Г. И. КУСОВ
Я ХОЧУ
ВАМ
ДОВЕРИТЬ
ТАЙНУ

Отсканировано
20 октября 2012 года
специально для эл. библиотеки
паблика «Бєрзєфцєг»
(«Крестовый перевал»).
Скангонд єрцыд
2012 азы 29 декабры
сєрмагондєй паблик «Бєрзєфцєг»-ы
чиныгдонєн.
http://vk.com/barzafcag

Осетинское пиво и князь Потемкин.
Гизель, Джизел или тюркское Кизил?
Грузинская государыня Тамара — дочь аланки Бур-
духан и грузинского царя Георгия III.
Плиний-старший и Аль-Масуди.
Диковинные часы древности.
Боевая башня Кануковых.
«Дигори-изад».
Петроглифы в Куртатинском, Трусовском ущельях,
на стенах задалесского греческого замка.
«Родившись на ираноязычной почве, осетинский
нартовский эпос со временем стал достоянием многих
кавказских народов».
«И мы втроем отправились на автомашине в
соседний куртатинский аул, где итальянский ученый очень
подробно знакомился и тщательно фиксировал на
фотопленку нартские камни Лаца».
Звездная карта на камне или прикосновения
пальцев великого нарта? «...мы знали, что аланы
пользовались греческими буквами, выражали свои мысли с
помощью сирийско-несторианских письмен, а теперь в
ауле Заки найдено доселе неизвестное авестийское
письмо, настоящее парси, приспособленное к звукам
осетинского языка.»

Г. И. Кусов — автор получивших признание читателей книг
«Поиски краеведа») «Вокруг Коста», «Малоизвестные страницы
Кавказского путешествия А С. Пушкина» в новой книге «Я
хочу Вам доверить тайну», рассказывает о
путешествиях энтузиастов в горах Северного
Кавказа. Они записывают легенды
кавказских гор, разыскивают
таинственные знаки и
рисунки,
оставленные предками на
стенах башен.

ПИ. КУСОВ
3. хочу
ВАМ
ДОВЕРИТЬ
ТАЙНУ
ВЛАДИКАВКАЗ
1992

63.3BР—бОсет)
К 94
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Случилось это осенью. В один из солнечных, теплых дней,
которые нам дарит кавказская природа перед началом холодной и
слякотной зимы. Раздался звонок, и, как полагается большому
начальству, вежливый голос секретаря уведомил, что со мной
желает поговорить министр культуры республики.
— Ты у себя? Тогда собирай в портфель фотоаппарат,
телеобъективы. Машина подойдет через пять минут. Все.
И трубка зашлась зуммером.
Мы все в музее решили, что случилось какое-то событие. Во-
первых, этот звонок. Правда, наш министр считался человеком
демократичным. Но вот таких спешных, необъясняющих звонков
никто за ним до сих пор не помнил. Во-вторых, настораживало
предложение взять фотоаппараты, да еще с телеобъективами.
Через десять минут, прихватив фотоаппаратуру и бинокль, я
поспешно и скромно устроился на заднем сиденье министерской
«Волги».
Мое опоздание не прошло незамеченным, видно, поэтому (когда
мы ехали по Военно-Грузинской дороге) в салоне установилось
гнетущее молчание, пока, наконец, машина не завернула у чмий-
ского моста через Терек по направлению к Джераховскому ущелью
и не остановилась у базы отдыха, расположившейся в пойме реки.
И тут министр, не проронивший за всю дорогу ни слова, вдруг
злорадно заулыбался и строго спросил:
— Чем вы там, в своем музее занимаетесь?
И, видя на моем лице обидное удивление, продолжил уже более
миролюбиво:
— А как же вас, краеведов, можно понимать, если вы до сих пор
© Редакционно-издательский отдел, оформление, 1992 г.
©Г. И. Кусов, 1992 г.
4

не удосужились заметить такое необычное произведение
искусства?
При этих словах он указал рукой на порыжевшие в эту пору
склоны вершины Столовой.
— Посмотрите,— обратился он ко всем присутствующим,—
вон на ту скалу. Целый коллектив музея не заметил, а один
приезжий товарищ, стоило ему сюда заглянуть, сразу во всем
разобрался!
И министр вкратце рассказал, как вчера вечером они случайно
оказались здесь на базе одного из предприятий с одним из
руководителей союзного министерства культуры. И товарищ из
Москвы заметил на этой рыжей скале портрет старика с бородой,
бакенбардами, крючковатым носом. И всем окружающим вдруг
стало ясно, что простая случайность позволила открыть
необычное произведение, изваянное древним мастером скульптуры.
От такой обиды, что выдающиеся памятники открывают у
нас приезжие, я даже расстроился. И надо же такому случиться!
Скал, начиная от моря Каспийского до самого моря Черного
считать — не пересчитаешь, и только недалеко от города
Орджоникидзе вдруг обнаружили уникальный наскальный портрет.
Но вот беда, как ни старался я разглядеть на скалах
какую-нибудь деталь скульптуры — бакенбарды или нос — у меня ничего не
получалось. Мало того, что целый коллектив краеведов
проворонил такой объект, да тут еще подвезли, показали, рассказали, а
их представитель его никак не обнаружит.
Да, как ни старался, как ни общупывал я склоны горы в бинокль,
все было напрасно. «Конечно,— бормотал я вслух,—^если
посмотреть на них с географической точки зрения, то здесь пока много
работы. Особенно в области изучения массивов Скалистого
хребта Центрального Кавказа. Вот, к примеру, гора Столовая. Но
ведь это не гора и не одна вершина, а громадный скалистый массив
с несколькими вершинами, с широким плато.
—Мы приехали сюда не на урок географии,— едко подал реплику
министр.
— Нет, это выше моих сил,— признался я начальству.
— А вы отойдите в сторонку, вон к тому кусту облепиха-
участливо посоветовал шофер,— и увидите усы, бороду, руки.
Я покорно послушдлся совета, отошел к дереву, облепленному
желтыми, как бусины ягодами, но вместо портрета на скалах \
5

опять увидел рыжеватые выемки, да белесые осыпи. Случается
такое в жизни, когда вдруг чувствуешь себя бестолковым. Все
валится из рук, не можешь ни гвоздь в доску забить, ни ответить
как положено. Нет, что-то там на скалах, конечно, было, а если
еще к тому же иметь сильное воображение, подогретое со стороны
начальством!
И все же, к своему великому сожалению, я вынужден был твердо
заявить, что на скалах ничего нет, а усы, бакенбарды и другие,
якобы черты лица, просто игра природы, которая, как известно,
является прекрасным художником и скульптором. Мое
непокорство возымело действие.
— Да нет там никакого портрета,— поддержал авторитетно
сторож базы и демонстративно спрятал свой бинокль в сумку.
Стал пожимать плечами и министр, постепенно разуверился в
«открытии» и его шофер, еще недавно предлагавший мне отойти
к кусту облепихи.
Министр был человеком отходчивым и добрым. Он рассмеялся
и махнул на все эти горные причуды рукой. Я же с облегчением
подумал: «Еще хорошо, что наш гость из Москвы не поехал в
знаменитое Цейское ущелье». Все, кто приезжают на этот
горный курорт, любуются на отрогах вершины Адай-хох двумя
словно выточенными резцом скульптора изваяниями: взмахнувшим
крыльями орлом-беркутом и застывшим сфинксом. А тропа с
Цейского ледника словно проложена в художественной галерее:
справа и слева скалы украшены гранитными львами и
пирамидальными башнями. На скалах примостилась даже фигура «рыбака»,
закинувшего каменное удилище в грандиозный каньон. При
известной доле воображения все это напоминало гигантские скульптуры.
Но особенно меня удивила вершина Столовой, которая живописно
нависает над южной окраиной города Орджоникидзе. Мне
захотелось сделать приятное своим спутникам и как-то
реабилитировать высокопоставленного московского гостя. Поэтому, когда
«Волга» вынырнула с Военно-Грузинской дороги на предгорную
равнину, я попросил остановиться. Погода была прекрасной. Мягкие
солнечные лучи высвечивали мощный скалистый массив с
огромной, плоской, как стол, вершиной. Безвестному топографу не
составило большого труда назвать вершину Столовой. Люди,
обитающие в этих местах, издавна приметили, что очертания
вершины напоминали женскую фигуру и называли ее Мады-хох,
т. е. мать-горой.
6

— И действительно удивительное сходство,— согласился наш
шофер.— С какой стороны ни смотри.
Разметались по сторонам черные косы, на фоне голубого неба
ясно выделялся выпуклый высокий лоб. Мы даже различили
надбровные дуги, точеную шею, грудь, живот, ноги.
— Почему бог изобразил в камне гигантскую женщину?
Подобный вопрос не один раз задавали и в древности, и в средневековье.
Поэтому сказители ответили на него поэтичной легендой,
которую рассказывали впоследствии проезжающим по
Военно-Грузинской дороге людям местные жители. Со времени легенда попала в
путеводители и кочевала по ним в самых разных вариантах. Но
суть ее оставалась одной.
Наиболее поэтичен вариант, записанный талантливым
пропагандистом кавказской природы и истории, ныне покойным
Василием Георгиевичем Цабаевым: «Давным-давно, когда еще в
пещерах и густых лесах водились циклопы, в царство,
расположенное севернее теперешней Столовой горы, повадилось одно из этих
чудовищ, покорило его и наложило дань: ежегодно в один и тот же
день ему должны были приводить самую красивую
семнадцатилетнюю девушку. В один и тот же час чудовище появлялось и, не
обращая внимания на душераздирающий плач жителей, уносило
девушку, чтобы потом съесть ее.
Так продолжалось долгие годы. Но вот проведал народ тайну
чудовища: если самая красивая девушка пожертвует собой, сама
выбежит ему навстречу и бросится в пасть, чудовище погибнет, и
народ избавится от унизительной и тяжелой дани.
В тот год семнадцать лет исполнилось красавице-царевне. С
детства отец держал ее взаперти, боясь, чтобы она не явилась
жертвой кровожадного циклопа. Как ни таил отец правду от
дочери, она все же узнала и про чудище, и про беду, постигшую народ,
и про то, что она самая красивая из сверстниц в их царстве.
Настал роковой день. Рыдающие толпы шли к равнине, чтобы
передать чудовищу очередную жертву. А среди них пряталась
царевна, тайком сбежавшая из замка. Когда чудовище приблизилось
к людям, из толпы вырвалась царевна неописуемой красоты и
бросилась ему в пасть. Раздался страшный рев, вспыхнуло пламя,
все заволокло дымом... И когда рассеялся дым, перед изумленным
народом предстала гора, а гора та — красавица-царевна, лежащая
на смертном одре.
7

В это время возлюбленный царевны, храбрый молодой пастух
по имени Казбек, высоко в горах пас овец. Услышав шум, он глянул
с вершины вниз и увидел как царевна бросилась в пасть чудовищу.
Не в силах перенести гибель любимой, он кинулся вниз со скалы,
только успев крикнуть, что он хотел бы стать горой. И тотчас
превратился молодой пастух в двугорбую гору, вознесясь высоко
над всеми горами, чтобы охранять покой любимой».
Легенды Кавказских гор. Мы знаем их содержание. Но каково их
происхождение? Кто были их авторы? Конечно, среди них
находились люди незаурядные, натуры художественные, видевшие в
очертаниях гор сказочных богатырей, царевен, верных любви простых
пастухов. Люди, которые стремились опоэтизировать свой быт,
заронить мечту... В серьезных академических словарях легенды
обычно считаются преданиями о каком-нибудь историческом
событии или вымыслом нечто невероятного. Но почему-то мало
кто из нас замечает их глубокий реализм. Конечно, не все они
отличаются высоким смыслом. В легенде о Столовой горе такой
высокий смысл имеется. Ведь красавица-царевна пожертвовала
своей юной жизнью ради блага своего народа. Все говорит о том,
что подобная легенда о царевне родилась в эпоху феодальных
отношений. Идеологи из народа — творцы легенды считали, что в
опасные и тревожные моменты существования царств и
княжеств их государи должны находиться в первых рядах
сражающихся и своим Поведением подавать пример поданным.
Духовная культура кавказских горцев издавна привлекала к себе
внимание литераторов и ученых. Еще М. Ю. Лермонтов к числу
достоинств, характеризующих подлинного кавказца, относил
знание им горских сказаний. Исследователи творчества поэта
доказали, что его поэзия просто немыслима без горских легенд и
сказаний. В «Демоне» и «Мцыри»,— писал И. Л. Андроников,—
претворился грузинский, хевсурский, осетинский фольклор...»
Подобного влияния не избежал ни один из литераторов,
побывавших на Кавказе. Имеются примеры, когда легенды
«открывали» новых талантливых писателей, как, например, классика
литовской советской литературы А. Венуолиса-Жукаускаса.
Молодой провизор, услышав на Военно-Грузинской дороге грузинскую
легенду о монахах, превратившихся в базальтовые столбы,
вдохновенно взялся за перо. На преданиях и легендах основаны многие
романы и повести классика грузинской литературы Александра
8

Казбеги. И все же в литературе и науке пока большое признание
получили нартские сказания, сказки, пословицы, поговорки. Менее
всегоуделено внимания легендам, особенно появившимся в Осетии.
Отдельные легенды разбросаны по кавказоведческим журналам и
газетам, многое для нас уже потеряно... К сожалению, и мне в свое
время предоставлялась возможность записать некоторые из них.
Но я прошел мимо.
Во время студенчества мне необычно повезло. В пятидесятых
годах на географическом факультете Северо-Осетинского
пединститута преподавали личности, большие знатоки кавказской
природы и истории Д. А. Дзагуров, Г. С. Леонтьев, Д. М. Смычни-
ков, С. Ф. Григорович, И. А. Мигунов. Каждый из них заронил в нас
какое-нибудь направление в краеведении. Вот, например, И. А.
Мигунов помимо своих глубоких познаний в географии увлекался
собиранием кавказских легенд. Помню какая необычная тишина
стояла во вместительном барачном помещении в селении Тар-
ском, где в то время в пионерском летнем лагере проводилась
полевая практика студентов-географов, когда Мигунов
неторопливым, четким голосом рассказывал легенды кавказских народов,
посвященные горным вершинам, хребтам, рекам, озерам.
Мне до сих пор вспоминается легенда о битве двух
друзей-богатырей Казбека и Эльбруса, поссорившихся из-за похищения дочери
Эльбруса, красавицы Малки, сыном Казбека Бештау. Разрубил
разгневанный Эльбрус на пять частей Бештау. А когда встретились
в поединке Казбек и Эльбрус, то мечи одновременно раскрошили их
железные шлемы. С той поры стоят на Кавказе двуглавые
вершины Казбека и Эльбруса, пятиглавый Бештау, а красавица Малка
льет вечные слезы.
Как-то в хороший ясный день наш «ЯК-40», на котором я летел
из Москвы в Орджоникидзе, начал снижаться к Нальчику для того,
чтобы, как сообщила доверительно стюардесса, заправиться в
промежуточном аэропорту керосином. И мы увидели необычайно
четкую панораму кавказских гор, увенчанных Казбеком и
Эльбрусом. Конечно, рядом, среди снежно-голубой цепи вершин
находились и остальные кавказские пятитысячники, но наиболее четко
просматривались именно эти двуглавые гиганты. В стороне среди
пятигорских лакколитов, среди обширной равнины, возвышалась
громада Машукси Там внизу блестело множество рек и речек и одна
из них называлась Малкой.
9

Невольно подумалось: ведь для того, чтобы охватить, увидеть
чуть ли не весь Центральный Кавказ, равнины Предкавказья,
людям второй половины двадцатого века достаточно взглянуть в
хорошую погоду в иллюминатор самолета. А теперь представьте
сколько времени, сколько тряских километров в седле требовалось
провести сказителям для того, чтобы так точно соединить
персонажей легенд с местным пейзажем.
Поэтому географические легенды, как мне кажется, являются
наиболее ценными и в научном, и поэтическом отношениях.
Все говорило о том, что необходимо как можно быстрее
организовать экспедицию и записать, изучить хотя бы те крохи,
которые еще остались в памяти жителей уцелевших горных
аулов.
В наше время обычно все советы даются по телефону. И
первый же мой друг, едва дослушав мой восторженный рассказ,
удивился:
— Да, ты о чем, старик, все, что ты изложил прекрасно, но как
же можно организовать экспедицию по сбору легенд?
— Экспедиция как та, помнишь, в которой мы вместе
участвовали в Дигорском ущелье?
—Ну, ты и сравнил, изучать неизвестный науке замок,
вызвавший интерес даже «Клуба путешествий» и собирать легенды в
пустых горных поселениях. Да, современные горцы только и
помышляют о выращивании скота, а те, кто знал легенды, их уже,
старик, ты в аулах не встретишь. Поздновато кинулся...
Правда, среди моих друзей, бывших участников моих
краеведческих экспедиций были и такие, кто поддержал идею организации
необычных поисков, но и они говорили в заключение:
— Но как ты все это представляешь?
Откровенно говоря, особых представлений я тоже не имел.
Лишь твердо был уверен, что собирать необходимо только
легенды кавказских гор. Если поддаться соблазну собирать и
записывать все, то можно не только запутаться в
обилии разнотемного материала, но и
потерять то необыкновенное чувство,
которое называется поиском.
С этого все и
началось...

Легенда—поэтическое предание о каком-нибудь
историческом событии... Вымысел, нечто невероятное.
С. Я. Ожегов. Словарь русского языка.

ЕСТЬ ТАКАЯ ЗЕМЛЯ ДАРГАВС
Послы и министры—Легенда о кровнике и «медведе» —
Алан из Даргавса — Тайму раз находит средневековый
склад—Проблемы большого аула — Осетинское пиво и
князь Потемкин — Как строили мельницу без воды —
Окаменевшие сестры—Любовь Заурбека и Лизетхан.
Первую свою настоящую экспедицию решено было на музейном
совете провести в горной долине Даргавса. Для этого было несколько
оснований: и относительная близость к Орджоникидзе, и хорошее по
тем временам автобусное сообщение (в долину можно было попасть
через Кобанское ущелье й рейсовым автобусом через курорт Карма-
дон) и возможность остановиться на турбазе «Кахтысар».
Даргавс. Святилище Хсаудзуар.
12

Даргавский город мертвых сравнивают с долиной царей в Египте.
13

В горной долине располагалось несколько сел, самым большим из
которых считался Даргавс с магазином, почтой, клубом,
сельсоветом.
Кроме того, совсем недавно республиканский музей открыл в
Даргавсе филиал на базе местных историко-архитектурных
памятников, главным из которых считался Даргавский город мертвых,
наиболее примечательный из всех кавказских мемориалов.
Усыпальницы древних алан можно встретить во всех ущельях Северного
Кавказа, но только Даргавс сравнивают с долиной царей в Египте.
.И поэтому в летние месяцы едут в Даргавс туристы со всех краев
нашей страны. Здесь можно встретить и англичан, и немцев, и
американцев, и ладные «Мерседесы», и ловкие «Тойоты», и
добротные «Татры». Карабкаются через перевалы и малолитражки из всех
стран.
Мы, кавказцы, уже попривыкли к своим местам, а приезжие не
надивятся. Как-то попросили меня в министерстве культуры
сопровождать в Даргавс посла из Непальского королевства. Посол,
мужчина средних лет, вел себя, как и подобает представителю далекого
короля, скромно, и в то же время гордо. Казалось, что ничего его
вокруг не интересует, ни ущелья, ни горные крутые перевалы, ни
башни.
А вот в Даргавсе дипломатическая маска мгновенно исчезла с его
лица, он оживился и заинтересовался, и всю остальную дорогу
восторженно вертелся то в правую, то в левую сторону по ходу «Волги»;
Да, возили мы в Даргавс и послов, и больших ученых и даже
однажды целый «Икарус», заполненный министрами
здравоохранения развивающихся стран. Их повезли после симпозиума, чтобы
удивить. И, конечно, удивили. Мне, восседающему в кресле
экскурсовода, приходилось трудно: вопросы сыпались пулеметной
скоростью, так что переводчик не успевал переводить на английский.
Давно потерян был этикет, все обращались к друг другу по-свойски
и запросто.
Мы познакомились с Таймуразом Петровичем на Зарамагской
турбазе, вместе работали инструкторами. Он привлек мое внимание
не тем, что был на голову выше всех нас инструкторов и не тем, что
работал с упоением, а неземной простотой и отзывчивостью. В любое
время дня и года его можно было разбудить и сказать, что для
такого-то что-то надо сделать. И он, не спрашивая, все делал.
Лучшего товарища для музейных, малооплачиваемых, неустроенных
экспедиций трудно было найти. И действительно, собираясь в
Даргавс, я не преминул пригласить его и тут же получил
положительный ответ. Мы условились, что вначале первым в Даргавс
направлюсь я, организую жилье, намечу маршрут, а Таймураз,
завершив занятт т (он преподавал физкультуру в университете),.
подъедет через неделю.
14

...Наша музейная «Кубань», непонятно как преодолевавшая
горные дороги, привезла меня на турбазу «Кахтысар». Конечно, я мог
бы сократить путь и подняться по фуникулеру со стороны селения
Кобан. Сэкономил бы километров двадцать, но «Кубань» направил
по делам директор музея, и я воспользовался подвернувшейся
оказией.
— Приехали, товарищ начальник экспедиции,— пошутил
водитель Коля.— Не забудьте свое снаряжение.— И он указал на
рюкзак.
Николай, составленный весь из противоположностей,
совершенно не пил ни капли спиртного, но курил как запорожский казак, не
вынимая из толстых губ сигареты. Длинный и нескладный, он лазил
по деревьям словно обезьяна, и мы замирали от страха, когда он
раскачивался на тонких ветвях. Но в то же время однажды, когда я
опрометчиво направил его по вязкому скользкому спуску, он так
испугался своей машины, вдруг потерявшей управление, что
пригрозил никогда не слушаться моих, как он прокричал, дурацких и
глупых советов. Старенький «ГАЗ», на котором он в то время ездил,
благополучно вынырнул на твердую дорогу, но воспоминания о том,
как машина беспомощно скользила по жидкой глине, не покидали
долгое время и меня, и я к месту и не к месту вмешивался в дела
водителей, когда они вдруг заворачивали на мокрые грунтовые
спуски. Николай, восседавший теперь в кресле водителя автобуса, не
забыл той истории и сразу предупредил, что в дороге не будет
слушаться никого, даже зам. директора музея по научной части, т. е.
меня.
Базу экспедиции решено было создать на турбазе «Кахтысар». Об
истории необычного, даже для осетинского языка слова, я расскажу
отдельно.
По договоренности я снял небольшую комнатку в фанерном
корпусе, выходившую окнами на озеро Пурт. Комнатка была
небольшой и почему-то сырой, хотя окно и застекленная дверь смотрели на
юг. Зато по утрам и вечерам, если не сеял дождь и не застилало все
вокруг туманом, в озерное зеркало глядели снежные вершины. От
чистого горного воздуха, мерцающих на водной глади вершин,
стоящих рядом скалистых массивов, находило спокойствие и
вдохновение.
К счастью, те, кто считал, что горцы целиком ушли только в
заботы о хозяйственной деятельности, ошиблись. Первый же из
местных жителей, к которому я обратился, слышал ли он о каких-
нибудь здешних легендах, не задумываясь, ответил утвердительно.
Он работал в бригаде строителей, готовивших турбазу к началу
сезона. До открытия его оставалось несколько дней и поэтому,
извинившись, что он не может пройти со мной, как он выразился, «к
15

месту назначения» поведал кратко легенду, связанную с башней в
пещере.
— Это здесь почти рядом, на склоне горы Тбау-хох. Скоро
к пещере потянутся туристские группы — у них это главный
поход.
Слушать рассказы инструкторов и экскурсоводов мне не
хотелось, легенду о башне в пещере я знал из туристской литературы. В
ней якобы в очень давние времена скрывался единственный
оставшийся в живых человек, совершивший убийство на почве кровной
мести. По ночам он строил башню и, когда воздвиг ее, решил, что,
наконец, теперь будет в безопасности. И правда, все, кто пытались
к нему подойти с оружием, не могли пройти благополучно
простреливаемую из башни каменистую узкую тропку на осыпи. Но
изобретательности людей нет предела. Противник его залез в медвежью
шкуру и, когда владелец башни вышел для того, чтобы убить
«медведя», из шкуры раздался выстрел.
Впрочем, другой вариант легенды утверждает, что выстрелить не
успел «медведь».
— Вот дался им этот медведь,— возмущался старший инструктор
турбазы,— и надо же, угораздило башню кровника у турбазы
соорудить.
— А чем она вам не нравится? — возмутился я.
— Ну, понимаете, разные там рассказы приезжим туристам о
кровниках. Поймут ли нас правильно? Ведь мы живем в автономной
социалистической республике.
— Мне кажется, что башня кровника напротив прекрасный
исторический пример. Ведь с кровной местью на Кавказе не смогло
справиться даже царское правительство с помощью такого тяжкого
наказания, как каторга, которая зачастую оборачивалась для
горцев гибелью. Из Сибири и далекого Сахалина мало кто
возвращался на родину. А вот Советской власти удалось в первые же
годы своего существования победить этот жестокий пережиток
прошлого.
— В данном случае я с вами согласен,— заявил осторожный
руководитель инструкторской службы,— но вообще эти
исторические легенды очень какие-то не конкретные.
Почему так повелось. У нас, часто одни всегда решают за других,
что им и как есть, как одеваться, что слушать и даже о чем думать?
И не они ли первые становятся завзятыми сторонниками всего
национального, которое сами его же и недавно запрещали. Но делают
это неумно, не зная толком существа вопроса.
Башню в пещере необходимо было посмотреть и я отправился в
первый свой поход...
...Из пяти хребтов, составляющих Центральный Кавказ,
грандиозную горную страну, протянувшуюся от Казбека до Эльбруса, бли-
16

же всех для людей пришелся Скалистый хребет. Люди, покидающие
в средневековье, истерзанные, выжженные кочевниками
плодородные равнины, переваливали через заросшую лесом, невысокую
горную цепь. Лесистый хребет или Черные горы не могли укрыть
беглецов. На северных и южных склонах следующей естественной
преграды Пастбищного хребта было благодатнее: и горы повыше, и
леса достаточно и пастбища обширные. Но с плоскости уходили
воинственные аланы, не выдержавшие числом против
многотысячных орд, уходили, затаив ненависть к не знавшему пощады врагу.
Им еще необходимо было не раз возвращаться на родные равнины и
наносить чувствительные партизанские удары.
Для успешных вылазок воинам требовались естественные
крепости. Водораздельный хребет был в сфере влияния соседней Грузии,
самый грандиозный и высокий Боковой, отпугивал вечными
ледниками и снегом.
Конечно, люди заселяли и холодные каменистые ущелья. Но
более всех притягивала могучая естественная преграда —
Скалистый хребет с обрывистыми склонами, глубокими пропастями,
остроконечными скалами. Скалы стояли преградой не только на пути
кочевников, но и холодным северным ветрам с туманами и
осадками. С южной стороны они подобно губке впитывали солнечное
тепло, отдавая его потом горным котловинам. В них возникали большие
поселения, а в скалах рядом создавались оборонительные заставы.
Вполне возможно, что на первых порах массового переселения
потомков алан в горы, Скалистый хребет играл роль спасительного
островка. Но потом постепенно люди спускались все ближе к речным
долинам, лугам и пастбищам, к более удобным для земледелия
участкам. Невеселое житье на скалах уходило в прошлое, пока совсем
не истерлось в памяти очередного поколения. И до нас дошли какие-
то обрывки, сведений, отзвуки в сказаниях. Да и сами жилища на
скалах забывались, а немногие известные обрастали непонятными
легендами.
Если заснять с вертолета на кинопленку южные склоны
Скалистого хребта, а потом медленно прокрутить — можно сделать
открытие: пещерные жилища и оборонительные укрепления встречались
в основном у входа в ущелья и горные котловины. В связи с этим
можно было бы предположить, что воздвигались они в основном, как
военные укрепления против воинственных противников с предкав-
казских равнин. Но почему тогда они создавались в основном с
южной стороны, если врага надо ждать с северной?
Вероятно, в обществе с резким социальным неравенством,
узаконенным разбоем, кровной местью было не очень сладко жить. С
одной стороны жить у «ворот» было тревожно, но с другой —
выгодно, потому что имелись права на сво^даздуд) пощлину. Иными.
словами, кто владел выходами на р^в^иур^щ^^^л^^^хся
2 Г. И. Кусов
17

хозяином ущелий и котловин. Во всяком случае он мог часто
диктовать свои условия. И с этим нельзя было не считаться.
В самом начале Даргавской горной долины, там где некогда падал
с большой высоты водопад Пурт, дорогу из-за трудного пути назвали
«Кахтысар» (что означает по одним источникам «голова-ноги», а по
другим как «выше того места, где раскопано»). Сохранился целый
комплекс пещерных сооружений. На скалистой перемычке, на юго-
восточном склоне горы Тбау-хох два больших грота-навеса
использовались горцами для безопасного ночлега, подходы к одному из них
были укреплены кладкой, а потолок и стены сохранили следы
костров.
После того как в годы первой пятилетки у сторожевой башни
Кануковых, на окраине сел. Кобан, построили турбинный зал
Гизельдон ГЭС — а на скалистой перемычке у начала водопада Пурт
воздвигли высоконапорную плотину, уже в послевоенное время: в
60-х годах в местности «Кахтысар» возникла турбаза. По тропе
кахтысар ходят теперь только туристы, да и то, когда не работает
бремсберг-фуникулер. Жители аулов Даргавской котловины
добираются с плоскости рейсовым автобусом, который с величайшим
напряжением штурмует у Кармадона Зеленый перевал. Те годы,
когда вместо дорог, в горы вели лишь узкие, неудобные тропы, давно
забыты. Так же, как и назначение пещер у Кахтысара, в которых
спешили укрыться и сберечь арбу с кукурузой или пшеницей
возвращающиеся с плоскости горцы. Всю ночь в пещерах горели огни и
за каменной кладкой лежал дозорный. Холодным утром, погрев над
затухающим костром руки, люди, воздав благодарность укрывшим
их пещерам, запрягали ослов и лошадей, чтобы продолжить свой
нелегкий и опасный путь. Днем было спокойнее. С левой стороны
дороги плескались волны горного озера, которое наполняла своими
водами река Гизельдон, справа — уже виднелись из-за скал боевые
башни Хуссар-Хинцага (Южного Хинцага) Аула, жителей которого
поселили с условием давать приют проезжающим мимо горцам.
От Кахтысара до аула было чуть более километра, но и этот
отрезок пути состоял под охраной еще одного сооружения, уже
знакомой нам боевой башни, воздвигнутой... в пещере.
Но почему именно в пещере, а не на ближайшей скале или не на
высокой речной террасе, подобно аулу Хинцаг? Со всех сторон и
прежде всего со стороны стратегической поставить башню на скале
было намного перспективнее. Во-первых, в этом месте склоны Тбау-
хоха были крутыми и невысокими, а во-вторых, башня не только
прикрывала бы подходы с северной стороны, но и давала
возможность уйти ее защитникам по тропам на вершину горы или укрыться
в ближайшей лощине, заросшей густым кустарником.
А у защитников башни в пещере в случае окружения не было
нивд&сдо выхода, кроме как сдаться после осады на милость победи-
18

теля или погибнуть под пулями, или ударом кинжала, иными
словами, башня в пещере представляла классический каменный мешок.
Если бы на турбазе мне не показали примерное направление, не
ручаюсь, что я так сразу нашел бы в скалах большой вход и стоящую
под скальным навесом башню, сложенную из известняковых
камней. Для того, чтобы попасть за ее стены, не требовалось ни
лестницы, ни традиционного для всех кавказских башен входа — на уровне
второго этажа. В башню заходили довольно просто с верхней
площадки, на которую карабкались по выщербленному известняку
внутри пещеры. Кто так «удачно» подобрал место: заказчик или
зодчий? К сожалению, ответить на этот вопрос так же трудно, как и
определить точное время строительства, и кому принадлежало это
странное и нетипичное для горной Осетии боевое сооружение.
В Северной Осетии подобных боевых сооружений более не
существует. Правда, перебирая дореволюционные открытки, я вдруг
заметил нечто подобное. До сих пор остается загадкой, в каком месте
сфотографировал дореволюционный фотограф С. Джанаев-Хетагу-
ров боевую башню, стоящую под пещерным карнизом. На открытке
река, двое всадников, башня в пещере и надпись «Нарские
укрепления на Военно-Осетинской дороге». Вероятно, это ошибка: ибо Нар-
ских укреплений ни на Военно-Осетинской дороге, ни в соседних
ущельях не существует. Но все же снимок сделан на Кавказе.
В обширной долине Даргавса, в ее жилых и оставленных аулах
чернеют давно покинутые боевые фамильные башни. Многое из их
истории безвозвратно ушло в прошлое, но любой житель Даргавса
или Джимары и сейчас назовет Вам, какой фамилии принадлежала
башня в селении. Самая высокая в горной части Северной Осетии
боевая башня Мамсуровых, башни Бадтиевых, Байматовых, галуан
Дегоевых...
Какой же фамилии принадлежала башня в пещере — никто не
знает. Называют пещеру «Туджин-лагат» (пещерой кровникаУ и
соответственно связывают с кровником и башню. В туристской
литературе, я уже говорил, часто приводят явно приукрашенную
пером литератора сцену будто бы разыгравшуюся много лет тому назад
у подножия башни.
«...Давно когда-то один из жителей села Хинцаг убил
представителя сильной фамилии. Убийца днем скрывался, а по ночам
работал— строил себе башню. Когда башня была готова, он, хорошо
вооружившись, переселился в нее на постоянное жительство. Шли
годы. Много раз представители сильной фамилии пытались
добраться до башни своего кровника, но когда они показывались на склоне
горы, по которой шла тропинка, ведущая к башне, то кровник легко
истреблял их. Так он истребил весь этот сильный род. В живых
остался лишь один мужчина, который дал клятву: «Пусть молоко
моей матери станет для меня отравой, если я не отомщу за свою
2*
19

фамилию». Он задумал взять своего кровника хитростью. Надел на
себя медвежью шкуру, привязал кремневку к животу и, как
медведь, на четвереньках стал подкрадываться к башне. Кровник
подпустил «медведя» близко к башне. Человек, сбросив медвежью
шкуру, схватил винтовку, но выстрелить не успел. Пуля противника
пробила его сердце. Он тяжело застонал и упал у подножья башни.
Кровник узнал в убитом своего врага и, рыдая, вышел к нему. На
звук выстрела и плач мужчины сбежались жители селения Хинцаг.
Когда они увидели кровника плачущим над трупом своего врага, они
очень удивились — что с тобой, почему ты плачешь? Только один из
твоих врагов оставался в живых и того ты убил. Теперь ты без страха
можешь жить в селе среди людей,— сказали кровнику жители села
Хинцаг.— Да, я убил последнего мужчину этого сильного рода...
Теперь я могу жить без страха среди людей, и потому-то я рыдаю: в
их фамилии не осталось ни одного мужчины, кто бы мог
преследовать и убить меня, а у меня-то руки обагрены их кровью...» (Теплиц-
кий И. 3., Цагаев. Н. Д. Памятники материальной культуры
Северной Осетии. Орджоникидзе, 1963, с. 22-23).
Одни считают, что это легенда, другие уверяют, что — быль.
Возможно, подобный случай и разыгрался здесь в жестокое
средневековье, но многие детали этого рассказа неправдоподобны.
Прежде всего, не мог один человек в те времена построить такое
дорогостоящее сооружение как башня. Строительство башен в горах
Северного Кавказа стоило очень дорого и было доступно очень
состоятельным фамилиям. Воздвигали ее мастера специальными
приспособлениями с помощью помощников. Да, и навряд ли «сильная
фамилия» спокойно наблюдала бы как кровник строит укрепление
в пещере для того, чтобы потом спокойно перестрелять их, как
куропаток. Вызывает недоумение и факт выбора кровником
местожительства у такого оживленного пути, каким являлась дорога из
аулов Даргавского ущелья на плоскость. Следить за каждой арбой,
конным и пешим было не под силу одному человеку.
Можно допустить, что здесь действительно скрывался кровник,
но лишь после того, как была построена и оставлена своими
хозяевами башня. А людская молва, как это нередко случается,
дорисовала некоторые детали, в том числе и строительство башни. К слову
сказать, в другой туристской книге эта история имеет иной финал.
В нем уже кровник, выйдя на охоту, был сражен «медведем». (Газ-
данова С. Б. По горам и плоскости Северной Осетии. Орджоникидзе,
1933, с. 39).
Так или иначе, но пещерное укрепление у аула Хинцаг является
уникальным историко-архитектурным памятником не только
Северной Осетии, но и всей материальной культуры Северного
Кавказа.
Это были первые, скромные, но все же результаты. Результаты,
20

почерпнутые из разных книг, рассказов местных знатоков старины,
наподобие моего рабочего-строителя турбазы. И потом, когда
помимо страниц книги, можно увидеть страницы каменной летописи —
это совсем другие, ни с чем не сравнимые чувства. В книгах, если
отсутствуют острый сюжет и яркие художественные образы,
способные удивить и заставить задуматься, многое забудется как в
приятном и легком сне. Поэтому я расхаживал по турбазе с видом, как
будто открыл для науки находившийся в скалах пещерный
монастырь крестоносцев. И где бы вы подумали, именно на Кавказе! Где
они тогда согласно истории не были.
Вскоре нечто подобное действительно чуть не случилось, правда,
не с крестоносцами, но все же.
В эти дни я ближе познакомился с нашим заведующим филиалом
музея Исламом Сасиевым. Знакомившая нас инспекторша из
министерства культуры, очень скромная и возвышенная девушка,
шепнула мне: «Обратите внимание на лицо Ислама, типичные аланские
черты, голубые глаза, огненно рыжие волосы, высокий рост. Так
выглядели когда-то древние аланы по описанию Амброджо Конта-
рини».
Инспекторша обязательно должна была назвать автора, о
котором никто из нас никогда не слышал. Иначе она не могла. А Ислам
оказался действительно достойным потомком своих знаменитых
предков. Спокойный, скупой на слова, с доброй улыбкой, бывший
пограничник, знакомый с приемами самбо, он никогда не пытался
обидеть даже мухи. А еще он писал на своем родном языке
лирические стихи и собирал разные истории ущелья. И в то же время это
был не городской интеллигент, истомившийся в жару на асфальте,
а крепкий сельский парень, охотник, рыбак, грибник, для которого
день начинался не вымученной зарядкой на пушистом паласе или
пробежкой по улицам, пропитавшихся бензином и пылью, а с
чистки навоза в сарае, колки дров, подвоза воды.
Однажды он появился с утра на турбазе и поведал мне историю,
услышанную от старика Боко, проживающего одиноко в
оставленном жителями ауле Цагат (северный) Хинцаг. На правом берегу
Гизельдона.
Известно, что горцы по-своему трактовали в старину некоторые
вопросы географии. Реки у них не имели единого названия, а
зачастую носили наименования аулов, возле которых протекали, с
добавлением общего слова «дон» (вода). Так, например, левый приток
Терека р. Ардон и сейчас еще разделяют на «Зака-дон», «Нар-дон»,
«Мимисон-дон». Имелось своеобразие и в разделении аулов на
«Верхний» и «Нижний». Здесь роль играло не расположение по
течению горной реки, а общая высота поселения, таким образом,
первый аул ущелья назывался верхним, а последний, стоящий нередко
У перевала, считался нижним.
21

Свое понятие у горцев имелось и в определении сторон света.
Южным называлось поселение, более освещенное солнечными
лучами. И поэтому стоящий в Даргавской долине аул Хинцаг делился
на южный и северный. Люди давно ушли со скал на плодородные
земли плоскости. Но после войны долгое время здесь обитал Боко
Абаев. Семья его осталась где-то на севере, Боко разводил скот, сам
доил коров, делал сыр, пас овец. В свободное время он вспоминал о
прошлом. Так однажды он поведал Исламу Сасиеву о неизвестной
людям пещере, расположенной между башней кровника и аулом
Южный Хинцаг. Ислам тут же посчитал необходимым сообщить
новость мне и, когда мы навели на скалистый уступ бинокли, то с
изумлением заметили как к одной из пещер и в самом деле ведет
тропа, со следами укрепленной кладки.
Мы решили дождаться Таймураза, и когда он наконец прибыл,
то сразу направились на разведку. Таймураз без раздумий, как был
в штормовке и брюках, без ледоруба и веревок, полез в скалы.
Недалеко от входа ему пришлось карабкаться метров шесть по
отполированной скале, видно, тропу смыло дождями. В небольшой
естественной выемке было пусто, лишь справа в пещере он различил две
хозяйственные ямы, вырубленные в человеческий рост. Вероятно,
некогда в них хранилось зерно — продукт очень ценный в хозяйстве
горцев. Но зачем было горцам прятать зерно в пещере, да еще на
такой высоте — ответить трудно. Земля в горах в условиях тесноты
и переселенности стоила баснословно дорого. До сих пор в горах
вспоминают горькую шутку о том, как горец, выйдя пахать свои три
участка, скинул бурку, и, перепахав два участка, не сумел отыскать
оставшийся. Уже уходя домой он поднял бурку и обнаружил под ней
свой третий участок.
Поэтому и зерно у горцев ценилось на вес золота. Свои поля
давали лишь скудные урожаи ячменя, и пшеницу приходилось
доставлять с плоскости. Не говоря уже о ценах, груз еще требовалось
благополучно доставить в аул.
Дороги были опасны вдвойне: из-за бездорожья и лихих людей,
которых на Кавказе называли абреками.
И все равно устраивать хранилище в пещере, а потом строить к
нему подпорные стенки означало раскрыть свою тайну. Ведь
средневековые горцы никуда не спешили и были куда внимательнее, чем
современные туристы и исследователи, вооруженные
телеобъективами и биноклями, которые за долгие годы так и не удосужились
обнаружить у себя под носом редкое пещерное сооружение.
Памятуя все это, мы с Исламом пошутили над Таймуразом,
заявив ему, что в средневековый хозяйственный склад вела, мол,
укрепленная подпорной стеной дорога, пригодная для проезда ар-
бички, запряженной ослом, а ты, мол, карабкался, как альпинист.
— Вашу арбу я вспомнил перед самым входом в пещеру, когда
22

чуть не сорвался на утыканный камнями крутой склон,—
ответил он.
— Вот только не пойму, для чего служила средневековому
человеку эта пещера?Скорее всего, для жилья, иначе не сложили бы туда
подпорные стенки. Притом, пещерное жилище было выбрано чело-
зеком, который часто скрывался там в случае необходимости.
С Таймуразом спорить было нельзя.
НЕКОТОРЫЕ РАССУЖДЕНИЯ
О ДАРГАВСКОЙ ГОРНОЙ ДОЛИНЕ,
ПОЧЕРПНУТЫЕ ЗА ВРЕМЯ ЭКСПЕДИЦИИ
Если бы мне когда-нибудь доверили возглавить пока не
существующее рекламное туристическое бюро, то первым делом на
железнодорожном и автобусном вокзалах я бы прикрепил красочные
плакаты: «Дорогие гости, если вы, прибыв в Северную Осетию, не
посетите Цей, не увидите окрестности Заманкула, не побываете в
Даргавсе, то, значит, можно считать, что вы не были у нас».
Конечно, тут же меня поправят: а аулы Дзивгис, Цмыти в Кур-
татии, а Зругское ущелье в долине Ардона, а аул Лисри, а Дзинага?»
Они действительно правы: щедро отпустила природа нашему
горному краю. И все же, когда впервые довелось увидеть мне ранней
весной с Зеленого или Кармадонского перевала лежащую внизу
раздольную долину, по которой серебряными лентами разбегалась
река Гизельдон, увидеть, как со всех сторон ее окружают словно
исполинские часовые, скалистые массивы и снежные шапки гор, то
понял, что нет на свете счастливее меня человека. Красота — она
всегда красота, а когда рядом еще уютно, то не опишешь пером.
Но одному человеку это удалось сделать точно, ясно, просто:
«Май торжественно вступал в Даргавскую долину, украсив се
душистыми цветами, ярким солнечным сиянием, несущим благостное
тепло». Слова эти принадлежат оригинальному русскому писателю
Владимиру Яковлевичу Икскулю, творчество которого мы долгое
время старались не замечать, забывая, к сожалению, о том, как
много он сделал для пропаганды жизни осетин и дружбы кавказских
народов.
Как не проникнуться уважением к имени русского офицера,
состоятельного эстляндского помещика, барона, который много дней
прожил в осетинской сакле среди своих друзей в ауле Цагат-Ламар-
дон и написал такие изумительные повести, как «Названные,
братья», «Святой Илья горы Тбау». Известный осетинский
художник Азамбек Джанаев снял самодеятельный художественный
фильм «Осетинская легенда» по повести «Святой Илья горы Тбау».
23

Даргавс — одно из любимых мест для кинематографистов. Здесь
проводились киносъемки фильма «Чермен».
Икскуль! Да разве только он один восторгался красотой Дар-
гавской долины, ее храбрыми и мужественными жителями?
Вспоминаются имена выдающегося русского археолога графини
П. С* Уваровой, многочисленных зарубежных и советских ученых.
Неслучайно именно в Даргавской долине в 1921 году снимали
первый советский приключенческий кинофильм «Абрек Заур».
Газеты страны и мира шумели: «Фильм «Абрек Заур» и главный
исполнитель, кавказский Фербенкс-Бестаев лихими джигитами влетают
в кинематографию». Вместе с Владимиром Бестаевым и его героем
летели по миру и пейзажи^Даргавса.
Впервые на Кармадонский перевал нас, тогда еще
студентов-географов, привел большой энтузиаст походов по горной Осетии
преподаватель пединститута С. Ф. Григорович. В те времена туда вела
узкая, заросшая травой дорога, которую провели во время Великой
Отечественной войны, когда в Даргавсе работал госпиталь. На
плоскости под Владикавказом-Орджоникидзе ухали пушки, а сюда, за
Скалистый хребет, везли через перевалы на телегах раненых
красноармейцев и командиров. Во время военных действий обстановка
позволяла пробираться в Даргавс лишь со стороны Кармадона и
24

поэтому вначале, а потом и надолго была забыта старая дорога из
Кобанского ущелья.
Построена она была в давние времена по настоянию жреца
святилища Тбау-Уацилла. Жрецы из рода Гутцевых обладали секретом
большой силы внушения. В присутствии множества людей даже
излечивали безнадежных больных. Поэтому заставить выйти на
работу крестьян окрестных аулов для того, чтобы пробить в скалах
Кахтисара дорогу, Гутцеву не составило особого труда.
Я узнал эту историю из очерка блестящего осетинского прозаика,
творившего на русском языке, Дзахо Гатуева: «...Когда-то,
рассказывают, на Кахти-сар вела тяжелая вьючная тропа. Дед нынешнего
жреца, Ильяса Гутцева, пришел однажды на нихас и рассказа;?:
— Ночью явились ко мне — да будет им слава — два всадника:
белый и черный.— Они повели меня на Кахти-Сар, и один сказал:
«Проведи здесь дорогу!..» — «Как я могу сделать это?» —- «Скажи
людям».— «А если они мне не поверят?» — «Ты скажи, а не
повинующихся мы отыщем сами».— «Хорошо, я скажу. Но по какой линии
нам вести дорогу?» — «Ты стой и смотри, как мы поедем. По нашим
следам поведешь путь».
Жрец привел горских людей на Кахти-Сар, и они увидели два
следа, спускающихся вниз, в ущелье. Выполняя священную волю
всадников, люди разбили расстояние, покрытое следами, на участки
и распределили их между фамилиями, живущими в ущелье. До
1927 года, когда начались работы на Гизельстрое, каждая фамилия
заботилась об участке, сделанном руками ее предков.
Поднимаясь на тридцать восемь петель Кахти-Сара, безнадежно
изнывали обессиленные в подъеме кони, набухали кровью зрачки
подъяремных молчаливых быков, хрипели понукающие людские
глотки. Умерший жречествующий дед развернул в свое время
производительные силы ущелья»...
Талантливые люди жили в аулах Даргавской долины. Умели и
поработать и пошутить. Поэтому, вероятно, и смеялись в аулах над
местным мечтателем Султаном Мамсуровым, который предлагал у
водопада Пурт построить мельницу, «которая бы молола*кукурузу
по всей Осетии».
Но один из даргавсцев крепко призадумался над словами земляка
и решил уже построить у Кахтисара не мельницу, а гидростанцию.
Рассматриваю его фотографию: гимнастерка из домотканого
сукна, на воротнике две пуговички. Гимнастерка перетянута ремнями
рюкзака и бинокля. Необычного фасона шапка тоже из сукна.
Такую в то время не носили ни в горах, ни в городе. А под диковинной
шапкой крепкое, украшенное усами лицо. Даже по фотографии
видно, сколько воли и энергии было у жителя аула Даргавс Циппу
Байматова. Просто не верится, что такие крепкие и мужественные
люди могут уходить из жизни.
25

Циппу Байматов ушел, но оставил после себя грандиозный
памятник, который не снился ни одному из миллионеров или принцев.
По его настоянию и эскизному проекту в 1932 году построили
первую в стране высоконапорную ГЭС.
И, как почти всегда бывает у талантливых людей, лавровый
венок при жизни ему не дали. Во время стройки работал десятником,
а на кувде при открытии Гизельдонской ГЭС за него подняли один
из тостов.
А обид и горечи было хоть отбавляй. Дело в том, что, решив
строить здание гидростанции внизу, в Кобанском ущелье, а
гигантскую плотину наверху, у начала Даргавской долины, «забыли»
предварительно исследовать горную перемычку, соединяющую
массивы Тбау-Уацилла-хоха и Чизджиты-хоха. И вот, когда проект
уже был готов и предполагал скопить в Пуртском озере большие
запасы воды в том числе и переброшенные из соседнего Геналдон-
ского ущелья, и рабочие приступили к строительству, геологи взяли
пробы грунта. Оказалось, что Пуртская скала это не естественное
продолжение Скалистого хребта, а остатки горного завала. Строить
высокую плотину и возводить большое водохранилище было опасно
и гидростанцию вынуждены были построить средней мощности.
Пролетели годы и времена увлечения гигантскими ГЭС, а гизель-
донские старенькие агрегаты итальянского производства исправно
поставляли и вырабатывали энергию, которую когда-то бесполезно
разбрасывал о камни водопад Пурт.
В 60-х годах на гребне Пуртского завала /исполнилась еще одна
мечта Циппу Байматова/ открыли туристическую базу, которая
сообщается с Кобанским ущельем с помощью фуникулера. Он
поживописнее и покруче первого в нашей стране фуникулера —
Тбилисского.
Но, сделав одно хорошее дело, не подумали, что корпуса турбазы
закрыли старую дорогу, которая строилась под руководством жреца
Гутцева. И этим самым поставили аулы Даргавской долины в
трудное положение. Шоссейная дорога, петляющая кружным путем
через Кармадон, не только увеличила лишние километры, но и своим
подъемом на перевал опасна и сложна, особенно в зимние месяцы.
Уже не единожды становилось плохо пожилым интуристам,
пересекающим перевал высотой в 1800 метров, да еще крутой, со многими
поворотами. Но интуристы приезжали и уезжали, а каково
коренным жителям, когда перестают ходить автобусы?
Если в Даргавсе будет развиваться животноводство, курортно-
туристическая рекреация, то без проведения дороги через кахтисар-
ский подъем не обойтись! Наверное, зав. филиала музея и
председателю Даргавского сельсовета Исламу Сасиеву, необходимо
по примеру жреца Гутцева увидеть сон и разбудить не только
производительные силы аулов, но заинтересовать высокое начальство
26

из автодора и Госплана республики. Только начальство снам не
верит.
Конечно, если говорить 6 развитии Даргавской котловины
всерьез, то, как бы ни планировали современные хозяева пустить в Джи-
маре мраморный карьер, добывать истощенные полиметаллические
руды, или создать мощное овцеводческое хозяйство — будущее все
равно за курортно-оздоровительной рекреацией. И даже совхоз
начнет давать прибыль, если будет ориентироваться на обеспечение
индустрии отдыха. Ну, а что даст разработка строительных камней?
Прежде всего, взрывами и пылью закроет для. посещения Джима-
ринскую долину с ее уникальными ледниковыми водопадами. А еще
не известно, что станет более выгодным: показывать интуристам и
туристам долину гигантских пульсирующих водопадов, которым
нет равных на Кавказе, или возить за тридевять земель мрамор.
— В конце концов,— сказал мне однажды один из наших приро-
долюбов,— можем ли мы, пока не поздно, в одном из ущелий
организовать Национальный парк? Да такой, чтобы масштабов
европейских!
И это, простите, не наполеоновские и не маниловские планы,
потому, что неоднократно приходилось слышать от людей,
повидавших мир, что даже великолепной Швейцарии далеко до наших
красот. А если создавать Национальный парк, то не найти удобнее
места, как расположенную всего в 30-40 км от г. Владикавказа
Даргавскую долину.
К числу особо притягательных сторон Даргавской долины наряду
с живописной природой, безусловно относятся памятники истории и
культуры осетинского народа. В аулах доживают свой век
многочисленные боевые и жилые башни, и среди них самая высокая в здешних
краях башня Мамсуровых. Имеются и уникальные объекты
кавказского значения, как например башня в пещере у аула Хинцаг.
Но вершина всех вершин из памятников — Даргавский город
мертвых, который ученые сравнивают с долиной царей в Египте.
За многие годы равнодушного отношения и систематического
разграбления даргавские склепы стали разрушаться, и поэтому
вполне естественно стал вопрос о их реставрации.
За дело взялись специалисты Узбекской специальной
научно-реставрационной мастерской. Архитекторы А. Р. Акименко, Р. Р. Тох-
таев, Е. В. Лихолетов по заданию министерства культуры Северной
Осетии приступили к составлению обмерных чертежей. В 1978 г.
проект был подготовлен. И научно-исследовательская и
топографические части, и историческая справка и сметно-финансовые
соображения.
Спасибо узбекским товарищам, у них и своих дел немало, а
выбрали время, помогли и составили грамотный проект. А далее?
Исполнение доверили недавно созданному Северо-Осетинскому
27

хозрасчетному производственно-реставрационному участку.
Создание подобной организации в республике — безусловно, факт
положительный. Но вопрос иной: можно ли было поручать истори-
ко-архитектурный памятник мирового значения специалистам,
пока не имеющим опыта в реставрации?
Вспомним, кто ответил за падение Татартупского минарета, о
котором А. С. Пушкин писал в «Путешествии в Арзрум», и с
которого начал свою поэму «Тазит». И не только описал уникальный
исторический памятник, но осмотрел его, для чего поднимался на
«легкий одинокий» минарет по внутренней лестнице. Как
торжественно и величаво открывался у минарета Пушкинский Всесоюзный
праздник поэзии! Как завидовали нам, что время и войны пощадили
историко-архитектурный памятник, связанный с именем и
творчеством великого поэта! Но пришли неопытные, равнодушные
реставраторы.
О чести и совести забыли реставраторы и во время работы в
Даргавском городе мертвых. И отнеслись к объекту как к источнику
обогащения. В дело вмешивались органы милиции, суды, били
тревогу авторский надзор, отдел памятников краеведческого музея.
Справедливость торжествовала, а памятнику от этого вовсе не
становилось легче..У чтите, судили не за порчу памятника истории, а за
финансовые махинации. Сменялось руководство реставрационного
участка, а технология работ не менялась. Нарушалась историческая
достоверность. Она заявляла о себе и в кладке склепов, и проведении
непонятных дорожек и ступеней. В довершение ко всему строители
возвели мощный забор и стены административного здания и
скривили сторожевую башню. В общем, только гнали объем. Наверное,
гнать объемы и думать о заработках рабочих — дело в строительстве
необходимое! Но подходит ли такой путь при реставрации
памятников мирового значения?
В министерстве культуры и музее прекрасно знали, что
авторский надзор — дело ненадежное, самолетами из Ташкента не
налетаешься — дорого. В таком случае необходимо было пригласить
местных консультантов, знатоков археологии.
— Ах, простите, не положено, не выделяется на это средств. Но
никаких средств не требовалось, например, для того, чтобы
поручить надзор за работами такому опытному специалисту, как зав.
отделом дореволюционной истории музея Эльбрусу Кантемирову.
Он бы сделал это по долгу службы и любви к родному краю.
— Знаете,— сказал однажды мне один очень ответственный
товарищ,— критиковать не сложно, а где ваш вклад, где ваши
конструктивные предложения? Пожалуйста, и только одно. Необходимо
как можно быстрее создать при помощи заинтересованных
организаций и, прежде всего, краеведческого музея историко-этнографи-
ческий комплекс, который со временем может послужить базой для
28

будуЩег0 национального парка. План создания комплекса имеется,
имеется и инициативная группа. Предвижу блиц-спор:
— Откуда взять деньги и, наверное, немалые?
— Для начала можно обойтись и тем, что выделят, во всяком
случае, проект можно будет составить на общественных началах с
привлечением к обсуждению широкой общественности.
— Но мы не потерпим никакой деревенщины, строить, так
строить!
— Ив этом вы серьезно заблуждаетесь, как раз будущее
комплекса именно за этой, как вы выразились, деревенщиной. Ближе к
жизни, ближе к природе. В Даргавсе не должно быть сверкающих
стеклами небоскребов или унылых стандартных пятиэтажек.
Мельница. Не макет, а действующая. Хотите посмотреть, как
жили горцы до революции — пожалуйста. А рядом — современный
дом, и в нем живут люди. Это совсем не те пустующие музеи под
открытым небом. Тропа здоровья поведет желающих на вершину
скалистого массива Тбау-хоха... Планов много и притом вполне
выполнимых...
— Хорошо, мы посоветуемся, решим, подумаем.
Пусть посоветуются, решат и подумают, а нам надо продолжить
наш путь по Даргавской долине. Тем более, уже наступает вечер, и
солнце опустилось за скалистые линии соседнего Кариу-хоха, и
окрестные скалы приобрели какой-то сказочный сиреневый цвет.
Мы же еще с Таймуразом не побывали у башни Мамсуровых, самой
высокой в Даргавских аулах. Она тоже в планах реставрации и ее
тоже неграмотно облепили вокруг бетоном, не придав ни прочности,
ни красоты.
...В этот вечер мы с Таймуразом ехали на попутке к Карма-
донскому перевалу. «Есть уголки нашей земли,— сказала
молодая учительница местной школы, которую шофер взялся довезти
до г. Владикавказа,— настолько прекрасные, что каждое посещение
их вызывает ощущение счастья, жизненной полноты».
«— Это не я,— смутилась она от нашего внимания,— это слова
Константина Паустовского, сегодня прочитала с ребятишками в
классе.
Удивительно, но я все время думал об этом, но не смог подыскать
слов, которые бы так точно выразили чувства от посещения
Даргавской горной долины.
— Историко-этнографический комплекс? А что, это хорошо,—
одобрил Ислам Сасиев.— Я вот тоже хотел с вами посоветоваться.
Значит, так: в Гизельдонском ущелье у меня имеется задумка
поставить памятник, посвященный битве эмира Тимура с аланами...
Действительно, еще в 1928 году Махарбек Туганов, знаменитый
художник и талантливый публицист записал от старейшин Даргавса
Инарыко Варзиева, Магомета Цирихова и Циппу Байматова сказа-
29

ние о сражении алан у входа в Гизельдонское ущелье. /См. книгу
«Махарбек Туганов. Литературное наследие». Орджоникидзе, 1977,
с. 123/. От сечи с пришельцами река окрасилась кровью и получила
тюркское название Кызыл, которое осетины произносили Джизел,
а в русском языке оно зазвучало как современное название Гизель.
История тоже находит этому подтверждение. Ведь главное
сражение между несметными полчищами Тимура и хана Золотой Орды
Тохтамыша произошло на берегах Терека в 1395 году. И жестокий
победитель Тимур решил наказать в числе других кавказских
народов ясов-алан за их участие в битве на стороне золотоордынского
хана, их формального повелителя.
— На пригорке, у.входа в ущелье,— развивал свою идею
Ислам,— покажем захватчиков на конях, гибель мирного населения и
воинов за свободу родины. Конечно, надо посоветоваться с
художниками, если что, то мы пустим шапку по кругу.
Как все же приятно разговаривать с людьми, которые думают не
только о хлебе насущном, а и стремятся украсить жизнь, удивить
новым и оригинальным. Правда, на их дороге воздвигают не только
плетни, но и внушительные заборы.
В начале 70 годов там, где в Ардон впадает бурная ледниковая
река-водопад Цейдон, у входа в сказочное Цейское ущелье молодой
осетинский скульптор Михаил Дзбоев поставил по заказу
лесотехнического ведомства скульптуру мифологического божества,
покровителя животных Афсати. И полетели в высокие инстанции письма
о том, что секретарь партийной организации художественного
фонда Дзбоев пропагандирует религию.
Хорошо, что не остались мы пока еще без умных людей. Не
послушались они злопыхателей. А громадный, сидящий в
царственном кресле, Афсати не оставляет равнодушным проезжающих мимо
и гостей и местных жителей. Как удачно выбрано место, сколько
здесь смысла, поэзии, хотя и изваяли фигуру из хорошо всем
известного бетона.
Наверное, такое же место подсмотрел в Гизельдонском ущелье и
Ислам. Вот только бы не перешли ему дорогу. А помешать могут
просто. Скажет ответственный товарищ:
— Уж не тот ли это Ислам Сасиев, который был в числе
инициаторов установления бюста И. В. Сталину в сквере у Даргавского
сельсовета?
И подумает про себя: «Возмутительно, когда мы и наши отцы
заставляли памятниками и монументами вождя всю страну, в Дар-
гавсе никто об этом не подумал. А теперь, когда они все снесены и
уничтожены, в Даргавсе додумались».
За Исламом водился такой грех: говорят, что он действительно
участвовал в начале 70 годов в открытии памятника Сталину,
вернее, бюста, который в эпоху вождизма стоял на почетном месте в
30

кабинете какого-то начальника, а потом был припрятан до лучших
времен. Но времена не наступили, и бюст отдали сельчанам. А те
скорее в противовес «массовому прозрению», чем из-за идеи
сложили небольшой постамент и водрузили бюст, выкрашенный
алюминиевой пылью. Алюминий от дождей покоробился и тогда местный
художник и учитель фронтовик Борис Бдтаев покрасил бюст
разноцветными масляными красками.
Однажды ночью перед сельсоветом остановилась легковая
машина, и неизвестные пытались разрушить памятник камнями, но кто-
то из молодых людей, проходивших мимо, помешал им.
Удивительно у нас отношение к памятникам отечественной
истории. Когда я однажды увидел в Ленинграде памятники Екатерине
Второй и в Гатчине Павлу I, то почувствовал, что, наверное, попал
за границу! До сих пор мне думалось, что единственный царь,
которому разрешено в советской стране ставить памятники, вернее, их
сохранять, так это лишь Петр Великий. Дальше было больше; перед
Ленсоветом к моему еще большему удивлению восседал на
бронзовом жеребце крепостник и губитель декабристов Николай I,
изваянный гениальным П. К. Клодтом. Именно в те минуты я понял, что
значит обладать высокой культурой. В Ленинграде произошел
именно такой феномен. Повезло и тем нашим городам, которые мы
называем музейными: Тбилиси, Севастополю, Таллинну. А во всех
остальных удалось лишь сохранить самое-самое уникальное, многое
же было порушено и уничтожено. Сносились храмы, памятники
царским соратникам. А между тем, в учебниках истории
функционировали и храмы, и монастыри и царские полководцы. Снимались
кинофильмы. А как же, ведь без них нельзя было писать историю
отечества. И было в этом какое-то нечестное, двойственное
отношение к истории.
Борьба за сохранение памятников продолжается и поныне.
Помню как при прохладном отношении во времена Н..С. Хрущева к
Китаю, отменили в городе Орджоникидзе Китайскую площадь и
памятник китайским добровольцам. «Неужели в революционных
событиях во Владикавказе участвовали лишь китайские солдаты
батальона Пау Ти-сана?» — вопрошал один из высокопоставленных
чиновников. ...Но вот подоспело иное время и городским властям
обратно пришлось перебивать гранит. Остряки по этому поводу в
шутку предлагали в дальнейшем снабжать обелиски
съемно-разъемными устройствами в зависимости от требований времени. К
чести орджоникидзевцев, они не перешли на новое предложенное им
название. Так и жило в народе : «Китайская площадь». Но,
признаться, подобное бывает не часто. Давно уже забыли в славном
историческими традициями г. Орджоникидзе как пишут в книгах,
«о других площадях и других памятниках». Забыты площади у
Линейного, Братского, Тенгинского храмов. Как и храмы, они остались
31

лишь на открытках. Мало кто помнит грандиозный собор Терского
казачьего войска, снесенный, когда понадобилось место для
большого дома, предназначенного для работников аппарата будущего орд-
жоникидзевского крайкома, не состоявшегося впоследствии по воле
Сталина.
А ведь ныне все вместе сообща жалеем, что оставили город без
интересных величественных зданий. Как все же воспитать у наших
людей чувство исторического этапа, заставить реалистично
относиться к бездумному увековечиванию и сносу монументов?
Рассказывают, что на одной из римских площадей сохранили
памятник дуче. Наверное, многие, кто смотрит на него, знают, что
памятник поставлен фашисту. Так и памятник в Ленинграде
оставили не только в связи с тем, что клодтовский конь вздыбился
гениально на двух ногах, но также и потому, что скульптура царя
выражала «нечто типичное, солдафонское, свойственное
царю-жандарму». Выходит, памятник — это не всегда возвеличивание, скорее
память определенного исторического этапа, который, как бы вы ни
желали, никогда не исчезнет со страниц отечественной истории.
Трудно предсказать судьбу сталинского бюста перед Даргавским
сельсоветом, но к предложению Ислама Сосиева установить
памятник воинам, сражавшимся много веков тому назад с захватчиками,
по-моему, надо отнестись с вниманием. Гордиться мужеством
своих предков не только можно, но и должно. Кажется, так сказал
А. С. Пушкин.
...Я твердо знал, что, если бы нам пришлось отправляться на
поиски легенд от какой-нибудь солидной научной организации, а не
по собственной инициативе, используя служебное положение и
милость директора, нас бы не выпустили даже за ворота. Первым делом
потребовали бы обширный план и всевозможные согласования,
потом бы начались утверждения и обсуждения. А никакого плана не
было у меня и в помине, не говоря о методике, методологии и других
нужных и ненужных бумагах, которые сочиняются, чтобы иметь
основание составить приказ, а потом забыть до отчета.
— Как собирать легенды? — задавал я себе вопрос, любуясь в
пуртском озере плавающими сиреневыми скалами и снежными
пиками. А между тем, дни на турбазе летели как километры мимо
курьерского поезда. Пока позавтракаешь, а уже обед. А какой смысл
уходить в дальние аулы к вечеру ? Тайму раз тот целыми днями лазил
по скалам и приходил довольный. С вечера он заправлялся
макаронами в туристской столовой и этого ему хватало до следующего
вечера. Более равнодушного к еде человека я никогда не встречал.
Он одинаково презирал столовые и собственную кухню и уверял
всех, что никогда в жизни еще не жарил себе яичницу, а знает только
как вскипятить чайник и открыть банку килек в томате.
Наблюдая за его энергичными выходами на скалы, я тоже решил
32

отказаться от турбазовских обедов. Позавтракав, я плелся
несколько километров по живописной дороге и, подходя к Даргавсу встретил
Ислама, который поджидал меня у реки Гизсльдон. Оттуда мы
отправлялись к нему в дом, уже на капитальный завтрак.
— Сегодня надо поработать,— робко заикался я, усаживаясь за
трехножный осетинский столик-фынг.
— Конечно, поработать надо,— соглашался Ислам,— но как не
попробовать цахараджин. Обидишь мою жену. Тем более пирог
юрский. Те, что пекут в ресторанах не цахараджины, а
обыкновенные пироги с листьями свеклы. И он продолжал описывать как пекут
настоящий пирог.— Цахараджин готовят из молодых листьев
крапивы, лебеды и конского щавеля. Но даже если ресторанщики и
сумеют нарвать этих трав, то где они найдут настоящий горский
сыр?
— Доброе утро, Ислам,— говорил я на следующий день,—
сегодня надо поработать.
— Конечно, поработать надо,— соглашался зав. филиалом,— но
вначале мы попробуем горского пива, вчера на праздник сварили.
То пиво, которое делают в городских квартирах, даже в отдельных
сельских домах на плоскости — не пиво. У нас в Даргавсе
праздничное пиво варят, как варили его наши предки. На поляне святилища
Хцаудзуар устанавливают медные котлы, воду берут из
специального источника, самого вкусного, дрова березовые везут из леса
Джистшиу, солод готовят из горского ячменя, хмель доставляют из
кобанского леса. Варят пиво мужчины несколько суток, днем и
ночью непрерывно помешивая в котле. И пиво получается густое и
вкусное. Напиток можно хранить в прохладном месте хоть год.
— Как интересно?
— Конечно, интересно. Осетинское пиво понравилось и князю
Потемкину. Случилось это в конце XVIII века во времена правления
на Кавказе губернатора Павла Потемкина, родственника
всесильного фаворита Екатерины II, Григория Потемкина. Как-то угостил
наместник фаворита осетинским пивом. И напиток до того
понравился светлейшему князю, что приказал он выписать в Петербург
осетинских пивоваров. Приехали пивовары, сварили пиво. Вышло
оно по вкусу не такое, каким его угощали. Но Потемкин был не из
тех, кто легко отказывается от своего каприза.
— В чем дело? — грозно спросил он пивоваров.
— Наверное, вода не такая,— отвечали они князю.
Тогда велел Потемкин привезти в Петербург обоз с бочками
горной воды. Но пиво опять не получилось. Старший пивовар
попробовал на язык воды из бочек и заявил князю:
— Не получится опять пиво, потому что привезли речную воду,
а надо было родниковую.
Потемкин согласился и с этим требованием. Послали в далекую
3 Г. И. Кусов
33

Осетию обоз с бочками за родниковой водой, а заодно привезти
хмель из кавказских лесов и солод из ячменя. Во дворце Потемкина
как раз приближался праздник, на котором должна была
присутствовать сама царица. К этому торжеству и стали варить новое пиво.
И опять оно получилось невкусным, кислым и не имело янтарного
цвета. В общем не таким, каким угощал светлейшего его кавказский
родственник. Позвал Потемкин пивоваров, а они ему ответствуют:
— Не обижайся, светлейший князь, но мы здесь, в Петербурге,
поняли, что наш напиток можно сварить только в родных горах.
Наверное, там пиву помогает стать вкусным и ароматным горский
воздух, настоенный на целебных травах.
Но подобного не мог себе позволить и царский фаворит, а ехать
пить настоящее пиво на Кавказ было ему в то время не досуг,
начиналась война с Османской империей.
— Наверное, захотели домой, шельмы, потому и не хотят варить
пиво,— решил князь и отпустил с миром пивоваров на родину.
То, что осетинское пиво славилось, а на Тифлисском базаре
ходило по цене, равной лучшим грузинским винам давно было
известно. Об этом писали и русские, и иностранные путешественники. Но
откуда взял Ислам этот рассказ о князе Потемкине-Таврическом,
наверное, из литературы, ведь он выпускник филологического
факультета университета.
— История интересная,— начал я бодро,— но вот я что-то
запамятовал, в какой книге об этом читал?
— Не знаю в какой книге может и написано, но я этот рассказ
слышал от столетнего Ханджери Дегоева. Признаюсь лишь, что
передал рассказ вам в собственной обработке, потому что Дегоев
навряд ли знал, что Потемкин был светлейшим князем, а все
остальное достоверно.
Вот так, случайно, удалось услышать первую, еще нигде не
опубликованную легенду об осетинском пиве и князе Потемкине.
— Доброе утро, Ислам,— говорил я на третий день.
— Как спалось Вам, уважаемый заместитель директора, на
турбазе, в картонных домиках? Может к нам переедете и ходить далеко
не надо, и друга своего тоже забирайте.
— Сегодня, Ислам, надо поработать.
— Конечно, поработать надо, поэтому мы и пойдем к моему брату
Володе Сасиеву. Вон его дом на пригорке.
На пригорке стоял массивный кирпичный дом, крытый
цинковым железом и обнесенный вокруг высоким деревянным забором.
У Володи Сасиева, коренастого парня с голубыми, как и у Ислама
глазами, как видно, все уже было подготовлено к «работе». В
большой светлой комнате, обставленной по-городскому полированной
мебелью, на столе плавали в блюде с маслом пироги и возвышался
высокий фарфоровый графин с пивом.
34

— Поработать бы сегодня, послушать легенды, — заикнулся
было я.
— Сегодня все равно будет дождь,— махнул хозяин в сторону
окна.— Альпийские галки спустились со скал.
На ближайшей зеленой полянке, видной из окна, важно и с
достоинством паслись черные, как антрацит птицы, украшенные
крупными красными клювами.
— Слышали, небось, что галки спускаются со скал, чувствуя
приход дождей? — продолжал Володя.
— Неужели птицы не ошибаются?
— Эх, дорогой, ошибаются даже красивые девушки в телевизоре.
Кто в наше время не ошибается?
— А как им не ошибаться,— встал на защиту девушек с
Центрального телевидения Ислам,— в нашем селе тоже имеется
метеорологический пост. Не знаю сколько метеонаблюдателю платят, но
служба у нее творческая, к приборам наша Зара не подходит, все
записывает в тетрадь прямо из окна.
— Зарины наблюдения нужны только тетради, а погоду узнают
со спутников,— не уступал Володя.
В конце концов, уровняв в шансах альпийских галок и
миловидных сотрудниц гидрометцентра, Володя широким дружелюбным
жестом показал на стол.— Вы правильно говорите, что надо
поработать, прошу. Тем более вчера произошло важное событие, нашего
Ислама избрали председателем сельсовета.
Как я заметил, кроме голубых глаз и родственных уз Ислама и
Володю объединяло еще чувство юмора, нештампованного,
заученного из книг и пересыпаемого анекдотами, а природного,
появлявшегося к слову и кстати. Пересказывать его нет смысла, ибо горский
юмор в точности не передашь и не опишешь.
— Значит, легенды собираете? — спросил он, раскладывая по
тарелкам жирные куски пирога с сыром и травами цахараджина и
картофелем — картофджына. И, не дожидаясь моего ответа,
предложил послушать, как он сказал, не легенду, а быль их села.
— Однажды, собрались мужчины Даргавса построить в горах
мельницу. В осетинских селах обычно мельницы старались иметь в
каждой семье. Мололи зерно на них только женщины, а дело мужчин
было построить, отремонтировать. Так и на этот раз мужчины
дружно работали до тех пор, пока не показалась на тропинке сноха того
человека, кому строили мельницу. Как и полагалось сноха принесла
три пирога, жирную курицу, чеснок с перцем, разбавленный
мясным бульоном.
— Хвала тому, кто приготовил нам такой вкусный обед,—
произнес в конце сытной и жирной трапезы старший.— Но вот хочу
одновременно заметить, мы бы обрадовались твоему обеду, афсин
(хозяйка), еще больше — принеси ты в кувшинчике холодной воды!
3*
35

— Какой разговор, прав наш старший,— поддержали поевшие
курицу с острой приправой. Их также начинала томить жажда.—
Кувшинчик с водой был бы очень кстати.
Осетинская женщина должна вести себя с мужчинами
почтительно, больше кивать, соглашаться и выполнять. Но на этот раз она
не выдержала мужской глупости.
— И чего это мне тащить воду с села по жаре, да еще как знаете
из речки, когда у вас здесь в горах полно и холодной, и вкусной воды.
— Какой воды? — всполошились мужчины.
— А мельница ваша, на какой будет работать?
Оглянулись мужчины вокруг, а воды и нет: ни ручья, ни даже
родника, уже не говоря, о горном потоке. А сноха как ни в чем не
бывало продолжает:
— Или вы не мельницу строите? Конечно, не мельницу, если
воды здесь нет.
Промолчали пристыженные мужчины, а потом, когда сноха
ушла, стали выяснять, кто же первый привел их на это место, да так и
не выяснили ничего.
Выяснить, когда произошла эта забавная история и
действительно ли строили таким образом мельницу даргавские мужчины, мне
не удалось. Только потом мне еще не раз приходилось слушать
смешной рассказ. Даргавские мужчины добродушно смеялись над
собой. И это напоминало уже легенду.
На другой день Володя познакомил меня со своим дядей Хазби
Сасиевым. «Удивительный человек,— говорил Володя,— с малых
лет трудится как пчела. Меня, оставшегося без родителей вырастил,
дочь и двух сыновей поставил на ноги».
Старшего сына Хазби Валерия, высокого и красивого парня,
похожего на американского актера Грегори Пэка, я знал по Кахтысар-
ской турбазе. Заходил к нему в буфет на чашку кофе. Он тоже мне
советовал поговорить о легендах со своим отцом.
Хазби тоже коренастый и немногословный шестидесятилетний
мужчина, как все здоровые и крепкие горцы, оказался таким же
гостеприимным и даже превзошел в этом своего племянника,
живущего пока без хозяйки. Но он не рассказывал ни смешных историй,
ни легенд, а наоборот на протяжении длительного застолья дотошно
расспрашивал меня о моей семье, здоровье матери, о городской
жизни, ценах на картофель, мясо, овощи, сыр. И при этом вставлял
остроумные замечания, которые вызывали дружный смех за столом.
Я уже было подумал, что в очередной раз услышу историю о
строительстве мельницы в безводном месте, как хозяин обратился к
Володе:
— А почему не показать нашему гостю каменных девушек? С
Гандар-хоха их хорошо видно.
— Какие девушки и почему каменные?
36

Хазби Сасиев из Даргавса — образец кавказского горца: прост, добр,
интеллигентен, хороший хозяин и семьянин. Знает все о своем крае от
легенд до выпечки чурека.
37

— Завтра, завтра,— добродушно улыбался Хазби.
— Разговорами землю не вспашешь, сена не накосишь,—
поддержал его Володя.
...— Как дела, шеф? — спрашивал вечером на турбазе
пропыленный и усталый Таймураз.
— Пока ничего. Помаленьку, что-то вырисовывается. А у тебя?
— Тоже не густо, ни в одной пещере не нахожу следов
пребывания горцев. Пещерное жилище у башни кровника остается пока
единственным в своем роде. Но ведь этого не может быть. Столько
удобных пещер не могли пустовать в средневековье.
— Пещеры подождут, а завтра у нас с Володей и Исламом
интересный поход за легендами. Но мое предложение не заинтересовало
Таймураза.
Он лег в кровать, напоминающую гамак и отвернувшись к
картонной стене, захрапел по-богатырски. Конечно, мои застольные
беседы нельзя было сравнивать с его лазанием по скалам, да еще к
тому же без страховки с одним ледорубом. Никаких веревок,
крючьев, карабинов Таймураз не признавал. Карабкался он по скалам не
хуже любого скалолаза. Хотя лишь немногие знали, что он страдает
приступами головокружения, причину которого не могли
установить в клиниках многих городов, куда он обращался за помощью. И
все равно он был смел до дерзости и уверен в своем мастерстве. И
крепкие, как сталь, мышцы ни разу не подвели его на скальных
тропинках и уступах.
Погода летом в горах неустойчива. Еще вчера над горной долиной
властвовали три цвета лета: ярко голубой — неба, цвет спелой
пшеницы — окрестные скалы и изумрудный — зелени луга. Они
напоминали зеленую страну лугов Ирландию. Но вот из царства
льда и снега: с вершин Казбека и Джимара-хоха начали медленно
подниматься облака. Вначале они повисали на скалистых вершинах
Тбау-хоха и Чизджиты-хоха, постепенно заполняли всю долину
непроницаемым туманом.
Но пока мы добирались с Володей (Ислам не смог участвовать в
нашей экскурсии) до леса, туман растаял и словно умытая долина
засверкала еще более яркими красками.
Вместе с солнечными лучами начали появляться зеленые
слепни-зынга. Яростные махи палкой и пучком травы не приносили
пользы. А Володе ничего, он шел мерным, спокойным шагом и ни
разу не махнул рукой.
— Зынга тоже нужна,— произнес он, наблюдая за моими
беспокойными движениями,— они пьют дурную кровь.
Поверить в эти мудрые рассуждения было трудно, особенно у
леса, когда зеленые мухи облепили нас как пчелы сахар. Хорошо,
что еще на гребне горы нашим союзником стал ветерок, который и
отогнал на время зеленых разбойников.
38

В лесу у корявых берез стали попадаться какие-то белые
пластинчатые грибы. Володя стал их собирать в фуражку.
Я поинтересовался, знает ли он их название, лично мне грибы
напоминали белую поганку только без характерного клубневидного
утолщения.
— А зачем? — философски изрек мой спутник,— у нас ядовитых
грибов нет.
— И ты знаешь, как называется этот белый гриб?
— Не знаю.
Я аж вспотел от такого безразличного простодушия, а Володя
продолжал:
— Самый знаменитый грибник в Даргавсе Юрик Бадтиев, а он
говорит, что все что растет съедобно, так же, как все, что летает,
кроме самолета.
Я не переставал удивляться Володиному умению почти все
сводить к юмору. Острое, пришедшее к месту слово ценится обычно
многими. Но временами на нас накатывается сырая и липкая волна
безразличия, когда все делаешь через силу и ничему не радуешься,
какой уж тут юмор. Конечно, раздумья и тревоги порой проявлялись
и на лице Володи. Но и подобное состояние души не мешало ему
мгновенно переключиться на шутку.
Вот и сейчас, откровенно говоря, было не до шуток: от укусов
зынги по рукам и лицу расплывались красные зудящие пятна, да и
подъем давал о себе знать — рубашку хоть выжимай. А Володя
говорит:
— Значит, однажды один из скуповатых даргавских жителей
переходил с баллоном араки зимой мостик через реку. Перейти по
наледи моста было трудно и скупец взмолился к Уастырджи,
святому Георгию, помочь ему благополучно перебраться на тот берег. За
помощь он обещал отдать половину баллона с напитком. А когда
перешел, засмеялся:
— Оказывается, Уастырджи, и тебя можно обмануть!
Но тут же поскользнулся и от баллона остались одни осколки.
Поднимаясь и потирая ушибы, скупец, глядя на небо
воскликнул: «Что же ты, Уастырджи, шуток не понимаешь?»
Как тут не рассмеяться, услышав тонкий народный юмор о
справедливом Уастырджи и скупце из горного аула.
Вершина горы Гандар-хох, которую мы покорили, оказалась
широкой и ровной поляной, поросшей густыми травами: зверобоем,
Душицей, ромашкой. Между ними выделялись крупные белые и
розовые цветы клевера. С юга над поляной стояли снежные пики, а
с трех других сторон кольцо долины замыкали скалистые массивы
Тбау-хоха и Чызджиты-хоха. Массив Тбау-Уацилла-хох назвали в
честь святилища, расположенного на юго-западных склонах, очень
почитаемого среди осетин. А соседней вершине дали название и
39

довольно необычное для здешних мест. Кто бы мог подумать, что
вершину назовут горой девушек. И это на Кавказе, в
патриархальном обществе!
— Вот и пришли, — прервал мои думы Володя,— теперь нам
стоит внимательно посмотреть вон туда,— и он махнул рукой в
сторону, где к Чизджиты-хох примыкал крутой холм.— От него и
начинается тропинка наверх. И уже на склоне гребня будто
выстроились невысокие пирамидальные скалы.
— На самом деле это, вероятно, выходы породы,— подсказал я
Володе.
— Нет, дорогой, никакой там породы нет. В те камни
превратились девушки из Даргавса.
И Володя поведал мне легенду, которая объясняет название
вершины. Склоны окрестных гор всегда славились сенокосными
травами. Но склоны этой горы, очень крутые с сыпучими осыпями и на
сенокос людям необходимо было забираться к самой вершине.
Однажды на вершине косили сено несколько братьев из одного
осетинского рода. Несколько сестер носили братьям косарям на вершину
обед. По той тропе и в хорошую погоду не все могли пройти: крутая
и узкая, ни с левой, ни с правой стороны никакой опоры. А тут во
время очередного «восхождения» поздней осенью сестер застала на
полпути к вершине горы снежная пурга. О зиме еще никто и не
думал, а она так внезапно пришла в Даргавскую котловину.
Измученные, замерзшие, потерявшие ориентиры, не знавшие
как им вернуться в аул девушки упали на колени и обратились к
всевышнему: «О, Хуцау. Чем терпеть такие страдания, лучше
преврати нас в камни!» — молились они. И всевышний внял их мольбам,
превратив сестер, потерявших надежду на спасение, в камни.
(Впоследствии в записках художника М. Туганова я познакомился с иным
мнением: вершину назвали Чызджыты-хох якобы потому, что во
времена жестокого нашествия эмира Тимура в пещерах этой горы
спасались от его воинов женщины и девушки. В подобное сообщение
можно было бы поверить, будь Чызджыты-хох богата пещерами. Но
на ее склонах их нет. Пещерами более славится соседняя вершина
Тбау-Уацилла-хох).
Для жителей окрестных аулов в этой легенде нет ничего
легендарного. Они хорошо знают цену работе на горных покосах. Каждый
год, начиная с середины июля, видно как ловко размахивают косами
крохотные фигурки, а по тропкам добираются к ним с едой и
кувшином воды жены и сестры. Выходят они с утра, чтобы поспеть к обеду
и кто знает, какая погода их застанет в пути.
Даже сейчас, когда на горные кручи нередко забираются
трактора и грузовики, труд косарей и их помощниц остается нелегким.
Сложным и противоречивым для чужого глаза было положение
осетинской женщины. В старину с давних веков дошли до нас восхи-
40

щения красотой аланок. Русский летописец сообщал, что в 1116 году
сын князя «Владимира Ярополк пленил в походе и привел себе в
жены, очень красивую дочь Ясского князя». Красавицей слыла ясы-
ня жена князя Андрея Боголюбского. Красотой аланки Бурдухан
был покорен грузинский царь Георгий III. Это их дочь Тамара стала
великой грузинской государыней, красоту и мудрость которой
воспел великий Шота Руставели. И красотой славились не только
дочери аланской верхушки. Затянутые в корсеты, закутанные
платками и шалями осетинки удивляли своим изяществом людей,
посещавших светские салоны Парижа, Вены и Санкт-Петербурга.
На переправе через Терек в Моздоке простой осетинской
девушкой, вылавливающей на топливо коряги, залюбовался декабрист
Александр Беляев. Великий Пушкин, увидев в крепости
Владикавказ осетинок, воскликнул: «Женщины их прекрасны...»
Подобное испытал и советский писатель В. Конецкий,
встретивший простую осетинскую женщину, исполнявшую обязанности
ревизора в северном поезде: «...Ей богу, я никогда не видел такого
интересного лица. Таких загадочных, темных глаз, таких строгих,
иетких бровей, таких живых, вздрагивающих губ и такого тонкого,
чистого овала лица...» В ней была таинственность,— признался
писатель (См. роман «Соленый лед»).
И вместе с тем в родном кругу красоту и женское достоинство
старались не замечать. И хотя этнографы упоминают об уважении
к женщине в осетинских обществах (только женщине могли
подчиниться дерущиеся с оружием в руках мужчины, женщина ведала в
семье хозяйством, мужчины приветствовали на улице женщину
вставанием и др.) положение ее было бесправным и зависимым. В
семье и взрослые и дети не называли ее по имени, счастливый отец,
родившегося мальчика готовил обильные угощения, если рождалась
девочка — родитель ходил мрачнее тучи, замуж девушку отдавали,
не спрашивая ее согласия, за калым. Коста Хетагуров, тонко
знавший все стороны осетинского общества писал о доле горянки:
«...Ничего, что она молода,—
Кроме рабства, борьбы и труда,
Ни минуты отрадной свободы
Ей бы жизнь не дала никогда...
Хорошо умереть в ее годы...»
И вот бесправным, оскорбленным калымом, униженным уже в
самом начале рождения, осетинским девушкам в Даргавском
обществе посвящают вершину горы.
На следующий день мы договорились встретиться в доме Володи
Сасиева. На этот раз хозяин похвалился своей недавней находкой.
Из Джимары Володя привез икону Казанской божьей матери...
Икона удивляла большими размерами, богатством оклада и техникой
41

исполнения инкрустацией с позолотой. Не верилось, что такая
богатая икона могла находиться в одном из домов горного аула Джи-
мара, где и разыскал ее наш друг у родственников.
— А у меня тоже кое-что для Вас есть новое,— сказал Ислам.—
Услышал вчера и сразу к Вам, вот, думаю, обрадуется.
И я действительно обрадовался. Вместе с Исламом мы записали
эту историю.
На северных склонах вершины Чизджиты-хох заканчивается
волнообразными скальными выходами, заросшими с одной стороны
низкорослым кустарником, а с другой — обрывистой кручей падает
к реке. Один из известняковых выходов наиболее высокий и
величественный, глядит своей ребристой макушкой прямо в бурные воды
Гизельдона. Но ребристая макушка только снизу кажется
неуютным обрывистым шпилем, а когда заберешься наверх, впечатление
совсем иное. Там, где из горы выходит известняковое ребро,
разместилась небольшая полянка, окаймленная с трех сторон
кустарником, а с четвертой — замыкающаяся пропастью.
И красивая, и ровная, и опасная полянка. В конце прошлого века
облюбовали это местечко двое влюбленных из соседнего аула Хин-
цаг. Встретились они случайно летом под вечер в воскресенье. И с
того вечера каждое воскресенье Заурбек и Лизетхан поднимались к
заветной поляне. И в это воскресенье их родители, натрудившись за
неделю на пашнях и сенокосе, теперь в прохладе каменных домов,
устроившись на лежаках, покрытых шкурами, подсчитывали
хватит ли или не хватит на зиму для скота сена. Женщины были рядом
с мужьями, готовили незатейливый летний ужин, чесали овечью
шерсть. Потом мужчины долго сидели за столом, настойчиво
опорожняя графины с мутной аракой и закусывая молодым сыром,
хлебом и луком.
А в это время на полянку, окаймленную с трех сторон
кустарником, первым пришел Заурбек, рослый шестнадцатилетний парень и
через некоторое время подобно козочке появилась черненькая,
стройненькая Лизетхан.
Как это случилось у них, не сговариваясь, повинуясь одним
взглядам, приходить сюда, они уже и не помнили. Но уже четвертую
весну они ждали, когда первые солнечные лучи растопят снега на
склонах горы, потом вместе с ветром высушат тропинки и можно
будет сказать дома, что неплохо бы собрать наверху хворост. С
теплыми деньками топить дровами в Хинцаге переставали и на
приготовление пищи требовалось немало хвороста. Так что в
отлучках молодежи не находили ничего предосудительного.
А они, кое-как насобирав сухого валежника, связав его на две
вязанки, садились на краю обрыва и украдкой будто невзначай,
бросая друг на друга взгляды, разговаривали, мечтали и им
казалось, что их соучастниками становились окружавшие их скалистые
42

вершины, блестевшая внизу речка и заполонившее все остальное
пространство синее небо. Лизетхан грезилось как наступит день,
когда он войдет в саклю как хозяин и, сверкнув только ей одной
понятной улыбкой, присядет за стол ужинать. А она, заметавшись
между люлькой с младенцем, печкой и столом, будет ждать
счастливых минут уединения, когда можно будет помечтать, как в дни их
встреч на скале.
Заурбек по-мужски не заходил так далеко. Он много думал, как
заработать денег на свадьбу, калым, одежду, скот и тогда намекнуть
отцу о желании засватать Лизетхан. Тяжелое и нелегкое это дело
свадьба в осетинском ауле. Немало было примеров, когда юноши,
чтобы скопить денег на свадьбу уезжали на заработки в Сибирь и
еще дальше в Америку.
Заурбек тоже подсчитывал, сколько прибавилось в их стаде овец
и коров, серебряных монет, вырученных на владикавказском базаре
за сыр и шерсть. «Следующей весной намекну отцу, чтобы послал
сватов»,— решил он. Он мог поклясться всевышним и фамильной
надочажной цепью, что ни разу даже рукой не дотронется до
Лизетхан, пока не состоится свадьба. Не мечтала об этом и Лизетхан.
Кодекс мужской и девичьей чести был очень строгим в суровой
патриархальной жизни осетин. Женщины скрывали свою красоту,
затягивали себя до свадьбы в корсеты, искусственно деформируя
грудь, закутывались в платки и шали. Красота для
девушки-осетинки была и гордостью, и в то же время бременем, которое было
нелегко нести. И если приходилось скрывать естественную красоту,
легко представить какие нерушимые преграды стояли на пути
любовных отношений.
На этот раз, единственный раз за все четыре года их встреч,
Заурбек до прихода любимой девушки спрятался в низкорослом
березовом кустарнике и не заметил, как молодой здоровый сон
сморил его, уложил на пахучие мягкие травы. А Лизетхан — дикая
козочка, не встретив его на поляне и, думая, что какие-то важные
дела задержали его в ауле, пользуясь редкому уединению, скинула
платье, распустила косы и подставила свое тело лучам солнышка.
Она встала на теплый валун, легко и радостно подставив себя ветру.
В раскрепощенное тело ворвались неведомые силы. Искоса она
бросила взгляды на руки, ноги, грудь. Мечтала (о, ужас!) о
запрещенном: вот бы ее увидел сейчас любимый.
Проснувшись, Заурбек раздвинул ветви и осекся на полуслове.
На поляке он увидел обнаженную Лизетхан и невольно залюбовался
невиданным, почти сказочным зрелищем. Подумай он в это время о
строгостях закона, скрой свое присутствие! Но он не смог поступить
разумно и погубил любимую девушку. Как только Лизетхан
заметила выходящего из кустов Заурбека, она не выдержала позора, что
мужчина увидел ее обнаженной. Мгновенно были забыты их долгие
43

свидания, незатейливые разговоры, мечты о будущей совместной
жизни. Закусив губы от обиды, она решительно шагнула в
пропасть...
Прошло много лет и в пещере на правом берегу р. Гизельдона
поселился глубокий старик. По ночам из пещерного жилища
светился огонек, а по утру старик тяжелой походкой взбирался на поляну,
обросшую с трех сторон кустарниками и подолгу сидел на краю
пропасти.
Пастух из аула Даргавс, прогонявший мимо овец, заметил на его
лице странное выражение: старик улыбался влажными от слез
глазами. Он сидел там до тех пор, пока на небе не зажигались первые
крупные звезды.
Однажды у пещеры рано утром остановились шикарные
«Жигули», и две молодые женщины направились к жилищу старика. Через
некоторое время они будто под конвоем вели его к машине. Но
прошло несколько дней, и из пещеры вновь замерцал свет.
Горцы по природе своей не особенно жадные до пересудов все же
дознались правду о странном старике, поселившемся в пещере у
брошенного жителями аула Хинцаг. Говорили, что он решил
вернуться из города доживать последние дни у развалин родного аула,
а дочери его будто бы не согласны с подобным решением и силой
отвозят отца обратно домой. Но старый Тембол Дегоев, всю жизнь
проживший в местечке Кахтысар, однажды узнал в старике Заурбе-
ка, который в молодости, нарушив обычай предков, встречался
тайком с красавицей из аула Хинцаг Лизетхан, бросившейся вниз со
скалы. Она разбилась у той пещеры, где поселился вернувшийся в
горы Заурбек.
Дегоев рассказал эту историю Исламу, а он поведал мне. И я не
уверен, что вскоре не услышу ее из уст экскурсоводов. А пройдет
время обогащенную другими деталями и особенностями историю,
случившуюся в конце прошлого века в ауле Хинцаг, посчитают
легендой. Тем более, что в кавказских легендах всегда удивляло
развитие любовной линии. Сдержанные в жизни люди, несмотря на
строгое запрещение адата и корана, давали размах своей фантазии
в легендах, которые становились неподвластными ни светским, ни
духовным судьям.
...— Как тебе наша запись? — спросил я Таймураза.
— На уровне мировой поэзии,— пошутил он,— а вот история
меня тронула. Даже Ваша лирическая обработка не смогла
заслонить сильных характеров и настоящей любви.
Мы пробыли в экспедиции около двух недель. Уже в музее,
приводя в порядок черновые записи в блокнотах, этнографические
коллекции (мне пришлось собирать предметы горского быта) я и не
предполагал, что в скором времени продолжу сборы легенд, но уже
в своем собственном кабинете...
44

ЛЕГЕНДЫ ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА
— Тайны вокруг Тага и Курта — Ее приоткрывает
А. К. Есиева-Дадиани — Хан Хакуна, Хангирей, дочь
владелицы Татартупа — Балтийские воспоминания —
Предание о Дзауге.
С той поры, как несколько десятков тысяч лет тому назад на
территории Северного Кавказа появился первый человек каменного
века, на земле этого края побывали представители самых разных
племен и народов. Вот уж где раздолье для раздела науки,
изучающей географические названия — топонимии. Топонимисты
обнаружили на территории Северной Осетии кавказский, визан-
тийско-римский, тюркско-монгольский, славянский языковые
слои. Исследователь А. Дз. Цагаева утверждает, что выявила в
Осетии 721 топоним с необъяснимыми названиями (см. книгу
«Топонимия Северной Осетии»).
Все это порождает самые разные предложения, порой меняющие
представления в науке. Именно на отдельных словах строил свою
половецкую теорию происхождения осетин академик И. А. Гюль-
денштедт. А ученый В. Б. Пфафф считал, что названия Джимара,
Зака семитского происхождения.
Еще немало названий, которые трудно расшифровать. И среди
них имеются такие, которые можно объяснить благодаря легендам,
как, например, название двух крупных обществ Восточной Осетии
Тагаурского и Куртатинского. Так называемое Тагаурское
общество включало обширный район — междуречье Терека и Гизельдона,
а бывшее Куртатинское общество располагалось в горной долине
Фиагдона.
Над названием «тагаурцы» и «Тагаурия» задумывались уже
первые путешественники-кавказоведы. Немалое внимание этому
вопросу отвел декабрист Владимир Сергеевич Толстой, который по
заданию властей объехал всю горную и плоскую Осетию вместе с
осетинским просветителем Аксо Колиевым, благочинным
Владикавказского прихода.
В своих историко-этнографических статьях декабрист писал: «У
самого истока реки Гизель из Черных гор, в Дергобском ущелье, и
поныне существует тагаурская деревня Даргобс: в ней находятся
развалины древних башен и замков, по преданию принадлежавших
какому-то Тагауру и его сыновьям, которых собственные имена
обращены в фамилии их потомков Тагаурцев...
Окрестности Даргобса бедны хлебопашными полями и
пастбищами: поэтому потомство Тагаура, всегда пользовавшееся
достатком, как явствует из развалин их замков, весьма естественно должно
45

было искать себе оседлости в других селениях, быть может и сами
селения приглашали их к себе ради этой фамилии...
...По мере того, как тагаурцы делались старшинами в большом
числе деревень, их родовая сила естественно увеличивалась и
наконец избирательное звание старшин сделалось потомственным в та-
гаурском роде: этим объясняется единство во всех общественных
делах и предприятиях, замечаемое в деревнях, расположенных по
трем поименованным ущельям.
Через это также жители ущелий Даргобского, Санибакского и
левого берега Терека получили название Тагаурцсв. Простой же
народ этих ущелий не принимает этого названия и в последнее время
возненавидел род Тагаурцев, даже оскорбляется, когда его так
называют. Сам он с самодовольствием именует себя Ирон...»
Прошло время и профессор Ф. И. Леонтович, автор «Адатов
кавказских горцев» уже сообщал о каком-то Тагауре более
определенно. «Много лет назад из-за каких-то внутренних разногласий двое
братьев Курта и Тага, правнуки мифического героя осетин — Сида-
мона, внука Оси Багатара переселились из Алагирского ущелья на
соседние земли, названные по имени Курта Куртатинскими... Здесь
братья жили долгое время. Выстроили каменную стену против
нашествий врагов, построили себе дома и башни. Башни сохранились
до сих пор. Впоследствии между братьями возникли несогласия.
Ссора кончилась тем, что Курта со своими приверженцами выгнал
Тага со всеми его людьми из Куртатинского ущелья. Тогда Тага
поселился со всеми своими сторонниками в соседнем ущелье,
названном по его имени Тагаурским. Под конец своей жизни Курта и
Тага помирились».
То, что легенды выступают в качестве исторического предания—
факт нередкий. Легендарно-исторический стиль особенно был
любим феодалами, стремившимися помимо сосредоточения в своих
руках материальных благ, повлиять на сознание народа
необычностью своего происхождения от чужеземных ханов, царей, князей.
Да, осетинским «сильным» фамилиям не давали покоя
сиятельные предки. Слов нет, отрицать приход в горы по разным причинам
потомков ханов, князей, будет неубедительно. Разное случалось в
неспокойное средневековье. Но, пользуясь сословной неразберихой,
царившей на Северном Кавказе, многие фамилии искали и
находили легендарных прародителей. Порой действительное, реальное
переплеталось с мифологическим и семейное предание более
напоминало легенду. Наиболее характерным примером является
предание, записанное в прошлом веке Коста Хстагуровым о
появлении в горах Осетии легендарного Хетага (см. очерки «Особа»).
...Уже спустя несколько дней после приезда из Даргавса
музейная смотрительница тетя Вера сообщила мне, что в музей приходила
ее знакомая и по очень важному делу. Я улыбнулся, знакомый с
46

преувеличениями нашей неуемной смотрительницы. Но она не
обратила на это внимание и продолжала:
— Аминат Казбулатовна Есиева-Дадиани очень уважаемая
женщина и она много знает из осетинской истории.
За тетей Верой водился в музее один грешок: в отсутствие
экскурсоводов она пыталась проводить лекции для одиночных посетителей
по своему залу «Послевоенного строительства». Все бы было хорошо
и никто бы, возможно, и не заметил подобной самодеятельности, но
тетя Вера порой заходила на чужую территорию в зал, экспонаты
которого рассказывали о претворении в жизнь последней пятилетки.
И тамошняя смотрительница, маленькая, интеллигентная, но
напрочь лишенная чувства юмора женщина сердилась и ходила к
директору жаловаться.
Директор Хасан Газакович внимательно выслушивал ее,
возмущался, обещал, что призовет тетю Веру к порядку, а, проводив,
радостно потирал руки: «Все имеем в музее. Глухого сторожа Куроч-
кина, сантехника-алкоголика, путешественника замдиректора по
научной части и даже экскурсовода с незаконченным начальным
образованием». Дело в том, что к проведению лекций по экспозиции
у нас допускались лишь научные сотрудники после серьезного
экзамена* И поэтому сетования директора можно было понять.
Но тетя Вера, как я заметил, обладала остроумием, а этот
признак или недостаток всегда скрашивает количество оконченных
классов и учебных заведений.
Когда на следующий день я увидал высокую скромно одетую
пожилую женщину, то мысленно отчитал себя за свою неуместную
ухмылку. Есиеву-Дадиани я помнил со школы. Ее муж,
известный хирург работал в поликлинике поселка Бесланского
маисового комбината, а когда они переехали в Орджоникидзе, то я лечился
у него от тиреотоксикоза методом прижигания нервных точек на
шее.
Люди они были тихие, скромные и я даже не решался спросить,
откуда у осетин появилась такая фамилия Дадиани, явно имеющая
отношение к Грузии. Или от фамилии Дадиановы? Но однажды наш
школьный класс повезли на экскурсию в Кобанское ущелье и Есие-
ва-Дадиани (ее сын Шамиль учился с нами) вызвалась рассказать
нам по дороге о примечательных местах.
Во время рассказа она словно преобразилась и не напоминала ту
малообщительную «врачиху», с виноватой улыбкой выстаивающую
в очереди в поселковом магазине.
Из той давней экскурсии в Кобань мне запомнился рассказ о
героическом горце Чермене Кавдасарде—незаконнорожденном
сыне богатого алдара Тулатова. Аминат Казбулатовна попросила всех
выйти из автобуса и, подойдя к скале, где соединяются Геналдон и
Гизельдон, произнесла: «Вот здесь алдары Тагаурии предательски
47

убили Чермена, который боролся за равноправное разделение
пашни».
Рассказчику можно было поверить, ибо происходила она как раз
из фамилии тагаурских алдар Дударовых, Тулатовых и
состоятельного куртатинского рода Есиевых.
И вот сейчас мне как-то стало неловко, бывшему школяру,
сидевшему в кресле заместителя директора исторического музея,
принимать человека, который знает об истории во сто крат более и не по
книгам.
Есиева-Дадиани сильно изменилась, но по-прежнему
отличалась немногословием. Она сообщила, что прочитала в одной
газетной заметке о Курта и Тага по доктору Пфаффу и поэтому принесла
фамильное предание, услышанное еще от ее бабушки М. А. Есиевой-
Тулатовой. Возможно, предание представит для музея
определенный интерес.
И все, больше никаких просьб, желания опубликовать ее рассказ
в печати. И так же скромно откланялась.
Надо ли говорить, что этот вариант легенды о Курта и Тага нигде
не опубликованный явился удачей в моих поисках.
«Высоко в Куртатинском ущелье жил хан Хакуна. Жена его
называлась Аламас. Был у них сын Ханджери (Хангирей). Не
поладил он с отцом, т. к. был своевольным и гордым, и сбежал из дому.
Отправился далеко, за Эльхотовские ворота... (По другой версии, он
был похищен в детстве кабардинцами).
Примкнул он там к совершавшим набеги кабардинцам и вместе
с ними участвовал в их набегах (балцах). Очень его полюбил
предводитель этого отряда и пользовался Хангирей у них большим
почетом. Приметила его и владелица Татартупа (Дзлаты Ахсин).
Дочь ее любил предводитель отряда, кабардинский князь, но
сватовство его было отвергнуто. Все попытки похитить девушку
были тщетны.
Как-то раз к Хангирею тайком пробрался один из слуг «Дзлаты
Ахсин» и назначил ему время и место, куда ему надлежало прийти
одному. Он явился в назначенный срок и, к своему удивлению
увидел владелицу Татартупа в сопровождении слуги и служанки. Она
предложила быть ему своим зятем, т. к. по наведенным сведениям
она знала, что он сын Хакуна. Хангирей отказался от любимой
своего побратима. Прошло еще сколько-то времени, и Ахсин еще раз
прислала за ним, и на этот раз слуга привел его в Дзлат. Ахсин
сказала ему, что она все равно не выдаст замуж свою дочь за
разбойника, тем более, что и дочери он не нравится.-- «Я знаю, что ты по
необходимости с ними. Возвращайся к отцу вместе с моей дочерью
и живите так, как вам подобает, а товарищам скажи, что видел во
сне родителей и хочешь с ними повидаться». Хангирею самому
хотелось вернуться домой, но он не знал, как ему поступить.
48

Ходил он мрачный и рассеянный, чем обратил на себя внимание
своих товарищей. Начались расспросы, на которые он отвечал
уклончиво. Наконец вожак отряда потребовал от него ответа. Тот
сказал, что видел во сне родителей и ему хочется повидаться с ними.
Князь рассмеялся и сказал: «Только то и всего? Выбирай двух самых
лучших коней и пусть бог хранит тебя и твоих родителей. Мы
проводим тебя, чтоб сына Хакуна никто не посмел о<бидеть». Юноша
горячо поблагодарил князя, но от проводников отказался, сказав,
что его в Осетии никто не тронет.
Выбрал двух коней, дал знать в Дзлат, что этой ночью будет
проезжать мимо них домой и, когда в лагере все уснули, вывел коней
и вскоре остановился у кунацкой Дзлата. Там уже его ждали и, не
мешкая, на вторую оседланную лошадь вскочили дочь владелицы и
ее служанка, переодетые в мужскую одежду и вооруженные.
Из лагеря кто-то выследил Хангирея и сейчас же бросился к
князю сообщить о происшедшем: «Этот хъусха (осетин) обманул
тебя и за твое к нему расположение отплатил тем, что увел любимую
девушку. Мы сейчас догоним их и расправимся так, как он того
заслуживает!» Князь подумал и сказал: «Не надо. Пусть едут. Я
долго добивался руки этой девушки, но никак не мог этого добиться,
а с ним она сама поехала. Значит аллаху так угодно. Он заслуживает
счастья».
Путники ехали без особых приключений, добрались до Суадага
и временно расположились в лесу на ночевку. Разожгли костер.
Дичи было много и охота дала возможность Хангирею накормить
своих спутниц, после чего они расположились на ночлег, а он их
охранял.
Хакуна доложили, что в его владениях появились какие-то люди
и даже не таятся. Разожгли костер, убили косулю и, поужинав,
расположились на ночлег. Разгневанный Хакуна поскакал в Суадаг
и к утру со своими людьми был уже на месте происшествия.
«Что за собака, что за осел (чи кудз, чи хаераег) посмел
расположиться в моем лесу? Выходите, негодные, которых мать родила в
несчастный день. Я посмотрю, умеют ли эти щенки держать в руках
оружие».
Хангирей снял с себя оружие и подошел безоружный к Хакуна.
«Отец, если ты велишь мне применить оружие, ты увидишь, умеет
ли твой сын владеть им. Я твой сын — Хангирей».
«У меня нет сына. Он погиб. Ты меня обманываешь!»
«Тогда поедем домой и пусть мать осмотрит меня и узнает
примету: у меня под лопаткой родимое пятно». «Эту примету и я знаю:
оно у сына было на том же месте, что и у меня».
Они отошли в сторону, Хангирей разделся и Хакуна убедился в
том, что он нашел после долгой разлуки сына. Радости отца не было
границ, а когда он узнал, кто были спутницы Хангирея, то распоря-
4 Г. И. Кусов
49

дился переодеть их в женские платья, посадить в арбу, отправил
гонца к Аламас с предупреждением, что везут невесту Хангирея. К
приезду свадебного кортежа все было готово и справили свадьбу, как
полагается.
Шло время. Родилось у Хангирея два сына — Тага и Курта. Тага
спокойный, добродушный — любимец матери, Курта вспыльчивый,
коварный — баловень бабушки. У каждого из них был охотничий
сокол. Однажды Курта спустил своего сокола на ястреба,
кружившего над ягнятами. Спустил своего и Тага. Второй сокол опередил
первого и начал клевать ястреба, сбив его на поле, где работал Курта.
Увлекшись, сокол слетал за своей жертвой на поле. Курта
рассердился, что у его сокола перебили добычу, подбежал к соколу Тага и
свернул ему шею. Ссора неминуема. Тага узнав о случившемся,
хотел было проучить брата, но его жена умолила его не подать и
вида, что это ему неприятно. «Твой брат так зол и вспыльчив, что
добром это у вас не кончится. Лучше найдем себе другое место,
подальше отсюда, чтобы избежать братоубийства. Ведь ты тоже не
сможешь терпеть и прощать все его выходки». На этом они и
порешили.
Тага охотился не только в ближних окрестностях, но уходил и в
соседние ущелья. В Даргавском ущелье был у него друг, у которого
он останавливался во время охоты. С ним он и поделился своими
заботами. Лисихъо Жантиев (Дзантиаты Оисихъо) одобрил их
решение и предложил им поселиться в Даргавском ущелье. До Тага в
Даргавском ущелье жили фамилии Тхостовых, Тугановых (Тумен
— тысячник Туган) и другие. И вместе им будет легче защищать
население. На том и порешили. Тага перебрался в Даргавское
ущелье, остановившись с семьей и домочадцами у Лисихъо Жанти-
ева в сел. Хъахъадур. Потомство его расселилось по Даргавскому
ущелью... Набеги и похищение для продажи в рабство людей
прекратились.
Курта остался на месте и его потомки так и жили в этом ущелье,
получившем свое название от его имени. Когда кабардинцы
оттеснили осетин в горы, собирая дань с дигорцев и алагирцев, то никто
из потомков Курта не платил им дани, несмотря на очень тяжелое
положение. Даже на плоскости сел. Суадаг удерживалось
фамилиями: Верхний Суадаг — Тезиевыми, Средний — Борсиевыми и
Нижний Суадаг — Есиевыми.
Цаликовы были оттеснены кабардинцами с плоскости, удержав
лишь земли, граничившие с Есиевскими владениями (впоследствии
сел. Ногкау (Пысылмон хъоееу). В ущелье эти же фамилии (Тези-
евы и Есиевы) жили в сел. Нижний Карца.
Основная часть подданных Хакуна осталась жить на месте,
которое носит название «Уоейоесых» или верхняя слободка.
Сыновья Курта — Найфон и Тембол (Темирбулат), спустились
50

ниже по ущелью, потомки их расселились, образовав ряд селений, в
том числе упомянутые выше».
Нет, в подобную удачу трудно было поверить. Космический век,
научно-техническая революция, а в музей попадает легенда,
которую не слышал ни один дореволюционный путешественник,
собиратель устного творчества! Да еще записанная и любезно принесенная.
Телефона Есиевой-Дадиани я не нашел и потому пришлось
помчаться в музейные залы, где тетя Вера как обычно проводила
очередную нелегальную экскурсию. Увидев меня, она смутилась и
отошла от стайки, видно, приезжих девиц, осматривающих
японский бронзовый шлем, подаренный музею одним известным борцом.
— Продолжайте, продолжайте, тетя Вера,— поддержал я
смотрительницу,— только попрошу вас зайти к Аминат Казбулатовне.
После моих слов тетя Вера заглянула в соседний зал и отошла к
девицам с видом победителя, выигравшего важное сражение.
...На следующий день я записываю в блокнот, а Есиева-Дадиани
рассказывает. Ей очень приятно за проявленное внимание к ее
творчеству. Пожилая женщина расчувствовалась, вспомнила молодость.
Я стараюсь не мешать, хотя речь идет пока не совсем о том, что
меня интересует. Но кому не дороги воспоминания о прошлом, если
к тому же вас внимательно слушают, записывают.
— Это мои балтийские воспоминания. Селенье Балта являлось
фамильным пристанищем Дударовых, их исконное горское
гнездо,— говорит она, примостившись на краешке стула и поправляя в
смущении очки с толстыми стеклами...
Удивительно трогательно звучит ее рассказ:
«Мы сидим, прижавшись друг к другу, на краю обрыва. Луна
залила волшебным светом горы и кажется, что ветер несет нас к
сверкающей сталью ленте Терека. Он далеко внизу, а вокруг
сомкнулись причудливые горные хребты и уже перестаешь ощущать
разницу между сказкой и былью. Мы, это я, Мима, кузина, всего на
три года старше меня, но мы не ощущаем разницы в летах. Я с
нетерпением жду субботы, когда после обеда мама посылает за
фаэтоном или линейкой, и мы едем к бабушке в Балту.
У бабушки я задерживаюсь столько, сколько того требует
приличие, а потом в окружении ребят мы с Мимой, взявшись за руки,
бежим по крутому склону наверх, к ним, в дом бабушкиного брата,
Ибрагима Дударова.
Там же живет и старшая сестра бабушки — Дзга. Она — главная
не только в доме, но и во всей Балте. И не только в Балте, но и
мужчины фамилии Дударовых считаются с ее мнением. Побывав в
объятиях всех тетушек, я попадаю к тете Дзги, которая знает, что
никакие пироги не идут в сравнение с горячим кукурузным чуреком
с сыром и сливочным маслом. Никогда до этого я не ела сливочного
масла, а оно было в Сибири всевозможных сортов, начиная с экспор-
4*.
51

тного Томского до орехового, миндального и т. д. Никогда никто не
мог меня уговорить взять хоть кусочек масла'в рот, но зато масло,
сбитое из сливок в Балте, рассыпавшееся крупинками с кукурузным
чуреком, было настолько вкусно, что кусок масла и кусок чурека
были почти одинакового размера. Если прибавить еще зелень
всевозможную, которую в Балте разрешалось кушать в
неограниченном количестве (не то, что повар подавал ее в виде гарнира и
украшения), то понятно удовольствие, которое получила я и
угощавшая меня тетушка. Конечно, когда подымется мама, будет
зарезан и барашек и приготовлен из курицы лыбза по-кабардински и
пироги, все это будет очень вкусно, но ни в какое сравнение с первым
угощением не идет.
Итак, подкрепившись, мы выбегаем на простор, и мне хочется
проведать кусты боярышника и алычи, растущие на склонах. После
сибирской тайги с колоннадой вековых сосен, мягким настилом
хвои, когда не достаешь глазом ни вершин, ни конца этих колонн,
эти колючие кустики кажутся мне смешными и трогательными.
Набегавшись, мы возвращаемся во двор и садимся на краю
обрыва, где и застает нас взошедшая луна. Я — двенадцатилетняя
долговязая шестиклассница, а Мима (ее настоящее имя Мадинат) очень
миловидная девушка, с белым лицом и нежным румянцем, с
большими блестящими черными глазами, которые очень идут к ее
несколько широкому округлому лицу. Хотя она неплохо владеет
русским языком, но я стараюсь говорить с ней на родном языке, т. к.
она не смеется над моими ошибками, а очень тактично исправляет
их. Осенью мы собираемся у дедушкиного камина. Он сидит в своем
мягком вольтеровском кресле, взрослые тоже, кто на диване, кто на
стульях, а мы примащиваемся в уголке на сложенных тюфяках и
одеялах для гостей, покрытых ковром. Оттуда нам слышен разговор
взрослых, а сами мы не на виду. Я очень любила слушать споры,
рассказы и воспоминания дедушки Бимбулата Тулатова, тети Дзги
Дударовой и других, так из их разговоров я узнавала многое,
интересовавшее меня и запомнившееся на всю жизнь. У Бимболата была
уникальная библиотека по кавказоведению на всех языках мира.
Некоторые книги были с автографами авторов, гостивших у него в
Кобане (в Балту он переселился уже на старости лет из-за бабушки
после того, как они потеряли своих сыновей).
В один из таких вечеров собрались опять у камина человек восемь
родственников. Были шутки, подтрунивание друг над другом.
Начали подтрунивать над Дударовыми. Говорили, что они сыновья
солнца (Хуры фыртта), другие утверждали, что это солнце было
пастухом, третьи, что они ингуши и потом обосетинились. Поводом
к разговору послужила двойная фамилия Дударовых-Слонати.
Бимбулат сказал, что, работая в сословной комиссии, он
уговорил Дударовых присоединиться к Тагаурским алдарам, хотя они
52

жили здесь уже сформировавшейся фамилией до появления Тага.
Это было сделано, чтоб не обособлять этой фамилии, тем более, что
дорожную дань (пошлину) они собирали в Дарьяльском ущелье
совместно с Тагаурцами. Слово за слово и Дзги согласилась
рассказать историю возникновения названия Дударовых-Слонати.
Рассказывала она интересно, и я даже сейчас помню не только
содержание, но и интонацию ее».
И Аминат Касбулатовна пересказывает фамильное предание,
которое более напоминает фамильную легенду, ибо сведения,
которые она сообщает до сих пор мне не встречались.
Дударовы считали, что основоположник их фамилии Дудар имел
братьев кабардинца Иляла, балкарца Шакмана. Один из его
потомков в шестом или пятом колене Мисост приходился зятем
кабардинским князьям Мулдаровым. Мулдаровский племянник обварился
нечаянно в котле с пивом и возникла кровная месть. Мулдаровы
победили и захватили местность Чми.
Осталась от Дударовых лишь одна невестка, урожденная Мулда-
рова, которая не вернулась в отцовский дом, а бежала к ингушским
друзьям в Джерах. В Джерахе родился мальчик, которого товарищи
стали называть Слонати, т. е. сыном женщины. Со временем
возмужавший племянник Мулдаровых вернулся в Чми, но за Дударовыми
так и закрепилась приставка Слонати.
В то время я не предполагал, что эти фамильные
предания-легенды могут явиться своеобразным историческим документом.
А одна из таких записей Аминат Касбулатовны помогла мне
решить тайну имени одного человека, имеющего отношение к
истории г. Орджоникидзе.
...Когда весной 1784 года наместник Кавказа Павел Сергеевич
Потемкин основал у входа в Кавказские горы военное укрепление
для охраны дороги из Моздока в Грузию, он мог бы предложить для
него любое название какое бы пожелал. Например, назвать именем
своего всесильного родственника Григориполисским (так и было
названо одно из укреплений) или, к примеру, в честь своей
известной фамилии. Назвали тогда же по просьбе осетин, выселившихся
из гор, селение на речке Савадок (Суадаг) Потемкино.
Матушка-государыня Екатерина II все равно бы утвердила. Но Павел Сергеевич
был человеком не чуждым науке и литературе. Сочинял научные
трактаты, переводил французских энциклопедистов, пописывал
драмы, стихи. Поэтому дал новому и самому важному укреплению
наименование Владыкавказа. И поэтично и не без намека на
значение крепости у входа в горы, где начиналась горная часть
единственной дороги в Закавказье.
Владикавказ так полюбился Потемкину, что потом, когда
возникали покушения на его существование, наместник стремился их
Устранить. Однажды умный и дальновидный грузинский царь Ирак-
53

лий II обосновал большие выгоды другого направления через
кавказские горы по Куртатинской горной долине, но Потемкин
воспротивился толковому предложению. Запряг свою коляску восемью
лошадьми и, проехав побудущей Военно-Грузинской дороге, убедил
Петербург, что легче и лучше пути не сыскать на всем Кавказе от
Дербента до Тамани. Хотя, как установил историк из Кабардино-
Балкарии Олег Опрышко, добирались тогда из Владикавказа до
Тифлиса целый месяц!
Потом уже, когда Владикавказ в марте 1860 года стал городом,
идею Потемкина перенесли на герб: на рисунке изобразили
крепость, ворота и ключ. Хотя к тому времени Военно-Грузинская
дорога потеряла свое прежнее значение, так как уже не являлась
единственным путем в Закавказье.
И все же не поверил бы основатель Владикавказа, что будущему
городу придется не раз расставаться со своим названием. В истории
дореволюционного градостроительства как зарубежного, так и
отечественного подобные примеры были весьма редки. Обычно города
называли единожды и навечно. А Владикавказу пришлось в 1931
году «по просьбе трудящихся» стать Орджоникидзе, в 1944 году —
Дзауджикау, в 1954 году обратно превратиться в Орджоникидзе.
Краткое переименование в 1942 году, когда на подступах к городу
развернулись сражения с немецко-фашистскими войсками, в счет
не идет. В сводках Совинформбюро упоминали Владикавказ,
потому что на картах союзников прежнее историческое название города
не изменилось.
Но сейчас, вероятно, мало кто помнит, что уже в первые годы
существования крепости были попытки называть ее по-иному.
Вспомним А. С. Пушкина, который сохранил для истории этот факт.
В «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года» он писал: «Мы
достигли Владикавказа, прежнего Капкая...» А в дневнике поэт
сделал пометку «Капкой». Позднейшие комментаторы его сочинений
не сомневались, что Владикавказ называли капкайским постом по
имени расположенного близ него осетинского аула Кап-Кой. Но
аула с таким названием никогда не существовало не только у
Владикавказа, но и на всей территории Северного Кавказа. Подобному
сообщению удивлялись даже современники поэта. Известный
журналист, автор историко-этнографических исследований Д. Е.
Зубарев писал на страницах «Тифлисских ведомостей»: «В одном из
нумеров «Литературной газеты» напечатано было, что Владикавказ
есть древний Капкай. Не знаю, откуда почерпнул сие известие автор
путевых записок. Разве из тех источников, по которым Московские
триумфальные ворота именуются трухмальными,
Санкт-Петербург — Питером, Магистрат — Балистратом и проч.»
Написано было довольно резко, но согласимся, что Зубареву в
этом деле нельзя было отказать в дальновидности.
54

Пушкин мог подобное название услышать в разговорах,
прочитать в книгах того времени, которые упоминая о Капкае, не
объясняли, что же обозначает это слово. В дореволюционной
литературе этимологию названия попытался расшифровать
кавказовед К. Ф. Ган. Гораздо полнее об этом сказано советским
географом Э. М. Мурзаевым в «Словаре народных географических
терминов». «Капка — ворота, вход в ущелье: продольное понижение
между горами. Известно из тюркских языков. В прикаспийской
части Казахстана упоминается как узкое ущелье, горный проход,
поперечное ущелье. Турецкое слово «капи» — означает «дверь,
ворота». В Крыму имеется урочище Темиркапы». (Кафа).
В общем приблизительно подходит для крепости у входа в
скалистые могучие горы. И как попало тюркское географическое название
на Северный Кавказ объяснить несложно. Очевидно, во время
пребывания здесь монголов, золотоордынцев, ногайцев, войск
жестокого завоевателя Тамерлана.
Ну, а какова история названия Дзауджикау?
...Однажды, приехав в санаторий Кармадон, я решил
вскарабкаться на возвышающийся над курортом горный хребет,
отделяющий его от холодной долины Геналдона. Как раз цвели луга и я
собирался сделать несколько фотоснимков на цветную пленку. По
дороге, петляющей через рукотворный сосновый лесок, мне удалось
сравнительно быстро подняться наверх. Здесь, на лугах, там и сям
возвышались развалины старых покинутых поселений, среди
которых еще выделялись разрушенные башни. У одной из них косил
пожилой мужчина. Увидев меня, он смачно обтер пучком травы
стальное лезвие косы и устало присел на землю. Мы разговорились.
Он будто ждал внимательного собеседника. Конечно, в таком случае
разговор обычно начинается с погоды, а переходит к недостаткам
сельского магазина. Но я ловко перевел тему на местную историю.
И не ошибся, косарь оказался словоохотливым и многое знал.
Он рассказывал как в конце прошлого века подрядчик Харламов
проводил через Геналдонское ущелье колесную дорогу к своему
известковому заводику. Дорогу смыло наводнением 1902 года. А на
Санибанском перевале землетрясением разрушило сторожевую
башню.
— Ив прошлом, видно, встречались строители,— говорил
косарь,— нечестно относящиеся к своим обязанностям. Не доложили
раствора, который нередко готовили на старой выдержанной
извести, молоке и птичьих яйцах, и через несколько веков такие башни
разрушились. А иначе и не объяснишь, почему башня на перевале
рассыпалась как карточный домик, а башня у входа в Геналдонское
ущелье (там, кстати, проживала с подвластными некая владелица
Есенова) стоит целехонькая.
— Ив эту, наверное, не доложили раствора,— поддакнул я собе-
55

седнику, указывая на полуразрушенную башню, как-то странно
разместившуюся на каменистой осыпи.
— Нет, эту разрушили кровники, когда ее хозяин ушел из гор на
равнину. Он долгое время был вынужден сидеть под защитой
толстых стен, наблюдая за врагами, и женщинами своей фамилии,
которые пахали, сеяли, пасли скот — на них законы кровной мести
не распространялись. Наконец такая постыдная жизнь надоела Дза-
угу и он, забрав свои пожитки, тайно ночью бежал с семьей на Терек,
где в то время отваживались проживать лишь смелые и лихие люди.
Как оказалось, косарь рассказывал мне о Дзауге Бугулове,
который по его словам основал село на месте города Орджоникидзе.
Действительно, в двух верстах от лесистых гор, еще до основания
крепости Владикавказ находилось селение беглецов, как тогда
называли ушедших из горных аулов кровников. Исследователь
Н. Г. Волкова считает, что согласно картографическим материалам
основание селения можно датировать примерно 30-60 годами XVIII
века. В начале 80-х годов селение имело 30 дворов /см. «Этнический
состав населения Северного Кавказа в XVIII— начале XX века»/ и
располагалось в четырех верстах от «места, где позднее возникла
крепость Владикавказ».
В 1807—1808 годах в селении. Заурово или как его еще называли
Сауква, Саурово, побывал академик Г. Ю. Клапрот, изучающий по
заданию Петербургской академии наук язык, культуру и обычаи
народов Северного Кавказа. В своей книге «Путешествие по
Кавказу и Грузии...» академик сообщал: «...Мы отправились по правому
берегу Терека и оставили Владикавказ... Через четыре версты у нас
налево оказалось ингушское селение Сауква, которое русские
называют теперь Саурово. Оно расположено на крутом берегу Терека,
примерно в двух верстах ниже предгорий. От этого селения из
долины видна только высокая коническая башня, построенная из очень
белого известняка...
В Саурове живут ингуши вместе с осетинскими беглецами, почти
все в деревянных домах: осетины по количеству превышают
ингушей, так что это селение можно считать настолько же осетинским,
насколько ингушским...» (См. «Осетины глазами русских и
иностранных путешественников». С. 11-7).
Помимо факта дружеского совместного проживания ингушей и
осетин Клапрот более не оставил никаких сведений о селе и его
жителях. А ведь он бы мог это сделать и даже сообщить о Дзауге или
его потомках, так как в Моздоке беседовал с Алексеем Мисостом
Бугуловым «из селения — как он писал — Хиллаг Бугулте,
расположенного на реке Фиаг или Пог». Алексей Бугулов, по уверению
Клапрота, часто путешествовал по всей Осетии и знал почти все
фамилии своих соотечественников.
А если Бугулов знял многих своих земляков, то прежде всего
56

должен был рассказать академику о знаменитом Дзауге из своей же
фамилии, а Клапрот обязательно зафиксировать этот интересный
факт, потому что проверял гипотезу академика И. А. Гюльденштед-
та, утверждавшего, что осетины имеют половецкие имена. Но о
Дзауге у Клапрота ничего нет.
Кстати, здесь уже возникли первые противоречия. В Кармадоне
считают, что Дзауг Бугулов вышел из Геналдонского ущелья,
показывают даже его башню. А вот какое мнение сложилось у
исследователя истории осетинских сел Б. П. Березова... «О времени
основания Дзауджикау и вообще о его основателях нет
положительно никаких данных, если не считать известное осетинское народное
предание, гласившее, что Дзауджикау основал житель Куртатин-
ского ущелья Дзауаг Бугулов в середине XVIII века, бежавший с
родины по причине кровной мести. Дзауаг Бугулов, гласит
предание, не выдержав многочисленных обид и насилия феодала, убил его
и после долгих скитаний нашел убежище и надежную защиту у
своих соседей ингушей... На стыке двух тогдашних территорий —
Ингушетии и Малой Кабарды, в том самом месте, где Терек выходит
из Дарьяльского ущелья, Дзауаг Бугулов основал аул... Аул
получил название Дзауджикау (аул Дзауга), для русских же ученых и
иностранных путешественников он получил другое звучание — аул
Заур... Дзауджикау-Заур находился южнее Владикавказской
крепости, примерно на месте нынешнего поселка Южный. Он был
разрушен в 1830 году, жители его расселены по другим плоскостным
осетинским и ингушским селениям, многие переселились во
Владикавказ (Ирыкау), а иные ушли обратно в горы». (См. «Переселение
осетин с гор на плоскость».)
Если о времени основания селения и о его разрушении известно
из документальных источников, то о его основателе сохранилось
лишь народное предание. Иное дело, когда речь заходит об
основателях аула Ирыкау (осетинской слободке) на юго-восточной
окраине г. Владикавказа. Мы не знаем основателей аула в 1784 г., но зато
имеем данные о том, кто явился первым поселенцем
владикавказского пригорода после восстановления крепости в начале XIX в. В
одной из архивных папок было обнаружено прошение прапорщика
Уадо Тхостова, в котором он писал, что «по приказанию начальства
отец его с братом, усугубляя особенное старание, убедили многих
горцев к подобному переселению, через то населена была
Владикавказская крепостная слободка».
Произошло это событие при владикавказском коменданте Иве-
личе в 1808 г.
Вполне возможно, что осетинское население называло
Владикавказ в простонаречье Дзауджикау, так же, например, как Тифлис
Калаком.
В конце XIX в. среди некоторой части национальной интеллиген-
57

ции была предпринята попытка поставить наименование Дзауджи-
кау на титуле и выходных данных книг, изданных в типографиях
Владикавказа. Первой такой книгой явился учебник «Начальная
книга» Алмахсида Канукова. Произошло это в 1890 г. В 1897 г.
подобные выходные данные появились под книгой Александра Ку-
балова (Ефхоердты Хоесон «Предание старины»). В 1898 г. вышла
поэма «Шахская красавица» Блашка Гурджибекова. Все трое
авторов принадлежали к окружению К. Л. Хетагурова. Но на титуле
первого издания 1899 г. знаменитой «Осетинской лиры» Коста
стояло наименование города Владикавказа. Издание 1908 г. уже вышло
в Дзауджикау, а в 1911 г. снова во Владикавказе.
В последний раз наименование «Дзауджикау» появилось в 1931г.
на книге Я. Яковлева «О колхозном строительстве». Со следующего
года выходные данные надолго изменились и связано это было с
переименованием города Владикавказа в Орджоникидзе. С
национальным, но не официальным названием уже не шутили.
Наступили годы, когда подобные вольности могли вызвать печальные
последствия.
Но вот город обратно решили переименовать и теперь вполне
официально в честь легендарного Дзауга. Трудящиеся, «по
просьбе» которых случился этот знаменательный акт, не
ведали и до сих пор не ведают, кому принадлежала подобная
инициатива: И. В. Сталину или тогдашнему руководителю
республики К. Д. Кулову? Но и в то время все же необходимо было
как-то объяснить исторические корни нового названия. В
исторической справке, опубликованной в местной республиканской газете
28 февраля 1944 г. вместе с указом Президиума Верховного Совета
СССР утверждалось: «На этом месте в XVIII в. до завоевания
царизмом гор тут было осетинское селение, которое осетины называли по
имени его основателя Дзауга-Дзауджикау, что значит селение
Дзауга.
В1784 году у этого селения была основана крепость Владикавказ,
как конечный путь дороги от Моздока до гор. У крепости сразу же
стали селиться осетины, выходцы из ближайшего ущелья. Самую
крепость осетины продолжали называть так же как они называли и
селение, на месте которого возникла крепость — Дзауджикау.
Другого наименования для Владикавказа у осетин не было до
настоящего времени...»
Несмотря на то, что пропагандисты как следует потрудились над
исторической справкой, истории в ней особенно не было. Поэтому
уже 18 марта 1944 г. в «Социалистической Осетии» выступил
со статьей «Из прошлого города Дзауджикау» видный историк
Б. В. Скитский. Ученый привел такие аргументы: «Крепость была
основана у осетинского селения, известного в осетинском народе под
именем Дзауджикау, что значит «селение Дзауга», названная так
58

по имени первого основателя этого поселения. С этого времени
осетины и до наших дней Владикавказ называли Дзауджикау и другого
наименования для него у них не было. С основанием крепости сразу
же стали селиться у ее стен осетины — выходцы из гор».
Как видно, ничего конкретного не смог сказать и такой большой
специалист в области истории кавказских народов как Б. В.
Скитский, кроме желания убедить читателей в том, что город и крепость
всегда связывали с именем первопоселенца Дзауга.
И все же нас не может не заинтересовать история появления имя
Дзауг. Да, такой человек под таким именем действительно
проживал у Владикавказской крепости. Известно это из фамильного
предания. И записано это предание Аминат Казбулатовной
Бсиевой-Дадиани. Фамильное предание «О возникновении
Дзауджикау» она услышала от своего дедушки, хранителя семейной
старины Бимбулата Тулатова. Бимбулат Тулатов многое знал, собирал
интересные факты осетинской истории, читал наизусть М. Ю.
Лермонтова, А. С. Пушкина. Однажды вечером, в семейном кругу он
затеял спор, утверждая, что в основу сюжета поэмы Лермонтова
«Измаил-Бей» был положен приказ, прочитанный во всех полках
русской армии о разжаловании и расстреле ротмистра георгиевского
кавалера Рустема Шанаева, который принял участие в тагаурском
движении, организованном в 1829 г. его отцом Бесланом Шанаевым.
А известный в довоенное время врач Е. Т. Шанаев написал даже
поэму «Рустем».
Бимбулат Тулатов часто рассказывал и о Дзауге. На том месте в
г. Орджоникидзе, где ныне расположен осетинский драматический
театр и стоит памятник Коста Хетагурову, рядом с училищем
искусств, построил дом Знаур сын Бестола Тулатова. Женат он был на
дочери известного Беслана Шанаева из аула Кани. От Шанаевой у
него было три сына и две дочери. Сохранился портрет Казимагомета,
сына Знаура в гусарской форме, сделанный акварельными
красками, (Портрет Есиева-Дадиани передала в музей краеведения).
Но среди осетин прославился старший незаконнорожденный сын
Знаура Дзауг от наложницы из фамилии Бугуловых.
За участие в тагаурском движении сыновей и внуков Знаура
Тулатова взяли в качестве аманатов и отправили в Петербург в
военные учебные заведения. Кавдасарда Дзауга не тронули, и
Знаур, сделавший его хозяином всех своих земель и имущества, просил
не забывать уехавших в Петербург сыновей и внуков. Аминат Каз-
булатовна рассказывала: «Дзауг был очень хозяйственный,
пользовался большим авторитетом у подвластных Знауру людей. В связи с
возраставшим значением крепости Владикавказ, расширился и
поселок за счет переселенцев с гор. А так как простой народ видел в
Дзауге умного, рачительного хозяина из своей среды, то и начал
называть поселок его именем (Дзауджикау). Бимбулат Тулатов
59

запомнил с детства как освящали в поселке закладку Апшеронской
церкви. Им, детям, очень хотелось посмотреть молебен и
выстроившиеся на площади войска, но взрослые запрещали им под
предлогом, что если хотя бы одна капля воды святой упадет на них, они
станут крещенными. Поэтому дети наблюдали за торжественной
церемонией через плетень.
Земли, на которых сейчас располагается селение Ольгинское,
тоже принадлежали Дзаугу и долгое время назывались из-за
находившихся там кутанам Дзауджикау.
Фамилия Тулатовых относилась к Дзаугу недружелюбно, так
как им было обидно, что Знаур поручил свои владения
незаконнорожденному. Поэтому сын Дзауга Магомет был вынужден оставить
Дзауджикау и переселиться в селение Тулатово под
покровительство хаджи Беслана».
Из архивных документов известно, что и Знаур и Беслан Тула-
товы-Аликовы действительно переселились в 1825 г. из Нижне-Ко-
банской деревни в предместья Владикавказской крепости с
разрешения ее коменданта генерала Скворцова и основали вместе
со своими подвластными «особый аул». Известно и то, что в 1847 г.
по требованию властей осетины из этого аула переселились на земли
в район нынешнего г. Беслана. *
Документальных сведений об основании Дзаугом Бугуловым
аула на месте будущей Владикавказской крепости в середине
XVIII в. мы пока не знаем. Зато имеем фамильное предание о Дзауге
Бугулове, проживающем в ауле на правом берегу Терека в 20—30 г.
XIX в. в западной части у стен Владикавказа. А может быть, это и
семейная легенда.
КАРТИНА НА ГУДСКИХ СКАЛАХ
— Юмор тети Веры — Сообщение Пушкина Рубаева —
Крестовый перевал—Аул Ганиси—Сенсация не
состоялась — Рассказчик из аула Дзуарикау —Нино, Сослан и
горный дух Гуд — Персидская чаша — Дерево Азау и
Таймураза.
Однажды, придя в воскресенье вечером по делам в музей, я
увидел на своем письменном столе записку. На вырванном из школьной
тетради листочке в клеточку довольно красивым крупным почерком
было выведено: «Приходил с Вами посоветоваться, но не застал.
Зайду в другое воскресенье, в остальные дни занят. Сообщу Вам
что-то важное, уверен: оно Вас заинтересует. До свидания. Пушкин
Рубаев».
60

— К Вам Пушкин заходил,— напомнила мне смотрительница
тетя Вера и улыбнулась краешками губ.
— А как он выглядел? — решил поддержать я разговор.
— В барашковой папахе, галифе и сапогах с галошами.— Надо
сказать, что на Пушкина он, конечно, похож не был.
— Чудные люди,— вступила в разговор соседка по залу,— имена
и фамилии великих людей берут.
— И ничего здесь чудного нет,— резко ответила тетя Вера, беря
реванш за очередную жалобу директору.— В 30-х годах
существовала мода давать разные необычные имена. Мальчишек называли
Пятилетками, девчонок — Индустриями. Давали имена и называли
и в честь великих. У нас до войны в Ногире мальчика назвали
Сталиным.
Делать было нечего и в следующее воскресенье мне пришлось
прийти в музей на дежурство.
— Пушкин еще не приходил,— встретила меня тетя Вера.
Наша острословка смотрительница даже не подозревала, что,
упоминая необычные имена, невольно метила и в мою сторону, то
есть в своего зам. директора по научной части.
...Дело в том, что родиться мне пришлось в интернациональной
семье. Отец мой, железнодорожный диспетчер станции
Минеральные Воды, по национальности осетин, хотел назвать меня
непременно Казбеком, Эльбрусом или Хазибечером. Мама же, дочь курской
крестьянки и обрусевшего мордвина, предлагала европейские имена
Александр, Сергей, Михаил. Спорили принципиально, несколько
недель, пока друзья не подсказали им открыть свежий номер газеты
и принять за основу первое же попавшееся имя. Так точно и
порешили: купили свежий номер, а на первой странице сообщение о
приезде в СССР французского писателя-антифашиста Анри Барбю-
са. Дед со стороны матери стал было возмущаться, но уговор дороже
денег! Родственники, приехавшие из Заманкула, отнеслись к этой
затее равнодушно, как вы его тут не называйте, а мы все равно по
традиции будем звать его по-своему.
Анри, так Анри! Слава богу, что другое имя в духе того времени
не встретилось! Тут же на радостях отметили и день рождения, и
именины, и пошли в ЗАГС, где соседка Поля Полушкина, выслушав
от радостного отца необычное приключение с его ребенком и
газетой, записала меня почему-то не Анрием, а как ей послышалось от
отца Генрием. А потом, когда хватилась, что напутала, от удивления
или для того, чтобы успокоить родителей дописала еще одну букву
«й». В растерянности можно натворить еще и не такое, если у тебя
в руках не простое перо «уточка» или «рондо» , а перо
государственное. Так и стал я не Анрием, не Генрихом, не Генри, а Генрием, с
Название стальных ученических перьев 30—40 гг.
61

единственным в мире именем, записанным в свидетельстве о
рождении или как тогда их звали метриках. Бывает еще и не такое!
Недавно в одной из западных стран Европы мужчине пришлось обратиться
лично к президенту республики с просьбой изменить ему дату
рождения с 1069 года на 1969 год, так как во всех остальных инстанциях
ему отказали. И лишь президент решился признать, что его
подданному не 969 лет, а всего лишь 20!
Я же, вступив в законное совершеннолетие и ознакомившись с
паспортом, жаловаться никому не стал, а довольно миролюбиво
относился к тому, что одни величали меня Геннадием, другие
Генрихом, третьи — Генрием, а заманкульские родственники называют
Гена. Видно, по инерции видоизменяют и мое отчество Измаилович,
то Измаилович, то Исраилович. На всех, видно, не угодишь. Как-то
из Москвы позвонил редактор «Клуба путешественников» Стае
Покровский: «Генрих, дорогой, извини если можно, но в передаче тебя
назвали Генрихом Иосифовичем».
...Пушкин Рубаев пришел к вечеру и действительно был одет в
галифе на военный манер. Только на голове у него сидела шапка не
из овчины, как усмотрела тетя Вера, а из доброго коричневого
каракуля. Гость оказался немногословным и сразу ошарашил еще с
порога. Он проживает в поселке Заводском, на прошлой неделе ездил
в родные места в ущелье Гудыком, там у него дядя держит овец. Как
полагается собрались вечером у печки, там ни электричества, ни
радио, ни телевизора, одни разговоры за отварной бараниной и
магазинным пивом, которое привезли из соседнего грузинского села
Млеты. Разговорились и все вспомнили о событии, происшедшем
перед его приездом в родной аул.
— Представьте, Генрих Измаилович,— обратился гость,—
огромную вертикальную скалу. И вот в самом центре метрах в ста над
землей, откололся ровный кусок породы, а под ним открылась
картина!
— На скалах картина? — удивился я. Уж не разыгрывает ли меня
гость? И не родственник ли он случайно тети Веры?
Но Пушкин был сосредоточен и, видимо, удивлен не меньше
меня.
— Да, именно картина, на скале, а на ней нарисованы люди в
старинных одеждах. Мы так решили: в Гудыкоме когда-то
грузинский монастырь работал. Вот, наверное, монахи нарисовали, а потом
по известной только им причине запрятали картину под камнями.
— А зачем на скале?
— А кто знает их цель? Ведь рядом с картиной, на такой же
примерно высоте, пещера заложена каменной стеной. Тоже непонятно,
для какой цели это сделали и как туда добирались. Или сверху на
канатах, или снизу по веревке, а как слазили? Говорят ее построили
гудские абреки. А может, монахи и стену сложили рядом с ка ртиной?
62

И верилось, и не верилось. Слишком фантастично: картина на
скале! Однако, чего не происходит в музейной жизни. Поверил ли
кто-нибудь, например, бы пареньку-студенту, приехавшему копать
картофель к родителям в аул Горное Карца, что он найдет в огороде
два бронзовых кобанских топора с выгравированными
изображениями диких зверей? Как они могли пролежать несколько тысячелетий
в верхнем слое почвы и не в лесу, а на огороде? Тем более, мы с
археологом и этнографом Эльбрусом Кантемировым давно решили
побродить по знаменитому Гудскому ущелью. Оно расположено в
верховьях Белой Арагвы на территории Грузинской ССР, на южных
склонах Водораздельного хребта Центрального Кавказа, как раз
внизу под Крестовым перевалом, и издавна было заселено
осетинами. В таком районе, где жили в тесном соседстве грузины и осетины,
можно было обнаружить немало интересных параллелей в
межкавказских взаимоотношениях. А что касается легенд и сказаний Гуд-
ское ущелье издавна славилось в русской, грузинской и осетинской
литературах.
Испросить автобус «Кубань» на следующее воскресенье было
делом несложным. Наш директор всегда стоял за открытия, тем
более мирового значения. Правда, на этот раз он загадочно
хмыкнул:
— Вы смотрите, там поосторожнее лазайте по скалам, а то
открытие нам дорого обойдется. Картина на скалах? Сколько живу еще ни
разу не слышал, чтобы монахи на скалах рисовали! Но поехать и
проверить можно.
В предгорьях март уже склонялся к апрелю и недалеко уже было
время зеленой листвы на деревьях, а в горах еще о весне напоминала
лишь зазеленевшая трава. Из боковых ущелий тянуло холодной
сыростью, а на берегу Байдарки при подъеме на Крестовый перевал
еще лежали остатки рыжего спрессованного снега, оставшегося от
белого дракона — снежных лавин. Мы попросили остановить
шофера Колю у Байдарского моста. В пиджаках нам было прохладно, но
все равно приятно. Стало как-то легко и радостно, то ли от
грандиозных вершин, излучавших голубовато-сиреневый свет, то ли это
действовал необыкновенный воздух, мгновенно поднимающий
физические и душевные силы. По изумрудным лугам паслись овцы,
окруженные лохматыми верными волкодавами со злыми, красными
глазками на огромных собачьих мордах. А пастух в джинсах и
пушистой мохеровой кофте пил из консервной банки у источника
нарзан. Все было прекрасно, все радовало, по-особенному
поднимало настроение. Удивительное дело, еще час тому назад, выезжая из
города, мы ощущали в себе какое-то равнодушие, смирение... И
вдруг все переменилось, как-будто кто-то неведомый и всесильный
вмиг все перестроил, приподнял над миром, и душа наша очистилась
и возликовала.
63

Подобное изменение настроения на Крестовом перевале,
конечно же, не являлось нашим открытием. Вспомните, какой подъем
испытал здесь А. С. Пушкин. Подъем этот виден в каждой строчке
его «Кавказа» и на «Холмах Грузии...» и «Путешествия в Арзрум»...
В этом была и тайна для поручика М. Ю. Лермонтова, который
проезжал эти места в зимнее время: «...снег хрустел под ногами
нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать;
кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то
отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было
как-то весело, что я так высоко над миром...»
Еще откровеннее сказал о состоянии, охватившем его на
перевале М. Ю. Лермонтов в письме к С. А. Раевскому: «...лазил на
снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда
видна половина Грузии, как на блюдечке, и, право я не берусь
объяснить или описать этого удивительного чувства; для меня
горный воздух — бальзам; хандра — к черту, сердце бьется, грудь
высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да
смотрел целую жизнь...»
Тогда на перевале я процитировал: «Мне грустно и легко; печаль
моя светла...»
— Это Вы сочинили? — обратился ко мне Пушкин Рубаев.
— Нет, эти слова сказал здесь ровно 150 лет тому назад Ваш
великий тезка Александр Пушкин.
— Пушкина мы проходили в школе,— обрадовался наш гид,— и
Сека и Цомака Гадиевых. Они, если Вы знаете наши гудыкомские.
В Ганиси сохранился их дом.
А между тем трудившаяся на подъемах «Кубань», почувствовав
приближение спуска, почти бесшумно заурчала мотором,
подрагивая своим нескладным жестяным корпусом, легко проскочила Чер-*
тову долину, гудские галереи и уже въезжала в самое высокогорное
в этих местах селение Гудаури. Перед нами возникло бывшее здание
почтовой станции. Кажется в этом здании Максим Максимыч
познакомил автора «Героя нашего времени» с историей любви Печорина
к Бэле. Как потом установил И. Л. Андроников Лермонтов не только
проехал здесь в качестве путешественника, спешащего по казенной
надобности в Тифлис и обратно. Поэт оказывается имел
возможность побывать в Гудском ущелье и слушать местные легенды, на
основе которых и родилась поэма «Демон».
После селения Кумлисцихе (Уоелвсез) «Кубань резво покатила по
Земо-Млетским спускам — творению инженера и
климатолога-кавказоведа Статковского. Гудское ущелье приближалось с каждым
поворотом. Рубаев засуетился.
64

— Машину мы оставим у реки, в Ганиси дорога лишь через
Долету, поэтому пойдем напрямую, там мостик.
Висячий мостик ходил ходуном над водами Белой Арагви. Слева
1С реке спускались, обрывистые зеленые склоны, справа стеной
возвышались скальные отвесные стены. Аул Ганиси, примостившийся
у реки на террасе, не подавал признаков кипучей сельской жизни.
Дома давно обветшали, стояли без ухоженности и заботы.
— Уезжают люди,— вздохнул Пушкин Рубаев,— зимовать здесь
уже никто не остается, переехали в поселок Заводской и
Орджоникидзе. Приезжают только на лето косить сено. В Дзуарикау живет
один Александр, в Эрето — старик со старухой. Летом здесь — рай,
а зимой снег в два-три метра и постоянный ветер.
— Все верно,— подал голос, молчавший всю дорогу шофер,—
зачем мучиться с керосиновой лампой и дровами для печи? Это вам,
Генрий Измаилович, выросшему в городской квартире все экзотики
хочется, печь истопить, керосиновую лампу зажечь, а тем, кто с
малых лет с дровами возится к светлой и чистой жизни тянется.
Так-то вот!
К этому времени к нам подошло несколько мужчин, и
энергичный этнограф Эльбрус, как мы его называли в музее Брус, стал
напрашиваться в гости.
— Пожалуйста, смотрите, если что понравится берите,—
вежливо соглашались мужчины,— нам это не нужно, в город ведь не
повезем.
— Шеф, а шеф,— зашептал мне в ухо Брус,— быт гудских
осетин, живших веками с грузинами — Мтиульцами. Об этом можно
лишь помечтать. Вклинюсь-ка я в ближайшую саклю,— Он было
уже открыл калитку, но Пушкин Рубаев решительно
воспротивился и заявил, что пока солнце не опустилось за горы, надо
посмотреть картину монахов, а потом уже можно будет и по саклям
доходить.
Во всех его движениях чувствовалась волнительность, так ведут
себя люди, предвкушая, что вот-вот произойдет необыкновенное
событие, чудо. Показать нам чудо вызвалось все население Ганиси.
Мы шли по камням в пойме реки, поминутно озираясь вокруг, ибо
не ожидали увидеть в небольшом и безлесном ущелье такую
непередаваемую красоту.
Со скал падали мощные струи водопада, впереди все более
вырастал поросший кустарником холм с разбросанными по нему
строениями.
— Аул Дзуарикау или Хатис-сопели по-грузински,— пояснили
наши спутники.— За ним Эрето, а на другом берегу развалины
Урмис-сопели или Фселлагсекоеу.
5 Г. И. Кусоп 55

Задолго до нас в этих пестах бродили лермонтоведы:
дореволюционный профессор П. А. Висковатов и знаменитый И. Л.
Андроников. Они искали замок Гудала из поэмы «Демон», который
Лермонтов изобразил на рисунке. И нашли на месте аула Дзуари-
кау. Здесь на холме в средневековье находился грузинский
монастырь «всех святых».
В связи с этим, правда, правдоподобнее выглядела и версия с
художниками-монахами.
— Далеко еще? — обратился я к гудовцам.
— Нет, на половине пути между Ганиси и Дзуарикау, вон за теми
каменными завалами.
Нетерпеливый этнограф Брус обогнал нас с Пушкиным Рубае-
вым, и они, как видно, уже находились на месте, всматриваясь в
скалы. Спустя минут пять, отдуваясь от быстрой ходьбы, подошли к
площадке и мы. Там, куда указывали гудовцы, на вертикальной
скале, в метрах семидесяти над каменными завалами виднелась
пещера, заложенная стеной.
— Это не то, там жили гудские абреки,— поправили меня.—
Картина чуть левее.
Наконец, и я увидел ровный и белый квадрат, действительно
будто выполненный человеческими руками.
— Неужели ничего не можете разглядеть? — удивился Пушкин
Рубаев,— отойдите в сторону.
Я послушно отошел и уставился на «картину».
— А оттуда видно? — не унимался наш гид.
— Вроде, видно.— Я видел стол, а за ним сидящих в красных
туниках женщин, но как-то не очень отчетливо. Я стал считать
фигуры женщин, но они вдруг слились в одно безликое пятно.
Пропал куда-то и стол. Я то отходил, то приближался, заходил влево и
вправо, но изображение исчезло. Потом, вроде, обратно появилось.
И я вдруг понял, что никакая это не картина, а обычный «рисунок»
природы, который люди с известной долей воображения приняли за
картину. Что-то подобное мне попытались показать в прошлом и на
склонах Столовой горы с разницей, что там «увидели»
скульптурное изображение.
— Мура, а не мировое открытие,— разочарованно заявил
категоричный Брус.
— Как же так, как же так могло случиться? — лепетал внезапно
сникший первооткрыватель «картины».— Но вы не
расстраивайтесь, мы посмотрим гудские дома. Но по всему было видно, что наш
проводник пытается смыться, ибо тут же он начал вести переговоры
с земляками о покупке шерсти. Такой резкий переход от искусства
к экономике меня удивил, но цепкий Брус уже сообразил о его
планах.
— Нет, друг,— решительно воспротивился этнограф.— Вначале
66

обойдем все сакли, потом можно и все остальное. Я об этом всю
дорогу мечтал, а ваша картина меня не колышит.
М. Ю. Лермонтов населил ГУдское ущелье героями поэмы «Демон». На
этом холме располагался замок Гудала.
Они пошли в Ганиси, а я решил осмотреть аул Дзуарикау. Как
никак, а может второй подобной возможности побывать в местах,
где Лермонтов «нашел» свой замок Гудала уже не будет. Волнение,
подогреваемое ожиданием увидеть чудо, улеглось. Спутники
удалились. Стало тихо, и тишину не нарушал даже ровный рокот Арагвы.
Река мирно перекатывала свои волны. Лишь со стороны Млетских
серпантинов гудели и сигналили автомобили. Большинство домов
Дзуарикау стояли так же, с заколоченными ставнями. Но возле
одного из них неожиданно раздался свирепый лай кавказской
овчарки. Лохматый белый пес рвал на себя цепь. Пришлось мигом оценить
обстановку. Если волкодав сорвет цепь, мне не поздоровится, без
палки, с одной лишь сумкой с фотоаппаратами не успеть добежать
к реке. Сколько чутья и понимания у этих собак, когда они сторожат
огромные стада овец и сколько глупой ярости против безобидных
людей!
Но бежать к реке не пришлось. Дверь, ведущая на застекленную
веранду, приоткрылась и из нее вышел пожилой, но крепкий, пле-
5*
67

чистый мужчина, одетый в белую рубашку на выпуск и синие
галифе, заправленные в ботинки.
Он прикрикнул на собаку и подошел к забору, сбитому из
толстых ветвей красной березы, поздоровался.
— Я слышал, что должны приехать из Орджоникидзе ученые
смотреть место на скале. Смотрели?
— Видели.
— Ну, и как оно вам?
— А Вам?
— По-моему, так никакой картины нет и никогда не было. Это
все фантазии нашего Пушкина. Когда подолгу не бываешь в родных
местах, всегда что-нибудь причудится. Честно сказать, и я уже
второй год живу в Заводском. А в Гудыком приезжаю на летние
месяцы и до поздней осени. Храм здесь на моем попечении.— Он
указал на выглядывавший из зарослей деревьев купол церквушки,
какие строили в XIX веке в горных аулах миссионеры общества
восстановления православного христианства на Кавказе.
— В церкви,— продолжал он,— сохранились иконы, а от
туристов нет отбоя, так и норовят что-нибудь стащить.
— Неужели и сюда доходят собиратели старины? И путь не
близкий, и с дороги не видно.
— Туристы и все приезжие из больших городов. Вот недавно, на
прошлой неделе приходили парень с девушкой. На вид культурные,
образованные, кофе меня угощали, сгущенным молоком, копченой
колбасой. Я еще подумал, что мир и сейчас не без добрых людей.
Угощали, а рано утром хотели в храм забраться. Уже там их застал
с открытым рюкзаком, у тайника с иконами. Пришлось, нарушая
обычай гостеприимства, прогнать. Хорошо, что привез с собой Бель-
чика,— указал он на овчарку.— Боятся его туристы.
Было как-то печально, что слово «турист» олицетворялось у него
с понятием вор и нечестный человек. Хотя какие это туристы, тем
более путешественники, обыкновенные бродяги, люди, потерявшие
совесть и стыд.
Мы разговорились. Я по его примеру удобно прислонился к
изгороди и спросил о легендах. Знает ли он какие-нибудь из них?
— В наших краях их много рассказывали, но многое успело
забыться во времена, когда наша жизнь стала «легендой наяву».
По нему нельзя было понять, то ли он осуждает или жалеет о
своем прошлом.
— Грузины рассказывали легенду об Амиране. Показывали в
гудских скалах пещеру, в которой он томился, прикованный
цепями.
— А что это за гудские завалы? Давно о них слышу, в книгах
читал, а где они, не видел.
Мой собеседник с готовностью указал в сторону перевала.
68

— Вон там, где у Арагвы начинается крутая тропа, разбросаны
большие валуны. В давние времена, а какие никто не помнит, с
Гудгоры сорвался обвал, камни докатились и до Арагвы. Видны они
и перед въездом в гудаурскую галерею. Он помолчал, попросил
закурить. Взяв сигарету, сделал две-три затяжки, как человек, дол-
Ю не куривший, и тут же затушил.— Хорошо помню двадцатые
годы,— продолжал он,— мы еще жили в гудских аулах. Зимой
завалит снегом, дашь сено скоту и опять к горячей печи. Старшие
словоохотливы были, а мы слушать могли. Не то что сейчас, тост за
столом говорят, а молодежь не может уже терпеть, кончай, мол,
разговорился. А мы и засыпали под разговоры. Слышал я от старших
и рассказы о горном духе Гуда. А как не слышать, если все вокруг
нас о нем напоминало: и ущелье Гудыком,#вершина Гуд-гора,
завалы гудские, село на перевале Гудаури. Рассказывали все больше как
он расхохотался и с вершины от его хохота посыпались камни. А
расхохотался дух после того, как освободил из снежного плена
молодую пару Нино и Сослана.
Я уже слышал эту легенду, читал в газете «Кавказ» в пересказе
путешественника Дункель-Велинга, в записках литературоведа
А. Хадарцевой, в некоторых грузинских источниках, но услышать
ее от жителя Гудского ущелья, так сказать, местный вариант —
представлялось интересным.
А он между тем приступил к рассказу: В давние времена
полюбили друг друга молодые люди Сослан и Нино. Но в красавицу Нино
давно влюбился горный дух Гуд. Он убирал с дороги Нино камни,
охранял девушку от всяких напастей, а Сослану подстраивал разные
ловушки: то лавиной дорогу закроет, то каменный обвал устроит. Но
храбрый и ловкий Сослан выходил победителем и оттого все больше
гордилась им возлюбленная. Скажу вам, любовь в те времена была
иная, хуже или лучше не знаю, но скромнее. Не такой, как у
племянницы наших соседей, которая еще до свадьбы родила! Позор!
Я не перебивал нравственное отступление и продолжал слушать
с вниманием.
— И вот, перед самой свадьбой Сослана и Нино Гуд подкараулил
их одних в сакле и завалил снегом. Вначале влюбленные
обрадовались, начали обсуждать предстоящую свадьбу, их мысли залетели и
дальше: они решили построить для себя новый дом.
Но прошел день, и молодые люди уже не строили планов. На
Другой день уже не разговаривали друг с другом, вернее Нино
пыталась, но Сослан отмалчивался и отворачивался, наконец отсел в
сторону. Голод начал мучить парня, глаза его не по-доброму
сверкали. Он уже не думал о свадьбе, строительстве сакли и о своей
любимой Нино. Прошел еще день, и Сослан подобно дикому зверю
бросился на Нино в надежде оторвать от нее кусок мяса. И тут
наблюдавший за ними Гуд, вначале мрачневший, вдруг от радости
69

разразился смехом. Он тут же освободил Сослана и Нино из
снежного плена и кричал им вслед и всем жителям Гудыкома: «Наконец,
я доказал, доказал, что у людей на земле не может быть настоящей
любви! Вся их любовь притворство, обман!»
И от его хохота покатились с гор камни. И самое печальное, что
с ним были согласны все, особенно Сослан и Нино, вышедшие из
сакли не влюбленными, а врагами!
Признаюсь вам, что, когда я знакомился с различными
вариантами этой легенды по книгам, ее финал как-то не трогал, а здесь из
уст рассказчика легенда поразила меня и заставила по-новому
посмотреть на историю любви Сослана и Нино.
— Но не думайте, что в нашем ущелье,— продолжал
собеседник,— все относились к любви, как Сослан и Нино. Ничего
подобного. Вот будете в Ганиси, обратите внимание на огромное дерево,
которое растет на пригорке. Оно там единственное. Давным давно
посадили это дерево на могиле Азау и Таймураза. Вам об Азау и
Таймуразе расскажет любой гудыкомец.
Таймураз, влюбленный в Азау, похищает девушку, но жители
родного аула проклинают нарушителей адата, во время погони
тяжело ранен Таймураз. Азау по дороге к любимому попадает в сети к
чабанам и вынуждена выйти за одного из них замуж. Уже будучи
матерью нескольких детей, она приезжает в аул и, узнав о гибели
любимого, умирает на его могиле. Оказывается все эти годы она не
забывала о Таймуразе. Их любовь не могли затмить ни годы, ни
новая семья, ни непреклонный адат—неписанный закон. Казалось,
в этой истории не было ничего легендарного. Но необычная любовь
в суровом патриархальном обществе заставила со временем
посчитать ее легендой.
И здесь же рядом, как противопоставление вечной любви Азау и
Таймураза жила легенда о другой, не настоящей любви.
Ни путешественник Дункель-Велинг, впервые записавший ее в
прошлом веке от проводника осетина, ни позднейшие ее
публикаторы не обратили внимания на основной смысл легенды. Даже И. Л.
Андроников, внимательно изучавший местный фольклор,
посчитал, что горный дух подверг их любовь жестокому испытанию, чем
навсегда разлучил их. А ведь история куда сложнее. Дело ведь не в
том, что горный дух сумел проверить в трудных условиях любовь
Нино и Сослана и даже сумел доказать, что их чувство было не
настоящим. Горный дух замахнулся на глубину человеческих
отношений, он хотел доказать, что у людей не может быть вечной и
верной любви. И тогда люди сложили легенду об Азау и Таймуразе.
Простившись с добровольным смотрителем Дзуарикауского
храма и поблагодарив его за рассказы, я направился догонять своих
спутников в Ганиси. Они, по всему было видно, еще ходили по
дворам, собирая этнографические предметы. У одного из домов,
70

слепленного из камней на глине, стоявшем на высоком каменном
фундаменте уже была сложена горка, состоящая из медно-зеленых
тазов, рассохшихся арынгов для теста, потемневших прялок,
гладильных досок, помятых гогонов-кувшинов для воды. Брус и
Пушкин не теряли времени, как я в беседах о местных легендах. Искать
наших собирателей я не пошел, а поднялся в дереву с обширной, не
Дерево Азау и Таймураза над аулом Ганиси напоминает людям о зле и
добре, фальшивой и сильной любви.
по местным климатическим условиям роскошной кроной и молча
почтил память тех, жизнь которых не только превратилась в
легенду» но и взволновала писателей, ученых, композиторов. Можно
было только представить, какой здесь распускается летом шатер из
листьев. Под деревом в траве валялся ржавый, покрытый медной
патиной кувшин. Из солидарности с нашим этнографом мне
пришлось подобрать ставшую ненужную людям вещь. Авось
пригодится. Тоща я и не предполагал, что ржавый с виду кувшин станет самой
Ценной находкой. Позднее в музее трудолюбивый Брус вычистит его
каким-то специальным составом, протрет стиральной резинкой и
поверхность кувшина засверкает благородной бронзой. Перед
изумленными работниками фондов предстанет средневековая
персидская чаша, расписанная миниатюрами. Брус не поленится срисовать
71

все на бумагу и послать в Эрмитаж. И в Ленинграде установят, что
чаша из Ганиси появилась на свет в мастерской персидского
ремесленника в XIV—XV веках и расшифруют надписи. Как попал этот
уникальный предмет в осетинский аул? Для Бруса здесь не
было загадки: конечно, с соседней Военно-Грузинской дороги, по
которой ходили издавна и персидские, и византийские, и арабские
караваны.
Чаша, вероятно, служила для своего хозяина более чем бытовой
предмет и выполняла роль охранительного талисмана. Об этом
говорили персидские надписи:
«Да будет тебе
мир по твоему желанию.
И небо другом.
Да будет творец мира
И твоим покровителем.
Да сбудутся по твоему желанию
Все твои дела!..»
— Побольше бы подобных поездок и поисков несуществующих
картин на скалах,— говорил Брус в музее...
...Когда мне удается выехать по делам в Тбилиси, я всегда прошу
у кассира автостанции кресло с правой стороны автобуса для того,
чтобы с Млетских спусков полюбоваться живописным, суровым Гу-
дыкомом, увидеть хаос Гудских завалов. С годами здесь многое
изменилось. На южных склонах Крестового перевала выросли
причудливые коттеджи и отели для горнолыжников, а там, где в ущелье
стояли осетинские аулы, видны лишь развалины оставленных
домов. Наверное, в Гудыком уже не приезжают ни Пушкин Рубаев, с
которым мы искали на скалах «картину монахов», ни добровольный
смотритель Дзуарикауского храма, поведавший мне горские
легенды. И только одинокое дерево на зеленом пригорке напоминает о
трагической и верной любви Азау и Таймураза, о гудских
легендах и шумевшей здесь некоща жизни. Вспоминаются и строфы
М. Ю. Лермонтова, посвященные этим местам:
...Но грустен замок, отслуживший
Когда-то в очередь свою,
Как бедный старец, переживший
Друзей и милую семью...
Все дико; нет нигде следов
Минувших лет: рука веков
Прилежно, долго их сметала,
И не напомнит ничего
О славном имени Гудала,
О милой дочери его!
72

— Живи, дерево, вечно, напоминай людям о зле и доброте,
фальшивой и сильной любви! — говорю я на прощанье.
— Вы что-то сказали, это ко мне? — спрашивает неожиданно
соседка, пожилая дама со следами прежней красоты на покрытом
румянами, капризном лице.
— Не Вам, мадам. Это я обратился к камням, деревьям, реке.
ЗАГАДКА ДЗИВГИССКОЙ КРЕПОСТИ
—Перевал леса—коварный план шахаАббаса—Ученые
упоминают о грандиозной пещере и кошке с
колокольчиком — Мы останавливаемся на отметке 65 метров —
Ребята Одесского спелеоклуба ставят точку — Коля-
маленький рассказывает легенду о мужестве.
Известный осетинский историк профессор Г. А. Кокиев записал
в 20-х годах предание, повествующее, что Дзивгисские крепостные
сооружения преградили дорогу в Куртатинское ущелье персидскому
шаху Аббасу. Наверное, у ученого были серьезные основания так
утверждать, ибо и сам Дзивгис и подступы к нему с Севера еще и
поныне удивляют своей недоступностью. С северной стороны аула
Дзивгиса, в самом узком месте ущелья в местности «Кадаргаван»
(Перевал леса) на обрывистой, скалистой стене в неглубоких
естественных выемках, вероятно, находились передовые посты воинов-
куртатинцев. Но за исключением двух пещер, к которым ведет
узкая и очень опасная тропа, остальные недоступны, потому что не
имеют никаких подходов. В двух пещерах, рассказывал мне Тайму-
раз, сохранились следы огня на стенах и потолке.
У начала нескольких пещер: и расположенных в двух-трех
десятках метрах над дорогой, и висящих на головокружительной высоте
видны следы кладки. Конечно, воины не напрасно поднимали
наверх камни и раствор: стены играли свою роль в обороне,
задерживали ветры и являлись своего рода защитой для сидящих в
пещере.
А одну из пещер закрывали даже на замок (подумать только,
сидеть на вертикальной скале, да еще за стеной и дубовыми
дверьми). В этой пещере помимо стены, остатков дверной коробки, как
уверял житель аула Хидикус Созрико Цагараев, сохранился котел с
цепью: несомненно здесь готовили пищу для защитников всех
пещерных укреплений.
Дзивгис был передовым пограничным аулом между неспокойной
равниной и перенаселенными горными котловинами. Пограничная
служба тяжелая и опасная в любое время — в средневековье была
73

опаснее и тяжелее вдвойне. Поэтому, видно, дзивгиссцы проводили
большую часть жизни на скалах, как венецианцы на воде. Они
приспосабливали пещеры не только для жилья и укреплений. В
начале аула (с левой стороны моста через Фиагдон по течению реки)
были устроены захоронения в естественных пещерах, а с южной
стороны дзивгисских пещерных укреплений в скале высечен
(единственный в горной Осетии) склеп, который нетрудно отличить
от оборонительных сооружений характерной рельефной
крышей.
Вершиной пещерного зодчества Осетии является наскальная
крепость, зависшая на аулом. К главной цитадели, заложенной
огромной стеной, сложенной из известняковых камней на растворе,
ведет довольно удобный ход. Остальные фрагменты крепости
недоступны без специального снаряжения.
Грандиозное боевое сооружение издавна интересовало ученых:
«В центральной части боевая стена укрепления разрушена. Жители
Дзивгиса говорят,— писал еще до войны,— профессор Г. Кокиев,—
что она разрушена пушечными выстрелами шаха Аббаса,
предпринявшего военный поход в Тагаурию. Осетины не сдавались. Тогда
шах Аббас приказал своим войскам поджечь укрепление. Как раз
над самым укреплением был в то время огромный сосновый лес, в
котором войска шаха ночью стали собирать и сбрасывать вниз под
укрепление сухой сосновый валежник, чтобы потом его поджечь.
Однако, план шаха не осуществился, потому что сосновый
валежник, который сбрасывался с отвесной скалы, попадал в реку
Фиагдон, протекавшую в то время у самого подножья укрепления, и
уносился ее бурным течением. Это единственное у осетин предание,
связанное с данным укреплением. Отсутствие у осетин, в настоящее
время живущих в Дзивгисе, каких-либо других сведений,
связанных с этим укреплением, доктор Пфаф, между прочим, объясняет
тем, что «Прежде здесь жило другое осетинское общество,—
называвшее себя Бурдурта и выселившееся неизвестно когда, в
направлении к Трусовскому ущелью».
За крепостной стеной, как было уже указано, имеется огромная
естественная пещера, стены которой у входа тщательно замазаны
тонким слоем белой глины. Направо потолок пещеры и часть стены
сильно закопчены. По-видимому, осетины, находясь
продолжительное время в засаде, разводили здесь костер и готовили себе пищу. По
словам осетин, до конца пещеры никто еще не доходил. Народ совер-
ч шенно убежден, что данная пещера из Куртатинского ущелья
выходит под высочайшими горами в Алагирское ущелье. Такое
убеждение, непоколебавшееся даже в наше время, у осетин
сложилось на основании одного эксперимента, проделанного якобы одним
осетином, который, желая проверить народное убеждение, пустил в
пещеру кошку с привязанным на шее колокольчиком. Через неко-
74

торое время, как уверяют осетины, кошка вышла в Алагирском
ущелье.
Летом 1928 года я вошел в глубь пещеры, приблизительно метров
на 25—30. Начало или устье пещеры довольно просторное ... но,
истратив весь свой запас спичек, пришлось, не дойдя до конца
пещеры, вернуться обратно. На глубине 20 метров основной канал
пещеры разветвляется на две магистрали, одна из которых уходит в
южном направлении вверх под углом 45 градусов, другая же уходит
вниз в западном направлении. По-видимому, магистраль, уходящая
влево в южном направлении, соединяет главное укрепление с
другими крепостными, совершенно недоступными извне стенами,
расположенными влево на этой же отвесной горе на значительной
высоте. Очевидно, дзивгисцы во время войны заходили в основную
пещеру, защищенную со стороны ущелья крепостной стеной, но в
критический момент они внутренними ходами отступали к более
защищенным и менее доступным для врага укреплениями». (См.
Кокиев Г., Боевые башни и заградительные стены горной Осетии.
С. 233—234).
Вот сколько сразу загадок. Таинственный ход, проходящий под
скалистым массивом вершины Кариу-хох из долины реки Фиагдон,
в долину Ардона.— Гигантский подземный лаз в 10—15 километров
по прямой. Секретные ходы сообщения, соединяющие участки
крепости, разбросанные по склонам.
Подобные рассказы слышали в Дзивгисе еще первые русские
путешественники, побывавшие в Северной Осетии. Почти все они
отмечали в своих записках таинственный ход и были в этом
единодушны. «В северной скале находятся пещеры, старинные жилища
этой долины. Небольшие каменные ступеньки ведут к этим
пещерам, в одну из которых высотою в 10 сажен я поднялся и нашел там
следы человеческого обитания. Эти пещеры, вероятно, тянулись
очень далеко под горой и некоторые из них достигают Валагира
(т. е. Алагирского ущелья — Г. К.) Л. Штедер A781 г.) — офицер
русской службы.
«На той же горе, где стоит церковь, а также вокруг нее имеется
много с трудом и старанием вырубленных в гранитных скалах
(точнее известняковых — Г. К.) пещер, которые прежде должно быть
служили или жилищем монахам и отшельникам, или даже местом
погребения; однако для последней цели они представляются еще
слишком высокими и просторными». (Я. Рейнеггс — придворный
врач грузинского царя Ираклия-П в 70-х гг. XIX в.)
«На северной скале около церкви видны несколько пещер, к
которым ведут каменные ступени; в них можно еще найти следы,
указывающие на то, что они когда-то были обитаемыми. Эти
пещеры как будто бы очень длинные и тянутся под горой до Валагира
75

(Г. Ю. Клапрот академик С.—Петербургской академии, 1807—
1808 гг.).
Сообщения о сквозной пещере и знаменитой кошке с
колокольчиком встречались и в местной дореволюционной литературе.
Об этом писали дореволюционные владикавказские краеведы
А. Е. Россикова и М. П. Преображенская. В 1912 г.
любитель-археолог Ф. С. Панкротов, известный более по своему литературному
псевдониму как Гребенец даже побывал в пещере и заявил, что она
«тянется далеко» в глубину горы, но до конца ее никто не
доходил».
Эти истории дожили вплоть до начала 70 годов. В то время и мне
в один из приездов в Дзивгис удалось услышать уже знакомую
историю о кошке с колокольчиком. Местный житель, бурильщик
Какадурского рудника, уверял меня, что самолично прошел недавно
по пещере свыше двухсот метров, но вынужден был из-за неполадок
.в шахтерском фонаре, вернуться.
—А почему,—задал я ему вопрос,— Вы не повторили свой поход,
все же пройти двести метров, насколько известно из литературы, так
далеко еще никто как-будто не заходил?
— Я бурильщик, и мне платят зарплату за работу под землей. А
исторические пещеры — это уже ваше дело,— ответил он уже без
энтузиазма.
Но все же парень был прав, наличие прохода между двумя
ущельями требовалось проверить как можно скорее: ссылаться на храбрую
кошку прошлого века было уже как-то не совсем удобно. Тем более,
что по Куртатинскому ущелью уже функционировали туристские
маршруты и все большее количество людей интересовалось дзивгис-
ской крепостью.
Маленькая экспедиция в составе четырех человек, с участием
нашего неизменного Таймураза, археолога-этнографа Бруса,
шофера Коли, вооружившись свечами, электрическими фонарями,
смело вышла навстречу неизвестности.
Действительно, как писал Г. Кокиев, сейчас же за громадным
закопченным залом, закрытым огромной стеной с бойницами для
дальнего и ближнего боя, в котором можно было поместиться
жителям всего аула со своим скотом, скарбом и припасами, основной
канал пещеры разветвлялся на две магистрали. Правый карман
имел в длину всего несколько метров. Левый — южный постепенно
сужался и вел вверх по склону. Вскарабкавшись на него, мы
очутились в кромешной темноте, в которой наши фонарики робко
скользили будто тоненькие лучики по сырым стенам. Пришлось зажечь
факел. Коридор постепенно сужался, пока на окончился тупиком на
65-метрой отметке. Включив все имеющиеся в нашем распоряжении
осветительные приборы, мы тщательно проверили и простукали
стены пещеры — и все напрасно: потайного хода, который вел бы в
76

глубь пещеры или соединял бы верхние боевые казематы, мы не
нашли.
И все же брать на себя смелость, вот так сразу отмести все то, что
рассказывалось исследователями еще с прошлого века, было как-то
неловко. И мы не осмелились разрушить легенды даже на музейном
совете. Поэтому, когда однажды в моей городской квартире
появились молодые загорелые ребята, члены одесского спелеоклуба, я
обрадовался им, как самым дорогим гостям. Тут же на столе, не
убрав тарелки с салатами и фруктами, мы расстелили карты и
принялись за изучение пещер Скалистого хребта.
Поисковая экспедиция Одесской спелеосекции «Кавказ-74»
работала в горной Осетии более месяца. Ребята познакомились с самой
большой карстовой пещерой Осетии на северных склонах Тбау-хоха
«Университетской». Из знаменитой пещеры с рисунками «Нывджин
лагат» принесли в музей кости неизвестных животных (очевидно,
пещерного медведя), исследовали карстовые шахты и гроты. В
районе Джимаринской котловины на правом склоне реки Мидаграбын,
притока Гизельдона, они пробрались в одну из сложнейших пещер.
Из пещеры вытекала река, срываясь водопадом с десятиметрового
уступа.
Добираться до входа было очень сложно. Вдоль речки по скалам
и осыпям они ползли с помощью крючьевой страховки. Течение
было настолько бурным, что спелеотуристы не могли из-за шума
воды говорить. Не имея гидрокостюмов, одесситы прошли чуть более
двадцати метров, но, поднявшись по осыпи, прослушивали шум
подземной реки на протяжении трехсот метров.
Кроме того, одесские спелеологи сделали топосъемку и описание
карстовой пещеры в окрестностях селения горное Карца, которую в
народе связывали с именем горца У османа. У осман, вероятно, был
среди ее первооткрывателей. Никаких сообщений о себе он не
оставил, и одесситы, пройдя огромный входной вестибюль, узкий
коридор, остановились в раздумье перед следующим сходным гротом,
зияющим в практически недоступном обрыве.
Не все было ясно и в карстовых пещерах «Университетская» и
«Нывджин лагат». Хотя в этих пещерах помимо различных
экспедиций работали и ленинградские спелеотряды, многие шахты и
ответвления никем до сих пор не были пройдены и исследованы.
Из-за удаленности от дорог люди в них не обитали, хотя хорошо
знали о их существовании.
Еще известный русский археолог П. С. Уварова писала, что
древние ювелиры в Куртатинском ущелье вытачивали бусы из
сталактитовой массы пещеры «Девджет-лагат.»
Но вот, что касалось пещерных укреплений Дзивгиса — здесь у
ребят из Одессы не было никаких неясностей. В нижнем главном
укреплении они также не нашли потайного хода и, остановившись
77

так же, как и мы на расстоянии 65 метров от входа, окончательно
развенчали разговоры о подземном коридоре в Алагирское ущелье и
легенду о кошке с колокольчиком.
Спелеотуристы, возглавляемые супругами Леонидом и Аллой
Суховей, не обнаружили и секретных лазов, соединяющих
укрепления, разбросанные на скале. Зато они продемонстрировали на
практике как попадали в наскальные казематы воины. В среднее нижнее
укрепление воины добирались через пролом в главном. С помощью
комбинированной страховки, пользуясь крючьями и выступами,
второй участник экспедиции пошел на закрепленной веревке.
Страховочная веревка, пропущенная через выступы, помогла пройти
одному из участников в дальнее укрепление, которое он назвал,
пользуясь правом первопроходца «Сашкино», в честь завхоза
экспедиции Александра Владимировича Сухомлина. Ничего не
поделаешь: с завхозами надо дружить и скалолазам.
В самое труднодоступное среднее верхнее укрепление вело два
«пути». Из главной цитадели туда можно было забраться по
скальной щели, страхуясь веревкой и крючьями. Но ребята выбрали спуск
по веревке с вершины по пятидесятимстровой отвесной скале.
Все пять исследованных укреплений представляли гроты-навесы
с небольшими карманами. Обнаружить в них какой-нибудь
исторический предмет не представлялось возможности, потому что ребята
буквально купались в толстом слое спрессованной веками пыли. С
них было достаточно и лавров первопроходцев. Главное они
доказали, что дзивгисские наскальные укрепления не соединялись
внутренними, потайными ходами. Сообщение между ними происходило
с помощью веревок и еле заметных защитных щелей и выемок,
присущих любой скале.
Оборонные дела в средневековье требовали большой выдумки,
громадной затраты сил и средств. Современные, хорошо
подготовленные скалолазы, обладающие каскадом различных приемов,
спускались со стен мокрыми. Но они совершали хотя и трудную, но все
же наскальную прогулку. А каково было тем людям, которые
воздвигали на вертикальной скале каменную кладку с бойницами? И
тем, кто лазил в «казематы» по долгу военной службы? Но они
трудились не зря, средневековые защитники Куртатинского ущелья
превратили огромную скалу над аулом Дзивгис в наскальную
крепость с неприступными бойницами. И так искусно, что и в
солнечную, и пасмурную погоду наскальные сооружения буквально
сливались с общим фоном скалы. Потому до сих пор сосчитать на
Дзивгисской скале все выемки, закрытые кладкой приезжим трудно.
В то лето мне пришлось частенько наезжать в Куртатинское
ущелье. Тем более в министерстве культуры возникла идея
организовать в Дзивгисе музей под открытым небом. (Забегая вперед, надо
сказать, что, к сожалению, мудрое предложение надолго осталось
78

лишь идеей. А спустя некоторое время, когда Дзивгис украсили
добротные кирпичные особняки переселенцев и дачников, прежний
исторический фон исчез).
Учитывая важность зтого предприятия, мне пришлось ездить в
горы не на автобусе с шофером, которого все в музее звали Колей-
болыним (из-за его роста), а в директорской десятиместной
малолитражке «Кубанце», ведомой шофером Колей-маленьким, очень
тактичным и неразговорчивым молодым человеком.
Коля-маленький был родом из Куртатинского ущелья и ездил в родные места с
большим удовольствие. А удовольствие шофера в наше время
учитывать приходится. Видно, это и заставило Колю-маленького
однажды, когда мы поздно вечером возвращались из Дзивгиса,
разговориться и припомнить одну историю. Он рассказал ее в двух
словах, но и то, что я услышал от него, меня удивило. В то время
дорога у скал Кадаргавана в самом трудном и опасном месте петляла
по травянистому склону. Узкая колея, по которой с трудом
проезжала арба, а этом месте еще более сужалась. Однажды утром
встретились у Кадаргавана двое осетин из враждующих фамилий. Кровная
месть на Северном Кавказе истребляла и разоряла целые роды. Ее
боялись, ею пользовались. Часто оружие вынимали из-за
пустяковой ссоры.
Не было силы, которая могла бы прекратить эту бессмысленную
жестокость, даже в царских судах.
Кровники издалека узнали друг друга и остановили своих
лошадей. Что было делать? Повернуть коней обратно — значит опозо-
ритья, выдернуть из ножен кинжалы — они не хотели проливать
кровь, потому что давно знали друг друга и не питали злобы. Но
суровый адат не разрешал им мирно разъехаться по узкой дороге.
Тогда, недолго думая, один из этих джигитов, скакавший со стороны
Дзивгиса, направил коня вниз, в темную пропасть, к ревущему в
скалах Фиагдону. Это было равносильно самоубийству. Конь храпел
от страха, но каким-то чудом выбрался на тропку к реке. Всадник
направил коня прямо в белую кипящую пену. Течение сбивало
всадника, несколько раз они вместе с лошадью скрывались под
водой. Мужество победило. Далеко объехав своего кровника,
отважный всадник выбрался на дорогу и в изнеможении опустился на
траву. И тут раздался конский топот — это с перевала скакал
кровник. Но он не вынул кинжала и не поднял ружье. Подъехав к
мокрому, изможденному человеку, он спешился и протянул свою руку
для рукопожатия. Они радостно посмотрели друг на друга и, когда
сняли папахи, увидели, что оба поседели: один — когда боролся со
стихией, другой — наблюдая этот поединок. Мужество и перевал
Кадаргаван примирили кровников. Это было необычным для того
сурового времени.
Как видите, в собрании легенд немало встречается необычного.
Вначале легенда о шахе Аббасе. (Имеется в виду, конечно, шах
Аббас I, при котором Персия достигла наибольшего политического
79

могущества. Но, кстати, на территории горной Осетии не был ни
один из персидских шахов).
Потом неправдоподобный рассказ о кошке-путешественнице. И
для того, чтобы установить истину потребовалось немало лет. А
рядом оказывается жила не попавшая ни в один из печатных
источников другая легенда о двух кровниках, один из которых показал
необыкновенное мужество, а другой достойно его оценил.
Конечно, Коля-маленький уверял меня, что это произошло на
самом деле. Когда смотришь на скалы и ревущий поток у Кадарга-
вана, в это трудно поверить. Но настоящим людям надо оставаться
настоящими и в жизни, и легендах.
ЛЕГЕНДА О КНЯГИНЕ ДАРИН
— Театр экскурсоводов — Плиний — старший и Аль-
Масуди-Музейная экспедиция в древней крепости—За-
писки европейских и русских путешественников.—
Дарья-княжна, царица-волшебница, атаман
разбойников? — М. Ю. Лермонтов отходит от исторической
правды — Вывод А. С. Пушкина.
По роду музейной деятельности меня частенько приглашали на
разные собрания, совещания, беседы. Мероприятия были в общем
скучные и лишь изредка вызывали любопытство. Так, однажды
директор музея попросил меня поприсутствовать на экзамене для
экскурсоводов. Руководители экскурсионного бюро устроили
экзамен в Дарьяльском ущелье, так сказать, на живой природе.
Проехать ранней весной в горы, да еще в качестве ничего не делающего
экзаменатора было своеобразным подарком судьбы. После
бензинового, пыльного городского воздуха подышать кристально-чистым
прохладным воздухом Дарьяла!
Мы устроились у миниатюрной башни бывшей казачьей крепо-
стицы и приступили к прослушиванию.
— Дорогие товарищи,— начала с пафосом первый
экскурсовод,— обращаясь к членам комиссии и удивленным пассажирам,
вышедшим к кафе из еще случайных в эту пору на
Военно-Грузинской дороге автомашин.— Мы находимся в историческом месте,
жемчужине Дарьяла.— Ее светлые волосы причудливо развевались
на ветру и в своем строгом сером костюме она больше напоминала
актрису, дающую представление среди исторических развалин.—
Перед вами стены и башни бывшего военного укрепления, а немного
выше на семидесятиметровой скале видны остатки знаменитого
замка царицы Тамары, о котором проникновенно сказано в
стихотворении М. Ю. Лермонтова «Тамара». Вспомним эти волшебные
строки:
80

В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон коварна и зла.
При этих словах наша «актриса» насупилась, стремясь показать,
какое лицо было у владелицы башни.
И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой.
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.
— Обычно в школьных группах мы дальше не рекомендуем
цитировать стихотворение,— шепнула мне руководитель
экскурсионных курсов,— как ни говорите, но не очень удобно знать ребятам.
И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.
На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух.
Вот видите, говорил взгляд руководительницы, дальше
больше.
На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя. Шипели
Пред нею два кубка вина.
Мы давно вышли из школьного возраста и наша «актриса», не
смущаясь, продолжала преподносить подробности так не
свойственные лирике прошлого века:
Сплетались горячие руки,
Уста прилипали кустам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.
6 Г. И. Кусов
81

Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную.
На тризну больших похорон.
Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.
Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя нарушал тишину;
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну;
И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.
И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.
После «актрисы» с развевающимися волосами выступали другие
соискатели и соискательницы интересной профессии.
— Ну, как Вам наши питомцы? — бодро спросила меня
руководительница курсов,— есть талантливая смена. Вот, например,
первая девушка с этой романтической прической.
— Безусловно, талантливая,— заверял я собеседницу.— Но вот
только, думается, было бы более интересным акцентировать
внимание не на стихотворение Лермонтова, а на исторические факты,
связывающие так называемый замок царицы Тамары с военным
укреплением римской эпохи.
— Ну что Вы, мой дорогой. Как можно? Мы тоже знаем
исторические факты. Слыхали и о Плинии, читали Андроникова. Но мы
работаем на приезжих людей, которые повидали таких крепостей
ого сколько, даже еще более целых и у себя дома. Но где могут
увидеть скалу, с которой женщина бросала в буйные воды Терека
любвеобильных мужчин? Только у нас! — И она гордо отошла к
своим питомцам, всем видом своим показывая полную
несостоятельность моего замечания.
Удивительное правило, но наши экскурсоводы почему-то больше
доверяют составленным методистами текстам, чем книгам, по стра-
82

ницам которых можно устроить увлекательный творческий поиск.
В то время я поставил перед собой цель докопаться до истоков
истины Дарьяльского замка.
На это примечательное место обращали внимание еще в древнем
мире, когда кавказские горы называли еще Скифскими и
Сарматскими, а Терек римский историк Клавдий Птоломей величал рекой
Алонтой. О Дарьяльском горном проход? писали греки и римляне.
Историк Иосиф Флавий вначале нового тысячелетия сообщал, что
племя алан, договорившись с царем ирканцев, владевшим
Железными воротами, воздвигнутыми царем Александром, проникли в
Мидию и разграбили богатую страну. (Скитский Б. В. Хрестоматия
по истории Осетии. Ч. I., Орджоникидзе, 1956, с. И).
Через какие железные ворота, воздвигнутые Александром
Македонским прошли аланы в Мидийское царство, расположенное на
Иранском нагорье? Железными воротами в древнем мире называли
проходы у Дербента и в Дарьяле. Но уже в первые века новой эры
грузинские летописи точно указывали, что в крепости Дариала
был заточен армянский царевич Зарен, а в Армянской географии
VII века упоминаются Аланские ворота. (Указ. соч., с. 12,16).
Римский государственный деятель и писатель Плиний-старший
утверждал, что в I веке на скалистом утесе существовало
укрепление Кумания, закрывающее путь на юг племенам кочевников, а за
150 лет до н. э. были сооружены ворота против вторжения скифов.
Знали о Дарьяльском проходе и арабские ученые. Аль-Масуди в
своем труде «Луга золота и родники драгоценных камней» писал о
«воротах алан», а Ибн-Рустэ в «Книге драгоценных камней»
называл укрепление в Дарьяле «Баб-Аланом», крепостью алан, которую
охраняют каждый день 1000 человек. (Санакоев М. П. Некоторые
вопросы источниковедения истории осетинского народа. Цхинвали
1979., с. 50,51).
Часто упоминалось Дарьяльское укрепление и в грузинских
исторических хрониках. В них сообщается, что еще древний царь
Грузии Мирван, отразив набег горских племен, приказал
воздвигнуть в ущелье «Дарубал» ворота с башнями, а, начиная с V в. д. н. до
XII в., вначале Вахтанг Горгасали, основатель Тбилиси, а потом
Давид-Строитель «усилили эти укрепления» (Арджеванидзе И. А.
Военно-Грузинская дорога. Тбилиси 1954, с. 18). В грузинской
исторической литературе место, о котором знали греки, римляне,
византийцы, персы, арабы называли по-разному: Арагвскими
воротами, Вратами Осетии, Дарьяльскими воротами, Врата-
ущелья.
Не подняться, не посмотреть на такое важное историческое
место, которому уделили столько внимания знаменитые ученые и
писатели древнего мира и средневековья было бы непростительно для
музейных работников. И вот в один из свободных дней мы вместе с
Брусом и шофером Колей-большим доехали до ущелья Кабахи, пс-
6*
83

решли по мосту Терек и по заросшей травой тропе пошли к крепости.
С речной террасы к вершине скалы вела узкая тропка.
Никаких особых трудностей подойти к крепости с юго-восточной
стороны мы не испытывали. Брус вообще молча мог залезть на
любую скалу, правда, капельки пота, выступавшие на его ли ,е, и
сосредоточенность выдавали его волнение. После раскачивающихся
ветвей деревьев для Коли-большого скалы не представляли особого
препятствия. Мне, признаюсь, подобного не было дано природой: на
скальных тропах и головокружительных обрывах у меня обычно
деревенели ноги. Но на этот раз все было в норме, обычная горная
дорога, не то что со стороны Военно-Грузинской дороги, откуда
Дарьяльская крепость кажется неприступной.
На вершине скалы в густых зарослях ежевики лежали руины
древней крепости. С восточной стороны над пропастью каким-то
чудом висели фрагменты крепостных стен. В огромном провале с
птичьего полета виднелся Дарьял, башенки казачьего укрепления и
серебристая лента Терека. Неизвестно побывал ли здесь Лермонтов?
Очевидно, побывал, потому что в его время дорога доходила прямо
до подножья скалы и переходила по мостику на правый берег Терека.
И подняться к замку поэт мог намного быстрее, чем мы, совершая
путь через аул Гвелети и переходя ущелье Кабахи.
Кажется Андроников удивился, как мог поэт так точно
нарисовать картину, которую возможно увидеть лишь в наше время из
иллюминатора самолета:
И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И глубоко, внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял ...
Тот, кто заберется как мы на скалу и подойдет к стене над
пропастью сразу поймет, что Лермонтов увидел «излучистый» Дарьял
именно отсюда. Мы не нашли ни ступеней, ведущих к воде, ни входа
в подземный тоннель к Тереку. Правда, вокруг валялись осколки
красной и черной керамики. Так что Брусу не пришлось даже
копнуть грунт.
В стороне, среди скал, мы неожиданно увидели небольшую и
хорошо сохранившуюся сторожевую башню, которая, видно,
прикрывала подступы к крепости с западной стороны.
— Многое из описаний сходится,— бурчал Брус,— но каким
образом на этой площадке могли нести вахту 1000 воинов? Когда
здесь и сотне, пожалуй, разместиться было бы сложно.
84

— Но они могли,— возразил Коля-большой, размещаться
необязательно в крепости.
И он был прав, ибо рядом, например, на обширной террасе, места
хватило бы и на размещение более значительного военного отряда.
...Начиная со второй половины XVIII века Дарьяльским
укреплением интересуются русские и европейские путешественники.
Квартирмейстр Л. Штедер отмечал в 1781 г. в своем дневнике: «На
левом берегу, на полпути от Шими к Казибеку, виднеются
развалины пограничной крепости Дариель, являющейся старой границей
или Кавказскими воротами. Они расположены чрезвычайно
выгодно на скале, омываемой Тереком.
Долина не шире 60 саженей и лежит между двумя высокими
крутыми цепями гор. На западной стороне видны остатки
поперечной стены, откуда дорога через ворота проходит прямо под стеной.
Стена имеет 40 саженей в длину, окружена крутыми скалами и
доступна только с западной стороны. На скалах с восточной стороны
над Тереком высечены ступеньки для того, чтобы ходить за водой.
Под крепостью находятся остатки садов и плодовых деревьев, хотя
местность уже давно покинута».
О Дариеле, или Дарине, или Дайране, как называли крепость
грузины и осетины, писали немецкий врач Я. Рейнеггс, академик
Петербургской академии Г. Ю. Клапрот, англичанин Кер-Портер в
20 годы XIX в. видел здесь квадратную башню, окруженную
толстыми массивными стенами и привел выдержку из Плиния, что этот
горный проход охраняли в древности совместно римляне и персы.
Немецкий ботаник из Иены К. Кох привел различные названия
Дарьяла, в том числе «Баб-аль-аллан-Ворота алан». Как видно,
почти все путешественники придерживались в основном сообщений
римских, византийских и арабских авторов.
Но вот в первой четверти XIX в. местные жители стали
рассказывать легенду о некогда жившей здесь княжне или царице Дарье.
И первым, кто записал ее, а потом опубликовал в своей книге,
вышедшей в 1826 г. в Париже был французский консул Гамба.
Дипломат привел известные научные версии, а рядом поведал
романтическую легенду: «Если можно верить преданиям старины,
этот замок принадлежал в средние века княжне Дарье, взимавшей
высокую дорожную пошлину со всех проезжавших и
задерживавшей тех, которые ей нравились, для того, чтобы они разделили с ней
ложе; она приказывала сбрасывать в Терек тех любовников, на
которых, как ей казалось, у нее были причины жаловаться».
(Опубликовано Б. А. Калоевым в книге «Осетины глазами русских и
иностранных путешественников. С. 207).
О царице Дарий, но уже волшебнице, спустя год сообщил и
русский автор. «Н. Н.» в книге «Записки во время поездки из
Астрахани на Кавказ и в Грузию в 1827 году». Уже в середине 30-х гг. один
85

Скалу с руинами древней крепости о гранитном Дарьялс почему-то
старались связать с княжной Дарьей, царицей Тамарой. Внизу на
фотографии начала века сохранился почтовый пост.
из самых плодовитых кавказоведов той поры Платон Зубов в книге
«Картина Кавказского края...» сделал владелицу Дарьяла атаманом
разбойников: «Описание Плиния совершенно сходствует с
настоящим местоположением: в реке Дариодорис явно виден Терек, а в
крепости Кумании-Дарияльский замок, построенный по словам
Грузинских историков царем Мирваном во втором веке до
Рождества Христова. Грузины называют сие ущелье Кхевис кари по верхней
долине Терека, а армяне Аландскими воротами, таково название
перешло и к арабам, а Масуди об Аланских воротах оставил
описание совершенно сходное с Плиниевым... Народное же предание
уверяет, что сие ущелье называется Дариель по имени одной женщины,
тут обитающей, и бывшей Атаманом разбойников, наполнявших
ужасом окрестные страны. Видны еще и теперь остатки каменного
здания, построенного на отвесной скале, командующего всем уще-
лием».
Трудно сказать приводили ли Гамба, «Н. Н.» и Зубов действи-
86

тельно народное предание или все эти рассказы о многоликой Дарье
явились художественным преувеличением. Вполне возможно, им в
этом мог помочь и какой-нибудь местный выдумщик, решивший
разыграть доверчивых петешественников. Как бы там ни было, но,
взяв за основу писания Гамбы, Лермонтов изменил имя Дарьи на
Тамару, добавил ряд художественных деталей и лирическое
стихотворение превратилось и популярное историческое предание.
Конечно, знающие люди и в то время понимали, что стихотворение
Лермонтова не имеет никакого отношения к целомудренной и
великой царице Тамаре, правившей в Грузии в 1184—1207 гг. Время
Тамары — это крупные военно-политические успехи грузинского
царства, подъем ремесел, рост городов, развитие культуры,
искусства. Не случайно в этот период гениальный Шота Руставели
создает шедевр мировой литературы — поэму «Витязь в тигровой шкуре».
Знал об этом прекрасно и Лермонтов, но, очевидно, не мог
предвидеть, что стихотворение наделает столько шума и понравится
кавказским экскурсоводам и проезжающим туристам.
Как-то разбирая старые архивные папки в фондах музея, я
обнаружил дела владикавказского туристического клуба. В них были
подшиты в основном письма, присланные со всех концов
дореволюционной России. И в каждом письме обязательный вопрос: как
посмотреть замок царицы Тамары в Дарьяльском ущелье?
И все же странно! Роман «Герой нашего времени» напоминает
художественный путеводитель по Военно-Грузинской дороге. На
страницах художественного произведения Лермонтов внимательно
и бережно относится к историческим фактам. Вспомнив хотя бы как
автор вступает в научную полемику о появлении на перевале
каменного креста: «Кстати, об этом кресте существует странное но
всеобщее предание, будто его поставил император Петр I, проезжая через
Кавказ; но, во-первых, Петр был только в Дагестане, и, во-вторых,
на кресте написано крупными буквами, что он поставлен по
приказанию г. Ермолова, а именно в 1824 году. Но предание, несмотря на
надпись так укоренилось, что, право, не знаешь, чему верить, тем
более что мы не привыкли верить надписям».
Вот так точно, научно, и публицистично! И в это же самое время
в другом историческом месте, широко известном в мировой научной
и художественной литературе, сообщается легенда, притом очень
далекая от патриархальных целомудренных устоев Кавказа!
Но не будем так строги к поэтическому творчеству. Поэзии ведь
не прикажешь.
Видно, уж так задумал поэт, ибо не обратил внимание на
авторитет А. С. Пушкина, на его описание этого исторического места в
«Путешествии в Арзрум»...: «Против Дариала на крутой скале
видны развалины крепости. Предание гласит, что в ней скрывалась
какая-то царица Дария, давшая имя свое ущелию: сказка. Дариал
87

на древнем персидском языке значит ворота. По свидетельству
Плиния, Кавказские врата, ошибочно называемые Каспийскими,
находились здесь. Ущелие замкнуто было настоящими воротами,
деревянными, окованными железом. Под ними,— пишет Плиний,—
течет река Дириодорис. Тут была воздвигнута и крепость для
удержания набегов диких племен и проч. Смотрите путешествие графа
И. Потоцкого, коего ученые изыскания столь же занимательны, как
и испанские романы». Вот пример точного научного анализа всех
доступных источников и свой вывод. Это была позиция передовой
русской культуры и науки. О ней хорошо сказал А. Бестужев-Мар-
линский. Призывая тщательно изучать Кавказ и народы его
населяющие в «Рассказе офицера, бывшего в плену у горцев», он писал, что
из-за недостатка сведений читатели «осуждены читать сказки
какого-нибудь Рейнекса, родословную каких-то языков Гюльденштедта
или историю завтраков кавалера Гамбы».
Ну, а почему, имея под рукой самые разные источники, Пушкин
сослался именно на польского ученого писателя Яна Потоцкого?
Думается, что здесь сыграли роль два важных обстоятельства. Во-
первых, Пушкин считал Потоцкого большим авторитетом в
кавказоведении, а, во-вторых, что не менее важно, творческий метод
польского ученого и писателя был близок поэту. Писать так же
занимательно ученые труды, как и приключенческие романы и в то
время было уделом лишь большого таланта.
В АУЛЕ ТЕП ТРУСОВСКОГО УЩЕЛЬЯ
Воспоминания о Цее—Брус отзывает меня из отпуска
— Мельницы работают на нарзане — Соус из фасоли и
сушеной турятины — Трусо не знают легенд — Тайму-
раз находит петроглифы.
Я давно уже понял, что нет опаснее человека, как музейного
работника, да еще к тому же влюбленного в свое дело. В таком
случае, все трын-травой. Ты ждешь этого отпуска, как манны
небесной. Уже имеется договоренность: мне дадут на цейской турбазе
комнатушку-пенал в щитовом домике, прямо у обрыва, где несет
свои воды река-водопад Цейдон. А в обмен — чтение лекций и
экскурсии по туристским тропам. Занятие для музейщика в общем
не обременительное, И по времени хорошо. В первый день экскурсия
по Цею. На второй — поход на ледник, на третий — прогулка в
цейские аулы. К двум часам дня уже свободен, усталости никакой
— наоборот от ходьбы по таким сказочным местам в каждом мускуле
радость. Нерадостно только в столовой, где потчуют фирменным
88

турбазовским блюдом: непроваренными или переваренными
макаронами с хлебной котлетой и какао, раз в десять разбавленным
водой.
— Раз людям платят маленькую зарплату,— философствовал по
этому поводу Таймураз,— они должны искать к ней добавление в
виде прибавочной, то есть приварочной стоимости, пардон,
продукта. И бороться с этим так же трудно, как, к примеру, тете Маше,
буфетчице, взобраться на скалу Монах.
— Туристы так те еще выступают, во всяком случае сочиняют
частушки:
В Орджоникидзе прибыли!
«Здрасте — до свидания!»
Вот отсюда начешись
все наши страдания.
Или: В Цее просто повезло,
Над ущельем плыли,
Лучше было бы еще,
Если бы кормили...
А мы, опытные люди, давно привыкли и к «фирменным» блюдам,
и к бесцветным напиткам. Но за это можно открыть папку с бумагой
и взять ручку. Как там хорошо думается! Вот только писать не
хочется. Вокруг такая красота, не насмотришься: могучие сосны,
сверкающие под солнцем зеркала ледников, пышные, покрытые
будто тончайшим нежным мехом снежные шапки вершин.
Люди издавна стараются беречь красоту Цея. В
дореволюционное время здесь не надо было ставить охранников и лесных
стражников. Цей защищали именем святого Георгия-Победоносца,
по-осетински Уастырджи. Существовало поверье ничего здесь не
рубить, не рвать травы, и боже спаси что-нибудь повредить. Самые
отъявленные головы вели себя здесь как агнецы. Уастырджи не
обманешь, не дай бог разгневать его. Вот однажды один хитрый
охотник поклялся, если ему повезет подстрелить оленя с золотыми
рогами, то он отнесет их к святилищу мужчин Рекому. Но
человеческая жадность поборола. Не выполнил охотник обещанного. И
Уастырджи наказал его, превратив в скалу, которую ныне зовут в
Цее Монахом. Как будто сказка: человека превратили в скалу. Но
люди верили. Боялись и трусы, и ловкачи, и герои!
В прошлом веке декабрист В. Толстой, объезжающий осетинские
аулы вместе с просветителем священником Аксо Колиевым,
наблюдал у Рекома клятву юношей: они переламывали стрелу в знак
братства. И если забудет один из юношей о стреле, переломанной у
святилища — жди кары Уастырджи. Отважные юноши и не
помышляли об этом, честь они закрепляли обрядом. Уастырджи всемогущ
89

и справедлив и чтобы люди помнили об этом всегда — по его
повелению появились в Цее святилища: мужское, женское, девичье.
На южных склонах Кавказских гор росли тисовые деревья,
крепкие, как железо. Велел Уастырджи белым волам перевезти
тисовые бревна в Цей. Арбы сами погрузились, переехали без
проводника горы, и Реком строился без участия человеческих
рук. Академик В. Миллер, первым записавший эту легенду,
считал, что Реком и Мыкалгабырта являются славными дзуарами
Осетии. В Рекоме, ставшем в средние века особо почитаемым
святилищем всех горных обществ Осетии, хранились самые
ценные дары: бронзовый колокол — подарок грузинского царя
Георгия XI, железный шлем легендарного царя алан Ос-Богатара,
иконы, древние монеты.
О происхождении замечательного памятника сказано и в «Нарт-
ских сказаниях» — своеобразной народной энциклопедии народов
Северного Кавказа: «Когда Батрадз умер, бог три слезы на него
проронил и из них одна была Таранджелос, другая стала
Мыкалгабырта, а третья — Реком».
Почтение и уважение к Рекому и цейским святилищам
сохранились и в наше время. Несмотря на то, что в голубом небе Цея
поминутно оставляют белый шлейф реактивные самолеты, а у
альплагеря «Торпедо» построили базу космонавтам, хозяином здешних
мест по-прежнему считают Уастырджи. Он может покорать даже
человека, приехавшего в Цей на собственных «Жигулях»
последнего выпуска и преисполненного величием и непогрешимостью. А
скорее поможет человеку простому и бедному, но честному в своих
поступках, отважному в добрых делах.
Откроешь папку с бумагой и задумаешься... И вот уже желтые,
как янтарь, стволы корабельных сосен превращаются в темные
линии. На площадке молодежь начинает танцы. Теперь от гудящей,
всемогущей чужеземной музыки никуда не спрятаться. И все равно
на утро встаешь бодрым, здоровым, радостным. И в таком ключе 30
бодрых, здоровых, радостных дней. Короли позавидуют такому
отпуску.
И в это самое время, когда ты вспоминаешь прошлогодний отпуск
и готовишься к будущему, раздается телефонный звонок...
— Шеф, ты еще не отвалил рассказывать сказочки заезжим
молодцам и красным девицам? — гудит в трубке веселый голос
Бруса.— Вот и прекрасно, в таком случае советую промаячить в
туристский комбинат отказ.
Так и знал. Они в музее собрались в экспедицию. И почему-то
именно во время моего отпуска.
— Но ведь договорились провести экспедицию в
августе-сентябре.
— Договор дороже денег,— гудит Брус,—- но дир (т. е. директор)
90

заявил, что осенью автобус будет занят по хозяйственным делам и
выпроваживает нас завтра.
— Как завтра? А сборы?
— А что особенного. У нас все запасено, даже достали тушенку и
сгущенку. Думайте, шеф, всю ночь и по утрянке заявляйтесь. Две
недели проведешь в Трусо, две недели в Цее.
— На две недели меня уже не примут на турбазу.
— Устроитесь за свои.
— Да нет, вот если бы перенесли отпуск?
— С диром вы свои люди — договоритесь. А потом, какие там
можно собрать легенды! — не сдается Брус и знает, что старается
ненапрасно.
Все верно, поработать в Трусовском ущелье, находящемся на
территории Казбекского района Грузии, издавна населенного
осетинами, мы планировали давно. Трусо переводится с древнегрузинско-
го как «каменная ограда с башнями». Расположенное между
Водораздельным и Боковым хребтом и отгороженное от соседей За-
кинской котловины труднодоступной и высокой горной
перемычкой, Трусовское ущелье выходит у селения Алсмасиани-Коби прямо
к северному подъему на Крестовый перевал.
Непонятно почему, но Трусо долгое время относили к одному из
малопосещаемых уголков Кавказа. А между тем этим прекрасным
уголком могли бы заинтересоваться хотя бы потому, что в нем
начинались истоки знаменитого Терека. И таким малопосещаемым,
малоизученным Трусовское ущелье вступило в нашу эпоху.
Когда еще будет подобная возможность посетить места, в
которых можно стать первооткрывателем? А может быть и записать, если
повезет, редкую кавказскую легенду. Ведь рядом Крестовый
перевал, Гудское ущелье, которое заселялось выходцами из Трусо.
Выезжать в горы прекрасно в любую погоду, а на этот раз дещ> к
тому же обещал быть щедрым на солнце. Небо с утра окрасилось в
голубые цвета, и из-за скал отсвечивало красноватой медью. Ночная
влага уже таяла на асфальте, от гудящей реки тянуло свежей
сыростью. В автобусе царил экспедиционный хаос. Вперемежку валялись
рюкзаки, газовые баллоны, деревянные ящики, палатки. Видно
было, что сборы проходили наспех, даже не успевали закрепить ведра,
и они звенели, приветствуя каждый дорожный ухаб. Брус
перехватил мой укоризненный взгляд:
— Извините, шеф, за беспорядок — объективные обстоятельства.
Зато экспедицию я подобрал боеспособную.
Ничего не скажешь, здесь он был недалек от истины. В таком
составе можно было отправиться и в тропические леса Амазонии. По
замыслам Бруса, который и не пытался не сей раз скрывать, кто
здесь начальник, а кто приглашенный, хотя и без всяких претензий
на командный тон, все члены отряда уже имели нагрузки. Шофер
91

Эльбрус Хугаев помимо баранки должен был выполнять
обязанности повара. Незаменимый Таймураз стал в некотором роде первым
советником по всем вопросам: консультантом по этнографии,
истории, туризму, и т. д. В общем, как ивсегда: на его энергии и
энтузиазме должна была держаться экспедиция. Присутствовало на этот
раз и двое новеньких, недавно принятых в музей, научный
сотрудник Анатолий Ревазов и художник Виктор Кунавич. Внешне
непохожие: один плотный и коренастый, а другой высокий и худощавый,
они оба отличались молчаливостью и буквально боялись пропустить
какое-нибудь высказывание Бруса или Таймураза Петровича,
зубров Кавказских альп.
— Прости меня, Брус, но я не понимаю,— обратился я к
начальнику экспедиции,— на какой предмет я Вам понадобился? Все места
заняты и даже вакансий нет. Разве, что фотография?
— Брус недовольно поморщился:
— Фотками будет заниматься художник,— но второй фотограф
не помешает. Но, если честно,— он шепнул мне на ухо,— у Вас,
шеф, легкая нога, с Вами обязательно мы что-нибудь найдем
необыкновенное.
— Хорошенькое дело, заместителя директора по научной части
взяли в экспедицию в качестве «везучего человека». Все же
прекрасно, что в нашей семье смогли заронить мне одно бесценное качество:
не гнаться за должностями и не страдать из-за понижения в чинах..
Отец! Навряд ли. Все, кто его знал, утверждали, что мне удалось
унаследовать от него лишь внешние черты. Он был энергичен,
находчив и быстро продвигался по службе. И в армии сумел оставить
о себе хорошее мнение, в тридцать лет его направили в военно-
транспортную академию. Наверное, мать. Она всю жизнь
проработала кассиршей, считала чужие деньги и не пыталась заработать
свои.
Вообще я ничуточку не расстроился и даже в какой-то мере
обрадовался своему понижению в должности. Тем более, что
несмотря на плотно закрытые окна в автобус стал проникать горный
воздух, который все более наполнял нас радостью и неизвестностью.
Неизвестности начались сразу же на повороте от селения Алма-
сиани, что у северного подножия Крестового перевала. Вначале наш
автобус прополз по жидкой от недавних дождей и узкой, в колею
арбы, дороге. Этот отрезок называли здесь Трусовской касарой, т. е.
узким местом. Внизу, как и водится на горных дорогах, клокотала
до белой пены река, справа — жестяные борта нашей каравеллы
царапались о стены глинистого сланца.
Другая «неизвестность» была куда более приятной. Когда через
несколько километров узкое ущелье расширилось и перешло в
просторную горную долину, у селения Кетриси мы увидели чудо
природы: небольшое нарзанное озеро и бурную речку, несущуюся по
селу. Через речку был перекинут шаткий мостик из сбитых бревен.
По течению примостился десяток крохотных мельниц. Расскажите
92

об этом в жаркий полдень в каком-нибудь городе — не поверят. Про
молочные речки с кисельными берегами довелось слышать в
сказках. Ну, а речку с нарзаном пришлось встретить наяву.
Мельничные жернова крутили шипучие холодные углекислые
минеральные воды, выходящие со склонов горного хребта. Нарзаны
собирались в полноводный поток, перебегали шумно долину и вливались в
Терек.
Из ближайшего дома вышли две стройные девушки с ведрами в
руках. Разговаривая и не обращая на нас никакого внимания, они
зачерпнули ведрами воду и повернули домой.
— Для чего воду берете? — спросил их по-осетински Таймураз.
— Как для чего? — удивились они.— И для питья, и лостирать.
— И полы этой водой моете? — не верилось Таймуразу.
Но девушки, видно, подумали, что с ними затевают
обыкновенный треп для знакомства, и резко ответили:
— Нет, что вы, для полов мы привозим воду специально из
Орджоникидзе. И юные грубиянки, позванивая ведрами, полными
шипучего нарзана, удалились в дом.
За Кетриси располагалось таких же небольших размеров село
Абано. Здесь не требовалось особых познаний, чтобы понять — село
так назвали из-за обилия нарзанных источников. Абано
по-грузински баня.
Мы не ведали, какие они: сульфидные, или хлоридные, а может
быть железистые. Здешние воды, кажется, никто еще не изучал и не
скоро изучит. Экая невидаль удивить на Кавказе нарзаном, да еще
недалеко от Военно-Грузинской дороги, на которой и своих нарзанов
хватает! Но все же нарзанная речка — это ведь не халам-балам,
услышат туристы валом повалят, где еще такое увидишь? Может
быть, в Швейцарии или*, например, в Канаде?
Увлечение нарзанами не прошло для нас бесследно, мы не
дотянули до запланированной стоянки, в темноте уже свернули в
боковое ущелье Суатиси и начали блуждать в темноте, пока наконец не
потеряли дорогу. От реки поднимались клочья тумана, они плыли
по ущелью и превращались в сплошной влажный слой,
закрывавший звездное небо и очертания гор. Недалеко глухо затявкали
собаки. Видно, селение находилось близко. Но добираться к нему на
автобусе было невозможно.
Оказывается Брус продумал все до мелочей, в том числе и первую
нашу ночевку в ауле Суатиси. Там нас ожидал Алик Бекоев, таксо-
дермист Северо-Осетинского университета, перенявший эту очень
редкую профессию от своего отца Гамбола Бекоева, который с
братом Гадви оформил музеи природы чуть ли не всего Кавказа.
В Суатиси, их родовом ауле. Бекоевы построили на развалинах
своей древней сакли новый домик и летом, когда выдавалось время
приезжали сюда охотиться, косить сено, писать картины. Все стены
93

в их городских квартирах были увешены яркими сочными видами
гор с животными и птицами.
Мы уже собирались расположиться на ночлег в автобусе, когда из
темноты вынырнули двое конных ребятишек. Их прислал Алик Бе-
коев. Оказывается аул находился в километре пути, и ребята
предложили переправить нас через реку на лошадях. Оставив дежурных
в автобусе, все последовали в аул, и спустя полчаса уже сидели в
небольшой комнате. Каменные стены старого дома были
облицованы древесно-стружечной плитой. На вымазанном глиной полу
стояла железная печка, которую еще в годы революции называли
буржуйкой. Диван, грубо сколоченные из досок лавки. Все просто,
чисто, уютно. Весь второй этаж занимала мастерская художников
— застекленная веранда. Повсюду висели, стояли, лежали
оконченные и недописанные полотна. На полотне, на фоне изумрудных
альпийских лугов резвились, отдыхали, скакали, пели, парили в
небе ястребы, орлы, серны, туры, улары.
О таком вечере лишь можно было помечтать: огонь ловко лизал
березовые поленья, чадила керосиновая лампа, а на столе дымились
тарелки с соусом из фасоли и сушеной турятины. Алик не позволил
нам открывать дефицитные консервы из тушенки.
В городских квартирах я почти никогда не сажусь за стол.
Скатерти, сервизы, тарелки с золотистыми каемочками, посеребренные
ложки, чинно восседавшие хозяева и гости. Иное дело скромная
трапеза в горных саклях. Послушать бы сейчас легенды. Но Алик не
знает их, он родился в городе и никогда не коротал долгих вечеров в
компании со стариками-сказителями.
Утром перед нами предстал горный аул начала 70-х годов
XX века. Приземистые сакли с узенькими оконцами,
напоминающие бойницы, соседствовали с домами под железными крышами,
пристроенными к древним башням, со стеклянными галереями.
Видно, что после долгого перерыва в Суатиси начинают
возвращаться люди. Пока лишь на теплый период года. Более мягкие
постановления о содержании скота и овец возвращают им интерес к древней
и мужественной профессии пастуха.
— Отдельные пожилые, которые на пенсии, даже останутся
зимовать, если накосят сено,— сообщил Алик.
За селом уже пробовали проводить пробные покосы. А пока
женщины собирали пучки горного тмина, готовили овечий сыр.
Здешний сыр прогремел еще до революции на всю Россию. За него
вручали местным крестьянкам золотые и серебряные медали,
скупали оптом. Прозвали его в честь самого большого села у входа в
Трусовское ущелье Кобийским. Кобийский сыр и сейчас можно
купить в фирменных магазинах страны, но его все более вытесняет сыр
осетинский из коровьего молока.
Горцы дорожили каждой минутой, но к нашей работе отнеслись
94

с уважением и пониманием. Когда Таймураз отыскал в развалинах
домов старый камин, его собралось посмотреть чуть ли не все село.
Камин висел на стене, потому что пол давно обрушился. Обращали
на себя внимание каменные плиты, которые мастер красил
затейливым орнаментом, напоминающим знаки грузинской письменности.
Как обычно, больше всех знали женщины, они вдруг вспомнили
мастера-каменотеса, даже показали дом, в котором он жил. Дом
масгера тоже не выдержал времени и давно обветшал. Но и в давно
покинутом доме от внимания Бруса ничего не ускользнуло. В одной
из комнат он обнаружил еще одну работу талантливого каменотеса:
на плите из базальта самодеятельный скульптор оставил для
потомков барельеф святого Георгия.
В первый же рабочий день музейщики добились неплохих
успехов, работа еще более спорилась, и ребята с увлечением продолжили
свои поиски и на следующее утро. Лишь у меня пока ничего не
получалось.
— Легенды? — удивлялись жители Суатиси,— наверное, их
знали наши старики, а мы... — и они пожимали плечами. За все время
пребывания в Суатиси только одна женщина, возившаяся в
крохотном огородике, отвоеванном у скал, поддержала разговор:
— Как же, слышала легенду, как молодой и красивый парень
набросился на свою любимую в сакле. Их там завалило снегом, а он,
значит, проголодался. Это же надо, подобное придумать, страшно
вспомнить. «Неужели гудские варианты»,— подумал я. И уже
достал блокнот, как неожиданно услышал продолжение:
— Да вы нам сами эту легенду и рассказывали, весной по
телевизору. Я Вас сразу признала.— И она, продолжая машинально
отщипывать верхушки укропа, поведала продолжение известной
гудской легенды о Сослане и Нино, которую мне удалось рассказать
в передаче «Клуба путешественников» из Москвы. Только я ей
показался по телевизору очень старым и толстым.
Когда на другое утро солнце окрасило белоснежные папахи
окрестных вершин, и это означало, что в верховьях Суатиси пришел
рассвет, мы, попрощавшись с Аликом и его односельчанами,
направились к удивительному сооружению. Как раз при впадении Суати-
си-дона в Терек на высоком скалистом холме возвышалось давно
оставленное жителями селение Четойтыкау. С северной, западной
и южной сторон средневековый аул имел практически
неприступные подходы. Дорога в укрепленное поселение вела с восточной
более пологой стороны и потом по террасе огибала Четойтыкау. Еще
одной естественной преградой служил широко разливающийся на
многочисленные рукава Терек. К аулу от реки вел шаткий
подвесной мостик. Во время хождения по его сохранившимся мосткам
создавалось впечатление, что стоишь на палубе старенького
морского катера.
95

Аул Четойтыкау напоминает средневековую крепость.
96

Подобного селения нам еще не приходилось встречать в горах
Северного Кавказа. Система башен, ганахов-замков, соединенных
стенами, более напоминала средневековую грузинскую крепость с
уютными внутренними двориками, жилыми домами и
хозяйственными постройками. Очевидно, в Четойтыкау не существовало
межродовых разногласий, характерных для осетинского
патриархального общества. Здесь под влиянием соседней Грузии уже
процветали феодальные отношения
А напротив, на горной перемычке, разделяющей долину Суатиси
и Терека, располагалось скромное, но знаменитое строение —
главное святилище всего Трусовского ущелья Таранджелос и одно из
трех самых важных для осетинского народа. Помните, мы уже
упоминали слова из Нартского эпоса о том, что Таранджелос вместе с
Рекомом и Мыкалгабырта появились из слезинок Всевышнего.
И вот в таком поэтическом месте, у уникального святилища, у
необычного аула-крепости, в краю нарзанов, на родине величайшей
кавказской реки люди не ведали о легендах и поэтических
преданиях. Их отсутствие было тайной за семью печатями.
Постепенно другие дела и заботы отвлекли на время от моих
научных интересов. Каждый день дарил нам радость самых
разнообразных открытий, встреч с гостеприимными трусовцами.
Центральную базу экспедиции мы расположили в селении Каратикау,
наиболее крупном поселении в верхней части Трусовского ущелья.
И отсюда уезжали на автобусе или уходили пешком на целый день
по маршрутам. Самые неугомонные и выносливые Таймураз и Брус
прошли по старой тропе на перевал Калота, который в прошлом
служил для сообщения жителей Трусовского и соседнего Закинского
ущелий. Осмотрели подробно полупустые селения Верхней и
Нижней Деси, Реш, названия которых не переводились ни с осетинского,
ни с грузинского языков. Подобное, правда, не редкость в горной
Осетии и чем это объяснить — трудно сказать.
Порой мы ночевали в автобусе, порой собранные
этнографические вещи свозили в Каратикау, где снимали второй этаж в
небольшом старом домике. На второй этаж, то бишь комнатушку с полами,
сделанными из жердей, смазанных глиной, забирались лишь на
ночлег. Турлучный пол пружинил и изгибался, того и гляди можно
было провалиться на первый этаж в хозяйские апартаменты, на ее
многочисленные кастрюли и бочки, где она хранила сыры и
ночевала с внучкой, девушкой лет шестнадцати, приехавшей к ней из
Тбилиси. Внучка, с утра обрядившись в узкие джинсы, усаживалась
с книгой на каменный забор и наблюдала за нашими сборами. Она
ловко владела тремя языками: грузинским, русским, осетинским и
иногда помогала Брусу переводить местные топонимы. Брус в такое
время пыхтел, краснел от волнения переходил на свой любимый
тарабарский язык:
7 Г. И. Кусов
97

Наш героический шофер Эльбрус Хугаев смело въезжал в воды Белой
Арагвы.
— Скатайтесь, кашюрики, тушенку хамать,— призывал он нас
спуститься позавтракать.
— Брус ваш, случаем не с Колымы приехал?—однажды спросила
меня девица. Я соврал, что он специально изучает блатные слова в
интересах науки. Юной полиглотке это было очень понятно. Она
радостно закивала головой и призналась, что тоже мечтает
приступить к изучению четвертого языка, английского. Но по всему было
видно, что она старательно осваивает тарабарский выговор.
— Брус,— крикнула она однажды начальнику экспедиции,— Вы
бы не могли, до того как скоститесь в поход, поймать нам вон ту
рыжую птицу — курицу?
От подобного нахальства Брус аж присел на корточки. Но наш
дружный смех быстро поднял его на ноги.
И еще я заметил, что трусовцы очень гостеприимные люди. Они
угощали нас сыром, яйцами, молоком. Кто мы были для них, чтобы
стараться потчевать нас отварной бараниной? Ни фининспекторы,
ни представители райисполкома, а бедные музейные работники, от
которых в Трусовском ущелье ровным счетом ничего не зависело. У
каждого из трусовцев было от 50 до 200 овец. И если для колхозов
разведение овец обходилось в копеечку, то частник мог продать
98

каждого барана не по государственным расценкам, а по рыночной
стоимости в десять раз дороже.
В то утро мы работали в ауле Теп. Ребята разбрелись по объектам,
а мы с Таймуразом, примостившись на теплых глыбах известняка
записывали информацию, взятую в селении от старенького,
опирающегося на палку чабана, присматривающего за отарой овец,
ходившей на виду, за околицей. Ему бы отдыхать в удобной квартире
в окружении близких. А ведь в сущности, вот так в полупустом ауле,
где он проживал с двумя сыновьями с женой, без удобств, бани,
телевизора он был намного счастливее. Ибо человек счастлив лишь
тогда, когда он может трудиться и зарабатывать на хлеб.
«У перевала,— записывал я в блокнот,— оставленный аул Ши-
вараута. В ауле Реш в 30—40-х годах проживало 45 дворов. В
последнее время приезжают на лето четыре семьи Кусаевых,
Кудзиевых. От аула идет тропа на перевал Замараш с выходом в
Куртатинское ущелье. В Джимаре Трусовской, основанной
выходцами из Джимары Гизельдонской, летом проживает восемь дворов.
В ауле Теп — четыре двора: Калоевых, Каллаговых...»
— Шеф,— неожиданно прервал мои занятия Таймураз,— а Вы,
что уже позабыли о своих легендах?
— Почему забыл? Отрицательный результат в науке есть тоже
результат.
— Думаю, что те, кто собирал легенды и сказания Трусовского
ущелья давно переселились на плоскость, а те, кто приезжает, уже
далеки от этих интересов. Они в свое время даже не сумели
запомнить рассказы старших.
— Зато здесь имеются прекрасные петроглифы,— сказал
Таймураз,
— А рисунков и знаков в Трусо вообще не существует. Уж, где я
надеялся их встретить, так это в замковом комплексе Четойтыкау,
а их ведь и там не оказалось,— ответил я более чем уверенно.
— Так вот,— медленно начал Таймураз,— на башне, у которой
вы расположились для записей, они все же имеются.
Башня, вернее все, что осталось от некогда грозного укрепления,
выложенного из монолитов, была буквально в двух шагах. От ее
северной стены нас отделяла высокая крапива. Но я смело вошел в
спортивных штанах и майке в жгучие заросли, которые начали
жалить со всех сторон.
Таймураз не ошибся, на искусно обтесанных каменных глыбах,
обрамляющих традиционный вход, я увидел первые знаки. Но
рассмотреть их мешали, покрывшие камни лишайники. Я начал
очищать их руками, но безуспешно. К этому времени ко мне
присоединился художник Кунавич и, не спеша, искусно стал
соскребать лишайники перочинным ножиком. Таймураз, гордый от своего
открытия, выхаживал рядом и руководил нашими действиями.
7*
99

Средневековый художник из аула Теп показал на своей «картине»,
танцы, наездника, горцев в окружении оленей, собак, туров.
А между тем, рисунков не стене становилось все больше: один,
второй, третий, четвертый, пятый. Пока мы наконец не поняли, что
ими заполнена вся стена. Подобного мне еще не приходилось
наблюдать ни на одной кавказской башне. Из-под лишайника появлялись
все новые знаки, которые стали превращаться в своеобразную
картину. Каждый из четырех камней имел свою законченную
композицию, обведенную орнаментом. На ровной поверхности крайнего
слева камня показались изображения двух человеческих фигурок в
позе танцоров. Неизвестный художник по камню изобразил их не
схематично, а в реалистичной манере, подчеркнул «рост», «одел» их
в черкески.
Разобравшись с танцами, мы перешли к следующей композиции.
Справа от танцоров располагалась грациозная фигура тура с
большими заостренными рогами. Немного ниже помещалась уже целая
сцена охоты на туров. Так наверное надо было понимать стройную
цепочку животных и рядом фигурку человека: охотника, а может, и
пастуха дикого стада.
Неизвестный автор петроглифов несомненно обладал
художественным вкусом и мастерством. Возможно, какие-то причины не дали
художнику окончить оформление входа и за дело попытался взяться
100

кто-то другой: сразу заметно, что не владеющий техникой резьбы по
камню и не имеющий художественного вкуса. Его попытки
изобразить всадника не увенчались успехом.
А подлинный мастер напоминал о себе еще одной работой на
камне у соседнего дома. Позднее к стене пристроили другое жилое
помещение и рисунок оказался под навесом в темноте. Глинобитная
крыша навеса оорушилась в нескольких местах и поэтому можно
было даже фотографировать. Правда, после того, как по совету Ку-
навича облили рисунок ведром воды. Под слоем грязи показался
знакомый уверенный «почерк». На поверхности монолита четко
проявилась фигура женщины в праздничной одежде и несколько
бытовых предметов.
Находки петроглифов в ауле Теп свидетельствовали о том, что и
101

здесь в средневековом ауле, творил человек с ярко проявившимися
художественными способностями. Как творческий человек, он не
мог не изобразить бесхитростные картины быта своих односельчан.
Конечно, в селе могли быть и другие его работы, но найти их мы, к
сожалению, под руинами домов уже не могли.
Экспедиция в Трусовское ущелье продолжалась. Мы
методично обследовали трусовские поселения, беседовали с пастухами,
записывали информацию и собирали этнографические вещи. И все же
все мы коллективно решили, что рисунки Тепа явились самой
ценной находкой музейной экспедиции, проведенной под руководством
нашего Бруса. И главное, трусовская находка,
определила дальнейшие поиски, которые
проходили в течение
нескольких
лет.
102

<ЗнАКИ,
ОСТАВЛЕННЫЕ
ПРЕДКАМИ
Моя самая большая мечта соединить в единое целое
науку и художественное изложение. Но при всем умении
строить рассказ и шшлизировшпь факты главное,
чтобы все, Вами написанное, послужило людям, а не
книжным полкам...
автор

БЕЛЫЙ ГРЕЧЕСКИЙ ЗАМОК ..•
Дигорская теснина—База в Маиута—Древние часы —
Башня из легенды — Замок-фрегат — Святилище в
пещере — Находка на задалеских скалах.
Ну что там водопада Виктория, каньон Колорадо, дебри
Амазонии? Места заезженные экспедициями,
перефотографированные, экранизированные? И ехать не ближний свет и
стоимость билета немалая. Да, кто еще пустит в свою
страну?
— Подумаешь экспедиция,— скажут в соответствующих
инстанциях. В конце концов не Тур Хеердал и не Юрий Сенкевич.
А тут никаких особых осложнений. Попутная машина, 130
километров пути. И название чудное: горная Дигория!
— А вде это? — спросит турист из Москвы.
— О горной Дигории никогда не слышал,— скажет житель
Воронежа.
— Дигорское ущелье знаем, но никогда там не были,— ответят
жители города Орджоникидзе.
«...Горная Дигория — самый удаленный и
труднодоступный район Северной Осетии, расположенный на
крайнем Юго-западе республики, в бассейне реки Урух.
Природа ее отличается необыкновенно величественной»
и дикой красотой...»
Б. Агибалова, Б. Бе рое в «Туда, где парят орлы».
Орджоникидзе, 1967, стр. 203.
Колхозный газик, подобравший нас перед входом в ущелье, как-
то жалобно заурчав, левым боком притерся к скале и остановился.
Правая его часть плавно раскачивалась, и не требовалось быть
специалистом для того, чтобы понять: задние колеса зависли над про-
104

пастью. Мы невольно подались вперед, ближе к кабине и наткнулись
на недоуменный взгляд человека, равнодушно восседавшего на
тюках с соломой. Всю дорогу он покуривал «Беломор» и молчаливо
осматривал наши туго набитые рюкзаки.
— Не бойтесь,— произнес он равнодушно,— Тасолтан здесь
знает не только все пропасти. В этом.месте надо обязательно
остановиться попить настоящей родниковой водички.
— Но немного как-то неудобно,— намекнул кто-то из нас на
задние колеса.
— Не бойтесь,— успокоил нас спутник,— дальше будут места,
где колеса по воздуху завертятся.
После подобного заверения каждый из нас пожалел о том, что нам
попалась попутная машина, спешащая к чабанам на горные
пастбища.
— Мы бы, конечно, увидели больше,— сказал Казбек Тайсаев,
первый наш спутник.
— Пешком все же куда интересней,— поддержал его Гена
Котляренко, второй участник экспедиции.
Я поднялся к высокому деревянному борту, которыми
отличаются колхозные машины и смело оглянулся вокруг. Справа и слева над
нами висели высокие пикообразные скалы. Прижавшаяся к ним
дорога выглядела ослепительно белой, будто посыпанная
кварцевым песком. Снизу доносился глухой рокот реки. Тасолтан,
оказавшийся вдруг очень молодым и безусым парнем /я этого не заметил,
в спешке усаживаясь в машину/, довольно отфыркиваясь, крикнул
снизу:
— Чего водичку не пробуете? У вас такой в городе нет.
Мы вежливо поблагодарили. Шоферу было невдомек, что нас
сдерживали пропасть и высокие борта.
Через некоторое время, когда Тасолтан неожиданно легко и
проворно тронулся вперед, мы увидели через более низкий задний борт
машины место, где зависали над пропастью. Собственно какая там
пропасть. Она скорее напоминала пропиленную водой щель, на дне
которой шумел белый от ярости поток.
— Ахсинта Дигорская теснина,— пояснил наш спутник.— Здесь
в гражданскую войну красные партизаны сбросили вниз
белогвардейцев. А там, где мы стояли, знаменитый Чертов мост,— указал он
на неестественно зависший над каменной щелью деревянный
мостик.
Как ни странно, но это название не имело никакого отношения к
нечистой силе. Все чертовы мосты на Кавказе происходят, как это
еще заметил в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтов, от слова
«черта». Значит тут проходила черта, отделяющая горы от
плоскости, своего рода граница.
В те годы, когда мы пробирались по Дигорскому ущелью с храб-
105

рым Тасолтаном, там еще были дороги, проложенные в прошлом
веке на деньги крестьян воровитыми подрядчиками.
Но и в то время, и сейчас в Дигорское ущелье или точнее в
Дигорскую горную страну ведут три главных дороги. Самая
трудная — по ледниковому перевалу Гурдзи-вцег идет из
Закавказья. По этому нелегкому пути издавна ходили не только охотники
и пастухи. В XVIII веке через Гурдзи-вцег перебрался грузинский
царь Вахтанг VI с огромной свитой. Дальновидный грузинский
правитель, не способный бороться с турецкой агрессией, спешил через
Дигорию в Россию, где он надеялся получить помощь от Петра I.
С восточной стороны из соседнего Алагирского ущелья вела
довольно удобная дорога через, так называемый, Згидский перевал. И
наконец самый удобный путь с плоскости в Дигорию начинался со
стороны большого равнинного осетинского села Чикола. Это был
путь через теснину Ахсинта. Пять километров узкой каменной щели
оканчивался входом в огромную светлую залу — Мацутинскую
горную котловину, названную так по самому большому здешнему
аулу. Просторная «зала» делилась рекой на две половины, на
склонах которых лежали оставленные и малонаселенные жителями
аулы. Со всех сторон котловину обрамляли скалы, вершины
которых застревали в облаках. По правому берегу Уруха вилась
укатанная щебнем дорога, и Тасолтан домчал нас до Мацуты словно по
городскому проспекту.
Базу мы решили разбить в Мацута, в нем располагались
несколько домов жителей, интернат для детей окрестных аулов Дигорского
ущелья, магазин, в котором самым ходовым товаром считалось
бутылочное пиво, и маленький дощатый буфет, предлагавший
регулярно чанах, консервы и мягкий душистый хлеб.
Поначалу мы решили, правда, сделать ставку на местные очаги
общественного питания, но, поняв, что кашу и чай с козьим молоком
нам здесь не предложат, решили готовить на туристском примусе.
— Дорогие товарищи, надо выбирать что-то одно: или ходить
изучать памятники, или устраивать застолье. Я лично пришел сюда
работать,— сказал Казбек.
— В таком случае тебя и надо назначить постоянным
шеф-поваром,— предложил Котляренко.
Казбек быстро согласился. Правда, потом мы еще не раз об этом
пожалели. Ибо все двадцать дней экспедиции шеф-повар кормил нас
утром и вечером кашей из овсяных хлопьев на воде. К его чести надо
сказать, что сам он уплетал с аппетитом самую большую
алюминиевую тарелку, в которую входило с полведра. Такого уважения к
науке и к овсяной каше я до сих пор ни у кого не замечал.
Однажды на мое робкое предложение приобрести у местных
жителей птичьи яйца, он бесстрастно ответил; что в Великобритании,
например, с овсянки начинают день министры и лорды. И, осмотрев
106

меня, с хитрецой поставил точку: — И тебе, мол, еще спасибо мне
говорить надо, а капризничать и поднимать бунт на корабле не
стоит.
В редкие ранние приходы на базу мы с Котляренко убегали в
буфет и кейфовали там над позавчерашним чанахом и тощей
рыбешкой в томате.
Проживали мы в полутемной и холодной комнате, служившей в
интернате в качестве спортивного зала. Нам отдали ее в связи с тем,
что на улице было тепло, и мальчики играли в футбол на поляне у
школьного здания. Мы установили в комнате железные кровати и
свалили рядом снаряжение. Создавалось такое впечатление, что
нам здесь не понадобится ни палатка, ни веревки, ни ледорубы.
Погода была прекрасная, ходили мы по проложенным тропкам и от
самого дальнего аула могли прийти на базу без помощи компаса.
Единственно, что нас задерживало так это громоздкая кинокамера,
которую я приобрел на деньги музея, а Котляренко согласился
отснять фильм о нашей экспедиции. Забегая вперед, признаюсь, что
никакого фильма так и не получилось (то ли засветилась пленка, то
ли не была качественной проявка), но таскать кинокамеру и штатив
нам пришлось. '
Мы, конечно, не догадывались, что все это кинопредприятие
бесславно закончится, и активно работали носильщиками и
статистами.
Казбек к тому же яростно собирал этнографический материал и
заполнял блокноты для будущей диссертации. Мои задачи были
поскромнее: я мечтал открыть в отдаленной, малопосещаемой
горной Дигории памятник, который еще не описал ни один
исследователь. И тем самым доказать членам ученого Совета музея, что
времена открытий не прошли и в горной части Северной Осетии. На
заседании Совета, когда решался вопрос о моей экспедиции, многие
пожимали плечами и улыбались*
— В традициях нашего музея,— выступила заведующий отделом
советского общества,— проведение экспедиций обычно
практикуется с участием известных ученых. Можно, конечно, попробовать
провести экспедицию, но лучше по сбору материалов советской
этнографии, нам они очень необходимы. Но так называемая
экспедиция, посвященная поиску новых памятников материальной
культуры? Это, мягко говоря, несерьезно. Ведь все эти памятники давно
изучены и еще в дореволюционный период.
Все сотрудники ее отдела повторяли почти то же самое, а
заведующая отделом фондов подтвердила, что действительно,
памятники Дигории исследовал еще знаменитый академик Всеволод
Миллер, а в советское время состояласьболыная экспедиция грузинского
ученого Пармена Закарая. Всем было, конечно, ясно, что я далеко
не академик Миллер, и даже не современный историк архитектуры
107

Закарая. Но меня поддержал директор музея, заявив, что поиски
редких памятников дело необходимое, ведь в наш бурный
строительный век иные руководители хозяйств нередко строят силосные
траншеи на руинах древних башен. И тем более, если Генрий
Измаилович настаивает, почему бы ему не прогуляться по Дигории?
Напишет пару статей в газету, оживит внимание к краеведению —
тоже будет польза большая.
Как бы ни говорили мои коллеги, но я твердо знал — обратно
дороги в музей без солидного материала не будет, и в противном
случае все задумки об организации последующих экспедиций
растают, как мыльный пузырь. А мне еще очень хотелось провести в
будущем экспедицию и по поиску средневековых петроглифов.
Действительно, экспедиции работали в Дигорском ущелье еще в
прошлом веке. Но каждая из них преследовала свою
узкоспециальную цель, а в наше время пришла пора организовать широкие
краеведческие исследования. Развивается туризм, хозяйственная
деятельность... Именно сейчас необходимо посмотреть, что
наиболее хорошо сохранилось, изучить и взять на государственную
охрану уникальные объекты.
Наш директор был прав, когда советовал мне собрать материал
для статей. В них было побольше толку, чем в табличках:
«Охраняется государством». Когда люди прочтут и убедятся, какие
интересные исторические достопримечательности разбросаны вокруг их
поселений, то в девяносто случаях из ста они будут гордиться своей
стариной и даже ревностно охранять. Подобные мысли были
приятны нашему директору. Во-первых, он любил краеведение, а
во-вторых, какому директору не станет приятно, когда соглашаются с его
доводами?
Он мне и посоветовал взять в напарники Казбека Тайсаева,
который задумал собрать этнографический материал для своей
диссертации, а второго спутника я выбрал на местном телевидении.
Надо сказать, что состав экспедиции был подобран прекрасно.
Самое главное: все мы трое оказались людьми без капризов и лени.
Поэтому нам даже не нужен был официальный начальник, так как
все трое мы выполняли одинаковую работу. Вот только Казбек не
доверял нам варить кашу «Геркулес».
На другое утро, закрыв спортзал на огромный висячий замок, мы
перешли по мосту голубой Урух и резко стали набирать высоту.
Тропка извивалась среди трав, среди которой выделялись васильки
Фишера, Маршала, желтые соцветия зверобоя и белоснежные
корзиночки тысячелистника. Около больших валунов ютились редкие
кустарники шиповника и можжевельника кавказского. Я шел и
благодарил судьбу за то, что дала мне возможность поработать
несколько сезонов на туристской базе, где от опытных инструкторов
удалось познать кавказскую растительность. Теперь на тропе я то и
108

дело посвящал спутников в секреты трав. Рассказывал о девясиле,
который обладает девятью силами бороться с болезнями, о душице,
которую горцы используют в мясные блюда и для чаев, о тмине,
зелень которого можно добавлять в салаты, а семена в большие
горские хинкалц.
В этот день мы по плану задумали обойти аулы, расположенные
на левобережной террасе, но уже через некоторое время хорошо
поняли, что это не такое простое дело. Стрелка часов уже подходила
к одиннадцати, а мы не одолели и половину склона. Передвигаться
с непривычки было сложно, казалось, что кто-то подвесил к нашим
ногам многопудовые гири, хотя на всех троих у нас был лишь один
рюкзак с кинокамерой и буханкой хлеба с пачкой сахара.
Обычно погода в горах меняется мгновенно, стоит только облаку
прикрыть солнце и на землю уже опускается огромная тень.
Кажется, недалеко и до дождя, но тут воздушные потоки прогоняют облака
и снова вокруг властвует жаркий диск.
— А что пенсионеру Вашему поверить можно? — неожиданно
перебил мои рассказы о травах Котляренко.
— Куда бы мы делись без этих симпатичных стариков и ласковых
бабусь,— ответил за мрня Казбек,— в архивы ходить некогда,
старые газеты не читаем, только пожилые люди и освежают нас
информацией прошлого.
Сегодня мы шли в горы не с пустыми руками. Активист музея,
пенсионер Аслангери Дзатцеев снабдил нас интересной
информацией. В высокогорном ауле Кумбулта, по его словам, он в детстве
наблюдал какие-то диковинные часы, а в соседнем Донифарсе
советовал посмотреть знаменитую башню Кануковых.
Этнографы давно знали, что до введения среди осетин
религиозного календаря счет времени велся на основе древнеосетинского
сельскохозяйственного года. Отсчет шел по временам года и
периоды делились на сельскохозяйственные виды работ: пахоту, жатву и
т. д. Но, зная о подобных календарях из рассказов стариков, ученым
не удавалось пока их обнаружить. Поэтому мы и направлялись
посмотреть и сфотографировать оригинальное народное устройство
по отсчету времени.
К Кумбулта мы добрались к полудню. Аула уже не существовало:
перед нами лежали непривлекательные руины горских саклей. Под
крышей осталось лишь два дома, видно, поддерживаемых
стараниями чабанов. На это указывали оставленные под навесом спички,
пачка соли и старая телогрейка. Передвигаясь со стадами, чабаны
обычно сохраняют для себя один-два дома в брошенных селениях. В
них намного теплее и суше, чем в палатках.
Мы бродили по улочкам, заглядывали на развалины, но часов не
находили. Снимать на кинопленку и фотографировать подобную
картину не хотелось. Все это как-то не ладилось с окружающим
пейзажем. На фоне могучих и вечных скал и вдруг разрушенные
постройки.
109

До революции здесь цеплялись за каждый кусочек, земельный
голод донимал жителей Дигории. Поэтому и считалось
естественным переселяться обездоленным семьям на плоскость. Но последние
семьи покинули эти места уже в послевоенное время, когда вокруг
можно было заводить сколько пожелаешь огородов и пасти скот.
Но жители Кумбулта, презрев значительный материальный
достаток, продав скот, спустились на равнину, поближе к городам.
Какой-то неизученный вид миграции. Обычно в города идут из-за
нехватки работы и материального неблагополучия, а тут отказались
от тысяч, ради обычной зарплаты. Утверждают, что асфальт,
театры, парки, магазины, бани привораживают людей. Но горские
улицы намного чище городских, а в магазине, как мы заметили, более
богатый выбор промтоваров. Сыр же, масло и мясо б достатке можно
найти на собственном подворье.
Пока я философствовал, а Котлярский возился с кинокамерой,
Казбек успел обойти пустые дома, излазил их плоские крыши и
явился с добычей: плоским, как армейская фляга, кованым сосудом
для воды — гогоном.
...Наконец, по направлению к башневидной красавице горе
Уаза-хох показались двое конных чабанов. На их загорелых до
бронзы лицах не появилось и тени удивления. На вопрос «Есть ли здесь
древние часы?» — старший из них (как оказалось, местный в
прошлом житель), махнул рукой, украшенной позолоченными
новенькими часами, на зеленую столообразную вершину, у подножья
которой за глубокой балкой лежал аул Кумбулта. Они вызвались
радушно нас проводить.
На вершине высокого пика «Цагат» стояла каменная пирамида.
Вокруг нее, начиная с востока на запад, лежало несколько ровных
обычных каменных пластин, числом восемь. «Часы», видно,
работали по солнцу. Когда тень от пирамиды падала против
соответствующей пластины, в Кумбулта начинали пахать или сеять, косить сено,
готовиться к тому или иному празднику.
— Старики умели пользоваться ими не хуже, чем мы сейчас
ручными часами,— уверял чабан. И видя, как мы, зачарованные
видением Древних камней, вежливо поддакиваем, уже явно
прихвастнул:
— Они по солнцу узнавали московское время точнее, чем сейчас
мы по «Маяку»
Да у наших предков имелся жизненный опыт, накопленный
веками. До наших дней дошло лишь то, что воплотилось в
материальной культуре: орнаменте, строительном искусстве, предметах
утвари. Многое же из того, что имело отношение к культуре
духовной, безвозвратно потеряно. Поэтому так важна была находка
древнего солнечного календаря в Кумбулта, который, конечно, по
ошибке считали инструментом для отсчета времени.
К слову сказать, подобный сельскохозяйственный календарь
только несколько своеобразный сохранился и у других народов,
ПО

например, таджиков. Таджикские этнографы обнаружили в
кишлаке Ямг, также на вершине горы огромную каменную рогатку и
плоскую глыбу с круглым отверстием. Солнечные лучи, совпадая с
прорезью рогатки и отверстием в камне, предвещали сроки
земледельческих работ.
Поблагодарив чабанов, которые оказались разговорчивыми и
. простыми парнями, мы направились теперь вниз к другому аулу. Он
лежал в нескольких километрах от Кумбулта.
К Донифарс мы спустились, словно на парашютах, так
неожиданно перед нами вырос аул, живописно разбросанный на
каменистой равнине. Некогда это было самое большое село в Мацутинской
котловине, но страшные оползни, недостаток земель заставили
многие семьи выселиться на плоскость. Еще издалека чувствовалось
присутствие людей: зеленели яблоневые сады, мычали коровы. И
даже речка с прозрачной и холодной водой бежала по середине села
как-то весело и уютно.
Но все затмил маленький, сбитый из деревянных щитов
магазинчик. В нем продавались совершенно свободно бутылки холодного,
свежего пива и лимонада. Потом, когда пришла пора спускаться
вниз, к реке, мы оценили подвиг местного завмага. Ей-ей, но
доставлять пиво на подобную высоту, по такой опасной дороге с
бесчисленными поворотами без малейших намеков на дорожные столбы и
знаки, говорило об уважении к своей профессии и людям.
Из открытой двери сельсовета, украшенного предвыборным
плакатом, истошно трезвонил телефон. На том конце провода, видно,
имели опыт дозваниваться в Донифарс. Минут через десять к
аппарату неспеша подошла проходившая мимо женщина. Поговорив,
она вышла на веранду и закричала:
— Изета, из района выборами интересуются!
Вскоре показалась и сама Изета. Высокая и худая девушка
плавно переходила улицу. Она ласково поздоровалась с нами, и мы,
приободренные благосклонным вниманием местной власти,
приступили к работе.
В ауле виднелись две башни. На первой из них, принадлежавшей
фамилии Хатаговых, расположившейся в центре села, у крыши
сохранилась бойница в виде креста. Подобные башни считают —
аланскими. И это первое и верное свидетельство тому, что предки
донифарсцев до революции мусульмане, пришли на эти земли
христианами. Особенно мы заинтересовались другой башней,
буквально висевшей над высоким и крутым склоном.
В давние времена, когда на Кавказе доверяли лишь тугому луку,
да острому кинжалу, когда еще шомпольные ружья были редкостью,
повадились кабардинские князья грабить соседние села и угонять с
собой жителей. У черноморский берегов турецкие
купцы-работорговцы щедро платили за невольников звонким золотом. Поэтому все
чаще стояла пыль на дорогах горной Осетии, грубые камни саклей
лизал огонь, слышались стоны и плач. Однажды, возвращаясь из
111

очередного похода за невольниками, сын князя Сарасламбека
остановился у селения Донифарс.
— Ступай,— приказал он слуге,— к хозяевам вон той башни,
возвышающейся на холме, да прикажи, пусть приготовят ночлег для
моих людей, повкуснее накормят, да посмотрят за лошадьми, если
им жить не надоело.
Еще не успело стемнеть, как возвратился княжеский слуга.
Никогда еще не приходилось сыну Сарасламбека видеть такую
«наглость». Подумать только, какой-то недостойный Есе Кануков
вместо того, чтобы броситься к ногам всесильного князя,
осмеливается спрашивать:
— В качестве кого прибыл княжеский сын: гостя или насильника?
— Передай этому ослу, пусть думает, что хочет,— гневно
вскричал князь,— но чтобы все требования мои были выполнены!
Ответ Есе передавать не пришлось. В наступившей ночной
тишине сверху был хорошо слышен его громовой голос:
— Пусть идет твой князь. Но чтобы он не заблудился, я зажгу на
каждом углу крепости по бревну. Если он пожаловал, как гость,
прикажу зарезать быка, а если как недруг — на рассвете будет
сделан с крепости первый выстрел — «здравствуй», второй —
«прощай». А уж коли на этой земле его застанет третий выстрел, не
снести сыну Сарасламбека головы.
Ночью князь не решился действовать. Но до утра недалеко. Его
джигиты без особого труда возьмут башню, которую защищают
несколько человек во главе с этим «наглецом», посмевшим так
говорить с ним.
Утром, когда первые лучи солнца осветили боевую башцю, Есе
Канукова и поле, на котором расположился княжеский стан сын
Сарасламбека заканчивал молитву. Вдруг с башни раздался
выстрел: серебряный кувшин полетел из рук князя в сторону реки
Урух. Гордому князю пришлось укрыться за холмом, но и туда
достала меткая пуля Есе. Вторым выстрелом он сбил у князя шапку
с головы.
Не нашел иного выхода князь. Послал он парламентера с
просьбой считать его гостем. Не будет же князь возвращаться домой с
позором, который не простят ему ни отец, ни братья. И еще
любопытно было ему — из какого это ружья так метко стреляет Есе. И,
увидев в руках хозяина башни двухметровое ружье, князь
подивился: не приходилось ему еще встречать подобного оружия. Взял он его
в руки, но тут же выронил, такое оно было тяжелое. А когда узнал,
что меркой для пороха служит куриное яйцо, еще больше
заинтересовался необычным оружием. Дал слово сын Сарасламбека, что
только с миром будет переступать он теперь осетинскую землю.
«Интересная легенда»,— говорили одни услышав рассказ о
метком стрелке Есе Канукове, другие сомневались в этой истории вооб-
112

ще, особенно когда речь шла о ружье. Только старики уверяли, что
это не легенда, а быль, и рассказывали о Есе и его необыкновенном
ружье новые истории.
И вот нашелся человек, который решил проверить, кто из них
прав. Сын отставного унтер-офицера, паровозный машинист
Христофор Ильич Кануков жил с семьей в Тифлисе. Все свободное время
проводил он в родных горах, любил слушать сказителей, так
интересно рассказывающих о богатырях-нартах, о храбрости и отваге
горцев. Особенно его заинтересовала легенда о Есе Канукове. Он
даже на свои средства реставрировал боевую башню Есе Канукова,
пострадавшую от землетрясения.
Осетинские аристократы смотрели на паровозного машиниста,
как на чудака, который тратит последние средства на
восстановление ненужных развалин. Его убеждали, что он занимается
бесполезным делом, ищет подвиги мифического стрелка. Но годы
кропотливых поисков не прошли даром. Сопоставляя легенды,
предания, рассказы Христофор Ильич выяснил, что легендарное ружье
увезли с собой переселенцы в Турцию. Шел 1915 год. Россия была с
Турцией в состоянии войны, и о поездке туда не могло быть и речи.
...Помог случай. Брат Христофора Ильича, Василий Ильич
Кануков, воевал на турецком флоте. Он получил наказ: во что бы то ни
стало разыскать и привезти на родину ружье Есе. И вот однажды
Василий Кануков встретил в небольшом поселении у озера Ван
старика-однофамильца. В кунацкой на ковре висело громадное
ружье, и Василий понял, что поиски его брата были не напрасны.
Старик, мечтавший вернуться на родину, до слез растрогался, когда
узнал, что гость — его земляк, родственник и ищет легендарное
ружье Есе Канукова.
— Я уже стар, до родины едва ли доберусь, так пусть потомки
наши будут знать, какие отважные джигиты были в роду Кануко-
вых. Возьми ружье и передай его брату,— сказал старик,
прослезившись.
...В начале 60 годов в краеведческий музей пришло письмо из
Тбилиси:
«Директору музея, Я, пенсионер Кануков Темурико Христофо-
рович, имею семейную реликвию, которая представляет, на мой
взгляд историческую ценность. По рассказам моего деда и отца из
этого ружья стрелял из крепости в Дигорском ущелье Есе Кануков.
В честь славного юбилея я решил подарить эту редкую вещь
Республиканскому музею. Прошу прислать доверенного представителя для
осмотра и приема, т. к. сам по состоянию здоровья приехать в
Орджоникидзе не могу. Темурико Кануков..»
Мы находились у легендарной башни Есе, о котором слагали
песни, истории. Возможно, они пришли из средневековья
приукрашенными, возможно, пришлый феодал испугался не диковинного
8 Г. И. Кусов ИЗ

ружья, а силы крепнущего местного владетеля. Но люди видели в
нем своего защитника, рискнувшего выступить против угнетателя...
И очень здорово, что это свидетельство подвига Есе Канукова заняло
почетное место в республиканском музее. А башня, из которой
стреляли из легендарного ружья, и поныне напоминает об этой истории,
назидающей, что и в те суровые времена, мир был лучше войны.
До присоединения Осетии к России, в 1774 году на северных
склонах Центрального Кавказа сформировалось четыре общества:
Тагаурское, Куртатинское, Алагирское, Дигорское. Они занимали
систему котловин, ущелий от лесистых предгорий до снежных
вершин и перевалов в Грузию. За несколько десятилетий, начиная с
20 годов XIX века, основное население покинуло горы и постепенно
в туристской литературе территории обществ неверно переиначили
в ущелья. Поэтому практически такого ущелья как Дигорское, на
самом деле, не существует. Есть Мацутинская горная котловина,
Фаснальское ущелье, Стыр-Дигорское, Караугомское и еще ряд
горных долин и ответвлений, составляющих долину реки Урух. Там
живут горцы, говорящие на дигорском диалекте осетинского языка.
Мы избрали объектом своего исследования горную котловину
Мацута, в которой до революции проживала основная часть
жителей Дигорского общества. Но даже здесь было невозможно за
сравнительно короткое время пройти все аулы и зафиксировать
многочисленные памятники материальной культуры. Нашей
основной задачей, как я считал, являлось изучение самых важных и
значительных.
После однодневного отдыха, который был необходим для того,
чтобы отдохнули натруженные с непривычки мышцы, мы обратили
наши взоры уже на правую террасу, где нас особенно интересовали
аулы Ханаз и Задалеск. По нашим данным в них имелись
интересные памятники и было важно знать как они сохраняются в наше
время. Памятуя о нашем восхождении в первый день, в путь решили
выйти лишь на третий день. Встать пораньше и пройти основное
расстояние до восхода солнца.
Утро было влажным и прохладным и как-то не верилось, что
вчерашняя погода напоминала день в пустыне Сахара. С трав
падали мириады блестящих капель, а по реке, со стороны Караугомского
ледника тянуло холодом. В природном царстве все еще спали: и
насекомые, и птицы, только со стороны сенокосов доносилась
забавная мелодия перепела.
У горных аулов судьба, как у людей. Они живут, пока в домах
есть кому затопить печь, скрипнуть дверью, пока по узким дворикам
бегают худые косматые собаки и на лоскутках расчищенной от
камней земли зеленеют поля овса и картофеля. Как только аул
оставляет последний житель, дома постепенно превращаются в груду серых
камней и о присутствии здесь в прошлом людей напоминают лишь
114

густые заросли крапивы и черные дыры холодных и гулких
подвалов.
Аул Ханаз встретил нас веселым журчанием родниковых ручьев,
скатывающихся вниз по белоснежной гальке, и необыкновенной
тишиной, нарушаемой изредка резкими криками черных, как
смоль, альпийских галок. Нагретый ветер рвал полы одежды и
метался, как сказочный джин по опустевшим улицам. В одном из
брошенных дворов росли единственные на весь аул деревья груши и
яблони. Их листья в солнечных лучах блестели, словно покрытые
лаком. Людей не было видно, но их присутствие чувствовалось по
аккуратно обработанным участкам картофеля и овса. Наш
кинооператор, когда-то занимавшейся сельским хозяйством, заметил
пеструю букашку:
— Ну вот, а говорили, колорадский жук не проникает высоко в
горы. Посоветовать бы хозяевам залить картофель, пока не поздно,
хлорофосом,— деловито беспокоился он.
— У горских жителей имеется своя методика. Чем раньше они
посадят семена, тем быстрее появится зелень, а после цветения
жуки уже не опасны,— объяснил Казбек.
Но мы не знали, как найти хозяев среди заброшенных,
заколоченных домов. Помог «Маяк», который вдруг разразился в
поднебесной тишине эстрадным концертом Сергея Захарова. И экспедиция
вышла на жилище, во дворе которого работал приемник, коим
оказалась круглая черная тарелка довоенного выпуска. Старый
репродуктор помог понять, как важно было протянуть сюда, несмотря на
огромные трудности, радиолинию. Не электричество, не телефон, а
радио, которое связывало все уголки страны от чумов тундры до
саклей высокогорных аулов в одну большую семью.
К нам навстречу не спеша двигалась женщина, ведя за руки трех
карапузов. Через несколько минут мы узнали, что она по профессии
медсестра, муж — шофер совхоза, в ауле остались две семьи, а еще
девять лет назад, когда она вышла замуж, здесь проживало
двенадцать семей.
— Осенью и мы переселяемся в город,— гордо заявила женщина.
Значит тех, кто придет после нас, встретят лишь молчаливые
развалины домов и тоскливое хлопанье дверей.
Мы привыкли к хрестоматийной схеме, что башни Осетии
делятся на жилые, боевые, сигнальные, имеют широкое основание,
бойницы для огнестрельного оружия и вход-лаз на уровне второго
этажа. Но, если разложить на столе фотографии из всех аулов
Северной Осетии, станет ясно, что башни выполняли многообразные
задачи: в них жили, они оберегали от врагов, а если требовалось, на
верхних этажах разводили сигнальные костры. А что касается
бойниц, то еще ни один из исследователей не описал их разнообразия.
Башни воздвигались тонкими, подобно талиям горских джигитов, и
8*
115

широкими прочными квадратами. Строились в целях парадных, для
возвеличивания фамилии, в три и двенадцать этажей.
В горной Осетии обилие башен и мало галуанов — небольших
замков осетинских феодалов. Не встретишь и двух с единым
архитектурным решением. Поэтому невольно забываешь их владельцев
и досадуешь, что время не сохранило нам имен талантливых зодчих
из народа.
Галуан Хасиевых в Зругском ущелье — в миниатюре точная
копия грузинской средневековой крепости. Замок Карацевых в Кур-
татии больше напоминает добротный дом людей с большим
достатком. Но подобного замка, который мы увидели в высокогорном ауле
Ханаз трудно встретить на всем Северном Кавказе.
На высоком скалистом уступе возвышался будто парусный
фрегат, замок, разрезающий острым каменным носом воздушные
волны. И если на минуту представить, что вы находитесь не на высоте
в две тысячи метров над уровнем моря, а недалеко от воды, на
«фрегате», можно разобрать реи, паруса, иллюминаторы. И только
«возвратившись» в горы, замечаешь, что это лишь каменные детали
боевого укрепления: бойницы, башенки, пристройки.
Мы не знали — видел ли безвестный зодчий море? Но в любую
погоду — в солнечный разогретый до белизны день или в густой
туман — сходство замка с легким парусным кораблем было
поразительным.
Время строительства замка — глубокое средневековье. Каким-то
чудом нам удалось записать у старого чабана предание. В памяти
народной сохранилось, что воздвиг замок некий Мансау,
единственный из мужчин, оставшийся в этих местах после битвы с
захватчиками. В сложившихся условиях Мансау нашел способ к быстрому
обогащению: он воровал детей и продавал их в рабство на турецкие
фелюги. Возможно, по своим делам работорговец бывал на
невольничьих рынках в черноморских портах. Там, у моря, он и выбрал
форму для своего будущего укрепленного дома. Воздвигнутый на
горной террасе замок должен был напоминать Мансау корабли, на
которых увозили проданных им в рабство соплеменников.
Пользуясь тем, что ханазский галуан не описан в научной
литературе, мы решили назвать его «замком-фрегатом». Ученые и
архитекторы должны простить нам романтичность, которая часто
напоминает о себе на горных тропах.
В первый день найти средневековый сельскохозяйственный
календарь, а на третий — увидеть такой необычный и никем не
описанный замок! Наша маленькая экспедиция получилась. Прошло
всего несколько дней, а нам удалось изучить ряд интересных
памятников, почему-то «забытых» предыдущими путешественниками. На
земле все имеет свою непреходящую цену. И цену назначает
человек. Но так уж устроен мир: прежде всего люди обращают внимание
116

Ханахский замок-фрегат пока успешно отражает волны гор долинных
ветров Дигории.
на самое, самое... Остальное, мол, подождет. А остальному не
хватает ни сил, ни времени ждать... А если не принять мер, то вместе с
второстепенным уйдет безвозвратно и самое, самое ... Вот,
например, «замок-фрегат». Он явно не древнее многих башен. Но
необычность сооружения, желание хозяина цинично придать своему гнезду
очертания корабля невольно делает замок своеобразным
архитектурным сооружением и памятником феодальному грабежу. Тот, кто
стремится к неправедному обогащению во все времена действовал и
действует одинаково: неважно похищает ли он детей для продажи в
рабство, или производит современное оружие. Все это замешано на
крови и слезах людей. И*оправданием этому не могут служить ни
идеи, ни высокие помыслы.
— Да, возле такого памятника можно прочитать целую лекцию
о кавказских феодалах,— говорил Казбек,— и притом
вспомнить А. С. Пушкина, его «Тазита». Ведь это отец Тазита хотел
приобщить сына «с бою взятыми рабами суда в Анапе нагружать».
Любуясь «замком-фрегатом» мы постепенно размечтались. И
кто-то даже высказал предположение, что пленница хана Гирея
Зарема из «Бахчисарайского фонтана» вполне могла быть выкраде-
117

на еще девочкой и продана Мансау в Анапе крымским
работорговцам.
— Ну, <*то я вам обещал,— радовался Казбек.— Дигорское
ущелье преподнесет нам еще ни одну загадку. И он был прав.
За эти дни мы загорели до цвета начищенной меди. Солнечные
лучи нарисовали на наших лицах сеточки морщин, губы
растрескались... С увлечением первооткрывателей мы бродили по тропам
Мацутинской горной котловины.
... Оказывается на мешке с шерстью приятно восседать не только
спикеру английской палаты общин. Когда нас подобрали, ехавшие
на колхозной машине молодые ребята, мне предложили устроиться
на упругом и мягком крапивном мешке. И знаменитые, с ухабами и
колдобинами, с резкими поворотами и узкими проездами горные
дороги, будто перестали существовать. Как ни странно, но горские
шоферы мчатся как по ровно залитому асфальту, не думая о
рессорах и дефицитных покрышках. На этот раз мне даже приятно было
подпрыгнуть на моем необычном сидении.
В кузове почему-то спорили о качестве стрижки овец. Мой сосед,
почти не принимавший участие в разговоре, вдруг достал из-за
голенища ножницы и ткнул пальцем в клеймо:
— Отец привез в 20-х годах из Америки,— пояснил он.— Поехал
за золотом, а привез ножницы. Но работают, пружину будто вчера
поставили. Кинжал продам, а ножницы нет.
Разговор принимал интересный оборот. Горец во всеуслышание,
пусть и в шутку, грозился продать фамильный кинжал и сохранить
обыкновенные, хотя и сделанные в Америке, железные ножницы.
— Господи, у них и ножницы лучше,— сказал Казбек.
Постепенно я разговорился с моим соседом, который оказался
приятным собеседником. Звали его Майрам.
— В ущелье приезжают разные люди,— рассказывал Майрам.—
Возможно, там у себя на работе они и считаются порядочными
людьми, уважаемыми, но здесь напоминают мне акул. Их
интересует все, отмеченное стариной: турьи рога, деревянные чаши. Их не
устраивают личные впечатления, фотографии и цветные слайды.
Им надо обязательно похвалиться перед друзьями добытой
экзотической вещью, а потом отложить ее в сторону и забыть. Однажды
один такой тип даже предложил мне деньги, если я проведу его в
пещеру у Задалеска. С трудом остановился, чтобы не намять ему
бока.
— Ты прав, Майрам. И мы от имени государственного музея
поддержим твое решение гнать из ущелья всех любителей
сувениров. Не надо водить их в пещеру Дигори-изад.
— Вы слышали об Олисай-дон?
При этих словах я отметил, что Майрам называл пещеру именем
человека; в то время как в книгах по истории и этнографии Осетии
118

главное дигорское святилище обычно известно как «Дигори-изад»,
то есть «Ангел Дигории».
— Майрам, а почему Олисай-Дон? — спросил я парня.—
Вероятно название связано с именем популярного в Дигории человека?
— Популярного не то слово, уважаемого в ущелье человека. Он
был высоким и худым, жилистым и стройным, как Цезарь. Из
истории хорошо известно, что некоторые весьма знаменитые люди, как,
например, писатель Хемингуэй, хвалились, как они, вооруженные
скорострельными ружьями, убивали сотнями диких животных.
Вина африканских слонов и львов состояла лишь в том, что в то время
их было много. Люди превратили охоту в жестокую забаву. Во
времена Олисая охота кормила и одевала. Помните рассказ Коста Хе-
тагурова «Охота за турами»? Но и его герои, преодолевая опасности
шли на туров с ружьями. А Олисай охотился честно. Он гнался за
оленьим стадом и брал лишь в том случае, если удавалось схватить
животное за рога. Мясо он отдавал сельчанам, а рога приносил в
священную пещеру. И благодарные люди, помня мужественного
охотника, называли пещеру его именем.
Мы знали, что горцы не любят рассказывать о своих тайнах. Если
ранее все в ауле подчинялись единому строгому закону, который
гласил, что никто не имел права вынести из священного дзуара
даже засохшую веточку или листик, то во время всеобщего
ослабления нравов приходилось многое уже скрывать. Зная об этом, я
и не мечтал попросить Майрама провести нас в священную
пещеру.
Мы быстро, как случается в пути, познакомились. Майрам
работал в Орджоникидзе слесарем, увлекался штангой, философией. Все
отпуска проводил в родном ауле. Наш разговор принимал
интересное направление и со стороны могли удивиться как два человека,
восседая на мешках, туго набитых овечьей шерстью, разговаривают
о сочинениях Гая Саллюстрия Криспа и французских
энциклопедистов. Правда, разговор в основном вел Майрам, а я внимательно
слушал, сознавая, что в философии ровным счетом ничего не
смыслю.
Несмотря на отсутствие у нас знаний в этой области, Майрам
проникся к нам доверием, ибо, прощаясь в Мацуте, где мы
попросили остановиться, он пообещал назавтра показать пещеру
знаменитого охотника Олисая. Как оказалось наш новый информатор
обладал еще одним редким для XX века качеством. Свое обещание,
как мы и договорились, он выполнил на следующее утро.
... Как Майрам находил тропинку в предрассветном тумане —
непонятно. Без опытного проводника мы бы давно запутались в
лабиринтах тропы, которые вели и влево, и вправо, и вверх. К
рассвету мы бы наверняка оказались на скалистом утесе,
обрывавшемся в какую-нибудь глубокую пропасть. Вокруг нас еще не рас-
119

таяли утренние прохладные сумерки, а далеко внизу аул Задалеск
уже освещали утренние лучи солнца.
— Теперь Вам ясно,— спросил Майрам,— почему осетины
возводили свои главные святилища на самых крутых и высоких
вершинах над аулами? Верующие должны были верить в возможность
общения дзуарлага с духами и святыми на высоте, доступной лишь
ему, самому почетному старейшине. Как он молился и о чем просил
богов не должен был видеть никто. С крутых высот даже обычно
равнодушного к природе горца пленял лежащий внизу пейзаж,
величие простирающихся картин. И к рядовым согражданам
старейшины спускались словно помолодевшими, радостными от общения
с первозданной природой.
Неожиданно в скале показалась глубокая вертикальная щель с
каменной оградой и узкой дверью. Сверху на скалах был
выведен белой краской крест, напоминающий причудливыми изгибами
знак свастики. Слева и справа от входа белели кресты размерами
поменьше.
В этом районе Скалистый хребет изрыт бесчисленными
оспинами пещер, выемок, навесов. Мы наблюдали их в бинокли и понятия
не имели, что кроется там, в пористой породе известняка: залооб-
разные выемки, колоссальные ли навесы или запутанные
лабиринты карстовых коридоров с закопченными потолками. Две-три
подобные пещеры прошли приезжие спелеологи, отдельные знают
только пастухи и пользуются пристанищем, загоняя туда в
ненастную погоду скот. Но изучить и познать все, что имеет на своем
громадном протяжении Скалистый хребет — это пока невозможно.
Поэтому каждая пещера сулит немало открытий.
Сколько столетий тому назад приспособили люди карстовую
выемку у Задалесска под Святилище — трудно сказать. Но выбирали
со знанием дела. Еще за несколько верст люди должны были видеть
«Дигори-изад», словно пропиленный в форме правильного
треугольника вход и белый крест на скале. И необычной формы вход, и
полный таинства знак играли, очевидно, роль золотистых куполов
церквей, на которые православные верующие крестились за
десятки верст. Но вместо прямых дорог, проложенных
христианскими богомольниками к соборам и скромным сельским деревянным
церквушкам, к языческому святилищу у Задалесска вели горные
тропы.
Пещера представляла собой обширную зальную выемку с
закопченными стенами и сводами, в которой могли бы поместиться
человек пятьдесят. За каменной оградой, из обтесанных валунов на
поперечных балках лежали аккуратно сложенные ветвистые рога
кавказских оленей. В центре пещеры помещался очаг, стояли
побелевшие от времени дубовые лавки, уставленные деревянными
чашами. Одна из них, выдолбленная из цельного ствола липы, была
120

особенно прекрасной. Подобной чашей гордился бы любой музей,
как и огромным ковшом для пива.
У чаши лежали рассыпанные в изобилии бокальчики,
выточенные из рогов домашних животных и искусно вырезанные из кости
лопаточки, заменяющие вилки. В правой стороне от очага в глубине
пещеры виднелась гора черепов жертвенных животных. Рядом
находилась икона в позолоченном окладе — дань язычества
христианству. В завале костей, который являлся кладом для зоологов, можно
было и сейчас отыскать черепа зубров. По словам Майрама каждый
раз после охоты сюда в скалы Урс-хоха поднимались по примеру
Олисая удачливые, чтобы принести в жертву языческим богам
охотничьи трофеи: рога и черепа животных. Подобное
жертвоприношение было принято по всей Осетии, но костные останки зубров
хранились лишь в святилище «Дигори-изад».
В этом древнем и единственном (сейчас это уже можно
утверждать) в такой целости сохранившемся языческом святилище нас
ждало еще немало загадок.
Казбек первым обратил внимание на необычный деревянный
стол. На стволе сосны с оставленными в форме креста ветвями,
увенчанными черепами животных, висела груда талисманов:
вырезанные из дерева различные фигурки. Из огромного количества
талисманов не было и двух, напоминающих одинаковое
изображение. Казбек перебирал кусочки дерева и пояснял вслух:
— Это лицо человека, это фонарик, изображение кинжала...
Вскоре наши познания закончились. Значение остальных
талисманов-оберегов было непонятным. Что хотел сказать средневековый
резчик, вырезая по заказу какое-то фантастическое изображение
было, наверное, понятно лишь одному ему. Майрам, благоговейно
стоявший у двери и наблюдавший за нами, пояснил:
— Старики рассказывали, что в те времена, когда в дигорских
аулах было много дворов, люди бросали раз в году жребий. Двор,
вытянувший жребий, покупал жертвенного бычка и следил за по-л
рядком во время угощения. Старшему мужчине дома, поставившего*
угощение, требовалось унести в «Дигори-изад» череп жертвенного
животного. С помощью талисманов можно посчитать количество
праздников, посвященных «Дигори-изад».
Майрам толково объяснил внешнюю сторону обрядов, но
проникнуть в святое святых: в их суть казалось тоже не мог. Старики-дзу-
арлаги — языческие священники не успели а, может быть, и не
хотели передать все сведения своим потомкам.
— Майрам, а ты можешь объяснить, почему вот на этом
талисмане вырезан непонятный узор?
— Наверное, люди забыли их тайну,— заявил до сих пор
молчавший кинооператор.
Мы ждали всего, но только не утвердительного ответа:
121

— А почему, не знаю? Ведь некоторые из этих фигурок довелось
вырезать мне.
И мы услышали от Майрама, что обычно вырезать из дерева
очередной оберег доверялось самому почетному и младшему гостю
торжества. Тот, кто не владел навыками резьбы, просто вытачивал
брусок. Но перед каждым из этих молодых людей ставилось одно
условие: изготовить оберег, не похожий на предыдущие. Потому и
приходилось фантазировать, а в связи с этим и появлялись на столбе
замысловатые произведения из дерева.
Мы ходили по пещере словно по диковинному музею, где
отсутствовали этикетки, тематические витрины и молчаливо
наблюдающие за посетителями смотрительницы. Каждая вещь была окутана
тайной.
— А у меня, братцы, такое ощущение,— заявил Казбек,— будто
мы по мановению волшебной палочки очутились в средневековье.
Но гудение внизу на дороге редких грузовиков возвращало нас к
реальной действительности.
— Вот вы опять обвините меня в пристрастии к родному
ущелью,— не унимался Казбек,— но ведь в подобном виде в наш
двадцатый век, к сожалению, не дошло ни одного языческого
святилища. Представляете, какая здесь бездна материала для настоящего
этнографа, не кабинетного архивного сноба, а ходока, меряющего
расстояние своими ногами? Какая жалость, что я не занимаюсь
изучением религий.
Да, Казбек был тысячу раз прав. Дигорское ущелье из-за
трудностей путей, слабого развития нашего туризма — этого бича
первозданной старины, сохранило для истории уникальный памятник
материальной культуры. Языческие культовые памятники в других
ущельях Северной Осетии давно лишились этнографический вещей.
В одних случаях из забирали экспедиции, в других — вывозили в
музей, а часто прикладывались к чужому добру и ретивые туристы.
А здесь в Олисай-доне или «Дигори-изад» можно было хоть завтра
открывать музейный показ. Но всегда ли мы в состоянии обеспечить
вдали от центрального республиканского музея серьезную научную
обстановку, привлечь опытные кадры, людей, болеющих за
любимое дело? А ведь без этого многие памятники гибнут, нивелируются,
второстепенное часто превышает важное.
Мои спутники согласились с подобным предложением и мы
порешили по приезде из экспедиции ставить вопрос перед министерством
культуры.
— Смотрителя, конечно, сюда не дадут, со ставками трудновато,
но поправить стену, соорудить крепкие ворота с замком — можно
хозспособом, с разрешения министра,— уточнил Казбек.
— А мы здесь и человека найдем, кто возьмется за это дело,—
предложил Майрам. Видно было, что парень остался доволен нашим
122

разговором. Мы не только высоко оценили научное значение
святилища в пещере, но и предложили меры к его сохранению. Горцы в
своем большинстве люди бережливые и деловые, потому и любят,
когда их просьбы выполняются быстро и решительно.
Мы тоже остались довольны Майрамом, его тактом, не
навязчивой умной манерой разговора. После посещения святилища он
пригласил нас в село отведать у его дяди настоящего горского пирога с
начинкой из сыра и диких трав. Казбек аж засветился от радости,
что прикоснется к этнографическому блюду. Потеплело и на лице
нашего кинооператора. Тем более, что после съемки вступал в силу
закон равномерного распределения обязанностей по
транспортировке камеры.
А пока мы радостные и одухотворенные присели отдохнуть на
траву и полюбоваться открывающимся вокруг пейзажем. День
обещал быть жарким, но солнечные лучи еще не накалили скалы и
валуны. Вокруг источалась прохлада, а с северной стороны большого
валуна, некогда оторвавшегося от ближайших скал, даже тянуло
холодком. Ребята растянулись на траве, а я, не знающий подобного
удовольствия из-за капризов радикулита, прислонившись к стволу
сосны, осматривал поросшие редкими деревьями окрестные скалы.
И тут я сразу увидел его. Вначале белый ровный квадрат, а потом
и это удивительное, словно прилепившееся к скалам строение.
— Да,— представляю всеобщее удивление, когда мы вернемся к
вашим музейным дамам,— обратился ко мне Казбек.— «Ах, не
верится, за несколько дней и столько всего нового, ранее
неизвестного». Ты, конечно, как руководитель экспедиции, соберешь
музейный Совет и недруги будут сражены нашими открытиями.
«Фантастично, непостижимо! Й это после великих
дореволюционных и советских ученых!»
Но я не продолжил тему разговора. Небольшой, примерно пять
метров на пять белоснежный квадрат все более и более выделялся на
отвесной скале. С каждой минутой свет заполнял горы,
высвечивая все вокруг, как на полотнах Николая Рериха. Солнечные лучи
отвоевывали на скалах все новые уголки. Я смотрел как
зачарованный.
И вот когда солнечные лучи коснулись белого квадрата, он
внезапно ярко засветился, и я увидел строение, похожее... Впрочем, на
что походило строение ответить было трудно. Оно было похоже на
пещерный склеп, об этом говорили треугольные овальные
отверстия. Подобный склеп мы уже видели на скалах у аула Дзивгис в
Куртатинском ущелье.
Но широкие стрельчатые окна говорили, что оно напоминало
боевое укрепление или языческий храм. Но ведь рядом уже
находилось святилище в пещере. Наверное, забывшись, я стал рассуждать
вслух, ибо ребята поднялись и стали осматривать скалы.
123

—Каким образом мы умудрились не заметить его, когда
поднимались в Олисай-дон? — спросил Казбек.
— Да пока солнечные лучи не коснулись белых стен, их и
разглядеть было трудно,— резонно пояснил кинооператор.
И не удивлялся только Майрам.
— Старые люди нашего ущелья зовут замок греческим,—
пояснил он. И для большей ясности добавил.— Но больше о нем ничего
не знают.
Назвать замком строение величиной в несколько метров было,
конечно смело. И все же это белоснежное строение висящее на
семидесятиметровой скале от земли очень и очень отличается от
суровых средневековых монолитов в окрестных аулах. Все вокруг
строили, не заботясь о внешнем виде. Главное прожить любой
ценой, успеть за короткое лето возделать земельный участок, накосить
на зиму сено, вырастить скот. Суровая природа, суровая жизнь,
суровые строения. А строители этого миниатюрного замка
будто бросили вызов всей окрестной архитектуре, белоснежная
штукатурка, ажурные бойницы. Видимо, работали тщательно и с
выдумкой.
— Как ты думаешь, Майрам,— обратился я к нашему другу,—
зачем было создавать такую красоту в рациональном осетинском
средневековье?
— Красота,— не задумываясь ответил наш гид,— была
потребностью людей с той поры, как они стали людьми. И средневековье
здесь не причем. Как ни трудно жилось, но разве проходили люди
мимо красоты женщины, привлекала внимание и красивая одежда,
а возьмите ханазский галуан, который вы называете
замком-фрегатом? Ведь это тоже трудное и суровое средневековье.
С Майрамом и на этот раз не приходилось спорить. И все же.
Конечно, в других ущельях Северной Осетии использовали
пещерные выемки для строительства боевых сооружений. Вон, в Даргав-
ской горной долине в пещере умудрились воздвигнуть даже целую
боевую башню — случай уникальный. Или дзивгисские пещерные
укрепления, словно гнезда ласточек, разбросанные на скалах,
возвышающихся над аулом. В даргавской пещере сидел, как
утверждают, кровник, отстреливавшийся от противников, в Дзивгисе в
пещеры заходили во время опасности всем селом, а одна обширная
пещера, заделанная стеной предназначалась для аульного скота. Но
какое предназначение имело это белоснежное строение в Дигории,
к тому же расположенное на приличном расстоянии от аула Зада-
леск?
Боевое сооружение для пяти человек? Смешно не только для
средневековья. А если для того, чтобы скрыться от нападения на
скале? Но ведь тоже нереально. Ибо для чего в таком случае
украшали боевое укрепление, да еще украшали стены белоснежной шту-
124-

Все памятники в горной Дигории связаны с местной историей, а
миниатюрный замок в задалесских скалах старожилы назвали греческим...
125

катуркой. Не иначе как выставлять себя на показ. Цельтесь, мол, в
меня, да не промахнитесь. В жизни подобного не могло быть.
Старики, по утверждения Майрама, называли замок греческим.
Значит у них не было данных, кто и когда возводил это сооружение.
Уже давно подмечено, что отдельные памятники в горной Осетии,
которые трудно приблизить к местной истории, в народе называют
греческими. Очень странно, рядом пещерное святилище «Дигори-
изад», связанное с именем легендарного охотника. И предки донесли
до потомков славу о его необычной охоте. На крутой скале над аулом
Задалеск возвышается башня Седановых, на противоположной
горной террасе уже известная нам башня Кануковых. И никто не
задается вопросом, кто их строил. А белоснежный миниатюрный замок
считают греческим.
— Неужели, в самом деле об этом сооружении на задалесских
скалах никто ничего не знает? — переспросил я еще раз Майрама,
когда мы направлялись знакомиться с его дядей и этнографическим
пирогом.
Он нисколько не обиделся от такой назойливости и в свою очередь
отметил:
— Чувствую, что вас заинтересовало задалесское сооружение.
Необходимо пока все внимательно проверить, подняться в аулы
Донифарс, Лезгор. Возможно, там о нем что-нибудь слышали...
Потом, откровенно признаться я сомневаюсь, что о задалесском замке
не упоминали ученые, путешествующие в наших краях. Ведь вы,
конечно, знаете, что по Дигории ходили такие известные и
разносторонние исследователи, как зоолог Дынник, академик Всеволод
Миллер, археолог графиня Уварова.
— И знаменитый грузинский географ и историк царевич Вахуш-
ти,— подсказал Казбек.— Здесь работали и известные советские
ученые Кокиев, Робакидзе, Закарая. Они не могли не
зафиксировать уникальное, бросающееся в глаза строение?
Дядя Майрама оказался высохшим на горном солнце древним, но
еще бодрым и живым стариком. Его супруга, приготовив три пирога,
ушла в магазин за сахаром, и поэтому дальнейшие хлопоты по
организации стола выпали на его узкие, но жилистые плечи. Он
легко передвигался по глинобитному полу, и ему не составляло
особого труда несколько раз пройтись в кладовую, то за кувшином с
пивом, то за банкой желтого коровьего масла. Наконец, он принес
сушеную баранину и, облив горячей водой, ловко разрезал на
тоненькие полоски. Наш обед напоминал мне о трапезе далекого
будущего, когда люди забудут о глиняных полах, домиках с плоскими
крышами, а будут проживать в сверкающих нержавейкой и кафелем
стоэтажных коробках. По субботам и воскресеньям они не будут
вспоминать о соусе, сваренном в закопченном горшке, о крынке
густого парного молока, пирогах, приготовленных в жаровне на
126

угольях или в настоящей духовке. По телефону они закажут номер
в показательном этнографическом ресторанчике и прибудут
торжественно, как на занимательный театральный спектакль.
Перед подачей каждого нового блюда актер-официант будет
рассказывать о тайнах приготовления чурека или приправы с чесноком
и перцем-цахтоном. Потом поведают, как в старину, чем тоньше
выпекались пироги, тем больше отдавалось предпочтение хозяйке.
Так и Казбек, не выпуская блокнота из рук, заставлял хозяина
перед подачей каждого блюда рассказывать длинные
социально-гастрономические истории. Особенно мы задержались над пирогом,
испеченном в духовке и с начинкой из пяти трав, в которую входили
спорыш, лебеда, крапива и еще несколько незнакомых растений,
произраставших не на аккуратно прополотой грядке, а на лужку,
сразу за околицей сакли.
Наконец, не выдержав нескончаемых этнографических
разговоров, я как можно вежливее задал хозяину вопрос о строении на
скалах.
— А, это греческий замок,— без удивления ответил старик и для
того, чтобы убедить меня в этом, добавил,— греки, значит, очень
давно строили!..
...Результаты нашей десятидневной экспедиции удивили не
только членов ученого Совета, но и директора музея. Будучи
шутником от природы, он заявил на заседании:
— В следующий раз не отпущу в экспедицию, а то вы нам такое
открытие преподнесете, что в Осетию приедет в полном составе
академия наук.
Директор не мог себе представить, что вскоре мы действительно
всполошим всю страну... Не знаю, к сожалению, или к счастью, но
я не послушался Майрама, который не советовал мне выступать в
печати, и рассказал в республиканской газете об открытии нашей
экспедицией таинственного, не известного никому строения на
скалах. Выступил, правда, предварительно просмотрев известную
литературу, посвященную Дигорскому ущелью.
Вначале все происходило как и должно было происходить после
появления заметки на страницах республиканской газеты. Двое или
трое человек по телефону позавидовали, что провел лето в горах,
еще столько же друзей и просто знакомых поздравляли с появлением
статьи. Они, как и директор, не предполагали, что произойдет в
скором будущем.
К тому времени я умудрился еще несколько раз побывать в Ди-
горском ущелье с помощью музейного автобуса. Мне как
победителю теперь легко предоставлялись кредиты и даже голубая «Кубань».
Мы приезжали на день и до вечера находились у Задалесских скал.
В горы я приглашал этнографов, археологов, историков и всем
радостно и щедро показывал находку музейной экспедиции. А в это
127

время слава о задалесском замке заполняла прессу нашей страны.
Писали много и порой с фантазией. Поэтому здесь я приведу лишь
наиболее примечательные выдержки из статей и заметок.
«Неделя».
«В бинокль были видны в скальной выемке над замком
фрагменты крепостной кладки.
Странно: все памятники в этих местах хорошо известны, о
каждом есть легенды. А здание, похожее из-за тонкого слоя белой
обмазки на мраморное, не сохранило о себе ничего, кроме названия
«греческий замок».
«Советская Россия».
«Высота главной стены — пять метров, ширина — 160
сантиметров. То, что и это изящное сооружение построили не для красоты,
доказывают довольно-таки внушительные бойницы. Но о красоте
все же подумали. Верхний пояс бойниц и смотровых щелей здесь
расположен так, что они напоминают христианские кресты».
«Советская культура».
«...Датировка его сооружения пока затруднительна — в замке и
около него до проведения укрепительных работ проводить
археологические исследования нельзя.
Не сходятся ученые и в отношении назначения башни. Археолог
Э. Кантемиров высказывает, например, предположение, что найден
древний аланский храм.
Доктор исторических наук М. Блиев считает, что это боевое
сооружение конца XVI — начала XVII века, входившее в
оборонительный комплекс Дигорского ущелья».
В мой адрес стали приходить письма.
«Уважаемый тов. Кусов.
Русская редакция международного журнала «Курьер Юнеско»
просит Вас подготовить для редакции небольшой фотоочерк о
«Полдневной башне» из Дигорского ущелья, в котором надо рассказать об
истории открытия башни, что она собой представляет, каковы планы
ее изучения на будущее, кто будет этим заниматься?»
«Уважаемый Юрий Александрович:
... По состоянию здоровья я не работаю, инвалидка первой
группы, еле-еле передвигаюсь по избе. Одно мое еще пока доступное
занятие — это мир книг и телевидения.
В газете «Труд» за июль месяц, это было за 1974 или 1975 год
вырезала эту статейку, а год не поставила (с тех пор как была
опубликована статейка про тайну неведомого строения на Залесских
скалах, я в первую очередь читаю последнюю колонку в надежде
узнать раскрытие тайны этого строения. Но, увы, в газете нет
больше о нем ничего. Юрий Александрович, Вы сможете узнать про это
строение и рассказать в передаче «Клуб кинопутешествий...»
Хохлова Галина.»
г. Канск.
128

«Не можете ли Вы сказать, что обнаружила экспедиция на
скале?»
А. П. Новоселова
г. Елгава, Латвийская ССР».
«Возможно, экспедиция засняла на пленку этот замок, при
возможности покажите и кинопленку.
Белов
г. Казань*.
«Дорогие товарищи! В одной из газет мы прочли об одной Вашей
экспедиции, которая отправилась в горы Кавказа, чтобы узнать
тайну неведомого строения на Задалесских скалах. Статья нас очень
заинтересовала и мы очень просим Вас сообщить нам результаты
этой экспедиции».'
Краснодарский край, пос Мостовой,
средняя школа №2 9 «в» класс.
Популярность Задалесского замка настолько выросла, что о нем
заговорили даже герои пьесы Юрия Яковлева «Московская тетя»,
опубликованной 11 мая 1976 г. в «Пионерской правде».
Такого внимания прессы, которого удостоился небольшой
наскальный замок в Дигорском ущелье, не знали даже знаменитые
кавказские крепости.
Однажды утром в моем музейном кабинетике раздался звонок с
Центрального телевидения. Режиссер Анатолий Алексеев просил
разрешения приехать в Осетию. Две недели у нас работала
киногруппа ЦТ—оператор Ахнин, редактор Елена Пастернак,
ассистенты,, звуковики, осветители и, как полагается, директор-
администратор. Потом озвучивать фильм-сюжет в Москву
пригласили меня. Запись шла ночью в шестой студии, и где-то на третий
день работы мы стали записывать сюжет набело, с участием Юрия
Сенкевича.
Первоначально киногруппа ЦТ прибыла в Осетию отснять в
основном Задалесский замок, но, увидев другие ущелья, не устояла
перед соблазном создать о памятниках природы и истории
республики большую передачу, которая была обязана своим появлением
дигорской находке.
В Дигорском ущелье мы снимали несколько дней, поднимали
веревками наверх аппаратуру и операторов. Консультантом и
помощником я пригласил своего старого друга Таймураза Плиева.
Обутый в резиновые сапоги энергичный Таймураз передвигался по
скалам, как по своей собственной квартире. Он был душой нашей
телеэкспедиции и много поработал для того, чтобы фильм,
показанный в одном из выпусков «Клуба кинопутешествий», получился на
самом высоком уровне.
На этом эпопея греческого замка не окончилась. Музей
краеведения организовал в Задалесские скалы еще несколько выездов и
одну десятидневную экспедицию.
9 Г. И. Кусов
129

Слава о греческом замке прогремела на всю страну, подготовка
передачи на центральном телевидении. Слева редактор Б. Пастернак, Г.
Кусов, Ю. Сенкевич, режисер А. Алексеев.
К тому времени наряду с положительными отзывами начали
раздаваться «голоса» недоверия. Неравнодушные к чужим успехам
люди стали заявлять о нездоровом сенсационном интересе
сотрудников краеведческого музея к обыкновенной наскальной башне.
Бедные завистники, как было бы без Вас грустно и неинтересно жить
на белом свете! Ну, какое Вам дело до этой «обыкновенной башни»,
которую Вы и в глаза-то не видели? И коща же в науке настанет
время, в которое скучные и бездарные люди перестанут прятаться
за академичные сухие формы и звания, преследуя любовь к своему
краю и увлеченность?
Не буду рассказывать о всех наших поездках. Познакомлю вас
лишь с краткими дневниковыми записями последней музейной
экспедиции в Задалесские скалы. Во время этой экспедиции было
решено как можно тщательнее исследовать замок и его окрестности.
«... Как там ни говорите, а каждый из членов нашей экспедиции
хотел хоть на мгновение представить себя завзятым
путешественником. И это, как будто удавалось пока мы разбивали лагерь. Но коща
на поляне «Моргифаз» появились трехкомнатный брезентовый
домик с открытой верандой, две разноцветные польские палатки,
130

У греческого замка работало несколько экспедиций. В составе одной из
них были: этнограф Вилен Уарзиати, шофер Николай Дамзов, историк
Феликс Тотоев, Таймураз Плиев и мой сын Игорь.
охотничья двухместка со странной марлевой крышей, не
задерживающей дождя, к нам потянулись задалесские ребятишки с
волейбольным мячом. Далеко внизу, по берегу реки уже пролегала
недавно построенная в ущелье автомобильная дорога. По ней ходили
«КРАЗы» и «УАЗы». Но еще пока не в таком количестве, чтобы
помешать первозданной тишине.
До замка от места нашей стоянки было около часа ходьбы по
границе недавно сошедшего селевого потока.
И вот мы наконец у подножья скалы, на которой неизвестные
зодчие оставили загадочное строение. Мы, это преподаватель Севе-
ро-Осетинского университета Таймураз Плиев, известный историк
профессор Макс Блиев, старший научный сотрудник Северо-Осе-
тинского научно-исследовательского института кандидат наук
Феликс Тотоев, сотрудники краеведческого музея этнограф Вилен
Уарзиати, археолог Эльбрус Кантемиров и шофер Коля-большой.
Замок висит над нами, но вблизи скала не кажется такой
вертикальной. Если внимательно присмотреться, в ней есть природные
выбоины, из трещин растут травы, у самых стен расположилась
9*
131

корявая сосна. В общем хорошо тренированному спортсмену, не
знающему «боязни высоты» пройти эти семьдесят метров можно и
без веревок.
Но Таймураз, отправившийся первым наверх, тащит с собой
моток веревок — предосторожность на скалах никогда не повредит.
Нашему первопроходцу понадобилось пройти до замка двадцать
минут. Еще полчаса он исследовал стены и дворик. Надеяться на то,
что Таймураз найдет кольчугу древнего воина, конечно, не
приходилось и все же как-то не верилось, когда Плиев, спустившись,
заявил, что там наверху ничего нет.
Впрочем, что же могло быть в замке, внутренний дворик которого
не превышал десяти квадратных метров, засыпанных
внушительным слоем почвы?
Производить раскопки мы не могли. Во-первых, строение
дало несколько трещин и находилось в аварийном состоянии, а,
во-вторых, навряд ли под слоем почвы могло что-нибудь
сохраниться.
На собранном у подножья скал «ученом совете» было решено
пока ограничиться внешним осмотром замка и ближайших
окрестностей. В нашу задачу входило собрать материал об этом
удивительном памятнике средневековья.
В прозрачном воздухе господствовала тишина, которую
нарушали лишь крики птиц, носившихся над парящим в небе коршуном. И
я не знал, что через несколько минут буду завидовать их гордому
презрению к высоте.
Поднявшись по скале метров на десять (до замка оставалось
метров 60) я случайно бросил взгляд вниз и к ужасу своему заметил,
что стою на вертикальной стене высотой с трехэтажный дом. Снизу
все это казалось проще, но отступать было поздно. Обдирая в кровь
руки и колени, я лез вверх, цепляясь то за выступы скалы, то за
кустики травы. Примерно, на половине пути появилась небольшая
площадка, где можно было перевести дух. В это время Таймураз уже
добрался до одинокой сосны у замка, обмотал ее веревкой и бросил
конец вниз.
К сожалению, присутствие веревки не облегчило самочувствие,
ибо с каждым метром скала становилась все круче.
У южной, главной стены замка, показалась еще одна площадка,
на которой уже свободно можно было стоять. Странное состояние
овладело мной. Казалось, подъем превратился в какой-то нервный
бросок с одной лишь мыслью: быстрее очутиться за белоснежными
стенами. Несколько шагов и можно было уже коснуться
белоснежной обмазки, ровной и чистой как будто ее наложили за несколько
дней до нашего прихода. Вход с южной стороны завалило почвой и
132

остатками верхнего перекрытия. Для того, чтобы проникнуть в
замок, требовалось взобраться к отверстию в восточной стене, которое
вело в покои второго этажа.
Оставшиеся пять метров оказались самыми трудными, ибо здесь
на скале появилось неизвестно откуда скользкое как лед глинистое
основание. Положение осложнялось тем, что на глине не за что было
зацепиться, кроме как за веревку. И мы с помощью Таймураза
вскарабкались в замок. В бойницах плавали кусочки голубого неба
и зелень противоположного склона. С карниза гулко падали вниз
круглые холодные капли воды. Мы находились в самом настоящем
каменном мешке. Западная стена замка деформировалась, второй
этаж обвалился.
• И все же мы были правы, когда настаивали на том, что Задалес-
ский замок отличался от остальных соседних боевых сооружений.
При осмотре стены над главным входом мы обнаружили три
петроглифа. И хотя знаки заплыли натеками и лишайниками, можно было
разобрать скрещенные линии, изображение человека с характерной
в движении позой рук и ног, и нечто вроде птицы аиста. В то время
это были первые, обнаруженные на территории Северной Осетии
петроглифы.
Эльбрус Кантемиров и я еще разбирали петроглифы, как Тайму-
раз Плиев обрадовал нас еще одной новостью. Выше над
петроглифами среди лишайников он увидел отпечатки левой и правой кисти
человеческой руки. Подобный знак, часто встречающийся на
склепах и боевых сооружениях, как предполагают, являлся
своеобразной печатью мастера-строителя, которая оттискивалась по сырой
штукатурке.
Несомненно, свой практический смысл имели и три петроглифа,
но прочитать или точнее расшифровать их мы, к сожалению, так и
не сумели. Можно было со всей определенностью лишь утверждать,
что среди владельцев замка находились люди, знакомые с
символикой знаков, которой они, как видно, придавали большое
значение.
Постепенно в истории замка кое-что прояснилось. Нам удалось
установить, что до проведения дороги по правому берегу Уруха то
есть примерно до 80-х годов XIX века, путь на равнину проходил
мимо задалесских скал. Поэтому замок мог играть роль сторожевого
поста. Тем более, что в окружении его на скалах были обнаружены
следы кладки нескольких разрушенных укреплений. Кроме того,
вездесущий Таймураз обнаружил метрах в десяти выше замка, в
естественном пещерном углублении, бывшую кухню его
защитников. Густо закопченные сажей стены наглядно говорили, что замок
долгое время служил приютом для людей. Они спускались к нему
133

Внутри греческий замок напоминал каземат, в котором необходимо
было быть начеку. Одно неосторожное движинне и можно было
свалиться со скалы. На южной стене укрепления мы нашли первый
петроглиф.

или сверху по веревке, или карабкались по пути, пройденному нами.
Предположение, что замок служил постоянной резиденцией
какого-то местного владетеля, можно было сразу отвести: жить на высоте
нескольких десятков метров от земли, без воды, на узкой
площадке — удовольствие не из приятных даже для суровых условий
средневековья. Значит, строение использовалось для укрепления и
охраны дороги. Но почему тогда зодчие придали обычному
укреплению нарядный вид?
— Не могу разгадать эту маленькую тайну маленького замка,—
говорил профессор Макс Блиев,— но то, что задалесский замок
играл роль боевого укрепления — это бесспорно.
Из глубины веков дошло предание, что однажды на
караульную службу к жителям Дигорского ущелья поступил пришелец
некий Бадел. Владея огнестрельным оружием, Бадел
расположился у входа в ущелье и, постепенно, собирая за службу дань,
разбогател. Превратился в феодала, дав начало известным
впоследствии феодальным фамилиям Осетии, которых величали баделята-
ми.
Зная повадки осетинских феодалов, распространявших
надуманные истории о своем происхождении от армянских царевичей,
кабардинских князей, татарских ханов, почему бы не предположить,
что Бадел умышленно воздвиг необычный для этих мест замок,
используя его как караульную башню.
Простые люди, лютой ненавистью ненавидевшие
паразитирующих и ловких баделят, постарались со временем позабыть о
владельце замка. Зато в Дигорском ущелье каждый житель знал
легендарную историю о материнском подвиге простой задалесской
женщины. В кровавую эпоху железного хромца Тимура,
прошедшего с огнем и мечом Аланию, задалесская нана (мать) приютила и
воспитала сотни сирот. Но то был бескорыстный человеческий
поступок, а не стяжательство сильного.
Но были и другие мнения.
Большой знаток осетинской мифологии и энциклопедист, ныне
покойный профессор Губады Дзагуров, призывал нас искать тайну
замка в нартских сказаниях.
— Не напоминает ли задалесский замок известную в сказаниях
«белую крепость», в которой проживала на неприступной скале дочь
Сайнаг-алдара? — спрашивал профессор.— А Сайнаг-алдар, как
установлено, вполне реальный исторический персонаж.
К этому времени мы постарались расспросить о замке и жителей
аулов Мацутинской котловины.
Хаммзе Ивановичу Базиеву давно уже за 90 лет. Сколько ему
точно, знает лишь один Аллах. Самый старый, простите, старший
человек аула Задалеск сказал нам так:
135

Столетнему дедушке из аула Ахсау надо подготовиться к фотосъемке и
передачи информации Эльбрусу Кантемирову.
136

— Помню, что когда моему деду было столько же как мне, он
рассказывал, что уже его дед ничего не знал о «греческом замке».
Односельчанин Базиева, 76-летний Слангери Текоев, тоже
качал головой, разводил руками. С его помощью мы попытались
провести примерную датировку замка. Если Слангери родился в 1900
году, значит его отцу Сараби пришлось жить в XIX веке, дед Кубады
наверняка был очевидцем конца XVIII столетия, а прадед Газен уже
XVII века. То ли в силу какой-то исторической закономерности, то
ли случайно, но горцы обычно знают все, что делалось
примечательного в четвертом поколении. Четыре поколения Текоевых не имели
данных о Задалесском замке.
В ауле Лезгор, напоминающем разоренное орлиное гнездо, мы
обратились к старейшине Локману Бетанову. Он пас овец и
приветливо отвечал на все наши вопросы. Мы как раз стояли на
противоположной террасе. До скал Задалеска по прямой приходилось
километров семь. Пожилой человек был рад случаю побеседовать с
неожиданными гостями. Он словоохотливо поведал о башнях Лезго-
ра, рассказал легенду о феях, строивших циклопические
наскальные казематы. Заявил, что на древнем кладбище на скалистом
откосе, так поразившем нас своими гигантскими, вырубленными из
пластов розового мергеля стелами, похоронены легендарные нарты.
Стелы убеждали, что здесь, у Лезгора, нашло последний приют
какое-то могучее племя.
Но предки лезгорцев, появившиеся здесь очень давно, бережно
сохранили легенду о нартах и феях. Но почему-то не оставили
сведений о Задалесском средневековом замке. И это несмотря на то,
что замок все время напоминал о своем присутствии, по задалесской
диковинке, как уверял старый Локман, люди из Лезгора издавна
определяли середину дня.
— В старые времена,— говорил он, мы редко общались с нашими
соседями. Были люди, которые так и не смогли перейти за всю свою
жизнь голубой Урух. Не знаю, как они называли свой белый замок,
но мы, лезгорцы, сверяли по нему время. Ровно в полдень солнечные
лучи отражались от его белых стен. Так и прозвали его в народе
«Рафти масуг», то есть «башней середины дня».
... Прошло много лет, а мне помнится каждый шаг нашей первой
экспедиции в горной Дигории. Знаю я, что помнится многое и
Казбеку, и Гене Котляренко: каша из кукурузных хлопьев, которую я с
той поры не ем, ночевки в спортзале Мацутинского интерната,
хождения по узеньким тропкам и тяжелая бесполезная кинокамера.
Майрама я изредка вижу в городе Орджоникидзе, где он работает
в техникуме, достаю ему даже книги по классической философии.
Гена стал профессиональным кинооператором. Из подмосковного
города Подольска приезжает на родину Казбек. Он защитился по
этнографии, получил звание доцента.
137

— И все-таки прекрасная,— говорю я ему при встречах,— у нас
получилась тогда экспедиция. Здорово, что мы встретились с таким
многообразием интересного и даже сумели убедить министерское
начальство, отремонтировать стену и поставить новую дверь в
святилище «Дигори-изад». Майрам и его дядя быстро выполнили
кладку и столярные работы.
— Да, а как поживает,— задает Казбек мне обязательный
вопрос,— наш греческий замок?
К великому сожалению, все наши экспедиции и поездки вызвали
к нему лишь огромный, так сказать, зрительский интерес.
Выступления в печати, по телевидению подняли повышенное внимание к
памятникам истории и культуры Осетии. Не случайно
корреспондент журнала «Вокруг света» Александр Мидовский писал в
альманахе «Ветер странствий»: «Дигорская находка свидетельствует о
том, что древняя аланская земля хранит еще немало тайн. Где ждет
нас следующее открытие? В почти покинутом жителями древнем
Цмити с его покоряющими суровой красотой сторожевыми
башнями? В Даргавсе — уникальном «городе мертвых», памятнике
мирового значения? А может быть, в Дзивгисской пещерной крепости или
в ауле Лац, хранящем нартские памятники? Или на горе Тбау-хох,
по хребту которой на высоте более трех тысяч метров неведомо кем,
когда и с какой целью построена таинственная дорога?»
Но нашему задалесскому замку от этого все же стало нелегче.
Незащищенный, никем не охраняемый, совсем не подготовленный
к показу и посещению он все труднее переносит волны
неорганизованного туризма. Ушла в предание и вертикальная стена. Теперь
наверх образовалась тропа с выбоинами и уступами для любителей
острых ощущений.
Одно неосторожное движение и стены замка (как уверял меня
недавно вернувшийся из Дигории Таймураз Плиев) могут внезапно
обрушиться. И это будет невосполнимой потерей для нашей
маленькой республики.
Как ни странно, но история с открытием и изучением строения
на задалесских скалах убедила меня не только в огромном значении
печатного слова, но и в необходимости для пользы дела скрывать от
«широкой общественности» новые уникальные объекты старины.
Они еще есть пока не описанные, не изученные учеными,
приютившиеся в скалах, запрятанные в горных лесах. Но к музейному
показу они пока не подготовлены. Загадки, тайны... Да не в этом, в
конце концов, их значение, а в не проходящем удивлении перед
богатой творческой фантазией наших предков. Среди них
находились люди, заполнявшие трудные будни такой понятной и близкой
всем красотой.
138

ПЛЯШУЩИЕ ЧЕЛОВЕЧКИ ЦМЫТИ
— Отсутствие петроглифов в горной Осетии — Мы
хотим доказать обратное — Поиски в Куртатинском
ущелье — Гостеприимство Созрыко — Неожиданное
открытие в Цмыти—Пиктографическое и
идеографическое письмо — Учитель Р. Д. Чишев находит ключ к
расшифровке
В то лето в горах стояла непривычная погода. Жара будто навечно
завоевала горные ущелья Центрального Кавказа. Стены домов
нагревало жаркое солнце, с востока дули горячие ветры. Где-нибудь
под вечер у снежных вершин сверкали молнии, громыхали громы,
собирались густые темно-синие тучи, по сухой земле стучали редкие
и крупные с гривенник капли дождя. Но вскоре все прекратилось.
— Опять прошел стороной дождь,— сердились горцы,— и травы
сухие, и картошка будет мелкой в этом году.
Людям быстро забылись прошлогодние частые туманы и нудные
холодные дожди. Сейчас о них вспоминали как о чем-то
несбыточном. Теплые ночи освежали лишь к утру. И безросные травы,
животные, птицы, люди ждали дождей, как манны небесной.
Нашу экспедицию волновали другие заботы. Собственно
экспедиции как таковой пока еще не существовало. Мы договорились, что
первые работы в Куртатинском ущелье как обычно проведу я один,
а летом ко мне присоединятся Таймураз и музейный археолог
Эльбрус.
А тема была необычной: поиски на территории горной части
Северной Осетии петроглифов. Открытие петроглифов в Трусов-
ском ущелье и на стенах греческого замка в Задалеске, разумеется,
не явилось вкладом в мировую науку. По сравнению с тысячами
древних знаков, известных и открываемых в нашей стране,
несколько средневековых рисунков и знаков, найденных в горах, были
более, чем скромным событием. Как ни странно, но предки осетин,
проживающие в горах почему-то не использовали широко
петроглифы. Во всяком случае о них не сообщали ни дореволюционные, ни
советские исследователи. Только в 1961 году этнографы
обнаружили в селении Галиат дверь с тамгообразными знаками. Но они могли
появиться там под влиянием соседней Кабарды, где они были в ходу
среди феодалов и представителей знатных родов. А тут еще к тому
же вывод одного из исследователей, прозвучавший на
археологической крупновской конференции, проводимой на родине известного
исследователя-кавказоведа в городе Моздоке. Ученый, делавший
доклад о петроглифах, найденных на территории соседней
республики, подчеркнул, что для него является фактом отсутствие петрог-
139

лифов в горной части Осетии. Конечно, отсутствие каких-то
древностей в определенном регионе не является чем-то необычным.
Подобных примеров встречается немало. Но владение смысловыми
знаками считалось важным звеном общекавказской культуры. И
если в единой культуре выпадало звено — здесь стоило задуматься
историкам и краеведам. Во всяком случае это помогло мне на ученом
совете музея. Без особых трудов интересная тема была внесена в
план и дано разрешение провести экспедицию.
Убедившись, что для проведения моих экспедиций не требуется
оплаты дорогостоящих работ, найма рабочих, транспортных
расходов, покупки сложного оборудования, члены Совета быстро
согласились. А когда директор узнал, что нам для начала не потребуется
даже голубая «Кубань», тотчас же подписал командировочные.
Почему-то после ознакомления с литературными источниками в
библиотеках мне казалось, что именно в Куртатинском ущелье,
богатом фольклорными традициями, можно встретить древние
знаки, оставленные предками на стенах строений. Поэтому выбирать
маршрут долго не пришлось.
Добираться в Куртатинское ущелье, расположенное в
пятидесяти километрах от города Орджоникидзе было несложно. В том
направлении трижды в день ходил вместительный «Лаз». Пока за
окнами автобуса проплывали быстро меняющиеся ландшафты
Лесистого, Пастбищного, Скалистого хребтов, я погрузился в думы...
Исследователи утверждают, что пока письмо от слово-звукового
подошло к высшей фазе — письму буквенному, оно прошло все
стадии развития письма предметного и рисуночного (см. Э. Добльхо-
вер. «Знаки и чудеса», М. 1963, стр. 23-44).
В истории известен классический пример предметного письма:
послание скифских царей персидскому царю Дарию, состоящее из
птицы, мыши, лягушки и пяти стрел. Персидский мудрец Гобрия
расшифровал письмо так: «Если вы, персы, не улетите как птицы в
небеса, или подобно мышам не скроетесь в землю, или подобно
лягушке не ускачете в озера, то не вернетесь назад и падете под
удары этих стрел».
Древне кавказское письмо рисуночное (пиктография,
идеография и графическое) дошло до наших дней в оригиналах каменной
летописи, в так называемых петроглифах. Уже сейчас, опираясь на
работы исследователей, можно представить первоначальную
классификацию средневековых петроглифов. Их можно поделить: 1) на
знаки-обереги, выражающие космогоническое верование; 2) тамго-
образные знаки для обозначения личности и собственности; 3)
собранные в группу, они представляли «сюжетное панно или
композиционно осложненные картины» (см. Е. П. Кобычев. «Язык
есть нем». Советская этнография, 1973, № 4, стр. 149-159).
«Писали» предки не только на камнях, порой для этой цели
140

использовали керамику, дерево, металлы, материю. Но классика
сохранилась на «каменной бумаге» — скалах и на стенах
памятников материальной культуры, передав с помощью резцов и красок в
точности идеи, декоративность, символы средневековья людей.
В наше время предпочтение в науке отдается пока изучению
ранних форм петроглифов: наскальной живописи и древним
символическим знакам. В этой области имеется ряд солидных работ, в
которых, однако, не делается попыток связать воедино древность и
средневековье. Подобная связь, несомненно, имеется и выявление
ее как и точная датировка знаков — время ближайшего будущего.
Дореволюционные исследователи горской старины как будто не
заметили кроме тамг причудливых знаков и рисунков. Уже в
начале 70-х годов XX века лауреат Ленинской премии
профессор Е. И. Крупное писал, что «назначение многих знаков так и
осталось неразгаданным» (см. «Средневековая Ингушетия», М.,
1971, стр. 188). Другой исследователь-археолог В. Н. Марковин
считал, что «за пределами Чечено-Ингушетии петроглифы
неизвестны» (см. «В стране вайнахов», стр. 106).
Если в последнее время по знакам Северного Причерноморья
появились труды Э. Н. Соломоник (см. «Сарматские знаки
Северного Причерноморья», Киев, 1959) и монография В. С. Драчука
«Системы знаков Северного Причерноморья» (Киев, 1975), то по
Северному Кавказу, кроме Дагестана, мы имеем небольшие работы
В. П. Пожидаева «Кабардино-черкесская тамга и кавказский
орнамент» (см. Ученые записки КНИИ, т. 4, Нальчик, 1948),
В. Н. Марковина «Средневековые чеченские и ингушские
петроглифы» (Тезисы докладов сессии, Баку, 1964), О. В. Милорадович
«Знаки на керамике Верхнего Дзулата» (см. Кавказ и Восточная Европа
в древности. М. 1973, стр. 231-235), В. П. Кобычева «Язык есть нем»
(см. Советская этнография, 1973, № 4, стр. 149-195).
«К сожалению,— утверждал Кобычев,— изучение
северо-кавказских тамг еще только начинается. Кое-что сделано лишь по
собиранию и изучению тамг кабардинцев, балкарцев и, отчасти
карачаевцев и западных адыгов, по тамгам же чеченцев, ингушей и
осетин почти нет иллюстрированных публикаций. Поэтому сегодня
трудно что-либо сказать об общности данных петрографических
сюжетов всех народов. Но что такая связь существовала
подтверждается данными, полученными при сопоставлении тамгообразных
знаков исследуемого региона, в которых нашли отражение сложные
социально-политические и экономические отношения населения
края на разных этапах его исторического развития».
Кобычев рассматривал петроглифы в качестве знаков
зародившейся письменности горцев Северного Кавказа, которой, якобы, не
суждено было сложиться. Еще ранее Драчук заявил, что «говорить
о применении сарматских знаков в значении письменности можно
141

лишь в смысле, что все они, представляя собой определенную
пиктограмму, наносились, конечно, с той целью, с какой развитое
общество употребляло слова, написанные алфавитом».
...Тем временем автобус развернулся на площадке у аула Хиди-
кус и, высадив пассажиров, поспешил обратно в горняцкий поселок
Фиагдон.
Еще издали, шагая по пыльной дороге, я заметил, что выше
древних башен и галуанов в ауле Хидикус поднялся огромный
двухэтажный дом, сложенный из камня и кирпича, покрытый новой
оцинкованной крышей. Наконец исполнилась мечта моего старшего
друга Созрыко Цагараева иметь и башню, и одновременно перейти
из домика, вросшего в землю от старости, в просторные каменные
палаты. Он построил дом на честные деньги, самое главное,
собственными руками с помощью многочисленных сыновей и дочерей.
Я подошел к высоким деревянным воротам и дернул за кольцо
звонка. Распахнулась калитка и на пороге появился высокий
поджарый мужчина. Его широкое добродушное лицо украшали
рыжеватые усы в колечках. Это был сам хозяин Созрыко, давнишний наш
друг, консультант и советчик.
Мы обменялись крепким рукопожатием. За три года, которые мы
не виделись, Созрыко совсем не изменился. Казалось, что время не
решалось состарить даже его военного покроя защитный костюм. Все
то же жилистое тело, бронзово-красное лицо, голубые лукавые
глаза, рыжеватые усы. Созрыко относился к той породе людей,
которые, справив кувд в честь 60-летия, в дальнейшем забывали о своих
годах. Высокие, сухощавые, загорелые, они больше не менялись
внешне, не дряхлели и на восьмом десятке выглядели, как в
шестьдесят.
— Давно тебя не было, махур , в горах,— с укоризной сказал
Созрыко.
— Все дела, Созрыко, городская суета.
После взаимных приветствий мы направились в кунацкую —
просторную комнату, при виде которой я понял, что Созрыко не
изменил своим привычкам. В новую комнату для приема гостей
хозяин перенес мебель из старого дома: широкий дубовый стол,
резные диван и буфет...
... У горцев нет привычки встречать гостя сразу же за
околицей, бурно выражать свои чувства. Горец спокойно покуривает, что
кстати редкость для горца, пропалывает картофель, работает в
домашней кузнице (в скобяном магазине всегда не бывает какой-
нибудь мудреной железки, необходимой в хозяйстве), возится с
ульями, делает подпорки под яблони. Но все 'это время он
Праздник в честь радостного события.
Ласковое обращение в Осетии.
142

думает о госте. Как-будто случайно зашел в кладовую, где стоит
баллон с пивом, подсушиваются желтые круги сыра в деревянном
корыте. И соседу намекнул, чтобы он сегодня не уходил на сенокос.
Хозяйке тоже передается его волнение. Если ей даже и не
нравится гость, она не только не скажет об этом вслух, но и не даст
почувствовать этого ни единой черточкой лица. Женщина молча
открывает кладовую, из мешка отсыпает совком пружинистую
муку, насыпает в широком деревянном корыте три горки, трет свежий
сыр.
Три пирога — первейшее национальное блюдо
осетин—готовятся к радости. Начинка по времени года может быть самая разная:
черемша, картофель, тыква. Но особенно чтимые пироги — из мяса
(фыдчин), листьев свеклы с сыром (цахараджин) и сыра (олибах).
Не обижайтесь, если Вам не предлагают шашлык или вареную
баранину. Летом, когда скот нагуливает вес на травах, мясо
употребляют по праздникам. В аулах на столе пироги, зелень, фрукты,
молоко, сыр.
Но праздничные пироги по обычаю должны готовиться с
приходом гостя. Кто бы то ни был: родственник или товарищ, друг или
сват, он должен убедиться — курицу зарезали для него, и хозяйка
приступила к пирогам в его честь. Не дай бог, если гость подумает,
что еда осталась с чужого стола. Фанатичное преклонение перед
законом гостеприимства доводило отдельные семьи на Кавказе
порой до ненужной крайности. В старину случалось, что семья,
перебиваясь на чуреке и ключевой воде, резала для гостя последнюю
курицу, не останавливаясь перед тем, что эта курица несла яйца,
необходимые для малышей.
Когда на широком, блюде растаяли три пирога и значительно
поубавилось в кувшине пива, Созрыко с достоинством произнес:
— Теперь и делом можно заняться.
Я пояснил хозяину дома, что мы разыскиваем рисунки на стенах
средневековых башен.
Созрыко покачал головой: знаки не замечал. Но совет дал
предельно ясный: начать наши поиски с дальних аулов их ущелья.
... Наблюдавшие меня со стороны, должно быть удивились тому,
как обвешенный фотоаппаратами человек бродит часами по
каменным развалинам и что-то высматривает в бинокль на гладких стенах
башен.
Если в тот день Созрыко не дежурил на водохранилище, не косил
сено, не уходил в лес за дровами, то перед сном заходил побеседовать
на научные темы. В его возрасте люди обычно заводят разговоры о
хозяйстве, успехах детей, покупке автомобиля, вспоминают
счастливые дни молодости. Созрыко же был весь в истории, в научных
разговорах.
Как-то в один из таких вечеров он пришел оживленный:
143

— Приметил я тут недалеко два места. В Хилакском ущелье на
сером камне сохранился отпечаток копыта коня великана-уаига. Об
этом многие куртатинцы знают. Мой сын-егерь измерял: вышло
двадцати сантиметров копыто.
Так же серьезно он рассказал, что видел в соседнем лесу на
белесом дне родникового протока под слоем прозрачной воды след от
передней лапы хайрага-черта.
Я сделал изумленное лицо, заставил повторить еще раз
услышанное, записал, как добраться до этих следов, оставленных весьма
проблематичными существами, но наперед знал (так это и оказалось
впоследствии), что копыта и лапа окажутся обыкновенными
природными выемками.
Я обходил аулы Куратинского ущелья — Харисджин, Хидикус,
Барзикау, Лац и удивлялся, что среди такого обилия жилых и
боевых сооружений нет ни одной башни с петроглифами или знаками.
Казалось, гладкие, выложенные из теплых сланцев и известняков
стены, построили в прошлом году для привлечения туристов. Созры-
ко, наблюдая бесплодные походы, уговаривал:
— Брось мучиться, что тебе времени девать некуда, приходи.
тогда на сенокос или картошку полоть.— И добавлял уже
серьезно.— Нет у нас в Куртатии рисунков. Наши отцы и деды, и прадеды
не говорили о них.
Как-то мы встретились у замшелой старой мельницы. Созрыко,
поглаживая рыжеватые усы, словно хозяин ущелья окидывал
взглядом окрестные аулы. Говорил он по-русски чисто, почти без
акцента, но иногда с излишней хитрецой выговаривал для колорита слова
по-своему:
— Горский человек, прямой человек, он далеко видит и много
знает. Но ты, дорогой, не слушай тех стариков, которые начитались
книг и насмотрелись телевизоров. Они тебе еще и об Александре
Македонском расскажут, который, по их словам, в наших горах,
крепости строил. Как ты думаешь,— поманил он меня пальцем,— о
чем можно думать на мельнице?
— Наверное, как смолоть муку, дорогой Созрыко.
— Чего об этом думать, надо молоть — так мели.
— Тогда вспоминаешь свою молодость, как восемнадцатилетним
ждал, когда понесут с мельницы муку девушки.
Созрыко довольно расправил усы:
— Бывало, конечно, действительно ждал, но сегодня мои думы о
другом. Вот ты вчера рассказал мне как твои друзья из Даргавса по
горным галкам погоду определяли. А вот у нас, в Куртатинском
ущелье старики учили так: если утром вода в реке теплая, надо
ждать изменения погоды, а если холодная, то будет солнце и тепло.
— Или вот подумай и скажи, как определить время чабану?
— По солнцу днем, а по звездам ночью.
144

— А если все окутал густой туман?
И правда, о тумане я и не подумал.
— По козе определяли,— улыбнулся Созрыко.
— Причем в таком деле козы?
— Притом, что утром козьи глаза продолговатые, а к вечеру
становятся круглыми.
И мой собеседник, радуясь произведенному эффекту, продолжал
рассказывать о народных приметах погоды.
— Если лягушка рано появляется — это к ранней весне, мыши
выбегают из нор и снуют по кустарнику — быть дождю. Теперь если
охотники замечали, что отгуляли туры примерно до 20 ноября —
холодной зимы не жди. Но вдруг это произошло до 15 декабря —
запасайся кормами — зима будет долгая.
Созрыко оказался у мельницы не напрасно, он пришел починить
обветшалую дверь. На сельских мельницах в горах мужчины не
занимаются помолом. Эти обязанности лежат на женщинах. Когда-
то по старым осетинским традициям, над мужчинами, которые
ходили на мельницы, смеялись в ауле. И потому для их ремонта они
выбирали ночные часы. Многое изменилось с той поры в осетинском
ауле. Мельница в Хидикусе, построена на людном месте у входа в
аул. Но Созрыко, не стесняясь, чинил дверь и заглядывал вовнутрь,
где монотонно терлись жернова. Давно замечено, что с течением
времени изменяются и обычаи, особенно под воздействием
правящей идеологии, которая хотя и не в состоянии их победить, зато
вносит существенные коррективы. Еще вчера Созрыко пообещал
угостить меня кукурузным чуреком-кардзыном. В этом мы
оказались с ним единомышленниками. Как ни странно, но в наше время
очень редки люди, любящие хлеб из кукурузной муки. Помню, как
моя жена на просьбу испечь чурек ответила:
— Нет уж, покорно извините, я его в детстве в войну, напеклась.
Созрыко и я тоже не питались в военные годы белоснежными
лавашами и булочками, но все, приготовленное из кукурузы,
вызывало у нас кулинарный энтузиазм.
Помню как в один из первых дней нашего знакомства, ужиная, я
приметил среди пшеничного белого хлеба черствый ломоть
кукурузной лепешки-кардзына и принялся его грызть. Хозяйка, заметив
мое движение, простодушно созналась:
— Ой, а я сегодня половину чурека баранам отдала. У нас его
только бараны и Созрыко едят, теперь вы будете третьим.
Тогда же мы выяснили, что очень любим и черный хлеб.
— Веришь, уважаемый Созрыко,— признался я хозяину дома,—
но я везу из Москвы как самый большой подарок — ржаную булку.
— Нам надо написать в газету,— предложил Созрыко.
— Не стоит, я знаю редактора. Он любит белый хлеб и
возмущается на летучках поведением людей, выбрасывающих хлеб в мусор-
10 Г. И. Кусои
145

ные ведра, хорошо между тем понимая, что вкусно выпеченную
булку никто не выбросит.
••• — Сегодня, махур, долго не задерживайся у своих башен.
Горячий кардзын с кислым молоком — это скажу тебе, стоящее
горское блюдо. Остынет — уже не тот вкус.
И Созрыко с явным удовольствием заглянул в очередной раз на
мельницу.
... На нашей экспедиционной карте оставался еще один
квадратик: аулы, лежащие по левой стороне реки Фиагдон. До сих пор я
ходил по аулам, которые благодаря строительству Фиагдонской
обогатительной фабрики, рудников переживали второе рождение — в
них строились добротные кирпичные особняки, а старые
обветшалые дома хозяева отводили под кладовые и сараи. Достать участок в
поселке Фиагдон — проблема, а совсем рядом в аулах Кадат, Цмыти,
Гули можно выбрать себе даже собственную башню с уютным
двориком и землей под огород. Но охотников подниматься к северным
подножьям скалистой вершины Кариу-хох было немного.
В делах людей побеждает обычно житейская мудрость. Этим
качеством отличались и предки куртатинцев. Иначе, чем объяснить,
что стоявшие по соседству аулы по разному решали проблему
житья-бытия. Вот, например, аул Цмыти привольно раскинулся на
зеленых лугах, у самой главной куртатинской дороги. И никакого
внимания к обороне, желания как-то использовать защитные
факторы природы. Откуда бы вы не вошли в Фиагдонскую котловину —
с севера, юга, запада, востока — повсюду ваш взор невольно
остановится на многобашенном ауле.
Предкам, тем кто выбирал место под аулы, надо отдать должное.
Земля отводилась под жилье всегда непригодная: скалы да камни.
Каждый кусочек почвы, где мог заколоситься ячмень или вырасти
бобы, ценился на вес золота. Но аулы до сих пор отличаются своим
оригинальных расположением и нигде во всей горной Осетии не
найти двух похожих поселений.
Своеобразны и куртатинские аулы. Скальные крепости Дзивгиса
сменяются беззаботностью и раздольем Даллагкау, суровый,
ощетинившийся башнями, расположенный на крутом обрыве Лац, не
похож на вытянутый вдоль реки зеленый Хидикус. Но более всех
удивляет Цмыти. То-ли в туман, то-ли в жаркое марево, когда
солнце, кажется, плавит камни, или во время дождя — первое
впечатление, что Цмыти будто плывет по воздуху. Неслучайно, когда
среди дореволюционных ученых заходил спор: были ли у алан цари
и, где находилась их резиденция, большинство указывало на Курта-
тинское ущелье... «В продолжение всего феодального века,— писал
доктор Пфаф,— осетинские владетели из Багратидов, по всей
вероятности, жили в ущелье реки Фиагдона (Куртати). В глубине этого
ущелья, на том месте, где ныне стоят аулы Даллагкау, Лац и Цмыти,
146

находится весьма просторная альпийская долина. В этом месте,
должно быть, стоял когда-нибудь большой и многолюдный город,
потому что нигде в Осетии не встречается на одном и том же месте такой
громадной массы обтесанных камней, как здесь.
...Что касается вышеупомянутых камней, находящихся в ауле
Ладзь (Лац), мы нисколько не полагаем, что они действительно
происходят из царского дворца осетинских Багратидов. Мы из этого
заключаем только то, что здесь когда-то жили цивилизованные
люди... В этом безопасном убежище могли развиваться некоторое
благосостояние, торговля и промышленность».
Аул Цмыти в одно время считали даже легендарной столицей
алан — городом Дедяковым, упоминаемым в русских летописях.
Время показывало, что это ошибка. Но и сейчас, когда бродишь по
пустынным каменным улицам, закоулкам, дворикам Цмыти
невольно сравниваешь поселение со средневековым городом, не
случайно занимавшим господствующее положение во всей горной
долине Куртата.
Много у нас живописных аулов, но, пожалуй, Цмыти среди них
особенный. Так тонко слиться с природой! Отними что-нибудь одно
и не станет Цмыти. Пожалуй, потеряет много и окружающая
местность. Эту необычайность аула давно уловили киношники и посему
отсняли здесь не один километр кинопленки.
— Несколько лет тому назад,— рассказывал мне знакомый
инструктор туризма,— мы шли с группой ребят и девчат к подножию
вершины Кариу-хох. И вдруг заметили как из-за пригорка выбегает
полураздетый оборванный человек, а за ним с гиком гонятся
рыжебородые всадники в черкесках.
Мы сразу не разобрались, что к чему и кинулись спасать беглеца.
А в это время нам в мегафон кричат: «Не мешайте, ребята, съемкам,
проходите в сторону». Но мы не прошли, режиссер предложил нам
участвовать в качестве статистов в кинофильме по «Кавказскому
пленнику» Л. Н. Толстого.
Как ни велик был по размерам осетинский аул, но не каждый из
них имел даже кривые улочки. Строители возводили башни, дома
на такой крутизне, что об улицах никто и не помышлял. В лучшем
случае средствам общения служила тропинка, ведущая к соседу, к
воде, к мельнице.
И как писал Коста Хетагуров «желая, положим, попасть к своему
знакомому во второй этаж, можете предварительно очутиться на
крыше третьего этажа, служащей двором»...
Цмыти — одно из немногих осетинских поселений, имеющих
довольно широкие улицы, чтобы по ним спокойно могли разъехаться
две горские арбы, огороженные каменными заборами, с поворотами,
пятачками. Несколько семей, проживающих ныне в ауле, пока не
построили себе новых домов с просторными застекленными галере-
10*
147

ями. Единственное напоминание о XX веке — столбы с
электрическими проводами.
Первая же башня аула удивила целехонькой дверью. Надо
сказать, что в осетинских башнях время не пощадило внутренних
перегородок, лестниц, крыш. Картина, как правило, однообразная.
Посмотришь в лаз, находящийся на уровне второго этажа —
закопченные стены, узкий квадрат голубого неба, внизу завалы камней,
в нишах от балок — гнезда диких голубей.
Как-то в наш музей доставили старинный замок, выточенный из
цельной дубовой доски. Была сенсация. А здесь в Цмыти целая
дверь, прокопченная, порыжевшая от старости. Хоть сию минуту
башню закрывай на запор.
На выходные дни из музея прибыло подкрепление. В Фиагдон
приехал фотограф Георгий Иванович Андриенко. Скромный и
порядочный человек, родом из Западной Украины, он влюбился в
кавказскую природу и был частым участником наших краеведческих
вылазок. Иногда, когда его отпускали с основной работы (он работал
в архиве и на полставки в музее) Георгий Иванович участвовал в
экспедициях. И для нас тогда наступали благодатные дни, ибо он
являлся уникальным специалистом. Казалось, не было такой вещи,
которую он не мог починить. Исправить внезапно поломавшийся
фотоаппарат, или залудить в полевых условиях прохудившееся
ведро. Немногословный и выносливый, он добросовестно и много
фотографировал. И многое из наших экспедиций было зафиксировано на
пленку. Уже позднее, когда в середине 80-х годов Г. И. Андриенко
неожиданно скончался (он с высокой температурой и вирусным
гриппом добросовестно отдежурил на агитпункте во время выборов
и получил смертельное осложнение), мы ощутили большую потерю
для наших краеведческих разысканий.
Вот и тогда, прибыв ранним рейсом в Куртатинское ущелье, он
явился к Созрыко, обвешанный с ног до головы фотокамерами, с
неизменной армейской фляжкой у пояса (в ней по традиции
находился компот из облепихи), в новом походном костюме, пошитом из
брезента.
— К сожалению, пока снимать нечего,—сказал я без энтузиазма,*
рассматривая его фотоаппараты.
— Це не так уж гарно, но расстраиваться не будимо,—
оптимистично ответил он на своем смешанном украинско-русском наречии.
И мы выступили в поход несмотря на густой утренний туман.
Во-первых, в такое сухое время не верилось, что туман надолго
закроет котловину, а во-вторых, Созрыко объявил, что вода с утра в
реке холодная, что предвещало тепло и солнце. Но горы пока
скрывались в белой сырой вате и мы вместо аула вышли к подножью
вершины Кариу-хоха. И чуть не стукнулись о скалы, с которых с
шумом вспорхнула огромная стая куропаток.
148

Но вот белая вата облаков стала таять, нехотя уползать в
лощины, и вскоре мы увидели внизу Цмыти. Его многочисленных башен
ужу коснулись первые победившие туман солнечные лучи. И
отсюда, с высоты, аул был прекрасен. Башни и каменные развалины
домов лежали на ровной и огромной площадке, границы которой
окантовывала голубая лента Фиагдона. Спуск только казался
крутым. Не чувствовалось даже напряжения в ногах, только хрустел
галечник под ботинками. Через минут пятнадцать показалась
западная окраина Цмыти. Погода установилась как по заказу. Мягкий
свет нежно золотил черные верхушки башен, которые напоминали
драгоценные камни в оправе. Казалось, вокруг ничего и никого не
существовало: были только солнце, горы и башни.
То утро запомнилось в мельчайших деталях: Георгий Иванович
снимал своим новеньким фотоаппаратом бойницы, выложенные
строителями в форме креста на башне Габисовых, потом увлекся
искусно расположенными квадратиками, украшавшими родовые
усыпальницы-склепы. Потом у него что-то забарахлило в одной из
камер.
И в эту самую минуту, нет, точнее, секунду, я увидел на
массивном камне южной стены, невысокой, стоявший на окраине аула
башне, рисунок-петроглиф. Невозможно описать то радостное
чувство, которое приходит к тебе, когда неожиданно свершается давно
задуманное.
Петроглиф с изображением волнистых линий и пляшущих человечков
помог расшифровать учитель Рамазан Чшиев.
149

По всей ширине острым предметом были высечены три
волнистые линии, безусловно, изображающие горы. Рядом древний
художник поместил две стилизованные фигурки людей. Если
приглядеться внимательно, то фигурки пляшущих человечков были
помещены в одной последовательности. Верхняя фигурка — в
седловине гор и нижняя — под волнистым изгибом вершины. Да и
фигурки неодинаковые: у верхней — широко были расставлены
руки и ноги, другой человечек был показан в профиль с опущенными
руками и ногами.
У подножия башни на упавшем со стены валуне я заметил еще
один рисунок и опять с двумя стилизованными изображениями
людей или животных? Фигурки напоминали какие-то фантастические
знаки, состоящие из тонких линий, квадратов. Один из знаков
напоминал жирафа. Я помчался вниз, к домам, определяя жилые по
кучерявым струйкам дыма, струившихся над плоскими крышами.
Но жители Цмыти ничего не знали о рисунках и не видели их.
Аул Цмыти оказался заповедником петроглифов. На плитах башен
виднелись фигурки пляшущих человечков, напоминающих царскую
тамгу римского времени.
150

Пришедший по моей просьбе для опознания невысокий парень,
шахтер Кадатского рудника, удивленно пожимал плечами: он никогда
не думал, что они старинные, он считал, что рисунки — баловство
мальчишек. А на это стоило ли обращать внимание. Правда, на
одной из башен его всегда удивляли какие-то загадочные знаки.
Мы сбежали вниз, в центр аула и обнаружили еще один
петроглиф. Следующий петроглиф заметил Георгий Иванович. Другой мы
обнаружили в руинах башни. Где-то посередине башни на высоте
примерно трех метров от земли шел непонятный ряд углублений.
Они были сделаны по швам раствора, скрепляющего стесанные
плиты, в три слегка волнистых пояса один над другим. Я насчитал
пятнадцать точек, вдавленных специальным предметом (только не
с помощью пальцев) в первом ряду, столько же по числу—во втором
и десять углублений в третьем. Говорить о назначении точечных
линий было решительно невозможно. Мы только разводили руками,
любуясь загадкой, оставленной предками.
Так неожиданно мы установили, что большинство из башен
Трудно даже представить, что обозначали в средневековом обществе
Осетии точечные линии, разбросанные по стенам башен.
151

Цмыти имели рисунки, которые можно было поделить на три
группы» В первой преобладали хорошо известные космогонические
символы, концентрические круги с крестами. Подобные петроглифы,
как известно, считались не только христианскими символами, но и
своеобразными оберегами.
Нередко на башнях изваяна свастика, естественно, не имеющая
отношения к нацизму. У народов древности и средневековья свастика
обозначала солнечный символ.
«Крест, заключенный в круг,— как писал археолог Б. И.
Маркович,— хороший крест, помимо оберега от всего дурного, он,
возможно, говорил и о направлениях стран света».
Если кресты, заключенные в круг, были высечены высоко на
стенах, то крест, напоминающий разведенные в стороны
человеческие руки с хорошо заметными фалангами пальцев, расположили на
плите у самой земли.
У входа в одну из башен на уровне второго этажа мы заметили
хорошо известный в горной Осетии окаменевший в растворе
отпечаток человеческой ладони и немного ниже опять изображение
какого-то фантастического животного. На оленя, тура, медведя, лису,
кабана, издавна обитающих в горах Кавказа, он не походил.
Стилизованная голова и отходившие в сторону линии выдавали в нем
скорее всего гигантскую гусеницу.
К другой группе рисунков Цмити можно было отнести петрогли-
152

фы, высеченные на северной стене башни Талхановых. Они
представляли целую композицию знаков: шесть точек в виде ромба,
причем с незаштрихованной верхней точкой, фигурка человека с
руками на талии и широко расставленными ногами;
неопределенный знак, растопыренные ладони с пальцами. Еще два пляшущих
человечка и в заключение два креста, безусловно, говорили о
запечатленной человеческой мысли. Предположим, это были знаки
оберега. Но оберега не одного, а шести. Получается, что люди, по заказу
которых выбили петроглифы, «читали» какое-то посвящение или
заклинание, постепенно привыкая к тому, что и другие предметы и
явления окружающей жизни можно было перенести на камень.
Скорее всего, петроглифы на башне Талхановых служили знаками
примитивного письма. На это указывает, прежде всего: условность
человеческих фигурок, их схематизм.
На башне Талхановых петроглифы составляли уже целую композицию
знаков.
Динамичность человеческих фигурок, реализм и некоторая
стилизация изображения горных вершин позволяли отнести
петроглифы к произведениям искусства. Вполне возможно, петроглифы аула
153

Цмыти обозначали что-то единое, но трудно возразить тому, что они
не могли выражать мыслей человека средних веков. Да, в
средневековом осетинском ауле жили люди, которые пользовались
пиктографическим письмом. Ибо пиктограмма, как определяют ученые,
представляет собой единую сложную композицию (или же рассказ
в картинках), передающую целое сообщение, почти не
расчлененное на слова изобразительными элементами.
Человек каменного века оставил сотни реалистичных картин
древнего мира, понятных сейчас даже первокласснику. Среди
древних произведений, обнаруженных французской экспедицией в
центре самой большой пустыни Земли — Сахары, многие можно
«прочитать» без специальных путеводителей. На скалах
изображены стада домашних животных, хижины, сцены из жизни
семей, стоянки, домашняя утварь, фигуры пастухов, воинов-
лучников, матерей с детьми, празднества, процессии, шествия,
колесницы. Полны реализма и писанины Лены, собранные
академиком А. П. Окладниковым.
Разумеется, и среди древних писанин попадаются загадочные
предметы, фигуры, знаки, но большинство глубоко реалистичны и
понятны до мельчайших подробностей. А в знаках и образах
средневекового мира многое неясно и таинственно.
Они, конечно, менее художественны, но зато в их основе тоже
лежат запечатленные мысли их авторов, которые не все и не всегда
можно правильно расшифровать. Тем более, если смысл знака был
понятен лишь в одном поселении.
Безусловно, некоторые из петроглифов имели общекавказское
назначение, но были знаки и чисто местного происхождения.
Расшифровать значение их сейчас практически невозможно. Вот,
например, первый из обнаруженных петроглифов Цмыти,
напоминавший мне жирафа. Попробуй «прочитай» его, если
треугольник с крючкообразной вершиной можно объяснить как
стилизованное, схематическое изображение человека. Напоминает он и
царскую тамгу римского времени из сарматских знаков Северного
Причерноморья.
Поэтому пришедшее после моего приезда в музей письмо от
пенсионера Рамазана Джелналдикоеча Чшиева, можно было
посчитать в числе больших удач. Случаются же такие удивительные
совпадения. Чшиев писал мне о том, что, работая в 30-х годах
учителем в Цмыти он заинтересовался одним странным обычаем.
Ежегодно в один из определенных дней местное население устраивало
поминки ногайцам. Чшиев пошел к одному из старейших жителей
аула Батерби Бесаеву, который и объяснил учителю, что некогда на
этих землях проживали ногайцы, и осетины, натерпевшись от них
притеснений и обид, после их ухода из гор в знак мести поселились
154

на бывшем ногайском кладбище: «на груди их предков». Но спустя
некоторое время, когда поостыли от гнева, им, почитавшим культ
своих предков, стало стыдно за свой поступок. Старейшины Цмыти
заявили на нихасе: «В чем провинились пред нами покойники
ногайцев, на груди которых мы поселились? Надо было мстить живым
воинам. Бог не простит нам этот поступок». Потом собрали жителей
аула, закололи быка, наварили пива и с той поры население Цмыти
стало ежегодно устраивать ногайцам поминки.
То, что ногайцы, одно из монгольских племен, находились
некогда в предгорьях Северного Кавказа — факт исторический. Но могли
ли они перейти границу Скалистого хребта, охраняемого аланами,
предками осетин, пока не подтверждается ни археологическими, ни
историческими данными.
Но главное было не в этническом составе населения Куртатин-
ского ущелья. В сообщении Чшиева меня заинтересовала схожесть
рисунка петроглифа с рассказом старейшины аула. Вспомним
первый обнаруженный петроглиф Цмыти: волнистые линии — это,
безусловно, изображение гор. Человеческая фигура под нижней
линией напоминает захоронения ногайцев, а фигурка сверху
олицетворяет жителей Цмыти, поселившихся на бывшем ногайском
могильнике, и давших обет искупить свой поступок. И все это
событие было решено запечатлеть в каменных писанинах. Но вот ушло
из жизни поколение цмытинцев и их потомки забыли смысл
изображения на стене башни. Петроглиф, предназначенный лишь для
одного аула, не мог иметь будущего и, если бы не сообщение учителя
Чшиева, его практически невозможно было бы расшифровать.
...Надежды, которые мы возлагали, на Куртатинское ущелье,
оправдались. Перед нами открывались заманчивые перспективы
поисков. Предстоящее лето обещало приоткрыть еще одну страницу
истории...
Все эти дни Созрыко не давали покоя наши находки. Его то
растерянный, то удивленный вид говорил, что старейший не может
представить, как это он мог не придавать значения странным знакам
на башнях, которые он видел еще с детства.
— Нет, махур,— говорил он, — не верю я, чтобы древние люди
занимались такой ерундой, это все сделали мальчишки. Нашим
предкам надо было пахать, сеять, косить сено, а не вырезать на
камнях никому не нужные фигурки.
— Но ты, Созрыко, как будто тоже не сидишь без дела, а знаешь
нартские сказания, находишь время интересоваться историческими
памятниками.
В окно я видел, как взобравшись по косогору, Созрыко
направился к одной из фамильных башен. Он подошел к ее подножью и стал
осматривать стены...
155

СЛЕДЫ ЛЕГЕНДАРНЫХ БОГАТЫРЕЙ
— Сказания о нартах—Махческий
лабиринт—Сомнения академика Миллера — Нартский ныхас — Италь-
янский ученый стремится в Лац — Пограничные
столбы дляуаигов — Камень великана — Исследования
князя Путятина — Открытие «Болыиой медведицы»
— Чашечный камень у святилиищ — Чертеж звездного
неба или календарь? — Физик из Киева дает ценные
советы.
Сколько ни приходилось мне останавливаться во время
многочисленных поездок у друзей и знакомых, в шикарных и просто
удобных номерах гостиниц — нигде я так хорошо и уютно не
чувствовал себя, как в гостях у моего куртатинского друга Созрыко. У
этого серьезного выдумщика, занятного собеседника и далеко для
меня не ровесника. Не знаю,— это трудно объяснить,— но в его
горском доме на меня снисходила какая-то благодать, я мог часами
сидеть на широком диване, сработанном еще в прошлом веке
осетинскими кустарями-мебельщиками братьями Колиевыми, и слушать,
слушать, слушать...
Вот и в этот мой поезд в аул Хидикус Созрыко смотрит в окно, где
в полуденном мареве дымятся вздыбленные, словно стальные кони,
снежные пики.
— Какую историю тебе рассказать о нартах, дорогой гость: об
Уархаге и его сыновьях, или о Шатане и Урызмаге, а может быть о
том, как Сырдон обманул уаигов? А возможно поведать тебе как
Батрадз закалил себя для будущих битв у небесного кузнеца Курда-
лагона?..
В трудный послевоенный сорок восьмой год достал я первую свою
книгу, вышедшую в Северо-Осетинском издательстве в переводе
известного советского писателя Юрия Лебединского с необычно
роскошным для того времени переплетом, цветными иллюстрациями
художника Махарбека Туганова. Над книгой трудился
правительственный Нартский комитет. «Осетинские нартские сказания»
находятся в моей маленькой библиотеке на самом почетном месте, в
стопке постоянно перечитываемых книг. Выцвела позолота букв,
уже не так сверкают цвета на рисунках Махарбека Туганова,
клеена-переклеена обложка, загнулись от частого чтения листы, но
какой же замечательный праздник настает, когда выбираешь время и
открываешь обложку. В тесном строю стоят облаченные в броню и
кольчугу рослые легендарные воины; за ними простирается нарт-
156

екая страна, в которой, как в каждой стране живут разные люди:
верные жены, мудрые матери, храбрецы и лукавцы, мужественные
и жестокие, бедные и богатые.
В нартском эпосе народы Северного Кавказа сохранили свою
многовековую историю, жизненные уклады и быт. И потому
старейшина нартов Урызмаг, мудрая Шатана, герои-богатыри искрогла-
зый Сослан, стальной Батрадз, сладкозвучный Ацамаз, хитрый,
лукавый Сырдон, мстительный Хамыц, прекрасная Бедоха, алдар
Мысыр, все, кто живет в нартском селе-стране, разделенной на три
квартала, и за пределами нартской стороны даже циклопы наделены
человеческими чертами.
«Стремление к подвигам и презрение к смерти, беспредельная
любовь к родине и служение интересам народа, уважение к другим
народам, мудрость, находчивость, сознание собственного
достоинства, свободолюбие и ненависть к врагам, страстная любовь к жизни
и готовность бороться за нее — таковы основные черты и
прогрессивные идеи, определяющие содержание и воспитательное влияние
нартского эпоса»,— такую характеристику дали эпосу советские
нартоведы.
Отмечая, что записи и собирание нартского эпоса началось еще
в XIX веке, французский ученый Ж. Дюмезиль восхищался тем, что
исследовательская работа над эпосом не прекращалась даже в
суровые годы Великий Отечественной войны.
Родившись на ираноязычной почве осетинский нартовский эпос
со временем стал достоянием многих кавказских народов.
На следы, оставленные эпосом в памятниках материальной
культуры осетин обратил внимание еще академик В. Ф. Миллер.
Интересовалась этим и известный русский археолог П. С. Уварова.
Профессор Л. П. Семенов был первым, кто собрал,
систематизировал рассказы о нартских памятниках, придал им научную основу.
Уникальный и многогранный исследователь, соединивший в себе
познания археолога, историка, филолога он сделал многое для
изучения и пропаганды материальной культуры народов Северного
Кавказа.
«Формируясь на протяжении очень долгого времени, — писал
Л. П. Семенов,— (от VIII—VII вв. до н. э. и до XIII—XIV вв. н. э.)
нартские сказания содержат в себе богатейший материал,
характеризующий пору родового строя с пережитками матриархата — до
разложения родового строя и появления феодализма. Все это
подтверждается многочисленными данными материальной культуры,
современной нартскому эпосу на разных этапах его развития».
Ученый отмечал, что памятники материальной культуры, посвященные
нартам, известны, помимо осетин, и у других народов Северного
Кавказа у кабардинцев, ингушей и в Закавказье. Профессор считал,
что вопрос «о приурочении к эпическим героям различных памят-
157

ников древности имеет не только кавказское, но и мировое
значение».
В Осетии наиболее богато такими памятниками урочище Мацута
в Дигории. Но настоящим музеем нартских памятников считается
аул Лац, лежащий на высоком обрывистом берегу реки Фиагдон, как
раз в середине живописного Куртатинского ущелья. О некогда
большом многонаселенном горном поселении напоминают лишь
полуразрушенные жилые башни и разбросанные среди них десятка два
домов современной невыразительной архитектуры. Так в общем,
если посмотреть на Лац в отдельности, он бы не вызвал никаких
особых эмоций. Но вкупе с окружающим ландшафтом,
представленным справа мягкими террасированными склонами, горной
перемычкой между Скалистым и Боковым хребтами, а слева скальным
массивом Кариу-хоха, низкорослыми березовыми и рябиновыми
лесами, шумной рекой, высоким обрывистым берегом Лац
производит неотразимое впечатление.
Жители этих мест могут показать вам камни причудливой
формы, напоминающие по виду седло или корыто-кормушку, отпечатки
на камнях ступней нартов или копыт их коней. Культ камней имел
в древности немаловажное значение.«... Неведомая история
говорила тысячелетним каменным языком»,— тонко подметил писатель
Константин Паустовский. Камням покланялись, с их помощью
древние люди фиксировали свои представления, облекая их в целые
художественные сцены и наивные рисунки. Отдельные «говорящие
камни» отличаются' художественным богатством, другие
непонятными штрихами и символами.
В Северной Осетии среди «следовиков» выделяется знаменитый
Махческий лабиринт, согласно легенде, являющийся планом
жилища хитрого нарта Сырдона. С той поры, как глыбу крупнозернистого
гранита с высеченным на «лицевой» отшлифованной стороне,
большим рисунком лабиринта, находившейся у фамильной башни
Абисаловых, увидели ученые, интерес к ее изучению не
ослабевает. Махческим лабиринтом интересовались известные
кавказоведы В. Б. Пфаф, П. С. Уварова, А. А. Миллер, Л. П. Семенов.
В 30-х годах лабиринт был доставлен в Северо-Осетинский
музей краеведения. Поняв необычность для этих мест
изображенного на камне лабиринта, профессор, лауреат Ленинской премии
Е. И. Крупное сделал в одной из своих работ рад интересных
выводов:
«Действительно, подобных мотивов изображения (лабиринтов)
не знает местная кавказская среда, если не иметь в виду жилого
комплекса в виде лабиринта в Грузии (Лодовани) и поздних
дагестанских аналогий на деревянной посуде и на строительных и
архитектурных фрагментах.
С законным основанием можно сопоставить Махческий лаби-
158

ринт с подобными изображениями на этрусских вазах, на критских
монетах, с наскальными изображениями Испании и отчасти даже с
северными лабиринтами (в частности, с Беломорским), относимыми
к эпохе поздней бронзы или первого появления железа...
Типологически Махческий лабиринт имеет наибольшее сходство с Критским
лабиринтом и служит вещественным доказательством былой
культурной связи Кавказа с культурами Средиземноморья догомеров-
ского периода.
Мне представляется, что Махческий лабиринт является
памятником более древней эпохи, чем, скажем, эпоха Кобана, то есть он
оставлен предшественниками племенем кобанской культуры и
является прекрасным показателем древнейших взаимосвязей
Северного Кавказа с древним Средиземноморским миром».
Выдвигались и другие не менее интересные догадки. И если
прежде их пытались связать с мифическими существами, сказочными
героями, то ученые заговорили о лабиринтах, как о предметах
бытовых, служащих моделями древних рыболовных ловушек.
Предполагали, что лабиринты — это древние жертвенники, стилизованные
изображения символа солнца. Историкам и археологам еще
предстоит решить немало загадочных вопросов, касающихся появления
лабиринта в горах Осетии. Но нас Махческий лабиринт
заинтересовал, прежде всего, потому что он явился первым известным древним
петроглифом, обнаруженным на территории республики. Но
почему древним? А если предположить, что руки, с уверенностью и
знанием дела выбившие «план жилища нарта Сырдона»
принадлежали средневековому мастеру-каменотесу?
Кроме рисунка лабиринта на гладкой поверхности монолита
четыре едва различимых знака. Причем два из них, как установлено
учеными, выбиты уже в XX веке местными жителями. И хотя
техника нанесения знаков однотипна и резко отличается от глубокого,
уверенного рисунка лабиринта, их можно разделить на «старые» и
«новые». «Новые» — это расплывчатые буквы (безусловно,
начальные буквы фамилий, имен). Остальные — напоминают
стилизованные изображения человека.
В средневековой горной Осетии, безусловно имелись люди,
претендовавшие на выразителей духовной культуры. А чтобы иметь
авторитет у народа, необходимо было многое знать, на многое
ответить. И средневековые идеологи старались объяснить с помощью
народной поэтики многие исторические и географические
представления. Разноцветную дугу на небесном своде в Дигорском ущелье
считали луком нарта Сослана. Порой наивные преданья горцев не
выдерживали логики и образованному человеку не стоило труда это
доказать.
В прошлом веке академику В. Ф. Миллеру в ауле Мацута
показали каменное сооружение в виде дольмена.
159

«В этом здании,— писал Миллер,— на шиферной доске лежит
хорошо сохранившийся остов человека громадного роста, который
предание называет остовом богатыря Сослана, хорошо известного в
нартских сказаниях... Близ могилы в июне дигорцы режут баранов
и молятся Сослану о хорошей погоде»...
Но позвольте, удивился ученый, по тексту сказаний Сослан
погибает от гигантского колеса со спицами, которое посылает
небожитель Балсаг по просьбе своей дочери, оскорбленной отказом
нартского богатыря принять ее любовь. В двух схватках Сослан
побеждает колесо Балсага и великодушно отпускает врага с миром.
Но оно, залечив раны — вставив булатные спицы — по научению
коварного Сырдона внезапно отрезало богатырю ноги и нартский
богатырь, пораженный в уязвимое место, гибнет на поле Зилахар.
«Между былинными рассказами о Сослане,—- замечал
Миллер,— и кувдом нет никакой связи. Легенда о его смерти через
колесо... которое рассекло Сослана пополам, не согласуется с видом
сосланова остова, который вполне цел. Может быть, какие-нибудь
вновь записанные предания разъяснят мотивы кувда»... Но
предания не объяснили странной взаимосвязи: ни почему жители дигор-
ских аулов у «склепа Сослана» вызывали дождь, ни почему радугу,
спутницу дождя, считали сослановым луком.
Горцы связывали с нартами не только малообъяснимые явления
Склеп нарта Сослана в Мацута. Горцы в засушливую погоду
вымаливали у легендарного нарта дождь.
160

природы, древние памятники и замысловатые «следовики». Они не
забывали приблизить их к местному быту. Вот почему появились
среди нартских памятников следы копыт лошадей нартов, каменные
кормушки, седла и нартские ныхасы.
В далекое средневековье на ныхасе в присутствии седобородых
стариков мирили, вершили суд, управляли аулом. На ныхасе
слушали певцов, знаменитых сказителей. Право сидеть на ныхасе
зарабатывали честно прожитыми годами, мудростью и седой
бородой.
Этот своеобразный сельский парламент-собрание располагался
часто под открытым небом и представлял собой скромный круг
сидений. Сидения были плетеные, деревянные, но чаще из камня и
сланцевых плит.
Нартский ныхас в Лаце расположен на площадке у крутого
обрыва к реке Фиагдон. Мы не раз приходили сюда с Созрыко, но все
как-то не удавалось послушать цельный рассказ моего друга.
Вот местные жители,— говорил он,— даже постарались
поставить вокруг чугунную решетку. Но ни в одной книге не'написано,
кому из нартов, какое принадлежало сидение. Старики
рассказывали, что когда-то ныхас имел навес, а рядом стоял огромный нартов-
ский медный котел для пива. Котел утащили в двадцатых годах на
утиль-сырье, навес одряхлел, остались только камни и они должны
говорить. Давай, дорогой ученый-исследователь, пиши о том, что я
знаю, будет время и люди заинтересуются, почему вот, например,
лежит здесь камень, ровно расколотый пополам.
В другой раз мой друг сообщил:
— Среди других кавказских ныхасов, этот известен даже у
заграничных ученых.
То, что Созрыко любит порой слегка приукрасить рассказ,
добавить яркие детали было давно известно. Но сейчас он говорил
истинную правду, ибо я помнил случай, когда к нему приезжали для
консультаций итальянские кинематографисты, снимавшие в нашей
стране фильм о фольклоре народов СССР.
...Подставив усталое, вспотевшее лицо стекающему от
прогретых скал легкому теплому ветерку, я с удовольствием наблюдал как
на вынесенном из комнаты столике-фынге выросла горка домашнего
хлеба, рядом появилась тарелка со свежим сыром и графин с
коричневым густым пивом.
После съемок в Даргавском и Куртатинском ущельях Северной
Осетии итальянцы снимали и записывали на магнитофон народные
песни в исполнении Созрыко, а потом, естественно хозяин ответил
традиционным, горским гостеприимством.
Захотелось отдохнуть в таком интересном обществе и мне,
выполнявшему роль гида. Мы трудились целый день, экспансивные
итальянцы работали страстно и жадно. Порой, снимая безобидный
11 Г. И. Кусов
161

пейзаж, они поднимали такой шум, что казалось идут съемки
батальных сцен с участием кавалерийского полка.
Скромнее и тише всех вел себя в итальянской группе молодой
невысокий человек, с аккуратной бородкой, консультант фильма,
как нам его представили: профессор Миланского университета.
Помню, когда гости уже отряхнули с одежды пыль, вымыли руки и
готовились приступить к скромной трапезе и интересной застольной
беседе, сеньор профессор подошел ко мне, сопровождаемый
переводчиком.
— Простите,— скромно начал переводчик,— но профессор
обращается к Вам с большой просьбой: не возможно ли ему осмотреть в
ауле Лац нартский нихас?
— Как профессор из далекого Милана слышал об ауле Лац и знает
нартские памятники? Какой краевед не будет польщен, что
иностранец из далекой страны, профессор из Милана интересуется
осетинской историей, слышал о памятниках, посвященных легендарным
нартам. Итальянец слышал, а я, признаться, тогда имел о них лишь
общее представление. Конечно, ныхас можно показать. Но сейчас,
когда хозяева предложили отведать хлеб с солью. Нельзя ли
перенести осмотр часика на два или, положим, на завтра?
— Но профессор как раз решил воспользоваться перерывом,
отведенным на обед, в другое время ему надо заниматься
обязанностями консультанта,— разъяснил без особого энтузиазма переводчик.
Признаться,.мне хотелось решительно воспротивиться
капиталистическим замашкам: работа работой, а отдых отдыхом. Сеньору
надо отрабатывать свои лиры и пребывание в заграничной
командировке, а мне-то, экскурсоводу на общественных началах, до этого в
конце концов, что за дело?
Профессор из Милана понимающе улыбнулся и поинтересовался
не обязан ли он преподнести русскому гиду «магарыч»? И рука
профессора переместилась к нагрудному карману, где блестел
модный «Паркер». Конечно, советский краевед, пропагандист местной
старины, не мог вынести подобного намека! И мы втроем
отправились на автомашине в соседний куртатинскии аул, где итальянский
ученый очень подробно знакомился и тщательно фиксировал на
фотопленку нартские камни Лаца.
Каменные глыбы на ныхасе были явно природного
происхождения со следами речной деятельности. Но ведь их специально собрали
на этой высокой площадке в центре аула и более того, даже пытались
приложить к ним руки. На естественном пригорке массивные камни
сложены в три этажа длиной в 15 метров, шириной — 6 метров. В
первом ряду — 20, во втором — 11 и третьем — 3. Самое почетное и
массивное кресло принадлежало будто бы мудрому нарту Урызмагу.
На каменных подлокотниках видны искусственные выемки для
локтей. Глубокая, удобная выемка для сидения, безусловно, вымыта
162

речной водой. Но общее впечатление такое, будто это кресло
специально сделали для нартского богатыря. Кресло нарта Сослана — из
глыбы мрамора, расколотого пополам.
— Оно разрублено саблей разгневанного нарта,— считал Созры-
ко. Кресло, принадлежавшее, по его словам, самому хитрому из
нартов Сырдону, имело в длину 90 сантиметров, а в ширину — 50.
А вот и сидения нартов Батрадза и Хамица. Камень Хамица
несколько лет назад треснул на две половины от костра, разведенного кем-то
из горцев под Новый год. По этой же причине поломалось и каменное
ушко, за которое будто бы нарты привязывали коней.
Безусловно, что махческий лабиринт — памятник очень
древний, а ныхас установлен уже местным осетинским населением.
Чем же все-таки объяснить изобилие нартских памятников в
Куртатинской и Дигорской горных долинах? Наверное, ответ в том,
что в этих местах в основном жили известные сказители,
сохранившие в своей памяти бесценные сокровища — поэтические сказания
о нартах-богатырях.
...Но я никогда бы не увидел даже в самых смелых снах, что
самолично окажусь среди открывателей еще одного неизвестного
науке нартского памятника. И этого бы не случилось, не заведи я в
этот свой приезд разговора о нартских сказаниях.
— Какую историю тебе рассказать о нартах, дорогой гость?..
Расскажу-ка я о Батрадзе и заносчивом сыне Уаига Афсароне.
Мой старший друг разглаживает усы. «Большой симд устраивали
нарты на поле Зилахар. Такой шел пляс, что земля тряслась под
ногами у нартов. Никого из именитых нартов не было на этом симде
— ни Урызмага, ни Сослана, ни Батрадза. Гордый Алаф, сын
кривого уаига Афсарона, сидел на высокой горе и с завистью смотрел на
пляску нартов. Это было, как говорили старики, на самой вершине
Кариу-хоха,— уточнил Созрыко,— и показал в окно на
окруженный облаками величественный скалистый массив, излучавший в это
время дня какой-то сказочный фиолетовый цвет.
— Спущусь-ка я к нартам, подумал Алаф,— продолжал
рассказчик. Посмотрю на их пляску, да и сам по-своему попляшу, покажу
себя и потешусь над нартской молодежью — заставлю их раздеться
и унесу всю их одежду.
Но отец — старый одноглазый Уаиг возразил ему:
— Совсем не нужно тебе к ним ходить. Ведь если попадешь ты в
руки кому-нибудь из именитых нартов, они тебя покалечат. Разве
ты не знаешь, что даже не всякая птица решится пролететь над
ними? В молодости я тоже был гордый, как ты, да повстречался
однажды с нартскими юношами, вызвал их на драку, и вот — гляди,
на всю жизнь остался с одним глазом.
Не послушался гордый Алаф своего отца, сунул он себе за пазуху
двенадцать хлебов на дорогу и зашагал на полеЗилахар. Повстречал
11*
163

большое стадо коров, выдоил двенадцать коров, тут же присел и
позавтракал. Подкрепившись, зашагал он дальше. По дороге вырвал
с корнями большой дуб.
— У нас в ущелье в то время и дубовые рощи росли,— говорит
Созрыко.
Положил его на плечо и в таком виде явился на симд к нартам. С
силой ударил он дубовым деревом об землю, и от этого удара юные
нарты подскочили кверху, а потом все присели на землю. Пляска
прекратилась, а довольный собой Алаф от души расхохотался, а
потом сказал:
— Пришел я, нарты плясать с вами. Попробуем-ка наши силы.
Нто было делать перепуганной молодежи? С тяжелым сердцем
взялись они за руки, и симд снова начался. В середину круга вошел
заносчивый Алаф. С насмешкой смотрит он на пляшущих. Кто
придется ему по сердцу, того выхватывает из круга и пляшет с ним.
Пляшет гордый Алаф с нартской молодежью. Так пляшет, что кому
руку поломает, кому плечо вывихнет, кому бока помнет. Стонет от
него нартская молодежь. Но ничего не может с ним поделать —
силен сын кривого Уаига.
Вот настал вечер. Хочет разойтись нартская молодежь, а сын
Уаига снял с юношей и девушек одежду и пошел домой. Родная
сестра Алафа издали заметила его. Побежала домой и сказала
матери и отцу:
— Там снизу поднимается брат мой и тащит мне много нарядов,
отнятых у нартских девиц.
Не поверил старый Уаиг этой вести и сказал дочери:
— Сбегай, посмотри-ка еще: идет ли он быстро по косогору или
тайком крадется по лощине.
Побежала сестра Алафа и видит: широким шагом идет ее брат по
косогору, и весело его лицо. Рассказала она об этом отцу, и все же
не верит кривой уаиг. Но тут распахнулась дверь в жилище уаига, с
высоко поднятой головой вошел Алаф и сказал отцу:
— Ты не пускал меня, отец... А вот видишь, и поплясал я весело
и вволю поиздевался над нартской молодежью. Всю их одежду
принес домой.
И тогда ответил старый Афсарон:
— Значит, не было среди них смуглого юноши с высоким лбом.
— Были там и черные, и белые, и с высокими лбами, и с низкими,
и с выпуклыми лбами и с вогнутыми. Все юноши нартские были на
этом симде, но ни один из них не посмел перечить мне,— ответил
сын.
— Право, лучше будет, сын мой, если ты больше не будешь
задирать их.
С пренебрежением махнул Алаф рукой, кичливо задрал голову и
спиной повернулся к отцу своему...»
164

Я слушаю плавный неторопливый рассказ, во время которого
Созрыко помогает себе энергичной жестикуляцией, будто рисуя в
воздухе героев сказаний. Иногда он «выводит» их через распахнутое
окно в горы и там на крутых скалах и ледяных пиках продолжают
действовать он и его герои.
Конечно, нынешние рассказчики давно не используют устное
наследие прадедов. В их арсенале уже различные книжные
варианты нартских сказаний.
Вот и сейчас Созрыко наизусть пересказывает для меня
известную литературную обработку эпоса писателя Юрия Либединского.
Но пересказывает на свой манер с добавлением местных
особенностей.
«На другой день опять встал рано Алаф, снова сунул двенадцать
хлебов себе за пазуху и опять начал спускаться с вершины Кариу-
хоха на поле Зилахар, куда к вечеру вышла потанцевать нартская
молодежь. И прошел не ближний путь Алаф опять, чтобы
поиздеваться над молодежью.
Но как раз в это утро Батрадз, сын Хамыца, находился высоко в
горах на ледниках Тепле-хоха. Разгорячился он в битве и теперь
охлаждал свое стальное тело. И видел он сверху все, что происходит
на поле Зилахар. Второй день издевается над нартской молодежью
заносчивый сын кривого уаига, и никто не дает ему отпора. Видно,
придется мне спуститься с ледников на поле Зилахар, постоять за
молодых нартов, проучить уаигов.
Отломил он половину ледника, взвалив ее на свою голову, чтобы
охладиться и, подобно горному орлу, спустился на поле Зилахар.
Когда Алаф увидел Батрадза, то вспомнил слова своего отца: «Вот
тот юноша с высоким лбом».
Сын Хамыца скромно подошел к обидчику.
— Здравствуй,— сказал он сыну уаига, протянул ему руку, и
Алаф подал свою руку. Рука Алафа превратилась в кровавое месиво.
— Со всеми ты плясал, гость, попляши и со мной,— сказал ему
Батрадз. Начался симд, во время которого нартский богатырь
изувечил уаига и отпустил еле живого после окончания танца.
— Иди в свою пещеру и забудь дорогу на поле Зилахар,—
крикнул он еле ковылявшему по склону горы сыну Афсарона».
При этих словах Созрыко очень образно показал как схватил
уаига во время танца Батрадз, как потом прогнал его за село
избитого и посрамленного.
Во время рассказа-повествования меня все время-таки
подмывало поинтересоваться не выучил ли Созрыко наизусть весь нартский
эпос. Но он опередил мое желание.
— Как ты думаешь, махур, зачем мне понадобилось на старости
лет запомнить именно сказание о Батрадзе и заносчивом сыне уаига
Афсароне, а не о Шатане, Урызмаге или о хитреце Сырдоне?
165

Я честно пожал плечами. Созрыко довольно погладил усы и с
хитрой усмешкой заявил:
— Да потому, что история с танцем Батрадза и Уаига произошла
у нас, в Куртатинском ущелье. И с той поры нарты поставили вокруг
своего селения каменные столбы, вход за которые уаигам был
запрещен.
Очевидно, это были не слабые увещевательные призывы типа:
«Не мять траву на газонах» и «У нас не курят». Ибо Созрыко, как
мне показалось, поведав о пограничных столбах, даже изменился в
лице. Да, нарты не любили шутить с уаигами.
— А теперь пойдем в Лац,— предложил торжественно
Созрыко,— и хотя уаиги давно не живут на вершине Кариу-хоха,
каменные столбы еще стоят вокруг нартского села.
И действительно вокруг селения Лац с северной, западной,
восточной, южной сторон стояли врытые в землю пять конусообразных,
высеченных из кристаллических сланцев столбов.
— Их называют у нас «Нарты цырт» — памятники нартов,—
говорил с почтением у каждого столба Созрыко.
Так нежданно-негаданно при самых обыкновенных
обстоятельствах был открыт еще один памятник в ауле Лац, поэтические
жители которого не только воспевали легендарных нартов, но и
старались оставить их «следы» на земле.
Патриархальное общество, суровое средневековье, кровавые
стычки, борьба за существование, а рядом взрослые люди играют в
сказочных богатырей. Для этого в то время было необходимо
обладать мужеством джигита и талантом поэта.
— Какие такие еще игры? — услышав от меня эти слова, обиделся
Созрыко.— Неужели ты и вправду не веришь, что нарты проживали
в Лаце?
Он посмотрел с недоумением на меня и для убедительности
принялся перечислять имена великих:
— Археолог Семенов верил. Археолог Пчелина из Ленинграда
верила. Археолог Крупное верил. А ты не веришь и говоришь игры.
— Они, уважаемый Созрыко, тебе сами говорили об этом?
— Не говорили, но называли потомком нартов. Да ты, махур,
оглянись вокруг, все настоящее, из настоящей жизни.
— Вон там,— показал он на ровную площадь, — в пойме реки
Фиагдон, было их поле для игрищ — «Зилахар». Здесь,— Созрыко
небрежно кивнул на внушительный, крутой обрыв, одновременно с
затаенной хитринкой в глазах, наблюдая за вызванным
эффектом,— нарты сбрасывали приговоренных к смерти преступников...
И невольно верилось рассказчику, потому что другого подобного
«удобного» для этих целей места вауле не найти... — Обреченных,—
таинственно продолжал он,— не надо было много водить, потому что
суд тоже рядом заседал. Вообще-то необычный суд, без защитников,
166

прокурора, судьи, одни народные заседатели... И камень «уайыджи-
дур» (камень великана). Судили просто и быстро, бумаги не было.
Каждый, совершивший или подозреваемый в тяжелом
преступлении, брал в руки шарик, скатанный из крутого теста, и бросал на
гладкую, усеянную ячейками поверхность камня.
А каждая ячейка обозначала разные виды «наказания»: как,
например, сбрасывание со скалы или изгнание из аула (очень позорное
наказание). При этом Созрыко даже возмутился. Но у преступника
существовала и надежда попасть в особую ячейку: тогда суд
заканчивался его оправданием и пиром, соответственно за счет виновника
«торжества». Созрыко повел меня к таинственному камню,
который, по его словам, в 20-х годах перенесли метров на 30 от ныхаса.
Необычайный судебник возлежал на валунах фамильных башен
Тебиевых и Дулаевых. На белесой плоской поверхности
внушительных размеров гранитной глыбы несомненно отшлифованной водами
горной реки были разбросаны точки-углубления самой разной
величины от миллиметра до трех сантиметров в диаметре. И явно
выполненных рукой человека.
— Да это уже валун из породы, так называемых чашечных или
точечных камней! — воскликнул я.
Недавно в музее, переворачивая дореволюционные фолианты,
удалось прочесть о них несколько статей.
История их уходит в седую старину. В XIX веке чашечными
камнями занимались с таким же размахом как в наше время
изучают, например, берестяные грамоты или североморские лабиринты.
Много писали о них на западе. В России большим специалистом по
чашечным памятникам считался князь П. А. Путятин. Он часто
публиковался в трудах археологических съездов.
Титулованный ученый проследил географию распространения
чашечных камней и систематизировал из назначение. «Мы
видим,— писал он в статье «Чашечные камни Новгородской
губернии»,— много обращиков горизонтальных чашечных изображений,
например, во всем Индостане, скалах Камау, в Накпоре, на берегах
Инда, в долине Кашемира и у подножия Гималайской цепи, в Малой
Азии, близ Смирны в Алжире, на Кавказе, в Швеции...»
Чашечные выемки находили даже на стенах храмов. Но для
какой цели оставляли их древние люди? Чтобы увековечить какое-
либо знаменательное событие? Но Путятин не считал его верным.
В Германии князю довелось видеть как суеверные прихожане
церквей Грейсвальда смазывали чашечки маслом и дули в них,
надеясь таким способом «получить освобождение от лихорадки».
В Швейцарии полагали, что их назначение —
жертвоприношение богам и злым гениям. В Скандинавии считали, что в каменные
чаши жрецы собирали жертвенную кровь. Некоторые
исследователи связывали углубления с древними фаллическими изображения-
167

ми. В Пиренеях у огромного гранитного монолита D м 70 см в
диаметре, 63 выбитых углубления) окрестные крестьяне устраивали
встречи, напоминающие языческие ритуалы.
Подобные памятники с чашечками, расположенными на
выпуклой поверхности и протертые подобно сотам, исследователь
обнаружил и в Новгородской губернии. Некоторые из них, несомненно,
были воображением природы, но большинство выполнено руками
человека. Он предположил, что изображение чашек, это результат
добывания древними людьми огня посредством трения. И навели его
на это личные наблюдения. «У нас в России существовало (да,
кажется и теперь еще не совсем вывелось) обыкновение в Великий
Четверг непременно добывать подобным способом огонь, который
назывался живым. Добывши его, крестьяне окуривали вереском
(можжевельником) членов семьи, думая этим предохранить их от
болезней. Более действительным, лучшим в этом отношении,
считался огонь, добытый в поле из камня»,— отмечал он в докладе на
Тифлисском археологическом съезде в 1881 году.
Он даже самолично проводит опыт. И действительно через
полторы минуту после трения дерева об камень появился дым, а спустя
час в камне образовалась чашечка в полсантиметра глубины. И
все-таки он признает, что все же назначение чашечек пока
решительно не определено. Слишком много разных мнений. Здесь, в
Тифлисе, он выдвигает еще одно новое предположение: не
стремились ли подобным способом древние изобразить звездное небо?
Кстати, к статье немецкого ученого Вихеля приложен рисунок
чашек на стене церкви св. Николая в Дипольсвальде, напоминающих
созвездие Большой медведицы.
Вот только осталось неясным, почему Путятин не использовал в
своем докладе чашечные камни, обнаруженные на Северном
Кавказе? К этому времени науке были известны уже две находки, в
том числе камень из Лаца. Его видела и опубликовала
сообщение П. С. Уварова, жена видного русского ученого, организатора
первых российских археологических съездов графа А. С. Уварова.
В канун археологического съезда в Тифлисе академик В. Ф.
Миллер нашел еще один чашечный камень, но уже на равнине, недалеко
от местности Татартуп, где, как утверждают, находился в
средневековье богатый город Дедяков. Камень лежал в густом кустарнике,
имел круглую форму (в диаметре два аршина, в вышину один
аршин). Поверхность его была покрыта массой чашечных ямок,
величиной до 86 мм в диаметре и в 19 мм глубиной.
Но ни обращение князя к ученым-археологам решить загадку
чашечных камней, ни находки Уваровой и Миллера не получили
практического решения. Во всяком случае публикаций о чашечных
камнях на Северном Кавказе не последовало. Так только собраны
общие сведения, разные местные толкования, одно из которых, что
168

камень является древним судебником я и услышал от Созрыко... Но
он, рассказав о судебнике, тут же поделился и другой версией:
гласившей, что памятник, находившийся ранее на ныхасе, месте сбора
старейшин аула, использовался предками осетин и для игры в кори.
Деревянный мячик катали по ячеистой поверхности и тот, кто чаще
всех попадал в лунки, выходил победителей. В кори, уверял
Созрыко, играли азартно на барана, на бычка.
— Ты присмотрись, махур, видишь на камне между
углублениями нарезаны бороздки? Это для прокатывания шарика.
Если деревянный шарик, хранившийся по поверью в сельском
святилище Хацау-дзуар — храме Всевышнего, попадал в самую
большую ямку, тогда весь аул устраивал большой пир-куывд.
Позже, по словам Созрыко, игра приняла несколько иной вид:
наподобие русской лапты. Деревянный мяч стали бить палкой, в чей двор
закатится — тот и становился виновником торжества.
Но из книг я знал, что большинство местных преданий упорно
связывали чашечный камень с нартами. Они и величали его «Уайыд-
жи дур» — камень великана. Согласно одному из них,—
записанному этнографом Б. А. Калоевым,— «во время состязаний между
нартскими героями и великанами Уайыджи дур использовался как
мяч, владение им определяло силу и ловкость игроков». Еще ранее
профессор Л. П. Семенов писал: «По преданию углубления эти
произошли от прикосновения пальцев великого нарта».
Так или иначе, но обилие самых разных версий на назначение
лацского «следовика» говорило о его необычности и древности. Лац-
кому камню оказывали внимание и поэтому сумели сохранить. А вот
«следовик», найденный Миллером у Татартупа бесследно исчез.
В последний раз его видел вначале пятидесятых годов археолог
Т. Б. Тургиев во время строительства автодороги Ростов-на-Дону —
Орджоникидзе.
Да, с лица земли исчезают, к сожалению, не только крепости и
замки, аулы и башни. Уходят в небытие и такие необычные
памятники как чашечные камни. А то что камень в Лаце был необычным
подсказал один случай: как-то мне довелось сфотографировать
точечное поле ранним утром, когда солнышко только что выбиралось
из-за соседнего, поросшего лесом хребта. Лучи его уже захватили
верхушки башен, а на поверхности плиты в отдельные лунки за ночь
собралась влага. Я не придал этому значение, а когда напечатали
фотографию, то на ней четко вырисовывались контуры созвездия
Большой Медведицы. Их помогли выделить лунки с влагой.
Не знаю был ли нами «открыт» ключ к дешифровке лацского
камня, но все остальные попытки закончились безрезультатно. Мы
обливали гладкую поверхность камня водой и наблюдали за лунка-
169

Рнним утром на Лацрском чашечном камне можно отчетливо заметить
изображение созвездия Большой Медведицы.
ми утром, в полдень и к вечеру. Но вода из речки не «действовала»
и показывала лишь уже известное нам созвездие Большой
Медведицы.
Да, к продолжению чтения каменной карты звездного неба мы
были явно не подготовлены. И если это была действительно карта,
то зашифрованная и поэтому пока недоступная для изучения.
К этому времени мне удалось заинтересовать чашечными
камнями моего старого друга из Киева Сашу Клушина. С Сашей я
познакомился еше в период моих увлечений инструкторской работой на
туристских тропах. Он отлично фотографировал, живо
интересовался историческими памятниками горной Осетии, создал целую
фотокартотеку и несколько прекрасных альбомов. Несмотря на свой
значительный вес—свыше ста килограммов, легко переходил
сложные ледовые перевалы. У них даже сложилась на время группа
ученых киевских и ленинградских, которые проводили отпуска в
горах и гордо называли себя кавказоведами. Однажды в Киеве Саша
удивил меня своеобразным рассказом о исторических памятниках.
Особенно поразило меня посещение дома Булгакова у Владимир-
170

ской горки. Дом казался заброшенным, без мемориальной доски и
очень напоминал уголок старого Владикавказа, в котором Михаилу
Булгакову тоже довелось проживать и работать.
Теперь наступил мой черед удивить Сашу. И надо сказать он
сразу же понял с какими уникальными памятниками познакомился.
А это предполагало успех делу, ибо Саша обладал фантастическим
чутьем. Бывало только поговоришь о чем-нибудь, а он уже
сообщает, что известно об этом в литературе. И если Саша заинтересовался,
то будьте спокойны он не оставит в покое ни проблему, ни вас.
Ослепительно вежливый, необыкновенно стеснительный для
нашего века, он может позвонить в первом часу ночи и сообщить, что
только сию минуту вычитал необыкновенные подробности. Так и
произошло однажды поздно вечером, когда, позвонив, он радостно
заявил:
— А ведь ты не прав был, когда уверял, что интерес к чашечным
камням закончился до революции. Достань в библиотеке книгу
английского автора Дж. Вуда «Солнце, луна и древние камни»
1981 года издания. Так вот на странице 52 имеется любопытное
наблюдение. Читаю: «Современный английский автор датирует
чашечные памятники в Ирландии, Шотландии, на севере Англии
началом бронзового века». Представляешь, получается, что лацкий
следовик самый древний из ваших памятников материальной и
духовной культуры и появился, когда горы Кавказа населяли абориге-
ны-кобанцы, оставившие великолепную бронзовую культуру! Но
вот интересно, что Вуд связывает происхождение чашечных камней
с астрономическими инструментами древних жителей острова
Великобритания. В лунной обсерватории Темпл,— пишет Вуд «пять
больших менгиров сгруппировались вместе, образуя очень
вытянутый косой крест, причем самый высокий камень, украшенный
глубокими чашевидными метками находится в центре».
В другой раз Саша звонит и сообщает потрясающую новость:
чашечные камни имеются и в верховьях реки Кубани и на них даже
смогли распознать некоторые созвездия.
— Они описаны,— кричит Саша,— археологом В. А.
Кузнецовым. Он же ваш земляк, поговори с ним, почему он считает, что на
одном из камней изображено созвездие Рыбы? Ведь я не напрасно
таскал в рюкзаке подзорную трубу. Рыб на Кавказском небосклоне
заметить сложно. Да и еще одна интересная новость: появилось
сообщение о назначении чашек и о судьбе «следовика», найденного
еще в XIX веке между Москвой и Петербургом на берегу Бологов-
ского озера. Бологовский следовик исчез в 80-х годах прошлого века
после Одесского археологического съезда. Но оказывается уже
известный нам князь Путятин успел обнаружить на нем изображение
созвездий Гончих Псов, Волопаса, Дракона, а французский
астроном К. Фламмаринон опознал еще и семь звезд Большой Мрцвсди-
171

цы, как на Ладком камне. В «Науке и жизни» есть еще одна
публикация об открытии 1979 года, когда археолог А. Столбунов нашел
под Симферополем окаменевшую лопаточную кость с точечными
изображениями, а астроном В. Чернов определил на ней 16
созвездий, 102 звезды — участок звездного неба под Крымским
полуостровом. Возраст находки датируется в 10—11 тысяч лет. Правда, не
чашечный камень, но все же близко к нашей теме. Только не знаю,
можно ли считать камень из Лаца местным?
Я внимательно слушаю, но вместе с тем деликатно намекаю, что
мол спасибо за ценную информацию, но не обойдется ли наш
разговор в копеечку для твоей не шикарной доцентской зарплаты?
— Ужасно как интересно,— продолжает мой киевский друг,—
как я увлекся этими таинственными камнями! На следующее лето,
если ты не против, залечу к вам в горы на недельку.
Но еще зимой произошло событие, которое не могло не удивить...
Однажды на школьных каникулах я демонстрировал на
центральной турбазе г. Орджоникидзе слайдофильм приезжим
московским школьникам. И, рассказывая о слайде лацкого «следовика»,
добросовестно привел все разноречивые предположения о его
назначении, а в завершение подчеркнул, что подобный уникальный
памятник единственный в горной части Северной Осетии. И,
возможно, его привезли с равнины. И хорошо, что подчеркнул, ибо,
когда закончилась лекция, ко мне подошел наш земляк, туристский
работник из Алагира Таймураз Марзаганов.
Вначале он помогал мне складывать слайды, потом познакомил
с руководителем московских школьников Дмитрием Алексеевичем
Вульфом. Потомок тригорских соседей А. С. Пушкина. Вульф,
семидесятипятилетний и еще очень бодрый, рассказывал о Пушкине,
называл вещи и рукописи, сданные его семьей в московский
пушкинский музей. Воспользовавшись паузой в разговоре, вставил
слово и Марзаганов.
Во время подобной интересной беседы сообщение Таймураза не
оставило бы последствий, если бы... Если бы это сообщение не
касалось чашечного камня, но не лацкого, а другого, еще неизвестного.
— Значит, проедете последнее жилое селение в Куртатинском
ущелье, Харисджин,—- объяснил Марзаганов,— и в верховьях речки
Цазиукомдон, возле старинной священной башни, находится такой
же, как в Лаце камень.
Приметив мое недоверие, поспешно добавил:
— Я из тех мест родом и помню камень с детства.
Харисджин (осетинское селение тополей) расположен в
нескольких километрах от Лаца. Речку Цазиукомдон, более
напоминающую летящий сверху по обрывистым гранитным карнизам водопад,
я знал, не раз обращал внимание на ее удивительно белоснежные
воды. Но башню не помнил и никогда к ней не поднимался. Мало ли
172

Красота у священной башни за аулом Харисджином непередаваемая
даже для кавказских гор.

У священной башни в 1устой траве был найден Чашечный камень
внушительных размеров.

у нас в горной Осетии башен и, если ко всем подниматься и все
осматривать, не хватит века.
Но когда я в следующее воскресенье поднялся в верховья Цази-
укомдона, то понял, что немало удивительных мест в нашем горном
крае мы еще не знаем.
Красота здесь непередаваемая даже для Кавказских гор. Вокруг
возвышались громады хребтов, склоны заросли низкорослым лесом,
а на вытянутом скалистом мысе среди кустов рододендронов и
белоствольных берез расположились маленькая христианская церковь и
башня. Но не жилая, и не боевая, а по рассказам куртатинцев тоже
имеющая культовое значение. Нельзя отказать нашим предкам в
умении выбирать места для молений богам. Понимали они и ценили
красоту природы.
Чашечный камень мы нашли в густой траве, он лежал на уютной
полянке посредине между церковью и башней.
Впрочем, лежал не то слово. Внушительных размеров,
продолговатый (в отличие от эллипсоидного лацкого) черный монолит
выступал из земли и его можно было принять за выходящую наружу
коренную породу. Поверхность валуна была усеяна множеством
искусственных углублений, примерно одинаковых размеров. Лишь
семь лунок с правой стороны отличались своей величиной. Две из
них были соединены бороздкой, четыре расположились в отдалении,
а одна напоминала настоящую чашу и по глубине и по объему.
Подумалось, если все остальные точечные углубления представляли
на каменном чертеже звезды, то большая чаша должна обозначать,
конечно, солнце. Подобной чаши лацкий камень не имел. Но камни,
бесспорно, соединяло единое назначение, не зря же они находились
в особо почитаемых горцами местах: первый у нартского ныхаса,
второй — в священном месте. И все же, какое назначение?
Культовое? ...А если это действительно чертеж звездного неба?
Над этими вопросами, как оказалось, бился и мой друг Саша.
Результаты свои он изложил в письмах. Опускаю подробности, не
имеющие отношения к предмету нашего интереса.
Письмо от 5.05,1987 г.
«Гена! У меня такое чувство, что мы разгадали смысл харысд-
жинского чашечного камня! Это может быть календарный камень,
по которому вели счет дней. Помнишь, эта мысль появилась у нас,
когда мы были у камня и прикинули, что на камне около трехсот
лунок, что близко к количеству дней в году. Тогда, видимо, эта
догадка показалась нам слишком прозаической в обстановке гор,
богов и созвездий, да и считать лунки не было времени — надо было
возвращаться к последнему автобусу.
В эти майские дни я прочел книгу по астроархеологии одного из
175

сибирских археологов, доктора наук. От своих знакомых археологов
я услышал в адрес автора скептические замечания, а прочитав
книгу, понял почему: он едко и хлестко пишет о своих коллегах,
безразличных к астрономии и математике древних и нынешних людей. Вот
эта книга:
Ларичев В. Е. «Колесо времени» (Солнце, Луна и древние люди)
Новосибирск: Наука, 1986,176 с. (Академия наук СССР Сибирское
отделение. Серия: история науки и техники. Ответственный
редактор доктор исторических наук В. И. Молодин. Утверждено к печати
редколлегией научно-популярных изданий СО АН СССР).
Автора в основном интересует связь астроархеологии с
мифологией и религией, но попутно он описывает перипетии разных
календарных систем, праздников и т. п. На странице 103 книги, говоря об
астрономических наблюдениях жрецов в Двуречье (Тигра и
Евфрата) где-то в середине первого тысячелетия до нашей эры, автор
описывает счет дней — фиксацию дат — по перекладыванию
кедровых колышков в чашечном камне.
Вот эта цитата:
«...Как только сверкнул на небосклоне золотистый серп, один из
них (жрецов — А. К.) подошел к большой глиняной плите,
испещренной глубокими округлыми углублениями — лунками по числу
дней в году. Лунки размещались блоками, каждый из которых
определял месяц. Из второго углубления (...) рука жреца перенесла в
третье (...) стерженек, изготовленный из кедрового дерева».
Гена! Это же чистейшее описание нашего камня!!
Но могла ли вавилонская астрономия проникнуть в древнюю
Осетию? Развернем журнал: «Земля и Вселенная» 1987 год, №2.
с. 47. В статье кандидата физико-математических наук В. А. Брон-
штэна «Клавдий Птолемей — выдающийся астроном древности или
... фальсификатор науки?» на с. 49 приведена карта распространения
сочинения Птолемея «Альмагест» в Европу, на Кавказ, Среднюю
Азию и Индию.
Учитывая сложившееся распространение научной информации
в эти регионы нет ничего удивительного в том, что древние жители
Кавказа использовали астрономические знания, календарные
системы и технику счета дней, применявшуюся в Египте и Двуречье.
Теперь посмотрим с практической точки зрения. В удаленных
горных селениях, слабо связанных с городами, первейшей
необходимостью был счет дней,— и для религиозных праздников, и для
ведения сельскохозяйственных работ, охоты и прочее, прочее.
Текущий календарь был жизненно, абсолютно необходим — и таким
календарем являлся твой чашечный камень, чашки которого
постепенно заполняли колышками из камня, из них каждый седьмой
колышек (или 10), а также 30-й могли иметь особую форму-метку
конца месяца и т. п. Две большие лунки могли соответствовать
176

концу или началу года, главным праздником. (Например, праздник
Солнца — самая большая, чуть поменьше — Луны). Ведь на камне
среди прочих, примерно одинаковых, выделяются две большие:
главная и чуть поменьше.
Конечно, такие календари разных селений время от времени
должны были синхронизироваться, сверяться. Понятно, что сверку
(не ошиблись ли в перекладывании камушков в лунки) достаточно
было произвести хотя бы раз в году. Работа доверялась — по ведению
календаря — опытным старцам, календарь находился в почитаемом
священном месте. И тогда понятно, что каждое более или менее
оживленное святое место, селение могло — и должно было! иметь
свой календарный камень.
Отсюда понятно, почему календарные камни есть в сравнительно
близких (теперь!) селениях. Да и вдоль торговых путей они должны
встречаться чаще.
В общем трудно сказать о наличии в горных селениях рисунков
созвездий, но вот календарные камни должны были быть.
Конечно, могли чтить зодиакальные созвездия как символы
животных: Тельца-быка, Овна, Рыбы и т. п., но тут уже вопросы
религий и ритуалов, а календарь — первейшая необходимость. Кстати,
способ отмеривания времени с помощью лунок мог быть перенесен
и на долговые записи: сколько лунок — столько дней от чего-то или
до чего-то или просто количество чего-то. Вывод: лунки могут иметь
не только смысл звезд, но и обычных костяшек на счетах:
запоминание количество дней, сроков. Не кажется ли тебе, что наш камень
календарный? Ведь так все сходится!!!
На этом пока, до свидания!
Утомил тебя? Сам виноват — зачем показал мне чашечный
камень?
Саша».
Все это было весьма интересно, и я откровенно позавидовал
эрудиции моего друга. Вот что значит, если тебе доступны и
гуманитарные, и технические знания.
Письмо от 12.06.1989 г.
«У меня небольшое «окно» между лекциями и экзаменами, в
которое я срезал амбулаторно нарост на подошве и сижу на
больничном. Около поликлиники для ученых есть маленький магазинчик
«Академ, книга» в академгородке. Открыв одну книжечку, я вдруг
увидел описание и фотографии, рисунки недавно открытых новых
сибирских чашечных камней, точнее, в селе Каракола около Горно-
алтайска. Кубарев В. Д. Древние расписи Каракола.— Новосибирск:
Наука. Сиб. отделение, 1988.173 с. тираж 1800 экз.
12 Г. И. Кусов
177

Описываются археологические открытия 1985 года в селе Кара-
кол Онгудайского района Горно-Алтайской автономной области (По
моим оценкам с помощью карты это примерно на 135 километров
южнее Горно-Алтайска, широта 50,7 градусов, долгота — 86,2
градусов). Автор — сотрудник института истории, филологии и
философии СО АН СССР, археолог. Судя по книге, (алтайские чашечные
камни отметили еще в 1912 году) смыслом чашек как элементов
петроглифов в культуре Древнего Китая и Древнего Востока
интересовался Окладников А. П. Таким образом, сибирские и другие
центральноазиатские чашечные камни мне оказались совсем мало
известны! В этой книге есть фотографии, рисунки и описания
чашечных камней. Обсуждению их смысла посвящены с. 102-112 (т. е.
10 страниц!). Автор сопоставляет каракольские (т. е. алтайские)
чашечные камни с известными и изученными на Западе (и
известными нам с тобой).
На с. 105 автор указывает, что петроглифы, сопровождаемые
чашечными углублениями, находятся в четырехугольнике
Монголия — Тува — Алтай — Синьцян. Чашечные камни автор датирует
по Окладникову II тыс. до н. э. Отмечает, что уже в наше время
население Запада использовало чашки и чашечные камни
по-разному, но в Сибири чашечные камни «встречаются только на
памятниках определенного круга». Я понял эту фразу так, что памятники
дошли в своем более первоначальном использовании.
Говоря о значении чашечных камней, автор перечисляет
знакомые нам с тобой гипотезы, но и добавляет две своих, по-моему, ранее
не звучавших. Вот они: с. 107 — «древние фиксировали число
сезонных обрядов или жертвоприношений»; с. 108-109 — идея
семантической универсальности чашки как знака. В разном контексте, в
сочетаниях с разными петроглифами или на разных камнях чашки
могли иметь разный смысл. Итак, первые две идеи автора — чашки
как способ счета по сути совпадает с такой же идеей, которую мы
обсуждали с тобой, только я пошел и на счет дней — календарь на
некоторых камнях. И о возможной многозначности мы тоже
говорили. Все это, в общем-то идеи от импульсов Сибирской школы
Фролова и Ларичева. Совпадение наших с тобой мыслей и мыслей
Кубарева подтверждает, что и мы на правильном пути, т. е. в этой
области предположений можно искать. Да и должны же были
древние считать детей, дни, праздники. Кстати, автор книги отмечает,
что сибирские чашечные камни приурочены к святилищам, но не к
погребениям (что было на Западе частично, а сейчас якобы в
Азербайджане). Углубления наносились на верхнюю часть менгира с
четырех сторон, есть и специально установленные чашечные плиты.
Вот цитата об интерпретациях чашек:
«Все они реально отражают семантическую универсальность
чашечных углублений, которые в сочетании с различными изображе-
178

ниями несут, очевидно, и разную смысловую нагрузку. Отсюда
неудивительно их применение в самых неожиданных сочетаниях и
длительное бытование в течение тысячелетий» — с. 109.
И еще цитата со с. 145 (из заключения).
«Несомненные совпадения в петроглифических материалах
многих азиатских регионов доказывают, что в III—II тыс. до н. э.
древние скотоводы проникли со своими стадами в горы. Они мигрировали
с периферии зон распространения земледельческих культур, и, как
можно судить по петроглифам, донесли скотоводство не только до
Инда и северо-западных районов Китая, но и до окруженных горами
степей Южной Сибири.
Петроглифы Инда, Средней Азии, Синьцзяна, Тувы, Монголии
и Амура показывают, что неизвестная до сих пор раннеметалличе-
ская культура Алтая, представленная пока несколькими
погребениями и немногочисленными росписями каракола, является
небольшой частью культурного комплекса, размеры и значение
которого мы пока только пытаемся осмыслить».
Итак, Гена, чашечные камни продвинуты и до Алтая и есть в
указанных выше местах. И, наконец, в наши дни нашелся
специалист-археолог всерьез думающий о них, как и ты».
Не скрою, для меня слова Саши были приятны, но к
специалистам-исследователям чашечных камней я себя не причислял. Так,
скромный краевед и не более, заинтересованный в том, чтобы
уникальные памятники древности не канули в лету, а сохранились для
потомков.
Вслед за вторым письмом из Киева пришло и третье. Саша Клу-
шин писал педантично, как и подобает представителю точных наук:
Письмо от 25.06.1989 г.
«Гена! Посылаю тебе книгу: В. Д. Кубарев. Древние росписи
Каракола.— Новосибирск, 1988.
На последней странице обложки книги я перечислил номера
страниц, на которых упоминается или говорится о чашечных
камнях (около 26 таких страниц). Ниже перечислены номера рисунков
с изображениями чашечных камней (всего 13 рисунков). Там же
указаны страницы о взаимосвязи с Древнеегипетской и
Древнеиндийской культурами и страницы A07, 108, 109) с новыми идеями
автора.
Гена, когда будешь смотреть рисунки, обрати внимание на то, что
на многих горноалтайских чашечных камнях выделяются две чашки
покрупнее всех остальных, среди этих двух больших чашек одна
побольше другая поменьше, т. е. так же, как и на Харысджинском
чашечном камне. Такой аналогии с ранее известными мне рисунка-
12*
179

ми я не замечал (у меня сделаны кальки). Может, совпадение числа
крупных чашек случайно, может дефекты опубликованных
иллюстраций, но все же совпадение интересное. Может, это символ
верховного жреца рода и его жены, остальные лунки — счет рода? И т.п.
Может быть, главные праздники года при календарном подходе?
Мне очень понравилась мысль автора о полисемантике
чашечного «письма» и чашечном «технологическом приеме». Так сказать,
утверждение справедливости плюрализма гипотез».
До свидания. Саш а».
Конечно, это очень замечательно, что интерес к чашечным
камням начинает возрастать. Появятся вскоре и солидные статьи, а,
возможно, и монографии... Но меня продолжает интересовать,
почему в довольно значительном по территории районе Северного
Кавказа чашечные камни обнаружены лишь в Куртатинском
ущелье? Не вел ли по горной долине Фиагдона в далеком прошлом
важный путь в земледельческие страны Востока? А то, что долина
имеет прекрасные природно-климатические условия, наименьшие
по сравнению с другими горными проходами, сходы лавин — хорошо
известно. О наличии такого пути говорят и остатки грандиозной
оборонительной стены, перегораживающей ущелье на хилакском
подъеме в нескольких километрах пути от Харисджина.
Если это так, то чашечные камни предназначались для древних
путников то ли в качестве карты звездного неба или для
календарного счета, но в любом случае они имели и культовое значение. Но
одно можно было посчитать бесспорным: в Куртатинской горной
долине имеются памятники не только уникальные, но, наверное,
самые самые древние в материальной культуре Северного
Кавказа...
...Значит, нарты проживали и в ауле Харисджин? — удивился
Созрыко, после того как я рассказал о находке у реки Цазиукомдон.
На другие мои сообщения из книг он не обратил внимания. Ему,
видно, очень не хотелось, чтобы Лац уступил свой приоритет нарт-
ского села. А может быть, скорее всего мой гордый друг был ущемлен
тем, что в его родном ущелье открыли интересный памятник без его
участия и помощи.
Он как-то неестественно по-детски улыбнулся и заявил, что за
наукой и учеными мол не угонишься. Мне стало его жаль и потому
я поспешил исправить положение:
— Не расстраивайся, Созрыко. Без тебя мы не стали бы искать
эти камни. Может быть, твоим правнукам будет суждено открыть их
тайну.
180

ПАРСИ В ОСЕТИНСКОМ АУЛЕ
— Находка в музейном архиве — Следы ведут в Заки —
Закон горского гостеприимства — Замок Эба Кесаева
—Письменные памятники обнаружены в музейной
коллекции — Созрыко исследует подземелье —
Ленинградский ученый определяет авестийское письмо.
Не буду долго рассказывать о поисках петроглифов. Навряд ли
для многих читателей интересны наши путешествия по горным
тропам. Даже несмотря на то, что у нас происходили довольно
любопытные истории. Чего, например, стоила встреча в ущелье
Гуркумтыком (это недалеко от всем известного аула Нара) с
медведем, который выгнал нас из малинника с помощью камней. Он их
метал, как оказалось, задними лапами. Что поделаешь, мы были
неправы, ибо зашли на чужую территорию. При переходе из Зруг-
ского ущелья в Джинатское неожиданно угодили в скопище
кавказских серых гадюк. И спаслись благодаря тому, что стояла нежаркая
погода и пресмыкающиеся были неактивны. Вспомнишь — бррр...
И с новыми находками знаков дела продвигались. В ауле Зада-
леск мы обнаружили деревянную дверь, украшенную тамгами, а в
ауле Лисри, расположенного у Мамисонского перевала, наблюдали
выбитые на стене башни петроглифы змеи и свастики. В ауле Тапан-
кау на полуразрушенной стене нашли изображение подковы, креста
и лошади.
И все же лучше поведаю о другом поиске.
Поиски петроглифов не прошли для нас незаметно. В музее нас
хвалили, нам откровенно завидовали.
Но на ученом Совете все решили единодушно, что не стоит
останавливаться на достигнутом: надо идти дальше и уже искать
памятники письменности.
— Эка, куда хватили,— возмущался Брус,— средневековая
Осетия и памятники письменности. Нет, они, конечно, могут быть, но
лишь по соседству с письменными народами. Как например,
надгробная стела из Трусовскогр ущелья, найденная экспедицией
этнографа Б. А. Калоева, или знаменитая Зеленчукская плита, о которой
писал еще В. Ф. Миллер. Существовали и древнегрузинские надписи
в святилище аула Калаки, на стенах Нузальской часовни.
— А работы ленинградского профессора Г. Ф. Турчанинова? —
напомнили Брусу оппоненты.
— Верно, — не сдавался наш археолог.— Но все, что
расшифровал Турчанинов, имело отношение к сарматскому миру и найдено
было далеко за пределами Осетии.
Он был безусловно прав. И мы бы, возможно, так ничего бы и не
181

узнали о письменных памятниках, не случись одна история. А
началось все после одной находки в музейном архиве...
Как-то, перебирая остатки старого музейного архива, я случайно
обнаружил в бумагах, не представлявших как будто никакого
интереса для науки, среди докладных и актов приема и сдачи
канцелярских товаров, два прелюбопытных листочка. Это были обрывки
докладной... о находках в горах неизвестных знаков. Поэтому
приведу полностью, как все сохранилось: на первой странице было
написано по-русски: «А это другой» и далее было зафиксировано
пять загадочных надписей — точки, закорючки, ломаные линии,
стреловидные скобки. Потом опять русским текстом довольно
странные отрывистые непонятные объяснения: «Одна точка неизвестно
написана. Постройка крепости большого размера. В этой местности
имеются 8 точек (уобауи)».
Фотокопии таинственной записки из музейного архива.
182

Фотокопии таинственной записки из музейного архива.

На следующей странице стало немного проясняться. Уже можно
было разобраться, что большой петроглиф или орнамент с
волнистыми линиями, с шестью точками очевидно находился на башне Аба-
евых в сел. Абайтикау, а в сел. Кесаевых на их фамильной башне
была выбита надпись на неизвестном языке. Заключало загадочные
листочки объяснение: «Эти надписи и орнамент найдены охран-
щиком исторических памятников по Зарамагу, Нару и Мамисо-
ту т. Сатиевым Габо, гр. (гражданином) с. Нар. Подлежит
исследованию и разбору. Директор Сев. Осет. музея, подпись, дата:
26/У1.40. г.»
Согласитесь, что подобные записки не часто находишь среди
канцелярских бумаг.
Из всего этого нетрудно было догадаться, что гражданин Габо
Саутиев, очевидно по заданию музея, а, может быть, и по своей
собственной инициативе, перечертил со стен древних построек
загадочные надписи, а директор в беседе с ним, как мог, дополнил его
сведения. Но через год началась война, и стало не до исследований
надписей. Постепенно докладная забылась и осталась в
канцелярском архиве. Значит, историей редких знаков интересовались еще
наши предшественники — музейщики сороковых годов. Они и
показали нам направление будущих поисков: окрестности старинного
осетинского аула Зака, название которого пока не объяснимо на
осетинском языке. Аул стоял как раз на стыке нескольких ущелий,
в том числе и уже знакомого нам Трусовского, и имел несколько
выселков, среди которых находилось и селение Кесаевых.
Зака — это не только название аула, состоящего из нескольких
поселений. Аналогично называют и горную котловину, в которую
приводит живописное и узкое Закинское ущелье. Еще совсем
недавно попасть в Заки зимой и весной было практически невозможно. До
начала июня ущелье перегораживали широкие и высокие лавины.
Из-за лавин и трудной дороги закинцы, отправляясь на равнину и в
г. Владикавказ, предпочитали опасным дорогам крутые
высокогорные перевалы — Калота и Трусовский. Калота по сыпучим крутым
осыпям выводил в Куртатинское ущелье. Трусовский — через
одноименное ущелье к аулу Коби на Военно-Грузинской дороге. За
солью, спичками, керосином быстрее и легче было перейти через
Рокский перевал в селения Южной Осетии. С первым снегом,
выпадавшим обычно в октябре, надолго закрывались и эти горные пути.
Жители нескольких аулов оказывались как бы в снежном мешке,
один на один с метелями, лавинами и своими заботами.
Переселение горцев на предгорные равнины успешно довершили
после революции. Последние, самые верные горным аулам семьи
заколотили досками окна и двери своих домов, когда в этих краях
уже в начале 70-х годов начали возводить Транскавказскую
автомагистраль. Некоторые из горцев весной еще возвращаются к могилам
184

предков, подновляют как могут остуженные за долгую зиму дома,
косят сено, пасут овец, плетут из ивняка метелки, корзины, продают
туристам молоко, сыр. Но с первыми заморозками горцы дружно
уходят на равнину. Зака, состоящее из выселков: Кесайтикау, Ног-
кау, и соседнее — Абайтикау, остаются безлюдными до теплых
майских дней.
Если признаться откровенно, в аул Заки я приезжал не раз и не
два. Дело в том, что отсюда с ровной и зеленой долины, густо
заросшей репейником и крапивой, начинается тропа к Рокскому
перевалу, одному из удобных для перехода в Закавказье, через
Водораздельный хребет. Впрочем, иные считают Рокский перевал
трудным. Конечно, тропа на перевал крутая и восхождение на
высоту 2995 метров, проходит не без трудностей. Но если встать утром
рано, когда еще не проснулись в этих краях птицы, легко
перекусить, да проложить не спеша путь в росистой траве — подъем оставит
самое приятное воспоминание. Первые лучи солнца, проникшие в
горную долину через зубцы скал, настигнут путников лишь на
серпантинах недалеко от седловины. И станет даже приятно: виток с
утренней свежестью, виток — с теплыми лучами. Так, то подмерзая,
то отогреваясь, незаметно подбираешься к последней крутизне на
перевал.
Здесь на альпийских полянах, зажатых между россыпями
камней и пятен почерневшего от старости снега, часто пасутся лошади
чабанов. Тишина вокруг пронзительная и поэтому совсем не
раздражают резкие крики альпийских галок и беспокойный гогот пугливых
индеек-уларов. С узенькой, до метра в ширину, ленточки,
переходящей и слева, и справа в скалистый гребень, видны яркие южные
краски долины Роки. По другую сторону располагается зеленая За-
кинская котловина. Настроение охватывает чудесное. И дело не в
покорении высоты в три километра, а в том, что заставил себя
подняться сюда, к облакам, и взглянуть на окружающий мир с
непривычной альпийской точки зрения. И этим обогатил себя,
заложил в хранилище своей памяти картинку, которую можно будет
вспомнить как радостное мгновение, когда тебе будет печально и
трудно там, на равнине.
Уже в начале мая, едва дождавшись сообщения, что первые
жители появились в Заки, я добрался попутной автомашиной до Зара-
мага, а оттуда геологи на вездеходе, довезли меня и к подножию
перевала. Я прибыл в Заки для того, чтобы специально
удостовериться в наличии надписи на фамильной башне Кесаевых. В успех
дела верить особенно не приходилось, так как башня могла давно
исчезнуть по самым разным причинам, особенно в этом
неспокойном, лавиноопасном районе.
В отселке Кесаевых, как мне вначале показалось, никто еще не
185

проживал, и я отправился дальше, к хозяину здешнего туристского
приюта Николаю Калоеву.
Помнится Калоев, высокий, поджарый человек, затянутый по
моде послевоенных годов в галифе и гимнастерку из защитного
сукна рассказывал о трудностях по переброске с плоскости бочек с
керосином. Он показывал свой большой дом, оживающий лишь в
летние месяцы во время туристского сезона и сенокоса. Мы не спеша
прошли по скрипучим лестницам, поднялись через пустые комнаты
на утрамбованный настил плоской крыши, под которой стояли
железные кровати для туристов. Несмотря на отсутствие комфорта,
романтики здесь было хоть отбавляй. Калоев чувствовал это и гордо,
без излишней суеты, как это умеют делать горцы, показывал свое
хозяйство.
Когда выдалась удобная минутка, я как бы случайно приступил
к разговору о поисках в горах старинных надписей.
На крыше нас как раз застало время, в которое день уступает
место ночи. Домики небольшого аула уже погрузились в синюю
тьму, а вдалеке, на пригорке, солнце еще золотило верхушки башен
отселка Кесаевых. Несмотря на приличное расстояние,
разделяющее выселки, ясно различалась предвечерняя суета и
слышалось ржание лошадей, блеяние овец, долетавшие со стоянки
чабанов.
Постепенно золотистые цвета покидали и аул Кесаевых. Когда
лучи солнца задержались на верхушке самой высокой башни,
хозяин бивака нарушил молчание:
— На том машиге (башне) имеется как раз то, что ты ищешь:
надпись, и как говорили старики — греческая.
Из опыта (помните находку в ауле Задалеск) я уже знал, что все
непонятное и необычное в горах местные жители связывают с
греками. Когда и почему выработался этот повсеместный стереотип,
сказать трудно. «Это сделали греки, это оставили греки». Значит,
задавать дальнейшие вопросы было бесполезно. Ибо в ответ
раздалось бы: «Это дошло еще от греков».
Над Закинской котловиной, повисла ночь. Мне постелили кошму
и выдали с десяток шерстяных одеял. На отполированном столбе
бывшей конюшни чадила керосиновая лампа, тускло мерцали
закопченные до смоли балки потолка. Заснуть, несмотря на усталость
не удавалось.
В голову, как мотыльки на свет, лезли тревожные мысли: «А если
хозяин пошутил?» После сотни таких «а если?» и «вдруг» я забылся
коротким и неспокойным сном.
Утром, отказавшись от завтрака, я мчался к аулу Кесаевых, не
разбирая тропок, отчего ботинки мгновенно размякли от росистой
влаги. Переходя вброд небольшую, но шумную речушку, плеснул за
шиворот несколько горстей обжигающей холодом влаги и только
186

тогда сообразил, что через сотню-другую шагов произойдет важное
событие, быть может, даже открытие. К башням Кесаевых осталось
минут пять ходьбы, когда меня окликнули:
— Дорогой, здравствуй, брат!
За аккуратно сработанным частоколом стоял, улыбаясь в свои
роскошные кавказские усы мой родственник, Алик Едзоев. Калитка
гостеприимно скрипнула, и я очутился на территории колхозной
овцефермы.
Открытие, о котором я мечтал, сладость нетерпения — все
отодвинулось перед законом горского гостеприимства. Мы вежливо
расспросили друг друга о здоровье родственников, потом Алик поведал
мне, что работает ветеринарным врачом и учится заочно в
сельхозинституте.
В большое, не по сельским меркам и возможностям окно было
хорошо видно как над крытыми скалами еще висели струйки
облаков и в необыкновенной близости хорошо просматривалась тропа,
петляющая к Рокскому перевалу. Потом на выскобленном до
белизны столбе появились алюминиевые тарелки с горками дымящейся
баранины, раскаленный огнем и перцем бульон в глиняной миске,
ломти ноздреватого домашнего хлеба, щепотка крутой соли.
Во время «скромного», как уточнил Алик чабанского завтрака,
разговор коснулся цели моего приезда в Заки. И Алик, как будто
дело касалось сообщения о переходе колхозной отары с левого берега
на правый, без эмоций и удивления сказал; — Что тоже видел
надпись на башне?..
У частокола нас ждали две оседланные лошади. Не обращая
внимания на мой недоумевающий взгляд, Алик легко прыгнул в седло,
повелительным жестом приглашая последовать его примеру. Ох, уж
это начальство, и двух шагов не может пройти пешком. И даже не
спросили, могу ли я после долгого перерыва держать уздечку. Мы
переехали роскошный луг и спустились к реке. На крутизне левой
террасы реки Закадон, на фоне акварельного голубого неба перед
нами, подобно грозному средневековому замку, выросли башни
Кесаевых. Это был небольшой по размерам, но внушительный
замковый комплекс: несколько башен соединялись высокой стеной,
причем крайняя висела буквально на обрыве. Как там сумели
прилепить ее строители — оставалось загадкой. Загадкой, которая уже
не раз удивляла. Только с помощью опыта и мастерства могли
выбирать строители боевых сооружений нужный склон или обрыв,
будучи заранее уверены, что почва не поползет в пропасть и башни
не разрушат камнепады или лавины. А почва рушилась и в пропасть
с гор летели камни, сходили все сокрушающие селевые потоки и
грохотали снежные обвалы. Но... рушилось и грохотало рядом, а
место на обрыве, где стояли аул и башни, казалось кто-то заговорил.
Конечно, порой случались и трагедии, но они относились к ошибкам
187

древних строителей, не ведающих законов природы, потому и не
сумевших предусмотреть грозящей опасности.
Замковый комплекс в Заки по преданию, некогда был центром
обширного поместья Эба Кесаева (Елисея Хетагова) военачальника
Алагирского ущелья, в молодости получившего духовное
образование в Грузии, а в 1749 г. вместе с зарамагским владетелем Зурабом
Елихановым-Магкаевым, возглавившим первое осетинское
посольство в Россию. За этими суровыми стенами, на которых мы собрались
искать надпись более, чем 200 лет тому назад произошла трагедия,
о которой поведал в своей монографии «Русско-осетинские
отношения» профессор Макс Блиев: «...члены посольства длительное время
не имели возможности поддерживать связи с родиной. Этим
воспользовались некоторые кабардинские князья, распространявшие
ложные слухи о том, что осетинские послы арестованы русским
правительством и затем убиты. Родственники и жена Елисея
Хетагова поверили этим слухам. По обычаю предков жена Елисея
Хетагова вышла замуж за его родного брата. Когда же Елисей Хетагов
вернулся домой между братьями начались конфликты. Предание
свидетельствует, что убийца Хетагова был подослан братом».
Невольно проникаешься уважением к человеку, который в тс
суровые годы бросил безбедную жизнь, оставил красавицу-жену
родом из знатной дигорской фамилии Кубатиевых и пустился в
далекий и опасный путь.
...Тропа, повисшая будто в воздухе, запетляла к пролому,
образовавшемуся в стене. Я поблагодарил своего спутника: без лошадей
мы просто не сумели бы пройти сквозь высокие заросли крапивы,
вымахавшие с истинным субальпийским размахом.
Таинственный замок на обрыве, окруженный с трех сторон
высокой травой, шумевшая внизу река, два орла, с ленивой зоркостью
парящие над развалинами некогда большого многонаселенного аула
невольно наводили на размышления.
— Неужели надпись на башне в Заки единственная в Северной
Осетии? — не верилось Алику.
— Как тебе сказать? Если даже не единственная, то редкая. Во
всяком случае, в музейной докладной ее считали выполненной на
неизвестном языке.
В моем спутнике проснулся историк родного края. Вопросы
задавались один за другим. Из приобретенного в музее опыта
становилось ясно, что мне не избежать лекции...
«Памятников аланского языка,— писал известный советский
лингвист Васо Абаев,— созданных самими аланами, у нас не
сохранилось, если не считать одной надгробной надписи греческими
буквами, заключающей кроме собственных имен лишь слова «сын» и
«памятник». Несмотря на значительную историческую роль и
политическую силу, аланы не имели, по-видимому, своей письменности,
188

пользуясь в отдельных, редких случаях, греческим письмом...»
(Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор. М. Л. 1949, с. 249)
Речь шла о Зеленчукской плите, найденной в 80-х*гг. прошлого
века в верховьях Кубани. Во всех хрестоматийных изданиях история
осетинской письменности начинается с конца XVIII века, когда
моздокский и маджарский епископ Грузии Гай Вагошошвили
разработал совместно с осетином Павлом Генцауровым на основе
церковно-славянской графики алфавит и выпустил первую
осетинскую печатную книгу «Начальное учение человеком, хотящим учи-
тися книг божественного писания».
Опыты епископа продолжил в самом начале XIX века чиновник
русской администрации в Грузии осетин Иван Ялгузидзе (Уане Огь-
узаты). Просвещенный осетин создал азбуку с помощью грузинской
графики хуцури.
Дальнейшее развитие осетинской письменности связано с
именами профессора Тифлисской семинарии К. Спасского-Автономова,
переводчика владикавказского коменданта П. Жукаева, учителей
Владикавказского духовного училища Г. Мжедлова, Ш. Двалишви-
ли. Они трудились над азбукой, беря за основу русскую
гражданскую графику. Отцом современной осетинской письменности по
праву считается русский академик А. Шегрен, автор капитального
труда «Осетинская грамматика с кратким словарем осетинско-рос-
сийским и российско-осетинским. A844 г.)
Но исследователи справедливо задумывались над вопросом,
почему осетины, являясь потомками некогда могущественных
древних скифов, сарматов и алан, которые создали в X—XII вв. на
равнинах Северного Кавказа мощное средневековое
государственное образование, в составе которого несомненно находились и
другие горские племена, не имели своей письменности? Все говорило о
том, что осетины, как и другие кавказские народы, владея богатой
духовной культурой, обладая большими культурными традициями,
не могли считаться бесписьменным народом.
Советский филолог Г. Ф. Турчанинов открыл арамейское
письмо, приспособленное к иранской речи, которое возникло по его
мнению на рубеже VIII в. до н. э. «в местах, сопредельных древним
Хорезму, Согду и Бактрии, и оттуда двинулось, перерезав Среднюю
Азию сначала в Восточный и Северный Казахстан, а затем в Нижнее
Поволжье и Северное Причерноморье». (Турчанинов Г. Ф.
Памятники письма и языка народов Кавказа и Восточной Европы. Л. 1971,
с. 44.) «Наличие письма у древних предков современных осетин,—
писал Турчанинов,— назовем ли мы их носителями срубной
культуры или скифо-сарматами, до сих пор науке не было
известно».
Исследователь, следуя указаниям профессора А. А. Формозова,
обратившего внимание в некоторых музеях страны на группу сосу-
189

дов со знаками неизвестного происхождения, изучил памятники
письма, имевшие более чем тысячелетнюю историю.
В результате сложнейших палеогеографических размышлений
исследователь привел эпиграфические примеры двух диалектов
осетинского языка — иронского и дигорского.
В средневековье арамейская основа письма уступила место си-
рийско-несторианской. Вероятно, существовала еще одна
неизвестная слоговая письменность, на которую напластовалась аланская.
Конечно, аланских библиотек, сокрытых книг на пергаменте в
пещерах и древних храмах ученые не находили. Но зато
сохранилась надежда на каменные книги, роль которых выполняли в
средневековье стены крепостей, башен, святилищ-храмов, гладкие
скалы.
Ведь собрали же сотрудники института Академии наук
Таджикистана библиотеку «каменных книг» — уникальные
эпиграфические памятники: от единственного автографа эмира Бабура —
первого из Великих Моголов до миниатюрных шедевров,
начертанных рукой древних писцов. И собрание это является по отзывам
специалистов одной из своеобразных библиотек мира.
С конца XVIII века по территории Северной Осетии прошло
немало экспедиций, изучавших геологию, растительность,
искавших экзотических животных, интересовавшихся историей,
этнографией, памятниками материальной культуры. Теперь настало время
по горным тропам пройти искателям каменной письменности.
Предпосылки для этого имелись.
Ученые знали о существовании грузинских средневековых
надписей на внутренних стенах Нузальской часовни и на плите у входа
в святилище аула Калаки. Надписи являлись следствием влияния
грузинской культуры и оставлялись грузинскими мастерами.
Долгое время на главной улице тогда еще селения Дигора
находился найденный в древнем кургане известняк, на одной из сторон
которого имелись загадочные штрихи и линии, напоминающие
письмена. Камень со временем исчез (по рассказам его выбросил в
реку один из сельских «силачей»), но местный учитель Инал
Собиев успел скопировать штрихи и линии передать их профессору
Б. А. Алборову. Они не поддавались расшифровке.
В 1957 году экспедиция Северо-Осетинского краеведческого
музея доставила из Трусовского ущелья, обнаруженную надгробную
плиту с высеченным необычной формы крестом и испещренную, как
установил Г. Ф. Турчанинов сирийско-несторианским письмом на
осетинском языке, датированной первой половиной XIV столетия.
Это позволило ученому заявить, что в Трусовском ущелье когда-то
жили горцы, знавшие несторианское письмо, которое со временем
исчезло под влиянием грузинской письменной культуры.
Сирийско-несторианская надпись из Трусовского ущелья была
190

признана первым известным памятником средневекового
осетинского письма. Во-первых, знаменитый зеленчукский камень был
потерян, а, во-вторых, трусовскую плиту обнаружили впервые на
территории, заселенной издавна осетинами-горцами рядом с
перевалами, открывающими путь в Закавказье и центральные районы
горной Осетии: Алагирское, Куртатинское, Тагаурское общества.
Безусловно, памятник из Трусовского ущелья сыграл большую
роль для истории осетинской письменности, но считать его первой
находкой было как оказалось несправедливым.
Еще в дореволюционных коллекциях Северо-Осетинского музея
краеведения имелись предметы со знаками, напоминающими
буквы.
Медальон^.поступивший в Терский музей в 1912 году, оказывается
имел сирййско-несторианскую надпись:
191

По моей просьбе Брус Кантемиров отослал фотокопии знаков
Г. Ф. Турчанинову. Ответ из Ленинграда не заставил долго ждать.
На бронзовых амулетах, поступивших в Терский музей в 1912 году,
ученый действительно обнаружил надписи сирийско-несториан-
ским письмом на осетинском языке. На пластинке № 1 было
процарапано два слова, «дзуар-оспа». На пластине № 2, назовем так
медальон, имеющий форму креста, было уже целое предложение:
«Спаси крест от оспы».
Не вызывало сомнения, что надписи имели ритуальный
характер: для того, кто умел их читать, они давали душевное спокойствие
против болезней (прежде всего, наверное, от страшной эпидемии
оспы), а, видевшие в буквах символы, верили в их целебную
всемогущую силу. Безвестный владелец амулета пытался защититься от
всевозможных напастей не только с помощью креста, но и
священными словами, которые обращались к всемогущему дзуару с
просьбой защитить человека от многих неприятностей.
Наш друг Созрыко из Хи^икуса часто рассказывал историю,
случившуюся, по его словам, в Куртатинском ущелье в первый
послевоенный год. Однажды осенью колхозники, буртовавшие
картофель, вдруг натолкнулись на подземные ходы. Созрыко, как
единственный, оказавшийся рядом мужчина, да и к тому же
интересующийся историей своих мест, принял верное решение: буртовку
картофеля перенес в другое место, а к подземным ходам постарался
привлечь внимание археологов. Но ни в то трудное послевоенное
время, ни в последующие годы энтузиастов исследовать загадочное
подземелье не нашлось. Единственное разведывательное
погружение Созрыко, в образовавшееся от буртовки отверстие,
продолжалось недолго. Очутившись в подземелье, выложенном сланцевыми
плитами, он прополз несколько метров в кромешной темноте и
тотчас же вернулся обратно. За это время он успел погрузить несколько
раз руки в толстый слой пыли и нащупать какой-то предмет, очень
напоминающий глиняную трубку.
Куртатинское ущелье давно славилось своими тайнами. Но в
подземные ходы Лаца не особенно верили, а в рассказы Созрыко о
находке там трубки не верили вовсе. Он клялся, что сдал предмет
еще в послевоенные годы в музей, а работники фондов уверяли, что
подобной находки среди коллекций никогда не видели.
— Ох, уж и выдумщик Ваш приятель,— говорила мне главный
хранитель,— почувствовал внимание музея к эпиграфическим
надписям — и тут же придумал трубку, с какими-то знаками. А не
сегодня завтра заявит, что приносил до войны в музей плиту с
выбитой на ней древнегреческой поэмой.
Но случилось неожиданное: однажды главный хранитель, пере-
192

бирая старые коллекции, вдруг обнаружила к своему удивлению
среди них... трубку, о которой беспокоился Созрыко. На «трубке»
На светильнике, найденом Созрыко Цагараевым имеются слова,
написанные приемом письма «бустрафедон».
13 Г. И. Кусов

или вернее курительном светильнике, имелись какие-то
процарапанные знаки.
Турчанинов установил, что они написаны приемом письма «бус-
трафедон» и по порядку читаются как «Унеси немощь» (бессилие)».
Получилось, что Созрыко обнаружил в подземелье предмет,
предназначенный с помощью письмен, охранять одного из жителей
средневекового аула.
Таким путем медленно, но верно стали накапливаться
письменные памятники, принадлежащие далеким предкам осетин. Но
надпись на башне в ауле Заки по всем соображениям должна была быть
по сравнению с другими находками, самой поздней. Ведь
строительство башен на территории Северной Осетии в основном датируется
шестнадцатым-восемнадцатым веками.
...— Значит, Закинская надпись будет новым словом в науке,—
подал голос мой спутник Алик.
— Вернее сказать, новым письменным памятником позднего
средневековья, когда уже близко было время создания
национальной письменности.
На юго-западной стене центральной башни, на гладкой будто
отполированный человеческими руками плите сланца, были
действительно отчетливо выбиты буквы или знаки какого-то
неизвестного алфавита. Их было семь знаков, напоминавших буквы и
грузинской, и армянской, и греческой письменности. По краям
надписи явно различались два христианских креста.
Если исходить из находок уже известных эпиграфических
памятников, у средневековых осетин преобладало сирийско-несториан-
ское письмо. И, возможно, надпись, которую мы рассматривали с
Аликом, была одним из памятников этой письменности...
Но об окончательной принадлежности закинской надписи к
сирийско-несторианскому письму мог сказать лишь Г. Ф.
Турчанинов.
Ответ ленинградского профессора был неожиданным:
«Извините за долгое молчание. Завален работой. Присланная мне надпись
выполнена авестийским письмом (иногда его называют зондским
или парси) на осетинском языке. Из того, что текст читается не
справа налево, как то в авестийском, а слева направо и некоторые
буквы зеркальные, следует закончить, что авестийское письмо у
осетин Кавказа не было случайным явлением и в дальнейшем
могут быть обнаружены еще осетинские надписи этого письма. В
моей интерпретации и транскрипции надпись читается
по-осетински: «ЭтоЗаки, его аул», то есть: «Это Закиев аул». Надпись
относится к христианскому времени. Она ни в коем случае не
раньше X века».
194

В замке Эба Касаева оставили письменный след последователи Авесты.
Результаты дешифровки закинской надписи превзошли все
ожидания. До сих пор мы знаем, что аланы пользовались греческими
буквами, выражали свои мысли с помощью сирийско-несториан-
ских письмен, а теперь в ауле Заки найдено доселе неизвестное
авестийское письмо, настоящее парси, приспособленное к звукам
осетинского языка.
Авесте — сборнику законов зороастризма — религии древних
народов Средней Азии, Азербайджана и Персии, оказавшей
влияние на иудаизм и христианство, поклонялись персидские цари
Дарий и Ксеркс, мидийские и парфянские царства. В XVIII веке
последователей зороастризма жестоко истребляли мусульманские
шахи Персии Каджары. Авеста не выдержала столкновения с
кораном: остатки последователей древней религии переселились в
Индию, где их насчитывалось на 1955 год по данным Большой
Советской Энциклопедии «не многим более 100 тысяч человек».
Первоначально религиозные законы авесты записывались на
арамейском алфавите, пока в первые века новой эры не было изобретено
специальное «арамейское письмо» — (модификация авестийского
13*
195

алфавита), на котором записана религиозная литература парсов —
приверженцев религии зороастризма.
Когда, как и почему появилось парси в одном из
труднодоступных ущелий горной Осетии, ответить пока невозможно. Кстати, как
и расшифровать смысл названия аула Зака.
Возможно, что это — культурное влияние, след, оставленный
последователями зороастризма, бежавших от ислама ц
нашедших приют в горной Осетии? Выбив
надпись авестийскими буквами, они по
просьбе владельца освятили ее
христианскими
символами.

эпилог
Окончена книга вот ее последние страницы, но не закончилось
путешествие. Еще много тайн и загадок хранят Кавказские горы.
Однажды мы заблудились в густом тумане и на вершине
Скалистого хребта, мучимые страшной жаждой, выковыривали ледорубом
мерзлую землю и жадно обсасывали подобно мороженому. В тот же
вечер, наткнувшись в лесу на лужу, выпили воду, а утром увидели
обиженных, квакающих лягушек. На горной перемычке между
Джинатским и Зругским ущельями неожиданно попали в
окружение кавказских гадюк... Случилось, что однажды из зарослей
малины нас выгнал медведь.
Конечно, об этом можно было тоже написать. Но, к сожалению,
все это осталось вне книги, ибо во время тех путешествий, мы не
нашли ни редкой надписи на древнем языке, ни уникального
памятника прошлого. Как вы, наверное, догадались автор включил в книгу
только то, что дало результаты.
Обычно спорят, какую книгу написал автор: научную, научно-
популярную или художественную. М. Горький писал в письме к
В. К. Арсеньеву, что ему удалось в своих описаниях-отчетах
путешествий по Уссурийскому краю соединить Брэма и Фенимора
Купера. А. С. Пушкин, будучи на Кавказе, восторгался польским
путешественником Яном Потоцким «коего ученые изыскания столь
же занимательны, как и его испанские романы».
Поэтому моя самая большая мечта была соединить в единое
целое науку и художественное изложение. При всем
умении строить рассказ и анализировать
научные факты, главное, чтобы все
вами написанное, послужило
людям, а не книжным
полкам...
197

ОГЛАВЛЕНИЕ
Вместо предисловия
4
Легенды Кавказских гор
Есть такая земля Даргавс
12
Некоторые рассуждения о Даргавской горной долине,
почерпнутые за время экспедиции
23
Легенды из семейного архива
45
Картина на Гудских скалах
60
Загадка Дзивгисской крепости
73
Легенда о княгине Дарий
80
198

В ауле Теп Трусовского ущелья
Знаки, оставленные предками
Белый греческий замок
104
Пляшущие человечк и Цмыти
139
Следы легендарных богатырей
156
Парси в осетинском ауле
181
Эпилог
т

К-94 Кусов Г. И.
Я хочу вам доверить тайну.— Владикавказ: РИО,
1992—198 с.
63.3 <2Р—6 Осет)
Научно-популярная литература
ГЕНРИЙ ИЗМАИЛОВИЧ КУСОВ
Я ХОЧУ ВАМ ДОВЕРИТЬ ТАЙНУ
Редактор и корректор М. Т. Гутиева
Художник В. И. Третьякова
Художественный редакторН. Ф. Василенко
Технический редактор 3. А. Джериева
Сдано в набор 13.12.91. Подписано в печать 26.02.92. Формат бумаги
60x841 /16. Услов. печ. листов. 11.62. Учетно. изд. листов. 11. Заказ №0422
Тираж 10000 экз. Цена договорная.
РИО Госкомиздата СО ССР, г. Владикавказ, Джанаева, 20
Издательско-полиграфическое и книготорговое производственное
объединение «Адыгея» министерства печати и массовой информации РСФСР,
352700, г. Майкоп, ул. Пионерская, 268.