предложение Спартака и даже
получив от Граника, который вел с ними переговоры, десять та-
лантов в задаток, в ночь перед посадкой войска Спартака на суда
тайком ушли из Темесы, обманув таким образом фракийца. Воз-
можно также, что они побоялись мести римлян за помощь их вра-
гу-
В то время как вожди гладиаторов смотрели из своего лагеря
на паруса пиратских кораблей, которые по мере удаления от берега
все уменьшались и, наконец, исчезли совсем, манипул разведчи-
830
ков, примчавшийся в лагерь, известил о приближении Марка
Красса.
Гладиаторы взялись за оружие и, выстроившись в боевую ли-
нию, ожидали врага; но еще до того, как вражеские легионы при-
готовились к бою, первая линия войск Спартака, состоявшая из
шести первых легионов, с ожесточением напала на римлян, внеся
в их ряды большое смятение.
Во второй линии у фракийца было четыре легиона, а на пра-
вом и левом крыльях он расположил четыре тысячи кавалеристов.
Два легиона Спартак задержал в Темесе, куда в случае неудачи
предполагал укрыться со всем войском, с тем чтобы выждать там
благоприятного случая для отмщения. Может быть, он уже обду-
мывал план, который в случае необходимости помог бы гладиато-
рам выйти из затруднительного положения.
Перед тем как повести войска в бой, Спартак приказал началь-
никам шести легионов, из которых состояла первая линия, на слу-
чай отступления трубить в букцины и словесно приказать через
трибунов, центурионов и деканов своим солдатам отходить за вто-
рую линию через ее ряды.
Сражение длилось уже несколько часов с переменным успехом.
Оба войска бились одинаково храбро и ожесточенно, но в час по-
полудни Красс бросил в бой свежие силы и растянул свою боевую
линию; тогда Граник, командовавший гладиаторами в этом сраже-
нии, чтобы избежать окружения, решил отступить. Благодаря
усердию воинов отход, осуществлявшийся через ряды второй ли-
нии, был совершен быстро и довольно организованно. Поэтому,
когда римские легионеры занесли мечи, решив покончить с бегу-
щим войском, они натолкнулись на новую линию гладиаторов, ко-
торые мощным, стремительным ударом обратили римлян в бегство,
нанеся им значительный урон.
Марк Красс был поэтому вынужден трубить сбор, чтобы ввести
в бой еще восемь легионов и начать новое, еще более грозное сра-
жение. Два других легиона он разместил на правом и левом крыль-
ях своих боевых порядков, надеясь охватить гладиаторов с флан-
гов, но конники Спартака растянули фронт гладиаторов вправо и
влево, и опять римского полководца постигла неудача.
Тем временем Граник привел в боевую готовность шесть пер-
вых легионов; он выстроил их на склоне холмов, шедших вокруг
стен Темесы, и, когда Красс решил ввести в бой кавалерию, Спар-
так отступил за боевые порядки первой линии, которой командо-
вал Граник и которая снова была готова к сражению с римскими
войсками.
Таким образом, сочетая атаки с отходными маневрами, глади-
аторы к вечеру подошли к стенам Темесы, и численное превосход-
ство не принесло Крассу желанного результата. Он приказал пре-
кратить сражение и, стоя у подножия холмов, окружавших Те-
месу, сказал своему квестору Скрофе:
831
— Презренный гладиатор, низкий, если угодно, но надо при-
знаться, что проклятый Спартак обладает многими качествами вы-
дающегося полководца.
— Скажи прямо, — с горечью заметил Скрофа, понизив го-
лос, — что Спартак бесстрашный, прозорливый, блестящий пол-
ководец.
Так закончилась эта битва, которая длилась более семи часов.
Гладиаторы потеряли шесть тысяч убитыми, а римляне — семь.
Это, однако, не помешало Крассу, когда Спартак удалился в
Темесу и укрылся там, объявить себя победителем и написать се-
нату, что он надеется закончить войну через двадцать или тридцать
дней: гладиатор заперт и, уж конечно, не вырвется из его рук.
Спартак успел за это время окружить стены города широкими
рвами, был все время начеку, заботился об обороне и молча обду-
мывал план маневра, который помог бы ему выйти из затрудни-
тельного положения.
Фракиец категорически запретил жителям отлучаться из горо-
да под каким бы то ни было предлогом; ночью и днем городские
ворота и стены охранялись гладиаторами.
Наложенный Спартаком запрет испугал жителей Темесы; они
решили, что эта мера повлечет за собой все опасности и беды дли-
тельной осады, которую Красс не замедлит применить; они уже
предвидели все ужасы голода.
Спартак воспользовался этим страхом и, когда представители
городских властей пришли просить его вывести войска из города,
предлагая за это оружие, съестные припасы и большое количество
денег, фракиец ответил, что у жителей Темесы есть один-единст-
венный способ избавиться от ужасов осады и голода: они должны
собрать все имеющиеся в городе рыболовные лодки, челноки, не-
большие суда и доставить их возможно скорее на берег, где стояли
его кавалерия и три легиона. Кроме того, Спартак приказал при-
слать к нему всех, сколько есть в городе, искусных мастеров для
постройки лодок и судов; передать ему весь строительный матери-
ал, которым располагает город, чтобы он мог построить флотилию
для перевозки войск на сицилийский берег. Только это может спа-
сти население от длительной осады и ужасов войны.
Городские власти, патриции Темесы и все население города
согласились на предложение Спартака, и вскоре на берегу моря
много сотен мастеров при содействии тысяч гладиаторов принялись
за постройку флота — небольших, но многочисленных судов.
А в это время Красс, чтобы запереть врага, занял самые важ-
ные позиции, послал гонцов в Турин, Метапонт, Геракл ею, Тарант
и Брундизий с требованием немедленно в большом количестве при-
слать ему осадные орудия, катапульты и баллисты, так как он
понимал, что без них война могла затянуться надолго.
В то время как один полководец готовил свое войско к жесто-
кой осаде Темесы, а другой собирался переплыть в Сицилию и там
поднять войну, еще более грозную, чем нынешняя, разъяренная и
832
охваченная нетерпением Эвтибида, тая в душе месть, одиноко бро-
дила по римскому лагерю. С присущей ее натуре отвагой и дерзо-
стью она задумала обследовать окрестности города и подойти воз-
можно ближе к аванпостам врага, чтобы выбрать пологий и
наименее трудный доступ к стенам и попытаться неожиданно про-
никнуть в город. По ее приказанию две рабыни, привезенные ею
из Таранта, приготовили мазь коричневого цвета, которой она в
течение нескольких дней красила руки, лицо, шею. Эвтибида те-
перь стала неузнаваемой и в точности походила на эфиопку. Пе-
реодевшись в платье рабыни, она подобрала свои рыжие косы и
обвязала их широкой повязкой, наполовину закрывавшей уши. В
один прекрасный день, до рассвета, гречанка вышла из лагеря с
глиняной амфорой в руках; она походила на рабыню, идущую за
водой. Эвтибида направилась к холму, на вершине которого воз-
вышалась стена Темесы. Окрестные землепашцы сказали ей, что
источник находится на склоне холма.
Мнимая эфиопка, осторожно пробираясь в предрассветных су-
мерках, вскоре очутилась близ указанного источника. Вдруг она
услышала приглушенный шепот и лязг мечей о щиты и догадалась,
что, по всей вероятности, этот источник охраняет когорта гладиа-
торов.
Тогда она тихо свернула налево и пошла вдоль холма, чтобы
разведать местность.
Пройдя примерно с полмили, Эвтибида очутилась в том месте,
где холм, вокруг которого она бродила, соединялся с другим, более
высоким холмом. Оттуда, слева от гречанки, виднелось море.
Молодая женщина остановилась и при слабом свете зари стала
осматриваться. Ей показалось, что перед ней среди темной массы
деревьев возвышается какое-то здание. Она стала всматриваться
пристальнее и убедилась, что это храм.
Минуту она постояла в раздумье, затем, сделав энергичный
жест, говоривший о принятом решении, быстро направилась к хра-
му, отстоявшему очень далеко от стен города. В этом месте город-
ские стены шли по изгибу холма, который, как показалось гречан-
ке, был занят гладиаторами.
Через несколько минут Эвтибида дошла до здания. Оно было
небольшое, но очень красивое и изящное, построенное из мрамора
в дорическом стиле. Гречанка быстро сообразила, что это священ-
ный храм Геркулеса Оливария. Гладиаторы его не охраняли; их
аванпосты доходили только до небольшого дома, находившегося на
расстоянии двух полетов стрелы от названного храма.
Храм был пуст, и, обойдя его кругом, Эвтибида собиралась уже
уходить, как вдруг заметила старика. Судя по одеянию, это был
жрец. Погруженный в свои мысли, он стоял, опершись на колонну
храма, близ жертвенника, перед которым возвышалась чудесная
мраморная статуя Геркулеса с оливковой палицей; отсюда и было
его имя — Геркулес Оливарий.
833
27-833
Гречанка подошла к жрецу и рассказала ему на испорченной
латыни, что она хотела наполнить свою амфору водой из источни-
ка при храме, что она рабыня одного из местных землепашцев; ее
господин, узнав о приближении войск, бежал и укрылся в разва-
линах храма Януса, в глубине долины, а там совсем нет питьевой
воды.
Жрец, принадлежавший к роду потитиев, провожая рабыню к
источнику, где она должна была набрать воды в амфору, разгово-
рился с Эвтибидой о печальных временах и дурных последствиях
войны, тем более пагубных, что, по словам жреца, заброшена ре-
лигия — единственный источник людского благополучия. Эвтиби-
да соглашалась с ним и хитрыми вопросами и восклицаниями, с
виду простыми и незатейливыми, поощряла говорливого потития,
утверждавшего, что древние италийцы искони отличались благого-
вейным отношением к великим богам и почитали их, а поэтому
Сатурн, Юпитер, Марс, Юнона, Церера, Геркулес, Янус и другие
боги щедро дарили им свои милости и пеклись о них; теперь же
скептицизм и эпикуреизм все больше и больше проникают в души
людей; культ великих богов заброшен, а жрецов предают осмея-
нию; боги, оскорбленные такой нечестивостью, ниспосылают спра-
ведливые кары. Для добрейшего потития, таким образом, все вой-
ны, резня, мятежи, которые в течение тридцати — сорока лет
омрачали Италию, были не чем иным, как явным проявлением
гнева небесного.
Старец жаловался, что вынужден был после занятия Темесы
гладиаторами укрыться в этом храме вместе с двумя другими жре-
цами. Он оплакивал печальные последствия осады: Спартак запре-
тил жителям Темесы выходить из города, и теперь уже больше
никто, даже те, кто горит желанием, не может посетить храм, не
может приносить богу жертвы и дары. Это больше всего огорчало
добрейшего старца, ибо каждое жертвоприношение Геркулесу
всегда заканчивалось пиром, а жертвы и дары доставались жре-
цам.
Как видно, священнослужители тех времен, так же как и в
наше время и во все эпохи, являлись служителями лицемерия и
суеверия.
О религиозном усердии людей забитых, грубых и обманутых
они судили по количеству и качеству принесенных в храм даров —
ведь эти дары тому или иному божеству питали ненасытное чрево
жрецов культа.
— Вот уже двадцать дней, как никто не посещает храма Гер-
кулеса Оливария, которого так почитали в этих обширных краях
Лукании и Бруттия... —произнес, вздыхая, потитий.
— Скажу своему господину, что, если он желает, чтобы его
дом и владения остались неразграбленными, пусть приходит сюда
сам или присылает дары великому Геркулесу Оливарию, — сказа-
ла с видом покорного и в то же время глубочайшего убеждения
Эвтибида, коверкая латинскую речь.
834
— Да защитит тебя Геркулес, добрая девушка, — ответил по-
титий.
И, помолчав немного, он добавил:
— Да, это так... благочестия надо искать у женщин, чаще
всего оно обитает в женском сердце. Я тебе только что сказал, что
вот уже двадцать дней, как из наших краев никто не приходил
сюда и не приносил жертв нашему богу... Это не совсем так. Два
раза была и приносила жертвы девушка, кажется гречанка, из
лагеря гладиаторов... такая набожная, преданная богу и очень кра-
сивая!
Глаза Эвтибиды сверкнули от радости; дрожь пробежала по
всему ее телу, и кровь сразу бросилась в лицо. К счастью, темная
краска, покрывавшая ее лицо, помешала жрецу заметить румянец,
совершенно изменивший ее облик, и узнать, что это была другая,
а совсем не та женщина, какой ей хотелось казаться.
— Ах, — произнесла она, стараясь овладеть собой и подавить
свое волнение, — ты говоришь, что какая-то молодая женщина
приходила сюда из вражеского лагеря?
— Да, да, она была в военной одежде, на перевязи висел меч,
и оба раза ее сопровождала черная женщина, вот как ты... Бед-
няжка немая — по приказу ее госпожи у нее когда-то отрезали
язык.
Эвтибида сделала жест, выражавший ужас, затем сказала с
напускной простотой и добродушием:
— Из вражеского лагеря... Мой господин говорит, что они
наши враги... Даже враги и те поклоняются великим богам... За-
втра же я приду сюда до рассвета... я так боюсь гладиаторов!.. И
если я не смогу уговорить моего господина присылать дары слав-
ному Геркулесу Оливарию, тогда я сама принесу ему свой скром-
ный дар.
Потитий похвалил ее и, поощряя ее благочестие, обещал ей
покровительство Геркулеса, а на прощание указал тропинку, кото-
рая шла от храма к лощинке между двумя холмами: по ней было
легче спускаться и подниматься незамеченной.
Трудно описать, с какой радостью возвращалась в лагерь ко-
варная гречанка. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Она
нашла такого союзника, о каком не могла даже мечтать: продаж-
ность и жадность жреца бросались в глаза, подкупить его не со-
ставляло труда, и, может быть, при его посредстве удастся найти
какой-нибудь скрытый, потайной доступ к стенам! Во всяком слу-
чае — вот отчего трепетало ее сердце, — если ей не удастся прон-
зить грудь Спартака, то все равно, убив его сестру, она нанесет ему
смертельный удар. Жрец и храм помогут ей в этом.
Вернувшись в лагерь, Эвтибида вошла в свою палатку и не
выходила оттуда весь день. Ночью она отправилась к палатке пре-
тора; ее тотчас же пропустили к Крассу; она сообщила ему о своем
27*
835
открытии и о том, что в будущем надеется достичь большего. Гре-
чанка сказала, что ей нужны деньги, и вождь римлян предоставил
в ее распоряжение казну квестора. Но Эвтибида ответила, что ей
нужны всего лишь пять талантов. Скрофа выдал ей эту сумму.
В час пополуночи Эвтибида снова вышла из лагеря; она вела
ягненка, двух молочных поросят и несла четырех белоснежных
голубей. Она поднялась по тропинке, указанной ей потитием, до
храма Геркулеса и пришла туда за два часа до рассвета. Больше
часа ждала она, пока потитий открыл ей двери храма. Вместе с
двумя служителями он принял дары бедной рабыни и весьма одоб-
рил их.
Разговаривая с потитием, которого звали Ай Стендий, Эвтиби-
да сказала ему, что завтра ее господин собирается посетить храм с
богатыми жертвоприношениями богу, если только не побоится
выйти из-под развалин храма, где он спрятался. Если же он не
пойдет сам, то она уговорит его это лестное поручение доверить ей.
На следующий день она действительно привела с собой рабо-
чего вола, нагруженного вином и зерном; все это от имени своего
господина она приносила в жертву богу.
В течение пяти или шести дней Эвтибида посещала храм Гер-
кулеса. Она искусно разузнавала характер Айя Стендия и подго-
товляла его к кое-каким щекотливым предложениям, которые на-
меревалась ему сделать. Гречанка открыла жрецу, что она не та,
какой ему вначале представлялась. Эвтибида предлагала ему быть
с римлянами и за римлян; Красс готов широко вознаградить его и
других жрецов, если они укажут место в стене, через которое мож-
но было бы неожиданно ворваться в город.
Жрец был уже подготовлен к такого рода беседе, все же он
счел нужным притворно удивиться и сказал:
— Значит, ты... И все же ты была так похожа... Значит, ты
не рабыня-эфиопка?.. Гречанка ты... предана римлянам?.. Как же
ловко ты притворялась!..
— Мое притворство было военной уловкой.
— Я не виню тебя. Великие боги справедливо покровительст-
вуют римлянам... Они славятся своим благочестием. Жрецы Гер-
кулеса на стороне римлян, которые всегда чтили нашего бога и
воздвигли в его честь шесть великолепных храмов в своих городах.
— Будешь ли ты способствовать планам Красса? — спросила
гречанка, глаза которой сияли от радости.
— Буду стараться, насколько смогу... что смогу... — ответил
потитий.
Вскоре они пришли к соглашению. Жрец обещал, невзирая на
опасность, подойти под каким-либо благовидным предлогом к го-
роду, заручившись поддержкой Мирцы, когда она опять придет в
храм; они отправятся туда вместе. Он добавил, что ему известна
только одна тропинка, ведущая через крутые, обрывистые склоны
к месту, где стены почти развалились, и если гладиаторы укрепили
836
их не особенно прочно, то в этом месте легко можно было бы
пробраться в город. В заключение он предложил Эвтибиде каждую
ночь приходить к нему за сведениями, связанными с их военной
хитростью — так благочестивый жрец называл замышленный Эв-
тибидой заговор. С часу на час могла прийти в храм сестра Спар-
така, и, стало быть, уже при следующем свидании с гречанкой он,
возможно, сообщит ей результаты своей разведки.
Придя таким образом к соглашению, Эвтибида пообещала жре-
цу десять талантов в счет награды, которую он по завершении дела
получит от Красса. На следующую ночь, с немалым трудом смыв
с лица темную краску и восстановив свой естественный облик,
Эвтибида надела военные доспехи, явилась в храм Геркулеса и
передала десять талантов жрецу, который, однако, еще ничего не
мог сообщить ей.
Эвтибида пришла на следующую ночь, но Айя Стендия не было
в храме. От двух других потитиев она узнала, что Мирца прихо-
дила днем и принесла жертву Геркулесу; после этого Ай Стендий
пошел вместе с ней в город.
Сердце Эвтибиды сильно билось, ее одолевали сомнения; она
то надеялась на успех, то боялась неудачи. В ожидании потития
она провела весь день в храме. Потитий возвратился под вечер и
рассказал, что то место, где стена развалилась, заново укреплено
Спартаком; предусмотрительный полководец уже давно обследовал
все стены и укрепил слабые места.
Эвтибида была сильно огорчена сообщением жреца, ругала и
проклинала предусмотрительность и прозорливость Спартака.
Долго сидела она, погруженная в свои мысли, и наконец спро-
сила у жреца:
— А Мирца, сестра гладиатора, когда собирается снова прий-
ти в этот храм?
— Не знаю, — нерешительно ответил жрец, — может быть...
она придет... послезавтра... На этот день приходятся Антимахии,
празднество в честь Геркулеса, в память его бегства в женском
платье с острова Коо. В этот день полагается приносить в дар
нашему богу женскую одежду. Мирца сказала, что она намерена
прийти послезавтра и принести жертву, чтобы испросить у бога
покровительства оружию восставших рабов и в особенности брату
своему...
— Ох, Юпитер, ты справедлив!., и ты, Геркулес, справед-
лив!.. Все вы, о великие боги Олимпа, справедливы! — восклик-
нула гречанка, подымая к небу глаза, горевшие звериной радо-
стью; она с улыбкой эринии и с несказанной тревогой, отражав-
шейся на лице ее, выслушала слово за словом все, что говорил
потитий, и произнесла: — Я отомщу еще ужаснее, чем я мстила
ему до сих пор: наконец-то это будет настоящая кровавая месть!
— О какой мести говоришь ты? — с удивлением спросил
жрец. — Ты ведь знаешь, что боги неохотно допускают и поощ-
ряют месть!
837
— Но если она возникла от незаслуженно полученной обиды,
если желание мести вызвано оскорблением без причин... о, тогда
не только боги ада, но и боги небес одобряют месть и покровитель-
ствуют ей, — сказала Эвтибида, снимая с плеча толстую золотую
цепь, на которой висел ее маленький меч с рукояткой, украшенной
драгоценными камнями, и отдавая его Айю Стендию. — Разве это
не так, о Стендий? — добавила она, в то время как жрец алчными
глазами рассматривал полученный дар и прикидывал в уме его
стоимость. — Разве не верно, что справедливая месть мила даже
богам, обитающим в небесах?
— Конечно... несомненно... когда она справедлива и обида не-
оправданна, — ответил жрец, — тогда и боги Олимпа... Да и,
кроме того, разве месть не зовется радостью богов?
— В самом деле? —добавила Эвтибида, снимая с головы свой
серебряный шлем, украшенный золотой змейкой, у которой вместо
глаз были вставлены ценнейшие рубины; подавая шлем потитию,
она повторила: — В самом деле?
И когда глаза жадного жреца заблестели при виде драгоценно-
стей, она продолжала:
— Досточтимому Геркулесу я приношу в дар эти скромные
вещи; завтра я принесу еще десять талантов... почитаемому мною
Геркулесу, — она подчеркнула три последних слова, — для того
чтобы ты, его жрец, помог мне в моей мести.
— Во имя Кастора и Поллукса! — воскликнул жрец. — Если
она справедлива, я должен тебе помочь... Клянусь жезлом Прозер-
пины, разве может жрец великих богов не покровительствовать
тому, чему покровительствуют сами боги!
— Завтра в ночь ты должен будешь спрятать здесь двух храб-
рых и верных воинов.
— Здесь? В храме? Осквернить священное жилище божест-
венного Геркулеса? Подвергнуться риску быть принятым гладиа-
торами за сообщника римлян? Ведь, если они найдут здесь двух
твоих воинов, они, без сомнения, повесят меня! — произнес, от-
ступая на два шага, жрец.
— А как же ты поможешь мне в моей мести? — спросила
Эвтибида. — Ведь ты мне обещал это минуту назад!
— Да, но я не могу разрешить, чтобы они... чтобы Мирцу
убили... когда она придет в храм моего бога... Для жреца это не-
допустимо! Если бы... ну, хотя бы речь шла о том, чтобы она
попала в плен... и передать ее тебе...
Зеленые, с фосфорическим блеском глаза Эвтибиды метали
молнии, странная улыбка искривила ее губы.
— Да, да! — вскричала она. — Пленница!.. В мои руки...
потому что я... я хочу убить ее сама, если Спартак не попадет в
мои руки, чтобы спасти ее.
— Что ты с ней сделаешь, я не должен... не желаю знать... я
хочу только одного — быть непричастным к этому кровавому делу,
не принимать участия в убийстве, — лицемерно произнес поти-
тий.
838
— Правильно, — ответила Эвтибида, — правильно. Итак,
завтра в ночь здесь, в храме, — добавила она, снимая со среднего
пальца левой руки золотое кольцо, в котором блестел крупный
топаз, и протягивая его жрецу.
— Не здесь, не в храме, — ответил потитий, поспешно при-
нимая кольцо. — Я укажу твоим воинам место, где они будут
находиться... неподалеку отсюда... в роще падубов... что прилегает
к дороге... Роща эта как будто нарочно создана для такого случая...
— А она не может убежать оттуда?
— Но я ведь говорю тебе, что роща как будто нарочно наса-
жена, чтобы дрозды попадались в ловушку.
— Ладно, пусть будет по-твоему... и пусть твоя щепетильность
честного жреца получит удовлетворение, — сказала Эвтибида с
тонкой иронией.
Через минуту она добавила:
— Кстати, не грозит ли опасность...
— Какая? — спросил Ай Стендий.
— А вдруг в течение дня щепетильность твоя проснется,
встревожит твою душу, взволнует совесть и, подстрекаемая стра-
хом перед гладиаторами и ужасной возможностью быть повешен-
ным, толкнет тебя... ну, например, уйти отсюда, захватив оружие
и скарб, в Темесу?
В то время, когда гречанка произносила эти слова, она при-
стально смотрела в глаза жреца, как бы испытывая, каковы его
намерения и помыслы.
— Что ты говоришь? — сказал Ай Стендий, упорно защища-
ясь от ее предположений; в его голосе звучала напускная обида —
будто он оскорблен в своем достоинстве. — А что еще тебе пришло
на ум?
— Блестящая мысль, достойный, благочестивый жрец.
— А именно?
— Ничего не сообщая твоим двум коллегам, ты вместе со мной
спрячешь в верном месте те скромные дары, которые я принесла
в жертву богу; затем ты пойдешь со мной за вал, и там мы попи-
руем вместе с тобой... У нас будет роскошная трапеза... потому что
я хочу в твоем лице почтить не только уважаемого жреца Герку-
леса Оливария, но также честного и хорошего гражданина!
— Во имя богов! — воскликнул жрец с притворной оби-
дой. — Ты, значит, не доверяешь мне?
— Не тебе я не доверяю, а меня тревожит твоя непорочная
совесть.
— Но... я не знаю, должен ли я...
— ...идти со мной? Но ведь ты должен помочь мне донести
сюда пятнадцать талантов, о которых мы с тобой договорились...
Или ты только что сказал — десять?
— Пятнадцать! Я сказал — пятнадцать! — поспешно попра-
вил потитий.
— Во всяком случае, если даже ты и сказал десять, то ошиб-
ся... потому что богу я за мою месть приношу пятнадцать талантов.
839
Пойдем же со мной, прямодушный Ай Стендий, ты будешь доволен
сегодняшним днем.
Жрец принужден был спрятать в укромном месте шлем, меч и
кольцо Эвтибиды и пойти вместе с ней за римский вал.
Марк Красс теперь полностью доверял гречанке; он разрешал
ей свободно входить и выходить из лагеря одной или же в сопро-
вождении кого-либо по ее выбору.
Эвтибида устроила для потития роскошный пир. В восьми или
девяти чашах отличного цекубского он утопил свою печаль, вы-
званную недоверием гречанки.
Она же тем временем позвала к себе своего верного Зенократа
и, быстро сказав ему что-то шепотом, отпустила его.
Глубокой ночью, в предрассветный час, Эвтибида надела сталь-
ной шлем, перебросила через правое плечо перевязь, на которой
висел небольшой острый меч, и вышла из лагеря вместе с жрецом,
который не слишком твердо стоял на ногах из-за выпитого цекуб-
ского.
На расстоянии нескольких шагов за Эвтибидой и Айем Стен-
дием следовали два каппадокийца огромного роста, вооруженные
с ног до головы. Это были рабы Марка Лициния Красса.
Пока они идут к храму Геркулеса Оливария, заглянем на ми-
нуту в Темесу. Там у Спартака уже три дня стояла наготове фло-
тилия, и он ожидал лишь темной ночи, чтобы перевезти пятнад-
цать тысяч гладиаторов, которых он мог разместить на тысяче
судов, собранных всеми способами.
Едва только зашло бледное солнце, которое в течение целого
дня скрывалось за серыми и черными тучами, сгустившимися в
небе, Спартак, предвидя, что наступает желанная темная ночь,
приказал трем легионам сняться с лагеря, расположенного на бе-
регу, и грузиться на суда, стоявшие в порту. Гранику он приказал
тоже погрузиться с ними вместе и с наступлением темноты велел
распустить паруса на судах, где они имелись, а остальным спустить
в воду весла и отправляться в путь.
Флотилия гладиаторов, соблюдая тишину, отплыла из Темесы
в открытое море.
Но тот самый сирокко, который сгустил тучи над Темесой,
продолжал упорно дуть от берегов Африки и, несмотря на все уси-
лия мореплавателей, относил их к берегу Бруттия и не давал воз-
можности повернуть к берегам Сицилии.
Без устали работая веслами, гладиаторы отплыли на много
миль, но на рассвете море стало бурным, свирепствовал ветер, и
большая опасность стала угрожать хрупкой флотилии. По совету
моряков и рыбаков из Темесы, которые вели многие из судов, а
также знакомых с морем гладиаторов, Граник подошел к берегу.
Пятнадцать тысяч восставших сошли на пустынный берег близ Ни-
котеры. Отсюда решено было отправиться в близлежащие горы.
Граник послал к Спартаку легкое судно с восемью или десятью
840
солдатами во главе с центурионом, чтобы уведомить о случившем-
ся.
Тем временем два каппадокийца вместе с Эвтибидой и жрецом
прибыли в храм Геркулеса Оливария. До полуночи они оставались
в роще падубов, находившейся близ дороги, которая вела от города
к храму. На расстоянии полутора выстрелов из лука, повыше ро-
щи, стоял небольшой дом, где был расположен аванпост гладиато-
ров. Несмотря на принятые часовыми меры предосторожности, оба
каппадокийца время от времени слышали доносимый ветром при-
глушенный звук голосов и шаги.
— Послушай, Эрцидан, — сказал шепотом на своем родном
языке один из рабов другому, — надо постараться взять эту моло-
дую амазонку живьем.
— Мы так и сделаем, Аскубар, — ответил Эрцидан, — ежели
удастся.
— Я и говорю... если сможем.
— Потому что, сказать по правде, если она окажет сопротив-
ление мечом или кинжалом, я справлюсь с ней двумя ударами; тем
более что, если мы отсюда слышим разговор гладиаторов, то они,
конечно, сразу услышат крик, который подымет эта плакса.
— Конечно, услышат и явятся сюда в одну секунду. Тогда мы
погибли, до аванпоста гладиаторов расстояние всего лишь два вы-
стрела из лука, а до нашего лагеря в тысячу раз дальше.
— Клянусь Юпитером, ты прав! Это дело начинает меня тре-
вожить.
— А я об этом думаю уже больше часа.
Оба каппадокийца умолкли, погрузившись в раздумье.
Вдруг среди шелеста листьев, вызванного ветром, ясно послы-
шался шум шагов; неподалеку от рабов кто-то шел среди кустар-
ника по роще, в которой они спрятались.
— Кто идет? — приглушенным голосом спросил Аскубар, об-
нажая меч.
— Молчите, — произнес женский голос, — это я, Эвтиби-
да... Не обращайте внимания на то, что делается за вашей спиной,
наблюдайте за дорогой.
Все это она произнесла вполголоса, приблизившись к каппадо-
кийцам. Затем гречанка углубилась в заросли кустарника, вошла
в рощу падубов, и вскоре оба раба уже не слышали ничего, кроме
шума ветра.
Аскубар и Эрцидан молчали долгое время, наконец первый
сказал очень тихо второму:
— Эрцидан!
— Что?
— Знаешь, о чем я думаю?
— Что дело это труднее, чем оно сразу показалось?
— Я тоже так считаю, но в эту минуту я думал, каким бы
способом нам выбраться с честью из беды.
— Ты правильно рассудил! Ты уже придумал, как это сде-
лать?
842
— Как будто придумал...
— Ну, говори.
— Когда маленькая амазонка подойдет поближе, на расстоя-
ние двенадцати —пятнадцати шагов, мы пустим в нее две стрелы:
одну в сердце, другую в шею... Уверяю тебя, кричать она не будет.
Что ты об этом скажешь?
— Молодец, Аскубар!.. Недурно...
— А той, другой, скажем, что она пыталась сопротивляться.
— Хорошо придумано!
— Так и сделаем?
— Сделаем.
— Вполне ли ты уверен, Эрцидан, что на расстоянии двенад-
цати шагов попадешь ей прямо в сердце?
— Вполне. А ты уверен, что всадишь ей стрелу в шею?
— Увидишь.
Оба каппадокийца, насторожив слух и приготовив оружие,
стояли безмолвные и неподвижные.
Между тем взволнованная Эвтибида бродила по окрестностям,
словно стремясь ускорить приближение рассвета в надежде, что
Мирца выйдет из города и направится к храму. Время казалось ей
вечностью. Пять или шесть раз она выходила из рощи падубов,
доходила почти до аванпоста гладиаторов и снова возвращалась
обратно. Она заметила, что сирокко, дувший всю ночь, с некото-
рого времени стал утихать и наконец совсем прекратился. Всмат-
риваясь в даль, где виднелись вершины далеких Апеннин, гречанка
увидела, что сгустившиеся там тучи начали окрашиваться слабым
бледно-оранжевым цветом. Она испустила вздох облегчения: то
были первые предвестники зари.
Эвтибида снова взглянула на дорогу, ведущую к домику, и,
соблюдая осторожность, пошла в сторону аванпоста. Но не сделала
она и двухсот шагов, как приглушенный, но грозный голос заста-
вил ее остановиться:
— Кто идет?
Это был патруль гладиаторов, который, как это принято в вой-
сках, выходил на заре, чтобы осмотреть окрестности. Эвтибида,
ничего не отвечая, повернулась спиной к патрулю и попыталась
бесшумно и быстро ускользнуть в рощу. Патруль, не получив от-
вета, двинулся туда, где скрылась Эвтибида. Вскоре беглянка и
преследующие приблизились к роще, на границе которой с натя-
нутыми луками стояли притаившись каппадокийцы.
— Ты слышишь шум шагов? — спросил Аскубар Эрцидана.
— Слышу.
— Будь наготове.
— Сейчас же пущу стрелу.
Начавшийся рассвет уже рассеивал густой мрак ночи, но рабы,
не вполне ясно распознав, кто это был, заметили только малень-
кого воина, быстро приближавшегося к ним.
— Это она, — сказал едва слышно Аскубар товарищу.
843
— Да... на ней панцирь... шлем... фигура маленькая, это не-
пременно женщина.
— Это она... она.
И оба каппадокийца, прицелившись, одновременно спустили
тетиву лука; обе стрелы, свистя, вылетели и впились одна в белую
шею, а другая, пробив серебряный панцирь, в грудь Эвтибиды.
Долгий, пронзительный, душераздирающий крик раздался
вслед за этим. Аскубар и Эрцидан тут же услыхали шум многочис-
ленных, быстро приближающихся шагов и громоподобный голос:
— К оружию!..
Оба каппадокийца бросились бежать по направлению к рим-
скому лагерю, а декану и четырем гладиаторам преградило путь
тело Эвтибиды, которая рухнула на дорогу и теперь лежала, рас-
простершись в луже крови, лившейся из ее ран, особенно из раны
на шее, потому что стрела Аскубара попала в сонную артерию и
разорвала ее.
Гречанка громко стонала и хрипела, но не могла произнести
ни слова.
Гладиаторы наклонились над телом упавшей, и, поднимая ее с
земли, все пятеро одновременно спрашивали ее, кто она и каким
образом ее ранили.
Между тем уже совсем рассвело, и гладиаторы, положив Эвти-
биду на краю дороги, прислонили ее спиной к стволу дуба. Они
сняли с нее шлем и, увидав, что по плечам умирающей рассыпа-
лись густые рыжие волосы, воскликнули в один голос:
— Женщина!
Они наклонились над ней и, поглядев в лицо, покрывшееся
смертельной бледностью, сразу узнали ее и воскликнули в один
голос:
— Эвтибида!..
В эту минуту подоспел манипул гладиаторов. Все столпились
вокруг раненой.
— Раз она ранена, значит, кто-то стрелял в нее, — сказал
центурион, командовавший манипулом. — Пусть пятьдесят чело-
век отправляются на поиски убийц, они не могли далеко уйти.
Пятьдесят гладиаторов побежали в сторону храма Геркулеса
Оливария.
Остальные окружили умирающую. Панцирь ее был весь в кро-
ви; кровь лилась ручьем. Гладиаторы с мрачными лицами молча
следили за агонией этой женщины, принесшей им столько несча-
стья и горя. Лицо гречанки посинело, она все время металась,
опуская голову то на одно, то на другое плечо и издавая безумные
стоны; она подымала руки, как бы желая донести их до шеи, но
они тут же бессильно падали; ее рот конвульсивно открывался, как
будто она силилась что-то сказать.
— Эвтибида! Проклятая изменница! — воскликнул мрачно и
строго центурион после нескольких минут молчания. — Что ты
делала здесь в такой ранний час? Кто ранил тебя? Ничего понять
не могу, но по случившемуся я догадываюсь о каком-то новом
844
страшном замысле... жертвой которого ты по какому-то случаю
стала сама.
Из посиневших губ Эвтибиды вырвался еще более ужасный
стон; она руками указала гладиаторам, чтобы они отошли в сторо-
ну.
— Нет! —вскричал центурион, проклиная ее. —Ты изменой
своей погубила сорок тысяч наших братьев... Мы должны припом-
нить тебе все твои злодеяния, должны сделать твою агонию еще
более ужасной — этим мы умилостивим их неотомщенные тени.
Эвтибида склонила голову на грудь, и, если бы не слышалось
ее прерывистое дыхание, можно было бы подумать, что она умер-
ла.
В эту минуту появились, тяжело дыша, все пятьдесят гладиа-
торов, преследовавшие каппадокийцев. Они привели с собой Эр-
цидана; он был ранен стрелой в бедро, упал и был взят в плен.
Аскубару удалось убежать.
Каппадокиец рассказал все, что знал, и тогда гладиаторы по-
няли, как все произошло.
— Что случилось? — раздался женский голос.
Это была Мирца, как обычно в своем военном одеянии. В со-
провождении Цетуль она шла в храм Геркулеса.
— Стрелы, которые проклятая Эвтибида предназначала тебе,
благодаря счастливому вмешательству какого-то бога, может быть
Геркулеса, поразили ее самое, —ответил центурион, давая Мирце
дорогу, чтобы она могла войти в круг гладиаторов.
Услышав голос Мирцы, Эвтибида подняла голову и вперила
свой угасающий, полный ненависти и отчаяния взор в глаза девуш-
ки. Губы ее судорожно искривились; казалось, она хотела произ-
нести что-то. Растопырив пальцы, гречанка протянула руки к се-
стре Спартака, как бы желая схватить ее... Последним усилием
она рванулась вперед, затем, испустив предсмертный стон, сомкну-
ла веки; голова ее упала на ствол дерева. Недвижимая и бездыхан-
ная, Эвтибида свалилась на землю...
— На этот раз в сеть попался сам птицелов! — воскликнул
центурион и предложил Мирце и остальным товарищам следовать
за ним.
Все в молчании удалились, оставив на дороге труп презренной
предательницы.
Глава двадцать вторая
ПОСЛЕДНИЕ СРАЖЕНИЯ. —
ПРОРЫВ ПРИ БРАДАНЕ. — СМЕРТЬ
В тот момент, когда Эвтибида, поплатившись за свои преступ-
ления, умирала на глазах у Мирцы возле дороги, ведущей от Те-
месы к храму Геркулеса Оливария, в порт прибыло судно, с кото-
рым Граник послал Спартаку вести о себе.
Узнав о высадке Граника на берегах Бруттия, фракиец долго
обдумывал, как ему поступить. Наконец, обратившись к Арторик-
су, он сказал:
— Ну что ж, поскольку Граник с пятнадцатью тысячами вои-
нов находится у Никотеры, перевезем туда морем все остальное
наше войско и будем воевать с еще большей энергией.
Он отослал судно в то место, где находилась флотилия, с при-
казом возвратиться на следующую ночь в Темесу.
За неделю Спартак перевез ночами все свое войско в Никоте-
ру. Каждую ночь, за исключением последней, когда он погрузился
сам вместе с кавалерией, четыре легиона по его приказу делали
вылазки, чтобы отвлечь внимание римлян и внушить им мысль,
что гладиаторы никуда не собираются уходить.
Как только флотилия, с которой отбыли Спартак, Мамилий и
кавалерия, удалилась на несколько миль от берега, жители Темесы
уведомили Красса о случившемся.
Красс, вне себя от ярости, проклинал жителей Темесы за то,
что они из малодушия не послали к нему гонца предупредить о
бегстве неприятеля. Теперь, когда Спартак вырвался из тисков,
пламя войны разгорится с новой силой, меж тем как Красс считал
ее уже законченной, в чем и уверил Рим.
Наложив на жителей Темесы большой штраф за их трусость,
Красс на следующий день приказал своему войску сняться с лагеря
и повел его по направлению к Никотере.
Но Спартак, прибыв в Никотеру, на рассвете в тот же день
отправился в путь со всеми своими легионами, нигде не останав-
ливаясь в течение двадцатичасового перехода, пока не дошел до
Сциллы. Близ нее он расположился лагерем.
На следующий день фракиец отправился в Регий. По пути он
призывал к оружию рабов и, заняв сильные позиции, приказал
гладиаторам три дня и три ночи рыть канавы и ставить частокол,
чтобы к моменту появления Красса был готов неприступный лагерь
гладиаторов.
Тогда Красс решил либо принудить Спартака принять бой, ли-
бо взять его измором, а для последней цели задумал возвести ко-
лоссальное сооружение, достойное римлян.
846
Если бы о нем не свидетельствовали единогласно Плутарх*,
Лппиан1 2 и Флор, вряд ли можно было поверить, что подобное
сооружение действительно существовало.
«Туда явился Красс, и сама природа подсказала ему, что надо
делать, — говорит Плутарх. — Он решил воздвигнуть стену по-
перек перешейка, избавив тем самым своих солдат от вредного
безделья, а неприятеля лишив продовольствия. Велика и трудна
была эта работа, но Красс довел ее до конца и, сверх ожидания, в
короткий срок. Он вырыл через весь перешеек ров от одного моря
до другого, длиной в триста стадий, шириной и глубиной в пятнад-
цать шагов, а вдоль всего рва воздвиг стену поразительной высоты
и прочности».
В то время как сто тысяч римлян Красса с невиданным рвени-
ем работали над титаническим сооружением, Спартак обучал воен-
ному делу еще два легиона, составленных из одиннадцати тысяч
рабов, примкнувших к нему в Бруттии; вместе с тем он обдумывал,
как бы ему выбраться из этого места, насмеявшись над усилиями
и предусмотрительностью Красса.
— Скажи мне, Спартак, — спросил фракийца на двадцатый
день работ римлян его любимец Арторикс, — скажи, Спартак,
разве ты не видишь, что римляне поймали нас в ловушку?
— Ты так думаешь?
— Я вижу стену, которую они сооружают, она уже готова, и,
мне кажется, у меня есть основание так думать.
— И на Везувии бедный Клодий Глабр тоже думал, что он
поймал меня в ловушку.
— Но через десять дней у нас кончится продовольствие.
— У кого?
— У нас.
— Где?
— Здесь.
— А кто же тебе сказал, что через десять дней мы еще будем
здесь?
Арторикс, опустив голову, замолк, стыдясь, что решился да-
вать советы такому дальновидному полководцу. Спартак с нежно-
стью глядел на юношу, растроганный краской стыда на его лице.
Ласково похлопав его по плечу, фракиец сказал:
— Ты хорошо сделал, Арторикс, напомнив мне о наших запа-
сах продовольствия, но ты за нас не бойся; я уже решил, что нам
следует предпринять, чтобы Красс остался в дураках со своей
страшной стеной.
— Однако этот Красс, надо признаться, опытный полководец.
1 Плутарх (ок. 46 — 126 г. н. э.) — греческий историк и писатель, автор
«Сравнительных жизнеописаний выдающихся греческих и римских деятелей».
2 Аппиан (конец I века -70-е годы II века н. э.) — крупный историк Древнего
Рима.
847
— Самый опытный из всех, кто сражался против нас за эти
три года, — ответил Спартак и после минутного молчания доба-
вил: — Но все же он нас еще не победил.
— И пока ты жив, он не победит нас.
— Арторикс, но ведь я только человек!
— Нет, нет, ты наш идеал, наше знамя, наша мощь! В тебе
воплощена и живет главная наша идея — возрождение угнетен-
ных, благополучие обездоленных, освобождение рабов. Ты так сла-
вен и велик, что от твоего существа исходит свет, побеждающий
самых непокорных наших товарищей, он отражается в них, во-
одушевляет новыми силами, вселяет веру в тебя; они уповают на
тебя, ибо признают тебя, дивятся тебе и почитают как мудрого и
доблестного полководца. Пока ты жив, они всегда будут делать то,
что ты прикажешь, и, так же как они пришли за тобой сюда, они
будут преодолевать многое, что кажется совершенно невозмож-
ным. Пока ты жив, они будут делать переходы в тридцать миль в
день, будут переносить невзгоды, голод, будут драться как львы;
но, если, по несчастью, ты погибнешь, вместе с тобой погибнет и
наше знамя, и через двадцать дней наступит конец войны, мы
будем уничтожены... О, пусть боги сохранят тебя на долгие годы,
с тобой мы одержим полную победу!
— Ты веришь в нашу победу? — спросил Спартак, покачав
головой; на губах его была грустная улыбка.
— А почему бы нам не победить?
— Потому что из десяти миллионов рабов, стонущих в цепях
по всей Италии, не наберется и ста тысяч, взявших оружие в руки
и пришедших к нам; потому что наши идеи не проникли ко всем
угнетенным и не согрели их сердца; потому что римский деспотизм
еще не вывел окончательно из терпения народы, находящиеся под
его игом; потому что Рим слишком еще силен, а мы еще слишком
слабы... вот почему мы не можем победить и не победим. Если и
есть надежда на победу, то лишь за пределами Италии; здесь же
нам суждено погибнуть, здесь мы умрем.
Некоторое время он молчал, потом произнес с глубоким вздо-
хом:
— Пусть же кровь, пролитая нами за святое дело, не будет
пролита бесплодно, пусть наши деяния послужат благородным
примером для наших потомков.
В эту минуту центурион сообщил Спартаку, что три тысячи
пращников, далматов и иллирийцев из римского лагеря подошли к
преторским воротам и настойчиво просят принять их в ряды со-
братьев.
Спартак задумался и не сразу ответил на просьбу трех тысяч
дезертиров: может быть, он сомневался в них, а может быть, не
хотел подать дурной пример своим солдатам, оказывая перебежчи-
кам внимание, словно они были мужественные воины. Он подошел
к воротам лагеря и сказал беглецам, что недостойно солдата поки-
848
дать свои знамена. Способствовать побегу и принимать в свои ряды
дезертиров из вражеского лагеря не только зазорно для полковод-
ца, пользующегося уважением, но и может быть пагубным как
печальный пример для солдат, раз в ряды угнетенных принимают
тех, кто изменил своему знамени и войску. И он отказал им.
Через неделю после этих событий, под вечер, деканы и центу-
рионы обошли все палатки гладиаторов, передавая приказ Спарта-
ка: не ожидая сигнала, сняться с лагеря в полной тишине. А кон-
ники, по приказу верховного вождя, отправились в ближние леса,
захватив с собой топоры, чтобы рубить деревья; ночью они привез-
ли на своих лошадях в лагерь много бревен.
В час первого факела Спартак приказал зажечь в лагере огни
и, воспользовавшись ненастной погодой, —уже два дня в проливе
и в окрестностях непрерывно шел дождь со снегом, — в полном
мраке, под пронзительный вой ветра, соблюдая глубокую тишину,
двинулся к тому месту, где Красс велел копать ров; на краю этого
рва еще не было сооружено стены. Спартак приказал забросать ров
стволами деревьев, привезенными его конниками, а на эти бревна
шесть тысяч легионеров наложили столько же заранее заготовлен-
ных мешков с землей. Таким образом ров был заполнен на боль-
шом протяжении, и по нему бесшумно прошли легионы гладиато-
ров; им было приказано, не обращая внимания ни на снег, ни на
ветер, ни на бурю, идти без остановки прямо до Кавлона.
Спартак с конницей укрылся в лесу близ вражеского лагеря и
в полдень следующего дня врезался со своими всадниками в ряды
римских легионов, вышедших за продовольствием в окрестности,
и за каких-нибудь полчаса уничтожил свыше четырех тысяч рим-
ских солдат.
Римляне были поражены, увидев, что те, кого они еще только
вчера вечером, казалось бы, заперли между морем и стеной, угро-
жают им с тыла. А когда они взялись за оружие, чтобы прийти на
помощь своим разбитым легионам, фракиец со всеми конниками
умчался от них, направляясь в Кавлон.
— Ах, клянусь богами ада! — вскричал Марк Красс, ударив
себя кулаком по голове. —Да что же это такое?.. Вот-вот, кажет-
ся, он попал в железное кольцо, а глядь — ускользает из моих
рук! Я разбил, уничтожил его войско, а он собирает новое и напа-
дает на меня с еще большей силой. Я объявляю, что война закан-
чивается, а она вспыхивает еще сильнее прежнего!.. Великие боги!
Да это злой дух, не иначе! Вампир, жаждущий крови! Ненасытный
волк-оборотень, пожирающий живые существа!
— Нет, он просто-напросто великий полководец, — ответил
молодой Катон, назначенный контуберналом Красса за дисципли-
нированность, выносливость и стойкость, а также за отвагу, про-
явленную им в этой войне.
Вне себя от гнева Марк Красс, косо взглянув на смелого юно-
шу, казалось, хотел резко ответить ему, но, мало-помалу успоко-
849
ившись, сказал своим обычным тоном, хотя голос его еще дрожал
от гнева:
— Думаю, что ты прав, храбрый юноша.
— Если ты зовешь храбростью привычку говорить правду, то
ни Персей, ни Ясон, ни Диомед и никто другой на свете не были
храбрее меня, — гордо ответил Катон.
Красс умолк, умолкли Скрофа, Квинт, Муммий и другие вое-
начальники. Все были задумчивы и печальны и как будто погру-
жены в какие-то грустные размышления. Первым прервал молча-
ние Красс и заговорил, словно выражая вслух свои мысли:
— Мы можем преследовать его, но настигнуть не сможем; он
летит стремительно, словно борзая или олень, а не человек!.. А
вдруг он со своими восемьюдесятью тысячами бросится на Рим? О
великие боги!.. Какая неожиданность!.. Как велика опасность!..
Как ее избегнуть? Что делать?
Все молчали и только спустя некоторое время в ответ на воп-
росы полководца выразили те же сомнения, что и он.
Все предлагали Крассу написать сенату, что война стала еще
более жестокой и грозной и, чтобы покончить с нею раз и навсегда,
необходимо послать против гладиаторов, кроме войска, которым
располагал Красс, еще и те легионы, которые недавно привел в
Рим Гней Помпей, одержавший победу в Испании. Необходимо
также направить против гладиаторов и те войска, которые сража-
лись с Митридатом под начальством Луция Лициния Лукулла, ны-
не возвращавшегося в Италию; окружив Спартака с трех сторон
армиями по сто тысяч человек в каждой, руководимыми самыми
доблестными полководцами республики, можно будет в несколько
дней закончить позорную войну с гладиаторами.
Хотя Крассу было неприятно посылать такое сообщение, он
все же отправил в Рим гонцов и, снявшись с лагеря, со всем своим
войском бросился по следам Спартака.
А фракиец тем временем намеревался пересечь горы и из Кав-
лона большими переходами пройти через Скилакий, направляясь
к горам Никастра и Поликастра.
Но пять дней спустя, когда они дошли до этих мест, Гай Кан-
ниций, не изменивший своего упрямого характера смутьяна, с шу-
мом покинул лагерь, увлекая за собою пять легионов; он кричал,
что сначала надо разбить Красса, а затем идти на Рим. Не обращая
внимания ни на угрозы, ни на просьбы Спартака, он, соединив-
шись с Кастом, вышел из лагеря гладиаторов и расположился в
восьми — десяти милях от него.
Спартак послал к мятежникам Граника и Арторикса, но Кан-
ниций и Каст ответили, что заняли весьма удобную позицию и
здесь будут ждать Красса, чтобы дать ему бой.
Опечаленный неразумным поведением этих легионов, Спар-
так, по своему благородству, не решился бросить их на произвол
850
судьбы: мятежников ждало неизбежное поражение. Фракиец за-
держался в лагере, надеясь на то, что бунтари образумятся, но
из-за этого потерял много времени и преимущество, которое он
получил, обогнав Красса.
Итак, гладиаторы стояли на месте, а Красс, также делая быс-
трые переходы, на четвертый день достиг высот Поликастра, где
находились легионы Гая Канниция, и со всей силой обрушился на
них. Тридцать тысяч солдат Каста и Гая Канниция сражались с
большим мужеством, но, если бы не быстро подоспевшая помощь
Спартака, они неминуемо были бы уничтожены.
Как только появился фракиец со своими легионами, тотчас же
разгорелся ожесточенный бой. Ночь разъединила сражающихся:
ни та, ни другая сторона не уступили ни пяди земли. Гладиаторы
потеряли двенадцать тысяч убитыми, а римляне — десять тысяч.
В ту же ночь Спартак, у которого было меньше войска, чем у
неприятеля, снялся с лагеря, уговорив отделившихся следовать за
ним, и направился в Бизинияну, преследуемый Крассом, который,
однако же, не отважился напасть на него.
Спартак укрепился на высокой, обрывистой горе, решив вы-
ждать там благоприятных обстоятельств; Канниция и Каста он
убеждал в необходимости сохранить единство, говорил им, что в
данную минуту разумнее всего избегать боя с Крассом, что на
Красса надо будет напасть и разбить его в удобный момент, снача-
ла утомив его переходами и обходами.
Каст и Канниций после разговоров со Спартаком как будто
успокоились; они не были враждебно настроены против него, на-
оборот, уважали его и восхищались им, но оба не терпели узды
дисциплины и безрассудно желали как можно скорее вступить в
бой с врагом.
Три дня Спартак стоял лагерем близ Бизинияна, под прикры-
тием горы. На четвертую ночь, когда свирепствовал ураган, под
шум дождя и раскаты* грома, ослепляемые зигзагами молний,
Спартак и его войско бесшумно спустились по крутым тропинкам
и скрылись от Красса, направившись форсированным маршем в
Кл аром онт.
Красс догнал гладиаторов через восемь дней и занял позиции,
дававшие ему возможность снова запереть Спартака на горе, где
тот расположился лагерем; Каст и Канниций опять отделились от
фракийца и отвели оба своих легиона в отдельный лагерь, в шести
милях от того места, где укрепился Спартак.
Два дня Красс обозревал местность и позиции врага, а затем
ночью отправил один легион занять холм, весь покрытый деревь-
ями и кустарником, приказав солдатам спрятаться там и обру-
шиться на Каста и Канниция с тыла, когда Скрофа с тремя леги-
онами нападет на них с фронта. Красс намерен был полностью
уничтожить эти двенадцать тысяч гладиаторов в течение одного
851
часа, до того как Спартак подоспеет к ним на помощь. После этой
вылазки он собирался напасть на самого Спартака, у которого из-
за потерь, понесенных в сражении под Поликастром, и после унич-
тожения двенадцати тысяч солдат в легионах Каста и Канниция
должна была остаться армия всего в пятьдесят тысяч человек.
Красс считал, что ему удастся полностью окружить эту армию,
пустив в ход свои девяносто тысяч солдат.
Ливий Мамерк, командовавший легионом, отправленным
Крассом в засаду, так умело провел своих солдат на указанные ему
высоты, что Каст и Канниций ничего не заметили. Опасаясь, что
доспехи легионеров будут сверкать на солнце и это выдаст врагу
их присутствие, Мамерк приказал своим солдатам закрыть ветка-
ми шлемы и панцири.
В тревоге ждал Мамерк наступления ночи и зари следующего
дня, назначенного для нападения на врага с тыла. Но неблагопри-
ятная для римлян судьба пожелала, чтобы у подножия этого хол-
ма, в угоду религиозному рвению окрестных жителей, был соору-
жен небольшой храм Юпитеру Величайшему Лучшему. Хотя храм
этот в последнее время был покинут, все же Мирца продолжала
приносить здесь жертвы отцу богов. Мирца обожала брата и по-
стоянно тревожилась о нем; она никогда не упускала случая при-
нести умилостивительную жертву за Спартака.
В этот день, воспользовавшись удобным случаем, Мирца от-
правилась в сопровождении верной Цетуль в храм Юпитера, ведя
за собою белого козленка, которого она хотела принести в жертву
на покинутом алтаре Юпитера.
Подойдя к храму, Мирца увидела на хребте горы римских сол-
дат. Одни сидели на корточках, другие лежали в траве; они таким
образом были обнаружены этими двумя женщинами, приносивши-
ми дары богам за неприятеля. Не вскрикнув, не выдав своего ис-
пуга хотя бы малейшим движением, Мирца внутренне возрадова-
лась счастливому случаю, внушившему ей мысль совершить
жертвоприношение, — в этом она видела явное покровительство
богов. Она бесшумно двинулась в обратный путь и, быстро мино-
вав долину, поспешила в лагерь Канниция и Каста, чтобы предуп-
редить их о засаде; затем в сопровождении все той же эфиопки
побежала предупредить Спартака.
За час до полудня Гай Канниций приказал двум легионам, ко-
торые были с ним, сняться с места, и они кинулись со всем пылом
на войско Мамерка. Тот попытался отбить неожиданное нападе-
ние, но должен был тотчас же отправить к Крассу контубернала с
просьбой о присылке подкреплений.
Римский полководец немедленно отправил два легиона, а
Спартак послал в помощь своим два легиона. Бой длился много
часов. На место боя помчались и прибыли почти одновременно
Спартак и Марк Красс со всеми своими легионами; разгорелась
852
битва куда более кровопролитная, чем все происходившие до тех
пор.
Весь день войска бились с большим мужеством и необыкновен-
ной яростью. Наступила ночь, и сумрак, окутавший бойцов, поло-
жил конец сражению.
Римляне потеряли свыше одиннадцати тысяч убитыми, глади-
аторы — двенадцать тысяч триста, и среди них погибли мужест-
венно сражавшиеся Канниций, Каст и Индутиомар, все трое —
командиры легионов.
Спустя четыре часа после сражения Спартак, собрав войска,
продолжал свой поход. Он шел по самым крутым, поросшим лесом
тропинкам, направляясь к Петелинским горам.
Красс, оставшись победителем на поле сражения, приказал
сжечь трупы римлян и, к величайшему удивлению своему и всего
своего войска, увидел, что из числа двенадцати тысяч трехсот гла-
диаторов, павших в этом сражении, всего лишь двое получили ра-
ны в спину, все же остальные погибли, раненные в грудь.
После этого сражения, когда войско Спартака скрылось в го-
рах, Красс пожалел, что написал сенату о подкреплении, прося
помощи у Помпея и Лукулла, тогда как он в действительности
истощил силы гладиаторов, а слава победы над ними может быть
приписана двум другим полководцам. Поэтому он решил закончить
войну с мятежниками до прихода в Италию Лукулла и раньше, чем
Помпей, уже вернувшийся в Рим со своим войском, отправится в
Луканию. Поручив командование шестьюдесятью тысячами солдат
квестору Скрофе, Красс велел ему преследовать Спартака, не да-
вая гладиаторам ни отдыха, ни срока; а сам с остальными двумя
легионами (около двадцати тысяч человек) и со всей поклажей и
обозом, делая переходы днем и ночью, направился в Турин, а от-
туда — в Потентию, рассылая по округе трибунов для набора сол-
дат, чтобы сформировать новые легионы; он обещал высокое на-
граждение всем, кто поступит в его армию.
Тем временем Спартак, сделав обход, из Кларомонта напра-
вился в Ника стр, оттуда в Танагр, а из Танагра обратно в Кларо-
монт, для того чтобы измотать войско Красса, которое, как он
предполагал, идет за ним следом. Он не знал, что в тылу у него
только Скрофа. Спартак хотел застигнуть Красса в таком месте,
где ему не давало бы преимущества численное превосходство его
сил, только тогда фракиец думал вступить с ним в бой.
Скрофа донимал отступавшего Спартака, часто завязывал
стычки с его арьергардом, имея частичное преимущество. Не раз
к Скрофе в плен попадали целые манипулы гладиаторов, которых
он беспощадно вешал на деревьях у дороги.
Из Кларомонта, идя по склонам холмов, Спартак направился
в Геракл ею.
853
Дойдя до берега реки Казуент, он понял, что переправиться
через нее невозможно: сильные дожди повысили уровень воды,
затруднив переход через реку. Гладиаторов догнала римская кава-
лерия и атаковала колонну отступавших с тыла.
Спартак загорелся лютым гневом. Он велел своим легионам
выстроиться и, обратившись к ним с речью, сказал, что это сраже-
ние надо выиграть во что бы то ни стало, иначе все погибнут, —
в тылу у них река. И гладиаторы с необычайной силой пошли в
атаку. Они обрушились на римлян с такой яростью, что за два часа
разбили их, обратили в бегство и, преследуя, уничтожили несмет-
ное количество римлян.
Квинт тщетно старался удержать бегущих. Напрасны были
также усилия Скрофы. Он был ранен в бедро и в лицо; с большим
трудом отряду кавалерии удалось спасти его от неистовства врагов.
Римлян постигло тяжкое поражение: в бою при Казуенте было
убито свыше десяти тысяч, а гладиаторы потеряли только восемь
тысяч. Римских солдат охватила паника, и, спешно перейдя вброд
реку Акрис, в волнах которой многие погибли, они не переставали
бежать до тех пор, пока не укрылись за стенами Турий.
Легко представить себе, как эта победа подняла дух гладиато-
ров. Отвага их обратилась в дерзновение; они послали к своему
вождю деканов и центурионов, заклиная его снова вести их на
врага, и давали обет уничтожить всех римлян. Но фракиец не счел
возможным наступать на Красса, который даже после такого по-
ражения был все же сильнее его; к тому же Спартак получил из-
вестия, что римский полководец набирает новые легионы.
Услыхав о поражении, которое потерпел Скрофа, Красс отпра-
вился из Потентии в Турин со своими тридцатью восемью тысяча-
ми солдат — такова была численность его войска вместе с новы-
ми, спешно собранными легионами. Прибыв в Турин, он сделал
строгое внушение войскам Скрофы и поклялся снова применить
децимацию, если только они опять обратятся в бегство. Красс
оставался в Туриях несколько дней, чтобы привести в порядок
легионы, потерпевшие поражение в Казуенте, а затем бросился по
следам Спартака, — его разведчики уверяли, что фракиец распо-
ложился лагерем на побережье Брадана, неподалеку от Сильвия.
Прошло десять дней после сражения при Казуенте. Как-то ве-
чером Спартак, мрачный и печальный, прохаживался по дороге от
претория до квестория в своем лагере, расположенном на возвы-
шенности у Брадана. Ему доложили, что трое переодетых гладиа-
торов прибыли верхом из Рима и привезли ему какое-то важное
письмо.
Спартак тотчас же направился в свою палатку и принял там
трех прибывших гладиаторов. Они передали ему папирус от Вале-
рии Мессалы и сказали, что посланы специально к нему в лагерь
с этим письмом.
854
Сильно побледнев, Спартак взял письмо и схватился рукой за
сердце, как будто хотел сдержать его биение. Он отпустил глади-
аторов, приказав накормить их, потом развернул свиток папируса
и прочел следующее:
Непобедимому и доблестному Спартаку
шлет свой привет и воздает почести
Валерия Мессала.
Враждебный рок и неблагосклонные боги не пожелали по-
кровительствовать твоему делу, которому ты отдал все со-
кровища благороднейшей души твоей, о возлюбленный мой
Спартак. Благодаря твоему сверхчеловеческому мужеству,
твоей прозорливости и честности победа на протяжении
трех лет не покидала твоих знамен, но даже ты не в силах
противостоять злому року и римскому могуществу: из Азии
отозван Лукулл и будет направлен против тебя, а сейчас,
когда я пишу тебе это письмо, Помпей Великий, покоритель
Испании, ведет на тебя все свои войска и с ними из Рима
продвигается через Самний. Иди на уступки, Спартак, пре-
крати войну и сохрани свою жизнь ради моей горячей, неуга-
симой, вечной любви; сохрани себя ради нашей малютки По-
стумии, не лишай отцовской ласки нашего милого ребенка:
ведь она останется сиротой, если ты будешь упорно продол-
жать войну, которая стала теперь безнадежной.
Женщина, которую любит Спартак, не должна, не мо-
жет позволить себе посоветовать ему совершить подлый и
низкий поступок. После того как ты заставил трепетать
Рим, после того как ты в течение трех лет держал в страхе
всю Италию, покрыл славой свое имя и блестящими победами
заслужил лавры, ты, сложив оружие, уступаешь не страху
перед твоими врагами — ты склоняешь знамена перед роком,
таинственной, невидимой, неодолимой силой, ибо не было,
нет и не будет человека, который мог бы противостоять уда-
рам судьбы, перед нею ничто все усилия людей самой могучей
воли, о которых повествует история, — начиная от Кира и
кончая Пирром, от Ксеркса до Ганнибала.
До того как на поле брани прибудет Помпей, прекрати
войну с Крассом; из опасения, что слава победы над тобой
достанется сопернику, Красс, конечно, согласится на почет-
ные для тебя условия.
Оставь дело, ставшее теперь неосуществимым, укройся
на моей тускуланской вилле, где тебя ждет самая чистая,
855
самая нежная, самая горячая и преданная любовь. Жизнь твоя,
полная счастья, будет проходить среди самых нежных ласк,
которые когда-либо женщина на земле дарила своему любимо-
му. Неведомый людям, вдали от их дел, ты будешь жить,
боготворимый супруг и отец, в непрерывных восторгах любви.
О Спартак, Спартак, дорогой мой, тебя молит бедная
женщина, тебя заклинает несчастная мать, и дочь твоя, слы-
шишь ли Спартак, твой ребенок вместе со мной обнимает
твои колена, обливает слезами и покрывает поцелуями твои
руки; с горькими слезами и стенаниями обе мы умоляем тебя,
чтобы ты сохранил свою драгоценную для нас жизнь, ибо она
нам дороже всех сокровищ мира.
Рука моя дрожит, выводя эти строки, слезы душат меня,
текут из глаз и падают на папирус, такие горячие, что в
некоторых местах ими будет стерто написанное мною.
О Спартак, мой Спартак, пожалей свою дочь, пожалей
меня, ведь я всего только слабая, несчастная женщина, я умру
от отчаяния и горя, если ты погибнешь...
О Спартак, пожалей меня... я так люблю тебя, боготво-
рю тебя и поклоняюсь тебе больше, чем поклоняются всевыш-
ним богам! О Спартак, пожалей меня!..
Валерия.
Невозможно передать словами, что чувствовал бедный гладиа-
тор, читая это письмо. Он плакал, и обильные слезы струились на
папирус, смешиваясь со слезами, пролитыми Валерией и оставив-
шими здесь свой след. Прочтя письмо, он поднес его к губам и стал
целовать страстно, неистово, безумно. Рыдая, он покрывал его бес-
счетными поцелуями. Потом, уронив руки, замер, крепко сжимая
письмо, и долго стоял неподвижно, вперив в землю глаза, полные
слез. Он погрузился в сладостное и печальное раздумье.
Кто знает, где витали в эти мгновения его мысли... Кто знает,
какие радужные видения проносились перед его взором... Кто зна-
ет, каким дивным призраком он упивался...
Мысли его текли, грустные и полные нежности, но наконец,
очнувшись, он вытер глаза, еще раз поцеловал папирус и, свернув
его, спрятал у себя на груди. Затем, надев панцирь и шлем, опоя-
савшись мечом и взяв в руку щит, кликнул своего контубернала и
приказал ему подвести коня, а конникам передать, чтобы они были
готовы следовать за ним.
Через полчаса, предварительно поговорив с Граником, он
ускакал галопом из лагеря во главе трехсот конников.
856
Через несколько минут после отъезда Спартака в его палатку
вошла Мирца, а следом за ней Арторикс.
Юноша умолял и заклинал девушку открыть ему причину, ме-
шающую ей стать его женой, Мирца же, как всегда, молчала, тя-
жело вздыхая и проливая слезы.
— Я не могу больше так жить, поверь мне, Мирца! — гово-
рил галл. — Не могу больше, клянусь тебе жизнью Спартака, ко-
торая для меня гораздо дороже моей собственной жизни, ибо для
меня она священна. Клянусь, что в моей любви к тебе, в моей
страсти нет ничего мелкого, никакой слабости человеческой; она
стала огромной, она завладела всеми моими чувствами, всем моим
существом, всей душой. Когда мне станет известно, что отвращает
тебя от меня, что налагает на тебя запрет стать моей женой, может
быть... кто знает?., может быть, меня убедит эта непреодолимая
необходимость; может быть, она станет для меня неоспоримой, я
осознаю ее неизбежность... я, может статься, покорюсь неумоли-
мому року. Но чтобы я, не ведая, какая причина лишает меня
возможности стать счастливейшим из людей, хотя я знаю, что ты
любишь меня, — чтобы я добровольно отказался от радости всей
моей жизни и молча покорился, — нет, не верь этому, не думай,
что это случится когда-нибудь!..
Арторикс говорил с глубоким волнением, с большой искренно-
стью и любовью. Голос его дрожал, лицо побледнело. Перед Мир-
ней стоял человек, говоривший то, что он действительно чувство-
вал.
Она была растрогана и переживала большое, невыразимое го-
ре.
— Арторикс, — сказала она сквозь слезы, — Арторикс, умо-
ляю тебя именем богов твоих, ради твоей любви к Спартаку, не
настаивай, не расспрашивай меня больше. Мне так тяжело! Если
бы ты только знал, какое горе ты мне причиняешь, поверь мне,
Арторикс, ты больше не спрашивал бы меня ни о чем!
— Выслушай же меня, Мирца, — сказал галл, в порыве стра-
стной любви теряя самообладание, — выслушай меня. В таком
душевном состоянии, в такой печали и с таким чувством безнадеж-
ности, клянусь тебе, я больше жить не могу. Видеть твое прелест-
ное лицо, любоваться чистым сиянием, которое излучает твой
взор, каждый миг видеть твою нежную, кроткую улыбку, знать,
что я мог бы обладать этим сокровищем добра и красоты, и быть
вынужденным отказаться от всего этого, не ведая причины, —это
свыше моих сил. Если ты не откроешь мне тайны, если не поведа-
ешь секрета, лучше мне умереть, чем жить, потому что я не могу,
больше не могу так мучиться и страдать. Да поразит Спартака в
этот миг своей молнией всемогущая Тарана, если я не упаду без-
дыханным на твоих глазах из-за твоего упорного, необъяснимого
молчания!
И с этими словами Арторикс с искаженным от волнения лицом
выхватил из-за пояса кинжал и взмахнул им, собираясь нанести
себе удар.
857
— Нет, нет, во имя великих богов! — воскликнула Мирца,
умоляюще сложив руки. — Нет! Не надо! — И прерывающимся
от волнения голосом добавила: — Я предпочту бесчестье... перед
тобою... предпочту лишиться твоего уважения ко мне, чем видеть
твою смерть! Остановись... выслушай меня... Арторикс... я не могу
быть твоей женой потому, что я недостойна тебя... я умираю от
стыда... но ты все узнаешь, мой любимый, обожаемый Арторикс!
И, закрыв лицо руками, она горько зарыдала, потом торопливо
заговорила прерывающимся от рыданий голосом:
— Рабыней... понуждаемая плетью моего господина... истяза-
емая горячими розгами, я поневоле принадлежала другим... — и
снова зарыдала, низко склонив голову и закрыв лицо руками.
При этих словах лицо Арторикса потемнело, глаза засверкали
от страшного гнева, и, подняв руку, сжимавшую кинжал, он крик-
нул мощным голосом:
— Да будут прокляты эти подлые торговцы людьми... Да будет
проклято рабство!.. Да будет проклята человеческая жестокость!..
Потом, вложив кинжал в ножны, он бросился к ногам Мирцы,
схватил ее руки и, покрывая их поцелуями, в порыве великой
любви воскликнул:
— О, любимая, не надо плакать... не плачь! Ну что ж? Разве
из-за этого ты менее чиста, менее прекрасна в моих глазах, ты,
жертва римского варварства? Они получили власть над твоим те-
лом, но никто и ничто не могло запятнать чистоту твоей души.
— Оставь, оставь меня, дай мне спрятаться от себя са-
мой... — бормотала Мирца, пытаясь снова закрыть руками свое
лицо. — Теперь я должна избегать твоего взгляда, я не могу сне-
сти его.
И, убежав в отгороженный угол палатки, она бросилась в объ-
ятия Цетуль.
Арторикс с обожанием смотрел на полотнище, за которым
скрылась девушка, потом вышел со вздохом удовлетворения: ведь
то, что Мирца считала непреоборимым препятствием, Арториксу
таким не казалось.
На следующий день, едва взошла заря, Марку Крассу, распо-
ложившемуся лагерем в Оппиде Мамертинском, на расстоянии од-
ного перехода от лагеря гладиаторов, была подана дощечка, при-
везенная вражеским конником, гонцом Спартака. На дощечке
было послание, написанное на греческом языке. Красс прочел сле-
дующее:
Марку Лицинию Крассу, императору,
от Спартака привет.
Мне необходимо встретиться с тобой в десяти милях от
твоего лагеря и в десяти от моего. На краю дороги от Оппида
в Сильвий стоит небольшая вилла, принадлежащая патрицию
858
из Вену сии, Титу Оссилию. Я нахожусь на этой вилле с тре-
мястами конников. Не соблаговолишь ли приехать сюда с та-
ким же числом твоих всадников? Обращаюсь к тебе со всей
искренностью, по чести, полагаясь также и на твою чест-
ность.
Спартак.
Красс принял предложение гладиатора. Он призвал к себе кон-
ника, доставившего дощечку, велел ему возвратиться к Спартаку
и передать, что через четыре часа он, Марк Красс, прибудет на
свидание в назначенное место со своими тремястами всадниками и
так же, как Спартак положился на его честное слово, доверяет и
он Спартаку.
В тот же день спустя три с половиной часа,, то есть за два часа
до полудня, Красс явился на виллу Тита Оссилия во главе отряда
кавалерии. У решетки виллы его встретили начальник конницы
гладиаторов Мамилий, сопровождавший Спартака, центурион и
десять декурионов отряда.
Воздавая Крассу должные знаки почтения, они провели его
через переднюю дворца, затем через атрий по коридору, который
вел в небольшую картинную галерею. Услышав шум шагов, на
пороге галереи показался Спартак. Он жестом приказал гладиато-
рам удалиться и, поднеся правую руку к губам в знак приветствия,
сказал:
— Привет тебе, славный Марк Красс! — и с этими словами
отступил в глубь галереи, давая дорогу римскому полководцу.
Тот учтиво ответил на поклон и сказал, входя в галерею:
— Привет и тебе, доблестный Спартак!
Оба полководца стояли друг против друга, молча разглядывая
один другого.
Гладиатор был ростом на целую голову выше патриция; его
шея, голова, стройные и мужественные формы атлетической фи-
гуры были невыгодным контрастом для Марка Красса, человека
среднего роста и несколько тучного.
Спартак внимательно рассматривал строгие и резкие линии ко-
стистого, смуглого, чисто римского лица Красса, его короткую
шею, широкие плечи и крепкие, но кривые в коленях ноги, а
Красс любовался величавой осанкой, ловкостью движений и совер-
шенной красотой геркулесовского сложения Спартака, благородст-
вом его высокого лба, красотой глаз, в которых светились чест-
ность и прямота, как и во всех чертах его прекрасного лица.
Самым удивительным для Красса — и он сильно досадовал за
это на самого себя — было то, что он никак не мог избавиться от
чувства глубокого уважения, которое ему помимо воли внушал
этот человек.
859
Первым нарушил молчание Спартак, мягким голосом спросив
Красса:
— Скажи, Красс, не кажется ли тебе, что эта война слишком
затянулась?
Римлянин замялся, медля с ответом, затем сказал:
— Да, она тянется слишком долго.
— Не кажется ли тебе, что мы могли бы положить ей ко-
нец? — снова спросил гладиатор.
Изжелта-серые глаза Красса с тяжелыми веками метнули яр-
кую искру, и сейчас же он спросил:
— Но каким образом?
— Заключив мир.
— Мир? — удивленно переспросил Красс.
— А почему бы и нет?
— Да потому, что... Каким же образом можно было бы заклю-
чить этот мир?
— Во имя Геркулеса, таким же точно образом, каким всегда
заключают мир воюющие стороны!
— А, — воскликнул Красс с насмешливой улыбкой, — так,
как заключают мир с Ганнибалом, с Антиохом, с Митридатом?..
— А почему бы и не так? — с еле заметной иронией спросил
фракиец.
— Потому что... потому что... — с оттенком презрения и вме-
сте с тем смущения ответил римский полководец. — Потому что...
Да разве вы воюющая сторона?
— У нас собралось много народов, воюющих против римской
тирании.
— Вот как! Клянусь Марсом Карателем, — насмешливо вос-
кликнул Красс, заложив левую руку за золотую перевязь, — я
всегда считал вас наглой толпой подлых рабов, возмутившихся
против своего законного властелина.
— Внесем поправку, — спокойно ответил Спартак. — Под-
лые, говорите вы? Нет, мы рабы вашего несправедливого и бес-
смысленного насилия, но мы не подлые... А что касается законно-
сти вашего права владеть нами, то лучше не будем об этом
говорить.
— Итак, — сказал Красс, — ты хотел бы заключить мир с
Римом так же точно, как если бы ты был Ганнибалом или Митри-
датом? Какие же провинции ты хочешь получить? Какое возмеще-
ние ты требуешь за военные издержки?
Глаза Спартака загорелись гневом. Он уже открыл было рот,
чтобы должным образом ответить Крассу, но, поднеся левую руку
к губам, сдержался. Несколько раз провел он правой рукой по лбу,
а затем сказал:
— Я не собирался ни пререкаться с тобой, Красс, ни оскорб-
лять тебя, ни выслушивать твои оскорбления.
— А тебе разве не кажется оскорблением величия народа рим-
ского договариваться о заключении мира с рабами и мятежными
860
гладиаторами? Надо родиться на берегах Тибра, чтобы почувство-
вать весь позор такого предложения! Ты, к своему несчастью, не
родился римлянином, хотя заслуживал бы это, Спартак, уверяю
тебя, и не можешь полностью понять и оценить всю тяжесть вели-
кой обиды, которую ты мне нанес.
— А тебе твоя непомерная гордость, присущая от рождения
латинской расе, не позволяет понять всю меру оскорбления, нане-
сенного не мне, не моим товарищам по оружию, а роду человече-
скому, великим богам: ведь ты считаешь все народы на земле ни-
зшими расами, скорее близкими к животным, чем к людям.
И снова в картинной галерее воцарилось молчание.
После нескольких минут размышлений Красс поднял голову и
сказал, глядя на Спартака:
— У тебя истощились силы, ты просишь мира, так как больше
не можешь сопротивляться. Хорошо, каковы же твои условия?
— У меня шестьдесят тысяч человек, и тебе и Риму известна
их храбрость... По всей Италии стонут миллионы рабов, закован-
ных вами в цепи. Все они беспрерывно пополняют и будут попол-
нять мои легионы. Война длится вот уже три года и, возможно,
продлится еще десять лет; она может превратиться в пламя, кото-
рое сожжет Рим. Я устал, но не обессилен.
— Ты забываешь, что Помпей идет уже из Самния1 со своими
легионами, победившими Сертория, и что со дня на день в Брун-
дизии ожидают Лукулла с войсками, сражавшимися против Мит-
ридата.
— И Лукулл также! — воскликнул Спартак, побледнев при
этих словах. — Клянусь богами, великую честь оказывает Рим
гладиаторам! Вы вынуждены послать против них все войска рим-
ской державы и тем не менее не снисходите до заключения мира
с ними!
И после минутного молчания Спартак добавил:
— Если я позабыл о Лукулле, то и ты, в свою очередь, поза-
был, что когда Красс, Помпей и Лукулл с тремястами тысячами
воинов одержат надо мною верх, то славу за это превосходное
предприятие — если победа над гладиаторами может вообще при-
нести славу — придется делить между Лукуллом, Помпеем и
Крассом.
Римлянин кусал губы: фракиец поразил его в самое уязвимое
место. Овладев собой, Красс спросил:
— Какие же ты предлагаешь условия? Я хочу узнать твои
условия.
— Армия наша будет распущена, римский сенат торжественно
пообещает пощадить всех моих товарищей по оружию, все они,
как те, кто были прежде гладиаторами, так и те, кто гладиаторами
не были, будут отправлены отдельными подразделениями во все
1 После подавления восстания Сертория в Испании Помпей вернулся в 71 году
до н. э. через Галлию в Южную Италию.
861
школы и цирки Италии. Я и те немногие из моих товарищей,
которые были до войны рудиариями, а также все офицеры, до
центурионов включительно, будут считаться рудиариями.
— Я предпочитаю разделить славу с Лукуллом и Помпеем, чем
принимать такие условия!
— А если бы ты пожелал заключить мир, каковы были бы
твои условия?
— Ты и сто человек твоих, по твоему выбору, получаете сво-
боду, а остальные должны будут сложить оружие и сдаться на волю
победителя, их участь решит сенат.
— На таких... — начал было Спартак.
Но Красс, прервав его, продолжал:
— Или же, если ты устал, то оставь их; тебе предоставят сво-
боду, гражданство, ты получишь чин квестора в одной из наших
армий; войско гладиаторов без твоего умелого руководства придет
в полное расстройство и через неделю будет разгромлено.
Лицо Спартака вспыхнуло пламенем. Нахмурив брови, он с
угрожающим видом сделал два шага по направлению к Крассу, но,
сдержавшись, произнес дрожащим от гнева голосом:
— Дезертирство... измена... Таким условиям я предпочитаю
смерть со всеми моими товарищами на поле брани.
И, направившись к выходу, он сказал:
— Прощай, Марк Красс.
У порога Спартак остановился и, обратившись к римскому пол-
ководцу, спросил:
— Увижу ли я тебя в перром бою?
— Увидишь.
— Сразишься ли ты со мной?
— Я сражусь с тобой.
— Прощай же, Красс.
— Прощай.
Спартак вышел на площадку виллы и, велев своим спутникам
следовать за ним, вскочил на коня и поскакал в лагерь.
Приехав туда, он тотчас же приказал сняться с лагеря и, пе-
рейдя вброд реку Бра дан, держать путь по направлению к Пете-
лин. Прибыв туда поздно ночью, он расположился там лагерем. На
рассвете разведчики привели к нему взятого ими в плен римского
декуриона, который во главе отряда кавалерии мчался к Крассу.
Он был послан из Брундизия Лукуллом, войско которого уже при-
было в порт на кораблях, предназначенных для его перевозки.
Гонец ехал к претору Сицилии известить его о скором выступлении
Лукулла из Брундизия для встречи с гладиаторами. <
Спартак потерял всякую надежду на спасение; отныне выход
был только один: бой с Крассом и победа над ним; вся судьба дела
гладиаторов зависела теперь от исхода этого сражения. Он ушел
из Петелин, вернулся к берегам Бра дана и, прибыв туда вечером,
разбил палатки на расстоянии одной мили от левого берега и в
862
восьми милях от того места на правом берегу реки, где стоял ла-
герем накануне и куда теперь стянулись войска Красса, пришед-
шие сюда за несколько часов до прибытия Спартака. Ночью Красс
перебросил свое войско на левый берег реки и приказал разбить
лагерь всего лишь в двух милях от лагеря гладиаторов.
На восходе солнца четыре римские когорты уже принялись
было углублять ров вокруг своего лагеря, как вдруг три когорты
гладиаторов, ходившие в лес за дровами, увидели римлян, занятых
работами на укреплениях; гладиаторы бросили вязанки хвороста и
дров, которые несли на спине, и отважно ринулись на римлян.
Неожиданное их нападение и крики соратников заставили всех
римских солдат, входивших в состав легионов, палатки которых
были поблизости, выбежать за вал и броситься на врагов; гладиа-
торы же, находившиеся в своем лагере, услыхав звон и лязг ору-
жия, взобрались на вал и, увидев, что их товарищи ведут бой с
римлянами, выбежали из лагеря, кинулись на них, и началось
жаркое сражение.
Спартак в эту минуту свертывал папирус с ответным письмом
Валерии. Он запечатал свиток, приложив к воску подаренный ею
медальон, который всегда висел у него на шее, передал папирус
одному из трех ее гонцов, стоявших в палатке фракийца в ожида-
нии его распоряжений, и взволнованно сказал:
— Поручаю тебе, всем вам вверяю это письмо к вашей госпо-
же, которую вы так любите...
— Мы так же любим и тебя, — прервал Спартака гладиатор,
приняв от него письмо.
— Благодарю вас, дорогие мои братья, — ответил фракиец и
продолжал: — Поезжайте уединенными крутыми тропинками, со-
блюдая величайшую осторожность как ночью, так и днем, и пере-
дайте ей это письмо. Если с одним из вас случится какая-либо беда,
пусть письмо возьмет другой, сделайте все зависящее от вас, чтобы
оно непременно попало к ней в руки. Теперь ступайте, и да сопут-
ствуют вам боги!
Гладиаторы ушли из палатки Спартака. Проводив их до самого
выхода, фракиец сказал им на прощание:
— Запомните, что выйти из лагеря вам надо через декуман-
ские ворота!
Как раз в этот момент до него донесся лязг оружия, шум за-
вязавшейся схватки, и он поспешил узнать, что случилось.
То же самое сделал и Красс, принявший решение в последний
раз помериться силами с врагом. Оба полководца приводили свои
войска в боевую готовность. Спартак, обходя по фронту свои ле-
гионы, обратился к солдатам со следующими словами:
— Братья! Это сражение решит судьбу всей войны. В тылу у
нас Лукулл: он высадился в Брундизии и теперь идет против нас;
Помпей угрожает нам с правого фланга: он уже двинулся в Сам-
ний; перед нами стоит Красс. Сегодня нужно или победить, или
863
умереть. Либо мы уничтожим войско Красса и вслед за этим разо-
бьем Помпея, или же над нами одержат верх и все мы погибнем,
как подобает храбрым воинам, столько раз побеждавшим римлян.
Наше дело святое и правое, и оно не погибнет с нашей смертью.
На пути к победе нам придется пролить немало крови. Только
благодаря самоотверженности и жертвам торжествуют великие
идеи. Лучше мужественная и почетная смерть, чем постыдная и
позорная жизнь. Погибнув, мы оставим потомкам знамя свободы
и равенства, обагренное нашей кровью, оставим им в наследство
месть и победу. Братья, ни шагу назад! Победить или умереть!
Так он говорил. В эту минуту ему подвели его прекрасного
вороного нумидийского коня; шерсть блестела на скакуне, как по-
лированное черное дерево. На этом красавце Спартак ездил больше
года и очень любил его. И вот, вынув из ножен меч, он вонзил его
в грудь коня, воскликнув:
— Сегодня я не нуждаюсь в коне: если мы победим, я выберу
себе любого скакуна среди вражеских коней, а если я буду побеж-
ден, то он не понадобится мне ни сегодня, ни когда бы то ни было.
Слова и поступок Спартака показали гладиаторам, что этот бой
будет последним и решающим. Громкими криками приветствовали
они своего вождя, прося его подать сигнал к атаке. По команде
Спартака затрубили трубы и букцины, подавая сигнал к наступле-
нию.
Подобно тому как поток, вздувшись от дождей и снега, бешено
мчится с гор, заливая все вокруг, все опрокидывая и унося в своем
водовороте, так и гладиаторы обрушились с неописуемой яростью
на римлян, завязав с ними рукопашный бой.
Легионы Красса дрогнули под этим страшным напором, зако-
лебались и вынуждены были отступить под непреодолимым урага-
ном ударов.
Спартак бился в первой линии, в центре сражения, и совершал
чудеса отваги и мужества; каждый удар его меча поражал врагов.
Как только Спартак увидел, что вражеские легионы дрогнули и
стали отступать, он приказал фанфарам третьего легиона, в рядах
которого он был, протрубить условный знак Мамилию, обозначав-
ший, что тот должен немедленно напасть на левый или правый
фланг вражеского войска.
Услыхав этот сигнал, Мамилий, находившийся в тылу пехоты
со своими восемью тысячами конников, пустил их галопом, обог-
нул левое крыло гладиаторов, и, вырвавшись вперед больше чем
на два стадия, развернул свои части, и, повернув их вправо, по-
мчался во весь опор, намереваясь ударить римлянам во фланг.
Красс внимательно следил за ходом боя, подбадривая поколебав-
шиеся легионы; Квинтию он дал приказ идти навстречу вражеской
коннице; в свою очередь десять из пятнадцати тысяч римских ка-
валеристов развернулись с поразительной быстротою, так что Ма-
милий, намеревавшийся кинуться на правый фланг Красса и за-
864
стигнуть его врасплох, неожиданно сам наткнулся на неприятель-
скую кавалерию и вынужден был вступить с нею в кровопролит-
ный бой.
В то же время Муммий подвел свои четыре легиона к правому
флангу гладиаторов и начал яростную атаку. Граник в ответ на это
вывел тотчас же два последних стоявших в резерве легиона и в
свою очередь напал на римлян.
Численное превосходство римского войска, насчитывавшего
девяносто тысяч человек, не могло не сказаться на исходе сраже-
ния против пятидесятитысячной армии гладиаторов. Римские ле-
гионы стали было в беспорядке отступать под отчаянным напором
гладиаторов, но тогда Красс ввел в бой несколько своих последних
резервных легионов и подал знак пришедшим в расстройство час-
тям освободить поле битвы. За четверть часа, быстро расступив-
шись направо и налево, они дали свободный проход новым когор-
там, которыми командовали сам Красс и трибун Мамерк. С
лихорадочной поспешностью они кинулись на Спартака и его гла-
диаторов, ряды которых несколько расстроились во время пресле-
дования отступавших римлян.
Еще сильнее и ожесточеннее разгорелся бой в центре, и в это
время остальные пять тысяч римских конников, растянувшись
вдоль правого фланга тех десяти тысяч кавалеристов, которые би-
лись против восьми тысяч конников Мамилия, обошли его с левого
фланга и напали с тыла на конницу доблестно сражавшихся гла-
диаторов.
За короткое время правый фланг конницы гладиаторов был
опрокинут и смят; несмотря на весь опыт и энергию Граника, на
невиданное мужество и отвагу его воинов*, Муммию все же удалось
обойти противника.
Восставшие уже больше не питали надежды на спасение, их
не воодушевляла больше мечта о победе, им осталось только одно:
дорого продать свою жизнь, ими руководило теперь только жела-
ние мести и решимость людей, доведенных до крайности.
Это уже было не сражение, а кровавая бойня, лютая резня.
Гладиаторы были почти полностью окружены, но бой длился еще
добрых три часа.
На правом и левом флангах гладиаторы, преследуемые и ок-
руженные, отступили; только центр, где храбро сражались Спар-
так и неподалеку от него Арторикс, еще оказывал сопротивление
врагу.
Увидев, что его одолели, Граник бросился в самую гущу сра-
жения, убил одного трибуна, двух деканов и восемь или десять
солдат, но, весь израненный, пронзенный двадцатью мечами, ис-
текая кровью, умер как герой, каким он был всю жизнь. Так же
доблестно пал начальник девятого легиона македонянин Эростен.
В центре погиб молодой, красивый Теулопик, сражаясь с боль-
шой отвагой во главе своего легиона.
865
28-833
Разбитая наголову конница видела, как пал, пораженный де-
сятью стрелами, ее доблестный командир Мамилий.
Наступил вечер, а сражение все продолжалось; изнуренные,
раненные и истекающие кровью гладиаторы не прекращали сопро-
тивления.
Спартак не отступил ни на шаг, он пробился вперед с тысячью
воинов, окружавших его, клином врезался в ряды шестого римско-
го легиона, который хотя и состоял из ветеранов, все же не мог
противостоять натиску фракийца и призывал на помощь Красса,
сражавшегося неподалеку от того места, где находился Спартак.
Трибун Мамерк, за которым следовало множество храбрых ве-
теранов Мария и Суллы, бросился на Спартака, но был тут же убит
им. Сопротивляться фракийцу было невозможно: его меч разил с
быстротой молнии, и в несколько минут пали два центуриона и
восемь или десять деканов, пытавшихся показать солдатам, как
следует отражать врага. Они не смогли подать им никакого иного
примера, кроме своей собственной гибели.
Бок о бок со Спартаком бился нумидиец Висбальд, начальник
одиннадцатого легиона, проявляя необычайное мужество и храб-
рость; вокруг этих двух доблестных и могучих людей громоздились
сотни вражеских трупов.
Над полем сражения сгущались сумерки, и все же римляне,
которые, казалось бы, могли уже считать себя победителями, вы-
нуждены были продолжать бой. Вскоре взошла луна и осветила
своими бледными лучами мрачную картину кровавого побоища.
Пало свыше тридцати тысяч гладиаторов; вперемежку с ними
на обширном поле лежало восемнадцать тысяч римлян. Битва по-
дошла к концу. Пятнадцать или шестнадцать тысяч гладиаторов,
оставшихся в живых после боя, длившегося восемь часов, усталые
и измученные, отходили подразделениями, манипулами и как по-
пало, врассыпную, к близлежащим горам и холмам.
Только в одном месте все еще кипел яростный бой, все еще не
была утолена жажда крови. Бой происходил в центре поля: тысяча
воинов, окружавших Спартака, следуя его примеру, сражалась с
такой силой, которая, казалось, никогда не истощится.
— Красс, где ты? — взывал время от времени Спартак пре-
рывающимся голосом. — Ты обещал вступить в единоборство со
мною!.. Где же ты, Красс?
Уже два часа назад Спартак приказал удалить с поля боя Мир-
цу, проливавшую горькие слезы. Ее пришлось увести силой.
Спартак знал, что ему суждено умереть, но ему было бы тяжко
присутствовать при гибели сестры и точно так же не хотелось,
чтобы она стала свидетельницей его смерти.
Прошел еще час. Щит Спартака изрешетило градом пущенных
в него дротиков. На его глазах пали последние друзья его, драв-
шиеся рядом с ним, — Висбальд и Арторикс, который продолжал
биться, хотя все тело его было покрыто ранами, а в грудь вонзи-
866
•'А
Спартак дрался один против сотен
живым кольцом
врагов, сомкнувшихся вокруг него
лась стрела. Падая, он с несказанной нежностью крикнул своему
другу:
— Спартак! В элисии... увижу тебя среди...
Спартак дрался один против семисот или восьмисот врагов,
сомкнувшихся вокруг него живым кольцом. Покрытый ранами, он
стоял посреди сотен трупов, нагроможденных вокруг него. Глаза
его сверкали, голос был подобен грому; с быстротой молнии он
вращал меч, наводя на всех ужас, поражая, нанося раны и убивая
наповал всех тех, кто осмеливался напасть на него. Но вот бро-
шенный в него с расстояния двенадцати шагов дротик тяжело ра-
нил его в левое бедро. Он упал на левое колено и, обратив в
сторону врагов свой щит, продолжал размахивать мечом и разил
их с нечеловеческим мужеством, словно рыкающий лев, величием
души и атлетической фигурой подобный Геркулесу, окруженному
кентаврами. Наконец, пораженный семью или восемью дротика-
ми, брошенными в него с расстояния десяти шагов и вонзившихся
ему в спину, он упал навзничь и успел произнести одно только
слово: «Ва...ле...рия...*> —и испустил дух. Охваченные удивлени-
ем, в безмолвии окружили его римляне, видевшие, как он сражал-
ся; от первой до последней минуты он бился, как подобает герою,
и погиб смертью героя.
Так окончил свою жизнь этот необыкновенный человек, в ко-
тором сочетались высокие качества души, незаурядный ум, неук-
ротимая отвага, необычайное мужество и глубокая мудрость, —
все качества, необходимые для того, чтобы он мог стать одним из
наиболее прославленных полководцев, деяния которого история
передавала бы из поколения в поколение.
Два часа спустя римляне ушли в свой лагерь. Мрачная тиши-
на, царившая на поле битвы, озаряемом печальным лунным све-
том, нарушалась только стонами раненых и умирающих, лежав-
ших вперемежку с мертвецами.
По этому полю смерти бродила лишь одинокая фигурка, с тру-
дом пробираясь среди бездыханных тел, которыми было усеяно
поле. Медленно и осторожно продвигалась она к тому месту, где
дольше всего шел ожесточенный бой.
Выйдя на освещенное луной место, она вдруг заблестела, слов-
но серебряная, и тогда стало видно, что это воин, шлем и доспехи
которого тускло сверкают в лучах луны.
То был, наверное, гладиатор или римлянин, движимый вели-
кодушным намерением посетить в такой поздний час это мрачное
поле.
Воин долго бродил по полю, пока не дошел до того места, где
было нагромождено больше всего трупов и где пал Спартак. Здесь
воин остановился. Склонив голову, он рассматривал одно за дру-
гим бездыханные тела, пока не разыскал наконец труп вождя гла-
диаторов. Опустившись перед ним на колени, маленький воин не
без труда поднял белокурую голову фракийца и прислонил ее, как
868
к изголовью, к трупу одного из римских центурионов, которого
поразил своей рукой Спартак.
Лунное сияние осветило покрытое смертной бледностью лицо
гладиатора, такое же прекрасное, как и в жизни, и маленький
воин, по лицу которого катились горячие слезы, с громкими рыда-
ниями прильнув устами к этому безжизненному лицу, покрывал
его нежными поцелуями.
Воином этим, как читатели могли уже догадаться, была Мир-
ца. Когда гладиаторы были окончательно разгромлены и каждый,
кто считал, что умирать бесцельно, думал только о собственном
спасении, ища его в бегстве, Мирце удалось ускользнуть от тех,
кому поручил ее Спартак. Она вернулась на поле боя, не надеясь
застать в живых ни Спартака, ни Арторикса, но в печальной уве-
ренности, что найдет хотя бы их бездыханные тела и простится с
дорогими ей покойниками.
— О Спартак!.. Брат мой!.. — восклицала девушка слабым,
дрожащим от рыдания голосом, целуя Спартака. — Каким дове-
лось мне увидеть тебя! Какое горе! Что сделали они с твоим пре-
красным телом! Сколько ран на тебе... сколько крови!..
Девушка умолкла. Вдруг раздался стон. Он был слышен отчет-
ливее, чем другие стоны, которые в этой мрачной тишине время
от времени доносились до нее.
— Неужели я не увижу больше твоего взгляда, так ласково
смотревшего на меня! Не увижу больше, любимый брат мой, твоей
прекрасной улыбки, сиянием доброты и нежности озарявшей твое
благородное лицо? Не услышу больше твоего звучного голоса, до-
рогих мне слов благодарности за мои малые заботы о тебе!.. О брат
мой... о брат мой... не увижу больше, не услышу! О Спартак,
любимый брат мой!
И душераздирающий плач снова прервал речь Мирцы, которая
все обнимала холодное тело брата.
В эту минуту до ее слуха снова донесся стон, может быть более
слабый, но протяжнее первого.
Девушка не двигалась, она по-прежнему целовала лицо безды-
ханного Спартака.
В третий раз послышался стон, и теперь стонавший произнес
какое-то слово.
Девушка поднялась, напрягая слух; она услышала, как кто-то
медленно, с трудом произнес ее имя.
Тогда она вскочила, дрожь пробежала по всему ее телу, капли
холодного пота выступили на лбу, глаза расширились от ужаса, и
она громко спросила, сама не зная кого, как будто ее могли тут
услышать:
— Во имя богов, кто это?.. Кто зовет меня?
Ответа не последовало.
Мирца замерла неподвижно, взор ее остановился, точно она
окаменела.
869
— Мирца!.. Родная моя Мирца!.. — отчетливо произнес на
этот раз умирающий.
— Ах! Что же это? — радостно вскрикнула девушка. — Не-
ужели это ты, Арторикс?
Шагая через трупы, она приблизилась к тому месту, где лежал,
утопая в крови, Арторикс. Лицо его было бледное и холодное,
время от времени он медленно поднимал веки, уже отягощенные
сном смерти.
Мирца упала перед ним на колени и, покрывая его лицо поце-
луями, шептала прерывающимся голосом:
— О... ты жив, любимый мой, обожаемый Арторикс!.. Мне,
может быть, удастся спасти тебя... и я согрею тебя своим дыхани-
ем... перевяжу твои раны... перенесу в безопасное место...
От прикосновения пылающих губ Мирцы умирающий очнулся
и, чуть приоткрыв угасающие глаза, произнес слабым голосом:
— Уже... мы уже встретились? Так... скоро? Значит, мы в
элисии, моя дорогая Мирца? Но почему... так холодно... в эли-
сии?..
— Нет, — воскликнула в порыве горячей любви девушка, це-
луя его, — нет, мы не в элисии... Это я, я, твоя Мирца... Ты
жив... будешь жить... потому что я хочу, чтобы ты остался жив...
мне нужна твоя жизнь! Правда ведь, ты останешься жить, мой
любимый?..
Галл закрыл глаза, как бы боясь, чтобы не исчезло это чудное
видение. Но горячие поцелуи девушки заставили его очнуться, и,
открыв глаза, на миг загоревшиеся живым огнем, он обнял осла-
бевшими руками шею Мирцы и прошептал:
— Значит, это правда?.. Я еще жив и мне дарована... перед
смертью... невыразимая сладость твоих поцелуев?..
— Да, да, тебе, тебе, мой Арторикс... Но ты не должен уме-
реть... я твоя... твоя... всем сердцем.
— О, я умираю счастливым!.. Гез... внял моим мольбам...
Голос Арторикса становился все глуше и слабее, усилие, кото-
рое он сделал над собой, волнение радости окончательно истощили
его последние жизненные силы.
— Мирца!.. — воскликнул он, целуя девушку. — Я... уми-
раю...
Девушка своими устами почувствовала, как задрожали его гу-
бы, и, услыхав тяжелое и хриплое дыхание, она поняла, что ее
любимый угасает, и прошептала:
— Не умирай... подожди меня... умрем вместе и вместе уйдем
в элисий!..
Она выхватила из ножен меч, висевший на поясе Арторикса,
и, не дрогнув, твердой рукой вонзила его себе в сонную артерию.
— С тобой, — шептала она, крепко обнимая любимого, — я
умираю, с тобой войду в обитель блаженных...
— Что... ты сделала? —еле слышно спросил умирающий.
870
— Я разделяю твою судьбу... любимый мой...
Но она говорила уже с трудом: удар клинка разрезал важней-
шую для жизни артерию. Девушка еще теснее прижала юношу к
своей груди, и, слив свои уста в поцелуе, они оба испустили дух
после короткой агонии.
В эту минуту два гладиатора, осторожно шагая по полю, подо-
шли к тому месту, где лежал Спартак, и, подняв его тело, завер-
нули в широкое шерстяное покрывало темного цвета. Один из них
держал ноги, другой поддерживал голову; не без труда вынесли
они его с поля сражения. Пройдя свыше двух миль, гладиаторы
вышли на дорогу, где их ждала телега, запряженная двумя волами,
под присмотром старика крестьянина.
Положив на эту деревенскую телегу тело фракийца, они при-
крыли его множеством мешков с зерном, лежавших около телеги,
так что тело Спартака было скрыто от глаз.
После этого телега отъехала; солдаты молча шли следом за
ней.
Эти солдаты были близнецы Ацилий и Аквилий, сыновья ста-
рого Либедия, управителя тускуланской виллы Валерии. Они вез-
ли останки погибшего вождя на виллу любившей его женщины,
чтобы избавить от поругания, на которое обрекла бы их наглая
дерзость победителей.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Спустя две недели после сражения при Брадане война с гла-
диаторами была окончена. Несколько тысяч гладиаторов, которые
уцелели от этой резни, бежали в горы, но, будучи лишены связи
между собою, без руководителей и к тому же безостановочно пре-
следуемые, с одной стороны Крассом, с другой— Помпеем, также
прибывшим на место военных действий, были в несколько дней
уничтожены. В плен попало не более семи тысяч; все они были
повешены вдоль Аппиевой дороги, от Капуи до Рима.
Во время погребения римских солдат, погибших при Брадане,
победители тщетно пытались найти труп Спартака. Поиски не дали
никаких результатов. По этому поводу высказано было немало та-
мых разнообразных и подчас странных предположений, но все Они
были бесконечно далеки от истины.
Так окончилась эта война, длившаяся почти четыре года, дой-
на, в которой гладиаторы доказали своим мужеством, что они„—
люди, достойные свободы и способные на великие подвиги. Спар-
так показал в этой войне, что он был одним из самых отважных и
достойных славы полководцев, каких только знал мир.
Дело, за которое вели борьбу гладиаторы, было святым и наи-
более справедливым из всех когда-либо воодушевлявших до того
времени людей. За него пролито было много крови, ее было много
пролито и в дальнейшем, немало пролито ее и в наши дни, но
борьба за это дело приводила только к кратковременным и ничтож-
ным успехам — и ни разу не увенчалась полной победой.
872
Пала римская тирания, на смену ей пришли тысячи варвар-
ских тираний и мрак средневековья; феодализм и католичество
при помощи обмана еще крепче заковали в кандалы угнетенные
народы. И лишь постепенно, в результате медленного, но неуклон-
ного движения вперед человеческого разума, непрестанного движе-
ния науки стало возможным после столетий кровопролитных битв
прийти к французской революции 1793 года, которая восстановила
наконец — по крайней мере, в законодательстве — права граж-
данина и человека и признала хотя бы в принципе — отвлечен-
ном, но все же неоспоримом и более уже не оспариваемом, —
равенство всех людей на земле. Законы, которые регулируют вза-
имоотношения между государством и гражданами, а также те, ко-
торые устанавливают права и обязанности каждого по отношению
к другим и к самому себе, нельзя считать совершенными; стоит
подумать о тех ужасных переворотах, которые потрясали в послед-
нее время общество, прислушаться к отдаленному смутному гулу,
доносящемуся до нас, время от времени смущающему видимое спо-
койствие мира; эти мрачные раскаты грома — провозвестники
грядущих еще более неистовых ураганов.
А теперь закончим нашу повесть и приведем читателей в такое
место, где они встретятся с двумя героями нашего повествования,
которых — мы льстим себя надеждой — они уже успели полю-
бить, и поэтому им небезынтересно будет узнать о некоторых со-
бытиях в жизни этих действующих лиц.
Прошло три недели после разгрома при Брадане. В то время
как Красс и Помпей, затаив ненависть и зависть друг к другу,
приближались со своими войсками к Риму, причем каждый из них
считал, что только он потушил этот пожар, и требовал себе консу-
льства, прекрасная Валерия сидела на скамеечке в своем конклаве
на тускуланской вилле, завернувшись в серую траурную столу.
Дочь Мессалы была очень бледна. Лицо ее хранило следы не-
давно пережитого глубокого горя. Веки были красны и опухли от
слез; по прекрасным плечам рассыпались мягкие, густые, черные,
словно вороново крыло, волосы; в глазах и на всем лице лежал
отпечаток невыразимой печали, глубокого, разрывающего сердце
отчаяния.
Валерия сидела, облокотившись на поставец и уронив чуть
склоненную голову на ладонь левой руки, а в правой сжимала
папирус. Черные глаза ее были устремлены на погребальную урну,
и эту прекрасную женщину в глубоком немом горе можно было,
уподобить Ниобее.
Казалось, она говорила: «Посмотрите, есть ли на свете горе,
которое могло бы сравниться с моим!»
На скамейке около поставца, также в трауре, стояла миловид-
ная светловолосая Постумия; природная красота сочеталась в ней
с детским очарованием и грацией. Нежными пальчиками она во-
дила по чеканным фигурам, листьям и узорам, украшавшим погре-
873
бальную урну. Время от времени девочка вскидывала свои большие
черные глаза на опечаленную мать, словно огорченная ее долгим
молчанием.
Вдруг Валерия вздрогнула и, поднеся к глазам папирус, кото-
рый она продолжала держать в правой руке, снова стала перечи-
тывать его.
Вот что было написано в этом письме:
Дивной Валерии Мессала
Спартак
шлет привет и пожелание счастья.
Из любви к тебе, моя дивная Валерия, я встретился с Мар-
ком Крассом и сказал, что сложу оружие. Я готов был согла-
ситься на все из любви к тебе и к нашей дорогой Постумии,
но претор Сицилии предложил мне жизнь и свободу ценой из-
мены.
Я предпочел быть неблагодарным по отношению к тебе,
бесчеловечным к моей дочери, чем предать своих собратьев и
покрыть свое имя вечным позором.
Когда ты получишь это письмо, меня, вероятно, уже не
будет в живых: предстоит большой и решающий бой, в кото-
ром я со славой закончу свою жизнь.
Таковы начертания враждебного рока. Перед смертью я
испытываю потребность, о дивная моя Валерия, просить у
тебя прощения за все причиненное тебе горе. Прости меня и
живи в радости. Умирая, я благословляю твое полное муже-
ства сердце, твою благородную, любящую душу.
Будь сильной и живи. Живи ради любви ко мне, живи ради
этого невинного ребенка — таково пожелание и просьба уми-
рающего.
Слезы сжимают мне горло, я задыхаюсь, и меня утешает
лишь одна мысль: что я обниму тебя, твой бессмертный дух,
в лучшем мире. Тебе мой последний поцелуй, к тебе стремит-
ся моя последняя мысль, последнее биение сердца
твоего Спартака.
Окончив читать, Валерия поднесла письмо к губам и громко
зарыдала.
— Мама, почему ты так плачешь? — печально спросила де-
вочка.
— Бедное дитя мое! — воскликнула Валерия прерывающимся
от рыданий голосом, лаская белокурую кудрявую головку Посту-
874
мии и глядя на нее с невыразимой нежностью. — Ничего! Ничего
со мной не случилось! Не огорчайся, дитя мое!
Она привлекла к себе девочку и, обливаясь слезами, покрыла
ее лобик поцелуями.
— С тобой ничего не случилось, а ты плачешь! — с упреком
сказала Постумия. — Когда я плачу, ты говоришь, что я нехоро-
шая! А теперь ты, мама, нехорошая!
— О, не говори так, не говори!.. —воскликнула бедная жен-
щина, еще горячее лаская и целуя ребенка. — О, если бы ты
знала, как ты делаешь мне больно, дитя мое!..
— А когда ты плачешь, мне тоже больно!
— О родная моя, как ты мне дорога и как ты жестока ко мне,
отныне моя единственная, чистая любовь!
И с этими словами несчастная, снова поцеловав письмо, спря-
тала его у себя на груди. Она протянула руки к Постумии и поса-
дила ее к себе на колени, стараясь удержать свои слезы; целуя,
лаская и гладя волосы девочки, она сказала:
— Ты права, моя малютка, я была нехорошей... но теперь
этого не будет. Я буду думать только о тебе и буду крепко-крепко
любить тебя, моя девочка, очень крепко. А ты будешь любить свою
маму?
— Да, да, всегда, всегда, очень, очень крепко!
Постумия подняла головку, обвила своими ручонками шею ма-
тери и начала горячо целовать ее. Затем девочка снова принялась
гладить своими ручками урну.
В конклаве наступила тишина.
Вдруг Постумия спросила у матери:
— Скажи мне, мама, что там внутри?
Глаза Валерии наполнились слезами. Скорбно подняв их к не-
бу, она воскликнула:
— О бедная моя крошка!..
Через минуту, с трудом сдерживая слезы, она дрожащим голо-
сом промолвила:
— В этой урне, моя бедняжка, прах твоего отца!
И снова зарыдала.
СОДЕРЖАНИЕ
АРИСТОНИК
ПРИКЛЮЧЕНИЯ
МАЛЬЧИКА С СОБАКОЙ
Часть первая
Глава 1, Несчастье ....................................177
Глава 2. Клеон уходит из дому..........................184
Глава 3, Корабль пиратов 189
Глава 4. Буря..........................................193
Глава 5. Спасены!......................................195
Глава 6. Бегство с корабля пиратов ....................201
Глава 7, Путь к Спартаку прегражден....................207
Глава 8. В римском лагере..............................211
Глава 9. «Черный день».................................216
Глава 10, Галл.........................................222
Часть вторая
Глава 1. В дороге........................................229
Глава 2, У храма Кастора.................................233
876
Глава 3. Торг........................................237
Глава 4. Новая опасность........................... 242
Глава 5. Неожиданный защитник........................246
Глава 6, Путешествие по дому сенатора................249
Глава 7. Клеон и Лев находят друзей..................253
Глава 8. О чем шептались в мастерских и лавках Рима . . 257
Глава 9. Гай капризничает............................265
Глава 10. Дом засыпает............................... 268
Глава 11. Аппиева дорога............................ 270
Глава 12. Помптинские болота..........................278
Глава 13. Приезд на виллу.............................282
Глава 14. Молодой хозяин распоряжается................285
Часть третья
Глава 1. Утро на вилле ...............................290
Глава 2. На пастбище..................................296
Глава 3. Что можно увидеть в полнолуние...............303
Глава 4. «Лучше бы тебе работать в другом месте» .... 307
Глава 5. Клеон побеждает в споре с самим собой........311
Глава 6. Суд господина ...............................315
Глава 7. Александр и Береника.........................319
Глава 8. В эргастулуме ...............................321
Глава 9. Волнения в господском доме...................325
Глава 10. Пробуждение Долговязого.....................329
Глава 11. У перевала..................................337
Часть четвертая
Глава 1. Возвращение вилика..........................342
Глава 2. Перед экзекуцией............................347
Глава 3. Бунт........................................349
Глава 4. Размышления Луция прерваны..................353
Глава 5. Снова незнакомец............................355
Глава 6. Торг возобновлен............................357
Глава 7. Рабы покидают виллу.........................359
Глава 8. В лесном тайнике............................362
Глава 9. Так и не успел рассказать...................363
Глава 10. Встреча с вождем.......................... 367
Глава 11. В стане освободителя........................369
Глава 12. Военный совет...............................376
Глава 13. Снова вместе ...............................379
Спустя три года......................................390
877
СПАРТАК
Глава первая
Щедроты Суллы.....................................397
Глава вторая
Спартак на арене..................................415
Глава третья
Таверна Венеры Либитины...........................435
Глава четвертая
Что делал Спартак, получив свободу................454
Глава пятая
Триклиний Катилины и конклав Валерии..............470
Глава шестая
Угрозы, заговоры и опасности......................487
Глава седьмая
Как смерть опередила Демофила и Метробия..........511
Глава восьмая
Последствия смерти Суллы..........................529
Глава девятая
О том, как некий пьяница
вообразил себя спасителем республики..............555
Глава десятая
Восстание.........................................581
Глава одиннадцатая
От Капуи до Везувия...............................607
Глава двенадцатая
О том, как благодаря своей прозорливости и ловкости
Спартак довел число своих сторонников с шестисот
человек до десяти тысяч...........................623
Глава тринадцатая
От Казилинского до Аквинского сражения............642
Глава четырнадцатая
В которой среди многих различных чувств преобладающим
оказалась гордость ликтора Симплициана ...........662
Глава пятнадцатая
Спартак разбивает наголову другого претора
и преодолевает большие искушения..................696
Глава шестнадцатая
Лев у ног девушки. — Посол, понесший наказание ... 715
Глава семнадцатая
Арторикс — странствующий фокусник.................734
Глава восемнадцатая
Консулы на войне. — Сражение под Камерином. —
Смерть Эномая.....................................758
Глава девятнадцатая
Битва при Мутине. — Мятежи. —
Марк Красс действует...................779
878
Глава двадцатая
От битвы при горе Гарган до похорон Крикса 801
Глава двадцать первая
Спартак среди луканцев. — Сети, в которые попал
сам птицелов......................................823
Глава двадцать вторая
Последние сражения. — Прорыв при Брадане. —
Смерть............................................846
Заключение..........................................872
ж
Scan Kreider
M. Езерский
АРИСТОНИК
H. Бромлей, H. Остроменцкая
ПРИКЛЮЧЕНИЯ
МАЛЬЧИКА С СОБАКОЙ
Р. Джованьоли
СПАРТАК
БИБЛИОТЕКА
ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ
ДЛЯ ДЕТЕЙ И ЮНОШЕСТВА
том
XXVI
Ответственный редактор В, Голубихин
Редактор Г, Губанов
Художественный редактор П, Шлаин
Технический редактор Л. Школин
Корректор Н. Жукова, П. Баландин
Компьютерная верстка М. Дронова
Лицензия ЛР № 062136 от 26.01.93. («Уникум»)
Лицензия ЛР № 062707 от 09.06.93. («Карно»)
Подписано к печати 12.10.94. Формат 84x108/32. Бумага
офсетная. Печать офсетная. Усл. п. л. 60,2 Уч.-изд. л.
60,7. Тираж 50000 экз. Заказ 833
Издательство детской книги «УНИКУМ»
109432 Москва, ул. Трофимова, д. 36/1. Тел./факс (095)
958-86-69
Издательство «КАРНО»
105318 Москва, ул. Щербаковская, д 3.
Тел. (095) 369-13-09, 369-68-12
Отпечатано с оригинал-макета на Можайском
полиграфкомбинате Комитета Российской Федерации
по печати. 143200, Можайск, ул. Мира, 93.