А.ВАЛЛОН
ИСТОРИЯ РАБСТВА
В АНТИЧНОМ
МИРЕ
»>
«**.*'

ш-àà ПИИ
\^GVG>4Î^SVG>^,G4GVG^>^VS>^VgV^G>^^^^6M^4SV?
А. ВАЛЛОН
ИСТОРИЯ РАБСТВА
ВАНТИЧНОМ
МИРЕ
Перевод с французского
С. Я Кондратьева
Под редакцией и с предисловием
проф Л. В Мишулина
w" is?
ψ
ОГИЗ·ГОСПОЛИТИЭДАТ

АННОТАЦИЯ
Книга Валлона излагает историю рабства в древней
Греции и в древнем Риме эпохи Республики и считается ос-
новным трудом по этому вопросу по своей фактической
полноте. Вместо 3-го тома Валлона, касающегося
отношения христианства к рабству, дается работа Весте рмана t
продолжающая историю рабства в Риме в эпоху Империи.
В вступительной статье проф. А. В. Мишулина
устанавливается значение труда А. Валлона в развитии
историографии по античности и вместе с тем дается
соответствующая оценка этого труда.

АНРИ ВАЛЛОН
В ИСТОРИОГРАФИИ ПО АНТИЧНОСТИ
/
вавйКЕЯ
ев^"^шдродОЛЖительная жизнь Анри Валлона (1812—1904)
I I принадлежит науке и политической жизни Франции
^JubJL» XIX в· В лице Анри Валлона, сочетались ученый
gflyffiasiSfl с пытливым аналитическим умом и политик с отзвуком
либеральных идей буржуазной Франции. Он рано
вступает на академическое поприще и одновременно принимает
широкое участие в политической жизни. Когда в 1849 г. его
избирают в Законодательное собрание, у него уже была изготовлена
большая работа по истории рабства в античности.
Второй период активной политической и одновременно
академической деятельности Валлона относится к 70-м годам. В 1875 г.
Валлон становится министром народного просвещения, продолжая
одновременно свою академическую деятельность. Именно в этот
период он подготовил и выпустил второе издание своего труда
(1879), ныне предлагаемое в русском переводе.
Из всех работ Валлона «История рабства в античном мире»—
наиболее интересная по своему замыслу и серьезная ро охвату
используемого им материала. Его «История рабства в античном
мире» должна быть признана капитальной, развертывающей
в трех томах картину развития рабства в древности—на Востоке,
в Греции и Риме.
Этот труд не потерял еще до сих пор своего значения как
совершенно исключительная по своей полноте систематизированная
сводка конкретного исторического материала о рабстве в древности*
Среди виднейших представителей историографии по
античности, в плеяде таких ученых, какМоммзен, Дройзен, Нич и др.,
Валлон занимает особое и, мы вправе сказать, своеобразное
место.
Для цеховых специалистов, узких филологов и любителей-
антикваров труд Валлона прошел мало замеченным. Так случилось
потому, что автор «Истории рабства в античном мире» произвел
свое исследование бесстрастно и педантично, без претенциозности
з

и блеска новизной мысли. Весь труд был подчинен доказательству
одной простой для каждого буржуа мысли, что рабство в
античности, как и в эпоху феодализма, является злом, тогда как
наемный труд при капитализме—«истинной свободой». Для 40-х годов
XIX в., когда писалась «История рабства в античном мире»,
автор мог считаться даже передовым буржуа, ибо, выступая за новые
отношения капиталистической эпохи, он подвергает
сокрушительной критике рабство не только в античности, но и там, где оно как
рудиментарный остаток пережитых формаций дожило до самых
последних дней Валлона. Он критикует рабство в
капиталистических колониях, выдвигая аргументы филантропического и
морального порядка. В этом смысле все исследование Валлона
представляет собой последний отзвук того
либерально-освободительного движения буржуазной Европы, которое деспотизму римских
императоров и средневековых королей противопоставляло идеи
буржуазной демократии, так же как системе рабства и
крепостничеству—капитализм с его наемным трудом. Естественно, что
такое широкое историческое построение не могло удовлетворить
аполитичных филологов и археологов-гробокопателей, которые
попросту прошли мимо труда Валлона. А между тем было бы
странно находить порок труда в том, что он был проникнут
радикальными идеями европейской буржуазии 40-х годов. Это
было бы равносильно тому, как если бы мы автора «Истории
рабства в античном мире» стали сейчас упрекать за непонимание того,
что и наемный труд, за который так горячо выступал Валлон,
является модифицированной формой рабства капиталистической
эпохи. Нельзя в историографической оценке «Истории рабства
в античном мире» отходить от конкретно-исторической обстановки,
в которой жил и творил автор. Ниже нам еще придется сказать,
как социальная обстановка наложила неизгладимую печать своего
времени на весь труд Валлона.
«История рабства в античном мире» имеет для нас не только
историографический интерес.
Валлон собрал исключительный материал, устаревший лишь
в незначительных своих частях. Автор мастерски нарисовал
картину положения рабов в Греции и Риме, вскрыл масштабы
рабства в отдельных отраслях производства, систематизировал
известные ему данные в стройной композиции большого
исследования.
В первом томе собран материал по истории рабства на Востоке
и в Греции. Валлон, не будучи специалистом по Востоку, не мог
здесь дать полной картины и достаточно охватить материал этого
отдела. Вот почему данный отдел первого тома является и
наиболее устаревшим для современного уровня науки, в силу чего он
и опущен нами при издании первого тома. Однако вторая и
главная часть тома—«Греция»—дана с большим охватом материала
о рабстве. Два недостатка бросаются в глаза при чтении
первого тома: во-первых, он построен на использовании, главным
образом, литературного материала, и, во-вторых, автор не дает
4

достаточной критики тех источников, которые страдают
отсутствием исторической правды и объективности. Если первый
упрек можно было бы смягчить тем фактом, что изучение
надписей не было еще на высоте в период, когда жил Валлон,
и этот материал, естественно, оставался втуне при писании
«Истории рабства в античном мире», то отсутствие должной
исторической критики литературных источников не может быть оправдано
ни с какой точки зрения. Последнее бросается в глаза всякий
раз, когда читаешь Валлона и наблюдаешь у автора или
слишком вольное перенесение персонажей греческих трагиков
в раннюю эпоху или слишком доверчивое отношение его к
искаженным изображениям рабов у представителей греческой и
римской комедии.
Со второго тома излагается история рабства в Риме. Риму Валлон
уделяет исключительное внимание, ибо считает, что Рим
«охватывает огромное количество фактов при огромном поле действия».
Вторым томом автор оканчивает обзор эволюции рабства,
главным образом, в эпоху Республики, и материал о развитии рабства
в Римской империи с эпохи Антонинов переносит в третий том
своего труда.
Несомненно, римский отдел «Истории рабства в античном
мире»—самая интересная часть работы Валлона.
Что касается второго тома, посвященного, главным образом,
Республике", то. как по своему построению, тяк и по об-ьрму
используемого материала, он не потерял еще своего значения
для исторической науки сегодняшнего дня.
В первой главе Валлон обстоятельно исследует источники
рабства в Риме. Здесь автор использует более достоверные
и подробные сведения, чем в отношении Греции, материал по
которой крайне фрагментарен, сбивчив и нуждается в более
серьезной критической обработке. Однако следует заметить некоторый
общий недостаток в освещении истории рабства в Риме. Как при
изучении источников рабства в Греции, так и при изучении
источников применительно к Риму автор перечисляет много источников,
но не подчеркивает главные из них. Правда, еще в греческой части
Валлон писал, что «наиболее богатым источником,
поставлявшим рабов, был всегда первичный источник рабства: война и
морской разбой». В истории рабства в Риме наряду с перечислением
внутренних источников рабства проводится та же мысль, что
«все же кадры рабов пополнялись преимущественно извне.
Известно,—говорит Валлон,—с какой суровостью римляне
осуществляли право войны». Но при этом в «Истории рабства в
античном мире» все дело ограничивается лишь голым
констатированием этого безусловного исторического факта и отнюдь не
мотивацией, не объяснением его. Для Валлона, стоявшего на
эволюционистской точке зрения, такое объяснение являлось
непосильной задачей. Для понимания социальной функции войны в
условиях рабовладельческого общества необходимо было знание общих
закономерностей этого общества, его своеобразия и отличия его
5

от других, по своему характеру особых общественных
образований.
То, что непосильно было для Валлона, гениально разрешалось
еще при его жизни классическими, сделавшими эпоху, работами
Маркса и Энгельса. Маркс сумел вскрыть особенности не только
капиталистического способа производства, но и тех общественных
формаций, которым капитализм противостоял как позднейшая
и более развитая система социально-экономических отношений.
В частности о системе рабства автор «Капитала» оставил нам ряд
ценных указаний. Вот одно из таких, вскрывающих роль войны
в образовании рабства, указаний. «Но и система
рабства—насколько она представляет господствующую форму
производительного труда в земледелии, мануфактуре, судоходстве и т. д., как
было в развитых государствах Греции и в Риме,— сохраняет
элемент натурального хозяйства. Самый рынок рабов постоянно
получает пополнение своего товара—рабочей силы—посредством,
войны, морского разбоя и т. д., и этот разбой, в свою очередь,
обходится без посредства процесса обращения, представляя
натуральное присвоение чужой рабочей силы посредством прямого
физического принуждения»1. Это положение Маркса надо .иметь
все время в виду при чтении Валлона.
Менее обоснованы рассуждения Валлона и о числе рабов в
Риме, в отношении чего ученые расходятся и по настоящий день.
Различие точек зрения и на этот счет объясняется отсутствием
я k?.iii:îx ру::ах более точных данных υ населении и его составе
в древнем Риме..
Изучение положения рабов в семье, в сельском хозяйстве
и ремесле дает нам отнюдь не статическую картину. Автор
параллельно изложению системы рабства в Риме рисует нам всю ту
повседневную борьбу рабов, которую он пытается проследить
едва ли не с 501 г. до н. э. Реакции против системы рабства во
втором томе посвящается специальная глава. Не приходится говорить
о том, что Валлон не мог дать подробного исследования истории
восстаний рабов в древнем Риме в столь краткой главе, но самая
попытка собрать и систематизировать материал очень ценна.
Недостатком второго тома является то, что автор свое главное
внимание сосредоточивает на изучении юридического положения
раба, рабского «статута» перед римским законом. Но в этом
есть и положительное. Автор вынужден был при такой
постановке вопроса привлечь большой по объему материал надписей
и памятников римского законодательства. В научном
аппарате ко второму тому мы встречаем поэтому и данные римских
юристов, материал институций, и не в пример первому тому здесь
широко привлекаются эпиграфические материалы, именно
данные из собраний римских надписей.
Третий том, которым должно закончиться издание Валлона,
своеобразен по своей композиции. Посвящая его позднейшему
1 Маркс, Капитал, т. II, стр. 416, 1938.
6

периоду, автор столь же старается проследить систему рабства
по кодексам римских императоров, сколь и изменение этой
системы в связи с возникновением христианства и развитием
христианской философии. Соотношение церкви и римского закона,
церкви и системы рабства в Римской империи занимает
около одной трети содержания последнего тома труда Валлона.
Построение и характер изложения всей проблемы о судьбе
рабства в Римской империи показывает, что прогрессивность
возникновения христианства в ту эпоху застилает у автора истинную
причину падения рабства, которое гибнет, по Валлону, скорее
под влиянием христианской философии, чем от социальных
противоречий античного мира. В этом недостаток последнего тома
исследования Валлона. Именно в силу этого недостатка третьего
тома последний не будет представлять интереса для советского
читателя. Вместо этого опускаемого редакцией тома и для
восполнения материала по эпохе Империи прилагается в конце
настоящего издания работа Вестермана, профессора
Колумбийского университета. Эта работа представляет собой лишь часть той
капитальной статьи, которую Вестерман напечатал в
«Realencyclopédie Pauly-Wissowa-Kroll» (Supplementband, 6, 1935) и
посвятил изучению истории рабства в древности. Она является
весьма хорошим дополнением к труду Валлона, освещением его
материала и прекрасным справочником. Но и статья Вестермана от
историка-марксиста требует критического к себе отношения.
Ь заключение остается сказать, что, несмотря на указанные
недостатки общеисторического построения, «История рабства в
античном мире» продолжает оставаться в западноевропейской
историографии единственной попыткой систематизации материала
древности о развитии рабства.
По истории рабства последующие работы Турманя, Ингрема,
Летурно, вплоть до сравнительно недавно вышедшей английской
работы Барроу (Barrow, Slavery in the Roman Empire, 1929)
не восполняют недостатков труда Валлона, во многих случаях
всецело опираясь на него. В литературе по столь мало
исследованной проблеме истории рабства в древности труд Валлона должен
быть признан классическим в буржуазной науке, и, как с
таковым, с ним должен ознакомиться и советский читатель.
//
В чем заключается историографическая концепция А. Валлона,
с которой необходимо подойти при изучении его «Истории рабства»?
Какова та направляющая идея или установка, которой
подчиняется все изложение проблемы рабства в древности? Наконец,
каково место исторической теории Валлона в последующей
историографии по античности? На эти вопросы хотя бы в кратких
словах необходимо дать ответ, чтобы к чтению Валлона подойти
осознанно и к изучению проблемы—самостоятельно, с
марксистской точки зрения.
7

Прежде всего необходимо учесть, что Валлон писал свою
историю в условиях формирований двух исторических школ, полярных
по своей направленности и по характеру интерпретации роли
рабства в древности. Валлон стоял у истоков двух крайних школ,
или теорий: К. Бюхера, с одной стороны, и Э. Мейера—с другой.
С именем К. Бюхера обычно связывается теория, начало которой
было положено Рошером и Родбертусом. Бюхер настаивал на
положении, что народы классической древности на основании
преобладающих у них хозяйственных форм относятся к ступени
домашнего хозяйства, и при этом особенно подчеркнул, что «... полным
развитием этой формы они обязаны были рабству»1.
Автор во всех своих работах старался развить это положение,
всюду показывая, что базой античной экономики является
рабство. Рабская форма труда и производства придавала античности
специфический характер, который позволял Бюхеру обобщить
экономические отношения античности и говорить о последней,
как о рабовладельческом обществе со всеми вытекающими отсюда
явлениями в области политики, быта и культуры. Между прочим,
сам Бюхер не считал эту трактовку новой. «Я не думал сказать
этим,—заявляет он,—чего-либо нового. Уже несколько
десятилетий тому назад, в сочинении, единственном в своем роде, Род-
бертус высказывал подобные мысли относительно древнего мира
в связи с целостным, глубоко оригинальным воззрением на
античную жизнь»2. «Ойкосная теория Родбертуса, подтверждение
которой я нашел я моих исследованиях римских хозяйственных
условий, в общем применима и к грекам, несмотря на
многочисленные единичные явления хозяйственного обмена»3.
В полемике с Э. Мейером К. Бюхер написал интересную работу
специально о характере греческой хозяйственной жизни, в
которой сумел остроумно свести счеты с совершенно необоснованными
положениями Э. Мейера: он еще раз подчеркнул удельный вес
рабства и рабского производства в греческой экономике.
Недостатком экономической теории К. Бюхера было то, что она
принижала хозяйство древней Греции до уровня замкнутой, домашней
(ойкосной) формы. Бюхе; недооценивал развитие обмена,
денежных отношений и ремесла. Свою картину греческих отношений
он рисовал статически, не вскрывая элементов развития античной
экономики вперед, к более развитым отношениям, которые
слагались на основе античного способа производства. Короче говоря,
теория К. Бюхера строилась на истории форм обмена в
противоположность Марксу, который свою теорию общественного развития
строил на основе истории способов производства.
В противовес этой наиболее распространенной концепции о
значении рабства в античности выступил Э. Мейер, развивавший
в конце XIX и в начале XX в. иную теорию по данному вопросу.
1 Я. Бюхер, Очерки экономической истории Греции, стр. 18, Л. 1924.
2 Там же, стр. 18.
8 Там же, стр. 22.
8

Э. Мейер отрицает рабство как базу античной экономики.
Во всяком случае он извращает его значение. Рабство в
античности, по мнению Мейера, мало чем отличается от наемного труда.
«Рабу,—говорит Мейер,—при ловкости и удаче открыт путь к
свободе и богатству, его детям (а часто и ему самому) к высокому
положению в государстве и обществе»1.
Не приходится и говорить, какой цинизм скрывается в этих сло~
вах. Только исходя из этих установок в оценке роли рабства
в древности, Мейер мог выставить другое псевдонаучное положение
о том, что «рабского» вопроса никогда не существовало, что
«никогда не происходило значительных восстаний рабов»2.
В исторической концепции у Э. Мейера рабство как база
античной экономики не только затушевывалось, но и представлялось
в виде отношений наемного труда. Становилось совершенно
очевидным, что вся историко-философская концепция Э. Мейера,
направленная своим острием против Карла Бюхера, привносила
капиталистическую современность в рабовладельческие
отношения древнего мира. Капитализм выдвигался как вечная категория,
проявления которой Мейер ищет еще в глубокой древности. Так
стиралось различие форм рабского и наемного труда. Когда
Валлон писал свою «Историю рабства в античном мире», две
названные теории еще не были четко сформулированы.
Однако можно все же проследить влияние теории Родбертуса
в отдельных высказываниях и ия общей композиции произведения
Валлона. Валлон исходит из констатирования исключительного
значения рабства в античной экономике. Весь его труд посвящен
изучению рабства в различных его формах на всем протяжении
истории Греции и Рима. При изучении, например, истории
рабства в древней Греции от Валлона не укрываются самые детальные
вопросы о количестве рабов, их цене, взглядах на рабский труд,
влиянии рабского труда на положение свободных производителей
и т. п. Всем этим деталям Валлон в своем большом исследовании
уделяет соответствующее внимание и путем привлечения
материала и его анализа пытается эти вопросы не только поставить,
но и разрешить. «Рабство—это мнимое средство античной
цивилизации—было для греческого общества при всяких формах
республик действительной причиной деморализации и смерти»3,—говорит
Валлон,
Из того, какое внимание уделяет автор рабству как основе
античного хозяйства, видно, что взгляды Валлона несколько
приближаются к взглядам Рошера—Родбертуса—Бюхера. Во
всяком случае автор «Истории рабства в античном мире», как это
видно из комплекса развиваемых им взглядов, очень далек от Мейера.
То обстоятельство, что на Валлона не оказала никакого
влияния ни теория, принижавшая экономику античного общества
1 Э. Мейер, Экономическое развитие древнего мира/ стр. 108, Л. 1922-
2 Там же, стр. 106.
3 Т. I, стр. 60.
9

с его рабской основой, ни теория, поднимавшая античность на
уровень общества наемного труда, указывает на некоторую
самостоятельность взглядов Валлона. Последний оказался
одинаково далек от крайностей точек зрения Рошера—Родбертуса—
Бюхера и Пельмана—Мейера. В отношении своей собственной
концепции он был далек от крайних и резких формулировок по
данному вопросу.
Однако как Валлон ни старался объективно изучить материал
о рабстве в древности, он не мог скрыть своих собственных
субъективных установок. Взгляды Валлона совершенно определенны,
и они выражаются в либерально-филантропической трактовке
вопроса о рабстве. Валлон говорит о «мертвящем влиянии»
рабства, в особенности в Греции (т. I, стр. 15), а состояние раба он
рисует, как «состояние человека, нравственно изуродованного
и глубоко павшего» (т. I, стр. 61). Второй же том прямо начинается
с указания насчет того, что «от лучей разума и убеждения,
провозглашающих равенство человеческого рода, уже нельзя будет
укрыться»1.
Такая точка зрения была свойственна либеральным
представителям буржуазии в пору ее прогрессивного развития,
отстаивавшей теорию естественного права, равенство людей перед законом,
всеобщие нормы человеческой морали, одинаковой для всех людей.
Либеральная концепция Валлона приводит его к выводу о
пагубности рабства не только в отношении древности, но и в условиях
гпрременност!!, не только в отношении маридов цивилизованных,
но и мало культурных. «Рабство было пагубным для человечества,
было пагубным для варваров так же, как и для греков, для рабов
так же, как и для свободных: пагубным для человека вообще
в самой своей основе, приводившей к его вырождению, делавшей
из него животное, простое орудие...»2
Такого рода положения Валлона не могли не принять
политического характера, они являлись весьма актуальными в это время.
Дело в том, что, выступая с критикой рабства, он направлял
стрелы своей критики из седой древности в ту современность,
которая культивировала рабство в колониалььых странах.
«... Намного ли лучше были рынки [рабов] Бразилии и Гаванны,
чем площадь Афин?»3
Здесь прямо ставится проблема института рабства в
колониальных странах.
Такая концепция Валлона, допускавшая некоторое
приближение автора к объективной истории древности, в которой рабство
во всех своих суровых проявлениях являлось универсальной
♦базой, не могла получить последовательного развития. Там, где
эта концепция включала в себя момент борьбы с рабством
в современных капиталистических странах, Валлон проявлял
1 Т. II, стр. 282.
2 Т. I, стр. 208.
s Т. I, стр. 71.
10

непоследовательность. Выступая против рабства в
колониальных странах, он не видел другой формы рабства у себя,
в цивилизованной Европе, «рабства наемного труда», которое
Валлон признавал не только вполне допустимым, но и со своей
либерально-буржуазной точки зрения не считал и за рабство.
«Рабство,—пишет Валлон,—не имело ничего общего с тем средним
положением, которое годилось для рабочих классов... нужно
по крайней мере, чтобы даже и занимающий последний ряд
получал законное удовлетворение... Надо, чтобы он имел семью,
неприкосновенные права... собственность, по крайней мере
являющуюся результатом его труда, которая, по прекрасному
выражению Тюрго, является наиболее святой из всех видов
собственности»1.
Частная собственность признается Валлоном, вслед за Тюрго,
священной собственностью. Автор сокрушается, что ею не владел
раб древнего мира, зато он готов приписать все «блага» этой
собственности «рабочим классам».
Как истинный представитель своего класса Валлон не сумел
подняться выше его интересов и потому спокойно оправдывает
рабство наемного труда, не хочет замечать его в цивилизованных
странах и даже позволяет утверждать, что как бы экономически
ни был порабощен рабочий, последний все же имеет «свободу»,
которой не владел раб в древности.
Таким обоаяом. р.стти Я Мрйрп ипциимоп пзбств? в древности
на высоту наемного труда в новое время и стирал тем самым
принципиальное различие античного и капиталистического общества,
то Валлон настолько выделял и подчеркивал рабство в древности,
что не хотел видеть никаких других форм рабства человеческого
труда (ни рабства труда крепостных, ни наемно-капиталистическо-
го рабства труда).
Этот момент концепции Валлона следует отметить для того, чтобы
показать, что автор «Истории рабства в античном мире»
совершенно не мог понять, что во всех классовых обществах труд зависим,
порабощен и пребывает в той или иной форме рабства, будь это
труд раба, труд крепостного крестьянина или труд наемного
рабочего. А это именно обстоятельство и не позволяло Валлону вскрыть
специфические особенности рабского труда в античности, те
основные категории в производстве, которые являлись главнейшими
факторами происхождения, развития и гибели рабовладельческих
обществ древности.
Такова историческая точка зрения Валлона.
Роль рабства в историческом поступательном движении
человечества, исследование причин стремительного роста рабства,
а также и причин его падения подменены у Валлона моральным
осуждением этого института в древности.
А между тем Энгельс писал, что «только рабство сделало
возможным разделение труда в более или менее крупном масштабе
1 Т. I, стр. 144.
V

между земледелием и промышленностью и таким путем сделало
возможным расцвет древнего мира, греческую культуру. Без
рабства не было бы греческого государства, греческого искусства
и науки; без рабства не было бы и римской империи, а без
фундамента греческой культуры и римской империи не было бы и
современной Европы. Мы никогда не должны забывать, что все наше
экономическое, политическое и интеллектуальное развитие имело
своим предварительным условием такой строй, в котором рабство
было столь же необходимым, сколько общепризнанным элементом.
В этом смысле мы в праве сказать: без античного рабства не было бы
и современного социализма»1.
Это положение Энгельса советский читатель все время
должен иметь в виду при чтении «Истории рабства в античном мире»
А. Валлона.
Проф. А. Мишулин.
1 Энгельс, Анти-Дюринг, стр. 148. Госполитиздат, 1938 г.

iiiiiniiMwuiwia
frv. IМШШЮИНИН
Iм том ι
РАБСТВО
В ГРЕЦИИ

Глава первая
РАБСТВО В ГРЕЦИИ, РАБСТВО В ДРЕВНЕЙШУЮ
ГОМЕРОВСКУЮ1 ЭПОХУ
7
^рР^ыть может, нигде рабство не проявляло так ярко своего*
г^ позорного, мертвящего влияния, как в Греции, этой
_■ J—ί стране высокоразвитой культуры. Рабство принизило
ваяшы там расы самые блестящие, оно поглотило поколения
народов и героев. Один из народов Греции—пеласги,—
который в начале своей истории проявляет себя в блеске славы,
исчезает, не оставляя после себя никаких видимых следов,
сохраняясь только кое-где на окраинах греческого мира. Первые
эллинские племена, которые сменяют этот народ, в свою очередь
деградируют и смешиваются с его остатками под этим общим
гнетом всеуравнивающего рабства. И в историческую эпоху институт
рабовладения, расширяясь, захватывает не только варварские
народности Севера, цивилизованные народы Азии, но также и
греков из самых славных их государств, в результате тех войн из-за
личного честолюбия, которые продолжаются между отдельными
государствами вплоть до конца греческой истории. Таким
образом, не без основания Сатурн был сделан богом рабов—не только
тот кроткий и добродушный Сатурн, который, лишившись
царства на небе и принужденный бежать, старается установить
царство равенства на земле среди людей, но Сатурн могучий, Сатурн,
еще царящий на гибель своего потомства, как представляет его
традиция века Уранидов.
В исторические времена ряд народов Греции считался теми, кто
первый ввел в этой стране институт рабства: спартанцы с их
системой крепостной зависимости, столь жестоко организованной
ими в Лаконии; жители острова Хиоса, который был одним из
первых рынков торговли рабами. Но если хотят найти первые
следы организации рабства в Греции, то, очевидно, надо
обратиться к самым древним преданиям: критический анализ может
предположить и выявить рабство там, где его нельзя еще доказать
прямыми фактами.
Первые поселенцы Греции, родом из Азии, вероятно, ничем
15

не отличались от восточных народов, где чрезмерное
злоупотребление отцовской властью и применение насилия узаконили
рабство в самой семье и в роду. К рабам своего племени должны были
присоединиться и рабы иноземного происхождения, потому что
в эти первобытные времена, когда разобщенность жизни была почти
необходимой, в стране, географические условия которой
поддерживали эту разобщенность, эти маленькие народы жили, конечно,
не в большем согласии, чем республики в более поздние времена;
и война в эти варварские времена была ничуть не менее жестокой.
Рабство для отдельных лиц, порабощение целых народов—такова
была двойная форма, в которую выливалось положение
побежденных, смотря по тому, были ли они предназначены лично для
пользования победителей или во всей совокупности—для
обслуживания общины; таковым мы найдем рабство также и у греков.
Нам мало известно о пеласгах, этой прославленной народности,
имя которой господствует в сказаниях о самых древних временах
Греции, но, конечно, они не могли подняться до преобладающего
положения среди других народностей, заселяющих эту страну2,
без всяких переворотов, аналогичных тем, которые произошли
позднее и дали возможность эллинам утвердиться за их счет
в этих местностях. Этот характер насилия и завоевания
фигурирует почти во всех преданиях, где имя какого-нибудь древнего
пеласга воплощает в себе весь народ пеласгов. Циклопические
постройки, внушавшие удивление и страх позднейшим
поколениям, со всей очевидностью свидетельствуют о режиме деспотизма
и крепостного права, о чем молчат исторические памятники.
Если мы мало знаем об обстоятельствах водворения пеласгов
в Греции, то в той же степени нам неизвестны и условия их
внутренней жизни. С некоторой достоверностью можно только
сказать, что повсюду они приспособили образ своей жизни к
природным условиям занятых ими стран: земледельцы на равнине, они
были скотоводами в горах и разбойниками на море. Но мы вполне
законно можем здесь сделать еще несколько умозаключений:
возделывание земли, уход за стадами возлагаются на крепостных,
когда притеснение или война создают крепостную зависимость,
а морской разбой для тех же целей создает рабов, если они не
остаются в качестве таких же рабов на скамьях гребцов3.
Между пеласгами и эллинами различие казалось столь большим,
что предание разделяет их существование всемирным потопом
и возникновением нового человеческого рода. Это потоп Девка-
лиона, отца Эллина. С этого момента начинается признанная
история Греции; но это предание о происхождении народа,
олицетворенного в образе одной семьи, теряет в своей достоверности
настолько, насколько оно пытается придать этому вопросу ясность.
Реальный факт исчез под этой условной формой, которая заняла
место в истории, а критика пришла слишком поздно, чтобы
восстановить истину. Из недр этого мрака пробиваются первые лучи
греческой цивилизации; это заря нового века, смешанного из
истины и сказок, века полубогов и героев. Троянская война предста-
16

вляет нам в некотором отношении как бы его завершение; и это
как раз время, о котором у нас осталось наиболее верное
изображение в поэмах Гомера; изображение точное и верное, так как
ведь музы—дочери Мнемосины (Памяти), и в эти древние времена
они, верные своему происхождению, черпают в национальных
преданиях содержание своих песен. Но как бы мы ни оценивали
реальность лиц и подлинность событий в их песнях, в поэмах
Гомера есть правдивое описание нравов, которых нельзя не узнать
под сказочными формами, под чудесным покровом этих песен.
С этой точки зрения я осмелился бы сказать: поэзия не менее
верный руководитель, чем история, потому что если она
пренебрегает порядком событий, то тем не менее она выражает их
основную мысль и ход жизни; и событие, которое она выдумывает,
вытекает из всей совокупности идей, характеризующих эпоху. Под
своей индивидуальной формой поэзия является фактом общего
значения; факты истории не всегда могут соединяться в
достаточно большом числе, чтобы иметь то же значение. Гомер
представляет нам целую эпоху цивилизации, через которую прошло
греческое общество. Посмотрим же, каково было в тех условиях
существования, которые описывает Гомер, положение рабов.
Этот век, блестящий век поэзии, не был уже золотым веком,
о котором мечтали поэты, когда люди жили, как боги, не ведая
ни волнений, ни трудов, ни страданий; когда плодородная земля
приносила сама по себе богатый, обильный урожай и когда люди,
^Ьииодные и крепкие, делили ее Goi'äTCIBä на Лоне БСеОиЩСЙ
Дружбы4. Чудесное видение исчезло: это счастливое поколение людей
превратилось в благодетельных гениев, которые еще витают над
миром и его охраняют. Век героев, описанный Гомером, это уже
четвертый век в нисходящей лестнице веков, о котором
рассказывает нам Гесиод5, век битв и притеснений. Представляет ли поэт
перед нами картину битв, описывает ли он сцены домашней
жизни,—рабство всегда является фоном картины. Оно является
у него как факт глубокой древности, освященный обычаем и под
различными видами непрерывно проявляющийся в обиходе
народов Востока.
Основной источник, откуда создается рабство,—это война,
и общее имя рабов напоминает нам об этом (δμώος, δμωή от
глагола δμάω или δαμάω—покорять, побеждать). Дочь жреца Хри-
сеида и прекрасная Брисеида, бывшие причиной «гнева» Ахиллеса
и отстранения его от войны, попали в руки победителей как добыча
счастливой военной экспедиции. Палатки Агамемнона, Ахиллеса
и большинства вождей полны пленницами, захваченными в
окрестных приморских местах во время тех набегов и разбойничьих
нападений, которые давали возможность грекам жить во время
осады Трои6. Избиение мужчин, сожжение домов, пленение детей
и женщин—таков был обычай, таково было, повидимому, общее
правило при взятии городов:
Мужи убиты оружьем, дома превращаются в пепел,
Дети уводятся в плен и пышно одетые жены7.
А. Валлон
17

Эта мысль преследует Гектора, когда он в последний раз видится
с Андромахой, а его смерть пробуждает у несчастной женщины
те же мысли в еще более горькой форме. Она уже видит близко
от себя эту печальную судьбу; ее скорбь и страдания воспевали
трагики. «Погиб наш блюститель,—восклицает она,—хранивший
твердыню троянцев и защищавший их жен дорогих и детей
малолетних. Вскоре их в плен повезут на глубоких судах мореходных.
Буду и я между ними!»8
И муза Эврипида вторит этому вдохновенному плачу:
♦
О ветер, ветер моря, ты, что несешь кормы кораблей,
Бороздящих смятенное лоно пучины! Куда несешь ты
Меня, несчастную? За каким владыкою я, рабыня
Несчастная, должна следовать, в дом провожая его?
Пойду ли я к гаваням дорийской земли или скорей
К берегам ненавистной мне Фтии?9
Рабство было не только следствием войны, часто оно было и ее
причиной: этот обычай, который хотели узаконить как прогресс
среди варварства и смягчение права победителя на убийство,
сохранил гораздо меньше человеческих жизней, чем погубил.
Во времена Гомера, как и в наши времена, в тех странах, где
вербуются рабы, делали набеги на поля, нападали на города, чтобы
добыть пленников. Эти грабежи, которые занимали свободное
время у греков под Троей, служили также во время путещретяии
пионы раждением за медлительность мореплавания в те времена10;
вот подлинная жизнь древней Греции на суше и на море. Таким
образом, морской разбой шел рядом с войной или, лучше сказать,
сливался с ней, разделяя с ней одинаковый почет, так как он
предполагал одни с нею труды и давал тот же результат11. Женщины
составляли лучшую часть добычи; их забирали массами, чтобы
потом разделить на досуге. Иногда боги получали свою часть,
а остаток распределялся, по заслугам и рангу, между людьми12.
Никакому возрасту не давалось пощады, когда проявлялся этот
алчный инстинкт. Молодость, конечно, служила большей
приманкой, но не щадилась и старость. Гекуба, согбенная под бременем
несчастий и лет, ожидает себе хозяина так же, как и молодые
троянские девушки. «А я,—говорит она глашатаю,—кому рабой
должна я быть? В годах, когда руке моей скорее посох нужен,
подпорка третья для меня, имеющей уже седую голову»13. Одиссею
пришлось взять ее себе.
Попадая, таким образом, во власть хозяина, рабы становились
предметом собственности. Их оставляли у себя, их продавали,
иногда на играх они являлись наградой победителю14; в
обыденной жизни они были предметом сделки, ими менялись или их
дарили15. Обмен или покупка были средствами добыть себе рабов
для тех, которые сами не занимались разбоем или войной; цари
извлекали из этого такую же выгоду, как и морские разбойники,
создавшие себе из торговли рабами ремесло. Например, Ахиллес
продал царю Лемноса юного Ликаона, сына Приама; старая Гекуба
18

оплакивает своих детей, убитых на полях сражений или
проданных в рабство на острова Самос, Лемнос и Имброс16. Эту торговлю,
которую с давних пор финикийцы вели на побережьях Греции,
сами греки продолжали у берегов Сицилии если не во время
Троянской войны, то во всяком случае в то время, когда создавалась
«Одиссея»17. Наряду с войной и морским разбоем, наряду с
продажей тех, кто делался их жертвами, нужно считать еще
источником рабства право домовладыки на детей своих слуг. Этот
источник, который казался менее одиозным, так как был менее
насильственным и считался более почетным18, быть может, был уже и
более редким. Заботы о ребенке слишком много времени занимали
у матери; плодовитость рабов уже во времена Гесиода казалась
доставляющей меньше выгод, чем беспокойств; он советует не
допускать их связей19.
Итак, рабы вербовались, главным образом, из свободных
классов и насильственным путем. Добровольно никто не ставил себя
в такое положение, исключая убийц, которые продавали себя
в рабство, как будто бы с отказом от свободы они совлекали
с себя прежнего человека и очищались от греха. Сами боги
послужили тому примером. Аполлон был рабом у Адмета, чтобы
очиститься от убийства Пифона20. Когда Геракл, обагренный кровью
своей собственной семьи, пришел к алтарю бога-очистителя
просить об искуплении преступления, Аполлон в наказание обратил
его R рабство. Он был рабом целых девять лет, как был им еще
раз у Омфалы, проданный по воле Зевса, чтобы оплатить ценой
своей свободы долг крови за Ифита21.
2
Рабы выполняли все работы и в домашней жизни и на полях.
В деревне их заботам были предоставлены как уход за
различными видами культур, так и охрана стад. У Гомера мы можем
видеть, как они подрезают прутья для загородки старого Лаэрта,
а у Гесиода они заняты всеми теми работами, которые поэт
описывает с такой мелочной тщательностью1. Зрелый возраст считался
наиболее подходящим для раба, занятого обработкой земли;
но пастухи выбирались среди молодых рабов, наиболее сильных
и энергичных2, так как их профессия не была лишена опасностей:
они должны были следить за своими стадами, держа оружие
всегда наготове, чтобы отразить нападение диких зверей или
разбойников. Эвмей, состарившийся среди этих трудов, но
оставленный для общего наблюдения за пастухами и стадами, вооружается,
отправляясь сам караулить стада, когда все успокаиваются сном
в его жилище3.
Старики обыкновенно сохранялись для более легких домашних
работ. Так, по Эврипиду, в то время как сыновья старого Силена
должны сторожить овец Циклопа, сам Силен остается в пещере,
выполняя все мелкие домашние работы. Конечно, во дворцах царей
бывали слуги более бодрые и более проворные. Мы видим, как они
о*
19

колют дрова и выполняют все необходимое для готовящегося
праздника; они должны подавать воду, чтобы гости омыли свои
руки; они выполняют роль виночерпиев, готовят мясо, запрягают
коней и всегда должны быть готовы немедленно выполнить
приказания своих господ4. Они сопровождают их, когда те выходят
за пределы дома, во время путешествий занимают место на скамье
гребцов; они несут свои обычные обязанности и во время лагерной
жизни5.
Домашними работами все же были заняты, главным образом,
женщины; даже на войне, под стенами Трои, они продолжали
нести свои обязанности. Пленницы Ахиллеса (δμωαι) под пологом
его палатки приготовляют все, что нужно,—идет ли дело о том,
чтобы принять гостя или возвратить несчастному Приаму бренные
останки его сына. Прекрасная Гекамеда, оторванная
превратностью судьбы от любящей груди отца своего Арсиноя,
выполняла те же обязанности на корабле Нестора6.
Все это имело место и в более спокойной жизни во дворцах,
картину которой у троянцев рисует нам «Илиада», а у греков—
«Одиссея». Женщины-рабыни не ограничиваются тем, что
сопровождают своих хозяек или занимаются под их присмотром
работами из шерсти7: они несут все работы по дому, как самые тяжелые,
так и те, которые считаются наиболее подходящими их полу.
Между 50 женщинами во дворце Алкиноя распределены занятия
ремеслом и работа у мельничных жерновов8; из такого же числа
женщин, которые собраны во дворце Одиссе*, 12 заняты
перемалыванием зерна, 20 других идут к источникам, чтобы черпать
и носить воду, другие торопятся в отсутствие женихов
приготовить все для предстоящего пира, а после их прихода продолжают
выполнять свои обычные обязанности9. Ключница (ταμίη)
распоряжается и направляет их работу. Обычно женщина, носящая
это звание, управляет всем домом, ведет все хозяйство, наблюдает
за запасами продовольствия и под этим же наименованием
прислуживает за столом. Эти важные обязанности выполняют рабыни
везде, и у Нестора, и у Одиссея, вплоть до роскошных палат
Менелая10. Женщины-р быни гораздо чаще, чем рабы-мужчины,
подают воду для омовения рук участникам пира11. Это они —
странная простота нравов тех, кто жил уже не в золотом веке,—
исключительно они ведут в баню новоприбывшего, натирают
его маслом, надевают на него тунику и плащ—первый дар
гостеприимства, зашедший, без сомнения, очень далеко. Так, красивые
рабыни приготовляют Телемаха и его молодого друга к почетному
приему в палатах Елены12; Одиссей получает те же услуги от одной
из нимф Цирцеи13; и если, выброшенный на берег страны феаков,
весь покрытый водорослями и морской пеной, он отказывается
от услуг, которые приказала своим спутницам оказать Одиссею
наивная Навсикая, то это чувство стыдливости (которое даже
в голову не пришло молодой девушке14) у него пропадает, когда
богиня Афина во дворце Алкиноя вернула ему все преимущества
его прекрасной фигуры15. Мужчина так же мало был смущен
20

подобным положением, как и женщина, чему мы при нашей
застенчивости имеем полное основание удивляться. Это был
общепринятый обычай; Гомер никогда не забывает его при описании прибытия
любого иноземца, и у него в «Одиссее» есть готовая фраза,
выражающая всякую встречу:
Когда же
Их и омыла и чистым елеем натерла рабыня,
В тонких хитонах, облекшись в косматые мантии 1в...
И это не только одна из услуг, которые предупредительно
оказываются гостю, но это обычная практика домашней службы;
сицилийская рабыня выполняет ее для старого Лаэрта17.
Рабское положение несло с собой для женщины еще и другие
обязанности. Купленные или взятые в плен, они не имели права
отказаться разделять ложе со своим господином; но нужно
сказать, что в те времена, когда нравы были особенно суровы по
отношению к женщинам, нередки были случаи, когда победители
щадили женщин. Ахиллес и Патрокл выбирают себе подруг из среды
рабынь18; и Агамемнон, который оставил при Клитемнестре
божественного певца, чтобы звуками своих сладкогласных песен он
поддерживал в ней спокойствие чувств и гармонию души19, этот
Агамемнон охотно забывал Клитемнестру рядом с прекрасной
Хрисеидой20 и теми, кто ее заменил. Среди тревог, вызываемых
осадой, забота и страх перед возможностью такого положения
были наиболее тяжелыми для женщин, а при пленении эта жертва
была самой мучительной21. Так, Андромаха, этот трогательный
пример супружеских добродетелей, должна была подчиниться
браку с сыном Ахиллеса, убийцы ее мужа; ослепленная
ревностью Гермиона к тяжести ее положения прибавила еще горечь
оскорблений, превращая несчастье Андромахи в какое-то
преступление. «Ах, младость, тяжкое горе для смертных,—говорит
Андромаха Гермионе,—особенно когда ею не руководит
справедливость... Могу ли я хотеть быть на твоем месте, чтобы
производить на свет детей-рабов и создавать новое бремя
горести?»22
Однако сыновья, которых они рожали своим хозяевам, были
свободными. Их отцы так к ним и относились23, и в «Илиаде» мы
не видим, чтобы Тевкр, сын Теламона и одной из пленниц,
подвергался таким оскорблениям, которыми осыпает его Менелай у
Софокла24; героям Гомера был совершенно незнаком афинский закон,
который разыскивал в родословной гражданина социальное
положение его матери. Но тем не менее это происхождение
накладывало на них некоторого рода пятно и было причиной более низкого
положения; чтобы защитить их при нанесении ущерба их
интересам, требовался весь авторитет отца или, в случае его смерти,
покровительство человека почтенных лет и внушающей уважение
силы. Так, Текмесса, рабыня Аякса, став его женой, боится,
как бы смерть его не отдала ее и ее сына в рабство другим грекам25.
21

3
В кратком виде мы набросали картину обязанностей и труда
рабов. Этот труд не являлся чем-то исключительным. В те времена
наивной простоты люди не гнушались труда; труду Гесиод
посвятил свою основную поэму «Труды и дни». Труд стал неизбежным
условием для смертных, с тех пор как боги похитили у них тайну
легкой жизни; и похвальное «соревнование», которое господствует
в мире, ставит себе целью побудить их к этим трудам1. Сам поэт
указывает на это своему брату, как на долг жизни. «Боги и люди,—
говорит он,—равно ненавидят того, кто живет бездельником, как
трутень без жала, который, сам ничего не делая, пожирает труды
пчел... Работая, ты станешь более милым и для бессмертных и для
людей, так как они ненавидят ленивцев. В труде нет позора, он
только в безделье»2. Эллинские племена в общем усвоили себе
эти принципы. Если некоторые из них, более воинственные,
возложили тяжесть труда на побежденные народности, чтобы
сохранить все свое свободное время для военных упражнений, то
большинство из этих племен, завладевая какой-либо страной, брали
на себя и бремя труда на ее почве и, не отказываясь от
употребления оружия, сами себе добывали средства для существования,
возделывая землю, заботясь о своих стадах или отправляясь в
далекие торговые путешествия. Гесиод, который в своей поэме
знакомит своего брата с практикой земледелия и всем трм^ "то
относится ν работам на полях0, не отказывает ему и в других,
полных благоразумия,, советах, чтобы сделать его плавание менее
опасным, а его торговлю приносящей большую выгоду4.
Пастушеская жизнь, о которой Гесиод говорит меньше, была еще более
почетной, так как это была жизнь, связанная с войной и битвами.
У троянцев, в лице которых Гомер дает как бы другой облик
греков, Парис был пастухом5, Анхиз охранял стада своего отца,
когда он «приглянулся» Афродите6; равным образом семь братьев
Андромахи пали под ударами Ахиллеса на полях, где они несли
те же труды и заботы7. Таким образом, занятия, связанные
с жизчью'на полях, как, например, жизнь земледельцев,
объединяли людей свободных и рабов; точно так же не было между ними
различия и при выполнении работ по дому. Часто здесь сами цари
становились на место своих слуг: Агамемнон и Ахиллес
обыкновенно не только принимают у себя гостей, но сами приготовляют
все, что нужно для пира8. Никакая работа не кажется им слишком
низкой: Андромаха отсыпала вкусного ячменя и кормила коней
Гектора; братья Навсикаи торопятся, когда она возвратилась,
распрячь мулов, которых запрягли в ее колесницу рабы; Гера
сама себя обслуживает при тех же обстоятельствах, ничуть не
унижая своего достоинства царицы богов9.
Гораздо более часто, чем мужчины, смешивались со своими
рабами в повседневных заботах домашней жизни женщины.
Какое бы положение они ни занимали, их уделом был труд, как
война была уделом мужчин. Это довольно твердо напоминает
22

Телемах Пенелопе; и она уходит, удивленная таким «мудрым»
указанием своего сына10. Впрочем, и она сама и все те женщины,
которые фигурируют в поэмах Гомера, фактически выполняли это
указание. То покрывало, которое Пенелопа распускала каждую
ночь с мыслью об Одиссее, она ткала, по ее словам, для
погребения Лаэрта, боясь упреков греческих женщин, если бы она
допустила старика умереть без этого последнего одеяния. И
Андромаха и Елена ткали тонкие покрывала, украшенные чудесными
вышивками, всегда присутствуя и руководя работами, которые
служанки выполняли у них на глазах. Искусство в ручных
работах, которое так ценилось в рабынях, было одним из тех достоинств,
за которые столь высоко восхваляются молодые девушки11. И не
только в этих работах женщины смешивались со своими
служанками. Наблюдая за своим домом, женщина, конечно, принимала
участие в различных заботах по хозяйству. Жена Нестора сама
приготовляет ему постель; жены и дочери троянцев, когда война
не опустошала еще их полей, ходили к водам Скамандра, чтобы
мыть там свои одежды; и Навсикая, дочь царя феаков, с той же
целью отправилась на берег реки, куда незадолго перед тем был
выброшен волнами Одиссей12. И услуги другого рода, которые она
хотела приказать своим спутницам оказать ему, женщины и
девушки одинакового с ней положения не стыдились оказывать сами
своим гостям. Так, Телемах получил их от прекрасной Поликасты,
самой юной из дочерей Нестора13; a βθ время путешествия Телемаха
в Спарту Елена рассказывает ему, как она сама оказала такую же
услугу Одиссею в городе Приама14.
Это смешение рангов, это соучастие во всех домашних занятиях,
конечно, должно было уменьшить число рабов; все эти тысячи
(«много десятков тысяч имел»), о которых говорит Одиссей в своем
выдуманном рассказе15, на самом деле сводятся к очень скромным
цифрам. У него во дворце на Итаке было 50 женщин, как и во
дворце Алкиноя, царя феаков16; у Одиссея, повидимому, мужчины
использовались только в качестве пастухов. В таких условиях
жизни общества рабы были, повидимому, скорее предметом
роскоши, чем настоятельной необходимостью; и если для областей,
подпавших под иго завоевателя, рабы неизбежно являлись
результатом завоевания, то в других случаях они составляли
необходимость только в домах знатных лиц. По свидетельству историков,
целый ряд греческих народностей, которые долгое время
сохраняли первоначальную простоту жизни, например, „фокидяне,
локры, стали пользоваться рабами очень поздно17. Менее богатые
умели обходиться без рабов. Наиболее бедные избегали рабства,
так как, не теряя безвозвратно своей свободы, они находили
способы работать в качестве наемных рабочих частью на полях,
частью охраняя стада18. Гесиод возлагает на своего брата Перса
обязательство честно выплачивать им условленную плату19.
Кроме того, они могли заняться каким-либо независимым
ремеслом20. Такие ремесленники не ставили себя в унизительное
положение, напротив, многие добивались такого уважения, каким
23

в наши дни пользуются выдающиеся артисты. Большей частью
это были художники-строители и те, которые своим трудом по
дереву или по металлу украшали дворцы, а для воинов делали их
оружие более дорогим. Гомер прославляет искусного мастера,
который сделал лук Пандара21; он называет по имени и
местожительству (а это знак уважения и почета) того, кто сделал щит
Аяксу22, и в двадцати других местах он указывает на ковачей,
на токарей и строителей23. Архитектор и плотник ставятся в ряд
с врачами, прорицателями й певцами, получившими свое
вдохновение от муз, и принадлежат к числу тех, которых можно удостоить
чести считать царскими гостями24.
Между классами художников-мастеров и воинов не проводилось
резкой грани: сын мастера, который построил корабль Париса,
сражается среди троянцев и умирает, воспеваемый поэтом в той же
мере, как и всякий другой герой25; а с другой стороны, и сами герои
не стыдились занятий известными ремеслами: разве царь Итаки
своей собственной рукой не срубил дикой маслины и не отделал
золотом и слоновой костью то ложе, которое дает возможность
его жене окончательно признать его?26 Наконец, сами боги не
ограничивались только тем, что оказывали честь труду своим
бесплодным покровительством. Афина, которая имела попечение,
главным образом, о работах женщин, давала им чудесные образцы
своего искусства и ловкости27; Гефест жил возле своих кузнечных
горнов, где Фетида нашла его среди инструментов, всего покрытого
потом и копотью28.
Свободный труд оказывал обратное действие на количество
рабов: он уменьшал их число и мог также видоизменять их
ценность. Было бы довольно трудно определить их среднюю стоимость
для столь отдаленных времен, даже если применить к ним
гомеровские оценки. Красивая рабыня, искусная в работах,
свойственных ее полу, оценивалась в «Илиаде» в 4 быка29. Молодая девушка
цветущего возраста была куплена Лаэртом за 20 быков, и это не
была цена страстной любви: она никогда не была его «подругой»
...и себе не позволил
Ложа коснуться е, опасаясь ревности женской " ·.
Ахиллес продал на остров Лемнос молодого Ликаона, сына
Приама, за 100быков31. Если можно этой фразе придавать какое-
либо реальное значение, то, конечно, только надежда на еще более
высокий выкуп могла поднять так высоко его цену.
4
То, что мы сказали об скновных источниках рабства в
героические времена, об обязанностях рабов по отношению к их
хозяевам и о тех работах, в которых они участвовали вместе, может
позволить нам сделать несколько предположений о том, как сами
хозяева относились к рабам. Рабство не щадило никого; под его
уравнивающую власть одинаково попадали и люди самого низкого
24

происхождения и те, чьи головы были увенчаны царскими
коронами. Гекуба, всю свою жизнь проведшая в палатах царей и
состарившаяся там, на пороге смерти увидала перед собой дни рабства:
О, мать, которая была в домах царей
Всю жизнь! Теперь ты видишь рабства день!1
Многие могли воскликнуть вместе с Поликсеной:
Иду на смерть рабой, я—дочь царя-отца!2
и многие могли вместе с ней сказать: «Я была владычицей среди
женщин, прекраснейшей среди всех молодых дев, равная богиням,
если не считать их бессмертия. А теперь я—рабыня! Ах, это
непривычное для меня слово заставляет меня любить смерть. Ведь я
могла бы попасть в руки господина, который, купив за деньги меня,
сестру Гектора и стольких царевичей, наложил бы на меня
тяжкую необходимость приготовлять ему хлеб в его жилище,
подметать его дом, который посадил бы меня за ткацкий станок и
заставил бы, таким образом, влачить мой дни, полные горечи. И, может
быть, презренный, низкий раб пришел бы, чтоб обесчестить мое
ложе, некогда столь желанное царям. Нет! Я закрываю свои
глаза, чтобы не видеть дневного света, и я добровольно и охотно
предаю свое тело во власть Аида»3. Но все они не могли умереть.
Они следовали за победителем и должны были отныне принимать
участие во всех его печалях и ряттогтя*· тяк пленницы Ахиллеся
плакали и стонали над трупом Патрокла. Они плакали, говорит
поэт, но, делая вид, что плачут над Патроклом, они оплакивали
самих себя4.
Эврипид особенно хорошо сумел передать на сцене все эти
живые и острые переживания. Во многих из его драм хоры состоят
из пленниц5; их лирические жалобы соответствуют тем чувствам,
которые господствуют в диалоге, в «Троянках» и в «Гекубе»,
а в «Андромахе» хор свободных женщин из Фтии своими словами
боязливого сочувствия ободряет великую и благородную
страдалицу, которой посвящена эта драма6. Рабство не накладывает пятна
бесчестия на эти возвышенные души; их достоинство проявляется
во всем блеске среди их несчастий. Они всегда царят среди других
пленниц. Они повелевают или, правильнее сказать, им добровольно
служат7. Та роковая судьба, которая поставила их в положение
рабынь, вместо того чтобы разорвать прежние узы повиновения,
сделала их, наоборот, более священными и дорогими. «О,
госпожа,—говорит одна из рабынь Андромахе,—о, госпожа! Ведь
я никогда не перестану называть тебя этим именем»8; и
Андромаха отвечает: «О, дорогая спутница в моем рабстве! Это
рабство отныне соединило тебя с той, которая некогда была
твоей царицей, а ныне столь несчастна»9. Трогательная покорность
судьбе, вполне достойная столь чистой преданности!
Такие быстрые изменения судьбы должны были заставлять
и самих победителей проявлять известное уважение к своим
пленным. Так, Агамемнон отдает Кассандру под покровительство
25

Клитемнестры10, и дочь Леды принимает ее обращение к ней со
словами, которые, хотя и желают быть мягкими, всецело
проникнуты гордостью11; но какое до этого дело вещей деве, когда она
через этот позор рабства уже проводит кровавые сцены, которые
должны ее освободить и отомстить за нее! Это бережное отношение,
диктуемое несчастьем, не в меньшей степени вызывалось
превратностями судьбы. Кто мог быть уверен, что он застрахован от них,
и как не сочувствовать тем несчастьям, которым он мог
подвергнуться в один прекрасный день сам? Так, Дейанира, лучше, чем
кто-либо другой, чувствующая это, принимая пленниц Геракла,
восклицает: «Мое сердце полно горькой печалью, дорогие подруги,
при виде этих несчастных, приведенных в чужую землю, без
семьи, без родителей, их, быть может, рожденных свободными,
которые должны теперь попасть в положение рабынь. О, Зевс-
хранитель! Не дозволь, чтобы подобное несчастье упало когда-
нибудь на голову моей семьи, или, если этому суждено случиться,
чтобы это случилось не при моей жизни; вид этих пленниц будит
во мне эти страхи»12. Так угроза рабства висела над всеми. Сами
боги—для утешения людей—попадали под его власть.
Клитемнестра у Эсхила напоминает Кассандре о рабстве Геракла13,
и поэт Паниасис в своем эпосе («Деяния Геракла») пел об этих
испытаниях обитателей Олимпа:
Жребий такой перенесть пришлось некогда также Деметре;
Был ведь рабом и Гефест, могучий своими руками;
Был И рпяггкткя ™nnott ПоССЙДОП; СрсбрОЛуКСМу iciiv/ivc
Фебу было оно суждено, у смертного мужа
В рабстве провесть целый год; даже грозный Apec подчинился
Воле отца неизбежной 14.
Даже тогда, когда не было налицо таких воспоминаний и
предчувствий, чтобы, пользуясь ими, взывать к милосердию господина,
сам обычный строй жизни героических времен, эти повседневные
отношения и зачастую эта общность и жизни и трудов, уничтожая
между господами и рабами всякую преграду, должны были
способствовать смягчению их положения. Господин имел абсолютную
власть над личностью ρ бов; он мог расправиться с ^ими,
подвергнув их бичеванию, смерти15; но закон был менее могуществен, чем
обычай, а обычаи, хотя и были грубыми, не были обычно
жестокими. Поэты, особенно в трагедиях, реже выводят на сцене
жестокость, чем снисходительность и доброту. Гесиод рекомендует
давать рабам отдых после жатвы, а Гомер показывает нам, как
старый Лаэрт почти во всем разделяет образ жизни своих слуг16.
Они составляли, так сказать, часть дома, были членами семьи,
почтительными и близкими к своим господам. Так, Эвмей бежит
навстречу Телемаху и целует его в лоб и глаза. Женщины во дворце
Одиссея также спешат к царевичу с теми же знаками любви и
расположения17, и это благородное чувство древних времен мы
находим вновь в «Алкесте» Эврипида, когда она, умирающая,
протягивает руку своим рабам, не забывая никого из них при своем
последнем прощании18.
26

К этому надо прибавить, что у раба нет ничего своего, но часто
он распоряжается хозяйской собственностью с известным
чувством страха, если хозяин еще молод, и более спокойно, когда
его распорядительность уже испытана19. Если Эвмей имеет в своем
жилище только то число плащей, которое необходимо пастухам,
порученным его наблюдению, то тем имуществом, хранителем
которого он является, он распоряжается уже достаточно
самостоятельно. Так, он сооружает постройки, о которых ничего не
знают ни Лаэрт, ни Телемах, он покупает для себя раба,
предварительно не посоветовавшись с ними. И он охотно берет из
находящихся под его надзором стад, чтобы хорошо угостить гостя,
находя себе в этом награду за труды, которые он несет, чтобы
удовлетворять алчность женихов20. Иногда сами господа делали
положение тех или других рабов более независимым и лучше
обеспеченным; они давали им дом, подругу жизни, своего рода
«вольную», которая в то же время предохраняла дни их старости от
нищеты и беспомощности. Это то, чего в будущем ожидал себе
Эвмей от доброты Одиссея; это та награда, которую Одиссей
обещает также пастуху Мелантию за его помощь в той борьбе,
которая должна ему вернуть царский дворец на Итаке21.
Щедрость господ создавала им привязанность их рабов: во время
опасностей, которым подвергается Одиссей при своем
возвращении, он нигде не находит себе более верных друзей, как среди
них; и трагики при постановке на сцене этих древних преданий
выводят рабов с такими именно чертами характера. Женщины-
рабыни приобретают у них тот тип наперсниц, который мы
встречаем впоследствии в пьесах, заимствованных из репертуара
трагиков: они проявляют по отношению к своим хозяйкам преданность,
которая простирается до готовности умереть за них, совершить для
них преступление. Так, спутница Андромахи пренебрегает ради
нее всеми опасностями; кормилица Федры не боится никаких
угрызений совести, когда, желая сохранить жизнь Федре, она
старается ее утешить и содействует ей в ее преступной страсти;
эта низкая преданность вызывает у Ипполита проклятие. «Было бы
лучше,—говорит он,—если бы женщины вместо таких рабынь
имели своими слугами ехидн, полных яда, но бессловесных»22.
5
Вот в общем все те факты, которые рисуют нам картину рабства
у Гомера; я дополнил их теми местами из трагиков, где они, выводя
те же личности, что и Гомер, рисуют те же положения и те же
чувства. Но не будем ничего скрывать от себя. Взятые с
исторической точки зрения, принимая во внимание столь отдаленные
времена, поэмы Гомера требуют огромной осторожности и
критического отношения, и, для того чтобы извлечь истину из массы
фантазии в тех картинах нравов, которые они нам рисуют, нужно
тщательно различать то, что составляет основу картины, и то, что
составляет ее дополнительные тона. В основном картина верна,
27

и главные черты, которые ее составляют, взяты из
действительности; но те краски, которые наложены на нее, принадлежат уже
фантазии поэта, идеализирующей и украшающей все, к чему она
прикасается. Таким образом, основные черты рабства в
героическую эпоху, его происхождение, связанные с ним повинности
и обязанности рабов—все это вполне правильно изображено в
картинах, которые рисует нам Гомер; а та общность, которую можно
видеть между хозяевами и рабами на почве занятия одними и теми
же работами, дает нам право на некоторые предположения о
взаимоотношениях между ними. Но, быть может, не следует
создавать слишком больших иллюзий относительно мягкости этого
рабства, и все эти многочисленные примеры снисходительности
и добродушия не надо считать за простую и истинную картину
обращения с рабами. Ведь при абсолютной и совершенно
произвольной власти господина переход от добра к злу совершается по
бесконечной линии оттенков, и при подобных условиях факт очень
легко меняет свою природу, если он меняет свою внешность.
Между тем, даже если бы господин всегда проявлял такую
осторожность в обращении с рабами, если бы даже положение рабов
было не чем иным, как мудро составленным обменом услуг и
покровительства, все же эти отношения, с точки зрения правильно
организованного общественного строя, не являлись бы для рабов более
приемлемыми; ведь нет договора без взаимных обязательств,
здесь же мы видим обязанности, возложенные на одного раба.
Пусть ияи ΥΛτατ восхваляют кротость господина, пу<лъ
произносят положение, дающее рабу чувство счастливой зависимости,
которая освобождает его от забот о будущем и при его
непредусмотрительности спасает его от печальных случайностей в конце
жизни: злом является отнимать у него мысль о нужде и об усилиях,
которые он должен совершить, чтобы ее победить, так как
одновременно у него отнимается сознание собственной силы и истинное
чувство собственного достоинства. Но это не все. Этот ложный
договор, возлагая обязанности на одного раба, оставляет за тем,
кто им владеет, полную свободу действий по отношению к нему.
Ведь если в первые век жизни какого-либо народа, под влиянием
еще только рождающейся цивилизации, свободный человек,
благодаря простоте нравов близко подошедший к жизни своего раба,
обращается с ним почти так же, как с одним из своих близких,
то с течением времени это случайное товарищество разрушится.
И раб, опускаясь книзу в силу возвышения своего господина,
увидит, что его положение отягчается всем тем, что прибавляется
к благосостоянию его хозяина. В этом-то, к сожалению, и
заключается слишком актуальный интерес к этим исследованиям,
который заставляет нас обратиться к самым началам истории. Надо
проследить путь рабства по мере развития человечества и
изменения общественных форм и показать, соответствует ли институт
рабства праву и разуму. Всякий вывод, который не будет основан
на всей совокупности этих фактов, будет неполным и даст повод
к ошибкам. Он особенно будет ошибочным, если, взяв за основу
28

эту эпоху сравнительно мягкого рабства, захотят игнорировать
все крайности и эксцессы, которые имели место впоследствии;
ведь и самые лучшие учреждения в порядке последовательных
изменений могут с течением времени и сами подвергнуться
изменениям. Кроме того, то, что составляет природу известного факта,
по словам Аристотеля,—это то, чем он является, после того как
он получил свое полное развитие1. В самом деле, как сделать
заключение относительно рабства, когда оно находится еще в первом
периоде своего развития? Разве можно судить о дереве по его
цветам? Цветы отцветут, оставив горький плод: судить надо по
плодам.

Глава вторая
ПОРАБОЩЕННЫЕ НАРОДЫ
ИЛИ КРЕПОСТНАЯ ЗАВИСИМОСТЬ В ГРЕЦИИ
7
~Т^—ели в героический период в Греции выявляется еще
г* небольшое количество рабов, то в следующий период,
gjgjU^m как об этом свидетельствуют те общественные перево-
&кулюава роты, которыми он открывается, и тот ход развития,
какой приняли общественные отношения, рамки
рабства значительно расширяются.
То великое движение, с которого начинаются собственно
исторические времена Греции, изменив весь облик страны, во многих
местах повело к замене прежнего, более мягкого рабства более
суровым и жестоким господством. У Эврипида один из
победителей говорит при виде пленных троянок: «Увы! Я очень стар, но
могу ли я надеяться, что смогу дождаться конца моих дней прежде,
чем и меня постигнет столь великое несчастье?»1 Эти беды, роковые
предчувствия которых они старались отвратить от себя, постигли
второе поколение их потомков. И те народы, которые в этой войне
играли первую роль, оказались именно теми, которые, главным
образом, и испытали на себе превратности судьбы. Прошло для
одних 60, для других 80 лет после разрушения Трои, и фессалийцы
вторглись на родину Ахиллеса, а доряне—в царства Диомеда,
Менелая и Агамемнона, обращая в рабство всех, кто не
эмигрировал до их прибытия. Эмиграция распространилась за пределы
Греции; в ней скоро приняли участие и сами победители,
распыляя эллинскую расу по всем прибрежьям, неся с собой туда все
права и все тяготы завоевания.
По мере распространения рабства под властью народов, особенно
воинственных, оно сильнее внедрялось в экономику городов,
которые стали расти и возвышаться благодаря торговле и мирным
ремеслам. Раб, это орудие производства, становился также все
более необходимым как домашний слуга для всех классов
граждан; он был необходим как при занятии ремеслом и торговлей,
так и для обслуживания тех излишеств, которые приносило с собой
рабовладельцам богатство, само являвшееся плодом рабского
30

труда. Таким образом, новый вид служебных обязанностей, новое
применение рабов, более широкое и многостороннее использование
их на таких работах, которые прежде им не поручались,—таковы
были причины, которые повели к увеличению числа рабов,
изменив также и их положение. Посмотрим, каким стало рабство при
порабощении целых народов и при личном рабстве отдельных
людей.
Когда какой-нибудь народ водворялся при помощи
вооруженной силы среди населения, которое он себе подчинял, отношения
между старыми и новыми обитателями складывались в
зависимости от ряда условий: происхождения тех и других, их
численности, строя их жизни. Народы одного языка скорее сближались
друг с другом; победители менее численные легче сливались с
побежденными. Но различия в строе их жизни зачастую уничтожали
и родственность их по языку и возможность поглощения
меньшинства победителей, продолжая углублять ту пропасть, которую
между ними создало завоевание. В Греции те народы, которые
утвердились силой оружия, в общем сохранили свой
воинственный характер, и те условия, которые дали им возможность
победить, оказались для них наиболее подходящими, чтобы и в
дальнейшем поддержать их господство. Таким образом, они остались
вооруженными. Но государство может считаться организованным
только тогда, когда в нем имеются все условия, необходимые для
жизни. Удержав для себя право носить оружие как привилегию,
победители должны были возложить труд на покоренные народы.
«Побеждать на войне,—говорит один из персонажей Менандра,—
присуще свободным людям; возделывать землю—дело рабов»2.
Фессалийцы, утверждаясь в стране, которая с тех пор приняла
их имя, были далеки от того, чтобы занять ее всю, на всем
протяжении. Многие народы—на севере церребы, на востоке магнеты,
на юге ахеяне из Фтии—потеряли свою независимость, не теряя,
однако, своей национальности. Будучи данниками и подданными
фессалийцев («послушные» им)3, они заседали вместе с ними на
собраниях амфиктионов4; во время персидских войн Геродот
обвиняет их в сочувствии Ксерксу, в переходе на его сторону5.
Но в среде народов-данников, которых Ксенофонт называет пери-
эками0, многие были поставлены в гораздо более тяжелое
положение: это те, которые, главным образом, на себе вынесли всю
тяжесть войны и, лишенные своей территории, должны были выбирать
между эмиграцией и рабством.
Такими были народы древней Эллады, эоляне и остатки пеласгов,
сохранившиеся между ними: я имею в виду перребов и магнетов,
которых можно рассматривать как наиболее близких к
покоренным народам7. Таким образом, они были рабами вследствие
завоевания и подчинения их силой оружия, но они не носили этого
имени. Их называли пенестами8—слово, которое, по мнению
многих, является видоизменением слова «менесты» («те, которые
живут», «вечные рабы», servi manentes), в котором отражалось
их происхождение, их социальное положение9. Действительно,
31

они были оставлены у себя на родине под условием оставаться
здесь всегда. В силу точного договора с ними они не могли быть
проданы за пределы своей страны, ни подвергнуты смерти; они
должны были возделывать землю, платя оброк10.
Прикрепленные, таким образом, к земле и защищенные от произвола, они были
не столько рабами, сколько крепостными, права и обязанности
которых регулировались взаимным договором11. Под этим
наименованием они распределялись между свободными12 или
группировались вокруг могущественных домов Алевадов и Скопадов,
обладавших таким огромным влиянием в Фессалии13. Твердо
установленная арендная плата («пенестикон»), которую они платили за
свои земли, гарантировала им все выгоды более урожайных годов
или разведения культур более высокого качества и
производительности. Вполне законное стремление к улучшению своего
положения, вызывая у них энергию и ловкость, делало некоторых
из них более богатыми, чем их господа14. Но воинственные
обитатели Фессалии, которые оставили им эти преимущества, наложили
на них и другие обязанности. Они должны были сопутствовать им
на войне. Во время Пелопоннесской войны простой гражданин
Фарсала предоставил в распоряжение Афин тыеячу двести пене-
стов15; и когда Ясон из Феры задумал распространить на Грецию
свое влияние, он рассчитывал на пенестов, чтобы снабдить
экипажем те корабли, с помощью которых он хотел оспаривать власть
на море у афинян16. В обычное время фессалийцы допускали их
даже в конницу, жертвуя своими предубеждениями желанию
иметь всегда сильным и могущественным этот род войска, который
составлял их славу в Греции17.
Многие из них должны были не только сопровождать своих
господ на войну, но постоянно оставаться в их распоряжении;
отсюда, вероятно, и произошло то название, которое им было дано:
«фессалойкеты»—«слуги фессалийцев»18; и если можно верить
Дионисию Галикарнасскому там, где он не очень удачно
сравнивает римских клиентов с пенестами в Фессалии и с фетами в Аттике,
то фессалийцы обращались с ними с жестокостью и надменностью,
грозя им побоями при малейшей небрежности и третируя их сверх
всего прочего как купленных рабов19. Но такое порабощение,
говорит Аристотель, бывало часто гибельно для самих
победителей. Не раз вспыхивали волнения, например, по поводу войны
фессалийцев против перребов и магнетов, народов, в общем еще
свободных или по своему характеру непокорных20; некоторые
находят у Аристофана намек на другое подобное восстание,
которое разразилось во время Пелопоннесской войны при поддержке
афинян21·
2
Толчок, данный фессалийцами, распространялся все далее
и далее, и народы, изгнанные в результате их завоеваний, в свою
очередь делаясь завоевателями, несли в другие места другим
народам то иго рабства, подчиниться которому ЬамиЪни^не^хотели.
32

Так, беотийцы из Арне, уйдя из Фессалии во избежание рабства,
утвердились в Аонии, с'тех пор названной Беотией, и держали
в подчинении тех из древних ее обитателей, которые не стали искать
другого местожительства1. Доряне, независимо от того, было ли
их переселение добровольным, или оно было связано с этим же
приходом новых народов в Фессалию, принесли с собой те же
формы порабощения и в Пелопоннес, и в Лаконию, и в Мессению,
и в Арголиду, а равно и в другие места за пределами своей страны,
где они утвердили свой государственный строй.
У дорян в особенности эти отношения победителей и
побежденных приняли вполне четкий и определенный характер.
Действительно, только у них порабощение одних другими, разделение
на победителей и побежденных являлось целой системой; это
фундамент, на котором покоится все их государственное
устройство. Государство, или община, для дорян является обществом,
все силы которого направлены к одной и той же цели. Это единство
действия, самым верным основанием которого является общность
интересов, было у них гарантировано не только полным
равенством прав всех, но и племенным единством, своего рода
однородностью равенства. Таковы основы жизни дорической общины.
Организованная таким образом, она будет действовать
единодушно, но, для того чтобы действия ее проявились во всей своей
силе, необходимо еще одно, новое условие: нужно, чтобы заботы
о частной жизни не отвлекали гражданина от занятий
общественных, нужно, чтобы ин был «обслужена. Необходимость ?*метк
свободное время возложила у дорян труд на плечи чуждых для них
племен, т. е. их гражданская свобода основана на порабощении
побежденных.
Так было везде там, где доряне образовали государство. Но
устойчивость и суровость применения этого принципа и тех
отношений, которые на основе его устанавливались между
победителями и побежденными, зависели, главным образом, от той
настойчивости, с которой доряне сумели его применить и защищать;
и сам Пелопоннес, где они утвердились, представляет тому много
различных примеров. Во многих местах их завоевания должны
были приостановиться в самом начале; в других местах
завоевательная их деятельность распространялась медленно, при очень
энергичном сопротивлении. Даже в Лаконии, где они в конце
концов остались господами, заняв твердое положение в одном
городе, который, по утверждению Мюллера, не имел ничего общего
с блестящим городом Менелая, они, повидимому, должны были
заключить с окрестным населением полюбовную сделку как
равные с равными2. Но вскоре они почувствовали себя достаточно
сильными, чтобы отнять у побежденных свободы, гарантированные
им в первые дни завоевания. Одни из этих племен безропотно
покорились и стали выплачивать ту подать, которую на них
возложили; другие сопротивлялись, в частности жители Гелоса,
и были покорены силой3; наконец, третьи в продолжение более
чем трехсот лет смело сопротивлялись всем усилиям спартанцев
3 А. Валлон
33

и лишь позднее подчинились их системе, общей для всех
побежденных. С этого момента в Лаконии было только одно
государство, в котором роли были распределены согласно этническим
группам: право повелевать и общественная деятельность остались
за дорянами4; повиновение и все тяготы повседневной жизни
стали уделом жителей, находившихся на двух различных
ступенях порабощения: на первой ступени стояли периэки, на второй—
илоты. Периэки имели некоторую аналогию с
народами—данниками фессалийцев, которым Ксенофонт дает одно общее название
периэков; что же касается илотов, то многие авторитеты сближают
их с пенестами5. Но наряду с этими чертами сходства, возникшими
в результате аналогичных завоеваний, имеются и серьезные
различия, являющиеся результатом различной организации двух
народов-завоевателей. Я хочу обратить на это особенное внимание,
подвергнув исследованию одну за другой обе ступени зависимости.
Ахеяне, которые не ушли из Лаконии и подчинились дорянам
под неопределенным именем периэков («окрестные жители»),
сохранили здесь свои города6 и часть своих полей. Согласно
распределению, приписываемому Ликургу, область, которая была
им предоставлена, образовала тридцать тысяч наделов,
соответствуя такому же числу земледельческих семейств. Они были
данниками, «платящими оброк» (συντελείς), лишенными
политических прав и только в очень узкой сфере удерживавшими право
самоуправления7. Они обратились к трупу: вор тшгпды пт него
оыли ооеспечены для них теми законами и учреждениями, которые
возложили на спартиатов обязанность быть свободными от труда
и быть бедными8. В то время как многие семейства остались
в Спарте и перешли на наследственное занятие известными
ремеслами9, жители городков, более свободные в своей деятельности,
прославились своей промышленностью и своим мастерством.
Славились обувь из Амиклы, лаконские плащи10 и пурпур, который
придавал им особенный блеск. По Плинию, Лакония была для
Европы тем, чем Тир был для Азии,—основным побережьем, где
собиралась эта драгоценная улитка11. Лаконяне производили
также, с общепризнанным совершенством, двери, столы, кровати,
повозки и все кузнечные и чеканные работы. Их великолепная
закалка стали славилась так же, как и изящные или замысловатые
формы кратеров, чаш и других сосудов для питья (χώθων, κύλιξ)12.
Лаконяне прославились и в искусствах более возвышенных.
Храмы, статуи, могильные памятники, которые украшали берега
Эврота, не были произведениями чужих рук; лаконская школа
насчитывала в своих рядах много славных имен, и Павсаний
совершенно неправ, относя некоторые из них к племени победителей13.
Им нельзя было отказать и в другой славе, менее значительной
в наших глазах, но гораздо более важной с точки зрения греков·
Они были допущены к олимпийским играм, где в состязаниях
принимали участие только свободные греки: один лаконец из Акрий
пять раз фигурирует среди списка победителей14.
Спартиаты дали им место также в своих войсках, где они соста-
34

вляли отряды легковооруженных; и иногда эти периэки, по
преимуществу рабочие, труд которых, правда, более скромный, лучше
готовил их к перенесению тягот военной жизни, видели, как перед
ними открывается дорога в ряды более привилегированных
гоплитов15. Но они этим не ограничились. Когда война стала охватывать
и другие страны и условием гегемонии над Грецией стало
господство над морем («власть над Грецией—это власть над морем»),
периэки оказались еще в большей цене. Жители побережий и
хозяева в торговле, они без сомнения уже давно поставили
мореплавание на службу своему производству16; они могли заменить
собой неопытных спартиатов в новом для них деле: периэки
командовали флотом, который оспаривал власть у афинян17. Не раз
можно было видеть их командирами и в более крупных военных
предприятиях.
В Спарте был обычай воспитывать детей иностранцев, а также,
вероятно, и лаконян, вместе с дорийской молодежью; их называли
мофаками18. Свободные по происхождению, они видели в этом
обычае общего воспитания своего рода усыновление со стороны
победителей*и часто в свою очередь вели их к победе. Гилипп,
Калликратид и, может быть, даже Лисандр принадлежали к
людям, вышедшим из такого состояния19.
Связанные, таким образом, с интересами страны, периэки
также приняли на себя заботы о ее охране. Их можно было видеть
дсис1ьующилш рука об руку со спартпатам;: с дни г^сличайппж
опасностей: во время нашествия Ксеркса и в самые критические
моменты Пелопоннесской войны20. Тем не менее отстранение от
политических прав, все еще остававшееся абсолютным, даже после
победы, которой они так много содействовали, поддерживало
и распространяло среди них глухое раздражение. Они были
готовы принять участие в заговоре Кинадона 397 г.21, и когда
Эпаминонд вторгся в Пелопоннес, периэки призывали его
в Лаконию, заверяя его, что с их стороны Спарта не получит ни
малейшей помощи; многие тогда же открыто соединились с ним22.
То стремление к сепаратизму, которое предвещали эти настроения,
завершилось под влиянием римлян. Фламинин вовлек их в
ахейский союз, к которому, естественно, должно было привести периэ-
ков их происхождение23, и с тех пор они часто вели открытую
борьбу со Спартой24. Позднее, когда сама Греция потеряла свою
независимость, Август дал автономию для двадцати четырех их
городов под именем «Свободной Лаконии» (Eleuthérolacons)25.
Таким образом, можно сказать, что периэки представляли
общество рядом со спартиатами, общество, связанное с ними,
управляемое ими, но живущее своей собственной жизнью и
способное еще предоставить в распоряжение дорян свои силы. Наоборот,
илоты не представляли ничего самостоятельного. Они целиком
входили в самую организацию и жизнь Спарты. В этом тесном
взаимоотношении двух народов один принял на себя [власть и
командование, на долю другого достался труд. Спартиат
властвовал над илотом, благодаря илоту он жил.
3*
35

3
Я говорил уже о происхождении этой формы порабощения.
Согласно обычной традиции, жители Гелоса, которые не захотели
принять на себя обязательств, как это сделали периэки, силой
оружия были поставлены в более тяжелое положение, и их имя
стало нарицательным для тех, которые, подобно им, попадали
в рабство. Эта этимология исторически не заключает в себе ничего
невероятного. Это было бы не первым примером того, как город
дает свое имя обитателям, которые в нем представляют основную
группу: доказательство этого мы увидим у орнеатов в Аргосе и у
церитов в Риме; но это объяснение, приемлемое для истории,
решительно отвергается грамматикой. Имя илотов не происходит от
имени Гелоса (по другому произношению—Ила). Эфор и Феопомп
очень точно различают илотов (είλωτες) и элеев (ελεοι), или элатов
(έλέαται), жителей Гелоса. «Илоты,—говорит последний автор,—
уже издавна были порабощены Спартою, и среди них одни родом
из Мессении, другие—элеаты, некогда жившие в городе Гелосе,
в Лаконии»1. Это слово, как доказал Отфрид Мюллер, является
страдательной формой не употребляющегося глагола ελω—беру
(илоты, таким образом,—«взятые, завоеванные»), и большинство
грамматиков древности толковало этот термин именно таким
образом: илоты—пленные, ставшие рабами2, словообразование,
которое имеет свою аналогию в \лгтотррбприми сипп грппиирскпи
эпохи (δ[χώες от δαμάω) и особенно на Крите (κλαρώτες—«дольщики»
ОТ κληρόω)3.
Отданные, таким образом, неудачным исходом своей
вооруженной борьбы на произвол победителей, илоты были, по словам
Эфора4, некоторым образом государственными рабами; одни из
них были оставлены для нужд общины5; другие были распределены
между гражданами для возделывания их земель, охраны их стад6
или для того, чтобы прислуживать им в их домашней жизни,—
обязанности, которые вместе с ними выполняли и иноземные
рабы7. Они шлисниу.-i в сражение как легковооруженные (ψιλοί),
неотступно следуя за ними, подобно тем, кто в средние века
составлял свиту рыцаря. В битве при Платеях каждый спартиат имел при
себе 7 илотов8, и их можно было встретить всюду, где сражались
спартиаты, хотя количество их обыкновенно не учитывалось
историками9. Наконец, илоты равным образом служили также и на
море. То, что относительно пенестов Фессалии было только
проектом, по отношению к илотам выполнялось в продолжение всего
периода борьбы между Спартой и Афинами10. Несмотря на столько
черт сходства между пенестами и илотами, в одном пункте есть
крупное различие: первые подчинились сами, вторые были
подчинены; одни заключили договор, прежде чем сдаться, другие
получили его после поражения. Те гарантии, которых пенесты
требовали для защиты своих интересов, илоты отчасти находили в тех
законах и учреждениях, посредством которых управляли их
победители.
36

Ликург, проводя свои законы с большой строгостью и
последовательностью, подчинил их только одной мысли, которой они
всецело проникнуты,—единству. Спартиат имеет свою семью,
имеет наследство; но и все они, так сказать, представляют не что
инее, как одну семью, одно общественное семейство, государство,
и этот принцип как расширяет, так в свою очередь и суживает
круг обязанностей илота. Каждый гражданин имеет право на
различные предметы, принадлежащие общине, а поэтому илотом
может воспользоваться любой член этой общины11. Он находится
в распоряжении всех, но государство сохраняет верховное право
над всей общиной в целом. Государству по существу принадлежит
и вся собственность, и самая семья, и, говоря по правде, спартиату
предоставлено всем этим пользоваться лишь в той мере, в какой
это признано соответствующим общему благу. Поэтому илоты
не могут быть ни проданы за'пределы "страны, ни отпущены на
волю их господами12; как и пенесты, они являются
прикрепленными к земле, возделывая ее за определенный оброк, и этот оброк
государство фиксировало для них раз навсегда13 именно в таком
размере, который казался достаточным для пропитания спартиата
и тех, кто живет под одной кровлей с ним. Ни на йоту меньше,
чем необходимо для его насущных потребностей, ни на йоту больше,
так как это запрещает государственный интерес: государство,
предоставляя спартиату досуг, желает видеть его бедным, чтобы
шпто не атрпр^-ятто его от государственных дел и военных
упражнений. Оброк был фиксирован в размере Ъ2 медимнов (4 2G5
зерна и соответствующего количества жидких продуктов14; к этому,
вероятно, надо прибавить различные сорта плодов. Уплатив все
это в первую очередь, остальное илот мог оставить себе.
Жизненные потребности спартиата обеспечены; илот один будет
подвергаться всем случайностям погоды, страдая от голода или получая
все выгоды от урожайных годов и от успехов собственного труда.
Покровительствуемые такими условиями, илоты накопляли себе
некоторое богатство, и в более поздние времена многие из них,
повидимому, жили зажиточно. Когда Клеомен предложил илотам
получить свободу из расчета 5 мин за человека, то б тысяч
приняли это предложение; таким образом, он извлек отсюда 500
талантов15.
Следовательно, государство оказывает давление и на господина,
и на раба, для того чтобы, с одной стороны, ограничить их
свободу передвижения, а с другой—чтобы ограничить произвол
господ в пределах, требуемых государственными интересами.
Все эти меры, как и многие из тех, которые мы встретим в
греческих республиках, были установлены не столько в интересах
рабов, сколько в интересах граждан16. Таким образом, илоты были
подчинены без исключения всем строгостям этого условия во
всем том, что не затрагивает интересов государства. И с этой
точки зрения нет ничего вернее слов древнего писателя: «Нет
народа, где бы раб не был большим рабом, а свободный человек—
более свободным»17. «Илоты,—говорил Мирон,—должны нести
37

труды самые позорные и наиболее бесчестящие. Их заставляют
носить шляпу из кожи собаки и одеваться в шкуры животных;
каждый год им полагается определенное число ударов, хотя бы
они не совершили никакого проступка, чтобы они помнили, что
они рабы; более того, чесли они переходят меру физической силы,
которая прилична рабу, их наказывают смертью и на их хозяев
накладывают штраф за то, что они не сумели сдержать их
развития»18. К этим обычаям нужно прибавить, что им не только
запрещались мужественные песни дорян и их воинственные пляски,
но их спаивали, доводя до скотского состояния, чтобы
непристойными песнями и беспорядочными движениями они внушили
молодым людям отвращение к невоздержности и чувство собственного
достоинства19. Конечно, в этих указаниях явно видно преувеличение
и насильственное толкование. Возможно, как думает Отфрид
Мюллер, что этот мнимо позорный костюм был не столько ливреей
рабства, сколько обычной одеждой деревенского жителя. Было бы
печально думать о гнусных расчетах эфоров,—если таковые были,—
расчетах, унижающих в илоте человеческий образ, чтобы
преподать спартиатам урок уважения к самим себе. Может быть, они
не столько умышленно спаивали, сколько пользовались случаем
показать на примере людей, которых никакая узда не могла
удержать от их пороков, позорные последствия опьянения20. Что же
касается других фактов, если даже допустить, что они вымышлены,
то нужно по крайней мере признать, что они соответствуют
реальному положению мттптов; ведь из свпдетельсиэ, менее
подозрительных, чем свидетельства Мирона, известно, с какой
жестокостью обращались с ними21. Для илотов не было нужды в
ежегодном бичевании, о котором говорит данный историк, для того чтобы
они помнили, что они были рабами; им не нужен был и особый
костюм, чтобы отличаться от спартиата: все в них носило печать
рабства, все противоречило тем идеям, в которых были воспитаны
и выросли спартиаты. Отстраненный от труда в силу закона,
народ Ликурга рос с чувством презрения к труду. Он презирал
его в лице поэта, который пел о земледелии22, с тем большим
основанием он презира \ тех, которые им непосредственно
занимались, и это презрение легко переходило в оскорбление. Так
между этими двумя этническими группами наметилась линия
разделения, положенная завоеванием, тем более выглядевшая
резкой и абсолютной, что общность жизни бедной и суровой должна
была бы, казалось, со временем ее уничтожить.
Эта суровость, созданная спартанским законодательством, была
для Спарты, повидимому, обязательной в силу ее положения.
Требовалась вся дорийская энергия, чтобы поддерживать в этих
условиях свою власть над порабощенными народами. «Вы прибыли
из тех городов,—говорил Брасид, обращаясь к пелопоннесцам,—
где весьма малое число господствует над очень большим и обязано
своей властью только победе»23. Й эти слова были особенно
справедливы по отношению к Спарте, перед лицом тех народов,
которые признавали ее власть и законы.
38

В том распределении земель Лаконии, которое приписывается
Ликургу и которое было установлено по крайней мере с тех пор,
как Мессения была побеждена и соединена с исконными
землями победителей, 9 тысяч наделов спартиатов и 30 тысяч наделов
периэков были назначены такому же числу глав семейств24; они
показывают, что обе эти части населения относились друг к другу
как 9 к 30, а именно от 35 до 36 тысяч первых и приблизительно
118 тысяч вторых. Таким образом, одни периэки были более чем
в три раза многочисленнее спартиатов. Илоты тут совсем не
принимались в расчет, но одна фраза у Геродота доказывает, что
отношение там было еще более высокое. В битве при Платеях было
5 тысяч спартиатов и 35 тысяч илотов, 7 рабов около каждого
господина25. Но здесь были не все спартиаты, способные носить
оружие, часть их оставалась для защиты своей территории, и
Геродот в другом месте нам говорит, что их было приблизительно
β тысяч26. Кроме того, многие илоты были задержаны для
обслуживания города или для работ на полях. Можно допустить для
всей суммы обоих классов ту пропорцию, которую мы находим
для сражавшихся при Платеях; мы получаем тогда на 8 тысяч
спартиатов, способных носить оружие, 56 тысяч илотов того же
возраста. Эти цифры позволяют установить общее количество
населения в 31 400 спартиатов и приблизительно 220 тысяч илотов.
Числа, полученные с помощью этой гипотезы, соответствуют
при этом данным о производительности каждого надела. Мы видели,
что илоты должны были вносить спартиатам оброк в 8? медимна
зерна и соответствующего количества жидких продуктов; при этом
я прибавил, что это количество, достаточное для прокормления
14 или 15 человек, должно было служить не только для
спартиатов, но также и для илотов, занятых обслуживанием их. С другой
стороны, мы знаем, что илот, полсловам Тиртея, платил спартиату
половину того, что производила земля:
Сколько земля нам дает, он половину вносил.
Таким образом, каждый надел давал 164 медимна зерна и
соответствующее количество масла или вина, т. е. количество,
достаточное для прокормления 29 человек при расчете 3/А хеникса
на человека в день. Следовательно, 9 тысяч наделов могли
прокормить 261 тысячу человек, т. е. число, очень мало превышающее
общее число спартиатов и их илотов, как мы высчитали раньше.
Поэтому общее число илотов можно фиксировать
приблизительно в 220 тысяч человек; прибавим к этому 120 тысяч периэков,
и мы будем иметь 340 тысяч подчиненных лиц на 32 тысячи
спартиатов. Спарта господствовала над населением, в десять раз
превышавшим число ее собственных граждан. Она боролась против
этой опасности, заменяя численность смелостью, и нет никакого
сомнения, что ее уверенность в самой себе, ее нравственная
энергия, а еще в большей степени престиж ее организации и силы
вызывали у покоренных народов наряду с уважением и затаенный
страх.
39

Всем известно, к каким ужасным средствам приходилось Спарте
тайно прибегать ввиду необходимости охранить себя от этой
опасности. Аристотель говорит, что каждый год эфоры, вступая в
исполнение своих обязанностей, объявляли войну илотам. Молодые
люди, наиболее ловкие и смелые, вооружались кинжалами;
рассыпавшись по стране, скрываясь днем в перелесках или пещерах,
они вечером подсматривали за илотами вдоль дорог, убивая тех,
которые попадались им под руку. Это называлось криптией.
Прежде всего человеческое чувство возмущается против такой
гнусности: нельзя себе представить, чтобы целый народ был
поставлен, так сказать, в состояние узаконенного вырезывания; чтобы
ежегодно и совершенно открыто организовывалась охота на тех
людей, которые затем будут регулярно уплачивать свои оброки.
Отфрид Мюллер попытался дать несколько иное объяснение этому
обычаю и на основании ряда мест у Платона постарался исправить
текст Аристотеля, вероятно, плохо понятый Плутархом. Криптия
является не чем иным, как одним из заданий и упражнений,
возлагаемых на молодых спартиатов, преследовавшим двойную
цель: приучить их к перенесению трудностей военных кампаний
и организовать над илотами наблюдение, столь важное для
государства. Однако это можно понять и из самого текста, взяв его
почти в буквальном значении; он выиграет тогда в вероятности,
не становясь от этого менее ужасным. Действительно, нужно
отметить условия, связанные с этим обычаем. Илоты
предупреждены, α молодые сиартиаты ограничены точно определенным
временем и местом. Только тот илот, который вечером рискнет
появиться на дорогах, может быть убит. Это как бы
оригинальный лаконский «закон о тушении огня» военного времени и
упражнение для молодежи в умении устраивать засады. Если бы даже
эта практика не имела никакой другой цели, она вполне
соответствовала бы спартанским идеям, что немного илотской крови
стоит пролить для того, чтобы дать выучку своим молодым воинам.
Но если даже все это объяснить простым актом наблюдения и
надзора, то такая мера не является от этого менее кровавой. Эти
молодые люди были вооружены; никакое постановление не
ограничивает их власти, и вполне*понятно, какое употребление делали
они из своего оружия под влиянием своего воспитания,
приучавшего их к сражениям и к хитростям. Криптия, даже если она и не
имеет такого жестокого характера, который ей приписывает
Плутарх, все же не была простой и безобидной учебой, какую
хотел установить Платон в своих «Законах»27. В конце концов,
независимо от этого обычая, под прикрытием которого тем легче
могло быть проведено массовое избиение, что оно не было с ним
необходимо связано, Спарта, как всем известно, не раз прибегала
к таким отчаянным мерам, когда общественная безопасность,
казалось ей, находилась под угрозой. «Всегда,—говорит Фуки-
дид,—у лакедемонян большинство их мероприятий направлено
было к ограждению себя от илотов»; и он приводит следующий
пример: «они объявили, чтобы были выделены все те илоты, кото-
40

рые, по их мнению, оказали лакедемонянам наибольшие услуги
в военном деле, будто бы для того, чтобы даровать им свободу.
Этим лакедемоняне испытывали илотов, полагая, что все,
считающиеся наиболее достойными освобождения, скорее всего способны
осмелиться обратиться против них. Таким образом, отделено
было в первую очередь около двух тысяч человек. С венками
на головах, как бы уже освобожденные, эти илоты обходили
храмы, но вскоре после того исчезли, и никто не знал, какой конец,
постиг каждого из них»28.
4
При помощи таких репрессий Спарта поддерживала свою
деспотию, но не без сильных потрясений. В течение того времени,
которое разделяет две Мессенские войны, илоты принимали участие
в заговоре так называемых парфениев, так же как и в заговоре
Павсания после второй персидской войны1. Мессенцы, после
24 лет войны покоренные спартанцами и особенно увеличившие
собой количество илотов2, не раз брались за оружие, чтобы добыть
себе свободу; одновременно это была борьба и за родину. Это было
уже третье поколение после завоевания, и они одержали бы победу,
если бы все воодушевление их высокого героизма имело какое-
нибудь значение в сравнении со слепой дисциплиной и
непоколебимой решительностью их властителей. Мессенцы возобновили эти
попытки пепеп нашествием Ксеокса3, а также после него, восполь-
зовавшись землетрясением, которое едва не погребло Спарту под
обломками скал Тайгета4; затем они возобновляли их не раз: во
время войны Спарты с Афинами, когда афинский военачальник
захватил Пилос5, во время войны Спарты с Фивами, когда Эпа-
минонд собрал остатки этого народа вокруг знамени Аристомена
и создал для них подобие прежней родины в новом городе, который
напоминал им о ней хотя бы отчасти своим именем—Мессена6
С того времени часть илотов вновь становится отдельным народом,
среди остальной же части волнения не прекращались никогда,
особенно в связи с тем, что в лице новых мессенцев, неизменных
врагов их прежних господ, они находили иногда помощь и
поддержку и всегда по крайней мере убежище7.
Среди всех этих опасностей Спарта принимала против илотов
также и другие меры,, менее кровавые, но не менее действительные.
Она их разделяла, она их удаляла, иногда под почетными
предлогами; и Фукидид дает этому доказательство в той главе, где он
говорит об избиении двух тысяч освобожденных. Когда занятие
Пилоса пробудило надежды мессенцев и в Мессении вновь
забродила старая закваска восстаний, семьсот илотов были повышены
до звания гоплитов и даны Брасиду; он воспользовался ими для
завоевания фракийских городов8. Триста или четыреста других
были посланы позднее на помощь Сиракузам9; и даже когда
Эпаминонд грозил спартанцам войной почти у порога их жилищ,
спартанцы объединились, по словам Диодора, с тысячью только
что отпущенных на волю илотов10. По свидетельству Ксенофонта,.
41

была дана свобода тем, кто предоставил себя на защиту
государству, и сразу набралось таких более шести тысяч; правда,
спартанцы тотчас же испугались их участия в битве, и, пожалуй, им
пришлось бы сильно раскаиваться, если бы весьма кстати не
пришли из Коринфа, Эпидамна и Пеллен менее подозрительные
вспомогательные войска11.
Зачисление в гоплиты, говорит Отфрид Мюллер, равнозначно
полному освобождению. Скорее оно было простым званием, на
которое смотрели, как на возможность получить эту свободу12,
и, кажется, таких случаев было немало13. Право освобождения,
запрещенное частным лицам, применялось государством,
верховным владыкой. Единственное известное нам место знакомит нас
с его формами; и странное дело: это тот самый случай, в котором
рассказывается о торжественном освобождении, закончившемся
смертью. Но следов подобных освобождений мы находим много
в истории14. Илоты фигурируют там под различными названиями,
которые указывают то на их общественное положение, то на те
исключительные условия, в которых они находились. Эпейнактами
(«наложниками») называли тех илотов, которые получили свободу
за свой брак с вдовами спартанцев; такого рода браки, можно
думать, имели место лишь однажды и были отмечены печатью
порицания. Эриктеры («временно обязанные») и деспосионавты
(«господские матросы») обязаны были еще оказывать некоторые
услуги своим господам в армии или во флоте15. Эти названия имеют
точное значение и узкий смысл. Другие, наоборот, употребляются
в широком и общем значении. Имена «афеты» (отпущенные) или
«адеспоты» (бесхозяйные), повидимому, не указывают ничего
другого, кроме состояния освобождения и отпуска на волю,
а наименование «неодамоды», можно думать, является
политическим наименованием всего этого класса «новых жителей»,
приобщенных к дорянам16.
Такие освобождения, редкие вначале, учащаются в более
поздние времена. Создается представление, что Спарта, которой
угрожали соперничавшие с ней государства, почувствовала
необходимость привлечь на с^ою сторону до известной степени те слои
населения, от которых зависело ее спасение. Только со времени
второй половины Пелопоннесской войны встает вопрос о неода-
модах, и вскоре они получают заметное место в Лаконии17. Таким
образом, в Спарте оформлялось новое сословие; рожденное из
труда, оно могло бы вернуть ей изобилие и силу. Но Спарта всегда
^сржалась обособленно. Освободив илотов от их рабского
положения, она не подняла их до положения граждан; далекая от того,
чтобы оживить себя из этого источника, она продолжала
позволять, чтобы постепенно уменьшалось то количество людей, в
жилах которых текла дорийская кровь.
Основная причина падения Спарты скрывалась по существу
в самой ее организации.
Вводя свои установления, Ликург хотел создать тело, полное
сил; и эта сила ему представлялась в образе вооруженного воина.
42

Он строил свое государство, имея перед глазами этот идеал.
Семья для него—это человек, готовый к войне; народ—это армия;
Спарта—лагерь. Поэтому только военные упражнения—и ни
малейшего труда. «Почему,—спрашивали у Алкимена,—спартанцы
возделывают свои земли руками илотов, а не сами?»18 «Потому,—
ответил он,—что мы приобрели эти земли не работой на ней, а
работой над собой». Но этот военный организм, который законодатель
думал сделать еще более сильным благодаря такой работе над
собой, как раз и был лишен основного принципа жизни: труд
создает жизнь общества, а как раз труд и был изгнан из его недр.
Таким образом, Спарта должна была жить чужими соками. И
действительно, она жила потом илотов; благодаря своей невероятной
энергии она в общем сумела удержать их в подчинении19. Но этого
было недостаточно. Зародыш смерти, который она носила в себе,
развивался в самом ходе жизни и по мере того как все более и более
переживали себя законы Ликурга. Да будет мне позволено
прибавить несколько слов к этому законному удовлетворению
презиравшегося труда: это еще один из результатов рабства.
5
Чтобы обеспечить своим законам длительное существование,
Ликург пожелал оградить их от всяких изменений, даже от
усовершенствований: будучи неизменными, они должны были оставаться
вечнььми. Но для того чтооы сделать их неизменными, он должен
был точно фиксировать такой легко видоизменяющийся элемент
государственной жизни, как народонаселение; ведь его
конституция была своего рода броней, созданной для народа в условиях
определенного времени; если же народ становился менее мощным,
она могла его раздавить; если он рос, она могла лопнуть.
Сохранять неизмененным число девять тысяч семейств—такова была
цель, которую должен был поставить перед собой законодатель;
нужно было скомбинировать целый ряд мер, чтобы препятствовать
увеличению или сокращению этого числа. Таким образом, наделы,
неизменные по своей природе, должны были переходить по
старшинству, исключая женщин; и эти наделы, точно и навсегда
установленные, государство стремилось сохранить всегда занятыми,
прикрепляя к тем из них, где не было наследников, детей, у
которых не было наследства1. Этим законодатель думал устранить все
возможности для сокращения численности населения. При помощи
другой меры он хотел предупредить обратную тенденцию. Для
того чтобы участвовать в государственной жизни, недостаточно
было быть дорянином, нужно было иметь место за
государственным столом; и законодатель, распределяя между семьями землю
и илотов, поставил илотам в обязанность делать взносы с этих
участков. Так как труд был в Спарте запрещен, то обладание
наделом было единственным законным источником доходов, и
необходимым условием для участия в государственной жизни была уплата
взносов для общественных обедов. Отец вел туда своих сыновей.
43

Сын-наследник с трудом мог оказывать поддержку своим братьям 2Т
и если государство не находило средств предоставить в
распоряжение этих побочных ветвей свободного надела, то они теряли свое
место за общим столом и свои права в государстве. Они опускались
ступенью ниже, они становились гипомейонами, «пониженными»
в своем достоинстве3. Заставить их держаться в пределах
необходимого, исключить все излишнее—такова была мысль Ликурга;
казалось, что такая задача должна быть неминуемо выполнена,
но вот что получилось из этого.
С одной стороны, стали обходить, с другой—открыто нарушать
закон, который устанавливал передачу наследства, и эти наделы
в конце концов собрались в руках нескольких человек, главным
образом, женщин, допущенных к наследованию4. Кроме того,
оставался в силе закон об общественных обедах, качество которых,
повидимому, под влиянием богатства повысилось5. Труд все еще
считался позором, и семьи, лишенные наследства, впадали в
бедность; они переставали быть гражданами. Столь неудачными
оказались меры к сохранению установленного порядка; задуманный
порядок все более и более нарушался. Без всяких резко
выраженных изменений, в силу самих обстоятельств жизни, спартанская
демократия превратилась в олигархию, народ становился все мало-
численнее, и равенство граждан (όμοιοι—«равные») стало
привилегией немногих сравнительно с массой приходящих в упадок
жителей (απομείονες—«меньшие»). Это изменение в отношениях между
СПЯрТЯНПЯММ πηρττΡί/ππ OQ собой КСКаЖСИИС ВССХ ОСНОВ КиНсШГуЦИИ.
Между классом порабощенных и классом господствующих заняли
на новых ступенях место люди, получившие свободу от рабства
(неодамоды), и люди, отстраненные от управления (гипомейоны).
Собственники мало беспокоились о том, что в их руках
сосредоточились все государственные права, не замечая того, что, мечтая
об усилении своего могущества, они теряли и ту силу, ту мощь,
которой они уже владели, и что, присоединяя разорившихся
к низшим классам, они увеличивали число своих врагов6. Ведь
в самом деле, вольноотпущенные не так часто вспоминали о том
положении, из которс ч> их извлекли, как «пониженные»—о тех
правах, которых их лишили. Потеряв их по рождению или по
своему положению, все эти «меньшие», неодамоды, периэки, илоты
были объединены между собой одним и тем же чувством зависти
и ненависти, которое в один прекрасный день вызвало к жизни
заговор Кинадона. «Это был,—говорит Ксенофонт,—молодой
человек крепкого телосложения, сильный духом, но который не был
в числе равных. Тот, кто донес на него, спрошенный эфорами о
средствах, которыми хотели воспользоваться заговорщики, сказал,
что Кинадон, отведя его на край городской площади, велел ему
сосчитать, сколько было на ней спартиатов; их оказалось там,
считая в том числе царя, эфоров и геронтов, приблизительно
сорок человек. «На эти сорок,—сказал Кинадон,—смотри, как на
наших врагов; а все остальные (а было их там до четырех тысяч)—
это все наши союзники». Он прибавил, что на улицах он мог бы
44

указать ему то одного, то двух врагов, а все остальные—их
союзники; в деревнях—то же отношение: враг только один, хозяин; а на
каждом наделе много союзников». Эфоры спросили, скольких
заговорщиков мог объединить этот проект? «Для организации
заговора,—ответил он,—Кинадон говорил, что имеет немногих,
наиболее испытанных, для выполнения же его они столкуются со
всеми илотами, неодамодами, меньшими гражданами и периэками.
Везде, где среди них он начинает говорить о спартиатах, никто
не может скрыть, что с радостью готов был бы съесть их живыми».
Заговор не удался; Кинадон был арестован, должен был признаться
в своем преступлении и выдать своих соучастников; и когда его
спросили, какую цель он преследовал своим заговором, он
ответил: «Не быть в числе меньших»7.
Олигархия одержала победу, но при условии до конца
подчиниться закону прогрессивного уменьшения, который сделал ее
тем, чем она была сейчас, и который в один прекрасный день
должен был ее уничтожить. И можно проследить, с какой
устрашающей стремительностью шло это развитие. В самом начале
было приблизительно 10 тысяч семейств8, во времена Ликурга
осталось уже 9 тысяч9—уменьшение на одну десятую часть
приблизительно за 300 или 400 лет; во времена Геродота их было уже
8 тысяч10—уменьшение на одну девятую часть приблизительно за
такой же период; столетие спустя, во времена Аристотеля, число
их понижается до тысячи11—уменьшение на семь восьмых за сто
лет; ? ür> рпрмряя Агиса было всего не больше 100 собственников—
уменьшение на девять десятых12. Напрасно Агис хотел
решительными мерами бороться с этим злом, подтачивавшим самый корень
государства: создать объединения из новых семей, которые он
хотел ввести в жизнь своей гражданской общины, и по-новому
распределить наделы—две меры, при помощи которых он хотел
если не обеспечить будущее своей страны, то по крайней мере
позволить Спарте попытаться возродить свое прошлое. Эти мысли
о реорганизации были похоронены в их зародыше, а реформа,
которую, следуя его примеру, провел Клеомен, не пережила своего
творца. Были восстановлены старые законы, т. е. те
злоупотребления, которые разрушали гражданскую общину. С этого момента
можно было уже предвидеть конец, можно было уже считать дни.
Спарта неуклонно приближалась к той могиле, на которой уже
давно Аристотель начертал для нее следующие слова: «Она погибла
из-за недостатка людей»13.
Я уже указал, почему возник этот недостаток в людях.
Эту угасшую этническую группу сменила новая гражданская
община, образовавшаяся из периэков и илотов, освобожденных
тираном Набисом.
6
Из всех дорических стран Крит является после Спарты той
страной, где национальные учреждения удержались наиболее
долго, так как законы, приписываемые Миносу, независимо от
45

того, был ли или не был Минос дорянином, являются, без
сомнения, законами дорическими.
В городах Крита, так же как и в Спарте, исполнение обществен-
ных обязанностей заставило возложить труд на плечи иноземцев,
и государство держалось на порабощении побежденных1. Этот
основной принцип, получивший благодаря аналогичным условиям
завоевания такое же применение, как и в Спарте, разделяет
порабощенных также на две группы: во-первых, на периэков,
во-вторых, на крепостных. Эти последние, соответствуя илотам Спарты,
выполняли те же обязанности, но более точно определенные.
Они образовывали две различные группы: одни оставались
государственными рабами под именем мнойтов, другие же под именем
афамиотов, или кларотов, стали рабами частных лиц2.
Мнойты, происходит ли их имя от Миноса или оно имеет своим
корнем слово, обозначающее завоевание3, сами разделялись на
тех, кто выполнял служебные обязанности для общины, и тех,
которые работали на земле. Ведь всякий город-государство имел
свои земли и стада, которые, находясь под надзором мнойтов,
составляли основной фонд государственных доходов4. С другой
стороны, образ жизни дорянской общины требовал пребывания
мнойтов в среде дорян, частью для того, чтобы обслуживать их
в местах собраний, например, при общественных обедах5, частью
чтобы выполнять какие-либо обязанности, в которых община
была заинтересована вся целиком: вероятно, на них была
возложена заботя π погребении6.
Таким образом, класс мнойтов объединяет под одним и тем же
названием два различных вида рабов; наоборот, два названия
рабов частных—афамиоты и клароты—обозначают один и тот же
вид службы. Эти рабы возделывали земли частных лиц; они были
названы афамиотами от одного критского слова, которое
обозначает землю и возделывание7, и кларотами, вероятно, от слова
«клерос», обозначающего надел каждого гражданина8.
На каких правах возделывали они землю и каковы были их
обязательства по отношению к своим господам? И здесь также мы
найдем различие межд/ их положением и положением илотов;
это различие отчасти зависит от характера, которым отличаются
законы Крита от законов Спарты.
Дорическая община на Крите, основанная на тех же
принципах, как и спартанская, имела другую организацию. Здесь
государство не считало себя единственным собственником,
оставляющим для граждан ограниченное право пользования собственностью
в пределах личного потребления. На Крите гражданин—хозяин
своего имения. Он им распоряжается как хочет; он его эксплоати-
рует по собственному желанию, своими собственными рабами.
Единственно, что он обязан давать государству,—это десятую
часть своих доходов, которая идет на общественные обеды9. Этот
взнос является единственным налогом, которым была обложена
собственность. Во всех других отношениях она является
свободной10. Нетрудно понять, что раб тем меньше мог рассчитывать
46

на защиту, чем меньше была ограничена власть его господина.
Но, может быть, все-таки он не был полностью предоставлен
произволу господина. Мы видим, что в городе Ликте рабы должны были
вносить для общественных обедов эгинский статер с человека11;
если они могли платить, значит, они владели собственностью. Не
пользуясь преимуществами илотов, они, с другой стороны, не
испытывали крайней нужды, столь знакомой обыкновенным
рабам. Рабы, занятые земледелием, имели сравнительно с илотами
еще одно отличие, которое вместе с дорическим происхождением
служило для них достаточной компенсацией,—это возможность
оставаться на полевых работах вдали от своего хозяина12. Служба
при доме со всеми неприятностями, которые происходили при
столкновении рабов со свободными13, падала обычно на
иностранцев (обязанности по обслуживанию государства исключались для
них), которых дорянин мог себе купить, так как он не был
совершенно лишен нужных для этого средств. А торговля должна была
приводить много рабов на остров Крит, это убежище морских
разбойников. Рабов здесь называли именем, которое ясно
указывало на их происхождение от покупки:
хрисонетами—«купленными»14.
Народы, стоявшие на более высокой ступени развития, в
условиях, созданных завоеванием, сохранили больше аналогии с пери-
эками Спарты; нося имя, которое точно указывало на их
зависимость (νπέκοοι—«подчиненные»), они имели те же обязанности
7Т -»Г« "Х/".^ Т7Г».ЛТ>0 Т-Т О Τ.ΌΤΤΤ ΤΤΤΤΓ>ΤΤΤΤΤ ТГ» "*"» ТТТТЛЛЧТГТТЛТШП TT Г\ Р\ Г\ TT Τ Ж Τ" П TT Гк Τ* Τ» TÎV
гимнасии, сисситии, собрания, они сохраняли свои обычаи15;
лишенные права сражаться, они работали. Им были оставлены
земли, которые они возделывали, уплачивая подать16, и, как
периэки в Спарте, они занимались, без сомнения, с немалой для
себя выгодой, ремеслами и торговлей. Их города, поставленные
вначале в положение подчиненных ради соблюдения интересов
дорических городов17, с течением времени сравнялись с ними
и стали бы даже выше их, если бы доряне, забыв о своих
учреждениях и предрассудках, не стали подражать им в занятиях
прикладными искусствами. Можно найти договоры, касающиеся торговли
и земледелия, между городами, некогда связанными отношениями
подчинения и господства18. Но они не сумели удержаться на этом
пути19, и весь остров, без различия народностей, впал в анархию,
которая отдала его во власть морских разбойников до появления
римлян20.
Были ли заимствованы эти формы порабощения Критом у
Спарты или же Спарта вывезла их с Крита? В древности держались
и того и другого мнения21. Но, вернее всего, тут не было
заимствования ни с той, ни с другой стороны, так как мы находим их
и в Спарте, и на Крите, и везде, где доряне свободно утвердились.—
как в Пелопоннесе, так и вне его.
В Мессении доряне не могли взять верх. Укрепившись сначала
в одном только городе, они в конце концов смешались с местным
населением22. Они не сумели взять власть в свои руки; на них
47

было наложено ярмо порабощения, то ярмо, которое создало
пословицу: «Больший раб, чем мессенец»28 .Наоборот, в Аргосе
доряне господствовали, и их господство, хотя и ослабленное,
представляет еще подобие такого же господства в Спарте. Ниже
класса граждан, в который была включена также часть местных
жителей, образовавшая наряду с тремя дорическими трибами свою
четвертую24, мы встречаем периэков и илотов. Периэков мы узнаем
в лице орнеаров; их положение разделяли, смешавшись с кину-
риями и некоторыми другими окрестными народностями, ставшие
также данниками жители Орней, имя которых было
распространено на всех25; илотов мы видим в лице гимнетов, которые
получили такое название потому, что, независимо от своих
земледельческих работ, подобно периэкам, составляли легковооруженную
часть войска26. Но дорическое племя в Аргосе не сумело удержать
в целости этой организации, возникшей в результате завоевания.
Восставшие илоты в один прекрасный день оказались хозяевами
города, воспользовавшись той несчастной войной против Спарты,
в которой погибло 6 тысяч граждан; изгнанные при следующем
поколении, они овладели Тиринфом и долго держали под угрозой
судьбу освобожденного Аргоса27. После такого потрясения периэ-
ки могли бы оказаться для дорян не менее опасными, если бы по
отношению к ним народ не принял решительных мер. Города,
которые сохранились за ними,—Лисы, Орнеи, Мидея—были
разрушены28, и их жителям, переселенным в Аргос и пополнившим
поредевшие ряды дорян, были предоставлены гражданские права29.
Это решение, которое противоречило прежним дорическим
установлениям, открыло для государства новую эру процветания
и силы30.
Коринф, который находился во главе Пелопоннеса, как по своему
стратегическому положению, так и по своему значению в качестве
торгового города—центра тогдашнего греческого мира, был,
несмотря на особенности своего этнического состава, более
Коммерческим, чем военным, городом. В связи с создавшимися условиями
его дорические учреждения подвергались еще более быстрому
видоизменению. Тем т*е менее наряду с наличием огромного числа
раОов, которые были необходимы при сложившихся условиях
жизни, он имел также своих периэков и своих илотов: илотов
мы можем видеть в лице кинофилов31, рабов, живших в деревне;
а периэков, может быть, в лице жителей тех пяти округов (κωμαι),
между которыми была поделена территория,—Герей, Пирей,
Киносура, Триподиск и Мегара (Мегара, хотя и была
дорическим городом, была подчинена32 Коринфу еще до начала
олимпиад33).
В конце концов характерным для дорического государства
остается отношение между хозяином и илотом. Периэки для
дорян не являлись абсолютно необходимыми. Поэтому в других
государствах меньшего масштаба мы видим обыкновенно только
население, соответствующее илотам, т. е. то, на которое возложен
труд, обслуживающий победителей. Так, наряду с дорянами, уже
48

смешавшимися с местными жителями, так же как в Аргосе и
в той же пропорции, в Эпидамне можно встретить землеробов,
носящих имя кониподов—«людей с запыленными ногами»34;
в Сикионе—коринефоров, или катонакофоров, имена которых
указывают на их манеру сражаться и на их деревенский костюм35
и тем самым уподобляют их илотам, с которыми сближали их уже
древние36; в Гераклее Трахинской—киликранов37; в Дельфах—
кравгаллидов, которые для аристократии, державшей в своих
руках храм с его оракулом, возделывали соседнюю с Киррой
равнину38.
Те же порядки в более или менее полной форме встречаются
в колониях. Колонии в действительности не могли представлять
тех же самых отношений. Если некоторые колонии эмигрантов,
например критских, крупные и сильные, состоявшие из племен,
которые любили всегда находиться в движении, основались
на побережьях, где они высаживались, то другие, возникшие
благодаря коммерческой деятельности или в связи с другими
потребностями, были счастливы, если их принимали там в качестве гостей.
Но все-таки во многих случаях встречаются аналогичные
подразделения. Гераклея Понтийская, колония Мегары, соединилась
с местными народами. Мариандины признали свое подчинение
власти дорян, как пенесты в Фессалии, под твердым условием:
не быть продаваемыми за пределы страны; отсюда древние
писатели вывели заключение, может быть, слишком смелое, что мариан-
дппос можно было придавать ьнутри страны39. Новидимому, они
скорее были данниками, чем арендаторами той земли, которая
была им оставлена, и их взносы рассматривались не как оброк,
выплачиваемый их хозяевам, но как приношение их правителям
(ανακτες). Отсюда их наименование: дорофоры—«приносящие
дары»40.
Другая колония Мегары—Византия—держала в такой же
зависимости вифинцев на европейском берегу, и, подобно мариандинам
Гераклеи, их также сравнивали с илотами41. В Эпидамне,
колонии Коркиры, на общественных рабов было возложено занятие
ремеслами42. В Сиракузах под различными пластами
переселенцев, которые приходили из той же метрополии, чтобы стать ядром
господствующей части населения, можно было найти местных
жителей, порабощенных под именем килликирийцев, или калликарий-
цев43. Аполлония, на берегу Ионического залива, и Фера
указываются Аристотелем как города, где свободные граждане
властвуют над массой рабов44, а Кирена, колония Феры, подобно
Сиракузам, демонстрирует наряду с остатками многих
последовательных колонизации, как побежденное племя близко
связывалось с семьями первых основателей, их первых и основных
владык: это периэки—неопределенное название, даваемое
земледельцам, зависящим от лиц дорического происхождения, которые
в конце концов были включены вместе с жителями Феры в одну
из трех триб, установленных Демонаксом45.
4 А. Валлон
49

7
Мы уже видели, что доряне не были единственными, которые
хотели закрепить таким образом результаты·своей победы. Это-
лийцы, их спутники и сотоварищи по трибам при завоевании
Пелопоннеса, повидимому, поставили в такое же зависимое
положение народности, жившие на территории Элиды, где они сами
основались, а еще раньше послужили им в этом примером фес-
салийцы. Кроме того, я уже говорил, что племена, порабощенные
в местах своего прежнего жительства, делались сами властителями
в тех местах, куда они переселялись. Так, эоляне из Арне стали
властителями Беотии; равным образом ахеяне, покоренные доря-.
нами в Лаконии и Арголиде и прикрепленные к сельским работам,
образовали свои города в Эгиалее, в которых они частично и
утвердились, выселив в деревню побежденных ионян1. Ионяне в Аттике
представляли то же зрелище. В недрах этого древнего племени,
которое всегда хвалилось тем, что оно никогда не меняло своего
местожительства, выдвинулись роды, без сомнения, иноземные
и обозначаемые именем Эвпатридов. Они занимали город (το άστυ)2,
откуда они властвовали над населением, рассеянным по местечкам.
Расчленение, столь явно проведенное при реорганизации фил,
приписываемой Иону3, проявляется также и в установлении
классов при Тезее, который во главе поставил Эвпатридов, а ниже
их—население земледельческое и ремесленное4. Те же явления,
которые мы видели в колониях дорических, повторяются, может
оыть, во многих колониях эолийских и ионийских, В Малой Азии
маленькие общины, выросшие на континенте за счет местного насе-^
ления, не раз должны были выбирать средний путь между полным
изгнанием и полным поглощением первых владельцев этих
областей. Так бывало с народами Великой Греции, какого бы
происхождения они ни были.
Такой образ действий, который, главным образом, вошел в
обычай при организации дорических государств, не был свойственен
исключительно этому народу. Он не был даже особенностью
греческого племени. Народы, находившиеся с греками лишь в очень
отдаленном родстве, применяли тот же образ действий.
Македоняне, как и фессалийцы, имели своих пенестов5; и по соседству
с ними, среди народов Иллирии, жители Ардии владели 300
тысячами проспелатов,—это число, может быть, как обычно, несколько
преувеличено Афинеем6. По его словам,—и тут уж налицо
несомненное преувеличение—каждый из дардан лично имел по тысяче
и больше крепостных, которыми он пользовался как работниками
в мирное время и как солдатами во время войны7.
Таким рбразом, это был почти повсеместный обычай как новых
народов, появившихся в Греции, так и главнейших племен,
которые ее окружали. Повсюду победители властно правили
побежденными. На двух концах того мира, где жило первичное
греческое племя, а именно в Италии и Малой Азии, два самых
древних в его истории названия народов остались связанными
50

с порабощением их в качестве рабов: название пеласгов у
италийцев и лелегов у карийцев8.
Столь общее явление вело, без сомнения, свое происхождение
от самых отдаленных времен греческого общества; но
удивительная распространенность его представляет нечто новое.
Поэмы Гомера показывали нам различные греческие народности,
объединившиеся под стенами Трои; они представляли как бы
единое тело некоего племени, хотя и не имевшего для своего
обозначения отдельного имени. В то время когда жил поэт, это имя
имелось, но, повидимому, чувство национального единства
переставало уже ощущаться. Греческие народности, осевшие одна
около другой на троянском побережье—так, как они жили у себя
на родине,—подвергались различным потрясениям и смешались
в этом почти всеобщем движении. Они не были и не чувствовали
себя едиными. Перегородки между отдельными государствами,
низвергнутые завоеваниями, воздвигались вновь еще более
крепкими: в каждом из этих раздробленных государств вы найдете
сверх всего прочего деление на победителей и побежденных,
на рабов и господ. Таков был результат утверждения фессалийцев
и дорян, такое зрелище представляла тогдашняя Греция, Мессе-
ния, Лакония, Арголида, Коринф, Сикион, Ахайя, Элида,
Аркадия, наконец, весь Пелопоннес, наиболее значительные части
Эллады, Аттика, Беотия, Фессалия, не говоря уже о колониях
различного происхождения,—все они показывают нам население,
разделенное ::а господствующих и порабощенных, создание
совершенно обособленной военной организации, переложившей труд
на плечи безоружной массы, которую они презирали. «Моим
копьем,—говорил в одной древней песне критский поэт Гибриас,—
я пашу землю, я жну, я собираю виноград»9.
Сделало ли все это Грецию действительно очагом мировой
цивилизации? Какую выгоду представляло это разделение для развития
земледелия и ремесл? Ощущался ли тогда недостаток рабочих рук
в Фессалии? Представляли ли собой пустыню Арголида и Лакония
в те дни, когда они были свободны? Те города, где царствовали
герои Гомера, имели ли они менее блеска? Рабство внесло сюда
свое всеуравнивающее принижение, и потомки этих благородных
племен, соратников Ахиллеса, Менелая и Агамемнона, стали
пенестами и илотами. Повсюду порабощенные народы
остановились в своем развитии, народы-завоеватели не шли дальше
военных привычек; одни опускались под гнетом труда, другие
ожесточались и грубели под влиянием раздражающего их безделья;
одни подвергались гнету, другие сами его применяли. Но труд
восстановил свои права. Трудящиеся классы, поставленные
сначала в положение крепостных и лишенные гражданских прав,
поднялись против аристократии частью сами, своими силами,
частью под руководством какого-либо тирана, который воплощая
в себе их силу и если не поднимал их до высокого положения
«благородных», то по крайней мере этих «благородных» понижал
до их уровня. В Коринфе, где доряне уже с ранних времен зани-
4*
51

мались коммерческой деятельностью, Кипселид Периандр посылал
граждан работать на полях10. В Сикионе Клисфен, потомок повара
по имени Ортагор, возвеличил свою трибу, местную трибу эгиа-
леев, поставив ее на первое место в государстве под именем архе-
лаев—«народоправов», а трибам дорийским дал позорные имена
гиатов, онеатов и хореатов (свинопасов, погонщиков ослов и
мужланов)11, имена, которые показывают, быть может, такое же
изменение их положения, которое произошло и в Коринфе.
Другие города предупредили такие перевороты рядом благоразумных
уступок. Аргос, просветленный тяжкими испытаниями, открыл
свое лоно для порабощенных народностей, без которых он бы
погиб; вместе с трудом вернулись к нему сила и богатство12.
Ахейские города Диме, Патры, Эгиона закончили тем, что впитали
в себя пригороды, над которыми они властвовали; равным образом
и в Аркадии подавленные в своей изолированности народности
объединились в могущественные республики. Мантинея,
Мегаполис под покровительством Афин и Фив (тех самых Фив, в которых
некогда ревнивая олигархия не допускала к власти тех, кто в
течение десяти лет не воздержался от коммерческой деятельности13;
тех Афин, знатные фамилии которых удерживали за собой все
привилегии царского достоинства) допустили низшие классы
к участию в управлении, в одном случае после известных
потрясений, в другом—в результате медленного, но верного прогресса.
Афины были всегда как бы очагом демократии; они помогали
укрепить ее там, где она удержалась, они защищали ее повсюду, где
ей что-либо угрожало. На этом основании они имели друзей
в Фессалии и в остальной части северной Греции, как и в
Пелопоннесе. Спарта, которая всегда боролась против этих
тенденций даже у других и имела успех в борьбе с тиранами, была менее
счастлива в борьбе с этим народным движением и не могла
помешать ему проникнуть в самое сердце своего подвластного мира.
Мессения разбила свои оковы и, получив назад свою свободу, ничего
не потеряла от своей ненависти к Спарте; города Лаконии
объединились в Ахейский сокг.. Только город Ликурга ни в чем не уступил:
он замкнулся в своем одиночестве и зачах в своей надменности.
Но во всех этих республиках демократические слои общества,
освобождаясь от рабства, вовсе не думали уничтожить самое
рабство. Оно оставалось в недрах самых демократических городов-
государств; количество рабов становилось тем более
многочисленным, чем большего числа рук требовали производство и торговля,
чем большего количества услуг требовало растущее богатство.
Государства с радостью смотрели на этот рост рабов, видя в нем
признаки развития производства и роста богатства своей общины;
да и слои демократического населения сначала смотрели на это
явление без недоверия, так как их политические права от этого
не несли никакого ущерба. Что же стало с трудом в таких
исключительных условиях и каков был результат всего этого для класса
свободных граждан и для класса рабов? Этот вопрос я и
предполагаю разобрать более подробно.

Глава третья
СВОБОДНЫЙ ТРУД В ГРЕЦИИ
И В ЧАСТНОСТИ В АФИНАХ
7
тг ■ ""^руд еще в героические времена пользовался почетом
I ив деревенской жизни, где хозяин трудился вместе
gg—X-ggg со своими рабами, и в занятиях различными промыс-
т&тшт лами—вследствие высокой цены на его произведения
и благодаря небольшому количеству рабочих рук. Этот
труд переставал пользоваться почетом, по мере того как
овладение производством делалось все более общедоступным, а у
народов-победителей все более и более развивались "воинственные
настроения и аристократические наклонности. Если труд не был
уделом только рабов, то во всяком случае он уже не выходил
за пределы низших классов; но там по крайней мере он был
свободным, и прежде всего, в силу сложившихся обстоятельств, он
должен был возвысить эти презираемые семьи, так как в нем
выражалось их участие в общественной жизни.
" Среди городов-государств, которые выросли и окрепли в этих
новых условиях, первое место принадлежит Афинам, как Спарте
принадлежит первое место среди исключительно военных городов.
Уже очень рано труд приобрел здесь вполне обеспеченное место.
Государственное устройство, приписываемое Тезею, удерживая
полностью древнее деление жителей Аттики на четыре трибы,
устанавливает среди граждан три класса: эвпатриды, геоморы
и демиурги; эвпатриды—это благородные, в силу условий своего
рождения или завоевания державшие в своих руках власть,
а может быть, также и землю; геоморы—люди, связанные с
земледелием; демиурги—прикрепленные к производству. Эта
конституция, которая поставила класс благородных над классами
трудящихся города и деревни и на плечи последних возложила
двойную тяготу социальной жизни, конечно, была очень
аристократической. Но если она ставила труд на более низкую ступень,
она все-таки не отказывала ему в правах гражданства; и,
преобразовывая положение трудящихся, находившихся прежде в
четырех трибах, конституция'гарантировала им силу, которая должна
53

была дать им возможность развиваться даже в этих тяжелых
условиях. С этой точки зрения можно рассматривать Тезея как отца
демократии1. Он дал народу гражданскую свободу, первое
основание для свободы политической, и конституция Тезея, далекая
от того, чтобы установить непререкаемые формы афинского
управления, положила первые основы для его развития.
Аристократия, ставшая более сильной благодаря своему объединению,
одержала верх над своими царями и кончила тем, что присвоила
себе их привилегии. Но и простой народ, подвергшийся в свою
очередь притеснениям, нашел в своей организации средства для
сопротивления. Если он допустил неудачу попытки Килона,
плохо поддержанной иноземной тиранией, то он не позволил
знати использовать до конца свою победу. Осквернение святынь,
которое положило несмываемое пятно на эту победу, дало
возможность подготовить путем изгнания самых знатных фамилий
пришествие демократии с архонтом Со лоном во главе.
Когда Солон был призван, чтобы реорганизовать государство,
он нашел его принесенным в жертву всем тем беспорядкам,
которые влечет за собою вырождение аристократии: уменьшение
количества знатных, развитие классов трудящихся в земледелии,
в производстве и особенно в торговле далеко за те пределы,
которые наметил им законодатель. Знать,—чьи привилегии
увеличивались вместе с уменьшением числа ее членов,—скупая земли,
обработку которых она предоставляла народу только за известный
_ /С о „ __.,.*> _ . ^ __
ООрОК , i pUoHjict саМОИ СЬОООДе ЬСЛеДСХЬИС vb^oätinui и с «эШМ
роста бедности и ростовщической задолженности3. Классы
трудящихся тем более протестовали против этих тенденций, что они
видели свое численное превосходство и сознавали свое большое
значение для блага и процветания государства. Нужно было
ввести порядок в этот хаос, поставить всякую вещь на свое место,
указать свободное и в целом закономерное применение тех сил,
которые должны будут соревноваться в развитии демократии.
Такова цель, которую поставил себе Солон.
Тезей дал место труду в социальном устройстве афинского
государства, Солон \ [ел его при своей реоргакизации. Трибы
были удержаны, принцип деления изменен. Непереходимая грань,
которая была установлена между знатью и остальным народом,
между начальствующими и подчиненными, безусловное право
рождения—все это уступило место разделению, где основным
признаком было богатство и которое должно было изменяться
вместе с изменением богатства. Законодатель предоставляет всем
то, что требует только патриотизма и справедливости, сохраняя
исключительно за богатыми то, что сверх всего этого требовало
и свободного времени. Так, феты, или наемные рабочие, т. е.
чернорабочие и ремесленники, те, которые вследствие бедности,
говорит Поллукс, выполняли рабский труд за плату4, были
организованы в четвертый класс, который принимал участие в
голосованиях и даже в законодательстве на общих собраниях
и в публичных судах. Если кто-нибудь из них поднимался на одну
54

ступень выше по своему богатству, он мог принимать участие
в администрации и магистратуре и отличался от самых богатых
только тем, что в меньшей степени привлекался к выполнению
государственных обязанностей. Труд, совершенно перестав быть
причиной лишения власти, стал средством достижения ее; он был
как бы общей связующей нитью для всех сословий. В особенности
для бедных классов труд становился основанием похвального
соревнования, а для государства—гарантией порядка и
внутреннего мира. Солон всячески способствовал распространению труда,
осудив безделье. Закон повелевал, чтобы каждый гражданин знал
какое-либо ремесло; он требовал, чтобы отец научил хотя бы одному
ремеслу своих детей, и, если он не выполнил этой обязанности,
закон лишал его поддержки со стороны детей, которой он имел
право ожидать от них в старости5.
Труд служил для афинян не только законным средством
достигнуть власти в государстве, он был также основой внешней силы
афинян. Фемистокл, создатель их флота, хотел основать его
на твердом фундаменте трудолюбия и деятельности народа: «В то
время, как он увеличивал число их кораблей, он посоветовал
народу освободить от всяких налогов съемщиков квартир и
мастеров, чтобы привлечь в Афины больше жителей и объединить
здесь сколь возможно большее число профессий и ремесл. Эти
средства, как думал он с полным основанием, способны
благоприятствовать возрастанию морских сил государства»6. Труд,
»iU^^C^/lVailliUàii кк LkOskj HkkLJkllkikk AlUUii^CAlii^ liU ЛИЛ ÜiioüillA Ci^Hl'
нях, должен был развиваться далее на ступенях более высоких.
После падения 30 тиранов насчитывалось едва 5 тысяч граждан,
у которых не было участков земли7; значит, все остальные
находили какой-то интерес в труде, по крайней мере хоть в этой
области. Ксенофонт в своей «Экономике» («Домострое» древнего мира)
показывает нам, какое еще большое значение приписывали тогда
этому занятию; это мы видим из его многочисленных указаний
на расположение имения, управление им, на роль хозяина и
хозяйки, на работу и обязанности рабов, на разные заботы, которые
занимают деревенского жителя8. Чем больше трудностей
представляла природа местности9, тем больше искусства и ловкости
проявлял афинянин в преодолении их. Но если почва Аттики
в связи со своим бесплодием толкала людей на занятие
производством, то как можно думать, что счастливое расположение
берегов и удобство гаваней, составлявшие преимущество этой
маленькой Греции, не побудили бы афинян к занятию торговлей?
Их морское могущество, поддержанное торговлей, способствовало
в свою очередь ее развитию; а политическое господство, которое
торговля давала афинянам, привело к тому, что их город стал
центром торговых дел и интересов тысячи союзных или
подчиненных городов. После Фемистокла Перикл, больше чем кто-либо
другой, способствовал развитию республики. Значительный
приток иностранцев, которых привлекали сюда решения афинских
народных собраний и юрисдикция их судов, оживлял все отрасли
55

промышленности и торговли10. А те памятники, которые Перикл
воздвиг во славу своей родины на деньги, собранные в Греции,
вызывая на соревнование все роды искусств, повели к расцвету
самых специальных, самых узких отраслей искусств. Таким
образом находилась работа для всех, а следовательно, и довольство и
зажиточная жизнь для всех тех, кто хотел приняться за труд11.
Но такое равновесие не могло удержаться везде и всегда. В
высших отраслях труда продолжался прогресс; практические знания,
как и искусства, продолжали пользоваться заслуженным
уважением; они усовершенствовались в недрах свободного класса
благодаря тем выгодам, которыми оплачивало их расположение
народа12. Города брали врачей на свое содержание; как говорят, это
сделали Афины по отношению к Гиппократу13; великие
художники были, так сказать, на жалованье у всех народов, носящих
имя греков, которые оспаривали друг у друга их шедевры; все
искусства, которые доставляли удовольствие, оплачивались щедро:
певец Амбей в древних Афинах получал по таланту всякий раз,
когда он выступал перед публикой14. Изучение искусств
разделило судьбу самих искусств. Во времена Сократа медицина
изучалась так же, как изучалась грамота, и во многих городах были
специальные учителя медицины, подобно врачам оплачиваемые
государством15. Еще большее число людей занималось
преподаванием от своего имени, с очень различным успехом, начиная с Про-
ТЯГППЯ кптппый кяк гпрппстт прпрТчТЙ гтя тт ттярять упоки ?я прчЬИ*
и за свой полный курс обучения требовал 100 мин, вплоть до того
бедного учителя, который видел, как пустуют скамейки в его
школе в те месяцы, когда большее количество праздничных дней,
уменьшая его труды, не уменьшало его заработка16.
Что касается промыслов, имеющих целью обслуживать
повседневную, текущую жизнь, которые должны были являться
наследственным делом простонародья, то от них, конечно, ни в коей
мере нельзя было отказаться. Закон возвысил этих людей, как бы
они ни были бедны, до уровня самых богатых, дав им то же место
в управлении государ :твом. «Мы не стыдимся признаться в нашей
бедности,—говорил Перикл в своей речи над умершими за
отечество воинами, рисуя блестящую картину своего родного
города,—стыдно не уметь избавиться от нее своим трудом; мы умеем
заниматься одновременно и нашими частными делами, и делами
государственными, и те же люди, которые отдают свои руки для
труда, могут также ведать государственными делами»17. И в
деревне и в городе заняты работой также и граждане. Фукидид
рассказывает, с каким отчаянием афиняне видели себя изгнанными
войной из своих ферм и поместий, а Аристофан—с какой жадностью
ждали они от мира возможности вернуться на свои поля18.
Земледельцы, виноградари часто фигурируют в пьесах поэта, выступая
всегда сторонниками мира19. Честный виноградарь Тригей
отправляется на небо, чтобы просить вернуться богиню мира, «эту
величайшую покровительницу виноградных лоз»20; только
земледельцы одни могут помочь извлечь ее из пещеры, где ее держат
56

пленницей и где столько других, делающих вид, что хотят помочь
ее освобождению, с удовольствием оставили бы ее там21.
Земледельцы сами, своими руками занимались возделыванием матери-
земли. Когда на «собрании женщин»22 был поставлен вопрос
о том, чтобы сделать все имущество общим, и одна из них спросила:
«Кто же тогда будет возделывать поля?», другая ей ответила:
«Рабы». Итак, люди свободные продолжали заниматься трудом.
Но Пелопоннесская война произвела изменение в их образе
жизни23, и с этих пор лишь в виде исключения, или опускаясь
на более низкую ступень, свободный человек принимает участие
в такой работе, как это нам показывают в своих речах ораторы
во многих местах, а также новая комедия Плавта и Теренция, где
греческий оригинал проглядывает сквозь латинское подражание24.
То же самое было и в городе. Свободное гражданство включало
в свои ряды мастеров всякого рода производства: булочников,
плотников, башмачников, сукновалов, чесальщиков шерсти и т. д.;
оно включало также работников всех видов торговли на
внутренних рынках: торговцев хлебом с их фальшивыми мерами25,
торговцев рыбой с их обманными ценами26, мелочных торговок,
настолько скомпрометированных своим положением, что закон
воздерживался применять по отношению к ним преследование за
нарушение супружеской верности27. На всех ступенях производства
или торговли они оставались гражданами, они сохраняли свое
право учягт^пнять R управлении государством28. Одно место
из Аристофана, аналогичное тому, которым мы воспользовались
выше, доказывает, что никто не ожидал, что они будут так скоро
заменены рабами в своем труде29. Были граждане, находившиеся
на ступени, очень близкой к рабству, и все же, если можно
придавать какое-нибудь значение щедрым цифрам Аристофана в его
комедиях, самые низкие профессии обеспечивали достаточно
хороший заработок; переноска вещей в Афинах оплачивалась от 4
до 12 оболов—в четыре раза выше жалованья судьи; носильщик
из загробного мира требует не меньше этого с Диониса, сошедшего
в ад30. Но Дионис находит эту цену чрезмерной, и надо думать, что
таких заработков не было и в этом мире31. Не столько приманка
такой наживы, сколько нужда, бедность заставляли граждан
спускаться до таких работ; но некоторые падали еще ниже. Иные
из них были вынуждены итти и разделять со своими рабами их
положение на предприятиях и мельницах32. Было одно место, которое
называлось Колоном, где они нанимались открыто, наряду с
рабами33. Также и женщины, свободные и афинянки по
происхождению, должны были наниматься в богатые дома служанками34;
напрасно закон покровительствовал тому, что презирало
общественное мнение. Таким образом, свободный труд, гарантированный
и признанный обязательным Солоном, расширенный Периклом,
не был уже более в состоянии поднять низшие классы и вывести
их из нищеты35. Государство должно было притти им на помощь
в этих несчастиях, которые оно не сумело предотвратите То
пособие, которое, как говорят, установил Писистрат для увечных

пришлось распространить на всех нуждающихся: не только на тех
лиц, которых болезнь или старость заставила отказаться от труда
прежде, чем они успели себя обеспечить, но и для тех, которые,
даже работая, уже не могли себя обеспечить, как показывает тот
ремесленник, в защиту которого выступил Лисий со своей речью
(«За неимущего инвалида»); и это пособие, которое составляло
всего 1 обол в день, было увеличено позже до 2 оболов ввиду
прогрессирующей бедности среди рабочего класса36. Мы можем даже
сказать, что если он продержался еще так долго, то этим он обязан
тем средствам, которые были введены Периклом, правда, с другой
целью, для поддержания демагогии: жалованье легальное и
сверхлегальное, заработок в судах, с дополнением того, что сюда
прибавлял обвинитель благодаря конфискации частного состояния37,
заработок от народных собраний вместе с тем, что честолюбивые
политики умели к этому присоединить, расточая для этого
финансы государства38.
2
Каким образом граждане могли дойти до такого упадка? Почему
у них уже не было больше честных возможностей заработка,
которого им хватало бы для жизни, как это было в древних Афинах?
Был ли для них недостаток в труде или они сами бежали от труда?
И если они сами от него уклонялись, откуда получилось такое
изменение в их образе мыслей и нравах? Чтобы вернее понять
причины этого явления, перейдем к фактам. OipuMHdH революция
произошла в организации труда. Чем был труд в самые цветущие
эпохи Афин? Я отметил раньше роль граждан в трудовых
процессах. Но граждане небыли при этом одинокими. Посмотрим, какая
часть труда отошла другим и было ли такое разделение полезно
или опасно для государства.
В массе того многочисленного и деятельного населения, которое
Фемистокл хотел сделать основой морского могущества Афин,
иноземцы были объединены с афинянами. Устанавливая для этих
последних обязательность труда, конституция устанавливала
в их юльзу и ряд привилегий: так, в основном только для их
торговли предназначался внутренний рынок1. Даже более: закон
разрешал иностранцам право жительства только под известными
условиями—они должны были вписаться в общественные списки
и стать под покровительство какого-либо гражданина2. Эта
двойная гарантия влекла за собой два вида обязательств—по
отношению к патрону и по отношению к государству. Иностранцы,
ставшие метеками (поселившиеся в Афинах), по отношению к своему
патрону имели определенные обязательства частного характера;
по отношению к государству они были обязаны, во-первых,
платить ежегодный налог в 12 драхм, так называемый метойкион,
обыкновенные подати в такой пропорции, которая сближала их,
как бы они ни были бедны, с классом самых богатых3; во-вторых,
делать экстраординарные взносы для устройства игр и
празднеств; кроме того, они были обязаны лично служить во флоте
58

и даже в гоплитах. Для того чтобы напомнить метекам, что они
не афиняне, на празднике великих панафиней—а это был праздник
объединения всех афинян как таковых,—метекам было
предписано выполнять известные обязанности рабов: мужчины должны
были нести сосуды, нужные для возлияний и жертв, женщины—
урны с водой или зонтики, которыми они должны были закрывать
от солнца афинянок4. Ксенофонт от их имени поднимает протест
и требует уничтожения части этих повинностей. Он хочет, чтобы
патронаж над ними в некотором отношении был похож на опеку
над сиротами5; чтобы государство, удовольствовавшись
ежегодным налогом, освободило их от несения военной службы (почет
слишком обременительный, принимая во внимание их
производственную работу) и от выполнения тех услуг, единственной целью
которых было, повидимому, унизить их, напомнить им об их
подчиненном положении6. Он предлагал также уступить метекам
определенные участки в черте города, оставшиеся незанятыми
с правом построить там для себя дома7; эти меры должны были
иметь результатом привлечение большего числа метеков в Афины
и таким образом вести к росту благосостояния государства.
Из этих повинностей метеков ничего не было уничтожено;
выполнения их продолжали требовать со всей суровостью. Малейшее
уклонение от них встречалось со всей строгостью законов.
Преследовали судом апростасию, т. е. как уклонение от выбора себе
патрона среди граждан, так и попытки освободиться от его
надзора. Если метек пс вписывался в общественные списки, он
заключался в тюрьму; если он не уплатил обычных налогов, он
продавался8. Никакого поручительства не допускалось до суда, а в
случае оправдания судом он мог быть снова арестован как
подкупивший судей9. Метеки, выполнявшие все предписания закона,
пользовались с его стороны покровительством в своих занятиях
ремеслами и торговлей; и во многих случаях условия, на которых они
пользовались жилищами, были очень смягчены. Метеки могли быть
освобождены от специальных податей и приравнены в отношении
налогов к остальным гражданам (исотелия)10; иногда даже они
получали права полного гражданства11. Таким образом, несмотря
на обязательства, унижающие их положение, несмотря на все
придирчивые требования и зачастую на оскорбления со стороны
афинского народа, положение метеков не было хуже положения
периэков в Лаконии. Хотя никакой закон о рабстве их не
задерживал насильственно в стране, их всегда было много в Афинах, где
они занимались торговлей и разного рода ремеслами. В эпоху
переписи Деметрия из Фалеры они составляли половину всего
числа граждан12.
Однако не этот класс трудящихся являлся наиболее опасным
конкурентом для демократического слоя граждан. Находясь
под ревнивым надзором закона, ограниченные в своем количестве,
увеличить или уменьшить которое по мере необходимости
государство имело право, они могли смешаться с афинским населением
без опасности поглотить его своей численностью, стимулируя его
59

активность и рвение, никогда не угрожая подавить его своими
успехами. Но наряду со свободным трудом граждан или метеков
был еще труд рабов, подчиненных воле господина вне контроля
государства и оставленных на произвол всех случайностей экс-
плоатации,—сила подвижная и удобная, которую можно было
также увеличить или уменьшить, исходя из частных интересов,
а не в меру общественной необходимости. При наличии
государственной власти, которая претендовала на исключительное право
распоряжаться рабами для обслуживания общины, класс
свободных пришел в упадок от безделья, от бесплодной
обособленности. Под властью закона, который звал граждан к труду и
предоставлял им свободное распоряжение рабами, они стали
вырождаться в условиях крайнего богатства и крайней бедности. Таким
образом, рабство, это мнимое средство античной цивилизации,
было для греческого общества при всяких формах республик
действительной причиной деморализации и смерти. Из всего этого
остается сделать только выводы; но для того чтобы не остался без
внимания и анализа ни один из фактов, на которых основываются
эти выводы, я дам, так же как я сделал это для Спарты, полную
картину рабства как в Афинах, так и у других народов, которые
развились при тех же условиях и, если так можно сказать, по
тому же закону. Я изложу последовательно источники, откуда
получали рабов, отдельные случаи и причины их использования,
их стоимость, их численность сравнительно со свободным
населением Мы тотчас же увидим, в какое гшлижение #х ставили ооы-
чай, закон, общественное мнение, и тогда только мы будем в
состоянии оценить, какую роль играло рабство в движении
человечества, то двойное влияние, которое оно должно было оказать
на классы порабощенные и на те, которые над ними властвовали.

Глава четвертая
ИСТОЧНИКИ РАБСТВА В ГРЕЦИИ
—Д—о наших дней те, которые хотят оправдать рабство
/\ в колониях, противопоставляя себя «филантропам»
g/Г_--Уд в качестве защитников культуры, объявляют его сред-
ШЯЯВЯ ством, при помощи которого негритянская раса
получает возможность участвовать в высоких судьбах расы
белой. В таком вынужденном порядке приобщается негритянская
раса к цивилизации, необходимости в которой она сама никогда
не 1ючуьс1ьиьала бы. В древности дя^р не прибегали к таким
«благопристойным» мотивам, стараясь скрыть принцип насилия
и расчеты на выгоду, которые везде и всегда были истинной
причиной рабства. Греки, а после них и римляне прежде всего брали
себе рабов из наиболее культурных племен и народов; они гораздо
менее ценили настоящих варваров и удовлетворялись ими только
тогда, когда других нехватало.
7
Рабы, которыми уже владели, были первым источником, откуда
пополнялось рабское население благодаря рождению: это было
одно из следствий твердо установившихся принципов. Закон,
который отнял у человека право распоряжаться самим собой, тем
более не был расположен дать ему право распоряжаться своими
детьми. Он жил для своего господина, он работал, он наживал
для него, и это состояние человека, нравственно изуродованного
и глубоко павшего, переходило и на его потомство со всеми
ограничениями, которые из этого вытекали. Человек так сказал;
природе оставалось повиноваться. Но во всяком случае этот
источник (рабства), который кажется наиболее естественным, не был
наиболее общим. Так было в древности, так оно было и у
современных народов, пока торговля рабами оставалась без перемен: среди
рабов мужчины были гораздо более многочисленны, чем женщины;
женщина, менее выносливая в труде, была наиболее пригодна
61

для работ внутри дома. Уже прежде всего с этой точки зрения
отношения между обоими полами были ограничены, и даже в
этих границах они обыкновенно не имели формы правильных
брачных соединений: когда хозяева разрешали брак, они делали
это скорее из расположения к хорошему рабу, чем из соображений
спекуляции1. Так в основном было в этих городах, более
торговых, чем земледельческих, где гораздо более выгоды находили в
продуктах ремесла, не знавшего соперников, чем в естественных
продуктах, так легко приобретаемых путем обмена. Исключая
известные могущественные дома, где масса рабов, лучше
подобранная, работала более производительно, а дети их могли быть
воспитаны вместе с ними без больших расходов2, считалось более
выгодным покупать раба уже взрослого и сильного, чем подвергаться
всякому риску, воспитывая его с первых дней жизни до возраста,
когда он сможет работать. Надо прибавить к этому, что такие
рабы, стоившие так дорого, в смысле труда ценились не выше
других; но они, пользуясь доверием или расположением хозяина«,
могли носить другое звание: в актах об отпуске на волю под видом
продажи божеству, в актах выкупа, условия, следствия и формы
которых мы увидим дальше, они фигурируют в очень большом
числе под общим именем «рожденных в доме» (οίκογενής)3. Во
всяком случае нужно прямо сказать, что прошли уже те времена,
описанные Гомером, когда дети рабыни, воспитанные в недрах семьи,,
были некоторым образом как бы усыновлены и приняты в ее члены.
С тех пор как более значительное расстояние стало отделять
хозяина от его гпуг о тех пор как и ^амый характер этих последних,
по естественным причинам, снизился до уровня их класса,
воспитанного в этой испорченной атмосфере рабства, раб, рожденный дома,
слишком часто был самым дурным и самым бесполезным. Одно
из имен, которьш его называли—οικοτρι^τις («трущийся дома,
лодырь»),—стало в переносном смысле применяться как
выражение крайнего презрения4.
Итак, рабская масса набиралась, главным образом, из среды
свободных классов; источники для этого имелись как в самой
Греции, так и вне ее.
Обычай относился в с-щем терпимо к продаже детей, исключая
Аттики, где закон Солона ограничил ее только дочерьми, которые
позволили себя совратить5. Обычай позволял также подкидывать
детей; исключение представляли Фивы, где в подобных случаях
закон, наоборот, заставлял их продавать, при участии магистрата,
с составлением подлинного акта, первому желающему гражданину^
какую бы маленькую цену он ни предложил6. Но везде в других
местах придерживались обычая подкидывания—этого ужасного
злоупотребления, которое, не желая отдавать детей законным обра·
зом в рабство, тем не менее ставило их перед роковой
альтернативой смерти или рабства, часто худшего, чем смерть; и нужно
думать, что примеры подобного рода составляли довольно частое
и обычное явление в жизни, если они так часто служили предметом
развязки в комедии7. Бедность, которая заставляла иногда про-
62

давать или подкидывать детей, принуждала также свободного
гражданина продавать самого себя8. Независимо от этого
двойного источника, вытекающего из недр самой семьи, рабство могло
быть результатом действия самого закона. До Солона должник
отвечал свободой за свой долг9; с тех пор иноземцев в Афинах,
метеков, всегда держали под угрозой наказания рабством, если
они не исполняли обязанностей своего сословия или когда они
обманным образом проникали при помощи брака в семью
гражданина10.
Наиболее богатым источником, поставлявшим рабов, был всегда
первичный источник рабства: война и морской разбой11. Троянская
война и наиболее древние войны греков по азиатскому и
фракийскому побережьям дали им многочисленных пленников. Когда
они основали колонии, то постоянные отношения, в которых они
находились с местными жителями, продолжали поддерживать
прилив рабов за счет тех же местных жителей; рабство как
результат войны казалось вполне законным; по словам Аристотеля, сама
война казалась законной при единственной цели—сделать
побежденных рабами. Аристотель не претендовал, как в наши дни,
при помощи порабощения довести побежденных до культуры,—
античность, как мы видели, презирала эту маску филантропии,—
нет, он просто видел в них людей низшей породы и потому
предназначенных служить людям более просвещенным и более высокой
культуры12. Но, конечно, рабство и неволя находили свои жертвы
не только среди «варваров». С Троянской войны до войн
персидских, с персидских войн до эпохи Александра или, лучше сказать,
до последних дней существования Греции войны чаще всего
происходили между греками; а пленение побежденных вело у них
к рабству. Я не говорю о тех, кого превратности войны отняли
у их прежних господ: они были уже рабами, и тем самым они ничем
не отличались от стад и других вещей, которые составляли часть
добычи13; но часто даже свободные люди ставились в такое
положение. Так, можно даже не вспоминать о народах, порабощенных
Спартой и другими племенами, укрепившимися в стране после
завоевания: сами спартиаты были рабами у тегейцев, отягченные
теми цепями, которые они приготовили для них14; в Сицилии
Гиерон, владыка Мегары Гиблейской, продал все бедное население
за пределы страны, и т. д. и т. п.15. Войны, которые следовали
за борьбой против персов, те войны, которые послужили
прелюдией к великой внутригреческой борьбе, дают нам новые примеры
того же явления16, а Пелопоннесская война, пробудив во всех
жажду борьбы и сражений, оставила после себя повсюду
разрушение или рабство. Жители Платей, которые сдались спартанцам,
были вырезаны, а их женщины обращены в рабство17; жители
Мелоса, которые сдались афинянам, испытали ту же судьбу18;
в Сикионе19, в Тороне20, в 20 других местах мужчины, как
правило, избивались или изгонялись, женщины и дети обращались
в рабство; и афиняне, родоначальники и вдохновители таких
насилий, сами не раз подвергались такому же возмездию. Самосцы,
63

которых афиняне заклеймили печатью рабства и еще насмехались
над ними с подмостков их же театра (самосский народ был
«ученый»), выжгли на лбу своих пленников афинского происхождения
фигуру совы. А после разгрома сицилийской экспедиции, этого
тяжкого искупления за высокомерное благополучие, те, которые
могли избегнуть каменоломен, были проданы в рабство и
заклеймены печатью со знаком лошади21. Можно было видеть не только,
как соперничающие народы взаимно разоряют друг друга: можно
было видеть, как братья порабощают братьев. На Коркире, где
особенно полно выявился весь ужас этой братоубийственной войны,
избиение и порабощение поочередно уничтожали обе враждующие
партии22. Вожди более податливые подчинялись при таких
обстоятельствах настроениям толпы. После взятия Метимны—города,
•бывшего на стороне Афин, союзники настаивали перед Калли-
кратидом, чтобы он продал в рабство всех ее жителей. Калликра-
тид им в этом отказал, заявив с негодованием, что, пока он
главнокомандующий, ни один грек не будет обращен в рабство.
Действительно, он отпустил метимнейцев на свободу, считая, что, конечно,
этим актом снисходительности он скорее завоюет их на сторону
Спарты. Но всех афинян, которые составляли гарнизон города,
Калликратид продал вместе с рабами23.
Эти побуждения Калликратида, столь редко встречающиеся
в истории, которым он так мало следовал сам в позднейших
истребительных войнах, при новых столкновениях, продолжавшихся
между греческими республиками, философы иьиались воскресить
и сделать принципом дальнейшей общественной жизни,
внедрить их в нравы населения. И, как говорят, это стало правилом
для Эпаминонда и Пелопида в тех войнах, которые они
предприняли во имя независимости и главенства Фив24; но после них такие
настроения были забыты. Попросту следовали аксиоме, на которую
намекает Сократ, что несправедливо обращать в рабство друзей
и справедливо обращать в рабство врагов25, не подчеркивая того,
что греки для греков являются братьями. Сам Филипп, хотя он
вышел из школы Эпаминонда и политически был очень выдержан,
даже он не следовал <_ ч> благородному примеру, обращая в
рабство тех, которые с оружием в руках боролись против его
поползновений на гегемонию. Так, жители Олинфа, после того как был
взят их город, были проданы на публичных аукционах, и во время
празднеств, справлявшихся в честь этой победы, греки старались
получить свою долю из числа тех, которые оставались еще в руках
царя26.
Рабство нависло над головами всех. И тщетны были
восклицания, подобные восклицанию Елены у Феодекта:
Рожденной с двух сторон от божеских ветвей,
Кто дать решится мне название рабы? 27
Самые знатные, говорили моралисты, должны помнить, что
они всегда могут попасть под иго рабства. Предания гомеровских
64

поэм, к которым прибегали, -чтобы поддержать это положение,
напоминали о фактах, которые не переставали быть верными:
старая Гекуба, принужденная пройти путь от трона до могилы
через рабство; Андромаха, волей победы доставшаяся как добыча
сыну того, кто был убийцей Гектора; Кассандра и дочери самых
знатных фамилий, переносящие все несчастия рабства и
дополнительно весь тот особый позор, который доставался на долю
их юности и красоты,—все эти великие несчастливицы, которых
трагики выводили в своих пьесах28, представляли всегда
жизненный интерес. Жертвы греков, эти благородные женщины были
гречанками как по своим чувствам, так и по своему языку. Скорбь
троянок, уведенных далеко от их родины, будила в сердцах многих
людей их собственные воспоминания29. Для скольких из них
рождало своего рода роковое предчувствие трогательное прощание,
которое Эврипид вкладывает в уста пленных женщин: «О, друг
мой, о, супруг! Твоя тень блуждает здесь, на этих скорбных
берегах, не получив почетных возлияний и погребального костра;
а меня—меня уносит корабль на своих быстрых крыльях туда,
к равнинам Аргоса, где поднимаются до самых облаков массивные
циклопические стены! И наши дети—их было много—орошают
слезами порог дверей, стонут и кричат, кричат: «О, мать моя!
Увы, увы!»30 А слова Гекубы:
•
"VduV лгтэит! T-Tiirrio опт гупКгмг) £\τ ттτ !
■ · ■ ■ - ι - : ■ _ : -^/ LJ ΚΛ, " J V_-' L \J v J«, I iJ .
Терпеть приходится, чего терпеть нельзя:
Насилие сломило нас31.
Разве эти слова нельзя отнести, например, к молодому Федону,
обреченному на разврат гнусным хозяином, а затем купленному
Кебетом?32 Он заслужил, чтобы Платон поставил его
обесчещенное имя над самым прекрасным, самым чистым из своих диалогов,
посвященных рассказу о смерти Сократа, доказательству
бессмертия души. Сам Платон был продан по приказу тирана Дионисия33
на остров Эгину; также и ряд других философов, не считая
Диогена-киника, были рабами34. Эти великие несчастия порой
вызывали акты трогательного милосердия. Стольким примерам
злоупотребления силой с чувством глубокого удовлетворения можно
противопоставить поступок философа Бианта, который, выкупив
пленных молодых мессенянок, воспитал их как своих дочерей,
дал им приданое и отправил их на родину, к их родителям. Они
рассказали, что сделал для них Биант, и добились того, что ему
был присужден медный треножник, найденный афинскими
рыбаками, треножник, на котором стояла надпись: «Мудрому»35.
Никто больше чем он не заслужил этой награды.
Если не считать этих отдельных примеров, Афины, это
государство Греции, которое по легкомыслию совершило преступлений,
может быть, больше других, но у которого в конце концов было
больше сердца, чем у других, внесли некоторые гарантии в
положение пленных. Закон оратора Ликурга запрещал афинянам или
5 А. Валлон
65

всякому, кто жил среди них, продавать военнопленного без
разрешения его первого хозяина36. Удерживая пленного в положении
раба, ему, повидимому, давали возможность более легкого
возвращения на свободу.
2
Война пополняла ряды рабов, но с известными перерывами,
морской разбой содействовал этому более постоянно и непрерывно.
Этот обычай, который в Греции предшествовал торговле и
сопутствовал первым попыткам мореплавания, не прекратился даже
тогда, когда сношения между народами стали более регулярными
и цивилизация более широко распространенной; нужда в рабах,
ставшая более распространенной, стимулировала активность
пиратов приманкой более высокой прибыли. Какую легкость для
этого представляли и край, окруженный морем, и берега, почти
всюду доступные, и острова, рассеянные по всему морю! Тот ужас,
который североафриканские варварийцы не так давно
распространяли по берегам Средиземного моря благодаря своим быстрым
и непредвиденным высадкам, царил повседневно и повсеместна
в Греции1. Одна надпись из Аморга, довольно старая (конец III
или начало II в. до н. э.), рассказывает об одном из этих
инцидентов, столь обычных в жизни древних народов, слишком обычных,
чтобы история их старательно собирала: «Пираты ночью наводнили
страну и взяли в плен молодых девушек, женщин и других, числом
Япгтрр тридцати. Гегесипп и Аптипапп, которые сами находились
среди пленных, убедили начальника пиратов вернуть свободных
людей и некоторых из вольноотпущенников и рабов, предлагая
себя как гарантию (исполнения данных обещаний) и проявляя
крайнее рвение, чтобы помешать тому, чтобы кто-либо из граждан
и гражданок был распределен как часть добычи, или продан, или
испытал что-либо недостойное их положения»2.
Им был назначен в награду венок. Надпись является декретом
народа в их честь.
Раб или свободный—все годилось для пирата. Но свободный
был более желателен Не столько принималось во внимание,
каким достоинством или какой силой он обладал, сколько было
важно, какая цена может быть предложена за его свободу из его личных
средств. Морской разбой, хотя и поставленный вне закона, имел
свой законный способ действия: свободный гражданин, будучи
продан, становился рабом того, кому он должен был возместить
заплаченную за свой выкуп сумму. Таким образом, Никострат,
который вышел в море, чтобы поймать трех своих беглых рабов,
попал в руки пиратов, был доставлен в Эгину и продан. Его
выкуп стоил ему не меньше 26 мин, и он должен был бы сделаться
рабом, если бы не нашел средства вернуть то, что ему ссудили,
чтобы заплатить этот выкуп3. Это был поразительный закон,
который, борясь с морскими разбойниками, в то же время
покровительствовал их торговле под прикрытием подставного лица или
укрывателя. В конце концов пираты становились также и корса-
66

рами, и государства давали им каперские свидетельства на право
похищения людей враждебного племени, если государства сами
не посылали свои корабли для подобного рода разбойничьих
набегов4.
Морской разбой проявлялся це только в этих формах и под
этим прикрытием военных действий: он действовал в недрах самых
городов при помощи хитрости и тайных средств. Люди, которым
дали имя андраподистов («делателей рабов»)5, а также женщины
занимались этим гнусным ремеслом, похищая детей во время игр
или на празднествах, если бедность не отдавала детей в их руки,
выставляя их по большим дорогам6. Одна из пьес Антифана
выводила на сцену некоего сирийца с отвратительным характером,
привезшего в 'Афины мальчика и его сестру, которых он похитил
у их родителей7 (явление очень частое в жизни и нашедшее
отражение на сцене). Зло это было тем больше, что враг оставался
как бы невидимым. Государства принимали иногда меры, чтобы
добраться до похитителей и их задержать. Трибунал
«одиннадцати» в Афинах имел в своем ведении между прочим и заботу
отыскивать таких похитителей и наказывать их преступления8;
для того чтобы возможно скорее предупредить последствия такого
похищения, было разрешено вмешиваться в пользу лиц, которых
уводят в рабство, чтобы обеспечить им предварительную свободу9.
Торговля была другим источником рабства, источником
производным, к которому в сущности приводили все другие пути. Она
питалась, главным образом, поступлениями из стран внегрече-
ских, где внутренние войны, победа, злоупотребление отцовской
властью или произвол царей поражали местных жителей
тяжестью этого отвратительного налога. Все побережья, где цвели
греческие колонии, были данниками этой торговли. Сирия и
области Малой Азии, Понт, Фригия, Лидия посылали целыми
толпами рабов на их рынки10. Фракия в некотором роде стала
страной рабов, как Фессалия—страной купцов11: фракийцы, по
словам Геродота, продавали иностранным купцам своих собственных
детей. Египет точно так же доставлял в Грецию своих жителей
в качестве рабов для черной работы12 и своих чернокожих—как
рабов для роскоши13. Подводя итоги, мы видим, что Запад
доставлял довольно мало рабов; в дельфийских надписях, которые
в сущности все относятся ко II или III в. до н. э., мы находим
только одного италийца, одного самнита, одного лукана, двух
женщин из Месалии и из Бруциума и даже одну римлянку14.
Наоборот, Север и Восток оспаривали друг у друга первенство.
Но человек с Севера был груб и необразован; иногда он любил
свою свободу с какой-то дикой страстью; так, пленные женщины
из Дарданы бросали в море своих детей, чтобы избавить их от
рабства16; скифы, фракийцы, равно как галлы и иберы, мужчины
и женщины, иногда убивали себя или своих детей, чтобы избавить
их от власти врагов16; точно так же и Македония была той страной,
из которой нельзя было получить хорошего раба,—упрек, который
Демосфен бросает Филиппу, который, впрочем, предпочитал сохра-
5*
67

нять своих подданных для другой роли17. Такими людьми дорожили
мало, их часто посылали на такие работы, где их развития было
достаточно и где их строптивость могла быть усмирена; но очень
ценили рабов из Азии—народ, приученный к повиновению
привычкой к деспотическому управлению18 и подготовленный для
служения искусствам или потребностям роскоши благодаря
влиянию восточных цивилизаций или, может быть, благодаря влиянию
Греции, распространявшемуся на наиболее близкие к ней страны
Востока. Имена рабов у комиков указывают на их различное
происхождение, и в связи с тем, насколько часто употребляются
те или другие имена, можно установить относительную
пропорцию каждой страны в доставке рабов. Это название той самой
страны, откуда они происходят: Фракка19—женщина из
Фракии; Лид, Фриг, Сирвот—наиболее обычные имена; rfeMHoro
реже—Киликс, Миз, Дориас; имена Гета и Дав (человек из
Дакии) очень употребительны в более позднюю эпоху; имеются имена
действительно национальные: таковы Манес, указывающий на
лидийца, Мидас—на фригийца, Тибий—на пафлагонца, Карион—
на карийца20.
С этой точки зрения дельфийские надписи, правда, для
ограниченной области и для определенного отрезка времени (II и III вв.
до н. э.), дают нам возможность прямого контроля.
Приблизительно на 300 надписей, где отмечено происхождение раба, мы
находим 18 фракийцев 7 мужчин и 11 женщин, 15 сирийцеь,
из которых 10 женщин; фригийцы и лидийцы менее
многочисленны: по одному мужчине и женщине из каждой страны; 7 галатов—
все мужчины; 3 каппадокийца; 3 армянина и 1 армянка; 1
иллириец и 3 иллириянки; 1 мужчина и 2 женщины из области
сарматов, 1 женщина из бастарнов, 2 араба, 1 еврей и 1 еврейка. Мизия,
Вифиния, страна тибаренов, Меотида, Сидон, Кипр, Египет—
каждая область фигурирует в лице одного раба. И здесь, как и
в комедии, мы найдем, что имя страны становится собственным
именем, является обычно как бы знаком происхождения: Мид
или Мида, Лид, Арм^й, Карион, Эолис, Ион, Родион. Однако
не следует думать, что иноземные рабы носят только имя их страны
или эти варварские имена. Мы читаем имя Битис, данное
фракийцу, и имя Родион, данное молодой девушке, рожденной в доме.
Многие из них—фракийцы, бастарны, армяне, галаты, арабы,
сирийцы—носят имена чисто греческие. Хозяева давали им имя
по своей фантазии, и некоторые из них, меняя господина, меняли
в то же время и имя21.
Восточные рабы были наиболее ценимыми среди остальных
варваров, но они в свою очередь уступали первое место другим-
рабам греческого происхождения. Среди дельфийских надписей^
о которых я только что говорил, мы находим довольно большое
число рабов местного, греческого, происхождения или выходцев
из греческих колоний. Македония (это Македония после Филиппа
и Александра!), Пэония, Эпир, страна перребов и афамантов,
Беотия и особенно Элатея и один из городов Оропа (Макета),
68

Фокида, Локрида (Амфисса и Опунт), Эвбейская Халкида, Мегара,
Лакония, Гераклея Понтийская, Александрия, Апамея и т. д.—
все они значатся в надписях на стенах святилища Аполлона как
родина рабов (даже Лакония дает 6 мужчин и 3 женщин!). Это
не иноземные рабы, привезенные из этих стран, а местные
жители, обращенные в рабство, как можно заключить из общей
формулировки надписей и как это специально указывается
в нескольких случаях22. Но этим не ограничивалось участие
Греции в ужасах рабства. Греки, сделавшие восточные народы своими
данниками, сами в свою очередь платили им ту же позорную
дань своими детьми23: именно к ним азиатские сластолюбцы
и маленькие царьки посылали приобретать себе рабов для своих
удовольствий и празднеств. Пелопоннес давал гетер,
Иония—музыкантш, вся Греция в общем давала тех молодых девушек, которые
в качестве танцовщиц или флейтисток претерпевали общую
участь24. Наряду с греками из этой позорной торговли извлекали
выгоду сирийские купцы и другие иностранцы. Вслед за
победителями они входили в занятые города, они приходили и в мирное
время в расчете на силу нищеты и золота25, стараясь подстеречь
и обмануть бедняка, чтобы вырвать у него его детей. Среди
многочисленных случаев, которые закон или игнорировал или на
которые он не мог наложить своей руки, мы находим (в речи против
Неэры) вольноотпущенницу Никерату, умевшую очень хорошо
пя^5ипяткгя R том кто м^ мяпрньких лрвочрк сямого юного воз-
ai-
раста будет отличаться красотой. Она покупала их, чтобы
перепродавать с барышом, торгуя ими, когда они были еще совсем
юными26. Но этого мало; нужно ли еще говорить о тех
отвратительных приемах, которые применяли даже к детям, для того
чтобы заставить их служить развратникам и женщинам27; или
о молодых девушках, которые подвергались такому обхождению,
имени которому нет на человеческом языке, для того чтобы дольше
сохранить у них цвет красоты и юности за счет обременяющей
плодовитости!28
Афины, которые выслеживали похитителей свободных людей
(άνδραποδ',σταί), покровительствовали торговцам рабами (άνδραπο-
δοκάπηλοι)29 всякий раз, когда они не могли выявить в их лице
указанных выше похитителей. Было запрещено обижать их под
страхом исключения из граждан30. Причина этого специального
покровительства заключалась в тех выгодах, которые отсюда
извлекало государство: торговля рабами была обложена
крупным налогом, "а Афины являлись одним из главных мест этой
торговли. Афины находили себе соперников в торговле подобного
рода только на известных рынках Азии, более близких к обычным
источникам рабства,—на Кипре, Самосе, в Эфесе и, главным
образом, на Хиосе, где, по Феопомпу, впервые начали если не
пользоваться покупными рабами, то по крайней мере ими торговать31.
Лукиан в своем «Аукционе душ» и Плануда, описывая жизнь
Эзопа, рисуют много примеров из практики такой торговли,
которую они, вероятно, подметили в обычаях Рима и которая тем не
69

менее была в ходу и в Греции. Действительно, во все времена
купец отличался способностью выставлять особенно ярко наиболее
благоприятные качества своих рабов или скрывать их недостатки:
уродливый раб, например Эзоп, ловко помещенный в группе
других рабов, контрастом своей уродливости давал возможность
подчеркнуть красивую фигуру своих сотоварищей; или, например,
внимание публики привлекала блестящая одежда рабов32. Со своей
стороны и покупатель принимал меры предосторожности против
слишком хорошо известных приемов обмана и не давал себя
провести внешним блеском: он заставлял рабов раздеваться,
рассматривал и оценивал их, заставлял их ходить, прыгать, бегать
совершенно так же, как при покупке лошадей33; у них тоже были
пороки, которые давали право на расторжение сделки34.
Все это происходило на народной площади в Афинах.
Посередине, говорит Гесихий, было огороженное пространство (κύκλος,
περίβολος), где продавали домашнюю утварь и живые тела (σκευή
και σώματα)35: так назывались люди. Дошли даже до того, что
у раба отрицали существование души. Как у преступников,
которых лишали человеческого достоинства, прежде чем поставить
их к позорному столбу, так, повидимому, и у рабов хотели
уничтожить все человеческие черты, чтобы уподобить их на этих
позорных рынках обыкновенным животным. Это лишение раба
человеческого достоинства является самым ярким обвинением
ппотив рабства. Если человека непьяя поттярргнутк тгпму
возмутительному обращению, не извращая его природы, то значит сама
природа отвергает рабство. И обычаи Афин и всей древности,
которая приняла их и практиковала без зазрения совести, ничуть
не оправдывают его. Кто не знает, насколько выгода и интерес
заставляют быть изобретательными, для того чтобы скрываться
под маской справедливости, умело подменяя полезность понятием
справедливости? Кто не знает, как личный интерес может
подменять одни понятия другими, как бы ни было велико расстояние
между ними? И как удивляться, что грек, столь гордый своим
умственным развитием столь ревниво относившийся к своей
свободе от труда, поддерживал под этими предлогами рабство
по крайней мере для иноземных народов, если во времена
христианства, проповедующего учение об образе и подобии всех
народов Адаму, о равенстве всех людей во Христе, могло
восстановиться рабство со всеми теми последствиями бесчестия, которые
неизбежно связаны с его природой? Нет, современность ни в чем не
может упрекать древний мир. Если Афины поддерживали
торговцев рабами, при всем своем презрении к ним, то христианские
государства сами стали торговцами, потребовав для себя
монополии этой торговли, от которой потом они отказывались в чью-
либо пользу в знак милости или продавали за деньги. И в
пределах одной только Франции все эти государственные грамоты,
которыми королевская власть узаконивалаобщества для торговли
рабами, эти почти королевские гербы, которыми они украшены;
эти наследственные титулы, обещанные тем, кто будет с успехом
70

вести такую торговлю; все эти привилегии с обязательством
ввозить ежегодно определенное число негров в колонии; эти премии,
назначенные за ввоз рабов; все эти налоги, взимаемые с каждой
головы при продаже в розницу, в период свободы торговли,—
не являются ли они в такой же* степени актами соучастия
благодаря поощрительным премиям и покровительству?36 Как и рабы
в древности, негры становятся объектом торговли; за них платят
таможенные пошлины, менее льготные, чем за золотой песок;
во многих местах их помечают в торговых книгах как товар,
их клеймят раскаленным железом—древние пользовались для
этого мелом. Где больше бесчеловечности: среди древних или
среди наших христианских народов, которые в лице своих
правительств, отрекаясь от прошлого, торжественно осуждали все
это как преступление? Нужно ли рассказывать все эти обычные
эпизоды торга рабами, подтвержденные слишком многими
свидетелями, чтобы не быть истинными? Страдания при доставке на
берег, случаи голодной смерти, установленная смертность в
количестве 50%, выбрасывание рабов в море, когда при преследованиях
была неизбежна потеря «товара»,—вот чего не знала древность
и что дал нам XIX век, который показал нам эти ужасы в тем
большей степени, чем сильнее преследовалась эта торговля как
таковая, не уничтожая самого основного принципа, т. е. рабства.
После Bcerot этого можно себе представить, намного ли лучше
рынки Боазилии и Гаванны, чем площадь Афин. Но даже в тех
колониях, где торговля рабами не существовала, тем не менее
раб был объектом торговли. Негры были всегда продажными
вещами наряду с животными и другим движимым имуществом;
при молчаливом попустительстве законов все гарантии
предоставлялись покупателю против продавца, все способы
исследования были дозволены; если к ним прибегали меньше, то это
делалось из уважения лично к себе, а не к рабу. Напрасно будет раб
носить на своем лбу печать христианского обращения—все равно
это вещь, стоящая ровно столько, сколько за нее заплатили как
за вещь; как вещь он вступает в дом своего господина, где его
и применяют как вещь.
^ßt^

Глава пятая
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ РАБОВ
7
—τ*^Ρ^6οβ использовали для обслуживания дома и для раз-
yJ личных работ в городе и деревне.
ggJLjsggggr Обслуживание дома совершенно естественно перешло
шеэшеэш! в руки рабов, как бы мало их ни было. Они исполняли
всевозможные обязанности по дому, и нет
необходимости приводить тексты в доказательство того, что им поручалась
охрана дома, поддержание порядка в нем, покупка провианта,
приготовление обеда, служоа за столом и т. д.1 Они служили также
провожатыми, иногда даже надсмотрщиками над женщинами2
и во всяком случае являлись слугами хозяина, которые
сопровождали его повсюду—в места исполнения им своих обязанностей,
на прогулках, на зрелища и в бани, на охоту, туда, где он
занимался своими коммерческими делами или выполнял свои
гражданские обязанности, на бойну или в посольства3. Считалось
невозможным обойтись без их услуг, если не путешествовать в
компании с таким кудесником, который, прибыв на постоялый двор,
брал кол, задвижку двери или палку от метлы, надевал на них
одежду и при помощи нескольких слов делал их лакеями,
поварами, прекрасными слугами: фокус легкий, но опасный, если
в то же время не обладать искусством вновь вернуть этих
новоявленных слуг в их прежнее состояние палки и задвижки4. Те,
которые по своему уму или честности приобретали со стороны
своего хозяина большее уважение, использовались для обучения
молодых рабов5, были воспитателями хозяйского сына или
управляли делами господина и вели домашнее хозяйство.
Рабы не несли всех забот по внутреннему обиходу дома;
женщина продолжала там сохранять "свое место. В том уединении,
в которое она была поставлена обычаями греческого общества,
труд был для нее необходимостью. «Тки свои полотна,—говорит
у Аристофана один муж,—а то у тебя заболит голова»6. Пословица
напоминала ей, что ее дело—ремесло, а не собрания7; в «Облаках»
жена Степсиада, несмотря на любовь к роскоши, не бросала зани-
72

маться приготовлением одежды, как это было во времена Гомера8.
Но в этих работах она не оставалась одинокой; как это было
и прежде, рабы приходили ей на помощь9, и, по мере того как
росло довольство и богатство, она увеличивала их число,
заставляя мужчин и женщин служить этому своему интересу, этой
новой страсти, которая проникла в гинекеи и стремилась
проявить себя и во внешней жизни.
Не одного раба подобного рода можно найти в этих
нескольких стихах Плавта, которые можно считать переводом с
греческого:
Уж тут приведет целый дом:
Та за платьем, та за мазью смотрит, та за золотом,
На руках у этой веер, у другой сандалии,
И шкатулочки у третьей; взад-вперед посыльные,
Расхитители запасов кладовой любовника.
Действительно, слишком стремительно было введение10
эллинских обычаев в нравы Рима, который должен был в будущем
превзойти в этом отношении Грецию, но пока еще не сравнялся с ней.
Роскошь в домах богачей увеличила число красивых мальчиков,
составлявших украшение праздников,—они подавали пирующим
воду для омовения рук и раздавали им венки11,—увеличила
число молодых девушек, как бы украшавших своей
миловидностью хозяйку—занятия девушек держали их рядом с
ней,—вводила черных рабов из Эфиопии, более редко евнухов12, и всякого
рода рабов, которые при важных событиях пополняли собой
кортеж господина. Но нужно предупредить, что только при
преемниках Александра подобная роскошь могла безнаказанно
выставляться напоказ перед глазами афинян13.
Кроме обслуживания дома рабы обычно использовались во всех
видах работ в поле, в ремесле и торговле.
Мы видели, что в аристократических государствах все работы
без исключения были^возложены на порабощенные племена,
потому что все внимайте поработителей было обращено на войну
и потому что военные упражнения требовали свободного от труда
времени. В торговых республиках выполнение земледельческих
работ должно было находиться приблизительно в таких же
условиях, потому что здесь, естественно, все внимание поработителей
было обращено на торговлю и ремесло. Так было в Коринфе;
этот город, во всем остальном столь чуждый дорическому духу,
в этом отношении следовал Спарте. Наоборот, Афины очень долго
удерживали свой земледельческий характер. Даже под
управлением Перикла, когда город, получивший столь высокое
политическое значение, обогатившийся торговлей, украшенный
произведениями искусства, привлекал к себе всю Грецию, даже тогда
афинянин любил жизнь в деревне; Фукидид нарисовал перед нами
со всей суровой энергией своего стиля печаль семейств,
оторванных от своих очагов при приближении пелопоннесцев и
считавших, что они покидают родину, когда им приходилось покидать
свои старые поселки. Они не вернулись уже к ним, как в былые
73

времена. Настоящая революция произошла в жизни афинского
народа, и хотя много граждан еще удерживало земельную
собственность, но стало гораздо более частым явлением применение
труда рабов для возделывания ее14. В своей книге «Трактат о
хозяйстве» («Экономика») Ксенофонт показывает нам Исхомаха
и его жену, которые руководили своим имением, но самый
труд несли под их надзором управляющий, ключница,
работницы15.
Раб, который почти вытеснил свободного гражданина из
полевых работ, начал становиться для него опасным конкурентом
также в ремесле и торговле, которые Афины, казалось, хотели
сохранить исключительно для своих свободных граждан. То
развитие, которое получили эти занятия, и та важная роль, которую
рабы стали играть в Афинах, привели к этому изменению.
Гражданин, который обогатился трудом, не отказывался совершенно
от средств, которые раньше открыли ему путь к богатству; но,
чтобы еще расширить и укрепить свои предприятия, он занял в них
более высокое место. Он больше уже не работал сам—он заставлял
работать других; он больше уже не торговал сам—он заставлял
торговать других и послужил образцом для знати, которая, не
имея больше привилегий, кроме своего богатства, не сочла для
себя предосудительным прибегнуть к самому верному способу—
укрепить вместе со своими богатствами и свое политическое
значение. В качестве хозяев ремесленных мастерских или купцов они
нашли для себя более выгодным иметь в рабах «инструмент»,
«орудие» производства для своих предприятий или поверенного
во всех своих операциях; и, таким образом, рабское население,
увеличиваясь численно, проникало также и в ту область, которая
была предназначена для свободного населения. Стали покупать
работника. Никакое помещение денег для всех классов'
граждан не было более выгодным. Для более богатых это был особый
род спекуляции, для других—средство поправить свои дела.
По словам Дионисия Галикарнасского, это*становилось средством
существования16, а по г-ювам Сократа в «Воспоминаниях» Ксено-
фонта, многие находили в использовании рабского труда
возможность обогащения и составляли себе такой капитал, который
позволял им выполнять все тяготы государственных повинностей17.
Этим способом многие увеличивали, даже утраивали свои доходы;
даже врачи имели рабов, которые от их имени занимались
лечением наименее состоятельных граждан18. Благодаря такому
способу можно было в любой отрасли заниматься каким угодно
незнакомым производством; ведь вместе с ремесленной мастерской
покупали и заведующего ею, как руководителя всего этого
предприятия. Так, Сократ, видя, как гетера Феодота выставляет
напоказ на себе и на сопровождавшей ее толпе слуг все тогдашнее
великолепие и роскошь, спросил ее, есть ли у нее имение, или
доходный дом, или рабы, искусные в «ручных работах» (εφοτεκ-
ναι)19. Вопрос по существу может показаться наивным, но он
подчеркивает, что в тех слоях общества, к которым принадлежал
74

философ, такие формы эксплоатации были обычны. Прежде
наблюдали, как люди от простого ремесла поднимались до знания
и мудрости: Протагор был носильщиком, когда Демокрит угадал
в нем философа по его манере складывать дрова20. Теперь же
можно было видеть, как философы занимаются производством.
Эсхин, один из учеников Сократа, приобрел фабрику духов21.
Хотел ли он на практике применить те уроки по экономике,
которые некогда, согласно Ксенофонту, Сократ преподавал
Аристарху? Однако это не принесло ему чести, и его пример был
плохим доказательством в пользу таких мероприятий. Чтобы пустить
в ход свою фабрику, он занял деньги по 3 драхмы с мины, т. е.
из 3% месячных, или 36% годовых. Вполне понятно, что при
таких условиях он должен был разориться. Равным образом он
занял деньги у Лисия из расчета 9 оболов на мину, т. е. 172%
месячных, или 18% годовых22. Оратор не говорит, вел ли при таких
процентах философ свои дела лучше, но он говорит, что он сам
не мог получить с него ни процента, ни капитала23.
Таких мастерских различного рода, вполне организованных,
не требующих ничего, кроме денежного вклада, могло быть много
в распоряжений одного и того же гражданина. В наследстве Конона
одновременно были рабы-позументщики и рабы, выделывавшие
лекарства24. Отец Демосфена оставил ему два предприятия на
полном ходу: одно—оружейное, другое—кроватное25; отецТимарха—
девять или десять кожевников, одну красильщицу в пурпур,
которая носила на торговую плищ^дъ драгоценные вещи, сыхо-
дившие из ее рук, искусного вышивальщика и т. д. Кроме того,
он владел двумя кузницами в Авлоне и во Фрасилле, в районе
Лаврийских рудников26.
Для эксплоатации этих рудников обычно применялись два
способа. Согласно одному, тот, кто получал рудники от государства,
предоставлял управляющему весь риск, но и всю выгоду
предприятия: он давал ему рабов и за твердо установленную плату
оставлял ему все плоды их труда, возлагая на него обязанность
их кормить27. При другом способе владелец рудника сам брал
напрокат рабов, нужных для этой работы. Действительно, очень
многие, вместо того чтобы самим эксплоатировать какую-либо
отрасль торговли или промышленности или давать ее другим на
эксплоатацию с использованием своих рабов, предпочитали
отдавать рабов напрокат предпринимателям или частным лицам.
Людей этого рода, которых часто называют в наших источниках
наемными рабочими, было без сомнения не меньше, чем людей
свободных, на той афинской площади, где происходил наем
работников. Этот способ применялся в наиболее широком масштабе.
Филонид имел 300 рабов, Гиппоник—700, а Никий даже 1 000,
которых он отдавал напрокат для работы в рудниках. Быть может,
отсюда извлекали меньше выгоды, но зато она была более
верной. Этот прокат рабов был подобен прокату скота: он
гарантировал хозяина от всяких потерь от болезней и даже от бегства
рабов, так как наниматель брал на себя обязательство предста-
75

вить их обратно по окончании контракта в том же числе, в каком
он получил их28.
Этот прием применялся не только по отношению к рудникам
и ремесленным предприятиям, им пользовались иногда и по
отношению к внутридомашнему обслуживанию. Были граждане,
которые, применяя известную экономию, вместо того чтобы
держать постоянных рабов, из тщеславия нанимали на время лиц,
которые должны были сопровождать и охранять их женщин или
следовать за ними самими во время их прогулок29,—очень
удобный прием, который и теперь применяется в самых знатных и
элегантных домах30. Еще чаще практиковался такой прием при
экстраординарных обстоятельствах, в дни свадеб и больших
празднеств. Так, нанимали поваров, которые приготовляли обед31
для пиров, танцовщиц и флейтисток, которые появлялись в конце
пира. Во все времена музыка и танцы—два искусства, которые
философы ставили, можно сказать, в основу греческого
образования,—занимали заметное место на праздниках. Но в поэмах
Гомера молодые люди в хороводах выказывали гибкость своего
тела и изящество движений82, а старый певец—«аэд»,
вдохновленный музами, пел о славных подвигах героев, а иногда и о
похождениях богов33, С тех пор дело сильно переменилось. Производство
благодаря рабству нашло даже в этом материал для спекуляции.
Молодые девушки сладострастной Ионии и соседних с Пафосом
(священным островом «золотой» Афродиты) прибрежий собирались
по зссу богача с пиршественных залах целыми лириьидами, были ли
они одеты? Об этом можно спросить, но ответить вполне точно
едва ли возможно34. Больше того, дети, обученные каким-либо
подлым учителем, изображали почти естественно похождения,
воспетые Гесиодом в его «Эоях» (ήοίοα). Это обычай,
засвидетельствованный, отраженный в комедии всех веков, отЭвполиса и
Аристофана до Менандра и Филемона35, отмеченный сатирой36,
допущенный самой философией. Ксенофонт не видит никакой
неловкости вывести этот обычай на пиру, где участвует Сократ. Во всем
этом диалоге царит какой-то тон испорченности, от которой лицам,
присутствующим тут, даже самому Сократу, едва ли удается
очистить все ведущиеся речи. Как раз ведь Сократ просит учителя
заставить двух молодых рабов танцовать под условным видом
граций, нимф или гор37, он, который, несмотря на все свои
прекрасные речи о небесной любви, является виновником той бесстыдной
сцены, которой заканчивается пиршество38.
Рабов нанимали также и для других дел. Нужно ли говорить
о бесчестном промысле Никераты39, личности вполне достоверной,
тем более что и комедия часто выводила на сцену лиц подобного
рода?40 Но имеет ли право современное общество бросать
обвинение в лицо античному обществу? Являются ли наши «либеральные»
времена более нравственными, чем эти времена рабства? По
крайней мере у них больше стыдливости. Аспасия, которая была не кем
другим, как Никератой высшего тона, Аспасия, которая своим
ремеслом (оно не было ни хорошим, ни честным, по словам Плу-
76

тарха)41 в некотором отношении как бы оправдывала то, что комики
рассказывали о ее личности42, была подругой и, может быть,
женой Перикла, мыслями и планами которого она владела. Она
была наставницей целого ряда ораторов43. Ее дом служил школой
для самого отца греческой философии44. Сократ, нравственную
чистоту которого мы не подвергаем сомнению (это указывает
на широко распространявшуюся порчу общественной
нравственности), часто посещал ее со своими друзьями45. Его ученики
ходили к ней учиться устраивать хорошие браки46. Афиняне
приводили к ней своих жен47, вероятно, для того, чтобы она
сообщила им какие-либо секреты того очарования, которое в ней
находили, того дара нравиться, тайной которого она одна
владела. Гетеры, как и все остальное, были предметом гражданских
сделок. Иногда двое граждан складывались, чтобы приобрести
одну гетеру48, и закон санкционировал статьи этого позорного
контракта: ведь он мог дать место судебному процессу49. Иногда
эти грязные споры решались третейским судьей, который часто
привлекался к таким скандальным делам: «Третейские судьи,—
говорит Демосфен в цитированной выше речи,—в споре Фриниоиа
и Стефана решили, чтобы она (гетера) принадлежала им
поочередно, по два дня каждому; на этих условиях они должны были
стать друзьями и забыть прошлое»50.
2
Рабы для труда и рабы для удовольствия, находившиеся в
распоряжении простых граждан для их собственных нужд и чаще
в целях спекуляции для нужд других, были иногда и
собственностью государства. Солон купил женщин, чтобы основать
публичные дома в Афинах1; и храмы, главным образом храмы
Афродиты, в крупных торговых центрах иногда имели рабов подобного
рода под священным именем «гиеродулы» (священные рабыни).
Подобно баядеркам современной Индии, они были посвящены
тому же культу в Эриксе, в Сицилии и,—если не выходить из
пределов Греции,—в Коринфе2. Благочестие одних, чванство других
находило удовольствие приходить на помощь храмам, делая им
приношения рабами; это обычай, который восходил к
героическим временам3, обычай, который подтверждают многие надписи,
найденные на стенах святилищ; в конце концов для рабов
установилось, как особая форма отпущения на волю, «посвящение
богам», своего рода «вольная» под гарантией бога4. Этот обычай
распространился и на самые храмы и на их рабов. Ксенофонт из
Эфеса, отправляясь на олимпийские игры, обещал Афродите своей
родины в дар толпу девушек, если он вернется победителем; и ода
Пиндара—памятник «вечнее меди» (по словам поэта)—прославляет
выполнение им своего обета5. В этом храме было собрано более
тысячи гетер, которых и мужчины и женщины обыкновенно
посвящали таким образом богине: они способствовали, по словам
Страбона, приливу иностранцев и тем увеличивали богатство
77

города, так как многие из иностранцев там окончательно
разорялись6. Равным образом и в Коринфе гетеры пользовались своего
рода общественным уважением. У них были свои собственные
праздники7, и в важных случаях древний обычай доверял им заботу
приносить богине обеты за государство8. Храм в Эриксе, соперник
храма в Коринфе, во времена Диодора Сицилийского процветал
более чем когда бы то ни было. Нужно сказать, что он стал таким
вследствие благочестивой щедрости римских проконсулов и
преторов, «которые засыпали его дарами и, слагая с себя всю
гордость своего важного положения, предавались до
самозабвения играм и сношениям с женщинами, не думая,—прибавляет
историк,—что есть для них другая возможность сделать свое
присутствие приятным для божества»9. Но Страбон уже говорит
об этом блеске как о давно исчезнувшем10. Неизвестно, под
влиянием каких обстоятельств эти места могли так быстро
«очиститься» в правление Тиберия.
В свою очередь и города имели своих священных рабов, которые
без сомнения выполняли свои обязанности при
жертвоприношениях и во время празднеств11. Чаще рабы выполняли работы,
связанные с потребностями городского благоустройства. На их
обязанности лежали общественные работы, и даже, по словам
Аристотеля, им поручались определенные должности, считающиеся
чисто рабскими, тогда, когда государство считало себя достаточно
богатым, чтобы их оплачивать12 Отстод? определение
государственного раба: «посвященный службе при судах (вообще при
должностных лицах) или общественным работам»13. В Эпидамне
все делалось руками государственных рабов, и афинянин
Диофант хотел, как говорят, соединить в этой категории всех тех,
которые занимались каким-либо ремеслом14. В Афинах сверх того
было 1 200 скифских стрелков в качестве городской полиции15
и много других городских рабов16, число которых Ксенофонт
предлагал значительно увеличить, чтобы предоставить государству
выгоды от эксплоатации рудников17. Рабы частных лиц могли
со своей стороны содействовать своим трудом государственным
интересам, служа во флоте или в армии. Во флоте их
присутствие было явлением обычным. Они служили простыми
матросами за счет триерархов, которым надлежало заботиться о
снаряжении и поддержании кораблей18. В войске мы их обычно находим
как рабочих19 и лишь в виде исключения как солдат, когда к этому
вынуждала опасность, угрожавшая государству. Таких примеров
мы находим много, начиная с великой эпохи персидских войн
вплоть до последних времен Греции, до тяжких дней ее борьбы
против римлян. Тогда, так же как в дни Марафона20, освободили
рабов, чтобы заинтересовать их общим делом борьбы за
независимость21. Но было уже слишком поздно, и победитель Муммий
продал на одних и тех же аукционах хозяев, взятых в плен,
и рабов, получивших свободу.
Как случилось, что государства были доведены до
необходимости доверить рабам заботу о своей защите, давать им знаки отли-
78

чия и вскоре даровать права гражданства? Это было результатом
того, что рабство распространилось на весь жизненный обиход,
рабы стали обслуживать семью, взяли на себя заботы о земледелии;
в их руках оказались различные виды ремесла и искусства; рабы
занимали все низшие ступени государственной службы, вытесняя
гражданина; и ничто уже не могло бороться против этой
революции, которая в демократических республиках действительно шла
на смену старому государственному строю. Чего больше всего
здесь боялись — это численного увеличения членов общин.
Законодатели видели в этом затруднение для своих строго
установленных конституций, а граждане—уменьшение привилегий,
достающихся на долю каждого из них. Как раз при помощи рабов
стремились увеличить ресурсы государства; и, в противоположность
мнению великих политиков и самых мудрых философов, рабов
даже предпочитали поселившимся в стране иностранцам, так как
они гарантировали, что исключительно граждане будут
пользоваться всеми выгодами от цветущего производства и растущей
торговли. Это было плохое предвидение будущего. Даже тем
государствам, которые сумели удержать свое свободное население
количественно почти неизменным, не удалось сохранить свою
прежнюю мощь, так как они не могли защитить характера
общественного строя от тех влияний, которые стремились его
разрушить; и их рабы, даже еще более многочисленные, не могли дать
им hwkhom пополнительной сипы тяк ияк нр R гОюяе с пябями
можно сопротивляться свободному народу, каким в день борьбы
была Македония, а впоследствии—римляне.
*~тштг

Глава шестая
ЦЕНА НА РАБОВ
ш* ■ ~^οτ беглый обзор различных обязанностей рабов, кото-
I рый я сделал, позволяет мне подойти к двум новым
зазЛавав вопросам: о цене на рабов и об их числе в Греции вообще
гиШ1ШЩ и в частности в Афинах. Два ученых, стоящих на
первом месте по своим научным заслугам,—Бёк в Германии
и Летронн во Франции—оба избрали эти вопросы предметом своего
исследования: первый—в своей «Политической экономии Афин»,
второй—в работе о населении Аттики. Это говорит за то, что после
них остается сделать уже немного, и, повидимому, можно было бы
ограничиться простым пересказом результатов их исследований.
Однако более подробный анализ их работ не будет бесполезным.
Опираясь на их эрудицию, руководясь тем методом, который они
указали, с таким блеском применяя его в своих изысканиях, новый
анализ будет в состоянии в некоторых пунктах изменить их метод
доказательств и даже их выводы. Сначала я буду говорить о цене
на рабов, отсылая читателя к концу этой главы, если он захочет
узнать только окончательные результаты, минуя путь довольно
сухих и тяжелых доказательств и анализа1.
7
В одном из своих диалогов Лукиан, желая выразить ту оценку,
которую давали различным философским школам, устраивает
публичную продажу и назначает цены на всех философов. Это
рынок рабов. Зевс (торговец) старается вывести их в возможно
чистом виде, чтобы прельстить этим покупателей, а Гермес
(глашатай) созывает публику, устанавливает в порядке толпу
продаваемых рабов и открывает аукцион2. Пифагореец продается за
10 мин, но его покупает целое общество заморских греков, его
адепты из Кротона и Тарента. Сократ без торга приобретается
за 2 таланта; стоик Хрисипп, с помощью удивительного искусства
и тонкой хитрости, идет за 12 мин. За перипатетика просят два-
80

дцать, потому что в нем два человека: тайный и явный, и, кроме
того, Гермес дает понять, что он может получить немножко золота
благодаря своим чудесным секретам; поэтому с назначенной цены
сбавляется только 4 мины. Скептик Филон (Пиррон?), ленивый
и невежественный, продан за мину, эпикуреец—за 2 мины; это
человек компанейский, но дорого стоящий и мало полезный.
Киренаик, который объявлял себя способным напиваться вместе
с хозяином, не находит себе покупателя, как и прославленная чета,
не отделимая друг от друга по своему контрасту,—Демокрит и
Гераклит, эти два лика мизантропии. Я забыл Диогена-киника,
эту «душу мужского пола», этого гражданина всего мира,
который всюду и при всяких обстоятельствах чувствовал себя
свободным, как у себя дома, и который по своей нечистоплотности
казался способным только на. то, чтобы копать землю. Однако
Гермес восхваляет его как очень подходящего для обязанностей
привратника (эти обязанности не всегда выполняли мужчины);
но покупатель боится подобного сторожа; он скорее хочет сделать
из него матроса или садовника и предлагает 2 обола. Его ловят
на этом слове3.
В этой игре остроумия, где Лукиан сумел так хорошо подметить
обычаи и формы продажи, он, повидимому, должен был взять
за основание различные ставки принятого тарифа. Кроме Сократа,
который стоит вне конкуренции, и Диогена, за которого была
заплачена цена самой плохой собаки4, остальные расценки держатся
в общем в пределах рыночных цен: мы это увидим на дальнейших
примерах; но я не думаю, чтобы мы могли извлечь отсюда какие-
либо точные указания о стоимости того или другого вида рабов.
Мне кажется, что Бёк ошибается, думая найти в оценке Филона—
1 мина—цену людей, предназначенных для работы на мельнице.
Тогда на примере Диогена нужно было бы назначить цену в 2 обола
за матроса или садовника—такое заключение более
соответствовало бы прямому указанию текста. Наоборот, в другом месте
покупатель, чтобы заставить Филона итти и доказать скептику свои
права как хозяина, грозит ему отослать его на мельницу; отсюда
ясно, что он взял его не для этой цели и заплатил за него мину,
как за раба ленивого и который ни на что не годится5.
Одна фраза у Ксенофонта, цитируемая Беком, дает нам
некоторое представление о расценках, которое более подходит к
описываемой эпохе.
Желая показать, что в оценке дружбы существует много ступеней,
Сократ употребляет сравнение с продажей рабов: «Среди нас,—
говорит он,—один стоит две мины, другой едва полмины; вот этот
пять мин, а тот вот даже десять. Больше того: говорят, что Никий
заплатил целый талант за заведующего работами в его копях»6.
Последняя цена является совершенно исключительной, и
скромная сумма в полмины тем более не могла быть ценой крепкого,
сильного раба. Но цена раба уродливого или бесполезного могла
падать еще ниже, как, например, было с Эзопом7, который, по
преданию, был продан за 60 оболов. Остальные цены, указанные
6 А. Валлон
81

Сократом, должны были являться более обычными. Поищем этому
доказательства и посмотрим, к каким различным видам рабов
можно отнести подобные цены.
Цена на рабов видоизменялась сообразно с тем, к чему они были
пригодны: мужчины, пригодные для работ на мельницах или
в копях, были дешевле всего; затем шли рабы, пригодные для
какого-нибудь ремесла и, наконец, предназначаемые Для роскоши
или для удовольствий.
Для рабов труда их цена, естественно, определялась тем
количеством продукта, который они могли дать. Эти два момента,
взаимно друг друга определяя, ддют возможность пользоваться
ими для взаимной проверки. Так, рабы, нанятые для эксплоатации
Лаврийских копей, давали хозяину чистого барыша в день 1 обол,
или в год 360 оболов8; кроме того, предприниматели должны были
учесть возможность случайных болезней или бегства рабов, так.
как по окончании срока контракта они должны были вернуть их
в том же числе, в котором они их получили. При 12% на капитал,
обычном в Афинах проценте для денежных обязательств, этот доход
представлял бы капитал в 3 тысячи оболов, или в 5 мин. Но доход
с раба по своей природе является пожизненной рентой. Он должен
был не только возместить проценты с покупной цены, но должен
был в определенный период времени восстановить и самый
капитал, так как этот капитал, помещенный в личности раба, погибал
вместе с ним. Чтобы извлечь из раба доходы, соблазнительные
и для государства, хозяева должны были из своего капитала
извлекать двойной доход сравнительно с обычным. Этот доход, который
не был ничуть преувеличенным для большей части рабов, в эпоху,
когда можно было поместить капитал без нареканий за большие
проценты (18% были вполне законным9 процентом), не может
рассматриваться как чересчур высокий для рабов в рудниках. Ведь
известно, как быстро изнашивалась жизнь рабочего от такого
труда в нездоровых10 местностях. И, конечно, никто не подумает,
что оговорка, которая возлагала на предпринимателя
обязательство вернуть по окончании договора то же число рабов, могла
установить к выгоде хозяина действительную «вечную ренту».
Если несчастные случаи шли за счет предпринимателя, то, без
сомнения, при периодическом возобновлении контракта
использование и физическое ослабление раба относило эти убытки за счет
хозяина. При 24% 360 оболов ежегодной выручки представляют
стоимость в 250 драхм, или 2*/2 мины, за раба; и если хоть немного
поднять отношение дохода к капиталу (например процентов 20—
30), цена раба должна была упасть еще несколько ниже. Вот какой
вывод, повидимому, мы можем сделать из текста Ксенофонта.
Приведя примеры Никия и других, которые нанимали себе рабов
из расчета одного обола в день, предлагая государству тот же план
финансовой операции, автор говорит: «Если объединить 1 200
рабов, то в пять или шесть лет один доход с них даст не меньше
шести тысяч»11. Допустим, как это вполне позволяет продолжение
фразы, что государство уже владеет или приобретает на свои соб-
82

ственные деньги первые 1 200 рабов и что доход с них будет
употребляться начиная с конца первого же года на приобретение
новых рабов; так как этот доход с каждым годом возрастает и
в той же пропорции возрастает число приобретаемых рабов, то
можно будет в пять лет приобрести б тысяч рабов по 122—123
драхмы, а в шесть лет—по 193—194 драхмы12. Так как Ксенофонт
должен был показать возможность реализации своей системы в самом
близком будущем, то наиболее близким к истине будет срок,
наиболее отдаленный, указываемый им, а именно шесть лет,
который предполагает стоимость раба в 194 драхмы; и если
допустить, что автор, сам того не замечая, несколько преуменьшает
обычные цены, чтобы уложить их в свои сметы, то, как
можно заключить, реальной ценой раба будет 200 драхм, или
2 мины13.
Две цены, довольно близкие друг к другу, установленные выше
(одна—стоимость общей продукции довольно значительного числа
рабов, другая—полная стоимость еще большего количества),
являются неизбежно средними ценами. Это говорит за то, что
индивидуальные цены могут быть ниже и выше этой нормы. И
действительно, в этой массе людей было много ступеней в зависимости от
производственной работы, начиная от рабов, которые были заняты
копанием ям и траншей, чтобы получить руду, и кончая теми,
которые в мастерских обрабатывали это сырье и выделяли чистое
серебро. Итак, существовало заметное различие в продукции,
даваемой рабами, и в их стоимости, различие, которое не давало себя
чувствовать, когда составлялись сметы на аренду и покупку в
большом масштабе, но которое должно было быть учтено при договорах
менее общего значения. В одной из речей Демосфена, в которой
Бёк думает найти указание на менее высокую цену на рабов
этого рода, мне кажется, наоборот, указывается для них более
высокая цена. Чтобы можно было судить об этом, разобравшись
во всех обстоятельствах, я изложу это дело, о котором идет речь.
Пантенет поручил Мнесиклу приобрести ему кузнечную
мастерскую в районе Маронейских копей с 30 рабами, нужными для этой
мастерской14. Для этой покупки он одолжил 105 мин15, которые
получил в ссуду от Эверга и Никобула. Мастерская и 30 рабов
должны были служить залогом этого долга, и, для того чтобы этот
залог был лучше обеспечен, Пантенет составил договор на продажу
на их имя. Однако отдельным актом кредиторы условились
предоставить ему эксплоатацию мастерской из расчета обычного
процента— 1 драхма в месяц, или 12% годовых; и они устанавливают
срок, когда Пантенет получит мастерскую в полную собственность,
выплатив занятую сумму16.
По ходу речи видно, что мастерская была куплена специально
на деньги Эверга, кредитовавшего на это 1 талант, а 30 рабов
были куплены на деньги Никобула за 45 мин17. Отсюда сделали
вывод, в том числе и Бёк, что эти 45 мин представляют стоимость
рабов, и, таким образом, определяют стоимость каждого
в ΐγ2 мины. Но правильна ли эта цена? Это вовсе не вытекает со
6* * S3

всей необходимостью из природы всей этой сделки. Под видом
продажи и аренды все эти контракты на самом деле являются не
чем иным, как закладной. Если первый передавал заимодавцам
вполне реальную собственность, то второй своими
ограничительными оговорками оставлял за Пантенетом реальные права на
собственность. С этой точки зрения и заимодавец и должник могли
говорить об этом имуществе, как о своей собственности18, но они
были связаны друг с другом. И подобно тому как Пантенет не мог
располагать рабами без того, чтобы Никобул не отказался от своего
права, точно так же и Никобул, который их купил в присутствии
и с согласия Пантенета, не мог продавать их без его
подтверждения19. Таким образом, тут нет полной продажи, и цена,
поставленная в контракте, может и не обозначать полной цены. Вполне
возможно, что деньги, данные кредиторами, служили не для полной
уплаты за мастерскую и за рабов, но для доплаты к той сумме,
которую Пантенет остался должен тем, кто дал ему раньше деньги
для этой покупки. Действительно, он говорит несколько ниже, что
стоимость спорных вещей была гораздо выше той суммы, которую
они дали ему взаймы20. И это подтверждается тем, что защитник
приводит это заявление и не оспаривает его. Пантенет, вернув себе
право собственности на рабов и на мастерскую, вновь продает их
за 3 таланта 2 600 драхм (в общем за 206 мин)21. Это почти вдвое
больше тех денег, что дали ему взаймы оба кредитора (105 мин).
Ппименяя к этой нгтом ттряе мягтррскпй и пябпц тп птиптттррм^
которое нам было дано первым договором, где один обязался
талантом, другой 45 минами, мы получим, что мастерская и
соответствующая часть копей будут стоить около 2 талантов, а 30 рабов—
немногим меньше 90 мин, допустим, 3 мины каждый22. Эта средняя
цена в 2—2*/2 мины была ценой рабов, употребляемых на самых
простых работах в городе или деревне. Два раба, оцененных
по 2х/2 мины в речи против Никострата, были отданы в наем, один
для какой-то работы вне дома, другой для жатвы, сбора винограда
и других земледельческих работ23. Можно сказать, что это была
цена тех рабов, у оторых ценилась только их физическая
сила.
Цена тех, чей труд требовал больших умственных способностей,
поднималась значительно выше. Многие тексты Демосфена, Эсхина
и других ораторов дают нам для известного числа рабочих этого
рода и полную сумму и точный доход за год или за день. Но в этих
оценках есть некоторые ошибки, которые зависят частью от
характера оратора, частью от самой природы исследуемых объектов.
Оратор есть прежде всего адвокат и, следовательно, поставлен
в необходимость преувеличивать или преуменьшать свои оценки,
смотря по обстоятельствам и требованиям своей судебной речи;
с другой стороны, даже не предполагая в нем интереса извращать
истину, можно думать, что те цифры, которые он приводит, могут
иногда представлять лишь приблизительную стоимость рабов.
Один пример из Демосфена нам объяснит и подтвердит эти
оговорки.
84

В наследстве, оставленном отцом Демосфена, находились две
фабрики: одна оружейная, на которой было 32 или 33 раба и
оцененная в 190мин, другая—кроватная, на которой было 20 рабов,
заложенная за 40 мин, всего 230 мин для 52 или 53 рабов, которые
были у него в тот день, когда опекун взялся за управление его
состоянием24. Когда он сдавал отчет, то 14 из этих рабов с суммой
денег в 30 мин и домом той же ценности составили всего 70 мин,
т. е. 10 мин за 14 рабов25. Комментатор Демосфена приписывает
это обесценение их старости, инвалидности и т. д.; поверим, что
и соображения оратора способствовали этому. Но эта стоимость,
приписываемая обеим мастерским (190 и 40 мин), допуская всю
ее точность, может ли она одна служить для определения
стоимости рабов? Могло бы показаться, что, согласно первой цифре,
нужно установить среднюю цену на оружейников в б мин и в
2 мины—для рабочего по кроватному делу. А между тем это
совсем не так. Последние не были куплены, но были наняты в числе
двадцати под кредит в 40 мин, а обычно бывает, что залог
превышает по стоимости сумму, которую он гарантирует. Эта оценка,
которая дает 2 мины за человека, может быть ниже
действительной стоимости. В другом случае, наоборот, сумма в 190 мин за всю
мастерскую может быть много выше цены одних только рабов;
ведь сам Демосфен говорит нам, что эти рабы стоили по меньшей
мере 3 мины, а другие—5 и 6 мин, и по конъюнктуре Рейске их
нужно различать так: тридцать по цене не меньше 3 мин, а два или
три, мвлмьшисся, бсс> симнсним, руководителями производства, по
цене от 5 до 6 мин. Сочтем 105 мин для первых тридцати из расчета
по 372 мины за каждого и 15 мин для 2 или 3 остальных; всего
получится 120 мин; остающиеся 70 мин будут представлять
стоимость оборудования, помещения и орудий труда.
Текст Демосфена дает нам прямо цену в 3 и б мин за раба-
кузнеца: 3 мины за простого рабочего, 6, вероятно, за
руководителя производством. Один текст Эсхина позволяет нам подойти,
правда, окольной дорогой, к очень близкому результату. Он
говорит нам, что отец Тимарха имел 9 или 10 рабочих, сапожников,
приносивших по 2 обола в день дохода, а руководитель мастерской
давал 3 обола26. Сколько давали они в год? Исходя из годового
дохода по известному уже отношению, можно подойти к
определению основного капитала. Другими словами, сколько в году было
у них трудовых дней? В общем это зависит от условий, в которые
поставлен раб. Если он нанят на год, то цена его труда должна
быть распределена на все дни из расчета 360 дней в году, как это
показывает Ксенофонт в своих вычислениях; в других случаях
трудовыми днями нужно считать дни, когда рабы дают какую-либо
продукцию, и таких дней нельзя считать больше трехсот в году27.
Таков, вероятно, был случай с рабочими Тимарха: годовой доход
с них был, таким образом, равен 600 оболам с человека, а с
руководителя мастерской—750 оболам; допуская между этим доходом
и капиталом обычное отношение 25: 100, получим, что раб будет
стоить 400 драхм, или 4 мины, а руководитель—6 мин28.
85

Если можно установить обычную цену рабов, занятых
добыванием серебра или тяжелыми сельскими работами, в 2 или 2х/2
мины, то, повидимому, средняя цена раба-рабочего должна быть
более высокой, например от трех до четырех мин, а для
заведующего мастерской—в полтора раза больше: от 5 до б мин. То, что
Никий заплатил за своего управляющего целый талант (60 мин),
является случаем исключительным и не может приниматься в
расчет при установлении средней цены раба.
Домашние рабы ценились так же различно, как и рабы на
других работах, в зависимости от того, используются ли они для
простого обслуживания или же для работ, требующих большего
умственного развития, или для более интимных услуг. Демосфен
в процессе о наследстве Спудия называет раба ценой в 2 мины,
но не дает точного указания о его занятии29. В речи против Фео-
крина одна рабыня оценена в 5 мин, но эта цена, являясь
результатом судебной оценки, может быть рассмотрена здесь как
максимальная30. Цена в 5 мин была довольно обычной, если раб
приносил на службу своему господину какой-либо свой талант. У Пла-
нуды мы находим, что вместе с Эзопом был продан певец за тысячу
оболов (155 драхм, или 12/3 мины) и «грамматик» (ученый)
за 3 тысячи оболов (5 мин)31, цифры, которые в конечном счете,
если их признать правильными, дают невысокое представление
о голосе певца и о знаниях «грамматика»: один стоил дешевле, чем
рабочий на рудниках, а другой—дешевле заведующего сапожной
мастерской**. Софисты, которых Афиней хотел поставить вне
всякой цены33, продавались так же, как и другие; это доказывается
на тысяче примеров. Цена в 10 мин, данная Ксенофонтом, и цены
Лукиана на учеников Пифагора (10 мин), стоиков (12 мин) или
учеников Аристотеля (16 мин) скорее могут дать представление
о стоимости образованных рабов, хотя последние цены и
использование подобных рабов относятся скорее к римскому периоду.
Рабы, занятия которых специально предназначались для
удовлетворения потребностей в роскоши, стоили много дороже.
Самого плохого повара нельзя было нанять дешевле одной драхмы
(6 оболов), а у Плавта один из поваров уверяет, что его нельзя
нанять дешевле, чем за один nummus,—это двойная драхма, или
12 оболов; латинский поэт всегда этим словом обозначает стоимость
этой монеты34. За эту цену нанимались флейтистки,
вольноотпущенницы или рабыни35. Что касается других рабов, цена которых
вполне зависела от прихоти или от фантазии, то эта цена могла
быть еще более высокой. Два афинянина, которые составили
компанию, чтобы купить Неэру, заплатили за нее 1/2 таланта, или
30 мин, а когда ею пресытились, предложили ей свободу за 20 мин,
внеся каждый по 500 драхм при условии, что она не останется
в Коринфе36. Эту же цену в 20 и 30 мин приводит и Исократ37.
Эти же цены можно найти наиболее часто в новой комедии, у
Филемона, Дифила и Менандра, лучшие произведения которого
Теренций перенес в римский театр. Теренций оценивает
маленькую рабыню, некоторую обстановку и мелкие расходы в 10 мин;
86

флейтистка стоит 20 мин; любовница Федрия—30 мин38;
маленькая негритянка и евнух—20 мин39. Но здесь мы уже
подходим к временам после Александра, и, как мы увидим ниже в
связи с Римом, эти цены тогда были приложимы даже к рабам,
приобрести которых господа не так уж стремились.
2
Если могли явиться некоторые сомнения относительно зачастую
очень интересных вычислений ораторов или совершенно
свободных оценок поэтов, то в историческом материале мы находим
основания для того, чтобы их рассеять. Правда, историки говорят
реже о рабах, чем о пленных, менее о повседневных ценах, чем
о выкупных деньгах; но выкупные суммы за пленных обычно
должны были регулироваться средней стоимостью рабов. Ряд
документов, приводимых Бёком, дает нам возможность
проследить постепенное повышение цен из века в век. Незадолго до начала
персидских войн выкуп составлял 2 мины1; во времена Дионисия
Старшего—3 мины2; во времена Филиппа—от 3 до 5 мин3, при
эпигонах Александра—5 мин за раба и 10 мин за свободного4. Именно
за эту цену в 5 мин Клеомен, не имея возможности восстановить
гражданское население Спарты, предложил илотам свободу и право
с оружием в руках вместе со спартанцами защищать наводненную
врагами страну5. Как можно видеть, эти цены вполне
соответствуют средней цене рабов, установленной ораторами, и той,
которая должна была быть ходовой в те времена6. Я ославляю
в стороне выкупные суммы некоторых лиц, выдающихся или по
своим нравственным качествам или по богатству: Платон был
выкуплен за 20 или 30 мин7, Никострат—за 25 мин8, а известный
Амфилох, посланный Филиппом, чтобы вести переговоры о выкупе
пленных и арестованный Диопитом, мог получить свободу только
ценой уплаты 9 талантов9. Но эти цены, определенные жадностью
пирата, спекулировавшего на своей добыче, не могут считаться
мерилом стоимости, равно как и цены за какую-либо рабыню,
диктуемые страстью или капризом.
Источники другого рода возвращают нас к тем средним ценам,
которые мы приняли.
Прежде всего это египетский папирус,—тот хрупкий документ,
из которого Летронн сумел извлечь столько исторических данных
специально по рабству,—сообщающий нам о двух беглых рабах.
Вознаграждение, обещанное за них тому, кто приведет беглеца,
равно 2 талантам 3 тысячам драхм; тому, кто укажет, где они
скрываются,—1 талант 2 тысячи драхм, если это место священное,
и 3 таланта 500 драхм—если это жилище состоятельного
человека,—разница, которая может показаться странной, но которая
вполне объяснима. Если раб находится под покровительством
места, обладавшего правом убежища, то более трудно получить
его обратно;* но если он нашел убежище у частного человека,
имеют право потребовать его выдачи со всеми проторями и
убытками, если это человек состоятельный.
87

Цена, даваемая тому, кто приведет раба, освобожденная от
этих привходящих моментов, точнее представляет нам стоимость,
которую тогда имел раб: 2 таланта 3 тысячи драхм. Летронн
указал, что тут дело идет о медном таланте, соответствовавшем мине
серебра. Таким образом, эта сумма равна 2У2 минам—цена
умеренная для этой эпохи. Это объявление, найденное среди бумаг
более позднего времени, имеет свою дату благодаря гениальной
прозорливости ученого критика; она датируется 25-м годом
царствования Птолемея Эвергета II (Фискона), 9 августа 145 г. до
н. э. Может быть, действительно вознаграждение было несколько
ниже настоящей цены за раба; нужно считать более или менее
несомненным, что и хозяин был заинтересован найти его и что
этот интерес его не был бескорыстным. Заметим, кроме того, что
дело идет о двух беглецах, и это само по себе понижало их
стоимость. Больше того, у одного из них это было уже не первой
попыткой к бегству: он носил на себе печать прежней вины;
и, наконец, повидимому, они были употребляемы для самых
низких работ в домашнем обиходе10.
Кроме этого папируса у нас есть средство для контроля этих
данных при помощи довольно большого числа надписей из Дельф11.
Они указывают на посвящение или на освобождение рабов под
видом продажи, где бог является покупателем; цена, внесенная
рабом в руки того, кто выполняет этот акт, точно обозначена в этом
торжественном контракте. Эта цена чаще всего равна 3 или 4 ми-
ням. В 431 нялписи из собпяннкт* Иршером и фукяпом
приблизительно 150 рабов, мужчин и женщин почти в равном числе, были
проданы по цене 3 мины каждый и 120—по 4 мины. От этих
средних цифр цены уклоняются в сторону повышения и понижения
очень заметно. Так, 45 человек, из них 20 женщин, были проданы
по 2 мины; 14, большей частью молодые мальчики и девушки,—
немного дороже 1 мины, трое или четверо—дешевле 1 мины; но,
с другой стороны, мы там находим 40 человек, женщин и мужчин,
проданных по 5 мин; от 20 до 25 человек продано по 6 мин; один
мужчина—за 7 мин; один купленный раб и один сидонянин—за
8 мин; еще другой— *а 9 мин; 3 женщины, рожденные в доме,
проданы за 7, 8 и 10 мин; другая женщина—за 8 мин; еще
одна, которая умела играть или выделывать флейты (τεχνΐτιν
αύλητρίδα),—за 10 мин; одна женщина, рожденная в доме,—за
15 мин12. Варвары не исключены из числа тех, за кого платятся
самые высокие цены. Из пяти человек, оцененных по 10 мин,—два
фракийца и один галат. Некий армянин дошел до цены в 18 мин13.
Другие подобные же надписи, найденные в Халеоне (недалеко
от Амфиссы) и в Тифорее (в Дориде), дают цифры, которые
достигают и даже превосходят самые высокие цены дельфийских
надписей. В Халеоне было внесено за раба тысячу драхм (10 мин); в
Тифорее раб был оценен в 5 мин, одна женщина по двум надписям—
в 10, а цена за одного мужчину дошла даже до 20 мин14. Что касается
средних цен в 3 и 4 мины, то если они несколько ниже тех, которые
мы получили в других случаях для того же времени, то нужно
88

заметить, что эти акты в сущности являются актами не продажи,
а отпущения на волю на довольно тягостных условиях, и что
многие из них соединяют с выкупной суммой требование оставаться
у продавца определенное время, иногда в течение всей его жизни,
или платить ему, или кому он укажет, определенный оброк.
Подобного рода условия создавали дополнительную плату,
которая должна была необходимо отразиться на первой. Женщина,
проданная богу за 5 мин при условии оставаться у своих хозяев
до конца их жизни, тотчас откупается от этог® обязательства
за 3 мины; второй акт написан сбоку на той же плите, как и
первый15.
Многие из этих надписей, очевидно, относятся к римскому
периоду, как, например, надпись Гиамполиса, которая упоминает
имя Траяна; все надписи принадлежат по меньшей мере к эпохе
после Александра: Курциус, а за ним и Вешер и Фукар полагают,
что ни одна из них не может быть отнесена ко времени ранее
македонской эпохи. Таким образом, они принадлежат к тому времени,
когда деньги, став менее редкими, подняли цену вещей; поэтому
надо думать, что и средняя стоимость будет несколько выше,
чем во времена Демосфена. Но эта средняя стоимость, которую,
принимая в расчет все привходящие обстоятельства, можно
установить в 4 или 5 мин, подтверждает более низкие цифры, к
которым мы пришли для предшествующего времени. Исключения
в ту или другую сторону не имеют здесь значения. Цены в мину
II .МСНЬШе КасаЛИСЬ Детей МПИ мметтм мргтп ρ nrnfifjy rnvtmcrY16
Если такие особые условия отсутствовали, то можно думать, что
тут были основания, которые подразумевались: основания
привязанности, как в том случае продажи рабыни, рожденной в доме,
когда она была оценена в 20 статеров (80 драхм) молодой
девушкой, которая отдает ее богу с согласия своей матери и своих
братьев; это своего рода среднее между дарением и продажей,
освобождение на волю почти даром; но тут может быть также основание
выгоды: раб может быть настолько бесполезным, что есть полный
расчет для хозяина избавиться от него за мину, за 20 статеров
и даже еще дешевле17. Что же касается цен в 10, 15 и 20 мин,
в них нет ничего экстраординарного для отдельных случаев.
Ведь даже во времена Демосфена, как мы видели, двое граждан
купили Неэру за 30 мин и дали ей вольную за 20 мин; заметим
кстати, что обычно такие повышенные оценки мы встречаем при
женских именах.
Подводя итог, мы можем сказать, что в период между
Пелопоннесской войной и владычеством Александра цены на рабов были
2—272 мины; это были рабочие в рудниках и на работах низшей
квалификации; от 3 до 4 мин—для рабов-ремесленников; от 5 до
6 мин—для руководителей мастерских; соответствующими были
цены на домашних рабов, смотря по их служебным
обязанностям; цены повышаются до 10 и 15 мин для рабов выдающихся
умственных способностей или знаний; эта цена повышается еще
более для рабов, предназначенных для специальных целей роско-
89

ши или личных удовольствий (об этом можно судить по многим
примерам найма или продажи); цена поднимается в этих случаях
до 20 или 30 мин. Здесь не может быть установлено границ. Но
когда мы имеем дело с большими массами, каково бы ни было
положение каждого отдельного лица, средняя цена остается 2 мины
во время персидских войн, около 3 мин в течение Пелопоннесской
войны и правления Александра и от 4 до 5 мин при царях,
наследовавших ему.
Вот что стоил человек у греков! Образованный человек во
времена Демосфена мог стоить столько же, сколько и лошадь18;
правда, Аттика имела мало лошадей и много образованных людей.
Действительно, человек, как только он становится простым
орудием, которым можно торговать, не стоит больше того, что он дает
в обиходе; и если при стечении известных обстоятельств этого
товара предлагают больше, чем требуется, то и цена на рабов
понижается и будет ниже цены самых обыкновенных вещей: во
Фракии часто людей меняли на соль19. Положение рабов, без
сомнения, не будет всегда меняться в соответствии с этими
изменениями в цене, так как нельзя совершенно отрешиться от их
природных качеств; но, с другой стороны, невозможно, чтобы их
стоимость не влияла на их положение; человек, попавший в разряд
вещей общего хозяйства, плохо или хорошо, но подчиняется
жестокому закону собственности.

Глава седьмая
О КОЛИЧЕСТВЕ РАБОВ В ГРЕЦИИ,
В ЧАСТНОСТИ В АТТИКЕ
^^**ψζтоимость рабов является вопросом интересным, но име-
| ющим лишь специальное значение. Он ничего не при-
^ν^- бавляет нам к знакомству ни с положением рабов,
ивыйдни ни с характером их работы; он только классифицирует
их в зависимости от стоимости среди других вещей,
a 4ti\,jLu конных игШ занесены. Определение числа р?£о? имеет
гораздо большее общее значение. Пока численность рабов не
определена хотя бы приблизительно, трудно заключить, в какой
степени те источники, которые питали рабство, способны были
регулярно содействовать его распространению, каков был удельный
вес рабства в труде и какое место занимало оно в законе. Было бы
еще более трудным делом определить, как я попытаюсь сделать
это несколько ниже, то влияние, которое этот институт рабства
должен был оказать на классы свободных и на классы
порабощенных. Чем объясняется частая необходимость сдерживаться
господину при всей полноте его абсолютной власти? Почему,
испытывая такие мучения, такую безнадежность, раб проявлял
терпение, безропотную покорность, вплоть до тех дней общего
брожения и смуты, когда были поколеблены самые основы
античного общества? Для того чтобы ответить на все эти вопросы,
касающиеся общества, состоящего из свободных и рабов, выяснить
все проблемы, которые хмогут возникнуть по поводу его
конституции, характера и духа,—для этого нужно прежде всего, чтобы
было установлено, в каком соотношении участвуют оба эти
элемента в его формировании. Таким образом, простой, казалось
бы, вопрос о цифрах поднимается на высоту вопроса
социального. Этот вопрос является одним из основных вопросов
истории рабства. Его важность оправдывает, без сомнения, тот
подробный разбор отдельных вопросов, к которому я
приступаю.
91

7
То, что мы видели относительно применения рабов и той выгоды,
которую можно было от них получить, заставляет нас думать, что
они были очень многочисленны в Афинах и в тех городах,
которые, подобно Афинам, занимались ремеслом и торговлей. Если
верить участникам пира у Афинея, то перепись Деметрия из Фалер
подсчитала в Афинах 20 тысяч граждан, 10 тысяч метеков и
400 тысяч рабов; в Коринфе, по его же словам, было 460 тысяч
рабов, а в Эгине—470 тысяч1. Эти цифры, в общем принятые
современными авторами, были подвергнуты Летронном пересмотру.
Прежде всего он отметил обычную неточность компилятора и
исключительные преувеличения в этом отрывке; на пиру каждый
старался перещеголять своего соседа по столу, приводя цифры
и произвольно повышая их сравнительно с ранее указанными.
Достаточно будет одного примера: Эгина, бесплодный утес в 4
квадратных мили,—и на нем 470 тысяч рабов! Таким образом,
поставив под сомнение правдивость этих данных, Летронн занялся
вопросом о населении Аттики. В блестящем исследовании, где
данные современной статистики приходят на помощь, чтобы
объяснить и проверить тексты древних писателей, он показал,
что число афинян, достигших гражданского возраста, т. е. старше
двадцати лет, довольно устойчиво держалось в пределах от 19 до
21 тысячи для обоих периодов: и от Пелопоннесской войны до
оитвы при Херинее, и от Херинейский Сшиы ди первых
преемников Александра, В среднем для каждого из этих периодов мы
получаем цифру 20 тысяч. После нового закона о населении это число
выражается цифрой 33 434 для всего мужского населения, а вместе
с женщинами мы получаем общее число жителей Афин в 66 868
человек2. Затем 10 тысяч метеков, отмеченных в списках по переписи,
в возрасте, способном носить оружие, т. е. от двадцати до
шестидесяти лет; это дает для мужского населения 19 629 человек и для
всего населения—от 39 до 40 тысяч3. Таким образом, первые две
цифры Афинея, касающиеся граждан и метеков, вполне приемлемы;
остаются рабы, которые учитывались не по полу, не по возрасту,
но поголовно, как скот, без различия возраста, пола или
положения; их количество нас интересует особенно, и преувеличение
их числа особенно хотел доказать Летронн. Фразе Афинея,
который насчитывает в Лаврийских рудниках десятки тысяч рабов
(там можно предположить, говорит он, более чем 720 тысяч
человек), он противополагает отрывок из Ксенофонта по поводу экспло-
атаций этих рудников. По словам Ксенофонта, государство должно
было бы, для того чтобы вести там работы, иметь рабов в
количестве, превышающем в три раза количество афинян. Если
допустить, что тут говорится только о собственно афинянах, об
афинянах, вписанных в гражданские списки, тогда дело идет здесь только
о 60 тысячах рабов, и автор, советуя, далее, прибавить 10 тысяч,
повидимому, хотел этим достичь той цифры, которую он наметил,
и оправдать этим свои предположения. Таким образом, в действи-
92

тельности могло быть 50 тысяч только рабочих; женщины и дети
не должны были приниматься в расчет при этом исчислении.
Но, как это явствует из многих мест, среди рабов женщин
насчитывалось гораздо меньше, чем мужчин, еще меньше семейных
и мало детей. Поэтому Летронн считает для этой группы слабых
и хрупких вполне достаточным удвоить то число, которое он
определил для мужчин, способных к труду, т. е. всего 100 тысяч4.
Когда вопрос прошел через такие искусные руки, когда тексты
в достаточно большом количестве уже собраны и сопоставлены,
тогда более легко еще раз проверить их критически. Я позволяю
себе возвратиться к некоторым пунктам работы Летронна,
конечные выводы которого я изложил, и прежде всего остановиться
на двух основных для нас пунктах. Мне не представляется
необходимым, как это делает Афиней, увеличивать количество
рабского населения Аттики до 720 тысяч душ или снижать
его вместе с Ксенофонтом до 50 тысяч рабов-мужчин в возрасте,
пригодном для работы. У Афинея мы имеем два момента: есть
число 400 тысяч рабов—число, заимствованное из переписи Демет-
рия Фалернского, по авторитетному указанию Ктесикла; и затем
мнение, высказанное другим участником пира, единственно под
гарантией самого автора, что все эти десятки тысяч рабов
работали в рудниках. Если бы он сказал даже «все» или «большей
частью» (а он не говорит определенно ни того, ни другого)5, то
и это утверждение во всяком случае было бы преувеличением.
И это преувеличение объясняется как формой беседы, ιακ и рилью
того лица, которое в качестве римлянина хотело возвысить Рим
перед Грецией: в РихМе столько тысяч рабов употребляются
единственно для роскоши, тогда как в Греции этот крез Иикий
употреблял их на тяжелых работах с целью наживы6. Таким образом,
какова бы #и была в сущности мысль Афинея, сопоставление этих
двух фраз совершенно ясно представляет не продолжение и не
дополнение его мысли, но два различных, противоречащих друг
другу, утверждения7. Нужно выбирать между толкованием автора
и текстом, который, будучи дан как результат переписи, включает
в себя необходимым образом общее количество населения, в том
числе и население рабское, женщин и мужчин всех возрастов
и всех профессий. Я не ставлю здесь вопроса ни о подлинности,
ни о верности этого места, я стараюсь найти только правильный
смысл его, и он не может быть сомнительным.
Основной текст Афинея относится, таким образом, ко всем
рабам, а не только к рабочим в копях. У Ксенофонта, наоборот,
вопрос идет только о рабах, работающих в копях в пользу
государства; содержание этой главы совершенно точно объясняет его
мысль. Он говорит о доходах Аттики и, главным образом, о
средствах, скрытых в Лаврийских копях, таких средствах, которые,
повидимому, все увеличиваются, вместо того чтобы уменьшаться8;
он указывает, что нехватает рук для их эксплоатации9, что
ресурсов копей хватит для всякого предприятия; никакая конкуренция
не может быть им страшна10, никакое изобилие материала не может
93

понизить их стоимости11. Таковы были выставленные им
принципиальные положения (я не берусь их защищать); таковы выводы,
которых в дальнейшем я не поддерживаю. Государство уступало
частным лицам некоторую часть копей за известное
вознаграждение; с другой стороны, богатые граждане, не эксплоатируя
никаких участков лично сами, держали рабов, которых они отдавали
в наем предпринимателям на известных условиях. Филонид, Гип-
поник, Никий, как мы видели, имели по 300, 600 и 1 000 рабов,
из которых каждый приносил им в день по 1 оболу дохода за
вычетом всех расходов; время Ксенофонта дает нам много других
аналогичных примеров. Так, рудники, гарантируя предпринимателю
определенную выгоду, становились источником новых доходов:
для государства, которое сдавало участки, для богача, который
отдавал в наем рабов. Пусть государство тоже владеет рабами
и имеет возможность сдавать их в наем тому, кто получил от него
в аренду на определенный срок участок; таким образом оно могло бы
удвоить свою прибыль12. Нет ничего проще этого плана; нет ничего
легче его реализации. Государство больше чем кто-либо другой
в силах приобрести рабов; оно их возьмет от всех, кто только
захочет ему продать их. И это будет справедливо по отношению к тем,
кто боится такой конкуренции. Лучше чем кто-либо государство
может отдать рабов в наем, так как те, кто занимается эксплоата-
цией этих копей, уже обязаны ему по самой природе своего
предприятия13. Итак, пусть государство приобретяет столько чтобы
на каждого афинянина приходилось по три раба, всего
приблизительно 60 тысяч14. Это чистых 60 тысяч оболов в день, за вычетом
бсех расходов, без малейшего риска; это, считая в году 360 дней,
600 талантов в год дохода; такой доход, который афиняне получали
с союзников во времена Перикла! Без сомнения, нельзя найти
лучшего помещения общественных денег; и прибавьте, что нет
помещения более верного. Ведь в конце концов, говорит
Ксенофонт, так как серебро частных лиц ничем не отличается от серебра
государственного, кто может помешать откупщикам доходов
обратить его обманным образом в свою пользу? Укпасть так просто
государственных рабов будет нельзя, так как на них будут
клейма15.
Анализируя эту главу Ксенофонта, я отчасти ее и
комментировал тем, что к словам автора я прибавил свою интерпретацию.
Но те тексты, которые я здесь цитирую, подтвердят, думаю, мой
комментарий. Я остановлюсь более специально на том мнении,
с которым я считаю нужным не соглашаться. Ясно, что Ксенофонт
не говорит, будто нужно увеличить рабское население Аттики
до 60 тысяч человек, способных к труду, но он предлагает
установить, независимо от частных рабов, корпус в 60 тысяч рабов
государственных, которых можно будет отдавать в аренду в интересах
государственного казначейства для эксплоатации копей.
Предложение «до тех пор, пока не будет по три на каждого афинянина»
относится к подлежащему, которое непосредственно предшествует
ему: «государственные рабы»—слова, неотделимые в этой фразе,
94

неотделимые и в мыслях автора, который как раз и устанавливает
эту противоположность между рабами, находящимися в частном
владении, и теми, приобретение которых он рекомендует
государству, вплоть до доведения их до установленного числа. Если
предполагаются оба вида рабов (текст, по моему мнению, абсолютно
не дает нам на это права), то эти выражения должны были бы
в дальнейшем по необходимости применяться или к общему
официально засвидетельствованному числу рабов без различия пола
и возраста (и отсюда пришлось бы заключить, что это число во
времена Ксенофонта не поднималось выше 60 тысяч человек), или
к рабам, о которых специально идет речь в этой главе, к рабам
из копей, и это соответствует тому смыслу, которого я считаю
нужным придерживаться.
Но что делать с этими 60 тысячами человек помимо указанного
труда в копях? Всегда ли Лаврийские копи требовали такого
количества рук? Ксенофонт предвидел такое возражение, и у него есть ответ
на него. Когда будет много людей, которых можно нанять, будет
много и лиц, готовых их нанимать, и те, которые имеют уже
рабочих, будут еще брать их у государства, так как в копях еще много
работы16. Но он допускает, что его проект не будет выполнен
целиком; он просит, чтобы его хотя бы признали в принципе и чтобы
по мере надобности его начали выполнять, и при этом на те
средства, которые это предприятие будет само приносить ежегодно.
R пе^пьтяте nncneuver увеличение оабов с 1200 до 10 тысяч,
Л. у W w i.
приносящих 100 талантов дохода. Но, говорит он, доход на этом
не остановится17; высчитывая этот доход с каждого раба отдельно,
он полагает, что их число не перестанет увеличиваться. «Ведь
все доказывает теперь,—говорит он,—что там никогда не будет
столько рабов, сколько требует работа», и он указывает еще на
неиссякаемое количество этих рудных богатств, их безграничное
распространение в ширину, их беспредельную глубину18. Однако,
чтобы продолжать развитие этого дела до такой высоты, чтобы
Аттика могла извлекать из своей собственной почвы те доходы,
которые она некогда получала извне, «чтобы она могла
удовлетворять свои собственные нужды и перестала беспокоить греческие
племена своими честолюбивыми планами»19, одного частного
производства недостаточно. Частные лица не настолько богаты, чтобы
предпринять новые разведки и решиться на новые работы в надежде
на более или менее счастливую находку. Нужно, чтобы шансы
на выгоду и потери стали общими; с этой целью автор предлагает
объединение десяти фил, с тем чтобы сообща эксплоатировать эти
недра при помощи государственных рабов20. Вот последнее слово
ксенофонтовой системы и вот также полное объяснение этой
фразы относительно государственных рабов, предназначенных
к этому труду: «с тем чтобы их приходилось по трое на каждого
афинянина».
Было необходимо изложить эту античную утопию во всем ее
объеме, чтобы лучше понять эти цифры, лучше оценить их
значение. Очевидно, 60 тысяч рабов, приобрести которых предлагает
95

Ксенофонт, относятся лишь к одной отрасли афинского
ремесленного производства, к эксплоатации копей, и существуют только
в теории. Таким образом, отсюда нельзя сделать никакого
заключения об общем числе афинских рабов. Можно сказать лишь
следующее: так как он, не отказываясь от выполнения своих надежд
в будущем, в данный момент ограничивает выполнение своей
системы пределами, соответствующими действительности21, то число
10 тысяч человек, на которых он основывает свои расчеты, может
быть, и есть число тех рабов, которые тогда употреблялись
частными лицами на работах в Лаврийских копях; это как раз то число,
к которому пришел и Летронн после ряда точных и убедительных
доказательств, где он сравнивает предполагаемые доходы от
Лаврийских рудников с доходами при современной эксплоатации
подобных копей22.
Таким образом, ясно, какое заключение можно вывести из текста
Ксенофонта, сопоставив его с указанным местом Афинея. Как
было сказано, у Афинея даны два момента: число рабов в
количестве 400 тысяч, данное как результат переписи Деметрия из Фалер,
следовательно, число, включающее всю группу рабов целиком,
и утверждение, что эти мириады рабов работали в
копях,—утверждение, не ясное даже по самой форме выражения и являющееся
в меньшей степени убеждением и мыслью автора, чем особым
приемом диалога. Это мнение, взятое в буквальном смысле слова,
уже сразу опровергается тем самым текстом, который оно хотело
комментировать, и никогда нелепое примечание не может сделать
сомнительным ясный и точный текст; даже если взять его
приблизительно, не в буквальном значении, оно опровергается Ксено-
фонтом, как это неопровержимо доказал Летронн. Но цифра
переписи остается неоспоримой, и нужно искать в другом месте
оснований, чтобы ее опровергнуть или подтвердить.
Единственный текст, который можно привести для
опровержения, текст, которым не пользовались при обсуждении этого
вопроса и который между тем должен быть наиболее известным,—
это текст Фукидида.
Б VIII книге, гл. 40, упоминая о Хиосе и о волнели-ях рабов при
нападении на этот остров афинян (413 г.), он говорит, что рабы
«были там очень многочисленны, более многочисленны, чем в
каком-либо другом государстве, за исключением Спарты». Если бы
афиняне имели рабов больше, чем в Спарте, зачем бы он искал
сравнения где-либо в другом месте? Спарта имела во времена
Геродота 8 тысяч человек, способных носить оружие, т. е. от 20 до
60 лет, и очень вероятно, что на каждого из них приходилось
7 илотов в том же возрасте, т. е. всего 56 тысяч; по сделанному
ранее расчету, спартанцы составляли 31400 человек, илоты —
220 тысяч23. Только ли на них намекает Фукидид, или сюда нужно
присоединить также и покупных рабов? Их было мало в Спарте,
но, конечно, много у периэков, которых обыкновенно зачисляют
в ряды лакедемонян. Периэков же, как мы видели выше, было
приблизительно 120 тысяч, и их 30 тысяч участков было вполне
96

достаточно для существования 240 тысяч жителей. Можно было бы
со всей точностью считать здесь число рабов равным числу
свободных людей, и эти рабы, присоединенные к илотам, дали бы
всей массе рабов приблизительное цифровое выражение в 340
тысяч душ—число, сильно преувеличенное и тем не менее ниже того,
которое приписывает афинянам, по словам Афинея, перепись
Деметрия из Фалер.
Этого достаточно, чтобы разрушить достоверность текста, но
совершенно недостаточно, чтобы установить максимум рабского
населения у афинян: число, колеблющееся в пределах от 220 до
340 тысяч, является поистине не поддающимся точному
определению. Но мы имеем еще данные для сравнения Спарты и Афин.
Хиос имел рабов меньше, чем Спарта, и больше, чем какое-либо
другое государство, значит больше, чем Афины. Каково могло
быть рабское население Хиоса и с какой цифрой населения Лаконии
можно было бы его сравнить?
Остров Хиос был одной из самых цветущих колоний. Фукидид
называл его жителей самыми богатыми среди греков; он восхваляет
их выдержанный и умеренный образ >{шзни, который они сумели
сохранить при растущем благосостоянии24. Они были первыми
среди афинских союзников. Историк всюду называет то их одних,
то вместе с лесбосцами среди тех, которые доставляли афинскому
государству наибольшее количество кораблей25; и когда жители
Хиоса отделились от Афин, ν них был флот в 60 копябпрй26
Такое богатство, такое процветание, такое могущество
предполагали в те времена очень большое число рабов. Но могло ли это
число доходить до 340 тысяч? Весь остров имел приблизительно
32 900 квадратных олимпийских стадий, или 329 квадратных
географических миль, равных 1 126 квадратным километрам.
Предполагая, что число свободных было почти равно афинскому
населению—приблизительно 65 тысяч человек,—нужно было
предположить на Хиосе около 400 тысяч жителей. Более вероятно, что
Фукидид при своем сравнении имел в виду коренное рабское
население Лаконии, государственных рабов Спарты, илотов, с
которыми впоследствии Стефан Византийский в свою очередь
сравнивает рабов на Хиосе27. Тогда максимум составил бы 220 тысяч.
Но, с другой стороны, принимая во внимание все элементы
процветания, присущие этому государству с его прекрасно
обработанной территорией28 и при безграничной легкости иностранного
ввоза, учитывая те частые мятежи, от которых ему приходилось
так страдать29, можно думать, что истинное число его рабов было
очень близко к пределу, указанному Фукидидом: примерно 210
тысяч, а всего населения 275 тысяч; приблизительно трое рабов
на одного свободного и 245 жителей на квадратный километр.
Это не так уж много, принимая во внимание исключительное
положение Хиоса, и не так много для острова, который славился
среди греков, как первый и самый большой их рынок.
Этот факт, кроме того, подтверждается тем, что мы будем ниже
говорить о рабском населении Аттики. Если, по Фукидиду, наи-
7 А. Валлон Р7

большее количество рабов было на Хиосе, то, с другой стороны,
все данные историков, комиков и ораторов не позволяют
оценивать его ниже 200 тысяч душ. Я попытаюсь это показать в
дальнейшем, просматривая различные работы, на которые посылались
рабы, и, может быть, возражения, выдвинутые против такого
числа, дадут дополнительно доказательства для поддержки моего
положения.
2
Условимся заранее: не следует ожидать встретить у греков
легионы рабов, прикомандированных к обслуживанию знатных
римлян. В Аттике могли быть богатые дома1, но она совсем не
имела настоящих дворцов, жилищ, огромных, как целые города,
и организованных, как целые государства. После подозрения
в задолженности государственному казначейству обвинение в
роскоши и великолепии было тем обвинением, которого при
судебных процессах особенно боялись для себя тяжущиеся стороны2.
Крупное богатство, выставляемое с большим блеском, будило
алчные инстинкты толпы в эти времена крайней демагогии, когда
ее страсти властвовали над законом. «Не нужно,—говорит
Аристофан,—чтобы у одних видели многочисленную толпу рабов,
а у других не было даже одного провожатого»3. Это было народное
мнение, и народ имел два средства провести его в жизнь:
конфискации и иомен. Конфискация—чякон несправедливости, еще более
несправедливый по своему применению при той форме правления,
когда народ был судьею и судил по своему произволу; обмен—
закон уравнения, простое и суровое выражение основного
положения конституции, доведенного до крайности; могучее средство,
установленное в недрах самого народа, чтобы между всеми
поддерживать равенство в выполнении государственных обязанностей;
это средство, поражая наиболее крупные состояния, казалось,
должно было во всякий данный момент непреложным образом вновь
вернуть их к общему уровню4. Но народ вовсе не был так слеп
в своих демократиче ких устремлениях, чтобы во имя идеи
химерического равенства жертвовать своими насущными интересами.
Он чувствовал, что крупные состояния, которые несли на себе
всю тяжесть государственных повинностей, были для других
и защитой и средством избавления от этих повинностей. Поэтому
закон гарантировал промежуток минимум в один год для
выполнения литургии—этого добровольного выполнения
экстраординарных государственных повинностей5, и за это время торговые
предприятия, банки, спекуляции могли дать средства, чтобы
покрыть ими расходы на устройство общественного празднества
или снаряжение корабля.
В Афинах всегда были богатые6; Платон утверждает, что обычно
у каждого из них было в среднем по 50 рабов7. При таком
количестве их широко использовали для всех видов домашней работы;
можно сказать вместе с Демокритом: «Я пользуюсь рабами как
членами своего тела, каждым для отдельной цели»8. И Теренций,
98

этот изящный и верный подражатель Менандра, этот столь точный
истолкователь нравов Греции с подмостков римского театра, дает
в некоторых из своих пьес ясное представление о разделении
разнообразных функций в домашней жизни между довольно
большим числом рабов9. Но все же старались избегать слишком
бросаться в глаза своим богатством, чтобы оно не очень кололо глаза
народу, и по крайней мере старались проявлять видимость
равенства. В общем было вполне принято иметь при себе провожатого-
раба. Не иметь его при себе было почти признаком бедности10;
иметь же троих рабов было уже доказательством роскоши.
У Кимона было их не больше, когда он ходил по улицам Афин,
раздавая народу деньги и накидки11; и сын богатого банкира Паси-
она, по общему мнению, поступал очень неблагоразумно, имея
при себе целую свиту. Демосфен бросает ему в этом упрек в своей
обвинительной речи, а защищая его дело, он старается найти
извинение этой его привычке12.
Таким образом, нужно сказать, что в Афинах в общем не
переходили известных границ в пользовании рабами для домашнего
обслуживания. Греки, поклонники меры во всем, охотно
выполняли указание Аристотеля, что множество слуг не столько полезно,
сколько обременительно13. Был ли сам Аристотель и его
ближайшие ученики верны этим наставлениям? Мы можем об этом судить
довольно точно по завещаниям первых четырех руководителей
Лицея. У Аристотеля было больше 13 рабов; в последнем акте своей
воли он освобождает из них 5; он передает по завещанию 8, и еще
остается много детей, которых ии приказывает не продавать, по
воспитать и освободить позднее, согласно с их заслугами14. Тео-
фраст, который после него был руководителем школы, имел 9 рабов:
5 он отпустил на волю, 3 подарил и последнего велел продать15.
Стратон, преемник Теофраста, имел их больше 6, так как 4 он
отпустил на волю и 2 подарил, позволяя своему главному
наследнику выбрать из тех, которые остались16. Наконец, Ликон,
четвертый из руководителей школы, имел их 12; кроме женщины, которую
он дарит одному из своих вольноотпущенников, он по завещанию
всем дает вольную, назначив для этого сроки—для одних сразу
после своей смерти, для других—по истечении определенного
периода времени17. Надо думать, что обладание таким числом
рабов, вероятно домашних, не являлось превышением норм
умеренности, предписанной этими философами. Была ли это обычная
норма? Конечно, нет; другие могли удовлетворяться меньшим
числом. Но редко при среднем достатке количество рабов
опускалось ниже 3 или 4. В комедиях отводятся рабам такое место и такие
обязанности, которые для своего выполнения требуют не меньшего
числа лиц 18; и то, что можно видеть в пьесах, часто столь верно
отображающих греческое общество, мы встречаем в картинах
реальной жизни, которые рисуют ораторы перед судьями. Неэра,
считающаяся женой Стефана, имеет одного раба и двух женщин,
которые были даны ей для личного пользования19. К ним она
присоединяет еще двух молодых девушек, которые, впрочем, надо
7*
99

признаться, использовались не исключительно для ее
обслуживания20. В домах менее подозрительных гораздо большее число
женщин, предназначенных для выполнения многочисленных
обязанностей, изобретенных страстью к роскоши и бездельем, как
и вообще большое число рабов, могло служить признаком
богатства21; но в тех пределах, которые указаны здесь, нет ничего, что
не было бы, я бы решился сказать, общераспространенным.
Насколько женский труд был редок в мастерской22, настолько
он был обычен в домашнем хозяйстве. У греков дело обстояло
совершенно так же, как и у нас. Женщина, стоившая дешевле
мужчины, использовалась преимущественно на тех работах, где
ее личная сила могла соответствовать условиям труда. Мы
встречаем женщин-рабынь во всех случаях домашней жизни, которые
доступны нашему наблюдению. В доме убийцы Эратосфена, доме
маленьком, где женская половина занимала верхний этаж над
мужскими апартаментами, насчитывалось минимум 3 женщины:
2 служанки, из которых одна занята по хозяйству, другая—для
ухода за ребенком, которого кормит сама мать, и третья
(«девочка»), без сомнения, исполняет обязанности горничной23. В
наследстве Кирона, которое едва превышает 2 таланта, имеются
независимо от рабов-рабочих еще 3 женщины, несущие те же обязанности
(«прислужницы и девочка»24). В завещании Теофраста мы видим
одну только женщину, в завещании Ликона—их одна или две25.
Но в наследстве Аристотеля мы насчитываем не меньше семи:
одна оставлена пп яяврщячшл его npvrv Фалесу; другая,
занимавшая, быть может, у своего хозяина более высокое положение,
получила вольную и сохраняет при себе служанку, которую она
имела уже и раньше; три других подарены вместе с «девочкой»
Герпиллиде, от которой у Аристотеля был сын26. Женщины
значились в приданом, которое Пасион назначил своей вдове,
передавая ее в завещании в качестве жены своему вольноотпущеннику
Формиону27. Их можно найти, опять-таки в числе больше одной,
в свите любовницы Леократа28, и у Арастона29, и у того клиента
Демосфена, который говорит, что он разорен государственными
повинностями30.
Но тут является одно возражение. Во многих случаях
домашнего обслуживания пользовались наемными рабами, и, насколько
можно судить, эти наемные рабы во многих домах заменяли рабов,
купленных в собственность: доказательством служит
перечисление имущества, где совершенно не говорится о рабах. Феофон,
о котором идет дело в речи Исея о наследстве Агния, оставил земли
на 2 таланта, 60 баранов и овец, 100 коз, обстановку, лошадь
и т. д.31; и вот автор, который так мелочно точен в перечислении
своего инвентаря, не говорит ни слова о рабах. Этого мало: Стра-
токл, дочь которого получила наследство от Феофона, оставил ей
состояние в 5 талантов 3 тысячи драхм: дом, деньги, долговые
расписки, обстановку, стада и т. д.32; и здесь опять ни слова о рабах.
Наконец, состояние ответчика, который к своему наследственному
имуществу присоединил наследство от Агния, оцениваемое в
ТОО

2 V2 таланта, составившее в общем 32/3 таланта, вовсе не включает
упоминания о рабах33. Но, может быть, эта семья порвала с повсеместно
распространенным обычаем и изгнала рабство из своего жилища?
Этого никто не подумает! Прежде всего скажем, что в последнем
случае нет перечисления, а для первых двух оно неполное. Так,
в первом случае, после перечисления различных предметов,
упомянутых выше, мы находим слова: «и другие домашние
принадлежности»; а это выражение, которое включает в себя «все остальное»,
применяется специально к рабам, как в другом месте на это
обратил внимание Летронн34; что же касается второго примера, то
рабы могут очень хорошо подразумеваться в той части наследства,
которая после смерти Стратокла была обманным образом скрыта
и которую оратор обещает перечислить позднее35. (Тут или
потерян текст, или забыто это обещание.) Кроме того, могло, конечно,
быть и то, что рабы сами собой подразумевались, так что нет
никакой возможности найти в тексте хоть какие-нибудь следы,
касающиеся их. Часто они молчаливо подразумеваются вместе
с землей, к которой они прикреплены, или вместе с домом, который
они обслуживали; сопоставление двух фраз из речи против Беота
дает этому прямое доказательство33. А вот другие, не менее точные.
В наследстве отца Демосфена, которое превышало 15 талантов,
ни в приданом, которое он назначает своей жене, ни в имуществе,
которое он оставил своему сыну и которое оратором перечисляется
очень детально, нет никаких указаний на домашних рабов37.
mc/кду icM иНИ, КиНсЧНи, ιαΜ оылп, idK ΚάΚ ь СьОСИ рСЧП ^ΟΜΟΟψ&Ι
говорит, что Афоб должен ему 108 мин: 80 мин за то приданое,
которое он взял, не женившись на его матери, и 28 за тех женщин-
рабынь, которые были отправлены к нему сверх этого приданого38.
Эта сумма не могла быть опущена в счете, столь точном,
помещенном в начале речи. Надо думать, что эти женщины-рабыни в числе
восьми или девяти, если судить по их обычной стоимости, были
включены в раздел мебели, ваз, драгоценностей, «всего, что
служило для украшения матери» и что было оценено в 100 мин. В доме
Эвктемона, хотя инвентарь, перечисленный оратором, ничего
не говорит о рабах и ничем не заставляет подозревать их
присутствия, все-таки было несколько рабов, использовавшихся для
домашнего обслуживания, так как по ходу речи видно, что они
были приговорены к смерти своим хозяином, чтобы предупредить
разглашение какого-то известия, и впоследствии были допрошены
относительно обстоятельств получения наследства39.
Итак, надо сказать, что обычай употреблять рабов в частной
жизни был очень распространен. Что рабы были почти во всех
домах и что почти всегда они были предметом собственности, а не
только временного найма—это несомненно. Но, конечно, точно
так же широко был распространен и наем. Мы уже видели, что
при известных обстоятельствах добывали себе таким способом
поваров, танцовщиц и флейтисток. Но это доказывает только одно:
что афинский дом в общем не обладал постоянно тем количеством
рабов, какое требовалось при подготовке таких экстраординарных
101

празднеств40; каждая семья имела их столько, сколько ей было
нужно для повседневного обслуживания. Во времена Филиппа
люди со средним состоянием уже производили большие затраты
на «рабов роскоши», на поваров и т. д.41 Тот клиент Демосфена,
который говорит, что продал почти все свое имущество для того,
чтобы выполнить государственную повинность, тем не менее имеет
еще у себя, по его собственному признанию, независимо от
женщин, которых мы находим у него, еще пастуха с 50 овцами и
молодого слугу42. Ксенофан из Элей жаловался Гиерону, что он
настолько беден, что не может содержать двух рабов43; то же самое
при подобных обстоятельствах можно было услыхать и в Афинах.
Алексис, описывая домашнюю жизнь одной бедной семьи, считает
там наряду с хозяином, старухой-матерью, женой и ребенком еще
няньку, «и очень подходящую»44. И в той же книге, у того же автора
можно видеть, как гражданин, у которого один только раб,
некоторым образом пытается создать видимость большого их
количества, называя раба двадцатью разными личными именами45. Те же
потребности или, если хотите, та же сила общественного мнения
вызывала необходимость иметь при себе рабов вне дома. Одни
только паразиты могли безропотно подчиняться необходимости
возвращаться домой с их ежедневных ужинов без раба, который
освещал бы им путь светильником46; и Лукиан поднимает насмех
человека, который принужден сам месить муку и нести в баню
свою склянку г м яг пом47 Лисий очень мало преувеличивает,
когда он, выступая с защитой одного человека, обвиняемого
своими рабами в безбожии, в заключительных словах своей речи
восклицает: «Это дело есть дело всех жителей этого города. Ведь
не только в этой семье есть рабы; они есть у всех; они возьмут
пример с участи вот этих и будут стремиться заслужить себе
свободу не хорошей службой своим господам, но клеветническими
обвинениями, возводимыми на них»48.
На основании текстов я показал, как широко применялся
рабский труд в домашней жизни. В каких цифрах можно было бы это
выразить? Ясно чу ствуется, что здесь мы переходим в область
гипотез. Но, чтобы хоть приблизительно подвести итоги
указанным разногласиям, можно сказать, что те две или три женщины,
которых мы находим на службе граждан среднего состояния,
свидетельствуют, как мне кажется, о наличии одного или двух
рабов для личных нужд хозяина; и, компенсируя те семьи, где
рабов было меньше, теми, где их было больше, мы, повидимому,
можем, не боясь очень сильно переступить границы истины,
считать двух взрослых рабов, обслуживавших если не каждую семью,
то щ меньшей мере каждый дом. В Афинах считалось более 10
тысяч домов, занятых отдельными семьями, и сверх того там были
дома-коммуны, где более бедные семейства помещались вместе49.
Число домов и в остальной Аттике не могло быть меньше: там был
Пирей, являвшийся центром торговой деятельности, были
многочисленные поселки, которые покрывали всю страну. Сведем все
это к числу 20 тысяч домов как для афинян, так и для метеков:
102

это уже дает нам 40 тысяч рабов, употребляемых для домашних
надобностей.
Не будучи чрезмерным, число рабов для частного обслуживания
было все же достаточно многочисленным. Но, конечно, число рабов,
занятых работой на производстве или в торговле, было
несравненно больше, и если бы текст Афинея хотел найти себе признание,
то именно по этой линии он должен был бы искать доказательств
для своего подтверждения.
3
Рабство было не только .орудием, но, если так можно
выразиться, и движущей силой труда в античности. То, что теперь
делают машины, то, что делали до наших машин лошади,—все
это делалось в пределах естественной возможности руками рабов;
даже доставка руды из глубины шахты на поверхность земли
производилась тем же путем1.
Рабы были в гораздо меньшей степени аксессуаром роскоши,
чем силой, создающей богатство; развитие торговли и
производства в том или другом городе можно было в некотором отношении
измерять числом и мощностью их рук. Афины были не только
городом торговым, но также и городом различного рода
производств; и они производили не столько для себя, сколько для
остальной Греции; самая необходимость, которая заставляла их
получать часть своего продовольствия извне, принуждала купцов,
и местных и иноземных, соглашаться на обмен своих товаров на
произведения афинских мастерских. 1аким образом,
производство было занятием не только частных лиц, но и государства
в целом, под покровительством законов. Граждане всех
профессий—военачальники и государственные деятели, ораторы и
философы—пускали в оборот свои капиталы, вкладывая их частью
в земледелие, частью—в городе—по линии банков, производства,
торговли, иногда сразу по всем этим трем линиям и всегда при
помощи рабов.
Число граждан, заинтересованных в земледелии, было довольно
значительным, если верно то, что после низвержения «тридцати»
было не больше 5 тысяч не имевших земельной собственности2;
таким образом, от 15 до 16 тысяч граждан имели в качестве
собственности некоторые участки земли и рабов, необходимых для
их обработки; и на земле, которая требовала за собой столько
ухода, будет вовсе не много считать двух рабов на каждый
участок. Между этими мелкими собственническими участками были,
кроме того, и имения более обширные8, как это можно заключить
из дошедших до нас правил и поучений, которые касаются
земледелия. В своей книге «Трактат о хозяйстве» Ксенофонт
показывает нам в доме Исхомаха все ступени повиновения и власти:
хозяина, управителя и рабов, а затем хозяйку, ключницу и
женщин, которые должны работать под ее наблюдением. Эта двойная
иерархия предполагает довольно многолюдный дом4.
Земледельческий труд, культура виноградников и оливковых деревьев и все
юз

то, что составляет область сельского хозяйства, воспитание
молодняка и уход за стадами, которые паслись на горных пастбищах,—
все это должно было занять от 30 до 40 тысяч рабов; допустим,
35 тысяч.
Но богатство Аттики было не только на поверхности ее земли.
Ее недра скрывали в себе те сокровища, которые уже с давних
пор извлекала оттуда промышленность; я хочу сказать о копях
и о каменоломнях. Именно копи в продолжение некоторого
времени были богатейшим источником доходов и для государства
и для частных лиц. Государство, оставаясь неотъемлемым их
собственником, поощряло к занятию этой отраслью производства
всевозможными привилегиями; так, например, желающие
эксплуатировать рудники освобождались от указания на них в
.заявлении о своем имущественном положении, как это было
необходимо при всяком требовании об «обмене». Таким образом,
многие принимали участие в этом деле, и довольно значительное
число лиц было занято на этих работах5. Может быть,
покровительство, которым вначале пользовались эти предприятия,
вызвало к жизни обычай нанимать для рудников рабов, что было
неизбежно при развитии этого предприятия. Действительно, при
организации какого-либо нового предприятия нужны были люди,
уже опытные в данном производстве. В древности рабочего, так
как он был несвободным, нельзя было привлечь на свою сторону
жалованьем. Его приходилось покупать у такого же хозяина-
конкурента; и если даже конкуренция не создавала здесь никаких
затруднений, приходилось, особенно вначале, вкладывать
довольно значительные средства в предприятие, результат которого
был довольно рискованным. Этих неудобств отчасти избегали тем,
что нанимали рабов на работу. Этот прием содействовал закладке
новых копей и, таким образом, помогая увеличить число экспло-
атируемых мест, мог также способствовать еще и увеличению
числа рабов. Во всяком случае, как было указано выше, я далек
от того, чтобы принять целиком это сильно преувеличенное число
одного из собеседников Афинея, и я склоняюсь на сторону столь
основательно мотивированного мнения Летронна. по которому
их число несколько превышает 10 тысяч,—число, подтверждаемое,
по моему мнению, самим Ксенофонтом, так как, ставя государство
на место частных лиц, владевших рабами, он принимает это число
как достаточное для нужд данного момента. Он не хотел
ограничиться этим на будущее время, но его надежды не осуществились,
и уже во времена Деметрия из Фалер видно было, как эти
запасы серебра, которые он считал неисчерпаемыми, с каждым
днем уменьшались. Тем не менее интенсивность работ не
уменьшалась, как не уменьшалось и число рабов, еще рывших недра
этих холмов, которые вскоре оказались уже совсем истощенными6.
После земледелия и эксплоатации копей различные отрасли
производства или торговли разделили между собой остаток рабов
в пропорции, быть может, меньшей для каждой из них, но более
значительной, если взять их все вместе. Мы видели, что отец
104

Тимарха, кроме копей, имел 9 или 10 рабЛих-башмачников и т. д. ;
наследство Демосфена включало в себя две мастерских, одну на 33,
другую на 20 рабов. Рабы-рабочие были также в списке
имущества Леократа, в наследстве Эвктемона7. Торговля, будь это
мелочная торговля на рынке Афин или торговые предприятия,
разбросанные по берегам самых отдаленных стран,—все они
пользовались одним и тем же орудием, и нужно записать в счет Аттики
всех этих многочисленных рабов, числящихся в списке ее
населения и распыленных по всем морям греческого мира8. Ксенофонт
особенно подчеркивает, что морское могущество Афин было одной
из основных причин, которые со всей настойчивостью делали этих
рабов необходимыми. И это касается не одних только афинян,
но—это следует особенно отметить—и метеки или иностранцы,
получившие гражданские права, владельцы мастерских или
купцы,—все они владели рабами так же, как и сами афинские
граждане. Так, оратор Лисий и его брат, оба метеки, владели
вместе более чем 120 рабами, слугами или ремесленниками9.
Как и при эксплоатации копей, здесь были люди, которые,
не решаясь из-за риска заняться лично производством, имели
рабов, которых они отдавали в наем. Таких рабов «на жалованье»
мы, например, встречаем в деле о наследстве Кирона10. Это
обстоятельство объясняется здесь столь же естественно, как и при
эксплоатации копей или при обслуживании каких-либо
экстраординарных празднеств и банкетов. Производство и торговля не
требуют всегда одного и того же числа ρνκ. То, чего они требуют
в моменты наибольшего подъема, во много раз превышает то число,
которое им необходимо в обычное время. Когда труд свободен,
то нанимают и рассчитывают рабочих по мере текущих
потребностей. Когда же рабочим является почти исключительно раб и когда
надо еще приобретать орудия труда, то интерес хозяина
предписывает ему иметь их не свыше среднего количества. Этим в общем
и определялось количество рабов для производства и торговли;
когда дела расширялись, то к обычным рабочим-рабам нанимали
рабочих поденных11. При колебаниях спроса на труд в большом
городе эти наемные рабы были теми пружинами, которые держали
производство на уровне потребностей; то, что приходилось
пользоваться такими рабочими, доказывает, что старались устроиться
так, чтобы не иметь лишних рабов; но это не доказывает, что их
не было много. В колониях европейских государств, где рабское
население было очень многочисленным по сравнению с людьми
свободными, все-таки были наемные рабы, и мелкие
собственники жили исключительно на доходы от их работы12.
Было бы очень смело предлагать какое-либо определенное
число для каждого из различных видов этого огромного афинского
производства, по которым были распределены,рабы; но, я думаю,
что, взяв их общее число по всем отраслям производства, их
никак нельзя считать меньше, чем троих на каждого афинянина
или метека, в возрасте, позволяющем ими пользоваться. Вернемся
к тем частным случаям, о которых было сказано раньше, и вспо-
105

мним, насколько был всеобщим при всех формах владения обычай
пользоваться ими таким способом: гражданин, который получал
от государства пособие, представлял как доказательство своей
абсолютной бедности тот факт, что у него нет ни одного раба,
которого он мог бы использовать в своей работе13. Взяв за
основание число граждан и метеков, внесенных в списки при переписи,
т. е. приблизительно 30 тысяч, мы будем иметь 90 тысяч рабов для
всех видов производства и торговли,, для всех видов морской
и флотской службы, будь то работа в афинской гавани или
плавание по заграничным портам.
Таким образом, мы можем считать 175 тысяч рабов взрослых
и годных для службы, например от 12 до 70 лет. Сюда нужно
прибавить детей и стариков. Но вперед уже заметим себе, что обычные
законы, применяемые при исчислении населения, не могут быть
применены полностью к рабскому населению. Состав и сумма
рабов пополнялись не только рождением, но, главным образом,
покупкой. Этот исторический факт великолепно согласуется с
другим фактом, что предметом этой торговли были в гораздо большей
степени мужчины, чем женщины. Во всяком случае не следует
слишком преувеличивать численную разницу между этими двумя
полами и как следствие редкости браков между ними—малое
количество детей. Если женщины редко применялись на
производстве, они, наоборот, в гораздо большей степени, чем мужчины,
как я, надеюсь, доказал это, были заняты в домашнем обиходе.
Попустим, что на каждую семью яфичяниня и пи метекя дня дпмяш-
ней службы требовалась только одна женщина; мы получаем
30 тысяч и 10 тысяч исключительно только для различных работ
в деревне, в мастерских или в мелкой торговле. Конечно, это не
будет означать 40 тысяч браков, так как хозяева—это можно
видеть у самого Ксенофонта—находили, что когда рабы вступают
в сожительство, это создает больше неудобств, чем выгод, и
разрешали это только при известных условиях14. Но, принимая во
внимание общую испорченность языческих нравов и неизбежную
вольность поведения афинских рабов15, лишенных всех
природных прав, чего можно Гыло требовать от простых женщин, которым
отказывали в понятии достоинства, считая его привилегией
свободных! Таким образом, дети у рабов были уже не так
малочисленны, как можно было бы об этом думать:
доказательство—завещание Ликона и особенно завещание Аристотеля, распоряжение
которого я приводил раньше. Обобщая все это, я думаю, что число
детей у рабов в тех пределах, которые я указал для количества
женщин, не могло быть много ниже числа детей, рождающихся
у свободных. Какую же приблизительную цифру можно назвать?
Во Франции на 10 миллионов населения мы получаем (по данным
1842 г.) 7 127 606 взрослых (от 12 до 70 лет), 2 562 237 детей
моложе двенадцати лет. Если применить эту пропорцию к Аттике, то на
40 тысяч мы могли бы ожидать детей моложе 12-летнего возраста
немногим более 29 тысяч. Признаем, что затруднения при
заключении союза, обычные условия рабства, та беспорядочная жизнь,
106

которую оно влечет за собой, уменьшают это число на целую
треть16; мы будем иметь 20 тысяч детей, которые следует прибавить
к найденным уже нами 175 тысячам; итого всего 195 тысяч моложе
70 лет. Что касается стариков, то закон народонаселения нам дает
пропорцию 1 : 32, т. е. немногим больше 6 тысяч.
Таким образом, подсчитав все вместе, мы получим:
Домашних рабов 40 000
Рабов в сельском хозяйстве 35 000
Рабов в копях 10 000
Рабов, занятых в ремесле, торговле и
мореплавании 95 000
Детей моложе 12 лет 20 000
Стариков старше 70 лет 6 000
Всего 206 000
Сюда не причислены государственные рабы, между которыми
1 200 скифских стрелков17.
Сюда же нужно прибавить и свободное население:
Афинян 67 000
Метеков 40 000
Всего от 308 до 313 тысяч жителей, или приблизительно 122
человека на квадратный километр.
ä
Но число, до которого мы нашли нужным поднять количество
населения Аттики, руководясь данными, основанными на
свидетельствах древних писателей, не должны ли мы отвергнуть его
на основании тех положений, которые мы извлекаем из
природных условий самой страны? Опровергая текст Афинея, Летронн
выставляет против него двойное положение: невозможность
сохранить во время войны столь большое число рабов и невозможность
кормить их в обычное время. Эти возражения, правда,
направленные против числа, которого не принимаю и я, касаются всякого
исчисления свыше 100 тысяч—того предела, на котором он
остановился. Рассмотрим оба эти возражения.
Прежде всего, было ли невозможно сохранить рабов во время
войны? Что касается этого вопроса, то я думаю, что можно было бы
защищать даже цифру, данную Афинеем. Конечно, двух
небольших укреплений, Анафлиста и Торика, даже присоединяя к ним то,
которое Ксенофонт советует построить на промежуточных
высотах, было недостаточно для 400 тысяч человек. Но ведь здесь шел
вопрос только о рабочих в копях1, и как бы ни была велика любовь
к преувеличениям у этого собеседника Афинея, я не думаю, чтобы
всех рабов страны он сводил к горнякам. Рабы, как и свободные,
были распределены по городам, гаваням, деревням и поселкам.
В случае вторжения маленькие крепостцы, рассеянные по всей
территории, например, такие, какие намечает декрет,
упоминаемый Летронном2, принимали к себе ближайшее население. Афины,
107

которые одни заключали в себе такое большое число рабов,
принимали в свои стены еще и других, так же как они
принимали и сельское население, начиная с первых этапов
Пелопоннесской войны и во время чумы при Перикле3. Кроме того, можно
было бы спросить себя: были ли всегда необходимы для Аттики
такие предосторожности и нужна ли была, чтобы сдерживать рабов,
столь сильная охрана, все эти укрепления и применение всех
этих сильных средств? Конечно, времена вторжений бывали всегда
критическими для хозяев, и афиняне это испытали, когда
спартанцы, по совету Алкивиада, укрепили Декелею, чтобы поднимать
оттуда восстания или собирать там бежавших рабов, труд которых
применялся вне дома4. Уже в следующем году их перебежало туда
более 20 тысяч, из них большинство—рабочие5; это была
внезапная и непредвиденная потеря, которая привела в беспорядок труд
в производстве, потрясла общественное доверие и осталась в
памяти афинян вплоть до времен Ксенофонта6, как роковое черное
время. Между тем нужно сказать, что хозяева, повидимомуг
меньше боялись бегства рабов, чем их восстаний. Дело в том, что
древность никогда по отношению к рабам не практиковала
системы подстрекательства, которое имело бы целью затронуть самые
основы рабства. Было не принято смотреть на раба, как на
человека: это—вещь, а на войне—один из предметов добычи. В
большинстве текстов, во всех тех, которые цитирует Летронн,
упоминается много пленных, которым победители вернули свободу7,
по нет ни идпию случая отпуска на волю paöa. Их продают, их
делят между собой. Об отпущении на волю рабов думают так же
мало, как и о стадах8. Это, конечно, должно было влиять в
известном смысле на образ действия рабов по отношению к неприятелю.
И если грек, обращенный в рабство, выжидал приближения своих
сограждан, чтобы избавиться от своего положения, то раб-варвар,
который обычно менял только господина, не стремился к этому
без достаточных оснований9. Илоты с мессенской территории
массами эмигрировали в убежище на Пилосе, воздвигнутое руками
афинян для порабощенных соплеменников; равным образом и на
острове Хиосе, где хотели удержать в повиновении рабов,
противопоставляя их численности суровость обращения с ними, как
делали спартанцы, рабы непрерывно уходили в укрепленный
лагерь афинян10. Но Декелея в руках спартанцев для Аттики
была совсем не тем, чем были эти афинские укрепления для
острова Хиоса или для Спарты—стены Пилоса. Она прежде всего
получила 20 тысяч перебежчиков и с тех пор была для Афин как
бы постоянной угрозой; у Аристофана можно узнать, что с тех
пор хозяева не решались наказывать своих рабов из страха
толкнуть их в ряды врагов11. Ценой такой осторожности стали
меньше бояться их отпадения, и их число не представляло уже
опасности: свидетель этому Ксенофонт.
В трактате «О доходах», где Ксенофонт, всячески советуя
государству приобретать рабов, не боится вызвать воспоминание
о Декелее, он высказывает предположение о том, какие возра-
108

жения могут быть выдвинуты против его проекта: опасаются ли,
что эти люди в случае вражеского вторжения поднимутся против
своих господ или что их с трудом можно будет удержать от этого?
Нет, высказывается только опасение, как бы эта затрата не
осталась тогда бесприбыльной. Что думает Ксенофонт? Он считает,
что, наоборот, вся эта затрата пойдет на пользу государству
против врагов, «так как,—прибавляет он,—какое имущество во время
войны более дорого, чем люди? Одни смогут составить экипаж
для большого числа государственных кораблей, а другие—с
оружием в руках будут страшны для врагов в сухопутных армиях
с условием, чтобы с ни*ми обращались хорошо»12. Такова была
политика афинян; и Ксенофонт, который здесь дает это
руководящее указание, в приписываемой ему «Афинской Политии»
свидетельствует, что это было так проведено и на практике: он говорит
о той большой свободе, которой пользовались рабы в Афинах,
и о причинах, которые ее гарантировали им13. Но в таком случае
опасность вторжения не является больше основанием для
сокращения числа рабов. Эта самая политика в то же самое время,
невидимому, доказывает, что их было очень много, так как
рассчитывали удержать их только тем, что ослабляли связывающие
их узы.
5
Допустим, что Аттика могла удержать и защитить такое число
рябон. Но могла ли она их прокормить?
Бёк и Летронн показали, что хеникс зерна, или х/А9 часть ме-
димна, был ежедневным рационом солдата и рабочего1. Но они
думают, что эта норма слишком велика в применении ко всему
населению, считая всех—и мужчин, и женщин, и детей, и
стариков. Поэтому они делают с нее очень крупную скидку. Сохраняя
ее для взрослого раба, для детей-рабов Бёк принимает только
половину, и половину этих количеств он принимает соответственно
для взрослых и детей свободного населения, питание которых
состояло не исключительно из хлеба; всего требовалось
приблизительно 3 миллиона медимнов в год для населения Аттики,
принимая его, по Афинею, в количестве 500 тысяч человек2. Принимая
во внимание современное питание, особенно в юго-восточных
областях Франции, сильно напоминающих Аттику, можно принять
в общем ежедневное питание в 2/з хеникса; это даст 5 медимнов
в год, или 2,6 гектолитра на человека3. Таким образом, общее
потребление не составило бы больше 1 550 тысяч медимнов. Но
чтобы избегнуть возражений по поводу легкости зерна в Аттике
и в той стране, которая больше всего доставляла его для ввоза,
я буду держаться числа 1 743 750 медимнов, или 907 180
гектолитров, при расчете 3/4 хеникса потребления на человеко-день.
Вот какова потребность страны, предполагая в ней 310 тысяч
жителей. Хватало ли у нее средств для ее удовлетворения? Как
согласуются данные о ее собственной продукции и ежегодном
ввозе с наличием столь многочисленного населения? Если мы обра-
109

тимся к Бёку и Летронну за разрешением этих вопросов, то мы
окажемся в недоумении, имея перед собой разногласие двух
столь крупных авторитетов. Один находит, что можно прокормить
500 тысяч человек, другой же утверждает, что с трудом хватит
для 240 тысяч. И при этом оба получают два столь различных
вывода, основываясь на одном и том же материале: на данных
ввоза; на сравнении, которое сделано Демосфеном о количестве
зерна, доставляемого в Аттику из Понта, с тем, которое она
получает из других стран; на собственной продукции; на
отношении, которое можно установить между всей Аттикой и имением
Фениппа, величина и продукция которого даны в другой речи
того же оратора.
Что касается цифр ввоза, я заранее скажу, что данные,
указываемые Демосфеном, не являются столь безусловно точными
и определенными, чтобы можно было с уверенностью опираться
на них в таком вопросе, который требует крайней осторожности.
Статистика, наука, которая по необходимости оставляет столько
неясностей в своих расчетах, должна по крайней мере
основываться на данных, не вызывающих сомнения. И как раз с этой
точки зрения тексты Демосфена не представляют никакой
гарантии. Выступая против закона Лептина, который отменял всякие
послабления при уплате налогов, Демосфен хочет показать
афинянам, какой опасности подвергаются они со стороны Левкона,
царя Боспора, по которому больно ударил этот закон. Он говорит,
что ежегодно из Соспора б Афины приходит 400 тыслгх медимпес
зерна; и так как немного выше было указано, что привоз из Понта
в Пирей составляет почти половину того, что поглощали рынки
Афин из привозного зерна4, то Летронн заключил отсюда, что ввоз
зерна из-за границы ограничивался 800 тысячами медимнов. Но
даже игнорируя те неясности в выражении, которые имеются
у Демосфена, надо учесть, что его мысль вполне естественно
находилась под влиянием того судебного дела, которое он
защищал, и она вела его к преувеличению. Надо присмотреться
ближе к той цифре, которую он дает для ввоза из Боспора: это
та дифра, на которое он основывает права Левкона на
благодарность ему со стороны афинян; он ссылается на записи сито-
филаков (наблюдателей за зерном). Но их авторитетом он не
подкрепляет того баланса, который он устанавливает между ввозом
из Понта и остальными иностранными поставками: это сравнение
чисто ораторское, и было бы в высшей степени неделикатно
требовать у него в данном случае полной точности.
Прибавим, что среди стран, которые доставляли зерно в Афины,
были также смежные области—Беотия и Эвбея, которые в обычное
время выгружали свой подвоз в гавани Оропа5. Так вот, хотя ввоз
зерна подлежал пошлине6 или, быть может, именно потому, что
он подлежал пошлине, он часто ускользал от контроля
государства. Можно ли думать, чтобы откупщик этого налога мог
предупредить контрабанду своей бдительностью, и в частности север
Аттики разве не мог найти средства пополнять таким образом свои
110

запасы, не прибегая к содействию Пирея? Итак, оставляя цифру
800 тысяч медимнов, которая, если принять буквально слова
Демосфена, все же не выражала со всей точностью всю сумму ввоза,
я охотно соглашаюсь с Бёком, который, увеличивая это
количество до 1 миллиона медимнов, не цогрешил против истины. Если
эта часть Понта, подчиненная царю Левкону, т. е. область Боспора,
составляя лишь часть побережья Эвксинского моря, давала 4/5
всей суммы ввоза зерна, которым другие страны—остров Кипр,
Эвбея, Беотия, Фессалия—снабжали Аттику7, то, конечно, надо
сказать, что доля Понта была еще достаточно значительной8.
Я не думаю, чтобы можно было фиксировать ввоз зерна в Аттику
меньше чем в 1 миллион медимнов; но в то же время я не вижу
никакого способа установить в этом отношении вполне точный
предел.
Но допустим, что этот предел не был перейден. Тогда сама Аттика
должна дать* разницу между этим числом и тем, какого требует
пропитание ее жителей, т. е. приблизительно 744 тысячи, и, кроме
того, посевной материал, нужный для того, чтобы в следующем
году дать зерно для потребления и воспроизводства. Прежде всего,
какой цифры должно достигнуть это необходимое дополнительное
количество?
В Сицилии, говорит Бёк, высеивали 1 медимн (52 литра)
на 1 югер (0,25 гектара), т. е. 2,08 гектолитра на гектар; эта
плодоносная почва давала урожаи сам-восемь, сам-десять9. Нельзя
сравнивать Аттику с Сицилией; но мижни ьошь средний урожай всей
Франции и особенно ее юго-востока, дающий отношение 1 : 5 или
1 : 6. Это как раз те цифры, которые указываются для
современной Аттики, несмотря на истощение страны и упадок культуры.
Бёк цитирует английского путешественника Хабхауза (Hobhause),
который говорит, что средняя урожайность зерна в Аттике сам-
пять или сам-шесть и никогда не бывает выше сам-десяти. Возьмем
наиболее низкое отношение—сам-пять. 740 тысяч медимнов
потребуют 158 800 медимнов для посева; для этого посевного фонда,
который входит в ежегодное потребление, понадобится еще
31 760 медимнов на воспроизведение; всего, таким образом,
приблизительно 930 560 медимнов. Была ли когда-нибудь Аттика
способна дать их? Это наиболее трудный пункт вопроса, и доныне
разрешаемый самым различным образом. Неплохо, однако,
проверить те основы, откуда сделаны столь противоположные
выводы.
6
Эту задачу, стоящую перед нами, Летронн решает самым
простым и неожиданным способом: для него—это пропорция,
устанавливаемая между площадью и продукцией земли Фениппа,
указанными Демосфеном, с одной стороны, и площадью Аттики, как
она дана современными картами, и тем, что она производит,—
с другой. Это соотношение и есть та искомая величина, которую
должны определить три остальные величины.
///

Землю Фениппа Летронн определил в 75 стадий, и она
производила 1 тысячу медимнов зерна; площадь Аттики равна 53
тысячам стадий, из которых 4/5, или приблизительно 44 тысячи, годны
для обработки. Эта площадь, превосходящая первую в 600 раз,
должна производить в 600 раз больше, т. е. 600 тысяч медимнов.
Но отсюда нужно скинуть 75 на семена, которые должны итти на
воспроизводство; остается 480 тысяч—это вовсе немного для
населения Аттики, по исчислению Летронна; к этому числу еще надо
присоединить проходящих через Аттику иностранцев1. Это будет
тем более недостаточно для того количества населения, какое
выше было установлено мной. Но рассмотрим каждый член этой
пропорции в отдельности.
Прежде всего, все ли обстоит благополучно с площадью Аттики
Летронн, который, особенно по отношению к принятой им гипотезе,
вполне удовлетворительно опроверг текст Афинея, не потрудился
с его помощью доказать первый член этого отношения. Он
заимствовал его у Барбье де Бокажа, который так определяет
поверхность этой страны:
Квадратных Кваппатных
олимпийских *£*Т
стадий миль
Аттика 53 000 = 74
Саламин 2 925 = 48/45
о. Елена (Макронизи) . . 450 = 2/з
Р,»„™2 к« Р7К. rrr.ïïft
глг\
■iCU - - sJ-^J ΟιΟ kk^JklU^k. OU
Но эти измерения, составленные названным географом по карте
1785 г., были основаны на неправильных данных. Страна была
крайне преуменьшена в направлении от гавани Оропа до мыса
Херсонеса и от Пирея до каждого из этих пунктов. Карта,
переделанная тем же автором в 1811 г., несколько исправляет эти
недочеты, и Бёк, который произвел измерение поверхности Аттики
уже по этой карте, дал следующие цифры:
Немецких Квадратных Квадратных
немецких географиче- о л мсийских
ских миль стадий
миль
Аттика 397гв = 625 = 62 500
Саламин .... 15/8 = 26 = 2600
о. Елена . . . 5/16 = 5 = 500
Всего* . . 41 =656 = 65 600
Это исчисление, принятое в большинстве немецких работ,
вышедших после работы Бёка4,уже является недостаточным с того
момента, как французская наука картой, составленной в 1838 г.
Альденговеном по Греции, как некогда по Египту, можно
сказать, реформировала географию этой прославленной страны.
Но все же я считал, что нужно пересмотреть расчеты древних
историков, и я не отказался от этой длительной операции.
Прежде всего нужно было точно определить сухопутную
границу Аттики. Со стороны Мегариды она упиралась в горы Керата
112

(скалы Теркери) и шла, без сомнения, от этих скал до Киферона
(гора Элатейя) по линии возвышенностей, которые определяют
водораздел между этими двумя областями. Со стороны Беотии,
и в прежнее время, как еще и теперь, она была отделена цепью
гор, которая от Киферона до Парнеса (гора Озейя) отделяет
маленькие долины Аттики от долин, склоняющихся к течению
реки Асопа5. За Парнесом она поворачивает к северо-западу,
спускаясь сама к этой реке, и соприкасается с областью Оропа,
находящейся в том месте, где река впадает в море: страна, долго
оспариваемая двумя народами, с территориями которых она
граничила. Город Ороп, который Фукидид в период Пелопоннесской
войны считает находящимся в зависимости от Афин, испытал много
превратностей в течение следующего столетия. То свободный,
то союзный или подчиненный иной раз Фивам, иной раз Афинам,
он был отнят из-под власти последних Фемисоном, тираном Эрет-
рии (в 366 г. до н. э.); фиванцы, приглашенные в качестве
третейских судей в этом споре, получили этот город для временной
охраны и сохранили его за собой6. После битвы при Херонее он
был опять отдан Филиппом афинянам; после смерти Александра
он стал свободным благодаря Полисперхону. Вслед затем он был
взят Кассандром и почти тотчас же освобожден Птолемеем,
генералом Антигона (в 312 г.); с тех пор, несомненно, его интересы
привязывали его к афинянам7. Таким образом, Афины были той
^•^ПО.ууОИ п 1тггг\гьг\1Л nu ftuiri п^тлтдп ТРРЦП ГЪЯЪЯЦЯ ΠπΤ/Ρηην ЫР^КШЯРТ
■W Л. LS кЛ. il V/ i» « ^- - ч w .». ^. ·_' ν» - A w i i. _' *—!l - 1 f -, - "
жителей Оропа, наравне с платейцами, беотийскими афинянами9.
Страбон, который сначала помещает этот город между этими двумя
странами, дальше при описании Беотии зачисляет его в эту
страну10; но Тит Ливии присоединяет его к Аттике11, а Павсаний
определенно говорит, что он в конце концов остался за ней12.
Таким образом, этот город со своей областью может быть
причислен к территории Аттики. Но так как он не составлял части ее
в ту эпоху, когда Демосфен в своей речи против Лептина (около
355 г.) подсчитывал ввоз зерна в Аттику, я не буду принимать его
в расчет при своих вычислениях. От этой границы до Киферона
по всей той линии, которую я наметил, находится целый ряд
развалин, последние остатки укреплений, которые прикрывали
границу и господствовали над проходами. Они находились и около
Оропа. Ограничиваясь теми, о которых сохранились некоторые
воспоминания, можно назвать около Бигла-Турри, на юге,
развалины Филы; на запад более значительные развалины Энои и,
наконец, еще немного западнее очень значительные развалины Гифто-
Кастро. Барбье де Бокаж думал найти в них Элевтеры. Отфрид
Мюллер указал, что огороженное пространство слишком обширно,
что башня, господствующая над горным проходом, крепкая до сих
пор, должна принадлежать месту, более значительному в военной
истории Афин. Он видит в них Панактон. Элевтеры, жители
которых, не фигурируя среди населения городов Аттики, были
поставлены под покровительство Афин и делили с ними все права
и жертвы, были расположены на равнине или в направлении к
8 А. Валлон
113

первым склонам Киферона, по дороге от Элевсина и Мегары
к Фивам, может быть, около нынешней Кондуры13.
Определив эти различные пункты, мы можем взять за основу
вычислений треугольник, основание которого простирается от
мыса Сунион до горы Киферон, имея в длину 48,2 географической
мили; вершина этого треугольника находится на расстоянии
46 миль от первого и 42,4 мили от второго из этих пунктов.
Площадь этого треугольника и тех частей, которые должны быть сюда
прибавлены или откинуты, чтобы дать нам точную величину
искомой поверхности, приводит нас к следующим результатам:
Квадратных Квадратных
географиче- олимпийских
ских миль стадий
700,48 = 70,048
33,66 = 3,366
6,02 = 0,602
Всего. . 740,16 = 74,016
Переводя на наши современные меры, мы получим 2 532,65
квадратных километров, или 253 265 гектаров14.
Если мы перейдем к первому члену первой пропорции, т. е.
к отношению площади всей Аттики к имению Фениппа, то встретим
тут затруднение другого рода. Клиент Демосфена, который хочет
избавиться от выполнения государственной повинности за счет
Фениппа, предлагает ему «обмен». Главным объектом этого обмена
является земля, которую он сам посетил и познакомился си ьсеми
ее окрестностями и которая имеет не меньше 40 стадий—чего?
Окружности или площади? Текст не вызвал сомнений ни у Бёка,
ни у Летронна. Они высказались без колебаний: один—за
площадь, другой—за окружность. Так как термин «стадий» наиболее
часто употребляется как мера длины, то прежде всего появляется
соблазн высказаться за окружность. Самая форма фразы обычно
заставляет переводчиков решать вопрос именно в таком
направлении15. Но иная пунктуация (она как раз предложена Рейске) дает
совсем другой смысл16, и выводы, которые следуют как из самой
речи, так и из общих положений, имеющих известное отношение
к данному вопросу, повидимому, подтверждают эту
интерпретацию.
Я уже раньше, основываясь на работах Бёка, показал, что
земельная собственность в Аттике была исключительно мелкая;
и если некоторые из имений были значительно большего размера,
особенно у границ, где и был расположен участок Фениппа, то
все же они не переходили известной границы.
Общераспространенная цена за обыкновенный наследственный участок была от 20
до 30 мин и 1, 2 или 3 таланта за более значительные· Был только
один участок, который стоил немного меньше 5 талантов; и как
раз это тот, величина которого нам известна. Какова она? Немного
больше 300 плетров (28,58 гектара), откуда получается стоимость
плетра приблизительно в 90 драхм17. Отсюда земля Фениппа,
предполагая в ней только 40 квадратных стадий, будет· уже в 1 440
114
Аттика
Саламин
о. Елена

квадратных плетров (137,17 гектара). Но если мы предположим
в ней 40 стадий в окружности и предположим вместе с Летронном
(это самый умеренный расчет) 15 стадий длины и 5 ширины, она
получится уже в 75 квадратных стадий, или 2 700 плетров
(257,2 гектара), и пропорционально вышенайденной нами цене
она будет стоить 40х/2 талантов; допустим, что это является
слишком повышенной ценой, и снизим ее до 60 драхм за илетр; она все-
таки будет стоить 27 талантов. Неужели у клиента Демосфена
хватило нахальства и хитрости, чтобы претендовать на такое имение
со всеми п/ьодуктами, которые оно производит?18 Откуда эти
жалобы на то, что там сломаны судейские печати, что оттуда
вывезен хлеб?19 Как он мог предложить для обмена свое имущества
ценою в 72 таланта20, состоявшее из истощенных уже копей,
взамен этого огромного и богатого имения, требовать полного
возвращения зерна, вина и всего того, что оттуда было вывезено?21
Эта земля, даже просто как таковая, разве не была бы одним из
крупных состояний Афин? А с другой стороны, как могло случиться у
что при таком состоянии Фенипп не выполнял никаких
государственных повинностей? И каким образом—а это вытекает из хода
самого процесса—не был он в числе тех 300 граждан, которые
прежде всего должны были взять эти повинности на себя?22
Все заставляет нас притти к убеждению, что даже при самом
ограничительном толковании нужно признать здесь большук>
долю преувеличения в интересах дела, согласно адвокатским
привычкам. Мы имеем для этого прямое и решительное доказательство.
Земля Фениппа, которая давала, как говорят, зерно и вино
(виноградные лозы культивировались между ячменем или между
деревьями)23, земля, которая находилась, таким образом, в
условиях, наиболее благоприятных по отношению к тем культурам,
урожай которых хотят установить, дает 1 тысячу медимнов зерна.
Допустим, что она имела 75 стадий по своей площади, что дает
257,2 гектара; мы будем иметь, допустим, 250 гектаров,
производящих 1 тысячу медимнов, т. е. 2,8 гектолитра с гектара, почти
столько же, сколько на юго-востоке Франции, наиболее похожем
на Аттику, требуется только для посева. Допустим, что под эту
культуру была занята только одна треть земли (т. е. 25
квадратных стадий—85,75 гектара), мы получим урожайность в 6
гектолитров с гектара, т. е. урожай, значительно более низкий, чем
в самых неплодородных и плохо обрабатываемых департаментах
Франции. Аттика—страна, конечно, малоплодородная, но
замечательно обрабатываемая; разве ее можно поставить ниже самых
непроизводительных областей Франции? И если бы это было так,
то класс земледельцев разве мог бы так смело конкурировать
с владельцами самых плодородных побережий Средиземного
моря24, не имея тех преимуществ, которые создаются для местного*
производства, находящегося вдали от моря, затрудняя импорт^
без тех привилегий тарифа, которые так долго поддерживали*
английское сельское хозяйство? Было ли имение Фениппа
размером в 75 или 40 квадратных стадий, в нем под посевом зерна не
8*
115

могло быть занято больше 15. Остальное было занято или
виноградниками (я сказал выше, что они занимали мало места), или,
главным образом, лесом, от регулярной рубки которого Фенипп
получал ежедневный доход до 12 драхм25.
Но если это имение, приблизительно в 75 квадратных стадий,
имело только 15 под зерновым посевом, то ясно, что едва ли оно
находилось в столь благоприятных условиях, чтобы служить
мерилом для зерновой продукции Аттики. Тем не менее примем это
отношение; введем только в наши расчеты Саламин, который был
неотъемлемой частью Аттики и поэтому может также считаться
базой внутренних ресурсов питания; допустим также, что фермы
и другие здания, пути сообщения, виноградники и леса, которые
по этой гипотезе занимают в этом имении 60 стадий, т. е. 4/5 всей
земли, представляют собой обитаемые места, места невозделанные
или предоставленные под другие культуры во всей стране, так что
эти площади можно поставить в прямое отношение. Они будут
относиться между собой как 75 : 73 000 или как 1 : 973. Тогда,
имея 1 тысячу медимнов для первой части отношения, мы
получим для второй 973 тысячи, т. е. на 42 тысячи медимнов больше,
чем требовалось бы вместе с иностранным ввозом для пропитания
310 тысяч жителей.
При всем том это количество, очевидно, не преувеличивает меры
плодородия, которую можно предположить для Аттики. Страна
иыла 1иричий—ли ьсрьи,—особенно па сухопутной границ0 ρ до т.
Беотии; и во внутренних частях у нее было несколько горных
хребтов—Гиметт, прославленный своим медом, Пентеликон со своими
мраморными каменоломнями и Лаврийская область с ее
серебряными рудниками26. Но горы, говорит Бек, не были настолько'
высоки, чтобы быть бесплодными. «Правда,—продолжает он,—
скалы были нередки; но они занимают небольшую часть
поверхности, й даже там, где камень был хоть немного смешан с землей,
можно было возделывать ячмень. Это уже дело земледельческой
техники» 27, а ведь известно, что сельскохозяйственное дело
в Аттике было поставляло высоко.
Во всяком случае даже при этих условиях и при территории,
более обширной, чем исчисляет ее Бек, я не могу согласиться с ним,
что страна могла производить 2 500 тысяч медимнов зерна, этого
необходимого дополнения к ввозу для пропитания населения
по его системе28. В этом случае нужно было бы допустить, что почти
половина страны находилась под посевом. Пример Франции
указывает, что отношение площади посевных культур к общей
площади страны составляет для северо-восточных и северо-западных
областей приблизительно одну треть, для юго-западных—одну
четверть и для юго-восточных—одну пятую. Очевидно, что Аттика
площадью посева не превышала первые, но очень вероятно, что
она не была ниже последних. Можно предположить, что минимум
пятая часть ее поверхности была под зерновыми культурами—
пшеницей и ячменем—в эпоху, когда область культурного
земледелия менялась так мало и при той системе земельной эксплоата-
ш

ции, которая, например, позволяла сеять ячмень между
виноградными лозами. Допустим, таким образом, что пятая часть ее
площади была занята этими культурами. Аттика с Саламином
имеют площадь в 734,14 квадратных географических мили; возьмем
круглое число 730 миль, равное 249 842,41 гектара, пятая часть
которых равна 49 968 гектарам. Принимая урожай в 1Г
гектолитров с гектара—самая низкая урожайность юго-востока Франции,—
мы будем иметь 549 653 гектолитра, или 1 056 526 медимнов,
которые, будучи прибавлены к миллиону медимнов ввоза, составят
количество, более чем достаточное для нужд страны, считая в ней
310 тысяч жителей 29.
7
Всем вышесказанным, я думаю, установлено следующее:
1. Число 60 тысяч рабов, на которое делает указание Ксенофонт,
когда он предлагает покупать рабов «до тех пор, пока их не будет
три на одного афинянина», относится только к работам в копях,
и никогда это число нигде, кроме как в его теории, не имело
реального существования; поэтому отсюда нельзя сделать никакого
вывода, касающегося в целом числа рабов в Аттике.
2. Число рабов в 400 тысяч, даваемое Афинеем на основании
слов Ктесикла, базировавшихся на результате переписи Деметрия
из Фалер, является общим числом, включающим в себя все раб-
скос население; сло^з дрлпгпт гпбрсрдникя. котопьтй относит эти
десятки тысяч рабов к рабочим в Лаврийских копях, ни на чем
не основаны, сознательно преувеличены и противоречат тексту,
совершенно ясному и точному.
3. С другой стороны, в одном месте Фукидид говорит, что остров
Хиос имел рабов больше, чем какое-либо другое государство, кроме
Спарты. Но Спарта не могла иметь илотов больше чем 220 тысяч.
Хиос мог вполне собрать у себя 210 тысяч рабов. Таким образом,
рабское население Аттики не могло быть выше 200 тысяч человек.
Этот предел, который не может быть повышен, был ли он
достигнут? Ни один текст не указывает нам положительно более низкого
предела. Совокупность всех свидетельств, касающихся рабства,—
столь широко распространенное использование рабов, особенно
женщин, для внутридомашнего обслуживания, применение
мужского труда в земледелии, в каменоломнях и рудниках, во всех
видах производства, для всех нужд торговли и мореплавания
у народа, у которого все эти занятия находились на первом плане
и были так широко поставлены,—все это, конечно, предполагает,
что общее число рабов было довольно значительным. Прибавим,
что доказательство, полученное нами из данных ввоза зерна
в Аттику и его производства внутри страны в тех нормах,
которые были указаны выше, может служить для получения цифры
низшего предела населения, которого нам нехватало, и тем
подтверждает полученные мною выводы. Действительно, потребление
я высчитывал по максимуму, а производство по минимуму, какие
можно было допустить в разумных пределах. Я принял за потреб-
117

ление на одно лицо 2,93 гектолитра в год, тогда как во Франции
оно колеблется от 2,71 до 2,42 гектолитра; я считал посевной фонд
в 7б всего полученного зерна, хотя есть много оснований считать
его значительно ниже. По урожайности я взял цифры ниже, чем
во Франции в соответствующих областях; наконец, что касается
величины площади, отведенной под посевные культуры для
питания населения, я не перешел норм, имеющих место во Франции.
А между тем Франция и Аттика, с этой точки зрения, находятся
ие в одинаковом положении. Франция может ограничить свои
посевные культуры в указанных пределах, так как в этих
пределах она может дать достаточно зерна для удовлетворения
потребностей всех своих жителей. Аттика же, принужденная прибегать
*к ввозу из-за границы, естественно, должна была стремиться
поднять свою внутреннюю продукцию возможно выше, до уровня
своих потребностей. Лишь допустив крайнее неплодородие страны,
можно считать, что при подобных обстоятельствах Аттика не могла
данную грань перейти. Таким образом, конечную продукцию
в 549 653 гектолитра, или в 1 056 526 медимнов, надо признать
наиболее низкой, какую только можно предположить для Аттики.
Выкинем отсюда 200 тысяч медимнов для посева; остается для
потребления 856 526 медимнов, и так как ввоз был минимум
800 тысяч, мы будем иметь 1 656 526 медимнов как наименьшее
количество зерна, которое потреблялось в Аттике. При расчете 3/4 хе"
никса в лень на человека, или 5% медимна (=2.93 гектолитра)
в год, получается минимум 294 500 жителей.
В этих пределах, от 295 тысяч до 310 тысяч человек, мы должны
установить цифру населения Аттики, по всей видимости, ближе
к 310 тысячам, чем к 295 тысячам. Принимая бесспорно
количество афинского населения приблизительно в 67 тысяч, население
метеков в 40 тысяч, получаем, что рабское население составляло
ют 188 тысяч до 203 тысяч человек.
Афиней, повидимому, удвоил число рабов, ссылаясь на данные,
имеющиеся в переписи Деметрия из Фалер. Мне придется сказать
то же, и даже в больше" еще мере, относительно того, что он
говорит о рабах в Коринфе и в Эгине, несмотря на авторитеты, на
которые он ссылается, и несмотря на согласие с ним в этом
отношении Бёка. Действительно, дальше в той же беседе Афиней
говорит, что, по данным Тимея, в Коринфе было 460 тысяч рабов,
а, согласно Аристотелю, в Эгине было 470 тысяч1. Без сомнения,
эти два города, в руках которых некогда была почти вся торговля
ïio побережью Средиземного моря и которые, главным образом,
торговали с Эвксинским Понтом, должны были иметь большое
количество рабов. Но сам Бёк признает, что эпоха их
процветания, конечно, предшествовала развитию могущества Афин, и,
таким образом, свидетельства Аристотеля и Тимея, даже при
признании их подлинными, не являются для рассматриваемой
эпохи современными. Итак, можно только строить смелые
предположения на основании воспоминаний о древнем морском
главенстве этих двух государств. Ведь нет ни одного факта, который
118

подтверждал бы эти предположения; а против себя они имеют все
правдоподобные доказательства, вытекающие из наблюдений над
устройством страны. В самом деле, Коринф обладает очень узкой
областью и каменистой почвой на подступах к перешейку,
Эгина же—очень гористый остров в 25х/4 квадратных миль, или
2 425 квадратных стадий (=83 квадратным километрам). И вот,
определяя для него свободное население в 130 тысяч человек,
значит, всего 600 тысяч, мы получим на квадратный километр
7 230 человек, т. е. вдвое больше, чем в промышленных районах
Франции, приблизительно только в три раза меньше, чем в Париже.
Одним словом, весь остров, покрытый домами в два или три
этажа!
Эти цифры мы должны отвергнуть и найти другие, более
соответствующие истинному положению этих государств. Эгина,
менее благоприятствуемая своим природным положением, более
ущемленная в своей торговле растущим значением Афин, должна
была всегда в отношении численности рабов отставать от Аттики;
с каждым днем она отставала все больше. Коринф, находившийся
на подступах к Пелопоннесу и на главной торговой дороге между
востоком и западом, остался свободным и продолжал эксплоати-
ровать тех многочисленных рабов, которые позволили дать его
жителям прозвище «отмеривателей хениксов»2. Мегара,
дорическая, как и Коринф, и не менее неверная духу этого воинственного
племени, посвятила себя тем же торговым интересам, хотя и при
худших условиях. Оттесненная Афинами с арены крупной
торговли, она занялась, главным образом, ремеслом: большинство
мегарцев, по словам Ксенофонта, жило производством туник
и трудом рабов-варваров, которых применяли при этой работе3.
Кроме того, рабы могли быть объединены в известном количестве
в других местах, где практиковался тот или другой вид
спекуляции: например, на Делосе или в Дельфах, где все жители
превратили свои дома в меблированные комнаты для иностранцев4,
и т. д. И то, что я сказал о европейских греках, в еще большей
степени относится к их колониям, к этим городам, действительно
промышленным и торговым, в которых находились главные рынки
рабов: на востоке—Хиос, о котором говорят, что его жители
первыми занялись такой торговлей; Эфес, который вел такую
торговлю с азиатскими народами в ущерб самим грекам·/Милет,
Фокея, Родос и т. д.; на западе—Тарент, Сибарис, столь
известные большим числом рабов и своей роскошью5, и Кирена, где
существовал обычай на пиру, который великий жрец устраивал
своим предшественникам, каждому из участников давать по рабу,
который ему служил6.
Таким образом, у народов, обратившихся к производству и
торговле, всюду мы находим рабов, как мы нашли крепостных
у народов, осевших в той или другой стране в силу завоевания
и более продолжительное время оставшихся верными
учреждениям, благодаря которым они здесь утвердились. Наряду с этими
государствами, торговыми или воинственными, есть также другие,
119

которые не являются, точно говоря, по своему характеру ни теми,
ни другими и, повидимому, образуют особую категорию, как,
например, локры или фокидяне. По словам Тимея, с рабством
они познакомились очень поздно; жена Филомена (около 355 г.)
была первой, которая у фокидян появилась публично в
сопровождении двух служанок; приблизительно в то же время Мнасон,
который содержал тысячу рабов, был обвинен как отнимающий
тем самым нужное пропитание у такого же числа граждан7.
Вообще нужно сказать, что Тимей—писатель подозрительный,
особенно когда он возражает Аристотелю. И как раз здесь он имеет
претензию критиковать его по поводу учреждений локров,
и вполне возможно, что в своих возражениях он заходит слишком
далеко. Кроме того, в этом месте он говорит только о покупных
рабах и о домашнем обслуживании; как раз в этом отношении
самые молодые обслуживали самых старых, как говорит Тимей8.
Вполне возможно, что локры и фокидяне, как и многие другие
эллинские племена, имевшие крепостных для работ на полях,
могли уничтожить или сильно сократить другую форму рабства9.
Констатируя повсюду в Греции существование в это время
порабощенного населения, то как крепостных в результате
завоевания, то как рабов в государствах торговых, я не рискну
выразить в цифрах то число, до которого это население доходило.
Тексты слишком неполны, чтобы позволить делать общие выводы,
хотя бы чуть-чуть претендующие на достоверность; и такие пробелы
■·-» T'.^T.Or^TTV ^,Ο^Τ 7TTT*T7f Τ1*"""* ·ΛΤ·τ;τλτ τ Τ О ГУ Г\ TT Г\ Г> ТТО ΤΤ/Λ ТТЛ.ТГТТТ Τ ΤΤΟΓ» ΛΓΤΤΤ/ΤΓ) ТТСЛ1!-*
ведь самая их политическая жизнь известна столь несовершенно.
Но у нас есть возможность сравнивать тот и другой типы
государств, тех государств, которые являются как бы двумя полюсами
греческого мира, в которых лучше всего выразились эти две
тенденции греческого духа—уважение к древним обычаям и
безотчетное стремление к прогрессу, гений войны и гений
цивилизации,—я имею в виду Спарту и Афины: первая безраздельно
господствовала над целым покоренным народом, вторая властвовала
над целой массой купленных рабов. В Спарте в эпоху Геродота
число порабощенного населения было в семь раз больше числа
народа-победителя, и если в число свободных мы зачислим
периэков, а в число порабощенных—массы тех рабов, которыми
должны были пользоваться периэки при работе и на земле и в
мастерских, то число порабощенного населения поднимется еще
выше, более чем вдвое превосходя свободное население, вплоть
до того времени, когда Мессения была освобождена. В Афинах
рабское население было почти вдвое больше числа свободных
афинян и иностранцев. У других народов это отношение должно
быть ниже и по необходимости изменяться под влиянием многих
причин. Быть может, их можно распределить таким образом:
что касается крепостных, то за Спартой идут Фессалия, Аргос
и различные дорические колонии Азии, Африки, а также
Сицилии и Италии10; что касается рабов, то за Афинами мы можем
назвать Коринф, Эгину, Мегару, а в числе колоний более всех
120

других Хиос, который Фукидид ставит следом за Спартой, хотя
в несколько другом отношении. В конце концов, подводя общий
итог, можно сказать, что порабощенное население, рабы и
крепостные, является населением более многочисленным, чем
свободные; это база, на которую нужно опираться при изучении
греческого общества, взятого во всем его целом. Но в частности для
истории рабства, так как наши тексты чаще всего касаются
внутренней жизни Афин, мы в результате нашего анализа дали цифры,
при помощи которых с большей или меньшей точностью можно
определить место рабов в государстве и влияние, которое они
должны были на него оказать.

штшжшш
Глава восьмая
ПОЛОЖЕНИЕ РАБОВ В СЕМЬЕ
И В ГОСУДАРСТВЕ
ϊΏβββ
о всех спорах о рабстве, какое бы влияние на судьбы
государств ему ни приписывали, нужно всегда отпра-
^J^,^ вляться от установки политической к точке зрения
гуманности. Ведь в конце концов тут идет дело о
человеке: теперь нет никого, кто осмелился бы этого не
признавать. И прежде всего надо подсчитать все то добро и зло,
кптпрпе пппигтекярт ттпя него из такого положения. Конечно,
по этому вопросу возможны различные точки зрения; и в
зависимости от принятой точки зрения можно найти основание, чтобы
нападать на самый факт или защищать его. Одни, пораженные
злоупотреблениями, допускаемыми при домашних порядках, без
дальнейших рассуждений отказываются от какого бы то ни было
примирения с подобным общественным строем; другие, не отрицая
злоупотреблений, видят очень крупную компенсацию их в
выгодах этого режима: это жизнь труда, но жизнь уверенная, где
человек без забот и беспокойств за завтрашний день обеспечен
насущным хлебом, оде' <дой и кровом; разве это даже для нашего
времени не является как бы отблеском золотого века? И обычно
этому колониальному обществу противополагают общество
европейское, столь гордое своей цивилизацией и своими свободами,
где человек перестал быть собственностью, не переставая быть
орудием, т. е. где он имеет труд, где он бывает очень рад иметь
его, не будучи всегда уверенным найти с его помощью все
необходимое для себя и для своей семьи. Если бы он всецело
принадлежал своему хозяину, которому он все равно обязан отдавать
все свое время и все свои силы под влиянием еще более
повелительного хозяина—голода1; если бы этот хозяин, который
заставляет его работать, был заинтересован беречь его, поддерживать,
воспитывать его детей, то не было ли бы это разрешением, и быть
может лучшим, чем всякие другие, того вопроса, который так
различно и оживленно обсуждается и который хотят сделать
поводом к революции,—вопроса об организации труда? И тем не менее
122

никто не осмеливается-серьезно предложить такого решения. Не
говоря уже ни о чем другом, простой здравый смысл, инстинкт
народа отвергает его. Я покажу дальше, что этот инстинкт его не
обманул; и чтобы доказать это, нам не нужно будет форсировать
факты, сгущать краски. Я представлю положение раба таким,
каким оно является по памятникам и произведениям того времени,
когда применяли рабов, не думая об уничтожении когда-либо
рабства. Я возьму его во всех его видах, вместе с тем не отказывая
себе в праве исследовать вопрос до конца, до той основы, на
которой все это зиждется. Что страдания и лишения семей рабочих
часто превосходят страдания рабов, на это я, конечно, не буду
закрывать глаза, да в отрицании этого я вовсе и не
заинтересован. Это честь для народных масс, что они предпочитают все
бедствия своего положения тому состоянию, которое обеспечивает
их существование ценой унижения. В этом сознании собственного
достоинства сказывается истинная природа человека.
7
Высший закон для рабов, закон общий для всех, это быть
ничем, кроме как вещью в руках своего господина; и это
положение имело своим непосредственным результатом то, что они
были исключены из класса лиц и подчинены законам, которыми
оегулировалась собственность на вещи. Но хотя отношения между
господином и рабом и были основаны на этой единственной оазе,
они могли видоизменяться по месту, времени и племени раба;
явление, в сущности неизменяемое, могло в этих формах
испытать на себе влияние тысячи всяких внешних условий,
зависящих от различных характеров и нравов; и законы, которые
опираются на эти обычаи, а иногда им предшествуют, под
воздействием более совершенной, более возвышенной мысли,
стремящейся поднять эти нравы на. более высокую ступень, могут дать
свою санкцию обычному поведению и установить, как правило,
для всех образ действий, усвоенный лишь немногими. Возьмем
человека у самого порога его рабской жизни и посмотрим, как
развивалось и видоизменялось в основном его положение.
Рабы, рожденные в доме, росли, так сказать, без призора,
в полной заброшенности, вдали от гимназий и всякого
воспитания, способного пробудить в них представление о
нравственности, до того дня, когда они могли принять участие в труде1; если
их покупали, то их покупка сопровождалась—по крайней мере
так было в Аттике—такими обрядностями, которые должны были
сделать для рабов более приятным дом, где им придется служить.
Их сажали к очагу, и хозяйка обсыпала их сухими фруктами
и другими «лакомствами» с пожеланиями, чтобы новая покупка
пошла на благо дому2; это было своего рода посвящением их для
приема в недра семьи, орудиями которой, но не членами, они
должны были стать. В то же время им давали имя, которое иногда
обозначало или их происхождение или положение, известные
123

черты их характера, физические или моральные свойства, но
которое наиболее часто бывало взято по прихоти хозяина из числа
имен, наиболее употребительных у свободных людей и даже
наиболее прославленных в мифах или истории: Европа, Эври-
дика, Ясон, Мелеагр, Филипп, Олимпиада, Александр, Антигон,
Деметрий, Арсиноя, Сапфо, Платон, Феокрит, Апеллес и т. д.а
Затем, не обращая внимания на эти блестящие имена и на
происхождение своих рабов, им назначалась одна из служебных
обязанностей по прихоти той же хозяйской воли, которая теперь
распоряжалась ими по своему произволу. Вместе с работой они
получали вещи, необходимые для жизни: для
питания—определенное количество муки, фиг, сколько им отвешивала рука
хозяина, чесноку, который они иногда делили с хозяином4; для
одежды—кусок материи, из которой они делали себе пояс5 или
очень короткую накидку6, небольшую шерстяную тунику7,
шапочку из шкуры собаки и в лучшем случае еще какой-нибудь
грубый мех, чтобы завернуть в него ноги или тело8,—но все это
лишь по доброй воле хозяина и в зависимости от того, насколько
этим рабу гарантировалось повышение работоспособности или
сохранение здоровья, так как раб был его имуществом.
Таким образом, раб был отстранен от всех человеческих прав,
от всего, что предполагает личность. Нет никакого брака: слово,
которое обозначает его (γάμος), никогда не употребляется гре-
- w W *. 4ΐι..ιι , Ai. A iV wl А V«. - i/i.Iiil ,_»,. 1/ i i ■_ i ■_■ j A ■-· ■..· ^ft- ·—· LJX j^ ■ i. i . ■ : · - - · · ■ ■ - ·
и женщины из числа рабов9. Нет никакой семьи: раб не обладает
формальным правом, которое создает семью благодаря
закономерному и урегулированному объединению родителей и детей;
его дети—это продукт, который является частью имущества
господина и увеличивает «стадо» его слуг. Никакой собственности:
разве может приобрести что-либо для себя тот, кто не
принадлежит сам себе? Что бы он ни приобрел своим трудом, все это
составляет имущество его господина, равно как и то, что может ему
достаться в качестве подарка или наследства10.
Однако строгость эт χ логических выводов на практике могла
быть значительно смягчена. Иногда рабам разрешались брачные
союзы. Один закон Солона, вводивший для рабов целый ряд
других ограничений, не препятствовал им вступать в подобные
отношения. Ксенофонт, который в общем осуждает этот прием и
считает, что дурные рабы станут от этого еще хуже, наоборот,
одобряет его по отношению к верным рабам как одно из средств
закрепить еще сильнее узы их преданности11; а это
предполагает известного рода фиксацию, если не легальную, то по крайней
мере условную, в отношениях между мужчиной и женщиной,
между отцами и детьми, т. е. некоторую форму брака, призрак
семьи. Если в этом можно верить свидетельству Плавта, такие
браки, неслыханные в Риме и, как можно было бы предположить,
не имеющие прецедентов в других странах, практиковались
в Греции, в Карфагене, в древнейших поселениях Апулии; и эти
свадьбы рабов, продолжает он, устраивались там с большей забот-
124

ливостью, чем браки свободных12. Это последнее выражение есть
дань сатире; но важно уже и то, что не все в этом отрывке является
сплошной иронией. Мы уже видели в гомеровскую эпоху, что
хозяин награждает верного слугу, давая ему подругу жизни,
и Ксенофонт свидетельствует о непрерывности этого обычая,
санкционируя его своим одобрением. Казалось, что интересы
хозяина встречали тут больше гарантий, когда раб брал на себя
целиком тяготы ответственности за ту или другую часть
хозяйства, за ферму, за стада; надзор и различные заботы по
управлению лучше распределялись между мужчиной и женщиной,
связанными между собой в браке, и это точно так же было и
в Риме, как мы увидим позднее. Разница только в том, что
в Греции такой союз мог быть поставлен под охрану
определенных форм, в подражание обычному браку. Точно так же раб
в «Хвастливом воине», в сцене, изображающей, как он
одурачивает своего хозяина, говорит о своей помолвке и своем будущем
браке с горничной предполагаемой метрессы солдата13. Плавту
пришлось прибегнуть к этим правовым формам, чтобы
представить более торжественным, и, следовательно, более комическим
брак фермера с мнимой Казиной, формам, невозможным в Риме
для этого сословия, почему ему и пришлось вперед их
оправдывать, чтобы освободить от всех законных сомнений грубоватую
веселость своей публики.
Няпяпу с зачатками семейного права обычаи Греции иногда
давали рабам известные права на собственность. Разумеется, ли
не было неизменным правилом: скупой, который, конечно, не
составлял в этом случае исключения, не имеет другого способа,
чтобы вознаградить себя за разбитое рабом блюдо, как вычесть
его стоимость из предметов первой необходимости у несчастного,
уменьшая ему порцию пищи14. Но исключения из этого были
по меньшей мере достаточно часты. Так (главным образом в городе),
имели место случаи, когда рабы, отдаваемые в наем, получали
от хозяина часть его арендной платы на частичное покрытие
издержек своего существования15. То, что раб экономил на
предметах первой необходимости, составляло фонд его
благоприобретенной собственности, его пекулий, который мог увеличиваться
различными способами. Старались стимулировать его рвение по
дому и его активность к труду, предоставляя ему часть благ.
Так, управляющему имением предоставлялся лично для него
известный участок земли, пастуху давали овцу16. В «Горшке»
Плавта старая служанка скряги владеет в качестве собственного
имущества... петухом17. Равным образом рабов, используемых
на многочисленных работах в ремесле и торговле, пытались иногда
материально заинтересовать в работе—в вещах, которые они
должны были изготовлять или которыми им приходилось
торговать18. К этим продуктам труда прибавьте те маленькие доходы,
которые получались от друзей дома и о которых говорит Лукиан
в своей статье «О наемных писателях»; он дает там несколько
образцов, приложимых как к Греции, так и к временам Империи.
125 "''

Раб вознаграждался в самых различных случаях—при
приглашении на обед19 или при каком-либо другом выражении милости
своего господина; ему платили за хорошее известие, за то влияние,
которое он оказывал на хозяина, участвуя в назначении или
выборе подарков20. Прибавьте еще то, что рабам удавалось
перехватить самим благодаря щедрости или небрежности хозяина.
Когда хозяином был молодой мот, который расточал свое состоя-
ние, то «быть скромным—это значило вредить себе без пользы
для него»,—говорит один из персонажей Менандра21. Раб старался
получить свою долю из того, что погибло в бездонной пропасти,
увеличивая при случае издержки вдвое, крадя, грабя,
отхватывая часть добычи. Так, Гета в «Грубияне» проводит как раз ту
политику, которую я изложил выше 22, равным образом и честный
Стасим в «Трехгрошевом», после того как он напрасно старался
поставить преграду расточительности своего молодого хозяина,
кончает тем, что решает сам использовать обстоятельства и
получить свою часть, как собака со стола. И он даже не очень старается
скрыть приписки в тех счетах, которые он представляет ему:
«А то, что я украл?Тм, да, это самая большая часть расхода!»2S
Оставляя в стороне эти мошенничества, хозяин с удовольствием
смотрел на то, что сбережения его рабов росли: ведь частное
имущество раба, как и сам раб, были имуществом его господина.
Обычно он не трогал сбережений рабов—частое злоупотребление
этим, уничтожая доверие, заставило бы иссякнуть и самый
источник. iiO iiu Oyt\bt ödixutid ÄUuHHH ИМеЛ rid НИХ lipdBü сиОСТВеННОСТИ,
и в отдельных случаях к этому прибегали все еще довольно часто.
«Увы!—восклицает Дав, подсчитывая вместе с товарищем по
рабству свои средства, которым угрожала необходимость взноса
на свадьбу его господина,—увы! какая несправедливость судьбы,
что более бедные должны давать более богатым!» Эти сбережения,
которые он так нищенски собирал грош к грошу, отнимая их у
своего рациона, крадя их у себя самого, его хозяюшка обдерет в один
прием, не считаясь с теми страданиями, которых они стоили.
Другой подарок, которым их обяжет обоих Гета, будет, когда
у нез родится сын; заА?м, когда ему будет год, когда он будет
введен в круг семьи24. Но по крайней мере в промежутках между
этими событиями рабы могли располагать своими средствами и для
того, чтобы купить самому себе раба, и для того, чтобы сберечь
себе, как мудрый Стасим, некоторые средства, которые могли бы
оградить его от последствий безумств своего господина25, и для
того, чтобы подражать ему в сумасбродствах и в тягостный ход
своей трудовой жизни вплести несколько дней опьянения и
удовольствий26.
В силу законов лишенные всех естественных человеческих
прав—прав брака, семьи и собственности,—они тем более были
лишены гражданских прав и права участия в религиозных
обрядах. Рабы были исключены из общества, но так как они должны
были жить здесь, чтобы обслуживать его, их старались выделить
иногда рядом внешних признаков: грубой одеждой, бритой голо-
126

вой27. Но в Афинах эти правила соблюдались не настолько строго^
чтобы рабов можно было отличить по внешности от граждан любого
класса: от бедных, которые зачастую были одеты в ту же одежду,
как и они28, от богатых, подражать которым во внешнем виде они
так любили, употребляя духи, вопреки постановлениям Солона29,
пробираясь вперед, не уступая дороги свободным30 и предаваясь
оргиям, изображение которых в римском театре вызывало
возмущение. «Вы, конечно, будете удивлены,—говорит Стих у Плавта,—
видя, как эти низкие рабы пьют, любят и участвуют в пирах своих
хозяев; все это нам дозволено, должны мы помнить, в Афинах»31.
И эти слова римского поэта находят себе доказательства и в других
случаях. Эсхин в речи против Тимарха выводит некоего Питто-
лака, государственного раба Афин, богатого развратника, игрока,,
устраивавшего петушиные бои32; и Ксенофонт в общих
выражениях рисует нам такой же портрет: «Может быть, будут
удивляться, что позволяют рабам жить в роскоши, а некоторым даже
пользоваться великолепием; но этот обычай, однако, имеет свой
смысл. В стране, где флот требует значительных расходов,
пришлось жалеть рабов, даже позволить им вести вольную жизнь, если
хотели получить обратно плоды их трудов»33. Таким образом,
можно поверить Плавту, и если он несколько и преувеличивает,,
то много правды в «Дивертисменте», прибавленном к «Стиху»,
ив изображении того раба, который является главным
действующим лицом в пьесе «Перс». Токсил, раб, управляющий домом,
я отсутствие грпргп господина выкупив и отпустив на волю рабыню,
которую он любит, имеет паразита, предоставляющего к его
услугам свою собственную дочь, свободную гражданку; последняя
участвовала в их плутнях, а затем продана бесчестному купцу
с опасностью для своей чести. Раб-управляющий организует
и руководит всеми этими хитрыми планами с наглостью человека^
захватившего права хозяина в доме; свои удачи он сопровождает
оргиями, в которых принимают участие его сотоварищи по
рабству, чтобы посмеяться над этим гулякой и выпить за счет
отсутствующего хозяина.
Рабы были лишены права участия в религиозных церемониях
и общественных жертвоприношениях; их допускали в святилища,
когда здесь требовались их услуги; а это были такие «услуги»,
которые оказывали гиеродулы храмов Афродиты в Коринфе,
в Эриксе и т. д.34 Иногда даже и их услуги не допускались,
отвергались: у афинян уже одно присутствие раба на празднике
Эвменид или при мистериях Деметры считалось святотатством35;
на острове Косе они должны были выходить из храма Геры, когда
приносились жертвы в честь богини36. Но они были допущены
в фиазы, или религиозные ассоциации частного характера, подобно
иностранцам, которым также было разрешено организовывать
их как в Афинах, так и в других местах. На Родосе
государственные рабы образовали такое общество под покровительством Зевса
Атабирия37, и один из этих рабов был его жрецом38. Позднее,,
приблизительно во II в. н. э., у ворот Афин, недалеко от Лаврий-
727

ских копей, можно было видеть святилище; один раб из Ликии,
по имени Ксанф, принадлежавший римлянину Каю Орбию,
который наверно использовал его на работе в копях, посвятил это
святилище богу Мен, или Луне, и организовал здесь религиозное
братство, в котором он сам был жрецом и в которое были
допущены иностранцы. Повидимому, он сам составил регламент и велел
его высечь на камне, сохранившем нам память о нем39.
Но в Афинах существовал ряд народных празднеств, от участия
в которых рабы не были отстранены40. Более того, рабы имели
свои специальные празднества, например, в Афинах—первый
день Антестерий, посвященный Дионису41, когда им разрешалось
наравне с другими испробовать новое вино, дар бога; равно в Тре-
зене в первый день месяца Герестиона им было позволено
участвовать вместе с гражданами в играх и пирах; в Спарте они
участвовали в празднике Гиакинфий, повидимому, специальном
празднике жителей Лаконии42; также участвовали они и в ряде других
праздников: в празднике Элевферий в Смирне, где их жены носили
костюм и украшения свободных женщин43; в одном празднике
в Аркадии, где мужчины-рабы занимали места за столом своих
господ44; в празднике Зевса Пелория в Фессалии, когда господа
даже служили им45. Они имели своих жрецов, как, например,
в Эпидавре в храме Афины, великий жрец которого должен был
всегда быть беглым рабом, победителем в мономахии
(единоборстве)46. Рабы имели даже среди богов Олимпа своих богов: Гер-
глсса, который потсрсвите.^ьстроряп мх rooorctrv и ппинимал в нем
участие47, и Сатурна, который ежегодно в свой праздник (нового
года) возвращал им то время, когда они не были рабами,
возвращал им чудное время «золотого века»48.
Отметим еще одно противоречие. Эти самые люди, почти
полностью исключенные из гражданских и религиозных обществ при
жизни, по смерти не были лишены тех почестей, которые
предназначались для граждан. Хозяин включал их в семейную
гробницу, и не раз он воздвигал над ними какой-нибудь памятник,
который свидетельствовал о его расположении и о его печали49.
В итоге надо сказатг что от равенства древних времен, которое
в гомеровские времена еще продолжало существовать под видом
простоты и благородной фамильярности между господином и
старым слугой, не осталось и следа в эту эпоху более высокой
цивилизации. Развиваясь, общество отметило более резкой и жестокой
чертой расстояние между двумя классами. Рабы, более
многочисленные, более различные по своему происхождению, стали
также и более чужими для семьи господина; и Теофраст, который
в своих «Характерах» выражает точку зрения своего века,
называет «деревенщиной» тех, которые, как некогда Одиссей,
приходили провести время среди своих слуг, занятых работой50. Но это
не значит, что исчезла всякая интимность между хозяином и рабом.
В постоянном общении, в условиях домашней жизни, расстояние,
которое их отделяло, как бы велико оно ни было, еще очень часто
преодолевалось. Но место беседы, простой и естественной, как
128

сама патриархальная жизнь, заняла фамильярность беспутной
жизни, в которой иногда руководящая роль переходила к рабу
в силу того влияния, которое сильный или сильно порочный
характер может оказывать на характер более слабый как в пороке,
так и в доблести.
2
Таков тот раб, которого комики видели в афинском обществе,
и таковым они нам его изображают. В древней комедии его роль
отмечена еще мало. Комедия в первое время своего существования
не делала из раба основного персонажа в той же мере, в какой он
им не был и в действительной жизни. Она обращала свои нападки
на правительство, на народ, на государственных людей и
общественные явления. Это сцена исторического характера или
сцена нравов свободных граждан; здесь нет интриги, в которой
рабы были бы действующими лицами, выступали бы в роли
советчиков. Они фигурируют там как необходимый аксессуар или чаще
даже в качестве третьестепенных лиц, задачей которых являлось
развлечь и потешить зрителей криками, которые они испускают,
когда их бьют1. Такова была их двойная роль, которую они играли
до Аристофана. Этот поэт сохранил их как аксессуар и уничтожил
их как интермедию; можно сказать, он заставил их войти более
активно в \од комедии; сократив у них элементы шутовства,
сближающие их с паразитами, он дал им более определенный
vnpRKTpn Fe™ в большинстве своих пьес он заставляет их пояс
ляться только в роли обслуживающих2, то существуют другие
комедии, где он ставит их на то место, которое они часто имели
в жизни. В «Осах» и в «Мире» они играют более активную роль,
не становясь еще существенным элементом всего хода действия
пьесы, не особенно выявляя себя в диалогах. В «Лягушках» и в
«Богатстве», которые находятся на грани комедии древнегреческой
и среднегреческой, они оживляют все действие своим присутствием
и своими комическими дурачествами. В «Лягушках» Ксанфий,
грубый на словах, смелый в своих репликах, издевающийся над
бахвальством своего хозяина, изнеженного Диониса, который
играет роль Геракла3, господствует над ним благодаря твердости
своего характера в опасные минуты4; он готов на все: и взять
на себя первую роль и предоставить ее Дионису, в зависимости
от того, что это влечет за собой для него—удары или удовольствие,
и очень комично сваливает на бога последствия своей трусости,
когда при угрозе наказания за дурные поступки Геракла, знаки
отличия которого он хотел взять в последний раз, он хочет
оправдать себя, представляя на допрос Своего мнимого раба, сына
Зевса5. В «Богатстве» Карион оплакивает в начале пьесы печальное
положение раба, связанного с судьбой своего господина и фатально
увлекаемого по следам его безумств, но со своей стороны он
предлагает и обещает помочь этому: он расспрашивает, он советует6,
он хочет во все вмешиваться, и он действительно вмешивается,
начиная с того самого момента, когда он узнал слепого бога богат-
9 а. Валлон 129

ства, вплоть до резких изменений, которые производит бог, став
зрячим, в распределении своих даров. Он тут как тут, чтобы
встретить человека, ставшего богатым по заслугам, или чтобы выразить
презрение разорившемуся сикофанту-доносчику, чтобы дать
занятие Гермесу, покинутому своими почитателями, и старухе,
потерявшей своего молодого любовника. В этих двух ролях, так же
как и в «Осах» и в «Мире», мы видим всегда одну и ту же фигуру
любопытствующего по отношению к господину приставалы,
бесстыдного насмешника, желающего быть с господином за пани-
брата, в связи с вопросами, которые тот ему предлагает, с теми
советами, которые он ему дает, споря с ним с некоторым видом
превосходства 7.
Тот характер отношений раба к своему хозяину, изображение
которого мы находим со времен древней комедии, отмечен в еще
большей степени новой комедией, переходом к которой служит
«Богатство» Аристофана. Являясь картиной частной жизни, эта
комедия, конечно, должна была дать более видное место рабу.
Так как комедия, прибегая к интриге, ставит раба в центр завязки,
то она должна представить в более ярком свете те отношения,
которыми раб связан с другими лицами и, главным образом,
с хозяином. Комедия, столь богатая шедеврами, комедия
Филемона, Дифила, Менандра, до нас не дошла в виде цельных
произведений, но мы ее знаем благодаря Плавту и Теренцию. Плавт,
при всей оригинальности своего комического темперамента,
сохраняет по крайней мере основной фон той пьесы, которую он
заимствует из греческого театра; к этому относятся интрига и те
положения, которые не могут быть устранены без того, чтобы не
пострадал и сам основной фон; таким образом, даже под этой латинской
оболочкой эти комедии все же прекрасно остаются пьесами
греческими; и не раз, когда контраст с римскими нравами был уже
очень резким, Плавт считал нужным предупредить об этом свою
публику. Теренций, чуждый Риму и по своему происхождению
и по воспитанию, путешествуя и создавая свои пьесы под
покровительством знатных к^нсуляров—какого-нибудь (Сципиона) Эми-
лиана или Лелия, занимавшихся изучением Греции,—меньше
вдохновлялся римскими нравами и Плавтом, своим
предшественником, чем теми образцами, которыми пользовался Плавт. В этой
отделке формы, в этом языке высшего общества, в этом
совершенном чувстве меры, которое даже самим шутовским выходкам
придает блеск и изящество, как сквозь прозрачный и чистый хрусталь,
мы можем узнать аттического писателя. Таким образом, мы вправе
вскрыть у обоих этих поэтов то, что они заимствовали из Греции,
и указать, что эти столь общие им обоим картины отношений между
прислугой и хозяевами в сущности принадлежат Греции8. Почти
все рабы у Плавта обычно держатся со своими господами тона
развязности и наглой фамильярности, которая могла не быть
чуждой и Риму при известных обстоятельствах, когда хозяин,
являясь сам игрушкой своих страстей, давал к этому повод своему
рабу, но которая, конечно, была характерным явлением для афин-
130

ского общества. Такими в сущности являются Либан и Леонид
в «Ослах», Хрисала в «Бакхидах», Палинур в «Проделках
паразита», Аканфий в «Купце», Милфион в «Пэнуле» и превзошедшие
всех три героя мошенничества—Транион в «Привидении», Эпидик
и Псевдол в пьесах, названных их же именами и посвященных
их подвигам: Эпидик, ручающийся, что он заставит танцовать под
свою дудку хозяина и его друга, умнейших сенаторов, затем, когда
он откровенно им в этом признается, принимая их гнев со всей
смелой покорностью, он заставляет их бояться какого-либо
нового подвоха с его стороны9; Псевдол смело является к
господину10 и заявляет ему, что он сегодня же хочет его надуть:
заставив его побиться об заклад, что не удастся сделать этого,
Псевдол, выиграв пари, заставляет господина своими
собственными руками взвалить ему на плечи 20 мин, которые он выиграл11.
Таковы рабы и у Теренция—то беспечные и насмешливые по
отношению к мучениям ревности их молодых хозяев, как Биррий
в «Андрянке»12, то преданные им и берущие в свои руки их дела;
таков Дав в «Андрянке» или Сир в комедии «Сам себя наказавший».
Первый проявляет самоотверженность и усердие, которые
заслужили ему расположение Памфила13; второй—с авторитетом, право
на который дают ему его заслуги, предписывает господину свой
план действий, не желая излагать его подробно, не терпя ни
вопросов, ни возражений14, выставляя за дверь молодого
ветреника, боясь, что его присутствие испортит все планы, которые он
составил10, иоа направляют свой обстрел против отцов, ведя
с ними беседы в достаточно фамильярном тоне, но в таких
выражениях, которые подчеркивают различие их характеров: первый
с шутливым добродушием, придающим ему вид человека,
попавшего в ловушку, приготовленную стариком; он пускает в ход свои
тонкие остроты и смущает внутреннее чувство старика
несколькими эпиграммами, ведущими прямо к цели16; второй ведет беседу
под маской откровенности, смело накладывая руку на слабые
стороны старого развратника, чтобы тем сильнее господствовать
над ним.
Ты что там?—Да ничего. Явлюсь тебе, Хремес;
Так рано! А вчера подвыпил столько!—Ну,
Не слишком много.—Что ты! Не рассказывай!
Как не увидеть здесь орлиной старости,
Как говорится!—Хе!—А интересная,
Изящная ведь женщина!—Согласен я.—
Тебе как показалось? И красивая
Такая с виду, господин! 17
Чтобы воспроизвести этих афинских рабов, мы могли бь;*не
останавливаться на Плавте или Теренции, но заимствовать у
Мольера многие из его портретов, не менее остроумных, но более
нам близких. Лакеи Мольера—все эти Скапены и Лафлеры,
столь нахальные не только по отношению к их молодым господам,
рабам их услуг, но и по отношению к их отцам, которых они также
водят за нос,—не были никогда, я по крайней мере так думаю,
отражением отношений лакея к маркизу в реальной жизни,
9*
131

а являлись только свободной и оригинальной имитацией Терен-
ция и Плавта, которые в свою очередь подражали Менандру;
а Менандр выражал только то, что было в действительности.
Нельзя сказать, чтобы все рабы походили на рабов его комедий,
но рабы его комедий имели своих представителей в афинском
обществе, и, конечно, его типы были достаточно общими, чтобы
они могли найти место наряду с вероломным развратником,
прожорливым паразитом и «хвастливым воином». Верность
изображений этих персонажей подтверждена историей. По словам
Демосфена, рабы в Афинах имели столь большую свободу слова, какой
не имели и граждане во многих других государствах18, а Ксено-
фонт нам показал, что эта свобода слова .была ничуть не меньше,
чем и свобода их действий.
3
Но несмотря на всю эту видимость «командования», рабы на
самом деле были только рабами, и это им основательно
доказывали. Эта свобода в высказывании своих мнений, эта свобода
действий, это «могущество» были у них только грезой, призраком.
Чтобы рассеять этот призрак, чтобы вернуть их к пониманию
действительности, что нужно было для этого? Палка! Палка
хозяина, которая играет такую большую роль в новой комедии,
перенесенной в Рим, была уже могущественным средством и в
древней комедии. Аристофан с одной из своих парабаз (песен хора,
обращенных к публике) хвалится тем, что
...от беды он избавил рабов горемычных,
Суетящихся, строящих плутни везде, а в конце избиваемых
палкой,
Чтобы раб-сотоварищ их мог поддразнить, над побоями зло
насмехаясь:
«Ах, бедняк, это кто ж изукрасил тебя? Или с тылу с великою
ратью
На тебя навалилась треххвостка? Или ты к лесорубам попал
в переделку?»
Вот такую-то рухлядт и пакостный вздор, болтовню балаганную
эту
Уничтожил поэт, он искусство свое возвеличил до неба...1
Аристофан, не имея возможности положить конец тем нравам,
которые были столь распространенными, что не могли быть
устранены в результате театрального действия, должен был
ограничиться показом того, как самые пошлые вещи могут быть
возвышены талантом и хорошим вкусом. Палка была тем, что в
обычной жизни и в законодательстве наиболее ярко проводило черту
различия между рабом и свободным человеком. Там, где
свободный присуждался к уплате 50 драхм штрафа, раб должен был
получить 50 ударов бича2. Палка во всех случаях была орудием суда,
самым сильным аргументом, самым высшим доводом в руках
господина и во всех случаях самым верным истолкователем его воли.
Сколько раз совет даже хорошего слуги прерывался этим сухим
132

и резким словом «стони», οΐμωζε, и удар следовал за этим словом.
Сколько раз мог он воскликнуть, как раб Ксанфий в «Осах»:
«О, черепаха! Как я завидую твоему щиту, который покрывает
твою спину!»3 В минуту возбуждения, когда ярость требовала себе
выхода наружу, били своего раба: «Когда наши хозяева чем-
нибудь очень взволнованы, удары сыплются на нас»4. Равным
образом Аристотель имел полное основание сделать замечание,
что домашняя служба такова, что при ней чаще всего несешь
последствия дурного настроения хозяина5. И между тем это
было особенно желательно рабам. С того времени, как они
покорились всем этим неприятностям, когда они взвесили
как следует, что может вынести их спина,
Что вынести могут
Плечи, что им не под силу6,—
они находили достаточную компенсацию за эти моменты гнева
в том праве злоупотреблять фамильярностью, которая была тесно
связана с их домашней службой.
Рабы в мастерских, более удаленные от своих господ, находились
не в лучшем положении. Не пользуясь этими случайными
выражениями признаков расположения, они в то же время не
выгадывали в отношении обращения с ними, находясь под надзором
и в зависимости от заведующего, их же товарища по рабству;
однако он не был расположен облегчить их несчастия, наоборот,
он стремился дать себе отдых от чувства своей подчиненности тем,
что проявлял в жестокой форме свое право командования7. Что
касается рабов в деревне, еще более удаленных от хозяина, то
и их положение было точно так же достаточно тяжелым; плохая
пища, грубое одеяние—все, что составляло обычный удел раба,—
не находили у них для себя ни в чем компенсации; они несли свой
обычный тяжкий труд, не дававший никаких надежд на то, что
он когда-нибудь окончится; и чем труд был тяжелее, чем
сопротивление ему казалось более естественным, тем более жестокими
были управление, надзор и меры воздействия. Часто
раба-земледельца заковывали в цепи из страха, чтобы он не забыл своего
рабского положения и не вспомнил бы свою свободную природу
среди свободы полей8. Его работа и обращение с ним напоминали
работу и обращение с вьючным скотом, с применением тех
предупредительных мер, которых не требовали вьючные животные,
рожденные для ярма; таким образом, чем ниже спускаемся мы
по этой иерархии труда, тем более обнажается перед на$и общая
основа рабства с его страданиями и бедствиями, а оковы, которыми
хотели его сдержать, убедительнее всего доказывали
прирожденное право человека на свободу.
Распределение рабов по различным отраслям труда зависело
от положения или от доброй воли хозяина. Их распределяли
обычно по их качествам или по их заслугам. Наиболее грубых
или наиболее мятежных отправляли на более тяжелые работы,
на мельницы или в копи, чтобы искупить вину, проистекающую
133

из7]их дикой природы, или их преступную непокорность9. Это
было первое средство ввести среди них дисциплину; но были еще
средства, более быстрые и более энергичные, и хозяин, который
в этом отношении имел вообще полную власть, применял их по
собственному выбору и в той мере, в какой он хотел. Грамматик
Поллукс перечисляет нам все виды мельниц, тюрем и мест
заключения10, все виды исполнителей и палачей, все виды плетей и розог,
назначенных для того, чтобы пороть рабов, чтобы им «чесать
хребет»11. Но он забыл оковы, колеса, виселицы, дыбы—все эти
машины, чтобы выворачивать у них члены или разбивать у них
кости12. Все это были обычные вещи, применение которых могло
удержать только одно соображение—заинтересованность хозяина
в рабе, как в своей собственности.
Против этих эксцессов хозяйской власти раб находил иногда
защиту и убежище в обычаях и в законе. Обычай греков открывал
ему в качестве убежища храмы, священные рощи, алтари богов.
Изгоняемый из этих священных мест во время празднеств как
непосвященный, он был допущен к ним как молящий, так как
вещее слово бога гласило: «молящие святы и чисты»13. Напрасно
ссылались на их недостойность, на их преступления. «Жилище
богов,—говорит поэт,—есть общая для всех защита»14. Он же
говорит, что алтари, можно думать, специально сохранены для
них под влиянием всеобщего понимания жестокости судьбы:
«И лесные звери находят убежище; алтари служат убежищем
для оабов. я городя—дття глподов, разрушенных грозою; ведь
в мире нет, чтоб кто-нибудь был счастлив до конца»15. Один из
пунктов устава религиозной ассоциации, связанной с храмом,
воздвигнутым около Андании, на дороге от Мессении к Мегалополю,
специально открывает в этом храме убежище для рабов. Члены
ассоциации должны были там указать для этого место; одно им
было запрещено под угрозой двойного возмещения и штрафа
в 500 драхм: лично давать приют или брать ^ля служения
себе такого беглого раба16. Покровительство богов сообщалось
простым соприкосновением со священными предметами: повязка,
венок из лавра, посг аденного Аполлону, гарантировали рабу
защиту против гнева его господина17. Иногда, говорят, эти
убежища делали больше: они разрывали цепи рабства. Храм Геракла
в Канопе, по сообщению Геродота, удерживал у себя рабов,
которые приходили туда искать убежища18; храм Гебы во Флиунте,
по свидетельству Павсания, возвращал им свободу;
освободившись, они вешали свои цепи на деревья священной рощи19.
Но хозяева не совсем безоговорочно соглашались на такое
умаление своих прав. Если они не осмеливались открыто восставать
против этой привилегии, то они действовали против нее, так
сказать, обходом, и, делая вид, что они ее не нарушают формально,
они фактически ее уничтожали. Было бы святотатством убить
раба, когда на нем надеты эмблемы покровительства богов;
начинали с того, что с раба снимали их20. Нельзя было оторвать рабов
от алтаря: их заставляли покинуть его «добровольно», при помощи
134

голода21, при помощи огня. «Я пойду искать Вулкана, этого врага
Венеры»,—говорит Лабракс, угрожая тем, кто просил богиню
о защите22. Таким образом, обычай, всем известный, не всеми
уважался, и в той войне, которую коварство объявило суеверию
под влиянием столь могущественного интереса, было очень трудно,
чтобы раб нашел у подножия алтаря убежище, я не говорю уже
против несправедливых законов, но даже против
злоупотреблений хозяйской власти.
Афины, которым принадлежала честь признания священных
прав молящих о защите, распространившегося затем во всем
[эллинском] мире, в связи с тем, что это право нарушалось,
пожелали подтвердить его новыми установлениями в пользу рабов.
Не идя до такой крайности, как во Флиунте, они пошли дальше
того, что было в обычае; и, целиком поддерживая обычай,
введенный религией, они пожелали внести этот же дух в свое
законодательство. Они дали известные гарантии рабу даже вне убежища.
В то время как Спарта отдавала его на публичное издевательство,
Афины, наоборот, оказывали покровительство как его личности,
так и его жизни, применяя по отношению к нему действие закона
об оскорблении23, как и к свободному человеку, и мстя за его
смерть, как за убийство гражданина24. Афиняне сделали больше:
они проникли к самому очагу хозяина, чтобы наблюдать, как он
пользуется своими правами. Раб принадлежит хозяину, но хозяин
не мог по произволу его истребить. Закон запрещал ему это под
ΓτπρνπΜ ггпт/ТАЯРиРит/τα ГСП41/ТТТДМ ггпярття mpupp TQWPrrKTY UPM П обыч-
ных случаях: изгнание и религиозное покаяние и очищение25.
Платон в своих «Законах» не признавал за этот проступок никаких
других наказаний, кроме смерти26. Даже тогда, когда раб
заслуживал крайнего наказания смертью, если бы он убил своего
господина, родители умершего не должны были сами присуждать его
к смерти, но на основании древнего закона отдать его в руки
магистратов 27. Господин не мог сам злоупотреблять средствами
поддержания дисциплины, которые, как было сказано выше,
в других местах были предоставлены неограниченной воле
господина: раб, который имел законные основания для жалобы, мог
требовать продажи себя и перейти, таким образом, с дозволения
суда к хозяину более мягкому28. Закон даровал ему право
на защитника, как во всяком споре, касающемся свободы29;
и святилища, главным образом храм Тесея, храм Эвменид и Эрех-
тейон, открывали ему убежище до момента окончательного
решения 30.
4
Такой образ действий Афин диктовался не только
соображениями гуманности—это была хорошая и умная политика.
Действительно, когда ярмо гнета делалось чересчур тяжким, рабы
имели два средства избавиться от него—восстание и бегство:
восстание является орудием масс, когда рабы имеют возможность
сговориться и действовать заодно, бегство—средство каждого
135

в отдельности в обычной изолированной рабской жизни. Без
сомнения, оба приема, самые различные в своем проявлении, тем
не менее являются одинаково гибельными для интересов хозяев:
один более сильный, но более редкий, другой—более слабый,
но непрерывно повторяющийся. Конечно, против этого двойного
зла государство и хозяева не были совершенно безоружными.
Чтобы предупредить восстания рабов, старались делать более
трудным их общение друг с другом, насколько возможно,
способствовать изоляции их друг от друга, объединяя их в группы,
различные по происхождению и языку х; особенно считали нужным
их запугивать и сдерживать при помощи того превосходства
незначительной по численности группы над большой массой,
которое создается единой и крепкой организацией: на какие бы
группы ни делилось государство, против рабов должно было
всегда быть единство интересов среди хозяев2. Не было недостатка
в таких средствах, которые позволяли удержать рабов или
вернуть их под ярмо: цепи на ноги3, кандалы на руки4, железный
ошейник на шею 5 и после первого преступления—клеймо на лоб6.
Если, несмотря на это, раб убегал, то все это по меньшей мере
являлось уликами, которые всюду следовали за ним и
свидетельствовали против него. Раз он был заклеймен, то хозяину было
достаточно предъявить на него свои требования, объявив его своим
беглым рабом. Он это делал при помощи письменных или устных
объявлений 7, которые сверх того обещаниями вознаграждения
пппщрятти желание разыскать раба и вселяли уверенность, что оь
будет выдан; это является содержанием папируса,
опубликованного Летронном со столь интересным и обширным комментарием8.
Мы даже можем видеть зачатки организаций, имеющих целью
такие преследования: были договоры о выдаче между отдельными
городами, контракты взаимного страхования между частными
лицами. Как пример такой статьи о выдаче беглых рабов можно
указать на Никиев мир между Спартой, с одной стороны, и
Афинами и их союзниками—с другой9;известно, что позднее Персей,
желая обеспечить себе помощь против римлян и привлечь ахеян
на свою сторону, указ тал им на этот союз, как ην средство
положить предел бегству рабов от ахеян, для которых Македония из-за
их взаимных несогласий была местом убежища10. Что касается
договоров о взаимном страховании, то у нас есть интересный
образчик подобных документов: у Антимена, или Антигена,
получившего от Александра приказ о поддержании дорог в Вавилонии,
родилась идея подобного рода спекуляции. За премию в 8 драхм
год он застраховывал хозяину всякого раба в определенной сумме
и извлекал, по словам Аристотеля, огромные доходы: вещь, вполне
понятная, несмотря на неизменность таксы страхования для рабов
различной оценки. Условленную премию за всех получал он;
если же один из рабов бежал, то на сатрапа провинции
возлагалась обязанность или найти его или уплатить деньги11.
Все эти меры, как бы многочисленны они ни были, лишь
констатируют зло, но вовсе не доказывают, что они служили действи-
136

тельным средством для его искоренения. Когда эксцессы
деспотизма бросали в среду рабов зерна брожения, они вспыхивали
ярким пламенем восстаний, и если рабы не ломали всех преград,
то исчезали тысячами неожиданных и непредвиденных путей.
Иногда рабы находили для бегства широкие возможности в тех
потрясениях, которые производили в государствах внутренние
волнения или иноземные вторжения: доказательство—20 тысяч
афинских рабов, большей частью рабочих, бежавших к
спартанцам в Декелею. Хитрость и насилие были тогда уже бессильны.
Разве ненависть к ярму и жажда свободы у порабощенных классов
не окажутся более изобретательными и более плодотворными
в создании своих военных хитростей? Насилие и все средства
принуждения часто вызывали взрыв, тем более ужасный, чем
дольше они применялись. Так, не было совершенно восстаний
в Афинах, где рабы были почти свободны, но они были в Лаврий-
ских копях, где рабы были приставлены к труду более тяжелому
и подвергались более жестокому обращению. Однажды они
перебили своих сторожей, овладели укреплением на Сунионе и долгое
время опустошали страну12. Не менее значительные восстания
были на острове Хиосе, в государстве, которое после Спарты имело
наибольшее число рабов и которое, не будучи так крепко
организовано (как Спарта), желало держать их в своем повиновении
такими же актами суровости. Рабы поднялись почти все, когда
в 412 г. афиняне пошли войной на Хиос; вследствие своего
прекрасного знания местности они причиняли жителям
чрезвычайные беды13. Они еще раз подняли восстание незадолго до времени,
в которое жил сиракузянин Нифодор, который сохранил
воспоминания об этом событии в своей «Поездке вдоль берегов Азии»14.
Бежав в горы, они оттуда устремлялись на те дома, где некогда
были рабами, и предавали их грабежу и опустошению. Все усилия
свободных не имели никакого успеха против таланта и счастья
вождя беглых рабов Дримака; свободные должны были принять
условия, которые он предложил, и, так сказать, предоставить
в его полное распоряжение все свои богатства. В этом договоре
Дримак ставил условия от имени всех рабов; для себя и своих
товарищей в частности он потребовал признания права брать
во всех житницах по своим весам и мерам, сколько ему покажется
справедливым; для других рабов он открыл убежище или скорее
трибунал для беглых, принимая тех, обиды которых были
основательны, и возвращая назад тех, которые бежали без основания15.
Мы видим здесь, как под надзором прежнего раба устанавливается
по всем формам суда право бегства, как производится, так сказать,
узаконенное мародерство, как он сам для себя устанавливает
границы этого закона. По какой-то странной превратности судьбы
хозяин работал на своего раба и отдавал ему отчет в
результатах своего труда. Повинность не была так точно фиксирована,
как это было в положении илота: раб узнавал, сколько собрано,
и брал, сколько он считал правильным; а затем печать Дримака,
поставленная на ферме, предохраняла ее от вторичной контрибу-
137

ции. Он сам, обладавший властью как господин, и даже больше,
чем господин, среди своих, страшный для всех свободных—своих
данников, отправлялся в дни праздников по деревням как новый
сеньер, получая приношения, вино и живность, преследуя
«дурные мысли» и наказывая за заговоры, устраиваемые против него.
В конце концов на Хиосе стали приходить в негодование от этого
долгого и унизительного подчинения. Но положить ему конец
сумели только подлостью: за голову Дримака была назначена
высокая цена, и он, уже престарелый, вследствие ли утомления
жизнью или вследствие недоверия к своим рабам, приказал
одному молодому человеку, которому он хотел добра, отрубить ему
голову. Жители Хиоса заплатили с удовольствием, но им не
пришлось долго радоваться. Действительно, Дримакне был
единственной силой восстания, скорее он один был сдерживающим его
началом. Число рабов не уменьшилось, и они уже не имели
сдерживающего начала. Случаи бегства продолжались, но уже без
контроля; продолжались и грабежи, но уже без меры и веса. При таком
усилении бедствий жители Хиоса прибегли к тому, кого они
поставили вне закона, и воздвигли ему алтарь с надписью: «Герою-
благодетелю»16.
Но это не было для Хиоса концом всех несчастий; этот народ,
который первым освятил обычай торговли рабами, погиб из-за
рабства и в рабстве. Попавший в руки своих собственных рабов,
переселенный в Колхиду после победы Митридата, он сохранился
тппиип ρ пословице как величайший пример отомщенной
несправедливости: «Хиос купил себе своего господина»17.
5
При наличии таких неизбежных тяжких последствий строгости
должны были лучше понимать мудрость мягкого обращения.
Как было указано выше, так действовали Афины; как мы увидим
ниже, этому учили философы: Платон—с ясным сознанием
опасности рабства; Ксенофонт—с тем преувеличением, которое все
проникнуто влияниег Спарты, где раб боится своего
господина, и своего рода сожалением о демократических
принципах, которые заставляют вас бояться своих же слуг; наконец,
Аристотель—с тем знанием меры, которое составляло силу этого
великого гения1. В общественном мнении, как и в обычаях, в
теории, как и в законе, надо сказать, было гораздо менее
гуманности, чем благоразумия, менее сочувствия к рабу, чем беспокойства
за своих сограждан. Исключительно с этой точки зрения уже тогда
находили в справедливом обращении и сдержанном отношении
не только большую политическую выгоду, но и выгоду
моральную. Действительно, при всяком насилии, при всяком
злоупотреблении властью страдает не только раб, который подвергается
оскорблению, но и свободный гражданин, который его наносит.
Раб чувствует его на своем теле, хозяин оскверняет свою душу.
Так, Платон никогда не бил своего слугу, провинившегося перед
138

ним... он поручал другим бить его2. Это отчасти было мыслью
закона, когда он защищал скромность раба против покушения
на нее со стороны свободного; и Эсхин в своей речи против
Тимарха даже не старается это скрыть3. Лишь имея в виду
интересы свободного, по какой-то странной привилегии закон
запрещал позорное обращение с рабом4. В известном отношении закон
преследовал одну и ту же цель и тогда, когда он наказывал
за убийство раба, и тогда, когда он поднимал судебный процесс
против тех, кто глумился над ним5: он боялся, как бы при таком
обращении с людьми не привыкли чересчур легко совершать
убийства, насилия и наносить оскорбления. По крайней мере что
касается закона об оскорблении, то Демосфен перед лицом всех
варваров объявил его величайшим проявлением гуманности
со стороны Греции, той самой Греции, которая после стольких
обид откинула наследственную ненависть, желая только
поработить их, не причиняя им никаких обид6. Ксенофонт более зло,
но и более просто объяснил этот закон страхом, как бы не ударили
гражданина, думая ударить только раба7. Если мысль закона
была темной, то одной из форм афинского судопроизводства
достаточно, чтобы ее разъяснить. Раб не был [юридической] личностью
и вследствие этого не имел права вести дело в суде. В
единственном случае, когда хозяин не мог заменить его, а именно: когда
шел закономерный спор между тем и другим по вопросу о
свободе, закон давал рабу защитника, который и вел его дело8.
Ни ССЛИ UM HC Mui φϋί ypHpubälb t\at\ осШл iêpêCôbdHKâH CTCpOHu,
бывало иногда необходимым призвать его 1уда в качестве
свидетеля. Раб, всегда привязанный к свободному, обычный свидетель
его частной жизни, был часто единственным, кто мог дать
показания перед судом9. Но при наличии закона, не признававшего
в нем человека, логика вещей толкала к тому, чтобы не доверять
его совести. Его свободное показание бралось под сомнение, его
допрашивали только под пыткой, как будто требовались оковы
и мучения, чтобы напомнить ему о его настоящей природе и извлечь
из него истину. Этот обычай продолжался с таким постоянством,
которое было необычно для Афин, и мы не только встречаем его
следы во всех процессах, но слышим восхваления его у всех
ораторов. Лисий, Антифонт, Исократ, Исей, Демосфен, Ликург
не только помнят об этой традиции, но своим примером, своими
речами дают ей новую санкцию. Лисий не сомневается в
непогрешимости этого средства и говорит о нем с простотой убежденности10.
Антифонт в своей речи «За Хоревта» вызывающе
сопоставил в виде контраста две природы, человека свободного и раба,
равно и приемы, которыми можно заставить их давать свои
показания: для человека свободного—это клятва, для раба—пытка,
«которая обязательно извлечет из него истину даже тогда, когда
она будет стоить ему жизни, так как чувство боли в данный момент
действует гораздо сильнее, чем страх несчастия, предстоящего
в будущем»11. Но как выбирать между присягой свободного
и пыткой раба, так ярко сопоставленными Антифонтом, в случае
139

их расхождения? Тут никогда не было сомнения. Исократ, кончая
свою речь против Пасиона, который отказался представить на
допрос одного из своих рабов, говорил судьям с полным
убеждением, что его слова никогда не могут быть опровергнуты: «Я всегда
видел и знаю: вы считаете, что в делах и частных и
государственных нет ничего более надежного и верного, как пытка, и вы
полагаете, что свидетели могут дать вымышленные показания, но что
пытка обнаруживает совершенно ясно, где истина?»12 И Исей
в аналогичной ситуации развивает ту же мысль. «Что касается
граждан или государства,—говорил он,—то вы твердо убеждены,
что пытка есть самое верное средство доказательства; так, когда
в вашем распоряжении находятся рабы и свободные и когда вы
хотите выяснить себе спорный пункт, то вы не прибегаете к
свидетельству свободных, но, призывая на допрос и пытку рабов,
вы стремитесь этим путем открыть истину фактов»13. Демосфен
в речи против Онетора не нашел ничего лучшего, как
заимствовать именно это рассуждение своего учителя; в конце концов
и в других речах, подлинность которых вызывает меньше
сомнений, он не раз находит случай высказаться по этому поводу.
Пытка кажется ему всегда наиболее верным показанием14 (это
один из пяти видов доказательств, изложенных в «Риторике»
Аристотеля16). «Что могло быть лучше,—говорил оратор
Стефану,—как поставить этого раба на пытку, чтобы уличить нас во
лжи»16. Что касается его, он никогда от этого не отказывается:
ТТЯЖР ТПГТТЯ. т/пгдя 01! МОЖСТ ПСДТССрДПТЬ улику Дру1ИМИ СП0С0-
бами, когда он имеет на своей стороне и факты и массу
свидетельских показаний, он сохраняет еще в запасе, чтобы увенчать все
эти факты, чтобы санкционировать все эти показания, пытку
раба17. Таким образом, пытка была общепризнанным важнейшим
средством открытия истины, была в некотором роде в глазах этих
людей с жестоким сердцем свидетельством, уподобляющимся
самому факту. «В спорных вопросах,—говорил оратор Ликург,—
вам кажется всегда более справедливым и поистине
демократическим, в том случае, если рабы—мужчины и женщины—одинаково
видели то, о чем идет дело... допросить их при помощи пытки
и таким образом верить больше фактам, чем их словам»18. Таким
образом, выше доказательств письменных или доказательств устных
были, если я могу употребить особое выражение для этого чуждого
нам обычая, доказательства телесные, свидетельства тела, как
их называл Демосфен: «давать показания на собственном своем
теле», «показание тела». Это было свидетельство раба. На самом
деле, чем был раб в представлении общества, в самом словесном
выражении?19 Телом (σώμα)20. Вот почему, когда нужно было
заставить его говорить на суде, обращались к его телу; не хотели
слушать и верить тем словам, которые сходили с его губ: были
убеждены, что надо использовать тот голос его природы, который
слышится в криках боли21. Чем глубже проникала эта боль, тем более
искренними и верными, казалось, должны быть эти свидетельства
крови и мяса. В Афинах употреблялось не в переносном смысле
140
»

известное образное выражение «добираться до сердца и печени»—
исследовать тайные мысли!
Комедия, которая и здесь дает нам дополнительные
доказательства, или, скорее, которая на этом материале, столь хорошо
известном благодаря таким жизненно близким чертам, находит
возможность подтвердить историческую правдивость выводимых
ею характеров, несколько раз изображала на сцене, перед глазами
зрителей, эти формы допроса и описывала их процедуру. Так,
когда раб Ксанфий, принятый за Геракла и привлеченный к
ответственности по поводу известных совершенных им преступлений,
хочет оправдаться, предлагая для допроса своего мнимого раба
(бога Диониса), то Зак (судья подземного мира) спрашивает его:
«Какой допрос я учиню ему?»—«Все виды: дыбу, лестницы, ремни;
бей его, рви, крути, лей уксус в ноздри, прикладывай к его бокам
раскаленную черепицу и все остальное... только не бей его
стеблями порея и молодого лука»22. Если к «кобыле», употребляемой
для того, чтобы растягивать члены, мы прибавим еще «колесо»,
которое являлось другим видом этой пытки, то перед нами—все
обычные средства, употребляемые для наказания рабов; ими же
пользовался и судья для допроса23. Существовали, я бы сказал,
эксперты или палачи (и тех и других называли одинаково έπιτψηταί,
βασανισταί) 24, приставленные к этому делу. Но часто стороны
выступали здесь сами, лично: тот, кто давал своего раба на пытку,
не отказывался в то же время предоставить своему противнику
руКОВоДсТЬи ьссМИ дсхаЛлМИ οίϋΓϋ КрОБаБОГо ДоПрОСа *8.
Правда, у ораторов мы находим известные сомнения
относительно действительной ценности этого средства. Ораторы
являются адвокатами и в силу своего положения обречены на
противоречие, лишь бы только это противоречие не имело, места в одном
и том же процессе; только в этом Демосфен и упрекает своего
противника Афоба26. Иногда они являются просто софистами и по
поводу одного и того же дела выступают и за и против: когда
Антифонт в своих образцах «контроверс», защищая одного убийцу,
отвергал показания раба, который не был подвергнут пытке,
что мог он противопоставить этому в своей реплике?
Противоположное требование27. Но это была необходимость,обусловливаемая
его положением, и таково было правило Аристотеля. «Пытка,—
говорит он в «Риторике»,—есть тоже один из видов доказательства;
и она, повидимому, внушает доверие, так как она сопровождается
известным принуждением. Нетрудно представить те средства,
которые можно извлечь из нее. Если результаты ее для нас
благоприятны, нужно настаивать на ней и указывать, что из всех
показаний те, которые получены пыткой, являются самыми
верными. Если же они нам невыгодны и благоприятны для нашего
противника, можно разрушить самые очевидные показания,
говоря против пытки вообще; принуждение может вырвать
столь же ложное, сколь и истинное показание, так как одни готовы
вынести все, чтобы только не сказать правды, другие готовы
сказать все что угодно, лишь бы только избавиться от нее скорее.
141

Можно привести много примеров того и другого, известных
судьям»28. В конце концов, как учил философ, можно было спорить
по поводу того или другого частного случая, но никогда не
удавалось поколебать самый принцип. Слова, которые в этих антифон-
товских «контроверсах» указывали на их действительность, вполне
выражали общественное мнение, и это доказывается как фактами,
так и всеобщностью применения пыток. Предлагали и требовали
рабов на допрос, подобно тому как у нас происходило прежде
с принесением присяги сторонами, но гораздо чаще, так как,
прибегая к этому способу доказательств, не лишали себя этим
самым и других возможностей. Требования были часты, и отказ
был опасен перед лицом этой толпы судей, столь жадных до
судебных пыток29. В судебных речах можно видеть, какую выгоду
ораторы извлекали отсюда для защиты и нападения30. Благодаря
Плутарху нам, например, известно, что Андокид, отказавшийся
выдать на пытку одного из своих рабов, которого требовала
обвиняющая сторона, был признан виновным и изобличенным в том
преступлении, которое ему приписывали 31. Ни пол, ни возраст
не давали права на исключение; женщины подвергались пытке
наравне с мужчинами, быть может, даже чаще, как более обычные
свидетели тех сцен внутридомашней жизни, события которой
разбирались перед судьями32. Какими выходили несчастные
из этих кровавых пыток? Полумертвыми, искалеченными; но все
это делалось за счет того, кто этого потребовал33, и исполнители
сами оценивали убытки34 С^итдтги, τ!Τ0 CÎII! удовлетворяю^ самым
строгим требованиям благоприличия, когда стараются не
нарушать интересов хозяина, предлагая ему оценить сломанные руки
или еще более тяжелые повреждения35. И между тем—заметим
себе это особенно—раб не рассматривался здесь как виновный;
наличие этого при варварском законодательстве все же так или
иначе объясняло бы эти меры жестокости; он даже не считался
соучастником, он был просто допрошен как свидетель:
Виновный на суде, свободным оставаясь, говорит;
Свидетели ж—в оковах и под пыткой!36
А Афины были, по свидетельству всей Греции, той страной,
где раб находил для себя наиболее гуманное обращение!
6
Чтобы подвести итоги и, заканчивая этот отдел, выразить в
наиболее общих и наиболее верных определениях действительное
положение рабов в греческом обществе, надо вернуться к исходной
идее учреждения рабства. Раб принадлежал господину\ сам по себе
он был ничем; он ничего не имел. Вот основное положение, и все, что
можно отсюда извлечь путем логических выводов, являлось, таким
образом, действительной картиной положения рабов во всех странах.
Во все времена, при всех условиях жизни власть господина царит
над ними и по произволу меняет их судьбу. В том возрасте, когда
142

они сильны и обладают всей полнотой своих способностей, их
обрекали, по выбору хозяина, или на труд, или на разврат:
на труд—людей более грубой физической природы, на разврат—
более нежных, воспитанных для наслаждения хозяина; когда же
он пресыщался ими, они отсылались, чтобы заниматься
проституцией в его пользу1. И до и после трудового возраста они были
предоставлены своей слабости или дряхлости; детьми они росли
без призора; стариками они часто умирали нищими; мертвыми
они часто бывали покинуты на проезжих дорогах; начальники
демов в Аттике должны были приглашать хозяев пойти и взять их2.
Но эти обычаи с течением времени претерпели некоторое
изменение, особенно в Афинах. Общим выводам о рабстве можно
противополагать афинскую практику как наиболее благоприятное
исключение, делаемое из общего правового положения рабов.
Эти исключения были двух видов: одни—порядка общественного,
установленные законом, другие были отношениями частного
характера, ставшими обычаем. Так, в принципе раб был вещью
и, как следствие этого, был чужд тем законам, которые руководят
жизнью людей. Отвергнутый судом как свидетель, он допрашивался
как машина, орудие, и тем не менее закон предоставлял ему
иногда если не право ведения судебного процесса, то по меньшей
мере выгоду от результатов его. Он давал ему гарантии чисто
личного свойства: против иностранцев, защищая его не меньше,
чем свободного, от насилия над его нравственностью, личностью,
жизнью; претив самого господина, покровительствуя раиу, хотя
и с меньшей твердостью, и ставя если не его нравственность,
то по крайней мере его личность под свою охрану от
слишком вопиющих эксцессов в проявлении власти хозяина. В
принципе раб сам по себе был ничем, ничего не имел, и закон тут ничего
не менял в положениях общего права; но обычай внес сюда
некоторые послабления, позволяя иногда, чтобы он имел жену, чтобы
у него были отдельные сбережения и чтобы он, не нанося ущерба
правам хозяина, проявлял некоторую власть по отношению к своей
жене, детям, своему имуществу. Но обычай, каким бы всеобщим
он ни был, не является абсолютно обязательным. И этот закон,
специально афинский, хорошо ли он соблюдался? Опыт
подтверждает более чем достаточно наши сомнения в этом: закон не подобен
истории. Эти исключения, эти формы послабления не составляли
нового права. Обычное право оставалось всегда неизменным,
независимым от обычая и более сильным, чем закон, если бы он
захотел от него освободиться; и раб, в свою очередь доведенный
до крайности, поднимался против суровости этих обязательств,
выходящих далеко за пределы того, что хотела возложить на него
разумная политика. Исключенный из религиозных празднеств,
он устраивал себе другие, или даже ему их устраивали, и в
некоторых местах хозяева фигурировали на них в качестве слуг;
отделенный от общества, он проникал туда под покровительством
или без покровительства свободных, чтобы разделять с ними их
удовольствия и их роскошь. Предмет презрения и исполненный
из

дерзости, считаясь существом испорченным по своей природе
и реагируя на все извращенными странностями, он искал и
находил возмещение за свою жизнь раба в этой распущенной
фамильярности, которую он проявлял иногда под гнетом домашней жизни,
в тех свободных выходках, которые были ему разрешены этой
безудержной демократией, в дни пьянства и дебошей, сменявших
время от времени его страдания, наказания и труд. И ни хозяева,
ни тем более государство не старались ни регулировать эти
скотские порывы, ни сдерживать эти безобразные выходки, будучи
уверены, что найдут в нем опять раба, когда рассеются в подобных
беспорядочных кутежах его слепые инстинктивные и
непреодолимые стремления к свободе;
Отсюда ясно, что действительное положение раба нельзя
определить так просто, как закон, который им руководил. Это вечный
конфликт между порядком, который вытекает из самой идеи
рабства, и исключением, которое обычай и закон должны были ввести
туда или которое должно там быть терпимым. Это только
доказывает, что рабство, как состояние противоестественное, по
необходимости обречено на противоречие. Оно всегда имеет в наличии два
момента: право хозяина, которое установлено при помощи
насилия, и право раба, которое, будучи оспариваемо, тем не менее
остается в глубине его души как вечная основа для
сопротивления. Таким образом, при состоянии рабства невозможны никакая
гармония, никакой мир: это или война или перемирие; и
перемирие, наилучшим обрядом гтгпячяемое, было d тс время, когда
суровость права испытывала наибольшее число исключений; это
афинское рабство, которое может быть определено в немногих
словах: деспотизм, умеряемый своеволием; две крайности, в
которые почти фатально упирается человечество, когда оно отходит
от своего естественного состояния, имя которому—свобода
и равенство.
Рабство не имело ничего общего с тем средним положением,
которое годилось для рабочих классов. Если действительно
общество со всем тем разнообразием обязанностей, которые оно
распределяет между своими г >членами, хочет, чтобы оно жило без
потрясений и чтобы каждый занимал то место, на которое он поставлен,
то нужно по крайней мере, чтобы даже и занимающий последний
ряд получал законное удовлетворение потребностей, живущих
в душах всех, как доказательство их природного равенства и
общности их положения перед лицом создавшей их природы. Надо,
чтобы он имел семью, неприкосновенные права, чистые радости,
доступные для всех; собственность, по крайней мере являющуюся
результатом его труда, которая, по прекрасному выражению
Тюрго, является наиболее святой из всех видов собственности;
регулярный отдых, который предписывается в древнейших
легендах и сказаниях человечества; и в этой жизни, исполненной
тяжких трудов и кратковременных радостей,—законное уважение,
заслуженное выполнением долга, какой бы он ни был, и в первую
голову уважение к труду, который является началом нравствен-
144

ного совершенства. Нужно, чтобы этот труд не был безнадежным
даже в этом мире и чтобы ценой страданий в настоящем можно
было благодаря прогрессу, являющемуся законом человеческого
развития, приготовить себе более счастливое будущее. И как раз
всего этого не было в обычном праве рабства. Не допускалось,
чтобы раб имел семью, и когда ему это разрешали, то
ограничивали его права и создавали, без сомнения, очень горькие радости
при наличии развратных господ, которые имели полную волю
над его детьми. Труд был возложен на него навсегда; это была для
него наследственная необходимость. И на этом тяжком
жизненном пути, длину которого он не мог измерить, а конец предвидеть,
отдых давался ему из милости, освобождение—по исключению.
Наконец, в таких городах, как Афины, где эти «милости» были
более широко применяемы, эти исключения более общи, все то же
презрение, исполненное превосходства, абсолютное и
непобедимое, тяготело над состоянием раба и следовало за ним до самого
его освобождения.
Нам остается сказать несколько слов о том, как ему
даровалось это «освобождение», на каких условиях и с какими
оговорками; затем я изложу, каковым было общественное мнение в
Греции по вопросу о рабах, о вольноотпущенниках, о самом труде,
чтобы показать со всех точек зрения положение рабочих классов
в законодательстве, в обычаях, в общественных воззрениях.
К установлениям законодателей я прибавлю философские системы,
касающиеся этих вопросов; а бесплодность их усилий в области
теории, как и в мире явлений, поможет доказать, что если
учреждение плохо по своему принципу и по своей сущности, то
единственное средство его исправить—это уничтожить его.
*Ф$СДО
10 А. Валлон

Глава девятая
ОБ ОТПУСКЕ НА ВОЛЮ
7
^Ж^анте дал точное определение ада, когда он над тем
/\ входом, которым вел его туда Вергилий, поместил
r/^jv- надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий!»
ёщшезёщ Таковой же была сущность и основа всех бедствий
рабства. Служить без надежды, служить без конца,
служить лично- самому, служить в своем потомстве, служить
тэгрм тят/пр f\un РЯ^пн· ияс пргтгтприипгтк ирппрпиоипрти \ Un ыъу
раз эта часть закона, конечно, самая жестокая, потребовала
облегчения положения раба. Те мучения, которые он там
претерпевал, даже если бы они были в общем умеренными, в духе более
благоприятных для него афинских законов, все же оставались
адом, так как по необходимости они оставались бесконечными.
Нужно было, чтобы туда проникла хоть смутная надежда. В этом
мире, где все подвергалось изменению, раб, поставленный своей
печальной судьбой на последнюю ступень счастья или, вернее,
несчастья, должен был иметь столько же надежды, сколько богач—
страха. «Нет нигде, д> уг мой,—сказал ему поэт,—чет нигде города
рабов, но судьба влечет всех с занимаемых ими мест. Многие,
сегодня лишенные свободы, завтра будут вписаны в дем Суниона,
а через три дня будут иметь место на агора; рок для каждого из нас
поворачивает кормило жизни, куда хочет»1.
Раб мог получить свободу на условиях тягостных, за плату,
или на условии дарственности, путем выкупа или через
отпущение на волю.
Прежде всего он мог выкупиться на свои сбережения. Как было
указано выше, это было поощрением труда, наградой за хорошее
поведение. И в конце концов хозяин тут не терял ничего. Взяв
столько контрибуций со сбережений раба, он получал сверх того
полную его стоимость в обмен на свободу. Но было ли у раба право
заставить хозяина согласиться на такой обмен? Самюэль Пти
вывел такое заключение—совершенно неправильно—из одной
фразы Плавта2 и с большим правдоподобием—из «Златоуста»
146

Диона (речь о свободе): «Ну так что же, безумец,—восклицает
он,—или нельзя сделаться свободным, не будучи отпущенным
на свободу хозяином?» Он приводит целый ряд примеров таких
освобождений, с помощью или без помощи государства перед
лицом великой опасности или после поражения, и продолжает:
«Но разве я не могу освободить сам себя, найдя деньги, чтобы
выкупить себя?»3 Однако авторитет Диона не настолько уже
велик, чтобы изменить общее право в столь важном пункте, при
полном молчании на этот счет всех древних авторов. Может быть,
он делает намек на принудительную продажу раба в случае плохого
обращения с ним: подобно тому как он мог быть куплен другим,
он мог выкупиться сам, имея деньги. Но, может быть, тут дело
идет о выкупе исключительно добровольном, так как автор
просто отмечает, что можно стать свободным, не будучи
освобожденным хозяином, а выкуп, т. е. свобода, купленная на тяжких
условиях, не является, в сущности говоря, освобождением.
Отпуск на воЛк) в подлинном смысле слова производился или
хозяином, или государством в формах, часто аналогичных,
но с результатами иной раз различными.
Когда хозяин, умирая, отпускал на волю своего раба,
гарантией этого служило его завещание; мы уже встречали много
подобных фактов у Диогена Лаэртского. Когда же он давал ему
свободу при жизни, он старался найти несколько иные средства
пттгтргтмть rifi ^тпм Объяяпрнир ттегтялось R ряяличньтх местах,
где собирался народ, например в театре4; и народ слушал с вполне
законным нетерпением и неудовольствием эти выкрикивания
глашатая, прерывавшие или покрывавшие голос актера; поэтому
впредь было запрещено нарушать народные увеселения
выполнением этого обычая. Такое объявление делалось также в суде, где
оно было более уместно5; на празднествах, в храмах, как можно
сделать заключение из рассказа Свиды, когда он говорит, что
Кратес, взойдя на алтарь, громко провозгласил: «Кратес
освобождает Кратеса!»; вероятно, это была одна из обычных форм
освобождения рабов на волю, которую он заимствовал, чтобы
торжественно освободить себя от собственного ига6. Наконец,
освобождение на волю могло быть подтверждено еще или при помощи особых
документов, вроде той надписи на камне, которая была найдена
на Косе, по которой рабы и их дети были отпущены на волю под
условием выполнения известных религиозных обрядов в честь
Геракла7; или же при помощи внесения в государственные списки,
на что нам указывает положение вольноотпущенных в Афинах—
формальность, которая подтверждалась также специальным
декретом, написанным на камне, как это доказывают многочисленные
документы, открытые в Фессалии8. Почти всегда там дается
расписка в сумме, которую отпущенные на волю платили
государству как бы для того, чтобы получить право на регистрацию9.
Этот вид гарантии приводит нас к другой форме отпущения
на волю, дарственного ли или по выкупу, с которой мы могли уже
познакомиться из собрания надписей Бёка,но которую на осно-
ю*
747

вании новых надписей гораздо лучше выяснил Курциус в своей
вводной статье большого научного значения. Речь идет об
отпущении на волю под видом продажи или дарения божеству10.
Эти надписи, найденные в Дельфах и в нескольких других
соседних городах, указав, как и все государственные акты, имя
архонта эпонима, месяц его магистратуры и т. д., называют имя
продающего и его отчество, имя раба, его пол, очень часто его
возраст, всегда его происхождение и указывают продажу или
дарение, которое сделано богу, иногда с согласия родителей,
мужа, жены или даже детей11. В большинстве случаев этот дар
представляется бесплатным, и можно себя спросить, не идет ли
выгода от всего этого в пользу храма12 ; в других случаях делается
специальная оговорка, что раб, посвящаемый подобным образом,
не может быть опять обращен в рабство13; таким образом, он
отпущен на волю, и бог не имеет на него никаких других прав, кроме
защиты его свободы, если она с какой-нибудь стороны
подвергнется угрозе. Если дело идет о продаже, что является более частым
случаем, надписи указывают цену, свидетельствуют, что она
была внесена целиком богу, чтобы передать ее хозяину, и на
каких условиях; после этого они объявляют ее ненарушимой
и священной. Но для того чтобы выполнение этой оговорки
было лучше гарантировано прежнему рабу, этому акту дается
гарант. Этот гарант . должен под своей личной
ответственностью охранять свободу отпущенного на волю против всяких
покушении; при отсутствии гаранта всякий человек приглашается
взять на себя его защиту и привлекать насильника к суду и при
этом с полной гарантией свободного выполнения этого долга
против всех жалоб и претензий прежнего господина; что же касается
насильника, то ему угрожают штрафом, который поднимается
в некоторых надписях до десятикратной стоимости раба и должен
быть разделен между тем, кто донес на насильника, и храмовым
казначейством14. Акт оканчивается именами свидетелей: это два
жреца, два или три архонта и частные лица.
Условия, которые обыкновенно сопровождают формулы
дарения или формулы продажи во всех актах, где рао вверяет сумму
выкупа богу, ясно указывают, что под этой скрытой формой идет
дело об освобождении на волю и что новый гиеродул уже не раб.
Все это делается для свободы (έπ'ελευθερία), для того, «чтобы
иметь право делать, что он хочет, итти, куда он хочет, в течение
всей своей жизни»15. Чего же еще надо больше, чтобы быть
свободным? Гарант, который должен охранять условия договора,
часто бывал иностранцем по отношению к храму, к тому месту,
где он находился, что предполагает, как это отметил Курциус,
что раб не обязан был здесь оставаться. Но в очень большом числе
случаев эта фикция уничтожается, и голый факт проявляется без
всякого прикрытия. Рабы принесены в дар Аполлону, но они должны
оставаться при дарителе до самой его смерти и только с этого момента
могли быть свободными 16. Какую пользу мог извлечь бог из такого
дарения? В Стирисе отпуск на волю при подобных условиях выра-
148

жен просто, без соблюдения формы дарения или продажи; и если
в том же акте, несколько ниже, его аннулируют вследствие
невыполнения условленных пунктов, то прибегают к выражению,
встречающемуся при многих других случаях такого мнимого
дарения: άνάθεσις—посвящение17.
Эти примеры, которые с такой ясностью определяют характер
подобных посвящений, точно так же доказывают, что эти отпуски
на волю не всегда были полными и окончательными. Хозяин,
который дарит или продает раба, мог сделать некоторые оговорки.
На 435 надписей Вешера и Фукара приблизительно сотня (такая же
пропорция в надписях приходится и в других случаях) возлагает
на проданного богу раба обязательство оставаться при своем
хозяине, а в двух или трех случаях—при человеке, который указан
хозяином (№ 29 и 427). Это обязательство, в сущности
привязывающее его на всю жизнь к тому, при ком он должен был
оставаться, иногда ограничивается определенным временем (от двух
до восьми лет18) или сроком, который может даже перейти за время
смерти господина: одна женщина должна оставаться у своего
господина, сколько он проживет, а после его смерти—у его сына,
пока он не женится1Θ. Иногда после смерти хозяина раб мог быть
свободным, только заплатив определенную выкупную сумму лицам,
указанным хозяином20; иной раз ему позволялось «выкупить»
это обязательство дальнейшего своего пребывания или за деньги,
мтти ттпттгтярмт* тэмргтп reftçi пплтгпт nci^Q 21
" · ' -"'·"■ «"Ч' J l '-' '* '■' г ^'- "
Раб своими собственными деньгами приобретал, таким образом,
если так можно выразиться, только голую собственность на самого
себя; доход с него принадлежал хозяину. Он должен был ему
повиноваться, что включало необходимость выполнять все
обязанности под страхом аннулирования контракта. Но иногда эти
обязательства определялись особо и тем, надо полагать,
ограничивались. В одной надписи выражается желание, чтобы раб
приготовил своего ученика в качестве заместителя для потребностей
хозяина (№ 213); в другой—чтобы он в продолжение пяти лет
занимался совместно с хозяином медициной, получая только
одежду и пропитание. Хозяин дает своей рабыне свободу делать
все, что она хочет, исключая прав жить вне его города или
стать здесь его гражданкой (№53); другой продает богу молодого
раба на условии, что он будет жить у мастера, где он научится
ремеслу сукновала и будет им заниматься в его, хозяина, пользу22.
Имущество продаваемого таким образом раба, равно как и его
труд, является предметом многих договоров. Иногда хозяин
оставляет за собой полное право наследования в такой мере, что
не только деньги, которые раб приобрел, служа ему, но и все,
что он приобретает в новом своем состоянии свободы, должно
будет принадлежать ему, хозяину; и чтобы предупредить всякие
сделки или какой-либо обман, вольноотпущеннику запрещалось
при своей жизни распоряжаться своим имуществом через продажу
его или дарение под страхом аннулирования не только этой
продажи, ной самого договора, в силу которого он стал свободным23·
149

Иногда, не ожидая этого, лишь вероятного, наследства, хозяин
делает оговорку, что отпущенник заплатит ему «выкуп» или
предоставит ему вместо себя долю в той ассоциации, членом которой
он состоял24. Вольноотпущенник платил свою долю, а «патрон»
ел его обед; существуют также обязательства, которые держат
раба под своей властью даже после смерти хозяина. Во многих
надписях хозяин возлагает на раба обязанности относительно
своей могилы. Раб, обязанный по условиям продажи жить у того,
кто его продал, кормить его, платить за него взносы на расходы
по трибе, должен также после его смерти похоронить его и воздать
ему все погребальные почести25; другие должны были каждый
год возлагать венок на его могилу (№ ПО), в новолуние и в
седьмой день увенчивать венком его статую (№ 136 и 140). В этих
надписях отображен один оригинальный случай: молодая девушка
была продана богу, без сомнения, за деньги, данные ее отцом
и матерью—оба рабы—на условии, когда она вырастет, притти
им на помощь, будут ли они рабами или свободными; если она
этого не сделает, то у отца и у матери или у тех, которых они
укажут, сохраняется право ее за это наказать (№ 43).
Эта продажа раба божеству часто продолжает связывать его
достаточно большим рядом обязательств не только по отношению
к богу, но и по отношению к хозяину, который его продал; и тем
не менее даже в этом случае он мог считаться вольноотпущенным;
дяже при ятих путях, наложенных на его свободные действия,
можно видеть признаки того, что он свободен. Хозяин имеет еще
право его наказать, если он остается в его доме, но только как
человека, стоящего ниже его, а не как человека, ему
принадлежащего26; хозяину запрещено передавать его другим. Он мог быть
хозяином его труда, он мог оставить себе часть его заработка и все
его наследство, но он уже больше не был хозяином его детей.
Обратное обстоятельство оговорено в надписи: женщина,
продавая богу двух женщин-рабынь под условием, что они останутся
при ней, прибавляет, что дети, которые родятся у них во время
этого пребывания, бу tyT принадлежать ей27. Это исключение
подтверждает правило, по которому они рождались свободными.
Это обстоятельство вытекает из тех оговорок, которые охраняют
свободу этих рабов или детей, которые могут у них родиться28,
или из тех, где хозяин оставляет за собой право на их наследство,
в случае если у них не будет детей (№ 213); и, с другой стороны,
эти оговорки относительно наследства, как и штрафы, которые на
них иногда накладываются в случае неисполнения ими договора29,
показывают также и то, что в общем они оставались господами
своего имущества. Другим признаком их свободы являются те
гарантии, которые им даются и которые я отметил выше, давая
общую формулировку этих актов. Они не только имеют в качестве
своего защитника того гаранта, который подписывается под
условиями продажи и обязуется наблюдать за их выполнением
под угрозой определенных наказаний; они имеют сверх того для
разрешения всех своих споров со своим прежним хозяином судей
750

в числе трех, приговор которых не подлежал обжалованию, и эти
третейские судьи выбирались хозяином и его прежним рабом—
обстоятельство, которое и того и другого делает равноправными
перед лицом закона80.
Торжественность формы освобождения, санкции, которые ему
придавались, угрозы насильнику, штраф, который поднимался
до пяти- и десятикратной стоимости раба31, должны были делать
его особенно желательным, заставляли особенно добиваться его.
Казалось даже, что при наибольших гарантиях оно обеспечивало
и наибольшие выгоды в обычном течении жизни. Хозяином,
«патроном», является бог; требовал ли он от своего «клиента»
каких-либо особых услуг? Может быть, хотя ничто не говорит
за это; но во всяком случае он был менее суровым и менее
требовательным господином по отношению к этой массе
вольноотпущенников, чем обычно хозяин по отношению к незначительному числу
своих рабов. В конце концов этот обычай относится только к
последним временам Греции: нет ни одной надписи по указанию Кур-
циуса,—и таково же мнение Вешера и Фукара,—которая
относилась бы ко времени раньше III в. до н. э.; многие надписи
относятся только к императорской эпохе. С другой стороны, этот
обычай ограничивался довольно незначительным числом священных
мест. После храма Аполлона Дельфийского, который является
главным местом,—это храмы Диониса в Навпакте, Афины Полиады
в Давлии, Асклепия в Элатее и Стирисе, храмы Афродиты в Это-
лии-, Сераппса, которые, невидимому, унаследовал рптть Acvne-
пия, в Херонее, Тифорее и Коронее. В эти храмы обращались
не только исключительно жители данных городов; с аналогичной
целью приходили сюда из окрестных мест—из Харадры, Бойоны,
Эринеи, Амфиссы; можно было бы найти единичные примеры,
охватывающие более широкий круг жителей более далеких стран,
как, например, те два раба из Галлиполи, на берегах Фракии,
о которых сообщает Курциус33.
2
Освобождение на волю ставило раба в совершенно новое
положение по отношению к своему старому хозяину и к государству.
Из его положения абсолютной зависимости проистекала двойная
опека: в силу свободы он поступал под опеку государства, в силу
патронажа он оставался под опекой своего хозяина; для
государства, по крайней мере в Афинах, он становился метеком, для
своего старого хозяина—клиентом.
Таким образом, прежде всего он был подчинен всем
обязанностям метеков: занесению в списки, что служило в то же время
подтверждением его освобождения, регулярному налогу в 12 драхм
и всем тем обязанностям, которые были указаны раньше1. Метек,
независимо от внесения в списки, должен выбрать себе патрона;
для вольноотпущенника возможности выбора не представлялось:
это, естественно, был его старый хозяин2. Обязанности вольно-
151

отпущенника по отношению к нему были такими же, как и
обязанности метека по отношению к патрону; кроме того, они могли
быть пополнены хозяином, который мог оговорить это при отпуске
на волю.
Действительно, вольноотпущенник обыкновенно оставался тем,
чем был раньше, во времена своего рабства. Флейтистка
продолжала наниматься поденно в дни празднеств3, как и гетера; когда же
она входила в преклонные года, она становилась тем, чем была
Никерата, и находила способ продолжать в лице других свое
старое ремесло4. «Если бы Формион был продан повару или какому-
либо другому специалисту,—говорил Аполлодор, выступая против
ложных показаний Стефана,—он научился бы его делу. Купил
его мой отец, научивший его банковскому делу»5. Став
вольноотпущенником, раб еще не освобождался от обязанности
выполнять в пользу господина свою обычную работу, притом на
условиях, какие тому было угодно назначить; иногда он должен был
оставаться при нем (παραμένων), откуда имя Парменон, что мы
уже несколько раз видели при освобождениях рабов под видом
религиозного посвящения6; в других случаях он жил на свободег
и для его хозяина это служило средством использовать его по мере
надобности, не беря на себя обязанности давать ему полагающееся
содержание7.
Закон, который охранял раба от злоупотребления властью со
стороны хозяина, должен был также охранять вольноотпущен-
ИИКиЪ ul ojivy ÜU1рс1>ЛсНИИ Си Clupuribi idX ïïâlpûriûB. KJ'niï Mû Г Л К
к этому законному «опекуну» (προστάτης) прибавить наблюдателя
(επίτροπος), род второго опекуна, который за некоторые услуги
приходил в минуту необходимости ему на помощь8. Что касается
законных прав патрона, то закон поддерживал их со всей
суровостью. Процесс апостасии (отступничества, вероломства)
вчинялся против вольноотпущенников, так же как процесс апростасаи
(измены своему покровителю, отказа от него)—против метеков,
обвиненных в неблагодарности; он слушался перед архонтом
полемархом, и судьями были члены трибы хозяина. В этом процессе
все ь\огли давать свои показания, будь то иностранцы или граждане.
Если отпущенник был объявлен виновным, он опять становился
рабом; он мог быть продан или закован в цепи. Если он выиграл
(и приговор в этих условиях нельзя было подозревать в
пристрастии в его пользу), то патрон терял все свои права, которыми он
пользовался так несправедливо0.
Таким образом, освобождение на волю устанавливало
положение, среднее между рабством и положением гражданина. Оно
скорее извлекало раба из рабского состояния, но не делало его
еще вполне свободным 10. Освобожденный раб мог спокойно
отбросить все знаки рабства, отрастить себе волосы11, изменить свое
имя, сделав его более благородным: какой-нибудь Стефан стал
называться Филостефаном; Тромес, отец Эсхина, стал Атрометом;
Симон принял поэтическое имя Симонида, а Сосий—имя
воинственного Сосистрата12. Но тем не менее он оставался вне обще-
152

ства действительно свободных лиц, подавленный еще двойные
гнетом патрона и государства.
Однако этот гнет в той или другой части мог быть смягчен.
Тот, кто и раньше удостаивался доверия своего господина,
заведуя его торговыми операциями или управляя его состоянием,
не мог найти в своем освобождении положения худшего, чем он
имел, будучи рабом. С этого времени хозяин создавал ему такое
положение, из которого и тот и другой могли извлечь выгоду;
дело доходило до того, что, умирая, хозяин оставлял ему часть
своего состояния, опеку над своими детьми и руку своей женьц
что касается жены, то иногда он отдавал ее ему еще при своей
жизни; у ораторов можно найти этому много примеров. Так, Формион,
вольноотпущенник богатого банкира Пасиона, бывшего раньше
тоже рабом13, получил от своего господина вместе со свободой
управление его банком и оружейную мастерскую за известную
ежегодную плату; и он сделался настолько богатым, что мог дать
взаймы своему бывшему хозяину 11 талантов14. Хозяин, умирая,
оставил ему в наследство свою жену и приданое, а также опеку
над своим младшим сыном Пасиклесом. Старший сын, Аполлодор,
опротестовал распоряжения своего отца по завещанию, и
Демосфен, защищая Формиона против сына, восклицал: «Думает ли он,
что, убежденные в честности Формиона при исполнении им своих
обязательств, вы будете упрекать его за его брак с вдовою Пасиона?
Пусть он откроет глаза, он увидит то, что вы все видите: он
увидит, "ТО 6dIIKIip С0Кр?.Т, ОТПущенНЫЙ ν? Ρ^πτη грпимт/f гпгппттями.
подобно Пасиону, уступил свою жену своему старому рабу Сатиру,
что другой банкир, Сосиклес, заранее назначил для своей жены
в качестве своего заместителя Тимодема, который еще жив и теперь
и который прежде был его рабом; он увидит такие примеры
отношений хозяев к своим слугам и вне Афин: в Эгине Стримодор
отдает свою жену, а потом, после ее смерти, свою дочь замуж за
своего раба Гермея. Он увиди ν наконец, двадцать таких фактов.
И почему же этого не может быть также и в данном случае?» 15
Правда, немного позже тот же Демосфен в речи, составленной
для того же Аполлодора против того же Формиона, давал ответ
на этот вопрос, нападая на завещание как подложное,
незаконное, невозможное, негодуя на этого вольноотпущенника, который
разорил детей своего прежнего хозяина; против этого раба,
который не постыдился жениться на своей госпоже и обращаться, как
с женой, с той, которая осыпала его голову печеньем и фруктами,
согласно обычаю, когда он был куплен 1б. Но этот запоздалый
ответ, оспаривая подлинность завещания, вовсе не опроверг
приведенных примеров^и подтвердил факт передачи господином
наследства, включая и супружеские права, своему
вольноотпущеннику.
Государство, так же как и хозяин, могло смягчить суровые
условия, в которых обычно оно держало вольноотпущенника,
и возвысить его положение в государстве, часто даже с известной
выгодой для казны. Его включали в ценз как афинянина*7,.
153

т. е. из простого метека он делался «исотелес»—несущим
одинаковые тяготы: гражданином с точки зрения податей, но не почестей,
а тем более не с точки зрения гражданских прав; так, он не мог
законным образом принимать заклады на землю 18, так же как он
не мог оставлять завещаний lô. Освобожденный от
всякого.патронажа, вычеркнутый из того списка, куда он был внесен благодаря
своему освобождению от рабства, он мог записываться в реестры
дема Суниона, заняв там такое положение, которое поэт Анаксанд-
рит изображает как среднее между рабством и положением
гражданина; но чтобы достигнуть всей полноты гражданских прав,
ему нужно было сделать еще один шаг, причем формальности
для этого были очень строги. Вольноотпущенник, как и
иностранец, мог получить права гражданства только на основании
решения, принятого на собрании 6 тысяч граждан, и это избрание могло
подлежать апелляции: хотели избежать всяких неожиданностей
и предоставляли народу возможность, если его первое решение
было благоприятно, еще пораздумать20.
Более легко получались права гражданства при освобождении
раба государством·
Я говорю не только о тех, кого государство освобождало на
основании закона, в силу особого постановления. Например
декрет, изданный с целью обуздать ту контрабандную торговлю,
от которой страдали Афины, обещал свободу рабу, донесшему об
этом 2\ Я говорю о государственных рабах. Государство имело
пабов так же. как и частные ттиття? nun мпгпп. уж м ^ти плгпрднир,
освобождая их, вознаградить их рвение, проявленное и доказанное
ими во время их службы. В таких случаях освобождение
обыкновенно было простое и освобожденный должен был смешаться со
всей массой метеков: он записывался в государственные списки,
выбирал себе патрона из среды граждан и подлежал двум видам
обязательств, которые касались права местожительства для
иностранца. Но эта мера принимала иногда более широкие размеры.
Народ, предоставляя государственному рабу свободу, которой
он распоряжался на правах хозяина, мог прибавить сюда
политические права, которь з зависели от него как от суверена, и он их
действительно давал в торжественные моменты, как
вознаграждение или поощрение от имени всего народа; например, он дал их
тем, кто оказался победителями при Аргинусских островах 22,
или тем, кто сражался при Херонее 23. В этих случаях те из рабов,
которые не принадлежали государству, были выкуплены у их
хозяев и вписаны вместе с другими в число новых граждан; их
называли платейцами в память того декрета, который некогда
предоставил права гражданства жителям^Платей, пришедшим на
помощь Афинам в битве у Марафона.
Может быть, и на этой ступени своего социального положения
вольноотпущенник не обладал еще всей полнотой гражданских
и политических прав. Демосфен в речи, где, правда, его
утверждение могло быть внушено интересами судебного процесса, заявлял,
что Пасион как новый гражданин не имел права по духу солонов-
154

ского закона оставлять завещания 24. ЕГдругой речи он с большим
основанием напоминал, что новые граждане не имели права
мечтать ни о должности архонта, ни о жреческой должности и что
сами платейцы были подчинены всей строгости этого закона25.
Эта милость, т. е. вся полнота прав гражданства, была присвоена
только их детям, рожденным от гражданки 2в. Таким образом,
клеймо этого гражданства «сегодняшнего дня» стиралось в их
Крови только во втором поколении; и не только это ограничение
привилегий напоминало старому рабу о тех цепях, которые он
с себя снял. Если он был богат и особенно если он по тщеславию
добивался звания гражданина, то находили удовольствие
подвергать испытанию его политическую правоспособность как нового
члена гражданской общины, обременяя его всевозможными
повинностями. Одно почетное поручение следовало за другим, литургия
за литургией; хорег, триерарх—никто не оспаривал у него этих
титулов, связанных с огромными затратами, так как он должен
был расплачиваться за все в меру своего состояния и требований
массы. В другой речи Демосфена можно прочесть историю всех
этих несчастий Аполлодора, сына банкира Пасиона и нового
гражданина, во время выполнения им триерархии: ему приходилось
нести огромные издержки на наем матросов, которые переходили
к другим, давать авансы, которые ему не возвращались, всегда
платить и быть всегда ограбленным, на все свои жалобы и
заявления не получать иного ответа, кроме презрения и пословицы:
«Ты о-юго хотел: л;ыи:ь захотела отседать смолы*27
Были ли обычными эти милости? В одной речи Демосфен горько
жалуется на легкость, с которой их расточали, как какую-либо
продажную вещь, людям потерянным, «детям или внукам рабов»28.
Этот упрек может бытьпреувеличенным в количественном
отношении, но он правильно характеризует качество лиц, допущенных
к этому положению. Народ, всегда столь ревниво относящийся
к своим привилегиям, не проявлял себя столь ревнивым по
отношению к своему достоинству; так, чтобы польстить Антигону,
он пожелал дать звание афинского гражданина одному из его
рабов; на это предложение Антигон ответил: «Я не хочу бить
афинянина» 29. Этим званием облекались люди темного
происхождения: какой-то игрок в мяч за свой талант, торговец рыбой,
наверное, за свои деньги и т. д. 80. Когда город Перикла среди
провинциальных городов Римской империи не имел другой привилегии,
кроме права считаться столицей изящной литературы и изящного
вкуса, чести быть гражданином Афин добивались усиленно очень
многие, и афиняне нашли здесь новый способ извлекать для себя
выгоду, пока, наконец, Август из уважения к памяти их великих
предков не запретил им продавать за горсть серебра право на
афинское гражданство31.
В цветущие времена Афин число новых граждан из числа
вольноотпущенников, повидимому, было не очень значительно по
сравнению с числом исконных афинян; равным образом и число
вольноотпущенников не должно было значительно превышать числа
155

рабов. Это доказывает перепись Деметрия Фалернского. И
действительно, есть один только класс, с которым их можно было
сопоставить,—это класс метеков. Как мы видели раньше, метеков было
10 тысяч человек в возрасте от 20 до 60 лет, т. е. приблизительно
40 тысяч мужчин и женщин; и так как иностранцы составляли
самую значительную часть этого класса, его часто обозначали их
именем.
Итак, освобождение ожидало, конечно, далеко не всех рабов.
Для большинства из них рабство оставалось тем, чем оно было по
закону: бесконечным злом, вечной тюрьмой. Были удовлетворены
тем, что выход был найден в возможности избавления для
небольшого количества рабов. Если благодаря этому избегали взрывов
восстаний или непрерывных потерь, вызываемых бегством, если
общественная безопасность была обеспечена, этого уже было
довольно—из этого не делали для себя никаких других выводов. Да
и как могло быть иначе при распространенном среди греков
взгляде на рабство, при наличии философских систем, которые
в некотором роде освящали общественное мнение авторитетом
разума? Эта сила общественного мнения, это новое могущество,
которое она обрела в философии, является, конечно, не менее
поучительной и не менее интересной частью истории
порабощенных народов; и вполне естественно, что к этому приводит меня
дальнейшее рассмотрение предмета моего исследования. Я
показал, каковым было рабство с точки зрения права и фактически
в жизни и в законах, в обычае, на практике, η приступаю теперь
к тому, чтобы показать, чем оно было в теории; тогда мы будем
иметь перед глазами всю совокупность идей и фактов, которые
его образуют, и мы будем в состоянии судить о влиянии, которое
оно оказывало.
^Ш^ШШ^

Глава десятая
ВЗГЛЯД НА РАБСТВО В ДРЕВНОСТИ
7
отребовалось очень много лет, для того чтобы принцип
единства и равенства человеческого рода, не раз выра-
женный в творениях древнееврейского народа, проник
Ш§$^ш в законодательства христианских народов; и теперь
сколько еще есть государств, где он не успел
окончательно восторжествовать!
Этот принцип, очень рано забытый, не так легко мог притти на
TT *"i ». ? f"T*T,T "*w ΛΛΛ^ΛΤ'ΤΤΛ Ύ-f *-ч S\ ГУ ГЛ Τ ж »Т«Т /"» ГУ ΙΤΟ ПЛОТСфТТТГЛ ТТОЛГПЛ ТТТ У /■ Г\ ТТ*"Ч Г\ГТЧ* У~*Г\
licUVl/1 1 L> *i UCUVJ^lilivy kkkJsJ/kkJkx ίόν/l JL1U llUaiViiiiv'wj iiU'v *0'*ϋ>1\ϋ LIU \J λ kkU\J
действующие ему интересы были традиционны и могущественны.
В действительности с ранних пор человек, вынужденный
добиваться всего только трудом, возмутился против закона, который
принижал его природу, и, не имея сил разбить это ярмо, более
сильный переложил его на более слабого. Такое разделение произошло
не только в общественном труде, но даже в недрах семейств,
составляющих общество, и это разделение было объявлено
необходимым теми, для которых оно служило основанием их благополучия
и досуга х.
Эти факторы, которые распространили и увековечили рабство
среди стольких варварских народов в течение всех веков, с
большей силой проявились у греков в силу характера их политических
учреждений. Досуг и как следствие его порабощение другого
класса, делавшее возможным этот досуг, оказались необходимыми
не только для благополучия в частной жизни, но и.для
выполнения государственных обязанностей. Гражданин должен был отдать
всего себя на службу государству; вся духовная его деятельность
требовалась на служение государству; все физические силы его
служили обязанности защищать свое государство. До периода
возмужалости воспитание должно было приготовлять его к этой
двойной задаче, и даже взрослым он продолжал еще эту подготовку
среди забот политической жизни.
Таковы были взгляды греков на обязанности в отношении
государства, взгляды, которые более или менее полно проявлялись
157

во всех конституциях, под властью ли аристократии или демокра-'
тии, и вполне осуществились в Спарте в законах Ликурга. Таким
образом, рабство было связано с основными принципами
государственной жизни. Чтобы его уничтожить, нужно было, чтобы
человек не имел ни обязанностей, ни потребностей или, еще лучше,
чтобы природа сама все давала ему для
обслуживания,—дискуссионная тема, которая была подхвачена и развита согласно
свойственному каждой из них духу античной эпопеей и комедией в
описаниях золотого века: одной—с той прозрачностью формы
и благородной простотой, которую сумел придать ей Гесиод2,
другой—с теми причудливыми чертами, которые были
заимствованы из утонченности иного уже века, чтобы в карикатурном виде
ввести ее в свои картины3. Единственно при этом условии
допускали равенство людей и для того, чтобы оно вновь появилось
в данный момент, требовали по меньшей мере, чтобы вернулись
вновь к людям все эти чары древних времен. Так, комический
писатель Кратес в новом проекте социальной конституции заставляет
своего реформатора вести такой разговор: «Сверх того, никто не
будет владеть ни рабом, ни рабыней». «А как же,—возражает
другой,—старик тоже должен обслуживать сам себя?» «Вовсе
нет,—продолжает реформатор,—я заставляю двигаться все
нужные предметы без малейшего прикосновения к ним. Всякий корабль
будет приближаться сам собой, когда его позовут. Нужно будет
только сказать: стол, стань передо мной! Накройся! Квашня,
замесись! Стакан, наполнись! Чаша, где ты? Опилиснись. хиро-
шенько! Пирожок, иди сюда на стол! Чугун, вынь из своего нутра
этих животных! Рыба, подходи!—Но, скажет она, я еще не
поджарилась с двух сторон.—Хорошо, перевернись, подсыпь под себя
соли и сейчас же поджарься в жире»4.
Эти времена давно уже прошли и отделены от рассматриваемых
нами новыми поколениями, новыми творениями в нисходящем ряде
веков. Это был век железа, век притеснений и рабства, и поэт
напоминает об этом роковом законе судьбы, который пригнул
головы всех5. Но в этих условиях, созданных для человеческого»
рода, когда необходимость труда влекла за собой необходимость
рабства, кто применит его к новообразующимся обществам, по^
какому признаку различать людей, имеющих право командования
и обязанности повиноваться?
Для первых времен возникновения цивилизации, когда нравы
носили еще отпечаток варварства, ответ на эти вопросы прост
и ясен. Господствует право силы, право, которое легко распознать
и которое проявляет себя в действиях. Рабство, позволяя
утвердить себя путем насилия, тем самым в самом себе носило признак
законности. Факт превращался в право, и победитель порабощал
побежденного не в силу логического вывода, что он, победитель,
став владыкой над жизнью побежденного, мог ему вернуть ее на
известных условиях и с известными оговорками, но в силу права
превосходства, вытекающего из факта победы. И такое его пра*во,
переходя к его потомству, не меняло своей природы по отношению*
158

к потомству порабощенных народов. Свободный человек был всегда
начальником не как более благородный, но как более сильный.
Славное происхождение само по себе не давало ему права
господства, как и не защищало его от тяжелого положения раба. Сыновья
богов, сыновья царей в одинаковой мере могли подпасть под его
иго. Геракл был рабом, равно и все славное племя детей Приама,
как и блестящее потомство героев, поработивших их себе. Самое
молодое из эллинских племен, дорическое племя, которое даже не
упоминается Гомером, установило и твердо держало свой
деспотизм над славным народом ахейским, записанным первым в
золотой книге Греции, над народом, который в героические времена
песен Гомера превосходил всех славой своего имени. Кем стали
сыновья спутников Ахиллеса? Пенестами. Кем стали сыновья
благородных воинов Менелая и Агамемнона? Илотами.
Это грубое господство силы даже тогда, когда оно продолжало
существовать в законодательстве народов, все-таки не могло
удержаться в общественном мнении, и прогресс культуры должен был
его осудить. Духовное развитие продолжало играть все большую
и большую роль и обеспечивало себе преимущественное влияние
в делах человечества; самый сильный перестает быть самым
лучшим; им становится более ловкий и более умный; постепенное
изменение этого понятия прекрасно можно проследить на
последовательных оттенках слова, которое выражает это понятие:
άριστος—«лучший, сильнейший»6.
Î~Ip PC ^î* TTr»«"» 7">f> ΓΤ^ΓΌ TOPO'"' плплпфоттл »ппттогчт пгмжип тт ттолтготт- г*Т*тт£
законность рабства уже не оправдывается одним только фактом
[насилия], который его создал и его поддерживал. Его оправдания
стали искать в самой сущности рабства; и так как себя они считали
способными властвовать, то хотели думать, что других природа
умышленно создала существами, годными только для рабства.
Рабство унижало человека:
Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,
Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет7.
И вот решили, что человек стал униженным не вследствие
рабства, но для рабства—софизм, который применяется в интересах
данного института вплоть до специального толкования этого стиха
Гомера. Буквально создали расы свободные и расы рабов. И, таким
образом, рабство, установленное государственным правом и
гражданскими законами, стремилось найти еще себе основание в
естественном праве, и человеческая совесть успокоилась при этом,
тройном освящении рабства.
Таковы были идеи, которые господствовали над человеческими
умами; и когда имелись столь положительные и столь настойчивые
интересы для того, чтобы считать рабство законным, понятно,
что чувство первоначального равенства людей померкло и
заволоклось в сознании человеческого рода. Но ведь в конце концов это
забвение столь же мало говорит против единства человеческих
племен и народов, как и почти повсеместно распространенное языче-
159

ство не могло отвергнуть единства бога. Но во всяком случае
поспешим сказать, что такое мнение, столь, казалось бы,
распространенное, не овладело окончательно душами всех. Можно было
принять факт существования рабства, склониться перед
необходимостью и тем не менее протестовать против мнимых прав,
предъявляющих притязание на то, чтобы их признавали. Поэты,
особенно драматурги, более близкие к человеческой природе
благодаря своей привычке изучать без предвзятой идеи ее инстинкты
и затем изображать вдохновляющие ее идеи и нравы, не раз
произносили красноречивые и достойные слова: «Если кто сделался
рабом, то разве его тело не то же, что у нас? Никого природа не
создала рабом: судьба поработила его тело»8. Равным образом
и философы, заглянув в глубину своего сердца, видели истинное
назначение человека и присоединялись к этим протестам. «Есть
люди,—говорит Аристотель,—которые смотрят на власть хозяина,
как на противоестественную. Это закон, говорят они, а не природа,
разделил людей на свободных и на рабов. Таким образом, рабство
несправедливо, так как оно насильственно))9.
Однако нужно сказать, что эти протесты и в театре и у
философов бывали довольно редки, Театр обычно выражал мнение народа,
а философы чересчур часто уступали сами тому общественному
мнению, которое господствовало в их время. Представляет
значительный интерес рассмотреть, как перед лицом столь важного
вопроса вели себя наиболее блестящие гении Греции, каковы были
их предубеждения и системы, ил поучении и рассуждения, ил
утверждения, их сомнения и признания. В исследованиях, где
доказательства постоянно сталкиваются с их выводами, в
исследованиях нерешительных, где встречается столько противоречий,
чувствуется, что, желая убедить других, они чувствовали
необходимость убедить самих себя; и эти усилия являются
новым выражением уважения, воздаваемого священному
закону природы — неискоренимому в человеке чувству права на
свободу.
2
Платон оставил нам две большие системы организации общества:
«Республику* и «Законы*; в первой он хотел представить перед
нами в новом виде самую идею государства; во второй,
представляющей нечто среднее между миром идей и миром явлений, он
хотел выводы своей «Республики» сблизить с реальными
условиями, сделать их применимыми в жизни, хотел возвести в идеал
существующие установления Афин. Нечего уже и говорить, что
в одном случае его мысль должна будет подчиниться влиянию
политической необходимости, в то время как в другом она явится
в полном блеске, освободившись от всякой посторонней примеси.
В одной его работе он—государственный человек, в
другой—философ. Какое же место в государстве для него, как для.философа,
т. е. с точки зрения чистого разума, занимает рабство?
160

В «Республике» государство—это взрослый человек,
поднявшийся на высшую ступень силы. Естественное строение
государства для философа представляется таким же, как и естественное
строение человека; и это настолько верно, что, желая найти для
человека определение справедливости, он ищет его в государстве,
как в таком примере, где справедливость дает возможность
рассмотреть себя в наиболее крупных и наиболее легко различимых
чертах1. Он различает в государстве, как и в отдельном человеке,
области знания, силы и инстинктов, смелых и слепых; но в нем
так сильно чувство естественной свободы в его определении
человека, что он в вопросах рабства будет восставать против соблазнов
собственной системы. Нет, это вовсе не является признаком ума
или силы, когда под предлогом естественного превосходства
порабощают существа, у которых господствует один только инстинкт,
и кладут как бы на основе естественного права основание
обществу на принципе командования и подчинения; первый
естественный союз образовался благодаря добровольному объединению
людей, равных по происхождению, которые соединяют воедино
свои различные способности для служения общественным нуждам.
Таким образом, первое общество свободно и основано на труде:
нет знатных, нет простого народа, нет хозяев, нет рабов в этом
объединении существ, которые все же, несмотря на свое равенство,
различны. Там есть только земледелец, строитель и ткач; затем те,
которые будут делать для них орудия их труда, которые будут
пеоевояить их пппияррпрния итш обменивать му на иностранные
А Л. Л.
продукты. Это для Платона «истинное государство, строение
которого представляет собой здоровый элемент»2. Но, подобно тому
как человек, не удовлетворяясь тем, что для него необходимо,
прибавляет сюда тысячи искусственных потребностей, которые
порождает испорченное воображение, так и государство портится
и, так сказать, подвергается плохим настроениям. Тогда
появляется наподобие кортежу паразитов толпа слуг, которых
первоначальное и чистое общество еще совершенно не знало. И вот с этого
момента, при наличии этих новых условий, противоположных тем,
которые были у людей при добровольном объединении, начинается
роль законодателя3.
И на самом деле он берет общество таким, каким оно является
в действительности, когда природа уже испорчена. Потребности
общества не будут уже, как в первые времена, исключительно
насущными потребностями жизни—хлеб, жилище, одежда и
побочные мелочи, для получения которых труд общины делился
без борьбы и усилий. Государство выросло, и в стремлении к
расширению оно вступает в соприкосновение с соседними и
соперничающими обществами; эти отношения усложняются и вовне и
внутри, и одним из первых условий существования государства
становится забота о его защите и о руководстве им.
Нужно было расчленить и согласовать в этих целях различные
силы, которые благодаря простоте первых времен легко
объединялись в естественной гармонии жизни; и Платон, предоставляя
Валлон 767

массе выполнение функций обеспечения материальной жизни,
которая в былые времена была достаточно обеспечена, выдвигает
людей с храбрым сердцем на защиту государства, людей ума—на
управление им4.
Таков тот двойной облик, под видом которого Платону рисуется
идеал человеческого общества. Сначала общество естественно:
смысл его основывается на общности потребностей, условием его
является труд, а правом—свобода. Затем появляется общество,
отношения которого уже исказились под влиянием человеческих
страстей и где за отсутствием естественного равенства
господствует между различными классами известное равновесие,
поддерживаемое действием закона. В первом государстве нет совсем
рабов, во втором—слуги могут быть употреблены для нужд
роскоши. Но философ, который, повидимому, их допускает, так как
он только делает на это намек в нескольких местах5, совершенно
не выдвигает их в своем произведении и не вводит их как
необходимый элемент в конституцию своего государства. Все заключается
в трех классах: советников, управляющих государством, воинов,
которые его защищают, земледельцев и ремесленников,
полноправных хозяев земли и ремесл, оплачивающих продуктами своего
труда первые два класса, обеспечивающих им управление и
охрану 6. Во всех этих классах он уважает свободу, вплоть до
последних ступеней социальной иерархии, до чернорабочих, «людей,
мало достойных принимать участие в жизни государства, но чьи
крепкие тела недоступны усталости»7.
Но не грозит ли рабство, которое, повидимому, является чуждым
платоновскому государству, вновь появиться под другим видом?
Не являются ли эти классы, облеченные столь различными
обязанностями и правами, настоящими кастами? Как выглядит
естественная свобода, если наследственно они . образуют столько же
совершенно разобщенных друг от друга поколений? Платон,
далекий от того, чтобы в этом разобщении увидеть опасность,
наоборот, стремится к нему, как к какому-то благу, и, вместо того
чтобы покровительствовать прогрессу и объединению граждан
различных классов, он хотел бы, не меняя их положения, обратить
некоторым образом их профессию в их естественное состояние
и иметь, таким образом, наследственно неизменные классы людей-
земледельцев, людей-мастеровых, людей-воинов и
людей-правителей. Он особенно хотел провести резкую черту между классами
низшими и высшими и создать поистине привилегированный класс
для управления и для ведения войны8. Но став на путь, столь
пагубный для единства человеческой природы, этот великий
и блистательный гений теряет здравый смысл, и с первых же шагов
он впадает в эти страшные и чудовищные заблуждения: общность
жен, бесплодные в силу закона браки, аборты9. И среди этих
роковых заблуждений тем не менее так велика его вера в
первоначальное равенство, что она вызывает воспоминания о них в различные
века жизни человечества, чтобы сделать более священным столь
резкое разделение этих классов. Даже при всеобщей наследствен-
162

ности общественных обязанностей он требует зачисления в
правители и в класс воинов не только на основе права рождения; он
требует от них прежде всего тех качеств, которые, как он надеялся,
при помощи этих средств будут вечно передаваться в этих семьях
из поколения в поколение по наследству. «Вы все, которые
участвуете в жизни государства, вы все братья, сказал бы я им,
продолжая это предположение, но бог, который вас создал, прибавил
золота в тех, которым свойственно управлять другими и которые
поэтому являются наиболее драгоценными; он прибавил серебра
в состав воинов, железа и меди в состав рабочих и земледельцев...
Вы будете иметь детей, которые будут на вас похожи. Но переходя
от одного поколения к другому, золото может стать иногда
серебром, как и серебро—перемениться в золото, и то же самое
произойдет и с другими металлами. И прежде всего бог рекомендует
правителям показать себя здесь хорошими стражами: больше всего
обратите внимание на тот металл, который окажется смешанным
в душе ребенка; и если у собственных их детей будет некоторая
примесь железа или меди, абсолютно необходимо, чтобы им не
было оказано никакой поблажки, но чтобы их удалили в тот класс,
к которому они подходят: в среду мастеровых или в среду
земледельцев. Если эти последние имеют детей, в которых проявляется
золото или серебро, то они должны быть возвышены—одни до
ранга воинов, другие до ранга правителей, так как есть
предсказанье, гласящее, что государство погибнет, когда оно будет упра-
bjmibcM или илраняiboi железим или медью» 1с.
Таким образом, рабство объявлялось необходимым и
естественным. Платон не признает такого положения естественным и
доказывает, что в нем нет необходимости в той структуре, которую он
набрасывает как для примитивного общества, так и для того
общества, которое может и должно в известном направлении
перестроиться в руках законодателя. Он идет даже дальше: он требует
уничтожения этого права, по крайней мере поскольку это касается
греков, из страха проложить тем самым путь для господства
варваров11. Он ничего не говорит о «варварах»; и действительно,
насколько ему казалось противным природе и бесполезным само по себе
иметь рабов, настолько ему представлялось трудным при
современном положении греческих государств путем реформы дойти до
уничтожения рабства. В «Законах», где мысль философа вновь
возвращается к существовавшим тогда учреждениям с целью
способствовать их улучшению, сопоставляя их, где это возможно, с их
божественными образцами, ему ни на одну минуту не приходила
в голову мысль открыть миру дорогу, которая привела бы его к
состоянию, соответствующему его природе. Между обществом
«Республики» и обществом «Законов»—целая пропасть,
оправдываемая необходимостью. Итак, общество уже будет делиться на
свободных и рабов. Платон признал естественную несправедливость
этого положения и законное нежелание человека подчиняться ему,
но он склоняется перед этим верховным законом судьбы, который
властвует в его «Законах»12. Он исследует тут только выгоды
п*
163

и неудобства, и его вывод—не уничтожать рабов, но обращаться
с ними так, чтобы они, оставаясь полезными, не были опасными.
Я не могу удержаться, чтобы не привести в переводе весь этот
важнейший отрывок, к которому нам придется возвращаться еще
не один раз:
«Вопрос о рабах во всех отношениях является затруднительным.
Основания, которые приводятся в его защиту, в одном смысле
хороши, но дурны в другом; ведь они одновременно доказывают
пользу и опасность иметь рабов. Если есть какая-либо трудность
оправдать или осудить пользование рабами в той форме, как оно
установлено у других народов Греции, эта трудность является
несравненно большей, когда приходится говорить об илотах в Ла~
кедемоне; меньше затруднений представляет вопрос о
мариандинах, рабах жителей Гераклеи, и о фессалийских рабах,
называемых пенестами. И когда посмотрим на то, что происходит там и в
других местах, то чувствуется необходимость установить какие-
либо правила относительно владения рабами. Мы знаем, что нет
никого, кто бы не сказал, что нужны верные и преданные рабы:
ведь среди них нашлось много таких, которые выказали больше
преданности, чем братья или сыновья, и которые своим господам
спасли жизнь, и имущество, и все их семейство; мы знаем, что
так говорят о рабах... Но не говорят ли также, с другой стороны,
что душа раба не способна ни на что хорошее и что никогда
разумный человек не должен верить рабу? Это дает нам понять самый
мудрый из поэтов, говоря:
Разума лишь половину дает Зевс широкоглядящий
Лю^ям, которых постигнет печальная рабская доля.
В зависимости от того, какой из этих противоположных взглядов
разделяют люди, одни из них, ни в чем не доверяя своим рабам,
обращаются с ними, как с дикими животными, и силою палки и
ремня делают их душу не в три, но уже в двадцать раз более
рабской; другие действуют совершенно обратно... Ясно, что человек,—
существо, трудно поддающееся управлению,—лишь с величайшим
трудом соглашается на это разделение на свободных и рабов, на
хозяев и слуг, вызванное необходимостью. Отсюда вывод—раб
есть имущество очень хлопотливое. Опыт показывал нам это не
раз: и частые восстания мессенцев, и те несчастия, которым
подвергаются государства, где много рабов, говорящих на одном и
том же языке, а также и то, что происходит в Италии, где бродяги
производят всякого рода грабежи и насилия. Ввиду этих
беспорядков нет ничего удивительного, что люди не знают, какого взгляда
им держаться в этом вопросе. Я вижу только два выхода:
первый—рабов иметь не одного и того же племени, но, насколько
возможно, таких, которые говорят на различных языках, если
хотят, чтобы они более охотно переносили гнет рабства; второй—
хорошо обращаться с ними не только для них самих, но еще в
большей степени в своих интересах. Это хорошее обращение
заключается в том, чтобы не позволять себе никаких обид по отношению
164

к ним и быть, если возможно, по отношению к ним еще более
справедливым, чем по отношению к равным себе»13.
Итак, Платон держится в некотором отношении как бы середины
ç вопросе о рабстве; он воздерживается как отвергать, так и
оправдывать это учреждение, и фактически он его принимает со всеми
преимуществами и опасностями, которые оно представляет в
условиях существующих обществ. Но он не загоняет свою философскую
мысль под ярмо общих предубеждений. Этим государствам,
которых рабы столько же обременяют, сколько и обслуживают, он
противополагает свое государство, где труд, свободный, хотя
и регулируемый конституцией, дает достаточно для потребностей
государства; во всяком случае он отвергает всякую видимость
законности этого пресловутого естественного права, в котором
хотели найти основание для унижения человеческой личности.
Чтобы дополнить его мысль, хотелось бы отнести к положению
рабов то, что он говорит о свободных в их отношении к авторитету
правителей или богов: «В состоянии зависимости, как и в
состоянии свободы, излишество является самым страшным злом, в то
время как истинная мера—величайшим из благ. Быть слугами
богов—это справедливость; быть слугами
людей—злоупотребление» 14.
3
Система Аристотеля сильно отличается от системы Платона;
она отличается и по своим выводам, она отличается и по принципу:
причина этого, нужно сказать, заключается в том, что оба философа
сами имеют и методы и тенденции, совершенно противоположные.
Платон, который как по привычке, так и по внутреннему
инстинкту стремится ввысь, к идеалу, отгораживается от влияния
окружающих его фактов; в его политической теории философ берет
верх над государственным человеком. Аристотель, который
исходит из опыта, остается более под воздействием установленных
фактов, и в самых отвлеченных построениях своей политики в нем
преобладает государственный человек. Таким образом, в этой
перестройке общественной организации главнейшим элементом
для Платона является человек, для Аристотеля—гражданин.
Отсюда следует, что, в то время как Платон организует свое
государство по типу самой природы, Аристотель рискует воспринять
самую природу, как слепок с государства.
Конечно, это ошибка, в которую впал великий гений.
Государство, по определению Аристотеля,—это общество,
сорганизованное таким образом, что оно в самом себе находит средства
удовлетворить все свои жизненные потребностиг. Его
цель—благополучие, т. е. совокупность наибольшего количества благ как
в мире, окружающем человека, так и в нем самом—в его
физическом существовании и в духовном облике2; и так как духовные
свойства имеют первенствующее значение, то показательным
государством следует признать то, где благодаря законам всякий
гражданин сможет обеспечить себе наибольшее количество благополу-
165

чия благодаря личным достоинствам3. Но эти личные достоинства,
понимаемые как проявление духовных качеств, требуют
свободного от работы времени: нужно будет, чтобы гражданин был
избавлен от всех забот материальной жизни, пусть же различные
обязанности по земледелию или ремеслу, пусть все заботы о самой
индивидуальном обслуживании падут на другую часть населения
государства4. Таким образом, между всей массой людей, которая
составляет государство, начинает намечаться резкая линия
раздела. С одной стороны—гражданин, который в самом себе воплощает
все назначение государства, стремящийся к благу путем развития
личных достоинств, имея свободное от труда время; с другой
стороны—люди, единственной целью которых, повидимому, является
давать гражданам возможное количество этого свободного времени:
в области земледелия и ремесленного производства это пахари
и ремесленники; в области частного обслуживания—это рабыь.
Изложив так эту организацию, необходимую для государства,
Аристотель старается найти ее и в семье и даже в самой природе
человека. Ведь человек рождается со склонностью к общению6.
Полного завершения это свойство достигает в семье; а последняя
предполагает три элемента: человека, который управляет семьей,
женщину, которая продолжает жизнь семьи, и раба, который эту
семью обслуживает7. Уничтожьте одну из трех линий этого
треугольника, и треугольника уже не существует; следовательно,
пяб апляется некоторым образом третьей составной частью
человека: уничтожьте его, и перед вами не будет уже человека,
человека общества, истинного человека. Сама природа дала ему это
двойное и неизбежное дополнение—женщину и раба8. Но
отношения раба к господину определяются не только положением
человека в обществе, в семье; Аристотель открывает их в сущности
природы отдельного человека: они подобны отношению души к
телу. Раб—это тело, и это представление в конце концов переходит
и в язык: раба просто и открыто стали называть «телом»9. Это—
тело, отделенное от своего господина как бы для того, чтобы
устранить от него то чувство усталости и печали, которые через
посредство тела сообщаются душе10; но это тело настолько связано с его
природой, что оно не имеет вне его своего реального
существования, и Аристотель, повидимому, не хочет, чтобы это понималось
как чистая абстракция, как идея; он говорит: «Господин является
понятием господина только по отношению к рабу; наоборот, раб
является рабом не только по отношению к господину: он целиком
сам по себе есть раб»11.
Таким образом, рабство необходимо; рабство естественно.
Этот вывод, извлеченный из идеи государства, из первичной
организации семьи и из организации самого человека, согласно
Аристотелю, находит свое подтверждение еще и в домашнем
хозяйстве. «Эта область, как и все другие,—говорит он,—нуждается в
специальных орудиях, и среди этих орудий одни являются
неодушевленными, другие—одушевленными, как руль и матрос в руках
хозяина корабля; равным образом собственность в общем есть
166

орудие и раб есть живая собственность и первое из орудий» 12.
А кроме того, рабство и необходимо; ведь нет ничего другого, что
могло бы заменить раба, рассматриваемого как одушевленное
орудие. Чтобы можно было обойтись без раба, нужно, чтобы
неодушевленные орудия сами получили движение и жизнь, и, таким
образом, философ выдвигает как принцип то, что внушало
комедиографу эти причудливые сцены общества без рабов.
«Действительно,—говорит Аристотель,—если бы всякое орудие могло работать
само по данному приказу или даже предвосхищая его, как статуи
Дедала или треножники Гефеста, которые, по словам поэта, сами
собой являлись на собрание богов, если бы челноки ткацкого
станка ткали сами собой, если бы смычок сам собой играл на кифаре,
то предприниматели стали бы обходиться без рабочих, а хозяева—
без рабов»13. И все эти глупости, которые охотно можно было бы
отнести на счет воображения сумасшедшего, находят себе место
в теории философа, как основанные на доводах разума. Рабство
естественно, ибо если для его отмены требовалось бы перевернуть
все законы физического мира, то оно само должно стать законом
природы; и перед лицом этой двойной необходимости не оставалось
ничего другого, как склонить свою голову под это иго. Таким
образом, Аристотель считал, что он вполне доказал то, о чем он
говорил вначале: «Наконец, сама природа создала в целях сохранения
одни существа для господства, другие—для повиновения. Она
пожелала, чтобы существа, одаренные прозорливостью,
повелевали как 1ичюда, и чтобы существо, ™г>гпбиое по своим
физическим свойствам исполнять приказания, повиновалось как раб;
и этим самым объединяются интересы господина и раба»14.
Но во всяком случае заметим: все эти рассуждения, посредством
которых Аристотель старался найти законное оправдание рабству
в самом человеке, в семье и в государстве, могли выводиться не
столько из фактических данных, сколько из определенной идеи
человека, семьи и государства, полученной в отрешение от
понятий, соответствующих реальному миру. Мы все еще в области
теории; освободимся от всех тонкостей той аргументации, которой
он пользуется, и переведем принципы в область фактов, в это
истинное поле наблюдений; за Аристотелем ведь навеки останется
слава первого, установившего и укрепившего науку. И сюда он
сам переносит рассмотрение этого вопроса. «Теперь нужно
посмотреть,—говорит он,—есть ли люди, созданные так самой
природой, или же они совсем не существуют; есть ли люди, по
отношению к которым, кто бы они ни были, можно сказать, что для
них справедливо и полезно быть рабами, или же, напротив,
всякое рабство есть явление противоестественное. Рассуждение
может легко разрешить эти вопросы»15. Но вместо того чтобы
открыто подойти к фактам и здесь заложить основы своей системы,
он прибегает к различным изворотам неясной аналогии, чтобы
возможно скорее опять броситься в область гипотез. В принципе
он устанавливает величайшую полезность власти и повиновения;
сверх того он устанавливает как факт, что есть существа, предна-
167

значенные природой к управлению и к повиновению: право и
обязанность, откуда рождается совершенная гармония16; и он
старается найти осуществление таких взаимоотношений: в человеке—
между душой и телом; в семье—между мужчиной и женщиной;
во всем мире—между человеком и животными17.
Так ли это происходит и в обществе между людьми? Аналогия,
отнюдь не приводящая нас к такому выводу, казалось бы, должна
заставить от него отказаться; ведь здесь уже нет больше речи
о различиях по полу, роду или сущности: здесь речь идет об
отношениях одного человека к другому. А между тем Аристотель
продолжает: «И здесь тот же самый закон должен господствовать
во всем человечестве. Если есть человек, стоящий ниже себе
подобных, подобно тому как тело ниже души, как животное ниже
человека (а это приложимо ко всем тем, лучшее проявление
существа которых заключается в физической деятельности), то это
раб по природе; для таких людей, все равно как для других
существ, о которых мы только что говорили, самое
лучшее—подчиняться власти господина; ибо тот является рабом по природе, кто
может предоставить себя в распоряжение другого (он потому-то
и отдается другим, что способен на это) и кто может понимать
смысл указаний, сделанных другими, сам же рассудком не
обладает»18.
Но есть ли люди, созданные так природой, или же их
совершенно не существует? Этот вопрос, как можно ясно видеть,
далеким от ПЯ'ЗПРТТТРН™^ гчпвя ппарпартся ТТСРеД H3MIÎ. И Д2ЖС CTBC
чая на него положительно, можем ли мы сказать, что рабство так,
как оно существует среди людей, является осуществлением
естественного рабства? Таковы два фактических момента, которые
нужно точно установить. Без первого нет естественного рабства;
без второго—нет рабства законного.
Если рабство является действительно частью естественного
права, если природа создала известные существа с единственной
целью отдать их на службу господину, то они должны быть такими,
чтобы со всей точностью соответствовать этим целям. «Ведь
природа,—говорил филоа ф,—вовсе не так поступает, как наши
кузнецы, выделывающие дельфийские ножи для всяких нужд;
у нее каждое существо имеет одно только предназначение, так как
орудия считаются совершеннее, если они служат не для многих
целей, а только для какого-нибудь одного применения»19. Раб
вовсе не должен иметь всех совершенств нравственного
существа—личное достоинство, волю,—так как он никогда не следует
своим собственным внушениям; вся его жизнь, все силы должны
заключаться в способностях физических, подобно тем молодым
девушкам из золота и серебра, которых Гефест выковал себе,
чтобы они поддерживали его неровные шаги20.
Подражала ли природа его искусству и создала ли она
действительно это раздвоение души и тела? Аристотель хотел бы это
установить хотя бы в известной мере; и эта часть его аргументацию
представляет странный контраст глубокого проникновения и осле-
168

пления, прямоты и различных уверток. Это—зрелище великого'
духа, борющегося против себя самого, увлекаемого в ту или
другую сторону под двойным влиянием своих идей и своего метода.
Он находит в фактах опровержение своей системы и не имеет сил
решиться это признать; он снова прибегает к теории и все же
не может уничтожить следов своих живых и блестящих
исследований, которые должны были бы привести к другим выводам:
«Если предположить в рабах личные (нравственные) достоинства,
то в чем же будет их отличие от. свободных людей? Если их
отрицать, то дело получается не менее абсурдным, так как ведь они—
люди и имеют свою долю разума»21. Ясно, что он колеблется;,
и одно это его сомнение подрывает всю его теорию. Если нельзя
с уверенностью сказать, что рабы таковы, то естественное рабство
не имеет твердого основания. Над всеми этими сомнениями
поднимается один факт: «они—люди и имеют свою долю в
сознательной жизни». Если бы он к этому единственному факту приложил
всю силу своей логики!.. Но «чем же они будут отличаться
от свободных людей?» Он останавливается и, вместо того чтобы
следовать по пути истины, которая уже вырисовывается перед
ним, он через различные уклонения и двусмысленности
возвращается к своей чистой теории: «Свободный властвует над рабом
совершенно иначе, чем муж над женой, отец над сыном;
важнейшие элементы души предсуществуют во всех этих созданиях, но они
выявляются у них в самой разнообразной степени. Раб совер-
WPifw* 1UU1P11 ропи· Ή^ΤΜΠΤΉΤΡ имррт θρ иг* ϋ ττητττττ/Π-rpuurnu гЪплмр*
у ребенка она еще не вполне развита»22.Таким образом, у раба нет
собственной воли. Он имеет только волю своего господина. У него
нет и собственного разума. Та часть разума, которую философ
иногда ему придает как человеку, в его глазах является, так
сказать, разумом переданным, пониманием заимствованным; раб
поднимается до понимания разумного только тогда, когда оно ему
указано. Разум поднимает его на одну ступень выше животных23;
но что касается службы господину, то в этом отношении он не
ставит раба выше животного, и законность такого сопоставления,
как оправдание рабства, он находит не только в природе души
раба, но даже в его физическом строении: «Сама природа того
пожелала, так как она сделала тела свободных отличными от тел
рабов, дав этим силу, необходимую при грубых общественных
работах, и, наоборот, сделав других неспособными сгибать свою
прямую фигуру при исполнении этих грубых работ и
предназначив их исключительно для занятий жизни гражданской, которая
у них делится между военными упражнениями и занятиями
мирными»24.
И все же он колеблется при этом странном утверждении. Раньше
в нем немедленно же возмущалось его нравственное чувство
перед этой суровой необходимостью оскотинить душу раба, чтобы
.поработить его «естественно», «согласно законам природы»,
одесь же он имеет против себя очевидность фактов и здравый
смысл. Необходимо познакомиться с его рассуждениями: «Часта
169

бывает, я с этим согласен, что одни являются свободными только
своим телом, в то время как другие—только душой». Но он
уклоняется от решительного вывода, подставляя вместо факта
гипотезу: «Конечно, если бы люди были всегда так различны
между собою по своему внешнему виду, как они отличаются
от изображений богов, то пришлось бы единодушно
согласиться, что менее красивые должны быть рабами других: и если
это верно по отношению к телу, то еще больше оснований было бы
так говорить по отношению к душе; но красоту души узнать
не так легко, как красоту тела». Какой вывод можно сделать
отсюда? Что никакой вывод невозможен. Аристотель, наоборот, делает
очень неожиданный вывод: «Но как бы там ни было, очевидно,
что одни естественно являются свободными, а другие—естественно
рабами и что по отношению к этим последним рабское положение
столь же полезно, как и справедливо»25. И, таким образом, этот
вопрос, который является исключительно вопросом
действительности, который по его же признанию имеет факты против себя, он
разрешает вне мира реальностей, чтобы тотчас же навязать этой
реальности свой столь легко полученный вывод.
Но, допуская, что существует естественное состояние рабства,
какой поддержкой послужило бы это тому рабству, которое было
установлено в обществе его времени? Для того чтобы система
Аристотеля могла быть оправдана для данного времени, нужно
было бы допустить, что человек низшего духовного развития
становился всегда рабом и что при обращении в рабство можно оыло
производить это различение, отмеченное природой. А ведь в
действительности состав рабов всегда пополнялся или по рождению,
в порядке наследственности, или через войну. Аристотель
допускал и тот и другой способ. Действительно, рождение кажется
самым естественным путем, чтобы продолжить творения, которые
природа сама создала; а война в глазах философа является
средством, которое природа дала людям, чтобы вернуть к подчинению
своим вечным законам тех, кто от них освободился. «Война,—
говорил он,—является в некотором отношении естественным
средством приобретения, так как она заключает в себе понятие охоты;
се необходимо вести против диких животных и людей, которые,
будучи рождены для повиновения, отказываются подчиняться.
Это война, которую сама природа сделала законной»26. Бесчестный
и подлый обычай торговли рабами, обращенный в право, возведен
в степень долга!
Но поражает ли война только людей, рожденных для рабства,
и может ли рождение навсегда гарантировать, вместе с правом
на господство и с обязанностью повиноваться, «естественные»
условия для свободного человека и для раба? Аристотель
высказывается не очень решительно по этому последнему пункту.
«Верно,—говорит он,—что очень часто природа этого хочет,
но не всегда может»27; что же касается второго пункта, как бы
смог он ответить утвердительно при наличии живых традиций
прошлого и этих вечных свидетелей его времени? Эти дочери царей,
170

эти благородные пленницы, несчастья которых, воспетые
Эсхилом, Софоклом и Эврипидом, всегда волновали души людей и
вызывали в свободных сердцах самые живые симпатии, все
они—Андромаха, Филоксена, Кассандра, старая мать стольких несчастных
детей Гекуба,—какое, не правда ли, оправдание естественного
права рабства и его применения в результате войны!
В душе ее дыханье видно божества;
Оно ее объемлет, хоть она раба,
говорит Эсхил о Кассандре28; вместе с Софоклом голос народа
повторял:
Пусть тело рабское, но ум свободного 29,
или вместе с Эврипидом:
Раба позорное название носить—
Такая участь многих; духом же они
Свободней тех, кого рабами не зовут 30.
И как мог философ не выступить, даже во имя своей теории,
в защиту этих несчастных, обладающих великой душой, этих
жертв грубого насилия? Ведь эти несчастья отнюдь не были
воображаемыми. Эти великие страдалицы не вызывали бы такого
живого чувства сострадания, еСли бы судьба их не имела
повторений ежедневно; и души, наиболее предназначенные для свободы
и господства, часто делались жертвами последствий войны,
получивших ипраьдапие философа; дскасатслг^ство этому—мяттпа?ият-
ские греки, ставшие рабами варварской Персии в результате
своей любви к свободе, которая была так велика, что они
пожелали освободиться от всяких уз политической зависимости;
доказательством служат и другие греки, порабощенные
греками же в связи с войнами из-за стремления одних к
независимости или даже честолюбию, других—к господству31. Обладало ли
рабство даром переделать в один момент эти благородные натуры?
Это было бы его приговором; но это было не так. Спартиат,
ставший пленником и спрошенный при продаже, что он умеет делать,
ответил: «Быть свободным». Другой при подобных же
обстоятельствах показал себя не менее достойным свободы; когда глашатай
стал кричать: «Продается спартиат», он прервал его со
свойственной его народу гордостью v следующими словами: «Скажи:
пленник»32.
Однако нужно обратить внимание на следующее: теория о
естественности рабства осуждает политическую основу рабства, если
она ее не оправдывает; а основа рабства не может считаться
оправданной, если нельзя доказать законности средств, при помощи
которых рабство установлено. Таким образом, еще раз в этом
лункте теория Аристотеля очень скомпрометирована. Как
согласовать с этими принципами право рождения? Как оправдать в его
общем применении право завоевания и власти над покоренными
народами? Аристотель чувствует эти трудности; он отмечает
отвращение к этому и возражения против всего этого33, и однако он
77/

все еще ищет объяснений, собирает авторитеты, даже разумные
доводы. «Эти два противоположных мнения,—говорит он,—были,
поддержаны людьми мудрыми. Причина этого разногласия и
мотивы, приводимые той и другой стороной, заключаются в том, что
личное достоинство имеет право, если оно имеет к этому средства,
пользоваться до известной степени даже насилием и что победа
всегда предполагает известное превосходство. Конечно, можно
считать, что и сила никогда не была лишена всякого достоинства
и что здесь весь спор в сущности идет только об идее права,
которая для одних заключалась в гуманности, а для других—в
господстве более сильного»34.
Итак, одна только сила может устанавливать право; и рабства
действительно логически приводит к тем временам варварства,
когда оно безраздельно господствовало. Однако философ не мог
принять принципов, которые, подчиняя духовное развитие грубой
силе, ниспровергали в интересах рабства всю его политическую
систему, приспособленную для свободных людей; ив
замешательстве от этой альтернативы, не имея возможности ни осудить право
войны без потрясения рабства, ни оправдать его, не подвергая
опасности свободу, он нападает на возражения и опровержения 35.
Со своей стороны он, повидимому, склоняется к мнению тех,
которые, «применяя имя рабов к варварам, с величайшим старанием,
отвергают его для себя»36. Но даже и такая условная «сделка»
была неприемлема, да, кроме того, она была и бессильна; ведь
если война слепо поражает олагорооные оуши, как и варварские
тела, и если, даже предполагая, что он правильно классифицирует
господ и рабов, рождение не является верным средством продлить
в них естественные качества покорности и властвования, что же
говорить о самом установлении рабства, которое, однако, всецела
покоится на этих порочных основаниях? «Это вновь заставляет
искать,—говорит Аристотель,—что является естественным
положением рабства»37. Как философ он возвращается к этой легкой
гипотезе воображаемого рабства; как политик он принимает era
как факт и уже далее без малейших угрызений совести воздвигает
на этих основаниях здание своего государства38.
Благодаря этим простым сопоставлениям можно схватить всю
мысль Аристотеля о рабстве, смысл его системы и причину era
ошибок. Согласно его словам, рабство необходимо и естественно.
Он находит его в современном ему устройстве государства и семьи,
он поддерживает рабство с мыслью, что в основе его лежат
принципы такой же организации. Так как он иначе не может их понять,
то он полагает, что они именно так и созданы, организованы самой
природой, и в этом он ищет для себя подтверждения, вплоть до
сущности самого человека. Если действительно природа сделала из
рабства основу семьи и государства, то она должна была создать
людей для рабства и для господства. Философ определил
теоретически раба и хозяина, и он хочет показать, что эти теоретические
различия встречаются и в действительности. Вот вся его мысль,
вот вся его система, и можно видеть, под каким влиянием она была
172

создана. Он думает, что он идет методом эксперимента, и
основывает свою теорию на наблюдении; он исходит из фактов, но
фактов таких, какие он находит в обществе, которые он предполагает
в природе, а по существу его выводы покоятся на гипотезе,
слабость которой он вскрывает своими же собственными колебаниями
л недостатки которой можно показать при самом простом анализе.
Нет, человек не является от природы рабом; нет, рабство
не является необходимым элементом семьи и государства,
естественно организованных. Раб, говорят, необходим для семьи, для
общества, т. е. необходим для человека в его естественном
положении в обществе и в семье. Но если раб является человеком,
то тут получается противоречие в самом принципе: хотят сделать
раба из того, кто сам хочет иметь рабов; и самая организация,
которую предполагают для семьи и государства, нарушает права,
которые хотели установить. Чтобы она действительно
существовала, заключая в себе этот необходимый элемент рабства, в
условиях естественной жизни, нужно было бы, чтобы сам раб стоял
вне общего человеческого права, нужно допустить, что в
человеческом роде есть два вида организмов—один для властвования,
другой для того, чтобы служить, — и, такИхМ образом, считать,
что в этом их конечная цель и их самый законный и самый
истинный интерес39. Существуют ли в действительности эти два вида
организмов? Без сомнения, различия между людьми существуют,
и Аристотель весьма основательно сводит их к двум принципам:
ирттпяечргкяя природа двойственна; она состоит из души и тела;
у людей, взятых как отдельные личности, могут преобладать
в большей или меньшей степени качества или тела, или души.
Но природа, которая вложила в них эти два элемента, никогда
эти элементы не разделяла; и как бы велико ни было в отдельных
случаях преобладание того или другого из них, оно никогда
не доходит до того, чтобы установить такие родовые различия,
которые не могли бы исчезнуть в той же самой личности, а должны
передаваться ее потомству; а этого-то и требует рабство. Ведь
раб—и это надо особенно отметить—это не индивидуум, это целая
категория людей. Под тысячью самых разнообразных
индивидуальных форм сохраняется все же единая человеческая природа,
а следовательно, случайные отношения могут быть очень
разнообразны, но основные права индивидуума должны быть
тождественны и общи для всех. Этот принцип, который благодаря чистым
лучам гуманной философии, несмотря на потрясающее
отступничество новейшего времени, остался аксиомой, доказывает
незаконность порабощения человека в семье и семьи в государстве
и до самого основания разрушает теорию Аристотеля относительно
раздвоенной личности.
Его семья противоестественна: ведь как бы мало в рабе ни
осталось общечеловеческого облика, у него осталось право иметь семью;
это есть самое основное право человека; это, говорит Аристотель,
дополнение к его существу. В этом тройном сочетании
человека, женщины и раба, которые, по его словам, составляют един-
173

ство, я уже вижу элементы двух семейств—одного полного,
другого искалеченного в своих составных частях и в своих правах.
Равным образом и его государство столь же противоестественно;,
об этом можно судить сразу по одному факту. Граждане, которые
посвящают себя исключительно государственным делам, должны
быть очень немногочисленны и должны быть обслужены: значение
и сила государства возможны только при этих двух условиях.
Для обслуживания их философ допускает рабство; чтобы
ограничить их количество в пределах, необходимых для внутреннего
порядка, он допускает право аборта для женщин40. Чудовищность,
последнего приема плохо рекомендует первый. Но разберем дело
по существу.
Природа, которая заложила основы семьи, не определила точно
форм общества. Люди рождаются на свет с одинаковыми правами
на семью, так как она является лишь законным развитием их
организма, нэ они не равны по своим умственным и физическим силам,
которые создают личность. Распределять государственные
обязанности среди всех в соответствии со способностями, установить
порядок и гармонию—таковы два необходимых условия, на которых
возможно организовать идеальное государственное устройство,
чтобы добиться действий, наиболее осмысленных и
урегулированных и, как следствие этого, более могущественных и наиболее
способных достигнуть объединения. Если пренебречь этими
условиями, то в зависимости от того, будет ли все внимание обращено
ня то. чтобы пясппрттрттить обязанности гогттягно с тшцнмм ттогтгшн-
ством. или прежде всего обеспечить общий порядок, начнутся
бесконечные перестройки государства, будут происходить
постоянные изменения в отправлении общественных функций; или же
классы делаются чем-то постоянным, неподвижным и навсегда
оставляют за каждым из них ту часть действия, которую считали
нужным и полезным им ранее поручить. Некоторые из народов
древнего мира пошли по этому последнему пути; современные
фанатики примкнули к другому течению; известно, какова их
судьба. В вопросе о рабстве Аристотель доказывает законность
первого положения, а вывод делает в пользу втопого! Это вовсе
не значит, что он занял позицию между двумя крайностями;
а очень может быть, что истина и была бы именно там. Человек
не может следовать ни за природой в ее вечных изменениях,
ни претендовать на то, чтобы фиксировать ее в формах
неизменяемой организации. Общество должно представлять соединение
устойчивости и изменяемости: устойчивости—в организации семьи
и в правах на собственность и наследование, рассматриваемое как
приложение к этому праву; изменяемости—в социальной
иерархии, предоставляя каждому в качестве исходной позиции то место,
на которое его поставило рождение, с возможностью подняться
или опуститься в зависимости от своих заслуг. Если бы в
обществе было естественное рабство, то, следовательно, там
существовали бы племена, где принципы, обусловливающие низшую
ступень развития, на которой основывается рабство, удержива-
174

лись бы в силу своей собственной природы и переходили бы к
следующему поколению—и так навсегда и неизменно. Но сам
Аристотель восстал против этого пресловутого различия природы между
людьми, нападая на олигархию. «Если бы некоторые
властвующие люди отличались от подчиненных им других смертных
настолько же, насколько, по нашему представлению, отличаются·,
боги и герои от людей, превосходя последних как своими
физическими качествами, так и духовными, и если бы с такой же
несомненной ясностью можно было констатировать превосходство
властвующих над подчиненными, то, очевидно, было бы лучше
предоставить одним всегда властвовать, другим всегда быть в
подчинении. Но эти различия не так легко установить, да и фактически
очень трудно встретиться с таким превосходством, о котором
рассказывает Скилакс: у индусов цари будто бы в такой именно
сильной степени превосходили своих подданных. Таким образом,
становится ясным по многим причинам, что всем должно в одинаковой
степени принадлежать право на очередное участие и во
властвовании и в подчинении. Ведь равенство есть тождество прав и
обязанностей людей, равных между собой. Государство было бы
нежизнеспособным, нарушая законы равенства»*1. Замените слово
«властвующие» словом «господин» и слово «подданные» словом
«раб», и вы будете иметь вывод, согласный с правильными
принципами.
То, что справедливо по отношению к человеку в свободном
состоянии, не является ли еще более справедливым по отношению
к рабу? Или философ делает логические выводы только по
отношению к гражданам? По крайней мере кажется, что он в некотором
отношении насилует логику, когда он становится лицом к лицу
с рабством; и получается, таким образом, что при всех своих
нападках на иерархию каст он приходит только к упрощению этой
системы. Его государство—это каста свободных, покоящаяся
на существовании касты рабов, в противоположность тем самым
принципам, которые он нашел в природе во имя политической
свободы государства.
Основной недостаток системы Аристотеля заключается, как
я указал выше, в том, что он постоянно смешивает гипотезу и
реальность в тех предпосылках, из которых он выводит свою теорию.
На самом деле раб обязан выполнять самые тяжелые работы,
поэтому для него нужно тело более крепкое; раб работает по
указанию хозяина: он должен иметь умственные способности более
низкого порядка; раб действует по воле другого: у него нет
надобности в воле. Аристотель предполагает его в действительности
таким, каким он должен быть по его теории; и на основании этого
тройного призрака, созданного его воображением, чтобы
соответствовать действительным условиям рабства, он создает реальное
существо, продукт природы, которое отныне оправдывает
положение, творцом которого является только человек. На этот
призрак своего воображения он направляет свои наблюдения; из этога
призрака он извлекает свои истины. Развейте его, и все разру-
175

шится; и при этом разрушении его системы не останется ничего,
кроме заключений без предпосылок и наблюдений без выводов.
Нет, я ошибаюсь: исследования Аристотеля неизбежно оставляют
после себя длинную светлую полосу; и теория, которая так долго
занимала его гений, даже в тех ошибках, которыми она полна, для
нас глубоко поучительна. Действительно, Аристотель верил
в законность рабства, но он установил, на каких условиях оно
только и могло существовать. «Всякий деспотизм в своей основе
незаконен, за исключением лишь тех случаев, когда сама
природа предопределила, что одним людям свойственно властвовать,
другим—подчиняться. Если это так, то во всяком случае нельзя
стремиться к деспотической власти над всеми, но только над
теми, кто предназначен к этому» 42. Но что нужно, чтобы рабство
существовало как естественное право среди людей? Нужно, чтобы
среди них существовали не только две природы тела и две
природы умственных способностей, но еще две природы нравственности.
Но ведь подобные условия являются осуждением самого факта
рабства. Напрасно философ старается найти доказательства этому
в реальном мире. У него нет фундамента, ему приходится
прибегать к гипотезе, «окопаться», и при ее помощи уже он пытается
согласовать реальные факты даже в ущерб логике, аргументируя
одними доказательствами, а выводы делая из других. Подобно
тому как Платон, эта столь чистая и благородная душа, всячески
стремясь к созданию привилегированной группы в недрах челове-
тсстса, впзл в великий грех, защищая общность жрн и ябппты
равным образом и Аристотель, великий наблюдатель, твердый
логический ум, из желания найти рабство в природе позволил себе
пойти на полное забвение фактов, данных наблюдением, на
странные нарушения тех самых правил, которые он сам начертал для
хода рассуждения,—два примера, которые доказывают в лице
двух величайших гениев античности, что никогда не может быть
нанесено оскорбление природе со стороны человека без того, чтобы
она не отомстила за себя, искажая некоторым образом ум,
виновный в том, что он не понял ее.
Рабство не выигра;. ) и от школ исключительно нравственного
характера. Перед лицом этого бедствия школы Эпикура и Зенона
наглухо замкнулись—одна в своем эгоизме, другая в своем инди-
ферентизме, обе одинаково безжалостные; первая—вследствие
своей любви к благополучию и удовольствию, вторая—в силу
презрения к ним. То рабство, которого Платон и Аристотель
требовали во имя исполнения обязанностей лицами свободными,
Эпикур провозгласил необходимой служительницей роскоши
и удовольствий. Эпикуреец не меньше, чем спартиат, желал, чтобы
его обслуживали; и всякий знает, могли ли эти презренные
потребности внести какое-либо изменение в злоупотребления рабством.
Что касается стоицизма, то он не знал, что ему делать с рабством;
во имя чего же стоицизм мог требовать его уничтожения или
ограничения? Для Зенона благо—это жизнь сообразно с природой43.
Природу же он находил во всем, и своего рода фатум, или рок,
176

увлекал, таким образом, человека в вечный поток вещей, в
котором он существовал. Свободный или раб, он всегда находил себе
свое место; одинаковая слабость духа—видеть в этом повод для
гнева или сострадания. Тот, кто в своем рабском состоянии умел
покоряться, не был рабом; тот же, кто не умел этого делать, был
достоин быть таким рабом44. Таким образом, рабство
поддерживалось там, где его находили, но его находили также и в человече- '
ской природе: Зенон объявил рабом всякого злого, а Посидоний
обрекал этому состоянию всякого, кто, будучи слишком слабым,
чтобы руководить самим собой, в обмен за свои услуги находил
со стороны более сильного помощь и руководство, которых ему
недоставало 4б.
4
Обстоятельство, которое должно было бы сверх всего другого
открыть глаза на действительный характер рабства,—это
нежелание человеческой природы подчиниться ему, ее возмущения
в стремлении скинуть его с себя; и Платон это предвидел. Но
рабство рассматривалось всеми если не как естественное, то как
необходимое условие при данном положении общества, и всегда можно
было установить линию своего поведения по отношению к нему.
Философы склонялись к человеческому отношению к рабам,
насколько они только могли это сделать, не потрясая основ
рабства. Какова должна быть цель свободного, каков был его инте-
пйс? Ппртптпрттитк гтпптгиоррииа ^ОТГОСТИВ ЧбНИв и 90ψ* В^ЗМ^ЖНО
даже самую злую волю; сделать так, чтобы рабы употребляли
силы своего духа и тела для содействия предначертаниям
господина, а не для противодействия им. Не нужно ни очень вялых,
ни очень решительных. «Надо остерегаться и тех, и других,—
говорил Аристотеле,—очень слабые не выносят совершенно труда,
слишком гордые—командования»1. Особенно старались
предупредить объединения рабов, которые усиливают их, и для этого
рекомендовалось практиковать по отношению к ним систему изоляции.
Изоляция в семье: никакого регулярного брака, как общее
положение, разрешение браков исключительно в виде вознаграждения
наиболее преданных или с целью иметь в лице детей как бы
заложников их поведения2. Изоляция в обществе: Платон и Аристотель
в этом отношении согласны друг с другом; для того чтобы
помешать рабам понимать друг друга и сговариваться между собой,
они советуют, как мы видели, объединять их так, чтобы они
различались друг от друга и языком и происхождением3.
После всех этих советов, основанных на недоверии к рабам, все
рекомендовали по отношению к ним меры кротости и гуманности
как лучшую политику. Мы уже видели, что Платон, после того
как он признал в своих «Законах» жестокую и тягостную
необходимость рабства, везде настаивает, как на лучшем средстве
смягчения его, на хорошем обращении с рабами: «Обращение, которое
состоит в том, чтобы, если возможно, быть с ними даже более
справедливыми, чем мы бываем по отношению к себе равным»4. Ксено-
12 а. Валлон
177

фонт, так сказать, осуществляет эти наставления в своем «Трактате
о хозяйстве». Его благосклонность простирается на все ступени
рабства: «Мы должны внушить ей чувство дружбы к
нам,—указывает он, говоря о ключнице,—переживая вместе с ней все наши
радости, когда мы веселимся, все наши печали, когда мы горюем;
мы должны внушить ей желание беречь наше добро, показывая
ей, что мы разделяем с нею наше благополучие; мы должны
возбудить в ней желание справедливости, предпочитая честного
человека плуту, показав ей, что первый будет жить более богато, в
большем почете, чем другой. Вот как мы должны держаться с ней»5.
Он подчеркивает контраст между рабами, закованными в цепи,
так часто старающимися бежать, и теми «слугами», свободными
от всяких цепей, которые думали только о работе, которые
испытывали удовольствие, оставаясь у своих господ6. Таким
образом, раб, заведующий делами, является почти членом семьи,
рабочий не лишен гуманного отношения; со всех доступных
сторон хотят добраться до человека, мирными способами
поработить его, привязать его к себе как при помощи лакомств, так
и при помощи похвалы, привилегий и отличий 7.
«Трактат о хозяйстве» («Экономик») Аристотеля содержит те же
правила и истины с меньшей вольностью, с большим чувством меры>
сообразно с характером его гения. Ему диктует их не сердце,
а разум, который все подсчитывает; это чувствуется с первых же
слов. «Первая и самая необходимая собственность,—говорит он,—
самая лучшая и самая важная,—это человек»3.он, как и К^снифиы,
различает управляющего и рабочего; он указывает те же правила
поведения хозяина по отношению к ним и резюмирует их коротко:
«Никаких оскорблений, никакой фамильярности»9. Те же
элементы в режиме их жизни, заключающие три вещи: труд,
повиновение и пищу. Пища без труда и повиновения—это распущенность;
труд и повиновение без питания—это уже притеснение; одно
обессиливает, другое расслабляет; так двумя противоположными
путями получается один результат. Все эти три условия надо
комбинировать в и^зестной мере, а их сочетание должно быть
искусно соразмерено в соответствии с заслугами и свойствами
каждого. К этим, так сказать, повседневным моментам
присоединяются другие, более торжественные: праздники и
жертвоприношения, которые на время прерывают труды и которые, как он
говорит, организованы больше в интересах рабов, чем свободных
людей10. И, наконец,—свобода как награда за их службу.
Эти наставления как основные были признаны всеми, кто
занимался этими вопросами, исключая ранний стоицизм, для которого
рабство являлось вещью безразличной, а поэтому всякая мысль
о реформе его была бессмыслицей, всякое сочувствие—слабостью.
Известно непреклонное положение основателя этой школы:
«Ни жалости, ни прощения»11. Но если он запрещал жалость,
то в то же время он самым решительным образом лишал права
и на гнев, а это запрещение было особенно выгодно рабу, так как
Зенон находил равными преступлениями ударить раба или уда-
178

рить отца12. Поэты пропагандировали эти положения с
подмостков театра. Раб, которого не щадят, говорил Менандр, будет
плохим; будьте менее суровы, и вы сделаете его лучшим13;
приводились примеры жестокости господ, немедленно за это наказанных
отмщением небес14.
Некоторые голоса поднимались даже выше этих чувств личной
заинтересованности и защищали право раба на признание в нем
человеческого достоинства. Филемон говорил: «Хотя и раб он,
о, владыка, но он не менее человек, чем другие люди»15,—слова
столь же возвышенные по своему настроению и не менее
прекрасные по форме, чем слова Алексиса, столь хорошо переведенные
Теренцием:
Homo sum, humani nihil a me alienum puto
(Я человек, и мне не чуждо, думаю,
Все то, что свойственно людям другим) 16.
Но, нужно признаться, этот голос остался почти без отзвука.
Не таковы были господствующие настроения. Рабов презирали,
и потому, не считая их достойными занимать внимание своей
персоной, философы в своих советах занимались ими исключительно
с точки зрения интересов хозяина. Сам Платон, порицая
жестокость обращения с ними, предлагает их презирать: «Жестокий
по отношению к своим рабам, вместо того чтобы их презирать, как
делают те, кто получил хорошее воспитание»17; и он преследует
их этим презрением даже за пределы их раоскои /КиЗгШ1*. Ксени-
фонт, всегда такой гуманный, заимствует у искусства
дрессировать диких животных способы, которые он хочет применить к рабу.
Что касается Аристотеля, как мог он предписать человеку
обязанность быть человечным по отношению к своему рабу? Ведь он
мыслит только абстракциями; он превращает в закон правило
смотреть на раба только как на раба, т. е. он сводит отношение
к нему только к двум понятиям: зависимости и властвования.
В своей никомаховой «Этике», трактуя вопрос о дружбе, он
устанавливает, что ее не может быть между господином и рабом,
в той же мере как не может быть ее между человеком и лошадью
или быком; и он обосновывает свою мысль: «Это потому, что между
этими существами нет ничего общего: раб ведь только
одушевленное орудие, все равно как орудие—это неодушевленный раб.
И поскольку он—раб, не может существовать дружбы по
отношению к нему». Правда, он прибавляет: «Но этот вопрос осложняется
постольку, поскольку раб является человеком; в самом деле,
установлено, что отношения справедливости существуют между
человеком и всяким, кто подчиняется одному с ним закону и участвует
в одних и тех же общественных договорах»19. И нужно быть
признательным ему за это выражение непосредственного чувства.
Продолжая сравнение философа, надо спросить: разве человек
не любит свою лошадь, своего быка, в которых он видит своих
хороших помощников? Аристотель в своей частной жизни не был
чужд таким выражениям чувства: это доказывается теми либераль-
12*
179

ными распоряжениями, которые он делает в своем завещании
по отношению ко многим своим рабам20. Но его теория делает его
нечувствительным по отношению к бедствиям их положения. Раб
для него лишь орудие, цель которого—служить, и в этом живом
орудии он так мало замечает душу, имеющую потребности и права
человеческой личности, что не претендует возложить на нее
большие обязанности: «Мы установили,—говорит он,—что раб бывает
полезен для повседневных потребностей. Отсюда ясно, что он
должен обладать и добродетелью в слабой степени, а именно в той,
чтобы его своеволие или вялость не наносили ущерба исполняемым
им работам»21.
Это систематическое, подтверждаемое доказательствами,
презрение со стороны части философов легко переходило в сознание
и представление массы; или, скорее,—будем в этом
справедливыми—это было всеобщее предубеждение, распространенное, так
сказать, повсюду в атмосфере древнего мира; оно господствовало
над мыслями и подготовляло основания для всей системы. Мы уже
видели, что Теофраст считал грубой деревенщиной тех, кто делил
труды со своими рабами, говорил с ними о делах или кто
останавливался, чтобы поделиться местными новостями с наемными
рабочими, работающими в их имениях22. Расхождение этих двух
классов намечалось более глубоко, чем когда бы то ни было раньше.
Киническая школа, единственная, которая, казалось, была близка
к классу рабов, не уменьшила неуважения к этому классу тем,
что пожелала разделить ею с ним2?. К юму же это было
чудачеством, немного меньшим, чем то, которым они заслужили свое
название24. Но как эти философы могли поднять рабство в глазах
общественного мнения, когда по своим нравам они спускались
еще ниже, доходя даже до явного скотства? Возможно ли было
реабилитировать труд, внушая рабу презрение к нему?25
Насколько было хорошо подготовлять его к свободной жизни,
прививая ему презрение ко всяким общественным законам?26
Диоген, выставленный на продажу, заявлял: «Кто хочет купить
себе господина?»—и он нашел покупщика на этих условиях27.
Каково бы ни было у киников основание их философии,
унаследованное ими от сократовской школы, нужно сознаться, что форма
выражения у них была достаточно грубой; и в дальнейшем всегда
у их подражателей встречалось больше бесстыдства, чем
добродетели. Ссылались на Геракла (это он, одетый в львиную шкуру,
был образцом для киников)28, который, поставленный во время
своего рабства сторожить стадо, убил в честь Зевса самого тучного
из быков, устроил праздник и пригласил, в тоне достаточно
властном и угрожающем, принять в нем участие своего хозяина, вполне
законно недовольного таким своеволием. Еще указывали на
молодого спартиата, достойного отпрыска племени Геракла: став рабом,
он без возражений исполнял все обязанности свободного
человека; но когда от него потребовали выполнения какого-то дела
чисто рабского, он разбил себе голову с возгласом: «Я не буду
рабом»29.
180

В первом случае имели в виду киников, во втором—стоиков,
которые, выйдя из недр кинической школы и сбросив, по крайней
мере на некоторое время, эту звериную внешность, тем не менее
сохранили почти то же отношение к рабству. Мудрец, будь он
свободным или рабом, идя по определенному пути, всегда имеет
право прервать его; и если он не может итти дальше, не делая
ошибок, то он не только вправе, а уже обязан положить этому
конец. И вне стоицизма это мнение было очень распространено
в греческом обществе. Не отрицая власти судьбы над миром,
греки вовсе не отказывались от всех прав; и, подчиняясь этой
всеобщей зависимости, они оставляли все же за человеком частицу
свободы: это свобода делать что-либо или не делать, и в крайнем
случае—свобода смерти. Мы хотим сказать: тщетно война
поражала всех своими слепыми ударами; тщетно самые знаменитые
люди могли быть ввергнуты в рабство; все это не помогало, чтобы
поднять раба в глазах общественного мнения. Среди
превратностей судьбы рабство оставалось как бы пробным камнем, который
обличал натуры истинно рабские. «Ведь совершенно напрасно,—
как говорил Филон после вышеприведенных
примеров,—покупатель стал бы составлять договор о продаже раба, который не хотел
бы работать»30; массы свободных людей смотрели на этих
несчастных, попавших в рабство и переносивших все его
унижения, как на существа, достойные своей судьбы. Природа тут
проявила свои права; и война просто выполнила здесь свое
провиденциальное назначение, которое р# приписывал η этом смысле Аои-
стотель. Без всякого угрызения совести презирали тех, кто
оставался под игом рабства; и это презрение преследовало их иногда
до самой могилы. В Марселе (древней Массилии) было две повозки,
чтобы отвозить на место похорон людей свободного звания
и рабов31; и сам Харон, у Аристофана, отказал рабу в своей лодке,
чтобы переехать на берег теней32.
Подведем итоги. Рабство было санкционировано у греков самим
фактом своего существования, законом и общественным мнением.
По мнению всех, оно было необходимо; по заявлению многих, оно
было естественно. Немного голосов поднималось в защиту этих
людей, в которых не хотели даже признавать права на
человеческое достоинство; большинство же старалось доказать в общем,
что по своим нравственным качествам рабы стоят на более низкой
ступени; а эта низшая ступень оправдывала презрение к ним
и манеру обращения с ними; и нужно сказать, что те послабления,
которые были введены практикой, не имели другого основания,
кроме хорошо понятого личного интереса.
Было ли рабство действительно необходимо? Да, конечно, оно
было необходимо в государствах, организованных так, как Спарта,
или таких, о которых мечтали Платон и Аристотель,
организованных по аналогичному, хотя и более совершенному плану.
Но надо было бы исследовать, была ли необходима такая
конструкция общества, была ли она естественна, нельзя ли было'тот
институт рабства, который объявлялся основой такого общества, счи-
181

тать одним из видов государственных преступлений, основанных
на законе и которые оправдывали и рекомендовали оба философа.
Были ли рабы действительно существами низшего порядка?
Опять-таки, да, такими они бывали часто; но тут нужно было бы
принять в соображение, что даже на самой последней ступени
рабства они обязательно должны были удерживать права
человека в силу своей природы; нужно было бы посмотреть,
не является ли само рабство одной из причин этой деградации
обращенных в рабство племен. Тогда рассуждение, освобожденное
от всех чуждых ему предубеждений, от всех предвзятых мыслей,
могло бы охватить весь этот вопрос в целом; оно могло бы смело
и верно исследовать все эти извилины мысли, рассеять весь этот
мрак, и заключения против рабства были бы в той мере ясны
и четки, как этого можно было ждать от предпосылок. К
сожалению, нет ничего более трудного, чем освободиться от
предубеждений, продиктованных старыми обычаями или собственническими
интересами; можно ли упрекнуть древнюю философию в том, что
она защищала рабство в своих системах, когда в наше время, при
господстве христианских принципов, широко применяемых
в нашем законодательстве, можно было видеть, как в колониях, где
имеются рабы, продолжало сохраняться это «естественное право»
рабства, и оно удерживалось на этом проклятом участке жизни
до того момента, когда государственное постановление, довольно
решительное по существу, оставило за ним лишь ограниченное
iiujic ИрИМсНсиИЯ, си îîlcMh uî ubuphdMH, xvuiujJbie unu Mui jlu ИМ
предоставить? И в наше время стоит тот же вопрос, что и в
древности, и заключения, к которым мы приходим на основании тех
текстов, которые у нас остались, применимы и к старому
французскому колониальному режиму. Опровергая Аристотеля, я
опроверг и все те софизмы, которые, конечно, с меньшим авторитетом,
повторялись о естественном праве рабства со времени появления
его книги; равным образом, показав на примере Греции, какое
гибельное влияние оказывает один факт наличия рабства на классы
свободных и порабощенных, я отвечу на эти странные теории,
которые превозносят рабство и восхищаются им, как благодеянием
для человечества.
*ш$тт^

'жжтшшкжжаш.
Глава одиннадцатая
ВЛИЯНИЕ РАБСТВА НА ПОРАБОЩЕННЫХ
И НА СВОБОДНЫХ
Прежде чем рабство было уничтожено в колониях, оно
принципиально получило почти всеобщее осуждение.
^ Но его защищали как необходимое условие для тех
Щ^ШШ стран, где оно еще существовало; его восхваляли как
оказавшее благотворное влияние на те страны, где оно
некогда господствовало. Если верить его апологетам, то рабство
было воспитателем человеческого рода. Это оно извлекло дикие
народы и<* их жалкого состояния; это оно подняло свободные
народы на столь высокую ступень цивилизации. Все—и люди
и вещи—произошли от этого института; и мы, сбрасывая с себя
его спасительные оковы, дети рабов или свободных, мы должны
благословлять рабство, как вторую природу, как мать, которая
выносила и вскормила нас.
За этими панегириками, за этими свидетельствами чисто
сыновней благодарности, к которой очень часто склонны прибегать даже
враги современного рабства, скрываются сожаления о его
уничтожении, и они не настолько уже замыкались в прошлое, чтобы
не иметь никакого отношения к настоящему. Ведь почему бы тому,
что было некогда хорошим, не сделаться опять таким же при
аналогичных обстоятельствах? Если рабство могло служить на пользу
человечеству, значит оно больше не является уже одним из тех
противоестественных учреждений, которые были созданы волей
человека и оскорбляли провидение; нет, оно означает в таком
случае учреждение, благословенное самим богом, служащее
прогрессу человеческого рода; оно имеет провиденциальный характер;
вот то значение, которое хотели бы ему придать. Изгнанная
философией из области естественного права, эта идея устремилась
в иную сферу, в которой нет места доводам разума,—в сферу
божественного права. Но чтобы хам укрепиться, она должна была
подвергнуться исторической проверке. И если самый простой
анализ принципиальных положений теории естественного рабства
был достаточен для того, чтобы заставить рухнуть всю систему,
183

то точно так же анализ фактов разрушает теории, которые хотят
показать нам благодетельное действие рабства и найти в нем божью
волю. Во всех этих теориях имеется один недостаток: они считают
точно установленным то, что является вопросом и требует
доказательства. Древний мир в широком масштабе практиковал
применение рабства, и цивилизация в этом мире принесла плоды,
которые новейшее время собрало как самое дорогое его наследие.
Но какое отношение существует между этими двумя фактами?
Помогло ли рабство развитию цивилизации или, наоборот,
не помешало ли оно ее развитию и не уменьшило ли ее
результаты? Вот что надо установить, прежде чем решать, надо ли
воздавать за него хвалу провидению или признать его преступлением
человечества. Каковы были естественные последствия рабства,
в каком отношении находятся между собой теоретические выводы
и факты,—таков вопрос в целом, и, не выходя из пределов Греции,
я думаю, можно будет подтвердить те выводы, которые не раз уже
проходили перед нашими глазами.
7
Раб был «купленной» вещью (κτήμα), «одушевленным орудием»,
«телом» (σώμα), имеющим естественные движения, но не имеющим
собственного разума, существом, совершенно поглощенным
другим1. Собственник этой вещи, двигатель этого орудия, душа
и разум этого тела, начало этой жизни—это хозяин. Хозяин для
него все: его отечество и его бог*; это, так сказать, его закон и его
долг: «Он для меня,—говорил Менандр,—и государство, и
убежище, и закон, непреложный судья справедливого и
несправедливого; только для него я должен жить»3· Таким образом, бог,
отечество, семья, жизнь—все слилось для раба в одном существе;
он не имеет ничего, что делает человека членом общества, ничего,
что делает его человеком нравственным; он не имеет даже своей
личности, не имеет своей индивидуальности («раб безличен»)4.
Но он мог, вернее, он даже должен был оставаться чуждым этих
понятий добра и зля, которые являются законом жизни
свободных людей; ведь для него, в обиходе его жизни, ьесь закон
заключался в единственном слове—повиноваться.
Раб! Владыку слушай, прав ли он или неправ5.
Не полагалось, чтобы голос его совести находился в
противоречии с волей его хозяина. Поэтому-то философы и старались всегда
регулировать эту волю, которая для стольких зависимых существ
являлась единственным правом и справедливостью. Для рабов
нравственность ограничивалась этими правилами, находящимися
в полном согласии с высшим законом их положения, влияние
которого могло сделать их более послушными воле господина,
более энергичными при обслуживании его, более преданными его
интересам. С этой целью Ксенофонт советует хозяину развить
в них на собственном примере привычку поступать честно; пови-
димому, в этих пределах он ограничивал обучение их справедли-
784

вости с применением к ним некоторых законов царского времени
и еще более суровых законов Дракона и Солона6. Аристотель
уточнял этот вопрос. Он спрашивал себя, можно ли требовать
от рабов что-либо, кроме их пригодности как орудия («помимо его
пригодности быть орудием для работ и службы»), как, например,
скромности, храбрости, справедливости и т. д.7 Он колеблется
и уклоняется от категорического ответа; но в дальнейшем он их
исключает из любого общества «как неспособных к счастью
и к жизни, устроенной по собственному предначертанию»8, и когда
он определяет науку для раба, он под этим понимает только
подготовку его, начиная с детского возраста, ко всем деталям своих
служебных обязанностей9, их обучение тому, на основе чего
некогда в Сиракузах создали целое предприятие [для торговли
«высококвалифицированными » рабами].
От раба требовали талантов и ловкости в исполнении его
обязанностей. Правда, от него могли требовать еще других достоинств,
но в меру их полезности; к чему нужен ловкий раб, если добро
хозяйское не является для него священным?10 Какая польза в
бдительном надсмотрщике, если он «выносит сор из избы»? Нужно,
чтобы он обладал верностью и молчаливостью: fide et taciturni-
tate11. Но что касается достоинства в собственном смысле этого
слова, то для раба оно отрицалось принципиально. «Господин,—
говорит Аристотель,—должен быть для раба источником'достоин-
ства»12; и вовсе не было желательно, чтобы в этом отношении раб
делал большие успехи. Один из персонажей Эврипида говорит:
Нет радости в рабах, коль лучшими они
Окажутся своих владык; β
Не нужно, чтобы раб, уж если стал рабом,
Людей свободных мыслями владеть он мог,
С презрением осмелившись на нас смотреть;
Не люб мне раб,
Умом хозяина который превзошел13.
Что должно было получиться из всего этого?
Рабы оставались в общем чуждыми тех нравственных достоинств,
которые сохранялись только для свободных людей, но в той же
мере они не имели и тех специальных достоинств, которые хотели
наложить на них, как узду, не заботясь о воспитании их душ
на основе этих принципов. Они оставались тем, чем их называли
в жизни, «телами»; в теле они видели все свое благо, и своего
благополучия они искали в удовлетворении своих чувств.
Чувственность была основой их природы, и все в их воспитании
служило для ее развития. Исключенные из гимнасий, где
воспитывались дети свободных, не обученные даже домашним обязанностям,
они росли в полном неведении добра и слишком часто близко
знакомясь со злом; они жили в полной зависимости от человека,
абсолютного владыки всего их существа, который в числе своих
прав считал и право злоупотреблять их телом. Что же
удивительного, если чувства господствовали над разумом этих бедных
созданий, которые становились жертвами чувственности даже раньше
185

того возраста, когда пробуждаются страсти? Что же касается
других, то как могли бы они подняться над этой материальной
жизнью, к которой такими крепкими оковами приковывали их
обязанности, свойственные их положению? Деградируя под
влиянием гибельного для них благоволения или от дурного обращения,
потеряв человеческий образ от ранних пороков или чрезмерных
трудов, они действительно вполне подходили под определение
Аристотеля, который обрекает рабству человека, в котором
господствуют чувства. Но то, что Аристотель относил на счет природы,
не было ли это скорее извращением характера под влиянием
рабского положения? Вот именно этот-то вопрос и избегал ставить
Аристотель, а его между тем было так легко проверить опытом.
Таким образом, тот самый факт, который оправдывает определение
философа, осуждает его теорию.
Чувственность, которая в силу самого принципа рабства и
вследствие физического воспитания рабов составляла всю их сущность,
породила и развила в них все пороки, корнем которых она сама
и является. Раб обладает чувствами, нуждающимися в
удовлетворении, но так как все принадлежит хозяину, то он может это сделать
только за счет хозяина; он похитит у него свой труд и плоды своего
труда, чтобы доставить себе несколько незаконных удовольствий
в течение этого похищенного отдыха. Лень, инстинкт воровства—
таковы были первые признаки противодействия со стороны его
подавленной природы; затем хитрость и притворство, чтобы под-
îuiubHib ИЛИ 4iuubi oaiЛаДИТЬ СБОИ МОШСННПЧССТВи, НЛП оСГСТСС,
если другого средства не оставалось; грамматики, руководимые,
конечно, более хорошим знанием характера самого раба, чем
языка, искали корня общего имени «дулос» (раб) в слове «долос»
(обман), а слова «андраподон» (беглый раб) в слове «аподостаи»
(бежать)14. Если ни обман, ни бегство его не могли защитить, он
смело шел на'побои, и «Большая этимология» доходит до того,
что это значение находит в третьем его имени—«терапон» (слуга),
производя его от «типто» (ударяю)!15 Но все эти наказания,
которые, по словам Платона, делали его душу в двадцать раз более
раоской, достигали только того, что укрепляли г нем все пороки
рабства и сверх всего прочего ненависть к господину, жажду
мести и уменье применять всю утонченность, все уловки и
коварство, которые слабый применял как орудие против сильного.
К этому влиянию основных условий рабства надо присоединить
влияние господина, который посвящает его в свои развратные
похождения, использует его плутовство и тем дает ему право
на наглые выходки, в которых раб ищет себе вознаграждения
за свою преступную угодливость: деспотизм рабства, который
тяготеет над господами, в свою очередь позорно порабощенными.
2
Таков логически должен был быть и таким в сущности и был
характер раба; таковы были характерные черты, которые
получили отображение на подмостках древнего театра. Я не говорю
186

о трагедии: трагедия, которая представляет нам в действии сцены
древнего эпоса, сохраняет за своими персонажами те достоинства,
которых не находили, а тем более и не предполагали в рабе.
Когда трагедия показывает нам его, она поднимает его до высоты
своих героев; и если и она свидетельствует о вырождающейся
основе его природы, она показывает это некоторыми косвенными
намеками, а не ходом действия. Но уже в сатирических драмах,
обычно дополнявших трагедию, действительность является без
трагических ходуль и без прикрас, и раб получает все естественные
черты своего характера. «Киклоп», долгое время единственная
и до сих пор одна только полная сатирическая драма, дошедшая
до нас1, дает нам истинный портрет раба в лице Силена2, готового
отдать все стада своего хозяина за кубок вина, бесстыдного,
ленивого лгуна, готового ложно клясться жизнью своих детей,
ищущего в предательстве возможности скрыть свое воровство3.
Комедия должна была воспроизводить его личность с неменьшей
реальностью; и я уже отметил выше, говоря об отношении раба
к хозяину, то место, которое в сценах частной жизни комедия
уделяет рабу, чья роль меняется в зависимости от различного
характера самой комедии в каждом из трех ее периодов4.
Аристофан, как в общем и вся древняя комедия, не сделал из раба ни разу
главного действующего лица своей комедии. В «Лягушках»
Ксанфий в конце концов является случайным персонажем
вступительной сцены; то шутовское выступление, где он фигурирует,
является только введением, otici:l длинным, 6eQ сомнения, и пиряь
комическим, к тому, что является главным предметом комедии:
спору между Эсхилом и Эврипидом; и даже в «Богатстве», истинно
бытовой пьесе, Карион, который участвует в стольких забавных
выступлениях, в развитии хода действия не является
необходимым. Но в рабах Аристофана уже можно найти черты, которые
проистекают необходимым образом из их положения.
Чувственность, родную мать этих пороков, если можно так выразиться,
которую Эврипид уже характеризовал словами «желудок—это
все для раба»5, Аристофан описывает с большой
правдоподобностью, устанавливая контраст двух натур, в зависимости от
условий их жизни, в том диалоге, где хозяин и раб восхваляют каждый
со своей точки зрения достоинство денег: «Они дают возможность
иметь всего, чего лишь хочешь, вдоволь:
любви,—хлеба,—музыки, — сластей, —славы,
—пирожков,—почестей,—фиг,—честолюбия,—сладкой каши,—власти,—чечевичной похлебки»6.
Невозможно более резко отметить различие точек зрения обоих
собеседников.
Было бы нетрудно у того же Аристофана найти детали, которые
дополняют эту картину: привычку раба к обжорству и воровству,
привычку к обману, ставшую инстинктом, эту испорченность
женщины, ставшую ее второй натурой вследствие условий ее жизни;
эту единственную и часто все же бесполезную узду в виде страха
наказания и пытки; эти попытки к бегству, жестоко
наказываемые, но на которые тем не менее всегда решались7. Совокупность
187

этих черт можно найти у двух действующих лиц из «Богатства»
и из «Лягушек». Карион, который так наивно раскрыл только
что перед нами всю сущность своей природы, несмотря на похвалу,
довольно, впрочем, двусмысленную, своего хозяина 7а, выявляет
все, чего это заявление и заставляет ждать: он чужд всяким
честным побуждениям как в тех советах, которые он дает, так и в образе
действий8; свое обжорство он доводит до воровства, а воровство
до святотатства ради самой грубой алчности; он говорит с
оттенком превосходства, по праву человека осведомленного и о пьянстве
своей хозяйки0, и о жульничестве жертвоприносителя10, и с
одинаковым неуважением относится как к богам, так и к людям
с того момента, когда они благодаря порокам снижаются до его
уровня11. Эта горькая насмешка над свободным человеком,
который делается равным рабу или даже опускается ниже его,
становясь порочным, это презрение к наказанию, эта гордость зла,
которая свидетельствует о его превосходстве,—все это является
облеченным в форму гениального выражения шутовства, грубости
и сарказма в лице Ксанфия из «Лягушек», этого достойного собрата
Кариона. Все это резюмируется в одной сцене, где Эак (который
еще не заседает среди судей подземного царства наряду с Мино-
сом) удивляется этому герою бесстыдства и хочет с ним
соревноваться:
А странно, что тебя не изувечил он,
Когда ты, раб, назвал себя хозяином!—
— «Пппрппгтяп бы топькп!»—Это сказано.
Как слугам подобает. Так и я люблю.—
— «Ты любишь, говоришь?»—Царем я чувствую,
Как выбраню хозяина исподтишка.—
— «А любишь ты ворчать, когда посеченный
Идешь к дверям?»—Мне это тоже нравится.—
— «А суетишься попусту?»—Еще бы нет.—
— <<0, Зевс рабов! А болтовню хозяйскую
Подслушивать?»—Люблю до сумасшествия.—
— «И за дверьми выбалтывать?»—И как еще!
Мне это слаще, чем валяться с бабою.—
— «О, Феб! Так протяни мне руку правую
И поцелуй η дай поцеловать себя!» 12
Такие действующие лица, еще редкие у Аристофана, в
позднейшей комедии становятся необходимейшими персонажами. Они
обычно облечены теми же пороками с некоторыми оттенками,
но одна черта господствует над всеми—это гений обмана, дух
воровства и жульничества. Раб, главным образом с такими чертами
характера, становится твердо установившимся типом театра
Менандра:
Есть на свете пока лживый раб и родитель суровый,
Подлая сводня пока в жизни встречается нам,
Ласковым взором маня, завлекает пока нас девица,
Дивный Менандр, среди нас жить будешь вечно и ты13.
И среди этих типов, которым Овидий дает такие краткие
характеристики, раб по полному праву занимает первое место. Не то,
чтобы комедия так решительно отказалась от описания человека
188

свободного и обратилась к изображению раба, чтобы в нем она
искала своего вдохновения и чтобы ему посвятила все содержание
своих пьес. Раб сохраняет в них то место, которое он занимает
в обществе; и делая его душой своей комедии, поэт все же желает,
чтобы он оставался, как он был и в жизни и в учении философов,
орудием в руках выше его стоящего лица. И тем не менее он
является главным двигателем интриги, и если все, что делается
там, делается не для него, то по крайней мере все делается через
него. В «Андрянке», сюжет которой заимствован из двух пьес
Менандра, Дав обнаруживает хитрый план старого Хремеса
и руководит своим молодым хозяином, пуская в ход все свои
хитрости, пока не наступает желанный конец. В комедии «Сам себя
наказавший», заимствованной целиком, включая и ее название,
у того же автора, раб Сир играет ту же роль. В «Формионе»,
подражании Аполлодору, Гета, поставленный, чтобы наблюдать за двумя
молодыми людьми, хочет их сдержать и подвергается побоям.
Он уступает, но возвращается старик, и нужно, чтобы он за свой
страх и риск нашел средство скрыть проступок или его
поправить; в этом вся завязка пьесы. Сир в «Братьях», заимствованных
у Менандра, выявляет те же черты характера, но имеющие
меньшее значение в пьесе. Если бы мы могли с уверенностью
вскрывать в подражаниях Плавта картины из жизни Греции, мы
нашли бы там образцы еще более замечательные. Ограничимся
теми пьесами, которые, как безусловно заимствованные из гре-
иескпгп источиикя. полжны были воспроизводить жизнь Греции,
как в общей форме, так и во всех перипетиях действия. Вот перед
нами раб Либан со своим спутником Леонидом, который в «Ослах»
подготовляет и проводит все «военные хитрости»; ; вот Палестрион,
искусно поддержанный хитростью молодой влюбленной женщины,
играет на фанфаронстве «хвастливого воина»; вот еще Хрисал
в двух «Бакхидах»—все они являются всегда величайшими
мастерами плутовства. Эпидик, Транион, Псевдол—у всех у них под
римской внешностью таится сущность, свойственная греческой
жизни, что отмечается часто прямыми указаниями: «В сердце
у меня, как по центуриям, складываются сикофантские мыслт,—
говорит Псевдол14. Этими двумя словами характеризуется
двойная природа комедий Плавта: он преподносит под видом римских
образов и выражений всякие комические моменты греческого
происхождения.
Эти комические выходки, из которых хозяин извлекал немалую
выгоду, проводились за его счет и к выгоде раба. Раб,
поставленный на службу чувственности хозяина,—будто сам он не имел
потребности удовлетворять такие же желания, как будто вся его
жизнь была некоторым образом отгорожена от подобных
настроений,—любил, так же как и хозяин, отдых, роскошь, хороший
стол, удовольствия. Ему отказывали во всем, иной раз даже в
остатках тех праздничных пиров, которые сервировались так роскошно:
«Даже остатки от стола запрещены рабу, как говорят женщины;
если один из нас выпьет одну единственную кружку вина, он уж
189

ненасытное брюхо; если он стащит самый маленький кусочек,
он уже бездонная глотка»15. Многие действительно проявляли
воздержание, и им резонно удивлялись как чуду дисциплины16;
но многие без борьбы позволяли себе катиться по той наклонной
плоскости, по которой влекли их природные склонности, и
присваивали себе все, что только возможно, из тех радостей,
бесчувственным орудием или бесстрастным свидетелем которых
хотели их сделать. Они крали, отправляясь на рынок; хозяин,
который посылал за ними других рабов, чтобы они следили за их
покупками, этим часто добивался только того, что его обманывали
вдвойне, а сам он, как в «Характерах» Теофраста, получал
прозвище недоверчивого17. Они крали при исполнении обязанностей,
поскольку на них не был надет намордник, как на раба философа
Анаксарха18; они уже заранее старались стащить из обеда хозяина
кусочки наиболее вкусные, дополняя их соответствующими
возлияниями19. А если они бывали поварами? Воздержание было бы
вещью невероятной... не будь даже такого случая, какой мы видим
у Аристофана с его двумя рабами Тригея, выведенными им в
первой сцене «Мира»20. Во всякой другой обстановке и особенно для
наемных поваров воровство было традицией и правилом: один
из «шефов» дает уроки этого своим помощникам в «Сотоварищах»
Эвфрона и в «Тезках» Дионисия21. Каждый брал сколько мог, без
зазрения совести, в зависимости от окружающей его обстановки:
рабочий—от продуктов своего труда, управляющий—от всего.
Так действовали все, начиная с честного эконома, который, имея
желание беречь добро своего хозяина, обращал в свою пользу
все, что он спасал от мотовства своего господина22, вплоть до
расточительного раба, который с одинаковым безразличием
растрачивает как свои сбережения, так и состояние, которое он должен был
охранять. Театр не был бы полным изображением реальных сцен
жизни, если бы наряду с рабами, которые отдают свою ловкость
на службу интересам хозяина, не былоТаксила в «Персе» Плавта,
ведущего смело и без всякой маскировки всю интригу в своих
интересах, корчащегг из себя хозяина и даже больше чем
хозяина, так как ему нечего беречь, кроме своих плеч, а их он не
жалеет23.
Какую узду можно было накинуть на подобные свойства, когда
самый принцип нравственности не считали возможным признать
для раба; и какой счастливый случай мог бы дать ему
возможность применить правила, специально выработанные для раба
философией господ? Использовать любой ценой все чувственные
удовольствия—такова была вся философия рабов, и среди них
не было недостатка в учителях подобного рода. В пьесе
Алексиса, так и названной «Учитель разврата», один раб говорит:
>
Чего ты мне еще городишь?! Ишь, Лицей,
Софисты, академия! Давай-ка пить,
Да брось все эти пустяки, ей-ей, Манес!
Дороже нет, как собственный живот; он твой
Отец и мать, тебя родившая опять24.
190

Все эти пороки появляются перед нами как бы во всем их
естественном, неприкосновенном виде в лице этих существ, преданных
чувственности по доброй воле или из корыстных расчетов. Эти дети,
воспитанные среди разврата трактиров или дворцов, эти
танцовщицы, флейтистки, которые нанимались на празднества и
продавались во время оргии25, все эти рабы для удовольствий, тем
вернее отдаваемые на бесчестие, чем щедрее природа одаряла их
своими самыми блестящими дарами26,—как могли они познать
нравственность, даже если Сократ или Ксенофонт, Платон или
Аристотель, Софокл или Эврипид были очень близки к ее
познанию27; и какое противоядие могли они найти, когда самая религия
во многих храмах покровительствовала и предписывала такие
жертвы сладострастию, как будто это были почести, воздаваемые
богам! Воспитанные в такой накаленной атмосфере страстей, они
быстрыми шагами шли по пути зла, и поэты уже не знают, образ
какого чудовища действительной жизни или мифологии может
послужить им образцом для изображения той или другой
куртизанки28.
В таком виде они перешли из Греции в римскую комедию.
Если роковое влияние не захватывало молодую девушку почти
в колыбели, то ее вела к пороку страсть к нарядам, и ей
отказывали даже в чувстве любви; ведь настоящая любовь не знает
корысти! Ее учили:
Люби как следует свое: его же обери29.
Обязанность куртизанок, матерей или наложниц и спутниц
куртизанок—задушить в душе молодых девушек все то природное
хорошее, что могло еще сохраниться среди этого порока30.
С одним жить—не любовницы то дело, а матроны.
А другая проповедует:
Преступно сожалеть людей, дела ведущих дурно.
Хорошей сводне надо обладать всегда
Хорошими зубами. Если кто придет—
С улыбкой встретить, говорить с ним ласково;
Зло в сердце мысля, языком добра желать;
Распутнице ж—похожей на терновник быть:
Чуть притронется—уколет или разорит совсем 81.
Таким образом, разврат без любви и в возмещение этого любовь
к золоту, привычка к разврату и оргиям, где золото расточается
и собирается,—такова была жизнь этих рабов; и вполне
естественно, что хозяин иногда сам бывал их жертвой. Рабы его
обворовывали; если не было ничего лучшего, они выпивали его вино,
а во время его отсутствия за его счет они предавались всему, что
услаждало их чувственность, разбуженную и применяемую в своих
интересах32.
Все это, естественно, толкало раба на ложь и притворство, чтобы
выполнить или скрыть свое преступление; а когда все
открывалось, со стороны хозяина следовало жестокое наказание.
191

Все вышеописанное составляло обычные темы для театра, и
слишком долго было бы приводить столь известные всем примеры.
Но, не признавая в рабе сознательного существа, имели ли вместе
с тем право возлагать на него всю ответственность за его поступки?
Конечно, нет. Поэтому-то Аристотель хотел, чтобы ее отмеривали
ему в том количестве, в каком ему оставлен разум; и так как он
давал ему свободной воли и разума меньше, чем ребенку, то он
поэтому требовал, чтобы с ним обращались и бранили его с
большей снисходительностью33. Но его логика не оказывала своего
действия: у хозяев была своя логика. Раб обладал малым разумом,
поэтому и не обращались к его мыслительным способностям;
но у него было тело, и к нему обращались на таком языке, который
один только мог быть для него понятен,—удары и пытка. Таковы
действительно и были обычные пути общения с ним со стороны
свободного человека. Удары, при помощи которых воспитывали
животных, служили для воспитания и раба; мы видели, что
таким же путем получали их показания перед судом; с тем
большим правом эти удары были общепринятой манерой их наказания,
когда рабы бывали виновны. «У рабов,—говорит Де*мосфен,—
тело отвечает почти за все грехи; напротив, свободные, даже при
величайших преступлениях, находят средство сохранить его
неприкосновенным»34. Всем известно, какое место в театре занимали
сцены подобного рода35. Соучастие хозяйского сына не давало
никакой выгоды и не спасало слуги [от наказания] ; и в последствиях
этого общего преступления, где раб κζκ орудие должен был рас
сматриваться менее виновным, ясно сказывалось различие этих
двух натур: сыну—выговор, рабу—побои, и он их уже ожидал:
Наслушаешься брани ты,
Меня ж, подвесив, выпорют, наверное 36.
Эта, часто слепая, жестокость наказаний в конце концов
заставила природу раба приспособиться к своему положению: низкий
и пресмыкающийся, когда он еще боялся наказания, бесстыдный
и не знающий удержу, когда он закалился и привык им бравиро-
в£ть. Эти черты изображены в комических сценах, В лице Силена
из «Киклопа» Эврипида мы имеем пример низости; как пример
бесстыдства следовало бы указать после рабов Аристофана, о
которых я говорил уже раньше, персонажи Теренция и Плавта.
Эта наглость принимает в новой комедии еще более яркий
характер. Между другими примерами надо только вспомнить
Траниона из «Привидений», который, после того как он широко
использовал доверчивость своего хозяина и даже злоупотребил
ею, находит еще средства, чтобы не бояться наказания. Феопро-
пид, желая схватить его неожиданно, зовет своих слуг под
предлогом допросить их в его присутствии. «Это хорошо,—говорит
раб,—а я пока что заберусь на этот алтарь».—Это для чего?—
«Ты ни о чем не догадываешься? Это для того, чтобы они
не могли на нем найти себе убежища против того допроса,
который ты им хочешь учинить». Старик, сбитый с толку,
192

приводит ему тысячи оснований, чтобы выманить его из убежища
(страх, который овладевает им при мысли о нарушении
святости убежища, оправдывает то, что вся эта сцена перенесена в
Грецию: право убежища не имело такой силы у римлян). Наконец,
взбешенный, он вспыхивает гневом37. Но его гнев бессилен
против этого упрямого и насмешливого раба, и так как он в
конце концов отказывается простить его и настаивает на
наказании, то Транион говорит: «Чего ты беспокоишься? Как будто
завтра я не начну опять выкидывать своих штук! Тогда ты сразу
и накажешь меня за обе мои провинности, и за новую и за старую»38.
Хозяева, прибегая к хитрости своего раба, развили его дерзость
себе на горе. Это совмещение проступков и преданности раба,
который вкладывает в предприятие всю свою душу и рискует
своим телом, создали ему права, счет на которые он предъявляет
со всем бесстыдством. Посмотрите, как раб Сир играет роль
господина и подражает ему в свободных манерах, осуществляя план,
который он составил, покровительствуя любовным похождениям
Клитофона. Он не терпит ни сомнений, ни указаний; слезы,
просьбы—все его раздражает; он приказывает, грозит все бросить;
нужно, чтобы молодой хозяин слепо и без возражений
повиновался ему, и, когда его присутствие ему надоедает, он без всякой
церемонии отправляет его прогуляться39. Некоторые действующие
лица у Плавта заходят еще дальше. В «Ослах» Плавта,
написанных в подражание «Онагу» Демосфила, два раба, в помощи кото-
ницу, желают, чтобы она вознаградила их за те деньги, которые они
ей приносят: один требует, чтобы Филения поцеловала его колена,
и желает поцеловать ее в присутствии ее любовника, который
это терпит; другой требует, чтобы Аргирипп согнулся до земли
и носил его на своей спине, как лошадь40; и, унизив своего
молодого господина, доведя его до уровня вьючного скота, они хотят
доставить себе удовольствие, чтобы с ними, рабами, обращались,
как с богами; они желают, чтобы он воздавал им божеские почести,
как Спасению и Фортуне. Это бесстыдство, право на которое,
что называется, они приобрели за «наличные деньги», конечно,
должно было продолжиться за пределы их услуги; навсегда
сохранились тайные узы зависимости, которые, несмотря на
всемогущество господина, держали его прикованным к своим рабам,
и они давали ему это почувствовать своим сарказмом и своим
презрением: достойное возмездие со стороны рабства тем людям,
которые имели претензию быть господами по праву умственного
превосходства и которые, утопая в пороках, были вынуждены
прибегать к уму своего раба, чтобы добиться успеха.
3
Эта фамильярность, вызванная общностью проступков,
проистекая не из искренной преданности, тем более не создавала
привязанности. Чаще всего рабы служили своему господину потому,
13 А. Валлон /93

что требовалось, чтобы они покорились тому положению, которое
им доставалось на долю. Рабы были неразрывно связаны с
господином; если они не всегда участвовали в его радостях, они обычно
испытывали его горе. Им приходилось делить его несчастия, им
приходилось следовать за ним в изгнание и вести с ним вместе
жизнь, полную приключений: это доставляет страдание Кариону
в «Богатстве» Аристофана1. Но бывали, конечно, примеры
верности и преданности у рабов, как и мягкости обращения,
доверчивости и доброты у господ. Даже при таком положении, которое
из человека делало скота, если бросались в эти души семена добра,
можно было собрать у более счастливых натур плоды любви и
личных достоинств. Театр и здесь воспроизводил реальные факты.
Мы видели, как трагедия в своих идеальных картинах из
героических времен не раз заставляла проходить перед нами эти фигуры
старых слуг, которые получали своего молодого хозяина еще
в колыбели, которые направляли его первые шаги и которые
с неизменной преданностью следовали за ним во всех
превратностях его жизни2; и все уроки, извлекаемые из их примера,
трагедия резюмирует в нескольких прекрасных словах безропотной
покорности, предложенной в качестве образца для всех: «Пускай
останусь я рабом, уж если меня таким сделало мое рождение, но
пусть я буду считаться среди хороших рабов, и, не имея имени,
пусть я сохраню чувства свободного человека. Разве это не лучше,
чем носить двойное ярмо, как делают те, которые к власти
господина присоединяют деспотизм ^ьиих пороксз?»3 Комедия ::с мог^0
отказаться от пропаганды нравственных принципов. Среди рабов-
бездельников и плутов она поместила несколько верных и
честных слуг с благородной речью4 и заставила почувствовать господ
то значение, которое они имеют для них:
Когда найти случится доброго раба,
Другого блага в жизни нет его ценней,—
говорит Менандр5. Хозяева старались крепко привязать к себе
слугу, пропагандировать его пример; оказывая ему знаки
внимания при жизни, оьй почтили его после смерти могильным
памятником; мы уже раньше видели, что надписи сохранили память
об этом. Очевидно, было известное основание приписывать рабу
этот язык истинной преданности и вечной верности:
Если на старости лет ты придешь, где и я, о, владыка,
Буду охотно рабом в царстве Аида твоим 6.
Другого, засыпанного землей в то время, как он рыл могилу
для своего господина, можно было заставить говорить:
Земля легка надо мною:
Так и в Аиде твое солнце мне будет светить7.
Но, конечно, нужно открыто признаться, что такие рабы были
редки, и было гораздо легче приписать мертвым такие мысли, чем
внушить их живым.
194

Те, кто был одушевлен такими чувствами по отношению к своим
хозяевам, на самом деле в среде себе подобных рассматривались
как предатели8. Ненависть к хозяину была как бы в природе раба9;
она сохранялась даже и при той тесной связи, которую иногда
преступление устанавливало между ними. Под маской
униженности, под внешним выражением бесстыдства и шутовства могло
расти это чувство, настолько сильное, насколько оно должно
было быть скрытым. «Ничто так не подходит к низкому характеру
раба,—говорит Лукиан,—как в тайне сердца питать свой гнев,
давать расти своей ненависти, заключив ее в недрах своей души,
скрывать одни чувства и обнаруживать другие, под внешним видом,
дышащим веселостью комедии, переживать трагедию, полную
печали и горя»10. Против своего хозяина он пускал в ход все
обычные средства измены; в Греции у него в руках было средство
государственного значения—донос. Такая возможность имела часто
место и всегда охотно принималась в среде подозрительной
афинской демократии. Гражданин, который отломал, например, ветку
от священной оливы, видел себя отданным почти на произвол
своих рабов; ненависть, подстрекавшая в них желание предать
хозяина в руки правосудия, усиливалась еще любовью к свободе:
ведь его осуждение вело за собой их отпущение на волю11. Так,
один раб обвинил Фереклета в том, что он справлял мистерии
у себя в доме12 ; в другом процессе подобного рода Лисий старался
предостеречь судей против подобных обвинений, указывая им
на ту опасность, которая нависнет над головами всех, если
позволить таким обычаям забрать силу13. Сколько других средств для
удовлетворения своей ненависти мог найти раб и не удаляясь
от домашнего очага, не черпая их где-либо на стороне, а находя
их в своей испорченной положением натуре! Действительно,
мало того, что рабы могли более или менее открытыми путями
покушаться на жизнь своего господина, их изобретательная
ненависть давала им возможность наносить иные удары. Допущенные
со своими пороками в недра семьи, они доставляли себе гнусное
удовольствие распространить в ее среде позор и бесчестие; и для
них было величайшим счастьем, если им удавалось когда-либо,
осквернить подобными оскорблениями последние минуты
умирающего, радуясь не столько своей безнаказанности, сколько
бессилию его бешенства14.
Преданность была так редка, ненависть так опасна, что хозяин
мог желать от своего раба больше всего того безразличия, которое,
не привязывая его к своему положению, не толкало его, однако,
ни на преступное пренебрежение своими обязанностями, ни на
стремление насильственно разорвать связывающие его узы; пови-
димому, это и было то, к чему в общем пришло рабство, своего рода
компромисс между требованиями деспотизма и сопротивлением
подавленных классов15. Поддерживая полностью все права
господина, допускали некоторое послабление в отношении
суровости дисциплины. Такова была политика Афин в вопросах
внутренней жизни, но в этих актах снисходительности было также
13*
195

кое-что от политики паразита Плавта16. Раб в конце концов
находил себе в этом известную компенсацию за самую тяжесть своих
цепей; и, конечно, не упускали случая дать ему это
почувствовать:
Уж лучше быть рабом, служа хозяину
И доброму, и щедрому, чем вечно жить
И впроголодь, и плохо, хоть свободным будь,—
говорит Менандр17. Правда, труд наложен тяжелый, но зато
жизнь обеспечена:
Когда б свободным был, на свой бы страх я жил;
Теперь живу на твой я счет 18.
Больше того, хлеб у него был всегда обеспечен, а уклониться
от работы ему представлялось много возможностей. Благодаря
ловкости и хитрости его чувственная сторона даже среди всех
унижений, связанных с его положением, умела доставлять себе
моменты радости; и привычка к пороку и его удовольствиям,
завоевывая все больше и больше эти души, в конце концов тушила в них
чувство любви к свободе:
И многие, сбежавши от господ и став
Свободными, приходят добровольно к ним
Назад, к кормушке той же 19.
Действительно, это уже крайний признак нравственного
падения. Я согласен, что это может быть результатом их крайней
нужды, результатом печальным и вместе с ι см ьполне закономерные:
но для других это было результатом преступной слабости. И с этого
момента рабство хорошо выполняло свое дело: оно создало среди
людей подлинно рабские натуры; оно создало для себя своего рода
естественное право против прав природы и гуманности.
4
Итак, до какой степени и в какой категории рабских классов
можно найти черты благодетельного влияния рабства? Рабство
поражало как грек >в, так и варваров. Что касается греков, то
с трудом можно было бы защищать положение, что благодаря ему
они могли что-либо выиграть; и для других также этот вопрос
не может получить иного разрешения. В самом деле, каковы были
те варварские области, где вербовались рабы? Север, жители
которого всегда славились воинственным характером, и Азия,
замечательная по своей способности к изящным искусствам.
Аристотель признает за греками одно только преимущество
перед указанными областями—это умение соединить в своем
лице вместе то, что составляло специальную особенность каждого
из них1. Какое же благоприятное влияние могло оказать рабство
на эти страны и на людей, в них живущих? Что касается стран, то
они не получали никакого: у них лишь отнимались рабочие руки.
Что же касается этих людей, то, уведенные или проданные в
рабство, какой ценой и в какой мере они могли возвыситься до
цивилизации победителей? Цивилизация есть результат прогресса
196

нравственности и умственных сил. Она предполагает в себе те
добродетели государственные, семейные и личные, которые создают
нравы народа; и среди трудов того или другого народа на первом
месте она считает умственный труд, примененный ко всему
прекрасному, истинному и полезному, к литературе, к знаниям, к
искусству. Но как варвары могли улучшить свои нравы, как могли
они приобрести эти достоинства, которые становятся правилами
нравственности, если они были лишены отечества, семьи, своей
собственной личности? И как без этой нравственности они могли
подняться до высоких идей свободных народов, особенно когда
гордость этих народов закрыла для них область духовного
развития, чтобы бросить их в область физической чувственности?
Осужденные на одуряющий труд или погруженные в грязь
опасных милостей домашней службы, они брали из этой культуры то,
что подходило к их природе, плохо воспитанной или уже
испорченной,—любовь к роскоши и к самым грубым удовольствиям.
И, таким образом, они на самом деле опускались под влиянием
того положения, которое вместо самых необходимых прав человека
давало им украденные радости удовольствий, пользуясь которыми
они подвергали себя опасности.
Вот каково было влияние рабского положения, и таким оно
и должно было быть. Рабство разрушало в человеке его личность;
лишение человека в самом начале самой основы нравственности—
плохое средство, чтобы приготовить его к восприятию культуры.
Правда, встречаются иногда исключения, вызывающие наше
уважение и удивление, так как природа никогда не теряет
окончательно своих прав. Можно еще говорить о нравственных
достоинствах молодых рабов, воспитанных достойным обращением в
привычках и условиях свободных людей; греки, ввергнутые в рабство,
умели иногда, что бы ни говорил Гомер, сохранить благодаря
энергии своей натуры всю силу своих духовных качеств и
счастливый отпечаток того свободного воспитания, в условиях которого
они сформировались. Но о варварах мы знаем мало. Все это
пресловутое воспитание при помощи рабства в конце концов создало
особую категорию людей—вольноотпущенников. И если отпущение
на волю могло благотворно подействовать на более честных рабов
и открыть им доступ в этих исключительных случаях,
вызывающих наше уважение, в высшие сферы, то не менее верно, что в
общем вся масса вольноотпущенников была ничуть не лучше массы
рабов. Какого достоинства можно ждать от человека, который носил
печать своего старого положения, поставленную иногда у него
на лбу и всегда по меньшей мере на спине, в виде длинных
кровавых рубцов? Те пороки, которые были свойственны рабскому
состоянию под влиянием породивших его принципов, он
сохранял в силу привычки, став вольноотпущенником. Рабы,
находившиеся в деревне, рабы из мастерских реже находили случай
откупиться от своих господ: наиболее искусные из них были слишком
дороги; что же касается других, то если они и ускользали из-под
рабского ярма, то приносили в среду свободных гораздо меньше
197

навыков к труду, чем привычек к дурным страстям, развившихся
в их душах вследствие суровости их первоначального положения.
Отпуск на волю был более частым уделом рабов, занятых домашней
работой, рабов для роскоши и удовольствий. Но каким честным
ремеслом могли они заняться на свободе, отвыкнув от труда еще
во время своего рабского положения? Они обращались к своим
прежним занятиям. Все эти Давы, Псевдолы, Эпидики—все они
отдавали в наем свое заслуженное мошенничество. Они
становились «трехгрошевыми людьми», такими, какими мы их видим
у Плавта в его «Трехгрошевом»2. Другие, некогда проданные в
рабство, сами в свою очередь становились торговцами рабами3; в грязи
их юных лет и позоре их дальнейшей жизни они накопили
достаточно привычек к разврату, подлости и низости, чтобы стать
настоящими хозяевами домов терпимости4. Женщины, с детства
воспитанные в этой испорченной атмосфере, впитавшие в себя ее
нечистые испарения и купленные затем распутством какого-нибудь
мота, а затем отпущенные на волю в результате его
снисходительности или его пренебрежения, продолжали делать то, чему они
научились. Еще молодые, они шли за некоторое вознаграждение
на празднества в качестве танцовщиц или флейтисток5; они
продавали себя на день, на месяц, на год6 или привлекали к себе
распутников с еще большей для себя выгодой7; став матерями,
они продавали невинность своих детей и на эти гнусные деньги
покупали для разврата маленьких девочек, если не могли их
ггАчптттпти · ττλλγγλιιτττ »л rr^rmtfr<Tf тг\т^/-\ τιλτττιΛ'τλγ'/λ ^τ гтх τ-» /"ч'Т'тт r\r*r\ τ^ΛΤΛΠΠΟ
так правильно называет Плавт за способность к похищению
девушек и лицемерие «кошкой, ловящей девушек»8.
Но рабство было пагубно не только для рабов, но и для
свободных, которые их поработили; оно отомстило таким образом за
оскорбленную природу.
5
Свободные возлагали на рабов тысячи видов всякого рода работ
и частного и государственного характера. Но за эти'услуги—они
были ведь бесплатными—расплачивались особым образом; и не
раз поэты, наблюдая затруднения, проистекавшие из этого
института, проклинали рабство:
И рабство—разве ты не видишь, злом каким
Оно само уж по себе является?—
говорит Эврипид1; и далее:
Нет бремени столь тяжкого, для дома нет
Имущества и худшего, и вредного...2
И Менандр, который так высоко ставил значение и ценность
верного раба, восклицал при других обстоятельствах:
Раба, верь, хуже нет, будь самым лучшим он 3.
Влияние рабства сказывалось на господствующих классах и
прямо и косвенно и обнаруживалось в аналогичных симптомах
и в человеке, и в семье, и в государстве.
198

Оно искажало даже у свободного чувство нравственности.
Человек не становится хуже, господствуя над животным, так как
животное ему естественно подчинено. Но подобная же власть над
существами, которые ему равны, вела к тем большему количеству
эксцессов, чем менее она была естественной; и такой властью нельзя
пользоваться без большой опасности лично для себя. Эти дурные
страсти, которые нужно сдерживать столько же уважением к
другим, как и силой разума, теряя одно из сдерживающих их начал,
тем легче освобождались от другого; и они устремлялись ко злу
тем скорее, чем хуже было положение рабов. Таким образом,
во все времена в самом господине развивались те пороки, которые
доводили характер человека до злоупотребления властью одного
человека над другим, развивались раздражительность и постыдное
сладострастие. Пифагор говорил своему небрежному земледельцу-
арендатору: «Я бы послал тебя на казнь, если бы я не был
раздражен»4; а Платон держал свою палку над головой провинившегося
раба до тех пор, пока у него не утихал гнев. Вот два примера
выдержки, но их пришлось взять из очень высоких сфер; что же
касается выдержки по отношению к тем женщинам, господами которых
они были, то даже в этих высоких сферах мудрости не всегда можно
было рассчитывать найти совершенные образцы. Здесь вообще
пропадал всякий признак насилия; какое сопротивление могла
оказать испорченная натура раба подобным наклонностям?
Удобная обстановка способствовала распространению порочных
продлений, привычка прикрывала благопристойности и
нравственность, которая не отрицала права на это, спокойно переносила
их применение. Таким образом, разврат стал всеобщим или, лучше
сказать, порок вошел, как правило, в жизнь свободных. Отец,
потворствуя всем фантазиям своего сына в недрах семьи и дома,
был очень рад, что он не идет разоряться где-нибудь на стороне,
а иноземный гость находил себе временную подругу под кровлей
того дома, который его принял,—одна из обычных обязанностей
гостеприимства; то же самое происходило прежде, может быть не
так часто, и в наших колониях5.
Рабство исказило организацию семьи. Женщина была
подчинена воле мужчины, но она упала значительно ниже той ступени
подчиненности, которой требовало домашнее сотрудничество.
Некогда мужчина покупал женщину, женясь на ней6; он имел в ней
рабыню, а не подругу; и той интимности чувств, которой не давал
ему брак, он искал на стороне. Товарищество героических времен
узурпировало у женщины эти права, и позднее, когда
исказилась простота прежних веков, эта узурпация пошла еще дальше.
Под влиянием таких нравов женщине стало еще труднее занять
свое прежнее положение в обществе мужчины. И даже тогда,
когда брак установился на условиях большего равенства, когда
женщина, получившая приданое от своей семьи, вместе с ним
приносила как бы свой выкуп, она все же оставалась в этом мире
низших интересов, куда она некогда была удалена7, и очень часто
ее нравственный облик оказывался результатом того положения,
199

в которое ее поставили,—это ее жадное любопытство, склонность
к воровству и обжорству8, любовь к вину, над которой
насмехаются даже рабы9, это тайное влечение к беспутству, от которого
ее муж напрасно старался себя уберечь10.
К этим результатам античного рабства женщины прибавьте
более непосредственное влияние рабства, державшегося рядом
с ней у домашнего очага. Жена, не отличавшаяся ни образованием,
ни преимуществами своей культурности, легко находила в тех
рабынях, которые ее окружали, своих соперниц. Именно в этом
кругу, порожденном рабством, почти исключительно здесь
культивировался вкус к литературе и искусствам; куртизанки обладали
очарованием живой беседы, являясь истинной душой общества11.
Молодежь стекалась к ним12, и сам Сократ покидал свою
ворчливую Ксантиппу, чтобы послушать Аспасию13. Но подражали ли
ему в его воздержности его ученики, которых он приводил с собой?
Я уже говорил, какие имена фигурируют в позорном каталоге
Афинея. Там мы находим Платона и ту эпиграмму, обращенную
к прекрасной Архенассе, которую приписывают ему; Аристотеля
с сыном, которого он имел от гетеры Герпиллиды14; Эврипида,
который так ненавидел женщин15, и Софокла, который
обесславил среди них свои седые волосы16; Лисия, Исократа,
Демосфена17; Аристиппа, проповедника наслаждения, и
Диогена-киника, соперника без ревности18, и прославленного Эпикура,
более логичного в своей философской системе, чем можно было бы
это сказать вообще о pro жи^нм19 Яти интимчыр гяяяи *Ъиттосл-
фии с искусством куртизанок остались не без результата. В
подражание школам философов Гнатена составила правила, которые
должны были соблюдаться, когда входили в дом к ней или к ее
дочери. Каллимах рассказывает о ней в III таблице своих
«Законов»20.
В свою очередь куртизанка появлялась в самом доме
гражданина, чтобы занять то место, которое свободная женщина оставила
за его столом пустым: отсюда нечистый характер домашних
собраний, эти развращающие прелести, бросаемые без покрова в
обстановку празднеств, г г а изощренность обольщений, эта грубость
разврата21; отсюда та распущенность нравов, которая нашла себе
отображение даже в таких произведениях, как, например, «Пир»
Ксенофонта. Обычай узаконил все. Супруга, наложница,
куртизанка в греческом обществе в обычаях многих имели свое
совершенно определенное место, и Демосфен не боится признавать это
открыто22. И нечего говорить, кому будет тут принадлежать первая
роль. Куртизанки имели свою историю23, свои общественные
памятники: пример—Фрина, которой жители Дельф воздвигли
золотую статую24; они имели иногда не только поклонников, но и
алтари, и поэт-комик находил вполне справедливым, что подобные
алтари не воздвигаются нигде для замужних женщин:
Совсем понятно, что везде по Греции
Святилища гетер находим, но нигде
Не видно в ней хоть одного—законных жен 25·
200

То же самое распределение мест мы находим в картинах, где
рисовалась частная жизнь греков. Наложница, куртизанка—
почти исключительно и только они фигурируют в речах ораторов;
они господствуют в театре26, и свободные женщины выводятся
там единственно для того, чтобы язвительностью своего характера
некоторым образом оправдывать те беспутные попойки, на которые
уходили их мужья, чтобы забыться27.
Эта дезорганизация семьи, столь пагубная и для мужчины и для
женщины, оказывала свое влияние и на ребенка. Сюда нужно
прибавить то непосредственное влияние, которое он испытывал
более прямым путем от рабства, когда забота о его воспитании
доверялась рабам, несмотря на все запреты древних законодателей
и вполне определенные предостерегающие указания философа28.
Остатки уважения к свободному воспитанию заставляли
приобретать кормилиц из Спарты 2θ, как будто все благородство спартиата
не заключалось в его свободном состоянии! Но после спартанской
кормилицы появляется педагог; ни одна страна не имела
привилегии подготавливать их из среды рабов с мужественными
качествами любви к свободе. В первые годы жизни ребенка, когда он
особенно восприимчив к внешним впечатлениям, он был
исключительно предоставлен руководству учителей-рабов; он впитывал
в себя их пороки, а философских систем было так много у греков,
что под любую дурную наклонность можно было подвести свою
теорию, для всех безумств найти свое оправдание. «Негодяй!
ты погубил моего оьшя!—яоскпиттает слишком поздно один отец,
обращаясь к одному из таких рабов.—Тому, кто был поручен
твоим заботам, ты внушил выбрать путь жизни, не свойственный
его природным качествам. Ты виновник того, что с раннего утра
он уже пьян, чего прежде с ним не бывало».—«Но если он научился
жить, за что же, хозяин, ты бранишь меня?»—«Так это ты
называешь жизнью!?»—«Так по крайней мере говорят мудрецы. Ведь
Эпикур учит, что удовольствие есть высочайшее благо. А разве
можно жить радостно иначе, чем живя без стеснения?»—«Но скажи
мне, видел ли ты когда-нибудь пьяного философа или преданного
очарованиям тех удовольствий, о которых ты говоришь?»—«Всех!»30
6
Как ни опасно было это влияние рабства на характер отдельных
лиц или на семейные отношения, все же была надежда, что оно
будет обезврежено и удержано в надлежащих границах
государственными мероприятиями. В своем рабе господин встречал
существо, стоящее ниже его, но во всяком другом гражданине находил
себе равного; устои семьи были потрясены в самой внутренней
своей организации, но она могла вновь восстановиться на более
широком фундаменте как часть общей семьи, т. е. государства.
Такова была природа учреждений Ликурга, поскольку это
касалось семьи, такова была та форма, которая грезилась Платону
в его идеальном государстве. Однако ни суровая дисциплина спар-
201

танского законодателя, ни гений афинского философа не могли
уничтожить в этом государственном строе его пороков, не создавая
вместо них еще более тяжких злоупотреблений. Что касается
отдельных, частных лиц, то привычка к гражданскому равенству не
уничтожала домашнего деспотизма; наоборот, они сами давали тем
большую волю личным чувствам и проявлениям суровой
жестокости по отношению к рабам, чем более суровость законов
заставляла их сдерживать себя в отношениях друг к другу;
доказательством этого является опять-таки Спарта.
Но если рабство в этих пределах представляло те недостатки
и затруднения, .которых не могли исправить даже
государственные установления, то, быть может, в возмещение этого оно
представляло для самого государства какие-либо выгоды? По крайней
мере так думали. В сумме тех нужд, которые жизнь и правительство
возлагали на плечи народа, делалось подразделение, согласно
тому различию, которое было установлено между рабами и
свободными: для одних—физическое тело и его потребности, для
других—умственное развитие и его права; на первых возлагались
обязанности, необходимые для поддержания материальной жизни,
на других—различные обязанности политической жизни; на
грубом и тяжелом труде рабов покоился тот досуг, в котором нуждался
свободный гражданин, чтобы заниматься исключительно
благородным трудом для государства. Это как раз то, что мы видели
в Спарте; равным образом это и есть то, что, не исключая и Афин,
в белее т*л1! менее ясно сраженной форме занимало всецело фило-
софию в ее приложении к политике.
Однако оставалась одна трудность: как и на чем укрепить тот
фундамент, на котором должен был покоиться государственный
строй? Каким бы способом ни старались разрешить этот вопрос,
все же в решении этой проблемы оставалась страшная по своей
неизвестности величина: это воля, свободная даже в состоянии
рабства, могучая сила, которая умела становиться не только
равной, но даже большей, чем самые могущественные средства
воздействия; и кто же мог тогда дать гарантию против потрясения
столь неустойчивого равновесия? В самом деле, Tie раз восстания
нарушали это равновесие, как мы это видели, например, во
времена Дримака на Хиосе. Рабство, окрепшее благодаря самому
факту гнета, могло иногда при известных обстоятельствах найти
себе помощь, которая позволяла ему разорвать свои оковы. Оно
извлекало себе пользу из всех внутренних переворотов, с равным
жаром примыкая как к дворцовым заговорам1, так и к народным
движениям, как это можно было видеть в Сиракузах и на Коркире2.
То, что, по признанию философов, должно было служить
необходимым орудием для поддержания общественных свобод, на
самом деле всегда готово было стать орудием для деспотизма.
Повсюду рабство служило с одинаковым усердием и тирании
и демагогии, этой тысячеголовой тирании, пользуясь
безнаказанностью со стороны одной и милостями со стороны другой; и сам
Аристотель должен был вполне признать это3. Ненависть рабов
202

очень хорошо помогала политике тирана, будь это отдельный
человек или народ, против богатых; мстительность тирана очень
хорошо соответствовала их грубости; примеры: Омфала, отдавшая на
волю рабов дочерей самых знатных лидийцев, чтобы отомстить
за нанесенное ей оскорбление; а во времена исторические—Херон
из Пеллены, ученик Платона, отдавший на подобное же поругание
жен и дочерей тех граждан, которые попали в его
проскрипционные списки4. То же было, когда те овладевали властью, как Афи-
нион, который, став хозяином Аттики, постоянно вспоминал
пословицу: «Рабу не давать ножа!»5 Раб находил также поддержку
и у внешних врагов6; это оказалось роковым для Хиоса при
приближении афинян, которые подняли против господ всех рабов;
а при приближении Митридата кто выдал ему в полное его
распоряжение самих господ? И историк склоняется перед этим
разрушением и гибелью, как перед приговором судьбы: «Так постигло
их справедливое отмщение божества, их, которые первые стали
пользоваться для своих услуг купленными рабами, хотя у них
было достаточно свободных людей для нужд
самообслуживания»7.
В государствах, которые умели подавлять эти мятежи или,
более того, умели предупреждать их более мягким обращением,
рабство оказывало другое влияние, менее страшное, но не менее
гибельное: оно задушило или разложило свободный труд. Напрасно
Сократ, этот философ здравого смысла, спрашивал, почему сво-
ботшыр гпя-ягттят-гр гшлтяют ττπα грРю ttouptuktm бмтк Яаттра fipprrnnoQ-
ными, чем рабы; и почему кажется менее достойным и
справедливым работать, чем мечтать, сложив руки, о средствах для жизни?8
Предрассудок господствовал над здравым смыслом. Геродот в
другом случае показал' нам, как распространен был этот
предрассудок среди варваров, а равно и среди греческих народов9; а
философия поддерживала его и укрепляла, далекая от того, чтобы
бороться против него. Эта же мысль Сократа в тексте Ксенофонта
применяется меньше к мужчинам, чем к свободным женщинам10;
он это хочет показать в басне о собаке и овцах, где мужчина вполне
доволен своим положением стража и защитника. На этом
основании и в этой форме Платон требует для своих классов воинов и
правителей привилегии жить на средства рабочих классов,
поставленных на самую низкую ступень и почти что исключенных
из государственной жизни11; тот же принцип воспроизведен и у
Аристотеля со всей строгой последовательностью его выводов.
С его точки зрения только воины и правители составляют
«политическое», правомочное государство, и с большим неудовольствием
он делает соучастниками их гражданской, частной жизни, но не
их прав, всех этих земледельцев, ремесленников, наемных
рабочих12. Земледельцев он хотел бы видеть рабами13; ремесленники
и наемные рабочие, по его мысли, идут вслед за земледельцами14,
и он напоминает о конституции Фалеаса, который всех их делает
рабами15. Он объявляет все их занятия «недостойными
свободного человека», и он запрещает молодым гражданам изучать их16.
203

Таким образом, труд в любом виде является признаком рабства;
те, которые им занимаются, ведут существование унизительное,
не оставляющее места нравственным достоинствам17; они
являются уже рабами в душе, и они живут свободными только потому,
что государство является не настолько богатым, чтобы заменить
их рабами18, или не достаточно сильным, чтобы обратить их в такое
состояние, как это однажды предлагал сделать Диофант19.
Какие можно сделать выводы из всего вышесказанного? В Спарте,
единственном государстве, где было проведено это абсолютное
разделение между трудом и общественной жизнью, мы могли
проследить быстрое развитие процесса вымирания. Свободное
население растворилось среди населения, низведенного на более
низкую ступень и порабощенного, жившего ремеслом или
земледелием, подобно тому как растение, занесенное на вершину скалы,
сохнет и погибает, задушенное терновником, который рождает
и кормит вокруг него более благодатная почва. В Афинах и в тех
государствах, которые, как и они, развились прежде всего на
основе труда, земледелие, ремесло и торговля никогда не
подвергались такому презрению: наоборот, они пользовались общественным
уважением. Но вместо того чтобы уважать рабочего, основную
силу, создававшую их процветание, они унизили его настолько же,
насколько сами возвысились. Действительно, по мере того как они
поднимались, совершенно естественно происходило это
разделение, на которое я уже указывал, между руководством большим
предприятием или его рнешчимч сяошеч^ями и мрттким поои*з-
водством или торговлей на рынке. Первое из них привлекало к себе
знатных и богатых, объединенных между собой в одну и ту же
группу в силу своего состояния; но и второе не всегда являлось
исключительно уделом бедных, и по мере того как крупная
коммерция облагораживалась участием в ней знатнейших фамилий,
труд спускался со ступени на ступень благодаря своему
соприкосновению с рабской массой20. Для свободного класса это было
смертельным ударом. Бедные, жившие трудом своих рук, должны
были выдерживать конкуренцию с рабами со всеми последствиями
того презрительной отношения, которое отражалось и на их
положении. Да и как, предоставленные самим себе, они могли бороться
под гнетом такого общественного мнения против союза капиталов
богачей и труда рабов? И действительно, многим приходилось
уступать: одни из них под гнетом необходимости шли просить
у богача места рядом с его рабами в тех мастерских, где они
находили наряду с большей возможностью получить средства для
пропитания еще большую потерю уважения к себе21; другие,
избегая этого унижения, искали себе средств для жизни вне труда,
продавая "свое уменье вершить дела, по существу еще более
унизительные: они делались паразитами за столами богачей за право
кормиться, торгуя заготовленными ими заранее анекдотами и
острословием, которые составляли все их имущество22, и в большей
степени вызывая смех не столько своими остроумными шутками,
сколько печальной фигурой голодного, старающегося шутить23;
204

они делались сикофантами—ябедниками—на народной площади
и соперниками вольноотпущенников, продающими себя за деньги
на различные роли при помощи всякого рода обмана24; или еще
чаще они становились наемниками другого рода, уходя далеко
от своего города, чтобы поступить на службу к какому-нибудь
азиатскому царю в надежде вернуться оттуда по горло набитыми
золотом и фанфаронством, не потеряв ничего из своей глупости
и трусости: обычный багаж солдата в комедии, этого «хвастливого
воина»25.
Что касается остальной массы народа, продолжавшей
заниматься своим ремеслом, она в не меньшей степени была испорчена
гибельным влиянием рабства. Униженные в своей внутренней
частной жизни, не переставая быть господами в жизни
общественно-политической , бедные мстили за презрение к себе притеснениями,
за муки свободного труда расхищением богатств и конфискацией
наследств. Таким образом, вместо народа, живущего трудом и
уважаемого, каким хотел его сделать Солон своими законами, каким
старались сохранить его все государственные люди, включая
Перикла, получилось население, работающее по необходимости,
праздное по своим инстинктам, испорченное, во всем усвоившее
себе привычки и характер тех рабов, с которыми оно смешалось
и по своему положению и благодаря распущенности афинской
жизни, население презренное и в то же время суверенное, которое
свое рабское настроение внесло в управление государством. Все
это ооъясняет, не оправдывал их, ic Асирии философов, которые,
вместо того чтобы искать реформы государства в восстановлении
почетного положения труда, подвергали труд изгнанию и желали
его целиком свалить на рабов,—гибельные теории, которые могли
только отягчить зло, но совершенно не могли излечить его.
Эти симптомы вырождения государства можно было бы
объяснить разными причинами; но если хотят открыть источник всех
этих второстепенных влияний и истинный корень зла, нужно
обратиться к рабству. Рабство бросило одно и то же семя
разложения и гибели в недра двух видов управления, столь
противоположных друг другу,—аристократии Спарты и демократии Афин.
Мы видели, что именно под влиянием рабства спартанская
аристократия, уменьшавшаяся из-за растущей бедности, обратилась
в олигархию и закончила тем, что окончательно вымерла. «Она
погибла за недостатком людей». В той самой книге, где Аристотель
предает изгнанию труд, он написал эти слова, которые являются
осуждением системы Ликурга и его собственных теорий, и
действительно в его время эти слова почти уже исполнились. Из
уважения к мужественному гению дорян не следует уже называть
Спартой тот город, который не захотел принять реформ Клеомена,
город, который победоносно боролся с римлянами, находясь под
властью тирана, и который, став свободным, продался им, чтобы
разрушить свободу греков и свою собственную! Равным образом
и демократия Афин, искаженная под влиянием рабства и по духу
и по своей организации, обратилась в демагогию и, испорченная
205

в этом странном сочетании власти и бедности, оказалась готовой
продать себя, когда появились римляне. Вырождение человека,
дезорганизация семьи, разрушение государства—вот истинные
результаты рабства в Греции.
7
Но этот великий народ исчез в потоке времен, завещав нам свою
культуру; и, оставляя в стороне преходящие формы, имея перед
глазами только тот блистающий ореол расцвета, в каком Греция
всегда будет жить в наших воспоминаниях, поставим себе вопрос:
какую долю труда, затраченного на создание этой культуры, мы
можем отнести на счет рабства?
Два фактора особенно содействуют прогрессу культуры:
достижения и развитие умственных и духовных сил и достижения и
развитие жизни материальной. Что касается потребностей
общественной жизни, то они первоначально удовлетворялись самими
гражданами; и какой век мы можем назвать более великим, как не тот,
когда свободный труд, облагороженный Солоном, возвеличенный
и удостоенный всякого почета Фемистоклом и Аристидом, сохранял
свое первенствующее положение, исполненное благородства, под
сенью трофеев Марафона и Саламина! Но не получая никакого
улучшения в руках рабов, он мог только приходить в упадок под
влиянием того презрения, которое, поражая свободный труд,
в то же самое время душило всякое проявление изобретательности
и прогресса. Рябы пыли мяшичпми; они воплощали б себе все йл
недостатки, не имея их преимуществ. Машины, инертные по своей
природе, отдают себя на волю человеческого разума как
послушная сила; рабы, сила мыслящая, могли использовать эту
внутреннюю силу не столько для того, чтобы помогать, сколько для
того, чтобы противодействовать. И даже если они не
противодействовали, то во всяком случае они совершенно не помогали, так как
если ненависть к своему игу не всегда воодушевляла их, то и не
так часто они выходили из того состояния безразличия, которое
являлось обычным в их положении.
Но, быть может, *абы способствовали прогрессу умственному,
духовному? Самое поверхностное изучение истории литературы,
науки и искусства нам указывает, что в Греции они были в общем
совершенно чужды всему этому. Религиозная поэзия и эпос,
священные гимны и военные песни были немыслимы без свободы.
Да и могло ли такое великое вдохновение чистым ключом забить
из рабского источника? Откуда могло оно там проявиться? Спарта
дошла до того, что запрещала своим илотам петь гимны и военные
песни. В области прозы красноречие, которое иногда оказывало
влияние на4 действия народов, история, которая изображала их
судьбу, слишком близко соприкасались с интересами граждан,
чтобы не остаться навсегда их неотъемлемой собственностью;
и философия могла претендовать на место рядом с ними, та
философия, которая со времени Сократа занималась вопросами
политическими, изучением гражданина и государства. Науки, которые
206

развились на основе философии, постигла в общем та же участь:
не только науки отвлеченного характера, но и науки практическиеу
даже медицина, основание которой приписывалось божеству,
которой занимались герои божественного происхождения при
осаде Трои, вплоть до исторических времен передавалась как
священное наследие в семьях, которые назывались по имени своего
родоначальника асклепиадами. Наконец, искусства всегда
оставались уделом свободных людей у народа, который создал культ
красоты и видел в ней высший идеал добра и справедливости.
Живопись, скульптура, которые столь достойным образом
содействовали поэзии в ее стремлении придать незабываемые черты
своим богам и сохранять память о героях, архитектура, которая
создала в честь их памятники или храмы, все виды искусства,
так неразрывно связанные с религиозным или национальным
движением Греции,—все это было запрещено рабам. Тем менее
могли быть им дозволены занятия музыкой и гимнастикой; это
были искусства, применявшиеся не к грубой материи, но к самому
человеку: гимнастика формировала его тело, музыка—его душу;
в силу этого они были признаны философами главнейшими и
наиболее необходимыми средствами воспитания. Таким образом,
литература, науки и искусства развивались в общем вне сферы
рабства. Рабы могли к ним приближаться лишь на определенное
расстояние: к литературе как переписчики, к искусствам как
ремесленники, к наукам в качестве подручных, к медицине как
ассистенты и пи we обманом; если некоторые из п;:х, заслужив до
своему уму расположение своего хозяина, поднимались на более
высокую ступень1, то это было лишь редким исключением,
допускавшимся не для всех видов литературы. Эзоп был рабом2.
Нравоучительная басня, со всеми своими завуалированными
намеками, была обычным жанром литературы, который вполне
подходил слугам. Философия в своей отвлеченной части, поэзия чувств
могли быть также доступны для них. Что же до нас дошло из
поэтического творчества? Песни куртизанок, как, например, стихи
Аспасии о любовных похождениях Сократа3, или грязные отрывки,
которые нашли развратника, чтобы их собрать и переложить
в стихи4, или несколько трудовых песен, таких, какие даже негры
импровизируют под кнутом надсмотрщика, песни, происхождение
которых мы можем приписать им в той же мере, как и свободным
рабочим, участвовавшим вместе с ними в общем труде5. В
философии Эпиктет, который был рабом в эпоху, когда римляне
держали Грецию под своей властью, имел только четырех
предшественников: сатирика Мениппа, Помпила, бывшего рабом Теофраста,
Персея, раба у стоика Зенона, и Миза, раба Эпикура6. Подобные
исключения лишь подтверждают правило, а имена этих рабов
являются только исключениями на протяжении всей великой и
богатой истории греческой культуры. Эта культура ничем не
обязана рабам, более того, можно сказать, что она достигла такой
высоты исключительно потому, что греки так старательно не
допускали их к области искусства. Это факт; повторение его мы
207

найдем в Риме, где знание и искусство свободных являлись
достойными соперниками Греции, тогда как искусство рабов
существовало недолго, и то при содействии греков.
Но если рабство не принимало прямого участия в развитии
литературы и искусства Греции, нельзя ли ему приписать хотя бы
косвенное участие: ведь оно предоставляло свободным людям
возможность и время для того, чтобы им заниматься? Еще раз нет,
так как свободный труд был способен удовлетворить всем
потребностям Греции и мог оставить у народа достаточно свободного
времени для всестороннего развития умственных и духовных сил.
И у нас, так же как у греков, были великие и блестящие гении во
всех областях культуры; и если они были более редкими, никто,
конечно, не осмелится видеть причину этого в исчезновении
рабства; сравните в пределах одного отрезка времени и в одинаковых
численных выражениях страны, обладавшие рабами, и то, что они
создали.
Таким образом, подводя итоги, мы должны сказать, что рабство
было пагубным для человечества, было пагубным для варваров
так же, как и для греков, для рабов так же, как и для свободных;
пагубным для человека вообще в самой своей основе, приводившей
к его вырождению, делавшей из него животное, простое орудие,
отнимая у него насколько возможно вместе с личностью также
и сознание и основу всякой нравственности. Рабство было
гибельным для варваров, страны которых оно опустошало, а народы
ослабляли, орисая их без подготовки с лоно культуры; оптирую
они воспринимали чувственной своей стороной, усваивая ее
пороки. Рабство было гибельным для греков, которых оно
развратило на всех ступенях их существования—как отдельную личность,
так и семью и государство. И если культура Греции развилась
столь блистательно, если она поднялась высоко, несмотря на все
эти покушения мертвящих принципов, которые разрушили в ней
все вплоть до любви к свободе, то это является плодом
деятельности свободного гения. В этом заключалась ее жизненная сила.

ПРИМЕЧАНИЯ К I ТОМУ.
Глава первая
1
1 О рабстве в Греции существует немецкая работа, написанная в прошлом
столетии Рейтемейером, книга не очень большая и достаточно неточная.
Есть небольшая брошюра Сен-Поля, которая затрагивает также вопрос о
рабстве в Риме'(«Об организации рабства на Западе»); ее нельзя читать, не
приняв во внимание тех замечаний, которые сделаны на нее Ноде (Naudet)
в «Journal des Savants». Другие работы, менее специальные, более для нас
полезны, например «Доряне» Отфрида Мюллера по вопросу об илотах. Я буду
их цитировать в своем месте.
2 Страбон, VII, стр. 327; Геродот, VIII, 44.
Гимн К ДнОПИСу, б. СраПН. "Цик™гтл Япригшття.
4 Гесиод, Труды и дни, 109—120.
δ Там же, 153.
6 Гомер, "Илиада, II, 226; IX, 664—669; XI, 625 и ел.; I, 125 и 366. Сравн.
Фукидид, I, 11.
7 «Илиада», IX, 592. Сравн. «Одиссея», VIII, 523—530.
8 «Илиада», XXIV, 729 и ел. Сравн. VI, 455.
9 Эврипиду Гекуба, 442—479. Другой хор, еще прекраснее, 889—933.
Сравн* еще «Троянки», 186 и ел,, 1060 и ел,
10 «Одиссея», XV, 383—389, XIV, 240—265. Эти стихи повторяются в песне
XVII, 431—434. Заставляет ли поэт выдумывать Одиссея или выдумывает
рассказ сам, это мало меняет дело. Сравн. еще «Одиссея», XV, 427 и XXIV,
113.
11 «Одиссея», XIV, 207—235; Фукидид, I, 5.
12 Софокл, Трахинянки, 245; «Илиада», I, 124 и ел. Сравн. Эврипид,
Троянки, 186 и ел.; Гекуба, 96. Хор в «Финикиянках» Эврипида состоит из
пленниц Тира, посланных в Дельфы как «начатки от добычи».
13 Эврипид, Троянки, 282.
14 «Илиада», XXIII, 265, 704:
...решил наградить он рабыней,
В разных работах искусной, в четыре быка оцененной.
15 «Одиссея», VII, 10; «Илиада», IX, 128 и ел. Чтобы умилостивить
Ахиллеса, Агамемнон предлагает ему 7 женщин с Лесбоса и обещает ему после
взятия Трои 20 троянок, столь же прекрасных, как сама Елена. Рабыни
составляли часть тех вещей, которые дарились женщине при ее замужестве
(Эврипид, Ифигения в Авлиде, 857).
iß «Одиссея», XIV, 115, 297 и 340; XV, 387; «Илиада», XXI, 40; XXIV,
752. На Лемносе греки обменивали пленников на вино («Илиада», VII, 472
и ел.):
14 Валлон
209

А остальное вино пышнокудрые дети ахейцев
Все покупали, платя кто железом...
Или рабами-людьми.
17 «Одиссея», XX, 383:
Дай нам твоих благородных гостей на корабль крутобокий
Бросить, к сикелам отвезть и продать за хорошие деньги.
Сравн. XV, 473.
18 Софокл, Царь Эдип, 1109:
Не купленный я раб, воспитанный в дому.
19 Гесиод, Труды и дни, 602.
20 Эврипид, Алкеста, 1—2, и древн. коммент.; Отфрид Мюллер, Доряне,
т. I, стр. 322. Позднее это предание видоизменило мотив рабства (Плутарх„
О любви, XVII, стр. 761).
21 Софокл, Трахинянки, 248—253 и 274—278.
1 Засевание полей («Труды и дни», 470), жатва (502), строительные работы
(595) и т. д.
2 «Одиссея», XIV, 104. Сравн. Гесиод, Труды и дни, 441.
3 «Илиада», XVIII, 525—529 и 577—587; «Одиссея», XIV, 2—29 и 409—
414; XIV, 522—532; Эврипид, Циклоп—повсюду.
4 «Одиссея», XV, 322—325; XX, 160; IV, 216; VI, 69; XVIII, 297 и ел·
Б «Одиссея», V, 644; «Илиада», XI, 843.
6 «Илиада», IX, 658; XXIV, 580; XIV, 6.
7 «Илиада», III, 143, и «Одиссея», I, 335 и ел.; «Илиада», VI, 324 и ел.
8 «Одиссея», VII, 103:
Wr/ГГТЛ О ППЛРТПОиилм TTorvr\TTCà t-rrnni- ттогч-гт· тмелттпт,! ,,ттхг ТТРГ!ПТТТ>Т7Т****>
Рожь золотую мололи одни жерновами ручными,
Нити сучили другие и ткали, сидя за станками.
9 «Одиссея», XXII, 421; XX, 105, 147—162; XVII, 310 и ел.
10 «Одиссея», I, 139; IV, 55; VII, 175. Сравн. I, 315 и ел.; «Одиссея», III,
393; XVII, 91—95; XV, 138.
" «Одиссея», I, 136; IV, 53; VII, 172.
12 «Одиссея», IV, 49.
13 «Одиссея», X, 358—366.
14 «Одиссея», VI, 209—222:
Страннику пищи с питьем принести поспешите, подруги;
Прежде ж его искупайте...
И ответ Одиссея:
Девы прекрасные, станьте поодаль; без помощи вашей
Смою с себя я соленую тину и сам наелею
' Тело...
■
15 «Одиссея», VIII, 454:
Когда же
Тело омыла ему и елеем натерла рабыня,
Легкий надевши хитон и богатой облекши хламидой...
16 «Одиссея*, IV, 49; XVII, 88; VIII, 454 и т. д. Сравн. «Илиада», XIV,4:
Гекамеда и раненый Махаон в палатке Нестора.
ι? «Одиссея», XXIV, 366.
ι» «Илиада», IX, 664—669; XXIV, 675.
ι» «Одиссея», III, 267.
20 «Илиада», I, 115:
Предпочел я ее Клитемнестре,
Первой законной жене, оттого что и эта не хуже
Телом и ростом своим, ни умом, ни искусством в работах.
210

Так и Клитемнестра, прикрывая свое преступление покровом мести*
издеваясь над трупом Агамемнона, говорит:
Лежит любовник грязный этой женщины
Под Троей, сладость всех там бывших Хрисеид.
(Эсхил, Агамемнон, 1411. Сравн. Эврипид, Гекуба, 34, 810 и ел.).
21 Эсхил, Семеро против Фив, 349; Эврипид, Троянки, 200 и ел.
22 Эврипид, Андромаха, 183—200:
Иль чтоб сама тебе в замену я рожать
Детей могла, рабов раба, несчастный груз
Дальнейшей жизни.
Сравн. 169—176.
23 «Одиссея», XIV, 202—205:
А я от рабыни,
Купленной им, родился, но в семействе почтен, как законный
Сын, был отцом благородным Кастором, Гилаксовым сыном*
24 Софокл, Аякс, 118 и ел.
25 С твоим же сыном мне придется, как рабе,
Есть рабский хлеб.
(Софокл, Аякс, 494—497. Сравн. «Одиссея», XIV, 210).
1 Гесиод, Труды и дни, 20 и 42.
2 Гесиод, Труды и дни, 297—309:
Помни всегда о завете моем и усердно работай,
Голод, тебе говорю я, всегдашний товарищ ленивца.
Боги и люди по праву на тех негодуют, кто праздно
Жизнь проживает, подобно безжальному трутню, который,
Сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых.
Так полюби же дела свои во-время делать и с рвеньем,
Будут ломиться тогда у тебя от запасов амбары:
Труд человеку стада добывает и всякий достаток.
Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее
Вечным богам, как и людям; бездельники всякому мерзки.
Нет никакого позора в работе; позорно безделье.
3 Гесиод, Труды и дни, 381—616.
4 Там же, 616—693.
δ «На Иде пастырь стад быков» (Эврипид, Гекуба, 926. Сравн.
«Андромаха», 281).
β «Илиада», V, 313. Равным образом Буколион и нимфа Абарбарея. Там же,
VI, 25.
7 Там же, VI, 420.
8 Там же, IX, 205—208;
9 Там же, VIII, 187; «Одиссея», VII, 4; VI, 75; «Илиада», V, 731.
10 «Одиссея», I, 356—362. Эти же стихи повторяются в XXI, 350.
11 «Одиссея», II, 97—102; «Илиада», XXII, 40; «Одиссея», XV, 124;
♦Илиада», VI, 324; «Одиссея», XXIV, 278; «Илиада», XIII, 432. За этими
занятиями застают посланники богов добродетельных жен в отсутствие их
мужей-царей, как об этом говорит еще Валерий Флакк («Аргонавты», II, 138):
Мужа к себе она ждет, утомляя служанок
Шерсти тканьем, и, войны медлительный ход наблюдая,
Время не раз считает, около сирого ложа
Сидя и длинной куделью смягчая бессонные ночи.
12 «Одиссея», XV, 26; III, 403; «Илиада», XXII, 154; «Одиссея», VI, 58.
14*
211

18 «Одиссея», III, 464—468:
Тою порой Телемах Поликастою, дочерью младшей
Нестора, был отведен для омытия в баню; когда же
Дева его и омыла, и чистым натерла елеем,
Вышел из бани он...
14 Одиссей пришел в Трою, переодетый нищим, «рубищем бедным
покрывши плеча, как невольник»; и эти услуги он получает раньше, чем открыться
Елене:
Но когда и омывши его, и натерши елеем,
Платье на плечи ему возложила...
(«Одиссея», IV, 244—255).
16 «Одиссея», XVII, 422. Отфрид Мюллер, мне кажется, совершенно
напрасно принял эти слова не только буквально, но и придал им большое
значение; это приводит его к очень рискованному заключению, что эти столь
многочисленные рабы получились при завоевании самой территории.
ι* «Одиссея», XXII, 421; VII, 103.
17 Тимей у Афинея, VI, стр. 264с. Геродот (VI, 137) говорит то же самое
относительно афинян,—что употребление рабов подобного рода («домашний
раб», οίκετηζ) было не очень давнишним у греков.
18 «Одиссея», XIV, 101:
Стад... не менее козьих (пасут их
Здесь козоводы свои и наемные).
Сравн. X, 85.
19 Гесиоду Труды и дни, 368:
Другу всегда обеспечена будь договорная плата.
20 Матросы занимались ремеслом перевозчиков пассажиров из Кефа-
лении в Итаку («Одиссея», XX, 187—189).
21 уИлиада», IV, 110.
22 «Илиада», VII, 220:
...и держал он огромный, как башня,
Медный свой щит семикожный, что Тихий, трудясь, изготовил,
Лучший из шорников всех, обитающих в городе Гиле...
23 Золотых дел мастер («Одиссея», III, 425). Икмалион, знаменитый
токарь («Одиссея», XIX, 57 и ел.).
24 «Одиссея», XVII, 382 и ел.:
Лишь тех приглашают, кто нужен для дела:
Или гадателей, или врачей, иль искусников зодчих,
Или певцов, утешающих душу божественным словом.
2δ «Илиада», V, 59—65.
2« «Одиссея», XXIII, 189—202.
27 «Илиада», XIV, .178.
28 Нужно, конечно, сказать, что Гефест обладал кузнечными мехами,
полными сознательности. Ему нужно было только сказать («велел им усердно
работать»), и они сами приходили в движение, ускоряя и замедляя свой
ход, как того требовало дело («Илиада», XVIII, 469 и ел.). Для того чтобы
поддерживать неровный шаг Гефеста, у него были также две прекрасные
рабыни, сделанные из массивного золота, способные помогать ему во всех
его трудах (там же, XVIII, 417—424).
29 «Илиада», XXIII, 704.
30 «Одиссея», I, 430—434.
31 «Илиада», XXI, 79.
4
1 Эврипид, Гекуба, 55.
2 Там же, 417.
3 Там же, 352—366.
212

* «Илиада», XIX, 301:
И прочие жены рыдали
Все, на словах о Патрокле, но в сердце о собственном горе.
5 «Гекуба», «Ифигения в Тавриде», «Финикиянки», «Троянки», «Елена».
6 Эврипид, Андромаха, 136 и ел.
7 Старая служанка остается при Гекубе (Эврипид, Гекуба; во многих
местах).
8 Эврипид, Андромаха, 56.
9 Там же, 64. Сравн. «Гекуба», 50.
10 Эсхил, Агамемнон, 925:
Введи же в дом ты эту чужестранку
И обласкай ее. Кто ласково
Обходится с рабами, на того
И боги смотрят кроткими очами:
А добровольно ведь никто рабом
Быть не захочет.
11 Эсхил, Агамемнон, 1004—1015:
И ты войди—Кассандру я зову,—
Когда охотно Зевс желает, чтобы ты
Вошла в чертоги эти и была
Участницею в жертвоприношенье
Со многими рабынями моими
При алтаре домашнем нашем.
12 Софокл, Трахинянки, 298 и ел.
18 Эсхил, Агамемнон, 1009:
Ведь сын Алкмены также был в плену
И допустил, чтоб продали его,
И принужден немилы был сносить.
14 Паниасис у Климента Александрийского, «Стромата» («Пестрый
ковер»), VI, 751 р.
Сравн. прекрасное начало эврипидовой «Алкесты»:
Вот дом царя Адмета, где, бессмертный,
Я трапезу поденщиков делил... и т. д.
а также Лукиан, О жертвоприношениях, 4 и ел.
15 «Одиссея», XV, 444:
...раздраженный, меня он
В цепи велит заключить.
Сравн. XXII, 465 и ел.
16 Гесиод, Труды и дни, 605; Гомер, Одиссея, XXIV, 226. Эвмей,
проданный морскими разбойниками, был воспитан женой Лаэрта вместе с ее
младшей дочерью, и на его долю доставались почти такие же заботы:
...и, почти как она, был любим в их семействе.
(«Одиссея», XV, 363 и ел.).
« «Одиссея», XVII, 33:
...и скоро
Все собрались одиссеева дома рабыни, и с плачем
Голову, плечи и руки они у него лобызали.
Сравн. XVI, 15.
18 Эврипид, Алкеста, 192:
...и сколько нас
В адметовом чертоге, каждый плакал,
Царицу провожая. А она
213

Нам каждому протягивала руку;
Последнего поденщика приветом
Не обошла, прощаясь, и словам
Внимала каждого.
19 Слишком же щедрыми быть нам не можно, рабам, в беспрестанном
Страхе живущим; понеже теперь господа молодые
Властвуют нами.
(«Одиссея», XIV, 59).
20 «Одиссея», XIV, 513; XIV, 7; XIV, 449; XIV, 414; XV, 373.
21 «Одиссея», XIV, 62—68; XXII, 214—217.
22 Эврипиду Андромаха, 89; Ипполит, 434 и 641. Сравн. еще в «Ифигении
в Авлиде» примеры преданности раба, который составлял часть приданого
Клитемнестры, а также кормилицы Медеи и старого раба, который
воспитывает ее детей.
5
1 Аристотель, Политика, I, 1,8: «Какой является каждая вещь, когда
ее сущность находится в полном расцвете, это мы и называем природой каждой
вещи, например: человека, коня, дома».
Глава вторая
1
1 Эврипид, Гекуба, 494.
2 Менандр у Стобея, Цветник (Florilegium), LVII, 3. Наиболее
обширной работой о положении порабощенных народов в Греции, главным
образом у дорян, является труд Отфрида Мюллера об этом народе («Доряне»).
Я многим обязан его огромной научной эрудиции.
- Фукиоиоу IV, /8; 11, lui, V1I1, 3. Сравн. Ксенофонту Греческая история,
VI, 1, 1.
4 Эсхин, О посольстве, 285. Без сомнения, фессалийцы заняли на этих
собраниях место тех народов, землю которых они захватили.
5 Геродот, VII, 132.
6 Ксенофонт, Греческая история, VI, 1, 19.
7 Архемах («История Эвбеи», III; у Афинея, VI, 264) говорит только
о беотийцах из Арне. Феопомп (в XVII книге своей «Истории»; у Афинея,
VI, 265) указывает на перребов и магнетов. Как я указал выше, нужно
подразумевать здесь только небольшое количество этих последних.
8 «Пенесты не рабы по рождению, но военнопленные» (Афиней, 264.
Сравн. Гесихийу Гарпократион и Фотий, Лексикон, под словом «пенесты»).
Нечего говорить, что . ö толкование, правильное длг первых пенестов,
совершенно неприложимо к их потомкам, которые оказались в том же
положении по рождению.
9 Архемах у Афинея (вышеуказанное место) и Фотий, Лексикон.
Дионисий Галикарнасский, повидимому, производит это название от слова
πένης—«бедный», объяснение, которое более подходит к грамматике, чем
к истории (см. ниже).<Современная научная этимология, решительно
отвергая толкование Дионисия Галикарнасского, сближает это слово с латинским
penitus—«внутри», pénates и т. д. и переводит: «слуги, прикрепленные к земле»
(Walde, Lateinisches Etymologisches Wörterbuch, 573; Boisacq, Dictionnaire
étymologique de la langue grecque, 706). Некоторые, как, например, Фик
(Fick, Hatt. u. Dan., 32), считают это слово не греческим.—Прим.перев.>
10 Архемах у Афинея; VI, 264: «Они передали себя фессалийцам в
качестве рабов по договору, под тем условием, что их не будут ни вывозить из этой
страны, ни убивать, они же, возделывая для них землю, будут платить им
условный взнос».
11 По словам древних, их положение было средним между рабством
и свободой (Поллукс, Словарь, § 83: «между рабами и свободными»).
214

11 Эврипид, Фрикс (у Афинея, указ. место):
Слуга—пенест мой, с нашим древним домом он
Всегда был связан.
13 Феокрит, XVI, 34.
14 Архемах у Афинея, указ. место.
1Б Демосфен, Περί συντάξεως, 173.
16 Ксенофонт, Греческая история, VI, 1, ц.
17 Демосфен, Против Аристократа, 687 и 173. Известно, что на кавалерию
всегда смотрели, как на избранный род войск. См. Аристотель, Политика,
VI, 4; II, 2.
18 Филократ в книге («Вторая о фессалийских делах»), подлинность
которой, однако, Афиней не гарантирует. Сравн. Гесихий и Гарпократион,
Лексикон (под словом «пенесты»). В указанном выше месте Феокрит точно
так же делает намек на их службу по дому, сохраняя все же за ними имя
пенестов:
У Антиоха в чертогах и в доме владыки Алева
Много пенестов себе ежемесячно меряли пищу.
19 Дионисий Галикарнасский, II, 9: «Они обращались с пелатами
презрительно, приказывая им производить работы, неприличные для
свободнорожденных, и если они не делали чего-либо из приказанного, прибегали
к ударам и в остальном обращались с ними, как с купленными рабами».
20 Аристотель, Политика, II, 6, 2 и з (сравн. II, 2, 12): «класс
фессалийских пенестов часто шел войной на фессалийцев».
21 Аристофан, Осы, 1263, как его толкует Отфрид Мюллер. Титтманн
в «Истории греческих учреждений», преувеличивая долю свободы,
предоставленной пенестам, ошибается, смешивая их с пенестами, маленьким
народцем Иллирии, где находилась Ускана, которые во время войн Рима против
Персея колебались между этими двумя противниками {Тит Ливии, XLII,
20. 21 и 23).
2
1 Их называли «тебагенами», и Эфор различает их от фиванцев, хозяев
Фив (Аммоний, под словом «фиванцы». Сравн. Отфрид Мюллер, Орхомен,
387, 388; «Доряне», III, 4, б).
2 Эфор у Страбона, VIII, стр. 365: «все покоренные окрестные жители,
однако, должны быть равноправными со спартиатами, принимая участие
и в государственной жизни, и в управлении; называться они должны
илотами».
3 Эфор в указ. месте и Феопомп у Афинея, VI, 272 и ел.
4 Платон, Законы, VIII, 846: «сохранять общий порядок
государственного устройства».
6 Феопомп у Афинея, VI, 265, и различные грамматики: Сеида, Фотий,
«Словарь» и т. д.
6 Павсаний, VII, 13, 4: «городки, находящиеся вокруг Спарты».
7 Эфор в указ. месте и Отфрид Мюллер, III, 2, з. Спартиат,
командированный на Киферу под именем киферодика (судьи на Кифере), представлял,
вероятно, исключение, вызванное важностью этого острова.
8 Плутарх, Ликург, 24.
9 «У лакедемонян,—говорит Геродот (VI, 60),—глашатаи, музыканты
на флейте, повара наследовали ремесло своих отцов»,—утверждение, которое
можно применить только к местным семействам, осевшим в среде спартиатов.
Повара почитали своими покровителями известных героев, статуи которых
были выставлены в публичных местах. Однако надо заметить, что эти
служители, приготовляя свои печенья и смешивая вина для общественных столов
{«служители, приготовлявшие хлеб для общественных обедов и
смешивавшие вино»), повидимому, были очень близки к илотам (Деметрий Скептий
у Афинея, IV, 173; сравн. II, 30), и, наоборот, талфибиады, которые
наследственно удерживали должность глашатая (царя Агамемнона) Талфибия,
повидимому, имели привилегию полного гражданства (Геродот, VII, 134).
215

10 «Лучшая обувь—лаконская, и плащи, самые приятные и самые
добротные для ношения»; Критий, Лакедемонское государственное устройство,
у Афинея, XI, 76, стр. 483; сравн. Аристофан, Женщины в народном
собрании, 542.
11 «Для Азии преимущественное место сбора его в Тире; для Африки-—
на [острове] Менинге и на Гетульском берегу Океана; для Европы—в
Лаконии {Плиний, IX, 50, 3. Сравн. XXI, 22, ι; Павсаний, III, 21,6 ).
12 Афиней, XI, 483, и различные указания у Отфрида Мюллера.
13 Хартас, Сиадрас и Кратин, которых он называет спартиатами (Павса-
ний, VI, 4, 4; IX, 4); другие—просто лакедемоняне: Аристон и Телест
(V, 23, 47), Дориклид и Медон (V, 17, ι), Феокл, сын Гегила (V, 17, 2), Дон-
тас (VI, 19, 14). Гитиад, один из самых знаменитых, обозначен у него
именем «человека местного происхождения» (VII, 17, 2). Несмотря на весь
авторитет М. Бейлэ, в распоряжении которого были те же самые тексты, которыми
располагаю и я, я не могу признать в них людей, принадлежащих к
дорическому племени Спарты. См. Бейлэ, Искусство и поэзия Спарты по
законодательству Ликурга, гл. VII, Париж 1855.
14 Павсаний, III, 22, 5, и у Отфрида Мюллера в указ. местах.
15 Отфрид Мюллер ссылается при этом на следующую фразу Ксенофонта
(«Лакедемонское государство», XI, 2): «и всадниками, а затем и гоплитами,
и ремесленниками». При Платеях было 10 тысяч лакедемонян, из которых
5 тысяч периэков, как гоплитов, так и легковооруженных (Геродот, IX, 28).
При Сфактерии на 292 гоплита, взятых в плен (Фукидид, IV, 38), было только
120 спартиатов; остальные 172 были, таким образом, периэки.
16 Остров Кифера, где происходил обмен продуктов Египта и Ливии,
образовывал один из округов Лаконии (Фукидид, IV, 55).
17 Например Фукидид, VIII, 22.
18 «Те, кого называют мофаками у лакедемонян, являются людьми
свободными, но не лакедемонянами по происхождению. Филарх в 25-й книге
своей истории говорит о них: мофаки получают питание вместе с
лакедемонянами. Каждый ребенок гражданина, по его состоянию, соединяется
с одним ::лп двумя товарищами ь сьоей жисши или даже и оольше. Мофаки
свободны, не будучи спартиатской крови, но в воспитании они во всем
участвуют вместе с ними. Говорят, что в своих рядах они считали Лисандра,
который победил афинян на море и за свою храбрость получил права
гражданства» (Афиней, VI, стр. 271е). Вероятно, в более поздние времена
молодые илоты, воспитанные вместе с детьми спартиатов, получали то же
достоинство и носили то же имя. Этим объясняется утверждение грамматиков,
например Гесихия: «мофаки—дети рабов, воспитываемые вместе с сыновьями
господ», и «Большой этимологии»: «мофы—так лакедемоняне называли
рабов, родившихся в доме».
19 Элиан, Различные истории, XII, 43. Относительно Лисандра есть еще
свидетельство Филарха (у Афинея, VI, стр. 271); Плутарх, однако,
утверждает, что он был гераг шдом. По словам Элиана, сам Ликург допустил
в члсло граждан молодых людей, воспитанных таким образом.
20 Геродот, VII, 234; Фукидид, IV, 8 и ел. Иногда к ним применяется
имя лакедемонян или лаконян в противопоставление имени спартиатов.
Сравн. Фукидид, VIII, 22.
21 Ксенофонт, Греческая история, III, 3, 6.
22 Там же, VI, 5, 25 и 32.
23 Во время войны против Набиса римляне отняли у спартиатов города
и поселки (κώμαι) Лаконии (Тит Ливии, XXXIV, 29) и присоединили их
к союзу (Тит Ливии, XXXVIII, 31). Когда после смерти Набиса спартиаты
вернулись туда, Ъии просили сенат восстановить их старые права главенства
над этими местами; это было предметом посольства, о котором говорит Поли-
бий (XX, 12, 2). Римляне уклонились от решения этого вопроса, и все
осталось по-старому (сравн. замечания Полибия). Страбон также делает намек
на это движение в Лаконии: «Случилось, что и свободные лаконцы получили
некоторое политическое устройство, когда с римлянами соединились прежде
всех периэки, когда Спарта была под властью тирана, а затем и другие, равно*
как и илоты» (Страбон, VIII, стр. 366). Сравн. Павсаний, III, 21, 6—8.
276

24 Тит Ливии, XXXIV, 29; XXXVIII, 30.
25 Павсаний, III, 21 6. Восемнадцать из тех, которых он называет, уже
раньше пользовались этой привилегией; остальные еще повиновались тогда
законам Спарты·
3
1 Феопомп у Афинея, VI, стр. 272. Сравн. Эфор у Страбона, в указ. месте.
В «Большой этимологии» под словом είλωτεύειν («быть илотом») говорится:
«илоты—те, которые заселяют Мессению в Пелопоннесе, не исконные рабы
лакедемонян, но некогда ими покоренные».
2 «Большая этимология», в указ. месте; Сеида под словом «пенесты» и т. д*
3 Эфор у Афинея, VI, стр. 263.
4 Эфор у Страбона, VIII, стр. 365: «Лакедемоняне имели их в некотором,
роде как бы государственными рабами»; Павсаний, 111,20,8: «Они были
первыми общественными рабами лакедемонян».
6 Под ними, может быть, как я указал выше, нужно подразумевать тех,
которые приготовляли кушанье для общественных обедов и служили у стола,
а равным образом также определенное число тех, которые сопровождали
спартиатов на войну.
β Плутарх, Ликург, 24; Мольпис у Афинея, IV, стр. 141.
7 Гераклид из Понта, 2. Поэт Алкман родился от раба, приведенного
в Лаконию из Сард (см. Отфрид Мюллер, указ. работа). Женщин,
используемых для службы внутри дома, называли халкидянками (Афиней, VI,
стр. 267d).
8 Геродот, IX, 10.
9 Например при Фермопилах (Геродот, VII, 200) и при Сфактерии (Фуки-
дид, IV, 8). Сравн. Геродот, VI, 81 и след.
10 Мирон из Приены у Афинея, стр. 271 и т. д.
11 Аристотель, Политика, II, 2, 5; Ксенофонт, Государство
лакедемонян, VI, 3.
12 Страбон, VÎÏI, стр. 365: "и подвергаться суду рабы должны у опреде
ленно назначенных лиц; так что владеющий ими не мог ни отпустить их
на волю, ни продать за пределы страны». Нет необходимости говорить, что
эти условия предъявлены государством к победителям, а не дарованы
побежденным; запрещение давать вольную доказывает это достаточно само*
собой.
18 «И передавши им землю, установили навсегда ту часть, которую они
будут им вносить» (Мирон из Приены у Афинея, XIV, стр. 657).
14 Плутарх, Ликург, 8: «каждому был дан такой надел, чтобы он мог
внести оброк для мужчин в семьдесят медимнов зерна, для женщин—
двенадцать и жидких продуктов соответствующее количество».
15 Плутарх, Клеомен, 23.
16 Это было верно, даже несмотря на следующую фразу Плутарха: «было*
строжайше запрещено брать более высокий налог, для того чтобы они
(т. е. илоты), наживаясь, «служили охотнее» («Лакедемонское государство»,.
41, стр. 239).
17 Афинянин Критий у Либания, Речь 24 (т. II, стр. 85).
18 Мирон у Афинея, XI, стр. 657.
19 Плутарх, Ликург, 28. Это, говорит он в другом месте (Деметрий, 1)г
был обычай праздничных дней.
20 См. Отфрид Мюллер, II, 3, з, и те тексты, на которых он основывает
свои предположения. Среди тысяч других примеров презрения спартиатов
к илотам можно прочесть следующий анекдот, сохраненный у Афинея. Когда.
Агесилаю преподнесли в подарок скот и всевозможные лакомства, он взял
животных, а на все остальное не обратил никакого внимания; затем,
показывая на илотов, он сказал: «Унесите все эти вещи и отдайте вот этим людям;
будет лучше, чтоб они съели их и развращали себя, чем если бы это
случилось со мной и моими лакедемонянами» (Афиней, XIV, стр. 657Ь).
21 «С племенем илотов обращаются в высшей степени жестоко и обидно»·
(Феопомп у Афинея, VI, стр. 272).
22 Клеомен, сын Анаксандрида, называл Гомера поэтом спартиатовг
217

а Гесиода—поэтом илотов, потому что он писал о земледелии {Плутарх,
Слова и выражения лакедемонян, Клеомен, Анаксандрид, I).
23 Фукидид, IV, 126.
24 Плутарх, Ликург, 8: «всю остальную лаконскую землю он разделил
для периэков на тридцать тысяч наделов, а ту, которая должна была платить
подать на город Спарту, разделил на девять тысяч».
25 Геродот, IX, 10 и 28.
26 Геродот, VII, 234. Более молодые, которые не получили еще военного
воспитания, и более старые обыкновенно оставались в пределах Лаконии
•{сравн. Фукидид, V, 64).
27 «Законы», I, 633. Сравн. VI, 736Ь.
28 Фукидид, IV, 80. Более подробно я разобрал вопрос о криптии в статье,
помещенной в «Journal général de l'instruction publique», 1850.
4
1 Фукидид, I, 132, и Страбон, VI, 280. После I Мессенской войны вдовы
убитых воинов были даны в жены тем лаконянам, которых царь Полидор
лринял в число граждан, но с урезанными политическими правами,
сохранив ограничения и для их детей, названных парфениями. От такого
подчиненного положения они и хотели освободиться при помощи илотов.
2 Павсаний, IV, 13, б, и стихи Тиртея, которые он приводит; Диодор
Сицилийский, XV, 66.
3 Об этом говорит нам Платон в своих «Законах», III, стр. 692.
4 Фукидид, I, 101 и 102. Сравн. Павсаний, IV, 24, 5. Это так называемая
III Мессенская война. Укрепившись в Итоме, они выдержали там новую
десятилетнюю осаду и капитулировали, добившись права свободно выйти
из страны. Афиняне поселили их в Навпакте; во время Пелопоннесской войны
-они оказали афинянам большую помощь.
5 Фукидид, VI, 41 и ел.
: См. Дииоир, XV, 00. Он крепки >Kcujbibdci n<x ttcc превратив ι и судьбы
мессенцев в прежней их жизни. Сравн. также Павсаний, IV, 25—29. После
*битвы при Эгос-Потаме, изгнанные спартанцами из Навпакта, они
расселились по Италии и по Африке, где оставались до того времени, когда Эпами-
нонд вновь призвал их на их родину.
7 Аристотель, Политика, II, 7, 8: «Илоты восставали часто». Был момент,
когда, казалось, мессеняне забыли свое чувство злобы: это было тогда, когда
Спарта перестала быть страшной, а над Пелопоннесом нависла угроза
честолюбивого Пирра. Мессеняне пришли им на помощь против этого царя; но когда
Спарта вновь обрела свою силу и стала осуществлять свои прежние планы
при Клеомене, мессеняне вновь почувствовали к ней прежнюю вражду; они
/фигурируют среди победителей в решительной битве при Селласии (Павса-
ммй, IV, 29, 9).
8 Фукидид, IV, 80.
9 Там же, VII, 19.
10 Диодор, XV, 65.
11 Ксенофонт, Греческая история, VI, 5, 82.
12 Илоты, данные Брасиду в качестве гоплитов (Фукидид, IV, 79),
полумили вольную только по своем возвращении (Фукидид, V, 34).
13 «Лакедемоняне часто отпускали на волю рабов»,—Мирон из Приены
у Афинея, VI, 272.
14 См. Фукидид, V, 34 и много других мест того же автора, а также у Ксе-
лофонта.
15 Последняя группа достаточно определяется самым ее названием.
Первые же, вероятно, имели своей задачей охранять своих господ,
прикрывать их от ударов врагов и в случае нужды удалять их,с поля сражения:
таковы значения, которые мы можем получить из корня глагола έρύ*ειν
*{см. тексты Феопомпа и Мирона из Приены у Афинея, VI, стр. 271, 272).
16 В одном месте (V, 34) Фукидид упоминает об освобожденных илотах
si неодамодах, в конце концов не противополагая их резко одних другим.
Но в другом месте, сближая неодамодов и илотов, он довольно ясно указы-
218

вает, что первые были вольноотпущенными (VII, 58): «все остальные были
неодамодами и илотами [возможно, что термин «неодамоды» обозначал уже
свободных]», и этот смысл точно устанавливается грамматиками:
«отпускаемых на свободу илотов лакедемоняне называют неодамодами» (Поллукс,
III, 83, сравн. Гесихий и Сеида под этим словом).
После Мессенской войны рабы были отпущены на волю лакедемонянами
и даны в мужья вдовам (Юстин, III, 5).
17 С этого времени можно найти приблизительно 300 неодамодов,
посланных на помощь Сиракузам (Фукидид, VII, 58). 15 лет спустя Фимбон имеет
их у себя тысячу человек (Ксенофонт, Греческая история, III, I, 4), и они
фигурируют еще в большем числе, может быть в виде корпуса в 2 тысячи
человек, под начальством Агесилая (Ксенофонт, Греческая история, V,
2, 24 и ел.).
18 Плутарх, Изречения спартанцев, 25.
19 Страбон, VIII, стр. 365: «власть над илотами они удержали и дальше,
до римского завоевания».
5
1 Плутарх, Ликург, 16. По этому поводу см. великолепную главу в книге
Отфрида Мюллера «Доряне», III, 10, з и 4.
2 Глава дома назывался έστιοπάμων—«хозяин помещения», и те, за кого
он делал взносы, όμόκαποι—«едящие вместе»; όμοσίτυοι—«живущие одним
и тем же хлебом» (Аристотель, Политика, II, 1, б), или еще παώται—
«собеседники», συγγενείς—«сородичи», οικείοι—«из того же дома», как
говорит Гесихий в своем словаре.
3 «Нелегко было принимать участие людям очень бедным: это было
основным положением государственного устройства еще со времен отцов, чтобы
тот, кто не может давать такие взносы, не принимал участия в
государственной жизни» (Аристотель, Политика, II, 6, 21). В другом месте он возвращается
-- —«,,»» « , . ~ ^ /^ ,-, «-> г\ гч т г /TT *7 ,\ //D Πθ»ι·ΛΠΛ4»Λ»ΤΛ Τ/· ·-»"> у'TT Τ TT» ΓΤΛΓ<Λ ПЛПТ1 Λ Τ> τ τ <-> /"» ψ ψ ЯГ» -,-τ^.—.^
новленное количество; если же он не вносит, то закон запрещает ему
участвовать в государственном управлении, как это сказано выше» (см. IV (7), 9, б).
4 Плутарх, Агис, 5. Сравн. Аристотель, Политика, VIII, (5), 6, 7.
5 Подробнее об этом см. Дикеарха и Сфера у Афинея, IV, стр. 141 с, е.
Полагалось для обеда на каждое лицо доставить прежде всего известное
количество хлеба, вина, сыра и фиг, затем 10 эгинских оболов, а затем продукты
охоты и то, что каждый сезон дает деревня.
β Привилегии сильно поощряли к увеличению народонаселения, но в этих
условиях, говорит Аристотель («Политика», II, 6, 1з), они могли поощрять
только возрастание числа несчастных.
7 Ксенофонт, Греческая история, III, 3, 4 и след. Сравн. также
Аристотель, Политика, VIII (5), 6, ι.
8 «И говорят, что некогда у спартанцев было десять тысяч» (Аристотель,
Политика, II, 6, 12).
9 Это число ясно определяется числом распределенных между дорянами
наделов (см. Феопомп, Плутарх и т. д., как было указано выше).
10 Геродот, VII, 234.
11 Аристотель, Политика, II, 6, 12: «и вот, хотя их страна могла
прокормить тысячу пятьсот всадников и тридцать тысяч гоплитов, их число не
достигало и тысячи».
12 Плутарх, Агис, 5. Это число указывает только на одних
полноправных граждан, этих όμοιοι. Что касается людей, способных носить оружие,
их было 700, по Плутарху, и 1 500, по Макробию, где он говорит о Клео-
мене: «Тысяча пятьсот лакедемонян, которые могли бы носить оружие»
(«Сатурналии», I, 2, стр. 260).
13 Аристотель, Политика, II, 6, 12. Этот прогрессивный упадок
аристократии Спарты с достаточной ясностью показывает, что число «равных» όμοιοι
не пополнялось по избранию, как неправильно хотели заключить из одной
фразы Демосфена («Против Лептина», 107, стр. 489). По избранию входили
в герусию, а не в спартиатскую аристократию.
219

б
1 Аристотель («Политика», II, б, з. Сравн. 10) замечает, что различные
государства Крита держали под своей властью порабощенные народности,
которые он все без различия называет периэками.
2 «Рабов общественных критяне называют мнойтами, а частных лиц—
афамиотами; периэков же они называют подданными» (Сосикрат, История
Крита, II, у Афинея, VI, стр. 263). Гермон в одном месте у Афинея,
исправленном по чтению Евстафия, говорит, что мнойты были местные жители (εγγενείς
вместо чтения ευγενείς «благородные». См. Афиней, VI, стр. 267 и критические
примечания); Каллистрат (там же, стр. 263) говорил, что афамиоты были
военнопленные, обращенные в рабство. Это то же самое происхождение их
порабощения.
3 Встречается форма βμοΐτας, которую сближают с όμώες Гомера; так у
Стефана из Византии под словом «Хиос»; но первая форма более распространенная.
4 «От всех получаемых плодов и стад, от всех государственных доходов
и податей, которые вносят периэки» и т. д. {Аристотель, Политика, II, 7, 4)-
Сравн. также Стефана из Византии, который в цитированном выше месте
сближает мнойтов, илотов, пенестов и т. д.
6 «Заботу о сисситии несет на себе женщина, взявши себе на помощь трех
или четырех из общественных рабов» (Досиад, История Крита, IV, у
Афинея, IV, стр. 142).
6 Те эргатоны, которым, по Гесихию, на Крите было поручено заботиться
о погребении мертвых, могли быть только общественными рабами.
7 По Гесихию, άφαμιαι обозначает «поле».
8 Отфрид Мюллер, Доряне, III, 4, ι. Древние производили это слово
от распределения по жребию самих пленных: «Афамиоты—это местные жители
в деревнях, обращенные в рабство в силу войны; вследствие распределения
их по жребию они названы кларотами» (Каллистрат у Афинея, VI, стр. 263).
«Кларотами критяне называли рабов в связи с производившейся по
отношению к ним жеребьевкой» (Эфор, там же).
товарищество и в доходы государства, которые поставленные от государства
лица распределяют по каждому дому» (Досиад, Об общественных обедах у
критян, у Афинея, IV, стр. 143).
10 Полибий, VI, 46. Злоупотребления, которые получились в результате
этого и на которые автор указывает в данном отрывке, относятся, без
сомнения, к более позднему времени; но из этого нельзя сделать вывод, что они
находили помеху в древнем законе.
11 «Из рабов каждый вносит с головы эгинский статер» (Афиней, там же).
12 «Амфамиоты (афамиоты)—это те, которые на полях» (Каллистрат,
указ. место); у Гесихия читаем: «афамиоты—деревенские рабочие, паройки».
13 Аристотель, Политика, II, 2, з.
14 «Рабов, находящихся в городе, критяне называют хрисонетами»
(Каллистрат, там же). Быть может, это были те, которые, под именем
«служителей», θεράποντες, сопровождали своих хозяев на войну (Евстафий к Дионисию
Периэгету, 533, цитируется по Гёку(Ноескп—«Крит»). Между прочим, в связи
с кларотами Эфор упоминает о знаменитых сатурналиях в Кидонии,
во время которых граждане покидали город и целиком предоставляли его
в распоряжение рабов, которые оставались там хозяевами всего и даже имели
право бить и хлестать свободных, если кто-нибудь из них попадал им под
РУКУ (У Афинея, VI, стр. 263). Факты здесь настолько преувеличены, что
я не счел нужным использовать их в основном тексте.
15 Аристотель, Политика, II, 2,\ъ> и II, 7, ι. Имя Миноса, о котором
говорит автор, было, повидимому, распространенным у местных жителей
в той же мере, как и у дорян.
16 Аристотель, Политика, II, 7, 4, указ. выше.
17 Там же ,VI, 3. Сравн. VII, 8.
18 Chrishull, сто. 129, цитируется Гёкомтамже.
19 Полибий говорит, что у них никакая выгода не считалась позорной
(Полибий, VI, 46, з: «так что у одних только критян из всех людей никакая
выгода не считается позорной»).
220

20 Там же, IV, 53—54. Аристотель уже раньше указывал, что Крит своим
благополучием обязан своему островному положению: «Отдаленность
положения заменила ему те законы, которые в других местах запрещали
появляться иностранцам. Оно же удерживало крепостных в исполнении их
обязанностей, тогда как илоты так часто поднимали восстания» («Политика»,
И, 7,8).
21 См. Эфор у Страбона, X, стр. 481. Аристотель («Политика», II, 7, 1)
склоняется к первому предположению.
22 Из Павсания (IV, 3, 6) можно видеть, с каким рвением Кресфонт
старался понравиться местным жителям, и наперекор аристократии (без
сомнения, дорической) его семья стремилась войти в местную среду, усваивая ее
обычаи и широко воздавая почести божествам этой страны. См. Эфор у
Страбона, VIII, стр. 361.
23 Бодлейанский кодекс, 334; цитируется по Отфриду Мюллеру.
24 См. Отфрид Мюллер, III, 9, ι.
25 Геродот, VIII, 75: «Они (кинурии)превратились в дорян частью потому,
что находились под властью аргивян, а частью от действия времени: они
занимают Орнею и окрестности Аргоса».
По Отфриду Мюллеру, орнеатыбыли порабощены Аргосом около 50-й
олимпиады (580 г. до н. э.).
26 Поллукс, Ономастикой, III, 83: «между свободными и рабами
находятся илоты у лакедемонян... и у аргивян гимнеты».
27 Геродот, VI, 83. Сравн. VII, 148.
28 Павсаний, VIII, 27, ι. Тиринф и Микены, которые были включены
в то же число, чтобы подвергнуться той же участи, стали с тех пор
независимыми. См. Отфрид Мюллер, I, 8, 7.
29 Аристотель, Политика, VIII (5), 2, 8.
30 В эпоху, когда Аргос стал во главе пелопоннесской лиги, говорит
историк Диодор, этот город, который в продолжение долгого времени
находился в глубоком упадке, вновь получил значительные средства и имел в
изобилии деньги и достаточное население, см. Диооир, ХП, 75.
31 Гесихий под словом κυνόφυλοι, буквальное значение: «племя собак».
32 Жители Мегары, мужчины и женщины, когда умирал в Коринфе кто-
либо из Бакхиадов, должны были являться туда, чтобы почтить его похороны
(схолии к Пиндару, Немейская ода, VII, 155). Это одно из обязательств,
которое лакедемоняне возложили на побежденных мессенян:
Плач над владыкой свершат вместе и жены, и мужи,
Если постигнет его жребий злосчастной судьбы
(Тиртей у Павсания, IV, 14, 5).
33 Павсаний, VI, 19, 9.
34 Плутарх, Греческие вопросы, I, стр. 291.
35 Коринефоры—«люди, носящие дубины, вооруженные ими», составляли
иррегулярные отряды, которые никогда не ставились наряду с гоплитами;
катанакофоры—«люди, носящие платье с оторочкою из овечьей шкуры»
(Поллукс, Ономастикой, III, 83, и Феопомп у Афинея, VI, стр. 271). Сходство,
которое Феопомп устанавливает между ними и эпеунактами (соложниками),
является родовым, а не видовым; оно никоим образом не должно относиться
к собственному значению имен.
36 Поллукс, в цитир. месте; Стефан из Византии под словом «Хиос».
37 Страна киликранов, по словам Скифина [поэта] из Хиоса, была
опустошена Гераклом, героем дорян, который сам основал там Гераклею (Тра-
хинскую). Совсем иное говорит Полемон: «Жители Гераклейской области
около Эты и Трахина являются отчасти киликранами, пришедшими из Лидии
вместе с Гераклом, отчасти афамантами. Гераклеоты не допустили их сделаться
своими гражданами, смотря на них, как на чужеземное племя. Они
называют их киликранами, потому что они носят на плече отпечаток чаши ΚύΛιξ)»
(Полемон у Афинея, XI, стр. 462а). Эта этимология может показаться
чересчур смелой. Я бы не очень настаивал на преимуществе другой этимологии
Никандра из Фиатиры, который их имя сближает с именем Киликса, одного
из спутников Геракла (там же). Новая колония была основана спартанцами
221

во время Пелопоннесской войны в Герадее. Деспотизм, который они там
проявили, быстро привел ее в упадок.
38 Эсхин, Против Ктесифонта, § 107. Гарпократион, Лексикон, под этим
словом.
за «и таким же образом мариандины подчинились гераклеотам, обещая
навсегда быть их крепостными, доставляя им все необходимое, поставивши
дополнительным условием, что никто из них не будет продан за пределы Гера-
клеотской земли, но только здесь, в своей земле» (Посидоний у Афинея, VI,
стр. 263). Страбон (XII, стр. 542), указывая на эти условия, сравнивает их
с положением мнойтов на Крите и пенестов в Фессалии.
40 Эвфорион и Каллистрат у Афинея, цитир. место. Название δναξ—
«владыка», «царь»—давалось людьми свободными своему вождю; название
δεσπότης—«владыка», «господин»—давалось рабом своему господину, и у
свободных людей сохранилось только по отношению к богам. Один воин говорит
Ипполиту:
Владыками, о, царь, богов нам нужно звать.
(Эврипид, Ипполит, 87).
41 «И византийцы являются такими же господами вифинцев, как
лакедемоняне над илотами» (Филарх у Афинея, VI, стр. 271).
42 Аристотель, Политика, II, 4, 1з.
43 «Калликирийцами в Сиракузах назывались те, которые попали под.
власть геоморов» («Большая этимология» и Сеида. Сравн. Геродот, VII, 155)^
Евстафий сравнивает их с кларотами Крита (схолии к «Илиаде», стр. 295.
Сравн. Отфрид Мюллер, III, 4, 4).
44 «Свободные, даже будучи немногочисленными, могут властвовать над
гораздо большим числом несвободных... например в Аполлонии на Иониче*
ском море и в Фере» (Аристотель, Политика, VI (4), 3, 8).
45 Геродот, IV, 161.
1 «Ионяне жили по деревням, ахейцы же основали города» (Страбон
VIII, стр. 386). Он прибавляет, что каждый из 12 городов Ахайи объединял
7 или 8 местечек, находящихся в его окружности.
2 «Эвпатриды—это те, которые занимают самый город» (Беккер, Anek-
dota, стр. 257, у Отфрида Мюллера, и «Большая этимология», слово
«эвпатриды»).
3 Телеонты,—вероятно, ремесленники, население городов; гоплиты, или
знатные; эгикореи и аргады—пастухи и земледельцы, население деревень.
4 Диодор (I, 28) дает это тройное деление афинского народа, которое
сравнивали, конечно, ошибочно, с египетскими кастами.
Дионисий Галикарна^екий делает намек на разделение Афин между
знатными (эвпатридами) и той массой населения, которую оь обозначает общим
именем «деревенские» (агройки) («Римские древности», II, 8). Если под этим*
именем нужно подразумевать только земледельцев, то класс ремесленников
мог образоваться позднее, может быть, из иноземцев; но в конституции,
приписываемой Тесею, он занял положение высшее, чем эти агройки.
δ Евстафий к Дионисию Периэгету, 533; цитиров. у Отфрида Мюллера.
6 Афиней (VI, стр. 271) приводит одно место из Феопомпа, который
приписывает аркадянам обладание 300 тысячами проспелатов; но в другом месте
(X, стр. 443) тот же народ назван «ариэи». Уже раньше было доказано, что
в обоих местах надо читать «ардиэи». Это—иллирийские народности,
упоминаемые Аппианом («О событиях в Иллирии», 3) и Полибием (II, 11,ю). Этот
народ, власть которого, по словам Аппиана, разрушили автариаты и
который, по словам Полибия, консулы Фульвий и Постумий покорили
мимоходом, не мог никогда, даже во времена своего морского могущества,
объединить тадое количество рабов.
Геродот (VI, 137) делает преувеличение в другую сторону, когда говорит,*
что во время переселения пеласгов Бестии в Аттику ни у афинян, ни у
других греков не было рабов. Это как раз то самое время, когда вторжения фес-
салийцев и дорян распространили и установили как общее положение крепост-
222

ное право в Греции; и обычай у молодых девушек свободного происхождения
ходить за водой к источникам, привычка, которая наводит его на эти
размышления, очень хорошо согласуется даже для более ранних времен, в
героическую эпоху, как мы видели, с использованием рабов. Он только доказывает,
что применение рабов было реже, но что оно не было неизвестным.
7 Агатархид Книдский у Афинея, VI, стр. 272.
8 «...карийцы пользуются и прежде и теперь лелегами как рабами» (Афи-
ней, VI, стр. 271). «Как лакедемоняне илотами, так италийцы пеласгами*
(Стефан Византийский, под словом «Хиос»,).
• Вот в чем богатство мое: меч и копье,
К ним прекрасный мой щит—телу защита;
Им я пашу, им я и сею,
Им выжимаю вино из винограда,
Им я толпою рабов владыкой зовусь.
(Афиней, XV, стр. 695f).
10 Диоген Лаэртский, I, 7, 5 (98); Гераклид из Понта, по указан. Отфрида
Мюллера.
11 Геродот, V, 68.
12 См. выше, стр. 50.
13 Аристотель, Политика, III, 3, 4; или вообще от рабских занятий, как:
говорили греки,—«сидячих работ» (βάναυσων έργων). См. «Политика», VI1Г
(б), 4,5·
Глава третья
1
1 «Когда же Тесей объединил их и утвердил демократию» (Демосфен,
Против Неэоы, стр. 1370, 16 (по изд. Reiske). Сравн. Теофраст, Характеры;
правда, Теофраст вкладывает эту ссылку в уста одною экзальтириьаннши»·
олигарха.
2 Бедняки, оказавшись должниками по отношению к богатым и не имея
возможности заплатить свои долги, были принуждены или платить им вск>
жизнь шестую часть доходов со своих земель, что и дало им имя гектеморов
(«шестидольников»), или $£/Лов («наемников», < собственно—тот, кто старается,,
спешит; одинаковый корень с русским «теку»>), или же отдавать им под:
заклад свою собственную личность (Плутарх, Солон, 13).
8 До Солона свободные люди брали деньги взаймы под заклад своей
личности, закладывая, таким образом, свою свободу (Плутарх, Солон, и Ofr
опасности долгов, 8, стр. 851).
4 «Пелаты и феты—это имена свободных, которые вследствие бедности
за деньги работают, как рабы» (Поллукс, Словарь, III, 82. См. также
определение Аполлония и Фотия под этим словом). Они сравниваются с пенестами
и теми классами, которые живут в рабстве, не совсем потеряв свою свободу..
6 Плутарх, Солон, 22.
β Диодор, XI, 43.
7 Дионисий Галикарнасский, Лисий, 32 (из его работы: «Замечания»
о древних ораторах»), стр. 526 (по изд. Reiske), цитировано у Бёка (Boeckh).
Политическая экономия афинян, IV, 3.
8 Ксенофонт, Трактат о хозяйстве—повсюду. Сравн. Лисий, Против Поли-
страта, стр. 693.
9 Плутарх, Солон, 22.
10 Плутарх, Перикл, 12, и <Псевдо> Ксенофонт, Афинская политияг
I, 17 и ел.
11 Бёк в своем ученом труде, названном французским переводчиком
«Политическая экономия афинян», ясно установил этот факт, сопоставляя цену
предметов потребления и таксы заработной платы, предположительные
расходы всего населения и государственное богатство.
12 Награды побуждали к усовершенствованиям в сфере искусства (см.
схолии к Аристофану, «Лягушки», 775). В Афинах законом было запрещено
223

рабам занятие медициной; оно было запрещено также женщинам, и этот
запрет был снят только для свободных женщин и только для тех случаев, где
требовалась исключительно их помощь (см. Гигин, Басни, 274).
13 Смотрят, как на подложный, на тот декрет, который открывал
Гиппократу двери Пританея в Афинах на остаток его жизни, равно как и на
рассказы о тех услугах, которые он оказал афинянам во время чумы (см. Литтре,
Введение к произведениям Гиппократа, стр. 39 и ел.). Аристофан
(«Богатство», 408) намекает также на жалованье врачам в том самом стихе, где он
жалуется, что их так мало привлекают в Афины. У врачей был другой прием
получать вознаграждение за свои труды. Некий Менекрат, по заявлению
.Афинея, брался лечить больного в безнадежном состоянии под условием, что он
ютдастся ему (Афиней, VII, 289) «...в качестве слуги (servus), так как он им
спасен (servatus)».
14 Афиней, XIV, стр. 623, и те комики, о которых он говорит при речах
о посольстве (стр. 325. Сравн. БЫ, I, 21).
15 Текст Платона («Протагор», 311)—самое важное свидетельство
древности относительно Гиппократа—доказывает, что этот великий врач
преподавал свое искусство за деньги. Сравн. Платон, Менексен, стр. 90, где идет
»опрос о медицине и о многих других искусствах; Диодор, XII, 13, и Стра-
бон, IV, 181 (по цитат, у Бёка).
16 В школе Гиппомаха ученье стоило только 1 мину, по анекдоту,
переданному Афинеем (XIII, стр. 584с. Сравн. тексты, касающиеся различных
софистов, в интересной главе Бёка «Политическая экономия», I, 21, 206—208).
17 Фукидид, II, 40. Известные занятия, которые в Риме были
специальностью рабов или во всяком случае вольноотпущенников, например
секретарство, у греков были сохранены за свободными; по крайней мере
Корнелий Непот говорит, что Эвмен исполнял эти обязанности при Филиппе
{Корнелий Непоту Эвмен, 1).
18 Фукидид, II, 16; Аристофан, Всадники, 805, и Мир, 225·
15 Арисшифин, Алабяне, Л1;:р, Всадишь, Женщины я няпптшпм собоя-
«ии и др.
20 Аристофан, Мир, 130.
21 «Одни крестьяне сделают, другой—никто» (там же, 515 и вся
дальнейшая сцена).
22 Аристофан, Женщины в народном собрании, 677.
23 Это ясно из той важной главы Фукидида, на которую я только что
ссылался (II, 16). Я даю ее полный перевод:
«Итак, раньше в течение долгого времени афиняне жили по деревням,
лользуясь автономией; после объединения их в один город они сохранили
свои старые привычки. Как старики, так и последующие поколения вплоть
до теперешней (т. е. Пелопоннесской.—Прим. перев.) войны (большинство
vx от рождения) жили семьями все-таки на своих полях. Поэтому нелегко
им было сниматься с места всем Домом, потому что они лиыъ незадолго до этого,
после персидских войн, устроились снова своим хозяйством. Неохотно,
с тяжелым чувством покидали афиняне дома и святыни, которые были для
них «отческими» искони, со времени их старинной государственной жизни,
и, прежде чем усвоить себе этот новый образ жизни, они полагали, что
покидают не меньше, чем свою собственную родину».
24 Плавт, Купец, I, 1, 65:
Так строго содержал его тогда отец.
В деревне занят черною работой был, .
И мог он в город съездить лишь на пятый год,
На плащ Афины еле взглянет—и тотчас %
Назад в деревню гонит уж его отец.
Сравн. Теренцш, Братья, I, 1, 45, и Свекровь, II, 1, 224.
25 Аристофан, Всадники, 1009, и Осы, 630.
20 Чтобы заставить их отказаться от этой манеры запрашивать, хотели
запретить им уступать что-либо из их первого запроса, под страхом
заключения в тюрьму (Алексис у Афинея, VI, стр. 226а). Сравн. у других комиков—
Антифана, Дифила и др.—относительно их наглости и мошенничеств (у
Афинея, VI, стр. 204).
224

27 Демосфен, Против Неэры, стр. 1367. Известно, как Аристофан
издевается над Эврипидом за [социальное] положение его матери («Ахарняне», 492;
«Женщины на празднике Фесмофорий», 456). Он говорит в этой же пьесе—
и, кстати, без оттенка презрения—о некоторых других мелких ремеслах,
практикуемых женщинами, например в стихе 448.
28 Ксенофонт, Воспоминания, II, 7, 5—9. Сравн. Лукиан, Паразит, I,
и Беглецы, 12. «Глядя на них,—говорит одно из действующих лиц
Аристофана о женщинах, переряженных мужчинами на народном собрании
(«Женщины в народном собрании», 406),—мы их приняли всех за башмачников..
В самом деле, все собрание состояло из белых лиц». Таков был, повидимому,
цвет лица башмачников того времени.
29 Аристофан, Богатство, 510—525:
Если зренье к Богатству вернется опять и разделятся поровну
деньги,
Кто же займется тогда ремеслом из людей, кто наукою мудрой
займется?
Ни один человек! А исчезнут совсем ремесло и наука, что
будет?
Кто же будет кузнечить, строгать корабли, кто же будет
скорняжить, гончарить,
Кто башмачничать будет, телеги ковать, кто портным будет,
кто портомоем,
Кто, сохою вспахавши сырой чернозем, собирать будет жатву
Деметры,
Если в лени и праздности сможете жить, не заботясь о хлебе
насущном?
— Пустяковый пустяк! Все работы, весь труд, все, что ты нам
сейчас насчитала,
Будут слуги над этим потеть!—Хорошо: а откуда же слуг
вы возьмете?
— Мы оа мены*! ;ιχ куп::.". Спсрса объясни· ну я гпе
продавцов вы найдете,
Если вдоволь у каждого будет добра?
30 Аристофан, Лягушки, 173. Сравн. «Женщины в народном
собрании», 308.
31 Лукиан, который в своих картинках нравов всегда так охотно
переносится мыслью к классическим временам Греции, оценивает дневной
заработок башмачника приблизительно в 7 оболов (т. е. около 40 копеек золотом).
См. Лукиан, Петух, 22. Обучение ремеслу, а равно и искусству оплачивалось
такой же суммой и составляло доход рабочего-мастера (Лукиан, Паразит, 18).
32 Лукиан, Тимон, б. Афиней (IV, стр. 168) рассказывает о двух
философах, которые, для того чтобы в течение дня предаваться философским
размышлениям в полное свое удовольствие, нанялись на ночь на работу к
мельнику за 2 драхмы (около 70 копеек золотом). Но эта цена (ведь мельник
платил им не как философам), явно преувеличена. Об этом можно будет судить,
когда мы увидим, какова была оплата наемных рабов, в главе о цене рабов.
33 Отсюда пословица: «Поздно пришел; ну, иди в Колон» (у Поллукса,
VIII, 133).
34 Демосфен, За Эвбулида, стр. 1313, 2: «Как я слышу, много женщин-
гражданок вследствие несчастий нашего города в те времена должны были
стать няньками, ткачихами, работницами на виноградных точилах». Сравн.
1309, 19, и Исократ, Ареопагитик, 38.
85 Исократ, Ареопагитик, 30.
36 По поводу помощи, оказываемой в случаях необходимости, Бёк
говорит еще, как об обществах взаимной поддержки, об ассоциациях,
обозначаемых именем Ιρανοί, имевших свою собственную организацию, свои законы
и иногда свое судебное производство. Но голландский ученый ван Хольст
в специальной работе «De eranis veteribus graecorum» («О древнегреческих
эранах»), 1832 г., разбирая смысл и применение слова έρανος в различные
эпохи, от Гомера до эпохи римлян, хотел показать, что там, где Бёк видел
15 Валлон
225

право, вышедшее из благотворительных учреждений, не было ничего
другого, кроме добровольных взносов; но положение Бёка, вновь принятое
Вешером («Надписи острова Родоса относительно религиозных обществ»,
Revue archéologique, т. X, 1864 г., т. XII, 1865 г.), вновь подверглось
возражениям со стороны Фукара (Foucart, Des associations religieuses chez les
grecs, 1875). <Новейшая литература по этому вопросу у Цибарта (Ziebart,
Das griechische Vereinwesen, 1896) и у Поланда (Poland, Geschichte des
griechischen Vereinwesens, 1909)>.
Единственный пункт, который может нас тут интересовать,—это желание
знать, должна ли касса, составлявшаяся из складчины участников и из
подарков благотворителей, в случае необходимости приходить на помощь. Что
касса должна была платить по расходам за угощения, за религиозные
церемонии и по другим расходам, значащимся вообще в программе ассоциации,
в этом нет никакого сомнения; но она должна была также участвовать в
расходах по оплате похорон своих сочленов; не могла ли она иногда приходить
им на помощь в минуту необходимости? Было бы затруднительно отрицать
это абсолютно; по крайней мере уже в римские времена можно видеть, как
рескрипт императора Траяна, давая разрешение на учреждение ассоциации
«эранистов» в Амизе, говорит: «особенно если такими общими взносами будут
пользоваться не для шумных «пиров или недозволенных собраний, но для
поддержка более неимущих в момент нужды» (Плиний, Письма, X, 93, 94);
но я считаю, что ни один текст не устанавливает, что это было общее правило.
Во времена Демосфена, Ликурга и Исея «эраны» были добровольными
взносами, которые собирались между друзьями кем-нибудь из них, чтобы притти
на помощь другу не под видом подарка, а под видом ссуды, вполне возможно
ссуды беспроцентной, возвращение которой тем не менее оставалось
обязательным: отсюда эта черточка в характере Брюзги у Теофраста
(«Характеры», XVII): «Друзья собрали сумму денег ему на пособие. «Поздравляю
тебя»,—обратятся к нему.—«С чем это,—спросит он,—разве я не должен
возвратить каждому его взнос, да и вдобавок поблагодарить, будто и за настоя-
щую услугу}у>
В одном процессе о наследстве, * о котором говорит Исей, фигурирует
счет в 1 тысячу драхм, подлежащий оплате в кассе «эранов» (Исей, О
наследстве Агния, 43). В другом месте мы видим, как Леократ поручает одному
из своих друзей заплатить свои долги и выкупить свои «эраны» (Ликург,
Против Леократа, 22). Такой вид «эранов», или ссуд, подлежащих уплате,
мог быть под этим именем предметом заклада (Фукар, Надписи из Аморга,
№ 45, стр. 226) или поручительства: речь, приписываемая Лисию против
Аристократа, носит название «О поручительстве за взнос» (δάνου) (Лисий,
Фрагмент 16, указ. Гарпократиона); он мог иметь место в судебных процессах,
которые продолжались в течение месяца. Образовывались ли при этом
настоящие общества или те друзья, которые делали взносы, были связаны между
собой только теми узам; отношений, которые рождаются при этих
случайных встречах? Вполне добровольный характер этих взнос ^ заставляет меня
склониться ко второму предположению. Я не могу считать ассоциациями
другие соединения, кроме тех, которые имеют регулярные взносы, месячные
или трехмесячные, смотря по обстоятельствам; а это мы видим только при тех
ассоциациях, которые устраивают общие обеды или другие церемонии и имеют
религиозный характер.
37 Аристофан, Осы, 310 и ел.
«Из того, сын, что сегодня получу,
На троих нам надо хлеба,
Надо щепок, надо мяса, х
Тут уже не до лакомств!»—
«Ах, отец мой, если б судьи
Не сидели в гелиее,
Где б добыл ты нам на завтрак?..»
38 См. тексты, собранные и разобранные Бёком («Политическая экономия
Афин», II, 17, I, 395 и ел.).
226

2
1 «Что законом не разрешено чужестранцу торговать на площади и рынке»
(Демосфен, За Эвбулида, стр. 1308). Но, повидимому, иностранец мог
приобрести это право, что в конце концов только подчеркивает существование
такой привилегии.
2 Патрон во всех случаях служил как бы посредником, между
иностранцем и государством; Сеида под словом (άποστασίου δίκη) <обвинение против
вольноотпущенника, не выполняющего своих обязанностей по отношению
к своему бывшему хозяину> по отношению к рабам, причем он старательно
различает акт άπροστασίου <(судебное дело против метека, не выбравшего себе
патрона из среды граждан)> по отношению к иностранцам. См. под словом,
νέμειν προστάτην («взять себе покровителя»),
3 Цензовые списки Навсиника выделяли из действительного состояния
(ουσία) богатого человека пятую часть как подлежащую налогу (τίμημα);
для метеков выделялась шестая часть (Демосфен, Против Андротиона,
стр. 612, 2). В этих числах не нужно видеть определенной доли состояния или
доходов, которые государство отбирало авансом; это не было налогом, это
было основанием для налога. Это были соотносительные цифры, по которым
регулировалась раскладка. См. Бек, Политическая экономия, IV, 10, 2Г
стр. 369, 370.
4 ПоллукСу Словарь, III, 55, и «Большая энциклопедия», под рядом
терминов. См. доклад Сен-Круа «О метеках» в Academ. des inscriptions, XLVIII,
182 и ел., 1808 г.; <более новые работы: Schenkt, De methoecis atticis, 1880;
Clerc, Les méthèques athéniens, 1893, и в специальных работах по греческим
древностям Бузольта, Герман-Тумзера и др.>
5 «...и если мы установим охрану метеков так же, как имеем охрану
сирот» (Ксенофонт, О доходах, II, 7).
• Беккер, Anekdota, 304; Элиан, Различные истории, VI, 1. Сравн.
Аристофан, Ахарняне, 507.
7 Ι//Ό1ΐηΐί)/\1Ψ*Τ> ΓΛ ΠΛνΛΤΓΛν TT Λ
8 Самюэль Пти (Samuel Petit), Аттические законы, II, 5, 2.
9 Там же. Уголовный закон делал различие между гражданином и
метеком. Гражданин, убивший метека, подвергался изгнанию, метек, убивший
гражданина, подвергался смерти.
10 См. словари Гарпократиона, Аммония, Фотия под словом Ιοοτελεϊς
(«равноплатящие»); Поллукс, III, 56.
11 Некогда Афины были менее скупы на дарование этих прав, но начиная
с Солона введение большого числа иностранцев в среду граждан было всегда
мерой исключительной или революционной. Клисфен принял их целую
массу, когда он вновь организовывал трибы; равным образом к концу
Пелопоннесской войны были допущены в число граждан те, которые хотели носить
оружие (Диодор, XIII, 97).
12 Афиней, VI, стр. 272.
Глава четвертая
ι
1 Ксенофонт, Экономик, IX, 5.
2 Как в анекдоте у Серена (Стобей, Цветник, XII, 48).
3 Из 435 надписей, опубликованных Вешером и Фукаром («Надписи,
найденные в Дельфах», Париж, 1863 г.), можно насчитать таких рабов
приблизительно 70 на 200 рабов иноземного происхождения. Известное число их
может находиться еще среди тех, которые не имеют указания на свое
происхождение. < Более новые работы по дельфийским надписям: Haussoulier,
Bull, de la correspondance hellénique, V (1881), стр. 406 и ел., № 15—48;
Sammlung der griech. Dialekt-Inschritten, Band II, Göttingen 1899; Baunak,
Die Delphischen Inschriften, стр. 176 и ел. № 1684—2342. Эта работа в данное
время является основной. Fouilles de Delphes (Ecole Française d'Athènes,
T. III, Epigraphie Colin, Paris 1909—1913».
15*
227

4 Демосфен Περί συντάξεως, стр. 172. По указанию грамматиков, это к рабам
такого рода относилось название σηκίς («ключница»), лат. verna (Ферекид
у Афинея, VI, стр. 263):
Не был он рабом фригийским, не был в доме ключником.
Но и то ему пришлось по дому много вынести.
6 Плутарх у Солон, 23.
β «Взявшие (ребенка) продают дитя давшему даже самую маленькую
цену; и относительно него дается письменный документ и согласие
воспитывать дитя и, когда оно вырастет, иметь его рабом или рабыней, беря от него
эту службу как бы в виде платы за воспитание» (Элиан, Различные истории,
II, 7). Этот закон замечателен: надо спуститься до христианского
законодательства времен Империи, чтобы там найти нечто подобное у римлян.
7 То место, которое оно занимает в комедии, позволяет все примеры,
находящиеся у Плавта и Теренция, отнести за счет Греции: это самая основа
тех пьес, которым они подражают (см. Плавт, Cistell., 1, 2, 125; Теренций,
Свекровь, III, 3, 400; Сам себя наказавший, IV, 1, 640). В этом отрывке отец
жалуется, что его дочь не была убита, как он приказал, но подкинута и
благодаря этому может быть отдана во власть рабства и бесчестия:
Дочь свою ты той старухе предала прямехонько!
Ведь через тебя пришлось бы ей заняться промыслом
Или быть совсем открыто проданной в публичный дом.
8 Стоик Посидоний у Афинея, VI, стр. 263; Плутарх, Солон, 13.
9 Плутарх, Солон, 13; Об опасности долгов, 8.
10 Демосфен, Против Неэры, стр. 1350, 20. В Ликии рабство было
наказанием за воровство {Николай Дамасский, фрагмент 129, § 2). Декрет города
Галикарнаса (приблизительно 457 г. до н. э.) наказывал изгнанием и
конфискацией всего имущества в пользу храма Аполлона того, кто нарушал
предписания. Если его имущества было меньше, чем на десять статеров, виновный
по^м/рн бмп быть ппоттян R nsfipTRO яя грянипу (Ньютонt Гзчикзрпгс,
Книд и т. д., т. II, ч.Н, стр. 671).
11 Дион Хрисостом («Златоуст»), Речи, XV, 242: «И естественно, что
первые, кому пришлось быть рабами, родились не от рабов, но ими овладели
морские разбойники или они попались в плен на войне, и таким образохМ они
были принуждены быть рабами для тех, кто их захватил».
12 Аристотель, Политика, IV (7), 13, 14.
13 См. Фукидид, I, 55; VIII, 41 и 62; Ксенофонт, Греческая история,
I, 14, 15, III, 2, 5; IV, 5, 8 и 6, 6. См. Летронн (Letronne), Заметки о
населении Аттики.
14 Геродот, I, 66.
15 Там же, VII, 156.
16 Жители Лемносу и Имброса, обращенные в рабство Кимоном и т. д.,
Фукидид, I, 98; Диооср, XI, 60.
17 Фукидид, III; См. Демосфен, Против Неэры, стр. 1380, 13;
18 Там же, V, 116.
19 Там же, V, 3 и 32.
20 Ксенофонт, Греческая история, II, 2, з.
21 Плутарх, Никий. Фукидид (VII, 87) определяет число афинских
пленников и их союзников до 7 тысяч.
22 Фукидид, IV, 48.
23 Ксенофонт, Греческая история, I, 6, 14, 16.
24 Сравнение Пелопида и Марцелла у Плутарха, I.
25 «Все равно как считается несправедливым обращать в рабство друзей
и справедливым—врагов» (Ксенофонт, Воспоминания, II, 2, 2).
26 Диодор, XVI, 53 и 55. Благородное поведение Сатира, о котором он
говорит здесь, нашло мало подражателей.
27 Цитата у Аристотеля, «Политика», I, 2, 19.
28 Эсхил, Семеро против Фив, 308, 309; Агамемнон, 1035 и повсюду;
Софокл, Трахинянки, во многих местах; Эврипид, Андромаха, 11; Гекуба, 55,
95, 351, 441 и т. д.; Троянки, 205 и в других местах.
228

29 Эврипид, Гекуба, 889 и ел., Троянки, 206 и 1060.
30 Там же, 1080.
31 Там же, 330.
32 Авл Геллий, II, 18. По свидетельству Диогена Лаэртского, Федон,
вышедший из знатнейшего рода, но ставший рабом еще с детства, был
выкуплен Алкивиадом или Критоном (II, 9, 1, § 105).
33 Плутарх, О спокойствии души, 13, стр. 471; Диоген Лаэртский,
III, 19;
34 Авл Геллий в вышеуказанном месте. Сравн. ораторов: Демосфен,
За Эвбулида, стр. 1304 и ел.
35 Диоген Лаэртский, I, 5, 32-
36 Плутарх, Жизнь X ораторов; Ликург § 12, стр. 842. Поллукс говорит,
что в Афинах раб-грек отличается от варвара именем θητευς («наемник») или
τελατης («служитель») («Словарь» III, 82). Не знаю, насколько это
утверждение основательно.
2
1 Ахеяне, зиги и гениохи—маленькие народцы на берегу Черного моря—
обычно занимались морским разбоем подобного рода (Страбон, XI,
стр. 495—496).
2 Бёк(Воескп), Corpus inscriptionum, Suppl. № 2265с. Среди победителей
на олимпийских играх был некий Никострат, человек не низкого
происхождения. Похищенный пиратами в Примнесте во Фригии, он был продан
какому-то жителю Эгий (Павсаний, V, 21, ц). Парфений рассказывает
подобное также о фессалийских женщинах, даже очень знатного происхождения,
которые были похищены фракийскими пиратами («Эротика», 19).
3 «Ведь ты знаешь, что и законы велят выкупленному из вражеских рук
быть во власти выкупившего, пока он не отдаст суммы выкупа» (Демосфен,
Против Никострата, стр. 1248—1250).
4 Пти, Аттические законы, VII, 1, 7.
5 nouba Upuruunu пот этим словом. Лукиан («Разговоры богов», IV, 1)
дает это имя Зевсу, похитителю Ганимеда.
6 Как и относительно подкидывания детей, мы имеем право отнести
к Греции различные тексты латинской комедии по поводу этих похищений:
Плавт, Пленники, пролог, 8; V, 2, 908; Ларчик, 125; Проделки паразита, 651;
Близнецы, пролог, 33; Пенулус, пролог, 67 и 84, и других похищений
пиратами: «Хвастливый воин», 118 и т. д.
7 Антифон у Афинея, III, стр. 108.
8 Поллукс, Словарь, VIII, 102.
9 Эсхин, Против Тимарха, стр. 85 и 89 (изд. Reiske) и вся речь Лисия
против Панклеона. Если заявление было не обосновано, то в казначейство
платили половину стоимости спорного предмета (Демосфен, Против Теокрина,
стр. 1328).
10 Филострат, Жизнь Аполлония из Тианы, VIII, 3, стр. 400.
11 Геродот, V, 6. «Они продают своих детей для вывоза». Для Фракии
см. пример у Антифонта, Об убийстве Герода, § 20 (изд. Бласса); для
Фессалии см. Аристофан, Богатство, 520:
За наживой гоняясь, прискачет
Из Фессалии дальней сквалыга, торгаш, безобразнейший душепродавец.
12 Аристофан, Птицы, 1129, и Лягушки, 1428.
13 Теофраст, Характеры, XXI.
14 Ветер и Фукар, Дельфийские надписи, Париж 1863 г., № 1, 35, 320,
335, 377, 378, 380.
1Б Филон, стр. 882d.
16 Страбон, т. III, стр. 164.
17 Демосфен, Филиппики, III, стр. 119: «...македонская язва, откуда
и прежде нельзя было купить даже порядочного раба».
18 См. Аристофан, Птицы, 1235:
...иль думаешь меня ты устрашить,
Как будто бы раба из Фригии иль Лидии?
229

19 Аристофан, Осы, Мир, Женщины на празднике Фесмофорий.
20 У Аристофана повсюду; у Филемона по Стобею; у Мнесимаха по Афинею,
IX, стр. 402; у Теренция во многих местах. См. Страбон, VII, стр. 304;
Фотий, Библиотека, стр. 1587 и ел. Равным образом Демосфен, желая
обозначить раба вообще, говорит: «Это ведь не Сир или Манес, это Формион».
(Против Стефана, стр. 1127, 25). На основании фрагментов Николая из Дамаска
можно прочитать следующие стихи Писандра из Родоса, где он указывает
на имя Бабес, как на обычное имя раба:
Мужу название было Гиппемон, «коней укротитель»;
Лошадь Подаргом зовут, «быстрой всегда на бегу»;
Имя ж рабу, как всегда, «родом с Востока Бабес».
(Николай из Дамаска, фрагмент 147, изд. Didot.
Сравн. «Палатинская антология», VII, 304).
21 Ветер и Фукар, указ. работа, № 179 и 396.
22 Там же, № 403.
23 Теренций, Братья, II, 3, 230:
Много женщин куплено и сверх того
Отсюда кое-что еще везу на .Кипр.
24 «И он посылал отыскивать себе многих гетер из Пелопоннеса, многих
музыкантш из Ионии и других молодых девушек со всей Эллады, отчасти
певиц, отчасти танцовщиц; обычно с друзьями он устраивал их состязания,
и с ними он проводил все время (Феопомп у Афинея, XII, стр. 531, и Элиан,
Различные истории, VII, 2, где вновь воспроизводится та же фраза). Тут идет
дело о Стратоне, царе сидонян, который жил во времена Александра.
26 Аристофан, Богатство, 147:
Ну, да! Вот этак, из-за мелкой денежки,
Рабом я стал. Богатства нехватало мне.
26 Демосфен, Против Неэры, стр. 1351.
-· iepuoom, viii, iôa.
28 Афиней, XII, стр. 515: «чтобы всегда ими пользоваться, остающимися
юными».
29 Гесихий, Лексикон, под этими словами, и Поллукс, Словарь, III, 77 и 78.
30 Теренций, Братья, II, 1, 161:
«Сводник я».—«Известно».—«Но из самых добросовестных.
После извиняться станешь: обижать, мол, не хотел я—
Ни во что я не поставлю оправданий, так и знай!
Отстою свои права я! Словом не искупится
Сделанное делом».
31 Николай и Посидоний у Афинея, VI, стр. 266.
32 Плануда, Жизнь Эз^аа, цитировано по работе Жюглер, Об аукционах
рабов, гл. 3.
33 Лукиан, Аукцион душ, I и ел.
34 Платон, Законы, XI, стр. 916а.
35 Гесихий под словом κύκλος—«круг». Πρατηρ λίθος («камень, на котором
рабы выставлялись для продажи») называлось место, с которого глашатай
объявлял об аукционе («камень глашатая»). См. Поллукс, III, 78, и Жюглер,
цит. работа.
36 Все относящиеся сюда документы собраны в Lettres patentes, в
королевских Ordonnances и в Code noir (стр. 332).
Глава пятая
1
1 Эврипид, Троянки, 204; Аристофан, Лисистрата, 332; Плавт, Жребий,
381; Канат, 252; Проделки паразита, 76; Теофраст, Характеры, 18; Лукиан,
Диалоги морских богов, VI, 1; Афиней, III, стр. 123е; IV, стр. 137 и 147;
Поллукс, Словарь, X, 28 и ел.
230

* Рейтемейер, История и состояние рабства в Греции.
8 Теофраст, Характеры, XXIII, XXVII, XXI, II, XXX, XXIV; Ксено-
фонШу Воспоминания, II, 1, 9.
4 Лукиан, Лжец по природному характеру, 35: «Он побудил меня оставить
моих рабов в Мемфисе и одному сопутствовать ему, говоря, что у нас не будет
недостатка в слугах. И действительно, вот как мы жили. Когда мы
приезжали на постоялый двор, мой спутник, взявши засов от дверей, палку от
метлы или какой-нибудь кол, одевал их и, произнеся над ними магическое
заклинание, заставлял этот кусок дерева ходить, так что все принимали его
за человека. Этот слуга черпал нам воду, приготовлял нам обед, приводил
в порядок мебель и во всем служил нам с замечательным проворством и
ловкостью. Затем, когда этот маг не нуждался уже более в его услугах, при
помощи другого заклинания он делал его снова засовом или палкой, если таково
было его первоначальное состояние». Известно продолжение этой остроумной
сказки, которой воспользовался Гёте. Спутник, услыхав как-то случайно
слова, которыми маг делал водоноса, заставил его носить воду, но не мог уже
его остановить и обратить в прежний вид; в доме началось наводнение. Он
взял топор и перерубил пополам палку, но он не уничтожил водоноса, а,
напротив, сделал их два, которые прекрасно продолжали свое дело, пока на
счастье не пришел заклинатель (там же, 36).
5 «Учитель рабов» άοΛοδιάάαχαλοϊ. Такое название носила одна из пьес Фере-
крата (Афиней, IX, 396с).
6 Аристофан, Лисистрата, 517.
7 «Тканье для женщин дело, не собрания» («Однострочные выражения»—
«Sententiae monost.», 260).
8 Аристофан, Облака, 52. В этом стихе есть некоторая двусмысленность,
игра слов, которая заставляет думать, что эта женщина, преданная роскоши
и мотовству, проявляла менее интереса к своему тканью, чем к деньгам своего
мужа; но в конце концов даже в утопической картине общности всех благ,
которая возлагает на рабов почти все труды, приготовление одежд остается
dcciма >дс;;ол; женщн!! ("Wphtttmww r няподном собрании», 677 и 780).
9 Теренций, Братья, V, 3, 850.
10 Плавт, Трехгрошевый, II, 1, 222. Сравн. о рабынях, провожавших
женщин, у Афинея, VI, 267с.
11 Филоксен и Архестрат у Афинея, VII, 310а, IX, 409а, и XV, 685.
12 Теренций, Евнух, I, 2, 165; Афиней, XII, 515.
13 Какие имена давались обыкновенно классу рабов? Слово δοολος, обычное
имя раба, зачастую употреблялось в переносном значении; характерным для
рабской работы было слово οίκέτης, другие слова примыкали к этим понятиям
с некоторыми чертами различия, по самой ли их природе, по качеству ли тех,
кто ими обладал.
Λάτρις, < общий корень с латинским latro,—«разбойник», «наемник»>,
говорят, назывался проданный пленник; άμφίποΑις, как и πρόποΑος, раб,
мужчина или женщина, специально находящийся при хозяине; ατμήν
назывался и раб и свободный, поставленный в зависимость от кого-нибудь.
"Αψοι, θεράποντες, ακόλουθοι, διάκονοι, ύπηρέται—все они имеют значение: служитель
с сильным оттенком свободы; θεράπων часто указывает на значение «спутника»,
хотя и низшего ранга, как, например, Патрокл при Ахиллесе;
φή*<одинакового корня с глаголом θέω—«бегу», «тороплюсь»> и πεΑάτης<«τοτ, кто близко»;
«кто подходит»> обозначали «наемники». Есть еще слова παλμόνες и έρκίται
в значении «трудящиеся», «люди труда». См. различные тексты у Афинея
(VI, 267), Поллукса, Аммония, Фомы Магистра и других грамматиков.
Одна довольно интересная фраза Поллукса о персонажах трагедии и
комедии, среди различных деталей, которые касаются масок, дает нам
некоторые частичные замечания, применимые к именам и деятельности рабов.
В трагедии таковыми были лица рабов-мужчин (IV, 137, 138): раб
деревенский, или пастух (όιφθερίας), как в «Царе Эдипе», и два раба, служащие
вестниками, специально отличающиеся остроконечной бородой и вздернутым
носом. Женщины (там же, 138—142)—«старуха-рабыня», как в «Гекубе»
и др.: в морщинах, с шапочкой из шкуры ягненка; и другие, отличающиеся по
одеянию и по прическе («выстриженный посередине», «раба, одетая в шкуру»).
231

В комедии среди рабов (там же, 148—150) есть старик (πάππος) с белыми
волосами; обычно он играет вольноотпущенника; раб—«руководитель»,
первый персонаж, столь важный в новой комедии, с приподнятыми бровями—
знак командования—и с рыжей косичкой, может быть, указывающей на
варварское происхождение; другое лицо, играющее руководящую роль, у
которого волосы, вместо того чтобы быть заплетенными в косу, топорщатся дыбом;
другие рабы, различно причесанные, один лысый на макушке, с кружком
рыжих волос; другой подстриженный, рыжий и сам, и по волосам, с косыми
глазами; два раба-повара, один местный, по имени μαίσων, другой иноземный,
называемый τέττιξ («кузнечик»), единственный, у которого есть борода и
черные волосы; иностранные повара могли притти только из Азии. Среди
женщин—сначала старухи (там же, 150—151): старая служанка гетеры Αυκαίνιον
(«волчица»), маленькая, слабая, морщинистая, с косыми глазами; старая
воспитательница—толстая, грузная; старая горничная с приплюснутым носом,
с двумя клыками в каждой челюсти. Затем идут молодые женщины (там же,
151 —152): молодая приближенная (λεκτική) и несколько других ролей,
которые не представляют обязательно рабов (οΰλη, κόρη, ψεοόοχόρη), вторая
ψευόοκόρη, их окраска и их прическа—вот приблизительно и вся разница между
ними; есть другие, у которых более точно можно указать их происхождение
или их характер: танцовщица с седеющими волосами, уже стареющая
куртизанка; узаконенная наложница и целая толпа гетер: зрелая гетера, гетера
юная, гетеры, отличающиеся особенностями причесок—золотыми
украшениями, повязками, пучками волос, поднимающимися, как пламя лампы;
наконец, две молодые девушки, специально прикомандированные к другим
как их спутницы: одна с волосами, наполовину остриженными, другая с
волосами, гладко причесанными, спутница куртизанок.
Считая некоторые черты этих фигур прихотью театра—прическу молодых
девушек, два или три зуба старух, рыжие косички одних, косоглазость
других,—можно, думается мне, из этих указаний извлечь несколько данных:
из роли рабов в театре получить указания, как ими пользовались в реальной
жизни. Из театральных пьес можно видеть, что в трагедии они являлись
лишь как побочный элемент; только комедия дала им руководящую роль;
сверх того, в трагедии они встречаются редко; наоборот, в комедии их очень
много, и мужчин и женщин, и они принимают очень активное участие в
действии. Все эти маски Поллукса можно приложить к именам новой комедии,
которые нам известны из Плавта и Теренция, и эти театральные имена были
лишь типами для тысяч тех рабов, которые фигурировали в сценах частной
жизни Греции.
В отдельных изданиях есть некоторые разночтения; так, вместо μαίσων
читается μέσος, которое можно перевести: «раб средних лет», или через
латинский термин mediastinus—«раб для всяких мелких дел, по земледелию, по
бане и т. д.»:
Раб суеты, с деревне ты тихим моленьем взываешь.
14 Ксенофонт, Экономик, IV и ел. Аристотель, Экономик, I, 2, по цитате
Boeckh'a, I, 8.
15 Ксенофонту Экономик, повсюду.
16 Дионисий Галикарнасский, Исократ, I (т. V, 534, 10, по изд. Reiske).
Он говорит здесь об отце Исократа, рабы которого занимались выделыванием
флейт; другие употребляли их для банковских операций, как это делал
Пасион (Исократ, Речь о банкирах, 7), или для торговли на рынке, как
скупой у Теофраста, который своему рабу поручал мелкую торговлю и заставлял
его платить за размен, если он приносил следуемую с него сумму в медных
монетах вместо серебра (Теофраст, Характеры, XXX. Сравн. <Псевдо>
Ксенофонт, Афинская полития, I, 17).
17 Ксенофонт, Воспоминания, II, 7, где он приводит много примеров.
18 Бёк, I, 21, т. I, стр. 204; он приводит «Законы» Платона.
Между прочим, афинский закон запрещал рабам медицинскую практику-
В одной надписи в Дельфах раб, проданный богу,—это особый вид вольной—
остается обязанным, если потребуется, заниматься медицинской практикой
вместе со своим хозяином еще пять лет (Вешер и Фукар, Надписи, собранные
в Дельфах, № 234. См. ниже главу об освобождении на волю).
232

19 Ксенофонт, Воспоминания, III, И, 4.
20 Эпикур у Афинея, VIII, 354с.
21 Намек на это делает Ферекрат у Афинея, XIV, стр. 612а.
Если верить Лисию, он приобрел ее за счет одного несчастного,
притворившись страстно влюбленным в 70-летнюю вдову. Лисий, как будет видно ниже,,
имел полное основание желать ему этого.
22 «Я дал ему взаймы,—говорит Лисий,—в расчете на то, что Эсхин, будучи
учеником Сократа и имея обыкновение произносить длинные и великолепные
речи о добродетели и справедливости, никогда не позволит себе такого образа
действий как наиболее бессовестного и преступного» {Лисий, Фрагменты речи
против Эсхина, стр. 4).
23 Он был не один: доказательством этого служит та «толпа кредиторов,,
которые с раннего утра являлись, чтобы осаждать его дом в таком количестве,
что прохожие думали, что он умер и что это пришли присутствовать на его
похоронах» (Лисий, там же).
24 Демосфен, Против Олимпиодора, стр. 1170.
25 Демосфен, Против Афоба, стр. 816.
26 Эсхин, Против Тимарха, стр. 118 и 121.
27 Ксенофонт, О доходах, IV, 14.
28 Там же.
29 «... не покупать служанок, а нанимать их для выхода на улицу для
прогулки» (Теофраст, Характеры, XXII).
30 Не раз из детских приютов запрашивался ребенок, чтобы служить
«грумом». Ему давалась ливрея на те часы, когда он выполнял свою службу,
и.50 сантимов (20 копеек) жалованья в день; кормить его нанявшие не считали
своей обязанностью. Это то, что Теофраст называет «нанять слугу на своем
продовольствии».
31 Хочу себе я поваров нанять двоих.
Искуснейших, какие только есть у нас.
С Алексис).
Эти наемные повара очень часто фигурируют во фрагментах и пьесах
авторов средней и новой комедии. См. Плавт, Горшок, II, 4, 236, и III, 2, 404;
Купец, IV, 2, 689 и ел. Сравн. также Теофраст, Характеры, XXII. Чтобы
приготовлять пирожные, также нанимали женщин, которых называли
демиургами (творцами, создателями). См. Менандр и Антифан у Афинея, IV,
стр. 172.
32 Афиней, I, 15.
33 «Одиссея», I, 152 и 325—333; VIII, 62, 266. Говорят, что древние
допускали для пения на своих празднествах только гимны в честь богов, для тога
чтобы и самим держаться в пределах приличия и умеренности (Афиней, IV,
627—628). Но эта цель не всегда достигалась, как это доказывает последняя
цитата.
34 «Музыкантши и танцовщицы с флейтами, лирами и самбуками,
некоторые родом с Родоса, для меня, по моему мнению, голые, если не считать,
как говорили некоторые, что на них накинуты легкие хитоны» (Афиней,
IV, 129а. Сравн. XIII, 607с).
35 Аристофан, Ахарняне, 407 и 1175; Осы, 1245; Лягушки, 516, и
различные фрагменты комедий у Афинея: VII, 186Ь; IV, 146е, 172с, 175; I, 27; XV,,
665Ь. Сравн. Плавт, Стих, I, 2, 377 и т. д.
36 Теофраст, Характеры, XI.
37 Ксенофонт, Пир, VII, 5: «если бы они танцовали под флейту, изображая
такие фигуры, Харит, Гор или Нимф, в каких нам их пишут, я думаю, что
они проводили бы время приятнее и самый пир был бы веселее».
38 Платон в своем «Протагоре» достойным образом поднялся выше этого«
обычая (347d). Афиней (кто бы мог это подумать?) не менее сурово отнесся
к нему в своем «Пире мудрых». Он находит, что педантичные рассуждения,,
которыми они здесь занимаются, гораздо выше подобных развлечений.
39 Демосфен, Против Неэры, стр. 1351. Служанки этих гетер в свою очередь-
имели рабов, которых они, повидимому, заставляли служить себе с той же*
целью: свидетелем нам служит Пифионика, любовница Гарпала, старинная;
233

рабыня Бакхиды, музыкантши на флейте, которая сама была рабыней гетеры
Синопы (Афиней, XIII, стр. 595Ь).
40 Анаксил, Алексис и т. д. у Афинея, XII, 558, и VIII, 567—568;
«Близнецы» и «Формион» Теренция и очень большое число пьес Плавта, где он
подражал грекам.
41 «...хотя она ведала ремеслом ни приятным, ни уважаемым, но
воспитывала молодых девушек, которые потом становились гетерами» (Плутарх,
Перикл, 24). Афиней говорит, что она наводнила всю Грецию такими
девушками (XIII, 569f).
42 Кратин и Эвполис у Плутарха (цит. место).
43 Платон, Менексен, 235е. Он заставляет сказать Сократа: «Для мен^
по крайней мере, Менексен, нет ничего удивительного, что он умеет хорошо
говорить, так как у него учительницей была не плохо знающая риторику,
но та, которая сделала и многих других хорошими ораторами, особенно же
одного, выдающегося из среды всех греков—Перикла, сына Ксантиппа».
44 Заметим, однако, что ее называли также «ученицей Сократа» (Афцней,
XIII, 569f).
46 «Иногда посещал ее и Сократ со своими близкими» (Плутарх, привед.
выше место).
46 Ксенофонт, Воспоминания, II, 6, зб. См. «Экономик», III, 14.
47 «... и родственники приводили к ней своих жен, чтобы они ее слушали»
(Плутарх, Перикл, 24).
48 Демосфен, Против Неэры, 1354. Лисий, Об одном злоумышлении, 166;
Против Симона, 147—148. И при других обстоятельствах можно найти
указание, что один раб был собственностью двух господ (Ветер и Фукар,
Дельфийские надписи, № 112).
49 Лисий, Об одном злоумышлении, стр. 175. Он предлагает решить вопрос
самой женщине, о которой идет дело, чтобы она призналась, является ли она
общей ^ля обоих тяжущихся или нет.
-: MtMuL^tH, Против Неэры, 1360, и пе?утт*,тят третейского
разбирательства, стр. 1361.
2
1 Никандр из Колофона и Филемон (стихи которого были приведены выше)
у Афинея, XIII, стр. 569. Эти женщины на свои деньги воздвигли храм в честь
Афродиты «Всенародной». По закону Солона, гетеры должны были носить
«пестрое, украшенное цветами платье» (Свида); самые дешевые из них
назывались казальбадами ΚασαΑβάδες; (<одного корня с русским «кожа», «шкура»,
так же как латинское scortum>). См. Аристофан, Женщины в народном
собрании, 1106; Лукиан, Истинная история, II, 46.
2 Страбон, VIII, стр, 378. Таких примеров мы знаем много для
малоазиатских городов: в Тире, в Каппадокийской Канане, в Бголосе на Кипре,
в Вавилоне при храме Милитты. См. Страбон, XI, 532 и XII, 558; XIII,
627, и XVI, 748. Геродот, I, 199; Лукиан, Сирийская богиня, 6; Афиней,
XII, стр. 516; Элиан, Различные истории, IV, 1.
3 Эврипид, Ион, 309, 310:
Ион: Слуга я бога, так я и зовусь.
Креуза: Дар города? Иль продан кем-нибудь?..
Манто, дочь Тиресия, и другие уведенные в плен Терсандром, сыном
'Полиника, и аргивянами, победителями Фив, были отведены в Дельфы. Бог
41 осла л их основать колонию (Павсаний, VII, 3, ι и 2).
4 См. Бёк (Boeckh), Corpus inscript, graec, № 1607, 1608, 1699—1708,
1756—1757. Более подробно и в большем числе у Мюллера и Курциуса
<<<Anecdota Delphica»). Основной работой <несмотря на новые публикации
(см. стр. 265, прим. 3)> остается работа Вешера и Фукара, Дельфийские
надписи, Париж 1863 г. Главными божествами, о которых говорят эти надписи,
являются Дионис, Сарапис, Аполлон, Асклепий, Афина-Полиас. Я уже не
раз черпал из этих надписей нужный мне материал и не раз еще буду
принужден возвращаться к ним.
234·

* Владычица Кипра! Сюда—
В рощу твою, чтобы жить на лугах зеленеющих,
Ксенофонт привел толпу девушек стоголовую,
Исполняя радостно обещание
За победу одержанную.
(Пиндар у Афинея, XIII, 573—574, по изд. Криста, фрагмент 122.)
Поэт обращается также и к этим девушкам, которых он на языке поэзии
называет «служительницами богини Убеждения».
6 Страбон, VIII, стр. 378.
7 Алексис у Афинея, XIII, стр. 574Ь и с.
8 Афиней, XIII, стр. 575с. Он цитирует Хамелеона из Гераклеи и эпиграмму
Симонида на тот же сюжет.
9 «Считая, что только таким образом они могут сделать приятным богине
свое присутствие» (Диодор, IV, 83).
10 Страбон, VI, стр. 272.
11 Например в Смирне (Boeckh, Corp. iriser., № 3394).
12 Аристотель, Политика, VI (4), 12, з.
13 «Государственным рабом города является тот, который прислуживает
при судах и общественных работах» («Большая этимология», под этим
словом). Таков был обычай как в метрополии, так и в колониях:
пример—Кротона (Афиней, XIII, стр. 522с).
14 «Но если следует всем тем, кто занимается общественными работами,
быть общественными рабами, подобно тому как в Эпидамне и как Диофант
раз хотел устроить в Афинах...» (Афиней, XIII, стр. 522с).
15 Бёк, II, 2 (т. I, стр. 341). Он цитирует Эсхина, О посольстве, стр. 336.
16 Эсхин, Против Тимарха. Без сомнения, к числу рабов надо отнести и
тех подметальщиков, на которых намекал Аристотель, когда он говорил о
стратегах: «ведь не выбирать же начальников из подметальщиков» (Демосфен,
Против Аристогитона, стр. 785, 13).
17 Ксенофонт,0 доходах, IV, 17.
"° ,цииписии a ujtunupnuLLKuu, Ou у диЬпι^.uoiiGi*k КраСПОрСЧП!! ^СГ. 10 С 4; diu,
17; [Псевдо] Ксенофонт, Афинская полития, I, 19. После победы, одержанной
флотом при Хиосе, афиняне отпустили на волю рабов, бывших на острове
(Фукидид, VIII, 15).
19 Во время сицилийской экспедиции много таких рабов, бывших при
афинском войске, перешло на сторону сиракузян (Фукидид, VII, 13).
20 Павсаний, VII, 15, η, Ι, 29, η.
21 Павсаний, VII, 15, 7; 16, 8.
Глава шестая
ι
1 С самого начала я хочу указать для установления тех цен, которые
сбудут встречаться, нижеследующее: талант равен 60 минам, мина—100
драхмам, а драхма—6 оболам. По общеустановленным ценам талант стоит 5 216
франков 66 сантимов, мина—86 франков 94 сантима, драхма—0,87 франка
и обол—от 14 до 15 сантимов. Конечно, нечего говорить о том, что
это—номинальная стоимость монет и что одна и та же сумма в древние времена и теперь
представляет совершенно различную стоимость.
2 Лукиан, Души на аукционе, I: «ты стань и пропускай мимо себя души;
но сначала разукрась их, чтобы они казались с виду красивыми и привлекали
к себе возможно больше народа. Ты же, Гермес, объявляй и созывай в добрый
час, чтобы покупатели собирались на аукцион».
3 Средняя цена рабов в наших [французских] колониях, если взять их
en masse, была равна приблизительно 1 200 франков.
4 Я не мог найти точной цены собаки в те времена, кроме собаки Алки-
виада, которая, как и Диоген, являлась исключением; но вот несколько
других оценок, даваемых Бёком: козленок средней величины—1 обол; столько
235

же—заяц; ягненок—3 или 4 обола; жирная свинья весом до 100 мин—5 драхм;
овца—2, упряжной бык—10 и теленок—5. Во времена Солона, замечает автор,
бык стоил всего 5 драхм, овца—1 драхму, столько же, сколько медимн зерна;
но мало-помалу цены поднялись и стали в пять раз выше, а некоторые вещи:
стали стоить в десять и двадцать раз дороже («Политическая экономия»,
I, 10, т. I, стр. 102 франц. перев.).
δ «Повидимому, ты медлителен и ленив... Но я тебя пошлю на мельницу
и дам почувствовать, что я тебе господин в самом настоящем смысле этого
слова» (ЛукиаНу Души на аукционе, 27).
6 Ксенофонт, Воспоминания, II, 5, 2.
7 Планудйу Жизнь Эзопа, по цитате Юглера «О продаже рабов».
8 Такова выработка тысячи рабов Никия, 600 Гиппоника, 300 Филонида
и рабов, которых нанимали для этих работ во времена Ксенофонта. Сравн.
у Ксенофонта у О доходах, IV, § 14 и 15, где выработка сосчитана по дням,.
и § 23 и 24, где она приведена в годовой сумме из расчета 360 дней.
9 Бек, Политическая экономия, I, 22 (стр. 219—220). Таков был процент^
который должен был платить муж, разводясь с женой и не имея
возможности немедленно вернуть ей ее приданое. Автор показывает нам, что такой
процент был в большом употреблении при обычных коммерческих сделках:
(Демосфену Против Неэры, стр. 1362, 9; Против Афоба, стр. 818, 6, 27;
ЭсхиНу Против Тимарха, стр. 121; Исей, О наследстве Агния, стр. 293; Лисий,
Фрагмент речи против Эсхина-сократика, стр. 4).
10 «Нет человека,—говорит Плутарх в своем сравнении Никия и Красса,—
который одобрил бы труд, который Никий заставлял переносить в сёоих
рудниках, где обычно употреблялись только преступники или варвары,
большая часть которых была закована в цепи и рано или поздно погибала
в этих подземных пещерах, где воздух всегда нездоровый».
11 Нсенофонту О доходах, IV, 25.
12 При цене 193 драхмы после полных шести лет можно было бы иметь
G Ö82 раба.
13 Исчисляя цену раба на основании этого места Ксенофонта, Бёк
ограничился только доходом за пять лет, и, таким образом, он пришел к цене
в 125 драхм («О копях Лавриона», Известия Берлинской академии наук
1815 г., стр. 85). При такой цене доход в 1 обол в день (приблизительно 50%
на капитал) ему показался преувеличенным, и он сделал заключение, что этот
доход представляет прибыль не только с рабов, но и с того участка копей,,
которые отданы в аренду на тот же срок, как и рабы. Он пытается доказать
это довольно благовидными предлогами на частном случае Никия. Никий,.
говорит он, имел большую часть своего состояния в копях; чтобы руководить
таким крупным делом, он покупает управляющего этим предприятием и
платит за него талант. Позднее он устал заниматься этим делом за свой счет
и отдал в аренду все—и рабсл и копи—Сосию из Фракии из расчета 1 обол
в день за раба. Потому что, прибавляет он, невероятно, чтоби, с одной
стороны, он имел своих рабов, работающих от его имени, а с другой—дал бы
в аренду Сосию тысячу рабов. Но это доказательство, можно сказать, не
вполне убедительно; даже более, такое предположение не только нужно принять
для Никия и для других, но его можно найти и у Ксенофонта в тех расчетах
и спекуляциях такого же рода, которые он рекомендует государству. Если бы
это было так, как говорит Бёк, то разве Ксенофонт в своем длинном
рассуждении о своей системе не дал бы нам основания для такой догадки? Наоборот,,
мне кажется совершенно достоверным, что, открывая казначейству этот новый
источник доходов, Ксенофонт не закрывает никаких старых источников.
Эта гипотеза необходима лишь постольку, поскольку было необходимо свести
к более скромной цифре отношение между доходом и ценой раба. Но если
повысить эту стоимость, как я это установил выше, то цифру дохода можно
удержать как вполне достоверную, и она является ничуть не преувеличенной.
Летронн, не прибегая ко второй части этого места Ксенофонта, не колебался
видеть в этом доходе в 1 обол в день простую продукцию раба; он
воспользовался для установления цены рабочего отношением 22 : 100.
14 Демосфен, Против Пантенета, стр. 967: «...и вот он (Мнесиклес) купил
их для него у Телемаха, прежнего их владельца».
236

1Б «Случилось, что он был должен Мнесиклесу из Колитты талант,
Филею из Элевсина и Плестору сорок пять мин» (там же).
16 «Мы написали закладную, в которой была точно обозначена уплата
и взнос ему с нашей стороны в определенно указанное время» (там же).
17 «Я вам показал, как он отобрал от меня все, тогда как я купил ему
рабов» (там же, 972).
18 «...и продавши мою мастерскую и рабов в нарушение закладной,
которую он дал мне»,—говорит Пантенет в обвинительном акте; Никобул ему
возражает: «Я заплатил ему из образовавшихся процентов свою часть и больше
ничего» (там же, 975).
19 «Продавцом у нас был Мнесиклес в его присутствии и по его желанию;
после этого таким же образом мы продали другим, за ту сумму, за которую
сами купили, и он не только соглашался на это, но даже нас умолял» (там же,
975. Сравн. 971). Никобул мог тогда отказаться от продажи, так как
назначенный срок еще не наступил.
20 «...обвиняя нас, что они стоили гораздо дороже тех денег, которые
прежде мы дали ему» (там же, 971).
21 «То, что мы купили за сто пять мин, это позднее ты продал за три таланта
и две тысячи шестьсот драхм» (там же, 975. См. стр. 981).
22 Такая стоимость мастерской, которая, как признает и сам Бёк,
предполагает частичную уступку копей, не представляется слишком высокой; тот же
Пантенет имел вторую мастерскую ценой в 90 мин, или в \у2 таланта, и в
другой речи Демосфена идет вопрос об уступке из стоимости в 3 таланта, в
каковой сумме противник Фениппа участвует в третьей части (Демосфен, Против
Фениппа, 1049).
23 Демосфен, Против Никострата, 1252—1253. Оратор указывает на цену
этих рабов с некоторым оттенком презрения: «если я указывал на них как на
рабов, которые не стоят больше 2% мин по оценке моего противника...»
<1246).
24 «Отец оставил две мастерские, каждую с крупным производством: три-
д,И<иь дь<1 или Ари мастера ни ьыделке иружия, ценою по пяти или шести мин
каждый, от которых он получал ежегодно дохода чистых тридцать мин;
двадцать человек было числом тех, кто делал кровати—они были заложены
за 40 мин,—и с которых каждый год ему приходилось получать чистых
12 мин» (Против Афоба, 816).
25 Там же, 815. Нельзя считать за ошибку число 70 мин, так как это число,
много раз повторенное в первой речи, встречается также и во второй (стр. 840,
строка 18).
26 Эсхин, Против Тимарха, стр. 118. Оратор этого не говорит, но все
комментаторы считают, что это чистый доход, так же как в мастерской Демосфена.
27 Текст Демосфена, где доход исчислен не по дням, а является годовым,
может служить нам проверкой к тем цифрам, которые мы получаем по
мастерской Тимарха. 20 рабочих-кроватников Демосфена, которые давали 12 мин
дохода в год, приносят, таким образом, по всей мастерской в один трудовой
день 4 драхмы, или 24 обола, т. е. 1*/5 обола с человека. 33 раба-оружейника,
которые давали доходы 30 мин в течение года, приносят 10 драхм, или 60
оболов, в один трудовой день для всей мастерской, т. е. немного меньше двух
оболов с каждого, если смешивать доход с рабов самых дорогих с доходом
9т всех остальных, или, более точно, 2у2 обола с первых, 13/4 обола со вторых,
если их различать на том основании, которое я предложил. Действительно,
исчисляя на 30 рабочих 105 мин и на трех старших, «руководителей
производства», 15 мин, получим с первых по 7/8, с других по х/8 обола полного дохода
с 30 мин, или 180 тысяч оболов. А это дает для первых тридцати 15 750
оболов в год, или 52% обола в день, т. е. 1*/з обола с человека; для трех остальных
2 250 оболов в год, или iy2 обола в день, т. е. по 2у2 обола каждый. Эти
доходы, несколько более низкие, чем доходы с рабов Тимарха, относятся также
к рабам меньшей ценности.
28 Другие оценки, даваемые ораторами, обычно неопределенны и не
позволяют сделать никакого точного вывода. Рабы, вероятно металлисты,
принадлежавшие Леократу, были проданы за 35 мин (Ликург, Речь против Леократа
153). В имуществе Эвктемона стадо с пастухом оценивается в 8 мин. Всесостоя-
237

ние определяется выше 3 талантов; перечисление отдельных частей, из
которых оно состоит, дает 2 таланта 55 мин; но остаются еще рабы-рабочие,,
число которых не помечено и цена которых может колебаться в пределах от S
до 20 мин. (Исей, О наследстве Филоктемона, 140.)
29 Демосфен, Против Спудия, стр. 1030.
30 Демосфену Против Феокрина. Отец Феокрина был обвинен за
похищение этой рабыни и был еще должен казначейству под видом штрафа 5 мин,
или половину судебной оценки. Другая половина, назначенная
выигравшей стороне, под именем удовлетворения, должна, по мнению Бёка,
представлять стоимость раба («Политическая экономия», I, 13, стр. 119).
31 Плану да у Жизнь Эзопа, по цитате Юглера (в указ. работе).
32 Пять мин была плата, которую требовал Арйстипп за преподавание
философии, и когда раз какой-то отец воскликнул, что за эти деньги он может
купить раба: «Купи,—сказал ему философ,—и ты будешь иметь двух» (Диоген
Лаэртский, II, 8, и § 72). Без сомнения, он не предполагал, что за эту цену
тот сможет купить очень знающего.
33 Аминократ, царь Индии, просил в письме у царя Антиоха прислать
ему старого вина, сушеных фиг и софиста за ту цену, какой он только стоит.
Антиох ему ответил: «я могу послать тебе сушеных фиг и сладкого вина, но
что касается софиста, то законы запрещают мне его продавать («продавать
софиста у греков считается незаконным»)». Не забудем, кто это говорит и в
каком месте это говорится: это Афиней в «Пире софистов» (XIV, 652—653).
34 Плавт, Раб-обманщик, III, 2, 797.
35 Плавт, Эпидик, III, 2, 351.
36 Демосфен, Против Неэры, стр. 1354.
37 Исократ, Об обмене, стр. 124, изд. Orelli: «так что выкупающим гетер
приходится платить двадцать и тридцать мин». Текст Беккера (стр. 410)
не дает слова «гетер», но смысл остается тот же.
38 Теренций, Формион, IV, 3, 664; Близнецы, II, 1, 192; Формион, III, 2*
556. _
•>J i tptnijuU, CbHj'A, i, a,, îkjkj iüJ.
Я не щедр к тебе?
«Служанку подари из Эфиопии».
Бросаю все дела свои, ищу ее.
«Хотелось бы мне евнуха» (а держат их
Одни богачки только)—разыскал его.
Вчера за них обоих дал я двадцать мин!
2
1 Геродот, V, 77.
2 Аристотель, Экономик, II, стр. 1349 (изд. Беккера).
5 Демосфен, О посоль тве, стр. 934.
* Диодор Сицилийский, XX, 84.
5 Плутарх, Клеомен, 23.
β Тит Ливии, XXXIV, 50.
7 Диоген Лаэртский, III, 14 (20).
8 Демосфен, Против Никострата, стр. 1248. Все эти тексты и много других
приведены у Бёка, стр. 120—122.
9 Письмо Филиппа у Демосфена, стр. 159, 15.
10 См. комментарий Летронна к этому памятнику.
11 См. примечание с указанием литературы на стр. 253, прим. 3.
12 Этот последний пример находится у Ф. Леба, в его «Археологическом
путешествии» (Ph. Lebas, Voyage archéologique en Grèce et en Asie Mineure,
4. III, отд. II, § 8) (Дельфы), № 901.
13 См. Ветер и Фукар, Дельфийские надписи и, главным образом, для более
высоких цен № 93, 235, 261, 266, 275, 328, 344, 353, 434, 429. Общий обзор
для надписей, им открытых, у Курциуса, Anecdota delphica, стр. 37. Сравн.
Бек, Corpus inscript., № 1707, 1702, 1705, 1699, 1704 и 1607.
14 Rheinische Museum, 3-я серия, т. II, стр. 553. Надпись не указывает
по поводу последнего|раба ни его особых качеств, ни его происхождения.
238

15 Ветер и Фу кар, № 253 и 254.
ι« Там же, № 19, 29, 166, 239, 255.
" Там же, № 125 и 128.
18 У Аристофана («Облака») лошадь ценилась в 12 мин; другая была дан&
в качестве залога, в речи Лисия, как обеспечение такой же суммы. См. работу
Летронна, О населении Аттики.
19 «Купленными за соль называются те из рабов, которые ничего не стоят,
потому что из фракийцев живущие внутри страны обменивают рабов на соль»<
(Поллукс, VII, 14).
Глава седьмая
1
1 Афиней, VI, стр. 272с.
2 Летронн доказывает, что число граждан в первый период было
приблизительно 19 500, и, основываясь на этом, он исчисляет мужское население
в количестве 32 600 человек; во второй период он принимает официальное
число в 21 тысячу и все мужское население—в 35 тысяч человек. Следуя
его методу, я воспользовался тем законом о населении, который приведен
в Annuaire du bureau des longitudes, 1842.
3 Тексты Фукидида (II, 13) относительно сил афинян подтверждают это
число. Было 13 тысяч тяжеловооруженных (гоплитов) афинян, более 16 тысяч
человек должны были защищать стены; среди последних были самые молодые
и самые cfapbie из афинян и все гоплиты из метеков. Кроме того, было
1 200 всадников и 1 600 стрелков. Таким образом, всего 15 800 гоплитов,
всадников и стрелков, совершающих поход, и, с другой стороны, 16 тысяч-
человек, составляющих гарнизон. Из первого числа Летронн выводит
численность граждан, из второго—численность метеков.
Что касается граждан, то он показывает, что, если вычесть из суммы
о 1^ ЙПО ιιρππρρν r»uîMjq πα ROO r*N*Mihf»vwv PTnPïïvnn qqtpm ппмб пм*змтр ттмю
i · i ; i
1 тысячу фессалийских всадников, остается 14 200 афинян от 20 до 50 лет.
Люди этого возраста, согласно тем таблицам, о которых я говорил выше,
находятся ко всему мужскому населению в отношении 4 202 259 к 10 миллионам;
таким образом, эта цифра 14 200 может представлять мужское население
в 33 791 человек. Но, может быть, ее нужно немного сократить. Предположим^
действительно, что фессалийская конница, достаточно слабая, если считают
только 1 тысячу коней, могла дойти до 1 200; можно будет, чтобы не менять
всей суммы, свести афинскую конницу до 1 тысячи человек, т. е. точно по
100 человек на каждую трибу (как раз она и была организована по трибам;
см. речь Лисия, Против Алкивиада Младшего, стр. 580). Таким образом,
число афинян от 20 до 50 лет будет 14 тысяч вместо 14 200, и, применяя
вышеуказанные отношения, мы получим число мужского населения 33 315
человек, что дает общее население Афин 66 630 человек—почти точно то число,,
которое было указано раньше.
Перейдем к метекам. Этот корпус в 16 тысяч человек, образующий
гарнизон, включал также и афинян моложе 20 и старше 50 лет; так как это был тот
двойной предел, который был принят в предыдущем исчислении, принимая
для более молодых предельный возраст с 15 лет и для более старых
предельный возраст до 70 лет, то, принимая отношения вышеуказанных таблиц (на
10 миллионов населения число молодых от 15 до 20 лет 896 954 и стариков от
50 до 70 лет 1 469 422, всего 2 366 381), для мужского населения в 33 315 мы
получим число 7 884 человека. Возвратимся к тексту Фукидида. 16 тысяч
защитников Афин насчитывали в своих рядах более молодых и более старых
из афинян, число которых мы сейчас нашли равным 7 884 человекам, и всех
гоплитов из метеков, т. е. разность этих двух чисел, равную 8 116. Но в
другом месте мы нашли число афинских гоплитов равным 13 тысячам; и так как
число воинов, взятое при тех же возрастных условиях, должно быть и в той
ив другой группе афинского населения сравнительно с общим числом
населения каждой группы в одном и том же отношении, то мы получаем: 13 тысяч-
гоплитов у афинян дают 33 315 человек населения; значит, 8 116 гоплитов
239

у метеков дадут 20 798, или вместе с женщинами 41 596; это будет несколько
больше, чем было найдено нами прямо из текста Афинея.
4 Летронн, Mémoires sur la population de FAttique, стр. 165 и ел.
5 «И в Аттике многие десятки тысяч рабов, закованные в цепи, работали
в копях» (Афиней, VI, 272е).
6 Афиней, VI, 272d, e: на слова Мазурия, который цитирует Ктесиклеса
и другие авторитеты в интересах Греции, римлянин Ларенций отвечает:
«Но из римлян каждый... имеет очень много рабов. Многие из них
приобретают по 10 и по 20 тысяч и еще больше; и не для доходов, как этот несметный
^богач среди греков, Никий. Но большинство римлян имеют очень многих
рабов, чтобы сопровождать их», и т. д.
7 Эту обычную для Афинея манеру разговора заметил уже и Летронн:
«Очень обычно, что один из его собеседников выдвигает какое-либо
парадоксальное положение, которое он, справедливо или нет, всячески поддерживает;
другой нападает на него и еще усиливает его при помощи утверждений, еще
менее вероятных» («Mémoires», стр. 177). Эти слова вполне применимы к
данному случаю.
8 «Действительно, место, содержащее серебро, не уменьшается и не
сокращается, но становится все больше и шире» (Ксенофонт, О доходах, IV, 3).
9 Ксенофонт, там же, 4: «И теперь те, кто приобретает рабов для работы
в копях, никто не снимает их числа с этой работы, но все больше покупает
их, сколько только может».
10 Ксенофонт, там же, б: «а ведь подобно тому как при наличии многих
медников и большого числа имеющихся поделок из меди медники кончают
свою работу... и насколько большее число заинтересовано в сереброносной
земле и чем больше является серебра, тем больше народа идет на эту
работу ».
11 Ксенофонт, там же, 11: «Все это я показал для того, чтобы мы смело
побуждали заниматься добыванием серебра возможно большее число людей,
и спокойно и сами им занимались, так как никогда не почувствуем недо-
cidiKa б ссреСр>ший руде, да и серебре никогда не обесце!!"тс^4
12 Ксенофонт, там же, IV, 14.
13 Там же, 18—20.
14 Там же, 17: «Если бы было выполнено то, о чем я говорю, то нового
тут было бы только вот что: подобно тому как частные лица, приобретя рабов,
тем самым получают постоянный доход, так и город мог бы приобрести себе
государственных рабов, так чтобы их приходилось три на одного афинянина».
15 Там же, IV, 21: рабы, заклейменные государственным клеймом.
16 Там же, IV, 22.
17 Там же, 23—24: «И когда число их дойдет до 10 000, то дохода будет
получаться сто талантов. А в том, что можно получить гораздо более,
свидетелями мне могут быть еще и те, которые...»
18 Там же» VI, 26: «И т> что мы видим там сейчас, доказывает, что никогда
там не было рабов более, чем требовало дело. Ведь те, кто гам копает землю,
не дошли еще до предела ни глубины, ни длины подземных траншей».
19 Там же, I, 1—2: «...чтобы помочь и их бедности и (уничтожению) того
подозрения, которое (к нам) существует у эллинов».
20 Там же, IV, 30—34: «Ведь у афинян десять фил; если государство даст
каждой из них равное число рабов и они, объединившись в предстоящем
риске, будут вести новые разведки...», и т. д.
21 Там же, IV, 39.
22 Указанная работа, стр. 211—214.
23 См. главу «Крепостное право в Греции».
24 Фукидид, VIII, 45 и 24.
2* См. Фукидид, особенно I, 116 и 117; II, 56; IV, 31.
26 Фукидид, VIII, 6.
27 Стефан Византийский под словом «Хиос» (χίοζ): «они первые ввели
и стали пользоваться рабами, как лакедемоняне илотами».
28 «...земля которых была прекрасно обработана и до тех пор не
подвергалась никаким нападениям со стороны персов» (Фукидид, VIII, 24).
29 Афиней, VI, стр. 265.
240

2
1 Демосфен (против Аристократа, стр. 689), повидимому, преувеличивает
блеск некоторых частных домов.
2 См. речи Демосфена, Против Неэры, Против Пантенета, В защиту
Формиона и др.
3 Аристофан, Женщины в народном собрании, 620 (рус. перев., 592):
Чтоб этому толпы служили рабов, а другой не имел и
холопа!
4 В силу принципа равенства, который требует, чтобы к неравным вещам
относились неравно, афинская конституция, начиная с Солона, налагала на
различные классы граждан в различных пропорциях выполнение
общественных повинностей и возлагала исключительно на более богатых
экстраординарные государственные повинности, которые они должны были' выполнять
индивидуально. Но если какому-нибудь гражданину была назначена та или
иная «литургия», он имел право указать на другого, как на более богатого,
и предложить ему на выбор: принять на себя выполнение этой повинности
вместо него или обменяться с ним своим состоянием.
5 «Каждый выполняет литургию с промежутком в один год» (Демосфен,
Против Лептина, стр. 459, 12; цитата у Бёка).
6 См. Демосфен, Против Аристократа, стр. 689—690 и ел.
7 Платон, Государство, IX, 578: «...а что? Если бы кто-либо из богов
какого-нибудь человека, у которого пятьдесят или более рабов, подняв на
воздух, перенес из города...»
8 «Рабами я пользуюсь, как частями тела, одним для одного, другим для
другого» (Стобей, Цветник, XII, 45).
9 Теренций, Сам себя наказавший, I, 1, 128 и ел.
Как это, чтоб из-за меня единственно
ΤΤτηττρίτ τον миг η г η Τ? ^ОМе ^еС"™—"ЧТ'СЬ
И ублажали только одного меня?
Меня служанок столько одевали бы,
Для одного расходов столько по дому...
Рабов, служанок, кроме тех, которые
Издержки оправдать могли бы, на поле
Работая, всех вывел на продажу я.
19 См. Теофраст, Характеры, цитированные выше места.
11 Афиней, XII, стр. 533. Сравн. Плутарх, Кимон, 9.
12,«Если ты носишь роскошные платья... и водишь за собой повсюду трех
рабов» (Демосфен, В защиту Формиона, стр. 958, 15). Тот же упрек он делает
Мидию: «сам имея трех или четырех спутников» (Против Мидия, стр.565—566).
13 «Подобно тому как в домашнем обиходе более многочисленные слуги
иногда обслуживают хуже, чем меньшие числом» (Аристотель, Политика, II,
1, ю).
14 Диоген Лаэртский, V, 1, 9(ΐ2—1б). См. Сен-Круа, Заметки о
численности населения Аттики (Acad. des Inscriptions, т. XLVIII, стр. 147 и ел.).
15 Диоген Лаэртский, там же, II, 14 (55—57).
16 Там же, III, 7, 62—64.
17 Там же, IV, 9, 73, 74.
18 «Теперь, по воле богов, всякий афинянин, вернувшись к себе домойг
кричит на своих рабов и им приказывает», и т. д. (Аристофан, Лягушки, 933):
Да, Зевс свидетель мне. Теперь
Афинянин, в свой дом войдя,
На домочадцев и на слуг
Кричит...
Еще будучи бедным, Хремил в «Богатстве» (26) говорит о Карионе, что
это самый верный из его слуг. См. различные пьесы Теренция, где он
подражает грекам: «Сам себя наказавший», I, 1, 124 и ел.; «Свекровь», III, 3,367
и ел. и целиком «Формион» и «Братья». Гораздо больше и более ярких при-
16 Валлон
241

меров можно найти у Плавта: Гегион в «Пленниках» имеет по меньшей мере
10 или 12 рабов; Мегадор в «Горшке», Симон и Феропид в «Привидениях»—
почти все главные персонажи—точно так же имеют большое количество рабов.
Демон из «Каната», который потерял свое состояние, имеет их четыре; правда,
они для него выгодная собственность, они поддерживают его в его «бедности»
(paupertatem heri). Но эти детали Плавту могла внушить римская
действительность. Можно было бы думать, что и в вопросе о их числе он действует только
под влиянием своего каприза, если бы у нас не было тут для контроля
формальных свидетельств ораторов.
19 Демосфен, Речь против Неэры, стр. 1356, 1359. В Пенулусе каждая из
двух рабынь содержателя непотребного дома Лика имеет по два провожатых.
«Каждой из нас даны по две служанки» (I, 2, 221). Сравн. «Стих»
Плавта и «Свекровь» Теренция.
20 Демосфен, там же, стр. 1386.
21 «Если кто живет богато или приобретает много слуг или много домашней
утвари» (Демосфен, Речь против Мидия, стр. 566, 8). Красавица Феодекта,
о которой говорит Ксенофонт, также имела много провожающих: «много
красивых прислужниц» (Ксенофонт, Воспоминания, III, 11, 4).
22 Есть упоминание о женщине-работнице по пурпуру у Тимарха (Эсхин,
Речь против Тимарха, стр. 118). Это не единственный пример, но тексты
с такими указаниями очень немногочисленны.
23 Лисий, Об убийстве Эратосфена, стр. 10, 14 и 18.
24 И сей, О наследстве Кирона, стр. 219 (изд. Reiske).
25 Диоген Лаэртский, указ. место.
26 «и трех прислуг, если хочет, и девочку, которая у него есть» (там же).
27 Демосфен, О ложных показаниях Стефана, стр. 1110, 12.
28 «Не со своей любовницей и ее служанками, но один с прислуживающим
ему мальчиком» (Ликург, Против Леократа, стр. 178).
29 «Крики и вопли матери и прислужниц» (Демосфен, Против Конона,
стр. 1259, 25).
?л хЮстальпыс прислужницы (они был:: ::а пыгжс, где о:::: жили)·: (Дс:.:с
сфен, Против Эвергета и Мнесиклея, стр. 1156, 10). Эпиграфические
памятники, повидимому, подтверждают точку зрения, что женщины занимали
преимущественное положение в домашнем обиходе. На десять надписей,
найденных в Беотии, являющихся актами дарения или отпуска на свободу
под покровительством Аполлона или Сераписа, шесть говорят о женщинах,
три о мужчинах и одна о ребенке (Boeckh, Corpus inscriptionum, ч. V, № 1607—
1610). В Дельфах на восемь надписей подобного содержания семь относятся
к женщинам (там же, ч. VI, № 1699—1708).
Более многочисленные надписи, открытые Вешером и Фукаром, дают
менее резкие пропорции, но всегда в пользу женщин. На 435 надписей
приблизительно 250 касаются женщин, и в этом числе двенадцать раз они
упоминают вместе по две ν по три; 170 относятся к мужчинам, приблизительно
десять—одновременно к мужчинам и женщинам.
31 Исей, О наследстве Агния, стр. 292.
32 Там же, стр. 293—294.
33 Там же.
34 В одном примечании, касающемся похищения рабов, относительно
следующего очень точного выражения Фукидида (VI, 91, 7): «достояние
неприятельской страны перейдет большею частью в ваши руки или само собою,
или будет взято силою». «Равным образом,—говорит Летронн,—слово ·χ.ατασ*3υή
(«достояние») в другом месте надо понимать—женщины, дети и рабы (II, 14):
стали переселять с полей в город женщин, детей и остальную движимость...»;
и в другом месте (1,89): «немедленно стали перевозить обратно афинских детей,
женщин и уцелевшее домашнее достояние» (цитированная работа, стр. 206).
35 Исей, О наследстве Агния, стр. 294.
36 Мантифей говорит, что с целью предоставить матери приданое дом
остался неподеленным: «с этой целью дом у нас был выделен из раздела»
(стр. 1025, 13); а несколько выше он говорил не только о доме, но и о рабах:
«дом и отцовских рабов мы сделали выделенными из раздела» (стр. 1012, 20).
37 Демосфен, Против Афоба, стр. 815—816.
242

38 Там же, стр. 824 и 828. «А он сам сверх этого приданого взял и рабынь
и жил в доме».
39 И сей, О наследстве Филоктемона, стр. 140 и 143.
40 Мегадор в «Горшке» Плавта и Баллион в его же «Рабе-обманщике»,
хотя имеют много рабов, но при больших «оказиях» прибегают к наемным
рабам.
41 Феопомп у Афинея, VI, стр. 275.
42 Демосфен, Против Эвергета и Мнесиклея, стр. 1155. В «Богатстве»
Аристофана (26) Хремил, которого еще не посетил бог богатства, говорит,
что Карион—самый верный из его рабов.
43 Плутарх, Остроумные изречения о царях и т. д., Гиерон, 4, стр. 175.
44 Афиней, II, стр. 55. Равным образом Теренций, Сам себя наказавший,
II, 2, 292:
А старуха та
Ткала; была еще одна служанка там,
Она пряла, одета кое-как, бедно,
Небрежно, с виду грязная...
45 «Он кричал, вызывая раба, который у него был всего только один,
давая ему несчетное количество имен» (Афиней, VI, стр. 230).
46 Эпихарм у Афинея, VI, стр. 236а, и Эвполис (там же), стр. 236е.
47 Лукиан, Лексифан, 10. Приведу еще этот анекдот, который имеет тот же
смысл. Встретив одного из своих друзей, у которого обувь была отлично
вычищена, Стратоник огорчился за него, видя в этом знак того, что его дела
плохи. «Никогда,—сказал он,—твоя обувь не была бы так чисто вычищена,
если бы ты не чистил сам» (Афиней, VIII, стр. 351а).
48 Лисий, О нечестии Каллия, стр. 137.
49 «Но так как город состоит из более чем десяти тысяч домов...» (Ксено-
фонт, Воспоминания, III, 6, ΐ4· См. Экономик, VIII, 22, и Исей, О наследстве
Филоктемона, стр. 134).
ό
1 Использование рабов для перетаскивания руды из глубины шахты на
поверхность было обычным и в Египте и в Испании; повидимому, так было
и в Аттике. По крайней мере ни разу не сказано о машинах, и эпитет
«носители мешков», даваемый рабочим в копях, повидимому, с большим
основанием можно применить к тем мешкам, которыми они пользовались с этой
целью, чем к той одежде, в которую они были одеты. См. у Бёка («Лаврийские
копи»), который в конце концов не высказывается решительно за последнее
толкование. В подтверждение моего толкования можно привести то, что
Поллукс во второй фразе, где он употребляет это слово (X, 149),
непосредственно затем переходит к детальному описанию процедуры труда и орудий
рабочих. И у Гесихия: «Носители мешков—горняки, переносящие посевную
землю (αρώματα) в мешках и в сумках, отчего назывались сумочниками».
Поправка, которая заменяет слово αρώματα («посевная земля») словом άργί>ρωματα
(«серебряная посуда, серебро»), должна быть удержана, несмотря на
отрицательное отношение комментатора.
2 Тогда был вопрос о том, чтобы гражданские права оставить только тем,
кто имеет «собственность в земле», и 5 тысяч граждан были под угрозой потери
этих прав (Дионисий Галикарнасский, Лисий, 32, и Фрагмент этого оратора, 33).
3 Демосфен в речи против Лептина говорит, что у царя Левкона были
в Аттике большие земельные владения (стр. 469, 5).
4 Ксенофонт, Экономик, особенно главы VII, IX и с XI до XVI.
δ Пантенет, как мы видели, имел шахту, где работали 30 рабов, и вторую,
ценой в 90 мин, которая должна была занимать не меньшее число рук.
6 Страбон, III, стр. 147; Афиней, IV, стр. 23е. Сравн. Диодор, V, 37,
цитировано у Бёка, «Лаврийские копи».
7 Ликург, Речь против Леократа, стр. 179; Исей, О наследстве Эвктемона,
стр. 140.
8 [Псевдо] Ксенофонт, Афинское государство, I, 11.
9 Лисий, Против Эратосфена, стр. 395.
16*
243

1β Исей, О наследстве Кирона, стр. 218—220.
11 Так, Демосфен в своих мастерских имел трех рабов Феррипида, которые
получали жалованье (Демосфен, Против Афоба, стр. 819, 26).
12 Рувелла де Кюссак (Rouvellat de Cussac). Положение рабов (1845, 2),
стр. 79 и в других местах. Многие граждане или из соображений выгоды или
под влиянием закона, запрещавшего держать рабов без дела, нанимали их
по ценам, которые, естественно, повышались в дни уборки урожая. Но эта
выгода была для них гораздо меньшей, чем для руководителей предприятия,
которые в горячие моменты прибегали к их помощи; не имея сами никакого
специального производства, они посылали своих рабов как рабочих, одного
за другим на различные работы, где в них была нужда. Добавим, что в
Афинах не было исключительно наемных рабов, они были только продажные:
ведь Афины, как мы видели выше, были одним из главных рынков Греции;
может быть, определенное количество рабов такого рода должно
подразумевать в той группе, которая сохранялась для торговли и производства.
13 «Я занимаюсь ремеслом, которое может принести мне мало выгоды; им
я занимаюсь с трудом сам и не могу приобрести себе (раба), который бы мне
помог в нем» (Лисий, За неимущего, стр. 743—-744). Это пособие давали
только тому, кто имел меньше 3 мин: это цена раба. См. у Теренция: женщина
из Афин, «которая хиреет от горя и нужды» (Братья, IV, 3, 604), живет со
своей дочерью и женщиной, которая их кормит, и рабом, труд которого
поддерживает всю семью: «их он кормит, всю семью своим трудом один содержа»
(там же, III, 4, 480).
14 Ксенофонт, Экономик, IX, 5.
15 [Псевдо] Ксенофонт, Афинское государство, I, 11.
16 В Париже число детей, рождающихся вне брака, составляет
приблизительно треть числа всех рождений. Число детей, рождавшихся у рабов с
согласия или без согласия хозяев, не должно быть меньше 2/8 числа детей,
которые у них родились бы в состоянии свободы.
4
1 Ксенофонт, О доходах, IV, 43 и ел.
2 Элевсин, Афидна, Филы, Рамнунт и Суний (Демосфен, О венке, стр. 238).
3 Фукидид, II, 14.
4 Там же, VI, 91. Я охотно признал бы, что оба выражения, которые
употребляет автор в вышецитированном месте, тоже относятся к рабам.
5 Там же, VII, 27.
6 Ксенофонт, О доходах, IV, 25: «Если еще сейчас живы те, кто помнит,
какой печальный результат имело бегство рабов в Декелею».
7 Фукидид, VIII, 41; Ксенофонт, Греческая история, III, 2, з.
8 Смысл глагола άπέδοντο («продали») прекрасно определен в другом месте
у Кс шофонта, которое я у,, è цитировал («Греческая история\ h 6, 14—1б). См.
также Фукидид, VIII, 62; Ксенофонт, Греческая история, IV, б, б и т. д. При
первом вторжении в Аттику совершенно ясно видно, что Архидам опустошает
страну, но ни в коем случае не обращается к рабам с призывом о свободе
(Фукидид, II, 17—23 и 55—58).
9 Не только те, кто взят в плен, но и те, кто сдается сам, рабы или
свободные, были проданы (Ксенофонт, Греческая история, IV, 5, 8. Сравн. 5).
10 Фукидид, VIII, 40: «...которые вследствие их многочисленности
подвергались за всякую вину слишком жестоким наказаниям. Поэтому, лишь только
оказалось, что афиняне при помощи своих укреплений утвердились здесь
прочно, большинство рабов тотчас перебежало к ним...»
11 Аристофан, Облака, 5:
Чтоб чорт побрал врагов за многое, особенно
За то, что я теперь раба наказывать—никак
Я не моги.
12 Ксенофонт, О доходах, IV, 41—43. Крепость, которую он советует
немедленно построить, служила не столько для того, чтобы держать их там,
как в тюрьме, сколько для того, чтобы их собирать и защищать.
13 [Псевдо] Ксенофонт, Афинское государство, I, 8—13.
244

5
1 «Политическая экономия», I, 15 (т. I, стр. 132) и вышеуказанное
исследование <Летронна>, стр. 215—216. Медимн представляет немного больше
52 литров. Александр, брат македонского царя Кассандра, который хотел
создавать новые слова, называл хеникс гемеротрофидом, т. е. «пищей на день»
(Гераклид Лемб у Афинея, III, 98е). Когда Афинион распределял афинянам
по хениксу ячменя на человека на четыре дня, то говорили: «это рацион
петуха, а не человека» (Посидоний у Афинея, V, 214f).
2 73/8 медимна—для взрослого раба в течение года в 354 дня и 4 медимна для
ребенка; первые исчисляются в количестве 340 тысяч, вторые в количестве
25 тысяч; всего 2 607 500 медимнов; 4 медимна для взрослого свободного и
2 медимна для свободного ребенка, считая, что дети в этой категории
населения составляют половину числа взрослых, всего 405 тысяч медимнов для
135 тысяч человек; общая сумма будет 3 012 500 медимнов для 500 тысяч.
Однако заметим, что Бёк мог бы сделать и для рабов такое же снижение
количества, какое он допустил для свободных, так как и их питание, как и у
свободных, не состояло исключительно из хлеба; только это дополнение было
более грубой формы и состояло из всякого рода солонины. У Демосфена можно
видеть, как ее ввозят для питания рабочих рабов в области, наиболее богатые
зерном, которые свой избыток зерна посылают в Аттику—в Феодосию (Хер-
сонес Таврический).
3 При этих расчетах и перечислениях я пользовался прекрасными
таблицами, приложенными в книге Дюро-де-ла-Малля (Dureau de la Malle)
«Политическая экономия римлян». Самая эта книга будет нам очень полезна, когда мы
перейдем к римской эпохе.
4 «Ко всему тому хлебу, который приходит из остальных гаваней, надо
прибавить хлеб, приходящий из Понта; приходящие оттуда грузы хлеба
составляют до 400 тысяч медимнов» (Демосфен, Против Лептина, стр. 467.
Сравн. 466).
* Ф'уНидид, VII, 23. Cpuii, oatinibiki lUiAd фиЪсШЦ^МИ, MUl СЛОЖИТЬ СКЛаДиЧ-
ным местом для контрабанды.
6 Демосфен, Против Неэры, стр. 1353, 20. Пошлина составляла до 50%.
7 Ликург, Против Леократа, стр. 149; Андокид. О своем возвращении,
стр. 85, и различные тексты, приводимые Бёком, стр. 138.
8 Относительно этого царя Левкона и о количестве зерна, посланного им
в Аттику, есть один текст у Страбона, за который не знают, как взяться. Он
говорит, что этот царь послал из Феодосии в Афины 2 100 тысяч медимнов;
автор одного из сокращений дает 150 тысяч, но его текст, повидимому, испорчен.
Предлагали понимать эту цифру Страбона как все количество зерна, которое
Левкон послал в Афины за все время своего царствования, но это, конечно,
очень мало; или что он это послал в исключительном порядке в год голода,
но это чересчур много. См. Страбон, VII, 311.
9 Цицерон, Против Верреса, II, 3, 47.
6
1 800 тысяч медимнов, ввозимых извне, и 600 тысяч, производимых самой
Аттикой, представляют питание 240 тысяч человек, среди которых Летронн
считает 220 тысяч жителей свободных или рабов и от 15 тысяч до 20 тысяч
иноземцев. Если выкинуть отсюда 120 тысяч медимнов на семена, то вот уже
хлеба нехватает на 10 тысяч человек.
2 См. также Сен-Круа, О населении Аттики.
3 Бёк, Политическая экономия, I, 7 (т. I, стр. 52).
4 Между прочим Нрузе (Kruse), Эллада, и Отфрид Мюллером в его статье
«Аттика» в энциклопедии Эрша и Грубера.
5 Фукидид, такой точный в этих измерениях, говорит, что между Декелеей
и Афинами было расстояние в 120 стадий и такое же или немного больше между
первым пунктом и Беотией (VII, 19). Это то самое расстояние, которое
современная карта дает между Афинами и Декелеей в олимпийских стадиях. То же
расстояние, высчитанное по дороге, которая от Декелей направляется к
Беотии, обходя гору Озейя и проходя между горой Армении и горой Котрони,
245

приводит нас к Влесиани, невдалеке от теперешней границы Аттики; не боясь
ошибки, можно продвинуть до сих пор и древнюю границу.
6 Город Ороп вышел из-под власти афинян в результате разгрома
сицилийской экспедиции, около 412 г. (Фукидид, VIII, 60). Затем, когда
вследствие внутренних волнений многие из его жителей должны были уйти в
изгнание, они возвратились, при поддержке фиванцев, которые сначала признали
свободу этого народа, а затем присоединили эту область к своей территории
(около 402 г.; Диодор, XIV, 17). Ороп вновь становится свободным и вновь
соединяется с афинянами, как это можно видеть из речи Исократа о платейцах
(в 373 г. до н. э.); но на третий год CIII олимпиады им завладел тиран Эрет-
рии Фемисон; фиванцы, взятые в качестве третейских судей между этими
двумя сторонами, заняли это место и сохраняли его за собой до 338 г. См.
по истории этих перемен рассказ Диодора, XV, 76. Сравн. с Ксенофонтом»
Греческая история, VII, 4, ι, Демосфен, За венок, стр. 259; эти и другие тексты
собраны по этому вопросу у Виневского в его ученой работе и комментарии
(стр. 26 и ел.).
7 Диодор у XIX, 77 и 78. Когда он говорит, что Птолемей отдал его фиван-
цам, это можно понимать относительно местных жителей в
противоположность гарнизону Кассандра, который он выгнал. Действительно, мы видим,
что он тотчас же направился к Фивам, союзным с Кассандром, и овладел
Кадмеей.
8 Скилакс, данные которого в общем относятся ко времени царя Филиппа,
считает в описании «перипла» Аттики, от мыса Суния до границ Беотии
650 стадий; когда он начинает «перипл» Беотии, он называет как первое место
в ней Делий и дает береговые линии до Локриды только 250 стадий (Скилакс,
№ 58 и 60).
9 Дикеарх, Греческие города, § 6; Фрагменты греческих историков, т. II,
стр. 256.
10 Страбон, IX, стр. 399. Сравн. стр. 403.
11 Тит Ливии, XLV, 27.
12 Павсаний, I, XXXIV, 1.
13 Испорченное место у Страбона, повидимому, указывает, что он помещал
Элевтеры на склоне Беотии. Но Павсаний, текст которого сохранился в
целости, говорит, что объединение с этим городом распространило пределы Аттики
до Киферона. Он предполагает его по сю сторону горы. Сверх того, можно
видеть, что он находится на дороге от Элевсина к Фивам (сравн. Лукиан,
Разговоры мертвых, 27), что может оправдать предположение Отфрида
Мюллера, который помещает их в Кондуру.
14 Область Оропа, которая теперь входит в современную площадь Аттики,
согласно моим вычислениям, равняется 21,70 квадратной географической
мили. По всей видимости, позволяя фиванцам захватить это местечко,
афиняне никогда не уступали им целиком всей его области. Для времен древности
следовало бы эту площадь присоединить к той, которую мы высчитали раньше.
Таким образом получаем 761,86 квадратной географической мили, т. е.,
считая всего 760 квадратных миль, 260 110 гектаров. Для современной Аттики
нужно сюда присоединить и Мегариду.
15 Обычно для обозначения поверхности употребляется термин шлетр»,
так как площади, измеряемые древними писателями, обыкновенно бывают
очень маленькими. Но сам по себе он тоже мера длины, шестая часть стадии,
или 100 футов. Например, Страбон пользуется им, чтобы измерить очень
маленькое расстояние от Беотии до Эвбеи (IX, стр. 400). Один только смысл
фразы может указать, идет ли тут вопрос о длине или о площади, если число,
выраженное им, является простым или квадратным. Это и вызывает здесь
двусмысленность.
16 Вопрос идет о том, где поставить запятую; это вопрос жизни и смерти
для 100 тысяч жителей. Вот эта фраза: «И прежде всего пройдя по границе
больше чем сорок стадиев, кругом я показал и засвидетельствовал против
заявления Фениппа, что нет никаких пограничных знаков по ее краям»
(«Против Фениппа», стр. 1040, 15). Рейске ставит запятую перед «кругом»; Аугер
(и новейший издатель Демосфена Бласс)—после; Беккер вообще нигде не
ставит.
246

17 Лисий, Об имуществе Аристофана, стр. 633 и 642; цитировано у Бёка.
18 Демосфен, Против Фениппа, стр. 1040, 9.
19 Там же, стр. 1039.
20 Там же, стр. 1045, 17.
21 Там же, стр. 1044, 25.
22 Там же, стр. 1040, 2, См. БЫ, Политическая экономия, IV, 3;
«Отдельные примеры состояний афинских граждан» (т. II, стр. 271). Капитал в 11
талантов рассматривался уже как значительный. Наследство Демосфена
поднималось до 15 и составляло очень значительное состояние, прежде чем оно
было расхищено его опекунами. Многие имели и больше, но можно было
перечесть по пальцам тех, кто подымался выше 30 талантов: Онетор, Эрго-
клес, Исократ, Конон, который оставил 40 талантов, богатый банкир Пасион.
и на первом месте фамилии Никия и Каллия, которые иногда имели от 100
до 200 талантов. Но эти редкие исключения оставляли еще много места
в группе 300, обязанных нести государственные повинности, тем, у которых
состояние было от 25 до 30 талантов, как это было бы в случае с Фениппом,
если принять вышеуказанные данные.
23 См. БЫ, I, 15 (т. I, стр. 137).
24 «Вы, земледельцы, получаете доходов больше, чем следует» («Против
Фениппа», стр. 1045, 12).
25 «Против Фениппа», стр. 1040—1041.
26 См. статью «Аттика», указанную выше.
27 БЫ, там же, стр. 135. Известно, с каким восхищением говорит Платон
о своей стране: «то, что теперь осталось от нее, может равняться с чем угодно
по своему плодородию и по удобствам жизни для всего живого» («Критий»,
стр. ПО до конца).
28 Он считает 3 012 500 медимнов, из которых 1 миллион доставляется
ввозом, остальное получается в стране. Вместе с семенами, оцениваемыми в х15,
это количество равно 2 495 500 медимнам. См. БЫ, I, 15, стр. 132.
2Г Можно было бы попытаться найти в этом излишке продукции ту часть,
i\v/iupa/i iipiriACvÂHiC/i iici AUviîvj 1жпиЗСЛ1ЦСС, ЗЛДСр/КПБЛСШПХСЯ ПСПЛДСЛГО С ^\ψίΙ
нах по своим делам. Летронн, как мы видели раньше, считает их не меньше
15—20 тысяч. Если бы их пришлось присоединить к основному населению,
ничто не изменилось бы в нашей гипотезе; но, по всей видимости, число
иностранцев, приходивших в Аттику, компенсировалось, отчасти или целиком,
числом исконных афинских жителей, свободных или рабов, которых те же
причины задерживали далеко от своих пределов.
7
1 Афиней, VI, стр. 272. Клинтон («Fasti, hellenici», т. II, стр. 515, прим.
по 3-му изд.) предлагает уничтожить слово «сорок» (τεσσοφάκοντα) в обоих
этих предложениях; это сводит число рабов в Коринфе до 60 тысяч, а в Эгине—
до 70 тысяч.
2 Геродот (II, 167) говорит об особенной любви коринфян к производству;
Цицерон—о пагубных последствиях их чисто торгашеского духа, который
развратил их государство: «Некогда разрушили Коринф... эта блуждающая
жизнь и распыление граждан; из-за страсти к торговле и морским
предприятиям он отказался от возделывания своих полей и занятия военным делом»
(«О государстве», II, 4).
3 «Разве ты не знаешь, что... очень многие из мегарцев живут выделкой
туник с рукавами; ...у них есть купленные варвары с тем, чтобы заставлять
их делать то, что в данный момент модно» (Ксенофонт,
Воспоминания, II, 7, б).
4 Афиней, IV, стр. 173, и XII, стр. 550.
5 Афиней (XII, стр. 519Ь) говорит о многочисленных рабах философа
Архита из Тарента. Он упоминает (XII, стр. 541с) также о Сминдиде из Сиба-
риса, который явился просить руки дочери Клисфена, приведя, как
говорили в Коринфе, в качестве своей свиты тысячу поваров и охотников на птиц.
Элиан («Различные истории», XII, 24, и IX, 24) прибавляет сюда еще тысячу
рыболовов. Заметим, что Геродот, на которого ссылается Афиней, ничего
не говорит об этих подробностях в том месте, где об этом рассказывается.
247

6 Афиней, XII, стр. 550а. Сравн. IV, стр. 151. Греческие цари на Востоке
охотно подражали и даже старались превзойти эти примеры великолепия.
См. то, что Афиней говорит об одном из Птолемеев (Птолемей Фиксон)
и Селевкидов (XII, стр. 550а-Ь, и V, стр. 210e-f).
7 Афиней, VI, стр. 264с.
8 Там же, стр. 264.
9 Отфрид Мюллер («Орхомен», I, стр. 242) считает, что все это племя было
поставлено в своего рода рабское состояние под господством высшей «касты».
Но в конце концов он не приводит ни одного доказательства в подтверждение
своего мнения.
10 Я уже говорил, с каким недоверием надо принять цифру 300 тысяч
рабов, которую Афиней, ссылаясь на Феопомпа, приписывает аркадянам
или скорее жителям Ардии, и всех этих крепостных, рабочих и воинов,
которых он дает тысячами и более дарданцам, ссылаясь на Агатархида
из Книда. У Афинея нет никогда недостатка в авторитетах!
Глава восьмая
1 «Страх перед голодом—наш неизменный владыка» (Лабаний, Речь XXXI
«О рабстве», т. II, стр. 652а).
7
1 Эсхин, Речь против Тимарха, стр. 147.
2 «Молясь, чтобы прибыльней была и полезной новая покупка» (Схолия
Макс. Плануды по Гермогену, Вальц, т. V, стр. 529). Сравн. Аристофан,
Богатство, 768 и примечание схолиаста к этой фразе, и Демосфен, Против
лжесвидетельства Стефана, стр. 1123—1124.
3 См. прим. к Лукиану, «Тимон», 22, сделанные Гемстерхузеном;
Крейцер, Собр. соч., ч. IV, стр. 15—18; замечания Курциуса, которыми он
сопровождает свои дельфийские надписи («Anecdota delphica»), и Вешера и Фукара,
Дельфийские надписи (1865 г.). Это то, что заставило сказать Тертулиана:
«Общность имен благодаря их положению вперед уже заставляет нас
предвидеть, насколько негодные рабы издеваются над именами царей—Александра,
Дария, Олоферна» (Тертулиан, Против Маркиона, I, VII).
4 Аристофан, Мир, 1249, и Богатство, 253. К этому иногда
присоединялись плоды, наиболее грубые, различного вида, в зависимости от страны
(Ксенофонт и Полибий у Афинея, XIV, стр. 651d).
6 «Набедренная повязка»—περίζωμα (см. «Египетский папирус»,
обещающий вознаграждение тем, кто приведет двух беглых рабов, и комментарий
к нему Летронна).
β Так называемый ίμ τΐδιον (Поллукс, III, 119).
7 «...рабам коротеньких туник...» (Аристофан, Мир, 1000),
8 Аристофан, Осы, 455:
Позабыв о прежних днях,
О рубахах, об овчинах, о подарках старика,
Позабыв о теплых шапках и о том, как ноги их
Зимней стужей в шерсть он кутал...
9 По замечанию Рейтемейера, <греческий романист> Ксенофонт из Эфеса
никогда не употребляет этого слова, чтобы обозначить союз Левкона и Роде
(«Эфесская история», II, 4, 5).
10 Рейтемейер, цитируя того же автора, V, 7, 72, и XI, 81.
11 Ксенофонт, Трактат о хозяйстве, IX, 5: «Я показал ей и женское
помещение; дверь отделена баней от мужского помещения, для того чтобы нельзя
было вынести наружу чего не следует, и чтобы рабыни не рожали детей без
нашего согласия. Хорошие рабы, родивши детей, обыкновенно становятся
еще лучше, а дурные, сойдясь, становятся еще более доступными для всяких
скверных поступков». Сравн. Аристотель, Экономик, I, 5.
24$

12 Плавт, Жребий, пролог 68—79·
Пожалуй, станут говорить друг с другом тут:
«Скажите! Это что же? Свадьба рабская?
Рабы жениться будут? Жен просить себе?
Придумали чего на свете вовсе нет!»
А я скажу: бывает в Карфагене так
И в Греции, и здесь, у нас, в Апулии,
И с большею там помпой свадьбы рабские
Справляются обычно, чем свободные.
Считают, что этот пролог написан лет на 30 или на 40 позднее Плавта—
обстоятельство, которое может уменьшить ценность стихов, но не значение
факта.
13 Так как, повидимому, воин посматривал слишком снисходительно
на посланницу любви, то Палестрион восклицает (IV, 2, 1000):
Нет, эту не люби, пожалуйста.
Это ведь моя невеста. Как на той ты женишься,
Тотчас и я женюсь на этой.
Как видит читатель, это зерно тех любовных отношений между двумя
парами,—господином и его метрессой, горничной и слугой, столь обычных
в нашей старой комедии. Ноде (Naudet) отметил еще одну такую же черту
в следующем восклицании Сосия («Амфион», II, 2, 655): «Что ж, а я приду
к подружке разве не желанным ей?»
В дальнейшем, цитируя Плавта, я буду указывать на примечания Ноде,
которые помимо их литературного значения полны совершенно правильного
чувства и понимания греческих и римских нравов.
14 Теофраст, Характеры, X.
15 «На своих хлебах» (αύτόσιτος, Кробил у Афинея, VI, стр. 248. См. Рейте-
мейер, История и состояние рабства в Греции).
l: vCoGcibcHHd>i KJuViA». IIa зтс делается намек г: дсух ct!c::l pa^Tuviubïy
фразах Плавта («Ослы», III, 1, 522, и «Купец», III, 2, 515).
17 Плавт, Горшок, III, 5, 422.
18 Плавт, Ослы, II, 4, 425.
19 «Сначала вас приходят приглашать: это раб, который не лишен
вежливости; чтобы сделать его к себе расположенным и не сойти за
невоспитанного, надо, чтобы вы незаметно вложили ему в руку по крайней мере 5 драхм.
Он, представляясь человеком бескорыстным, станет говорить: «Не надо*
Чтобы я что-нибудь получал от вас! Клянусь Гераклом, этого не будет».
Но он позволит скоро уговорить себя и выходит, смеясь, разинувши рот
и издеваясь над вами». Лукиан, Корыстолюбцы, 14.
20 Там же, 37.
21 Честен ты зачем напрасно; если твой
Господин все тратит, ты же не берешь,—
Мучишь лишь себя, ему же пользы нет.
(Менандр у Стобея, Цветник, XII, 10.)
22 Плавт, Грубиян, II, 7, 525—530:
Но уж раз он сам стремится к гибели, то под шумок я помогу,
Моей подмогой не задержится погибель.
На закуске здесь уменьшил мину на пять я монет
Для себя, стащил себе я долю геркулесову.
Это все имущество
Жалко гибнет, не встречая слова благодарности!
Это все вижу я, потихоньку тащу, подчищаю себе,
Из добычи добычу беру.
23 Плавт, Трехгрошевый, II, 4, 368:
Что девкам дал?—Это я туда ж зачел.
Что я стащил?—Вот это счет побольше всех!
249

Пирон из Элей просил своего гостя брать все без церемоний, так как,
говорил он, большое число блюд всегда идет в пользу рабов (Гегесандр у
Афинея, X, стр. 419d). По заявлению Агафарнида, друзья Александра, когда
они его принимали, завертывали в золото лакомства, которые они подавали
на стол; эти обертки, съевши лакомство, бросали, так что участники пира
видали зрелище великолепия, а рабы получали себе прибыль (Афиней,
IV, стр. 155с).
24 Теренций—Формион, I, 1, 41—50:
Как неправильно устроено,
Что бедные всегда кой-что давать должны
Богатым. Что бедняга по грошам скопил
Из жалованья, обирая сам себя,
' Все это заберет она, не думая,
Каким трудом досталось. А когда она
Родит, другим подарком будет Гета наш
Наказан. Там пойдет рожденья день,
День посвященья в таинства—опять дары.
Все это мать захватит. Для поборов тут
Ребенок—лишь предлог.
Эти последние слова носят на себе отпечаток греческих отношений.
25 Π лает, Трехгрошевый, III, 3, 684:
Ну на площадь! Дал взаймы я дней так
шесть назад талант;
Стребую обратно: вот и деньги на дорогу
есть!
26 См. конец «Раба-обманщика». Сравн. конец «Стиха» и «Перса».
27 «Раб рабом, а волосы копной» (Аристофан, Птицы, 907). Эти слова
стали пословицей и стали ипимеиятъгя и грп^птТньтм> которые седут ссбл,
как раоы. См. Свида.
28 Аристофан, Женщины в народном собрании. Сравн. Поллукс, Словарь,
VII. 92, и [Псевдо] Ксенофонт, Афинское государство, I, 10.
29 Аристофан, там же, 1111.
30 «Раб не уступит тебе дороги» ([Псевдо] Ксенофонт, Афинское
государство, I, 10).
31 Π лает, Стих, III, 1, 436:
Прошу вас не дивиться, что рабы и пьют,
И любят, и устраивают свой обед:
В Афинах это можно.
32 «Питтолак был госуд°рственным рабом; он был оогат», и т. д. (стр. 79).
33 [Псевдо] Ксенофонт, афинское государство, там же. Подобные же
примеры снисходительности по отношению к рабам мы находим и в других
местах, помимо Афин, но в более поздние времена. Одна надпись из Аргоса
прославляет щедрость некоего Онестрона, который, устроив игры и дав денег
народу, предоставил масло для всех бань и гимнасии, с утра до вечера, для
всех, как для свободных, так и для рабов (Boeckh, Corpus inscriptionum,
ч. IV, отд. II, № 1122. Сравн. подобную же надпись под № 1123).
34 Женщины-рабыни, равно как и вольноотпущенницы или куртизанки,
не имели права носить имена предметов священных или имеющих
национальное значение. Это было запрещено законом (Полемон у Афинея, XIII,
стр. 587с, и Гарпократион под словами Νεμεάς Χάραορα). Но этот закон или
■был издан очень поздно, или его плохо выполняли: свидетельница
куртизанка Истмиас (у Афинея, там же, стр. 593f) и знаменитая Пифионика
<там же, стр. 586с, 594е и т. д.). В надписях из Дельф мы находим имена
Аполлонии, Асклепиады, Диоскориды, Каллиопы, Дионисии, Афродисии,
Артемисии (Ветер и Фукар, назв. работа, № 47, 52, 74, 280, 400) и Лёба
{Lebas), Археологическое путешествие по Греции, ч. III, отд. II, § 8 (Дельфы),
№ 899, 905, 911, 920, 930, 934, 959.
35 Аристофан, Женщины на празднике Фесмофорий (279 и 293).
250

36 Афиней, VI, стр. 262с. По многим деталям большой надписи, так
называемой <ю мистериях в Андании», можно видеть, что рабы не были оттуда
исключены (Лёба, Археологическое путешествие по Греции, ч. II, № 326,
и объяснение к нему Фукара).
37 <Таково название горы на Родосе, где и стоял этот храм Зевса>.
38 Фрагмент надписи, восстановленной Кейлем («Филолог», 2-t дополне*
ние, стр. 612) и цитируемой Фукаром в его работе «Религиозные ассоциации
у греков», 1873, стр. 112.
3* Надпись, найденная в 1868 г. Куманудис, Bulletin de l'Ecole
française d'Athènes, стр. 55, и Фукар, Религиозные ассоциации, стр. 121 и 219.
40 Демосфенf Против Неэры, стр. 1374.
41 Прокл к Гесиоду, цитировано Мерзиусом, Lectiones atticae, IV, 14,
т. II, стр. 1162. Демосфен (Речь против Мидия, стр. 531) говорит, что оракул
предписал во время праздников в честь Диониса один день отдыха для
свободных и для рабов.
42 Гиакинфии, хотя и справлявшиеся торжественно в Спарте, были
специально лаконским праздником; поэтому они были столь же чтимы и в
других городах Лаконии, например в Амиклах (Афиней, IV, стр. 139f—140а).
Я не колеблюсь отнести к лаконянам этот обычай соединять за одним столом,
во время праздников, называвшихся «Копис» («Меч»), своих друзей и своих
рабов. В числе имен религиозной коллегии в Спарте, где совершалось
служение в честь Диоскуров и Елены, мы встречаем несколько имен рабов, правда,
исполнявших низшие должности (Лёба, Археологическое путешествие по
Греции, ч. II, № 163).
43 Этот праздник имел особое происхождение. Жители Сард, осаждая
Смирну, довели город до крайности и потребовали, чтобы им были выданы
женщины. Одна рабыня предложила, что она и ее товарки переоденутся
в костюм своих хозяек; пусть их выдадут вместо них; она обещала, что это
послужит к гибели врагов. Они пошли в лагерь врагов, и по данному знаку
жители Смирны ирсс::л::с1 ::?. ;::!!тсл?т" C?pns, nfw™ петтшу от попойки и
разврата, и их перебили. Праздник был посвящен воспоминанию об этом
странном самопожертвовании. Подобную же вещь рассказывали относительно
женщин-рабынь Рима во время вторжения галлов. Праздник, который там
сохранял воспоминание об этом событии, назывался, по свидетельству Мак-
робия (Сатурналии, I, ц), Nonae Caprotinae (7 июля). См. Плутарх, который
на основании Досифея и Аристида из Милета передает два подобных
анекдота («Жизнеописания», гл. 30).
44 Феопомп у Афинея, IV, стр. 149.
45 Афиней, XIV, стр. 639. Он указывает на подобный же обычай на Крите,
по свидетельству Каристия, в день праздника гермов [столбов с изображением
Гермеса].
46 Павсаний, II, 27, <*..
47 Аристофан, Богатство, 1140—1147. Они приносили ему в знак
благодарности печенье, которое они тотчас же и съедали:
Затем его сейчас же сам ты должен съесть.
Равным образом в «Горшке» (Плавт, IV, 2, 577) Стробил обещает
Счастливому Случаю, если он поможет ему открыть сокровище скупого, целый
«конгий» (четверть) вина, которое он выпьет в его честь.
48 Следующие стихи древнего латинского поэта Акция (у Макробия,
Сатурналии, I, 7) доказывают, что сатурналии пришли в Рим из Греции:
Греки большею частью Афине с Кроносом жертвы
Тут совершают и Крониев имя всегда им дается;
Целый день веселятся, в деревне, в городе, всюду
Ими накрыты столы, и рабов своих каждый стремится
Всяк ублажать, угощать; вот оттуда-то этот обычай
К нам перешел, и для нас с того времени стало обычным,
Чтоб в этот день с господами рабы обедали вместе.
49 Дмоида, лучшая всех по работе, любимая теми,
Кто ею вскормлен, холма, здесь умерев, дождалась.
251

Это стихотворение читалось на камне, найденном в Афинах (Бек, Inscrip-
tiones atticae, ч. II, колон. XI, № 939). Другая надпись, более длинная,
прекрасная по содержанию, посвященная также Молодой рабыне, читается
под № 2344. Этот сборник содержит еще целый ряд таких надписей, дата
которых никак не фиксирована и которые могут принадлежать к эпохе
более поздней: две, на одном и том же камне, найденном на Коркире,
посвящены детям 5 и 8 лет (№ 1890 и 1891); другая надпись (№ 1002), из Афин,
посвящена Скифу, конечно, государственному рабу; еще
одна—государственному рабу из Лариссы (№ 1792). Сравн. еще № 2009, 2327 и ел.
*· Теофраст, Характеры, IV.
ί^'Πο словам Свиды, первым, кто вывел на сцене наказания рабов, был
Неофрон (Сеидау под словом «Неофрон»).
2 «Ахарняне», «Всадники», «Облака», «Птицы», «Женщины на празднике
Фесмофорий», «Лисистрата», «Женщины в народном собрании» отводят еще
незначительную роль слугам. Такова же, повидимому, их роль и во многих
пьесах Эпикрата и Алексиса, цитированных Афинеем, VI, стр. 262с, и XII,
стр. 544е.
3 Аристофан, Лягушки, 51, и во многих других местах.
4 «О ты, трусливейший из всех богов, из всех людей» (488).
6 Там же, 628 и ел.
• См. в частности всю первую часть «Богатства».
7 Сравн. вышеуказанные места из «Мира», НО и 884.
8 Ноде правильно заметил, что гораздо менее в Риме, чем в Афинах,
можно было объединять в одном приветствии хозяина с его рабом, как это
делает Фильтон (Плавт, Трехгрошевый, II, 4, 392):
Привет мой господину и рабу его, Лесбонику и Стасиму.
9 Эпидик, V, 2, 654 и ел.
10 Здорово. Что поделываешь?—Так, стою.—
Взгляни-ка, вот осанка! Прямо царская—
Ну, говори. Но как я на тебя сердит!—
Сердит? Раб на хозяина?—Да что же тут
Диковинного?
(«Раб-обманщик», I, 5, 444 и ел.).
11 Там же, V, 2, 1276.
12 Теренций, Андрянка, II, 3, в разных местах.
13 Там же, IV, 1, 676.
14 Теренций, Сам себя наказавший, II, 2, повсюду:
Кругом ты, Клитофон, несправедлив г
И невыносим!.. Сир, послушай, Сир! Эй, эи!..
Пусти.—Нет, не пущу.—Ну, хоть немного.—Нет.—
Хоть поздороваться!—Всего умней тебе уйти.
10 Там же, III, 3, 586:
Куда?—Куда тебе угодно. Дай
Им место. Уходи гулять.
Сравн. роль Хрисала в «Бакхидах» Плавта.
1в «Андрянка», II, 7, 455:
И то, сказать по правде, чересчур ты скуп.
Не похвалю.
17 «Сам себя наказавший», III, 2, 518. Сравн. также роли Сира в «Братьях»
Плавта, роль Геты в «Формионе».
18 «И вы полагаете, что свобода слова в нашем городе, не в пример
другим, должна быть настолько широкой для всех, что вы дали ее и иноземцам,
и даже рабам» (Демосфен, Третья речь против Филиппа, стр. 111).
252

3
1 Аристофан, Мир, 744—750.
2 «Археологический ежедневник» («Éphém. archéologique»), № 3139,
надпись из Аттики, цитируемая Фукаром в его комментарии к надписи о
мистериях Андании, где находится такое же различение (Лёба, Археологическое
путешествие по Греции, ч. II, № 326а, строки 75 и ел.).
8 Аристофан, Осы, 1314.
4 Аристофан, Лягушки, 812:
Где господа дерутся, там
Достаточно и нам перепадает слез.
Б Аристотель, Политика, II, 2, з: «И из рабов мы чаще всего сталкиваемся
(и наказываем) тех, которыми мы больше всего пользуемся для обычных
услуг».
6 Гораций, Поэтика, 39—40.
7 Π лает, Ослы, II, 2, 355, и вся последняя сцена второго акта. Менандр
во многих комедиях характеризовал жестокость такого командования со
стороны рабов.
8 Ксенофонт, порицая этот обычай, свидетельствует, что он существовал
в действительности.
• Теренций в «Формионе» говорит (II, 1, 249):
Молоть ли мне на мельнице, быть битым ли, в оковах быть,
Работать в поле...
См. также Демосфен, Против Стефана, стр. 1111, и «Басни» Эзопа (145-я):
один беглый раб был найден хозяином спрятавшимся на мельнице. «В каком
другом месте,—воскликнул хозяин,—я больше желал бы видеть тебя».
10 Поллу}кс, III, 78: «и там, где наказываются рабы,—мельницы, застенки,
крупорушки для ячменя, перловки и пшеницы».
11 Тзм У¥£, 70· //Яытты V4VT" прмни powwh: гямор wp нетто называется:
бичевать, бить, чесать хребет... ударить, вытянуть, всыпать. Гиперид сказал:
повесивши на столбе, выдрал; поэтому и до сих пор его кожа покрыта
кровавыми рубцами».
12 Аристофан, Богатство, 276: «Он просит хениксов» (игра слов: хеникс—
мера зерна и хеникса—ножные оковы). В Этрурии рабов наказывали
розгами под звуки флейт! (Плутарх, Надо сдерживать свой гнев, гл. II, стр. 460с.
Сравн. Феопомп, стр. 220, и Τ имей, Фрагмент, 18).
13 Павсаний, VII, 2, з. Равным образом рабы, исключенные из празднеств
Эвменид, были допущены до их убежища.
14 Преступным дома божья надо избегать.
(Эврипид, Гераклиды, 260).
15 Эврипид, Молящие, 267—270.
16 Эта надпись была найдена недалеко от древней Мессены. Она
опубликована также Лёба, Археологическое путешествие по Греции, ч. II, № 326а.
Это место, специально определенное в храме или около храма, чтобы служить
убежищем рабам, напоминает о таком же месте, указанном в мирном
договоре между жителями двух критских городов, Олонта и Лато, под названием:
«всеобщее святое слово для тел рабов бежавших». Этот декрет должен был стоять
в «храме... и в зале собраний бежавших рабов». Так эти слова переводит Эгже
(Egger), Исторические статьи об общественных договорах у греков и у римлян,
стр. 126, Париж 1866.
17 «Меня не будешь бить уже: на мне венок» (Аристофан, Богатство, 20).
Сравн. Плавт, Привидение, V, 1, 1066—1093.
18 Геродот, II, 113.
19 Павсаний, II, 13, 4. Эта привилегия, если она когда-либо существовала,
была, конечно, уничтожена в то время, о котором говорит Павсаний. Она,
конечно, не могла безнаказанно пережить декрета Тиберия. Что нам известно
о праве убежища? В подтверждение этого обычая и закона Афин, который
позволял рабам, подвергающимся дурному обращению со стороны своего
господина, искать убежища у алтарей и требовать возможности ;перейти
253

в другие руки при помощи публичной продажи, Поллукс (VII, 13)
цитирует один фрагмент из комедии Эвполиса «Города»:
Такие беды им терпеть приходится
Безропотно, и даже, чтоб их продали,
Они не просят...
и другой—из пьесы Аристофана, теперь пропавшей, «Времена года»:
Лучше б мне, увы!
Бежать в Тесея храм и там все время ждать,
Пока другой меня не купит.
Сравн. Плутарх, О суеверии, 4, стр. 116, и Жизнь Тесея, 35; Афипей,
VI, стр. 266—267 и ел.
Храм Тесея должен был делить эту привилегию с другими священными
местами в Афинах.
Курциус опубликовал и комментировал одну надпись, найденную в
Акрополе, около храма Эрехтоя («Inscriptiones atticae nuper repertae duodecim», 1843,
VII, стр. 19—21). В ней описывается целый ряд приношений в виде
серебряных чаш, весом каждая в 100 драхм, приношений, выписанных в надписи,
вероятно, в том порядке, как они были сделаны, на двух сторонах камня, в
таком виде: «Плина, живущая в Пирее, убежавши от Астинома из (дема) Эоя,
(посвящает?) чашу в 100 (драхм)». Автор видит в тех, кто делает эти
приношения, беглых рабов, освободившихся благодаря бегству в это святилище
и свидетельствующих свою благодарность богу этим приношением, одним
и тем же для всех. Рангабе (Rangabé, Греческие древности, Афины, т. II,
1855, стр. 572—574, № 881, 822) видит тут нечто другое.
«Надпись,—говорит он,—является списком лиц, из которых каждый посвящает богам чашу,
вероятно, серебряную, в 100 драхм весом, как знак благодарности за
выигранный процесс, что ему удалось избежать когтей ябедного обвинителя: ведь
смысл слова αποωο^ώΊ не представляет сомнений». Так, у Плутарха, стр. 708
(изд. Reiske>, читаем: «Вепь это прияняк кпяйнргп пргкпмме^ия подпереть
себя судебному процессу, стараясь избежать обвинения (άποφυγεΐν),
тогда как можно было просто бежать (φυγείν)». Но если тут дело идет о
процессе, почему такая одинаковость в приношениях? Не должны ли они были
согласоваться с важностью дел, которые, конечно, не были для всех одними
и теми же? Почему эта торжественность приношений, если дело шло о
добровольных приношениях, и почему одна такса для всех выигравших дело?
Курциус, который, конечно, знал оба значения этого слова, ни минуты не
думал о выигранном процессе, а Рангабе, повидимому, не знал толкования
Курциуса. Курциус указал, что имена приносящих дары согласуются с идеей,
что они были рабами. Ни одно из них не сопровождается именем отца и дема,
как это было бы необходимо, если бы они были свободнорожденными и
гражданами, как это мы видим в той же надписи при именах тех, от кого они
ускользают. Если бы дело тут ^ыло в процессе, то как объяснит;, что все свободные
составляют сторону проигравших, а те, которые не являются такими,
находятся на другой стороне? Ясно, что даритсли были рабами и стали свободными;
надпись дает нам указание на их местожительство, отличное по большей
части от местожительства их прежних господ. Стали ли они свободными одним
только фактом своего бегства в это убежище? Курциус, повидимому, так
думает, и в этом пункте я не согласен с его мнением. Среди этих хозяев
действительно находится один олинфиец; но все остальные—из Аттики, из демов
Эвонима, Рамнусия, Пиреи, Алопеки, Зона, Левконои, Мелитты. Если бы
еще было возможно, чтобы Афины давали убежище и возвращали свободу
иноземному рабу, то как допустить, что они гарантировали такое же
право афинскому рабу в ущерб его господину, афинскому гражданину?
Что такой раб, например, мог обозначить свое местожительство в Пирее
после того, как убежало столько рабов у стольких жителей Пиреи, если
бы тут не вмешался акт, который дал бы возможность получить от
хозяина эту свободу? Этот акт есть отпущение раба на волю. Так Зке как
в случае дурного обращения раб мог требовать, чтобы его продали
другому, также если он имел средства выкупить себя, он должен был иметь
254

право вернуть себе свободу за цену, о которой первоначально шел спор;
храм, куда он бежал для этой цели, предлагал ему свое посредничество,
в то же время как и убежище. Этот акт здесь не обозначен; но из некоторых
выражений можно сделать вывод, что он имел здесь место. Все рабы,
получившие вольную в Афинах, как мы увидим ниже, в главе об освобождении рабов,
должны были вписаться в число метеков, и надпись указывает
местожительство нового вольноотпущенника; но надпись имеет целью констатировать
не это. Она касается только счетоводства этого «святого места». Она
единственно заботится о том, чтобы зарегистрировать, если можно употребить
это выражение для надписи на камне, ту пошлину, которую храм собирает
как плату за свое убежище и за те выгоды, которые беглый раб мог отсюда
извлечь; эти-то выгоды и давали место такому приношению, так как они были
одними и теми же для всех.
В одной надписи из Дельф хозяин, продавая раба (Фенеаса) Аполлону,,
договаривается в пользу третьего лица, Аполлодора, о пользовании этим
рабом и о праве взять его из всякого города, из всякого святилища, если он
не выполнит своих обязательств: «да будет Фенеас выводим отовсюду, из
всякого города, из всякого святилища в пользу Аполлодора» (Вешер и Фу-
кар, Дельфийские надписи, № 58).
20 Аристофан, Богатство, 22:
А высечь не посмеешь: ведь на мне венок!
21 Эврипид, Андромаха, 256 и ел.
22 Плавт, Канат,III, 4, 670.
23 «Если кто оскорбит кого-нибудь, или ребенка, или женщину, или
мужчину, из свободных или из рабов...» (Демосфен, Против Мидия, стр. 529,14).
См. также Афинея, который цитирует речь Ликурга «Против Ликофрона»
и Гиперида «Против Мантифея»: «они постановили не только в интересах
свободного, но также если кто оскорбит тело раба, чтобы был поднят процесс
против оскорбителя».
бодного человека...» (Антифонт, Об убийстве Герода, стр. 728). Демосфен
(«Против Мидия», стр. 530) прибавляет, что многие заплатили жизнью за
нарушение этого закона. Эврипид делает на это намек в Гекубе, стих 288:
У вас один закон о крови пролитой;
Равно для вас, будь он свободным иль рабом.
25 «Ибо закон оказывает такое понуждение, что, если кто убьет того, кем
он владеет, и нет того, кто за это отомстил, боясь общественного мнения и
божеского закона, он очищает себя и удалится от того, что указано в законе,
надеясь, что так он лучше всего сделает» (Антифонт, За Хоревта, стр. 763—
764). Дальше он определяет эту форму очищения: «Уйдя из города, от
храмов, от жертвоприношений, от празднеств, одним словом, лишенный всего,
что для нас является самым дорогим и самым близким» и ел.
26 Платон, Законы, IX, стр. 865d.
27 Антифонт, Об убийстве Герода, стр. 727.
28 Поллукс, Словарь VII, § 13; Лукиан, Разговоры богов, 24, § 2; Плутарх,
О суеверии, стр. 166.
29 «И рабу, так как он не является <юридическим> лицом, когда ему
придется выступать против своего господина, борясь за свободу, судья
должен дать ему защитника» (Схолия Григория Коринфского к Гермогену;
Вальц, <Греч. риторы>, т. VII, стр. 1283).
30 «Большая этимология» под этими словами; Сеида и Гесихий, Словарь.
См. прим. 19 к этой главе. В других местах закон гарантировал хозяину
законное обладание своим рабом, давая ему право поднять судебное дело против
тех, кто решился бы незаконно вмешиваться в его права. Это можно вывести
из гарантий, предоставленных обратно тем, которые стараются восстановить
свободу людям, незаконно задержанным и обращенным в рабство: «да не
будут они подлежать наказанию и да не будут подсудными». См. надписи из
Дельф, цитируемые в главе об освобождении рабов.
255

4
1 Этот совет дает Платон, Законы, VI, стр. 777, и Аристотель, Экономик,
I, 5, в конце: «не приобретать много одноплеменных рабов».
2 Платон, Государство, IX, стр. 578—579.
3 Ксенофонт, Экономик, III, 4.
4 «Египетский папирус» и комментарий к нему Летронна.
5 Пиньори, О рабах.
β «Если будет у нас клейменый беглый раб, он сойдет у нас за пестрого
рябчика» (Аристофан, Птицы, 758). Повидимому, в Греции был всегда
обычай отпечатывать эти знаки тонким концом стилета, своего рода татуировка.
В другой пьесе Аристофан называет раба «клейменым», «стигматированным»
(«Лисистрата», 333); тот же смысл придает этому слову Поллукс (III, 67).
См. тексты, приведенные у Летронна.
7 Давая образцы таких объявлений, которые мы находим у Лукиана,
Летронн приводит изящные подражания у Мосха, Петрония и Апулея.<То же
самое мы видим в более ранней эпиграмме Мелеагра из Гадар, Anthol,
Palatina, V (177), 178.>
8 См. выше гл. 7. Были люди, специально назначенные для преследования
этих беглых рабов, так называемые «драпетагоги», «приводители беглых»
(V). Такое название носила одна пьеса Антифана (Афиней, IV, стр. 161с);
Лукиан делает намек на это в «Хароне», 2.
9 Фукидид, IV, 118, § 7. В отдельном договоре, который был заключен
между Спартой и Афинами, афиняне обязались помогать спартанцам против
всех рабских восстаний.
10 «Рабам, убегающим из Ахайи, Македония была убежищем». Персей
писал ахейцам, что «...им нужно подумать, дабы в будущем не было
подобного бегства рабов». Частично как раз вокруг этого положения вертятся
споры сторонников и противников союза с римлянами (Тит Ливии, X, 1,
23, 24). См. вышеуказанную работу Эгже, стр. 66.
В конце концов если не дали формального обязательства об их выдаче,
а О itL/liiiiii'ticAA.-· ·>Λ » v^'vj/i О ±-»a- » ч^ ι /im, \y \J Ά ι^ι, ^ * * . -^ » ^ ^ «^ί« λ Ό/-^* i i ж ilo xw^v » » Τ i 114 L kj L·* y 1VVJÂO
рые мегарцы выставляли против афинян (Фукидид, I/ 139). Наоборот, во
фрагменте декрета, найденном на Акрополе Афин, можно видеть, что один из
жителей Хиоса удостоился от афинян определенных почестей за то, что он
безвозмездно прислал хозяевам их беглых рабов, которых он нашел на этом
острове (Рангабе, Греческие древности, т. II, стр. 472). См. Летронн, О
населении Аттики, стр. 206.
11 «Он должен был в год платить восемь драхм, если же раб убежит,
получить ту цену, которую он заявил... И всякий раз, как убегал раб, он
приказывал сатрапу... найти его или выплатить господину его цену» (Аристотель,
Экономик, II, конец, стр. 1352—1353, по изд. Беккера. См. Бек, 1, 13).
12 Восстание рабов в Лаврийских копях упоминается Афинеем^Ь стр.272)
на основании свидетельства Посидония и отнесено им ко времени второй
войкы с рабами в Сицилии (104 г. до н. э.). Эта дата дает слишком позднее
время; в одном из примечаний к Афинею оно отнесено к восстанию килли-
риев (<килликириев>), сиракузских рабов (Геродот, VII, 155), т. е. ко
временам Гелона (484—477), что не выдерживает критики; Бёк («О
Лаврийских копях») относит этот факт к эпохе Декелейской войны; но каким
образом Фукидид, который рассказывает о бегстве 20 тысяч рабов, мог не
упомянуть о столь важном факте? Бёк строит свое предположение на том, что из-за
захвата Декелей был укреплен Сунион, что имело место в конце 413 г.
(Фукидид, VIII, 4); но текст Посидония самой формой своего выражения
предполагает, что эти укрепления уже были, да это предполагает и вся обстановка
событий. Как эти тысячи рабов могли долго грабить Аттику, если бы они не
держались в укрепленном месте? Диодор («Эклоги», XXXIV, 2, 18)
принимает время этого события совпадающим с эпохой первой войны с рабами в
Сицилии и указывает их число в тысячу человек, чего Афиней нам не сообщает.
13 Фукидид, VIII, 40.
14 Афиней, VI, стр. 265—268.
15 «Я возьму от любого из вас все то, что я возьму вот для этих (своей)
мерой и весом; и взявши достаточно, запечатавши вот этой печатью склад,
256
%*

я остальное оставлю. Убегающих же от вас рабов, разобравши причину,
если мне покажется верным, что они бежали, испытавши от вас нечто
непереносимое, я возьму к себе; если же они не скажут ничего правильного, я
отправлю назад к хозяевам» (Афиней, VI, стр 265е). В истории позднейших
восстаний рабов-негров подобные факты повторялись не раз.
16 Он долго оставался окруженным почитанием беглых рабов и хозяев:
беглые приносили сюда начатки от добычи, хозяева говорили, что благодаря
его откровениям они спасались от козней своих рабов; для них это было
единственным средством предупредить эти козни.
17 Николай-перипатетик, Посидоний и поэт Эвполис у Афинея, стр. 267.
Древнее восстание рабов на Самосе против своих хозяев с последовавшим
затем мирным договором послужило причиной основания Эфеса, если можно
верить Малаку в его «Летописи Сифнийцев» (Афиней, там же).
5
1 Платон, Законы, VI, стр. 777; [Псевдо] Ксенофонт, Афинское
государство, I, 11; Аристотель, Экономик, 1, 5. См. ниже, глава XI. В
других городах рабы допускались по воле тех, кто делал такой подарок,
наравне со свободными людьми к распределению масла, будь то в банях
или в гимнасиях (Лёба, Археологическое путешествие по Греции, ч. II,
№ 120 и 243).
2 Своему племяннику (Плутарх, Как нужно воспитывать детей, 14, стр. 11).
Или еще: он долго держал над ним палку, для того, как он говорил, чтобы
излить свой собственный гнев (Плутарх, О позднем отмщении богов,
5, стр. 551).
3 «Не о рабах заботился законодатель, но, желая приучить нас уметь
вполне воздерживаться от нанесения обид свободным, он предписал
не совершать обид и по отношению к рабам» (Эсхин, Против Тимарха,
стр. 43).
4 JT/ivm/rnv О тл^пн А К 11 г»тгч 7Р\1
V " ' I ' ' ' ......... / , 0 ■ · , ·- -■ t · -· ι
5 Демосфен, Против Мидия, стр. 529, 530.
6 Там же: «и однако даже тех, выставив цену которым будут покупать их
как рабов, даже этих они не позволяют оскорблять».
7 [Псевдо] Ксенофонт, Афинское государство, I, 10.
8 Уже цитированный текст и Григорий из Коринфа (Вальц < «Греческие
риторы»>, т. VII, стр. 1283).
9 Иногда мы видим, что они вызываются в случае неимения близких
служить свидетелями по утверждению завещания (Антифонт, Обвинение в
отравлении, стр. 620). Это уже отказ от принципа, чего никогда не потерпел бы
римский закон, и в этом случае меньше, чем где бы то ни было.
10 Лисий, Против Симона, стр. 173.
11 Антифонт, За Хоревта, стр. 778.
12 «...а пытка совершенно ясно показывает, кто из них говорит правду»
(Исократ, Трапезитик, 27).
13 Исей, О наследстве Кирона, стр. 202. Сравн. Демосфен, Против Оне-
тора, стр. 874, 19.
14 Демосфен, Против Афоба, стр. 846.
15 «Есть пять видов внешних доказательств: законы, показания,
сознание, пытка, присяга» (Аристотель, Риторика, I, 15).
16 Демосфен, Против Афоба, стр. 848, 7.
17 Демосфен в том же процессе отказался дать на пытку Милиаса, так
как он был свободным; но он предложил для того же испытания раба,
«который умеет читать»; он хотел подвергнуть тому же женщин-рабынь, которые
помнили, что Милиас был отпущен на волю до дня смерти его отца (там же,
стр. 852. Сравн. «Против Онетора» и т. д.).
18 JTunypa, Против Леократа, стр. 159.
19 Демосфен, Против Тимофея, стр. 1200 и 1201.
20 «...из этих вызовов, когда кто-либо передает на пытку тело»(т. е.
раба.—Прим. перев.) (Демосфен, Против Эверга и Мнесибула, стр. 1142,
26).
17 Валлон
257

21 «Пытаемые, по существу своей природы рабы и рабыни, скажут всю
правду относительно всех преступлений» (Ликург, Против Леократа,
стр. 161).
22 Аристофан, Лягушки, 684:
Плетями бей,
Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,
Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,
Класть кирпичи на брюхо. Можешь все! Прошу
Лишь об одном: не бей его былинкою.
Теренций, Свекровь, V, 2, 774:
Служанок выдам,
Под пыткой допроси любую их.
и Плавт, Привидение, V, 1, 1060, Грубиян, IV, 3, 726.
23 «Поставим же Милия на пытку колесом» (Демосфен, Против Афоба,
стр. 856).
24 Гесихий, под словом βασονιστπς («палач»); Антифонт, Об убийстве
Герода, стр. 721.
2б «Чтобы они говорили то, что я спрашиваю, не под моим давлением»
(Антифонт, Обвинение в отравлении, стр. 608, 610. Сравн. «Об убийстве
Герода», стр. 720—721).
26 «Ведь нельзя же действительно говорить, что по отношению к одним,
к кому он хочет, пытка дает ценные показания, по отношению же к другим—
что она ничего не дает» (Демосфен, Против Афоба, стр. 848, 27).
2? Антифонт, стр. 632—634 и 643—644.
28 Аристотель, Риторика, I, 15.
29 «При этих вызовах, когда дается на пытку тело <раб>, много народа
присутствует тут, прислушиваясь, что тут говорится» (Демосфен, Против
Эверга и Мнесибула, стр. 1142, 26).
30 Лисий, Против Симона, стр. 175; О ране, случайно нанесенной, 178—17У;
О фигах, стр. 288; Антифонт, Обвинение в отравлении, стр. 607, 609—610;
Исократ, Трапезитик, гл. 7, 9 и др. См. у Демосфена всю третью речь
«Против Афоба» и речь «Против Эверга и Мнесибула», в которых идет дело о
вопросах подобного рода. Сравн. речи: «Против Онетора», стр. 870 и 874; «Против
Тимофея», стр. 1200; «Против Конона», стр. 1265; «Против ложных показаний
Стефана», стр. 1121.
31 Плутарх, Жизнь X ораторов; Андокид, § 3 и 4, стр. 834. Он избег
осуждения, только обещая донести на своих соучастников.
32 Лисий в двух первых вышеуказанных местах; Исей в речи «О
наследстве Кирона», стр. 201; Демосфен, Против Эверга и Мнесибула (в этом деле
роль играет женщина); Против Афоба, стр. 852; Против Онетора, стр. 874;
про-ив Неэры, 1386—138.; Ликург, Против Леократа, стп. 160.
33 Равным образом это был риск и убыток для того, кто предлагал его
на пытку. «А если я искалечу твоего раба, ударивши его,—говорит Эак Ксан-
фию,—мне придется тебе платить?»—«Нет, это уже мое дело, бери его и
пытай» (Аристофан, Лягушки, 639).
34 Демосфен, Против Пантенета, стр. 978. Вот почему их называли
экспертами—оценщиками.
35 «И если эти женщины будут испорчены от пытки, заплатить за то, что
они получили вред» (Демосфен, Против Неэры, стр. 1387, 13 и 28).
36 Плавт, Грубиян, IV, 3, 786.
6
1 «И была у него наложница, которую Филоней хотел поместить в дом
разврата» (Антифонт, Обвинение в отравлении, стр. 611).
2 Демосфен, Против Макарта, стр. 1069. Цитируемый Демосфеном закон
говорит об убитом и, может быть, говорит только о тех, «кто был найден
убитым на дорогах».
258

Глава девятая
1
1 Анаксандрид у Афинея, VI, стр. 2бЗЬ. Относительно этой пословицы
«нет города рабов» Стефан из Византии передает, что, по свидетельству Ге-
катея, в Ливии был город, названный «город рабов», и что если раб приносил
туда камень, он становился свободным, даже если он был иноземцем (Стефан
Византийский, под этим словом, или Гекатей, Фрагменты греческих
историков, фрагмент 118, изд. Дидо). Этот город помещен слишком далеко,
чтобы мы его не считали сказочным.
2 Плавт, Жребий, II, 5, 306:
Но даже если б оба вместе, ты и сын,
Того не пожелали, вам обоим я
* Наперекор и назло за какой-нибудь
Ничтожный грош могу свободным сделаться.
Раб говорит о своей хозяйке и о хозяйском сыне, но при этом
подразумевается, как это заметил Ноде (Naudet), согласие его хозяина, от которого
все зависит.
3 Дион Хрисостом, XV, стр. 240—241.
4 «Иные же отпускают на свободу своих рабов, делая свидетелями этого
освобождения всех эллинов» (Эсхин, Против Ктесифонта, стр. 434,
цитировано Пти и Курциусом, «Anecdota delphica», стр. 12).
5 Плавт в «Персе». Можно было бы тут не доверять Плавту, который
обычно подставляет под греческие данные имена римских магистратов, как
и римские процессуальные формы; но Курциус привел другой пример,
заимствованный из Дионисия Галикарнасского (Исей, стр. 310): «...зная, что он
отпущен на волю Эпигеном в суде».
6 Свида под словом «Кратес» и «жертвенник» (βωμός) у Курциуса в
цитированном месте. Грявн. una простых упоминания nfi пгрп^гт/ттрнии r хпям^*
«Отпущен на волю такой-то таким-то» (Лёба, Археологическое путешествие
по Греции, ч. II, № 309 и 310).
7 Росс (Ross), Неизданные греческие надписи, № 311.
8 Курциус, там же, стр. 13—16.
9 В памятниках, найденных в Ламии и опубликованных в «Journal
archéologique d'Athènes», формула έν τάν πόΑιν иногда заменяется формулой
έν τάν στάλαν для написания на государственной колонне. Сумма везде
обозначена одинаково, в 15 статеров=60 драхмам.
Хёзей (Heuzey) привез из своего путешествия к горе Олимпу довольно
большое количество надписей подобного рода, которые относятся к эпохе
Империи. Отпущенник «даровой» (κατά όωρέαν) или «по выкупу» (δουσαν
λύτρα) платит одинаково во всех случаях в пользу города одинаковый
налог в 22% динария. См. Heuzey, Le mont Olympe et TAcarnanie («Гора
Олимп и Акарнания»), № 2, 3, 11 (который сам содержит восемь актов
подобного рода), 14, 18, стр. 1468—477, и приложение о Фессалии, которое
он присоединил к своему большому труду «Mission archéologique en
Macédoine» («Археологическая экспедиция в Македонию»), стр. 431 и сл.,№ 214,
215 и 219; № 214 заключает в себе 21 освобождение за период двух лет.
Можно найти другой пример освобождения под гарантией государства,
города Гифия, в «Археологическом путешествии по Греции» Лёба, ч. II,
№ 243; надпись дарительницы. Дары, которые она сделала городу, могли
дать ей право требовать от магистратов гарантии той свободы, которую она
давала своим рабам.
10 Не раз приходилось мне цитировать книгу Вешера и Фукара, в которой
они дали наибольшее число надписей того же содержания, которые они
собрали на южной стене террасы, где возвышался дельфийский храм.
Отфрид Мюллер первый очистил эту стену в длину на 10 метров, и эта работа,
во время которой началась его болезнь, так рано похитившая его у науки,
подарила нам 52 надписи, данные Курциусом. Два наших молодых археолога,
продолжая дело Отфрида Мюллера, очистили эту стену на протяжении
17*
259

40 метров и извлекли оттуда 435 новых надписей, которые они и
опубликовали («Надписи, собранные в Дельфах», Париж 1865); к этому Фукар
присоединил впоследствии короткий комментарий в «Journal de l'instruction
publique», 15, 22, 29 июля 1863 г. Мне были очень полезны при составлении
данной главы эти тексты и некоторые из замечаний, пришедшие на ум тому
или другому из авторов. В конце концов эти надписи, как и можно было
ожидать, представляют скорее лишь новые случаи, чем новые формы. Ничего
не изменяя, они подтверждают тот образ действий, который показали нам
первые надписи.
11 См. Бёк, указ. соч., № 1702, и многочисленные указания, соединенные
Курциусом, стр. 32 и 33; более подробно см. в сборнике Вешера и Фукара:
согласие отца, № 78; матери, № 53; сравн. № 432; мужа, № 437; жены, № 67;
мужа и детей, № 33; детей, № 34, 39, 44, 46, 82, 140, 143, 151, 162,229, 265,
270, 306, 345, 353, 419, 421, 426, 430, 448.
12 Лёба, Археологическое путешествие по Греции, ч. III, № 796:
посвящение рабыни Артемиде (в Херонее). Сравн. часть 2, № 255 и 256, два посвй-
щения'рабов Посейдону (в Тенаре). Таков же, повидимому, характер надписи,
•опубликованной в «Bulletin de Correspondance hellénique» (январь—февраль
1879 г.), X, стр. 96, которая по формам букв, кажется, принадлежит V в.
до н. э.; мужчина и женщина даны в качестве дара Посейдону в присутствии
свидетелей, женщина со всем тем, что у нее есть.
13 Дешарм, Сборник неизданных надписей из Беотии (Decharme, Recueil
d'inscriptions inédites de Béotie), извлечение из Archives des missions scientif.,
серия 2, т. IV (1868), надписи из Орхомена, № 1—4; посвящение Исиде и
Осирису.
14 Надпись в Тифорее, опубликованная Ульрихом в «Rheinisch. Museum»,
серия 3, т. II, стр. 553 и ел.
15 «Как подтвердила Писта продажу богу, для того чтобы мы были
свободны и никто в течение всей жизни не мог наложить на нас руку, делая, что
я ни захочу, и обращаясь к кому бы "я хотела» (Boeckh, Corpus inscript.,
J№ 1699, и оольшая часть надписей у Курциуса и у Ьешера и Фукара).
16 Ветер и Фукар, Дельфийские надписи, во многих случаях; то же
самое в надписи из Давлии: «Посвятили Афине-Полиаде рабов, рожденных
дома. Пусть они остаются у Каллона... посвященные, делая все им
порученное, все по всей возможности... когда же они умрут, пусть все будут
свободными» (цитировано Россом, а после него Курциусом, стр. 25). Равным образом
в названной работе Дешарма «Inscriptiones», 4.
17 «Отпускает на волю свою собственную рабу и ребенка от нее... Пусть
будет невыполненным это посвящение» (Курциус, стр. 22 и 23).
18 Два года (№ 319); три года (№ 31); пять лет (№ 7, 8, 178); шесть лет
(№ 77, 251, 445); семь лет, платя каждый год по полмине (№ 202); восемь лет
(№ 37, 167, 313). По № 419 раб должен был оставаться около своего
господин! восемь лет и более; е 1и он проживет меньше восьми лот. то раб свободен,
заплатив за оставшиеся до восьми лет по полмине за год в пользу дочери
своего хозяина.
19 Там же, № 82. В № 306 не говорится о смерти хозяина, но только
о свадьбе сына.
20 Там же, № 85 и 58.
21 Там же, № 52.
22 В одной записи из Тифореи Никарет и Энанфа продают богу Серапису
женщину Евфонину с согласия их сына Парамона, с условием воспитать для
Парамона ребенка двух лет, который ей за это даст двести динариев
(«Надписи из Тифореи», № 4, «Rheinisch. Museum», серия 3, т. II, стр. 556).
23 Ветер и Фукар, № 31, 53, 94, 213, 435.
24 Там же, № 126—три полумины в три года в «эранос», союзную кассу
Диониса; там же, № 89, 5 статеров и 10 оболов каждые четыре месяца, пока
будет существовать ассоциация, там же, № 126; см. еще № 213. Раб,
отпущенный на свободу за 13 мин, должен, кроме того, дать еще 13 мин в течение
13 лет, внося каждый год по мине в «эранос» (там же, № 244).
25 Там же, № 66, и «Надписи из Стириса», опубликованные Россом и
использованные Курциусом, стр. 22; «Надписи из Тифореи» (см. выше), № 3.
260

26 «Если же Афродисия не сделает, как написано, хотя бы и могла, да
будет право Эакиду наказать Афродисию, как ему покажется нужным, или
другому вместо Эакида, кому он прикажет, только пусть они не продадут
Афродисию, ни сам Эакид, ни другой вместо Эакида» (Курциус, № 16. Сравн.
30: «кроме того, чтобы не быть проданным». Сравн. Ветер, № 354). Другая
надпись (Курциус, № 11) разрешает хозяйке наказать свою
вольноотпущенницу, не выполнявшую условий договора, хотя она обращается с ней, как со
свободной. Так по крайней мере толкует это место (со своей конъектурой)
Курциус.
27 БЫ, № 1608.
28 «Надписи из Давлии», опубликованные Россом и использованные
Курциусом (вышеназванная работа, стр. 23).
29 «Если же он не останется у Лампрона, то пусть он заплатит семьдесят...
серебра, и пусть будет подвергнут написанному в договоре штрафу».
«Надписи из Тифореи». В «Надписях из Стириса», цитированных выше, сверх
отмены акта (освобождения) прибавляется еще штраф в 30 мин серебра.
30 Ветер и Фукар, № 167. Сравн. № 24, 29, 31- и 209.
31 Есть штрафы по 10 мин с раба, в надписях из Давлии, Коронеи и в
одной надписи из Тифореи (№ 3); штраф в 30 мин мы имеем в № 32 собрания
Вешера и Фукара и в надписях Стириса, Гиамполя и Тифореи (№ 4); в 60 мин—
во второй надписи из этого последнего места, а раб был там освобожден за
5 мин. В единственном из договоров об освобождении на волю, найденных
в Элатее, где еще мы читаем о штрафе, он точно так же обозначен в 1 талант
(Курциус, № 39, строка 27). Некоторые надписи из Дельф выражают сумму
в римских монетах: 2 тысячи и 4 тысячи динариев. См. также «Rheinische
Museum», серия 3, т. II, стр. 553 и ел.
32 Так была освобождена женщина-рабыня за 4% мины (Базен (Basin)
в Отчете об археологической поездке по Этолии в «Archives des missions
scientifiques», серия 2, т. I, стр. 368, приложение, № И).
ая В ВЫИ1С1132Е211110Г работе, СТр ^1 Гюдя μλψηλ ппм^ярмтк рптр НЯППИСЬ
из Анапы (42 г. до н. э.) и другую—из Пантикапей (81* г. до н. э.), где
освобождение было произведено под видом посвящения, не богу, но в
молитвенном доме, έν τη προσευχή в синагоге: хозяева, должно быть, были евреи,
и освобождение, которое не подразумевает внесение платы, сделано было
во исполнение обета κατ'εύχήν: это дело благочестия (Стефани в «Mélanges
gréco-romains» в «Известиях Петербургской академии наук», т. II (1859—1866),
стр.200; Леей (Levy) в «Jahrbuch f. Geschichte der Juden», т. 11(1861),
стр. 298—300, и Деренбург в «Journal asiatique», серия 6, т. XI (1868),
стр. 526 и ел., где он цитирует и комментирует еще другую надпись из
Анапы того же характера).
2
1 «Он сказал, что он раб и происходит от рабов и что ему следует внести
шестую часть своего имущества вместе с метеками» (Демосфен, Против Андро-
тиона, стр. 612). Сравн. Пти, Аттические законы, II, 6, 7. См. относительно
остальных обязанностей главу 4 данной работы, «Свободный труд».
2 Пти, Аттические законы, II, 6, 8.
3 Плавт, Эпидик, III, 3, 351 и 4, 477.
4 Алексис у Афинея, XIII, стр. 568а. Сравн. Демосфен, Против Неэры,
и Исей, О наследстве Филоктемона, стр. 134.
5 Демосфен, О ложных показаниях Стефана, стр. 1123—1124.
6 См. Курциус, вышеуказанное место. Тимофей имел у себя казначеем
вольноотпущенника (Демосфен, Против Тимофея, стр. 1187). Управляющий
Милиас, о котором был вопрос в одной из речей «Против Афоба» (стр. 819),
был тоже вольноотпущенником.
7 Плавт, Хвастливый воин, III, 1, 787.
8 Пти, Аттические законы, II, 6, 8. Вольноотпущенник мог начать дело
против своего патрона, который незаконно беспокоил и мешал ему в его
правах пользоваться своей свободой. Это вытекает из самых гарантий, данных
патрону в том случае, когда он строго поступал со своим
вольноотпущенником, не выполняющим своих обязательств (Ветер и Фукар, Дельфийские
надписи, № 54, 56).
261

9 Пти, Аттические законы, II, 69 и 10, и те тексты, которые он цитирует.
Сравн. Валерий Максим, II, б, 6. Освобождение могло быть отменено три раза
по делу о неблагодарности. В четвертый раз закон уже молчал и прекращал
покровительствовать хозяину, который должен был обвинять только
собственную снисходительность.
10 Не следует настолько уже верить на слово Плавту, чтобы принимать
буквально то, что он заставляет говорить Дордала, когда он в таких
выражениях сообщает о куртизанке, гетере, которую он хочет освободить («Перс»,
IV, 3, 471):
Я ль не честен? Я ль не делен? Аттику великую
Увеличил я: гражданку дал ей ныкче новую.
Здесь перед нами истый римлянин: в Афинах освобождение не имело столь
полного эффекта.
11 У лексикографов, под словом: «рабские волосы», άνοραποόώοη τρίχα.
12 «Epigr. Anthol.», II, 47, стр. 262; Демосфен, О венце, стр. 270; Лукиан,
Петух или Сновидение, 14; Теофраст, XXVIII, и Лукиан, Тимон, 22.
13 Демосфен, В защиту Формиона, стр. 959, 10.
14 Там же, стр. 945.
15 Там же, стр. 953.
16 Демосфен, О ложных показаниях Стефана, стр. 1123—1124. Не
нужно ли, сохраняя честь Демосфена, отвергнуть одну из этих речей как
подложную?
17 Нонн, цитированный Пти, Аттические законы, II, б, 10.
18 Демосфен, Против Формиона, стр. 946, 5.
19 Такое заключение можно вывести из текста Демосфена, который
отрицал это право за всяким новым гражданином.
20 Демосфен, Против Неэры, стр. 1375.
21 Кёлер (Koehler), Аттические надписи, т. II (1877), № 546.
22 Аристофан, Лягушки, 705.
— ликург, Против Леократа, стр. ι/Ό, и Диан Христианом {«Златоуст»),
XV, стр. 240, 44. Те, кто умерли, были награждены честью общественного
погребения, и их имена были записаны на столбы. Эти надписи, указывает
Павсаний, говорят, что рабы храбро сражались вместе с их господами (Пав-
саний, I, 29, 7). В первый раз рабы сражались при Марафоне, и имена тех из
них, кто погиб здесь, были записаны вместе с именами платейцев на
погребальной стеле—«доске почета» (Павсаний, I, 32, з). По примеру Мильтиада
и Павсания Дион, вождь ахейцев, дал свободу рабам, чтобы за это они
сражались против Метелла (VII, 15, 7), и я говорил уже выше о
роковом исходе этого сражения. Незаконный сын Эвмена Аристоник, когда он
хотел захватить для себя пергамский престол, точно так же вооружил рабов,
обещая им свободу, но с тем же результатом (Страбон, XIV, стр. 646).
24 Демосфен, Проти· ложных показаний Стефана, стр. 1133.
25 «Гиппократ предложил, чтобы, начиная с этого дня, платейцы являлись
афинскими гражданами, полноправными наряду с остальными афинянами,
и чтобы они участвовали во всем, что является общим правом для афинян,
будет ли дело касаться религии или священных обрядов, исключая должности
жреца или частных семейных культов, равно как и должности одного
из девяти архонтов; но их дети (имеют право и на это). Чтобы платейцы
были распределены по демам и по филам и чтобы после этого распределения
ни один платеец не мог сделаться афинским гражданином без постановления
афинского народа» (Демосфен, Против Неэры, стр. 1380—1381).
26 Там же, стр. 1376.
27 Демосфен, Против Поликлета, 1208—1215.
28 «Теперь же вы, господа афиняне, делаете гражданами людей погибших,
оказывая эту честь рабам рабов, беря ее подобно какому-то дешевому,
рыночному товару» (Демосфен, Об организации государства, стр. 173, 16).
29 Плутарх, Остроумные изречения; Антигон, 12, стр. 182.
30 См. различные другие примеры в речи Динарха, Против Демосфена
и у Афинея, I, 19. Сравн. Meusius, De fortuna Athen., т. I, стр. 35—37.
31 Дион Кассий, LIV, 7, стр. 735—736.
262

Глава десятая
1
1 «Жить в радости и роскоши есть признак свободных; это растит и
укрепляет души; работать же есть удел рабов и маломощных; поэтому они и по
природе своей становятся приниженными)) (Гераклид из Понта, у Афинея, XII,
стр. 512Ь).
2 Гесиод, Труды и дни, 119—191.
3 <См. статью «Золотой век», в сборнике «Из мира идей», т. I, стр. 420,
с выдержками из греческих комедий>. Афиней (VI, стр. 268) цитирует много
других выдержек из Телеклида и Ферекрата, которые перещеголяли
причудливостью и гротеском даже эти выходки комедии и которые я
отказываюсь здесь воспроизводить. Кроме того, я сомневаюсь, чтобы они имели когда-
нибудь, я не говорю уже какое-либо влияние, но даже эти нравственные,
моральные намерения и цели, которые в них вкладывает компилятор, когда
он сопровождает их таким размышлением: «Этими веселыми рассказами
древние хотели нам дать урок, чтобы мы приобрели привычку обслуживать сами
себя».
4 Афиней f VI, стр. 267. «Говорят еще, что во время Актеона люди работали
все своими собственными руками, они совершенно не имели рабов, но
трудились сами для себя; и самым богатым был тот, кто работал лучше других
и проявлял наибольшее усердие в труде». Но это же падание сообщает и Па-
лефат в своем трактате «О невероятных вещах», гл. III и IV, стр. 274 (изд.
Вестермана).
5 Рабы царей они, а царь же—бога раб;
А бог—судьбы. И если поглядишь кругом,
Одно другому служит, сильному—кто слаб:
Судьба всегда велит для них рабами быть.
(Фп/те"*^ у Cmnfipa Прртник. XII, 8).
6 Гизо (Guizot), История цивилизации во Франции, лекция 2-я, т. I,
стр. 54 (1846). Фрасимах в «Государстве» Платона (I, стр. 340) играет по своей
манере двойным смыслом его сравнительной степени κρείττων — «лучший»,
в смысле «более сильный» или «более добродетельный».
7 Гомеру Одиссея, XVII, 322. Сравн. Платон, Законы, VI, стр. 77а.
8 И если кто живет рабом, имеет он
Такое ж тело, как и мы; никто рабом
Не был рожден природой никогда. Судьба—
Вот что рабом заставило быть тело их.
(Филемон, Фрагменты, 39, IV, стр. 47).
9 Аристотель, Политика, I, 2, 3.
2
1 Платон, Государство, II, стр. 368d.
2 Там же, стр. 369—373.
3 Там же, стр. 373.
4 Там же, стр. 374 и ел.; III книга—во многих местах.
5 Платон, Государство, II, стр. 375с.
6 Там же, III, стр. 416d.
7 «Они продают право пользоваться их силой, и эту цену они называют
жалованьем, являясь, как мне кажется, наемниками»—то, что включает в себя
понятие о свободе.
8 «Равным образом должны быть подобраны для таких людей и
соответствующие женщины, чтобы жить вместе с ними и вместе с ними нести
сторожевую службу, поскольку они способны на это и родственны им по
природе» (там же, V, стр. 456Ь. Сравн. стр. 459d).
263

9 Там же, стр. 452, 457с, 459е, 461с.
10 Платон, там же, III, стр. 415; IX, стр. 487.
11 «В том, что касается рабства военнопленных, кажется ли тебе
справедливым, чтобы греки обращали в рабство целые греческие государства? Не
должны ли они скорее их защищать от других, насколько только возможно,
и в сущности требовать, чтобы греки оберегали греков, ввиду страха они могут
попасть в рабство к варварам? Поэтому не следовало ли бы им самим не иметь
никаких рабов из греков и советовать другим грекам последовать их примеру?»
(там же, V, стр. 469Ь).
12 Такую же точку зрения мы встречаем также и у Метродора:
«Раб—имущество необходимое, но совсем не приятное» (у Стобея, Цветник, LXII,
44. См. также ниже).
13 Платон, Законы, VI, стр. 776Ь, 777.
14 Платон, Письма, VIII, стр. 354е (друзьям и родственникам Диона).
3
1 «И государством оно может быть названо только тогда, когда окажется,
что это—самодовлеющее объединение массы» («Политика», II, 1, 7). <'И,
говоря просто, государство есть масса таких (людей), достаточная для
самодовлеющей жизни» (III, 1, 8. Сравн. IV (7), 4, 8).
<Есть вполне удовлетворительный перевод на русский язык «Политики»
Аристотеля, сделанный акад. С. А. Жебелевым>.
2 Там же, IV (7), 1, 2.
8 Там же, 2, з.
4 Там же, 8, 2: «Ясно, что в государстве, пользующемся красивейшей
организацией и объединяющем в себе мужей абсолютно справедливых, а не
условно справедливых применительно к той или иной государственной
системе, граждане не должны вести жизнь, какую ведут ремесленники или тор-
rORiiw Лгякогп поття WW3HK нрбпягпроттня и ИПРТ ΡΗ33Π?9 Γ Ч^СрОДетеЛЫС)" Г^?г
ждане проектируемого нами государства не должны быть и землепашцами, так
как они будут нуждаться в досуге и для развития своей добродетели, и для
занятия политической деятельностью».
5 «Политика», 8, з.
6 Там же, I, 1, ю-
7 Там же, I, 1, 4. Сравн. I, 1, 6.
8 «Самой природой ему предназначены женщина и раб» (там же, I, 1, 5).
9 Фриних в «Выдержках» (Epitome) говорит, что употребление этого слова
не было очень старым; Лобек в своем «Комментарии» (к Фриниху, стр. 578)
сообщает, что первые примеры употребления этого слова (σώματα) без
определения в значении «рабы» встречаются у Полибия. Но я нашел его уже
у Демосфена, правда, при обстоятельствах, которые дают ему более точное
и сюйственное ему значепие: когда рабов отдают при допросе на пытку.
10 «Раб есть часть господина; это часть его тела, живая, хотя и отделенная»
(«Политика», I, 2, 20).
11 Грамматики, которые один перед другим старались растолковать тексты
и часто доводили свои комментарии до абсурда, утверждали, что в слове
άνθράποοον—«раб»—они нашли, какую часть господина составлял этот раб:
это слово, его конец они производили от слова ποός—«нога». «Ведь раб,—
говорил Свида,—так относится к господину, как нога ко всей верхней части
тела» (Свида, под словом άνθραποδοκάπηλος).
12 «Политика» I, 2, 4.
13 Там же, I, 2, 5.
14 Там же, I, 1,4 .
15 Там же, 2, η.
16 Там же, 9.
17 «Подобно тому как все живое состоит неизбежно из души и тела, а душа
из ума и чувства, дом из мужчины и женщины и имущество из господина
и раба...» («Политика», III, 2, 4).
18 Там же, I, 2, ΐ3.
19 Там же, I, 1, 5.
264

Гомер, Илиада, XVIII, 417—424:
А с ним рядом, опорой служа для владыки,
Две поспешали служанки из золота, точно живые.
Был у них разум внутри, и могучая сила, и голос...
21 «Политикам, I, 5, з.
22 Там же, 6.
23 Там же, I, 2, i3: «Остальные животные не могут даже понимать
разумности. Они повинуются своим ощущениям. В конце концов польза от
домашних животных и от рабов почти одна и та же: и те и другие нам помогают
при помощи их телесных сил удовлетворять наши жизненные потребности».
24 Там же, I, 2, 14. То же уже раньше сказал поэт Феогнид:
Раб никогда не может держать свою голову прямо;
Вечно она склонена, шея согнулась его.
(Стобей, Цветник, LXII, 36).
25 «Политика», I, 2, is.
26 Там же, I, 3, 8.
27 Там же, I, 2, 19.
28 Эсхил, Агамемнон, 1054.
29 Софокл (у Стобея, Цветник, LXII, 83).
30 Эврипид, Фрикс, там же, 39. Сравн. Ион, 853—855.
31 Спартиаты, обращенные в рабство тегеатами и т. д. (См. гл. V,
«Источники рабства»).
32 Плутарх, Остроумные замечания лакедемонян, 45.
33 «В конце концов с трудом можно было бы возражать, что
противоположное мнение не заключает в себе некоторой истинности. Идея рабства и раба
может пониматься с двух сторон: можно быть приведенным в рабское
состояние и оставаться в нем в силу закона, причем этот закон является договором,
по которому побежденный на войне признается собственностью победителя;
но многие законоведы оовиняют это право—как оовиняют иногда
политического оратора—в нротивозаконности, так как ужасно, чтобы более сильный,
благодаря тому лишь, что он может применить насилие, делал свою добычу
своим подданным и рабом» (Аристотель, Политика, I, 2, ιβ).
34 Там же, 17.
36 «Каждое из этих двух противоположных мнений само по себе
одинаково слабо и ложно, так как каждое из них, взятое отдельно, заставляет
думать, что право властвовать и быть господином не принадлежит
превосходству достоинств. Наконец, есть люди, которые, опираясь на то, что они
считают правом—а всякий закон всегда имеет некоторую видимость права,—
заявляют, однако не утверждая этого совершенно абсолютно, что рабство
справедливо, когда оно является результатом войны; но самый принцип войны
можно считать противным идее права, и никогда нельзя назвать рабом того,
кто не заслужил такого названия; иначе окажется, что люди заведомо очень
высокого происхождения могут стать рабами и даже проданными как рабы
только потому, что они сделались пленниками на войне» («Политика», I,
2, 18—19).
36 Там же; это можно видеть из другого места у Аристотеля: «Поэтому-то
и говорят поэты:
«Прилично властвовать над варварами грекам».
(Эврипид, Ифигения в Авлиде, 1400); понятия варвара и раба по природе
своей тождественны» («Политика», I, 1, 5).
37 «Но ведь в таком случае весь вопрос сводится лишь к исследованию
рабства по природе, о чем мы и говорили с самого начала» (там же, 2, 18).
38 Эта путаница в мыслях Аристотеля проявляется самым поразительным
образом в продолжение тех текстов, которые я цитировал: «Нужно со всей
необходимостью согласиться, что известные люди повсюду должны являться
рабами и что другие ни с какой стороны не могли бы явиться. Это относится
и к знатности. Эти положение обосновывает на естественном превосходстве
и на низшем положении все различие между человеком свободным и рабом,
265

между знатным и простолюдином. Это значит полагать, что от хороших
родителей происходят хорошие дети, в той же степени, как от человека
происходит человек, а от животного животное; правда, природа зачастую стремится
к этому, но достигнуть этого не может. Из сказанного, таким образом, ясно,
что колебание во взглядах о природе рабства имеет некоторое основание: что
природа не создает одних людей рабами, других—свободными; что, напротив,
для некоторых классов такое разделение на рабов и свободных вполне
естественно, причем для одного человека полезно и справедливо быть рабом,
для другого—господином, равным образом как необходимо, чтобы один
подчинялся, другой властвовал в пределах того подчинения и того властвования,
какие дарованы ему природой. Дурное применение власти не приносит пользы
ни господину, ни рабу: ведь что полезно для части, то полезно и для целого,
что полезно для тела, то полезно и для души; а раб является своего рода
частью господина, как бы одушевленной частью его тела, хотя и живущей
отдельно. Поэтому между рабом и господином существует известная общность
интересов, так сказать, взаимное дружелюбие, раз отношения между ними
покоятся на естественных началах; в том же случае, когда эти отношения
регулируются не указанным образом, но основываются на законе или
насилии, происходит явление обратное» («Политика», 1, 2, 19—21).
39 См. «Политика», I, 2, 8 и 20.
40 «Политика», IV, 14, ю.
41 «Политика», IV (7), 14, ι—2*. «Устойчивым государственным строем; —
говорит он в другом месте,—бывает единственно такой, при котором
осуществляется равенство по достоинству и при котором каждый пользуется тем, что
ему по праву принадлежит» (там же, VIII (5), 6, 5).
42 «Политика», IV (7), 2, 9.
43 Зенон и Хрисип у Диогена Лаэртского, VII, 53, § 87.
44 Свободно рабскую
Судьбу неси; тогда рабом не будешь ты.
(Менинору фрсимен! 219).
45 Диоген Лаэртский, VI 1,*§ 121. Это было положением кинической школы,
из недр которой вышел Зенон (Диоген Л аэртский, VI, 2, в, § 66). Антисфен
написал целый трактат, вероятно, на эту же тему, о свободе и рабстве (там же,
VI, 1, 9, § 16).
4
1 «Для работы самыми лучшими по своему характеру были бы ни очень
вялые, ни чересчур смелые; и те, и другие равно не подходят: очень вялые
не выносят работы, смелыми же не так-то легко управлять» («Экономик», I, 5).
2 ΚίϊΗοφοΗΐη, Экономик, iX, 5 (было цитировано выше), и Аристотель,
Экономик, I, 5: «рождением детей следует воспользоваться как залогом с их
стороны».
3 Платон, Законы, VI, стр. 777d, и Аристотель, Экономик, I, 5: «И не
нужно приобретать много рабов, говорящих на одном языке и
принадлежащих к одному племени», и «Политика», IV (7), 9, 9: «Если уж говорить об
идеале, то земледельцами должны быть преимущественно рабы. Они, однако,
не должны все принадлежать к одной национальности и не должны быть
горячего темперамента, потому что при соблюдении этих условий они
оказались бы полезными для работ и нечего было бы опасаться каких-либо
попыток с их стороны к возмущению».
4 Платон у Законы, VI, стр. 777.
5 Ксенофонт, Экономик, IX, 11.
6 Там же, III, 4.
7 Там же, XIII, 9 и ел. «Похвала служит лишним стимулом для
благородных душ; она становится для них такой же обязательной потребностью,
как для других питье и еда. Вот те средства, которые я применяю и
благодаря которым, думаю, я приготовлю себе вполне покорных людей. Я их
указываю тем, кого я хочу назначить своими управляющими. Кроме того, я им
266

помогаю еще вот как: когда я должен давать одежду или обувь своим
рабочим, я не хочу, чтобы они все были одинакового качества, я требую и очень
хороших, и худшего качества, для того чтобы лучшую одежду давать более
хорошим рабочим в виде вознаграждения, а одежду худшего качества—тем,
которые заслуживают меньшего. Я замечал, что хорошие рабы бывали очень
обескуражены, так как все делается их руками, если они видят, что
одинаково относятся к тем, кто не работает и кто, при надобности, охотно не делит
с ними опасностей. Лично я всегда больше всего остерегаюсь установить
малейшее равенство между хорошими и дурными слугами. Если я вижу,
что мои управляющие разделяют лучшее между лучшими рабами, я их в этом
хвалю; но если рабочий получает такие преимущества или за простую
угодливость, или за лесть, то, совершенно не закрывая глаза на такое
злоупотребление, я делаю выговор своему управляющему и стараюсь ему доказать, что
в этом он плохо принял во внимание свои интересы».
8 Аристотель, Экономик, I, 5.
9 «Общение с рабами (должно быть таким), чтобы не позволять себе ни
грубости по отношению к ним, ни вольного обхождения» (там же).
10 «Жертвы и угощения устраиваются более ради рабов, чем для
свободных. Ведь они получают из того, ради чего это установлено, большую часть»
(«Экономик», I, 5).
11 «Пусть ни у кого не будет жалости, пусть никто не проявляет
сочувствия» (Диоген Лаэртский, VII, 1, 64, § 123. Сравн. Цицерон, За Муррену,29).
12 Цицерон, О пределах добра и зла, IV, 27, § 76. Сравн. Диоген Лаэртский,
VII, § 120.
13 Всю брань и тяжесть рабства если раб несет,
Дурным он будет; откажись от гадких слов,
Намного лучшим это сделает его.
(У Стобея, Цветник, LXII, 27).
14 Аристотель у схочиастя ν Ann Японию Pottoopkomv ί. 188. Анкей (сын
Посейдона и Астипалеи, по указанию Зезы), очень занятый своими полями
и виноградниками, был очень суров со своими рабами. Один из них сказал
ему, что ему не придется попробовать плодов с этих полей. Когда был собран
виноград (и приготовлено молодое вино), Анкей приказал своему рабу дать
ему выпить (молодого виноградного сока), и, прежде чем поднести кубок
ко рту, он напомнил ему его предсказание. Раб ответил ему: «Многое может
совершиться за время от края кубка до кончика губ». Когда он это еще
говорил, прибежали сказать хозяину, что огромный дикий кабан опустошает его
плантации. Анкей оставил кубок и бросился против кабана, но кабан ударил
и убил его; отсюда и пошла пословица.
15 И если кто-нибудь и раб, не меньше он ничуть,
И человек, как все, кого людьми зовем.
(Филемон у Стобея, Цветник, LXII, 28).
[16 Ведь если я, как человек, несчастию
Другого человека помощь не подам,
Покажется ль, что я разумно поступаю?
' (Алексис у Стобея, Цветник, LXII, 6).
В той же главе «Цветника» можно найти другие прекрасные мысли о
рабстве, между прочим, много выражений из Эврипида (№ 25 и 26):
Позорно для рабов одно лишь имя их,
Во всем же остальном ничуть не хуже раб
Любого из свободных, если он хорош.
17 Платон, Государство, VIII, 549.
18 «Увидавши их, не скажешь ли ты, что они похожи на лысого и жалкого
раба, едва .только освободившегося от своих оков, который, собрав сколько-
нибудь денег благодаря своей кузнице, бежит в общественные бани, чтобы
вымыться, надевает новое платье и, разодетый, как новобрачный, отправляется
267

жениться на дочери своего хозяина, которую ему отдают бедность и
беспомощность, в которой она находится» (Платон, Государство, VI, 495е).
' 19 «Этика Никомаха», VIII, 11 (или 13).
20 См. выше, стр. 110.
21 Аристотель, Политика, I, 5, 9.
22 Теофраст, Характеры, IV.
23 Антисфен смеется над привилегиями, даваемыми рождением: «Какое
значение имеет происходить от двух борцов, если я сам хороший борец»
(Диоген Лаэртский f VI, 1, 4, § 4).
24 <Имя «киник» происходит от греческого слова κύων—«собака»;
они были так названы за то, что в своей жизни проявляли ту же
неприхотливость и «откровенность» всех поступков, как и собака. Но вероятнее, что это
название перешло от той части Афин, которая носила название Киносарп
и где была школа Антисфена, основателя кинической философии>.
25 Мне кажется, что Ренувье в своем «Учебнике древней философии»
(II, стр. 138) слишком буквально принял слова киников, считая, что они
пытались облагородить труд и поднять нравственное достоинство рабов.
Они превозносили похвалами (как говорит сам автор) труды Кира и Геракла
(Диоген Лаэртский, VI, 1, 4, § 3), но вовсе не труды земледельца или
ремесленника. Спартанцы, которые так презирали эти два вида труда,
рассматривались Диогеном как люди, наиболее ушедшие вперед в развитии истинно
человеческой жизни; их поступки вообще были живым комментарием к их
словам.
26 Их учением об общности имущества и женщин, которое перешло в школу
Зенона (Диоген Лаэртский, VI, 2, 6, §§ 71 и 72; VII, 1,28, §§33, 76, 131),
и всеми странностями и гнусностями их жизни.
27 Диоген Лаэртский, VI, 2, б, § 74.
28 Там же, § 71.
29 Филон Александрийский, О том, что всякий добродетельный человек
свободен, стр. 880—882. Сравн. Плутарх, Остроумные выражения лакеде-
Λΐυΐί/iii, -txj,,
30 Филон, указ. работа, стр. 881. Сравн. Плутарх, там же, 19, стр. 233.
31 Валерий Максим, II, 6, η.
32 Аристофан, Лягушки, 190.
Глава одиннадцатая
1
1 «Раб является в известной степени одушевленной частью собственности,
как и вообще в мастерствах всякий мастеровой, как орудие, стоит впереди
других инструментов» (Ари· Ъотелъ, Политика, I, 2, 4). «Раб—одушевленное
орудие, а орудие—неодушевленный раб» (Аристотель, Этика Никомаха,
VIII, 9, 6).
2 Я думаю, рабу, лишенному родной!
Земли, хозяин, если будет добр к нему,
Он станет родиной ему.
(Антифан у Стобея, Цветник, LXII, 9).
Сравн. Аристид, XLV («О риторике»), 32, т. II, стр. 40 (изд. Диндорфл).
3 Стобей, Цветник, LXII, 34.
4 Григорий из Коринфа, гл. 21, у Вальца, т. VII, стр. 1283.
6 «Греческие пословицы» (Paroemiographi graeci), изд. Гайсфорда, 114.
6 Ксенофонт, Экономик, XI—XV и особенно XIV, 4—7.
7 Аристотель, Политика, I, 5, з.
8 Там же, III, 5, ю: «Государство создается не только ради того, чтобы
жить, но преимущественно для того, чтобы жить счастливо; в противном
случае следовало бы допустить также и государство, состоящее из рабов
и прочих живых существ, чего на самом деле теперь не бывает, так как ни те,
268

ни другие не имеют общения в блаженстве и в жизни, устроенной по
собственному предначертанию».
9 Там же, I, 2, 22: «Правда, можно вообразить себе и науку о власти
господина, как и науку о рабстве, последнюю вроде той, какая существовала
б Сиракузах, где некто обучал людей рабству: за известное вознаграждение
он преподавал молодым рабам знания, относящиеся к области обычного рода
домашних услуг. Такое обучение могло бы простираться и на дальнейшие
области, например, можно было бы обучать кулинарному искусству и
остальным подобного же рода статьям домашнего обихода. Работы ведь бывают
разные—одни более высокого, другие более насущного характера, как и
пословица говорит: «есть раб и раб».
10 Ксенофонт, Экономик, XIV, 2.
11 Теренций, Андрянка, I, 1 и 8.
12 Аристотель, Политика, I, 5, п.
13 Эврипид у Стобея, Цветник, LXII, 19, 4 и 5з
14 См. «Большая этимология», под этими словами.
15 Там же, под этим словом.
1 <Не так давно среди египетских папирусов были обнаружены большие
отрывки другой сатирической драмы, принадлежащей Софоклу,
называющейся «Ищейки». См. о ней Софокл, Драмы в изд. Сабашниковых, т. III,
стр. 129 и ел. 1914 г.>
2 Эврипид, Киклоп, 23: «к одному из них—увы—рабами мы попали».
3 Там же, 163, 191 и во многих других местах.
4 Зеза, О различии поэтов.
5 Настолько скверен этот род рабов: один
Живот лишь, дальше он не смотрит ни на что.
(У Стобея, Цветник, LXII, 15).
6 Аристофан, Богатство, 189.
7 Аристофан, Мир, начало и 5, 1138; Осы, 1210; Женщины на празднике
Фесмофорий, 1180; Осы, 1929; Богатство, 276; Лисистрата, 333.
7а «Богатство», 20:
Средь слуг тебя всех выше чту;
Всех преданнее ты и вороватей всех.
(Последнее слово по-гречески κΑεπτίστατον—имеет двойной смысл: самый
скрытный и самый вороватый).
8 «Богатство», 45—51 и 273. ь
9 Там же, 664 и ел. и 707:
Хозяйка, да! Живей вина, вина достань!
Сама пригубь! Ведь ты у нас горазда пить!
Десяток кружек винных не успела б ты
Опорожнить, и вот Богатство зрячее.
10 «Богатство», 665 и ел.:
Потом слуга при храме потушил огни
И богомольцам приказал ложиться спать,
А если шум услышим, повелел молчать.
Спокойненько, тихонько мы легли и спим.
Но глаз сомкнуть никак не мог я. В нос мне бил
Чудесный запах пшенной каши из горшка
У изголовья старушонки дряхленькой,
К горшку добраться до смерти мне хочется.
Глаза открыл и что же увидал—жреца:
Глодал он смоквы и коврижки дерзко крал
С дарохранительницы. А потом пошел
Все жертвенники чередом оглядывать,
269

Глазами шарить, нет ли приношения.
Что ни находит, посвящает в свой мешок.
Пример благочестивый—так решаю я.
Встаю, иду к горшочку с кашей пшенною.
— Ах, разнесчастный, бога не боялся ты! .
— Боялся, видят боги, как бы каши он
Не стибрил из-под носа, в золотом венке.
11 Там же, 1140—1147.
Припомни, из кладовки хозяина
Таскал ты часто. Я ведь покрывал тебя.—
— Примазывался в долю ты всегда, нахал,
Тебе кусочек доставался жареный.—
— Ты сам же пожирал кусок в конце концов.—
— Но палок не делил ты и плетей со мной,
Когда я попадался за проказами.
12 «Лягушки», 751—768.
13 Овидий, Песни любви I, 15, i7. Гален в «Прирожденных способностях»,
I, 17, делает на это намек: «Равным образом и те рабы, которые выведены
нашим чудесным Менандром в своих комедиях, все эти Давы и Геты, которые
считают, что они недостойны уважения среди своих сотоварищей, если они
раза три не обманули своих господ...»
14 Плавт, Псевдол, I, 5, 561:
В дом зайду ненадолго,
В порядок по рядам построю все свои
Подвохи.
15 Эпикрат и Антифан в их пьесе, озаглавленной «Диспрат» («Раб,
которого трудно продать»); у Афинея, VI, стр. 262с, d.
16 Афиней, там же.
17 Трпфрпгт. Характеры, XîÎ, 518.
18 Афиней, XII, стр. 548Ь.
19 Теренций, Братья, IV, 2, 592:
Подберусь, перехвачу-ка повкусней чего-нибудь,
Прихлебну и из бокала! Так-то проведу денек!
Он возвращается, очень довольный сам собой (V, 1, 767):
Друг Сир! Ты о себе подумал с нежностью.
Свое исполнил дело восхитительно!
Теперь, насытившись вещами всякими,
Приятно прогуляться.
20 «Никто б сказать не мог, то ел я, хлеб меся» {Аристофан, Мир, 14).
21 Афиней, IX, стр. 377d и 38ïc. Сравн. о поварах Посидиппа и др., там же,
XIV, стр. 659с.
22 Плавт, Трехгрошевый, II, 3, 368 и 485; III, 2, 684.
23 Плавт, Перс, повсюду.
24 Афиней, VIII, стр. ЗЗбе. Наряду с этим грубым реализмом все добро-
детели ему кажутся каким-то сном:
Все доблести, посольства, власть военная—
Пустой набор лишь слов, как сон бессмысленный.
25 «А затем позднее покупалась флейтистка, как это обычно бывает в таких
попойках» {Афиней, XIII, 607d). См. другой пример молодой музыкантши,
купленной за ужином (стр. 607е).
26 См. работу, приписываемую Лукиану, «Амуры». Я прошу уволить меня
говорить дальше о всех этих спутниках частных празднеств, кифаристках,
певичках, флейтистках, танцовщицах {Афиней, VIII, стр. 339е, и XIV, 621Ь).
27 Афиней посвящает свою XIII книгу этой скандальной хронике и
умышленно вписывает туда эти имена, как наиболее почетные.
270

28 Харибда, Сцилла, сфинкс, гидра, львица, ехидна и т. д. (Анаксилас,
Неотида, у Афинея, XII, Б58). Афиней называет также Клепсидру («Водяные
часы») и многих других еще более известных, цитируемых комиками (стр. 567).
29 Плавт, Грубиян, IV, 2, 664.
30 Плавт, Привидение, I, 3, 190.
31 Плавт, Грубиян, II, 1, 196 и ел.
Сравн. Теренций, Свекровь, I, 1. См. также довольно длинную тираду
Алексиса (у Афинея, XIII, 568а) о коварном искусстве куртизанок.
32 Плавт, Раб-обманщик, I, 2, 179 и 215, и Теренций, Евнух, III, 6, 600.
33 Аристотель, Политика, I, 5, 6 и ц.
34 «...что у· рабов их тело ответственно за все их преступления, для
свободных же, хотя бы случилось, что они совершили величайшие преступления,
удается спасти его неприкосновенным» (Демосфен, Против Андратиона, 610).
См. Платон, Законы, VIII, 845.
35 Теренций, Формион, II, 1, 247: «О Федрия!»,—восклицает Гета в ответ
на слова Демифона, что умный человек должен предвидеть все несчастья,
которые ему могут угрожать,—
Насколько я умнее своего хозяина!
На всякие невзгоды я готов, когда вернется он:
Молоть ли мне на мельнице, быть битым ли, в оковах
, быть,
Работать в поле—ничего я нового не вижу тут.
Случится сверх расчета что, тогда я запишу приход.
36 Там же, I, 4, 219.
37 Плавт, Привидение, V, 1, 1088—1093 (рус. перев., 1113—1121):
(Феопропид) Обложить велю соломой! Сжарю на огне
плута!
(Транион) Не советую. Вареный я вкусней, чем жареный.
(Феопропид) На тебе пример дам!
Транион; Значит, нравлюсь: я тебе пример*
(Феопропид) Сына я, каким оставил, уезжая из дому?
(Транион) Руки, ноги, пальцы, щеки, уши—было цело все.
(Феопропид) О другом я спрашиваю.
(Транион) О другом и мой ответ.
Вот Каллидамант, приятель сына твоего, идет.
Так при нем какое хочешь дело начинай со мной.
38 Там же, 1151 (рус. перев., 1178):
Чего упрямишься? Как будто завтра же вновь не
провинюсь!
И за то, и за другое завтра отомстишь.
39 Теренций, Сам себя наказавший, II, 2, 335; III, 3, 586.
40 Плавт, Ослы, III, 3, 685:,
(Либан). А разве я не стою?
Но чтоб ты недостойно так не говорил со мной,
Ты повезешь меня верхом, чтоб получить те деньги.
(Агрипп) Пропал! Но если вышло так, чтоб вез раба
хозяин,
Влезай!
Аристофан, Богатство, начало:
О Зевс и боги, что за должность кляузная
У господина спятившего быть рабом!
Пускай совет, слуга подаст разумнейший,
когда совет хозяину не по сердцу,
271

С ним заодно настигнет и слугу беда.
Увы, не властен раб над телом собственным,
Хозяин властен, боги присудили так!
Ну, с этим будь что будет!
Это же говорит и Филемон у Стобея, Цветник, LXII, 29:
Коль плохо действует хозяин, плохо раб
Тогда живет: ведь должен он участвовать
Всегда во всех его бедах-несчастиях.
2 Эврипиду Медея, 53 и ел.
3 Эврипиду Елена, 726—733:
Да, плох тот раб,
Которому дела его хозяев
Не дороги, который мук семьи
И радостей не делит. Если в рабском
Рожден я состоянье, пусть меня
Рабом хотя считают благородным.
Нет имени—я душу сберегу,
Все ж лучше быть по имени рабом лишь,
Чем на плечи одни да оба зла:
И рабский дух имей и рабский жребий.
(Перев. Анненского).
Сравн. Стобейу Цветник, LXII, 2.
4 Теренцийу Андрянка, IX, 1, 673; Формион, III, 3, 55:
Да не бойся. Все снесем мы вместе—и добро, и зло...
5 Менандр у Стобея, Цветник LXII, 6.
6 «Anthologia Palatina», VII, 178.
7 Тям wp VÎT 1ЯО
8 Кто из рабов господ породу любит, тот
Войной великой идет против себе
Подобных.
(Эврипид у Стобея, Цветник, LXII, 16).
9 «Природна ненависть рабов к их господам» (стих, цитированный Гермо-
геном у Вальца, «Греческие риторы», т. III, стр. 19).
10 Лукиан, Клеветник, 25.
11 Лисий у О ветке священной оливы, стр. 274—275 (§ 16, Blass): «Затем
разве я не был бы несчастнейшим в мире человеком, если бы мои слуги, как
свидетели такого преступления, стали на всю мою жизнь не рабами мне, а
господами? Таким образом, к к бы сильно они ни провинились передо мной,
я не лог бы их наказать, вполне понимая, что от них зависит и мне отомстить,
и самим получить свободу за донос».
12 Андокиду О мистериях, стр. 8—9.
13 Лисий у О святотатстве Каллия, стр. 187: «Не у них одних есть слуги,
но и у всех других; видя их <т. е. слуг-обвинителей> удачу, слуги <дру-
гих> будут думать уже не о том, как угодить господам, чтобы получить
свободу, а о том, какой ложный донос на них сделать».
14 ЛукиаНу Переправа («Κατάπλους»), И и 12.
16 Часто рабы, предложенные хозяевами для допроса под пыткой, были
отвергаемы противоположной стороной. Боялись ли они их преданности
или тайного договора, который мог купить их показания? (Сравн. Лисий,
О ветке оливы, стр. 288, и Об умышленно нанесенной ране, 178—179).
16 Цепями кто оковывает пленников,
Кто беглым надевает кандалы рабам,
Тот очень глупо делает, по-моему:
Беда к беде прибавится несчастному—
Тем более охоты убежать ему
272

И поступить неподходящим образом:
Из цепи—так ли, этак ли—он вырвется;
Закованный—распилит ли кольцо пилой,
Собьет ли гвозди камнем... Все ему пустяк!
Но если хочешь крепче приковать его,
Чтоб не бежал, прикуй его едой-питьем,
И мордой привяжи его ты к полному
Столу: покуда будешь пить и есть давать;
Чтоб был он ежедневно совершенно сыт—
Убийство совершивши, не сбежит, поверь;
Легко удержишь этакими узами.
Еда—оковы, гибкие до крайности:
Чем больше их растягиваешь, тем они
Затягиваются туже.
{Плавт, Близнецы, I, 1, 3 и ел.),
17 Менандр у Стобея, Цветник, LXII, 7.
18 Плавт, Жребий, II, 4, 185.
19 Эвбул у Стобея, Цветник, LXII, 32.
4
1 Аристотель, Политика, IV (7), 6, ι.
2 Эта пьеса Плавта была подражанием «Кладу» Филемона. Я взял этот
образ из комедии как наиболее известный в истории; было, конечно, много
других подобных ему, например тот Никомах, о котором говорит Лисий
в речи «Против Никомаха», стр. 847—848 и ел.
3 Афиней, XIII, стр. 585с.
4 См. для этих гнусных личностей, всегда жадных, всегда
клятвопреступных, всегда обманутых и битых, «Братья» и «Формион» Теренция, «Проделки
паразита/, <Лчана1/ π о^оСснно vHepcv, \Пэнул'/ и «исевдил» Плавта. И здесь
Плавт и Теренций находили свои образцы в греческом театре. Независимо
от разрозненных намеков в различных комедиях, три пьесы Анаксиласа,
Эвбула и Посидиппа носили название «Порнобоскос» («Содержатель гетер»,
или «Сводник»). См. Афиней, IX, 385f и 371f, III, 108d, IV, 154f.
6 См. Аристофан и Плавт, Эпидик, III, 2, 351, и 4, 477. Сравн. Лукиан,
Разговоры гетер, 15 и ел.
β Плавт, Ослы, IV, 1, 730 и ел. Иногда они ставили условием быть
доставленными назад к себе по истечении срока найма: «Срок условию минует—ей
домой вернуться бы» (Бакхиды, I, 10). Известны чудовищные состояния Лаисы,
Фрины и др. Фрина предложила фиванцам восстановить их город,
разрушенный Александром, под условием, что память о таком ее поступке будет
закреплена надписью {Афиней, XIII, стр. 591с).
7 Примером нам служит Неэра, которую Стефан выдавал за свою жену;
она брала с них деньги, как с любовников, а Стефан—как с нарушителей его
супружеского права {Демосфен, Против Неэры, стр. 1359. См. такую же
фигуру в «Грубияне» Плавта).
8 Плавт, Перс, VI, 9, 742. Сравн. «Канат», III, 3, 657. См. Клеерету
в «Ослах» и старую куртизанку в «Ларчике» Плавта; для греческих образцов—
Алексиса у Афинея, XIII, 568 и 595 и т. д. Три или четыре такие негодницы,
которые эксплоатировали свободных женщин, были зашиты]в мешок и
брошены в море по приказанию Клеомена (Феопомп, у Афинея, X, 442f и 443а).
5
1 Эврипид у Стобея, Цветник, LXII, 11.
2 Там же, 12 и 14.
3 Менандр у Мейнеке, «Фрагменты комиков», т. IV, стр. 344.
4 Валерий Максим, IV, 1, ι.
Б «Ту ночь она со мной по воле барина спала» {Плавт, Купец, I, 1; 101)·
Сравн. Шелхер (Scholcher), Французские колонии, стр. 73.
18 Валлон
• 273

• Аристотель, Политика, II, 5, ц: «покупали себе друг у друга жен».
7 Ревность мужей сохранила им еще несколько черт их прежнего рабского
положения: они держали их под запором в их апартаментах. См. Аристофан,
Женщины на празднике Фесмофорий, 414. Поэт, правда, говорит здесь об
этом только для того, чтобы показать, как они умели оттуда освобождаться.
8 Аристофан в тех двух пьесах, где он, конечно, с сильным преувеличением,
выводит пороки женщин: «Женщины в народном собрании» и «Женщины на
празднике Фесмофорий».
9 Аристофан, Богатство, то место, которое я уже цитировал по поводу
наглости рабов, и другие тексты Антифана, Алексиса, Ксенарха, Аксионика
и Платона-комика у Афинея, X, стр. 441.
10 В Тарренте было запрещено свободным женщинам выходить вечером
из дому, если они не хотели собой торговать; этой мерой хотели удержать
дома тех, которые заботились о своей чести. Днем их должен был провожать
один из «гинекомов» («спутников женщин») и сопровождать один из рабов
(Афиней, XII, 521Ь).
11 Эфипп в своей «Покупке» («ΈμπόΑη») восхваляет это искусство
гетер (Афиней, XII, 52lb).
12 Феопомп у Афинея, XII, 532.
13 Плутарх, Перикл, 24. Афиней, который вообще относится ко многому
столь снисходительно, не может простить Сократу этих визитов и тех советов,
которые он там давал.
14 Афиней, XIII, 589с.
16 Там же, 557с.
16 Там же, 592а, b; 582e и 604—605.
17 Там же, 592с и е.
18 Там же, 589с, f.
10 Там же, XIII, 588Ь.
20 Там же, 585Ь.
21 Аристофан, Лягушки, 516 и ел.; Афиней, XII, 448Ь; Лукиан,
Сатурналии. 4. Пир. 41 и ел. Тирпенпьт. по сообщению Тимея. яягтяятштш ня cromy
пирах прислуживать обнаженных женщин (Афиней, IV, 153d, и XII, 517).
22 Демосфен, Против Неэры, стр. 1386, 19. Мы видели выше, как он
трактует эти вопросы.
23 Аристофан Византийский сообщает со всеми подробностями историю 135
куртизанок; Аполлодор и Горгий сообщают их еще больше. Афиней, который
говорит о них (XIII, 582d), сам перечисляет из них самых знаменитых,
начиная со времен Геракла (XIII, 556—558, 576—578).
24 Афиней, XIII, 591Ь. Стоящее здесь слово χρύσεον («золотой»)
некоторые переводчики передают с большой долей вероятия словом
«позолоченный».
25 Филетер у Афинея, XIII, стр. 572.
26 Многие драмы носят их имена как заглавие. См. Афиней, XIII, стр.567а.
27 3 противоположность этому Афиней (XIII, 558—560; собрал другие
примеры деспотизма женщин, целый ряд текстов из Алексиса («Колдуньи»),
Ксенарха («Сновидение»), Филетера, Амфиса, Эвбула, Аристофана,
Антифана, Менандра и др., которые были, повидимому, источниками для
шуточных выступлений Плавта по этому вопросу.
28 См. «Государство» и «Законы» Платона и «Политику» Аристотеля, IV
(7), 15,6.
29 «Они покупали лаконских кормилиц» (Плутарх, Ликург, 16. Сравн. 12)·
80 Платон (комик) у Афинея, III, стр. 103с.
6
1 Коль победим, что ж, будут благосклонны к нам?
— Рабов ведь это свойство наруку тебе.
(Эврипид, Электра, 632).
2 Геродот, VII, 155; Фукидид, III, 73. Общность этого явления,
повидимому, ясна из того исключения, которое Аристотель подчеркивает на Крите
(«Политика», II, 6, з)·
274

3 ♦Рабы и женщины не злоумышляют против тиранов, напротив,
пользуясь при их господстве благоденствием, и те, и другие, разумеется,
благосклонно относятся и к тираниям и к демагогиям» («Политика», VIII (5), 9, в)^
4 Афиней, XII, 516а, и XI, 509Ь.
5 Там же, V, 214а.
β Аристид, 1-я речь о Сицилии, стр. 560 (изд. Диндорфа). Два раба
доносили Сулле обо всех операциях жителей Афин во время осады этого города
Суллой (Фрейсхейм, Дополнения к Титу Ливию, LXXXI, 1).
7 Афиней, VI, стр. 266f. См. выше стр. 153.
8 Ксенофонт, Воспоминания, II, 7, 7.
9 Геродот, II, 167: «Я не могу решительно утверждать, заимствовали ли
эллины эти порядки от египтян, так как я вижу, что фракийцы, скифы, персы,
лидийцы, т. е. почти все варвары, меньше ценят тех граждан и их потомков,
которые занимаются ремеслами, напротив, считают благородными тех,
которым совершенно чужд ручной труд и которые ведают только военное дело.·
В таких принципах воспитаны все эллины, а больше всего лакедемоняне;
меньше всех пренебрегают ремеслами коринфяне».
10 Ксенофонт, Воспоминания, II, 7, 12 и ел.
11 Платон, Государство, II, 375 и ел. Платон, у которого столь ярко
выражена склонность к спартанской системе в его «Государстве», в своих «Законах»
более верен старой мысли Афин. Он передает старинную традицию о том, что
ремесленники сами происходят от некоего божества, и среди их
богов-родоначальников называет Гефеста и Афину, великую богиню афинян: «их богов-
предков» (Платон, Законы, XI, 920с; цитировано Крейцером в «Очерке
римских древностей», § 148). Но Крейцер ошибается, когда он относит Ареса-
Марса к той же категории; Apec, наоборот, указан опять-таки вместе с
Афиной как покровитель того класса, который должен защищать город силой
оружия, тогда как ремесленники поддерживают его своим трудом.
12 Аристотель, Политика, VI (7) 8, в: «Теперь мы указали те элементы,
без которых невозможно существование государства, оппрттртштш ?* my »ту^сттог
лихи земледельцы, ремесленники и всякого рода поденщики необходимо
должны быть налицо в государстве, но собственно элементами,
составляющими государство, являются военное сословие и те, кто облечены
законосовещательной властью». См. критику Аристотеля на систему Гипподама (там же,
II, 5, 5): «прежде всего поставит, пожалуй, кое-кого в тупик проектируемое
Гипподамом разделение гражданского населения. В управлении государством
принимают участие все—и ремесленники, и земледельцы, и воины. Между
тем земледелец не имеет права носить оружие, ремесленники не имеют ни
оружия, ни земли, так что оказываются почти рабами по отношению к имеющим
право носить оружие».
13 Там же, IV (7), 8, 5: «если право собственности должно принадлежать
гражданам, то ясно, что землепашцы должны быть рабами, либо периэками
неэллинского происхождения».
14 Там же, VII (6), 2, 2. Сравн. III, 3, 2: «Нужно ли ремесленника считать
в числе граждан?» Он признает, что вопрос труден, но он отвечает на него
отрицательно: «Некогда все рабочие были или рабами или иноземцами, и во
многих государствах так остается и до сих пор; но хорошее государственное
устройство никогда не допустит ремесленника в число граждан. Напрасно
ремесленнику дают имя гражданина. Звание гражданина принадлежит не
всем свободным людям только в силу того, что они свободные; оно
принадлежит только тем, кто избавлен от всех работ, необходимых для насущного
пропитания».
15 Там же, II, 4, 13.
16 «Так как все занятия людей разделяются на такие, которые приличны
для свободнорожденных людей, и на такие, которые свойственны
несвободным, то, очевидно, из первого рода занятий нужно участвовать лишь в тех,
которые не обратят человека, занимающегося ими, в ремесленника.
Ремесленными же нужно считать такие занятия, такие искусства и такие предметы
обучения, которые делают физические, психические и интеллектуальные силы
свободнорожденных людей непригодными для применения их к добродетели
и для связанной с нею деятельности. Оттого-то мы и называем ремесленными
18*
275

такие занятия и искусства, которыми ослабляются физические силы. Это те
работы, которые исполняются за плату: они отнимают досуг для развития
интеллектуальных сил человека и принижают их» («Политика», V (8), 2, ι).
17 Там же, VII (6), 2, 7. Сравн. IV (7), 8, 5: «Ремесленники не имеют прав
гражданства, как и вообще всякий другой класс населения, деятельность
которого не направлена на служение добродетели. Это очевидно из
сделанной нами предпосылки, что быть счастливым возможно только в единении
с добродетелью, а государство не может считаться счастливым, если
принимается во внимание лишь какая-либо часть населения, а не вся совокупность
граждан».
18 «Известные обязанности являются рабскими, и их и поручают рабам, когда
государство является достаточно богатым, чтобы их оплатить» (там же, VI (4),
12, з). «Исполняющие подобного рода работы для одного лица—рабы, на общее
пользование—ремесленники и поденщики» (там же, III, 3, з). Отсюда видно,
что между рабочим и рабом признавалось различие только внешнее.
19 Там же, II, 4, 13. Повидимому, Аристотель склоняется к подобному же
выводу. Это можно еще видеть из следующего места, где он помещает среди
рабов также и мастеровых, а среди мастеровых указывает и ремесленников:
«РабьГраспадаются на несколько категорий, так как существует и несколько
сортов работ. Одну часть этих работ исполняют мастеровые, именно такие
рабы, которые, как показывает и самое наименование их, живут «от своих
рук». К числу их принадлежат и ремесленники. Между мастеровыми нужно
считать и всех рабочих механической профессии. Вот почему в некоторых
государствах последние в древнее время, пока демократия там не получила
крайнего развития, не имели доступа к государственным должностям»
(«Политика», III, 2, 8).
20 Женщины, которые вели мелочную торговлю на площади, не могли, как
мы видели, дать повода для обвинения в нарушении супружеской верности
(Демосфен, Против Неэры, стр. 1367). То, что служило извинением для винов-
UT.TV Чр TTOTTWRO 5мгто ттеттять полозоительным невинного. Закон позволял
подать в суд против всякого, кто упрекал гражданина или гражданку, что
они ищут себе средств для пропитания этим низким занятием («Против Эвбу-
лида», стр. 1308). Таким образом, закон защищал их против обид, но не
против презрения.
21 См. выше, гл. IV, «Свободный труд».
22 В «Персе» Плавта паразит обещает дать за своей дочерью 600 таких
«острых слов», все чисто аттические и ни одного сицилийского.
23 Эпихарм первый вывел на сцену паразита; Антифан, Антифонт, Эвбул,
Аксионик в свою очередь старались оживить свои пьесы, вводя эти персонажи,
столь известные по подражаниям Плавта и Теренция (см. Афиней, VI, 236—240,
240—245). В своем «Пире» Афиней заставляет своих «мудрецов» привести
несколько примеров такого «острословия» паразитов (см. 245—246).
2 Плавту Трехгрошевь.й, IV, 2, 799: «Нынешнему дню прозванье дам
я «трехмонетного»: нанялся за три монеты плутовать я целый день».
25 См. для этого персонажа, предоставленного в добычу куртизанкам
и паразитам, плавтовский «Хвастливый воин», типичную жанровую фигуру,
то же мы видим в «Проделках паразита» (Куркулио), в «Эпидике»; его
достойный слуга—пьеса «Раб-обманщик» (Псевдол). См. также «Евнуха» Теренция.
Этот тип, столь чуждый римским нравам, они могли заимствовать только из
греческого театра; греки делались наемниками, римляне—гладиаторами.
Солдат Ферапонтигон Платагидор в «Проделках паразита» взял эмблемой
своего кольца «воина, который одним ударом меча рассекает пополам слона»
(стих 430); он грозит Каппадоку, что он искрошит его так, что
Муравьями на кусочки будешь растащен весь.
(Стих 582.)
Нужно посмотреть также на все рассказы этого героя о битвах и на его
поведение при малейшей опасности: при осаде дома Таисы солдат из «Евнуха»,
как настоящий генерал, становится в последних рядах, «чтобы лучше
управлять действиями».
276

7
1 Плиний указывает на Эригона, краскотера, который стал художником
и оставил знаменитого ученика; но он не говорит, что сам он был рабом
(XXXV, 40, 20).
2 Он был рабом Ксантиппа и был отпущен на волю Идмоном-заикой (Ге-
раклид из Понта, X, § 13. Сравн. схолии к аристофановским «Птицам», 471).
3 Афиней, V, стр. 219с.
4 Там же, стр. 578f—582 и ел., до стр. 588. Об аналогичных произведениях
см. Сеида, под словом Άστοανασσα, и Летронн, Приложение к письмам
антиквария к артисту, стр. 18.
6 Были песни пастухов, «буколиасмы», автором которых считался некий
Диомей, волопас из Сицилии; песни поденщиков, идущих в поле, жнецов на
меже, наказанного раба на мельнице, в банях, в пекарнях; песня ткачей,
названная «элинос»; песня сукновалов («улос»), песня кормилиц и т. д.
(Афиней, XIV, стр. 618—619). Никак нельзя ставить на счет рабства, тем
превознося его, ни Алкмана, который, освобожденный за свою благородную
внешность, отдался исключительно поэзии—«будучи очень красив, он был отпущен
на волю и стал поэтом» (Гераклид из Понта, X, 2), ни Архилоха,
рожденного от рабыни, но который жил, как свободный, и который был участником
колонии, выведенной с Пароса на Фасос (Элиан, Различные истории, X, 13.
Сравн. VI, 7).
Гермипп написал работу о рабах, которые были особенно замечательны.
Его цитирует Свида по поводу Гистра, раба Менандра, который написал, как
говорят, много вещей и в прозе и в стихах. От него ничего не осталось, а от
других не осталось даже их имен.
6 Авл Геллий, II, 18. Сравн. Макробий, Сатурналии, I, 11. Федон и Диоген
были свободнорожденные. Точно так же нельзя зачислять в число философов-
рабов таких лиц, как Платон, который был продан Дионисием.
*тшшг

I том и ^
РАБСТВО
ВРИМЕ

^^^^^^^т^^^^^^^^^т^т<^Ш',
Глава первая
СВОБОДНЫЙ ТРУД И РАБСТВО
В ПЕРВЫЕ ВЕКА РИМА
ыводы, к которым мы пришли на основании изучения
истории общественных отношений в Греции,
касающихся влияния рабства, могут быть проверены и
найдут себе подтверждение в истории Рима. Число текстов,
сохранившихся для Востока, столь незначительно,
что лишает нас возможности во всех подробностях изучить те
специфические условия, в которые там было поставлено рабство,
тятг wp как и ргп гстшсшир яя пбшргтрп ρ ттрттпм R Гпртштл (Ъяитит
более многочисленны, но место действия более ограничено. Рим,
в противоположность Греции, заключает в себе огромное число
фактов при огромном поле действия; его власть объединяет вокруг
италийского полуострова крайние точки цивилизации и
варварства, эллинов и народы Запада, Карфаген и Египет, а также
северные племена. Рим жил в течение предельного срока,
положенного народу, развивая в этих обширных границах времени и
пространства все следствия, которые вытекали из принципов,
вошедших в его конституцию, причем ничто не нарушало этого
поступательного движения и не задерживало прогресса. Он пал, когда
эти следствия изжили себя, дошли до своего логического конца,
но даже тогда его гений не умер и продолжал жить в его языке
и в его праве. До нас. дошли его поэты, ораторы, моралисты,
историки, несмотря на то, что многие из них погибли и все без
исключения пострадали от небрежности и некультурности
варварской эпохи. До нас дошел его кодекс законов, хотя и искаженный
и сокращенный благодаря тем рамкам, в которые втиснула era
более слабая рука, желая его сохранить. Словом, можно сказать,
что Рим, взятый в целом, сохранился для нас так же, как
сохранились некоторые носящие на себе его печать памятники, и
доныне возвышающиеся среди быта и жизни современных обществ,
невзирая на сокрушающее действие времени. Отдельные части
могли быть разрушены, некоторые детали стерты, но общая
совокупность пережила эпохи разрушения или безразличия; поэтому
281

рабство, положенное в основу этого здания, может быть изучено
и в своей сущности и в своих отношениях к обществу, для
которого оно служило фундаментом.
В процессе последовательного развития форм государственной
и общественной жизни этого великого народа какое участие
принимало рабство в общем движении и прогрессе? В этом
приобщении мира к цивилизации какое влияние оказывало оно на
перерождение варварских племен?
Именно в этой области, и нигде больше, оно должно было
выявить присущий ему характер. И если будет доказано, что оно
и здесь было тем же, чем, как мы видели, оно было везде, т. е.
причиной деморализации и нравственного падения рабов и господ,
то можно сказать, что дело его проиграно. От лучей разума и
убеждения, провозглашающих равенство человеческого рода, уже
нельзя будет укрыться за завесой прошлого; она упадет и откроет
перед глазами эту отвратительную язву человечества, вину за
которую хотят свалить на судьбу, как будто бы судьба должна
принять на себя роль античного Рока—силы слепой и инертной,
которая, оставляя человеку свободу действия, в то же время
берет на себя ответственность за его поступки.
7
История Рима на протяжении тех двенадцати веков, которые
ей Суждено бьТЛО ЯЯПОТШИТЬ. ППРГГГТЯЯПЯРТ гпбпй иргиплихм агтдгл
очерченных периодов, которые, однако, можно свести к трем
главным: К первому периоду относится основание Рима и его
укрепление. Законы и учреждения, установленные в эпоху царей,
развиваются и дополняются в первые века республики. Рим
расположил побежденную Италию по различным ступеням искусно
построенной иерархической лестницы, установив в то же самое
время полное единство внутри собственного государства. Вот
откуда берет начало та совершенная гармония и та мощь,
которую он проявил в борьбе против Ганнибала: он сражался за свое
существование и приобрел владычество над миром. Во второй
период под знаменем республики завершается завоевание мира,
а империя его организует; это эпоха могущества и величия,
продолжающаяся от трех до четырех столетий, начиная с конца
второй Пунической войны до эпохи Антонинов. Но одновременно
с его развитием усилились и причины его падения, таившиеся
в структуре римского общества.
Правительство империи даже в свои лучшие дни бессильно
бороться с ними; все приходит в упадок—и учреждения, и
общественный дух, и нравы. И когда империя развертывает перед нами
картину своего управления, то оказывается, что это лишь пустая
форма, в которой удобно расположатся варвары, не приложив к
этому иного труда, кроме того, который необходим, чтобы войти.
Несмотря на то, что историю рабства в Риме труднее, чем в
Греции, разделить на строго определенные периоды, все же она
282

•более или менее совпадает с указанными подразделениями.
Рабство существует уже в первом периоде при древнеримском укладе
жизни, в его еще чистом виде. Оно развивается и организуется
во втором под влиянием идей и потребностей, которые сумела
передать Риму побежденная им Греция; в третьем оно приходит
в упадок. Значит ли это, что судьбы Рима были тесно связаны
■с судьбами рабства и что ему было суждено потерять мировое
владычество, когда авторитет отца семьи, это подобие
суверенитета государства, померк? Такой вывод был весьма наруку
защитникам рабства. Но прежде чем согласиться для римского мира
на такое заключение, столь сильно противоречащее тому, что мы
видели у греков, надо подвергнуть изложенные в первой части
идеи проверке теми фактами, которые предоставляет нам история
Рима. Поэтому мы расскажем, каким образом возникло рабство
в Риме, как оно распространялось и как было организовано.
Для каждого из двух первых периодов мы попытаемся установить
«го отношения к тем формам государственного управления,
которые были для Рима источником силы и которые заключали в себе
секрет его власти над миром. Затем мы исследуем, какие
причины вызвали начало упадка рабства и что общего было между
этим падением и падением государства1.
В первый период римской истории рабство было развито очень
слабо. Римский народ был беден и воинственен, отличался
простотой нравов и презирал ремесла, но уважал земледелие и за-
нил за собой свободный труд наряду с рабским в домашней жизни.
Свободный труд в Риме получал свою долю даже из того, что
обычно являлось источником рабства. У воинственного народа
наиболее обычным источником рабства является война; И в Риме
она часто пополняла ряды рабов людьми, взятыми в плен у
соседних народов. Но в этих разрушительных войнах одинаково легко
как выиграть, так и потерять, вернее, одно только рабство при
этом выигрывает, но зато свобода проигрывает: ведь получают
рабов, а лишаются граждан. И Рим, без сомнения, кончил бы
установлением у себя более или менее замкнутой олигархии и
превратился бы в Спарту варваров, если бы он благодаря искусно
проведенной системе не сумел использовать в интересах
расширения гражданской общины то, что обычно служило для
поддержания рабства. Поистине достойный повелевать миром, он
завоевывал для себя свободных людей, подобно тому как другие
приобретали рабов. Он включал в свой состав соседние народы либо
путем дарования им всех прав гражданства, как это случилось
с тремя первоначальными трибами, либо оставляя их вначале на
более низкой ступени; такова была масса, частью допущенная
в город, частью оставленная победителями на завоеванной
территории, масса темная и безыменная, которая вскоре была
организована Сервием Туллием наподобие курий и образовала
сословиеплебеев в противоположность сословию патрициев. В Риме
той эпохи лицом к лицу стояло два народа: один—господствую-
283

щий, другой—низший и связанный с первым твердо установленными
отношениями клиентелы или более суровыми обязательствамит
которые создает крайняя нужда между богатыми и бедными, но все
же это были два свободных народа, которые со времени
царствования Сервия занимали вполне определенное место в общем
государственном строе и которые в конце концов слились благодаря
энергичной настойчивости трибунов и осторожным уступкам сената2.
Итак, война (именно в ней лежала основа величия Рима)
в равной степени увеличивала и класс свободных и число слуг3.
Класс свободных продолжал занимать все высшие должности,,
число которых все увеличивалось по мере развития общества.
Главным занятием класса свободных было земледелие; оно
являлось главной основой мирной жизни римлянина. Патриции и
наиболее знатные из плебеев проводили большую часть времени в деревне,
среди своих полей; вот почему публичные объявления делались в
те же дни, когда торговые дела призывали их в город; вот почему
давалось название «рассыльный» (viator) тем лицам, которые
«отправлялись в путь», чтобы пригласить сенатора явиться в курию4;
вот откуда, наконец, произошли те различные наименования,,
употреблявшиеся для обозначения лиц или вещей, имевших
наибольшее влияние или наибольшее значение в государстве: люди
важные и значительные назывались «землевладельцами» (locup-
letes), государственные доходы получили свое название от пастбищ
(pascua), а деньги—от скота (pecunia)5. Высшей похвалой для
гражданина считялогь. ргпи егп н^яы^этти превосходна" сельским
хозяином6, но под этим понималось не только простое
руководство всем тем, что касалось сельскохозяйственных работ. Цин-
циннат сам обрабатывал свой участок в 2 гектара, когда послы
сената предстали перед ним, чтобы приветствовать его как
диктатора. И его одержавшие столько побед руки так же просто «сменили
меч на орало», как только была обеспечена государственная
безопасность7. Родовое имение римлянина в первые времена обычно
ограничивалось этими скромными размерами; оно не должна
было превышать двух, а впоследствии четырех гектаров8. В Риме
на практике осуществля »и тот принцип, который карфагеняне если
не проводили на практике, то зафиксировали письменно: чтобы
глава семьи был действительно хозяином своего поля, размеры
последнего не должны были превышать его силы9. В этих же
пределах были рассчитаны и участки граждан, посылаемых в колонии,
и Маний Курий, победитель самнитов, объявлял опасным тога
гражданина, которому казалось мало этого количества земли10.
Поскольку земельная собственность была ограничена этими
нормами, всякий легко поймет, что рабство было явлением мала
распространенным. Полагали, что это маленькое поле была
достаточно для всей семьи:
Кормила такая земелька
И самого отца, и кучу всю в доме, в котором
В родах лежала жена и четверо деток играли:
Трое хозяйских и рабский один п.
284

Глава семьи, следовательно, не был в состоянии держать больше
чем одного помощника. Поэтому личность раба достаточно точно
определялась именем его господина. Говорили: раб Квинта Марка
или Квинтипор, Марципор (Quinti Marcipuer)12; эти древние
наименования, согласно Плинию, не имели другого
происхождения13. В том случае, если общественные обязанности вызывали
гражданина из деревни, управление фермой переходило в руки
раба, бравшего себе на помощь нескольких наемных рабочих.
До эпохи первой Пунической войны среди наиболее
прославленных граждан можно было найти примеры этой античной
умеренности. Так, Регул, стоявший во главе африканского войска,
требовал своего отозвания, ссылаясь на то, что вследствие смерти
раба и недобросовестности наемных работников его маленькое
поле заброшено, а семья терпит нужду14.
Но нельзя не сознаться, что подобные примеры были редки.
В таких случаях мелкий собственник, который не был Регулом
и который не мог просить у сената отпуска или обработки своей
земли за счет государства, был вынужден, чтобы прокормить
свою семью, занимать деньги из 12 процентов у патриция. В залог
он давал свою землю, но лишь редко получал ее обратно: он мог
чувствовать себя счастливым, если лично его самого не захватило
это владение богача, которым поглощалась всякая мелкая
собственность. К этому земельному владению, увеличившемуся
благодаря ростовщичеству за счет наследственных участков плебеев,
приоаьоте еще Бладепил, расширившиеся «следствие завоеваний
на неприятельской территории. Это «общественное поле»,
отданное в долгосрочную аренду патрициям, в результате соглашения
между богатыми и руководителями государства проявляло
тенденцию сливаться все более и более с собственностью. Еще в первые
времена республики Спурий Кассий обратился с призывом о
необходимости аграрных реформ, а более чем за сто лет до той эпохи,
когда Регул докладывал сенату об опасности, угрожавшей его
маленькому поместью, Лицинию с великим трудом удалось
провести закон, ограничивавший 500 югерами [около 150 гектаров]
присвоенные богачами государственные земли.
Это перемещение, это расширение земельной собственности
должно было нарушить равновесие между трудом свободным и трудом
рабским даже в сельской жизни и повлечь за собой самые пагубные
последствия. Но свободный труд, прежде чем погибнуть, начал
видоизменяться. Мелкий собственник, лишенный своих владений,
нередко оставался на своей земле в качестве колона, или наемного
земледельца; он разделял с рабами все сельские труды, причем глава
семьи и его жена еще не сложили с себя обязанностей по надзору
и не передали их в руки раба-управляющего (villicus) и его жены.
Итак, земледелие далеко не являлось исключительным уделом
рабов. Гражданин занимал в нем первое и самое главное место
или в качестве хозяина или в качестве простого работника, если
нужда лишила его собственности. Труд, которым гордился
знатный богач, не мог позорить разорившегося плебея.
285

Даже городской труд, труд ремесленников, должен был отчасти
остаться в руках свободного населения. Прежде всего самые
необходимые в домашнем быту предмета, как хлеб и одежда,
производились дома, и подобно тому как земледелие составляло
удел мужчин, так изготовление этих вещей лежало на
обязанности женщин, не исключая и самых знатных15. Лукреция, правда,,
в эпоху более отдаленную, принадлежала по своему положению
к самому высшему слою общества (это высокое положение
уравновешивает различие в эпохах) и показывала пример этих трудовых
привычек, продолжавших жить еще некоторое время среди
римских женщин16. «У греков,—говорил Колумелла, ссылаясь
на «Экономику» Ксенофонта,—и впоследствии у римлян, вплоть
до времен наших отцов, домашняя работа находилась в ведении
матрон»17. Итак, в этой области по крайней мере было налицо
участие граждан в труде. Так же обстояло дело и с ремеслами.
Последние были не в большом почете у римлян, и Дионисий
Галикарнасский говорит даже, что занятие ими гражданам было
запрещено18. Но не следует забывать, что наряду с патрициями,
наделенными всеми политическими правами и являвшимися
поэтому единственными настоящими, исконными гражданами,
тут были и вновь прибывшие семьи, получившие разрешение
жить в городе, но не пользовавшиеся еще гражданскими правами
и связанные с патрициями отношениями клиентов к своему
патрону. Именно эти патриции и являлись носителями всей
совокупности рртшгипяных верований σι предрассудки**, составлявших
сущность римского духа, а впоследствии превратившихся в «обычаи
предков». Остальное население, столь различное по
происхождению, лишенное гражданских прав, могло еще не разделять этих
чувствований. К тому же вполне естественно, что, не имея земли,
подобно афинским метекам, оно искало средств к существованию
в занятиях ремеслом, где оно не встречало ни конкуренции
граждан, ни конкуренции рабов; римляне, слишком бедные, чтобы
держать такое количество рабов, которое было необходимо для
удовлетворения всех их потребностей, были слишком горды,
чтобы объединить их с делью эксплоатации их уменья, как это
делали афиняне. Таким образом, ремеслами занимались
свободные работники среди той части населения, которая впоследствии
была причислена к гражданам19. Представители искусств,
необходимые при отправлении религиозных обрядов и в общественной
жизни, как то: флейтисты20, золотых дел мастера, кузнецы,
красильщики, башмачники, медники, горшечники, объединялись во столько
же цехов, основание которых приписывается Нуме, а кузнецы
увековечили в легендах и воспели в народных песнях одного из своих
сочленов, Мамурия, который сумел выковать щиты, столь похожие
на божественный щит, упавший с неба, что их с трудом можно было
отличить21. Это те самые семьи ремесленников, которые позднее,,
при организации плебеев Сервием Туллием составили городские
трибы; то малое уважение, которым они пользовались среди
других, достаточно ясно указывает, каковы были их функции22.
286

Что касается домашнего обслуживания, то простота жизни
первых римлян заставляет предполагать, что оно само по себе
не требовало значительного количества рабов. Исключение может
быть, пожалуй, сделано только для царского периода. Дионисий
Галикарнасский, рассказывая о смерти Тулла Гостилия,
упоминает о толпе слуг, погибших вместе с ним в пламени23, а история
Тарквиния Гордого свидетельствует об известной роскоши среди
лиц, приближенных к царю. Но допуская даже, что в основе этих
описаний не лежат обычные представления о роскоши царей,
приходится признать, что такие исключения встречались очень редко.
Небольшое количество рабов, необходимое для полевых или
домашних работ, т. е. мужчина, помогавший главе семьи при
обработке поля, и женщина, принимавшая участие в
рукодельных работах госпожи, в большинстве случаев справлялись
и с остальными домашними работами. Наиболее знатные римляне,
находившиеся во главе армий, обслуживали сами себя; если же
у них являлось желание особенно блеснуть величием своего
рода за пределами своего тесного круга, то право патронатства
давало им возможность благодаря огромному числу клиентов
составить себе такую многочисленную свиту, которой они должны
были гордиться гораздо больше, чем аристократия более позднего
времени своей свитой из купленных рабов.
То, что мы наблюдаем в частной жизни, повторяется и в жизни
государства. Незначительное число рабов встречается среди
служителей магистрант* или среди исполнителей приговоров
по уголовным делам; не кто иной, как раб, сбросил Марка Капито-
лина со скалы Капитолия24. Но главнейшие должности и
обязанности по общественной службе (apparitores), обязанности
ликторов, писцов, вестовых, глашатаев (praecones) распределяли
между собой люди свободные. В центуриях Сервия Туллия, т. е.
среди гражданского населения, мы встречаем не только
ассоциации рабочих (tignarii—«плотники»), но и ассоциации горнистов
и тоубачей (cornicines, tibicines).
2
Эти беглые указания свидетельствуют о том, что свободные
граждане занимали не последнее место в городском труде и что
рабы встречались лишь наряду с ними. Но какова была доля
их участия в этом труде и в каком отношении друг к другу могли
находиться эти две группы в раннюю эпоху Рима? Текст Дионисия
Галикарнасского, цитируемый и комментируемый Дюро-де-ла-
Маллем, дает нам возможность определить это отношение с
достаточной точностью. «В это время,—говорит он (477 г. до н. э.),—
граждане, способные носить оружие, составляли 110 тысяч
человек, согласно данным последней переписи. Что касается женщин,
детей, рабов, торговцев и иностранцев, занимающихся ремеслами
(ни один римлянин не имел права жить торговлей или ремеслом),
то их число по меньшей мере в три раза превосходило число
граждан»1. Дюро-де-ла-Малль, применяя к этим цифрам закон*
287

установлейный для населения Франции, считает, что число ПО
тысяч для лиц призывного возраста, т. е. от семнадцати до
шестидесяти лет, позволяет предполагать число 195 145 для всего
мужского населения, а удваивая эту цифру включением в нее числа
женщин, мы получим общее число граждан в 390 290 человек.
Итак, все население, включая наряду с гражданами и всех тех,
кто не был ими, т. е. иностранцев, вольноотпущенников и рабов,
составляло, согласно Дионисию, 440 тысяч [число
военнообязанных плюс утроенное количество остальных]. Разница в 49 710
человек, следовательно, будет составлять число лиц этой первой
категории. Дюро-де-ла-Малль подразделяет ее на 32 524 иностранцев
или вольноотпущенников и 17 186 рабов2. Но мы не имеем
достаточно солидных доказательств, подтверждающих правильность
этого распределения. Мы более склонны отнести большую часть
из этой общей суммы на долю рабов. Как бы там ни было, ясно
одно, что число рабов сравнительно с числом свободных граждан
очень незначительно, так как оно не достигает при самом
широком исчислении одной восьмой и едва ли намного превышает одну
шестнадцатую.
Итак, рабский труд повсеместно шел рука об руку с трудом
свободных, причем в более раннюю эпоху этот последний
преобладал над первым: в городе он обеспечивал потребности низших
классов, в деревне он делал честь самым уважаемым гражданам.
Но вскоре рабство начинает распространяться. В самом начале
оеспублики его пятты зяячитрттьио πηπη тшмпись даяссом граждан,
разорившихся и спустившихся на низшую ступень благодаря
ростовщическим процентам, этому подтачивающему
государственный организм злу, которое, поглотив их отцовские владения
и благоприобретенное имущество, начинало подбираться к их
телу3. Рабство обрекало на условия еще более суровые, из которых
не было выхода, массу жителей, населявших Италию, каждый
раз после тех упорных войн, которые в конце концов закончились
подчинением полуострова власти римлян. Число рабов возрастало
по мере расширения земельной собственности. Оно стало настолько
значительным, что казн ι сочла возможным создать источник дохода
в виде пятипроцентного налога, которым облагала акт отпущения
на волю4. Но лишь внешние войны, увлекая римлян в объятия
новой цивилизации, привили им вкус к роскоши, привычку к
безделью и эту увеличенную потребность в рабах, одновременно
облегчая им возможность увеличить число последних5. Этот
новый дух распространяется среди них в ту самую эпоху, когда
растет и крепнет величие Рима, т. е. с 200 года до н. э. по второй
век нашей эры. В этот же период распространяется и принимает
свою окончательную форму рабство, тогда же начинает
обнаруживаться то влияние, которое оно должно было иметь на класс
свободных и класс рабов. Поэтому в рамках именно этого периода
мы и должны рассмотреть вопросы, поставленные выше.

Глава вторая
ИСТОЧНИКИ РАБСТВА В РИМЕ
7
им получал рабов из тех же источников, что и Греция,
и римское право относило их к двум категориям:
рабом рождались или им становились (servi autem
nascuntur aut fiunt)1.
Рабом рождались: это право господина на потомство
своих рабов не могло быть смягчено у народа, который
собственность окружал своего рода ооеолом гражданской святости и
который ставил «квиритский надел» выше общего права. Поэтому,
когда впоследствии мнения прославленных юристов, этих «первых
лиц в государстве», разделились по вопросу о том, «является ли
дитя рабыни приростом?»2—не подумайте, что спор идет об его
положении. Это не природа оспаривает его у хозяина, а
ростовщик. Это вопрос собственности, а не свободы. Поскольку рабство
было заключено в довольно тесные рамки благодаря простоте
нравов, соотношение между мужчинами и женщинами было,
вероятно, более равномерным, браки между ними—явлением
более обычным и воспитание детей стоило дешевле в обстановке
деревенской жизни, более или менее общей для всех. Римляне,
кажется, рассчитывали каждую весну на этот приплод, как на
всякий другой: отсюда название verna (весенний), даваемое детям
рабов3. Когда земельный надел гражданина увеличился, стали
находить средства возможно скорее возвращать матерей на работу,
оставляя только одну для воспитания младенцев. Итак, даже при
данных условиях рождение рабов представляло некоторую выгоду.
Это источник богатства, которым отец семьи не должен
пренебрегать, и Колумелла, так же как и все те, кто писал о сельском
хозяйстве, высказывается за поощрение деторождения рабынями4.
Дети увеличивают цену матери, подобно тому как ягнята
увеличивают цену овцы. Вергилий в тех же выражениях говорит о
младенцах, лежащих у груди своей матери:
Лежат у сосцов два рожденных ягненка 5,
19 Валлон 289

а Гораций, вдохновленный видом семейного очага, с
удовлетворением причисляет толпу юных рабов к остальным
богатствам дома:
Лежит толпа своих рабов, богатства знак,
Вокруг божеств сияющих в.
Этот источник, наиболее ценный для семьи в тот начальный
период, когда дитя раба могло забавляться вместе с сыновьями
господина в условиях простой деревенской жизни, потерял свой
характер, как мы это отметили уже для Греции, когда рабство
распространилось и расстояние между двумя группами
увеличилось. Тогда молодой раб, рожденный и воспитанный в унижениях
рабской жизни, нередко носил на себе это двойное клеймо
рождения и воспитания. Однако могло случиться, что раб, имевший
счастье быть приближенным к господину, в силу длительной
привычки и более интимных отношений получал тогда другое
наименование за свою привязанность и за свои услуги. Мы имеем
пример молодого verna—^раба, усыновленного своим господином7.
Но это могло быть также как бы знаком отличия среди толпы
купленных рабов: рабы и даже вольноотпущенники удерживали
это название на своих могилах8.
Рабом становились: если коснуться прежде всего
внутренних источников, то мы увидим, что этому могли содействовать
воля отца, требования кредитора и сила закона,—теми раЗЛИЧ-
итлм1* гттпгг^ямы т/птпптлр ^итти vqnawTPnuu π πα т/ям/'ттпгл mq *vtï*v
моментов. Отец был абсолютным господином над жизнью
своего ребенка. Для того чтобы родившийся имел право на жизнь,
он должен был быть признан и воспитан отцом9. Подобно тому
как в более раннюю эпоху отец мог его убить, точно так же
как должен был при известных условиях его подкинуть10, он
сохранял право продать его, и это право было столь полным и
непререкаемым, что продажа, совершенная по всем формам
гражданского отчуждения, не могла его уничтожить. Оно вновь
восстанавливалось, как только покупатель отказывался от своих прав
вследствие акта воль юотпущения; оно могло благодаря новой
продаже опять временно аннулироваться, не теряя, однако, своей
силы; лишь в третий раз оно прекращалось11. Итак, власть отца
семьи, бывшая, как было уже сказано, самым полным выражением
могущества Рима, проявлялась с наибольшей абсолютностью по
отношению к существам, связанным с ним самыми тесными узами,
узами природы и крови; и законовед с гордостью говорил, что это
составляет величие его родины: «Ведь нет, можно сказать,
никаких других людей, которые бы имели такую власть по отношению
к своим сыновьям, какую имеем мы»12.
Право подкидывать и продавать своих детей признавалось за
отцом и удерживалось в течение всех эпох римской истории
с теми видоизменениями, которые зависели от природы этих
двух явлений. Подкинутый ребенок не становился в силу самого
этого факта рабом того, кто его подобрал. Между ними устанавли-
290

вались лишь отношения воспитанника к воспитателю или
кормильцу (alumnus nutritor)13. Речь шла только о содержании,
и Траян на вопрос Плиния ответил, что ни в коем случае факт
воспитания не должен был служить предпосылкой лишения
свободы14. Ведь свобода была правом по рождению, правом
неотъемлемым, если только оно не было продано, так как отец,
подкидывая своего сына, не отдавал его15. Иначе обстояло дело с
продажей: в данном случае отец отказывался от своей власти и
передавал ее со всеми ее последствиями покупателю; это была сделка
противоестественная, освященная законом, сделка, которая, так
или иначе смягченная или ограниченная, оставила свой след в
законодательстве империи эпохи христианства.
Эту абсолютную власть, которую закон XII таблиц
предоставлял отцу над детьми в силу так называемого естественного права,
он давал и кредитору по отношению к его должнику в силу
гражданского обязательства. Должник мог в силу специальной
договоренности поступить в услужение к кредитору (nexus), не теряя
ни своих личных, ни политических прав; он выполнял на службе
у последнего работу, которая должна была погасить его долг16.
Но по истечении срока уплаты, при отсутствии договоренности
или поручителя, его присуждали кредитору и в течение еще
шестидесяти дней17 держали на цепи и кормили за счет нового
господина: предусмотрительный закон определял количество муки и вес
цепей18. В рыночные дни 3 раза сряду его приводили к претору и
объявляли, за какую сумму долга ин был осужден13. Затем, если
его несчастье никого не трогало, его казнили или продавали в
чужую сторону20: закон не хотел допускать скопления в Риме рабов,
представлявших собой печальные тени пришедшего в упадок
города, мрачные образы того будущего, которое ожидало
ослабленного трудом и изувеченного войной плебея и его несчастную семью,
всецело связанную с его судьбой, вместе с ним свободную или
обращенную в рабство. Хорошо известна формулировка закона, его
логика и его бесстрастная суровость, хорошо известно, как он
применялся в том случае, если должник был заложен нескольким
кредиторам: «Пусть его разделят»21. И чтобы они не боялись, что это
кровавое правосудие может обратиться против них самих, чтобы
предохранить их от права возмещения, во имя которого, может
быть, захотели бы взять от их собственного тела то, что
они, может быть, взяли себе сверх своей доли, закон
говорил: «Немного больше, немного меньше—это не сочтется за
обман»22.
Не следует искать другого скрытого значения в этом законе,
но прибавим, что не следует искать в истории и исполнения этого
закона. Римское право знало тайну деления неделимых вещей
(а личность человеческая, несомненно, обладала этим свойствохм);
их продавали и вырученную сумму делили между собой. Закон
сам указывал на этот способ, и если он выдвигал на первое место
другую ^альтернативу, то это делалось для устрашения. В силу
этого закон мог регламентировать случай реального раздела чело-
19*
291

века. Эта статья, столь успокоительная для участников в дележе,
никогда не являлась действительно страшной для должника,
подлежащего разделу23.
Причисляя к источникам рабства право отца и право кредитора,
следует, однако, отметить и особенности, характерные для Рима.
Сын, проданный отцом, и гражданин, присужденный своему
кредитору, были скорее служителями, чем настоящими рабами24.
Это было фактическое рабство, без сомнения законное, но все же
временное. Лишившись пользования свободой, они тем не менее
не лишались ни своих прав, ни тех неизгладимых черт свободного
рождения, которых никогда не могло дать отпущение рабов на
волю. Так обстояло дело с сыном, так как отец прибегал к этим
видам продажи, чтобы научить его владеть собой, сделать из него
настоящего отца семьи и полноправного гражданина, sui juris.
Так же обстояло дело и с осужденным должником (addictus),
и Квинтилиан, стараясь найти пример, чтобы разъяснить одну
из риторических тонкостей, достаточно ярко осветил этот
исторический вопрос: «Раб, отпущенный на волю своим господином,
становится вольноотпущенником, осужденный (addictus) снова
становится свободнорожденным; раб не может получить свободу
против воли своего господина, add ictus получает ее даже против
своей воли, по уплате долга. Для раба нет закона, к осужденным
же он применяется. То, что является собственностью человека
сВиииднш и и Принадлежи! шлъки ему—ими, uï4ecibu, фамилия,
название родовой трибы,—все это удерживает при себе
осужденный»25. Однако и гражданин мог окончательно сделаться рабом,
и он подвергался тогда тому, что римляне называли «высшей
степенью потери гражданских прав» (maxima capitis diminutio).
Это значит, что он переставал считаться членом не только семьи,
не только государства, но как бы самого человечества; его
вычеркивали из числа свободных людей26. Эта кара поражала со времен
Сервия Туллия того, кто уклонялся от переписи (incensus),
«подобно тому как человек, удерживаемый в законном рабстве,
является свободным от ценза,—говорит Цицерон,—так и тот,
кто, будучи свободным, уклоняется от ценза, тем самым теряет
свою свободу»27. То же самое имело место по отношению к тем,
кто отказывался записываться в ряды легиона, как это видно из
некоторых отрывков Тита Ливия28. Благодаря более
непосредственному применению закона о возмездии это наказание
постигало еще тех, кто, будучи старше двадцати лет, разрешал купить
себя как раба, чтобы получить часть суммы, вырученной от этой
незаконной продажи, аннулирования которой он мог
впоследствии требовать как гражданин29. Наконец, оно применялось
к лицам, приговоренным к высшей мере наказания. В отличие
от нашего права, эта гражданская смерть наступала не после
приведения в исполнение приговора, а непосредственно после
вынесения его (statim, ut de his sententia dicta est, conditionem
permutant—как только относительно их произнесен приговор,
они меняют свое состояние); они становились рабами в силу нало-
292

женного наказания, servi poenae—рабы в силу наказания; из
уважения к гражданину, к свободному человеку, в руки палача
отдавались только рабы.
2
Таковы были внутренние источники рабства, и мы видим,
в какой мере они могли содействовать его распространению.
Смертный приговор превращал рабство в переходную ступень
от свободы к смерти. Он только тогда стал содействовать
фактическому пополнению класса рабов, когда впоследствии рабам,
приговоренным к смерти, стали даровать жизнь, употребляя их
для общественных работ в каменоломнях и рудниках. В
противоположность этому порабощение гражданина,, отданного в руки
кредитора, сына, проданного отцом, было явлением весьма
обычным в эту эпоху нищеты, когда господствовал патриций,
являвшийся почти исключительным обладателем состояния и носителем
государственной власти. Оторванный от работы благодаря
беспрерывным войнам, простой народ меньше выигрывал от получаемой
добычи, чем терял вследствие всевозможных притеснений, так
как война больше разрушает, чем создает, и каким бы постоянным
успехом она ни сопровождалась, она в силу необходимости ведет
всегда к разорению не только побежденного, но и победителя.
Чтобы жить, он должен оыл занимать, а ростовщические проценты
в этих условиях могут иметь только один фатальный результат,
так как они увеличивают сумму, подлежащую отдаче, по мере
того как поглощаются полученные деньги. Поэтому он едва ли
мог избежать суровых законов о долгах, т. е. рабства. Боясь увлечь
вместе е собой всю свою семью благодаря тем узам, которые
связывали ее с его личностью, он чаще всего старался отсрочить
приближение этого несчастья, распродавая ее членов, как бы в
розницу. Эта жестокая необходимость, вызываемая нуждой, и то
сопротивление и восстания, которые она вызывала со стороны
плебеев, отметили наиболее драматическими чертами великие
события внутренней истории Рима, так прекрасно описанные Титом
Ливием. Этих храбрых людей, сражавшихся за пределами своей
родины за независимость и господство, по возвращении домой
ожидали только притеснения и рабство, их свобода подвергалась
меньшей опасности во время войны среди врагов, чем в мирное
время среди своих сограждан1. Чтобы заставить вспыхнуть это
накопившееся чувство злобы и досады, достаточно было лишь
самого незначительного повода. Таким поводом при приближении
вольсков (495 г. до н. э.) послужило впечатление, произведенное
тем стариком, который, бледный, истощенный от пережитых
страданий, бросился в середину толпы, неся на себе внешние признаки
своих несчастий. Призванный на войну с сабинами, он был
свидетелем уничтожения своего урожая, он видел, как его ферма
погибла в огне, как все его имущество было расхищено, как был
угнан его скот. Чтобы заплатить несправедливо жестокие налоги,
293

он занял деньги. Его долг, возросший благодаря нараставшим
процентам, прежде всего поглотил его поля, перешедшие к нему
от предков, затем другое наследие и, наконец, как отвратительная
язва, добрался до его тела. Его увел кредитор, ставший его
господином или, вернее, палачом,—и рядом со своими благородными
шрамами он показывал кровавые следы позорного бичевания. Вид
этого старика и его рассказ возбуждали толпы должников,
закабаленных так же, как и он, или только что освободившихся от
долговых обязательств; слухи об этом распространялись по городу,
прибавляя ужасы восстания к опасностям вражеского нашествия.
При таких обстоятельствах сенат отступал от своих жестоких
требований и предоставлял консулам успокоить толпу изданием
какого-нибудь эдикта. Заключенным возвращали свободу при
условии зачисления в войско и гарантировали неприкосновенность
их имущества и детей во время похода; но как только они
возвращались, их снова заковывали2. Два консула были, таким образом,
скомпрометированы благодаря вероломству сената, но Валерий,
назначенный диктатором, не захотел пожертвовать этой политике
популярностью своего имени. Не будучи в состоянии сдержать
свое слово, он взял его обратно, сложив с себя свое звание,
а народ, надеясь теперь только на самого себя, отправился на
Священную гору, откуда он вернулся с трибунами (493 г.
до н. э.).
Трибунат был своего рода апелляционной инстанцией,
состоявшей из 5—10 человек, приоежищем, всегда открытым для
просящих, всегда активным посредником в пользу угнетенных. Но
трибун мог действовать только против злоупотреблений, а закон
сам по себе был достаточно суров, чтобы давить на народ. Итак,
зло не прекращалось. Когда Кай Лициний Столон и Люций Се-
кстий включали в свои знаменитые предложения новый закон
о долгах, они спрашивали, не предпочитают ли видеть, как
заимодавцы обманывают народ и должник за неуплату заковывается
в цепи и подвергается пыткам; как кредиторы каждый день уводят
с форума толпы присужденных им людей (addictos); как наиболее
благородные дома наполняются закованными в цепи гражданами
и как каждое жилище патриция превращается в тюрьму3. Эти
законы Лициния, ликвидировавшие прошлое (в 366 г.), как и те,
которые уменьшением (постановлениями 354, 347 гг.) и отменой
ростовщических процентов (в 354, 347 и 342 гг.) предусмотрительно
заботились о будущем, оказались бессильными4. В государстве
не существовало больше законом установленных процентов, но
страдающие члены этого организма тем не менее были данниками
высшего класса, обладателя богатств и политической силы,
и указанные отношения не стали менее суровыми оттого, что
перестали быть регулируемыми.
Очевидно, что для того, чтобы помочь злу, необходимо было
изменить природу заклада, а не условия кредитования: оставить
обычный процент на сумму долга, но освободить должника от
гарантии собственной личностью.
294

Как и в случаях с Лукрецией и Виргинией, так и сейчас
преступная страсть одного из угнетателей, злоупотребление своей
властью дало толчок тому событию, которое, по словам Тита Ливия,
положило начало «новой эре свободы» для римского плебса5.
Патриций из рода Папириев получил за долги в качестве залога
сына одного плебея по имени Публиция. Он думал иметь в лице
этого ребенка только раба; но так как чувство своего свободного
происхождения возвышало Публиция над тем положением,
которое он занимал в настоящий момент, то хозяин, придя в ярость,
велел раздеть его и наказать розгами. Молодой человек, весь
истерзанный, убежал к народу, громко жалуясь на бесчестие
и жестокость кредитора; толпа, тронутая несчастием юноши столь
нежного возраста и возмущенная нанесенной ему обидой,
подстрекаемая представлением о своих собственных бедствиях и мыслью
о своих детях, устремляется на форум, а оттуда в курию. Это
внезапное волнение заставило консулов собрать сенаторов; все
прибывавшая толпа бросилась к их ногам, указывая на
окровавленное тело жертвы. «В этот день,—говорил Тит Ливии,—плохо
сдерживаемая страсть одного человека разорвала страшную
цепь долговых обязательств, и консулы получили предложение
объявить народу, что «ни один гражданин, если только он не был
уличен в преступлении, не мог до начала отбытия наказания
содержаться в оковах; чтобы кредиторы брали в залог имущество
должников, но не их самих» (закон Петилия 326 г.). В силу этого
закона все граждане, взятые за долги, были освобождены и
принимались меры к тому, чтобы и впредь они не могли подвергнуться
такому обращению»6.
Таким образом, та неприкосновенность, которую трибун
гарантировал угнетенному благодаря своему вмешательству, была
введена в закон и стала достоянием всех. Та же самая мера,
которая обеспечивала свободу должника, способствовала тому, что
случаи продажи сына отцом стали более редки; эта форма рабства
сильно сократилась, но все же она не была окончательно отменена.
Интересы богатых противодействовали этому закону. Тридцать
шесть лет спустя подобное же покушение увлекло восставший
народ на Авентинский холм и угрожало Риму гражданской
войной7; даже во время Пунических войн можно было еще встретить
должников, присужденных кредиторам и содержащихся в оковах:
после битвы при каннах диктатор, по словам Тита Ливия,
пожертвовав честью государства ради необходимости, предложил
освободить всех осужденных за преступления и за долги, если они
возьмутся за оружие; и он вооружил шесть тысяч человек оружием,
отобранным у галлов8. Что же касается реального рабства, то оно
нисколько не было ограничено. Уголовное право продолжало
карать этой высшей степенью унижения, отнимавшей у человека
отечество и свободу, продавая уклонившегося от переписи или
от военной службы или отправляя виновного на общественные
работы* Новое применение рабства в качестве непосредственно
налагаемого наказания встречается еще в начале Империи в по-
295

становлении сената (senatus consultum), внесенном Клавдием;
оно касалось свободной женщины, вышедшей замуж за раба,
и предусматривало не менее восемнадцати различных других
случаев9. И это рабство было настоящее и полное. Осужденный,
которому удавалось спастись и записаться в солдаты, подобно
рабу, приговаривался к смерти10. Ребенок женщины, ставшей
рабыней в силу наказания, навсегда оставался рабом в силу
наказания, servis роепае11.
3
Все же кадры рабов пополнялись преимущественно извне.
Известно, с какой суровостью римляне осуществляли право войны.
Они осуществляли его даже по отношению к самим себе;
гражданин, как и неприятель, взятый в плен на войне, лишался
гражданских прав, становился вне закона и как бы переставал
существовать как личность. Не раз сенат применял эти суровые принципы,
поражавшие гражданской смертью тех, кто спас свою жизнь
ценой свободы. Их оставляли в рабском положении, которое они
предпочли смерти. За них отказывались давать выкуп1; после
битвы при Каннах предпочли выкупить и вооружить восемь тысяч
рабов; если же неприятель, как это сделал, например, Пирр,
отсылал их по собственной воле или если тяжелое положение
государства заставляло принять их и даже вновь использовать,
то они занимали уже не прежнее положение я понижались \\:t
один ранг: бывший всадник становился пехотинцем, бывший
пехотинец причислялся к вспомогательным войскам. Они должны
были служить и носить свое позорное клеймо до тех пор, пока
не искупят своей вины, представив оружие, снятое ими с двух
убитых ими противников2. Те же строгие правила военного режима
удерживались и в установлениях гражданского права. Пленник
считался мертвым, его брак расторгнутым, наследство
открытым, а имения считались бесхозяйными. Но внешняя практика
очень скоро смягчила суровость закона. Когда пленник,
освобожденный благодаря выг/пу или спасшийся бегством, возвращался,
то принято было считать, что он никогда не был пленником3. Он
вступал во владение своим имуществом и всеми своими правами,
которых он не был лишен правом давности, этой хранительницы
права спокойного владения4.
Это право войны Рим применял и к своим врагам, но уже без
тех оговорок, которые ослабляли или уничтожали его действие
по отношению к гражданам. Побежденные обращались в рабов,
причем они даже не могли быть уверены, что им будет оставлена
жизнь. После триумфа многие, как правило, предавались
смерти5, иногда их избивали в лагерях6 или же их самих заставляли
уничтожать друг друга во время той борьбы, которая служила
для увеселения солдат7. Остальных, в том случае если нельзя
было произвести обмена, обращали в рабство. Подобные примеры
мы встречаем в самую раннюю эпоху истории Рима8. Они станови-
' 296

лись все более многочисленными в течение тех долгих италийских
войн, когда республике приходилось выдерживать упорную борьбу
с соседними племенами9. Во время войн с Ганнибалом, где Рим,
все на тех же полях сражался за свое существование, для нега
после многих зловещих дней настали и дни победы со многими
пленными. Большая часть их еще до битвы при Каннах явилась
предметом обмена; впоследствии более пятнадцати тысяч были
проданы в пользу государства, и когда после разрушения
Карфагена в 202 г. война захватила весь мир, то все театры военных
действий стали поставлять свои жертвы, пополняя класс рабов.
Сицилия видела, как ее земли и народонаселение сократились
на одну десятую («децимировались»); Сардиния благодаря своим>
постоянным восстаниям увеличивала число своих поражений
и поколения своих пленных. Цизальпинская Галлия, Испания
заплатили толпами рабов римским легионам, которые выбивались
из сил, чтобы их подчинить10. Несколько позднее эта участь не
миновала и Трансальпийскую Галлию, когда Цезарь начал
против нее свою жестокую войну. Примеры мы находим на каждой
странице его блестящих «Комментариев». Этой участи
подвергаются целые народы. Ужас этого факта может сравниться только
с жестоким хладнокровием рассказчика. Цезарь убивает,
забирает и продает: «убивши сенаторов, остальных продав
в рабство с аукциона»11. За один раз он продал пятьдесят три
тысячи человек12. Если верить Плутарху и Аппиану, то он взял
Б ПЛСН СВЫШС МПЛЛПоНа, ПрСЖДС ЧСМ ДООИЛСЛ Той ОКОПЧаТСЛЫЮИ
победы, вслед за которой в очень недалеком будущем ворота
Рима и двери сената должны были открыться перед теми же
галлами, как полноправными гражданами13.
Не было ничего труднее, как захватывать этих рабов, но и не
было ничего труднее, как их держать. Испанцы были слишком
опасны; жители Сардинии слишком непокорны; они могут
гордиться тем, что именно в силу этого своего качества они дали повод
к возникновению поговорки: «Сарды—для продажи»14. Поэтому
от них в качестве слуг нельзя было ожидать ничего хорошего.
Цицерон, видя, что Цезарь расширяет театр военных действий
вплоть до Британии, скорбел о той печальной добыче, которую
он с собой приведет и которая будет состоять из рабов, вероятно
мало сведущих в музыке и литературе15.
В то же самое время, когда Рим продолжал вести эти упорные
и бесславные войны на западе, легкие и блестящие победы на
востоке доставляли ему при значительно меньшей затрате сил
толпы людей, более знакомых с искусствами и условиями рабства.
Эллинские народы, к своему несчастью, столь разъединенные-
с самого начала борьбы Македонии с римлянами; Эпир, который,,
будучи сперва союзником Рима, затем отвернулся от него, не
принеся, однако, с собой победы для противной стороны; Иллирия,,
присоединившаяся к Эпиру и к Македонии накануне поражения,—
все эти народы, населявшие север Греции, заплатили весьма
тяжелую дань рабству, когда Павел Эмилий завершил поражение.
297

Персея. Вслед за македонским царем среди блеска триумфального
шествия двигались изображения побежденных народностей; и
действительно, почти целые народы были лишены свободы и рассеяны
повсюду в качестве рабов. В одном только Эпире было продано
сто пятьдесят тысяч человек16. Средняя Греция оставалась еще
нетронутой, но та политическая зависимость, в которую она была
поставлена, являлась как бы преддверием к еще более тяжелому
положению. Эта политическая униженность ослабила страну,
в то же время чрезмерно возбуждая в душах людей ненависть
к игу. Когда они захотели разбить его, они его только усилили.
Греция была окончательно покорена, и последние борцы за ее
свободу отправились в Рим, чтобы увеличить собой число рабов.
То же самое происходило и в Азии. Везде войска, уходя,
уводили с собой цвет побежденных народов; везде победители,
прежде чем поставить все население страны, мужчин и женщин,
в одинаковые условия зависимости, собирали еще дань рабами
среди наиболее преданных ее защитников. Это было неизбежным
следствием всякой битвы и завершением каждого похода. И если бы
мы собрали все тексты древних писателей, то все же не
получили бы действительной, реальной картины. В самом деле,
исторические рассказы дают далеко не исчерпывающие сведения по
этому вопросу. Пленников еще считали во время первых войн
Италии, во время Самнитских войн, когда, имея равные шансы на
успех, особенно заботливо отмечали потери, понесенные той и
другой стороной, как два игрока, поставившие на каргу свое сисшя-
ние и свою жизнь. Тит Ливии сохранил среди всего остального и
эти фрагменты древней римской истории. Но впоследствии Рим
знал одни лишь победы, и, не имея основания опасаться чего-либо,
даже в случае какой-нибудь неудачи, он значительно меньше
стал интересоваться этим подсчетом. Привычка часто заставляла
пренебрегать упоминанием их числа, которое, естественно, само
собой напрашивалось. Даже сам Цицерон, возвратившись после
осады Пинденисса и из своего похода на Исс, не считает
своих пленников. Он ограничивается тем, что сообщает Аттику,
что их продавали в /от момент, когда он писал, в третий день
сатурналий17. Итак, об них не говорят даже в общих терминах,
за исключением некоторых замечательных случаев или таких,
которые отмечены какими-либо особенностями. Так, например,
называли (на этот раз опасность была очень велика) число пленников,
взятых Мариемпри «Секстиевых водах» (Aquae Sextiae—нынешнее
Aix) и при Верцеллах и состоявших из девяноста тысяч тевтонов
и шестидесяти тысяч кимвров18. Исчисляли также несметную
добычу, захваченную Лукуллом в Понте как стране, богатой и с
давних пор не подвергавшейся разорениям, сопровождающим войны;
добыча была столь значительна, что раб продавался за 4 драхмы
<1 р. 20 к. золотом), вол—за 1 драхму (30 коп. золотом) и все
остальное в том же духе19. Упоминали также о многочисленных
рабах, выведенных Катоном из страны, занятие которой было для
âiero лишь приятным путешествием20, а именно с острова Кипра.
298

Говорили о них потому, что Клодий, декретировавший эту
экспедицию, оспаривал у совершившего ее Катона честь дать имя рабам.
Будучи долгое время предметом спора между этими двумя славными
именами—Клодиев и Порциев, они в конце концов не получили
ни того, ни другого и продолжали называться кипрцами, как
и прежде21. Упоминали еще о сорока четырех тысячах пленных,
которых Август сумел захватить в горах Салассиев22, а в конце
первого столетия Империи мы встречаемся с последней страницей
истории евреев, на которой Иосиф Флавий смог записать все те
бедствия, которые сопровождали пленение: наиболее молодые
и крепкие из пленников предназначались для триумфа; из числа
оставшихся—детей продали, более пожилых отправили в
каменоломни Египта, огромное число распределили по провинциям, где
они погибали в цирках, растерзанные хищными зверями, или.
ют меча. Во время самой сортировки, порученной Фронтону, другу
Тита, двенадцать тысяч умерли от голода; из двух миллионов
семисот тысяч человек погиб один миллион сто тысяч, а девяносто
семь тысяч остались рабами23.
Но по мнению некоторых, это количество было еще слишком
незначительно. «Сколько врагов, столько рабов»—такова была та
новая форма, которую Сизинний Капитон придал старой
пословице, переставив ее слова и смысл: «сколько рабов, столько
врагов» (quot servi, tot hostes)24.
Все народы прошли перед лицом римского народа в этом
торжественном смотре, произведенном победоносными воинами, все
народы послали на Капитолий обычные жертвы триумфов, все
отдали рабству многочисленные толпы своих детей. Но привычка
к этим зрелищам притупила чувство. Сама поэзия в большинстве
случаев обходит молчанием эти сцены отчаяния, в которых
римлянин не появлялся уже больше в качестве жертвы. Лишь одна
муза Вергилия с волнением изображает эти удивительные картины.
Она обращается опять-таки к Греции, и в трогательных словах
Андромахи, обращенных к Энею, слышится как бы отзвук
печальных жалоб Эврипида25.
4
Последствия войны были одинаковы во всех странах, куда
только проникали оружие и власть Рима. В областях, у пределов
которых Рим остановился, он продолжал поддерживать
постоянный очаг рабства, преимущественно на берегах Дуная. Пески
Африки, горы Азии могли служить препятствием для вторжения и
защитой для местного населения; но широкая долина Дуная и
обширная равнина, спускающаяся с севера на юг к Черному морю,
казалось, были предназначены во все времена быть, источником
рабства. Название скифов, согласно древним авторам, являлось
почти синонимом раба1. Пока же в ожидании давов среди рабов
сцены обычно фигурировали геты2. Казалось бы, что обращение
в рабство должно было ограничиться этими областями и что гос-
299

подство Рима, распространяясь все дальше, должно было
гарантировать безопасность странам, изъявившим ему свою полную
покорность. Однако ничего подобного не произошло. Трудно было
ожидать, чтобы в то время, когда Рим благодаря постоянному
контакту с Грецией и Азией начинал усваивать все вкусы более
утонченной цивилизации, он мог удовлетвориться
рабами-варварами. Сирия, Киликия, Каппадокия чаще всего дают комедиям имена
рабов. Рабы, происходившие оттуда, пользовались очень
небольшим почетом по сравнению с другими рабами, которых
цветущие города Ионии и наиболее славные области Греции посылали
на службу великим людям Рима3.
Таким образом, жители стран, находившихся в зависимости
или под протекторатом Рима, не были гарантированы от
возможности обращения в рабство, а правители, обязанные защищать
их, нередко сами являлись тому причиной или по крайней мере
этому содействовали. Проконсулы, которым было поручено
управлять провинцией при помощи нескольких легионов, не желали
считать себя лишенными права войны благодаря хмиру. Им не
нужны были битвы, чтобы приговаривать к рабству или к смерти
своих подданных, в которых они не переставали видеть своих
врагов4. Что касается всадников—этих капиталистов,
прикрывавшихся военным званием,—то они находили более простые и более
легальные способы благодаря практикуемому ими ростовщичеству
и управлению налоговым делом. В самом деле, эти народы, часто
pcioupCrinbiC 11рсдШсС1Ьиг>аЬШИМИ ЪОИНаМИ η ЬЫпу/КДсИНЫс iipjriOti-
вить к своим прежним повинностям еще налог в пользу римлян,
не всегда оказывались в состоянии платить в установленный срок.
Но с ростовщиками можно было договориться. Они предлагали
аванс, вопреки запрещавшему его закону Габиния; они открывали
счет должнику государственной казны и превращали его в своего
должника. Римский закон некогда отменил законные проценты,
тогда их стали назначать по своему усмотрению. Стоик Брут давал
сенату Саламина взаймы деньги из 4% в месяц, или 48% годовых.
Он получил от сената дёа декрета, имевшие целью прикрыть то,
чтс было незаконного в этом займе, заключенном для уплаты
налога. А для того чтобы заставить выплатить ему проценты,
Скаптий, его креатура, получил от Аппия, правителя Киликии,
войска и командование над ними; с этими войсками он осадил или
только блокировал сенат, но так удачно, что несколько сенаторов
погибли от голода5. Жители Саламина во что бы то ни стало хотели
освободиться от своего долга; чтобы выплатить его, они объединили
проценты с капиталом. Но это совсем не входило в расчеты Брута.
Его поверенный в делах отказался принять капитал. Он желал
получить только проценты и обратился к Цицерону, преемнику
Аппиана, с просьбой прислать ему еще отряд всего в пятьдесят
всадников6. После всего этого не прав ли был Брут,
воскликнувший при Филиппах: «Добродетель, ты лишь пустое слово!»7
Денежные вымогательства, увеличенные всевозможными
побочными взысканиями, являлись для провинций источником колос-
300

сальной задолженности. Провинция Азия, обложенная Суллой
и вынужденная обратиться к публиканам (ростовщикам),
заплатила двойную стоимость налога, и понадобилось в четыре раза
больше, чтобы погасить долг8. Всадники владели секретом
извлекать доходы из доходов государства, нисколько их не уменьшая,
этим единственным в своем роде искусством питать и
оплодотворять кредит. И когда он дал все, что только можно было из него
извлечь, когда средства должников окончательно иссякали, тогда
кредиторы прибегали к закону о долгах, который не был отмерен
для провинций, и, забравши сперва деньги, они забирали потом
и людей. Можно было бы видеть в этой картине
преувеличение, очень ловко придуманное, но вполне допустимое, если бы для
его подтверждения мы не имели важного свидетельства,
доказанного очень важным событием. Когда Марий, повинуясь
распоряжению сената, потребовал у Никомеда, царя Вифинии, следуемый
с него отряд вспомогательных войск, Никомед ответил, что у него
нет здоровых подданных, что они все забраны и отправлены в
качестве рабов в различные провинции откупщиками налогов9.
Сенат был глубоко взволнован этим заявлением, которое под столь
покорными выражениями скрывало такое серьезное обвинение
против римской администрации. Сенат решил успокоить мир, дав
ему как бы некоторое удовлетворение за прошлое и гарантию для
будущего, и издал соответствующий декрет, который он не сумел
провести в жизнь. Но это не осталось безнаказанным. Стремление
1ч сссбсдс. оживленное н^деж11*^ ^р тт^г^п fi^nn гипяя погтявить.
Оно вспыхнуло в огромном восстании: это была вторая и наиболее
серьезная из всех войн, ареной которых была Сицилия.
5
К тому злу, которое римское управление порождало в мире
благодаря своим суровым мерам или злоупотреблениям, следует
прибавить еще и то зло, которому оно потворствовало благодаря
своему безразличному отношению. Рим никогда не претендовал
на господство на море. Он довольствовался тем, что никакой
другой народ не казался способным затмить его. Он уничтожал
неприятельские флоты и, победив, допускал гибель своих
собственных. Это господство, в котором он отказывал другим, не
претендуя на него лично, перешло в руки пиратов. Уничтожение
карфагенского флота после битвы при Заме и гибель флотов Антиоха
были первым шагом к их могуществу. Ободряемые, с одной
стороны, беспечностью римлян, они, с другой стороны, находили себе
поощрение во все возраставшей среди них роскоши. Они одни
могли доставлять им этих отборных людей, которых уже нельзя
было встретить на полях сражений; кроме того, в этом им помогало
соревнующееся честолюбие дегенеративных царьков, которые
делили между собой остатки наследия Александра: морские
царства Кипра и Египта видели в них союзников против царства
Селевкидов. Итак, они плавали на свободе, брали в плен и про-
301

давали своих пленников или в Сиде, где они даже не считали
нужным скрывать их происхождение1, или на обширном рынке
острова Делоса, расположенного в центре их плаваний, рынке
столь богатом, что, по словам Страбона, оттуда каждый день
можно было вывозить «мириады» рабов2.
Пиратство, превратившееся, таким образом, в торг белыми,
стало вскоре одним из наиболее прибыльных и чаще всего
практикуемых видов торговли. Всадники, наиболее именитые фамилии
Рима, снаряжали корабли и отправлялись служить под этим
флагом. Итак, вскоре пиратство стало почетным ремеслом. Оно
превратилось уже как бы в организованную силу, обладающую
арсеналами, гаванями, флотом, определенными наблюдательными
пунктами. Пираты нападали теперь не только на корабли,
затерянные в морском просторе, но и на города: ими было занято более
четырехсот3. И даже сам римлянин не мог чувствовать себя в
безопасности в Италии. В былое время предводители пиратов,
высадившись на берег Литерна, посылали своих людей приветствовать
великого Сципиона в его уединении4. Эту дань уважения они
должны были, вероятно, оказывать ему после сожжения
карфагенского флота. Но после падения Митридата их наглость не знала
больше границ, и если они причаливали к берегам Италии то
только для того, чтобы похищать преторов в их пурпурной тоге,
их ликторов и их связки (fasces—пучки прутьев с топорами).
Они похитили дочь Антония, своего гласного врага, когда она
отправилась в свое имение5. Решиться на такие дерзкие
нападения можно было или для того, чтобы нанести оскорбление,
или в надежде получить выкуп, так как римский гражданин
представлял из себя товар, который нелегко было реализовать
на рынке. В этом случае они доставляли себе удовлетворение
иным способом: если среди пленников находился человек,
ссылавшийся на это грозное звание, они притворялись удивленными,
испуганными, падали на колени, молили о прощении; они надевали
на него тогу во избежание нового недоразумения, затем,
высказывая множество сожалей· й, они спускали в море трап ч приглашали
его свободно по нему спуститься; в случае необходимости его
к этому принуждали силой6.
Помпею удалось благодаря широко предоставленным ему
полномочиям и средствам и бесконечной снисходительности,
проявленной по отношению к пиратам, уничтожить морской
разбой как силу, но не как ремесло. Он продолжал существовать
после этого периода явной наглости пиратов, как и до него, более
незаметно, но не с меньшей энергией проявляясь в тех границах,
до которых ему пришлось сократиться7.
Те же потребности роскоши поощряли его активность и
обезоруживали все репрессивные меры. На этом обширном рынке Делоса,
среди этого смешения всех языков, при покупке товара оптом
(с условием, что. в. их среде нет римского гражданина) у торговца
не слишком осведомлялись о происхождении его товара. А в
Сицилии на опыте убедились, насколько небезопасно спрашивать
302

об этом рабов. Морской разбой, вынужденный скрываться, тел*
не менее расширил арену своих действий. Его деятельность на
суше и на море проявлялась теперь не в мимолетных и
неожиданных высадках, но в более продолжительном пребывании. Под
покровом гражданских войн он мог снять с себя маску; но даже
и в мирной обстановке он осмеливался действовать более открыто.
Люди, идущие вооруженными как бы для собственной защиты,
нападали на путешественников среди полей и уводили их,
свободных и рабов, в «эргастулы» (рабочие дома), где их и скрывали8.
Август приказал осмотреть домашние тюрьмы, причем
обнаружилось много злоупотреблений. Но во многих местах они были не
замечены или снова возобновлялись. Во время следующего
правления Фаннию Цепиону было поручено произвести по всей Италии
осмотр всех тюрем, предназначенных для рабов, где хозяева,
по слухам, насильно держали путешественников и тех
несчастных, которые из страха перед военной службой скрывались в этом
убежище9. И ритор Сенека в своих декламациях делал намеки
на подобные же факты, оставшиеся безнаказанными10.
6
Торговля была наиболее простым способом, посредством
которого всякий мог приобрести себе тех, кого война или морской
п^оЯпы гпрпопн nd^QMi/jl Tnnrrmna тэрттэги л тытг т*г\\лгия те ттягр-
рях, куда полководцы иногда призывали торговцев для
переговоров о массовой покупке пленников2. Если же таких случаев не
представлялось, то торговцы объезжали чужие страны, откуда
можно было с прибылью для себя вывезти людей3. Карфаген,
подобно Тиру содержавший рабов для различных нужд своей
промышленности и флота, вел также и торговлю ими. Для
снабжения своего рынка он набирал их среди племен, живущих в его,
Карфагена, африканских владениях. Но и после его падения не
переставали требовать гетулов и мавров из Африки. Испания,
так же как и Галлия, давала своих рабов4; известно, с каким
азартом вконец проигравшийся германец делал последнюю ставку на
свою свободу5. Но торговцы посещали эти варварские страны
реже, чем азиатские царства, расположенные на границе римских
владений, страны, где благодаря общегосударственной нищете
рабство стало как бы местным злом, а именно: Вифинию, Галатию
Каппадокию, Сирию и т. д.6. Одного из этих торговцев Гораций
называет «царем Каппадокии»7. Когда ассортимент рабов был
готов, их отправляли в определенные, специально для этой
торговли назначенные места. Рынки, указанные нами для греков,
сохранили свою известность и в римскую эпоху; но с тех пор как
сама Греция стала страной, поставляющей рабов, рынок на Делосе,
как более центральный, затмил собой в качестве сборного пункта
все остальные.
Рим был главным центром потребления. Именно в Рим стекались
рабы со всех полей сражения, со всех рынков мира, чтобы затем
303

рассеяться по разным местам для исполнения своих обязанностей
и в городе и в деревне; но прежде чем достигнуть этого
конечного пункта, они могли пройти через многие руки и испытать
всякие превратности, так как эта обширная торговля допускала
всякого рода спекуляции. Барыши, которые она давала, должны
были возбудить алчность римлян. Этот вид коммерции,
объявленный Плавтом бесчестным8, являлся одной из наиболее выгодных
форм помещения капитала, которую восхвалял и часто применял
цензор Катон: он покупал молодых рабов, чтобы выдрессировать
их, как молодых собак, и получить барыш, наживаясь на том,
ято выучка повышала их первоначальную стоимость9. Но как бы
Катон ни старался своими советами и примером приучить римлян
к этому промыслу, все же греки имели перед ними большое
преимущество благодаря долголетнему опыту и занимали первое
место на этих рынках. Их встречали на Священной дороге, на
дороге Субурры и возле храма Кастора, толпившихся10 вместе
с своим товаром около грязных таверн и всецело занятых
продажей и обменом; они пользовались очень дурной славой. «Не
доверяйте людям, стоящим позади храма Кастора»,—говорил
Плавт11. В самом деле—это те самые люди, которых мы уже
встречали в Греции,—жестокие, жадные, безжалостные и
безнравственные, заклейменные общественным презрением и самим законом:
эти черты их характера с легкой руки первых законоведов перешли
в свод законов римского права12.
v>uKuH Б нпТСрССаХ ГОч^ДарСТВЛ H 4u^TiîLIX Л*1Ц 71 ylili/lJl iijj»uTIID
них известные меры.
Мы прежде всего говорим «в интересах государства», так как
эта торговля облагалась двумя различными налогами: налогом
на право ввоза и вывоза (portorium) и на право продажи (vectigal).
Первый был сдан на откуп публиканам. Им надо было заявлять
о всех привозимых рабах: рабах, предназначенных для продажи,
или для домашних услуг, новичках или ветеранах. Платили за
рабов, назначенных к продаже, за рабов, служивших для
потребностей роскоши, и за рабов, исполнявших домашние работы, в том
случае, если они бьь;и новичками, т. е. находились в услужении
меньше одного года. Этот налог равнялся 1/8 части стоимости для
евнухов и 74о для остальных рабов и, следовательно, представлял
из себя то, что мы называем таксой с оценки (ad valorem)13. Оценка
производилась публиканами. Легко можно себе представить,
что торговцы всячески старались скрыть настоящую цену рабов
и отнести их к той категории, которая не подлежала обложению;
иногда они пытались даже выдавать их за свободных. В темах
«Контроверз» (фиктивных речей) приводили пример молодого раба,
которого они освободили от налога, облачив его в претексту14
и надев ему на шею буллу. Ребенка продали в Рим, но когда дело
раскрылось, его вернули и дали свободу, признав его
вольноотпущенным по милости своего [прежнего] господина16.
Налог на продажу был утвержден только при Августе и
составлял 2%, согласно указанию Диона, и 4%, по указанию Тацита.
304

Этот налог, возложенный вначале на покупателя, затем на
продавца, был снова переложен на первого, так как вскоре убедились,
что покупатель ничего не выиграл от перемены, потому что
торговец поднял цену на всю ту сумму, которую он должен был
выплачивать казне16. Итак, в этом случае речь шла только об
интересах граждан, и закон стремился исключительно к тому, чтобы
оградить их от всевозможных обманов, которые легко могли
вкрасться в практику этих сделок17.
7
Говоря о Греции, мы кое-что уже сказали об этих обычаях;
они мало изменились во времена Римской империи. Разница лишь
в том, что благодаря более поздним и более многочисленным
дошедшим до нас документам нам известны многие подробности1.
Рабам, которых выводили на рынок, предварительно мазали
ноги чем-нибудь белым: это было знаком рабского состояния;
иногда полководцы брали с собой мел, чтобы отмечать им своих
пленных. Обычно рабов выставляли открыто на помосте или,
если стоимость их была более высокая, то, наоборот, их держали
в своего рода клетке, которая, окруженная тайной, привлекала
настоящих любителей:
Не тех, что стоят в первых сенях напоказ,
Но которых хранят загородки на тайном помосте 2.
Слово catasta, т. е. «место выставки», имело два обозначения.
В точности это понимали так, что одно и то же сооружение должно
было служить двум целям: представлять из себя клетку внутри
и помост сверху3. Те, которые стояли наверху, открыто для
всеобщего осмотра, имели какие-нибудь общие им отличительные
знаки: или венок (это были военнопленные, на что указывала
эмблема победы) или колпак (это означало, что за них не давали
гарантии4. Иногда ярлычок, повешенный на шею, указывал
на их характерные черты, происхождение, качества,
способности, а в более ранние времена и на их недостатки (по приказанию
претора)5. После выставки начиналась продажа; она
производилась с аукциона или по взаимному соглашению, оптом и в розницу;
в случае публичного торга объявление об этом делалось
заблаговременно6. Если продавалась целая партия рабов, то к рабам,
предназначенным для работ или для роскоши, присоединяли
несколько стариков, представлявших из себя кожу да кости;
они проходили благодаря остальным (coemptionales)7. При
розничной продаже, по мере того как торговец показывал одного
раба за другим, заставляя их поворачиваться, прыгать8 или
проделывать другие «гимнастические», а также «литературные»
опыты9, глашатай, взойдя на камень, объявлял их происхождение, их
имена, преувеличивал их достоинства и насколько возможно
повышал цсуу10. В «Аукционе душ» Лукиана мы видим изображение
этого рода продажи и образчик ловкости глашатаев11. При част-
20 Валлон
305

ных сделках, когда торговец находился с глазу на глаз с
покупателем, он проявлял ничуть не меньше изворотливости. Всем
известно, насколько эти люди владели тайной делать мускулы более
гладкими, округлыми и блестящими, как они умели продлить
внешним образом детство или по крайней мере задерживать первые
признаки зрелости; глагол mangonizare («колдовать»,
«искусственным способом переделывать»), производный от их имени, дает
точное представление обо всех этих хитростях12. Покупателю они
тоже были известны; да и как мог бы он их не знать? Они были
предметом самых настоятельных указаний в книгах по сельскому
хозяйству, они давали содержание для наиболее часто
употребляемых философами сравнений. Варрон и Сенека оба говорят об одном
и том же13. Плиний, как мы это только что видели, уделял им место
в своей «Естественной истории» и Квинтилиан—в своих «Уроках
красноречия». Но торговец и сам обладал достаточным
красноречием, чтобы восхвалять те достоинства, о которых нельзя было
судить по наружному виду, т. е. достоинства и добродетели
внутренние. Но пусть он все же остерегается: если только он отступит
от трафаретных форм неопределенных похвал, если эти похвалы
касаются вполне определенных качеств и специальных
способностей, то он уже берет на себя определенные обязательства.
Если будет обнаружена лживость его уверений, то покупатель
вчинит против него иск. Даже замалчивание, при известных
обстоятельствах, может послужить поводом к аннулированию про-
ТТЯ"Ш*Т/Т ^ТТМТ/Т «ЭТШТТПР тт\ГТТТРии1ЛМ Ы^Т-ТТТПТТТ/ТТРПМТО ITVPCFPOM TT0TTr>Y>0
рия к этой категории людей, устанавливал главнейшие случаи,
дающие право вернуть купленную вещь, А юристы, по-своему
развивая дух и смысл этого закона, говорили в своих толкованиях:
«Тот, кто продает рабов, должен предупредить покупателя о
болезнях и пороках каждого из них, объявить, если он беглец или
бродяга, а также указать, если на нем тяготеют какие-либо
судебные обязательства. Все эти заявления должны быть сделаны
публично и во всеуслышание во время продажи. Если какой-либо раб
продан вопреки этим общим постановлениям или если он не
обладает объявленными ь .чествами и не соответствует тому, что про
него утверждали или обещали, когда его продавали, то мы
присудим покупателю или всякому иному тяжущемуся право вернуть
его. Точно так же, если раб совершил уголовное преступление,
покушался на самоубийство или спускался на арену, чтобы
сражаться с дикими зверями, то пусть об этом объявят во время
продажи, и во всех таких случаях мы вынесем свое заключение [о
возврате]. Кроме того, если кто-либо обвиняется в том, что он при
продаже прибег к обману, сознательно нарушая эти
постановления, наше заключение будет обвинительным»14.
Итак, мы видим, что возможность обмана была очень ограничена,
так как закон, точно определив все частные и общие случаи,
кроме того обещает свое заступничество, если обнаружится какое-
нибудь непредвиденное им мошенничество. Немота, глухота,
близорукость или болезнь глаз, при которой человек перестает видеть
306

при слабом утреннем или вечернем свете (luscitiosus)1*,
трехдневная или четырехдневная лихорадка, подагра, эпилепсия16, полип,
чирьи, растяжение жил17, недостаток в строении ног и бедер18,
дыхание, указывающее на болезнь легких и печени19, а у женщин
бесплодие, выкидывание вследствие органического порока или
некоторые другие недостатки их особого телосложения20—таковы
многочисленные пороки, которые юристы относили к числу тех,
которые давали право на возврат купленного. Поэтому они
считали себя вправе в этом отношении несколько ограничить
безусловный смысл закона: болезнь столь явная, что не могла остаться
незамеченной покупателем, по их мнению, не нуждалась в особом
упоминании21. Надо было быть самому слепым, чтобы купить
слепого раба вместо вполне здорового. А тело раба—разве оно не было
представлено совершенно обнаженным для осмотра и ощупывания
покупателем?22 Отдельные незначительные недостатки, которые
могли ускользнуть при первоначальном испытании, как то:
грудь несколько более широкая, чем следует, слишком широкое
плечо, сутуловатость, не совсем прямые ноги, не совсем здоровая
кожа23, некоторая несимметричность глаз или челюстей, в том
случае если это не мешало видеть и есть24, небольшой недостаток
речи или слуха25, незначительное увечье, большее или меньшее
число пальцев на руках и ногах, не представляющее неудобства
при пользовании ими26, не служили достаточным основанием для
аннулирования состоявшейся продажи; тем более она не наруша-
тель не был лишен права взыскивать убытки. Если он не мог
требовать по суду права возврата, он мог вчинить иск, вытекающий из
закона о торговых сделках (ex empto), чтобы предохранить себя
от всякого убытка. Точно так же юристы понимали болезни
и недостатки, о которых говорилось в законе, не в буквальном
смысле слова: они делали исключение для душевных
заболеваний28, если только они не были вызваны причинами физического
характера и не имели следствием действительную
нетрудоспособность, как некоторые случаи расстройства умственных способностей
или помешательства29. Но было безумие и другого рода, которое
придавало этому понятию другое значение; свидетель тому Марциал :
Он прослыл дураком и за двадцать тысяч мной куплен.
Гаргалиан, возврати деньги мне: он ведь с умом 30.
Пристрастие к вину, игре, хорошему столу, склонности к
хитрости, лживости, ссорам и воровству были слишком обычными
качествами раба, чтобы налагать на продавца законное
обязательство заявлять о них под страхом аннулирования акта
продажи31. Но эти пороки, как и многие другие, являвшиеся скорее
чертами характера, например, чрезмерная робость,
корыстолюбие, жадность, припадки ярости или меланхолии32, могли в
случае простого умолчания о них послужить поводом к вчинению
иска aÇ убытках по торговым сделкам (ex empto), но мог
возникнуть и процесс о принудительном возвращении покупки, если
20*
307

при продаже утверждалось противоположное. Действительно,
торговец согласно постановлениям эдикта эдилов отвечал за то,
что он утверждал или обещал. Поэтому, если он продавал раба,
выставляя его не вором, в то время как он был таковым, уверял,
что он ремесленник, Korfta он им не был33; если он нахально выдавал
за ученого просто грамотного34 и брал на себя смелость
приписывать ему терпение, усердие в работе, ловкость, бдительность,
бережливость, способствующую накоплению его «пекулиума»
(рабского имущества), в то время как обнаруживалось только
легкомыслие, озорство, любовь к безделью и к отдыху, лень,
медлительность, обжорство, то против продавца мог быть вчинен иск
о принудительном возвращении или о взыскании разницы между
действительной стоимостью и' чрезмерно высокой заплаченной
ценой (aestimatoria, quanto minoris)35, только название раба
«честным» не обязывает ни к чему36. Однако, говорит юрист, не следует
придавать слишком буквальное значение слову и предъявлять
к рабу, объявленному обладающим определенными правилами,
требований твердости философа37.
В числе поступков, зависящих от душевных качеств, были такие,
которые, не будучи объявленными, могли дать повод к иску о
принудительном возвращении. Некоторые из них были предусмотрены
в эдикте, другие были добавлены юристами. Эдикт прежде всего
указывал на беглого раба, а юристы пускали в ход все тонкости
своего искусства, чтобы точно определить случаи, которые можно
было квалифицировать как бегство Ряб выходящий и? домя ср^ргп
господина с намерением не возвращаться туда, есть уже беглый38,
если он скрывается с целью бежать, даже не имея еще средств
для выполнения плана побега и не выходя еще из дома хозяина,—
он все же беглый39. Одного намерения было достаточно, чтобы
наложить на него это клеймо («сделать душу его беглой»);
раскаяние, за которым последовало добровольное возвращение, не
могло его смыть; возвращение не уничтожало виновности в
побеге40: следы этого проступка остаются неизгладимыми на его
личности, как то позорное клеймо, которое ставили на его лбу.
Затем следует бродяг; (егго), своего рода беглый в малом виде,
как называет его Лабеон (pusillus fugitivus—«капельный беглец»)41,
развлекающийся во время выполнения поручений в пути и поздно
возвращающийся домой; слуга, о котором говорит Венулей,
питавший особое пристрастие к картинам42, несомненно
относится к этой категории; раб, уличенный в каком-нибудь проступке
(поха) или виновный в большом преступлении; а комментатор
распространял право иска на раба, уже приговоренного к
наказанию, вследствие чего покупатель уже не являлся абсолютным
господином над его личностью43. Наконец, претор вменял в
обязанность объявлять, не спускался ли раб случайно на арену
(это было указанием на опасную отвагу) или, может быть,
покушался на самоубийство, так как считалось, что он был способен
на всякие преступления против других, если он совершил такой
проступок против самого себя44.
308

Эти официальные предписания эдикта юристы дополняли
другими. Торговец был обязан, под страхом того же наказания,
объявлять родину раба, так как его происхождение говорило за
или против его характера и служило указанием, способным
привлечь или оттолкнуть покупателя45. В самом деле, некоторые
страны пользовались в большей или меньшей степени дурной
славой в смысле нравов и привычек местного их населения:
фригиец считался робким, мавр—тщеславным, критянин—лживым,
житель Сардинии—склонным к мятежу, корсиканец—жестоким
и непослушным в работе, далмат—свирепым, киликиец и каппа-
докиец в различных отношениях пользовались не лучшей
репутацией, чем критянин46. Наоборот, сирийца ценили за его силу,
жителя Азии и особенно Ионии—за его красоту, александрийца—
как вполне сложившийся тип тех молодых и развращенных певцов,
которые выступали на празднествах и во время игр47. Кроме
того, вменялось в обязанность оповещать о том, был ли раб
новичком или ветераном. Правда, мнения о смысле этих терминов
несколько расходились. Некоторые полагали, что они должны
заключать в себе не столько понятие времени, сколько зависеть
от рода и характера службы. К числу этих лиц принадлежал
Целий, подкрепляя свое мнение довольно веской аргументацией48.
Но это значило искать определение, так сказать, вне естественных
границ самого слова. Другие, наоборот, придерживались узкого
смысла. Согласно их мнению, старым и опытным рабом (vetera-
ΐυι) ^чшался гот, кто в течение целого года служил s городе49.
Казалось бы, что это время учения должно было повысить
стоимость раба и что все те хитрые уловки, в которых обвиняли
торговца, эта неопределенность, благодаря которой они намеренно
путали новичка и ветерана, имели целью придать новичку
внешние признаки долголетней службы. В действительности же дело
обстояло как раз наоборот. Новички ценились выше: несмотря
на большую грубость, они были проще, более пригодны для
службы, более покорны и более проворны во всех видах работы.
Что касается других, то считалось, что их труднее перевоспитать,
а им примениться к настроению нового господина. По истечении
года за это уже нельзя было ручаться50.
Иск о принудительном возврате следовало подавать в течение
шести месяцев, а о взыскании разницы в цене (quanto minoris
aestimatoria)—в течение года: если пороки, на которые ссылались,
были менее легко распознаваемы, то срок удлинялся. Даже
смерть раба не всегда служила достаточным поводом, чтобы
приостановить дело; и чтобы предупредить всякого рода
противодействие, возможное со стороны ответчиков, нередко организованных
в общества, разрешалось ограничиваться вызовом в суд одного
главного продавца без его товарищей61.
Несмотря на всю предусмотрительность закона, несмотря
на все эти многочисленные случаи, дающие повод к подаче жалоб,
и другие облегчения, для мошенника-торговца находилось
достаточно простаков. Он делал требуемые законом оповещения,
309

но с безграничным искусством умел ослабить первое впечатление
и смягчить его значение множеством похвал:
Видишь, вот этот блестящий красавец до пят от макушки
Станет и будет твоим только за восемь тысяч сестерций;
Он—доморосток, привык услужать по кивку господина.
Греческой грамоты малость впитал и на всякое дело
Годен: что хочешь лепи себе из него, как из глины.
Даже недурно поет: неискусно, но пьющим приятно.
Много посулов ведь веру к тому подрывают, который
Хвалит товар чересчур, лишь сбыть его с рук замышляя.
Крайностей нет у меня—на свои я живу, хоть и беден.
Так ни один продавец не поступит с тобой, и другому
Дешево так не отдам. Только раз он забыл приказанье
И, как бывает, плетей испугавшись, под лестницу скрылся.
Деньги отдай, коль побег, что не скрыл он, тебя не смущает.
Думаю, плату возьмет не боясь он, что пеню заплатит:
Зная порок, покупал ты раба и условья ты слышал б2.
Несомненно, как это говорит Гораций, продавец возьмет деньги,
не боясь наказания: покупателю было известно о проступке раба,
и, следовательно, закон был против него.
Во всех многочисленных мероприятиях этого полицейского
постановления законодателя интересует только законность
договора; законодатель защищает право покупателя, он поддерживает
законные права продавца; но не уделяет никакого внимания
продаваемому или покупаемому объекту. Раб подвергается всем
случайностям сделок, cCjia Он окажется шспорчсппь1Лк>} (dctcrius
factum)53, то убытки будут возмещены господину, и на этом все
кончится. После этого юристы будут превозносить уважение закона
к человеческому достоинству, так как в вопросах подобного рода
закон не допускает, чтобы раб стал принадлежностью вещи меньшей,
чем он, стоимости: это вопрос денег, а не гуманности. Раб тем
не менее будет дополнением к вещи, дополнением к животному,
если они представляют большую стоимость; в силу иска о
принудительном возврате какой-либо вещи можно было с полным правом
забрать колона вместе с землей, ремесленника вместе с мастер-
ежи', пастуха вместе го стадом54. Итак, напрасчо превозносят
по этому случаю человеческое достоинство55, и напрасно другой
закон говорит, что к рабу неприложимо название товара, раз его
выводят на рынок и отдают на произвол торговца под тем
названием, которое ему заблагорассудится дать56. Какое уважение
к человеческому достоинству проявлял солдат по отношению
к своему пленному в день победы или откупщик по отношению
к тем несчастным, которых подати и нищета отрывали от семейств
в течение многих веков насилия? И когда эта толпа,
предназначенная к рабству, попадала в руки того, кто отводил ее на рынок,
то едва ли какой-либо другой вид товара пользовался меньшей
заботой во время пути, с тех пор как человек стал объектом
торговли. И если закон отказывает ему в названии товара, то только
благодаря своего рода пуризму, от которого раб ничего не
выигрывает. Сам закон из разряда людей перевел его в разряд вещей
зю

и обращался с ним, как с таковыми; он сам указал ему место среди
низших^созданий: он поместил его среди четвероногих из породы
домашних животных (pecudes)57, где он занял, пожалуй, первое
место как по своему внешнему виду, так и по своей работе, так
как в случае необходимости он их всех заменял: и осла с его ношей,
и лошадь у жернова, и вола в полевых работах, и собаку,
сторожащую у двери, но, увы, он не всегда занимал первое место в
уважении людей: иногда его ценили ниже скота. Прежде чем
дополнить эту главу беглым обзором цен, установленных на рабов,
необходимо сказать несколько слов о том, каким образом число
рабов, сильно возросшее, распределялось между различными
должностями и службами. Эти исследования позволят нам дать
правильную перспективу общей картины рабства в Риме. В этих
рамках мы сможем лучше познакомиться с условиями, в которые
было поставлено рабство, и с тем влиянием, какое оно само
оказывало .
^Щ^

Глава третья
ЧИСЛО РАБОВ И ИХ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
аб—это человек, лишенный всякой индивидуальности,
созданный для того, чтобы служить только орудием
для удовлетворения потребностей другого, орудием
тем более подходящим для этого назначения, что, имея
возможность лучше узнать эти нужды, он мог лучше
удовлетворять их. Поэтому институт рабов все глубже и глубже
внедрялся в жизнь Рима по мере того, как его источники
становились вес многочисленнее, и наступил момент, когда paGciüo,
вытеснив почти отовсюду свободный труд, некоторым образом
на своих плечах одно выдерживало всю тяжесть римского общества;
перемена очень серьезная, от которой Рим должен был ждать
самых ужасных последствий в будущем, если бы только он так
слепо не верил в свою судьбу; впереди была жизнь народа,
отданная в руки рабов! Однако же рабство, рожденное насилием, могло
держаться только насилием; допуская, что Рим был в состоянии
его поддерживать, мог ли он быть уверенным, что сможет постоянно
возобновлять его источники? И если бы когда-нибудь эти
источники иссякли, что превзошло бы в данном случае с трудом
и жизнью? Кто вернул бы свободного человека на то место, откуда
прогнал его раб, и в чем была бы гарантия равновесия для общества
в этот критический момент, когда революция коснулась бы самых
его основ?
Тем не менее таковы два противоположных движения, которые
сменяли друг друга в римском мире: замена свободного человека
рабом, а затем раба—свободным человеком. Первое движение
берет свое начало в эпоху завоеваний; оно проходило не без
потрясения; раб не раз восставал против ига; да и свободный человек
не оставался безучастным к той тенденции, которая, лишая его
работы, угрожала его будущему. Но здесь по крайней мере
опасность происходила от избытка жизненной энергии, от
столкновения этих двух враждебных, поставленных лицом к лицу сил;
а республика была построена на достаточно прочных основах,
312

чтобы оказывать им сопротивление. Иначе обстояло дело, когда
управление империи почувствовало необходимость вызвать
противоположное движение. Рабский труд сокращался с каждым днем,
а свободный труд не оказывался способным его заменить; под
самыми основами империи начинала раскрываться бездна. Какой
силе было суждено поддержать ее?
7
В начальную эпоху республики рабское население было очень
незначительно; один текст Дионисия Галикарнасского позволяет
приблизительно определить его численность. Оно составляло
самое большее одну восьмую часть, а может быть, только одну
шестнадцатую всего числа свободных. Небольшое пространство,
занимаемое римскими владениями в эту эпоху (476 г. до н. э.),
достаточно объясняет это. Рим, на который наседали со всех
сторон этруски, сабиняне и вольски, владел на правом берегу Тибра
узкой полосой земли вплоть до Кремеры на границе с Вейями;
на севере находилась Сабинская область по сю сторону Кур;
на востоке—древний Лациум, попавший в зависимость от Рима
после битвы при Регильском озере, и небольшая часть земли,
недавно захваченная у вольсков благодаря одержанной над ними
победе (Велитры, Лонгула, Поллуска, Кориолы), с двумя или
тремя городами в центре (Норба, Эцетра и Суесса Помеция).
заключенный ь столь icCHbic ι рсШицы, Рим мог противостоять
своим врагам только при помощи многочисленного войска, и
потому для рабов оставалось очень мало места. К тому же если
рабы не были рождены в доме своего хозяина, то каким образом
можно было их удержать, имея соседями всегда враждебно
настроенные племена, из среды которых война некогда вырвала их?
Отсюда ясно, что рабы имелись далеко не в каждом доме и что
многие римляне сами, без посторонней помощи, обрабатывали свои
небольшие наследственные участки по примеру Цинцинната,
которого посланные сената, пришедшие к нему с предложением
стать во главе легионов, застали в поле за работой.
Но римские владения постепенно все расширялись, и вследствие
беспрерывных, следовавших «дна за другой войн,
распространивших господство Рима вплоть до самых границ Италии, случаи,
дававшие возможность порабощения населения, все учащались,
в то время как для пленных возможность избежать рабства все
уменьшалась. Нет сомнения, что много уступок было сделано
покоренным народам, чтобы удержать их в повиновении, и в
недалеком будущем Италия превратилась в привилегированное
государство, окруженное подвластными ему провинциями; эти именно
обстоятельства обусловили могущество Рима и позволили ему,
не открывая пока италийцам доступа к гражданским правам
и в ряды легионов, включить их в свою политическую систему
и считать их своими солдатами. Но те, которые во время борьбы
были захвачены и обращены в рабов, были подчинены военному
373

закону. Поэтому-то число рабов увеличивается в значительно
большей степени, чем число граждан, в период от взятия Рима
галлами до второй Пунической войны. Число граждан
увеличивается благодаря основанию нескольких колоний, организации
нескольких новых триб и дарованию прав гражданства
магистратам муниципальных городов. Это незначительное пополнение
мало отразилось на числе способных носить оружие,
колебавшемся со времени эпохи царей до Пунических войн в пределах
от 120 тысяч до 300 тысяч. Рабское население образовалось из
огромного количества италийцев, которых перестали щадить после
многих поражений, из пленников, поставляемых Африкой и двумя
захваченными у Карфагена островами—Корсикой и Сардинией,
известными своими частыми восстаниями против нового римского
ига; а после второй Пунической войны оно стало пополняться
всеми этническими группами и племенами запада и востока.
Об их числе мы не находим никаких специальных указаний у
древних авторов. Каким же образом заполнить этот пробел?
Историки, хранящие молчание о рабах, иногда упоминают о
свободном населении Италии. Если бы оказалось возможным привести
все их оценки к определенной цифре и если бы каким-нибудь иным
способом удалось установить общее число жителей полуострова,
то разность и составила бы как раз число рабов. Именно этим
методом Дюро-де-ла-Малль пытался достигнуть поставленной цели.
Итак, какова прежде всего была общая численность населения
Итялии? Аятоп пытяетгя оттоед^питк итдгпп иятрияятму оо людей
исходя из количества зерна, которое она могла производить.
Он берет страну в границах римского господства в начале второй
Пунической войны, т. е. весь полуостров до Рубикона и Макры.
Он старается установить, сколько она могла производить, чтобы
отсюда заключить, сколько она могла потреблять. И, сопоставляя
общую потребляемость с потребляемостью индивидуальной,
он получает вероятную цифру народонаселения.
Рассмотрим прежде всего, какова была производительность
Италии. Италия в указанных нами границах имела, согласно
данным Мальтбрена, у которого Дюро-де-ла-Малль заимствует свои
цифры, 7 774 квадратных югера, или немного более 15 миллионов
гектаров (15 356 109). Но какая часть этой площади была пригодна
для обработки и какая действительно обрабатывалась? За
отсутствием общих данных для современной Италии Дюро-де-ла-Малль
стал искать это соотношение в статистических таблицах Франции,
опубликованных министерством земледелия в 1836 г.
Пространство годных для обработки земель, согласно этим данным,
считалось приблизительно равным половине всей площади, точнее,
для римской Италии (по эту сторону Рубикона)—7 437 906
гектарам. Но при этом необходимо учесть поля, находившиеся под
паром; согласно среднему подсчету Колумеллы, они ежегодно
составляли 35% общего количества десятин. Земли же фактически
обработанные составляли только 0,65, или приблизительно а/а земель,
годных к обработке. Итак, производящей можно считать немногим
314

меньше */8 общей площади, т. е. около пяти миллионов гектаров
(4 834 653)1.
По этому первому пункту мы несколько расходимся с
выводами, полученными автором.
Таблицы, из которых он заимствовал исходные данные своих
расчетов, несмотря на то, что они значительно превосходят старые
данные статистики, все же оставляют желать многого в смысле
точности. Далеко не все было исследовано; то, что ускользало
от наблюдения, исчислено в общих чертах и приблизительно, чтобы
как можно скорее представить общие выводы; и это особенно
чувствуется по отношению к землям, годным к обработке,
исчисленным более чем для половины всей площади страны. Новые, более
точные публикации 1840—1841 гг. заполнили пробелы и исправили
некоторые ошибки, вкравшиеся в слишком общую оценку. Эти
новые таблицы, использованные нами для определения количества
урожая в Аттике, содержат для каждой области Франции более
подробный анализ различного рода культур и той площади,
которую они занимали. Возьмем, как мы это сделали для Аттики,
юго-восточную область (к востоку от Парижского меридиана и к югу
от 47-й параллели), область, граничащую с Италией и местами
напоминающую ее как гористым характером местности, так и
климатом. Общая площадь равняется 13 287 463 гектарам, а площадь
зерновых культур (пшеница, ячмень, маис и т. д.)—2 490 591.
Если применить это отношение к римской Италии, то мы получим
Л7«^«л.Тм»ТЛ ««Λττηητττ,τΛ. ΙΟ 007 /IAO . О ЛИП SOI -IK 0£Α ΙΛΟ · "
= 2 878 336 гектарам, немногим менее 3 миллионов круглым
счетом.
Разница в полученных результатах довольно значительная, так
как вместо одной трети мы получили одну пятую. Какова же была
обычная производительность? Вопрос этот, несмотря на
свидетельства древних, а может быть, именно благодаря им,
представляет некоторые трудности. Отношение урожайности к количеству
семян, согласно Варрону, равнялось 10 и 15 к 1 в Этрурии
и в некоторых других областях Италии2; это исключительные
случаи урожайности, и Колумелла, повидимому, придерживается
противоположной крайности, сводя ее в общем к 4 : I3. Дюро-
де-ла-Малль повышает ее до 5 : 1, ссылаясь на пример некоторых
областей современной Италии; это приблизительно средняя
урожайность юго-восточной части Франции. Что касается количества
семян, представляющего исходную единицу во всех этих
отношениях, то Варрон определяет его приблизительно в пять
четвериков (modii)—около 300 литров на 74 десятины (iugerum), в
зависимости от качества почвы; в переводе на наши меры это составило
бы 43,4 литра на 25,4 ара, или 1,7 гектолитра на гектар; Цицерон
определяет его в 1 медимн, или б четвериков (52 литра), или
2 гектолитра на гектар для наиболее плодородных земель
Сицилии4. Но такая же точно почва была и в некоторых областях
древней Италии; а кроме того наиболее производительные области
не те, которые требуют наибольшего количества семян. Поэтому
315

небесполезно будет проверить эти данные, сравнив их с
результатами новейших исследований. Итак, цифры, указанные Варроном,
меньше самых низких цифр для юго-восточной области Франции,
а данные Цицерона, напротив, приближаются к средним цифрам.
Это среднее количество (2 гектолитра), давая урожай в количестве
11,3 гектолитра, мы приняли за основание при определении
продукции Аттики. Если с еще большим основанием мы примем это
количество для Италии, может быть, несколько хуже
обрабатываемой, но в общем более плодородной, то получим (при 11
гектолитрах на гектар) немногим больше 30 миллионов гектолитров
(31 661 696) продукции и, скинув 1/в на семена (6 332 339),
немногим больше 25 миллионов для потребления (25 329 357)5.
2
Каково было индивидуальное потребление? И по этому вопросу
мы, всецело следуя методу Дюро-де-ла-Малля, отклонимся от
приводимых им цифр, но в другом направлении.
Ученый экономист считал, что эта норма достаточно ясно
указана у древних писателей как для городского, так и для
деревенского жителя и определяет паек первого в 1 кг, а второго в 1 */2 кг
хлеба в день. Прежде всего мы позволим себе сделать общее
замечание по поводу этого способа оценки. Древние определяли
количество продуктов, выдаваемых периодически трудящемуся, весом
νττρ^ί* инт* мроой 9рон9 Hc7^* vofçîT T-fpHo чьз^вать о™"*-7 из тгих
двух норм для исчисления народонаселения, то предпочтение
следует отдать второй, как по своей природе более постоянной
и могущей быть непосредственно сопоставленной с числом,
выражающим продукцию и общее потребление страны. Так, Катон
говорит в своем трактате о земледелии: «Пусть выдают рабам,
работающим в течение зимы, четыре фунта хлеба, как только они
начнут работать на винограднике,—пять, и до тех пор, пока
не кончится сбор смоквы (фиг); затем пусть снова дают четыре».
Это составило бы от 1,30 кг до 1,63 кг, и Дюро-де-ла-Малль взял
среднюю этих двух d ιφρ. Но непосредственно пеоед этим, в том
же отрывке, Катон, регулируя распределение продуктов между
всеми занятыми на его ферме, говорит: «Рабам, работающим в
течение зимы,—четыре модия (приблизительно 1,3 гектолитра),
фермеру, фермерше, надсмотрщику—четыре с половиной, пастуху
(opilio)—три»1. Вот нормы, весьма отличные друг от друга и, как
кажется, не менее отличные от вышеупомянутых. Если перевести
это в единицы веса, то получим 29 кг, 26 кг и 19,050 йг зерна
в месяц, или 1 кг, 0,86 кг и 0,635 кг в день. Но каковы были
в ту эпоху соотношения между весом зерна и муки, муки и хлеба?
И затем, вполне ли достоверно, что Катон, согласно данному
тексту, подразумевал определенный вес, а не определенное
количество, что он сказал четыре или пять фунтов, а не четыре или
пять хлебов, вес которых был общепринят, как это делает Плавт,
указывая на ежедневный паек куртизанки?2
316

Эти ! трудности или по меньшей мере эти 'сомнения,
относящиеся к первому тексту Катона, лишний раз подтверждают,
что следует отдать предпочтение второму, т. е. тому, где
говорится о мерах объема; и приводимых им цифр вполне
достаточно, чтобы не отвергнуть свидетельство комментатора Терен-
ция, который определяет ежемесячный паек раба в четыре
четверика (modii)3.
Сейчас мы имели в виду деревню; что касается города, то мы
не считаем более убедительными оба текста Саллюстия и Сенеки,
в силу которых хотели установить для него ту же норму в два
фунта хлеба в день. Саллюстий в одном из своих исторических
фрагментов вкладывает в уста трибуна Лициния следующие слова:
«На основании хлебного закона они оценили вашу свободу в пять
четвериков, что ставит вас в положение получающих тюремный
паек; как его скромные размеры, не позволяя вам умереть
с голода, ослабляют ваши силы, точно так же вы не
освобождаетесь от домашних работ благодаря такой ничтожной
милости»*. Итак, хлебный закон определял количество зерна,
полагавшееся каждому гражданину, в пять модий; но не вытекает ли
отсюда, что это считалось мерой его личных потребностей? Конечно,
нет, точно так же как это не было, согласно тексту, и точно
определенным пайком заключенного: пять модий—это составляло
6672 фунтов зерна, и нельзя себе представить, чтобы заключенные
падали от истощения при таком режиме5. Это количество являлось
долей каждого гражданина во время общественных раздач,
но не каждого члена семьи. Из этой семьи прежде всего следует
исключить одну половину—женщин—и часть из другой, так как
впервые Август распространил эту раздачу на детей моложе
одиннадцати лет6. Итак, это была доля одного, но пользовались
ею многие; именно это и делало такую милость столь ничтожной
и заставляло оратора добавить: «Такая милость не освобождает
от домашних забот» (sic neque absolvit cura familiari tarn parva
res!).
Норму, приводимую Саллюстием для городских жителей,
Сенека более непосредственно относит к рабам: «Это—раб, он
получает пять четвериков и 5 драхм»7. Вывод кажется здесь более
законным; и тем не менее, вместо того чтобы заимствовать его
у Дюро-де-ла-Малля, мы предпочитаем воспользоваться одним его
аргументом, взятым из текста Полибия8. Полибий говорит, что
пехотинец получает 2 обола в день и две трети медимна пшеницы
в месяц; всадник—6 оболов в день и два медимна пшеницы. На
основании этой разницы он заключает, что это является не их пайком
(ведь один не ест в три раза больше, чем другой), а просто их
вознаграждением. Это было их жалованьем, которое
выплачивалось частью деньгами, частью натурой, ежедневно и помесячно.
Точно так же, когда Сенека упоминает об «этом Атрее из театра»,
восхвалявшем царство своих отцов, и когда он прибавляет: «Это—
раб, он получает пять модий и 5 драхм», то в этом нужно видеть
не столько месячный паек артиста, сколько высокую оплату день-
317

гами и натурой, благодаря которой высококвалифицированный
раб мог жить и получать прибыль.
Итак, эти тексты не дают нам никаких положительных данных
относительно месячных норм питания человека; а приводимые
в них цифры таковы, что как раз могут заставить нас отказаться
от использования их с этой целью. Мы говорим это на основании
сопоставления тех мест, где Катон выразил в тех же мерах
количество зерна, установленное для трудящихся лиц даже в деревне,
а именно: работникам—четыре модия (34,7 литра), пастухам—
три модия (26 литров). Мы говорим это на основании возможного
сравнения с цифрами, приводимыми новейшей статистикой. Для
того чтобы установить этот месячный паек, мы имеем в настоящее
время широкую и надежную базу в тех наблюдениях, которые
проведены для всех областей Франции и которые определяют
индивидуальное потребление пшеницы и других хлебных злаков для
юго-восточной части в 2,42 гектолитра в год, 20,16 литра в месяц,
а для всей страны—в 2,71 гектолитра в год, или 22,58 литра в
месяц. Дюро-де-ла-Малль, который ввиду отсутствия готовых данных
был вынужден сам создать себе средство для сравнения с помощью
анкеты, проведенной с большими трудностями и чрезвычайно
добросовестно, точно так же констатировал разницу в потреблении
современных и древних народов: и он ищет причину этого в
улучшении помола*, который в настоящее время дает значительно
больше, чем можно было получить при помощи еще довольно
грубых приемов римской античности. Этим объясняется, почему пены
на муку стояли значительно выше, чем цены на зерно. Но не для
питания плебеев и рабов производили такую тщательную
сортировку. После того как зерно было смолото, мука смешивалась
с отрубями, как это нередко наблюдается во многих наших
деревнях, и затем из нее выпекался всем известный грубый хлеб
бедняков; поэтому и потеря от данного ему количества зерна была
незначительна10.
Итак, мы думаем, что не ошибемся, если примем за
ежемесячный паек одного человека 4 четверика (modii), или 2/з медимна,
т. е. столько, сколько давали пехотинцу как часть его жалованья,
согласно Полибию, или рабочему в качестве пайка, согласно
двум фразам Катона. Это немногим больше 1 хеникса (32 хеникса
в месяц)—меры, обычной для пропитания одного человека в
Греции. Но эта цифра слишком высока, чтобы принять ее за среднюю
величину. Это паек мужчины; для женщин, детей, особенно
стариков, если дело идет не только о рабах, но и о свободных, пища
которых была более разнообразной, этот паек следует уменьшить;
приходится удивляться, что Дюро-де-ла-Малль оставил без
внимания наблюдение, которому Ьёк и Летронн придавали такое
большое значение при подобных оценках. Летронн, метод которого
является наиболее простым, уменьшает паек, обычный для Аттики,
до 74 хеникса. Допустим и мы, что средняя норма потребления
в Италии равна */А количества, назначенного для одного
трудящегося, и мы получим 24 хеникса, или 3 модия, в месяц, мера, кото-
318

рую Катон относил непосредственно к целой категории рабов11.
Это равняется римской амфоре в 26 литров, а в год—Ï2 амфорам,
или 6 медимнам (3,12148 гектолитра).
Римская Италия (полуостров, за исключением Цизальпинской
области) производила для потребления, не считая семенного фонда
из расчета 11 гектолитров на гектар, около 25 миллионов
гектолитров (25 329 357). Считая по 3 гектолитра на душу, она
могла прокормить немногим более восьми миллионов жителей
(8 114 534)18. Это составило бы 52 жителя на квадратный
километр—величина меньшая, чем та, которую дает современная
Италия, и много ниже того числа, которое дает последняя
перепись во Франции (70 жителей на 1 кв. километр).
После того как мы установили общую цифру населения,
перейдем к вопросу о том, какую часть из этого общего числа составляли
люди свободные и какую рабы.
3
Перепись производилась в Риме каждые пять лет, и ее данные
сохранились для важнейших эпох его истории. Но сверх того
до нас дошел один текст Полибия, относящийся ко всей римской
Италии в начале того периода, к которому мы приступаем, т. е.
накануне второй Пунической войны, когда Рим, обеспокоенный
уже продвижением карфагенян в направлении к Пиренеям,
стремится пойти до Аттьп и подчинить себе воинственные народы
Цизальпинской Галлии. Сенат приводит в известность силы,
которыми он в случае нужды мог располагать как среди граждан, так
и среди союзников. Полибий в общей сводке определяет цифру
в 700 тысяч пехотинцев и 70 тысяч всадников—всего 770 тысяч
человек в возрасте, годном для военной службы, т. е. от 17 до
60 лет1. Если исключить отсюда 20 тысяч венетов, как относящихся
к Цизальпинской области, получим 750 тысяч человек для всей
Италии по сю сторону Рубикона и Макры.
В этом числе Полибий считает 250 тысяч человек пехоты
и 25 тысяч всадников, принадлежавших к римлянам и кампан-
цам, которые после присоединения их области к Риму считались
гражданами, хотя и без права голоса2. Остальное число
распределялось между союзниками, и автор, приводя эти отдельные цифры,
почти полностью подтверждает установленное им общее число3.
Оно относится только к мужчинам, годным к военной службе.
Но таблицы дают нам соответствующее население всех возрастов
и обоего пола. На 10 миллионов человек приходится 5 626 819
в возрасте от 17 до 60 лет; какое же количество населения могут
дать 750 тысяч того же возраста? Предыдущие соотношения дают
нам цифру I 332 902; удваивая ее для женщин, мы получаем всего
2 665 804 человека.
Вычтя это число из установленного для всего населения этой
области Италии (8 114 534), получим остаток (5 448 700),
выражающий число лиц, не подвергшихся переписи.
319

Но для того чтобы определить число рабов, необходимо еще
исключить целый ряд социальных групп.
Прежде всего вольноотпущенников. Дюро-де-ла-Малль путем
остроумных сопоставлений попытался установить их число
на 225 г. до н. э. В 398 г. по основании Рима (356 г. до н. э.) был
введен налог двадцатой части за право отпущения на волю,
а в 543 г. (211 г. до н. э.) сенат, не имея иных источников, изъял
из казны деньги, составившиеся из этого налога. Он взял оттуда
4 тысячи фунтов золотом4, что составляет 4 496 200 франков
золотом. Спрашивается: впервые ли он коснулся этих сумм с момента
введения налога? Это кажется весьма вероятным как потому, что
Тит Ливии нигде больше об этом не упоминает, так и по той форме,
как он здесь говорит об этом. Все ли было взято, что хранилось
в казне? Возможно, хотя на этот вопрос значительно труднее дать
определенный ответ. Как бы то ни было, одна эта сумма,
представляющая двадцатую часть стоимости вольноотпущенников,
принимая за их среднюю стоимость 457 франков 38 сантимов, дает
право заключить, что в течение 145 лет было освобождено 200 тысяч
рабов, что составляет 1 380 в год. Дюро-де-ла-Малль, прилагая
к этому числу закон о смертности, заключает, что в 225 г.
живых вольноотпущенников было всего около 50 тысяч, число,
которое можно несколько увеличить в том случае, если, как мы это
увидим дальше, цена, установленная им для раба, покажется
несколько высокой для первого периода республики.
Кроме того, следует исключить иностранцев. Число их, весьма
незначительное в Риме, было заметно выше в городах Кампании
и Великой Греции, куда их привлекала торговля, не открывая
им, однако, доступа в число граждан; отсутствие каких
бы то ни было указаний, могущих пролить свет на их
численность, является первой причиной недостоверности числа,
остающегося на долю рабов. Но есть и вторая причина: Дюро-де-ла-
Малль, делая свои исчисления, забыл включить в свои расчеты
целую группу населения. Правда, вся Италия в границах Рубикона
и Макры была подчинена Риму. Однако это кажется невероятным,
да и текст Полибия не д^ зт нам права думать, что вся зга область была
охвачена переписью. Переписи подвергались согласно обычной
формуле «латиняне и союзники» (socii nomenque latinum). Но многих
народов она все же не коснулась; некоторые избегли ее благодаря
своей разбросанности среди гор, другие были исключены из нее
и поставлены в положение dediticii (подданные), в силу которого
они не поставляли солдат, а несли денежные повинности. Но разве
могли даже среди народов, подлежащих переписи, быть учтены
все мужчины в военном возрасте? Если эта перепись должна была
производиться не в одном каком-либо городе и не среди лиц,
заинтересованных в том, чтобы быть записанными, но по всей стране,
среди людей, смотревших на военную службу, как на тяжелую
повинность, не дающую никаких преимуществ, то можно ли
допустить, чтобы результат ее был вполне точный? Каждая ошибка
в этом числе увеличивается в четыре раза, если взять его за осно-
320

вание при исчислении всего населения. Итак, все эти данные
страдают слишком большой неопределенностью, чтобы мы могли дать
им цифровую оценку более или менее достоверную и путем простого
вычитания найти число рабов. Этот метод, освещая путь, не
приводит, однако, к желаемой цели, и все же он не безрезультатен.
Можно утверждать, что рабское население еще значительно
уступало населению свободному, но нужно иметь известную смелость,
чтобы выдвигать хотя бы даже приблизительную цифру5.
Статистических данных мы не имеем, поэтому сами произведем такую
перепись. Представляя себе картину рабства в той форме, какую
оно начинает принимать, посмотрим, нет ли другого пути, чтобы
составить себе представление если не о всей массе рабов, то по
крайней мере об отдельных ее категориях в тот период, когда число
их, как кажется, достигло высших пределов.
4
Рабы обычно делились на две группы в зависимости от того,
принадлежали ли они государству или частным лицам1.
В более ранний период свободного населения Рима почти хватало
для удовлетворения всех государственных нужд, как для службы
при магистратах, так и для городских работ. Этим трудом
занимались ремесленники, объединенные Нумой в корпорации;
конституция Сервия Туллия говорит нам о приписанных к классам
центуриях рабочих (fabri tignarii), о центуриях трубачей и флейтистов
(cornicines, tibicines). Служители магистратов, как низшие, так
и высшие, продолжали набираться среди свободных или, в
крайнем случае, среди вольноотпущенников. Служители высших
магистратов (некогда объединявшихся в одной магистратуре консула)
образовали одну коллегию, разделенную на три декурии по роду
службы: ликторов, вестовых и герольдов2; служители низших
магистратов были прикреплены к каждой из этих должностей.
Среди них не было ликторов; герольды, или глашатаи, вестовые,
или писцы, образовали различные декурии при магистратах3.
Но служба при магистратах, как и городские работы, требовала
всегда известного низшего персонала, и когда с увеличением
территории стали расти и потребности, а граждане стали регулярно
задерживаться при армии, то рабы в свою очередь, становясь
более многочисленными, должны были заменить их на этих
должностях. Сципион после взятия Карфагена оставил 2 тысячи пленных
для римского народа, а после отступления Ганнибала бруттинцы
и некоторые другие племена были обращены в рабство в
наказание за их восстание4.
Рабы, как мы выше отметили, делились на две категории:
на рабов, выполнявших общественные работы, и на рабов, несших
общественную службу.
Первая категория была не менее многочисленна, чем вторая.
Лица, бравшие- на откуп общественные работы (rede mptores),
имели в своем распоряжении рабов для исполнения этих работ·
21 Валлон
321

Агриппа владел целой «фамилией», т. е. группой рабов, которых
он употреблял для наблюдения за водопроводом. Эту группу,
завещанную им Августу, император назначил для несения
общественной службы5. В силу постановления сената от 741 г. римского
летосчисления (13 г. до н. э.) лица, ведающие делом снабжения
Рима водою, выезжая и покидая города, имели при себе двух
ликторов и 3 общественных рабов6. Итак, рабы наблюдали за
исправным состоянием водопроводов и дорог, они исполняли как самые
неприятные, так и самые тяжелые работы, вплоть до работ в
каменоломнях и рудниках, куда обычно ссылали рабов, приговоренных
к наказанию7. Часть рабов, принадлежавших ко второй категории,
использовалась для различных поручений во время народных
собраний8, общественных раздач, в качестве полицейских во время
игр, для разноски повесток. Более широко организовал это дело
Август: возможно, что их использовали также во время похорон*
и для всяких других нужд.
Другая часть этих рабов, более многочисленная, состояла при
полководцах и магистратах, чтобы служить им во время
исполнения ими своих обязанностей, будь то в Риме10 или в провинции,,
в качестве курьеров или посыльных11, низших судебных
чиновников, надсмотрщиков в тюрьмах12, исполнителей судебных
приговоров13 и всевозможными иными способами14. Некоторые
были кассирами (servus arcarius)15. Вероятно, считали, что касса
находится в большей безопасности, если сам кассир является
их собственностью. Другие, наконец, были приставлены к служс
нию в храмах16, где они иногда отправляли известные
религиозные функции. Сервий Туллий, чье имя особенно дорого рабам,
охотнее назначал рабов, чем свободных, для проведения праздника
«перекрестков» (compitalia)17, считавшегося праздником Ларов,—
полагали, что служба рабов должна была быть особенно приятна
этим богам домашнего очага. Существуют памятники Ларам,
причем лица, посвятившие их, все без исключения были рабы18. Род
Потициев свалил на государственных рабов свои обязанности,
связанные с культом Геркулеса, наследственным в его потомстве;
эта нерадивость, как гое >рят, не осталась безнаказанной, но рабы
все же не были лишены права занимать жреческую должность19.
Даже сам бог Марс не пренебрегал ими. В Ларинуме, в области
самнитов, священнослужителями были рабы, martiales larini20,
и еще Катон признавал, что обряды в честь Марса Сильвана могли
совершаться как свободными, так и рабами21.
Эта группа пользовалась среди рабов своего рода
привилегированным положением. Узы, связывающие их свободу, были более
слабыми. Они получали для своего содержания ежегодное
жалованье (annua)22. Для занятий и для жилья им отводилось место
в государственных помещениях23. Для исполнения своих
обязанностей они должны были иметь некоторую свободу действий; они
пользовались даже известным уважением. Считалось бы
оскорблением, если бы в их среду проникли преступники, осужденные
на работы в рудниках или на выступления на арене, или пригово-
322

ренные к каким-либо другим наказаниям, словом, рабы «в силу
наказания». Подобный случай произошел в провинции Плиния.
Небольшой кучке таких осужденных удалось путем обмана
пробраться в среду государственных рабов24. Этот обман был раскрыт;
но их безупречное поведение заставило Плиния колебаться: было
слишком жестоко вновь подвергнуть их наказанию, но в то же время
и неудобно оставить их на государственной службе25. Траян
ответил ему: «Верни в места наказания тех, кто был осужден в течение
последних десяти лет, а что касается других, если найдутся
слишком старые, то пошлем их на такие работы, которые больше
других подходят к их наказанию, как, например, служба при банях,
очистка сточных канав, проведение дорог и постройка крепостей»26.
Подобно тому как были рабы государственные, были также
и рабы городские. Муниципии, являясь копией Рима в
административном отношении, заимствовали у него также и организацию
низшего служебного аппарата, более или менее многочисленного
в зависимости от их средств; внутри этих муниципий различные
коллегии и корпорации, организованные как на основании закона, так
и на свободных началах, употребляли для своих внутренних нужд
городских рабов. Таким образом, и компании откупщиков повсюду
рассылали своих слуг, которых они обучили всем своим
грабительским приемам27. Но на последней ступени этой иерархии мы
соприкасаемся уже с группой рабов, принадлежащих частным лицам,
группой наиболее многочисленной и значительно более
интересной. Эта именно категория поможет нам изучить рабство во всем
его многообразии и даст нам возможность определить степень
расширения рабства.
5
В раннюю эпоху один и тот же раб обслуживал своего господина
и в городе и в деревне, в последней притом чаще, чем в городе,
так как именно там протекала трудовая жизнь древнего
римлянина. Но понемногу его земельные владения расширились, нравы
изменились, а развитие рабства повлекло за собой разделение
рабского населения римского дома на две группы: на рабов в деревне
и рабов в городе (familia rustica и familia urbana)1. Это различие,
вошедшее в обычай, было санкционировано законом; тем не менее
им нередко пренебрегали на практике, что сильно затрудняло:
применение закона. Роскошь, обусловившая это различие,
казалось, должна была бы вновь стереть его в процессе дальнейшего
развития, в результате которого римская знать вернулась в деревню,
превратившуюся из места труда в место неги и досуга.
Пребывание в городе или в деревне, не влиявшее больше на образ жизни
господ, не отвечало больше и законом установленному делению
между рабами. В том случае, если необходимо было установить
это различие перед судом, приходилось справляться о мнении
самого господина и просматривать записи по хозяйству2. Как
бы там ни было, мы не предвидим никаких затруднений от того,
что мы поставим описание частновладельческого рабства в эту
21*
323

двойную, законом признанную, рамку. Так поступали все авторы,
писавшие по этому вопросу. Принимая, как и они, это деление,
мы заимствуем у них и некоторые детали их изложения3, дополняя
их отдельными'замечаниями, сделанными нами на основании
собственного исследования.
Деревня, как мы видели, была обычным местопребыванием
древнего римлянина раннего периода. Вполне естественно, что именно
здесь должны были находить убежище старые нравы и именно здесь
оказывать наибольшее сопротивление новому духу; и опять-таки
именно здесь новые нравы с особой гордостью выставляли свое
торжество, когда на развалинах прежних жалких деревенских
домов были воздвигнуты пышные виллы4. Но прежде чем эта
революция завершилась, потребовался большой подготовительный
период. Не ожидая водворения этих чуждых ему нравов,
древний римский дух сам подготовлял для них почву в силу того
инстинкта, который заставлял его стремиться к земельной
собственности. Мы видели, что патриций с давних пор стал
присоединять к своему наследственному участку земли из
государственного фонда, а затем упорно стремился превратить это долгосрочное
владение в настоящую собственность, т. е. завладеть тем, что
составляло неотъемлемое право государства. Затем, став крупным
собственником, он продолжал преследовать свою цель, захватывая
все те маленькие наследственные участки, которые нищета и
ростовщичество отдавали ему в руки. Это был весьма значительный
переворот, сильно отразившийся и на городской жизни, роковые
последствия которого были оценены лишь позднее. Однако
некоторые из них, начиная уже с данного момента, стали
обнаруживаться в сельскохозяйственном труде. Богатый, прогнавший
бедняка с его участка, очень скоро заменил его рабом, считая для
себя более выгодным иметь работника, чем его нанимать. Эта
перемена в эксплоатации земли, изменившая отношения между
классом свободных и классом рабов, сильно отразилась также
на распределении труда. Произошло разделение труда. Различные
виды труда были распределены между различными категориями
трудящихся, которые в свою очередь стали группироваться в
зависимости от значения и рода занятий.
Земельные владения, ставшие более обширными, имели вполне
законченный штат служащих. Во главе этой иерархии стояли
управляющий (villicus) и его жена, данная ему, по словам Колу-
меллы, в качестве помощницы, а также для того, чтобы привязать
его к месту его службы5, затем помощник управляющего (subvilli-
cus)6, надсмотрщики второго разряда (monitores), лесные и
полевые сторожа (saltuarii, circitores) и руководители работ (raagistri
operum)7.
Эти работы заключали в себе все, что касалось эксплоатации
имения. Там были пахари, выбиравшиеся из среды самых рослых
рабов, виноделы—из среды самых крепких8, рабы, приставленные
для культивирования оливковых деревьев, и те, на которых были
возложены второстепенные работы по хозяйству9, рабы, которые
324

должны были все делать, так сказать, «рабы на все руки»; им давали
неопределенное название mediastini10. Изготовление различного
рода продуктов, приготовление масла, вина требовало столько
же различных категорий рабов11. К работам, касавшимся обработки
земли и ее продуктов, прибавьте воспитание и содержание скота,
занятия, носившие сперва подсобный характер при земледелии,
а затем погубившие его в Италии. Специальные рабы заведывали
конюшнями: лошадьми, ослами, мулами (agasones или equitii,
superjumentarii); скотным двором: волами, козами, овцами
и свиньями (bubulci, opiliones, caprarii, subulci); птичником
(aviarii, aliturii)12.
Кроме того, в поместье был довольно многочисленный штат
служащих, необходимых для обслуживания людей или инвентаря,
связанных с хозяйством: ключник (cellarius)13, мельник и пекарь14,
женщины, приготовлявшие пищу (pultnentariae, focariae), ткачи
и прядильщицы для изготовления одежд (textores, lanificae);
кроме того, врачи, лазаретные служители (valetudinarii) для ухода
за больными, различного рода ремесленники для ремонта зданий
и орудий15. В вполне благоустроенных виллах были также рабы-
охотники, необходимые для охотничьих развлечений господина;
птицеловы, охотники, выслеживавшие зверя и приручавшие его
после того, как он был пойман16. Кроме того, были рабы-палачи17,
которые должны были наказывать эту многочисленную челядь.
«Работный дом» (ergastulum) являлся как бы естественным
придатком и дополнением к деревенскому дому и служил не только местом
наказания для провинившихся, но и местом отдыха для
работников.
Иногда один раб занимал несколько должностей сразу; чаще же
всего одну и ту же должность, одни и те же обязанности несло
несколько человек одновременно. В больших имениях
существовало не только одно разделение труда: там были созданы
специальные группы рабов для наиболее важных видов труда; эти группы,
состоявшие из десяти человек, назывались декуриями и
находились под наблюдением раба или вольноотпущенника—деку-
риона18. Древние весьма одобрительно отзывались об этой
организации труда, которая, не представляя опасности в смысле
возможности серьезного заговора, гарантировала значительные
преимущества в смысле надзора и доброкачественности обработки19.
Этот способ работы практиковался еще в рабовладельческих
колониях Франции.
Таково было разделение труда и различные права и обязанности
сельских рабов. Судя по этому описанию, они должны были
быть очень многочисленными. Но можно ли в этом вопросе притти
к какому-нибудь вполне определенному или по крайней мере
более или менее вероятному выводу?
Само собой разумеется, что не все имения были точной копией
этой образцовой виллы, в которой мы намеренно объединили
различные детали сельскохозяйственного производства. Но Катон
дает нам точные указания о количестве штата, необходимого для
325

обработки имения определенного типа и определенного размера.
Для обработки 240 югеров (603/4 гектара), засаженных маслинами,
он считает необходимым иметь: управляющего или фермера (vil-
lictis)20, экономку (villica), пять работников (operarii), трех людей
для ухода за волами, одного—для ухода за ослом, одного—для
свиней и одного для овец—всего тринадцать человек. Для обработки
10Û югеров виноградников он предусматривает, включая
управляющего и экономку, десять работников, одного волопаса, одногсГ
погонщика ослов, одного свинопаса, одного человека для ухода
и подвязывания виноградных лоз (salictarius)—всего шестнадцать21.
Варрон подвергает это место критике. Он хотел бы, чтобы Катон
взял более нормальную меру и более круглые цифры, с тем чтобы
его формулу было легче применить к имениям средней величины.
Кроме того, он находит, что руководителя или фермера и экономку
не следует принимать в расчет, так как их число не меняется
в зависимости от изменения величины имения. Но в конце концов
все его советы сводятся к тому, что следует изучать характер
почвы, господствующие в окрестностях обычаи и брать за
исходный пункт для каждого нового исследования предшествующий
опыт других22.
Что бы мы ни говорили о нововведениях, которые Варрон
предлагает с такой осторожностью, его критика не отнимает у цифр
Катона силы опыта и практического значения; при условии
внесения некоторых изменений, обусловленных их специальным
применением, их можно взять за основание пои общем опоеделении
численности населения, занятого этими работами. Итак, если
за отсутствием аналогичных данных для современной Италии
мы опять возьмем в качестве объекта для сравнения
юго-восточную область Франции, то мы найдем, что на 13 287 463 гектара
приходится 116 798 гектаров, занятых под культурой оливковых
деревьев; Италия по сю сторону Рубикона и Макры
пропорционально этому имела бы на своих 15 356 109 гектарах площади
134 981 гектар, занятый той же культурой. Эта культура
требовала 13 человек на 240 югеров, или 603/4 гектара; следовательно,
полученные нами 134 081 гектар потребовали бы 28 917 человек.
Виноградники занимают в юго-восточной части Франции
618 705 гектаров из общей площади в 13 287 463 гектара; в
Италии они заняли бы 715 025 из общей площади в 15 356 109;
принимая во внимание, что на каждые 100 югеров, или 25,3 гектара,
требуется 16 человек, мы получим 452 475 работников для площади
в 713 025 гектаров.
Культура хлебных злаков была значительно более
распространенной, чем культура маслин и виноградников, однако Катон
не дает никаких указаний о количестве штата, необходимого для
хозяйств, где главное место занимала зерновая культура. Мы уже
знаем, что в раннюю эпоху участок каждого гражданина равнялся
двум, а впоследствии семи гектарам. Это была норма плебея,
которую имел в виду Колумелла, напоминая принцип карфагенской
агрономии: «Не следует, чтобы земля превышала силы пахаря»23.
326

Переход от мелкого хозяйства к крупному необходимо влечет за
собой уменьшение количества рабочих рук. Но вначале, пока
увеличенные участки еще не достигли размеров латифундий, сила
привычки заставляла римлян сохранять старые способы обработки,
а следовательно, и число работников держалось приблизительно
в тех же границах24. Доказательством этого служат правила,
даваемые Катоном относительно оливковых плантаций и виноградников.
Агрономы, цитировавшие и комментировавшие его текст, не
заполняют его пробела относительно хозяйств с зерновой культурой;
но Сазерна, по свидетельству Варрона, повидимому,
устанавливает в качестве общей рабочей нормы 8 югеров на человека;
возьмем Ююгеров, отбросив в сторону всякие соображения гуманности,
которыми он еще думал руководствоваться25, и допустим, что для
обработки 100 югеров требовался штат в десять человек, состоящий
из управляющего, слуг и землепашцев, как и в примерах,
предложенных Катоном. Италия, в тех границах, которые мы раньше
установили, имела 2 878 336 гектаров ежегодно обрабатываемой
площади (не включая пара). Считая по одному человеку на 10
югеров, или 2,5 гектара, потребовалось бы 1 138 400 работников, что
для всех трех культур и для ухода за соответствующим
количеством скота составит около 1 500 000 человек.
Но не все эти 1 500 000 человек были рабами. Слово operarius,
которое охотно употребляют агрономы, означает, независимо
от свободного или рабского состояния, рабочего, работника26.
Существовали не только колоны, бравшие на откуп имения,—
своего рода аренда, которую агрономы советовали заключать на
возможно долгий срок27,—были и мелкие свободные земледельцы,
работавшие, по словам Варрона и Колумеллы, вместе с своими
детьми где-нибудь н^ периферии; были также и поденные рабочие,
которых приглашали для работы в нездоровых местностях и для
тяжелых спешных работ во время жатвы и сбора винограда28.
Это был бедный люд, приходивший, вероятно, из густонаселенных
до^ин Цизальпинской Галлии или спускавшийся с Апеннинских
гор, точно так же как и в настоящее время многочисленные группы
рабочих передвигаются в те же времена года из Бельгии и Оверни.
Но исключения лишь подтверждают правило. Хотя главная масса
этих работников не принадлежала еще к рабскому сословию,
тем не менее она обнаруживала определенную тенденцию стать
рабами, начиная со времен Катона и Колумеллы вплоть до
Варрона. На это указывают все детали в расположении виллы, равно
и характер перечисления служащих и выполнения самых работ.
Почему существуют в этих виллах эти casae («рабочие бараки»),
упоминаемые впервые Катоном, затем Варроном и Колумеллой29,
зачем эти подробности о ночлегах, одежде и питании 3Tom<familiae»?
К чему все эти наставления управляющему, эти бесчисленные
заботы и та бдительность, которую они наперерыв предписывают
ему, если главная масса работников не является постоянной
и не принадлежит к дому? Особенное внимание следует при этом
обратить на,то, что цифры Катона, которыми мы пользовались
327

для определения количества работников по каждой отдельной
специальности всей Италии, обязательно включают в себе 8 рабов
из общего числа 13 для культуры оливковых деревьев, а для
виноградников—б из 16, всего 14 из 29. Само собой разумеется, что
пастух не был наемной рабочей силой, точно так же как не были
ею и волы, a operarii (работники), дополняющие эти цифры,
т. е. лица, непосредственно занятые культурой маслин и винограда,
тоже, по всей вероятности,—рабы. Труд свободного человека
применялся для этих работ не как правило, а лишь в виде
исключения. Что же представляли собой эти закованные в цепи люди
(compediti), о которых говорит Катон? Это, конечно, не были
те рабы, которым поручали уход за скотом или перевозку
продуктов,—это были те, которые работали в поле, пахари, fossores,
спавшие ночью на сыром каменном полу работного дома, и те
многочисленные виноградари, называвшиеся на виноградниках
Катона operarii, о которых Колумелла говорит, что их чаще всего
набирали среди осужденных рабов: «... и равным образом
виноградники чаще всего возделываются колодниками»30.
Если число 1 500 000, может быть, и слишком высоко для рабов,
занятых вышеупомянутыми работами, то, χ другой стороны, оно
слишком низко для всей совокупности сельских рабов.
Обработка земли, разведение маслин и винограда или обработка
их продуктов, уход за скотом, входящим в состав хозяйства,—
все это не исчерпывало всех сельскохозяйственных работ. К работ-
новалов и прочих, которых или нанимали, если поместье
находилось недалеко от города (обычно это опять-таки были рабы,
содержащиеся именно с этой целью), или держали в самом имении, если
их наем был сопряжен с большими неудобствами или шел в ущерб
главному производству31. К пастухам, живущим в поместье,
следует прибавить еще лесных и горных пастухов, пасущих свои
многочисленные стада в горных долинах Апеннин*2, народ совсем
особый, численность которого сильно возросла за счет
земледельческого населения, когда Италия, привыкнув жить податями,
собираемыми ею со вс> го мира, решила прекратить собственное
производство хлеба и превратила свои пашни в пастбища. Сюда
же следует причислить весь служебный персонал, необходимый для
обслуживания рабского коллектива, и, наконец, женщин и детей.
В имениях Катона, положенных нами в основу наших
вычислений, упоминается только одна женщина—экономка, или villica—
и один или два ребенка, выбранные среди самых больших и самых
сильных,—это свинопас и пастух овец (subulcus, opilio). Хотя
число женщин уступало числу мужчин, однако оно не могло быть
столь незначительным. Варрон не видел никаких неудобств или
невыгоды в том, чтобы давать пастухам, живущим в имении,
подругу по рабству; что же касается горных пастухов, то он считал
это даже выгодным, так как эти подруги помогали им пасти стада,
приготовляли им пищу и нередко укрощали их необузданные
страсти33.
328

Но это должны были быть женщины крепкие, способные носить
за собой своих детей, как, например, те иллирийские женщины,
которые при первых родовых схватках на короткое время покидали
свою работу и вскоре возвращались, неся с собой новорожденного,
как будто бы они его где-нибудь нашли, а не сами родили34. Вар-
рон, а вслед за ним и Колумелла советовали также давать
отдельных жен начальникам работ, чтобы посредством этих семейных
уз крепче привязать их к поместью35. Среди мужчин различали
таких, которых в особенности следовало женить; это не касалось
женщин, ибо все они находились в более или менее постоянных
или же временных связях; Колумелла высказывал пожелание,
чтобы матерей, у которых было несколько детей, награждали,
освобождая их от работ или отпуская на волю36. Наконец, те
препятствия, которые ставил Катон обычным отношениям между
лицами различного пола, и цена, за которую он разрешал их,
доказывают, что в поместье были и другие жены, кроме жены
управляющего37; тот барыш, который он получал путем этой странной
спекуляции, нисколько не уменьшал того, который он ожидал от
плодовитости этих рабынь; эти связи, случайные или временные, так
же как и связи более постоянные, приносили хозяину обычные
плоды, эти «весенние плоды» (vernae)38. Считая этих женщин
и их детей, а также рабов, переставших работать вследствие
преклонного возраста и все же продолжавших жить где-нибудь в
имении, несмотря на советы Катона продавать их, легко можно
получить nwihnv ττττα γρτττ>γτ/ηυ пятите η 9 миттгшгшя Но тгя имгЬпя up νπρη-
..*.., ^,. rt j , v .,. -^ . x - vr i ~ ;n" ι
жалась. Сельское хозяйство приходило в упадок, будучи всецело
предоставлено людям менее опытным, и кроме того оно сильно
страдало от войн, которые Рим, победивший весь мир, перенес
в свои недра. Вместе с уменьшением площади обработанной земли,
размеры которой мы положили в основу наших исчислений,
уменьшилось и число занятых обработкой рабов. Только одна группа
рабов увеличилась за счет других—это пастухи, которые отныне
свободно пасли стада на покинутых пахарями полях.
6
Как бы велико ни было число сельских рабов, оно все же было
ограничено самым характером их обязанностей; оно не могло
превысить того, которое было необходимым при данном состоянии
хозяйства; а если их число все же увеличилось, то это потому, что
уменьшилось число самостоятельных хозяев, и рабы были призваны
craib на место свободного населения в деревне. Городские рабы,
напротив, были как бы чужеядным растением в недрах самого
города; и видя те пышные побеги, которые ответвлялись от него
во все стороны, можно было бы подумать, что именно здесь
сосредоточилась вся сила рабства.
Во главе городского дома хозяина, как и во главе поместья,
стоял управляющий (dispensator)1; ему были подчинены
многочисленные надзиратели: хранители мебели, одежды, серебра
329

и всей парадной утвари, сверкавшей золотом и драгоценными
камнями2.
Затем следовал целый ряд самых разнообразных служб.
Во-первых, служба в доме. Некогда довольствовались тем, что
молоток, висевший у дверей, извещал хозяина о приближении
чужого человека3; затем у входа поместили собаку на цепи,
которую вскоре заменили рабом, которого не задумались также
посадить на цепь more majorum (по обычаю предков)4. Затем
шли надсмотрщики за атриумом—кастеляны (atrienses), уборщики
(atriarii)5, докладчики (admissionales)6, рабы, приподнимавшие
перед посетителями занавес у дверей (velarii), и целая толпа
служителей по внутреннему обслуживанию дома (cubicularii, die-
tarii)7.
Служба при банях, начиная с истопников и кончая банщиками,
на обязанностях которых лежало обмывание и натирание тела
ароматическими маслами и духами согласно обычаям южных
стран8.
Медицинское обслуживание. Римляне, некогда ограничивавшие
искусство врачевания самыми грубыми приемами, пожелали иметь
врачей9, и порабощенная Греция в угоду им была вынуждена
культивировать эту науку, составлявшую прежде привилегию
свободных людей. Только теперь это искусство стало рабским и было
вынуждено подчиняться всем прихотям господина10.
Прислуживание у стола. Пока римляне продолжали
придерживаться прежней умеренности в еде, раб, приставленный к прши-
товлению пищи, занимал одно из последних мест среди рабов;
позднее, когда в Рим проникло уже греческое влияние, в случае
необходимости более торжественного приема шли на рынок и
нанимали там повара, забирая там же и провизию11. Этот обычай Плавт
в одинаковой степени мог заимствовать как из практики
современного ему Рима, так и на основании примеров, имевших место в
Греции12. Впоследствии этих рабов стали покупать, и в домах,
организованных наподобие целых государств, вте то, что было связано
с обслуживанием стола, составляло как бы особое ведомство.
Сюда принадлежал:.: метр д'отель (condus profus)13, экономы,
ключники (cellarii), закупщики (penarii) и весь штат, состоящий
при кухне: главные повара (archimagiri), повара (coci), помощники
повара (vicarii supra cocos)u, слуги, поддерживавшие огонь
(focarii), пекари и бесконечное множество кондитеров15. Эти
специальности, некогда не знакомые или презираемые, превратились
в искусство, за которое платили, не спрашивая о цене16. Начиная
с эпохи Мария считали скупым человеком того, кто платил
за заведующего кухней меньше, чем за ученого секретаря,
руководителя, умственной жизни17. Затем шли рабы, заведывавшие
приглашениями (invitator, vocator)18, заведывавший пиршественным
залом (tricliniarcha)19, оправлявшие ложа (lectisterniatores),
накрывавшие стол, заведывавшие устройством пиров (structores);
тот, кто нарезал мясо (scissor)20,—лицо важное: кулинарная
анатомия составляла целую науку, имевшую своих учителей21;
330

раздатчики хлеба и мяса (diribitores, carptores); рабы,
пробовавшие кушанья, прежде чем подавать их гостям (praegustatores)22;
молодые рабы, сидящие у ног своего господина (ad pedes), чтобы
исполнять его приказания или забавлять своей болтовней. Вся
эта толпа, набранная среди молодых рабов,- прекрасных своей
юностью и тем блеском, где сочетается искусство и природа,
покрытых до плеч волною кудрей, со спускающейся до колен легкой
белой туникой, складки которой мягко ложились, придерживаемые
свободно завязанным поясом23,—все эти рабы, распределенные
по группам, смотря по возрасту, фигуре и цвету кожи24, разливали
вино в чаши или лили на руки гостям снеговую воду, а на
голову духи25. В более раннюю эпоху служителей этого рода не искали
так далеко: мальчик из сельской местности, сын пастуха или
волопаса, вследствие своей молодости еще мало пригодный для работы,
следовал за своим господином в город и подавал вино во время
собрания друзей; и еще Ювенал советовал вернуться к этим
простым обычаям26. Но впоследствии эти слуги должны были служить
украшением пиршественной залы, и из всех частей света стали
выписывать рабов наиболее редких: черного гетула; мавра,
прирученного подобно львам Вакха; цветущую молодежь из Ликии,
Фригии и Греции27,—несчастные дети, которые под гнетом этого
золоченого ярма испытывали столько бедствий и оскорблений28;
для полноты празднества следует еще прибавить танцы и пение
молодых девушек из Гадеса, так как сладострастная Андалузия
заслужила себе славу, могущую соперничать с местностями,
наиболее известными своим культом Афродиты29. К этим <<пажеским
корпусам» (paedagogia), столь заботливо подобранным и столь
искусно организованным для утехи господина
(delicati—развратники), к этому блестящему обществу, отшлифованному
всевозможными способами и как бы покрытому лаком изящества30,
пресыщенный вкус империи добавил карликов, уродов, шутов,
этих несчастных, которые вызывали больше шуток, чем шутили
сами31.
Затем следует штат слуг вне дома: это толпа рабов,
составляющая свиту господина, идущая впереди и позади него (anteam-
bulones, pedisequi), хотя бы выход и не являлся торжественным32,
или выходящая ему навстречу вечером и сопровождающая его
с факелами («дадухи», «лихнухи»)33, а также рабы, служащие
орудием подкупа и партийных интриг, которых господин держал при
себе, направляясь на собрание, чтобы при их посредстве раздавать
золото (distributor, tesserarius), а кроме денежных подарков
еще и дружеские приветствия; ловкий слуга сообщал на ухо
кандидату имена тех, кого он встречал (nomenclator, fartor)34.
Впрочем, эту «толпу друзей» часто нанимали35 и поручали рабу
составлять их список.
Женщина тоже имела своих рабов, не считая того «особого»36
раба, раба, полученного ею в приданое и столь же
неприкосновенного, как это приданое, который часто пользовался с ее стороны
значительно большим доверием, чем муж37· Это был настоящий
331

дом в доме: один ученый посвятил целый труд его описанию33.
В женских покоях были свои привратники, свои сторожа, были
евнухи—сторожа весьма подозрительные («кто ж сторожить-то
будет самих сторожей?»39), «силенциарии»40 (следящие за тем,
чтобы вокруг царила тишина), целый штат слуг, необходимых
при рождении ребенка и для первого ухода за ним: повивальная
бабка (obstetrix), сиделки (adstetrix), кормилица (nutrix),
заведующие колыбелью (cunarii), носильщики (bajuli, geruli), няньки
и воспитатели (nutritores, nutricii). Вот во что вылился в этих
новых гинекеях совет, данный философом Фавонием одной
благородной матроне,—самой кормить и воспитывать своих детей41.
Затем следовали женщины, необходимые для выполнения
всевозможных домашних работ; старик Плавта так определяет их
обязанности:
Нам зачем нужна служанка? Ткать, молоть, колоть дрова,
Дом мести, урок свой делать, битой быть, на всю семью
Каждый день готовить пищу 42.
В женских покоях всегда находились рабыни, занятые пряжей
(quasillariae), тканьем (textrices), шитьем (sarcinatrices), причем
римские матроны все еще продолжали руководить этими работами,
что подтверждает и Плавт в своих комедиях и Вергилий в своих
поэтических сравнениях и в своих описаниях сельской жизни43.
Но теперь там царил новый дух, который направлял всю эту работу
на удовлетворение порожденных им потребностей. Были женщины,
обязанные гладить одежды (vcstiplicae) под наблюдением
надзирательницы за гардеробом (vestispica)44. Другие женщины
распределяли между собой различные обязанности, связанные с
мельчайшими подробностями дамского туалета, как то: причесывание,
окраска волос и обрызгивание их мельчайшим дождем духов (cinif-
lones)45. Они владели всеми тайнами этого тонкого искусства—
«возвращать то, что унесли с собой былые годы», т. е. придавать
лицу прежнюю свежесть и блеск, натурально подкрашивать брови,
вставлять зубы (одна рабыня каждый вечер укладывала их в
ларчик)46, надевать украшения47 и оказывать тысячу мелких
ежеминутных услуг, как то. обмахивать опахалом, де'ржать открытым
зонтик или носить сандалии. Сохранилась надпись одной рабыни,
которой был поручен уход за маленькой собачкой императрицы
Ливии48. Часто женщины поручали также воспитывать для себя
и обучать группы молодых рабов. Пока они были детьми, ими
любовались, когда они обнаженные играли вокруг стола своих господ,
забавляя их во время еды своей болтовней49. Когда же они
подрастали, они должны были сопровождать свою госпожу, чтобы
придать больше пышности ее выходу. Старик, выведенный Плав-
том и цитированный уже несколько выше, подыскивал в качестве
сопровождающей для госпожи—матери семейства—крепкую
некрасивую девушку, virago («здоровую, девку»), происходившую
из стран людей труда (Сирии, Египта), обычно занятую грубой
работой; красота нередко бывала причиной скандалов, которых
он хотел избежать50. Но матроны совершенно не желали видеть
332

в своей свите безобразных лиц. Среди женщин было уже сильно
развито желание блистать в обществе, и это желание, вызвавшее
с их стороны протест против закона Оппия, восторжествовало над
суровым Катоном. То, что во времена Плавта было лишь
пожеланием или слабой попыткой51, превратилось в самый короткий
срок в обычное явление, встречавшееся почти во всех знатных
домах52. Матроны пользовались своими выходами, как наиболее
удобным случаем похвастаться перед всем народом великолепием
своего дома и утонченностью своего вкуса. Поэтому их свита
состояла из самых отборных рабов: здесь были курьерши и лакеи
женского пола (anteamdulatrices, pedisequae), вестовые и
посланцы для обмена любезностями (salutigeruli, pueri internuncii),
красивые молодые люди с завитыми и изящно причесанными
волосами в качестве почетной стражи (asseclae calamistrati, cincinna-
tuli), множество возниц и носильщиков, приставленных к
экипажам самого разнообразного вида: креслам, носилкам, колесницам,
каретам с мулами и всякими иными упряжками. За колесницей
полководца в день триумфа шли пленные побежденного народа;
а в свите, окружавшей носилки матроны, были представители всех
наций. В качестве носильщиков фигурировали сильные каппадо-
кийцы, сирийцы53 и даже мидийцы54, впоследствии варвары с
берегов Дуная и Рейна; рядом шли либурны, держа скамеечки;
впереди—курьеры из племени нумидийцев и мазаков (каппадокийцев)
с кожей цвета эбенового дерева, на черном матовом фоне которой
особенно резко выделялись серебряные дощечки, подвешенные
у них на груди, с выгравированными на них именем и гербами
госпожи, собственностью которой они являлись55. Иногда, чтобы
поразить многочисленностью своей свиты, женщины заставляли
следовать за собой весь домашний штат, целую армию, как
говорит Ювенал, так как все должно было отступать на задний план
перед их тщеславием; в дни своего могущества они не только
просили, но даже требовали у снисходительного мужа всех его слуг,
целые толпы рабов:
Всех его рабов, целиком все его мастерские Бв.
Под влиянием богатства различные виды личных услуг
расширились и увеличились до указанных размеров57, а специальное
влияние Греции породило новые прихоти и новые потребности.
Появилось желание стать образованным, появились и свои секретари;
в богатых домах возникали библиотеки, а вместе с ними и штат,
необходимый для приведения в порядок хранения и изготовления
книг: хранители, аннотаторы, писатели, переписчики58 и другие
подручные: рабы—наклейщики, отбойщики, полировщики, рабы,
приготовлявшие папирус или пергамент59. Этого мало: надо было
научиться извлекать пользу из этого богатства. Простое, суровое
домашнее воспитание заменили воспитанием иностранным;
ребенком завладели всякого рода педагоги, преподаватели, учителя—
учителя по названию, по положению настоящие рабы60; и это очень
ясно давали им чувствовать их ученики. Впрочем, если знания,
ззз

полученные в результате столь плохого преподавания, оказывались
совершенно не удовлетворительными, то можно было купить
готовую эрудицию; подобно тому как были собственные
секретари, можно было иметь и собственных ученых61. Богатый Сабин,
не будучи даже в состоянии запомнить имена Ахилла, Одиссея
и Приама и тем не менее претендовавший на ученость, вообразил,
что может помочь делу, купив рабов, знания которых были его
собственностью, как и все остальное их имущество («пекулиум»).
Поэтому он купил по очень высокой цене нескольких рабов,
из которых один знал Гомера, другой Гесиода, и девять
остальных распределили между собой девять лириков. Он заплатил
за них бешеную цену, и в этом нет ничего удивительного, так как
их нельзя было встретить случайно, их надо было заказать (поп
invenerat, faciendos locavit). Обеспечивши себя таким образом,
он заставлял их сидеть у своих ног за столом и подсказывать себе
стихи, которые он поминутно цитировал в присутствии гостей,
как можно предполагать, весьма некстати и чаще всего в
искаженном виде. Один шутник советовал ему завести себе также ученых
«аналектов»62. И так как он утверждал, что рабы стоили ему около
миллиона, то другой говорил ему: «Почему ты не купил себе
столько же ящиков для книг?» Но наш амфитрион был внутренне
убежден, что он действительно обладает теми знаниями, которыми
обладали лица, жившие в его доме63.
Женщины тоже чванились этими дорогостоящими, но легко
ирииорслаемыми знаниями, kjhii покупал*! плп нанимали ψΐυιζ
софа, как какую-нибудь говорящую книгу, которая избавляла
их от необходимости читать, заставляли его иногда произносить
нравоучительные рассуждения, не стесняясь подчас прерывать
его с тем, чтобы ответить на любовное письмо, и часто брали этого
философа-моралиста вместе с карликом и обезьянкой в свой
экипаж, который доставлял их к месту назначенного свидания64.
Та же участь постигла и искусство художников. Первые
художники, похитившие тайну искусства у греков, имели огромный успех
и вызвали восторг в Риме; среди них были имена наиболее
известных фамилий, как, например, один из Фабйев, расписавший храм
Спасения в 450 г. по основании города (304 г. до н. э.), за что
и был прозван Пиктором. Но когда, покоренная Греция отправила
в рабство своих лучших мастеров, намного превосходивших
мастеров Рима, то и их труд перестал пользоваться прежним уважением
у общества65. Искусство забросили, зато купили художника:
архитектора—для постройки зданий, художника и скульптора—для
того, чтобы они украсили их своими произведениями66.
К этим рабам, несшим более или менее реальные, более или
менее серьезные обязанности, следует причислить рабов, которыми
пользовались как доверенными в делах: прокураторов, т. е.
управляющих делами и агентов, носивших различные названия в
зависимости от возложенного на них поручения (матроны точно так
же имели своих поверенных, ведших дела от их имени и
заменявших им иной раз мужа)67; счетоводов, производивших подсчеты
334

(рациоцинатор, калькулятор); тех, которые давали деньги под
заклад или под поручительство (аргентарий; закладчик или
меняла)68, рабов, приставленных к той или другой торговле,
продавцов быков, лошадей и т. д.; плотовщиков (exercitores);
разносчиков (circitores); продавцов в лавках (institores) ,.Κτο мог
бы сказать, как распределялись между рабами и свободными эти
различные специальности и самые обыкновенные занятия,
начиная с заморских производств, вывезенных из Греции вместе
с ремесленниками, описание которых нам дал уже Плавт69, вплоть
до самых низменных работ, вроде работы того цирульника,
который из раба стал всадником по милости своей госпожи70?
Наконец, те рабы, талант или ловкость которых нанимали, по
греческому обычаю, рабы—ремесленники и художники71 и рабы роскоши;
иногда также этот блестящий кортеж, который придавал
тщеславной посредственности видимость богатства72, этот штат слуг,
требовавшийся в экстренных случаях во время пиров в
третьесортных домах: повара, хоры музыкантов и танцовщиц73. Прибавьте
еще к этому объекты того позорного промысла, которым жил
какой-нибудь консул вроде Мамерка Скавра74: этих молодых
девушек, которых впоследствии клеймили презрением75; наконец,
несколько видов рабов, занятых во время народных празднеств:
актеров, пантомимов, возниц и, что особенно характерно для
Рима,—гладиаторов.
7
Ни трагедия, ни комедия не носили в Риме национального
характера, не имел его даже тот вид комедий, который черпал свой
сюжет непосредственно из жизни народа и назывался togata—
одетая в тогу1. Они всегда являлись более или менее точными
подражаниями греческому образцу, продуктом иностранного
влияния. Поэтому вне рядов римских граждан они должны искать
выполнителей этих представлений—за ними они обратились
к миру рабов2. С этой целью рабов подготовляли для выполнения
главных ролей. Среди развалин древнего мира сохранилась
гробница театрального комика, надпись на которой ничуть не
скрывает его настоящего звания: stupid is gregis—сценический дурак3.
Имелись и хорошо подобранные трупы актеров (включая суфлера)4,
которые продавались все вместе и которые также все вместе
подлежали возврату, если к одному из них можно было применить
право «принудительного возврата»5. Антрепренеры возили
их из города в город, входя в соглашения с эдилами, магистратами
или с кандидатами на магистратуру по поводу постановки
спектакля. Для второстепенных ролей им всегда удавалось находить
подходящих лиц в TOxM же городе среди сдававшихся в наем рабов6.
Итак, раб являлся истолкователем благородных вдохновений
трагедии и свободных острот комедии: странное противоречие
кажущегося и действительности, которое заставляла воспринимать
сценическая фикция ив котором моралист узнавал слишком
обычную картину реальней жизни7. Сам поэт с некоторым злорадством
335

приподнимал завесу со всех этих фигур в пышных одеяниях,
показывал нам раба в образе высокомерного господина и
публичную девку в образе целомудренной женщины8; словом, под
внешней оболочкой этих великолепных персонажей он показывал
нам группу беспощадно эксплоатируемых (в колониальном
смысле) люд&А9.
Они смеялись, и, однако, если присмотреться к ним ближе,
можно было бы заметить, что под этой дышащей комическим
весельем маской они, по словам Лукиана, разыгрывали трагедию,
полную печали и горя10.
Трагедия, будучи слишком идеальной, всегда отступала на
задний план в Риме перед носившими более народный характер
сценами комедии. Но даже комедия не смогла надолго завоевать
любовь римлянина. Ни остроты Плавта, ни изящество Теренция
не могли конкурировать с тем новым искусством, чья немая и
выразительная пантомима соблазняла глаз своей чувственной стороной.
Известно, с каким непреодолимым энтузиазмом народ стремился
на эти представления с самых первых времен Империи; и мы
увидим, какая счастливая судьба досталась в удел Бафиллу и Пиладу
в эпоху Августа. Благосклонность народа ни в чем не отказывала
своим любимцам—ни в богатстве, ни в свободе, ни даже в
почестях. Но не было ли у нее также и своих жертв? Мы знаем надпись
в честь юного сына севера, который, имея 12 лет от роду, «появился
на подмостках театра Антиба, танцовал два дня кряду и сумел
шжравшъсл*11. Какая злая судьба так рапс похитила и забросила
его так далеко от его родной страны туда, где небо манило к жизни,
соблазняя всеми чарами более мягкого климата? «Он танцовал
два дня и сумел понравиться». Эти два прожитых дня заменили
ему долгую жизнь; они обессмертили его славу, но и его несчастие.
В Риме игры в цирке предшествовали по времени театральным
представлениям, и так как они изображали только военные
действия, то вначале в них выступали исключительно воины. Это
были римляне, сражавшиеся пешими, конными или на колесницах,
оспаривая друг у друга награду за скорость бега, ловкость или
силу, проявленные в борьбе или в кулачном бою. Но мало-помалу
граждане исчезали, уступая место профессиональным атлетам.
Вместо того чтобы самим бегать, стали заставлять бегать других,
и раб, который прежде только прислуживал своему господину,
стал главным действующим лицом. Имена возниц (agitatores).
вольноотпущенников и рабов и их изображения были
запечатлены на каменных плитах их гробниц12.
Другим видом игр, несравненно более жестоким,
кровопролитным, пользовавшимся исключительным успехом у римлян, был
бой гладиаторов. Эти кровавые зрелища были первоначально
погребальными играми13. В начале Пунических войн они были
впервые введены в Риме Брутами при погребении их отца;
природа, как говорили, возмутилась против этой профанации смерти:
вспышку одной из эпидемий, столь обычных в Риме, приписали
гневу богов, и народ посредством религиозных церемоний старался
336

искупить это святотатство14. Но после искупления этой вины игры
опять возобновились: жажда крови вытеснила суеверие или,
вернее, она преобразила его. Нетрудно было найти таких богов,
которых можно было сделать покровителями этих народных игр
и участниками в этих кровопролитиях. Это были Марс и Диана,
два божества, всегда изображавшиеся вооруженными, подземный
Юпитер, Меркурий, приводящий к нему тени умерших, и в
особенности Сатурн15. Бои гладиаторов устраивались
преимущественно в праздники, посвященные этому богу, в праздники рабов;
и он присутствовал сам на этих зрелищах; его открытый рот пил
кровь, текущую по арене, через отверстия сточной трубы16.
Эти игры продолжали существовать как игры погребальные17,
совершавшиеся или по воле умершего18, или в знак благочестия
семьи19, или, наконец, в знак общественной благодарности20.
Вот потому-то мы и встречаем сцены гладиаторских боев,
вырезанные на надгробных камнях, как, например, в Помпеях на
памятнике Скавра21; вот потому и на погребальных лампадах
изображены сражающиеся гладиаторы22. Это был своеобразный
экономический способ устраивать гладиаторские бои в честь
умерших. И как хорошо было бы, если бы никогда не было
других! Они были введены и как общественные игры, и устройство
их являлось одной из статей государственных расходов (munus).
Оно вошло в обязанность магистратов, ведавших внутренней
полицией,—эдилов и .приняло, таким образом, периодический
и постоянный характер. Афиши, написанные на стенах, или
программы, раздаваемые народу ^giadiatorum îmelij, ооъявляли
о дне и об особенностях предстоящего сражения23. Объявления
подобного рода были найдены среди развалин Помпеи24. Вначале
гладиаторов набирали из осужденных на смерть преступников25,
но вскоре число их оказалось недостаточным для этой цели, и тогда
пришлось прибегнуть к купленным варварам и рабам.
Но в течение года устраивались не только эти официальные
игры, к которым очень скоро присоединили бои людей с дикими
зверями (venationes)26. Их устраивали сами полководцы перед
началом похода, для того чтобы совершить жертвоприношения
в честь подземных богов и тем самым обратить их гнев против
врагов или для того чтобы закалить солдата видом ран и крови27.
Что касается частных лиц, то к мотивам личного благочестия
присоединялись и мотивы честолюбия, способствуя
распространению обычая. Лица, домогавшиеся общественных должностей,
старались добиться расположения народа, используя с этой
целью его страсть к подобным зрелищам. Поэтому число этих
последних постоянно возрастало, так же как увеличивалось
и число рабов, сражавшихся во время каждого из этих
праздников28. Цезарь, будучи эдилом в начале своей политической
карьеры, собирался выпустить такое большое количество
гладиаторов, что сенат, испугавшись, воспротивился этому, и Цезарь
был вынужден ограничиться 320 парами29. Но когда во время
его последнего триумфа ничто не могло уже его остановить,
22 Валлон
337

он не ограничился обычными боями; то, что происходило, давало
полную иллюзию войны, навмахии—морского боя; это была
настоящая битва, где смешались люди, лошади и слоны30.
Эти игры были заимствованы у Рима его соседями. Вначале
они внушали отвращение, потом к ним привыкли, и привычка
стала вскоре сопровождаться удовольствием. Особенно прочно
утвердились они в провинциях: об этом свидетельствуют
историки, надписи и самые памятники. Повсеместно возвышались
амфитеатры, и их развалины до сих пор господствуют во всех частях
римской Галлии, от Ним до Трев, среди памятников и
воспоминаний о принесенной туда Римом цивилизации31. Даже Греция,
родина столь многочисленных блестящих игр, слава которых
нашла свое отражение в самых прекрасных страницах ее
истории, даже она допустила к себе гладиаторов. Но это не везде
прошло без протеста. Однажды, когда афиняне обсуждали вопрос
о допущении у себя гладиаторских игр по примеру Коринфа,
Демонакс, явившись на собрание, заявил: «Афиняне, не
приступайте к голосованию, прежде чем вы не разрушите алтарь
Милосердия»32. Алтарь остался нетронутым, но это нисколько не
помешало введению гладиаторских игр. Итак, эти игры стали
всеобщим обычаем, который повсеместно, как и в Риме, стал постоянным
и регулярным33. Юлиев закон о муниципиях содержит статью
о пособиях на эти игры34. Тем не менее в Риме, так же как ив
провинциях, почувствовали необходимость поставить границы этому
широкому кровопролитию35 не столько, конечно, ия чушугвя
гуманности, сколько вследствие вполне справедливого недоверия
к той цели, которая при этом преследовалась. Этой именно мыслью
руководился Цицерон при издании своего ограничительного
закона36. Август, подражавший экстравагантностям Цезаря в то
время, когда он боролся за власть37, казалось, стал доступен
лучшим чувствам, когда эта власть оказалась у него в руках.
Он ввел целый ряд ограничений при организации этих игр. Он
запретил магистратам допускать каждый раз к участию в
сражении более шестидесяти пар и устраивать их более двух раз в году;
несколько позднее он газрешил три таких представления в год88,
но сам он не считал себя связанным этими оговорками. Анкирская
надпись свидетельствует о том, что от своего имени или от имени
своих детей он заставил выступить в качестве гладиаторов десять
тысяч человек39. Тиберий нисколько не стремился снискать этим
путем расположения толпы40, но еще менее желал он, чтобы его
домогались другие в ущерб ему. В отличие от Августа он лишь
изредка устраивал эти бои и подобно ему ограничил число
участвующих в публичных состязаниях гладиаторов41.
Этому обычаю ставились также и некоторые другие препятствия,
несмотря на пристрастие народа к этим играм. Закон, изданный
в начале царствования Нерона, освободил квесторов от
обязанности устраивать их перед своим вступлением в должность;
другой закон запретил делать это наместникам при их прибытии
в провинцию; эти увеселения, забавляя толпу, в то же самое
338

время помогали прикрывать злоупотребления администрации42^
можно указать еще на некоторые аналогичные мероприятия
Антонина Пия, Марка Аврелия43. Но, как правило, эти
постановления были бессильны. Большинство императоров не только не
поддерживало эти стеснения, но, наоборот, действовало
совершенно в противоположном духе. Калигула и Клавдий, как бы
соревнуясь, отменили все запрещения44. Также и Нерон, вопреки двум^
указанным законам, которые, без сомнения, следует отнести за
счет постороннего влияния, находил удовольствие в увеличении
числа этих зрелищ45; в этом отношении Флавии превзошли всех.
Это они выстроили Колизей,—Веспасиан его начал, Тит открыл
его праздником, который длился сто дней (80 г. н. э.)46. При
императоре Домициане уже нехватало дня, сражались ночью при
свете факелов47. И в этих зрелищах находили удовольствие не
только прославившиеся своей жестокостью императоры; выше
мы назвали Тита, а Траян, чья память так дорога человечеству,
бросил на арену в течение одного лишь праздника десять тысяч
пленных48.
Это была эпоха расцвета императорской власти. Народ охотно
отрекался от своих старинных прав ради зрелищ, а императоры
ничего не имели против такого обмена. Но заинтересованность
в них частных лиц значительно упала; это движение, против
которого напрасно боролись, когда оно грозило безопасности
государства или императора, замирало само собой и, казалось, должно
было совсем угаснуть в toi мимент, когда в этом оказалась
заинтересованной власть. Правда, теперь уже не было народа,
расположения которого приходилось добиваться, теперь был только
господин, желания которого надо было удовлетворять, и поэтому
в расчеты императора не входила отмена этой формы повинности;
он сохранил ее, сделав ее легальной. Кандидаты на должности
все реже и реже стали устраивать подобные зрелища; тогда
император распространил эту повинность, возложив ее на
магистратуру, и тем самым привлек на сторону верховной власти
благосклонность народа, которой этот последний платил за проявления
частной щедрости. Некогда одни только эдилы были уполномочены
устраивать эти игры; однако и другие магистраты, не менее
заинтересованные в том, чтобы заручиться расположением народа
как для будущего, так и для настоящего момента, не пренебрегали
этим способом достигнуть успеха. Примером этого служит Помпеи
во время своего консульства и Брут во время своей претуры49.
То, что раньше им только разрешалось, теперь было вменено
им в обязанность. Должность претора, начиная с правления
Августа, была связана с этой повинностью50. При Клавдии она
стала условием или, как говорит Тацит, ценой получения
квестуры51; вскоре эти слова можно было приложить ко всем
политическим и религиозным должностям52, особенно к тем, о которых
мы упоминали выше и которые по самому своему характеру должны
были быть недоступны для подкупа. Обязанность справлять эти
игры была теперь так тесно связана с этими должностями, что
22*
339

в конце концов окончательно поглотила все остальные обязанности
и дала им названия. Претор продолжал, как и прежде,
председательствовать и во время судебных процессов и во время
общественных игр, но он назывался теперь только «устроителем игр» (editor).
Двойное влияние—с одной стороны, честолюбия (в эпоху
Республики), а с другой—власти (в эпоху Империи) и
высокомерная алчность народа, который, независимо от того, был ли он
господином или рабом, требовал, чтобы его забавляли
устройством кровавых празднеств, содействовали тому, что гладиаторы
были всегда многочисленны. Их выбирали среди самых сильных
пленников или рабов, предназначенных к продаже, среди самых
воинственных племен, порабощенных или разбитых римлянами.
Некоторые категории этих гладиаторов сохранили свои прежние
племенные названия: «самниты» (это название относится еще к
эпохе, когда этруски, будучи господами Кампании, ввели у себя
этот обычай,—значительно раньше, чем он перешел в Рим),
«галлы», «фракийцы» и многие другие народы со всех частей света по
очереди пополняли их число, также и блеммии (одно из диких
нубийских племен.—Прим. перев.), германцы, сарматы, 'исавры
и другие53. Одна из надписей посвящена некоему Луцию Дидию
Марину, который сперва был прокуратором императора в
различных провинциях, а затем получил должность интенданта,
в обязанность которого несомненно входил также набор
императорских гладиаторов; в первый раз набор был в Азии, Вифинии,
Галатии, Каииадикии, Лйкии, Памфилни, Киликии па Кипре, ρ
Понте и в Пафлагонии, а во второй раз—в Галлии, Британии,
Испании, Германии и Реции54.
Их содержали в школах (ludi)55, расположенных в местностях,
славившихся своим здоровым климатом, как, например, в Равенне
или Кампании56, где они вели суровый, но здоровый образ жизни
(gladiatoria sagina)57. Там специальные учителя обучали их
самым различным видам борьбы, так как это искусство
становилось все сложней, чтобы как можно больше разнообразить
народные удовольствия. Прежних «бустуариев», сражавшихся грудь
с грудью вокруг погребального костра (bustuaîres), заменили
различные пары бойцов, воспроизводившие на арене все
отдельные моменты войны.
Как и на войне, здесь были легковооруженные и
тяжеловооруженные люди. Из числа первых выступали прежде всего велиты,
начинавшие сражение, бросая друг в друга дротики; это было
соревнование в ловкости, где ставкой была человеческая жизнь
и нравившееся, как говорят, народу больше всех других видов
боя58· Затем следовали ретиарии, вооруженные для защиты
сеткой, чтобы накрывать ею противника, трезубцем, чтобы повергнуть
его на землю, и, наконец, кинжалом, чтобы прикончить его.
На обнаженное тело они надевали тунику или набедренную
повязку (subligaculum), концы которой соединялись несколькими
складками или связывались над бедрами. Кроме того, ойи имели
для защиты пояс, в котором, вероятно, можно видеть тот нагруд-
340

ник, панцырь, о котором упоминает Тертулиан59; на левой руке—
нарукавник (manica), спускавшийся довольно низко, чтобы
прикрывать руку, и наплечник, достаточно высокий, чтобы защищать
шею и, в случае необходимости,—голову60. Наконец, «лаквеарий»
(арканщик), который пользовался петлей так же, как ретиарии
сеткой, и подобно ему имел для защиты наплечник, а в качестве
оружия—меч или загнутую палку61.
Тяжеловооруженные гладиаторы были снабжены различного
рода оружием, употреблявшимся на войне как для нападения,
так и для защиты, с теми характерными различиями, которые
их практика внесла как в оружие солдата, так и в оружие
гладиатора; причем различия эти были не в пользу солдата, так как,
обрекая гладиатора на смерть, в то же время хотели, чтобы он
как можно дороже продал свою жизнь; это было в интересах
хозяина школы гладиаторов и не в ущерб толпе, удовольствие
которой благодаря этому длилось дольше. Наступательным
оружием служило иногда копье, чаще прямой меч (gladius), кривой
меч (sica), a также меч, согнутый наподобие косы (faix).
Оборонительное оружие состояло из шлема, простого или с нашлемником
украшенным иногда султаном и снабженным набородником, и
забрала с пробитыми отверстиями или приспособлением из цельного
куска, закрывавшим голову и не имевшим иных отверстий, кроме
отверстий для глаз и рта; щита круглого, овального, чаще всего
четырехугольного, выгнутого для лучшей защиты туловища,
а иногда закругленного или с выемкой с нижней стороны;
нарукавника на правую руку, поножей на левую ногу, иногда и на
обе; нарукавники прикрывали предплечье или всю руку, а
поножи—ногу до колен и выше заканчивались раструбами
наподобие ботфортов. У некоторых икры, руки и все туловище были
защищены металлическими бляхами или ремнями из кожи. Кожа
нередко заменяла железо или медь на шлемах, точно так же
как и для защиты рук и ног62.
Эти виды оружия, представлявшие более или менее
законченное целое при всем своем многообразии и в различных
комбинациях, служили отличительным признаком разного рода
гладиаторов: гладиатора во всеоружии (гоплимаха), этого прежнего
гоплита, «вооруженного всеми видами оружия», фракийца,
заимствованного, вероятно, у отрядов тяжеловооруженных
македонян, самнита, галла, которые чем-нибудь должны были
напоминать вооружение своего народа, и «мирмиллона», гладиатора
из племени галлов, обычного противника ретиария63.
Гладиаторы, выступавшие друг против друга в качестве противников,
принадлежали иногда к одной категории, иногда к различным.
Заставляли сражаться фракийца против фракийца, самнита
против самнита или фракийца против самнита64. Но главной и
наиболее популярной борьбой, изображение которой мы чаще всего
видим на барельефах, мозаиках, так же как и в грубых набросках,
сделанных рукой какого-нибудь праздношатающегося на стенах
домов, как, например, в Помпеях, была борьба легковооружен-
341

ного гладиатора против тяжеловооруженного, ретиария против
мирмиллона65. Эта борьба походила на охоту за морским
чудовищем, во время которой ретиарий, с сеткой и трезубцем Нептуна
в руках, начинал преследовать своего противника, называвшегося
мирмиллоном, так как эта рыба была изображена на его шлеме66.
Он преследовал его, напевая: «Не тебя ловлю, рыбу ловлю; зачем
бежишь ты от меня, галл?»67 И он бросал свою сеть точь-в-точь
как закидывают сеть рыболовную. Но горе ему, если он
промахнулся· Тогда он в свою очередь должен бежать от своего
противника, называвшегося вследствие этого «секутором»,
преследователем; благодаря неравенству вооружений он неминуемо должен
был погибнуть, если ему во-время не удавалось подтянуть к себе
сетку, чтобы снова бросить ее на противника. Итак, обычным
противником ретиария был галл; но против него выступал также
и самнит, а иногда мы видим сражающихся против него
гладиаторов, которых, судя по их вооружению, можно принять за
фракийцев6·. '
Независимо от этих классических сражений, следует упомянуть
различные виды гладиаторских игр, которые требовали не
меньшего количества людей и не меньшего числа жертв.
Действующими лицами в этих зрелищах были: «андабаты»—бродящие
наощупь, шлем которых так низко спускался на глаза, что им
приходилось двигаться почти наугад; гладиаторы, сражавшиеся
«я пошядях (équités^· на колесницах (essedarii), целыми отрядами
(catervarii). В этих кровопролитных схватках они представляли
собой солдат, которых со времен Цезаря посылали на арену, чтобы
дать народу реальное изображение настоящего сражения69.
Прибавьте к ним еще тех, кого держали в резерве, чтобы
выпустить их против победителя (supposititii); победивший один раз
не мог быть спокоен за свою жизнь даже на этот день. Одного
гладиатора, по имени Бато, Каракалла (правда, его упрекали за
это, как за крайне жестокий акт) заставил сражаться три раза70.
Прибавьте еще «меридианов»—полудневников, выступавших около
полудня почти обнаженными перед началом других сражений или
после боя зверей, так как праздник считался неполным, если не
было боя людей с животными, во-первых,—боя с быками.
Тореадоры (их происхождение, как мы видим, очень древнее)
назывались «тавроцентами», или «сукцессорами», если они приходили
на смену другим, а иногда «сукцензорами», если метод их борьбы
состоял в том, чтобы увернуться от натиска зверя и прыгнуть
ему на спину; во-вторых—боя со львами, медведями и пантерами.
Бестиарий выходил на арену, вооруженный рогатиной или
копьем, имея для защиты ремни на ногах и несколько
металлических пластинок на плечах или груди. Некоторых (вероятно,
приговоренных к смерти преступников) выпускали против зверей
обнаженными. Это называли охотой. Но при таких условиях зверь реже
становился жертвой охотника, чем охотник—жертвой зверя71.
Такое огромное количество рабов, которых держали только для
того, чтобы они уничтожали друг друга, и которые в случае ПОра-
342

жения погибали, а в случае победы нередко получали вольную от
господина, требовало колоссальных расходов; и тем не менее
многие владели ими на правах собственности. В правление Цезаря
был издан закон, запрещающий иметь рабов больше
определенного числа, закон, подтвержденный еще раз Тиберием72. Менее
состоятельные могли нанимать их у спекулянтов, избравших это
своим ремеслом; их называли именем, означавшим «продавцы
мяса» (lanistae от слова lanius)73. В более позднюю эпоху стало
менее необходимым покупать или нанимать рабов для этой цели.
Пыл сражения передался зрителям. На арену спустились
свободные люди, всадники и императоры. Роковое увлечение,
свидетельствующее о том, как низко пали общественные нравы.
8
Такова общая картина рабства в Риме, таково распределение
рабов, предназначенных для обслуживания тех потребностей,
которые любовь к роскоши породила во дворцах магнатов. Но
эту картину, составленную из различных деталей, заимствованных
и из дидактических книг, и у моралистов, и из поэзии—еще в
большей степени, чем из истории,—можно ли эту картину считать
реальным отображением действительности, чем-то вроде списков
переписи? Не грозит ли в данном случае опасность принять
простые наименования за живых людей и считать за отдельные кате-
юрии рабов то, что было только естественной кпассификяпией
их многочисленных функций? Без сомнения, это так, и потому
мы спешим прибавить к нашему описанию следующее замечание,
необходимое для того, чтобы исправить впечатление, которое
оно может оставить, как это имеет, например, место при простом
чтении трактатов Пиньори и Помпа. Подобно тому как в
сельских работах пахарь, возделывающий землю (fossor), мог в
нужный момент пропалывать посевы (sartor) и убирать их (messor)
или виноградарь (vinitor) подрезывать виноградники (putator)
и участвовать в сборе винограда (vindemiator), так и в городской
семье многочисленные обязанности, которые, казалось бы, должны
были распределяться между различными лицами, на самом деле
сосредоточивались в руках одного и того же раба. Корнелий Непот
говорит, что слуги Аттика могли прекрасно выполнять
обязанности чтецов и переписчиков1· Здесь он имеет в виду только их
способности, но часто их, вероятно, использовали если и не так
именно, то как-нибудь иначе, если не для этих целей, то для каких-
нибудь других работ или услуг. Раб, подносивший во время осады
камни в корзинах, или раб, отгонявший мух, имели, вероятно,
и какие-либо другие обязанности. В вилле Фавста, чей
идеальный порядок и разумное ведение хозяйства вызывают похвалы
Марциала, рабы, имевшие специальные функции, как, например,
трактирщик (саиро), продававший напитки путешественникам,
раб при гимнастическом зале (palaestrita), натиравший маслом
своего господина, когда он упражнялся в борьбе, так и все осталь-
343

ные городские рабы употреблялись в свободное время для других
работе юноши с вьющимися волосами переходили из рук педагога
под наблюдение управляющего, и даже евнух находил какую-
нибудь работу, соответствующую его слабым силам2.
Это соединение нескольких должностей в одном лице, столь
естественное для менее значительных семей3, кроме того
подтверждается законами, регулировавшими выполнение завещаний:
«Если раб,—говорит Маркиан,—знает несколько ремесел и если
одному наследнику завещают поваров, другому—ткачей, а
третьему—носильщиков, то вышеупомянутый раб должен
принадлежать тому, в чьей доле значатся рабы, ремесло которых он
исполнял чаще всего»4. Но не менее верно и то, что и для
«второстепенных» обязанностей существовали специальные должности. Слово
ad pedes имеет для раба значение не случайной обязанности,
а постоянного занятия. Это было его звание, сохранявшееся за
ним даже тогда, когда он занимался чем-либо другим, и даже
в надписях. Существовали специальные рабы для выполнения
каждой отдельной мелочи внутреннего и внешнего обслуживания:
один из них, на обязанности которого лежало итти впереди своего
господина (advorsitor), жалуется в «Жребии» Плавта, что он стал
привратником5; Сенека считает несчастным того раба, вся жизнь
которого посвящена делению на части всякой живности6. Эти
обязанности, не занимавшие сплошь всего времени
прислуживающего, имели не только своего отдельного выполнителя, но они
иногда могли насчитывать за собой целую группу таких
служителей, как это мы видели при выходах господина. Если господин
имел несколько резиденций, то нередко случалось, что каждая
сохраняла свой полный штат прислуги, как и инвентарь,
которым она была снабжена. При завещании одного дома, имевшего
полный штат прислуги (instructa), перечислялись привратники
(ostiarii), садовники (topiarii), рабы, прислуживающие за столом
(diaetarii), и фонтанщики (aquarii), так же как и ремесленники,
прикрепленные исключительно к этому месту7, и даже, группа
молодых рабов (paedapogia), которых господин мог бы здесь
собрать, чтобы иметь их под рукой во время своих кратковременных
посещений8.
Подобного рода обычаи привели к тому, что число рабов,
состоящих на службе у магнатов, было сильно преувеличено.
Вначале были допущены преувеличения в описаниях жизни, а затем
вскоре стал^ преувеличивать и число рабов. В этом духе Петро-
ний или кто бы там ни был автором «Сатирикона», где описываются
нравы в начальный период Империи, дает описание дворца Три-
малхиона, презренного раба, безмерно разбогатевшего, как и
многие другие рабы этой эпохи. В этом роскошном дворце он
насчитывает целые легионы слуг. Согласно обычаю, который мы уже
отметили при организации сельских работ, рабы во дворце были
распределены по десяткам; одно только обслуживание бань
требовало нескольких декурий, сменявших друг друга; для
обслуживания кухни их было сорок, и соответственно этому и число
344

для всех остальных служб9. Кажется, что автор хотел наглядна
изобразить, и притом в самых широких рамках, домашнюю службу;
она вполне совпадает с той картиной, которую мы пытались
набросать. Что касается количества сельских рабов, то их число
можно себе представить по числу новорожденных. Секретарь
докладывал своему господину, согласно записям в домовой книге
(tanquam urbis acta, как будто по городским ведомостям), что
в такой-то день в одном из его поместий родилось тридцать
мальчиков и сорок девочек... подсчитайте, основываясь на этих цифрах,
население этой «провинции»10. И Трималхион был не единственным;
в том же произведении другой хвалится тем, что на его полях
в Нумидии было достаточное количество рабов, чтобы осадить
и взять Карфаген11. Имея такие примеры, не прав ли был
римлянин Ларензий в «Пире мудрых», когда он смеялся над Афинами,,
где самый богатый грек Никий собрал (скупил) тысячу рабов
с тем, чтобы отдавать их в наем для работы в рудниках? Он также
утверждал, что в Риме очень многие граждане держали по десяти
и двадцати тысяч рабов, и не с целью спекуляции, как в Аттике,
а лишь для того, чтобы рабы составляли их свиту12.
Эти очевидные преувеличения, к которым многие относятся
с полным доверием, считая их за правду, должны были в силу
естественной реакции вызвать ряд серьезных и справедливых
сомнений относительно того огромного населения, которое тем
самым уже предполагалось. Однако все же не следует заходить
слишком далеко в своем скептицизме и наряду с общими или
фиктивными оценками отвергать точные цифры, приводимые
в качестве частных примеров. Мне кажется, что нельзя
сомневаться в том, что некоторые лица имели очень значительное число
рабов. Реальность зла вызывает, может быть, и чрезмерное
увлечение моралиста; сатира всегда преувеличивает существующие
крайности, но в этом преувеличении есть всегда доля правды.
Почему бы Деметрий, этот вольноотпущенник Помпея, ставший
богаче своего господина, не мог доставлять себе удовольствия
ежедневной проверки списков своих рабов, как это делал
полководец со своими солдатами?13 Почему Цецилий не мог оставить
по завещанию 4 116 рабов, как утверждает Плиний14, если в это
число включены рабы, жившие в его сельских поместьях, и если
эти последние представляют из себя латифундии, занимавшие
область целого народа древней Италии? Если он одновременно
завещал 3 600 пар быков и 257 тысяч голов мелкого скота, то эти
цифры, исчисляя людей, необходимых для их обслуживания,
на основании данных Варрона (данных, которые, по его же
собственному признанию, несомненно следует ограничить в
применении к крупным цифрам), дадут около 3 тысяч рабов для
ухода за мелким скотом и по меньшей мере 360 для быков, считая
по одному на каждые 10 упряжек.
Впрочем, существуют памятники, которые по своему
назначению и по своим размерам свидетельствуют о широком
распространении рабства в богатых римских домах: это колумбарии. Так
345

назывались высокие и просторные похоронные залы, где в
несколько этажей в маленьких отдельных нишах размещались
погребальные урны (ollae) рабов или вольноотпущенников дома. В начале
XVIII в. виноградари обнаружили под насыпным холмом
колумбарий Ливии, жены Августа; и вот здесь, в этом храме смерти,
благодаря надгробным надписям перед нами встает верная
картина императорского дворца15. Здесь были представлены рабы
для всех главных видов ^чужбы: для службы в комнатах и в
прихожей, для ухода за телом и за здоровьем, для воспитания детей,
для наблюдения за гардеробом и для того, что римляне по примеру
греков называют «миром женщин» (mundus mulieribus),—для
хранения одежд и драгоценностей, прилаживания жемчугов
<: деликатным поручением выбирать среди всех украшений те,
которые могли способствовать созданию наиболее совершенного
образа и превратить госпожу в произведение искусства. Одна
нескромная могила обнаружила перед нами даже гримировщика
Ливии16. Затем следовали бесконечные мелкие услуги интимного
характера, состоявшие в том, чтобы читать или держать дощечки
для писем, сопровождать или сидеть у ног госпожи17, обязанность,
в которой дебютировали группы детей скорее для забавы, чем
с пользой18, служба по дому, при выходах, в которой эти дети,
ставши более взрослыми, играли первую роль; уход за священными
предметами, портретами или статуями предков и богов19 и,
наконец, общий надзор и управление делами20.
Все же не все должности были представлены в этих нишах
колумбария; мы здесь не видим низшего разряда рабов; из всего,
в силу необходимости очень многочисленного, штата служащих
при кухне упоминается только pistor (вероятно, какая-нибудь
высокая специальность кондитерского искусства), перешедший
от Лициния к Августу. Итак, это избранное общество: это любимцы,
надзиратели над отдельными службами, старосты, декурионы,
так как весь полный и фактический штат служащих-рабов, как мы
это видим в вымышленной картине пира Трималхиона, делился
на декурии рабов. Та: были старосты, декурионы эскорта,
декурионы привратников и лакеев, педагогов-дядек; Декурионы, заве-
дывавшие снабжением и секретариатом; декурионы чтецов и
врачей и многие другие; этот титул давался даже и женщинам,
стоявшим во главе других. Отсюда ясно, насколько значительно было
общее число служащих. Этот колумбарий, воздвигнутый в два
этажа, имел больше пятисот ниш с двумя урнами, т. е. более чем
для 1 000 рабов или вольноотпущенников; мертвых было больше,
чем гробниц; нередко друзья и родственники выражали желание,
чтобы их пепел был смешан в одной урне, дабы вместе покоиться
вечным сном. Правда, несколько урн принадлежит к более поздним
временам Империи, но, с другой стороны, для рабов дворца
императрицы Ливии были воздвигнуты и другие гробницы: гробницы
единоличные (надписи встречаются во многих сборниках)21 и
гробницы общие. Вдоль той же самой Аппиевой дороги, как и на
дорогах Кассиевой22 и Пренестинской23, было открыто несколько
346

аналогичных памятников, надписи на которых позволяют
отнести их к дому Августа. Некоторые из них упоминались уже в
старинных сборниках, как, например, тот, который описывает
Фабретти, имевший три ряда с отделениями для четырех урн
в каждом24. Другие были открыты сравнительно недавно: один
из них, находящийся между Аппиевой и Латинской дорогами,
швидимому, был памятником рабов детей Друза Нерона.
Другой памятник, воздвигнутый для рабов Марцелла, был открыт
» 1847 г.
Дом Ливии—это дом самого императора. Однако по одной
только этой причине не следует отказываться от этого примера.
Август, старавшийся замаскировать свою власть формами
республиканского правления, едва ли мог желать затмить древнюю
аристократию необычной роскошью25. Его дом, без сомнения,
занимал первое место, но он не являлся чем-либо
исключительным. Остальные следовали за ним на разных расстояниях. Многие
из них также имели свои мавзолеи для вольноотпущенников и
рабов. Об этом свидетельствуют наряду с вышеприведенными
примерами дома Мецената, Лициния, Луция Аррунция, бывшего
консулом при Августе и погибшего при Тиберии, Сильвана,
Мунация, Сабина, Скрибония и, наконец, Статилия, колумбарий
которого, открытый в 1875 г. в той же местности, что и остальные,
один только имеет более 420 надписей. Рабы в этих домах также
объединялись в декурии26.
Восхваляли умеренность цензора катона, сципиона,
Карбона, Марка Антония, Катона Утического, потому что они брали
с собой в поход от трех до двенадцати рабов. Впрочем, на
основании этого не следует делать поспешных заключений о числе их
прислуги, так как это могло быть связано с привычками
походной жизни. Цезарь, имевший огромное количество рабов, при
переправе на остров Британию взял с собой только трех27. Но
в Риме нельзя было показываться в свете без пышной свиты.
Лукиан во многих случаях рисует нам обычаи и потребности
того общества, в котором он вращался28, и поэты даже в том
случае, если они не имеют в виду сатиры и не стремятся к
преувеличению, приводят также очень высокие цифры. Если Плиний
в своей диатрибе, направленной против современных ему нравов,
преувеличивает, протестуя против легионов рабов29, то Ювенал
говорит по меньшей мере о когортах30. Марциал намекает на толпу
рабов, составлявшую свиту богачей, говоря о честолюбце низкого
происхождения и об его единственном слуге:
>
По бедности один идет он перед ним, он—вся его толпа,
а Гораций, желая показать эксцентричность Тигеллина,
изображает его окруженным свитой то в двести человек, то в десять*1.
Эти предельные цифры нисколько не преувеличены. Есть даже
основание предполагать, что они являются общими для
зажиточных домов82. И эти высказывания поэтов находят свое
подтверждение в законах и в истории. Что касается законов, то я приведу
347

только два из эпохи Августа: первый, запрещающий лицам,
подвергшимся изгнанию, брать с собой более двадцати рабов, и
второй—закон Фузия Каниния, имевший целью ограничить число
отпусков на волю. Он сократил число отпускаемых по завещанию
пропорционально числу рабов каждого данного хозяйства
наполовину для самого незначительного, до одной трети, четвертой
и пятой части для остальных; но даже и здесь он устанавливал
максимальную норму и ни в коем случае не разрешал освобождать
более ста рабов33, что позволяет предположить, что число их
нередко достигало пятисот. Что касается исторических фактов*
то нам хорошо известно, что Веттий, римский всадник,
запутавшийся в долгах, вооружил 400 своих слуг, чтобы принять участие
в том восстании, которое явилось прелюдией ко второй рабской
войне34; что в начале Империи Лепид был осужден между прочим
и за то, что толпы его рабов, плохо дисциплинированных,
нарушали общественную безопасность в Калабрии35, и, наконец, эти
400 рабов Педания Секунда, казненных за то, что они находились
под одной крышей со своим убитым господином (они составляли,
вероятно, лишь часть прислуги). В этом последнем случае мы
можем ссылаться на закон, как и на свидетельство истории.
В самом деле, что представлял собой этот закон, как не одно из;
тех крайних мероприятий, подсказанных римской аристократией,
как некогда правительству Спарты, мыслью о необходимости
защитить пс2п?лт*,гет"*"у™ кучку господ против массы их рабов?
С этой именно целью, вместо того чтобы отменить древний ооычаи,
его возобновили в правление Нерона, когда так сильно
увеличилось число рабов36. На том же основании Кассию во время
прений удалось склонить на свою сторону сенат, когда, казалось,,
он хотел отступить перед ужасом этих казней37.
Таково было численное отношение рабов к господам в высшем
слое общества. Следует особенно подчеркнуть, что эти числа даны
нам не как особые или исключительные случаи. Они даже не были
сохранены древними писателями с той же самой мыслью, которая
руководит нами пр* их собирании, как в примерах Плиния,
так и в примерах Афинея. Эти числа случайно связаны с главными
фактами, упоминаемыми историей. Для большинства лиц это было
фантазией богатого человека, удовлетворением его тщеславия,,
так как большое число рабов, как и обширность его доменов,
служило.внешним признаком богатства, степенью которого
измерялось уважение толпы:
Столько он кормит рабов, сколько югеров поля
Было во власти его...38
Для некоторых это было делом честолюбия. Они находили
способы подкупать народ или устройством зрелищ (как мы это видели
на примере с гладиаторами)39 или различными услугами. Риф
Эгнаций заслужил благосклонность толпы во время своего эдили-
тета тем, что употреблял своих собственных рабов для тушения*
пожаров40. Для некоторых это было делом спекуляции. Так*
348

Красе содержал пятьсот рабов не для тушения пожаров, а для
использования их последствий. Он скупал опустошенные участки
и с помощью рабов возводил новые дома, в результате чего, по
словам Плутарха, большая часть Рима стала его собственностью.
Но это был не единственный практиковавшийся им способ эксплоа-
тации рабов. Кроме рудников и работавших в них рабов, кроме
земель с жившими там колонами, он имел много искусных рабов;
и все остальное, добавляет автор, было ничто по сравнению
с теми доходами, которые он извлекал из их числа и их талантов.
Они были чтецами, писателями, банкирами, управляющими
делами, дворецкими, поварами; и Красе не только присутствовал
во время преподавания, но и сам прилагал все усилия, чтобы
образовать и обучить их; он был твердо убежден, что главной
обязанностью господина было воспитание своих рабов в качестве
живых орудий хозяйства41. Примеру Красса в меньшем масштабе
подражали многие другие владельцы рабов42. Впрочем, и
независимо от этого тщеславия, искательств и спекуляций всякого
рода рабство было широко распространено. Не было такой низкой
ступени общественной лестницы, на которой нельзя было бы найти
господина. Солдат имел своего слугу в лице Нха (маркитана)
и calo (погонщика), куртизанка—своих служителей в лице aqua-
rioli (водонос и сводник), даже у раба был иногда свой раб (vica-
rius)43. После всего сказанного можно спросить: много ли бедных
плебеев обслуживали себя сами?44 Это было признаком крайней
нищеты, если «нет у него ни раба, ни сумки для денег»45; и все же
число их было велико. Мы считаем также иеви^ми/пным установить
хотя бы приблизительно верную цифру для этой второй категории
рабов. Здесь ничто не может служить нам предельной нормой,
как это имело место для сельских рабов. Здесь играли роль не
те или другие вполне определенные потребности, а потребности
надуманные, удовлетворение честолюбия. Одни владели целым
населением, другие имели более или менее значительное число,
не выходящее, однако, за пределы разумного, у третьих, наконец,
их совсем не было. При наличии таких крайностей на какой
средней величине можно остановиться? Можно утверждать лишь то,
что со времен Катона Цензора до Катона Утического число
домашних рабов, принадлежавших по крайней мере знати, увеличилось
больше чем в четыре раза. Это подтверждает и Валерий Максим,
который, сопоставив с тремя рабами первого двенадцать рабов,
взятых с собой вторым при аналогичных обстоятельствах,
добавляет: «Числом это больше, чем раньше, но с точки зрения
изменения нравов эпохи это меньше»46* Я думаю, что впечатления,
полученные от приведенных выше свидетельств, позволяют сделать
вывод, что пользование рабами было значительно более
распространено в Риме, чем в Греции, среди зажиточного класса. Но в каком
же численном отношении стояли друг к другу различные классы
свободных в Риме и в Италии? Это также трудно установить
с необходимой точностью, и потому ясно, что для общего
исчисления всего домашнего населения нам недостает нескольких суще-
349

ственных моментов. Поэтому мы ограничимся этими частным»
замечаниями о различных категориях рабов и о том, как их
использовали на различных ступенях общественной лестницы, не стараясь
систематизировать их и не придавая общей сумме видимости
той точности, которою она не может обладать47.
9
С этими неопределенными данными об общественных и частных
рабах в городе и лишь более или менее приблизительными данными
о рабах сельских, вероятность которых постепенно убывает πα
мере приближения к эпохе Империи, не следует претендовать
на достижение точных данных для общего числа рабов не только
в Риме, но и в Италии. Метод, которым мы воспользовались по
примеру Дюро-де-ла-Малля для подсчета общего числа населения
страны в эпоху Пунических войн, нельзя так же просто применить
к временам, близким к Империи. Италия является уже не
единственной поставщицей хлеба. Ввоз, необходимость в котором,
вероятно, стала чувствоваться со времени эпохи великих
завоеваний и распространения роскоши, увеличился в правление Августа,
согласно двум сопоставленным друг с другом текстам Иосифа
и Аврелия Виктора, до 60 миллионов модий в год(5 202 460
гектолитров)1. Это составляет шестую часть того, что производила
Италия к югу от Рубикона, согласно нашим расчетам, в период
пятой части того, что оставалось для потребления, за вычетом,
семян. Не указывают ли эти цифры на большой прирост
населения? Наоборот, они скорее свидетельствуют о быстром упадке
земледелия. Все агрономы и все историки жалуются на этот
упадок, и все в одинаковых выражениях говорят о гибели населения
италийского племени. Оно уменьшилось среди прежних
союзников, ставших гражданами, оно уменьшилось и среди остальных
туземных племен, оставшихся чуждыми Риму, но подчиненных его
законам. И если благодаря тому первенствующему значению,
которого достигла Италия среди других стран, и всестороннему
развитию суверенного города общая масса населения может
рассматриваться как равная прежней, то только что отмеченные нами
пустоты могли быть пополнены только за счет иностранцев,
вольноотпущенников и рабов. Но вольноотпущенники обычно и
довольно быстро получали права гражданства; поэтому они частично
входили в число лиц, значащихся по переписи. Что касается рабов,
то число сельских рабов должно было уменьшиться. Снижение,
отмеченное в сельскохозяйственной продукции, предполагает
соответствующее уменьшение числа лиц, занятых земледелием,
которое не компенсируется увеличением числа пастухов. Итак,
для восстановления равновесия оставались иностранцы,
которых торговые интересы или жажда удовольствий в большом
количестве привлекали в столицу римского мира, а также
рабы, толпами собранные здесь благодаря возрастающему бо-
АЮ

гатству и любви к роскоши для выполнения обязанностей
городской прислуги.
Эти оценки слишком гипотетичны, чтобы им путем подсчета
можно было придать обманчивый вид точности. Но мне кажется,
что, несмотря на все эти неопределенные данные, можно сделать
следующие заключения, а именно: что уменьшение числа
свободных людей, как правило, соответствовало увеличению числа рабов
и что это последнее, менее значительное, чем число первых в
начале второй Пунической войны, впоследствии по меньшей мере
сравнялось с ним. Не отрицая вытекавшего отсюда зла, Плиний
тем не менее считает большое количество рабов богатством Италии2.
Тацит, наоборот, противопоставляя росту числа рабов
прогрессивное уменьшение числа людей италийского племени, считает
это опасностью; Рим в правление Тиберия, по его словам, начинает
страшиться этого явления3, а по свидетельству Сенеки, эти
опасения сильно беспокоили собрание знатных. Как-то в сенате пред-
ложили или, вернее, даже решили ввести для рабов особую одежду.
«Это отклонили,—говорит он,—потому что сочли большей
опасностью данную рабам возможность подсчитать наше число». Но не
забудем, что при всех этих сопоставлениях параллель проводится,
главным образом, между рабами и господами. Класс плебеев,
которых при занимающих нас здесь исчислениях хватает лишь на то,
чтобы поддерживать равновесие между этими двумя группами,
представлял собой, как мы это увидим дальше, во время
государственных криопсиь ьепосшянную гилну, кихирую сознание сьией
бедности, ненависть к социальному неравенству и своего рода
общность положения и даже происхождения скорее сближали с
рабским классом, что являлось серьезной угрозой классу высшему.
^Ф0^

Глава четвертая
ЦЕНА РАБОВ В РИМЕ
о, о чем я говорил в двух предшествующих главах
о продаже и о занятиях рабов, требует дополнения;
здесь я хочу сказать о их цене, материи весьма сухой,
но известные исследования Дюро-де-ла-Малля позволят
мне быть кратким.
7
Цена рабов менялась в зависимости от времени; она должна
была меняться и в зависимости от их числа, их занятий, их заслуг
и различных других вышеупомянутых мною обстоятельств.
Подтверждения этого мы находим как в исторических фактах, так
и в законах.
У нас нет документов, касающихся цены рабов в первый период
римской истории до второй Пунической войны; начиная с этой
эпохи их цена приближается к ценам, общепринятым в Греции,
вследствие установившихся более регулярных сношений между
этими двумя народами. Таким образом, проданные Ганнибалом
в Ахайе 1 200 пленных были выкуплены за 100 талантов (это,
вероятно, та сумма, за которую они были куплены), т. е. по пяти
мин за человека (okoj^o 160 рублей золотом)—цена, некогда
довольно высокая для Греции, но ставшая обычной дл* рабов в эпоху
преемников Александра1. После битвы при Каннах Ганнибал,
смягченный победой, а может быть, и стесненный своими пленными,
предлагал им свободу на условиях еще более легких. За всадников
было назначено 500 денариев с изображением колесницы, за
легионера—300 и за раба—100. Эти цены, не исключая и цены за
свободного человека, были ниже обычной стоимости рабов, так как
Тит Ливии говорит, что сенат, пренебрегши этими пленными,
купил 8 тысяч рабов, чтобы сделать из них солдат, и заплатил за
них больше того, что стоили бы ему пленные2.
Для последующих времен мы, прежде всего, имеем
свидетельства Плутарха, гласящие, что Катон никогда не платил за рабов
дороже 1 500 драхм3, при этом он имел в виду рабов здоровых,
годных к работе, способных управлять волами и ходить за лошадь-
352

ми. Но Плутарх, вероятно, заменил драхмой денарий4, стоимость
которого в современную ему эпоху приблизительно равнялась
стоимости драхмы, но была ниже в период Республики. Можно
даже предполагать, что цена этих рабов не достигала этого
максимального предела. В самом деле, передают, что Катон в бытность
свою цензором оценил рабов в десять раз выше их действительной
стоимости, чтобы обложить налогом в 3 асса за тысячу тех рабов,
которые были моложе двадцати лет и стоили выше 10 тысяч ассов
(около 310 рублей золотом), что в переводе на греческие деньги
составит немногим менее 900 драхм5. Этим мероприятием Катон
хотел ударить не по труду, а по роскоши. Весьма вероятно, что
цены, установленные им в своем законе, превышали обычные цены
на сельских рабов. Закон Катона в то же время свидетельствует
и о том, что жажда роскоши значительно подняла цены на рабов,
необходимых для удовлетворения порожденных ею потребностей.
Комедии Плавта могли бы представить этому доказательства.
Тем не менее этими текстами следует пользоваться с известной
осторожностью, и не потому именно, что Плавт подражает
грекам,—ведь новая комедия появилась приблизительно за полвека
до него, и рабы этой категории не могли стоить в Греции дороже,
чем в Риме. Кроме того, Плавт очень свободен в своих
подражаниях; он без всякого стеснения вводит римские нравы в чисто
греческие сцены. Что же касается цифр, обозначающих цены рабов,
то он не считал необходимым придерживаться рыночных цен,
СуЩсулвиьаъшил б ш оремя б Риме или б ином каким-ниоудь месхе.
Об этом можно судить по тому разнообразию, которое они
представляют. В комедии «Пленники» похищенный ребенок был
продан за б мин; в другом месте две маленькие девочки—одна четырех,
другая пяти лет—были отданы вместе с их кормилицей за 18 мин,
но без гарантии6. Молодая девушка куплена за 20 мин; за другую
заплатили 20 мин и перепродали за 30 мин7; такова же и цена
любовницы Филомаха в «Привидении»8. Еще другая, за которую
просили то 30 мин, то один талант, была уступлена по первой
цене с надбавкой в 10 мин за ее платья и украшения9. Во время
комического торга между отцом и сыном из-за рабыни, которой
и тот и другой добивались, не смея в том признаться друг другу,
цена ее с 30 мин поднялась до 50, причем отец уверял, что не
откажется от нее, даже если цена ей будет 100 мин (около 3 500
рублей золотом)10. Одна пленница куплена за 40 мин, арфистка—
за 5011 (следует добавить, что ее купил ее любовник). Наконец,
молодая девушка, выдаваемая за пленницу и отличавшаяся
грацией и умом, была куплена за 60 мин содержателем публичного
дома, считавшим, что он таким путем обеспечил свое состояние12.
Это разнообразие цен и их повышение могли, без сомнения,
встречаться и в действительной жизни, подобно тому как мы видим
это на сцене для рабов этой категории. Но есть и другие примеры,
позволяющие нам уличить поэта в явном преувеличении. Фило-
крат, пленный раб, уезжая для выполнения возложенного на него
поручения, должен оставить залог в 20 мин; слуга Демона полу-
23 Валлон 353

чает свободу за 30 мин, причитавшиеся ему за открытие шкатулки
в «Канате»13. Наконец, два повара в «Кладе» оценивают себя не
меньше чем в один талант за обоих14; повар, как нам известно из
греческих комедий, был преимущественно фанфароном (хвастуном),
άλαονικός. Иногда эта сумма называлась с известным оттенком
презрения: «За талант я не куплю ведь милетского Фалеса!»15 Одна
заслуженная куртизанка не хочет отдавать свою дочь меньше чем
за два таланта, или за 20 мин в год. Правда, за эту цену она
предлагает в виде гарантии сделать всех рабов в доме евнухами:
Не желаешь ли, я в доме всех рабов кастрирую?10
Но в скором времени самые высокие цены Плавта были
превзойдены. Желали иметь не только красивых рабов, желали иметь
рабов, происходивших от народа, известного своей приветливостью
и веселым нравом,—из Греции и Александрии. Правда, с тех пор
как эти страны были превращены в провинции, стало труднее
получать рабов оттуда, но жажда роскоши, более сильная, чем
все направленные против нее законы, овладела всей знатью.
Ее причудливые фантазии, ставшие более требовательными и
многочисленными, подняли, само собой разумеется, цены на подобного
рода рабов. Уже Катон негодовал на то, что за красивого слугу
платили дороже, чем за участок земли17. Марциал упоминает
о целых наследствах, истраченных на покупку женщин и
подростков, за которых платили по 100 тысяч сестерций18. Плиний
приводит очень характерный пример такси продажи, называл
имена продавца и покупателя10.
Римлян толкала на эту расточительность не только погоня за
чувственными удовольствиями, но и умственные запросы, интерес
к литературе и искусству: это были благородные плоды
цивилизации, свободно созревавшие под солнцем Эллады, но в Риме пока
еще требовалось постоянное руководство иностранцев для занятия
ими. Впрочем, знатные лица иногда считали ниже своего
достоинства заниматься этими искусствами лично, полагая, что имеют
полное право заставить их служить себе за деньги. Торговцы
всячески старались удовлетворить эти потребности: с этой целью
они поручали воспитывать для себя литераторов и художников.
В числе их было много и никуда негодных певцов и грамматиков,
такой «шушеры», как певец, проданный вместе с Эзопом за тысячу
оболов, и тот грамматик, за которого заплатили 3 тысячи оболов,
или пять мин г Но не всегда можно было найти таких рабов, каких
хотели, а обучение их стоило очень дорого. Это подтверждается
примером Сабина, о котором нам только что рассказывал Сенека
и который, чтобы иметь своего раба «Гомера», своего раба «Гесио-
да» и своего раба «Пиндара», должен был заплатить по 100 тысяч
сестерций за каждого. Еще дороже платили за то, чтобы владеть
рабом, получившим уже известность. Квинт Лутаций Катул купил
Дафниса за 700 или 800 тысяч сестерций—доказательство уважения
и богатства. Он оставил за собой только право патроната и право
передать ему свое имя—Лутаций Дафнис20.
354

Итак, в этой сфере мы не можем установить никаких предельных
норм, а следовательно, и средних данных. Однако же в других
случаях встречаются оценки более умеренные, и потому они могут
казаться более обычными; но они тем более опасны; поэтому именно
здесь критика должна принять во внимание все обстоятельства,
чтобы не заблудиться в лабиринте ложной индукции. Так,
оценивая раба-рыбака в 6 тысяч сестерций, ссылаются на Ювенала:
это стоимость рыбы палтуса (тюрбо), которую автор сделал столь
прославленной. Правда, он прибавляет: «...Может быть, было б
дешевле купить рыбака самого, чем эту самую рыбу»21. Но, в самом
деле, можно ли считать эту оценку в 6 тысяч сестерций общей
для всех рыбаков? Конечно, нет, так же как нельзя приписывать
Плинию подобную же оценку прежнего раба-оруженосца лишь
потому, что он утверждает, что в его время соловьи стоят дороже,
прибавляя при этом, что за одного из них было заплачено 6 тысяч
сестерций22. Эти тексты сами по себе не имеют такого значения.
И во всех этих случаях следует остерегаться делать слишком
поспешные заключения от частного к общему. Кому придет в голову
определять обычную цену гладиаторов на основании
свидетельства Светония, что однажды за Сатурнином оставили 30
гладиаторов за 9 миллионов сестерций? Так как добрый претор заснул
во время продажи рабов, то Калигула ради забавы принимал
покачивание его головы за изъявление согласия на надбавку23.
Оценивая хорошего раба-виноградаря в 8 тысяч сестерций, ссылаются
TTQ f\n ТТОО ΡΟΠΐ-ΟΟΙΤΛΟ ^ОТ/ГТТРТ'АЛГиГПРТЭП Vin ЩГЦ*Ρ TT ПТЛ Ou Т-ГСНТТ/ГТДЯАТ Г» ХГГРРП-
i. λ *Λ \J ~ - L ν w 4. w LJ i-^ о л. i. ^ » ·■» _-η f-ί,ν iv-iuw : J.; .' ι,ν.Λ .ι,,.ι. ι ui . _- ж ι ιινι m»i4V ι - j ι χ..- ^ ι. ·
ж:дения, что, как правило, виноградарей выбирают среди самых
дешевых рабов, но что он, напротив, относит их к самым ценным;
что он не считает цену слишком высокой, если он заплатит за
хорошего виноградаря 8 тысяч сестерций,—столько же, сколько
за 7 югеров виноградника24. Это, если можно так выразиться,
скорее цена произвольная, чем настоящая оценка; она не дает
никаких указаний для нужных вычислений.
Но имеется целый ряд других оценок, не вызывающих
подобных сомнений. Марциал, рассказывая о продаже одной женщины,
говорит, что если бы торговец не допустил некоторой оплошности,
то за нее могли бы дать 600 денариев25; в другом месте речь идет
о рабе, купленном за 1 300 денариев26. Один отрывок Петрония,
приводимый, как и предыдущий, Дюро-де-ла-Маллем, имеет, как
мне кажется, более общее значение и более широкое применение.
Тысяча денариев обещается тому, кто приведет или укажет
местопребывание беглого раба27. Это, конечно, простое
вознаграждение, а не цена раба, а Дюро-де-ла-Малль предполагает, что
вознаграждение должно быть ниже цены раба, чтобы его хозяин был
заинтересован в возвращении своего неверного слуги. Но не
следует забывать, что он мог быть вдвойне заинтересован. Беглый
раб представлял для него свою личуую стоимость, а кроме того,
вознаграждение, которое можно было требовать с того, кто его
приютил: вспомним остроумный комментарий Летронна к
александрийскому объявлению, касающемуся бежавшего раба28.
23*
355

Рим во все эпохи налагал на укрывателей подобного рода
штрафы: закон Константина присуждает их к уплате двойной
стоимости раба, поэтому господин вполне мог обещать эквивалент
настоящей стоимости тому, кто донесет. Я знаю, что в данном
случае не делается различия между обратным приводом и доносом:
это простой случай иска о взыскании убытков. Но, с другой
стороны, заметим, что речь идет о рабе для роскоши, о молодом
красивом рабе29. Чтобы получить его обратно, господин не
остановится перед уплатой полной стоимости; а в том случае, если бы он
стоил больше, то сумма, предложенная тому, кто его вернет,
могла быть не меньше стоимости более простых рабов. Оценка,
данная Горацием в вышеприведенном отрывке, относится к рабу
той же категории. Он молод, красив, образован, скромен и,
несмотря на это, склонен к побегам; но недостаток, объявленный
без предоставления гарантии, так ловко маскируется похвалами,
что покупатель думает, что он совершил выгодную сделку, купив
его за 8 тысяч сестерций. Цена более высокая, чем в предыдущем
случае, но это не должно никого удивлять, так как для этой группы
слуг приходится допустить повышение средней стоимости.
Эти цены и цены близкие им встречаются также в некоторых
надписях. Обычай освобождать рабов под видом продажи их
божеству продолжался в Греции вплоть до эпохи римского
владычества. Не говоря уже о ценах, которые на основании одного
лишь постепенного повышения можно отнести к данной эпохе
ПО. 15 и 90 mmhV ргть и гтпугир пок-я^ятртти котопыр оппрттрttqtat
эпоху той валютой, в которой они выражены, и тем видом монет,
в которых они обозначены. Так, в Тифорее мы находим рабу,
оцененную в тысячу денариев, а в другой надписи—двух женщин.,
выкупленных вместе за 3 тысячи денариев30. Этот выкуп, как
мы видели, данный при посредничестве бога, представлял собой
стоимость раба; и цена должна была быть более или менее
одинаковой в Риме и в Греции для одной и той же эпохи.
2
Помимо поэтов, про" ликов и надписей у нас есть еще один
последний источник; этот источник—право, источник более богатый
в эпоху Империи. Казалось бы, что в вопросах, подлежавших
рассмотрению юристов или разрешенных согласно закону, чаще
должны встречаться средние цены. И действительно, там имеется
несколько оценок рабов. Так, можно предположить, что это
«викарии» (рабы рабов), оцениваемые в5 золотых, в8и 10золотых1, что
это раб, ничего не умеющий, купленный за 10 золотых и
перепроданный за 20 по окончании обучения2. Но все это гипотезы.
Так же, без сомнения, обстоит дело со следующим примером
Сцеволы: «Если ты должен 10 тысяч сестерций, или человека»3;
или с другим примером—юриста Павла: «Если ты купил раба
за 10 тысяч сестерций, который стоит только 5 тысяч»4, и еще с
другими, где раб оценен в 10 и 20 (тысяч сестерций? или
«золотых»?)5. Взяты ли эти цифры из реальной жизни? Нет, это,
конечно

но, необязательно: Яволен упоминает о рабе, стоившем 2 золотых6;
но тем не менее нет ничего невозможного в том, что обычно дело
обстояло именно так. Дюро-де-ла-Малль берет пример Сцеволы,
опуская или отвергая остальные. Их всех с одинаковым правом
можно принять или отвергнуть; что касается нас, то мы не
отказываемся признать эти примеры, но не как указывающие на средние
цены, а, наоборот, как содержащие цифры, произвольно взятые,
по высшей и низшей шкале. В первом случае—с чрезвычайно
низкими ценами—речь идет о рабах, принадлежащих к самым низшим
слоям рабства, о рабах рабов или ремесленниках без квалификации.
Но существуют и другие тексты, имеющие совершенно иной
характер: это уже не просто примеры, произвольно выбранные
юристами, это предписания законов. Многие законодательства
императоров предусматривали случаи, когда рабы, отпущенные
на волю благодаря неразумной щедрости или не,имеющему силы
акту, по прошествии некоторого времени оказывались в
неприятном положении. В этом случае им оставляли свободу за 20 золотых,
которые они должны были заплатить заинтересованному лицу7.
Являлось ли это их реальной стоимостью? Известно, как
заботливо охранялось в Риме право собственности. Тем не менее
положение этих вольноотпущенников требовало к себе особого
внимания. Вот почему, вероятно, император не поручал подобных:
дел судьям, приговор которых мог вызвать некоторые
опасения, и сам назначал в качестве возмещения убытков сумму,,
основанную, бе^ сомнения, на реальной стоимости рабов, причем
средняя стоимость бралась из числа самых низких. Эта сумма
в 20 золотых («солидов») приводится как эквивалент раба в такую
эпоху, когда стоимость золотого («солида») несколько упала,
а именно в вышеприведенном законе Константина, законе,
который мы, как и предшествующие, заимствуем у Дюро-де-ла-Малля,
не соглашаясь, однако, с его комментарием. Речь идет о двойном
возмещении, возложенном на укрывателя беглого раба. Но не
всегда легко найти точно такого же раба, в результате чего могут
возникнуть всякого рода недоразумения. Законодатель
устраняет их, определяя сумму вознаграждения исходя также из
средней низших цен8. Стоимость беглого раба была незначительна.
Другой текст, не касающийся рабов, тем не менее дает, мне
кажется, нормальную среднюю их стоимость и среднюю
повышенную. Речь идет об убытке, понесенном вследствие падения цен.
Для каждой представляющей известную ценность вещи эдикт
претора определяет двойное возмещение. Для человека
свободного он устанавливает сумму в 50 золотых. Речь идет о свободном
человеке; но человек свободный не может быть оценен ниже раба,
и так как в силу закона убытки должны возмещаться в двойном
размере, то средняя стоимость раба едва ли превысит 25 золотых9.
Эта средняя цена носила еще довольно общий характер. И лишь
в последний период римского права, лишь в эпоху Юстиниана,
мы встречаемся с целой шкалой цен, касающихся различных
категорий рабов. Цифры, выраженные в общепринятых деньгах,
357

остались те же, однако солид со времен Константина подвергся
сильной девальвации. Рабы мужского и женского пола моложе
10 лет стоили 10 золотых (солидов), старше 10 лет—20 солидов, если
они не имели никакой профессии; если они имели какую-нибудь
специальность, их цена могла достигнуть 30 золотых; больше того,
рабы, умеющие писать, оценивались в 50 солидов, а врачи и
повивальные бабки—в 60 солидов. Для евнухов существовал особый
тариф: до 10 лет они стоили 30 золотых, выше 10 лет—50, а если
они знали какое-нибудь искусство, то 70 золотых10.
Этот закон, регулирующий цены, касается раздела имущества:
он присуждает денежное вознаграждение тем из сонаследников,
которые по жребию не получили права выбирать рабов, и Дюро-
де-ла-Малль, цитирующий этот закон, видит в этом обстоятельстве
причину столь низких цен. Но даже при семейных счетах должно
быть равенство, и трудно себе представить, что законодатель под
предлогом родства предлагает одной части наследников
иллюзорное вознаграждение. Другое объяснение, несмотря на то, что
автор приводит его, не соглашаясь с ним, кажется нам более
вероятным. Христианское учение, поощрявшее освобождение рабов,
делало обладание ими менее надежным; можно еще добавить,
что, возвращая труду прежнее уважение, оно делало его и менее
необходимым и что многие другие причины содействовали
уменьшению применения рабского труда и понижению его стоимости.
Возможно, однако, что на рынке цены не упали так низко; но
объяснения тех норм, на которых остановился законодатель,
следует искать в аналогичных причинах. Другой закон, в котором
повторяются те же цены, яснее раскрывает его мысль. Речь идет
об освобождении одного раба, принадлежавшего нескольким
господам. В прежнее время отказ одного из владельцев увеличивал долю
других. Согласно закону Юстиниана, желания одного было
достаточно, чтобы отпустить раба на волю, а другие были вынуждены
принять уплату за свою долю собственности, согласно
вышеприведенному тарифу11. Что могло склонить Юстиниана на
мероприятие, столь противное духу римского законодательства о правах
собственности, о всемогуществе главы семьи? В этом сказалось
благодетельное влияние свободы. Этот принцип, который в эпоху
Империи юристы начали понемногу вводить в правовой кодекс,
Юстиниан провозгласил открыто и всегда его придерживался: это
печать, которую ^христианство наложило на новые институции;
благодаря учению христианства, которое поддерживало свободу,
Юстиниан принудил совладельцев согласиться на вознаграждение.
Благодаря этому же влиянию он, вопреки обычной практике,
имевшей место при вынужденном вознаграждении, понизил
стоимость раба ниже стоимости рыночной, удерживая, насколько
возможно, от обладания такой собственностью, которою личному
интересу господина мог быть нанесен столь сильный ущерб, и
пробуждая благодаря этой самой дешевизне рабов сознание того, что
стоимость свободы не поддается никакой оценке12.

Глава пятая
ЮРИДИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РАБОВ
а первый взгляд римский закон содержит странные
противоречия, касающиеся положения рабов. Будучи
исключены из кодекса обычного права, рабы
наполняют собой кодекс права гражданского; причисленные
к категории вещей, они фигурируют среди людей вместе
с гражданами в качестве договаривающихся сторон во всех
отношениях общественной жизни, почти во всех законодательных актах.
Мо*ш*еТ Çbl™- 4?y-ci\jCiTjr\rv(*Tj\rrrrTif\ откяяяппгк пт PRfiMY гггшитшгтя*?
Может быть, оно извлекло раба из его прежнего ничтожества
и беспомощности? Нисколько, даже наоборот: оно расширило
и укрепило власть господина. В самом деле, только его интересы
открывают рабам доступ в это святая святых законодательства,
где все должно им казаться чуждым, лишь воля господина
прикрывает их прирожденную неправоспособность; и эти видимые
противоречия вполне гармонируют с принципами, положенными
в основу гражданского права.
7
Каковы же были в действительности основные принципы
древнего «квиритского» права? Равенство граждан в республике и
абсолютная власть отдельного гражданина над всем, что
принадлежало ему. В объединение первых «отцов» Рима каждый входил
на равных правах. Жертвуя общине той долей независимости,
отказа от которой она требовала, он сохранял всю полноту своей
власти над членами дома. Такова двойная основа этого общества,
признанная законом XII таблиц. Равные между собой граждане
в Риме взаимно ограничиваются, и граница, останавливающая
их, в то же время защищает их от притязаний других. Наряду
с ними за этим наблюдает и закон, и если возгорается борьба, то
он вмешивается, чтобы определить условия и формы ее, чтобы
разобрать причины и санкционировать результаты. Но у себя
359

дома—они полные хозяева, и закон останавливается у порога
этого домашнего суверенитета, чтобы охранять его права, не
контролируя их применения. Итак, абсолютная власть главы
семьи над своими детьми и над детьми своих сыновей; в одной
семье есть только один отец, он может распоряжаться всеми, кто
ее составляет, он властен даже над их жизнью; он может выкинуть
их после рождения, а позднее судить их и умертвить по своему
произволу. Абсолютная власть над рабами: когда впоследствии
закон, признав в сыновьях дома сынов государства, потребовал
права участия в этом семейном трибунале, где решалась их судьба1,
он продолжал закрывать глаза на другую часть этой семьи,* где
он ни на что не претендовал и где он не считал нужным что-либо
регулировать. Необходимо было коренное изменение духа этих
римских институций, чтобы нанести первый удар этому столь
суровому праву2.
Что же в действительности представлял собой раб перед лицом
закона? То же самое, что он представлял собой в семье:
имущество, природу которого ничто не могло изменить, кроме воли
господина. И вот здесь-то проявляются во всех своих
противоположностях отмеченные нами с самого начала различия между рабом
и сыном. С первого взгляда кажется, что власть главы семьи над
сыном сильнее его власти над рабом. Раб, проданный и отпущенный
на волю, остается свободным; сын же, проданный и отпущенный
на волю, до трех раз возвращается под власть отца. За отцом
остается естественное право рождения, которое восстанавливает
его отцовские гражданские права на сына каждый раз, когда новый
господин отказывается от своих прав на него. Власть отца над
сыном во всяком случае более прочна, но зато значительно менее
широка. Сын, даже находясь под властью отца, представлял собой
личность, он подлежал deminutio capitis minima (наименьшей
степени лишения гражданских прав), когда он в силу
усыновления переходил в чужую семью3. Положение же раба нисколько
не менялось от того, что он менял дом или господина4. Он не мог
быть лишен каких бы то ни было прав, так как раб—так гласит
закон—не имеет никаких прав («головы»), т. е. он не является
личностью5. При жизни отца сын мог приобретать имущество;
отец имел право пользования его имуществом, но закон сохранял
за сыном право собственности. Раб*ничего не мог приобретать,
что бы всецело и навсегда не становилось собственностью
господина. После смерти" главы семьи сын в силу законного права
в свою очередь становится главой семьи; раб, напротив, остается
рабом, рабом по праву наследства (servus haereditarius), ожидая
лишь того, что он сделается рабом наследника: законы о
наследовании Скорее отнимут у него его жизнь и личность, чем оставят
в нем неопределенным, хоть на один момент, характер
собственности6.
Итак, закон утверждал за ним этот особый характер, и отсюда
проистекали все последствия. Раб был вещью, одной из тех вещей,
на которые римлянин сохранил за собой право наиболее полной
360

собственности, res mancipi; некоторые полагают, что в силу того>
что раб преимущественно являлся «квиритской собственностью»^
ему и дали название mancipium7. Это право было столь
абсолютным, что раб, попавший в руки врага и бежавший из плена, в
случае возвращения на римскую территорию снова возвращался
в прежнее состояние рабства, как если бы он никогда из него
не выходил. К рабам, в интересах господина, применяли эту
фикцию закона postliminium (восстановление прежнего
правового положения), прилагавшуюся прежде в интересах свободы8.
Это право было настолько неограниченно, что если один из двух
господ общего им раба отказывался от своей доли собственности,
то последняя переходила к другому владельцу, который и
становился его единственным господином9. Оно было настолько
священно, что ни расположение народа, ни власть императора не
могли законным путе*м посягнуть на него. Тиберий счел себя
обязанным спросить согласия владельца, чтобы дать свободу актеру,
освобождения которого требовала толпа10.
Итак, раб в силу закона мог быть объектом всякого рода сделок.
Он мог быть отдан даром, для пользования или в собственность,
под залог или в обмен, мог быть отдан внаймы, завещан, продан,
приобретен по праву давности (usucapio) или, по заявлению перед,
председателем юридической коллегии (cessio in jure), схвачен за
долги; словом, к нему были непосредственно применены все формы,
по которым видоизменяется право собственности, формы
естественного или обычного права, формы права гражданского или
исключительного11. Чем больше он был связан с правом
вещественным, тем меньше была его доля участия в правах личных·
И, в самом деле, он был лишен всякого права личности: у него
не было гражданского состояния, права брака. Связь между
мужчиной и женщиной в рабском состоянии допускалась, но она
никогда не имела законного характера, даже в том случае, если
женщине давали название жены (uxor); это—простое сожительство
(contubernium), начинающееся и кончающееся в зависимости от
каприза раба или интереса господина12. Следовательно, нет
никаких обязательств, никаких законных последствий. Нет и
прелюбодеяния. Папиний признает, что Юлиев закон, касающийся этого
преступления, относится только к лицам свободным13. Нет
отцовства:
Отца, который сам-то раб 14.
И если рабам дозволяют употреблять слова «отец» и «сын»,:
то это акт милости, не имеющий никакого значения: отцовство
У рабов, говорит юрист Павел, не имеет никакого отношения
к законам15. Это естественное родство, вытекающее из их
взаимоотношений, приобретает для них правовой характер только вне
рабского состояния16. Нет собственности. У греков не было слова
Для обозначения той части имущества, которую оставляли в
распоряжение рабов. Рим имеет такое слово: это—пекулий, но он
существует лишь для того, чтобы точнее определить и ограничить этот
361

вид собственности. «Пекулий,—гласит закон,—это то, что
господин сам отделил от своего имущества, ведя отдельно счет своего
раба»17. Даже выданная рабу одежда не входит в пекулий, если
она не предоставлена ему навсегда18. Это не столько доход раба
и плод его трудов, сколько спутник его жизни, со всеми ее уда-
чахми и неудачами, подлинный спутник, похожий на нее своим
непостоянством («законники», считавшие раба только за вещь,
были склонны видеть в этом пекулии, который родится, растет
и умирает, отображение судьбы человека)19. Это спутник раба
и в некотором роде похожий на него, но безусловно связанный
•с его судьбами, как плохими, так и хорошими. Это было как бы
временным товариществом в интересах господина. Пекулий
не сопровождал раба за пределы дома; ни продажа, ни завещание,
отдающее раба другому, не влекли за собой уступки и его пекулия,
если это не было специально предусмотрено20. Пользуясь
образным выражением Папирия Фронтона, пекулий рождался и
умирал по воле одного только господина, и если последний не всегда
мог воспрепятствовать его гибели вследствие неловкости раба,
то его согласие было во всяком случае необходимо для того, чтобы
труд и искусство раба способствовали его накоплению21.
Итак, пекулий принадлежит господину, как и сам раб; а этот
последний в такой степени является его собственностью, что
господин не может брать на себя каких-либо имеющих законную силу
обязательств по отношению к рабу22 (ведь нельзя «обязываться»
iio uiiiuilifcHHiO К Самому Себе); TC'IÎIC T2K Же НеЛЬ?Я w"nfim*4WTK
раба в воровстве23, так как то, что раб присваивает себе в силу
того, что он сам является частью его имущества, не перестает быть
имуществом господина. То, что квалифицируется как кража
рабом у своего господина, не есть похищение, а только
перемещение собственности24. Потребуется специальный иск на того раба,
который, будучи отпущен на волю по завещанию, похитил что-
либо из наследства, прежде чем оно перешло к наследнику25.
Его нельзя было преследовать за воровство, так как он был рабом
того, у кого он совершил кражу; но его нельзя было и наказать
к-îk раба, так как в гот момент, когда наследник получает право
наказать его, он ускользает из его рук вследствие полученной
свободы.
Если раб был лишен имущественных и семейных прав, то с тем
•большим основанием он должен был быть устранен от всех прав
и привилегий, предоставленных одним римлянам. Мы имеем
в виду не только военную службу и общественные должности
.(это считалось узурпацией, искупить которую могла только
смерть)26, но и всякие дела и сделки, имевшие место в том
обществе, в котором он жил. Поэтому за рабом не признается никаких
лрав состояния (servile caput nullum jus habet—«прав у раба
никаких»)27, не могло быть и никаких обязательств по отношению
к его личности (in personam servilem nulla cadit obligatio—«на
личность раба не падает никаких обязательств»)28. И пусть эти два
слова—caput (гражданские права) и persona (личность)—не
362

вводят никого з заблуждение, так как закон, как нам уже известно,
гласит в другом месте, что у раба нет «головы», т. е. гражданских
прав (nullum caput habet—«не имеет никаких гражданских
прав»)29, а если он все же личность, то личность мертвая (servitus
morti adsimilator—«рабство уподобляется смерти»)30, что на
законном основании аннулирует завещание, объектом которого он
являлся бы, если бы он был свободным или живым31. Он также не
имеет права выступать перед судом. Он не может вызывать
свидетелей:
Вишь ты, звать в свидетели раба! 32
Как правило, он и сам не может быть свидетелем33, что не
исключает, однако, возможности его допроса в случае необходимости.
Его свидетельство, не имеющее само по себе никакой силы,
получает нечто вроде законного признания благодаря применению
пытки34. Несмотря на то, что римляне, повидимому, в меньшей
степени, чем греки, злоупотребляли этой формой допроса, однако
были случаи, когда обращение к ней все же рекомендовалось.
Август, советуя прибегать к ней лишь с осторожностью, тем не
менее признает, что в делах уголовных и в случаях тяжелых
преступлений она все же является одним из наиболее верных средств
расследования; в таких случаях он не только восхваляет ее
действенность, но и предписывает ее применение35. Впрочем, господин
мог предложить для допроса своих рабов, чтобы оправдать себя.
JL> jiiuH wMüjiuCiü'/ nlVi nntwji да riè ОхгчаЗЫВЛЛЫ, За ЙСКЛЮЧСППСМ CïïpC-
деленных эпох деспотизма36. С этой целью можно было требовать
для допроса и чужих рабов, но в этих случаях закон охранял
интересы и безопасность господина. Его интересы были
обеспечены: он получал вознаграждение за все убытки; а если раб
умирал, то ему выплачивали его стоимость37. Следовательно, он
ничего не терял, а иногда даже выигрывал. Раб, подвергнутый
пытке не как свидетель, а как обвиняемый в преступлении, а
затем оправданный, требовал вознаграждения, которое
выплачивалось тому, чьей собственностью он был. Если он умирал, то
хозяину выплачивали его двойную стоимость38. Так же хорошо
охранял закон и безопасность господина. От раба нельзя было
требовать показаний против своего господина, потому что
считалось недопустимым, чтобы гражданин мог быть вынужден
обвинять самого себя39, а его раб—это он сам. Но этот закон, столь
тесно связанный с природой отношений, установившихся между
господином и рабом, перестал выполняться, когда опасность
стала угрожать общественной свободе. Какие законы могли устоять
в смутный период последних времен Республики? Могли ли быть
столь щепетильны авторы проскрипций?40 Когда порядок
восстановился, Юлий Цезарь решительно запретил принимать доносы
раба против своего господина, призывая проклятия на свою
собственную голову, если он когда-либо будет использовать подобные
доносы41. Самые эти проклятия указывали на зарождение новой
опасности. Мотивы общественного интереса, которые во времена
363

Республики побуждали граждан отстранить от себя постоянна
грозившую им опасность, не касались больше императора,
возвышавшегося над другими и заинтересованного в том, чтобы
проникнуть в семейные тайны, уловить самые зародыши заговора.
Из уважения к букве закона Август (7 в. до н. э.) требовал, чтобы
раб был перед тем продан: уловка, достойная императора,
сумевшего превратить республиканские учреждения в основу империи.
Тиберий в этом отношении последовал примеру Августа: раб,,
перешедший в силу продажи в руки постороннего, мог обвинять
своего прежнего господина, как это сделал бы всякий чужой ра5
под пыткой42. Для деспотизма была открыта еще другая лазейка.
Закон, запрещавший эти доносы рабов, не имел абсолютного
характера. Он допускал некоторые исключения для преступлений,
нарушавших святость религии и храмов или домашнего очагаг
доказательство чего можно было часто получить только в недрах
семьи, как, например, в случае прелюбодеяния, распутства (туг
разумелась профанация и осквернение священных предметов)43.
Оставалось только расширить эту систему. Так и сделали; ее
распространили на государственные преступления, оскорбление
величества, на государственную измену. Это было единственным,,
что моглр серьезно угрожать безопасности императора. Мы не
имеем указания на то, что эдикт Клавдия, запрещавший доносы
рабов, уничтожил эти гнусные исключения44.
2
Отсутствие семьи, отсутствие собственности, отсутствие какой-
либо правомочности для выступлений перед судебными
трибуналами, где разрешались вопросы права,—таково было положение
раба перед лицом закона, вытекавшее прежде всего из его
реальной природы. Но все же он не был простой вещью; он был орудием
одушевленным и активным, орудием, обладавшим даром речи
и разумом1, это был человек, хотя и низшего порядка2. Господин
с выгодой для себя умел использовать все эти преимущества.
Он воспользуется его речью, когда она понадобится ему для
выполнения некоторых актов, как, например, при составлении
договора, в том случае если он сам не может это сделать вследствие
отсутствия, малолетства или немоты3. Он воспользуется его
знаниями, как более общим средством, для обогащения не только
в той естественной области, где они повышают стоимость труда,
но и в области правовой, где благодаря им, при высказанном или
молчаливом согласии господина, возникают первичные
обязательства4. Он воспользуется и тем зародышем человеческого
достоинства, которое, хотя и подавленное, все же есть у раба. Его воля,
которая актом освобождения может открыть рабу доступ к
гражданской жизни, сможет также развить его гражданскую
деятельность в той именно мере, которая соответствует его
господским интересам5. Таким образом, рабы послужат ему не только
для увеличения его могущества, но и для расширения его, так
364

сказать, личного участия в гражданской жизни и его
деятельности. Они входят в правовую жизнь, принимают участие во всех
волнениях, делах, спорах, борьбе—все это под покровом
господина, присваивающего себе все плоды их деятельности, подобно
тому как полководец, стоящий во главе войска, присваивает себе
всю славу и получает триумф за победы, одержанные его
помощниками.
На таких основаниях раб фигурирует в гражданском праве;
нет закона, где бы он не занимал места, равного со свободным,
так как в нем олицетворяется личность господина. Но власть
господина, который создал это право в своих интересах, не могла
согнуть природу раба в угоду им.
В этом человеке, из которого она рассчитывала создать себе
послушное орудие, есть воля, которая остается свободной,
несмотря на постороннюю волю, которой хотят ее подчинить. Что бы
там ни делали, единомыслие никогда не будет обеспечено; и что же
будет тогда с этой «легальной фикцией», если это согласие
нарушится? Оно обратится против той цели, которую имели в виду,
и вместо того чтобы подчинить раба, поставить его на службу
своего господина, оно привяжет господина к воле своего раба...
Равным образом то или другое действие раба не повлечет за собой
никакого обязательства. Сначала это факт, факт, который сам по
себе лишен еще характера законности: «Раб ничего не должен,
и нет долга по отношению к рабу,—говорит юрисконсульт,—
*">то стгут^п ?»р<т?Пди гуъъ хтгпъ мм от т;ттптпр^гтстрм r up porppm tou-
ном значении, скорее указывает на факт, чем на обязательство,
основанное на гражданском праве»6. Это, однако, уже начало
законных обязательств, своего рода обязательство естественное,
так как если не закон, то юриспруденция безусловно не отрицала
за рабом правомочности с точки зрения естественного права
составлять и участвовать в обязательствах7; и это был основной
принцип для всех хозяйственных сделок, в которых хотели, чтобы
он принимал участие: тот, кто был абсолютным нулем по своему
существу, никогда не мог в силу простого разрешения получить
какое-либо значение в глазах закона. Но для того чтобы это
обязательство естественного права стало обязательством права
гражданского, чтобы оно с раба перешло на господина, чтобы оно
возвысилось от простого факта до понятия права, делалась
оговорка, которая ограждала интересы господина от только что
указанной опасности. Раб мог заключать обязательства за счет или
к выгоде хозяина; он мог заключить обязательство к выгоде
господина на законном основании, даже без его ведома, даже
против его воли8; но он не может заключить такое обязательство сам
по себе в ущерб его интересам, если он не имеет для этого
определенно, формально выраженного разрешения. Полное право
приобретать (для господина); никакого права отчуждать или
продавать, если нет противоположного распоряжения, а в смешанных
случаях раб может обязаться в пользу господина не выше чем до
суммы*своего пекулия или той выгоды, которую он ему доставляет.
365

Таким образом, он приобретет для хозяина обязательство,
дарение, наследство или что-либо другое, что переходит к нему
даром*. Заключает ли он сделку для господина, для самого себя
или для другого раба, пусть даже он заключает эту сделку без
обозначения лица, власть хозяина, как некая скрытая сила, тот«
час же все это захватывает себе10. Пусть хозяин раба взят в плен,—.
его власть, хотя и приостановленная на некоторое время, тем
не менее продолжает обладать скрытой силой благодаря
законодательной фикции о восстановлении прав (postliminii)11; пусть
он умер и не имеет еще наследника,—его власть переживет его
в дальнейшем наследовании, чтобы приобретать опять-таки,
через посредство раба12; и во всех отдельных случаях его право
собственности на вещь будет точно соответствовать праву, которое
он имеет на этого раба13.
В том же положении, как вопрос о собственности, находится
и вопрос о владении. Раб в силу завладения дает своему хозяину
право, которое может с течением времени обратиться в право
подлинной собственности, точно так же как в данный момент
он приобретает для него право на договоренную, данную или
унаследованную вещь14. В вопросах о наследовании дело обстоит
уже несколько иначе: ведь завещание приносит не только выгоды,
оно может заключать в себе и известные обязанности, и господин
не мог бы получать одни выгоды, не приняв на себя и
обязанностей,—право наследования неделимо. Необходимо, чтобы он
принял ооязательства одновременно с ььи одами, нсиСлидимо, чюСы
он на них согласился. Это согласие давало рабу ту гражданскую
правоспособность, которой ему недоставало; и тогда раб законно
получал звание наследника, а господин—наследство15.
Во всех других случаях, где согласия господина не требовалось
для заключения какого-либо дела, раб мог все приобретать для
своего господина, но он никогда не мог подвергать его опасности
потерь выше тех пределов, которые были предуказаны его волей;
и закон наблюдал только за тем, чтобы он не мог отказаться
от того, на что его воля молчаливо дала свое согласие вперед.
Таким образом, раб, имеющий поручение, мог переступить его
границы и обеспечить хозяину дополнительные выгоды, но он
не мог втянуть его в убытки за пределы поставленных им норм:
заключающая договор сторона должна была знать, что на этой
почве она действует на свой-страх и риск; и судебный процесс
ао взыскании всей суммы» (in solidum), который она могла
вчинить против господина, точно ограничивается теми нормами,
которые указаны в поручении16. Раб, поставленный им для
управления во главе грузового судна, может заключать договоры
от его имени по всем делам в сфере своего управления, но не больше
(процесс «по промыслу», exercitorial Тот, кто поставлен во главе
коммерческого предприятия или производства, заключает договор
от его имени по всем делам и в особенности по делам, связанным
с его торговой деятельностью (процес «факторства», institoria).
Если раб с ведома господина торгует сам на свой пекулий, то весь
366

этот пекулий, являясь базой его операций, служит гарантией
для его доверителей, и хозяин, которому он что-либо должен,
может быть только участником вместе с другими в претензии на этот
пекулий (процесс «о разделе», tributoria). Если раб поступил
так без его ведома, то предъявляется иск об этом самом пекулии,
так как пекулий является частью имущества господина, которую
он пожелал дать рабу на его личное управление. Но согласно
обычаю предварительно вычтут то, что он должен господину,
остаток же и составляет, собственно, его пекулий; и хозяин может
быть привлечен к ответственности по своему имуществу только
с точки зрения его приумножения, которое он мог получить от его
(торговых) действий (процесс «об обращении взыскания», De in rem
verso)17.
Итак, господин на самом деле заинтересован лишь в той степени,,
в какой он сам этого хотел; впрочем, совсем не обязательно, чтобы
его воля была официально выражена, она может подразумеваться,
вытекая из его действий. Тот, кто дозволил своему рабу открыто
расположиться в лавке, напрасно будет стараться сложить с себя
ответственность за его торговые операции, необходимо, чтобы
он отрекся от него или по крайней мере чтобы он объявил, в каких
пределах берет он на себя ответственность за него. Это объявление
должно было висеть на видном месте и постоянно, около самой
лавки, в форме, доступной для чтения и понятной для жителей
этой страны18. Даже более: один уже факт открытия лавки
заключал в себе молчаливое одобрение хозяина, значение которого судья
мог вполне признать и оценить. Если после этого следовало
заявление: «Я запрещаю иметь дело с моим рабом Януарием», то этим
хозяин уже снимал с себя ответственность за его действия и к нему
был уже неприменим иск шо факторству» (institoria), но этим
не исключались другие иски, например, иск «о пекулии»; ясно,
что такой терпимостью как бы санкционировалась его торговля,
по крайней мере в пределах его пекулия19.
Отсюда можно сделать вывод, что раб мог приобретать сам от себя
и без позволения господина и даже против всякого его
разрешения, увеличивать капитал хозяина; он не мог сам по себе ни
передавать другому лицу, ни даже уменьшать без специального
разрешения сумму тех обязательств, раз он их уже заключил. Таким
образом, уполномоченный получать и давать расписки, он мог,
превышая свою доверенность, без посредства хозяина получить
закладную; но он не мог даже в этом случае без разрешения снять
запрещение, если только он не получил полной суммы 20.
3
Тот же самый принцип регулировал обязательства, которые
вытекали из преступлений. Если господин приказывал рабу
преступное деяние или если он знал о нем и не помешал ему, хотя
и мог, он был ответственен в полной сумме убытка (in solidum)1;.
если он его не уполномочил и не давал ему разрешения, возмеще-
367

ние тем не менее должно было иметь место и иск о возмещении, или
noxale (жалоба на причиненный убыток), необходимым образом
возникал, адресуясь по отношению к господину: он подавался
в случаях воровства, убытка, оскорбления или насилия2. В силу
этого господин чувствовал себя замешанным во все эти дела против
своей воли. Но по крайней мере эти предъявляемые к нему
претензии были не безграничны, и эту границу установил уже закон
XII таблиц: это цена самого раба, «так как несправедливо,—
гласит закон,—чтобы его вредность стоила его господину больше,
чем стоит его тело»3. Как пекулий в случае обязательства, на
которое не было дано полномочия, так и тело раба, в этом новом виде
обязательства, может быть предоставлено в уплату и должно
служить достаточным возмещением: это тот же закон «о причинении
вреда четвероногим животным» (De pauperie) в приложении к рабу,
как следствие столь обычного уподобления раба животному; и это
уподобление устанавливается еще более точно в последней серии
обязательств, которые нам предстоит бегло просмотреть.
Подобно тому как раб делал ответственным своего хозяина
за те преступления, в которых он сам является виновным, так
он давал ему известные права, вытекающие из тех преступлений,
объектом которых являлся он сам. Господин вчинял иск как глава
и хозяин своего раба в случаях воровства, обид, ранений или
смерти. Возмещение за похищение раба подчинялось
установленным правилам. Насилие по отношению к молодой девушке оцени-
.„__ „ _ _,_^_ „/гг^„ Л,ттт„ Л Л ,,Л **„,* Л "Ο^^^^^^-^,,τ-
возмещалось вдвойне, и его старались найти во всяком влиянии,
которое, толкая раба на зло, на бегство, на обиды, на безумные
траты или создавая у раба привычки к удовольствиям, к
бродяжничеству, к расточительности, могло тем самым уменьшить его
стоимость5. Что касается оскорблений, то под этим словом
подразумевалось не одно и то же по отношению к рабам и по
отношению к свободным людям. По древнему закону нанести обиды
рабу было нельзя; иск в этой плоскости мог быть предъявлен
только тогда, когда в его лице был оскорблен хозяин. Но бранное
сгово или простой у,Лар кулаком не могли вызвать такого
последствия; нужно было очень тяжкое оскорбление, чтобы оно
отразилось и на хозяине, акт насилия столь вопиющий, чтобы его
почувствовал и сам хозяин6. При такой постановке дела вопрос в
известных случаях мог быть затруднительным: если, например, раб
принадлежит сразу нескольким господам? если он дан в
пользование? В последнем случае оскорбление опять-таки падало на
владельца, а в предшествующем—пропорционально на всех хозяев
не по их заинтересованности в стоимости раба, а по их личному
достоинству7. За ранение взыскивалось возмещение убытков в
зависимости от вреда, причиненного рабу8. Что же касается убийства,
то тут было место специальному иску на основании закона Акви-
лия, закона, направленного против тех, которые без основания
убьют чьего-либо раба или животное, так как законодатель
объединяет их в своей формуле так же, как и юрист в своем комментарии:
368

«отсюда ясно, что он приравнивает к нашим рабам тех
четвероногих, которые считаются домашним скотом»9.
Впрочем, была существенная разница между исками «о
возмещении убытка» (noxale), который всей тяжестью ложился на
господина в сил^ проступка его раба, и различными исками,
которые он мог вчинить на основании того убытка, который он
потерпел в лице раба. Иск «о возмещении убытков» (noxale), который
возникал вследствие проступка раба, оставался связанным с его
телом; он следовал за ним неотступно, он следовал за ним даже
за пределы его рабского состояния10· Другие иски, напротив,
были связаны с личностью господина; он получал право на
удовлетворение с того самого момента, когда ему был нанесен ущерб;
умер ли раб, был ли он отпущен на волю или продан,—иск тем
не менее должен быть полностью удовлетворен11.
Во всех вышеприведенных случаях мы видели, что раб
рассматривается как вещь, как собственность, mancipium. Потому, что
он вещь и не принадлежит самому себе, он не может иметь ни жены,
ни детей, ни имущества или может их иметь с разрешения и в
зависимости от доброй воли хозяина; потому, что он орудие в руках
господина, он будет от его имени заключать всевозможные сделки
с теми различиями и в той мере, как было отмечено выше, и,
наконец, как орудие и как собственность, он дает повод к вытекающим
из преступлений обязательствам в пользу или во вред господину.
Но в этом последнем случае раб иногда оценивался несколько
тэмтттр ттрм пппгт^а t*pttiu t*tttj ттплртпр гтлгтттдр· vnnwp ттягтипттпятэп-
вого иска отсюда мог возникнуть и процесс на основе права
государственного. Это понимание дела и сознательность
поступков, которые признавали за ним, утверждая его сделки в пользу
хозяина,—этих качеств требовали от него в его отношениях к
обществу; и согласие господина никогда не давало ему права на
преступление. Если он его совершал без ведома хозяина, то
хозяин всегда мог (что касалось его лично) оправдаться, выдавши
виновного; но раб тем не менее подпадал под суровое действие
закона12; перед лицом этого закона он был приравнен к
свободному, но без всех тех гарантий, которые гражданин находил в
уставах Рима. Он не мог прибегнуть к помощи трибуна перед
приговором13; в качестве судей нередко фигурируют магистраты, на
которых была возложена забота о выполнении приговоров по уголовным
делам (triumviri capitales)14; никакого права апелляции после
вынесенного приговора: если хозяин или кто-либо другой,
сжалившись, не возьмет его на поруки, он подвергается казни без
нового расследования15. Карательные меры, принимаемые против
него, точно так же носят более суровый характер16. Если
свободному человеку полагаются в виде наказания палки, то раба бьют
бичом; если свободный человек присужден еще сверх всего
прочего к работам в рудниках (in opus metallicorum), то раб
будет передан хозяину на условии, чтобы он служил, закованный
в цепи. Раб и свободный почти уравнены друг с другом приговором
к пожизненным каторжным работам, которые одного отнимают
24 Валлон 369

у господина, а у другого похищают свободу, чтобы сделать обоих
одинаково рабами наказания: присуждение к общественным
работам в шахтах, в каменоломнях, к выступлениям в цирке. Но
если они должны будут подвергнуться казни, то различие их
неодинакового происхождения вновь восстановится: меч—для
свободного человека, топор—для раба; сбрасывание со скалы—
для свободного, для раба—виселица и крест17.
Несмотря на эти различия, которые присущее римлянам чувство
гордости установило в пользу гражданина, даже виновного, закон
уже тем самым, что он делал раба ответственным за его поступки,
признавал его за человека. Если он был виновен, закон поражал
его как личность; он должен был вообще покровительствовать ему
в его отношениях с иностранцами; и даже если закон еще не
оказывал рабу покровительства и не обращал внимания на простые
обиды, то все же он заботился о его жизни, Корнелиев закон
не делал никакого различия между лицами—он одинаково
применялся ко всем убийствам18. Но он применялся не ко всем
убийцам: он не касался хозяев, что вытекало из общей системы
законодательства о их взаимоотношениях со своими рабами. Раб—полная
собственность господина: господин имел над ним все те права,
которые римский закон предоставлял ему вообще над всей
собственностью,—право употребления и злоупотребления (jus utendi, abu-
tendi). Он имел абсолютное право на его труд и на все его существо,
право жизни и смерти; и это право, казалось, опиралось не только
на исконный обычай препкоя nun Яьтип присуще почти всем паро
дам: и юрист еще ссылается на это право, в то время как оно было
уже отменено19.
Итак, в продолжение очень долгого времени закон касался
прав хозяев только с целью их санкционировать и укрепить;
он воздерживался от вмешательства в семейную жизнь, где он
признавал верховную власть другого закона. Какова была эта
верховная власть господина и какое употребление делал он из этой
власти, которая была ему предоставлена? Ввиду вынужденного
молчания законов с этим вопросом надо обратиться к истории
и ко всем тем описан -едм, которые остались у нас для внутренней^
домашней жизни гражданина.

t
Глава шестая
ПОЛОЖЕНИЕ РАБОВ В СЕМЬЕ
Рлохое обращение с рабом никогда не носило
систематического характера, разве только у народов,
укрепившихся благодаря своей победе и считавших себя
достаточно сильными, чтобы не считаться с ненавистью
порабощенных и удерживать их в покорности
посредством страха. Рим не последовал примеру Спарты, и хотя он
был пс менее воинственным и не менее уверенным с твердости
своих устоев, он все же не пошел по пути этой политики. Раб
в Риме уже не был общественным врагом, он был собственностью
гражданина. Поэтому к нему обыкновенно относились бережно,
так же, как относятся к вещи. Таковы в действительности были
принципы, характеризовавшие отношение господина к рабу
на всех ступенях рабства. Их же положили в основу при
составлении руководства по управлению имениями агрономы для той
обширной области, которая была предоставлена благодаря
молчанию закона произволу господина.
1
Каковы были интересы господина? Было желательно, чтобы
он как можно лучше воспользовался своим имуществом—как
людьми, так и землями; чтобы он возможно рациональнее наделил
своих рабов всем необходимым, равно и работой: работой—в
границах возможного, заботой—в границах необходимого. Раб
должен был иметь все необходимое для существования: пищу, одежду,
жилище. Он должен был иметь все это в той пропорции, которая
отвечала бы принципам разумной экономии, т. е. выгоде
господина и хорошему состоянию его рабов, что опять-таки было в его
интересах. Продукты выдавались на месяц управляющему,
надсмотрщикам, пастухам, т. е. рабам, руководившим работами,
или тем, которые по роду своих занятий в течение долгого
24*
371

времени находились вне пределов имения. Фермеру, фермерше
и надсмотрщикам выдавали, как мы уже говорили раньше, по
четыре четверика зерна (34 литра) в течение зимы и по четыре с
половиной (38 литров) в течение лета; молодому пастуху—3 четверика
(25 литров). Что касается рабов, занятых в поле, пользовавшихся
меньшим доверием и не имевших времени для приготовления
пищи, то им выдавали продукты ежедневно и в
приготовленном виде. Мы уже упоминали о той норме хлеба, которую Катон
установил в размере 4 (фунтов?) зимой и пяти начиная с того
времени, когда приступали к работам на виноградниках, и до
сбора фиг, после чего опять возвращались к четырем. Катон
регулировал также норму вина по различным месяцам года в
возрастающей пропорции, начиная с одной гемины до трех в день
(от 0,27 литра до 0,80 литра). Вино всем без исключения
разливалось по порциям. Месячное его количество высчитывалось
только с целью определения его годового потребления: это
составляло восемь квадрантал, или амфор, в год на человека (2,08
гектолитра) и только одну амфору (0,26 гектолитра) для
закованных в цепи рабов. Но что это было за вино? Прочтите его
рецепт у Катона: «Вино для слуг в течение зимы. Влейте в бочку
десять амфор сладкого вина, 2 амфоры крепкого уксуса
и столько же вина, вываренного на две трети, с
пятьюдесятью амфорами пресной воды. Мешайте все это палкой три
раза в день в течение пяти дней. После этого прибавьте туда
-•■»т ,-ч /-»гтч» ττ/λλ ,-frn »тл^тчт τ ·-» r\ Ä » ψγτττ ΤΤΤΤΙ-Τ1 /i-f /ч 1 / ггч жгп*"\ *Л \ лгпО*>Л11 ЛФЛТЛЛППТЛчЛг»
LLiCC 1 jJjf-i,^ V/11 iCilJijJC v> У * i-»iw xk\àx i ίλΟ /о ««ibipUi viuüOli Ό À. w j. у//лл>д-1.ач/*» ^ s *■
морской воды»1.
Не будем же жалеть закованного в цепи раба за то, что ему так
скупо отмеряли это так называемое вино.
К хлебу и вину давали некоторый приварок, которому
французский перевод Катона придает несколько наивное название:
«хороший стол для слуг»: «Сохраните возможно больше упавших
с дерева олив, а также и тех, которые, будучи сорваны во-время,
не обещают вам большого количества масла; давайте им эти
маслины, но с таким расчетом чтобы их запас продержался
возможно дольше. Когда он истощится, давайте гж рассол с
уксусом. На каждого пойдет в месяц одна бутылка масла (0,54 литра);
соли же должно хватить на каждого в год по одному четверику
(8,67 литра)»2.
Вот из этой-то порции уксуса иссоли и состоял «хороший стол»
того раба из «Каната», богатое воображение которого позволяло
ему мечтать о царстве:
Уксус с солью на завтрак получит богач
И без доброй покушает каши3.
Та же экономия в одежде: «Давайте им каждые два года тунику
без рукавов в три с половиной фута длиной из грубой шерсти.
Давая им ту и другую одежду, не забудьте взять у них старую,
чтобы употребить ее на заплаты (centones). Следует также давать им
каждые два года крепкую обувь (sculponeas) на железных гвоздях»4.
372

Вопросу о жилище Катон уделяет очень мало внимания. В
одном месте, где он говорит о постройке новой фермы, он наряду
с зимними яслями и летними решетками для быков упоминает
и о каморках для рабов; никаких других указаний нет5. Варрона
и Колумеллу этот вопрос занимает несколько больше в
интересах порядка и наблюдения6, но также и с точки зрения
благосостояния рабов. Варрон понимает, что, благодаря выбору места,
рабов можно избавить от излишней жары или излишнего холода
и без всяких затрат обеспечить им отдых, восстанавливающий
их силы, необходимые для работы7. Наметив местоположение
жилищ обыкновенных рабов, Колумелла переходит к помещениям
рабов, закованных в цепи. Он не находит для них ничего более
здорового, чем подземелье, освещенное большим количеством
маленьких узких окошек, расположенных на такой высоте, чтобы
до них нельзя было достать рукой8. Таков был образец для
рабских помещений (ergastula)!
Но господа не считались даже с самыми необходимыми
требованиями; иногда они доставляли своим рабам некоторые
облегчения, которые им или ничего не стоили или, наоборот, приносили
даже выгоду. Господину ничего не стоило обращаться с хорошими
рабами с известной фамильярностью, беседовать с ними об их
занятиях, спрашивать совета у наиболее способных, чтобы
заставить их еще больше стараться и развивать свои способности, или,
наконец, облегчать хорошими словами бремя их вечного труда.
Так поступал :: советовал другим поступать Колумелла9. Но
следует сказать, что испанец Колумелла во всем, что касалось
рабов, придерживался школы Ксенофонта, Варрон же—школы
Аристотеля10. Настоящий римлянин—это Катон. Правда, Катон
в начале своей карьеры разделял грубую пищу своих рабов,
как он разделял и их труд: это был обычай древних римлян 11;
он иногда заставлял свою жену кормить грудью их детей, чтобы
они вместе с молоком всосали и любовь к семье12. Но ему чужда
была обходительность обращения, так же как и ласковость речей.
Что касается поблажек, то он признавал только такие, которые,
улучшая реальное благосостояние рабов, в то же время обещали
не меньшие выгоды и прибыли господину. Я имею в виду брак
и пекулий.
Брак, за которым закон, как мы уже видели, не признавал
ни законной силы, ни прав, разрешался рабам только как милость,
и, однако, принимая во внимание простые условия деревенской
жизни, это не могло быть тяжелой жертвой со стороны господина.
Катон, Варрон и Колумелла особенно рекомендовали вступление
в брак фермеру. Катон запрещал другим вступать в брак лишь
для того, чтобы извлечь позорную выгоду из тех временных
связей, которые он допускал за известную плату13. Колумелла
полагал, что дети раба являлись достаточным вознаграждением.
И он советовал поощрять плодовитость матерей предоставлением
им свободного времени и даже свободы14. Эти связи и их плоды
представляли еще и другие выгоды, уже отмеченные Аристоте-
373

лем. Благодаря им между господином и рабом возникали
многочисленные узы, появлялась гарантия хорошего поведения и залог
верности. На этом-то основании и Варрон, особенно рекомендуя
вступление в брак для некоторых разрядов рабов15, считает
его допустимым, повидимому, и в более широких масштабах,
по примеру рабов в Эпире16. Поэтому-то, несмотря на непризнание
их законом, с родственными связями рабов обычно считались.
Им разрешали самовольно называться именами, которые
применялись для лиц свободного состояния и на которые по закону
они не имели права претендовать; им давали эти имена на сцене17,
их признавали и на юридическом языке, но только их имена,
а не вытекавшие из них последствия18; их с почтением
обозначали на священных надгробных надписях, взывая к манам. Следы
всего этого сохранились на камнях тех памятников, которые,
пользуясь снисходительностью своих господ, они воздвигали друг
другу после смерти19.
То же самое наблюдается и по отношению к пекулию,
который мы, согласно закону, определили как часть имущества
господина, предоставленную в специальное пользование раба.
Это было одним из средств поощрения способностей и
старательности раба: ловкости охотника, бдительности пастуха. Первому
давали небольшое вознаграждение за каждую штуку
принесенной им домой дичи20, второму—несколько овец из его стада.
На это намекает в двух местах Плавт21, и Варрон в свою очередь
советует разрешить лучшим рабам пасти ня гог.ппдскиу угодьях
несколько голов скота, составляющих их пекулий22. Но нередко
пекулий был исключительно плодом сбережений самого раба,
сбережений за счет единственной, казалось бы, принадлежащей
ему вещи: я имею в виду его пищу, его паек. Это то, что он
откладывал грош за грошом, то, что он крал, так сказать, у самого себя,
заглушая свой голод; это, наконец, то, что он отнимал от своего
отдыха благодаря чрезмерной работе, превозмогая усталость23.
Итак, пекулий составлялся как бы из незначительного излишка.
Его собирали в надежде утаить его, так сказать, изъять из
совокупности всего имущества господина. Казалось бы. что это можно
было сделать без всякого вреда и ущерба для господина. Однако
дело обстояло не так. Пекулий, хотя бы он был составлен из пота
и крови самого раба, все же принадлежал господину, и если
первый и сохранял за собой право пользования, то второй имел на
него право собственности, собственности абсолютной. Несмотря
на то, что обычно пользование пекулием милостиво
предоставлялось рабу, господин во всякое время мог всецело располагать им24.
Поэтому он не упускал случая поощрять его накопление рас-
считанно бережным к нему отношением. Пекулий в глазах
господина являлся как бы мерилом нравственного достоинства самого
раба. Обладание им считалось почти добродетелью, и у римлян
существовало название для того, кто обладал этим драгоценным
качеством:
Рабу, который делен и зажиточен25.
374

Тот, кто не имел пекулия, считался в буквальном смысле
бездельником. Одним этим словом передается смысл стихов, где хозяин
из комедии «Жребий» говорит о другом:
Оловянного гроша нет за душой у подлого 26.
Таким образом, рабы приобрели для себя основы уважения,
укрепившиеся благодаря заинтересованности господ. В самом
деле, пекулий, даже в том случае если господин обещал принять
его по заранее условленной таксе как плату за свободу27, имел для
него большую ценность. Это был как бы новый капитал,
связанный с личностью раба, но отличный от его природы и тем самым
отделимый. Раб оставлял в руках господина как бы залог своей
верности. Он от своего имени как бы страховал в его пользу свою
жизнь от всяких случайностей, ожидавших его каждый день,
не считая все те взыскания, которые в интересах господина
отодвигали срок, назначенный для выкупа раба, не принимая также
во внимание отсутствие договора. Ведь господин, как мы уже
говорили, не мог брать на себя никаких законных обязательств по
отношению к рабу. Это было делом совести, и прошло много времени,
прежде чем закон стал считаться с ними при судебных
разбирательствах.
Но в этом, однако, заключается вся хорошая сторона рабского
положения. Взамен свободы они находили под крышей господина
все необходимое для существования: хлеб, одежду, жилище и кое-
*7ТО Т^^ 'Г10 ГО τττη ττΛττ^Μ/π^ΡΤ ЛД/мои^ TT ТТРТТЯРТ РР ftnriPP ΤΤηΤ/ΤαΤΤίΠΜ
видимость брака и собственности, а после смерти рабам, равно как
и вольноотпущенникам, иногда отводили место в семейных
гробницах или в колумбариях, если только они с согласия господина
не были причислены к какому-нибудь погребальному братству28.
Но не следует ли это отчасти объяснить тем тщеславием, которое
любило выставлять их напоказ, как живых, так и мертвых? Что
же касается этой двойной милости, разрешавшей им иметь пекулий
и вступать в брак, то не забудем, что им было предоставлено
только право пользования, всегда зависящее от произвола и потому
могущее быть всегда отмененным. Жены и пекулий могли быть у них
отобраны так же легко, как и даны; дети им не принадлежали.
Что же касается самого необходимого, то могли ли они быть
уверены в том, что всегда будут обеспечены им, лишь потому что Катон
и другие авторы давали такие советы? Сколько было и таких,
которые считали возможным превзойти советы самого Катона,
чтобы тем глубже проникнуться его духом и усовершенствовать
его хозяйственную систему, еще больше сократив свои расходы,
не говоря уже о скрягах, не считавших за несправедливость питать
рабов так, как они питались сами29.
За эти преимущества, каковы бы они ни были, раб должен был
всецело жертвовать собой ради блага господина, и те же
предначертания, которые в столь скромных размерах отмеривали ему
эти милости, налагали на него работу, тяжесть и
продолжительность которой едва были ему под силу. «Какое бремя несешь
375

ты?»—спрашивала госпожа свою старую служанку. «Восемьдесят
восемь лет,—отвечала она,—прибавьте к этому рабство, пот,
жажду и потом вот эту ношу, под которой я сгибаюсь»30. Раб—это
пожизненный капитал, который, прежде чем приносить проценты,
требует известных затрат. Для амортизации этого капитала и для
покрытия расходов по содержанию необходимо, чтобы он приносил
большой доход, чтобы он давал все, что мог производить. Этой
высшей цели старались достигнуть при помощи рационально
поставленного управления имением и искусно рассчитанного
распределения работ и наблюдения.
Поэтому в своих описаниях деревни охотно переносятся в
золотой век, а если поэты касаются железного века, то они и туда
переносят нечто из добрых старых времен Сатурна:
Дай, управляющий, отдых земле, посев совершивши,
Дай отдохнуть и мужам, землю вспахавшим тебе31.
Но агрономы имеют в виду современную им эпоху. Там нет
ни потери времени, ни бродяжничества под предлогом выполнения
поручений, ни свободных дней, которые не являлись бы
вынужденными. Были праздники, и постановления жрецов предписывали,
чтобы в эти дни давали отдых быкам. Но праздника не было ни для
мулов, ни для лошадей, ни для ослов32, не было их и для рабов.
Посмотрите, что Катон приберег для них на эти дни: «В
праздничные дни,—говорит он,—они могли чистить старые канавы,
мостить оольшую дорогу, подрезать терновник, перекапывать
сад, выпалывать сорные травы на лугах, выдергивать колючки,
толочь зерно, чистить бассейны...»33—все, что можно было делать,
пока отдыхали быки. Нужна была вся сила древней традиции
и, несомненно, все могущество суеверия, чтобы людей, привыкших
и заинтересованных в рабском труде, заставить допустить отдых
в дни сатурналий: жертвовали несколькими рабочими днями,
подобно тому как на войне обрекали смерти несколько человек,
чтобы спасти остальных, отвращая таким способом гнев и зависть
богов.
2
Со времени Катона положение рабов значительно ухудшилось
по целому ряду причин1 и прежде всего благодаря расширению
земельных владений, что, в свою очередь, повлекло за собой
увеличение числа рабов в этих имениях:
Руками колонов, неведомых прежде, большие
Земли возделывать стали, свои расширяя именья 2.
Вполне понятно, что эти рабы, менее известные своему
господину, могли скорее вызвать его недоверие; и так как наблюдение
за ними становилось все труднее, то пришлось прибегнуть к иным
предохранительным мерам: все чаще стали прибегать к цепям. Эта
мера, конечно, не могла быть общей; ее нельзя было применять
к некоторым категориям рабов, работа которых по своему харак-
376

теру ускользала от зоркого глаза господина, как, например, работа
пастухов. Поэтому по отношению к ним придерживались
совершенно иной политики. Их выбирали из числа наиболее
испытанных рабов и их старались удержать такими средствами, которые
укрепляли естественные узы жизни,—посредством семьи,
заинтересованности и некоторой свободы действий3. Но если эти вольности
являлись необходимым условием пастушеской жизни, то иго
рабства тем сильнее тяготело на рабах, занятых полевыми работами.
На эти работы посылали самых презренных рабов, но так как
и их собственный характер и тяжесть труда—все склоняло
их к бегству, а обширные земли и виноградники, среди которых
они были рассеяны, представляли им много удобных случаев,
то их заковывали в цепи4. Эти оковы, удерживавшие их ночью
в эргастуле, сковывали их и во время работы и никогда не покидали
их, так что в конце концов они стали чем-то нераздельным от их
природы и превратили их в особую породу «рабов в железах»,
кандальников (ferratile genus)5. Катон говорит о них, как о самой
обыкновенной вещи; Варрон и Колумелла, не находя ничего, что можно
было бы предложить взамен, не находили в этом ничего
предосудительного6, а Плиний плакался не столько в интересах рабов,
сколько страдая за честь земледельческого труда,
предоставленного людям, у которых ноги были закованы в цепи, руки
присуждены к наказанию, лбы отмечены клеймом7. Во имя
воспоминаний прошлого, а также имея в виду современный ему упадок,
он в другом месте npuic^iyci против этого гибельного обычая:
«Обработка полей рабами из эргастула отвратительна, как
отвратительно все то, что исторгнуто у людей, полных отчаяния»8.
Одним из следствий расширения земельных владений и
увеличения числа рабов в поместьях было введение должности посредника
между господином и рабом,—я имею в виду управляющего
имением, «виллика». Эта перемена должна была оказать
непосредственное влияние на их положение. В самом деле, виллик был тем
орудием, посредством которого передавалась воля господина всем
служащим имения; нередко он бывал также и носителем его
авторитета. Господин по занимаемой им должности и все же раб
по своему социальному положению, он должен был распределить
между сотоварищами по рабству как все необходимое им для
жизни, так и те работы, которые соответствовали их силам. Таким
образом, в жизни этого одного раба мы встретим черты,
характеризующие положение, общее всем рабам. Поэтому необходимо
ближе познакомиться с этой личностью; он занимает первое место
во всех сельскохозяйственных трактатах. Все они дают нам
описание тех качеств, которыми он должен обладать, и тех
обязанностей, которые он должен исполнять, с теми необходимыми
оттенками, в которых отражались различия тех или других эпох.
Катон почти не останавливается на качествах, желательных для
лиц, занимающих эту должность; он сразу переходит к
обязанностям, где эти качества могут проявиться. Управляющий, несмотря
на видимость власти, должен быть послушным господину,
377

и не только ему, но и его друзьям. Это послушание должно быть
разумным, он должен был работать, в точности исполняя его
приказания и даже больше—как бы предупреждая его намерения.
Он должен уважать собственность других и беречь свою;
должен умеренно давать взаймы и столь же умеренно занимать,
так как заем всегда носит взаимный характер. От него требуется
хорошее поведение, трезвость, не должно быть никаких пиров
вне дома, никаких паразитов в доме, никаких
жертвоприношений вне установленных сроков, никаких гаданий, никаких
гаруспиций. Ему вменяется в обязанность всегда находиться
среди рабов, чтобы разрешать их споры, судить их проступки,
удерживать их от преступлений своевременным удовлетворением
их законных нужд, а также своим примером, держать их всегда
занятыми, наказывая за нерадение, ободряя и вознаграждая за
прилежание. Руководя работами, он тем не менее и сам должен
иногда принимать в них участие, чтобы лучше узнать людей
и позволить им узнать себя: «К тому же,—добавляет Катон,—
благодаря такому образу жизни он будет менее склонен к бегству,
будет лучше себя чувствовать и лучше спать». Впрочем, часы сна
отмерены ему довольно скупо: он первым должен вставать,
последним-ложиться, так как он должен регулировать как отдых, так
и труд рабов9.
Управляющему, виллику, как в помощь ему, так и для того
чтобы сделать службу более приятной, давали подругу жизни—
villica (экономку). В ее обязанности вхоттитто смптпрть -=>я фермой
и поддерживать порядок в ней, наблюдать за домашним хозяйством,
заведывать ежедневным питанием рабов и заготовкой продуктов
на год. Ей в особенности господин запрещает ходить в гости и
принимать их у себя, не разрешается ей и посещение соседок и всякие
сплетни с кумушками, пиры, участие в прогулках за пределами
имения, жертвоприношения и всякого рода иные суеверия.
Ее бог—это бог очага, бог Лар, и пусть она просит у него изобилия,
плетет в определенные дни венки, но что касается
жертвоприношений, то пусть она помнит, что один только господин может
приносить их за весь дом ч семью10.
Ьаррон, Колумелла и Плиний повторяют, с некоторыми
вариантами, эти советы. Варрон требует, чтобы управляющий фермой
превосходил своих подчиненных образованием, возрастом, добрыми
нрасами, ловкостью, для того чтобы он мог учить их как
собственным примером, так и словами и чтобы это руководство
поддерживалось авторитетом опыта и знания11. Колумелла придает большое
значение выбору виллика. Его следует выбирать не среди той
группы рабов, прелести которых очаровали господина в городе,
а среди того населения, которым ему придется управлять. Автор
хотел бы, чтобы их с этой целью намечали с самого детства,
знакомили со всеми работами, подготовляли под руководством учителя,
для того чтобы он с тем большим успехом мог сам руководить
впоследствии людьми труда. Он должен быть средних лет, ловким,
опытным или по крайней мере способным стать таковым. Знание
37S

грамоты для него необязательно, если его память удовлетворяет
требованиям его административной деятельности. «Такие рабы,—
говорит Цельс,—приносят своим господам меньше счетов, но больше
денег». Добродетель требуется от него только постольку, поскольку
она необходима для поддержания его авторитета на линии средней
между жестокостью и слабостью12. Чтобы удержать его дома,
Колумелла рекомендует то же средство, что и Катон,—т. е. дать
ему хозяйку, виллику. Он требует, чтобы она была молода,
но не слишком, не красива, но и не дурна, отличалась трезвостью,
целомудренностью и прилежанием. В ее обязанности входит
посылать в поле тех рабоь, которых призывает туда их труд, оставлять
других для внутреннего обслуживания и наблюдать за тем, чтобы
дни не проходили в безделье. Еще многие главы посвящены тому,
что им рекомендуется делать и что запрещается13.
На основании обязанностей виллика и виллики, о которых
не перестают твердить, мы можем составить себе представление
о желательных качествах рабов, как стоящих во главе, так и
простых работников. Запреты, налагаемые на них, дают нам
представление о том, каким иногда бывало это положение рабов, но для
того чтобы получить вполне реальную картину, следует принять
во внимание все их хорошие и дурные стороны. В самом деле,
управляющий не был просто рабом в строгом смысле этого слова,
и в делах управления он пользовался некоторой свободой действия.
Об этом говорит Колумелла: «Да будет угодно богам, —воскли-
пярт он с оттенком сожаления.—чтобы воскоесли эти доевние
обычаи лучших времен, ныне оставленные, и чтобы раб не позволял
себе употреблять раба в качестве своего слуги, если только этого
не требуют интересы господина, чтобы он всегда принимал пищу
вместе со всеми рабами и не наживался за их счет»14. Подобного
рода вещи практиковались в большинстве поместий в первом веке
Империи. Но это имело место и раньше. Эти обычаи, о
которых он так сожалеет, были очень древни, а эти золотые
времена очень далеки. Доказательством β могут служить виллики
комедий Плавта, как, например, Олимпион в «Жребии». Его
ферма—это его префектура, его провинция. И сам проконсул
не управлял с большим произволом людьми и делами своего
округа15.
Что же требовалось для того, чтобы ограничить этот произвол?
Присутствие господина, так как, являясь господином для рабов,
виллик сам был рабом перед лицом господина. Поэтому-то
агрономы настоятельно советуют хозяину время от времени посещать
поместье, чтобы напомнить этому зазнавшемуся начальнику его
истинное положение, ревизовать все его действия, натянуть
бразды правления, если они ослаблены, и, наоборот, отпустить
их, если это требуется, чтобы никто не думал, что око хозяйское
дремлет. Это не только право, но и обязанность господина, каким
нам изображает его с самого начала своего произведения суровый
Катон16.
В своем описании Катон как бы имеет в виду такое время,
379

когда положение виллика больше напоминало положение раба,
а Варрон и Колумелла пишут в такую эпоху, когда
попустительство господина в ущерб другим способствовало усилению
произвола и укреплению насильственно узурпированной им власти.
Варрон хотел бы, чтобы его научили управлять не столько при
помощи ударов и насилия, сколько при помощи слов
убеждения17. Колумелла, всячески стараясь поддержать дисциплину,
в то же время особенно настаивает на том, чтобы в этом отношении
не переходили границ. «После общей ревизии всего управления,—
говорит он,—одной из важнейших задач господина следует
считать осмотр рабов эргастула. Необходимо проверить, прочны
ли их оковы, достаточно ли надежно место их заключения и
соответствует ли охрана своему назначению, не заковал ли фермер или,
наоборот, не освободил ли он кого-либо из рабов по своему
усмотрению. Прежде всего следует придерживаться того правила, чтобы
ни один раб, приговоренный самим господином, не был освобожден
без его разрешения и чтобы раб, закованный в цепи вилликом,
не был выпущен без его же ведома. Господин должен особенно
внимательно относиться к этой категории рабов и не допускать
возможности обмана, касающегося их одежды и питания, тем более
что большое количество лиц, которым они подчинены, как то:
управляющие, руководители работ, сторожа эргастула, нередко
подвергает их большим несправедливостям и притеснениям; из-за их
скупости и жестокости эти рабы становятся гораздо опаснее.
• ' ~ о»т»<-» -m wr ■* ллттт тггл тгт -г τ τ т"г ·* ν <\ о /-г τ τ ■» г ПЛ тТ'Т'Лтт ♦> О /> /*» ψ-f *-ч Г\ Г* τ Г»"ПТ Т1ТТЦ /■» О Ч W ψ-ЧГ *% О ^ ЛЧ ГЧ
AAO^iVJiVlV |>a4iii WAi->Aii>l±A AUu/iilii ^0^1/l\0ii jpUvviijyUvliiw iwitl wciiVa^^V |>UOOi>f
или тех из незакованных рабов, которые пользуются большим
доверием, получают ли они в точности все то, что предписано в его
регламенте; он должен попробовать их хлеб и вино, чтобы оценить
их качество, должен осмотреть их одежды, плащи и обувь; он
должен разрешить им приносить жалобы на жестокое обращение или
обман, жертвой которого они стали»18. Так поступал Колумелла.
Он установил для своих рабов систему наказаний и наград,
создавшую некоторое подобие правосудия и утешавшую их отчасти
в том, что они были исключены из общего гражданского права19.
Разумная политика, гуманное обращение с рабами являлись
единственно хорошим и надежным методом ведения сельского
хозяйства. Благодаря ему вольноотпущенник, о котором говорит
Плиний, получал со своего клочка земли больший урожай, чем
давали обширные соседние поместья. Но полученный результат
уже, не казался естественным, и, чтобы опровергнуть возведенное
на него обвинение в колдовстве, он должен был перед лицом суда
представить весь инвентарь его сельскохозяйственной эксплоа-
тации, «крепких, здоровых рабов, хорошо откормленных и одетых,
все свои железные орудия в полном порядке, тяжелые плуги
и сошники, откормленных быков»20. Но все эти средства были
давно забыты. Напрасно доказывали владельцу необходимость
хозяйского глаза, напрасно приглашали его если не постоянно
жить, то по крайней мере посещать свое имение в память предков
и ради своего собственного интереса. Он приезжал только сопро-
380

вождаемый шумной городской толпой, окруженный всей суетой
городской жизни, а матрона, некогда верная помощница в его
работах и надзоре, теперь считала недостойным и унизительным для
себя пребывание там хотя бы в течение нескольких дней21. Итак,
виллик пользовался абсолютной властью, так как, по словам Пом-
пония, «быть управляющим имения, куда господин заглядывает
лишь изредка, это значит быть не управляющим, а хозяином»22,
а мы уже видели, что власть, перешедшая в такие руки, приобретает
ярко выраженный деспотический характер.
Итак, расширение владений, повлекшее за собой увеличение
числа рабов на одном и том же участке, ухудшило их положение.
Рабы принимали уже меньше участия в жизни господина, досуга
стало меньше, работы больше, к работникам, менее известным
господину и потому внушавшим больше подозрения, применялись
более строгие меры предосторожности и более суровый режим.
Но отъезд господина из своего поместья еще более ухудшил
условия их жизни, так как власть господина над ними
сосредоточилась теперь в лице виллика, и это бесконтрольное господство,
в то же время ничем не сдерживаемое, не знало границ; ему ведь
не было нужды беречь господское добро, его людей и его вещи,
и тот мотив, который удерживал не знавшего жалости хозяина
и заставлял его беречь своих рабов, у него отсутствовал, а именно—
мотив заинтересованности и выгоды.
Это общее условие деревенской жизни влияло как на
настроение и склонности рабов, так и на их положение. В прежнее время
раб в деревне был помощником господина, теперь он был только
рабом раба, рабом виллика. Он жаждал пойти по стопам
господина и переменить образ жизни, перейдя из разряда сельских
рабов в разряд городских: на деревню он стал смотреть, как на место
ссылки и наказания; она была для городского раба вечной
угрозой23. Тысяча указаний на это рассеяно в сатирах, в праве и в
истории24. И даже должность самого управляющего, которой нередко
завидовал второстепенный раб из городской челяди среди
неприятностей своей службы, даже эта административная власть, которой
ему иногда удавалось добиться в виде милости у господина,
несмотря на свою полную неосведомленность в делах сельского
хозяйства, даже к ней он впоследствии относился с пренебрежением
и помнил только прелести городской жизни:
В Риме, рабом, ты просил о деревне и тайно молился;
Старостой стал—и мечты о городе, зрелищах, банях 25.
Впрочем, не следует думать, что, в противоположность
деревенской жизни, жизнь в городе была полна досуга и наслаждений.
Город не позволял рабам принимать участие в своих развлечениях26;
и здесь существовали для них ή тюрьмы и каторжный труд. Рабы,
употреблявшиеся предпринимателем для какого-нибудь производ-
381

ства, как, например, в кузнице, в пекарнях, в каких-нибудь
мастерских, были ли они счастливее, чем рабы сельские? Виноградари,
землепашцы, влачившие на ногах во время полевых работ
тюремные цепи, могли по крайней мере дышать свежим воздухом и
пользоваться солнечным светом. Но для городских рабов тюрьма
не расширялась: в стенах эргастула труд был особенно тяжел.
В этом тесном помещении надзор был более тщательный, а так как
пример был более заразителен, то и репрессивные меры были более
суровы. Осел из «Превращения» Апулея не мог похвалиться
тем, что покинул мельницу для пекарни. Что же представилось
его глазам в этом ужасном убежище? «Какие отбросы человечества!
Вся кожа покрыта багровыми полосами от бича, избитая спина,
скорее затененная, чем прикрытая лоскутами плаща; у некоторых
был только узкий пояс, но у всех сквозь лохмотья просвечивало
обнаженное тело; лоб заклеймен, голова наполовину бритая,
на ногах железные кольца; отвратительные вследствие
покрывающей их бледности, с веками, изъеденными дымом и темными
испарениями, они почти потеряли способность видеть»27. В этой
картине ужаса нехватает еще одного штриха. Было изобретено
приспособление («павсикапа»)28, имевшее форму колеса, о котором
Поллукс мимоходом упоминает среди других орудий этого
производства и употребление которого он объясняет в другом месте.
Его надевали на шею рабов, чтобы лишить их возможности
подносить руку ко рту и «для пробы» есть во время работы муку29-
А ведь еще закон Моисея гласил: «Не надевай намордника на вола,
молотящего зерно на твоем гумне»30.
Но положение этих рабов было не самым худшим. Власть
господина над своим рабом была безгранична; он мог ради наживы
предать его позору, пыткам, даже смерти. Сенека-отец в своих «Конт-
роверсиях» изображает нищего, обвиняемого в изуродовании
самыми различными способами подобранных им детей, чтобы,
выставляя напоказ их несчастье, собирать при их помощи более
щедрую милостыню. Он цитирует целый ряд риторов и юристов,
избравших эту тему для своих ораторских упражнений, а также
и те аргументы, которые они приводили в защиту этих лиц31.
Следует сознаться, что эти аргументы не были лишены известной
доли справедливости, когда они, оставляя в стороне разбираемый
факт, приводили в пример другие факты, вошедшие как бы в
обычай и оставшиеся безнаказанными. Они указывали на богачей
и на юных детей, изуродованных для удовлетворения их
сладострастия32, на сводников и на девушек, насильно отданных ими
на поругание33, на ланиста и его гладиаторов, откормленных
на убой34. Известно, какую страшную клятву они давали своему
господину35 и как они ее выполняли. Если бой не удовлетворял
данному обещанию, то на помощь являлись Меркурий и Плутон.
Меркурий приближался к распростертому на арене телу и
посредством раскаленных прутьев удостоверялся, действительно ли он
мертв, а Плутон отволакивал труп; если последний подавал
признаки жизни, то он добивал его своим тяжелым молотом36.
3S2

Но и помимо этих отвратительных спекуляций не всякая служба
даже в больших, знатных домах была лучше, чем служба в
поместьях, и не все роли были завидны, начиная хотя бы с роли
привратника, заменившего собой собаку, цепь которой ему была
оставлена из опасения, что он убежит ночью со своего поста (ночью
собаку часто отвязывают). Для того чтобы почувствовать жалость
к его участи, потребовалась вся чувствительность замерзшего
в напрасном ожидании (на улице) любовника37. Дверь, по верному,
энергичному выражению поэта, была его товарищем по рабству38,
и если когда-нибудь просьба более счастливого исполнялась и
если он благодаря этому переставал пить из горькой чаши
рабства, если цепи вдруг спадали с него39, то он с большим
правом, чем Овидий, мог обратиться к ней со следующим
прощальным приветствием:
Двери, прощайте, мои жесткие доски раба 40.
Переступите через порог. Внутри вы тоже не всегда найдете
большее довольство, если спуститесь по всем ступеням рабства,
начиная от управляющего и приближенных рабов господина
до руководителей работ и простых служителей (mediastini),
до этой толпы рабов без имени, рабов кое-каких (qualis qua-
lis)41, по выражению юристов, до этих «викариев» (рабы рабов),
несших двойное бремя рабства, будучи рабами рабов под властью
общего господина. Что касается этой толпы рабов, то содержание
их регулировались лсми же принципами и нормами, как и в
деревне: ежедневная выдача продуктов («с рабами глодать паек
городской»)42, тесное помещение, ложе на низких полатях43, вероятно
более редкое разрешение браков (по отношению к ним отсутствуют
какие-либо советы) и незначительно больший пекулий. В лице
управляющего домом перед ним стоял тот же виллик, а
пренебрежение хотя и жившего здесь же господина могло иметь те же
последствия, как и беспечность, державшая такого хозяина
вдали от своего поместья. Взгляните, каким заносчивым и
жестоким стал раб Леонид, взяв на себя роль управляющего, по
отношению к Либану, своему собрату. Как он сердится за его
опоздания, как он глух ко всем его оправданиям! Если бы сам великий
Юпитер явился бы, чтобы ходатайствовать за него, он и его
не стал бы слушать. Он знает только палки и розги... и он его
заранее об этом предупредил: «Если я тебе в подражание Саврею
дам в зубы, ты не вздумай сердиться»44.
В городе, как и в деревне, некоторые категории рабов не
испытывали на себе всей тяжести этого вечного ига. Подобно пастуху,
который гонял по горам и лужайкам порученное ему стадо,
не влача^на ногах тяжелых цепей, и рабы, стоявшие во главе
лавки или судна, заведующие мастерской или приказчики в каком-
нибудь другом торговом предприятии могли бы считать себя
свободными, если бы брак, которым им разрешали наслаждаться,
если бы собственность, которой они управляли,—все те акты,
благодаря которым они принимали участие в гражданской жизни,
383

не 'являлись пустыми фикциями, существовавшими реально
только на основе терпимости, только в силу соизволения
господина. Тем не менее они пользовались некоторой долей свободы
благодаря исполнению таких обязанностей, которые отдаляли
их от господина. Другие, наоборот, пользовались известными
привилегиями благодаря услугам, приближавшим их к нему45.
Эта постоянная близость позволяла им оказывать некоторое
влияние на его образ мыслей, и в таких случаях именно перед ними
заискивали знатные честолюбцы, домогавшиеся его
избирательного голоса46, и им приносились маленькие подарки бедными
клиентами, просившими его о поддержке47. Один раб Адриана
прогуливался по площади, сопутствуемый двумя сенаторами48.
Но даже на самых высших ступенях рабства уже нельзя искать
той фамильярной близости, которая некогда могла существовать
в уединении деревенской жизни. Господин в городе жил среди
равных, и это звание гражданина, столь высоко поднимающее
его над толпой иностранцев и клиентов, оставляло далеко внизу
толпу рабов. Гражданин должен был в своих отношениях с ними
сохранять известный оттенок высокомерия и презрения, которое
они внушали ему. Впрочем, если это расстояние, эта
разобщенность иногда и сокращались, то, само собой разумеется, что это
случалось только по отношению к лицам, представлявшим собой
как бы аристократию в доме, к тем рабам, которые, как и во
всяком другом обществе, возвышались над другими своими
сотоварищами иногда благодаря своему таланту, чаще же всего ола-
годаря милости господина. Ах, сколько различных оттенков и
видов было в этой «милости»!
К этому классу принадлежали преимущественно действующие
лица комедии; и латинские авторы, у которых мы раньше были
вынуждены отобрать все, что они заимствовали у греков,
обладают достаточным собственным богатством, чтобы добавить к
картине рабства в Риме отдельные штрихи и краски, дышащие
правдой.
Без сомнения, этг интриги, каковы бы они ни были, эти связи,
которые они предполагали или сами создавали, наконец, весь
этот колорит комедий не носил чисто римского характера в те
времена, когда они ставились на сцене. Доказательством этого
служит то, что народ покидал для цирка театр Теренция, где
он не находил больше того национального духа, того грубоватого
юмора Плавта, которым так восхищались его предки. Однако
нельзя сомневаться в том, что римляне, в особенности же
богатые крупные владельцы рабов, составлявшие аристократию,
с тех пор уже сделали первый шаг навстречу иностранным
обычаям. Введение греческого театра в их среду свидетельствует
по меньшей мере о зарождавшейся симпатии и общности
привычек. В форме римской комедии Плавта и Теренция он мог
способствовать их просвещению. Таким образом, в Риме уже тогда
существовали, правда, в меньшей степени, чем в Греции, но все же
существовали молодые расточители, которые, для того чтобы
384

использовать ловкость своих рабов для удовлетворения своих
страстей, сами подчинялись им, готовые купить их содействие
ценой самых унизительных уступок, как, например, Агрипп
по отношению к Либану и Леониду в сцене комедии «Ослы»,
которую мы уже приводили. Были и такие старцы, которые своими
позорными страстями бесчестили достоинство своего возраста
и звание самых высших магистратур и которые для
удовлетворения этих страстей отдавались во власть своих рабов, побуждали
их к воровству, позволяли им наносить себе оскорбления и
издевательства:
Какой ты, право, вздор понес,—говорит раб Либан своему
господину.—
Снимать одежду с голого! Надуть? Тебя?
Попробуй-ка, без крыльев наловчись летать.
Тебя! Надуть! Чего там у тебя найдешь?
Вот разве ухитришься сам жену надуть! 49
Бесчестные и низкие поступки этих старцев часто бывали
бессильны вывести их из затруднительного положения. А эта
римская матрона, заставшая старого распутника у ног своей
любовницы^ четыре раза бичевала его грозными словами:
Встань, любовник, марш домой! Б0
Плавт, как руководитель труппы, обращается с назиданиями
отчасти к римскому народу: «Если этот старец за спиной своей
ЖСНЫ СТПраСНЛСЛ уДОВЛСТВОрЯТЬ СВОИ CTpdCiiri, ι О ci и liuCiyilUK
не заключает в себе ничего нового и удивительного, отличающегося
чем-нибудь от того, что делают другие»51. Урок жестокий, но
все же он был преподнесен; достаточно было несколько
замаскировать форму. Римский народ ничего не имел против того, что
над ним немного подсмеивались, но только люди должны были
быть в греческих костюмах, и он не сердился, если приподнимали
уголок плаща, перед тем как занавес закрывал сцену.
4
Это вольное обращение, которое позволяли себе рабы по
отношению к некоторым господам, разрешалось всем рабам и всеми
господами в известных случаях, как, например, во время тех
праздников, когда находили удовольствие в том, чтобы забыть
их положение, и которыми народный обычай разнообразил через
редкие промежутки времени течение рабской жизни. Первые
подобные примеры мы уже отметили в Греции, но наиболее
известное применение этого обычая мы встречаем в Риме во время
праздника Сатурна, который вернул в Лациум золотой век,
и праздника в честь Сервия Туллия, вернувшего в Рим
священные дни Сатурна: царя-раба по своему происхождению или во
всяком случае по своему имени1. Праздник Сервия справлялся
в мартовские иды, в день его рождения, и в иды августа, в день
освящения храма Дианы, убежища оленей. Ученые (если не
25 Валлон 385

хозяева) метафорически распространяли это имя и на беглых
рабов2. Сатурналии приурочивались к последним дням декабря.
В эти дни хозяева допускали рабов к своему столу и даже
прислуживали им, подобно тому как это делали матроны в иды марта.
Рабы надевали остроконечную шапку вольноотпущенников и
принимали внешность свободных людей; они делили между собой
магистратуры, они решали судебные дела на основании того права,
из которого сами были исключены3. Эти праздники, столь мало
гармонирующие со строгой степенностью отца семьи, повидимому,
временно отменялись4. Их перестали справлять еще до битвы при
Регильском озере, затем они снова были преданы забвению после
кратковременного восстановления. Им вернули прежний почет
во время превратностей второй Пунической войны, когда дурные
предсказания предвещали еще более кровавые события после
битв при Тичино и при Требии во время консульства Фламиния
и Сервилия, имена которых были благоприятны для рабов5.
Нет сомнения, что они снова прекратились бы, если бы имели
интерес только для рабов. Философия господ пришла бы на помощь
чувству гражданского достоинства, чтобы рассеять это
тщеславное народное суеверие, будто бы «сами боги заботились
о рабах»6. С тех пор они продолжали существовать, отличаясь
еще большей распущенностью, оттого что обычный гнет
значительно усилился; им не грозила уже больше возможность
повторных перерывов, потому что они пустили корни в сердце римского
«яродя. Этот народ, вышедший из класса рабов, сделал сатурналии
своим излюбленным праздником7; и новые правители, которых
он сам себе дал, были принуждены увеличить число праздничных
дней. Цезарь довел их до трех дней, Август, вероятно, до
четырех, Калигула—до пяти; под конец они продолжались уже семь
дней, объединившись с «праздником кукол»8, с которым они
слились благодаря все большей своей длительности9.
Пропорционально этому увеличилось и количество всевозможных
эксцессов, и привычка к ним стала столь общей, что Тертуллиану
приходилось стыдить христиан за то, что они принимали участие
в этих нечестивых беспутствах10.
5
Народ мог предаваться им без всякого удержу; но рабы даже
среди увлечений должны были быть очень осмотрительны, потому
что господин не всегда был склонен смеяться над их дерзостями.
Его гнев быстро вспыхивал, и возбуждение при всех
обстоятельствах было очень неприятно. Сатурналии, хотя бы они
продолжались и семь дней, имели свое завтра1. Что касается
повседневной жизни, то эти вольности рабов, каковы бы ни были их мотивы,
всегда сдерживались страхом перед жестокостью наказания
со стороны господина. Мы видели это уже в Греции, но эти
возмездия были, без сомнения, в Риме более обычным явлением, чем
где бы то ни было. Если Плавт подражает иногда греческой коме-
386

дии в сценах фамильярности, то содержание для этих сцен
расправы ему не приходилось искать за пределами Рима. Он весь
полон вдохновением оригинальности (на сцене оригинальность—
правдивое подражание действительности) в описаниях тех
наказаний, которыми господа грозят своим рабам и которыми рабы
охотно бравируют. Это изобилие выражений, разнообразие форм,
богатство фантазии нигде не проявляется с большей силой.
Новизной оборотов речи и смелыми сочетаниями слов он в
некотором роде оживляет орудия пытки. Они—радость и отчаяние
розог, они заставят их умереть на своей спине или сами обратятся
в вяз (ulmeos), так сильно должно быть пропитано ими все их
существо2. Но как можно, не владея языком Плавта, передать
всю силу этих картин, всю мощную отчеканенность его
мысли?
Можно было бы написать целый трактат о всевозможных видах
наказаний, употреблявшихся в Риме, на основании тех намеков,
которые поэт бросает то здесь, то там в виде угроз или шуток.
Прежде всего розги, палка, стекло, плеть и пр.3 Таков был
обычный приход раба: «Ты, должно быть, ждешь обильного урожая
розог и пожать желаешь жатву славного сечения»4. Для
господина это было основой домашней дисциплины, дисциплины,
превращающей человека в осла из-за этого одуряющего метода
воспитания при помощи плети5. Напоминая ослов своей
выносливостью к ударам, рабы могли быть причислены к породе коз или
пантер благодаря тем полосам, которыми ини испещрены0. Только
очень немногие среди них не имеют этих следов. Трахалион
в «Канате», считая себя меньшим плутом, чем кто-либо другой,
предлагает судить об этом на основании осмотра спины; он с
полной гарантией предоставил бы свою кожу скорняку для работ,
свойственных его ремеслу7. Затем всевозможного рода путы:
цепи на руках, оковы на ногах, рогатины на шее, цепи на
бедрах8; кроме того усталость, жестокий голод и холод9; все эти
аксессуары тюрьмы входили в качестве необходимого элемента
в систему наказаний; там, где опять-таки не последнюю роль
играл интерес хозяина, он оказывал влияние даже на наказание
раба, уменьшая его паек и удваивая работу. Наиболее легкой
степенью наказания считалась ссылка раба в деревню, где он
должен был обрабатывать землю с киркой в руках и с цепями
на ногах10. Но, как мы уже видели, и в городе и в деревне
существовали наказания значительно более тяжелые, как, например,
мельница, или толчея (pistrinum), чаще всего фигурировавшая
в угрозах господина, так как это было самым обычным местом
наказания во всех странах11, затем каменоломни и рудники,
причем у Плавта чаще всего встречаются рудники.
«Отведите его,—говорит Гегион в «Пленниках»,—пусть его
закуют в тяжелые, толстые цепи, а затем ты отправишься в
каменоломни, и в то время как другие обтачивают восемь камней
в день, ты должен сделать в полтора раза больше, если не хочешь
прослыть человеком, получившим тысячу ударов».
25*
387

И освобождение молодого пленника дает ему возможность
охарактеризовать одним словом это место пыток; это—ад для рабов:
«Я часто видел на картинах многочисленные наказания в
подземном царстве, где течет Ахеронт; но нет такого Ахеронта,
который можно было бы сравнить с тем местом, откуда я только что
вышел. Здесь труд изнуряет человеческое тело до последних
пределов усталости»12.
Эти изображения поэтов вполне подтверждаются историческими
фактами. Диодор в своем описании Египта упоминает о
каменоломнях, находившихся на границе Эфиопии, и о способе их эксплоа-
тации, практиковавшемся еще в его время. Эти приемы едва ли
чем отличались от тех, которые применялись несколько лет
спустя, во времена римского владычества. К работам в этих
каменоломнях осуждали провинившихся рабов, но спекуляция трудом
рабов насчитывала там не меньше жертв, чем наказание. Были там
и пленные, посылавшиеся и в одиночку, и целыми семьями. Там
хватало работы на все возрасты: дети должны были проникать
в пустоты горы, мужчины—дробить извлеченный из подземных
галлерей камень, женщины и старики—вертеть мельничный
жернов, чтобы превратить его в порошок и таким образом добыть
из него золото. Закованные в цепи, проводя время в
беспрерывном труде под наблюдением солдат, которых старались сделать
глухими к их мольбам, выписывая их из чужих стран, эти люди
все же должны были возбуждать в своей страже сострадание
печальным зрелищем своей наготы и страдании. «Пощады не оыло
ни для кого,—продолжает историк,—не дают передышки ни
больным, ни увечным, ни женщинам ввиду слабости их пола.
Всех без исключения заставляют работать ударами кнута до тех
пор, пока они, окончательно изнуренные усталостью, не
погибают»13.
Итак, положение рабов было очень тяжелое. Можно ли было
избегнуть его хотя бы бегством? Это было, по словам поэта,
равносильно накоплению бедствий14. Бегство—это естественное право
каждого угнетенного, право, которое Плавт осмелился
провозгласить с подмостков римского театра параллельно с правом
господ15,—считалось в Риме, как и везде, где существовало
рабство, самым тяжким преступлением раба. Мы уже говорили
о том, с каким хитроумием юристы находили состав
преступления в малейших попытках к бегству. И как бы незначительны
ни были следы их, они для раба оставались неизгладимыми
в виде клейма, которое выжигали на его лбу раскаленным
железом16. Да и куда бежать? К какому-нибудь частному лицу? Но
ведь закон присуждал всякого, принявшего беглого раба, к уплате
двойной его стоимости17. В храмы? Но республика не признавала
за ними этого права убежища, освященного в Греции. Она не
признавала иной защиты, кроме защиты закона и магистратур;
убежищем для гражданина служил трибунал18, раб же,
лишенный этого права по меньшей мере во времена Республики, не мог
искать защиты у него19. Никто не мог за него заступиться, кроме
388

друзей господина. Этот последний, не признававший
принуждения со стороны высшей власти, мог позволить смягчить себя
просьбами и мольбами (precator)20. И законы разрешали рабу
итти просить заступничества у этого друга, не рискуя быть
обвиненным в бегстве21. Но пусть он будет осторожен, чтобы в этом
его поступке 'не усмотрели покушения к бегству. Даже в том
случае, если он изменит свое решение, его первоначальное
намерение заклеймит его как беглого, и его последующее решение
не сотрет первого22. С этого момента у него нет уж больше
никакого прибежища; его не дают ему и статуи императоров, ставшие
местом убежища в городе, который отказал в этой привилегии
статуям богов23. Он может быть подвергнут любому наказанию,
и господин не всегда удовлетворяется некоторым усилением
обычных наказаний, как то: увеличением числа ударов, более
тяжелыми оковами или работой, присуждением к ручным или
ножным кандалам или к железному ошейнику24. Он может
присудить его к кровавой казни на арене амфитеатра, к растерзанию
хищными животными, к битве гладиаторов. Подтверждением этого
служит пресловутый Андрокл. Будучи беглым рабом, он в
течение трех лет жил в обществе льва, рану которого он излечил;
будучи затем пойман, он был послан на арену, где он встретился
с тем же львом, который в свою очередь спас ему жизнь25.
В одном только случае беглый раб подлежал возвращению
с аоены, а именно: если он добровольно искал там убежища;
чтобы вернуть его господину, его отнимали у зверей, от когтей
которых он предпочитал погибнуть26. Если господин, как правило,
считал для себя более выгодным наказывать раба, осуждая его
на вечную работу, сопровождавшуюся всем, что только могло
усугубить ее тяжесть, то бывали все же случаи, когда чувство
злобы могло заставить забыть эти принципы домашней экономии,
служившие единственной преградой, спасавшей раба от
смертной казни. В таких случаях его бросали в колодец, в печь27 или,
если хотели насладиться его мучениями или показать пример
строгости, его сажали на вилы, или распинали на кресте, который
он должен был тащить на себе до места казни, находившегося
за пределами городской черты28. Иногда его сжигали в одежде,
пропитанной смолой, как это делал Нерон29.
Наказания, о которых говорит Плавт в своих комедиях, не
являются плодом его воображения, но фактами, подтверждаемыми
историей. История констатирует жестокое обращение, которому
подвергались рабы, так как власть господина не имела границ.
Так, Минуций Базил в наказание самым гнусным образом
уродовал своих рабов30. Раб был его вещью, и он мог распоряжаться
ею по своему усмотрению31. Однако интерес государства мог
пострадать от абсолютной свободы господ. И как бы священна она ни
была в их глазах, древний закон все же ограничил ее в одном
пункте. Товарищем гражданина при его земледельческих
трудах, столь близких сердцу древнего Рима, был вол. Убить его
считалось государственным преступлением32. Это утверждение
389

Варрона и Колумеллы подтверждается Плинием, который
приводит в пример гражданина, приговоренного народом к ссылке
за то, что он зарезал одного из своих волов, чтобы удовлетворить
обжорство молодого кутилы33. Что же касается раба, то закон
не изменил своего отношения к нему. Человек, стоявший вне
гражданской общины, имел в его глазах гораздо меньше цены.
Фламиний, снисходя к жестокой, но несколько другого рода,
фантазии какого-то развратника (scortum), велел отрубить голову
одному пленнику (по свидетельству других, даже перебежчику),
чтобы вознаградить своего друга за то, что ему не пришлось
насладиться боем гладиаторов. В числе суровых взысканий,
которые позволил себе наложить Катон во время своей цензуры,
упоминается и это его решение, в силу которого Фламиний был
лишен звания сенатора34. Но вскоре господам Рима пришлось
устраивать подобные зрелища в угоду развращенной толпе.
Чтобы наряду с гладиаторскими боями поддержать интерес
к театру и наполнить трагедию сильными ощущениями, стали
на сцене изображать во всей реальности несчастья юного Атиса,
Геркулеса на костре и Прометея, прикованного к скале. В
последнем случае инсценировка несколько видоизменила содержание
мифа. Коршуна, которого не так легко было заставить исполнять
свою роль, заменили медведем35.
Правда, это были все осужденные, преступники; но ведь
господин имел право осудить своего раба. Приговор не подлежал
TTTJT/*OTrrvm Ч Г Τ^ΛΤΤφΙΛΟ ТТТГЧ О ГТГЧТТОП ТТГьТТГХГ* ГЧГТЧ Т> Т<ГГ»ТТГ\ ТТТТОТТТЛ О ТТО Т>Г»НПГ>ОТТ1 ТТГ\
никаких преград. Во времена Августа эти казни совершались
публично и не вызывали его неодобрения36. Правда, в подобных
условиях наказание налагал не суд, а право силы, а следовательно,
часто гнев и каприз. Разбогатевший вольноотпущенник Ведий
Поллион приказывал бросать виновных в чем-либо рабов на
съедение хищным рыбам—муренам, чтобы насладиться видом того,
как эти рыбы целиком пожирали их37.Часто рабы были виноваты
в незначительном проступке или просто в неловкости. Всем
известна история раба, присужденного к этого рода казни за то,
ч^о он уронил хрус ильную вазу во время пира на котором
присутствовал Август. Раб бросился к ногам императора, умоляя
его лишь о том, чтобы он позволил ему в виде милости «не быть
съеденным»38. Возмущенный Август велел перебить весь хрусталь
Ведия, а раба простил. Но осудил ли он господина и принял ли
он какие-либо меры, чтобы предупредить возможность
повторения подобных злоупотреблений? И по какому праву проявил он
такую строгость? Разве сам он не велел распять на мачте своего
судна своего управляющего Эроса за то, что тому вздумалось
изжарить и съесть перепелку, знаменитую своими победами
в перепелиных боях, к которым римляне питали такое
пристрастие?39 Почему же нельзя считать верным изображением
действительности нарисованные сатирой картины нравов первого
века Империи? Эти неистовства, эти побои по поводу самых
незначительных провинностей40, это жестокосердие ланистов и даже
390

-женщин, проявлявших еще больше своенравия в назначении
и выборе наказаний; эти палачи, состоявшие на годовом жалованье;
матрона, присутствовавшая при наказаниях, не перестававшая
в то же время румяниться, слушать речи любовников, любоваться
золотой каймой, придававшей больший блеск ее одежде,
утомлявшаяся менее быстро, чем палачи41, и распределявшая смертные
приговоры с такой же легкостью, как и удары,—те и другие без
достаточного основания:
Ты мне раба распни!—Какою виной заслужил раб
Казнь? Кто свидетелем тут? Кто донес? Ты выслушай только:
Где человеку смерть, никакое медленье не долго,—
О ты, глупец! Разве раб человек? Пусть он невиновен,—
Я так хочу, так велю, пусть доводом тут моя воля! 42
Мы бы исказили мысль автора и переоценили бы историческое
значение сатиры, если бы представили себе все общество
наподобие тех личностей, которых она клеймит. Но что благодаря
безнаказанности произвола и молчанию закона многие рабовладельцы
до крайних пределов злоупотребляли своей властью над жизнью
и смертью своих рабов, что их жестокость, например, доходила
до того, что они обеспечивали себе их молчание, вырезая им язык48,
что суеверные господа осмеливались искать гнусных
предзнаменований во внутренностях детей рабов44,—кто решится
отрицать все это, вопреки простому утверждению сатиры, когда,
по рассказам Плиния, люди пили кровь гладиаторов, павших
па арсис, чтобы в зтол; питье, где билась еще л^монь, искгнь
исцеления от припадков падучей. Это такое зрелище, добавляет автор,
от которого с отвращением отворачиваешься, когда то же самое
проделывают на арене хищные звери. Но эти люди думают, что
нет ничего более целительного, чем вкусить от еще теплой
и дымящейся крови у самого ее источника и вдохнуть в себя
как бы дыхание самой души, выходящее из раны!45
При наличии подобных нравов, поскольку все позволено, все
и возможно, к свидетельству Плиния, придающему характер
вероятности этим чудовищным поступкам, упоминаемым и в сатирах,
можно добавить в качестве доказательства более обычных
злоупотреблений правом смерти, предоставленным господину,
авторитет отменившего его закона. Подобные эксцессы продолжались
еще в эпоху Адриана и принудили его отменить самый принцип46.
Какое же представление о реальном положении рабов в Риме
дают все вышеизложенные факты? То, которое вытекает из
определения, даваемого им законом, из присвоенного им народным
языком, т. е. обычным правом, прозвища:
mancipium—собственность. Конечно, раб не просто вещь, как все другие, он имеет
свои индивидуальные качества и определенное положение (в ряду
вещей). Это—орудие, но орудие одушевленное, обладающее даром
речи, и закон считается с этим; это даже человек, и закон признает
его за такового в качестве ли преступника или даже жертвы,
если случай настолько важный, что он может представлять
серьезный интерес для общественного порядка. Но на общественной
391

лестнице он всегда занимает низшие ступени, а по отношению
к своему господину, в частности, он только вещь, вещь, как все
другие. И можно ли думать, что этот принцип, от которого закон
никогда не отступал в своих отношениях к семье, мог не оказать
влияния на отношения семьи к рабу? Это значило бы отводить
законам очень небольшую долю участия в умственном движении
и совершенствовании нравов. Но дело обстоит не так. Дурной
принцип, вошедший в законодательство еще в варварскую эпоху,
продолжает жить в нравах, в особенности если он потворствует
дурным наклонностям нашей натуры; и он удерживает их силой
привычки и «святостью» писанного права на уровне более низком,
чем тот, на который их возвел бы естественный прогресс
цивилизации. Поэтому, когда философия диктовала Цицерону его
прекрасный «Трактат об обязанностях», а Вергилия вдохновляла столь
благочестивая муза, закон продолжал утверждать, что раб есть
собственность господина, и только; господин же, со своей стороны,
не считал себя обязанным видеть в нем нечто большее, чем видел
в нем закон. Это мебель, это часть его сельскохозяйственного
инвентаря, и притом не самая ценная и не наиболее оберегаемая.
В поместье был помощник, пользовавшийся большим вниманием,
чем раб: это вол. Почему с волопасом обращались лучше,
чем с другими рабами? Ради вола, с которым он, в свою очередь,
обращался тоже лучше47. Волы, как мы видели, имели свои дни
отдыха, которых не было у рабов. «Некогда убийство вола СЧИТа-
ттпс^ ТЯКИМ ^р УГОЛОВНЫМ ПрССТуПЛСППСМ, KuK ÎI убИЙСТБО ιρα-
жданина»48. Что касается раба, то господин может пользоваться
им и злоупотреблять им по своему усмотрению, как, впрочем, и всем
остальным своим имуществом. Его власть была суверенна и
безгранична, так как принцип, лежащий в основе закона, носил
абсолютный характер, а молчание, которое он хранил, не
указывало ему никаких иных норм, которые он должен был бы
уважать.
Не следует ли при таком положении дел отказаться от мысли
определить общее положение рабов? Конечно, нет, так как,
оставив в стороне краР гости хорошего и плохого обращения,
чрезмерные милости и из ряда вон выходящие жестокости, приходится
признать, что положение рабов подчинялось общему закону,
которым руководится большинство людей при пользовании своей
собственностью,—закону выгоды. А затем оно, конечно,
испытывало на себе самые различные влияния. Все социальные
противоречия были присущи рабскому сословию, все мельчайшие оттенки
жизни граждан отражались на их рабах, и в одной семье можно
было иногда встретить все ступени государственной иерархической
лестницы. Ясное представление дает нам об этом штат прислуги
зажиточной семьи даже в том случае, если там не было легиона
рабов и дом этот не был похож на государство в миниатюре. Там
был свой класс привилегированных в лице управляющих и
приближенных рабов, средний класс в лице начальников служб
(декурионов) и руководителей работ и, наконец, рабочий класс
392

в лице рабов, занятых городским и сельскохозяйственным трудом,
вплоть до рабов, до тех «викариев», которых давали в качестве
пекулия рабам высшего ранга как бы для того, чтобы
замаскировать сознание их рабского положения внешней видимостью
власти. ι ;
Как работа, так и благосклонность господина распределялась
неравномерно среди различных разрядов рабов и очень часто
совсем не соответствовала услугам, оказанным рабами. Поэтому
вполне возможно, что на высших ступенях рабства благодаря
привычке пользоваться неограниченной свободой иногда
исчезало чувство рабской зависимости49. Но истинный характер рабства
следует определять исходя из положения масс, а это положение
в общем управлялось принципами, от которых оно зависело
по самой своей природе, а именно: права собственности в
качестве основного принципа и полезности—в качестве руководящего.
И во власть вот этого-то слепого права закон всецело отдал
рабов, во власть этого столь сурового режима, который он и не
считал нужным смягчать! Какую защиту мог раб найти в нем
против своего господина? Всякий деспотизм легко переходит в
насилие. Господин, имевший право пользования, был, конечно,
склонен к злоупотреблению. При выполнении домашних работ
он старался сократить расходы, увеличить валовой доход и
получить благодаря такой политике большую выгоду. Чувство
корысти не только не удерживало его, наоборот, еще более
подстрекали ci и ими пи лиму -нуги шиють до тех пределов, перешагнуть
которые не позволяли силы рабов. А сколько в этих границах
было непосильной работы и горя! То же самое мы видим и при
наложении наказания. Господин останавливался только тогда,
когда чувство заинтересованности подсказывало ему, что
ценность раба (так как рабы оценивались только на деньги) может
или совсем потеряться или по крайней мере сильно пострадать.
Но до этого момента оно не перестает его побуждать в силу самых
разнообразных причин; а до этого момента какой широкий
простор для наказаний!
Итак, заинтересованность позволяет заходить очень далеко
и сама ведет очень далеко. Она не всегда сможет удержать
господина в пределах, установленных ею, как при повседневном
обращении с рабами, так и при применении наказания, а иногда
может даже заставить его нарушить их. Так, она не может
принудить господина быть умеренным в наказании, если он
находится во власти гнева или каприза; она заставит его даже
отбросить всякие ограничения, если покажется, что высшую степень
наказания можно с успехом применить в качестве устрашающего
средства; она не остановит его и в том случае, если ему на
практике придется выбирать между потерей раба или более ценной
вещи. Эта мораль практической выгоды имела в древнем мире
своих «казуистов». «Шестая книга «Об обязанностях», Гека-
тона,—говорит Цицерон,—полна этого рода вопросами: «Имеет ли
честный человек право не кормить своих рабов во время большого
393

голода?» Он обсуждает и разбирает этот вопрос с той и с другой
стороны, однако он полагает, что по точному смыслу решающее
значение должен иметь момент полезности, а не гуманности.
Затем он спрашивает, не следует ли скорее пожертвовать
призовой лошадью, чем ничего не стоящим рабом, в том случае если
приходится бросить в море часть груза? Чувство гуманности
отвечает—да, а чувство интереса—нет...» Сам автор не решает
этого вопроса50. Но подобное сомнение, высказанное на
страницах «Трактата об обязанностях»,—не является ли оно
достаточным оправданием для того, чтобы на практике пожертвовать
чувством гуманности мотиву заинтересованности? История не сочла
нужным записывать примеры столь обыденных случаев. Что же
касается первого случая, то до нас дошел один очень яркий
пример. Когда во время осады Перузы стал ощущаться
недостаток в продовольствии, Л. Антоний запретил кормить рабов. В то же
время, боясь, что они распространят известие об этом бедствии
в неприятельском лагере, он приказал не выпускать их из города.
Несчастные бродили по улицам и поедали траву. После
их смерти он велел их трупы похоронить в яме из страха, что
пламя костров будет замечено неприятелем51. О Калигуле
передают только один характерный факт, рисующий его
расчетливость. Так как для кормления хищных зверей в цирке мясо
показалось ему слишком дорогим, то он велел давать им мясо
преступников52, приговоренных к казни.
Расчетливость заставит переступшъ ι раницьь ихранмшщис
жизнь раба, и при обстоятельствах не столь крайних, в случаях
повседневной жизни, если некогда рекомендованное бережное
отношение к рабам приносит господину убыток, если, например,
раб или заболел, если его содержание становится невыгодным
или если его болезнь влечет за собой расходы без надежды
на их восстановление. Чувству гуманности предоставлялась
здесь широкая возможность проявить свое сострадание, но
расчетливость подсказывала, что этим следует пренебречь, и
римлянин слишком часто повиновался этому голосу, не знавшему
>:<алости. «Пусть продает,—говорит Катон,—стгрых волов (он не
уважает теперь даже вола), больной скот, больных овец, шерсть,
кожи, старые повозки, старые железные орудия, старых рабов
и рабов больных и все то, что является лишним; пусть продает;
глава семьи должен продавать, а не покупать»53. А кто же будет
покупать? Старый вол и старое железо еще могут найти
покупателя, но кому нужен старый и безнадежно больной раб? Не имея
возможности его продать, он бросит его на произвол судьбы, так
как этого требуют его интересы. Итак, он его покинет. Но кто же
подберет и приютит его? В силу той же самой причины,
заставившей господина отказываться от содержания раба, и другие
не подадут ему руки помощи, и жестокосердие римлян сумеет
в случае необходимости прикрыться маской гуманности. Подобно
скупости, олицетворенной в старике из «Трехмонетного», оно
скажет: «Мы оказываем плохую услугу нищему, давая ему воз-
394

можность есть и пить, так как мы, во-первых, теряем то, что даем,
а во-вторых, способствуем продлению его жалкого
существования»54. Оно наденет на себя еще более гнусную маску, маску
религиозную, маску лицемерия. В середине реки Тибра находился
остров, который держался на рабском труде. Основанием его
послужила жатва, собранная с принадлежавшего Тарквиниям
Марсова поля и брошенная восставшим народом после их
изгнания в реку. Ил, отлагавшийся вокруг него благодаря
последовательным наносам, поднял его над уровнем реки. Здесь нашла
убежище змея Эскулапа, живой символ божества, изображение
которого было привезено в Рим во время одной эпидемии чумы55.
Здесь возвышался посвященный ему храм. Сюда же посылали
благочестивые хозяева больных рабов, поручая их
покровительству бога здоровья. Клавдий, желая несколько облегчить их
положение, даровал брошенным здесь рабам свободу... на самом же
деле свободу умирать! А он думал помочь им изданием этого
закона! Еще более грустно то, что он думал это не без основания,
так как корыстолюбие хозяина сторожило больного на берегах
этого острова, и если он выздоравливал, то хозяин вновь
завладевал им56.
Подведем итоги. Обычаи римлян вполне соответствовали духу
самого закона, предоставлявшего раба в собственность господина,
с тем чтобы он пользовался им, как вещью; а римский закон того
времени в точности отражал в себе принципы народного права,
на китирим основывалась организация рабства. Рабство не
сохраняет людей, оно их эксплоатирует. И если когда-либо чувство
милосердия спасло на поле битвы жизнь побежденного, то чувство
корыстолюбия обратило его в раба. Поэтому не приходится
удивляться тому, что чувство гуманности лишь редко
распространялось на этот класс. Здесь царствует закон заинтересованности,
и горе тому, кто находится во власти этого неумолимого закона:
Горе тебе!—От богини рабства вот тебе наследие б7.
*эфе^

ш^^ш^^^^т^т^^^^^Ф^^^^^.
Глава седьмая
ВЛИЯНИЕ РАБСТВА
НА РАЗЛИЧНЫЕ КАТЕГОРИИ РАБОВ
Н1гЧП|аб в течение всей своей жизни испытывал на себе двоя-
Ц к^Ц кого рода влияние: во-первых, общее влияние своего
щ\ Щ положения: раб—только вещь в руках того, кто ею
■рд^яД обладает, и, во-вторых, специальное влияние своего
господина: господин для него все, его слова—закон,
а его приказания—долг для раба. Первое из этих положений
лишало его всякой основы человеческой морали, второе
накладывало на него обязанности своего рода лакейской морали.
У раба нет своих собственных норм поведения, их устанавливает
для него господин.
Какова же была эта мораль господ и из каких принципов
исходили они при определении тех обязанностей, которые они
налагали на своих рабов?
Все сводилось к закону, в своем роде как бы регулировавшему
условия их жизни в его имении, к закону заинтересованности.
Интерес господина мог предписывать рабу известные
добродетели; в самом деле, господин требовал от раба не только
обладания физическими качествами, как то: здоровьем и силой; он
требовал от него и известных моральных качеств как гарантии
полезного применения первых. Что пользы господину от
здорового раба, если он ленив? К чему господину его силы, даже
регулярно применяемые в работе, если он расточает плоды работы?
Катон в одинаковой степени исключал из своего расчета как раба,
так и доходную землю, доходы с которых поглощались расходами
по их содержанию1. Потому-то этому обстоятельству придавали
особенно важное значение. Если хозяева для сохранения в
хорошем состоянии здоровья своих рабов соглашались, хотя и
неохотно, на бережное отношение к ним даже в том случае, если
оно обходилось довольно дорого, то по крайней мере не следовало
скупиться на столь легкие и дешевые увещания и советы, чтобы
развить в их душе те качества, без которых первые теряли
всякое значение. Это полностью учли Катон, Варрон и Колумелла
396

при описании обязанностей рабов и особенно управляющего,
виллика, власть которого, заменявшая собой власть господина,
непосредственно сказывалась на всем хозяйстве. Он не только
должен был выполнять целый ряд функций, но и обладать
известными добродетелями: покорностью, бдительностью,
прилежанием, расчетливостью. Те же наставления повторялись и со
сцены всем рабам вообще. «Он меня купил,—говорил один
из них,—с тем, чтобы я повиновался ему, а не приказывал»2.
«Раб,—говорит другой,—должен научиться все знать и ничего
не говорить»3. «Ра,б должен обуздывать свои глаза, свои руки
и свой язык»4.
«Образцовым рабом считается тот, кто принимает близко к сердцу
интересы господина, за всем присматривает, все устраивает
и беспокоится за него, хранит его добро с большей заботой и
осторожностью, чем сам господин, если бы он тут присутствовал»5.
Эти правила, которые вкладывались в уста хороших рабов
как бы для того, чтобы укрепить их авторитет, исполнялись ими
и на практике. Таким изображен бдительный Грип в «Канате»6,
таков и Тиндарей в «Пленниках». Взятый в плен и проданный
вместе со своим господином, он меняется с ним ролями, чтобы
облегчить ему возможность освобождения; хитрость эта удается,
угрожая большой опасностью верному слуге, так как покупатель,
взбешенный тем, что его обманули, хочет отомстить, подвергнув
слугу жестоким пыткам. Но эти угрозы только укрепляют его
преданность· //Frтти я умру.—говооит он,—и если он не вернется,
как обещал, я по крайней мере по ту сторону могилы буду
служить блестящим примером того, что я вырвал своего господина
из рук врагов и избавил его от рабства, чтобы вернуть его родине,
и что я предпочел навлечь на свою голову гибель, которая
угрожала ему»7. Нет сомнения, что истории знакомы примеры такой
преданности рабов; об этом мы скажем несколько слов ниже.
Но господин по существу ясно чувствовал, что не имеет никакого
права рассчитывать на это; закон же, вменявший это в
обязанность рабу под страхом смерти, ясно свидетельствует о том, что
в нем не предполагали таких возвышенных чувств8. Сам Плавт,
приписывая своему действующему лицу такое величие души
и такое истинное благородство, не отступает от общепринятого
мнения о рабах, так как выведенное им лицо—человек
свободный, только что обращенный в раба. Подобно тому как в молодых
девушках, оторванных с самого раннего детства от своей семьи
и воспитанных гнусными развратниками, сохраняется как бы
инстинкт лучшего происхождения, облагораживающий
благодаря своего рода прирожденному достоинству то униженное
положение, в которое они попали волей судьбы, так и в свободной
натуре этого раба, еще не знающего, кто он такой, есть сила
чувства, которая вскрывает его природу перед глазами зрителей
сквозь оболочку рабства. Им не нужна развязка, чтобы признать
равного себе в том, кто перед смертью восклицает: «Пожертво-
вать^своей жизнью долгу—это не значит погибнуть!»9
397

Преданный раб, изображенный Плавтом, это, следовательно,
не Тиндарей; это Палестрион в «Хвастливом воине», это прежде
всего Стасим в «Трехмонетном», Палестрион, оказывающий услуги
своему первому господину с тем большим рвением, что эти услуги
направлены против его нового господина, этого хвастливого
воина10; Стасим, который, оплакивая расточительность своего
господина, берет от нее свою часть и отговаривает его, насколько
может, от решения, исхода которого он опасается, так как если
его господин будет вынужден сделаться воином, то что ожидает
его самого?—Должность обозного служителям
2
Забота об интересах господина, преданность, послушание—
таковы важнейшие качества, требуемые от раба. Но не было ли
иногда послушание равнозначаще исполнению дурных
поступков, а преданность—соучастию в преступлении? А если
господин подстрекал к воровству, если он покровительствовал обману1,
если он призывал к разврату? Ведь существовали не только рабы-
рабочие, но и рабы для удовольствия, рабы, привычной
обязанностью которых было удовлетворять прихоти и чувственность
господина или даже для добывания ему денег итти в места позора,
или искать среди оргий случая к распутству или растлению2.
Это обыкновенное, всем известное, признанное законом явление.
ГсПсрИИ Ь ОдИиЙ Аз ^Ьип\ ^акЛЮЧтсЛЬИЫА речей уТБерЖДЦЛ, ЧТО
распутство считалось преступлением для свободнорожденных,
обязанностью для вольноотпущенников и необходимостью для
раба3. Квинтилиан, или автор «Декламаций», изданных под его
именем, желая доказать, что похититель одной молодой девушки
уже одним фактом похищения доказал, что ему было
известно, что она свободнорожденная, говорит, временно ставя себя
на место защитника: «Если она прельстила твои взгляды, зачем же
было прибегать к насилию? Разве ты не мог склонить ее
подарком? А если она упорствовала, то разве ты не мог попросить ее
ве;«ливо—pro tua ilia comitate—«с твоей обыч;:ой
обходительностью»—у ее господина?»4 Итак, надо было повиноваться, если
этого хотел господин; это был закон и долг. Нет никаких
моральных принципов вне воли господина. Страх перед господином был
основой мудрости, и хороший раб должен был предугадывать
все его приказания, сообразуясь с малейшими проявлениями его
внутренних настроений5.
Вполне ясно, куда могли привести такие принципы. Господину
легко удалось развратить человеческую природу раба и
заставить его слушаться себя, когда он толкал его на путь неправды;
значительно труднее было исправить его и направить на путь
добра. Его лишили всякой моральной узды и не сумели заменить
ее никакой другой, способной сдерживать в его душе чувственные
порывы. Он усвоил себе эту эгоистическую мораль больше, чем.
это казалось желательным. Он прямо подошел к принципам,.
398

оставив без внимания их практическое применение, и, нисколько
не заботясь о формах, всецело проникся их духом. Каковы же
были результаты? Как раз противоположные тем, к которым
стремились, так как интересы раба, совпадавшие с интересами
господина в их отношениях к внешнему миру, были диаметрально
противоположны в отношениях внутренней жизни. Раб тоже
стремился к жизненным благам и брал их везде, где находил,—в
безделье ли, в удовольствиях ли, хитростью, обманом,
всевозможными увертками, ложью, воровством. Такова была конечная
цель его жизни и таковы средства к ее достижению. Мы пришли
к этому выводу при изучении рабства в Греции, и это столь же
верно и по отношению к Риму, так как сущность и организация
рабства ничем не отличались у этих двух народов, а человеческая
природа, всегда одинаковая, будучи помещена в одинаковые
условия и подчинена одному и тому же влиянию, дает везде
одинаковые плоды. Итак, мы могли бы повторить все то, что было нами
изложено раньше. Прежде всего мы могли бы взять из этой
первой картины все то, что мы заимствовали у римского театра, чтобы
воспользоваться теми сценами, в которых он подражал
греческому образцу, оригинал которого погиб. Это право дает нам
в особенности Плавт благодаря живому остроумию и
оригинальности столь красочно изображаемых им сцен. Вот почему все те
пьесы, в которых сам автор не указывает, что они являются
подражанием греческим произведениям,—а это заставляет нас видеть
ческих нравов,—мы считаем чисто римскими. Из этого вовсе
не следует, что он описывал всегда только римские нравы
современной ему эпохи. Среди граждан все еще продолжали жить
старые привычки, о которых позволяет судить Катон, современник
Плавта, приподнимая немного завесу в своем «Трактате о
земледелии». Кроме того, все общество было захвачено хлынувшим
потоком заморских обычаев. Они утвердились в верхних слоях
государства и благодаря авторитету наиболее знатных фамилий,
их широким связям и силе примера грозили повсеместным
распространением. Вот на них-то и обрушивается Плавт в своих
литературных произведениях с не меньшей силой, но со значительно
большим искусством, чем поэт Невий. Если он, как было уже
сказано, обращался к народу, наполнявшему глубину театра,
то он, конечно, рассказывал им кое-что о сенаторах и о
всадниках, сидевших в первых рядах; таким образом, он, воспроизводя
греческие сцены, на самом деле был созвучен своей эпохе и своей
стране, приноравливал их к условиям римской, современной
ему жизни. Мне даже кажется, что в тех сценах, где он допускает
некоторый шарж, он ближе подходит к Риму, чем к Греции.
Пленный грек в Риме проявлял, конечно, не менее ловкости, чем
азиат и варвар в Греции, в стремлении создать себе более или
менее сносную жизнь даже в условиях рабства. А эта хорошая
Жизнь заключалась в том, чтобы вкусно есть, развлекаться и
наслаждаться. Заключенный в этот заколдованный круг, он сумел
399

использовать для достижения цели все свое лукавство и все
имеющиеся в его распоряжении средства. Вот эти-то нравы и
изображает по преимуществу Плавт. Что за безграничное
чревоугодие6, что за изворотливость и тонкие приемы воровства!7
Как умеет он притвориться честным перед не доверяющим ему
господином8, и каким презрением платит он обманутому простаку!9
Если он питает пристрастие к вину и любви, то не вздумайте
говорить ему о той морали, которую его господа создали для него.
У него своя священная мораль. Противостоять любви! Разве он
Титан, чтобы бороться с богами?10 В случае необходимости этот
ханжа призовет их всех! Память его хранит имена всех богов
обоих его отечеств, чтобы придать больше силы его клятвам:
Да разрази меня Юпитер, Марс,
Сатурн, Юнона, Геркулес с Меркурием,
С Минервою, с Венерою, с Церерою,
С Латоною! Надежда, Доблесть, Счастие,
Сумман, Кастор и Поллукс, Солнце—боги все,
Все правда, все, что я сказал...
и тем не менее все это была ложь11. Но что значат для него
ложные клятвы? Это дело его языка, его доброго покровителя12.
Нетрудно узнать грека по тому легкомыслию, с которым он
издевается над тем, что есть самого святого в римском культе
и в римском праве. В этих оскорбительных речах, которые он
позволяет себе в отсутствие господина, сказываются привычки
афинской распущенности. А рабы, настоящие римские, которых
мы встречаем еще в деревне, особо подчеркивают это, обращаясь
к подобным гулякам: «Пейте же день и ночь, поступайте, как
греки»13. Итак, они греки! Но их господин может быть настоящим
римлянином. Римляне, желавшие приобщиться к эллинской
культуре, особенно легко поддавались влиянию своих рабов-
греков. Вполне справедливо изречение Горация14, понятое в самом
прямом смысле. Сурового победителя соблазнила покоренная
Греция не только своей литературой и искусством,—нет, он подпал
также под власть раба-грека со всеми его достоинствами и
пороками. И когда ему, воспринявшему из нравов этой страны то, что
ь них было развратного и лживого, понадобилась, чтобы
выпутаться, ловкость своего раба, то как должен был торжествовать
последний! Тогда роли переменились, так как в этой сфере
господином был раб. Он хочет, чтобы его упрашивали, чтобы ему
угождали. Он, конечно, уступит и притворится преданным15. Но
в действительности эта преданность ему ничего не стоит, так как
всякое зло его привлекает; кроме того, в этом обращении молодого
хозяина он чувствует как бы некоторое преклонение перед его
превосходством. Это превосходство Плавт блестящим образом
закрепляет за ним богатством изображения руководимых им
интриг и остроумной инсценировкой. Допуская, что вся серия
интриг в «Ослах» и в «Бакхидах», составляющая как бы ткань
оригинальнай пьесы, является подражанием греческим
образцам, следует признать выросшими на римской почве, прививши-
400

мися здесь всех этих столь выразительных персонажей—Либа-
нов, Леонидов, Хризалов—с их тонким умением завязать интригу,
смелостью выполнения, находчивостью, умением вновь
соединить все хитросплетения после неудачи, с тем чтобы довести дело
до победы. Сколько у них презрения к мелким интригам, сколько
честолюбия при сложных! Это целая поэма военных хитростей.
Так, Хризал с самодовольством вспоминает осаду Трои, когда,
подобно Одиссею и его спутникам, он отдается во власть врагов,
чтобы потом тем легче завладеть ими16. В тех комедиях, которые
не отнесены непосредственно к Греции, хотя многие их черты
указывают на заимствование, можно с тем большим правом
причислить к городским рабам всех этих Мильфионов («Пэнул»),
Транионов («Привидение»), Эпидиков и Псевдолов—всех тех
рабов, которые, невзирая на препятствия, благодаря бесконечной
изворотливости ума победоносно доводят интригу до развязки.
Не только склонность к злу, не только жажда превосходства
и удовлетворения самолюбия заставляли раба вмешиваться в те
козни, которые отец и сын подстраивали друг другу; он втайне
чувствовал удовольствие, рассчитывая, что в отношениях к нему
они перестанут видеть в нем только «орудие» или просто «вещь».
Он получал, кроме того, двойное удовольствие от того, что
одного оставлял в дураках, а другого делал своим
сообщником, союзником, а иногда даже и рабом. Если для Греции
характерна эта привычная фамильярность между слугой и ГОСПО-
гшипм иптппиш PMV WMUPM HP nfiçrqawr τη гтпттк wp уяпяьгтртт^тм
• -· — ■ ; ι ■ · ν ; ■ ■ ■ ■ ι t
является для Рима тон равного или даже тон превосходства,
который раб принимает по отношению к господину, связанному
с ним узами порока. Эту черту характера Плавт постарался
особенно ярко подчеркнуть остроумными выходками и удачными
приемами. С каким презрением принимает раб похвалу от того,
чьей собственностью он является! С какой небрежностью и
бесцеремонностью отвечает он на его любезности!17 Как резко
прерывает он его вопросы: «Ах, твоя болтовня мне надоедает, ты мне
досаждаешь!»18 Сколько удовольствия доставляет ему возбуждать
его нетерпение, обманывать его любопытство! И как он издевается
над его отчаянием!19 Таковы были развлечения рабов; и это
справедливо, что господа, прихоти которых они удовлетворяли, в свою
очередь служили им развлечением20.
Вот что в комедиях Плавта является или общим для Греции
и Рима, или характерным только для одной из этих стран. Это
греческие нравы, но уже перенесенные в Италию и внедрившиеся в
обычный образ жизни наиболее знатных фамилий, подобно тому как театр
Плавта—это греческий театр, оживленный римским гением. Театр
Действия пока еще ограничен. Если мы вынуждены признать, что
массе рабов в Риме, как и во всякой другой стране, были
свойственны нравы и обычаи, вытекавшие из основных принципов рабства, то
не следует им всем приписывать в широком масштабе эти более
тонкие оттенки характера, в особенности это проворство, эту
любовь к интриге, благодаря которым они присвоили себе главную
26 Валлон 401

роль в семье и своего рода руководство всеми мелочами частной
жизни, как мы это видим на подмостках театра. Такие типы
составляют исключение. Но число исключений постепенно
увеличивается, поле действия расширяется, и вскоре эти образы,
созданные комиком, сделаются почти общим явлением. Поэтому, если
мы будем рассматривать рабство не только в том виде, в каком мы
застаем его в эпоху, современную Плавту, а в более широких
рамках, то, за исключением вышеуказанных незначительных
оговорок, мы найдем в его комедиях верное изображение класса
рабов. Разве Овидий, говоря о пьесах Менандра, не высказал
не потерявшую еще до сих пор значения истину о своей эпохе
и своей стране:
Лжив пока раб и грозен отец, пока ласкова дева,
Сводня подла, между нас будешь, Менандр, ты живым21.
В самом деле, Рим, заимствовав у Греции и в свою очередь
широко развернув весь этот штат городских рабов, должен был
принять его со всеми его пороками. Эта многочисленная челядь
отличалась той же склонностью к лени, обжорству, пьянству,
воровству22, тем же любопытством по отношению к семейной
жизни, той же нескромной болтливостью вне дома23, той же
испорченностью. «Если я совру,—говорит Сосий,—то я сделаю только
то, к чему привык»24. Меркурий, принимая его образ, хорошо
знает, что для большего сходства он должен прикинуться плутом,
Аитрсцом, наглецом и трусом25. Взгляните на эту только т*™
привезенную в город личность, которой вскоре суждено занять столь
важное место,—на этого повара. Он прибыл сюда таким, каким
его сделали утонченности пресыщения, цивилизации, чрезмерно
преувеличившей его ценность,—пошлым и кичливым болтуном;
это уже тип повара-бахвала26. Повар отрицал свою
принадлежность к классу рабов, пороки которых он полностью усвоил,
и вел свою родословную от Кадма, похитившего из Сидонского
дворца прекрасную Гармонию. Он охотно приписал бы кулинарии
все чудеса искусства Орфея и честь распространения первых
зачатков культуры в I реции. Кулинарное искусство способствовало
тому, что люди от людоедства перешли к более пристойной пище.
Это великое искусство играло первенствующую роль во время
всех пиров и жертвоприношений и среди своих клиентов считало
величайшего царя греков, Агамемнона, и высшего магистрата
Рима, цензора. Разве цензор, поражавший жертвенных
животных топором, не был помощником повара?27 Эти большие
претензии, однако, нисколько не мешают его хищническим
наклонностям. «Где найти такого повара, у которого не было бы когтей
орла или ястреба?»28 Не только один скряга, выведенный Плав-
том, приходил в отчаяние от того, что допустил в свой дом,
в непосредственную близость к своей дорогой кубышке (кубышка,
в которой он прятал свое сокровище) «этих хищников, этих людей,
имеющих шесть рук, настоящее отродье Гериона, которые
обманут человека, всего покрытого глазами, Аргуса!»29 Все жалуются
402

на их склонность к воровству, на самом же деле она составляла
отличительную черту всего рабского класса. Слово «fur»,
обозначавшее впоследствии вора, вначале было название раба.
Вергилий продолжает давать ему эту кличку в силу анахронизма,
впрочем, хорошо гармонирующего с его эклогами, вкладывая ее
в уста пастухов, которых давно уже не было:
Как поступать господам, когда раб на такое решился? 30.
Но давно уже это слово перестало обозначать самих рабов, оно
означало только свойственные им качества. В этом смысле Плавт
предлагает называть так специально поваров. Он хотел бы, чтобы
рынок, где их нанимали, forum coquinum—поварской форум,
называли «воровским форумом»31. Изменилось не название места,
а значение этого названия*.
Флейтистка, куртизанка и другие участники пиров на
греческий лад—все это лица, взятые из тех же источников. Мы могли
в предшествующем томе с целью вернуть их на родную почву
заимствовать некоторые черты у Плавта, но эти, хотя и чужеземные,
образы не были, однако, незнакомы Риму. Мы встречаем их там
со всеми типичными чертами их характера, с их пристрастием
к нарядам, хорошей еде и вину32. Мы встречаем там и
куртизанок высшего света, полных такого презрения к этой грязной толпе
проституток из низов полусвета, что они с трудом находят
достаточно сильные слова для его выражения на обоих языках:
n^ioicxvjAd дьу! ришеиая раиов измазанныхύ*.
Эти женщины, как служанки, так и содержанки, в одинаковой
степени отвратительные, когда они дают советы или приказания,
внушали им эту безжалостную тактику, прикрывавшуюся маской
любви, особенно по отношению к римской молодежи, еще мало
искушенной в их хитрых проделках34. В самом деле, образы
Плавта, списанные с греческого образца, можно сравнить с теми,
которые нам изображают много лет спустя и элегии и сатира,
Овидий и Проперций, Ювенал и Лукан. Взгляните на находящуюся
рядом с ними фигуру ребенка, на котором уже видна печать
ранней развращенности! Послушайте эти неуважительные и
бесстыдные речи, в каждом слове которых чувствуется раннее
посвящение во' все тайны распутства. Эта маленькая фигурка, без
сомнения, принадлежит Греции: она родилась там, чтобы кружить
головы старым куртизанкам и приводить в ярость сводников35.
Но вот он прибыл в Рим: здесь это молодой иноземец,
купленный за свою резвость и болтовню и обученный под руководством
специального учителя искусству бросать дерзкие остроты, в
которых он мог на свободе изощряться36. Больше того, он так же близко
связан с Римом; это verna, ребенок, воспитанный в семье, с его
непристойными шалостями и уже испорченной грацией; это
* У Валлона здесь непередаваемая игра слов: латинского
coquinus—поварской и французского coquin—плут, мошенник. В старинной Москве это
приблизительно соответствовало словам: «хитрец» π «хитрованец»—звуки
слов одинаковы, 'а значение разное.—Прим. перев.
26*
403

тип, олицетворявший ообой насмешливость и наглость—vernilb
tas37, который оживляет, а еще чаще оскверняет страницы сатиры
и легкой поэзии, начиная с Катулла и Горация и вплоть до Map-
циала и позже.
3
Мы перечислили все добродетели, которыми должен был
обладать раб, и все пороки, в которые он был вовлечен частью
благодаря потворству господина, а иногда и против его воли, но
всегда под влиянием своего положения. В самом деле, мораль,
созданная специально для рабов, неправильная по своим
принципам, была лишена, кроме того, достаточной санкции. Она
искала основу долга в интересах хозяина, а гарантию исполнения
думала найти в интересах рабов, предлагая им в качестве высшего
сдерживающего начала страх перед наказанием.
Известно, с каким самодовольством развивают эту тему
честные рабы Плавта. Так, Мессенион в комедии Плавта «Близнецы»
говорит:
Спина, а не глотка, бока, а не брюхо
Важнее тому, кто умерен душой;
Кто негоден, пусть припомнит, чем хозяин им
Воздает—бесчестным, вялым, леностным рабам.
Изнурение, голод и холод, побои, оковы и жернов—
Цена такая лености: зла злей боюсь я этого.
И вот решил я лучше быть хорошим, чем плохим, рабом.
1^#СДь ЛСГТ1С ΛΙϊΙΟ СЛОПССПЫС ПОСОН, Т1С">1 ΓΊΟΛλΟΙΙ·
Питать готовым хлебом плоть приятней, чем зерно молоть.
Вот и служу хозяину послушно и покорно,
И мне оно на пользу.
Пусть другие для выгоды делают—я
Поведу себя так, как обязан.
Я питать буду страх, воздержусь от вины,
Всюду буду готовым к услугам,
А рабы, что боятся, не зная вины
За собой, те полезны хозяину;
Кто же страха не знает, тот чувствует страх,
Лишь когда он побои заслужит.
Мне боятья чего? Близко время, когда
За заслуги хозяин меня наградит!
С тем расчетом служу, чтоб спина была цела1.
Наказание—таково последнее слово этой морали. Оно витало
над головами всех рабов, и они должны были помнить о нем.
«Раб, который не знает за собой вины и тем не менее боится
наказания,—это единственный раб, хорошо служащий своему
господину. Те же, которые не знают страха, раз заслужив
наказание, прибегают к вздорным средствам. Они убегают; но когда
их .ловят и возвращают домой, то их ожидает целый «пекулий»
(куча, сумма) несчастий, их, не сумевших скопить иного пекулия
путем своей бережливости. Мало-помалу пекулий растет и
составляет уже целое сокровище. Но я, обладающий здравым
смыслом, предпочитаю избегать зла и не подвергать свою спину
ударам. Моя кожа до сих пор чиста, и ее следует и впредь охра-
404

нять от ударов. Поскольку я сумею владеть собой, ей не будут
грозить побои, которые сыплются на других, не задевая меня.
В самом деле, ведь хозяин таков, каким его хотят видеть рабы:
добрый с хорошими рабами, жестокий с дурными. Посмотрите
на наших рабов. Это почти все негодные рабы, расточающие свое
достояние, вечно битые. Когда их зовешь, чтобы итти к хозяину
в город, они отвечают: «Не хочу, ты мне надоел; я знаю, куда ты
спешишь; тебе не терпится совершить прогулку в одно место.
Клянусь Геркулесом! ты можешь итти, добрый мул, на кормежку».
Вот что я получил за свое усердие, и с этим я ушел. И теперь
я один из всей толпы рабов иду за хозяином. Завтра, когда он
узнает о том, что произошло, он их с самого утра накажет ремнями.
Впрочем, мне моя спина дороже, чем их. И они познакомятся
раньше с ремнем, чем я с веревкою»2.
Итак, весь их нравственный кодекс был не чем иным, как
политикой и расчетом. Наиболее мудрые взвешивали все неудобства
и из многих зол выбирали меньшее; а хозяину не оставалось
другого выхода, как все более усиливать наказание, чтобы
противопоставить его смелости бунтарей. Но как бы жестоко оно ни было,
оно не всегда достигало цели и не всегда могло подавить силу
инстинкта, побуждавшего их освобождаться от оков рабства.
Это влечение к злу, бывшее сильнее всех препятствий,
являлось чертой характера, наиболее резко подчеркнутой в комедиях
Плавта: здесь ему не нужно было заимствовать что-либо у
Греции или в римских подражаниях Греции. Он мог черпать свое
вдохновение из самых глубин римских обычаев. Именно в Риме
суровость нравов должна была привести к ожесточению рабов.
Там, скорее чем где бы то ни было, они могли проявить это
презрение к опасности, примером которого им служили
воинственные привычки их хозяев, применив его в своей обстановке по
отношению к единственной угрожавшей им опасности,—к наказанию.
Там они могли выставить напоказ свой направленный в сторону зла
героизм и насмешливый дух, который, издеваясь над наказанием,
тем самым ослаблял его силу и уничтожал страх перед ним. Удары
палок—это как бы монеты, которые они охотно учитывают при
малейшем проступке. Разве они не составляют достояния плохого
раба?3 Но палочные удары—это только мелочи. Кому доставляет
удовольствие вести им учет?4 Они составляют свой послужной
список в стенах различных домашних исправительных
заведений. Повторные ссылки на мельницы—это для них то же, что
славные походы, а исполняемые ими там обязанности—это их
чины: прикомандированный к министерству мельниц, трибун
розог5. По примеру своих хозяев, гордых тем, что им удавалось
присоединить к своему имени новое, данное им по случаю какой-
либо победы, рабы присваивают себе свои заслуженные чины
в зависимости от понесенного ими наказания. И.порой кажется,
что в этих прозвищах, которыми они любят приветствовать друг
друга, как, например, в этой встрече Либана и Леонида в «Ослах»,
больше чести, чем позора: «Школа для плетей, привет!—Как дела,
405

тюремный страж?—Хранитель цепей!—Наслаждение для
розог!»6
И сколько гордости в их торжестве, если их смелость
одерживала победу! Как охотно рисуют они в своих благодарственных
молитвах картину всех тех опасностей, через которые они прошли!7
С каким удовольствием напоминают они друг другу свои старые
подвиги: «Злоупотребление доверием, неверность господину,
сознательное нарушение святости клятв, подкопы под стены, явные
кражи и много красноречивых речей, произнесенных в свою
защиту в то время, когда ты был подвешен между восемью ловкими,
чтобы полосовать тебя, смелыми и сильными ликторами».
«Тыговоришь правду... Сколько раз платил ты за добро
неверностью, сколько ложных клятв, сколько святотатственных краж
ты совершил, сколько убытка, неприятностей и скандалов
причинил ты своим господам! Сколько раз ты отрекался от своих
долгов и от доверенных тебе денег! Сколько раз доводил ты до
изнеможения своим упорством восьмерых здоровых гайдуков,
вооруженных гибкою лозой! Хорошо ли я отблагодарил тебя?
Как расхвалил я своего сотоварища!—О, да, вполне достойно
тебя, меня и наших способностей»8.
Но они хвалятся не только своими прошлыми деяниями, они
смеются и над грозящим им наказанием.
«Где тот человек,—говорит Транион в «Привидениях»,—который
не желал бы заработать немного денех, *~и1ла\~пыпт,ь иийти на
истязания вместо меня? Где эти смельчаки, привыкшие к цепи?
Я дам целый талант тому, кто первый бросится к кресту, но с
условием, чтобы ему пригвоздили и руки и ноги»9.
Итак, смерть им больше не страшна; они не боятся ее, хотя
и кажется, что они хотят ее избежать. Нос каким равнодушием
они ждут ее!
«Я знаю, что крест будет моим последним жилищем. Там
покоятся мои предки, мой отец, мой дед, прадед, прапрадед»10.
Без сомнения, известную долю этих шуток следует отнести
г>а счет поэта и театральных приемов. Комедии легко глумиться
над наказаниями и заставлять смеяться зрителей—это ее закон11.
Но нельзя не признать, что подобные нравы существовали также
и в действительности и были естественным результатом дурного
обращения. В самом деле, разве можно было с успехом вести
раба по пути добродетели, если к нему применяли прямо-таки
зверский режим, заставлявший его терять всякий человеческий
образ? И каким образом на границе этой животной жизни, где
единственная его радость состояла в удовлетворении своей
чувственности, страх перед физической болью мог удержать его
испорченные инстинкты? Чем больше его прижимали, ставя
на один уровень с животным, тем глубже он погрязал в пороке.
Это не могли не признавать даже на подмостках театра. «Бить
раба—это значит себе вредить; они ведь уже так созданы, это
бичи розог, и такова их система. Как только им представляется
случай, они тащат, хватают, грабят, пьют, едят и бегут. Вот это—
406

их дело»1-. «Цепи, розги, мельницы, жестокость наказания—это
делает раба еще хуже»13· И для этого зла не существовало
никакого лекарства14, так как в нем сказывалось самое настоящее
и естественное влияние рабства. Сколько же времени было
необходимо для того, чтобы оно принесло свои плоды? Всего лишь
один год. Год службы; такой короткий промежуток считался
достаточным, чтобы испортить человеческую природу. К концу
года раб становился уже ветераном (veterator), и к тому, кто продал
его за новичка, можно было применить закон о возврате. Как
можно говорить еще о каком-то воспитательном значении
рабства, имея перед собой текст этого закона!16
Но дурное обращение не только закалило раба; оно не только
не умертвило в нем чувство, наоборот, оно обострило его, сделав
для него иго рабства невыносимым и в числе всех дурных
страстей вызвав самую страшную—ненависть и жажду мести.
Причины этих проявлений коренятся в том влиянии, которое
рабство оказывало на класс рабов, а плоды их—в том
воздействии, которое оно могло иметь на класс свободных. Краткое
изложение этих явлений послужит естественным переходом от
одной темы к другой.
^*Ш&^

Глава восьмая
ВОССТАНИЕ РАБОВ-РАБСКИЕ ВОЙНЫ
И ВОЙНЫ ГРАЖДАНСКИЕ
7
е только лица, облеченные политической властью 9
должны мягко обращаться с теми, кто зависит от них.
Но также и в частной жизни осторожность
предписывает нам гуманное обращение с прислугой, так как,
если в государстве высокомерие и крайняя строгость
порождают междоусобия среди граждан, то и в домах частных
лиц подобные дурные привычки служат причиной заговоров рабов
против своих хозяев и часто вызывают страшные восстания,
угрожающие спокойствию городов. Чем больше жестокости и
несправедливости проявляют хозяева, тем чаще люди, зависящие от них,
переходят от чувства досады к чувству дикой, неукротимой
ненависти. Тот, кого судьба поставила ниже других, может
согласиться уступить тому, кто поставлен над ним, все почести и славу;
но если его лишают того человеческого отношения, на которое
он может с полным правом претендовать, то возмущенный раб
начинает видеть в своих хозяевах врагов»1.
Таково суждение Диодора Сицилийского, которое он на
основании исторических фактов высказывает о рабском режиме, таковы
гарантии, которые он требует для рабов, те опасности, на
которые он указывает хозяевам, грозящие им в том случае, если они
будут продолжать упорствовать в своих жестоких привычках,
полных презрения к рабам. И тем не менее с этими правами,
которые природа человека сохранила за рабами, наложив на них свою
священную печать, никогда не считались, и хозяева, требуя от
них исполнения всех своих прихотей, предписывали им
покорность, молчание и послушание. От них требовали, чтобы они
страдали, чтобы они подчинялись даже жестокости несправедливого
приказания:
Достойным недостойное считать должны,
Когда хозяин это делает2.
И Федру, вольноотпущеннику, принадлежала басня, в
которой были высказаны те же заключения. Один раб жалуется
Эзопу: «На меня сыплются бесчисленные удары, и кнут всегда
н
40S

наготове; меня посылают в деревню прислуживать сельским рабам.
Если хозяин желает ужинать вне дома, то я несу ему факел во
время пути; я заслужил свободу, а между тем поседел в рабстве».
И он хочет бежать. «Погоди,—говорит ему Эзоп,—не сделав ничего
плохого, ты испытываешь все эти неприятности; что же ожидает
тебя, если ты провинишься, какие бедствия будут грозить тебе в этом
случае?» Это размышление заставило его отказаться от бегства3.
Так дело обстоит в басне, нов действительности оно едва ли
кончалось так. Об этом свидетельствует целый ряд мероприятий,
с помощью которых стремились предупредить или обречь на
неудачу все подобного рода попытки со стороны рабов, как,
например, кольца, которыми сковывали их ноги, ошейник, который
они носили на шее, клеймо на лбу, объявления через
глашатаев и афиши, присяжные сыщики (fugitivarii), награды,
обещанные тем, кто приведет беглых, и наказания, угрожавшие
приютившим их4. Ни неудача, ни ужасные наказания,
следовавшие за ней, не оказывали того действия, которое приписывается
совету Эзопа. Не всегда имело силу даже мягкое обращение,
если можно верить утешениям Сенеки, обращенным к его другу
Луцилию, умеренность и милосердие которого он хвалил в
другом месте5. В общем раб оставался равнодушным, если ему
приходилось менять хозяина, как ослу в басне: «Если я должен нести
вьючное седло»6.
Но раб был не только ненадежным владением, но и опасной
собственностью. Были, несомненно, и среди рабов примеры
привязанности и искренней преданности. Не все хозяева были жестоки,
и их гуманность могла наперекор влиянию института рабства
пробудить самые благородные человеческие чувства в этих нередко
низко павших душах. Называют рабов Грументы, которые вывели
ее из взятого приступом города, сделав вид, что ведут ее на казнь;
указывают на раба Веттия, взятого в плен, убившего сперва своего
господина, чтобы освободить его, а затем и себя7. Подобные
примеры были особенно многочисленны в самые тяжелые дни
гражданских войн. Были рабы, которые не только противостояли
всяким соблазнам и скрывали местонахождение своих обреченных
на смерть хозяев, как, например, рабы Варрона, но и такие,
которые сами охраняли и защищали их. Мы видим, как некоторые
из них соглашались принимать участие в их хитрых планах и
выдавали себя за телохранителей какого-нибудь Апулея или Арунция,
когда последние, чтобы лучше обставить свой побег, переоделись
в одежду центуриона и сделали вид, что преследуют изменников;
или как они сопровождали в качестве ликторов Помпония,
который со знаками преторского звания осмелился проехать по Риму,
выехать через ворота города на государственной колеснице,
пересечь всю Италию и перебраться в Сицилию, в лагерь
Помпея на судне, принадлежащем триумвирам8. В других случаях
их преданность не ограничивалась простым содействием: рабы
сами придумывали разные хитрости. Так, во время избиения,
устроенного Марием, рабы Корнута бросили в пламя костра труп
409

неизвестного, который они выдали солдатам за труп своего
господина9. Во время проскрипций второго триумвирата раб Реасция
сделал больше. Испытав на себе поочередно и милости и гнев
этого римлянина, заклеймившего его за некоторые преступления,
он сопровождал его во время его бегства и не только не выдал
его, но, наоборот, укрыл его в пещере. Затем, так как этому
убежищу грозила опасность быть открытым, он набросился
на первого прохожего, убил его и выдал его палачам за своего
господина, призывая в свидетели своей мести знаки клейма,
запечатленные на его лбу10. Иногда рабы жертвовали собой и спасали
своих хозяев ценой своей собственной жизни, обмениваясь с ними
одеждой и ожидая смерти11. Аппиан приводит еще несколько
других примеров из времен гражданских войн, а Сенека,
приводящий много таких случаев, берет их из эпохи более поздней,
но не менее страшной,—эпохи доносов при Тиберии12. Но все
эти примеры—лишь частные случаи, которым можно
противопоставить другие. Жажду мести со стороны рабов не всегда
удерживал страх перед еще более жестокой казнью13: как же могла
она устоять перед безнаказанностью? Как могли они не поддаться
призывам проскрипций, которые обращались к самым низменным
страстям их рабской натуры и возбуждали их против господ,
соблазняя их возможностью мести, золотом и свободой? Как
часто раб сам становился палачом того, кто мог располагать его
собственной жизнью! Как часто матери в слезах напрасно
простирали руки к своим жестоким служанкам!14 Аппиан приводит
наряду с вышеупомянутыми примерами преданности подобные же
примеры измен со стороны вольноотпущенников и рабов15. Но
нередко общественное чувство возмущалось этим и старалось их
обуздать. Один раб, принесший Крассу письменные
доказательства против Карбона, был отослан к нему назад в цепях16; другой,
предавший своего хозяина во время борьбы Мария и Суллы, был
отпущен на волю в награду за донос, а затем казнен как
предатель17. Во время второго триумвирата один негодный раб,
купивший свою свободу ценой такой измены, дошел в своей
наглости до того, что в качестве получившего с торгов право на
имущество приговоренного к смерти выступил против его разоренной
семьи, но народ заставил триумвиров вернуть его этой семье как
раба; другой донес о благородной хитрости своего товарища,
одевшегося в платье своего хозяина, чтобы спасти его ценой своей жизни,
но народ не успокоился до тех пор, пока не принудил магистратов
распять на кресте предателя и дать свободу верному слуге18.
Итак, эти анекдоты как бы уравновешивают друг друга, и одна
их часть может быть многочисленнее другой, в зависимости от
той точки зрения, которой моралист придерживается в этом
вопросе, т. е. рассматривает ли он его с точки зрения мягкости или
жестокости хозяев. Но какие же факты носили наиболее общий
характер? Историк установил их в следующем своем суждении
о проскрипциях: «Наиболее частые примеры верности встречаются
среди женщин, затем среди вольноотпущенников и реже всего—
410

среди рабов»19. То же можно отметить и в эпоху доносов времен
Империи. Когда закон, оберегавший интересы семьи и
запрещавший принимать свидетельства рабов против своих хозяев,
изданный Тиберием, был открыто отменен Гаем (Калигулой), полился
целый поток обвинений. Об этом можно судить по размерам и
продолжительности тех кровавых репрессий, которые применял
Клавдий на их основании20. Но зло на этом не прекратилось.
Тацит, клеймивший всю эту эпоху деспотизма, точно так же как
и Плиний, сравнивавший Траяна с его предшественниками,—
оба свидетельствуют об этой готовности рабов итти навстречу
обращенным к ним призывам21. Сенека имел в виду не только
воспоминания об этих более поздних временах, но и всю
историческую традицию, когда он говорил: «Вспомните примеры
погибших в расставленных им дома сетях, благодаря открытому ли
нападению или благодаря обману, и вы убедитесь в том, что
не меньшее число их погибло от мстительности рабов, чем стало
жертвами тиранов»22. В самом деле, раб был врагом, допущенным
в самые недра семьи: «Сколько рабов, столько врагов»—гласила
пословица23. Их обычным оружием были: измена в смутные
времена, доносы в эпоху деспотизма, а в спокойные
времена—яд и тайные козни. Один вольноотпущенник, заведующий
делами Коммода, приветствовал смерть, так как таким образом
он избавлялся, наконец, от неволи, в которой держали его его же
собственные рабы, и он завещал, чтобы это выражение радости
было написано на его надгробном камне24.
Императоры, больше всего поощрявшие доносы, из которых
они извлекали пользу, решили принять строгие меры
против этой домашней опасности, грозившей только со стороны
рабов. Мысль о мести не могла зародиться в душе одного раба;
всегда можно предположить, что она является общей для всех
его товарищей, поэтому все рабы считались как бы соучастниками
в преступлении: они казались подозрительными в том случае,
если они не догадались о нем, виноватыми, если не предупредили
его. И если хозяин погибал жертвой насилия, то к смерти
приговаривали всех рабов. Таков был обычай, торжественно
подтвержденный сенатским постановлением, внесенным Силаном во
времена Нерона: «...так как,—гласил закон,—семейная
безопасность находилась бы под сильной угрозой, если бы рабы не были
вынуждены под страхом смерти защищать своих хозяев против
своих же слуг и чужих людей»25. Господином считался не только
отец, но и сыновья, даже вышедшие из-под его власти
(совершеннолетние), а к рабам причисляли вольноотпущенных в силу
завещания, вольноотпущенных на известных условиях (statu
liberi)26. Исключались дети, слепые, сумасшедшие, глухие, немые,
если их инвалидность послужила им препятствием (оказать эту
помощь), больные, но только в том случае, если болезнь была
настолько тяжелая, что приковывала их к постели, рабы,
сидячие в заключении, если их цепи были так крепки, что они не могли
и* разбить27. Таков был закон. Случай применить его ПреДСТа-
4/7

эился в правление Нерона по поводу смерти Педания, о котором
мы упоминали в главе о «Числе рабов». Речь шла о том, чтобы
Предать казни 400 человек, виновных лишь в том, что они
находились под одной крышей с их убитым господином. Толпа,
тронутая жалостью при виде стольких невинных жертв, волновалась,
Грозя восстанием. В сенате мнения тоже разошлись, но тогда
Гай Кассий выступил с защитой следующих принципов: «Предкам
нашим душевные свойства рабов внушали недоверие даже в том
случае, если эти последние родились на одних с ними полях или
в одних и тех же домах и тотчас же вместе с жизнью
воспринимали любовь к своим господам. Но с тех пор, как мы ввели в число
наших рабов целые племена с их отличными от наших обычаями,
их чуждыми для нас суевериями, их неверием, то такой сброд
людей можно обуздать не иначе, как страхом»28. .И это страшное
избиение привели в исполнение совершенно хладнокровно,
несмотря на народное возмущение; народ, неимущий и сам раб
по происхождению, не имел оснований бояться этих заговоров29.
2
Рабство грозило опасностью не только семье, но, как мы это
видели в другом месте, и государству.
Рим в противоположность Спарте не принимал против своих
рабов никаких репрессивных мер, но и не оказывал им
снисхождений, характеризовавших политику Афин. Он оставлял их
на произвол господ и нисколько не интересовался ими, принимая,
хотя намеренно и не вызывая против них, все последствия
домашнего деспотизма, так как считал себя достаточно сильным, чтобы
подавлять их. Но в первые века Республики глубокая вражда,
разделявшая два класса, и полное подчинение плебеев патрициям
не раз оказывали поддержку рабам и во всяком случае всегда
сильно обнадеживали их. Хотя рабы были тогда менее
многочисленны и не так сильно эксплоатировались, быть может,
благодаря простоте нравов той эпохи, они тем не мзнее никогда не
переставали составлять заговоры, что нередко угрожало
государству большими опасностями. Их «навязчивой идеей» было
поджечь город и захватить Капитолий. Такова была цель
первого заговора в 501 г. до н. э.; он был раскрыт, а виновные распяты;
но в следующем же году был составлен новый заговор, с участием
плебеев, начинавших понимать, что изгнание царей еще не
означает уничтожения тирании. Главари опять-таки были казнены1.
Несколько позднее, во время войны с вольсками, к рабам
присоединились изгнанники, и заговор начался успешно. Гердоний
вместе с 4 500 заговорщиков занял укрепление и убил одного
из консулов, но и он в свою очередь погиб под натиском
патрициев, и снова были воздвигнуты кресты для побежденных2.
В 419 г.—новый заговор, который, повидимому, имел широкое
разветвление и в сельских местностях. Их все так же воодушевляла
мысль сжечь город и занять Капитолий с целью вызвать смяте-
412

ние3. Кроме того, заговорщики хотели убить своих хозяев, стать
на их место, забрав себе их жен и их имущество. Это удалось
осуществить менее жестоким способом и вначале довольно успешно
рабам из вольсиниев, которые, захватив власть, возымели довольно
дикую мысль придать своей попытке легальную форму, завладев
имуществом в силу завещаний, продиктованных ими господам,
и разрешая приказами все фантазии их грубых страстей по
отношению к женщинам4.
Начало Пунических войн и затем победы Ганнибала в Италии
вновь оживили надежды рабов и вызвали целый ряд заговоров5.
Но победа Рима, казалось, должна была бы их обескуражить,
а объединение обоих классов давало с тех пор республике более
сильные гарантии против этих внутренних брожений. Тем не менее
рост числа рабов и все вытекавшие отсюда последствия,
указанные нами выше, давали больше поводов для подобного рода
попыток. Война рабов готова была вспыхнуть в 198 г. у самых ворот
Рима: пленный Карфаген едва не застал врасплох своего гордого
победителя· Заложники, данные Карфагеном в силу договора
201 г., содержались в Сетии. Они происходили из наиболее
знатных фамилий и держали для своих услуг большое количество
служителей. Было много рабов и у жителей, так как только что
кончалась вторая Пуническая война. Эти рабы почти все
принадлежали к тому же племени и были куплены при продаже
военной ттобычи Они гостя ни пи яягояоп и сообтттитти сяой план
городским рабам и рабам соседних городов, Норбы и Цирцей.
Все было готово. Ждали только начала назначенных в Сетии
игр, чтобы напасть на жителей во время самого представления.
Захватив их врасплох и перебив во время возникшего беспорядка,
они затем рассчитывали занять Норбу и Цирцеи. Но заговор
опять-таки был раскрыт; два раба явились рано утром к претору
Лентулу и выдали ему план заговорщиков. Он созывает сенат,
получает полномочия и отправляется с пятью легатами; что
касается солдат, то он собирал их по пути, заставляя приносить
военную присягу всех, кого он заставал на полях. С этим
импровизированным отрядом приблизительно в 2 тысячи человек он
внезапно появился в Сетии. Главари заговора были арестованы,
рабы разбежались. Их преследовали на полях, их окружали
повсюду; но все-таки римлянам не удалось захватить всех
виновных, так же как не удалось и запугать их. Они решили
направиться в Пренесту, но Лентул опередил их. 500 участников заго*
вора были казнены. Город тем не менее был охвачен ужасом
перед тем, что заложники, пленники из Карфагена, осмелились
составить подобный заговор! Во всех кварталах была поставлена
стража, низшие магистраты получили приказ делать обходы,
триумвиры тюрем—удвоить бдительность, союзникам в Лациуме
сообщили, чтобы заложников держали совсем отдельно, чтобы
на пленных наложили оковы не менее 10 фунтов весом и чтобы
их держали только в общественных тюрьмах6.
Едва была устранена эта опасность в Лациуме, как вспыхнула
413

новая в Этрурии (в 196 г.). Восстание рабов навело на всех ужас,
и, чтобы подавить его, потребовался целый легион под
начальством претора. Одни были рассеяны и убиты, другие захвачены.
Главари наказаны розгами, а затем распяты на крестах, остальные
возвращены хозяевам7. Затем пришла очередь Апулии (в 185 г.).
Отряды восставших пастухов свирепствовали по большим
дорогам и опустошали общественные земли. Претор, получивший
в качестве провинции Тарент, был вынужден прибегнуть к мерам
крайней строгости: 7 тысяч были приговорены к смерти. Многим
удалось бежать, остальные же были казнены8.
В этих заговорах уже не было речи о взятии Рима и о том, чтобы
самим занять его место. Силы республики значительно
увеличились, она расширила свое господство и свое влияние;
рабский же класс, также сильно увеличившийся, все же был слаб, так
как его разбросанность и разобщенность не позволяли ему в
равной мере использовать имеющиеся у него средства. Это были
смелые попытки, но всегда частичные и в силу необходимости
уступавшие тем средствам, которые Рим черпал в своей организации
для их подавления. Все же в этой борьбе было нечто тревожное
для государства, так как эти восстания, как бы ограниченны они
ни были, звучали призывом ко всему классу рабов. Угроза Риму
не могла ограничиться одним только пунктом, не вовлекая и всю
остальную массу рабов, в республике же была одна такая область,
где изолированность положения, менее бдительный надзор, более
значительное число рабос π более жестокое обращение с ними
могли вызывать более частые случаи восстаний и способствовать
их шансам на успех: этой областью была Сицилия. Именно здесь
должна была вспыхнуть вся злоба, скопившаяся в классе рабов
вследствие злоупотреблений хозяев своей властью. Но Сицилия
была только тем, чем сделала ее Италия, поэтому в Италии
следует искать причины того огромного пожара, очагом которого
сделалась Сицилия.
3
Сицилия была житн: цей Рима; именно она поставляла
Италии то зерно, производством которого сама Италия стала
пренебрегать. Римские всадники поделили между собой земли,
захваченные благодаря завоеванию, и сицилийцы соревновались с ними
в способе обработки, не имевшем себе конкурентов за пределами
этой области: этот способ состоял в эксплоатации рабского труда.
Все войны, которые вел Рим, поставляли им рабов, и они их
сконцентрировали на этом острове, не принимая никаких
особых мер предосторожности; они только накладывали на них клейма,
как это было принято делать со скотом, и заставляли их
беспрерывно работать1. Ослепленные требованиями безмерной алчности,
они стремились увеличить свой доход не только сверхурочной
работой, но и уменьшением обычных норм раздачи одежды и
пищи. Таким образом, для того чтобы обеспечить себя самым
необходимым, рабы толпами бродили по стране и занимались
414

убийствами' и грабежами, совершенно так же как и в Италии·
Там поля превратились в пастбища, на которых хозяйничали
пастухи, занимаясь разбоем, так как хозяева не предоставляли
своим рабам иных средств к существованию, кроме свободы
добывать их, как они захотят и как смогут2. В Сицилии, как в стране
завоеванной, безнаказанность была еще более обеспечена.
Воровство здесь было не только дозволено, но даже поощрялось, и
знатные лица страны, связанные с всадниками по своему богатству,
не только не уступали, но часто даже превосходили их
чрезмерной наглостью, больно отражавшейся на слабых3. Однажды рабы
пришли почти совсем голые к своему хозяину, Дамофилу,
уроженцу Энны, и стали жаловаться на свою нужду. Дамофил,
раздраженный их жалобами, спросил, почему они бродят в таком
виде по стране, когда они легко могли бы добыть себе силой одежду
и снабдить ею тех, кто также в ней нуждался. Затем он велел
их привязать к столбам и наказать плетьми, после чего он их,
окровавленных, безжалостно отправил обратно4.
Эти привычки к грабежу, не только терпимые, но и вменяемые
в обязанность людям, не имевшим никаких нравственных устоев,
принуждаемых к тому нуждой и обладавших к тому же
физической силой, необходимой для поддержания смелости, в самое
короткое время увеличили до бесконечности число преступлений.
«Они начали с того, что стали убивать по дорогам одиночных
путешественников, затем они перешли к нападениям целыми бандами
ночью па фермы ïï дома, оладслъцы киюрых были недостаточно
сильны, чтобы защищаться; они занимали их силой, грабя и
убивая тех, кто осмеливался сопротивляться. Наглость их все росла
и дошла до того, что ни один путешественник в Сицилии не решался
отправляться в путь, когда начинало смеркаться, а люди, жившие
обычно в деревне, не могли себя считать в безопасности. Насилие
и разбой царствовали повсюду, и везде совершались бесчисленные
убийства. Пастухи, привыкшие спать под открытым небом и
носить оружие, отличались, благодаря привычке к такой жизни,
смелостью и дерзостью. Вооруженные дубинами, пиками и
крепкими посохами, одетые в волчьи шкуры и шкуры диких кабанов,
они имели страшный вид и мало чем отличались от воинов. Стая
сильных собак, следовавшая за ними, обеспечивала им
безопасное существование, а обильная молочная и мясная пища, в
которой эти дикари не ощущали недостатка, укрепляла их силы,
поддерживая в них одновременно их дикие природные
наклонности».—Сицилия превратилась в страну Циклопов. Можно было
подумать, что живешь во времена Полифема!
«Итак, наглость рабов, заручившись, так сказать,
покровительством хозяев, привела к тому, что вся страна была наводнена
этими злодеями, делившимися на отряды для нападений.
Наместники провинций не раз хотели обуздать наглость рабов, но не
решались их наказывать, удерживаемые влиянием и весом,
которым пользовались хозяева этих рабов, и были вынуждены
предоставить эту страну во власть организованному разбою, так
415

как большинство землевладельцев Сицилии были римскими
всадниками и судьями в тех процессах, которые нередко поднимались
против наместников провинций, и потому они боялись выступать
против тех, кто мог их осудить»5.
Наместники на все смотрели сквозь пальцы, поскольку за
поступками рабов скрывалась рука хозяина, и страдали от них только
крестьяне. Но рабы не могли остановиться на этом. Хозяева
вооружили рабов и в то же время продолжали осыпать их
побоями и издевательствами. А что, если бы они воспользовались
этим оружием для дела мести!
Они уже давно помышляли об этом. Свободное время,
предоставлявшееся им для разбоя, рабы употребляли также на то,
чтобы обдумывать план мести. Они собирались и сговаривались,
так как по отношению к ним не были приняты те меры
предосторожности, которые советовали еще Платон и Аристотель. Почти
все рабы происходили из Азии и большинство из Сирии,
славившейся своими сильными пахарями. Напрасно в этом случае было бы
прибегать к политике осторожного Катона, всегда
поддерживавшего несогласия среди своих рабов, относясь к ним с недоверием
и больше всего опасаясь их единодушия6: общим врагом для всех
был хозяин. Один и тот же язык, одна и та же кровь объединяли
рабов в чувстве ненависти к этому гнету и в жажде положить ему
конец.
При таких настроениях они были крайне восприимчивы ко
всякого подя рнутттрнмям яя^оттивттшм в них отклик. В образе такого
наставника явился сириец Евн, сумевший получить над ними
какую-то сверхъестественную власть. Сперва он выдавал себя за
прорицателя, уверяя, что он во сне получает предсказания о
будущем. Затем, когда его авторитет укрепился благодаря первым
удачным предсказаниям, искусство оракула перестало его
удовлетворять, и он стал утверждать, что находится в непосредственном
общении с богами, являющимися ему в видимых образах. И чтобы
в глазах толпы уже не спускаться больше из этой сферы
сверхъестественного, он стал давать ответы вопрошающим не иначе, как
игрыгая искры и пл >мя: для этого чуда требовалось только
немного огнива и скорлупы от ореха7. Хозяин Евна не предпринимал
ничего для борьбы с этим влиянием и для дискредитирования его
странной репутации среди рабов. Возможно, что он извлекал из
этого пользу: во всяком случае, он забавлялся тем, что приводил
его на свои пиры, чтобы развлекать своих собутыльников
серьезностью, с которой тот давал свои предсказания. Раб заявлял, что
он будет царем, а участники пира, смеясь, спрашивали его, как
он воспользуется своей суверенной властью. Некоторые брали со
стола.куски мяса и предлагали ему с просьбой вспомнить об этом,
когда он будет царствовать8.
Но эти предсказания, являвшиеся для хозяев лишь предметом
забавы, питали надежды рабов. Достаточно было какого-нибудь
случая, достаточно было одного слова Евна, чтобы вспыхнуло
восстание рабов. И такой случай представился.
416

Дамофил, о жестокости и надменности которого мы упоминали
выше, занимал первое место среди богатых людей Сицилии.
Являясь соперником италийцев, водворившихся в его родной стране,
он также претендовал на обширные поместья, на латифундии.
Он собрал там большое количество рабов, рабов труда и рабов
роскоши, и гордился тем, что возил их со своей свитой по всей
стране, вооруженных, как солдаты, или наряженных в пышные
одежды. Но под этим великолепием скрывались все та же скупость
и та же жестокость. Рабы, безразлично, были ли они свободными
по своему происхождению или нет, поступая к нему, клеймились,
а иногда и заковывались в цепи. Что же касается тех, кого он
назначал на самые тяжелые работы, то мы уже говорили о том,
что их ожидало, если они осмеливались приходить к нему с
просьбой о хлебе и одежде9. «Не проходило дня,—продолжает Диодор,—
чтобы этот самый Дамофил не подвергал несправедливым пыткам
кого-нибудь из рабов; а его жена Мегаллида, находившая
удовольствие в этом жестоком обращении, первая требовала
наказания провинившегося, будь то мужчина или женщина.
Доведенные до отчаяния жестоким обращением со стороны обоих
супругов, рабы, не ожидая в будущем более ужасных наказаний,
которых следовало бы бояться больше тех, которые они испытывали
теперь, приняли, наконец, решение восстать против своих хозяев»10.
Они обратились к Евну и спросили, разрешают ли боги привести
в исполнение их заговор. Евн, подкрепляя свои речи обычными
знамениями, ответил им. что они нр топь^п пя?пршяшт. но дяже
приказывают сделать это, не теряя ни одной минуты. Он сам стал
во главе их, и под его предводительством 400 наспех собранных
рабов завладели Энной, ворвались в дома, повсюду внося бесчестие
и смерть и проявляя при избиениях и издевательствах
неслыханную утонченность. Все городские рабы откликнулись на этот
призыв и, убив своих хозяев, обратились против остальных граждан.
Но все без исключения хотели обагрить свои руки в крови Дамо-
фила и его жены. Их арестовали в загородном доме и поволокли
в город, связав и осыпая тысячами оскорблений. Затем ввели
в театр, куда собрались все рабы, чтобы придать своей мести
больше торжественности. Там Дамофил, все еще пытавшийся избежать
предстоящей ему участи, был задушен двумя рабами, а Мегаллида,
выданная женщинам, после продолжительных мучений была
сброшена с одной из башен. Пощадили только их дочь, настолько же
скромную в своих привычках и добрую по характеру, насколько
ее родители были чванными и жестокими. Рабы нередко были
свидетелями, как она старалась утешить рабов, приговоренных к
наказанию розгами, и доставляла пищу тем, кого заковывали в цепи.
Поэтому она с первого же момента восстания сделалась предметом
их особой заботливости, и раб, нанесший смертельный удар ее
отцу, сам взялся следить за тем, чтобы она, окруженная заботой
и вниманием, благополучно добралась до Катаны, где находились
ее родные. «Этот пример,—говорит Диодор,—доказывает, что все
эксцессы, допущенные рабами, происходят не из прирожденной
27 Валлон 477

жестокости характера, а являются лишь актом мести за дурное
обращение, жертвой которого они были» (133 г. до н. э.)11.
Евн был провозглашен царем. Он принял имя Антиоха для себя,
а своему новому народу дал имя сирийцев12; открылось общее
собрание рабов, чтобы решить судьбу свободных людей; все были
приговорены к смерти, исключая тех, кто знал оружейное
мастерство. Эти последние были закованы в цепи и должны были
изготовлять оружие для своих новых господ. В ожидании этого совет,
составленный Евном из наиболее ловких своих товарищей,
готовил все для предстоящей войны1^. Один из них, Ахей, энергично
осуждавший избиения, проявил себя как наиболее умный и
храбрый воин во время сражений. В три дня он вооружил 6 тысяч
человек и, увлекши за собой толпу, вооружившуюся чем попало-^-
топорами, серпами, косами и вертелами, пращами и простыми
палками, обожженными в огне,—всюду вносил опустошение,
выдерживал натиски и восторжествовал над посланным против него
войском. На его стороне было уже 10 тысяч сражающихся. Около
Агригента собралась новая толпа приблизительно в 5 тысяч
человек под начальством киликийца Клеона, и римляне надеялись,
что они перережут друг друга. Но Клеон встал под начало Евна.
Их было уже-20 тысяч, когда Луций Гипсей прибыл из Рима,
чтобы подавить восстание. Но вскоре число рабов достигло 200 тысяч
вооруженных14, и эти люди, говорит Флор, которые должны были бы
быть приведены к хозяевам охотниками за беглыми (per fugitiva-
Нг>с> гями обоящяптд « брггтяп гпяямтар рпйгтгя пимгкиу ттпртопоя15
Эти успехи пробудили роковые отголоски в Риме. 150 рабов
осмелились составить заговор в Риме, 450—в Пренесте, 4 тысячи—
в Синуессе; за пределами Италии, в Македонии, в Аттике, где
количество рабов было еще очень значительно, на Делосе, главном
рынке рабов,—везде собирались отряды рабов и угрожали
всеобщим восстанием. Его предупредили немедленным подавлением
этих пока одиночных попыток16. Но в Сицилии мятежники еще
не встретили победителя. Они брали города, разбивали
высланные против них войска, осыпая их оскорблениями во время
агг,аки и проявляя нет фоятную жестокость после победы; нисколько
не думая о том, чтобы в свою очередь обратить их в рабство, они
отрубали своим пленникам руку или кисти рук17. Но это не все:
вся масса населения Сицилии, более близкая к их условиям жизни
благодаря своей бедности, чем к богатым, с которыми у них была
общей только свобода, рукоплескала этим переменам судьбы
и даже помогала им. Было отмечено, что, в то время как мятежники
щадили жилища крестьян, плоды, приносимые землей, и даже
свободных людей, занятых земледельческим трудом, городская толпа
под предлогом выступления против них рассеивалась по полям,
поджигая и грабя там, где первые воздержались от этого18.
Пора было положить конец этим беспорядкам. Если Карфаген,
Коринф и Нуманция признали власть Рима, то ему не
приличествовало отступать перед своими собственными рабами. И тем не
менее у Рима не было достаточно сил, чтобы победить их; если
418

уж обычные средства их военного искусства оказались
бессильными перед грозными позициями Тавромении и Энны, то тем более
бессильны были они против людей, привыкших ко всевозможным
лишениям, которые под давлением голода скорее были готовы
есть мясо своих жен, детей и друг друга, чем уступить19. Римляне
должны были прибегнуть к измене, благодаря которой Рупилий
проник в Тавромению. Все оставшиеся в городе рабы,
подвергнутые сначала пытке, были сброшены с башни. Та же измена
открыла римлянам ворота в Энну после смерти храброго Клеона.
Его брат Кома, захваченный живым, лишил себя жизни20. Сам
Евн вместе со своими приближенными бежал в горы,
расположенные в центре острова, где он мог найти надежное убежище
благодаря их извилинам и крутизнам. Его телохранители, видя, что
его преследуют и что для них нет спасения, перебили друг друга.
Его самого нашли укрывшимся в глубокой долине с четырьмя
своими слугами: поваром, пекарем, банщиком и шутом,
забавлявшим его во время его трапез,—смешные и жалкие остатки
царского достоинства, сохраненные им во время бегства. Убить
такого царя сочли ниже своего достоинства: его бросили в тюрьму,
где он погиб медленной смертью, сгнив заживо21.
Рупилий дезорганизовал мятеж. Он лишил восставших их
гавани Тавромения и их опорного пункта Энны. Всякое
сопротивление стало невозможным, и достаточно было одного отборного
отряда, чтобы обойти все тайные убежища в горах и окружить
беглецов. Он покинул усмиоенную Сицилию и веонулся в Рим.
получив там «овацию»22, а не триумф: боялись унизить высокое
достоинство триумфа именем «рабского»23. Кроме того, триумф
был неполный, так как само рабство не было уничтожено.
Поскольку в Сицилии продолжали существовать рабы, там был и враг,
всегда готовый поднять восстание.
4
Прежде чем представился новый случай к общему восстанию,
несколько отдельных попыток имело место в самой Италии;
восстания 30 рабов в Нуцерии и 200 в Капуе были подавлены, едва
успев зародиться. Затем вспыхнуло более значительное движение,
во главе которого стал римский всадник по имени Веттий.
Влюбившись в молодую рабыню, он купил ее у господина за 7
аттических талантов, на каковую сумму и дал обязательство. Но по
истечении срока платежа и всякого рода отсрочек, не будучи все же
в состоянии уплатить свой долг, он не нашел другого средства
избавиться от своих кредиторов и сохранить свою прекрасную
рабыню, как сделаться царем. Он купил доспехи, вооружил ими
400 человек из своих слуг и с легкостью склонил их принять
участие в своем предприятии. Там, где их господин мечтал о царском
достоинстве и почестях, им мерещилась свобода. Он начал с того,
что велел наказать розгами и обезглавить своих кредиторов.
Затем во главе 700 человек он расположился лагерем, приглашая
27*
419

к себе всех окрестных рабов, число которых достигло 4 тысяч.
В первой же стычке он разбил Луция Лукулла, выступившего
из Рима с 600 отборных воинов и набравшего еще 4 тысячи человек
в Кампании. Но побежденный нашел изменника в лице одного из
главных офицеров Веттия. Веттий сам покончил с собой, а все
остальные были преданы смерти, за исключением предателя1.
Это событие, само по себе весьма незначительное, вызвало
известную сенсацию в городе. В тот самый момент, когда северные
варвары, кимвры и тевтоны, подошли к границам республики
и остановились там, временно прекратив свое победоносное
шествие, будучи как бы уверены в том, что всегда смогут двинуться
на Рим, чтобы потребовать там выкупа, этот самый Рим был
свидетелем того, как в самом его центре бунтовало другое
варварское, порабощенное население, столь нетерпеливое, что самой
вздорной затеи было достаточно, чтобы собрать 4 тысячи человек,
готовых бросить ему вызов у самых ворот города. Но этот мятеж,
по словам Диодора, был только прелюдией. Настоящим местом
восстаний была Сицилия. Зло приняло там такие огромные размеры,
что сам Рим дал повод к вспышке, желая проявить свою
справедливость и в то же время не будучи в состоянии проявить ее до конца.
Чтобы выступить против Югурты, Марий допустил в легионы
неимущих; чтобы бороться с кимврами, сенат разрешил ему
набирать вспомогательные войска даже в странах, расположенных не на
берегах Средиземного моря, странах, еще не покоренных и варвар-
гт/иу Он прогни их у Никомепа. паря Вифинии. и всем известен
полученный им ответ: у царя не было подданных, так как большая
часть за неплатеж была уведена откупщиками налогов и продана
в разные страны в качестве рабов. Это заявление вскрыло язву,
общую всем подданным и союзным народам республики: это был,
как мы уже говорили, тот новый источник, откуда по окончании
великих войн преимущественно набирали рабов. Сенат не решался
открыто перед всем светом признать законность этого явления.
Один из декретов запрещал обращать в рабство
свободнорожденного человека, принадлежащего к союзным народам, и предписывал
наместникам провинт m возвращать свободу тем, кто был
несправедливо лишен ее. Когда этот декрет был опубликован в Сицилии,
то 800 рабов в течение нескольких дней заставили признать свое
право свободнорожденных; и со всех сторон к трибуналу претора
продолжали прибывать все новые толпы. Рабы заволновались,
но в свою очередь заволновались и хозяева. Если бы пришлось
расследовать происхождение каждого отдельного случая
порабощения, то ни один хозяин не мог быть уверен в своей
собственности. Выполнение декрета было почти равносильно отмене
рабства. Хозяева обратились к наместнику, и он, в результате ли
подкупа или своей слабости, а может быть, и из-за страха перед
этой новой опасностью, закрыл свой трибунал и на все новые
заявления рабов отвечал отказом, отсылая их к их хозяевам.
Эти свободные люди, которых хотели вернуть в рабство, не
вернулись туда; они нашли убежище в священной роще Паликов
420

и там под эгидой древних богов Сицилии составили план открытого
восстания2.
Их смелый призыв был услышан. На территории Анциллы
30 рабов, принадлежавших двум очень богатым братьям,
задушили их ночью и под начальством раба по имени Вария стали
обходить жилище, склоняя рабов к восстанию. Их было всего 200
человек, но они занимали довольно сильную позицию в тот момент,
когда против них выступил претор Лициний Нерва. Он, как и его
предшественники, прибег к измене. Он обратился к одному
разбойнику, который уже в течение двух лет сам по себе вел нечто
вроде войны рабов, убивая всех свободных и щадя только рабов,
и который на основании этого должен был быть принят ими как
настоящий предтеча. Они его действительно приняли в свою среду,
поставили во главе, а он их предал. Но ни один раб не дался живым
в руки победителя3: одни были убиты во время сражения, Другие
бросились с вершин скал в пропасть.
Претор, предполагая, что благодаря этой расправе он
окончательно ликвидировал восстание, распустил свои войска, как вдруг
до него дошли слухи, что один римский всадник убит своими
рабами и что последние, в числе 80, распространяют вокруг себя
волнение. Он собрал тех солдат, которых ему удалось задержать,
но не посмел начать решительных действий. Его нерешительность
придала смелость рабам, число которых достигло вскоре 2 тысяч.
Изменник, предавший и атаковавший их на этот раз в открытом
бою, позволил разбить себя, а рабы благодаря этой победе
получили оружие и приобрели уверенность, что они воспользуются им
не без успеха4. Когда число их дошло до б тысяч, они
провозгласили царем флейтиста по имени Сальвия, пленившего их
умы своими экстравагантностями и предсказаниями5. Но на этот
раз мнимый одержимый был человеком и сердечным и
талантливым. Он держал своих солдат вдали от городов во избежание
разложения и возможных бесчинств, разделив их на три отряда,
и благодаря умелому руководству собрал огромную добычу.
Вскоре у него было достаточно лошадей, для того чтобы образовать
отряд всадников более чем в 2 тысячи человек. С этим отрядом
и 20 тысячами пехотинцев он напал на Моргантину. К несчастью,
в пылу битвы он забыл о необходимости обороняться и был
свидетелем того, что римский полководец занял его лагерь. Но он
настиг его на обратном пути, рассеял его войска и пожал самые
дорогие плоды этой победы благодаря тому, что дал приказ щадить
всех бросающих оружие; вместе с оружием он получал и солдат.
Число его приверженцев росло с каждым днем, а римляне еще
более способствовали этому своими ошибками. Таким образом,
Сальвий, возобновив осаду Моргантины, обещал свободу
городским рабам, если они примкнут к нему; хозяева обещали им то же,
если они сохранят верность, и рабы, находясь еще в их власти,
сражались на их стороне. Но после снятия осады претор отказался
дать согласие на выполнение обязательства, и тогда почти все рабы
перешли к Сальвию6.
42Ί

Восстание ширилось с каждым днем, и, как и в первой войне
городская чернь, враждебно настроенная против власть имущих'
содействовала ему, разоряя окрестности. Всюду царил беспоря-
док, и власть, казалось, была бессильна подавить мятеж.
Магистраты, не будучи в состоянии помочь злу, отказались даже от
ставших ненужными юридических форм. И ничто среди этой анархии
не нарушало уверенности преступления в своей безнаказанности7.
Удивительная вещь: это были опять-таки рабы, начавшие
первыми проповедовать и показывать пример порядка и умеренности.
Киликийский раб Афенион, как некогда Клеон, организовал
другой отряд в Лилибее. Будучи управляющим делами у двух
славившихся своим богатством братьев, он был известен рабам
своей храбростью и астрологическими познаниями, обаяние
которых оказывало, как видно, на них всегда исключительное
влияние. Он вооружил 200 человек, служивших под его начальством,
объединил всех единомышленников из окрестности и,
провозглашенный своими сторонниками царем, намеревался даровать
государственное устройство и законы своему народу, допуская в войска
только самых храбрых, заставляя других продолжать свои
домашние работы и категорически воспрещая всякий грабеж, как будто
это была земля, данная ему самими богами. Несмотря на все эти
ограничения, его армия насчитывала более чем 10 тысяч человек.
Попытка захватить Лилибей, хотя и неудачная, укрепила доверие
к нему его сторонников благодаря той пользе, которую он сумел
извлечь из нее8. Итак, Афенион и Сальвий организовали на двух
противоположных пунктах Сицилии как бы двойной центр
объединения мятежников. Был момент, как и во время первой войны,
когда можно было рассчитывать, что соперничество двух главарей,
толкнув их друг против друга, позволит римлянам быть только
зрителями их взаимного уничтожения. Афенион был
провозглашен царем с самого начала, а Сальвий, одержав ряд побед,
позволил закрепить за собой этот титул после торжественного
жертвоприношения в храме богов Паликов, первых свидетелей и
покровителей восстания. Чо и на этот раз надежды Рима не сбылись.
Трифон (имя, которое раб—царь Сальвий—заимствовал у
преемников Александра) предложил Афениону присоединиться к нему
для осады Триокалы; и Афенион явился на зов и не задумался
занять второе место рядом с тем, кто предупредил его в
организации восстания. Город был взят, и Трифон, пожелавший устроить
там свою резиденцию, не упустил ничего, что могло способствовать
укреплению или украшению новой столицы. Там находился его
дворец и форум для народных собраний, так как он собирался
дать своим подданным законную конституцию. Он учредил совет,
заседавший вместе с ним во время аудиенции, сам же он, в
результате странного смешения республиканских обычаев Рима и
деспотических форм Азии, показывался народу не иначе, как
предшествуемый ликторами, одетый в претексту, обрамленную
пурпурной каймой, латиклаву и со всеми обычными эмблемами царского
достоинства·.
422

Пора было и Риму подумать о восстановлении своего авторитета
в Сицилии. Кимвры и тевтоны возвращались из Испании к
границам Италии. И что ожидало ее, если, приблизившись к Альпам,
несмотря на сопротивление Мария, они могли бы указать рабам
Италии на этот пример торжества восставших рабов у них в тылу?
Луций Лукулл, победитель Веттия в Италии, был послан с
17-тысячным войском против мятежников Сицилии. Недоразумение,
возникшее между двумя царями, вызванное неосторожными
мерами строгости Сальвия против Афениона, вернуло римлянам
на короткое время надежду на разрыв между сторонниками обоих
царей. Но при приближении опасности они помирились.
Разногласия касались теперь только плана действия. Афенион
предлагал выйти за стены города, и его мнение восторжествовало: он
рассчитывал на численность своих войск, достигавшую 40 тысяч
человек, и на свою собственную храбрость. Он почти обеспечил
победу своим, как вдруг, пораженный тремя ударами и выбитый из
строя, Афенион был вынужден предоставить своих воинов самим
себе. 20 тысяч погибло во время бегства; он сам остался на поле
битвы и спасся, только прикинувшись мертвым. В силу
необходимости пришлось вернуться к плану Сальвия. Рабы заперлись
в Триокале, и все усилия Лукулла оказывались тщетными10.
Его преемник Сервилий не оказался ни более смелым, ни более
счастливым11. Тем временем Афенион, сделавшись единственным
царем после смерти Сальвия, бродил по всей Сицилии, без всякой
ПимеХИ ι μ<χνη ι ирида jri ccibCküc МЕСТНОСТИ, ЖССТОКО раСПраБЛЯЯСЬ
как со свободными, так и с рабами, так как он во всех, кто не
следовал за ним, видел изменников. Эти успехи были не только
унизительны для римлян, но и представляли серьезную опасность.
Рим разбил тевтонов, но кимвры перешли через Альпы,
презирая все препятствия и уверенные в своей победе. Оставляя Мария,
избранного в пятый раз консулом, во главе войск, действовавших
против них, для подавления рабов послали его товарища Акви-
лия. Аквилий в конце концов победил их благодаря своей
храбрости и энергии. При первом же сражении он рассеял врага,
во втором он собственноручно убил Афениона и сам был ранен в
голову. Едва поправившись от своей раны, он снова атаковал остатки
мятежников. Все пали, за исключением тысячи человек, которые
во главе с Сатиром были еще способны к сопротивлению. Аквилий
обезоружил их, склонив к капитуляции обещанием сохранить им
жизнь. И действительно, он отвел их как рабов в Рим... как рабов,
предназначенных сражаться с дикими зверями для увеселения
римлян. Эти храбрые воины сознавали, что своей жизнью воинов
они заслужили иную смерть. Они отказались от этого позорящего
их боя и взаимно перебили друг друга на алтарях, воздвигнутых
на арене. Их предводитель Сатир до конца присутствовал при
этом кровавом жертвоприношении и велел себя убить последнему
рабу, который затем умертвил сам себя; смерть, достойная героя,
и в этом славном имени история ему не отказала12.
Мятеж был подавлен, но не разбой, который в течение после-
423

дующих лет, называемых годами мира, представлял собой
непрерывное продолжение рабских войн. Для подавления его преторы
прибегали к самым суровым мерам. Домиций запретил рабам
под страхом смерти пользоваться оружием. Один из них,
избавивший страну от громадного вепря, был распят на кресте за то, что
он убил его копьем: гнусная, недостойная жестокость, которую
Цицерон не смеет порицать, а Валерий Максим одобряет13. Но эти
законы поражали рабов беззащитных, нисколько не затрагивая
тех, которые, взявшись за оружие с целью поднять восстание,
умели пользоваться им для своей защиты. Глухие брожения не
прекращались, проявляясь время от времени в заговорах и
частичных восстаниях. Цицерон высказывал сильное сомнение в том,
удалось ли Верресу подавить их в течение трех лет своей пре-
туры; он упоминает о заговоре рабов Леонида в Триокале; и один
из упреков оратора против Верреса состоял в том, что он не велел
распять их на кресте14.
В это самое время Сицилия, восстания в которой пробудили
столь грозные отклики в Италии, едва не была вовлечена в более
общее движение рабов благодаря восстанию, театром действия
которого стала теперь в свою очередь Италия,—восстанию гладиаторов.
5
Среди всех категорий рабов не было, без сомнения, более
жалких, но в то же время и более страшных. Это были люди,
отобранные из числа самых сильных и обученных искусству владеть
оружием, чтобы увеселять народ зрелищем своих битв. Привыкшие
к крови и ранам, видя постоянно перед глазами смерть, они не
знали ни опасностей, ни страха. Но эти привычки, эти нравы, эта
привычная смелость, разве не могли они обратиться в другую
сторону, неся с собой ужас? Вынужденные посвятить свою жизнь
удовольствию своих господ, разве не могли они рискнуть ею, чтобы
отомстить им за все свои собственные обиды?1 Эта мысль занимала
все умы, и рано или поздно она должна была вырваться наружу
под влиянием человека, более закаленного. Роль такого человека
выпалг на долю Спартак:.,
Спартак, фракиец по национальности, номад по
происхождению, соединял огромную физическую силу с такими душевными
качествами, которые очаровывают и покоряют людей. Это
прирожденное обаяние его характера усиливалось еще благодаря
очарованию таинственности. Рассказывали, что в первый раз, когда
его привели в Рим для продажи, видели вечером, как вокруг его
головы обвилась змея, не нарушая спокойствия его сна; его жена,
искусная в толковании таинственных откровений судьбы, увидела
в этом знамение того, что он достигнет великого могущества,
увенчанного счастливым концом. Заключенный вместе с 200
других фракийцев и галлов в «бойне» (так назывались эти «фабрики
смерти»)2, принадлежащей некоему Лентулу Батиату,
отдававшему их в наем в Капуе, он сообщил своим товарищам свой план
и доверился им во всем. Несмотря на то, что заговор был открыт,.
ш

78 гладиаторам удалось разбить свои оковы. Наспех вооружившись
тем, что они нашли на кухне у повара, они у городских ворот
встретили повозки, нагруженные оружием для амфитеатра, и
захватили его. Этого было достаточно, чтобы разбить войска,
посланные из Капуи для их преследования. Они отобрали у них оружие,
гордясь тем, что им удалось сменить последние знаки своего
рабского состояния на это оружие, отличительный признак воина.
Однако вскоре римлянам едва не удалось захватить их. Претор
Клодий, посланный против них из Рима, окружил их на горе
Везувий, где они укрепились. С этой горы вела одна только узкая
тропинка, и здесь он сконцентрировал всех своих солдат. Но
гладиаторы, спустившись по отвесным стенам скал при помощи
лестниц, сплетенных из виноградных лоз, врасплох напали на отряд
Клодия и рассеяли его. Этот первый успех привлек к ним
соседних пастухов, людей крепких и ловких; гладиаторы распределили
между ними роли в своей маленькой армии; это дало им
возможность без особых усилий разбить помощника нового
военачальника Варина, его товарища Коссиния и самого Варина. Его
лошадь и сопровождавшие его ликторы попали в руки Спартака, и
чуть не попал к ним в руки и сам полководец3.
Каждая победа доставляла Спартаку новых солдат; под его
начальством собралось уже 70 тысяч рабов. Казалось, что с такой
армией можно было отважиться на все. Однако все его усилия имели в
виду только одну цель: открыть себе дорогу к родине; только там
/-»TT -%ГГ\тГ* TT ТТЛ* TT Т ОЛПОГГ! Γ» /"Г ЛПЛЛИ Г» Τ* rv Ç\ Г\ TT r\ Tf T-ï/-> ТТЛ nn Ο Τ/■ Λ> Τ> Τ Τ ^ΤΤΠΤΙ ТТ0 1|ЛГ>Л
ния его сотоварищей. Посвященные благодаря своему положению
рабов во все соблазны роскоши, но не испытавшие их лично, они
захотели, поскольку теперь на их стороне была сила, сами
воспользоваться наслаждениями; они предпочли северным лесам
прекрасный климат Италии с его удовольствиями и опасностями4.
Оставаясь победителем, Спартак был вынужден остановиться для того,
чтобы грабить Великую Грецию (юг Италии), а когда он начал
приводить в исполнение свой план возвращения на родину, то
рабы германского племени откололись от него во главе с Криксом,
и это отделение стало для них роковым. После нескольких побед
они были окончательно разбиты Геллием недалеко от горы Гар-
гана. Спартак сгладил впечатление, оставленное их поражением,
победив одного за другим обоих консулов, намеревавшихся
отрезать ему путь на север. Он принес в жертву манам Крикса5 (его
мертвой тени) 300 пленных и победоносно продолжал свой путь.
Но так как разлив реки По воспрепятствовал его дальнейшему
движению, он уступил требованиям своих товарищей.
Вынужденный сражаться в Италии, Спартак решил двинуться к Риму;
чтобы ускорить свой поход, он сжег свою добычу, задушил
пленников и вьючных животных. Со стороны римлян ему не было
оказано никакого сопротивления: оба консула снова были разбиты;
но он сам остановился, чувствуя, что его войско не было ни
достаточно надежным, ни достаточно обученным, чтобы рискнуть на то,
чего не решился сделать Ганнибал. Как и он, Спартак направился
425

на юг Италии. Центром своих военных действий он сделал Туриум
и привлек туда даже купцов с тем условием, чтобы они снабжали
его войско всем, что могло способствовать его укреплению, а не
ослаблению. Он пополнял свои запасы, обучал и дисциплинировал свои
отряды постоянными упражнениями или небольшими набегами,
которые, не развращая их, могли принести им известную выучку6.
В Риме царили ужас и смятение. В то же самое время, когда на
противоположных окраинах римского мира приходилось
подавлять, с одной стороны, энергичное сопротивление Сертория в
Испании, а с другой—возобновившееся движение Митра дата, в
самом центре Италии расширялась и как бы укоренялась война
рабов7, и притом каких рабов! Историк Флор со своей обычной
напыщенностью делает вид, что жалеет их. «Можно
еще,—говорит он,—вынести позор рабских войн, так как рабы, самой судьбой
поставленные в зависимость от всего, составляют как бы низшую
ступень человечества, но все же приобщены к благодеяниям
нашей свободы. Что касается войны со Спартаком, то я не могу
подыскать для нее названия. Когда рабы стали воинами, а
гладиаторы—начальниками, то низкое происхождение одних и
унизительное звание других присоединили к постигшему нас бедствию
еще издевательство и позор»8. Он покраснел бы от стыда, если бы
назвал их врагами («стыдно назвать их врагами»)9. Но в Риме
не краснели; там боялись сражаться с ними. Во время комиций
ттля избрания ппетопоя никто ир пртттяттгя ттомпгяткгя гсотгятости
сопряженной со столькими опасностями. В течение двух лет рабы
торжествовали. Наконец, выступил Лициний Красе и был
назначен: ему скорее, чем кому бы то ни было другому, следовало
подвергнуться случайностям этой войны с рабами, ему, чье
колоссальное богатство было, главным образом, основано на труде этих
рабов-рабочих. Ему дали шесть новых легионов. Этих смелых
людей, которые всегда играли со смертью, он мог победить только
дисциплиной. Чтобы укрепить ее, он не отступал ни перед какими
средствами. В первом сражении войска, порученные его
помощнику Муммию, бежал t; он велел казнить каждого десятого, по
обычаю предков10. Но в то время как Красе закалял в крови своих
легионов дисциплину древнего Рима, в армии Спартака начались
несогласия. Галлы и германцы снова отделились и были разбиты
в Лукании. Спартак, видя это, составил следующий план: он
решил переправиться в Сицилию, эту классическую страну рабских
восстаний, при которых было проявлено так много единодушия
и дисциплины11. «Двух тысяч было бы достаточно,—говорит
Плутарх,—чтобы там снова загорелась затихшая война рабов,
достаточно было одной искры, чтобы она снова вспыхнула»12. Он nojxo-
шел к проливу и вступил в переговоры с пиратами, этой второй
силой, господствовавшей над целой частью римского мира.
Побоялись ли они потерять Сицилию, где они пользовались большой
свободой во время управления Верреса? Как бы то ни было,
была ли их измена обдуманна или нет (во всяком случае она была
неполитична), они обманули Спартака, взяли его подарки и бро-
426

сили его на берегу. Спартак попытался переправиться на остров
на плотах, но на этот раз буря преградила путь его смелости.
Пришлось покориться необходимости и остаться в Италии, не удаляясь,
однако, от Сицилии. Он разбил свой лагерь около перешейка Ре-
гиума. Красе решил окружить его здесь; он приказал вырыть от
одного моря до другого ров шириной в 15 футов, длиной в 65
километров, укрепленный высокой и солидной стеной. Спартак не
мешал ему. И чтобы доказать свою уверенность в победе и публично
выставить напоказ то, что Красса ожидает в случае поражения*
он велел распять на кресте римского пленника на виду у обоих
лагерей13. Спартак питался вначале тем, что давал ему полуостров,
затем, когда этот источник иссяк, он в одну бурную, снежную ночь
засыпал ров и перешел через него с третьей частью своего войска.
Одно время Красе опасался, что Спартак прямо направится к Риму.
Это движение вызывало у Красса большое беспокойство.
Спартак ускользал у него из рук, когда он, казалось, крепко держал
его, когда он уже предвидел столь нетерпеливо ожидаемый им конец
войны, когда малейшее промедление грозило вырвать у него
выгоды победы, так как перед тем, в момент отчаяния и страха,
потеряв всякую надежду, он написал сенату, что необходимо
отозвать Лукулла из Азии и Помпея из Испании. Он как бы отрекся
от победы, и честь ее должна была достаться тому из двух
полководцев, кто первый прибудет, чтобы пожать ее плоды. Во время
Т-ГГ» Г\ Г» Г\ Ï* ΟΦΟΤ/ΊΙ ТТОТТПО Т> ТТГкТТТТ/ЛТ* X/ГЧ О Г» Г»/Λ M ТТГ\Г\ГГЧЯТ* ЛТТТО ТТТ*Т>ТТТЛГ«Г\/^СГ ОПРГЧГТТТО
гладиаторов, победу вырвал из его рук подоспевший Спартак· И во
второй, руководимой легатом проконсула, победа осталась бы за
Спартаком, если бы в свою очередь на помощь не подошел Красе.
Поражение, понесенное вождем гладиаторов, было значительно: он
потерял 12 тысяч солдат, причем все были ранены в грудь. В ответ
на это он разбил преследовавших его легата Красса и квестора
Скорфа. Он уже приближался к горам Петилии, таким образом,
снова вступая после трех лет войны на тот путь, который он хотел
проложить себе своими победами, на путь, ведущий к северу, во
Фракию. Но его последний успех вновь воскресил мечты и
сопротивление его солдат. Они хотели вновь испытать военное счастье
и заставили Спартака вести их против римлян. Это значило итти
навстречу всем желаниям Красса. Уже шел слух—и он
подтверждался—о возвращении Помпея, которому предстояло бы
встретиться с ними на своем пути и одержать победу. Красе вновь
принялся окружать Спартака рвом, но Спартак не думал больше
о бегстве. Он выстроил всю свою армию, и когда ему привели его
коня, он вынул свой меч и убил его со словами: «Если я буду
победителем, я найду другого; если же буду побежден, то он мне больше
не понадобится». Затем, очищая себе путь среди сражающихся
отрядов, пробираясь по нагроможденным друг на друга трупам
и оружию, он стал искать Красса. Не найдя его, он убил двух
преследовавших его центурионов; тем временем все его соратники
были рассеяны. Оставшись один, окруженный неприятелем, он
долго сопротивлялся, как герой, но, наконец, пал, подавленный
427

численностью врагов14. Итак, победил Красе, но в это время
подошел Помпеи. Он наткнулся на отряд в 5 тысяч гладиаторов,
бежавших с поля битвы, которых он уничтожил без всякого труда.
Он донес сенату, что Красе разбил Спартака, но что именно он,
Помпеи, вырвал последние корни этой войны, «и это римляне
охотно слушали и повторяли за ним»,—говорит Плутарх15·. Не
помогло Крассу и то, что он воздвиг по дороге из Капуи в Рим
6 тысяч крестов с распятыми на них гладиаторами16.
6
Если бы все эти репрессивные меры и могли устрашить рабов,
то римляне сами позаботились бы о том, чтобы снова дать им
возможность с оружием в руках вступать в бои. Оружие, владеть
которым в мирное время им запрещалось под страхом смерти1 и
которое время от времени давалось им вместе со свободой в дни,
когда Риму угрожала опасность2, стало раздаваться им все чаще
и чаще во время внутренних междоусобий. Как сообщники
заговоров или как солдаты в гражданских войнах, они принимали
участие во всех революциях, потрясавших республику, и на их
долю выпало печальное утешение в том, что и они со своей
стороны содействовали уничтожению вольностей. Уже Сатурнин—
это орудие Мария—в подготовляемом им движении в самом центре
Рима показывал им в качестве знамени, чтобы заставить их
взяться за оружие в его пользу, шапочку вольноотпущенника3.
Сам Марий обратился к ним с более непосредственным призывом,
когда Сулла овладел городом4, а этот последний в свою очередь,
после одержанной победы, ввел в римские трибы 10 тысяч
отпущенных им на волю рабов5. Катилина, заимствовавший у прежних
рабских восстаний их тактику разорения и поджогов, при их
выполнении рассчитывал, главным образом, на городских рабов6;
чтобы увеличить свои силы, он рассчитывал также на рабов в
остальной Италии, и сенату доносили, что восстание среди них
готово вспыхнуть повсеместно, в Капуе и в Апулии7» Нехватало
солдат, чтобы следить за ними; гладиаторов было слишком много,—
их поэтому рассылали по разным муниципиям, чтобы их
изолировать и сдерживать8. Это, однако, не помешало Катилине найти
больше рабов, чем было ему желательно, когда он начал войну.
Он был даже вынужден отказывать им из опасения придать своему
предприятию характер войны рабов, боясь, что не сумеет
удержать их в нужных границах и во всяком случае восстановит
против себя всех свободных9.
Эта осторожность, продиктованная ему интересами самого
заговора, не встречается больше в тех смутах, которые
продолжались в Риме после Катилины. Цицерон, указывая на
освобождение преступников и восстания рабов, как на одну из причин своего
падения и изгнания, ставит в большую заслугу Милону то, что он
подавил все усилия и бесчинства Клодия, купив гладиаторов в
интересах защиты государства, «которое все зависело от моего
спасения», как самодовольно говорил Цицерон10. Во время гражданских
428

войн едва ли больше стеснялись прибегать к подобным средствам.
И с той и с другой стороны не только принимали, но и старались
привлечь к себе подобных помощников и почти всегда оспаривали
друг у друга гладиаторов и пастухов, этих старых солдат
Спартака11, и не раз еще разбивали цепи закованных рабов18. Их можно
встретить в лагере Лабиена после поражения Помпея, в двух
африканских армиях, также и в испанской13. После убийства
Цезаря заговорщики, отправившись занимать Капитолий во имя
свободы, шли под конвоем гладиаторов14.
Вторая гражданская война, начатая при подобных же
обстоятельствах, пошла по тому же пути. Побежденный Антоний искал
себе поддержку даже в тюрьмах рабов15, и затем, позднее, когда
он был разбит уже не заговорщиками, а Октавием, наибольшую
верность сохранили ему гладиаторы, собранные им самим в Ки-
зике для празднования триумфа, надеждой на который он так
себя ласкал. Не будучи в состоянии дойти до него, они все же
спешили присоединиться к нему и согласились сложить оружие
только тогда, когда поверили в его смерть16. Октавий набрал
из того же источника до 20 тысяч человек для службы во флоте17.
Секст Помпеи всячески ухаживал за своими
вольноотпущенниками и слугами, чтобы удержать их при себе18, и, владея Сицилией,
он значительно увеличил свою армию навербованными там
рабами19. Верный данному слову, Секст в договоре с триумвирами
Но после победы Октавий разослал во все армии письма, которые
должны были быть вскрыты в один и тот же день и немедленно
приведены в исполнение. Речь шла о рабах. Все были приведены в Рим,
возвращены своим старым хозяевам или же их наследникам из
уважения к праву собственности. Те же, которых не требовали
обратно, были казнены недалеко от того города, откуда они бежали8·.
Эти нарушения данного обещания привели к тому, что рабы ясно
поняли, чьи интересы они должны защищать во время этих смут.
Поэтому параллельно с гражданскими войнами, где они нередко
сражались за других, мы видим также продолжение рабских
войн в «разбоях»; это было официальное название их восстаний
против притеснявшего их общества. Они выступили более
решительно как в Италии, так и в Сицилии после этого
исключительного акта вероломства со стороны Октавия: собираясь
группами, они грабили окрестности Рима и были скорее похожи на
фуражиров, чем на простых разбойников21. Понадобились самые
энергичные меры, чтобы их усмирить. К этим мерам приходилось
повторно прибегать в правление того же императора. При Тибе-
рии новое волнение рабов по призыву старого преторианца готово
было потрясти всю южную Италию, если бы оно не было подавлено
в самом зародыше, благодаря счастливому стечению обстоятельств.
Чтобы успокоить это волнение, пришлось привести в Рим вождя
и главных зачинщиков. Римляне, по словам Тацита, с ужасом
видели, что число рабов в частных домах увеличивается до
бесконечности, тогда как число свободнорожденных жителей с каждым
429

днем все убавляется22. После смерти Калигулы гладиаторы
хотели всех перебить23. В правление Нерона—новое движение
гладиаторов в Пренесте, и народ невольно вспоминал Спартака и все
прежние несчастья24. Но к чему все эти попытки? Разве рабы не
занимали во время войн вполне определенное место рядом со
свободными в армиях, независимо от того, приходилось ли защищать
империю с Отгоном против Вителия, с Вителием против Веспасиана
или нападать на нее с Сакровиром? «Недостойная и
отвратительная поддержка,—говорит Тацит с презрением, которого уже больше
не разделяли,—недостойная поддержка, которой, однако,
домогаются самые щепетильные и суровые полководцы в результате
гражданских войн»25. А свободные люди в свою очередь разве не
были они счастливы тем, что среди всех превратностей судьбы,
сопровождавших каждую революцию, они могли найти среди них
убежище и избежать смерти под покровом рабства?26
Итак, отношение рабов к своим хозяевам соответствовало
отношению к ним этих последних: благодарность—за добро, злоба
и месть—за злоупотребление властью. Исходя из этого, нам
кажется, что взаимоотношения хозяев и рабов следует
рассматривать с двух противоположных точек зрения. История во всяком
случае представляет доказательства защитникам и того и другого
взгляда. Нельзя только подсчитывать факты, их надо взвесить
каждый в отдельности, исследовать лежащие в их основе
принципы и посмотреть, что является правилом и что исключением.
Исключения могут быть очень многоцмгттрннъг ππ крайней ?лере
с точки зрения истории, если моралисту вздумалось поместить
в сохранившиеся для нас сборники преимущественно подобные
анекдоты. Тем не менее факты, вытекающие из определенного
принципа, сохраняют за собой общее значение, и отсюда следует
исходить в своих суждениях. Итак, в основе отношения к рабам
в Риме лежал принцип жестокости, породивший в свою очередь
ненависть и жажду мести,—и вся история подтверждает этот
логический вывод. Несмотря на опасности, сопровождавшие заговоры,
несмотря на вполне обоснованный страх, который должна была
внушать рассеянным повскг у рабам сильная и могущественная
организация государства, рабы все же составляли заговоры, они все же
восставали. И эти волнения, более или менее обдуманные, более
или менее распространенные, оставили длинный след на
протяжении всех веков, которые мы окинули беглым взором, и являлись
энергичным протестом против угнетавшего их ига.
Ничего другого и нельзя было ожидать от тех чувств, которые
развились в рабском сословии под влиянием всех ужасов их
положения, и Риму пришлось испытать не только одно это
отрицательное действие, так как институт рабства оказывал двойное влияние
и на класс порабощенных и на класс свободных. Мы доказали эта
по отношению к Греции, нам остается установить это и по
отношению к Риму, опираясь на столь же решающие факты.

Глава девятая
ВЛИЯНИЕ РАБСТВА НА СВОБОДНЫХ
пасности, грозившие со стороны рабства хозяевам и
государствам, являлись первым следствием,
вытекавшим из того противоестественного положения, в
которое человек был поставлен насильно. Однако если и не
всегда удавалось предотвратить эти опасности, то
Рим все же всегда подавлял их, так как он был еще достаточно
могуществен, чтобы противостоять им в открытой борьбе. Но были
иного рода влияния, тем более страшные, что их меньше опасались
и даже мирились с ними. Внедрившись в нравы, они мало-помалу
превратились в привычки частной жизни, стали общественными
обычаями. Они подчиняли себе все то общество, которое
намеревалось заставить класс рабов служить себе. Как и в Греции, это
привело к разложению семьи и к гибели государства.
7
Влияние рабства сказывается на жизни свободных людей
так же, как и на жизни рабов; и сцены Плавта, показавшие
нам его влияние на последних, в той же степени относятся
и к первым. Те и другие вполне гармонируют друг с другом
по своему характеру. Это—поистине рабство во всех его
проявлениях и общество, в котором господствуют рабы. Если в эпоху
Плавта созданные им сцены имеют еще ограниченное применение,
то вскоре, как мы уже говорили раньше, успех новых, занесенных
из Греции нравов поднял весь Рим до уровня этого первоначально
заимствованного театра.
Какова главная пружина, действующая во всех этих комедиях?
Это—как и в современном театре—любовь, но любовь раба,
любовь куртизанки. И весь ход действия обрисовывает эти
персонажи: речь идет уже не о чувстве, а о деньгах; все нравы
приспособляются к их жизненным привычкам. Около них группируются
и хозяйский сын, вся энергия которого обращена на мошенни-
431

чество, и сам отец, все достоинство которого состоит в том, чтобы
не дать себя одурачить; наконец, те, кто эксплоатирует первого
в ущерб второму,—«бандырь», содержащий куртизанку,
ростовщик, дающий на это средства (обе эти роли иногда сливаются в
одном действующем лице), и рабы, ловкость которых помогает
купить ее по более дешевой цене, так как рабство, так часто дающее
пьесе объект интриги в лице куртизанки, поставляет ей и
главного агента из среды тех же многочисленных рабов, готовых
помочь молодому господину достигнуть намеченной им цели,
жертвуя чувством своего долга и своим достоинством.
Таковы нравы на сцене, таковы нравы и самого общества, где мы
встречаем те же мотивы и те же средства выполнения. Во все
моменты жизни раб появляется рядом со свободным человеком,
обязанный ему служить, но очень часто подчиняя его своей власти.
Закон, вытекающий из самого характера отношений, невзирая
на социальные различия, не предпринял никаких мер, чтобы
предотвратить случаи, благодаря которым слабохарактерность,
свойственная юности, неизбежно отдавала класс свободных в руки
рабов.
Раб завладевал римским гражданином с самого раннего его
детства; он влиял на его юность в силу своего образования. Под
властным требованием новых веяний, стремившихся приобщить
республику к идеям и обычаям Греции, к ней обратились за
учителями и нашли их среди рабов. Их взяли, совершенно не счи-
ldHCb с ГсМ, 410 и ДИН jikiiub ψαΚί ПрЙНаДЛёЖНОСТИ ЭТИХ НаСТаБКИ-
ков к классу рабов лишал их руководство всякого морального
авторитета. Лучшие из них имели право давать советы, но не
имели силы придать им обязательный характер. Это бессилие
Плавт выразил в жалобах честного раба в «Бакхидах»: «Ныне
не достигший еще семилетнего возраста ребенок бьет своего
наставника доской по голове, если он хоть чуть дотронется до него
рукой, а если пойдешь жаловаться родителям, они говорят:
«О негодный старик, если ты тронешь этого ребенка, который
ведет себя так храбро...»—и наставник уходит с головой,
лоснящейся , как фонарь», т. ^ побитый (текст сильно попорчен)1.
Подобное вознаграждение за добродетель едва ли содействовало
то#у, чтобы люди упорно продолжали, придерживаться ее.
Многие учителя оказывались более сговорчивыми и становились
соучастниками тех беспутств, которые они должны были бы
обуздывать. Та минимальная заботливость, с которой их выбирали,
только облегчала им эту снисходительность и делала соучастие
самым обычным явлением. В самом деле, что требовали от раба,
которому поручали воспитание ребенка? Знание языка и
литературы, так как хороший тон требовал, чтобы дети обучались этим
наукам. Казалось, что раба слишком презирали, чтобы требовать
от него других гарантий. Так как детей следовало знакомить с
памятниками предков и великими примерами из их жизни и
преданности родине, то считали, что они без вреда для себя могут
соприкасаться с рабскими нравами, полагая, что будто бы инстинкт
432

национального достоинства и чувство гордости, присущие
римлянину, могли предохранить их от этого влияния. Но злое начало,
живущее в человеческой природе, не знает различий,
установленных народным правом. Оно воспринимает .всякое влияние,
содействующее его развитию, не спрашивая о происхождении, и нередко
раб прививал порученным ему юным душам свои собственные
пороки. Каких только последствий не приходилось ожидать при такой
системе воспитания, опирающейся на развращенные нравы,
описанные авторами Империи!
«В настоящее время,—говорит Плутарх,—хозяева, имеющие
нескольких хороших рабов, заставляют одних из них
обрабатывать свои поля, других назначают начальниками судов,
комиссионерами или сборщиками, третьих—банкирами для управления
и денежных операций, если же найдется какой-нибудь
раб—пьяница, обжора, негодный ни на какую иную службу, то именно ему
они поручают своих детей»2. Тацит бичует этот вредный обычай
со всей авторитетностью, присущей его словам: «В настоящее
время ребенка с самого момента рождения отдают на попечение
какой-нибудь греческой рабыне, к которой в придачу дается
один или двое рабов, взятых из общей толпы; и часто они
оказываются самыми дурными и непригодными для этого дела»3.
Таково было воспитание и в последний период Республики, таково
оно было и в эпоху Империи. Императоры не думали бороться
с этими тенденциями, так как, без сомнения, рабское воспитание,
приучающее их к низкопоклонству, много соДсй^ιяиьало тому
измельчанию и унижению характера, которое склонило и
держало под их игом Рим.
Раб-наставник не ограничивался только обучением своего
молодого господина; он наблюдал и сопровождал его и вне учебного
времени. Этому руководителю приходилось много терпеть, если
он думал сохранить за собой право контроля над его поведением.
«Ты мне раб, или я тебе?»4—отвечал Пистоклер на все увещания
своего педагога Лида. Но если он решился уступать всем его
прихотям, потворствовать его страстям, то он удерживал свое
порочное влияние тем, что еще больше совращал своего питомца5.
Каких только возможностей падения не скрывал в себе этот
институт рабства под покровом языческих нравов, обожествивших самые
постыдные страсти! В этом отношении Рим не отличается от
Греции, разве только своим более стремительным развитием
чувственности и всяких позорных удовольствий. Рабы без всяких
усилий соглашались на требуемое от них соучастие: рабство ведь
освобождало от необходимости быть честным. Рабам все было
позволено: закон не находил нужным порицать их6, а
отрицательное общественное мнение к ним от этого не усиливалось. В
отношении общества к молодой рабыне, сохранившейся чистой среди
своего труда, и к той, которую господин обрек на проституцию,
не было, так сказать, никакой разницы: и та и другая исполняли
лишь обязанности, связанные с их положением. Что касается
последней, то весь позор падал на те преступные, подлые созда-
28 Валлон 433

ния, которые, потеряв добродетель, торговали своей красотой7.
Если религия все это терпела и все было разрешено самой
природой рабов, то на что же могла опираться нравственность, как
не на интересы семьи, которые осудили эти любовные связи за их
обычные последствия—расточительность и разорение семьи8.
Но сами отцы семейства изображаются Плавтом весьма
снисходительными к этим грехам молодости, которые они сами
разделяли в дни своей юности, а многие разделяли, будучи уже мужьями,
как, например, этот презренный Деменет в «Ослах».
Это влияние, во власть которого была отдана молодежь,
продолжало сказываться и в зрелые годы. В «Близнецах» другой отец
удивляется, слыша, как его дочь упрекает своего мужа в том, что
он имеет любовницу9. Среди таких забав мужья охотно забывали
неприятности, связанные с женами, получившими богатое приданое.
Впрочем, следует сказать, что эти «гордячки с приданым»10,
которые, нередко купив себе мужей за наличные деньги11, будучи
уже в пожилах годах, не всегда были расположены делить свои
права с другими. Чтобы заставить уважать их, они не нуждались
в этом сомнительном посредничестве отца. Старый Демон в
«Канате» не решается принять у себя в доме молодых, потерпевших
кораблекрушение девушек, просящих у него приюта, из страха
перед хозяйкой дома. «Идите к алтарю, пусть он лучше вам
служит убежищем, чем мне»12. Тех же принципов придерживались
и старые люди, и, как мы только что показали это на ппимрряу
они исповедовали их даже в том случае, если на практике и не
применяли их.
Эта развращенность семейной жизни проявлялась везде, при
всех обстоятельствах, где только она протекала на виду у всех,—
во время пиров, переходивших в оргии, которые описываются
моралистами и теми, кто ими не был, как, например, Петронием13;
в банях, где женщины мылись вместе с мужчинами, вплоть до
издания эдиктов Траяна, Адриана и Марка Аврелия, боровшихся
против этого обычая, не подчинявшегося их декретам14.
Куртизанки, т. е. женщины-рабыни, первые осмелились перешагнуть
преграды стыдливости, через которые после них так часто
переступали матроны времен Империи, завидуя цинизму их
проституции15. Тот же дух, сопровождаемый большим соблазном и
большей торжественностью, царил в театрах, где весь народ, мужчины
и женщины (весталки занимали первые места)16, участвовал в
качестве зрителей этих живых картин разврата, изображавшихся
рабами: отвратительные сцены, на чудовищную наготу которых
указала нам сатира под более или менее прозрачным покровом 17.
Эта испорченность нравов зависела, без сомнения, от более
общих причин, но тем не менее нельзя не признать, что рабство
сильно способствовало ее распространению. Для того чтобы эта
общественная порча могла достигнуть таких размеров, в недрах
самого общества должно было находиться существо, подобное
человеку и лишенное, по общему мнению, каких бы то ни было
моральных обязанностей, провозглашаемых человеческой совестью,
434

существо, которое можно было направить как на путь порока, так
и на путь добродетели, не оскорбляя его природы, все эксцессы
которой считались дозволенными, если они были следствием
приказания. Таким существом был раб, и с тех пор не считали
предосудительным пользоваться в качестве законного орудия этим
инстинктом зла, так тщательно выращенным в его душе.
Благодаря этому соучастию более спокойно, с высоко поднятой головой
ступили на путь порока. Открыто признали существующий
разврат, не остановились и перед тем, чтобы выставить его напоказ
и сделать из порока, лежащего в его основе, высший закон нравов
с согласия общества, разучившегося краснеть.
Институт рабства в Риме дал нам новое доказательство своего
влияния на порчу нравов, но еще в значительно большей степени
он содействовал их огрубению! Выводы напрашиваются сами собой
на основании той картины, в которой мы обрисовали положение
рабов. Одна фраза резюмирует все. Рим был городом гладиаторов.
Ни одно зрелище в эпоху Республики не имело такой
притягательной силы, как эти кровавые битвы, где люди, обучавшиеся
вместе и евшие из одной чашки, должны были прерывать начатый
ими разговор, чтобы итти хладнокровно избивать друг друга для
удовольствия толпы18; это были сцены не кровопролития, но
смерти, так как народ не желал терпеть, чтобы благодаря заранее
условленному бережному отношению друг к другу жертва уСКОЛЬЗ-
НУЛЯ ИЗ РГО ηνκ"19 Он Т7птт\/мятт бы что çrn ОДурйЧИЛИ, £СЛИ KOIICII
сражения не показал бы ему, что оно было серьезным. Оно было
вполне серьезно20, и когда сам победитель останавливался перед
своим поверженным противником, народ приказывал ему довести
до конца свою победу. Женщина, робкая девушка подавали
большим пальцем легкий знак, который погружал нож в рану
побежденного21.
Эти сцены убийства стали благодаря существованию рабства
одним из факторов воспитания римлян. Цицерон, не отрицая
их жестокого характера, допускает их в качестве воспитательного
приема. Он признает, что можно говорить на языке, более
приемлемом для слуха, но что из всех наглядных средств это—самое
сильное для того, чтобы отучить от страха, страданий и смерти22.
То, что он считал заслуживающим одобрения, вскоре было
признано необходимым. Чтобы вырвать молодежь из-под
развращающего влияния представлений мимов, в эпоху Империи не нашли
ничего более действительного, чем бои гладиаторов, и Плиний
ставит это в заслугу Траяну23. Можно ли удивляться результатам
подобных уроков? Привычки, усвоенные во время публичных игр,
были перенесены в частную жизнь, появились комнатные
гладиаторы (cubicularii), пиршественные залы были превращены в
амфитеатры, кровь смешивалась с вином во время этих преступных
оргий; это был настоящий возврат к обычаям Кампании и
Тосканы, отличавшимся в дни своего упадка самой низменной
жестокостью, к обычаям, в существование которых отказались бы верить,
если бы Империя не восстановила их24. Но всем этим достигли
28*
435

только того, что воспитали жестокость, не привив чувства
смелости этим испорченным душам. Впрочем, какой смелости? Из них
хотели, говорят, воспитать солдат, а сделали гладиаторов.
Свободные люди приходили наниматься к ланистам (содержателям
гладиаторских школ) и произносили освященную обычаем
формулу клятвы этой новой военной службы. Закон их клеймил25, но
среди общего упадка всех видов наемного труда, не
пользовавшегося уважением общества, это ремесло было ничем не хуже других,
одним из способов зарабатывать деньги, ставя на карту свою
жизнь26. Многие устремились туда не по необходимости или ради
жажды наживы, а по склонности. Когда после кровавых
злоупотреблений свободой Рим склонился уже под властью цезарей,
многие граждане стали стремиться к этого рода деятельности, которая,
несмотря на свой унизительный характер, являла собой как бы
образ древних добродетелей: презрение к смерти, храбрость и своего
рода славу даже в бесчестии27. Цезарь поручал всадникам и
сенаторам обучать своих рабов правилам борьбы для боя28;
всадники и сенаторы в свою очередь стали добиваться возможности
сражаться с ними. Одним это разрешали, другим запрещали,
но в конце концов позволили всем29. Их примеру последовали сами
императоры. Что помешало Калигуле быть предшественником Ком-
мода на арене? Лишь недостаток мужества30. Туда спускались
даже женщины знатного происхождения. Ни негодование Тацита,
пн сатира Ювспала не имели достаточно силы, чтобы искоренить
злоупотребления, поддерживаемые общественным мнением даже
против постановлений закона31.
Таким образом, в этой своего рода общности привычек и образа
жизни стирались различия между рабами и свободными людьми.
Эти последние не оставались уже больше простыми зрителями
распутства или вынужденных убийств со стороны рабов на сцене.
Они стали разделять с ними их кровавые игры, спускаясь для
борьбы на арену; они стали разделять и их распутство среди
оргий, устраиваемых во дворцах, наподобие тех, которые история
m побоялась вскрьп\> перед нашими глазами при дворе Нерона32.
Это слияние постепенно происходило в области нравов, слияние
весьма прискорбное, так как, вместо того чтобы поднять раба,
оно принижало свободного человека до его уровня. А этот уровень
как общественное мнение, так и закон помещали значительно
ниже той точки, где зарождается чувство стыдливости и уважение
к самому себе, которое развивается из внутреннего чувства
личного достоинства.
Итак, институт рабства развратил семью и частную жизнь
вплоть до того, что она перестала стыдиться выставлять
напоказ всю свою гнусность. Он развратил также и жизнь
общественную, разрушил конституцию Рима, так же как разрушил
конституции Спарты и Афин, и этот новый пример лишь
подтверждает то, что, как бы велик ни был колосс, он не может
избегнуть разрушительного действия этого презираемого червя.
436

2
Афины признали все виды труда: земледелие, промышленность,
торговлю; Спарта отклонила их все. Рим, поставленный в
совершенно иные условия, не последовал ни за первыми, ни за второй
в своем образе жизни. Предоставив промышленность и торговлю,
не выходившие за пределы ремесла и мелкой торговли, самому
низшему разряду плебеев, городским трибам, он признал
земледелие занятием, наиболее достойным гражданина, лучшей школой
для воина1. Лишь благодаря работе на земле Рим,
превосходивший Спарту своим здравым политическим смыслом, смог создать
этот крепкий народ, подчинивший Италию и сделавший ее
орудием покорения мира.
Говоря о труде в этот первый период истории Рима, мы уже
указывали на ту глубоко разумную политику, которую он вначале
применял к побежденным народам. Рим начал с того, что стал
присоединять людей и земли к самой городской общине; потом, когда
он стал более скупо давать свои привилегии людям, он все же
продолжал присоединять часть их земли к римской территории. При
каждом новом расширении своего господства часть земли в
покоренной области он оставлял прежним ее жителям, которые на
различных правах входили в число его союзников; другая же часть
по праву завоевания становилась собственностью государства.
Ее по пример*/ древней римской территории и в таком же
количестве распределяли между определенным числом колонов. Что же
касается земель, негодных к обработке, и тех, которые не
подлежали немедленному распределению, то их отдавали желающим
их взять во временное пользование и за определенный оброк,
составлявший обычно десятую часть с урожая полей, пятую часть
с урожая деревьев и соответствующую долю со скота, крупного
и мелкого. Таким путем Рим обеспечивал жизнь, благосостояние
и прирост своих граждан. Рядом с ними и под их наблюдением он
поддерживал и защищал, согласно условиям союзного договора,
свободное население Италии. Он питал и увеличивал двойной
источник своей военной силы—вспомогательные войска и легионы2.
Но эта политика, так основательно задуманная высшей
мудростью, управлявшей государством, уже в раннюю эпоху
встретила противодействие со стороны алчности частных лиц. Знать
захватила благодаря хищническим процентам наследственные
наделы граждан; она захватила благодаря надбавкам в цене и
общественные земли. Будучи полновластным хозяином частной
земельной собственности и арендатором общественных земель, она
угрожала подобной же узурпацией и собственности государства.
Вскоре в самом деле в силу постоянного возобновления или
пожизненности арендного договора, прекращения арендной платы,
перемещения межевых столбов, а в особенности благодаря
потворству консулов и цензоров общественные земли смешались с их
частными владениями. Время, прикрывая обман, освящало это
слияние, и эти новые земельные владения, переходя из рук в руки,
437

при каждой передаче как бы получали новое подтверждение со
стороны официальной власти.
Земли частные и общественные, распределенные и
сохранявшиеся в резерве—все они в конце концов были поглощены и
исчезли в единственной форме земельного владения, в огромных
поместьях, в латифундиях. Один этот факт и простая замена
мелкого хозяйства крупным нанесли уже серьезный удар
конституции Рима и угрожали безопасности государства. С первого взгляда
это утверждение может показаться странным, так как крупное
хозяйство дает более значительную чистую прибыль, а этот доход
составляет главную основу национального богатства. Но какой
ценой достигнута эта производительность? Если мелкое хозяйство,
с экономической точки зрения, уступает крупному, если при
таком хозяйстве можно располагать меньшей частью валового
дохода, то это прежде всего потому, что оно выше оплачивает
работу земледельца и занимает большее количество рук. Крупное
хозяйство имеет меньше расходов и потому дает больше прибыли;
мелкое хозяйство больше потребляет и в стране, не имеющей
промышленности, обеспечивает для трудящихся больший спрос
на рабочие руки. К чему же могла стремиться Италия? К
богатству? Благодаря завоеваниям в ее руках было богатство всего
мира. Для того чтобы поддержать это могущество, ей нужно было
многочисленное население свободных людей. Итак, ее сила была
оесспорно связана с сохранением мелкого хозяйства; поэтому те,
которые хотели заложить вечные основы Рима, так скупо
отмеряли землю, необходимую для питания гражданина.
Латифундии же, коренным образом изменяя характер сельского
хозяйства, уменьшали число свободных лиц. Когда 100 мелких владений
слились в одно, то на место 100 хозяев стал один, а остальные не
могли уже оставаться на своих отчужденных землях даже в
качестве наемных пахарей. Но это зло само по себе не было бы так
велико, если бы не существовало рабства, которое в значительной
степени усилило его. Изгнанный со своего наследственного участка
как владелец, изгнанный с государственных земель как
арендатор, плебей сверх того оказался почти совсем устраненным от
возможности Заниматься сельскохозяйственным трудом. Его
сохранили лишь в качестве оброчного, или колона, обязанного
отдавать помещику часть урожая, в тех отдаленных поместьях,
где управляющий—раб (виллик) находился бы вне всякого
контроля, его удержали там на таких условиях, при которых прямо-
таки непонятно, как он мог существовать. Эта аренда, называемая
нами «исполу» и оставляющая арендатору половину урожая,
должна была, согласно правилам Катона, оставлять ему девятую
и самое большее пятую часть3. Свободного человека брали также
в качестве рабочего в таких нездоровых местностях, где жизни
рабов, этому ценному имуществу, грозила постоянная опасность,
а также для срочных сезонных работ, требующих повышенной
активности и бодрости, например, на жнитво или уборку
винограда. Его приглашали и в качестве поденщика для таких работ,
438

которые в домашнем хозяйстве носят лишь случайный характер4.
При всяких других обстоятельствах предпочитали рабов, так как
они представляли собой такую рабочую силу, которую сосед
не мог сманить обещанием более высокой платы, которую сам
консул не мог неожиданно забрать для службы в легионе. Итак,
общественный интерес отступал на задний план перед интересом
частным. Это сельское население, которое сенат хотел иметь
свободным, а следовательно, и военнообязанным, гражданин заменял
рабами, чтобы освободить их от военной службы, посягая, таким
образом, не только на собственность, но и на силу и могущество
государства5.
Беглый взгляд, брошенный на совокупность внутренних
революций в Риме, позволит нам проследить развитие этого рокового
явления даже в обзоре тех усилий, к которым тщетно прибегали,
чтобы помочь злу.
3
Зло это было давнишнее. На него указывает изданный уже в
самый начальный период Республики закон, в котором нашел
выражение единственно возможный проект реформы—это аграрный
закон Спурия Кассия (486 г. до н. э.). Он хотел отобрать у
богатых, с тем чтобы распределить среди бедных, те земли, которые
они благодаря постоянному пользованию начали понемногу
превращать в свою собственное^1. Но сю оакон, справедливый ПО
отношению к народу, был не менее справедлив и по отношению
к побежденному племени герников, допущенных к участию в
разделе в силу другого предложения, касающегося их территории.
Сенат воспользовался этим, чтобы его провалить, и закон стал
бессильным орудием в руках трибунов вплоть до Лициния
Столона (367 г.).
Закон Лициния сократил право граждан владеть общественными
землями свыше 500югеров, а избыток распределил между бедными
участками по 7 югеров, согласно древнему обычаю2. Он уделял
мелкой собственности определенное место рядом с крупной, он
уделял также место свободному труду даже в крупных владениях,
требуя, чтобы труд свободного человека применялся в известной
пропорции наряду с рабским. Он, наконец, ограничил число голов
скота, так же как и земельные владения (100 голов крупного
рогатого скота и 500 мелкого). Все злоупотребления, которых Рим
имел основания бояться, были, таким образом, подавлены и
предупреждены3.
Если бы даже Лициний оставил в неприкосновенности то, что
было закреплено в силу давности, то его закон мог бы стать
спасением для Рима, если бы он вошел в силу для будущего и мог бы
действовать без нарушений. Территория республики была еще
очень незначительной. Рим только что пережил галльское
нашествие и находился накануне Самнитской войны: предстояло
завоевать еще почти целиком всю Этрурию и весь Лациум. Но победы
развратили общественные нравы: сенат, менее беспокоящийся
439

теперь за исход внешней борьбы, менее ревностно наблюдал за
справедливым распределением земель Италии, а патриции, не
сдерживаемые больше властью трибунов, с тех пор как народные
вожди были допущены в их ряды благодаря дарованию им права
участия в более высоких должностях, эти патриции щадили
союзников ничуть не больше, чем некогда плебеев. Поместья
увеличивались, как и прежде, но в значительно большей степени
благодаря законному поглощению частных владений и захвату
государственных земель; латифундии распространились по всей Италии,
а идущий за ними следом раб вытеснял повсюду в сельском
хозяйстве свободное население. Но на этом не остановились: раб,
заменивший свободного человека во всем, что касалось хозяйства, как
в управлении, так и в работах, заставил отказаться от этой формы
эксплоатации земли, так как его бесчестность и нерадение
уменьшали возможные доходы4. Крупному хозяйству, значительно
сократившему число рабочих рук, предпочли другой способ,
позволивший еще больше сократить их, меньше наблюдать за ними,
требовавший меньшего капитального вложения,
сопровождавшийся меньшим риском, который, одним словом, давал более
высокую и более верную чистую прибыль. Этот способ состоял
в замене пахотной земли пастбищами5. Эти пастбища вытеснили
все остальные культуры, и латифундии превратились в пустыни,
где свободно бродил пастух со своими стадами.
Так шло постепенное разрушение сельского хозяйства Рима.
Большие поместья значительно сократили число владельцев,
рабский труд в той же степени сократил число свободных людей,
а система пастбищ в свою очередь сократила труд в том и другом
виде, как свободный, так и рабский. Источники дохода бедного
люда уменьшались, а хлеб дорожал, богатые же люди, менее
занятые своими полями, могли всецело посвятить себя иным способам
обогащения, возникшим в результате завоевания мира: поставкам
в армию, откупу налогов, прежнему ростовщичеству, сильно
распространенному в провинциях, в этом мире, поставленном как бы
вне закона. И если Италия перестала производить необходимое
для прокормления своего населения количество ^леба, то какое
дело было до всего этого гордой аристократии? Разве мир не был
рабом Рима и разве он не мог удовлетворить всех его потребностей!
Каждый новый шаг, делаемый по этому роковому пути,
ознаменовывался усилением алчности господ. Катон, этот тип древнего
римлянина, как бы наметил этот путь в своих книгах и своим
примером. Уже в самом начале своего «Трактата о земледелии»
он ставит вопрос, не следует ли отказаться от земледелия в пользу
таких способов, которые дают возможность более выгодно
употреблять и свои деньги и свое время. И если он остается при своем
первоначальном намерении, то это не только потому, что этот
сельский труд освящен авторитетом предков, что он способствует
рождению более здоровых людей и что он дает более честный доход;
это прежде всего потому, что он в конце концов обеспечивает более
верную прибыль; и он пишет свой трактат, для того чтобы, если
440

это возможно, показать, как ее увеличить6. У свободного труда
нет более сильного врага, чем Катон; если же приходится иногда
к нему прибегать, то он настойчиво рекомендует не удерживать
колона или наемного рабочего сверх условленного срока, точно
он опасается какого-либо права давности, могущего нанести
ущерб власти господина в его собственных владениях7. Но такое
хозяйство, в котором он хотел бы видеть только труд домочадцев,
вскоре уже не будет удовлетворять его. Он отказывается от него,
заменяя его пастбищами, формой эксплоатации, в меньшей
степени зависящей от людей и погоды, «которая может не обращать
внимания на Юпитера»; он возводит свой метод в безусловную
систему: «Чем должен быть,—спрашивали у него,—глава семьи,
чтобы наилучшим образом обеспечить свои имущественные
интересы?»—«Хорошим скотоводом».—«А затем?»—«Посредственным
скотоводом».—«А в-третьих?»—«Плохим скотоводом». Земледелие
стоит только на четвертом месте, уступая даже плохо
организованному скотоводческому хозяйству8. Но скоро он заставит его
спуститься еще ниже, так как пастбища перестанут быть в его
глазах наилучшим средством извлечения доходов из поместья.
Ведь скот может погибнуть! Теперь его интересует только прибыль,
получаемая с капитала, и, несмотря на свои первоначальные
проклятия, он кончает тем, что признает ростовщичество, и притом
в самых позорных формах; к этому остается только прибавить еще
одно последнее ремесло—презренное ремесло воспитателя и тор-
1иьца раиами!?
Итак, два принципа, существовавшие, без сомнения, еще до
Катона, но впервые им высказанные и освященные его
авторитетом, объясняют двойную революцию, происшедшую в деревне.
Первый из них гласит: «Купленного работника следует
предпочитать наемному», в результате чего раб заменил свободного
человека почти во всех сельских работах. Второй: «Пастбищное
хозяйство следует предпочитать земледелию»—и вот сам раб,
отстранивший свободного человека от земледелия, в свою -очередь
был оттуда вытеснен. Мы указали причины этого явления;
посмотрим же, каковы были последствия.
Раб, переставший быть необходимым для сельскохозяйственных
работ, тем не менее продолжал жить в поместье хозяина. И в
ожидании того момента, когда вновь установится равновесие между
спросом на труд и количеством рабочих рук, он в качестве
бесполезного инвентаря подвергался бесконечным лишениям и жил
исключительно воровством. Рабская жизнь была наполнена либо
всеми ужасами эргастула, либо разбоями, характерными для
пастушеской жизни. Отсюда вытекала ненависть к гнету, при
наличии больших возможностей его свергнуть; это те войны рабов,
о которых мы уже говорили. Гражданин, доведенный до такого же
состояния, по-своему тоже принимал участие в грабежах во время
тех далеких экспедиций, куда его вербовали для защиты
интересов, ставших ему чуждыми10. Если же он питал отвращение к этим
трудам, нередко приносившим выгоду, но чаще всего смертельным,
44Ί

то его и в городе ожидали муки эргастула. Туда ежедневно
стекались семьи, изгнанные с земли, и что же они там встречали? Рабов,
занимающихся ремеслом в пользу богатых и продолжавших
состоять у них на службе.
Сила, свобода, даже самая жизнь республики были в опасности
в момент появления Гракхов. Их эпоха имеет решающее значение
для свободного труда и для рабства: именно тогда был поставлен
и разрешен этот вопрос; поэтому мы считаем нужным остановиться
на этом периоде несколько подробнее11·
Братья Гракхи, происходившие со стороны отца из известного
плебейского рода, а со стороны матери—от признанного всеми
главы патрициев Сципиона Африканского, занимали в силу этого
двойного права видное место среди римской аристократии; они
предпочли занять его во главе народа. Должность трибуна не была
для них переходной ступенью к высшим должностям, а самоцелью.
Имея в виду вернуть ей прежние права и силу, Тиберий, старший
из двух братьев, позволил выбрать себя трибуном в 133 г. до н. э.
Это решение хотели объяснить его чувством вражды к сенату,
который, чтобы снять с себя обязательство выполнения условий
договора с Муманцией, хотел выдать его вместе с консулом
врагам, тем вновь повторяя комедию Кавдинского ущелья1. Говорили
также, что он подпал под влияние ритора Диофана, философа
Блоссия и своей матери2. Весьма возможно, что философия Зе-
нона, которой так твердо придерживались ее сторонники в
Италии, способствовала укреплению его воли и что благородная душа
Корнелии была заодно с ним. Но его толкало на этот путь,
главным образом, сознание народной нищеты и чувство опасности,
грозившей государству. Он был поражен громадным и печальным
противоречием между Римом и Италией: заброшенными землями
в Италии и большим числом безработных в Риме, причем в этой
бесплодной разобщенности одинаково гибли и земли и народ3.
Что было необходимо, чтобы вернуть им силу вместе с жизнью?
Приблизить их друг к другу и соединить их, вернуть заброшенным
землям этих безработных людей. Такова была мысль Тиберия.
Он обсудил ее с наиболее мудрыми патрициями, наиболее
известными юристами Рима—Крассом, Муцием Сцеволой, Аппием
Клавдием. Будучи избран трибуном, он предложил свой
аграрный закон, который по существу повторял закон Лициния,
ограничивая долю каждого пользователя в государственных землях
500 югерами4. Но Тиберий добавил к своему проекту несколько
смягчавших его оговорок: отец семьи мог, кроме причитавшихся
ему 500 югеров, удержать для каждого из своих
несовершеннолетних сыновей еще по 250 югеров. Что же касается излишка,
то его не отбирали, а выкупали за приличное вознаграждение для
раздачи народу. Это количество государственных земель,
оставленное богатым, отдавалось им в полную собственность с правом
442

пользоваться им, как своей полной собственностью5. Участки же,
назначенные для распределения бедным, объявлялись
неотчуждаемыми как государственные земли6.
Закон был вполне справедлив. Государственные земли являлись
неотъемлемой собственностью государства. Эти земли,
первоначально отданные в аренду, несмотря на то, что они впоследствии
слились благодаря всяким уловкам с собственностью гражданина,
независимо от того, каким путем они достались последнему
владельцу, все же оставались государственными владениями и могли
быть просто и целиком отобраны государством. Закон был
справедлив, так как далекий от применения во всей строгости точного
смысла лежащего в его основе права, он предоставлял в
собственность то, чего он не отбирал, и платил за то, что должен был
отобрать, идя, таким образом, навстречу не только общественным
нуждам, но и интересам крупного землевладения и считаясь с
совершившимися фактами7. Он был, наконец, я не говорю
своевременным, а неотложным. В нем было спасение Рима и Италии.
Свободное население, вытесненное оттуда рабами, покинуло земли.
А каких только опасностей не приходилось ждать, если бы эти
рабы вздумали воспользоваться этими землями на иных условиях,
а не в качестве рабов-рабочих: ведь они попытались же это сделать
в Сицилии. Столь недавний пример должен был поразить умы.
Тиберий, сопоставляя с гибелью свободного населения рост класса
рабов, черпал свои главные аргументы из воспоминаний об этой
опасности. Но прежде всего следовало убедить богатых, и, чтобы
склонить их, Тиберий пускал в ход все, что могло их тронуть:
«У диких зверей, которые живут в Италии,—говорил он,—есть
свои норы и логовища, куда они могут спрятаться, а у этих людей,
которые сражаются и умирают, защищая Италию, нет ничего,
кроме воздуха и света. Лишенные крова, не имея пристанища,
где бы они могли преклонить голову, они бродят с своими женами
и детьми. Их полководцы говорят неправду, когда во время
сражений они убеждают их биться за могилы предков и за «домашние
алтари». Среди стольких римлян не найдется ни одного, кто имел бы
отчий алтарь или могилы предков. Они сражаются и умирают,
чтобы доставить роскошь и богатство другим. И их называют
властителями вселенной, тогда как у них нет ни одного клочка
собственной земли»8. Он взывал к их чувству жалости и
справедливости. Он обращался также к их честолюбию, указывая им на то,
что совершило в прошлом и что обещает в будущем сильное и
многочисленное свободное население. Много провинций уже покорено,
много царств остается еще покорить! А завоевание сулило им
самые разнообразные выгоды. Здесь речь идет о том, добавлял он,
«захватим ли мы то, что осталось, или потеряем то, что имеем»9.
Это ясное понимание интересов своей родины тщетно боролось
с холодным эгоизмом богачей; эти страхи, эти надежды исчезали
перед чувством непосредственной опасности, которая грозила их
имуществу со стороны закона. Разве справедливо было отнимать
у них наследие их отцов, приданое их жен, плоды их трудов?
443

Ведь многие приобрели эти поместья на тяжелых условиях, многие
удвоили их стоимость новыми насаждениями, постройками,
всевозможными улучшениями. Даже в том случае, если им за все это
платили, разве могло полученное вознаграждение возместить им
ту ценность, которую они представляли для них в силу привычки
и воспоминания?10 Поэтому закон не казался им ни правым, ни
справедливым. Если они отказывались видеть в нем то, что
требовало государственное право и те смягчающие пункты, внесенные
Тиберием, которые его несколько ограничивали, то как могли
они признать этот закон своевременным, как могли согласиться
и открытыми глазами смотреть на те неотложные нужды, на
которые указывал трибун, становясь выше интересов настоящего
момента!
Богачи, которых сначала привело в замешательство
общественное положение Тиберия и сторонников его закона и также вид
этой полной надежд толпы, быстро пришли в себя, сознавая свою
силу, и нашли в самом трибунате средство, чтобы парализовать
деятельность трибуна. Они склонили на свою сторону Октавия,
который наложил свое «вето» на предложение Тиберия.
Последний, говорят, взял его обратно, но лишь с тем, чтобы внести другое,
носившее характер более жестокой и суровой законности. Это был
тот же закон, но без смягчающих его оговорок. Все те, чьи
владения превышали законную норму, должны были немедленно в атом
отношении подвергнуться ограничению и вернуть все излишки11.
Эта суровая мера, о которой упоминает один только Плутарх,
была лишь одной угрозой, так как Тиберий находился в гораздо
более выигрышном положении по сравнению со своим товарищем,
поддерживая против него всю совокупность своих столь
умеренных предложений. Напрасно пытался он апеллировать к его
обязанностям трибуна; напрасно предлагал он ему* призвать народ
в качестве судьи, чтобы путем голосования решить, кого из двух
отстранить от должности трибуна. Так как Октавий отказался от
этого, то народ голосовал только о его устранении. Он был лишен
звания трибуна, и зг <он был принят12, но, чтобы провести его,
пришлось пожертвовать неприкосновенностью самого трибуна,
тем авторитетом, который был ему необходим, чтобы придать
силу закону и защищать его. Должность трибуна потеряла свою
основную сущность, свое основное значение —
неприкосновенность.
Враги Тиберия не упустили случая воспользоваться этим.
Обезоружив самого себя, он дал оружие в руки своих противников.
Они изменническим образом воспользовались им, чтобы лишить
его народной любви, прежде чем нанести ему последний удар.
Они спрашивали, стоило ли так радоваться, если закон
куплен ценой этой исключительно народной магистратуры. Ни
оскорбления, которым подвергался Тиберий, ни ненависть,
поражавшая вокруг него намеченные жертвы, ни вид этих юных детей,
которых трибун, облекшийся в траур, поручал народному
попечению, не ограждали умы от таких опасных инсинуаций13. Дело
444

дошло уже до того, что он был вынужден оправдываться. «Что
такое должность трибуна,—говорил он,—и откуда эта связанная
с ней неприкосновенность? Разве она не была создана для того,
чтобы действовать в интересах народа, и разве трибун может еще
пользоваться неприкосновенностью, если он идет против того
дела, ради которого он был облечен этим священным званием?»14
Что же это за неприкосновенность, которая может быть
подвергнута сомнению и отвергнута? Был ли прав Тиберий, нарушив ее?
Трудно высказаться по этому вопросу за и против. Утверждать
это не решаются. Без сомнения, этот аграрный закон стоил
трибуната, жалкого подобия прежней должности, которую вожди
народа, перейдя в ряды патрициев, оставили за собой как бы для
того, чтобы прикрыть ее ничтожество обманчивой видимостью
покровительства народу. Но это подобие все же было дорого
сердцу плебеев, и не без основания: Тиберий, пожелавший
вернуть ему прежнюю силу, не мог без угрозы для будущего
нарушить его освященные веками формы. Именно это и погубило его.
И если народ не поддался разжигаемому в нем чувству мести, то
он во всяком случае стал равнодушен к Тиберию. Во время
выборов трибунов, когда Тиберию было особенно важно присутствие
всех его сторонников, чтобы быть снова выбранным на эту
должность и обеспечить проведение начатого им дела, сельские трибы
не явились15. Городские трибы могли притти ему на помощь только
вооруженной силой, и трибун лично просил их об этом, чтобы по
крайней мере защитить его от врагов1*. По Рим тогда еще не
привык к гражданским войнам. Вид верховного жреца и членов
сената, следовавших за ним, смутил и рассеял эту колеблющуюся
толпу. Тиберий подвергнулся нападению на Капитолии и пал
у пьедестала статуй царей17.
Трибуна не стало, но закон остался, и сенат был как будто бы
склонен поддержать его. Радуясь смерти Тиберия, он отстранил
убийцу, и, как бы для того чтобы дать народу лишнее
доказательство своей искренности, он оставил в руках сторонников бывшего
трибуна дело проведения закона в жизнь18. Это была с его стороны
очень умная и ловкая политика, так как, поскольку предложение
закона было просто и популярно, постольку же осуществление
его должно было встретить много препятствий и вызвать чувство
ненависти. Было только справедливо, чтобы партия, выставившая
самый принцип, взяла на себя его последствия. Сенат не
сомневался в том, что, стараясь отменить закон, он только еще
более укрепит его и что, наоборот, он сам собой аннулируется
благодаря трудностям, которые неминуемо возникнут при его
применении.
Эти трудности служат неопровержимым доказательством его
истинного характера. Если бы речь шла о сокращении всякого
рода землевладения до указанных норм, то это было бы, конечно,
весьма несправедливо, но зато весьма просто; это было бы делом
межевания. Но если вопрос касался исключительно
государственных земель, то такая постановка, будучи вполне справедливой,
445

вызывала целый ряд затруднений. Прежде чем отмерять,
следовало разобраться в характере владений, а в этом разделении
земель на государственные и частновладельческие и скрывалась
вся трудность вопроса19. Приходилось устанавливать
происхождение этих владений, требовать документы и проверять их, прежде
чем признать их действительными; приходилось рассматривать,
каким образом государственная земля, сданная в аренду первому
колону, переходила ко второму и третьему владельцу, который
нередко приобретал ее за наличный расчет и всегда на законном
основании. Но само собой разумеется, что давность владения не
отменяет законных оснований. Эти государственные земли,
данные первому колону во временное пользование, не могли быть
легальным путем переданы им под именем собственности. Право
государства сохраняет свою силу, несмотря на все эти передачи,
способствующие уничтожению всяких следов. Однако же, если
благодаря его попустительству по отношению к таким фактам
не только допускались, но и разрешались подобные
злоупотребления, то становится почти невозможным сообразовать точный смысл
закона с требованиями справедливости, и потому это высшее право
становится высшей несправедливостью. Многочисленные граждане,
которые приобрели небольшую часть захваченных
государственных земель на тяжелых для себя условиях, полили ее своим потом,
видоизменили ее своим трудом, покрыли виноградниками, насажде-
"иями и^ мястшн и постоойками, так что сама земля стала чем-то
второстепенным, если рассматривать как главное то, что имело
большую ценность,—такие граждане были теперь лишены всего
этого, не будучи даже уверенными в том, что государство имело
право отобрать данные клочки среди глубокого мрака,
окружавшего иногда происхождение этих земель, как государство, так и
частные лица не всегда могли доказать свои права. А раз
возникали сомнения, то разве нельзя было протестовать? И жалобы
сыпались со всех сторон. Недовольные выбрали своим орудием
Сципиона Эмилиана, который, опираясь на свою славу, не
побоялся пойти против народной массы, открыто одобряя эту политику
убийств, жертвой которой пал Тиберий20. Сенат, прикрываясь
инициативой Сципиона, стал в некотором роде популярным, когда
он лишил триумвиров их полномочий, передав их консулу Туди-
тану. Последний под предлогом войны с иллирийцами постарался
уклониться от выполнения этой обязанности, и дело заглохло.
Эта отсрочка, прекратившая поступление жалоб, вновь вызвала
сожаление о законе. Вся злоба плебеев обратилась против
Сципиона и, может быть, способствовала его внезапной смерти,
во всяком случае она сопровождала его до самой могилы21.
Но сенат торжествовал: он удалил Папирия Карбона, одного
из триумвиров, соблазнив его триумфом; он удалил Гая Гракха,
назначенного квестором, и держал его вдали в силу долга; он
внушил страх выражавшим недовольство италийцам, разрушив Фре-
геллы. Он торжествовал и не видел никого, кто мог бы оспаривать
его торжество, когда вернулся Гай22.
446

5
Некоторые утверждали, что вначале Гай хотел уклониться от
этих опасных почестей, которыми сопровождалась популярность.
После смерти своего брата он как-то подчеркнуто домогался
неизвестности и осуждал себя на бездействие. Но если бы он даже
решил навсегда удалиться от дел, то любовь массы заставила бы
его от этого отказаться. Однажды, когда он выступал в суде в
защиту одного из своих друзей, весь народ сбежался, чтобы
послушать его, и в своем восторге дошел до исступления1. Если бы даже
у него самого было достаточно сил, чтобы остаться непреклонным,
то воспоминание о брате толкнуло бы его на борьбу. Тень брата,
по словам Цицерона, явилась ему однажды ночью, укоряя его
в медлительности и напоминая ему о его назначении. «Одинаковая
жизнь,—сказала она ему,—одинаковая смерть; мы отмечены
судьбой; интересы народа этого требуют!»2
Итак, он вернулся в Рим против желания сената, оправдался
в своем возвращении и был избран трибуном.
Приняв на себя дело своего брата, Гай проявил то же
бескорыстие, ту же убежденность, но более пламенное дарование и силу
красноречия, которая укреплялась мыслью о жертве брата и о том,
что ему предстояло то же самое3. Первые законы, предложенные
молодым трибуном, были как бы всенародным актом, чтобы
умилостивить тень убитого Тиберия. Затем он приступил к делу,
которому nOCBMii-bi СсСл ТпСсрИЙ. KJti ЬоНЛСн οα αϊ рарНЬШ iâKOH. И ЧТОбы
не ставить облегчение бедственного положения народа в
зависимость от медленного распределения занятых земель, он основывал
колонии, раздавал бедным оставшиеся свободные государственные
земли, ввел для городской бедноты ежемесячную продажу хлеба
по ценам, более низким, чем рыночные4.
Но все эти меры оказались недостаточными. Чтобы обеспечить
возможность существования свободному населению и создать ему
почетное и достойное его существование, необходимо было
вернуть его на землю в более широком масштабе и связать его с ней
более крепкими узами. Необходимо было провести аграрный закон
не только в список юридических постановлений, где он со
времени смерти Тиберия стал мертвой буквой, но и в действительную
жизнь, в практику. Надо было обеспечить индиферентное
отношение, а в случае необходимости даже купить поддержку богатых
собственников Рима в Италии. Тиберию, повидимому, уже
приходила в голову мысль о такой комбинации, которая, увеличивая
сферу его действий, оказала бы более сильную поддержку его
закону.
По словам Плутарха, он собирался допустить всадников к
участию в судах наряду с сенаторами, а по словам Веллея, он обещал
гражданские права италийцам. Это последнее утверждение может,
пожалуй, найти подкрепление в том, что после его смерти его
сторонники считали эту меру лучшим средством для устранения
всех препятствий, мешающих проведению закона, и в том, что один
447

из триумвирив, Фульвий, думал провести ее властью консула,
которой он был облечен5. Как бы там ни обстояло дело в прошлом'
но Гай принял эти проекты. Выбранный на второй год трибуном'
он предложил и провел оба закона, дававшие всадникам право
суда0, а италийцам—права гражданства или по меньшей мере
звание гражданина с правом голоса7. Даже провинции не были
забыты в проектах его реформ. Ничего не изменяя в их правовом
положении, он сделал его более терпимым, защищая их от
произвола. Зерно, которое Фабий незаконно потребовал от жителей
Испании, было, по его предложению, продано, а вырученные деньги
отданы городам, поставившим это зерно, со строгим выговором
претору, виновнику этого вымогательства8.
Популярность Гая, казалось, не знала больше границ.
Простой трибун, он как бы объединял в своем лице все должности,
совмещая обязанности цензоров и эдилов, руководя
огромными работами, заставляя строить государственные
зернохранилища и прокладывать дороги, которые он проводил по прямой
линии через частновладельческие земли9 как бы для того, чтобы
измерить силу оппозиции, которую частная собственность окажет
требованиям жертв в интересах государства. И тем не менее он
не пошел дальше: он чувствовал другую силу, которая, несмотря
на уступки, все же сохраняла все свое могущество,—сенат. В своих
реформах Гай не забыл никого. Чтобы обеспечить народу все
преимущества, вытекавшие из аграрного закона, он предоставил
всадникам право суда, а италийцам—права гражданства. Одни
только сенаторы теряли благодаря каждой из этих мер, не
получая никакой компенсации, но они не потеряли надежды. И чтобы
уничтожить все растущее влияние трибуна, сенат решил подорвать
его в самом корне, поколебав его популярность. Он
противопоставил ему его товарища Ливия Друза. Гай предложил вывести две
колонии из наиболее уважаемых граждан. Друз предложил
вывести двенадцать, набрав их из числа наиболее бедных. Гай
предоставлял государству ежегодный оброк с участков,
распределенных между избранными колонами. Друз уничтожил всякие
обязательства и в каждой своей речи не забывал упомянуть, что он
действует с согласия и при содействии сената. Народ начинал
склоняться на сторону Друза. Он думал, что этот агент сенаторов
более бескорыстен, так как, весьма мало беспокоясь о судьбе
своих проектов, он отказывался принимать участие в их
осуществлении и оставался в стороне от заведывания теми фондами,
которые требовались для их выполнения. Гай же, в то время когда
против него тайно настраивали народ, покинул Рим, он, трибун,
для одного из самых непопулярных предприятий: устройства
колоний в Карфагене10. Этой двойной ошибкой умело
воспользовались его противники. Законы Гая имели для каждого
заинтересованного свои положительные и отрицательные стороны:
всадники и богатые италийцы, воспользовавшиеся уже всеми
выгодами его предложений, тем легче замечали затруднения,
которые им еще предстояло испытать. Сам народ волновался,
448

поддаваясь распространявшимся слухам о восстании в Италии,
и на Гая падали подозрения, преследовавшие его мятежного
друга Фульвия11. Когда он вернулся, то. оказалось слишком
поздно—знатные были настроены к нему враждебно, а всадники
были индиферентны; оставался только класс бедных. Среди них
он и решил поселиться; их расположения решил он домогаться;
с этой целью вечером накануне общественных игр, желая
доставить им возможность присутствовать на них со всеми удобствами
и бесплатно, он велел снести помосты, воздвигнутые его
товарищами со спекулятивными целями, рискуя вызвать их
неудовольствие. Эта мера сильно повредила ему, когда он в третий раз
выставил свою кандидатуру в трибуны: полагают, что он не был избран,
так как другие трибуны неправильно подсчитали поданные голоса.
Итак, он потерпел неудачу, и на его глазах народ выбрал
консулом Опимия, разрушителя Фрегелл, который начал с того, что
отменил некоторые его законы и искал случая отменить все
остальные. Гай решил отстаивать их12, и для этого он не побоялся вступить
на нелегальный путь. Будучи простым частным лицом, он
обратился с призывом к сопротивлению государственной власти. Это
как нельзя лучше отвечало ожиданиям его врагов, всячески
раздражавших его, чтобы толкнуть на путь насилия и получить
возможность обвинить его. В день, назначенный Опимием, когда
присутствовали сторонники обеих партий, был убит ликтор
консула, оскорбивший друзей Гракха. Его тело, положенное на
погребальные носилки, было встречено сенатом выражениями
глубокой скорби, но народ был возмущен возданием таких почестей
наемнику, вспоминая о том бесчестии, которому подверглись
останки Тиберия, его трибуна. Борьба была отсрочена, но лишь
для того,* чтобы принять более решительный характер. Сенат
облек Опимия диктаторской властью формулой, объявлявшей
республику в опасности. Приходилось думать о защите самой
партии, а не только законов. Фульвий сновал повсюду, подстрекая
толпу. Один только Гай оставался спокойным среди этого шума;
на нем лежала печать глубокой скорби. Покидая Форум, он
остановился перед статуей своего отца, долго смотрел на нее, не
проронив ни одного слова, заплакал и потом продолжал свой путь.
Взволнованная толпа провожала его домой. В то время как
Фульвий проводил ночь в оргиях, стараясь вместе со своими
товарищами забыть предстоящие ему на следующий день заботы, народ
охранял дверь дома, где жил Гай, в глубокой тишине и
сосредоточенности, как бы перед приближением великих общественных
бедствий. Гай тоже провел ночь в размышлениях; но борьба
была неизбежной. Фульвий, придя в себя после разгульной ночи,
роздал своим друзьям оружие, которое он хранил как трофеи
после своей победы над галлами, и с большим шумом направился
занимать Авентинский холм. Брат Тиберия не мог допустить,
чтобы его сторонники погибли без него. Он вышел, не взяв
никакого оружия, кроме простого кинжала, как если бы он шел не на
бой, а на жертвоприношение. Его жена остановила его у порога,
29 Валлон
449

как бы угадывая его мысли, но она не смогла удержать его ни
своими мольбами, ни слезами. Он осторожно освободился из ее объятий
и молча пошел, чтобы присоединиться к своим. Он все еще пытался,
если возможно, избежать кровопролития. Сын Фульвия, совсем
еще мальчик, изумительной красоты, был отправлен к консулу
с предложением мира. Его отослали обратно с угрозами. Гай сам
хотел отправиться в сенат; друзья удержали его и снова
отправили молодого Фульвия, которого там и задержали. Опимий
спешил положить этому конец. Пехота и критские стрелки без
труда рассеяли этот плохо организованный отряд. Фульвий был
задушен в общественной бане вместе со своим старшим сыном. Что
касается Гая, то никто не видел его ни сражающимся, ни
хватающимся за свой кинжал. Когда последняя надежда была потеряна,
он вошел в храм Дианы и хотел пронзить себя кинжалом, который
он взял с собой. Два друга обезоружили его, уговорили спастись
бегством и позволили убить себя при переходе через «Свайный»
мост (pons Sulicius), чтобы этим задержать его преследователей.
Толпа, видевшая угрожавшую ему опасность, не сумела
оказать ему нужной поддержки, ограничиваясь словами и
бессильными пожеланиями! Чаша терпения Гая переполнилась. Прежде
чем покинуть храм Дианы, он обратился с мольбой к богине,
чтобы она покарала эту неблагодарную толпу, которая добровольно
отдавалась в рабство. Как бы для того, чтобы закрепить свое
проклятие, он вошел в рощу Фурий и приказал своему рабу убить его;
исполнив его приказание, раб затем покончил с собой над его
трупом. Во время этого восстания было убито и сброшено в Тибр
более 3 тысяч человек. Ребенок, посланный с мирными
предложениями и задержанный там перед битвой, был также хладнокровно
задушен после одержанной победы: жертва, достойная тех
алтарей, которые Опимий воздвиг в честь богини Согласия13.
6
Проклятие Гая было услышано, и у народа, допустившего его
гибель, были, правда, еще честолюбивые демагоги, но не было
ни одного искренне преданного ему защитника; исключение
составлял только Ливии Друз, который, как бы для того, чтобы искупить
вину своего отца, снова взялся за дело Гая, но пал жертвой тех
надежд, которые он воскресил, не имея силы их осуществить1.
С этого мохмента судьба свободного класса была решена. Чтобы
поддержать его перед лицом рабов, захвативших все без
исключения виды труда, чтобы сделать его таким, каким он был нужен
римскому государству,—сильным и честным, братья Гракхи
хотели ему дать землю, т. е. работу и хлеб. Ему отказали в земле,
у него отняли трудовой хлеб, оставив ему его как общественную
милостыню. Эта мера, к которой Гай прибегнул лишь временно,
в ожидании осуществления другой, была единственной, не только
пережившей его без изменений, но и принявшей после некоторых
перемен более широкие масштабы2. Но можно ли было подобными
450

средствами воскресить древний италийский народ? Перенесемся
мысленно к концу республики и посмотрим, каковы оказались
результаты.
Старые принципы Катона восторжествовали в деревне. Опыт
показал всю их опасность для государства, но, казалось,
доказывал их выгоду для хозяев. Итак, злоупотребления все усиливались.
Писатели этого периода изображают нам мелкого
собственника, изгнанного с участка своих отцов3, большие поместьяг
охватившие области, занятые прежде целыми народами4, и там,
где некогда Цинциннаты посвящали труду свои не раз
одерживавшие победы руки,—они рисуют закованные в цепи ноги,
преступные руки, клейменые лбы5; землю, переданную самым негодным
рабам, подобно тому как преступника передают в руки палача6,
и, наконец, отданную скоту,—это было, как мы видели,
последним словом системы латифундий7. Что оставалось на долю
свободного человека в этих условиях? То, что оказывалось
непригодным ни для рабов, ни для скота: нездоровые местности,
тяжелый труд, вызывающие отвращение работы. Варрон и Колумелла,
оплакивая запущенность имений, брошенных хозяевами,
спокойно описывают их эгоистические тенденции, проявляющиеся
именно в этой форме, и как бы освящают их своим
авторитетом, подобно тому как Аристотель, формулируя принципы
тирании, как будто нисколько не заботился о свободе8. Кого же
можно было встретить на этих тяжелых работах? Несчастных
колонов, которых нищета прикрепляла вместе с их семьями к земле,
или целые народности, находящиеся на краю рабства благодаря
долговым обязательствам, отдававшим их во власть кредиторов·.
Эта земля уже означала для них рабство, и нетрудно решить,
была ли она им в тягость. «Наследники,—восклицает Марциал,—
не предавайте земле несчастного колона, так как земля, как бы
мало ее ни было, тяжело давит на него»10.
Раз зло приняло такие огромные размеры, то можно судить
и о его последствиях. Но те же авторы избавили нас от труда
прибегать к догадкам, дав нам точную картину этих мрачных
явлений. «Мы сдаем на откуп,—говорит Варрон,—поставку
нехватающего нам зерна. Мы питаемся хлебом, который дает нам
Африка и Сицилия, а наш флот идет в Кос и Хиос за сбором
винограда11. Италия, эта земля Сатурна, эта мать, изобилующая
жатвами, по словам Вергилия12,—это о ней говорит Колумелла в тех
же выражениях, жалуясь на то, что она живет данью, собираемой
со всего мира13. Тиберий писал сенату, что жизнь римлян отныне
зависит от воли волн и ветра14, а Плиний вспоминает о причине
зла, указывая на заброшенные земли и на справедливое
возмездие: «Земля плодородна при обработке... А мы удивляемся,
что при работных домах нет с нее той же урожайности, как было
во времена славных полководцев» (Плиний, XVIII, 4—5)1§. Но
пострадала не только производительность этой прекрасной земли,
пострадало и ее население16. Эта тягостная картина преследует
Тита Ливия даже среди описаний прошедших времен. Встречаясь
29*
451

в истории с маленькими племенами, соседними с Римом, видя
их энергичную борьбу и непрекращающиеся восстания, он
удивляется, что едва находит следы их в таких странах, которые,
не будь в них рабов, превратились бы в пустыню17. Это
беспристрастное свидетельство истории подтверждается признаниями
Цицерона в одной из его речей, где он, выступая против Рулла,
должен был в интересах процесса опровергать подобные
утверждения как неотложную причину введения аграрных законов.
Он безусловно признает все усиливающееся обезлюдение Италии,
делая одну лишь оговорку. И это исключение служит блестящим
доказательством истинных причин данного зла. Одна страна
избежала общей участи (это может показаться очень странным)
благодаря суровым мерам, жертвой которых она сделалась: это
была Капуя. После поражения в войне с Ганнибалом в Капуе,
лишенной всех своих прав и всех своих владений, уже не
существовало ни патрициев, ни землевладельцев, а следовательно,
не было и большого количества рабов. В ней жило
земледельческое население, обрабатывавшее землю в пользу римлян, и сама
она уцелела лишь как убежище сельских жителей, как центр
снабжения и труда18. Там не было ни внутренних захватов, ни
грабежей извне, так как римский народ оберегал свое добро, а
римский сенат—свои прерогативы, которым, по его мнению,
угрожала бы опасность, если бы какой-нибудь гражданин
завладел этой плодородной областью—Капуей. Таким образом, она
продолжала держаться, несмотря на роковое влияние, которое
имело на соседние области обезлюдение в привилегированных
землях, и оставалась при всем своем политическом бесправии
страной, наиболее богатой по доходам и по поставке наибольшего
числа солдат19.
Сельские жители, изгнанные со своих участков, устремлялись
в города и особенно в Рим, куда соблазн общественных раздач
привлекал всех праздных и всех нуждающихся со всей Италии20.
Но ни эти вспомоществования, какой бы тяжестью они ни
ложились на государственную казну, ни тем более то ьлщенское
содержание , которым оплачивались услуги клиентов2 λ,—всего этого было
недостаточно, чтобы прокормить все эти разорившиеся семьи.
Что оставалось на их долю? Может быть, ручной труд?
Промышленность, ремесла, без сомнения, не были окончательно изгнаны из
среды свободных людей, и мы в другом месте рассмотрим, какие
элементы свободного населения с самого начального периода
Империи могли войти в новую организацию труда. Но число
рабов продолжало увеличиваться в Риме ничуть не меньше,
чем и число плебеев, и рабский труд получил там не менее сильную
организацию под руководством богатых фамилий, которые
одновременно пользовались ими и для личных услуг и в целях
спекуляции. Итак, простой народ сталкивался и в промысловых
занятиях с конкуренцией рабов и встречал там то презрение, которым
общественное мнение клеймило этого рода профессию. Плавт уже
показывал нам, какую ступень в общественном уважении зани-
452

мали эти наемные люди из тосканского квартала, эти маленькие
люди.городских триб, направлявшиеся либо к «Тройным воротам»,
либо в Be лабру22, чтобы там заниматься своим скудным промыслом23 ;
и это презрительное отношение нисколько не ослабевало по мере
роста нищеты. Гораций повторял обидные слова, сказанные
древним поэтом об этой толпе, которую можно было всегда встретить
на одних и тех же местах24. Цицерон причислял к низшему
грязному классу всех этих мелочных торговцев, наемных лиц,
ремесленников25. Сенека, говоря о некоторых изобретениях и
усовершенствованиях в области промышленности, сделанных философами,
спешит добавить, что они их сделали не как философы, а как
простые люди26. Однако Цицерон признавал за низшим классом
право заниматься теми видами искусства, в которых требовалось
знание, как то: медициной, архитектурой, даже преподаванием27
(это касалось только очень немногих); он допускал в торговле
всякого рода крупные спекуляции28 (это было дело всадников);
он признавал земледелие одним из видов труда и, по примеру
древних, считал его самым обильным источником богатства, самым
благородным и самым достойным свободного человека29; но народ
был лишен земли! Из всех этих разнообразных видов деятельности,
которые ему расхваливали, но к которым его не допускали или
которые ему предлагали, но в обществе рабов и под гнетом того же
презрения, народ не остановил своего выбора ни на одном. Не
допущенный К ПСрВЫМ, СП ПС СПСШПЛ ПрОТЯПуТЬ руКИ К" вторым· пи стятт
искать иных источников и нашел их в своем звании гражданина.
Недалеко уже было то время, когда он будет продаваться, чтобы
иметь возможность жить и спекулировать своим голосом. Голос его
имеет цену, и горе тому, кто осмелится оспаривать у него под
предлогом борьбы с искательством и подкупом этот последний
источник существования30. Если, однако, его голоса недостаточно,
он продаст свои руки в тех же интересах (operae conductitiae—
«содействия за плату»); вскоре и ремесленные цехи последовали
за остальными коллегиями, этими очагами волнений и мятежей,
которые то закрывались, то восстанавливались и даже
расширялись, в зависимости от того, были ли такие волнения
желательны или нет31.
Таков народ. Где же те люди, которые поддержат республику
среди этих бурь? «Их несметное количество,—говорит Цицерон,—
а доказательством этого служит то, что республика держится»,—
аргумент, который исчез вместе с ней. По его определению,—это
прежде всего люди честные и хорошие советники, хорошо
знающие свое дело32; но консул Филипп (104 г. до н. э.) сказал, что
в Риме нет и 2 тысяч имущих людей (qui rem haberent)33. Это
олигархия богачей. И если нужно их охарактеризовать с точки
зрения их отношения к законам, о которых идет речь, то это они
противились хлебным законам, потому что, по их мнению, эти законы
порождали среди народа привычки к праздности; это богачи
отклоняли аграрные законы, думая, что отобрание у них их древних
владений равносильно лишению республики ее защитников34.
453

Правда, чтобы обеспечить Рим защитниками, необходимы были
земли, но государству были нужны не эти защитники, выступавшие
с трибуны или в сенате. Ведь недостаточно было топнуть ногой по
этой захваченной честолюбием земле, чтобы из нее выросли легионы.
Вот что представляли собой люди, называвшие себя почтенными
и благонамеренными гражданами. Их противниками были братья
Гракхи, а их жертвой—Опимий, убийца Гая35; судите же об их
преданности благу государства. Впрочем, они действительно
радеют о нем, так как они отождествили его благо со своим,
и общественные интересы перестали отличаться чем-либо от их
собственных. Но пусть они тем не менее остерегаются. Согласие
с трудом удерживается на такой почве. Гай, законы которого
они хотели отменить, бросил среди них семя раздора: это закон
о судах. Это разделение, существовавшее в древнем Риме между
патрициями и плебеями, вновь появилось в их аристократической
республике, в этом государстве оптиматов («которую ты назвал
нацией»36). Вновь появилось два сословия: сословие сенаторов
и сословие всадников. И они не всегда останутся довольны таким
распределением, в силу которого после войны на долю одних
выпало управление государством, а на долю других—финансовая
эксплоатация провинций. Цицерон, связанный по своему
положению и по своему происхождению и с той и с другой партией
и искренне радеющий о пользе государства, будет тщетно стараться
примирить их даже ценой взаимной снисходительности к наиболее
вопиющим злоупотреблениям37. Разрыв все же произойдет, и
борьба между ними примет куда более грозный характер, чем в древнем
Риме: ведь среди их вождей есть всегда честолюбцы, жаждущие
власти, а под ними—толпа, готовая оказать поддержку всякой
попытке восстания. Эта толпа, некогда бессильная перед лицом
богачей, отныне является первенствующей, так как ее голос будет
решающим из-за существующей между ними розни.
Эта толпа—продукт рабства. Рабство само по себе не могло бы
восторжествовать над Римом, но, прогнав с земли свободного
гражданина, оспаривая у него даже в городе право на труд, который
мог бы еще сохранить его честным, хотя и потерявшим прежнее
уважение, оно создало в недрах римского народа эту
толпу—продажную, а потому и раболепствующую. Это сила, стоящая выше
рабской массы благодаря предоставленному ей праву вредить
правильному ходу государственной жизни и учреждений, но
равная ей и отныне почти слившаяся с ней, когда речь идет о
ниспровержении государственного строя. Цицерон оправдывается в том,
что он не оказал вооруженного сопротивления декрету,
осуждавшему его на изгнание, тем, что поражение его сторонников отдало бы
республику в руки рабов38. Класс бедных, приравненный к рабам
благодаря презрению к ним со стороны имущих39, ничем не
отличался от них и 'в глазах честолюбцев, строивших на нем свои
надежды. Они рассчитывали на него и на рабов в своих заговорах,
которые, как и прежде, имели целью ниспровержение
государственного строя, а средством, ведущим к этому, считали поджог города40.
454

Из его среды, так же как и из среды рабов, будут набираться
солдаты гражданских войн. Вот это те войны, которые могли еще
интересовать его, так как после победы военная добыча доставалась
Риму, а завоеванные земли находились в Италии.
7
Несмотря на то что Цезарь поддерживал заговоры и возбуждал
гражданские войны, он предчувствовал свое более высокое
назначение и с момента вступления на должность консула решил
попытаться перевоспитать эту толпу. Такова была цель его аграрного
закона. Он не заимствовал целиком всей системы братьев Гракхов,
которые, нанося удар всем большим поместьям, распространяли
на всю Италию благодеяния своих законов; он не восстановил
также и более нового проекта Рулла, который путем продажи всех
иноземных владений Рима обещал выкупить для неимущей массы
Италию. Это был бы очень удачный обмен, если бы только он мог
быть осуществлен и если бы деньги, вырученные за завоеванные
земли, пройдя через руки Рулла и других децемвиров,
действительно достигли бы намеченной цели1. Проект Цезаря, более
ограниченный, имел то достоинство, что возбуждал меньше
опасений и был более осуществим. Он оставлял неприкосновенными
государственные земли, захваченные как до Гракхов, так и
после них. Он воспользовался мыслью Рулла в том ограниченном
ее виде, как она выражена ь идним пункте более позднего предлс
жения Флавия, орудия в руках Помпея2. Он удовольствовался
пустующими и свободными казенными землями (при этом он
первоначально исключил область Капуи) и предлагал на обычные
средства государства выкупить у желающих продать, согласно
оценке цензоров, некоторые удаленные земли Италии, куда бы
Рим мог выселить часть своего праздного и безработного
населения3. Этот закон, отвергнутый вследствие подозрительности сената,
был принят народом, и 20 тысяч семейств были извлечены из этой
городской тины (ex faece romulea) и возвращены земле, труду
и достойной их жизни. Итак, Цезарь нанес удар тому двойному
злу, которое подрывало силы Рима и Италии. Но это было лишь
началом реформы, а уже все находившиеся в распоряжении
государства земельные фонды были исчерпаны. Пришлось бы
затронуть и большие государственные поместья. Когда победа сделала
его господином Рима, ему пришлось бы навсегда отказаться от
надежды примирить со своей властью аристократию, если бы он
к потере ими свободы прибавил бы еще и эту обиду. Он отказался
от аграрного закона и должен был принять хлебный закон, так как
последний был неизбежным дополнением первого. Рим во что бы
то ни стало должен был принять один из двух семпрониевых
законов4. Он принял его, но несколько видоизменил. Эта
нестройная толпа, переполнявшая благодаря предшествующим смутам
Рим и претендовавшая на общественные раздачи, была переписана:
приблизительно половина (150 тысяч на 320 тысяч) была вычерк-
455

нута из списков, и, кроме того, были приняты меры, чтобы более
регулярно заполнять в будущем освобождающиеся места5.
Средства, в которых Цезарь отказывал праздности, он решил
предоставить труду. Он раздал земли в провинциях, выселив из Рима
в разные заморские колонии 80 тысяч человек. За недостатком
земли он предоставлял им работу в Италии, потребовав, чтобы
при стадах, которые паслись на государственных пастбищах,
третья часть пастухов была из людей свободных. Он заселял
сельские местности и разгружал города. Он призывал и удерживал
там лиц, которые своим присутствием не только не были в тягость,
а, наоборот, могли оказывать ему полезное содействие; он
запрещал сыновьям сенаторов какие бы то ни было путешествия и более
чем трехлетнее пребывание вне Италии всем гражданам, достаточно
богатым, чтобы отправиться* путешествовать, и достаточно
молодым, чтобы активно участвовать в общественной жизни (от 20 да
40 лет)6.
Эти начинания, прерванные второй гражданской войной, были
продолжены Августом. Его пугала общественная развращенность;
это был неиссякаемый источник революций, и его нельзя была
уничтожить, закрывая или отменяя комиции. Если бы у этой
праздной черни не было бы голоса, который она могла продавать,
она, пожалуй, стала бы торговать собой. Причиной же этой
праздности он считал те мероприятия, при помощи которых думал и
помочь ей. Он решил отменить общественные раздали. Но этот
обычай был не столько причиной, сколько следствием, и, чтобы
уничтожить его, надо было сперва разрушить самую основу.
Несмотря на всякого рода вспомоществования, бедность уже давно
превратилась в нищету7. Надо было вернуть народу возможность
содержать себя трудом. Август попытался ослабить отвращение
к труду и устранить те преграды, которые закрывали доступ
к нему. Он в одинаковой степени покровительствовал земледелию
и торговле, как и занятиям в городе; он предоставлял некоторые
льготы ремесленникам; он выдавал семьям пособия для
воспитания детей8; он создавал » олонии и стремился привлечь туда
поселенцев, наделяя их более широкими гражданскими правами9.
Но всего этого было недостаточно, чтобы отменить общественные
раздачи. Он несколько преобразовал их, подобно Цезарю,
исключив из списков всех посторонних10, но он сохранил их и снискал
себе этим даже право на расположение толпы. После него все
императоры придерживались той же политики. Наиболее мудрые
старались, следуя его примеру, как мы это увидим в дальнейшем,
вернуть граждан к труду как сельскому, так и городскому. Эта
был единственный способ борьбы против все прогрессирующего
падения, так же как и единственный способ обеспечить государства
укреплением его двойной основы—военной и финансовой. Но
помимо этого, все они 'стремились щедростью снискать народное
расположение. И некоторые из них, отказавшись от мысли перевоспитать
народ, еще более развращали его, как бы для того, чтобы в этом
падении он окончательно утерял всякое чувство свободы. Раздачи
456

хлеба стали производиться"^ более широком масштабе, числа
ежегодно устраиваемых зрелищ значительно увеличилось, и все,
что можно было сказать о римском народе времен Империи,
заключалось в двух словах: хлеба и зрелищ (panem et circenses)11.
Настоящий римский народ, это свободное племя плебеев,
положившее основу величию Рима, уже давно перестал существовать,
в этом следует признаться. И институт рабства не только численна
уменьшил его и развратил, он его в некотором роде и видоизменил.
Когда Сципион Эмилиан, оставаясь непреклонным среди ропота
толпы, говорил ей: «Вы не заставите меня бояться вас раскованных,
которых я привел в Рим в цепях»12,—он мог у многих вызвать
чувство злобы, но не мог быть уличен во лжи13. Итак, уже в эпоху
Гракхов речь шла не столько о сохранении, сколько о
перерождении свободного населения. Зло завершилось в Риме, захватила
Италию и начало распространяться в провинциях: «латифундии
погубили Италию и скоро погубят провинции». Обширные
государственные имения! Именно в эту форму облеклось
разрушительное действие, но основой зла было рабство. Это оно, захватив
поля, гнало свободное население в города, это оно оспаривало
у него и там право на труд. Таким образом, лишенное возможности
честного существования, свободное население погибало в разврате
и оставляло свободными те места в городе, которые опять-таки
заняли рабы, отпущенные на свободу.
Но этот рабский режим, принесший столько зла Риму, не
заключал ли он в себе и исцеления благодаря обычаю отпускать
рабов на волю?
Среди всех фактов, вытекающих из рабства, без сомнения, нет
ни одного, более полезного, более заслуживающего одобрения,
чем этот обычай отпускать рабов на волю. Но последствия воль-
ноотпущенничества, носят ли они такой характер, чтобы для
их сохранения следовало параллельно сохранять и институт
рабства? Это равносильно вопросу, является ли рабство в этом
новом порядке явлений для народов источником гибели или
жизни, и является ли отпуск на волю благом в силу того, что он
здесь черпает, или в силу того, что он здесь разрушает. Итак»
сделаем эту последнюю проверку. Рассмотрим вопрос об вольно-
отпущенничестве в Риме, расследуем, чем оно было по своему
принципу, по своей форме, по своим последствиям, и мы тогда увидим,
каково действительное, фактическое участие рабства в этом деле
свободы.
^#^

Глава десятая
ОТПУСК НА ВОЛЮ
7
ласть главы семейства, столь ярко проявлявшаяся по
отношению к рабам, выступала, может быть, еще
сильнее при их освобождении. Своей властью он мог
перевести раба из членов семьи в члены государства, не
только освободить его, но и сделать его гражданином1,
распоряжаясь от своего собственного имени, как простой член
государства, наделением такой приьилеАией, кширам, казались бы,
должна была являться исключительной прерогативой народного
суверенитета2.
Состояние рабства, завися всецело от власти господина, могло
прекратиться по одному простому его желанию. Но для того чтобы
этот акт его воли получил силу и вне пределов его семьи, было
необходимо, чтобы он был облечен в ту или иную форму; отсюда два
вида освобождения: освобождение законное (manumissio justa)
и освобождение внезаконное (minus justa). Мы опишем эти формы
и их следствия, и здесь же для лучшего ознакомления с древним
правом, не смешивая его, однако, с правом более поздним, мы
приведем заимствованные из судебной практики времен Империи
тексты, которые, очевидно, только еще более утверждают это
право дальнейшим развитием, и оставим для следующего периода
такие тексты, которые своим толкованием начинают изменять
самый дух законов.
Законное освобождение ограничивалось выполнением некоторых
торжественных формальностей. Оно происходило путем
усыновления, по завещанию или принимало две более специальные
формы, где воля господина требовала санкции магистрата: это
vindictum—отпущение на волю под видом процесса о свободе
и census—занесения в список граждан.
Нельзя сомневаться в том, что усыновление должно относиться
к законным формам освобождения, так как оно требовало санкции
закона и вместе со званием сына давало все семейные права. Эта
форма, правда, весьма редкая, упоминается с самых первых времен
458

Республики3. Освобождение по завещанию, освященное законами
XII таблиц4, было более обычной формой. Этим актом последней
воли, формы которого закон точно устанавливал и вперед
утверждал вытекавшие отсюда следствия, господин по своему
усмотрению определял положение рабов и или непосредственно дарил
»м свободу (verbis directis), или завещал своему наследнику
отпустить их на волю (verbis precativis). В первом случае требовалось
только одно условие, а именно, чтобы раб был его собственностью
в те два момента, которые имели решающее значение для
признания законности завещания: в день, когда оно было составлено,
и в тот день, когда оно получало окончательную санкцию в силу
смерти его составителя5; в третий момент, т. е. в тот день, когда
наследник вступал во владение наследством, раб становился
свободным6; или если свобода давалась ему через определенный срок
и на определенных условиях, то он считался на положении свобод-
лого (statu liber) в ожидании того, что он станет им как
фактически, так и юридически с наступлением назначенного срока или
в силу выполнения поставленных условий7. Ко второму способу,
не столь непосредственному (verbis precativis), прибегали
преимущественно в тех случаях, когда раб не принадлежал завещателю*
Это было делом наследника—освободить его, если он был его
собственностью, или позаботиться о его освобождении согласно
высказанной воле покойного8.
Наследниц, ишускаыний раба на волю в силу завещания,
должен был избрать один из двух вышеуказанных торжественных
способов отпущения на волю: при помощи занесения в список
граждан или процесса о свободе («при помощи удара жезлом»).
Освобождение посредством занесения в список граждан имело
место только в эпохи переписей; оно было явлением
исключительным и продержалось только до времен Веспасиана. Господин
приводил своего раба к цензору, заявляя, что желает отпустить его
на волю, и цензор зачислял его в римские трибы9. Освобождение
при помощи удара жезлом было формой наиболее древней,
наиболее обычной и также наиболее долговременной. Господин приводил
своего раба к претору или любому другому магистрату, имевшему
«право юрисдикции и авторитет»10. Перед его лицом он произносил
слова, дающие свободу: liber esto—«да будет он свободен»,—слова
торжественные, исполненные священного значения. Глухонемые,
лишенные возможности произносить их, были в течение долгого
времени лишены права отпускать на волю этим способом11. В то же
самое время он поворачивал его как бы для того, чтобы выпустить
его из рук (emittebat e manu)12, a магистрат (или от его имени
ликтор), ударяя его жезлом, эмблемой власти, закреплял этот
акт господина13. Эта формальность не требовала никакой
торжественной обстановки ни в смысле времени, ни места. Можно было
в любой момент и в любом месте—на улице, в банях, в деревне—
лредставить раба магистрату и отпустить его на волю14.
Необходимо было только, чтобы магистрат занимал по своему положению
более высокое место, чем господин, чтобы сообщить этому акту
459

действительно высшую санкцию. Так, императоры, по примеру
Августа, освобождали одним произнесением установленной
формулы15, желая, без сомнения, сохранить за своим словом характер-
высшей власти. Но отпущение на волю под видом процесса о
свободе (vindicta) тем не менее оставалось главным видом публичного
права для отпуска на волю. Таким же образом некогда даровали
свободу рабу Виндицию, открывшему заговор сторонников Тарк-
виния и давшему, согласно традиции или, вернее, неправильному
словопроизводству, свое имя этому способу дарования свободы16.
Таким же способом продолжали отпускать на волю за известные
заслуги перед императором или государством17.
Не считая исключительных случаев, вольноотпущенник должен
был казне двадцатую часть своей стоимости как раба18.
Отпущение на волю «помимо закона» (manumissio minus justa)
не требовало никаких особых формальностей. Раб станобился
свободным по воле своего господина, выраженной или в письме
(per epistolam), или на словах в присутствии друзей, или во время
пира (inter amicos aut convivii adhibitione), иногда в театре
посредством передачи шапочки (pileus) как эмблемы свободы19, или каким-
либо другим способом, перешедшим затем в обычай20. Воля
господина, выраженная в данном случае явно, иногда подразумевалась
с теми же последствиями для раба: так, раб, назначенный
опекуном детей господина, становился свободным21. В силу такого же
подразумеваемого акта своей вили раб лил ишу^и-иъ на волю раба
второго разряда, составляющего часть его пекулия22. То же самое
имело место в том случае, если он был продан с известными
условиями, с которыми покупатель не желал считаться; так, например,
женщина, изнасилованная этим последним, несмотря на оговорку,,
отказывавшую ему в этом праве, становилась свободной и в силу,
так сказать, скрытой воли первого господина считалась его
вольноотпущенницей23.
Эти два способа могли дать повод к подобным же проявлениям
со стороны рабов: они могли обрезать волосы, как моряки,
спасшиеся от кораблекрушения24; или, как бы призыва;- в свидетели
божество, отправиться в храм богини Феронии, чтобы надеть там
шапочку вольноотпущенника25. Но этот способ отпущения на волю
отличался как по своей форме, так и по своим последствиям. Все
эти разновидности «внезаконного» отпущения на волю носили
неполный и ненадежный характер; вольноотпущенный был скорее
избавлен от тягостных условий рабства, чем действительно
свободен. Продолжая зависеть от произвола господина, за исключением
редких случаев заступничества претора, он в течение всей своей
жизни работал на господина и после своей смерти оставлял ему
все свое имущество. Он был свободен, но не мог пользоваться
плодами этой свободы; в сущности он оставался и умирал рабом, все
его имущество было все тем же пекулием, которым он мог временно
пользоваться, но не располагать им26. Закон Юния Норбана
(19 г. до н. э.) внес некоторую определенность в положение этих
вольноотпущенников, приравняв их к членам латинских колоний:
460

отсюда их название «Юниевы латиняне»27. Но предоставляя им
несколько больше гарантий при жизни, этот закон не внес никаких
изменений в то положение, в котором они умирали, и Траян даже
повелел, чтобы тот, кто милостью императора был из рабского
состояния возведен в звание гражданина, считался после смерти
рабом28. Лишь законное отпущение на волю влекло за собой
полные и прочные права. Оно ставило свободу под защиту гражданских
прав, и она могла быть отменена лишь в случаях тяжелых
проступков, суждение о которых подлежало магистрату, а не господину.
Мы считаем лишним указывать на то, что господин всегда мог
добавить к этим «внезаконным» отпущениям на волю то, чего
там нехватало, путем второго отпущения, согласного с
требованиями закона.
Впрочем, положение получившего полное отпущение на волю
во многом отличалось от положения человека, пользовавшегося
полной свободой, и вольноотпущенник, навсегда избавляясь от
рабства, мог занять весьма различное положение как по отношению
к той семье, из которой он вышел, так и по отношению к
государству, членом которого он становился. Сначала мы рассмотрим
его частно-правовое положение.
2
Если раб был освобожден в силу закона, он пользовался
покровительством этого самого закона, у него не оставалось никаких
обязательств ни по отношению к своему прежнему господину,
ни по отношению к его представителям1. Если же в
противоположность этому раб отпускался на волю по инициативе своего
господина, то этот последний сохранял за ним право патронатства.
Государство, города, храмы, коллегии, так же как и частные
лица, сохраняли это право по отношению к своим
вольноотпущенникам2, и граждане передавали это право своим детям3. Впрочем,
при наиболее употребительном частными лицами способе
отпущения на волю по завещанию один и тот же принцип мог в
зависимости от обстоятельств в каждом отдельном случае иметь различные
последствия. Если сам господин отпускал на волю раба, то он
становился его патроном, и так как это звание, так же как и
завещанная свобода вступали в силу только с момента выполнения
завещания, т. е. с момента смерти завещателя, то он уносил его
с собой в могилу, и вольноотпущенник считался orcmitus—ч
«вольноотпущенником мертвеца». Если он завещал своему
наследнику отпустить раба на волю, то он передавал ему вместе с правом
господина и свое право на патронат. Но наследник не мог передать
его другому вместе со своим новым завещанием. Ведь в завещании
был указан именно он, и рабу не всегда было безразлично иметь
другого господина, например, молодого человека, права которого
могли легко продлиться до самой смерти его нового клиента,
вместо старика, близкая кончина которого должна была в самом
непродолжительном времени разорвать эти последние узы
зависимо/

мости, так как самым счастливым вольноотпущенником считался
тот, чей патрон находился в царстве мертвых (orcinitus)4.
Эти признания юристов лучше всего свидетельствуют об
истинной природе этого нового положения и о том, каким образом
распределялись между патроном и вольноотпущенником права и
обязанности.
Патрон был естественным защитником своих
вольноотпущенников: он давал им свое родовое имя, чтобы оно было в том
свободном обществе, в которое они вступали, знаком его могущества5.
Он должен был защищать их перед судом как своих клиентов6;
он должен был даже защищать их и помимо судов, против всякого-
злоупотребления властей, а злоупотребления были очень
многочисленны, особенно в провинциях, где единственной их защитой
была их собственная свобода или покровительство богов7. В случае
их несовершеннолетия он становился их опекуном, и это
опекунство по отношению к женщинам прекращалось только с их
замужеством8. В случае нужды он должен был доставлять им
пропитание, после их смерти он давал им место в своей фамильной
гробнице. Этот последний обычай был сильно распространен,
несмотря на то, что патрон имел полную возможность нарушить
его9. Что касается других обычаев, то некоторые из них были,
обязательны, грозя в случае невыполнения потерей прав,
связанных с его званием10. Но эти права были настолько значительны, что
стоили некоторых жертв. Некоторые из обязательств патрона, как>
например, опека, были только законным следствием тех выгод,,
которые были с ней связаны. \
Что касается обязанностей вольноотпущенников, то некоторые
из них были обязательны для всех, будучи связаны с самым актом:
отпущения на волю, другие—специально выговорены в условиях
при отпуске на волю господином в личных интересах11.
Всякий вольноотпущенник должен был относиться к своему
патрону с уважением (obsequium) и оказывать ему всевозможные
услуги (officium). Уважение, которое предписывалось рабу по
отноыению к своему патрону, не позволяло ему учинять против
него позорящего его иска,—он должен был стерпеть оскорбление,
он даже должен был насколько возможно воздерживаться от
подачи иска об удовлетворении фактических убытков. И если все же
приходилось обращаться к законным властям, то делать это с
крайней осторожностью12. Добровольные услуги (officia), оказываемые
ему вольноотпущенниками, едва ли чем отличались от услуг
клиентов. Они должны были сопровождать патрона, помогать ему
деньгами, если он выдавал замуж свою дочь и если приходилось
выкупать его самого, если на него был наложен какой-нибудь штраф
или если он разорялся вследствие постигшего его несчастья13.
Эти услуги носили не добровольный характер, а являлись
обязательными. Тот, кто уклонялся от них, подвергался
наказанию, сперва легкому. Оно усиливалось, если он от простого
нерадения переходил к более серьезным проступкам: оскорбление.или
бесчестие каралось временным изгнанием; акты насилия—ссылкой
462

на рудники, так же как и клевета, непослушание и пр.14. По
постановлению Клавдия вольноотпущенник был снова возвращен
в состояние рабства за то, что он поднял против своего господина
обвинение в государственном преступлении15; и более позднее
законодательство, после некоторых колебаний, вернулось к
системе самых суровых репрессий, к лишению свободы в наиболее
серьезных случаях16.
К этим обязанностям, вытекавшим из самого факта отпущения
на волю, господин мог добавить и некоторые специальные условия.
Одни из них должны были предшествовать, другие следовать за
освобождением. Так, рабу давали иногда свободу за уплату
определенной суммы денег. Этот способ получения свободы (aes pro
capite dent—«да заплатят деньги за свою голову») был древним
и очень распространенным17. Раб или сам давал, или поручал
кому-нибудь передать господину назначенную сумму. Таким
образом, раб или сохранял с ним связь как вольноотпущенник, или же
одновременно освобождался и от патронатства господина18. В
первом случае он мог, если не было (со стороны хозяина)
противоположного распоряжения, заплатить своим пекулием, во втором—
он мог сделать это только с ведома и разрешения своего господина19.
Вместо денег можно было требовать выполнения определенных
работ: от архитектора—постройки здания, от
скульптора—изваяния статуи, от живописца—росписи стен и пр. Если эти оговорки
сидср/кались б завещании, то они, как и всяксс другое поставленное
условие, делали раба свободным по положению (statu liber)
с момента ввода в наследство, но откладывали его фактическую
свободу до тех пор, пока не будет закончена работа. Таким образом,
они устанавливали состояние, являющееся как бы переходом
к тому, которое было связано со свободой20.
Эти условия, видоизменявшие положение вольноотпущенников,
в течение долгого времени зависели только от произвола
господина. Отпуская раба на волю, он оставлял за собой право разорвать
или так или иначе сохранить те узы, которые держали раба в
зависимости от него. Иногда господин давал рабу не только свободу:
он оставлял ему весь его пекулий, он освобождал его от всех
повинностей и отказывался от своих прав на патронатство21.
Иногда он давал ему право жить даже не работая (otiosus), на
попечении наследника22. Но обычное право значительно чаще
изменялось в противоположном направлении. Если господин должен
был предоставить вольноотпущеннику свободу и все то, что
необходимо из нее вытекало, т. е. свободу личности и все связанные
с ней права, то он мог оставить за собой все остальное: его время,
его труд, произведения его труда (орегае) как слуги (officiales)
и как ремесленника (fabriles). Иногда раба отпускали на волю
только для того', чтобы он с большим достоинством мог служить у
домашних алтарей23 или с большей важностью исполнял свои обычные
обязанности при своем господине: положение, которого при
известных условиях могли добиваться как милости. Плавт
показывает нам это в одной из сцен «Близнецов»24, и в истории встречается
463

немало замечательных примеров. Кто не· знает Тирона^ и тех
уз, которые связывали его с Цицероном, с его прежним
господином, уз, возникших на основе рабства, но смягченных истинной
дружбой?25 Также во многих надписях времен Империи
вольноотпущенники сохраняют имена, указывающие на их обязанности
во времена рабства, которые они, без сомнения, продолжали
выполнять и в своем новом положении26. Колумбарий императрицы
Ливии показывает нам, что вольноотпущенники смешивались с
рабами как на службе во дворце, так и в вечном покое этого убежища
смерти27.
В иных случаях, не оставляя за вольноотпущенником никаких
обязанностей, но и не предоставляя ему возможности пользоваться
преимуществами, связанными с постоянным пребыванием в доме,
от него требовали службы своими талантами и своим искусством.
Так, пантомимы или врачи должны были служить своим
искусством не только патрону, но и друзьям патрона28. В этом
отношении шли еще дальше: человек небогатый, патрон пантомима,
врач, обучивший рабов своему искусству, мог рациональным
образом использовать свои права, лишь эксплоатируя их труд вне
дома29. Трималхион, этот бывший раб, на примере которого Петро-
ний хотел показать происхождение, природу и приложение
самых больших капиталов времен Клавдия и Нерона, этот самый
Трималхион продолжал пускать деньги в оборот через посредство
своих вольноотпущенников даже после того, как сам удалился
от дел30. Наконец, бывало и так, что при отпущении на волю
господин выговаривал себе определенный денежный оброк или
определенное число трудовых дней (таков был настоящий смысл слова
«opera»). К этому могли принудить всякого вольноотпущенника,
и клятву, которой он связывал себя после отпущения, должны
были давать как взрослые, так и несовершеннолетние, так как
были и такие службы, которые соответствовали их возрасту31.
Впрочем, род этих работ не был точно обозначен: это были те
работы, которыми занимался вольноотпущенник до того дня, когда
их могли от него потребовать, и, по букве закона, οιΐ должен был
выполнять их на свой собственный счет32.
Итак, мы видим, что некогда абсолютная власть господина,
превратившись в право патронатства, тяжело давила на свободу
вольноотпущенника. И злоупотребления приняли такие большие
размеры, что уже в эпоху Республики потребовалось вмешательство
закона. Один претор, известный своей честностью, тот самый
Рутилий, который своей прямотой возбудил против себя всех
всадников и был наказан за это ссылкой33, опубликовал эдикт,
имевший целью удержать в разумных границах эти противозаконные
требования, поддерживавшие и после отпущения на волю
жестокий режим рабства под предлогом взимания платы за чрезмерные
благодеяния дарованной свободы34. Но многое еще всецело зависело
от произвола; дальше мы увидим, что законодательство времен
Империи своими разъяснениями сделало значительные добавления к
часто совершенно бессильным постановлениям преторского эдикта35.
464

Кроме этих повинностей, тяжелым бременем лежавших на
вольноотпущенниках в течение всей их жизни и связанных с их
личностью, было другое обязательство, касавшееся их имущества после
смерти и состоявшее в предполагаемом праве патрона
наследовать им, причем в данном случае роль, которую играл претор,
была совсем иная. Закон XII таблиц, независимо от того, были ли
его постановления впоследствии распространены на
вольноотпущенников или он сам имел в виду объединить их с клиентами
уравнением их прав и обязанностей, является в этом отношении
наиболее мягким и справедливым, так как в данном случае строгая
логика приводила к справедливости. Он делал патрона
наследником вольноотпущенника только в случае отсутствия завещания
и его собственных, личных наследников (в зависимости от воли
покойного), относясь с уважением как к правам семьи, так и к тому
высшему праву последней воли умирающего, которое для граждан
считалось священным; а ведь вольноотпущенник был
гражданином. Но уже с ранних пор законоведы умели обходить законы.
Проявляя больше гуманности в том случае, если закон был суров,
они умели видоизменять его постановления, если его простое
и непосредственное применение к новым гражданам могло
повредить интересам их прежних господ.
Они приняли оба принципа закона XII таблиц, дав одному
новое толкование и видоизменив другой. Что касается права
наследования дсхьми ьильпоишущснника, ю они ирионали ei о но
отношению к родным детям (законным, не приемным), распространяя
его на них даже в том случае, если они уже достигли
совершеннолетия или были усыновлены чужой семьей, лишь бы только они
не были объявлены лишенными наследства. Они ограничили закон
для приемных детей, предоставив патрону половинную часть
наследства36. Что касается права абсолютной свободы завещания,
то они и его изменили. По примеру претора, признавшего право
участия патрона в торговых доходах вольноотпущенника, они
обеспечили за ним половину его наследства, вводя его во владение
вопреки завещанию, если он был в нем обойден или получал
только меньшую долю37; разве вольноотпущенник в том и другом
случае не проявлял неблагодарности, и разве можно было из
уважения к его воле санкционировать неблагодарность? Это право
патрона распространилось даже на вольноотпущенника,
получившего от императора милостивое разрешение носить золотое кольцо,
знак принадлежности к сословию всадников38. Оно сохранялось
за патроном, осужденным на изгнание, если он затем был
возвращен30, и переходило к его детям даже в том случае, если ссылка
не была отменена. Исключен был только сын, лишенный
наследства, если его право наследовать вольноотпущеннику не было
специально оговорено отцом, и тот патрон, который возвел на
покойного ложное обвинение в государственном преступлении40. До этого
момента права законных детей были по крайней мере обеспечены.
Закон Папия сделал дальнейший шаг в ущерб последним и в
интересах патрона. Он устанавливал известные предельные нормы для
30 Валлон 465

капитала и для числа детей вольноотпущенника. Если его
состояние было меньше 100 тысяч сестерций, то в силе оставалось
прежнее право, но если оно превышало эту норму и если у него было
меньше трех детей, то патрон получал часть, приходившуюся
на одного человека, а именно приходившуюся на одного мужчину
(virile)41·
Таково было право во времена Республики и Империи. Эти
изменения, или, лучше сказать, это последовательное развитие
законодательства в интересах патронатства, были вновь
пересмотрены в новом законодательстве Юстиниана, в котором он
подвергнул пересмотру все основные элементы и привел их в систему,
соответствующую новому духу, который, как мы увидим из
следующей книги, одержал верх.
Отпущение на волю, как это видно из предыдущего, даруя
свободу, тем не менее могло сильно стеснять независимость человека
в его частных отношениях. Оно в той же степени отражалось и на
его общественном положении, хотя и давало ему звание
гражданина.
Вольноотпущенник, хотя и был уже гражданином, все еще носил
на себе печать рабства. Она стиралась только в третьем поколении,
в его внуках. До тех пор она выражалась во внешних признаках
(запрещение носить претексту, а до достижения совершеннолетия—
буллу, служившую украшением ребенка свободного человека)42
и в фактическом шраничении 1ражданских и политических праь.
Это не должно удивлять, поскольку и плебею стоило много труда
завоевать их.
Право вступления в брачные отношения, по закону XII таблиц
не допускавшиеся между патрициями и плебеями и
разрешенные им в силу закона Канулея лишь с 445 г. до н. э., было
несколько ограничено и для вольноотпущенников. Они не могли
вступить в брак ни с дочерью своего патрона, ни с дочерью
сенатора, если только эти последние не упали так низко, что к их
позору нельзя было уже ничего прибавить43; точно так же был
запрещен брак между сенатором или его сыном и
вольноотпущенницей44. То же запрещалось или по меньшей мере советовалось
патрону. Закон считал более приличным для него, если бы она стала
его конкубиной45. Право голоса, казавшееся неотделимым от
звания гражданина, на практике было странным образом ограничено
для вольноотпущенников. Не имея обычно земельных участков,
они, само собой разумеется, были записаны в городские трибы46.
То, что вначале являлось лишь довольно распространенным
фактом, было признано правилом цензорами, может быть, начиная
уже с Фабия (304 г. до н. э.), прозванного Великим за
восстановление нарушенного революционными мероприятиями Аппия
равновесия в распределении граждан, а может быть, только
в начале второй Пунической войны. В непосредственно
предшествовавшей ей переписи вольноотпущенники были объединены
в четырех городских трибах47. Поэтому во всех собраниях по
трибам они имели только четыре голоса из 35. Такую же незначи-
466

тельную роль, несмотря на их богатство, они играли в собраниях
по центуриям, с тех пор как организация по классам была
приспособлена к делению на 35 триб48. Наконец, им запретили
выполнение общественных обязанностей. Приписанные к своим
прежним господам на время выполнения ими своих служебных
обязанностей в качестве ординарцев и помощников (accensi)49 и
допущенные к занятию низших должностей (apparitores), глашатаев,
рассыльных, ликторов и гораздо реже счетоводов50, они не имели
доступа к высшим магистратурам, и закон Визелия (23 г. до н. э.)
определял наказания для тех, кто занимал их обманным путем51.
Они даже не имели права служить в войске, если не были
освобождены от всяких обязательств служебного характера (opera)
по отношению к своему господину52. Одни только денежные
повинности налагались на них без всякой меры, и во время гражданских
войн злоупотребления достигли таких пределов, что
вольноотпущенники восстали, распространяя повсюду грабежи и пожары
(31 г. до н. э.)53. Впрочем, этими ограничениями нередко
пренебрегали, и преимущества граждан были распространены и на
вольноотпущенников при содействии или без него со стороны
государства· Они были допущены в войска; опасности, грозившие
государству, как и смуты гражданских войн, призывали их туда54,
как и рабов. На народных собраниях они стали фигурировать
вне тех тесных рамок, в которые их заключили. Сульпиций,
αϊ ент Мария, продавал всем желающим право счисления r
сельские трибы55. Они получили доступ и ко всем почетным
должностям. Аппий хотел ввести в сенат сыновей вольноотпущенников56.
Цезарь не раз осуществлял этот проект во время гражданских
войн57. Впрочем, в третьем поколении печать происхождения этого
нового разряда граждан стиралась вплоть до имени: они
становились свободнорожденными; они так тесно сливались с остальной
массой народа, что в конце концов местный народный элемент
исчез' в массе бывших рабов. Но в этой массе народа, ставшей
столь однородной, под этими старинными именами,
возрождавшимися вместе с вольноотпущенниками, они не ускользали от
взгляда настоящих римлян, открывших им доступ к
гражданству. Мы выше привели жестокие и высокомерные слова, брошенные
Сципионом в ответ на ропот толпы.
3
Каким же образом произошло это превращение? Как могло
рабство дать такое количество вольноотпущенников, которое оказалось
в состоянии заполнить опустевшие кадры древнего Рима?
Увеличение числа актов отпущения на волю не предполагало
обязательно такого общественного настроения, которое
благоприятствовало бы пропаганде свободы, как это, повидимому,
вытекало из самого факта. Интерес господина, являвшийся, как мы это
видели, главным фактором, определяющим условия рабского
существования, не ставил этому никаких препятствий. Каковы же
30*
467

на самом деле были результаты этих освобождений, как бы
многочисленны они ни были? Обновление штата рабов. Меняли раба,
причем часто расходы падали на нового вольноотпущенника,
так как нередки бывали случаи, когда господин освобождал раба
за плату, сумма которой не только равнялась, но иногда даже
превышала его покупную стоимость1. Обычно личность раба,
проведшего несколько лет в этом состоянии, имела ценность только для
него самого. Если господин употреблял полученные деньги для
той же цели, то число его рабов не уменьшалось, а число его
вольноотпущенников увеличивалось. Что касается раба, то хозяин
мог найти себе новичка вместо своего ветерана (veterator); как
вольноотпущенник, этот старый раб доставлял ему новые доходы.
Мы уже видели, что вольноотпущенник в силу общих обязанностей
относится к своему патрону с уважением и оказывает ему
материальную поддержку, становится для него источником доходов
в частной жизни и помощником в общественной жизни. Он должен
был отдавать ему свой голос во время выборов и свою долю из
общественных раздач (некоторые господа ставили это условием
отпущения на волю)2. Обычные обязанности вольноотпущенника
господин умел увеличивать дополнительными требованиями. Он
мог, как это видно из предыдущего, выговорить себе определенную
часть из получаемых им доходов; также, как правило, ему
принадлежала известная доля из его наследства. Вполне понятно, что
при таких барышах, пилу чаемых взамен некишрых у<лупик,
обычно окупавшихся в первые же дни, обычай отпущения на волю
рабов сильно распространился, причем это проявление гуманности
не ставило больших требований к чувству бескорыстия со стороны
господина. За отсутствием подобных мотивов им могло руководить
также и чувство тщеславия. Многие граждане, умирая, отпускали
на волю всю массу своих рабов лишь для того, чтобы на похоронах
их катафалк сопровождала более многочисленная толпа новых
вольноотпущенников3. Число вольноотпущенников сильно
возрастало в эпохи войн и завоеваний, когда на рынке легко
возобновлялся этот человеческий товар, который изымался кз потребления
и торговли в результате отпущений на волю. Цицерон утверждал,
что хороший раб мог выкупить свою свободу по прошествии
шести лет4. Не так обстояло дело с одним бедным скороходом,
«который бегал с таким усердием, бегал шесть лет и четыре месяца»
и получил волю... только в день своей смерти!6
Это либеральное движение, с которым так хорошо уживались
частные интересы, не содержало в себе ничего такого, что бы
противоречило интересам государства или по крайней мере интересам
того класса, который к концу республиканского периода держал
в своих руках власть. Раб вытеснил свободного человека из
сельского хозяйства, вольноотпущенник занял его место в городах,
но римскую знать мало беспокоила эта перемена. Она создала себе
свой обособленный мир, высшее общество знатных и богатых лиц;
народ находился вне этих пределов. Институт рабства, менявший
его облик в результате не прекращающегося притока вольноотпу-
468

щенников, казалось, шел навстречу ее желанияхМ, вновь возрождая
под ее патронатством древнее, давно угасшее поколение клиентов.
Это было почти то самое положение, какое предлагал Аппий, когда
народ покинул город: вместо непокорных плебеев—клиенты
в Риме, а рабы в войсках6. Превращение произошло как бы само
собой. После этих народных движений и угроз, раздававшихся
со Священной горы, теперь осталась только тень прежнего
трибуната. Но институт патронатства, полезный при несовершенном
общественном строе, где слабый, не пользуясь защитой закона,
нуждался в покровительстве сильного, был совершенно лишним
при режиме равенства. Он нарушал равновесие, он становился
опасным, когда в дальнейшем он стал укрепляться благодаря этим
самым неизбежным узам. Он создавал вокруг немногих знатных
фамилий незаконную силу в недрах самого государства, силу
раболепную и слепую, над которой они вскоре потеряют всякую
власть, так как в третьем поколении клиенты ускользают из-под
их власти, становясь свободными. Договор кончается, и клиенты
сохраняют только свои рабские привычки. Свободные следовать
за кем угодно, они продаются расточительным честолюбцам. Итак,
мы встречаем вновь под новой оболочкой это страшное орудие,
которое уничтожило как аристократию, так и все те вольности,
право защищать которые они оставили за собой7.
Когда пооядок восстановился и явилась возможность на свободе
поразмыслить о падении государства, то причину его увидели в
упадке общественного духа и прежде всего в гибели свободного
населения и беспорядочном, безудержном росте числа
вольноотпущенников. Особенный страх внушало это последнее
обстоятельство. Подумывали даже о том, чтобы избавиться от
вольноотпущенников таким же способом, как некогда избавились от плебеев,
отослав их в колонии8. Но независимо от этого стали изыскивать
и другие средства.
Чтобы ограничить право отпущения на волю, выдвинули
несколько причин неправомочности господина или недостойности раба.
Нельзя было отпускать на волю раба в ущерб правам кредитора,
города или государственной казны9, было запрещено отпускать
его, чтобы спасти от пытки10,—это значило бы обманывать закон;
нельзя было отпускать раба, обвинявшегося в уголовном
преступлении, под предлогом недостойности раба в силу
предшествовавшего клейма по приговору суда11. С другой стороны, раб,
являвшийся соучастником господина в преступлении похищения
человека (plagium, plagiator), мог получить свободу не раньше
чем по прошествии десяти лет12. В этой милости навсегда
отказывали рабу, присужденному к пожизненному наказанию13, и даже
тому рабу, который по желанию своего господина был завещан
или продан с условием никогда не отпускать его на волю14. Но эти
редкие исключения из общего правила нисколько не уменьшали
злоупотреблений. Отпущения на волю продолжали быть столь же
многочисленными и беспорядочными и толпами выбрасывали на
улицы этих новых граждан, так плохо подготовленных к использо-
469

ванию своих прав. Многие склонялись к тому, чтобы лишить их
решительно всех гражданских прав. «Многие,—пишет Дионисий
Галикарнасский,—возмущаются, видя этих недостойных
вольноотпущенников, и осуждают обычай, предоставляющий нодобным
людям права суверенного города, призванного повелевать миром.
Что касается меня, то я не считаю, что из-за этого следует отменить
обычай из опасения, что это будет причиной еще худшего зла для
государства. Я полагал бы более желательным насколько возможно
ограничить его, чтобы такое огромное количество бесчестных и
грязных людей не наводняло больше республику. Цензоры или,
по крайней мере, консулы (так как тут необходимы магистраты,
облеченные большой властью) должны ознакомиться с теми, кого
отпускают на волю, с их происхождением, со способом и причинами
их освобождения, подобно тому как производят чистку сенаторам
и всадникам. Те, которые будут признаны достойными стать
гражданами, будут внесены в списки и распределены между трибами
с правом жить в городе. Что же касается этой толпы негодяев и
развратников, то их следует удалить из города под благовидным
предлогом выселения в колонию»15.
Август не пошел так далеко, как это предлагал Дионисий
Галикарнасский; однако, сохранив все предыдущие ограничения,
он издал еще новые, более общего характера. Закон Элия Сенция
(Aelia Sentia,—4 г. н. э.) установил новый случай неправомочности
как для господина, так и для раба. Господину, не достигшему
20 лет, не разрешалось отпускать на волю, а рабу, не достигшему
30 лет,—выходить на волю без соблюдения самых строгих
формальностей: посредничества претора, разрешения комиссии
магистратов и серьезного основания. Серьезные основания могли
распространяться только на рабов определенных категорий: на отца
или мать, на сына или дочь, на побочных братьев и сестер; на
учителя, кормилицу или питомца, на раба, которого хотели сделать
своим доверенным, или женщину, на которой хотели жениться,
при условии, что брак состоится не позднее чем через шесть
месяцев16. Кроме этих ограничений по возрасту закон Фурия
Каниния (8 г. н. э.) урезал право завещательного отпуска на волю.
Согласно требованию закона, рабов разрешалось отпускать
на волю не целыми толпами, а только персонально,
каждого в отдельности. Он устанавливал также число,
пропорциональное количеству рабов, каким должна была ограничиваться
щедрость завещателя. Господин, имевший меньше чем 10 рабов, мог
отпустить половину; имевший от 10 до 30—треть, от 100 до 500—
пятую часть и ни в коем случае больше 100 рабов17. Кроме этих
ограничений, касавшихся прав отпущения на волю, были
установлены известные иерархические ступени в положении
вольноотпущенников. Отпущенные на законном основании получали права
гражданства, для вольноотпущенных на «внезаконном» основании
было вскоре установлено латинское право, независимо от того,
не желал ли господин прибегнуть к выполнению установленных
и освященных форм отпуска на волю или фактически не мог, как,
470

например, в том случае, если раб не достиг 30-летнего возраста
или если господин, являясь его собственником, все же не имел
права полной квиритской собственности18. Наконец, независимо от
формы отпущения, в положение «подданных» (deditices)
становились все рабы, осужденные за преступления, публично наказанные,
заклейменные, заключенные в тюрьму или преданные на съедение
диким зверям, если они почему-либо получали впоследствии
свободу. Мы уже рассмотрели, каково было положение первых двух
групп и каким образом из первой переходили во вторую. Что
касается третьей группы, то она, неся одинаковые повинности
со второй, никогда не могла возвыситься до разряда граждан19.
Такова совокупность мероприятий, направленных во время
правления Августа против вольноотпущенников и вполне
согласующихся с общей его политикой. Будучи главой государства,
он с неудовольствием взирал на то, как господа, на законном
основании, руководимые скупостью или тщеславием и нисколько
не заботясь об интересах общества, расточали эти гражданские
привилегии, которыми, как он старался показать, он сам так
дорожил20. Вознесенный к власти волной революционных
движений, он боялся дальнейшего их развития и видел вечную угрозу
этого в быстром росте числа новых граждан, которые только
и ждали какого-нибудь неожиданного ниспровержения
установленного порядка, чтобы возвыситься в свою очередь. Кроме того,
сели весь государственный сгрий пикиился еще на основе
гражданских прав, то, казалось, нельзя было без большого риска сменить
весь материал, из которого слагалось государство, так сказать,
камень за камнем. Август, создавая империю, испугался
подвижности и непостоянства той почвы, на которой он собирался ее
воздвигнуть. Он стремился придать народной массе более постоянный
характер и думал достигнуть этой цели, ограничивая право
отпущения на волю. При этом он не замечал, что переменчивость
римской народной толпы была результатом двойного течения. Один
поток увлекал свободного человека, другой ставил на его место
вольноотпущенника. Устранить один поток, не уничтожив
другой,—это значило подойти не к реформе, а к образованию пустого
места.
Но если проведение реформ было делом трудным, то пустота
была немыслима. Волна рабства под влиянием завоеваний и
роскоши поднялась слишком высоко. Она переливалась через край
благодаря отпущениям на волю, и не было никакой силы, которая
могла бы остановить ее. Август, всячески стараясь преградить ей
дорогу, не решался открыто бороться с этим течением, и если
в своей приписке к духовному завещанию он рекомендовал Тибе-
рию эту политику умеренного сопротивления21, то сам он был
вынужден плыть по течению, которое вскоре увлекло за собой
и империю.
Отныне это стало высшим законом в государстве. Суверенная
власть перешла в руки императора. Государство, в силу
сложившихся обстоятельств, постепенно с неизбежной последова-
471

тельностью отождествлялось с императорским двором. Но кем
же управлялся этот двор? Вольноотпущенниками и рабами.
Итак, рабы и вольноотпущенники роковым образом забирали
в свои руки власть. Август опять-таки сделал попытку отстранить
их, прибегнув к хитрости. Произведя переворот в своих интересах,
он, однако, не желал ниспровержения классового общественного
порядка. Он хотел сохранить прежнюю иерархию, но так как
сенаторы вполне справедливо считались со стороны власти, ставшей
на их место, элементом неблагонадежным, то Август стал искать
себе опору и новых агентов своей власти среди сословия всадников.
Всадникам он предоставлял придворные должности, которым
предстояло в скором времени стать высшими государственными
должностями. Но и его собственный двор был не чем иным, как обычной
иерархией организованного персонала рабов и
вольноотпущенников с добавлением одной лишней ступени. Но при распределении
должностей это различие ступеней не всегда соблюдалось.
Вольноотпущенники встречались с рабами как в занятиях ремеслами,
так и в личной придворной службе22. Они встречались и при
исполнении самых высоких функций наблюдения и управления23.
Вольноотпущенники и даже рабы занимали такие
административные должности, которые, казалось бы, должны были быть уделом
всадников24. После первых двух царствований для них перестали
существовать преграды. Они заставляли давать себе всадническое
дшлиишльи, невзирая на древний закон, требовавший свободы
двух поколений26. Клавдий щедро раздавал это звание всем
категориям своих прежних слуг26. Они заставили открыть себе доступ
в сенат27, они добивались назначения правителями провинций
и целых царств28, и даже не покидая службы при дворе, они могли
повсюду распространять свое влияние. Будучи прокураторами
в императорских провинциях и заведуя доходами императора,
они часто захватывали и судебную власть наместников29. Занимая
должность министра двора и связанные с императором личной
службой, заведуя финансами (a rationibus), приемом прошений,
рассмотрением жалоб (a libellis) и секретариатом (ab epistulis),
они. забрали в свои руки руководство всякого рода делами. Они
управляли от имени Клавдия, они управляли еще и при Гальбе,
продавая чины и должности и всюду протягивая свои проворные
жадные руки как слуги старого хозяина30. Плиний Младший,
характеризуя этот период Империи, говорит, что большинство
императоров до Траяна было господами граждан и рабами
вольноотпущенников31.
Кому, на самом деле, неизвестны эти заклейменные историей
имена: . Каллиста, пользовавшегося огромным влиянием уже
в управление Калигулы и фигурировавшего вместе с Паллантом
среди управителей Клавдия; Нарцисса и Палланта, о которых
по случаю истощения казны говорили, что император был бы
богат, если бы эти два человека поделились с ним своим
имуществом; Гелия, который во время отсутствия Нерона в качестве
доверенного лица выносил приговоры о конфискации имущества
472

и смертной казни всадникам и сенаторам32, как будто бы жизнь
и имущество высших лиц государства были отданы в его власть;
Оцела, человека с грязным прошлым, причисленного в
правление Гальбы к всадническому сословию и претендовавшего на
должность префекта претория33; вольноотпущенника Вителлия Азиа-
тика, бывшего грязной игрушкой его страстей и прихотей, прежде
чем сделаться главным действующим лицом его правления; Горма,
возведенного в сословие всадников Веспасианом; камерария
Домициана Парфения, начальника дворцовой стражи34. Кому
неизвестны наглость их правления35, их бесстыдство, успех их
домогательств, смелость их хищений, высокомерная роскошь!
Они собирали богатства всякими способами: продажей
императорских милостей, продажей просто новостей и нужных сведений36.
Сестры консулов и союзников императора, дочери, царей были
удостоены чести разделить с ними ложе37. Роскошь их образа
жизни не уступала царской. Их чертоги блестели золотом и
мрамором, затмевая собой блеск Капитолия: роскошные бани, парки;
оранжереи, сады, не уступавшие садам Алкиноя38, а после
смерти—великолепные мавзолеи, возвышавшиеся рядом с
консульскими гробницами вдоль больших общественных дорог39.
Свидетелем может служить Лициний, прежний раб Цезаря, сделавшийся
при Августе прокуратором Галлии, чья гробница своим
великолепием оскорбляла общественное чувство нравственности, чем
воспользовалась сатира для нападок на богов40. Даже Плиний,
одобрявший Траяна за то, что он несколько обуздал
вольноотпущенников, все же отводит им еще очень большое место. К своим
нападкам против вольноотпущенников более раннего периода он
примешивает похвалы современным ему вольноотпущенникам, «тем
более достойным,—говорит он,—принять оказываемый им почет,
что он не является более вынужденным»41. Чтобы воздавать
вольноотпущенникам все эти почести, не требовалось давления со
стороны императора. Л. Вителлий, отец императора, поместил
золоченые бюсты Нарцисса и Палланта среди изображений домашних
богов. Рассказывали, что Адриан, чтобы обеспечить свое
усыновление Траяном, не пренебрегал заискивать перед его
вольноотпущенниками. Он сам был менее снисходителен к своим42, и в этом
его примеру следовал Антоний Пий. Но Марк Аврелий,
чрезвычайно строгий по отношению к своим собственным отпущенникам,
был слишком мягок по отношению к отпущенникам своего
соправителя Вера. В правление Коммода вместе с Клеандром
повторились, приняв еще более отталкивающую форму, все скандалы
времен Клавдия43.
Раз вольноотпущенники находились у власти, то само собой
разумеется, что представители их класса широко
распространялись повсюду. Они заполняли трибы, курии, низшие должности
при магистратах и жрецах. Они составляли городские когорты
в Риме, они были допущены в легионы, их же мы встречаем в
войсках Оттона и в первых рядах офицерства при Вителлин44. Раз
вольноотпущенники занимали такое большое место в государстве,
473

и им подобные диктовали законы, то как могли остаться в силе
мероприятия, принятые против отпущения на волю в начальный
период Империи? Некогда пришлось издать эдикт, чтобы защитить
вольноотпущенника против злоупотреблений господина. После
продолжительных сатурналий в правление Клавдия пришлось
подумать о средствах защиты самих господ и патронов от
наглости отпущенников. При Нероне в сенате было внесено
предложение наказывать лишением свободы за проступки,
свидетельствующие о проявлении неблагодарности. Но этот проект был отклонен:
боялись решиться на общие меры, так как их сословие было
слишком могущественно!45
Следует ли порицать эти послабления и можно ли разделять
негодование римлян несколько более ранней эпохи против этих
новых граждан, которые, выйдя из рабского сословия, стали
в свою очередь теперь возвышаться над ними? Конечно, нет!
Эти законодательные мероприятия в пользу вольноотпущенников
были внушены разумной политикой. Мы еще более приветствуем
дальнейшее их развитие в юриспруденции под влиянием более
возвышенной идеи. Что касается второго пункта, то можно ли
опровергать разумную речь, в которой Клавдий, ссылаясь
на вождя своего племени, на старого Клавза, пришедшего из
Сабинской области и занявшего одно из первых мест в государстве,
изображает республику, принимающую в свои недра наиболее
выдающихся лиц из покоренных областей, и противопоставляет
узкому националистическому духу Греции, подавлявшей и
отталкивавшей побежденных, широкую либеральную политику
основателя Рима, которая из врага делала гражданина, увеличивала
общину, омоложала и укрепляла государство этими новыми
элементами, вливавшимися в массы46. Но было совершенно
необходимо, чтобы эти столь определенно выраженные принципы по
случаю допущения галлов в сенат были применены к отпущенникам,
чтобы их сотрудничество носило правильный характер, а их
возвышение было законно. В силу какого права достигали они обычно
свободы и почестей?
4
Многие, без сомнения, возвысились благодаря своей профессии
и поневоле продолжали заниматься ею и далее; их мы встречаем
среди тех элементов, на которые хотела опереться власть при своей
попытке реорганизовать рабочие классы: торговцев, продающих
подержанные вещи, ремесленников, деловых людей. Один
вольноотпущенник—переписчик, своего рода уличный писец,
хвастается в своей надгробной надписи тем, что в течение 14 лет
писал духовные завещания без всякой помощи со стороны юриста1.
Значительно большее число получивших свободу благодаря труду
стремилось в дальнейшем освободиться от него: труд благодаря
доступности его также и рабам считался своего рода бесчестием,
и можно было без особенного ущерба своему достоинству вступить
на путь менее честный, но позволяющий жить в большем доволь-
474

стве. Те же, которые возвысились именно этим путем, были еще
менее склонны променять его на другие. Рабы были не только
орудием труда, но и орудием разврата, объектом для разгула;
история всех времен ясно показывает нам, за счет какой из этих
двух подневольных групп, главным образом, увеличивался класс
свободных. Луций, превращенный в осла, долго трудился в
пекарне, в садоводстве, на мельнице, не видя конца своей работе. Лишь
когда он занял более видное место в штате домашней прислуги
и доказал свою развращенность и порочность, на него посыпались
всевозможные милости; тогда только он снова мог принять
человеческий образ. Таким именно путем рабы легче всего могли войти
в гражданскую жизнь и получить свободу2.
Что приносили они с собой в эту жизнь? Это мы уже видели
в Греции: привычку к безделью, презрение к труду, любовь к
роскоши, все те низкие профессии, которые мимоходом бросали свой
отблеск и на их бедность; они были интриганами, лжесвидетелями3,
пособниками в разврате и по меньшей мере паразитами4. Эта
личность, которую Плавт и Теренций заимствовали у греческого
театра, раньше других перешла в Рим вместе с нравами этой страны;
но она стала особенно часто встречаться в конце республиканского
периода и в эпоху Империи, и разве весь римский народ со
времени введения хлебных законов не обратился в паразитов,
питавшихся за счет казны? Эти привычки значительно раньше вошли
я нряны отпущенников, которые приходили за получением своих
пайков во время частных раздач, производимых патроном5. И если
многие из них с успехом пользовались искусством греков жить
за счет своего прежнего господина, то некоторые, делая
дальнейший шаг вперед, довели его до искусства, более характерного для
римлян и состоящего в том, чтобы после смерти патрона
обеспечить за собой все его состояние, часть которого они промотали еще
при его жизни,—до пресловутого искусства погони за
наследствами6.
Когда с помощью тех или иных средств7 отпущенник достигал
богатства, то его наглости не было границ! У сатиры нехватало
красок для изображения этих выскочек, нередко привозившихся
в Рим вместе с другими товарами из Азии и затем выставлявших
напоказ свою наглую роскошь8. Сатира возмущалась, видя,
как эти презренные люди, некогда утомлявшие руки палачей,
заставляли возделывать тысячу гектаров земли в фалернских
виноградниках, мчались по Аппиевой дороге на своих лошадях
и занимали первые должности, проявляя высшее презрение к
наиболее благородным всадникам; как эти общественные рабы, аппа-
риторы магистратов, публичные глашатаи, столь известные
плебеям, устраивали игры и добивались популярности иного рода,
щедро жертвуя своими гладиаторами9. Под их пурпурными
одеждами сатира видела жгучий след хороших испанских
плетей, а под сетью повязок и бантов, искусно прилаженных на их
ногах, она указывала на следы цепей10. Но народ не замечал
ничего, кроме великолепия раздач и пышности праздников, кото-
475

рые они так щедро расточали. Если этот выскочка был
императорским рабом, то тогда у сената нехватало достаточно формул, чтобы
превозносить нового кумира. В правление Клавдия это знаменитое
«сословие сенаторов» (ordo senatorius) ревностно добивалось
и с благодарностью приняло как великую милость позволение
воздать почести Палланту. Вольноотпущенника умоляли принять
15 миллионов сестерций и знаки преторского достоинства (что
в эпоху Империи было равносильно самому преторскому
достоинству). Он принял оказанные ему почести, но отклонил денежный
подарок, и сенат с огорчением должен был примириться с этим
отказом. Но потерявший всякую гордость сенат выразил желание
увековечить это событие. Он велел выгравировать эту историю на
бронзовой доске, которую поместил на самом людном и
почетном месте Рима, рядом со статуей Цезаря, что свидетельствует,
без сомнения, не столько о бескорыстии вольноотпущенника,
сколько о низости сената11. При таком императоре и таком сенате
становится понятной роль Палланта и ему подобных в империи:
чтобы управлять народом рабов, новый владыка Рима имел
несомненное право выбирать исполнителей своей воли среди
своих вольноотпущенников.
Как бы ни была широко распространена практика отпущения
рабов на волю в Риме в начальный период Империи, все же она
не служила преддверием к уничтожению этого института, но была
лишь одним из естественных и необходимых его последствий,
выходом, через который в эту эпоху, слишком богатую рабами,
уходил их излишек, средством обновления этой массы,
испорченной, прежде чем погибнуть, благодаря тлетворному влиянию
этого состояния; подобно тому как вода, задержанная в своем
свободном течении, портится в том водохранилище, где она стоит;
тогда ее спускают, но, получив свободу, она остается все той же
стоячей. Точно так же нельзя ожидать, чтобы извращенные
рабством инстинкты, испорченные с самого детства привычки
изменились и исправились в душе вольноотпущенника под влиянием
запоздалой свободы. Брошенный в середину общества, испорченного
уже соприкосновением с рабами, вольноотпущенник давал еще
больше воли своим дурным наклонностям и тем становился еще более
опасным. Таким образом, отпущение на волю не приостанавливало
нравственного падения граждан. Оно даже не способствовало
улучшению положения рабов. Раб в своих мечтах о величии желал
наряду со всеми благами богатства иметь своих собственных
слуг12. Став вольноотпущенником и достигнув на самом деле
власти, он начинал презирать и угнетать своих прежних
товарищей: вольноотпущенник Паллант издавал законы против рабов13.
5
Мы уже говорили о роковом влиянии рабства на семью и на
государство и о том, как отпущение на волю не только не прекращало
его, а, наоборот, нередко поддерживало. Мы должны проследить его
476

еще в другой области, чтобы всесторонне оценить последствия этого
института. Я хочу коснуться сферы умственной, этой области
цивилизации, созданной работой мысли, и результатов этой работы:
литературы, наук и искусства.
Греция закрыла рабам доступ к ним. Чтобы обеспечить себе
свободное время для высшей духовной жизни, она возложила
на них тяжелый физический труд; мы уже рассмотрели вопрос
о том, было ли это необходимо для развития и прогресса духа.
Конечно, занятиям литературой, науками и искусством
нисколько не грозило соседство с этой другой сферой деятельности, менее
высокой и широко открытой большинству свободных людей. Она
не потеряла бы в уважении, если бы от звания артиста можно
было спуститься до звания ремесленника и, наоборот, с самых
низших ступеней труда подняться до самых высших, не теряя при
этом свободы; впрочем, решающее значение имеют факты. История
не знала промежуточных ступеней между Спартой, категорически
воспрещавшей ручной труд, и Афинами, иногда предписывавшими
его и всегда разрешавшими его своим гражданам. И мы знаем,
где нужно искать самый богатый источник мысли и истинный очаг
эллинской цивилизации.
Рим находился в совершенно иных условиях, и эти присущие
ему отличительные признаки подтвердят установленный нами
принцип.
Римский народ был пародом деятельным, и эта его деятельность
полностью выражалась в управлении и завоеваниях. Военное
искусство и искусство управления-—вот чем серьезно занимались
в Риме: hae tibi erunt artes. Прибавьте сюда средства, могущие
способствовать достижению той же цели, вырабатывавшиеся во
время уединенных размышлений или в прениях на форуме: это было
законоведение, воспитывающее государственного человека,
красноречие, дающее ему власть над народным собранием, и история,
изображающая великие события родины, чтобы на примерах
предков воспитывать новые поколения. Таковы виды наук истинно
римских, достойные того, чтобы ими занимались римляне, таковы
науки граждан. Начало законоведению и истории положили
патриции; это они занимались тайнами юридических формул, это они
являлись авторами великих летописей. Наиболее знатные римляне
продолжали развивать науку о праве в качестве преторов и
законоведов; это люди вроде Аппия Клавдия, «Слепого», Тиберия Корун-
кания, Лициния Красса, двоих Сцеволов—авгура и великого пон-
тифекса; это бывшие консулы, сенаторы, преторы извлекают
историю из священных архивов, чтобы сделать ее более доступной для
всех; Фабий Пиктор, Катон Цензор, Фульвий Нобилиор, Кальпур-
ний Пизон Фруги (Честный), Семпроний Тудитан. Эта тенденция
продолжается и после Гракхов преторами Гаем Клавдием Квад-
ригарием и Лутацием Катулом, одним словом, наиболее известными
лицами республики и империи. Римская основа продолжает жить
под этими формами, которым греческий гений придал внешний
блеск. Благодаря этим свободным умственным занятиям Рим в
477

каждой научной области сохраняет свой оригинальный отпечаток.
Если в области истории Рим не имеет Геродота, этой поэмы,
достойной персидских войн, с изящной прелестью ее отступлений, зато
он имеет Цезаря с его стремительным рассказом, который как бы
хочет ускорить реальный ход событий, слишком медленный для
его гения. И если взять родственные по духу произведения, то
наряду с Фукидидом, вдохновленным печальным зрелищем тех войн,
в которых исчезло национальное общегреческое чувство, Рим может
поставить, правда, несколько ниже, Тацита, в котором вспыхивают
с огромной силой, прежде чем окончательно потухнуть, последние
лучи гения свободы. В области красноречия Рим стоит на одном
уровне с Грецией и противопоставляет, правда, с разных точек
зрения, Демосфену Цицерона; в области законоведения он не имеет
себе равных1.
Во всех остальных областях национальный отпечаток проявлялся
с меньшей силой; однако же римлянин, принадлежавший к новому
обществу, мог и здесь испытать свои силы. Различные философские
школы Греции отразились в Риме в поэмах Лукреция, в изящных
диалогах Цицерона, в трактатах и дружеских беседах Сенеки.
Что касается поэзии, которая, вероятно, предшествовала прозе,
то Невий и Энний уже с давних пор ввели в Риме новые формы
драмы и эпоса, две литературные формы, которые, разделившись,
нашли каждая своего собственного гения: Плавта, нападающего
на современные нравы со всем пылом плебея, и Вергилия,
связывавшего традиции своей родины с традициями Гомера, следу»
призыву вдохновлявшей его музы. И все разновидности поэзии
имели своих подражателей, иногда даже больше чем
подражателей, в этой блестящей плеяде века, в центре которого стоял Август,
давший ему свое имя.
Но какая доля участия принадлежала во всем этом литературном
движении рабам?2
Раб был устранен от занятия чисто римскими науками. В
качестве кого мог бы он заниматься судебной практикой? Зачем была
нужна ему наука красноречия? Что же касается истории, то что
мог ок искать в семейных мемуарах и в традициях народа Ромула?
Лишь в последнем веке Республики один вольноотпущенник—
Цецилий—написал книгу о войнах рабов3, а другой—Эпикад—
собрал и закончил мемуары своего господина Суллы. Третий—
Аттей Филолог—собрал материалы дая истории Саллюстия4;
наконец, еще один—Отацилий Пилит—более непосредственно
соприкоснулся с этой наукой под руководством Помпея, а также
и для того, чтобы написать его биографию5. То же сделали
несколько позднее Тимаген и Мараф, отпущенники Августа6, Элий
Мавр и, может быть, некоторые другие. На основании этих работ
были потом написаны эти бессодержательные биографии имцерато-
ров, дошедшие до нас под общим названием «История Августов»7.
Итак, этот род умственных занятий являлся привилегией
свободных граждан. Но была другая дисциплина, предоставленная
исключительно рабам,—это грамматика; нет ничего удивительного в том,
478

что число посвящавших себя этой науке рабов было очень велико
и что они были очень сведущи в ней. Греция была пленницей,
и римляне, все еще пренебрегая занятием этой наукой, очень
дорого оплачивали учителей, приглашенных к их детям, и
ученых—для самих себя. Эта наука, зародившаяся на свободе и
являвшаяся плодом свободного греческого гения, получила свое
дальнейшее развитие в Риме благодаря институту рабства и в его
недрах8. Если благодаря случайностям войны торговцы не могли
достать достаточное количество образованных людей, чтобы
продать их как грамматиков и филологов, то они их создавали:
их готовили по заказу. Из всех прославившихся грамматиков
только про одного достоверно известно, что он родился рабом
(verna),—это Реммий Палемон, сохранивший в своих привычках
это унизительное клеймо своего положения9. Многие родившиеся
свободными были обращены в рабов только потому, что родители
бросили их на произвол судьбы, как, например, Марк Антоний
Гифон, уроженец Галлии, Кай Мелисс из Сполета10; другие, почти
все греческого происхождения, только временно оказались в
положении рабов и затем благодаря отпущению на волю снова вдохнули
в себя родной им воздух свободы, как, например, Аттей Филолог
и Корнелий Эпикад, вольноотпущенник Суллы, о котором мы
упоминали выше; Валерий Катон, Страберий Эрос, бывший учителем
Брута и Кассия; Леней, отпущенник Помпея; Тирон, собравший
и опубликовавший письма Цицерона, своего господина; К. Юлий
Гшин, хранитель библиотеки Августа. Веприй Флакк,
назначенный этим императором в наставники своих внуков; Л. Красси-
тий из Тарента; Скрибоний Афродисий, отпущенник первой
жены Августа11. Но, хотя и свободные, они навсегда утеряли
свободный полет литературного гения: слово «litteratus», в том
случае если оно не имело значения «грамматика», совершенно
недвусмысленно относилось к негодному рабу с заклейменным лбом·
Они продолжали читать и комментировать своих поэтов12, робко
присоединяя кое-какие небольшие поэмы собственного
произведения; если же они пользовались прозой как-нибудь иначе, то лишь
для того, как было указано выше, чтобы составлять родословные
или писать биографию своих патронов; но и это было трудом
подневольным13.
Кроме видов литературы, доступных исключительно свободным
гражданам, и тех, которые предназначались только для рабов,
были и такие, в которых, подражая грекам, упражнялись римляне,
не отстраняя, однако, от занятий ими рабов. К этим видам
относится один, который может назвать несколько знаменитых имен,
а именно театр. Комедия, заимствованная из-за границы, могла
преподноситься народу под именами людей, чуждых Риму, или
людьми низкого происхождения, как Невий и Плавт. Даже больше:
для своего представления она требовала в Риме участия рабов.
Она превратила раба в своего главного агента, и ее авторами могли
быть рабы или по меньшей мере вольноотпущенники. Таковым был,
как говорят, Ливии Андроник (отпущенник Ливия Салинатора),
479

впервые поставивший комедию на сцене римского театра; таковым
был поэт Цецилий, получивший это имя от своего патрона; оно
совсем вытеснило его имя «Стаций», которое он носил, будучи
рабом14; таковым был и Теренций, если только можно было
причислить к рабам этих гениев, которых морской разбой или война
лишили свободы. Так же обстояло дело и с мимами, этой новой
формой, впервые введенной, как говорят, на римской сцене взятым
в плен Публилием Сиром15. Это был как бы монолог двух лиц,
который произносил сам автор. Это была рабская роль, которую
Цезарь заставил исполнять римского всадника Лаберия, чтобы
его унизить, и которому он после этого бесчестия не дал даже
заслуженной награды16. Точно так же и басня с ее непрямо
направленными наставлениями и моралью, скрытой под чужими
формами,—и она тоже родилась в стране деспотизма и могла развиваться
в условиях рабства: Эзоп, как мы видели, был рабом, Федр—
вольноотпущенником. Но в других видах поэзии, где
господствовали изящество и утонченность чувств или смелость мысли, как
элегии и сатире, и в других видах прозы, требующих
созерцательности или активности, вы напрасно будете искать имя раба,
достойное быть упомянутым. Назовем тем не менее Эпиктета; но эту
философию, которую он преподавал, будучи вольноотпущенником,
и которой он придерживался в жизни, будучи рабом, разве не мог
он создать ее, будучи свободным? Это остается для нас скрытым,
но ничто не мешает тому, что философ в виде исключения мог
развиться среди испорченности рабской среды, как и другий—среди
обычной грязи императорского пурпура17.
Мы можем отметить аналогичные черты и в развитии наук
и искусств.
В этой области римляне ни на что не претендовали; некоторые
науки они всецело предоставляли рабам—такова была медицина.
Она испытала те же превратности судьбы, как и грамматика.
Презираемая вначале грубым невежеством римлянина, она вскоре
стала пользоваться уважением всех богатых фамилий. Они
пожелали иметь врачей для ухода за телом, как грамматиков или рабов-
рапсидов для просвещения или развлечения ума. Греция,
поверженная в рабство, должна была продолжать давать то, чем она
занималась, будучи свободной, то, что у себя дома она
предоставляла только свободнорожденным. Врач-раб, становясь
вольноотпущенником, не бросал своего искусства. Некоторые врачи не
только посещали больных на дому, но и брали их для лечения
к себе18, и Плавт не жалеет для них сарказмов, которыми театр
вплоть до Мольера не переставал осыпать эту профессию19.
Заниматься врачеванием—это (правда, по признанию одного
наиболее наглого раба) значит пить хорошее вино и давать другим
воду20. Один врач в надписи протестует, основываясь на своем
прозвище, против этой оскорбительной характеристики: он
называет себя: φυσικός οςνοδότης—«врач, дающий вино»21. Комедии не
мешали высмеивать врачей, но продолжали прибегать к их
искусству. Многие врачи благодаря доверию к ним со стороны бога-
480

тых фамилий составили себе большое состояние. Высокая оплата
их труда привлекала к этой профессии свободных граждан Греции
и Рима22, но все же она сохраняла всегда клеймо своего
первоначального происхождения вплоть до тех почетных званий,
которые империи угодно было им дать23.
Что касается других наук, то римляне, не принуждая заниматься
ими рабов, лично пренебрегали ими, так что наряду с
иностранцами среди этих ученых могли встречаться и рабы. Пленный
Манилий Антиох преподавал астрологию; Гигин24, отпущенник
императора (вероятно, Траяна), писал о приложении геометрии
к военному искусству в своей книге «Gromaticus seu de castris
metandis»—«Громатик или искусство разбивки и измерения
лагерей». Точно так же обстояло дело и с искусствами. Рим во время
своих первых соприкосновений с Грецией был поражен той славой,
которой многочисленные блестящие гении окружали ее благодаря
свободным произведениям своего труда. Среди некоторых
избранных лиц пробудилась жажда соревнования. Член знаменитой
фамилии Фабиев смотрел на данное ему прозвище
Pictor—«Художник»,—как на особую честь для себя и для своего потомства.
Некоторые другие патриции после него также оставили
доказательства своего искусства в виде живописи в храмах богов25.
Но после завоевания Греции занятия искусством стали считаться
делом рабским, и всякий свободный человек пренебрегал ими.
Сильные мира сего решили овладеть искусствами и наукой при
иимищи людей, являвшихся их собственностью. Поэтому они
держали архитекторов для составления и исправления планов
их загородных вилл, живописцев, скульпторов, художников
по мозаике для внутреннего украшения их домов. На это
намекают законоведы, упоминая о других вольноотпущенниках. В
других видах документов мы находим надгробные надписи
архитекторов-вольноотпущенников: в числе рабов Августа имеется
скульптор, а в гробнице рабов императрицы Ливии—живописец и
несколько второклассных художников26. Но не ищите среди них известного
имени, заслуживающего упоминания среди древних художников.
Эти благородные искусства не повиновались рабским рукам. Они
требуют вдохновения, которое не допускается волей господина;
и если империя все же была свидетельницей возрождения
прекрасной эпохи, хотя и уступающей в блеске великому веку, то это
потому, что Риму пришлось обратиться к свободному труду и
признать, что в этой области можно купить произведение, а не мастера.
Итак, если мы окинем взором весь процесс развития культуры
и цивилизации в Италии, то увидим, что класс рабов был всегда
исключен из тех сфер научной деятельности, в которых Рим
проявил всю силу своего гения и которые позволили ему занять место
рядом с Грецией, а иногда и выше ее, в развитии человеческого
духа: в правоведении, красноречии и исторической науке. Лишь
случайно рабы встречаются среди философов, точно так же как
их нет в области поэзии, не считая комедии и басни, по указанным
нами причинам и с принятыми нами оговорками. Допущенные
31 Баллов
481

после завоевания Греции к преподаванию наук и искусств, они
вытеснили оттуда граждан и остановили дальнейшее свободное
развитие наук и искусств. Понадобилось, чтобы Юлий Цезарь
даровал этим столь долго презираемым профессиям права
гражданства в Риме, для того чтобы они вышли из состояния
безразличия и застоя, где они погибли бы под гнетом рабства, чтобы
они дали нескольких последователей и создали последним усилием
все эти многочисленные памятники, являющиеся, без сомнения,
лишь слабым и слишком извращенным отражением древней
культуры на Западе27. Эти неоспоримые факты подтверждают те
выводы, к которым мы пришли при изучении рабства в Греции.
Подобно тому как институт рабства не столько сохранял
племенные особенности, сколько уничтожал их, не столько смягчал,
сколько развращал нравы, не столько служил семье и
государству, сколько содействовал их гибели, точно так же он больше
вредил прогрессу труда и умственному развитию, чем вызывал
их. Древняя цивилизация имела свои положительные и
отрицательные стороны. Зло, как мы это показали, прямым путем
восходит к рабству, все же хорошее—к свободе.
^#^

ПРИМЕЧАНИЯ КО II ТОМУ·
Глава первая
ι
1 По вопросу о рабстве в Риме имеется значительно большее количество
источников, чем по тому же вопросу в Греции. Назовем в первую очередь
работу Blair, An inquiry into the state of slavery amongst the Romans (Блэр,
Исследование о положении рабов у римлян), работу, объединяющую большое
количество текстов по этому вопросу, взятому в целом. К этому надо
прибавить старые трактаты, касающиеся отдельных специальных вопросов:
W. a Loon Eleutheria, sive De manum. servorum (Об освобождении рабов
на волю), Haneken, De cura domestica Romanorum (О домашних работах
у рнМл/iii) Б сборнике СаЛансра (Sulltiigre), Pignuft, De &ervib ^O paoaxj
и Pompa, De operis servorum (О занятиях рабов)—и тот и другой об
обязанностях рабов, у Полена, допол. к Греви, т. III, стр. 361, 789 и 1294; Jugler,
De îiundinatione servorum (О торговле рабами); «Сатурналии» Жюст-Липса—
специально о гладиаторах; Darnand, De jure servorum ( 1740) (О римском праве);
две диссертации Бюриньи: «О положении рабов в Риме» и «О
вольноотпущенниках» (Mémoires de l'Académie des Inscriptions, t. XXXV и XXXVII);
главы Дюро-де-ла-Малля (Dureau de la Malle) в его «Политической экономии
римлян»; Крейцер, Программа античных древностей (на немецком языке)
с несколькими дополнительными замечаниями в его новых небольших
немецких работах, часть 4-я (1836); и несколько других, о которых мы упомянем
в соответствующих местах.
2 Нибур с достаточной ясностью установил это двойное происхождение
римского народа; ему менее удались исследования тех различных
элементов, которые эта двойственность положила в основу первоначальной общины.
3 Дионисий Галикарнасский (II, 16) правильно оценивает все значение
и плодотворность этого принципа, который он приписывает самому
основателю Рима: «Третье установление Ромула, наиболее важное из всех,
служащее, на мой взгляд, самой надежной основой свободы Рима,—это то,
которое предлагает не уничтожать молодежь покоренных народов, не
порабощать их и не превращать их земли в пастбища, но переселять туда граждан
с тем, чтобы они распределили между собой часть их территории, и таким
образом превращать покоренные города в римские колонии, причем
некоторым из них дать права гражданства».
4 Цицерон, О старости, 16.
6 Плиний, Естественная история, XVIII, 3, 2: «Поэтому они говорили
locupletes—полные (богатые, plenus) местами (locus, т. е. полями); самые
деньги (peeunia) называются по имени скота (pecus). Еще и доныне в
цензорских списках все то, откуда народ извлекает доходы, называется pascua
(выгоны), так как долгое время это было единственным предметом обложения».
6 КатоНу О сельском осозяйстве. Введение, и Плинийу XVIII, 4,4—5.—
Для Катона, Варрона и Колумеллы мы пользуемся изданием Шнейдера,
31*
483

Scriptores rei rusticae (Писатели о земледелии, Лейпциг, 1794), а для Плиния
и других латинских авторов вообще—собранием Лемэра. [Новейшие
издания: для Катона и Варрона—трехтомное издание Кейля (Н. Keil), Лейпциг,
1884—1902, для Колумеллы—Лундстрёма (V. Lundström) и для Плиния-
издание Майхоффа (С. Mayhoff, Лейпциг, 1906); кроме того, издания
Палладия «О земледелии» Шмидта (I. С. Schmittii, Лейпциг, 1898].
7 Тит Ливии, III, 26.
Л. Квинкций, единственная надежда римского государства, обрабатывал
за Тибром... поле в 4 югера. Когда он усердно рыл канаву заступом или пахал,
во всяком случае занят был полевыми работами,—послы... попросили его...
выслушать в тоге поручение сената...; тогда он приказывает жене своей
поскорее подать из хижины тогу.
8 «Тогда для римского народа казалось достаточным иметь по два югера
на человека, и никому Ромул не нарезал тогда больше этого участка»
(Плиний, XVIII, 2, 1). Для двух гектаров см. Плиний, там же, 4, 3: «Участки
такого размера были нарезаны плебеям после изгнания царей». Сравн. Варрон,
О земледелии, I, 10, 2, и Валерий Максим, IV, 3, 5.
9 «Поле должно быть таким, чтобы оно не превышало силы человека»
(Колумелла, О земледелии, I, 3, 9). О земледелии в Карфагене см. Плиний,
Естественная история, XVIII, 5, 1, где он рассказывает, что после взятия
Карфагена сенат велел перевести на латинский язык 18 книг работ Магона,
трактующего об этих вопросах.
10 Плиний, XVIII, 5, 3. Такой же величины были размеры участков
Регула и Фабия (Валерий Максим, IV, 4, 6 и 8, 1).
11 Ювенал, XIV, 166.
12 [Латинское слово puer (мальчик) довольно точно соответствует
прежнему русскому термину «малый»... хотя бы ему было 50 лет!].
13 «Квинтипор, рабское имя, часто встречающееся у древних, произошло
от собственного имени хозяина, как и Марципор, т. е. от имени Квинта
и Марка» (Фест, и значении слов; Павел дьякон, Извлечения, стр. zoo, из
К. О. Мюллера). Сравн. Плиний, Естественная история, XXXIII, 6, 10, и
Валерий Максим, IV, 4, 8, относительно рода Элиев, который насчитывал
у себя шестнадцать человек и рабов меньше, чем господ.
14 «...что раб — управляющий того именьица в семь югеров, которое
было у него в Пупинианской области, умер, а наемный рабочий, взятый
на этот случай, ушел, забравши оттуда весь земледельческий инвентарь»
(Валерий Максим, IV, 4, 6). В § 11 он в следующих выражениях резюмирует
жизнь древнего Рима: «Серебра или не было или очень легкого веса, мало
рабов, семь югеров тощей земли, бережливость и недостаток в домашней
жизни, богатые похороны, дочери-бесприданницы; но зато мы видим
блестящих консулов, удивительных диктаторов, бесчисленные триумфы».
16 «Хлеб пекли сами ь ириты, и некогда у римлян, кяк еще и теперь
у очень многих народов, это было обязанностью женщин» (Плиний, XVIII*
28, 1).
16 «Энеида», VIII, 410. Сравн. Овидий, Фасты, III, 741.
17 Колумелла, Введ., XII, 7. Ливия такие обычаи ввела даже во дворец
Августа (Светоний, Август, 74). См. Böttiger, Sabina.
18 «Никому из римлян не было дозволено добывать себе средства к жизни
ни мелкой торговлей, ни ремеслом» (Дионис. Галик., IX, 25. Сравн. II, 28).
19 Их не только принимали, но иногда даже всякими способами
привлекали: «Призвав отовсюду из Этрурии мастеров», говорит Тит Ливии, I, 56.
Сравн. Плиний, XXXV, 45, 3.
20 Закон XII таблиц запрещал иметь их при похоронах больше десяти
(Цицерон, О законах, II, 23).
21 «В качестве награды он попросил, чтобы Салии в своих песнях
упоминали его имя» (Фест, стр. 131, из Мюллера).
22 Классическим изложением вопроса о ремесленных корпорациях в Риме
является текст Плутарха в его «Жизнеописании Нумы», гл. 17. Плиний
подтверждает это для третьей корпорации, состоящей из медников (fabri aerarii,
«Естественная история», XXXIV, 1, 1), и для 7-й корпорации гончаров (figuli,
там же, XXXV, 46, I). Моммзен в своем ученом трактате «О коллегиях и това-
484

риществах» (De collegiis et sodalitiis, Kiel, 1845) указал на ошибку,
допущенную Плутархом; последний упустил из виду, что восемь ремесленных цехов
включали в себя все производства, практиковавшиеся вне семьи, и, усмотрев
в мероприятии, приписываемом Нуме, распределение всех плебеев по
ремесленным цехам, прибавил еще девятый цех для тех ремесел, которые не были
названы. Когда впоследствии возникли новые производства с новыми
ремесленниками, объединенными так же в цехи, как, например, цех булочников
(piscatores), то на них не распространились привилегии этой старой
организации, оставшейся и впредь замкнутой (см. вышеназванную работу Момм-
зена, § 2, стр. 26. Сравн. его «Римскую историю», I, гл. 13). Центурии
рабочих, причисленные к классам по конституции Сервия Туллия, представляли
собой нечто совсем иное: это часть ремесленников, распределенных по
центуриям и приписанных к классам для нужд армии. Дионисий Галикарнасский
(VI, 53) говорит, что уже в раннюю эпоху Республики ремеслом занимались
свободные иностранцы, за что их, правда, сильно презирали «благородные»
граждане. Но, хотя он и приписывает эти чувства защитнику плебеев Мене-
нию Агриппе, едва ли можно допустить, что многочисленные семьи этих
иноземцев, включенные уже в число плебеев и приписанные к городским
трибам, перестали жить этим трудом. Ясно, что Дионисий, в
противоположность рассказу Тита Ливия, рассказу, гораздо более правдоподобному, хотя
более чудесному по форме, изображает Рим как бы основанным и
организованным сразу, в один прием, выходцами из Альбы и приписывает всему
римскому населению то, что является верным только для первоначальных его
жителей—патрициев.
Упоминание о многочисленных корпорациях торговцев или
ремесленников мы встречаем в надписях конца Республики: коллегию торговцев-
скотоводов в Пренесте(Corpus Inscriptionum Latinarum,T. I, № ИЗО, берлинск.
изд.); коллегию торговцев на территории Капуи (там же, 563); валяльщиков
в Сполете (там же. 1406V. мясников (там же. 113П и повяпов в Пренесте
(там же, 1540). Их число увеличивается в эпоху Империи; к этому вопросу
мы вернемся в следующей книге.
С ремесленными цехами не следует смешивать корпораций или братств,
основанных для отправления культа, братств, в основе которых лежал
принцип рода, а смысл—в их участии в этом культе, который был ему
свойственным, члены которого, в том случае если культ становился официальным,
могли за отсутствием родичей набираться из среды посторонних. Каждое
божество, каждый храм или sacrum (святилище) имели свои братства. Когда
незадолго до установления трибуната в Риме был допущен культ Меркурия,
была основана также и корпорация купцов (Тит Ливии, II, 27). Вначале
эти братства могли свободно размножаться наподобие товариществ (гетерий)
и союзов «эранистов» (см. т. I, стр. 250, прим. 36), встречавшихся у греков;
они были признаны законом XII таблиц: «Сотоварищами являются те,
которые принадлежат к одной и той же коллегии, что греки называют «гетерией».
Закон (XII таблиц) им разрешает устанавливать любой устав, лишь бы они
не совершали правонарушений против государственного закона». См. Дирксен,
Законы XII таблиц, VIII, 27, стр. 4; (Гай) Дигесты, XLVII, 22, О коллегиях.
Ниже мы увидим те злоупотребления, которые ими совершались, и те
ограничения, которые были на них наложены.
23 Дионисий Галикарнасский, III, 35. Имя ancillae (служанки), по
толкованию некоторых грамматиков, происходит от имени Анка Марция,
который взял очень много пленных (Фест, Выдержки, стр. 19). Я не беру
ответственности ни за традицию, ни за этимологию. [Новейшая этимология (Warde,
Lateinisches etymologisches Wörterbuch) производит его от слова anculus—
слуга (греческое amphi-polos), отсюда уменьшительное ancilla; отсюда же
в виде сокращения anc [ul] us произошло и имя Анка. Некоторые (в том
числе Нетушил) производят это слово от arma—оружие, ancile—щит и толкуют
его как «оруженосец», «прислужник»].
24 Дион Кассий, Фрагменты, XXXI, 2, стр. 15 (Reimaros).
485

2
1 Дионисий Галикарнасский, IX, 25.
2 Дюро-де-ла-Малль (Dureau delà Malle), Римская политическая экономия,
кн. II, гл. I, т. I, стр. 225.
3 Тит Ливии, II, 23: «Увеличившийся от процентов долг сперва лишил
его отцовской и дедовской земли, затем и остального имущества, а наконец,
точно тля, добрался и до тела».
4 Тит Ливии, VII, 16: «Манилий в лагере под Сутрием небывалым
способом провел в трибутных комициях закон об уплате двадцатой части (5%)
каждым, кого отпускают на волю».
5 «Во времена Пунических войн Фламиний поддержал закон, который
запрещал всякому сенатору или отцу сенатора владеть кораблем
вместимостью больше чем в 300 амфор—размер, считавшийся достаточным для
перевозки продуктов из своего имения в деревне. Этот закон, принятый очень
благосклонно народом, вызвал крайний гнев сенаторов. Они перестали уже
считать, что наряду со всем всякого рода нажива наносит бесчестие им»
(Тит Ливии, XXI, 63).
Глава вторая
1
1 Институции, I, 3, 4.
2 «Старым был вопрос, принадлежит ли ребенок (рабыни) к вещам, на
которые распространяется право пользования. По мнению Брута, в этом
случае не имело места право пользования. Ведь человек не может быть
предметом пользования для другого человека». Зак. 68 (Ульп.). Дигесты, VII,
I, О правопользовании. Сравн. Гай, I, 28, Д., XXII, 1, О ростовщичестве,
повторяемой в Институциях, Ιί, I, 37 и у Цицерона, О границах добра :: зла,
1,4.
3 «Вернами называются дети, рожденные служанками римских граждан
весною, так как это время года наиболее естественно для всякого приплода».
[Происхождение этого слова далеко не ясное: со словом ver—весна—оно
не имеет ничего общего; теперь его производят от корня общего с vesta—
местный (часто в значении «подлинно римский»); Бругманн и другие,
сравнивая его с литовским vergas—«крепостной», толкуют латинское слово как
«запертый», «закованный»]. (Фест, Фрагменты. Сравн. Плавт, Хвастливый
воин, III, I, 698).
4 Колумелла, I, 8, 19.
5 Вергилий, Эклоги, III, 30.
6 Гораций9 Эпод, II, 2, б ; сравн. Сатиры, II, б, 66; и Марииал, Эпиграммы,
III, 58, 22.
7 «Рожденный в доме раб, занимающий место сына» (Орелли, Inscrip.,
2808.—Это имя—verna— дается в надписях также и девушке (2809, 2810
и т. д.).
8 См. Фабретти, Inscriptionsantiquae, №224, 256, 257; и Орелли, Inscript.,
2789. Таких надписей очень много.
Надо отметить явное преувеличение в утверждении Корнелия Непота,
будто среди многочисленных рабов Аттики не было ни одного, который
не был бы рожден в его доме (Жизнь Помпония Аттика, 13).
9 Амфитрион дает право Алкмене в его отсутствие вместо него признать
ребенка: «Ребенок, что родится, да будет признан он» (Плавт, Амфитрион,
I, 3, 344).—В день смерти Германика бросали детей как родившихся в
несчастный день (Светоний, К. Калигула, 5).
10 Цицерон, О законах, III, 8; Дионисий Галикарнасский, II, 26 и 27
11 «Если отец трижды продал сына, да будет сын свободен от отца» (Уль-
пиан, Фрагменты, X. Сравн. Дионисий Галикарнасский, II, 27).
12 Гай, Институции, I, 55.
13 Таковы имена, которые даются им древними авторами и в надписях
(Орелли, Inscriptions, 2795, 2796, 2816, 4675 и 4674; Светоний, О
знаменитых ученых, 7). В декламациях Сенеки-отца, в декламациях, приписывав-·
486

мых Квинтилиану, есть много указаний на эти факты и на отношения
подобного рода (Квинтилиан, Декламации, 240, 278 и 372).
14 «Этот вопрос, который относится к тем, кто, будучи рожденными в
свободном состоянии, были выброшены, затем кем-либо взяты и воспитаны как
рабы, обсуждался не раз...; и поэтому, думаю, не должно отказывать в
требованиях тем, относительно которых по этой причине будет предъявлен иск
о восстановлении свободы: ведь самая свобода не должна служить ценою
за пропитание» (Плиний, Письма, X, 71 и 72). Есть целый ряд таких
требований о возврате со стороны родителей (Светоний, О знаменитых ученых).
Автор декламаций, приписываемых Квинтилиану, берет в пример одного отца,
который, получив назад своего сына, после того как он заплатил за его
содержание, сверх того заявляет претензию на 10 тысяч сестерций,
выданных приемному отцу за храбрый поступок своего брошенного сына.
Приемный отец возражает против этого (278, т. VI, 142—145). По этому вопросу
см. Корн-ван-Бинкерсхока (Corn-van-Bynkershoeck), О праве убийства,
продажи и выкидывания детей, 1-й том его работ, стр. 347 и ел. (Лейден 1767).
В дальнейшем мы познакомимся с законами Диоклетиана, Константина
и Юстиниана по этому поводу.
15 Сенека-отец, правда, говорит (Контроверзии, V, 33): «Выкинутые
не идут ни в какой счет; они рабы: это было ясно законодателю». При
возникшем в этом случае сомнении он высказывается в пользу того положения,
которое ему хотелось поддержать. Но это не вытекало ни из каких принципов,
а тем более какого-либо положительного закона, как это показывают
предшествующие тексты.
16 «Свободный, который своим трудом платит долг, называется nexus—
денежнообязанный, как должник наличными деньгами» (Варрон, О
латинском языке, VI, 5, стр. 82). Две разные ступени между nexus и abdicatio
отмечены в следующих словах Манлия Капитолийского, обращенных к
патрициям: «Старайтесь каждый поодиночке отвлечь плебеев от меня своими
благодеяниями, вступаясь за своих сограждан, освооождая их от оков, не
позволяя уводить их после произнесения обвинительного приговора, облегчая
нужду других от своего избытка» (Тит Ливии, VI, 15. Сравн. Плавт, Ме-
нехмы, I, 1, 20).
17 «Было также право за это время договориться; но если бы не была
заключена сделка, они держатся в оковах еще шестьдесят дней» (Авл Геллий,
Аттические ночи, XX, 1).
18 «Да будет он связан веревкой или оковами в пятнадцать фунтов
весом, не более; а если хочет [хозяин], да будет связан более легкими цепями.
Если хочет, пусть живет на свой счет; если не живет на свой счет, то тот, кто
будет держать его в оковах, да дает ему в день по фунту муки» (там же).
19 «...в течение этих дней подряд три раза, через каждые десять дней,
выводятся к претору на комиций и о них объявляют, за какую сумму они
осуждены» (там же).
20 «В третье «десятидневье» (nundinae) они или казнились, или
продавались за Тибр, за пределы государства» (там же). У римлян, говорит Моммзен,
никто не мог стать рабом там, где он был гражданином (Римская история,
I, гл. 7).
31 «Если бы оказалось несколько лиц, которым виновный был присужден,
то они могут, если хотят, разрубить и разделить между собою тело
присужденного им человека» (Авл Геллий, там же).
22 Там же.
23 Это говорит Дион Кассий (т. I, стр. 70, издание Е. Gros): «... И это
хотя и было так строго постановлено, но на самом деле никогда не
приводилось в исполнение». Сравн. Авла Геллия (прив. место): «... чтобы кто-нибудь
в древности был рассечен, я нигде не читал и не слыхал».
24 Большая разница между терминами: servus esse (быть рабом ) и servi re
(служить) или in Servitute esse (быть в положении служащего). Так, Папиниан
утверждал, что в следующем завещании дело идет только о пользовании:
«Хочу, чтобы Скорпий, мой раб, служил Семпронии, моей конкубине»(Ь.,24,
§ 1, D*., XXXIII, 2, De usu et usufr. légat.).
* L. D.—Leges, Digestae—Законы, Дигесты. (Прим, nepe$.)
487

25 Квинтилиан, Об ораторском искусстве, VII, 3, 26 и 27. Сравн. V, 10, 60.
26 Наименьшая степень отнимала права семейные, как при случае агго-
gatio, одной из форм усыновления; средняя степень отнимала права семейные
и права гражданские (relegatio, или высылка); самая высокая степень
отнимала права семейные, гражданские и свободу (Институции, I, 16).
27 Дионисий Галикарнасский, IV, 15; Цицерон, За Цецину, 34.
28 Тит Ливии, во многих местах 1-й декады и особенно VII, 4. Сравн.
Валер. Максим, VI, 3, 4 и предшеств. тексты.
29 L., 7, praef. (Ульпиан); D., XI, 13, De liberali causa.
2
1 «Они шумно заявляли, что, сражаясь вне пределов своей страны за
свободу и власть, дома они оказываются в руках своих же граждан,
захваченные и порабощенные ими; что свобода плебеев находится в большей
безопасности во время войны, чем во время мира, среди врагов более, чем среди
граждан» (Тит Ливии, II, 23).
2 Тит Ливии, II, 23 и 27: «вслед за этим тех, кто был раньше закован
в цепи как кабальный, вновь отдавали кредиторам и заковывали также
и других».
3 «Угодно ли им, чтобы плебеи, опутанные ростовщичеством, вместо
уплаты капитала предавали свои тела в оковы и на истязания, чтобы
ежедневно толпы присужденных были уводимы с форума и наполняли узниками
дома знатных, чтобы при жилище всякого патриция находилась частная
тюрьма?» (Тит Ливии, VI, 36; сравн. VI, II, 14 и ел.).
4 «Хотя платежи были облегчены установлением в 87з%> но самые размеры
капитала угнетали бедняков, и они попадали в рабство» (Тит Ливии, VII,
19; сравн. 27 и 42).
6 «В этом году для оимских плебеев было заложено как бы другое начала
свободы, так как они перестали уводиться в кабалу» (Тит Ливии, VI11, 28).
6 Там же. Но этот закон, по существу, касался только граждан.
Иноземцев, союзников продолжали забирать в кабалу (nexi). Сравн. Сомез (Saumaise),
О способах взимания процентов, гл. XIX, стр. 852. Лейден, 1639 г.
7 Там же, глава XVIII по цитате у Я. Ноде (Naudet), Общественная
помощь у римлян (Mémoires de l'Académie des inscriptions, новая серия,
т. XIII, стр. 30—31).
8 «...что прикажет всех, находящихся в заключении за уголовные
преступления и долги, освободить от наказания и уплаты денежной пени, если
они поступят в войска» (Тит Ливии, XXIII, 14).
9 «Если это совершено без ведома господина,—быть в рабстве; если он
на это согласился, они должны считаться вольноотпущенниками» (Тацит,
Анна.1 ы, XII, 53). Авторов этого закона был вольноотпущенник Паллас;
возобновлен закон был Веспасианом (Светоний, Веспасиан, II). Впоследствии
исправленный Феодосием Младшим (179. Codex Theodosianus, XII, 1), он
был уничтожен Юстинианом (Codex Justiniani, VII, 24).
10 L. 4, D., XLIX, 16, О военном деле.
11 L. 4 (Антонин), Cor. Juris, IX, 67, О наказаниях.
3
1 Тит Ливии, XXII, 59—61. Ганнибал, раздраженный, одних продал.,
других казнил (Аппиан, Война с Ганнибалом, 28). Во время этой войны был
случай обмена пленными между воюющими сторонами. И сам Фабий продал
свое поле, чтобы пополнить сумму, назначенную на выкуп по таксе 2%
фунта серебра за человека (Тит Ливии, XX, 23; сравн. Дион Кассий, Фрагменты,
стр. 23 и 64). Равным образом шли переговоры и с Пирром о выкупе пленных
(Аппиан, Войны с самнитами, X, 4.).
2 Валерий Максим, II, 7, 15. Солдаты Вара, выкупленные своими
родственниками, держались вне Италии (Дион Кассий, LVI, 22, стр. 822, 36),
8 «Возвращение в прежнее состояние создает представление, что тот.
кто был пленником, всегда был в государстве» (Институции, I, 12, 4).
488

4 Что касается гражданского состояния пленников и права возвращения
их в прежнее состояние—см. соответствующий раздел в D. XLIX, 15. Эта
фикции не распространялась на перебежчиков (L. 19, § 4 (Павел), там же)г
и, с другой стороны, в ней совершенно не нуждались по отношению
к тем, кто был взят в плен вне всяких законов войны, морскими
разбойниками или грабителями (L. 19, § 2 (Павел); сравн. I. 24 (Ульпиан), там же).
Женщина, даже если она не покидала дома своего мужа во время его
пленения, не считалась уже состоящей в браке (L. 12, §4)(Трифоний), D.,XLIX, 15.
Такой брак, считаясь законно расторгнутым, восстановлялся новым актом при
взаимном согласии; но даже и при этом положении женщину, если она была
еще свободной, можно было принудить к этому под страхом потери ею
приданого: «она будет подлежать наказанию как за самовольный уход» (L., 8
(Павел) и L. 14, § 1 (Помпоний), там же). Закон Павла в Дигестах, касаясь
вопроса о праве жены пленного на вступление в новый брак, говорит о
некоторой отсрочке, «после установленного срока»—оговорка, которая, по
мнению Гая (К новеллам, 12), была включена Трибонием. Может быть, эта
отсрочка требовалась только в случае безвестного отсутствия. Плавт
в «Стихе» показывает, что в данном случае этот срок был назначен в три года.
Константин для жены солдата продлил его до четырех лет при условии
ни в коем случае не избегать публичного оповещения и сделать законное
об этом заявление (Cor. Juris, V, 17, О разводах).
5 Аппиан говорит, что после войны с Митридатом Помпеи не прибег
к этому обычаю: «Прибыв в Капитолий, он не убил никого из пленных, как
другие, получавшие триумфы» (Война с Митридатом, 117).
6 Дион Кассий, XLVII, 48, стр. 525 (в лагере Брута).
7 Ганнибал также заставлял сражаться пленных галлов, но предоставлял
свободу победителям (Тит Ливии, XXI, 42). Секст Помпеи заставил пленных
изобразить морское сражение около Региума (Дион Кассий, XLVIII, 19,
стр. 539.) При Августе заставляли так сражаться отряды даков и свевов
(iUiVk/ivc, LI, ί2, cip. Gj5, сравн. Liii, ι, стр. оуо и LV, о, стр. //5).
8 В нарушение предписания Ромула, значение которого Дионисий Гали-
карнасский явно преувеличивает, Тулл Гостилий имел много рабов, и
известно, что Тарквиний Древний продал в рабство всех жителей Корни-
кула.
9 Три тысячи восемьсот семьдесят в битве при Аквилонии, три тысячиг
а затем еще две тысячи других в продолжение той же войны и т. д., и т. д.
(Тит Ливии, X, 42, 46). Среди других знаков победы, увеличивавших блеск
последующего триумфа, несли сумму в 3 533 000 ассов, которую, говорят,
они выручили от продажи пленных (там же).
10 Тит Ливии, XLI, 28; Аппиан, Войны в Испании, 99 и ел. Впрочем,
некоторые избегали этой участи. Стены, галльское племя, жившее около
Грайских Альп [нынешние С.-Бернардские Альпы], подвергшиеся
внезапному нападению римлян, убили своих жен и детей и сами бросились в огонь.
Те, которые были взяты в плен, удавились или уморили себя голодом: «Не
осталось ни одного, даже самого маленького, который бы из-за любви к жизни
захотел сносить положение рабства» (Орозий, V, 14; сравн. Ливии, Эпитомы,
LXII).—Тит Ливии говорит о пяти тысячах шестистах двадцати пленных
жителях Истрии, проданных на рынке (sub corona) (Ливии, XLï, II).
11 Цезарь, О галльской войне, III, 16.
12 Там же, II, 34.
13 Аппиан, Войны с галлами, 2; Плутарх, Цезарь, 15. В [старом] тексте
Рейске(т. IV, стр. 196) говорится о трех миллионах врагов, причем умерших
считалось миллион. Таким образом, пленных было вдвое (bis) больше:
других же, вдвое большее число, он живыми взял в плен. Некоторые ученые
уничтожают это слово «вдвое», как этого требует и здравый смысл и другой
текст Плутарха (Помпеи, 67, т. III, стр. 845). Веллей Патеркул оценивает
число пленных не более как в 400 тысяч человек (цитировано по Блэру.)
14 «Сарды для продажи, один другого хуже» и т. д. (Фест, Фрагменты,
изд. К. О. Мюллера). Фест выводит эту пословицу из одного этрусского
обычая, основываясь на том, что этруски родом из Лидии, из города Сард. Это
мало правдоподобно.
489

15 «И нет никакой надежды на добычу, кроме как на рабов, из числа
которых тебе, думаю, нечего ожидать никого обученного музыке или литературе»
{Цицерон, К Аттику, IV, 16, стр. 527).—-Август, однако, приставил к театру
именно тех рабов, которых он взял во время походов в Британию. Правда,
их там употребляли лишь для того, чтобы поднимать занавес (Вергилий,
Георгики, III, 23). Комментатор Вергилия Сервий говорит в примечании
к этому месту: «Это Вергилий говорит на основании истории. После того как
Август покорил Британию, то многих из пленных, которых он привел с
собою, он подарил для обслуживания театра».
16 «Так что в рабство было отведено сто пятьдесят тысяч человеческих
голов» (Тит Ливии, XLV, 34).
17 «Рабы продавались в третий день сатурналий. Когда я это писал,
в трибунале дело шло о 120 сестерциях» (К Аттику, V, 20).
18 Ливии, Эпитомы, LXVIII.
19 Аппиан, Война с Митридатом, 78. Тут нужно, конечно, видеть
большое преувеличение, особенно относительно быков; они были все же вещью
съедобной.
20 Плутарх, Катон Младший, 39 и ел. Ему пришлось просить у сената
дать свободу Никию, управляющему царя Кипра, который очень
добросовестно помогал ему при учете имущества этого царства.
21 Дион Кассий, XXXIX, 23, стр. 201.
22 Страбон, IV, стр. 205. Число лиц, способных носить оружие,
исчисляемое в 8 тысяч человек, не соответствует остальной массе, число которой
определяется в ,37 тысяч человек. Но причина этого в том, что в данной войне
погибло много лиц в возрасте, годном для войны.
23 Иосиф Флавий, Иудейская война, VI, 9, 2; VII, 2, 1.
24 Комментарий к Апулею, кн. IV, т. I, стр. 312.
25 О, между всеми блаженна одна Приамова дева!
lay ьраждеонии mui илы lhmcuivum hua пенами ΤμΟη
Смерть приняла, никаких жребьев о ней не метали,
Пленницу не преклонил победитель-хозяин на ложе!
Родины после пожара по разным влекомые водам,
Спесь потомка Ахилла, надменного юноши, в рабстве
Мы, рождая, сносили. Когда, "наконец, устремился
Он за Гермионой, дочерью Леды, за браком с спартанкой,
' Гелену отдал меня он, рабыню, рабу ρ обладанье.
4
1 Страбон, VII, стр. 304; Плавт и Теренций во многих местах.
2 Овидий говорит об о: /сто ше ни и тех берегов Черного моря, куда он
был сослан. Варвары врывались в эти области, чтобы забирать пленных,
которых, без сомнения, они потом отпускали за выкуп (Песни печали, III,
10, 50 и ел.; сравн. IV, I, 65—85; С Понта, I, 2, 26 и I, 8).
3 Марциал, Эпиграммы, VII, 80, 5.
Что касается имен рабов, свидетельствующих о их происхождении, то
заметили, что из двадцати комедий Плавта только в одной среди
действующих лиц встречается рабыня по имени Сира, тогда как в шести пьесах Терен-
ция это имя встречается три раза («Андрянка», «Братья» и «Сам себя
наказавший»), что может указывать на большее число сирийских рабов во
вторую эпоху. Тем не менее рабы, носящие это имя или происходящие из этой
страны, несколько раз упоминаются Плавтом в «Купце» (где рабыня Сира
фигурирует среди действующих лиц), в «Рабе-обманщике» (Псевдол) (II, 2,
622 и т.д.), в «Трехмонетном» (II, 4, 599), в одном отрывке потерянной пьесы,
озаглавленной «Дорожный мешок» (Vidularia); (Фрагменты, II, 115). Сирийцы
пользовались репутацией рабов еще во времена Аристофана. В другой пьесе
Плавта встречается имя Килиск (Фрагменты, III, 42); в «Амфитрионе» есть
молодая рабыня по имени Фессала (II, 2, 616).
*": Если мы от театра перейдем к сценам реальной жизни, то опять-таки
чаще всего встретимся с греческими или азиатскими именами среди домаш-
490

ней прислуги в богатых домах. Такой характер носят по крайней мере все
имена рабов, встречающиеся в колумбарии Ливии (см. список, составленный
Гори, Колумбарий Ливии Августы). Но мы не хотим этим сказать, что имя
всегда и при всех обстоятельствах указывает на происхождение. Иногда
оно зависело от каприза господина, дававшего его по своему усмотрению
(см. т. I, стр. 63).
Не все страны Азии ценились в этом отношении одинаково. Каппадо-
кийцы имели в Риме приблизительно ту же репутацию, какую имели паф-
лагонцы в Афинах (см. Петроний, Сатирикон, 69, стр. 342). Наоборот, Понт,
по свидетельству Полибия, являлся источником, изобиловавшим хорошими
рабами, продававшимися на рынке в Византии (Полибий, IV, 38). Один город
Босфорского царства (Усп), теснимый римлянами и их союзниками,
предлагал в качестве выкупа за своих жителей 10 тысяч рабов (Тацит, Летописи,
XII, 17).
Ликийцы были порабощены постепенно родоссцами, которым они были
даны сенатом по договору в Магнезии. Рим вмешался на этот раз для того,
чтобы освободить их (Тит Ливии, XLI, 6).
Италия, получавшая извне такое огромное количество рабов, снабжала
ими и заграницу. Мы упомянули уже среди рабов, отпущенных на волю под
видом их продажи дельфийскому богу, одного самнита, одного луканца
и одну римлянку (см. Ветер и Фукар, Дельфийские надписи, т. I, стр. 62,
конец).
4 Сервилий Гельба в Испании собрал лузитанцев, выбрал из них 7 тысяч
молодых людей и, обезоружив их, одних из них убил, других продал в
рабство (Валерий Максим, IX, 6, 2).
5 «Они держали заключенный в курии Саламинский сенат столько дней,
что некоторые из сенаторов погибли от голода» (Цицерон, К Аттику, VI,
2, стр. 616).
β «Не больше, говоришь ты, пятидесяти... Но зачем понадобилась
конница:' Ведь саламинцы платят, пели только мы не хотим силой оружия
добиться, чтобы они платили 4% месячных» (К Аттику, VI, 2). Цицерон
отказал Скаптию в коннице, но он отказал также и саламинцам взять эти деньги
в депозит, так что проценты продолжали итти, 48% в год (К Аттику, V, 21).
7 Во всем этом деле Скаптий был только подставным лицом Брута. В этом
признался сам Брут; он заявил, что деньги в долг были даны им, и он много
раз писал Цицерону письма, настойчивые, с чувством обиды, в
повелительном тоне, чтобы он дал Скаптию военное командование в той местности, где
были его должники (К Аттику, VI, I, стр. 596). См. об этих актах
преступлений по должности и других подобных прекрасную главу из «Римской
истории» Дюмона (Dumont, т. II, стр. 239 и ел.).
8 Плутарх, Лукулл, 20. Контрибуция, наложенная Суллой, была равна
20 тысячам талантов (приблизительно 50 миллионов золотом). Азия выплатила
40 тысяч, и за ней еще осталось 80 тысяч, чтобы расквитаться с процентами
и основным капиталом.
9 Диодор, Фрагменты, XXXVI, 3, 1.
5
1 С аукционного торга продавали они там захваченных в плен, открыто
называя их свободными (Страбон, XIV, стр. 664).
2 «Брали в плен легко; и рынок был совсем недалеко—большой и
богатый Делос, который мог каждый день и принимать и отправлять десятки
тысяч рабов» (Страбон, XIV, стр. 668—669). Конечно, нечего говорить, что
это число, взятое буквально, не выдерживает никакой критики.
3 Плутарх, Помпеи, 24.
4 Валерий Максим, II, 10, 2.
5 Плутарх (там же). Цицерон в своей речи в защиту закона Манилия
{гл. 12) рисует с чувством уязвленной национальной гордости эту дерзость
пиратов: «Говорить ли мне, что для наших купцов не было открыто все море,
когда двенадцать секир [знак власти двух преторов] оказались в руках
разбойников...; что гавань Кайеты, столь прославленная и полная кораблей,
491

на глазах у претора была разграблена; что дети того самого человека,
который раньше вел там войну с морскими разбойниками, были похищены
у Мизена; ...что почти на ваших глазах тот флот, во главе которого был
поставлен консул римского народа, был захвачен пиратами и ими уничтожен».
β Плутарх, Помпеи, 24.
7 Цицерон (Об обязанностях, II, 16 и 18) считает в числе дел истинного
человеколюбия выкуп людей, попавших в руки пиратов. И то, что Страбон
рассказывал о народностях, заселявших берега Черного моря по соседству
с Кавказом (ахейцах, зигах, геноихейцах), относится точно так же и к тому
времени, когда он жил (Страбон, XI, стр. 495—496).
8 «Он выправил многие из тех отвратительных привычек, которые
закрепились на гибель государству или вследствие обычаев и своеволия
гражданских войн или опять возникли во время мира. Дело в том, что многие из
бандитов открыто ходили опоясавшись оружием, как бы для собственной
защиты; и по полям похищались путники безо всякого различия, свободные
и рабы; и заключались в работные дома... Он велел осмотреть эргастулы»
(Светоний, Август, 32). Много пленников гражданской войны было туда
брошено (Цицерону За Клюэнция, 7).
9 Светоний, Тиберий, 8.
10 «Вы не обращаете внимания на то, что эти богачи свои пустыри
обрабатывают руками здешних жителей, посаженных в работные дома, и,
воспользовавшись наивностью несчастных юношей, всякого, особенно
цветущего, более всех пригодного к военной службе, толкают в эти рабские школы»
(X, 4). Факт может считаться верным, хотя приводится он здесь в защиту
одного из этих несчастных. Закон был принужден почти всегда предвидеть
и принимать меры против того случая, когда свободный человек служил
в качестве раба (L., 12, § 2, D., XXXIV, 4, Об откупщиках и налогах).
о
1 По вопросу о торговле и продаже рабов есть ученая работа Жиглера
(Jugler), О продаже рабов. Оттуда мною взято очень много важных текстов.
2 Дионисий Галикарнасский, IV, 24; Цезарь, О галльской войне, III,
16 и т. д.; Плавт, Пленники, пролог, 34. '
3 Тит Ливии, XXXIX, 42; XLI, II; Цезарь, О галльской войне, II, 33
и т. д. Эти купцы, называемые греками andrapodocâpaeloi, в Риме
назывались mangones (барышники), venalitii (Цицерон, Оратор, 70; Плиний, XXI, 97,
1; в большинстве текстов Дигест они назывались venalitiarii (торговцы
рабами).
4 Цезарь, О галльской войне, I, 11. Сравн. Афиней, IV, стр. 152 и VI,
стр. 2 *9а. Галлы и германщ презирали земледелие и пользовались для этого
рабами (Цезарь, О галльской войне, IV, I; VI, 13, 22; Цицерон, О государстве,
III, 6; Тацит, Германия, 14—17. Лузитанцы и кантабры предоставили труд
женщинам и рабам (Юстин, XLIV, 3 и 4). У лузитанцев и кимвров рабов
иногда приносили в жертву: на основании наблюдения над их внутренностями
и кровью старались получить себе предсказание будущего (Страбон, т. III,
стр. 154 и VII, стр. 294).
5 «От рабов, так приобретенных, они отделываются путем продажи, чтобы
и себя избавить от стыда такой победы» (Тацит, Германия, 24). Иногда
бедность заставляла их продавать своих жен, как это рассказывает Тацит
о фризах (Летопись, IV, 72). По вопросу о рабах у германцев см. Potgieser,
De statu servorum apud Germanos.
β Плавт, Купец, II, 3, 55 и 80; Лукиан, Наемники, 23 ист. д.
7 Гораций, Послания, I, 6, 39.
8 Плавт, Пленники, I, 1, 30—33.
9 «Катон приобретал многих рабов, покупая из пленных
преимущественно молодых и способных воспринять, как щенята или жеребята, выучку
и выкорм...; он давал деньги желающим из рабов, они же покупали детей
и воспитывали и, обучивши их за счет Катона, потом их продавали»
(Плутарх, Катон Старший, 21).
492

10 «Которые'у храма Кастора торгуют негодными рабами, покупая и
продавая их, чьи трактиры набиты толпою негодных рабов» (Сенека, О
твердости мудреца, XIII, 4; сравн. Марциал, II, 63, 2).
11 .«Кто за храмом Кастора, тем бойся верить с первых слов» (Плавт,
Проделки паразита, IV, I, 489). Об их жестокости (см. «Канат», II, 7, 492)
и их привычке к клятвопреступлению сообщается в той же пьесе (V, 3, 1280;
рус. перев. 1375); см. еще Плавт, Проделки паразита, V, 626.
12 L., 44; D., XXI, I. Обэдиктах эдилов. Сравн. Декламации,
приписываемые Квинтилиану (385) и Кальпурнию Флакку (5).
13 L. 16, § 4, 7.
14 [Греческая верхняя одежда, в противоположность римской тоге:
булла—обычно золотое украшение, которое надевалось на шею молодым
людям, своего рода амулет] (Прим. перев.).
16 Квинтилиан, Декламации, 340.
16 «Он ввел налог в два процента при продаже рабов» (Дион Кассий,
LV, 31, стр. 804). «Налог в четыре процента был снижен (Нероном) больше
для видимости, чем по существу, так как продавец, принужденный платить,
прибавил его к сумме цены, перенеся на покупателя» (Тацит, Летопись,
XIII, 31).
17 «И во всяком случае эдилы прилагают заботы к тому, чтобы
покупатели не могли быть обмануты продавцами» (L., 37 (Ульпиан); D., XXI, 1,
Об эдиктах эдилов)^
7
1 Раньше я уже указывал на специальную работу: Jugler, De nundinatione
servorum. Дезобри (Dezobry) в своем интересном и ученом, картинном
описании Рима в век Августа вывел с большим искусством различные сцены из
такого рода продаж.
2 Марциал, IX, 59, 3.
Tct\^ioi v^CpüüLi ü KCMMCïiTiïpGDaiîLî y juglcr, Перси::, VI, 77 îï
объяснение Казавбона на это место; Марциал, VI, 29, I; X, 76, 3; Стаций, «Сильвы»,
II, 1, 72; Тибулл, II, 3, 59.
4 «Рабов с колпаком на голове, привычных, чтобы их продавали, таких,
что их именем ни в чем не мог похвалиться продавец, Кай Сабин оставил для
записи» (Авл Геллий, Аттические ночи, VII, 4. «... рабы, взятые в плен
по праву войны, продавались с венками на головах» (там же). Он отмечает
двойное толкование, которое дают выражению vendere sub corona
(продавать под венком, т. е. с аукциона), и подкрепляет первое следующими словами
Катона: «Лучше, чтобы народ шел воздавать благодарственные моления
за хорошо окончившиеся дела, увенчавшись венками, чем при плохом
обороте дел продавался с венками на головах» (т. е. с аукциона).
5 Сенека, Письма, 47, 7; Светоний, О знаменитых ученых, 4; Филострат,
Жизнь Аполлония, III, 25, и фрагмент древнего эдикта, сохраненного у Авла
Геллия, IV, 2: «Пусть позаботится, чтобы на каждом рабе была написана
титульная дощечка, так чтобы можно было точно знать, какая у него болезнь
или порок, откуда он, был ли он беглецом или бродягой, и нет ли у него
каких-нибудь судебных обязательств». Эдикт Сальвия Юлиана
удовлетворялся простым словесным «объявлением» (см. Бушо (Bouchaud), Об эдиктах
римских магистратов.
6 Плавт, Менехмы, конец.
7 Плавт, Бакхиды, IV, 9, 926. Сравн. Цицерон, О дивинации, VII, 29.
8 Проперций, IV, 5, 52.
9 Теренций, Евнух, III, 2, 476.
10 Можно было бы предполагать, что на камне должен стоять не
глашатай, а раб. Тексты в этом отношении допускают двоякое толкование:
«Купленные с камня трибуны», говорит Цицерон (Против Пизона, 15),
намекая на такую продажу, а один отрывок Плавта (Бакхиды, IV, VII, 765, рус.
лерев., 816), повидимому, помещает там обоих сразу:
Глупец, глупец! Не знаешь: продают тебя!
На том же камне ты, как и глашатаем объявлено.
493

Эти два взгляда вполне можно примирить, как это и приглашает нас
сделать этот текст. Глашатай мог сойти с камня и возвести на него раба для
лучшего осмотра.
11 Лукиан, Аукцион душ, 1 и ел. При этом он надрывал себе голос: «Когда
глашатай с надорванной глоткой и сиплым голосом...» и т. д. (Апулей,
Превращения, VIII, стр. 709). Менее подходящим оказался тот, кто, продавая
молодую девушку и желая доказать ее невинность:
Чтоб доказать ее непорочность,
Ту, что рукой отстранялась, привлекши,
Два, три, четыре влепил ей лобзанья.
Что приобрел он лобзаньем, ты спросишь?
Тот, кто шестьсот предлагал, отказался.
(Марциал, VI, 66, 5—8). А что же молодая рабыня? Марциал об этом даже
не думает.
12 «Колдуют над телами... над рабами» (Плиний, Естественная история,
XXXII, 47, 1). «Подмазывают (горячей смолой) и все тело для того, чтобы
придать ему изящество, главная забота этих барышников-чудодеев (манго-
нов)» (там же, XXIV, 22, 3). Другие приемы: «чтобы позднее появлялась
растительность как признак зрелости» (там же, XXX, 13, 1 и XXXI, 97, 1).
«... барышников-мангонов, которые создают иллюзию цвета лица при помощи
краски, а настоящей силы—ненужным жиром». [Гладиаторов, чтобы
показать их кажущуюся силу и мускулы, кормили обильной жирной пищей,
чтобы вызвать у них тучность] (Квинтилиан, Об ораторском искусстве,
II, 15, 25; V, 12, 17).
13 «Эти барышники-подделыватели скрывают всякими прихорашива-
ниями все то, что может не понравиться; поэтому для покупателей самые
украшения должны быть подозрительными; заметишь ли ты подвязанное
бепро или накладную руку, вели обнажить и показать тебе голое тело.
ВИДИШЬ ЛИ ТЫ ВОТ ЭТОГО ЦарЯ СКИфИИ ИЛИ CapMalИИ с ЗамеЧидСиЬНЫМ ГОЛОС
ным украшением? Если ты хочешь оценить его как следует и знать во всех
деталях, каков он, вели развязать его повязку: много зла скрывается под нею»
(Сенека, Письма, 80, 9). Варрон (II, 10, 5) всегда настойчиво советует, чтобы
удостоверились в праве собственности продавца на этого раба и чтобы
во время покупки не упустили ничего, что могло бы гарантировать
купленное имущество и дать право предъявить иск в случае обмана.
14 Эдикт эдилов (цитир. место D., XXI, 1, De aedil. edicto) и начало
комментария Ульпиана: «Причина внесения этого эдикта—желание
противодействовать обманам продавцов и помочь тем покупающим, которые были бы
обмануты продавцами».
15 L., 9, 1. 10, § 3 и 4 (Ульп.) D., XXI, 1, Гораций (Сатиры, II, 3, 284)
приводит t-ам формулу гарантии
«Всем он здоров был, и слухом, и зреньем».
16 L., 53 (Яволен). При покупке пользовались определенным камнем,
(gagates [черный янтарь], который считался пробным камнем при болезни
подобного рода), Апулеи, Защита, стр. 50 [ed. Bipontina].
17 «Больным считается, у кого чирьи, ...и тот, у кого есть полип» (L., 12).
«У кого растопыренные ноги, тот не считается здоровым» (L., 30 (Юлиан)
D., XXI, 1).
18 L., 12, § 1 и 13.
ι» L 12, § 4.
*° L·' 14'(Ульпиан) и 15 (Павел).
21 L., 1, § 6; § 10 (Ульпиан). На этом основании Гай исключал
упоминание о немых и глухих, применяя к ним только судебный процесс ex empto
(по торговым сделкам). По Помпонию (L., 48, § 3), цепи на ногах проданного
раба были достаточным доказательством, что он заслужил наказание—быть
закованным.
" «Которые обнажали и разглядывали, как будто барышник Тораний,
когда он продает своих рабов» (Светоний, Август, 69). «Ты снимаешь одежды
с покупаемых рабов, чтобы не скрылся ни один недостаток их тела» (Сенека,
Письма, 80, 8). Сравн. Лукиан, Евнух, 12.
494

23 «Или наглые, или горбатые, или кривобокие, или паршивые, или
чесоточные». L., 3 (Гай). «С пятнами на лице и кривые» (L., 10, § 5 (Ульпиан),.
D., XXI, 1).
24 «У кого второй глаз или челюсть немного больше» (L., 12, § 1 (Ульпиан),
там же).
26 «Спрашивают, заика ли он, шепелявит ли, бормочет ли или, плоха
слыша, не сразу говорит...» (L., 10, § 5 (Ульп.) и 1, 9).
26 «Если кто имеет большее число пальцев на руках или ногах» (L., 10г
§ 2).
27 «У кого нехватает зуба, не считается больным» (L., 11, Павел).
Юрисконсульт ищет обоснований для всех положений и для всех возрастов:
«Особенно если он родился без зубов... Ведь иначе ни один старик не мог бы
считаться здоровым!»
28 «Ведь, действительно, болезнь есть временная негодность тела, а
недостаток—это уже постоянное препятствие для физической деятельности»
(L., 107, § 2 (Модест.); D., 50, 16, «О значении слов». Сравн. L., 1,§7 и 1.4,
§ 4; D., XX1, 1 (Об эдиктах эдилов).
29 L., 1, § 9 и 1.4, § 1 и 3(Ульп.): «Если он продаст слабоумного или
круглого дурака, так что он ни к чему не пригоден».
8в Марциал, VIII, 13.
31 «Помпоний говорит, что некоторые дали заключение, что любители
игры в кости или вина не подходят к этому декрету, равным образом как
и лизоблюды, лгуны, обманщики, ябедники» (L., 4, § 2 (Ульп.); D., XXI, 1).
Цицерон в своем трактате «Об обязанностях* (111,23) уже упоминает об этих
пороках, декларация которых не требовалась законом: «При продаже рабов
нужно ли указывать на их недостатки, не те, о которых если не скажешь,
то раб на основе гражданского права подлежит принудительному возврату,
но такие, как если он лгун, игрок, вор, пьяница?»
32 «Те, которые сверх меры робки, алчны, жадны или раздражительны»
(L.· 1. $ 11 (Ульпиан. П.. XXI. 1): «ипи мрпяиуппичны»(! 2 (Пяве^) Сравн
по этому общему вопросу L. 4, § 4).
33 «Если он скажет, что он не вор, а он окажется вором; если он скажет,
что он ремесленник, а он им не был» (L., 17, §20 (Ульпиан). Сравн. 19, § 4
и 1.52 (Маркиан).
34 «По словам Орбилия, у наших предков, когда продавались чьи-либо
рабы, не без смысла обыкновенно писали на дощечке (надетой на шею), не
«грамотный», а «образованный»: как будто он не только превзошел грамоту,
а весь наполнен науками» (Светоний, О знаменитых ученых, 4).
35 «...или принудительное возвращение или взыскание разницы, т.е.
он может вести дело на суде о снижении цены, например, если продавец
утверждал, что он «серьезный» и «старательный» или что он «расторопный»
и «бдительный», или что он «честным образом может увеличить свой пекулий»,
а он окажется, наоборот, легкомысленным, бесстыжим, ленивым, соней,
бездельником, медлительным, обжорой» (L., 18 (Гай), D., XXI, 1).
36 «Подобно тому, как если он скажет «честный», «неподкупный»,
«послушный по первому слову», ответственности за это он на себя не должен брать»
(L., 19, Lb; Ульпиан).
37 «Если случится, что он будет утверждать, что он обладает твердостью,
то эта твердость и строгость [поведения] не такая уж, как у философа» (L., 18,
bb; D., XXI).
38 «Целий же говорит, что беглым рабом является уже тот, который
выходит из дому с мыслью больше не возвращаться к хозяину» (L., 17, § 1,
D., XXI, 1).
30 Равным образом Прокул, запрошенный о том, кто скрывался дома,
разумеется, с тем намерением, чтобы ускользнуть, дождавшись
благоприятного случая к бегству, сказал: «Хотя нельзя считать, что бежал тот,
который еще был в доме, однако можно считать, что он был уже беглым» (L., 17,
§ 4; сравн. 8 и 15).
40 «Хотя бы он, переменив намерение, вернулся к нему (т. е. к хозяину);
ведь никто, сказал он, благодаря своему раскаянию не становится
невиновным в своем прегрешении* (L., 17, § 1).
495

41 «Тот, который, правда, не бежал, но часто без всякой причины
болтается и, потратив время на пустяки, возвращается домой очень поздно»
(L., 17, § 14). Определение «бродяги» и «беглеца» прилагалось только к рабу:
«Лабеон говорит, что бродить и бегать может вьючный скот, но бродягой
и беглецом он не может быть называем» (L., 64, § 2; Помпоний).
42 Венулей видел в этом душевный недостаток, как ложь и другие
недостатки: «Это скорее недостаток души, чем тела, вроде того, как если он
постоянно хотел бы смотреть на игры или со всяким старанием рассматривать
картины, или если он лжец или одержим подобными пороками» (L., 65, bb,
D., XXI, 1).
4S «Если встретится такой раб, который совершенно не может быть
отпущен на волю согласно специальным постановлениям, если он взят от хозяина
с тем, чтобы нести наказание в оковах, или осужден каким-нибудь
административным лицом, или если он должен быть выслан, самым справедливым
будет предупредить и об этом»(Ь., 17, § 19). Действительно, бывали случаи,
когда эти неумолимые постановления тяготели на рабе. Чтобы наложить
более тяжелое наказание на население, уже покоренное и приведенное к
повиновению после революции, Август велел продать пленных с определенной
оговоркой, что они не будут рабами в соседних местах и могут быть отпущены
на волю только по истечении двадцати или тридцати лет (Светоний, Август,
21; Дион Кассий, LUI, 25).
44 «Как такого, который осмелится поступить с другим так же, как решился
поступить сам с собой» (L. 23, § 3 (Ульпиан), D., XXI, 1).
45 L. 31, § 21, (Ульпиан).
46 Говорили, что на это дает намек начальная буква их имени, «три
плохих К»; [по-гречески слово «дурной»—какое—начиналось с этой буквы]
(Прим. ne рев.).
47 Соответствующие тексты у Jugler, прозвища рабов: для сирийца см.
Плавт, Трехмонетный, II, 4 600; о тяжелых каппадокийцах—Перс, VI,
77: о детях Алексанттпии Стаиий. Сипкяя V 5 fifi
48 «Раб может называться столько же старым и опытным рабом, как
и новичком. Старость и опытность оценивается не временем службы, но,
как говорит Целий, родом и умением ее выполнения: ведь всякий,
купленный у торговца новичком, будучи приставлен к какому-либо делу, тотчас
оказывается в числе старых и опытных рабов; понятие «новичок» должно
пониматься не в том смысле, что он своего рода новобранец по характеру
занятий, но по условиям своей служебной работы. Не имеет значения, знает ли
он по-латыни или нет; и не от того зависит его старость и опытность,
обучен ли он наукам или нет» (L., 65, § 2 (Венулей), D., XXI, 1).
49 «Старыми и опытными рабами называются те, которые в течение целого
года были рабами в городе; под новичками понимаются те рабы, которые еще
не послужили года» (L., \% § 3 (Маркиан), D., XXXIX, 4. Об откупах и
налогах).
60 «Существует предубеждение, что те рабы, которые еще грубы, более
просты и более сподручны для службы; они и послушнее и более подходящи
для всякой службы; рабов же уже тертых и старых трудно перевоспитать
и приспособить к своему характеру. Так как торговцы знают, что легко
проходит продажа новичков, они поэтому подделывают стариков и продают
за новичков» (L., 37 (Ульп.), D., XXI, 1, Об эдиктах эдилов).
61 L., 19, § б (Ульп.); L., 47, § 1 и 1. 44, § 1 (Павел). Если была налицо
попытка обмана, то независимо от возвращения уплаченной суммы можно
было получить возмещение убытков и проценты (L., 1 (Каракалла), Cor.
Juris, VI, 58, О процессе у эдилов). Торговая сделка иногда могла быть
нарушена для всей группы рабов, несмотря на то, что только одна часть их
давала повод для вчинения иска, особенно если вся масса купленных рабов
теряла свою ценность вследствие такого разделения, что могло иметь место
с труппой актеров или певцов (L. 34 (Африкан); сравн. 1. 64 (Лабеон),
D., XXI, 1).
52 Гораций, Послания, И, 2, 3 и ел. в перев. Дмитриева.
53 L., 1, § 1. Это подлинные слова эдикта, и Ульпиан их комментирует:
«Если купленный раб испорчен покупателем нравственно или физически,
496

то покупатель заплатит продавцу, например, если [раба] будет обесчещена»
(L., 23 (Ульп.) D., XXXI, 1. (О процессе у эдилов).
64 «Если проданная вещь подлежит принудительному возврату, то и раб,
который связан с этой вещью, подлежит возврату, если, конечно, ему не
причинена какая-либо порча» (L., 33, § 1, D.; XXI, 1. Сравн. 1. 32; 1. 25,
§ 2 и 1. 27. bb. D., XXXIII, 7).
65 «Из уважения к человеческому достоинству» (L., 44, введение (Павел),
D., XXI, 1).
56 «Мела говорит, что к людям не прилагается название товара: и по этой
причине мангоны (барышники рабами), как он говорит, называются не
купцами, но продавцами; и правильно» (L.,207 (Африкан) D., L., 17, О значении
слов). Наш язык, говоря о «живом товаре», не так уж мелочно боязлив!
67 «Отсюда ясно, что (закон Аквилия) приравнивает наших рабов к
четвероногим, которые считаются в числе скота и содержатся стадами, подобно
овцам, козам, быкам, лошадям, мулам, ослам». Свиньи являлись предметом
юридического вопроса; но Лабеон дал утвердительный ответ, и Гай это
одобряет (L., 2, D., IX, 2, К Аквилиеву закону). В одной надписи из сборника
Бёка (№ 4474) жители одного маленького городка в Сирии представляют
Августу устав относительно торговли животными и рабами: «пусть
продаются одинаково рабы (andrapoda) и четвероногие (tetrapoda) и прочие
животные».
Глава третья
ι
1 «Политическая экономия», II, 5, т. I, стр. 281 и ел.
2 Варрон, О земледелии, 1, 44, 1 и 2.
3 Если он говорит тут вообще, то в конце концов не заходит ли он в ту
ΟΠΛνΙ' T/TVT-'TTO ОЛШПЛГТЛП11Л ί^ι ιγτΛ *Г1Т<Тк Г> Γ»Τ» ΓΤΤ ПГ\** 1Г гт О TT Τ/■ Гк //Рлпт /-V nr\r»<«i>ff»i »е^т-'-»«-.
в большей части Италии урожайность была сам-четверт, мы едва можем
помнить» (Колумелла, III, 3, 4).
4 Варрон, указанное место; Цицерон, Против Верреса, II, 3, 4.
5 Строго придерживаясь цифры Варрона о количестве семян 5 мер (43,
35 литра) на югер (0,25 гектара), или 1,7 гектолитра на гектар, и
ограничивая урожайность сам-пять мы получаем, что приблизительно 3 миллиона
гектаров (2.878.336), пускаемые ежегодно под посев, дали бы приблизительно
25 миллионов гектолитров зерна (24.681.933); если вычесть отсюда г/5 на семена,
то для потребления мы получим около 20 миллионов гектолитров
(19.745. 547). Тежесамые цифры, примененные Дюро-де-ла-Маллемктому
пространству обрабатываемой земли, которое он допускает для Италии, дают
ему в конечном счете для потребления несколько больше 33 миллионов
гектолитров (33.165.720).
2
1 Катон, О земледелии, 56.
2 Дордал, говоря о молодой девушке, которую он хочет отпустить на
волю («Перс», IV, 3, 467):
Я два хлеба в день сегодня сделал сбережения.
3 Донат к Теренцию, «Формион», 1,1.
4 Саллюстий, Фрагменты, кн. III, стр. 398 по изд. Лемера (Lemaire).
5 Кроме того, известно, что питание бедного может быть меньше, чем
питание заключенного. Об этом еще говорил Сенека: «Питание в тюрьме
более щедрое; предназначенных к казни тот, кто сам подвергался опасности
быть.ими убитым, кормит не так скудно, [как он питается сам»] {Сенека,
Письма, 18, 8).
6 Светоний, Август, 41.
7 Сенека, Письма, 80, 9.
8 Полибий, VI, 39, § 13.
9 Чтобы доказать это улучшение, Дюро-де-ла-Малль цитирует текст
Плиния (XVIII, 20,2), по которому модий зерна дает в общем у2 модия муки
32 Валлон 497

и 5 «секстариев»(5/1бмодия) крупчатки; это дает 3/ιβ потери. Плиний указывал
еще, что галльский модий муки давал 22 фунта хлеба, а что то же количество
в Италии—на 2 или на 3 фунта хлеба больше. Дюро-де-ла-Малль в
примечании («Политическая экономия», т. I, стр. 110, прим. 3) смешивает зерно
с мукой и делает выводы, которые, если их даже признать правильными,
ничем не оправданы. В настоящее время 100 килограммов муки 1-го сорта
получаются из 135 килограммов зерна, и это же количество дает от 135 до
140 килограммов хлеба.
10 «Ясно, что римляне долгое время жили кашей, а не хлебом» (Плиний,
Естественная история, XVIII, 19, 2).
11 Пастух (opilio), которому полагался паек в 3 модия (26 литров в месяц),
выбирался из числа крепких мальчиков: «Для более крупного
скота—старших по возрасту, для мелкого—еще мальчиков; в том и в другом случае
крепких, которые бы могли бродить по лесным дорогам, а не таких, которые бы
ежедневно возвращались домой в имение» (Варрон, О земледелии, II, 10, 1).
Нужно, чтобы он мог без устали ходить за своим стадом по самым крутым
дорогам; и не только ходить за ним, но и защищать его против разбойников
и диких зверей (там же, 3). Такие дети были по меньшей мере подростками,
и их нельзя было держать на полупайке.
12 Дюро-де-ла-Малль, имея в виду гораздо большую территорию под
обработкой (треть страны вместо одной пятой), получил число жителей почти
вдвое меньшее (4.978.484). Приводя в результате всех своих расчетов
среднюю посевного фонда к цифрам, точно установленным Варроном, не
повышая отношения посевного зерна к получаемому продукту, ограничивая таким
образом валовой доход приблизительно 25 миллионами и количество,
идущее на потребление, 20 миллионами, мы все же будем иметь б миллионов
жителей (6. 325. 700), т. е. по 51 на кв. километр. См. Дюро-де-ла-Малль,
Политическая экономия, кн. II, гл. 1, стр. 286.
ό
1 Полибийу II, 24. В этом числе латиняне доставляли 80 тысяч
пехотинцев и 5 тысяч конницы: самниты—70 тысяч и 7 тысяч; агулийцы и мессапии—
50 тысяч и 16тысяч; луканцы—30тысяч и 3тысячи; марсы, марруцины, френ-
таны и вестины—20 тысяч и 4 тысячи; население Рима и Кампании—250 тысяч
и 23 тысячи.
2 Тит Ливии, VIII, 14.
8 Перепись в Италии в 225 г. до н. э. дала для всей центральной и южной
Италии (включая 273 тысячи римлян и кампанцев) 500 тысяч человек пехоты
и 18 тысяч кавалерии. На ту часть Италии, где римская территория на севере
распространялась до Рубикона и Макры, приходилось 200 тысяч человек
пехоты и 12 тысяч конни \ы, которых Полибий не включает в подробную
опись этой переписи. Но он упоминает 50 тысяч человек пехоты и 4 тысячи
всадников, явившихся из Сабинской области и Тосканы на помощь Риму
при первых слухах о галльской войне, и 20 тысяч умбрийцев и серсинатов,
пришедших с Апеннин. Эти 74 тысячи человек (к которым присоединились
20 тысяч венетов), составлявшие целый отряд действующей армии,
набирались, вероятно, согласно римскому обычаю среди самого молодого возраста
(juniores, от 17 до 45 лет); это позволяет нам сделать заключение, что
нормальный контингент их страны равнялся 100 тысячам. Следовательно, еще
примерно около сотни тысяч придется на часть умбрийцев, пиценов и, может быть,
некоторых других народов, например, бруттийцев, которые не были ранее
перечислены (см. Полибий, II, 23 и 24, а для общего числа—Плиний, III,
24, 5).
4 Тит Ливии, VII, 16 и XXVII, 18 (цитир. Дюро-де-ла-Малль, т. I,
стр. 290). Имена консулов для обеих этих эпох дают нам годы 397 и 545
(357 и 209 до н. э.), но это оказывает мало влияния на исчисление· Мы
сохраняем цифры, данные Дюро-де-ла-Маллем.
ь Одно соображение не позволяет нам снизить цифру рабского
населения до того низкого уровня, который, казалось бы, должен был бы
соответствовать простоте римских нравов той эпохи: дело в том, что это население
498

состояло не только из рабов Рима, но и рабов всей союзной Италии. И если
Рим в своем домашнем быту, как и некоторые племена, жившие среди гор
и на берегах Адриатики, сохраняли еще прежнюю умеренность в привычках,
то бок о бок с ними жили другие народы, довольно далеко шагнувшие по пути
богатства и роскоши и, без сомнения, сохранившие некоторые следы этих
привычек и под властью Рима, например Этрурия, Кампания, Великая
Греция. Определяя отношение между свободным и рабским населением Италии,-
следует принимать в расчет не только Рим, но и эти племена.
4
1 Плавт, Пленники, II, 2, 268.
2 Отсюда выражения: «трех декурий» или «из трех декурий, которые
обслуживают магистратов», так часто встречающиеся в надписях. Одна
из этих декурий была консульская, две другие—преторские. См. Моммзен,
De apparitoribus magistratuum romanarum в Rheinisches Museum, т. VI
(1848), стр. 10—25. Автор присоединяет к этому классу куриатных
ликторов и служителей при отправлении культа, о которых мы говорили выше.
3 Тут не место подробно разбирать их функции, их организацию по деку-
риям, форму их набора и природу их службы: все эти детали можно найти
с соответствующими текстами и надписями, которые составляют основу
всей этой системы, в вышеназванной ученой статье Моммзена. Надписи
государственных служителей, свободных и вольноотпущенников, находятся
в большом количестве в томе I Corpus inscriptionum Latinarum, заключая
в себе надписи до времени Империи: писцы № 202 и 1052; вестовые № 198
и 202; ликторы—1060 и т. д. Нам придется вернуться к ним позднее.
4 Тит Ливии, XXVI, 47; Авл Геллий, X, 3, и Аппиан, Война с
Ганнибалом, 61. Такова же, по свидетельству Страбона (V, стр. 251), была судьба
жителей Пиценума и луканцев. См. Помпа, De operis servorum.
6 Фронтин, О водопроводах, 98.
* Там же, ΐυυ.
7 Каменщики, водники, шахтеры и т. д. (см. Пиньори, О рабах). «Лет,
государственный раб римского народа, водник». Его жена была
вольноотпущенницей (Орелли, № 3203). «Геводу, государственному рабу водной
станции» (Мурстори, Приложение, стр. 2405, № 2).
8 Например, курионы, называвшиеся также куриальными рабами. Это
название в конце концов стало применяться к простым общественным
глашатаям (Марциал, Введение к эпиграммам, кн. II).
0 Таковы «веспиллоны», носильщики трупов бедных, так как они
исполняли свои обязанности вечером (Сервий к «Энеиде», XI, 143). Богатые
выносились на «лектике» (паланкин)—отсюда «лектикарии», носильщики для
богатых; бедные—на простых носилках, откуда и название «сандапилоны»,
простые нссильшики (см. Крейцер, Очерк римских древностей, §§ 293 и 294).
10 Тит Ливии, XVIII, 16 и т. д.
11 «Вместо военной службы при тогдашнем правительстве они должны
были целыми днями бегать на посылках и разносить письма» (Страбон, V,
стр. 251). «При отправлении магистратов в провинции они приказали
соответствующим группам рабов быть налицо и обслуживать их. Таким образом,
они следовали за магистратами, как в трагедиях так называемые %«биченосцы»,
и кого магистраты приказывали, они связывали и бичевали» (Авл Геллий,
X, 3. Сравн. Аппиан, Война с Ганнибалом, 61). Цицерон говорит о писце
Юлия Цезаря (<К брату Квинту», II, 14). Чтобы предупредить всякие
злоупотребления, закон запрещал магистратам приобретать рабов в их
провинциях, если не представлялась необходимость заменить умершего
(Цицерон, Против Верреса, IV, 5, 9).
12 Плиний Младший спрашивал Траяна: «Должны ли мы строго
проводить охрану заключенных при помощи государственных рабов каждой общины,
как это делалось до сих пор, или при помощи солдат?» Траян высказался
за старый обычай («Письма», 30 и 31).
13 Эта функция была возложена на них с самых первых времен
Республики и тем более сохранена впоследствии. Все помнят о рабе Кимвре,
посланном, чтобы убить Мария (Валерий Максим, И, 10, 6). Слово tintin-
32*
499

noculos (звон, позванивание) у Плавта («Тракулент», IV, 3, 731) обычно
применяется к палачу и тому шуму, который он производил, звеня
колокольчиком перед осужденным,...и ли же с треском ломал ему кости.
Объяснение Ноде [Naudet].
14 Тит Ливии, XLIII, 16; Авл Геллий, XIII, 15; Ювенал, X, 41—43 (во
время торжественного триумфа); Орелли, Надписи, № 2853. Надписи,
касающиеся этой категории лиц и их служебных обязанностей, как в конце
Республики, так и в первые века Империи, очень многочисленны. Это легко можно
доказать, открыв специальные главы различных сборников, где они все
объединены в порядке. Например: рабы, прикомандированные к
различным видам продовольственного дела: dispensator annonae («распределитель
хлебного пайка», Вилльманс, Exempla Inscriptionum Latinarum); 1363
(«заведующий хлебным кладом», Corp. Inscriptionum Latinarum, т. Ill, 333);a fru-
mento («заведующий зерном», Inscriptiones Neapolitanae latinae, 6910); horrea-
riuc («заведующий хлебным магазином», С. /. L., т. VI, 6294); mensor («отме-
риватель», «каптенармус», там же, т. III, 333); publicius minucianus, который
раздавал хлеб в портике Минуция (Орелли, 2462); всякого рода экономы,
dispensator augustalis («кассир в [имении] Августа, С. /. L, т. III, 354, 493,
563, 1085, 1301, 1839, 1955, 2082; т. V, 378); rationis privatae («по частным
расчетам», там же, стр. 752); fisci castrensis («по лагерной кассе», Вилльманс,
1355; Dalmatiae, Moesiae, Panoniae и т. д. («кассир по Далмации, Мизии,
Паннонии»,С/. L.,t. Ill, 754, 1994, 3937 и т. д. 3960, 4828 и дальше; dispensator
aurarium dalmat («ведающий золотыми копями в Далмации», там же, 1397);
счетоводы по всем этим различным службам: commentar. aurar. dalmat.
(«счетовод по золотым копям в Далмации», т. III, 1468; т. V, 367, 369, 371);
adjutor tabular («помощник секретаря», т. III, 1468; т. V, 368, 369, 371);
уполномоченный по службе связи: stationarii («заведующие почтовыми
отделениями», т. II, 2011); tabellarii («курьеры»); их должность засвидетельствована
начиняя со Π в. до н. э. П32 год) знаменитой надписью Поллы в Val di Diano
(С. /. L., т. I, № 551, стр. 151). Цицерон в своих письмах делает часто намеки
на их обязанности. Но эта должность окончательно была установлена
Августом. См. Ноде у «Почта у римлян» и Дежарден (Desjardins) «Табел-
ларии, или курьеры, разносители депеш у римлян» (Извлечение из
Mélanges publiés par l'Ecole des Hautes Études). Эти курьеры имели свои станции
на военных дорогах и разносили свои депеши пешком; но когда почтовое
дело было вполне организовано, они могли также получать diploma, или
путевку, которая давала им право получать лошадей или повозку, откуда
произошел «титул» tabellar. diplomarius («курьер с подорожной», Орелли,
2917).
Леон Речье сообщил и комментировал в Академии надписей в 1866 г.
(Comptes rendus, 2-я серия, т. II, стр. 47—51) надпись, найденную в Тунисе,
гдг подобного рода курьер, любитель хорошо пожить (он любил это и
говорить и доказывать на деле), велел сделать надпись на своем памятнике в
стихах довольно подозрительных [почему я их и перевожу прозой], которые
он каждый раз, проходя мимо при исполнении своих служебных
обязанностей, любил перечитывать; его звали Виталис, что по-латыни обозначает
«живой»—на этой игре слов основана первая строчка:
«Пока я Виталий—живой* и живому себе я поставил гробницу; и когда
я прохожу мимо моих стихов, я всегда их читаю; всю я страну исходил
пешком, сам разнося все приказы; с собаками много захвачено было мною
зайцев и даже лисиц, а затем я охотно пропускал в себя чаши с вином. Много
я сделал дел юности, так как я ведь теперь собираюсь умирать. И всякий
юношам если только разумен, еще при жизни себе воздвигни памятник».
15 Надписи указывают нам большое количество рабов, выполняющих
эти функции. Среди них есть кассир самого Августа (С. /. L. т. V, 1801);
другие являются кассирами родовых имуществ (там же, т. II, 1198),
пятипроцентных сборов с наследств (там же, т. III, 1997, и Вилльманс, Exempla
Inscriptionum Latinarum, 1387 и 1390), доходов различных провинций (там же,
т. III, 4049, 4797, 4798, 4800, 6077; т. V, 8818).
•Непереводимая игра слов: Vitalis по-латыни и собственное имя (Виталий) и
прилагательное («живой»).
500

16 Тацит, Истории, 1,43—publicus pontificum («государственный раб
коллегии понтификов»), septemvirum epulonum («коллегии семи для
устройства торжественных пиршеств»—Грутер, стр. 306, 4; 307, 3; Фабретти,
IV, 504); publicus XV virum sacris faciundis («государственный раб коллегии
пятнадцати для совершения священных обрядов», Фабретти, там же);
publicus sacerdotalis («государственный раб коллегии жрецов», Орелли,
2468); publicus augurum («государственный раб коллегии авгуров», Грутер,
стр. 1087, и Фабретти, IV, 503, сравн. там же, 502); publicus ab sacrario divi
Augusti («государственный раб при святилище божественного Августа»,
Орелли, 2470).
17 «Он приказал рабам не только присутствовать, но и помогать ему,
так как служение рабов будто бы приятно для героев» (Дионисий Галикар-
насский, IV, 14). Под именем «героев» нужно подразумевать lares
compitales (ларов на перекрестках), по толкованию древнего комментатора. В одной
надписи из Помпеи среди magistri («начальников») перекрестков находятся
имена двух рабов (С. I. L., т. IV, № 60). Цицерон также говорит: «Служение
ларам было обязанностью столько же господ, сколько и рабов» (О законах,
II, 11). В таблицах братьев Арвалов находится среди других предписанных
им жертвоприношений в честь богов следующее указание:
«Богам-служителям двух баранов» (Таблицы, XXXII, кол. 2). Но под этими
богами-служителями комментаторы понимали Гебу и Ганимеда, которые наливали нектар
царю богов, Меркурия, вестника Юпитера, Ириду, вестницу Юноны, равно
и Граций, как служительниц Венеры (см. Марини, Atti е Monumenti degli,
Arvali, т. I, стр. 146 и т. II, стр. 372). Относительно рабов там нет ни слова.
18 С. I. L., т. I, № 602; упоминаются семнадцать рабов, посвятивших его
(сравн. там же, т. V, № 792, с именами вольноотпущенников и рабов). В двух
других надписях (т. I, №№ 1167 и 1168) три раба посвящают полуколонну
«Доброй Мысли» (Menti Bonae)—божеству, которое их хозяева, без сомнения,
рекомендовали к почитанию.
1Ъ ium jiuöuii, iX, 2Ö и 34, BuAtpuu Максим, i, î, 17, Дионисий Галш\,ир-
насский, \, 40. Геркулес рассматривался как покровитель рабов. См.
Фабретти, II, 76 и 77, стр. 75 и 76. Он приводит много памятников, которые были
ему посвящены и на которых изображена дубина, знак этого бога.
20 «Была в Ларине корпорация так называемых Марциалов, т. е.
общественных слуг Марса, посвященных этому богу в силу древних сакральных
порядков ларинатов; их было довольно много, и считались они наподобие
тех многочисленных сицилийских венериев [служителей Венеры] настоящею
челядью Марса. И вот вдруг Оппианик стал утверждать, что все они—люди
свободные и следовательно—римские граждане» (Цицерон, Речь за Клюэн-
ция, 15).
21 «Эту службу богу может выполнять как раб, так и свободный» (Катон,
О земледелии, 83). Одна рабыня была хранительницей храма Дианы, как
это показывает надпись, которую ей посвящает ее сотоварищ по рабству:
«Дориде, рабыне Азиния Галла, служительнице храма Дианы, Антиох,
сораб» (Фабретти, X, 435). Есть и другие рабы, называвшиеся aedituus
(«хранитель храма»; С. I. L., т. I, стр. 327, 2 колон., строки 23 и 28 (списки
Анциума) и там же, т. V, № 767); есть и рабыня под названием sacraria
(«надзирательница над святынями», там же, т. V, № 3423).
22 Плиний, Письма, X, 40.
23 «Какие места отведены цензорами государственным рабам для
жительства и для использования, в силу этого закона вновь не испрашивается,
чтобы они могли этими местами пользоваться» (Юлиев закон о муниципиях;
см. Blondeau, Monumenta juris antejustinianei, стр. 84; а также Моммзен,
С. I. L., № 206, стр. 82, т. I, стр. 121). Об их одежде см. Исидор из Севильи,
Начала, XV, 14.
24 «Осужденные или на принудительные работы, или на выступление
на арене, или к другим подобного рода наказаниям, они выполняют
обязанности и службу государственных рабов и даже, подобно государственным
рабам, получают годовое жалованье» (Плиний, Письма, X, 40).
26 «Пользоваться для исполнения государственных и общественных работ
трудом осужденных я считал не совсем почетным» (там же).
501

26 Плиний, там же, 41.
27 Юрисконсультам часто приходилось сталкиваться с рабами
муниципий, коллегий, ассоциаций и т. д. (L., 25, §§ 1 и 2, D., XXIX, 11). «Кто
освобождается отдельным человеком, или коллегией, или государством»
(L., 10, § 4, D., II, 4, О вызове на суд). След, который они оставляли в
надписях, не меньший, чем от государственных рабов. См. в «Сборниках»
названия тех «муниципальных обязанностей», к которым они были прикреплены.
Вот только несколько примеров: servi publici (городские рабы) в Аквилее,
Бриксии, Триесте, Верронеи т. д. (см. С. /. L., т. V, под именами этих
городов); coloniae (servus)—раб колонии (Орелли, 2586); publico curionali (раб
курии какого-то муниципия, см. Муратори, стр. 93, § 1). Большое число
рабов отмечено по городам как казначеи или заведующие сокровищницами:
villicus aerarii ser (vus) brixian (ensis) C. /. L. («управляющий
казначейством раб города Бриксии»; С. /. L., т. V, 4503); в Падуе (там же, 2803);
в Милане (там же, 5858); summarum (доходов) в Аквилее (там же, 757 и 1038);
arcarius Lugd. («казначей в Лугдунум» [Лион], там же, 7213). См. для
различных других городов. Inscriptiones Napolitanae Latinae, №№ 96, 218,
929, 2457, 3683, 5608, 5704—5707; служба при банях, familia thermensis
thermarum urban, («рабы-парильщики городских бань») в Падуе;—целый
ряд tabularii («счетоводы») и опять-таки tabelarii («курьеры», С. /.L.,t. V,
6887); stator civitatis («ординарец общины», Грутер, стр. 6313,): по странной
причудливости языка stator [«тот, кто стоит»] выполняет иногда обязанности
курьера (Цицерон, Ad Divinationem, II, 18 и X, 21). Есть также tabelarii
или посыльные с депешами откупщиков (К Аттику, V, 16 и 21) и т. д.,
sociorum (servus)—«раб товарищества» (С. /. L., т. I, 755 и 1462; т. V, 703,
5080), как и servus societatis (раб компании откупщиков) у Цицерона,
Филипп, VIII, 8; sociorum contrascriptor («контролер товарищества», С. /. L.,
V, 5079, 5080).
В одной надписи из Стратоники идет вопрос о δημόσιοι παιδοφύΛα*3$ (госу-
AapClüCiiiibiC ОХраПИТСЛИ ДСТСЙ), КОТОрП? Д^ттм/иит Китли ПОТТ руКОВОТТСТВОМ
магистрата, носившего название «педонома», сопровождать в храм тридцать
юных детей на священную церемонию (Бёк, С. /. L. часть XIII, отд. III,
№ 2715); эта надпись относится ко вре,мени Тиберия.
5
1 Таково обозначение в Дигестах, XXXIII, 7. Эти термины
встречаются и в надписях. На оборотной стороне памятника, поставленного в честь
одного из членов дома Симмаха, в словах, обращенных к его дочери,
читается этот термин «Naeriae Cerelliae Sabinae Prudentissime puelle Symachi,
v. p. filiae (familia urbana aere conlato merit» («рабы городского дома,
собрав деньги, почтили« Анджело Май, Ватиканское Собрание in—4°,
т. V, стр. 291, № 3). См. также Орелли, Inscriptiones, № 2862 и дальше.
2 «Городскими рабами надо считать тех, которых сам хозяин привык
считать в числе городских, что скорее всего можно узнать из списков
рабов и продовольственных записей» (L., 99, D., XXXII, I).
8 Пиньори, О рабах; Помпа, О рабских работах у Полен, в приложении
к Гревию, т. III, стр. 769и 1294; Крейцер, Очерк римских древностей; Блэр,
Разыскания о положении рабов и т. д.
4 Дезобри (Dezobry) нарисовал с большими подробностями картину этих
«вилл» в 81-м письме о «Риме в эпоху Августа», т. III, стр. 271.
5 Катон, 142 и 143; Варрон, I, 17, 4—7; Нолумелла, 1,8; 1 — 19. Надписи
говорят нам о villicus Августа (Муратори, стр. 899 № 7); villicus других
императоров (С. /. L., т. V, №№ 706 и 5081). Ряд надписей говорит о
других villici.
6 Орелли, Inscriptiones, № 2859.
7 L., 8, L., 12, § 15 и L., 15, конец. D., XXXIII, 7; Колумелла, I, 9, 1 —
Зит.д.—circitor (сторож на полях и в садах) из Ликаонии, раб одного из
членов императорского дома (МоМнзен, Inscriptiones Neapolitanae Latinae,
№ 239).—Saltuarius, «лесной сторож», С. /. L., т. V, 5548, 5702.
β Колумелла, там же, 3 и 4.
502

• Sartor («тот, кто окапывает»), occator («тот, кто боронит»), runcator
(«полольщик»), messor («жнец») и т. д.
1§ Колумелла, там же, 6. См. II, 12, 7. У Грутера три надписи о mediastini,
стр. 577, №№ 3, 4 и 5. Один из них принадлежал императорскому дому (Момм-
зен, Inscriptiones Neapolitanae Latinae, 6869).
11 «Склад для масла; склад для вина; рабы, которые закупоривали,
которые заготовляли сосуды и т. д.». Раб при овощах (pomarius, №3578), по
украшению сада (topiarius); по наблюдению за фруктовыми деревьями (ex hortis,
там же, 2133, 2894; С. /. L., т. V, 5316); ведающий капустой (olitor, Орелли,
№ 2861).
12 Все эти названия подтверждены надписями (Орелли, 2870, 2866),
текстами Катона, Варрона и Колумеллы, законами Дигест и даже стихами
поэтов.
13 «Себе и Эвтиху со (рабу), ключнику и пекарю» (Орелли, № 2868).
14 Прежде слово pistor имело оба эти значения (Марциал, VIII, 16, 5):
«И хлебы печешь, и мелешь муку».
15 «Рабочие-строители, столяры, металлисты». См. L ,12, §§ 5—9, D., XXXIII,
7. Сравн. Колумелла, XI, I, 5 и т. д.; Варрон, 1, 17 и т. д.; Плиний Младший,
Письма, III, 19.
16 Aucupes, vestigatares, mansuetarii (L., 12, §§ 12—13, D., там же);
Плиний Младший, Письма, III, 19, и Плавт, Трехмонетный, II, 14, 364.—Мы не
говорим тут о частных предприятиях: мраморные каменоломни (marmorarius,
6318); один из таких рабочих в Лузитании посвящает памятник богу Эндо-
веллику (С. /. L., т. II, 133). И в этом случае принадлежность этих рабов
к группе городских или деревенских зависела от точки зрения хозяина
(L., 99, § 1, D., XXXII, I).
17 Ergastularii, lorarii и т. д. (Плавт, Пленники, II, 1, и Авл Геллийу
X, 3).
18 Грутер, Inscriptiones, стр. 1151, № 4.
19 «Древние их назвали декуриями и весьма их одобрили и т. д.» (Колу-
мелли, I, 9, 7).
20 Фермер—это, собственно, свободный, который арендует землю у
другого. Слово villicus в этих строках может одинаково относиться к
руководителю предприятия, свободному или рабу.
21 «О земледелии», X, I и XI, I.
22 Варрон, I, 18, 1—8.
23 «Поле должно быть меньше, чем силы земледельца» (Колумелла, I, 3, 9).
Еще Марий распределял между солдатами по 14 югеров, и так как многие
жаловались на это, прося больше, он сказал: «Не дай бог, чтобы римлянин
находил слишком малым участок земли, который достаточен, чтобы его
прокормить» (Плутарх, Красе, 2). Плиний выражал желание приобрести
землю, соседнюю со своей, так как, соединивши эти два участка, он получал
экономию в инвентаре, в привратниках, садовниках, ремесленниках и
охотничьих приспособлениях» (Письма, III, 19).
24 Плиний насчитывает целый штат рабов в одном очень маленьком,
образцово поставленном имении: In parvo admordum agello (Естественная
история, XVIII, 8, 3 и 4).
25 «Принимая во внимание здоровье, погоду, отсутствие настойчивости,
снисходительность» (Варрон, I, 18, 2).
26 Катон, Варрон и Колумелла—во многих местах. Плиний, XVIII,
67, 3 и 10.
27 Имения муниципий, храмов, а позднее и фиска охотно сдавались
в аренду на очень длительный срок: «... как будто бы вещь, сданная в аренду
навсегда: это имеет место при сдаче в аренду имений муниципий, которые
сдаются на том условии, чтобы, пока выплачивается за них подать, ни у самого
съемщика, ни у его наследника это имение не отнималось» (Гай, Институции,
III, § 145; сравн. Corp. Justiniani, XI, 70: «о сдаче в аренду имений общин,
или казенных, или храмовых»).
28 Варрон, I, 17, 2; Колумелла, 1,1, 5—7. Катон также говорит об этих
поденщиках, нанимаемых управляющим. Он советует не удерживать их дольше
договоренного времени («О земледелии», V, 4).
503

29 Катон, XIV, 2; Варрон, 1, 13, 1—3; Колумелла, I, 6, 6—9.
80 Колумелла, I, 9, 4. Варрон дает достаточно доказательств того, что оре-
rarii (рабочие) были обычно рабами, говоря о их пекулии и советуя его
увеличивать (I, 17, 6 и 7). Гораций (Сатиры, II, 7 кон.) дает тот же смысл слову
opera в той фразе, которая в то же время указывает на число людей, занятых
в его сабинском имении:
«Вон! А не то угодишь у меня ты девятым в Сабину!»
81 Варрон, I, 16, 4.
32 Варрон, II, 10, 1—4. Советовали иметь одного пастуха на 80—100 овец
при стаде в 700—800 голов; для стад более значительных число пастухов
могло не очень строго следовать за этой пропорцией (там же, 10 и 11).
33 <<что касается человеческого приплода пастухов, которые постоянно
остаются в имении, то вполне допустимо, чтобы они имели себе подругу
из рабынь на вилле; эта пастушья любовь не ищет себе чего-нибудь очень
далеко. Те же, которые живут в горах и лесистых местностях, и не в имении,
а в случайных хижинах, избегают дождей, то им дать женщин, которые
бы вместе с ними ходили за стадами и приготовляли бы пищу пастухам и
сделали бы их более оседлыми, многие считают даже полезным» и т. д. (Варрон,.
II, 2, 6—8).
34 Варрон, II, 10, 9.
35 Там же, I, 17, 5; Колумелла, I, 8, 5 и XII, 1.
36 Колумелла, I, 8, 18.
87 Плутарх, Катон Старший, 21.
зв Раньше мы уже отмечали, что название verna было довольно частым
на могильных надписях как рабов, так и вольноотпущенников. Потомство
рабов, не принимаемое в расчет как специальное средство, тем не менее
рассматривалось с точки зрения закона как один из источников увеличения
наследственного имущества (Институции, II, 22, 2; сравн. L., 27(Ульпиан), D., V»
3, О получении наследства).
б
1 L., 16, D., XI, III. De servo corrupto (Об испорченном рабе). Сравн.
Орелли, Inscriptions, № 2782; Doni, VII, 6 и 24; С. /. L.,t. Ill, 29, 35 и др.;
т. VI, 6275—6279.
2 «Заведующие утварью, рабочие по металлу, чеканщики и т. д.;
заведующие одеждой, золотом с драгоценными камнями, столовыми сосудами;
декоративным серебром». Пиньори и Помпа в их выше цитированных работах;
различные собрания надписей; надсмотрщик за гардеробом (Doni, VII, 161,
184); ведающий парадной одеждой (раб Клавдия—там же, 14); ведающий
императорской одеждой (Донат, стр. 313, 4); кубками, украшенными
драгоценными камнями, столовым серебром (Inscriptiones Neapolitanae Latinae,.
6834); домашней утварью и обстановкой (Muratori, стр. 913, 2).
3 Плутарх, О любопы стве, 3, стр. 516.
4 «И привратник по древнему обычаю был на цепи» (Светоний, О славных
ораторах, 3). Сравн. Колумелла, I, введение, 10 и комические поэты. Для
этого часто употребляли старых женщин (Плавт, Куркулион, I, 1, 76—77).
6 Орелли, № 2785 и 2784; Моммзен, Inscriptiones Neapolitanae, 2140;
С. /. L., т. VI, 4428, 6237—6242; «Привратница»— там же, 6326.
6 «Специальной обязанностью которого было допускать желавших
повидать хозяина» (Макробий, Сатурналии, I, 7, начало). Сравн. Петроний,
Сатирикон, 30, стр. 114; и Ювенал, X, 215.
7 L., 203, в конце (Alfenus) D., L. XVI, «О значении слов»—заведующий
ложами (Doni, VII, 163 ел.); кабикулярий (С. /. L., т. VI, 6259) и т. д. Диэта-
рии (см. Гуди, стр. 218, 7; 219, 2) были те, кто прислуживал в столовой, как
и те, кто распределял порции рабам, безразлично, будут ли то домашние слуги
или экипаж корабля.
8 Fornicators, balneatores, aliptae, unctores и т. д. См. I, 13, § 1 и I, 14
(Павел), I, 17 (Марциан), D., XXXIII, VII. Сравн. Орелли № 2791; Дони,
VII, 189; С. /. L., т. VI, 6243, 6380.
9 Известно, с каким недоверием относился к ним еще Катон (Плутарх,.
Катон Старший, 23; и Плиний, XIX, 7, 1). Но пользование ими становилось
504

все более общим, и всякий дом, более или менее богатый, имел своих врачей;
Сенека, О благодеяниях, III, 24; Светоний, Калигула, 8 и Нерон, 2;
Апулей, Превращения, IX, начало и Апология, стр. 38 (ed. Bipontina). Сравн.
I, 16, § 1,D., XXXIV, 1, О содержании: I, 41, § б, D., XL, De fideic. liber-
tatibus. См. особенно примечание к I, 1,§ 1; Corp. Juris, VII, 7.
Многочисленные черты остались и в надписях: «Христе, сотоварищу по рабству и супруге
Целадий Антиной, врач Друза, хирург, за ее достоинства воздвиг» (Gruter,
стр. 681, 1). И еще в С. /.ί,.,τ. II, № 3118; т. V, № 869; т. III, № 614
(глазной врач); т. VI, № 4550 (хирург).—Присоединим к этой последней группе
также и цирульников, tonsores (Дони, VII, 56; Гуди, стр. 209, II; Орелли,
№ 2883).
10 Жак все домашние врачи из рабов лечат больные тела [господ] и не как
лучше всего или быстрее всего, но как угодно их господам» (Сенека, О
твердости мудреца, I, 1).
11 «И поваров не держали среди рабов, а нанимали их на частном рынке»
(Плиний, XVIII, 28, 1).
12 Плавт, Горшок, II, 4, 236; сравн. III, 1 и 2; Раб-обманщик (Псевдол)>
I, 2, 161—165; Сравн. Пасторе (M. de Pastoret), Торговля и роскошь у римлян
(Mémoires desinscrip. nouv. série, т. III, стр. 340). В этом сообщении и в трех,
или четырех следующих, посвященных тому же вопросу, автор затронул
почти все детали частной жизни римлян, может быть, чересчур
поверхностно.
13 В домах, менее организованных, condus promus выполнял обязанности
главного инденданта (заведующего хозяйством). См. Плавт, Раб-обманщик,
11,2, 595.
14 «Посмотри на наши кухни и на наших поваров, бегающих туда и сюда
среди стольких горячих печей: и ты полагаешь, что перед тобою представляется
единое брюхо, для которого с таким шумом готовится пища» (Сенека, Письма,
CXIV, 24; сравн. XXXVII, 6); cocus (повар—Гуди, стр. 210, 12 и т. д., т. VI,
о^-ьи - υ^ου).
16 Кулинары (pistores), мастера пирожных (placentarii), лепешечники
(offarii), пирожники (libarii), мастера по сдобе (bonitarii), по медовым
лепешкам (crustularii), кондитеры (dulciarii). См. Сенека, Письма, VI, 3 и т. д., и
Гуди, стр. 214, 10; Орелли, № 2881.
16 «Не было тогда имени кулинара (pistoris); это название прилагалось
к тому, кто в деревне толок (pinsebat) муку» (Варрон, I, О жизни римского
народа, под словом pinsere). Сравн. Фест под словом cocus (повар).—«Тогда
повар, для древних самый дешевый вид раба, стал пользоваться и почетом
и повысился в цене, и то, что было самой простой службой, стало считаться
за искусство» (Тит Ливии, XXXiX, 6). «Трудами и как бы чеканной
работой кондитерских»—говорит Плиний (XIX, 19, 4).
17 Сравн. Саллюстий, Югуртинская война, 85 (речь Мария).
18 Плавт называет «калатором» (calator) раба, исполняющего те же
функции («Канат», II, 3, 252.—-В русском переводе, ст. 335, это слово переведено
просто «служитель»).
19 Орелли, Inscriptions, № 2884; Дони, VII, 35. Сравн. Петроний,
Сатирикон, 22 (стр. 76).
20 Петроний, Сатирикон, 36 (стр. 153). Сравн. Ювенал, V, 123.
21 Там же, XI, 137.
22 Это то внимание, которое городская мышь не забывает оказать среди
ряда любезностей своей гостье—мыши деревенской в басне, рассказанной
Горацием («Сатиры», II, 6, 108).
Были еще «энопты»—надсмотрщики за вином, обязанностью которых
было наблюдать, чтобы оно было хорошего качества и в достаточном
количестве, согласно толкованию Афинея (X, стр. 425). Напротив, Лукулл поручил
одному из своих рабов заботиться о том, чтобы он не наедался чрезмерно
(Плиний, XXVIII, 14, 4).
23 «Цветущие красотой прислужники» (Лукиан, Петух, II), «мальчики
с гладкими щеками» (Inscriptiones Musei Stazii, № 2167, цитировано у Гори);
«мальчик с длинными кудрями» (Сенека, Письма, CXIX, § 15); «мальчик
с роскошной шевелюрой» (Петроний, 70, стр. 348).
505

24 «Прохожу толпы подростков, расположенных по народностям и цвету
кожи так, что у них всех было одинаково гладкое лицо, одной и той же длины
первая борода, один и тот же вид волос и т. д.» (Сенека, Письма, XCV, 14).
25 Заведующий чашами (ad cyathum), виночерпий (pocillator),
заведующий запечатанными бутылями (a lagoena) и т. д. (Петроний, 31, стр. 119
и 70, стр. 349). Вер после праздников дарил их своим сотрапезникам вместе
с блюдами (Юлий Капитолин, Вер, 5). Лукиан показывает нам оратора Дио-
нисиодора, читающего на пиру составленные им речи, которые встречаются
горячими аплодисментами стоящих позади него слуг (Пир, 17).
26 Ювенал, XI, 145:
Кубки плебейского сорта, ценою лишь в несколько ассов,
Раб нам подаст не наряженный, а защищенный от стужи.
Он не фигийский и не ликийский (от скупщика взятых
Между них нет и за деньги большие)...
Этот сурового сын пастуха, а тот землепашца.
Он вздыхает по матери, долго ее не видавши,
И по хижинке, и по знакомым тоскует козляткам.
27 Ювенал, V, 52—65. Сравн. Марциал, IV, 64, 9; X, 98, 8.
28 Сенека, Письма, 95, 24. Лукиан, Против невежественного
библиомана, 23—25.
29 Тит Ливии, XXXIX, 6; Марциал, I, 42, 12. Сравн. Ювенал, XI, 162
и обычаи Тосканы (Афиней, IV, стр. 153). Среди слуг императорского дворца
-были двуполые рабы, обученные танцам (Орелли, № 2639).
30 «Мальчиков, отличающихся даром обольщения и всякими
искусствами, избранными из стольких блестящих фамилий»(Цицерон, II, За Росция
Америнского, 41.—Сравн. еще «певчие мальчики», о которых говорит еще
Цицерон,—Против Пизона, 34 и в Верринах, II, 31 и III, 44.
31 Вопрос о paedagogia, или школах для молодых рабов, встречается во
многих местах Дигест у цитированных нами авторов. См. Спартиан (Адриан,
Эти дети назывались deîicae («радости»—Стаций, Сильва, V, 5, 66) или delici-
um («утешение»—Фабретти, 1,43—44) или еще delicatus(нежный). Между
прочим, я привожу эту надпись: «Эвтихету—нежному мальчику на добрую память
Л. Фуфидий Спор, хозяин, поставил. Он был недолгим удовольствием» (Орелли,
2803). Сравн. 2804, 2805 и еще 4650: «нежной-Тихе, знавшей всякую музыку».
В № 3202 находим «любимца Августа, помощника по следственным
делам», который погиб 18 лет в одном из походов против германцев.
Цезарь и Август утешались рабами подобного рода. Светоний говорит
о Цезаре: «За красивых и хорошо обученных рабов он платил такие деньги,
что сам чувствовал неловкость и запрещал записывать эту трату в расходную
книгу» («Цезарь», 47); а об Августе: «...либо играл в кости, камешки и орехи
с ребятишками-рабами, к^цх детский лепет и хорошенькие лица доставляли
ему большое удовольствие, таких он набирал отовсюду, особенно среди
мавров и сирийцев; напротив, к карликам, горбунам и прочим в этом роде он питал
отвращение, как к какому-то посмешищу природы и чему-то зловещему»
(«Август», 83). Но и эти уродливые существа усиленно отыскивались
тогдашним обществом (Плутарх, О любопытстве, 10, стр. 520). Плиний говорит
о Юлии: «Карлик ростом в два с четвертью фута был любимцем его внучки
Юлии» («Естественная история», 16, 3). Относительно шутов см. Лукиан,
Пир, 18. В конце концов эти невинные игры Августа не мешали ему вводить
на своих пирах актеров и шутов: «увеселял гостей выступлением чтецов,
музыкантов, актеров или же народных паяцов, а чаще всего ареталогов»
{Светоний, Август, 74).
Актеры, сатирические хоры и шуты архимимы имели место также и при
погребениях [в числе удовольствий, предоставляемых народу в качестве
«поминок»]. См. Светоний, Цезарь, 84 и Веспасиан, 19; Дионисий Гали-
карнасский, VII, 72.
32 Лукиан, Нигрин, 34: «Одно явление, частое в Риме и обычное в банях,
особенно заслуживает порицания: идущие впереди рабы должны кричать
и предупреждать их, чтобы они берегли ноги, если им надо перейти какое-
506

,нибудь возвышение или углубление, и, что особенно странно, обязаны им
напоминать, что они идут*. Юрист Павел говорит также о «курьерах» (curso-
res) среди vernae (рабы, рожденные в доме), как о специальной функции
<L., 99, § 5, D., XXXII, 1, De legatis). «Рабу-провожатому»: Дони, VII, 31;
С. /. L·., т. VI, 6333.
33 «Виргилйй, Публия Виргилия раб при факелах» (Доны, VII, 9). См. Те-
ренций. Братья, I, 1, 1.
34 Дони, VII, 141. Сравн. Цицерон, К Аттику, IV, 1, и особенно За Мур-
рену, 36; Сенека, О благодеяниях, I, 3 и далее. «Самыми смешными являются
те, которые, чтобы приветствовать кого-нибудь, пользуются голосом другого
человека; они хотят, чтобы люди были довольны, получив от них просто один
взгляд» (Лукиан, Нигрин, 21).—Это очень напоминает современный этикет,
который предписывает в день нового года рассылать визитные карточки
своим знакомым.
35 «Друзей и граждан стадо» (Марциал, Эпиграммы, II, 74, б). Сравн.
там же, 57, 5; и Юзенал, X, 44.
36 Receptitius (Авл Геллий, XVII, 6). Это тот раб, которого муж не mof
•считать ни своей собственностью, ни распоряжаться им.
37 Плавт, Ослы, I, 1, 70 (рус. перев., 86—88). Сравн. Апулей,
Превращения, X, стр. 227.
38 Бёттигер (Böttiger), Сабина или утро римской дамы. Сравн. Пасторе
<Pastoret), указ. раб., стр. 367 и в других местах.
39 Ювенал, VI, 347. Встретить евнуха или обезьяну было настолько
плохим знаком, что после этого спешили вернуться к себе домой {Лукиан, О
плохом грамматике, 17).
40 Сенека делает на это косвенный намек (Письма, 47, 2).
41 Авл Геллий, XII, 1. Повивальная бабка (С. /. L., т. VI, 6325). Сравн.
у Фабретти, X, 338, надпись кормилицы для дочери Германика.
42 Плавт, Купец, II, 3, 390 (рус. перев., 396—398).
43 Плавт, Менехмы, V, 2, 708; Вергилий, Энеида, VIII, 410 и Георгики,
! ?оо пг»до^ггцТа vKe aoTToinm сстрсчаем it с императорском дворце, ч;о
подтверждается и Светонием, и надписями (С. /. L., т. VI, 6349, 6350; Моммзен,
Inscriptions Neapolitanae, 633).
44 Квинтилиан, Декламации, 373; и Плавт, Трехмонетный, II, 1, 324.
Синер [сын?] Марцеллы, заведующий гардеробом (С. /. L., т. VI, 4477).
45 Это слово встречается у Горация, Сатиры, I, 2, 97 и его толкование—
у Бёттигера, Сабина [другие его толкуют так: заведующие нагреванием в
горячей золе щипцов для завивки волос].
46 «Ночью две трети человека лежит по ящичкам», говорит Марциал
<цитировано у Бёттигера, Сабина). Далее Марциал говорит (Эпигр., IX, 37, 3):
«И ночью ты зубы снихмаешь, как рубашки из шелка; лежи себе, спрятавшись
в сотне коробок».
47 «Украшательницы» (ornatrices). Это название фигурирует и в надписях
{Орелли, №2878; Дони, VII, 107; С. /. L., т. I, стр. 210, т. III, №2116 и т. д.).'
«Украшательница детей»—Моммзен, Inscriptions Neapolitanae, 6381.
48 «Кости Аврелии, рабыни августы Ливии, приставленной к уходу
за собачкой» (Gruter, стр. 578, № 5).
49 «Какой-то ребенок из числа болтливых, которых женщины
обыкновенно воспитывают голыми ради удовольствия» (Дион Кассий, XLVIII, 44,
стр. 560, строка 62).
δ0 Плавт, Купец, II, 3, 407 ел.
51 Плавт, Клад, III, 5, 456 [рус. перев. 500].
52 И как только мы встречаем знатный и богатый дом, сейчас же целый
полк изящных рабов, «носилки на плечах красивых гайдуков» (Сенека,
Письма, ПО, 16).
53 Плавт, Трехмонетный, II, 4, 499. Сравн. Петроний, Сатирикон, 63,
«тр. 317; Марциал, IX, 23, 9; и Ювенал, VI, 356: «что едет на спинах сирийцев
313 дальней страны».
54 Юзенал, VII, 132. Другое чтение: мизийцев.
65 Сенека, Письма, 87, 8; сравн. 123, 6; Лукиан, IV, 681; Петроний, 28,
стр. ЮО; и Бёттигер, Сабина.
507

δβ Ювенал, VI, 419 ел.; Теренций, Сам себя наказавший, II, 2.
Б7 Ювенал, VI, 149; сравн. Сенека, Письма, 31, 9. В той свите, которая*
сопровождала Милона и его жену на виллу, были музыканты и целые толпы*
слуг («мальчики, певчие жены и толпы служанок»). Конечно, там должно
было находиться и большое число крепких, сильных мужчин, как это
доказывает результат встречи и столкновения с Клодием (Цицерон, За Милона, 24).
68 Сравн. Корнелий Непотп, Помпоний Аттик, 13 и ел. Цицерон говорит
о таком неверном библиотекаре, виновном в двойном воровстве: он и'сам бежал
от своего господина и унес с собою часть книг, которые были ему доверены
(Письма к разным лицам, XIII, 77). Надписи часто упоминают о рабах
подобного рода: «писец, заведующий греческой перепиской» (Дони, VII, 156);
«книжный переписчик» (Гуди, стр. 215, 4; С. /. L., т. VI, 6314, 6315);
«библиотекарша» (Муратори, стр. 947, 7); «библиотекарь» (Орелли, II, 2873);
«литературно образованный в греческом и латинском языке библиотекарь*
исполнил 300 рецитации» (там же, № 2872). Это последнее обстоятельства
заставляет нас предполагать, что хотя он и назывался рабом, но был
вольноотпущенником. Среди надписей есть некий Александр Пилемониан, раб
Калигулы, хранитель греческой библиотеки при храме Аполлона (С. /. L., т. VIr
5188), и еще Антиох, раб Тиверия, хранитель латинской библиотеки при том.
же храме (там же, № 5884).
69 Glutinatores, malleatores, pumicatores. Интересные детали об
изготовлении книг можно найти у Дезобри, 89-е письмо, «Рим в эпоху Августа»,,
т. III, стр. 410 и сл.;< новейшая работа Dziatzko, Untersuchungen über
ausgewählte Kapitel des antiken Buchwesens, Leipz., 1900>.
60 В надписях на их могилах часто стояло название вольноотпущенников;.
но по всей видимости они были рабами, когда выполняли свои обязанности-
педагогов.
61 «Литературно образованные рабы» (Корнелий Непот, Аттик, 13);
«ученые слуги», которым Сервилий Гальба обычно диктовал свои произведения
уЦицерин, Брут, 22;. Накимсц, ^намсьт^и Тирсш, <СодсйстБпел1 которого
и почти что помощью пользовался Цицерон в своих литературных работах*
(Авл Геллий, VII, 3, стр. 378). Но он принадлежал к классу
вольноотпущенников, где мы позднее с ним и встретимся.
62 Непереводимая игра слов: аналектами назывались рабы, которые
подхватывали падающие со стола крошки и куски; тут в значении рабов,
«подхватывающих» и продолжающих стих, брошенный хозяином стола.
63 «Он держался того мнения, что может считать, что он знает все, что
только знает кто-либо живущий в его доме» (Сенека, Письма, 77, 4 и ел.).
Другой шутник советовал ему заниматься также борьбою. «Да разве я могу?Г
Я едва жив».—«Что за оправдание? Разве ты не имеешь толпы здоровенных
рабов?»
64 Лукиан, Наемник. , 36. «Женщинам кажется некоторым нелишним
добавлением к прочим нарядам и притираньям, когда говорят, что они
образованы и философией занимаются, и стихи сочиняют, мало чем уступающие
песням Сапфо. Ради этого такие женщины водят за собой всюду наемных
ораторов, грамматиков и философов. Но когда же они их слушают? Над этим тоже
стоит посмеяться: слушают или тогда, когда наряжаются и заплетают волосы,,
или за обедом, так как иначе им недосуг. Иногда, пока философ о чем-то
разглагольствует, входит прислужница, протягивает письмо от любовника,,
и вот: эти речи о скромности останавливаются и выжидают, пока она напишет
ответ любовнику, и внимание ее перенесется снова к тому, что ей
рассказывает философ».
65 Плиний, Естественная история, XXXV, 7, 1—2.
66 См. Орелли, № 2996.
67 Сенека, Фрагменты, XIII; О браке, т. III, стр. 429 (изд. Haase, 1853).
68 Колумелла, I, 7, 7; Петроний, 95. Некоторые из них были
вольноотпущенниками, но многие оставались рабами.
69 Плавт, Клад, III, 5, 461 [рус. перев. 506]. Сравн. Трехмонетный, II, 4,
364. Для различных деталей торговли и ремесла в Риме—см. статьи Пасторе
(Pastoret) и особенно третью (Mémoires de î'Acad. des inscriptions,, новая серия>
т. V, стр. 92 и ел.).
508

70 Марциал, VII, 64, 1.
71 Варрон, I, 11, 4. Намек на таких наемных рабов имеется у Плавта,
•Ослы, II, 4, 424 (но здесь, может быть, заимствование из греческой жизни)
<и в ряде законов времен Империи.—Одна надпись у Орелли (№ 5042) дает
нам двух рабов известного Полиона, нанятых как ремесленников Каем Доми-
цием Руфом.
72 Ювенал, VI, 353; Лукиан, Наемники, 18.
73 Плавт, Клад, II, 4,236. Сравн. Гораций, Оды, III, 14, 21 и т. д.; Лукиан,
Наемники, 18. Надписи сохраняют память о многих музыкантшах и
флейтистках (Орелли, №№ 2638, 2610 и 2611).
74 Сенека, О благодеяниях, VI, 31.
7δ Ювенал, VI, 127.
7
1 <В отличие от комедий, имевших своим сюжетом греческую жизнь и
называвшихся поэтому по греческому костюму palliata—«одетую в паллу»>.
2 Только один вид комедии, вид грубый и деревенский, заимствованный
из Кампании, стал национальным и мог в качестве исполнителей
пользоваться гражданами: это—Ателланы; но сюда уже не допускали рабов. «Этот
«ид игр, заимствованный у осков, наша молодежь сохранила за собой и не
позволила осквернять его наемным актерам: поэтому остается твердо
установленным, чтобы актеры Аттелан не удалялись из триб и несли военную службу,
как люди, чуждые ремесла, связанного с наживой» (Тит Ливии, VII, 2).
3 Орелли, Inscriptiones, № 2645.
4 Enuntiator ab scena graeca [скорее это наш «конферансье»], Орелли,
№ 2614. Под этим именем подразумевается тот, кто кратко на латинском
языке объяснял значение греческой сцены. В надписи, изданной Моммзеном,
читаем имя denuntiator( Inscriptiones Neapolitanae Latinae, 6886). Повидимому,
это был вольноотпущенник кого-либо из императорского двора.
° «Когда продается много вещей одного и roi о же рода, как, например,
труппа комиков или хор» (L., 34, D., XXI, 1. Об эдиктах эдилов).
6 Плавт, Ослы, начало пролога.
7 Сенека, Письма, 80, 6—7.
8 Плавт, Казина, конец пролога.
9 Плавт, Цистеллария, V, 1, 510.
10 «И играя на подмостках с веселым, комическим лицом, они играли
глубоко страдающую и полную печали трагедию» (Лукиан, О клевете, 24).
11 Gruter, стр. 332, № 4. Сравн. там же, № 1 .—Надписи, приводимые Мура-
тори (стр. 658, 1), он считает древнейшими на латинском языке.
12 Муратори, стр. 620, 7; 621, 1. Цирк в Риме был расположен в долине,
над которой возвышался с одной стороны Авентин, с другой—Целийский
холм и Палатин. Места для зрителей, первоначально сделанные из дерева,
впоследствии были заменены гранитными ступенями. Первый Цезарь
приступил к сооружению большого цирка. Так как одновременно состязались четыре
колесницы, то было четыре цвета, чтоб их различить, и столько же партий,
начиная с первых веков Империи: белый, красный, зеленый и голубой. Все это
требовало большого персонала, который нанимался, вместе с лошадьми
и колесницами, организаторами спектакля. Памятники всякого рода:
барельефы, медали, погребальные лампы, свидетельствуют о пристрастии
римлян к таким играм. Страсть к лошадям дошла до крайности при Империи;
молодые люди из знатных фамилий доставляли себе удовольствие самим
править своими лошадьми на больших дорогах. Светоний сообщает, что Доми-
ций, дед Нерона, славился в молодости своим искусством править лошадьми
{«Нерон», 4). Тацит ставит эту страсть Нерона в число позорных, faedum
Studium («Летопись», XIV, 4). Но у него были и худшие; в конце концов и наше
время доказывает, как в этом отношении вкусы могут меняться.
Игры на ристалище, игры греческие, введенные в Риме во время триумфа
Фульвия Нобилиор (186 г. до н. э.), для римлян были всегда играми чужими;
и должно думать, что, как и у греков, участвовали в этих играх только люди
свободные. Нерон, который хотел их популяризировать, заставлял лиц
высших классов принимать в них участие. Домициан выстроил на Марсовом
509

поле стадион, который мог вмещать в себя от 32 до 33 тысяч зрителей, и ою
сам председательствовал на этих играх в греческом костюме.
«Капитолийские игры», которые он основал, соперничали с играми олимпийскими;
но этот вид игр всегда пользовался меньшим расположением в провинциях
с латинским языком, чем в греческих. Расположение к атлетам в Риме было
чисто индивидуальным и главным образом среди женщин (см. Фридлендер,
Картины из бытовой истории Рима в эпоху Августа до конца династии Анто-
нинов, рус. перев., изд. Брокгауза и Эфрона, 1914 г., т. I, стр. 613 и ел.).
13 «Так как некогда считалось нужным умилостивить души умерших
человеческой кровью, то во время похорон умерщвляли пленных или
купленных рабов с дурным характером. Впоследствии такое нечестие было угодно
прикрыть ссылкою на удовольствие... Так смерть они утешали
человекоубийством. Таково начало этих зрелищ» (Тертулиан, О зрелищах, 12. Сравн.
Арнобий, Против племен, II, стр. 72).
14 «Впервые гладиаторские бои были даны в Риме в консульство Аппия
Клавдия и Марка Фульвия, Марком и Децимом Брутами, которые почтили
прах своего отца такими погребальными поминками» (Валерий Максим, II,
4, 7). Считают, что эти игры получили свое начало в Этрурии. На одной из
могил, найденных в Тарквиниях, можно видеть их изображение.
15 Тертулиан, Клавдиан, Авзоний<см. в энциклопедич. словарях Паули-
Виссова и Дамамбер-Салью под словом Saturnus>.
16 Кирилл Александрийский, Против Юлиана, IV, т. VI, стр. 128.
17 Обычай погребальных поминок-обедов был более ранним (см. Тит
Ливии, VIII, 22); он продолжался, когда были введены гладиаторские игры
(сравн. XXXIX, 46 и XLI, 28).
18 Афиней, IV, стр. 154; Сенека, О кратковременности жизни, XX, 4;
Цицерон, Против Ватиния, 15.
19 Так, например, на похоронах Лепида в 216 г. (Тит Ливии, XXIII,
30), Марка Валерия Левина в 200 г. (XXXI, 50), Лициния в 183 г. ОСХХIX.
40), отца Фламинина в 174 г. (XLI, 28). Сципион Младший справил
торжественно такие игры в Карфагене (испанском) в память своего отца и деда
(Валерий Максим, IX, И, 1). Он возобновил те же торжества в Африке;
но на этот раз игры имели другой характер: выступили одни только
свободные, при этом самые знатные, чтобы блеснуть своей силой (Тит Ливии,
XXVIII, 21).
20 В знак благодарности за самопожертвование Сульпиция, умершего-
на служении государству, Цицерон предложил, чтобы ему воздвигли статую.
«А вокруг этой статуи было место для гладиаторских игр..., так как он умер
во имя блага государства» (Цицерон, Филиппика, IX, 7).
21 См. Мазуа (Ruines de Pompéi) <<Развалины Помпеи», т. I, рисунки
XXX—XXXII. Наверху этого изображения, которое дает наиболее цен-
ные детали относительно рода битвы и оружия гладиаторов, можно
прочитать слова muner ampliati, которые, повидимому, обозначают, что
гладиаторская труппа Амплиата давала этот спектакль: этот Амплиат нам известен
по другому памятнику—мы его увидим позднее,—как дававший другой
спектакль в Помпеях. Это вовсе не придуманная сцена; это изображение
игр, которые, без сомнения, были даны по поводу смерти Скавра; и сами
гладиаторы обозначены своими именами, так как указано и число их
прежних побед; при некоторых из них помечено, что они погибли при этом случае.
22 Их можно видеть дюжинами в витринах музеев (например в Лувре).
23 Цицерон, Филиппики, II, 38, Сравн. Плиний, XXXV, 33.
24 В Помпеях, на улице, которая вела прямо к базилике, на наружной
стене дома «Евтихии» можно прочитать слова: «на средства Светтия Церия
(надо читать—Цертия), эдила, труппа гладиаторов будет сражаться в
Помпеях накануне июньских календ. Будет охота и покрывала». Охота или бой
с [дикими] зверями был главной приманкой; обешанный «навес» [над театром
или цирком] давал уверенность, что не будет неудобства от солнца. Можно
прочитать другой отрывок объявления: «Труппа гладиаторов, охота и навес»
(Bechi, Relazione délia Scavi dei Porrpei, стр. 4, в Real Museo Borbonico,
т. I (приложение). Гаруччи указал еше на другие объявления, например
на надпись на колонне в том месте, которое называется кварталом солдат
510

и которое является школой гладиаторов: «...труппа гладиаторов"будет
сражаться в Помпеях в майские календы (1-е число). Будет охота, опрыскивание
[водой или духами] и навес». Вместе с боем гладиаторов Амплиат обещает,
как можно видеть, «раздачи»; следует восхваление этого щедрого человека—
«утешение всего земного шара» и т. д. Есть другое объявление по поводу
посвящения алтаря «Безумию»: «в честь благоденствия императора Цезаря
Августа и его детей, по поводу посвящения жертвенника Безумию со
стороны Гнея Нигидия, старшего фламина (жреца) Цезаря Августа, будет
устроено сражение [гладиаторов] в Помпеях без всякой задержки за 4 дня
до июльских нон [4 июля]. Будут охота, навес» (см. Гаруччи, Новые
программы спектаклей гладиаторов в Bull, archeol. Napol., 1853, стр. 115—117,
сравн. Мазуа (Mazois), т. III, фронтиспис, рис. 1 и стр. 40; Гварани, Fasti
duumvirali ed annali della colonia di Pompei (Неаполь 1842), часть III, §2,
№ 2, 5, 6 и 8. См. для надписей в Помпеях, С. /. L., т. IV, стр. 70 и ел. К
таким объявлениям иногда присоединялись изображения наиболее знаменитых
гладиаторов, которые должны были сражаться (см. Гораций, Сатиры, II,
7, 95, и Гензен, Объяснение мозаики, сохранившейся на вилле Боргезе
в «Dissert, della pontificia acad. romana di archeologia», т. XIII, стр. 119.
Обычай изображать в картинах или другим каким-либо образом эти
сражения восходит к Теренцию Лукану, который должен был жить в первые годы
Империи. После него один из вольноотпущенников Нерона, давая игры
в Анциуме, велел нарисовать в портике изображения гладиаторов, которых
он заставил тут сражаться.
25 Цицерон, Тускуланские беседы, II, 17.
26 В первый раз их отмечают во время триумфа Марка Фульвия Нобилиор
над этолянами (186 г. до н. э.). «Была дана охота на львов и пантер» (Тит
Ливии, XXXIX, 22, см. Фридлендер, вышеназванную работу, стр. 551—563).
Там даны очень интересные подробности не только о «бестиариях» и
«охотниках», но и о самых диких зверях, об охотр ня ημυ π том voir i*v подготовля-т:.
для того, чтобы в конце концов выпустить на арену.
Кроме этих игр, «устраивалось в течение года несколько других
гладиаторских, не столь роскошных» (Тит Ливии, XLI, 28).
27 Юлий Капитолия, Максимин и Бальб, 8. Он относит этот обычай и его
смысл к глубокой древности.
28 При похоронах Эмилия Лепида двадцать две пары сражались в
продолжение трех дней; при похоронах Левина—25 пар в течение четырех дней;
при похоронах Лициния—шестьдесят и при похоронах Фламинина—74
в продолжение трех дней (см. тексты, приведенные выше, и Плиний, XXXV,
33 и XI, 54, 3).
29 «Значительно меньшим числом пар, чем он решил» (Светоний, Юлий
Цезарь, 10); Плутарх (Жизнеописание Юлия Цезаря, 5) дает число в 320 пар.
Великолепием своих празднеств Цезарь совершенно затмил своего товарища
по эдильству, как впоследствии своего товарища по консульству. Говорили
об играх Цезаря, а не эдилов, как вовремя консульства говорили об актах
Гая и Юлия, называя в шутку только два имени Цезаря и не упоминая о его
сотоварище.
30 «Великолепнейшим зрелищем боя гладиаторов, навмахии и взаимного
состязания всадников, пехотинцев и слонов» (Беллей, Патеркул, II, 56, 1).
Цезарь первый выстроил деревянный амфитеатр в подлинном смысле этого
слова. См. Фридлендер, наз. соч.
31 О римских амфитеатрах в Италии и в провинциях см. большую главу
у Фридлендера, стр. 527—583 рус. перев.
Что касается Италии, то надписи сообщают нам об играх, устроенных
в Экулануме, в области самнитов (Вилльманс, Exempla Inscriptionum Lati-
narum, № 1838), в Беневенте (№ 1877), в Гиспеллум в Умбрии (2102), в Мин-
турнах (2040), в Синуэссе (2037), в Триесте (2613), в Вольсиниях
(2843).
Народ города Полленции в Этрурии не позволял хоронить умершего
центуриона до тех пор, пока его наследники не согласятся пожертвовать
определенную сумму денег для устройства боя гладиаторов. Следует сказать,,
что Тиберий наказал их за это (Светоний, Тиберий, 37).
511

Гладиаторские бои были введены в Сирии Антиохом Эпифаном, в Иудее—
Иродом и Агриппой, пославшим за один день на бой семьсот пар (Тит Ливии,
X, I, 20; и Иосиф Флавий, Иудейские древности, т. XIX, 7, 5; сравн. XV,
8, I и Juste Lipse, Sat. I, глава X).
Что касается западных провинций, то в Галлии, Испании и Африке они
-были введены самими римлянами. В надписях эти игры упоминаются для
Бетики в Кармоне (Вилльманс, наз. раб., 2329), для Лузитании—в Акве
Флавии («Флавиевы воды», там же, 2475), для Лиссабона (там же, 1441) и Для
окрестностей Севильи: двадцать пар гладиаторов сражались там «во славу
императора» (С. /. L., т. II, 1305); для Африки—в Цирте (2380), в Гиппоне
{Вилльманс, 2367 и в собрании Леона Ренье, № 2871), в Мадавре (593), в Ру-
зикаде или Филипповиле (955).
Игры повсеместно были введены задолго до постройки амфитеатров.
Бои устраивались на площадях. Bumpyвий (V, 1) говорит, что в итальянских
городах при устройстве форумов это принималось в расчет.
Лузитанцы заставили сражаться двести гладиаторов во время похорон
Вириата (Диодор, XXIII, фрагмент 13; Аппиан, Испанские войны, 75).
На мозаике, найденной в деревне Бигнор в Суссексе, изображены
сражающиеся гладиаторы, секуторы, ретиарии; рядом с ними изображен и торговец
гладиаторами, который, повидимому, руководит сражением («An account
of the remains of a Roman villa, discovered at Bignor in Sussex», by S. Leysons.
Archaeol., XVIII, стр. 210 и рисунок впереди статьи).
Согласно отрывку Лукиана (Демонакс, 57), можно предположить, что
■бои гладиаторов были введены в Афинах не раньше II века н. э. Согласно
Филострату, афиняне уже раньше имели гладиаторов и очень дорого
платили за всякого рода преступников, чтобы, вооружив их, послать на арену.
Он говорит, что Аполлоний Тианский, будучи приглашен афинянами,
отказался присутствовать на этих играх и высказал свое мнение в письме: «Я
удивляюсь,—говорил он,—что Афина Паллада не покинула Акрополя, где на ее
1л<маА ъы проживаете столько крпри Fr™ rkt будете продолжать в том же
духе во время празднования Панафиней, то принесете в жертву гекатомоы,
состоящие не из быков, а из людей. И ты, о Вакх, как можешь ты удостаивать
своим присутствием театр, где происходит такое побоище? И здесь-то, в этом
месте, мудрые афиняне делают возлияния в твою честь! Уходи, Вакх: гора
Киферон менее осквернена, чем этот театр» (Филострат, Жизнь Аполлония
Тианского, кн. IV, гл. 22). Филострат ничего не сообщает нам о том,
удалось ли Аполлонию убедить афинян. Во всяком случае, это свидетельство
Лукиана следует подвергнуть сомнению, если только мы не предпочтем
заподозрить Лукиана в его «Демонаксе».
Что касается гладиаторских игр в Греции или в ее колониях, то мы имеем
в виду не только зрелища, устраиваемые римскими проконсулами в
греческих провинциях, как, апример, Лукуллом в Эфесе, Цицероном в Лаодикее
{Плутарх, Лукулл, 23; Цицерон, К Аттику, VI, 3, 5), но и те, которые, по-
видимому, привились в этих областях. Надпись в Фасосе содержит имена
эсседариев (возниц) и «мирмиллонов» (гладиатор в галльском вооружении),
отпущенных на волю женщиной (ими владела женщина) после того, как
ими было одержано определенное число побед! (Бек, Corpus Inscriptionum
Graecarum, № 2164, 2511 и 2194, прилож. ко II тому, стр. 1028). Другие
надписи свидетельствуют о том же обычае в Лаодикее Фригийской, в Синопе,
в Сагалассе (там же, № 3942, 4157, 4377); надпись в Анкире упоминает
в числе милостей, дарованных городу, устройство гладиаторских боев (Мура-
тори, стр. 643, I; и БЫ, № 4039). Но здесь мы уже находимся в самом центре
страны галатов.
О гладиаторах в Греции см. еще то, что Лукиан говорит об этих играх
в Токсарисе, 58 и ел. (Сравн. Дион Хрисостом, Речь, XXXI, стр. 347 и Апулей,
Превращения, IV, стр. 78 и X, стр. 239, editio «Bipontina»). Что касается
Коринфа, то не следует забывать, что еще Цезарь отправил туда римских
колонистов. Там были не только игры, но и амфитеатры. Они существовали
в Коринфе, на острове Крите, в Кизике, в Пергаме, в Ниссе, в Карий, в
Лаодикее, в Антиохии, в Бейруте, в Египетской Александрии, в Фисдрусе в Виза-
цене (в Африке). См. Фридлендер, во многих местах его работы.
512

32 Лукиан, Демонакс, 37. '
33 Цицерон (К Аттику, VI, 3) говорит о факте, который происходил в Лао-
дикее во время гладиаторских игр.
34 С. /. L., т. I, стр. 122, № 206.
35 «Расточители, которые [общественными] пирами и раздачей мяса,
удовольствиями гладиаторских игр и устройством [цирковых] охот
растрачивают деньги» (Цицерон, Об обязанностях, II, 16).
36 Закон запрещал устраивать гладиаторские игры в течение двух лет,
предшествующих исканию должности, если они не были предписаньг
завещаниями (Цицерон, Против Ватиния, 15); но мог ли народ принять такой
запрет, первой жертвой которого становился он сам? Закон был непопулярен,
и его не признавали; и когда Цицерон обвинял Ватиния, казалось, что он
выступает скорее в защиту этой меры, чем против обвиняемого.
37 Беллей, Патеркул, II, 100, 2.
38 Дион Кассий, IV, 2, стр. 731 (21 г. до н. э.).
39 Анкиранская надпись, колонна IV, 33.
40 Светоний, Тиберий, 47.
41 Светоний, Тиберий, 34. Тиберий сократил гладиаторские игры по
другой причине. Спекулянты эксплоатировали жадность толпы, лишенной
этих удовольствий вследствие скупости и, без сомнения, также вследствие
подозрительности недоверчивого императора (Светоний, Тиберий, 47). Кто
осмелился бы в правление Тиберия затмить чрезмерной пышностью щедроты
императора и добиваться народного расположения, которым не пользовался
император? Поэтому народ устремился на игры, подобные тем, которые, давал
в Фиденах человек, не вызывавший никаких подозрений как по своему
происхождению, так и по своему положению, неизвестный вольноотпущенник,
в тот день, когда обрушился построенный наспех амфитеатр, похоронив под
своими развалинами 50 тысяч зрителей (Тацит, Анналы, IV, 63). Светоний
(«Тиберий», 40) определяет число убитых в 20 тысяч. Если зрелища,
устраиваемые в такой обстановке, не внушали никаких опасений императору, они
тем не менее настолько угрожали ибщесАъенной Сезойасносш, mu rie moi ли
не вызвать репрессивных мер. Сенатское постановление запретило
устраивать гладиаторские бои всякому, кто не имел ценза всадника (Тацит,
Анналы, IV, 63). Но не было такого закона, который обходился бы чаще
этого, если верить Марциалу (III, 16), насмехающемуся над
расточительностью своего башмачника:
Царь башмачников, ты гладиаторов ставишь, сапожник;
Что даровало тебе шило, уносит кинжал.
После этого башмачник мог получить ценз всадника.
* 42 «Ведь раньше не меньше такой расточительностью, как и
вымогательством денег они мучили подданных; чего нехватало им для разврата, они
добывали подкупом» (Тацит, Летописи, XIII, 5 и 31).
43 «Он установил норму расходов на гладиаторские бои» (Юлий Kanu-
толин, Антонин Пий, 12). «Он фиксировал определенную сумму расходов на
гладиаторские бои» (то же, Марк Аврелий, 27; сравн. 11). Обе эти фразы имеют
один и тот же смысл и выражение.
44 Светоний, Калигула, 18; Клавдий, 21 и 34. У Клавдия было крайнее
пристрастие к подобного рода играм; он присудил к ним всех тех рабов,
которые при Калигуле и Тиберий занимались доносами на своих господ;
и их число было столь велико, что пришлось перенести в другое место статую
Августа, чтобы она не была постоянно или свидетельницей этих побоищ,
или же не стояла постоянно закрытой покрывалом. Находили странным, что
он боялся осквернить это мертвое изображение тем зрелищем, которым он,
живое величество, чувствовал себя так мало профанированным.
45 Если гладиаторы не имели у него никаких преимуществ, это, быть
может, была зависть «сотоварища по ремеслу»: император-артист, который
сам выступал на спектаклях и в Италии и в провинциях, быть может, боялся
их конкуренции, сохраняя для себя всю публику под сильным присмотром
(Светоний, Нерон,. 11 и 12; сравн. 23).
46 Дион Кассий, XVI, 19; сравн. Светоний, Тит, 7.
33 Валлон 573

47 Светояий, Домициан, 4: «Он беспрестанно устраивал роскошные
и дорого стоящие зрелища. Охоты на диких зверей и бои гладиаторов
устраивались и по ночам, при свете факелов; были сражения не только между
мужчинами, но и между женщинами» и т. д.
48 Это было при возвращении его с войны с даками; эти игры
продолжались сто двадцать три дня (Диоя Кассий, XVIII, 15, стр. 1131). Адриан
ограничился шестью днями зрелищ (Спартиая, Адриан, 7). Коммод дал
более тысячи боев гладиаторов (Юлий Капитолия, Марк Аврелий, 19).
Старый Гордиан, прежде чем стать императором, давал 12 спектаклей в
течение года, по одному в месяц, в которых участвовало 500 и никогда не меньше
150 пар (Юлий Капитолия, Гордиан, 3): он много потрудился, чтобы
заслужить трон императора! Считают, что при триумфе Аврелиана было 800 пар
гладиаторов (Вописк, Аврелиан, 33); 600 пар гладиаторов сражалось во
время празднеств, данных Галлиеном (Требеллий Поллиоя, Галлиен, 8),
и триста—во время триумфа Проба (Вописк, Проб, 19).
49 «Блестящие игры, устроенные нашим Помпеем во время своего второго
консульства» (Цицерон, Об обязанностях, II, 16, и Плутарх, Брут, 12).
Сравн. Цицерон, За Секстия, 58.
60 Диоя Кассий, IV, 2, стр. 731.
61 «Публий Долабелла внес предложение, чтобы зрелища и бои
гладиаторов устраивались каждый год на средства тех, кто добивается квестуры...
У наших предков это было наградой за достойное поведение, и всем граждан
нам, если они действуют добросовестно, было разрешено искать этой
магистратуры... Квестура давалась даром на основании достоинств кандидатов
и популярности у представляющих ее, а теперь этим предложением Долабел-
лы она стала как бы продаваться с торгов» (Летопись, XI, 22). Это тот закон,
который, отмененный в первые годы правления Нерона, был восстановлен
Домицианом (Светояий, Домициан, 4).
52 «Этот род выступлений (т. е. устройство гладиаторских игр) перешел
υτ почестей умершим к исканию пичечси живыми, η имею а ьиду кьечуры>
магистратуры, должности фламинов и жрецов» (Тертулиая, О зрелищах, 12).
63 Вописк, Проб, 19.
м С. /. L., т. V, 249.
55 Эти школы (ludi) были, повидимому, очень многочисленны. Были:
школа мамертинская, галльская, дакийская, школа Януса, большая школа
(Juste Lipse, Сатиры, I, 14). Представление о их внутреннем расположении
можно себе составить по гладиаторской школе, найденной в Помпеях.
К числу наиболее любопытных памятников, дающих нам указания о жизни
древних, памятников, сохранившихся до наших дней в Помпеях благодаря
лаве Везувия, следует отнести школу гладиаторов. «Это,—говорит М. Бре-
тон (я предпочитаю его описание тому, какое я сам мог бы дать по своим
воспоминаниям),—это обши* шй параллелограмм, своего рода монастырь,
окруженный портиками, сооруженными перед зданиями в два этажа. Эти портики,
поддерживаемые двадцатью двумя колоннами в одном направлении и
семнадцатью в другом, считая по 2 раза угловые колонны, имеют большие стороны
длиною в 55 метров и маленькие в 41,10 метра, при ширине в 4,30 метра.
Они окружают обширную площадку, area (ток), служившую для
упражнений. Она имела 46,60 метра на 54,80 метра. В середине стоял большой
античный стол, а в северо-восточном углу—современный фонтан, под тенью
плакучих ив. Семьдесят четыре колонны из туфа, покрытые штукатуркой,
отличались первоначально своим дорическим, очень строгим стилем и
свидетельствовали о хорошем вкусе. Во время реставрации капители были украшены
большим количеством завитков. Эти колонны, высотой в 3,60 метра, снизу
на одну треть высоты совершенно гладкие, а в остальной части имеют выемки.
Они окрашены в красный цвет, а две средние колонны длинных сторон
портика и одна колонна в середине двух коротких сторон—в синий цвет...
Внутренняя сторона как портика, так и комнат была также окрашена и имела
довольно изящные украшения, хотя весьма небрежно выполненные»
(Помпеи, стр. 157, изд. 3-е, 1869).
Когда эта школа была открыта в 1776 г., то ее приняли за казармы.
Найденное во многих местах оружие, военные трофеи, нарисованные на
514

стенах одного из главных помещений, как и общее расположение здания—
все это указывало на обычное жилище группы вооруженных людей, и поэтому
ему дали название солдатского квартала. Но были ли это солдаты? Более
внимательный осмотр оружия, «кнемид» (поножей) или бронзовых ботфортов,
шлемов с забралами и с изображением портрета какого-нибудь императора,
длинных или круглых щитов, трезубцев, наплечников, изогнутых мечей—
все это указывает на гладиаторов (Гаруччи, Ludus gladiatoribus, или
общежитие гладиаторов в Помпеях, в «Bulletin archéologique de Naples», новая
серия 1853 г.), и все многочисленные надписи в виде непрерывных линий
как снаружи, так и внутри, на колоннах и на стенах—все они касаются
гладиаторских боев. Мазуа (Mazois), который не мог понять характера
найденного в этом месте оружия, вынужден согласиться с тем, что здесь были
гладиаторы. Но здание ему кажется слишком большим для такого
маленького города, как Помпеи, так что он отказывается допустить, что они
занимали его одни и постоянно. Этого же взгляда придерживается и М. Бретон.
По мнению Мазуа, было бы достаточно той или другой труппы прибывших
из Капуи или Неаполя, чтобы удовлетворить всем требованиям населения
Помпеи. Но амфитеатр в Помпеях, построенный, вероятно, в самом начале
основания колонии ветеранов, посланных туда Августом в 745 г. римского
летоисчисления, доказывает, что эти зрелища не являлись для города
временными развлечениями; больше того, сохранившиеся афиши говорят нам о том,
что в Помпеях было по крайней мере пять гладиаторских групп (см. Гаруччи,
в указанной статье, стр. 115). Весьма вероятно, что они содержались все вместе,
под одним общим руководством. Доказательство этого обычая дает нам
памятник, воздвигнутый содержателю гладиаторской школы, на котором написаны
имена рабов, принадлежавших разным хозяевам (Фабретти, стр. 39 по 202).
В одной из комнат, снова увидевших свет, были найдены три трупа,
у которых ноги были забиты в своего рода колодки. В день катастрофы эти
три закованных в цепи гладиатора были забыты и, не будучи в состоянии
освободиться от цепей, оыли заживо засыпаны дождем из пепла.
В конце своего описания этих мест Мазуа вспоминает проведенные им
там дни. «Я жил,—говорит он,—в течение нескольких лет в одной из этих
маленьких каморок, и там я понял, что человек, соединяющий с
удовлетворением самых необходимых потребностей очарование изучения и познания
и известные высокие и благородные надежды, для того чтобы быть
счастливым, не нуждается ни в роскошном жилище, ни в так называемых приятно-
стях жизни» (стр. 14). Те, кто непосредственно предшествовал ему в этой
каморке, занимались совершенно иной наукой и могли льстить себе лишь
одной надеждой—что они сумеют перерезать горло нескольким из своих
товарищей, прежде чем перережут горло им самим. .
Во время боя содержатель школы давал сигнал. В числе фигур, сделанных
штрихами и найденных на стенах Помпеи, мы видим ретиария, стоящего
против своего противника, а рядом с ним—содержателя школы, держащего
свою палочку с следующей надписью: «Казунций говорит: подходи!»
(Гаруччи, Надписи краской на стенах Помпеи, таб. XII, фиг. 1). Учителям или
«докторам» (ученым) было поручено обучать новичков. «Учитель фракийцев,
учитель мирмиллонов» (Муратори, стр. 2019, 6; Орелли, № 2579 и 2580;
Моммзен, Inscriptions Neapolitanae Latinae, 2902 и С. /. L., т. V, 907 и ел.).
При школах находились также врачи (Орелли, 2553, 2554). Кроме того, там
было большое количество слуг, в особенности лорарии, рабы, вооруженные
бичами, и рабы-«исправители» или палачи. В сценах, изображенных на
мозаике в вилле Боргезе, мы их видим стоящими рядом со сражающимися,
с их бичом. Там же изображен слуга, держащий лошадь; эта лошадь, согласно
предположениям, должна была увозить с арены мертвых к месту, где их
раздевали (spolarium). Существовал также и curator spolarii (заведующий
складом оружия). Один врач «утренней школы», вольноотпущенник
Клавдия, воздвиг памятник самому себе, содержателю
школы—вольноотпущеннику того же императора, некоему Примитиву, заведующему складом
оружия, и ретиарию Телесфору (Орелли, 2553). Что касается названий
различного вида гладиаторов, то они часто встречаются в сборниках, и их легко
найти по таблицам.
33*
515

Гладиаторы делились по рангам. Rudis, или палочка, напоминающая
рапиру, которой они пользовались во время своих упражнений, дала
название этим различиям. Prima rudis (первая рапира), или summa rudis (главная),
secunda (вторая). Говорили также primus palus (первый шест), deutoropalus
(второй шест), так же как в легионе различали primipiles (первого ранга)—
«первого копья» (см. Муратори, стр. 613, 3; 619, 2 и 3; 1252, 4; Грутер,
стр. 57, 8; Орелли, 2872, 2575; Вилльманс, 2606—2609). Rudis служила также
знаком освобождения для гладиаторов, не выступавших больше на арене
(см. статью Генцена (Henzen) в Mémoires de Г Académie d'archéologie, т. XII,
стр. 105).
56 Страбон, V, стр. 213, и Плутарх, Красе, 8.
57 Тацит, История, II, 88. У Плиния (Естественная история, XVIII,
14,1) они названы: «гладиаторы, пожирающие ячменную кашу».
58 Исидор из Севильи, Начала, XVIII, 5. Гаруччи указывает, как на
гладиатора, на одну из самых бесформенных фигур, найденных им на стенах
Помпеи; кажется, что на нем шлем и в руках щит (Inscriptiones, табл. XV,
№ 6). Имя provocans, provocator («начинающий, вызывающий»), которое мы
встречаем на некоторых надписях (С. /. L·., т. V, 2884 и 4502), относится,
может быть, к этому виду сражения.
59 «О зрелищах», 25. Некоторые археологи под spongia (губка)
подразумевали сетку; но название сети ретиария известно (rete, jaculum), и смысл
слова spongia, как орудия защиты, точно установлен Титом Ливием (IX, 40).
60 О ретиарии есть описания у Ювенала, Сатиры, VIII, 210 и ел.; у Феста
под словом Retiarius, y Исидора из Севильи, Начала, XVIII, 54, где следует
читать: «чтобы поразить преследующего или наседающего (а не «преследуя»)
врага копьем»; эти тексты прежде всего требуют дополнения и пояснений
при помощи сохранившихся памятников. Таких дополняющих их памятников
очень много, также много и ученых археологов, взявших на себя труд
опубликовать эти памятники и согласовать их с данными литературных
свидетельств. Ь оитвах гладиаторов, изиираженных на грибнице Скавра в Гюм-
пеях, можно видеть двух ретиариев: один из них—Нитим, бывший уже
пять раз победителем, только что одержал новую победу. В руке он держит
трезубец, на голове у него повязка, в левой руке кожаный нарукавник,
а на плече обруч: это, вероятно, остаток наплечника, которого у него больше
нет, но который мы видим у его товарища висящим на ремне через плечо.
Оба они носят набедренные повязки с кольцами или длинными ремнями на
ногах и сандалии (см. Мазуа, Развалины Помпеи, т. I, рисунки XXX
и XXXII).
Часто встречаются ретиарии и на погребальных лампадах, например
на помпейской лампаде, опубликованной в Antichita di Ercolano с научным
комментарием (т. VIII, стр. 75, табл. XII). Подобная же лампада имеется
в Луврском музее: рети;· нш изображен один, стоящим на коленях, с
трезубцем и кинжалом. Кинжал он держит в левой руке, которая одновременно
держит и верхний конец трезубца; наплечник прикрывает его левое плечо;
он готовится, повидимому, к нападению. На другой лампаде он также
изображен на коленях иеред своим противником, натиска которого он ждет. Летронн
опубликовал («Revue archéologique», 1848, стр. 562) маленькую статуэтку,
привезенную из Самоса. Он думает, что статуэтка изображает «димахера»—
сражающегося с двумя мечами; но это может быть и ретиарии. Голова у него
обнажена, на нем надет набедренник, наплечник с ремнями через плечо
и пояс, который одновременно поддерживает нижнюю часть наплечника и
набедренник. Наплечник служит защитой для человека, сражающегося
одновременно двумя руками. Таков вид у этой статуэтки, обе руки которой как
будто что-то держат. Но это с одинаковым успехом может быть как оружие
ретиария, так и два меча «димахера».
М. Шабулье (Chabouillet) опубликовал в том же сборнике 1851, стр. 397—
420) статуэтку несколько больших размеров, известную под названием
«ретиарии Эсбарреса», характер которой не оставляет никаких сомнений:
гладиатор держит двумя руками трезубец; все остальные части костюма
и вооружения, за исключением наплечника, которого здесь нет (так же как
он отсутствует у двух фигур ретиариев в вилле Боргезе), принадлежат ретиа-
516

рию; на левой руке у него нарукавник, спускающийся настолько низко,
что прикрывает всю руку; на правой руке, менее нуждавшейся в прикрытии,—
кольца и ремни; такие же кольца на ногах; набедренник, сложенный
несколькими складками и подвязанный на животе, и пояс, охватывающий
поясницу. Художник не изобразил кинжала, который ретиарий обычно держит
в левой руке, одновременно поддерживая этой же рукой свой трезубец,
как это мы видим на погребальных лампадах и как об этом свидетельствуют
древние. Известно, что когда однажды в Сиракузах перипетии борьбы
привели ретиария и мирмиллона к тому месту, где сидел римский всадник Атерий
Руф, ретиарий, ударив своего противника трезубцем, в то же время и тем же
движением руки поразил кинжалом римского всадника (Валерий Максим, I,
7, 88).
Другие фигуры ретиариев были опубликованы Леемансом по находящимся
в Нидерландском музее барельефам и нескольким вазовым фрагментам
(Revue archéologique, 1851, стр. 397, табл. 183.—«Ретиарий и мирмиллон»).
На барельефе ретиарий также изображен с набедренником. На нем надет
наплечник, а на верхней части левой руки ремни, а в правой руке он
держит трезубец без кинжала. В вазовых фрагментах, где ретиарий изображен
сражающимся, кинжал ясно виден в левой руке наряду с направленным
трезубцем. С таким же оружием ретиарий изображен в многочисленных
набросках, грубо сделанных в контурах, вероятно, детской рукой или каким-нибудь
безработным, на стенах помпейских домов, набросках, опубликованных
Гаруччи (Надписи черной краской на стенах Помпеи, табл. XII; сравн.
рисунки ретиариев, которые он собрал в «Bulletin archéologique de Naples»,
1853—1854, табл. VII, № б, 7, 8,9).
Под номером 11 мы там видим маленькую бронзовую фигурку из музея
в Неаполе, изображающую ретиария в вышеописанной оборонительной позе
с направленным трезубцем, но без кинжала. До сих пор мы ни на одном
памятнике не встречаем изображения той сетки, от которой ретиарий получил
свое название. Утверждение, что ее не видно потому, что ретиарий держал
ее спрятанной, неосновательно; вернее предположить, что ретиарий в
большинстве случаев изображен в тот момент, когда он, бросив сеть, берется за
оружие, или что художник намеренно опустил эту деталь, как более трудную
для скульптурного воспроизведения (итальянская скульптура наверное не
упустила бы случая рельефно выделить петли сети!). На одной из ваз,
найденных в Нимвегене, мы видим ретиария, готового поразить своего
противника; сетки не видно, но движения противника настолько стеснены, что
кажется, будто он ею опутан (см. статью Лееманса в «Revue archéologique»
за 1851 г., табл. 183, № 5). Но на других памятниках эта сетка, очевидно,
изображена. Я не имею в виду гробницы Скавра, где, по словам Мазуа,
первоначально были заметны некоторые следы, но столь слабые и столь
сомнительные, что он не воспроизвел их в своем рисунке. Я прежде всего упомяну
о том памятнике ^Юлия Валериана, где наряду с надписью имеется фигура
ретиария, набедренник которого поддерживается поясом, украшенным
вышивкой, и который держит в левой руке трезубец и кинжал, а в правой
руке сетку (Горн, Inscriptions, т. III, стр. 99 и ел.); затем мозаику,
опубликованную Винкельманом, по рисунку, хранящемуся в библиотеке кардинала
Альбани, рисунку, не совсем правильно воспроизводящему костюм, так как
мирмиллон одет в тунику, а ретиарий—в своего рода плащ, но он не мог не
изобразить того, что является самым выдающимся моментом картины.
Ретиарий Календио набросил сеть на своего противника Астионакса и собирается
поразить его трезубцем, но сетка покрыла его только наполовину; поэтому
во второй сцене, изображенной под первой, мы видим, как Астионакс,
высвободивши руки из-под сетки, устремляется на своего противника, который
падает и, бросая свой трезубец, протягивает кинжал не столько для защиты,
сколько моля зрителей о жалости (Monumenti inediti, часть IV, стр. 25
и табл. 197).
Мозаика, найденная в Бигноре (графство Суссекс), дает нам в
образе крылатых детей обычное представление ретиария в его уже
описанном одеянии и с оружием, сражающимся со своим противником. В первой
группе сражение началось, но сетки не видно; то же самое и во второй группе»
517

где ретиарий уже опрокинут, но в третьей группе, находящейся с левой
стороны, мы видим приготовления к битве. Заведующий школой подает шлем
и щит противнику ретиария, немного дальше другой ассистент ведет ретиа-
рия. В левой/руке он держит трезубец и кинжал, а в правой—сетку (Lyson's
Reliquiae Britannicae Romanae, т. III, табл. 19, Лондон 1817).
На погребальных лампадах, находящихся в Музее древностей в Лувре,
крылатые дети заменяют собой настоящих бойцов. Речь идет о «бестиариях»
(сражающиеся с дикими животными): на одной лампаде крылатый ребенок
поражает льва, на другой лев пожирает его. На мозаике, недавно найденной
в Нейнинге, около Зирка (прирейнские провинции), изображен ретиарий,
держащий только трезубец, без сетки и даже без кинжала. Его одежда и
вооружение в общем соответствуют тому, которое мы описали: наплечник и
наручник, набедренник и пояс, ремни вокруг голеней и сандалии (см. «Revue
archéologique», 1855, стр. III).
Мы видели, что ретиарий, изображенный на памятниках, снабжен
наплечником, о котором не упоминают письменные свидетельства, и что они говорят
о своего рода головном уборе или galerus (шапочка из шкуры, с мехом),
следов которого мы не находим на памятниках. Что представляет собой этот
galerus авторов? Гаруччи предположил, что это не что иное, как наплечник
памятников; в таком случае уже не придется больше отмечать этого странного
пробела как в тех, так и в других. С своей стороны я придерживаюсь этого
объяснения, подтверждаемого также одним комментатором Ювенала: «galerus
лежит на плече гладиатора, чтобы тем скорее он мог собрать распущенный
канат или брошенную сеть» (Scholia ad. Juvenalem, VIII, 208), несмотря
на то, что некоторые археологи, и в том числе Лееманс в своей ученой статье,
которую я приводил выше, понимают под этим словом колпак, камилавку или
парик согласно с тем значением, какое оно имеет в другом месте у Ювенала:
«Но покрывши черные волосы рыжим талером» (Сатиры, VI, 120). Ретиарий,
изображенный на памятниках, повидимому, не имеет никакого головного
yöopa, и поэтому неправ Адриан де-Лонгиерье, утверждай в идний из своих
заметок о вооружении гладиаторов, что: «из того факта, что ретиарий носили
туники, не следует, что они не имели шлемов и щитов. ...Мывидим на мозаике
кардинала Альбани ретиариев в тунике, со шлемом, снабженным забралом,
и с четырехсторонним щитом, что не мешает им быть завернутыми в большую
сетку, называемую Тертулианом spongia» (первое значение этого слова—
«губка») («Revue archéologique», 1851, стр. 324). Я оставляю без возражений
эту интерпретацию слова spongia, не являющуюся однако общепринятой.
Что же касается главного положения, то оно основано на недоразумении,
так как фигура, опутанная сетью, со щитом и шлемом с забралом,
изображает не ретиария, а мирмиллона. Миллен (Miliin) вследствие
противоположной ошибки принимает за мирмиллонов двух ретиариев, вооруженных
трезубцем, изображенных ρ барельефах гробницы Скавра (Описание недавно
найденных в Помпеях гробниц, Неаполь 1813, стр. 40).
Имена ретиариев встречаются не только наряду с другими именами,
стоящими на афишах, объявляющих о сражениях (Гаруччи, Надписи,
сделанные краской на помпейских стенах, табл. IX и X), не только на
посвятительных памятниках (С. /. L., т. I, 1234) или на общих могилах (Моммзен, 1п-
scriptiones Neapolitanae, 736, 737), но и на памятниках частных лиц: один
поставлен вольноотпущеннику Траяна, уроженцу Испании,
другой—александрийцу, а третий—фригийцу. Второй, ретиарий Генерозус, одержал
победу в 27 сражениях (сравн. С. I. L., т. V, 3465); см. Дони, IV, 59; Гру-
тер, стр. 333, 8 и 9; см. также метрическую надпись в Луврском музее,
восстановленную и опубликованную Велькером («Sylloge Epigrammatum
Graecorüm», стр. 58, Рим 1828, 8°), и другую, извлеченную из «Путешествий»
Вальполя (там же, стр. 61).
Надпись довольно поздней эпохи упоминает о ретиарий Декорате,
который в восьми сражениях фигурировал в совершенно отличной роли секутора:
Констанций, дававший гладиаторские игры, своим гладиаторам вследствие
любви к такому зрелищу воздал дар в виде могилы Декорату ретиарию,
который поразил Церулея и сам, пораженный, умер. Обоих погубило
гладиаторское искусство, обоих покрыл погребальный костер. Декорат—секутор
518

β восьми битвах, он впервые заставил скорбеть жену свою Валерию (С. /. L.,
т. V, 565). Вилльманс, воспроизводящий эту надпись (№ 2613), предлагает
читать retiarium, относя это название к Церулею. Но эта перестановка
кажется странной. Издатель берлинского С. /. L. относит его к Декорату
(ретиарий, он же секутор, т. V, стр. 1199).
На одном памятнике, посвященном на этот раз секутору, над надписью
с одной стороны изображена фигура стоящего гладиатора с кинжалом и
щитом, а с другой стороны—шлем, лежащий на столбе, и собака. Гладиатор
прожил двадцать два года и сражался тринадцать раз. Памятник поставлен
ему дочерью и женой, прожившей с ним шесть лет (С. /. L., т. V, № 5933;
сравн. Орелли, 2572). Есть несколько других надписей на памятниках секу-
торов: Моммзен, Inscriptions Neapolitanae, 2910; Орелли, 3571;
Вилльманс, 2607 и 2610.
Один гладиатор, уроженец Модены, вышедший победителем семь раз
а убитый на восьмой (ему было 23 года), советует оставшимся не доверять
созвездию, подобному его: «В упокой души! Главкон родом из Мутины, 7 раз
сражавшийся, умер при 8-й битве. Прожил 23 года. По обету богам Аврелия
горячо любимому мужу и его поклонники. Кто заботится о своем созвездии,
тех я убеждаю не верить предсказателям. Так и я был обманут. Прощай.
Будь здоров» (Вилльманс, Exempla Inscriptionum Latinarum, 2614).
61 Статуэтка (фигура) из коллекции Кестнера, упомянутая Гензеном
s своей статье, изображает «лаквеария» (арканщика), одетого только в тунику
и для защиты имеющего наплечник; он держит одной рукой петлю, а другой—
изогнутую палку (Mémoires de l'Académie de Rome, т. XII, карт. 7, фиг. 10).
Фрагмент вазы, найденный в Аренсбурге (форум Адриана), в Голландии,
изображает схватку двух леквеариев; они держат арканы правой рукой,
а в левой руке у них кинжал. Наручник прикрывает верхнюю часть левой
руки (предплечье). Они одеты в тунику, а ноги тоже обернуты в какую-то
материю (см. Лееманс, Ретиарии и мирмиллоны, стр. 86).
bJ· Нашей задачей является изучение гладиаторов как отдельных
личностей: мы не разбирали специально этого важного вопроса с точки зрения
археологии. Лучше всего отослать желающих познакомиться с этими
подробностями к различным сборникам, на которые я уже ссылался, говоря о ретиа-
риях: Генцен, Объяснение мозаики, сохранившейся на вилле Боргезе
<в Dissertatia délia academia romana di archeologia, т. XII, стр. 161 ел.; Мазуа,
Развалины Помпеи, особенно таблицы XXX и XXXII на могиле Скавра;
Винкельманн, Неизданные античные памятники; Гаруччи, Надписи в красках
«а стенах Помпеи (Брюссель 1854); различные статьи Гаруччи, Минервини
и д'Авеллино (в «Bulletin archéologique de Naples», особенно за 1853—1854 гг.);
Бартоли, Фигурные погребальные лампады древних, собранные из
подземных катакомб Рима, и многочисленные статьи, рассеянные в «Revue
archéologique», особенно статьи Летронна за 1846—1848 гг.; статьи де-Лонперье
<Longpérier), 1849, стр. 198, 1851, стр. 323, Шабулье (Chabouillet), 1851,
стр. 397, Лееманса, 1852, стр. 65 и т. д. Большой и богатый подбор оружия
<каски с забралами, набедренники, шпаги и щиты), как и фигурных ламп
можно видеть в Лувре, в музее древностей и в залах Наполеона III.
63 Гладиатор во всеоружии, напоминавший гоплитов греческого войска,
обладал наиболее полным вооружением: шлемом с забралом, латами,
наплечником, щитом, поножами на обеих ногах. Одержать победу над такого рода
гладиаторами считалось делом очень трудным. Калигула заставил сражаться
Эзия Прокула, человека очень высокого роста, сперва с фракийцем, а затем
с тяжеловооруженным гладиатором (Светоний, Калигула, 36). В Луврском
музее на надгробной полуколонне изображен воин, по имени Мирон,
вооруженный с ног до головы: шлем с решетчатым забралом, чешуйчатые латы
вроде кольчуги, наручник на правой руке, на ногах ремни (см. Кларак,
Музей скульптур, т. II, табл. 222 и 324). Кларак полагает, что это или
солдат, или гладиатор во всеоружии. Чешуйчатые доспехи, вроде тех, которые
надеты на этом воине, не были характерны для гладиаторов, но, с другой
стороны, солдаты не носили таких решетчатых шлемов. На мозаике виллы
Боргезе гладиатор, по имени Помпиней, обозначен как гопломах
(тяжеловооруженный). Одна надпись посвящена гопломаху, одержавшему двадцать раз победу
519

и погибшему 35 лет от роду (С. /. L., т. II, 1739). Фракиец был также тяжело
вооружен. На одном из памятников изображена фигура с изогнутым мечом
(sica), наручником на правой руке, маленьким четырехугольным щитом
(parmula) в левой руке, поясом и набедренником (sublicagulum). Кроме того,
у него были поножи, поднимавшиеся выше колен, а икры были защищены
ремнями; голова была обнажена, но у ног лежал шлем с забралом. Надпись
гласит: «Этот памятник воздвигла фракийцу Приску его жена Элея». Такова
фигура фракийца, точно воспроизведенная древним искусством. Вторую
такую фигуру представляет памятник фракийцу Эксоху (Фабретти, Трая-
нова колонна, стр. 256): там такое же вооружение, за исключением щита
длинного и четырехугольного, что свидетельствует о том, что не следуетруко-
водиться этим признаком при распознавании фракийца среди
многочисленных фигур гладиаторов, близких к этому типу. К фракийцам можно
также отнести гладиатора Фондитана, чья статуэтка из слоновой кости
находится в Луврском музее (ED. 285), а также еще более миниатюрную
бронзовую статуэтку с шлемом, снабженным забралом с пробитыми
отверстиями, и поножами на обеих ногах, находящуюся в одном из зал музея
Наполеона III (п° 609). В многочисленных группах воинов, изображенных
на гробнице Скавра, очень многие относятся к разряду тяжеловооруженных,
благодаря двойным поножам, закрывающим ногу выше колен, и потому
могут считаться за фракийцев. Что касается самнита, то его вооружение
соответствует, вероятно, тому, которое нам описывает Тит Ливии (IX, 40):
шлем с султаном, чтобы казаться выше ростом, щит, широкий наверху,
чтобы прикрывать грудь, и удлиненный в нижней части, чтобы обеспечить
больший простор движениям, нагрудник на груди и поножи только на левой
ноге. Историк специально добавляет, что кампанцы снабжали своих
гладиаторов оружием самнитов и так их и называли. Поэтому можно отнести
к самнитам фигуры гладиаторов, приближающихся к этой модели; тем не
менее мы не имеем для этого вида гладиаторов, как мы имеем для фракийцев,
вполне законченного образа, закрепленного за ними надписью. Правда,
существует шлем с решетчатым забралом, на котором стоят буквы САМ—
самнит (см. Генцен в «Mémoires de F Académie de Rome, т. XII, 108 и табл.
VII, № 5), но ни шлем, ни щит не позволяют нам отличить самнита от
фракийца. Во многих случаях гладиаторы, относящиеся на основании других
признаков к самнитам, имеют шлемы и забрало с отверстиями для глаз.
Наиболее постоянными признаками этих двух видов гладиаторов являются,
повидимому, прямой меч и поножи на левой ноге для самнита, а для
фракийца—изогнутый меч, двое поножей выше колен, а иногда металлические
пластинки и кожаные полосы вокруг икр.
На одной медали Римини есть также изображение галльского солдата
(круглый щит, более легкое вооружение, чем у фракийца, и близко
подходящее к самкиту); благодаря этому можно представить cefo образ гладиатора
этого рода. Прежде всего мы знаем, что галл имел некоторое отношение к мир-
миллону, так как последний, по словам Феста (под словом ретиарий),
принадлежал к племени галлов (см. вышецитированную статью Генцена,т. XII,
стр. 111). Кроме того, мы имеем достоверные изображения мирмиллонов
на барельефах гробницы Скавра, так как после некоторых имен стоит буква
M (mirmillon). См. Мазуа, приведенное выше место, и Мадлен, Описание
гробниц, открытых в Помпеях в 1812 г., стр. 34. Его вооружение почти то
же, что и у самнита,—шлеме султаном, наручник на правой руке,
набедренник, придерживаемый поясом, неполные поножи на левой ноге и полусапог
на правой, выгнутый щит, четырехугольный сверху и закругленный снизу,
дающий представление о больших щитах мирмиллонов, упоминаемых
Фестом под словом mirmillonica и на которые намекает Аммиак Марцеллин
(XVI, 12 и XXIII, 16), говоря о персах. Это относится к мирмиллонам. Что
касается галлов, то более точное изображение их мы имеем в двух фигурах
гладиаторов того же барельефа, из которых один, раненный, подставляет
другому свое горло, чтобы тот нанес ему смертельный удар. Это не
фракийцы и не самниты; ничто в их вооружении не указывает на это; но это
и не мирмиллоны, потому что они не отмечены, подобно другим, буквой М;
кроме того (и это вполне согласуется с их предположительной принадлеж-
520

ностью к галлам), их противниками являются два ретиария: один из них
отталкивает ногой мирмиллона, которого он только что ранил, другой как
будто ожидает того, кто получил приказ прикончить сперва своего товарища
по оружию. Их вооружение соответствует тому, которое мы считаем или
по крайней мере предполагаем характерным для галлов: шлем без султана,
наручник на правой руке и набедренник, как и у всех; кожаные ремни вокруг
ног вместо поножей (кнемид), а рядом с ними на земле—овальные щиты,
похожие на щиты галльского солдата (см. Мазуа, приведенное место).
Среди многочисленных фигур, нарисованных точками на помпейских
стенах и опубликованных Гаруччи, Приск и Астеропей—фракийцы, Океан
и непобедимый Ахилл—самниты или галлы (см. табл. XI, 1—3 и табл. XII, 2).
На погребальных лампадах, собранных в Луврском музее, можно видеть
те же различия; но мы не можем отметить их здесь, так как эти лампады еще
не нумерованы. Есть другие лампады, воспроизведенные с аналогичными
фигурами в работе Бартоли «Древние погребальные фигурные лампады»;
в этой последней группе гладиатор с змеей вместо султана—фракиец,
другой—самнит. Другие лампады, составляющие собственность
Константинопольского музея, были опубликованны в «Revue archéologique». Здесь
сражающихся делят на фракийцев и самнитов исключительно по форме их меча
и их щита. Но это, как мы видели, признак недостаточный («Revue
archéologique», 1859, стр. 500 и табл. 371).
Что касается «димахера» (гладиатора с двумя мечами), которого Летронн
признал в маленькой статуэтке, изображающей скорее ретиария, то более
правдивое его изображение можно найти в двух статуях Неаполитанского
музея (т. VIII, стр. 7 и 8); они держат одной рукой меч, а другой копье. Так
как они должны сражаться без щита, то левое плечо снабжено наплечником,
который мы встречали у ретиариев (см. Генцен в указ. работе; сравн. Гаруччи
в «Bulletin archéologique de Naples», 1853—1854, табл. 7, № 5).
64 См. объявления об играх среди помпейских надписей: в играх, данных
Месцинием,—фракиец и мирмиллон; гопломах и мирмиллон; двое эсседа-
риев и т. д. В играх Публия Сорния—«димахер» (сражающийся с двумя
мечами) и один «гопломах»; фракиец и мирмиллон; гопломах и фракиец и т. д.
(см. Гаруччи, Надписи в штрих (графитти), рис. X).
65 См. тексты и изображения, цитированные по поводу ретиариев.
66 Лонперье (Longpérier) в своей заметке об оружии гладиаторов дал
изображение шлема мирмиллона, найденного в Помпеях («Revue
archéologique», 1851).
67 Фест, под словом «ретиарий».
68 Исидор из Севильи описывает гладиаторов по древним текстам и по
фигурным изображениям. Когда он отмечает «груду» свинца, которую «секу-
тор» противопоставляет сетке ретиария («секутор носил шлем и свинцовую
груду у которая препятствовала копью противника»,—«Начала», XVIII, 55),
то, повидимому, он говорит на основании памятников, но за эту свинцовую·
«груду» он принимает тот щит, которым прикрывался секутор.
69 Юст Липсиус, Сатурналии; Гензен, назв. соч. Сравн. Дезобри, Рим
в век Августа, письмо 95-е, где все эти детали использованы и введены в
описание (т. III, стр. 507 и ел.). Один римлянин распорядился в своем завещании
заставить сражаться две пары женщин, которых он оставлял в числе
наследства. Народ кассировал это завещание (Афиней, IV, стр. 154); но в
будущем женщины, на другом основании и под другим именем, все же
появятся на арене.
70 Дион Кассий, L., XXVII, 63. Он пал, и император устроил ему
пышные похороны. Его могила была найдена вместе с его изображением в
костюме гладиатора. (См. Фабретти, Колонна Траяна, стр. 258.)
71 Не следует смешивать с этими охотами так называемые silvae (леса),
т. е. когда цирк превращается в рощу, куда напускали ланей и других
диких животных; народ мог свободно их преследовать и брать себе (сравн.
Юлий Капитолии, Гордиан).
Две надписи, из которых одна сохранила свое заглавие: семья гладиаторов
(Моммзен, Inscriptiones Neapolitanae Latinae, № 736 и 737), хотя несколько-
испорченные, дают нам перечень всех ниже перечисленных видов гладиа-
521

торов (см. еще № 2910, а среди надписей Орелли № 2559, 2577, 2587). Для
<5естиариев и «охотников» (venationes) см. главным образом барельефы
гробницы Скавра (Мазуа, Развалины Помпеи, I, табл. XXXI и XXXII и мозаику
виллы Боргезе (Dissertatio délia academia romana, т. XII, табл. 2, 4 и 5).
На барельефе герцога Торлония (там же, табл. VI) и на лампаде,
опубликованной Бертоли (I, 31), охотники имеют шлем и щит. Жалкая защита против
львов, как это видно из сцен самого барельефа. Эти последние изображения,
так же как и поясняющий их текст, можно найти в уже цитированной нами
записке Генцена (Dissertatio délia academia romana, т. XII, стр. 122 и ел.).
К числу любопытных вещиц, завещанных нам античностью, следует
отнести таблички из простой или слоновой кости в виде длинного
четырехугольника с ушком, чтобы при помощи нитки вешать их на шею, обычно
содержащие следующие указания: 1) имя раба; 2) имя его господина; 3) буквы S. Р.—
«spectatus» с какой-нибудь датой; 4) имена консулов. Все четыре указания
были расположены в линию по четырем сторонам, например: Диокл Лонгида,
выступивший (?) в сентябрьские календы [в консульство] Кнея Октавия,
Кая Куриона—или Пудент, Тита, выступивший (?) в апрельские ноны,
е консульство Лелия и Марка Сервилия. Эпиграфисты и в особенности Бор-
гези (Работы по эпиграф., т. I, стр. 337) называют их tesserae gladiatoriae—
«таблички гладиаторов». Они толкуют буквы S.P. как
spectatus—«выступивший на арену» и предполагают, что эта табличка была дана гладиатору в
память того дня, когда он впервые выступил на арене. Моммзен отвергает это
толкование, утверждая, что, для того чтобы сказать, что гладиатор
участвовал в бою, употребили бы слово pugnavit, сражался. Он сам не дает никакого
•объяснения, и так как таблички сами по себе имеют большое значение для
консульских имен, он их называет tesserae consulares—«консульские таблички»
а воспроизводит их в своем большом собрании (С. /. L., т. I, стр. 195—200).
Гаруччи придает этому слову значение отличный, знаменитый (см. Гораций,
Послание, I, 1/ 2):
Меня уж смотрели довольно (spectatum), рапирой
Я награжден (т. е. получил свободу как гладиатор),
Ты же вновь заключить меня в школу стремишься.
Но Фридлендер («Картины нравов римского общества») сохранил прежнее
толкование этих маленьких памятников и, как нам кажется, вполне
справедливо. Слово spectatus не является синонимом pugnavit. Оно имеет в виду не
какое-либо сражение, но тот день, когда гладиатор впервые выступил на
арене, тот день, когда, будучи еще новичком, поскольку он до сих пор
упражнялся в боях лищь в школе, он был выставлен напоказ и продемонстрировал
•свои способности перед публикой в серьезном бою. Итак, эти «тессеры»,
таблички, отмечают дату, очень важную в жизни гладиатора: начало его
служебного стажа.
7- Светоний, Юлий Цезарь, 10. Сравн. «Тиверий», 34. Надписи говорят
юб этих объединениях гладиаторов (Моммзен, Inscriptiones Neapolitanae
Latinae, 736 и др.); иногда они делились на декурии, как, например, рабы
Коммода, которые составляли целую коллегию. «Основатели коллегии Силь-
.еана Аврелиана» (Орелли, № 2566); сравн. Моммзен, Inscriptiones
Neapolitanae Latinae, № 376 и 737. Нечего, конечно, говорить, что император имел
гораздо большие группы рабов. Несколько раз говорилось о гладиаторах
«фиска (fiscales). У Гордиана было специально предназначена для этого тысяча
пар (Юлий Капитолин, Гордиан, 33).
73 Но это не мешает Цицерону, поздравляя своего друга с великолепной
труппой, которую он купил, сказать ему: «Если бы ты захотел дать их
внаймы, ты за два спектакля мог бы вернуть свои деньги» (Цицерон, К Аттику,
IV, 4). Относительно ланист у нас есть много надписей: Орелли, № 2551
и 2553. Ланисты, как и леноны (сводники),—другой вид продавцов
человеческого мяса, равно как и те, которые торговали своей жизнью или своим телом
для арены или для мест разврата,—считались не имеющими чести и
исключенными из списка несущих муниципальные повинности на основании Юлиева
закона о муниципиях: «Кто был нанят для сражения, кто торговлей своим
телом получал или будет получать выгоду, кто профессию содержателя гла-
522

диаторов или дома терпимости сделал или сделает источником дохода»·
<см. Моммзен, С. I. L., т. I, стр. 122). Во время голода Август изгнал из
Рима ланистов и их толпы гладиаторов (Светоний, Август, 42; Орозий, VII, 3).
8
1 «Между ними были слуги весьма грамотные, очень хорошие чтецы
и много переписчиков книг, так что у него не было ни одного служителя,
который бы не мог хорошо делать что-нибудь из этого» (Корнелий Непот,
Помпоний Аттик, 13).
2 И виночерпий, ленясь, от праздности там не бледнеет,
И не тратит борец умащенный напрасно елея...
Манит сад горожан веселых к легкой работе,
И без всякого понукания смотрителя сами
Повиноваться старосте пышноволосые рады.
И изнеженный евнух чувствует радость в работе.
(Марциал, Эпиграммы, III, 58, 24 и ел.)
3 Это можно видеть на многих надписях: «Сексту Помпею Волезию. Секста
Помпея рабу, начальнику столовой и заведывавшему атрием. Кней Помпеи
Филодеспот, заведующий разрезанием мяса, посвятил» (Орелли, 2884; сравн.
2880 и др.).
4 L., 65, § 2, D., XXXII, 1. De legatis et fidei commissis (О завещаниях
и доверенностях).
5 Плавт, Жребий, II, 8, 355, рус. перев. 460.
6 «Несчастный, который живет только для того, чтобы изящно разрезать
откормленных пулярдок» (Сенека, Письма, 47, 4).
7 L., 12, § 41 (Папиниан, цитированный Ульпианом), D., XXXIII, 7.
8 «В завещании значатся те школы рабов, которые он там имел, чтобы,
когда он туда приходил, они были под рукой, чтобы служить в столовой»
(L., 12, § 32, там же).
9 Хозяин говорит одному из своих поваров: «Из которой декурии?»
Когда он ответил: «Из сороковой», Тримальхион спросил дальше:
«Купленный или из домашних?»—«Ни тот, ни другой,—ответил он,—я оставлен
твоей милости по завещанию Пансой».—«Ну,—говорит,—старайся; а не то
велю тебя отправить на побегушки» (Петроний, Сатирикон, 47, стр. 240).
10 «В августе в Куманском имении, принадлежащем Тримальхиону,
родилось мальчиков 30, девочек 40... В тот же день раб Митридат был распят
на кресте» и т. д. (там же, 53, стр. 257).
11 «А количество рабов, разбросанное по полям Нумидии, у него столь
велико, что он мог бы взять даже Карфаген» (там же, 117, стр. 542). Сравн.
Сенека, О благодеяниях, VII, 10: «Число рабов большее, чем даже число
жителей у воинственных народов».
12 Афиней, VI, стр. 272.
13 «Ему каждый день докладывалось о числе рабов, как будто полководцу
о численности войска, ему, для которого давно ли богатством был чулан
пошире да двое подручных рабов» (Сенека, О спокойствии души, VIII, 4).
Сравн. Плиний, XXXIII, б, 9: «Настолько увеличились эти легионы рабов,
и в своем собственном доме для этой иноземной толпы и из-за рабов нужно
было завести номенклатора» (раб, который знал имена граждан, а здесь—рабов).
14 Плиний, XXXIII, 47, 2.
15 Гори, Колумбарий Ливии Августы (Gori, Columbarium Liviae Augustae,
у Poleni, nova supplementa, т. III). Наши сноски будут касаться этого
издания. Я постараюсь не брать имен, которые даны как имена
вольноотпущенников.
16 Anteras, Liviae colorator (Gori, № 84). Правда, ряд словарей переводят
это слово: «художник при постройках».
17 A pedibus—Светоний (Август, 78) рассказывает, что Август часто
пользовался дворцовыми чтецами во время бессонниц: «если он не мог продолжить
прерванного сна, как это с ним бывало, он, призвав чтецов или рассказчиков,
при их помощи вновь засыпал и часто так спал до позднего утра».
523

23
24
18 Эфебы (Гори, № 3; см. Фабретти, стр. 72, № 5). Имя «Делиций»
(delicius—милочка) было дано ребенку 3 лет и трех месяцев. Светоний
рассказывает также о тех удовольствиях, которые Август искал для себя среди
этих маленьких детей (Август, 83).
19 В парадном зале (atrium) хранилось много таких изображений и
памятников. Были специальные рабы, приставленные для доклада, для воскурения
фимиама, для ухода за статуями (a statuis); сравн. Светоний, Август, 31 и 57;
специально для ухода за статуей Венеры—для дома Цезаря это был домашний
культ; но с первых же годов Империи изображения императоров сами
становятся предметом культа.
20 Кассиры, начальники тех или других групп рабов, сторожа дома или
целого квартала (insula—«остров») домов, так и называвшиеся insularius;
нумулярии (nummus—серебряная монета), на которых, по мнению Гори,
лежала обязанность проверять качество монеты. Об этих рабах-нумуляриях
имеются указания и в надписях (С. /. L., т. Ill, 3501, т. V, 93 ел.).
21 Например, Моммзен, Inscriptions Neapolitanae Latinae, № 686К
6851.
22 [Ответвление Фламиниевой дороги, ведшей на север].
[Город Пренеста—в Лациуме, вблизи Рима].
Надпись, приводимая Грутером (стр. 934, № 12), относящаяся к такой
общей могиле: «Из дома Цезарей и Ливии вольноотпущенников и рабов»;
без сомнения, эта могила была выстроена ассоциацией вольноотпущенников
и рабов, организованная, с согласия хозяина, по образцу похоронных
коллегий, см. ниже, гл. 6).
25 Тиберий, который вначале следовал такой же политике, как и Август,
проявлял, по крайней мере вначале, еще большую скромность: «Не было у
Кесаря полевых угодий в Италии, рабы не были заносчивы и их было немного,
домашний штат ограничивался немногими вольноотпущенниками» (Тацит,
Летопись, IV, гл. б).
*ь «Божественным манам Марка Ф>лоьм/1, Марка Люцпл Лэтп :!:сртгет?-
ник на свои деньги [воздвигли] декурионы» (Грутер, стр. 1151, № 4).
Цицерон, говоря Аттику о рабах, которых Ведий водил за собой как свиту>
прибавлял: «Если Курион провел свой закон, то, конечно, Ведию они
обойдутся по 100 тысяч сестерций» («К Аттику», VI, 1, конец).
27 Полибий и Посидоний у Афинея, VI, стр. 273, в; Валерий Максим, IV,
3, 11 и 12; Апулей, Апология, стр. 23 (ed Bipontina).
28 «Пусть многочисленная толпа служителей сопутствует тебе; держи
всегда книгу в руках,—все это создаст тебе успех» (Лукиан, Учитель
красноречия, 55). Сравн. Осел, 4 и 22; К изображениям, 12; Сатурналии, I; Письма
к Сатурну, 35, и Ювенал, VII, 141.
29 Плиний, XXXIII, б, 9—10.
30 Ювенал, XIV, 05.
31 Марциал, XII, 88, 3.
32 «То вдруг двести рабов у него, то не больше десятка,
То о царях говорит и тетрархах высокие речи;
То вдруг скажет...» Сатиры, I, 3, 11 ел.
33 Институции Гая I, 42—46; Ульпиан, Фрагменты, I, 24.
34 Диодор, Фрагменты, XXXVI, 2, 3 (изд. Didot). Другой римский
всадник был убит во время восстания 80 своих рабов. Афенион, который играл
в этой войне такую крупную роль, прежде управлял двумястами рабов в
имении своих хозяев (там же, 4, 1 и 5, 1).
35 «Потому что своими плохо дисциплинированными толпами рабов
в Кадабрии он смущал спокойствие Италии» (Тацит, Летопись, XII, 65).
36 «Было вынесено сенатское постановление одинаково для отмщения
и спокойствия» (Тацит, Анналы, XIII, 32). Он ясно указывает, что это был
древний обычай, «по древнему обычаю»—vetere ex more (там же, XIV, 42
и в следующей речи, 43—45).
37 Там же, 43—45. ,
38 Ювенал, III, 141.
39 На это делает намек автор декламаций, приписываемых Квинтилиану
(240, т. VI, стр. 73, изд. Лемэра),
524

40 Беллей Патеркул, II, 101, 3.
41 Плутарх, Красе, 2. Корнелий Непот восхваляет также Аттика за то,
что он взял на себя самого воспитывать своих рабов: «Равным образом были
хороши и прочие ремесленники, которые необходимы в домашнем быту.
И среди них он не имел ни одного, который бы не был рожден и воспитан
у него в доме. Это служит доказательством не только его воздержанности,
но и личного старания» (Помпоний Аттик, 13). Но он нигде не говорит, чтобы
он отдавал их внаймы на сторону. У Катона Старшего, который сам учил
своих детей, был раб-грамматик, по имени Хилон, от которого он получал
выгоду тем, что давал ему право учить посторонних (Плутарх, Катон
Старший, 20, § б).
42 Например, тот Маллеол, квестор Долабеллы, у которого Веррес скупил
рабов: «Большое количество рабов, много ремесленников, много красавцев»
{Цицерон, Против Верреса, II, I, 36).
43 Что касается lixa (маркитана), то Метелл в Африке запретил, чтобы
строевой солдат, в лагере ли или в строю, имел раба или вьючное животное
(Саллюстий, Югурта, 45). Сравн. об этом роде рабов Диона Кассия, VI,
20, стр. 820. Об aquarioli—Фест под этим словом; для vicarius (подручный)—
Плавт, Ослы, II, 4, 417; 1. 19, § 2; D., IX, 4 и почти весь отдел под
названием «О пекулии, оставленном по завещанию», D., XXXIII, 8. Один из рабов
Катона купил в Испании трех пленников (Плутарх, Остроумные выражения
<Катон) и Катон Старший, 10). Много надписей говорит об этих рабах рабов
(Орелли, № 2820—2825 и мн. др.); равным образом и о женщинах (Орелли,
№ 2826). Другая надпись (№ 3209) говорит о «викарии викария» (т. е. о рабе
раба); этот случай обобщен в законе 25, D., XXXVIII, 8; «О пекулии,
оставленном по завещанию»: «Если рабу дано повеление быть свободным и ему по
завещанию оставлен пекулий, то рабы его рабов заключаются в этом
завещании. Насколько на этой третьей ступени рабства можно было бы с полным
основанием сказать с поэтом:
ДоьОльпо уж ul:tl paSc-; ne хег:у я быть т^ рзбом п*я«
(Марциал, Эпиграммы, II, 18, 7).
44 «Нужна была помощь слуг. Ее я приготовил себе не деньгами, не
покупкой, но тем, что взял себе жену и воспитал эту девушку» (Квинтилиан,
Декламации, 301, т. VI, стр. 205; сравн. стр. 209).
4* Катулл, XXIV, 5, 8 и 10. Сравн. XXIII, 1.
46 Валерий Максим, IV, 3, 11 и 12. Плутарх в жизнеописании Катона
Старшего (10) говорит о пяти его рабах. Это мало меняет дело; я держусь
того отношения, которое установил Валерий Максим.
47 У Апулея есть текст, где думали найти среднее, а может быть, и самое
низкое число количества рабов, «фамилии» римского гражданина. Он говорит
в своей «Апологии» (стр. 52 ed. Bipontina): «Пятнадцать свободных—это уже
народ; столько же рабов—это целая «фамилия»; столько же заключенных?—
это работный дом». Странный текст; ведь если, понимая буквально, можно
считать, что 15 рабов—это целый штат рабов, если 15 свободных—это целый
народ,—это очень мало. Но юристы, повидимому, меньше чувствуют
затруднений в применении этого слова «фамилия». Ульпиан ограничивается тем,
что заявляет, что один раб не составляет еще фамилии, равно как и два, раба, 1.
40, § 3, D., L., 16, «О значении слов»; но это не помешает ему, однако,
применять иногда к двум рабам, а иногда и к одному рабу то, что закон говорит
о «фамилии» (L., I, § 17, D., XL III, 16 De vi et vi arm, Павел, Решения (Sen-
tentiae), V, 6, 3 ел.). Было, конечно, много людей, о которых можно было
сказать то, что Федр (Басни, новая серия, III, 19) сказал об Эзопе и его
господине:
Эзоп один был для хозяина «толпой» рабов.
9
1 Иосиф Флавий («Иудейская война», II, 16) утверждает, что Африка
доставляла для продовольствия Рима хлеба на восемь месяцев, а Египет—
«а четыре; Аврелий Виктор (Письма, I, стр. 156, ed. Bipontina) говорит, что
525

Египет в правление Августа доставлял 20 миллионов модиев. Дюро-де-ла-
Малль, объединив эти данные, сделал заключение, что вся масса ввоза должна
была составлять 60 миллионов модиев. Один текст Цицерона доказывает, что
для его времени Сицилия доставляла иногда по 6.800 тысяч модиев: 800 тысяч
модиев зерна приобреталось в порядке реквизиции (frumentum imperatum—
«приказанный хлеб»), ценой по 4 сестерция за модий (35 копеек золотом
за 8,75 литра); 3 миллиона модиев—второй десятины (плата была установлена
в 3 сестерция за модий, 22 копейки золотом за 8,75 литра, всего 9 миллионов
сестерций). Первая десятина, взыскивавшаяся бесплатно, была равна второй;
в общем получалось 6.800 тысяч модиев, или приблизительно 590 тысяч
гектолитров (Цицерон, Против Верреса, II, 11, § 70).
2 Плиний, XXXVII, 77, 1.
3 «...в Рим, уже находившийся в тревоге по причине множества рабов,
увеличивавшихся постоянно в числе, в то время как свободнорожденный
плебс уменьшался с каждым днем» (Тацит, Летопись, IV, 27).
Глава четвертая
1
1 «Доказательством их множества служит то, что Полибий пишет, что
у ахеян все это дело прошло за 100 талантов; они установили цену за каждого
человека, который возвращался хозяевам, по 500 денариев. По этому расчету
в Ахее их было тысяча двести человек» (Тит Ливии, XXXIV, 50). Надо
напомнить, что талант равнялся 60 минам, или 6 тысячам драхм. Тит Ливии
приписывал денарию стоимость драхмы, хотя он стоил немного меньше.
Но допуская, что заплатили 100 талантов за 1 200 пленных, или 5 мин за
ту о \т/· тт гы О TTOnOOPTVQ MAWHO ППМ^МЯТТ, ЧТО Π ПСГ RWWVnP ГРП^ПТТ«ПГП иРТТПРР*ГЯ 'ЭТО
является ценой невысокой. Что касается денария (равного 10 ассам, или
4 сестерциям), то Дюро-де-ла-Малль считает его равным 0,87 сантима для
244 г. до н. э. и 0,78 сантима от 241 до 44 г. до н. э.; 1 франку 12 сантимам»
во время Цезаря; 1 франку 8 сантимам при Августе и 1 франку или немногим»
больше—при Тиберии и Антонинах («Римская политическая экономия»,
т. I, стр. 448 и 450, табл. XII и XIV).
2 Тит Ливии, XXII, 57 и 58; сравн. Флор, II, 6, 23. Во время
враждебных действий, которые предшествовали битве при Каннах, между Фабием
и Ганнибалом было условлено в силу договора об обмене пленных, чтобы
излишек пленных с той или другой стороны оплачивался из расчета 2% фунта
серебра за голову (Ливии, там же, гл. 23). Плутарх, воспроизводя этот эпизод
в «Жизнеописании Фабия° (7), говорит о 250 драхмах, придавая, таким
образов, фунту серебра стоимость одной мины. Со своей стороны Авл Геллий (но,
конечно, его авторитет не должен перевешивать авторитета
вышеприведенного текста Тита Ливия) утверждает, что после битвы Ганнибал
удовольствовался \у2 фунтами серебра (VII, 18).
3 Плутарх, Катон Старший, 4.
4 Так, Дионисий Галикарнасский оценивает в тысячу драхм награду,
устанавливаемую Титом Ливием в тысячу денариев (Дионисий
Галикарнасский, Выдержки, V, стр. 458 (изд. Май); и Тит Ливии, IV, 45).
5 «Равным образом и рабы, моложе двадцати лет, купленные после
предшествующего ценза, были оценены в 10 тысяч ассов или выше, чтобы и они
были обложены в десять раз выше того, во сколько они были обложены
раньше» (Тит Ливии, XXXIX, 44). В двадцать лет рабочий человек достигает
своей самой высокой ценности, особенно когда новичка стали предпочитать
ветерану.
6 Плавт, Пленники, V, 2, 908; Пэнул («Молодчик из Карфагена»), IV, 2,
896—899.
7 «Псевдол» (Раб-обманщик), I, 1, 50; «Канат», пролог, 45 и V, 3, 1312—
1316. В последнем случае за нее было заплачено 1 тысяча «нуммов». Ноде
доказал, что у Плавта «нумм» равен дидрахме: значит, эта сумма равна 20
минам. Демон хочет дать за нее у2 таланта (30 мин); он говорит своднику (leno),
526

что он предлагает ему «золотое дело» (conditionem luculentam—блестящие
условия).
8 Плавт, Привидение, I, 3, 299.
9 «Куркул», I, 1, 62; сравн. IV, 2, 534.
10 «Купец», II, 3, 421—434.
11 «Эпидик», I, 1, 50 и III, 2, 345.
12 «Перс», IV, 4, 656. Два золотых он удерживает за сумку (676).
13 «Пленник», II, 2, 287; «Канат», V, 3, 1316.
14 «Клад», II, 4, 265.
15 «Пленники», II, 2, 210. Конечно, это не очень много, если дело идет
о философе!
16 Плавт, Ослы, I, 3, 221; сравн. 178 и 216.
17 «Красивые мальчики-рабы, ценою превышающие стоимость целых
имений» (Полибий, XXXI, 24).
18 «Мальчиков чтобы купить, Лабиен сады свои продал» (Марциалг
Эпиграммы, XII, 30, I). Сравн. II, 63, 1 и I, 59, 1.
19 Он рассказывает о двух молодых рабах,—один был из Азии, другой·
из страны галлов,—которых Тораний продал Антонию как близнецов за
200 тысяч сестерций. Антоний заметил обман ввиду различия их языка и
жаловался со всей строгостью в сознании своей силы как триумвир; но ловкий
купец ответил, что он их продал так дорого по причине редкости такого
сходства между двумя лицами разных племен. Основание показалось
убедительным; Антоний отказывался переуступить этих рабов за какую бы то ни было
цену {Плиний, VII, 10, 5 и 6).
20 Плиний, VII, 40, 1;и Светоний, О знаменитых ученых, 3: он говорит
о 200 тысячах нуммов, и многие полагали, что под этим нужно подразумевать
«денариев», что составит 800 тысяч сестерций. Во время Плиния цена
артистов далеко превысила эту сумму. Он рассказывает, что один из евнухов
Сеяна был куплен за 500 тысяч сестерций (II, D.); эту цифру стали обозначать
[как Солее согласующуюся с тогдашними ценами в виде] II, D=50 миллионов
сестерций! (Плиний, там же, 2).
21 Ювенал, IV, 26; сравн. 15.
22 «Итак, цена рабов равна цене соловьев, и даже цена последних
несколько выше той, за которую прежде покупали рабов-оруженосцев. Я знаю, что»
за шесть [тысяч?] сестерций некогда был куплен белый соловей, т. е. почти
нигде не встречающийся, который был поднесен в подарок Агриппине,
супруге императора Клавдия» (Плиний, X, 43, 3).
23 «Известен факт, что когда Апроний Сатурнин заснул на своем месте
среди покупщиков, то глашатай получил указание от Гая [Калигулы] не
оставлять без внимания мужа преторского звания, который частыми кивками
головы дает ему, герольду, знак согласия [на предлагаемую цену]. И не
раньше прекратили ему предлагать, пока без его ведома за ним не оставили 13
гладиаторов за 9 миллионов сестерций» (Светоний, Калигула, 39).
24 Колумелла, III, 3, 8.
25 «Кто шестьсот собирался только что дать, отказался» (Марциал, V,
66, 9).
2β Марциал, X, 31, I.
27 Петроний, Сатирикон, 97.
28 См. т. I, стр. 214. Вознаграждение, даваемое тому, кто донесет об
укрывателе, если этот человек платежеспособный, на */з выше той суммы,
которая обещана тому, кто только приведет раба.
29 «Лет приблизительно шестнадцати, курчавый, нежный, красивый,
по имени Гитон» (Петроний, Сатирикон, 97).
30 Курциус, Anecdota delphica. Сравн. с ценами рабов в Греции, т. I,
стр. 216.
2
1 «Если раб в качестве своего пекулия имеет викария стоимостью в пять
золотых и если бы он был должен господину пять золотых, за которые хозяин
мог бы взять викария...» (L., И, § 4 (Ульпиан); D., XV, 1, О пекулии). «Если
в том случае, когда викарий стоит десять золотых»... (L., 11, § 5; сравн. L
527

38, § 2 (Африкан) в том же месте). «Если ты разрешишь своему рабу купить
викария за восемь золотых, а он купит за десять»... (L., 37, § 1, там же).
Золотой, по вычислению Дюро-де-ла-Малля, стоил во время Антонинов
25 денариев. См. «Политическая экономия римлян», т. I, стр. 450, табл. XIV.
2 «Мастер по поручению своего друга купил раба за 10 золотых и научил
его мастерству; затем он продал его за двадцать золотых» (L., 26, § 8 (Павел),
D., XVII, I, Поручения).
s L., 21 (Сцевола), D., XVI, 2, О возмещениях.
4 L., 57 (Павел), D., XXI, 1, Об эдикте эдилов.
5 «Когда Стих [был куплен] за десять (тысяч), а Памфил за двадцать»
L., 55, D., IX, 2. К закону Аквилия. Сравн. 1. 12, § И, D., XL IX, 15, «О
рабстве и возвращении в прежнее состояние». Идет ли тут дело о тысячах
сестерций или о золотых, это я хотел выяснить исследованием лучших
рукописей; но в конце концов, кто может гарантировать, что переписчики
произвольно не прибавили к простой цифре того или иного обозначения? А ведь
каждому ясно, какая разница получается при том или ином понимании. Эти
изменения тем более страшны, что они ничего не меняют в указании юриста.
6 «Вороватую служанку, сознательно купленную за два золотых» (L., 74,
D., XL VII, 2, О воровстве).
7 «Вообще, если пять лет тому назад начали говорить о невыполнении
ближайших обязанностей, на основании важных и справедливых решений,
что свободу нельзя отнимать, если она налицо или предоставлена, но каждый
должен внести двадцать золотых победителю» (L., 8, § 17, Ульпиан), D., V,
2, О завещании с нарушением прав ближайших родственников. Сравн.
1. 31 (Папиниан), D., IV, О меньших и I. 47 (там же), D., XL, 4, Об
отпущенных на волю по завещанию: «Когда на основании ложных добавлений к
завещанию, даже ошибочно, свобода, иной раз незаслуженная, предоставлена
[рабу] наследником, то император постановил, чтобы наследнику каждый
должен внести по двадцати золотых (солидов)».
νίνΐΰ принял беглого раб?. ° ^°™ пом и пи поле без ведома господина,
тот пусть отдаст его с другим подобным же или двадцать золотых солидов.
При втором или третьем случае—двух или трех рабов, или же столько же раз
назначенную сумму» (L., 4 (Константина), Corp. Juris, VI, 1, О беглых рабах).
О стоимости золотого солида при Константине и его преемниках см. Дюро-
де-ла-Малль, т. I, стр. 451, табл. XV.
9 В случае ранения закон XII таблиц фиксировал вознаграждение
свободному человеку несколько больше чем вдвое сравнительно с
вознаграждением, назначенным за раба: «За сломанную или треснувшую
кость—наказание триста ассов; но если это у раба, то сто двадцать» (Гай, Институции, III,
223).
10 L., 3, Corp. Juris, VI, 43. Communia de legatis.
11 L., 1, Corp. Juris, XII, 7. Об освобождении на волю общего раба.
12 «Так как свобода является вещью неценимою» (Институции, I, 6, 7).
Глава пятая
1
1 Народные трибуны, повидимому, уже давно хотели распространить
на семью то право вмешательства, которое им было дано для защиты плебеев.
Отец Манлия Торквата был бы вызван на суд народа по поводу того
рабского .состояния, в котором он, казалось, держал своего сына («за то, что
он своего юношу-сына, не уличенного ни в чем позорном, заставил заниматься
рабским делом и держит его почти в заключении и в рабочем доме»), если
бы последний не пришел защищать авторитет отцовской власти поступком,
который уже доказывал, как он сам с течением времени собирался ее
проявлять (см. Тит Ливии, VII, 4 и 5).
2 В этой главе я пользуюсь текстами законодательства императорского,
поскольку они подтверждают или более точно определяют древнее право,
ß следующей книге я укажу, какие видоизменения привнесло с собой импе-
528

раторское законодательство, за исключением тех случаев, когда приведение
цитат может служить для лучшего понимания древнего законодательства
путем противопоставления его новому.
3 L., 3 (Павел), D., IV, 5, О лишенных прав.
4 Этот переход раба из одного дома в другой иногда отмечался так же, как
и усыновление: Агриф [раб] Цезаря Августа Меценатиан, ведающий статуями
[Гори, 125]. Пармено [рабыня] Ливии, ведающая пурпуром, Меценатиана
(там же). В сборниках надписей можно найти сотни подобных примеров. Это
простое указание, откуда явился раб, которое не влечет за собою никаких
особых прав ни для прежнего хозяина, ни для раба. Некий Вомозиан Карит,
раб и заведующий дворцом императора, воздвигает могилу своей жене Волю-
зии Сабине (Муратори, стр. 919, 9). Эта женщина, должно быть, была
вольноотпущенницей этого самого Волюзия, рабом которого был Карит до своего
перехода в императорский дворец.
5 Институции, I, 14, 4.
β «Наследовать—это стать господином, получить в свою очередь права
умершего» (L., 31, § 1(Гай); D., XXVIII,5, О введении в наследство). См. во всех
отделах, которые регулируют различные способы приобретения и т. д., то, что
касается раба в период времени между смертью отца семейства и вступлением
в наследство.
7 Крейцеру Очерк римских древностей, § 34 [Mancipium в основном
значении: полное и формальное право собственности на какой-либо предмет].
8 «Подобно тому как для взятых в плен свободных восстанавливается
их прежнее положение, так и раб [восстанавливается под власть] господина»
(L., 19 (Диоклетиан), Corp. Juris, VI 11,51,0восстановлении прежнего правового
положения. Этот закон был созвучен с древним правом. Раб-перебежчик
продолжал подлежать праву «постлиминия», которое в подобных случаях
отнималось у человека свободного; это право применялось к рабу не в его
интересах, но в интересах его хозяина, с тем чтобы проступок раба не мог
причинять хозяину преследуемого законом убытка.
у Павел, Заключения, IV, 12, 1;и Ульпиан, I, 18: «Тем, что один из
совладельцев раба отпускал его на волю, он теряет свою часть и этим увеличивает
долю своего сотоварища». Сравн. Досифей, Фрагменты, 10.
10 Дион Кассий, XVII, 11, стр. 856; сравн. IX, 16, стр. 1165 (очень похоже
на Адриана) и закон Дигест: «Если частный человек принужден народом
отпустить раба на волю, то хотя он и выполнит его волю, однако [раб] не будет
свободен; ведь и божественный Марк запретил отпускать на волю по крикам
народа». L., 17 (Павел), D., XL, 9, Как и кем отпущенные на волю не
становятся свободными.
11 Почти бесполезно цитировать все главы Дигест или Институций, где
разбираются эти различные постановления гражданского права; дарение:
Инст., II, 4, 2; сравн. III, 5, 3—заклад; там же и 1. 1, § 1 и 1. 13, § 1, D., XX, 1,
О залогах; ростовщичество: L.,28 (Гай), D., XXII, 1, О процентах и
Институции, II, 4, 2 и V, 3; по завещанию: 1. 25, § 17 (Павел), D., X, 2, О семейном
разделе: Институции, II, XX, 22 и XXI, 1; продажа: D., XXI, 1. Об эдиль-
ском эдикте; право давности: 1. 8 (Павел), D., XLI, 3, О пользовании; сравн.
Институции, II, 6, 1 и 1. 1, С. J., VI, I, О беглых рабах. Тут, конечно,
исключаются рабы беглые или украденные.
12 Термин «сожитель» (contubernalis) очень част в надписях (Орелли,
№ 2840 и т. д.).
13 L.,6, D., XLVIII, 5, К Юлиеву закону о прелюбодеянии Диоклетиан
только подтвердил древний закон, когда он говорил: «Рабы не могут
подвергаться обвинению в прелюбодеянии вследствие нарушения верности
сожительству» (L., 23, С. J., IX, 9. К Юлиеву закону о прелюбодеянии; сравн. 1. 24, там
же).
14 Плавт} Пленники, III, 4, 508. Так же и тот, кто был поражен полным
лишением прав (deminutio capitis maxima), он терял всякое право
(«авторитет») над своими детьми. «Результат наказания, который делает рабом,
лишает [права] иметь под своей властью сыновей» (Институции I, 12, § 3).
15 «Мы допускаем эти имена, т. е. имена родственников, также и для рабов:
так мы говорим об отцах, детях и братьях также и рабов. Но эти наимено-
34 Валлон
529

вания рабов не имеют никаких законных последствий» (L., 10, §5, D., XXXVIII,
10, О степенях родства).
16 Институции, III, 7, введ. Сравн. I, 8 (Помпоний) и 1. 14, § 2 (Павел),
D., XXIII, 2, О форме браков.
17 «Пекулием является не то, счет чего раб ведет отдельно от своего
господина, но то, что сам господин отделил для него, выделив свое от счета
раба. Ведь так как господин может отнять весь пекулий раба, или увеличить
его, или уменьшить, то надо обращать внимание не на то, что сделал раб,
но что сделал господин ради охраны рабского пекулия» (L. 4, введение
(Помпоний), XV, 1, О пекулии). Сравн. 1. 5, § 4, там же (Туберон, цитированный
Ульпианом). Что пекулий вполне принадлежит господину, см. Сенека, О
благодеяниях, VII, 4.
18 L., 25, D., XV, 1, пекулии.
19 «Пекулий рождается, растет, уменьшается, умирает: так красиво
говорил Папирий Фронтон, будто пекулий подобен человеку» (L. 40 (Марциан),
D., XV, 1)^
20 L.,29 (Ульпиан), D., XVIII, 1, Об условиях продажи и I, 16 (Юлиан),
D., XV, 1, О пекулии; 1. 24 (Ульпиан), D., XXXIII, 8, Об устан. пекул.
То же самое было и при освобождении на волю; но раб, уже получивший
вольную, удерживал свой пекулий, если хозяин раньше его не отобрал
(Институции, II, XX, 20; 1. 53 (Павел), D., XV, 1, О пекулии и 1. 3 (Папин.), D., XL.,
3, Об освобождении рабов).
21 В вопросе о пекулии закон требует согласия на него со стороны
господина, из страха, чтобы раб не увеличивал его обманным образом и в ущерб
господину. Но закон не требует, чтобы хозяин знал во всех подробностях
все то, из чего он состоит; для него достаточно общего разрешения господина
(1. 7, § 2—б, D., XV, 1, О пекулии); и, чтобы воспользоваться.более широким
определением Помпония, мы скажем, что под пекулием разумеется не только
то, что господин знает как приобретенное рабом, но и то, что он ему оставил
бы, если оы он знал, 4iu раб себе приобрел (! ль тям же*.
Хотя по отношению к рабу господин не был связан никакими
обязательствами, но нужно сказать, что это установление, касающееся пекулия, было
реальным и не только словесным: обещание пекулия считалось
недействительным, если за ним не следовало его выполнения (1. 8, там же). При этом он
включал в себя определенные объекты, деньги, мебель, иногда недвижимое
имущество (1. 6, D., XXXIII, 8, О пекулии), и даже других рабов (викариев);
и те же правила прилагались к пекулию, который раб-хозяин оставлял на долю
этих рабов-викариев: «Не только то должно причислять к пекулию викария,
счет чего ведется отдельно от господина, но также и то, счет чего ведется
отдельно от того, в пекулии которого он сам находится» (L., 4, § б и I. 7, § 6, D.,
XV, 1; 1. 6, § 2, D., XXXIII, 8). Этот пекулий на той и на другой ступени
подлежал различному воздействию за долги раба по отношению к своему
господину и за долги господина по отношению к рабу. То, что раб должен
своему господину, вычитается из его пекулия, если хозяин совершенно точно
и официально не простил ему его долга (1. 9, § 2, D., XV, 1). То, что хозяин
должен своему рабу, не может быть истребовано рабом, которому свобода
дана вместе с его пекулием (1. б, § 4, D., XXXIII, 8), разве только тогда,
когда дело идет об обыденном счете и когда этот вопрос возникает между
основным рабом и его «викарием» (1. 17, D., XV, 1).
22 «Для закона нет ни малейшего сомнения в том, что господа,
заключающие договор со своими рабами, не могут этими волеизъявлениями ни быть
принужденными к их выполнению, ни быть связанными» (L. 13 (Диоклетиан),
С. J., И, 4, О договорах. Сравн. 1. 4 (Гай), D., V, 1, О судах; 1. 49, § 2, D.,
XV, 1, О пекулии, и Институции, IV, 8, 6.
23 L., 17, введ. (Ульпиан), D., XLII, 2, О воровстве.
24 Раб имел только один способ обворовать своего господина, это—бежать
от него(Ь., 60, D., XLII, 2 (О воровстве). Исключение делали только в случае
акта возвращения купленной вещи (Causa redhibitionis) в пользу
покупателя: «Если продавец обещал, что [раб] не вор, он связан своим
обещанием, если раб совершил воровство; должно считать, что он является
вором и в этом случае, а не только если он стащил что-либо у постороннего,
530

но и если он обворовал своего господина» (L., 31, § 1 (Ульпиан), D., XXI, 1,
Об эдильском эдикте).
25 См. заголовок: «Как считать, если кто в силу завещания должен стать
свободным после смерти господина, но, прежде чем наследство получило
законную силу, стащил или украл что-либо» (D., XLVII, 4).
26 Раб, выдававший себя за свободного, позволил выбрать себя в преторы
(около 38 г. до н. э.); после раскрытия обмана он был приговорен к казн»
и сброшен с Тарпейской скалы. Но прежде чем его сбросить, ему сначала дали·
свободу: «чтобы его наказание получило достойный вид» (Дион Кассий,
XLV1I, 34, стр. 552). Что касается военной службы, то опасности,
переживаемые государством, заставляли отказываться от этого постановления
еще со времени Республики (Тит Ливии, XXII, 57 и ел.), и такие примеры
становились еще более частыми в смутные времена Империи. Но закон всегда*
оставался законом: «От всякой военной службы отстраняются рабы, иначе
наказываются смертью» (L., 11 (Маркиан), D., XLIX, 16, О военной службе).
Этому наказанию раб подлежал уже с момента зачисления, даже раньше, чем
он принесет военную присягу. Так решил этот вопрос Траян, отвечая
Плинию (Письма, X, 39).
27 L., 53 (Павел), D., IV, 5, О лишенных прав состояния.
28 L., 21 (Ульпиан), D., 17, О различных юридических правилах.
29 Институции, I, 16, 4.
30 L., 59, D., XXXV, 1, Об условиях и показаниях.
31 «Без освобождения ему не может быть ничего завещано», 1. 7б(Папиниан,
D., XXV1II, 5, Об утверждении наследников. Таким образом, рабы,
отбывающие наказание, если нет господина, способного их освободить, не могут
ничего получить по завещанию: «Если им будет дано что-либо по завещанию,
надо считать, что это не написано, как будто это дано не рабу Цезаря, а его
наказанию» (L. 17, D., XLVIII, 29, О наказаниях).
32 Плавт, Куркулион, V, 2, 630 (Проделки парасита, стих. 623, рус.
licpCb.y.
33 Теренций, Формион, II, 1, 292.
«Показанию раба можно верить только тогда, когда не представляется
возможности получения другого доказательства для открытия истины»
(L., 7 (Модестин), D., XXII, 5, О свидетелях).
34 «Без пыток его показание не заслуживает доверия» (L. 21, 2 (Хари-
зий), D., XXII, 5, О свидетелях).
35 «Эдикт божественного Августа, который он предложил в консульство
Виния Авита и Люция Апрония, гласит так: «Я полагаю, что допросы
желательны не всегда при всяком судебном деле и по отношению ко всякой
личности; всякий раз, когда уголовные и более тяжкие преступления не могут
быть иначе выявлены и расследованы, как только через допрос раба, то я
полагаю, что они являются самым действительным средством для раскрытия
истины, и считаю, что они должны быть применены» (L., 8 (Павел), D., XLVIII,
18, О допросах. Сравн. Цицерон, За Клюэнция, 63). Цицерон обвинял одну
женщину в том, что она освободила своих рабов, чтобы изъять их из допроса
под пыткой в процессе, в котором она выступала обвинительницей, и в то же
время он жалуется, что другим отказано в такого рода доказательствах, так
как дело не шло об обвинении их хозяина (За Целия, гл. 29, § 68).
36 Пизон напрасно предлагал, чтобы его рабы были подвергнуты пытке
(Тацит, Летопись, III, 14).
37 «Стоимость тех рабов, которые умирали, выплачивается» (L.,6 (Папи-
ниан), D., X, VIII, 18, О допросах).
38 L., 9, D., III, 6, О клеветниках и 1.27, D., XLVIII, 5, К Юлиеву закону
о прелюбодеяниях.
39 Так, Домиций велел выдать Скавру раба, который явился к нему на суд,
чтобы обвинять своего хозяина (Дион Кассий, XXXIV, фраг. 99, стр. 42.
Сравн. Цицерон, За царя Дейотара, II, цитированную выше фразу «За Целия»,
и Валерия Максима, VI, 5, 5). Красе сделал то же самое по отношению к Каю
Карбону, хотя он был его враг (Валерий Максим, там же, 6). О допросе
рабов под пыткой см. J,—J. Weiss, De inquisitionibus apud Romanos Cicerô-
nis tempore (О допросе рабов в эпоху Цицерона) 1856 г., стр. 85—87.
34*
531

40 Уже Милон счел более благоразумным дать вольную своим рабам
до своего процесса. Правда, Цицерон говорит, что этим он их вознаграждал
за то, что они, убив Клодия, спасли его собственную жизнь; но враги Милона
утверждали, что это было им сделано, чтобы освободить их от допроса. И тем
не менее не нашлось таких лиц, которые потребовали бы поставить их на
допрос и на пытку в нарушение обычая предков (За Милона, 21 и 22).
41 Дион Кассий, XLI, 38, стр. 282.
42 Дион Кассий, LV, 5, стр. 775 и LVII, 19, стр. 866; Тацит, Летопись,
II, 30; сравн. III, 67.
43 «По отношению к господам не может быть никакого допроса рабов, если
дело не идет об осквернении святынь, как это было в деле Клодия» (Цицерон,
За Милона, 22). Так, одна весталка была осуждена по доносу раба (Тит
Ливии, VIII, 15. Сравн. 1. 12, § 6 (Ульпиан), D., LX, 9, Кто и кем отпускается
на волю и 1. 3 (Антон. Kap.), Corpus juris, IX, 9, К Юлиеву закону о
прелюбодеяниях). Закон запрещал обвиняемому освобождать своих рабов, чтобы
избавить их от допроса под пыткой, а с другой стороны, он иногда приказывал
их продавать. В тех случаях, когда раб мог легально быть подвергнут допросу,
чтобы дать показания против своего господина, эта мера особенно
рекомендовалась: она имела целью получить указания более откровенные, освобождая
его от страха вновь попасть во власть обвиняемого (L., 27, § 11 (Ульпиан),
D., XLVIII, 5, К Юлиеву закону о прелюбодеяниях).
44 Дион Кассий, XL, 28, стр. 965. См. для более позднего времени главу
пятую следующего тома.
2
1 Согласно Варрону, орудия земледельческого производства делились
на три категории: «На орудие говорящее, полуговорящее и немое; орудие
говорящее—это рабы; полуговорящее—это быки; немое—это повозки» («О
земледелии);, ί, 17, 1).
2 Слово homo (человек) обыкновенно понимается как раб и в текстах
юридических и в обычном словоупотреблении: Гай, Толкования, II, 32; 11Г, 124
и 260; L.,27, 57 (Павел, D., II, 14, О договорах; Симмах, Письма, III, 27).
3 «Контракт может быть заключен только в том случае, если обе стороны
громко его подтвердят; так, если кто-нибудь из них хочет заключить
контракт, пусть он его заключает при посредстве здесь же присутствующего раба
и в силу этого контракта даст ему право ведения дела» (L., 1 (Ульпиан);
XLV, 1, О словесных обязательствах). В случае отсутствия раба в интересах
воспитанника можно воспользоваться общественным рабом (L., 2, D., X, VI,
6, «имущество воспитанника останется неприкосновенным»).
4 Институции, III, 28, О контрактах рабов и 19, Через шгсредство каких
лгц мы заключаем обязательства.
6 L., 79 (Ульпиан), L·., XXIX, 2, О приобретении и с казе от наследства.
Господин мог назначить своего раба наследником своего состояния (или своих
долгов), опекуном своих детей (Институции, I, 14, I и II, 14, введ.). Прежде
требовалось, чтобы предварительное отпущение на волю было проведено
официальным порядком; впоследствии оно само собой разумелось во всех этих-
случаях.
6 «Ни раб не может быть что-либо должен, ни рабу нельзя быть должным;
но когда мы злоупотребляем этим словом, мы скорее указываем на самый
факт, чем относим это обязательство к сфере гражданского права. Ведь то, что
посторонние должны рабу, на законном основании имеет право потребовать
господин; если что должен сам раб, то под этим именем взыскание обращается
на его пекулий, а если отсюда была какая-либо польза господину, то
взыскание обращается на господина» (L., 41 (Ульпиан); D., XV, 1, О пекулии).
7 «В силу контрактов они, конечно, с точки зрения гражданского права
не подлежат обязательствам, но с точки зрения естественного права они'
и подлежат, и сами составляют обязательства» (L., 14 (Ульпиан); D., XLIV,
7, Об обязательствах).
8 Институции, II, 9, 3. Сравн. 1. 62 (Юлиан); D., XLVI. О словесных
обязательствах: «если раб, вопреки запрещению господина, заключит с кем-нибудь
договор, то свяжет'господина обязательством с заключившим контракт».
532

9 «Если они заключают сделку или приобретают дарением, по наследству
или каким-либо другим способом» (Институции, II, 9, 3 и 1., 86, §2, D., XXX,
1, О завещаниях; 1., 32, D., XLII,0 приобрет. в качестве доминия). Сравн.
Плавт, Канат (V, 3, 1290).
10 «Возьмет ли раб обязательство от имени хозяина, или от своего, или
от имени своего сотоварища-раба, или без обозначения лица—он обяжется
в интересах господина, он приобретает для господина» (Институции, III, 8,
1, Сравн. 1., 97, D., XLV, 1, О словесных обязательствах).
11 L., 22 (Юлиан), D., XLIX, 15, О пленных и о возвращении прав.
12 «Во многих случаях наследование становится на место умершего лица:
таким образом, то, относительно чего раб, принадлежащий к наследственной
массе до вступления в силу прав наследования, заключит сделку, он
приобретает для наследственного имущества, а тем самым это приобретается также
и для будущего наследника» (Институции, III, 8 введ. Сравн. 1., 31, § 1,
D., XXVIII, 5, Об установлении наследства).
13 Если хозяин имеет полную собственность на всего раба, то все, что раб
приобретает, принадлежит хозяину; если он владеет только половиной раба,
то он приобретает только половину полученного рабом; если раб у него
только в пользовании, то он будет иметь только то, что он приобрел благодаря
управлению собственным имуществом и использованию раба; все остальное
держится, так сказать, в запасе и будет принадлежать одному только голому
праву собственности (Институции, II, 9, 4). См. те же случаи и те же
различения под рубриками «О сделках рабов» (III, 18) и «Через посредство каких
лиц мы получаем обязательства» (III, 19). Сравн. L., 10, § 3 (Гай). D., XLI, 1,
О приобретении доминия; L., 21 (Ульпиан), D., VII, 1, О пользовании.
Те же принципы прилагаются к рабу, данному в приданое: он приобретает
для мужа то, что он получает «от имущества мужа или от своих операций»—
остальное принадлежит жене (L., 19, § 1 (Ульпиан), D., XV, 1, О пекулии);
эти же принципы прилагаются к свободному или к рабу, отдавшемуся под
''LIC ЛИбО ВЛЗСТ! *??V^"T!b!M rifiryqooM· АрГПМ ПНИ ППНП^ПРТЯЮТ ОТ TROHV ОПРПЯ-
ций или при помощи нашего имущества» (Институции, III, 19, 1 и L., 19 (Пом-
поний), D., XLI, 1, «О приобретении доминия»).
14 «Через посредство тех, которых вы имеете в своем распоряжении, вам
приобретается не только собственность постоянная, но и временная. Какой
бы вещью они ни стали временно распоряжаться, считается, что вы ею
владеете. Таким образом, отсюда через посредство их происходит для вас
пользование и долговременное владение» (Институции, II, 9, 3). Сравн. 1. 49 Папи-
ниан D., XLI, 2, О приобретении и потере временного владения.
15 «Если я и раб мой или сын назначен наследником, если я прикажу сыну
или рабу принять наследство, то тотчас же согласно моему постановлению
Помпоний, как он пишет, считает наследником меня: того же мнения
держатся и Марцелл, и Юлиан» (L., 26 (Павел), D., XXIX, 2, О приобретении
наследства). Сравн. 1. 79 (Ульпиан), там же: «Тотчас же приобретается для
того, во власти которого он находится, и ни одного момента не сохраняется
за личностью того, кем оно приобретается». См. также L., 3 (Ульпиан) и L., 31
(Гай), D., XXVIII, 5, О наследственных установлениях и Институции, II, 9, 3:
«Если бы он был назначен наследником, он не иначе мог бы вступить во
владение наследством, как только по вашему приказанию. И если он вступает
во владение по вашему приказу, то наследство приобретается для вас, все
равно как если бы вы сами были назначены наследниками».
16 Институции, IV, 7, 1 и тексты Павла и Ульпиана в главе Дигест XIV,
4, То, что по приказу.
17 По всем этим «акциям» см. Институции, IV, 7 и тексты Дигест, XIV,
I, 3, 4; XV, 1 и 3.
18 L. II (Ульпиан), D., XIV, 3, О вчинении иска.
19 «Поскольку в лавке было бы написано: «Я запрещаю иметь дела с моим
рабом Януарием», то ясно, что для господина отсюда проистекает одно только
следствие, что он не подлежит иску institoria, но не исключается возможности
иска о пекулии», L., 47, введ. (Павел), D., XV, 1, О пекулии.
20 L., 7, § 1, D., XX, б, «Каким образом выплачивается залог или заклад».
533

3
1 L., 2, вступ. (Ульпиан), D., IX, 4, О вредных деяниях.
2 Законы XII таблиц установили это для случаев воровства (furti); закон
Аквилия—для убытка (damni) или незаконности (iniuriae); эдикт преторов—
для насилия (injuriarum et vi bonorum raptorum—лиц, наносящих
оскорбления и силою похищающих имущество). (L., 2, § 1; D., IX, 4 и Институции,
IV, 8, 4).
3 Институции, IV, 8, 2. Но этого не было достаточно для успокоения
хозяина. Все рабы могли сговориться совершить какую-нибудь крупную
кражу: вознаградить за убыток или выдать виновных в качестве уплаты было
для него равно разорению. Претор должен был предусмотреть такое
зловредное деяние рабов, устанавливая, что в этом случае возмещение не должно
переходить тех норм, которых имели право требовать от свободного человека
(L., I (Ульпиан); D., XLVII, б, «Если рабы совершат воровство»).
4 L., 23 (Ульпиан), D., XXI, 1, Об эдильском эдикте.
5 См. эдикт, L. I, введ., D., XI, 3, «Об испорченном рабе» и комментарий
Ульпиана: «Чтобы причинить несправедливость или сделать беглым, или
чтобы подговорить чужого раба, или чтобы привести в расстройство пекулий,
или стать любовником, или бродягой, или был бы предан скверным деяниям,
или чересчур предан зрелищам» (L., 5, там же).
6 «Но понятно, что самим же рабам не может быть нанесена никакая обида,
но ясно, что через них эта обида наносится хозяину. И не в той же мере, как
по отношению к детям или женам; но так, когда будет совершено что-либо
чересчур резкое и что явно обращено с целью открыто нанести оскорбление
господину: как если бы кто-либо жестоко избил чужого раба. Но если кто
изругает раба или ударит его кулаком, господину не подобает из-за этого
вчинять какой-либо иск» (Институции, IV, 4, 3).
7 Институции, IV, 4, 4 и 5.
λ ^..>i /Ut,
9 L., 2 (Гай), D., IX, 2, К закону Аквилия. Возмещение равнялось
максимуму той стоимости, которую раб имел в данном году. Гай в своих
Институциях (III, 241—243) устанавливает различные случаи и продолжает: «Тут
такое же соотношение права, как если кто из пары мулов убьет одного». Тот,
кто одновременно изувечил и оскорбил раба («кто чужого раба подверг побоям
с оскорблением»), подпадал под действие закона Аквилия и иска об
оскорблениях. 1. 34 (Павел), D., XLIV, 7, Об обязательствах.
lf L., 6 (Ульпиан), D., IX, 4, О процессах об убытках. Однако предвидели
случай, где хозяин обманным образом мог продать виновного раба, чтобы
избегнуть иска о возмещении убытков (noxale, L., 24 (Павел), там же).
11 «Все те судебные иски, которые под именем моего раба начаты против
меня, или на основании XII таблиц, или в силу закона Аквилия, или закона
об обидах или воровстве, эти иски сохраняют силу даже если раб после этого
был отпущен на волю, или продан, или умер» (L., 56 (Помпоний), D., XLIV,
7, 7, Об обязательствах).
12 «Раб не всегда освобождается от наказания, если он повинуется
приказанию господина. Например, если бы господин приказал рабу убить человека
или совершить у кого-нибудь кражу. Поэтому, хотя бы он по приказу
господина совершил пиратское дело, против него по получении им свободы должно
поднять уголовное дело». Равным образом и по всем другим делам о насилии.
(L., 20 (Алфен), D., XLIV, Об обязательствах).
18 «Трибуны не могут приходить на помощь рабам» (Сенека, Контровер-
зии, III, 9; см. Бюриньи (Burigny, Mémoires de l'Académie des Inscript.,
т. XXXV, стр. 336).
14 Можно видеть, как они попеременно выполняют обе эти обязанности:
председателя по выполнению решений по уголовным делам (Салл/ослшн,
Каталина, 55 ел.) и судьи людей из низших классов (Цицерон, За Клюэнция, 13.
Сравн. Авл Геллий, III, 3 по поводу Невия).
16 Претор в этом пункте еще смягчит строгость обычно сурового закона
(L., 15 (Маркиан), D., XLIX, 1, Кто не имеет права апелляции).
1€ «Наши предки при всяких допросах суровее наказывали рабов, чем
534

свободных» (L. 28, § 16 (Каллистрат); сравн. 1. 16, § 3 (Клавдий Сатурнин),
D., XL, VIII, 19, О наказаниях).
17 L., 8 (Ульпиан); L., 10 (Мацер), D., XLVIII, 19. «Самое слово—крест—
да будет чуждо не только телу римских граждан, но даже их мыслям, зрению
и слуху» (Цицерон, За Рабирия, 5). Сравн. Валерий Максим, II, 7, 12 по поводу
римских перебежчиков, приговоренных к распятию Сципионом Старшим после
покорения Карфагена; и Гораций, Письма, I, 16, 48. Было специальное место
для казни рабов (Тацит, Летопись, XV, 60).
18 «И если кто убил человека, он подвергается наказанию, не принимая
в расчет, какого звания человека он убил»(Ь., I, § 2 (Макриан), D., XLVIII,
S, К Корнелиеву закону об убийцах). Если хозяин уже вчинил на основании
закона Аквилия иск о вознаграждении убытков, то это не нарушало прав
процесса, основанного на Корнелиевом законе (L., 23, § 9 (Ульпиан), D., X, 2,
<<К закону Аквилия». Сравн. «Институции», IV, 3, 11).
19 «Рабы находятся во власти своих господ: эта власть принадлежит в
сущности к сфере общечеловеческого права. Ведь у всех без исключения народов
мы можем заметить, что господам принадлежала власть жизни и смерти
по отношению к рабам» (L., I (Гай), D., I, 6, О тех, кто вправе).
Глава шестая
1
1 Катон, О земледелии, I, 104 (105).
2 Там же, 58 (59).
3 Плавт, Канат, IV, 3, 844. В «Стихе» (V, 4, 670) -он описывает ужин
немного более разнообразный:
Этот пир по средствам нашим: фига да орех, бобы
И лупин тут размельченный, масло и пирожное.
Для раба и хватит.
4 Катон, 59 (60).
6 «Рабские каморки» (там же, XIV, 1).
β Варрон (I, 13, 2) помещает управляющего (вилликус) около ворот, чтобы
наблюдать, кто входит и выходит ночью; то же место указывает ему и Колу-
мелла (I, 6, 6—9), требуя особенно, чтобы жилища рабов были по
возможности вместе, чтобы наблюдение за ними не страдало недостатками.
7 «Надо наблюдать, где находятся рабы, если они устали, озябли или
страдают от жары, и где они лучше всего могут отдохнуть» (Варрон,
1,13,1).
8 «Лучше всего для рабов, находящихся на свободе, будут каморки,
обращенные на юг; для колодников самым здоровым будет подземный рабочий
дом (эргастул), освещенный очень многими и при этом узкими окнами и так
поднятыми над землей, что до них нельзя дотянуться рукой» (Колумелла,
I, 6, 3; сравн. Витрувий, VI, 10).
9 «По отношению к другим рабам должны быть сохранены приблизительно
те же правила, относительно которых я не раскаиваюсь, что я их сохранял
и применял, напр., что с деревенскими рабами, которые, конечно, хорошо себя
вели до этого, я беседовал и шутил чаще и фамильярнее, чем с городскими;
и когда я понял, что этой обходительностью хозяина облегчается их вечный
труд, я иногда и сам шутил и еще больше им позволял шутить» и т. д. (Колу-
мелла, I, 8, 15. Сравн. Плутарх, Надо уметь подавлять свой гнев, 12 и 13,
стр. 460—461).
10 Многие из правил Аристотеля переведены Варроном: «Они, эти рабы,
должны быть ручными, ни робкими, ни гордыми... Не нужно иметь много
рабов одного и того же племени» (Варрон, I, 17, 3 и 5. Сравн. Аристотель,
Экономика, 1, 5).
11 «Поработавши вместе со своими рабами, он ест, сидя с ними, тот
же хлеб и пьет то же вино» (Плутарх, Катон Старший, 3). Благодаря этим
подражаниям старинным нравам он дал себя заметить Валерию Флакку,
который привлек его в Рим и быстро продвинул по политической лестнице,
535

как лучшего противника Сципионам и новым нравам, введенным в Рим под
их влиянием.
12 Плутарх, Катон Старший, 20.
13 Плутарх, там же, 21.
14 Колумелла, I, 8, 18: лишний отдых за троих детей, а за большее число—
свобода.
15 Варрон, II, 10, 6—9 и L., XVII, 5.
16 «И вот вследствие этих родственных уз рабы из Эпира и лучше, и дороже»
(Варрон, I, 17, 5). Вполне понятно, что по той же самой причине эти браки
были им запрещены вне пределов имения господина. Тертулиан делает на эта
намек в своем трактате «К жене» (II, 8): «Конечно, все господа и люди,
придерживающиеся строгой дисциплины, запрещают своим рабам жениться
за пределами их владений; так значит, они делают это для того, чтобы рабы
не впали в разврат, не покинули мест своих работ, не тащили из дому на
сторону?»
17 Плает, Хвастливый воин, IV, 2, 1002 и т. д.
18 Павел, Заключения, 111,6, 38 и L., 12, §§ 7 и 33 (Ульпиан), D., XXXIII,
7, «Об инструкциях».
19 В надписи из колумбария Ливии (Гори, № 231) женщина названа uxor,
«жена». Надписей на могилах, воздвигнутых самими рабами в честь их
сотоварищей по рабству, во всех сборниках огромное количество. См. весь отдел
у Грутера, стр. 959—1002; Орелли, №№ 2790—2795. В частности, интересна
надпись у Орелли (2844), где раб, по обычаю свободных людей, посвящает
памятник своей жене, своим детям и их потомству (ему трудно было в данный
момент присоединить сюда и своих вольноотпущенников): «Во имя богов,
покровителей умерших (dus manibus), в честь Юлии-Елены, своей дорогой
и уважаемой супруги, воздвиг Телесфор, раб Домиций, дочери Домициана,
и для себя, и для своих и для их потомков». Кроме того, мы видим раба,
приносящего в дар одному из вольноотпущенников императора целый колум-
ГЬрий /тут »ywuo ттонимсГГЬ СОСДИПСППС ЦСЛОГО p/iAa >i4ccK длм nui реиальных
урн). Й этот вольноотпущенник, приняв этот дар еще при жизни, дает здесь
место своему брату (С. /. L., т. VI, 1959. Мраморная доска, найденная на Аппие-
вой дороге в могиле 5 вольноотпущенников Ливии). Иногда раб-хозяин дает
могилу нескольким рабам из своего пекулия (С. /. L., т. VI, 4409); иногда
это несколько рабов второго ранга воздвигают могилу в честь раба-хозяина,
которого они потеряли (там же, 5197); и иногда в этих прощальных словах,
вложенных в уста умершего, мы встречаем выражения, где вскрывается вся
скорбь души того, кто остался жить. Так, молодая девочка, обращаясь к своей
приемной матери; говорит:
Не печалься, мама! Так должно было случиться.
Жизнь моя скоро прошла. Так пожелала судьба.
(иилльман, Exempla Inscript. Laûn., 607 Ε.)
Одна женщина-рабыня обращается к другому рабу, своему прежнему
господину, женившемуся на ней:
Тут покоится Юлия Эротис, чудесная женщина.
В подземное царство с собой не взяла я печали.
Мужу-хозяину была я мила и первою я умерла.
(С. /. L., т. VI, 5254.)
Пример, интересный во всех отношениях; в нем мы видим, как женщина
была прежде в числе пекулия того, кто потом стал ее мужем. Вот еще дистих—
надпись раба на могиле своей жены; простим ему, что этот стих он
заимствовал у поэта, который говорил об умершем мужчине:
Камень, тебя умоляю, прошу, над костями будь легок:
Тем, что я долг совершил, пусть не обидится он.
Тут покоится греческая рабыня. Прощай. Посвятил ей [памятник
этот] Иакк, муж-
Печаль супругов выражается не только в этих хвалебных эпитетах: они
стараются привести доказательства. Одна женщина заявляет, что если
536

бы ее муж причинил ей хоть малейшую неприятность и печаль во время
их совместной жизни, она не проливала бы о нем столько слез (Муратори т
стр. 2068, № 6).
Среди этих супружеских надписей мы находим одну надпись на могиле
женщины, указывающую нам на память о ней ее двух мужей:
Здесь я лежу, жена Грата с Гимером; зовусь я Асфалой;
Нравом и жизнью мужьям должной подругой была.
(Муратори, стр. 1304, № ι.)
В другом месте вольноотпущенница выражает свое горе о трех своих:
мужьях: следует голова женщины, которая торжественно господствует над
тремя головами ее мужей, изображенных в линию (там же, стр. 1597, № 1).
Можно сказать, что она их имела одного за другим, но вот другие надгробные
камни: на одном из них двое мужчин обращаются к одной, общей для них, жене
bene meritae («оказавшей им большие услуги и очень ими ценимой»—там же,
стр. 1582, № 5); вот другой камень, где двое других мужей указывают даже
возраст своей bene merenti coniugis (своей достойной супруги), а именно 18 лет,
3 месяца и 5 дней (там же, стр. 1297, № 7). В другом случае, наоборот, две
жены ставят памятник одному мужу (там же, стр. 1379, № 14). Муратори
считает этот памятник подозрительным. Римское право, говорит он, не
разрешало брака одного мужчины с двумя женами. В другой подобной надписи
(там же, стр. 1392, № 13) он думает видеть в одном отца, а в другом мужа;
в первом примере он хочет видеть одновременность, хотя там можно признать,
последовательность; он требует, чтобы ему указали римский закон, который
запрещает женщине иметь двух мужей. Действительно, римский закон говорит,
может быть, только о мужчинах, но заметим, что здесь дело идет совсем
не о законе: говорится о рабах; ведь в первой надписи—стр. 1373, № 14,—где
мужчина свободен, обе женщины, повидимому, являются рабынями. Тут,
собственно, не приходится говорить о браке, а что касается брака с рабынями,
то по существу это была сделка о сожительстве, связи, указанной этими
примерами и еще более энергично Петронием на его языке из непотребного дома
(«Сатирикон», 57).
Сосуществование двух мужей не ведет за собой обязательно признания
сосуществования двух браков. Женщина-рабыня могла также бросать однога
ради другого, по примеру матрон Империи, которые прибегали и
злоупотребляли разводом. И к ней нельзя было даже применить этот стих Ювенала:
Кто столько раз свою свадьбу справляет—не замуж выходит.
Просто блудит по закону.
20 Афиней, VI, стр. 274.
21 «Купец», III, I, 515; «Ослы», III, I, 521—524.
22 Варрон, I, 17, 7.
23 Сенека, Письма, 80, 5. Сравн. Теренций, Формион, I, 1. 43.
24 «И равным образом не является подарком, когда он дает добровольно,,
так как у него может быть это взято, хотя бы он того и не желал» (Сенекаг
О благодеяниях, VII, 4).
25 «Peculiosum cum decet esse servum et probum» (Плавтп, Канат, I, 2,
30, 112). Среди надгробных надписей, собранных Фабретти (стр. 252, № 38),
есть следующая похвала одной женщине: «Вилии... бережливой
хранительнице пекулия».
26 Плавт, Жребий, II, 3, 258. Сравн. «Пленники», I, 1, 46.
27 L., 8, § 5 (Ульпиан), D., XXXIII, 8, О завещании пекулия.
28 Разбор надписи из Ланувия, относящейся к эпохе Антонинов (133 г.
н. э.), я оставляю до вопроса об императорском праве. Но многое, и особенно
допущение до общих обедов и Funeraticium, или расходы на погребение
в порядке складчины, должно было быть присущим и древним обычаям. В
надписях последнего времени Республики или первых лет Империи можно найти
следы коллегий, куда были допущены рабы на таких условиях. Так, на
территорий Капуи в 106 и 71 гг. до н. э. (С. /. L., т. I, №№ 567 и 573); в Тоскане,
в окрестностях города Луны (22 г. н. э.) коллегия рабов, применяемых, без-
сомнения, на работах в каменоломнях (там же, № 476); вот еще пример:-
537

<<из дома Цезаря группа вольноотпущенников и рабов, принадлежащая к
коллегии надсмотрщиков за палатками» (Моммзен, Inscriptiones Neapolitanae,
6912), и затем следуют четыре столбца с двадцатью или двадцатью пятью
«менами, где во главе списка фигурирует десять вольноотпущенников или
высших чинов коллегии, а затем семь или восемь имен рабов (там же, 6833).—
В других коллегиях мы имеем списки одних только рабов: «коллегия вернов
^рожденных дома рабов) Цезарей» в Анциуме (С. /. L., т. I, стр. 327);
записанные тут имена идут от 29 по 31 г. н. э.; все даты обозначены именами
консулов. Затем «коллегия общественных рабов» в Венафре (Моммзен,
Inscriptiones Neapolitanae, 4615).
Есть еще в Валенсии товарищество вернов, почитающих Исиду» (С. /. L.,
т. II, стр. 3730, и Орелли, № 2402); в Карфагене коллегия рабов и
вольноотпущенников (С. /. L., т. II, № 1477), равно как и в других местах Испании
(там же, 3432 и 3434); на другом конце римского мира, в Эфесе: в честь Фау-
стины коллегия секретарей, вольноотпущенников и рабов Августа (там
же, т. III, 607).
К этим могилам примыкали иногда участки земли, засаженные деревьями
и обработанные, где собирались для того, чтобы справлять «праздники
мертвых». См. Аллар(Р. Allard), «Участки при языческих и христианских
кладбищах», Руан, 1879).
Сравн. еще у Грутера весь отдел, озаглавленный «Отношение хозяев
и патронов к рабам и вольноотпущенникам», стр. 930—958, и приложение,
стр. 1040—1048 и 1153; Муратори, назв. раб., столб. XXI и XXII и все
другие сборники, цитированные выше.
В могилы своих хозяев рабы помещались не как члены рода, но как
придаток к роду; они могли быть допущены в могилу в качестве вещи, а не лица;
ведь известно, какова была строгость римлян с этой точки зрения. См.
Цицерон, «О законах», II, XXII, § 55: «Таково почтение к могилам, что кроме
священных предметов для жертв и членов рода они считают противным божескому
оакону îyAct Ши-лиои ьпосить, idKuiu мнении при Наших предках держался
Авл Торкват по отношению к роду Попилиев»; сравн. «Об обязанностях»,
I, 17, § 55: «Весьма важно иметь одни и те же памятники предков, совершать
одни и те же жертвоприношения, иметь общие могилы». Моммзен, который
приводит эти цитаты («О коллегиях и братствах»), ссылается на Кирхмана
;(«0 погребальных обрядах», III, 13, стр. 419) и указывает на очень обычную
формулу при погребальных надписях: «И пусть всегда остается под моим
фамильным именем»; эта формула сближается с определением закона:
«Родичами являются те, которые между собой пользуются одним и тем же
фамильным именем». Гробницы рабов были священны для римлян, как памятники
известной фамилии; гробницы врагов в их глазах не считались священными
<(L., 2 (Ульпиан), XI, 7, О священных предметах, 4 (Павел), D., XLVII, 12,
Об осквернении гробниц4
Иногда, наоборот, рабы воздвигают гробницу своей госпоже: «В память
священных ман Петронии Октавии городские рабы за ее великие заслуги»
(«Inscriptiones Neapolitanae Latinae», 999).
29 Ювенал, XIV, 126.
30 Плавт, Купец, IV, 1. ббб.
31 Овидий, Календарь (Фасты), I, 667. Сравн. Гораций, Оды, III, 17, 14.
32 Катон, О земледелии, 138 (139). Он делал также известное исключение
для быков, но только для тех, которые были заняты перевозкой дров, соломы
и зерна, которые должны были потребляться в доме (там же).
33 Там же, II, § 4. Цицерон в своей работе «О законах» (II, 8 и 12) сохранял
.для рабов дни отдыха: «Да будут и для рабов праздники».
2—3
1 В своем трактате, озаглавленном «Марципор», Катон, говорят,
противопоставлял прежнее отношение к рабам поведению новых, современных ему,
^господ. См. Блэр, Исследование (Blair, An inquiry). Сравн. Плутарх, Корио-
лан, 24.
2 Лукан, I, 170.
538

3 Вышеуказанное место Варрона и примеры у Апулея—«Превращение»,
VII, стр. 153 и VIII, стр. 164 (ed. Bipontina).
4 Есть старинная камея, изображающая в виде маленького амура
земледельца-раба, закованного в цепи.
6 Плавт, Привидение, I, I, 18. Находили£ что в конце концов они
привыкали к ним: «Необходимость учит носить их с решимостью, привычка—с
легкостью» (Сенека, О спокойствии духа, X, 1).
6 Колумелла, который так высоко ценит хорошего виноградаря, говорит,
что наиболее способные часто бывают самыми плохими рабами, и прибавляет:
«Поэтому виноградники обрабатываются большею частью per alligatos (игра
слов: этот термин значит и «подвязанный виноград» и «закованный в цепи
раб»; «О сельском хозяйстве», I, 9, 4). В другом месте он протестует—и этому
легко поверить—против предположения, будто он не предпочитает рабу
штрафованному хорошего работника, столь же искусного, и что он желает
предоставить весь земледельческий труд самым негодным рабам; но он
констатирует факт. Иногда довольствовались тем, что надевали на шею раба
ошейник с надписью, который давал возможность найти его в случае бегства;
на бляхе, висящей на одном из таких ошейников, можно читать следующие
слова: probi et probes nostri s (ervi) de massa cella binaria (vinaria), y Орелли,
№ 2867.
7 Плиний, XVIII, 4, 4—5.
8 Там же, 7, 4.
* Катон, О сельском хозяйстве, 5; сравн. 142 (143).
10 «Если хозяин дал тебе ее женою, будь ею доволен; она да боится тебя.
Прими меры, чтобы она не очень роскошествовала; пусть она как можно реже
пользуется обществом соседок и других женщин. Пусть она не ходит к ним
в дом, не принимает у себя. Пусть она не ходит на обеды и не участвует в
прогулках. Пусть не совершает жертвоприношений, ни другому не поручает,
чтобы он совершал за нее, без воли господина или госпожи. Пусть она знает,
VTO ГОСПОД!!!! CCECpI^CiCT ^CpTDLI За DCCI> ДОМ и СГО чЛСиОи. Yïy^ib C>mvÜ 4Htiu-
плотной: пусть она обойдет и держит в чистоте всю виллу. Прежде чем пойти
спать, пусть она ежедневно уберет свое жилище. В календы или ноны и когда
будет праздничный день, пусть она на очаг возложит венки. В те дни пусть
она вознесет моления домашнему Лару, принося дары по величине
запасов» и т. д. (Катон, О сельском хозяйстве, 5; сравн. 143 (144). Об участии
рабов в культе богов Ларов см. выше, гл. 3, отд. 4).
11 «Необходимо, чтобы те, кто стоят во главе, были грамотны, исполнены
некоторой культурности, честны, возрастом были старше тех рабов, о которых
я говорил... Кроме того, преимущественно должны стоять воглаве те,
которые опытны в сельскохозяйственных работах: они должны не только
приказывать, но и делать так, чтобы другие подражали их работе и чтобы они видели,
что он не без основания стоит во главе их, потому что превосходит их знанием
и опытом» (Варрон, I, 17, 4). Плиний (XVIII, 7, 4) ссылается на Катона.
12 «Нужно, чтобы он был способным не только в земледельческой работе,
но и в понимании настроений, поскольку это дано рабскому уму, так чтобы
он управлял и не слабо, и без жестокости» (Колумелла, I, 8. Сравн. XI, I,
во многих местах).
13 Там же, I, 8, 5; XVIII, 1—5, 18, 1.
14 Колумелла, I, 8, 12.
15 Плавт, Жребий, I, 1 и II, 3, 147. Однако в целом ряде погребальных
надписей можно найти выражения признательности рабов по отношению
к своему виллику, который ими управлял: «Виллику рабы из имения,
которыми он правил с умеренностью и пристойно» (Моммзен, Inscriptions Neapo-
litanae Latinae, № 5321). Виллик фигурирует во многих надписях вместе
с рабами, поставленными под его начало: «Виллик и рабы, которые были под
его властью» (Орелли, № 2857 и т. д.).
16 «О сельском хозяйстве», II, 1—7. Все это Марциал резюмирует в
следующих словах («Эпиграммы», IV, 90, 1):
Что, оставаясь в деревне, я буду там делать? отвечу
Кратко на твой вопрос: рано утром я буду молиться,
539

Имя богов призывать; после пашни проверю рабов я,
Собственной волей назначу я должные всем им работы.
17 «Ему не должно предоставлять такого права управлять, чтобы он
сдерживал их скорее ударами, чем словами убеждения» {Варрон, I, 17, 5).
18 Колумелла, I, 8, 16—19 и XI, I, 22.
19 «Тех рабов, которые, казалось, достойны были смерти, Катон судил
в присутствии всех остальных рабов; тех, которые, казалось, совершили нечто
достойное смерти, он присуждал к смерти, если они будут признаны по
расследованиям достойными этого. Что же касается провинностей более обычных,*
в которых они могли оказаться виновными, то когда он принимал своих
друзей или сотоварищей, он брал на себя обязанность наказывать их
непосредственно после ужина при помощи хороших плетей» {Плутарх, Катон
Старший, 21).
20 Он принес на форум весь свой сельскохозяйственный инвентарь,
привел рабов крепких и, как говорит Пизон, хорошо ухоженных и одетых,
прекрасно сделанные железные орудия, крепкие мотыги, тяжелые сошники,
сытых быков. А затем сказал: «Вот квириты, мое колдовство; сверх этого
я не могу вам показать или привести на форум мои ночные работы, мою
бдительность и пот трудов моих» {Плиний, XVIII, 8, 4).
21 «Считала самым грязным для себя делом пребывание в течение толька
нескольких дней на вилле» {Колумелла, XII, введение, 9).
22 «Быть управляющим вдали от города, куда хозяин заглядывает толька
редко, по моему мнению, это быть не управляющим, а хозяином» (цитирована
по комментарию к Апулею, VIII, стр. 705, ed. Bipontina).
23 Гораций, Сатиры, II, 7, конец; сравн. Плавт, Ослы, II, 2, 325.
24 «От рабской жизни городской и праздничной он перенесен к тяжелому
труду» {Сенека, О гневе, III, 29, § 2. Сравн. 1. 35, § 3 (Ульпиан), XXVIII,
5, «Об утверждении наследства»; Колумелла, I, введ., 10, и Петроний, 69,
гтп 342V
25 Гораций, Послания, I, 14, 14. Сравн. колумелла, вышеукасание mcxiυ.
28 Рабы допускались в бани и на спектакли только для прислуживания
хозяевам; горе тому, кто проник туда обманным образом! Плавт, Poenulus,
пролог, 23.
27 Апулей, Золотой осел, IX, стр. 198. У Лукиана осел, посланный;
на мельницу, делает вид, что не умеет вертеть жернов; за это он получает
град ударов: «Я тогда понял на собственной шкуре, что нечего для выполнения
своего долга ожидать, как какой-нибудь раб, руки хозяина» {Лукиан, Осел,
42). Это предостережение, которое осел делает рабу, старый раб в свою
очередь возвращает ослу в той надписи, которая дошла до нас. У подножия
Палатина, против цирка, находится на древней стене графитти (рисунок
черточками), изображающий осла, вертящего жернов, и следующие слова для
чте] ия: «Трудись, малены ий ослик, как трудился я, и тебе будет это на пользу
{Гаруччи, Надписи-графитти, табл. XXV, 2). Я сказал: «находится»—нужна
было бы сказать «находился», так как, говорят, он теперь уже не существует.
28 Поллукс, Ономастикой, X, 112.
29 То приспособление, которое препятствует рабам, работающим внутри
дома, горстями брать муку, называется «павсикапе»; оно похоже на круг
и приделывается к шее раба так, чтобы ему нельзя было подносить рук ко рту
{Поллукс, VII, 20). О нем также говорит Гесихий, а Свида (под этим словом>
указывает, что оно было общим для животных и для людей.
30 Философ Анаксарх надевал также намордник на своего раба, который
приготовлял ему хлеб; но это он делал не в целях экономии: он боялсяу^чта
раб осквернит тесто своим дыханием {Афиней, XII, стр. 548).
31 «Контроверзии», V, 33, стр. 435-—449.
32 Марциал, IX, 9; сравн. IX, 7, 4.
33 Обработайте нынче любовников, пусть
Нанесут мне подарков поболее,
Годовой пусть доставят запас—а не то
Завтра уличной каждая будет.
{Плавт, Раб-обманщик (Псевдол), 1, 2, 174).
540

34 *Я был в школе гладиаторов; ни одно преступление не знает наказания
€олее тяжкого, чем это; в сравнении с ним работный дом—шутка» (Квинти-
лиан, Декламации, IX, 21—«Гладиатор»). «Однако жестокое дело творит
и ланиста [содержатель школы гладиаторов], и сводник, который насильно
заставляет девушек переносить разврат... и этим не вызывает чувства
оскорбления у государства. Первые лица государства имеют толпы евнухов; своих
любимцев они кастрируют. Никто не выступает в защиту этих нежных и
прекрасных изувеченных» (Сенека, Контроверзии, V, 33, стр. 44 и 443).
Последний аргумент применял Лабиен, который выступал с защитительными речами
лучше, чем кто-нибудь когда-либо выступал с обвинением.
35 «Мы клянемся именем Эвмолпа, соглашаясь, чтобы нас жгли, сажали
s оковы, били плетьми, убивали мечом и все остальное, что бы ни приказал
Эвмолп. Как бы настоящие гладиаторы, мы с покорностью отдаем свою душу
и тело в руки своего господина» (Петроний, Сатирикон, 117, стр. 540. Сравн.
Сенека, Письма, 37, 1). На это Гораций делает намек в своих «Сатирах»
<П, 7, 58):
Борется похоть со страхом, колена трясутся.
Разница в чем—ты на смерть от огня, от плетей, от железа
Сам добровольно идешь.
36 «Мы смеялись и во время жестокостей представлений южан, как
Меркурий испытывал мертвых раскаленным прутом. Видели и брата Юпитера,
волочившего тела гладиаторов, приканчивая их молотом» (Тертулиан,
Против народов, 15). Этот текст в своей страшной реальности является
блестящим комментарием к клятве, передаваемой Горацием («чтобы жгли
раскаленным прутом, убивали железом»). Последняя фраза применяется и
подтверждается свидетельством Сенеки, на которое я ссылался выше: «Никогда никого
ты не найдешь так глупо привязанного к жизни, чтобы он предпочел быть
зарезанным скорей в оружейнице, чем на арене» («Письма», 93, 10). Что
касается раскаленных прутьев, то они служили не только для того, чтооы
констатировать смерть; ими пользовались также для того, чтобы гнать на бой
упорствующих, если таковые находились (сравн. Квинтилиан, Декламации,
IX, 6).
37 Овидий, Песни любви, I, 6, 1.
38 Плавт, II, 3, 370.
39 Овидий, Песни любви, I, б, 25.
40 Овидий, там же, I, 6, 25. [Поэт рисует, как с этими дверями прощается
неудачный любовник, для которого они были таким же общим местом
рабства, как и для привратника: Duraque, conserve, ligna, valete, fores].
41 «Ведь большая разница, какой раб, честный ли и достойный,
выдающийся эконом; или обыкновенный, попихалка, кое-какой; и что значит, если
он колодник...» (L., 15, § 44(Ульпиан), D., XLVII, 10, О несправедливости).
42 Гораций, Письма, I, 14, 40.
43 Витрувий, VI, 4, цитировано у Бёттигера, «Сабина».
44 Плавт, Ослы, II, 2, 354; сравн. там же, II, 4.
45 «Мой новый господин, раб очень богатого человека, был повар; у него
был брат, раб, как и он, обладавший талантом печь [вкусный] хлеб и делать
медовые пряники. Оба брата жили всегда вместе, спали в одной комнате
и имели все общее, вплоть до приспособлений их мастерства. После
господского ужина они оба приносили много остатков: один—л^яса,
другой—печений... Они оставляли меня сторожем над всем этим добром и шли мыться»
(Лукиан, Осел, 46). Плиний жалуется на роскошь жизни некоторых рабов:
«Так вот и рабы на железо надевают золото, а иные украшаются и чистым
золотом» (XXXIII, 6, 7).
46 Говорят, что Цезарь заискивал так перед вольноотпущенниками и
рабами тех, кого он хотел привлечь на свою сторону (Светоний, Цезарь, 27).
47 Ювенал, I, 3, 188.
Приведем еще следующий текст Лукиана:
«Первый раб, который услыхал, как хозяин разговаривал о подарке,
который он предполагает послать тебе, тотчас же бежит, чтобы сообщить тебе
эту приятную новость, и получает от тебя хорошую награду за свое рвение.
541

На другой день тринадцать остальных рабов приходят и приносят тебе этот
подарок; каждый из них выставляет, что он сказал в твою пользу, те советы,
которые он давал, ту заботу, которую он проявлял, чтобы выбрать самое
лучшее. Они не.уходят, пока не получат какой-либо благодарности; и еще
у них хватает нахальства ворчать, что ты им не дал больше» («Наемники», 37).
Поэтому, говорит Лукиан, законодатель Сатурналий позаботился
сделать предписание относительно подарков, посылаемых в эти дни, «чтобы
их разносили три или четыре раба, наиболее верных и уже преклонного
возраста, и чтобы они возвращались домой выпивши только чашу вина, не требуя
ничего больше» («Кроносолон», 15). Аммиан Марцеллин говорит еще о тех
номенклаторах, которые продавали за деньги милость быть допущенными
к раздачам их господ (XIV, 6, стр. 24—25).
48 Император (но это был Адриан!) велел надавать ему пощечин с
следующим советом: «Не гуляй в сопровождении тех, рабом которых ты можешь
еще стать сейчас» (Спартиан, Адриан, 21).
49 Плавт, Ослы, I, 1, 76.
*° Там же, V, 2, 898.
61 Там же, конец; сравн. конец «Бакхиды».
4
1 Плутарх в своей параллельной биографии Ликурга и Нумы
приписывает установление Сатурналий Нуме; но Дионисий Галикарнасский
и Макробий относят их к Сервию. Мы ограничимся здесь этим беглым
указанием, отсылая за подробностями к работам, которые разбирают этот вопрос
ex professo, и к источнику всех их, статье Юста—Липсиуса «Сатурналии»·
у Греве (т. IX, стр. 1171 и ел.; <новейшие работы указаны у Паули—Вис-
сова под этим словом>).
2 Макробий. Сатурналии. I. 7. стр. 237: Фест, О значении слов.
Последнее толкование находится во фрагментах е cod. fames. L. XIX: «На Авентине,
под покровительством [богини] которого находились олени (cervi), по быстроте
бега которых и беглых рабов называют servi (стр. 343, изд. Мюллера).
3 «Приняв на себя вид господ» (Лион Кассий, X, 19, стр. 957).
«Они установили этот день праздничным не для того, чтобы господа
обедали вместе со своими рабами, но для того, чтобы позволили им дома как
носить почетное звание, так и производить суд» (Сенека, Письма, XLVII, 12).
Древний поэт Люций Акций (цитированный Макробием, I, 7, стр. 242) говорит:
Оттуда пошел и обычай
Этот, с хозяином чтобы обедать рабам в одном месте.
Лукиан в своем законодательстве по поводу Сатурналий («Кроносолон», 18>
говорлт: «Когда хозяин Оудет угощать своих рабов, οι: будет
прислуживать им сам вместе со своими друзьями». Но, повидимому, судя по фразе
Сенеки, ограничивались тем, что рабов приглашали за стол и претерпевали
их свободное обращение (сравн. Гораций, Сатиры, II, 7, 4).
4 «Сатурналии были объявлены праздничным днем» (Тит Ливии, II, 21).
Вероятно, это было возобновлением древнего обычая.
5 «По городу день и ночь громко справлялись Сатурналии, и народу было«
приказано сохранить этот день праздничным на все времена» (Тит Ливии,.
XXII, 1).
6 Это та фраза, которую произносит один из противников этого
учреждения у Макробия («Сатурналии», I, 11, стр. 253).
7 «Дети бегали по улицам, восклицая: «Вот сегодня настали милые
Сатурналии» (Эпиктет, Рассуждения, I, 29, 31). В «Письмах к Сатурну» у Лукиана
бедняки жалуются богам на богачей за обман и скупость относительно того
количества вина, которое они им дают; в ответ на это богатые жалуются на
излишества бедных во время этих праздников (гл. 32 и 38).
8 [Во время этих праздников дарились маленькие изображения из глины
или воска. См. под словом: sigillaria Pauly—Wissowa, Realenzyklopaedie].-
(Прим. перев.)
542

9 Макробий, Сатурналии, I, 10, стр. 249—253; сравн. Дион Кассийт
LIX, б, стр. 906, и Светонай, Калигула, 17.
10 Тертулиан, Об идолопоклонстве, 14. Независимо от этих
торжественных праздников, рабы могли в известных местах принимать участие в
общественных праздниках, увеселениях, зрелищах и раздачах. Одна надпись с острова*
Скироса времени Марка Аврелия посвящена архонту, который распределил
вино и деньги между гражданами и рабами города Гермополиса (Бёк, Corpus
Inscriptionum Graecarum (приложение), № 2347 к В.).
5
1 Свидетель сам Гораций в конце вышецитированной сатиры (II, 7, 115):;
— Хоть бы камень какой мне попался!—На что?—Хоть бы стрелы!
— Что это с ним? Помешался он что ль, иль стихи сочиняет?
— Вон! А не то угодишь у меня ты девятым в Сабину!
2 «Раздолье розгам» («Ослы», 282); «Вязу тёрка» («Перс», 276); «Где
вы, смельчаки, к побоям, к цепи равнодушные» («Привидение», 356) и в
«Пленниках» (III, 4, 588):
Горе розгам тем, что ныне на спине моей умрут.
И еще один стих в «Ослах» (II, 2, 346):
И грозил, что нас обоих розгами отпотчует,
Сделав словно вяз живой...
3 «Наказание палкой с железным наконечником» («Хвастливый воин», 51 \);.
«стрекал посев»—эпитет рабыни («Клад», 7).
4 Плавт, Канат, III, 2, 544.
6 Плавт, Раб-обманщик, I, 2, 133.
β Плавт, Эпидик, I, 1, 15.
7 Плавт, Канат, III, 4, 756.
° Пливт, Пэпул, 828; там же, ^Пленники», 5?Ί и 292; ерзт? П'.утпру
Римские вопросы, 70, стр. 280. См. также трактат Ник. Каллиаха «О казнях
рабов» в приложении κ Греве (т. III, стр. 348—350).
9 Плавт, Близнецы, V, 6, 975.
10 «Ослы», II, 2, 325 и др.
11 Плавт, Бакхиды, IV, 6, 732; сравн. «Эпидик», I, 2, 135.
12 Плавт, Пленники, V, 3, 932—6. Сравн. III, 5, 654 и «Пэнула», IV, 2, 826..
13 Диодор, III, 12 и 13.
14 Плавт, Привидение, IV, I, 880.
16 Плавт, Пленники, II, 2, 193.
16 «С выжженным знаком позора на лбу, неистребимым знаком букв»»
(Валерий Максим, VI, 8, 7); «Отмеченный буквами» (Плавт, Казина, IIr
6, 293); «с исписанным лицом» (Марциал, VIII, 75, 9); «заклейменный»
(Цицерон, Об обязанностях). Авзоний («Эпигр.», XV) извлекает отсюда
материал для острословия над беглым переписчиком:
Столь же ленивый писец, как и в бегстве медлительный беглый,
Ты, убежав, о Пергам, схвачен на первой версте.
Ныне несешь на лице те самые буквы, которых
Так невзлюбила рука, лоб же твой должен терпеть.
Что касается дурного раба, то его отмечали, чтобы вызвать к нему обще-
ственное недоверие, тем, что на шею надевали ему деревянный треугольник
(fursa), откуда, говорят, и пошло название furcifer—раб, носящий рогульку
(Плутарх, Римские расследования, 70, т. VII, стр. 132 Reiscke). Это слово*
можно также производить и от креста, который раб, приговоренный к казни,
нес на себе и на котором потом его распинали.
17 Плавт, Пэнул, I, 1, 184.
18 «В минуту необходимости они считают его общим убежищем, всем*
доступным, как жертЕенник, и с точки зрения уважения к нему делают его
священным, неприкосновенным и дающим убежище» (Плутарх, Римские
вопросы, 81, стр. 283).
543

19 Сенека, Контроверзы, III, 9.
20 Плавт, Пленники, II, 3, 456.
21 «Беглым не является тот, кто бросится к другу [хозяина], чтобы
просить его о заступничестве» (L., 17, § 4 (Ульпиан), D., XXI, 1, Об эдикте
эдилов).
22 Целий приводит случай, что раб бросается в Тибр. Если он ушел от
своего господина с намерением наложить на себя руки, он не беглый; но
если он раньше думал о бегстве и, изменив свое решение, пошел утопиться,
он считается беглым. Горе ему, если он спасется! И Ульпиан прибавляет:
«Все это, что пишет Целий, совершенно верно» (L., 17, § 6, там же).
23 «Однако, если раньше он попытался бежать, а затем прибег к
покровительству убежища, он тем не менее не перестает быть беглым» (L. 17,
§ 12, D., XXI, там же). Об убежище у статуи императоров см. Сенека, О
милосердии, I, 18.
24 Чтоб отвести мне раба-беглеца, надевши оковы
На руки, на ноги, к шее приделав железный ошейник.
(Луцилий у Нонния, кн. I; сатиры 29, 15.)
25 Авл Геллий, V, 14.
26 «Если беглый раб бросился на арену... так как он предпочел отдать
себя во власть арены для избежания допроса или справедливого наказания»
(L., 5 (Трифон), D., XI, 4, О беглых рабах). Я позволяю себе по этому вопросу
сослаться на свою работу 1837 г. (диссертация) «Право убежища».
27 «В печь бы... надо бы друзей таких» (Плавт, Эпидик, I, 2, 109); «в
колодезь бросить» (Фрагм., II, 50). Этот колодезь, вероятно, был ямой или
подземной тюрьмой, куда бросали рабов (сравн. «Клад», II, б, 321). Этим
грозили тем, которые задумывали бежать: «В яму я тебя посажу» («Пленники»,
I, 2, 50).
28 Плавт, Фрагм., II, 46 из пьесы, озаглавленной «Угольщики». Сравн.
«казина», ii, /, öokj и <<Хвас1лиБыи ьиим>/, П, 4, 3GI, Петрипии, Ccti*ip*iiw,i.,
58, стр. 257. «В тот же день раб Митридат был распят на кресте».
29 Клянусь, старик коль это все проведает,
У палача придется тронуть черную смолу,
На твоей голове запылает она.
Сравн. «Тяжкая туника» (Tunica molesta) y Марциала (X, 25, 5) и
знаменитый отрывок Тацита «Летопись» XV, 44.
30 Аппиан, Гражданские войны, III, 98.
31 «Так как по отношению к рабу позволено все» (Сенека, О милосердии,
I, 18). Сравн. Сенека Старший, «Контроверзы», V, 34, стр. 738. В этой
контроверзе предполагается, что Паррасий (знаменитый греческий
художник;, чтобы закончить cl )to картину «Прометей», купил старика из Олинфа,
когда македонский царь Филипп продавал жителей этого города.
Паррасий подвергал старика пыткам до того сильным, что он умер.
Нет надобнрсти говорить, что Паррасий мог быть оправдан в этом убийстве
гораздо проще, чем это делает ритор.
32 «Он является сотоварищем человека в земледельческом труден
служителем Цереры. Поэтому древние так и желали, чтобы удерживались (от его
убийства); потому-то они и считали уголовным делом его убийство» (Варрон,
О сельском хозяйстве, II, 5, 4. Сравн. Колумелла, VI, введ. 7).
33 «Вол был... предметом такой заботы у древних, что в качестве примера
римским народом был осужден в судебном порядке тот, кто для своего
наглого любимца, сказавшего, что он никогда не ел воловьих рубцов, убил
вола; он был'отправлен в изгнание, как будто бы он убил своего колона (раба)
(Плиний, VIII, 70, 5. Сравн. Валерий Максим, VIII, 8).
34 Тит Ливии, XXXIX, 42, свидетельство которого опирается на одну
из речей Катона; Плутарх, Катон Старший, 17, и Фламинин, 18. В последнем
случае автор разбирает различные свидетельства и предпочитает считать
его уголовным делом.
36 Тертулиан, Против народов; и Марциал, Книга о зрелищах, эпиг. 7,
где он делает указание на аналогичный факт. Плутарх говорит также о тех
544

рабах, которым удивляются дети в театре, в их одеяниях из пурпура и золота,
до того момента, пока огонь не охватит их платья со всеми его вышивками
и цветами («О позднем отмщении богов>> 9, стр. 554).
36 Дион Кассий, LIV, 3, стр. 732.
37 «Этих животных Ведий Поллион, римский всадник из числа друзей
божественного Августа, сделал орудием своей жестокости, бросая в эти садки
[мурен] провинившихся рабов не потому, что для этого нехватало диких
животных земных, но потому, что при другом роде казни он не мог видеть
так, как здесь, как на части разрывается весь человек» {Плиний,
Естественная история, IX, 39, 2). «О человек, достойный тысячи смертей! Он или
бросал рабов на пожирание муренам, которых он сам собирался пожирать,
или только с той целью их и держал, чтобы так их кормить» (Сенека, О
милосердии, I, 18).
38 Сенека, Огневе, III, 40. Сравн. Дион Кассий, IV, 23, стр. 752—753.
39 Плутарх, Высказывания Августа, 4, стр. 207. См. Бюриньи, назв.
работу (Académ. des Inscriptions XXX, стр. 335).
40 Гораций, Послания, II, 2, 133; Проперций, IV, 74; Марциал, XIV, 68;
Персии, V, 125. Сравн. Сенека, О гневе, II, 25 и «Письма», 47, 2: «Розга
уничтожает всякое бормотанье и шум; и не случайное только устраняется
ударами, как кашель, чихание, всхлипывание и т. д.».
41 Ювенал, Сатиры, VI, 475—485.
42 Там же, стих. 219—223. Однако Овидий приглашает римских дам, под
угрозой потерять свое обаяние, не проявлять слишком большой жестокости
по отношению к женщинам, присутствующим при их туалете («Искусство
любви», III, 239):
Целой пусть остается уборщица: мне ненавистна
Та, что ногтями лицо ей исцарапает в кровь
Или, схвативши иглу, ею руки пронзает рабыне.
Сравн. «Песни любви», I, 14, 15. Он говорит о тех заколках во много
дюймов длиной, которые служили для закалывания волос и иногда, как он
говорит, для того, чтобы колоть ими рабов (см. Бёттигер, «Сабина»). См. также
содержание 22-й декламации Кальпурния Флакка: «Гетера раба, любящего
ее, посылает на крест». Эти темы декламаций, конечно, выдуманы, но они
взяты из сферы возможных явлений. Квинтилиан выводит перед нами раба,
осужденного на распятие по завещанию господина, так как он отказался дать
ему яд. Наследники хотят исполнить эту посмертную волю! Раб, которому
была назначена свобода по более раннему распоряжению, обращается за
защитой к трибунам (Квинтилиан, Декламации, 380).
43 Марциал, II,. 82, 1.
44 «Он перероет груди у кур и нутро у собачек
И у ребенка подчас»;
Эта оговорка носит характер подлинной реальности, которую автор не
старается придать другому месту, в сатире XII, 115.
45 «Пьют также кровь гладиаторов, как бы из живых бокалов, те, кто
страдает падучей; даже когда это видишь, как на той же арене делают это
дикие звери, берет ужас. Но, клянусь Геркулесом, высасывать эту кровь
из самого человека, еще теплого и дышащего, считают самым действительным
средством, и вместе с кровью и самую душу из отверстия ран, тогда как
считают безбожным приближать человеческое лицо к крови и ранам диких
зверей» (Плиний, XXVIII, 2, 1). Этот факт засвидетельствован не только
натуралистом Плинием, но и врачами. См. Аратея Каппадокийца «О лечении острых
и хронических болезней», IV, 175 и Цельза, III, 23, «О падучей». Один из
этих врачей времени Тиберия, Скрибоний Ларг, предписывал лечение
подобного рода; и вполне признавая, что подобного рода предписания были не
вполне обычными правилами в его профессии, он говорит, что они не раз
давали хороший эффект. ...«Равным образом, говорит он, пусть съедают
часть печени убитого гладиатора, разделив ее на девять частей. Все эти
предписания хотя и не включаются в обычные медицинские рецепты, все же
повидимому кое-кому помогли».
35 Валлон
545

46 Институции Гая, I, 53; цитируемые также и в Дигестах, I, 6. «О тех,
кто является полноправным или зависимым», 1. 1 и в Институциях, I, 8, l!
Даже германцы, обычную сдержанность которых прославляет Тацит с
задней мыслью противопоставить их нравы нравам Рима («У них редкое
явление бить раба, заковывать в цепи или наказывать [непосильным] трудом»),
даже германцы убивали своих рабов. Но это делалось не в силу их
господского права; скорее это было актом их грубой вспыльчивости; но и там это
было актом ненаказуемым: «Они обычно убивают не в силу их права
командовать или суровости, но под влиянием порыва и гнева, как врага; только
за это они не несут наказания» (Тацит, Германия, 25).
47 «Пусть [управляющий] хорошо обращается с волопасом, отчасти из-за
того, чтобы он лучше заботился о волах» (Катон, V, 6).
48 «Древними оказывалось такое внимание волам, что таким же уголовным
делом считалось убить вола, как и гражданина» (Колумелла, VI,
введ., 7).
49 Плавт, Пленники, II, 2, 204. Сравн. также описание жизни, которое
дает Апулей, этих двух братьев у одного и того же хозяина, которые
благодаря своим кулинарным талантам пользовались большим его уважением
(Апулей, Метаморфозы, стр. 234 и 236).
50 «В одну сторону влечет любовь к собственности, в
другую—человеколюбие» (Цицерон, Об обязанностях, III, 23). Что касается высказываний
самого Цицерона, то тут нет никаких сомнений; он совершенно ясно
высказал это в той же книге, в 6-й главе: «Неужели же мудрый человек, если бы
он сам погибал от голода, отдал бы свой хлеб другому, ни на что негодному?
Это менее всего вероятно: для меня жизнь моя дороже, чем такая
аффектация души, чтобы я не обидел никого ради собственного блага».
51 Аппиан, Гражданские войны, V, 35.
62 Светоний, Калигула, 27.
s3 Unrvnu о грпьском хозяйстве, II. Сравн. Плутарх, Катон Старший, 5.
64 Плавт, Трехмонетный, II, 2, 296.
55 Тит Ливии, II, 5 и эпитом. XI.
56 «Когда же больные и пораженные болезнями рабы высаживались
на остров Эскулапа, так как тяготились их лечить, то он постановил, чтобы
все, кто был высажен туда, были свободными и не возвращались под власть
господина в случае выздоровления. Если же кто предпочитал, вместо того
чтобы высадить на'этот остров, убить своего раба, тех он объявлял
подлежащими обвинению в убийстве» (Светоний, Клавдий, 25. Сравн. Дион Кассий,
X, 29, стр. 967). Дион не говорит о последнем запрете, который, впрочем,
был основательно забыт до времен Адриана.
*7 Плавт, Ослы, II, 2, 290.
Глава седьмая
1
1 Катон, О сельском хозяйстве, I, 6.
2 Плавт, Близнецы, II, 3, 353. Это та мораль, которую Мессенион мог
действительно извлечь из первой сцены этого акта (см. стих 166). Сравн.
«Амфитрион», III, 3, 805; Сенека в трагедии «Медея», стих 108:
Свободу обращенья у господ
Не часто встретишь ты.
3 Плавт, Хвастливый воин, II, 5, 478.
4 Там же, II, 6, 563.
* Плавт, Близнецы, V, 6, 870.
6 Плавт, Канат, IV, 2, 822.
7 Плавт, Пленники, III, 5, 616.
8 «Когда жизни господина угрожает^опасность, рабы должны оказать
ему помощь и оружием, и рукою, и криками, и подставив за него свое тело.
546

Если раб не сделает этого, хотя он и мог, то по справедливости за это
подвергается казни» (L., 19 (Модестин), D., XXIX, 5, О сенатском решении по
поводу предложения Силия).
9 «Пленники», III, 5, 624.
10 «Хвастливый воин», II, 1 ив других местах.
2
1 Плавт, Эпидик, I, 2, III.
2 Петроний, Сатирикон, 75, стр. 489.
3 В толкованиях к Петронию, Сатирикон», 75, стр. 378, стоит: «нет ниче-
то позорного в том, что приказывает господин». Сравн. Гораций, Сатиры,,
I, 2, 117; и Лукиан, Письмо к Сатурну, 29.
4 Квинтилиан, Декламации, 301, стр. 210 (изд. Lemaire).
Б Плавт, Амфитрион, III, 3, 805.
6 «Пэнул», I, 2, 309; III, 6, 801 и т. д.
7 Плавт, Ослы, II, 1, 242.
Таких примеров много во всех пьесах поэта.
8 Плавт, Привидение, III, 3, 865.
9 Тот же Транио в «Привидении»; Псевдол в пьесе того же наименования
(«Раб-обманщик», V, 2, 1277); Хрисал в «Бакхидах» (IV, 9, 1019).
10 Плавт, Перс, I, 1, 25.
11 Плавт, Бакхиды, IV, 8, 843.
12 Плавт, Ослы, II, 2, 276.
13 Плавт, Привидение, I, 1, 20.
14 [Повидимому, тут ошибка у Валлона, назвавшего Горация вместо
Вергилия и его знаменитое место из 6-й книги «Энеиды» (ст. 847 и ел)].
15 «Эпидик», I, 1, 140. Сравн. там же, III, 327 и «Ослы», I, 2, 106.
16 Плавт. Бакхиды. τν\ Д яял. м яообще вся эта сцепа.
17 «Купец», I, 2, 147.
18 «Купец», I, 2, 153.
19 Там же, 180.
20 Сравн. еще «Бакхиды», II, 2, 160 и 167, IV, 4, 634; «Пэнул», I, 1, 75
и 84 и т. д.
21 Овидий, Песни любви, I, 15, 17.
22 «А теперь запасы пищи и питья заперты на замок, охраняются только
печатями. Это сделали легионы рабов и чужеземная толпа в доме; ради рабов
надо заводить себе номенклатора (знающего их имена)» (Плиний, XXXIII,
6, 9; сравн. Гораций, Сатиры, I, 3, 80 и II, 4, 79).
23 Ювенал, IX, 118.
24 «Амфитрион», I, 1, 43.
25 Там же, 268, 291, 446.
26 «Все племя поваров—фанфаронисто» (Афиней, VII, стр. 290 и ел.
и различные высказывания Гегесиппа, Никомаха).
27 См. Афинея, XIV, стр. 658—660 и другие высказывания—Посидиппа,
Сосипатра и Алексиса (там же, IX, стр. 376 и ел).
28 Плавт, Раб-обманщик, III, 2, 841.
29 «Клад», II, 6, 325. Сравн. II, 4, 278, 284 и 300 и III, 6, 509.
30 Эклога, III, 16. Если привратник не бдит над рабами, то богатства
дома, по словам Фронтона, находятся под большим сомнением (Корнелий
Фронтон, греческие письма «К друзьям» I, 2, стр. 268, изд. Май).
31 Плавт, Раб-обманщик, III, 2, 779.
32 Плавт, Клад, III, 6, 514; «Близнецы», III, 3, 445; «Раб-обманщик»,
1, 2, 79; 215.
33 «Молодой Пуниец», 1,2, 265и~сл. Сравн. Фраг. II, 12 из «Вьючный
скот».
34 Плавт, Трукулент, II, 196 и ел.; «Привидение», I, 3, 190; «Цистелля-
рия», I, 1, 44: и это мать! как в «Куртизанках» Лукиана.
36 Плавт, Перс, II, 2, 191. Ответ Пегния это подтверждает. См., главным
образом, сцену этого молодого негодяя с Софоклидиской (II, 2) и другую—
с Дордалом (V, 2).
35*
547

36 Среди товаров Египта был куплен этот ребенок;
Он умеет сказать анекдот, заранее обдумав,
Бросить и острое слово.
(Стаций, Сильвы, II, I, 72.)
Сравн. Сенека, О постоянстве мудрых, II, 13: «Здесь продают также
наглых детей и слушают их неприличия; их даже обучают, чтобы они, заранее
заготовив грязные словечки, их преподносили; и это мы называем не
оскорбительным позором, но остроумием». Сравн. «О предусмотрительности»^ I; и
Авла Геллия, Аттические ночи, XVII, 8.
37 «Позорное панибратство с господами» (Сенека, О постоян. мудр., II, 13).
«Рабская ласковость^ (Тацит, II, 88). Марциал (I, 42, 1) выражает ту же
мысль.
3
1 Плавт, Близнецы, V, 6, 874 ел.
2 Там же, «Привидение», IV, I, 875 ел.
3 Плавт, Ослы, II, 2, 259.
4 Плавт, Перс, III, 3, 261.
5 Там же, I, 1, 21.
6 Плавт, Ослы, II, 2, 281—293. Эта сцена выявляет и другие черты их
характера, который вкратце мы постарались охарактеризовать.
7 Плавт, Ослы, III, 2, 527.
8 Там же, 540—555.
9 Плавт, Привидение, И, 1, 351 ел.
10 Плавт, Хвастливый воин, II, 4, 374.
В истории много примеров такого презрения к смерти со стороны рабов.
Один из них, обвиненный в убийстве, признал себя под пыткой безоговорочно
яинпяным в ^ийстве и был наказан самой жестокой казнью, а
предполагаемый убитый вернулся живым и невредимым (Валерий Максим, ν in, о, ζ).
11 «Комедия считает смешную сторону своих масок за главную часть
доставляемого наслаждения: таковы маски каких-нибудь рабов, Давов-
плутов, Тибиев и шутников-поваров» (Лукиан, О пляске, 29).
12 Плавт, Раб-обманщик, I, 2, 134.
13 Плавт, Фрагмент Л, 37, из «Бакхид».
14 «Пленники», V, 2,^890.
15 L., 37, D., XXI, I, Об^эдикте эдилов.
Глава восьмая
1
1 Диодор, Фрагм. XXXIV и XXXV, 2, 33 (по изданию Didot).
2 Плавт, Пленники, II, I, 133. Ту же мысль высказывает и Созий своему
господину, когда тот хочет наказать его, не имея на это оснований
(«Амфитрион», II, I, 540).
3 Федр, Новые басни, XIX.
4 Сравн. предшествовавшую главу VI и соответствующую главу в
«Истории рабства в Греции». Как и в Греции, о беглых рабах объявляли при
посредстве афиш, через глашатаев. Доказательством этого нам служит Петроний:
«Пока Эвмолп разговаривал потихоньку с Баргатою, вошел в нашу трущобу
глашатай с государственным рабом... и, потрясая факелом, дававшим больше
дыму, чем свету, объявил: «Недавно в бане отстал раб, лет 16-ти, курчавый,
нежный, красивый, по имени Гилон; кто его вернет или захочет указать,
где он находится, получит тысячу нуммов» (Петроний, Сатирикон, гл. 97);
сравн. Апулей, Превращение, 7 и 8; Лукиан, Беглый раб, 27; ритор Курий
Фортунациан, Риторика, I, 16 и много других текстов, цитированных в
издании Петрония у Бурмана, стр. 597—598; у Полена Suppl. Thesaur, antiquit.,
т. Ill, стр. 1142. Сюда же относится и папирус, о котором была речь в
предшествующем томе, относительно двух беглых рабов, .комментированный
548

Летронном. Среди надписей на стенах Помпеи («графитти») можно читать:
«Поликарп бежал» (Bull. arch. Napol, новая серия 1853, стр. 62). Одна из
потерянных пьес Плавта называлась «Беглые рабы».
6 Сенека, Письма, 107, 1 и 5. Сравн. те похвалы, которые он воздает его
человеколюбию в своем 47, 1 письме. Равным образом и у Симмаха рабы
становились беглыми; он пишет одному из своих друзей, чтобы он помог ему
их вернуть обратно («Письма», X, 13).
6 См. примеч. 3.
7 Этот пример приведен Сенекой («О благодеяниях», III, 23) и Макробием
(«Сатурналии», I, II, стр. 247), который приводит, главным образом,
свидетельства Сенеки, Аппиана и Валерия Максима. Раб молодого Мария дал
ему доказательство той же привязанности, убив его по его приказанию
(Диодор, Фрагменты 38, 15). Один раб—врач Домиция—сделал лучше:
он спас своего господина, дав ему вместо яда какое-то невредное питье.
Домиций был помилован Цезарем; но его раб, говорит Сенека, спас его
первый («О благодеяниях», III, 24).
8 Аппиан, Гражданские войны, IV, 47, 43, 46, 45.
9 Там же, I, 73.
10 Там же, IV, 43; сравн. Дион Кассий, X, VII, 10, стр. 498; Валерий
Максим, VI, 8, 7; Макробий, Сатурналии, I, 9, стр. 247. Марциал делает
на это намек («Письма», III, 21, 1).
11 Аппиан, Гражданские войны, IV, 29. Сравн. Сенека, О благодеяниях,
III, 25.
12 «При Цезаре Тиберии была частым и почти общераспространенным
явлением эпидемия обвинений и доносов, что причинило полноправному
гражданству более тяжкий ущерб, чем вся гражданская война» (там же, 26).
13 «За жестокость частных лиц отомстили также и рабские руки, под
страхом казни на кресте» (Сенека, О милосердии, I, 26).
14 Лукан, Фарсалии, II, 148 и 23.
хо Аппиан, i ражданские воины, iv, 26, 2\), 39, öi. Сравн. Ùpujuu, V, Î9.
16 Валерий Максим, VI, 7, 2.
17 Тит Ливии, Эпитомы, XXVII: «Раб был отпущен на волю в награду
за доставленный донос, а затем вследствие преступления, совершенного
против господина, был сброшен со скалы». Такова логика проскрипций!
18 Аппиан, Гражданские войны, IV, 29.
19 Веллей Патеркул, II, 67, 2.
20 Светоний, Калигула, 9; Дион Кассий, LX, 13, стр. 951» цитирован выше
и 15, стр. 953. Один из законов Августа запрещал изгнанникам брать с
собою больше двадцати рабов или вольноотпущенников (Дион Кассий, LVI,
26, стр. 826). Калигула разрешил брать их в любом числе, сколько они
захотят, как самых внимательных стражей всех их действий, готовых доносить
на них (Дион Кассий, LIX, 8, стр. 911).
21 Тацит, Истории, I, 2; Плиний, Панегирик, XLII, 3 и 4. Нерва
приказал казнить рабов, которые прежде выступали с обвинениями против их
господ, и запретил в будущем принимать доносы (Дион Кассий, LXVIII, т. 1).
22 Сенека, Письма, IV, 6. Сравн. размышления Плиния Младшего по поводу
убийства одного господина его рабами (Письма, III, 14); и это высказывание
Варрона по поводу мифа об Актеоне: что гораздо большее число господ было
пожрано их рабами, чем их псами (Марк Теренций Варрон, Фрагменты
Менипповых сатир, LXXXIV, 1, стр.218 по изданию Олера (Oehler), 1844 г.).
23 Сенека, Письма, XLVII, 3; Макробий, Сатурналии, I, И, стр. 247.
24 «Юлий Аспрен, заведующий делами императора Коммода, встретил
свою смерть смелее, чем кто-либо иной, так как наконец вырвался на
свободу из-под рабства своих рабов, и это он поручил своим потомкам согласно
его завещанию написать на могиле. Прожил он 57 лет, 9 мес. и И дней»
(Фабретти, X, 238).
25 «Так как иначе ни один дом не мог бы считаться безопасным, если бы
под страхом собственной смерти рабы не должны были бы охранять
господина как от домашних врагов, так и от посторонних, то сенатским
постановлением были введены пункты, что уголовному расследованию подлежат все
рабы убитых» (L., I, введ. (Ульпиан), D., XXIX, О Силановом сенатском
5J9

постановлении). Сравн. то, что говорит Тацит (Летопись, XIII, 32): «Было
сделано такое сенатское постановление одинаково как в видах мщения, так
и в видах безопасности» и т. д. «Юристы расширили смысл декрета на
случаи самоубийства. Рабы, которые не помешали своему господину лишить
себя жизни, наказывались смертью» (L., 1, § 22, там же).
26 L., 1, §§ 1 и ел., там же.
27 L., 3, введ. и §б(Ульпиан), D., XXIX, 5, О Силановом сенатском
постановлении. Не исключались и дети, если казалось, что они могли быть
соучастниками преступления (L., 14 (Маркиан), там же).
28 Тацит, Летопись, XIV, 42—44.
29 «Так как собралась большая толпа и грозила камнями и поджогом»
(там же, 45).
2
1 Дионисий Галикарнасский, V, 51 и 55.
2 Тит Ливии, III, 15; сравн. 18 и Дионисия Галикарнасского, X, 16.
Патриции принуждены были охранять все пути, которые вели к Капитолию,
из-за страха, чтобы остальные рабы и мелкий люд не соединились с теми,
которые заняли Капитолий.
9 «Рабы в разных местах составили заговор с целью поджечь город;
и когда внимание всех будет обращено на то, чтобы спасать в разных местах
горевшие дома, они собирались вооруженной рукой занять крепость
Капитолия» (Тит Ливии, IV, 45. Сравн. Дионисий Галикарнасский, Выдержки,
V, стр. 468, изд. Angelo Mai).
4 Тит Ливии, Эпитомы, XV, и Валерий Максим, IX, 1,2.
* Перед победой Дуилия 3 тысячи рабов и 4 тысячи союзников,
предназначенные для службы во флоте, составили заговор с целью разрушить Рим,
который, лишенный войск, был обязан своим спасением только доносу
(Орозий, IV, 7). В 217 г., между битвами при Тразимене и Каннах, имел
25 рабов (Tum Ливии ~ XXU, ЗзУ. ""
6 Tum Ливии, XXXII, 26.
7 «Заговор рабов сделал Этрурию как бы вражеской страной» (там же,
XXXIII, 36).
8 «В этом году было сильное восстанке^рабов в Апулии» и т. д. (там же,
XXXIX, 29). -
1 Диодор, Фрагменты, XXXIV, 2, 27 и 32.
2 Это буквальные выражения Диодора, Фрагменты, XXXIV, 2, 27: «те
из италийцев, которые были хозяевами большого числа рабов, довели своих
пастугов до того, что, приу- чв их к безделью и не давая им пищи, приучили
их разбойничать» (сравн. там же, 2).
3 Диодор, там же, 2, 2.
4 Диодор, там же, 38.
6 Диодор, Фрагменты, XXXIV, 2, 28—32; сравн. 2—4.
* Плутарх, Катон Старший, 21.
7 Диодор, Фрагменты, XXXIV, 2, 7. Сравн. Мишле (Michelet), Римская
история, II, стр. 125.
8 Диодор, XXXIV, 2, 5—9; сравн. 41.
» Диодор, XXXIV, 2, 34—37.
10 Там же, 37. В надписи из древней Лукании одно лицо, в котором Момм-
зен предполагает видеть Кая Попилия, консула 133 г. до н. э., хвалится
тем, что, «будучи претором в Сицилии, разыскал и вернул господам 917
беглых рабов-италийцев» и что он «первый заставил пастухов уступить часть
общественных владений земледельцам» (Mommsen, Inscriptiones Neapolitanae
Lat., № 6276 и С. /. L.,t. I, № 551). Ритор Цецилий, родом из Кале-Акте
в Сирии, написал целую книгу о войнах с рабами (Афиней, VI, стр. 272).
Предполагают, что он сам происходил из рабов этой страны, быть может,
даже родом из Сирии и, привезенный в Сицилию еще в раннем детстве Цеци-
550

лием Метеллом, претором в этой провинции, в течение 68-го года, позднее
был отпущен на волю Метеллами, чье фамильное имя он и носил (См.
Fragmenta Hictoricum Graecorum, т. Ill, стр. 331).
11 Диодор, Фрагменты, XXXIV, 2, 10—15. Сравн. 39—40.
12 Диодор, XXXIV, 2, 24.
13 Там же, 14—15.
14 Успехи рабов после объединения Клеона с Эвном рассказаны
последовательно в тех же фрагментах Диодора, XXXIV, 2, 16—19; сравн. 43.
Ошибаются те, которые считают Клеона уроженцем Сицилии, из-под Тав-
ромения; он был из Киликии, из-под горы Тавра, как следует читать это
место. «Эпитома» 56-й книги Тита Ливия прибавляет несколько подробностей
к фрагментам Диодора: Ливии дает Клеону 70 тысяч человек и вслед за
преторами называет и консула Гая Фульвия среди тех предводителей, которых
разбили рабы.
16 Флор, III, 19, 7.
16 Диодор, Фрагменты, XXXIV, 2, 19.
17 Диодор, XXXIV, 8, I. Во время осады городов они оскорбляли
жителей этих городов при помощи мимических представлений, где рабы
издевались над их господами (там же, 2, 46).
18 Там же, 2, 48.
19 Там же, XXXIV, 2, 20.
20 Валерий Максим, IX, 12, 1.
21 Диодор, Фрагменты, XXXIV, 2, 21—24.
22 Так называлась награда малым триумфом ввиду низкого социального
положения побежденных врагов;. так, впоследствии такую же «овацию»,
а не триумф, получил и победитель Спартака, Красе. (Прим. перев.)
23 Флор, III, 19. 8. Он по ошибке называет здесь победителем Перпенну.
4
1 Диодор, Фрагменты, XXXVI, 2, 1—6.
2 Причины этой второй рабской войны, как я их изложил, извлечены
мною из фрагментов Диодора XXXVI, 3, 1—4. Дион Кассий (фраг. 101,
стр. 42) дает другую версию происхождения восстания. По его словам,
претор Лициний Нерва, узнав о дурном обращении с рабами, не столько под
влиянием гуманности, сколько с целью спекуляции обнародовал эдикт,
в котором он обещал произвести справедливое разбирательство поданных
ему жалоб. Испуганный угрозами хозяев, он стал отвергать жалобы как
мало обоснованные. Рабы, боясь встретить еще более тяжелое ярмо,
обратились к разбою. Эта версия, повидимому, была изобретена для того, чтобы
прикрыть печальное состояние дел, которое воочию представило заявление
Никомеда. Диодор Сицилийский должен был лучше знать дела своей страны.
3 Диодор, Фрагменты, XXXVI, 3, 4—6 (сравн. Дион Кассий, Фрагменты,
101, стр. 42).
4 Там же, 4, 1—4.
6 «Он считался опытным в гаданиях и до безумия увлекающимся
звуками флейты во время женских праздников» (там же, 4).
« Диодор, XXXVI, 4, 3—8.
7 Там же, 6, 1 и II, 1—3.
* Там же, 5, 1—4.
9 Там же, 7, 1 и ел.
10 Там же, 8, 1 и ел.
11 Там же, 9, 1.
12 Там же, 10, 1 и ел.
13 Цицерон говорит: «Может быть, этот поступок покажется суровым;
да и я не могу решительно высказаться в ту или другую сторону. Я только
думаю, что Домиций предпочитал показаться скорее жестоким в наказании,
чем слабым в попущении» (Против Верреса, II, 5, 3). А Валерий Максим
(VI, 3, 5) говорит: «Соображения государственной власти не позволяют
считать претора слишком суровым».
14 Цицерон, Против Верреса, II, 5, 4 и 5.
551

5
1 «Что представляют из себя рабские войны? Откуда они у нас, как не от
массы рабов? Откуда эти гладиаторские войска, поднявшиеся против своих
господ, как не от расточительной щедрости для снискания себе расположения
плебеев, которая заискивает перед ними при помощи зрелищ и некогда
бывшую казнь врагов превратила в искусство [гладиаторского боя]?» (Флор,
III, 12, 10).
2 Таково по крайней мере было название их хозяина, lanista—«мясник».
3 Плутарх, Красе, 8 и 9, и Аппиан, Гражданские войны, I, 116; сравн.
Орозий, V, 24.
4 Один фрагмент Саллюстия—его приводит и Крейцер—дает
представление об этих увлечениях рабов, против которых напрасно боролся Спартак:
«И тотчас беглые рабы, нарушая приказ вождя, стали захватывать для
разврата девушек и знатных женщин. Другие поджигали дома. Многие из
местных рабов, которых их настроение делало союзниками гладиаторов, тащили
спрятанное хозяевами или даже их самих, скрывавшихся в тайных местах.
Ничего не казалось ни священным, ни преступным для гнева варваров и образа
мыслей рабов. Спартак напрасно старался помешать всему этому, многократно
обращаясь к ним с усиленными просьбами; он старался предотвратить их
быстротой своего вмешательства, рассылал вестников...» (Саллюстий,
Фрагменты (по изданию А. Май), т. I, стр. 477).
6 То же самое говорят и об Октавии после взятия Перузии: «Говорят,
что им были принесены в жертву на алтаре, воздвигнутом в честь
божественного Юлия, убитого в мартовские иды, как будто какие-то жертвенные
животные, триста отборных человек из числа сдавшихся обоих сословий»
(Светоний, Август, 15).
6 Плутарх, Красе, 9, и Аппиан, Гражданские войны, I, 117.
7 Аппиан говорит, что еще позднее Митридат считался с ненавистью
италийцев против Рима, ненавистью настолько сильной, что она увлекла
иу РППОТЬ Ή<^ ТТГ*ТТТТС'Г>ЖКИ СиЯИТЯКЯ* "f^H ЯНЯи. ЧТО РТТТР ЧС^ЯРИО. НО'ТТИ ВС"
Италия отпала от римлян вследствие ненависти к ним и открыто была с ними
в состоянии войны, восставши против них вместе с гладиатором Спартаком,,
человеком, во всех отношениях не пользовавшимся высоким положением».
(Война с Митридатом, 109).
8 Флор, III, 20, 1 и ел. ^\^—
9 Там же, 12.
10 Пятьсот человек, которые составляли авангард и первые подали пример
к бегству, были выделены из рядов войска; они были разделены на 50
десятков, и каждый десяток должен был сам умертвить того, на кого падал
жребий (Плутарх, Красе, 14). Аппиан преувеличивает, когда он говорит, что
такому наказанию подверглись два консульских легиона; но он приводит
еще более преувеличенное дмение, согласно которому Красе велел децими-
ровать все легионы, не остановившись перед избиением 4 тысяч человек
(Гражданские войны, I, 118).
11 Армия Спартака в Италии пополнялась, главным образом, пастухами,
привыкшими к свободной жизни этого вида рабства; рабы, восставшие в
Сицилии, были по большей части земледельцами, приученными к дисциплине
тяжкими и суровыми навыками их труда.
12 Плутарх, Красе, 10.
13 Аппиан, Гражданские войны, I, 119.
14 Плутарх, Красе, 11.
15 Там же, «Помпеи», 21.
16 «...погибли все, кроме 6 тысяч, которые, будучи захвачены в плен, были
распяты по всей дороге, от Капуи до Рима» (Аппиан, Гражданские
войны, I, 120).
6
1 Плиний, Письма, X, 38 и 39.
2 Знаменитым примером зачисления рабов в качестве солдат как volones,
или волонтеров, был набор в восьмитысячный отряд и вооружение рабов
после битвы при Каннах (Тит Ливии, XXII, 57). Они не считались еще сво·
552

бодными, но они были только приравнены к свободным солдатам (XXIII,.
35); впоследствии они заявили претензию о получении свободы: она была
им обещана ценою головы неприятеля, ценою, которая прежде всего делала
сомнительным успех сражения (XXIV, 14—15). В конце концов она была им
дана (там же, 16), и они рассматривались как вольноотпущенники со
времени начала их службы, после смерти Гракха; но сенат приказал удержать
их под оружием (там же, 22). Они были записаны в 19-й и 21-й легионы
(XXVII, 38); они несли военную службу еще в 205 г. (XXVIII, 46).
Валерий Максим неправ, считая число этих рабов равным 24 тысячам (VII, 6, 1).
Тит Ливии делает еще намек на вооружение рабов, приводя жалобы
граждан при объявлении нового набора: «что государство увело [на войну]
сельскохозяйственных рабов» (XXVI, 35). В этой фразе хотели видеть, чта
замена свободных рабами в земледелии имела следствием унижение
италийского населения, гражданские войны, одним словом, гибель республики.
Мысль хороша, но она принадлежит не Титу Ливию. Чтобы убедиться,
достаточно прочитать конец фразы: «то покупая их для несения военной службы
по дешевой цене, то приказывая поставлять их в качестве гребцов».
3 Валерий Максим, VIII, 6, 2.
4 Плутарх, Сулла, 9.
5 Аппиан, Гражданские войны, I, 100.
6 «Через них (женщин) Катилина считал, что может поднять городских,
рабов, поджечь Рим» (Саллюстий, Катилина, 24).
7 «В Капуе и в Апулии начиналась рабская война» (там же, 30; сравн.
Цицерон, За Секстия, 4).
8 «Равным образом, чтобы разослать отряды гладиаторов в Капую и по>
другим муниципиям, согласно средствам каждого» (Саллюстий, Катилина, 30).
Цицерон впоследствии выступил с защитой Публия Суллы против
обвинения его в том, будто бы он в это время купил гладиаторов с целью произвести
восстание (За Публия Суллу, 19).
9 «Он отвергал рабов, которые вначале сбегались к нему большими
толпами, полагаясь на силы сьиы υ Jaiubupa, а кроме aûa'ô Считая вредным ДЛЯ
своих планов, если покажется, что дело граждан он соединил с делом рабов»·
(Саллюстий, Катилина, 56; сравн. 44 и 50, и Дион Кассий, XXXVII, 33,
стр. 135).
10 «К чести нашего Милона надо отнести, что недавно купивши
гладиаторов в интересах государства, которое держалось на нашем спасении, он
подавил все безумные попытки Публия Клодия» (Цицерон, Об обязанностях,
II, 17; сравн. За Секстия, 64, о гладиаторах, купленных Клодием с
«крамольными целями»).
11 Цезарь, Гражданская война, I, 14; III, 21. Сравн. I, 56; Дион Кассий,
XXXIX, 7, 8, 18; Цицерон, За Суллу, 19, За Секстия, 36, 39, 59; Против
Ватиния, 17; К брату Квинту, II, 6, § 5.
12 Цезарь, Гражданская война, III, 22.
13 Автор «Испанской войны» в сборнике комментариев Цезаря, 12 и 20;
Гирций, Африканская война, там же, 19 и 85. Катон не отказывался от
помощи рабов при защите Утики, лишь бы только хозяева согласились отпустить
их на волю (Плутарх, Катон Младший, 60). По Гирцию (Африканская война»
88), это он сам сделал такое предложение. Это—прием, которым
воспользовался Октавий для защиты Салон (Цезарь, Гражданская война, III, 9).
14 «Окруженные гладиаторами Децима Брута, они всем отрядом заняли
Капитолий» (Веллей Патеркул, II, 58, 2). Сравн. Аппиан, Гражданские
войны, II, 120: «быстро кинулись в Капитолий с гладиаторами».
15 Цицерон, Письма к различным лицам, XI, 10 и 13 (Децим Брут
Цицерону).
16 Дион Кассий, XLI, 7. Они сдались на условии не быть больше
гладиаторами. Им было это обещано. Для жительства им был назначен пригород
Антиохии, Дафне; впоследствии Валерий Мессала их разослал по
различным местам, под предлогом зачисления их в легионы, и при первом же
случае он велел их прикончить.
17 Сеетоний, Август, 16. Сравн. Дион Кассий, L., 12, стр. 612. Для этой
службы можно было вообще во все времена применять рабов; но преимуще-
553

ственно это делалось во время войн первого и второго триумвиратов. Те,
кто владел рабами, должны были прислать их, а те, которые их не имели'
должны были их купить (Дион Кассий, XLVIÏ, 17, стр. 503 и XLVIII, 49,
стр. 564; XLIX, 1, стр. 570).
18 «Вольноотпущенник своих вольноотпущенников и своих рабов раб»
{Беллей Патеркул, II, 73, 1).
19 Там же, 2, и Флор, IV, 8, 1.
20 Аппиан, Гражданские войны, V, 72 и 131. Сравн. Орозий, VI, 20.
Это пункт, о котором Август особенно старается, чтобы он не был забыт
в Анкиранском памятнике: в этой войне с рабами, которые бежали от своих
господ и подняли оружие против государства, я взял в плен почти 30 тысяч
и передал хозяевам для совершения над ними казни {Колонна, 5, 1). См.
эту надпись в «Комментариях» Моммзена и в большом труде Перро и Гильома
(Perrot et Guillaume), которые ее нашли и опубликовали с новыми
дополнениями .
21 Аппиан, Гражданские войны, V, 132.
22 Тацит, Летопись, IV, 27. Напомним, что несколько лет спустя на
Лепиду было взведено обвинение, что она нарушает спокойствие Италии
толпами своих малодисциплинированных рабов, которые у нее были в
Калабрии (Летопись, XII, 65).
23 Иосиф Флавий, Иудейские древности, XIX, 4, 3.
24 Тацит, Летопись, 46.
25 Тацит, Истории, II, 11. Сравн. II, 35 и III, 57, где он показывает,
с каким безразличием и вялостью они несли свою службу (см. также Свето-
мий, Вителлий, 15 и о Сакровире—Тацит, Летопись, III, 43).
26 Марий, легат Брута, будучи занесен в проскрипционные списки,
перешел в ряды рабов и был куплен Барбулой, который добился его
помилования. После битвы при Акциуме Барбула, в свою очередь ставший «проскрип-
том». тоже выдал себя за пябя и бы π κνππΡΗ M я пир m и-птгтьти мог отплатить
<ему добром за добро {Аппиан, Гражданские войны, IV, 49).
Глава девятая
1
1 Плавт, Бакхиды, III, 3, 405.
2 Плутарх, О воспитании детей, 7.
3 Тацит, Разговор об ораторах, 29. Что получалось, если подобного рода
«педагогу» поручалась молодая девушка? {Валерий Максим, VI, 1, 3, и Све-
тоний, О знаменитых ученкх, 16).
4 I лает, Бакхиды, I, j., 128.
5 Плавт, Привидение, I, 1, 26.
6 Лукиан, Неучу, который покупал много книг, 25.
7 «Если кто-либо, содержа трактир, в нем держит продажные тела, как
это привыкли делать многие под прикрытием трактирных служителей, а
на самом деле держат продажных женщин, надо сказать, что и это также
включается в название сводницы» (L., 43, §9 (Ульпиан), D., XXIII, 2, О
брачных обрядах). Сравн. Плавт, Ослы, IV, 1, 736; Бакхиды, I, 1, 10 и т. д.
И похвальная речь, которую произносит себе Гай Гракх во фрагменте Авла
Геллия (XV, 12),—это обвинение общественных нравов.
8 В этом случае хватались охотно за раба, как за руководителя (сравн.
Кальпурний Флакк, Декламации, XVII).
9 Плавт, Близнецы, V, 2, 702 и ел.
Впрочем, что рабство предоставляло женщинам своего рода компенсацию
за их положение, свидетелем этого является Марциал (Эпиграммы, XII, 58):
Девочником тебя обзывает супруга, сама же
Рада носильщикам всем: вы, Алауда, равны.
Эти толпы рабов очень часто давали им соучастников, всячески
старавшихся покровительствовать их беспутным похождениям {Овидий, Песни
554

любви, I, 11, 1 и ел. Искусство любви, III, 485 и ел. Сравн. Петроний,
Сатирикон, гл. 45).
10 Плавт, Близнецы, V, 2, 680. Сравн. Эпидик, II, 1, 164.
11 Плавт, Привидение, I, 3, 281.
12 Плавт, Канат, IV, 4, 954.
13 Петроний, Сатирикон, гл. 43, стр. 195.
14 «Женщин, моющихся вместе с мужчинами» (Плиний, XXXIII, 54,
3. Сравн. Спартиан, Адриан, 18; Юлий Капитолин, Марк Антоний
философ, 23; и Лампридий, Александр Север, 24). Собор в Лаодикее (370 г,)
должен был еще раз подтвердить эти запреты («Соборы» Эдуарда Гардуина, т. I,
стр. 786).
15 Тацит, Летопись, XV, 37; и Ювенал, VI сатира во многих местах.
16 «Для дев-весталок было отдельное место в театре, находившееся
против трибунала претора» (Светоний, Август, 44). Для гладиаторских игр см.
Цицерон, За Мурену, 35.
17 Праздники также бесчестились неприличными танцами (Ювенал,
XI, 162—165; Плутарх, Беседы о пирах, VII, 8, 4, § 4).
18 Цицерон, За Секстия, 58 и 59; Тускуланские беседы, IV, 21, и
Светоний, О гневе, II, 8. «Гладиатора, не желавшего сражаться, гнали плетями
и розгами на человекоубийство» (Тертулиан, О зрелищах, 21). См, сцену,
описанную на гробнице Скавра (Миллен (Miliin), Описание гробниц,
открытых в Помпее в 1812 г.). Эти люди иногда были связаны дружбой в тех
вертепах, где их обучали для того, чтобы в первый же день игр они перерезали
друг другу горло; доказательством этого служит та надпись, которая была
выбита на могиле товарища по оружию, павшего в таком бою: «Фламма,
тяжело вооруженный гладиатор (секутор), прожил 30 лет; сражался 34 раза,
победил 21 раз, нерешенных битв было 9, участвовал в общем шествии 4
раза; происхождение из Сиракуз. Здесь ему [воздвиг могилу^ нежно
любящий сотоваоиш по оружию» (Орелли. № 257П.
19 Тот, кто давал народу гладиаторов, не мог дать им возможности уйти
«с арены живыми; это значило бы погубить в глазах толпы свою репутацию
щедрого человека и навлечь на себя неизгладимое подозрение в скаредности.
Один только Цезарь решился на это, и об этом рассказывают в его
жизнеописании: «Известных гладиаторов он поручал уводить силою и сохранять,
как если бы они сражались с враждебными зрителями» (Светоний, Цезарь,
26). Август по крайней мере запретил отнимать у сражающихся всякую
«адежду на освобождение (Светоний, Октавиан, 45).
20 Светоний приводит один пример, где оно не было таким: дело шло
о сражении со зверями. Калигула, в насмешку над народом, нарушая
обычную обстановку праздника, поставил против диких животных несчастных
гладиаторов, отцов хорошо известных семейств, удрученных старостью,
отличающихся каким-либо телесным недостатком («Калигула», 26).
21 ...пронзить у лежащего сердце
Скромная дева велит, опустивши уж книзу свой палец.
(Пруденций, Против Симмаха, II, 1096).
Цицерон говорит об этих предписанных убийствах, как об обыкновенной
вещи: «Кто, лежа уже на земле, когда дан приказ его убить, будет втягивать
в плечи свою шею?» (Тускуланские беседы, II, 17). Императоры сами давали
тому пример. Клавдий приказывал добивать тех, которые падали на землю
даже случайно, «чтобы видеть, как по их телу постепенно проходит смерть».
Известно, с какой суровостью отверг он тех рабов, которые, приветствуя
его перед началом битвы: [«Будь здрав, Цезарь! Привет тебе от тех, кому
предстоит умереть!»], поняли ответный им привет—«Будьте здоровы и вы»-—
буквально, как слово [императора] об их освобождении. Он приходил на бой
людей и диких животных с первого же дня представлений и оставался
в цирке даже и тогда, когда народ уходил на обед. Независимо от
гладиаторов, предназначенных для арены, он под самыми пустыми предлогами
приказывал спускаться туда ремесленникам и другим лицам, занятым по цирку,
особенно занятым при машинах, если что-нибудь у них не клеилось: один
раз он велел бросить туда одного из своих «номенклаторов» в том виде, как
он был,,—одетым в тогу (Светоний, Клавдий, 21 и 24).
555

22 «Зрелище гладиаторских боев некоторым обыкновенно кажется
жестоким и бесчеловечным, и не знаю, так ли это было прежде, как это
делается теперь. Всякий раз, когда преступники бились на смерть с оружием»
в руках, то, конечно, может быть много приемов внушения дисциплины
через посредство слуха, но для зрения ни один не может быть более сильным,
чем этот, для устранения страха перед страданием и смертью» (Цицерон^
Тускуланские беседы, II, 17, § 41).
23 «Ясно, что это зрелище не обессиливает, не вызывает вялости, но
воспламеняет к прекрасным боям и к презрению смерти, если только на рабах
и на преступниках мы можем видеть любовь к славе и жажду победы»
(Плиний, Панегирик, 33, 1).
24 Больше того: доставлять на пирах удовольствие людям
Некогда было в обычае, бой кровавый устроив.
Страшные зрелища эти бьющихся друг против друга
С пиром всегда сочетались, и часто бывало, что кубки
Были обрызганы кровью, и кровью не малой залиты
Пира даже столы.
(Силий Италик, Пунические войны, XI, 51).
Сравн. Юлий Капитолии, Вер, 4: «Во время пира он очень часто
устраивал гладиаторские бои», и еще Tum Ливии, IX, 40—для Кампании;
Николай из Дамаска у Афинея, IV, стр. 153—для Этрурии.
25 Они были исключены из всех муниципальных магистратур в силу
Юлиева закона о муниципиях. Выше нами был приведен этот текст, который
можно найти в С. /. L., т. I, стр. 122. Позднее некий Гораций Бальб,
посвящая место для похорон своих сограждан, исключил отсюда тех, которые
нанимались для боев в цирке или которые были повешены (там же, № 1418).
26 «Те же... слова этого позорнейшего контракта: «Давать себя жечь,
заковывать, убивать мечом». Кто сдает в наем свои руки ярмо м т/птпрьте
едят и пьют, что получается ценою крови, по отношению к ним принимаются?
меры, чтобы они получали все это даже против воли» (Сенека, Письма, 37,
I; сравн. Квинтилиан, Декламации, 202). Вознаграждение бывало иногда
значительным. Тиберий наградил 100 тысячами сестерций заслуженных
гладиаторов, которые сражались в одном из таких представлений (Светоний ^
Тиберий, 7). Нерон дал какому-то кифареду и мирмиллону в
наследственное владение имущество лиц, удостоенных триумфа (Светоний, Нерон, 30).
27 «Я слышал, что один мирмиллон во время Гая Цезаря вследствие
редкости гладиаторских игр жаловался: «Какой,—говорил он,—прекрасный
возраст пропадает! Доблесть жаждет опасности» (Сенека, О прозорливости,
IV, 4. Сравн. Эпиктет, Рассуждения, I, 29, 37). Об успехах гладиаторов*
у римских дам см. Ювенал, VI, 78—113. Их профессия, если верить Сатирику,
им заменила все дары природы, см. Ювенал, VI, 107—112.
28 Светоний, Цезарь, 26.
29 Ювенал, VIII, 192. В другом месте поэт нам показывает потомка Грак-
хов, выполняющего роль ретиария (II, 143).
30 «Мирмиллона, который в виде игры сражался с ним на палках и
добровольно упал на землю, он пронзил своей железной палкой и по обычаю
победителей прошел перед народом с победной пальмой» (Светоний,
Калигула, 32). Сражения, в которых он участвовал в качестве «Фракийца» и с
настоящим оружием (там же, 54), конечно, не были для него более серьезными.
Относительно Коммода см. Лампридия, Коммод, 15. Он велел
зарегистрировать свои победы в городских актах, как общественные победы. Однажды
он принял аплодисменты народа за насмешку; он хотел произвести избиение
всех зрителей.
31 Первые примеры свободных, брошенных на арену и на сцену театра,
были актами насилия. Цицерон рассказывает, что квестор Бальб заставил
одного солдата Помпея сражаться два раза как гладиатора, и когда он на
второй раз бежал под защиту народа, квестор велел схватить его галльским
всадникам, наполовину зарыть его в землю на середине арены и сжечь живым,
хотя он кричал: «Я римский гражданин» (Дион Кассий, XLIII, 23; XLVIII,
43 и LVI, 25). Светоний приводит много подобных примеров: во время пра-
556

»ления Цезаря сражались Фурий Лептин из преторского рода и Квин Каль-
лен, старинный сенатор (Цезарь, 39); кроме того, несколько человек из
всаднического сословия с разрешения Августа (Август, 43). Тиберий строго
придерживался запрещения для всадников (Тиберий, 35); сравн. Дион Кассий,
LVII, 14), но Калигула разрешил им вновь появляться на арене (Светоний,
Калигула, 30; Дион Кассий, LIX, 10), даже сенаторам (там же, 13). Клавдий
*еще отчасти противился этому (Дион Кассий, LX, 7), но при Нероне все
препятствия были уничтожены. Можно было видеть, как сражались четыреста
сенаторов, шестьсот всадников (Светоний, Нерон, 12); правда, Нерон, может
быть, при этом применял некоторого рода принуждение. Светоний дает нам
.это понять, а Тацит говорит это относительно театра более ясно (Летопись,
XIV, 14). Но такого принуждения не приходилось применять ко всем, так
как Вителлий снова должен был возобновить это запрещение (Тацит, Истории,
II, 62). Суровый историк не говорит ни слова о принуждении, когда он
описывает нам столько знатных женщин и сенаторов, запятнавших себя
кровавыми сражениями на арене (Тацит, Летопись, XV, 32; сравн. Ювенал,
VI, 255; Светоний, Домициан, 4). При Севере было такое количество
женщин-гладиаторов, что удивлялись, как только арена их может вмещать:
это послужило поводом к тому, чтобы запретить их выступления (Ксифи-
яин, О Севере, стр. 330 d, изд. 1592 г.). Гладиаторские игры продолжали
вызывать страстное увлечение у народа. Известно стихотворение Мар-
циала, восхваляющее гладиатора Гермеса (Марциал, Эпиг., V, 24, перев.
•Фета).
Сам закон должен был смягчиться. Ульпиан считал, что не должно
признавать их лишенными чести, кроме тех, которые нанимались сражаться
с дикими зверями за деньги (L., 1, § 6, D., III, 1, «О жалобах»). Театр,
который давал больше случаев к распущенности с меньшей чем где-бы то ни было
опасностью, в большем количестве привлекал к себе эти презренные души.
Самые знатные из них официально отказывались от своего высокого положения,
чтобы обойти^аконное запрещение. 1иоерии пидвер1ал их ссылке (Ссспголий,
Тиберий, 35). Но вскоре в лице Калигулы они нашли своего покровителя
{Калигула, 48), а в лице Нерона своего корифея (Нерон, 4, 20—23 и ел).
32 Дион Кассий, LXII, 15.
2
1 Дионисий Галикарнасский, II, 28.
2 Аппиан, Гражданские войны, I, 7.
3 Это был арендный договор, который он называет politio—«уплата за
возделывание земли» («О сельском хозяйстве», 126. Сравн. Дюро-де~ла-Малль,
Политическая экономия римлян, т. II, стр. 59 и ел.; спутал
колона-испольщика и политора. Быть может, последний есть только наемный рабочий,
взятый на поденную или аккордную работу, и которому платили частью
урожая: «пусть он не держит дольше условленного срока одного и того же
рабочего, наемника, политора» (Катон, О сельском хозяйстве, 5). Часть
урожая, которую ему давали (восьмая или девятая корзина с хорошей земли,
седьмая—с почвы относительно хорошей и шестая—с посредственной—
там же, 136),—это очень мало с точки зрения того, что у нас [во Франции]
называется испольной культурой (См. Моммзен, Римская история, т. IV,
стр. 113 французского перевода и Ревиллью (Revillaut), О римском колонате,
стр. 20, 21).
4 Катон, V, 4; Варрон, I, 16, 4; 17, 2; Колумелла, 1, 7, 4 и б.
6 Аппиан, Гражданские войны, I, 7.
3
1 «За эту службу он прибавлял некоторое количество земли, относительно
которой он жаловался, что хотя она и общественная, но захвачена частными
лицами. Это испугало многих сенаторов, которые сами были владельцами
таких земель и испугались опасности, грозившей их имениям» (Тит Ливии,
U, 41).
557

2 Не следует, впрочем, смешивать с этим трибуном некоего Лициния»
(Красса), который через 365 лет после изгнания царей (в 144 г. до н. э.) внес,
как говорят, предложение произвести раздел земли между народом
участками по 7 югеров (Варрон, I, 2, 9. Сравн. Колумелла, I, 3, 10).
3 Я не имею в виду здесь подробного разбора вопроса об аграрных
законах; но так как они касаются нашей темы по своим результатам, то нужно»
установить точный их смысл. Относительно закона Лициния Столона
существует два мнения. Одни понимают его как закон против роскоши,
определяющий абсолютные пределы собственности; другие—как аграрный закон
в узком смысле слова, относящийся только к общественным землям. Правда,
небольшие размеры римской территории лишают этот вопрос большей части*
фактического его значения, но он остается как вопрос принципиальный.
Каков был в самом деле смысл этого закона?
Тит Ливии (VI, 35), Валерий Максим (VIII, 6, 3), Плиний (XVIII, 4, 3)
и Колумелла (I, 3, 10) пользуются термином possidere, который указывает
на простое пользование; Варрон (I, 2, 9) и Катон (у Авла Геллия, VII, 3>
ставят слово habere, которое скорее указывает на владение; Плутарх (Камилл,
39) и Аппиан (Гражданские войны, I, 7) употребляют выражение -χε^τήσθαι,.
которое могло соответствовать как первому, так и второму из этих выражений.
Таким образом, неопределенность касается не только значения, но и самой
природы слов, употребляемых в законе. Что касается понимания, которое
этот закон должен иметь, то Колумелла противополагает 500 югеров Лициния
7 югерам первоначальных разделов; Тит Ливии говорит, что дело шло «о мере
земли», modo agrorum,—и это можно принять в точном смысле слова; на
Аппиан очень ясно указывает, что вопрос шел только о государственной
земле, и это более чем вероятно.
Закон Лициния, приложенный к собственности, был бы исключением,
в истории Рима, полным противоречием по отношению к принципам права,
которое было для него священно. В применении к государственным землям
ОН НаХОДИТ СВОе естественное меСТО В ТОЙ Серии nnpnnnwouM« и ?2КО!!СП, К СТО
рые продолжались от начала до конца Республики, от Спурия Кассия до
Цезаря. В других местах Тит Ливии пользуется словом possidere не только
говоря о предложении закона, но еще в двух фразах, где он напоминает то*
применение, которое он получил (VII, 16, X, 43). Это слово, как в обиходном
языке,так и на языке юристов, заключаете себе понятие простого права
пользования и исключает идею полного и окончательного владения (L., 115 (Яволен),
D., L., 16, О значении слов и Фест под этим словом). Чаще всего это слово
употребляется в этой точной формулировке, когда дело идет о
государственных землях. Приведем, независимо от тех текстов, которые собраны Гиро
(Guiraud), следующие два текста из Цицерона, из его речи против Рулла:
«Кто пользуется рецепторийской землей, тот защищается древностью
владения (possessionis), не законом, милосердием сената, не условиями
приобретения участка. Ведь они признают, что это была общинная земля. Они
заявляют, что не следует уходить из этих мест, которыми они пользуются,
из этих жилищ, ставших им столь близкими, от богов-пенатов» {Цицерон,
Против Рулла, II, 21). «Та земля, которая дана, подарена, уступлена,
продана. Я терпеливо слушаю; а что затем? Которая была предоставлена в
пользование. И об этой-то народный трибун осмелился внести предложение,
чтобы то, чем каждый после времени консульства Мария и Карбона
пользуется, тем бы он и владел как частной собственностью на том праве, на
котором кто владеет, на праве полной собственности» (Цицерон, Против Рулла,
III, 3). Невозможно с большей точностью отметить различие владения
государственной землей и частными участками, как и положения, которыми эта
владение регулировалось.
4 «Особенно портят посевное поле те рабы, которые сдают в аренду быков,,
плохо пасут и их и другой скот, безо всякого старания пашут землю, гораздо
больше ведут счет собранного зерна, чем то, что посеяно; но и тому, что ими
поручено земле, они не стараются помочь, чтобы оно хорошо взошло; и при
этом, когда они свезут его на ток, во время молотьбы каждый день зерно*
уменьшается или вследствие обмана, или вследствие небрежности: так как
и сами они крадут и от других воров не берегут» и т. д. (Колумелла, I, 7, 6).
558

δ «Другие дают преимущество хорошим пастбищам (prata), как,
например, я: ведь и древние называли луга—всегда готовыми» (Варрон, I, 7, 10
[в этой фразе—непередаваемая игра слов: prata—луга и parata—всегда
готовый]) «...Луга, которым древние римляне приписывали главнейшее
значение в земледелии» и т. д. (Колумелла, II, 16, 1). Катон в своей работе
«О земледелии» (I, 17) давал луговому хозяйству пятое место, но зерновому
он отводил только шестое.
6 «Конечно, выгоднее добывать себе доход торговлей, если бы это не было
столь опасно; а равно заниматься ростовщичеством, если бы это не было так
позорно» и т. д. (Катон, О земледелии, введение, I).
7 «Пусть он не держит дольше условленного срока одного и того же
наемника, рабочего, дольщика (политора)» (Катон, V, 4).
8 «Когда кто-то спросил Катона, что больше всего приносит выгоды в
личных делах, он ответил: «Быть хорошим скотоводом».—«А на втором месте?—
«Быть достаточно хорошим скотоводом».—«А что на третьем?»—«Быть,
плохим скотоводом».—«А на четвертом?»—«Заниматься земледелием». И
когда тот, кто спрашивал, сказал: «А как скажешь насчет
ростовщичества?», Катон ответил: «А как скажешь насчет разбоя?» (Цицерон, Об
обязанностях, II, 25. Сравн. Колумелла, VI, введение, 4).
9 Плутарх, Катон Старший, 21.
10 Известно, какое сопротивление оказал народ всем этим дальним пред-
приятиям, когда после войны с Ганнибалом ему предложили войну против
Филиппа. Однако он вошел во вкус, когда увидел, что оттуда можно
вернуться со столь богатой добычей. Тит Ливии отмечает это уже во время
подготовки войны против Персея (XLII, 32). Но при возвращении он не-
получал большей доли земли. Храбрый Центурион, участвовавший во всех
этих войнах, который насчитывал 22 похода, 34 военных награды и более
50 лет от роду, повидимому, имел всего-навсего тот наследственный участок,
который он получил от своего отца, где он воспитал шестерых своих детей,
где, наконец, жил он сам,—хижину и югер (Чз гектара) земли: «Отец оставил
мне югер земли и маленькую хижину, в которой я родился и воспитался и где
я теперь живу» (там же, 34).
11 По этому вопросу мы отсылаем к общим курсам истории Порсона,
Мишле, Дюмона и Дюрюи, к более новой истории Моммзена и к ученой работе
Масэ (A. Macé), Об аграрных законах. [Следует указать работу Макса Вебера,
Аграрная история древнего мира, русский перевод под редакцией Петру-
шевского, 1923 г., а также Фельсберга, Братья Гракхи, Монографию,
Taeger, Tiberius Gracchus, 1928 г.].
4
1 Во время второй самнитской войны римское войско было заперто
в Кавдинском ущелье; консул обязался, что римляне, за право вывести
невредимым войско, заключат с самнитами благоприятный договор. Сенат
отказался санкционировать это решение консула, и чтобы снять с себя
обвинение в нарушении клятвы именем богов, они выдали самнитам консула,
как виновника этого дела. Самниты были настолько великодушны, что
отпустили невредимым консула. Прим. перев.
2 Плутарх, Тиберий Гракх, 8. Сравн. Флор, III, 14, 2.
3 «Его брат Гай писал в одной записке, что Тиберий, проезжая по Тоскане,,
чтобы отправиться в Нуманцию, и видя эту пустынную страну, а в качестве
земледельцев или пастухов—иностранных рабов или варваров, пришел
к мысли об этом законе, который стал для них источником стольких
несчастий» (Плутарх, там же).
4 Лициний присоединил к этому закону обязательство содержать на этих
землях определенное число свободных, по крайней мере в качестве
надсмотрщиков над работами, «которые должны были наблюдать и доносить о
случающемся» (Аппиан, Гражданские войны, I, 8). Аппиан не говорит об этом
условии при упоминании о законе Тиберия. Он говорит только об основном
пункте, указывая, что он возобновил древний закон: «Он возобновил прежний
закон7 чтобы никто не имел больше 500 югеров» (там же, 9).
559

Б «Земли, выделенные им безо всякой оплаты, признать их вечным
владением» (там же, И).
6 «... и не иметь права покупать их от получивших их в надел. Ибо,
предвидя и это, Гракх запретил покупать и продавать их» (там же, 10).
7 «Кажется,—говорит Плутарх,—что никогда беззаконие и жадность
не подвергались нападению с большей умеренностью и снисходительностью,
так как люди, которых нужно было наказать за их недобросовестность
и от которых нужно было отобрать противозаконно захваченные земли,
наложив на них штраф, в силу этого закона могли уйти безнаказанно,
освободивши место для бедных граждан» (Плутарх, Тиберий Гракх, 9). Отсюда
ясно, что смысл аграрного закона Тиберия Гракха не вызывал сомнений ни
у Плутарха, ни у Аппиана. Но если их авторитет отвергают, как авторитет
людей, чуждых Риму, то мы обратимся с целью оказать им поддержку к
свидетельству того, не принять которого нельзя: это—Цицерон, который без
сомнения должен был хорошо знать законы своей страны. В одной из своих
речей, где он специально разбирает перед народом вопрос об аграрных
законах, где он, следовательно, должен был взвешивать каждое свое слово,
он говорит: «Скажу по правде, самую форму аграрного закона я не могу
упрекать: на память мне приходит, что двое славнейших, талантливейших,
тлубоко любимых римским народом мужей, Тиберий и Гай Гракхи, решили
водворить беднейшее население на тех государственных землях, которыми
лрежде пользовались частные лица» (Об аграрном законе, против Рулла,
II, 5). Дюро-де-ла-Малль цитирует этот текст среди других суждений
Цицерона о Гракхах; я думаю, что он делает ошибку, не относя этих слов также
к суждениям оратора об аграрных законах. Это те же выражения, которыми
пользовался Тит Ливии, говоря о законе Спурия Кассия (II, 41). У нас нет
подлинного его текста касательно закона Тиберия Гракха; но у нас есть
«эпитома» (сокращение) 58-й его книги, которая так резюмирует его
свидетельство: «... чтобы никто не имел права владеть больше чем 500 югерами
из государственных земель», ι оворят, что слова шз госуоарственных земель»
являются глоссой; это возможно, но мысль автора остается не менее ясной
и без них, при наличии одного термина «пользоваться», с теми добавлениями
о функциях триумвиров, о которых он сообщает: «Пусть те же триумвиры
решат, где государственные земли, где частное владение». Впрочем, текст
Цицерона прекращает всякие споры.
8 Плутарх, Тиберий Гракх, 9.
9 Аппиан, Гражданские войны, I, 2.
10 Там же, 10.
11 Плутарх, Тиберий Гракх, 10. /
12 Аппиан, Гражданские войны, I, 12 и еще более драматцнес&ий
рассказ у Плутарха, Тиберий Гракх, 10—15.
18 Плутарх, там же, 13.
14 «Что трибун неприкосновенен и несменяем, потому что он посвятил
себя интересам народа и стоит во главе его... Если же он разрушает дело
народа, то он не является ни трибуном, ни...» и т. д. (Плутарх, там же, 15).
15 Аппиан, Гражданские войны, I, 13 и 14.
16 Там же, 14 и 15 и Плутарх, Тиберий Гракх, 16.
17 Аппиан, Гражданские войны, I, 16.
18 Плутарх, Тиберий Гракх, 21.
19 Допуская, вместе с Плутархом, что Тиберий, раздраженный
оппозицией Октавия, действительно видоизменил свой закон (то, чего не говорит
Аппиан), все же не может быть никакого сомнения, что принятый
голосованием закон касался только государственных владений; так как ведь в то
же самое время, как говорит сам Плутарх, были назначены триумвиры
для распознания ·и распределения земель («Тиберий Гракх», 15). Это еще
раз, независимо от всех деталей, излагаемых Аппианом, подтверждает текст,
цитированный выше, Цицерона и эпитомы Тита Ливия. См. прим. 7.
20 При известии о его смерти он процитировал стих Гомера:
Так да погибнет и всякий, дерзнувший подобное сделать.
{Плутарх, Тиберий Гракх, 21; Диодор, Фрагменты, XXXIV, 7, 3.)
21 Аппиан, Гражданские войны, I, 20.
560

aî Пуарсон (Poirson), Римская история, т. II, стр. 652. Его история Грак-
хов является одной из самых полных и научно изложенных. См. также
многие прекрасные страницы, полные искреннего сочувствия к этой великой
драме, у Мишле (Michelet), Римская история, II, стр. 130—144.
5
1 Плутарх, Гай Гракх. 1.
2 «Что медлишь ты, о Гай,—сказал он ему,—отступления нет, одна нам
обоим назначена жизнь, одна и смерть—бороться за дело народа»
(Плутарх, Гай Гракх, 1. Сравн. Цицерон, О дивинации, 1, 27 (56), и Валерий
Максим, I, 7, 6).
3 Цицерон отмечает эту черту его ораторского искусства, которому
выражение лица, голос, жесты Гая придавали такое могущество: «Куда, о
несчастный, я скроюсь? Куда обращу я свой взор? Или на Капитолий? Но ведь он
залит кровью брата! Может быть, на свой дом? Чтобы увидеть там свою
несчастную мать, в слезах, всеми отвергнутую!» (Цицерон, Об
ораторе, III, 56).
4 Это была скрытая форма бесплатной раздачи. Давали модий (8 у2 литра)
за б/в асса ( \у2—2 копейки золотом). Теренциев закон фиксировал
ежемесячную норму в 5 модиев (см. Ноде (Naudet), Общественная помощь у римлян,
«Mém. de 1'Acad, des Inscr.», новая серия, т. XIII, стр. 15.). Аппиан разделяет
трибунат на два периода и закон о раздаче хлеба относит к первому
(Гражданские войны, I, 21). Вполне вероятно, что сюда же нужно отнести и раздел
земель крупных имений—первый акт, который ему приписывает Плутарх
(«вместе с этим намереваясь раздать бедным государственные земли»). Что
касается аграрного закона, то он, повидимому, занимает его мысли в течение
всей его служебной деятельности, и ни Аппиан, ни Плутарх не говорят о новом
обнародовании. Веллей Патеркул, который выше не давал точных
определении предложения 1иоерия, говорит о 1'ае: «ин не позволил никому из
граждан иметь больше 500 югеров, что много раньше было предусмотрено
Лициниевым законом» (II, 6, 3). Но в нем не нужно видеть нового закона.
Закон Тиберия с точки зрения права не был отменен: он только «повис в
воздухе», не будучи приведен в исполнение. Назначенный комиссаром по его
выполнению, Гай должен был ограничиться только этим. В другом месте
мы видели, что Цицерон объединяет обоих братьев, приписывая им одну
и ту же мысль, когда он говорит об их аграрном законе. Дело у него идет
всегда и исключительно о государственных землях.
6 Аппиан, Гражданские войны, I, 21.
β Аппиан, там же, 22; Веллей Патеркул, II, 6, 3 и т. д. В данном случае
нельзя серьезно настаивать на том, что Плутарх сказал уже о Тиберии, быть
может, тоже необдуманно и мимоходом, что право суда было поделено
между сенаторами и всадниками (там же, 5).
7 Право допущения в город необходимо влекло за собой гражданские
права, но не всегда права политические: право голоса и право занимать
почетные должности могли быть при этом объединены, но могли быть и
разъединены. Различие муниципий, имевших право гражданства с правом или
без права голоса, общо всей [античной] истории; и когда комиции перестали
уже существовать, Тацит говорит нам о главнейших из жителей Галлии,
уже получивших права гражданства, предъявляющих претензию на
получение в Риме высших должностей: «уже давно бывшие в союзных
отношениях с Римом и получившие римское гражданство домогались права
доступа к почетным должностям в Риме» (Летопись, XI, 23). Полезно вспомнить
эти основные пункты, чтобы оценить те различия, которые по поводу закона
Гая представляют античные историки. Веллей (II, б, 3) говорит, что этот
закон предоставлял права гражданства (civitatem) всей Италии: выражение
«почти до самых Альп»— преувеличение, полное презрения; по словам
Плутарха (Гай, I, 23),—все гражданские права латинянам («он во всем уравнял
их с римлянами») и право голоса союзникам, а это всегда предполагало
равенство в гражданских правах, но при этом не считалось необходимым условием
предоставить право занимать почетные должности. Нельзя сомневаться
36 Баллов
561

о том, что, ввиду столь различных толкований, закон Гая не касался всей
римской Италии или по крайней мере тех народов, как указывает Аппиан,
которые охватываются формулой «союзники и латиняне» (socii nomenque
latinum). Полагалось, чтобы каждый сам индивидуально заносил свое имя
в списки цензоров; но прежде чем вся эта операция была закончена, законы
Гая были отменены. Из другой фразы Плутарха (там же, 9) видно, что даже
после этого предложения Гая солдаты из числа латинян не были освобождены,
как солдаты-римляне, от наказания розгами. Друз добился для них этой
милости по специальному предложению.
8 Плутарх, Гай Гракх, 6.
9 Там же, б и 7.
10 Там же, 9 и 10; Аппиан, Гражданские войны, I, 23 и 24.
11 Плутарх, там же, 10; Мишле, Римская история, II, стр. 138—142.
12 Плутарх, там же, 12 и 13. С этого момента рассказ Аппиана
становится очень неполным, так что его нельзя ставить выше рассказа
Плутарха.
13 Плутарх, там же, 14—18; Аппиан, Гражданские войны, I, 26. Народ
счел нужным дать удовлетворение обоим братьям. Им были воздвигнуты
статуи, места, где они погибли, были объявлены священными и туда
приносили начатки плодов земли. Многие приходили туда совершать
жертвоприношения, с молениями и прошениями, как в храмах богов.
6
1 Я сильно подозреваю, что сенат играл комедию, делая вид, что
поддерживает его.
2 Было аннулировано запрещение продавать земли, разделенные Грак-
хами; этим возвращалась полная свобода легкого поглощения мелкой
собственности крупной. Другой закон, Бория или Вария, вслед за этим поста-
нивил, 4iüGbi i осударствсипьх земли ώ дальнейшем т:е подлежа *?" р^/тету,
но предоставлялись в пользование за известный годовой оброк, который
должно было распределять между народом. Впоследствии уплата оброка
была аннулирована Спурием Торием и захват государственных земель таким
образом был завершен. См. Аппиан (Гражданские войны; I, 27) и Цицерон,
который бранит эту последнюю меру (Брут, 36). См. также Дюро-де-ла-Малль
(Политическая экономия римлян, IV, 6, т. II, стр. 322 и ел). Что касается
прецедентов и последствий этого аграрного закона, то надо обратиться
к статье Ноде (Naudet), Общественная помощь у римлян в «Mém. de PAcad.
des Inscr.», новая серия, т. XIII. Катон Утический распространил эту милость
на всю массу бедняков, которые собрались во множестве в городе и не могли
попасть в установленные списки (Плутарх, Катон Младший, 26). Клодий,
уничтожив для этих раздг"! даже ничтожные взносы, которые еще
платились, тем уничтожил всякую видимость продажи и сделал lx самой
настоящей милостыней (Цицерон, За Секстия, 25).
3 Гораций, Оды, II, 18, 22—28. Сравн. Саллюстий, Югурта, 41: «Родители
и маленькие дети воинов, как только кто-нибудь из них оказывается
соседом более могущественному вельможе, сгоняются со своих земель»; и Квин-
тилиан, Декламации, XIII, 2: «... после того как, выворотив межевые камни,
поле богача зальет своим потопом всех ближайших соседей; хижины сравнены
с землей, уничтожены отеческие святыни, и вместе со своими женами и
маленькими детьми, оглядываясь назад, на своих отческих ларов, выселились отсюда
древние колоны». См. также Сенека, Письма, 90, 38
4 ... в именье он объединяет ряд длинных участков,
Тех, что сохою Камилла некогда вспаханы были,
И на себе испытали Нуриев древних мотыги;
Длинные тянутся нивы в руках неизвестных колонов.
(Лукан, Фарсалии, I, 168.)
6 Плиний, XVIII, 4, 4—5. Сравн. Сенека, О благодеяниях, VII, 10.
Цицерону пришлось употребить много труда, чтобы опровергнуть этот пункт,
выдвинутый обвинением против Росция, а именно, что его пребывание в
деревне было доказательством ненависти, которую отец питал к нему; Цицерону
562

пришлось прибегнуть к ссылкам на древность (За Секста Росция Америнского,
18).
6 «...мы, которые наше земледелие отдаем каждому сквернейшему из
наших рабов, как будто палачу для наказания, тогда как при наших предках
им занимался самый лучший и лучше всего>> (Колумелла, I, введен., 3).
7 «... по обычаю великомощных, которые владеют землями целых народов;
их даже верхом объехать они не могут, но оставляют их, чтобы по ним
бродили и паслись стада и опустошались дикими зверями, или держат их
занятыми своими должниками из граждан, или работными домами» (Колумелла,
I, 3, 12). Сравн. Варрон, II, введение, 4: «Итак, в той стране, где пастухи,
основавшие этот город, научили своих потомков земледелию, там, наоборот,
их потомки из-за жадности, в нарушение законов, из посевных нив сделали
луга». Что касается «вилл», то они были исключительно посвящены тому,
чтобы разводить редких рыб, нежных птиц и т. д., которых так старательно
разыскивали для стола богачей (см. 3-ю книгу Варрона, 8-ую Колумеллы
и интересные главы Дюро-де-ла-Малля об этой форме эксплоатации и о тех
выгодах, которые отсюда извлекали (Политическая экономия, кн. III, 18—
20, т. II, стр. 175—218).
8 «О них всех вот что скажу: местности тяжелые и нездоровые выгоднее
обрабатывать наемным трудом, чем руками рабов, и даже в здоровых
местностях более значительные земледельческие работы, как, например, при
посадке фруктового сада, сбор винограда, жатва» (Варрон, I, 17, 2). «... когда
невыгодно обрабатывать руками домашних рабов, а это бывает только в тех
местностях, которые пустуют от нездорового климата или бесплодия почвы.
Однако если и местность является довольно здоровой и почва достаточно
хороша, то всегда обработка земли руками и старанием своих рабов каждому
дает доходу больше, чем колоны» (Колумелла, I, 7, 4—6).
9 «Свободным, когда они сами возделывают землю, как многие бедняки,
со всем своим потомствохм; или наемникам, если [хозяева] выполняют более
важные дела, как, например, coop винограда или покос, наемным трудом
свободных. И тех, которых наши [предки] называли obaerarios (должниками),
еще и теперь много в Азии, Египте и Иллирии» (Варрон, I, 17, 2). Несмотря
на крупные авторитеты, я не могу слово obaerarius (должник) считать
простым эквивалентом слова operarius (поденщик). Римляне любили играть
словами, как бы серьезен ни был их смысл. Вопросом о свободном труде
в деревне во время Империи мы еще раз займемся в следующем томе.
10 Марциал, XI, 14.
11 Варрон, II, введен., 3.
12 «Георгики», II, 175.
13 Итак, в этом Лациуме, в этой земле Сатурна, где боги научили свое
потомство искусству возделывания полей, теперь дело дошло до того, что
нам должны подвозить хлеб из заморских стран, чтобы нам не погибнуть
от голода. И неудивительно, так как общераспространенным является
мнение, и оно подкреплено уже убеждением общества, что земледелие—дело
грязное» (Колумелла, I, введ., 20).
14 «Италия не может жить без чужеземной помощи, жизнь римского
народа каждый день связана с случайностями моря и непогод» (Тацит,
Летопись, III, 54). Сравн. XII, 43, где Тацит воспроизводит почти дословно
жалобы Варрона.
15 «Не должно считать справедливым мнение тех, кто считает почву
Италии уже истощенной» (там же, XVII, 3,12). Когда другой Плиний в своем
панегирике говорит, что Рим посылает назад Нилу его урожаи: «Мы
высылаем назад Нилу его запасы, он получает назад зерно, которое он раньше
послал, везем назад отправленную жатву» (Панегирик 31),—это
утверждение, которое более подходит к этому отрывку, чем к истории.
16 Лукан, Фарсалии, VII, 399 и ел. Сравн. 1, 24 и ел. Он винит в этом
войны Цезаря и Помпея.
17 «Бесчисленное количество свободных было в тех местах, в которых
теперь остается как бы на племя маленькое количество воинов, и от того,
чтобы эти места не стали пустыней, спасают их толпы римских рабов» (Тит
Ливии, VI, 12). Сравн. Сенека, О благодеяниях, VII, 10: «Огромные простран-
36*
563

ства земель должны возделываться рабами, закованными в цепи, и их толпы
больше, чем были (жившие здесь) воинственные племена».
18 «Эти мудрые люди решили, что если отнять у кампанцев их землю,
упразднить их магистратуру, совет, общинное собрание, лишить их вообще
последней тени их автономии, то можно будет и не бояться Капуи. Вы
найдете в старинных записях свидетельство, что здания Капуи оставлены
неразрушенными для того, чтобы сохранился город, способный доставлять
необходимые принадлежности для обработки кампанской земли; чтобы было куда
свозить и складывать хлеб и где жить утомленным полевой работой пахарям»
{Цицерон, Против Рулла, 32).
19 Там же (30 и 31): «Затем в пользу этого раздела нельзя даже сказать
того, что обыкновенно говорится в подобных случаях: что не следует
допускать, чтобы земля не находилась во владении крестьян и возделывалась не
свободными людьми... Вся кампанская земля составляет владение
возделывающего ее мелкого крестьянства, дельного и скромного; и вот эти-то честные
люди, эти трудолюбивые землепашцы и храбрые солдаты изгоняются
вашим народным трибуном, этим другом римской бедноты».
Надписи времен Республики показывают нам на территории Капуи
огромное количество коллегий, объединяющих свободных вольноотпущенников,
гораздо реже—рабов (См. Mommsen, Cor. Inscr. Lat., т. I, стр. 159 и ел.,
№ 563—574).
2· Аппиан, Гражданские войны, II, 120.
21 Относительно клиентов в начале Империи см. превосходную главу
у Фридлендера, «Картины из бытовой истории Рима», стр. 219 и ел. (рус
перев.).
22 [«Тройные ворота»—Porta Trigemina—в старой римской стене у
северного угла Авентина были, вероятно, названы так за те три арки, которые
составляли его три прохода; Велабра—местность между «бычачьим рынком»
и «этрусским переулком» у Авентина, в древности своего рода «биржа труда*]
Прим. перев.
28 Плавт, Проделки паразита (Куркулион), IV, 1, 490. Сравн.
Пленники, I, 1, 22 и III, 1, 423 и все то, что говорится вообще в «Трехмонетном»,
I, 2, 178.
24 Гораций, Сатиры, II, 3, 227.
25 «Недостойны свободных людей и грязны доходы торговцев и всех тех,
труд которых не квалифицируется, как искусство; эта самая прибыль является
ценою и свидетельством их рабства. Грязными должны считаться и те,
которые покупают у торговцев, чтобы тотчас это перепродать... Все чернорабочие
заняты грязным делом: ведь черный ручной труд не заключает в себе ничего
благородного» {Цицерон, Об обязанностях, I, 42).
26 «Это изобретения простого человека, не мудреца... Это выдумки самых
дешевых рабских душ. Мудрость царит выше и не учит рук: она "наставница
душ» (Сенека, Письма, 90, 2 —27 и во многих других местах).
27 «Те же ремесла, в которых требуется или большая рассудительность, или
от которых получается немалая польза, как, например, медицина,
архитектура или обучение достойным знаниям, эта работа считается почтенной для
тех, к сословию которых она подходит» (Цицерон, Об обязанностях, I, 42).
28 «Торговля, если она мелкая, должна считаться делом грязным. Если
она крупная и с крупными капиталами, приносящая отовсюду большую
выгоду, недоступная для многих, если ее вести без легкомыслия и обмана,
то ее не следует очень порицать» (Цицерон, Об обязанностях, I, 42).
29 «Из всех видов занятий, откуда получается какая-либо польза, нет
ничего лучше земледелия, ничего прибыльнее, ничего приятнее, ничего более
достойного для свободного человека» (там же). Он ссылается при этом на свою
работ/ «Катон Старший».
30 Плутарх, Катон Младший, 44.
31 Эти коллегии, которые вносили столько волнений в последние времена
Республики, образовались независимо от всяких соображений общего для
них производственного характера, в силу закона об ассоциациях, с целью
или под предлогом выполнения какого-либо общего религиозного обряда.
Мы уже говорили, что закон XII таблиц их признал. Честолюбцы не упу-
564

стили случая захватить их в свои руки, используя то уменье, которым они
обладали для приобретения голосов в трибах: «дело о союзах» (crimen sodali-
ciorum) было одним из видов «искательства» (quaestio), которое
производилось специальной судебной инстанцией. См. Цицерон, Против Пизона, 4;
За Секстия, 15 и 25; Дион Кассий, XXXVIII, 13 и очень много текстов,
собранных Моммзеном, «О коллегиях и братствах у римлян», § 7, стр. 43—55.
К вопросу об изменении их мы вернемся в главе о свободном труде во время
Империи. Цицерон, который так мечет громы и молнии против этих коллегий,
когда они враждебны ему («под видом коллегий там буквально были записаны
одни рабы». Речь в сенате «О своем возвращении», 13), говорит о них
совершенно в другом тоне, когда дело идет -о манифестации с их стороны в его
пользу: «Ни одна коллегия в этом городе, никто из жителей равнин или
горцев (так как предки наши пожелали, чтобы были как бы маленькие
объединения и своего рода собрания нашего городского класса плебеев), которые бы
в самых почетных выражениях не вынесли решений не только о моем спасении,
но даже и о моем достойном положении» (О своем доме, 28). Такова политика
во все времена.
82 Цицерон, За Секстия, 45.
*33 Цицерон (Об обязанностях, II, 21) находит это заявление неприличным
и преступным для высшего магистрата.
34 «За Секстия», 48.
36 «За Секстия», 67.
36 Цицерон, За Секстия, 63. Сравн. 45: «Вместо единого государства
(Гракхи) сделали его двухголовым» (Флор, III, 17, 3).
37 «И в этом процессе, не очень почетном, я был в высшей степени серьезен
и красноречив. А вот и другие художества всадников, едва переносимые;
но я их не только перенес, но даже и превознес» (Цицерон, К Аттику, I, 17).
Он имеет здесь в виду преступления по должности со стороны всадников
при исполнении ими их судейских обязанностей и как государственных откуп-
TTlMUOr» ^ТП ППЧк Г>КТПЯ ЛИРИК ТАГПРТНЯ ГТПС1 ППЯТОПЯ НРГМПТПЯ ЦЯ VTTrmnPTRfmP-
i ■ J, ... к.......... ^. ..... _ к
ние тщеславия, которое он отсюда извлекал.
38 «Если бы были побеждены благонамеренные, что бы тогда осталось?
Разве вы не видите, что республика перешла бы в руки рабов?» (Цицерон,
За Секстия, 21). Среди своих противников он насчитывает много восставших
рабов—servitio concitato (там же, 24, сравн. 35, 36, 44). А в других местах
он в тех же выражениях говорит о волнениях «народной партии» популяров
(там же, 34). Но разве сам Секстий не был принужден купить рабов, чтобы
защитить тот закон, о котором говорил Цицерон (там же, 39и ел.; 60)? И
Цицерон в своем трактате «Об обязанностях» восхвалял, как удивительного
человека, того Милона, который вооружил для его, Цицерона, защиты неплохую
банду гладиаторов (Об обязанностях, II, 17, § 58).
39 Цицерон бросает обвинение против Рулла в присутствии народа
(Против Рулла, II, 26) за то, что он сказал: «что городское плебейство имеет
чрезмерное влияние на государственную жизнь, что его надо вычерпать.
Именно это выражение он употребил: как будто он говорил о какой-то грязи,
а не о гражданах почтенных и любящих свою родину». А сам он в своей речи
в сенате (Против Рулла, I, 7) называл ту колонию, которую трибун хотел
послать в Капую, «шайкой нищих и негодяев».
40 «Вольноотпущенники и немногие из клиентов Лентула всякими путями
подстрекали ремесленников и рабов по деревням, чтобы вырвать его из
темницы» (Саллюстий, Катилина, 50). Лициний в этом заговоре Катилины
упрекал народ, что он не чувствует своего рабства: «Целиком изменились вы при
теперешней вашей негодности, считая, что вы широко пользуетесь свободой,
если спины ваши не наказываются розгами и вы можете ходить туда и сюда,
считая это дарами богатых владык» (Саллюстий, Фрагменты, стр. 400), по изд.
Лемера (Lemaire).
7
1 Известно, что в силу этих соображений Цицерон сумел добиться того,
что сам народ отверг его. Надо признаться, что в этом ему помогло все
возрастающее развитие общественной испорченности. Очень многие предпочитали
565

иметь хлеб в Риме, чем земли в Италии, а раздел государственных имуществ,
отчуждение его богатств иссушили источник, служивший для бесплатной
раздачи хлеба.
2 Цицерон, которому удалось провалить перед народом аграрный закон
Рулла, был менее счастлив, поддерживая перед сенатом предложение Флавия,
по крайней мере в этих полезных и легко выполнимых пунктах, которыми
воспользовался Цезарь. См. Цицерон, К Аттику, I, 19 и много других
намеков; II, 1, 15 и 16 и К различным, XIII, 5 и 8 (рекомендательные письма
к комиссарам по проведению этого закона). См. Дюро-де-ла-Малль и Ноде
в вышецитированных работах.
3 «Он хотел вернуть к работе на земле всю массу граждан,
перегрузившую Рим, и вновь заселить ею большинство заброшенных земель Италии»
(Даон, XXXVIII, 1, вплоть до главы 7). Отцы семейств, имеющие трех детей,
были отправлены на территорию Капуи, на которую всегда так зарились.
4 Накануне гражданской войны (в 50 г. до н. э.) Курион, ставший
сторонником Цезаря, предложил среди других мероприятий, способных привлечь
народ на его сторону, также и продовольственный закон: «Он внес дорожный
закон, очень похожий на аграрный закон Рулла, и продовольственный,
который велит эдилам распределять пайки» (Целий Цицерону, К разным лицам,
VIII, 6).
6 Светоний, Цезарь, 41. Сравн. Дион Кассий, XLIII, 21.
6 В колониях, основанных за морем, Цезарь расселил 80 тысяч граждан;
затем, с целью пополнить сильную убыль населения Рима, он запретил
гражданам старше двадцати и моложе сорока лет, не находящимся на военной
службе долее трех лет кряду, отлучаться из Италии; он запретил также
сенаторским сыновьям уезжать за границу иначе как в должности контуберналия
(т. е. прикомандированного к начальнику адъютанта) или в свите
магистратов; он предписал, чтобы скотоводы не менее трети пастухов набирали из
взрослых свободных граждан» (Светоний, Цезарь, 42; сравн. Дион Кассий,
XLIII, 21).
Хотел бы лучше я, чтоб умерли мои,
Чем были нищими.
Плавт, фрагм. из «Плетенки» (Vidularia 109). О нищих в Риме см. Ноде,
Общественная помощь у римлян, стр. 11. Он говорит, что место их сборища
было всегда во время Плавта около «Тройных ворот» (Trigemina—Пленники,
I, 1, 22; во время Сенеки—-недалеко от этого места, на деревянном мосту,
который соединял квартал Яникула с городом (Сенека, О блаженной
жизни, 25). На ночь они нанимали себе какой-нибудь притон под деревьями
рощи в Ариции (Ювенал, III, 15; сравн. IV, 116). Сенека описывает всю эту
нищету своего времени не для того, чтобы посочувствовать ей (как бы
человеколюбив он ни был, он—слишком философ), но чтобы предложить Луцилию
немного гспытать ее на себе. С. восхваляет ему сладость бедное*«, свежесть
отрепьев, вкус ячменного хлеба, от времени обратившегося в камень, одним
словом, счастье жизни на два гроша в день! «И в таком образе жизни, ты
думаешь, есть только вопрос о насыщении? Нет, есть и своего рода
удовольствие» (Сенека, Письма, 18, 5 и 8).
Все это отвечает теориям, которые приписывают освобождению рабов
происхождение нищенства. Но почему они не остались рабами, почему они
не стали опять рабами? И совершенно правильно тот же текст Сенеки
показывает, что жили они ничуть не лучше: «Ты сделаешь то, что делают многие
тысячи рабов, многие тысячи бедняков» (там же, 6).
8 Как-то раз Август включил в число получающих «конгиарий» (паек,
выдаваемый императором в качестве подарка) детей моложе 11 лет в память
юного Марцелла, и с тех пор это вошло в его привычку (Дион Кассий, L. 1,21;
и Светоний, Август, 41). Доказательства этого мы находим и в надписях—
см. Фабретти, стр. 235, № 619. В то время как император суровыми
законами карал тех, кто воздерживался от брака, он дарил в виде поощрения
тем, которые воспитывали детей, мальчиков или девочек, иногда по тысяче
сестерций за каждого ребенка (Светоний, Август, 46). См. весь материал—
Ноде, указ. раб.
566

9 Светоний, Август, 46. В провинциях уже приходилось прибегать к
привлечению варваров. Август, по Светонию (Тиберий, 9) и Евтропию (VII, 9),
поселил 40 тысяч германцев на левом берегу Рейна.
10 Цезарь допустил 117 тысяч участников в этих раздачах; Август должен
был дойти до 200 тысяч (Дион Кассий, V, 10).
11 Цезарь показал пример этих щедрых раздач, исходящих от правителя:
•подарки войскам, общественные раздачи хлеба, масла, денег, оплата квартир
в Риме и в Италии (Светоний, Цезарь, 38; сравн. Дион Кассий, X, III, 21).
Август следовал этим примерам щедрости; во время эдильства Агриппы
народу было роздано мясо и соль; каждый год ему предоставляли бесплатные
бани, как для мужчин, так и для женщин, право бесплатного пользования
парикмахерскими в дни празднеств (Д и он Кассий, X, IV, 43); император
предоставил это народу после своего возвращения из Галлии (Дион Кассий, LIV, 25).
Анкиранский памятник, подводя итог различным деяниям его правления,
говорит, что в 11-е свое консульство он из собственных денег произвел
12 хлебных раздач и что число принимавших в них участие было больше
200 тысяч человек. Надпись говорит также о распределении денег, о всякого
рода щедрых подарках народу и солдатам.
Тиберий официально констатировал дальнейшее развитие этой политики
сравнительно со временем Августа: «... он присовокупил, из каких провинций
и насколько больше, чем Август, он привозил запасов зерна и хлеба» (Тацит,
Летопись, VI, 13). Вскоре эта расточительность не знала уже пределов.
Сначала хотели помочь бедности народной массы; но этим лишь вызывали
у нее вкус к удовлетворению тысячи прихотей; тем самым разбудили ее
жадность. Калигула, Нерон, Домициан бросали в толпу «тессеры» (марки),
дающие право на получение различных предметов роскоши (Светоний,
Калигула, 18; Нерон, 11; Домициан, 4; Дион Кассий, LXI, 18). Сам Тацит
еще до своего брата распределял народу лотерейные билеты, на которые
выигрывали одежду, золотые и серебряные вазы, лошадей, дорогих животных,
крупный chu!, раСоь (Диоп Кассий, LXVI, 25 ι: для всех отпхтекстов см. Иоде,
назв. раб., стр. 66 и ел.). Так действовали не только плохие императоры:
лучшие из них следовали той же политике, и Фронтон, учитель Марка
Аврелия, дает такое правило в своих «Принципах истории»: «На основании высших
государственных соображений, повидимому, принято, чтобы государь
внимательно относился к выступлениям актеров и к другим видам представлений
на сцене, в цирке и на арене, так как ведь известно, что римский народ можно
держать в повиновении, главным образом, двумя вещами: хлебом и
зрелищами; власть императора восхваляется столько же за доставляемые
удовольствия, сколько и за важные деяния» и т. д. (Фронтон, Principia historiae,
стр. 322, изд. Mai).
12 «Молчите вы, для кого Италия является мачехой! Вы не добьетесь,
чтобы я боялся вас развязанных, кого связанных кандалами я привел сюда
с собою» (Валерий Максим, VI, 2, 8; сравн. Аврелий Виктор, О знаменитых
мужах, 58). То же выражение находится и в фразе с несколько иным
смыслом у Веллея Патеркула, II, 4, 4 и Плутарха, Речения Сципиона
Младшего, 21, стр. 201.
13 См. еще то, что Аппиан говорит о римском народе (Гражданские войны,
II, 120).
Глава десятая
1
1 Во время Республики италийцы не раз прибегали к этому средству
чтобы войти в ряды граждан; они попадали туда через рабство. По жалобе
союзных городов впоследствии это было запрещено, так как они видели,
что число их граждан уменьшается и что в той же мере возрастают
приходящиеся на каждого из них налоги (Тит Ливии, XLI, 8). Господин, лишенный
своих прав по отношению к этим фиктивным рабам, сохранил эти права
по отношению к рабам настоящим.
567

2 Что касается массового освобождения рабов, к которому прибегали
проконсулы по отношению к рабам, принадлежавшим побежденным народам,
то мы имеем один пример такого акта со стороны Павла Эмилия в Испании:
«Люций Эмилий, сын Люция, император,постановил, чтобы те, которые были
рабами Гастензийцев и жили в Ласкутанском укреплении, чтобы они были
свободны, и область и город, которыми они к тому времени завладели, он
приказал, чтобы они ими владели и имели, пока это будет угодно народу
и сенату римскому. Дано в лагере за 12 дней до февральских календ (21
января)». Надпись сделана на медной пластинке (самая древняя бронза, которую
мы знаем, не так давно открытая прибитой на стене в местечке недалеко
от Кадикса. Она была объяснена Леоном Ренье (Leon Renier) в Acad, des
Inscr., 1867 г., который устанавливает ее дату: конец 190 г. до н. э. Сравн.
Тит Ливии, XXXVII, 57).
3 <<У Катона хорошо написано, что в древности рабы, если они усыновлены
хозяином, этим самым могут считаться свободными» (Институции, I, 9, 12).
Упоминаемый здесь Катон—сын Катона Цензора. В надписях мы видели
пример усыновления одного verna (раба, родившегося в доме). Однако
старались ставить препятствия, с тем чтобы вольноотпущенник в силу усыновления
не мог воспользоваться всеми правами свободнорожденного, в обход закону
(Марузий Сабин у Авла Геллия, V, 19).
4 «Закон XII таблиц установил, чтобы отпущенные по завещанию были
свободны» (Ульпиан, Фрагменты, I, 9).
6 L., 35 (Павел), D. XL, 4, «Си отпущенных на волю по завещанию». Не
имело значения, что раб в момент смерти господина не выполнял того вида
работ и служебных обязанностей, под именем которых он упоминался в
завещании.
6 L., 10 (Диоклетиан) С. In., VII, 2, «Об отпуске на волю по завещанию».
То же самое бо!ло и в древнем праве.
7 См. весь этот раздел, D., XL, 7: «О свободных и их положении».
° rijjriiVkcp ιακυι υ исвииождения verbis precativis можно найти в следующей
надгробной надписи, но тут не завещатель приказывает своему наследнику;
это сын, который обращается к своему отцу:< «Отче-владыко! Будь здрав
и прощай!.. Прошу, сооруди мне памятник, достойный моей юности; отпусти
на волю дядьку моего Евтихиана и освободи посредством vindicta (процесса
о свободе) также Апреля, моего раба, который один только выделялся из моей
прислуги. Написал за 15 дней до апрельских календ (т. е. 18 марта) в Сир-
мии, в консульство Люция Кальпурния Пизона, Публия Сальвия Юлиана»
(175 г. н. э.; Орелли, № 4359).
9 «Отпускались на волю также при помощи занесения в списки граждан
те, которые при составлении списков переписи в Риме по приказу своих господ
заносились в эти списки в качестве римских граждан» (Ульпиан, Фрагменты,
I, 8. Сравн. Досифей, фрагм. 7, и Цицерон, Об ораторе, I, 40). Спрашивалось:
приобреталась ли свобода немедленно или только когдя церемония переписи
(lustrum—«очищение») была окончена? Блэр (Blair), у которого есть очень
подробная глава, посвященная переписи, высказывает основательное
предположение, что раб бывал свободным с минуты внесения его имени в списки
перед лицом и в присутствии господина. Опубликование списков переписи
только санкционировало уже совершившийся факт.
10 «Процессом о свободе» (vindicta) освобождаются перед магистратом
или высшим лицом государства, как, например, перед консулом, проконсулом»
(Ульпиан, Фрагменты, I, 7). Блондо (Blondeau) в одном примечании своего
издания сообщает гениальную, но очень смелую конъектуру Унтерхоль-
цера, который, принимая буквы в слове praesidenvé (высшее лицо
государства) за сокращения, толкует их следующим образом: «(Magistratum) Populi
Romani Apud quern Est Juris Dictio Imperium ve» (P. R. A. q. E. J. D. IM. Ve—
Магистрат римского народа, обладающий правом юрисдикции и верховной
власти). Муниципальные магистраты для того, чтобы иметь право производить
отпущение рабов на волю, должны были иметь от этих властей некоторое
полномочие, право legis actionis—«ведения дела»; (Павел, Заключения, II, 25, § 4).
11 Он должен был прибегать к посредничеству своего сына (L., 10 (Мар-
киан), D., XL, 2 (О процессе отпущения на волю).
568

12 Аппиан, Гражданские войны, IV, 135; Сенека, Письма, VIII, б;
Эпиктет, Рассуждения, II, I, 26 и различные намеки у поэтов: Гораций,
Сатиры, II, 7, 75; Персии, V, 73 и т. д.
1г Некоторые тексты говорят о пощечине, которую раб получал при
церемонии освобождения на волю (Федр, II, 15; Сидоний Аполлинарий,
К Анфиму, II, 456); но чаще упоминается здесь удар жезлом (festuca), Плавт,
Хвастливый воин, IV, I, 955, и Персии, Сатиры, V, 88; vindicta, I. 5 (Юлиан)
и т. д., D., XL, 2, О жезле свободы (vindicta) при отпуске на волю; удары
(rhapismata), 1. 6, С. J., VIII, XLIX, О эмансипации, и Новеллы, LXXXI,.
(вступ.). Обычно ударял раба ликтор; Гиро (Guiraud), от которого мы
заимствуем эти тексты (История французского права в средние века, т. I, стр. 314),
рассматривает в этом случае ликтора как заменяющего собою господина,
право которого на раба выражается этим актом абсолютной власти. Я бы
скорее думал, что ликтор действовал тут от имени магистрата и что
символическим ударом жезла он получал некоторым образом право над
освобожденным от имени государственной власти. Удар жезлом не был
началом, как это предполагает гипотеза Гиро, но завершением церемонии. Он
освящал акт воли господина, и только с этой точки зрения он мог дать свое
имя этой форме освобождения: «Об ударе жезлом для освобожденных на волю».
14 L., 7 и 8, D., XL, 2, О формах процесса отпуска на волю. Сравн.
Институции Гая, I, 29 и Институции Юстиниана, I, 5, 2.
15 «Всякий раз, когда император освобождает раба, он не налагает на него^
сезла» (vindicta), но всякий раз, как он произнес свою волю, тот, кто осво-
ждается, становится свободным в силу закона Августа» (L., 14, § 1 (Павел),
., XL, 1 (Об отпуске на волю).
16 «После него было сохранено (в обычае), чтобы тех, которые так
освобождались, было угодно принимать в число граждан» (Тит Ливии, II, 5).
17 То же самое делали города для тех из своих рабов, которых они хотели
ОТП V„TIl A .U Па i^VjJIIo, iijjll <» vJO ,ΠΙν^,-AV. Aliiii ^-iC^sj •»^λΙ^ΐΑ-.V a jJ^-Λ. J C-iOii*i«i. «ÎpHivUvVC« lilt L>L»k-
полнение этого акта, разрешения наместника и замены освобождаемого новым*
рабом (L., 1 (Гордиан), С. J., VII, 9, Об освобождении рабов государством).
Закон Вектибулиса (или Вектия Либика), который даровал италийским
муниципиям право освобождения их рабов, был распространен на провинциальные
города при Адриане и на простые коллегии по конституции Марка Аврелия
(см. 1. 3, С. J., VII, 9).
18 Тит Ливии, VII, 16. Чтобы собирать эти подати за освобождение на
волю, иногда пользовались услугами рабов. См. надпись из Кадикса С. I. L.,
т. II, 1742. В других случаях упоминаются только рабы откупщиков, которые
собирали эти налоги (Вилльманс, 1391 —1395). См. также работу Менардиера
(Menardière), О 5%-ном налоге за отпуск на волю рабов (Пуатье 1872).
19 Как Volones—«добровольцы», зачисленные в войска после битвы при
Каннах и получившие свободу за их заслуги (Тит Ливии, XXIV, 16 и ел.),
так и пленные, освобожденные Сципионом, получили pileus—«шапочку»,
там же, XXX, 43 (сравн. Квинтилиан, Декламации, IX, 20). Равным образом*
Прузий, который хотел показать вид, что он спасен сенатом (Тит Ливии,
XLV, 44, и Аппиан, Митридат); заговорщики после смерти Цезаря и весь
римский народ после падения Нерона (Дион Кассий, XLII, 25, стр. 508
и LXIII, 29, стр. 1047).
20 Институции, I, 5, 1. Сравн. Институции Юстиниана, VII, б, Об
уничтожении латинского способа освобождения рабов. Сенатское постановление,
изданное по предложению Марка Аврелия, запрещает отпуск на волю в театре
(L., 3 (Алекс), С. J., VII, 11 (Кто не может отпускать на волю).
21 Свобода признавалась за ним вначале как следствие, вытекающее
из завещания (fideicomissum); позднее—как прямо дарованная (Институции,.
I, 14, 1).
22 См. Муратори, стр. 1596, № 9. Но этот акт освобождения не имел
никакой силы, даже для самых привилегированных рабов императора, даже
если ему была придана форма продажи, если не было на это согласия
господина (L., 2 (Алекс), С. J., VII, И, Кто не может отпускать на волю).
23 L., 7 (Модестин), D., XXXVII, 17, О праве покровительства. Он
цитирует один закон Веспасиана.
569

24 Ионий Марцелл, 112. Научные разыскания, стр. 528, изд. Mersier
{стр. 616, по изд. Quicherat).
26 «Мать Ферония—нимфа в Кампании... Она считается богиней
вольноотпущенных, в храме которой они, обрезав волосы, получали шапочку*
(Сервий в комментарии к Энеиде, VIII, 564). Тит Ливии и Дионисий Гали-
карнасский говорят об этом во многих местах. Повидимому, Плавт делает
намек на это же, когда он в Персе говорит (III, 3, 443): «Пусть завтра он идет
молиться». Смеясь над прежним рабом, Гораций говорит о его цепях,
посвященных богам—Ларам («Сатиры», I, 5, 65): «Посвятил ли он Ларам цепи свои?»
Сравн. Марциал, III, 29. Во многих надписях говорится, что
вольноотпущенник выполняет по отношению к богам тот обет, который он дал, будучи рабом
<С. Insc. Lat., т. I, 816, 1233 и др.). Напр.:
Меркурию
Люций Целий Сурилий
ра[бом] д[ал обет], свободным в[ыполнил].
26 «Те, которые отпускались на волю в прежние времена среди собрания
друзей, не становились свободными, но волей господина пребывали в
состоянии свободы; они были избавлены только от страха рабства...» Однако те,
которые по воле господина были в состоянии свободы, все же оставались
рабами. Однако если отпустившие на волю осмеливались вновь и
насильственно вернуть их в состояние рабства, то вмешивался претор и не дозволял,
чтобы вольноотпущенный обращался в раба. Но он все приобретал, как
настоящий раб, для того, кто освободил его на волю; если он заключал какой-либо
договор или получал какое-либо дарение или каким бы то ни было другим
способом что-либо приобретал, это он делал для господина, т. е. все достояние
отпущенного на свободу принадлежало господину (Досифей, Фрагм. 4—6,
стр. 325 (изд. Blondeau). Сравн. Институции Гая, III, 56).
Дисифсау Фрейм., §0, Инстанции Гам, 1, 22, > лышин, Фрагм. i, iü;
Деманжа [Démangeât, Элементарный курс римского права, т. I, стр. 194]
не соглашается с общепринятым мнением, приписывая этот закон Юнию
Нарбону, консулу 671 г. (83 г. до н. э.).
28 Институции, III, 8, 4.
2
1 1"о же самое можно сказать и о свободе, данной как государственное
вознаграждение в силу сенатского постановления: «Ясно, что он, как
получивший свободу по сенатскому постановлению, не являлся ничьим
вольноотпущенником» (L., 4 (Павел), D., XXXVIII, 2, Об имуществе
вольноотпущенных Сравн. L., 5 (Марки н), D., XL, 8, «Те, которые без освобождения
на волю» и т. д.).
2 Вольноотпущенники Меркурия (Орелли, 3016), городов (3017, 3020);
гиеродул колонии Венеры (3018); отдельных коллегий (3019, 3021). Хотя эти
надписи относятся в общем ко второй половине Империи, но они
констатируют условия древнего права в положении вольноотпущенников.
3 Иногда все вместе (L., 23, D., XXXVIII, 2, Об имуществе
вольноотпущенников и т. д.), иногда тому из них, кому им было угодно назначить его на
«безраздельное обладание в силу сенатского постановления во времена
Клавдия (L., I (Ульпиан), XXXVIII, 4, О принадлежности вольноотпущенных).
Как рЪб мог быть собственностью нескольких господ, так, будучи отпущен
на волю, он мог принадлежать нескольким хозяевам (Репье, Надписи из
Алжира, № 970).
4 L., 21 (Ульпиан), D., XL, 7, «О положении свободных».
δ Обычно раб получал praenomen (имя) и nomen gentilicium (фамилию)
своего патрона и присоединял сюда как прозвище имя, которое он носил как
раб; например, надпись: Марк Блоссий, прежний раб Марка Люция, Агафокл—
«ам показывает раба, звавшегося Агафоклом и освобожденного неким
Марком Блоссием (С. Inst. Lat., т. I, № 574). Та же надпись содержит
одиннадцать имен вольноотпущенников, которые все носят имя и фамилию своего
прежнего хозяина, исключая одного, названного Секстом вместо Квинта.
570

Таких примеров в надписях много даже по отношению к
вольноотпущенникам императоров; имена Юлиев, Клавдиев, Флавиев, Ульпиев, Элиев,
Марков Аврелиев и т. д. носят все рабы, которые были освобождены
императорами с этими именами (Муратори, стр. 927, № 4, 5; стр. 928, 4—7; стр. 924
повсюду; и т. д.).
06 этих именах патрона, даваемых рабу, см. Цицерон, К Аттику, IV, 15:
-«Радуюсь за Эвтихида, как он звался раньше, а теперь он получит новое имя
Тита Цецилия». Аттик, который назывался Цецилием, будучи усыновлен
своим дядей, дал своему вольноотпущеннику свое старое имя Тита и новое
наименование Цецилия.
Вольноотпущенники городов получали обычно имя города, как
вольноотпущенники граждан—имена этих последних: от Фавенции—Фавентин, от Реате—
Реатинский (Варрон, О латинском языке, VIII, 82). Иногда они получали
имя той римской трибы, к которой принадлежал город, пример—отец Горация,
вольноотпущенник из Венузии, которая составляла часть трибы «Horatia»
{Grotefend, Zeitschrift für die Alterth., 1834, стр. 22 и Revue archéologique,
т. I, стр. 114). Вольноотпущенники коллегий получали имя коллегий;
так, вольноотпущенник коллегии «велатов» (покрытых) назывался «Ве-
латий»; бывший раб Центонариев (починяльщиков) назывался Центо-
нием.
Но не должно считать неизменным правилом замечание Орелли, что в общем
эти вольноотпущенники просто удерживали свое рабское имя. Иногда вместо
имени патрона они носят имя какого-либо другого лица. Морчелли цитирует
Гая Юния Фалациона, вольноотпущенника Мецената, Антония Музу, Лици-
ния Энкелада, вольноотпущенников Августа. Он выдвигает гипотезу, что это
могли быть имена тех, которые были заинтересованы в их освобождении;
так, Бальб принял имя Корнелиева рода, под покровительством которого
он вступил в ряды римских граждан (Морчелли, О стиле латинских надписей,
* Π лает, Близнецы, IV, 2, 475 и ел.
7 Цицерон (Против Цецилия по вопросу о выборе обвинителя, 17)
приводит пример одной женщины, вольноотпущенницы храма Венеры, которая,
для того чтобы спасти некоторых из своих рабов от грабежа, грозившего им
со стороны одного из офицеров Антония, сказала, что она сама и все то, что
она имеет, принадлежит Венере. Это заявление было официально
засвидетельствовано, имущество было присуждено богине и все продано. За свою
попытку прикрыть этим покровительством богини нескольких бедных рабов,
она потеряла и все свое состояние и свою свободу.
8 Институции, I, 17, «О законном покровительстве со стороны патрона».
Если патрон умер, то покровительство переходило к его старшим сыновьям,
наследникам патроната (там же, I, 18).
9 Мы уже указывали на различные сборники, где приводились надписи,
посвященные вольноотпущенникам их патронами и обратно (Gruter, стр. 844,
№ 4; стр. 862, № 5). Конечно, тут можно видеть много тщеславия, но есть
надписи, проникнутые и другими чувствами. Во многих надписях
вольноотпущенники говорят о благородстве своего прежнего господина; так, например,
надпись вольноотпущенника Марка Аврелия Котты Максима из рода Марка
Аврелия Мессалы, ставшего accensus—мелким чиновником при своем
господине (Вилльманс, 568).
В надписях патрона, обращенных к вольноотпущеннику, находятся иногда
выражения настоящего расположения, как и во многих надписях,
поставленных хозяином своему рабу: отпущенный на волю называется учеником своего
патрона или патронессы—«патрон своему воспитаннику» (Муратори, стр. 1541,
№ 10); за ним часто сохраняется название verna, vernula, благодаря смерти
превратившееся в ласкательное слово; его мы часто встречаем на могилах
юных детей, похищенных смертью в первые годы жизни у любивших их
хозяек. Слово verna зачастую обозначает только местное происхождение,
без всякой идеи зависимости (Репье, Надписи из Алжира, № 2190).
Это имя дает бывшая хозяйка своей вольноотпущеннице (Муратори, стр.
1528, 1) и ребенку 6 лет, которого хозяин, освободивши так рано, хотел
воспитать для другой судьбы (там же, стр. 1531, № 7).
571

Но пусть все эти примеры, где мы находим выражения взаимной любви
и преданности, не вводят нас в заблуждение относительно общего характера
отношений между вольноотпущенником и патроном. Все эти памятники
говорят не об одной только дружбе, есть и о ненависти (Муратори, стр. 1570, № 7 ).
10 L., 33 (Модест), D., XXXVII, 2, Об имуществе вольноотпущенников и
I. 5, § 1 (Маркиан), D., XXXVII, 14, О праве патроната.
11 Надписи сообщают нам о цене, заплаченной рабом за свою свободу
(Орелли, № 2989, и Грутер, стр. 400, № 7): Публий Децим, Публия Люция
(раб) Эрос Мерула, врач внутренний, хирург и глазник, дал за свою свободу
много сестерций.
Другая надпись, где говорится, что раб был освобожден Августом бесплатно»
(gratis manumissus), заставляет думать, что в том же дворце государя не всегда
было такое положение (Орелли, № 2984). Нерон отпускал на волю своих рабов
и заставлял их платить дорого за свою свободу. Один из его интендантов при
армиях, по словам Плиния (VIII, 40, 1), выкупил свою свободу за 130 тысяч4
(а может быть, и за 13 миллионов) сестерций. Правда, по словам историка,
это была скорее цена за добытое им путем грабежа, чем за его личность:
belli non nominis pretium.
12 L., 5—7 (Ульпиан и Павел), D., XXXVII, 15, Об оказании уважения
родителям и патрону. Сравн. L., 10, § 12 (Ульпиан), D., II, 4, О праве вызова
на суд; 1. 7, § 2, XLVII, 10, О несправедливостях; 1. 1 и 1., 4 (Алекс), С. J.
VI, 6, Об оказании уважения.
13 Дионисий Галикарнасский, II, 10. Сравн. Авл Геллий, V, 13, Марциал
делает намек на эти принудительные контрибуции, которые часто делали эти
несчастия очень выгодными для патронов («Эпиг.», III, 52).
14 L., I (Ульпиан), D., XXXVII, 14, О праве патроната. Тацит
(Летопись, III, 20) указывает, что патроны имели право провинившегося
вольноотпущенника выселить за 20 миль от места жительства патрона. Патрон при-
D., I, 12,06 обязанностях префекта Рима, и L.,7, § 1, D., XXXVII, 14,
О праве патроната).
15 L., 5 (Маркиан), D., XXXVII, 14, О праве патроната. Сравн. Свето-
ний, Клавдий, 25, и Дион Кассий, LX, 28, стр. 965.
16 Валерий Максим (VI, 1,6) говорит, что Мэний «наказал смертью» (быть
может, это урированное понимание слова anima., vertit; обычное значение
этого слова: наказывать, делать замечание) одного из своих
вольноотпущенников, наиболее им любимого, за то, что он, вероятно, в рассеянности,
поцеловал его уже взрослую дочь. Каково бы ни было основание этого
анекдота, тут можно только видеть отпуск на волю «внезаконньш», который был
обязателен только для господина и оставлял вольноотпущенника в глазах
закона все тем же рабом.
17 Пливт, Финикиец, пролог, 25. Сравн. III, 1, 517 и «Трехмонетный»,
II, 4, 521.
18 Хозяин в этом случае не мог претендовать на него, так как он его продал^
равно и покупщик, так как купил он его фиктивно; и эта фикция, которая
по строгому смыслу имела законную силу, тем не менее не принималась во
внимание при судопроизводстве (L., 1 (Север и Антонин Каракалла), С. J.>
VI, 4, Об имуществе вольноотпущенных и праве патроната).
19 L. un. (Диоклетиан), С. J., IV, 36, «Если раб поручил себя купить
чужому человеку».
20 L., 12 и 13 (Ульпиан), D., XL, 4, Об отпуске на волю по завещанию.
21 Такой смысл должен был иметь термин inmunes («не подлежащие
повинностям»), даваемый иногда в надписях вольноотпущенникам (см. Ореллиг
№№ 2975 и 2976).
22 См. Орелли, № 3003. Но заметим, что в этом исключительном случае
дело идет о рабе, который, будучи, вероятно, назначен господином в
качестве наследника, стал господином своего отца и отпустил его на волю. Плавт
в своем «Эпидике» очень изящно шутит, заставляя своего героя упрашивать
себя принять свободу, ставя ряд условий (V, 2, 696).
23 «Освобождение от рабства ради священнослужения, когда (раб)
освобождался господином, чтобы перейти к заведыванию семейными святынями»
572

{ФесШу О значении слов). См. формулу, восстановленную по Codex Farnesia-
nus, стр. 158, изд. Müller.
24 Плавт, Близнецы, V, 7, 943.
25 Тирон, который собрал письма Цицерона, посвятил книгу 16 «Писем
к разным лицам» тем письмам, которые были адресованы лично к нему или
которые главным образом касались его. Они дают возможность ясно видеть
эту дружбу, делавшую столько же чести господину, как и рабу: эта простота
обращения, эта заботливость, это внимание, полное нежности, объектом
которого он был во время болезни в Патрах,~все это предшествовало его отпуску
на волю. Две фразы в письмах 10-м и 14-м («мои слова будут выполнены
β определенный день—день исполнения обещаний исполняется») имеют
отношение к обещанию освободить его, что и было исполнено после возвращения
•его в Рим.
26 Чтобы нарисовать картину обязанностей вольноотпущенников,
приходится перечислить все детали службы по дому. Менее удивительно, что в их
числе мы встречаем больше всего секретарей, переписчиков, врачей. Но они
занимались и всякого рода ремеслами, так называемыми «свободными
искусствами».
27 Как можно вполне основательно думать, именно в императорском дворце
вольноотпущенники выполняли все обязанности по дому. Они занимали там
и очень высокие места, но они фигурировали и на гораздо более низких
ступенях. Мы их встречаем там в звании декуриоиов, привратников и комнатных
служителей («камергеров»), этих простых служителей и привратников,
украшенных именами Октавия, Тиберия, Клавдия; в качестве всякого рода
заведующих, например охотами и гладиаторскими боями; контролеров по кухне
или хлебопекарне; декурионов «прегустаторов» (отведывающих подаваемые
кушанья), с именем Гая Юлия и начальников их с именем Тиберия Клавдия.
Один Гай Юлий должен был наливать вино, другой—горячую воду, третий
Яытт рмипчррпием ν Ливии. Некий Гай Клавдий был пантомимом на пирах
и т. д. Такое же количество было и женщин, сюда же присоединялись С^Сшо-
текари, заведывавшие греческими («Палатинская библиотека») и латинскими
(«библиотека при храме Аполлона») книгами; тот, кто учился с Клавдием
и за Клавдия; всякие заведующие по хозяйству, включая «заведующего
удовольствиями», изобретенного Тиберием (Светоний, Тиберий, 42).
Иногда несколько обязанностей, совершенно различных, исполнялось
одним вольноотпущенником, например, должность цирульника и прегуста-
тора. Считалось, что эти обязанности они выполняли последовательно, что
это был их путь служебных повышений (cursus honorum), сохранявшийся
на их могильных надписях (Grater, стр. 578, № 1).
28 L., 27 (Юлиан), D., XXXVIII, 1, О работах вольноотпущенников.
29 «Ибо если кто имеет в качестве вольноотпущенника пантомима или
архимима (старшего руководителя мимов) и если он человек небогатый, так что
может воспользоваться их трудом, только сдавая их в наем, о таком надо
считать, что он имеет право требовать их работы и тем иметь от них выгоду.
Равным образом и врачи продолжают пользоваться рабами, изучившими
ту же специальность, чьими трудами они не иначе постоянно могут
пользоваться, как отдавая их внаймы» (L., 25 (Юлиан), D., XXXVIII, 1, О труде
вольноотпущенных). Закон признавал, однако, за врачами другой способ
использовать своих вольноотпущенных: запретить им медицинскую практику,
чтобы избежать их конкуренции и удержать при себе всех клиентов
безраздельно (L., 28 (Альфен), там же).
30 Это очень вероятный смысл слов; fenerare libertos (Петроний,
Сатирикон, гл. 76, стр. 381).
31 «И по отношению к несовершеннолетним, когда они подрастут, будет
применено положение об оказании содействия; но это возможно и тогда,
когда они еще несовершеннолетние; так как возможна известная служба
и с их стороны, например, служба заведующего книгами, номенклатора,
счетовода или, если он актер или искусник, в каком-либо другом удовольствии»
<L., 7, § 5, D., XXXVIII, 12, О работе вольноотпущенников).
в2 «Вольноотпущенник должен выполнить работу, будучи на своих харчах
и со своей одеждой*,—так пишет Сабин в примечании к эдикту городского
573

претора, кн. V (L., 18 (Павел), там же). Позднейшее право видоизменило это
суровое условие.
33 «Мужа прекраснейшего не только в свое время, но и в истории всех
веков, позванного на суд по закону о взятках, они осудили, вызвав
величайшее огорчение всего государства» (Веллей Патеркул, II, 13, 2. Сравн..
Цицерон, Об ораторе, I, 53 и Брут, 30).
34 «Этот эдикт претор издал ради уменьшения чрезмерности требований
лиц, отпустивших на волю; он заметил, что ради данной свободы чрезмерна
возросли претензии на возмещение со стороны отпустивших на волю настолько,
что они подавляют и отягощают лиц, получивших свободу» (L., 2 (Ульпиан),.
D., XXXVIII, I, О труде вольноотпущенных).
35 Покровительство браку и необходимость поощрять к его заключеник>
предоставлением известных привилегий вызвало, согласно закону Папия,
отмену орегае (оказания содействия) для вольноотпущенников, имевших на
своем иждивении двух детей. Исключались только те, которые нанимались
в театр или на арену, так как их ремесло считалось недостойным (L., 37^
вступ. (Павел) D., XXXVIII, 1, О работе вольноотпущенных). О позднейших
видоизменениях см. Wallon, 3-й том, глава 2-ая.
36 Институции Гая, III, 40—42.
37 Там же и I, 1. §§ 1 и 2; и 1. 3, § 10 (Ульпиан) D., XXXVIII, 2, Об
имуществе вольноотпущенников. Сравн. 1. I (Гордиан) Corp. Just., VI, 13, О
владении имуществом вопреки завещанию.
Нерон, испытывая сильную нужду в деньгах, повысил причитающуюся
ему часть с половины до 5/6 (Светоний, Нерон, 32). Хорошо еще, что он взял
не все.—Если патрон получил свою законную часть.по дарственной в случае
смерти вольноотпущенника, или по условному завещанию, или каким-либо
способом, имевшим целью удовлетворить его, то он не имел права дальше
предъявлять какие бы то ни было претензии (L., 3, 5, D., XXXVI1I, 2, Об
имуществе вольноотп\^тттриннт^пя^ RnnnuPM рптть"пптпл/1ттечнит/· т'мр™ ир^ЕО
Составлять завещание в том случае, если он был свободен от всяких обязательств
(opera) по отношению к патрону (L. 41 (Папиниан), D., XXXVIII, 1, О
повинностях отпущенников).
38 L.,3, введ. (Ульпиан), D., XXXVIII, 2, Об имуществе
вольноотпущенников.
39 L.,3, § 7 (Ульпиан) и L., 4, § 2 (Павел), D., XXXVIII, 2 (о том же).
40 L., 13 (Юлиан), 1. 14, введ. (Ульпиан), там же. Сыновья, отказавшись
от отцовского наследства, не теряли прав на вольноотпущенных (L., 9, введ.
(Модестин) D., XXXVII, 14, О праве патроната).
41 Институции Гая, III, 42 и Институции Юстиниана, которые его
воспроизводили (111,8). Сравн. L. 16 (Ульпиан), XXXVII, 14, О праве патроната.
См. сверх того отдел (D., XXXVIII, 5), озаглавленный: «Если что сделано для
обманг патрона». Корпорация и муниципии имели по отношгнию к
имуществу вольноотпущенников те же права, как и обыкновенные патроны (L., 1
(Ульпиан), D., XXXVIII, 3, О вольноотпущенниках объединений). С
другой стороны, вольноотпущенники не раз были назначаемы наследниками
своих патронов. Об этом постоянно говорится в надгробных памятниках,
(см. повсюду в различных сборниках).
42 Начиная со второй Пунической войны претекста была разрешена
сыновьям вольноотпущенников; но они продолжали носить ожерелье из меди
(lorum) вместо золотой буллы (Макробий, Сатурналии, I, б, стр. 229).
43 «Если дочь патрона пала столь низко, что для нее даже брак со своим
вольноотпущенником уже почетен, при санкции судьи, разбиравшего этот
вопрос, против этого брака не должно выставлять препятствий» (L. 13
(Ульпиан) D., XXIII, 2, О брачных отношениях). Сравн. L.,47 (Павел), там же:
«Дочь сенатора, получающая доход от продажи своего тела> или занимающаяся
актерским ремеслом, или осужденная общественным судом, может
безнаказанно выйти замуж за вольноотпущенника».
44 Юлиев закон, цитируемый и комментируемый Павлом, L.,44, D., XXIIIr
2, О брачных отношениях.
45 «Хотя более прилично для патрона иметь вольноотпущенницу
наложницей, чем матерью семейства» (L. 1, введ. (Ульпиан), D., XXV, 7, О конкуби-
574

нах). То, что делал Веспасиан (Светоний, Веспасиан, 3). Одна из надписей?
Орелли показывает нам, что вольноотпущенник стал мужем своей бывшей
хозяйки, и (на это надо обратить внимание) из приведенных цифр можно-
заключить, что ей было 25 лет, когда он на ней женился (№ 3024): «Тиберий
Клавдий Гермес Клавдию, дочь Марка Тиберия я похоронил в гробнице
ее отцов, чудесную патрону, а потом верную супругу, с которой я прожил
22 года 1 месяц и 2 дня без всякой ссоры и ревности по милости той,
благодеянием, доверием и волей которой я приобрел себе все [что имею], пока я только
буду жить. Ты же, о благая владычица, священная для меня, я молю богов,
чтобы такой же конец моих [дней] был бы когда-нибудь у меня. Она прожила
47 лет 1 месяц 2 дня». См. еще там же, №№ 3029 и 4633. Но таких примеров
мало. Чаще вольноотпущенницы выходят замуж за своих патронов. Это было
разрешено сенатским постановлением в качестве награды вольноотпущеннице-
Гипсале, которая открыла преступление Вакханалий: ей разрешили выйти»
замуж за полноправного гражданина (Тит Ливии, XXXIX, 19). Наоборот,,
под давлением необходимости, чтобы расширить пути брака, Август
разрешил полноправным гражданам, даже всадникам, жениться на
вольноотпущенницах (Дион Кассий, LIV, 16, стр. 745 и LVI, 7, стр. 813).
46 «...зачисленная в которые, еще и до нашего времени, находится вся
масса вольноотпущенных, сколько бы их ни было» (Дионисий Галикарнасский,
IV, 22).
47 «Все возрастающую массу людей, связанную с делами на форуме, от
поместил в четыре трибы и назвал их городскими» (Тит Ливии, IX, 46).-
И в «Эпитоме», XX: «Вольноотпущенники были включены в четыре трибы,,
тогда как раньше они были рассеяны по всем».
48 Тит Ливии в том месте, где он дает нам описание организации центурий;
Сервия Туллия (I, 43), напоминает нам, что они давне уже не существуют в-
такой форме, и намекает нам на характер того изменения, которому они
подверглись. В этой работе не место подробно останавливаться на этом вопросе.
Нибур, ксмирый, ьнричем, пинимае! ci υ иченъ прииоьилопи, uUiüc*h ci и ко
времени цензорства Фабия (305 г. до н. э.). Цензор Тиберий Семпроний Гракх
(168) пошел дальше. Он записал всех безусловных вольноотпущенников
(qui servitutem servissent) в трибу Эсквилина (Тит Ливии, X, V, 15). После
смерти Гая Гракха, во время последовавшего реакционного движения, были
приняты новые ограничения права голоса вольноотпущенников М. Эмилием-
Скавром (122 г. до н. э.; см. Тит Ливии, Supplementum (по Фрейсхейму),.
LXII, 27). По закону Манилия «О праве голоса у вольноотпущенников»,
вольноотпущенники должны были голосовать в тех трибах, в которых
состояли те, кто их отпустил на волю. Этот закон 67 г. до н.э. был скорее
в пользу хозяев, чем вольноотпущенников (Дион Кассий, XXXVI, 25), на
Марк Лепид и Луций Туллий, вступив на следующий день в должность,
(в календы 66 г.), отменили закон сенатским постановлением (сравн.
Цицерон, За Мурену, 23).
49 «Пусть помощник (accensus) будет в таком положении, в которое наши
предки пожелали его поставить: они считали это не положением оказанного
благодеяния (бенефицией и сенекурой), а положением, связанным с трудом
и выполнением обязанности; и разумно они перенесли это на
вольноотпущенников: ведь наши начальники могут ими распоряжаться так же, как рабами»
(Цицерон, К брату Квинту, I, 1). Многие надписи доказывают, что так
продолжалось вплоть до очень поздних времен.
60 Mommsen, De apparitoribus magistratuum romanorum в журнале
Rheinisches Museum, новая серия, т. VI (1848), стр. 55.
61 Corpus Juris, IX, 21, «К закону Визеллия». Сын вольноотпущенника
во время Республики не мог быть допущен в сенат.
62 L., 43 (Папиниан), D., XXXVIII, 1, О работах вольноотпущенников.
63 Дион Кассий, L., 10, стр. 611. Это был один из аргументов выступления
Антония против Октавиана (там же, L., 20, стр. 618). Этот последний сложил
с них четверть годового налога, который они ему еще были должны-
(там же, LI, 3, стр. 634).
54 В 296 г., во время приближения галлов, вольноотпущенники попали,
в общий набор (centuriati). Точно также после Тразименской битвы забирали*
575

тех, у кого были дети, как связанных с государством более тесными узами
(Тит Ливии, X, 21 и XXII, II). В 181 и 172 гг. их записали во флот (Тит
Ливии, XL, 18, XLII, 27). Поэтому Аппиан неправ, утверждая, что их впервые
допустили к военной службе во время гражданской войны («Гражданские
войны», I, 49). Однако следует заметить, что с этого момента или, вернее,
«с тех пор, как Марий зачислил в солдаты «пролетариев» (Саллюстий, Югур-
та, 86, и Плутарх, Марий, 9), их стали забирать более часто. Август, владыка
Рима, отпускал на волю рабов, чтобы усилить ими армию Тиберия, когда
он выступил, чтобы сменить Германика на берегах Дуная.
66 Плутарх, Сулла, 8; сравн. Аппиан, Гражданские войны, I, 55. Законы
Сульпиция были аннулированы Суллой.
δβ Тит Ливии, IX, 46: «...который первый запятнал сенат детьми
вольноотпущенников». Флавий, сын вольноотпущенника, первый был допущен
до эдильства под влиянием того возбуждения, которое Аппий, выполняя свое
цензорство, внушил низшим классам (там же).
* Дион Кассий, XLVIII, 34, стр. 552 (48 г. до н. э.). Сравн. XLVIII, 47,
стр. 574 (45 г. до н. э.).
3
1 Дионисий Галикарнасский, IV, 24.
2 «... а других с тем условием, чтобы бесплатно раздаваемый от имени
государства хле^б, который они получали ежемесячно, и если какие будут
другие раздачи от имени высших магистратов бедным, в виде акта милости, чтобы
они приносили это тем, кто дал им свободу» (Дионисий Галикарнасский, IV, 24).
Он говорит об этом, как о вещи обычной в его время. Сравн. еще, в
подтверждение этого, Диона Кассия, XXXIX, 24, стр. 201 (этот факт относится
к 56 г. до н. э.) и у Светония, Август, 42.
8 Дионисий Галикарнасский, IV, 24. У Муратори (стр. 938, № 2) есть
испорченная надпись: «Клавдию Филаргиру, торговцу мазями, который всех своих
рабов отпустил на волю и деньги...»
4 «Однако отцы-сенаторы, когда два года спустя мы возымели надежду на
получение свободы, претерпев рабство дольше, чем обычно терпят его честные
w старательные пленники...» («Филиппики», VIII, 11).
6 «Зониз—скороход, кто старательно бегал, кто бегал 6 лет и 4 месяца,
кто в цветущей юности прожил 21 год, кто умер в день получения воли»
{Муратори, Appendix, стр. 2046, № 7).
β Дионисий Галикарнасский, VI, 63.
7 Эта поддержка, которую вольноотпущенник оказывал своему патрону
ß комициях, была одной из причин, в силу которой, по словам Дионисия
Галикарнасского, Сервий Туллий склонил патрициев к допущению этих новых
граждан в римские трибы. Не приписывая этого решения Сервию, можно
считать er о реальным фактом er e во время историка (IV, 23). Одмн из Клавдиев
попытался до начала Пунических войн захватить власть в Италии с помощью
своих клиентов (Светоний, Тиберий, 2).
8 Таков был декрет сената 171 г. до н. э., в силу которого
вольноотпущенники были отправлены в колонию Картею (Тит Ливии, X, III, 3). Цезарь
послал очень много вольноотпущенников, чтобы вновь заселить Коринф
{Страбон, VIII, 381).
9 L., 23 (Помпоний), D., XL, 9, Кто и кем может быть отпущен на
волю и т.д.; 1. 1 (Маркиан), там же.
10 L., 12 (Ульпиан), там же. Все освобождения, сделанные в течение
<60 дней [до суда], аннулировались. Известно, как'Милон обошел этот закон
и с каким трудом Цицерон мог ответить на это обвинителю, который бросил
такой упрек (Pro Milone, 21 и 22; сравн. Дион Кассий, XL, 48).
11 L., 8, § 1 (Маркиан), D., LX, I, 1, Об освобождениях на волю.
12 Фабиев закон: 1, 12 (Павел), там же.
13 L., 8, введ., там же. Сравн. 1. 1 (Север и Антонин Каракалла), С. Jur.
VII, 12, Кто не может получить свободы.
14 L. 9 (Павел) D., XL, 1; 1. 9, § 2 (Маркиан), D., XL, 9, Кто и кем отпущен.
Сравн. 1. 2 (Валер и Галлиен), С. Jur. VII, 12.
16 Дионисий Галикарнасский, IV, 24.
576

16 Светоний, Август, 40; Дион Кассий, LV, 13, стр. 786; Институции Гая,
I, 18—22. Сравн. Ульпиан, Фрагменты, 1, 12—15. Оба дают указания на состав
этой комиссии: она состояла из пяти сенаторов и пяти римских всадников,
а провинции из двадцати старейшин (recuperatores) римских граждан. Раб
моложе 30 лет мог законно быть отпущен на волю в силу завещания, если
дело шло о том, чтобы получить наследство несостоятельного господина.
17 Институции Гая, I, 42—46; Ульпиан, Фрагменты, I, 24; Павел,
Заключения, IV, 14, § 4. Император Тацит, столь великий поклонник древних
законов, в своем завещании не вышел за пределы числа ста вольноотпущенников,
из уважения к закону Каниния: «Он отпустил на волю городских рабов всего
сто обоего пола, дабы не показалось, что он нарушил закон Каниния» (Вописк,
Тацит, 10).
18 «Ибо тот, кто удовлетворяет этим трем условиям, а именно: чтобы он
был старше тридцати лет, чтобы его хозяин обладал квиритским правом и
чтобы он был освобожден установленным и законным способом отпуска lia
волю, т. е. когда налицо процессуальное выполнение, запись в списки или
завещание, тот становится римским гражданином; если же чего-либо из этого
нехватает, он будет латинянином»(Институции Гая, I, 17). Раб, просто
купленный и отпущенный на волю, был собственностью, но не считался владением
господина по квиритскому праву; нужно было, чтобы он был отпущен на волю
с соблюдением законных форм или, за недостатком этих форм, был
установлен срок давности владения хотя бы в один год (Ульпиан, Фрагменты, 1,16).
19 Институции Гая, I, 13—28; Ульпиан, I, 11. «Подданный» (dediticius)
не имел права приближаться к Риму ближе чем на 100 миль, под угрозой
продажи с условием никогда не получать свободы» (Гай, там же, 27).
20 «Август придавал большое значение тому, чтобы римский народ
сохранял чистоту своего состава и не примешивал к своей крови кровь
чужестранцев и рабов» (Светоний, Август, 40).
21 Дион Кассий, LVI, 33.
-- уГай Юлии, ьольниоАиущенник Аыу^и*, оаьед^ющий шичниким»/—
Муратори, стр. 906; 9. См. гл. 9, прим. 27.
23 См. гл. 3 «Об использовании рабов».
24 Светоний уже говорил о Цезаре: «Во главе управления монетным делом
и государственными налогами он поставил своих собственных рабов»
(«Цезарь», 76) и об Августе: «Многих из своих вольноотпущенников он держал
в чести ив теснейшей к себе близости» («Август», 67). Много
вольноотпущенников, выполняющих личные обязанности у императора, постепенно
становились государственными чиновниками: его секретари и управляющие
канцелярией (a diplomatibus); заведующие комиссией прошений (a cognitionibus) или
раздачей милостей (Spon, стр. 207—209); управляющие его частными имениями
или личной казной (Муратори, стр. 891, № 6). См. Фридлендер, Картины
римских нравов, стр. 229—233 рус. перев.
Никто из этих вольноотпущенников не носит имени Августа, но очень
многие—имена Тиберия и Клавдия.
Очень часто в этих надписях, явно принадлежащих вольноотпущенникам,
мы находим наименование «раб» или «verna». He надо относиться к этому
слишком буквально. Предшествующие имена их хозяев, иногда присоединение
слова libertus (вольноотпущенник) указывают их положение как во дворце
императора, так и у частных лиц. Бывает (Gori, Columbarium Liviae Augustae,
№ 13), что в надписи прибавляется еще термин ingenuus («полноправный»;
другие понимают это слово как «здесь рожденный»).
2* Плиний, XXXIII, 8, 2.
26 «В то время как это сословие отделяется от свободнорожденных,
оно соединяется с рабами» (Плиний, XXXIII, 8, 2). Однако он запретил под
страхом строгого наказания иностранным вольноотпущенникам присваивать
себе это звание (Светоний, Клавдий, 25). Вителлий, провозглашенный
императором своими войсками, возвратил всадникам должности «министров»
(заведующих делами: ministeria principatus), которые были предоставлены
вольноотпущенникам (Тацит, Истории, I, 58).
27 Светоний, Клавдий, 24. Клавдий начал с сыновей вольноотпущенников,
но поставил условием, чтобы они были усыновлены кем-либо из всадников;
37 Валлон
577

но вольноотпущенники и без этого делались всадниками. Нерон вначале тоже
проявлял некоторую осторожность (Светоний, Нерон, 15): не забудем, что,
прежде|чем он стал игрушкой в руках своих вольноотпущенников, era
руководителями были Сенека и Бурр.
28 «Клавдий, так как цари или умерли, или были доведены до небольших
владений, отдал Иудею, как провинцию, в управление римским всадникам
или вольноотпущенникам; из них Антоний Феликс, предаваясь всякой
жестокости и распутству, соединял с царской властью рабский дух» (Тацит,
Истории, V, 9). Еще раньше Тиберий назначил вольноотпущенника префектом
Египта (Дион Кассий, LVIII, 19, стр. 892). Но здесь это было проявлением
страха: известно, как императоры боялись поручать эту важную провинцию
какому-либо человеку, слишком могущественному.
29 «В том же году не раз слышали из уст государя заявление, что судебные
решения£его прокураторов должны иметь такую же силу, как если бы он сам
их постановил. Чтобы такое заявление не казалось вырвавшимся случайно,
было сделано сенатское постановление, дававшее прокураторам более полные
и широкие права, чем прежде». То, что было сделано Августом для всадников,
было распространено и на вольноотпущенников: «...коль скоро Клавдий
приравнял к себе и к законам своих вольноотпущенников, которым он и раньше
поручал управление своим имуществом» (Тацит, Летопись, XII, 60; сравн.
Дион Кассий, LX, 8, стр. 917; X, 29, стр. 966).
30 «Все у него было продажно: вольноотпущенники получили чрезмерную
силу; рабы жадными руками хватаются за внезапное счастье и, как бывает
у впавшего в старость господина, спешат [воспользоваться им]» (Тацит,
Истории, I, 7. Сравн. It 13 и Дион Кассий, LXIV, 1, стр. 1050.
Для Домициана—Светоний, Домициан, 7).
31 Плиний, Панегирик, 88.
32 Дион Кассий, XLIII, 12.
33 Тацит. Истории, I, 37.
34 Дион Кассий, LXVÜ, о.
35 Каллист, бывший рабом одного частного человека, прежде чем стать
рабом Калигулы, доставлял себе удовольствие, заставляя дожидаться в
прихожей,своего прежнего господина: «Я видел, как у порога Каллиста стоял
его прежний хозяин, и тот, кто на шею ему надевал дощечку с надписью: «про-
дается^раб», кто вывел его раньше на продажу в числе презренных рабов,
не допускался к нему, хотя туда входили другие» (Сенека, Письма, XLVII, 7).
Старый хозяин, должно думать, заслужил такое обращение.
36 Лампридий, Гелиогабал, 10.
37 «...Феликса, который был мужем трех цариц» (Светоний, Клавдий, 28;
относительно Друзиллы, дочери Ирода Агриппы, бывшей одной из них, см.
Иосиф Флавий, Иудейские древности, XX, 7, I, и Тацат^фстории, V, 9).
38 «Так же, как евнух Посид превзошел Капитолии наши» (Ювеналг
XIV, 91).
См. еще, что Плиний рассказывает о столовой Каллиста, украшенной три·
дцатью колоннами из алебастра («п. h.», XXXVI, 12, 2); относительно
бань Абасканта—см. Марциал, VIII, 68; о садах Палланта говорит Фрон'тин—
«Ö водопроводах», раздел 19, стр. 69 (по изд. Polen.). Один из этих богатых
вольноотпущенников, принужденный возвратить несправедливо
награбленное, припал к груди Эпафродита, жалуясь, что у него осталось только 60
миллионов сестерций (6 миллионов рублей золотом). Эпафродит был тронут его
несчастием и бедностью (Эпиктет, Рассуждения, I, 26, 11).
39 Наибольшее число надгробных памятников, которые окаймляют
большие дороги, идущие от ворот Рима, являются гробницами
вольноотпущенников (см. Фридлендер, Картины римских нравов, стр. 33—70 и 311 и ел. рус.
лерев,). >
40 «В склепе роскошном Лициний лежит: Катонов
склеп беден;
нет у Помпея совсем; кто же поверит в богов?
(Латин. антология, I, 77).
41 «Панегирик», 88.
42 Спартиан, Адриан, 21.
578

43 О могуществен роскоши императорских вольноотпущенников см. Фрид-
лендер, Картины римских нравов, стр. 38 и ел. рус. перев. Пертинакс, Сеп-
тимий Север и Александр Север, приводятся как исключения из ставшего
общим правила (Дион Кассий, XXXVI, 6; Юлий Капитолии, Пертинакс,
7 и 14; Лампридий, Александр Север, 23). Каракалла возвысил своего
вольноотпущенника, танцовщика Феокрита до звания начальника армии (Дион
Кассий, LXXVII, 18 и 21). Элагабал даровал им всякие вольности (там же,
XXVIII, 10). Женщины-вольноотпущенницы никогда не имели такого
влияния, как мужчины. В эпоху Империи не было царства фавориток, и это
зависело, по справедливому замечанию Фридлендера, от существенного различия
в отношениях между обоими полами в древности и в современную эпоху.
Уже со времен Республики встречаются примеры таких выскочек.
Доказательством служит тот пресловутый Клезипп, о котором говорит Плиний
(«Естеств. история», XXXIV, б или 3), горбун, проданный за бесценок в
придачу к бронзовому коринфскому канделябру, купленный Геганией, богатой
вдовой, заставившей его появиться обнаженным во время пира, чтобы гости
посмеялись над его фигурой; влюбившись в него за его безнравственность,
она освободила его, вышла за него замуж и сделала своим наследником; он
фигурирует в одной надписи со всеми почетными титулами, как начальник
Капитолийский коллегии, как начальник коллегии Луперкалиев, как
государственный глашатай при трибунах (Corp. Inscr. Lat., I, 805).
44 Тацит, Летопись, XIII, 27; «Истории», III, 12. Август поручил
вольноотпущенникам внутреннее управление городскими кварталами и культ богов
Ларов, изображения которых он велел поставить на перекрестках (Схолии
к Горацию, «Сатиры», II, 3, 281). Этим было положено начало коллегии авгу-
стулов, к которым мы вернемся позднее (см. Эгже (Egger), Исследования
по истории Августа, приложение, II, 357 ел.). Таким же образом он
организовал корпорацию ночных сторожей (vigiles nocturni, Дион Кассий, IV, 26,
стр. 779). Он был вынужден произвести набор вольноотпущенников в двух
важных случаях, но, организовывая отдельные отряды, он все же старался
держать их отдельно от остальной армии (Светоний, Август, 25; Дион Кассий,
LVI, 25, стр. 822; Беллей Патеркул, II, 111, I).
46 «Это сословие имеет широкое распространение... Если выделить
вольноотпущенников, то станет очевидна скудость свободнорожденных» (Тацит,
Летопись, XIII, 27). Относительно вольноотпущенников, занимавшихся
доносами, см. Тацит, Летопись, XV, 55 и XVI, 10 и особенно «Истории», I, 2,
где он'подводит итоги всему периоду, историю которого он пишет. Когда он
описывает положение вольноотпущенников у германцев, он думает о Риме:
«Вольноотпущенники стоят немного выше рабов, редко имеют какое-нибудь
значение в доме, никакого—в общине, за исключением тех народов, которые
управляются царями. Там они возвышаются над свободнорожденными и над
знатными. У остальных низшее положение вольноотпущенников служит
доказательством свободы народа» (Тацит, Германия, 25).
4в <<цто другое было причиной гибели для лакедемонян и афинян, хотя
они были сильны как военные державы, как не то, что они отстраняли от себя
побежденных, как чужеземцев? Основатель же нашего государства, Ромул,
был так мудр, что многие народы, которые только что были его врагами,
он в тот же день превращал в своих граждан. Царствовали над нами
пришельцы. Сыновьям вольноотпущенников давались правительственные должности—
факт не новый, как многие неправильно думают, а не раз случавшийся у
римского народа в прежние времена» (Тацит, Летопись, XI, 24).
4
1 Mommsen, Inscr. Neapol., № 4699. Плиний называет ряд
вольноотпущенников, которые отличались уменьем обрабатывать поля, разводить сады или
знали другие какие-либо ремесла («п. h.», XIV, 5, 3; XII, 5, 3; XIII, 29, 2;
XV, 15, 1; XVII, 26, 5). В надписях мы находим большое количество
указаний, что они были мастеровыми или торговцами.
2 Плавт, Эпидик, II, 1, 220 и стихи Цецилия и Афрания, цитированные
Нодэ (Naudet) в своем переводе Плавта.
37*
579

8 Плавт, Финикиец, I, 2, 266. На более высокой ступени стояли дамы из
од Горация. Сравн, 1., 43 (Ульпиан), D., XXIII, 2, О брачных обрядах.
Лжесвидетели в той же пьесе Плавта (III, 1, 516) являются тоже
вольноотпущенниками. Они ссылаются на свое звание граждан, которое они купили, чтобы
придать больше важности своей помощи и пользоваться отсюда для себя
всякими благами жизни.
4 Мы часто встречали в комедиях meretrix (содержанку) и leno (сводника).
Одна женщина бесстыдно выставляет на могильном памятнике свое звание
lena (сводница) {Mommsen, Inscriptions Neapolitanae Latinae, № 1792). Что
касается паразитов, они известны из Плавта («Бакхиды», «Проделки паразита»
<«Куркулион»), «Пленники», «Стих», «Перс») и из Теренция. У Лукиана есть
целый диалог на эту тему (XLVIII).
6 Патрон давал своим клиентам полный обед (caena recta). Нерон
уменьшил эту выдачу до простой корзинки (sportula), причем она могла быть дана
в деньгах из расчета 100 квадрантов (25 ассов—50 коп. золотом); но Домициан
восстановил обычай полного обеда, и за это он получил восхваления со
стороны Марциала {Светоний, Нерон, 16 и «Домициан», 7; Марциал, III, 7).
Ювенал делает намек на эти подачки патронов («Сатиры», I, 95—102, 120—125).
-Марциал лично дзет пример того попрошайства, за которое он уже больше
тне краснеет; он пишет эпиграмму о бедности своей одежды, чтобы выпросить
мовую (VI, 82, сравн. VIII, 28). Эти тексты я заимствую из интересной и
ученой работы Нодэ (Naudet) «Общественная помощь у римлян».
6 Гораций, Сатиры, II, 3, 122 и 5, 70. Сравн. Федр, III, 10, П.
7 Ювенал, II, 58. Сравн. Лукиан, Тимон, 22 и «Разговор мертвых», 9.
8 Сравн. Персии, V, 73 и ел. и Саллюстий, Фрагм., стр. 357.
9 Ювенал, III, 33. Сравн. Марциал, Эпиграммы, III, 16 и 59.
10 Гораций, Эподы, 4, 3—7.
il «Чтобы... безупречная честность и бескорыстие Палланта своим
примером могли вызвать стремление к столь же достойному соревнованию, то, что за
4 дня до февральских к*лсьА (20 яппзр*) считал драгоценный государь при
полном собрании сената, сенат, устроив по поводу этого совещание, поста
новил написать на медной доске и эту медную доску прикрепить у статуи
одетого в панцырь божественного Юлия [Цезаря]». Плиний к этому добавляет:
«как будто они хотели, чтобы на глазах у всех ясно были прибиты Палланту
его бесстыдство, Цезарю—его терпение, а сенату—его низость» {Плиний,
Письма, VIII, 6, 13 ел.).
12 Плавт, Канат, IV, 2, 837. ~
13 Клавдиево сенатское предложение против браков рабов со свободными
женщинами. Известно, какое презрение выказывал он своим слугам в своей
домашней жизни; он не унижался, чтобы отдавать им приказания словесно;
он пользовался только жестами или прибегал к запискам, если надо было
что-1 ибудь объяснить: «О* у себя дома никогда иначе не давал приказаний,
как кивком головы или жестом руки, а если нужно было входить в
дальнейшие объяснения, то он прибегал к письму, чтобы не сообщаться с другим
голосом» {Тацит, Летопись, XIII, 23).
5 .
1 Эти два великих искусства/даже среди ничтожества карьеры, слишком
загруженной делами и дававшей так много вполне законных поводов для
нападок эпиграммы и сатиры на крючкотворства и шарлатанства,—оба они
поддерживали достоинство профессии адвоката. Еще во время Тацита они
открывали дорогу к почестям общественной жизни.
2 По этому вопросу существует одна старая работа по истории и праву
Геверса De servilis conditionis hominibus, artes, litteras et scientias Romae
colentibus—«О людях рабского состояния, занимавшихся в Риме искусствами,
литературой и науками», Leyden 1816 г.
3 Афиней, VI, стр. 272 (см. Histor. graecorum fragmenta, т. Ill, стр. 331).
4 «Сокращенную историю всех римских деяний, из которых он выбрал
то, что хотел» {Светоний, О знаменитых ученых, 10).
580

5 «Первый из вольноотпущенников, как указывает Корнелий Непот, он
приступил к писанию истории, которая обычно писалась только знатнейшими
людьми» (Светоний, О знаменитых ораторах, 3). Тирон, вольноотпущенник
Цицерона, также составил жизнеописание своего прежнего господина.
6 Тимаген, обращенный в раба как военнопленный, был сделан поваром,
а затем состоял при носилках Августа, который сделал его своим другом;
но он злоупотребил этой дружбой, и, изгнанный за наглые поступки, он сжег
ту историю, которую он написал о нем (Сенека Старший, Контроверзии, V,
34, стр. 459). Сравн. Сенека, «О гневе», III, 23. См. еще Свида и Fragmenta
Historicum Graecorum, т. Ill, стр. 317 и 318.
7 См. Бер (Baehr), История римской литературы, § 225 и ел.
8 Плавт нам показывает, каким презрением пользовались эти греки в
Риме в глазах народа, и он охотно смеется над ними в своих пьесах (Плавт,
Проделки паразита («Куркулион»), II, 3, 297).
Но те науки, которые они преподавали, а следовательно, и они сами,
начали получать известное значение в глазах аристократии. Выше мы
говорили, каким почетом в глазах римлян пользовалась наука, «грамматика»,
если измерять этот почет той ценой, которую платили за хорошего
«грамматика». Но в конце концов деньги, вложенные в них, приносили хороший доход.
На них спекулировали римские всадники: один из них, по словам Саллюстия,
получал доходу от Луция Апулея не меньше 400 тысяч сестерций в год:
«Луций Апулей, отдаваемый внаймы очень богатым римским всадником Эфи-
дием Кальвином по 400тысяч сестерций в год, многих обучил» («О знаменитых
ученых», 3).
Риторы латинские, запрещенные сначала эдиктом сената (163 г. до н. э.),
а затем подобным же заявлением цензоров, пережили оба эти приговора и в
конце концов заставили признать свое искусство, заслужив большое
расположение со стороны римлян (Светонийу О прославленных риторах, I. Сравн.
Авла Геллия, XV, II). В конце Республики один римский всадник, Фабиан
Бланд, сам стал давать уроки риторики. Сенека-ритор утверждает, что он был
ИерВЫМ, КОТОрЫИ ВЗЯЛСЯ За ЭТО MCKyCClbU, ûblbilltx ирелхде H^i\jiH>4HlC/ibiio
в руках вольноотпущенников ввиду презрения, которое в Риме питали к нему
до тех пор. Нечего говорить, что автор совершенно не разделяет такого
отношения: «Совершенно неправильно считалось позорным учить тому, учиться
чему считалось вполне достойным» («Контроверзии», II, введен., стр. 162).
Среди надгробных надписей находятся имена «грамматиков»-вольноотпу-
щенников, некоего Клавдия и Адриана, без сомнения вольноотпущенников
Клавдия и Адриана (Mommsen, Inscriptions Neapolitanae, 1499; Муратори,
стр. 2044, 7).
9 Светоний, О прославленных ученых, 23. С именем Реммия Палемона
сохранилась надгробная надпись, подлинность которой считается
сомнительной (См. Муратори, стр. 974, № 1).
10 «Свободнорожденный... выброшенный родителями» (Светоний, О
прославленных ученых, 7 и 21). Геверс по странной небрежности приписывает
ему преторское достоинство, которым, по словам Светония, был облечен
Цицерон, когда он еще слушал его лекции.
11 Там же, 5—22; Август дал Веррию Флакку 100 тысяч сестерций, чтобы
он отказался от преподавания, чтобы всецело посвятить себя воспитанию
молодых Цезарей (там же, 17).
12 Приводят отрывки из комедий trabeatae (т. е. «одетых в трабею»,
бывшую костюмом всадников) Мелисса, несколько маленьких поэм Валерия
Катона, Туллия Лауреи, вольноотпущенника Цицерона (Светоний, О
прославленных ученых, 21 и II; Плиний, Естеств. история, XXXI, 3, 2);
диатрибу, в которой Леней язвительно выступает с бранью против Саллюстия за то,
что он дурно отзывался о Помпее, его прежнем господине (Светоний, там же, 15).
См. Геверс, О людях рабского состояния, занимавшихся искусствами.
13 Мы отметим исключения в воспитании этих рабов: не следует поэтому
удивляться, найдя такие же черты среди вольноотпущенников. Так, дом
Аттика мог легко дать Квинта Цецилия Эпирота, родом из Тускула, который
первый, как говорят, ввел в употребление латинский язык в школьных
декламациях. В конце концов даже по отношению к нему не нужно чересчур подроб-
581

но исследовать его нравственность и его^утонченность (Светоний, О
прославленных ученых, 16).
14 Авл Геллий, IV, 20. Цицилий был родом из Цизальпинской Галлии,
Ливии—из Великой Греции (т. е. Южной Италии): таким образом и они, по
крайней мере последний, были свободными людьми, ставшими пленниками.
См. Цицерон, Брут, 18; он оспаривает дату, а не факт.
15 Утверждение, что мим, этот вид театральных представлений, был
введен в Риме попавшим в плен Публием Сиром, основывается на тексте Плиния
(XXXV, 58, 1). Мне кажется, что неправы комментаторы, которые колеблются
признать его личность в том Публии, о котором он говорит, что его предки
могли его видеть: videre proa vi—«видели прадеды». Расцвет деятельности
Публи<ли>я Сира падал на время Цезаря, а Плиния—на эпоху Веспасиана.
От времени Плиния до прибытия Публи<ли>я в Рим (а дело идет о его
прибытии) прошло больше 100 лет, т. е. тут надо считать два или три поколения.
То название, которое он дает Публи<ли>ю—mimicae scenae conditor
(основатель мимической сцены), не позволяет в этом сомневаться.
16 Известно, что Цезарь, задетый за живое намеками Лаберия, охотно
подхваченными римским народом, дал награду вольноотпущеннику Пуб<ли>-
лию Сиру, а Лаберию—золотое кольцо и сумму денег, как бы для того чтобы
напомнить ему его двойное положение: римского всадника и наемника (Мак-
робий. Сатурналии, II, 7, стр. 369—372. Сравн. Авл Геллай, XVII, 14).
17 Автор намекает на императора Марка Аврелия, прозванного философом.
18 Плавт, Близнецы, V, 5, 851; сравн. 856.
19 Там же, 794.
20 Плавт, Проделки паразита («Куркулион»), I, 3, 168.
21 Mommsen, Corp. inscr. lat., τ. Ι, № 1256.
22 Императоры платили своим врачам годовое жалованье в сумме 250 тысяч
сестерций. Стертиний хвастался, что он довольствовался 500 тысячами
ррртрптшй. хотя он мог заработать 600 тысяч от различных богатых домов,
и т. д. (См. Плиний, «п. П.», XAiX, 5, 2). О крупных состо^ияу
составленных некоторыми медиками в Риме, см. Дарамбера (Daremberg), Медицина,
ее история и учения, стр. 31, и Фридлендер, Картины римских нравов,
стр. 184—205 рус. перев.
23 Тиберий оставил рабом своего врача—окулисту: «Иллирии, Тиберия
Цезаря Августа раб, Целадиан, врач-окулист, почтительный к своим
родителям, прожил 30 лет» (Муратори, стр. 957, №^5}.
24 Плиний, XXXV, 58, 1.
25 «Также и у римлян рано почет сочетался с этим искусством. Ведь от
него получили свое прозвище «Пикторов» Фабии, люди славнейшего рода,
и первый, кто получил это прозвище, сам расписал картинами храм Спасения
в 450 г. от основания города... Впоследствии оно стало неприличным для
рук свободных» (Плиний, ? XXV, 7, 1—2). Но все же он указывает на
некоторые исключения.
26 Некий АнтиохГабиний, вольноотпущенник Габиния, упоминается
Цицероном среди учеников Сополиса, знаменитого афинского портретиста («К
Аттику», IV, 16). Есть несколько других указаний на
живописцев-вольноотпущенников (Vulpi, Tabulae antiquae illustratae, стр. 17; Муратори, стр. 985, №5.
Mommsen, Inscriptiones Neapolitahae, 2879, 6833); для скульпторов—один
художник, который от Мецената перешел к Августу (Gori, № 157), выделы-
ватели коринфских ваз (Gruter, стр. 689, 8 и др.); золотых дел мастера (auri-
fices)—имена двоих из них еще и сейчас читаются на сделанных ими разных
камнях (Gori, № 115 и 116). Наибольшее число было, и должно было быть,
архитектрров. Некий Хрисипп, воспитанный своим учителем и хозяином
Киром, упоминается Цицероном, который пользовался его работами («К
Аттику», XIII, 29 и XIV, 9). Надписи указывают нам еще на
вольноотпущенника Нерона (Fabretti, стр. 721, № 431), некоего Марка Артория Прима,
имя' которого красиво выгравировано на развалинах театра Помпеи
(Mommsen, Inscriptiones Neapolitanae, 2238); имена других мы находим на доме
императора (С. I. L., т. VI, 5738) и т. д.
Ни один из этих художников не оставил следа в истории. Среди
скульпторов, быть может, нужно специально упомянуть о двух вольноотпущенни-
582

ках, имена которых связываются с произведениями, сохранившимися до сих
пор: Политим—создатель «молодого охотника» в Капитолийском музее,
и Марк Коссутий Кердон, художник-грек, как и предшествовавший, творец
«двух молодых сатиров», найденных в развалинах виллы Антонина Пия;
они находятся теперь в Британском музее.
27 «Всех, занимающихся врачебной деятельностью, и преподавателей
свободных искусств... он одарил правом «гражданства» (Светоний, Цезарь, 42).
Врач Муза, вольноотпущенник, вылечив Августа от болезни, получил
от сената в виде вознаграждения золотое кольцо и освобождение от
государственных повинностей (Щюн Кассий, LUI, 30). Геверс, сам признавая, что
среди лиц, занятых изящными искусствами, не встречается ни одного имени
раба, все же утверждает, что класс рабов принимал большое участие в их
развитии: ведь искусства еще процветали, а римляне ими гнушались—
значит, оставались рабы. Но говоря о рабах и гражданах, он забыл
иностранцев, свободных греков: этого достаточно, чтобы лишить всякого значения
все его выводы. В конце концов он не думает этим воздавать хвалу рабству;
ведь он говорит о классах порабощенных; но он допускает ошибку, не
различая здесь людей свободных по происхождению, и часто смешивает их
с людьми, которые, вероятно, оставались свободными также и по положению,
как, например, те архитекторы, которые следовали за Адрианом в его
путешествиях (Аврелий Виктор, 14) и т. д.
"^Щ^

ΝΓ—~m=*s\A
РАБСТВО
В РИМСКОЙ
ИМПЕРИИ

НАИБОЛЕЕ ЧАСТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ В РАБОТЕ В. ВЕСТЕРМАНА.
BGU—Berliner Griech. Geschieht. Urkunden·
CIG—Corpus inscriptionum Graecarum.
CIL—Corpus inscript. Latlnarum.
Col. Pap.—Columbia Papiri, Columb. Univ. Press.
Dess.—Dessau, Inscriptiones.
FIK—Fontes iuris Romani.
IGR—Inscriptiones Graecae ad res Romanas pertinentes
Pap. Teb.—The Tebtunis Papiri. London.
Pap. Soc. Itali—- Da papiri della Societa Italiana.
Pap. Erz. Rain.—Catalogus papyrorum Erzherzog. Raineri.
PRE—Pauly—Wissowa—Kroll, Real—Encyclopädie.
Pap.—papyri. J
Pap. Hamb—papyri Hamburgienses. .-—/
Pap. Corn.—pap. Cornewallis.
Pap. Freib.—pap. Freiburgiani.
Pap. Oxy.—Oxyrinch-papiri.
Pap. Russ. u. Georg. Samml.—Papiri der Russischen u. Georginischen
Sammlung.
SGDI—Sammlung d. Dialekt-Inschriften.
Syll. or.—Sylloge orientis Graeci.

I
ИСТОРИЯ РАБСТВА В РИМСКОЙ ИМПЕРИИ
ДО КОНСТАНТИНА ВЕЛИКОГО
осле введения нового порядка в римском государстве
и провозглашения императором Августом «римского
мира»—pax Romana, войны в чужих странах, игравшие
до сих пор главную роль при удовлетворении спроса
на рабскую силу, как и отодвинутый в период между
120—66 гг. до н. э. на второй план до тех пор сотрудничавший
с ними морской разбой, потеряли свое первенствующее значение
{Wallon, L'esclavage, III, 110; St. (Jsell, Mélanges ülotz i [Fans 1932]
3971) по сравнению с дозволенными законом средствами получать
рабов в мирное время; это последнее было возможно благодаря
рождению, выкидыванию детей, продаже детей под давлением
нужды, продаже рабов из пограничных племен работорговцам для
отправки их в пределы Империи, добровольному подчинению или,
наконец, обращению в рабство в виде наказания (см. Mommsen,
Jurist. Sehr., III [Berlin 1907] 11 и ел.; Buckland, Law of Slavery,
397 и ел.). Благодаря смещению центра тяжести отдельных
источников снабжения рабской силой общее число единиц, принимаемых
в расчет при торговле рабами, значительно уменьшилось в течение
подлежащих здесь рассмотрению трех столетий; оно сказалось
также в изменившемся отныне отношении к рабам и обращении
с ними. В первые 20 лет после битвы при Акциуме огромные толпы
пленных, взятых во время войн Августа на Западе, были проданы
в рабство как военная добыча, например, жившее в Альпах
племя салассиев в 25 г. до н. э., состоявшее из 44 тысяч человек,
среди которых было 8 тысяч воинов. Продажа состоялась в Эпо-
редии в северо-западной Италии у подножия Альп (Strab., IV, 6,7),
и эти 8 тысяч воинов были проданы с условием, чтобы в течение
последующих 20 лет они не были отпущены на волю (Cass. Dion,
LUI, 25), очевидно, во избежание будущих восстаний. (Сравн. Све-
тоний, Август, 21, который видит в этой оговорке доказательство
его «доблести и умеренности».) Проданные в 22 г. до н. э. в
рабство астурийцы и кантабры убили впоследствии своих владельцев
π
587

и вернулись на родину; они, вероятно, были проданы в Испанию.
После их повторного усмирения Агриппой в 19 г. до н. э. им не было
оказано пощады (Cass. Dion, LIV, 5). Кизик, Тир и Сидон в 20 г.
до н. э. были лишены автономии, έδουλώσαντο за то, что они
стали на сторону Антония (там же, LIV, 7, 6; Светоний, Август,
47), но население не было обращено в рабство (против
утверждения Barrow, Slavery in the Roman Empire [London 1928], 4).
Пленные паннонцы были проданы в 12 г. до н. э. с условием, что
они будут увезены с родины (Cass. Dion, LIV, 31, 3). В 11 г. до н. э.
фракийское племя бессов было обращено в рабство (там же, LIV,
34, 7; сравн. Dess.y 7492, 3 ел.). Квинтилий Вар, будучи
наместником Сирии, продал в рабство жителей Сефора (Иосиф Флавий,
Иуд. война, II, 5, 1). Общее число евреев, проданных во время
иудейской войны при Веспасиане в рабство или предназначенных
для рабского трудаvисчислялось в 97 тысяч (Иосиф Флавий, Иуд.
война, VI, 9, 3). Это общее число подтверждается специальными
указаниями на 43 тысячи человек, в число которых не входят
пленные, взятые после падения Иерусалима (там же, III, 7, 31,
36; 10,1С; IV, 7, 5; 8, I; IV, 9, 1. 8; VII, 6, 4). После иудейского
восстания при Адриане на восточный рынок было выброшено
неизвестное, но, вероятно, очень большое число пленных (продажа на
рынках Геброна и Газы Chron. Pasch., I, 474; Hieron. ad Zachar XI, 5;
ad Jerem. XXXI, 15; «рынок Адриана» в Газе оставался живым
воспоминанием в течение нескольких столетий). Во ьремм uuipa-
ничных войн и восстаний римские легионеры, вероятно, часто
имели возможность приобретать пленных при военных
распродажах, о которых не было упомянуто в современной литературе.
Это весьма вероятно, так как имелись рабы, находившиеся во
владении солдат, состоявших на действительной службе, а также
ветеранов в Египте (BGU, IV, 1108 от 5 г. до н. э.; договор,
касающийся содержания ребенка от рабыни, отцом которого был,
вероятно, солдат, IV, 1033, 2, 9 от 104—105 гг. н. э.; Pap. Soc.
Ital., V, 447, И и ел. от 167 г. н. э.; BGU, I, 316 от 359 г. н. э.—
Mitteis Wilken, Grundz. il, 2, 271. Сравн. Stud. Pal., XX, 71.
Pap. Hamb., 63; см. также найденную в Египте восковую таблицу,
в которой говорится о продаже раба матросу в Равенне, Ztschr.
Sav.-Stift, XLII, 452 и ел.). Когда Адриан изменил политику
по охране границ римского государства на долговременную
оборонительную по всем линиям, которые были хорошо защищены либо
естественными, либо искусственными limites (Cheesman, Auxilia
of the Roman Army [Oxford 1914], 107 ел.), число пленных,
получаемых в результате пограничных войн, быстро упало, так что
даже Адриан должен был выписывать себе рабов для лагерной
службы из Каппадокии (Script, hist. Aug. «Hadrian», 13, 7).
Во время мирного правления Антонина и оборонительных войн
Марка Аврелия на Дунае могло быть взято в плен очень
незначительное число пленных. Многочисленные персы, которые будто бы
были взяты в плен Александром Севером в 232 г. н. э. и проданы
в рабство (см. подложный документ у Script, hist. Aug. «Александр
588

Север», 51, 6; о подделке acta senatus см. С. Lécrivain, Etudes
sur l'Histoire Auguste [Paris 1904], 98 ел.), были, вероятнее всего,
выкуплены персидским царем (там же, 55, 3). Во время
гражданских войн в III в. едва ли могло быть взято в плен большое число
враждебно настроенных иноземцев; Script, hist. Aug. не упоминают
ни об одном. Возможно, что Максимин взял в 235—236 гг. н. э.
в плен незначительное число германцев (до смешного
преувеличенные данные там же, Maximin. 12, I и в неподлинной речи 13, I).
Сообщение в подложном письме Клавдия к Брокху (Script, hist.
Aug. «Claud.», 8, 6), будто каждый римский солдат после войны
с готами при императоре Клавдии получил двух или трех готских
женщин, не имеет никакой цены. Эти готские пленные были,
вероятно, посажены на землю, как колоны (там же, «Claud.», 9, 4).
20 тысяч сарматов, захваченных согласно сообщению (Script,
hist. Aug. «Carus» 9, 4) Каром, не следует принимать во внимание,
так как они, весьма вероятно, тоже были обращены в колонов. Все
эти цифры ставятся, однако, под большое сомнение ввиду
скромных претензий на славу для Аврелиана (там же, «Aurelian.», 7, 1);
говорят, что он в качестве трибуна б-го легиона захватил в Галлии
300 франков и продал их в рабство (сравн. предназначенные им для
поместия Валериана 500 рабов, там же, «Aurelian.», 10, 2).
После поражения Секста Помпея в 36 г. до н. э., деятельность
которого, по мнению всех античных авторитетов, была настоящим
морским разбоем (Appian, Bell. civ. II, 105, V, 143; Strab., V, 4, 4;
Veil, II, 73, 3; Lucan, VI, 421 ел.; Flor., II, 18, 1), и после
подавления возобновившейся пиратской деятельности иллирийцев,
прекратившейся после битвы при Акциуме (Ormerod, Piracy, 254),
в значительной части Средиземного моря в два следующих
столетия сильно развилось мореплавание и морская торговля благодаря
созданию и содержанию постоянного императорского флота. Этот
флот уничтожил морской разбой даже как средство снабжения
невольничьего рынка, хотя и впоследствии имели место отдельные
случаи морского разбоя и похищения людей, в особенности в
отдаленных Черном и Красном морях, которые контролировались более
слабо (Ormerod, Piracy, 257 и ел.). Но влияние этих источников на
общее снабжение рабами не могло быть велико. Также заметно
сократилось благодаря энергии императорской власти и похищение
людей на суше даже в провинциях (подавление при императоре
Августе grassatores («бандитов;)), которые хватали свободных и
рабов и передавали их землевладельцам, заключавшим их в erga-
stula (Suet. «Aug.» 32, 1, сравн. там же, «Tib.» 8, 2). В
многочисленных египетских папирусах времен римского владычества,
касавшихся рабов, не встречается жалоб на похищение и продажу
свободных в рабство. Но окончательное искоренение незаконного
обращения в рабство свободных людей по всей империи все же
никогда не было достигнуто1.
Предположение, что число рабов, приобретенных мирным путем,
соответственно увеличилось, находит довольно сильное
подтверждение в сохранившихся источниках, хотя и не может Сыть дока-
589

зано статистическими данными. Эти различные способы обращения
в рабство в значительной мере компенсировали убыль рабов,
являвшуюся следствием уменьшения военнопленных. По Mitteis
(Reichsrecht und Volksrecht [1891], 361), выкидывание детей сильно
содействовало увеличению числа рабов во всех областях империи,
включая Италию. Его мнение полностью подтверждается
папирусами из Египта времен римского владычества. Этот древнейший
обычай, вероятно, принимал более крупные размеры в различных
частях империи в зависимости от наступления местных
экономических кризисов. Проблема гражданского состояния выкинутых
детей, воспитанных как найденыши, была разрешена римским
правом в том смысле, что приютивший ребенка мог воспитывать
его по желанию или как раба или как свободного, принимая,
однако, во внимание, 4Îo доказательство его свободного
происхождения могло в любой момент вернуть найденышу свободу2.
О важном значении выкидывания детей и спасении выброшенных
путем обращения их в рабство в Малой Азии см. решение Траяна
в 112 г. н. э.3 В Вифинии эта проблема имела первостепенную
важность для всей провинции. Один эдикт Августа и ряд писем Веспа-
сиана, Тита и Домициана были посвящены этому вопросу, после
того как он возник в Ахайе и Лакедемоне. Траян требовал далеко
идущего внимания к подобного рода притязаниям на свободу
и окончательно лишил воспитавшего права требовать возмещения
расходов по росгштянию подобранного ребенка4. В силу изданного
в начале III в. постановления (Cod., VIII, 51, 1 ) рабовладелец moi
требовать возвращения ребенка-раба, если он был вьш^шут без
ведома и против желания господина его матери, но он должен был
возместить воспитавшему затраты на его воспитание или обучение
какому-нибудь ремеслу5. Усыновление свободнорожденного
найденыша-мальчика в Египте человеком египетской национальности
каралось законом. 25% принадлежавшего усыновившему
имущества подлежало конфискации после его смерти6. Ограничений
при воспитании подобранных девочек не встречается; случаи,
когда найденыши обоегг пола воспитывались как рабы, были,
вероятно, очень многочисленны. Что касается числа рабов по
рождению сравнительно с покупными, то данн^ш у Петрония, 53,
гласящие, что в поместье Тримальхиона в Кумах в один день родилось
30 мальчиков и 40 девочек, представляют не что иное, как смешное
преувеличение. Но указание на действительное число «vernae»
для Средней Греции содержится в дельфийских надписях об
отпущении (SGDI, 1684—2342). Если предполагать, что все рабы,
о которых специально не говорится, что они рождены в доме, были
куплены, то число рожденных в доме в период приблизительно от
50 г. до н. э. до 130 г. н. э. (см. Calderini, Manomissione, 405, 1)
по отношению к купленным заметно уменьшается (10
прирожденных против 22 купленных, т. е. приблизительно 1 : 2) по
сравнению с периодом 150—50 гг. до н. э., когда на одного купленного
раба приходилось два рожденных в доме. Число последних,
однако, все же заставляет предполагать, что рабовладельцы в Греции
590

поощряли рабынь к деторождению. В Египте очень часто
встречаются οίκογενεΐς (рожденные в доме) в папирусах времен
римского владычества7. На их хозяйственное значение по сравнению
с купленными рабами указывает отдел 67 из Gnomon, Id. Log.,
BGU, VI, 67, согласно которому продажа для вывоза детей,
рожденных от рабов египетской национальности, принципиально
запрещалась и их хозяева в случае нарушения этого запрета облагались
тяжелыми денежными штрафами—конфискацией 25—100% их
общего состояния. Их пособники при подобных сделках также
подвергались наказанию. Сфера действия этого закона
значительно расширялась благодаря тому, что суд в тех случаях, когда
нельзя было точно доказать происхождение ребенка, признавал
мать раба'египтянкой8. Определенных данных о числе рабов в какое-
либо время и в какой-либо области в литературе времен Империи
не встречается, за исключением отдельных указаний на численное
соотношение между рабами и свободным населением. Из
сообщения Галена (V, 49 К.) видно, что его родной город Пергам имел
во второй цоловине II в. приблизительно 40 тысяч граждан
и,—считая женщин и рабов, но без детей,—120 тысяч жителей.
Исходя отсюда, по приблизительному подсчету Галена, в Пергаме
было 40 тысяч взрослых рабов, т. е. на каждых двух взрослых
граждан приходился один раб, что составляет 33 */8% (сравн. Beloch,
Bevölkerung, 236). Считая детей и жителей, не пользовавшихся
гражданскими правами, доля участия рабов в общем числе жителей
оказалась бы еще меньшей. Пи сравнению с местностями нильской
долины этот процент рабов чрезвычайно высок. В египетском
городке Птоломеиде-Гормос рабы в 192 г. н. э. составляли 7%
из общего числа жителей, см. Wilcken, Gr. Ostraka I, 683; его
исчисление опиралось на список рабочих (в Charta Borgiana),
принудительно работавших на постройках плотин (N. Shaw,
Charta papyracca graeca [Rom 1788]—Preisigke Sammelb., 5124).
Рабы были обязаны работать на этих постройках, если их господа
подлежали этой повинности (см. Fr. Oertel, Die Liturgie [Leipzig
1917] 78 и BGU, VII, 1634, 11, 15). Рабы, принадлежавшие жрецам
особо чтимых храмов, были от них освобождены (BGU, I, 176—
Mitteis-Wilcken, Grundz, I, 2, 83). Согласно BGU, VII, 1634,
col. I, от 229—230 г. н. э. из общего числа 466 человек, обязанных
поддерживать плотины, было 6 рабов. Из одного списка подушной
подати из Филадельфии от 128—129 г. н. э. видно9, что в числе
прочитанных нами имен рабов, вольноотпущенников и свободных,
подлежащих подати, находилось только 2 раба10 и 2
вольноотпущенника. Отсюда вытекает, что на 100 свободных из низшего
и беднейшего класса Египта, составлявшего главную часть
населения, приходился один раб и один вольноотпущенник.
Дальнейшее подтверждение очень небольшого процента рабов среди
низшего слоя жителей египетских деревень и городов имеется для
Филадельфии в Файюме в I в. в Pap. Corn. 21u и в Pap. Princ.
212, которые говорят только об одном рабе на 280 свободных,
платящих «συντάξιμον». В Pap. Princ. 9, алфавитный список платящих
591

подушную подать в Филадельфии в 30 г. н. э. содержит имена
2 рабов из числа 54 человек, общественное положение которых
в документе точно указано. От 94 г. н. э. (Greek Papyri in the
British Museum II [London 1898], стр. 19 и ел.) в списке мужчин
из местечек Арсиноиты, внесенных сюда, как подлежащих уплате
подушной подати, находятся приблизительно 232 имени лиц,
общественное положение которых совершенно не установлено. Среди
них нет рабов. Число рабов, принадлежащих платящим подушную
подать жителям египетских городов, бесспорно несколько выше,
чем вышеприведенное низкое процентное отношение для беднейших
жителей деревень. Этот установленный уже факт подтверждает
длинное, но имеющее пробелы перечисление άμφόδαρχος с улицы
'Απολλώνιου Παρεμβολή в Арсиное в Файюме от 72—73 гг. н. э.13.
Общее число плательщиков от 14 до 60 лет, проживавших на этой
улице, составляло 385; рабов там проживало всего 52. Отсюда
следует отнять 9 детей рабов, еще не достигших 14 лет14, и трех
рабов, принадлежавших женщинам, вписанным как гражданки
из Александрии15. Из платящих подушную подать граждан рабов
было, следовательно, не больше 10%. Отношение числа рабов
к общему числу свободных, включая римских и александрийских
граждан, а также иудеев, было не выше. (Для общих данных
о рабах в Египте сравн. Ed. Meyer, Kleine Schriften 1,192 и Wilcken,
Gr. Ostraka, I, 703). Распространенный ранее взгляд о
существовании огромных масс рабов в Риме и Италии в начале Империи
(например, 90Ö ibiL>i4 раииь 1ильки ь Риме. Миг quufUL, Sldctibvei w.
II, 124; по более старым изданиям Fr/ed/önd^^ittengeschichte
Roms) был неправильным заключением, сделанным на основании
фактических примеров большого количества рабов в хозяйствах
отдельных высокопоставленных или богатых римлян и на основе
преувеличенных общих данных в литературе I в. У Фронтина
(Aqu. urb. Rom., 98) есть подтверждение того факта, что после
33 г. до н. э. из среды его рабов была отобрана небольшая группа,
обязанная следить за исправностью римских водопроводов.
Вероятно, их было не более 240, которые составляли ту часть охраны
водопроводов, которая х>о времена Фронтина была собственностью
государства (там же, 110). По ссюбщению Кассия Диона (LUI,
24,4) у M. Эгнация Руфа, бывшего эдилом в 21 г. до н. э., нехватало
рабов, чтобы поставить достаточную пожарную команду для города
Рима. Ему пришлось для этого нанимать чужих рабов. Педаний
Секунд, префект города в 61 г. н. э., один из самых богатых людей
в Риме, держал 400 рабов (Tac. ann., XIV, 43, 4). Сенека говорит
(De clem. I, 24, 1) о внесенном на рассмотрение сената
предложении, чтобы рабы имели особую одежду, которая отличала бы их
от свободных. Предложение было отклонено ввиду могущей
возникнуть грозной опасности, если рабам станет известно их
число по сравнению со свободными лицами в Риме. Время, когда
этот вопрос должен был дебатироваться в сенате, точно неизвестно,
а замечание Сенеки носит такой общий характер, что значение его
для исчисления рабского населения в Риме крайне незначительно.
592

Столь же осторожно следует относиться и к «легионам рабов»,
настолько якобы огромным, что в римских хозяйствах специально
для них держали номенклаторов (Плиний, п. h., XXXIII, 26; сравн.
Ювенал, V, 66 и ел.), далее к сновидению Адейманта у Лукиана,
«Корабль», 22, сулящему ему 2 тысячи самых лучших и
красивых рабов всех возрастов, и, наконец, представление об огромных
массах рабов, находящихся во владении одного человека, которое
дает Петроний, 47: он заставляет Тримальхиона спросить у одного
из своих рабов, к какому разряду хозяйства он относится, и
получает ответ, что он состоит в 40-й декурии (сравн. смешные
преувеличения там же, 53, и замечание, что из 10 рабов едва ли один видал
в лицо своего господина, там же, 37; см. также—Sen., De vit.
beat. 17, 2). Не подлежит сомнению, что большое количество рабов
содержалось как в хозяйстве, так и в свите богатых лиц, особенно
в Риме, которые этим не очень благовидным способом выставляли
напоказ свое богатство (Sen., Epist. mor. 110, 17; сравн. Juven.,
VI, 141; VI, 352. ApuL, Met. II, 2 uMartial, 11,57). Более
приемлемые указания о числе рабов, находившихся во владении известного
и богатого римского рода, мы почерпаем из имен рабов и
вольноотпущенников знатных Статилиев, которые в продолжение пяти
поколений—приблизительно от 40 г. до н. э. до 65 г. н.
э.—фигурируют в фамильном склепе (CIL VI2, 6213—6640). В этих надписях
перечислены, вероятно, не все их рабы и вольноотпущенники,
но общее число, полученное после вычета явных повторений,
составляет приблизительно 438 человек, которые распределяются
следующим образом: 192 раба, 84 рабыни; 100 вольноотпущенников
и 62 вольноотпущенницы. Т. Статилий Тавр Корвин, «Consul
Ordinarius» 45 г. н. э., имел всего 8 человек, считая рабов и
отпущенных на волю мужчин и женщин. Статилий Тавр Сизенна, консул
16 г. н. э., и его сын имели трех рабов и трех вольноотпущенников;
Статилия Мессалина, супруга Нерона,—трех или четырех рабов
и одного вольноотпущенника. Что мы должны избегать
преувеличенных представлений об огромных количествах рабов,
являвшихся собственностью знатных римских семейств, видно также из
постановления Августа от 12 г. н. э., ограничивавшего число
рабов, могущих следовать за своим господином в изгнание,
двадцатью (Кассий Дион, LVI, 27, 3; сравн. с 10 рабами, которых Каль-
пурнию Пизону предварительно было разрешено взять с собой,
когда он был отправлен в изгнание Калигулой, там же, LIX, 8, 8).
Действительное число прислуживающих рабов, сопровождавших
зажиточного господина в его путешествиях, лучше всего видно из
свидетельского показания Галена о своем путешествии сухим
путем из Коринфа в Афины с одним другом, которого
сопровождали еще 2 раба, причем предварительно им было послано
в Афины морем еще 2 или 3 раба (Galen, V, 17 К.)· Сенека, один
из самых богатых людей своего времени, считал, что^он
путешествует очень скромно и просто, если за ним ехала 1 повозка с
рабами (вероятно, 4 или 5, Senec, Epist. mor., 87, 2). И в самом Риме
жили многие, которые, не будучи пролетариями, все же обходи-
38 Валлон
593

лись без рабов или имели не больше одного или двух (Ювенал,
3, 286, 9, 64 и ел. 142 и ел.; ветеран, не имеющий рабов, Script,
hist. Aug. «Adrian» 17, 6). Немногочисленные и ненадежные
источники дают нам весьма путанную картину огромных масс рабов для
III в. Против этого говорят поразительно маленькие группы рабов,
принадлежавших наместникам провинций, наследникам престола
и правящим императорам. Прокул, богатый уроженец Приморских
Альп, будто бы вооружил 2 тысячи собственных рабов, когда
он в 280 г. н. э. сделал попытку захватить власть (Script, hist.
Aug. «Firm.» 12, 2); наоборот, историк III в. Элий Корд сообщает
не число рабов, принадлежавших каждому отдельному
императору, а^х вид и происхождение (там же, «Gordian», 21, 4).
Восстание в Сицилии в III в. описывается как «некая рабская война...
так как всюду бродили разбойники» (там же, «Gallien», 4, 9).
По мнению составителя вымышленного письма у Script, hist.
Aug. «Claud.», 14, 7 и ел., 7 рабов и 7 других слуг, повидимому также
рабов, вполне справлялись с обслуживанием проконсула в Сирии..
Император Тацит владел в общей сложности меньше чем сотней
рабов, которых он и отпустил на волю (там же, «Tacit», 10, 7).
Создавшееся впечатление, что число рабов, предназначенных для
продажи на рынке, в правление Августа заметно сократилось,
еще усиливается законами, изданными в начале Империи, об
отпусках на волю. Главным основанием для этого законодательства
была бесспорно неиихидими^ъ ^радить гражданское население
от дальнейшего просачивания в него чуткдого элемента, каковым
было рабское население Италии («чтобы римский народ сохранял
чистоту своего состава и не примешивал к своей крови кровь
чужестранцев и рабов. Поэтому он весьма скупо давал римское
гражданство и ограничил право отпуска на волю»—Светонай,
Август, 40); не исключена возможность, что к этому
присоединилась причина и экономического порядка: необходимо было
остановить рост числа бедных, предоставленных самим себе людей
в Риме, как результат продолжавшейся политики laissez faire
при отпуске на волю (сравн. Schneider, Sc laverei im alten
Rom, 19). Если принять во внимание уменьшение поставок рабов,
добытых на войне и посредством разбоя, то этот закон указывает
на численное уменьшение предназначенных для продажи рабов.
Ограничения сказываются в следующих декретах: LexFufiaCaninia,
относящийся, вероятно, ко 2-му г. до н. э., ставит число
отпускаемых на волю в зависимость от общего числа рабов, имеющихся
у господина; этот закон не потерял еще своей силы и к концу III в.
(Script, hist. Aug. «Tacit», 10, 7); Lex Aelia Sentia IV в. н. э.
затруднял некоторые виды отпуска на волю и запрещал рабовладельцам
моложе 20 лет вообще отпускать рабов на волю (Gai, I, 38 и ел.;
U1р., I, 13; Inst., I, 6, 4 и ел.). Все же это могло иметь место в
Испании, в Сальпензе, если перед советом декурионов была
представлена «достаточная причина отпуска» (FIR7, стр. 146, Lex Salpens,
28), так же как отпуск на волю рабов моложе 30 лет, который был
возможен только путем настоящего судебного процесса (Gai, I,
594

18; (//p., I, 12; сравн. Partsch, Ztschr. Rechtsgeschichte, XLII
[1921], 246). К ряду этих ограничительных законов относится
также Lex Visellia от 24 г. н. э., который отстранял
вольноотпущенников от занятия городских должностей.
Так как в Египте крайне легко происходила взаимная замена
специфически египетских и греческих имен, то давно убедились
в тщетности попыток на этом основании устанавливать
действительную национальность свободных после 150 г. н. э., а именно,
будто бы носителя греческого имени следовало считать греком, а
египетского—египтянином (М. Strack, Arch. f. Pap., I, 208; W. Otto,
Priester und Tempel, I, 2, 1). Что касается рабов, то следующие
примеры, в которых их настоящее происхождение указывается
поставленным в виде прилагательного именем их родного племени
(έθνικόν), показывают, что значение их имени с точки зрения
языка и его языкового смысла для установления их этнического
происхождения совершенно бесполезно. Таковы рабы с
греческими именами, родиной которых были не греческие местности:
Касталия из Сирии (SGDI, II, 1686), Диодора из Фригии (1710),
Дионисия из Египта (1712), Антигона из Иудеи (1722), Фила из
Сарматии (1724). Одна рабыня из Мавритании, без сомнения
негритянка, первоначально называлась Аталус, а потом была
переименована в Эвтихию (Pap. Strasburg., 1404, 25 ел.; Arch. f. Papyrol.,
Ill, 419). Раб Прот (πρώτος—«первый») был из Сидона (SGDI,
i, ki<jèj, j-tpHwiu -paubiti/i Но ciparibi UdCidpHOb (iiJ4), Си1срИС,
«родом ботанка» (вероятно, местечко Ботион около Трои, 2151).
Один раб носил иллирийское имя Плотор, тем не менее он был
помечен как италиец (1800). Полную невозможность установить
происхождение на основании имени подтверждает нам следующая
фраза, которая постоянно повторяется в папирусах при договорах
о продаже рабов: «по имени такой-то, или если каким-либо другим
именем его (или ее) угодно называть». Из папирусов могут быть
приведены следующие примеры для доказательства, что между
именем и происхождением рабов не существует никакого
отношения: германец с греческим именем Гермес (Pap. Societ. Ital., V,
447, 7); рабыня-девушка с еврейским именем Самбатйс названа
также и греческим именем Афинаиды (BGU, III, 887, 3). Одна
рабыня не италийского происхождения носит латинское
ласкательное имя Анилла—«мамаша». Ее местное происхождение
обозначено словом «пиллийка» (Arch. f. Papyr., XI, НО; сравн. Раруг.
Охуг., VI, 903, 32). Три поколения туземных рабов носят все
египетские имена, кроме внука, который назывался Аполлонием
(Pap. Oxyr., XII, 1468 и ел.). Одна еврейка, выкупленная
синагогой, носит греческое имя Парамоны, ее сын называется Иаковом
(Раруг. Охуг., 1205, 4). Один раб италийского происхождения
носит египетское имя Самбас (Pap. Erz. Rain., 302, 84; см. Stud,
zu Paleog. IV, 69). Один раб-мальчик с редко встречающимся
в греческом языке именем Аргутис является родом из Галлии
(BGU, I, 310 и ел.). В Риме германские рабы, которых мы находим
в гробнице Статилиев, носят по большей части латинские имена,
38*
595

например, Каст, Циррат, Климент, Феликс, Стренуус, Урбан;
в их числе были двое, имена которых переведены с греческого,—
Нот и Пот, и только один единственный носит имя германского
народа, Свеб, которое, вероятно,—но этого никак нельзя
утверждать с полной уверенностью,—дает точное название родного
племени раба (CIL, VI, 2, 6229—6237). Другие страны, которые
поставляли рабов с греческими именами, были Испания, Галлия,
Далмация, Сардиния, Африка и Фракия (М. L. Gordon, Journ.
Rom., Stud. XIV (1924), 103, 4). Много свободных евреев с
латинскими или греческими именами встречаются нам в еврейских
катакомбах Рима II и III вв. н. э., например, Флавия, Эмилия,
Нуменис [Нумений], Никета, Парекорий [Парегорий], Эвтихети,
Марулейна [Мариллина], Никодим и т. д. (см. Я. J. Leon, Trans.
Am. Phil., Assoc, LVIII [1927] 213 ел.). Поэтому мы имеем полное
право признать, что в числе рабов было известное количество
евреев, которые, если бы исходить только из их имени, могли
быть приняты еа греков или италийцев. И далее можно также
призвать, что имена рабов, произведенные от названий городов,
областей или стран, как, например, Азия, Эфесий, Смирна, Траисса
(f. е. фракиянка) и т. д., передают нам скорее всего воспоминание
о том месте, где были куплены эти рабы, или какую-либо другую
ассоциацию (Варрон, lin. lat., VIII, 21; Gordon, 96 ел.). Твердым
исходным пунктом для установления происхождения рабов
является, ΙαΚΗΜ ^ jydouNi, yi\âoatitlC На СГО ПриПСХоЖДСППС, ВЫраЖСППОС
прилагательным εθνιχόν (название национальности раба), так как
по римским законам такое указание безусловно требовалось от
продавца, если раб выставлялся на продажу. Покупатель имел
право объявить сделку недействительной, если это указание
отсутствовало (Дигесты, XXI, I, 31, 21. О продаже рабов по римскому
закону в Египте см. BGU, III, 887, 3; I, 316, 13). Базируясь на
этом, можно на основании надписей и. папирусов сделать
следующие выводы: 1. Число рабов, принадлежавших к народностям,
проживавшим за пределами государства, было сравнительно
незначительно: один такой раб приходился на 8, которь^е^есспорно
происходили из областей .внутри империи (М. Bang, Rom. Mitt.,
XXV (1910), 246). 2. Большинство рабов, появлявшихся в той
или иной провинции империи, были уроженцами этой самой
провинции. Но отсюда нельзя сделать никакого заключения об их
этническом происхождении, так как этническая принадлежность
родителей этих рабов неизвестна. 3. Охватившее широкие массы
переселение и постоянное передвижение, столь характерное для
#сех жителей империи в первые два века н. э., отразилось также
pi на рабском населении. В дополнение к собранному Bang'oM
материалу (там же, 229 и ел.) можно для Египта привести следующие
сочные данные, касающиеся рабов, привезенных в эту провинцию:
а) Эфиопы, или негры, обычно попадавшие в Египет, пройдя
iiepe3 Адуле; Адуле, по Плинию, п. h. VI, 29, 173, было торговое
местечко троглодитов для продажи рабов, Pap. Strassburg [Lpz.
1912], 79, 2. 1404, Arch. f. Pap., Ill, 419; «раб из земли эфиопов»,
596

негр с греческим именем Эпитинханон (Aegyptiaca Festschr.
f. Ebers [Lpz. 1897], 102). Рабское имя Мелас («Черный»), которое
L. West приводит как принадлежащее негру (Journ. rom. stud.,
VII [1917], 54), ничего не говорит ни о цвете кожи, ни об
этническом происхождении (BGU, II, 467, 11).
b) Малая Азия: Памфилия, Pap. Mich. inv. 5474, Arch. f. Pap.,
XI, ПО. Фригия, BGU, III, 887, 3 (имя рабыни
Самбатйс—еврейское). Ликия, там же, 913, 8, Понт, 937, 9.
c) Сирия: Лукиан «Токсарид», 28 (цитируемые West Journal.
Rom. Stud., VII, 54; сирийцы из BGU I, 155, 178. II, 618. Ill,
816, вероятно, не были рабами).
d) Парфия: Pap. Brit. Mus. II ст., XXI, 229 natione Transflu-
minianus («из-за реки <Евфрата>»).
e) Крит: Pap. Leipz. 5, 7, сравн. 4, 12 (Gr. Urkunden zu Leipzig.
1906).
f) Кирена: Zereteti—Jernstedt, Папирусы русских и грузинских
сборников [Тбилиси 1930], 27, 6.
g) С Запада: Италия. Stud, zu Pal. u. Papyrusk, IV, 69,
Pap. Erzh. Rain· 88. Раб по имени Керинф подписывает документ
латинским вензелем, Pap. Oxyrin. II, 224. Германия, Pap. Soc.
Ital., V, 447, 25. Галлия, BGU, I, 316, 12 и ел. Сравн. Clem. Alex.
«Paed». Ill, 4, 2. Мавритания, CIL IIJ, 6618. Возможно BGU,
III, 728 из времен Византии. В противоположность выводам
(сравн. Hostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., I, 57) Банга (Rom.
Mitt., XXV, 248), но согласно немногим приведенным им в своем
списке примерам (229 ел.) число эфиопских и негритянских
рабов, наличие которых в Римской империи доказано, было даже
в Египте весьма незначительно, именно там, где скорее всего
можно было предполагать значительное их количество. (В
таблице Банга 6 рабов были из Эфиопии, не принимая во
внимание Script, hist. Aug. «Elegabal», 32, 5. Сюда следует
прибавить 3 рабов согласно папирусам.) Тот же самый вывод можно
сделать и по отношению к рабам, привезенным из стран,
расположенных за пределами восточных границ (в противоположность
J. G. Février, Essai sur l'histoire politique et économique de Pal-
myre [Paris 1931], 47), поскольку Банг называет только двух рабов
из Индии (сравн. spadones Indici, Дигесты, XXXIX; 4, 16, 7),
семерых—из Аравии (сравн. Strabon. XVI, 4,26, что Набатеи имели
очень немногих рабов), четырех из Парфии (рабство парфян носило
феодально-военный характер, и по отношению к ним не допускался
отпуск на волю, Юстиниан, XL 1,2,5. Рабы из Гиркании и Скифии,
Philostrat, «Vit. Apollon.», V, 20, 203) и одного из Персии (Script,
hist. Aug. «Sever. Alex.» 55, 3). Для стран Востока это
подтверждается тем, что в африканских, арабских, персидских и индийских
портовых городах, согласно описанию их в «Перипле по Эритрей-
скому морю», торговля рабами была крайне ничтожна. Только
в Малао время от времени вывозились рабы (Арриан, Перипл, 8)
да Онона на африканском берегу, южнее мыса Гвардафуй,
экспортировала более ценных рабов в Египет (там же, 13). Остров Дио-
597

скорида ввозил рабынь (там же, 31); персидский город Оммана
вывозил их в Аравию и Индию (там же, 36). Части империи за
пределами Италии, поставлявшие наибольшее количество рабов,
происхождение которых может быть точно установлено,—это
Сирия (Rom. Mitt., XXV, 232 ел.). 31 отдельный случай, сравн.
Светоний, Август, 83. Восемь сирийских носильщиков, Марциал,
Эпиграммы (VII, 53, 10, сравн. IX, 2, 11, 22, 9. Ювенал, I, 104,
б, 351); в малоазиатских провинциях 58 случаев, включая рабов
из греческих городов провинции (там же, 233 ел.). Малоазиатские
рабы в Риме: Ювенал, 7, 15. Этот перевес объясняется скорее всего
унаследованными взглядами жителей этих стран, которые не
видели ничего достойного презрения в том, что они продавали членов
своей семьи в рабство (для Понта, Лидии и Фригии см. Philostr.
Vit. Apoll., VIII, 7, 161), чем особенною склонностью к рабству,
как это предполагает Банг по отношению к сирийцам (Rom.
Mitt., XXV, 247). Для подтверждения правильности этого взгляда
Банг цитирует Цицерона и Ливия, где, правда, говорится о
склонности к принятию servitus, но только в смысле политического
подчинения (например, Тацит, Истории, 1,90—это приписывается
римскому сенату, сравн. Тацит, Германия, 45—по отношению к
германским ситонам; «Агрикола» 30). Из 64 приведенных примеров
видно, что Италия занимает первое место среди стран,
поставляющих рабов, происхождение которых можно точно доказать (Bang,
Кот, Mitt., XXV, 242 ел.;. Из этого числа Î4 специально иалечены
как vernae (Barig, 249); сюда можно, вероятно/ прибавить еще
гораздо больше. (Из 138 «рабов Цезаря» из надйисей в Риме и его
окрестностях, по Дессау, 13 рабов родились в доме. Следует
предположить, что число vernae по отношению к числу иноплеменных,
рабов в любой общественной организации было еще выше, чем
в хозяйстве императора.) Испания поставила 25 рабов, из которых
двое обозначены как vernae (там же, 239 ел.). Североафриканские
провинции Мавритания, Нумидия и Африка представлены 20
рабами, среди них 3 рожденных в доме (там же, 240 ел.). Галлия и
Германия давали сравнительно мало рабов (Галлия—14, тлм же, 239,
Германия—8, там же, 248). Все провинции на северных Балканах
и на берегах Дуная, включая Дакию и альпийское племя лепонтов,
поставили 22 раба. О британских рабах ничего не говорится.
Преобладание местных рабов над ввезенными можно доказать
и для Египта. Там число рабов, рожденных в доме, и число
найденышей, подобранных вскоре после их рождения (Taubenschlag,
Ztschr. Sav. Stift. L. [1930] 146, 6), далеко превосходило число
ввезенных рабов. К этим туземным рабам и подкидышам следует
прибавить еще тех рабов, которые значатся, как несомненно
происходящие из самого Египта, двое—в Pap. Treib. 8, 2 (S.-Ber.
Akad. Heidelb., VII [1916], Abh. 10), один—в Pap. Eitrem, 5
(Preisigke, Sammelbuch III [Lpz. 1926] 6016, 22) и, наконец,
один—в BGU 1059, 7. В актах об отпуске на волю у дельфийского
жречества (50 г. до н. э. до 150 г. н. э. SGDII 2100—2342)—за это
время по надписям можно проследить—всего 34 раба—об одном
598

или двух сказано, что они привезены из-за границы (SGDII 2151,
а также 2322), 13 обозначены как местные уроженцы, а
происхождение остальных 19 неизвестно, следовательно, они были,
вероятно, куплены в окрестностях Дельф. Об vernae в литературе
Запада см. Марциал, II, 90, 9, III, 58, 22; Ювенал, I, 27, 14, 169;
Петроний,53,2; Апулей, Превращение, XI, 18; Стаций, Сильвы,
II, 1, 76 ел.
Данные о способе купли и продажи рабов во времена Империи
весьма скудны по сравнению с пространственным расширением
легальной торговли рабами. Государственная продажа рабов
сократилась вместе с сокращением снабжения рабами путем захвата
пленных во время войн (Калигула из финансовых соображений
продавал гладиаторов с аукциона высшим римским магистратам
и заставлял их давать высокую цену, Cass. Dion, LIX, 14, 1 ел.);
но провинциальная власть в Египте, как и прежде, устраивала
государственную продажу рабов, если к ней обращались с подобной
просьбой (продажи в Египте δια κομακτόρων—coactores, Pap. Strassb.
79, 3. Pap.Oxyr., XII, 15,23). Мелкий торговец рабами (Лукиан,
Heyry, 24) отныне часто встречается в литературе того времени.
Известным торговцем рабами в эпоху Августа был некий Тора-
ний (Светоний, Август, 69; Плиний, п. h., VII, 56). Продажа через
посредника, вероятно, торговца рабами, в Египте: Pap. Oxyr.
I, 94. Следует обратить внимание на различие между σωματέμπορος—
оптовым торговцем :: -ρο^νηταΐ τα^άτ^ν посредниками в надписи
из Фиатейры (Syll. or., 524). Примеры ввоза рабов в византийскую
эпоху из Эфиопии в Египет скупщиками и посредниками, Pap.
Strassb. inv. 1404, 24 ел., 9 ел., см. Arch. f. Pap., III, 418 ел.
Кроме того, покупали рабов, обученных какому-нибудь ремеслу,
для помещения своего капитала и сдавали в наем или продавали
их, как приносящую прибыль собственность (см. жалобу у Колу-
меллы, IV, 3, 1, на то, что некоторые люди тратили свои деньги
на покупку рабов, но нисколько не заботились об их
благополучии). Если кто-нибудь хотел купить раба в такой области, где
не было постоянного рынка, то он должен был обращаться к агенту,
как, например, в III в. в Аркадии (Philost. «Vit. Apoll.», VIII, 7,
161). Между тем в первые два века в далеко лежащих друг от друга
частях империи, особенно в западной ее половине, появилось
небольшое число рабов, обозначаемых словом graeci (в Италии
CIL IV 4592, VI, 17448. В Северной Африке VIII, 11925. В Испании
II, 4319. В Галлии XII, 3323. В Дакии III ст. 940, tabellae ceratae
VII). Общепринятым методом, применявшимся в том случае, если
люди только что были обращены в рабство или привезены
профессиональными работорговцами и впервые пускались в продажу,
был аукцион на обыкновенном рынке (покупка раба на рынке
Памфилии александрийцем для отправки морем в Египет, BGU,
III, 887, 1 ел.). В Риме продажа происходила на форуме недалеко
от храма Кастора (Тибулл, IV, 5, 52).
Продажа беглого раба общественным глашатаем, Лукиан,
«Харон», 2. Когда Калигула продавал некоторых своих рабов,
599

как гладиаторов, то он восседал на помосте для продажи и
принимал участие в аукционе, Cass. Dio, LIX, 14, 1 ел. Продажа через
публичного аукционатора в местечке Бунака в Испании: Dessau,
6891, 11 ел., Bruns, FIR 112, И ел. Продажа на рынке через
общественного глашатая в Бэтокеке недалеко от сирийской Апа-
меи, Sull. Or., 262, 20 ел. Торговцы на Западе имели обыкновение
обмазывать ноги вновь приведенных рабов известью в отличие
от местных рабов {Плиний, п. h., XXXV, 199; сравн. Пропер-
ций, IV, 5, 52; Тибулл, II, \\,4\; Ювенал, I, III; Овидий «Amores»,
I, 8, 64) и выставляли их на высоком помосте (catastra); иногда
они вешали дощечку с написанной ценой на шею раба, который
должен был делать всевозможные прыжки, чтобы показать свою
ловкость (Проперций, IV, 5, 52). Если известный раб переходил
от одного господина к другому, то акт продажи совершался без
формальностей и торг, вероятно, заключался на улице, как в Египте
(Pap. Оху. I, 95, 7. IX, 1209, 9. XVI, 1706, 13. Pap. Soc. Ital.
Ill, 182, 12, 29. Pap. Col. inv. 551 verso II, 1). После этого торговая
сделка окончательно оформлялась и записывалась, (О записи
актов по продаже рабов вместе с другими имущественными
изменениями см. списки γραψείον в Тебтунисе в Египте, Michigan
Papyri II (Ann. Arbor 1933) index VII δούλος, δούλη.) С ростом
частной торговли в литературе стали обращать больше
внимания на то, как ведут себя торговцы во время купли и про-
тто^т^т* *-чо^г»т> /Οο^/Λητ»Γ4·τ*τ-·/Λτ>Γ*ττ *тт>г» ryr-гпт* ттпп/ч г\п& тт/^л»т«ттт тт» /'JS ι i /τ η η *-κ» *ι η m·
Γ\*Α/λ\λ* j>UUv>U. 11 uova'v;^1 0'1)СЦ j l^CfT/1'w л , li'O ρα'υ: lwwiUUlU^ à ■ U>*i-isi,àii.jSU.Ui.
«Vita Apoll.», III, 25.) Всячески стремились подчинить торговлю
контролю при гомощи законодательных постановлений, требуя>
чтобы торговцы заявляли о скрытых и старых болезнях, которые
могли оказать влияние на ценность раба. Осмотр возможных
объектов купли покупателями стал более строгим, и была сделана
попытка сохранить в лице раба живое орудие производства для
той именно работы, в которой ощущалась необходимость (Varr. r.r.
II, 10, 3: советы, касающиеся поддержания физических
потребностей рабов, предназначенных быть пастухами). Плиний Младший
купил по совету своего дА уга группу рабов, которые при продаже
подверглись осмотру этого последнего, Плиний, Письма,* I, 21.
Плиний в своей п. h., XXXII, 135, дает рецепт для удаления
волос у предназначенных на продажу мальчиков, чтобы увеличить
их притягательную силу (подробное исследование физических
качеств рабов торговцами, см. Светоний, Калигула, 26,2.
Раздевание рабов для лучшего осмотра работорговцем, Светоний,
Август, 69). См. голого выставленного на продажу раба на
могильной плите из Капуи (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., табл. XI
2 с объяснениями, 213 ел. Картина, изображающая подобную же
сцену из жизни Тримальхиона в перистиле его дома, Петроний
29,3). На рельефе из Ария (ß. Laum, Germania, Korrespondenz!),
der deutschen Kommission, II [1918], 110 и рис. 1) распорядитель
аукциона снимает одежду с раба, чтобы будущий покупатель мог
лучше видеть его мускулистые члены. Сравн. Сенека, «Epist.
mor.», XI, 1,9. После продажи раба в купчую записывали обычно
600

его приблизительный возраст и указывали его приметы16. Это
описание, είκών—в каком бы документе оно ни находилось,
имело большое значение для нового владельца, если раб
благодаря продаже переходил из рук в руки, как для сличения, так
и в качестве дальнейшего доказательства законного владения17.
В римском своде законов среди эдиктов курульных эдилов
находятся статьи о рабах, подлежащих продаже, de mancipiis ven-
dundis. Согласно им, на дощечках, которые висели на шее раба,
должна была быть обозначена каждая серьезная болезнь, которой
он страдал, а также указано, находился ли он когда-нибудь раньше
в бегах или был ли он вообще беспокойным человеком (Геллий,
IV, 2, 1. Backland, Law of Slavery, 52 ел.). Продавец при продаже
каждого отдельного раба должен был объявлять, не находился ли
этот последний под следствием, в результате которого мог
возникнуть процесс о возмещении убытков (там же), потому что
ответственность за такие проступки вместе с властью (potestas) над
рабом переходила к новому владельцу (Buckland, 106). Согласно
египетскому закону о чужеземцах, отвечать должен был раб,
а не господин {Taubenschlag, Straf recht im Rechte der Papyri 108.
BGU, IV, 1139, 16 ел. Pap. Oxy.', II, 283, 16 ел. BGU, I, 361
col. Ill, 10, 30. 341, 8. 146, 5; сравн.« Taubenschlag, Ztschr. Sav.
Stift, L., 164), но гарантия того, что раб в данный момент не
находился под следствием, все же должна была быть дана в удостове-
рптслыюм документе (affidavit) продавца (Pap. Columb. inv. 551
verso I 20) или отмечена в купчей. Римскими законами на Западе
покупатели были, в случае если у раба вспыхивала серьезная
болезнь, застрахованы оговоркой, которая объявляла сделку
спорной или предоставляла право учинить иск о частичном
возмещении заплаченной суммы, если у раба объявлялась «болезнь
или какой-нибудь порок»18. Перед юристами стояла трудная
задача определить, какая болезнь могла аннулировать покупку.
В общем такой считалась болезнь, уменьшавшая
работоспособность раба (Дигесты, XXI, I, 10 рг) и вспыхивавшая периодически
или непериодически, как, например, болезни, сопровождающиеся
лихорадкой, перемежающаяся лихорадка, подагра, если
приступы были настолько сильны, что приостанавливали работу раба
(Дигесты, XXI, I, 1, 8). В известных нам запродажных актах из
Египта времен Римской империи встречается часто повторяющаяся
египетская или древнесемитская оговорка, точно перечисляющая
болезни, которые аннулируют покупку. Она так средактирована,
что покупку можно отменить только в случае кожных заболеваний
(επαφή—вероятно, проказа) или эпилепсии19. В византийском
запродажном акте Pap. Cair. Masp. 67120, 189 Cat. Gén. du Mus.
du Caire (1911) определение римского закона относительно
замалчивания болезни (morbus) и порока (Vitium) связано со
специфически восточной формулировкой, страхующей покупателя от
эпилепсии и проказы. Сравн. BGU I, 316, 27 ел.; P. Strassb. inv.
1404, 30 ел. в Arch. f. Pap., III, 419. Возможно, что статья de
emptione servorum (о покупке рабов) эфесского врача Руфа
601

времен императора Траяна (см. Hberg, Abh. Sachs. Ges. XL I,
I, 45) трактовала о различных способах распознавания таких
скрытых болезней или недостатков раба, применявшихся перед
тем, как окончательно решиться на покупку.
Цены рабов в течение первых трех веков менялись, как и
прежде, в зависимости от возраста, обстоятельств, образования,
физических преимуществ и т. д. каждого отдельного раба. Цены,
требуемые за рабов, повсюду видоизменялись в зависимости
от господствовавших условий в каждой отдельной местности.
См. для Египта Pap. Rylands (Greek Papyri in the Rylands Library
[Manchester 1915], 244, 10 ел. из округа Гермополиса в III в.
Попытка уравнять установленные в различных частях империи
цены по своему конечному результату является, собственно
говоря, сомнительной. Она должна была исходить из тщательного
рассмотрения всех вышеприведенных, мешающих этому факторов
{сравн. Segré} Circolazione monetaria [Rom 1922], 173. О различии
в цене рабов и рабынь в Египте см. BGU, IV, 1128, 7. 15) и прежде
всего должна была опираться на данные свидетельства в
надписях и папирусах. Наряду с этим можно лишь с осторожностью
использовать литературные указания, как дополнения к
установленным общепринятым ценам. В правление Августа по
свидетельству Горация («Сатиры», II, 7,43) 500 драхм являлись
подходящей ценой для дешевого и неценного раба. Умного раба местного
мог быть и чтецом, можно было купить за 2 тысячи денариев
{Гораций, Письма, 11,2,5 ел.). Несколько позднее раб стоил в
Египте тысячу серебряных драхм (BGU, IV, 1128, 7 от 14 г.. до н. э.).
Другая цена для V в. до н. э. составляла 1 200 серебряных драхм
{BGU, 1114,16 ел.; 1 серебряная драхма равнялась в то время
1 денарию, Mitteis-Wilcken, I, 1, стр. LXV). Для второй половины
I в. н. э. известны три примера умеренных цен, которые можно
принять за приблизительно правильные определения
общепринятых в Риме средних цен. Мальчик, обладающий талантом
к подражанию, был куплен за 300 денариев (Петронай, 68; пови-
димому, удачная покупка). За девушку-рабыню, пользующуюся
дурной славой, 600 денариев считается низкой ценой (Марцаал,\\}
66, 9). Покупка раба за 1 200 денариев (там же, X, 31, 1). В
противовес этому мы имеем цены из Египта для той же эпохи: девочка,
приблизительно восьмилетнего возраста, куплена за 640
серебряных драхм (Pap. Оху., II, 263, 14 ел. от 77 г. н. э.), что
соответствует 160 денариям, так как египетская драхма приблизительно=
= 74 цртрия (Mitteis-Wilcken, Grundz. I, 1, стр. LXVI). Продажа
•οίχογενής в 85/86 г. н. э., повидимому, очень маленького ребенка
за 10 талантов, 3 тысячи медных драхм= 140 серебряным драхмам
{Pap. Оху., II, 336). В тесной связи с этим находятся египетские
цены того же периода за отпуск на волю под видом гражданского
процесса. Pap. Оху., I, 48,14 ел. от 86 г. н. э., 10 серебряных драхм
и 2 таланта, 600 медных драхм. IV, 722 от 91 или 107 г. н. э., третья
доля оценочной стоимости составляла 200 серебряных драхм. (Общая
602

стоимость отпущения на волю 600 серебряных драхм.) Цены в
дельфийских списках, содержащих акты об отпущении на волю
(продажа богу) во время I в., значительно выше, чем продажные
цены и стоимость отпущения на волю в Египте. Они
колеблются между 1 и 10 минами (Calderini, Manomissione 214)
и равняются в среднем 3—4 минам (там же, 213). Возможно, что
20 тысяч сестерций, заплаченные в Риме за morio (шут; Марциал,
VIII, 13) и соответствующие греческим ценам за отпущение,
следует рассматривать как пример исключительно высокой цены,
которую там платили за рабов, служащих для удовольствия.
Следующие цены рабов взяты из римской литературы I в. и не
могут быть согласованы с вышеприведенными нормальными ценами.
Они могут быть объяснены или как примеры безрассудного
мотовства или в особо поражающих случаях—искажением цифр в
рукописях: Плиний, п. h., VII, 56, цена двух молодых рабов—
2 миллиона сестерций; Марциал, III, 62, 100 тысяч сестерций за
красивых мальчиков; XI, 70, цена в 200 тысяч сестерций. Как бы
спорны ни были эти цены (сверхвысокие цены у Плиния—п. h.,
VII, 128 ел., вероятно, искажены и непригодны для
использования), все же спрос на рабов, как предмет роскоши, без сомнения,
сильно возрос. Кастрация мужчин была запрещена Домицианом
(Светоний, Домициан, 7), и цена на находившихся еще в руках
торговцев spadones (евнухов) снижена. Для II в. цены на рабов
ъ Риме неизвестны. ОбразиБсшная рабыня, vcLeiaüa, была
куплена матросом императорского флота в Равенне за 625 денариев
(восковые таблички от II в. Ztschr. Sav.-Stift., XL 11 453,—Prei-
sigke, Sammelb. 6304). Восковые таблички из Дакии содержат три
определенные цены с точными датами: шестилетняя девочка-
рабыня была в 139 г. н. э. продана за 205 денариев (С. I. L., III,
стр. 937); продажная цена за греческого мальчика в 142 г. н. э.—
600 денариев (III ст. 941); критянка была продана в 160 г. н. э.
за 625 денариев (III ст. 959). Это скорее стандартные, чем низкие
цены, так как в двух этих случаях речь идет об иноплеменных
рабах. Для Египта приблизительно из той же эпохи нам известны
следующие цены из сохранившихся купчих: Pap. Oxy., I, 95,21
от 129 г. н. э., 25-летняя рабыня куплена за 1 200 серебряных
драхм; для более. молодых рабов: BGU, I, 193, col. II 15 сл.=
=Mitteis-Wilcken, II 2, 268 от 136 г. н. э., приблизительно 8-лет-
иий мальчик-раб—цена 700 серебряных драхм—175 денариев;
Pap. Columb. inv. 512 (не опубликованы) от 140 г. н. э., продажа
рабыни за тысячу серебряных драхм; BGU, III, 805, продажная
цена приблизительно 24-летней рабыни 1 500 серебряных драхм;
III 887,9—Mitteis-Wilcken, Grundz. II, 2, 272 от 151 г. н. э.,
купленная в Сидэ в Памфилии девочка-рабыня за 350 денариев;
Pap. Treib. 8,8,14 (см. S.-Bere. Akad. Heidelb. VII [1916] Abh. 10)
от II в., 7з как Д°ля участия в двух молодых рабах в возрасте
15 и 8 лет были уступлены за 1 500 серебряных драхм, цена
каждого составляла приблизительно 1 125 драхм=281 ден.;
Pap. Lond. I, 229, Kenyon, Greek Papyri в Британском музее
603

[Лондон 1893] от 166 г. н. э., семилетний мальчик куплен в Селев-
кии—Пиерия матросом римского флота за 200 ден.; BGU, III,
859 10.20 от II в. н. э., 300 серебряных драхм уплачены за
3-летнего мальчика (низкая цена, так как риск
капиталовложения больше). Две цены, относящиеся к одному и тому же
времени в Египте, должно сравнить с ценой в 625 ден.,
заплаченной за женщину в Дакии (С. I. L., III, ст. 959): раб в возрасте
около 38 лет куплен в 125/126 г. н. э. за 1 400 серебряных драхм=
=350 ден., Pap. Hamb., 63,3 (P. M. Meyer, Gr. Papyrusurkunden
der Hamburger Staatsbibl. [Lpz. 1911—1924]); BGU, III, 8058,
рабыня в возрасте около 24 лет продается за 1 500 сер. драхм.
Stud. ζ. Pal. u. Papyrusk. XXII, 43,17 ел., 20 ел. уступка 1/5 час™
права собственности на девочку-рабыню, оцененную в 840 сер-
драхм; раб, купленный в 154 г. н. э. за 1 400 сер. драхм=350 ден..
(Preisigke, Sammelb. 6016); раб, приобретенный за 2 800 сер.
драхм=700 ден. в 154 г. н. э., Pap. Eitrem 7, 14 в Journ. Egypt.
Arch. XVII [1931] 44 ел.; восьмилетняя девочка дается в залог
за заем в 600 сер. драхм, Pap. Oslo 40,8 (150 г. н. э.); раб в возрасте
около 25 лет, купленный в 160/161 г. н. э. за 1 300 сер. драхм=
=325 ден., Pap. Columb. inv. 551 verso II, 12 ел., Aegyptus, XIII,
230; в документе об одной продаже в Дура на Евфрате в 180 г. н. э.
(Dura Pergamenturk., 23, 9„сл. 17, Münch. Beitr. z.
Papyrusforschung, XIX, 382 ел.) сумма в 500 тирийских сер. драхм заключает
в себе цену раба и половину права собственности на виноградник.,
^ти данные указывают па довольно однородный уровень цен на
молодых рабов в Дакии, южной части Малой Азии, Сирии и Египта,
а именно—от 175 до 600 ден., а для взрослых рабов в областях,,
расположенных восточнее Равенны,—от 350—700 ден.
Находящиеся в нашем распоряжении цены на рабов для западной части
империи в III в. могут служить только примерами высоких цен
на рабов, как предметов роскоши (Script. Hist. Aug. «Elagabal.»
25,5. Покупка рабыни-проститутки за 100 тысяч сестерций; сравн.
ограничения права владения евнухами, изданные Аврелианом,
ввиду высоких цен на них, там же, «Aurel.», 49,8). Фактические
указания цен для III о. можно получить только для Египта.
Они отражают в период после 250-г. н. э. как уменьшение
содержания серебра в имперском денарии, так и в египетской
тетрадрахме (см. таблицы у Gunnar Mickwitz, Geld und Wirtschaft
im römischen Reiche des 4. Jhdts. [Helsingfors 1932] 40 ел.) Pap.
Mich. inv. 5474, Arch. f. Pap. XI, 110, покупка 11-летней девочки-
рабыни в 207 г. н. э.; Pap. Soc. Ital. III, 182, 23 от 234 г.
н. э., двадцатилетняя рабыня за 2 200 сер. драхм (сравн. с 2 200 сер.
др. в manumissio inter amicos от 211 г. н. э., которые были
выплачены за рожденную в доме рабыню 34 лет в качестве выкупа,
Mitteis-Wilcken, Grundz., Il, 2, 362, 9 ел. 20); Pap. Oxy, IX, 1209.
16,23, туземная рабыня 21 года с ее маленьким ребенком—2 тысячи
сер. др.; Stud. ζ. Pal. u. Papyrusk. XX, 71, 11 от 268/70 н. э.,.
девочка-рабыня 13 лет за 5 тысяч драхм в древней птолемеевской
серебряной валюте; Pap. Lpz. 5,9 (Mitteis, Gr. Urkunden der
604

Papyrussammlung zu Lpz. [Lpz. 1906] от 239 г. н. э.), девушка-
рабыня с острова Крита 20 лет за 15 талантов в новой
императорской серебряной валюте; и, наконец, отпущение на волю 40-летней
еврейки с 2 сыновьями в возрасте 4 и 10 лет за 14серебр. талантов
в 291 г. н. э., Pap. Oxyrin., IX, 1205, 9. Следующие документы
трактуют о продаже рабов, но цены или не названы, или затеряны:
Pap. Strassb. 79,5; в Pap. Mich. II (Papyri from Tebtunis 1.) среди
внесенных в γραφείον Тебтуниса выдержек из договоров от 42 г.
:н. э. встречаются только две записи о продаже рабов из общего
числа 32 запродажных актов, col. VI, 18. VII, 6; Pap. Oxy., I, 94
от 83 г. н. э., документ, дающий полномочия на продажу раба;
Pap. Teb., Ill, 561 от I в.; Pap. Giss. Ill, 20 (Büttner, Schritte der
Hessischen Hochschulen [1931], 3) от II в.; BGU, VII, 1162,14 от
182 г. н. э., Pap. Oxy, IV, 716, от 186 г. н. э., заявление о
продаже с аукциона 2/3 раба, а треть была уже свободна; Stud. ζ. Pal.
υ. Papyrusk. XXII 60; Pap. Russ. u. Georg. Sammlungen III, 27,
7,7, II или III в.; Pap. Oxy, XIV, 1706, 18 от 207 г. н. э.;
XII, 1523, квитанция об уплате налога за продажу раба, BGU, III,
«937, 11 ел.
Напрасно было бы пытаться статистически доказать все
прогрессирующее падение числа рабов в Римской империи в течение
•первых трех веков, но все же всегда считались с уменьшением
рабского населения (Ciccotti, Tramonto délia Schiavitu, 282.
Barrow, Slavery in the Roman Empire [1928], 4). Относительный
рост числа свободных ремесленников Burrow oiHüCüi (99) ки II ь.,
<сравн. Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., II, 314, 41) как следствие
постепенного иссякания двух богатых источников, питавших
рабство, а именно войны и морского разбоя (Ed. Meyer, Kb
Sehr. I, 209). Помещение капитала в рабов, как для
непосредственного использования их в производствах самого господина,
так и для получения заработной платы за сданную в наем
рабочую силу, продолжало оставаться доходной статьей. Все
же прибыль от такого капиталовложения должна была
сократиться в зависимости от уменьшения числа рабов,
предназначавшихся для продажи. Запрещение вербовать рабов в ряды
императорских войск (в сухопутные войска и флот) проводилось
строже, чем в дни Республики; раб, сделавшийся центурионом,
был разоблачен и возвращен Домицианом его господину,
Cass. Dio, LXVII 13,1. Траян подвергал денежному штрафу
рабов, которые оказались в составе войска, в том случае если
они добровольно позволили завербовать себя (Плиний, Письма,
X, 30). ВI то же время собственные рабы римского
полководца могли сопровождать его на войну, не принимая участия
в военных действиях (начальник ремесленников, praefectus fab-
rum, в правление Марка Антония был сопровождаем своим παώάρια
в Египет, Syll. or., 196. Рабы в Паннонии при Юлии Блезе
в 14 г. н. э., Cass. Dio, LVII, 4); толковый раб мог иногда найти
«себе применение в интендантстве (Плиний, п. h., VII, 40, раб
Тиридат в войне с армянами).
605

Мнение Ed. Meyer (Kl. Sehr. I2, 191, 1), что настоящее рабство
в Египте, в противоположность крепостному праву, никогда не
играло важной роли, вполне подтвердилось для эпохи римского
господства благодаря папирусам (Th. Reil, Beiträge zur Kenntnis
des Gewerbes im hellenist. Ägypten [Lpz. 1913], 170 ел.). В римском
Египте, как и прежде при Птолемеях, рабы не привлекались
в широких размерах к сельскохозяйственным работам. Для этой
цели предпочитали постоянных, связанных договором, платных
рабочих или нанимали, по мере необходимости, поденных (см. пайки
для наемных рабочих в счетоводных книгах одного поместья
в округе Гермаполиса, Pap. Lond. I, 131, 170 ел.; сравн. Van.
«de re rust.», I, 17, Wilcken, Ostraka, I, 698 ел.). Следующие
документы говорят о рабах в сельском хозяйстве: Pap. Oxyrin., II, 244,
3. 15. 19 ел. от 23 г. н. э., один раб сообщает о перевозке большого
стада овец и коз, принадлежащих ему, из округа Оксиринха
в округ Кинополиса. Один раб, принадлежавший римскому
ветерану (Stud, ζ. Pal. u. Papyrusk. IV, 117; сравн. Pap. Fayum 110,
стр. 262), управлял несколькими имениями своего господина
наподобие римского vicarius (Westermann, Univ. of Winconsin
Studies in Language III [Madison 1919], 172,9). На больших
хозяйственных сооружениях Караниса от 191/192 г. н. э., Pap. Goodspeed
30 (Ε. J. Goodspeed, Greek Papyri from the Cairo Museum [Chicago
1902]), среди более чем одной сотни людей, работавших в этом
большом имении, были только три раба, col. XII, 2; col. XV, 18:
col. XVI, zô. У /\ M.Mayer, üriech. Texte aus Ägypten l^erlin
1916], 57, 6 слова τη èp^j παιδίσχη относятся, вероятно, к девушке-
рабыне; сравн. BGU, I, 7, col/II, 9. VI, 1490, 7. В IV в. в Pap.
Leipz. 26, 7 ел. встречаются два земледельца и один погонщик
ослов—все рабы. Сравн. 111,9 ел., где несколько кому-то другому
принадлежащих рабов заняты на небольшой усадьбе как
«рабочие». Принимая во внимание небольшое число рабов, занятых
сельскохозяйственными работами в больших поместьях, приходится
сомневаться, чтобы мелкие земледельцы (крестьяне) пользовались
в крупных размерах рабским трудом. Правда, материал,
доказывающий использование рабов для ремесленных работ ь египетской
Χώρα (провинции), увеличился благодаря собранным Wilcken f
Gr. Ostraka 1,687 ел., указаниям (сравн. Reil, Beiträge, 171 ел.;
Taubenschlag, Ztschr. Sav.-Stift. L., 149,7), все же утверждение
Wilcken, что в ремесле было занято очень мало рабов в Египте,
осталось непоколебимым. Род работ тех немногих рабов, которые
все же были использованы для этого, ничем не отличался от работ
платных рабочих. Раб мог работать у себя дома, в доме своего
господина и в его предприятиях. Он мог быть куплен и обучен
какому-нибудь ремеслу и окупал вложенный в него капитал
(Reil, Beiträge, 172), будучи в качестве квалифицированного
рабочего отдан в наем владельцу мастерской; он мог и
самостоятельно заниматься своим ремеслом, выплачивая часть своего
заработка своему господину (Reil, 171), как известные нам μισοο-
φορουντα σώματα в Афинах V и IV вв. до н. э. Принимая во вни-
606

мание широкое развитие текстильной промышленности и
постоянный спрос на хороших рабочих-специалистов (Reil, 172), нас не
должно удивлять, что в Египте рабы занимались ткацким
ремеслом чаще, чем каким-либо иным. Pap. Оху., II, 262 от 61 г. н. э.,
извещение о смерти раба-ткача, жившего в момент своей смерти
отдельно от своего господина, Stud, zu Pal., IV, 311, Pap. Rain.,
33, от 72/73 г. н. э. Pap. Soc. Ital., X, 1139, 3 от 134/35 г. н. э.,
расписка вольноотпущенника в получении права на ткацкое
производство, BGU, VII, 1564, 2,23 от 138 г. н. э., выдача платы двум
вольноотпущенникам за сдачу тканей, Stud. ζ. Pal., XXII, 36,8 ел.
от 145 г. н. э. Одна обращенная в рабство γερδίαινα должна
отработать согласно договору проценты за взятые в долг деньги;
заимодавец имел при этом право в течение двух лет сдавать ее
трудлюбомуткачуйо желанию. Pap. Lond., II, 311, 12 ел., ст. 220
от 149 г. н. э., рабыня-ткачиха вместе с другим рабом отдается
за долг (ценность ее заключалась в ремесленной выучке). Pap.
Lond., Ill, 1269 в., стр. LXX от 159 г. н. э. Плата за «диплом»
ткача за одного раба. Pap. Grenfell II (Grenfell und Hunt Greek
Papyri, Second Series [Oxford 1897], 59 ел. от 189 г. н. э., договор
о найме раба на 20 месяцев, который является αθλητής γερδιακήν
τέΖνην, Pap. Оху., XIV, 1647; договор на ученичество в течение
4 лет между девушкой-рабыней и ткачом. BGU, II, 617, 3 ел.,
внесение ткацкого налога при посредстве рабыни, которая с
согласия своего господина работала, вероятно, самостоятельно (Wilcken,
Ostraka, I, Ь88). Pap. Soc. Ital., Ill, 241—есть договор об
ученичестве от III в.: 14-летняя девочка-рабыня должна обучиться
ткацкому ремеслу. Преобладание свободного труда по сравнению
с рабским даже в ткацком ремесле, где рабы были сильнее всего
представлены, ясно видно из папирусов (обучение детей
свободных, Pap. Оху., II, 275. Pap. Teb., II, 385. 442. Сравн. παραμονή—
договор свободных мальчиков с ткачами, Pap. Teb., II, 384.
Vitelli, Papyri Fiörentini I [Milano 1906], 44, 16 ел.). Другие
профессии редко встречаются среди рабов в городах и селах Египта:
Stud, zu Pal., IV, стр. 67, Pap. Rain., II от 72/73 г. н. э.,
упоминание ρητορικός δούλος, который был или рабом ритора, или обучал
риторике. В Pap. Teb., Ill, 401, 12 παιδίσκη—девочка,
поставлявшая пиво в один дом, могла быть и рабой. Pap. Оху., IV, 724
от 125 г. н. э., договор об ученичестве, согласно которому мальчик-
раб поступает на два года в ученье к стенографу, чтобы брать
уроки по этой специальности (сравн. Westermann, Class. Phil., IX
[1914], 195 и ел.). Pap. Soc. Ital., VI, 710, 13 отдается в наем
мальчик-раб в качестве слуги, его ремесло неизвестно. Stud. z. Pal.,
XXII, 60, 14 II и III вв., сдача в наем услуг мальчика-раба,
обслуживающего ручную мельницу. BGU, IV, 1021, 6 ел. III в.,
один раб попадает в ученье к шерстобиту (κτενιστής, см. Reil 66,99).
Wessely, S.—Ber. Akademie, Lpz., Pap. Leipz. 11 252 г. н. э., раб-
медник и другой—рыбак. Девушка-рабыня на службе у двух
содержателей публичного дома, вероятно, в Арсиное,
приблизительно 265 г. н. э., Pap. Soc. Ital., IX, 1055, а. В Pap. Leipz. 97
607

от 338г. н. э. (Mitteis, Gr. Urkunden d. Papyrussammlung zu Leipzig)
col. X, 7. 9, возможно, что παιδία («малые») были рабами.
Государственные налоговые квитанции об уплате налогов рабами,
которые, по всей видимости, работали самостоятельно: Wilcken,
Ostraka, II, 235. 1400 (сравн. I, 688) и Pap. Lond., Ill, стр. LXX,
1269а. Только что родившие рабыни использовывались своими
господами в качестве кормилиц как в столичных, так и областных
городах: BGU, IV, 1058 от 13 г. до н. э. Pap. Oxy. I, 91. Pap.
Teb., II, 399. В Александрии: BGU, IV, 1112, Нот4 г. до н.э.,
девушка-рабыня, принадлежащая вольноотпущеннику, отдается
в наем, как кормилица; сравн. IV, 1109, И, 17 от 5 г. до н. э.
Наши сведения о хозяйственной жизни и ремесленной системе
в Александрии очень ограничены из-за отсутствия папирусов
для этого города, но богатство и значение Александрии как
центра торговли и промышленности (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch.,
I, 146, 148) вполне оправдывают предположение, что у богатых
граждан было большее количество рабов-слуг, чем в
египетских провинциальных городах и деревнях. Правда, нельзя точно
доказать, что соответственно с ограниченным использованием
рабов в ремесле в области Александрии они также лишь до
известной степени были представлены в ремесленной индустрии
самого города (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., I, 264, 35);
но также трудно доказать и утверждение Reil (Beiträge, 173),
что работой было занято большое количество
рабов-ремесленников. Против предположения о наличии большой группы
индустриальных рабочих говорит тот факт, что в письме,
приписываемом Адриану (Script. Hist. Aug. «Saturnin». 8,5, см. Wilcken,
Ostraka, I, 681), рабскому труду в Александрии, очевидно, не
придается большого значения и что небольшое число папирусов,
происходящих из Александрии и ее окрестностей (а именно
папирусы из Abusir-el-Mäläq W. Schübart, BGU, IV, 1098—1209),
говорит о более широком использовании свободных по сравнению
с рабами. В следующих документах идет речь о рабах в
Александрии или ее окрестностях: BGU, IV, Л141, 20 ел. от 13 г. до н. э.,
письмо (вероятно, одного вольноотпущенника) о хозяйстве,
в котором несколько рабов было занято ткацкой работой. IV, 1116,
38 ел., одна квартирная хозяйка поручает рабу собрать деньги
за наем. IV, 1139, 26, 33 ел. от 13 г. до н. э., раб отдается в залог
за взятые в долг деньги. IV, 1125 от 13 г. до н. э., один мальчик-
раб попадает к учителю музыки, чтобы научиться у него
аккомпанировать на флейте. Римские купцы, занимавшиеся в I в. н. э.
экспортом товаров из гаваней Красного моря Миос-Гормос и Бере-
ники, ввели там римский обычай, который нам знаком из римской
торговой практики на о. Делосе до 88 г. до н. э. Они вели свои дела
in absentia (заглазно) через рабов и вольноотпущенников, к
которым они питали большое доверие, как к агентам (рабы как агенты
см. J. G. Tait, Greek Ostraka from the Bodleian Library I [London
1930], 240,252,275, 276—все от 34—50 гг. н. э.; сравн. Ростовцев,
Gnomon, VII [1931], 24 ел.).
608

В теории отношение к рабам в греческих и йосточных областях
восточной части Средиземного моря отличалось большей мягкостью
по сравнению с прежним суровым римским законодательством
о рабах. Это различие легче всего проследить на основе папирусов
из Египта. В то время как раб по римскому праву не мог обладать
собственностью, за исключением специально предоставленного
ему пекулия (Taubenschlag, Studi in onore di Bonfante I[Pavia
19291, 406, с указанием на BGU, I, 96, 14 ел. и Pap. Soc. Ital. IX
1040, 18 ел.), рабы в Египте времен римского владычества имели
такое же право на личную собственность, как и прежде, по
вавилонскому, древнеегипетскому и ассирийскому закону и по
Талмуду или как οικείς или δούλοι в Гортине по греческому праву,
«отдельно живущие» в Афинах и некоторые рабы в Пергаме (сравн.
Taubenschlag, Ztschr. Sav.-Stift. L [1939], 156 ел.). Для Египта
это право собственности видно из того, что нередко сами рабы
платили за свой ремесленный патент (Taubenschlag, там же),
а также и из указаний на собственность, которой управляли от
имени рабов. Pap. Gen. 5 из эпохи Антонина Цезаря (Nicole,
Papyrus de Genève [Genève 1896], 5 ел., в Ζ., 8; Preisigke,
Berichtigungsliste der gr. Papyrusurkunden I [ Lpz. 1922], 157):
собственность сбежавшего раба конфискуется властями. Pap. Oxy, II, 244,
15, 2: Керинф, раб Антонии, жены Друза, спрашивает
разрешения на передачу своего имущества, состоявшего из овец и коз
и записанного на его имя (там же, 5; ср. Wenger, Stellvertretung
im Kecnt der Papyri [Lpz. iyuö| io7,/>. ilo римскому закону и
египетскому закону об иноземцах допускалось владение рабом на
паях; но представление, что какое-нибудь лицо являлось
наполовину свободным, наполовину рабом, столь распространенное
в Египте вследствие обычного там частичного отпущения на
волю, противоречило основным понятиям римского
законодательства (Mitteis, Arch. f. Pap., Ill, 253 ел. Arangio-Ruiz, Persone
e famiglia nel diritto dei papiri [Milano 1930] 8 ел. Taubenschlag,
Studi Bonfante I, 405). Благодаря возможности отдавать в залог
только одну часть раба, владение которым с этого момента
приходилось делить с другими, возникал юридический вопрос о том,
принадлежит ли в случае неплатежеспособности кредитору весь
раб целиком (см. Pap. Lond. inv. nr. 1983 ed. Bell, Studi Bonfante,
III, 64 ел.). Из римского правового взгляда на раба, как на
«res» (вещь), вытекает логическое заключение, что раб не мог ни
вчинять, ни участвовать как сторона в гражданском процессе,
тогда как в Египте рабы имели право вести дело перед органами
надзора, если они лично подверглись какой-нибудь
несправедливости или если был нанесен ущерб их собственности, притом от
собственного имени или за других (Taubenschlag, Ztschr. Sav.-
Stift. L 163).
Часть найденных при производящихся в настоящее время
раскопках в Дура-Эвропос на берегу Евфрата рукописей дала ряд
важных указаний на законодательные установления, касающиеся
также рабства, особенно ρ самых отдаленных восточных погра-
39 Валлон ' 609

ничных областях Римской империи. Dura-Perg. (F. Cumont,
Fouilles de Dura-Europos (1926), 296 ел. J. Johnson, Dura studies
[Philadelphia 1932] 35 ел.) является неполным списком договоров,
относящихся к концу I в. до н. э.; второй договор (стр. 11—19)
упоминает о двух рабах, предназначенных одним видным
гражданином в приданое своей дочери (см. Johnson, 40; сравн. 44). Еще
не опубликованная рукопись Dura-Perg. 21 от 86/87 г. н. э.
(С. В. Welles, Münch. Beitr. ζ. Papyrusfr. XIX, 395 ел.) в главных
чертах устанавливает удержание трех рабов вследствие того, что
их госпожа не могла заплатить долга. Мировая сделка делась
по образцу греческой δόσις, причем должница предъявила все
свое имущество для удовлетворения кредитора, но затем
получает все обратно, за исключением трех рабов, цена которых,
вероятно, покрывала весь долг. Dura-Perg. 1020 от 121 г. н. э.,
договор, согласно которому одному человеку с арамейским именем
Барл, жившему в селении Палига, недалеко от Дура, дается в долг
определенная сумма; проценты за ссуду должник должен
выплачивать личной работой (7 ел.), причем эти услуги обозначаются
как «рабские услуги». В случае если бы долг по истечении срока
не был погашен, на имущество и личность должника выдавался
исполнительный лист, так что временное пользование могло de jure
превратиться в рабство (17 ел., см. исследование у Welles, Excav.
at Dura, 211 ел.; Koschaker, Abh. Akad. Lpz., XLII, phil. hist.
l\i. i, Δ СЛ.^. iJUIci-1 ti^. i*sj ^аюД. *ϊ tüto, *т1~ПСПСП. Г/£11Гг!£г Λ ίΛ,
382 ел.) относит к 180 г. н. э. продажный акт, согласно которому
один брат продает другому половину виноградника, составлявшего
их общее владение, и 20-летнего раба, который принадлежал
продавцу целиком. При этом очень важно, что раб вместе с
виноградником был, повидимому, переписан как часть рабочего
инвентаря, принадлежавщего к поместью (ст. 12 ел.), и что он был
перечислен в купчей наряду с плодовыми деревьями, виноградными
прессами и остальным инвентарем, необходимым для успешной
эксплоатации виноградника. Эти документы доказали, что
законодательство о рабах β Месопотамии, 'судя по составленным на
греческом языке договорам, проникнуто в значительно большей
мере эллинистическим духом, чем восточным, не воспринимая
в то же время и основных точек зрения на рабство римского
законодательства (Koschaker, Chronique d'Egypte 13—14 (Bull, de la
fond. Reine Elisabeth., Brüssel 1932) 205. Греческий дух этого
законодательства, особенно бросающийся в глаза в Dura-Perg. 10,
еще сильнее подчеркивает Е. Schönbauer, Ztschr. Sav.-Stift, LUI
(1933), 449). Эллинистические черты в рабском праве особенно
сказываются в ограничении свободы должника в
παραμονή—процессах в Dura-Perg. 10, 8 ел. и в чуждом римскому духу
распространении права собственности на личность должника и вытекающем
отсюда обращении в рабство в случае неуплаты {Koschaker, Abh.
Akad. Leipz. XVII 17 ел.; Chronique d'Egypte, 13—14; 20 ел.).
Продажа рабыни, помеченной как пленная, в 243 г. н. э.—договор
написан на сирийском языке (Dura-Perg. 20, упоминаемый
Weleu)

les, Münch. Beitr. XIX, 297 сл.; опубликован"Torrey в Ztschr. f
Semitistik X [1935] 33—45; ср. Welles-Bellinger, Yale Class!
Studies V), обнаруживает по своим основным юридическим
тенденциям скорее восточный, чем эллинистический, уклон. Лишь после
эпохи Константина римское рабское право проникло в эти области
и далее на восток в Персидское царство Сассанидов; этому
способствовала христианская миссионерская деятельность,
распространявшаяся из Антиохии на восток (Taubenschlag, Ztschr. Sav.-
Stift., XLV, 495). Его рецепция видна в сирийско-римском
правовом сборнике V в. (Bruns-Sachau, Syrisch-Römisches
Rechtsbuch, Lpz. 1880/184, 4) и в сопоставлениях архиепископа Иезу-
бохта в Персии в магометанскую эпоху; она явствует из слов:
«О рабах и рабынях так написано в законах римлян: господин
может освободить 7з своих рабов и т. д.» (Е. Sachau, Syrische
Rechtsbücher III [Berlin 1914], 177, la, выдержка из lex Tufia
Caninia, Gai, I, 43, Bruns-Sachaa, там же, Sachau, III, 334), и из
соблюдения основного положения, гласящего, что при отпущении
на волю inter vivos пекулий должен быть обязательно завещан
освобожденному рабу (Sachaa, III, 179, 3). Весьма вероятно, что
установленные там определения состояния детей, происходящих
от брака свободной женщины с рабом, восходят к Senatus Соп-
sultum Claudianum от 53 г. н. э. (Sachau, 77, 5с, 302; Taubenschlag,
496 сл,). Пошлины на ввоз и вывоз рабов, которые то там, то здесь
встречаются в oortoria Palmyrenorum от 137 г. н. э. (Syll. or. II,
629, 17 сл.), определенно свидетельствуют о том, что в первой
половине II в. н. э. рабов отправляли в обоих направлениях по
караванному пути Вавилон—Дура—Пальмира—Дамаск и Пальмира-
Петра (сравн. Rostovtzeff, Caravan-Cities [Oxford 1932], 109 сл.),
но, принимая во внимание тот факт, что в Римской империи в
действительности попадались лишь немногие рабы азиатского
происхождения, а также факт все увеличивающегося числа
рабов-туземцев, не следует делать заключение, что через Пальмиру ввозили
большое количество рабов (так Février, Histoire politique et
commerciale de Palmyre [Paris 1931], 47). Пошлина на каждого раба
составляла 22 денария с особым соглашением для ветеранов и для
рабов особого рода. Так как процентное отношение пошлины
установлено не точно, то на основании этой надписи нельзя делать
выводы о ценах на рабов в Пальмире.
Свидетельства о положении труда в сельском хозяйстве и
промышленности Сирии и Палестины очень скудны. Лукиан
(«Паразит»,!) имеет, вероятно, в виду положение в ремесленных
мастерских северной Сирии, когда он говорит о свободных и рабах,
обладающих той или иной технической выучкой. Наличие рабов
в богатых домах городских жителей видно из того, что он
упоминает о рабе-вестнике, которому надо дать вознаграждение, если
он передает приглашение на обед. В стекольной промышленности
Сидона в I в. римского господства (датировано так на основании
буквенных форм Kisa, Das Glas im Altertum [Lpz. 1908], III, 704)
сами рабочие, чьи имена выгравированы на стекле, называют
39* 611

себя «Артас из Сидона», «Аристон из Сидона», «сделал Мегас»,
«делал Эннион» (Kisa, III, 704 ел.). На сидонских стеклянных
кубках, находящихся в Метрополитан-музее в Нью-Йорке, кроме
вышеназванных Мегаса и Энниона есть еще мастер по имени
Ясон и одно испорченное имя (сравн. G. М. Richter; The Room
of Glass (Metropolitan Mus., New York 1930) 16 ел.; Nr. 1 2465, 94
из коллекции Моргана в Нью-Йорке также подписан «Ясон»).
Некоторые из этих стекольщиков были бесспорно свободными, как
это ясно из подписи «сидониец». Но нельзя просто допустить,
что речь идет о рабах, если выгравировано только одно имя
рабочего, так как им было разрешено подписывать кубки или вазы,
не давая имени владельца лавки или рабовладельца (сравн. аре-
тинские терракоты из Италии, где мы всегда находим имя
владельца мастерской, даже если на вазе есть печать рабочего-раба;
при этом имя рабовладельца стоит всегда в родительном падеже
(Oxéj Arretinische Reliefgefässe vom Rhein [Frankfurt 1933] 118, IV
Topferverzeichnis. /. Dragendorff, Gnomon, X, 358). Небольшое
количество рабов было бесспорно занято в сельском хозяйстве
в Сирии (один раб как виноградарь—Лукиан} Любитель лжи, II);
но в сельском хозяйстве и в работах на виноградниках было, как
и в Палестине, главным образом занято свободное сельское
население (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch. II, 10. В Новом завете не
упоминаются сельскохозяйственные рабы). У евреев, как в
Палестине, так и в Диаспоре, и в эпоху Римской империи с небольшими
отклонениями сохранились те необычные условия, которые
сложились в хозяйственной жизни еврейского народа в ранний ее
период в результате религиозных предписаний об отношении
к рабству. Различие, делавшееся между рабами евреями и
неевреями, принадлежавшими еврею, удержалось очень долго;
первые обозначались словом 'ebed (раб), другие 'ebed kana'ani
(ханаанский раб) в Старом завете и в Талмуде (Krauss, Talmudische
Archäologie II [Lpz. 1911], 84). Это различие особенно резко
выступает в старом законодательстве, например, раб-еврей,
составлявший собственность еврея же, должен получить свободу на 7-й год
своей службы (Bertholet, Kulturgeschichte Israels [Göttingen 1919],
120. Эту разницу между евреем и неевреем проводит далее Филон
«De humanit». 16; евреи имеют «благороднорожденную свободу»;
сравн. «de Joseph.» 41 «раб не по природе»). С евреями, имевшими
несчастье стать крепостными, следует обращаться так же, как
с оплачиваемыми слугами (de septen 16). Запрещение работать
по субботам, распространявшееся даже на домашних
животных (Mos., II, 4), бесспорно оказывало влияние и на условия
работы всех рабов, являвшихся собственностью еврея, независимо
от той религии, которую они исповедывали. Талмуд (Kreuss,
Talmud ArchäoL, II, 98) вменял в обязанность еврейской общине
выкупать еврея, находившегося в рабстве у неверующего, если
этого не могли сделать его родные (см. случай в Египте, когда
еврейка со своими двумя детьми была выкуплена местной синагогой
в 291 г. н. э. Pap. Oxy., IX, 1205).
612

Здесь нет надобности приводить весь материал, представленный
Ростовцевым в его подробных исследованиях о
сельскохозяйственных порядках в Малой Азии под римским владычеством (Studien
ζ. Geschichte d. röm. Kolonats [Lpz. 1910], 283 ел.). Порядки
в поместьях и общепринятые способы производства были усвоены
римскими владыками в той форме, в которую они вылились в
эллинистический период (292 ел.; сравн. Gesell, und Wirtsch., II, 278,4,
доказательства по этому вопросу, сильно разросшемуся с 1910 г.).
Обслуживание императорских доменов поручалось по большей
части колонам, которые, как и в эллинистическую эпоху, жили
в поселках. Обширные землевладения храмовых организаций
малоазиатских богов обрабатывались крестьянами, подвластными
этим храмам, но которых нельзя было продавать, следовательно,
скорее крепостными, чем настоящими рабами (например, земли
основанного Помпеем жреческого государства Комана
обрабатывались «гиеродулами», над которыми царствовавший жрец имел
неограниченную власть, «кроме права продажи». Страбон, XII,
3,34). «Servitia», необходимые Адриану для обслуживания
лагерной жизни в Каппадокии, были крепостными, а не рабами (так
Rosiovtzeff, Gesell, und Wirtsch., II, 281, 7).
О притеснениях поселян, принадлежавших к императорским
поместьям во Фригии в III в.,и об их установившемся низком
жизненном уровне см. направленную императору Филиппу жалобу
πάρο'-xot χαΐ γεωργοί (крестьянами и соседями) поселка Арагуе
(Syll. or. 519, L): порядки, описанные в этом документе, почти
совершенно исключают, широкое применение рабов в сельском
хозяйстве. Земли греческих городов-государств в Малой Азии
принадлежали или бедным поселянам, лично обрабатывавшим свой
участок (наподобие γεωργού ντ^ς, которых также называют в Косе
μέτοικοι IGR, IV, 1087, 4. Rosiovtzeff, Gesell, und Wirtsch., Il, 277, 3;
Anatolian studies près, to Ramsay 376), или большим поместьям,
на которых работали арендаторы (может быть, в отдельных
случаях обрабатываемым и рабами, так Rosiovtzeff, Gesell, und
Wirtsch., II, 1, хотя доказательства обработки земли с помощью
рабов нет). С условиями труда в ремесленных мастерских
в Киликии начиная с эпохи императоров мы знакомы в
незначительной степени. В Тарсе ткачи льняных изделий,
красильщики, седельщики и столяры в I в. были свободными рабочими
(Dio Chrys, XXXIV, 23). В киликийских надгробных надписях
римского и византийского периода, собранных J. Keil u. Ad.
Wilhelm («Monum. Asiae Minoris Antiqua», III [Manchester 1931]
см. Index III Berufe), среди многих упомянутых купцов и
ремесленников (21 мелкий торговец, 23 горшечника, 15 кузнецов
бронзы) нет рабов (выражение συν τω δουλιχφ в 795 г. может
относиться только к одному рабу-слуге). Что касается Киликии,
то мы едва ли ошибемся, считая, что после уничтожения кили-
кийского морского разбоя Гн. Помпеем применение рабского
труда едва ли когда достигло крупных размеров. Надписи из
Восточной Фригии содержат некоторое число имен императорских
613

рабов и вольноотпущенников, принадлежавших к императорским
владениям в Лаодикее Комбусте (W. M. Calder, Mon. As. Min.,
Ant. I [Manchester 1928] 17), и лишь очень немногих рабов,
принадлежавших частным лицам(28,30 вольноотпущенники 107, сравн.
133, 44, 91). Не считая императорских рабов, принадлежавших
к особой категории и нисколько не влиявших на местный рынок
рабского труда, в числе надписей из восточной части провинции
Азии и из западной Галатии есть шесть документов, трактующих
об отпущении на волю частных рабов (Сaider, Mon. As. Min. Ant. LV,
275в, 276 a, II, 277 a. II, 278, 279); 297, 8 ел. говорит о пастухах-
свободных и рабах. Все ремесленники, мелкие торговцы и
платные рабочие в этих галатских надписях—свободные (32, 73, 100,
113а, 343, 349). Если допустить, что рабочие и ремесленники-рабы,
как низший класс населения, не удостаивались надгробных
памятников и все же жили в большом количестве в этой области, хотя
мы о них в настоящее время ничего не знаем, то против этого можно
возразить, что и имена вольноотпущенников очень редко,
встречаются на надписях (один вольноотпущенник, занятие которого
не обозначено, 336). Скудные сведения о том, кто были рабочие
в ремесленных мастерских и в мелочной торговле, о которых нам
сообщают надписи в Сардах, приводят нас к тому же заключению,
а именно, что в императорскую эпоху лишь немногие были рабами
{Buckler and Robinson, Sardis VII, I [Leyden 1932] 56: скульптор
рельефов, у4; цирюльник, 159; торговец свиньями, 107;
портной—все свободные. Вольноотпущенники упоминаются в 165,
в надписи на надгробном памятнике, который воздвигла одна
гражданка из медийского города Табалис и которая потом
переселилась в Сарды). Частые забастовки в малоазиатских городах
(примеры собрал W. H. Buckler, Anatolian studies près, to Ramsay
27 см.; сравн. Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., I, 317, 44) говорят
за преобладание там класса свободных рабочих в эту эпоху
Римской империи. Рабство в домашнем быту богатых городских
жителей и в больших поместьях бесспорно продолжало существовать и
дальше (см. почетные надписи родоесцев в честь софиста Никострата,
которые особенно подчеркивают его старания во время одной
дипломатической поездки в Рим добиться уступок в вопросе об εικοστή
(вероятно, 5-процентный налог на отпущение на волю), Ann. della
Scuol. Arch, di Atene. II (1916) 147. О подобном же посольстве,
преследовавшем однородную цель, из Фиатиры в Лидии сообщает
IGR, IV, 1230 Rostovtzeff и цитирует в «Gesell, und Wirtsch»,I, 315,
почетную надпись в честь торговца рабами в Фиатрии, которая
была посвящена ему работниками του σταταρίου и посредниками в
торговле рабами Syll. or. 524). В городах Малой Азии (в отличие от
местечек, селений и сельских округов) все рабское население,
возможно, составляло г/ъ всего населения, согласно оценке Гале-
на для Пергама. Эта рабская прослойка охватывала, вероятно,
также помощников коренных крупных и мелких торговцев,
владельцев лавок (Rostovtzeff\ там же) и занятых в домашнем быту
рабов.
614

Экономическая жизнь в провинциях придунайской области
и на Балканах исключает возможность широкого использования
рабов в этих частях Римской империи, так как промышленность
была здесь слабо развита. Это убеждение основывается на тех
немногочисленных сохранившихся надписях из этой области,
в которых упоминаются рабы. Огромные пространства пахотных
земель в южной России скорее возделывались крепостными,
а не рабами (Rostovtzeff, Iranians and Greeks in South Russia
[Oxford 1922], 161); 10 тысяч человек, предложенных в 49 г. н. э.
Зорзином, царем сираков, в обмен за своих взятых в плен
свободных подданных (Тацит, Анналы, XII, 17), хотя и обозначались
как рабы, были, вероятно, крепостные (Rostovtzeff, Gesell, und
Wirtsch., II, 2, 283, 12. О Босфорском царстве там же, II, 4).
Такие же крепостные выполняли сельскохозяйственные работы
в Дакии, Мизии и Истрии (там же, I, 199 ел.). Высказанное
Ростовцевым предположение (I, 198), что с той стороны Дуная
велась оживленная торговля рабами, которые затем
употреблялись для работ в больших поместьях Дунайских провинций,
не находит себе подтверждения в списке рабов, происхождение
которых можно с уверенностью отнести к этим областям. Рабы
и вольноотпущенники, которые появляются в документах из
Сербии и Македонии (Premerstein und Vulic, Oesterr. Jahresh.
VI (1903) Beibl. nr. 36, 44 (=CIL III 8238) 59), принадлежали
tx императорскому хозяйству и работали в качеств? сборщика
пошлин и т. п. О работах в железных рудниках в Норике,
которые развились после образования провинции около 15 г. до
н. э., ничего не говорится. Рабский труд, без сомнения,
продолжал существовать в Македонии, Фессалии и на материке (об
использовании рабов зажиточными классами греческих городов
в качестве учителей, сельскохозяйственных рабочих, торговых
служащих и менял см. Плутарх, О своб. восп., 6 ел.;
рабы-ремесленники в указаниях Плутарха не встречаются), но постепенное,
явно заметное сокращение их числа и изменение в их
хозяйственном использовании следует приписать все возрастающему
экономическому упадку Греции. Падение ремесленного труда почти
во всех отраслях производства—вот что больше всего бросается
в глаза при этой перемене (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., I,
142, 205. Художественные работы из бронзы производились и далее
в Коринфе, Эгине и Делосе, женские одежды из полотна—в
окрестностях Элиды и Патр, а пряности в Беотии, Fr. Oertel, Cambr.
Ane. Hist., X, 403. Эмиграция и обезлюдение Эвбеи
изображается Дионом Хризостомом, V11,34, слишком густыми красками).
Дион Хризостом рисует Фессалию опустевшей, Аркадию
обнищавшей (XXXIII, 25. О бедности аркадийского города Ликосуры
в 42 г. н. э. см. Syll.3 800; об обезлюдении Греции Плутарх, De
defect, orac, 8). С исчезновением ремесленной промышленности
почти совершенно исчезли и рабы-ремесленники, которые
наложили свой отпечаток на всю жизнь Афин и Коринфа в V и IV вв.
до н. э. В уединенных областях Греции, как, например, Аркадии,
615

рабский труд совершенно очевидно развивался в обратном
направлении и приблизился к рабскому труду времен Гомера (Philost'
«Vita Apoll. Tyan», VIII, 7, 161); рабы в Аркадии в качестве
сельскохозяйственных рабочих и пастухов коз, свиней, рогатого скота
и лошадей.
Италия и Сицилия, бывшие, особенно для сельского хозяйства,
главными центрами эксплоатации рабского труда во время двух
последних столетий Римской республики, сохранили в V в.
вплоть до середины II в. это свое выдающееся положение по
сравнению с другими частями империи. Одновременно с ростом
накопления крупных капиталов в Риме и по всей Италии—как
следствия той гегемонии, которую италийский полуостров под
предводительством Рима захватил в свои руки в период времени от 150 до
н. э.—100 н. э.,—здесь сосредоточилась ярко выраженная
ремесленная индустрия, опиравшаяся на широкое, хотя еще и не
исключительное применение рабского труда в крупных мастерских.
Возможно, что он был еще более распространен, чем в афинском
хозяйстве в V и IV вв. до н. э. Результаты этого развития и
соотношение между свободным трудом и трудом рабским во всех
отраслях ремесла на Западе настолько подробно описаны Gum-
merus, PRE, т. IX, ст. 1454ел., что повторение его работы в
отдельности излишне (сравн. Banow, Slavery, 22 ел.). Сицилия и
Сардиния вернулись к прежней обработке земли местным населением,
за исключением императорских доменов и обширных поместий
богатых крупных землевладельцев (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch.,
I, 175). В Италии в начале I в. спрос на рабский труд мог быть
полностью удовлетворен (Frank, Economic History of Rome2
[Baltimore 1927], 434). Между тем в литературе I в. все чаще и чаще
упоминается независимый собственник небольшого земельного
участка (Лукан, Фарсалио, I, 170; Сенека, Episi, 114, 26. 123, 2;
Марциал, I, 17, 3. III, 58, 33. VII, 31, 9. XI, 14; Тацит,
Германия, 25). О характере земельных владений в Южной
Италии поучительные сведения дают нам выдержки из
поземельных книг для область лигуров-бебианов у Бенеьснта (CIL, IX,
1455). Они содержат перечень имений, обозначенных именем
их первоначальных владельцев в период распределения земель,,
имевшего место не позднее триумвирата (Mommsen, Herrn.,
XIX [1884] 399), имена владельцев и оценочную стоимость
в эпоху Траяна, когда под залог земельной собственности
давались государственные ссуды. Для более раннего времени
упоминаются не менее 90 владельцев. Это число упало до 50
в эпоху Траяна, т. е. 50% первоначального числа (Mommsen,
401. G. Carl, Vierteljahre f. Sozial und Wirtschâftsgesch. XIX
[1926], 23). Данные для области Беневента показывают численный
рост латифундий и сохранение более мелкой земельной
собственности приблизительно в тех же абсолютных цифрах, которые
вытекают из размеров податей (Carl). В долине реки По записи ипотек
в окрестностях Плаценции и Велеи (CIL, XI, 1147)
свидетельствуют об уменьшении мелких земельных владений благодаря
616

слиянию их в латифундии. Примером для этого процесса в
Северной Италии может служить покупка Плинием Младшим
«имения, соседнего с моими границами», за 3 миллиона сестерций
(«Письма» III, 1, 4). Несмотря на это, и в долине По продолжали
все же существовать мелкие крестьянские дворы,
обрабатываемые самими владельцами. Так как мелкие крестьяне никогда
не пользовались в крупных размерах рабским трудом в сельском
хозяйстве, то проблема расширения и сокращения рабского труда
в сельском хозяйстве Италии зависит от методов производства
в больших поместьях. Колумелла, писатель по
сельскохозяйственным вопросам, старался возродить у знатных и зажиточных людей
живой интерес к сельскохозяйственным работам (побудительные
к этому цели подчеркиваются Carl, 40, 43). Он был убежден, что
наилучший и в экономическом отношении наиболее выгодный
метод ведения хозяйства—в случае если бы удалось вызвать
интерес к нему помещика и рассчитывать на наиболее
продолжительное наблюдение с его стороны—можно было бы провести, опираясь
на постоянный кадр рабов, которых следовало выбирать для
специальных работ, принимая во внимание их физические и духовные
качества (Columel, «De re rust» I 9, 1 ел. Сравн. Gsell, Mélanges
Glotz I, 415, 1). Они должны были работать по специальностям
(I, 9,5. Колумелла занимался, главным образом, возделыванием
винограда и маслин, а затем уже разведением скота I, 2,3 ел.).
Посев аерниьых η кирми^ых хлебов имел для ïicro значение только
в качестве получения продуктов, необходимых для питания своего
служебного персонала и скота (Gummeras, Klio Beih., V, 77).
Применение поденного труда во время особо спешных сезонных
работ для имения Колумеллы, опиравшегося на рабский труд,
является такой же предпосылкой, как и в рекомендованной Като-
ном системе хозяйства (10,1, 137). Совершенно ясно, что ведение
хозяйства при помощи арендаторов (coloni) было широко
распространено во времена Колумеллы (1,7). Колумелла советует—
там, где преобладает арендная система, принимать в колоны
только тех, кто работал лично, а не таких, которые, живя
в городе, предоставляли хозяйничать на арендованных участках
своим рабам (I, 7, 3). На основании книги Колумеллы нельзя
сделать никаких заключений об отношении труда рабского к труду
арендаторов в сельском хозяйстве. Если судить на основании тех
деталей, с которыми он описывает, систему хозяйства с помощью
рабов, то он считает этот метод хозяйства, под непосредственным
наблюдением помещика, самым лучшим с политической точки
зрения и старается привить именно его (сравн. Heitland, Agricola,
257). Раскопки жилых домов в Помпеях свидетельствуют о том,
что рабы были заняты там в виноградниках (железные кандалы
для заковывания и наказания рабов в этих имениях)21.
Определение количества рабов, занятых в этих деревенских усадьбах,
исходило из исчисления количества помещений в одном комплексе
строений (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., I, 227) или из числа
помещений, принимая во внимание тех 15 или 16 рабов, кото-
677

рые указаны у Катона agr. 11 (J. Day Yale, Class. Stud., Ill,
196); оно неточно, так как вольноотпущенники и регулярно
оплачиваемые рабочие также, вероятно, помещались в доме
(Плиний, Письма, II, 17, 9). В месте погребения рода Эпидиев
в Помпеях (Not. d. scav., 1916, 303 ел.) из 25 имен на
протяжении нескольких поколений 15 по крайней мере
принадлежат рабам. Можно с уверенностью утверждать, что на некоторых
виноградниках вблизи Помпеи все еще, как и во времена Катона,
существовал постоянный кадр рабов. В конце I в. Плиний
Младший и его соседи в долине реки По пользовались в большей степени
пришлыми, платными рабочими, чем собственными рабами, когда
они были вынуждены лично управлять своими поместьями
(Плиний, Письма, III, 19,7. Платные рабочие силы из городов в
дополнение к платным сельским рабочим IX, 20, 2). Система хозяйства
путем сдачи в аренду была довольно сильно развита (там же, III,
19, 6; VII, 30, 3; IX, 37, 3; X, 8,2) и еще более расширилась во
II в. по сравнению с рабской системой хозяйства. Во II в.
сельскохозяйственное производство в крупном масштабе при помощи
рабского труда в Италии перестало быть доходным (Rostovtzeff,
Gesell, und Wirtsch., I, 167. Frank, Economic History2, 422 ел.,
480). Земельные арендаторы, coloni, как правило, были
свободны, в редких случаях в качестве арендаторов выступали
и рабы (Дигесты XV, 3,16). Соответствующие примеры опира-
тг^т*Г* г-г »т*ч тто ягтгтт!»^ ЛТТТТ1ГТГ тг <· * si -гт Л '~ «-» ΤΤ^,^ΤΤ^'.Τ'ΤΤΤ" Τ? Τ ' О Γ·ΤΤΛ * τ"ΤΧΤ ~ , ϊ Τ Τ
VI, 9276, X, 7597).
Подробные исследования глиняных сосудов из Аррециума,
найденных в Италии, далее, арретинских экспортных товаров,
найденных в Рейнских провинциях, так же как и местных кельтских
изделий подобного рода (краткие сообщения о процессе
децентрализации производства глиняных сосудов см. PRE, т. IX,
стр. 1478), привели к важным результатам, которые находятся
в тесной связи с вопросом о сокращении числа
рабов-ремесленников на Западе22. Время господства арретинского производства
рельефных сосудов в Аррсдиуме ограничивается коротким
промежутком от 25 г. до н. э. по 25 г. н. э. (Gnom., X, 356). На сосудах
более раннего периода производства в Аррециуме имена
горшечников, бывших почти исключительно рабами, стоят рядом
с печатью владельца мастерской, причем имя последнего стоит
после имени раба в родительном падеже (например, Cerdo M. Peren-
ni. Nicephorus M. Perenni. О тожестве этого Перениуса с
владельцем мастерской M. Perennius Tigranus см. Oxé, Rh. Mus., LIX,
132, 137; Oxé, Arretinische Reliefgefässe, 29). В более поздний
период арретинского горшечного производства рабочие больше
не подписывают своих имен, ставится только печать фирмы. Oxé
проследил и установил последовательный ряд хозяев в мастерской
Перениуса; за M. Perennius Tigranus следовал M. Perennius Bar-
gathes или Bargathus (там же, 35), затем шли Crescens u Saturnus
(Dragendorff, Gnom. X, 356). Очень важное значение для
производственной организации этих мастерских и для социального
618

и экономического положения рабов-художников имело открытие,
сделанное Драгендорфом, что рабы в целом ряде случаев меняли
своих хозяев, и именно тогда, когда мастерские переходили
к другим владельцам23. Об этом лучше всего свидетельствует
случай раба Пантагата, подпись которого бесспорно является в
имеющемся сокращении. Он сперва фигурирует как Пантагат, раб
хозяина мастерской Разиния (Oxé, 47.Vase aus der Loeb-Sammlung).
Позднее, когда Разиний владеет этой мастерской сообща с Г. Мем-
мием, раб подписывается Pantagathus Rasini Memmi, откуда
следует, что он принадлежит обоим вместе (там же, 124, сравн. CIL X
8056, 248). Еще позднее тот же Пантагат переходит в мастерские
и во владение некоего Кая Анния (Oxé, Arret. Reliefgef. 39,50,
121, 122, 126). Эту смену владельцев и места работы можно
проследить и по отношению некоего Эроса, который в результате
последовательно сменявших друг друга владельцев мастерской
был первоначально рабом К. Анния, потом К. Теллия, под конец,
может быть, даже П. Корнелия, работая в его мастерской. Драген-
дорф приводит еще ряд случаев, в которых связь между переменой
господина раба и сменой владельца мастерской можно доказать
с помощью именной печати (Oxé, Arret. Reliefgef. 59 и 60, 68).
Драгендорф придерживается даже того взгляда, что эту
одновременную смену хозяев рабов и мастерской можно установить и при
анонимных рабочих с помощью анализа техники работы. В тех
случаях, кш да лудижнип. не поставил своей подписи, нельзя
установить, был ли он свободным или рабом, хотя по отношению
к арретинским мастерским больше вероятности, что он был рабом.
Один тот факт, что рабы в Аррециуме в ранний период имели право
ставить свои марки на свои произведения, очень важен, как
показатель их социального и экономического положения, достигнутого
ими как художниками высокого технического мастерства и всеми
признанного значения. Указание имени раба, вероятно, также
принималось в расчет при продаже товара, так как оно стоит рядом
с фабричной маркой. Благодаря широко распространенному по
всей империи обычаю давать рабам независимо от их
национальности греческие или латинские имена, признание этих гончаров
греками или восточными полугреками (Dragendorff, Gnom. X,
358. Gummerus, PRE, т. IX, стр. 1507 ел.) несколько рискованно.
Необходимые для производства навыки и технические знания
могли быть легко приобретены ремесленниками любой
национальности, прошедшими хорошую школу. Это ясно видно из быстрого
развития производства художественных рельефных работ в Южной
Галлии, где художники были по большей части местными
жителями; их работа по качеству и красоте могла успешно
конкурировать с рельефной керамикой Аррециума (Dragendorff, Gnom.,
Χ. 360. Кельтские имена на сосудах могут служить
доказательством кельтского происхождения, так как в это время обычно
меняли имена на греческие и латинские). Покупка
рабов-художников в Аррециуме новым хозяином мастерской после смены
владельца была обычным, часто встречающимся явлением в торго-
619

вом мире24. На основании многочисленных примеров
одновременной передачи владения как мастерской, так и кадрами рабов в Арре-
циуме напрашивается вывод, что связь рабов в этих мастерских
с их работой имела больше социально-экономического веса, чем их
юридическая принадлежность их господам.
Важный вопрос о том, была ли при развитии гончарной
промышленности в провинциях перенесена в Галлию и германские
провинции система производства при помощи рабского труда,
как это было в арретинских гончарных мастерских, до сих пор
не решен единодушно. Gummerus, PRE, т. IX, см. 1513, склоняется
к тому взгляду, что галльские гончары были по большей части
свободными. Oxé, Bonn. Jahrb., CXXX, 80 ел., оставляет вопрос
открытым, однако считает, что рабочие, судя по счетам за
гончарные изделия, были рабами, крепостными и
вольноотпущенниками, так как указано только их собственное имя, а не имя отца
в родительном падеже (там же, 87). Loth, Compt Rend., 1924,71
предполагает, но недостаточно убедительно, что рабочие были
рабами, так как имена вроде Кервеза, Виноул, Прим, Секунд,
Трит, Терций, Моретоклат звучат, как имена рабов. Что касается
галльских товаров, то нет никаких данных для того, чтобы
считать, что творцы их принадлежали к классу рабов; исключение
составляют четыре случая: CIL—XIII, ст. 120, col. II, где стоит
слово «servus»—раб; см. Botin, Germania, VII [1923], 67. Счета
гончаров пельзл рассматривать, как Достаточное сеноъагте для
подобного утверждения, так как они в общем, независимо от того,
найдены ли они в Италии или Галлии, не указывают сословие
перечисленных рабочих (сравн. список 13 ткачих из Помпеи с одним
только nomen: CIL, IV, 1507; испорченный отчет о сданных
гончарных товарах из Аррециума с четырьмя отдельными единичными
именами гончаров без указания их сословия, CIL, XI, 6702,1).
Мнение Oxé, что одни собственные имена рабочих указывают на
сословие рабов, следует считать поколебленным, так как имена
владельцев, которые должны были быть свободными, также
стоят без «отчества» (см. Oxé, Frühgallische Reliefg^fässe, Casti
of(ficina) h. 5, 8, 10, 16, 20, 22, 23, 25 (Of(ficina)) M) odesti н. 13.
Of(ficina)G(erma )н.32.33). Соображения общего характера
все вместе приводят к решению, что галльские гончары в
большинстве случаев были свободными, за что уже раньше ратовали Гум-
мерус и Бон. Мало вероятно, что в эпоху, когда оба источника
дешевого труда—война и морской разбой—почти иссякли,
господствовавшая в Италии—этом центре эксплоатации рабов—система
труда была с успехом перенесена в Галлию и германские
провинции, где до того времени рабство было слабо развито. В самой
Италии в это время обычай эксплоатации рабов еще далеко не
равномерно проник во все отрасли ремесла и во все области полуострова
(свободнорожденные рабочие в маленьких провинциальных
городах были сравнительно многочисленнее, чем в Риме, а в Северной
Италии они нередко встречаются в промышленности, PRE, т. IX,
стр. 1505). Ни в какой другой отрасли промышленности рабский
620

труд не был так ярко выражен, как, например, в гончарном ремесле
в Аррециуме25. Хотя институт рабства существовал в Галлии до
римского завоевания (Цезарь, Галльская война, VI, 19), однако
он не играл значительной роли по сравнению с феодальной
службой и системой клиентуры в областях страны, которые не
находились под непосредственным влиянием римского общества (сравн.
I, 4 и III, 22; ленная служба вместо рабства за долги, как
результат задолженности богатому, знатному человеку VI, 13 и VI, 15).
После римского завоевания число домашних рабов несомненно
увеличилось (Jullian, Histoire de la Gaule, IV, 371); но нельзя
точно установить, каких размеров оно достигло. Ленная служба
во всех ее галльских разновидностях продолжала существовать,
и все рабское население Галлии никогда не достигло той
относительной высоты, как в Италии (Gummerus, PRE, т. IX, стр. 1513).
Некоторые гончары, которых мы знаем по их подписям на
гончарных изделиях на ранне-кельтских рынках по Рейну, были,
конечно, свободными (К. Тигран, М. Валерий и Секст Варий,
см. Охе, Frühgall. Reliefgef. 1). Заслуживает внимания, что столяры,
железники и каменщики из Верхней Германии, которые значатся
на двух посвятительных надписях из Дижона (CIL, XIII 5474,
5475), сами себя называют клиентами тех, к кому это посвящение
относилось, и не были рабами (один в № 5474, названный рабом
«Carantillus serv. actor ex voto», особенно ярко выдвинут именно
ROnp ттстрмр грпргп nnnnwPUMa Кр^ымрыцчЙ π^μ/μγπ пмпми· углппиия
расчет заработной платы которого за десять дней работы был
найден на кирпиче из Монтенаха (Rev. des et. grec. XXIX (1927)
205 ел.), был, вероятно, свободным и никак не рабом. При
отсутствии положительных доказательств того, что в Галлии было
введено производство на основе рабского труда, и ввиду все
увеличивающейся трудности доставать новое рабское пополнение
едва ли можно принять, чтобы гончары в Галлии и в прирейнских
провинциях принадлежали к рабскому классу. В самом деле, тот
факт, что производство на основе рабского труда не
распространилось из Италии на Галлию в то время, когда началась
децентрализация ремесленного производства, можно рассматривать как
важный фактор для объяснения сокращения рабства в Западной
Римской империи (сравн. непригодность ранне-греческой системы
применения рабского труда в ремесленном производстве в птоле-
меевском Египте; PRE, стр. 932). До завоевания Галлии Цезарем
полевые работы выполнялись у кельтов, как и у германских
племен, людьми, служившими вассалами у более богатых
соплеменников. Хотя они и не были свободными, все же их положение было
иным, чем положение настоящих рабов (Ed. Meyer, Kl. Sehr., I,
179). При римском провинциальном управлении эта система
крестьянского лена продолжала существовать. Возделывание земли
находилось в руках местных крестьян. Они были клиентами,
должниками или свободными арендаторами у городской знати
и крупных землевладельцев, о которых нам стало известно
благодаря раскопкам на левом берегу Рейна (Cumont, Comment la
621

Belgique fut romanisée [Bruxelles 1919], 40 ел.; Daremb.-Saglio, V,
877 ел.; Dragendorff, Westdeutschland zur Römerzeit2 (1919) 7 ел.;
Rostovtzeff, Gesell., I, 183 ел.).
О характере землевладения в провинции Британии и о
размерах возникшего там рабства мало известно. Тацит приписывает
британскому вождю Кал гаку знакомство с рабством (Tacit,
Agric, 31, 3). Это может служить доказательством или
существования рабства в доримской Британии, или же влияния тех
отношений, которые сложились в уже завоеванных римлянами областях
Британии. Было общепризнано (Haverfield, Roman Occupation
of Britain2 [Oxford 1924], 233 ел.; R. G. Colingwood, Roman
Britain [London 1923], 41 ел. 64), что британские крестьяне
находились в тех же условиях, как и римские coloni (постановление
от IV в., касающееся колонов в Британии Cod. Theod., XI, 7, 2).
Так как романизация Британии началась в такое время, когда
применение рабского труда в Италии несколько сократилось,
то можно с полным правом утверждать, что рабский труд как
в ремесленном производстве, так и в сельском хозяйстве никогда
не принимал там таких размеров, чтобы он мог стать
существенным фактором в экономической жизни острова.
Что касается испанских провинций, то опять-таки, несмотря на
очень скудные сведения о применении рабского труда там, можно
принять, что характер и размеры рабского труда были весьма
различны в различных областях полуострова. В прибрежных
областях Бетики и 1арраконскои провинции и в низменностях Лузита-
нии, которые задолго до римского господства были заселены
карфагенскими и греческими колонистами (Rostovtzeff, Gesell, und
Wirtsch.,1,175),можно предполагать более интенсивное применение
рабской силы, чем во внутренней стране, упорно сопротивлявшейся
римскому завоеванию, пока оно, наконец, не было закончено при
Августе. Упоминания о вольноотпущенниках римских колонистов
в Урсо (в Бетике) в 44 г. до н. э. (Bruns, FIR, 28, XCV, 18) в
достаточной мере свидетельствуют о наличии рабов. Сравн. оговорку
о сохранении римскими гоажданами Сальпензы своих прав над
вольноотпущенниками (РЫ 30 = Dessau 6088, XXIII) и
мероприятия, касающиеся отпущения на волю рабов жителями с латинским
гражданским правом (там же, XXVIII). За исключением
испанских золотых приисков все права на разработку рудников, взятые
на себя римским государством, были проданы частным лицам
(CIL, II, стр. 1001), которые разрабатывали их, повидимому,
преимущественно при помощи рабов (40тысяч рабов в рудниках Нового
Карфагена во времена Полибия PRE, стр. 971, Schulten, Cambr.
Ane. Hist., VIII, 323. Ростовцев предполагает, что рудники
принадлежали государству и сдавались в аренду крупным
предпринимателям). В начале Империи, когда вновь взяла верх идея
государственной собственности (Тиберий завладел серебряными руд·
никами в Испании, бывшими собственностью некоего Мария.
Тацит, Анналы, VI, 19), господствовала тенденция сдавать их
мелким арендаторам (Rostovtzeff, Geschichte d. Staatspacht, 445 ел.,
622

Rom. Kolonat, 360 ел. Hirschfeld, Verwaltungsbeamte, 152 ел.);
при этом и дальше пользовались рабским трудом (Lex metalli
из Bunacka в Лузитании, Dessau 6891 = Bruns, FIR, 112, 11 ел.
39 ел.); но точно так же доказано наличие свободных,
оплачиваемых горняков наряду с рабами (там же, 48 ел. Сравн. штрафы
за причиненные владельцу рудников убытки, различные для
свободных и рабов, Dessau, 6891 = Bruns, 113, 28 ел., 33 ел., 40 ел.).
Весьма распространенный по всей Римской империи обычай
присуждать преступников, как рабов, так и свободных, к работам
в рудниках и каменоломнях применялся еще в Вифинии в течение
первых десятилетий II в. (Плиний, Письма, X, 31 ел.), в Египте
в 209 г. н. э. (Zucker, S.—Ber. Akad. Berl., XXVII [1910], 710 ел.
Освобождение осужденного раба, проработавшего пять лет в
алебастровых каменоломнях, сравн. К. Fitzler, Bergwerke und
Steinbrüche im röm. Ägypten [1910], 121. Λειτουργοί в Египте,
судя по документам, были преимущественно свободными
рабочими: Oertel, Liturgie 83). Но в раннюю эпоху Римской империи
явно стремились к тому, чтобы заменить рабов и преступников
свободными горняками (CIL, II, 5181, 49. Ill, стр. 948 ел.; PRE,
т. IX, стр. 1507. Племя пирустов в Далмации было отправлено
Траяном в Дакию, чтобы работать там на золотых приисках.
Rostovtzeff, Social.-und Wirtschaftsgesch., I, 199). Существовавшая
в Египте тенденция возлагать работы в рудниках и каменоломнях
на свободных жителей в качестве литургии устранила рабский
труд в этой области в IV в. (Fitzler, 121 ел. Начало этого движения
можно отнести к III в. Ortel, Liturgie, 87).
После римского завоевания многие старые карфагенские
поместья в Северной Африке, обрабатываемые рабами, попали в руки
римлян, а именно ветеранов войны и переселенцев (Rostovtzeff,
Röm. Kolonat, 317 ел. Lex agraria от 111 г. до н. э. Bruns, FIR,
11, 83). Причины, вызвавшие такие перемены, установить нельзя.
Дальнейшее развитие этого процесса лишило рабский труд в
сельском хозяйстве его господствующего положения как
хозяйственной формы в Северной Африке и отодвинуло его на второй план.
(Непригодность рабов для глубокой вспашки поля Ростовцев
(там же, 319) считает за одну из причин этой перемены); но
государственное законодательство II в., касающееся крупных
североафриканских поместий26, ясно показывает, что большая часть
сельских работ в это время выполнялась путем переаренды земли
крестьянам, владевшим небольшими участками (coloni).
Несомненно, что крупные арендаторы, conductores, применяли рабский
труд в тех частях своих имений, которыми они управляли
непосредственно27. Сами «колоны» могли иметь каждый по одному
или по два раба (Grell, Esclaves ruraux, 401). Если в III, IV и V вв.
все еще были рабы как в числе городской «челяди» (familiae)
богатых землевладельцев, так и в их поместьях (Gsell, 403 ел.), то
все же время сельскохозяйственного рабского труда, как
отличительной черты хозяйственной системы, для Северной Африки
было уже в прошлом.
623

Только немного кое-где рассеянных данных имеем мы из
императорского периода о государственных налогах на рабов, как
на собственность. Прямого налога с права владеть рабами не
взималось ни с подчиненного населения провинций, ни с римских
граждан. Налог, который Вителлий взыскал в 69 г. с
вольноотпущенников предшествующего императора, был только особым
налогом, наложенным на них со специальною целью выполнить
обещания, данные Вителлием своим солдатам (Тацит, Истории,
II, 94), причем число рабов, находившихся во владении каждого
из этих вольноотпущенников, было положено в качестве
приблизительного показателя для определения того взноса, который
каждый из этих отпущенников должен был сделать. Древнее
vicesima manumissionum (5-процентный взнос с отпущения на волю)
Республики, которое в сущности было налогом на
вольноотпущенников за содействие государства, продолжало существовать
и далее при Августе (см. procurator XX libertatis, как надпись
на винной амфоре в Помпеях, Delia Corte, Pompei. I Nuovi Scavi
e TAnfiteatro [Pompei 1930] 54. Сравн. Hirschfeld,
Verwaltungsbeamte, 108). Этот налог за оссобождение, повидимому,
одновременно с vicesima hereditatum (5-процентный наЛог на
наследство) был уничтожен в III в., вероятно, во время реформы
налоговой системы при Диоклетиане (там же, 109). Повышение на 10%
оценочной стоимости раба при Каракалле (Кассий Дион, LXXVII,
у, 4), естественно, были пк:аииулнупыЪ\, и Макрип ζ 217 г. п. з,
вновь восстановил прежний размер в 5% (LXXVIII, 12). В 7 г.
н. э. Август ввел в первый раз налог при продаже рабов на
покупателя, если он был римским гражданином, но в размере всего
2% (Кассий Дион, LV, 31), что было очень скромно сравнительно
с налогом приблизительно в 20%, известным нам из птолемеевского
Египта. Во время Нерона пошлина при покупке поднялась до 4%.
Советники Нерона по финансовым вопросам попытались
освободить покупщика рабов от этой тяготы и обременить ею продавца.
Эта попытка была безуспешной, так как продавец просто прибавил
сумму этой пошлины к цене раба (Тацит, Анналн, XIII, 31.
Westermann, Slavery in Prolemaic Egypt, 44, прим. 134).
Таможенная пошлина на ввоз и вывоз рабов, которых покупатель ввозил
в Италию для дальнейшей ли продажи или для собственных нужд,
несомненно, взыскивалась в италийских гаванях, равно как
и в гаванях других частей Империи, и неисполнение обязанности
объявить таких рабов, как подлежащих налогу, каралось законом
(Дигесты, XXXIX, 4, 16. 3).
Одним из явлений, наиболее ярко бросающимся в глаза в
истории рабства императорской эпохи, было большое влияние рабов,
принадлежавших императорскому дому в первые два века н. э.
Влияние, которым они пользовались как рабы, продолжалось
во многих случаях и тогда, когда они становились отпущенниками
до конца их жизни; это доказывается многими надписями изо
всех частей Империи и современной им литературой. Это влияние
.объясняется общепризнанным положением рабов в последние годы
624

Республики, как испытанных и дельных представителей
больших familiae и представителей личных и наследственных
владений императора. При Августе оба эти источника дохода играли
значительную роль при его щедрых пожертвованиях (Monum.
Ancir. 18; Wticken, S.-Ber. Berl. Akad. 1931, 773, 777, 780). Во время
его принципата они увеличивались благодаря богатым завещаниям
друзей, клиентов и родственников (Wilcken, 783, Hirschfeld,
Klio, 45,—Klein. Sehr., 516). К этой наследственной массе
принадлежало и много рабов, которые таким путем попадали в число
«рабов Цезаря» (Klio, II, 51). Из надписи у Dessau 1821 «Диогнету
Тиверия Августа рабу Алипиану» видно, что Диогнет раньше
принадлежал Алипию. Сравн. 1535, 1824, 1773, 1789. Hirschfeld,
Klio, II, 49. О принятии рабов в число «servi Caesaris» нам
сообщается при Вителлин (Тацит, Истории, 11,92). Все возрастающее
расширение доменов и других владений императора в
императорских и сенатских провинциях и возрастающий церемониал и
пышность жизни императорского двора (Hirschfeld, Verwaltungsbeamte,
307) потребовали применения рабов и вольноотпущенников для
выполнения служебных обязанностей, как доверенных лиц и для
личных дел. Греческие города-государства и республиканский
Рим уже давно привыкли к тому, чтобы поручать исполнение
городских функций государственным рабам (о важности функций
государственных рабов в республиканском Риме сравн. L. Halkin,
Les esclaves publiques chez les Romains iBruxelles 18971, 15).
Ввиду исключительно высокого положения императора в городе
и его интереса к городской жизни трудно произвести резкое
разграничение между «государственными рабами римского народа»
и императорскими рабами, работавшими в одних и тех же
условиях, не говоря уже о распределении средств на их содержание.
В то время как Октавиан в 40—30 гг. постепенно захватывал власть
в свои руки и еще более в то время, когда он достиг
единодержавия (в 27 г.), было вполне естественно, что он прибег в отдельных
случаях для управления своим огромным личным имуществом
к рабам и отпущенникам своей familiae, работоспособность и
дарования которых он знал (Светоний, Август, 67, 2). Так как ясного
разделения между его собственным имуществом и тем, которое ему
принадлежало как императору,. не существовало, то для него
представлялось простым и удобным способом применить людей
из круга своих рабов для управления своим императорским
имуществом (Hirschfeld, Verwaltungsbeamte, 458. Rostovtzeff,
Gesell, und Wirtsch., I, 50). До тех пор пока порученные этим рабам
обязанности держались в пределах работы, связанной
непосредственно с жизнью императорского двора и его имений и не
распространялись на обязанности государственных чиновников и не
претендовали на связанное с ними положение (Hirschfeld, 412, 1; 413),
в этом применении императорских рабов не было ничего такого,
что стояло бы во внутреннем противоречии с обычаем времени.
История водоснабжения Рима характерна для развития таких
отношений. Этот круг обязанностей в поздний период Республики
40 Валлон
625

был точно организован и был поставлен под управление и
руководство цензоров, эдилов и квесторов. Они передавали надзор за
водоснабжением предпринимателям, которые применяли при этих
работах своих собственных рабов, даже если последние стояли
под полуофициальным надзором (Фронтин, Водопровод города
Рима, 96; Halkin, Esclaves publiques, 80). Когда в 33 г. до н. э.
Агриппа стал эдилом, он прибавил к этому установленному раньше
порядку следующее: он составил из своих собственных рабов
группу, которой он доверил, как постоянной корпорации, надзор
за водопроводной системой. После его смерти по его завещанию
они были приняты в число рабов Августа и таким образом стали
servi Caesaris; Август после своей смерти завещал эту группу городу
(Фронтин, там же, 98), так что они перешли теперь в класс
«государственных рабов римского народа» (см. Dessau, 1975 CIL., VI,
2345, 2343, 8489) под начальство чиновников сенатского ранга
с титулом curatores aquarum (Halkin, 80). Когда Клавдий
обогатил городское водоснабжение постройкой нового водопровода,
он реорганизовал и его управление, сделав вольноотпущенников
из числа императорской familia прокураторами над снабжением
водой (Фронтин, там же, 105), и к существовавшей раньше
организации «государственных рабов римского народа» он прибавил
«servi Caesaris». В результате при Нерве вся коллегия, ведавшая
водоснабжением, состояла из 240 servi publici, получившихся
из первоначально организованной Лгрнппою команды, и ич 460
servi Caesaris (Фронтин, там же, 161, сравн. Hirschfeld,
Verwaltungsbeamte, 273 ел.). В 22 г. до н. э. Август создал пожарную
команду, причем он назначил для этого в качестве постоянно
действующей familia publica 600 рабов (Кассий Лион, LIV, 2, 4),
служба которых была распределена по городским районам; сравн.
CIL. VI, 2342; Halkin, 85 ел.
Что касается собственного обихода императорского двора,
то многие посвятительные надписи свидетельствуют, что рабам
и вольноотпущенникам было доверено заведывание тем кругом
обязанностей, для которого они применялись согласно обычаю
в каждом большом римском доме, например, как служителей
у членов императорской фамилии или императорских чиновников
(pedisequi, Dessau, 1789, 1819, 1820, вероятно, служителя
императорского прокуратора в Карфагене, 1821, 1823 ел.); как paedagogi
puerorum, учителя приготовляемых для службы во дворце пажей
(Dessau, 1825, 1827, 1830; сравн. Friedländer, I, 64); как врачи
(1843, 7811), камердинеры (1746), письмоносцы (1751, 1753),
хранители домашней утвари (1772 ел.), заведующие дворцовым
освещением (1780); заведующие мазями; рабы, которым по особому
выбору было доверено хранение драгоценных камней, которые
носили с известными одеяниями (1784—1786 а, 1789 ел.), или
надзор за определенными платьями (1759 ел.); портные и заплаточники
(1787, 1788, 7428 ел.); кравчие при императорском столе (1794);
«прегустаторы», предварительно отведывавшие кушанье (1795);
наблюдатели за утварью для религиозных надобностей, ключники
626

(376, 410; сравн. Friedländer, I, 68 ел.; Fairon, L'organisation dir
Palais imperial. Musée Belge IV, ί900).
Большое количество рабов, которое доставалось новому
императору, так как они составляли его собственность, могло быть
употреблено или на подарки друзьям из политических целей,
или для того, чтобы приобрести расположение народа (Веспасиан
предлагает Вителлию спокойное место жительства, денег и рабов
(Тацит, Истории, III 66); Тит одаряет театральную публику
рабами (Кассий Дион, LXVI, 25, 5; Script, hist. Aug. «Алекс.
Север», 58, 3, 5), назначение свиты в 14 рабов трибуну в письме
к прокуратору Сирии [там же, «Клавдий Готик», 14, 7]). Легка
понять, что императоры, как самые богатые люди в государстве
и самые крупные владельцы рабов, как всякий другой богатый
владелец, пользовались рабами, обученными определенной
специальности, чтобы увеличить доходы императорского двора
произведениями их мастерства или продажей их (Кассий Дион,
LIX, 28, с указанием на Калигулу; им же продажа гладиаторов,
там же, 14). Поэтому же мы находим servi Caesaris в текстильных
мастерских (Gummerus, см. PRE, IX, 1457), как ювелиров,
золотых и серебряных дел мастеров (там же, 1458, 1504); в
строительном деле, где они появляются все в большем числе, по мере
того как растет императорская власть (там же, 1461); как «ргаеро-
situs» (руководитель) ученика по выделке зеркал упоминается
в CIL, VT, 8659 (Gummen!?, 149?). На влияние, которым некоторые
рабы пользовались во дворце вследствие их по необходимости
близкого отношения к личности императора в первые два века,
бросает свет дело Геликона, раба императора Тиберия и Гая«,
которого иудейское посольство из Александрии, возглавляемое
Филоном, упрекало в ненависти к их народу и в подкупе со
стороны их противников (Phil. leg. ad Gai, 172). То же по отношению
к Азиатику, вольноотпущеннику Вителлия (PRE, т. И, стр. 1578);
Парфения «cubiculo praepositus» (Светоний, Домициан, 16, 2)
и Сигерия (PRE, т. И А, стр. 2277), «кубикулария» Домициана,
и фригийского раба Клеандра, который как вольноотпущенник
был при Коммоде «кубикуларием» (Script, hist. Aug., «Коммод»,
6,3). Как говорят, он проводил в сенат вольноотпущенников,
продавал места провинциальных чиновников и в один год
назначил 25 консулов (там же, 6, 9 ел. Friedländer, I, 60 ел.). Ввиду
гнусных сплетен относительно возмутительного поведения Эла-
габала и его дворцовых рабов (Script, hist. Aug., «Элагаб.», 6, 1;
11,6; 25, 5; 26, 6. Возница Гиерокл, сирийский раб, считался
возлюбленным Элагабала, 6, 5. Кассий Дион, LXXIX, 10, 3) при
Александре Севере была сделана попытка восстановить древние
перегородки между рабами, вольноотпущенниками и всадниками
(Scrip, hist. Aug., «Алекс. Север», 19, 4; 23, 3). Число дворцовых
«министериалов» (служителей, там же; 41, 3) было ограничено',
и рабам было разрешено заниматься только тем, что считалось
в прежнее время приличным для этой касты, т. е. быть вестовыми,
поварами, пекарями, валяльщиками и банщиками (42, 3). При-
40*
627

менение евнухов было ограничено только женскими банями
(43, 5). Во время анархии и восстановления императорской
власти в III в. servi Caesaris имели мало возможностей вновь
приобрести свое прежнее могущество, так как «солдатские императоры»
ввели суровое правление. В провинциальном управлении доступ
императорских вольноотпущенников к должностям был ограничен
теми, на которые император мог непосредственно назначать людей,
имевших право выступать в качестве его личных представителей.
Хотя титул прокуратора употреблялся всеми для обозначения
вольноотпущенника—управляющего имуществом любого богатого
римского частного лица (сравн. о вольноотпущеннике Агатапе,
который во времена Тиберия был προνοητής πάντων =procurator
omnium negotiorum своего патрона, Syll. or., II, 660), императоры
проявляли осторожность при его применении к
вольноотпущенникам. Сам Август назначал многих вольноотпущенников на
высокие должности, как, например, Лициния (Светоний, Август, 67),
занимавшего должность прокуратора в Галлии, но, вероятно,
без присвоения этого титула (несмотря на то, Кассий Дион
(LIV 21, 3) называет его επίτροπος της Γαλατίας. Сравн.
Hirschfeld, Verwaltungsbeamte, 377, 7). В правление Тиберия нам
известен императорский вольноотпущенник, который временно
исполнял обязанности префекта Египта (Cass. Dion., LVIII, 19, 6. Phil.
Flacc, 1, 2); однако ему не было поручено командование
стоявшим там легионом (Hirschfeld, 380). Рост числа и политического
яттиямист ^тиу fitaPTTTMY пябпр ftum гтпрллт/ttpttptj Плт^ ^Гиярт?™** бппт
могущественного вольноотпущенника Палланта, по имени
Феликс, был назначен прокуратором Иудеи и верховным
главнокомандующим войск (Светоний, Клавдий, 28, 1; сравн. угрозу
Нерона поручить управление провинциями и командование
войсками всадникам и вольноотпущенникам—Светоний, Нерон, 37,3.
Как при Клавдии, так и при Нероне императорские
вольноотпущенники появляются в роли командующих флотом в Мизенах—
Hirschfeld, 226). Могущественное положение, до которого могли
возвыситься вольноотпущенники, хорошо освещается тем фактом,
что 16 рабов, бывшие « icarii» Музика Скуррана,
вольноотпущенника Тиберия и бывшего кассира при фиске в Галлии, находились
в момент его смерти в Риме при нем (Dessau, 1514. Plin., п. h.,
XXXIII, 145 о роскошной жизни раба Ротунда «dispensator
Hispaniae citerions» во времена Клавдия). Хорошо известны имена
и карьера могущественных вольноотпущенников, подвизавшихся
в центральном управлении Рима, придворного ученого Полибия,
заведующего финансами Палланта, секретаря Нарцисса и Кастора,
кшераркя (Светоний, «Клавд.» 28, Cass. Dion., LX, 14, 3 ел. LXXVI,
14,2. Сравн. Friedländer, I, 52. Daremb.-SagL, III, 1218). В
надписях мы находим имена вольноотпущенников, которые занимали
руководящие административные посты на островах и в других,
более незначительных областях (Hirschfeld, 380; CIL., Χ, 6785,
Метробия, в качестве префекта Пандатерии, и 7494 Хрестиана).
Император Траян непосредственно перед началом Парфянской
628

войны доверил своему вольноотпущеннику Ликормасу секретную
дипломатическую миссию к босфорскому царю Савромату (Плиний,
Письма, X, 63, 67). Вольноотпущенники, которые в провинциях
имели дело с Patrimonium, получили впоследствии титул
прокураторов. Но их деятельность была, главным образом, ограничена
финансовым управлением (Hirschfeld, 381, 4). Должности,
занимаемые настоящими императорскими рабами, поскольку последние
продолжали пребывать в этом состоянии, были должности низших
чиновников и помощников провинциальных чиновников, например
табуларии в различных расчетных отделах, proximi et adiutores
проконсулов, dispensatores и arcarii в провинциальных кассах
и тому подобные секретарские и подчиненные должности
(Hirschfeld, 460, CIL, III, 6082, 19, 6077,7. Dessau, 1421, 1516). Dessau,
1503, встречается раб в звании викария («заместителя») своего
начальника, бывшего «рабом Цезаря» и принадлежавшего к
казначеям провинции Ахайи (сравн. 1504). Многочисленные примеры
императорских рабов в таких подчиненных должностях у Dessau,
Indices, III, I, 414—435. Надгробные надписи с указанием
занимаемых ими должностей выдают ту гордость, которую они
испытывали, достигнув такого положения. При определении пошлин
в Пальмире от 136/37 г. н. э. императорский вольноотпущенник
Киликс, в качестве сборщика ввозных пошлин в Пальмире,
установил пошлину, которую следовало взимать с ненагруженных
верблюдов (Syll. or., 629, 90), и его имя называлось в дальнейшем
как имя инициатора этой пошлины. На основании üai 1, 1У «bi
quis... servorum procuratoris habendi gratia... apud consilium
manumitteret», и отсутствия в надписях рабов, исполняющих
должность прокураторов, можно сделать вывод, что рабам Цезаря
в титуле прокуратора, который иногда давался
вольноотпущенникам, было отказано. Совершенно неправдоподобно, чтобы в Египте
стратег нома мог быть представлен императорским рабом (Pap.
Lond., II ст. 98, ср. Wilcken, Arch. f. Pap., I, 145).
Несмотря на эти ограничения, императорские рабы вместе
с императорскими вольноотпущенниками составили в I в. н. э.
новую важную группу в обществе Империи (Rostovtzeff, Gesell, und
Wirtsch., I, 88. Cass. Dio, LXVIII, 18, 2, называет в качестве лиц,
имевших в правление Макрина право выступать в роли
доносчика,—рабов, вольноотпущенников и воинов, рабов и
вольноотпущенников императорского двора, всадников, сенаторов и
влиятельных женщин). В этой рабской бюрократии имеются ранговые
отличия, так как servi ordinarii занимают более высокое
положение, чем викарии (Hirschfeld, 462, 3, 463, 2). Согласно
постановлениям Gnomon Idios Logos в Египте императорский викарий не
имеет права приобретать собственности и вступать в брак с
вольноотпущенницей (BGU, VI, I, 110. Р. М. Meyer, Jurist. Papyri, 344).
Это постановление имело, вероятно, силу не только для servus
Ordinarius (пример брака с вольноотпущенницей. CIL, X, 529.
Dess. 1787. Сравн. Taubenschlag, Ztschr. Sav.-Stift. L., 161, 7).
Когда Адриан начал заменять императорских вольноотпущенников
629

во всех высших административных должностях всадниками
(Hirschfeld, 478), то это, вероятно, имело последствием некоторое
уменьшение влияния и ранга императорских рабов. За
исключением временной реакции при Марке Аврелии,
благоприятствовавшей назначению прокураторами servi Caesaris (Hirschfeld, 381,4),
все реже встречаются как рабы на государственной службе, так
и вольноотпущенники на высоких постах. (Вольноотпущенник
прокуратор praedia Quadratiana во Фригии при Алекс. Севере.
Journ. Rom. Stud., XIV, 28 н. 7.) В течение второй половины
III в. н. э. рабы и вольноотпущенники не встречаются больше
в низших административных должностях Империи и заменяются
новыми рекрутируемыми из свободного населения чиновниками
(Hirschfeld, 486).
Большое количество надгробных надписей, сделанных в первые
два века Империи в память императорских рабов или этими
последними в память их семей, лучше всего свидетельствуют об их
благосостоянии, их семейном чувстве и их сознании своего всеми
признанного социального положения. Вот несколько примеров,
взятых из целого длинного списка: надпись одной женщины, не
рабыни, в память своего мужа, verna Augustorum из Карфагена,
Dess.y 1510; одного verna Caesaris из Вифинии, 1539; женщины,
не рабыни, своему мужу, рабу Нерона, 1760; свободной женщины
рабу Тиберия, 1773; раба—своей жене, свободной из Карфагена,
1820; одного викария Тирса, вероятно, раба Диогнета Алипиана,
который был рабом и старшим pedisequus (лакей) Тиберия, 1821;
одного pedisequus (раба) и его товарища в честь матери первого,
1823; одного раба императорского двора другому рабу, 1826;
женщины, не рабыни, своему мужу, бывшему «servus Caesaris»,
которого она называет conjunx (супруг), 1830; одного раба, врача-
хирурга Антонии, жены Нерона, Друза, в память Хресты, тоже
рабыни и жены, 7811; женщины-рабыни, называющей себя conjunx,
и ее сына-раба своему мужу, арендатору fundus Paccianus, 8555.
Надгробные надписи, сделанные императорскими рабами,
работавшими в императорских доменах, содержат по отношению к
родственникам выражения, принятые у лиц свободною сословия
(см. Mon. Asiae Minoris Antiquis. I, 26, 28). В Риме родители,
бывшие, при рождении сына, рабами Нервы и которые поэтому
были сами servi Caesaris, называют его filius eorum, Dess., 1763.
Хотя их право на законное бракосочетание можно было
подвергать сомнению (Mommsen, St.-R., II, 836, 5), они в смысле
социального положения не чувствовали на себе гнета римского закона,
согласно которому их дети были nullo pâtre и их браки не
приравнивались к бракам свободных (Ramsay, Aberystwyth Studies,
IV, 11, 2; сравн. Allard, Esclaves Chretiens, 271). Они не
пользовались правом на выплату пособий, которое выплачивалось servi
publiai (см. Halkin 112 об этой и других привилегиях servi pub-
lici. Commodo ex aerario выдавались государственным рабам,
которые имели дело "со снабжением Рима водой, Frontin. aqu. urb.
Rom., 118; сравн. Плиний, Письма, X, 31, 2). Это различие между
630

двумя разновидностями рабов Моммзен (St.-Recht, II, 836)
объясняет тем, что строгие ограничения прав, возложенные римским
законом на частных рабов, в той же мере относились и к servi
Caesaris. Несмотря на отсутствие жалования, servi Caesaris имели
в своем распоряжении деньги, так, например, в случае раба
супруги Домициана, который заплатил за кирпичи и за позолоту
черепиц для крыши в одном храме Аполлона в Малой Азии (Mon.
Asiae Min. Ant., IV, 293).
Всеми признано, что положение рабов в Италии и обращение
с ними в первые два века Империи по сравнению с прежними
условиями в Италии и Сицшши заметно изменились в сторону
более человеческого с ними обращения28. Это развитие могло
находиться в связи с ростом преимуществ, которых servi publici
добились в Италии и римских и латинских колониях Запада
{Halkin, 229), и с тем почетным положением, которое рабы и
вольноотпущенники императорского двора сумели себе завоевать
благодаря большим услугам, оказанным ими в деле управления
государством. Покорное и приниженное поведение, которое
проявляли лица сенатского звания по отношению к servi Caesaris,
огромные расходы последних на благотворительность, браки с
женщинами из высших кругов Рима и даже с царскими дочерьми,
как это имело место с Феликсом, императорским
вольноотпущенником и прокуратором Иудеи (Светоний, Клавдий, 28; Тацит,
Истории. Vt Q· Иосиф Φ ламп!. Древности. XX. 141 глг ; Friu(t!änder9
I, 46),—все это могло действовать на общее отношение к рабам
во всей империи и особенно в Риме. В I в. эта перемена в
общественных настроениях нашла себе выражение у трех писателей,
принадлежавших к высшему сословию и являвшихся представителями
совершенно различных интересов и слоев общества, а именно
у Сенеки, Петрония и Плиния Младшего. Дальнейшие внешние
причины, способствовавшие этим переменам, заключаются в
уменьшении числа рабов наряду с увеличивающимся числом отпущений
на волю (А. Persson, Staat und Manufactur im römisch. Reiche.
[Lund 1934], 54), а также в увеличении государственных
повинностей, которыми в III в. облагалось свободное население, в конце
концов уравнявших жизненный уровень бедных свободных
жителей и рабского населения (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., II, 190).
Этому процессу нивелирования способствовало то, что низшие
слои свободного населения в муниципиях и в деревенских округах
всей империи были выданы на произвол идущих от центрального
управления фискальных притязаний бюрократии (там же, II, 211).
Это вело ко все возрастающему чувству общности интересов между
бедным свободным населением, вольноотпущенниками и рабами
и привело к взрыву, когда в 61 г. состоялось решение казнить всех
рабов Педания Секунда за то, что одним из них он был убит.
Это решение вызвало мятеж среди римского населения, который
был достаточно внушительным, так что потребовалось энергичное
вмешательство военной силы (Тацит, Анналы, XIV, 42, 45).
При Тиберии на одном театральном представлении публика при-
631

нудила императора дать свободу одному актеру (Светоний, Тибе-
рий, 47). В конце концов подобного рода освобождения под
давлением театральной публики повели к злоупотреблениям, против
которых должно было выступить императорское законодательство
(указ Марка Аврелия, Дигесты, XL, 9, 17. Jonkers, Mnemos, 3,
Ser. I (1934) 242). В III в. ломка классовых перегородок между
свободными и рабами в среде христиан была признана открыто,
так как папа Каликст официально признал сожительство
свободной христианки с христианином-рабом; с точки зрения
государственного закона такой брак был невозможен {Hippol, «Philos.»,
IX, 12. Harnack, Mission l3 177, 5. Jonkers, 262). Такая перемена
общественного отношения к рабам очень ясно проявляется в целом
ряде императорских эдиктов в первые три века н. э., которыми
императоры старались улучшить общественное и правовое
положение рабов {Schneider, Sclaverei, 28). Свободное право рабодержа-
телей над жизнью и смертью своих рабов было ограничено
законом Петрония «О рабах» 19 г. н. э. (см. PRE, т. XII, 2401) в том
отношении, что назначение раба для борьбы с дикими животными
было допущено только с официального разрешения подлежащих
властей (сравн. пример, сообщаемый Геллием V, 14, 27, о
присуждении раба к растерзанию на арене). В 20 г. сенатским
постановлением по отношению к рабам, совершившим преступление, были
применены те же процессуальные формы, которые были обычны
ггп ΓντπττητττθΤΤΤ*τ/Λ τ/· /^ОГ^ПТТТЛЛМ / ПиГРГТи Vi \/ Τ Τ Τ О 19 *\\ ^TTTJirTOAA
ii.^r ν iiiJUlvliiiH-' A4 ^ J-»V/■«-'■-'· ^%i.i *-»*-: i .r4,--i - ·· ·· w ; ' - · т ■■ ' * у — у —у ~'/ -,ι,!ΐ»\ι vüi
Клавдия умерщвление больного или слабого раба его владельцем
было приравнено к убийству; и если хозяева раба отправляли
его на остров Эскулапа, чтобы избавиться от обязанности
врачебного ухода за ним, то в случае его выздоровления он становился
свободным {Светоний, Клавдий, 25. Дигесты, XL, 8, 2). При
Домициане кастрация рабов с целью продажи их как евнухов
была запрещена {Светоний, Домициан, 7). Применение этого
закона было распространено рескриптом Адриана, которым было
запрещено кастрирование свободных или рабов с их или без их
согласия (Дигесты, XLV II, 8, 4, 2). Закон Домициана против
кастрирования нашел себе, повидимому, применение и по
отношению к египетским рабам (BGU, V, 112 ел.; сравн. Schubart,
Aegyptus, XIV, 89). Адриан отправил в ссылку на пять лет одну
римскую матрону, которая беспричинно проявляла свою
жестокость по отношению к своим рабам (Дигесты, I, б, 2); он отнял
у рабохозяев право казнить своих рабов и предписал это делать
только судебным порядком (Scrip, hist. Aug., «Адриан», 18, 7).
Хотя Плиний Старший явно отвергает применение рабов из erga-
stula для сельского хозяйства {Плиний, Ест. ист., XVIII, 36),
Ьсе же этот обычай в его время был еще в ходу (сравн. Сенекаf
De ira, III, 3, 6). Но Плиний Младший заявляет, что как он сам,
так и его соседи в долине реки По перестали ими пользоваться
{Плиний, Письма, III, 19, 7), а в правление Адриана ergastula
как места наказания свободных и рабов были отменены законом*
(Script, hist. Aug., «Hadr.», 18, 9). Адриан запретил также продажу
632

рабов в гладиаторские школы, а рабынь—в публичные дома без
специального указания причин (там же, 18, 8). При нем же
обычай допрашивать под пыткой рабов убитого господина был смягчен
в том смысле, что подобному допросу должны были подвергаться
только те рабы, которые в силу своей близости к господину могли
знать о преступлении (там же, 18, 11, Дигесты, XLVIII, 18, 1, 1).
В правление Антонина беспричинное убийство собственного раба
каралось законом в той же мере, как и убийство свободного«
(Gai, I, 53; о дальнейших законодательных мероприятиях
Антонина для облегчения рабства см. PRE, т. I А, стр. 1831). При
Диоклетиане к рабовладельцу, убившему своего раба, могла быть
применена высшая мера наказания (Cod. Theod., IX, 12, 1). Эта
вмешательство в права господина на жизнь и смерть своих рабов,
данные ему в силу ius gentium, Гай оправдывает духом времени
(там же, 52). Раб, обвинявший господина в несправедливом к нему
отношении, мог найти себе убежище, скрываясь в храме или у
подножия императорской статуи (Cod. Theod., IX, 44, 1); за этим,
временным спасением должна была следовать жалоба префекту
города (Дигесты I, 12, 1,1. Schneider, 25); Диоклетиан запретил
выбрасывание детей рабов (Cod. Theod. V, 9, 1). На долю
Константина выпало издание человеколюбивого мероприятия, в силу
которого при дележе наследственного имущества принадлежавшие
покойнику рабы должны были быть так распределены, чтобы
Нр пяяттрпять отна w npfipwp-я мл/жя м wpwv бпятя и ΓΡΓτην (тям же
II, 25). Из опубликованного в 294 г. постановления Диоклетиана^
запрещавшего продажу детей своими родителями (Cod. Just.,
IV, 43, 1), можно заключить, что вследствие имевшей во второй
половине III в. место экономической разрухи существовала
тенденция вернуться к этому обычаю. Константин разрешил в 329 г.
родителям в случаях крайней бедности и нужды продавать своих
детей, однако с сохранением права выкупа в любое время
(там же, IV, 43, 2). Это кажущееся возвращение к попустительной
практике времен Империи по отношению к рабам является
необходимой уступкой перед фактом экономического гнета того
времени (Jonkers, 270). О законодательстве, охранявшем акт
отпущения на волю и интересы вольноотпущенников, подобном
вышеприведенным законам по отношению к рабам, сравн. Schneider, 34;
Brasloff, Socialpolitische Motive in d. röm. Rechtsent. [Wien 1933],
32, 52. В качестве оправдания своей радости по поводу
многочисленных отпущений на волю Плиний («Письма», VII, 32, 1)
заявляет, что он желает, чтобы число граждан в его родном городе
увеличилось. Подобное же обоснование для отпущения на волю
рабов, которое Кассий Дион (LVI, 7, 6) приписывает Августу,
следует отнести к эпохе самого Диона, так как хорошо известно,
что законодательство самого Августа (Lex Fuffia, Caninia и Aelia
Sentia) скорее ограничивало отпущение на волю, чем поощряла
его, О предположении, согласно которому это поощрение в более
поздние времена финансовых затруднений вытекало из стремления
государства сохранить число тех, которые были обязаны
уловлена?

творять предъявляемым государством требованиям, см. Jonkers,
Ekonomische en Sociale Toestanden in het Romeinische Rijk
[Wageningen 1933] 134.
Традиционный взгляд на законодательство первых двух веков
Империи приписывает учению поздних стоиков сильное влияние
на дух и на содержание императорских постановлений, особенно
тех, которые касались защиты рабства29. Римские юристы
последнего века Республики были без сомнения приверженцами той или
иной греческой философской школы30, и стоическое учение
пользовалось у них большим уважением (там же, 92). Принятое
юристами классической эпохи положение, что рабство основано на
общей практике всех народов, но является «противоестественным»
институтом, имело свою основу в стоическом учении31, но
юридические положения надо резко отличать от законоустановлений,
которые покоятся на практических соображениях и отображают
приспособление государства к непосредственным нуждам или
воздействие местных или общих условий со стороны больших или
меньших групп, представляющих общественное мнение. Наше
несовершенное знакомство с выдающимися представителями средней
стой (Панеций, Посидоний, Гекатон) все же показывает, что они
держались несколько другого воззрения на труд, включая сюда
труд рабов и самих рабов (Lichy, 35 цитирует Цицерона «Об
обязанностях», 11,24). Относительно той точки зрения, что в
классический период римский юриспруденции на вихрении, чш aequitas
является основой истолкования законов, стояли противники
стоицизма раньше, чем сами стойки, см. Kubier, 92. Начало
императорского законодательства относительно уничтожения обычных
злоупотреблений в обращении с рабами было положено раньше, чем
вполне созрели воззрения Сенеки на необходимость более мягкого
обращения с рабами (Lichy, 37, 43); его надо отнести еще к тому
времени, когда у руководителей государства стоики не
пользовались расположением (Kubier, 92). Бросающееся в глаза полное
отсутствие всяких узаконений, касающихся охраны интересов
рабов в течение тех восьми лет, когда Сенека держал в cdohx руках
политическую власть (Jonkers, Economische Toestanden 135, 2),
достаточно показывает бесплодность его теоретического учения,
если сравнить его с практическими результатами законодательной
работы. Сенека-писатель еще более, чем Сенека-философ,
заслуживает быть для нас свидетелем того, что он, человек
исключительного богатства, обладатель огромной толпы рабов, должен был
примкнуть к настойчивому народному движению своего времени,
что учению о равенстве всех людей он дал сильное, доходящее до
самого сердца выражение и что применение этого учения он
построил на отношении к рабам (Сенека, Epist. moralia, 47, 1, 10;
сравн. 31, 11; Dial. IV, 24, 3; Benef. VI, 16, 1). Из этого
убеждения он сделал логический вывод, что с рабами надо обращаться
•с той же добротой, как и с остальными своими ближними (Dial.
VII, 24, 3; сравн. «Epist. moral.», 47, 5, 13, 15).
Доказательство того, что во время Сенеки мысль, что рабы
634

-являются человеческими существами, была общепринятой, мы
находим в том заявлении, которое Петроний (71, 1) вкладывает
в уста вольноотпущенному выскочке Тримальхиону: рабы—тоже
люди, они выкормлены тем же молоком, как и свободные, и
отличаются от них своей «злой долей», которая их постигла. И Ювенал
считал дурное обращение с рабами серьезным недостатком в жизни
своей эпохи (6, 219. О необходимости доказать вину раба, прежде
чем подвергать его наказанию, сравн. Плиний, Письма, VIII,
14, 13). Плиний Младший считал своим долгом признавать их
завещания действительными, а исполнение их просьб своей
обязанностью, если только завещатели и те, кому они завещали, являлись
членами его собственной familiae. Это ограничение он объясняет
тем, что, по его убеждению, дом господина заменяет рабу
государство (VIII, 16, 2, сравн. 24, 5: хотя врачи пользуют свободных
лучше, чем рабов, но фактически больной раб ничем не отличается
от свободного). Дион из Прузы в двух своих речах на эту
тему говорит о рабстве, как о твердо установленном институте.
„Дион не интересуется его происхождением, его также не занимает
вопрос о том, не противоречит ли оно законам природы; ему
важно лишь точное определение понятия свободы и рабства.
Свобода—это не просто свобода действия (14, 3 ел., 13 ел.); точно
так же нельзя определить рабство ценой, уплаченной за человека
(II ел., 15, 29), или цепями и клеймением, или работой на мельнице
(14, 19); пс имеет one также никакого отношения к рождению
от несвободных родителей, а также и к его племенному
происхождению (15, 90). Свобода—это вопрос характера: человек
благородного направления ума свободен, человек неблагородного образа
мыслей—раб (там же, 31). На Западе формулировка, даваемая
поздней стоей, в том виде, как мы ее знаем от Сенеки, вновь
появилась с некоторыми изменениями у Эпиктета (Lichy, 36, сравн.
Bonhöffer, Die Ethik Epiktets [Stuttgart 1894] 99), который
смотрел, как на раба, на того человека, который, хотя бы он был
2 раза консулом и мог считать себя другом Цезаря, спокойно
пребывал бы под гнетом императорской власти (Diatr. IV, 1, 6 ел.,
сравн. 57). Эпиктет ясно высказывает убеждение стоиков о
божественном происхождении людей (там же, I, 3, 9). Хотя
законодательство Марка Аврелия, касающееся рабства, было скорее
продиктовано соображениями практического характера, чем
философскими учениями, все же влияние Эпиктета на его личность
и его философское миросозерцание не подлежит сомнению (Lichy,
36, 1). Во Фригии учение фригийского раба Эпиктета о
подлинной свободе и подлинном рабстве изложено в метрической
надписи, сделанной человеком, бывшим, повидимому, рабом и
несомненным приверженцем школы стоиков (Kaibel, Herrn. XXIII,
542).
За исключением небольшой и незначительной иудейской секты
ессеев (PRE Suppl.-Bd. IV, стр. 386; Иосиф Флавий, Древности,
XVIII, 1, 5, определяет их численность в 4 тысячи человек) ни
религиозная, ни какая-либо другая организация древнего мира не отка*
635

зывалась признать институт рабства. Первые христиане принимали?
его, как принимали и римское владычество и созданные им
жизненные условия, потому что они безразлично относились к мирскими
различиям, включая правовые и социальные положения, и потомуу
что все верующие, принявшие христианское крещение, считались
равными (I к Коринф. 12, 13; сравн. мнение Harnack, Mission, Is·
174, 4, что для древнейшей церкви вопрос о рабстве не являлся
проблемой). В своих посланиях апостолы проповедуют рабам-
христианам необходимость «со страхом и трепетом» полного
послушания господам, подобно как Христу (к Эфес. 6, 5; сравн. к
Колосс. 3, 23, к Титу 2, 9 ел. 19. Подчинение даже самым жестоким
господам Петр (I, 2, 9) оправдывает тем, что страдания и терпение
угодны богу). Не следует недооценивать непосредственного влияния
раннего христианства на более человечное обращение внутри самих
общин. С началом миссионерской деятельности христианское
учение обращалось преимущественно к рабам (относительно рабов
в древнейших общинах сравн. заступничество Павла за
обращенного им беглого раба Онезима в письме к его господину Филемону,
15 ел.). С подобной же просьбой о снисходительности к
провинившемуся вольноотпущеннику обращается язычник Плиний
(«Письма», IX, 21, 24) к своему языческому другу Сабиниану, который
ее и исполняет. (О смешении римских граждан с рабами в
христианских общинах Вифинии в 112 г. н. э. см. там же, X 96, 4, 8).
Благотворное влияние на образ мыслей по отношению к рабам,
которые были христианами, и на обращение с ними могло оказать
то равенство, которое им предоставлялось в первых христианских
общинах и которое распространялось на право причастия, участия
в собраниях, возведения в священнический сан и погребения
на кладбищах (Harnack, Mission, I3, 175. Allard, Esclaves
Chretiens6, 185. Аллар, очевидно, переоценивает роль, которую
христианство играло в улучшении положения рабов). Хотя епископы
убеждали свои общины не употреблять рабов с целями роскоши
(Климент Александ. «Paedag.» Ill, 7, 9=1 259, 5; 263, 28), но,
повидимому, христиане продолжали владеть и пользоваться
рабами приблизительно таким же образом и в той же степени, как
и их языческие современники одинакового с ними экономического
положения (Migne G. V 723; Ириней, «Против еретиков» IV. 91 =
= Migne G. VII, 996).
Улучшение положения рабов в императорскую эпоху в
сравнении с их положением за последние два столетия при Республике
более касается запада, чем восточных провинций, где
господствовала большая мягкость (Calderini, Liberi е Schiavi nel mondo
dei Papiri [Milano 1918] 18) как в законодательных установлениях.
так и на практике. В Египте забота о благосостоянии детей рабов
во многих случаях была взята под охрану закона. Закон запрещал
продажу раба, рожденного в доме, с целью вывоза его за пределы
Египта; нарушение этого закона каралось частичной или полной
конфискацией имущества (Gnomon, BGU, IV, 1, 67). Купленные
рабы могли быть посажены на суда в Александрии только на осно-
636

©ании уплаты проездного налога (там же, 64—66. 69). В
контрактах относительно выкармливания детей кормилицей для ребенка
раба могла быть и свободная и рабыня, одинаково как и для
ребенка свободного32. Был ли ребенок свободного или раба, поставлены
те же требования относительно достаточного ухода за кормилицей,
очевидно, в интересах здоровья ребенка. Точные данные
относительно заботы о кормилице мы находим во многих договорах:
оливковое масло и другие вещи, BQU, 1, 297, 13 (сравн. έλαιον для
кормилицы свободного ребенка IV, 1109, 13). IV, 1058, 12 = ЛШ-
teis-Wilcken, Grundz., Il 2, 170, оливковое масло и хлеб; в Pap.
Boudant 14,3—вино и четыре курицы. Из утверждения в BGU IV,
1106, 27 ел. (сравн. 1108, 13 ел.), что кормилица должна
заботиться о себе и о ребенке и не портить своего молока, ясно, что
дело идет о сохранении здоровья кормилицы, так как это важно
для ребенка (сравн. расписки об окончании обязанностей
кормилицы Pap. Оху, I, 91, 18 ел. BGU, IV, 1108, 25 ел.). В BGU IV,
1106, 49 ел. кормилица, свободная, берет на себя обязательство
несколько раз в месяц приносить ребенка раба на осмотр к его
владельцу (сравн. IV, 1107, 27 ел.: кормилица и ребенок должны
четыре дня в месяц жить для контроля в доме рабовладельца.
О надзоре хозяина три раза в месяц Π08, 25 ел.). Хотя подлинная
цель всех этих условий была охрана ребенка-раба как известной
ценности, но этим достигались и гуманные результаты такой
достаточной заботливости.—Обучение раба ремеслу и его прочее
воспитание вполне зависело от решения господина. Целый ряд
договоров относится к обучению рабов как подмастерьев; есть
прямые договоры об отдаче в ученье33. Эти договоры не
показывают никакого различия в редакции и во взаимных обязательствах
рабовладельца и мастера или учителя в зависимости от того,
является ли ученик свободным или несвободным. Обязательство
несвободному или свободному ученику давать пищу и одежду
трактуется самым различным образом. В чистых договорах об учебе
оно падает на рабовладельца34. Значение этих примеров
заключается в том, что надлежащее пропитание и снабжение одеждой
раба было социальной обязанностью, предписанной законом.
Если соблюдение праздников в договорах об ученичестве обоих
видов было договорено по соглашению, то и тут между свободными
и рабами не сделано никакого различия. В таком договоре об
ученичестве, как Pap. Оху, IV, 724, б, где раб-мальчик должен
учиться стенографии, было сделано исключение праздничных дней,
конечно, в интересах учителя, но в контракте с ткачом XIV,
1647, 36 (ученицей у ткача является рабыня) установленные
18 праздничных дней в году идут в пользу ученика (сравн. 20
праздничных дней для свободного ученика у ткача, IV, 725, 35).
Разрешение на праздничные дни для рабов в эгейском мире было уже
обычным в эллинистическое время (L. Robert, Bull, hell., LVII,
521). В Лампсаке во II в. до к. э. было сделано постановление
на основании благотворительного пожертвования по поводу
праздника в честь Асклепия, заключавшее в себе пункт, чтобы
637

школьники освобождались от занятий, а рабы—от их работы
(CIG, II, 3641b = Laum, Stiftungen in der Antike [Leip. 1914Î
66, 18). В Магнесии постановление о каникулярных днях покоилось,
на древней традиции, но освобождение рабов от их работ, пови-
димому, было новшеством (надпись из Магнесии 100 Ь. 11. Сравн.
а 29 и Syll. 53, где рабам и детям в Пергаме [?] были дозволены
свободные дни). Этот обычай сохранился в греческом мире ив эпоху
Империи. В Гитионе в 161—169 гг. н. э. было сделано
пожертвование с тем, чтобы гимнасий отпускал масло для граждан и
иностранцев с особой оговоркой, чтобы рабы каждый год во время
двух праздников пользовались этим правом в течение трех дней
(Le-Bas-Foucart, Voyage arch., II Suppl., 243a=Laum, Stift., Il,
9, 38).
В римском Египте смерть раба по другим причинам кроме
естественных требовала расследования со стороны начальства и
сообщения о том, наступила ли она вследствие несчастного случая
или убийства, совершенно так же, как и в случае смерти
свободного (например, смерть одного молодого раба, когда он смотрел
на танцы во время какого-то празднества, Pap. Oxy, III, 475;
сравн. I, 51, подобный же случай со свободным). При 14-летнем,
цензе, введенном римской администрацией в Египте (Mitteis-
Wilcken, Grundz., I, 1, 192), рабы в целях обложения были
распределены так же, как и их хозяева (там же, 197). Рабы,
принадлежавшие господам, которые относились к группе платящих подушную-
подать, подлежали тоже уплате подати; те же, которые были
во владении лиц привилегированных классов, были освобождены
от уплаты подушной подати, так же как и их господа (Schübartr
Arch. f. Pap., II, 158. Taubenschlag, Zeitschr. Savin.-Stift., 11^
162, 7). Налоговое зачисление рабовладельца с его преимуществами
и тяготами, которые переходили и на его рабов, передавалось
по наследству и его потомкам, даже если он оставался рабом
(Pap. Kyl., 103, прим. 4), и оставалось руководящим принципом,
по отношению к нему, если он становился вольноотпущенным
(Pap. Oxy., Ill, 478; сре.те. II, 222; IV, 714; BGU, I, 324). Хотя
несвободный не занимал никакого гражданского положения, мы
узнаем из известного письма Клавдия от 41 г. городу Александрии,
что несвободный, рожденный как сын александрийского гражданина
и несвободной матери, проскальзывал в списки эфебов и таким
образом получал права александрийского гражданства (Я. /. Bell,
Jews and Christians in Egypt [Lond. 1924] 24, стр. 56 и прим.)
в противоречие с действующим законом, который запрещал
подобного рода приемы (BGU, I, 114; V, 6; Arch. f. Pap., Ill, 60).
Одеяние рабов в Египте не отличалось ни по форме, ни по качеству
от одеяния беднейшего населения. Это можно видеть из
отсутствия всяких указаний на особый вид одежды мальчиков и
девочек рабов во всех договорах об ученичестве, которое отличает эти
документы по отношению к ιματισμός от тех, которые
заключались по поводу детей свободных граждан35. Жилищные условия
рабов, живших со своим господином, определялись имущественным
638

положением хозяина; без сомнения, рабы получали худшие
помещения, чем имел сам хозяин. В документах Гераклита Амфодарха
в Арсиное от 72/73 г. н. э. (Stud. ζ. Pal., IV, 62) хозяин дома
Аполлоний жил в своем доме с одним единственным рабом (Pap.
Lond., 261, 56), а также известны две домовладелицы, из которых
каждая жила вместе с рабом (там же, 178, 301= Pap. Rainer 23),
Свободные из класса «привилегированных» имели жилища
на улицу, вероятно, как съемщики (там же, 532. 608=Рар. Lond.
260, 25, 101). Равным образом рабы, которые принадлежали
другим людям, а не домохозяевам, с которыми они жили, имели
местожительства на той же улице (там же, 299, 303 сл. = Рар.
Rain. 21, 25 ел.). Два дома были заняты одной группой рабов,
которые, насколько мы можем установить, не были собственностью
домохозяина. Один из этих домов заключал в себе жилплощадь
для 7 рабов (там же, 313—326=Рар. Rain. 35—48). Это
обозначает очень тесное помещение для рабов, которые жили не со своим
хозяином, при предпосылке, что дома были одинаковой величины.
В Pap. Ryl., 153, 6, мы находим, однако, что за одним
вольноотпущенником по завещанию его патрона пожизненно была
закреплена одна комната в четырехэтажном доме.
Принцип частичного отпуска на волю раба, принадлежащего
нескольким господам, по римскому праву был недопустим36, но
такого рода отпуск применялся в Египте невозбранно37.
Общественный результат этого обычая был тот, что в Египте между
полными рабами и вольноотпущенниками появилась группа таких
лиц, которые наполовину были свободными, наполовину
несвободными; лица, принадлежавшие к этой группе, имели право свободно
располагать частью своего времени и своего труда. Образование
этой группы способствовало тому, чтобы еще более сделать
незаметными уже и без того падающие грани между свободными
и рабами в среде того населения, в котором различия в правовом
положении не опирались на общепризнанные различия в
одеянии, цвете кожи и этнической принадлежности. Бросающимся
в глаза примером отсутствия предубеждений, основанных
на различии цвета кожи, является метрическая надпись, которою
хозяин почтил свою рабыню-негритянку (Festschr. G. Ebers
[Leip. 1897] 99): чернота кожи негра вызвана солнечными лучами,
ее же душа блистает белизной. Насколько узка была разделяющая
их линия, показательным является то, что один свободный слуга
ошибочно мог быть принят за раба: Pap. Oxy, X, 1294, 9; сравн.
список платежей по налогам за ткачей, Pap. Soc. It., X, 1154, 8,
где один человек зачислен как «Эвпор, повидимому, раб А...»
Отношения, которые установились в Египте между рабами
и их господами, были, по свидетельству папирусов, в общем
сердечными и интимными, ненапряженными (сравн. нежное письмо
одной девушки, вероятно, рабыни Аполлония, стратега в Гепта-
комии, адресованное к ее отсутствующему господину, Mitteis-
Wilcken, Grundz. I, 2, 481; сравн. Calderini, «Liberi e schiavi», 19).
В BGU, VII, 1655, столб. 2, 26—33. 3, 57 ел. обязанность забо-
639

титься о могиле своего господина без возражений со стороны
наследников по завещанию хозяина была пожизненно возложена
на одного раба. Сравн. Tebt. Pap., II, 407, 6, где один из
главных жрецов храма Адриана отпускает на волю восемь своих
рабов «вследствие близкого общения и заботливых отношений»,
которые установились между ними и их хозяином; равным образом
завещание одного ветерана конца II в., по которому были
отпущены на волю три рабыни и были включены в число наследников
их прежнего господина (BGU, I, 326=Mitteis-Wilcken, Grundz. II,
"2, 316). С этим египетским примером сравн. отпуск на волю
всех рабов обоего пола одним гражданином из Гитиона, с явно
выраженными социальными наклонностями, в 161—169 гг. н. э.
с возложением на город и членов совета обязанности всеми мерами
защищать свободу этих рабов (Laura, Stift., II, 9, 53).
В восточной части Средиземноморья склонялись к тому, чтобы
в известных случаях допускать рабов к участию в общественных
жертвоприношениях и празднествах. Различие, которое
существовало в греческих самостоятельных общинах по отношению
к предоставляемым рабам свободам, могло зависеть от местных
условий, которые мы не можем объяснить. На Косе рабы были
исключены из участия в жертвоприношениях и торжественных
пиршествах в честь Геры (Афиней, XIV, 639 d по Филету, см.
Powell, Collectanea Alexandrina [Oxford 1925] 95, nr. 25), тогда
как в Пагах в Мегариде они наряду с гражданами, метеками и
римскими поселенцами принимали участие в общественных
угощениях (Wilhelm, Österreich. Jahresh. X [1907] 19, строка 24).
Во время Траяна гимнасий в Аргосе был сделан доступным для
всего населения, как свободного, так и рабского (I. G., IV, 597);
а в Панамаре в Ликии один гражданин времени Марка Аврелия
с гордостью заявляет, что он пожертвовал вина на два
праздничных дня в честь Зевса Комария для граждан, иноземцев и рабов
(Bull, hell., XI, 380, 17).
В Египте и в позднейшее время при судебных процессах брали
показания под пыткой38. Конечно, иногда происходили жестокие
наказания рабов, хотя папирусы дают поразительно мало
свидетельств о подобных фактах. Гален («О душев. болезн.», 4 [V 17 К])
с ужасом говорит о том, что рабов топчут ногами, бьют кулаками,
выбивают им зубы или выкалывают глаза (ослепление рабов,
которое он сам видел, при помощи заостренного тростника,
там же, 17). Его самого отец учил никогда не бить раба рукою,
а вместо этого рекомендовал употреблять тростниковую палку
или ремень. Его сообщение как очевидца о тяжелом поранении
двух рабов каким-то путешественником в Аттике дает достаточно
надежный пример того, во что могло обратиться право наказания
своих рабов господином при его несдержанности и
вспыльчивости (там же, 18). Эта честная скорбь и самоугрызение такого же
рабовладельца являются достаточным доказательством того, что
подобные случаи зависели от личности хозяина, в общем не
одобрялись и, вероятно, были редки (там же, 19). В Египте позорное
640

пятно унижения рабов, которое заключалось в телесном наказании,
смягчалось тем обстоятельством, что от него не были избавлены
и свободные, поскольку на них распространялось греческое
государственное право; телесное наказание свободных, бывших на
военной службе, было теперь разрешено, но ограничено применением
палок или розог, тогда как наказание бичами (Pap. Охуг., XIV,
1643, II) было допущено только для рабов. (В Филадельфии
в Файюме двое полицейских избили одного римского гражданина
и ветерана из ala Apriana в 153 г. н. э. Pap. Berol. inv., 13877, A4
ράβδοις χαί ^ό[ψασιν Aegyptus, XII, 129). Правитель Фиванды в
IV в. заявлял, что употребление плетки (ιμάντες) для телесного
наказания свободных является противозаконным. Для наказания
рабов это было дозволено, хотя и с прискорбием (Pap. Oxy, IX,
1186: «по отношению тех, кому выпала рабская доля, с
сожалением». Относительно императорского закона см. Дигесты, XL,
VIII, 19, 10; сравн. 19, 28, Mommsen, Strafr., 983).
В Египте господа предоставляли своим рабам известную
свободу передвижения (Pap. Oxy, II, 262, 3: «Мой раб Аполлофан...
умер на чужбине»). Вероятно под влиянием древнеегипетского
права (Диодор, I, 80; сравн. Lumbroso, Recherches sur
l'économie, 49) сожительство лиц свободного и несвободного
состояния признавалось по общему закону как признанный брак
(Pap. Ryl., 103; сравн. Lumbroso, прив. мес), хотя ребенок
считался рабом, если мать была рабыней (Taubenschlag, Zeitschr.
Saviii-Siiii, L, 144, i). OGaxc^Lba для у<лрийе1Ьа различных
удовольствий и всякого рода другие товарищества, включавшие
в свое, число свободных и рабов, в римском государстве имели
большое распространение. Но в Египте их, повидимому, не было
(San-Nicolo, Vereinwesen, II, 32).
Хотя ясно, что право убежища при римском владычестве
исчезло из Египта не совсем39, но до сих пор в папирусах не найдено
ни одного примера бегства раба в храм или к статуе императора.
Отсутствие договоров, касающихся рабов, в которых
применялась бы оговорка об εαφάνεια, дававшая гарантию на случай
бегства раба в святилище (см. Pap. Oslo, II, 40, 10 от 150 г. н. э.;
там же, стр. 96), повидимому, доказывает, что это право, поскольку
оно касается рабов, совершенно исчезло. Это могло служить
дальнейшим доказательством такой системы рабства, когда вследствие
его мягкости для раба не требовалось никакой защиты святилища.
Но, несмотря на общее впечатление хорошего обращения с рабами
в Египте, участь домашних и индустриальных рабов в лучшем
случае была не очень завидной. Случаи бегства рабов и
постановления в παραμονή—договорах и других контрактах для гарантии
против возможности бегства—говорят о широко
распространенном недовольстве рабов своей участью40. Отношение рабов к
своему господину было, без сомнения, отношением длительного
стремления к свободе, как это высказывает один вольноотпущенник,
который, повидимому, имел надзор над несколькими
несвободными ткачами; он пишет своему патрону, BGU, IV, 1141, 24 от 14 г.
•41 Валлон
641

до н. э.: «как раб жаждет понравиться в целях свободы, так
я, добиваясь твоей милости, стремился показать себя
безупречным».
Распространенное представление о жестоком обращении с
рабами и о тяжелом их положении во время Империи (Allard,
Esclaves chrétiens, 127. Halkin, Esclaves publiques, 221. Gordon,
Jour. Rom. stud. XIV, 102) имеет свой источник в несомненной
жестокости, проявляемой по отношению к ним в республиканский
период в Италии и Сицилии. Некоторую поддержку это воззрение
находит и в описании подобных жестокостей у сатириков и у
других писателей I в., жестокостей, которые хотя и могут быть
выдуманными, но имеют значение как показатели того обращений,,
которому в отдельных случаях подвергались рабы даже в самом
лучшем обществе. Примеры телесного наказания и клеймения у
Петрония 30, 7.69, 1; Марциала, II, 66, III, 94, VIII, 23; Апулея
«Превращения», III, 16; Ювенала, VI, 475, сравн. VIII, 179
(критику воззрений тех, кто принимает описания Ювенала за
чистую монету, см. у A. Schneider, 20). Распятие на кресте раба за то,,
что он поносил гения своего господина, встречается у Петрония 53г
3, сравн. Ювенал, VI, 219; Марциал, II, 82. Раба, совершившего
прелюбодеяние, бросали на растерзание диким зверям (Петро-
ний, 45, 8), рабыню казнили, повесив за волосы (Проперций, IV,
7, 45). Большее значение имеют высказанное Ювеналом сожаление
о впечатлении, коюрие зрелище наказаний рзбоя производило
на римских детей, и сообщения о призывах против
злоупотреблений властью господина в отношении телесных наказаний, как
мы это читаем у Сенеки41. Кроме этих данных у нас много сообщений
о холодной жестокости, претендующих на подлинность. У Свето-
ния («Август») сообщается, что один раб за прелюбодеяние был
казнен; сравн. «Калигула», 32, 1; Тацит, Анналы, IV, 54. XVI, 19.
История Ведия Полл иона, который по ничтожному поводу велел
бросить в рыбный садок одного раба, чтобы там его живым сожрали
рыбы, была хорошо известна в древности; раб был спасен
благодаря энергичному вмешательству Августа42. О фактах
действительного распятия на кресте рабов сообщают Тацит, Истор., II,
72, и Кассий Лион, LIV, 3, 7. Сообщение Галена о покушении на
жизнь одного раба должно принять буквально; но его рассказ,,
будто Адриан в порыве ярости выбил у раба глаз (V, 17, К),
является неправдоподобным. О других примерах жестокости см.
Дион Кассий, LIX, 13, 2; LX, 12, 1; LXI, 31, 1; 33, 8; Script, hist.
Augus., «Коммод» 1, 9; «Макрин» 12, 10. Мы должны также
признать, что у некоторых хозяев качество пищи было плохое, а
количество недостаточное (сравн. заявление италийского разбойника
Булла, что нужно хорошо кормить рабов, если хотят положить
конец разбою—Кассий Дион, LXXVII 10, 5). Факт, что среди
рабов императорского периода случались самоубийства43, может
служить доказательством только того, что представление о
самоубийстве как средстве избавиться от тягостей жизни проникло
до самых нижних слоев населения (Hirzel, Archiv, f. Religions-
642

gesch. XI, 1908, 451; сравн. высказывание Сенеки «Cons. Marc. 20»,
что самоубийство является удобным путем избавиться от рабства);
но оно не может служить лишним доказательством плохого
обращения с рабами (таково мнение Allard, 139).
На западе не было ничего, что отличало бы одеяние раба как
такового от одеяния свободного (Сенека, «Clem» I, 24, 1. Daremb.-
Sagl.y IV, 1279. Художники императорской эпохи не делают разницы
между одеянием свободного и раба: Journ. Rom. Stud., XIV, 96).
Предложение Александра Севера ввести для рабов императорского
двора особую одежду имело связь с его попыткой ввести для всех
рангов императорской службы особые мундиры и с его стремлением
держать рабов в узде и пресечь этим их общение с свободным
населением; ввиду сопротивления Ульпиана и Павла он отказался
от этой мысли (Script, hist. Aug., «Александр Север», 23, 3; 27, 1).
Если Blümmer, «Maximaltarif des Diokletians» [1893], 169, 172,
указывает на особые виды одежды крестьян и рабов, то это
основывается на неправильном толковании СЛОВ φαμελιάριος и φαμελια-
ρικός как рабов «familia» (челяди)44.
Количество сведений о рабах, находящихся в Италии, особенно
в городах, не велико. В Помпеях, даже в лучших домах, нет
помещений, специально предназначенных для рабов, исключая
«дома Менандра» (Casa del Menandro). Очевидно, они жили где
было удобно, может быть, в верхних этажах дома, если они жили
τίγ\ι* r>t>m*\r ΓΛ^πΛπον τ* г> тгмлигъпххг iroorvrQ τταν ттттгт ί>οπττ4γ гюмр-
сленников, если они жили самостоятельно (как в Арсиное).
В «доме Менандра» помещения для рабов находились на одной
стороне дома и с остальным домом были соединены только длинным
коридором (Maiuri, Casa del Menandro, 1932, I, 186; сравн. Il,
табл. 1)..Их помещения были на втором этаже и выходили на
задний двор, где внизу находились стойла, кладовые, кухня и
уборная для прислуги (II, табл. 1, ном. 39). Относительно
подобных же помещений для рабов в имениях Кампании сравн.
Not. d. Scavi, 1922, 459; 1923, 277, изоб. 4; Rostovtzeff, Gesell, und
Wirtsch., I, 276. На Лаврентинской вилле Плиния помещения для
рабов и вольноотпущенников находились отдельно, так что голоса
familia («челяди») не могли быть слышны в комнатах, занятых
свободными («Письма», II, 17, 22); у Плиния эти комнаты были
достаточно уютными, так что он мог принимать в них своих гостей
(там же, 9). Его рабы спали вместе в залах (VII, 27, 13). Вероятно,
условия жизни рабов в таких больших имениях были терпимее,
чем в городах. Обращение с больными рабами зависело от доброты
или бессердечия каждого отдельного владельца. Отсутствие
сострадания к больным рабам со стороны некоторых рабовладельцев
послужило поводом к изданию эдикта Клавдия, по которому
больные рабы, которые были выброшены, а потом выздоровели,
получали свободу (Светоний, Клавдий, 25; Дигесты, XL, 8, 2;
см. выше). В противоположность этим фактам стоят удивительные
случаи заботливости о здоровье рабов, которые зависят столько же
°т добросердечия хозяина, сколько и от хозяйственных соображе-
41*
643

ний. Замечание Плиния, что по отношению к свободным врачи
проявляют больше внимания, чем к рабам, указывает, что обычно
рабы находились под медицинским наблюдением («Письма», VIII,
24, 5). Он йишет одному своему другу (V, 19, 1), что своего
любимого вольноотпущенника он вторично послал в деревню; это был
его чтец, которого он перед тем вследствие его болезни легких
посылал в Египет. Один душевнобольной раб, который бросился
с мечом на Адриана, был отдан на попечение врача (Scriptores
hist. Augus., «Hadrian», 12, 5; сравн. Fr. Hist. Gr., II A 426,
фраг. 139; Seme. «De ben.» II, 21, 2). Плиний Младший
представляет удивительный пример мягкости в обращении со своей
«familia» (челядью). Он позволяет им составлять завещания,
если они свое имущество отказывали лицам intra domum (внутри
дома), и он добросовестно выполнял эти назначения, хотя подобного
рода завещания не имели никакой законной силы (VIII, 16, 1.
Заслуживает внимания его печаль вследствие смерти юного раба
и его желание давать им вольную перед смертью, там же).
Дальнейшее доказательство доброго обращения или сердечных
отношений между господами и рабами находим у Петрония, 57. «Никто
даже не знал, был ли я раб или свободный». Сравн. надпись
на могиле одного рожденного в доме раба-ребенка, который
находился там «in loco filli»—на положении сына (Dessau, 8554;
Flor.у III, 20; Cass. Dion, LX, 12, 2, 4). Поэтическую картину
отношений между рабами, рожденными в доме, и их господами находим
у Тибулла, II, 1, 21; I, 5, 25.
Необычная жестокость господ находила себе часто отмщение
в их смерти. Об этом говорит Сенека, Clem., I, 26, 1: «за
жестокость частных лиц часто, невзирая на верную опасность распятия
на кресте, мстили также рабские руки». Сравн. «Письма», 4, 8 и
случай с вольноотпущенником Ларгием Македоном, которого
Плиний в письме III, 14, I рисует как «крайне надменного и
жестокого господина» и в VII, 6, 8, где он передает, что рабы были
заподозрены в убийстве своего господина. Мы имеем указание на
убийство одного господина в Майнце с последовавшим затем
самоубийством раба (Dessau, 8511) или на бегство рабов, подвергшихся
плохому обращению. Беглые рабы (fugitivi, erronés) составляли
во всех частях Империи весьма серьезную проблему, так как для
владельцев это составляло потерю ценности их экономически
важного труда, для всего же общества это обозначало грозное
увеличение разбойничьих банд. Об отношениях бежавших рабов к
разбойничьим отрядам сравн. Cass. Dio, LXXVII, 10, 5. Сравн.
Ювенал, 8, 173, который изображает одного знатного «вместе с
матросами, вместе с ворами, с рабами из беглых, в обществе палачей».
Дальнейшие доказательства того, как часты были побеги рабов,
находятся у Петрония,98,107;Ювенала, 13, III; Плиния, «Письма»,
IX, 21, 1; Лукиана, «Зевс трагический», 42; «Александ.», 24
(который выискивал беглых рабов в интересах их хозяев); Апулея,,
«Превращения», III, 16, VI, 8; Марциала, III, 91; Эпиктета, III,
26, 1. Императорское законодательство, определяющее понятие
6U

fugitivus (беглый раб), равно как и твердо устанавливающее
условия и методы его поимки и возвращения прежнему его хозяину
(Buckland, Law of Slavery, 267), доказывает широкий размер
попыток рабов к бегству и административные трудности их поимки.
Эдикты эдилов предписывали, чтобы при продаже рабов на
открытых рынках объявлялось, выказывал ли раб склонность к
бегству (Геллий, IV, 2, Дигесты XXI, 1, 1, 1, сравн. Kariowa, Rom.
Rechtsgesch., II, 1220): если этот недостаток обнаруживался в
течение определенного срока, то продавец был обязан возместить
убытки купившему. Отыскивание бежавших рабов в эпоху
Империи составляло организованное предприятие, которое
обслуживалось частными лицами, fugitivarii (Флор, III, 19; Дигесты, XXI,
1, 17, 12), которые пойманных ими рабов отправляли или прямо
к их хозяевам, или доставляли в распоряжение властей
ближайшей муниципии. От властей требовалось, чтобы они берегли этого
раба до тех пор, пока он не был взят praeses или praefectus vigi-
lium (начальником полиции). Дело владельца получило
дальнейшую поддержку в том, что налагался штраф на всякого, кто,
открыв беглого раба у себя в имении, не доносил об этом в течение
20 дней (Апулей, Превращения, VI, 4; «celare fugitivum»—попытка
скрыть беглого раба—наказывалась двойным штрафом. См. Woess,
Asylwesen, 178, Дигесты, XI, 4, 1, 1). В ранний период Империи,
вероятно, при Августе (Barrow, Slavery, 59), право раба бежать
под защиту статуи императора предоставляло ему некоторую
охрану, так как оно гарантировало ему выслушивание его
жалобы 4б. Хотя римское императорское законодательство и не
предоставляло рабам права убежища в храмах (сравн. замечание
Юноны у Апулея, «Превращения», VI, 4: «законы, запрещающие
покровительствовать чужим беглым рабам без согласия их
хозяев, от этого меня удерживают»), но позднейшее римское
законодательство признало постановление, что раб может требовать
своей продажи из-под власти господина, дурно с ним
обращающегося (Дигесты, XXI, 1, 17, 12).
Рабы не были исключены из участия в тех удовольствиях,
которые соответствовали той или другой эпохе. Они могли
посещать театры, бывать на гладиаторских играх и на скачках (Колу-
мелла, I, 8, 2; Петроний, 45, 70; Кассий Дион, LXIX, 16, 3); могли
время от времени участвовать в угощениях, которые устраивались
для городского населения (Dessau, 5672, в Пренесте были завещаны
деньги, раздаваемые для уплаты за посещение бань, которыми
могли пользоваться и рабы. В Суаза, в Умбрии, 5673. В Ференти-
нуме дети рабов наряду со свободными принимали участие в
раздаче орехов, которая была устроена по завещанию одного
гражданина, 6271. Сравн. Barrow, Slavery, 169).
Участвуя в погребальных обществах (Schiess, Die römisch,
collegia funeraticia [München 1888]), рабы при жизни пользовались
удовольствиями, устраиваемыми на средства этого общества,
и могли быть уверены, что после смерти получат приличное
погребение. Они были приняты также и в члены профессиональных
645

союзов, поскольку они не состояли из государственных рабочих
(Waltzing, Les corporations professionneles [Louvain 1895—1900],
II, 245; I, 346. Rostovtzeff, Gessell. und Wirtsch., I, 147, 304, 22),
и еще легче в так называемые collegia tenuiorum. Прежде чем раб
станет членом какого-либо общества, требовалось обязательно
разрешение хозяина (Дигесты, XLVII, 22, 3, 2); но, повиди-
мому, такое разрешение давалось охотно. В похоронных
обществах, CIL, VI, 10237, было наемное помещение, где общество
устраивало свои жертвоприношения и угощения, связанные с
погребением (Waltzing, I, 214); но collegia domestica в богатых
домах обычно получали такое помещение для собраний в доме
хозяина (CIL, III, 4017, 4799, 7357. VI, 7458,8750, 9148, 9404,
10251а, 10260—10264. XII, 4449, XIV, 2875). В коллегиях, в
которые они имели доступ наряду со свободными и
вольноотпущенниками, они были с точки зрения общественных прав
равноправны с остальными сочленами (Barrow, Slavery, 165). В
известных обществах вакхических мистов все социальные различия,
существовавшие в мире светских отношений, были стерты
настолько, что участники этого духовного братства (fratribus suis,
Dessau, 3360), все равно свободные или рабы, назывались только
по их cognomen (Cumont, Amer. Journ. Arch., XXXVI [1933],
234). В числе «поклонников бога Солнца непобедимого Митры»
в Сентинуме (CIL, IX, 5737 = Dessau, 4215) находятся
вольноотпущенник (col. 1, 5) и один общественный раб общины Сенти-
нума (col. 3, 3). В этих collegia, а также и в тех, которые
состояли исключительно из рабов, при известном чувстве
честолюбия рабы находили удовлетворение ему, будучи избираемы
на те или другие коллегиальные должности, например, magistri
или magistrae, curatores, decuriones или praefecti; они могли
приготовлять общественные угощения, накладывать штрафы,
приносить жертвы, распределять оставшиеся лишними деньги,
руководить собраниями46. В collegium funeraticium в Ланувии, которое
имело в своем составе и свободных и рабов (Bruns, Ε IK 175=Des-
sau, 7212, II, 4), было постановлено, что если умирал несвободный
член этого общества и хозяин не выдавал коллегии тела для
погребения, то общество в честь умершего устраивало фиктивное
погребение (funus imaginarium). От всякого раба, который получал
свободу, ожидали, что он преподнесет своему обществу амфору
хорошего вина.
И в императорский период рабство продолжало оказывать свое
влияние на нравственность и на господствующий образ мыслей
(W. Kroll, Zeitschr. f. Sexualwiss., XVII, 147), причем, вероятно,
степень этого влияния уменьшалась с падением числа рабов.
Рабы императорского двора или принадлежавшие к сенатским
фамилиям в Риме особенно подвергались порче характера
вследствие того искательства, которое лежало в основе тех интриг,
которые плелись вокруг императора, и в господствующей системе
доносов; ведь донос против их господ можно было всегда вынудить
у рабов или страхом, или пыткой, или надеждой на награду
646

{Тацит, Анналы, XV, 54; сравн. «Истории», IV, 23). Хотя круг
рабов, в котором подобного рода средства искушения действовали
непосредственно, был ограничен, но влияние их примера
получило широкое распространение. На это указывают многочисленные
случаи доносов, о которых мы читаем, и та важность, которую
приписывала историческая литература того времени этим и
подобным действиям рабов в высшем классе Рима47. Однако Нерон не
допустил преследования одного сенатора на основании обвинений
со стороны раба (Тацит, Анналы, XIII, 10). О вреде, который
может причинить болтовня рабов, см. также Ювенал, 9, 102; 10, 87.
Пытку рабов, чтобы вынудить у них показания против их господ,
широко применял Каракалла (Кассий Дион, LXXVII, 2). Строгая
печать молчания, которая часто была наложена на рабов в больших
домах в присутствии их господ, была тем большим искушением для
болтовни, когда к этому представлялась возможность (Сенека,
Письма, 47, 4). Сильная реакция против злоупотребления
доносами со стороны рабов наступила во II и III вв.48 Император
Тацит отказывался в случаях жалоб по «оскорблению величества»
{maiestas) принимать показания раба (там же, «Тацит» 9, 4);
Константин Великий сделал дальнейшую попытку наложить
руку на данное злоупотребление, назначив распятие на кресте
всякому рабу или вольноотпущеннику, который поднимает против
своего господина или патрона подобное обвинение (CIL, VI 2781 +
+ Ephem. epigr. VII 416= Bruns, FIR, 266, 28). При Грациане
принимались доносы рабов на измену; но раб, который обвинял
своего хозяина в чем-либо другом, должен был умереть на костре
<Cod. Theodos., IX, 6, 2).
Не может быть сомнения в том, что свободное право господ
распоряжаться своими рабами во многих случаях вело к половому
сношению господина со своими рабынями и более редко—свободных
женщин с рабами (Лукиан, Тиран, II). Разрешение Адриана,
давшего право продавать рабыню своднику (leno), ограничивало
это право теми случаями, когда для такой продажи могли быть
представлены достаточные основания (см. выше; Script, hist.
Augus., «Hadrian», 18, 8), но оставляло, конечно, открытыми много
возможностей для эксплоатации рабынь в целях проституции
(Allard, 147, 5). Средством для того, чтобы избегнуть обвинения
в infamia («бесчестие»; Дигесты, III, 1, 1, 4, 2), была сдача
в наем своим рабам помещения и позволение на свое имя содержать
дома разврата (Дигесты, III, 2, 4, 3). Общераспространенная точка
зрения, что рабыни ввиду перемены их жизненного положения
стоят на другом юридическом и нравственном уровне, чем
свободные женщины, ясно видна из того положения, которое
высказывает Ульпиан: «если рабыня была использована ее хозяином
с целью проституции, то, после того как она получит свободу,
ее доброе имя вследствие этого не должно пострадать» (Дигесты,
II, 2, 24); равным образом из указа Аврелиана, в силу которого
нельзя было держать свободную женщину в качестве наложницы,
ясно следует, что подобная вещь вполне разрешалась по отно-
647

шению к вольноотпущенницам и рабыням49. Гомосексуальные
извращения, без сомнения, поддерживались рабством, так как
рабы не имели никакого права сопротивляться и экономически и
социально были в полной зависимости50. Stuprum (похищение
невинности) свободного человека общественным мнением не
признавалось, хотя право наказания за это было предоставлено его семье;
но подобное обращение с рабом не встречало никакого сильного
порицания51. Вероятно, рабы, так же как и местные жители
низших классов свободного населения, принадлежали к тем людям,
гомосексуальную деятельность которых мы знаем из помпейских
стенных надписей (граффити; CIL., IV, 1882. 3375. 4024. 4126.
4810. Kroll, 156). В противоположность этой картине получается
впечатление вполне приличного отношения и совместной жизни
между владельцем рабов и самими рабами, которая
вырисовывается перед нами на основании надгробных надписей изо всех
частей империи и на основании египетских папирусов. В
многочисленных опубликованных до сих пор договорах из Египта
о продаже рабов нет ни одного примера оговорки, которая бы
исключала использование раба покупщиком с целью
проституции, как это не раз встречалось при запродажах по римскому
праву (Дигесты, XVIII, 1, 56. Сравн. Код. IV, 56, 1—3).
Папирусы дают в общем поражающе мало указаний на более грубые
формы разврата. Если много детей рабынь, которые встречаются
в папирусах в завещаниях, обязаны своим существованием
очевидно внебрачным отношениям между господином и рабынями
(Taubenschlag, Zeitschrif. Savin-Stift. L 144, 1. Südhoff, Ärzliches
aus gr. Papyrus-Urk. [1909] 149), то большое число οίκογενεΐς
(местных) в римском Египте приводит к заключению, что это по
большей части дети рабов, со стороны и отца и матери, которым
было разрешено жить в как будто бы законных, брачных
отношениях. К такому обращению с рабами могло привести то
соображение, что уменьшение беспорядков и недовольства и прирост
рождающихся в доме детей рабов обещал более высокий доход. Именно
из-за этих самых соображ ший как Варрон (De re rustica, II, 10, 6),
так и Колумелла (I, 8, 19) в Италии рекомендовали давать
деревенским рабам «спутниц жизни». Идеализированные картины
деревенской жизни, которые рисуют поэты той эпохи (Тибулл, I, 5, 25.
II, 1, 21), приводят нас к тем же заключениям. О значительном
проценте vernae в Италии можно заключить из того, что рабы,
занятые в ремесленном или каком-либо другом производстве в
городе, часто получали разрешение заводить свои собственные
семьи. Изучение 3 тысяч надписей из рабских columbaria и
надписей прежних рабов низших сословий в Риме (Frank, Amer.
Hist. Rev., XXI [1916], 698), в числе которых находится только
немного надписей лиц из бедного свободного населения,
показывает, что и здесь мы имеем от 2672 до 39% засвидетельствованных
документами рабских браков. 15% этих случаев доказывают, что
от этих соединений рождались дети, которые, естественно, входили
в состав рабов. Надписи в колумбариях знатных римлян указы-
648

вают в 24—40% на браки рабов и 15% сообщают о детях, которые
родились у этих родителей-рабов. В надписях, относящихся к
императорским рабам, процент таких «как бы браков» и употребления
терминов conjunx и contubernalis еще выше (51—59%); только 13%
сообщают о детях, которые произошли от подобных браков (там
же, стр. 697; сравн. интересные данные о занятиях мужчин и
женщин, живших в таких условиях, там же, 696). Распространение
порочных наклонностей среди свободных в связи с рабством в эпоху
Римской империи, равно как и среди многочисленной толпы рабов
римской знати, конечно, сильно преувеличено литературой той
эпохи, и впечатление общей безнравственности могло повыситься,
если собрать вместе все эти свидетельства, как неизбежно это
и случилось. Лучшая возможность ограничения такого
преувеличения лежит в даваемых Франком цифрах: они освещают семейную
жизнь в среде рабов в Риме и то, насколько часто возникали
отношения между свободными и рабынями или между рабами и
свободными женщинами, которые обнаруживались в смешанных
браках (IGR, I, 492 из Сиракуз; Dessau, 2900, 8553, 8555.
С. I. S., V, 1071. Сравн. многочисленные примеры у Ciccotti,
Tramonto 261,2).
Часто античное рабство ставят в связь с «падением» античной
культуры, вследствие ли мнимого морального упадка, который
приписывали рабству, вследствие ли хозяйственного положения,
к которому привело применение рабов. Относительно воззреният
что будто бы обусловленное рабством снижение нравственности
привело к закату греческой культуры, сравн. Barbagallo, La fine
délia Grecia antica [1905] 1, и Wallon, L'esclavage, I; о
вредоносном влиянии рабства на римскую культуру сравн. Wallon, II, 325,
383, III, 335, G. В. Adams, Civilization during the Middle Ages
[1904], 80. Эту тему на все лады склоняет и спрягает О. Seeck,
Untergang d. ant. Welt l2 [1897], 314, 327; он выводит из рабства
развитие склонного к покорности характера, который греко-римское
население позднего периода Империи унаследовало от своих
вольноотпущенных предков. Если даже допустить, что возможность
внебрачных половых отношений благодаря рабам была значительно
повышена, то все же нет никаких способов доказать сильное
нравственное и физическое влияние этого факта на античное общество.
Так как к проблеме подъема и падения античной культуры обычно
подходят с точки зрения хозяйственных отношений, то обычно
преувеличивают число рабов в древности и влияние на нее рабства
(особенно К. Bücher, Die Entstehung der Volkswirtschaft5 [1906],
100: «artifices» источников являются рабами-ремесленниками,
которые получают из рук рабов-земледельцев и пастухов зерно,
шерсть, дерево, чтобы переработать их в хлеб, одежду, утварь).
Е. Heitz, Neue Gründsätze der Volkswirtschaftslehre [1897],
выводит падение античной культуры из рабства потому, что оно в конце
концов вытеснило свободный труд почти из всех отраслей
хозяйственной жизни. Sigwart в статье «Kapitalismus» (PRE, т. X,
стр. 1905) объясняет недостаточное развитие метода капиталисти-
/549

ческого производства в древности тем, что работа рабов была
дорога, так как рабы—плохие и ленивые работники и требовали
дорогостоящего надзора, исключая того случая, когда их
ничтожная производительность уравновешивалась необычно низкой ценой
на рабов; а это происходило, когда большие войны выкидывали
на рынок массы рабов (сравн. уверенность Ciccotti в ничтожности
дохода от рабского труда, стр. 37, 282, 295). Хотя у нас нет
никакого статистического материала, чтобы установить относительную
рентабельность труда свободных и рабов на основе стоимости
приобретения рабов и заработной платы наемных рабочих, однако
должно одобрить точку зрения Ростовцева, что раб не был ни более
дешевым, ни более покорным работником (öesell. und Wirtsch., II,
67, где, впрочем, число рабов, занятых в эллинистическое время,
сильно преувеличено). Точка зрения, что применение рабов в
ремесле помешало развитию улучшенных технических методов (Sal-
violi, Il capitalismo nel mondo antico4, 75, одобренная Heichelgeim
в Histor. Zeitschr., ÇXLIII, 95), должна быть отвергнута
(Ростовцев в прив. раб.), так как у нас нет никакого доказательства в
подтверждение того взгляда, что система исключительно свободного
труда даже в малейшей степени привела к улучшению в развитии
индустриальной техники, в том виде, в котором она имела место
в античности. Осторожное указание Ciccotti (Schiavitu, 283),
что недовольство рабов нашло выражение в их плохой работе
и что особенно в гончарном производстве чувствовался
недостаток в спокойном процессе работы, какой требовался для
художественного выполнения, это указание вполне опровергается
единственными дошедшими до нас произведениями этого
производства, которые мы совершенно точно можем приписать
отдельным несвободным ремесленникам. Рельефная керамика
несвободных арретинских гончаров показывает нам тонкость вкуса
ремесленных изделий, большой технический навык и
исключительную тщательность в выработке деталей52.
Все усиливающееся падение числа рабов во время Империи
(Ciccotti, Schiavitu, 33, 28"% 314) должно рассматривать как
результат, а не как причину хозяйственных и общественных перемен
в обществе этой эпохи. Изменившиеся социальные условия,
которые были основанием все уменьшающегося применения рабов
в сельском хозяйстве и ремесле, были следующие: прекращение
войн и разбоя, которые были главными источниками для
обширного притока дешевых рабов; высокая стоимость рабского труда,
который старались добывать себе рождением детей от рабов, и
связанная с этим опасность потерь от смертности; понижение больших
масс деревенского населения свободных крестьян до состояния
coloni или adscriptii, которые были прикреплены к
обрабатываемым ими землям (Rostovtzeff, Römisch. Kolonat, 396; Gesellsch.
H, 233; Seeck, PRE, IV, 495) и покупательная способность
которых, что касается возможности для них приобретать рабов,
совершенно пала (Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., II, 231: «постепенное
обеднение и уменьшение покупательной способности в поздней-
650

шем императорском периоде»). Два замечания могут быть сделаны
здесь для подтверждения продолжающегося падения значения
рабства. Одно состоит в том, что вследствие перемещения
ремесленной деятельности из Италии в Галлию и в рейнские провинции,
одним из примеров которого является переход выделки
рельефной керамики из Аррециума на север (Dragendorf, Gnom., Χ, 360),
новые производственные центры оказались в местах, где рабский
труд в производстве в прежнее время не мог укрепиться. Второе
замечание состоит в том, что при наличии совместной работы
свободных и рабов отпуск на волю происходил беспрерывно все
в большем размере и что таким образом грани между рабами
и свободными не могли быть очень резкими. Таким образом,
упадок в использовании рабов мог происходить постепенно,
незаметно и не отразиться большими потрясениями на рынке
рабочего труда.

^^^^^^^^^^^^^^^^^è^^m^^i
II
ПОЛОЖЕНИЕ РАБОВ
ПОСЛЕ РЕФОРМ ДИОКЛЕТИАНА И КОНСТАНТИНА
ыше было описано, как возрастал свободный труд
в период между Августом и Константином, как Ьн
в широких размерах взял на себя выполнение всего
того, что прежде падало на рабов, и как постепенно
стиралось различие в социальном и экономическом
положении обоих этих классов (Ciccotti, 296)^ До сих пор нет
никакой общей или удовлетворительной работы по этому вопросу,
и существует только немного специальных исследований о все
понижающемся значении рабского труда (см. Bury, Hist, of the
Later Roman Empire [1889], I, 27, 370). Ввиду отсутствия таких
подготовительных работ можно дать только краткий и
предварительный очерк проблемы рабства в ранневизантийский период,
очерк, который не претендует исчерпать всю античную и
современную литературу по этому вопросу.
Эдикт Диоклетиана о ценах на товары 301 г. (CIL, III, стр. 1928—
1935; Blümner, Der Maximaltarif des Diokletians [1893]) может
явиться исходным пунктом при этом исследовании. К. Бюхер
в своей статье относительно этого эдикта (Zeitschr. f. d ges. Staats-
wissensch. L [1894], 189, 674; Beitr. z. Wissenschaftsgeschichte
[1922], 179) допустил основную ошибку, относя дневную или
сдельную заработную плату, которая устанавливается в эдикте,
к работе рабов, которых—квалифицированных или
неквалифицированных как рабочих—их хозяева отдавали в наем другим лицам,
а также к работе вольноотпущенников (сравн. критику Блюмнера
в PRE, V, стр. 1956). Самым главным для разбираемого нами
вопроса в эдикте, насколько можно это видеть по дошедшим до нас
фрагментам, является то, что здесь нет упоминания о цене на рабов.
Слово άνδράποδ[ον], дошедшее до нас в неполном виде в начале
таблицы XXXI 6., находится в том отрывке, который говорит
о сдельной плате золотых дел мастерам и не имеет никакого
отношения к покупной цене рабов. Нет также никакого указания на
поденную или сдельную плату рабам или вольноотпущенникам
в отличие от оплаты свободных рабочих (см. Edictum Dioclet.,
652

VII, где перечислены 76 различных расценок за сдельные работы).
Если работа рабав сдавалась по договору в наем их господами, то
она должна была оплачиваться в том же размере, как и
соответствующая работа квалифицированных и неквалифицированных
свободных рабочих. Таким образом, весь эдикт предполагает
перевес свободного труда в ремесленном производстве и доказывает
для этого времени незначительность числа рабов, о работе которых
в мастерских в виде сдельной или поденной работы можно было бы
ставить вопрос, равным образом и о работе, которую они
производили или у себя на дому, или в доме их господ (сравн. Ciccotti, 304).
Чеканкой императорской монеты в IV в. были заняты
исключительно свободные рабочие, monetarii (Cod. Theodos., X, 20, 1;
PRE, IX, стр. 463). Законы, изданные в период подготовки к
переписи 327 г., приказывали, чтобы рабы, занятые сельскими
работами, могли быть покупаемы только в пределах данной
провинции (О. Seeck, Untergang, II2, 324). Указ от 30 октября 332 г.
(Cod. Theodos., V, 17, 1; PRE, IV, 498), по которому колоны
(coloni) могли быть длительно прикреплены к имению, в котором
они были зарегистрированы, точно так же ясно говорит о том,
что рабочих для работы на земле было трудно получить и трудно
их было задержать и что, исключая большие имения, для нужд
земледелия не было в наличности никаких рабских масс. Там,
где держали рабов в имениях, господа не могли их ни
продавать, ни отпускать на волю или перемещать в какое-либо другое
место в целях личного обслуживания. Если имение, к которому
принадлежали эти рабы, прекращало свое существование, то рабы
должны были перейти в распоряжение самого императора (Seeck,
II2, 324). Часто приводилось одно место из Палладия в
доказательство того, что в больших имениях IV в. рабы были заняты
в качестве столяров, слесарей и горшечников для
удовлетворения потребностей этих имений (Λί. Weber, Agrargesch. [Stuttg. 1891,
есть рус. перев.], 241); но в данном месте Палладия нет ничего,
что могло бы заставлять в лице указанных рабочих видеть рабов
(Палладий, I, 6, 2; см. также замечания Допша (Dopsch,
Grundlagen d. europ. Kulturentwick., II [1924], 497) относительно оснований
даваемого Палладием положения).
Постепенное изменение общей картины античной культуры,
которое падает на время от Константина до мусульманского
завоевания, проходило в различных частях Империи с различной силой
и быстротой. В Египте, насколько мы знаем из папирусов IV в.,
сельское хозяйство изменилось, но не резко в сравнении с тем
состоянием, в котором оно было в III в. Вероятно, латифундии
выросли по своей величине и значению, но хозяева маленьких имений
и мелкие арендаторы представляли типичную картину египетского
сельского хозяйства (Н. J. Bell, Сборник в честь Шамполиона
[Paris 1922], стр. 263). Мы имеем еще перед собою факты покупки
и продажи рабов и другие документы, касающиеся рабов53. Заклад
и продажа собственных детей должниками не уживались с духом
и практикой римского законодательства (Taubenschlag, Zeitschr.
653

Sav.-Stift L, 146; P. M. Meyer, Jurist. Papyri, стр. 29; данное
Константином (Cod. Justin., IV, 43, 2) разрешение, в силу которого
родители могли продавать своих детей, было условное,
обоснованное «крайней бедностью и нищетой, пропитания ради», с
правом для родителей обратного выкупа, см. выше). Но подобного
рода факты мы вновь находим в Египте в это время как средство
поправить свои финансовые затруднения54· Недостаток документов
не позволяет проследить развитие этого процесса в V в. Однако
есть одна христианская молитва, которая упоминает о рабах
(Pap. Оху, VII, 1059, 3). В VI в. вся система разделения земли
изменилась. Старинные категории императорских,
государственных, храмовых и частновладельческих земель исчезли, и объем
латифундий, находящихся в обладании частных ли лиц или
принадлежащих храмам, значительно увеличился. В этих имениях
колоны, находящиеся на положении полурабов, насчитывались
тысячами (Bell, Mémoires Champollion, 263, сравн. Mickwitz,
Geld u. Wirtschaft, 143). Благодаря этой перемене число рабов
в Египте уменьшилось в такой степени, что только в латифундиях
можно было говорить о них всерьез (Keil, Beiträge 176. Покупка
молодой негритянки—Pap. Strassb. inv., 1404, 25; Arch. f. Pap.,
Ill, 418 является единственным документом подобного рода»
который имеется у нас из этого времени). Многочисленные
документы большой фамилии Апион-Стратегиос V и VI вв.
показывают, что, собственно говоря, даже в таких больших имениях
число рабов было очень небольшим, противно утверждению Hardy,
Large Estates of Byzantine Egypt [New York 1931] 104, 112, ясно,
что παίδδς, упоминаемые в Pap. Baden. 95 [Heidel. 1924]. 62, 74,
108, 379, 468, 503, являются не рабами, как это ясно по самому
содержанию, так как они получают ψώνιον (жалованье,
содержание) в натуре; но частные воины этих больших помещиков (bucela-
rii—«стражники», см. Hardy, Large Estates, 63) были рабами.
Готские παιδάρια («малые»), бывшие в имении Апиона (Pap.
Soc. It., VIII, 933, 17, 32, 47, 84, 956, 26), могли быть тоже
приспособлены к подобного же года службе. Что такие отряды,
включавшие в себе вооруженных рабов, в широких размерах
применялись владельцами имений в восточных провинциях империи,
доказывает закон императора Льва от 468 г., гласящий, что
пользование «исаврийскими стражниками и вооруженными рабами»
запрещается во .всех городах и местностях (Cod. Justin., IX, 12, 10.
Этот закон оказался не имеющим силы: Hardy, 61). Поражающе
полная свобода, право вести дела за свой собственный счет были
предоставлены рабам этих больших имений (там же, 112).
Впечатление, что общественное и экономическое положение рабов в таких
латифундиях было лучше, чем положение колонов и других
полусвободных групп,—такое впечатление может быть вполне
правильным. Всеобщая бедность свободного населения Египта ясна из
успеха обычая отдавать своих детей в коптские монастыри в
качестве oblati, положение которых немногим отличалось от
положения рабов (Steinwenter, Zeitschr. Sav.-Stift., kanon. Abteil. XLII,
654

175; Α. Α. Schiller, Ten Coptic Legal Texts [New York 1932], 6).
Явный переход полусвободного населения к полному рабству
уничтожил и духовное, нравственное превосходство свободных
над рабами. Пайирусы византийского периода представляют
в этом отношении богатое собрание свидетельств, например,
обычай унизительных обращений к большим помещикам и их
управляющим или к государственным чиновникам, причем
пишущий называет себя о δούλος σοο (твой раб) или υμέτερος ξδουλο;
(ваш раб)55, или в обращениях к ним как к δεσπότης έμός
(господин мой)56.
В Сирии и в других странах по берегам Средиземного моря,
за исключением Египта, в больших имениях были гораздо большие
массы рабов. Иоанн Златоуст (Homil. ad Matth. в 3, 4) определяет
число рабов в одном большом поместье богатого гражданина
из Антиохии в 1 тыс.—2 тыс. человек. В жизнеописании юной
Мелании (Vita parvae Melaniae; Hist. Laus. 109—Migne G., XXXIV,
1230) Палладий рассказывает, что Мелания Младшая отпустила
на волю своих 8 тысяч рабов, а что остальные захотели остаться
в рабстве у ее брата. Но если даже допустить большое
преувеличение в этих цифрах, то все же надо сделать вывод, что
применение большого количества рабов в немногих крупных имениях
исключительно богатых собственников продолжало встречаться
и в этот период. Но отсюда же можно сделать заключение, что
число рабов стремительно сокращалось, и легко представить,
что положение раба у какого-нибудь богатого землевладельца
давало большую безопасность, чем свобода без охраны
влиятельного собственника. В городах Востока, особенно в
Константинополе, рабы применялись в домах знатных и в
императорском дворце для обслуживания потребностей роскоши. Группа
императорских рабов, так называемые гидрофилаки, применялась
для охраны водопроводов; они были организованы на военный лад.
Император Зенон распорядился, чтобы у них на руке было
выжжено имя императора, для того чтобьг императорские чиновники
не могли употреблять их ни на какие другие работы, кроме
связанных со снабжением города водою (Cod. lust., XI, 43, 10).
Скудные известия о продолжении существования и о
распространении сферы применения местных рабов в Северной Африке
в поздние времена Империи собраны St. Gsell, Mélanges Glotz,
I, 401. По Expositio totius mundi 60 (GLM 122R), еще в IV в.
вывозили рабов из Мавритании, и законодательные акты IV и начала
V в. упоминают о mancipia rustica или servi, которые были заняты
в африканских доменах57. Очень вероятно, что если бы нам стали
доступны фактические данные, то оказалось бы, что в общем
рабство и в Северной Африке шло уже на убыль, хотя ведение
хозяйства в больших имениях (доменах) продолжалось при помощи
рабского труда (Mélanges Glotz, I, 407). В противоположность
таким крупным землевладельцам в Египте, как Апион в V и VI вв.,
которые выделывали собственную черепицу и кирпичи, но для этого
нанимали иноземных мастеров^кирпичного дела (Pap. Oxy, XVI,
655

1910, 5; 1913, 45, 63) и которые подобным же образом покрывали
свои потребности в кувшинах для вина (там же, 1911, 181, 185,
187, 191, 1913, 29, 33, 49, 51; Hardy, Large Estates, 122), некоторые
североафриканские помещики держали в большом количестве
своих собственных ремесленников, даже для выделки очень
тонких материй (Gsell, Mélanges Glotz, I, 404, 6: «многих искусных
мастеров, золотарей, серебреников и медников»). Что касается
рабского населения в Галлии и Испании в период после
Константина, то оно по большей части, повидимому, было
ограничено работой на земле. При разделе земли между римлянами
и вестготами в Южной Галлии и Испании в V в. в этот раздел
были включены и обрабатывающие землю рабы (Dopsch,
Grundlagen, I, 213). Недостаток рабов в области Роны виден из того, что,
как только бургунды заняли эту область, они увидали
необходимость покупать для себя рабов в Германии (там же, I, 218, 89).
Однако дальнейшее существование торговли рабами подтверждается
многочисленными отпусками на волю рабов в эпоху Меровингов
и постановлениями о торговле рабами в законах средне- и
восточногерманских племен (там же, II, 175). Но вполне вероятно,
что увеличение числа рабов путем покупки не соответствует числу
отпусков на волю в позднее время (там же, 177, против воззрения
Н. Wopfner, Historisch. Vierteljahrsschrift., 1923, 199).
Позиция церкви по отношению к институту рабства, как она
выражена в соборных постановлениях и в произведениях
духовных лиц, и практический результат их мероприятий и учения
являются еще спорными. Нельзя утверждать, что церковь когда-
нибудь ясно высказывала пожелание об уничтожении рабства
или чтобы она нападала на всю эту систему, как на негодную
(Dopsch, Grundl., II, 216). Современная точка зрения на церковь
и на ее отношение к рабству, представителями которой являются
Валлон (Wallon, L'Esclavage, III) и Аллар (Allard, Esclaves
chrétiens), приписывает ей слишком большое влияние на
уменьшение числа рабов и на улучшение положения тех рабов, которые
продотжали оставаться s этом состоянии. По этому воззрению
уменьшение числа рабов было следствием требования церкви,
обращенного к членам своей общины,—отпустить на волю своих
рабов (Wallon, III, 358—367; Allard, 429—432); стремление церкви
подавить роскошь жизни, к чему относятся призывы епископов
не держать у себя бесполезные толпы рабов; сюда же относится
повышение всеобщего уважения к физической работе, что
совершенно отсутствовало в языческом мире; результатом этого было
то, что новая точка зрения относительно уважения к труду
отразилась благоприятно на положении рабов (Wallon, III, 377—
387). Более современная точка зрения опирается на то
соображение, что христианство, став признанной государственной религией
и организатором богатства и власти, должно было по
необходимости приспособиться к общественным и хозяйственным условиям
своего времени. По отношению к отпуску на волю оно заняло ту же
позицию, которую занимали прежде языческие храмы. За лицами,
656

нашедшими выброшенных детей, оно признало право считать их
своими рабами, если в течение десяти дней не было заявлено со
стороны родственников выброшенного ребенка требования о
возвращении (Dopsch, Grundlagen, II, 222). На соборе в Орлеане
в 511 г. франкские епископы требовали на основании старых
канонических постановлений, касающихся полей,
виноградников и рабов, которые были подарены церквам вместе с землею,
чтобы они находились в их распоряжении (там же, II, 248).
Влияние, проявляемое церковью в вопросе о рабстве, выясняется из
того, что церковь точным образом солидаризировалась с
настроениями и точками зрения данного времени, которые проистекали из
чисто хозяйственных соображений и на практике совпадали
с социальным положением, с трудом мирившимся с продолжением
рабства в широких размерах (Ciccotti, 277). Положение, что будто бы
римское государство издало законы против ростовщичества
под влиянием церкви, надеясь благодаря этим законам
уничтожить один из источников рабства (Wallon, III, 365), опровергнуто
Ε. J. Jonkers, который отрицает церковное влияние на ряд
мероприятий «contra foenum», против ростовщичества (Mnemosyne, III,
Ser. I, 269). В то время как отцы церкви проповедовали, что
освобождение рабов является богоугодным делом, сама церковь,
как организация, из-за хозяйственных соображений была
принуждена удерживать у себя своих собственных рабов, как
незаменимых работников в имениях, составлявших наибольшую часть
церковного имущества.
"*&щ&?
42 Баллов

ПРИМЕЧАНИЯ К СТАТЬЕ ВЕСТЕРМАНА
1 Сенека, Contr., X, 4, 18. Дигесты, XXXIX, 4, 12, 2. Для Северной
Африки см. Gsell, Mél. Glotz, I, 398.
2 Mommsen, Jurist. Sehr., Ill, 11. Backland, Law of Slavery, 402.
Засвидетельствование свободного рождения в Египте, как оправдательный мотив
для удаления найденыша из дома его хозяина, Pap. Оху, I, 37, 17 и ел.
от 49 г. н. э.
3 Ответ на запрос Плиния Младшего о том, к какому состоянию относить
таких детей, в случае если они были рождены свободными. Плиний, Письма.
X, 05 и ел.
4 Плиний, Письма, X, 66; сравн. Mommsen, Jur. Schriften, III, 1. Это
постановление о расходах на содержание было отменено Диоклетианом.
См. Cod., V, 4, 16 и PRE, т. XI, стр. 469.
5 О частных случаях выкидывания детей б Африке, причем для
большинства отсюда вытекало рабство, см. Minucius Fei. 31, 4. Tertull. ad nat. I,
15; Apol. 9; Lactant. inst. VI, 20; сравн. CIL, VIII, 410. 2394, 2396, 2773,
3002, 3288, 7078, 7754, VIII1 11576, 12778, 12879, 13328. VIII4, 22928, 22993,
24687. Gsell, Inscr. lat. d'Algérie, I, 1810. 3209, 3229, 3771. Следующие
папирусы, в которых идет речь о найденышах в Египте, подчеркивают частую
практику выкидывания детей и вытекающее отсюда порабощение детей
в этой провинции: Pap. Оху, I, 37, 7, и 38, 6. 73, 26. BGU II 447, 24. IV, 1058,
П. 1106. 22; сравн. 12, 107, 9. Pap. Soc. Ital. III, 203, 3. Pap. Ryl. 178,
и Pap. Reinach Inv. 2111. Collart в Mél. Glotz I 241 и ел. Может быть,
также BGU, IV, 1110, 6, см. Taubenschlag, Ztschr. Sav.-Stift. L. (1930),
146, 4. o t f
6 Gnomon Idios Logos, BGU V, 41, и трудный отрывок 107; сравн. Seckel-
Meyer S.-Ber. Akad. Berl. [1928], 453 и ел. Maroi, Raccolta Lumbroso
377 и ел.
7 I век: BGU I, 297, 16. Pap. Oxy. I, 48, 4, II, 336. Pap. Teb. Mich. (Boak,
Michigan Papyri II. Pap. aus Tebtunis, Ann. Arbor, 1933) 121, recto IV, 7, 4.
Pap. Soc. Ital., XI, 1131, 26; II век: BGU I, 193, 12, 15, 18, 23, II. 447,
24 и ел., 5 рожденных в доме рабов. III, 859, 3. Pap. Оху. IV, 714, 14, 723,
3. XII, 1451, 26. Pap. Teb. II, 407, 7, 8. 18. Pap. Soc. Ital. V, 447, 17, 22, VI,
690, 4, 15, 710, 13. Pap. Cattaoui col. VI—Mitteis-Wilcken, Grundz. II, 2,
372, VI, Pap. Col. Inv. 551 verso col. II 4 Aegyptue, XIII, 230. Pap. Berl.
Inv. 13295 и Pap. Lond. Inv. 2226, изд. Schubart в Raccolta Lumbroso 49
и ел.; III век: Pap. Оху. IX, 1205, 4. 1209, 15. XII, 1468, 13. Pap. Teb.
II, 406, 26. Pap. Flor. I, 4, 9 стр. 27, 7, (?). Mitteis-Wilcken, Grundz. II,
2, 362 4, 17 и ел.; начало IV века: Pap. Lips., 26.
8 IV. Schubart, Raccolta Lumbroso, 59 и ел. Th. Reinach, Nouv. Revue
Hist, de Droit [1920—1921] 173 и ел.
658

9JPap. Col., I, изд: Westermann-Keyes, Tax Lists and Transportation
Receipts from Theadelpia (New-York 1932).
10 Обложение рабов зависело от налогов, которые должны были платить
их хозяева. Mitteis-Wilcken, Grundz, I 1, 198. Taubenschlag, Ztschr. Sav.-
Stift. L (1930) 162, 5.
11 Westermann-Kraemer, Greek Papyri in the Cornell Library (New-York
1926).
12 Johnson—van Hoesen, Papyri in the Princeton Collection (Baltimore
1931).
ι» Pap. Lond. II 261; Pap. Erzh. Rainer; Pap. Lond. II, 260 из. Wessely,
Studien zur Palaeogr., IV [Leipzig 1905] 58 и ел.
ι* См. Wessely, S.—Ber. Akad. Wien, Ph.—hist. Kb, CXLV (1902)
IV, 15 и ел.
iß Pap. Erzh. Rainer col. V, Stud. Pal. u. Papyrusk. IV.
i« Так, в египетских купчих, напр. BGU, I, 316, 13 ел. IV 1059,7, 19ел.
Pap. Lpz.5, 7 ел., сравн. 4, 12, Pap. Oxy. IX 1209, 15. Это описание
заносилось иногда в особые документы, как в Par. Strassb. 79,10, где оно находится
в списках заставных пошлин. Если у раба не было особых примет, то он
обозначался как άσημος (бесприметный); BGU I, 193, 9. Pap. Columb. inv.
551, verso 4, см. Aegyptus, XIII 230, Pap. Soc. Ital., Ill, 182, 17. Pap. Freib.
8, 24 S.—Ber. Akad. Heidelb. VII, Abh. 10.
17 Preisigke, Griech. Pap. in Strassburg (Lpz. 1912), стр. 223. Особая
важность представления подобных документов в качестве доказательства
на право владения рабом ясно видна из Pap. bibl. univ. Giss. 20 (H. Büttner,
Schriften der hessischen Hochschulen (1913) III. Сообщения из собрания
папирусов; сравн. Giessener Papyrus от 120 г. н. э., переведенный Kalbfleisch,
Nachrichten der Giessener Hochschul gesellschaft IX [1933], 3, И ел.
18 Buckland 54 и ел. В дакийской купчей CIL III 2 ст. 937 таб. VI, 1, 6;
2, 8 продавец утверждает лишь, что его рабыня (puella) здорова, сравн.
стр. 940, табл. VII, 1, 5; 2, 8. Varr. г. г. II 10, 5; «здоров и не склонен ни к
воровству, ни к вредительству».
19 Например, Pap. Oxy. I, 95, 18 ел.; сравн. I, 94, 10. IX, 1209, 19. XIV,
1706, 19. Pap. Soc. Ital. Ill, 182, 21. BGU I, 193, col. II, 13. Ill, 937, 11.
Pap. Lpz. 4, 19, ел. Pap. Freib. 8, 13, S.—Ber. Akad. Heidelb. VII [1916],
Abh. 10. О спорном вопросе, следует ли επαφή понимать в медицинском или
юридическом смысле, и о семитской подкладке этого положения см. Wester-
mann, Aegyptus, XIII, 230 ел. О форме документа при продаже рабов
см, Wilcken, Herrn. XIX, 417 ел. Mitteis, Reichsr. und Volksr. 182. Rabel,
Die Haftung des Verkäufers [Leipzig 1902].
20 Впервые опубликованы Rostovtzeff und Welles, Acad, des Inscr. Compt.
rend. (1930) 158 ел., переизд. Rostovtzeff—Welles, Yale Class. Studies II
[1931] 1 ел.; Welles, Excavation at Dura Europus, Second Season (New Haven)
1931, 201 ел.; Koschaker, Abh. Akad. Lpz. XVII phil.—hist. Kl. I, 2 ел.
21 Delia Corte, Not. d. scav. 1923, 277, рисунок у Rostovtzeff, Gesell. I,
таб, 9. Деревянные колодки Delia Corte, Not. d. scav. 1922, 463 фиг. З.
Колодки имели 14 или 10 отверстий для ног, так что одновременно могли
подвергаться наказанию 7 или 5 человек, а не 14 или 10, как заявляет
Delia Corte.
22 Abbé Hermet, Les Graffites de la Graufesanque près Millau (Rodez 1923);
Л. Oxé. Die Töpferrechnungen von der Graufesanque Bonn. Jahrb. CXXX
(1925) 38 ел. Arretinische Reliefgefässe vom Rhein (Frankfurt 1933)
Frühgallische Reliefgefässe von Rhein (1934); H. Dragendorff. Gnom. X, 353 ел.
Katalog der arretinischen Reliefgefässe des arch. Instituts in Tübingen (1935).
23 В скором времени будет опубликовано Драгендорфом в Katalog der
arret. Reliefgefässe в Тюбингене. Сравн. Oxé, Bonn. Jahrb., CXXX, 86.
24 Сравн. о просрочке в выкупе заложенного земельного участка около
Сард, включая выкуп и необходимого там рабского труда,.Buckler and
Robinson, Sardis, VII, 1, ном. 1, 15 ел., также руднику У Торикона с'Тфинадлежав-
шими к нему рабами-рудокопами, Syll. 3 1191 i Сравн. Guirard, La propriété
foncière en Grèce [Paris 1893], 440, 4; Dura-Perg. 23, Münch. Beitr., XIX,
382 ел. Пересдача в наем рабыни-проститутки владельцу публичного дома
42*
659

арендаторами городского публичного дома в округе Арсиноити в Египте,
Pap. Soc. Ital., IX, 1055а, в середине III в. н. э.
25 См. выводы Гуммеруса относительно стекольной промышленности
PRE, том IX, 1 500 и его выводы, касающиеся золотых дел мастеров и
ювелиров на основе материала надписей 1504 ел. с последующими выводами для
других отраслей ремесла.
26 Lex de villae Magnae colonis Bruns, FIR 114. На посвященном Адриану
алтаре есть выдержки из Lex Hadriana 115. Письма прокураторов о пустующих
землях 116. Предписание Коммода в ответ на жалобу крестьян на saltus
Burunitanus 86.
27 400 рабов, принадлежавших супруге Апулея, «Apol.» 93, работали,
вероятно, в ее поместьях, см. Gsell, Esclaves ruraux, Mél. Glotz, 1,405, Сравн.
Дигесты, XXXIII 7, 27, 1. Rostovtzeff, Gesell, und Wirtsch., II, 53.
28 Α. Schneider, Zur Gesch. d. Sclaverei (1892) 20. F. Vollmann, Über
das Verh. der späteren Stoa zur S., Erlangen, 1890, 5. Ed. Meyer, KL Sehr.
I2, 209. Barrow, Slavery 30. 50. Rostovtzeff, Gesell. II, 83.
29 Leferrière, Mém. de Γ Acad, des Sciences morales 1860, 597, Wallon.
L'esclavage, III, 19. Vollmann, Üb. das Verh. der späteren Stoa z. Sklav., 7,
11. 53. Lichy, De servorum condicione quid senserit Seneca, Münster 1927.
30 Kubier, Atti del Congresso Internaz. di diritto Romano, I, 1933, 84;
подробные указания литературы см. прим. 4.
31 Ε. Nestle, Humanist. Gymnas. 1926, 156; его утверждение в
преувеличенной форме принято Stroux, Summum jus summa injuria, Festschr. f. Spei-
ser-Sarasin [Leipz. 1926] 35, 82.
32 Pap. Soc. Ital. X, 1131, 26 ел.; Pap· Michigan II, 123, XIV, 31 ел. BGU,
IV, 1106, 3. 12 ел., 1108 4, 7; Pap. Bouriant 14, 4 ел. В Pap. Rain. 2111, бел.
[Mél. Glotz, I, 243] и BGU, IV, 1107, 9 указывается, что выброшенные и
попавшие в рабство дети были выкормлены свободными женщинами. Дети
свободных, Еыкормленнъте пя^ынями· Ряр. Oxv. I. 91. 16 ел. BGU, IV 1109,
5, 9 ел.; Pap. Soc. Ital., IX, 1065, 10 ел.
33 Ad. Berger, Die Straïklauseln in d. Papyrusurkunden [Leip. 1911],
169 ел.; Mitteis-Wilcken, Grundz., I, 1, 261; Taubenschlag, Zeitschr. Savï-
Stift, L. 156; Studi Riccobono, I, 512; Westermann, Class. Phi loi., IX, 295.
34 Taubenschlag, Studi Riccob., 512; это условие предполагается в Pap.
Оху. IV, 724; в договорах об отдаче в подмастерье по Stud. z. Pal. u. Papy-
rusk., XXII, 40, 18 оно падает на ткача (сравн. продовольственные деньги,
которые ткач платит одному своему свободному подмастерью, Pap. Tebt.
II, 385, 13). В BGU, IV, 1021, 14 и Pap. Oxy., XIV, 1647, и это обязательство
падает на рабовладельца. Сравн. завещательное распоряжение
относительно ежегодной уплаты 10 артабов (=560 литров) зерна и денег на одежду,
которые прежний его владе!ец назначает своему вольноотпущеннику,—
Pap. Ry;. 143,2. Это же завещание заботится также о пропитан ш друга
завещателя, который был свободным.
35 Stud, zu Pal. u. Papyrusk., XXII, 40, 14; BGU IV, 1021, 14; Pap. Oxy.,
XIV, 1647, 17; сравн. рабочий контракт, где значится девочка-рабыня как
ткачиха, Stud, zur Pal., XXII, 36, 11, и другой, где на опекунов одного
несовершеннолетнего ребенка возлагается обязанность доставить для рабов
этого несовершеннолетнего ребенка льняную (?) одежду и другое одеяние.
Pap. Ryl., 153, 29.
36 Mitteis. Arch. f. Pap., Ill, 253. Taubenschlag, Zeitschr. Savin-Stift. L.,
166. Сравн. толкование Гая, Pap. Soc. It., XI, 482, 38, который утверждает,
что фактом освобождения одной части раба, находящегося во владении
нескольких хозяев, предрешается вопрос отпуска на волю относительно
других совладельцев его частей.
37 Taubenschlag, Studi Riccob. I, 405. Arangio-Ruiz, Persone e familia
nel diritto dei papiri [Milano 1930] 8, разбирает вопрос об основном различии
в обращении с рабами, которые по римскому праву были с точки зрения
закона только объектами, по греческому и греко-египетскому праву—столько же
объектами, как и субъектами. Примеры см. Pap. Oxy., IV, 716, 17. 722, 14.
Pap. Edmonstone IV в., там же, 202=Mitteis-Wilcken, Grundz., II, 2, 361;
В Stud. ζ. Pal., XXII, 43, 20 имеется договоренность не прибегать к частич-
660

ч, тадению рабом. Есть заявление по поводу частичного отпуска на волю
"битного повидимому, обманным путем, Pap. Soc. It., V, 452, Ю.
& Taubenschlag, Strafrecht, 125; право телесного наказания оставалось
0. vnqflHHOM (хозяева рабов передавали право поймать и наказать беглого
яямес^ителю, Pap. Oxy., XIV, 1643, II от 298 г. н. э.; сравн. VI, 903, 5 от
IVB Относительно телесных наказании рабов в других местах восточной
и^сти Средиземного моря см. Лукиан, Демонакс, 46; Менипп, 17; Тимону 22).
39 см Pap. Oxy., Χ 1258, 8; сравн. Woess, Asylwesen Aegyptens 212.
wilcken Arch. f. Papyr., VI, 419, против чего более старое воззрение Ростов-
пева GGA 1909, 610; Rom. Kolon., 217; Mitteis-Wilcken, Grundz., I, 1, 114.
40 Укрывательство бежавшего раба было строго наказуемым
преступлением—Pap Oxy., XII, 1422. Случаи бегства рабов или меры против его
возможности указаны в BGU, IV, 1149, 33. Pap. Soc. It., VI, 710,7 заключает
в себе постановление против Βρασμός ή θάνατος раба. Pap. Oxy., Ill, 472, 14.
XII 1422. В Женев. папир. 5,4 один раб выводится как αφανής (пропавший
без вести). Pap. Oxy., XIV, 1643, 5. Kaien, Berl. Leihgabe gr. Papyri [Upsala
19321 15. Из IVb. в Pap. Lond., II, 251, 14 рабы называются πιστούς χα! άδάστους.
« De ira, III 19, 2; 32,1; Const, sap. 5,1. Рабы из-за жестокого обращения
принуждались к бегству или к самоубийству: De ira, III, 5,4; Clement., I,
13 2; сравн. Benef. II, 35; Cons. Marc, 20, 2.
'« Плиний, His. nat., IX, 77; Сенека, De ira, III, 40. Clem., I, 18; Кассий
Дион, LIV, 23,1.
*з Сенека, De ira, HI, 5, 4; «Письма», 4,4; 70, 20; 77, 14; Dessau, 8511,
Дигесты XXI 1, 23, 3; 17, 5.
44 О расширительном значении термина familia см. P. R. Е., т. VI,
стр. 1981; CIG, III, 2511, 3213; Pap. Oxy., XIV, 1712, 3; BGU, I, 316, 10.
« Сенека, Benef. Ill, 22; Clem. I, 18,1; Дигесты I, 12, 1, 1, 8, XXI,
1, 17, 12. В Вифинии бежал к статуе императора Траяна раб, прежде
принадлежавший Лаберию Максиму, legato pro praetore in Moesia в 100г., Плиний,
Письма, X, /4; см. жалийы на jjiuy nui усиление л им нраьим ь Риме при Ти-
берии—Тацит, Анналы, III, 36, 2. В Греции и далее оставался в силе
древний обычай бегства к алтарям с правом требовать, чтобы его продали другому
хозяину, см. выше; Плутарх, Moralia, 166 de.
46 Waltzig IV 251. Barrow, Slavery. Относительно женщин, выполнявших
свои обязанности в качестве magistrae, см. Waltzig, IV 341, Dessau, 7 882 d.
Сравн. о magistrae в Минтурнах у Johnson, Excavations at Mint., II 1, 120.
47 При Тиберии: Тацит, Анналы, II 30; сравн. недостойное обращение
императорских рабов с Друзом у Кассия Диона, LVII, 19, 5—7. Доносы при
Клавдии^ LX, 15, 5. Обращение с Британником, Тацит, Анналы, XII, 26;
Сравн. «Истории», I, 7, II, 84; Светоний, Гальба, 10»
48 Script, histor. Augus. «Пертинакс», 9, 10, где говорится, что раб был
распят за то, что он поднял обвинение против своего господина; сравн. 10, 7.
«Север Алекс.» 66, 3. Мероприятия против spadones (кастратов), которые
продавали свою благосклонность, «Гордиан», 24 ел.
*9 (Script, hist. August., «Аврелиан», 49,8. Сравн. Сенека, Benef., Ill, 19:
«раб не имеет права отказа». Квинтилиан, Декламации, 301; Дигесты, XXV,
7,1; Кодекс IX, 9,20. 25.
50 Ciccotti, Tramonto délia schiavitu 180. Похвальные речи одобродетели
рабов у Сенеки «Benef.», Ill, 19, 2. В кинико-стоической пропагандистской
литературе и в романах императорского периода постоянной темой является
утверждение о добродетели рабов, несмотря на всякие попытки к совращению.
М. Braun, Frankf. Studien, VI, 44.
ьг W. Kroll, Zeitschr. f. Sexualwes., XVII, 157; сравн. Петроний, 63, 3;
[ацит, Анналы, XI, 2, XIV. 42. XV. 37; Кассий Дион, LXXIX, 21,1. Script.
îi Au£us- <<макрин» 4, 3 «Элагаб», 6,4.
2 Oxé, Arretinische Gefässe vom Rhein. Сравн. сосуды, подписанные рабами
ниладом [табл. V, 12 а. в], Пантагатом [табл. XXII, 108 а. в.; тaбл.XXXVI],
»иларно [табл. LH] и Дарданом, рабом Кв. Анхария [табл. LV, нач. 282].
* Покупка рабов: Pap. Lond., Π, 251, стр. 317 от 337 до 350 г.; BGU, I,
д " от 359 г.; освобождение всех рабов по завещанию одного христианина
А· G. Roos, Pap. Gronianganae, 10; три раба в общем владении братьев Pap.
661

Soc. It., V, 452, 10; раздел имущества между родственниками в Pap. Lei
26,7 из времени IV в., где мы видим четырех рабов, из них двое—сельск
рабочие, один—погонщик мулов, а четвертый—ткач тонких («как в ТарсИе
одежд. Сравн. BGU, III, 798, 5, то же, вероятно, из IV в., где термин 8оу ^
вероятно, но не наверное, обозначает рабов. 1°'
54 Bell, Jews and Christians, nr. 1915, 35, 1916, 17; J. Maspero, Cabi
général du Musée de Caire (1911). Pap. Cairo Byz. I 67023, 12 от 569 г. Продав
дочери вследствие бедности путем законного усыновления, Pap. Оху. v^
1895, 5 от 554 г. ' VI
55 Примеры Pap. Оху., XVI 1855, 19; 1859, 8; Pap. Ross. Georg. uT
21,5; Studien zur Palaeographie, XX223V, 224v; Pap. Gothemburg28, 11 (GötPh
Hogsk. Arsskr., XXXV, 1929, 42. °
™ Примеры Pap. Oxy., XI, 1861, 11; 1864, 13; 1865, 12, 15; IV. Schübart
Papyruskunde, стр. 205.
67 Cod. Theodos., VII, 19, 1, 3; X 1, 2; 8, 4; в связи с ересью донатистов
XVI, 5, 52; 6, 4; сравн. Августин, Письма, 108, 6, 18, 135, 4, 15.

щ СОДЕРЖАНИЕ
Стр.
Анри Валлон в историографии по античности. Статья проф.
А. Мишулина . . 3
ТОМ I
РАБСТВО В ГРЕЦИИ
Глава первая
Раоство в 1 реции, раиство в древнейшую Гомеровскую эпоху 15
Глава вторая
Порабощенные народы или крепостная зависимость в Греции 30
Глава третья
Свободный труд в Греции и в частности в Афинах 53
Глава четвертая
Источники рабства в Греции 61
Глава пятая
Использование рабов 72
Глава шестая
Цена на рабов 80
Глава седьмая
О количестве рабов в Греции, в частности в Аттике .... 91
Глава восьмая
Положение рабов в семье и в государстве 122
Глава девятая
Об отпуске на волю 146
Глава десятая
Взгляд на рабство в древности 157
Глава одиннадцатая
Влияние рабства на порабощенных и на свободных .... 183
Примечания к I тому 209
ТОМ II
РАБСТВО В РИМЕ
Глава первая
Свободный труд и рабство в первые века Рима 281

Стр
Глава вторая
Источники рабства в Риме . . . 289
Глава третья
Число рабов и их использование 312
Глава четвертая
Цена рабов в Риме . . . 352
Глава пятая
Юридическое положение юбов 359
Глава шестая
Положение рабов в семье 371
Глава седьмая
Влияние рабства на различные категории рабов 39G
Глава восьмая
Восстание рабов—рабские войны и войны гражданские 408
Глава девятая
Влияние рабства на свободных . 431
Глава десятая
Отпуск на волю 458
Примечания ко II тому .' 483
В ВЕСТЕРМАН
РАБСТВО H РИМСКОЙ ИМПЕРИИ
' I. История рабства в F'hmckoh империи до Константина
Великого 587
II. Положение рабов после реформ Диоклетиана и
Константина 652
Примечания к статье Весте ρ ми на ...... 658
i
Pep актор JÎ. РогалиН
Тираж 20000 экз.
Подписано в печать 24 апр -ля 1941 г. 411/2 п. л. 492/6 авт. листов.
45 тыс. зн. в1п. листе. А37995. Заказ Л» 283. Цена в переплете 10 руб.
16-я типография треста «Пс лиграфкнига», Москва, Трехпрудный, 9.