в обработке писателей
МОСКВА
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1980

РФ
Р89
Текст печатается по изданию:
Русские сказки. М., «Художественная литература», 1970.
Художник
Т. Маврина
70700-417
028(01)-80
Без. объявл. 4702010100
©Иллюстрация на первой полосе обложки.
Издательство «Художественная литература,
1980 г.

Царевна-лягушка
D старые годы у одного царя было три сына. Вот,
когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их
и говорит:
— Сынки мои любезные, покуда я еще не стар,
мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших
деточек, на моих внучат.
Сыновья отцу отвечают:
— Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе
желательно нас женить?
— Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите
в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут,
там и судьба ваша.
Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле,
вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили.
У старшего сына стрела упала на боярский двор,
подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына
упала стрела на широкий купеческий двор, подняла
ее купеческая дочь.
А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела под-
нялась и улетела сам не знает куда. Вот он шел,
шел, дошел до болота, видит — сидит лягушка, под-
хватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей:
— Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу.
А лягушка ему отвечает:
— Возьми меня замуж!
— Что ты, как я возьму себе в жены лягушку?
— Бери, знать, судьба твоя такая.
Закручинился Иван-царевич. Делать нечего,
взял лягушку, принес домой. Царь сыграл три свадь-
бы: старшего сына женил на боярской дочери, сред-
него — на купеческой, а несчастного Ивана-цареви-
ча — на лягушке.
Вот царь позвал сыновей:
— Хочу посмотреть, которая из ваших жен луч-
шая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему
по рубашке.
Сыновья поклонились отцу и пошли.
Иван-царевич приходит домой, сел и голову пове-
сил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его:
— Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе
какое?
— Батюшка велел тебе к завтрему рубашку
сшить.
Лягушка отвечает:
— Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать,
утро вечера мудренее.
Иван-царевич лег спать, а лягушка прыгнула
на крыльцо, сбросила с себя лягушечью кожу и
обернулась Василисой Премудрой, такой красави-
цей, что и в сказке не расскажешь.
Василиса Премудрая ударила в ладоши и крик-
нула:
— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь!
Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела
я у моего родного батюшки.
Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять
по полу скачет, а уж рубашка лежит на столе,
завернута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич,
взял рубашку, понес к отцу. Царь в это время при-
нимал дары от больших сыновей. Старший сын раз-
вернул рубашку, царь принял ее и сказал:
— Эту рубашку в черной избе носить.
Средний сын развернул рубашку, царь сказал:
— В ней только в баню ходить.
Иван-царевич развернул рубашку, изукрашенную
златом-серебром, хитрыми узорами. Царь только
взглянул:
— Ну, вот это рубашка — в праздник ее наде-
вать.
Пошли братья по домам — те двое — и судят
между собой:
— Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой
Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь
хитра...
Царь опять позвал сыновей:
— Пускай ваши жены испекут мне к завтрему
хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает.
Иван-царевич голову повесил, пришел домой.
Лягушка его спрашивает:
— Что закручинился?
Он отвечает:
— Надо к завтрему испечь царю хлеб.
— Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать,
утро вечера мудренее.
А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой,
а теперь послали одну бабушку-задворенку посмот-
реть, как лягушка будет печь хлеб.
Лягушка хитра, она это смекнула. Замесила
квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в
дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задво-
ренка прибежала к царским невестам, все расска-
зала, и те так же стали делать.

А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась
Василисой Премудрой, ударила в ладоши:
— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь!
Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я
у моего родного батюшки ела.
Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе
лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бо-
кам узоры печатные, сверху города с заставами.
Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ши-
ринку, понес к отцу. А царь в то время принимал
хлебы от больших сыновей. Их жены-то поспускали
тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала,
и вышла у них одна горелая грязь. Царь принял
хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в люд-
скую. Принял от среднего сына и туда же отослал.
А как подал Иван-царевич, царь сказал:
— Вот это хлеб, только в праздник его есть.
И приказал царь трем своим сыновьям, чтобы
завтра явились к нему на пир вместе с женами.
Опять воротился Иван-царевич домой неве-
сел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу
скачет:
— Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился?
Или услыхал от батюшки слово неприветливое?
— Лягушка, лягушка, как мне не горевать! Ба-
тюшка наказал, чтобы я пришел с тобой на пир,
а как я тебя людям покажу?
Лягушка отвечает:
— Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один,
а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да
гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: «Это моя
лягушонка в коробчонке едет».
Иван-царевич и пошел один. Вот старшие братья
приехали с женами, разодетыми, разубранными, на-
румяненными, насурьмленными. Стоят да над Ива-
ном-царевичем смеются:
— Что же ты без жены пришел? Хоть бы в пла-
точке ее принес. Где ты такую красавицу выискал?
Чай, все болота исходил.
Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели
за столы дубовые, за скатерти браные — пировать.
Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрёсся.
Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царе-
вич говорит:
— Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка
в коробчонке приехала.
Подлетела к царскому крыльцу золоченая каре-
та о шести белых лошадях, и выходит оттуда Ва-
силиса Премудрая: на лазоревом платье — частые
звезды, на голове — месяц ясный, такая красави-
ца — ни вздумать, ни взгадать, только в сказке
сказать. Берет она Ивана-царевича за руку и ведет
за столы дубовые, за скатерти браные.
Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса
Премудрая испила из стакана да последки себе за
левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки
за правый рукав бросила.
Жены больших-то царевичей увидали ее хитрости
и давай то же делать.
Попили, поели, настал черед плясать. Василиса
Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла.
Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась —
всем на диво. Махнула левым рукавом — вдруг
сделалось озеро, махнула правым рукавом — поплы-
ли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.
А старшие невестки пошли плясать: махнули
рукавом — только гостей забрызгали, махнули дру-
гим — только кости разлетелись, одна кость царю
в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих
невесток.
В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку,
побежал домой, нашел там лягушечью кожу и бро-'
сил ее в печь, сжег на огне.
Василиса Премудрая возвращается домой, хва-
тилась'— нет лягушечьей кожи. Села она на лавку,
запечалилась, приуныла и говорит Ив^ану-царевичу:
— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы
ты еще только три дня подождал, я бы вечно твоей
была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять
земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмерт-
ного...
Обернулась Василиса Премудрая серой кукуш-
кой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал,
поплакал, поклонился на четыре стороны и пошел
куда глаза глядят — искать жену, Василису Пре-
мудрую. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли,
коротко ли, сапоги проносил, кафтан истер, шап-
чонку дождик иссек. Попадается ему навстречу
старый старичок.
— Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь,
куда путь держишь?
Иван-царевич рассказал ему про свое несчастье.
Старый старичок говорит ему:
— Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушечью кожу
спалил? Не ты ее надел, не тебе ее было снимать.
Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца
уродилась. Он за то осерчал на нее и велел ей
три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе
клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним
смело.
Иван-царевич поблагодарил старого старичка
и пошел за клубочком. Клубок катится, он за ним
идет. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-
царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь
говорит ему человеческим голосом:
— Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь
тебе пригожусь.
Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стре-
лять, пошел дальше. Глядь, летит над ним селезень.
Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим
голосом:
— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе приго-
жусь.
Он пожалел селезня и пошел дальше. Бежит
косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет
в него стрелять, а заяц говорит человеческим голо-
сом:
— Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе приго-
жусь.
Пожалел он зайца, пошел дальше. Подходит
к синему морю и видит — на берегу, на песке, лежит
щука, едва дышит и говорит ему:
— Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в
синее море!
Он бросил щуку в море, пошел дальше берегом.
Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу.
Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя
поворачивается.
— Избушка, избушка, стань по-старому, как
мать поставила: к лесу задом, ко мне передом.
Избушка повернулась к нему передом, к лесу
задом. Иван-царевич взошел в нее и видит — на
печи, на девятом кирпичи, лежит Баба-яга, костяная
нога, зубы — на полке, а нос в потолок врос.

— Зачем, д?обрМ молодец, ко мне пожало-
вал? — говорит ему Баба-яга.— Дело пытаешь или
от дела лытаешь?
Иван-царевич ей отвечает:
— Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде
напоила, накормила, в бане выпарила, тогда бы и
спрашивала.
Баба-яга его в бане выпарила^ напоила, накор-
мила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал
ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.
— Знаю, знаю,— говорит ему Баба-яга,— твоя
жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно ее будет
достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на
конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зай-
це, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук
стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмерт-
ный, как свой глаз, бережет.
Иван-царевич у Бабы-яги переночевал, и наутро
она ему указала, где растет высокий дуб. Долго ли,
коротко ли, дошел туда Иван-царевич, видит —
стоит, шумит высокий дуб, на нем каменный сундук,
а достать его трудно.
Вдруг, откуда ни взялся, прибежал медведь 'и/
выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился.
Из сундука выскочил заяц — и наутек во всю прыть.
А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки
разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась вы-
соко, под самое небо. Глядь, на нее селезень кинул-
ся, как ударит ее — утка яйцо выронила, упало
яйцо в синее море.-..
Тут Иван-царевич залился горькими слезами —
где/же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к бе-
регу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич
разбил яйцо, достал иголку и давай у нее конец ло-
мать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, ме-
чется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал
Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею поме-
реть. ;
Иван-царевич пошел в Кощеевы палаты бело-
каменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая,
поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Ва-
силисой Премудрой воротились домой и жили долго
и счастливо до глубокой старости.
Иван-царевич и серый волк
/1\ил-был царь Берендей, у него было три сына,
младшего звали Иваном.
И был у царя сад великолепный; росла в том
саду яблоня с золотыми яблоками.
Стал кто-то царский сад посещать, золотые яб-
локи воровать. Царю жалко стало свой сад. Посы-
лает он туда караулы. Никакие караулы не могут
уследить похитника.
Царь перестал и пить, и есть, затосковал. Сы-
новья отца утешают:
— Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами
станем сад караулить.
Старший сын говорит:
— Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от
похитника.
Отправился старший сын. Сколько ни ходил с ве-
черу, никого не уследил, припал на мягкую траву
и уснул. .
Утром царь его спрашивает:
— Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты
похитника?
— Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал,
глаз не смыкал, а никого не видал.
На другую ночь пошел средний сын караулить
и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что
не видал похитника.
Наступило время младшего брата идти стеречь.
Пошел Иван-царевич стеречь отцов сад и даже
присесть боится, не то что прилечь. Как его сон
задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь
с глаз.
Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду
свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он ви-
дит — на яблоню села Жар-птица и клюет золотые
яблоки.
Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и пой-
мал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и уле-
тела, осталось у него в руке одно перо от ее хвоста.
Наутро приходит Иван-царевич к отцу.
— Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты по-
хитника?
— Дорогой батюшка, поймать не поймал, а про-
следил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника па-
мять вам принес. Это, батюшка, Жар-птица.
Царь взял это перо и с той поры стал пи1ь,
и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное
время ему и раздумалось об этой об Жаргптице.
Позвал он сыновей и говорит им:
— Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых ко-
ней, поездили бы по белу свету, места познавали,
не напали бы где на Жар-птицу.
Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней
и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторо-
ну, средний в другую, а Иван-царевич в третью
сторону.
Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День
был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коням
спутал его, а сам свалился спать.
Много ли, мало ли времени прошло, пробудился
Иван-царевич, видит — коня нет. Пошел его искать,
ходил, ходил и нашел своего коня — одни кости
обглоданные.
Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти
в такую даль?
«Ну что же, думает, взялся — делать нечего».
И пошел пеший. Шел, шел, устал до смерточки.
Сел на мягкую траву и пригорюнился сидит. Откуда
ни возьмись, бежит к нему серый волк.
— Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, го-
лову повесил?

— Как же мне не печалиться, серый волк? Остал-
ся я без доброго коня.
— Это я, Иван-царевич, твоего коня съел...
Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал,
куда путь держишь?
— Послал меня батюшка поездить по белу све-
ту, найти Жар-птицу.
— Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года
не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она
живет. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе
служить верой-правдой. Садись на меня да держись
крепче.
Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк
и поскакал — синие леса мимо глаз пропускает,
озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли,
добегают они до высокой крепости. Серый волк и
говорит:
— Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: по-
лезай через стену, не бойся — час удачный, все
сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке
стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица.
Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри клет-
ки не трогай!
Иван-царевич через стену перелез, увидел этот
терем — на окошке стоит золотая клетка, а в клет-
ке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху
положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и
разгорелось: «Ах, какая — золотая, драгоценная!
Как такую не взять!» И забыл, что волк ему нака-
зывал. Только дотронулся до клетки, пошел по кре-
пости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сто-
рожа пробудились, схватили Ивана-царевича и по-
вели его к царю Афрону.
Царь Афрон разгневался и спрашивает:
— Чей ты, откуда?
— Я царя Берендея сын, Иван-царевич.
— Аи, срам какой! Царский сын да пошел воро-
вать.
— А что же, когда ваша птица летала, наш сад
разоряла?
— А ты бы пришел ко мне, по совести попросил,
я бы ее так отдал, из уважения к твоему родите-
лю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу
нехорошую славу про вас... Ну да ладно, сослужишь
мне службу, я тебя прощу. В таком-то царстве у
царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его
ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.
Загорюнился Иван-царевич, идет к серому волку.
А волк ему:
— Я же тебе говорил, не шевели клетку! Почему
не слушал мой наказ?
— Ну, прости же ты меня, прости, серый волк.
— То-то, прости... Ладно, садись на меня. Взял-
ся за гуж, не говори, что не дюж.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем.
Долго ли, коротко ли, добегают они до той крепости,
где стоит конь златогривый.
— Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа
спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздеч-
ку не трогай!
Иван-царевич перелез в крепость, там все сторо-
жа спят, зашел на конюшню, поймал коня злато-
гривого, да позарился на уздечку — она золотом,
дорогими камнями убрана; в ней златогривому ко-
ню только и гулять.
Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошел
звук по всей крепости: трубы затрубили, бараба-
ны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-
царевича и повели к царю Кусману.
— Чей ты, откуда?
— Я Иван-царевич.
— Эка, за какие глупости взялся — коня воро-
вать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно,
прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне
службу. У царя Далмата есть дочь Елена Прекрас-
ная. Похить ее, привези ко мне, подарю тебе злато-
гривого коня с уздечкой.
Еще пуще пригорюнился Иван-царевич, пошел
к серому волку.
— Говорил я тебе, Иван-царевич, не трогай уз-
дечку! Не послушал ты моего наказа.
— Ну, прости же меня, прости, серый волк.
— То-то, прости... Да уж ладно, садись мне на
спину.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем.
Добегают они до царя Далмата. У него в крепости
в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, ня-
нюшками. Серый волк говорит:
— В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты
ступай обратно путем-дорогой, я тебя скоро нагоню.
Иван-царевич пошел* обратно путем-дорогой, а
серый волк перемахнул через стену — да в сад.
Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла
со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла
и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый
волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через
спину — и наутек.
Иван-царевич идет путем-дорогой, вдруг насти-
гает его серый волк, на нем сидит Елена Пре-
красная. Обрадовался Иван-царевич, а серый
волк ему:
— Садись на меня скорей, как бы за нами погони
не было.
Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еле-
ной Прекрасной обратной дорогой — синие леса ми-
мо глаз пропускает, реки, озера хвостом заметает.
Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусма-
на. Серый волк спрашивает:
— Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?
— Да как же мне, серый волк, не печалиться?
Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Пре-
красную на коня буду менять?
Серый волк отвечает:
— Не разлучу я тебя с такой красотой — спря-
чем ее где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной,
ты и веди меня к царю.
Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной
избушке. Серый волк перевернулся через голову и
сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повел его
Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался,
стал его благодарить:
— Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне
невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.
Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еле-
ной Прекрасной. Взял ее, посадил на коня и едут
они путем-дорогой.
А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь
день до вечера, а как надо было спать ложиться,
повел он Елену Прекрасную в спальню, да только
лег с ней на кровать, глядит — волчья морда вместо
молодой жены! Царь со страху свалился с кровати,
а волк удрал прочь.
Нагоняет серый волк Ивана-царевича и спраши-
вает:

— О чем задумался, Иван-царевич?
— Как же мне не думать? Жалко расставаться
с таким сокровищем — конем златогривым, менять
его на Жар-птицу.
— Не печалься, я тебе помогу.
Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и го-
ворит:
— Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь,
а я обернусь конем златогривым, ты меня и веди
к царю Афрону.
Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого
коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину,
обернулся златогривым конем. Иван-царевич повел
его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему
Жар-птицу с золотой клеткой.
Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил
Елену Прекрасную на златогривого коня, взял зо-
лотую клетку с Жар-птицей и поехал путем-дорогой
в родную сторону.
А царь Афрон велел подвести к себе дареного
коня и только хотел сесть на него — конь обернулся
серым волком. Царь со страху, где стоял, там и
упал, а серый волк пустился наутек и скоро догнал
Ивана-царевича.
— Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.
Иван-царевич слез с коня и три раза поклонился
до земли, с уважением отблагодарил серого волка.
А тот говорит:
— Не навек прощайся со мной, я еще тебе при-
гожусь.
Иван-царевич думает: «Куда же ты еще приго-
дишься? Все желанья мои исполнены». Сел на зла-
тогривого коня, и опять поехали они с Еленой
Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих
краев, вздумалось ему пополдневать. Было у него
с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключе-
вой воды попили и легли отдыхать.
Только Иван-царевич заснул, наезжают на него
его братья. Ездили они по другим землям, искали
Жар-птицу, вернулись с пустыми руками. Наехали
и видят — у Ивана-царевича все добыто. Вот они
и сговорились:
— Давай убьем брата, добыча вся будет наша.
Решились и убили Ивана-царевича. Сели на зла-
тогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня
Елену Прекрасную, и устрашили ее:
— Дома не сказывай ничего!
Лежит Иван-царевич мертвый, над ним уж воро-
ны летают. Откуда ни возьмись, прибежал серый
волк и схватил ворона с вороненком.
— Ты лети-ка, ворон, за живой и мертвой водой.
Принесешь мне живой и мертвой воды, тогда отпу-
щу твоего вороненка.
Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит
его вороненка. Долго ли ворон летал, коротко ли,
принес он живой и мертвой воды. Серый волк спрыс-
нул мертвой водой раны Ивану-царевичу, раны за-
жили; спрыснул его живой водой — Иван-царевич
ожил.
— Ох, крепко же я спал!..
— Крепко ты спал,— говорит серый волк.— Ка-
бы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья
тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на
меня скорей.
Поскакали они в погоню и настигли обоих брать-
ев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю
разметал.
Иван-царевич поклонился серому волку и про-
стился с ним навечно.
Вернулся Иван-царевич домой на коне златогри-
вом, привез отцу своему Жар-птицу, а себе — неве-
сту, Елену Прекрасную.
Царь Берендей обрадовался, стал сына спраши-
вать. Стал Иван-царевич рассказывать, как по-
мог ему серый волк достать добычу, да как братья
убили его сонного, да как серый волк их рас-
терзал.
Погоревал царь Берендей и скоро утешился.
А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и
стали они жить-поживать да горя не знать.
Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что
В некотором государстве жил-был царь, холост —
не женат. Был у него на службе стрелок, по имени
Андрей.
Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, хо-
дил целый день по лесу — не посчастливилось,
не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет
он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве
горлица.
«Дай, думает, стрельну хоть эту».
Стрельнул и ранил ее — свалилась горлица с
дерева на сырую землю. Поднял ее Андрей, хотел
свернуть ей голову, положить в сумку.
А горлица говорит ему человеческим голосом:
— Не губи меня, Андрей-стрелок, не руби моей
головы, возьми меня живую, принеси домой, посади
на окошко. Да смотри, как найдет на меня дремо-
та — в ту пору бей меня правой рукой наотмашь:
добудешь себе великое счастье.
Удивился Андрей-стрелок: что такое? С виду
совсем птица, а говорит человеческим голосом.
Принес он горлицу домой, посадил на окошечко, а
сам стоит дожидается.
Прошло немного времени, горлица положила
головку под крылышко и задремала. Андрей вспо-
мнил, что она ему наказывала, ударил ее правой ру-
кой наотмашь. Упала горлица наземь и обернулась
девицей, Марьей-царевной, да такой прекрасной, что
ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.
Говорит Марья-царевна стрелку:
— Сумел меня взять, умей и удержать — не-
спешным пирком да за свадебку. Буду тебе чест-
ной да веселой женой.

На том они и поладили. Женился Андрей-стрелок
на Марье-царевне и живет с молодой женой —
потешается. А службы не забывает: каждое утро
ни свет ни заря идет в лес, настреляет дичи и
несет на царскую кухню.
Пожили они так недолго, Марья-царевна говорит:
— Бедно живешь ты, Андрей!
— Да, как сама видишь.
— Добудь-ка рублей сотню, купи на эти деньги
разного шелку, я все дело поправлю.
Послушался Андрей, пошел к товарищам, у кого
рубль, у кого два занял, накупил разного щелку и
принес жене. Марья-царевна взяла шелк и говорит:
— Ложись спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а Марья-царевна села ткать.
Всю ночь ткала и выткала ковер, какого в целом
свете не видывали: на нем все царство расписано,
с городами и деревнями, с лесами и нивами, и пти-
цы в небе, и звери на горах, и рыбы в морях; кругом
луна и солнце ходят...
Наутро Марья-царевна отдает ковер мужу:
— Понеси на гостиный двор, продай купцам,
да смотри — своей цены не запрашивай, а что да-
дут, то и бери.
Андрей взял ковер, повесил на руку и пошел по
гостиным рядам.
Подбегает к нему один купец:
— Послушай, почтенный, сколько спрашиваешь?
— Ты торговый человек, ты и цену давай.
Вот купец думал, думал — не может оценить
ковра. Подскочил другой, за ним — еще. Собралась
купцов толпа великая, смотрят на ковер, дивуются,
а оценить не могут.
В то время проезжал мимо рядов царский совет-
ник, и захотелось ему узнать, про что толкует купе-
чество. Вышел из кареты, насилу пропихался через
великую толпу и спрашивает:
— Здравствуйте, купцы, заморские гости! О чем
речь у вас?
— Так и так, ковра оценить не можем.
Царский советник посмотрел на ковер и сам дал-
ся диву:
— Скажи, стрелок, скажи по правде истинной:
откуда добыл такой славный ковер?
— Так и так, моя жена вышила.
— Сколько же тебе дать за него?
— А я и сам не знаю. Жена наказала не торго-
ваться: сколько дадут, то и наше.
— Ну, вот тебе, стрелок, десять тысяч.
Андрей взял деньги, отдал ковер и пошел домой.
А царский советник поехал к царю и показывает
ему ковер.
Царь взглянул — на ковре все его царство как
на ладони. Он так и ахнул:
— Ну, что хочешь, а ковра я тебе не отдам!
Вынул царь двадцать тысяч рублей и отдает
советнику из рук в руки. Советник деньги взял и
думает: «Ничего, я себе другой, еще лучше, закажу».
Сел опять в карету и поскакал в слободу. Разы-
скал избушку, где живет Андрей-стрелок, и стучится
в дверь. Марья-царевна отворяет ему. Царский со-
ветник одну ногу через порог занес, а другую не пе-
реносит, замолчал и про свое дело забыл: стоит
перед ним такая красавица, век бы глаз от нее
не отвел, все бы смотрел да смотрел.
Марья-царевна ждала, ждала ответа да повер-
нула царского советника за плечи и дверь закрыла.
Насилу он опомнился, нехотя поплелся домой. И с той
поры и ест — не заест, и пьет — не запьет: все ему
представляется Стрелкова жена.
Заметил это царь и стал выспрашивать, ч<го за
кручина у него такая.
Советник говорит царю:
— Ах, видел я у одного стрелка жену, все о ней
думаю! И не запить это, не заесть, никаким зельем
не заворожить.
Пришла царю охота самому посмотреть стрелко-
ву жену. Оделся он в простое платье, поехал в сло-
боду, нашел избенку, где живет Андрей-стрелок, и
стучится в дверь. Марья-царевна отворила ему. Царь
одну ногу через порог занес, другую и не может,
совсем онемел: стоит перед ним несказанная красота.
Марья-царевна ждала, ждала ответа, повернула
царя за плечи и дверь закрыла.
Защемила царя сердечная зазноба. «Чего, дума-
ет, хожу холост, не женат? Вот бы жениться на этой
красавице! Не стрельчихой ей быть, на роду ей напи-
сано быть царицей».
Воротился царь во дворец и задумал думу нехо-
рошую — отбить жену от живого мужа. Призывает
он советника и говорит:
— Надумай, как извести Андрея-стрелка. Хочу
на его жене жениться. Придумаешь — награжу го-
родами и деревнями и золотой казной, не приду-
маешь — сниму голову с плеч.
Закручинился царский советник, пошел и нос по-
весил. Как извести стрелка, не придумает. Да с горя
и завернул в кабак винца испить.
Подбегает к нему кабацкая теребень в рваном
кафтанишке:
— О чем, царский советник, пригорюнился, за-
чем нос повесил?
— Поди прочь, кабацкая теребень!
— А ты меня не гони, лучше стаканчик винца
поднеси, я тебя на ум наведу.
Поднес ему царский советник стаканчик винца
и рассказал про свое горе.
Кабацкая теребень и говорит ему:
— Извести Андрея-стрелка дело нехитрое —
сам-то он прост, да жена у него больно хитра. Ну,
да мы загадаем загадку такую, что ей не справиться.
Воротись к царю и скажи: пускай он пошлет Андрея-
стрелка на тот свет узнать, как поживает покойный
царь-батюшка. Андрей уйдет и назад не вернется.
Царский советник поблагодарил кабацкую те-
ребень — и бегом к царю:
— Так и так,— можно стрелка извести.
И рассказал, куда нужно его послать и зачем.
Царь обрадовался, велел позвать Андрея-стрелка.
— Ну, Андрей, служил ты мне верой-правдой,
сослужи еще службу: сходи на тот свет, узнай,
как поживает мой батюшка. Не то мой меч — твоя
голова с плеч...
Андрей воротился домой, сел на лавку и голову
повесил. Марья-царевна его спрашивает:
— Что не весел? Или невзгода какая?
Рассказал ей Андрей, какую царь задал ему
службу.
Марья-царевна говорит:
— Есть о чем горевать! Это не служба, а служ-
бишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро
вечера мудренее.
Утром рано, только проснулся Андрей, Марья-
царевна дает ему мешок сухарей и золотое колечко.

— Поди к царю и проси себе в товарищи цар-
ского советника, а то, скажи, тебе не поверят, что
был ты на том свете. А как выйдешь с товарищем
в путь-дорогу, брось перед собой колечко, оно тебя
доведет.
Андрей взял мешок сухарей и колечко, попрощал-
ся с женой и пошел к царю просить себе дорожного
товарища. Делать нечего, царь согласился, велел
советнику идти с Андреем на тот свет.
Вот они вдвоем и вышли в путь-дорогу. Андрей
бросил колечко — оно катится, Андрей идет за ним
полями чистыми, мхами-болотами, реками-озерами,
а за Андреем царский советник тащится.
Устанут идти, поедят сухарей — и опять в путь.
Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли, при-
шли они в густой, дремучий лес, спустились в глубо-
кий овраг, и тут колечко остановилось.
Андрей и царский советник сели поесть сухарей.
Глядь, мимо их на старом-престаром царе два черта
дрова везут — большущий воз — и погоняют царя
дубинками, один с правого бока, другой с левого.
Андрей говорит:
— Смотри: никак, это наш покойный царь-ба-
тюшка?
— Твоя правда, это он самый дрова везет.
Андрей и закричал чертям:
— Эй, господа черти! Освободите мне этого
покойничка хоть на малое время, мне нужно кой
о чем его расспросить.
Черти отвечают:
— Есть нам время дожидаться! Сами, что ли,
дрова повезем?
— А вы возьмите у меня свежего человека на
смену.
Ну, черти отпрягли старого царя, на его место
впрягли в воз царского советника и давай его с обе-
их сторон погонять дубинками — тот гнется, а везет.
Андрей стал спрашивать старого царя про его
житье-бытье.
— Ах, Андрей-стрелок,— отвечает царь,— пло-
хое мое житье на том свете! Поклонись от меня
сыну да скажи, что я накрепко заказываю людей
не обижать, а то и с ним то же станется.
Только успели они поговорить, черти уж назад
едут с порожней телегой. Андрей попрощался со
старым царем, взял у чертей царского советника,
и пошли они в обратный путь.
Приходят в свое царство, являются во дворец.
Царь увидал стрелка и в сердцах накинулся на
него:
— Как ты смел назад воротиться?
Андрей-стрелок отвечает:
— Так и так, был я на том свете у вашего по-
койного родителя. Живет он плохо, велел вам кла-
няться да накрепко наказывал людей не обижать.
— А чем докажешь, что ходил на тот свет и мое-
го родителя видел?
— А тем я докажу, что у вашего советника на
спине и теперь еще знаки видны, как его черти
дубинками погоняли.
Тут царь уверился, делать нечего — отпустил
Андрея домой. А сам говорит советнику:
— Вздумай, как извести стрелка, не то мой
меч — твоя голова с плеч.
Пошел царский советник, еще ниже нос повесил.
Заходит в кабак, сел за стол, спросил вина. Под-
бегает к нему кабацкая теребень:
— Что, царский советник, пригорюнился? Под-
неси-ка мне стаканчик, я тебя на ум наведу.
Советник поднес ему стаканчик винца и расска-
зал про свое горе. Кабацкая теребень ему говорит:
— Воротись назад и скажи царю, чтобы задал
он стрелку вот какую службу — ее не то что вы-
полнить, трудно и выдумать: послал бы его за три-
девять земель, в тридесятое царство добыть кота
Баюна...
Царский советник побежал к царю и рассказал,
какую службу задать стрелку, чтобы он назад не вер-
нулся. Царь посылает за Андреем.
— Ну, Андрей, сослужил ты мне службу, сослу-
жи другую: ступай в тридесятое царство и добудь
мне кота Баюна. Не то мой меч — твоя голова
с плеч.
Пошел Андрей домой, ниже плеч голову пове-
сил и рассказывает жене, какую царь задал ему
службу.
— Есть о чем кручиниться! — Марья-царевна
говорит.— Это не служба, а службишка, служба
будет впереди. Ложись спать, утро вечера муд-
ренее.
Андрей лег спать, а Марья-царевна пошла на
кузницу и велела кузнецам сковать три колпака
железных, железные клещи и три прута: один желез-
ный, другой медный, третий оловянный.
Утром рано Марья-царевна разбудила Андрея:
— Вот тебе три колпака да клещи и три прута,
ступай за тридевять земель, в тридесятое царство.
Трех верст не дойдешь, станет одолевать тебя силь-
ный сон — кот Баюн на тебя дремоту напустит. Ты
не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногу воло-
чи, а где и катком катись. А если уснешь, кот Баюн
убьет тебя.
И тут Марья-царевна научила его, как и что
делать, и отпустила в дорогу.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело дела-
ется — пришел Андрей-стрелок в тридесятое цар-
ство. За три версты стал его одолевать сон. Наде-
вает Андрей на голову три колпака железных, руку
за руку закидывает, ногу за ногу волочит — идет,
а где и катком катится.
Кое-как выдержал дремоту и очутился у высокого
столба.
Кот Баюн увидел Андрея, заворчал, зауркал да
со столба прыг ему на голову — один колпак раз-
бил и другой разбил, взялся было за третий. Тут
Андрей-стрелок ухватил кота клещами, сволок на-
земь и давай оглаживать прутьями. Наперво сек
железным прутом, изломал железный, принялся уго-
щать медным — и этот изломал, и принялся бить
оловянным.
Оловянный прут гнется, не ломится, вокруг
хребта обвивается. Андрей бьет, а кот Баюн начал
сказки рассказывать: про попов, про дьяков, про
поповых дочерей. Андрей его не слушает, знай оха-
живает прутом.
Невмоготу стало коту, видит, что заговорить
нельзя, он и взмолился:
— Покинь меня, добрый человек! Что надо, все
тебе сделаю.
— А пойдешь со мной?
— Куда хочешь пойду.
Андрей пошел в обратный путь и кота за собой
повел. Добрался до своего царства, приходит с ко-
том во дворец и говорит царю:

— Так и так, службу выполнил, добыл вам кота
Баюна.
Царь удивился и говорит:
— А ну, кот Баюн, покажи большую страсть.
Тут кот свои когти точит, на царя их ладит, хо-
чет у него белую грудь раздирать, из живого сердце
вынимать.
Царь испугался:
— Андрей-стрелок, уйми, пожалуйста, кота Баю-
на!
Андрей кота унял и в клетку запер, а сам пошел
домой, к Марье-царевне. Живет-поживает, тешится
с молодой женой. А царя еще пуще знобит зазноба
сердечная. Опять призвал он советника:
— Что хочешь придумай, изведи Андрея-стрел-
ка, не то мой меч — твоя голова с плеч.
Царский советник идет прямо в кабак, нашел
там кабацкую теребень в рваном кафтанишке и про-
сит его выручить, на ум навести. Кабацкая тере-
бень стаканчик вина выпил, усы вытер.
— Ступай,— говорит,— к царю и скажи: пусть
пошлет Андрея-стрелка туда — не знаю куда, при-
нести то — не знаю что. Этой задачи Андрей во веки
веков не выполнит и назад не вернется.
Советник побежал к царю и все ему доложил.
Царь посылает за Андреем.
— Сослужил ты мне две службы, сослужи
третью: сходи туда — не знаю куда, принеси то —
не знаю что. Сослужишь — награжу по-царски, а
не то мой меч — твоя голова с плеч.
Пришел Андрей домой, сел на лавку и заплакал.
Марья-царевна его спрашивает:
— Что, милый, не весел! Или еще невзгода ка-
кая?
— Эх,— говорит,— через твою красу все напасти
несу! Велел мне царь идти туда — не знаю куда,
принести то — не знаю что.
— Вот это служба так служба! Ну, ничего, ло-
жись спать, утро вечера мудренее.
Марья-царевна дождалась ночи, развернула вол-
шебную книгу, читала, читала, бросила книгу и за
голову схватилась: про цареву загадку в книге ни-
чего не сказано. Марья-царевна вышла на крыльцо,
вынула платочек и махнула. Налетели всякие птицы,
набежали всякие звери.
Марья-царевна их спрашивает:
— Звери лесные, птицы поднебесные,— вы, зве-
ри, всюду рыскаете, вы, птицы, всюду летаете,—
не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда,
принести то — не знаю что?
Звери и птицы ответили:
— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхивали.
Марья-царевна махнула платочком — звери и
птицы пропали, как не бывали. Махнула в другой
раз — появились перед ней два великана:
— Что угодно? Что надобно?
— Слуги мои верные, отнесите меня на середину
Окелн-моря.
Подхватили великаны Марью-царевну, отнесли
на Океан-море и стали на середине, на самой пучи-
не,— сами стоят, как столбы, а ее на руках держат.
Марья-царевна махнула платочком, и приплыли
к ней все гады и рыбы морские.
— Вы, гады и рыбы морские, вы везде плава-
ете, на всех островах бываете: не слыхали ль, как
пойти туда — не знаю куда, принести то — не
знаю что?
— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхали.
Закручинилась Марья-царевна и велела отнести
себя домой. Великаны подхватили ее, принесли на
Андреев двор, поставили у крыльца.
Утром рано Марья-царевна собрала Андрея в
дорогу и дала ему клубок ниток и вышитую ширинку.
— Брось клубок перед собой,— куда он покатит-
ся, туда и ты иди. Да смотри, куда бы ни пришел,
будешь умываться, чужой ширинкой не утирайся,
а утирайся моей.
Андрей попрощался с Марьей-царевной, покло-
нился на четыре стороны и пошел на заставу. Бро-
сил клубок перед собой, клубок покатился — катит-
ся да катится, Андрей идет за ним следом.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делает-
ся. Много царств и земель прошел Андрей. Клубок
катится, нитка от него тянется; стал клубок малень-
кий, с куриную головочку; вот уж до чего стал ма-
ленький, не видно и на дороге... Дошел Андрей
до леса, видит — стоит избушка на курьих нож-
ках.
— Избушка, избушка, повернись ко мне передом,
к лесу задом!
Избушка повернулась, Андрей вошел и видит —
на лавке сидит седая старуха, прядет кудель.
— Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано,
видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.
Вот изжарю тебя в печи да съем и на косточках
покатаюсь.
Андрей отвечает старухе:
— Что ты, старая Баба-яга, станешь есть дорож-
ного человека! Дорожный человек костоват и черен,
ты наперед баньку истопи, меня вымой, выпари,
тогда и ешь.
Баба-яга истопила баньку. Андрей выпарился,
вымылся, достал женину ширинку и стал ею ути-
раться.
Баба-яга спрашивает:
— Откуда у тебя ширинка? Ее моя дочь выши-
вала.
— Твоя дочь мне жена, мне и ширинку дала.
— Ах, зять возлюбленный, чем же мне тебя пот-
чевать?
Тут Баба-яга собрала ужин, наставила всяких
кушаньев, вин и медов. Андрей не чванится — сел
за стол, давай уплетать. Баба-яга села рядом —
он ест, она выспрашивает: как он на Марье-царевне
женился да живут ли они хорошо? Андрей все рас-
сказал: как женился и как царь послал его туда —
не знаю куда, добыть то — не знаю что.
— Вот бы ты помогла мне, бабушка!
— Ах, зятюшка, ведь про это диво дивное даже
я не слыхивала. Знает про это одна старая лягушка,
живет она в болоте триста лет... Ну, ничего, ложись
спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а Баба-яга взяла два голика,
полетела на болото и стала звать:
— Бабушка, лягушка-скакушка, жива ли?
— Жива.
— Выдь ко мне из болота.
Старая лягушка вышла из болота, Баба-яга ее
спрашивает:
— Знаешь ли, где то — не знаю что?
— Знаю.
— Укажи, сделай милость. Зятю моему дана
служба: пойти туда — не знаю куда, взять то —
не знаю что.
10

Лягушка отвечает:
— Я б его проводила, да больно стара, мне туда
не допрыгать. Донесет твой зять меня в парном мо-
локе до огненной реки, тогда скажу.
Баба-яга в(зяла лягушку-скакушку, полетела
домой, надоила молока в горшок, посадила туда
лягушку и утром рано разбудила Андрея:
— Ну, зять дорогой, одевайся, возьми горшок
с парным молоком, в молоке — лягушка, да садись
на моего коня, он тебя довезет до огненной реки.
Там коня брось и вынимай из горшка лягушку, она
тебе скажет.
Андрей оделся, взял горшок, сел на коня Бабы-
яги. Долго ли, коротко ли, конь домчал его до ог-
ненной реки. Через нее ни зверь не перескочит, ни
птица не перелетит.
Андрей слез с коня, лягушка ему говорит:
— Вынь меня, добрый молодец, из горшка, надо
нам через реку переправиться.
Андрей вынул лягушку из горшка и пустил на-
земь.
— Ну, добрый молодец, теперь садись мне на
спину.
— Что ты, бабушка, эка маленькая, чай, я тебя
задавлю.
— Не бойся, не задавишь. Садись да держись
крепче.
Андрей сел на лягушку-скакушку. Начала она
дуться. Дулась, дулась — сделалась словно копна
сена.
— Крепко ли держишься?
— Крепко, бабушка.
Опять лягушка дулась, дулась — сделалась еще
больше, словно стог сена.
— Крепко ли держишься?
— Крепко, бабушка.
Опять она дулась, дулась — стала выше темного
леса, да как скакнет — и перепрыгнула через огнен-
ную реку, перенесла Андрея на тот берег и сделалась
опять маленькой.
— Иди, добрый молодец, по этой тропинке, уви-
дишь терем — не терем, избу — не избу, сарай —
не сарай, заходи туда и становись за печью. Там
найдешь то — не знаю что.
Андрей пошел по тропинке, видит: старая изба —
не изба, тыном обнесена, без окон, без крыльца.
Он туда вошел и спрятался за печью.
Вот немного погодя застучало, загремело по ле-
су, и входит в избу мужичок с ноготок, борода с ло-
коток, да как крикнет:
— Эй, сват Наум, есть хочу!
Только крикнул, откуда ни возьмись, появляется
стол накрытый, на нем бочонок пива да бык пече-
ный, в боку нож точеный. Мужичок с ноготок, бо-
рода с локоток сел возле быка, вынул нож точеный,
начал мясо порезывать, в чеснок помакивать, поку-
шивать да похваливать.
Обработал быка до последней косточки, выпил
целый бочонок пива.
— Эй, сват Наум, убери объедки!
И вдруг стол пропал, как и не бывало,— ни ко-
стей, ни бочонка... Андрей дождался, когда уйдет
мужичок с ноготок, вышел из-за печки, набрался
смелости и позвал:
— Сват Наум, покорми меня...
Только позвал, откуда ни возьмись, появился стол,
на нем разные кушанья, закуски и заедки, вина и
меды.
Андрей сел за стол и говорит:
— Сват Наум, садись, брат, со мной, станем
есть-пить вместе.
Отвечает ему невидимый голос:
— Спасибо тебе, добрый человек! Столько лет
я здесь служу, горелой корки не видывал, а ты
меня за стол посадил.
Смотрит Андрей и удивляется: никого не видно,
а кушанья со стола словно кто метелкой сметает,
вина и меды сами в рюмку наливаются — рюмка
скок, скок да скок.
Андрей просит:
— Сват Наум, покажись мне!
— Нет, меня никто не может видеть, я то —
не знаю что.
— Сват Наум, хочешь у меня служить?
— Отчего не хотеть? Ты, я вижу, человек доб-
рый.
Вот они поели. Андрей и говорит:
— Ну, прибирай все да пойдем со мной.
Пошел Андрей из избенки, оглянулся:
— Сват Наум, ты здесь?
— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану.
Дошел Андрей до огненной реки, там его дожи-
дается лягушка:
— Добрый молодец, наше^ то — не знаю что?
— Нашел, бабушка.
— Садись на меня.
Андрей опять сел на нее, лягушка начала разду-
ваться, раздулась, скакнула и перенесла его через
огненную реку.
Тут он лягушку-скакушку поблагодарил и по-
шел путем-дорогой в свое царство. Идет, идет, обер-
нется:
— Сват Наум, ты здесь?
— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану.
Шел, шел Андрей, дорога далека — прибились
его резвые ноги, опустились его белые руки.
— Эх,— говорит,— до чего же я уморился!
А сват Наум ему:
— Что же ты мне давно не сказал? Я бы тебя
живо на место доставил.
Подхватил Андрея буйный вихрь и понес — горы
и леса, города и деревни так внизу и мелькают.
Летит Андрей над глубоким морем, и стало ему
страшно.
— Сват Наум, передохнуть бы!
Сразу ветер ослаб, и Андрей стал спускаться на
море. Глядит—где шумели одни синие волны, по-
явился островок, на островке стоит дворец с золо-
той крышей, кругом сад прекрасный... Сват Наум
говорит Андрею:
— Отдыхай, ешь, пей да на море поглядывай.
Будут плыть мимо три купеческих корабля. Ты куп-
цов зазови да угости, употчевай хорошенько — у них
есть три диковинки. Ты меня променяй на эти ди-
ковинки — не бойся, я к тебе назад вернусь.
Долго ли, коротко ли, с западной стороны плывут
три корабля. Корабельщики увидали остров, на нем
дворец с золотой крышей и кругом сад прекрасный.
— Что за чудо? — говорят.— Сколько раз мы
тут плавали, ничего, кроме синего моря, не видели.
Давай пристанем!
Три корабля бросили якори, три купца-корабель-
щика сели на легкую лодочку, поплыли к острову.
А уж Андрей-стрелок их встречает:
— Пожалуйте, дорогие гости.
11

Купцы-корабельщики идут дивуются: на тереме
крыша как жар горит, на деревах птицы поют, по
дорожкам чудные звери прыгают.
— Скажи, добрый человек, кто здесь выстроил
это чудо чудное?
— Мой слуга, сват Наум, в одну ночь построил.
Андрей повел гостей в терем:
— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить, поесть!
Откуда ни возьмись, явился накрытый стол, на
нем — вина и кушанья, чего душа захочет. Купцы-
корабелыцики только ахают.
— Давай,— говорят,— добрый человек, менять-
ся: уступи нам своего слугу, свата Наума, возьми
у нас за него любую диковинку.
— Отчего ж не поменяться? А каковы будут
ваши диковинки?
Один купец вынимает из-за пазухи дубинку. Ей
только скажи: «Ну-ка, дубинка, обломай бока этому
человеку!» — дубинка сама начнет колотить, како-
му хочешь силачу обломает бока.
Другой купец вынимает из-под полы топор, по-
вернул его обухом кверху — топор сам начал тя-
пать: тяп да ляп — вышел корабль; тяп да ляп —
еще корабль. С парусами, с пушками, с храбрыми
моряками. Корабли плывут, пушки палят, храбры
моряки приказа спрашивают.
Повернул топор обухом вниз — сразу корабли
пропали, словно их и не было.
Третий купец вынул из кармана дудку, задудел —
войско появилось: и конница, и пехота, с ружьями,
с пушками. Войска идут, музыка гремит, знаме-
на развеваются, всадники скачут, приказа спраши-
вают.
Купец задудел с другого конца в дудку — и нет
ничего, все пропало.
Андрей-стрелок говорит:
— Хороши ваши диковинки, да моя стоит доро-
же. Хотите меняться — отдавайте мне за моего
слугу, свата Наума, все три диковинки.
— Не много ли будет?
— Как знаете, иначе меняться не стану.
Купцы думали, думали: «На что нам дубинка,
топор да дудка? Лучше поменяться, со сватом Нау-
мом будем безо всякой заботы день и ночь и сыты
и пьяны».
Отдали купцы-корабельщики Андрею дубинку,
топор и дудку и кричат:
— Эй, сват Наум, мы тебя берем с собой! Бу-
дешь нам служить верой-правдой?
Отвечает им невидимый голос:
— Отчего не служить? Мне все равно, у кого
ни жить.
Купцы-корабельщики вернулись на свои кораб-
ли и давай пировать — пьют, едят, знай покрики-
вают:
— Сват Наум, поворачивайся, давай того, давай
этого!
Перепились все допьяна, где сидели, там и спать
повалились.
А стрелок сидит один в тереме, пригорюнился.
«Эх, думает, где-то теперь мой верный слуга,
сват Наум?»
— Я здесь. Чего надобно?
Андрей обрадовался:
— Сват Наум, не пора ли нам на родную сто-
ронушку, к молодой жене? Отнеси меня домой.
Опять подхватил Андрея вихрь и понес в его
царство, на родную сторону.
А купцы проснулись, и захотелось им опохме-
литься:
— Эй, сват Наум, собери-ка нам понить-по- ,
есть, живо поворачивайся!
Сколько ни звали, ни кричали, все нет толку.
Глядят — и острова нет: на месте его шумят одни
синие волны.
Погоревали купцы-корабельщики: «Эх, надул нас
недобрый человек!» — да делать нечего, подняли
паруса и поплыли, куда им было надобно.
А Андрей-стрелок прилетел на родимую сторону,
опустился возле своего домишки, смотрит: вместо
домишки обгорелая труба торчит.
Повесил он голову ниже плеч и пошел из города
на синее море, на пустое место. Сел и сидит. Вдруг,
откуда ни возьмись, прилетает сизая горлица, уда-
рилась об землю и оборотилась его молодой же-
ной, Марьей-царевной.
Обнялись они, поздоровались, стали друг друга
расспрашивать, друг другу рассказывать.
Марья-царевна рассказала:
— С той поры, как ты из дому ушел, я сизой
горлицей летаю по лесам да по рощам. Царь три
раза за мной посылал, да меня не нашли и домишко
сожгли.
Андрей говорит:
— Сват Наум, нельзя ли нам на пустом месте
у синего моря дворец поставить?
— Отчего нельзя? Сейчас будет исполнено.
Не успели оглянуться — и дворец поспел, да та-
кой славный, лучше царского, кругом — зеленый
сад, на деревьях птицы поют, по дорожкам чудные
звери скачут.
Взошли Андрей-стрелок с Марьей-царевной во
дворец, сели у окошка и разговаривают, друг на
друга любуются. Живут, горя не знают, и день,
и другой, и третий.
А царь в то время поехал на охоту, на синее
море, и видит — на <гом месте, где ничего не было,
стоит дворец.
— Какой это невежа без спросу вздумал на
моей земле строиться?
Побежали гонцы, все разведали и докладывают
царю, что тот дворец поставлен Андреем-стрелком
и живет он в нем с молодой женой, Марьей-ца-
ревной.
Еще пуще разгневался царь, посылает узнать,
ходил ли Андрей туда — не знаю куда, принес ли
то — не знаю что.
Побежали гонцы, разведали и докладывают:
— Андрей-стрелок ходил туда — не знаю куда
и добыл то — не знаю что.
Тут царь и совсем осерчал, приказал собрать
войско, идти на взморье, тот дворец разорить дотла,
а самого Андрея-стрелка и Марью-царевну предать
лютой смерти.
Увидал Андрей, что идет на него сильное войско,
скорее схватил топор, повернул его обухом кверху.
Топор тяп да ляп — стоит на море корабль, опять
тяп да ляп — стоит другой корабль. Сто раз тяпнул,
сто кораблей поплыло по синему морю.
Андрей вынул дудку, задудел — появилось вой-
ско: и конница, и пехота, с пушками, со знаме-
нами.
Начальники скачут, приказа ждут. Андрей прика-
зал начинать сражение. Музыка заиграла, бараба-
ны ударили, полки двинулись. Пехота ломит царских
солдат, конница скачет, в плен забирает. А со ста
12

кораблей пушки так и бьют по столичному городу.
Царь видит: войско его бежит, кинулся сам к
войску— останавливать. Тут Андрей вынул дубинку.
— Ну-ка, дубинка, обломай бока этому царю!
Дубинка сама пошла колесом, с конца на конец
перекидывается по чистому полю; нагнала царя и
ударила его в лоб, убила до смерти.
Тут и сражению конец пришел. Повалил из горо-
да народ и стал просить Андрея-стрелка, чтобы взял
он в свои руки все государство.
Андрей спорить не стал. Устроил пир на весь
мир, и вместе с Марьей-царевной правил он этим
царством до глубокой старости.
Иван — коровий сын
В некотором царстве жил царь с царицей, и не бы-
ло у них детей. Сколько ни горевали, сколько знаха-
рей ни звали — нет и нет у них детей.
Раз приходит к ним бабушка-задворенка.
— Пустите,— говорит,— невода в море, выловит-
ся рыбка — золотое перо. Сварите ее в семи водах,
пусть царица поест, тогда и понесет.
Царь велел сплести невода, спустить в море, вы-
ловить рыбку — золотое перо. Рыбаки опустили не-
вода в синее море — в первый раз ничего не по-
палось; опустили в другой раз — опять ничего не по-
палось; опустили в третий и выловили рыбку — зо-
лотое перо.
Взяли ее и принесли к царю. Он наградил рыба-
ков и приказал рыбку отнести в поварню, сварить
в семи водах и подать царице. Повара рыбку вы-
чистили, вымыли, сварили, а помои на двор выплес-
нули. Проходила мимо корова, помои полизала. Дев-
ка-чернавка положила рыбку на блюдо — отнести
царице — да дорогой оторвала золотое перышко и
попробовала. А царица рыбку съела.
И все три понесли в один день, в один час: коро-
ва, девка-чернавка и царица. И разрешились они
в одно время тремя сыновьями: у царицы родился
Иван-царевич, у девки-чернавки Иван — девкин сын;
и корова родила человека, назвали его Иван—ко-
ровий сын.
Ребята уродились в одно лицо, голос в голос, во-
лос в волос. Растут они не по дням, а по .часам;
как тесто на опаре поднимается, так и они растут.
Долго ли, коротко ли, стало им годков по десяти.
Стали они с ребятами гулять, шутить шутки нехоро-
шие. Какого парня возьмут за руку — рука прочь,
возьмут за голову — голова прочь. Стал добрый на-
род на них жаловаться.
Вот Иван—коровий сын.и говорит братьям:
— Чем нам у батюшки-царя жить, народ сму-
щать, поедем лучше в чужие края.
Иван-царевич, Иван—девкин сын и Иван — ко-
ровий сын пришли к царю и просят, чтобы велел он
сковать им три железные палицы и дал бы им бла-
гословеньице — ехать в чужие края, искать себе
поединщиков.
Царь приказал сковать три железные палицы.
Кузнецы неделю ковали, сделали три палицы; никто
их за один конец приподнять не может, а Иван-ца-
ревич, Иван—девкин сын и Иван — коровий сын их
между пальцами поворачивают, словно гусиное перо.
Вышли братья на широкий двор.
— Нет, братаны,— говорит Иван-царевич,—
давайте силу пробовать, кому быть набольшим. Кто
выше палицу забросит, тот и больший брат.
— Ладно, бросай ты первый.
Иван-царевич бросил, улетела палица высоко,
едва видать, через час только назад упала. После
него бросил Иван —девкин сын, улетела палица еще
выше, совсем не видать, через два часа назад упала.
А Иван — коровий сын стал бросать палицу, улете-
ла она за облако, назад упала через три часа.
— Ну, Иван — коровий сын, быть тебе большим
братом.
Оседлали братья коней, попросили у батюшки
благословеньице и поехали в чистое поле — куда
глаза глядят.
Ехали они по горам, по долам, по зеленым лу-
гам, долго ли, коротко ли, скоро сказка сказывается,
не скоро дело делается,— подъезжают они к реке
Смородине. Через реку стоит калиновый мост, по
берегам кости человеческие валяются, по колено бу-
дет навалено.
Увидали братья избушку, вошли в нее — пусте-
хонька, и вздумали тут остановиться. Коней рассед-
лали, сами поели, попили. Пришло дело к вечеру,
Иван—коровий сын говорит братьям:
— Давайте каждую ночь поочередно ходить в
дозор, не будет ли кто проезжать по этому мосту.
Бросили жребий: в первую ночь досталось идти в
дозор Ивану-царевичу, во вторую ночь Ивану — дев-
кину сыну, а в третью Ивану — коровьему сыну.
Иван-царевич обулся, оделся и пошел в дозор
на реку Смородину, на калиновый мост. Походил,
походил, да и заснул. А Ивану—коровьему сыну в
избушке не спится, в головах подушечка вертится.
Встал он, обулся, оделся, взял палицу и пошел на
мост. А там Иван-царевич спит. Взял его Иван —
коровий сын под плечи и снес под мост, а сам стал
караулить.
Вдруг на реке воды взволновались, на дубах ор-
лы раскричались, мост загудел — выезжает Чудо-
юдо, змей шестиглавый; под ним конь споткнулся,
черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт
ощетинился.
Говорит им Чудо-юдо:
— Что ты, волчья сыть, спотыкаешься? Ты, во-
ронье перо, трепещешься? А ты, песья шерсть, още-
тинилась? Слышите друга аль недруга?
— Слышим недруга.
— Врешь! Нет мне во всем свете ни спорщика,
ни наговорщика, есть один только Иван — коровий
сын. Так его костей сюда и ворон не занашивал, не
только ему самому быть.
Тут Иван —коровий сын выскочил из-под моста:
— Я здесь!
Чудо-юдо его спрашивает:
— Зачем приехал, Иван — коровий сын? Сватать
моих сестер али дочерей?
13

— Ох ты, Чудо-юдо, змей шестиглавый, в поле
съезжаться — родней не считаться. Давай поспорим!
Вот они сошлись, поравнялись, жестоко удари-
лись. Чуду-юду не посчастливилось: Иван — коро-
вий сын с одного размаху снес ему три головы.
— Стой, Иван — коровий сын, дай мне роздыху.
— Нет тебе роздыху, Чудо-юдо! По-нашему:
бей да руби, себя не береги.
Тут они снова сошлись. Чудо-юдо ударил, вогнал
Ивана — коровьего сына по колена в сырую землю,
а Иван — коровий сын ударил, снес ему остальные
три головы; туловище разрубил и в речку побросал,
а шесть голов сложил под калиновый мост. Сам вер-
нулся в избушку и лег спать.
Поутру возвращается Иван-царевич.
— Что, брат, не видал ли: кто ходил, кто ездил
по калиновому мосту? — спрашивают братья.
— Никто, братцы, не ходил, не ездил. Мимо ме-
ня и муха не пролетывала.
На другую ночь пошел в дозор Иван — девкин
сын. Походил, походил, забрался в кусты и заснул.
А Ивану — коровьему сыну не спится, в головах
подушечка вертится. Как пошло время за полночь,
он обулся, оделся, взял палицу, вышел и стал под
калиновый мост.
На реке воды взволновались, на дубах орлы рас-
кричались, мост загудел— выезжает Чудо-юдо, змей
девятиглавый. У кон&дым из ушей валит, из ноздрей
пламя пышет.
Вдруг конь под ним споткнулся, черный ворон
на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился.
— Что ты, волчья сыть, спотыкаешься? Ты, во-
ронье перо, трепещешься? А ты, песья шерсть, още-
тинилась? Слышите друга аль недруга?
— Слышим недруга. Не Иван ли здесь — коро-
вий сын?
— Его костей сюда и ворон не занашивал, не
только ему самому быть.
Тут Иван — коровий сын выскочил из-под моста:
— Врешь ты! Я здесь.
Чудо-юдо говорит ему:
— Зачем приехал? Сватать моих сестер али до-
черей?
— Ох ты, Чудо-юдо девятиглавое, в поле съез-
жаться — родней не считаться. Давай биться!
Вот они сошлись, поравнялись, жестоко удари-
лись, кругом земля простонала. Иван — коровий сын
размахнулся палицей — три головы Чуду-юду, как
кочки, снес; в другой раз размахнулся — еще три
головы снес. А Чудо-юдо ударил — по пояс вогнал
его в сырую землю.
Иван — коровий сын захватил земли горсть и
бросил ему в очи. Чудо-юдо схватился протирать
глазища, Иван — коровий сын сбил ему остальные
головы, туловище рассек на части, покидал в реку
Смородину, а девять голов сложил под калиновый
мост. Сам пошел в избушку и лег спать.
Наутро возвращается Иван — девкин сын.
— Что, брат, не видал ли: кто ходил, кто ездил
по калиновому мосту?
— Нет, братцы, мимо меня и муха не пролеты-
вала, и комар не пропискивал.
Иван — коровий сын повел братьев под калино-
вый мост, показал змеевы головы и давай стыдить:
— Эх вы, богатыри! Где вам воевать — вам дома
на печи лежать!
На третью ночь собирается Иван — коровий сын
идти на дозор. Воткнул он нож в стену, повесил на
него белое полотенце, а под ним на полу миску по-
ставил.
— Я на страшный бой иду. А вы, братья, всю
ночь не спите, присматривайте, как будет с поло-
тенца кровь течь: если половина миски набежит —
ладно дело, если полная миска набежит—все ни-
чего, а если через край польется — тогда спешите
мне на помощь.
Вот стоит Иван — коровий сын под калиновым
мостом; пошло время за полночь. На реке воды
взволновались, на дубах орлы раскричались, мост
загудел — выезжает Чудо-юдо, змей двенадца-
тиглавый. У коня его дым из ушей валит, из нозд-
рей пламя пышет, из-под копыт ископыть по копне
летит.
Вдруг конь под ним споткнулся, на плече ворон
встрепенулся, позади хорт ощетинился.
— Чего ты, волчья сыть, спотыкаешься? Ты', во-
ронье перо, трепещешься? А ты, песья шерсть, още-
тинилась? Слышите друга аль недруга?
— Слышим недруга: здесь Иван — коровий сын.
— Врешь! Его костей сюда и ворон не занаши-
вал.
— Ах ты, Чудо-юдо двенадцатиглавое! —
Иван — коровий сын отозвался, из-под моста выско-
чил.— Ворон моих костей не занашивал, я сам здесь
погуливаю.
— Зачем пришел?
— Пришел на тебя, нечистая сила, поглядеть,
твоей крепости испробовать.
— Так ты моих братьев убил? И меня думаешь
победить? Я дуну только — от тебя и праху не оста-
нется.
— Я пришел с тобой не сказки сказывать, давай
биться насмерть!
Иван — коровий сын размахнулся палицей, сбил
Чуду-юду три головы. Чудо-юдо подхватил эти го-
ловы, чиркнул по ним огненным пальцем — головы
приросли, будто и с плеч не падали. Да в свой че-
ред ударил Ивана — коровьего сына и вбил его по
колена в сырую землю.
Тут ему плохо пришлось.
— Стой, нечистая сила, дай мне роздыху!
Чудо-юдо дал ему роздыху. Иван — коровий сын
снял правую рукавицу и кинул в избушку. Рукави-
ца двери-окна вышибла, а братья его спят, ничего
не слышат.
Иван — коровий сын размахнулся в другой раз,
сильнее прежнего, снес Чуду-юду шесть голов. Чу-
до-юдо подхватил их, чиркнул огненным пальцем —
и опять все головы на местах; ударил в свой черед
и вбил Ивана — коровьего сына по пояс в сырую
землю.
— Стой, нечистая сила, дай мне роздыху!
Иван — коровий сын снял левую рукавицу, ки-
нул — рукавица крышу в избушке снесла, а братья
все спят, ничего не слышат.
Размахнулся он палицей в третий раз, еще силь-
нее того, и сбил Чуду-юду девять голов. Чудо-юдо
подхватил их, чиркнул огненным пальцем — головы
опять приросли; а Ивана — коровьего сына вбил на
этот раз по плечи в сырую землю.
— Стой, нечистая сила, дай мне третий раз роз-
дыху!
Снял Иван — коровий сын шапку и кинул в из-
бушку; от того удара избушка развалилась, вся по
бревнам раскатилась.
14

Тут братья проснулись, глянули — все полотенце
в крови, из миски кровь через край льется.
Испугались они, палицы взяли, поспешили на по-
мощь старшему брату. А он тем временем прилов-
чился и отсек Чуду-юду огненный палец. Да вместе
с братьями давай сбивать ему головы... Бились они
день до вечера и одолели Чудо-юдо, змея двенадца-
тиглавого, посшибали ему головы все до единой, ту-
ловище на части разрубили, побросали в реку Смо-
родину.
Утром ранешенько братья оседлали коней и по-
ехали в путь-дорогу. Вдруг Иван — коровий сын го-
ворит:
— Стой, рукавицы забыл! Поезжайте, братья,
шажком, я вас скоро догоню.
Он отъехал от них, слез с коня, пустил его в зе-
леные луга, сам обернулся воробушком и полетел
через калиновый мост, через реку Смородину к бе-
локаменным палатам; сел у открытого окошка и слу-
шает.
А в палатах белокаменных сидела старая змеиха
и три ее снохи, Чудо-юдовы жены, и говорили между
собой, как бы им злодея Ивана — коровьего сына
с братьями погубить.
— Я напущу на них голод,— младшая сноха
говорит,— а сама обернусь яблоней с наливными яб-
локами. Они съедят по яблочку — их на части ра-
зорвет.
Средняя сноха говорит:
— Я напущу на них жажду, сама обернусь ко-
лодцем — пусть попробуют из меня выпить.
А старшая сноха:
— Я напущу на них сон, сама перекинусь мяг-
кой постелью. Кто на меня ляжет — огнем сгорит.
А старая змеиха, Чудо-юдова мать, говорит:
— Я обернусь свиньей, разину пасть от земли до
неба, всех троих сожру.
Иван — коровий сын выслушал эти речи, поле-
тел назад в зеленые луга, ударился об землю и стал
по-прежнему добрым молодцем. Догнал братьев,
и едут они дальше путем-дорогой. Ехали долго ли,
коротко ли, стал их мучить голод, а есть нечего. Гля-
дят: у дороги стоит яблоня, на ветвях — наливные
яблоки. Иван-царевич и Иван — девкин сын пусти-
лись было яблоки рвать, а Иван — коровий сын впе-
ред их заскакал и давай рубить яблоню крест-на-
крест, из нее только кровь брызжет.
— Видите, братья, какая это яблоня!
Едут они дальше по степям, по лугам, а день все
жарче, терпения нет. Стала их мучить жажда.
Вдруг видят — колодец, холодный ключ. Младшие
братья кинулись к нему, а Иван — коровий сын впе-
ред их, соскочил с коня и давай этот колодец ру-
бить, только кровь брызжет.
— Видите, братья, какой это колодец!
Вдруг день затуманился, жара спала, и пить не
хочется. Поехали они дальше путем-дорогой. На-
стигает их темная ночь, стал их одолевать сон —
мочи нет. Видят они — избенка, свет в окошке;
в избенке стоит тесовая кровать, пуховая
постель.
— Иван — коровий сын, давай здесь заночуем.
Он выскочил вперед братьев и давай рубить кро-
вать вдоль и поперек, только кровь брызжет.
— Видели, братья, какая это пуховая постель!
Тут у них и сон прошел.
Едут они дальше путем-дорогой и слышат —
за ними погоня: летит старая змеиха, разинула рот
от земли до неба. Иван — коровий сын видит, что им
коротко приходится. Как спастись? И бросил он ей
в пасть три пуда соли. Змеиха сожрала, пить захо-
тела и побежала к синему морю.
Покуда она пила, братья далеко уехали; змеиха
напилась и опять кинулась за ними. Они припустили
коней и наезжают в лесу на кузницу. Иван — коро-
вий сын с братьями зашел туда.
— Кузнецы, кузнецы, скуйте двенадцать пруть-
ев железных да накалите клещи докрасна. При-
бежит большая свинья и скажет: «Отдайте винова-
того». А вы ей говорите: «Пролижи языком двена-
дцать железных дверей да бери сама».
Вдруг прибегает старая змеиха, обернулась боль-
шой свиньей и кричит:
— Кузнецы, кузнецы, отдайте виноватого!
Кузнецы ей ответили, как научил их Иван — ко-
ровий сын:
— Пролижи языком двенадцать железных две-
рей да бери сама.
Змеиха начала лизать железные двери, пролиза-
ла все двенадцать дверей, язык просунула. Иван —
коровий сын ухватил ее калеными щипцами за язык,
а братья начали бить ее железными прутьями, про-
били шкуру до костей. Убили змеиху, сожгли и пе-
пел по ветру развеяли.
И поехали Иван — коровий сын, Иван—девкин
сын и Иван-царевич домой.
Стали жить да поживать, гулять да пировать.
На том пиру и я был, мед-пиво пил, по усам текло,
в рот не попало. Тут меня угощали: отняли лоханку
от быка да налили молока. Я не пил, не ел, вздумал
упираться, стали со мной драться. Я надел колпак,
стали в шею толкать...
Сказка о молодильных яблоках и живой воде
В некотором царстве, в некотором государстве жил
да был царь, и было у него три сына: старшего звали
Федором, второго Василием, а младшего Ива-
ном.
Царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал
он, что за тридевять земель, в тридесятом царстве
есть сад с молодильными яблоками и колодец с жи-
вой водой. Если съесть старику это яблоко — помо-
лодеет, а водой этой умыть глаза слепцу — будет
видеть.
Царь собирает пир на весь мир, зовет на пир
князей и бояр и говорит им:
— Кто бы, ребятушки, выбрался из избранников,
выбрался из охотников, съездил за тридевять зе-
мель, в тридесятое царство, привез бы молодильных
15

яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец?
Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут больший стал хорониться за середнего, а се-
редний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит царевич Федор и говорит:
— Неохота нам в люди царство отдавать. Я по-
еду в эту дорожку, привезу тебе, царю-батюшке, мо-
лодильных яблок и живой воды кувшинец о две-
надцати рылец.
Пошел Федор-царевич на конюший двор, выби-
рает себе коня неезженного, уздает узду неуздан-
ную, берет плетку нехлестанную, кладет двенадцать
подпруг с подпругою — не ради красы, а ради крепо-
сти... Отправился Федор-царевич в дорожку. Видели,
что садился, а не видели, в кою сторону укатился...
Ехал он близко ли, далеко ли, низко ли, высоко
ли, ехал день до вечеру — красна солнышка до за-
кату. И доезжает до росстаней, до трех дррог. Ле-
жит на росстанях плита-камень, на ней надпись на-
писана:
«Направо поедешь — себя спасать, коня поте-
рять. Налево поедешь — коня спасать, себя поте-
рять. Прямо поедешь — женату быть».
Поразмыслил Федор-царевич: «Давай поеду —
где женату быть».
И повернул на ту дорожку, где женатому быть.
Ехал, ехал и доезжает до терема под золотой кры-
шей. Тут выбегает прекрасная девица и говорит ему:
— Царский сын, я тебя из седла выну, иди со
мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
— Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, а сном
мне дороги не скоротать. Мне надо вперед дви-
гаться.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопись
делать, что тебе любо-дорого.
Тут прекрасная девица его из седла вынула и в
терем повела. Накормила его, напоила и спать на
кровать положила.
Только лег Федор-царевич к стенке, эта девица
живо кровать повернула, он и полетел в подполье,
в яму глубокую...
Долго ли, коротко ли,— царь опять собирает пир,
зовет князей и бояр и говорит им:
— Вот, ребятушки, кто бы выбрался из охот-
ников— привезти мне молодильных яблок и живой
воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому
седоку полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, а се-
редний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит второй сын, Василий-царевич:
— Батюшка, неохота мне царство в чужие руки
отдавать. Я поеду в дорожку, привезу эти вещи, сдам
тебе в руки.
Идет Василий-царевич на конюший двор, выби-
рает коня неезженного, уздает узду неузданную, бе-
рет плетку нехлестанную, кладет двенадцать под-
пруг с подпругою.
Поехал Василий-царевич. Видели, как садился, а
не видели, в кою сторону укатился... Вот он доезжа-
ет до росстаней, где лежит плита-камень, и видит:
«Направо поедешь — себя спасать, коня поте-
рять. Налево поедешь—коня спасать, себя поте-
рять. Прямо поедешь — женату быть».
Думал, думал Василий-царевич и поехал дорогой,
где женатому быть. Доехал до терема с золотой кры-
шей. Выбегает к нему прекрасная девица и просит
его откушать хлеба-соли и лечь опочивать.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопись
делать, что тебе любо-дорого...
Тут она его из седла вынула, в терем повела, на-
кормила, напоила и спать положила.
Только Василий-царевич лег к стенке, она опять
повернула кровать, и он полетел в подполье.
А там спрашивают:
— Кто летит?
— Василий-царевич. А кто сидит?
— Федор-царевич.
— Вот, братан, попали!
Долго ли, коротко ли,— в третий раз царь соби-
рает пир, зовет князей и бояр:
— Кто бы выбрался из охотников привезти мо-
лодильных яблок и живой воды кувшинец о двена-
дцати рылец? Я бы этому седоку полцарства от-
писал.
Тут опять больший хоронится за середнего, се-
редний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит Иван-царевич и говорит:
— Дай мне, батюшка, благословеньице, с буй-
ной головы до резвых ног, ехать в тридесятое цар-
ство— поискать тебе -молодильных яблок и живой
воды, да поискать еще моих братьецев.
Дал ему царь благословеньице. Пошел Иван-ца-
ревич в конюший двор — выбрать себе коня по ра-
зуму. На которого коня ни взглянет, тот дрожит,
на которого руку положит — тот с ног валится...
Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму.
Идет, повесил буйну голову. Навстречу ему бабуш-
ка-задворенка.
— Здравствуй, дитятко, Иван-царевич! Что хо-
дишь кручинен-печален?
— Как же мне, бабушка, не печалиться — не
могу найти коня по разуму.
— Давно бы ты меня спросил. Добрый конь сто-
ит закованный в погребу, на цепи железной. Смо-
жешь его взять—будет тебе конь по разуму.
Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту
железную, свернулась плита с погреба. Вскочил ко
добру коню, стал ему конь своими передними ногами
на плечи. Стоит Иван-царевич — не шелохнется.
Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и
Ивана-царевича вытащил. И тут Иван-царевич его
обуздал уздою неузданной, оседлал седельцем неез-
женным, наложил двенадцать подпруг с подпру-
гою— не ради красы, ради славушки молодецкой.
Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Видели,
что садился, а не видели, в кою сторону укатился...
Доехал он до росстаней и поразмыслил:
«Направо ехать — коня потерять,— куда мне без
коня-то? Прямо ехать — женату быть,— не за тем я
в путь-дорогу выехал. Налево ехать — коня спа-
сти,—эта дорога самая лучшая для меня».
И поворотил он по той дороге, где коня спасти —
себя потерять. Ехал он долго ли, коротко ли, низко
ли, высоко ли, по зеленым лугам, по каменным го-
рам, ехал день до вечеру — красна солнышка до за-
кату — и наезжает на избушку.
Стоит избушка на курьей ножке, об одном
окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом,
ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану-ца-
ревичу передом. Зашел он в нее, а там сидит Баба-
яга, старых лет. Шелковый кудель мечет, а нитки
через грядки бросает.
— Фу-фу,— говорит,— русского духу слыхом не
16

слыхано, видом не видано, а нынче русский дух
сам пришел.
А Иван-царевич ей:
— Ах ты, Баба-яга, костяная нога, не поймавши
птицу— теребишь, не узнавши молодца — хулишь.
Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, до-
рожного человека, накормила, напоила и для ночи
постелю собрала. Я бы улегся, ты бы села к изго-
ловью, стала бы спрашивать, а я бы стал сказы-
вать — чей да откуда.
Вот Баба-яга это дело все справила — Ивана-ца-
ревича накормила, напоила и на постелю уложила.
Села к изголовью и стала спрашивать:
— Чей ты, дорожный человек, добрый молодец,
да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери
сын?
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-
то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за
тридевять земель, за тридевять озер, в тридесятое
царство за живой водой и молодильными яблоками.
— Ну, дитя мое милое, далеко же тебе ехать:
живая вода и молодильные яблоки — у сильной бо-
гатырки, девицы Синеглазки, она мне родная пле-
мянница. Не знаю, получишь ли ты добро...
— А ты, бабушка, дай свою голову моим могут-
ным плечам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много
вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня.
Мой конь будет бойчее, довезет он тебя до моей се-
редней сестры, она тебя научит.
Иван-царевич поутру встает ранехонько, умы-
вается белешенько. Благодарит Бабу-ягу за ночлег
и поехал на ее коне.
Вдруг он и говорит коню:
— Стой! Перчатку обронил.
А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уже двести верст
проскакал...
Едет Иван-царевич близко ли, далеко ли. День
до ночи коротается. И завидел он впереди избушку
на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом,
ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к нему пе-
редом. Вдруг слышно — конь заржал, и конь под
Иваном-царевичем откликнулся.
Кони-то были одностадные.
Услышала это Баба-яга — еще старее той — и
говорит:
— Приехала ко мне, видно, сестрица в гости.
И выходит на крыльцо:
— Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, ви-
дом не видано, а нынче русский дух сам пришел.
А Иван-царевич ей:
— Ах ты, Баба-яга, костяная нога, встречай гос-
тя по платью, провожай по уму. Ты бы моего коня
убрала, меня бы, добра молодца, дорожного чело-
века, накормила, напоила и спать уложила...
Баба-яга это дело все справила—коня убрала,
а Ивана-царевича накормила, напоила, на постелю
уложила и стала спрашивать, кто он да откуда и
куда путь держит.
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-
то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за
живой водой и молодильными яблоками к сильной
богатырке, девице Синеглазке...
— Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты доб-
ро. Мудро тебе, мудро добраться до девицы Сине-
глазки!
— А ты, бабушка, дай свою голову моим могут-
ным плечам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много
вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня,
поезжай к моей старшей сестре. Она лучше меня
научит, что делать.
Вот Иван-царевич заночевал у этой старухи, по-
утру встает ранехонько, умывается белешенько.
Благодарит Бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне.
А этот конь еще бойчей того.
Вдруг Иван-царевич говорит:
— Стой! Перчатку обронил.
А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уж триста верст про-
скакал.
Не скоро дело делается, скоро сказка сказывает-
ся. Едет Иван-царевич день до вечера — красна сол-
нышка до закату. Наезжает на избушку на курьей
ножке, об одном окошке'.
— Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко
мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь но-
чевать.
Вдруг заржал конь, и под Иваном-царевичем
конь откликнулся. Выходит на крыльцо Баба-яга,
старых лет, еще старее той. Поглядела — конь ее
сестры, а седок чужестранный, молодец прекрасный...
Тут Иван-царевич вежливо ей поклонился и но-
чевать попросился. Делать нечего! Ночлега с собой
не возят — ночлег каждому: и пешему и конному, и
бедному и богатому.
Баба-яга все дело справила — коня убрала, а
Ивана-царевича накормила, напоила и стала спра-
шивать, кто он да откуда и куда путь держит. .
— Я, бабушка, такого-то царства, такого-то го-
сударства, царский сын Иван-царевич. Был у твоей
младшей сестры, она послала к середн*ей, а серед-
няя сестра к тебе послала. Дай свою голову моим
могутным плечам, направь меня на ум-разум, как
мне добыть у девицы Синеглазки живой воды и мо-
лодильных яблок.
— Так и быть, помогу я тебе, Иван-царевич. Де-
вица Синеглазка, моя племянница,— сильная и мо-
гучая богатырка. Вокруг ее царства — стена три са-
жени вышины, сажень толщины, у ворот стража —
тридцать богатырей. Тебя и в ворота не пропустят.
Надо тебе ехать в середину ночи, ехать,на моем
добром коне. Доедешь до стены — и бей коня по бо-
кам плетью нехлестанной. Конь через стену переско-
чит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню
с молодильными яблоками, а под яблоней колодец.
Три яблока сорви, а больше не бери. И зачерпни
из колодца живой воды кувшинец о двенадцати ры-
лец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к
ней не заходи, а садись на коня и бей его по крутым
бокам. Он тебя через стену перенесет.
Иван-царевич не стал ночевать у этой старухи,
а сел на ее доброго коня и поехал в ночное время.
Этот конь поскакивает, мхи-болота перескакивает,
реки, озера хвостом заметает.
Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, доез-
жает Иван-царевич в середине ночи до высокой сте-
ны. У ворот стража спит — тридцать могучих бога-
тырей. Прижимает он своего доброго коня, бьет его
плетью нехлестанной. Конь осерчал и перемахнул
через стену. Слез Иван-царевич с коня, входит в сад
2 Русские сказки
17

и видит — стоит яблоня с серебряными листьями, зо-
лотыми яблоками, а под яблоней колодец. Иван-ца-
ревич сорвал три яблока, а больше не стал брать,
да зачерпнул из колодца живой воды кувшинец о
двенадцати рылец. И захотелось ему самою уви-
дать сильную, могучую богатырку, девицу Сине-
глазку.
Входит Иван-царевич в терем, а там спят — по
одну сторону шесть полениц — девиц-богатырок и по
другую сторону шесть, а посредине разметалась де-
вица Синеглазка, спит, как сильный речной порог
шумит.
Не стерпел Иван-царевич, приложился, поцело-
вал ее и вышел... Сел на доброго коня, а конь гово-
рит ему человеческим голосом:
—у Не послушался ты, Иван-царевич, вошел в те-
режк девице Синеглазке! Теперь мне стены не пе-
рескочить.
Иван-царевич бьет коня плетью нехлестанной.
— Ах ты, конь, волчья сыть, травяной мешок,
нам здесь не ночь ночевать, а голову потерять!
Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул че-
рез стену, да задел об нее одной подковой — на сте-
не струны запели, и колокола зазвонили.
Девица Синеглазка проснулась да увидала по-
кражу:
— Вставайте, у нас покража большая!
Велела она оседлать своего богатырского коня и
кинулась с двенадцатью поленицами в погоню за
Иваном-царевичем.
Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную,
а девица Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до
старшей Бабы-яги, а у нее уже конь выведенный, го-
товый. Он — со своего коня да на этого и опять впе-
ред погнал... Иван-то царевич за дверь, а девица
Синеглазка —в дверь и спрашивает у Бабы-яги:
— Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли?
— Нет, дитятко.
— Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?
— Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь мо-
лочка.
— Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.
— Что ты, дитятко, живо справлюсь...
Пошла Баба-яга доить корову —доит, не торо-
пится. Поела девица Синеглазка молочка и опять
погнала за Иваном-царевичем.
Доезжает Иван-царевич до середней Бабы-яги,
коня сменил и опять погнал. Он — за дверь, а деви-
ца Синеглазка — в дверь:
— Бабушка, не прорыскивал ли зверь, не проез-
жал ли добрый молодец?
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела
блинков.
— Да ты долго печь будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю...
Напекла Баба-яга блинков — печет, не торо-
пится. Девица Синеглазка поела и опять погнала за
Иваном-царевичем.
Он доезжает до младшей Бабы-яги, слез с коня,
сел на своего коня богатырского и опять погнал.
Он — за дверь, девица Синеглазка — в дверь и спра-
шивает у Бабы-яги, не проезжал ли добрый молодец.
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке
попарилась.
— Да ты долго топить будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю...
Истопила Баба-яга баньку, все изготовила. Деви-
ца Синеглазка попарилась, обкатилась и опять по-
гнала в сугон. Конь ее с горки на горку поскаки-
вает, реки, озера хвостом заметает. Стала она Ива-
на-царевича настигать.
Он видит за собой погоню: двенадцать богатырок
с тринадцатой — девицей Синеглазкой — ладят на
него наехать, с плеч голову снять. Стал он коня
приостанавливать, девица Синеглазка наскакивает
и кричит ему:
— Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца
пил да колодец не прикрыл!
А он ей:
— Что ж, давай разъедемся на три прыска ло-
шадиных, давай силу пробовать.
Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскака-
ли на три прыска лошадиных, брали палицы боевые,
копья долгомерные, сабельки острые. И съезжались
три раза, палицы поломали, копья-сабли исщерби-
ли — не могли друг друга с коня сбить. Незачем ста-
ло им на добрых конях разъезжаться, соскочили они
с коней и схватились в охапочку.
Боролись с утра до вечера — красна солнышка до
закату. У Ивана-царевича резва ножка подверну-
лась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка
стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кин-
жалище булатный — пороть ему белу грудь. Иван-
царевич и говорит ей:
— Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше
возьми за белые руки, подними со сырой земли, по-
целуй в уста сахарные.
Тут девица Синеглазка подняла Ивана-царевича
со сырой земли и поцеловала в уста сахарные. И рас-
кинули они шатер в чистом поле, на широком раз-
долье, на зеленых лугах. Тут они гуляли три дня
и три ночи. Здесь они и обручились и перстнями об-
менялись. Девица Синеглазка ему говорит:
— Я поеду домой — и ты поезжай домой, да
смотри никуда не сворачивай... Через три года жди
меня в своем царстве.
Сели они на коней и разъехались... Долго ли, ко-
ротко ли, не скоро дело делается, скоро сказка ска-
зывается,— доезжает Иван-царевич до росстаней, до
трех дорог, где плита-камень, и думает:
«Вот хорошо! Домой еду, а братья мои пропа-
дают без вести».
И не послушался он девицы Синеглазки, своро-
тил на ту дорогу, где женатому быть... И наезжает
на терем под золотой крышей. Тут под Иваном-царе-
вичем конь заржал, и братьевы кони откликнулись.
Кони-то были одностадные...
Иван-царевич взошел на крыльцо, стукнул коль-
цом — маковки на тереме зашатались, оконницы
покривились. Выбегает прекрасная девица.
.— Ах, Иван-царевич, давно я тебя поджидаю!
Иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
Повела его в терем и стала потчевать. Иван-ца-
ревич не столько ест, сколько под стол кидает, не
столько пьет, сколько под стол льет. Повела его пре-
красная девица в спальню:
— Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.
А Иван-царевич столкнул ее на кровать, живо
кровать повернул, девица и полетела в подполье,
в яму глубокую.
Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:
— Кто там живой?
А из ямы отвечают:
— Федор-царевич да Василий-царевич.
18

Он их из ямы вынул — они лицом черны, землей
уж стали порастать. Иван-царевич умыл братьев
живой водой — стали они опять прежними.
Сели они на коней и поехали... Долго ли, корот-
ко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и гово-
рит братьям:
— Покараульте моего коня, а я лягу отдохну.
Лег он на шелковую траву и богатырским сном
заснул. А Федор-царевич и говорит. Василию-ца-
ревичу:
— Вернемся мы без живой воды, без молодиль-
ных яблок— будет нам мало чести, нас отец пошлет
гусей пасти...
Василий-царевич отвечает:
— Давай Ивана-царевича в пропасть спустим,
а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.
Вот они у него из-за пазухи вынули молодиль-
ные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и
бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три
дня и три ночи.
Упал Иван-царевич на самое взморье, опамято-
вался и видит — только небо и вода, и под старым
дубом у моря птенцы пищат — бьет их погода.
Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов по-
крыл, а сам укрылся под дуб.
Унялась погода, летит большая птица Нагай.
Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:
— Детушки мои милые, не убила ли вас пого-
душка-ненастье?
— Не кричи, мать, нас сберег русский человек,
своим кафтаном укрыл.
Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:
— Для чего ты сюда попал, милый человек?
— Меня родные братья в пропасть бросили за
молодильные яблоки да за живую воду.
— Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, че-
го хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли драго-
ценного.
— Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата,
ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне
попасть в родную сторону?
Нагай-птица ему отвечает:
— Достань мне два чана — пудов по двенадца-
ти — мяса.
Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей,
лебедей, в два чана поклал, поставил один чан На-
гай-птице на правое плечо, а другой чан — на ле-
вое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кор-
мить, она поднялась и летит в вышину.
Она летит, а он ей подает да подает... Долго ли,
коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба
чана. А птица Нагай опять оборачивается. Он взял
нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице по-
дал.1 Она летит, летит и опять оборачивается. Он с
другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко
лететь осталось. Нагай-птица опять оборачивается.
Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.
Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до
родной стороны.
— Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но сла-
ще последнего кусочка отродясь не едала.
Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-пти-
ца рыгнула, три куска вырыгнула:
— Приставь на место.
Иван-царевич приставил — мясо и приросло к
костям.
— Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я домой
полечу.
Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-ца-
ревич пошел путем-дорогой на родную сторону.
Пришел он в столицу и узнает, что Федор-царе-
вич и Василий-царевич привезли отцу живой воды и
молодильных яблок, и царь исцелился: по-прежнему
стал здоровьем крепок и глазами зорок. Не пошел
Иван-царевич к отцу, к матери, а собрал он пьяниц,
кабацкой голи и давай гулять по кабакам.
В ту пору за тридевять земель, в тридесятом цар-
стве сильная богатырка Синеглазка родила двух сы-
новей. Они растут не по дням, а по часам. Скоро
сказка сказывается, не скоро дело делается — про-
шло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала
войско и пошла искать Ивана-царевича.
Пришла она в его царство и в чистом поле, в ши-
роком раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер
белополотняный. От шатра дорогу устелила сукна-
ми цветными. И посылает в столицу царю сказать:
— Царь, отдай царевича. Не отдашь —все цар-
ство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.
Царь испугался и посылает старшего — Федора-
царевича. Идет Федор-царевич по цветным сукнам,
подходит к шатру белополотняному. Выбегают два
мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка
идет?
— Нет, детушки, это ваш дяденька.
— А что прикажешь с ним делать?
— А вы, детушки, угостите его хорошенько.
Тут эти двое пареньков взяли трости и давай
хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, би-
ли, он едва ноги унес.
А Синеглазка опять посылает к царю:
— Отдай царевича...
Пуще испугался царь и посылает середнего —
Василия-царевича. Он приходит к шатру. Выбегают
два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка
идет?
— Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите
его хорошенько.
Двое пареньков опять давай дядю тростями че-
сать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес.
А Синеглазка в третий раз посылает к царю:
— Ступайте ищите третьего сынка, Ивана-царе-
вича. Не найдете—все царство потопчу, пожгу.
Царь еще пуще испугался, посылает за Федором-
царевичем и Василием-царевичем, велит им найти
брата, Ивана-царевича. Тут братья упали отцу в но-
ги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царе-
вича взяли живую воду и молодильные яблоки, а са-
мого бросили в пропасть.
Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору
Иван-царевич сам идет к Синеглазке, и с ним идет
голь кабацкая. Они под ногами сукна рвут и в сто-
роны мечут
Подходит он к белополотняному шатру. Выбега-
ют два мальчика:
— Матушка, матушка, к нам какой-то пьяница
идет с голью кабацкой!
А Синеглазка им:
— Возьмите его за белые руки, ведите в шатер.
Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года
страдал.
Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели
в шатер. Синеглазка его умыла и причесала, одё-
жу на нем сменила и спать уложила. А голи кабац-
2*
19

кой по стаканчику поднесла, и они домой отпра-
вились.
На другой день Синеглазка и Иван-царевич при-
ехали во дворец. Там начался пир на весь мир —
честным пирком, да и за свадебку. Федору-царевичу
и Василию-царевичу мало было чести — прогнали их
со двора: ночевать где ночь, где две, а третью и но-
чейать негде. Иван-царевич не остался здесь, а уехал
с Синеглазкой в ее девичье царство.
Тут и сказке конец.
Сивка-бурка
D ыло у старика трое сыновей: двое умных, а тре-
тий — Иванушка-дурачок: день и ночь дурачок на
печи валяется.
Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница бо-
гатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам то-
лочь и травить. Вот старик и говорит детям:
— Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую
ночь, поочередно: поймайте мне вора!
Приходит первая ночь. Отправился старший сын
пшеницу стеречь, да захотелось ему спать: забрался
он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром
домой и говорит: «Всю ночь-де не спал, иззяб, а во-
ра не видал».
На вторую ночь пошел средний сын и также всю
ночку проспал на сеновале.
На третью ночь приходит черед дураку идти.
Взял он аркан и пошел. Пришел на межу и сел на
камень: сидит, не спит, вора дожидается.
В самую полночь прискакал в пшеницу разно-
шерстный конь: одна шерстинка золотая, другая —
серебряная; бежит — земля дрожит, из ноздрей дым
столбом валит, из очей пламя пышет. И стал тот
конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.
Подкрался дурак на четвереньках к коню и разом
накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех
сил — не тут-то было! Дурак уперся, аркан шею да-
вит. И стал тут конь дурака молить:
— Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую
сослужу службу.
— Хорошо,— отвечает Иванушка-дурачок,— да
как я тебя потом найду?
— Выйди за околицу,— говорит конь,— свистни
три раза и крикни: «Сивка-бурка, вещий каурка!
Стань передо мной, как лист перед травой!» — я тут
и буду.
Отпустил коня Иванушка-дурачок и взял с него
слово — пшеницы больше не есть и не топтать.
Пришел Иванушка домой.
— Ну что, дурак, видел? — спрашивают братья.
— Поймал я,— говорит Иванушка,—разношер-
стного коня; пообещался он больше не ходить в пше-
ницу—вот я его и отпустил.
Посмеялись вволю братья над дураком; но толь-
ко уж с этой ночи никто пшеницы не трогал.
Скоро после этого стали по деревням и городам
бирючи от царя ходить, клич кликать: «Собирайтесь-
де, бояре и дворяне, купцы и мещане, и простые
крестьяне, все к царю на праздник, на три дня; бе-
рите с собой лучших коней, и кто на своем коне до
царевнина терема доскочит и с царевниной руки пер-
стень снимет, за того царь царевну замуж отдаст».
Стали собираться на праздник и Иванушкины
братья: не то чтобы уж самим скакать, а хоть на дру-
гих посмотреть. Просится и Иванушка с ними.
— Куда тебе, дурак,— говорят братья,— людей,
что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу
пересыпай.
Уехали братья, а Иванушка-дурачок взял у не-
весток лукошко и пошел грибы брать. Вышел Ива-
нушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и
крикнул:
— Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо
мной, как лист перед травой!
Конь бежит — земля дрожит, из очей пламя, из
ноздрей дым столбом валит; прибежал — и стал пе-
ред Иванушкой как вкопанный.
— Ну,— говорит конь,— влезай мне, Иванушка,
в правое ухо, а в левое вылезай.
Влез Иванушка коню в правое ухо, в левое вы-
лез — и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни
взгадать, ни в сказке сказать.
Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на
праздник к царю. Прискакал на площадь перед двор-
цом, видит — народу видимо-невидимо; а в высоком
терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень —
цены нет; собой красавица из красавиц. Никто до
нее скакать и не думает: никому нет охоты навер-
няка шею ломать. Ударил тут Иванушка своего ко-
ня по крутым бедрам: осерчал конь, прыгнул — толь-
ко на три венца до царевнина окна не допрыг-
нул.
Удивился народ, а Иванушка повернул коня и
поскакал назад; братья его не скоро посторонились,
так он их шелковой плеткой хлестнул. Кричит на-
род: «Держи! держи его!» — а Иванушкин уж и след
простыл.
Выехал Иван из города, слез с коня, влез к не-
му в левое ухо, в правое вылез и стал опять
"прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Ива-
нушка коня; набрал лукошко мухоморов и принес
домой.
— Вот вам, хозяюшки, грибков! — говорит.
Рассердились тут невестки на Ивана:
— Что ты, дурак, за грибы принес? Разве тебе
одному их есть!
Усмехнулся Иван и опять залег на печь.
Пришли братья домой и рассказывают отцу, как
они в городе были и что видели; а Иванушка лежит
на печи да посмеивается.
20

На другой день старшие братья опять на празд-
ник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошел за
грибами. Вышел в поле, свистнул, гаркнул:
— Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо
мной, как лист перед травой!
Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вко-
панный. Перерядился опять Иван: и поскакал на
площадь. Видит — на площади народу еще больше
прежнего; все на царевну любуются, а прыгать ни-
кто и не думает: кому охота шею ломать? Ударил
тут Иванушка своего коня по крутым бедрам:
осерчал конь, прыгнул и только на два венца до
царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка
коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ус-
какал.
Приходят братья домой, а Иванушка уж на печи
лежит, слушает, что братья рассказывают, и по-
смеивается.
На третий день опять братья поехали на празд-
ник; прискакал.и Иванушка. Стегнул он своего коня
плеткой. Осерчал конь пуще прежнего: прыгнул и
достал до окна. Иванушка поцеловал царевну в са-
харные уста, схватил с ее пальца дорогой перстень,
повернул коня и ускакал, не позабывши братьев
плеткой огреть. Тут уж и царь и царевна стали кри-
чать: «Держи! держи его!» А Иванушкин и след про-
стыл.
Пришел Иванушка домой — одна рука тряпкой
обмотана.
— Что это у тебя такое? — спрашивают Ивана
невестки.
— Да вот,— говорит,— искавши грибов, сучком
накололся,— и полез Иван на печь.
Пришли братья, стали рассказывать, что и как
было; а Иванушке на печи захотелось на перстенек
посмотреть: как приподнял он тряпку, избу всю так
и осияло.
— Перестань, дурак, с огнем баловать! — крик-
нули на него братья,— еще избу сожжешь; пора
-тебя, дурака, совсем из дому прогнать!
Дня через три идет от царя клич, чтобы весь на-
род, сколько ни есть в его царстве, собирался к не-
му на пир и чтобы никто не смел дома оставаться, а
кто царским пиром побрезгует — тому голову с плеч.
Нечего тут делать; пошел на пир сам старик со сво-
ей семьей. Пришли, за столы дубовые посадилися;
пьют и едят, речи гуторят. В конце пира стала ца-
ревна медом из своих рук гостей обносить. Обошла
всех, подходит к Иванушке последнему; а на дураке-
то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, од-
на рука грязной тряпкой завязана... просто страсть!
— Зачем это у тебя, молодец, рука обвязана? —
спрашивает царевна,— развяжи-ка!
Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин
перстень — так всех и осиял. Взяла тогда царевна
дурака за руку, подвела к отцу и говорит:
— Вот, батюшка, мой суженый.
Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в
царское платье, и стал он таким молодцом, что отец
и братья глядят — и глазам своим не верят. Сыгра-
ли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир
на весь мир. Я там был, мед, вино пил; по усам тек-
ло, а в рот не попало.
Волшебное кольцо
/1\ила в деревне крестьянка. При ней жил сын ее
Семен, неженатый еще. Жили они бедно: спали на
соломе, одежонка на них старая, латаная, и в рот им
положить нечего. Жили они давно; тогда земли у
крестьян было мало, а что и была, так неродящая
была земля: что и посеет крестьянин, то вымерзнет,
а не вымерзнет, так от засухи посохнет, а не посох-
нет, так вымокнет, а не вымокнет, так саранча по-
жрет.
Получал Семен в городе пенсию за отца — ко-
пейку в месяц. Вот идет Семен однажды с деньгами,
с копейкой, и видит: один человек надел собаке ве-
ревку на шею и удавливает ее. А собака-то всего
маленькая, беленькая, щенок.
Семен к тому человеку:
— Ты пошто щенка мучаешь?
А тот ему:
— А какое тебе дело? Хоть убью, хоть нет — не
твое дело.
— А ты продай мне его за копейку!
— Бери!
Отдал Семен последнюю копейку, взял щенка на
руки и пошел домой.
— Нет у меня коровы, нету лошади, зато щенок
есть.
Принес он щенка домой, а мать бранится:
— Глупый ты у меня! Нам самим есть нечего, а
он собак покупает!
— Ничего, мама,— отвечает ей сын,— и щенок
скотина: не мычит, так брешет.
Через месяц Семен снова пошел в город за пен-
сией. Вышла копейка прибавки, получил он две ко-
пейки.
Идет он домой, а на дороге тот же человек кош-
ку мучает.
Подбежал Семен к нему:
— Пошто ты живую тварь уродуешь?
— А тебе-то что? Чай, кошка-то моя!
Продай ее мне!
— Купи, да кошка-то, гляди, дороже собаки.
Сторговались за две копейки.
Понес Семен кошку домой. Мать пуще прежнего
забранилась на сына — ив тот день до вечера бра-
нилась, и на другой день с утра начала браниться.
Прошел месяц. Пошел Семен опять в город за пен-
сией. Опять в прибавку вышла4»копейка: получил
Семен три копейки.
21

Идет Семен из города, а на дороге стоит тот же
человек и змею давит.
Семен сразу к нему:
— Не убивай ее, это змея вишь какая, я и не
видал такую — должно, она не ядовитая. Лучше
продай ее мне.
Купил он змею за все деньги, сколько было у не-
го, за три копейки, положил ее за пазуху и пошел
домой
Змея отогрелась и говорит:
— Не жалей, Семен, что последние деньги
на меня потратил. Я не простая змея, а я змея
Скарапея. Без тебя пришла бы мне смерть,
а теперь я жива и мой отец тебя отблагодарит.
Пришел Семен домой и выпустил змею из-за па-
зухи. А мать как увидела змею, так на печку залезла
и даже побранить сына не может: у нее язык отнялся
с испуга. Змея же Скарапея заползла под печку,
свернулась там и уснула.
Вот и стали жить — собака белая да кошка серая,
Семен с матерью да змея Скарапея, а всего пятеро.
Невзлюбила мать Семена Скарапею-змею: то
есть ей не даст и воды не поставит, то на хвост
наступит.
Говорит тогда Скарапея Семену:
— Твоя мать обижает меня. Проводи меня к мое-
му отцу.
Поползла змея по дороге, а Семен следом пошел.
Долго шел он за змеею — день и ночь, день и ночь.
Обступили их темные дебри. Подумал Семен: куда
он идет и как назад вернется?
А змея утешает его:
— Не бойся ничего, сейчас доползем, это уж
змеиное царство началось, видишь? А я змеиного
царя дочь, и сейчас мы увидим моего отца. А те-
перь слушай. Вот когда я скажу ему, как ты меня
спас, он поблагодарит тебя и даст тебе много зо-
лота, а ты золото не бери, а попроси одно золотое
кольцо, что у отца на пальце. Кольцо это волшеб-
ное. Отец для меня его бережет, а я хочу тебе его
подарить.
Пришел Семен со змеиной царевной к Змею-ца-
рю. Змей обрадовался дочери.
Говорит он Семену:
— Спасибо тебе, Семен, спас ты мне любимую
дочь! Выдал бы я ее замуж за тебя, не пожалел бы,
да есть у нее сговоренный жених. Бери у меня золо-
та сколько хочешь!
Семен золото не берет, а говорит змеиному царю:
— Дай мне кольцо с твоей руки, оно мне будет
в память о твоей дочери. На нем, видишь, на твоем
кольце, змеиная головка выдавлена и два зеленых
камня, как глаза, горят.
Задумался змеиный царь, а потом снял кольцо с
руки и отдал Семену и сказал ему потихоньку на
ухо, как надо действовать кольцом, чтобы вызывать
волшебную силу.
Попрощался Семен со змеиным царем и с до-
черью его Скарапеей, а невдалеке тут стоял еще при-
емный сын змеиного царя — Аспид; так Семен и с
ним попрощался.
Пришел Семен домой, к матери. А ночью, как
мать легла на покой, Семен переменил змеиное
кольцо с пальца на палец, и в тот же момент яви-
лись перед ним двенадцать молодцов.
— Здравствуй, новый хозяин! — говорят.— Че-
го тебе надобно?
Семен им в ответ:
— А насыпьте, братцы, муки амбар, да сахару,
да масла немного.
— Ин ладно,— молодцы говорят.
И пропали.
Проснулся Семен наутро, видит — мать корки
сухие мочит да жует их старыми зубами.
— Чего ж ты, мать, теста не поставила и не
охаживаешь его? Поставила бы тесто и пирогов бы
напекла.
— Очнись, сынок! У нас второе лето муки и
горсти нету.
— А ты наведайся, мама, в амбар — гляди и
найдешь.
— Да там и мыши с голоду подохли! Чего гля-
деть в пустое место? Нйшто дверь пойти наглухо
припереть.
Пошла мать к амбару, тронула дверь, а дверь
распахнулась, и мать Семена головой в муку так и
упала.
С тех пор они стали жить сытно. Половину муки
Семен продал и купил на все деньги говядины, так
у них и кошка с собакой каждый день котлеты ели,
шерсть у них лосниться стала.
И увидел однажды Семен видение во сне. Толь-
ко он задремал, видит, как живую, прекрасную де-
вицу, а проснулся — нету ее. Затосковал Семен по
ней, а где она — и сам не знает.
Переодел он змеиное кольцо с пальца на палец.
И двенадцать молодцов — вот они.
— Чего прикажешь, хозяин? — спрашивают.
Семен.им: так и так, говорит, видел я прекрас-
ную девицу, а где она, не знаю, а туда-то мне и на-
добно.
Глядь — и очутился Семен в другом царстве, где
жила та самая прекрасная девица.
Спросил он у тамошнего жителя о прекрасной де-
вице.
— Это которая? — спросил у Семена житель.
Семен рассказал, какая была девица.
— Так она царская дочь! — сказал ему житель.
Переместил Семен кольцо и велел молодцам до-
ставить его во дворец к царевне. Очутился он во
дворце, видит он молодую царевну, и тут она еще
лучше была, чем почудилась ему во сне.
Вздохнул Семен — чего будешь делать? — и
опять за кольцо: вызвал молодцов и велел возвра-
тить его домой.
Вот живет он дома, да грустно ему без царевны:
и пища не естся, и брага не пьется.
Смотрит на него мать:
— Заболел ты, что ли, либо скучаешь о ком?
— Скучаю, мама,— сказал Семен и рассказал,
что с ним случилось.
А мать, как услышала, испугалась:
— И что ты удумал! Да разве можно крестьян-
скому сыну царевну любить? Цари-то — люди лож-
ные и лукавые, они и насмеются, и надругаются над
тобой, и жизни тебя лишат, а уж дочь за тебя не
выдадут! Женись-ка ты на бедной крестьянской де-
вушке, глядишь — и счастливым будешь!
А Семен одно говорит: иди, мать, да иди — сва-
тай за меня царевну. А мать не идет, не хочет.
Подумал тогда Семен, что ему делать, и выдумал.
Взялся он за свой змеиный перстень, вызвал молод-
цов. Те — вот они:
— Чего надобно, хозяин?
22

А надобны мне хоромы, и чтоб к утру были
готовы. А для матери устройте в хоромах богатые
покои и в постель ей положите пуховую перину.
Молодцы ему в ответ:
— Построим хоромы, хозяин, и перину пухом
набьем!
Проснулась наутро Семенова мать, а под-
няться сразу не может: угрузла она в пуховой пери-
не. Смотрит вокруг по горнице — узнать ничего не
может: во сне, что ли, это или взаправду?
Тут Семен к ней подошел и говорит:
— Здравствуй, мама! Значит, все взаправду.
Спрашивает она:
— Откуда же у нас добро такое явилось?
А сын ей в ответ:
— Добро, мама, из добра явилось. Теперь и те-
бе жить покойнее будет, и мне за кого хочешь сва-
таться можно — всем я ровня.
Подумала мать: «Ишь, сын у меня какой умелый
да удалый!»
А сын ей опять за свое:
— Ступай, матушка, к царю и царице, посватай
за меня царевну.
Огляделась мать, прошлась по хоромам.
«Эко дивно стало у нас!» — видит она и решила:
«А схожу-ка я и вправду к царю, посватаю его
дочку! Хоть и неровня мы ему, да уж теперь нам до
него недалече».
И пошла.
Приходит она в царскую избу, в столовую гор-
ницу. Царь с царицей в тот час чай пили и на
блюдца дули, а молодая царевна в своей девичьей
горенке приданое перебирала в сундуках.
Вот царь с царицей в блюдца дуют, на Семенову
мать не глядят. Из блюдец брызги летят, чай про-
ливается на скатерть, а чай с сахаром. Царь, а чай
пить не умеет!
Семенова мать и говорит:
— Чай — не вода. Чего брызгаете!
Царь глянул на нее:
— А тебе чего надоть?
Вышла мать на середину горницы, под матицу.
— Здравствуйте,— говорит,— царь-государь-им-
ператор. У вас товар, у нас купец. А не отдадите
ли вашу дочь замуж за нашего сына?
— А кто таков твой жених? Каких он родов, ка-
ких городов и какого отца сын?
Мать в ответ:
— Роду он крестьянского, деревни нездешней, а
по отчеству Семен Егорович. Не слыхал такого?
Тут царица так и ахнула:
— Да что ты, сватья, с ума, что ль, сошла?
Мы в женихах-то как в сору каком роемся — выби-
раем. Разве пойдет наша дочка за мужика?
Обиделась Семенова мать за сына:
— Это какой мужик, матушка, случится! Другой
мужик — против него и десять царских сыновей ни-
чего не стоят, а уж про девок-дочерей и говорить не-
чего! Таков вот и мой!
Царь придумал здесь хитрость.
— Пусть,— говорит,— твой жених от нашего
избяного дворца до вашего крыльца мост хру-
стальный ^построит. Тогда мы по такому мосту при-
едем женихово житье смотреть. Так-то!
Вернулась Семенова мать к родному двору. В се-
нях ей попались навстречу собака с кошкой, глад-
кие стали.
Мать с сердцах прогнала их прочь. «Ишь, по-
думала, только спят да едят! Какая от них
польза!»
Сказала она сыну:
— Понапрасну ходила, не согласны они.
Семен удивился:
— Неужели не согласны? За меня-то?
— А ты думал — обрадуются? А царь еще и
посмеялся над нами: «Пусть, говорит, от нас до
вас жених мост хрустальный построит, а мы к вам
по хрусталю приедем в гости».
— Это, мама, ничто для нас!
Ночью Семен переметнул кольцо с одной руки на
другую, вызвал молодцов и велел им построить к ут-
ру хрустальный мост, и чтоб мост от ихнего крыльца
до царского избяного дворца поверх прошел, через
все реки и овраги, и чтобы по мосту самосильная ма-
шина ходила.
С полуночи до зари повсюду окрест молотки сту-
чали и пилы пилили.
Семен йышел утром на крыльцо, глядит — а мост
уж готов и по хрустальному мосту ходит самосиль-
ная машина.
Семен к матери:
— Ступай, мама, к царю теперь. Пусть они в го-
сти к нам собираются, а я на самосильной машине
туда подкачу!
Пошла мать к царю.
Только ступила онэ на мост, на хрусталь на са-
мый, а хрусталь скользкий, тут ветер подул на нее
сзади, она присела со страху, да так и покатилась
до самого царского крыльца.
Приходит она к царю:
— Вчерась была я у вас, так вы мост построить
велели жениху. Погляди в окошко — вот тебе и
мост готов.
Глянул царь в окошко:
— Ишь ты! Ан правда — мост! Знать, жених-то
умелец!
Надел царь золотые парчовые штаны, надел ко-
рону, кликнул царицу и вышел на крыльцо. Пошатал
он перила — прочно ли стоят? Похлопал ладонями
по хрустальным кирпичам — не подделка ли? Нет,
мост построен по доброте.
Тут Семен на чудной самосильной машине
подъехал. Отворяет он дверку в машине и го-
ворит:
— Садитесь, царь-государь с женою-супругой,
пожалуйте к нам в гости.
— Я-то с охотой,— царь говорит,— а вот жена
моя как бы не оробела.
Семен — к царице, а она руками машет:
— Не поеду! Страсть какая! Сронят в реку, так
что тут хорошего!
Здесь явились вельможи к царю. Старший вель-
можа совет подает:
— Надобно, государь, проехать, пример пока-
зать. Пусть не подумают, что ты оробел.
Делать нечего. Влез царь с царицей в машину,
а вельможи на запятках, на штырях повисли, за
крючья уцепились.
Засвистела, зашумела, загудела, задрожала ма-
шина, в звонок зазвонила, жаром-паром запыхтела,
скакнула и поехала. Ехали, всю дорогу качались —
спасибо, недалеко было, всего один мост переехать.
Доехали до Семеновых хором; Семен из машины
вышел, хотел царю дверку открыть, а уж вельможи
23

вперед него поспели — волокут они из машины царя
и царицу, поддувалами на них машут, в чувство их
приводят, чтоб они опомнились.
Царица серчает-кричит, а царь хоть и молчит, да,
видно, ей поддакивает.
— Ох, тошно! — шумит царица.— Ох, укачало,
растрясло и растрепало! Ой, шут с тобой, где ты
есть, жених-то? Бери девку, а мы-то уж обратно
пешком пойдем!
А далее вышло все по желанию Семена. Выдали
за него девку-царевну, и стал он жить с женою.
Сперва они хорошо жили, нечего сказать.
Да случилось вот что. Пошел Семен с женою
в лес гулять. Зашли они далеко, уморились, легли
под дерево и задремали.
В то время проходил по лесу Аспид, приемный
сын Змея-царя. Аспид увидел кольцо на пальце
Семена и от зависти превратился в гадюку. Он дав-
но хотел, чтобы это кольцо было у него, он знал
его волшебную силу и просил его у Змея. Однако
Змей-царь не отдал Аспиду волшебного кольца и
не сказал, как им надо орудовать.
Обратился Аспид в прекрасную девицу, прекрас-
нее молодой жены Семена, разбудил Семена и по-
звал за собой. «Тогда и кольцо мое будет»,— поду-
мал Аспид.
А Семен поглядел на незнакомую прекрасную
девицу, что манила его, и сказал ей:
— Ступай, куда шла. Хоть ты и хороша, даже
лучше моей жены, да жена мне милее, за тобой
я не пойду.
Сказал так Семен и опять заснул.
Обратился тогда Аспид в прекрасного юношу,
в молодца из молодцов. Вот разбудил он царевну,
жену Семена, и красуется пред ней.
«Ой, ктой-то! — подумала царевна.— Да он
лучше Семена! Вот бы мне в женихи такого, когда
я девкой была!»
Приблизился Аспид к Семеновой жене и протя-
нул ей руку. Царевна поднялась с земли, поглядела
на Семена, а у него сор на/лице, ноздрями он пыль
раздувает.
— Ты чей? — спросила царевна у Аспида.
— А я царский сын, по прозванию Молодец из
Молодцов.
— А я царская дочь!
— Пойдем со мной, я тебя не обижу!
— Пойдем, Молодец! — сказала Семенова жена
и подала Аспиду руку.
Аспид нашептал на ухо царевне, научил ее, что
надо сделать, а царевна на все согласилась. Тогда
Аспид ушел. А он научил ее вызнать у Семена дей-
ствие волшебного кольца и принести ему то самое
кольцо. Вот пошла она с Семеном домой, взяла его
за руку и спросила его, правда ли, что у него на
пальце кольцо волшебное. И если он любит ее, пусть
скажет, как кольцо действует.
Семен, по доброте, рассказал жене про свое
кольцо. «Раз жена меня любит,— подумал Семен,—
пусть и о кольце моем знает, она мне зла не сде-
лает».
И надел Семен волшебное кольцо на палец же-
ны. Когда кольцо понадобится, его всегда можно
взять обратно.
А ночью царевна переместила кольцо с одного
пальца на другой, и немедля явились двенадцать
молодцов:
— Мы — вот они! Чем служить тебе, новая
хозяйка?
Царевна дает им наказ:
— Служите мне вот чем. Возьмите эти хоромы да
и мост хрустальный и перенесите их туда, где живет
Молодец из Молодцов.
Только и был женат Семен Егоров сын.
Проснулся он с матерью — ничего у них нету, од-
на худая изба и амбар пустой, как прежде было. И
остался Семен с одной матерью, да еще кошка и со-
бака при них, всего четверо, а есть им, считай, нечего.
Семен не вздохнул, не пожаловался. Вспомнил
он, что мать ему говорила: не женись на царевне —
не будет счастья. Не послушался он матери!
Поглядел Семен с горя в окошко, видит — ка-
рета едет, а в ней — царь. Вышел царь из кареты
как раз против Семенова окошка; смотрит — куда
что делось: ни хором нету, ни хрустального моста,
ни света, ни блеску — одна худая изба, а в окошко
на царя Семен глядит.
Царь как закричит:
— А что тут такое? А где моя дочь-царевна?
Ах ты, обманщик!
Семен вышел к царю, сказал ему правду, как
было: что царская дочь взяла у него волшебное коль-
цо и обманула его.
Царь правде не поверил, а разгневался и велел
посадить Семена в тюрьму, покуда он не скажет,
где царская дочь.
Увели от матери сына, не стало у нее кормиль-
ца. Оголодала старуха. Кликнула она кошку и соба-
ку и пошла побираться. Под одним окошком хлеба
попросит, под другим съест. А тут захолодало, по-
темнело, лето состарилось, к зиме пошло.
Кошка и говорит собаке:
— Пропадем мы все. Пойдем царевну сыщем и
воьмем от нее волшебное кольцо. Нас хозяин от
смерти спас, теперь мы его спасем.
Собака была согласна. Она понюхала землю и
побежала, а кошка за нею.
Далеко им пришлось бежать. Сказывать скоро, а
идти далеко.
Бежали они, бежали, покуда не увидели хру-
стальный мост и Семеновы хоромы, в которых и они
прежде жили.
Собака осталась снаружи, а кошка пошла в хо-
ромы. Забралась она в спальню, где спала ца-
ревна, Семенова обманщица. Увидела кошка: царев-
на во рту держит волшебное кольцо, меж зубов
у нее оно блестит. Боится, знать, как бы не
украли.
Поймала кошка мышку, надкусила ей ухо и нау-
чила ее уму-разуму, что мышка должна сделать.
Влезла мышка на кровать, неслышно прошла по ца-
ревне и стала своим хвостиком свербить у нее в но-
су. Царевна чихнула, ртом дыхнула, кольцо на пол
упало и покатилось.
А кошка хвать кольцо — ив окно. Пока царевна
проснулась, покуда она туда-сюда — кольца уж не-
ту, и та мышка, что хвостиком у царевны в носу
свербила, уж на кухне корочку грызет: она-де ни
при чем.
А кошка и собака домой бегут. Они не спят,
не едят — им некогда, они торопятся. Бегут они че-
рез горы, через лесные дебри, плывут через реки и
чистыми полями бегут. Кошка волшебное кольцо
держит под языком, рта не разевает.
24

Вот уже перед ними последняя река, а за рекою
видна ихняя деревня, там и Семенова изба.
Собака говорит кошке:
— Садись ко мне на спину, а я поплыву. Да
смотри кольцо держи крепче в зубах, не оброни.
Поплыли они по реке, доплыли до середины.
Собака говорит:
— Смотри, кошка, не говори: кольцо утопишь.
Кошка молчит. Проплыли еще немного, собака
опять:
— Молчи, кошка!
А кошка и так рта не открывает. Собака снова
к ней:
— Не вырони кольца-то! Молчи лучше!
Кошка и сказала:
— Да я молчу! — и уронила кольцо в реку.
Выбрались они на берег и давай драться и ругаться.
Собака визжит:
— Это ты виновата, кошка-болтущка!
А кошка в ответ:
— Нет, это ты, брехунья! Зачем ты говорила,
когда я молчала?
А тут рыбаки вытащили сетью рыбу на берег и
стали ее потрошить. Увидели они — кошка с собакой
не ладят, подумали, что голодные, и бросили им
рыбьи внутренности.
Схватили кошка с собакой рыбьи внутренности,
стали есть, съели немного, вдруг — хряп! — твер-
дое попалось. Глядят — кольцо!
Оставили они еду и побежали в деревню.
Пробежали мимо своей избы — нет ли там хозяина?
Глядь — нету его, а мать побирается. Побежали в
город, в тюрьму, где Семен был.
Взобралась кошка на тюремную ограду, ходит
поверху, глядит, где Семен там, а не знает. Хочется
ей помяукать, помурлыкать, да кольцо у нее под
языком, боится обронить.
К вечеру выглянул Семен в тюремное окно, хотел
поглядеть на белый свет. Кошка увидела Семена и
по дождевой трубе, а потом по стене забралась к
Семену в каземат.
Семен взял кошку на руки. «Вот, думает, хоть и
кошка, а сердце у нее верное, помнит она меня!»
Кошка мяукнула и обронила на пол волшебное
кольцо.
Поднял Семен кольцо и вызвал двенадцать мо-
лодцов. Те явились, тут как тут.
— Здравствуй, дорогой старый хозяин,— гово-
рят,— прикажи, чего тебе надобно, а мы живо
исполним!
Семен им говорит:
— Перенесите откуда ни на есть мои хоромы сю-
да; и кто там живет, пусть в горницах будет,— я
погляжу. И мост хрустальный приподымите да сюда
его уставьте, а только другим концом отверните его
от царской избы и опустите в соседнюю деревню.
Все и было исполнено, как приказано Семеном.
Хоромы его стали на место, а в них оказалась
молодая царевна с Аспидом своим. Ну, ушли они из
Семеновых хором, пошли жить к отцу царевны,— ку-
да же еще?
Аспид же, как узнал, что это царевна кольцо по-
теряла, так от злости превратился в змею-гадюку.
И не мог уже он обратиться в молодца, потому
что не проходила в нем злоба на царевну. Так и
остался Аспид гадюкой; он только и делал что ши-
пел на царевну и бранил ее. Тут отец царевны вспо-
мнил про Семена.
— Эх,— говорит,— а ведь Семен-то хоть и про-
стой, да добрый малый был, а вот Аспид хоть и не
простого рода, да ведь гадюка!
А Семен с матерью опять в хоромах жили, и со-
бака с кошкой при них.
Семен на самосильной машине каждый день
наведывается в соседнюю деревню: по хрустальному
мосту дорога туда близкой стала.
Слышно еще, Семен из той деревни жену себе
берет; живет там одна девушка-сирота, прекраснее
той царевны, вот ее и сватает Семен.
Должно, так и будет — женится Семен на сироте,
пойдут у них дети, и новая сказка начнется.
Сказка о Василисе, золотой косе,
непокрытой красе, и об Иване Горохе
/1\ил-был царь Светозар. У него, у царя, было два
сына и красавица дочь.
Двадцать лет жила она в светлом тереме; любо-
вались на нее царь с царицею, еще мамушки и сен-
ные девушки, но никто из князей и богатырей не ви-
дал ее лица, а царевна-краса называлась Василиса,
золотая коса; никуда она из терема не ходила, воль-
ным воздухом царевна не дышала. Много было у ней
и нарядов цветных, и каменьев дорогих, но царевна
скучала: душно ей в тереме, в тягость покрывало!
Волосы ее густые, златошелковые, не покрытые ни-
чем, в косу связанные, упадали до пят; и царевну
Василису стали люди величать: Золотая коса, не-
покрытая краса. Но земля слухом полнится: многие
цари узнавали и послов присылали царю Светозару
челом бить, царевну в замужество просить.
Царь не спешил; только время пришло, и отпра-
вил он гонцов во все земли с вестью, что будет ца-
ревна жениха выбирать: чтоб цари и царевичи
съезжались-сбирались к нему пировать, а сам пошел
в терем высокий сказать Василисе Прекрасной. Ца-
ревне на сердце весело; глядя из окошка косящато-
го, из-за решетки золотой, на сад зеленый, лужок
цветной, захотела она погулять; попросила ее отпус-
тить в сад — с девицами поиграть.
«Государь-батюшка! — она говорила.— Я еще
свету божия не видала, по траве, по цветам не хо-
дила, на твой царский дворец не смотрела; дозволь
25

мне с мамушками, с сенными девушками в саду про-
ходиться». Царь дозволил, и сошла Василиса Пре-
красная с высокого терема на широкий двор. Отво-
рились ворота тесовые, очутилась она на зеленом
лугу пред крутою горой; по горе той росли деревья
кудрявые, на лугу красовались цветы разновидные.
Царевна рвала цветочки лазоревые; отошла она не-
много от мамушек — в молодом уме осторожности
не было; лицо ее было открыто, красота без покро-
ва... Вдруг поднялся сильный вихорь, какого не ви-
дано, не слыхано, людьми старыми не запомнено;
закрутило, завертело, глядь — подхватил вихорь
царевну, понеслась она по воздуху! Мамки вскрикну-
ли, ахнули, бегут, оступаются, во все стороны мечут-
ся, но только и увидели, как помчал ее вихорь!
И унесло Василису, золотую косу, через многие зем-
ли великие, реки глубокие, через три царства в чет-
вертое, в область Змея Лютого. Мамки бегут в па-
латы, слезами обливаются, царю в ноги бросаются:
«Государь! Неповинны в беде, а повинны тебе; не
прикажи нас казнить, прикажи слово молвить: ви-
хорь унес наше солнышко, Василису-красу, золотую
косу, и неведомо — куда». Все рассказали, как было.
Опечалился царь, разгневался, айв гневе бедных
помиловал.
Вот наутро князья и королевичи в царские пала-
ты наехали и, видя печаль, думу царскую, спросили
его: что случилося? «Грех надо мною! — сказал
им царь.— Вихрем унесло мою дочь, дорогую Васи-
лису, косу золотую, и не знаю — куда». Рассказал
все, как было. Пошел говор меж приезжими, и
князья и королевичи подумали — перемолвились,
не от них ли царь отрекается, выдать дочь не реша-
ется? Бросились в терем царевны — нигде не нашли
ее. Царь их одарил, каждого из казны наделил; сели
они на коней, он их с честию проводил; светлые го-
сти откланялись, по своим землям разъехались. Два
царевича молодые, братья удалые Василисы, золо-
той косы, видя слезы отца-матери, стали просить ро-
дителей: «Отпусти ты нас, государь-отец, благосло-
ви, государыня-матушка, вашу дочь', а нашу сестру
отыскивать!» — «Сыновья мои милые, дети роди-
мые,— сказал царь невесело,— куда ж вы цоеде-
те?» — «Поедем мы, батюшка, везде, куда путь ле-,
жит, куда птица летит, куда глаза глядят; авось мы
и сыщем ее!» Царь их благословил, царица в путь
снарядила; поплакали, расстались. Едут два царе-
вича; близко ли путь, далеко /Ли, долго ль в езде,
коротко ли, оба не знают. Едут год они, едут два,
проехали три царства, и синеются-виднеются горы
высокие, между гор степи песчаные: то земли Змея
Лютого. И спрашивают царевичи встречных: «Не
слыхали ли, не видали ли, где царевна Василиса, зо-
лотая коса?» И от встречных в ответ им: «Мы ее не
знали, где она — не слыхали». Дав ответ, идут в сто-
рону. Подъезжают царевичи к великому городу;
стоит на дороге предряхлый старик — и кривой и
хромой, и с клюкой и с сумой, просит милостыни.
Приостановились-царевичи, бросили ему деньгу се-
ребряную и спросили его: не видал ли он где, не слы-
хал ли чего о царевне Василисе, золотой косе, не-
покрытой красе? «Эх, дружки! — отвечал старик.—
Знать, что вы из чужой земли! Наш правитель Лю-
тый Змей запретил крепко-накрепко толковать с чу-
жеземцами. Нам под страхом заказано говорить-
пересказывать, как пронес мимо города вихорь ца-
ревну прекрасную». Тут догадались царевичи, что
близко сестра их родимая; рьяных коней понукают,
к дворцу подъезжают. А дворец тот золотой и стоит
на*одном столбе на серебряном, а навес над дворцом
самоцветных каменьев, лестницы перламутровые,
как крылья, в обе стороны расходятся-сходятся.
На ту пору Василиса Прекрасная смотрит в гру-
сти в окошечко, сквозь решетку золотую, и от ра-
дости вскрикнула — братьев своих вдалеке распо-
знала, словно сердце сказало, и царевна тихонько
послала их встретить, во дворец проводить. А Змей
Лютый в отлучке был. Василиса Прекрасная берег-
лася-боялася, чтобы он не увидел их. Лишь только
вошли они, застонал столб серебряный, расходилися
лестницы, засверкали все кровельки, весь дворец
стал повертываться, по местам передвигиваться. Ца-
ревна испугалась и братьям говорит: «Змей летит!
Змей летит! Оттого и дворец кругом перевертывает-
ся. Скройтесь, братья!» Лишь сказала, как Змей
Лютый влетел, и он крикнул громким голосом, свист-
нул молодецким посвистом: «Кто тут живой чело-
век?» — «Мы, Змей Лютый! — не робея, отвечали
царевичи.— Из родной земли за сестрой пришли».—
«А, это вы, молодцы! — вскрикнул Змей, крылья-
ми хлопая.— Незачем бы вам от меня пропадать,
здесь сестры искать; вы братья ей родные, богаты-
ри, да небольшие!» И Змей подхватил на крыло од-
ного, ударил им в другого и свистнул и гаркнул.
К нему прибежала дворцовая стража, подхватила
мертвых царевичей, бросила обоих в глубокий ров.
Залилась царевна слезами, Василиса, коса золотая,
ни пищи, ни питья не принимала, на свет бы глядеть
не хотела; дня два и три проходит — ей не уми-
рать стать, умереть не решилася — жаль красоты
своей, голода послушала, на третий покушала. А са-
ма думу думает, как бы от Змея избавиться, и стала
выведывать ласкою. «Змей Лютый! — сказала
она.— Велика твоя сила, могуч твой полет, неужели
тебе супротивника нет?» — «Еще не пора,— молвил
Змей,— на роду моем написано, что будет мне су-
противник Иван Горох, и родится он от горошинки».
Змей в шутку сказал, супротивника не ждал.
Надеется сильный на силу, а и шутка находит на
правду. Тосковала мать прекрасной Василисы, что
нет весточки о детях; за царевною царевичи про-
пали. Вот пошла она однажды разгуляться в сад с
боярынями. День был знойный, пить царица захоте-
ла. В том саду из пригорка выбегала струею ключе-
вая вода, а над ней был колодезь беломраморный.
Зачерпнув золотым ковшом воды чистой, как слезин-
ка, царица пить поспешила и вдруг проглотила с
водою горошинку. Разбухла горошинка, и царице
тяжелешенько; горошинка растет да растет, а цари-
цу все тягчит да гнетет. Прошло несколько време-
ни — родила она сына; дали ему имя Иван Горох,
и растет он не по годам, а по часам, гладенький,
кругленький! Глядит, усмехается, прыгает, выскочит,
да в песке он катается, и все прибывает в нем силы,
так что лет в десять стал могуч богатырь. Начал он
спрашивать царя и царицу, много ли было у него
братьев и сестер, и узнал, как случилось, что сестру
вихорь унес неведомо куда. Два брата отпросились
отыскивать сестру и без вести пропали.
«Батюшка, матушка,— просился Иван Горох,—
и меня отпустите; братьев и сестру отыскать благо-
словите».— «Что ты, дитя мое! — в один голос сказа-
ли царь и царица.— Ты еще зеленехонек-молодехо-
нек; братья твои пошли да пропали, и ты, как пой-
26

дешь, пропадешь».— «Авось не пропаду! — сказал
Иван Горох.— А братьев и сестры доискаться хочу».
Уговаривали и упрашивали сына милого царь с ца-
рицею, но он просится, всплачет, взмолится; в путь-
дорогу снарядили, со слезами отпустили. Вот Иван
Горох на воле, выкатился в чистое поле; едет он
день, едет другой, к ночи в лес темный въезжает.
В лесу том избушка на курьих ножках от ветра ша-
тается, сама перевертывается. По старому при-
словью, по мамкину сказанью: «Избушка, избуш-
ка,— молвил Иван, подув на нее,— стань к лесу
задом, ко мне передом!» И вот повернулась к Ива-
ну избушка, глядит из окошка седая старушка и
молвит: «Кого бог несет?» Иван поклонился, спро-
сить торопился: «Не видала ли, бабушка, вихря за-
летного? В какую он сторону уносит красных де-
виц?» — «Ох-ох, молодец! — отвечала старуха, по-
кашливая, на Ивана посматривая.— Меня тоже на-
пугал этот вихорь, так что сто двадцать лет я в из-
бушке сижу, никуда не выхожу: неравно налетит
да умчит; ведь это не вихорь, а Змей Лютый!» —
«Как бы дойти к нему?» — спросил Иван. «Что ты,
мой свет, Змей проглотит тебя!» — «Авось не про-
глотит!»— «Смотри, богатырь, головы не спасти; а
если вернешься, дай слово из змеиных палат воды
принести, которою всплеснешься — помолоде-
ешь!» — примолвила она, через силу шевеля губами.
«Добуду — принесу, бабушка! Слово даю».— «Ве-
рю на совесть твою. Иди же ты прямо, куда солнце
катится; через год дойдешь до Лисьей горы, там
спроси, где дорога в змеиное царство».—
«Спасибо, бабушка!» — «Не на чем, батюшка!» Вот
Иван Горох пошел в сторону, куда солнце катится.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается.
Прошел он три государства, дошел и до змеиного
царства. Перед городскими воротами увидел он ни-
щего — хромого, слепого старика с клюкой и, подав
милостыню, спросил его, нет ли в том городе царев-
ны, Василисы молодой, косы золотой. «Есть, да не
велено сказывать»,— отвечал ему нищий. Иван до-
гадался, что сестра его там. Добрый молодец смел,
прибодрился и к палатам пошел.
На ту пору Василиса-краса, золотая коса, смот-
рит в окошко, не летит ли Змей Лютый, и примети-
ла издалека богатыря молодого, знать об нем поже-
лала, тихонько разведать послала: из какой он зем-
ли, из какого он рода, не от батюшки ли прислан,
не от матушки ль родимой? Услышав, что пришел
Иван, брат меньшой (а царевна его и в лицо не зна-
вала), Василиса к нему подбежала, встретила брата
со слезами. «Беги поскорее,— закричала,— беги,
братец! Скоро Змей будет, увидит — погубит,!» —
«Сестрица любезная! — ответил ей Иван.— Не ты
бы говорила, не я бы слушал. Не боюсь я Змея и
всей силы его».— «Да разве ты — Горох,— спросила
Василиса, коса золотая,— чтоб сладить с ним
мог?» — «Погоди, друг-сестрица, прежде напой ме-
ня; шел я под зноем, приустал я с дороги, так хочет-
ся пить?» — «Что же ты пьешь, братец?» — «По вед-
ру меду сладкого, сестрица любезная!» Василиса,
коса золотая, велела принести ведро меду сладкого,
и Горох выпил ведро за один раз, одним духом; по-
просил налить другое. Царевна приказать торопи-
лась, а сама смотрела — дивилась. «Ну, братец,—
сказала,— тебя я не знала, а теперь поверю, что ты
Иван Горох».— «Дай же присесть, немного отдох-
нуть с дороги». Василиса велела стул крепкий при-
двинуть, но стул под Иваном ломается, в куски раз-
летается; принесли другой стул, весь железом око-
ванный, и тот затрещал и погнулся. «Ах, братец,—
вскричала царевна,— это стул Змея Лютого».— «Ну,
видно, я потяжеле»,— сказал Горох, усмехнувшись,
встал и пошел на улицу, из палат в кузницу. И там
заказал он старому мудрецу, придворному кузнецу,
сковать посох железный в пятьсот пуд. Кузнецы за
работу взялись-принялись, куют железо, день и ночь
молотами гремят, только искры летят; через сорок
часов был посох готов. Пятьдесят человек несут —
едва тащат, а Иван Горох взял одной рукой — бро-
сил посох вверх. Посох полетел, как гроза загремел,
выше облака взвился, из вида скрылся.
Весь народ прочь бежит, от страха дрожит, ду-
мая: когда посох на город упадет, стены прошибет,
людей передавит, а в море упадет — море расхлест-
нет, город затопит. Но Иван Горох спокойно в пала-
ты пошел, да только сказать велел, когда посох
назад полетит. Побежал с площади народ, смотрят
из-под ворот, смотрят из окон, не летит ли посох?
Ждут час, ждут другой, на третий задрожали, ска-
зать прибежали, что посо^летит. Тогда Горох вы-
скочил на площадь, руку подсгавилГна лету подхва-
тил, сам не нагнулся, а посох на ладони согнулся.
Иван посох взял, на коленке поправил, разогнул и
пошел во дворец. Вдруг послышался страшный
свист — мчится Змей Лютый; конь его, вихорь, стре-
лою летит, пламенем пышет; с виду Змей — бога-
тырь, а голова змеиная. Когда он летит, еще за де-
сять верст весь дворец начнет повертываться, с ме-
ста на место передвигаться, а тут Змей видит — дво-
рец с места не трогается. Видно, седок есть! Змей
призадумался, присвистнул, загаркал; конь-вихорь
тряхнул черною гривою, размахнул широкие крылья,
взвился, зашумел; Змей подлетает ко дворцу, а дво-
рец с места не трогается. «Ого! — заревел Змей Лю-
тый.— Видно, есть супротивник. Не Горох ли в го-
стях у меня?» Скоро пришел богатырь. «Я посажу
тебя на ладонь одною рукою, прихлопну другою —
костей не найдут».— «Увидим, как тут»,— молвил
Иван Горох, а Змей с вихря кричит: «Расходись,
Горох, не катайся!»—«Лютый Змей, разъезжай-
ся!»—Иван отвечал, посох поднял. Змей разлетел-
ся ударить Ивана, взоткнуть на копье — промахнул-
ся; Горох отскочил — не шатнулся. «Теперь я те-
бя!» — зашумел Горох, пустил в Змея посох и так
огорошил, что Змея в куски разорвал, разметал, а
посох землю пробил, ушел через два в третье царст-
во. Народ шапки вверх побросал, Ивана царем ве-
личал. Но Иван тут, приметя кузнеца-мудреца, в
награду, что посох скоро сработал, старика подозвал
и народу сказал: «Вот вам голова! Слушайте его, на
добро радея, как прежде на зло слушали вы Лютого
Змея». Иван добыл и живо-мертвой воды, спрыснул
братьев; поднялись молодцы, протирают глаза, са-
ми думают: «Долго спали мы; бог весть, что сде-
лалось!»— «Без меня и век бы вы спали, братья
милые, други родимые»,—сказал им Иван Горох,
прижим.ая к ретивому сердцу. Не забыл он взять
и змеиной водицы; корабль снарядил и по реке
Лебединой с Василисой-красой, золотою косой, по-
плыл в земли свои через три царства в четвертое;
не забыл и старушки в избушке, дал ей умыться
змеиной водицей: обернулась она молодицей, запе-
ла-заплясала, за Горохом бежала, в пути провожа-
ла. Отец и мать Ивана встречали с радостью, с
27

честью; гонцов разослали во все земли с вестью,
что возвратилась дочь их родная, Василиса, коса
золотая. В городе звон, по ушам трезвон, трубы
гудят, бубны стучат, самопалы гремят. Василиса
жениха дождалась, а царевичу невеста нашлась.
Четыре венца заказали, две свадьбы пировали, на
веселье, на радостях пир горой, мед рекой! Деды
дедов там были, мед пили, и до нас дошло, по
усам текло, в рот не попало; только ведомо стало,
что Иван по смерти отца принял царский венец,
правил со славой державой, и в роды родов сла-
вилось имя царя Гороха.
Сестрица Аленушка и братец Иванушка
/■уили-были старик да старуха, у них была дочка
Аленушка да сынок Иванушка.
Старик со старухой умерли. Остались Аленушка
да Иванушка одни-одинешеньки.
Пошла Аленушка на работу и братца с собой
взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому
полю, и захотелось Иванушке пить.
— Сестрица Аленушка, я пить хочу!
— Подожди, братец, дойдем до колодца.
Шли-шли,— солнце высоко, колодец далеко, жар
донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце
полно водицы.
— Сестрица Аленушка, хлебну я из копытца!
— Не пей, братец, теленочком станешь!
Братец послушался, пошли дальше.
Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает,
пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно
водицы.
— Сестрица Аленушка, напьюсь я из копытца!
— Не пей, братец, жеребеночком станешь!
Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.
Идут, идут,— солнце высоко, колодец далеко,
жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце
полно водицы.
Иванушка говорит:
— Сестрица Аленушка, мочи нет: напьюсь я из
копытца!
— Не пей, братец, козленочком станешь!
Не послушался Иванушка и напился из козьего
копытца.
Напился и стал козленочком...
Зовет Аленушка братца, а вместо Иванушки бе-
жит за ней беленький козленочек.
Залилась Аленушка слезами, села под стожок —
плачет, а козленочек возле нее скачет.
В ту пору ехал мимо купец.
— О чем, красная девица, плачешь?
Рассказала ему Аленушка про свою беду.
Купец ей говорит:
— Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-
серебро, и козленочек будет жить с нами.
Аленушка подумала, подумала и пошла за купца
замуж.
Стали они жить-поживать, и козленочек с ними
живет, ест-пьет с Аленушкой из одной чашки.
Один раз купца не было дома. Откуда ни возь- .
мись, приходит ведьма: стала под Аленушкино окош-
ко и так-то ласково начала звать ее купаться на
реку.
Привела ведьма Аленушку на реку. Кинулась на
нее, привязала Аленушке на шею камень и бросила
ее в воду.
А сама оборотилась Аленушкой, нарядилась в ее
платье и пришла в ее хоромы. Никто ведьму не рас-
познал. Купец вернулся — и тот не распознал.
Одному козленочку все было ведомо. Повесил он
голову, не пьет, не ест. Утром и вечером ходит по
бережку около воды и зовет:
— Аленушка, сестрица моя!..
Выплынь, выплынь, на бережок...
Узнала об этом ведьма и стала просить мужа —
зарежь да зарежь козленка...
Купцу жалко было козленочка, привык он к нему.
А ведьма так пристает, так упрашивает,— делать
нечего, купец согласился:
— Ну, зарежь его...
Велела ведьма разложить костры высокие, греть
котлы чугунные, точить ножи булатные.
Козленочек проведал, что ему недолго жить, и
говорит названому отцу:
— Перед смертью пусти меня на речку сходить,
водицы испить, кишочки прополоскать.
— Ну, сходи.
Побежал козленочек на речку, стал на берегу
и жалобнехонько закричал:
— Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок.
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!
Аленушка из реки ему отвечает:
— Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень на дно тянет,
Шелкова трава ноги спутала,
Желты пески на груди легли.
А ведьма ищет козленочка, не может найти и по-
сылает слугу:
— Пойди найди козленка, приведи его ко мне.
Пошел слуга на реку и видит — по берегу бегает
козленочек и жалобнешенько зовет:
— Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок.
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!
А из реки ему отвечают:
— Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень на дно тянет,
28

Шелкова трава ноги спутала»
Желты пески на груди легли.
Слуга побежал домой и рассказал купцу про то,
что слышал на речке. Собрали народ, пошли на
реку, закинули сети шелковые и вытащили Аленуш-
ку на берег. Сняли камень с шеи, окунули ее в клю-
чевую воду, одели ее в нарядное платье. Аленушка
ожила и стала краше, чем была.
А козленочек от радости три раза перекинулся
через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.
Злую ведьму привязали к лошадиному хвосту
и пустили в чистое поле.
Безручка
/1\ил в деревне старый крестьянин, а при нем жена
и детей двое — сын да еще дочь. Прожил крестьянин
свой век и помер. А за ним и старуха собралась
помирать, настала ее пора. Позвала она к себе
детей своих, сына с дочерью. Дочь была у нее
старшая, а сын младший.
Вот наказывает мать сыну, говорит ему:
— Слушайся во всем свою сестру, как меня
слушался, будет она тебе теперь вместо матери.
Вздохнула мать в последний раз — жалко ей
было с детьми навек разлучаться — и померла.
После смерти родителей брат и сестра стали жить,
как мать им велела. Брат слушался сестру, а сестра
любила брата и заботилась о нем.
Долго ли, мало ли жили они без родителей, раз
сестра и говорит своему брату:
— Трудно мне одной в хозяйстве справляться,
а тебе жениться пора; женись, хозяйка в доме будет.
А брат не хотел жениться.
— И ты хозяйка,— говорит он сестре.— Зачем
нам другая?
— А я ей в помощь буду,— сестра говорит.—
Вдвоем-то с нею нам работать сподручней.
Хоть и не хотел брат жениться, да не посмел
ослушаться старшей сестры, потому что почитал
ее, как родную мать.
Оженился брат и стал жить с женою хорошо.
А сестру свою любил и почитал, как прежде было,
и во всем слушался ее.
Жена его сперва послушно жила и терпела се-
стру мужа, свою золовку. А золовка и вовсе ей
угождала.
Да только не по нраву стало братней жене, что
она не первая в доме и своей золовке ровня. Вот
уедет хозяин молодой поле пахать, либо в город
на торг, либо в лес, а вернется ко двору — и дома
у него неладно. Жена ему на сестру жалуется: и де-
лать сестра его ничего не умеет, и сердцем она злая,
и горшок новый разбила...
Молчит муж и думает: «Ты со двора, а на двор
беда. Эко дело лихое!»
Однако нельзя мужику без отлучки жить.
Поехал брат опять со двора, а на двор новая
беда.
Вернулся он, жена ему и говорит:
— Дело твое, а сестра твоя нас по миру пустит:
гляди-ко, в хлеву коровушка наша Жданка сдохла
ввечеру. Сестра твоя, ненавистная такая, скормила
ей чего-то, корова и пала...
А того не сказала жена, что она сама скормила
корове вредной травы, лишь бы сестру мужа сжить
со двора.
Брат и говорит сестре:
— Сгубила ты корову» сестрица. Знать, сызно-
ва надо скотину наживать.
Хоть и невинна была сестра, да чтобы брат на
жену не подумал, взяла вину на себя.
— Оплошала я, братец,— говорит,— а больше
того не случится.
— Ну, ин так,— брат говорит.— Благослови
меня, сестрица, поеду я в лес, на работу, копейку
в дом наживать. Гляди в хозяйстве-то, чтоб ладно
было. Жена родит, ребенка прими...
Уехал он в лес, и долго его в доме не было. Же-
на без него и сына-младенца родила, а сестра при-
няла младенца и полюбила его. Да недолго жил
младенец на свете: заспала его мать по нечаянности,
и он умер.
В ту пору воротился брат из лесу. Видит он —
горе в его доме. Жена плачет, причитает и говорит
ему:
— Это сестра твоя, золовка моя, змея подколод-
ная, удушила она сыночка нашего; теперь она и ме-
ня со свету сживет.
Услышал брат слова жены и лютым стал. Клик-
нул он сестру:
— Я думал, ты заместо матери мне. Ведь я ни
хлеба, ни одежды тебе не жалел и не ослушался
тебя ни в чем... А ты сына у меня единородного
отняла! А был бы у меня сын, было бы мне утеше-
ние и надежда на старость. Да и тебя он кормил
бы, когда не станет у тебя силы работать. А ты
убила его!
И он сказал еще:
— Не увидишь ты завтра белого света!
Сестра хотела вымолвить слово в ответ, да брат
от .лютости и от горя своего не стал ее слушать
и глядел на нее, как чужой, словно не зная ее.
Поутру рано брат разбудил сестру.
— Собирайся,— говорит,— поедем мы с тобой
со двора.
— Рано еще, братец,— говорит сестра,— на небе
сумеречно.
А брат ее не слышит и приказывает:
— Собирайся,— говорит,— и платье одень луч-
шее.
— Братец, а нынче и праздника нету,— молвит
в ответ сестра.
А брат не слышит вовсе и коней запрягает.
Повез он ее в лес и вот остановил коней. А по
времени было еще рано, чуть свет.
Тут в лесу пень стоял. Брат велел сестре, чтобы
она стала на колени да голову свою положила на
пень.
29

Сестра положила на пень свои руки, а потом
склонила на них и голову.
— Прости меня, братец,— вымолвила она и
хотела ему еще сказать, что ни в чем она не повин-
на: может быть, он теперь услышит ее.
Да брат уж высоко топором замахнулся, не-
когда ему было слушать сестру.
В то время вдруг воскликнула на ветке малая
птичка, и голос ее был звучен и весел. Сестра
услышала птичку и подняла голову, желая послу-
шать ее, а руки ее лежали на пне.
Брат ударил топором и отсек ей обе руки по
локти. Не мог простить он за сына, и матерь бы
родную не простил.
— Ступай,— говорит,— куда глаза твои глядят,
ступай от меня скорее... Хотел я тебе голову отсечь,
да, знать, судьба тебе жить.
Глянул брат на сестру и заплакал. «Отчего
такое,— думает,— от счастья бывает одно счастье,
а от беды — две беды? Нету сына у меня теперь,
и сестры нету».
Тронул он лошадей и уехал, а сестра его оста-
лась одна в лесу. Встала она с земли и пошла,
безрукая, куда глаза глядят. Идет она по лесу,
видит — тропинки все травой давно заросли, и куда
они ведут — неведомо; а вскоре и заросших тропи-
нок не стало. Заблудилась сестра, платьем обноси-
лась блуждаючи и обессилела не евши.
Дни проходят, и ночи минуют, а сестра все идет
куда глаза ее глядят. Без рук ей непривычно, и
скучает она по брату. Идет сестра и плачет:
— Ветры вы, ветры буйные,
Донесите мои слезы до матушки,
Донесите до батюшки.
Да нету матушки, нету батюшки!
Солнышко ты, солнышко,
Обогрей меня, горемычную!
Затмился перед нею весь свет слезами, а утереть
их она не может. Идет она и не видит, как ветер
причесал ее волосы, как солнце разрумянило ее
щеки, и стала она оттого миловидна и хороша
лицом. Стало быть, правду говорят, что чест-
ных и горе красит, а бесчестным и красота не к
лицу.
А когда высохли ее слезы, увидела она сад,
а лесу не было. В том саду на деревьях яблоки
дозревают — сыченые, рассыпчатые. Иные вовсе
низко зреют, можно ртом достать. Скушала сестра
одно яблоко и второе попробовала, а третье не тро-
нула, остереглась: в первый раз ей чужое есть при-
шлось, нужда смертная заставила.
Тут подошел к ней караульщик-старик и побра-
нил ее.
— Ах ты, ведьма! — говорит.— Откуда взялась
яблоки чужие ртом хватать! Я тридцать годов сад
караулю, а ни в кое время ни единого яблока вор
у меня не украл! А ты явилась и скушала! Ишь ты,
безрукая воровка!
Побранился караульщик и повел безрукую к хо-
зяину сада.
А в ту пору молодой сын хозяина сидел в избе
и в окно глядел. Видит он девицу, собою убогую
и худую и на лицо сперва неприметную, да в глазах
ее была столь добрая душа, что красила ее пуще
всякой прелести, и красавиц — лучше ее нету. За-
любовался он на пришлую девицу, забилось в нем
сердце от радости.
— Отпусти ее! — крикнул он караульщику.
Подошел он сам к той девице, смотрит — а она
безрукая. И еще более полюбил ее молодец; видно,
кого любишь, того и калечество не портит.
Однако опечалился тут молодец: что отец еще
скажет?
Пошел он к отцу, поклонился ему и говорит:
— Позволь мне, батюшка, весточку тебе ска-
зать,— да весточку в радость, а не в кручину. Ка-
раульщик наш пленницу в саду твоем поймал,
а милее ее нету мне никого на свете. Не губи моего
сердца, батюшка, дозволь мне жениться на ней!
Вышел отец во двор, поглядел на безрукую
девицу и говорит:
— Чего ты, сын мой! Есть и краше ее девицы,
да и побогаче найдутся. А это что же — она калека
безрукая. Суму ты нищую будешь за нею таскать!
Сын ответил отцу:
— Есть и краше девицы, да милее ее мне нету.
А что суму нищую за нею таскать — что ж, батюш-
ка, коли судьба нам такая, буду и суму таскать.
Задумался батюшка.
— Гляди,— говорит,— сам, сын мой любезный.
В хозяйстве я волен, в саду своем я волен, а в
сердце твоем я не волен. Сердце твое не яблоко.
Сыграли честную свадьбу, и стали молодые жить
своим семейством, как все люди живут. Жили они
в ладу друг с другом, жили они в счастье, да не-
долго им жить вместе пришлось, настала для них
разлука.
В ту пору началась война с неприятелем, и у без-
рукой жены взяли мужа в военную службу. Вот
уходит он на войну и просит отца:
— Батюшка, не оставь жену мою! Она родить
должна, так напиши мне письмо в тот час, а я по-
радуюсь сыну либо дочери.
— Не горюй, сын мой,— отец говорит,— гляди
там, даром головы своей не отдавай. А по жене
скучать скучай, а горевать не надо: она мне будет
как дите родное.
И ушел молодец на войну. А пришел срок —
родила ему сына безрукая жена. Поглядела мать
на своего младенца, поглядел дед, и видят они:
руки у младенца золотые, во лбу светел месяц
сияет, а где сердце — там красное солнце горит.
Да, гляди, для матери и для дедушки иных детей
и внуков не бывает.
Уехал батюшка в столицу, повез он яблоки про-
давать на гостиный двор. А безрукая мать позвала
старика караульщика и велела ему написать мужу
письмо. В давнее время старик этот в солдатах слу-
жил и грамоте знал. Сперва она велела поклоны
написать — от нее и от батюшки, а потом о сыне
велела писать, что родился-де у них прекрасный
младенец, и все приметы его велела описать, отчего
все люди радуются, глядючи на него.
Сложил старик письмо, спрятал его за пазуху
и пошел.
Вот идет он лесом, идет полем; глядь—и ночь
настала. Видит он — изба стоит, и попросился но-
чевать. ^
Стал старик на ночлег; хозяева его ужином
накормили, а хозяйка и постель постелила прохо-
жему человеку. Хозяин лег и уснул, а хозяйка на-
чала пытать прохожего старика: чей он сам, да от-
30

куда идет и куда, да как до старости дожил — худо
ли, хорошо ли, сытно или голодно.
Рассказал прохожий, как он прежде жил и какая
у него теперь забота.
— Вот,— говорит,— несу молодому хозяину
добрую весть: родила жена ему сына. А жена-то
у него хоть и безрукая, зато лицом умильная, а
по сердце считать — так никого ласковее ее
нету.
Хозяйка избы подивилась:
. — Аль и вовсе безрукая?
— Безрукая,— сказал старик.— Слух был, брат
родной отрубил ей руки, со зла стало быть.
Хозяйка опять подивилась.
— Ишь ты ведь,— говорит,— злодеи какие
бывают! А где же весть твоя? Не потеряй гляди!
— А тут,— старик говорит,— весть: в бумаге
за пазухой лежит.
Хозяйка ему:
— Ты бы,— сказывает,— в баньке попарился;
умаялся небось и пропотел в дороге. Я тебе враз
баньку-то истоплю.
Старик обрадовался: и то, дескать, от бани
всегда польза.
Истопила баню хозяйка, снял старик одежду и
пошел кости попарить. А хозяйка не от доброго
сердца и не от уважения истопила баню прохожему
человеку: муж-то ее приходился братом безрукой
сестре, отсюда он ее и в лес увез, да не доказнил
ее до смерти. Нашла хозяйка письмо в исподней
рубахе старика и прочитала его; прочитавши,
бросила она то письмо в печь, написала другое и
положила его обратно старику. А написала она в
письме, что, дескать, родила жена мужу не ребенка,
а спереди вроде как поросенка, сзади собаку, а со
спины он на ежа похож, и что теперь делать с
ребенком — пусть муж отпишет.
Настало утро, и ушел старичок далее. А когда
пришло время, идет тот самый старичок назад, идет
по старой дороге. Увидела его хозяйка, которая его
и прежде привечала, и зовет в избу.
Остался ночевать старик в знакомой избе.
Хозяйка его и спрашивает: с чем он ко двору идет,
что ему молодой-то хозяин сказал.
— А молодого хозяина я не видел, — старик
говорит,— он в бою был в тот час; а кончился бой,
мне письмо от него передали, в нем и воля его
сказана.
— Какая же в письме воля его сказана? —
спрашивает хозяйка.
— А мне неведомо,— отвечает старик.— А
читать письма я не смею.
Сказал старик и стал собираться спать ложиться:
на дворе-то уж завечерело.
Хозяйка ему и говорит:
— Дай-ко, дедушка, рубаху я тебе зашью —
ишь в дороге-то как обносился.
А старик-то уж спит. Взяла его рубаху хозяйка,
поглядела, а изнутри к рубахе бумага пришита —
письмо. Стала она читать, что написано. Муж пишет
безрукой жене, он велит ей, чтобы она берегла и
жалела их дитя, а что оно безобразным родилось,
так для него оно все равно дорого и мило; и о том
же муж безрукой жены и батюшку своего просит,
чтобы и батюшка глядел за младенцем и берег его.
— Нет,— прошептала хозяйка,— не углядит
твой батюшка за младенцем.
И написала она другое письмо: пишет будто бы
муж Безручки к своему отцу, а жене ничего не
пишет; пишет он, чтобы батюшка прогнал прочь со
двора его жену вместе с ее сыном, не хочет он
более ее знать, не желает он жить с безрукой
женой, не под стать она ему, воину, а если уцелеет
он на войне, то будет у него другое семейство.
Починила хозяйка стариковскую рубаху и
пришила к рубахе свое письмо, как и было, а
истинное письмо оставила себе.
И ушел старик.
Вот явился он к своему хозяину, свекру Безруч-
.ки, и подает ему письмо.
Прочитал старый хозяин письмо и позвал Без-
ручку.
— Здравствуй,— говорит,— хозяюшка!
А Безручка ему:
— Здравствуй, батюшка! Да какая же я при
вас хозяйка? Я младшая в доме.
Задумался тут старый свекор.
— Да и я,— говорит,— не хозяин. Когда тебя
караульщик привел, хотел было я тебя со двора
прогнать, а ты в доме осталась. А нынче хочу я,
чтобы ты всю жизнь в моем доме жила, а ты уйдешь
навсегда.
И сказал ей свекор, как сын ему в письме
написал.
— Со двора велел прочь тебя согнать. Видно,
переменилось у него сердце к тебе.
Наутро Безручка взяла своего сына-младенца
в подол, а край подола зажала в зубах и ушла
со двора — ушла туда, куда все уходят, кому
некуда идти: куда глаза глядят.
А свекор-старик остался один в доме. И
заскучал он по внуку, заскучал по безрукой невестке.
Тогда позвал он старого караульщика и велел ему
отыскать Безручку со внуком и вернуть их домой.
Караульщик пошел в поля и леса, долго ходил там
и кликал Безручку. Да свет велик, где их найдешь,
и караульщик вернулся ни с чем.
Старый садовник стал томиться и тосковать,
а однажды лег спать и вовсе не проснулся — он
умер во сне от своей печали.
А Безручка вышла со двора и пошла по свету
куда глаза глядят. Миновала она чистое поле,
захотелось ей пить. Вошла она в лес, видит — в
лесу дедушка-дуб растет, а неподалеку от него —
колодец. Наклонилась Безручка над колодцем, а как
напиться — не знает: вода глубоко стоит.
Наклонилась Безручка пониже — может, достанет. Видит —
вот она, вода. «Ну,— думает Безручка,— я хоть
губы смочу». Прильнула она к воде, разжала зубы,
и выпал ее ребенок из подола в колодец.
Потянулась мать в колодец, вспомнила про свое калече-
ство и заплакала. «Ах,— подумала Безручка,—
зачем я на свет родилась! И горе и обиду терпеть
я могу, и дитя я родила, а спасти его не могу!»
И видит она сквозь воду, как сын ее на дне
колодца лежит. И видит она еще, что руки у нее
выросли, потянулась тут она к сыну и схватила его.
А как выхватила она ребенка из воды, как спасла
его, так рук у нее опять не стало.
И пошла Безручка дальше со своим спасенным
сыном. А когда стало темно, попросилась она на
ночлег в одной деревне. Наутро хотела было
Безручка уйти далее, да народ в той деревне добрый
был: оставил он у себя безрукую мать на житье
и сына ее приютил на воспитание.
31

Вырос сын Безручки средь доброго народа, а
война, где отец его воевал, еще не окончилась.
В старину ведь долго воевали.
Пришло время, и взяли сына Безручки на войну.
Справила мать сына, чтобы ни в чем недостатка
у него не было, и народ помог ей справить воина.
Купили сыну коня, купили одежды и припасу —
пусть едет. Стала мать прощаться со своим
единственным сыном.
— Езжай,— говорит,— и живым ворочайся. Там
и отец твой воюет. Наступила твоя пора, сынок.
Враг придет — нам на свете не жить, а прогонишь
врага, так нам с тобой не разлучаться.
И уехал ее сын на войну. А мать осталась одна
и затосковала о сыне. Днем она думала о нем,
а ночью он ей снился. То она видела, что он побил
всех врагов и к ней возвращается, то она видела,
как он лежит один в поле убитый, а вороны
выклевывают его глаза.
Не стерпело ее сердце, оделась Безручка в
солдатское платье и ушла на войну.
Вот пришла Безручка на войну. Увидели ее
солдаты, подумали, что она мужик, и сказали ей:
— Сидел бы ты дома на печке, земляк,— чего
калеке на войне делать! Храбрец ты, да не к месту!
А Безручка нашла, что ей делать. Стала она
утешать больных и умирающих, и, бывало, кто бы
умереть должен, гляди — и не помирает при добрых
словах Безручки; кто духом ослаб, так Безручка
впереди него на врага идет, и оробевший воин вновь
поднимает меч. Так было дело.
А однажды Безручка увидела своего сына. Он
бился среди поля с неприятелями, и они падали
мертвыми возле него. Трудно ему было. Вот уже
пали все его товарищи, что бились рядом с ним,
и остался он один. А на место павших неприятелей
подходили другие, и число их не кончалось. Глядит
мать, устоит ее сын или нет. Велика его сила, да
и на силу есть пересилок. Видит Безручка —
наседают враги тьмою, и сына она уже не видит: жив
он или нет. А издали сам полководец следит за
тою битвою. И он говорит своему помощнику:
— Узнай, какой это наш богатырь там бьется,
чей он родом, и дай ему сейчас же подмогу.
А подмога когда еще придет! Успеет ли, нет ли.
Безручка увидела вдруг, как встал ее сын с земли
средь павших врагов, да в тот же час навалилась
на него опять чужая, черная сила. Увидела мать—
настало ее время. Воскликнула она:
— Стой, мой сын! Стой, единородный мой! — и
бросилась на помощь.
Не подумала она, что рук у нее нету, только
сердце ее билось в ярости к врагам и в любви
к своему сыну,— и почувствовала она вновь свои
руки и силу в них, будто и не отрубал их брат
никогда. Подняла она вострую саблю павшего воина
и стала сечь врагов, теснивших ее сына. Долго
билась она, обороняя сына, и начала уже уставать.
Да и сын ее еле стоял и кровью обливался. Тогда
пришла помощь от полководца, и новые воины
посекли мечами остатних врагов, а павшие от рук
Безручки и ее сына уже лежали мертвые. Сын
Безручки хоть и билсй возле матери, а узнать ее не мог:
ему и глядеть на нее некогда было, да и
поглядевши он бы не узнал ее, как его родная мать была
безрукая, а у этого воина были могучие руки.
Вскорости за побитием врагов война окончилась.
Тут полководец призвал к себе самых храбрых
воинов: кто, дескать, откуда родом, кому сыном
приходится, и пусть каждый награду получает. Призвал
он и сына Безручки и спрашивает его:
— Чей ты, молодец? Кто у тебя отец с матерью?
Надо бы и родителям твоим награду дать, что сына
такого взрастили.
Поникнул сын Безручки.
— Нету,— говорит,— у меня батюшки, и каков
он был — не помню. А рос я с малолетства один
у матери, земля была нашим ложем, а небо —
покровом, а добрый народ был заместо отца.
— Народ всем отцам отец,— сказал так
полководец,— я сам перед ним меньшой и наградить его
не могу. А матери твоей полагается награда за то,
что взрастила храброго сына. Пусть она явится
ко мне и получит в свои руки награду!
— А у нее рук нету, она безрукая,— сказал сын
Безручки.
Поглядел тут полководец на молодого воина
пристально и печально и говорит:
— Ступай,— говорит,— и приведи свою мать
ко мне.
Пошел тогда сын Безручки в деревню за матерью,
а деревенские люди ему сказали, что его мать тоже
на войну ушла, утешать увечных и рубленых.
• Вернулся он к полководцу и говорит: так и так,
мол, нету матери, она при войске.
Полководец велел привести к нему всех, кто
помогал исцелять раненых и умирающих, и стал
награждать их за доброе дело. И когда подошла
к нему безрукая . женщина в простой солдатской
одежде, полководец поглядел в ее лицо и узнал
в ней свою жену, а Безручка увидела, что
полководец этот — ее муж. Безручка хотела обнять
своего мужа — целый век жила она с ним в
разлуке,— да вспомнила: нет у нее рук. Они у нее
опять сразу отсохли, как она сына отстояла в бою.
Однако не стерпела Безручка и потянулась к мужу.
Его она всегда любила и не могла забыть. И в тот же
миг, словно из сердца, выросли у нее руки, такие же
сильные, как прежде были, и обняла она ими своего
мужа. И с тех пор навсегда руки остались при ней.
Позвал отец тут сына и говорит ему:
— Здравствуй, сын мой! Я отец твой, а ты не
знал меня, и я тебя не знал. Злые люди разлучили
нас, да есть сила сильнее злодейства.
Глянул тут сын на отца и обрадовался, а потом
глянул на мать, видит ее — а мать теперь с
руками. И вспомнил он последнюю битву и того воина,
который оборонял его своим мечом. Сын бросился
перед матерью на колени и стал целовать ее руки,
что спасли его.
И вскоре, как наступило мирное время, поехал
полководец домой, к своему двору, где жил он
с отцом когда-то, где увидел Безручку и полюбил
ее. Взял он с собой жену и сына и поехал на покой.
А по дороге заехали они к брату Безручки, потому
что двор его стоял на пути.
Жена Безручкиного брата как увидела, как
узнала, кто это приехал — и Безручка сама, и все
семейство ее, и все целые и здоровые, и все в
знатности,— так повалилась со страху им в ноги и
рассказала сама, без спросу, чего она сделала для
погибели Безручки и ее сына-младенца.
«Может,— подумала она,— по давности-то и
помилуют».
32

Выслушала ее Безручка, а в ответ рассказала
про свою судьбу, какую она испытала.
Поклонился брат Безручки своей сестре и сказал:
— Спасибо тебе за рассказ, а зло на посев не
оставляется. Прости меня, сестра моя
родимая!
В ту же ночь, тайно от своих гостей, вывел он
из конюшни необъезженную кобылицу, привязал к
ее хвосту скрученными вожжами свою жену, а себя
привязал к жене, а потом гикнул, лошадь понесла,
поволокла мужа с женой в чистое поле и там
растрепала их насмерть о землю.
А Безручка с мужем и сыном ждали-пождали
утром хозяина с хозяйкой, да дождались только
кобылицу, что прибежала одна, без людей, из
чистого поля.
Не дождались гости хозяев и уехали
жить-поживать на долгие годы к своему двору. Несчастье
хоть и живет на свете, да нечаянно, а счастье
должно жить постоянно.
Хаврошечка
И сть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть
и такие, которые своего брата не стыдятся.
К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка.
Осталась она сиротой, взяли ее эти люди,
выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и
прядет, она и прибирает, она и за все отвечает.
А были у ее хозяйки три дочери. Старшая
звалась Одноглазка, средняя Двуглазка, а меньшая
Триглазка.
Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на
улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них
работала: их и обшивала, для них пряла и ткала —
и слова доброго никогда не слыхала.
Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле,
обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на
шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:
— Коровушка-матушка! Меня бьют, журят,
хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему
дню мне велено пять пудов напрясть, наткать,
побелить и в трубы покатать.
А коровушка ей в ответ:
— Красная девица, влезь ко мне в одно ушко,
а в другое вылезь — все будет сработано.
Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке
в одно ушко, вылезет из другого — все готово: и
наткано, и побелено, и в трубы покатано.
Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит,
покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке
еще больше работы задаст.
Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет
ее, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет
и готовенькое возьмет, принесет хозяйке.
Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и
говорит ей:
— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди
догляди, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и
в трубы катает?
Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла
с нею в поле, да забыла матушкино приказанье,
распеклась на солнышке, разлеглась на травушке.
А Хаврошечка приговаривает:
— Спи, глазок, спи, глазок!
Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка
спала, коровушка все наткала, и побелила, и в трубы
скатала.
Так ничего хозяйка не дозналась и послала
вторую дочь — Двуглазку:
— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди
догляди, кто сироте помогает.
Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла
матушкино приказанье, на солнышке распеклась, на
травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:
— Спи, глазок, спи, другой!
Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала,
побелила, в трубы накатала, а Двуглазка все спала.
Старуха рассердилась и на третий день послала
третью дочь — Триглазку, а сироте еще больше
работы задала.
Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке
разморилась и на травушку упала.
Хаврошечка поет:
— Спи, глазок, спи, другой!
А о третьем глазке и забыла.
Два глазка у Триглазки заснули, а третий
глядит и все видит: как Хаврошечка корове в одно
ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты
подобрала.
Триглазка вернулась домой и матери все
рассказала.
Старуха обрадовалась, на другой же день
пришла к мужу:
— Режь рябую корову!
Старик и так и сяк:
— Что ты, старуха, в уме ли? Корова молодая,
хорошая!
— Режь, да и только!
Делать нечего. Стал точить старик ножик.
Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла
рябую коровушку и говорит:
— Коровушка-матушка. Тебя резать хотят.
А коровушка ей отвечает:
— А ты, красная девица, моего мяса не ешь,
а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду
их схорони и никогда меня не забывай: каждое
утро косточки водою поливай.
Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все
сделала, что коровушка ей завещала: голодом
голодала, мяса ее в рот не брала, косточки ее зарыла
и каждый день в саду поливала.
И выросла из них яблонька, да какая! —
яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые,
веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо —
останавливается, кто проходит близко —
заглядывается.
33

Много ли времени прошло, мало ли,—
Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду.
На ту пору ехал мимо сильный человек — богатый,
кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные
яблочки, стал затрагивать девушек:
■— Девицы-красавицы, которая из вас мне
яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.
Три сестры и бросились одна перед другой к
яблоне.
А яблочки-то висели низко, под руками были,
а тут поднялись высоко, далеко над головами.
Сестры хотели их сбить — листья глаза
засыпают, хотели сорвать — сучки косы расплетают.
Как ни бились, ни метались — руки изодрали, а
достать не могли.
Подошла Хаврошечка — веточки к ней
приклонились и яблочки к ней опустились. Угостила она
того сильного человека, и он на ней женился. И
стала она в добре поживать, лиха не знать.
Иван Бесталанный и Елена Премудрая
/1\ила в одной деревне крестьянка, вдова. Жила
она долго и сына своего Ивана растила.
И вот настала пора — вырос Иван. Радуется
мать, что он большой стал, да худо, что он у нее
бесталанным вырос. И правда: всякое дело у Ивана
из рук уходит, не как у людей; всякое дело ему
не в пользу и впрок, а все поперек. Поедет, бывало,
Иван пахать, мать ему и говорит:
— Сверху-то земля оплошала, поверху она
хлебом съедена, ты ее, .сынок, поглубже малость
паши!
Иван вспашет поле поглубже, до самой глины
достанет и глину наружу обернет; посеет потом
хлеб — не родится ничего, и семенам извод. Так
и в другом деле: старается Иван сделать
по-доброму, как лучше надо, да нет у него удачи и разума
мало. А мать стара стала, работа ей непосильна.
Как им жить? И жили они бедно, ничего у них
не было.
Вот доели они последнюю краюшку хлеба,
самую остатнюю. Мать и думает о сыне — как он
будет жить, бесталанный! Нужно бы женить его:
у разумной жены, гляди-ко, и неудельный муж в
хозяйстве работник и даром хлеба не ест. Да кто,
однако, возьмет в мужья ее бесталанного сына?
Не только что красная девица, а и вдова, поди,
не возьмет!
Покуда мать кручинилась так-то, Иван сидел
на завалинке и ни о чем не горевал.
Глядит он — идет старичок, собою ветхий,
обомшелый, и земля въелась ему в лицо, ветром нагнало.
— Сынок,— старичок говорит,— покорми меня:
отощал я за дальнюю дорогу, в суме ничего не
осталось.
Иван ему в ответ:
— А у нас, дедушка, крошки хлеба нету в избе.
Знать бы, что ты придешь, я бы давеча сам
последней краюшки не ел, тебе бы оставил. Иди, я
тебя хоть умою и рубаху твою ополощу.
Истопил Иван баню, вымыл в бане прохожего
старика, всю грязь с него смыл, веником попарил
его, а потом и рубаху и порты его начисто
ополоскал и спать в избе положил.
Вот старик тот отдохнул, проснулся и говорит:
— Я твое добро упомню. Коли будет тебе худо,
пойди в лес. Дойдешь до места, где две дороги
расстаются, увидишь, там серый камень лежит,—
толкни тот камень плечом и кликни: дедушка, мол,—
я тут и буду.
Сказал так старик и ушел. А Ивану с матерью
совсем худо стало: все поскребышки из ларя
собрали, все крошки поели.
— Обожди меня, матушка,— сказал Иван.—
Может, я хлеба тебе принесу.
— Да уж где тебе! — ответила мать.— Где тебе,
бесталанному, хлеба взять! Сам-то хоть поешь, а я
уж, видно, не евши помру... Невесту бы где сыскал
себе,— глядь, при жене-то, коли разумница
окажется, всегда с хлебом будешь.
Вздохнул Иван и пошел в лес. Приходит он на
место, где дороги расстаются, тронул камень плечом,
камень и подался. Явился к Ивану тот дедушка.
— Чего тебе? — говорит.— Аль в гости пришел?
Повел дедушка Ивана в лес. Видит Иван — в
лесу богатые избы стоят. Дедушка и ведет Ивана
в одну избу — знать, он тут хозяин.
Велел старик кухонному молодцу да
бабке-стряпухе изжарить на первое дело барана. Стал хозяин
угощать гостя. Поел Иван и еще просит.
— Изжарь,— говорит,— другого барана и
хлеба краюху подай.
Дедушка-хозяин велел кухонному молодцу
другого барана изжарить и подать ковригу пшеничного
хлеба.
— Изволь,— говорит,— угощайся, сколь у тебя
душа примет. Аль не сыт?
— Я-то сыт,— отвечает Иван,— благодарствую
тебе, а пусть твой молодец отнесет хлеба краюшку
да барана моей матушке, она не евши живет.
Старый хозяин велел кухонному молодцу снести
матери Ивана две ковриги белого хлеба и целого
барана. А потом и говорит:
— Отчего же вы с матерью не евши живете?
Смотри, вырос ты большой, гляди — женишься,
чем семейство прокормишь?
Иван ему в ответ:
— А незнамо как, дедушка! Да нету жены у меня.
— Эко горе какое! — сказал хозяин.— А отдам-
ка я свою дочь тебе в замужество. Она у меня
разумница, ее ума-то вам на двоих достанет.
Кликнул старик свою дочь. Вот является в
горницу прекрасная девица. Такую красоту и не видел
34

никто, и неизвестно было, что она есть на свете.
Глянул на нее Иван, и сердце в нем приостанови-
лось.
Старый отец посмотрел на дочь со строгостью
и сказал ей:
— Вот тебе муж, а ты ему жена.
Прекрасная дочь только взор потупила.
— Воля ваша, батюшка.
Вот поженились они и стали жить-Поживать.
Живут они сыто, богато, жена Ивана домом правит,
а старый хозяин редко дома бывает: он ходит по
миру, премудрость там среди народа ищет, а когда
найдет ее, возвращается ко двору и в книгу запи-
сывает.
А однажды старик принес волшебное круглое
зеркальце. Принес он его издалече, от масте-
ра-волшебника с холодных гор,— принес, да и
спрятал.
Мать Ивана жила теперь сыта и довольна, а жи-
ла она, как прежде, в своей избе на деревне.
Сын звал ее жить к себе, да мать не захотела:
не по душе ей была жизнь в доме жены Ивана,
у невестки.
— Боюсь я, сынок,— сказала матушка Ива-
ну.— Ишь она, Еленушка, жена твоя, красавица
писаная какая, богатая да знатная,— чем ты ее
заслужил? Мы-то с отцом твоим в бедности жили,
а ты и вовсе без судьбы родился.
И осталась жить мать Ивана в своей старой из-
бушке. А Иван живет и думает: правду говорит
матушка; всего будто довольно у него, и жена
ласковая, слова поперек не скажет, а чувствует
Иван, словно всегда холодно ему. И живет он так
с молодой женой вполжитья-вполбытья, а нет чтобы
вовсе хорошо.
Вот приходит однажды старик к Ивану и говорит:
— Уйду я далече, далее, чем прежде ходил, вер-
нусь я не скоро. Возьми-ко, на тебе, ключ от меня;
прежде я при себе его носил, да теперь боюсь
потерять: дорога-то мне дальняя. Ты ключ береги
и амбар им не отпирай.- А уж пойдешь в амбар,
так жену туда не веди. А коли не стерпишь и жену
поведешь, так цветное платье ей не давай. Время
придет, я сам ей выдам его, для нее и берегу. Гля-
ди-ко запомни, что я тебе сказал, а то жизнь свою
в смерти потеряешь!
Сказал старик и ушел.
Прошло еще время. Иван и думает:
«А чего так! Пойду-ка я в амбар да погляжу,
что там есть, а жену не поведу!»
Пошел Иван в тот амбар, что всегда взаперти
стоял, открыл его, глядит — там золота много,
кусками оно лежит, и камни, как жар, горят, и еще
добро было, которому Иван не знал имени. А в
углу амбара еще чулан был либо тайное место,
и дверь туда вела. Иван открыл только дверь в
чулан и ступить туда не успел, как уже крик-
нул нечаянно:
— Еленушка, жена моя, иди сюда скорее!
В чулане том висело самоцветное женское платье;
оно сияло, как ясное небо, и свет, как живой ветер,
шел по нему. Иван обрадовался, что увидел такое
платье; оно как раз впору будет его жене и при-
дется ей по нраву.
Вспомнил было Иван, что старик не велел ему
платье жене давать, да что с платьем станется, если
он его только йокажет! А Иван любил жену: где
она улыбнется, там ему и счастье.
Пришла жена. Увидала она это платье и руками
всплеснула.
— Ах,— говорит,— каково платье доброе!
Вот она просит у Ивана:
— Одень меня в это платье да пригладь, чтоб
ладно сидело.
А Иван не велит ей в платье одеваться. Она
тогда и плачет:
— Ты,— говорит,— знать, не любишь меня: доб-
рое платье такое для жены жалеешь. Дай мне хоть
руки продеть, я пощупаю, каково платье,— может,
не годится.
Иван велел ей:
— Продень,— говорит,— испытай, каково тебе
будет.
Жена продела руки в рукава и опять к мужу:
— Не видать ничего. Вели голову в ворот
сунуть.
Иван велел. Она голову сунула, да и дернула
платье на себя, да и оболоклась вся в него. Ощупа-
ла она, что в одном кармане зеркальце лежит,
вынула его и погляделась.
— Ишь,— говорит,— какая красавица, а за бес-
таланным мужем живет! Стать бы мне птицей, уле-
тела бы я отсюда далеко-далеко!
Вскрикнула она высоким голосом, всплеснула
руками, глядь — и нету ее. Обратилась она в голу-
бицу и улетела из амбара далеко-далеко в синее
небо, куда пожелала. Знать, платье она надела
волшебное.
Загоревал тут Иван. Да чего горевать — некогда
ему было. Положил он в котомку хлеба и пошел
искать жену.
— Эх,— сказал он,— злодейка какая, отца
ослушалась, с родительского двора без спросу ушла!
Сыщу ее, научу уму-разуму!
Сказал он так, да вспомнил, что сам живет
бесталанным, и заплакал.
Вот идет он путем, идет дорогой, идет тропин-
кой, плохо ему, горюет он по жене. Видит Иван —
щука у воды лежит, совсем помирает, а в воду
влезть не может.
«Гляди-ко,— думает Иван,— мне-то плохо, а ей
того хуже».
Поднял он щуку и пустил ее в воду. Щука сей-
час нырнула в глубину да обратно кверху, высунула
голову и говорит:
— Я добро твое не забуду. Станет тебе горько —
скажи только: «Щука, щука, вспомни Ивана!»
Съел Иван кусок хлеба и пошел дальше. Идет он,
идет, а время уже к ночи.
Глядит Иван и видит: коршун воробья поймал,
в когтях его держит и хочет склевать.
«Эх,— смотрит Иван,— мне беда, а воробью
смерть!»
Пугнул Иван коршуна, тот и выпустил из когтей
воробья.
Сел воробей на ветку, сам говорит Ивану:
— Будет тебе нужда — покличь меня: «Эй, мол,
воробей, вспомни мое добро!»
Заночевал Иван под деревом, а наутро пошел
дальше. И уже далеко он от своего дома отошел,
весь приустал и телом стал тощий, так что и одеж-
ду на себе рукой поддерживает. А идти ему было
далече, и шел Иван еще целый год и полгода. Про-
шел он всю землю, дошел до моря, дальше идти
некуда.
35

Спрашивает он у жителя:
— Чья тут земля, кто тут царь и царица?
Житель отвечает Ивану:
— У нас в царицах живет Елена Премудрая:
она все знает — у нее книга такая есть, где все
написано, и она все видит — у нее зеркало такое
есть. Она и тебя сейчас видит небось.
И правда, Елена увидела Ивана в свое зеркаль-
це. У нее была Дарья, прислужница. Вот Дарья
обтерла рушником пыль с зеркальца, сама взгля-
нула в него, сначала собой полюбовалась, а потом
увидела в нем чужого мужика.
— Никак, чужой мужик идет! — сказала при-
служница Елене Премудрой.— Издалека, ви-
дать, идет: худой да оплошалый весь, и лапти
стоптал.
Глянула в зеркальце Елена Премудрая.
— И то,— говорит,— чужой! Это муж мой
явился.
Подошел Иван к царскому двору. Видит — двор
тыном огорожен. А в тыне колья, а на кольях чело-
вечьи мертвые головы; только один кол пустой,
ничего нету.
Спрашивает Иван у жителя — чего такое, де-
скать?
А житель ему:
— А это,— говорит,— женихи царицы нашей,
Елены Премудрой, которые сватались к ней. Цари-
ца-то наша — ты не видал ее — красоты неска-
занной и по уму волшебница. Вот и сватаются к ней
женихи, знатные да удалые. А ей нужен такой же-
них, чтобы ее перемудрил, вот какой! А кто ее не
перемудрит, тех она казнит смертью. Теперь один
кол остался: это тому, кто еще к ней в мужья
придет.
— Да вот я к ней в мужья иду! — сказал Иван.
— Стало быть, и кол пустой тебе,— ответил жи-
тель и пошел туда, где изба его стояла.
Пришел Иван к Елене Премудрой. А Елена сидит
в своей царской горнице, и платье на ней надето
отцовское, в которое она самовольно в амбаре обо-
локлась.
— Чего тебе надобно? — спросила Елена Пре-
мудрая.— Зачем явился?
— На тебя поглядеть,— Иван ей говорит,—
я по тебе скучаю.
— По мне и те вон скучали,— сказала Елена
Премудрая и показала на тын за окном, где были
мертвые головы.
Спросил тогда Иван:
— Аль ты не жена мне более?
— Была я тебе жена,— царица ему говорит,—
да ведь я теперь не прежняя. Какой ты мне муж,
бесталанный мужик! А хочешь меня в жены, так
заслужи меня снова! А не заслужишь, голову с плеч
долой! Вон кол пустой в тыне торчит.
— Кол пустой по мне не скучает,— сказал
Иван.— Гляди, как бы ты по мне не соскучилась.
Скажи: чего тебе исполнить?
Царица ему в ответ:
— А исполни, что я велю! Укройся от меня где
хочешь, хоть на краю света, чтоб я тебя не нашла,
а и нашла — так не узнала бы. Тогда ты будешь
умнее меня, и я стану твоей женой. А не суме-
ешь в тайности быть, угадаю я тебя,— голову
потеряешь.
— Дозволь,— попросил Иван,— до утра на со-
ломе поспать и хлеба твоего покушать, а утром я
исполню твое желание.
Вот вечером постелила прислужница Дарья
соломы в сенях и принесла хлеба краюшку да
кувшин с квасом. Лег Иван и думает: что утром
будет?
И видит он — пришла Дарья, села в сенях на
крыльцо, распростерла светлое платье царицы и
стала в нем штопать прореху. Штопала-штопала,
зашивала-зашивала Дарья прореху, а потом и за-
плакала.
Спрашивает ее Иван:
— Чего ты, Дарья, плачешь?
— А как мне не плакать,— Дарья отвечает,—
если завтра смерть моя будет. Велела мне царица
прореху в платье зашить, а иголка не шьет его,
а только распарывает: платье-то уж таково нежное,
от иглы разверзается. А не зашью, казнит меня
наутро царица.
— А дай-ко я шить попробую,— говорит Иван,—
может, зашью, и тебе умирать не надо.
— Да как тебе платье такое дать! — Дарья го-
ворит.— Царица сказывала: мужик ты бесталанный.
Однако попробуй маленько, а я погляжу.
Сел Иван за платье, взял иглу и начал шить.
Видит — и правда, не шьет игла, а рвет: платье-то
легкое, словно воздух, не может в нем игла при-
няться. Бросил Иван иглу и стал руками каждую
нить с другой нитью связывать.
Увидела Дарья и рассерчала на Ивана:
— Нету в т^бе уменья! Да как же ты руками
все нитки в прорехе свяжешь? Их тут тыщи великие!
— А я их с хотеньем да с терпеньем, гляди,
и свяжу! — ответил Иван.— А ты иди да спать
ложись, к утру-то я, гляди, и отделаюсь.
Всю ночь работал Иван. Месяц с неба светил
ему, да и платье светилось само по себе, как живое,
и видел он каждую его нить.
К утренней заре управился Иван. Поглядел он
на свою работу: нету больше прорехи, повсюду
платье теперь цельное. Поднял он платье на руку
и чувствует — стало оно словно бы тяжелым. Огля-
дел он платье: в одном кармане книга лежит —
в нее старик, отец Елены, записывал всю мудрость,
а в другом кармане — круглое зеркальце, которое
старик принес от мастера-волшебника из холодных
гор. Поглядел Иван в зеркальце — видно в нем,
да смутно; почитал он книгу — не понял ничего.
Подумал тогда Иван: «Люди говорят, я бесталан-
ный,— правда и есть».
Наутро пришла Дарья-прислужница, взяла она
готовое платье, осмотрела его и сказала Ивану:
— Благодарствую тебе. Ты меня от смерти
спас, и я твое добро упомню.
Вот встало солнце над землею, пора Ивану ухо-
дить в тайное место, где царица Елена его не оты-
щет. Вышел он во двор, видит — стог сена сложен
стоит; залег он в сено, думал, что вовсе укрылся,
а на него дворовые собаки брешут, и Дарья с крыль-
ца кричит:
— Экой бесталанный! Я и то вижу тебя, не токмо
что царица! Вылезай оттуда, сено лаптями не марай!
Вылез Иван и думает: куда ему податься? Уви-
дел — море близко. Пошел он к морю и вспомнил
щуку.
— Щука,— говорит,— щука, вспомни Ивана!
Щука высунулась из воды.
36

— Иди,— говорит,— я тебя на дно моря упрячу!
Бросился Иван в море. Утащила его щука на дно,
зарыла там в песок, а воду хвостом замутила.
Взяла Елена Премудрая свое круглое зеркальце,
навела его на землю: нету Ивана; навела на небо:
нету Ивана; навела на море, на воду: и там не ви-
дать Ивана, одна вода мутная. «Я-то хитра, я-то
умна,— думает царица,— да и он-то не прост, Иван
Бесталанный!»
Открыла она отцовскую книгу мудрости и чи-
тает там: «Сильна хитрость ума, а добро сильнее
хитрости, добро и тварь помнит». Прочитала царица
эти слова сперва по писанному, а потом по неписан-
ному, и книга сказала ей: лежит-де Иван в песке на
дне морском; кликни щуку, вели ей Ивана со дна
достать, а не то, мол, поймаю тебя, щуку, и в обеде
съем.
Послала царица Дарью-прислужницу, велела ей
кликнуть из моря щуку, а щука пусть Ивана со дна
ведет.
Явился Иван к Елене Премудрой.
— Казни меня,— сказывает,— не заслужил я
тебя.
Одумалась Елена Премудрая: казнить всегда
успеется, а они с Иваном не чужие друг другу, од-
ним семейством жили.
Говорит она Ивану:
— Поди укройся сызнова. Перехитришь ли ме-
ня, нет ли, тогда и буду казнить тебя либо ми-
ловать.
Пошел Иван искать тайное место, чтобы царица
его не нашла. А куда пойдешь! У царицы Елены
волшебное зеркальце есть: она в него все видит,
а что в зеркальце не видно, про то ей мудрая кни-
га скажет.
Кликнул Иван:
— Эй, воробей, помнишь ли мое добро?
А воробей уже тут.
— Упади на землю,— говорит,— стань зерныш-
ком!
Упал Иван на землю, стал зернышком, а воробей
склевал его.
А Елена Премудрая навела зеркальце на землю,
на небо, на воду' — нету Ивана. Все есть в зер-
кальце, а что нужно, того нет. Осерчала Премуд-
рая Елена, бросила зеркальце об пол, и оно разби-
лось. Пришла тогда в горницу Дарья-прислужница,
собрала в подол осколки от зеркальца и унесла их
в черный угол двора.
Открыла Елена Премудрая отцовскую книгу.
И читает там: «Иван в зерне, а зерно в воробье,
а воробей сидит на плетне».
Велела тогда Елена Дарье позвать с плетня во-
робья: пусть воробей отдаст зернышко, а не то его
самого коршун съест.
Пошла Дарья к воробью. Услышал Дарью воро-
бей, испугался и выбросил из клюва зернышко.
Зернышко упало на землю и обратилось в Ивана.
Стал он как был.
Вот Иван является опять пред Еленой Премуд-
рой.
— Казни меня теперь,— говорит,— видно, и
правда я бесталанный, а ты премудрая.
— Завтра казню,— сказывает ему царица.—
Завтрашний день я на остатний кол твою голову
повешу.
Лежит вечером Иван в сенях и думает, как ему
быть, когда утром надо помирать. Вспомнил он тог-
да свою матушку. Вспомнил, и легко ему стало —
так он любил ее.
Глядит он — идет Дарья и горшок с кашей ему
несет.
Поел Иван кашу. Дарья ему и говорит:
— Ты царицу-то нашу не бойся. Она не дюже
злая.
А Иван ей:
— Жена мужу не страшна. Мне бы только успеть
уму-разуму ее научить.
— Ты завтра на казнь-то не спеши,— Дарья ему
говорит,— а скажи, у тебя дело есть, помирать, мол,
тебе нельзя: в гости матушку ждешь.
Вот наутро говорит Иван Елене Премудрой:
— Дозволь еще малость пожить: я матуш-
ку свою увидеть хочу,—может, она в гости4при-
дет.
Поглядела на него царица.
— Даром тебе жить нельзя,— говорит.— А ты
утаись от меня в третий раз. Не сыщу я тебя, живи,
так и быть.
Пошел Иван искать себе тайного места, а на-
встречу ему Дарья-прислужница.
— Обожди,— велит она,— я тебя укрою. Я твое
добро помню.
Дунула она в лицо Ивана, и пропал Иван, пре-
вратился он в теплое дыхание женщины. Вдохнула
Дарья и втянула его себе в грудь. Пошла потом
Дарья в горницу, взяла царицыну книгу со стола,
отерла цыль с нее Да открыла ее и дунула в нее:
тотч^г дыхание ее обратилось в новую заглавную
букву той книги, и стал Иван буквой. Сложила
Дарья книгу и вышла вон.
Пришла вскоре Елена Премудрая, открыла кни-
гу и глядит в нее: где Иван. А книга ничего не гово-
рит. А что скажет, непонятно царице; не стало, вид-
но, смысла в книге. Не знала того царица, что от
новой заглавной буквы все слова в книге переме-
нились.
Захлопнула книгу Елена Премудрая и ударила
ее обземь.
Все буквы рассыпались из книги, а первая, за-
главная, буква, как ударилась, так и обратилась в
Ивана.
Глядит Иван на Елену Премудрую, жену свою,
глядит и глаз отвести не может. Засмотрелась
тут и царица на Ивана, а засмотревшись, улыб-
нулась ему. И стала она еще прекраснее, чем прежде
была.
— А я думала,— говорит она,— муж у меня му-
жик бесталанный, а он и от волшебного зеркала ута-
ился, и книгу мудрости перехитрил!
Стали они жить в мире и согласии и жили так
до поры до времени. Да спрашивает однажды цари-
ца у Ивана:
— А чего твоя матушка в гости к нам не идет?
Отвечает ей Иван:
— И то правда! Да ведь и батюшки твоего нету
давно! Пойду-ка я наутро за матушкой да за батюш-
кой.
А наутро чуть свет матушка Ивакна> и батюшка
Елены Премудрой сами в гости к своим детям при-
шли. Батюшка-то Елены дорогу ближнюю в ее цар-
ство знал; они коротко шли и не притомились.
Иван поклонился своей матушке, а старику так в
ноги упал.
37

— Худо,— говорит,— батюшка! Не соблюдал я
твоего запрету. Прости меня, бесталанного!
Обнял его старик и простил.
— Спасибо тебе,— говорит,— сынок. В платье
заветном прелесть была, в книге — мудрость, а в
зеркальце — вся видимость мира. Думал я, собрал
для дочери приданое, не хотел только дарить его до
времени. Все я ей собрал, а того не положил, что в
тебе было,— главного таланту. Пошел я было за
ним далече, а он близко оказался. Видно, не кладет-
ся он и не дарится, а самим человеком добывается.
Заплакала тут Елена Премудрая, поцеловала
Ивана, мужа своего, и попросила у него прощений.
С тех пор стали жить они славно — и Елена с
Иваном, и родители их — и до сей поры ЖИвут.
Сказка о богатыре Голе Воянском
Мужичок-простачок пахал пашню; лошаденка его
была худенькая, хромоногая, и ту облепили слепни с
комарами. Вот простачок взял свой кнут да взмах-
нул так счастливо, на диво, что разом убил тридцать
трех слепней, а комаров без счета.
Простачок-мужичок думать стал: «Мал, да удал,
в богатыри я попал; тридцать трех молодцов сразу
положил, а мелкой силы и сметы нет!» Голем мужи-
чок назывался; смотришь — и Голь взвеличался;
выпряг свою лошаденку, взобрался на нее поле-
гоньку, сел верхом, выехал на большую дорогу,
срубил дерево стояростовое и поставил столб с
надписью: «Здесь проехал богатырь Голь Воянской,
встретился с силой бусурманской, тридцать трех
богатырей сразу положил, а мелкой силы и сметы
нет. Если какой богатырь навстречу едет, у столба
поджидай, а позади, так меня догоняй».
Голь взобрался на клячу и в путь поплелся на-
удачу. , Немного спустя едет мимо столба Чурила
Пленкович, надпись прочитал — подивился, Голя
нагнать торопился; такого имени и не слыхивал, а
видно, могуч богатырь, так надобно с ним подру-
житься.
Чурила скачет во весь опор, нагоняет Голя и
спрашивает: «Не проезжал ли богатырь Голь Воян-
ской?» — «Я,— сказал Голь,— а ты кто?» — «Чури-
ла Пленкович!» — отвечал молодой богатырь, по-
клонясь, а сам думает: «Что за чудеса? Мужичонка
невидный, и ехать с ним стыдно; сам он шарашится,
а кляча чуть тащится».— «Ступай в науку, поезжай
по левую руку!» — сказал Голь, и Чурила в раз-
думье поехал возле него, на Воянского богатыря
посматривая и на клячу поглядывая.
Между тем едет Еруслан Лазаревич мимо стол-
ба с надписью, прочитал и ну гнать коня за Голем
Воянским. Догнал и, увидя знакомого Чурилу, спро-
сил, не видал ли он Голя? Чурила указал на това-
рища. Еруслан Лазаревич поклонился, а сам поди-
вился. «Погоняй в ряду по правую руку»,— сказал
ему Голь.
На ту пору нагоняет их еще богатырь, Бова —
королевин сын; надпись на столбе прочитал и ко-
ня погонял, отыскивать Голя Воянского, победителя
бусурманского; видит мужичка на клячонке, тащит-
ся потихоньку, а по сторонам его едут два славные
богатыря Еруслан Лазаревич и Чурила Пленкович,
говорят с ним почтительно, а тот отвечает: «Рад
вам, товарищам!» Поклонился Бова — королевин
сын Голю да об имени спрашивал. «Голь Воянской,
сам себе большой,— отвечал простачок,— а ты
кто?» — «Я Бова — королевин сын»,— отвечал бога-
тырь. «Милости просим на подвиги,— сказал Гвль,—
ни поздно, ни рано; поезжай возле ЕруслайЁ!»
Едут богатыри, куда Голь едет, и подъехали к за-
поведным лугам царь-девицы богатырки. «Тут за-
казан путь», — сказал Еруслан. «Не беда! —
молвил Голь.— Много [она] Русь обижала, путь не
нам заказала. Пускайте коней на луга!» — «Голь
Воянской! — сказал Еруслан.— У королеВкЫ сила
великая: двадцать два богатыря да Зилант Змеула-
нович, Тугаринов брат».— «С меня мало,— сказал
Голь,— будет ли на долю твою? Я всех, как мух, пе-
ребью».— «Ну, ин быть так! — сказал ЕрусЛан.—
Поедем в заповедные луга тешиться, силами бога-
тырскими переведаться». •
Въезжают богатыри, топчут цветные луга, видят
белый пустой шатер, пустили коней на траву, а сами
вошли в шатер, сели да поглядывают; ОДИН ГоЛЬ
лег отдыхать и, чтоб не было жарко, снял с себя
кафтан, занавесил шатер от солнышка, а сам Захра-
пел. «Голь надеется на себя!» — сказал Бойа — ко-
ролевин сын.
Между тем во дворце королевны поднялась тре-
вога; в колокола звонят, в трубы трубят, и выехала
из города дружина воинов да три богатыря й латах.
Чурила будит Голя: «Вставай! Силы много Ни Нас».
Голь встал и, спросонья зевая, сказал: «Что это?
Три богатыря — три слепня, а сила вся — комары;
не дадут уснуть до поры. Ступай, Чурило, перейедай-
ся с ними, оставь одного и пошли к богатырке да
вели ей сказать: за меня шла бы замуж!» Чурила
поехал, долго бился-рубился и перерубил всех, од-
ного послал к королевне. Но вместо ответа йЫСЛали
из города шесть богатырей с тремя дружинами.
Опять разбудили заснувшего Голя. «Эге! — сказал
Голь.—Что за сила? Одной рукой махнуть ^-при-
шибу, королевин сын, поди справься один! Да
оставь одного послать к королевне». Сказав, Пошел
спать. Посчастливилось королевину сыну выслан-
ных богатырей победить, одного за другим перебить,
а дружины их разбежались.
Но королевна высылает еще более силы! Двена-
дцать богатырей, с ними шесть дружин. Скажут, тру-
бят и мечами машут. «Ого, сколько высыпало,—
сказал Голь, вставая.— Туча лихая! Двенадцать
слепней, а комаров без счета. Еруслан! БуДет с те-
бя? А не то — мы пособим».
Еруслан сел на коня, пустился соколом, Мёчом-
кладенцом наотмашь рубит вправо и влево, богаты-
рей разметал, дружины погнал.
Королевна видит беду неминучую, высылает Зи-
ланта Змеулановича. Загремел Зилант, вЫхоДЯ Из
38

железного гнезда, а висело оно на двенадцати ду-
бах, на двенадцати цепях. Несется Зилант как стре-
ла на орла, зовет как трубой переведаться в бой.
«Видно, мне очередь»,— сказал Голь. «Нечего де-
лать,— подумал он,— ехать на смерть; тут мне и
конец, зато богатырская честь, а делу венец!» Пе-
рекрестился Голь, сел на клячонку, едет потихонь-
ку, зажмурив глаза, а сам топором что есть силы ма-
шет. Зилант заревел, увидя издалека Голя, и дума-
ет: не на смех ли послали? А Голь шепчет про се-
бя: «Отцы и братия, поминай как звали!» — и,
ожидая смерти, опустил голову на шею своей ло-
шаденки, которая бежала на трех ногах, а четвертой
прихрамывала. У Зиланта запрыгали глаза во лбу.
«Нет ли тут умысла? — думал он.— Мужичонка при-
лег к лошаденке,— что за богатырь? Пальцем щелк-
нуть— на сажень отлетит». Зилант оглядывается,
нет ли тут хитрости, и к седлу наклонился, а Голь
приподнял голову и вдруг прибодрился, с топором
наскочил да 'так оглушил, что Зилант на песок
повалился. Тут Голь, не дав Зиланту опомниться
стал рубить его, как сосну в щепы, машет да
рубит топором, сдернул шелом и поехал к товари-
щам.
Тогда королевне забота, принуждена приказать
отпереть городские ворота, просить богатырей на
пир, заключить с ними мир. Увидела Голя, дивится,
в ком богатырская сила, а сама подошла к нему, ру-
ку на плечо наложила и так придавила, что Голь
едва повернулся, выбился из-под руки, отшатнулся,
а королевна ему говорит: «Рада я витязю славному,
храбрость всегда почитала». Тут она Голю руку
пожала; Голь вспрыгнул, и зубы он стиснул, боясь
их разжать, закричать. «Защищай мое царство! —
королевна сказала.— Тебе нас стеречь»,— а Голь
поклонился и думал, как бы голову свою убе-
речь.
Королевна велела в беседу принести крепкого
меду, думала гостей испытать, но Голь не хотел пи-
ровать, за кубок не брался, а молвил: «Кончив тру-
ды, ничего я не пью, кроме богатырской воды!» —
«У нас есть в запас вода богатырская»,— сказала
королевна. «А много ль ее?» — спросил Голь. «Бу-
тыль полна»,— отвечала королевна. «Да такая ль
она, как у нас? — спросил Голь.— Иная бутыль
склянки не стоит».— «Отведай»,— сказала королев-
на и велела принести бутыль с богатырской водой и
ковш золотой. Голь налил ковш, выпил, сила в нем
прибывала, а королевна знать желала, какова вода.
«Еще вкуса не доберусь»,— сказал Голь, налил дру-
гой ковш, и разом он выпил еще три ковша. «Пол-
но, полно! — закричала королевна.— Ты и мне во-
ды не оставишь».— «Славная водица! — молвил
Голь, расходясь, руками размахивая.— Какова-то
теперь сила моя?» Тут велел он принесть большой
корабельный канат, завязать крепко-накрепко пет-
лею, из конюшни королевниной вывесть коня бога-
тырского. Сел на него, разъехался, вскочил в петлю
головою и порвал канат.
С той поры Голь богатырствовал, приосанился,
на королевне женился; от ней у него были две до-
чери: Смета да Удача. Голь, на них глядя, величал-
ся, и никто не сомневался, чтобы он не одолел
тридцать трех богатырей одним разом.
Лихо одноглазое
/1\ил кузнец припеваючи, никакого лиха не знал.
— Что это,— говорит кузнец,— никакого я лиха
на веку своем в глаза не видал! Хоть посмотрел бы,
какое там такое лихо на свете.
Вот и пошел кузнец лиха искать. Шел, шел,
зашел в дремучий лес; ночь близко, а ночевать не-
где и есть хочется. Смотрит по сторонам и видит:
неподалеку стоит большущая изба. Постучал — ни-
кто не отзывается; отворил дверь, вошел — пусто,
нехорошо! Забрался кузнец на печь и лег спать, не
ужинавши.
Стал было уже засыпать кузнец, как дверь
отворилась, и вошло в избу целое стадо баранов, а за
ними Лихо, баба огромная, страшная, об одном гла-
зе. Понюхала Лихо по сторонам и говорит:
— Э, да у меня, никак, гости; будет мне, Лиху,
что позавтракать: давненько я человеческого мяса
не едала.
Вздуло Лихо лучину и стащило кузнеца с печи,
словно ребенка малого.
— Добро пожаловать, нежданный гость; спаси-
бо, что забрел; чай, ты проголодался и отощал,— и
щупает Лихо кузнеца, жирен ли, а у того от страха
все животики подвело.
— Ну, нечего делать, давай сперва поужина-
ем,— говорит Лихо; принесло большое беремя дров,
затопило печь, зарезало барана, убрало и изжарило.
Сели ужинать. Лихо по четверти барана за раз
в рот кладет, а кузнецу кусок в горло не идет, да-
ром что целый день ничего не ел. Спрашивает Ли-
хо у кузнеца:
— Кто ты таков, добрый человек?
— Кузнец.
— А что умеешь ковать?
— Да все умею.
— Скуй мне глаз!
— Изволь,— говорит кузнец,— да есть ли у те-
бя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься;
я бы тебе вковал глаз.
Лихо принесло две веревки, одну толстую, а дру-
гую потоньше. Кузнец взял веревку потоньше, свя-
зал Лихо, да и говорит:
— А ну-ка, бабушка, повернись!
Повернулось Лихо и разорвало веревку.
Вот кузнец взял уже толстую веревку, скрутил
бабушку хорошенько.
• — А ну-ка, теперь повернись!
Повернулось Лихо и не разорвало веревок.
Тогда кузнец нашел в избе железный шкво-
рень, разжег его в печи добела, поставил Лиху на
39

самый глаз, на здоровый, да как ударит по шквор-
ню молотом — так глаз только зашипел. Поверну-
лось Лихо, разорвало все веревки, вскочило как бе-
шеное, село на порог и крикнуло:
— Хорошо же, злодей! теперь ты не уйдешь от
меня.
Пуще прежнего испугался кузнец, сидит в углу
ни жив ни мертв; так всю ночку и просидел,— даром
что спать хотелось. Поутру стало Лихо выпускать
баранов на пашню, да все по одному: пощупает, точ-
но ли баран, хватит за спину, да и выкинет за двери.
Кузнец вывернул свой тулуп шерстью вверх, надел
в рукава и пошел на четвереньках. Лихо пощупало:
чует — баран; схватило кузнеца за спину, да и вы-
кинуло из избы.
Вскочил кузнец, перекрестился и давай бог ноги.
Прибежал домой; знакомые его спрашивают:
— Отчего это ты поседел?
— У Лиха переночевал,— говорит кузнец,—
знаю я теперь, что такое лихо, и есть хочется, да
не ешь, и спать хочется — да не спишь.
Журавль и цапля
Л етела сова — веселая голова.
Вот она летала, летала и села, да хвостиком по-
вертела, да по сторонам посмотрела и опять полете-
ла,— летала, летала и села, хвостиком повертела да
по сторонам посмотрела и опять полетела,— лета-
тала, летала...
Это присказка, а сказка вот какая.
Жили-были на болоте журавль да цапля. По-
строили они себе по концам избушки.
Журавлю стало скучно жить одному, и задумал
он жениться.
— Дай пойду посватаюсь к цапле!
Пошел журавль,— тяп-тяп! — семь верст болото
месил.
Приходит и говорит:
— Дома ли цапля?
— Дома.
— Выдь за меня замуж!
— Нет, журавль, не пойду за тебя замуж: у те-
бя ноги долги, платье коротко, сам худо летаешь, и
кормить-то тебе меня нечем! Ступай прочь,долговя-
зый!
Пошел журавль домой несолоно хлебавши.
Цапля после раздумалась: «Чем жить одной,
лучше пойду замуж за журавля».
Приходит к журавлю и говорит:
— Журавль, возьми меня замуж!
— Нет, цапля, мне тебя не надо! Не хочу же-
ниться, не возьму тебя замуж. Убирайся!
Цапля заплакала со стыда и воротилась до-
мой.
Ушла цапля, а журавль раздумался: «Напрасно
не взял за себя цаплю! Ведь одному-то скучно».
Приходит и говорит:
— Цапля! Я вздумал на тебе жениться, пойди
за меня!
— Нет, журавль, не пойду за тебя замуж!
Пошел журавль домой. Тут цапля задумалась:
«Зачем отказала? Что одной-то жить? Лучше за жу-
равля пойду».
Приходит она свататься, а журавль не хо-
чет.
Вот так-то и ходят они по сию пору один к дру-
гому свататься, да никак не женятся.
Лиса и петух
3 ачинается-починается хорошая сказка, добрая по-
весть, не от сивки, не от бурки, не от верного каур-
ки, не от молодецкого посвисту, не от бабьего покри-
ку. Это не сказка, а присказка, сказка будет впе-
реди.
Шла лисица на боярский двор, хотела съесть из
телятника теленка, из курятника куренка, от овцы
ягненка, от свиньи поросенка.
Вор-петух лису увидал, крыльями-перьями зама-
хал и запел — на весь двор зашумел.
Весь народ сбежался: старые старухи с лопата-
ми, с ухватами; старые старики с топорищами, с
коромыслами; малые ребята с мутовками, с колотов-
ками — хотят лису бить.
Насилу лисица убралась, убежала в лес, под
ольховый куст пала и три дня там пролежала.
Вот петух пошел в чистое поле, взлетел на высо-
кое дерево, сел и сидит.
А лисица отлежалась, пошла по чистому полю.
Идет возле того дерева, взвела око ясное, видит —
сидит петух.
— Что, вор-петух, по своей ли охоте летаешь или
за нами, зверями, наблюдаешь?
— Э, мать-лисица! Я по своей охоте летаю, ни за
кем я не наблюдаю.
— Что, вор-петух! Без покаяния на высоком де-
реве погибнешь. Слезь да покайся, много ли у тебя
грехов на душе.
Тут петух умилился, стал спускаться с ветки на
ветку, с сучка на сучок, с пенька на пенек. Спустил-
ся на землю и сел перед лисицей.
Лисица к нему подбегала, крепко петуха в когти
хватала, крылышки-перышки расправляла, начала
трепать да приговаривать:
— Что, вор-петух! Когда мне была крайняя нуж-
да, когда я была голодна, к богатому боярину шла,
хотела что-нибудь съесть, много ли бы у него убы-
ло? А тогда ты первый горло драл!
40

Петух на то сказал:
— Э, мать-лисица, княгиня-государыня! Тебя
люди знают, купцы да бояре почитают, шубки из те-
бя шьют и по праздникам носят. А мое дело малень-
кое: у одного хозяина живу — двум не служу.
— Вор-петух! Не строй лясы!
И пуще стала петуха трепать.
Петух опять:
— Э, мать-лисица, княгиня-государыня! Вот у
тебя буду жить и тебе верой-правдой служить! Бу-
дешь ты просвиры попекать, а я буду просвиры
продавать да песенки попевать. Пойдет про нас сла-
ва добрая.
Лисица и приослабила когти. Петух вырвался да
взлетел повыше на дерево:
— Э, мать-лисица, дорогая боярыня-просвирня,
сладки ли твои просвиры? А не хочешь ли орехов?
Не выломай зубов!
Упустила лисица поживу и пошла прочь несо-
лоно хлебавши!
Как аукнется, так и откликнется
П одружилась лиса с журавлем и зовет его к себе в
гости:
— Приходи, куманек, приходи, дорогой. Уж вот
как тебя угощу!
Пришел журавль на званый обед, а лиса нава-
рила манной каши, размазала по тарелке и потчует
журавля:
— Кушай, куманек, кушай, голубчик! Сама стря-
пала.
Журавль хлоп-хлоп! носом по тарелке: стучал-
стучал — ничего не попадает. А лиса лижет себе да
лижет кашу,— так всю сама и скушала. Съела лиса
кашу и говорит:
— Не обессудь, куманек, больше потчевать не-
чем.
— Спасибо, кума, и на этом,— отвечает жу-
равль,— приходи завтра ко мне.
На другой день приходит лиса к журавлю, а жу-
равль наготовил окрошки, наклал в высокий кувшин
с узким горлышком, поставил на стол и потчует:
— Кушай, кумушка, кушай, милая! Право, боль-
ше потчевать нечем.
Вертится лиса вокруг кувшина: и так зайдет, и
этак, и лизнет-тр кувшин, и понюхает — все ничего
не достанет. А журавль стоит на своих высоких но-
гах да длинным носом из кувшина окрошку та-
скает: клевал да клевал, пока все съел.
— Ну, не обессудь, кумушка, больше угощать не-
чем.
Пошла лиса домой несолоно хлебавши. На этом
у них и дружба с журавлем кончилась.
Кот и лиса
/К. ил-был мужик. У этого мужика был кот, только
такой баловник, что беда! Надоел он до смерти. Вот
мужик думал, думал, взял кота, посадил в мешок и
понес в лес. Принес и бросил его в лесу — пускай
пропадает.
Кот ходил, ходил и набрел на избушку. Залез на
чердак и полеживает себе. А захочет есть, пойдет в
лес, птичек, мышей наловит, наестся досыта — и
опять на чердак, и горя ему мало!
Вот пошел кот гулять, а навстречу ему лиса.
Увидала кота и дивится: «Сколько лет живу в лесу,
такого зверя не видывала!»
Поклонилась лиса коту и спрашивает:
— Скажись, добрый молодец, кто ты таков? Как
ты сюда зашел и как тебя по имени величать?
А кот вскинул шерсть и отвечает:
— Зовут меня Котофей Иванович, я из сибир-
ских лесов прислан к вам воеводой.
— Ах, Котофей Иванович! — говорит лиса.—
Не знала я про тебя, не ведала. Ну, пойдем же
ко мне в гости.
Кот пошел к лисице. Она привела его в свою но-
ру и стала потчевать разной дичинкой, а сама все
спрашивает:
— Котофей Иванович, женат ты или холост?
— Холост,
— И я, лисица,— девица. Возьми меня замуж!
Кот согласился, и начался у них пир да веселье.
На другой день отправилась лиса добывать при-
пасов, а кот остался дома.
Бегала, бегала лиса и поймала утку. Несет до-
мой, а навстречу ей волк:
— Стой, лиса! Отдай утку!
— Нет, не отдам!
— Ну, я сам отниму.
— А я скажу Котофею Ивановичу, он тебя смер-
ти предаст!
— А кто такой Котофей Иванович?
— Разве ты не слыхал? К нам из сибирских лесов
прислан воеводой Котофей Иванович! Я раньше бы-
ла лисица-девица, а теперь нашего воеводы
жена.
41

— Нет, не слыхал, Лизавета Ивановна. А как
бы мне на него посмотреть?
— У! Котофей Иванович у меня такой сердитый:
кто ему не по нраву придется, сейчас съест! Ты
приготовь барана да принеси ему на поклон: бара-
на-то положи на видное место, а сам схоронись,
чтобы кот тебя не увидал, а то, брат, тебе туго
придется!
Волк побежал за бараном, а лиса — домой.
Идет лиса, и повстречался ей медведь:
— Стой, лиса, кому утку несешь? Отдай
мне!
— Ступай-ка ты, медведь, подобру-поздорову,
а то скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти пре-
даст!
— А кто такой Котофей Иванович?
— А который прислан к нам из сибирских лесов
воеводою. Я раньше была лисица-девица, а те-
перь нашего воеводы — Котофея Ивановича —
жена.
— А нельзя ли посмотреть его, Лизавета Ива-
новна?
— У! Котофей Иванович у меня такой сердитый:
кто ему не приглянется, сейчас съест. Ты ступай при-
готовь быка да принеси ему на поклон. Да смотри
быка-то положи на видное место, а сам схоронись,
чтобы Котофей Иванович тебя не увидал, а то тебе
туго придется!
Медведь пошел за быком, а лиса — домой.
Вот принес волк барана, ободрал шкуру и
стоит раздумывает. Смотрит — и медведь лезет с
быком.
— Здравствуй, Михайло Иванович!
— Здравствуй, брат Левон! Что, не видал лиси-
цы с мужем?
— Нет, Михайло Иванович, сам их дожидаю.
— А ты сходи-ка к ним, позови,— говорит мед-
ведь волку.
— Нет, не пойду, Михайло Иванович. Я непо-
воротлив, ты лучше иди.
— Нет, не пойду, брат Левон. Я мохнат, косолап,
куда мне!
Вдруг — откуда ни возьмись — бежит заяц. Волк
и медведь как закричат на него:
— Поди сюда, косой!
Заяц так и присел, уши поджал.
— Ты, заяц, поворотлив и на ногу скор: сбегай к
лисе, скажи ей, что медведь Михайло Иванович с
братом Левоном Иванычем давно уже готовы, ждут
тебя-де с мужем, с Котофеем Ивановичем, хотят по-
клониться бараном да быком.
Заяц пустился к лисе во всю прыть. А медведь
и волк стали думать, где бы им спрятаться.
Медведь говорит:
— А я куда денусь? Ведь я на дерево не взбе-
русь. Схорони меня куда-нибудь.
Медведь спрятал волка в кустах, завалил сухими
листьями, а сам влез на сосну, на самую макушку,
и поглядывает, не идет ли Котофей Иванович с ли-
сой.
Заяц меж тем прибежал к лисицыной норе:
— Медведь Михайло Иванович с волком Лево-
ном Иванычем прислали сказать, что они давно
ждут тебя с мужем, хотят поклониться вам быком да
бараном.
— Ступай, косой, сейчас будем.
Вот и пошли кот с лисою. Медведь увидел их и
говорит волку:
— Какой же воевода-то Котофей Иванович ма-
ленький!
Кот сейчас же кинулся на быка, шерсть взъеро-
шил, начал рвать мясо и зубами и лапами, а сам
мурчит, будто сердится:
— May, мау!..
Медведь опять говорит волку:
— Невелик, да прожорлив! Нам четверым не
съесть, а ему одному мало. Пожалуй, он и до нас
доберется!
Захотелось и волку посмотреть на Котофея
Ивановича, да сквозь листья не видать. И начал
волк потихоньку разгребать листья. Кот услыхал,
что листья шевелятся, подумал, что это мышь, да
как кинется — и прямо волку в морду вцепился ког-
тями.
Волк перепугался, вскочил и давай утекать.
А кот сам испугался и полез на дерево, где сидел
медведь.
«Ну,— думает медведь,— увидел он меня!»
Слезать-то было некогда, вот медведь как шмяк-
нется с дерева обземь, все печенки отбил, вскочил —
да наутек.
А лисица вслед кричит:
— Бегите, бегите, как бы он вас не задрал!..
С той поры все звери стали кота бояться. А кот
с лисой запаслись на всю зиму мясом и стали жить
да поживать. И теперь живут.
Лиса и кувшин
В ышла баба на поле жать и спрятала за кусты
кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса,
всунула в чего голову, молоко вылакала; пора бы и
домой, да вот беда — головы из кувшина вытащить
не может.
Ходит лиса, головой мотает и говорит:
— Ну, кувшин, пошутил, да и будет,— отпусти
же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, бало-
вать,— поиграл, да и полно!
Не отстает кувшин, хоть ты что хочешь.
Рассердилась лиса:
— Погоди же ты, проклятый, не отстаешь че-
стью, так я тебя утоплю.
Побежала лиса к реке и давай кувшин топить.
Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собой по-
тянул.
42

Лиса-плачея
/1Чиди-0ыли старик да старушка.
Старушка померла. Жалко старику старушку.
Пошел он искать плачею. Идет, а навстречу ему
медведь;
— Куда, старик, пошел?
— Плачею искать, старушка померла.
— Возьми меня!
С^эрик спрашивает:
— Умеешь ли плакать?
Медведь и заревел:
— Дх ты, моя родимая бабушка! Как тебя жалко!
Старик говорит:
— Не умеешь, медведь, плакать, не надо, да и
голос не хорош!
Пошел дальше. Шел-шел и повстречал волка.
— Куда, старик, пошел?
— Плачею искать, по старушке плакать.
— Возьми меня!
— А плакать умеешь?
— Умею:
У старика была старуха.
Он ее не любил!
— Нет, не умеешь ты плакать, не надо!
И пошел дальше. Шел-шел, а навстречу лиса
бежит:
— Куда, старик, пошел?
— Плачею искать, старушка померла.
— Возьми, дедушка, меня!
— Умеешь ли ты плакать?
Лиса и заплакала, запричитала:
— У ста-рич-ка бы-ла ста-руш-ка.
По-у-тру ра-но вста-ва-ла,
Боль-ше прост-ня пря-ла.
Щи, ка-шу ва-ри-ла,
Ста-ри-ка кор-ми-ла!
— Хорошо,— говорит старик,— ты мастерица
плакать!
Привел лису домой, посадил у старухи в ногах
и заставил плакать, а сам пошел гроб строить.
Пока старик ходил да воротился, а в избе нет
ни старухи, ни лисицы. Лисица давно убежала, а
от старухи одни кости остались. Поплакал, попла-
кал старик и стал жить один.
Байка про тетерева
3 а^ртел тетерев дом строить.
Подумал-подумал:
«Топора нет, кузнецов нет — топор сковать не-
кому»,
Некому выстроить тетереву домишко.
«Что же мне дом заводить? Одна-то ночь куда
ни шла!*
Бултых в снег!
В снегу ночку ночевал, поутру рано вставал,
по вольному свету полетал, громко, шибко покри-
чал, товарищей поискал. Спустился на землю, сви-
делся с товарищем.
Они играли, по кусточкам бродили, местечко
искали, гнездышки свивали, яичушки сносили и де-
ток выводили.
С детками они во чисто поле ходили, деток мош-
ками кормили, на вольный свет выводили и по воль-
ному свету летали и опять зимой в снегу ночевали.
«А одна-то ночь куда ни шла! Чем нам дом за-
водить, лучше на березыньках сидеть, во чисто по-
ле глядеть, красну весну встречать, шулдар-булда-
ры кричать!»
Думы
В ыкопал мужик яму в лесу, прикрыл ее хворостом: ,
не попадется ли какого зверя.
Бежала лесом лисица. Загляделась по верхам —
бух й яму!
Летел журавль. Спустился корму поискать, за-
вязил наги в хворосте; стал выбиваться — бух в яму!
И лисе горе, и журавлю горе. Не знают, что де-
лать, как из ямы выбраться.
Лиса из угла в угол мечется — пыль по яме
столбом; а журавль одну ногу поджал — и ни с
места, и все перед собой землю клюет, все перед
собой землю клюет. Думают оба, как бы беде по-
мочь.
Лиса побегает, побегает, да и скажет:
— У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек!
Журавль поклюет, поклюет, да и скажет:
— А у меня одна дума!
И опять примутся— лиса бегать, а журавль кле-
вать.
«Экой,— думает лиса,— глупый этот журавль!
43

что он все землю клюет? Того и не знает, что зем-
ля толстая и насквозь ее не проклюешь».
А сама все кружит по яме да говорит:
— У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек!
А журавль все перед собой клюет да гово-
рит:
— А у меня одна дума!
Пошел мужик посмотреть, не попалось ли кого
в яму.
Как заслышала лиса, что идут, принялась еще
пуще из угла в угол метаться и все только и го-
ворит:
— У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек!
А журавль совсем смолк и клевать перестал. Гля-
дит лиса — свалился он, ножки протянул и не ды-
шит. Умер с перепугу, сердечный!
Приподнял мужик хворост; видит — попались в
яму лиса да журавль: лиса юлит по яме, а журавль
лежит, не шелохнется.
— Ах ты! —говорит мужик,—подлая лисица!
Заела ты у меня этакую птицу!
Вытащил журавля за ноги из ямы; пощупал
его — совсем еще теплый журавль; еще пуще стал
лису бранить.
А лиса-то бегает по яме, не знает, за какую
думушку ей ухватиться: тысяча, тысяча, тысяча ду-
мушек!
— Погоди ж ты! — говорит мужик,— я тебе по-
мну бока за журавля!
Положил птицу подле ямы — да к лисе.
Только что он отвернулся, журавль как распра-
вит крылья да как закричит:
— У меня одна дума была!
Только его и видели.
А лиса со своей тысячью, тысячью, тысячью ду-
мушек попала на воротник к шубе.
Кочеток и курочка
/1\или курочка с кочетком.
Пошли они в лес по орехи.
Кочеток залез на орешню орехи рвать, а куроч-
ке велел на земле подбирать.
Кочеток кидает, а курочка подбирает.
Вот кинул кочеток орешек и попал курочке в
глазок.
Курочка пошла — плачет.
Едут мимо бояре и спрашивают:
— Курочка, курочка! Что ты плачешь?
— Мне кочеток вышиб глазок.
— Кочеток, кочеток! На что ты курочке вышиб
глазок?
— Мне орешня портки разорвала.
— Орешня, орешня! На что ты кочетку портки
разорвала?
— Меня козы подглодали.
— Козы, козы! На что вы орешню подглодали?
— Нас пастухи не берегут.
— Пастухи, пастухи! На что вы коз не бере-
жете?
— Нас хозяйка блинами не кормит.
— Хозяйка, хозяйка! На что ты пастухов бли-
нами не кормишь?
— А у меня свинья опару пролила.
— Свинья, свинья! На что ты у хозяйки опару
пролила?
— У меня волк поросеночка унес.
— Волк, волк! На что ты у свиньи поросеночка
унес?
— Я есть захотел.
Мужик и медведь
Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да ра-
ботает. Пришел к нему медведь:
— Мужик, я тебя сломаю.
— Не ломай меня, медведюшка, лучше давай
вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а
тебе отдам вершки.
— Быть так,— сказал медведь.— А коли обма-
нешь, так в лес ко мне хоть не езди.
Сказал и ушел в дуброву.
Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью
копать репу. А медведь из дубровы вылезает:
— Мужик, давай репу делить, мою долю пода-
вай!
— Ладно, медведюшка, давай делить: тебе верш-
ки, а мне корешки.
Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал
на воз и повез в город продавать.
Навстречу ему медведь:
— Мужик, куда ты едешь?
— Еду, медведюшка, в город корешки продавать.
— Дай-ка попробовать — каков корешо-к?
Мужик дал ему репу. Медведь как съел:
— А-а! — заревел.— Мужик, обманул ты меня!
Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне
в лес по дрова, а то заломаю.
На другой год мужик посеял на том месте рожь.
44

Приехал жать, а уж медведь его дожидается:
— Теперь меня, мужик, не обманешь! Давай мою
долю.
Мужик говорит:
— Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я
себе возьму хоть вершки.
Собрали они рожь. Отдал мужик медведю ко-
решки, а рожь наклал на воз и увез домой.
Медведь бился, бился, ничего с корешками сде-
лать не мог.
Рассердился он на мужика, и с тех пор у мед-
ведя с мужиком вражда пошла.
Про мышь зубастую да про воробья богатого
П ришла старуха и стала сказывать про деревен-
ское раздолье: про ключи студеные, про луга зеле-
ные, про леса дремучие, про хлебы хлебистые да про
ярицу яристую. Это не сказка, а присказка, сказка
будет впереди.
Жил-был в селе мужичок, крестьянин исправный,
и бога боялся, и о людях печаловался: коли кто
был в горе да в нужде, всяк к нему за советом шел,
а коли у кого было хлеба в недостаче, шли к его
закрому, как к своему. Бог благословлял его поля;
у кого хлеб родится сам-четверт, сам-пят, а у него
нередко и сам-десят! Сожнет мужичок хлеб, свезет
в овин, перечтет снопы да каждый десятый сноп
к стороне отложит, примолвя: «Это на долю бед-
ной братьи». Услыхав такие речи, воробей зачири-
кал во весь рот:
— Чив, чив, чив! мужичок полон овин хлеба на-
валил, да и на нашу братью видимо-невидимо отло-
жил!
— Ши-шь, не кричи во весь рот! — пропищала
мышь-пискунья,— не то все услышат: налетит ваша
братья, крылатая стая, все по зернышку разнесет,
весь закром склюет, и нам ничего не покинет!
Трудновато было воробью молчать, да делать
нечего: мышка больно строго ему пригрозила. Вот
слетел воробей со стрехи на пол да, подсев к мыш-
ке, стал тихохонько чирикать:
— Давай-де, мышка-норышка, совьем себе по
гнездышку — я под стрехой, ты в подполье — и ста-
нем жить да быть, да хозяйской подачкой питаться,
и будет у нас все вместе, все пополам.
Мышка согласилась. Вот и зажили они вдвоем;
живут год, живут другой, а на третий стал амбар
ветшать; про новый хлеб хозяин выстроил другой
амбар, а в старом зерна оставалось намале. Мышка-
норышка это дело смекнула, раскинула на умах и
порешила, что коли ей одной забрать все зерно,
то более достанется, чем с воробьем пополам. Вот
прогрызла она в половице в закроме дыру, зерно
высыпалось в подполье, а воробей и не видал того,
как весь хлеб ушел к мышке в нору. Стал воробей
поглядывать: где зерно? зерна не видать; он туда,
сюда — нет нигде ни зерна; стал воробей к мышке
в нору стучаться:
— Тук, тук, чив, чив, чив, дома ли, сударушка
мышка?
А мышка в ответ:
— Чего ты*тут расчирикался? убирайся, и без
тебя голова болит!
Заглянул воробей в подполье да как увидал там
хлеба ворох, так пуще прежнего зачирикал:
— Ах ты, мышь подпольная, вишь, что затеяла;
да где ж твоя правда? Уговор был: все поровну, все
пополам, а ты это что делаешь? Взяла да и обобра-
ла товарища!
— И-и! — пропищали мышка-норышка,— воль-
но тебе старое помнить, я так ничего знать не знаю и
помнить не помню.
Нечего делать, стал воробей мышке кланяться,
упрашивать, а она как выскочит, как начнет его
щипать, только перья полетели!
Рассердился и воробей, взлетел на крышу и за-
чирикал так, что со всего округа воробьи слетелись,
видимо-невидимо. Всю крышу обсели и ну товари-
щево дело разбирать; все по ниточке разобрали и
на том порешили, чтобы к звериному царю всем
миром с челобитьем лететь. Снялись, полетели, толь-
ко небо запестрело. Вот прилетели они к зверино-
му царю, зачирикали, защебетали, так что у царя
Льва в ушах зазвенело, а он в ту пору прилег
было отдохнуть. Зевнул Лев, потянулся, да и го-
ворит:
— Коли попусту слетелись, так убирайтесь во-
свояси,— спать хочу; а коли дело есть до меня, то
говори один, ведь петь хорошо вместе, а говорить —
порознь!
Вот и выскочил воробышек, что побойчее других,
и стал так сказывать дело: /
— Лев-государь, вот так и так,' наш брат во-
робей положил уговор с твоей холопкой, мышью
зубастой, жить в одном амбаре, есть из одного за-
крома до последнего зерна; прожили они так без
малого три года, а как стал хлеб к концу подхо-
дить, мышь подпольная и слукавила — прогрызла
в закроме дыру и выпустила зерно к себе в под-
полье; брат воробей стал ее унимать, усовещивать,
а она, злодейка, так его ощипала кругом, что стыд-
но в люди показаться; повели, царь, мышь ту каз-
нить, а все зерно истцу воробью отдать; коли же ты
государь, нас с мышью не рассудишь, так мы поле-
тим к своему царю с челобитной.
— И давно бы так, идите к своему Орлу! —
сказал Лев, потянулся и опять заснул.
Туча тучей поднялася стая воробьиная с чело-
битьем к Орлу на звериного царя да на его хо-
лопку-мышь. Выслушал царь Орел да как гаркнет
орлиным клектом:
— Позвать сюда трубача! — А грач-трубач
уж тут как тут, стоит пред Орлом тише воды, ниже
травы.
— Труби, трубач, великий сбор моим богатырям:
беркутам, соколам, коршунам, ястребам, лебедям,
гусям и всему птичьему роду, чтобы клювы точили,
45

когти вострили: будет-де вам пир на весь мир. А то-
му ли звериному царю разлетную грамоту неси:
за то-де, что ты, царь-потатчик, присяги не памя-
туешь, своих зверишек в страхе не держишь, наших
пернатых жалоб не разбираешь, вот за то-де и
подымается на тебя тьма-тьмущая, сила великая;
и чтобы тебе, царю, выходить со своими зверишка-
ми на поле Арекское, к дубу Веретенскому.
Тем временем, выспавшись, проснулся Лев и,
выслушав трубача-бирюча, зарыкал на все свое
царство звериное; сбежались барсы, волки, медве-
ди, весь крупный и мелкий зверь, и становились
они у того дуба заветного. И налетала на них туча
грозная, непроносная, с вожаком своим, с царем
Орлом, и билися обе рати не отдыхаючи три часа
три минуты, друг друга не одолевая; а как нагря-
нула западная сила, ночная птица, пугач да сова,
тут зубастый зверь-мышь первый наутек пошел.
Доложили о том докладчики звериному царю, рас-
сердился Лев-государь на зубастую мышь:
— Ах ты, мышь, мелюзга подпольная, из-за те-
бя, мелкой сошки, бился я, не жалеючи себя, а ты-
же первая тыл показала!
Тут велел Лев отбой бить, замиренья просить;
а весь награбленный хлеб присудил воробью отдать,
а мышь подпольную, буде найдется, ему же, воробью,
головою выдать. Мышь не нашли, сказывают: «Сбе-
жала-де со страху за тридевять земель в тридесятое
царство, не в наше государство». Воробышек раз-
жился, и стал у него что ни день, то праздник,
гостей видимо-невидимо, вся крыша вплотную заса-
жена воробьями, и чирикают они на все село бы-
лину про мышь подпольную, про воробья богатого
да про свою удаль молодецкую.
Курочка ряба
/жуили-были дед да баба,
У них была курочка ряба.
Снесла курочка яичко:
Пестрб, вострб, костянб, мудренй,—
Посадила яичко в осиное дупёлко,
В кут под лавку.
Мышка бежала, хвостом вернула,
Яичко приломала.
Об этом яичке дед стал плакать,
Бабка рыдать, вереи хохотать,
Курицы летать, ворота скрипеть,
Сор под порогом закурился,
Двери побутусились, тын рассыпался,
Верх на избе зашатался...
А курочка ряба им говорит:
— Дед, не плачь, бабка, не рыдай,
Куры, не летайте,
Ворота, не скрипите, сор под порогом,
Не закуривайся,
Тын, не рассыпайся,
Верх на избе, не шатайся —
Снесу вам еще яичко:
Пестро, вострб, костянб, мудренб,
Яичко не простое — золотое.
Война грибов
арь грибной, боровик, под березкой сидючи, на
все грибы глядючи, вздумал на войну идти, стал при-
казывати:
— Приходите вы, белянки, ко мне на войну!
Отказалися белянки:
— Мы грибовые дворянки, не идем на войну.
— Приходите, рыжики, ко мне на войну!
Отказались рыжики:
— Мы богатые мужики, не повинны на войну
идти.
— Приходите вы, волнушки, ко мне на войну!
Отказалися волнушки:
— Мы господские стряпушки, не идем на войну.
— Приходите вы, опенки, ко мне на войну!
Отказалися опенки:
— У нас ноги очень тонки, не идем на войну.
— Приходите, грузди, ко мне на войну!
— Мы, грузди, ребятушки дружны, пойдем на
войну!
Судное дело Ерша с Лещом
3 ачинается-починается сказка долгая, повесть
добрая.
Ходило Ершишко, ходило хвастунишко с малыми
ребятишками на худых санишках о трех копылишках
по быстрым рекам, по глубоким водам. Прожился
Ерш, проскудался. Ни постлать у Ерша, ни окутать-
ся, и в рот положить нечего.
Приволокся Ерш во славное озеро Онего. Воло-
46

деет озером рыба Лещ. Тут лещи — старожилы, тут
лещора вотчина и дедина со всем родом-племенем.
Закланялось Ершишко рыбе Лещу. Ерш кланять-
ся горазд: он челом бьет, затылком в пол ко-
лотит.
— Ой еси, сударь рыба Лещ! Пусти меня, стран-
ного человека, на подворье ночь переночевать. За
то тебя бог не оставит, родителям твоим царство не-
бесное...
Пустил Лещ Ерша ночь обночевать.
А Ерш ночь ночевал, и две ночевал... Год жил, и
двз жил!.. И наплодилось в озере Онеге ершей
втрое, впятеро против лещей. А рыба ерш ростом ма-
ла, да щетина у ей как рогатины. Почали ерши по
озефу похаживати, почали лещей под ребра подка-
лывати. Три года лещи белого свету не видали, три
года лещи чистой воды не пивали.
С этой напасти заводилась в озере Онеге бой-
драка великая. Бились-дрались лещи с ершами от
петрова до покрова. И по той лещовой правде взя-
ли лещи Ерша в полон, рот завязали, к судье при-
вели,
Судья — рыба Сом с большим усом — сидит нога
на ногу.
Говорит Лещ:
— Вот, господин судья... Жили мы, лещи, в озе-
ре Онежском, ниоткуда не изобижены. Озеро Онего
ве{* было лещова вотчина и дедина. Есть у меня на
это письма, и грамоты, и судные записи. Откуль
взялся в озере Онеге Ершишко Щетинников, не
ждан* не зван? Лисий хвост подвесил, выпросился у
меня в Онеге ночь перележать. И я за его сиротство,
ради малых ребят, на одну ночь пустил. А он, вор,
ночь ночевал, и две ночевал. Год жил, и два жил...
И теперь ершей в озере впятеро больше против нас,
лещей. Да та худа рыба ерши ростом мала, а щети-
на у их что лютые рогатины. И они по озеру на-
хально похаживают, лещей под ребра подкалывают.
Нзши девушки-лещихи постатно себя ведут, постат-
но по улочке идут, а ерши наших девок худыми сло-
вами лают. С этой беды заводилась у нас с ершами
драка немилостива, и по моей лещовой таланести
взяли мы Ершишко Щетинникова в полон и к тебе
привели: сидите вы, судьи, на кривде, судите по
правде!
Говорит судья — рыба Сом:
— Каки у тя, у Леща, есть свидетели, что озеро
ваше лещово?
Лещ говорит:
— Нас, лещей, каждый знает. Спроси рыбу Сем-
гу да рыбу Сига. Живут в озере Ладожском.
Спрашивает судья Ерша:
— Ты, ответчик Ерш, шлесся ли на таковых Ле-
щовых свидетелей, Семгу да Сига?
Ерш отвечает:
— Слаться нам, бедным людям, на таковых са-
одосильных людей, Семгу и Сига, не мочно. Рыба
Семга да рыба Сиг люди богатые. Вместе с лещами
ПЬЮТ и едят. И хотят они нас, малых людей, изгу-
бить.
Судья говорит:
— Слышишь, истец Лещ. Ерш отвод делает...
Еще какие у тебя есть свидетели-посредственники?
Лещ говорит:
— Еще знают мою правду честна вдова Щука да
б^тюшко Налим. Живут в Неве-реке, под городом
Питером.
Спрашивает судья Сом:
— Честна вдова Щука да батюшка Налим тебе,
Ершу, годны ли в свидетели?
Ерш в уме водит: «Рыба Налим — у его глаза ма-
лы, губища толсты, брюхо большо — ходить тяжело,
грамотой недоволен. Он не пойдет на суд. А Щука —
она пестра, грамотой востра, вся в меня, в Ерша.
Она меня не выдаст».
И Ерш говорит:
— Честна вдова Щука да батюшко Налим — то
общая правда, на тех шлюся.
Посылает судья — рыба Сом — Ельца-стрельца,
пристава Карася, понятого Судака по честну вдову
Щуку, по батюшку Налима.
Побежали Елец-стрелец, пристав Карась, поня-
той Судак из Онега-озера на Ладогу, с Ладоги на
матушку Неву-реку. Стали щупать, нашли Щуку.
Учали батюшку Налима искать. День искали, и два
искали, не пили, не ели и спать не валились. На
третьи сутки — день к вечеру, солнце к западу —
увидали под островом Васильевским колодину. Ко-
лодину отворотили — под колодиной батюшка На-
лим сидит.
Елец-стрелец, пристав Карась, понятой Судак
челом ударили:
— Здравствуешь, сударь-батюшко Налим! Зовет
тебя судья — рыба Сом с большим усом — во слав-
ное озеро Онего во свидетели.
— О-о, робята! Я человек старой, у меня брюхо
большо, мне идтить тяжело, язык толстой, непромя-
той, глаза малы — далеко не вижу, перед судьями
не стаивал, у меня речь неумильна... Нате вам по
гривенке. Не иду на суд!
Привели на суд Щуку.
Суд завелся.
Вот судья — рыба Сом — сгремел на Ерща:
— Сказывай, ответчик Ерш, каки у тя на Онеж-
ское озеро есть письма и крепости, памяти и гра-
моты?
И Ерш ответ держит:
— У моего-то папеньки была в озере Онежском
избишка, в избишке были сенишки, всенишках была
клетишка, а в клетишке сундучишко под замчишком.
В этом сундучишке под замчишком были у меня, доб-
рого человека, книги, и грамоты, и судные записи,
что озеро Онего — наша, ершова вотчина. А когда,
грех наших ради, наше славное Онего горело, тогда
и тятенькина избишка, и сенишки, и клетишка, и сун-
дучишко под замчишком, и книги, и грамоты, и суд-
ные записи — все сгорело, ничего вытащить не
могли.
В те поры Леща, и Щуку, и всех добрых людей,
которые рыбы из озера Онега, горе взяло:
— Врешь ты, страхиля! Нища ты коробка, кисла
ты шерсть! Наше славное озеро Онего на веку не
гарывало, а у тебя, у бродяги, там избы не бы*
вало!
А Ерша стыд не ймет. Он заржал не по-хорошему
да опять свое звонит:
— Был у моего тятеньки дворец на семи верстах,
на семи столбах. На полатях бобры, под полатями
ковры,— и то все пригорело... А нас, ершей, знают
в Питере, и в Москве, и в Соломбальской слободе
и покупают нас, ершей, дорогою ценою. И варят нас
с перцем и с шафраном, и великие господа, с по-
хмелья кушавши, поздравляют...
И честна вдова Щука не стерпела:
47

— Нищая ты копейка! На овчине сидишь, про
соболи сказываешь! Тридцать ты лет под порогом
стоял, куски просил. А кто тебя, Ерша, знает да ве-
дает, тот без хлеба обедает. Останется у голи кабац-
кой от пропою копейка, дак на эту копейку вас, ер-
шей, сотню купят. А и уху сварят — не столько на-
едят, сколько расплюют.
И Ерш к Щуке подскочил и ей плюху дал:
— Вот тебе раз! Другой бабушка даст!
И Щука запастила во весь двор:
— Караул, убивают! А озеро Онего век было ле-
щово, а не ершово! лещово, а не ершово!
Судья возгласил:
— Быть по сему! Получай, Ерш, приказ от суда:
уваливай из озера Онега.
Ерш на ответ:
— На ваши суды плюю и сморкаю!
И Ерш хвостом вернул, головой тряхнул, плюнул
в глаза всей честной братии, только его и видели.
Пошел Ершишко, пошел хвастунишко на худых
санишках о трех копылишках с малыми ребятишка-
ми по быстрым рекам, по глубоким водам. По пути
у Леща в дому все оконцы выхвостал... Из Онега-
озера Ерш на Бело-озеро, с Бела-озера в Волгу-реку.
Река Волга широка и долга.
Стоит в Волге-реке Осетер. Тут осетрова вотчина
и дедина.
Закланялось Ершишко рыбе Осетру, челом бьет,
затылком в пол колотит:
— Ой еси, рыба Осетер! Пусти меня в Волге-
реке одну ночь перележать. За то тебя бог не оста-
вит. Родителям вашим царство небесное...
А рыба Осетер хитра и мудра. Она знает Ерша.
— Не пущу!
Ерш на него с кулаками. Ерша схватили, с крыль-
ца спустили.
Ерш придумывает: «Рыба Осетер хитра-мудра,
а если будет вода мутна, Осетер в гости пойдет и
невода не минует».
Начал Ерш Волгу-матушку со дна воротить, с бе-
регов рыть. Волга-река замутилась, со желтым пес-
ком смешалась.
Стали люди поговаривать:
— О, сколько рыбы поднялось! Воду замутили...
Люди невод сшили, стали рыбу промышлять.
А рыба Осетер хитра-мудра: видит, вода мутна —
и она дома сидит, в гости не ходит.
Это Ершу хуже ножа. Он мимо Осетровых хором
свищет, рад оконцы выстегать.
— Эй ты, Осетрина, старая корзина! Отпирай
окна и двери, будем драться четыре недели. И я те-
бе голову оторву. Схожу сейчас пообедаю и приду
тебя, Осетра, убивать!
Пошел Ершишко обедать, да и попал в невод.
Из невода в медный котел. Уху из Ерша свари-
ли, хлебать стали. Не столько съели, сколько распле-
вали. А хоть рыба костлива, да уха хороша...
Сказка вся, больше врать нельзя.
По щучьему веленью
/1\ил-был старик. У него было три сына: двое ум-
ных, третий — дурачок Емеля. .
Те братья работают, а Емеля целый день лежит
на печке, знать ничего не хочет.
Один раз братья уехали на базар, а бабы, невест-
ки, давай посылать его:
— Сходи, Емеля, за водой.
А он им с печки:
— Неохота...
— Сходи, Емеля, а то братья с базара воротят-
ся гостинцев тебе не привезут.
— Ну ладно.
Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял ведра
да топор и пошел на речку.
Прорубил лед, зачерпнул воду в ведра и поста-
вил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в
проруби щуку. Изловчился и ухватил щуку в руку.
— Вот уха будет сладка!
Вдруг щука говорит ему человечьим голосом:
— Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь.
А Емеля смеется:
— На что ты мне пригодишься?.. Нет, понесу те-
бя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха
сладка.
Щука взмолилась опять:
— Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе
сделаю все, что ни пожелаешь.
— Ладно, только покажи сначала, что не обма-
нываешь меня, тогда отпущу.
Щука его спрашивает:
— Емеля, Емеля, скажи,— чего ты сейчас хо-
чешь?
— Хочу, чтобы ведра сами пошли домой и вода
бы не расплескалась...
Щука ему говорит:
— Запомни мои слова: когда что тебе захочет-
ся— скажи только:
«По щучьему веленью,
По моему хотенью».
Емеля и говорит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ступайте, ведра, сами домой.
Только сказал — ведра сами и пошли в гору. Еме-
ля пустил щуку в прорубь, а сам пошел за ведрами.
Идут ведра по деревне, народ дивится, а Емеля
идет сзади, посмеивается... Зашли ведра в избу и
сами стали на лавку, а Емеля полез на печь.
Прошло много ли, мало ли времени — невестки
говорят ему:
— Емеля, что ты лежишь? Пошел бы дров на-
рубил.
— Неохота...
48

— Не нарубишь дров — братья с базара воро-
тятся, гостинцев тебе не привезут.
Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про
щуку и потихоньку говорит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
поди, топор, наколи дров, а дрова — сами в избу
ступайте и в печь кладитесь...
Топор выскочил из-под лавки — и на двор, и да-
вай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь
лезут.
Много ли, мало ли времени прошло — невестки
опять говорят:
— Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес,
наруби.
А он им с печки:
— Да вы-то на что?
— Как — мы на что?.. Разве наше дело в лес за
дровами ездить?
— Мне неохота...
— Ну, не будет тебе подарков.
Делать нечего. Слез Емеля с печи, обулся, одел-
ся. Взял веревку и топор, вышел на двор и сел в
сани:
— Бабы, отворяйте ворота!
Невестки ему говорят:
— Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не
запряг?
— Не надо мне лошади.
Невестки отворили ворота, а Емеля говорит по-
тихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ступайте, сани, в лес...
" Сани сами и поехали в ворота, да так быстро —
на лошади не догнать.
А в лес-то пришлось ехать через город, и тут он
много народу помял, подавил. Народ кричит: «Дер-
жи его! Лови его!» А он знай сани погоняет. При-
ехал в лес:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
топор, наруби дровишек посуше, а вы, дровишки,
сами валитесь в сани, сами вяжитесь...
Топор начал рубить, колоть сухие дерева, а
дровишки сами в сани валятся и веревкой вя-
жутся. Потом Емеля велел топору вырубить себе
дубинку — такую, чтобы насилу поднять. Сел на
воз:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
поезжайте, сани, домой...
Сани помчались домой. Опять проезжает Емеля
по тому городу, где давеча помял, подавил много
народу, а там его уж дожидаются. Ухватили Емелю
и тащат с возу, ругают и бьют.
Видит он, что плохо дело, и потихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ну-ка, дубинка, обломай им бока...
Дубинка, выскочила — и давай колотить. Народ
кинулся прочь, а Емеля приехал домой и залез на
печь.
Долго ли, коротко ли — услышал царь об Еме-
линых проделках и посылает за ним офицера--его
найти и привезти во дворец.
Приезжает офицер в ту деревню, входит в ту из-
бу, где Емеля живет, и спрашивает:
— Ты — дурак Емеля?
А он с печки:
— А тебе на что?
— Одевайся скорее, я повезу тебя к царю.
— А мне неохота...
Рассердился офицер и ударил его по щеке.
А Емеля говорит потихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
дубинка, обломай ему бока...
Дубинка выскочила — и давай колотить офице-
ра, насилу он ноги унес.
Царь удивился, что его офицер не мог справить-
ся с Емелей, и посылает своего самого набольшего
вельможу:
— Привези ко мне во дворец дурака Емелю, а то
голову с плеч сниму.
Накупил набольший вельможа изюму, черносли-
ву, пряников, приехал в ту деревню, вошел в ту из-
бу и стал спрашивать у невесток, что любит Емеля.
— Наш Емеля любит, когда его ласково попро-
сят да красный кафтан посулят,— тогда он все сде-
лает, что ни попросишь.
Набольший вельможа дал Емеле изюму, черно-
сливу, пряников и говорит:
— Емеля, Емеля, что ты лежишь на печи? По-
едем к царю. •
— Мне и тут тепло...
— Емеля, Емеля, у царя тебя будут хорошо кор-
мить-поить,— пожалуйста, поедем.
— А мне неохота...
— Емеля, Емеля, царь тебе красный кафтан по-
дарит, шапку и сапоги.
Емеля подумал-подумал:
— Ну, ладно, ступай ты вперед, а я за тобой
вслед буду.
Уехал вельможа, а Емеля полежал еще и го-
ворит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ну-ка, печь, поезжай к царю...
Тут в избе углы затрещали, крыша зашаталась,
стена вылетела, и печь сама пошла по улице, по до-
роге, прямо к царю.
Царь глядит в окно, дивится:
— Это что за чудо?
Набольший вельможа ему отвечает:
— А это Емеля на печи к тебе едет.
Вышел царь на крыльцо:
— Что-то, Емеля, на тебя много жалоб! Ты мно-
го народу подавил.
— А зачем они под сани лезли?
В это время в окно на него глядела царская
дочь — Марья-царевна. Емеля увидал ее в окошке и
говорит потихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
7 Р>сскме сказки
49

пускай царская дочь меня полюбит...
И сказал еще:
— Ступай, печь, домой...
Печь повернулась и пошла домой, вошла в избу
и стала на прежнее место. Емеля опять лежит-по-
леживает.
А у царя во дворце крик да слезы. Марья-ца-
ревна по Емеле скучает, не может жить без него,
просит отца, чтобы выдал он ее за Емелю замуж.
Тут царь заведовал, затужил и говорит опять на-
большему вельможе:
— Ступай приведи ко мне Емелю живого или
мертвого, а то голову с плеч сниму.
Накупил набольший вельможа вин сладких да
разных закусок, поехал в ту деревню, вошел в ту
избу и начал Емелю потчевать.
Емеля напился, наелся, захмелел и лег спать.
А вельможа положил его в повозку и повез к царю.
Царь тотчас велел прикатить большую бочку с
железными обручами. В нее посадили Емелю и
Марью-царевну, засмолили и бочку в море бросили.
Долго ли, коротко ли — проснулся Емеля, ви-
дит — темно, тесно.
— Где же это я?
А ему отвечают:
— Скучно и тошно, Емелюшка! Нас в бочку за-
смолили, бросили в синее море.
— А ты кто?
— Я —Марья-царевна.
Емеля говорит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег, на
желтый песок...
Ветры буйные подули. Море взволновалось, боч-
ку выкинуло на сухой берег, на желтый песок. Емеля
и Марья-царевна вышли из нее.
— Емелюшка, где же мы будем жить? Построй
какую ни на есть избушку.
— А мне неохота...
Тут она стала его еще пуще просить, он и го-
ворит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
выстройся, каменный дворец с золотой крышей...
Только он сказал — появился каменный дворец
с золотой крышей. Кругом — зеленый сад: цветы
цветут, и птицы поют. Марья-царевна с Емелей
вошли во дворец, сели у окошечка.
— Емелюшка, а нельзя тебе красавчиком стать?
Тут Емеля недолго думал:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
стать мне добрым молодцем, писаным красавцем...
И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни
пером описать.
А в ту пору царь ехал на охоту и видит — стоит
дворец, где раньше ничего не было.
— Это что за невежа без моего дозволения на
моей земле дворец поставил?
И послал узнать-спросить: «Кто такие?»
Послы побежали, стали под окошком, спраши-
вают.
Емеля им отвечает:
— Просите царя ко мне в гости, я сам ему скажу.
Царь приехал к нему в гости. Емеля его встре-
чает, ведет во дворец, сажает за стол. Начинают они
пировать. Царь ест, пьет и не надивится:
— Кто же ты такой, добрый молодец?
— А помнишь дурачка Емелю — как приезжал
к тебе на печи, а ты велел его со своей дочерью в
бочку засмолить, в море бросить? Я — тот самый
Емеля. Захочу — все твое царство пожгу и разорю.
Царь сильно испугался, стал прощенья просить:
— Женись на моей дочери, Емелюшка, бери мое
царство, только не губи меня!
Тут устроили пир на весь мир. Емеля женился на
Марье-царевне и стал править царством.
Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.
Умная внучка
/1\или старик со старухой, и с ними внучка Дуня
жила. И не такая уж Дуня была красивая, как в
сказках сказывается, только умная она была и охот-
ная к домашней работе.
Вот раз собираются старики на базар в большое
село и думают: как им быть-то? Кто им щи сварит и
кашу сготовит, кто корову напоит и подоит, кто ку-
рам проса даст и на насест их загонит?
А Дуня им говорит:
— Кто ж, как не я? Я и щи вам сварю и кашу
напарю, я и корову из стада встречу и на ночь ее
обряжу, я и кур угомоню, я и в избе приберу, я и
сено поворошу, пока вёдро стоит во дворе.
— Да ты мала еще, внученька,— говорит ей ба-
бушка,— семь годов всего сроку тебе!
— Семь — не два, бабушка, семь — это много.
Я управлюсь.
Уехали дедушка с бабушкой на базар, а к вече-
ру воротились. Видят они, и правда: в избе при-
брано, пища сготовлена, на дворе порядок, скотина
и птицы сытые, сено просушено, плетень починен
(дедушка-то два лета собирался его починить), во-
круг колодезного сруба песком посыпано — нарабо-
тано столько, словно тут четверо было.
Глядят старик со старухой на свою внучку и ду-
мают: жить им теперь да радоваться!
Однако недолго пришлось бабушке радоваться
на внучку: заболела бабушка и померла. Остался
старик один с Дуней. Трудно было дедушке одному
остаться на старости лет. Вот живут они одни, без
50

бабушки. Дуня ублажает дедушку и всякую работу
в хозяйстве справляет одна; хоть и мала была, да
ведь прилежна.
Случилось дедушке в город поехать, надобность
пришла. По дороге он нагнал богатого соседа, тот
тоже в город ехал. Поехали они вместе. Ехали-
ехали, и ночь наступила. Богатый сосед и бедный
Дунин дедушка увидели огонек в придорожной избе
и постучались в ворота. Стали они на ночлег, рас-
прягли лошадей; у Дуниного дедушки-то была кобы-
ла, а у богатого мужика мерин.
Ночью дедушкина лошадь родила жеребенка, а
жеребенок несмышленый, отвалился от матери и
очутился под телегой того богатого мужика.
Проснулся утром богатый.
— Гляди-ко, сосед,— говорит он старику,—у ме-
ня мерин жеребенка ночью родил!
— Как можно!—дедушка говорит.— В камень
просо не сеют, а мерин жеребят не рожает! Это моя
кобыла принесла!
А богатый сосед:
— Нет,— говорит,— это мой жеребенок! Кабы
твоя кобыла принесла, жеребенок-то и был бы воз-
ле нее! А то ишь где — под моей телегой!
Заспорили они, а спору конца нету: у бедного
правда, а у богатого выгода, один другому не
уступает.
Приехали они в город. В том городе в те време-
на царь жил. А царь тот был самый богатый человек
во всем царстве, он считал себя самым умным чело-
веком и любил судить-рядить своих подданных.
Вот пришли богатый и бедный к царю-судье. Ду-
нин дедушка и жалуется царю:
— Не отдает мне богатый жеребенка, говорит-де,
жеребенка мерин родил!
А царю-судье что за дело до правды: он и так
и этак мог рассудить, да ему сперва потешиться
захотелось.
И он сказал:
— Вот четыре загадки вам — кто решит, тот и
жеребенка получит: «Что всего на свете сильней и
быстрей?», «А что всего на свете, жирней?», а еще
«Что всего мягче и что всего милее?»
Дал им царь сроку три дня, а на четвертый день
чтоб ответ был.
А пока суд да дело, царь велел оставить у себя во
дворе и дедушкину лошадь с жеребенком и телегой,
и мерина богатого мужика: пусть и бедный и бога-
тый пешими живут, пока их царь не рассудит.
Пошли богатый и бедный домой. Богатый дума-
ет: пустое, дескать, царь загадал, я отгадку знаю.
А бедный горюет: не знает он отгадки.
Дуня встретила дедушку и спрашивает:
— О ком ты, дедушка, скучаешь? О бабушке?
Так ведь я с тобой осталась!
Рассказал дедушка внучке, как дело было, и за-
плакал: жалко ему жеребенка.
— А еще,— дедушка говорит,— царь загадки за-
гадал, а я отгадки не знаю. Где уж мне их отгадать!
— А скажи, дедушка, каковы загадки? Не умнее
они ума.
Дедушка сказал загадки. Дуня послушала и го-
ворит в ответ:
— Поедешь к царю и скажешь: сильнее и быст-
рее всего на свете ветер; жирнее всего — земля: что
ни растет на ней, что ни живет — всех она питает;
а мягче всего на свете руки, дедушка: на что чело-
век ни ляжет, все руку под голову кладет; а милее
сна ничего на свете не бывает, дедушка.
Через три дня пришли к царю-судье Дунин де-
душка и его богатый сосед.
Богатый и говорит царю:
— Хоть и мудрые твои загадки, государь наш
судья, а я их сразу отгадал: сильнее и быстрее все-
го — так это каряя кобыла из вашей конюшни: коли
кнутом ее ударить, так она зайца догонит. А жир-
нее всего — так это-тоже ваш рябой боров: он такой
жирный стал, что давно на ноги не поднимается.
А мягче всего ваша пуховая перина, на которой вы
почиваете. А милее всего ваш сынок Никитушка!
Послушал царь-судья — и к старику-бедняку:
— А ты что скажешь! Принес отгадку или нет?
Старик и отвечает, как внучка его научила. От-
вечает, а сам боится: должно быть, не так он отга-
дывает; должно быть, богатый сосед правильно
сказал.
Царь-судья выслушал и спрашивает:
— Сам ты придумал ответ иль научил тебя кто?
Старик правду говорит:
— Да где ж мне самому-то, царь-сударь! Внуч-
ка у меня есть, таково смышленая да умелая, она и
научила меня.
Царю любопытно стало, да и забавно, а делать
ему все равно нечего.
— Коли умна твоя внучка,— говорит царь-
судья,— и на дело умелая, отнеси ей вот эту
ниточку шелковую. Пусть она соткет мне полотенце
узорчатое, и чтоб к утру готово было. Слыхал иль
нет?
— Слышу, слышу! — отвечает дедушка царю.—
Аль я уж бестолковый такой!
Спрятал он ниточку за пазуху и пошел домой.
Идет, а сам робеет: где уж тут из одной нитки
целое полотенце соткать — того и Дунюшка не су-
меет... Да к утру, еще и с узорами!
Выслушала Дуня своего деда и говорит:
— Не кручинься, дедушка, это не беда еще!
Взяла она веник, отломила от него прутик, пода-
ла дедушке и сказала:
— Пойди к царю-судье этому и скажи ему: пусть
найдет он такого мастера, который сделает из этого
прутика кроены, чтобы было мне на чем полотенце
ткать.
Пошел старик опять к царю. Идет, а сам другой
беды ждет, другой задачи, на которую и ума у Ду-
нюшки не хватит.
Так оно и вышло.
Дал царь старику полтораста яиц и велел, чтобы
стариковская внучка к завтрашнему дню полтораста
цыплят вывела.
Вернулся дед ко двору.
— Одна беда не ушла,— говорит,— другая яви-
лась.
И рассказал он внучке новую царскую задачу.
А Дуня ему в ответ:
— И это еще не беда, дедушка!
Взяла она яйца, испекла их и к ужину подала.
А на другой день говорит.
— Ступай, дедушка, сызнова к царю. Скажи ему,
чтобы прислал он цыплятам на корм однодневного
пшена: пусть в один день поле вспашут, просом за-
сеют, созреть дадут, а потом сожнут да обмолотят,
провеют и обрушат. Скажи царю: цыплята другого
пшена не клюют, того гляди, помрут.
51

И пошел дед сызнова. Выслушал его царь-судья
и говорит:
— Хитра твоя внучка, да и я не прост. Пусть
твоя внучка явится утром ко мне — ни пешком, ни
на лошади, ни голая, ни одетая, ни с гостинцем, да
и не без подарочка!
Пошел дед домой. «Эка прихоть!» — думает.
Как узнала Дуня новую загадку, то загорюни-
лась было, а потом повеселела и говорит:
— Ступай, дедушка, в лес к охотникам да купи
мне живого зайца и перепелку живую... Ан нет, ты
не ходи, ты старый, ты уморился ходить, ты отды-
хай. Я сама пойду—я маленькая, мне охотники и
даром дадут зайца и перепелку, а покупать их нам
не на что.
Отправилась Дунюшка в лес и принесла оттуда
зайца да перепелку. А как наступило утро, сняла
с себя Дуня рубаху, надела рыбацкую сеть, взяла
в руки перепелку, села верхом на зайца и поехала
к царю-судье.
Царь, как увидел ее, удивился и испугался:
— Откуда страшилище едет такое? Прежде не
видано было такого урода!
А Дунюшка поклонилась царю и говорит:
— Вот тебе, батюшка, принимай, что принести
велено было!
И подает ему перепелку. Протянул руку царь-
судья, а перепелка — порх! — и улетела.
Поглядел царь на Дуню.
— Ни в чем,— говорит,— не отступила: как я ве-
лел, так ты и приехала. А чем вы,— спрашивает,—
кормитесь с дедом?
Дуня и отвечает царю:
— А мой дедушка на сухом берегу рыбу ловит,
он сетей в воду не становит. А я подолом рыбу до-
мой ношу да уху в горсти варю!
Царь-судья осердился:
— Что ты говоришь, глупая! Где это рыба на су-
хом берегу живет? Где уху в горстях варят?
А Дуня против ему говорит:
— А ты-то ль умен? Где это видано, чтобы мерин
жеребенка родил? А в твоем царстве и мерин ро-
жает!
Озадачился тут царь-судья:
— А как узнать было, чей жеребенок? Может,
чужой забежал.
Осерчала Дунюшка.
— Как узнать? — говорит.— Да тут бы и дурень
рассудил, а ты царь! Пусть мой дедушка на своей
лошади в одну сторону поедет, а богатый сосед — в
другую. Куда побежит жеребенок, там и матерь
его.
Царь-судья удивился:
— А ведь и правда! Как же я-то не рассудил, не
догадался?
— А коли бы ты по правде судил,— ответила Ду-
ня,— тебе бы и богатым не быть.
— Ах ты, язва! — сказал царь.— Что далее из
тебя выйдет, когда ты большая вырастешь?
— А ты рассуди сперва, чей жеребенок, тогда я
и скажу тебе, кем я большая буду.
Царь-судья назначил тут суд на неделе. Пришли
на царский двор Дунин дедушка и сосед их богатый.
Царь велел вывести их лошадей с телегами. Сел Ду-
нин дедушка в свою телегу, а богатый в свою, и по-
ехали они в разные стороны. Царь и выпустил то-
гда жеребенка, а жеребенок побежал к своей матери,
дедушкиной лошади. Тут и суд весь. Остался жере-
бенок у дедушки.
А царь-судья спрашивает у Дуни:
— Скажи теперь, кем же ты большая будешь?
— Судьею буду.
Царь засмеялся:
— Зачем тебе судьею быть? Судья-то ведь я!
— Тебя чтоб судить!
Дедушка видит — плохо дело, как бы царь-су-
дья не рассерчал. Схватил он внучку да в телегу
ее. Погнал он лошадь, а жеребенок рядом бе-
жит.
Царь выпустил им вослед злого пса, чтобы он
разорвал и внучку и деда. А Дунин дедушка хоть
и стар был, да сноровист и внучку в обиду никому
не давал. Пес догнал телегу, кинулся было, а дед
его кнутовищем, кнутовищем, а потом взял запасную
важку-оглобельку, что в телеге лежала, да оглобель-
кой его — пес и свалился.
А дедушка обнял внучку.
— Никому, никому,— говорит,— я тебя не отдам:
ни псу, ни царю. Расти большая, умница моя.
Солдат и царица
/1\ила-была в старину сердитая царица. Все ей
было не по нраву: и то не так, и это не по
ней.
Вот гуляет однажды царица по саду, а солдат
возле будки на часах стоит. Увидел солдат царицу —
никогда ее не видел. «Ишь ты!» — подумал — и
ухмыльнулся. Не знал солдат — внове стоял при
дворце,— что пред царицей ни ухмыльнуться нельзя,
ни нахмуриться, ни умильным быть: все одно царица
нравом кипела.
Глянула царица на солдата:
— Ты чего ухмыляешься?
А простой солдат чего скажет царице? Ничего он
сказать не мог и невзначай или так, спроста, что ль,
опять ухмыльнулся. Тут царица сперва и слова ска-
зать не могла от злости. Потом кликнула кого надо.
— Давай,— приказывает,— этому солдату по
двадцать палок каждый день с утра!
С тех пор с утра, как встанет, получает солдат
двадцать палок.
52

Били-били солдата, целый год били. Как проснет-
ся, так двадцать палок, хоть в будни, хоть в празд-
ники. Измучился, исхудал солдат, бить его не во что
стало. А царица и забыла про него: пусть бьют до
смерти; она теперь на других серчает.
Что тут делать солдату? Не миновать ему смерти
от палок, забьют его. Солдат у того, у другого
спрашивает, выбирает, кто поумней считается. А ум-
ные ему в один ответ:
— Терпи,— говорят,— чего с царицей сделаешь,
она сердитая.
Солдат выслушал умных, а сам подумал: «Эх,
не вам терпеть, а мне!» — и пошел к дураку.
При войске у них дурак жил, его солдаты с кухни
кормили и выношенную одежду давали ему дона-
шивать.
Солдат сказал дураку, как ему живется, а дурак
и сам уж знал.
— Э, да не поможешь ты мне! — сказал сол-
дат.— Ведь ты дурак!
А дурак:
— Как так не помогу! А не помогу, так и зла не
сделаю, ты при своем останешься. Дай мне копейку!
Дал ему солдат копейку. Повел дурак солдата
на край города. Шли они, шли, далеко ушли,
кругом их бедные домишки стоят, дворцов давно
нету.
«Эх,— думает солдат,— далече мы зашли, пропа-
ла моя копейка!»
Пришли они в бедный домишко. Жил там сапож-
ник с женой.
У сапожника была жена, сходственная с цари-
цей, как родная сестра: поставь ее рядом с цари-
цей, их и отличить нельзя, которая царица, которая
сапожница.
За показ жены сапожник брал по ко-
пейке с человека — с купца там, с масте-
рового, с приказчика, а солдатам и калекам пока-
зывал даром,— а деньги пропивал.
Заплатил дурак копейку сапожнику, а солдат,
конечно, даром прошел. Вошли они в комнату и ви-
дят— на кровати женщина лежит и спит. Солдат
дрогнул и во фрунт стал: вылитая была перед ним
царица.
Дурак и говорит:
— Вот была бы она царицей, она бы тебя пал-
кой не била.
Солдат согласен с дураком:
— Не била бы! Жалко, что она сапожница: из
нее бы царица хорошая вышла!
Дурак засмеялся.
— А выйдет,— говорит,— из нее царица!
Солдат обнадежился.
— А как выйдет-то?
Дурак захохотал в ответ, а солдат увел его
прочь, а то сапожница проснется.
Идут они обратно.
Дурак спрашивает у солдата:
— Ты где ночью на карауле стоишь?
— Нынче во дворце, в покоях, буду стоять.
— Вот чего,— дурак ему,— я тебе ночью сапож-
ницу приволоку!
— Это к чему же? А сапожник услышит?
— Нету,— дурак отвечает.— Сапожник ничего
не услышит. Он днем наработается, потом вина на-
пьется и спит крепко, на нем кривые гвозди выпрям-
ляй — он не чует.
— А к чему мне сапожница?
— Эк ты какой! А говорят — я дурак! Царица-то
заснет, ты мне и давай ее сонную, а я тебе на ру-
ки — сонную сапожницу. Царицу я унесу к сапож-
нику, а ты сапожницу в царские покои отнеси, поку-
да она не проснулась.
Солдат подумал.
— А не страховито ли будет? При царице и морг-
нуть нельзя, а ты ее к сапожнику унесешь! А вдруг
проснется, дознается — да она нам голову прочь!
А дурак думает иное:
— Царица целый день злится, с утра до вечера
умается, а ночью спит-храпит, пузыри изо рта пу-
скает. До своего времени она не проснется. А если и
дознается, так я в дураках хожу — какой с меня
спрос!
Солдат согласился:
— Ишь ты, обдумал как! А сам дурак! Так лад-
но будет, пожалуй. Тащи уж по темноте сапожницу
во дворец.
За ночь дурак так и сделал: сапожницу в цар-
ские покои принес, а царицу отнес к сапожнику,—
они и не проснулись.
А как наступило утро, проснулся первым сапож-
ник и толкнул жену в бок. Ему и воды испить за-
хотелось, и курить надо, и голова у него болит:
пусть жена ему воды подаст, трубку найдет и в
утешенье что-нибудь скажет.
Царица проснулась, открыла глаза, не поняла
ничего и опять заснула.
Сапожник ее опять в бок: ты что, дескать, иль не
слышишь?
— Подымайся, баба! — сапожник говорит.— По-
ра!
Царица опять открыла глаза.
— Чего пора? — спрашивает.— Ты кто такой?
А сапожник ей:
— А ты кто такая?
Царица как закричит:
— Ах ты, негодный! Ах ты, окаянный! Да ведь я
царица!
Сапожник как соскочит с кровати:
— Ах, так ты царица!
Схватил сапожничий ремень, шпандырь, и давай
царицу пороть-охаживать.
— Ах, так ты царица! Так тебе и надо, царице!
Ишь ты, лодырь, ишь ты, негодница! Только спать
здорова! Я тебе дам — царица! Я тебе дам — как му-
жу своему не угождать!
Царица как крикнет:
— Эй, кто там! Забить этого негодяя насмерть!
А никто не идет — нету никого. Царица и думает:
«Что такое? Видно, я померла и в ад попала — так
это, верно, черт!»
Подумала так и опять заснула: может, опять-де
проснусь во дворце, в своем царстве, и ничего этого
не будет; это мне снится.
Ан нет, черт-сапожник ремень положил да опять
кулаком ее в бок:
— Баба, чего не встаешь?
— Отвяжись от меня, я царица!
— Как так — ты опять царица? — говорит са-
пожник— и сызнова царицу хлоп да хлоп! Недоб-
рый был человек.— Подымайся, тебе говорят! Кар-
тошку вари, самовар ставь, комнату убирай, портки
мне заштопай! Ишь ты, притворщица!
Оробела царица—опять ее этот черт бить да
хлопать будет. А больно ей ведь — ей больнее всех:
53

до того она боли-то и не знала. Поднялась она,
приоделась в платье сапожницы и стала работать
по дому. Однако за что ни возьмется, ничего у
нее не выходит, из рук все валится; оно так и быть
должно: царица-то серчать да царствовать привык-
ла, только всего.
Сапожник видит — дело у нее не идет, и опять —
хлоп да хлоп ее.
Царица уж молчит и не говорит, что она царица,
а сама работать старается.
Вот сготовила она кое-как обед, а его и есть
нельзя: недоварено, пересолено, нечисто.
Съел сапожник одну ложку щей и говорит:
— Ты и правда, должно, царица: ничего делать
не умеешь. Таких щей и псы не едят.
И снова за свое: хлоп ее — за плохие, значит,
щи.
Царица совсем оробела. Сидит она перед сапож-
ником и трясется от страха.
После обеда сапожник лег в кровать:
— Возьми гребень, жена, расчеши мне голову, а
я дремать буду.
Стала царица голову сапожнику чесать: что ж
делать-то, ослушаться нельзя.
А на другой день велел ей сапожник белье сти-
рать. Стирает белье царица; сроду она не стирала,
все белые руки свои истерла, исстирала, а белье не
выбелила.
Так и жила царица у сапожника, жила да му-
чилась; три дня жила.
А сапожница, как проснулась в царицыной по-
стели, огляделась кругом, видит — приятно везде.
На кровати перины, одеванья шелковые и ковровые,
зеркала светятся, горница вся прибрана, и цветами
пахнет.
«Аль я в раю? — подумала сапожница.— Век то-
го не видала, что вижу!»
Тут вошли в спальную горницу четыре горнич-
ные девушки. Вошли они, а подойти к царице
боятся.
— Вам чего надо? — спрашивает их сапож-
ница.
Девушки ей отвечают:
— Здравствуй, матушка царица! А мы тебя оде-
вать, убирать пришли!
. Сапожница им:
— А я сама оденусь. Иль я калека!
А девушки стоят, не уходят.
Сапожница глядит на них:
— Чего ж вы стоите? Неужели дела у вас нету,
бездельницы?
А девушки глядят на табуретку у кровати, а на
табуретке палка лежит и плетка.
— А бить-то нас будешь когда, матушка? —
спросили девушки.— Теперь иль после?
— Да за что ж вас бить? Вам больно будет!
— А за то, матушка-царица, что вам серчать
надо!
Тут и сапожница рассерчала:
— Дуры вы, что ли? Идите прочь да делом зай-
митесь!
Девушки ушли. А сапожница поднялась, оделась,
пошла на кухню и там чаю с бубликами напилась.
На кухне повара и кухарки обращаются к сапожни-
це со страхом и почтением, сахару подают сколько
хочешь — каждый думает, что она царица. И сапож-
ница стала думать, что она царица.
«Чего это! — думает.— Царица я, что ль? Знать,
и правда царица. Ну что ж, и царицей теперь побу-
ду, сапожницей-то успею. Пусть мужик мой по мне
поскучает! Царицей-то оно и легче быть!»
Вот живет она царицей и день и два. С утра
до вечера позади царицы вельможа ходит, все
ее приказы и желанья пишет и исполняет. Цари-
ца уж привыкла к тому вельможе: кто ни обра-
тится к ней с просьбой или с чем, она только
укажет:
— Скажи заднему, он исполнит! — и далее идет.
Идет она и семечки грызет, а семечки для нее
вельможа в горсти держит и руку на отлет вытянул.
В тот час наш солдат у деревянной будки стоял.
Видит он — идет, гуляет сапожница-царица. А сол-
дата по-прежнему палками бьют, и нынче били с
утра.
Глянул солдат на сапожницу-царицу, хотел су-
ровое выражение на лице сделать — и ухмыль-
нулся.
Сапожница-царица и обращается к нему:
— Ты чему ухмыляешься? Мне, что ль, обрадо-
вался?
Солдат ей в ответ:
— Тебе, матушка!
— А чего радуешься? Я тебе добра не сделала.
Чего ты хочешь?
— А того хочу, матушка, пусть меня палками не
бьют. Второй год с утра спозаранку колотят, мясо
с костей стерли.
— За что же тебя?
— За ухмылку, матушка.
— Ну скажи заднему, пусть тебя не бьют.
— Нет уж, матушка,— солдат сапожнице-цари-
це говорит,— заднему я говорить не буду: ты пе-
редняя, ты сама и упомни и прикажи.
Царица остановилась около солдата:
— Ишь ты, какой въедливый! Ладно уж, я са-
ма прикажу и бумагу напишу — не будут тебя
бить!
— И других прочих, матушка, пусть не бьют!
— Аль многих тут бьют?
— Да почитай что почти всех, матушка, коло-
тят. Истерлись люди при дворце, а из терпенья не
выходят.
— Дураки они, что ль? — спрашивает сапожни-
ца-царица.
— Не могу знать, матушка!
В тот же день сапожница-царица дала повеле-
ние, чтоб никого в ее царстве не били и не смели
даже касаться палкой человека.
А солдатам велела дать по двадцать пять рублей
каждому, а сверх того по три дня гулянья и по пол-
ведра пива.
На третий день своего царствования сапожница
соскучилась по сапожнику.
«Пойду, думает, погляжу издали, как он там.
Небось горюет по мне».
Собралась царица и пошла из дворца к домишку
сапожника, а за ней вельможа идет.
Вот идет она, царица, видит свой бедный домиш-
ко.
А из ворот того домишки как раз ее сапожник
выходит, и не один, как следовало бы, а с другою
дородною женщиной, что не хуже самой сапожницы,
и на лице у сапожника горя нету.
Тут как вскрикнет сапожница-царица:
54

— Ах ты, бессовестный, ах ты, такой-сякой! —
да хвать сапожника по затылку, с того и картуз
соскочил.
А сапожник никак не опомнится: глядит он и на
ту женщину, и на эту, обе они на вид одинаковые, а
которая жена — не разберет.
Только когда сапожница-царица по спине его
еще разок хлопнула, сапожник понял, которая его
жена.
Взяла сапожница мужа за руку и повела домой,
а про царство свое забыла.
А царица скрипнула зубами на вельможу и тоже
домой пошла, во дворец.
Как явилась она во дворец и узнала, что бить
теперь, драть, пороть и лупить никого нельзя —
отмена вышла — и будто она сама так повелела,
закипело злобой сердце царицы.
Позвала она кого ни на есть, чтоб ударить
кого было.
Явилась кухарка, подняла царица на нее руку,
да видит вдруг—рука-то ее, царицына, исстирана,
работой истерта, и опустила она свою руку, никого
не ударила.
Вспомнила она, как жила у сапожника: как бы
опять ей в жены к нему не попасть, и оставила
царица волю сапожницы как есть.
И солдат с дураком довольны остались. А толь-
ко царице веры нету и не будет.

С. Т. Аксаков
Аленький цветочек
Сказка ключницы Палагеи
В некиим царстве, в некиим государстве жил-был
богатый купец, именитый человек. Много у него было
всякого богатества, дорогих товаров заморских,
жемчугу, драгоценных камениев, золотой и серебря-
ной казны; и было у того купца три дочери, все три
красавицы писаные, а меньшая лучше всех; и лю-
бил он дочерей своих больше всего своего богатест-
ва, жемчугов, драгоценныих камениев, золотой и се-
ребряной казны — по той причине, что он был вдо-
вец, и любить ему было некого; любил он старших
дочерей, а меньшую дочь любил больше, потому что
она была собой лучше всех и к нему ласковее. Вот
и собирается тот купец но своим торговыим делам
за море, за тридевять земель, в тридевятое царство,
в тридесятое государство и говорит он своим лю-
безныим дочерям:
«Дочери мои милые, дочери мои хорошие, дочери
мои пригожие, еду я по своим купецкиим делам за
тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое
государство, и мало ли, много ли времени проез-
жу— не ведаю, и наказываю я вам жить без ме-
ня честно и смирно, и коли вы будете жить без ме-
ня честно и смирно, то привезу вам такие гостинцы,
каких вы сами похочете, и даю я вам сроку думать
на три дня, и тогда вы мне скажете, каких гостин-
цев вам хочется».
Думали они три дня и три ночи и пришли к свое-
му родителю, и стал он их спрашивать, каких гос-
тинцев желают. Старшая дочь поклонилась отцу в
ноги, да и говорит ему первая: «Государь ты мой
батюшка родимый! Не вози ты мне золотой и сереб-
ряной парчи, ни мехов черного соболя, ни жемчуга
бурмицкого, а привези ты мне золотой венец из ка-
меньев самоцветныих, и чтоб был от них такой свет,
как от месяца полного, как от солнца красного, и
чтоб было от него светло в темную ночь, как сере-
ди дня белого». Честной купец призадумался и ска-
зал потом: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая и
пригожая, привезу я тебе таковой венец; знаю я за
морем такова человека, который достанет мне тако-
вой венец; а и есть он у одной королевишны замор-
ския, а и спрятан он в кладовой каменной, а и сто-
ит та кладовая в каменной горе, глубиной на три
сажени, за тремя дверьми железными, за тремя зам-
ками немецкими. Работа будет немалая: да для моей
казны супротивного нет». Поклонилась ему в ноги
дочь середняя и говорит: «Государь ты мой батюш-
ка родимый! Не вози ты мне золотой и серебряной
парчи, ни черных мехов соболя сибирского, ни оже-
релья жемчуга бурмицкого, ни золота венца само-
цветного, а привези ты мне тувалет из хрусталю вос-
точного, цельного, беспорочного, чтобы, глядя в не-
го, видела я всю красоту поднебесную и чтоб, смот-
рясь в него, я не старилась и красота б моя де-
вичья прибавлялася». Призадумался честной купец
и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ей
таковые слова: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая
и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный ту-
валет; а и есть он у дочери короля персидского, мо-
лодой королевишны, красоты несказанной, неописан-
ной и негаданной; и схоронен тот тувалет в терему
каменном, высокиим, и стоит он на горе каменной,
вышина той горы в триста сажень, за семью дверь-
ми железными, за семью замками немецкими, и ве-
дут к тому терему ступеней три тысячи, и на каж-
дой ступени стоит по воину персидскому и день и
ночь, с саблею наголо булатною, и ключи от тех
дверей железныих носит королевишна на поясе.
Знаю я за морем такова человека, и достанет он мне
таковой тувалет. Потяжеле твоя работа сестриной:
да для моей казны супротивного нет». Поклонилась
в ноги отцу меньшая дочь и говорит таково слово:
«Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты
мне золотой и серебряной парчи, ни черных соболей
сибирскиих, ни ожерелья бурмицкого, ни венца са-
моцветного, ни тувалета хрустального, а привези
ты мне аленький цветочек, которого бы краше не бы-
ло на белом свете». Призадумался честной купец
крепче прежнего. Мало ли, много ли времени он ду-
мал, доподлинно сказать не могу; надумавшись, он
целует, ласкает, приголубливает свою меньшую дочь
любимую и говорит таковые слова: «Ну, задала ты
мне работу потяжеле сестриных: коли знаешь, что
искать, то как не сыскать, а как найти то, чего сам
не знаешь? Аленький цветочек не хитро найти, да
как же узнать мне, что краше его нет на белом све-
ту? Буду стараться, а на гостинце не взыщи». И от-
пустил он дочерей своих, хорошиих, пригожиих, в их-
ние терема девичьи. Стал он собираться в путь, во
дороженьку, в дальние края заморские. Долго ли,
много ли он собирался, я не знаю и не ведаю: ско-
ро сказка сказывается, не скоро дело делается. По-
56

ехал он в путь, во дороженьку. Вот ездит честной
купец по чужим сторонам заморскиим, по королев-
ствам невиданным; продает он свои товары втридо-
рога, покупает чужие втридешева; он меняет товар
на товар и того сходней, со придачею серебра да
золота: золотой казной корабли нагружает да до-
мой посылает. Отыскал он заветный гостинец для
своей старшей дочери: венец с камнями самоцвет-
ными, а от них светло в темную ночь, как бы в бе-
лый день. Отыскал заветный гостинец и для своей
средней дочери: тувалет хрустальный, а в нем вид-
на вся красота поднебесная, и, смотрясь в него, де-
вичья красота не стареется, а прибавляется. Не мо-
жет он только найти заветного гостинца для мень-
шой, любимой дочери, аленького цветочка, краше ко-
торого не было бы на белом свету. Находил он во
садах царских, королевских и султановых много
аленьких цветочков такой красоты, что ни в сказке
сказать, ни пером написать; да никто ему поруки
не дает, что краше того цветка нет на белом свете;
да и сам он того не думает! Вот едет он путем-до-
рогою, со своими слугами верными, по пескам сыпу-
чиим, по лесам дремучиим, и, откуда ни возьмись,
налетели на него разбойники, бусурманские, турец-
кие да индейские, нехристи поганые, и, увидя беду
неминучую, бросает честной купец свои караваны
богатые со прислугою своей верною и бежит в тем-
ны леса. «Пусть-де меня растерзают звери лютые,
чем попасться мне в руки разбойничьи, поганые и до-
живать свой век в плену во неволе». Бродит он по
тому лесу дремучему, непроездному, непроходному,
и что дальше идет, то дорога лучше становится,
словно деревья перед ним расступаются, а часты
кусты раздвигаются. Смотрит назад — руки не про-
сунуть, смотрит направо — пни да колоды, зайцу
косому не проскочить, смотрит налево — аи хуже
того. Дивуется честной купец, думает, не придума-
ет, что с ним за чудо совершается, а сам все идет
да идет: у него под ногами дорога торная. Идет он
день от утра до вечера, не слышит он реву звери-
ного, ни шипения змеиного, ни крику совиного, ни
голоса птичьего: ровно около него все повымерло.
Вот пришла и темная ночь: кругом его хоть глаз вы-
коли, а у него под ногами светлехонько. Вот идет
он почитай до полуночи, и стал видеть впереди буд-
то зарево, и подумал он: «Видно, лес горит, так за-
чем же мне туда идти на верную смерть, немину-
чую?» Поворотил он назад — нельзя идти, направо,
налево — нельзя идти; сунулся вперед — дорога
торная. «Дай постою на одном месте, может, зарево
пойдет в другую сторону, аль прочь от меня, аль по-
тухнет совсем». Вот и стал он, дожидается; да не
тут-то было: зарево точно к нему навстречу идет,
и как будто около него светлее становится; думал
он, думал и порешил идти вперед. Двух смертей не
бывать, одной не миновать. Перекрестился купец и
пошел вперед. Чем дальше идет, тем светлее стано-
вится, и стало, почитай, как белый день, а не слыш-
но шуму и треску пожарного. Выходит он под конец
на поляну широкую, и посередь той поляны широкия
стоит дом не дом, чертог не чертог, а дворец коро-
левский или царский, весь в огне, в серебре и зо-
лоте и в каменьях самоцветныих, весь горит и све-
тит, а огня не видать; ровно солнушко красное, ин-
да тяжело на него глазам смотреть. Все# окошки во
дворце растворены, и играет в нем музыка соглас-
ная, какой никогда он не слыхивал. Входит он на
широкий двор, в ворота широкие, растворенные; до-
рога пошла из белого мрамора, а по сторонам бьют
фонтаны воды, высокие, большие и малые. Входит
он во дворец по лестнице, устланной кармазинным
сукном, со перилами позолоченными; вошел в гор-
ницу — нет никого; в другую, в третью — нет ни-
кого, в пятую, десятую — нет никого, а убранство
везде царское, неслыханное и невиданное: золото,
серебро, хрустали восточные, кость слоновая и ма-
монтовая. Дивится честной купец такому богатству
несказанному, а вдвое того, что хозяина нет; не ток-
мо хозяина, и прислуги нет; а музыка играет не
смолкаючи; и подумал он в те поры про себя: «Все
хорошо, да есть нечего», и вырос перед ним стол,
убранный, разубранный: в посуде золотой да сереб-
ряной яства стоят сахарные, и вина заморские, и
питья медвяные. Сел он за стол без сумления; на-
пился, наелся досыта, потому что не ел сутки це-
лые; кушанье такое, что и сказать нельзя — того
и гляди, что язык проглотишь, а он, по лесам и пес-
кам ходючи, крепко проголодался; встал он из-за
стола, а поклониться некому и сказать спасибо за
хлеб, за соль некому. Не успел он встать да огля-
нуться, а стола с кушаньем как не бывало, а музы-
ка играет не умолкаючи. Дивуется честной купец
такому чуду чудному и такому диву дивному, и хо-
дит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам
думает: «Хорошо бы теперь соснуть да всхрап-
нуть»,— и видит, стоит перед ним кровать резная, из
чистого золота, на ножках хрустальныих, с пологом
серебряным, с бахромою и кистями жемчужными;
пуховик на ней как гора лежит, пуху мягкого, ле-
бяжьего. Дивится купец такому чуду новому, ново-
му и чудному; ложится он на высокую кровать, за-
дергивает полог серебряный и видит, что он тонок
и Мягок, будто шелковый. Стало в палате темно, ров-
но в сумерки, и музыка играет будто издали, и по-
думал он: «Ах, кабы мне дочерей хоть во сне уви-
дать»,— и заснул тое ж минуточку.
Просыпается купец, а солнце уже взошло выше
дерева стоячего. Проснулся купец, а вдруг опомнить-
ся не может: всю ночь видел он во сне дочерей сво-
их любезныих, хорошиих и пригожиих, и видел он
дочерей своих старшиих: старшую и середнюю, что
они веселым-веселехоньки, а печальна одна дочь
меньшая, любимая; что у старшей и середней доче-
ри есть женихи богатые и что сбираются они выйти
замуж, не дождавшись его благословения отцовско-
го; меньшая же дочь любимая, красавица писаная,
о женихах и слышать не хочет, покуда не воротится
ее родимый батюшка. И стало у него на душе и ра-
дошно и не радошно; встал он со кровати высокия,
платье ему все приготовлено, и фонтан воды бьет
в чашу хрустальную; он одевается, умывается и уж
новому чуду не дивуется; чай и кофей на столе сто-
ят, и при них закуска сахарная. Помолившись богу,
он накушался, и стал он опять по палатам ходить,
чтоб опять на них полюбоватися при свете солныш-
ка красного. Все показалось ему лучше вчерашнего.
Вот видит он в окна растворенные, что кругом двор-
ца разведены сады диковинные, плодовитые и цве-
ты цветут красоты неописанной. Захотелось ему по
тем садам прогулятися.
Сходит он по другой лестнице из мрамора зеле-
ного, из малахита медного, с перилами позолочен-
ными, сходит прямо в зелены сады. Гуляет он и лю-
буется; на деревьях висят плоды спелые, румяные,
57

сами в рот так и просятся, инда, глядя на них,
слюнки текут; цветы цветут распрекрасные, махро-
вые, пахучие, всякими красками расписанные; пти-
цы летают невиданные: словно по бархату зеленому
и пунцовому золотом и серебром выложенные, песни
поют райские; фонтаны воды 0ьют высокие, инда гля-
деть на их вышину — голова Запрокидывается; и бе-
гут и шумят ключи родниковые по колодам хрусталь-
ныим. Ходит честной купец, дивуется; на все такие
диковинки глаза у него разбежалися, и не знает он,
на что смотреть и кого слушать. Ходил он так, много
ли, мало ли времени — неведомо: скоро сказка ска-
зывается, не скоро дело делается. И вдруг видит он
на пригорочке зеленыим цветет цветок цвету алого,
красоты невиданной и неслыханной, ни в сказке ска-
зать, ни пером написать. У честного купца дух за-
нимается, подходит он ко тому цветку, запах от цвет-
ка по всему саду, ровно струя бежит; затряслись и
руки и ноги у купца, и возговорил он голосом ра-
дошным: «Вот аленький цветочек, какого нет краше
на белом свете, о каком просила меня дочь мень-
шая, любимая». И, проговорив таковы слова, он по-
дошел и сорвал аленький цветочек. В тое ж минуту,
безо всяких туч, блеснула молонья и ударил гром,
инда земля зашаталася под ногами,— и вырос, как
будто из земли, перед купцом зверь не зверь, чело-
век не человек, а так какое-то чудище, страшное и
мохнатое, и заревел он голосом дикиим: «Что ты
сделал? Как ты посмел сорвать в моем саду мой
заповедный, любимый цветок? Я хоронил его паче
зеницы ока моего и всякой день утешался, на него
глядючи, а ты лишил меня всей утехи в моей жиз-
ни. Я хозяин дворца и сада, я принял тебя, как до-
рогого гостя и званого, накормил, напоил и спать
уложил, а ты эдак-то заплатил за мое добро? Знай
же свою участь горькую: умереть тебе за свою вину
смертью безвременною...» И несчетное число голосов
дикиих со всех сторон завопило: «Умереть тебе
смертью, безвременною!» У честного купца от стра-
ха зуб на зуб не приходил; он оглянулся кругом и
видит, что со всех сторон, из-под каждого дерева и
кустика, из воды, из земли лезет к нему сила нечи-
стая и несметная, все страшилища безобразные.
Он упал на колени перед наибольшиим хозяином,
чудищем мохнатыим, и возговорил голосом жалоб-
ныим: «Ох ты, гой еси, господин честной, зверь лес-
ной, чудо морское, как взвеличать тебя — не знаю,
не ведаю! Не погуби ты души моей христианския за
мою продерзость безвинную, не прикажи меня ру-
бить и казнить, прикажи слово вымолвить. А есть
у меня три дочери, три дочери красавицы, хорошие
и пригожие; обещал я им по гостинцу привезть:
старшей дочери — самоцветный венец, средней до-
чери — тувалет хрустальный, а меньшой дочери —
аленький цветочек, какого бы не было краше на бе-
лом свете. Старшим дочерям гостинцы я сыскал, а
меньшой дочери гостинца отыскать не мог; увидал
я такой гостинец у тебя в саду, аленький цветочек,
какого краше нет на белом свете., и подумал я, что
такому хозяину богатому, богатому, славному и мо-
гучему, не будет жалко цветочка аленького, о ка-
ком просила моя меньшая дочь, любимая. Каюсь я
в своей вине перед твоим величеством. Ты прости
мне, неразумному и глупому, отпусти меня к моим
дочерям родимыим и подари мне цветочек аленький,
для гостинца мо_ей меньшой, любимой дочери. За-
плачу я тебе казны золотой, что потребуешь». Раз-
дался по лесу хохот, словно гром загремел, и воз-
говорит купцу зверь лесной, чудо морское: «Не надо
мне твоей золотой казны: мне своей девать некуда.
Нет тебе от меня никакой милости, и разорвут тебя
мои слуги верные на куски, на части мелкие. Есть
одно для тебя спасенье. Я отпущу тебя домой невре-
димого, награжу казной несчетною, подарю цветочек
аленький, коли дашь ты мне слово честное купецкое
и запись своей руки, что пришлешь заместо себя од-
ну из дочерей своих, хорошиих, пригожиих, я обиды
ей никакой не сделаю, а и будет она жить у меня
в чести и приволье, как'сам ты жил во дворце моем.
Стало скучно мне жить одному, и хочу я залучить
себе товарища». Так и пал купец на сыру землю,
горючьми слезами обливается; а и взглянет он на
зверя лесного, на чудо морское, а и вспомнит он
своих дочерей, хорошиих, пригожиих, а и пуще то-
го завопит неточным голосом: больно страшен был
лесной зверь, чудо морское. Много времени честной
купец убивается и слезами обливается, и возговорит
он голосом жалобным: «Господин честной, зверь
лесной, чудо морское! А и как мне быть, коли дочери
мои, хорошие и пригожие, по своей* воле не похочут
ехать к тебе? Не связать же мне им руки и ноги да
насильно прислать? Да и каким путем до тебя до-
ехать? Я ехал к тебе ровно два года, а по каким
местам, по каким путям, я не ведаю». Возговорит
купцу зверь лесной, чудо морское: «Не хочу я не-
вольницы: пусть приедет твоя дочь сюда по любви
к тебе, своей волею и хотением; а коли дочери твои
не поедут по своей воле и хотению, то сам приез-
жай, и велю я казнить тебя смертью лютою. А как
приехать ко мне— не твоя беда; дам я тебе перстень
с руки моей: кто наденет его на правый мизинец, тот
очутится там, где пожелает, во единое ока мгнове-
ние. Сроку тебе даю дома пробыть три дня и три
ночи». Думал, думал купец думу крепкую и приду-
мал так: «Лучше мне с дочерьми повидатися, дать
им свое родительское благословение, и коли они из-
бавить меня от смерти не похочут, то приготовиться
к смерти по долгу христианскому и воротиться к лес-
ному зверю, чуду морскому». Фальши у него на уме
не было, а потому он рассказал, что у него было на
мыслях. Зверь лесной, чудо морское, и без того их
знал; видя его правду, он и записи с него заручной
не взял, а снял с своей руки золотой перстень и по-
дал его честному купцу. И только честной купец
успел надеть его на правый мизинец, как очутился
он в воротах своего широкого двора; в ту пору в те
же ворота въезжали его караваны богатые с при-
слугою верною, и привезли они казны и товаров
втрое противу прежнего. Поднялся в доме шум и
гвалт, повскакали дочери из-за пялец своих, а вы-
шивали они серебром и золотом ширинки шелковые,
почали они отца целовать, миловать и разными лас-
ковыми именами называть, и две старшие сестры ле-
безят пуще меньшей сестры. Видят они, что отец
как-то не радошен и что есть у него на сердце пе-
чаль потаенная. Стали старшие дочери его допра-
шивать: не потерял ли он своего богатества велико-
го, меньшая же дочь о богатстве не думает, и го-
ворит она своему родителю: «Мне богатства твои
не надобны; богатство дело наживное, а открой ты
мне свое горе сердешное». И возговорит тогда чест-
ной купец своим дочерям родимыим, хорошиим и
пригожиим: «Не потерял я своего богатества вели-
кого, а нажил казны втрое-вчетверо; а есть у меня
58

другая печаль, и скажу вам об ней завтрашний день,
а сегодня будем веселитися». Приказал он принести
сундуки дорожные» железом окованные; доставал
он старшей дочери золотой венец, золота аравий-
ского, на огне не горит, в воде не ржавеет, со кам-
нями самоцветными; достает гостинец середней доче-
ри, тувалет хрусталю восточного; достает гостинец
меньшой дочери, золотой кувшин с цветочком алень-
ким! Старшие дочери от радости рехнулися, унесли
свои гостинцы в терема высокие и там на просторе
ими досыта потешалися. Только дочь меньшая, лю-
бимая, увидав цветочек аленький, затряслась вся и
заплакала, точно в сердце ее что ужалило. Как воз-
говорит к ней отец таковы речи: «Что же, дочь моя
милая, любимая, не берешь ты своего цветка желан-
ного? краше его нет на белом свете». Взяла дочь
меньшая цветочек аленький ровно нехотя, целует
руки отцовы, а сама плачет горючими слезами. Ско-
ро прибежали дочери старшие, попытали они гостин-
цы отцовские и не могут опомниться от радости. То-
гда сели все они за столы дубовые, за скатерти бра-
ные, за яства сахарные, за пития медвяные; стали
есть, пить, прохлаждатися, ласковыми речами уте-
шатися. Ввечеру гости понаехали, и стал дом у куп-
ца полнехонек дорогих гостей, сродников, угодников,
прихлебателей. До полуночи беседа продолжалася,
и таков был вечерний пир, какого честной купец у
себя в дому не видывал, и откуда что бралось, не
мог догадаться он, да и все тому дивовалися: и по-
суды золотой-серебряной, и кушаньев диковинных,
каких никогда в дому не видывали. Заутра позвал
к себе купец старшую дочь, рассказал ей все, что
с ним приключилося, все от слова до слова, и спро-
сил: хочет ли она избавить его от смерти лютыя и
поехать жить к зверю лесному, к чуду морскому?
Старшая дочь наотрез отказалася и говорит: «Пусть
та дочь и выручает отца, для кого он доставал алень-
кий цветочек». Позвал честной купец к себе дру-
гую дочь, середнюю, рассказал ей все, что с ним
приключилося, все от слова до слова, и спросил:
хочет ли она избавить его от смерти лютыя и по-
ехать жить к зверю лесному, чуду морскому? Сред-
няя дочь наотрез отказалася и говорит: «Пусть та
дочь и выручает отца, для кого он доставал алень-
кий цветочек». Позвал честной купец меньшую дочь
и стал ей все рассказывать, все от слова до слова,
и не успел кончить речи своей, как стала перед ним
на колени дочь меньшая, любимая, и сказала: «Бла-
гослови меня, государь мой батюшка родимый: я
поеду к зверю лесному, чуду морскому, и стану жить
у него. Для меня достал ты аленький цветочек, и
мне надо выручить тебя». Залился слезами честной
купец, обнял он свою меньшую дочь, любимую, и
говорит ей таковые слова: «Дочь моя милая, хоро-
шая, пригожая, меньшая и любимая. Да будет над
тобою мое благословение родительское, что выру-
чаешь ты своего отца от смерти лютыя и по доброй
воле своей и хотению идешь на житье противное к
страшному зверю лесному, чуду морскому. Будешь
жить ты у него во дворце, в богатстве и приволье
великиим; да где тот дворец — никто не знает, не
ведает, и нет к нему дороги ни конному, ни пешему,
ни зверю прыскучему, ни птице перелетной. Не бу-
дет нам от тебя ни слуха, ни весточки, а тебе от нас
и подавно. И как мне доживать мой горький век,
лица твоего не видаючи, ласковых речей твоих не
слыхаючи; расстаюсь я с тобою на веки вечные, ров-
но тебя живую в землю хороню». И возговорит отцу
дочь меньшая, любимая: «Не плачь, не тоскуй, го-
сударь мой батюшка родимый; житье мое будет бо-
гатое, привольное: зверя лесного, чуда морского, я
не испугаюся, буду служить ему верою и правдою,
исполнять его волю господскую, а может, он надо
мной и сжалится. Не оплакивай ты меня живую,
словно мертвую: может, бог даст, я и вернусь к те-
бе». Плачет, рыдает честной купец, таковыми речь-
ми не утешается. Прибегают сестры старшие, боль-
шая и середняя, подняли плач по всему дому: вишь,
больно им жалко меньшой сестры, любимыя; а мень-
шая сестра и виду печального не кажет, не пла-
чет, не охает и в дальний путь неведомый собирается.
И берет с собой цветочек аленький во кувшине по-
золоченном. Прошел третий день и третья ночь, при-
шла пора расставаться честному купцу, расставаться
с дочерью меньшою, любимою; он целует, милует ее,
горючьми слезами обливает и кладет на нее крест-
ное благословение свое родительское. Вынимает он
перстень зверя лесного, чуда морского, из ларца ко-
ваного, надевает перстень на правый мизинец мень-
шой, любимой дочери — и не стало ее в тое ж ми-
нуточку, со всеми ее пожитками.
Очутилась она во дворце зверя лесного, чуда
морского, во палатах высокиих, каменных, на крова-
ти из резного золота, со ножками хрустальными, на
пуховике пуха лебяжьего, покрытом золотой кам-
кой; ровно она и с места не сходила, ровно она це-
лый век тут жила, ровно легла почивать да просну-
лася. Заиграла музыка согласная, какой сродясь
она не слыхивала. Встала она со постели пуховыя и
видит, что все ее пожитки и цветочек аленький в кув-
шине позолоченном тут же стоят, раскладены и рас-
ставлены на столах зеленыих малахита медного, и
что в той палате много добра и скарба всякого, есть
на чем посидеть-полежать, есть во что приодеться,
есть во что посмотреться. И была одна стена вся
зеркальная, а другая стена золоченая, а третья сте-
на вся серебряная, а четвертая стена из кости сло-
новыя и мамонтовыя, самоцветными яхонтами вся
разубранная, и подумала она: «Должно быть, это
моя опочивальная». Захотелось ей осмотреть весь
дворец, и пошла она осматривать все его палаты вы-
сокие, и ходила она немало времени, на все диковин-
ки любуючись; одна палата была краше другой, и
все краше того, как рассказывал честной купец, го-
сударь ее батюшка родимый; взяла она из кувшина
золоченого любимый цветочек аленький, сошла она
в зелены сады, и запели ей птицы свои песни рай-
ские, а деревья, кусты и цветы замахали своими вер-
хушками, и ровно перед ней преклонилися; выше за-
били фонтаны воды и громчей зашумели ключи род-
никовые; и нашла она то место высокое, пригорок
муравчатый, на котором сорвал честной купец цве-
точек аленький, краше которого нет на белом свете.
И вынула она тот аленький цветочек из кувшина зо-
лоченого и хотела посадить на место прежнее; но
сам он вылетел из рук ее, и прирос к стеблю преж-
нему, и расцвел краше прежнего. Подивилася она
такому чуду чудному, диву дивному, порадовалась
своему цветочку аленькому, заветному и пошла
назад в палаты свои дворцовые; и в одной из них
стоит стол накрыт, и только она подумала: «Видно,
зверь лесной, чудо морское, на меня не гневается, и
будет он ко мне господин милостивый»,— как на бе-
лой мраморной стене появилися словеса огненные:
59

«Не господин я твой, а послушный раб. Ты моя гос-
пожа, и все, что тебе пожелается, все, что тебе на
ум придет, исполнять я буду с охотою». Прочитала
она словеса огненные, и пропали они со стены бе-
лой мраморной, как будто их никогда не бывало там.
И вспало ей на мысли написать письмо к своему
родителю и дать ему о себе весточку. Не успела она
о том подумати, как видит она, перед нею бумага
лежит, золотое перо со чернилицей. Пишет она
письмо к своему батюшке родимому и сестрицам
своим любезныим: «Не плачьте обо мне, не горюйте,
я живу зо дворце у зверя лесного, чуда морского,
как королевишна; самого его не вижу и не слышу,
а пишет он ко мне на стене беломраморной, слове-
сами огненными, и знает он все, что у меня на мыс-
ли, и тое ж минутою все исполняет, и не хочет он
называться господином моим, а меня называет гос-
пожей своей». Не успела она письмо написать и пе-
чатью припечатать, как пропало письмо из рук и
из глаз ее, словно его тут и не было. Заиграла музы-
ка пуще прежнего, на столе явились яства сахарные,
питья медвяные, вся посуда золота червонного. Села
она за стол веселехонька, хотя сроду не обедала
одна-одинешенька; ела она, пила, прохлаждалася,
музыкою забавлялася. После обеда, накушамшись,
она опочивать легла; заиграла музыка потише и по-
дальше, по той причине, чтоб ей спать не мешать.
После сна встала она веселешенька и пошла опять
гулять по садам зеленыим, потому что не успела она
до обеда обходить и половины их, наглядеться на
все их диковинки. Все деревья, кусты и цветы перед
ней преклонялися, а спелые плоды, груши, персики
и наливные яблочки сами в рот лезли. Походив вре-
мя немалое, почитай вплоть до вечера, воротилась .
она во свои палаты высокие и видит она: стол на-
крыт, и на столе яства стоят сахарные и питья мед-
вяные, и все отменные. После ужина вошла она в
ту палату беломраморну, где читала она на стене
словеса огненные, и видит она на той же стене опять
такие же словеса огненные: «Довольна ли госпожа
моя своими садами и палатами, угощеньем и при-
слугою?» И возговорила голосом радошным моло-
дая дочь купецкая, красавица писаная: «Не зови
ты меня госпожой своей, а будь ты всегда мой доб-
рый господин, ласковый и милостивый. Я из воли
твоей никогда не выступлю. Благодарствую тебе за
все твое угощение. Лучше твоих палат высоких и
твоих зеленых садов не найти на белом свете: то и
как же мне довольною не быть? Я сродясь таких чу-
дес не видывала. Я от такого дива еще в себя не
приду, только боюся я почивать одна; во всех твоих
палатах высокиих нет ни души человеческой». По-
явилися на стене словеса огненные: «Не бойся, моя
госпожа прекрасная: не будешь ты почивать одна,
дожидается тебя твоя девушка сенная, верная и лю-
бимая; и много в палатах душ человеческих, а толь-
ко ты их не видишь и не слышишь, и все они вместе
со мною берегут тебя и день и ночь: не дадим мы
на тебя ветру венути, не дадим и пылинке сесть».
И пошла почивать в опочивальню свою молодая дочь
купецкая, красавица писаная, и видит: стоит у кро-
вати ее девушка сенная, верная и любимая, и стоит
она чуть от страха жива, и обрадовалась она госпо-
же своей, и целует ее руки белые, обнимает ее ноги
резвые. Госпожа была ей также радошна, принялась
ее расспрашивать про батюшку родимого, про сест-
риц своих старшиих и про всю свою прислугу де-
вичью, опосля того принялась сама рассказывать,
что с нею в это время приключилося; так и не спали
они до белой зари.
Так и стала жить и поживать молодая дочь ку-
пецкая, красавица писаная. Всякий день ей готовы
наряды новые богатые и убранства такие, что цены
им нет, ни в сказке сказать, ни пером написать; вся-
кий день угощенья и веселья новые, отменные; ка-
танье, гулянье с музыкою на колесницах без коней
и упряжи, по темным лесам, а те леса перед ней рас-
ступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и
гладкую; и стала она рукодельями заниматися, ру-
кодельями девичьими, вышивать ширинки серебром
и золотом и низать бахромы частым жемчугом, ста-
ла посылать подарки батюшке родимому, а и самую
богатую ширинку подарила своему хозяину ласко-
вому, а и тому лесному зверю, чуду морскому, а и
стала она день ото дня чаще ходить в залу бело-
мраморную, говорить речи ласковые своему хозяину
милостивому и читать на стене его ответы и приветы
словесами огненными.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро
сказка сказывается, не скоро дело делается,— стала
привыкать к своему житью-бытью молодая дочь ку-
пецкая, красавица писаная, ничему она уже не ди-
вуется, ничего не пугается; служат ей слуги невиди-
мые, подают, принимают, на колесницах без коней
катают, в музыку играют и все ее повеления испол-
няют; и возлюбляла она своего господина милости-
вого день ото дня, и видела она, что недаром он зо-
вет ее госпожой своей и что любит он ее пуще са-
мого себя; и захотелось ей его голоса послушать,
захотелось с ним разговор повести, не ходя в палату
беломраморную, не читая словесов огненных. Стала
она его о том молить и просить, да зверь лесной,
чудо морское, не скоро на ее просьбу соглашается,
испугать ее своим голосом опасается; упросила, умо-
лила она своего хозяина ласкового, и не мог он ей
супротивным быть, и написал он ей в последний раз
на стене беломраморной словесами огненными:
«Приходи сегодня во зеленый сад, сядь во свою бе-
седку любимую, листьями, ветками, цветами запле-
тенную, и скажи так: «Говори со мной, мой верный
раб». И мало спустя времечка побежала молода
дочь купецкая, красавица писаная, во сады зеле-
ные, входила во беседку свою любимую, листьями,
ветками, цветами заплетенную, и садилась на
скамью парчовую, и говорит она задыхаючись, бьет-
ся сердечко у ней, как у пташки пойманной, говорит
таковые слова: «Не бойся ты, господин мой, добрый,
ласковый, испугать меня своим голосом: опосля всех
твоих милостей не убоюся я и рева звериного; го-
вори со мной не опасаючись». И услышала она, ров-
но кто вздохнул за беседкою, и раздался голос
страшный, дикой и зычный, хриплый и сиплый, да
и то говорил он еще вполголоса; вздрогнула снача-
ла молодая дочь купецкая, красавица писаная, услы-
хав голос зверя лесного, чуда морского, только со
страхом своим совладала и виду, что испужалася,
не показала, и скоро слова его ласковые и привет-
ливые, речи умные и разумные, стала слушать она
и заслушалась, и стало у ней на сердце радошно.
С той поры, с того времечка пошли у них разго-
воры почитай целый день, во зеленом саду на гу-
ляньях, во темных лесах на катаньях и во всех па-
латах высокиих. Только спросит молода дочь купец-
кая, красавица писаная: «Здесь ли ты, мой добрый
60

любимый господин?» Отвечает лесной зверь, чудо
морское: «Здесь, госпожа моя прекрасная, твой вер-
ный раб, неизменный друг». И не пугается она его
голоса дикого и страшного, и пойдут у них речи
ласковые, что конца им нет.
Прошло мало ли, много ли времени: скоро сказ-
ка сказывается, не скоро дело делается,— захоте-
лось молодой дочери купецкой, красавице писаной,
увидеть своими глазами зверя лесного, чуда мор-
ского, и стала она его о том просить и молить; дол-
го он на то не соглашается, испугать ее опасается,
да и был он такое страшилище, что ни в сказке ска-
зать, ни пером написать; не токмо люди, звери ди-
кие его завсегда устрашалися и в свои берлоги раз-
бегалися. И говорит зверь лесной, чудо морское, та-
ковые слова: «Не проси, не моли ты меня, госпожа
моя распрекрасная, красавица ненаглядная, чтобы
показал я тебе свое лицо противное, свое тело без-
образное. К голосу моему попривыкла ты; мы живем
с тобой в дружбе, согласии, друг со другом почитай
не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь
к тебе несказанную, а увидя меня страшного и про-
тивного, возненавидишь ты меня, несчастного, про-
гонишь ты меня с глаз долой, а в разлуке с тобой
я умру с тоски». Не слушала таких речей молода
купецка дочь, красавица писаная, и стала молить
пуще прежнего, клясться, божиться и ротитися, что
никакого на свете страшилища не испугается и что
не разлюбит она своего господина милостивого, и
говорит ему таковые слова: «Если ты стар чело-
век — будь мне дедушка, если середович — будь мне
дядюшка, если же молод ты — будь мне названый
брат, и поколь я жива — будь мне сердечный друг».
Долго, долго лесной зверь, чудо морское, не подда-
вался на такие слова, да не мог просьбам и слезам
своей красавицы супротивным быть, и говорит ей
таково слово: «Не могу я тебе супротивным быть,
по той причине, что люблю тебя пуще самого себя,
исполню я твое желание, хоша знаю, что погублю
мое счастие и умру смертью безвременной. Приходи
во зеленый сад, в сумерки серые, когда сядет за лес
солнышко красное, и скажи: «Покажись мне, вер-
ный друг!» — и покажу я тебе свое лицо противное,
свое тело безобразное. А коли станет невмоготу тебе
больше у меня оставатися, не хочу я твоей неволи
и муки вечныя: ты найдешь в опочивальне своей, у
себя под подушкою, мой золот перстень. Надень его
на правый мизинец, и очутишься ты у батюшки ро-
димого, и ничего обо мне николи не услышишь».
Не убоялась, не устрашилася, крепко на себя по-
надеялась молода дочь купецкая, красавица пи-
саная. Втапоры, не мешкая ни минуточки, пошла она
во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда
пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко
красное, проговорила она: «Покажись мне, мой вер-
ный друг!» — и показался ей издали зверь лесной,
чудо морское; он прошел только поперек дороги и
пропал в частых кустах, и невзвидела света молода
дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула ру-
ками белыми, закричала неточным голосом и упала
на дорогу без памяти. Да и страшен был зверь лес-
ной, чудо морское: руки кривые, на руках когти зве-
риные, ноги лошадиные, спереди-сзади горбы вели-
кие верблюжие, весь мохнатый от верху до низу, изо
рта торчали кабаньи клыки, нос крючком, как у бер-
кута, а глаза были совиные. Полежамши долго ли,
мало ли времени, опамятовалась молода дочь купец-
кая, красавица писаная, и слышит: плачет кто-то
возле нее, горючьми слезами обливается и говорит
голосом жалостным: «Погубила ты меня, моя кра-
савица возлюбленная, не видать мне больше твоего
лица распрекрасного, не захочешь ты меня даже
слышати, и пришло мне умереть смертью безвремен-
ною». И стало ей жалко и совестно, и совладала она
со своим страхом великиим и с своим сердцем роб-
киим девичьим, и заговорила она голосом твердыим:
«Нет, не бойся ничего, мой господин добрый и ласко-
вый, не испугаюсь я больше твоего вида страшного,
не разлучусь я с тобой, не забуду твоих милостей;
покажись мне теперь же в своем виде давешнем;
я только впервые испугалася». Показался ей лес-
ной зверь, чудо морское, в своем виде страшныим,
противныим, безобразныим, только близко подойти
к ней не осмелился, сколько она ни звала его; гуля-
ли они до ночи темныя и вели беседы прежние, лас-
ковые и разумные, и не чуяла никакого страха моло-
дая дочь купецкая, красавица писаная. На другой
день увидала она зверя лесного, чудо морское, при
свете солнышка красного, и хоша сначала, разглядя
его, испугалася, а виду не показала, и скоро страх
ее совсем прошел. Тут пошли у них беседы пуще
прежнего: день-деньской, почитай, не разлучали-
ся, за обедом и ужином яствами сахарными на-
сыщалися, питьями медвяными прохлаждалился,
гуляли по зеленым садам, без коней каталися по
темным лесам.
И прошло тому немало времени; скоро сказка
сказывается: не скоро дело делается. Вот однова и
привиделось во сне молодой купецкой дочери, кра-
савице писаной, что батюшка ее нездоров лежит; и
напала на нее тоска неусыпная, и увидал ее в той
тоске и слезах зверь лесной, чудо морское, и вельми
закручинился и стал спрашивать: отчего она во тос-
ске, во слезах? Рассказала она ему свой недоброй
сон и стала просить у него позволения: повидать
своего батюшку родимого и сестриц своих любез-
ныих; и возговорит к ней зверь лесной, чудо мор-
ское: «И зачем тебе мое позволенье? Золот перстень
мой у тебя лежит, надень его на правый мизинец и
очутишься в дому у батюшки родимого. Оставай-
ся у него, пока не соскучишься, а и только я скажу
тебе: коли ты ровно через три дня и три ночи не во-
ротишься, то не будет меня на белом свете, и умру
я тою же минутою, по той причине, что люблю тебя
больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу».
Стала она заверять словами заветными, и божбами,
и клятвами, что ровно за час до трех дней и трех
ночей воротится во палаты его высокие.— Прости-
лась она с хозяином своим ласковым и милостивым,
надела на правый мизинец золот перстень и очути-
лась на широком дворе честного купца, своего ба-
тюшки родимого. Идет она на высокое крыльцо его
палат каменных; набежала к ней прислуга и челядь
дворовая, подняли шум и крик; прибежали сестрицы
любезные и, увидамши ее, диву дались красоте ее
девичьей и ее наряду царскому, королевскому; под-
хватили ее под руки белые и повели к батюшке ро-
димому, а батюшка нездоров лежал, нездоров и не
радошен, день и ночь ее вспоминаючи, горючими сле-
зами обливаючись; и не вспомнился он от радости,
61

увида'мши свою дочь милую, хорошую, пригожую,
меньшую, любимую, и дивился он красоте ее де-
вичьей, ее наряду царскому, королевскому. Долго
они целовалися, миловалися, ласковыми речами уте-
шалися. Рассказала она своему батюшке родимому
и своим сестрам старшиим, любезныим, про свое
житье-бытье у зверя лесного, чуда морского, все от
слова до слова, никакой крохи не скрываючи, и воз-
веселился честной купец ее житью богатому, царско-
му, королевскому, и дивился, как она привыкла смот-
реть на свово хозяина страшного и не боится зверя
лесного, чуда морского; сам он, об нем вспоминаю-
чи, дрожкой дрожал. Сестрам же старшиим, слушая
про богатства несметные меньшой сестры и про
власть ее царскую над своим господином, словно над
рабом своим, инда завистно стало. День проходит
как единый час, другой день проходит как минуточ-
ка, а на третий день стали уговаривать меньшую
сестру сестры старшие, чтоб не ворочалась она к
зверю лесному, чуду морскому. «Пусть-де околеет,
туда и дорога ему...» И прогневалась на сестер стар-
шиих дорогая гостья, меньшая сестра, и сказала им
таковы слова: «Если я моему господину доброму и
ласковому за все его милости и любовь горячую,
несказанную заплачу его смертью лютою, то не буду
я стоить того, чтобы мне на белом свете жить, и
стоит меня тогда отдать диким зверям на растерза-
ние». И отец ее, честной купец, похвалил ее за такие
речи хорошие, и было положено, чтобы до срока
ровно за час воротилась к зверю лесному, чуду мор-
скому, дочь хорошая, пригожая, меньшая, любимая,
а сестрам то в досаду было, и задумали они дело
хитрое, дело хитрое и недоброе: взяли они да все
часы в доме целым часом назад поставили, и не ве-
дал того честной купец и вся его прислуга верная,
челядь дворовая. И когда пришел настоящий час,
стало у молодой купецкой дочери, красавицы писа-
ной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь
подмывать ее, и смотрит она то и дело на часы от-
цовские, аглицкие, немецкие,— а все рано ей пус-
каться в дальний путь; а сестры с ней разговарива-
ют, о том, о сем расспрашивают, позадерживают;
однако сердце ее не вытерпело; простилась дочь
меньшая, любимая, красавица писаная, со честным
купцом, батюшкой родимым, приняла от него благо-
словение родительское, простилась с сестрами стар-
шими, любезными, со прислугою верною, челядью
дворовою и, не дождавшись единой минуточки до
часа урочного, надела золот перстень на правый ми-
зинец и очутилась во дворце белокаменном, во пала-
тах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, ди-
вуючись, что он ее не встречает, закричала она гром-
ким голосом: «Где же ты, мой добрый господин,мой
верный друг? Что же ты меня не встречаешь? Я во-
ротилась раньше срока назначенного целым часом
со минуточкой». Ни ответа, ни привета не было, ти-
шина стояла мертвая; в зеленых садах птицы не пе-
ли песни райские, не били фонтаны воды и не шу-
мели ключи родниковые, не играла музыка во пала-
тах высокиих..Дрогнуло сердечко у купецкой доче-
ри, красавицы писаной, почуяла она нешто недоб-
рое, обежала она палаты высокие и сады зеленые,
звала зычным голосом своего хозяина доброго —
нет нигде ни ответа, ни привета и никакого гласа
послушания; побежала она на пригорок муравча-
тый, где рос, красовался ее любимый цветочек
аленький, и видит она, что лесной зверь, чудо мор-
ское, лежит на пригорке, обхватив аленький цвето-
чек своими лапами безобразными. И помстилось ей,
что заснул он, ее дожидаючись, и спит теперь креп-
ким сном. Начала его будить потихоньку дочь ку-
пецкая, красавица писаная: он не слышит; приня-
лась будить покрепче, схватила его за лапу мохна-
тую, и видит, что зверь лесной, чудо морское, безды-
ханен, мертв лежит... Помутилися ее очи ясные, под-
косилися ноги резвые, пала она на колени, обняла
руками белыми голову своего господина доброго,
голову безобразную и противную, и завопила неточ-
ным голосом: «Ты встань, пробудись, мой сердеч-
ный друг, я люблю тебя как жениха желанного...» —
и только таковы словеса она вымолвила, как забле-
стели молоньи со всех сторон, затряслась земля от
грома великого, ударила Громова стрела каменная
в пригорок муравчатый, и упала без памяти молода
дочь купецкая, красавица писаная. Много ли, мало
ли времени она лежала без памяти — не ведаю;
только, очнувшись, видит она себя во палате высо-
кой, беломраморной, сидит она на золотом престоле
со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц
молодой, красавец писаный, на голове со короною
царскою, в одежде златокованой, перед ним стоит
отец с сестрами, а кругом на коленях стоит свита
великая, все одеты в парчах золотых, серебряных;
и возговорит к ней молодой принц, красавец писа-
ный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты
меня, красавица ненаглядная, в образе чудища без-
образного, за мою добрую душу и любовь к тебе;
полюби же меня теперь в образе человеческом, будь
моей невестой желанною. Злая волшебница прогне-
валась на моего родителя покойного, короля слав-
ного и могучего, украла меня, еще малолетнего,, и
сатанинским колдовством своим, силой нечистою,
оборотила меня в чудище страшное и наложила та-
ковое заклятие, чтобы жить мне в таковом виде без-
образном, противном и страшном для всякого чело-
века, для всякой твари божией, пока найдется крас-
ная девица, какого бы роду и званья ни была она,
и полюбит меня в образе страшилища, и пожелает
быть моей женой законною, и тогда колдовство все
покончится, и стану я опять по-прежнему человеком
молодым и пригожиим; и жил я таковым страшили-
щем и пугалом ровно тридцать лет, и залучал я в
мой дворец заколдованный одиннадцать девиц крас-
ныих, а ты была двенадцатая. Ни одна не полюбила
меня за мои ласки и угождения, за мою душу доб-
рую. Ты одна полюбила меня, чудище противное и
безобразное, за мои ласки и угождения, за мою
душу добрую, за любовь мою к тебе несказанную, и
будешь ты за то женою короля славного, короле-
вою в царстве могучием».
Тогда все тому подивилися, свита до земли пре-
клонилася. Честной купец дал свое благословение
дочери меньшой, любимой, и молодому принцу-коро-
левичу. И проздравили жениха с невестою сестры
старшие и завистные и все слуги верные, бояре вели-
кие и кавалеры ратные, и, нимало не медля, приня-
лись веселым пирком да за свадебку, и стали жить
да поживать, добра наживать. Я сама там бы-
ла пива-мед пила, по усам текло, да в рот не
попало.
62

Содержание
Царевна-лягушка. Обработка А. Толстого 3
Иван-царевич и серый волк. Обработка А. Толстого 5
Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Обработка А. Толстого . 7
Иван — коровий сын. Обработка А. Толстого 13
Сказка о молодильных яблоках и живой воде. Обработка А. Толстого . 15
Сивка-бурка. Обработка К. Ушинского . . 20
Волшебное кольцо. Обработка А. Платонова 21
Сказка о Василисе, золотой косе, непокрытой красе, и об Иване Горохе. Обработка
Б. Бронницына . . 25
Сестрица Аленушка и братец Иванушка. Обработка А. Толстого . 28
Безручка. Обработка А. Платонова . 29
Хаврошечка. Обработка А. Толстого 33
Иван Бесталанный и Елена Премудрая. Обработка А. Платонова . 34
Сказка о богатыре Голе Воянском. Обработка Б. Бронницына . 38
Лихо одноглазое. Обработка К- Ушинского . . 39
Журавль и цапля. Обработка А. Толстого . 40
Лиса и петух. Обработка А. Толстого 40'
Как акукнется, так и откликнется. Обработка К. Ушинского . 41
Кот и лиса. Обработка А. Толстого . . 41
Лиса и кувшин. Обработка К. Ушинского . 42
Лиса-плачея. Обработка А. Толстого . . 43
Байка про тетерева. Обработка Л. Толстого . 43
Думы. Обработка М. Михайлова ... 43
Кочеток и курочка. Обработка А. Толстого . 44
Мужик и медведь. Обработка А. Толстого 44
Про мышь зубастую да про воробья богатого. Обработка В, Даля . 45
Курочка ряба. Обработка Л. Толстого . 46
Война грибов. Обработка К. Ушинского .... 46
Судное дело Ерша с Лещом. Обработка Б. Шергина . 46
По щучьему веленью. Обработка А. Толстого . 48
Умная внучка. Обработка А. Платонова . 50
Солдат и царица. Обработка А. Платонова . 52
С. Т. Аксаков. Аленький цветочек . 56
Р89 Русские сказки в обработке писателей. М.:
Худож. лит., 1980. 63 с.
В книгу включены избранные сказки для детей младшего и среднего
возраста в обработке русских писателей XIX и XX века: А. Толстого.
К. Ушинского и др.
%?оТ)487О Бе3 ОбЪЯВЛ" 4702°10100 Р*
63

РУССКИЕ СКАЗКИ
в обработке писателей
Редактор
Ю. Розенблюм
Художественный редактор
Г. Масляненко
Технические редакторы
Е. Полонская. Т. Таржанова
Корректоры
Т. Сидорова, И. Кольцова
ИБ № 2275
Сдано в набор 16.05.80. Подписано к печати 26.08.80. Фор-
мат 60X90 Чц Ьумага книжно-журнальная. Гарнитура *Ли-
гературнаи*. Почать глубокая. 8,0 усл. нем. л. 8,581 \ч -и.чд. л.
Гирл ж I 'J0O 000 ihi (1-й за под I 600 00D)
3<чка< 12ЪЬ Пена 2") кон.
Издательство
«Художественная литература^.
107882, ГСП. Москва, Б-78.
Ново-Басманная. 19.
ЧелОбскпй полиграфический комбинат Сою^гклчиграфпрома
Государственного комитета СССР по делам издательств,
полиграфии и книжной торговли, г. Чехов Московской
оолс1С1 п.