Национализм в поздне- и посткоммунистической Европе Т. 1. Неудавшийся национализм многонациональных и частичных национальных государств - Ян Э.

Author: Ян Э.

Tags: всеобщая история период 1962 -1985 гг национализм переводная литература насилие этничность издательство роспэн посткоммунистическая европа западноевропейский национализм

ISBN: 978-5-8243-1189-1

Year: 2010

Similar

Древнейшие государства восточной европы. Проблемы источниковедения

Всемирная история. Развитие государств Восточной Европы Т.11

Государственная служба основных капиталистических стран

Посткоммунистические государства всеобщего благосостояния. Политика реформ в России и Восточной Европе

Text

НАЦИОНАЛИЗМ
в поздне-
и посткоммунистической
Европе

NATIONALISMUS
im spat-
und postkommunistischen
Europa
Band 1
Der gescheiterte
Nationalismus
der multi-
und teilnationalen
Staaten
NOMOS
BADEN-BADEN
2008

НАЦИОНАЛИЗМ
в поздне-
и посткоммунистической
Европе
Том 1
Неудавшийся национализм
многонациональных
и частичных национальных
государств
МОСКВА
РОССПЭН
2010

УДК 94(100)”654”
ББК 63.3(0)64
Н35
Книга выпущена при под держке VolkswagenStiftung
und Mannheimer Zentrum fur Europaische Sozialforschung
Руководитель проекта, ответственный секретарь
Эгберт Ян (Egbert Jahn)
Национализм в поздне- и посткоммунистической Европе :
Н35 в 3 т. / [под общ. ред. Э. Яна]. — М. : Российская политическая
энциклопедия (РОССПЭН), 2010.
ISBN 978-5-8243-1189-1
Т. 1 : Неудавшийся национализм многонациональных и частичных нацио¬
нальных государств. — 2010. — 431 с.
ISBN 978-5-8243-1304-8
УДК 94(100)”654"
ББК 63.3(0)64
ISBN 978-5-8243-1304-8 (т. 1) © Ян Э., 2008
ISBN 978-5-8243-1189-1 © VolkswagenStiftung und
Mannheimer Zentrum fur
Europaische Sozialforschung, 2008
© Российская политическая
энциклопедия, 2010

Содержание
Эгберт Ян
Предисловие 7
Эгберт Ян
Государственная трансформация на востоке Европы. «Второе
национальное возрождение» или национализм, национальные
движения и образование национальных государств в поздне-
и посткоммунистической Европе с 1985 года 17
Дитер Лангевише
Западноевропейский национализм в XIX и XX столетиях 90
Мирослав Хрох
Исторические предпосылки «национализма» в центрально-
и восточноевропейских странах 107
Георг Элверт, Кристоф Гоштони
Насилие и этничность 122
Роджерс Брубейкер
Национальные меньшинства, национализирующие государства
и внешние национальные родственные государства
в новой Европе 149
Ганс-Юрген Пуле
Новые национализмы в Восточной Европе — шестая волна? 174
Валерий Тишков
Постнационалистическое понимание национализма? 196
5

Анализ конкретных примеров
Петер Бонин
Крах познается в сравнении. Государственные национализмы
ненациональных государств в социалистической Европе 228
Дмитрий Эпштейн
Советский патриотизм: 1985-1991 239
Ненад Стефанов
Ничейная земля — Югославия. О проблеме югославской
политической идеи конца 1980-х годов 265
Андреас Рейх
Чехословацкий патриотизм и чешско-словацкий национализм —
неудавшаяся попытка посредничества между двумя якобы
несовместимыми этнонационализмами 289
Бруно Шох
Одной идеологией государства не построишь. О крахе немецкого
социалистического национального сознания в ГДР 316
Мари-Жанин Калик
Крах боснийско-герцеговинского патриотизма 341
Эгберт Ян
Значение краха полиэтнических и многонациональных
государственных образований для европейской интеграции 369
Дополнительная библиография к отдельным статьям 412
Сведения об авторах 429

Предисловие
Эгберт Ян
Трехтомник «Национализм в поздне- и посткоммунистической
Европе» является результатом осуществленного в период с 1996 по
2000 год международного проекта под названием «“Второе националь¬
ное возрождение”. Национализм, национальные движения и образо¬
вание национального государства в поздне- и посткоммунистическом
обществе». Работа над этим проектом была организована в отделении,
занимающемся исследованием структур конфликтов и сотрудничества
в Восточной Европе (Forschungsschwerpunkt Konflikt- und Kooperations-
strukturen in Osteuropa — FKKS) в Маннгеймском центре европейских
социальных исследований (Mannheimer Zentrum fur Europaische Sozial-
forschung — MZES). Этим исследовательским проектом MZES, до сих
пор ориентировавшийся на Западную Европу, впервые расширил свои
сравнительные исследования на Восточную Европу. Пути этого проекта
во многих отношениях были необычными как по своей научной кон¬
цепции, организации, редакционным работам, так и в конечном счете
косвенно в педагогическом отношении.
Общественность ввиду своей заинтересованности и сфера научного
исследования трансформации занимаются прежде всего двумя централь¬
ными аспектами перехода от коммунистического общества к посткомму¬
нистическому, а именно аспектом перехода (transition или transformation)
от коммунистической авторитарной политической системы к новой де¬
мократической или авторитарной или диктаторской политической сис¬
теме, а также аспектом перехода от планового хозяйства к рыночному.
Иногда отдельно от политического аспекта особо подчеркивается аспект
правового государства. Однако на третий центральный аспект трансфор¬
мации зачастую обращается слишком мало внимания, а именно на пере¬
ход от советского «интернационалистского» внешнего и внутреннего го¬
сударственного и территориального порядка к новому государственному
порядку и порядку государств, определившемуся как западноевропей¬
ский порядок по принципу национального государства и энергично под¬
7

держивавшемуся очень сильными национальными движениями периода
1986-1995 годов.
«Национализм» является обозначением, применяемым для крайне
различных общественных и политических явлений. Некоторые подразу¬
мевают под этим особенно агрессивную, нетолерантную воинственную
идеологию национальной надменности, ксенофобии и стремление власт¬
вовать и господствовать над другими народами. Ксенофобия, шовинизм и
империализм в этом смысле понимаются как особые характерные формы
выражения национализма. Иные подразумевают под понятием «нацио¬
нализм» любую связующую силу больших групп, по своей тенденции
охватывающих все социальные слои общества, а именно групп, которых
объединяет чувство общности. Однако ни узкое отрицательное понима¬
ние национализма, обычно господствующее в общепринятом языковом
употреблении, ни реже применяемое общее понятие национализма не яв¬
ляется удовлетворительным для соответствующего понимания национа¬
лизма как движущей силы в процессе трансформации государственного
порядка в восточной части Европы.
В этой работе под понятием «национализм» подразумевается комп¬
лекс мыслей, часто проникнутый сильными чувствами, и поведение,
результирующее из него и обосновывающее претензию на собственную
государственность для воспринимающей себя как нация большой груп¬
пы людей1, причем претензию на уже существующую, подлежащую
восстановлению или еще подлежащую созданию государственность.
Национализм для группы людей, понимаемой как нация, претендует на
национальный суверенитет, а именно на независимое национальное госу¬
дарство или на национальное государство в составе многонационального
государства, на национальную территориальную автономию, на коллек¬
тивный национально-персональный правовой статус, гарантирующий
долю в государственном бюджете и в государственных ведомствах. Кро¬
ме субнационализма, направленного на частичную государственность
или подгосударственность, здесь также как особая форма национализма
рассматривается стремление к супранациональному институту с надгосу¬
дарственными компетенциями суверенности, так как супранационализм
имеет характерные черты, схожие с чертами обычного национализма.
Использованное здесь политическое понятие национализма подробно
объясняется и обсуждается во введении. Это значит, оно явно отличает¬
ся от понятия национализма, используемого в общем, неполитическом,
культурном и общественном контексте и также отличается от научно-по- 1
1 Эмпирически большие группы, объединяющиеся в нацию и способные при опреде¬
ленных условиях создать национальное государство, состоят из не менее чем 20 000 че¬
ловек. Многие авторы, однако, произвольно исходят из более высокой цифры для принад¬
лежности к нации и не признают маленькие государства как Люксембург, Исландия или
Лихтенштейн национальными государствами.
8

литических понятий национализма, которые имеют в поле зрения исклю¬
чительно независимое национальное государство как субъект междуна¬
родного права.
Пребывание в Литве в сентябре 1989 года во время советской пере¬
стройки с целью научно-исследовательских работ окончательно со всей
ясностью показало мне остроту растущих на глазах национальных движе¬
ний, часто под традиционным названием национального «возрождения».
Сначала я еще исходил из невозможности распада Советского Союза и
видел тенденции перехода и реорганизации советского псевдофедерализ¬
ма в действительную федерацию. Также наблюдалось внимание к австро¬
марксистским представлениям относительно национально-персональной
автономии с попыткой не оставить без внимания этнонациональное
разнообразие во многих частях света. Однако в то время среди совет¬
ских экспертов проявился определенный интерес к теории, с которой так
отчаянно боролись Ленин и Сталин, а именно к старой австрийской со¬
циал-демократической теории устройства «внутригосударственного ин¬
тернационала». В последующие месяцы, однако, стало очевидным, что
демократизация Советского Союза означала бы его распад. Такая же вза¬
имосвязь между демократизацией и распадом государства со всей очевид¬
ностью имела место и в Югославии. Окончательный распад всех четырех
ненациональных государств Восточной Европы — Советского Союза,
Югославии, ГДР и даже Чехословакии — явился причиной возросшего
интереса к более подробному исследованию тесной взаимосвязи между
демократией и национализмом, а также образованием национального го¬
сударства. Эта взаимосвязь искажается общепринятым и недостаточно
ясным понятием национализма, которое подразумевает национализм и
демократию как противоположность и рассматривается некоторыми сов¬
ременниками как подтверждение того, что первоначальное требование
к демократии в период короткой эйфории первых месяцев перелома во
многих государствах могло быть выполнено далеко не полностью. Тот
факт, что национализм может существовать бок о бок не только с демок¬
ратическим устройством, но и с авторитарными или диктаторскими ре¬
жимами и что национальная государственность не является гарантией
демократии, никоим образом не ставится под вопрос. Однако преобла¬
дающей тенденцией в коммунистической Европе было тесное срастание
демократического и национального движения, для которого демократия и
национализм совместимы.
Трансформация государственного строя в Восточной Европе в общей
сложности проходила до сих пор поразительно мирно, хотя в то же время
снова и снова имели место отдельные локальные войны, частично даже
связанные с геноцидом. Однако государственная трансформация в такой
же мере не завершена, как и политическая, государственно-правовая и
социально-экономическая. То, что многие изменения осуществлялись
9

мирным путем, не является само собой разумеющимся. Частично вполне
сознательно применялись политические стратегии без применения силы.
Многообразие свободных от насилия, почти свободных от насилия, на¬
сильственных, геноцидных и воинственных политических подходов поз¬
воляет постановку вопроса: в какой взаимосвязи в Восточной Европе со¬
стояли национализм, демократия и готовность к применению силы после
десятилетий недемократического мира между нациями, навязанного
им господствующим диктаторским и авторитарным коммунистическим
строем. Ни теоретически, ни эмпирически не существует автоматической
взаимосвязи между демократией и миром, хотя демократия при соответ¬
ствующих предпосылках может создавать особенно благоприятные усло¬
вия для прочного мира.
В начале 1990-х годов я вместе со своими сотрудниками основал во
Франкфурте-на-Майне рабочую группу по политике национальностей с
целью изучения новейшей западной теоретической и исторической ли¬
тературы на тему национализма. Для меня лично это было возвратом к
постановке вопросов, волновавших меня в 1960-е годы во время изуче¬
ния тематики Центрально-Восточной Европы и в первую очердь Первой
Чехословацкой Республики, что впоследствии отошло на задний план на
фоне доминирующей в Европе формы конфликта, а именно конфликта
между Востоком и Западом. Принятие приглашения работать в Универси¬
тете города Маннгейма предоставило возможность заниматься вопроса¬
ми национализма, этнических и национальных конфликтов и вопросами
преспектив межэтнического и международного сотрудничества в виде
проекта по сравнительной политике с общеевропейской перспективой.
Исходя из уже упомянутого понятия национализма, в ходе интен¬
сивного обмена мнениями с моими сотрудниками в сфере исследования
структур конфликтов и сотрудничества в Восточной Европе — это Бар¬
бара Кристоф, Франц Прайсслер, Андреас Рейх, Астрид Зам, Манфред
Заппер, Сюзан Стюарт и позже Петер Бонин — я разработал обширную
научно-исследовательскую концепцию, ставшую основой этого крупного
сравнительного проекта.
Желание более подробно заняться развитием почти десятилетнего пе¬
релома в Восточной Европе, даже ограничиваясь узкой научной дисцип¬
линой, переходит для одного исследователя границы возможного как с
языковой, так и с рабочей и экономической точки зрения, особенно если
он хочет привлечь не только цифры и данные, но и источники, основыва¬
ющиеся на высказываниях. Издание статей в виде сборника всегда явля¬
ется компромиссом между специальными знаниями и унифицированной
научной концепцией, причем в большинстве случаев страдает последняя.
Концепция всеобъемлющего сравнения максимального числа национа-
лизмов, по крайней мере всех важных в Восточной Европе в государ¬
ственно-политическом отношении, не могла быть реализована в обычном
10

порядке, в рамках которого необходимо было бы временно принять на
работу в институт приблизительно 42 сотрудника для подробного эмпи¬
рического исследования 42 выбранных национализмов. Финансирование
этой концепции не представлялось возможным, не говоря уже о трудно¬
стях привлечения владеющих темой специалистов с основательными зна¬
ниями языков и стран. Мы отдельно запрашивали в Европе и Северной
Америке имеющиеся научные экспертизы и просили коллег использовать
уже имеющиеся научные знания о национальном развитии в соответ¬
ствующей стране для ответов на наши вопросы и для дополнений. Поэто¬
му в нашей концепции предусматривалось следующее: во-первых, обзор
состояния науки в сфере сравнительного исследования национализма,
проводимого несколькими знаменитыми экспертами, во-вторых, 42 науч¬
но-социальные и исторические работы по анализу конкретных случаев,
подготовленных известными экспертами и многими молодыми учеными
с Востока и Запада, которые подробно занимались одним-единственным
национальным движением, одним-единственным национализмом в раз¬
личнейших его проявлениях и образованием национального государства
или обновления национального государства в сфере действия националь¬
ного движения, в-третьих, несколько сравнительных комментариев к от¬
дельным группам национализмов и, наконец, проведенное руководите¬
лем проекта обширное сравнение восточноевропейских национализмов в
общеевропейской перспективе.
Для увеличения возможности сравнения статей была разработана
система понятий и терминология на трех проектных языках — немец¬
ком, русском и английском, в которой учитываются различные принци¬
пы и традиции терминологии на Востоке и на Западе. При подготовке
этой работы мы попытались усилить единообразие этой концепции тем,
что мы сначала предоставили авторам концепцию, состоящую из почти
ста вопросов по теме и шести обширных центральных вопросов, мы
сделали также предложения по унификации терминологии. Авторам
была предоставлена возможность выдвинуть предложения по измене¬
нию концепции.
Ниже следуют шесть центральных вопросов.
1. Какие отличительные признаки людей служат в каждом ис¬
следуемом типе национализма признаками, конституирующими
нацию, т. е. кто причисляется к собственной нации и кто не при¬
числяется к ней?
2. Какие условия и факторы приводили до сих пор к возникнове¬
нию внутри национальных движений демократических вариан¬
тов национализма, и какие — к возникновению его авторитарно¬
диктаторских вариантов, идет ли речь о вариантах доминантных
(присущих чаще большинству) или же о прочих значимых вари¬
антах?
11

3. На любой национальной территории одновременно конкури¬
руют и смешиваются в сознании основной части населения по
меньшей мере два частично противоречащих друг другу национа¬
лизма: национализм граждан государства, отличающий граждан
государства от остальных жителей (иностранцы), и этнонацио¬
нализм, как правило, дающий в Восточной Европе свое название
государству и отличающий среди всех граждан государства ти¬
тульную нацию от наций, находящихся в меньшинстве, т. е. от на¬
циональных меньшинств. Как исследуемый (в каждом отдельном
случае) национализм регулирует или хочет регулировать отноше¬
ния между правами нации граждан государства и иностранцами, а
также между титульной нацией и национальными или этнически¬
ми меньшинствами? Каким образом.он посредничает между рас¬
пространенной потребностью в национализме титульной нации
(исключающем меньшинства) и государственном национализме
(включающем меньшинства, но исключающем иностранцев)?
4. Какие условия и факторы способствовали до сих пор насиль¬
ственному и даже военному, а какие — мирному, обходящемуся
почти без применения силы урегулированию межнациональных
конфликтов (т. е. конфликтов между нациями или их частями)?
5. Какие взаимосвязи существуют между способом решения
межнациональных конфликтов (насильственно — почти без
применения силы) и формой организации и политическими целя¬
ми национальных движений (демократические — авторитарно¬
диктаторские)?
6. Какие социальные группы в поздне- и посткоммунистическом
обществе являются социальными носителями национального
движения и поставляют ему духовных и политических лидеров?
Статьи для сборника были написаны 63 авторами. К сожалению, не
все статьи попали в издание. Авторы поразительно добросовестно следо¬
вали указаниям по концепции и постановке вопросов проекта. С целью
сглаживания различий в статьях — что никоим образом не могло привес¬
ти к полной унификации структуры — полезными стали две небольшие
подготовительные конференции русскоязычных и немецкоязычных авто¬
ров в Маннгейме в июле 1996 года и в Москве в мае 1997 года, а так¬
же две большие международные конференции в Маннгейме в сентябре
1997 года и в феврале 1998 года. На этих конференциях в общей слож¬
ности смогли как минимум один раз принять участие 39 авторов. Кроме
того, с течением времени интенсивный обмен мнениями и комментария¬
ми не только между издателем и авторами, но и между самими авторами
привел к определенной гомогенизации статей. Конечно же, ни установки
по концепции проекта, ни обмен мнениями не смогли привести к такой
12

гомогенности статей, которая теоретически была бы достигнута одним
фиктивным автором, владеющим как минимум 40 различными языками
и располагающим неимоверным потенциалом рабочей силы и рабочего
времени, чтобы в сфере эмпирического анализа отдать должное внимание
огромному многообразию национальных движений 1985-1995 годов.
В проекте необходимо было отразить крайне различные научно-теорети¬
ческие традиции и опыт далеких друг от друга миров. Нельзя забывать,
что авторы на Востоке и на Западе еще несколько лет назад работали в
полностью противоположных научных системах. Не будем забывать так¬
же важность национальных и политических предпосылок и установок, от
которых в конечном счете ни одна наука о политике и политической исто¬
рии не вполне свободна. Создание и обучение исследовательской коман¬
ды с единым междисциплинарным систематическим социально-научным
и диахронно-историческим подходом к исследованиям в одном-един-
ственном институте в одном месте привело бы к значительно большей
гомогенности и возможности сравнения отдельных исследований, чем
это было возможно в настоящем сборнике. Смысл сравнения не может
быть в том, чтобы находить сходства, а в том, чтобы прежде всего нахо¬
дить различия. Я лично, несмотря на многолетние исследования развития
всей Восточной Европы, нашел много нового в статьях других авторов,
не только относительно отдельных происшествий, что само собой разу¬
меется, но и относительно систематических пониманий основного фено¬
мена национализма в его наиболее выраженных формах. Внимательный
читатель, вероятно, найдет еще и другие интересные взаимосвязи во все¬
ленной национального многообразия, кроме приведенных издателем во
введении и в статьях, обобщающих результаты проекта. Данный синтез
лежит исключительно на его ответственности.
В общей сложности в Восточной Европе можно насчитать более
200 национальных движений в приблизительно 70 государственных,
под- и надгосударственных территориальных единицах в поздне- и пост¬
коммунистической Европы. Нашему проекту предстояло сделать из них
выбор. Мы принципиально концентрировались на преобладающие наци-
онализмы в государствах, государствах в составе других государств и про¬
чих крупных национальных территориальных единицах. В большинстве
случаев здесь речь идет об эксплицитных или имплицитных титулярных
национализмах или о государственном национализме, пытающемся охва¬
тить целый государственный народ. За двумя исключениями (крымские
татары и русские, живущие в Казахстане), мы не смогли учесть нацио¬
нальные движения, активно действовавшие в этнических меньшинствах.
В настоящем I томе под названием «Неудавшийся национализм мно¬
гонациональных и частичных национальных государств» собраны все
общие статьи по актуальному состоянию исследования национализма, а
также статьи по государственному национализму или патриотизму госу¬
13

дарств, потерпевших крах и переставших существовать на сегодняшний
день: Советский Союз, Югославия, Чехословакия и ГДР. Несмотря на
существование государства Боснии и Герцеговины по международному
праву и его международное признание, мы включили в этот том также
статью о несостоявшемся патриотизме Боснии и Герцеговины. Де-факто
сегодня в этой стране существуют две территориально разделенные госу¬
дарственные власти, лишь слабо связанные общими конституционными
органами. Пока нет ясности, каким образом в течение следующих лет мо¬
жет образоваться общая государственная нация, даже при долголетнем
присутствии международных войсковых соединений.
Том II под названием «Национализм в национальных государствах»
включает статьи о пяти государствах, продолжающих существовать (Ал¬
бания, Болгария, Польша, Румыния и Венгрия), а также о 17 новых не¬
зависимых национальных государствах, в том числе двух федеральных
государствах: Российская Федерация и Федеративная Республика Югос¬
лавия, теперь уже распавшаяся на государства Сербия и Черногория, так
как в них однозначно доминирует и доминировал соответственно русский
и сербский этнонациональный элемент. Ввиду бризантности потенци¬
ального российского ревизионизма, который, вероятно, был бы движим
русским этнонационализмом, в этот том была включена статья о наци¬
ональном сознании русских в Казахстане, хотя Средняя Азия в общей
сложности не была учтена в рамках проекта.
В том III под названием «Национализм в национально-территориаль¬
ных образованиях» могли быть включены лишь отобранные 14 из всего
46 существующих в Восточной Европе национальных государственных
подразделений. В одном случае, а именно у крымских татар, изучался не
национализм основного или титульного этноса, а нации, находящейся в
меньшинстве.
Сердечно благодарим прежде всего авторов, которые придерживались
вопросов концепции проекта и, может быть, иногда казавшейся странной
системы понятий и обозначений, и это несмотря на то, что им, этим ав¬
торам, приходится работать в мире, где господствуют другие традиции
мышления. Авторы также проявили большое терпение и отвечали на
отчасти надоедливые вопросы и особые желания руководителя проекта.
Огромное спасибо хотелось бы сказать многочисленным помощникам
проекта, в первую очередь проф. д-ру Петеру Франкенбергу, в то время
занимавшему должность ректора Университета города Маннгейма, и его
сотрудникам, которые своими новыми решениями постоянно создавали
важные предпосылки для осуществления этого амбициозного проекта
и предоставляли персонал и необходимый материал прежде всего Ман-
нгеймскому центру европейских социальных исследований (Mannheimer
Zentrum fur Europaische Sozialforschung — MZES). Объединение фондов в
14

поддержку немецкой науки (Stifterverband fur die Deutsche Wissenschaft)
сделало возможным финансирование работ нескольких молодых восточ¬
ноевропейских ученых. Особенно хочется поблагодарить Фонд Фолькс¬
вагена (Volkswagenstiftung) за предоставление средств на проект, являю¬
щийся по многим параметрам неординарным, и за терпение в ожидании
окончания проекта. Фонд поддержал подготовительную конференцию и
обе большие международные конференции, а также профессиональное ре¬
дактирование рукописей на трех языках проекта. Фонд Фридриха Эберта
(Friedrich-Ebert-Stiftung) в Москве и его руководителя Петера В. Шульца
мы благодарим за подготовку конференции в Москве. Институт этноло¬
гии и антропологии Российской академии наук под руководством Вале¬
рия А. Тишкова был организатором конференции и предоставил хорошую
возможность достичь крайне полезного взаимопонимания, приведшего к
некоторым изменениям первоначальной концепции. Прежде всего я хочу
подчеркнуть неоценимую помощь Леокадии М. Дробижевой в вопросах
интерпретации советской национальной политики и при координации
нужд российских участников проекта и маннгеймского проектного цент¬
ра. Ольга В. Васильева помогла организовать первые шаги проекта.
Особую благодарность хочется выразить переводчикам, участвовав¬
шим в осуществлении издания трех сборников на трех языках, это Ульрих
Арнсвальд, Карстен А. Бауманн, Оттилия Бетцлер, Элисон Борроумэн,
Йонатан Борг, Константин Деркачев, Себастиан Дрезель, Анна Гюттель,
Корнелия Хесс, Геральд Хольден, Александр Кокеев, Марина Курдиа-
ни, Сюзан Стюарт, Ольга Черер, Вера Уле, Фолькер Вайксель, Доротеа
Вольф. За тщательную подготовку текстов к печати я горячо благодарю
Марлене Алле, Петера Бонина, Хагена Эттнера, Марка Франкена и Карин
Вайсброд.
Без помощи маннгеймской группы исследователей и моего секрета¬
ря Ольги Черер, внесшей решающий вклад в возможность интенсивной
коммуникации с русскоговорящими участниками и сопровождавшей
издание на русском языке, этот труд не вышел бы в свет. Петер Бонин
присоединился к работе над проектом в критический момент, оказав ему
важную поддержку с организационной точки зрения. Катрин Керер за¬
служила похвалу за сбор предварительной информации по отдельным
краям и областям. Штефани Эдлер, Ренате Хааг и Вальдемар Вебер с
большой осмотрительностью и чуткостью взялись за непростую работу
редактирования и поиски компромиссов между личными потребностями
авторов выразить свою мысль и предполагаемыми интересами читателя
всех томов.
Несмотря на огромный вклад большого количества людей в издании
все-таки остались определенные недостатки. Исследования отдельных со¬
бытий были закончены в основном уже в 1998-2000 годах и никоим обра¬
зом не потеряли актуальность, так как они проводились как исследования
15

новейшей истории в связи с переменами 1985-1995 годов, начавшимися
с прихода к власти М. С. Горбачева, Слободана Милошевича и Рамица
Алиа и нашедшими первое завершение созданием новых национальных
государств в Дейтонском мирном договоре. В некоторых национальных
территориях в последующие годы проходили глубокие государственные
и политические изменения, которые будут кратко представлены издате¬
лем в вводной статье. Было бы безответственно просить авторов, которые
в свое время сдержали сроки по предоставлению своих статей, просить
об актуализации статей с включением событий с 1996 года по сегод¬
няшний день* Этот период времени уже давно не нес в себе той острой
неуверенности относительно сохранения старого коммунистического об¬
щественного и государственного строя и относительно переориентации в
сторону более плюралистичного национально-государственного строя на
основе рыночной экономики и основных демократических тенденций. В
это время доминировали уже совсем другие спорные политические воп¬
росы, даже если новый национально-государственный порядок еще не
везде укрепился. Таким образом, в этих томах речь идет о законченном
историческом периоде смены систем.
Благодарим издательство за оперативную публикацию данных сбор¬
ников, долгое время ожидавших своего выхода в свет.

Государственная трансформация
на востоке Европы
«Второе национальное возрождение»
или национализм, национальные движения
и образование национальных государств
в поздне- и посткоммунистической Европе с 1985 года
Эгберт Ян
Теория должна преодолеть стойкие особенности, служа¬
щие характеристикой нашего времени, хотя чаще всего ей
будет препятствовать в этом ее собственный язык, предпо¬
читающий обобщения подробному изложению. Имеющи¬
еся в нашем распоряжении жанры описания или суждения
не очень-то годятся для многостороннего, запутанного,
беспорядочного, изменчивого и непостоянного мира, в
котором мы живем.
Клиффорд Гиртц1
Не проходит и дня, чтобы мы не столкнулись в какой-либо газете,
журнале или новой книге с утверждением, что национальное государ¬
ство есть анахронизм и прекращает свое существование1 2, а национализм
изжил себя или является пережитком XIX века. Но также бросается в
глаза тот факт, что совсем недавно, в начале 1990-х годов, в Европе в
течение 17 месяцев одновременно возникло больше национальных госу¬
дарств, чем когда-либо раньше в европейской истории. Это больше одной
трети всех существующих в настоящее время европейских государств.
1 Geertz 1996. S. 30.
2 См., например, книгу Давида Альброу, которая вышла в 1998 году на немецком
языке под названием «Прощание с национальным государством. Государство и общество
в глобальную эпоху» (David Albrow. Abschied vom Nationalstaat. Staat und Gesellschaft im
Globalen Zeitalter), ср. также: Zum 1998, Rosecrance 2001.
17

Несколько месяцев до их возникновения многочисленные националь¬
ные движения начали организацию и празднование второго «возрожде¬
ния» своей нации после долгих лет угнетения, причем они выбирали для
своих объединений и публикаций это старое историко-биологическое
название — со ссылкой на первое национальное «возрождение», проис¬
ходившее в XIX веке или в некоторых случаях лишь в 1920-е годы во
время советского господства. В начале в большинстве случаев выдвига¬
лись скромные требования в языковой и культурно-политической сфе¬
рах, однако требования быстро переходили в социально-экономические,
экологические и наконец в политические требования с целью изменения
статуса или границ в большинстве случаев уже существующих государ¬
ственных образований. Тем самым, они лишь за несколько месяцев пов¬
торяли исторический процесс, первоначально длившийся в истории мно¬
гие годы или десятилетия.
1. Кажущийся анахронизм образования
национального государства в конце XX века
Если национальное объединение обоих германских государств в
большинстве случаев сопровождалось пониманием, хотя иногда и сме¬
шанным с озабоченностью, то национально мотивированный раскол трех
государств — Чехословакии, Югославии и Советского Союза, прибли¬
зительно совпавший по времени с крахом господства коммунистической
партии, рассматривался многими как регрессия, как возврат к считавше¬
муся преодоленным национализму. Не находилась ли Европа в процессе
преодоления национального государства?3 Не раскол государств, а объ¬
единение государств казалось политической задачей на исходе XX века.
Значит ли это, что сам принцип национального государства в Европе
празднует триумф, в то время как национальные государства постепенно
обречены на гибель? Или же процесс, который некоторые современники
понимают как конец существования национального государства, являет¬
ся не чем иным, как изменением его функции во взаимозависимом мире?
Имеет ли вообще в таком случае смысл для наций, не имеющих собствен¬
ного государства или еще не объединенных в одном государстве, стре¬
миться к его созданию, даже если национальное государство в XXI веке
совершенно очевидно не выполняет и не может выполнять тех функций,
которые оно выполняло в XIX и в первой половине XX века?
В Европе изменение функций национального государства в между¬
народной системе является двойным. Во-первых, глобализация эконо¬
3 «Ввиду доминирующей в Западной Европе со времен Второй мировой войны супрана-
циональной интеграции, развитие в Восточной Европе кажется несоответствующим времени
заблуждением, безнадежно отставшим от глобальных тенденций развития», но может быть
лишь «обходным путем, ведущим в конечном счете к той же цели» (Mommsen 1992. S. 8).
18

мики и общества, транснационализация, а также политическое и воен¬
ное международное устройство принципиально сужают поле действия
национального государства и его компетенции по принятию решений,
и во-вторых, большинство европейских национальных государств под¬
чиняются супранациональному интеграционному процессу. При этом
национальные государства, видимо, на долгое время передают надгосу¬
дарственным инстанциям Евросоюза важные компетенции, вытекающие
из их государственного суверенитета. При этом по состоянию на сегод¬
няшний день невозможно с уверенностью сказать, что в будущем из них
возникнет европейское супранациональное государство в виде федераль¬
ного государства национальных государств, входящих в состав другого
государства. В Восточной Европе долгое время оставалось неясным —
являлось ли европейско-азиатское Содружество Независимых Государств
(СНГ) лишь переходной организацией для решения вопроса советского
наследства и полного роспуска советских институтов? Часто официально
еще в эру Бориса Ельцина утверждалось, что СНГ является ядром но¬
вого, второго европейского интеграционного процесса в восточной, в то
время советской части посткоммунистической Европы и Северной Азии.
С начала XXI века уже почти ничего не говорит в пользу интеграцион¬
ной способности СНГ4.
В конце 1980-х годов было очевидно, что либерализация и демокра¬
тизация коммунистической Европы стоят в непосредственной взаимосвя¬
зи с ее национализацией. Демократизация Советского Союза, Югославии
и Чехословакии означала распад этих трех многонациональных федера¬
тивных государств, так как демократические движения были преимуще¬
ственно национальными движениями в государствах в составе других го¬
сударств или этнонациональными, т. е. они не были охватывающими все
государство национальными движениями. Государственное советское,
югославское или чехословацкое национальное самосознание, как и «со¬
циалистическое немецкое» в ГДР, оказалось однозначно слабее обычного
этнического национального сознания, опирающегося в первую очередь
на языковую общность, а во вторую — кое-где на общее происхождение
(узкие родственные связи), религиозное вероисповедание или привер¬
женность региону5.
Вопреки широко распространенному представлению, что демократия и
национализм (стремление к собственной государственности) противоречат
друг другу, между ними, очевидно, существует тесная взаимосвязь, наблю¬
дающаяся вновь и вновь, а именно уже с 1789 года, года рождения этой
4 По вопросу конкуренции в интеграции между ЕС и СНГ в Восточной Европе см.:
Jahn 2007.
5 В соответствии с этим этнонационализм может быть подразделен на языковой нацио¬
нализм, национализм происхождения, вероисповедания и на региональный национализм.
19

пары: демократии и национализма (в современности) одновременно во
Франции и в США. Национализм с самого начала выступает в виде своих
двух главных вариантов: государственно-национальном и этнонациональ-
ном, не только как идея6, но и как сознательное бытие и поведение.
Возрождение в середине 1980-х годов этнонационального сознания
вследствие либерализации и демократизации части Европы, находившей¬
ся под коммунистическим господством, привело к образованию в течение
17 месяцев 17 новых государств; в 2006 году к ним прибавилась Черно¬
гория как 18-е государство.
Новый национализм начал проявляться с 1986 года не только в форме
разрушающего государства национализма в трех многонациональных госу¬
дарствах и в ГДР, но и в пяти государствах, сохранившихся как националь¬
ные государства: Польша, Венгрия, Румыния, Болгария и Албания. В пяти
последних государствах новый национализм, правда, не разрушил государ¬
ственно-территориальную целостность, но сыграл значительную роль в рас¬
паде коммунистической системы межгосударственных отношений, а именно
Организации Варшавского договора (ОВД) и Совета экономической взаимо¬
помощи (СЭВ) весной и летом 1991 года. Кроме того, он расколол населе¬
ние государств в одних случаях глубже, в других менее глубоко — по всей
этнонациональной линии и вызвал — хотя и не увенчавшееся по сегодняш¬
ний день успехом — требование пересмотра границ и изменения внутриго¬
сударственного порядка, а также изменений в национальной политике. В ко¬
нечном счете национализм повлек за собой возникновение многочисленных
этнонациональных партий, которые часто оказывают решающее влияние на
политический процесс новых государств.
Очевидно, что национальное государство все еще или может быть
даже больше, чем когда-либо ранее, на исходе XX — в начале XXI века
сохранит за собой функцию обеспечения в нашем взаимозависимом мире
этническо-культурного своеобразия и социального равноправия этнона¬
ции с другими этнонациями, в то время как функции внешней безопас¬
ности и экономического развития оно почти полностью передаст меж¬
дународным и супранациональным организациям. С этой точки зрения
глобализация, интернационализация и европеизация, с одной стороны,
и национализация — с другой, не являются противоречием, а вполне
совместимыми в историческом смысле противоположными тенденция¬
ми развития. Национализация общества делает возможными европеиза¬
цию и глобализацию в виде добровольного объединения и углубленного
сотрудничества национальных государств, и напротив, глобализация и
европеизация провоцируют постоянно изменяющийся — демократиче¬
ский или недемократический — национализм.
С этой точки зрения распад коммунистических многонациональ¬
ных государств в конце XX века, как и династических полиэтнических
6 По этому вопросу основополагающим все еще является Kohn 1950.
20

империй в конце Первой мировой войны на большое количество ма¬
леньких и несколько больших национальных государств, является не¬
избежной стадией, которую необходимо пройти на пути к новой форме
многонациональной и супранациональной государственности, если их
удастся интегрировать в политически запланированную эволюцию европей¬
ской государственности, как отражение их национальных потребностей и
интересов, так и их национализма. Европейская государственность потре¬
бует внутренней реорганизации многих национальных государств в феде¬
ративные национальные государства и изменения функций национальной
государственности. При этом национализм не «преодолевается» или «уп¬
раздняется», а трансформируется и смягчается и тем самым регулируется,
вследствие чего устраняется его разрушительный потенциал. Так как ев¬
ропейское единое государство, скорее всего, так и не станет реальностью,
и на сегодняшний день почти не имеет сторонников, объединение Европы
можно представить себе только как развитие, осуществляющееся шаг за
шагом на пути от объединенных к соединенным штатам Европы, причем
на первых порах останется неясным, перевесят ли федеральные структу¬
ры в долгосрочной перспективе доминирующие еще долгое время конфе-
деральные компоненты Евросоюза. Также остается неясным, насколько
успешно будет продолжаться интеграция Европы, или же она потерпит
провал вследствие еще более далеко идущей, по сравнению с сегодняш¬
ней, экономической и политической интеграцией — по причине недоста¬
точной европейской политики в вопросе национальностей, неправильно
оценивающей национальные интересы и потребности. Каждый шаг в
направлении усиления европейских национально-партикулярных инс¬
титутов должен будет оставаться в поле зрения, встанет необходимость
переосмысления причин краха коммунистических, многонациональных
государств, династических полиэтнических империй, исторической силы
национализма и идеи национального государства и его общественных
функций, так как эти причины нельзя искать только лишь в коммунисти¬
ческих или монархистских системах господства7.
Как и в начале истории образования современного национального го¬
сударства в конце XVIII века и в XIX веке, так и в конце XX века демок¬
ратия и национализм снова выступают как две стороны одной и той же
медали, а именно суверенитета народа8. Демократия представляет собой
форму господства, имеющего государство, и конституцию народа или
7 Более подробно к этому см. с. 384 данного издания.
8 Предпосылкой национализма является не только историческое наличие государства,
как подчеркивает Гельнер (Gellner 1991. S. 11-14), но и суверенитет народа как современная
легитимация государства. «Национализм немыслим без предпосылки идеи суверенитета на¬
рода, без принципиального контроля положения господствующего слоя и подневольных,
классов и каст» (Kohn 1950. S. 21).
21

демоса (demos). До сих пор она была осуществлена только лишь как на¬
ционально-партикулярная демократия, а не как человеческо-глобальная.
Национализм, как он понимается здесь9, отграничивает большую груп¬
пу людей, которые хотят быть народом государства (демосом) от других
людей и больших групп и обосновывает единство существующего или
желаемого демоса как нации внутри государства и за его пределами.
Хотя изначально национализм был тесно связан с демократией, нация
исторически учредилась демократическим путем, и демократические
нации отграничились от других государственных народов, управляемых
недемократическим путем, вскоре возникли национальные движения,
для которых национально-государственное единство было важнее, чем
демократическая конституция желаемого национального государства и
свободы граждан в нем. Тем самым национализм в общественно-поли¬
тическом смысле остался без содержания и стал открытым для разных
общественно-политических идеологий, как, например, либерализм, со¬
циализм, коммунизм, фашизм, национал-социализм и т. д., а также для
связи со всеми современными демократическими и недемократическими
государственными формами, основывающимися на принципе суверени¬
тета народа. Это значит, что национализм в общественно-политическом
смысле не является ни «левым», ни «правым», ни находящимся «в сере¬
дине», он имеет всего лишь одно государственно-политическое значение:
отграничение существующего или желаемого народа определенного го¬
сударства от других народов.
Таким образом, такое понятие национализма намного шире, чем обще¬
принятое понятие, характеризующееся полемикой, охватывающее только
лишь агрессивные, насильственные, нетолерантные и надменные формы
национального сознания, в то время как его «нормальные», «здоровые»,
умеренные и толерантные формы часто называются патриотизмом. Науч¬
ные исследования национализма рассматривают как «хороший» патрио¬
тизм, так и «злобный» национализм (в обиходном языке, в полемическом
смысле слова)10, так как, во-первых, критерии оценки для разделения на¬
ционального сознания на хорошее и злобное сильно зависят от полити¬
ческих партий и конъюнктуры, во-вторых, национальные участники ред¬
ко являются однородными и мыслят принципиально, и их национальные
действия невозможно определить как «хорошие» или «злобные». Часто
в зависимости от ситуации они действуют агрессивно, применяют на¬
силие и нетолерантны или же кооперативны, мирны и терпимы. Таким
9 По другому пониманию национализма см. литературу, указанную в сноске 34.
10 Положительное восприятие слова «патриотизм» и отрицательное восприятие слова
«национализм» имеется не во всех языках, странах и этапах истории; иногда и патриотизм
считается реакционным, нелиберальным и недемократичным, национализм же эмансипа¬
торским в демократическом, либеральном или также социалистическом отношении. Более
подробно к этому см.: Jahn 1994.
22

образом, рекомендуется применять слово «национализм» в науке не как
негативное слово, а нейтрально11, а использования слов «националист» и
«националистический»11 12 как чисто ругательные следует по возможности
полностью избегать.
В показанном здесь смысле невозможно представить партикулярную
демократию без национализма, так как каждая существующая или же¬
лаемая демократия должна отграничить свою территорию и свой народ
от соседей и придать этому легитимацию. Одна лишь нормативная сила
фактической государственности является слишком слабой для того, что¬
бы в долгосрочной перспективе противостоять внутренним и внешним
попыткам ее устранения. Мирная имплозия коммунистических много¬
национальных государств-и ГДР вновь очень впечатляюще продемон¬
стрировала это. Однако национализм без демократии и в будущем будет
возможен, так как суверенитет народа может быть выражен также в виде
плебисцитного, демотического господства (охлократии или господства
толпы), т. е. в виде популистского недемократического господства, под¬
держиваемого или по меньшей мере порожденного народным большин¬
ством. Охлократия в большинстве случаев быстро переходит в олигархию
или даже в автократию (тиранию). Современная олигархия, т. е. господ¬
ство немногих, выступает как субституционный партийный абсолютизм,
при котором меньшинство государственного партийного аппарата ква¬
зидемократически создает видимость господствования на благо народа,
узурпировав при этом право властвовать от имени народа. Такой формой
господства являлся партийный коммунизм в Европе с 1917 по 1991 год,
ставший на определенное время автократией (тиранией) в форме стали¬
низма. Как часто бывало в истории национализма, в некоторых случаях
нелиберальные, недемократичные, т. е. автократичные, олигархические
или охлократические тенденции одержали в бывшей коммунистической
Европе верх над существовавшими в начале в национальных движениях
либеральными и демократическими подходами. Неожиданное исчезнове¬
ние этих четырех государств: СССР, СФРЮ, ЧССР и ГДР, которые в об¬
щем понимании считались национальными государствами, и образование
большого числа новых государств, которые также хотят считаться нацио¬
нальными государствами, вновь ставит на повестку дня старые вопросы
о том, что следует понимать под государством, нацией и народом (polis
11 Мирослав Хрох в ходе основательного изучения истории слова и понятия, а также в со¬
ответствии с актуальным состоянием науки приходит к выводу о целесообразности предпоч¬
тения слову «национализм» понятия «процессы образования нации», «национальное созна¬
ние», «национальная идентичность» и «национальная мобилизация», см.: Hroch 2005. S. 47.
12 Это вполне возможно в немецком и русском языках. Так как в английском языке
не существует прилагательного к слову state (государство), употребляется слово national
(государственный); поэтому слово nationalistic может в английском языке употребляться
нейтрально. Национальные движения — nationalistic movements.
23

как civitas или res publica, demos как ethnos^, populus как natio или gens), a
также под национальным государством.
Эмпирически можно наблюдать такое большое количество вариантов
нации, народа, национального государства и т. д., что — в духе приве¬
денного в начале высказывания Гирца — стоит насущная необходимость
разработать дифференцированные понятия, выходящие из обычного
масштаба относительно грубого дуального различия между западным
(французским) политическим и восточным (немецким) культурным по¬
нятиями нации: государственная нация и культурная нация. Для описа¬
тельных целей комплексные явления сами по себе можно различнейшим
образом дифференцированно анализировать и обобщенно синтезировать.
Поэтому необходима познавательная цель для осмысленных различий и
обобщений, выходящая за рамки единственной и в принципе бесконеч¬
ной потребности в дифференцировании. Критерием дифференцирования
понятий «этнических образований» (Эмерих Франсис13 14) в национальном
поле понятий должна стать при годность понятия для поиска объяснения
мирной или немирной жизни людей друг с другом, определяемой при¬
сутствием или отсутствием насилия совместной жизни людей различной
этнической принадлежности и с различным национальным сознанием, а
также объяснения успешной или неудавшейся демократизации и стаби¬
лизации государств в эру трансформации коммунистической и постком¬
мунистической Европе. Для этого представляется необходимой и полез¬
ной дифференцированная типология наций, национальных государств и
национализмов, что будет представлено ниже. Кроме того, в этой работе
предпринимается попытка определить соответствующее место процесса
образования национального государства в поздне- и посткоммунистичес¬
кой Европе в истории всего европейского процесса образования нацио¬
нального государства.
Гражданские войны и войны между государствами, насилие и отсут¬
ствие насилия, а также автократические и демократические тенденции
развития стабильных и хрупких государств, бесспорно, зависят от боль¬
шого количества факторов, из которых здесь не все могут быть система¬
тически изучены, например экономические, социальные, региональные
и культурные различия в разных государствах и международная констел¬
ляция системы государств. Здесь предполагается всего лишь поставить
вопрос о том, имеют ли определенные этнические структуры (особенно
социальные структуры и структуры поселения этносов, а также субго¬
сударственные порядки в государствах коммунистической и посткомму¬
нистической Европы и определенные формы национального сознания
или национализма национальных актеров, т. е. национальных движений
13 Основы по социологии «теории народа» в: Emerich Francis 1965.
14 Ср. подробные объяснения в примеч. 38.
24

и национально-государственных институтов) более высокие шансы на
разрешение конфликтов без применения насилия и на успешную демок¬
ратизацию и стабилизацию в сравнении с другими. Важнейшую роль
здесь играет понимание нации со стороны значимых общественно-поли¬
тических актеров.
2. Тройная смена системы в коммунистической
и посткоммунистической Европе
Коммунистическая Европа, т. е. Восточная Европа в смысле социаль¬
ной системы, охватывала в 1988 году девять государств, это значит две
трети европейского континента западнее Урала и Босфора, 6,7 млн км2
из общей площади в 10,4 млн км2 и ровно половину населения, а именно
363 млн человек. По сравнению с ней, Западная Европа со своей социаль¬
ной системой (рыночное хозяйство и демократия) в то же время охваты¬
вала 26 государств, из них 5 очень маленьких, на площади в 3,7 млн км2
и 362 млн жителей15.
Трансформация сначала коммунистической, затем посткоммунисти¬
ческой Европы происходит приблизительно с 1985 года в виде тройной
смены системы, а именно смены политического, социально-экономичес¬
кого и государственно-территориального порядка16. В части литературы
по трансформации учитывается только первая и вторая смена системы,
а изменение государственно-территориального порядка лишь принима¬
ется к сведению без проведения анализа. Трансформация посткоммунис¬
тических стран в начале нового столетия еще вовсе не была завершена.
Однако после драматических политических, экономических и сумбурных
социальных процессов, частично насильственных и военных, в конце
1980-х и в начале 1990-х годов основные структуры новой Европы были
уже четко определены к середине 1990-х годов. Поэтому концентрация
на исследованиях событий с 1985 по 1995 год в этом томе является целе¬
сообразной даже в свете того, что некоторые касающиеся трансформации
важные события этих лет нашли свое завершение в последующие годы.
К событиям, не проанализированным в этом томе, относятся, например,
существенные системные изменения в направлении дальнейшей демок¬
ратизации в Хорватии, Сербии, Грузии и Украине, вторая чеченская война,
война в Косово, а также трансформация государственного порядка в Ма¬
кедонии и в Федеративной Республике Югославия, которая в 2003 году
была реорганизована в конфедерацию Сербии и Черногории, прежде
чем Черногория окончательно порвала этот союз с Сербией в 2006 году.
15 По данным Fischer Weltalmanach 1990, Frankfurt 1989.
16 Уже четко подчеркнуто Клаусом Оффе (Claus Offe 1994. S. 19, 57-64).
25

Сюда относится, кроме того, вступление в НАТО в 1999 году Польши,
Венгрии и Чехии, а в 2004 году — Эстонии, Латвии, Литвы, Словакии,
Словении, Румынии и Болгарии, а также вступление этих государств в
2004 и соответственно в 2007 году в ЕС. Также следует упомянуть вклю¬
чение всех посткоммунистических государств в состав общеевропейских
и глобальных организаций и структур либеральной мировой экономики
и мировой политики.
Понятие трансформации и понятие перехода, отличающиеся от тра¬
диционных понятий, используемых для реформ в процессе преодоления
систем и революций17, было введено после принципиальных изменений
на юге Европы и в Латинской Америке в 1970-е годы18 и ограничива¬
лось в основном политическим изменением системы, хотя изменениям
в большей или меньшей степени подвергался также экономический и
общественный порядок19. Однако этот порядок оставался до и после пе¬
ремен в политической системе порядком рыночной экономики, хотя и с
изменившейся ролью государственных вмешательств в экономические
процессы, а также с изменившейся позицией национальной экономики
в либерализированной мировой экономике. Элита в обществе измени¬
лась, но не была заменена. Имущественные отношения почти не изме¬
нились. Политическая трансформация не включала принципиальных
государственно-территориальных изменений и нигде не вызвала измене¬
ний государственных границ, однако в некоторых случаях был изменен
внутренний государственный порядок (образование автономных регио¬
нов в Испании) и изменена позиция по отношению к системе межгосу¬
дарственных союзных отношений. Однако нельзя говорить о коренных
переменах государственно-территориального порядка в случае Южной
Европы и Латинской Америки.
Тройная трансформация в Восточной Европе сделала ее особенно
сложной и богатой конфликтами. В центре внимания трансформации
находилось политическое изменение системы, смена господства единой
коммунистической партии на многопартийный режим с претензией на
демократический принцип20. Эта претензия на демократический принцип
в некоторых странах, однако, рассматривалась и осуществлялась лишь
половинчато, так что в них демократизация, очевидно, представляет со¬
бой лишь переходное явление от коммунистического режима с властью
олигархов к некоммунистическому режиму с властью олигархов или
даже к автократическому режиму (Беларусь, Азербайджан, Россия). В не¬
17 Ср. подробно систему понятий: GlaBner 1994. S. 89-126.
18 По обзору литературы на тему трансформации см.: Merkel, Puhle 1999. S. 21-62.
19 Сравнение латиноамериканских, южно- и восточноевропейских трансформацион¬
ных процессов см.: Linz, Stepan 1996 и Puhle 1995.
20 См.: GlaBner 1994; von Beyme 1994; Merkel 1996.
26

которых странах демократию можно считать достаточно укрепившейся.
В других странах, однако, господство олигархов под мантией демократии
после нескольких лет в конечном счете сменилось возможно субстантив¬
ной и консолидирующейся второй волной демократизации (Словакия,
Хорватия, Сербия, Грузия, Украина). Согласно выходящему ежегодно
аналитическому исследованию, проводящемуся Нью-Йоркским Freedom
House, в 1997-1998 годах из 22 посткоммунистических государств де¬
вять считались свободными, 11 — частично свободными демократиями,
а два — несвободными недемократическими государствами. Спустя во¬
семь лет, в 2005 году, 13 государств считались свободными, шесть час¬
тично свободными и три несвободными государствами21.
Сильнее и однозначнее, хотя и продолжительней, был и является пере¬
ход от государственно-социалистического планового хозяйства к рыноч¬
ной экономике. Отход от планового хозяйства произошел во всей Европе,
вероятность возврата к нему нигде нельзя назвать вероятным. Однако еще
во многих странах существует сильное сопротивление полной либерали¬
зации рынков и стремление сохранить сильное государственное вмеша¬
тельство, высокую степень социально-государственного распределения и
большой долей государственной собственности.
Трансформация в Восточной Европе началась приблизительно в
1985 году. Но, в принципе, она была подготовлена уже в 1960-е годы, ког¬
да проглядывались первые ростки либерализации в политике и экономи¬
ке в странах с социалистическим государственным строем, в Югославии
даже еще раньше. Она начиналась со споров об учреждении нового либе¬
рального и плюралистического социализма, отличающегося от советской
модели и расставшегося с представлениями о том, что кооперирование
является только предступенью к огосударствлению, она начиналась с вве¬
дения элементов рыночной экономики в плановое хозяйство. Она также
проявилась в выдвижении не одного, а нескольких кандидатов из рядов
коммунистической партии на выборах, во введении на ограниченный
срок конкурентной системы партий (коммунизм с реформами «пражской
весны» 1968 года), порой также в проявлении терпимости и затем лега¬
лизации общественных и политических организаций, неконтролируемых
коммунистической партией, в частности профсоюзов («Солидарность» в
1980-1981 годах), кроме того, в переходе от политики устранения дисси¬
дентов просто к их подавлению или даже к определенной терпимости по
отношению к ним.
В этой долгой подготовительной фазе либерализации кое-где заявляли
о себе ясные национальные стремления и движения, даже в форме массо¬
вых демонстраций, уже говорившие о том, что государственно-террито¬
21 См.: Freedom in the World 2006// http://www.freedomhouse.org/template.cfin?-
page=15&year=2006, состояние на: 06.10.2006.
27

риальный порядок восточной части Европы вовсе не находил признания
всего населения Европы, находящегося под коммунистическим господ¬
ством22. Однако западная общественность и наука в большинстве случаев
принимала к сведению лишь внутриполитическую (особенно демократи¬
ческую, в меньшей мере недемократическую) оппозицию и социально-
экономическую критику коммунистического режима и намного меньше
видела тесно связанную с этим языковую, культурную и национально¬
политическую критику и оппозицию23. Например, Петер Альгер еще в
1985 году совершенно неверно оценивал ситуацию в Югославии. Отно¬
сительно словенцев, которые шестью годами позже первыми вышли из
состава Югославии, он говорил:
«Однако они чувствовали себя глубже связанными с югославским государством,
чем другие южные славянские народы. В дальнейшем существовании государ¬
ства они видят гарантию своей самобытности как маленькой нации. Лояльность
словенцев по отношению к государству, видимо, говорит о том, что показатель¬
ная попытка Югославии дать возможность различным нациям и национальностям
жить вместе в организованном на многонациональной основе федеративном госу¬
дарстве представляет собой решающий прогресс в долгой истории этой проблемы.
Несмотря на все неудачи, это государство ни в коем случае не потеряло шанс стать
успешным в долгосрочной перспективе»24.
Долгая подготовительная фаза трансформации восточной части Евро¬
пы во время до 1985 года не является темой настоящего исследования.
Сами перемены начались скорее случайно в 1985 году и независимо друг
от друга в трех сравнительно самостоятельных и различных по величине
территориях коммунистической власти: советской с населением прибли¬
зительно 320 млн человек25, югославской с населением в 23 млн человек
и албанской с населением в 3 млн человек (1989).
В советской системе союзных отношений стран Организации Вар¬
шавского договора и европейского ядра Совета экономической взаимопо¬
мощи, в который входили семь государств, Коммунистическая партия Со¬
ветского Союза и Советская Армия в определенном смысле представляли
собой защиту коммунистического режима шести других стран, частично
подчеркивая это размещением советских войск в некоторых странах (ГДР,
Польша, Чехословакия, Венгрия). Они также были одновременно поли¬
тическим тормозом на случай возможных далеко заходящих отклонений
от советской модели коммунизма. Постепенный отход от доктрины Бреж¬
нева, говорившей об общей ответственности коммунистических партий
22 См. к этому, например, Саггёге d’Encausse 1979. Р. 201-233; Simon 1986. Р. 299-419;
Simon/Simon 1993. Р. 126-133.
23 Ср. обзор литературы самиздата в сборнике Вольфганга Айхведе (Eichwede 2000), в
частности. S. 31-37.
24 Alter 1985. Р. 138 и сл.
25 В этой цифре не учтены ок. 68 млн жителей азиатской части Советского Союза.
28

всех социалистических государств и особенно государств, состоявших в
союзе с СССР, за сохранение «реально существующего социализма», госу¬
дарственного планового хозяйства и господства однопартийной системы,
характерное также для политических систем ГДР, Польши, Чехослова¬
кии и Болгарии, проложил путь краху режима коммунистических партий
прежде всего в Центрально-Восточной Европе и тем самым национально
мотивированной государственно-территориальной трансформации.
Этот процесс начал осуществляться при Генеральном секретаре
КПСС М. С. Горбачеве, избранном в марте 1985 года Центральным ко¬
митетом КПСС, в рамках его внутриполитического курса перестройки
и внешнеполитического курса «нового мышления». Значение личности
этого человека и его отказ от применения полицейско-военных средств
для сохранения существовавшего порядка в решающие моменты транс¬
формации нельзя недооценивать. Другие люди в его должности не про¬
явили бы такой же готовности к почти полному отказу от применения
силы. Однако его значение нельзя и переоценивать, так как только утрата
способности и готовности к господству во всем партийном и военном
руководстве Советского Союза объясняет тот факт, что Горбачев не был
отстранен от власти, как, например, Хрущев, при помощи легальных
методов (посредством решения политбюро или ЦК) или противозакон¬
но (посредством партийного или военного путча). В августе 1991 года
с этой целью была предпринята лишь дилетантская попытка. Хотя су¬
ществовал целый ряд внутри- и внешнеполитических, экономических,
военных и идеологических факторов, вызвавших трансформационный
процесс, сама трансформация в своей целостности не была исторически
предопределена ни по своему содержанию, ни по своей форме, также как
и не были предопределены другие переломы в истории. Этот процесс в
советской сфере господства вполне мог бы быть на десятилетия жестоко
остановлен военной силой, будь у власти вместо Горбачева кто-либо дру¬
гой. Очевидно, совершенно независимо от происходящего в советской
союзной системе, в Албании в апреле 1985 года смерть революционера-
диктатора Энвера Ходжи, правившего с 1944 года, уже вскоре вызвала
трансформацию и в этой внешнеполитически и экономически изолиро¬
ванной коммунистической стране.
С другой стороны, смерть югославского революционного диктато¬
ра Иосифа Броза Тито в мае 1980 года не привела непосредственно к
ожидавшемуся кое-где краху партии и государства, экономика и обще¬
ство которого уже в высокой степени были связаны с Западной Европой,
а привела лишь к затянувшемуся кризису. В ходе этого кризиса, совер¬
шенно очевидно тоже, полностью независимо от происходящего в совет¬
ской союзной системе, переломный пункт создала публикация проекта
экстремистского сербского национально-политического Меморандума
Сербской академии наук и искусств в сентябре 1986 года, а также в свя¬
29

зи с избранием действовавшего в том же духе Слободана Милошевича
Генеральным секретарем Сербской коммунистической партии в сентябре
1987 года. Это эскалировало латентные конфликты в Косово, Словении
и Хорватии вдоль этнонациональных линий разлома сначала в партии,
потом в обществе и в государстве в целом, разрушив не успевшие ок¬
репнуть начала югославизма как общегосударственного национального
сознания. Эти конфликты привели сначала к расколу Союза коммунистов
Югославии на его партикулярные национальные части, а затем к распаду
экономической и общественной системы и в конечном счете — государ¬
ства Социалистическая Федеративная Республика Югославия. Здесь в
отличие от Советского Союза, национальный распад партии предшество¬
вал распаду общества, в то время как в Чехословакии коммунистическая
партия уже потерпела крушение в момент, когда начался национальный
распад общества. Это значит, во всех трех случаях политический распад
системы и распад государства были совершенно по-разному связаны
между собой.
Как начало трансформации Югославии явно не имело ничего обще¬
го с трансформацией советской союзной системой, так и паралич со¬
ветской внешнеполитической и военной власти в 1991 году, видимо,
внес свой вклад в то, что в последней фазе распада Югославии ни со
стороны Советского Союза, ни со стороны западных государств не было
внешнего давления с целью сохранения югославского государства. Осе¬
нью 1991 года западные государства смирились с распадом Югославии
и, имея очень неясные представления о цели и средствах, попытались
сначала привести процесс распада в мирную колею, прежде чем были
предприняты попытки в 1995, 1999 и 2002 годах управления процессом
военными средствами.
3. Пять уровней государственности:
союз государств, независимое государство,
государство в составе других государств,
автономное государство и автономная территория,
автономная корпорация
Традиционная наука по изучению национализма сосредоточена на
независимом суверенном государстве, как и большинство национальных
движений. Однако уровень независимого суверенного государства являет¬
ся всего лишь одним уровнем государственности. Сегодня он перекрыва¬
ется уровнем прочного союза государств, который в Европе включает по¬
дуровень объединения государств или супранациональной организации,
уже имеющей некоторые элементы федеративной государственности.
30

Кроме того, большое количество государств подразделено на один или
несколько субгосударственных уровней, это прежде всего уровень госу¬
дарства в составе других государств в рамках федеративного государства,
один или несколько уровней автономного государства или территории и
изредка также уровень автономной корпорации, т. е. объединение единиц
с государственными функциями, как это было постулировано в австро¬
марксистской теории национальностей26 и как это частично осуществля¬
лось или осуществляется на практике с начала XX века в Моравии, Бу¬
ковине, Эстонии, Венгрии и Бельгии. Самые низкие уровни составляют в
большинстве случаев подгосударственные уровни сельских и городских
районов и уровень общины.
Все или некоторые государственные единицы на этих уровнях могут
иметь собственный, специфичный национальный характер. Это значит,
национальная государственность подразделена таким же образом, как и
сама государственность. Темой настоящего исследования являются, од¬
нако, только национальные устремления в крупных территориальных
единицах, а не на уровне сельских и городских районов и общин. Правда,
национальные общины и округа играли в ранний период истории Совет¬
ского Союза большую роль27, в сегодняшней России совсем маленькую.
Национальные движения не обязательно должны стремиться только к не¬
зависимому, суверенному национальному государству, они одновременно
могут иметь супранациональный, европейско-интегративный характер,
как это часто имело и имеет место в посткоммунистической Европе. Кро¬
ме того, они могут довольствоваться субнациональным государственным
подразделением в названных государственных подуровнях, как это в
настоящее время делает большинство фламандцев в федеративном госу¬
дарстве Бельгия и каталонцы в автономном государстве в Испании.
Государственно-территориальная трансформация в восточной части
Европы, большей частью совершившаяся в короткий период времени с
3 октября 1990 года по 1 января 1993 года, только временно привлекла
к себе широкое внимание общества и науки. Однако в некоторых час¬
тях Восточной Европы она не завершилась по сегодняшний день, прежде
всего на Балканах и на Кавказе. Государственно-территориальная транс¬
формация охватывает три главных уровня государственности: надгосу¬
дарственный уровень союзов государств, независимое, суверенное госу¬
дарство и подгосударственные подразделения. Каждый из этих основных
уровней подразделен на несколько подуровней.
26 Renner 1918; Bauer 1924; Hanf 1991; Jahn 1992.
27 «В середине 1930-х годов существовало 250 национальных районов (ок. 10 % всех
районов) и 5300 национальных сельсоветов» вне крупных национальных территорий, по:
Simon 1986. Р. 77.
31

3.1. Трансформация союзов
в посткоммунистической Европе
Старая коммунистическая Европа в своей союзной политике была
почти полностью гомогенной. Кроме советской системы союзов с семью
государствами существовало всего лишь два нейтральных государства:
Югославия и Албания.
В XX веке число не входящих в союзы, международно признанных,
независимых и суверенных государств шаг за шагом уменьшалось.
С момента вступления Швейцарии в ООН в 2002 году все государства,
за исключением Ватикана, являются членами этого союза государств,
имеющего неограниченное время действия. Так же шаг за шагом суве¬
ренитет этих объединенных в союзе государств был ограничен, частич¬
но добровольно, частично принужденно со стороны других государств
в виде отказа от права наступательной войны и передачи ответствен¬
ности за международное обеспечение мира Совету Безопасности ООН.
Это значит, что современное государство имеет только ограниченную
независимость и ограниченный суверенитет. Особенностью Западной
Европы является дополнительное добровольное ограничение суверени¬
тета многих государств, также осуществляющееся постепенно, начиная
с 1952 года, и породившее Евросоюз. При этом страны — члены Ев¬
росоюза делегировали существенные права европейским институтам и
тем самым частично придали этим институтам характер федеративного
государства, что определило различия между классическим союзом го¬
сударств (международная организация) и новым типом международной
государственности — объединением государств (супранациональная
организация), которое пока существует только в Европе и которое при¬
нимается некоторыми формами национального сознания, а некоторыми
отклоняется.
Государственная трансформация коммунистической Европы охва¬
тывает в высокой мере также оба эти уровня союзов государств, так
как новые независимые государства с самого начала вступили или хо¬
тят вскоре вступить как в классические союзы государств (глобальная
ООН, региональное СНГ, ГУАМ28, НАТО), так и частично в союз госу¬
дарств в рамках ЕС.
28 Свободное объединение государств СНГ Грузии, Украины, Азербайджана и Молда¬
вии, которые находятся на определенной дистанции к России и осторожно приближаются
к Западу
32

Таблица 1
Структура союза коммунистической Европы в 1988 году,
на основе данных Fischer Weltalmanach, 1990, Frankfurt, 1989
Государства
Площадь, млн км2
Население, млн чел.
ОВГ/ СЭВ
7
6,4
330
Нейтральные
2
0,3
26
Анализ уровня союзов государств не является задачей этого исследо¬
вания, но они показаны в обзоре, так как политическая, социально-эко¬
номическая и частично внутригосударственная трансформация, с одной
стороны, является предпосылкой вступления в ЕС (и в НАТО), с другой
стороны, перспектива членства в ЕС являлась и в некоторых случаях все
еще является рычагом для более интенсивной внутригосударственной
трансформации.
Таблица 2
Структура союза посткоммунистической Европы в 2007 году,
на основе данных Fischer Weltalmanach, 2000, Frankfurt, 1999
Государства
Площадь, млн км2
Население, млн чел.
СНГ
7
5,3
214
Зона
расширения ЕС
16
1,4
144
Европейское
Сообщество 1990
1
0,1
17
Евросоюз 2004
8
0,7
73
Евросоюз 2007
2
0,3
31
Евросоюз позже
5
0,3
23
После выхода трех прибалтийских государств из Советского Союза
в августе 1991 года была предпринята попытка смягчить разделяющее
воздействие полного распада Советского Союза в декабре 1991 года и
в отличие от Югославии и Чехословакии объединить бывшие советские
республики в новый государственный союз: Содружество Независимых
Государств. К СНГ в конечном счете присоединились все оставшиеся
12 постсоветских государств, однако Азербайджан, Молдавия и прежде
всего Грузия сделали это только лишь после массивного давления со сто¬
роны России в 1993 и 1994 годах. Эти государства, а также Украина, поч¬
ти не участвовали в попытках реинтеграции в СНГ и в настоящее время
скорее склонны вступить в ЕС и НАТО.
Все другие посткоммунистические государства уже стали членами
ЕС или однозначно входят в зону расширения ЕС, так что социально¬
33

системная Восточная Европа разделилась на две части: одна — ориен¬
тированная на Запад с целью интеграции в НАТО и в ЕС, другая — ори¬
ентированная на Россию со слабеющей готовностью к реинтеграции
в рамках СНГ государств бывшего Советского Союза, за исключени¬
ем прибалтийских государств. Примеру невступления в ЕС Швейца¬
рии, Норвегии и Исландии, однозначно являющихся демократически¬
ми государствами с рыночной экономикой, не хочет следовать ни одно
посткоммунистическое государство. В начале XXI века способность СНГ
к интеграции практически сошла на нет, некоторые члены СНГ сейчас
стремятся также вступить в НАТО и в ЕС. Однако пока важным остается
четкое разделение бывшей коммунистической Европы на пространство
расширения ЕС с 16 государствами площадью 1,4 млн км2 и с населением
в 144 млн чел. и на намного большее пространство СНГ с семью госу¬
дарствами площадью 5,3 млн км2 и населением в 214 млн чел.
3.2. Превращение суверенных государств
в составе трех коммунистических федераций
в независимые государства
В центре этого исследования стоят вопросы о движущей силе в про¬
цессе образования нового и реструктуризации старого национального го¬
сударства (второй уровень), а также о сохранении или новом структури¬
ровании внутреннего государственного порядка этих государств (третий
уровень).
На втором уровне государственной трансформации независимые
государства были объединены или стали новыми независимыми госу¬
дарствами в результате роспуска государств. Приблизительно 255 млн
европейцев имеют в результате трансформации государственного поряд¬
ка другое гражданство29. Это 72 % всех европейцев, живших в прошлом
под коммунистическим господством. Из существовавших в 1988 году
девяти коммунистических государств пять лет спустя четыре государ¬
ства прекратили свое существование, только лишь пять «национальных»
государств — Польша, Венгрия, Румыния, Болгария и Албания сохрани¬
лись. «Частично национальная» ГДР соединилась с ФРГ, а вместо трех
коммунистических «многонациональных» государств Советского Союза,
Югославии и Чехословакии возникло 16 государств из 18 федерирован¬
ных государств в составе других государств; только Сербия и Черногория
сначала остались в Федеративной Республике Югославия, затем они в
29 Здесь не учтены 17 млн граждан ГДР, юридически уже имевших общегерманское
гражданство наряду с гражданством ГДР, даже если большинство из них не могли им вос¬
пользоваться в период с возведения Берлинской стены 13 августа 1961 года до ее падения
9 ноября 1989 года.
34

2003 году объединились в слабый союз Сербии и Черногории, и в конце
концов они в 2006 году стали независимыми.
Наибольшая часть Восточной Европы получила новый государствен¬
но-территориальный порядок уже в 1990-1995 годы, когда закончились
почти все войны, связанные с реорганизацией государственного поряд¬
ка. Но государственная трансформация посткоммунистической Европы,
видимо, еще не завершена. Пока стали независимыми всего 18 федери¬
рованных государств в составе других государств (в большинстве случа¬
ев называемых республиками), входивших в три «многонациональные»
федерации, и тем самым присоединились к пяти старым независимым
международно признанным государствам, не изменившим свою терри¬
ториальную целостность. Однако четыре из них поменяли принадлеж¬
ность к союзам: Польша, Венгрия, Румыния и Болгария. Политически и
морально роспуск федераций был обоснован правом народов (наций в эт¬
ническом понимании) на самоопределение, однако юридически они вос¬
пользовались своим правом выхода из федеративного государства, исходя
из права на самоопределение народов республик на основе суверенитета
государств в составе других государств, закрепленного в коммунистичес¬
ких конституциях. Таким образом, сохранилась фикция государственной
целостности, хотя до 1991 года под этим подразумевалась лишь целост¬
ность независимых государств и членов Организации Объединенных На¬
ций, а не федерированных государств в составе других государств.
Классические федеративные государства США, Швейцария, Герман¬
ская империя были объединениями суверенных государств. Поэтому
федеративное государство не имело первоначального суверенитета (вы¬
сшую государственную власть), а лишь суверенитет, делегированный
федерированными государствами. Советский Союз также образовался в
результате объединения государств, сохранивших с точки зрения консти¬
туционного права свой суверенитет. В отличие от этого ЧССР и СФРЮ
образовались в результате расчленения существующего государства, при¬
чем федерированные республики на основе коммунистического понима¬
ния нации и федерализма также были объявлены суверенными с точки
зрения конституционного права. В соответствии с коммунистическим
пониманием, что социалистический интернационализм исторически
одержит победу, считалось, что суверенное «национальное» решение для
многонационального федеративного государства и для социалистическо¬
го союза государств является исторически необратимым.
Исторический опыт периода 1991-1993 годов привел к переоценке
федерализма. С этого времени он не рассматривается в Восточной Европе
как прежде всего форма объединения государств, сохраняющих сущест¬
венные элементы самостоятельности, а как опасная форма, предшествую¬
щая окончательному расколу существующего государства. Конструкторы
новой (боснийско-хорватской) «Федерации Боснии и Герцеговины» и ее
35

супрафедерация с «Республикой Сербской», ставшая «Республикой Бос¬
ния и Герцеговина» (а не федеративная или федерированная республика!)
старались поэтому не называть новые образовавшиеся государства в со¬
ставе других государств «государствами». Они использовали обозначе¬
ние «кантон» (как и давшие название швейцарские кантоны, они являют¬
ся вполне суверенными, хотя и надолго связанными союзом государства)
и «энтитет», не наделенные суверенитетом. Также в превращенном из
РСФСР в «Российскую Федерацию — Россия» федеративном государ¬
стве было создано новое понятие для государств в его составе: «объекты
федерации», и хотя некоторые из них называются республиками, они не
считаются суверенными государствами, которым дается право выйти из
федерации или распустить ее30. Только образованная из Сербии и Черно¬
гории в 1992 году «Федеративная Республика Югославия» в конечном
счете не оспаривала суверенное право Черногории выйти из состава фе¬
дерированного государства, а оспаривала это право лишь в отношении
провинции Косово.
3.3. Изменение статуса автономных государств
в составе других государств и автономных территорий
Кроме суверенных федерированных государств в составе других го¬
сударств (союзные республики или республики), в некоторых государ¬
ствах в составе Советского Союза и Югославии существует еще целый
ряд внутригосударственных территориальных единиц с национальным
характером. В республике Сербия это были две провинции (provincija)
Воеводина и Косово, а в европейской части советских союзных респуб¬
лик Россия, Грузия и Азербайджан — 19 автономных государств (авто¬
номных республик в отличие от суверенных республик) и 17 автономных
территорий, а именно семь автономных областей и десять автономных
округов, имеющих различную степень и ступень автономии (табл. 8).
И хотя федерированные и автономные государственные единицы имели
лишь очень ограниченную свободу в СССР под олигархическим и центра¬
листским руководством КПСС и в Югославии также под олигархическим
и централистским, но намного более децентральным руководством, эти
единицы все-таки имели определенное и немалое значение для сохране¬
ния многочисленных этнических культур страны и вносили свой вклад в
то, что этносы были сильно представлены в общественных и политичес¬
30 Сложный конституционно-правовой вопрос, имеют ли государства в составе дру¬
гих государств в традиционных западных федеративных государствах право на выход из
государства или нет, имел лишь в Канаде практическое правовое и политическое значение
(в случае Квебека) и здесь не подлежит рассмотрению.
36

ких институтах31. Поэтому парламенты, правительства и администрации
различных единиц в Восточной Европе могли играть такую незаурядно
большую роль в процессе трансформации, частично они были втянуты
в события общественными движениями, частично организовывали их и
придавали им стимул.
Всем государствам, не являющимся суверенными, а лишь автоном¬
ными, и всем территориям (области, провинции, округа) было до сих
пор отказано в праве на независимость. И все-таки некоторые такие
государственные подразделения пытались достичь независимости. На
сегодняшний день пяти территориальным единицам удалось создать не
признанные международно де-факто государства (табл. 5), значит стать
государствами со всеми тремя классическими элементами, а именно дли¬
тельное осуществление государственной власти на территории государ¬
ства и над народом государства. Это касается Нагорного Карабаха (Ар¬
цах) в Азербайджане, Абхазии и Южной Осетии в Грузии, Приднестро¬
вья в Молдавии и Косово в Сербии.
В Косово автономия была отменена сербским правительством в
1989 году; албанцы же подпольно создали в 1991-1992 годы собствен¬
ные, нацеленные на полную независимость государственные структуры,
которые, однако, до 1999 года не были в состоянии поставить под вопрос
государственное властвование Сербии над провинцией. Албанцы сначала
попытались достичь государственной независимости свободным от на¬
силия путем, однако в феврале 1998 года начались первые вооруженные
столкновения между албанским движением независимости и сербским
правительством, проводившим массивную насильственную репрессив¬
ную политику.
В Западной Европе в последние десятилетия сравнимое развитие со¬
бытий произошло лишь на Кипре, где также возникла международно не
признанная «Турецкая Республика Северного Кипра» и просуществовала
до сегодняшнего дня только благодаря явной военной интервенции Тур¬
ции. Тогда как Турция является единственным государством, признавшим
государство Северный Кипр в соответствии с международным правом,
Приднестровье не признается Россией, а Нагорный Карабах не призна¬
ется Арменией, независимо от того, какая бы фактическая поддержка не
осуществлялась. Также Чечня, Абхазия и Южная Осетия не нашли при¬
знания ни одного члена международного сообщества государств. В слу¬
чае Приднестровья, Южной Осетии и Нагорного Карабаха независимость
рассматривалась первым шагом к присоединению к другому государству,
в случае Абхазии и Чечни этого не было. В случае Косово остается не¬
ясным, подразумевает ли независимость в представлении большинства
31 Ср. несколько статей в Hajda/Beissinger 1990, к значению для школьных языков ср.:
р. 104-110. Ср. также: Simon 1986. Р. 16, 57-65 и в др. местах.
37

косовцев лишь первым шагом к объединению с Албанией. Неоправдав-
шееся предположение, что Молдавия присоединится к Румынии вскоре
после приобретения ею государственной независимости, должно стать
предостережением относительно ошибочных этницистских выводов о
единстве живущих за границей этнонаций. Роджерс Брубейкер предло¬
жил заменить представление о диадической связи между выходящей за
пределы страны этнонацией и титульной нацией, живущей в одном го¬
сударстве с первой этнонацией, на представление о триадической связи
между двумя титульными нациями и стремящимся к сепарации нацио¬
нальным меньшинством в государстве. Ирредентистский национализм в
основной стране этноса — Брубэйкер использует здесь немного неудач¬
ное выражение «внешняя родственная страна» (external homeland)32 —
при определенных условиях существенно отличается от сепаратистско¬
го33 национализма этнонациональной группы, желающей отделить часть
территории от существующего государства с целью включить ее в другое
государство или даже создать независимое государство. Результат такого
триадического подхода в этом исследовании со всей ясностью показан на
примере Румынии и Молдавии34, а также частично выявляется в случае
Армении и Нагорного Карабаха35, а также Албании и Косово36.
Четыре из пяти де-факто государств уже существовали до 1989 года,
одно лишь Приднестровье образовалось в период перелома, однако оно
имело собственную территориальную историю уже до соединения с ос¬
новной территорией Молдавии в 1940 и в 1944 году. Признанные в со¬
ответствии с международным правом государства Азербайджан, Грузия,
Молдавия и Сербия до сегодняшнего дня не могут фактически осущест¬
влять свой государственный суверенитет на отделившихся территориях.
Большинство де-факто государств в военном смысле зависимо от других
государств, например, Нагорный Карабах — от Армении и России, Аб¬
хазия, Южная Осетия и Приднестровье — от России, Косово — от госу¬
32 Брубейкер (1996. С. 58), однако, решает напрашивающиеся и проанализированные
им противоречия этого понятия посредством однозначного его объяснения.
33 Слова «сепаратизм» и «сецесионизм» в большинстве случаев используются как си¬
нонимы. Однако целесообразно делать различия между несколькими формами сепаратизма.
Сецесионизм или самостоятельный сепаратизм стремится к созданию новой государствен¬
ной территории (напр., Гагаузия) или независимость территории, в большинстве случаев
уже существующего государственного образования (напр., Словения, Чечня). Сепаратизм
с целью объединения направлен на отделение территорий от нескольких государств, чтобы
объединить их в одно государство (напр., Польша 1918). Присоединительный сепаратизм
стремится отсоединить территорию от государства с тем, чтобы присоединить его другому
существующему государству, например основной стране национальности (напр., армян¬
ский национализм в Нагорном Карабахе).
34 См. статьи Марианы Хауслейтнер и Клауса Нойкирха в т. II.
35 См. статьи Тессы Хофманн и Рауля Мотики в т. И.
36 См. статьи Михаеля Шмидта-Неке в т. II и Сузаны Фингер в т. III.
38

дарств НАТО, Республика Сербская в Боснии до 1995 года — от Сербии.
Только Чечня имела высокую степень фактической независимости; даже
получая определенную поддержку из заграницы, Чечня не зависела су¬
щественно от какого-либо другого государства.
Шесть других де-факто государств после короткой или длительной
фактической независимости были снова интегрированы в международно
признанные государства, в большинстве случаев с применением насилия:
республика Сербская Краина — в Хорватию, Республика Сербская, Хор¬
ватское Содружество Герцег-Босна и Автономный район Западная Бос¬
ния —в Боснию и Герцеговину, а Чечня (Ичкерия с 1991 по 2002 год) —в
Россию. Все эти территории, за исключением Чечни (как часть Чечено-
Ингушской автономной республики), не были государственными едини¬
цами до большого политического перелома. Существованию Сербской
Республики Краина в Хорватии (с декабря 1991 по август 1995 года) был
положен конец не только с военной точки зрения — большая часть хор¬
ватских сербов покинула свою родину в результате вынужденного бегства
и изгнания. Вынужденное бегство и изгнание этнических групп, иногда
даже погромы и систематические массовые убийства в виде геноцида
были явлениями, сопровождавшими национально-территориальную и
национально-государственную трансформацию в Восточной Европе и в
некоторых других случаях, особенно массивно проявившихся в Боснии и
Герцеговине, Чечне, Хорватии, Нагорном Карабахе и Азербайджане, Аб¬
хазии и Грузии, а также в Северной Осетии и Ингушетии.
В целом территориальная инфраструктура, имеющая национально¬
политическое значение для посткоммунистических государств, за ис¬
ключением Боснии и Герцеговины, мало изменилась. В постсоветском
пространстве образовались всего три новые территориальные единицы:
на Украине «Автономная Республика Крым» в августе 1962 года, кото¬
рая, однако, имела предшественницу с 1921 года по 1944 год в составе
РСФСР. В 1954 году Крым был присоединен к Украине в память о со¬
глашении 1654 года, которое привело к объединению Украины и России.
Однако национально-политическая легитимация автономии изменилась.
Если первоначально автономия Крыма в Советском Союзе была создана
для того, чтобы были учтены интересы крымских татар, то новая авто¬
номия 1992 года была создана из-за того, что население на полуострове
преимущественно русское. «Приднестровская Молдавская Республика»,
которая отделилась от Молдавии в результате войны с марта по июль
1992 года, тоже имела в прошлом территориальную самостоятельность,
а именно как «Молдавская Советская Социалистическая Республика» в
составе Украины с 1924 по 1940 год, выполнявшая в первую очередь за¬
дачу ирредента в отношении потерянной Россией в 1917 году Бесарабии,
к которой принадлежала основная территория настоящего государства
39

Молдавия. Третья новая территория — это «Автономная территориаль¬
ная единица Гагаузия», состоящая из пяти отдельных территорий. Созда¬
ние Гагаузии является уникальным явлением по той причине, что она об¬
разовалась на основе проведенных на местах плебисцитов и, кроме того,
гагаузам как единственному этносу среди многочисленных малых этний,
не имевших до 1991 года собственной государственной единицы, была
предоставлена территориальная автономия.
Также изменился статус многочисленных территориальных единиц.
Сербия в марте 1989 года устранила автономию Воеводины и переиме¬
новала Косово в «Косово и Метохия». Автономия Воеводины была вос¬
становлена в 2002 году и Косово была обещана автономия после факти¬
ческого воссоединения с Республикой Сербия. После того как Нагорный
Карабах объявил себя независимым, Азербайджан в 1991 году не только
формально устранил автономию Нагорного Карабаха, но и подразделил
территорию на пять обычных районов. Однако Азербайджан также пред¬
ложил Нагорному Карабаху в случае фактического воссоединения почти
полную автономию.
В России образовалась 21 республика из 16 автономных советских
социалистических республик, из них Чечено-Ингушская была разделена
на две республики, а четыре автономных района одним росчерком пера
получили повышение своего статуса без всяких политических споров.
Лишь Еврейская автономная область, в которой почти не проживает евре¬
ев, была сохранена как таковая. На первых порах также были сохранены
десять автономных округов, однако с противоречивым статусом. С одной
стороны, они стали равноправными субъектами Федерации, например в
Совете Федерации, с другой стороны, они за одним исключением, как и
прежде, остались в составе русских областей и краев. Тем самым «Рос¬
сийская Федерация — Россия» имеет черты как многонациональной фе¬
дерации (с 32 нерусскими национальными единицами), так и мультиреги¬
ональной федерации (с 57 русскими региональными единицами).
С декабря 2005 начался сопровождаемый плебисцитами процесс лик¬
видации автономных округов с низкой плотностью населения и включе¬
ния их в соседние области или края. С 1 января 2007 года уже перестали
существовать три из них: автономные округа коми-пермяков, долганов и
ненцев (Таймыр) и эвенков.
3.4. Изменение границ
в посткоммунистической Европе
По окончании господства коммунистической партии и с началом про¬
цесса трансформации государств многие современники опасались появ¬
ления бесконечных национальных конфликтов с целью изменения и пе¬
ремещения границ. В исследовании, проведенном по поручению газеты
40

«Московские новости» в марте 1991 года, насчитывается 156 «террито¬
риально-этнических споров» в одном лишь Советском Союзе, к которым
позже добавились еще 2437. И действительно, в Восточной Европе почти
не было ни одной межгосударственной или внутренней границы, которая
не ставилась бы под вопрос каким-либо национальным движением или
организацией. Однако в действительности произошло всего 13 воору¬
женных конфликтов по поводу изменения границ, прокладывания новых
границ или перемещения старых. В конечном итоге только крайне малое
число границ было действительно изменено.
В общей сложности образовалось 15 новых границ. На исторические
и географические границы ориентировались границы Крыма по отно¬
шению к основному украинскому государству, а границы Приднестро¬
вья — на основное молдавское государство. Без жарких споров была
проведена граница между Ингушетией и Чечней. К самым примечатель¬
ным событиям относится проведение границы Гагаузии внутри Молда¬
вии на основе местных плебисцитов. Здесь государственное образование
было впервые создано на демократической основе без принудительной
инкорпорации большинства отдельных общин и регионов. В отличие от
этого граница между новыми «энтитетами» Республикой Сербской и Фе¬
дерацией Боснии и Герцеговины была установлена международным за¬
падным диктатом, который в значительной степени признал завоевания
боснийских сербов и расширение и округление территории их поселе¬
ния. По существу, границы между десятью кантонами внутри Федерации
Боснии и Герцеговины основываются на диктате Запада. Исчезла лишь
одна-единственная из существующих границ, и то только номинально и
предположительно только временно, а именно граница между бывшей
Нагорно-Карабахской автономной областью и Азербайджаном по реше¬
нию азербайджанского парламента в ноябре 1991 года как реакция на
войну за независимость армянского населения Нагорного Карабаха, под¬
держанную Арменией. Номинально Нагорный Карабах состоит только
лишь из пяти обычных районов. Сербия, правда, тоже устранила автоно¬
мию Косово, однако оставила в своих границах провинцию, переимено¬
ванную в «Косово и Метохия».
Только одна граница потеряла характер границы независимого госу¬
дарства, это граница между ГДР и ФРГ, именно та граница, что наиболее
ярко обозначала «железный занавес» в конфликте между Восточной и За¬
падной Европой. Эта граница снова стала внутригосударственной между
федерированными государствами в составе Германии. Наряду с пониже¬
нием роли этой внешней государственной границы и ее превращением
во внутригосударственную, 24 внутригосударственные границы бывших
17 федерированных и с 2008 года 18 федерированных, а сейчас незави¬
симых республик стали межгосударственными границами.
37 Glaser, в т. ч. 1992. S. 6.
41

Изменение лишь двух границ было достигнуто насильно, и в обоих
случаях юридически безуспешно. Армянский Нагорный Карабах хочет
устранить полосу шириной всего лишь 12 км, до сих пор разделявшую
его от Армении, и передвинуть свои границы на запад. Эта цель хотя и
была достигнута военными средствами, но по сей день не получила меж¬
дународного признания. Не очень вероятно, что Нагорный Карабах захочет
полностью или частично аннексировать остальные пять азербайджанских
округов, частично или полностью занятых его войсками, т. е. передвинуть
свои границы на восток и на юг. Второй насильственный конфликт возник
в октябре-ноябре 1992 года относительно перенесения границ между Се¬
верной Осетией и Ингушетией, так как Ингушетия предъявила претензию
на район Пригородный, в котором проживают ингуши. В общей сложности
произошло поразительно мало изменений границ. Национальные конфлик¬
ты 1985-1995 годов происходили прежде всего относительно территори¬
ального статуса, а не границ. Поэтому важнее немногих изменений границ
были изменения статуса границ: одной, превратившейся из межгосудар¬
ственной во внутригосударственную, и многих, превратившихся из внут¬
ригосударственных в межгосударственные. Однако разделяющее действие
большинства из 25 новых и 35 старых государственных границ в постком¬
мунистической Европе было смягчено регулировками, упрощающими по¬
граничное сообщение: на первых порах внутри СНГ, позже также в рам¬
ках обозримого пространства расширения ЕС, а затем, особенно начиная с
2007 года, на территории расширенного ЕС. Лишь с точки зрения между¬
народного права внутригосударственные границы между сепаратистскими
де-факто государствами и основной территорией государства, от которой
первые хотят отделиться, закрыты довольно герметично.
4. Национальное стремление
к собственной государственности
Федеративное государство состоит из нескольких государств в одном
государстве. Если эти государства в составе другого государства пред¬
ставляют собой национальные государства, как например, в Бельгии или
в Советском Союзе, то в соответствии с этим могут существовать нации
в другой нации, т. е. в федеративной нации. Или же, наоборот, одна нация
может состоять из субнаций. Можно одновременно иметь национальное
сознание испанца и каталонца, бельгийца и фламандца, россиянина и та¬
тарина, боснийца и серба. Обычное мышление исходит из того, что нации
живут рядом друг с другом, не беспокоя друг друга, и предполагает, что
некоторые люди имеют неясное и неоднозначное национальное созна¬
ние в том смысле, что никто не должен принадлежать или чувствовать
принадлежность к двум или больше нациям. Эти индивидуальные осо¬
бые случаи ничего не меняют в принципиальном представлении о том,
42

что нации живут рядом друг с другом, не беспокоя друг друга. При этом,
однако, не учитывается, что некоторые нации находятся внутри других
наций, вследствие чего у многих людей имеется ступенчатое националь¬
ное сознание. У многих европейцев уже имеется европейское националь¬
ное сознание, это значит, они как граждане ЕС желают более глубокого
Евросоюза или даже европейского федеративного государства. Однако
европейское (национальное) движение38 еще довольно слабое. Привер¬
женные нации европейцы одновременно остаются осознающими свою
национальность французами, чехами и т. д.
Если исходить из того, что существует не только ступенчатая государ¬
ственность, но и ступенчатая национальная государственность, то перед
национальными движениями безгосударственных наций и национальных
групп больше не ставится вопрос, добьются ли они всего (независимое суве¬
ренное национальное государство) или не добьются ничего (отсутствие го¬
сударственной защиты их национальной особенности), напротив, они имеют
выбор из нескольких вариантов потенциальной национальной государствен¬
ности: наряду с независимым суверенным государством также федератив¬
ное национальное государство в составе другого государства или один из
многочисленных вариантов автономной национальной государственности.
В соответствии с этим национальные движения не обязательно должны быть
движениями за независимость, они также могут быть федеральными, терри¬
ториальными или персональными автономными движениями.
4.1. Государственный народ, нация,
этнос, этнический субстрат
Центральные понятия национальной тематики в этническом, нацио¬
нальном и государственном поле понятий обычно обозначаются многими
различными словами, например, «государство», «нация», «народ», «этнос»,
«государственный народ», «национальность», «национальная группа»,
«национальное меньшинство», «этническое меньшинство» и многие дру¬
гие39 Не только различные слова иногда обозначают одно и то же понятие,
но и одно и то же слово (одно и то же обозначение) часто подразумевает
38 Из-за того что мы твердо придерживаемся этнического и традиционного государ¬
ственного понятия нации, в повседневном обиходе не принято говорить о европейском на¬
циональном движении, хотя оно фактически является таковым и стремится к общему пра¬
вовому пространству с общим законодателем и с общим правительством, т. е. не что иное
как и ранние полиэтнические национальные движения.
39 Эмерих Францис обобщенно говорит об «этническом образовании», которое должно
подразумевать все то, что имеется в виду, «когда говорят о народе», «народности», «на¬
родном группе», «национальном меньшинстве», «племени народа», «нации», «националь¬
ности», «расе», «культурной общности» (culture group), о «расовом», «религиозном», «на¬
циональном», «народном» или «культурном меньшинстве», «языковых островах» и т. п.
(Francis 1965. Р. 28).
43

различные понятия. Это часто вызывает значительные недоразумения в об¬
щих и научных обсуждениях. Сумбурность понятий еще больше усугубля¬
ется, если рассматривать похожие обозначения, имеющие одинаковое про¬
исхождение, на разных языках. Особенно слова с латинским корнем natio,
как «нация», «национальный», «национальность», «националист», «на¬
циональный» и «националистический», во многих языках используются
в совсем разном значении. Английское слово «nation» часто имеет другое
значение, чем французское слово «nation», немецкое «Nation» или русское
слово «нация». К тому же словам часто придается очень эмоциональная и
политически совершенно разная нормативная оценка.
Также внутри языкового сообщества употребление слова может
быть различным в разных странах. Американское употребление слова
«nation» иногда отличается от британского, употребление слова «Nation»
в Германии отличается от его употребления в немецкоговорящей части
Швейцарии. Кроме того, внутри одной группы с одним так называемым
стандартным литературным языком слова употребляются в довольно раз¬
личных значениях и оценках отдельными политическими средами в сис¬
теме политических партий, объединений и движений. Это очень услож¬
няет разработку научно-аналитических понятий и терминологии с целью
международного сравнения национальных движений, партий, государств
и национализмов, поэтому не хотелось бы просто переносить языковые
привычки какой-либо нации и какой-либо политической среды на осталь¬
ной мир. Стоит ли следовать в многоязычном издании, каким является
настоящее исследование, английскому, немецкому или русскому употреб¬
лению слова «nation», «Nation» или «нация»?
Конечно, желательным является по возможности нейтральное упот¬
ребление слов, что облегчило бы анализ и объяснение противоположно¬
го положения вещей. В действительности же нейтральное употребление
языка в социальных, политических и исторических науках невозможно,
потому что наука не может обойтись без того, чтобы часто использовать
одни и те же слова, вызывающие у читателей и слушателей совершенно
разные ассоциации и оценки.
Поясним это на примере. Как общий, так и политический язык, а так¬
же язык международного права знают понятие «право народа на самооп¬
ределение», которое часто называется также «правом наций на самоопре¬
деление», но язык не знает понятия «право этний или национальностей
на самоопределение». Это значит, называя определенную большую груп¬
пу людей этносом, внушается — сознательно или нет, что эта группа не
имеет права на самоопределение, как и наоборот — сознательно или нет
подразумевается, что эта группа имеет такое право, если она называется
«нация» или «народ»40.
40 См. по этому поводу также статью В. А. Тишкова в этом томе.
44

Карл Дойч, например, следуя традиции этатического мышления ста-
туса-кво, называл только такие большие группы (народы) нациями, ко¬
торые уже имели независимое государство41. В отличие от этого, многие
поляки, венгры, финны, чехи, хорваты и т. д. до 1918 года говорили о
польской, венгерской и т. д. нации и соответственно о народе, хотя к
этому времени не существовало польское, венгерское и т. д. независи¬
мое государство. Однако им показалось бы полнейшим абсурдом отри¬
цать существование польской или чешской нации между 1939 и 1945 го¬
дами и говорить только лишь о польском или чешском этносе, потому
что в эти годы не было ни польского ни чешского государства. Многие
чехи стали бы настаивать на наличии чешской нации в период с 1918
по 1939 год и с 1945 по 1992 год, хотя в то время существовало только
чехословацкое государство.
Многие немцы и итальянцы настаивали на существовании немецкой
и итальянской нации уже до 1860 года, т. е. до того, как образовались не¬
мецкое и итальянское национальные государства. В соответствии с этим
до 1989 года многие эстонцы, украинцы, словаки, хорваты и т. д. также
считали свою нацию существующей, даже если она еще не имела соб¬
ственного независимого государства. Они были основой национальных
движений, а не «движений национальностей» и не этнических или эт¬
нополитических движений. В соответствии с этим, их партии понимали
себя как национальные партии, а не только лишь как этнические. Систе¬
му мыслей, выражающую стремление к собственному государству, назы¬
вают национализмом (не этницизмом), идеей национального государства
или национальным принципом. В соответствии с этим целесообразно
применять выражение «нация» также по отношению к определенной
большой группе, не имеющей государства.
Ниже следует исходить не из слов и их различного употребления, а
из понятий, наполненных смыслом для международного сравнительного
анализа, т. е. о различаемых в научном и политическом споре фактах и
ситуациях. Им по не объясняемым здесь в отдельности причинам будет
присвоен определенный термин (слово), который часто отличается от
обозначения, принятого в отдельных странах и употребляемого отдель¬
ными действующими лицами. Также будут названы отклонения в тер¬
минологии. Следует различать четыре принципиальных положения или
понятия, что в терминологическом и политическом споре часто не соб¬
людается.
Сообщество членов государства (независимого, федерированного
или автономного государства) — сегодня чаще всего граждане стра¬
ны — назовем государственным народом. В международной политике,
в международном спорте и т. д. государственный народ также называют
41 Deutsch 1972. S. 27; гораздо более смягченно Deutsch 1966. S. 17.
45

«нацией», а государственное гражданство в соответствии с этим также
«национальностью». Государственное гражданство — это объективный
государственный факт и факт международного права, независимо от того,
желает ли отдельный гражданин государства то государственное граж¬
данство, которое он имеет, или другое.
Сообщество тех, кто для себя и для меньшинства неправоспособных
и политически равнодушных в своем окружении желает для себя сущест¬
вующую или еще подлежащую образованию собственную государствен¬
ность (на одном из пяти названных уровней), назовем нацией. Другими
словами, общее волеизъявление собственной государственности (нацио¬
нальное самосознание, национализм)42 учреждает нацию. Из этого выте¬
кает, что необходимо делать различие между нациями без государства и
нациями, имеющими государство, и далее, что государственный народ не
обязательно должен быть нацией, если значимые части государственного
народа не желают существующего государства. Национальность обозна¬
чает в соответствии с этим принадлежность к нации, является ли эта на¬
ция государственным народом или только еще хочет стать таковым.
Сообщество людей независимо от места их проживания, которые на
основе одинакового происхождения (т. е. тесных родственных связей),
языка, вероисповедания или территории происхождения или на основе
совокупности этих характеристик чувствуют себя связанными друг с дру¬
гом, образуют этнос — также посредством вовлечения людей с одинако¬
выми свойствами без этнического сознания (народ в смысле названных
генеалогических или культурных общностей). Поэтому существование
этноса зависит от определенного сознания единства, важным индика¬
тором чего, как правило, является общее использование наименования
группы (этноним). Принадлежность к этносу (этничность) может иметь
различные виды и ступени от микроэтноса до макроэтноса, охватываю¬
щих несколько таких микроэтносов.
Этнос может, но не обязательно должен создать национальное созна¬
ние, т. е. политическую потребность в собственной государственности, а
это значит стать нацией. В большинстве случаев многие маленькие или
живущие рассеянно этносы не развивают потребности в собственной го¬
сударственности.
Нации, в свою очередь, могут быть как моноэтническими, так и поли¬
этническими, т. е. состоять из нескольких этносов или (частей) этниче¬
ских групп. Следовательно, нет обязательной связи между этничностью,
национальностью и гражданством.
42 Если не учитывать различный эмоциональный компонент в словах национальное
сознание и национализм, под национализмом можно понять целую систему мыслей, обос¬
нований и оправданий для существования и цели нации, под национальным сознанием,
однако лишь биологическую идентификацию с нацией и ее стремлением к собственной го¬
сударственности. В этом отношении национализм создает нацию, а национальное сознание
только подтверждает и укрепляет ее существование.
46

Этнические движения хотят сильнее укрепить сознание этнического
единства и продвигать этнические интересы, в то время как национальные
движения хотят прочнее укрепиться в национальном сознании и на фоне
политической цели сохранить существующую государственность, т. е. со¬
хранить государственное единство на одном из пяти уровней, восстановить
прошлую государственность или достичь построения нового государства43.
Совокупность людей с определенными этническими свойствами (это
значит близкое родство друг с другом, общение на одном и том же диалек¬
те или литературном языке, наличие одного и того же вероисповедания (в
Европе в большинстве случаев только в пределах одной языковой груп¬
пы), или родом из одного и того же региона), вряд ли будет осознавать
эту общность и будет воспринимать этнические свойства только лишь в
маленькой группе на территориально ограниченном пространстве; она
будет восприниматься как общность в определенных условиях только со
стороны наблюдателя, современника или историка. Такая совокупность
является только этнической категорией признаков или этническим суб¬
стратом, социально-статистически — когортой, а не большой группой
в смысле живой общественной коммуникационной взаимосвязи. Этни¬
ческие субстраты могут даже существовать столетиями, а существующие
сегодня большие этносы в виде осознающих самих себя, коммунициру¬
ющих между собой больших групп являются довольно современным яв¬
лением и старше сегодняшних наций лишь на несколько лет или десяти¬
летий. Из всего сказанного следует, что возникновение и исчезновение
этнических субстратов, этний, наций и национальных государств следует
однозначно различать при анализе.
4.2. Национализм, национальное движение,
образование национального государства
«Множество политических явлений, обобщаемых понятием национа¬
лизм, указывает на то, что это одно из самых многозначных понятий по
своему содержанию среди имеющихся в политическом и научном языко¬
вом употреблении»44. Совершенно разные понятия национализма здесь не
могут быть рассмотрены45. Здесь под национализмом понимается система
43 Что Мирослав Хрох называет фазой А и В национального движения и становления
нации (Hroch 1985. S. 23) и что у Фридриха Майнеке называется возникновением культур¬
ной нации (Meinecke 1962. S. 13-18), здесь названо этническим движением.
44 Alter 1985. S. 10.
45 Ср. к этому, например: Kohn 1950. S. 21-48; Львов. Т. I, 1964. С. 18-20; Deutsch 1966.
S. 1-28; Kedourie 1971. S. 7-17; Smith 1983. P. 8-24,153-191; Breuilly 1985. P. 3-18; Anderson
1988. S. 5-7; Hobsbawm 1992. S. 9-13; Gellner 1983. S. 1-7; Jahn 1994. S. 61-68; Smith 1998;
Hroch 2005. S. 11-40.
47

мыслей, часто наполненная сильными чувствами, и результирующее из
нее поведение, обосновывающее для большой группы, воспринимаемой
как нация46, требование собственной государственности, это значит, на
уже имеющееся, восстанавливаемое или создаваемое впервые государ¬
ственное строение. Тем самым национализм основывается на мысли су¬
веренитета народа и на самоопределении народов.
В соответствии с этим, первая задача национализма состоит в опреде¬
лении большой группы, которая должна стать нацией, т. е. развить волю
к собственной государственности. Поэтому национализм, во-первых,
направлен вовнутрь, чтобы обосновать национальное единство боль¬
шой группы в противовес партикулярным государственно-политическим
склонностям; а во-вторых, он направлен наружу, чтобы обосновать от¬
личие собственной нации от других наций, т. е. исключить большинство
людей из собственной нации. Лишь не имеющий пока политического
влияния глобально-гуманный национализм, желающий объединить все
человечество в единое мировое государство, ориентирован исключи¬
тельно вовнутрь47. Только если в политическом отношении достаточно
большое число48 людей, принадлежащих к большой группе, переняло на¬
ционализм, т. е. хочет собственной государственности, можно говорить о
существовании нации. Это может быть меньшинство, если оно не сталки¬
вается с национальным сопротивлением в национально безвольной боль¬
шой группе. Однако в политизированном обществе настоящего времени,
как правило, это большинство.
Политически сильное меньшинство своим национализмом может
внушать ошибочное, мнимое существование нации, если она владеет со¬
ответствующими государственными или оппозиционными государству
средствами власти и силы, чтобы внешне принудительно достичь нацио¬
нального поведения, противоречащего действительному национальному
46 С эмпирической точки зрения, большие группы, учреждающие себя как нация и при
определенных условиях способные успешно образовать национальное государство, состо¬
ят из не менее 20 000 человек. Многие авторы, однако, произвольно называют более высо¬
кие цифры и не признают малые государства как Люксембург, Исландия или Лихтенштейн
национальными государствами.
47 Эли Кедури (Elie Kedourie) делает из известной дефиниции нации, предложенной
Эмманюэлем Жозефом Сьейесом (Emmanuel Joseph Sieyes) в 1789 году логический вывод:
«Каждое объединение людей, которое договаривается об образовании определенного пра¬
вительства, представляет собой нацию, и если таким образом общее правительство было бы
признано всем человечеством, то оно представляло бы собой одну единственную нацию»
(Kedourie 1971. S. 13). Большинство авторов, однако, рассматривают нацию как партикуляр¬
ную общественную едницу.
48 Расплывчатая формулировка исходит из того, что многие люди безразлично относят¬
ся к национально-политическому аспекту, так что иногда активное меньшинство с успехом
претендует на право говорить и действовать от их имени, прежде всего в случаях, когда не
существует свободных и справедливых выборов и плебисцитов.
48

сознанию и воле большой группы, на которую претендует господству¬
ющий национализм. Многие государственные национализмы опирают¬
ся всего лишь на мнимую или постулированную нацию, т. е. на псевдо¬
нацию, что слишком поздно стало ясно и очевидно в случае советского,
югославского, чехословацкого национализма, а также национализма ГДР.
В определенных случаях насильственно и террористически отстаивае¬
мый этнонационализм тоже только лишь внушает существование мнимой
или постулированной этнонации, так как крупное большинство этноса
совсем не хочет собственной государственности или хочет другую, чем в
представлении поборников террористического этнонационализма.
В принципе, степень достижения национализма большой группы, на
которую претендует национализм, можно измерить определением ин¬
дикаторов национального сознания, разделяемыми как минимум одним
человеком, а максимально всеми способными мыслить государственно
и политически членами большой группы, постулированной как нация.
Некоторые группы настолько раздираемы несовместимыми национализ-
мами, что их нельзя причислить ни к одной, ни к другой нации. Клас¬
сический исторический пример этого представляют собой эльзасцы, на
которых десятилетиями действовал французский государственный наци¬
онализм, немецкий этнонационализм и эльзасский региональный нацио¬
нализм, при этом жителей Эльзаса не спрашивали об их действительной
государственной и политической национальной воле, будь то в рамках
опроса мнения или плебисцита. В Восточной Европе также имеется мно¬
го региональных и этнических групп, к которым обращаются и на кото¬
рые претендует несколько конкурирующих между собой несовместимых
национализмов, прежде всего это касается русских во многих государ¬
ствах бывшего Советского Союза. Значительная часть групп имеет укра¬
инское, белорусское, латышское, эстонское или казахское национальное
сознание, в то время как другая часть имеет российское национальное
сознание. Чеченцы в Чечне в 1990-е годы, очевидно, имели националь¬
ное сознание, почти полностью направленное на независимое чеченское
государство, но в России, несомненно, найдется много чеченцев с феде¬
ральным российским национальным сознанием. Число албанцев с серб¬
ским национальным сознанием (т. е. что касается признания принадлеж¬
ности Косово к Сербии) наверняка очень невелико.
Еще одна задача национализма состоит в определении формы жела¬
емой национальной государственности (независимое национальное го¬
сударство, федерированное национальное государство и т. д.) и границ
желаемой государственной единицы. Большая группа, понимающая себя
как нация, может раздираться совершенно разными национально-полити¬
ческими представлениями о государственности, т. е. противоположными
вариантами национализма и иметь борющиеся друг с другом националь¬
ные партии.
49

Из представленного выше понимания национализма как системы
мышления и поведения, обосновывающего претензию на собственную
государственность для большой группы, вытекает еще одно различие
между национализмом имеющих государство и национализмом не име¬
ющих такового. Имеющие государство очень часто используют государ¬
ство, его финансовые средства и средства власти, его законы и инсти¬
туты, чтобы открыто заявлять о своем национализме и утверждать, что
существующий государственный народ является нацией. У людей, не
имеющих государства, пропагандирующих собственный национализм,
такие средства, как правило, отсутствуют, за исключением случаев, ког¬
да их предоставляет внешнее государство, которое из своих собственных
интересов поддерживает в другой стране национализм людей, не имею¬
щих государства. Поэтому в большинстве случаев трудно выявить мни¬
мые государственные нации как лишь мнимые этнонации, находящиеся в
оппозиции к существующему государственному порядку.
Национальное сознание человека, как и каждое другое сознание,
может изменяться по оппортунистическим, прагматическим и иным
причинам. Это значит, что одни и те же люди в разное время могут чув¬
ствовать принадлежность к разным нациям49. Так, например, большинс¬
тво немецкоговорящих австрийцев до 1945 года чувствовали свою при¬
надлежность к немецкой нации и хотели не с 1938 года, а уже с 1918 и
десятилетиями раньше принадлежать к немецкому национальному госу¬
дарству. Большинство исследований национализма не учитывают такое
изменение нации у человека и населения, а исходят из долговечности
образовавшейся в прошлом нации. Даже если эмпирически это трудно
с точностью установить, то, видимо, все-таки советский, югославский и
чехословацкий может быть и государственный национализм ГДР в тече¬
ние нескольких десятилетий действительно был намного сильнее, чем в
переломный период 1985-1993 годов, даже если сомневаться в том, что
эти государственные национализмы доминировали в национальном со¬
знании соответствующего большинства народа.
Таким образом, легко понять, что национализм одного и того же чело¬
века может быть существенно различным до и после изменения порядка
государств и основания нового государства или восстановления сущес¬
твовавшего ранее государства. Национализм не имеющих государства
49 На спорных территориях, как это было в Цешине, на который предъявляли претен¬
зию чехи и поляки, приверженность нации может часто меняться у многих людей «в соот¬
ветствии с экономическими интересами или иногда также в соответствии с желанием дере¬
венского старосты», как это выразил однажды чешский политик (по словам Эли Кедури, см.
в: Kedourie 1971. Р. 128). Принципиально Кедури выступает против субъективного понятия
нации, определяемого на основе плебисцита: «И почему у народа не должно быть возмож¬
ности вновь и вновь принимать решение относительно своей принадлежности к государ¬
ству, точно также, как он может посредством выборов определять новое правительство?
(Там же. С. 130)».
50

людей, часто испытывающих моральную дискредитацию и политичес¬
кие преследования, стремится создать и укрепить единство всех тех, у
кого предполагается интерес к собственной государственности, причем
делается различие между ними и теми, кто действительно или мнимо не
проявляет такого интереса или не имеет смелости отстаивать свои на¬
циональные интересы. Национализм имеющих государство, как прави¬
ло, склонен включать в собственное понимание нации также тех граждан
государства, которые сами не считают себя членами этой нации, однако
молча, равнодушно или неохотно терпят претензию на них со стороны
государственного национализма. Тем самым национализм с целью уч¬
реждения государства значительно отличается от национализма с целью
сохранения государства, как можно наблюдать повсюду в посткомму¬
нистической Европе. Многие этнонационализмы после перелома искали
синтез с государственным национализмом, как это показательно сформу¬
лировано в преамбуле Конституции Словацкой Республики от 3 сентяб¬
ря 1992 года:
«Мы, словацкий народ (...), исходя из естественного права народов на самоопре¬
деление, вместе с членами проживающих на территории Словацкой Республики
национальных меньшинств и этнических групп (...), мы, граждане Словацкой Рес¬
публики принимаем через наших представителей эту Конституцию (.. .)»50.
Иногда на одних и тех же людей ссылаются несовместимые нацио-
нализмы соответственных нации, так что возникает конфликт между
сторонниками этих национализмов и часто даже внутри самих этих лю¬
дей. Так, одних и тех же людей домогаются в случае конфликта между
широким национализмом и частичным национализмом, например, юго¬
славским и сербским, румынским и молдавским, албанским и косовским,
применяя политико-педагогические или агитационные методы.
Пересечение совсем иного рода происходит в случае, если на почти
одни и те же лица претендуют как государственный национализм, так
и этнонационализм с одинаковым или схожим названием. Государствен¬
ный национализм при этом включает этнические меньшинства по их
собственной воле или против нее51, а также часто членов одного и того
же этноса (и часто также имеющих одинаковое национальное сознание)
в соседних государствах. И наоборот, этнонационализм может включать
конэтнические и коннациональные группы в соседних государствах в
собственное понимание нации, но исключать меньшинства других этний,
50 Ustava Slovenskej Republiky 1992.
51 Это значит, этнически инклюзивный государственный национализм вполне амби¬
валентен. Он, с одной стороны, облегчает интеграцию в общество и политическое участие
этнических меньшинств; он может одновременно означать империальную гетерономию над
этими этническими меньшинствами, имеющими собственную национальную волю и по¬
требность в собственной государственности.
51

хотя они при определенных условиях причисляют себя к существующей
государственной нации. Государственный национализм — это нередко в
действительности скрытый этнонационализм, который, пользуясь демок¬
ратическими процедурами, прикрывает фактически этническую диктату¬
ру большинства — этнократию.
Во многих языках и странах не делается различия между этнонимами
и названием государства. Французами, как правило, называются гражда¬
не Франции, однако иногда подразумеваются только «истинные» францу¬
зы, т. е. этнические французы, в отличие от арабов, африканцев, басков,
корсиканцев и других меньшинств среди граждан Франции. В Централь¬
ной и Восточной Европе, имеющей большое этническое многообразие и
сильные этнонациональные связи, чаще делаются четкие языковые раз¬
личия, прежде всего у этнических и национальных меньшинств, между
обозначением государства и этническим обозначением групп, например
между россиянами и русскими, латвийцами и латышами, венграми и ма¬
дьярами, богемцами и чехами. Россиянами (думающими в государствен¬
ных категориях, в определенных условиях в государственно-националь¬
ных категориях) могут быть этнические татары, латвийцами — русские,
венграми — словаки, богемцами — немцы.
Отношение национализма к существующему государственному строю
может быть аффирмативным, т. е. подтверждающим и поддерживающим
государственный строй. Национализм может быть устремлен на расши¬
рение государства посредством включения «национально неосвобож¬
денных» территорий (ирредентизм)52. На этих территориях национализм
национальной группы может быть устремлен на отделение соответству¬
ющих территорий от существующего государства и объединение его с
уже существующим государством части нации, чаще всего главной части
(присоединительный сепаратизм). Ирредентизм и присоединительный
сепаратизм могут совпадать по политическим аспектам и по времени, но
не всегда. Ирредентизм Румынии по отношению к Молдавии, например,
был после 1991 года намного сильнее, чем присоединительный сепа¬
ратизм в Молдавии. Наоборот, русский присоединительный сепаратизм
русских Крыма по отношению к России после 1991 года был порой силь¬
нее ирредентизма России по отношению к русским в Крыму53.
Национальные движения — это политические движения, борющиеся
за национализм. Часто национальные движения в основном этнонацио-
52 Как правило, ирредентизм основывается на волеизъявлении национально подав¬
ленного коннационального населения в соседнем государстве, в крайнем случае речь идет
только об «освобождении» территории от присутствия чужой национальной группы, как
главным образом в Косово, на эту территорию многие сербы предъявляют требования не
только в государственно-правовом отношении, но и с точки зрения политики заселения.
53 Роджерс Брубейкер справедливо подчеркивает таким образом методическую необхо¬
димость триадического подхода к изучению национальных меньшинств, «национализиру¬
ющих государств» и «внешних национальных отечеств» (Brubaker 1996. S. 55).
52

нальные, т. е. моноэтнически определенные национальные движения.
Некоторые национальные движения, однако, являются полиэтнически¬
ми. В латышских, эстонских и украинских национальных движениях,
например, принимало участие много русских, в абхазском национальном
движении — много армян, русских, греков и осетин. Полиэтнический
характер национальных движений был, однако, часто крайне амбивален¬
тен. В то время как доминирующий этнос в конечном счете подчеркивал
господство своего этноса, понимая национальное движение как нечто
гибридно-этническое, этнические меньшинства стремились в движении
за независимость скорее к многонациональной партикулярной государ¬
ственности, например, к латышско-русской Латвии, этноукраинско-рус-
ской Украине, славянско-албанской Македонии и т. д.
В большинстве случаев национальные движения направлены против
существующего внутри- или межгосударственного порядка, тем самым
они хотят для собственной нации или национальной группы как части на¬
ции по-новому организовать внутренний строй государства или порядок
государств в регионе. Некоторые национальные движения также стремят¬
ся придать политике существующего государства более заметный нацио¬
нальный характер: либо усилить единство нации в направлении вовнутрь,
либо укрепить независимость нации наружу. Некоторые этнонациональ-
ные движения понимают существующее государство как собственность
своей этнонации и в своем большинстве выступают против этнических
меньшинств и борцов за полиэтнический государственный национализм.
Таким образом, становится понятным, почему даже в уже существующем
национальном государстве, границы которого не должны быть изменены,
имеются национальные движения этнического большинства, использую¬
щие в своих целях демократический принцип большинства, но стремя¬
щиеся урезать демократические права меньшинств.
Если национальное движение стремится к господству над другими
этносами и нациями и над преимущественно заселенными ими терри¬
ториями, то речь идет уже не о национальном движении, а о националь-
но-империальном движении. Национальный империализм54 исходит из
превосходства одной нации над другой, т. е. отрицает идею принципи¬
ального равенства и равноправия всех наций (паннационализм, гуманис¬
тический национализм Рисорджименто), и стремится достичь господства
над другими нациями. В этом смысле национал-социализм, например,
не был национализмом, а национальным империализмом55. Российская
54 В повседневном обиходе и со стороны некоторых авторов этот феномен понимается
как особый случай национализма; в системе принятых здесь понятий речь идет не о нацио¬
нализме (стремление к национальной государственности), а об империализме.
55 Разница между национализмом, с одной стороны, и империализмом, фашизмом, расиз¬
мом и нацизмом, с другой стороны, также поддчеркивает Смит (Smith 1983. Р. 259-262).
53

и югославская государственная идея также имела намного более сильно
выраженный (русский или сербский) империальный, чем национальный
характер. Даже чехословацкая государственная идея имела некоторые
чешско-империальные или как минимум патриархальные черты.
Теоретически можно провести четкую разделительную линию между
понятиями «национализм» (стремление к собственному национальному
господству) и «национальный империализм» (стремление к националь¬
ному господству над другими). В действительности многие национализ-
мы содержат немного империализма, это значит они стремятся достичь
господства над небольшими территориями, в которых большинство на¬
селения, скорее всего, его отвергнет и увидит в нем чужое господство56.
Так, например, многие сторонники русского национализма требуют при¬
надлежности Чечни к России, хотя, очевидно, население Чечни в своем
большинстве этого не желает. Это действительно также для сербско-на¬
циональной претензии на Косово, для азербайджанско-национальной
претензии на Нагорный Карабах и для многих других случаев, и в первую
очередь не в силу международного права, а по национальным причинам.
Как господство общегосударственного национального большинства над
общегосударственным национальным меньшинством, которое, однако,
в национально-региональном отношении представляет собой большин¬
ство, такое национальное господство над другими может быть украшено
формально-демократическими атрибутами.
Независимые национальные государства и национальные государ¬
ственные образования внутри государств возникают двумя путями: во-
первых, посредством превращения существующего монархистско-ди¬
настического или олигархического государства сословий в национальное
государство в результате того, что народ как нация становится сувереном
в существующем государстве; во-вторых, в результате соединения госу¬
дарств или отделения одного государства от другого с помощью нацио¬
нального движения, которое объединяет народы нескольких государств в
одну нацию или отделяет одну часть существующего государственного
народа в самостоятельную нацию и преследует цель превращения нации в
суверенный народ объединенного или отделенного государства. В первом
случае в принципе образованию нации предшествует образование госу¬
дарства, в последнем сначала образуется нация, а затем — государство.
При этом часто образование нации еще не завершено при учреждении на¬
ционального государства и только в последующие десятилетия захваты¬
вает большие части политически незаинтересованного или национально
не определившегося населения. Более маленькие и слабые национальные
56 В качестве объяснения: чужое в господстве возникает не вследствие этнических раз¬
личий, а вследствие различий в национальном волеизъявлении этносов, в редких случаях
также членов одного и того же этноса, если ирредентизму не соответствует присоедини¬
тельный сепаратизм.
54

движения и нации довольствуются или часто должны довольствоваться
ограниченным суверенитетом федерированного государства, являюще¬
гося частью другого государства или автономией внутри гетерогенного
национального государства.
Государственная трансформация коммунистической Европы охватила
три главных уровня союзов государств, независимых государств и внут¬
ригосударственных единиц. В соответствии с многоуровневым характе¬
ром современного государственного строя необходимо различать также
несколько уровней национализмов и национальных движений. Можно
также обозначить эти уровни как уровень супранационализма, уровень
обычного национализма или национализма независимости и уровень суб¬
национализма57. Трансформация надгосударственного уровня союза госу¬
дарств, как уже сказано, не является темой этой работы, темой является
только уровень независимых государств и больших подгосударственных
национальных единиц.
4.3. Пятая фаза образования независимых
национальных государств в Европе
С момента возникновения двух первых современных национальных
государств США (вследствие национального сепаратизма) и Франции
(вследствие национального преобразования государства) в духе сувере¬
нитета народа в 1789 году и последнего династийно-империального пре¬
образования Европы в 1795 году и 1814-1815 годах государственный
порядок Европы, следуя принципу национального государства и нацио¬
нальности — полностью изменился, пройдя в целом шесть фаз. Между
этими фазами местами происходили лишь небольшие перемены в порядке
государств. В 1815 году в Европе существовало 12 больших государств,
Германский и Швейцарский союзы государств, а также итальянский ком¬
плекс государств, в общей сложности 81 государство58. Два из 12 больших
государств принадлежали Германскому союзу: Австрия и Пруссия.
С формальной точки зрения, все национальные государства образова¬
лись сначала из пренациональных государств, причем с территориальной
точки зрения здесь имеются три варианта. Существовавшие в 1815 году,
за исключением Франции, еще пренациональные государства продол¬
жали существовать по крайней мере в своем территориальном ядре, но
в последующие столетия они в ходе революций или вследствие многих
57 Эрик Хобсбаум (Hobsbawm 1991. S. 220) использует не очень удачное выражение
«инфранационализм» (в немецком издании неточно: Untemationalismus — «поднациона¬
лизм», вдохновленное статьей в журнале Economist).
58 Здесь также учтена территория Гессен-Гомбург, которая лишь с 1817 года стала са¬
мостоятельным членом Германского союза.
55

реформ были внутренне преобразованы из княжеских в национальные
государства, либо они были объединены, либо отделены, причем как
объединение государств, так и их отделение также связано с внутренним
преобразованием в национальное государство.
Часто цитируемая историческая схема образования национального
государства Теодора Шидера, выделяющая национально-революционное
и национально-демократическое преобразование государств в Западной
Европе, об объединении государств в Центральной Европе и отделении
государств в Восточной Европе59, хотя и правильна в общих чертах, но
не дает полностью удовлетворительных ответов относительно действи¬
тельного господства принципа разделения государств во всей Европе, за
исключением Иберского полуострова и Центрально-Западной Европы.
Национально-государственный сепаратизм был общеевропейским фено¬
меном. Начиная с 1878 года это единственная форма образования наци¬
онального государства.
Таблица 3
Образование национальных государств в Европе
с 1815 года путем преобразования государства,
объединения государств и отделения государств*
Преобразование
государства (10)
Объединение
государств (3)
Отделение государств (31)
Западная Европа
Восточная Европа
Франция
Швейцария 1848
Греция 1830
Сербия 1878/2006
Испания
Италия 1860
Бельгия 1831
Черногория 1878/2006
Португалия
Германия 1871
Люксембург 1867
Румыния 1878
Нидерланды
Норвегия 1905
Болгария 1908
Великобритания
Финляндия 1917
Албания 1912
Дания
Ирландия 1921
Польша 1918
Швеция
Исландия 1944
Венгрия 1918
Австрия
Кипр 1960
Чехия 1918/2003
Турция /
Османская империя
Мальта 1964
Беларусь 1918/1991
Россия
Украина 1918/91
Литва 1918/1991
Латвия 1918/1991
Эстония 1918/1991
Армения 1918/1991
Грузия 1918/1991
59 Schieder 1992. S. 69-71.
* Понятия Западная и Восточная Европа используются в смысле социальных систем
Пять западноевропейских маленьких государств (Сан-Марино, Монако, Лихтенштейн, Ва¬
тикан и Андорра) здесь не учтены.
56

Окончание табл. 3
Преобразование
государства (10)
Объединение
государств (3)
Отделение государств (31)
Западная Европа
Восточная Европа
Азербайджан
1918/1991
Словакия 1918/2003
Хорватия 1918/91
Словения 1918/91
Молдавия 1991
Босния и Герцеговина
1991
Македония 1991
Если понимать под Европой территорию, включающую Россию, Тур¬
цию, Кипр и южнокавказские страны, то сегодня на этом континенте су¬
ществует 49 международно признанных государств. Без учета пяти малых
государств (Андорра, Лихтенштейн, Монако, Сан-Марино и государ¬
ство Ватикан) только 10 из 44 государств возникли вследствие преобразо¬
вания из пренациональных государств в национальные государства, при¬
чем только одно-единственное государство расширилось (Франция), два
остались неизменными по своей территории (Испания, Португалия), все
другие территориально очень уменьшились (Нидерланды, Соединенное
Королевство, Швеция, Дания) или радикально уменьшились (Австрия,
Турция, Россия) вследствие отделения новых государств. В большинстве
случаев в ходе реформаторской, редко революционной трансформации
из абсолютистского княжеского государства в национальное государство
невозможно установить определенную дату и отдельные фазы, как это
возможно при объединении или отделении государств. Передача сувере¬
нитета от князя — в немногих маленьких государствах от патриция —
народу в названных десяти случаях часто проходило десятилетиями, в
общей сложности более одного столетия, в период с 1789 по 1923 год,
когда Турция окончательно образовалась как национальное государство.
На западе и севере Европы внутренняя трансформация была почти пол¬
ностью завершена уже в 1866 году, но действительная национальная кон¬
солидация происходила только лишь после отделения наций, чувствовав¬
ших себя под чужим империальным господством (норвежцы, ирландцы,
исландцы). Западные национальные государства еще долго после этого
времени оставались центрами колониальных империй и лишь после Вто¬
рой мировой войны действительно стали национальными государствами.
За исключением немногих реликтов, колониальная имперская государ¬
ственность нашла свое завершение только в 1974 году с обретением не¬
зависимости Анголой и Мозамбиком. По не совсем понятным причинам
взаимосвязь между национальной государственностью и колониальной
имперской государственностью находит мало внимания в науке.
57

Три государства образовались путем объединения государств (Швей¬
цария, Италия, Германия)60 в короткий период с 1848 по 1871 год, при¬
чем две еще не упомянутые великие державы времен Венского конгресса,
Пруссия и Пьемонт-Сардиния, играли значительную роль. Подавляющее
большинство всех 44 государств Европы, а именно 33, существуют благо¬
даря национально мотивированному сецессионизму или сепаратизму во
имя независимости, т. е. отделения части территории от существующего
государства. Сецессионистское образование государства происходило
преимущественно в Центральной и Восточной Европе, унификатор¬
ское — в Центрально-Западной Европе, а образование государства пу¬
тем преобразования — в Западной Европе; успешнее, как уже подчерки¬
валось, сецессионизм был в Западной и Северной Европе (Бельгия, Люк¬
сембург, Норвегия, Финляндия, Ирландия, Исландия).
Фазы унификаторского и сецессионистского образования
независимых государств в Европе
Таблица 4
Объединение государств
Отделение государств*
1-я фаза 1830/31
2
2-я фаза 1848-1871
3
161
3-я фаза 1878-1912
5(6)
4-я фаза 1917-1921
5(13)
5-я фаза 1991-1993
1462 63
Вне фаз
46З
Сумма
3
31
* Цифры в скобках учитывают также независимые государства, существовавшие
лишь короткое время.
В первой фазе национально мотивированного сецессионистского об¬
разования государств 1830-1831 годов возникло два государства (Гре¬
ция, Бельгия). После второй, унификаторской фазы образования госу¬
60 Образование Польши в 1918 году также произошло в первую очередь путем сепара¬
тизма и имело вторичный унификаторский аспект, который подчеркивается Брейли (Breuilly
1985. Р. 83-89).
61 Полную независимость Люксембург обрел в течение нескольких этапов: в 1815,
1839, 1866-1867 и 1890 годах. В 1866 году прекратилось членство в Германском союзе,
в 1867 году прусские федеральные войска покинули Люксембург.
62 В 1993 году их было 17, если причислять Россию, Чехию и Федеративную Республи¬
ку Югославию как основные страны трех мультинациональных государств.
63 Кроме Черногории в 2006, Исландии в 1944, Мальты в 1960 и Кипра в 1964 году, при¬
чем образование двух последних национальных государств было связано не с отделением
государств от династической крупной империи, а с распадом колониальной империи.
58

дарств с 1848 по 1871 год в третьей фазе, снова сецессионистской, с 1878
по 1912 год возникло шесть государств (Сербия, Черногория, Румыния,
Норвегия, Болгария, Албания). В четвертой фазе с 1917 до 1921 год
возникло сначала 13 новых государств, из которых, однако, вскоре — в
1922 и в 1940 годах — восемь снова объединились с Россией в Совет¬
ский Союз. К тому же несколько государств начиная с 1939 года были
аннексированы или раздроблены в марионеточные государства Герма¬
нией при поддержке Советского Союза и Италии, так что только три из
образовавшихся после Первой мировой войны национальных государств
продержались долго: Финляндия, Венгрия, Ирландия. Продолжавшееся
несколько десятилетий существование Чехословакии и Югославии оказа¬
лось лишь историческим этапом в процессе образования национальных
государств.
Таблица 5
Де-факто государства в Европе
Де-факто
государство
Часть междуна¬
родно признанного
государства
Объявление незави¬
симости или факт,
самостоятельность
Прекращение
существования
де-факто
государства
Чечня
Россия
11/1991
2000
Абхазия
Грузия
7/1992
Южная Осетия
Грузия
9/1990
Нагорный Карабах
Азербайджан
9/1991
Приднестровье
Молдавия
9/1990
Краина
Хорватия
12/1991
8/1995
Республика Серб¬
ская в Боснии
Босния
и Герцеговина
3/1992
12/1995
Герцег-Босна
Босния
и Герцеговина
7/1992
5/1994
Западная Босния
(Бихач)
Босния
и Герцеговина
9/1993
8/1994
Косово
Сербия / ФРЮ
9/1991 или 6/1999
Турецкая Республи¬
ка Северного Кипра
Кипр
1975 или 11/1983
Короткая, пятая фаза длилась лишь с октября 1990 по январь 1993 года.
В этой фазе образовалось более трети существующих сегодня 49 госу¬
дарств в Европе, а если не считать пяти маленьких государств, то намно¬
го больше трети. Правда, 13 новых государств уже существовали в тече¬
ние короткого или длительного срока после 1878, после 1917 или после
1939 года, только в случае Молдавии, Словении, Боснии и Герцеговины
и Македонии речь идет о совершенно новых независимых национальных
государствах, без учета Чехии как центральной части бывшей Чехосло¬
59

вакии. Таким образом, национальные движения поздних 1980-х годов во
многих случаях могли продолжить короткую традицию национального
государства, не считая попыток обосновать потребность в национальном
государстве существованием предположительно «национальных» коро¬
левств в Средневековье и в раннюю эпоху новой истории. Еще большее
значение, чем предыстория сегодняшнего независимого национального
государства, имеет тот факт, что все существующие в своих сегодняшних
границах федерированные национальные республики уже существовали
в коммунистических многонациональных государствах, так что образова¬
ние национального государства совершалось в два-три этапа, во многих
случаях как временная независимость национального государства, затем
существование несколько десятилетий как национальное государство в
составе другого государства и в конце концов снова независимая нацио¬
нальная государственность. Национальная государственность Словении,
Боснии и Герцеговины, Македонии и Молдавии также имела предысто¬
рию как часть национального государства в другом государстве. Феде¬
ральная национальная государственность являлась решающим фактором
для возможности и способа создания независимых национальных госу¬
дарств в 1991-1992 годы и далее в 2006 году.
Исторический процесс разделения государств с 1815 до 2006 сегод¬
няшней точки зрения кажется необратимым вплоть до вполне возможно¬
го возникновения в будущем европейского федеративного государства,
если не учитывать временные насильственные коммунистические и на¬
ционал-социалистские объединения государств. Только одно-единствен-
ное государство из эры образования национальных государств, а именно
Черногория в 1878 году, казалось уже в 1918 году навсегда растворив¬
шимся в большом государстве, однако Черногория вновь обрела незави¬
симость в 2006 году. Здесь речь идет о государстве с самой маленькой
численностью населения в посткоммунистической Европе.
Претензию на национальную независимость или на присоединение
к другому государству предъявили или сегодня еще предъявляют 11 де-
факто государств64; это государственные образования, хотя и имеющие
определенное время фактически суверенное владение территорией или
народом, но не нашедшие признания в соответствии с международным
правом, в лучшем случае признанные только некоторыми другими меж¬
дународно признанными государствами. Де-факто государства имеют и
имели совершенно разный характер. Национально-государственное се-
цессионное намерение прослеживается только в случае двух государств.
Это Чечня (Ичкерия) в России и, пожалуй, Абхазия в Грузии, также рас¬
сматривающая возможность присоединения к России в качестве федери¬
рованной национальной республики.
64 См. статьи Александра Кокеева, Клеменса Бюшера и Сузаны Фингер в т. III, а также
статью Тессы Хофманн в т. II.
60

В других случаях можно с уверенностью исходить из того или хотя бы
предполагать, что сепарация государства является всего лишь средством
и временным решением на пути к присоединению отделившегося госу¬
дарства к коннациональному, международно признанному национально¬
му государству. Сепаратизм с целью присоединения может быть успеш¬
ным только в том случае, если он корреспондирует с ирредентизмом в
коннациональном государстве, т. е. с устремлением такого государства
присоединить «неосвобожденную территорию» коннациональных «бра¬
тьев и сестер». Так, де-факто государство Нагорный Карабах (Арцах)
направлен на объединение с Арменией, а Герцег-Босна — на объедине¬
ние с Хорватией, а Сербская Республика Крайна и Республика Сербская
в Боснии — на объединение с Сербией. Амбивалентной была сущест¬
вовавшая лишь короткое время боснийский Автономный район Бихач,
которая вошла в тактический альянс с Республикой Сербской в Боснии.
Молдавская республика Приднестровье сначала была ориентирована на
воссоединение с Советским Союзом; она по сей день находит сдержан¬
ную поддержку в России. Также существовавший лишь короткое время
сепаратизм Крыма рассматривал возможность воссоединения с Россией
и ссылался на то, что уступка Крыма в пользу Украины в 1954 году было
неправомерной.
Мнимый сепаратизм с целью присоединения, направленный на пе¬
реходную независимость с целью скорого объединения с коннациональ-
ным государством, может в короткий срок превратиться в сепаратизм с
целью независимости. Казалось, что во время распада Советского Сою¬
за молдавское национальное движение еще стремилось к объединению
с Румынией, однако с 1993 года оно постулировало долговременное
существование Республики Молдавии и обосновало это существовани¬
ем молдавской нации и даже молдавского языка. Косово с 1999 года не
находится больше в суверенном владении Сербии, подчиняется ООН с
привлечением ОБСЕ и ЕС. Они создают преимущественно косово-ал-
банский административный аппарат и самостоятельную косовскую де¬
мократическую систему правления, в которую должны быть вовлечены
также сербское и другие этнические меньшинства. Реинтеграция Косово
в Республику Сербия вряд ли еще возможна, особенно после объявления
независимости 17 февраля 2008 года и ее признания многими западными
государствами. Приведет ли в долгосрочной перспективе окончательное
отделение Косово к объединению с Албанией или к прочному учрежде¬
нию самостоятельного государства Косово, еще совсем не ясно. Сложен
по характеру южноосетинский сепаратизм в Грузии, который устремлен
к объединению с Северной Осетией в России, однако в рамках Россий¬
ской Федерации.
61

4.4. Типы национальной государственности
в посткоммунистической Европе
Все пять старых и 18 новых государств в посткоммунистической Ев¬
ропе предъявляют претензию быть национальным государством. Однако
степень признания этих 23 государств как «свое государство», конечно
же, различна. Обычно государства не заинтересованы в выявлении этого
признания в ходе опроса общественного мнения, тем самым такое вы¬
явление возможно только посредственно путем некоторых индикаторов.
Самой низкой была, конечно же, идентификация крупного меньшинства
граждан с Федеративной Республикой Югославией в период с 1992 по
2003 год или до 2006 года, а также с Сербией. Из почти двух милли¬
онов албанских граждан Сербии, очевидно, лишь немногие идентифи¬
цируют себя со «своим государством», т. е. рассматривают себя члена¬
ми «сербской нации». Также граждане Боснии и Герцеговины, которые
рассматривают себя членами «боснийско-герцеговской нации», как пра¬
вило, упрощенно называемые «боснийцами», еще многие годы после
Дейтонского мирного договора в 1995 году вряд ли станут подавляющим
большинством, даже если они откажутся от насильственной или полити¬
ческой борьбы за присоединение частей территории своего государства к
Сербии или Хорватии. Во всех де-факто государствах наверняка крайне
мало число тех, кто рассматривает себя членами все еще существующего
в соответствии с международным правом государства и желает воссоеди¬
нения с ним, чаще всего их можно встретить, пожалуй, среди молдав¬
ского меньшинства в Приднестровье. Также многие чеченские и другие
этнические меньшинства в России не считают себя членами российской
нации с желанием сохранить государство Россия в существующих грани¬
цах. Также степень непризнания Латвии и Эстонии среди собственных
граждан, не говоря уже о людях с неопределенным, в прошлом советским
гражданством, наверняка является довольно высокой. Насколько велико
национально-сепаратистское сознание, например, на востоке или юге Ук¬
раины, на юге Словакии, на севере Румынии и в пограничной зоне неко¬
торых других стран, очень трудно поддается определению. Оно, конечно
же, значительно меняется в зависимости от меняющейся культурной реп¬
рессии со стороны государственных экспонентов титульного этноса и в
соответствии с социально-экономической тенденцией развития и разни¬
цей жизненных условий, по сравнению с соседним государством.
Этническая структура является одним из индикаторов, хотя и край¬
не ненадежным, идентификации граждан со своим государством, так
как во многих государствах этнические группы чувствуют терпимость
по отношению к ним и не имеют национального стремления к достиже¬
нию собственной государственной независимости или присоединения
части существующей территории государства к соседнему государству.
С другой стороны, однако, этническая гомогенность является вполне на¬
62

дежным индикатором национального согласия, так как сепаратистские
склонности внутри одного этноса встречаются довольно редко. В начале
1990-х годов только в Сибири среди русских существовало национальное
движение сибиряков, о котором стоит упомянуть. На Дальнем Востоке
и в Калининградской области также наверняка существовали некоторые
симпатии в отношении государственной сепарации; однако они, очевид¬
но, были непривлекательными для большинства и являются политически
воинственными. Даже время от времени в Польше появляются страхи от¬
деления богатых силезцев от Польши.
Однако в общем внутриэтнический национальный сепаратизм являет¬
ся повсеместно довольно незначительным явлением, так что этнические
структуры государства как минимум указывают на возможность нацио¬
нального сепаратизма. Однако общегосударственные количественные со¬
отношения мало показательны. Стремящееся к сепарации национальное
сознание в большинстве случаев развивается в пограничных регионах, в
которых определенный этнос представляет собой большинство населе¬
ния, а значит, гипотетически имеет шанс стать титульным этносом отде¬
льного государства или присоединиться к конэтническому соседу. В соот¬
ветствии с этим, этническая гетерогенность государств намного больше,
чем их национальная разобщенность.
Число крупных этнонациональных сепаратистских движений после
последней волны образования национальных государств и после геноци¬
дов, этнических изгнаний и вынужденного бегства народов в XX веке
значительно понизилось, так что процесс образования национальных го¬
сударств в Европе, очевидно, более или менее завершен. Кроме Косово,
все де-факто государства уже очень маленькие по своей площади и чис¬
ленности населения.
Все государства посткоммунистической Европы, за исключением
Боснии и Герцеговины, являются государствами с абсолютным этничес¬
ким большинством. Однако только Польша и Албания этнически почти
гомогенны65. Тогда как Боснию и Герцеговину следует рассматривать
как полиэтническое государство, остальные 22 государства могут быть
названы гибридными этногосударствами (государствами с абсолютным
этническим большинством и с более или менее крупным этническим
меньшинством). Поэтому можно исходить из того, что все 23 постком¬
мунистических государства являются желаемыми государствами с точки
зрения значительного большинства государственного народа и являются
национальными государствами, т. е. одно из них полиэтническое наци¬
ональное государство, два почти гомогенных этнонациональных госу¬
дарств и 20 гибридных этнонациональных государств. Гибридное этно-
национальное государство в Западной Европе также представляет собой
доминирующий тип современного национального государства.
65 По щедрому масштабу «гомогенности» (90 %) Георга Бруннера, 6 из 22 государств
после 1993 года были этнически гомогенны. Ср.: Brunner 1996. S. 30.
63

Таблица 6
(Пост)коммунистические государства Европы
в процентном отношении главного или титульного этноса
по сравнению с общим населением в 1996 году66
№ п/п
Государство
Число жителей,
тыс. чел.67
Доля главного /
титульного этноса, в %
1
Польша
38 620
99,0
2
Албания
3670
97,0
3
Чехия
10 320
94,4
4
Армения
3760
93,6
5
Болгария
8360
92,0
6
Венгрия
10 190
90,0
7
Румыния
22 610
88,0
8
Словения
1990
87,8
9
Словакия
5370
85,7
10
Азербайджан
7550
82,7
11
Россия
147 74068
81,5
12
Литва
3710
80,1
13
Хорватия
4500
78,1
14
Беларусь
10 250
77,9
15
Украина
51 090
72,7
16
Грузия
5410
70,1
17
Македония
2160
64,6
18
Молдова
4330
64,5
19
ФР Югославия
10 570
62,3
20
Эстония
1470
61,5
21
Латвия
2490
51,8
22
Босния и Герцег.
4510
43,7
23
Германская
Демократическая
Республика
16 434
99,5
24
Чехословакия
15 610
63,0
25
Советский Союз
286 700
52,4
26
СФРЮ
23 560
36,3
66 По данным Vereinte Nationen 46 (1/1998). С. 46 и Der Fischer Weltalmanach 1998,
Frankfurt 1997. С. 43 и в др. местах: Der Fischer Weltalmanach 1991, Frankfurt 1990 (для
прекративших существование государств). В случае государств без титульной нации на¬
зывается самый крупный по численности этнос или языковая группа, это значит, в случае
Швейцарии — швейцарские немцы, Бельгии — фламандцы, Боснии и Герцеговины —
мусульманские бошняки, Кипра — греческие киприоты, России — русские, Великобри¬
тании — англичане, Испании — кастильцы. Данные по бывшему Советскому Союзу
1989 года, по бывшей Югославии и бывшей Чехословакии — 1991 года. Вследствие вы¬
нужденного бегства, изгнания и более или менее добровольной миграции доли некоторых
титульных наций в Восточной Европе значительно изменились, ср. данные по отдельным
государственным единицам.
67 Данные 1996 года.
68 Из них западнее Урала ок. 122 млн человек.
64

Этническое многообразие в далеких от этнической гомогенности
государствах совершенно по-разному учитывается в подразделениях
государства. До 1988 года в коммунистической Восточной Европе су¬
ществовало 65 больших69 национальных (54 мононациональных, шесть
бинациональных и три многонациональных) территорий, в 1995 году в
посткоммунистической Европе их было 6870, если не учитывать десять
новых кантонов в бошняцко-хорватской федерации. Под территориями
здесь понимаются правовые пространства различного характера, начиная
от чисто административных единиц до независимых государств. Под на¬
циональными территориями здесь понимаются правовые пространства,
которые эксплицитно или имплицитно имеют национальный, бинацио-
нальный или многонациональный характер. В первом случае территория
носит название титульного этноса (например, Татарстан, Словения), в
последнем случае характер территории фактически определяется одной
или несколькими этнонациями (например, Косово, Нагорный Карабах).
Значит, число территорий поразительно мало изменилось. Некоторые
территории были разделены, другие объединены.
Из девяти коммунистических государств три были федеративными
национальными государствами, из 22 посткоммунистических государств
начиная с 1993 года — также три, сегодня — всего лишь два из 23 госу¬
дарств. Все федерации в Восточной Европе были и остаются в отличие от
США, Швейцарии или ФРГ федерациями национальных, а не региональ¬
ных государств. После распада Федеративной Республики Югославии
федеративными государствами остались только Босния и Герцеговина и
Россия, которая, однако, является средним вариантом между мультиреги¬
ональным федеративным государством доминантного этноса русских и
многонациональным федеративным государством.
Из 89 российских субъектов федерации до конца 2005 года существо¬
вало 32 различных нерусских национальных государственных единицы,
являющихся частью государства, и 57 населенных в основном русски¬
ми. С 1 ноября 2005 года, когда Коми-Пермяцкий автономный округ был
включен в Пермскую область, началось постепенное объединение неко¬
торых субъектов федерации. Роспуск некоторых объектов федерации за¬
трагивает прежде всего небольшие по численности населения нерусские
национально-автономные округа, таким образом, еще больше подчерки¬
вается русский характер «Российской Федерации — России».
69 Здесь не учитываются общины и округа, некоторые из которых имеют в России эт¬
нонационал ьный харакгрер.
70 Из них 8 находятся на Южном Кавказе и 14 в азиатской части России, так что геогра¬
фически в Европе находится 46 территорий.
65

Таблица 7
57 титульных этносов в 78 европейских государствах,
государствах в составе других государств и на автономных территориях
№
п/п
Титульные этносы
Государства, государства в составе других
государств и автономные территории
Европейская часть России
1
Русские
Россия, Крым, Приднестровье
2
Татары
3
Башкиры
4
Мордва
5
Чеченцы
6
Удмурты
7
Марийцы
8
Осетины
Северная Осетия, (Южная Осетия)71
9
Кабардинцы (котитульн. этнос)
10
Коми
11
Ингуши
12
Калмыки
13
Карачаевцы (котитульн. этнос)
14
Коми-пермяки
15
Карелы
16
Адыгейцы
17
Балкарцы (котитульный этнос)
18
Черкесы (котитульный этнос)
Азиатская часть России
19
Чуваши
20
Буряты
Бурятия, Усть-Ордынский, Агинский АО
21
Якуты
22
Тувинцы
23
Хакасы
24
Алтайцы
25
Евреи
26
Ненцы
(Ненецкий)72, Таймырский, Ямало-Ненецкий АО
27
Эвенки
28
Ханты (котитульный этнос)
30
Коряки
31
Манси (котитульный этнос)
Восточная Европа без России
32
Долганы (котитульный этнос)
33
Украинцы
71 Южная Осетия находится в Грузии.
72 Ненецкий автономный округ расположен в Европе.
66

Окончание табл. 7
№
п/п
Титульные этносы
Государства, государства в составе других
государств и автономные территории
34
Поляки
35
Румыны
36
Сербы
Сербия, ФР Югославия, Сербская Республика
37
Черногорцы
38
Чехи
39
Белорусы
40
Венгры
41
Болгары
42
Азербайджанцы
Азербайджан, Нахичевань
43
Грузины
44
Абхазы
45
Аджарцы
46
Словаки
47
Бошняки
Федерация Боснии и Герцеговины, 7 кантонов73
48
Хорваты
Хорватия, Федерация Боснии и Герцеговины,
7 кантонов74
49
Молдаване
50
Гагаузы
51
Армяне
Армения, Нагорный Карабах
52
Литовцы
53
Албанцы
Албания, Косово
54
Латыши
55
Македонцы
56
Словенцы
57
Эстонцы
Босния и Герцеговина, как и бывший Советский Союз, является сту¬
пенчатой федерацией. Федеративное государство состоит из двух «эн-
титетов»: преимущественно этнически сербской унитарной Республики
Сербской и Федерации Боснии и Герцеговины, которая состоит из десяти
кантонов, из них десять с босняцким большинством, три с хорватским и
два смешанных75. Из других 19 государств 15 — это этнонациональные
73 В двух кантонах лишь как котитульный этнос вместе с хорватами.
74 В двух кантонах лишь как котитульный этнос вместе с бошняками.
75 От названия «республика» отказались, так как в бывшей Югославии республики счита¬
лись суверенными и имели право покинуть федерацию. По желанию ЕС и ООН такое нацио¬
нальное право выхода из федерации не подлежало созданию и не подразумевалось.
67

унитарные государства, а четыре имеют автономные национально-тер¬
риториальные подъединицы. Все четыре являются постсоветскими госу¬
дарствами, два из которых уже имели такие подъединицы до 1991 года
(Грузия, Азербайджан), два государства таковых не имели (Молдавия,
Украина). После разделения Федеративной Республика Югославии и до
возможного изменения статуса Косово существуют 16 этнонациональ-
ных унитарных государств и пять этнонациональных государств с авто¬
номными национальными территориями, кроме того, сюда прибавилась
Сербия. Для сравнения: в Западной Европе, без учета полиэтнических
федераций Бельгии и Швейцарии и потенциально Кипра, существует
13 этнонациональных унитарных государств с автономными националь¬
ными территориями76.
В настоящее время в 68 крупных национальных территориях пост¬
коммунистической Европы существует 57 различных эксплицитных или
имплицитных77 титульных наций; из этих 57 титульных наций 34 нация¬
ми78 являются предметом данного исследования. Лишь одна внутригосу¬
дарственная территория не соотносится с одной или двумя нациями: Рес¬
публика Дагестан, в которой проживают 32 этноса и аварцы составляют
при этом 27,5 % (1989) всего населения. Некоторые этносы задают тон
на нескольких территориях, так, например, русские не только в России,
но и в Крыму и в Приднестровье79, буряты (кроме Бурятии) также в Усть-
Ордынском и Агинском автономных округах, ненцы (кроме Ненецкого
автономного округа) в Ямало-Ненецком и Таймырском автономных окру¬
гах, осетины (кроме российской Северной Осетии) в грузинской Южной
Осетии, армяне (кроме Армении) в Нагорном Карабахе, азербайджанцы
(кроме Азербайджана) в Нахичевани, сербы (кроме Сербии) некоторое
время также в Федеративной Республике Югославии и в Республике
Сербской в Боснии и Герцеговине, албанцы (кроме Албании) в Косово,
хорваты (кроме Хорватии) в Федерации Боснии и Герцеговины, венгры
(кроме Венгрии) также ограниченно в Воеводине. Все эти этносы уже до
1985 года были эксплицитными или имплицитными титульными этноса¬
76 Великобритания, Испания, Италия, Дания, Финляндия.
77 Имеются в виду Нагорный Карабах с армянской доминантой, Приднестровье — с
русско-восточнославянской, Крым — с русской и Босния и Герцеговина — с сильным вли¬
янием мусульманских бошняков, а также Федеративная Республика Югославия с преобла¬
данием сербов. В Усть-Ордынском и Агинском автономных округах преобладают буряты,
в Таймырском — долганы и ненцы. Отмененная автономия провинции Воеводина была
изначально обусловлена наличием проживающего в ней венгерского меньшинства.
78 Из 34 подробно исследованных (в общем 57) титульных наций 28 (40) находятся
в основном в географической Европе, 4 (5) — в Закавказье и 2 (12) — в азиатской части
России.
79 Самую большую этническую долю населения русские составляют, кроме того, в
12 республиках Российской Федерации, а также в Еврейской автономной области и в 8 из
10 автономных округов (ср. табл. 7).
68

ми, лишь одна-единственная нация получила собственную национальную
территорию в результате восточноевропейского перелома, и это мирным
плебисцитарным путем: гагаузы. На некоторых территориях присутство¬
вали две титульные нации, эти этнонации не обладали, таким образом,
собственными национальными территориями: Чехословакия, Карачаево-
Черкесия, Кабардино-Балкария, Таймырский автономный округ долган
и ненцев и Ханты-Мансийский автономный округ. До 1991 года (офи¬
циально до 1992 года) сюда относилась также разделенная сегодня Че¬
чено-Ингушетия. Вообще-то следовало бы отнести сюда и Мордовскую
республику, так как мордва в собственном восприятии состоит из двух
народов: мокша и эрзя.
Таблица 8
Независимые государства, государства в составе других государств
и автономные территории в коммунистической Восточной Европе
с российской Азией в 1988 году (без Средней Азии)
Государства
Государства
в составе других
государств
Автономные территории
Частично националь¬
ные государства
1
0
0
Национальные
государства
5
0
0
Многонациональные
государства
3
0
0
СССР80
10
36 (19 АССР, 7 АО,
ЮАОкр)*
СФРЮ
6
2
Чехословакия
2
0
Всего территориаль¬
ных единиц
9
18
38
* АССР = Автономная Советская Социалистическая Республика, АО = Автономная
область, АОкр = Автономный округ
В некоторых титульных нациях на территориях с двумя нациями су¬
ществовало и еще порой существует стремление добиться собственной
национальной территории, как у карачаевцев81, балкарцев или же мок¬
шан82. В Дагестане тенденция к самостоятельности наблюдается у мно¬
80 Без Средней Азии; потому что здесь отсутствуют 7 среднеазиатских национальных
территорий (5 союзных республик): Казахстан, Узбекистан (с Каракалпакской АССР), Кыр¬
гызстан, Туркменистан и Таджикистан (с Горно-Бадахшанской областью).
81 См. статью Ольги В. Васильевой в т. III.
82 См. статью Валерия В. Маресьева в т. III.

гих этнонаций. В Федеративной Республике Югославия уже сразу после
образования государства стали раздаваться голоса за государственную
независимость черногорцев, что в конечном итоге увенчалось успехом в
2006 году83.
Таблица 9
Независимые государства, государства в составе других государств
и автономные территории в посткоммунистической Восточной Европе
с азиатской частью России в 1995 году (без бывшей ГДР и Средней Азии)
Государства
Государства в составе
других государств
Автономные
территории
Старые националь¬
ные государства
5
0
0
Новые национальные
государства
10
0
0
Новые национальные
государства (с нац.-
тер. образованиями)
4
Украина
0
1
Молдова
0
2
Грузия
0
3 (1 АР, 1 АО)*
Азербайджан
0
2 (1 АР, 1 АО)
Многонациональные
государства
(с нац. ядром)
3
Россия
21
11 (1 АО, 10 АОкр)
ФРЮ
2
2(провинции)
Босния
и Герцеговина
2
10 (кантоны)
22
25
31
Всего 78 территориальных единиц
1 Из них 56 территориальные подъединицы
* АР = Автономная республика, АО = Автономная область, АОкр = Автономный округ
Четыре государства с момента их основания фактически не имеют го¬
сударственной власти на той части их территории, на которую притязают
малые нации или национальные группы в качестве области независимого
государства и на которой они фактически имеют государственную власть,
хотя они и не признаны в международно-правовом плане другими госу-
дарствами84.Темой проекта конференции, в результате которой появилась
эта состоящая из отобранных докладов работа, были национализмы эт¬
83 О черногорском национализме см.: DaSic 1999.
84 См. раздел о де-факто государствах.
70

нических титульных наций и государственных наций на 40 отобранных
территориях с политически самыми опасными национализмами. При
этом речь идет о четырех больше не существующих государствах (СССР,
СФРЮ, ЧССР, ГДР), о 22 существующих после 1993 года восточноев¬
ропейских государствах ио 10 из 21 российских республик85, двух тер¬
риториях в Молдавии, одной в Грузии, а также о Косово, являвшегося до
конца 2007 года в соответствии с международным правом одной из двух
провинций Республики Сербия. Как исключение рассматриваются два
национализма меньшинств: во-первых, национализм крымских татар, од¬
ного из народов, коллективно депортированных в сталинское время из
Крыма в Азию, и во-вторых, национализм русских в Казахстане, посколь¬
ку этот национализм в связи с ирредентистским русским национализмом
может принять особое значение в будущем.
По рабоче-экономическим причинам мы не смогли остановить¬
ся подробнее на национализмах титульных и государственных наций в
12 российских республиках, в двух «энтитетах» Боснии и Герцеговины
(Республике Сербской и Федерации Боснии и Герцеговины), а также в го¬
сударствах, составляющих Федеративную Республику Югославия (Сер¬
бию и Черногорию). Однако читатель также может почерпнуть довольно
много сведений об этом в работах по соответствующим независимым го¬
сударствам. Среди автономных территорий Российской Федерации десять
автономных округов и Еврейская автономная область в политическом
плане играют маргинальную роль. Напротив, политически чрезвычайно
бризантными являются национализмы большинства из 10 национально-
территориальных областей остальных государств. Не рассматриваются
национализм Воеводины (Сербия), Нахичевани (Азербайджан), Аджарии
и Южной Осетии (Грузия), и, наоборот, присутствуют подробные иссле¬
дования национализма Нагорного Карабаха в статьях об Азербайджане
и Армении. Сведения о русском национализме в Крыму в общих чертах
можно найти в статьях об Украине и крымских татарах.
Национализмы национальных групп, находящихся в меньшинстве
на подробно исследованных 40 территориях, рассматриваются кратко во
многих статьях, но не являются предметом самостоятельных исследова¬
ний, не считая двух уже названных исключений. Российскому государ¬
ственному национализму и русскому этнонационализму посвящены две
статьи в силу их решающего значения для судьбы многих соседних наро¬
дов и, возможно, всей Европы.
Получив возможность исследовать также национализмы огромного
количества национальных групп, находящихся в меньшинстве, мы бы
выбрали для рассмотрения следующие: национализм венгров в Румынии,
85 Из 12 не исследованных отдельно республик только Тува и Северная Осетия рас¬
смотрены в статье Леокадии М. Дробижевой.
71

венгров в Словакии, турок и помаков в Болгарии, албанцев в Македо¬
нии, греков в Албании, сербов в Хорватии, сербов и хорватов в Боснии и
Герцеговине, русских на Украине, в Латвии и Эстонии, немцев в России,
евреев в России, а также зарождающийся национализм цыган в Румынии,
Венгрии, Словакии и Чехии.
Ступенчатая национальная государственность (независимое государ¬
ство, федерированное государство в составе другого государства, авто¬
номная территория, автономная корпорация) в Восточной Европе явля¬
ется в первую очередь выражением крайне неравных соотношений чис¬
ленности этносов наряду с различной степенью политизации в смысле
потребности в собственной национальной государственности, а также
политической готовности больших наций признать и сохранить этничес¬
кое и национальное многообразие в Европе. Коммунистические полити¬
ки раннего советского периода — наряду с социал-демократическими
политиками, в большинстве случаев бессильными в государственно-по¬
литическом отношении — были более готовы к этому, чем большинство
западных политиков, даже если восприятие этнонациональных и терри¬
ториальных прав оставалось крайне ограниченным вследствие постепен¬
но русифицирующей диктатуры унификации. Они создали сложное трех¬
ступенчатое и пятиранговое федеративное строение Советского Союза из
союзных республик (ССР), автономных республик (АССР) и автономных
областей (АО), существовавших параллельно на одной федератив¬
ной ступени, а также автономных округов (Аокр), входивших в состав
русских краев или областей. Хотя признание в качестве самостоятельной
«национальности» и предоставление ей национально-территориального
статуса для многих из этих этносов часто было произвольным и непосто¬
янным, все-таки нельзя не заметить, что в определенной степени учиты¬
валась количественная величина этноса при предоставлении ей террито¬
риального ранга, как это видно из табл. 10.
Таблица 10
Порядок 91 из 114 этносов («национальностей») в соответствии
с численностью населения и территориальным статусом
в Советском Союзе или на постсоветской территории*
1989
1997
Национальность
Тыс.
чел.
ССР
АССР
АО
Аокр.
Незав.
гос.
Респ.
АО
Аокр.
1. Русские
145 155
X
X
х (UA)
2. Украинцы
44 186
X
X
3. Узбеки
16 698
X
X
* Составлено по: Mark 1992. S. 184-187.
72

Продолжение табл. 10
1989
1997
Национальность
Тыс.
чел.
ССР
АССР
АО
Аокр.
Незав.
гос.
Респ.
АО
Аокр.
4. Белорусы
10 036
X
X
5. Казахи
8136
X
X
6. Азербайджанцы86
6770
X
xAZ
X
х (AZ)
7. Татары
6649
X
X
8. Армяне
4623
X
X
9. Таджики
4215
X
X
10. Грузины87
3981
X
х GE
X
X
11. Молдаване
3352
X
X
12. Литовцы
3067
X
X
13. Туркмены
2729
X
X
14. Киргизы
2529
X
X
15. Немцы
2039
16. Чуваши
1842
X
X
17. Латыши
1459
X
X
18. Башкиры
1449
X
X
19. Евреи
1378
X
X
20. Мордва
1154
X
X
21. Поляки
1126
22. Эстонцы
1026
X
X
23. Чеченцы
957
1/2
X
24. Удмурты
714
X
X
25. Марийцы
671
X
X
26. Аварцы
601
Даг.
Дат.
27. Осетины
598
х (GE)
X
X
28. Лезгины
466
Дат.
Даг.
29. Корейцы
439
30. Каракалпаки
424
31. Буряты
421
X
XX
X
XX
32. Кабардинцы
391
1/2
1/2
33. Якуты
382
X
X
34. Болгары
373
35. Даргинцы
365
Дат.
Дат.
36. Греки
358
37. Коми
345
X
X
38. Кумыки
281
Даг.
Даг.
39. Крым, татары
272
40. Уйгуры
263
41. Цыгане
262
86 Азербайджанцы также проживают в эксклаве государства Азербайджан в Нахичевани.
87 Аджары в Аджарской Республике государства Грузия прчисляются к грузинам.
73

Окончание табл. 10
1989
1997
Национальность
Тыс.
чел.
ССР
АССР
АО
Аокр.
Незав.
гос.
Респ.
АО
Аокр.
42. Ингуши
237
•1/2
X
43. Турки
208
44. Тувинцы
207
X
X
45. Гагаузы
198
x(MD)
46. Калмыки
174
X
X
47. Венгры
171
48. Карачаевцы
156
1/2
1/2
49. Курды
153
50. Коми-пермяки
151
X
51. Румыны
146
52. Карелы
131
X
X
53. Адыгейцы
125
X
X
54. Лакцы
118
Даг.
Даг.
55. Абхазы
105
х (GE)
x(GE)
56. Табасаранцы
98
Даг.
Даг.
57. Балкарцы
85
1/2
1/2
58. Хакасы
80
X
X
59. Ногайцы
75
Даг.
Даг.
60. Алтайцы
71
X
X
61. Дцнгане (KZ)
69
62. Финны
67
63. Черкесы
52
1/2
66. Ненцы
35
хх 1/2
XX
1/2
72. Ханты
23
1/2
1/2
82. Чукчи
15
X
X
87. Коряки
9
X
X
90. Манси
8
1/2
1/2
91. Долганы
7
1/2
1/2
В республике Дагестан (Даг.) проживают многочисленные народы, здесь перечислены
только самые крупные.
GE = Грузия; AZ = Азербайджан; UZB = Узбекистан; KZ = Казахстан; UA = Украина
Посткоммунистическая Россия и другие постсоветские государства, в
принципе, переняли эту систему признания и подчеркивания этничности
своих граждан, однако отказались от юридического указания «националь¬
ности» каждого индивидуума в паспорте, но не в общей ведомственной и
общественной практике. Это, в принципе, действительно также для пост-
югославского балканского региона, где режим Тито в модифицированной
форме перенял советские принципы этнотерриториальной дифференциа¬
ции граждан и территориального устройства государства.
74

Таблица 11
Доля титульных этносов и главных государственных этносов
в населении автономных территорий в 1989 и 1991 году*
Государства в составе
другого государства
Титульный или главный этнос
автономной территории, в %
Главный этнос
государства, в %
в России
Дагестан (аварцы)
27,5
9,2
Чечня
ок. 75,0
ок. 20,0
Чувашия
67,8
26,7
Тува
64,3
32,0
Кабардино-Балкария* 88
57,6
31,9
Ингушетия89
ок. 55,0
ок. 40,0
Северная Осетия
53,0
29,9
Татарстан
48,5
43,3
Калмыкия
45,4
37,7
Республика Марий-Эл
43,3
47,5
Карачаево-Черкесия90
40,9
42,4
Саха/Якутия
33,4
50,3
Мордовия91 92
32,5
60,8
Алтай
31,0
60,4
Удмуртия
30,9
58,9
Бурятия
24,0
69,9
Коми
23,3
57,7
Адыгея
22,0
68,0
Башкортостан
21,9
39,3
Хакасия
Н,1
79,5
Карелия
10,0
74,0
в Федеративной Республике
Югославии
Сербия
65,8
-
Черногория
61,8
9,3
в Боснии и Герцеговине
Республика Сербская
ок. 92,0
Федерация Боснии
и Герцеговины
72,9’2
* Составлено по: Nacionalni sastav stanoniStva ро ob§tinama. Prvi rezultati Popisa
stanonistva, domadinstva, stanova i poljoprivrednih gazdinstva 1991. Godine, Beograd, 1992.
P. 8, 36-42, для Советского Союза составлено по: Итоги Всесоюзной переписи населения
1989 года. Т. VII. Ч. 3. Москва, 1993.
88 48,2 % — кабардинцы, 9,4 % — балкарцы.
89 В оценке численности ингушей есть также определенная часть чеченцев. В результа¬
те войны и ее миграционных последствий численность населения с 1989 года значительно
изменилась.
90 31,2 % — карачаевцы, 9,7 % — черкесы.
91 Предполагается, что число эрзя приблизительно вдвое больше числа мокша.
92 Официальная оценка 2003 года.
75

Продолжение табл. 11
Государства в составе
другого государства
Титульный или главный этнос
автономной территории, в %
Главный этнос
государства, в %
(Хорватское Содружество
Герцег-Босна)93
(Автономная провинция
Западная Босния)94
Автономные территории95
в России
Еврейская АО
4,2
83,2
Коми-Пермяцкий Аокр
60,2
36,1
Ненецкий Аркр
11,9
65,8
Ханты-Мансийский Аокр96 97
1,5
66,3
Ямало-Ненецкий Аокр
4,0
70,9
Таймырский Аокр долган и
ненцев*'
13,3
67,1
Эвенкийский Аокр
14,1
67,5
Усть-Урдинский Аокр бурят
36,3
56,6
Агинский Аокр бурят
54,9
40,8
Чукотский Аокр
7,3
66,1
Корякский Аокр
9,2
80,9
на Украине
Крым
67,0
25,8
в Молдове
Гагаузия
82,5
4,4
Приднестровье
30,3
31,9
в Грузии
Абхазская АР
17,8
45,7
Аджарская АР98
82,8
-
Юго-Осетинская АО
66,2
29,0
в Азербайджане
Нахичеванская АР99 100
95,9
-
Нагорно-Карабахская АО
76,9
21,5
в Сербии/ФРЮ™
Провинция Воеводина
18,9
Провинция Косово
77,4
54 413,2
93 Хорватское Содружество. Республика провозгласила себя таковой на юго-западе Бос¬
нии и Герцеговины 3 июля 1992 года с целью присоединения к Хорватии, однако она не на¬
шла признания. Она официально вошла в Федерацию Боснии и Герцеговины, основанную
31 мая 1994 года.
94 27 сентября 1993 была провозглашена автономия района Бихач, что не находит при¬
знания, в середине августа 1995 года этот регион заняли правительственные войска Боснии
и Герцеговины.
95 АР — автономная республика, АО - автономная область, Аокр - автономный округ.
96 0,9 % - ханты, 0,5 % - манси.
97 8,9 % - долганы, 4,4 % - ненцы.
98 Во время переписи населения аджарцы были причислены к грузинам.
99 Население Нахичевани составляют в основном азербайджанцы.
100 В 1990 году была отменена автономия провинций, они стали территориями.
76

Окончание табл. 11
Государства в составе
другого государства
Титульный или главный этнос
автономной территории, в %
Главный этнос
государства, в %
В Хорватии
(Республика Сербская
Крайна)101
Вполне обозримо количество народов или этносов во всей посткомму¬
нистической Европе без национальной государственной единицы, не поро¬
дивших, по всей видимости, никакого политического национализма или же
лишь очень слабый, даже если порой трудно решить, о самостоятельном
ли этносе идет речь или же об этнической подъединице. Часто такие наро¬
ды состоят лишь из нескольких сотен или тысяч человек. Мы перечислим
их в алфавитном порядке (не упоминая крупные народы Дагестана и те
этносы, которые, как греки или корейцы, в большинстве своем проживают
в чужих государствах): абазины, агулы, аро муны, гуцулы, ижорцы, карау-
ты, кашубы, крымчаки, лемки, ливы, помаки, цыгане, рутульцы, силезцы,
лужичане, секеи, талыши, таты, цахуры, удины и вепсы в Европе, алеуты,
энцы, эвены, ительмены, юкагиры, кеты, нанайцы, негидальцы, нганасаны,
нивхи, ороки, орочи, шорцы, селькупы, тофалары, чуванцы, удэ и ульчи в
азиатской части России. Цыгане являются самым многочисленным из этих
народов, предположительно, многие миллионы рассеяны по всем стра¬
нам Восточной Европы, не имея, однако, крупных компактных районов
поселения, где они составляли бы большинство. Самым многочисленным
народом без государственной единицы были гагаузы в СССР численнос¬
тью 198 000 человек. Они единственные добились после 1989 года авто¬
номной национальной территории. Третьим по численности народом —
почти 34 000 человек в 1989 году — были абазины. Самым маленьким
народом на Востоке политической Европы с номинально собственной
национальной территорией являются коряки численностью ок. 8000 че¬
ловек, на востоке географической Европы — адыгейцы численностью ок.
109 000 человек, на западе монегаски численностью 4500 человек (1990).
Задаваемый вопрос о минимальной величине нации, на который зачастую
отвечали произвольными цифрами102, позволяет, таким образом, эмпири¬
ческий ответ, по меньшей мере, в отношении успешных наций, это значит,
образовавших государство наций. Процесс образования новой националь-
101 Республика, состоящая из собственно Крайни и частей Западная и Восточная Славо¬
ния, Баранья и Срем, занимающих 26 % территории Хорватии, была провозглашена 19 де¬
кабря 1991 года и существовала до завоевания Хорватией Западной Славонии в начале мая
1995 года и Крайны 4-6 августа 1995 года, однако никогда не была признана Хорватией.
Восточная Славония, Южная Баранья и Западный Срем перешли снова к Хорватии 15 июля
1997 года благодаря посредничеству ООН.
102 О представлении о минимальной величине нации и осуждении «расчленения на ма¬
лые государства», см.: Hobsbawm 1992. S. 34-58.
77

ной государственной единицы на востоке Европы на сегодняшний день,
видимо, исторически почти полностью завершен. Теперь речь идет только
о потенциальных перемещениях границ и повышении статуса существую¬
щих национально-территориальных единиц.
4.5. Об отношении между этатическим,
этницистским и волюнтаристическим пониманием
нации в посткоммунистической Европе
Сторонники этатического и этницистского понимания нации исходят
из того, что нация существует на основе объективных фактов, в первом
случае, на основе государственно-правовой реальности, во втором — на
основе культурных или же генетических фактов. Однако эти факты толь¬
ко в том случае имеют общественное значение, если государственное
право, как и культурные свойства, находят свое отражение в поведении
большой части членов нации и носят таким образом субъективный ха¬
рактер. Кроме того, сторонники этатического и этницистского понимания
нации исходят из того, что определенные люди принадлежат к одной на¬
ции, независимо от того, хотят они этого или нет: человек принадлежит к
определенной нации, потому что он гражданин национального государ¬
ства или потому что он с раннего детства и может быть с рождения несет
в себе культурные или же генетические признаки нации. В рамках этни¬
цистского понимания нации можно сделать различие между культурно¬
языковым пониманием и биологически-генеалогическим пониманием,
причем при определении национальной принадлежности в первом слу¬
чае главное значение имеет культурно-языковая социализация, в послед¬
нем — физическое происхождение.
Каждое из двух объективистских подходов к существованию нации
независимо от сознания, с одной стороны, исходят из того, что нация в
долгосрочном плане обречена на исчезновение, если она не проникнет
в сознание принадлежащих к нации как ценность, требующая сохране¬
ния. С другой стороны, они исходят из исторических стадий, в которых
национальное сознание является слабым, «заснувшим», «усопшим», но
которому можно придать силы посредством национального пробуждения
и побуждения посредством национального возрождения, и члены нации
идентифицируют себя со «своим» государством или со «своей» культу¬
рой и сообществом своего происхождения, признают, поддерживают и за¬
щищают свое государство или свое культурно-языковое сообщество или
сообщество происхождения. Члены нации без национального сознания
становятся в эпоху национализма объектом национальной просветитель¬
но-педагогической работы национальных активистов или же во времена
обостренных национальных споров объектом клеймения «национальных
78

изменников». Обвинение в измене при этом основывается в большинстве
случаев не на отказе от своих прежних убеждений, а на невыполнении ис¬
торически возникшей объективной обязанности быть верным националь¬
ному государству или национальному культурно-языковому сообществу
или сообществу происхождения, существенно определившему личное
развитие членов нации.
В отличие от этих двух объективистских концепций нации, т. е. эта¬
тического и этницистского, волюнтаристическое понимание нации осно¬
вывается прежде всего на субъективном волеизъявлении членов опреде¬
ленной группы быть нацией, т. е. предъявлять претензию на собственную
государственность103. Оговорка «прежде всего» основывается, во-пер¬
вых, на том, что сторонники субъективного понимания нации почти всег¬
да причисляют детей без собственного политического волеизъявления к
нации их родителей, а также некоторых совершенно не заинтересован¬
ных в политике людей. Во-вторых, волюнтаристическое понимание на¬
ции в большинстве случаев исходит из волеизъявления большинства, а
не из национального консенсуса всех людей «нации по волеизъявлению»
(Willensnation). Поэтому волюнтаристическое понятие нации содержит
компонент гетерономии, являющейся в принципе временной, так как
дети и аполитичные люди с течением времени могут выработать соб¬
ственное национальное волеизъявление.
Это значит, что сторонники волюнтаристического понятия нации уп¬
рощенно говорят о существовании нации, даже зная, что на самом деле
только большинство понимаемой как нация большой группы имеет общее
национальное волеизъявление, а меньшинства не имеют национального
волеизъявления или имеют другое национальное волеизъявление. Тем
самым нации не являются большими группами с единым общим воле¬
изъявлением относительно собственной государственности (коллектив¬
ная «национальная идентичность»), а большой группой с крайне раз¬
личными степенями национального согласия или самоидентификации.
Так, например, обычно утверждается, что государственный народ Фран¬
ции — это одна нация, хотя прекрасно известно, что некоторые корси¬
канцы, окситанцы, бретонцы, эльзасцы, арабы, африканцы совсем не хо¬
тят принадлежать к французской нации и всего лишь мирятся с тем, что
они являются и должны быть гражданами Франции, потому что они в
настоящее время не видят возможности обосновать корсиканскую, окси¬
танскую и т. д. национальную государственность внутри самой Франции
или путем территориального отделения от Франции.
103 Напоминание: ограничение понятия нации на волеизъявление к государству влечет
за собой, что одно лишь волеизъявление к культурному обществу согласно предусмотрен¬
ной здесь терминологии обосновывает не «культурную нацию», а «этнос». Фаза А процесса
образования нации по Хроху согласно этому пониманию нации является лишь этнической
подготовительной фазой к образованию нации, которая только начинает высказываться за
собственную государственность.
79

Одно из главных преимуществ волюнтаристического понимания на¬
ции — в нем учитывается нередко встречающееся у людей изменение
нации. Нации не только появляются, они могут также исчезать, умень¬
шаться или расширяться. В Эльзасе люди с французским национальным
сознанием в течение десятилетий превратились в людей с немецким
национальным сознанием и наоборот, и это не только симулированное,
но часто действительно ощущаемое национальное сознание. В XX веке
большинство жителей Австрии с немецким национальным сознанием
приобрели австрийское национальное сознание, исторически большая
немецкая нация превратилась в маленькую немецкую нацию. Распро¬
странение и интенсивность национального государственного сознания,
которое в конце 1980-х годов было очень незначительным в ГДР, Совет¬
ском Союзе, Югославии и Чехословакии, несомненно время от времени
было очень сильным в предыдущие десятилетия. Знаменитый ежеднев¬
ный национальный плебисцит Эрнеста Ренана104 (plebiscite de tous les
jours), учреждающий нацию, не всегда должен составлять преобладаю¬
щее большинство для утверждения конкретной нации, и он может выгля¬
деть сегодня совершенно иначе, по сравнению с завтрашним днем. Так,
вполне возможно, что национальные румыны в Республике Молдавия за
немногие годы стали национальными молдаванами, что в недалеком бу¬
дущем албанцы в Косово станут национальными косоварами. Нации (по
волеизъявлению) не являются естественными, а историческими факта¬
ми, которые часто существуют очень долго (иногда несколько столетий),
а иногда очень короткое время, только несколько десятилетий или даже
всего лишь несколько лет.
Общепринятое сокращение понятий нации до двух (государственная
нация и этнонация) и широко распространенное приравнивание государ¬
ственной нации и нации по волеизъявлению, т. е. пренебрежение разницей
между обоими понятиями, а также предположение, что нация по волеизъ¬
явлению автоматически является демократической нацией, происходит в
силу многочисленных заблуждений и недостаточных разъяснений. Госу¬
дарственный национализм основывается не на сильных демократических
традициях, а на государственном постоянстве крупных западноевропей¬
ских государств, насчитывающем многие столетия, иногда более тыся¬
челетия. Государственному национализму благоприятствует также ко¬
лониальное учреждение новых государств переселенцами гетерогенной
этничности (США, Австралия и т. д.). Это государственное постоянство,
104 Ренан не выступал за этатическое понятие нации, а за волюнтаристическое (на¬
ция — это «желание жить вместе»). «Никогда нация не может иметь настоящий интерес в
том, чтобы аннексировать или оставить у себя страну (имеется в виду провинция. — Э. Я.)
против ее воли» (Renan 1996. Р. 55). О границе нации он высказался однозначно: «Если
появятся сомнения относительно ее границ, тогда необходимо спросить население» (с. 56).
Он не боялся «сецессии» (secession) и «крошения» (emiettement) наций, потому что они,
вероятно, будут заменены «европейской конфедерацией» (confederation europeenne) (с. 55).
80

вероятно, благоприятствовало развитию демократии в Западной Европе,
однако фашисты, коммунисты и другие недемократы также являются сто¬
ронниками государственного национализма. В центре и на востоке го¬
сударства часто появлялись и уходили, однако этносы часто оставались
долгое время. Исторически обоснованная дистанция к недолговечным го¬
сударствам или воспринимаемой нелегитимной государственности объ¬
ясняет, почему многие названия народов на востоке Европы связаны не с
народом государства, а с этносом. Историческое постоянство культурной
и генеалогической общности благоприятствует возникновению этничес¬
ких кристаллизационных ядер для образования нации без государства.
Этнонациональное сознание является скорее выражением слабой госу¬
дарственной традиции, чем недемократического настроя. Этнонациона¬
лизм вполне может быть демократичным, иногда даже более демократич¬
ным, чем государственный национализм, если он проявляет понимание
в отношении национальных устремлений национальных меньшинств,
допускает или поддерживает их или пропагандирует закрепление прав
национальных меньшинств или создание многонационального государ¬
ства. Недемократический характер многих этнонационализмов связан во
многом со спорным и непрочным образованием государства, а также с
империальными традициями и устремлениями, наряду с отсутствием или
запоздалым созданием многих социальных условий для демократическо¬
го развития центрально- и восточноевропейских территорий.
Национальное волеизъявление в действительности никогда не ох¬
ватывает только один государственный народ или только одну этнию, а
охватывает и то и другое только частично, или же народ и этнос пере¬
крываются. Поэтому в действительности редко существует дилемма: или
(политически и идеологически на Западе часто положительно восприни¬
маемое) этатическое понимание нации — или (на Западе после 1945 года
отрицательно воспринимаемое) этницистическое понимание нации; как
правило, действуют оба подхода. Комбинация этатического и этницис-
тического элементов в соответствующих отдельных пониманиях нации
большой группы подлежит эмпирическому изучению и обобщению в
дифференцированной типологией национализмов, которая различает
больше, чем два-три типа, и одновременно оставляет позади теоретичес¬
ки неудовлетворительное дуалистическое осмысление нации в том плане,
что волеизъявление собственной государственности станет определени¬
ем сущности исторически и научно-политически целесообразного едино¬
го понятия нации (в конструктивистском выражении) или будет опознано
как существо современной нации (в традиционном позитивистском вы¬
ражении)105.
105 Это, разумеется, не исключает, что в культурно-научных, этнологических исследо¬
ваниях также используется неполитический термин нации. Терминологическая идентич¬
ность, однако, не должна больше вести к путанице и смешению понятий.
81

Сравнение изучений большого количества конкретных случаев обра¬
зования национального государства в этих трех томах дает в основном
два результата, возможно существенных для всего исследования нацио¬
нализма. Во-первых, это сравнение показало необходимость осмысления
понятия и терминологии для ступенчатой национальной государствен¬
ности с момента перемен 1917-1918 года (прокламация демократиче¬
ского права на самоопределение народов президентом США, учреждение
Лиги Наций, учреждение большевистской интернациональной Совет¬
ской Республики как альтернативной формы объединения национальных
государств по сравнению с традиционным империальным государством).
Здесь учитывается ступенчатая форма государственности в многонацио¬
нальных федеративных государствах и государствах с национально-авто¬
номными территориями, а также учитывается ступенчатое национальное
сознание многих людей. Таким образом, русские в Латвии, Эстонии и
на Украине могли стать членами латвийского, эстонского и украинского
(соответственно стране) национального движения, не выражая при этом
желания стать латышами, эстонцами или (этно-) украинцами. Таким об¬
разом, татары могли одновременно развить татарское и российское на¬
циональное сознание и желать национальное государство Татарстан в
составе российского федеративного государства, значит, понимать себя
также россиянами. В соответствии с этим, живущие в Татарстане русские
могут иметь татарстанское национальное сознание, не переставая при
этом быть русскими и россиянами. Некоторые языки позволяют выразить
терминологически четкую разницу между национальным сознанием по
этносу и по стране, в других языках для этого необходимо использовать
прилагательные для обстоятельных объяснений.
Во-вторых, эмпирические исследования отдельных случаев показали,
что политические актеры вовсе не всегда принимают решение полностью
или в пользу этатического, или в пользу этницистического понимания
нации, а частично принимают решение в зависимости от ситуации то в
пользу одного, то в пользу другого понимания, и еще чаще всего комби¬
нируют оба понимания. Это привело к созданию волюнтаристического
понятия нации (нация по волеизъявлению) с целью четкого различия с
этатической нацией (государственной нацией). Присутствие трех конку¬
рирующих понятий нации кажется еще менее удовлетворительным, чем
наличие двух понятий. Сначала возникло необозримое количество эмпи¬
рических типов нации и типов государств в Европе, потом было найдено
решение путем введения волюнтаристического понятия нации, которому
хотя и не могли быть просто подчинены этатическое и этницистическое
понятия наций в качестве подпонятий, однако в определенных условиях
это возможно. Такое осмысление стало возможным только тогда, когда
создание понятия путативной или постулированной нации позволило
делать различия между действительно желаемой затронутыми людьми
государственной нацией (этнонацией) и предполагаемой или требуемой
82

государственной нацией (этнонацией), которая существовала только в
представлении некоторых членов государства, в большинстве случаев
государственных функционеров или немногих «этнических предприни¬
мателей». За представлением о существовании нации ГДР, советской,
югославской или чехословацкой нации стоял наряду с общественным
меньшинством, как и в случае некоторых путативных этнонаций, также
государственный аппарат с многообразными медийными инструментами
власти с целью внушения миру, себе и предполагаемым членам нации ее
существование, пока они не рухнули как карточный домик и не исчезли
не только с политической сцены, но и из общественного сознания.
Предпосылкой государственной трансформации поздне- и посткомму¬
нистической Европы, конечно же, стали импульсы политической транс¬
формации господства коммунистической партии, которая разрешила и не
подавляла публичное выражение несогласных мнений (гласность), в том
числе и по национальным вопросам. В этом отношении трансформация
является следствием частично поощряемого с формальной национально¬
государственной позиции, частично подавляемого национального раз¬
нообразия в Восточной Европе. С другой стороны, этнические структу¬
ры поселения и социальные структуры, а значит, посредственно также
структуры национального сознания, сами по себе являются следствием
государственной политики поощрения и подавления и не только возрож¬
дением структур докоммунистического времени. Тесная связь между
демократизацией и общественной этнонационализацией общества ком¬
мунистической Европы стала возможной только благодаря свободам,
возникшим вследствие демократизации, действительная этнонационали¬
зация сознания имеет более глубокие исторические корни в слабости им¬
перской государственности, часто воспринимавшейся как нелегитимная.
Сталинская и национал-социалистская политика уничтожения и из¬
гнания, а также постнационал-социалистические изгнания многократно
изменяли и переворачивали этнические и национальные структуры в
Восточной Европе. Также принятые во времена Сталина и Тито106 реше¬
ния, в небольшом объеме также при Хрущеве, о создании суверенных,
федерированных государств в составе других государств, а также несуве¬
ренных автономных территорий, в том числе решения об их границах, ос¬
тавили неизгладимый отпечаток на национально-государственной струк¬
туре посткоммунистической Европы.
Ни одно из коммунистических государств не было эксплицитно эт¬
нократией, в которой гражданские права ограничивались бы правами для
106 Государственное подразделение Чехословакии на богемские территории, с одной
стороны, и на Словакию и карпатские этнии, с другой стороны, произошло уже в 1918 году
и следовало старинной пограничной линии Габсбурской империи и несколько столетий до
этого. Однако только в 1969 году была признана федеральная национальная государствен¬
ность Словакии и Чехии.
83

членов одного этноса, т. е. существовали бы только неравные граждан¬
ские права. Это действительно также для посткоммунистических госу¬
дарств. Однако каждое государство, и тем самым каждая демократия, не¬
избежно имеет определенный этнократический характер в силу того, что
каждое государство признает только один язык в качестве государствен¬
ного, только в редких случаях несколько языков. Часто в государстве язык
является монопольным как нечто само собой разумеющееся, вследствие
чего этот язык даже не определяется конституцией как государственный,
ведь конституция в таком государстве сформулирована и обрела закон¬
ную силу только на одном языке.
Государственные языки в современных государствах — это почти
всегда преобладающие в обществе языки. В современном обществе, ха¬
рактеризующемся разделением труда, работа во многих пользующихся в
обществе большим признанием и хорошо оплачиваемых профессиональ¬
ных областях зависит от полученной посредством языка высокой профес¬
сиональной квалификации. Профессиональная квалификация, однако,
часто не имеет в обществе ценности, если она не может быть выражена
на господствующем в стране языке. Поэтому каждый гражданин госу¬
дарства, выучивший господствующий в стране и в обществе язык или
языки как родной, в определенных условиях может иметь очень большое
социальное преимущество по сравнению с гражданами государства, вла¬
деющими только языком или языками меньшинства в государстве и в об¬
ществе или выучившими господствующий язык как иностранный язык.
В гетерогенном с точки зрения языков обществе привилегирование од¬
ного языка в качестве господствующего языка в государстве и в обществе
означает снижение прав использования другого языка и связанных с этим
социальных и политических шансов для некоторых граждан государства.
Можно избежать дискриминации некоторых людей по их происхожде¬
нию, но дискриминация на основе «не того родного языка» неизбежна во
всех странах мира, она может быть только сглажена.
Часто в литературе бытует мнение, что даже ограниченное поощре¬
ние этнонационального сознания коммунистической партией в виде юри¬
дического выделения и признания этничности («национальности») и в
виде национально-федеральной федеративной государственности, т. е.
связи гердерского и ленинского мышления, явилось важной причиной
распада трех государств: Советского Союза, Югославии и Чехословакии.
При этом утверждается или внушается, что структура этих государств,
основанная лишь на департаментских или на регионально-федеральных
структурах без учета этнической структуры поселений, а также пропа¬
гандирование унитарного государственного национализма гарантировало
бы выживание этих государств в ходе либерализации и демократизации.
В этой аргументации не принимается во внимание тот факт, что важным
предварительным историческим условием политической и военной по¬
84

беды сильных коммунистических меньшинств в Восточной Европе было
обещание предоставить национальные свободы и отойти от имперской
государственности. Без этого советское и югославское и, может быть, че¬
хословацкое государственное единение 1922 и 1945 года никогда не име¬
ло бы места. Пропаганда антиэтнонациональной советской, югославской
или чехословацкой нации и позже малопрусской или великосаксонской го¬
сударственной нации в ГДР было бы невозможно даже в условиях комму¬
нистической диктатуры. Хотя в качестве гипотезы можно постулировать,
что во время расцвета сталинской диктатуры политически было возмож¬
ным устранение номинально национально-федеральных структур и юри¬
дического выделения и признания (этнической) «национальности» совет¬
ских граждан; но, во-первых, это нельзя утверждать с уверенностью, и,
во-вторых, это, видимо, не было темой ни для сталинистской элиты, ни в
западных анализах стабильности советского государственного строения,
которая либо казалась незыблемой, либо даже не была желаемой. Таким
образом, эмпирический результат исследований с 1985 по 1995 год гово¬
рит о том, что коммунистам не удалось в течение десятилетий разработать
модель политики национальностей и многонациональной государствен¬
ности, имевшей бы реальный шанс быть перенесенной в эпоху либерали¬
зации и демократизации Восточной Европы. Позднекоммунистические
попытки реформ с целью действительной федерализации с разделением
компетенций между федеративным государством и государствами в со¬
ставе других государств, т. е. ослабления советского, чехословацкого и
усиление югославского федеративного государства, остались половинча¬
тыми и мало продуманными. Коммунистам не удалось то, что на Западе
до сих пор удалось лишь в качестве очень скромных и иногда хрупких
начал (Швейцария, Бельгия, Канада, Испания, Великобритания), однако
в большинстве случаев такие попытки даже не предпринимались. Длив¬
шаяся десятилетиями пропаганда «пролетарского и социалистического
интернационализма» и презрение к обзываемому «буржуазным» «наци¬
онализму» во имя социалистического «патриотизма» не смогла, правда,
прекратить существование или образование этнического и регионального
национального сознания, что означало критику существующих границ и
статус-кво территорий и даже участие в вооруженных конфликтах, од¬
нако в конечном итоге государственно-территориальная трансформация
Европы в бурные годы с 1989 по 1995 прошла гораздо более мирно и
намного больше шла на пользу демократии, чем это было по сравнению
с трансформацией 1917-1922 годов. Это произошло также и потому, что
сталинская и титовская реорганизация больших частей Восточной Евро¬
пы в 1930-е и 1940-е годы уже в большинстве случаев соответствова¬
ла этническим структурам и национальной воле населения. Только так
можно объяснить, почему для находящейся в процессе демократизации
в посткоммунистической Европе, а также для восточной политики за¬
85

падных государств было приемлемо лишь с небольшими модификация¬
ми сталинско-титовское разделение территорий и проложение границ, и
после падения многонациональных государственных коммунистических
режимов произошло лишь фундаментальное изменение статуса федери¬
рованных национальных государств в составе других государств в неза¬
висимые национальные государства.
Литература
Гобл П., Бордюгов Г. А. (ред.) (1994): Межнациональные отношения в России и
СНГ. М.
Гумилев Л. Н. (1990): География этноса в исторический период. Л.
Дробижева Л. М., Аклаев А. П., Коротеева В. В., Солдатова Г. У. (1996): Демократиза¬
ция национализма в Российской Федерации 90-х годов. М.
Мархинин В. В., Удалова И. В. (1996): Межэтническое сообщество. Состояние, дина¬
мика, взаимодействие культур. Новосибирск.
Тишков В. А. (1996): О нации и национализме // Свободная мысль. № 3.
Albrow D. (1998): Abschied vom Nationalstaat. Staat und Gesellschaft im Globalen Zeitalter.
Frankfurt.
Alter P. (1985): Nationalismus. Frankfurt.
Andersson B. (1988): Die Erfindung der Nation. Zur Karriere eines erfolgreichen Konzepts.
Frankfurt; New York.
Balakrishnan G. (ed.) (1996): Mapping the Nation. London; New York.
Bauer O. (1924): Die Nationalitatenfrage und die Sozialdemokratie. 2-е изд. Wien.
Beramendi J. G., Maiz R., Nunez X. M. (ed.) (1994): Nationalism in Europe. Past and
Present. 2 vols. Santiago de Compostela.
Beyme K. von (1994): Systemwechsel in Osteuropa. Frankfurt.
Beyme K. von (1988): Der Vergleich in der Politikwissenschaft. Munchen; Zurich.
Bremmer I. Taras R. (ed.) (1993): Nation and Politics in the Soviet Successor States.
Cambridge.
Breuilly J. (1985): Nationalism and the State. Manchester.
Brubaker R. (1996): Nationalism Refrained. Nationhood and the National Question in the
New Europe Cambridge.
Brunner G. (1996): Nationalitatenprobleme und Minderheitenkonflikte in Osteuropa.
Gutersloh.
Buzan B. (1983): People, States, and Fear. The National Security Problem in International
Relation. Brighton.
Carrere d’Encausse H. (1979): Risse im roten Imperium. Das Nationalitatenproblem in der
Sowjetunion, Wien.
Connor W. (1972): Nation-building or Nation-destroying // World Politics. Vol. 24. № 3.
P. 319-355.
86

DaSic M. (1999): Montenegro bis 1918 // Melcic D. (hrsg): Der Jugoslawien-Krieg. Handbuch
zu Vbrgeschichte, Verlauf und Konsequenzen. Opladen; Wiesbaden. S. 109-119
Denninger E. (1973): Staatsrecht. Einfuhrung in die Grundprobleme des Verfassungsrechts
der Bundesrepublik Deutschland. Reinbek. Bd. 1.
Deutsch K. W. (1972): Nationenbildung, Nationalstaat und Integration. Dusseldorf.
Deutsch K. W. (1966): Nationalism and Social Communication. An Inquiry into the
Foundations of Nationality. 2nd ed. Cambridge, Mass.; London.
Drobizeva L. (1997): Ethnizitat und Nationalismus in der post-sowjetischen Gesellschaft.
Diskussionsschwerpunkte der 90er Jahre // Oswald I. et al. (hrsg.): Sozialwissenschaft in
RuBland. Berlin. Bd. 2. S. 184-204.
Eichwede W. (hrsg.) (2000): Samizdat. Alternative Kultur in Zentral- und Osteuropa. Die
60er bis 80er Jahre. Bremen.
Fehrenbach E. (1986): Nation // Reichardt R., Schmitt E. (hrsg.): Handbuch politisch-sozialer
Grundbegriffe in Frankreich 1680-1820. Munchen.
Flora P. (hrsg.) (2000): Stein Rokkan. Staat, Nation und Demokratie. Die Theorie Stein
Rokkans. Frankfurt.
Francis E. (1965): Ethnos und Demos. Soziologische Beitrage zur Volkstheorie. Berlin.
Geertz. C. (1996): Welt in Stiicken. Kultur und Politik am Ende des 20. Jahrhunderts. Wien.
Gellner E. (1991): Nationalismus und Modeme. Berlin.
Glaser O., Petrow N., Strelezki W. (1992): Der Flachenbrand der Nationalitatenkonflikte //
Moskau News. № 5 (Mai). S. 6.
GlaBner G.-J. (1994): Demokratie nach dem Ende des Kommunismus. Opladen.
Hahn F. G. (1882): Zur Geschichte der Grenze zwischen Europa und Asien // Mitteilungen
des Vereins fur Erdkunde zu Leipzig 1881. Leipzig. S. 83-104.
Hajda L., Beissinger M. (ed.) (1990): The Nationalities Factor in Soviet Politics and Society.
Boulder, Col.
Hanf T. (1991): Konfliktminderung durch Kulturautonomie. Karl Renners Beitrag zur Frage
der Konfliktregelung in multiethnischen Staaten // Froschel E., Mesner M., Ra’anan U.
(hrsg.): Staat und Nation in multiethnischen Gesellschaften. Wien. S. 61-90.
Hobsbawm E. J. (1991): Nationen und Nationalismus. Mythos und Realitat seit 1780.
Frankfurt; New York.
Hroch M. (1985): Social Preconditions of National Revival in Europe. A Comparative
Analysis of the Social Composition of Patriotic Groups among the Smaller European
Nations. Cambridge.
Hroch M. (2005): Das Europa der Nationen. Die modeme Nationsbildung im europaischen
Vergleich. Gottingen.
Jaggi C. J. (1993): Nationalismus und ethnische Minderheiten. Zurich.
Jahn E. (2007): Ausdehnung und Uberdehnung. Von der Integrationskonkurrenz zum Ende
der europaischen Integrationsfahigkeit // Osteuropa. Bd. 57. № 1-2. S. 35-55.
Jahn E. (1997): Ubergange vom demokratischen zum undemokratischen Nationalismus in
Osteuropa // Schluter-Knauer C. (hrsg.): Die Demokratie tiberdenken. Festschrift fur
Wilfried Rohrich. Opladen. S. 271-296.
Jahn E. (1994): Demokratie und Nationalismus alias Patriotismus — Einheit oder
Widerspruch // Nationale und andere Solidarstrukturen / Norges Forskningsrad —
Stifterverband fur die Deutsche Wissenschaft. Oslo. S. 61-96.
87

JahnE. (1992): DieBedeutungderdsterreichischensozialdemokratischenNationalitatentheorie
fur die gegenwartige Nationalitatenproblematik in Europa // Hertzfeldt L. (hrsg.): Die
Sowjetunion. Zerfall eines Imperiums. Frankfurt. S. 103-125, 320-322.
Jahn E. (1990): Wo befindet sich Osteuropa? // Osteuropa. Bd. 40. № 5. S. 418-440.
Jahn E., Wildenmann R. (ed.) (1995): Stability in East Central Europe? Stabilitat in
Ostmitteleuropa? Baden-Baden.
Jaszi O. (1961): The Dissolution of the Habsburg Monarchy. Chicago; London.
Kappeler A. (hrsg.) (1996): Regionalismus und Nationalismus in Rutland. Baden.
Kappeler A. (1992): Russland als Vielvolkerreich. Entstehung, Geschichte, Zerfall.
Munchen.
Kedourie E. (1971): Nationalismus. Munchen.
Kohn H. (1950): Die Idee des Nationalismus. Ursprung und Geschichte bis zur Franzosischen
Revolution. Heidelberg.
Koselleck R., Gschnitzer F., Werner K. F., Schonemann B. (1997): Volk, Nation,
Nationalismus, Masse // Geschichtliche Grundbegriffe. Stuttgart. Bd. 7. S. 141-431.
Langewiesche D. (1995): Nation, Nationalismus, Nationalstaat // Neue Politische Literatur.
Bd. 40. №2. S. 190-236.
Langewiesche D. (1994): Nationalismus im 19. und 20. Jahrhundert zwischen Partizipation
und Aggression. Bonn; Bad Godesberg.
Lemberg H. (1985): Zur Entstehung des Osteuropabegriffs im 19. Jahrhundert. Vbm «Norden»
zum «Osten» Europas // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. N. F. 33. S. 48-91.
Lemberg E. (1964): Nationalismus. 2 vols. Reinbek.
Lepsius M. R. (1990): Interessen, Ideen und Institutionen. Opladen.
Lijphart A. (1971) Comparative Politics and the Comparative Method // The American
Political Science Review. Vol. 65. № 3. P. 682-693.
Linz J. J., Stepan A. (1996): Problems of Democratic Transition and Consolidation. Southern
Europe, South America, and Post-Communist Europe. Baltimore; London.
Mark R. A. (1992): Die Volker der ehemaligen Sowjetunion. 2. Aufl. Opladen.
Meinecke F. (1962): Weltburgertum und Nationalstaat. Munchen.
Merkel W. (hrsg.) (1996): Systemwechsel 1. Theorien, Ansatze und Konzepte der
Transitionsforschun. 2. Aufl. Bd. 1. Opladen.
Merkel W, Puhle H.-J. (1999): Von der Diktatur zur Demokratie. Opladen; Wiesbaden.
Mommsen M. (hrsg.) (1992): Nationalismus in Osteuropa. Gefahrvolle Wege in die
Demokratie. Munchen.
Offe C. (1994): Der Tunnel am Ende des Lichts. Erkundungen der politischen Transformation
des Neuen Ostens. Frankfurt; New York.
Puhle H.-J. (1995): Staaten, Nationen und Regionen in Europa. Wien.
Renan E. (1992): Qu’est-ce qu’une nation, et autres essais politiques. Paris.
Renner K. (1918): Das Selbstbestimmungsrecht der Nationen in besonderer Anwendung auf
Osterreich. 1. Teil Nation und Staat. Leipzig; Wien.
Rosecrance R. (2001): Das globale Dorf. New Economy und das Ende des Nationalstaats.
Darmstadt.
88

Sartori G. (1994): Compare Why and How. Comparing, Miscomparing and the Comparative
Method // Dogan M., Kazancigil A. (ed): Comparing Nations. Concepts, Strategies,
Substance. Oxford; Cambridge, Mass.
Schieder T. (1992): Nationalismus und Nationalstaat. Studien zum nationalen Problem im
modemen Europa. 2 Aufl. Gottingen.
Schulz H. (1994): Staat und Nation in der europaischen Geschichte. Munchen.
Seton-Watson H. (1986): Eastern Europe between the Wars 1918-1941. Boulder; London.
Simon G. (1986): Nationalismus und Nationalitatenpolitik in der Sowjetunion. Von der
totalitaren Diktatur zur nachstalinschen Gesellschaft. Baden-Baden.
Simon G., Simon N. (1993): Verfall und Untergang des sowjetischen Imperiums. Munchen.
Smith A. D. (1998): Nationalism and Modernism. A Critical Survey of Recent Theories of
Nations and Nationalism. London.
Smith A. D. (1986): The Ethnic Origins of Nations. Oxford.
Smith A. D. (1983): Theories of Nationalism. 2nd ed. London.
Szporluk R. (1988): Communism and Nationalism. Karl Marx versus Friedrich List. New
York; Oxford.
Tishkov V. (1997): Ethnicity, Nationalism and Conflict in and after the Soviet Union. The
Mind Aflame. London.
Waldmann P. (1989): Ethnischer Radikalismus. Ursachen und Folgen gewaltsamer
Minderheitenkonflikte. Opladen.
Winkler H. A. (hrsg.) (1985): Nationalismus. Konigstein
Winkler H. A., Kaelble H. (hrsg.) (1993): Nationalismus — Nationalitaten —
Supranationalitat. Stuttgart.
Wodak R. u. a. (1998): Zur diskursiven Konstruktion nationaler Identitat. Frankfurt.
Zum M. (1998): Regieren jenseits des Nationalstaates. Globalisierung und Denationalisierung
als Chance. Frankfurt.

Западноевропейский национализм
в XIX и XX столетиях
Дитер Лангевише
1. Основные вопросы, исследуемый период,
система понятий
Невозможность изложить на нескольких страницах основные пос¬
тулаты западноевропейского национализма целого столетия вынуждает
остановиться лишь на нескольких аспектах, заданных самой концепцией
маннгеймского проекта по проблемам национализма. Как согласовано с
руководителем проекта, в данной работе основное внимание будет уделе¬
но исследованию того, насколько подвержены национальные движения
авторитарно-диктаторским тенденциям и каково их отношение к войне
и насилию.
В поле исследования попадают в первую очередь Франция и Германия,
процессы, происходящие в других западноевропейских нациях, рассмат¬
риваются параллельно при помощи сравнительного метода. «Западной
Европой» считается обычно определенное географическое пространство
от Скандинавии до Италии и от Франции до австрийско-германской час¬
ти Габсбургской монархии, тогда как понятие «нация западного типа» от¬
носится, скорее, к политическим процессам во Франции и Англии.
Использование потенциальной готовности к насилию и авторитарной
диктатуре в качестве критерия также для анализа раннего западноевро¬
пейского национализма достаточно необычно. Например, так называе¬
мый «национализм Рисорджименто»х называют чаще всего либеральным
и эмансипаторским, поскольку он соединял в себе требование националь¬
ной независимости с идеей интернационала народов. Часть исследова¬
телей предостерегает, однако, от слишком односторонней и обобщенной
оценки перехода от «левого» к «правому» национализму в XIX веке, от
поляризованного противопоставления: «миролюбивый» — «несущий на-
1 Это понятие ввел, вероятно, Лемберг (Lemberg 1 1964. S. 120; ср.: Alter 1985. S. 33 и сл.).
90

сильственный потенциал», «демократический» — «авторитарный»2. Что
различало с данной точки зрения национализм Рисорджименто и интег¬
ральный национализм конца XIX и начала XX веков?3 Этот основопола¬
гающий вопрос развернуто освещен в каталоге вопросов с его отрабо¬
танной до мелочей дефиниционной структурой, который представлен во
вступительной статье Эгберта Яна.
Государственный национализм и этнонационализм — эта пара про¬
тивоположностей определяет новейшие исследования4 и обозначает (в
маннгеймском проекте сюда входит еще и понятие консенсусный нацио¬
нализм или национализм по волеизъявлению) крайние отметки на шкале
дифференциации нескольких типов национализма с оглядкой на формы
государственного устройства5. Данное терминологическое сплетение
можно, слегка модифицировав, применить и к XIX столетию. Оно, прав¬
да, существенно отличается от обычного словоупотребления.
Попробуем выяснить, употребима ли маннгеймская терминология по
отношению к Западной Европе, т. е. способна ли она высветить те про¬
блемы, которые иначе распознать невозможно, и проиграем эту непри¬
вычную систему понятий для начала на Франции (обычно считающейся
образцом «западной» государственной нации).
2. Франция: революционная государственная нация
и потенциально готовый к насилию консенсусный
национализм
Францию, начиная с конца XVIII века, можно рассматривать (соглас¬
но отработанной до мельчайших нюансов терминологии Эгберта Яна) как
«гибридное этпнонационалъное государство»6: это государство, восприни¬
мающее себя после Великой французской революции как государственная
нация с одним доминантным этносом, дающим имя государству и включа¬
ющим большинство государственных граждан, в то время как все этниче¬
ские меньшинства, за некоторыми исключениями, добиваются лишь при¬
знания своей непохожести, не притязая на государственную автономию.
2 См. из новых работ: Langewiesche 1994 и 1995а.
3 Лемберг (Lemberg I 1964) в своей статье берет за основу эти два понятия, Альтер
(Alter 1985) следует ему. Понятие «интегральный национализм» сформулировал Чарльз
Моррас. По этой теме, а также о многообразии существующих обозначений национализма
конца XIX века ср.: Alter 1985. S. 43. Как самые распространенные атрибуты национализма
он называет: радикальный, воинствующий, производный, агрессивно-экспансионистский,
реакционный, эксцессивный национализм.
4 Ср. здесь в исторической перспективе, начиная с позднего Средневековья, и обшир¬
ной литературой: Langewiesche 1999.
5 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 35-36, 52-60, 86.
6 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 70.
91

Французская государственная нация считает себя с 1789 года кон¬
сенсусной нацией, однако для того чтобы закрепить новый, рожденный
революцией государственный национализм как консенсусный национа¬
лизм7 среди собственных граждан, потребовалось много насилия и крови,
что, правда, не остановило революционеров. Общественному признанию
революционного республиканского национализма способствовало внут¬
реннее применение насилия против защитников изжившего себя монар¬
хического строя8, а также внешние войны с монархическими соседями9.
Нежелающие подчиниться требованиям консенсуса вынуждены были
эмигрировать или понесли наказания. Гильотина была одним из инстру¬
ментов революции для принуждения к консенсусной нации. Стремление
прийти к консенсусу с помощью государственно легитимированного
насилия изначально присуще французской нации. Все это сопровожда¬
лось революционным ирредентизмом10 11, который, оперируя аргументами
космополитизма, старался тем временем расширить ареал французской
нации и еще больше укрепить позицию власти, окружая себя государ¬
ствами-сателлитами.
Хотя определение Франции в маннгеймской терминологии как порож¬
денной революцией государственной нации, в смешении внутри- и меж¬
государственного насилия преобразовавшей монархическое государство
в гибридное этнонациональное унитарное государство с республикан¬
ским ирредентизмом и вставшей на путь нелегкого создания консенсус¬
ной нации и звучит непривычно, однако оно находит достаточное под¬
тверждение в научных исследованиях. В своем объемистом сочинении
«Из крестьян — во французы» Ойген Вебер утверждает, что в качестве
современной нации, воспринимающей себя неким единством, Францию
можно считать, пожалуй, только с 1789 года11. Он имеет в виду антицен-
7 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 86.
8 Ср. в особенности: Secher 1986.
9 Ср.: Fehrenbach 1989.
10 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 57.
11 Weber 1976. S. 458-459: «Знаменитый гексагон сам по себе может рассматриваться
как веками формировавшаяся колониальная империя: комплекс завоеванных, аннексиро¬
ванных и интегрированных в политическую и административную целостность территорий,
многие из них имели сильно развитые национальные или региональные особенности, а не¬
которые имели особенно не- или антифранцузские традиции. [...] К 1870 году в результате
всего этого возникло политическое единство, называемое Францией — королевство, или
империя, или же республика — единство как следствие завоеваний и политических или
административных решений, принятых в Париже или около него. Этот современный взгляд
на нацию как на сообщество людей, объединенных по собственной воле и имеющих оп¬
ределенные сходные качества (не в последнюю очередь — историю) мог быть в лучшем
случае с большой натяжкой применен к Франции 1870 года». «Национальная идеология в
середине XIX века оставалась еще диффузной и аморфной. Французская культура приобре¬
ла национальные черты только к концу столетия».
92

тралистскую силу инерции регионов, отстаивавших свою культурную и
прежде всего языковую самобытность, о которой существовало совершен¬
но четкое представление, от притязаний парижских хранителей Грааля
французской нации. Эти регионы поступали в данном случае наподобие
народных групп или этносов. По по маннгеймской терминологии следует
говорить о «региональном этнонационализме» в сочетании с «языковым
национализмом» или «национализмом происхождения»12.
Культурно-языковая гомогенизация французской государственной на¬
ции стояла в программе революции 1789 года. На языке просвещенных,
который должен был стать французским языком государственной нации,
говорила лишь малая часть новых «свободных и равных» граждан, поэ¬
тому со стороны государственных институтов последовало требование
к гражданам «отречься от их языковых заблуждений», т. е. отказаться от
своих исконных региональных языков (patois). В обращении парламента
к французам в 1794 года говорилось, что республика распознает «своих
друзей и врагов» по их готовности пойти на такой шаг13.
Созданная революцией современная французская государственная
нация потребовала, таким образом, от своих граждан признания фран¬
цузского языка как основного культурного признака истинного француза.
Только тот, кто это сделал, мог участвовать в национальной жизни. От¬
ветной реакцией на эту установку культурной гомогенизации, навязыва¬
емой гражданам со стороны французской государственной нации, стало
не только культурное, но и политическое сопротивление лишению регио¬
нов административной власти и их деградации в провинцию. Это сопро¬
тивление не стало опасным для государственного единства, в отличие от
развития событий в Испании14, но оно продемонстрировало тот факт, что
и во Франции идея гомогенной в культурном отношении, централистски
организованной государственной нации имеет свои границы. Иллюстра¬
цией этому могут служить два примера15. Во-первых, в 1854 году воз¬
никло объединение писателей в защиту окситанского языка, выразившее
в 1860 году требование федерального устройства Франции с надеждой
на будущую выходящую за рамки существующих границ Каталонию.
Применяя маннгеймскую понятийную систему, здесь можно говорить о
движении от «федеративного» к «автономистическому» национализму,
в котором развивались «сецессионистские» тенденции16. Основанная в
12 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 23.
13 Martel 1992. S. 100, 102. См. также по последующщему: Martel 1992, Haupt 1992,
Citron 1989 и Schlieben-Lange 1996 (с указанием самых важных литературных источников
по Франции).
14 Ср. здесь с подробной литературой: Bemecker 1992.
15 По Martel 1992.
16 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 64.
93

1935 году Окситанская партия стремилась в конечном итоге к европей¬
скому федерализму, который должен был прийти на смену существую¬
щей системе государств. Этот вариант — федеративный национализм —
можно назвать федеративным супранационализмом, которому предшест¬
вует этнонациональный сецессионизм.
Во-вторых, основанный в 1898 году Регионалистический союз Бретани
и в еще большей степени Бретонская национальная партия 1911 года, не
останавливающаяся перед насилием как средством убеждения, намечали
такое преобразование Франции, которое, применяя опять-таки выражения
из маннгеймского проекта, можно определить как «субнационализм», на¬
целенный на «гибридное этнонационалъное государство с национально¬
автономными территориями»11. Первая мировая война положила конец
подобным экспериментам. Вначале «императив обороны Франции»17 18 не
позволял бросить вызов идее «единой и неделимой нации» (nation ипе et
indivisible). Однако после войны это бретонское сопротивление вновь под¬
няло голову. В 1927 году возникла Бретонская автономистическая партия,
а в 1931 году добавилась еще Бретонская национальная партия. Обе дела¬
ли ставку на победу Германии во Второй мировой войне, лелея иллюзию
создания независимой Бретани. Пойдя на соглашения с врагом, они подпи¬
сали себе приговор и были обречены. Подобный путь проделали также эль¬
засские автономисты. «Корсизм» возродился вновь после Второй мировой
войны и активно действует по сей день.
3. Связанные с границами типы национализма19
В начале мы рассматривали проблемы Франции на долгом пути к осу¬
ществлению революционной идеи консенсусной государственной нации,
поскольку Франция, как правило, служит типичным образцом западного
типа государственной нации, тогда как Германия, расположенная восточ¬
нее, начинает переходную зону, примыкающую к миру этнонационализ¬
ма Центрально-Восточной и Юго-Восточной Европы. Подобное типоло¬
гическое членение континентальной Европы XIX века правомерно при
следующей постановке вопроса: в каких из существующих территори¬
альных государств с признанными границами возможно возникновение
национального государства и в каких нациям еще предстоит создавать
собственные государства, проводя новые границы?
Теодор Шидер различает с этой перспективы три формы образования
национальных государств, которые он, однако, неверно понял как пос¬
ледовательность исторического развития: интегрирующее, унифициру¬
17 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 70, 88.
18 Haupt 1989. S. 289.
19 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 64, 45-47.
94

ющее и сецессионистское20. Интегрирующее национальное государство
(неточная формулировка, поскольку общественная и политическая интег¬
рация является главной целью всякого национального государства) могло
перенять и преобразовать территориальное и частично также институци¬
ональное наследство существующих династических государств. Подоб¬
ный тип21 присутствует только в Западной Европе: Англия, Нидерланды,
Франция, а также Швеция, Испания, Португалия. Национализмы в наци¬
ональных государствах, возникших в XIX веке, относятся к типу унифи¬
цирующего или сецессионистского национализма22, либо они соединяют
в себе и то, и другое, что прослеживается на примере Италии и Германии.
Создание итальянского национального государства потребовало объеди¬
нения отдельных существующих государств и одновременного вызволе¬
ния североитальянских областей из Германского союза и Габсбургской
монархии. В Германии наблюдалась та же картина: для образования ма¬
лонемецкого национального государства необходима была унификация
почти 40 отдельных государств, а также сецессия от Габсбургской монар¬
хии. Для этого повсюду — не только в Италии и Германии — пришлось
прибегнуть к вооруженному насилию.
4. Основание национальных государств и война
На протяжении всего «долгого» XIX столетия нигде в Европе не уда¬
лось основать национальное государство только путем унификации или
сецессии без войны. Единственным счастливым исключением является
Норвегия, в 1905 году мирно отделившаяся от Швеции. Война там тоже
была реальной угрозой, но ее удалось избежать В остальных случаях в
эпоху между революционной эрой конца XVIII века и до Второй миро¬
вой войны все национальные государства рождались только в результате
войны23.
Таким образом, молодые национальные государства прекрасно впи¬
сываются в долгую историческую традицию, так как все европейские
государства возникли в результате длящейся столетиями череды войн.
«Война делает государство, а государство делает войну» (War made the
20 Schieder 1966; а также Alter 1985. S. 101 и сл.
21 Он лишь приблизительно подходит к маннгеймской терминологии. Самым точным
является определение «аффирмативный национализм», т. к. он нацелен на сохранение го¬
сударственных границ. Однако второй дефиниционный признак сохранение внутреннего
государственного строя явно не учитывается.
22 В маннгеймской терминологии (ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 57, 60-68)
можно было бы поместить эти национальные государства с точки зрения истории их возник¬
новения на понятийной шкале, охватывающей элементы унифицирующего, нивелирующего,
унификаторского, сецессионистского, сепаратистского и ирредентистского национализма.
23 Ср.: Langewiesche 1994.
95

state, and the state made war)24 — так точно и сжато Чарльз Тилли оха¬
рактеризовал историю войн и образования государств в Европе начала
нового времени. Традиции насилия, присущие европейским государс¬
твам, не умаляет даже тот факт, что династические государства увели¬
чивались или уменьшались в результате браков и дележа наследства. В
тех случаях, когда современное национальное государство перенимало
территориальное наследие династического государства, насильствен¬
ная спайка отдельных территориальных владений в общее государство
была уже далеко в прошлом, и Франция служит тому примером. Если
же, напротив, национализм XIX века не получил подобного наследства,
то войны и создание государств были еще впереди. При попытке опре¬
делить интенсивность насилия в процессе образования национальных
государств постоянно подчеркиваемая дистанция между типом запад¬
ной государственной нации (примерами чему являются Франция и Анг¬
лия) и типом этнонации сводится всего-навсего к следующему: раньше
или позже. Обостряя: в плане исторического развития объединяющее
военное насилие применялось в случае интегрирующего нацинального
государства западного типа раньше, чем в случае унифицирующего и
сецессионистского национального государства XIX и XX веков. Но все
они родились в результате войны.
5. Потенциальная готовность национализма
к внутригосударственному конфликту25
Если до сих пор насилие определялось как военное насилие — как
война между государствами или другими властными образованиями, —
то теперь настало время рассмотреть взаимосвязь национализмов и внут¬
ригосударственной общественной готовности к насилию26. И на этом
уровне при возникновении формировавшегося в революции и граждан¬
ской войне интегрирующего национального государства западного типа
потребовалось не меньше насилия, чем в случае с порожденными войной
национальными государствами периода после XIX века. Нельзя одно¬
значно сравнивать насилие, применяемое в гражданской войне и в межго¬
сударственных войнах, однако в высшей степени насильственными были
также революции, стоявшие у истоков государственных наций западного
типа — так это было во Франции и Англии27.
24 Tilly 1975. S. 42.
25 Ср. статью Эгберта Яна в этом томе. С. 29, 41-48.
26 Ср.: Langewiesche 1995b.
27 Ср.: Jeismann 1992, Colley 1992.
96

6. Нация и насилие в модели
государственной нации Ренана
Эрнест Ренан, повсеместно цитируемый как первоисточник в вопросе
о западной модели государственной нации, нисколько не сомневается в
присутствии насилия в ее истории. В своем знаменитом докладе «Что
есть нация» в 1882 году он пишет: «Объединение происходит всегда са¬
мым жестоким образом. Север и юг Франции объединились в результате
почти столетие продолжавшегося истребления и террора»28. Дом Габс¬
бургов не воспользовался «тиранией» слияния, поэтому «Австрия — это
государство, но не нация».
«Под короной Иштвана венгры и славяне остались совершенно разными, как и за
восемьсот лет до этого. Вместо того, чтобы объединить различные элементы свое¬
го государства, дом Габсбургов держал их отдельно и часто даже противопостав¬
лял их друг другу. В Богемии чешский и немецкий элементы лежат друг на друге,
как вода и масло в стакане»29 30.
Постоянно цитируемое метафорическое определение нации Ренаном
как «ежедневного плебисцита» (plebiscite de tous le jours)™ было не про¬
тиворечием объединенческому насилию на пути к современной нации,
а призывом к современным ему европейцам встать на сторону государ¬
ственной нации — против этнонации. Ренан называл «глубоким заблуж¬
дением» смешение «этнографии» и «нации».
«Этнографический фактор не играл никакой роли при образовании современ¬
ных наций. Франция является кельтской, иберийской и германской; Германия—
германской, кельтской и славянской. Италия — страна со сложнейшей этног¬
рафией.
Там крайне запутанно переплелись и скрестились галлы, этруски, пеласги, греки,
не говоря уже о целой череде прочих элементов»31.
Ренан решительно выступает против утверждения о существовании
нации-расы. Тот, кто делает политику под «знаменем этнографии»32, вы¬
зывает опасность «зоологических войн», которые могли бы «перерасти
28 Renan 1995. Р. 45. «Ь’ипйё se fait toujours brutalement; la reunion de la France du Nord et
de la France du Midi e ete le гёэика! d’une extermination et d’une terreur continue pendant pres
d’un siecle». (Euvres Renan 1947. V. I. P. 891.
29 Там же. С. 45 и сл. «Pourquoi 1’Autriche est-elle un Etat et non pas une nation?» «Sous la
couronne de saint Etienne, les Magyars et les Slaves sont ге81ёз aussi distincts qu’ils l^taient il у
a huit cents ans. Loin de fondre les ё1ёшеп18 divers de ses domaines, la maison de Habsbourg les
a tenus distincts et souvent оррозёз les uns aux autres. En Boheme, Гё1ётеп1 tcheque et Гё1ётет
allemand sont superposes comme 1’huile et 1’eau dans une verre». (Euvres Renan 1947. V. I. P. 892.
30 Там же. С. 57. (Euvres Renan 1947. V. I. P. 904.
31 Там же. С. 48 и сл. (Euvres Renan 1947. V. I. P. 895-896.
32 Там же. С. 51. (Euvres Renan 1947. V. I. P. 899.
97

только в войны уничтожительные»33. Ренан развенчивает представление
о Европе, состоящей из гомогенных наций. «Нации не вечны. Они когда-
то начались и когда-то закончатся»34.
«Нация — это невечное крупное соединение частично равнозначных провинций,
составляющих ядро, вокруг которого группируются другие провинции, связанные
друг с другом (...) общими интересами. Англия, самая совершенная из всех наций,
является еще и самой неоднородной с точки зрения этнографии и истории. Чис¬
тые бретонцы, романизированные бретонцы, ирландцы, каледонцы, англосаксы,
датчане, чистые норманны, французские норманны — все они там сплавлены в
единое целое»35.
Ренан как представитель западного типа государственной нации ар¬
гументирует против защитников идеи этнонации. Его цель — создание
«Соединенных Штатов Европы» (d’Etats-Unis d'Europe), соединенные на
основе «федерального пакта» (pacte federal)36, который «урегулировал бы
принцип национальностей с помощью принципа федерации»37. По ман-
нгеймской терминологии, можно было бы определить подобные надежды
Ренана на становление конфедеративной национально-государственной
Западной Европы как «многонациональный национализм», политически
организованный в многонациональную конфедерацию, где доминирова¬
ли бы три нации-гегемона: Франция, Германия и Англия. В эпоху войн,
порождающих национальные государства, Ренан искал возможность при¬
глушить потенциальную готовность наций и их государств к насилию.
Но даже это умиротворение военноопасных наций имело своей целью
господство. Становление самосознания наций, как полагает Ренан, про¬
исходит «только под давлением извне». Так, французская нация сформи¬
ровалась «только под английским гнетом», а Франция стала сама «пови¬
тухой для немецкой нации»38. И теперь, во второй половине XIX века,
стал понятен вызов, брошенный Западной Европе Северной Америкой,
«обширным миром Востока, которому нельзя позволить лелеять слиш¬
ком большие надежды»39, и прежде всего «исламом», воспринимаемым
Ренаном как «полнейшее отрицание Европы». Но «будущее принадлежит
Европе и только Европе». Ренан говорит об «индоевропейском духе» и
33 В письме Ренана Давиду Фридриху Штраусу от 15 сентября 1871 года, там же. С. 131;
CEuvres Renan 1947. V. 1. Р. 456: «des guerres d’extermination»; «des guerres zoologiques».
34 Was ist eine Nation, Renan 1995. P. 57; (Euvres Renan 1947. V. I. P. 905.
35 Письмо от 15 сентября 1871 года, Renan 1995. Р. 133; (Euvres Renan 1947. V. I. P. 458.
36 Der deutsch-franzosische Krieg (1870) I I Renan 1995. P. 78; (Euvres Renan 1947. V. I. P. 429.
37 Письмо Ренана Д. Ф. Штраусу от 13.9.1870, Renan 1995. Р. 104; (Euvres Renan 1947.
V. I. Р. 446.
38 Der deutsch-franzosische Krieg // Renan 1995. P. 63; (Euvres Renan 1947. V. I. P. 414.
39 Renan 1995. P. 60; (Euvres Renan 1947. V. I. P. 410.
98

об «окончательном победном марше Европы»40. Для этого Европе необ¬
ходима конфедерация, ведомая Францией, Германией и Англией, «непо¬
бедимой троицей, силой духа направляющей мир, прежде всего Россию,
на путь прогресса»41.
Ренан, авторитетом которого все, в том числе и политики в своих ре¬
чах, охотно пользуются при утверждении государственного национализ¬
ма западного толка в противовес всем этнонациональным идеологиям,
также считал нацию и национальное государство инструментами борьбы,
порожденными чередой объединительных войн и осознавших себя под
чуждым, иностранным давлением. Он воображал, что Европа западного
толка будет приближаться к многонациональной конфедерации с наци¬
онально-государственными ядрами, и ее превосходящая сила обеспечит
трем наиболее могущественным европейским нациям доминирование
над всем остальным миром. Взгляд Ренана на нацию подтверждается по¬
ложением Эрика Хобсбаума о том, что один из трех главных критериев,
позволяющих определить какой-либо народ как нацию — это «доказанная
способность завоевывать»42, а еще точнее, умение формироваться в на¬
цию, опираясь на насилие в гражданской или межгосударственной войне.
Это применимо даже к Швейцарии, где в 1847 году война Зондербунда
положила начало переходу от кантональной федерации к многоязычному
национальному федеративному государству, а также к Бельгии, которая в
1830 году в ходе прикрытой Францией гражданской войны отделилась от
Нидерландов и была преобразована в многонациональное федеративное
государство.
7. Конкурентная борьба за территории
и «принцип порога»
Ранний национализм Рисорджименто и интегральный национализм
конца XIX века не так уж отличаются друг от друга по своей готовности
к применению силы во имя нации независимо от их настроя как государ¬
ственно-национальные или этнонациональные. Теоретически национа¬
листы всех направлений могли признавать равноправие всех наций. Одна¬
ко как только заходила речь о территориях, все они готовы были к борьбе.
Это наблюдение может быть апробировано на европейских революциях
как в своего рода исторической лаборатории: надежды на солидарность
40 Der Beitrag der semitischen Volker zur Geschichte der Zivilisation (1862) // Renan 1995.
P. 153; (Euvres Renan 1947. V. 2. P. 333: «L’avenir, Messieurs, est done a 1’Europe, et a 1’Europe
seule».
41 Der deutsch-franzosische Krieg (1870)// Renan 1995. P. 70; (Euvres Renan 1947. V. 1.
P.421.
42 Hobsbawm 1991. S. 51.
99

наций на пути к демократии — современники говорили о «весне наро¬
дов» — превратились в борьбу между нациями, как только встал вопрос
о территориальном соперничестве43.
Связующим звеном между ранним и поздним, государственным и этни¬
ческим национализмом служит также вера в «священность» земли, назы¬
ваемой национальной. Оказалось, что в этом территориальном принципе
современного национализма любой разновидности заключена необычай¬
но высокая конфликтная взрывоопасность. Оправданием всякой войны
служил призыв к борьбе за «святую» землю. Кто не готов был участвовать
в ней, как в 1870 году немецкие социал-демократы, отказавшиеся призна¬
вать аннексионную войну в Эльзасе и Лотарингии частью национальной
освободительной войны, становился предателем отечества.
Эрик Хобсбаум называет три критерия, по которым народ можно од¬
нозначно определить как нацию: наряду со способностью завоевывать
обязательным является наличие культурной элиты, берущей под свое
покровительство национальный язык и тем самым также национальное
мифологическое наследие, и кроме того, необходима связь нации с госу¬
дарством, при условии, конечно, что она не потерпит неудачу из-за «при¬
нципа порога»44.
Хобсбаум с его «принципом порога» приближается к представлению,
широко распространенному в раннем национализме Рисорджименто, по
крайней мере у тех, кто принадлежал к многочисленным нациям. Напри¬
мер, Маззини, символ национализма Рисорджименто, признавал только
за одиннадцатью европейскими нациями право на собственное нацио¬
нальное государство. Ирландцам он советовал слиться с Соединенным
Королевством45. Отцы-основатели марксизма были, по-видимому, на¬
столько же убеждены в необходимости сплавления малых наций, как и
буржуазные немецкие историки типа Вильгельма Гизебрехта, который в
1858 году узрел, как «божий замысел воплощается в жизни великих на¬
ций»46. Горький опыт XX столетия заставил многих после 1945 года по¬
лагать, что конструкционный принцип национализма Рисорджименто —
определение нации независимо от государства и отказ от «принципа по¬
рога» — привел к «балканизации» Европы47.
43 См. вступление с указанием литературы в: Dowe 1998.
44 Там же. С. 50.
45 Alter 1985. S. 35.
46 Giesebrecht 1859. S. 8.
47 Ср.: Lemberg I 1964. S. 140 и сл. См. в противовес этому Штекль, вслед за «хвалой
малому государству» Якоба Буркхардта (Jacob Burckhardt) и предостережением Йогана Хи-
цингаса (Johan Huizingas) о «безумии количества», выступил против недооценки «малых»
и «великодержавного высокомерия» (Stokl 1971. S. 34) по отношению к малым народам.
«Живучесть этничности» он воспринимал как «знак времени» (там же. С. 23).
100

8. Национализм и самоопределение
По сравнению с национализмом Рисорджименто начала XIX века
пришедший ему на смену национализм, включая интегральный, проявил
себя как более открытый по отношению к желанию малых наций сохра¬
нить свое собственное национальное государство. Каждой нации — свое
государство, какой бы маленькой она ни была, этот принцип получал все
большее распространение. Если в этом выражается демократическое са¬
моопределение, то можно считать, что более поздний национализм был
демократичнее раннего. Там, где нации начиная с середины XIX века не
были признаны самостоятельными единицами с правом на собственное
государство, как правило, обнаруживаются авторитарные или диктатор¬
ские режимы. Исключение составляли безуспешные австромарксистские
попытки определить на основе не территориального, а личностно-этни¬
ческого принципа принадлежность к определенному этносу и связанные
с ней политические права участия в полиэтнической Габсбургской мо¬
нархии, где доминировали два титульных этноса: немецко-австрийский
и венгерский48. Такое конституционное устройство могло бы сохранить
Габсбургскую монархию как полиэтническое государство, но уже перед
Первой мировой войной лишь немногие поддерживали его идею, а война
и вовсе положила ему конец. Война вновь выступила в качестве творца
государств.
9. Национализм и политическое участие
Новые национальные государства, рожденные из остатков Габсбург¬
ской монархии на заключительном этапе Первой мировой войны, с са¬
мого начала были республиками в отличие от национальных государств
XIX века. Здесь можно перейти ко второму вопросу для обсуждения. До
сих пор рассматривалась склонность к насилию, присущая национализму
и процессу образования национальных государств, прежде всего военное
насилие. Теперь же речь пойдет об оценке отношения национализма к
демократическим и авторитарным или диктаторским формам политики
во времени49.
48 Понятия «полиэтнический» и «титульный этнос» я — неохотно — использую ис¬
ходя из маннгеймской терминологии. В исторической литературе Габсбургская монархия
определяется обычно как государство многих народов, многих национальностей или же
как многонациональное. Мне это кажется правомерным, поскольку таким образом хотя
бы часть этносов осознавала себя нациями в рамках габсбургского многонационального
государства (по этому понятию см. Ян: «Значение краха полиэтнических и мультинацио¬
нальных государственных образований для европейской интеграции» в этом томе. С. 384),
стремясь преобразовать его в многонациональный союз государств.
49 По Яну в этом томе (с. 26), национализм с общественно-политической точки зрения
не несет содержания и комбинируется с любым политическим режимом.
101

От «левого» национализма к «правому» — такова повсеместно приня¬
тая оценка истории развития европейского национализма самое позднее с
последней трети XIX века50. Эта формулировка определенно отображает
центральное направление развития, однако таит в себе опасность скры¬
тия того факта, что этот правый национализм в гораздо большей степени
утвердился в сознании масс, чем его левый предшественник в первой по¬
ловине XIX века, включая и революционные годы 1848-1849. В Запад¬
ной Европе значительные части населения, особенно крестьяне, также
были охвачены национализмом только в конце XIX века51. Острее: только
правый национализм становится массовым. Почему?
Трудно объяснить воздействие правого национализма на массы, если
должным образом не принимать во внимание связанного с ним расши¬
рения политического участия. Понимание политизации масс с конца
XIX века в общем как вклад в расширение участия может показаться
проблематичным. Однако если применять понятие участия, как это при¬
нято, исключительно к либерально-демократической политике, то можно
упустить из виду, что недемократические и антидемократические фор¬
мы массовой политизации также имеют шанс увлечь своей политикой
значительные группы населения. Подобное расширение возможностей
политического взаимодействия наблюдается уже с конца XIX века на раз¬
личных уровнях:
• Только в поздней фазе национализма европейские национальные го¬
сударства становились республиками. Республика воплощением демок¬
ратической государственной формы.
• Только в поздней фазе национализма малые нации были признаны рав¬
ными большим нациям как способные и достойные создать государство.
• Только в поздней фазе идеология национализма так глубоко проникла
в сознание общества, а сеть национальных организаций настолько уплот¬
нилась, что этот процесс затронул и те слои населения, которые до этого
считались в высшей степени неподдающимися интеграционной силе на¬
циональных идей: значительная часть сельских жителей, верные церкви
католики (прежде всего в Италии и Германии) и, наконец, женщины.
Расширение участия за счет мобилизации масс не обязательно было
связано с демократизацией и парламентаризацией, но участие в органи¬
зациях по интересам и в выборах предоставляло все более широким сло¬
ям населения растущую возможность воздействовать на формирование
общественного мнения. В Западной Европе подобная фундаментальная
политизация — если не принимать во внимание единичные исключе¬
50 Ср., н-р, Hobsbawm 1991. S. 121 и сл.; по Германии: Winkler 1978.
51 Ср. по Франции: Weber 1976, по Германии: Langewiesche 1992 и по «малым нациям»:
Hroch 1971 и Hroch 1968. S. 144 и сл.
102

ния в виде революций — стала реальной только с конца XIX века, т. е. в
эпоху правого интегрального национализма. Этот поздний национализм
сам служил средством расширения участия. Он начался как оппозицион¬
ная сила и выступал преимущественно как критический по отношению
к правительству или же оппозиционный национализм, реже как прави¬
тельственный национализм52. Это качество, связывающее его с национа¬
лизмом Рисорджименто, остается скрытым, когда его привычно харак¬
теризуют как правый или даже консервативный. Поздний национализм,
однако, ни в коем случае не был консервативным, он скорее требовал
изменений и противодействовал политике установившегося националь¬
ного государства. Будучи в оппозиции, он призывал к активному фор¬
мированию будущего. Так было даже и в тех случаях, когда он выступал
антипарламентарским и антисемитским во внутренних отношениях и им¬
периалистическим — во внешних.
Этот агрессивный национализм предоставлял большему, чем до тех
пор, количеству людей самые разнообразные шансы участия, но не был
при этом демократическим в духе постулата равных шансов политиче¬
ского содействия для всех граждан. Внутри общества он скорее сочетал
преобладающее расширение участия для большинства с частичным усе¬
чением участия, выражающимся в попытках изгнать из государственной
нации тех, кто не соответствовал его представлениям о ней. Это могло
касаться как этнических меньшинств, так и евреев, когда их клеймили как
чуждых нации, а также социалистов, чей программатический интерна¬
ционализм был для интегрального национализма предательством перед
нацией. Результатом этой агрессивной воли к исключению стала высокая
склонность к авторитарной и диктаторской политике — хотя такая поли¬
тика и была зависима от согласия широких слоев населения и старалась
его получить.
10. Обещание участия и готовность к агрессии
Каково значение этой характеристики правого и интегрального наци¬
онализма периода с конца XIX века для сравнения с ранним национа¬
лизмом Рисорджименто? Различие между ними не сводится к формуле:
всеобщее желание демократизации против расширения участия без воли
к демократизации. Это противопоставление продолжало бы удобную ис¬
торическую телеологию о переходе от левого к правому национализму, от
светлого начала к темной поздней фазе. Вовсе не обязательно придержи¬
ваться экстремального тезиса некоего «франко-французского геноцида»
(genocide franco-franqais) в районах, охваченных гражданской войной во
52 По Яну, см. данное издание. T. 1. С. 54.
103

время Великой французской революции53, чтобы все же убедиться в том,
что массовая мобилизация в войне привела-таки к революционной войне
с конечной целью — полная победа или полное поражение. «В борьбе
за свободу против деспотии внешние враги революции идентифициро¬
вались с внутренними, война и гражданская война были неразрывно свя¬
заны»54. Политический климат «международной идеологической граж¬
данской войны» (эту формулировку я беру у Хобсбаума55, а не у Эрнста
Нольте) не ограничивался периодом между двумя мировыми войнами.
Этот климат присутствует и в эпоху Великой французской революции.
И внутренние, и внешние презирались, «фантазии уничтожения (...) на¬
шли широкое распространение и среди революционеров, и среди их про¬
тивников»56 с 1791 года, политический коллектив нация требует от каж¬
дого готовности умереть и превращается в «суд, решающий о жизни или
смерти через забвение»57.
Не только во Франции и Германии молодые нации осознали себя лишь
в противостоянии врагу, в Соединенном Королевстве, как показывает
Линда Колли (Colley), только перед лицом общего врага англичане, шот¬
ландцы и валлийцы превратились в британцев. «Британство» стало куль¬
турной борьбой: против католицизма, против мятежных американских
колоний, против революционной Франции, против «народов завоеван¬
ных ими колоний, народов так явно чуждых по культуре, религии и цвету
кожи»58. Ирландцы не входили в это рожденное в борьбе сообщество бри¬
танской нации. Образ врага — небританского ирландца — окончательно
упрочился самое позднее с 1848 года, когда нависла угроза вторжения
Ирландской революционной армии из Северной Америки59.
Позиция фронта по отношению к внешнему миру и стигматизация
врагов ограничили, таким образом, уже в раннем национализме волю к
демократизации, связанную с признанием нации. Формулируя острее:
идея современной нации возникла как обещание государственно-граж¬
данской демократии, однако ее обратной стороной были с самого начала
война и презрение к врагам национального коллектива, которые не могли
надеяться на пощаду. Национальное государство как «распорядитель все¬
общими и сильнейшими средствами санкционированиями в обществе»60
не стеснялось их применения. При этом я не могу распознать принципи¬
53 Secher 1986.
54 Fehrenbach 1989. S. 66.
55 Hobsbawm 1991. S. 172.
56 Jeismann 1922. S. 105.
57 Berghoff 1997. S. 144; ср. особенно Koselleck/ Jeismann 1994.
58 Colley 1992. P. 5.
59 Belchem 1998.
60 Lepsius 1966. S. 77.
104

ального различия между ранней и поздней фазой. Даже низведение нации
до некой универсальной захватнической программы невозможно причис¬
лить однозначно к эпохе интегрального национализма. Экстремальный
случай национал-социализма, проводящего в качестве расового национа¬
лизма политику захвата и уничтожения, отказывающего другим нациям
в праве на жизнь и попытавшегося привести этот смертный приговор в
исполнение, был явным цивилизаторским срывом по отношению к наци¬
онализму конца XVIII и XIX веков. Однако нельзя упускать из виду тот
факт, что уже национальная миссионерская вера, порожденная Великой
французской революцией, превратилась в захватническую политику, гро¬
зившую уничтожить только возникающую Европу наций. Обещание де¬
мократического участия и потенциальная готовность к агрессии против
«врагов нации» с самого начала сформировали двуличность западноевро¬
пейского национализма.
Литература
Alter Р. (1985): Nationalismus. Frankfurt.
Belchem J. (1998): Das Waterloo von Frieden und Ordnung. Das Vereinigte Konigreich und
die Revolution von 1848 // Dowe D., Haupt H.-G., Langewiesche D. (hrsg.): Europa
1848. Bonn. S. 327-349.
Berghoff P. (1997): Der Tod des politischen Kollektivs. Politische Religion und das Sterben
und Toten fur Volk. Nation und Rasse, Berlin.
Bemecker W. L. (1992): Das spanische Labyrinth. Der Streit um Staat, Nation, Region und
Autonomie // Lottes G. (hrsg.): Region, Nation, Europa. Historische Determinanten der
Neugliederung eines Kontinents. Heidelberg. S. 127-142.
Citron S. (1989): Le Mythe National. L’histoire de France en question. Paris.
Colley L. (1992): Britons. Forging the Nation 1707-1837. London.
Dowe D. (1968) (hrsg.): Europa 1848. Revolution und Reform. Bonn.
Fehrenbach E. (1989): Die Ideologisierung des Krieges und die Radikalisierung der
Franzosischen Revolution // Langewiesche, Dieter (hrsg.) Revolution und Krieg. Zur
Dynamik historischen Wandels seit dem 18. Jahrhundert. Paderborn. S. 58-66.
Fehrenbach E. (1986): Nation // Reichhardt R. (hrsg.): Handbuch politisch-sozialer
Grundbegriffe in Frankreich 1680-1820. Munchen. S. 75-107.
Giesebrecht W. (1859): Die Entwicklung der modemen deutschen Geschichtswissenschaft //
Historische Zeitschrift № 1. S. 1-17.
Haupt H.-G. (1992): Die Konstruktion der Regionen und die Vielfalt der Loyalitaten im
Frankreich des 19. und 20. Jahrhunderts// Lottes, Gunther (hrsg.): Region, Nation,
Europa. Historische Determinanten der Neugliederung eines Kontinents, Heidelberg.
S. 121-126.
Haupt H.-G. (1989): Sozialgeschichte Frankreichs seit 1789, Frankfurt.
Hobsbawm E. J. (1991): Nationen und Nationalismus. Mythos und Realitat seit 1780,
Frankfurt.
105

Hroch M. (1971): Das Erwachen kleiner Nationen als Problem der komparativen
sozialgeschichtlichen Forschung// Winkler H. A. (hrsg.) (1978): Nationalismus.
Konigstein. S. 155-172.
Hroch M. (1968): Die Vorkampfer der nationalen Bewegung bei den kleinen Volkem
Europas. Praha.
Jeismann M. (1992): Das Vaterland der Feinde. Studien zum nationalen Feindbegriff und
Selbstverstandnis in Deutschland und Frankreich 1792-1918. Stuttgart.
Koselleck R., Jeismann M. (hrsg.) (1994): Der politische Totenkult. Kriegerdenkmaler in der
Modeme. Munchen.
Langewiesche D. (1999): «Nation», «Nationalismus», «Nationalstaat» in der europaischen
Geschichte seit dem Mittelalter — Versuch einer Bilanz // Langewiesche D., Schmidt G.
(hrsg.): Federative Nation. Deutschlandkonzepte von der Reformation bis zum Ersten
Weltkrieg. Munchen.
Langewiesche D. (1995a): Nation, Nationalismus, Nationalstaat: Forschungsstand und Fors
chungsperspektiven // Neue Politische Literatur Bd. 40. № 2. S. 190-236.
Langewiesche D. (1995b): Gewalt und Politik im Jahrhundert der Revolutionen//
Speitkamp W., Ullmann H.-P. (hrsg.): Konflikt und Reform. Gottingen. S. 233-246.
Langewiesche D. (1994): Nationalismus im 19. und 20. Jahrhundert zwischen Partizipation
und Aggression. Bonn.
Langewiesche D. (1992): Reich, Nation und Staat in der jiingeren deutschen Geschichte //
Historische Zeitschrift. Bd. 254. S. 341-381.
Lemberg E. (1964): Nationalismus. 2 Bde. Reinbek.
Lepsius M. R. (1966): Extremer Nationalismus. Strukturbedingungen vor nationalso-
zialistischen Machtergreifimg// Lepsius M. R. (1993): Demokratie in Deutschland.
Gottingen.
Martel P. (1992): Regionale Identitat und nationale Kultur in Frankreich im 19. und 20.
Jahrhundert // Lottes G. (hrsg.): Region, Nation, Europa. Historische Determinanten der
Neugliederung eines Kontinents. Heidelberg. S. 95-119.
Renan E. (1995): Was ist eine Nation? Und andere politische Schriften, Wien; Bozen.
Renan E. (1947): CEuvres Completes de Ernest Renan. Vol. 1-2 / Edition definitive etablie
par Henriette Psichari. Paris.
Schieder T. (1992): Typologie und Erscheinungsformen des Nationalstaats in Europa//
Schieder T.: Nationalismus und Nationalstaat. Gottingen. S. 65-86.
Schlieben-Lange B. (1996): Ideologic, revolution et uniformite de la langue. Liege.
Secher R. (1986): Le genocide franco-fran^ais. La Vendee-Venge. Paris.
Stokl G. (1971): Die kleinen Volker und die Geschichte // Historische Zeitschrift. Bd. 212.
S. 19-40.
Tilly C. (1975): Reflections on the History of European State-making // Tilly C. (hrsg.): The
Formation of National States in Western Europe. Princeton. P. 3-83.
Weber E. (1976): Peasants into Frenchmen. The Modernization of Rural France 1870-1914.
Stanford.
Winkler H. A. (1978): Vom linken zum rechten Nationalismus // Geschichte und Gesellschaft
№ 4. S. 5-28.

Исторические предпосылки
«национализма» в центрально-
и восточноевропейских странах
Мирослав Хрох
Времена, когда национальные движения являлись прежде всего темой
академических исследований, давно прошли. События последних лет по¬
родили публицистическую активность: новый агрессивный национализм
стал темой дня, конечно же, речь шла о национализме в бывших комму¬
нистических странах. В результате возник образ «восточноевропейского
национализма», представлявшего собой угрозу стабильному гражданско¬
му обществу Запада. Историки очень редко рассматривали эту проблему
в сравнительной перспективе. Поэтому представляет интерес вопрос, ка¬
кие исторические обстоятельства повлияли на процессы национального
формирования и их особенности.
Сперва, однако, коснемся определений: под национализмом я пони¬
маю позицию, которая ставит национальную идентичность во главе всех
других социальных интересов и групповых принадлежностей и требу¬
ет преимущества для интересов собственной нации. Такую позицию мы
встречаем как в XIX веке, так и в настоящее время, как на европейском
Западе, так и на Востоке, как у «малых», так и у признанных «крупных»
народов. Если сегодня обсуждается проблема восточноевропейского на¬
ционализма, то здесь не идет речь о какой-нибудь аномалии: следует вы¬
яснить, что связывает этот национализм с XIX веком и какие аналогии на¬
ходят эти явления в Западной Европе. В соответствии с этим следующая
статья содержит четыре раздела:
• в качестве введения мы рассмотрим некоторые стереотипы при изу¬
чении национализма;
• вслед за этим мы выясним, какие особенности можно выделить в
восточноевропейских процессах национального формирования;
• затем мы зададимся вопросом, какие стереотипы особенностей этого
процесса формирования оставили след в менталитете новых наций;
107

• в заключение мы сравним «классические» национальные движения
с современной волной «нового национализма» в целях выяснения анало¬
гий и различий.
1. Стереотипы и тупики понятийного аппарата
Существовало ли нечто, называемое восточноевропейским национа¬
лизмом? Подобное предположение выдвигается в западной литературе и
повторяется в виде стереотипа. Оставим на время в стороне вопрос о том,
насколько оно соответствует исторической реальности. В первую очередь
здесь следует назвать западные стереотипы, не соответствующие дей¬
ствительности.
Первый стереотип связан с недифференцированным представле¬
нием о «Востоке» — представление, аналогичное также недиффе¬
ренцированной трактовке «Восточного блока». Целый этнически ге¬
терогенный, многоцветный пояс стран от Эстонии через Венгрию до
Македонии рассматривается как типологически гомогенный. Там везде не¬
истовствует национализм, и создается впечатление, что этой информации
достаточно: о столь различных исторических предпосылках и социальных
взаимосвязях этих «национализмов» никто не знает или же не хочет знать.
Во-вторых, не соответствует действительности полюбившаяся дихо¬
томия национализма, авторитарно повторяемая со времен Ганса Кона,
согласно которой существует принципиальное различие между западным
национализмом, либеральным и прогрессивным, с одной стороны, и от¬
сталым, реакционерным восточным национализмом — с другой. Мож¬
но привести в пример множество случаев, когда принципы гражданских
свобод в восточных национальных движениях (как, например, в чешском,
мадьярском, эстонском, финском) выдвигались в качестве требования как
минимум так же часто, как на Западе встречались шовинистические или
же консервативные требования (следует вспомнить, например, об ир¬
ландцах, фламандцах, басках и бретонцах). Иначе говоря, национальные
движения на Западе и на Востоке вполне сопоставимы, хотя сравнение
выявляет помимо аналогий также и различия.
С этим связано третье неверное представление: с точки зрения мно¬
гих западноевропейских авторов, занимающихся синтезом европейской
истории, прошлое восточных стран настолько запутанно и не поддается
пониманию, что они всерьез сомневаются в целесообразности рассмот¬
рения исторических аспектов восточноевропейского «национализма».
На международных конференциях Запад и Восток также рассматривают¬
ся раздельно. Другими словами, от сравнения процесса национального
формирования на Востоке и на Западе чаще всего воздерживаются; если
сравнения и делаются, то большинство авторов двигается только по за¬
падной или по восточной стороне от «железного занавеса».
108

Б. Андерсон и Э. Хобсбаум являются в этом плане исключениями.
Подобная однобокость является, скорее всего, следствием незнания фак¬
тов и языка, однако ее можно интерпретировать так же как убеждение,
согласно которому отсталый Восток вообще несопоставим с цивилизо¬
ванным Западом. Неудивительно, что в списках литературы большинства
западных авторов, когда они рассматривают Восток, мы практически не
увидим работ восточноевропейских авторов.
Четвертый стереотип связан с, казалось бы, достигнутым «преодоле¬
нием» национализма. Западноевропейские государства представляются в
виде образцовых обществ, где существуют только государственные на¬
ции и, кроме них, только в крайнем случае «регионализмы». Это можно
отнести, пожалуй, только к Франции и, может быть, еще к Нидерландам,
но никак не к Испании, Великобритании, Бельгии и Италии. Эти госу¬
дарства являются национально гомогенными только лишь в мечтах пра¬
вящих элит: каталонские, галльские и бакские исследователи в Испании,
ирландские авторы в Великобритании и фламандские в Бельгии дали бы
отличную от представителей правящих наций оценку государственной и
национальной идентичности. Как в прошлом, так и в настоящем, как на
европейском Западе, так и на Востоке, мы встречаем национальные дви¬
жения, направляемые националистическими «сецессионистами», с одной
стороны, и государственно-националистическими бюрократами и цент¬
ралистами — с другой. Различия находятся в количественной плоскости:
во времени, в интенсивности конфликтов и в их числе. Отсюда, однако,
не следует делать вывод, что процессы национального формирования не
имели никаких различий вообще.
2. Особенности образования наций
в Центральной и Восточной Европе
К вопросу о кажущихся различиях. Естественно, мы знакомы с объ¬
ективными, явными различиями как в современной ситуации, так и в
исторических предпосылках. Наше внимание будет сконцентрировано
на исторических предпосылках, однако прежде стоит указать на три су¬
щественных различия из настоящего. Только обозначив эти различия, мы
лучше поймем исторические координаты.
Во-первых, существует разница в социально-экономической области:
посткоммунистический Восток беден — иногда вследствие тянущегося
еще со времен Средневековья отставания, иногда вследствие пятидесяти¬
летнего коммунистического экономического эксперимента.
Во-вторых, существуют различия в менталитете и политической куль¬
туре: хотя раньше историческое развитие шло более дифференцированно,
от 50 до 70 лет авторитарного режима вызвали определенное «униформи¬
рование» менталитетов населения этих стран.
109

В-третьих, следует отметить разницу в социальной структуре: соци¬
альная структура посткоммунистических стран была настолько гомоге¬
низирована, что даже появление слоя нуворишей в последние годы прак¬
тически ничего не могло изменить в психологических последствиях этой
гомогенизации. Следует напомнить, что национальная идентичность как
интегрирующая сила в обществе с гомогенной социальной структурой
внедряется легче и действует сильнее, чем в обществе с большой соци¬
альной или же территориальной разобщенностью. Западные государства,
однако, вследствие действия рыночной системы менее гомогенны.
Эти различия еще яснее проявляются при рассмотрении основопола¬
гающих исторических расхождений в процессе национального формиро¬
вания: следует прежде всего обратиться к вопросу о ситуации, в которых
эти процессы протекали. Определенные компоненты формирующихся
наций следует искать — как на Западе, так и на Востоке — уже в Средние
века и раннем Возрождении, однако в целях лучшего обзора ограничимся
рассмотрением решающего этапа формирования в XIX веке.
В начале этого этапа, т. е. примерно в 1815 году, мы различаем на
карте две категории государств: с одной стороны, укрепившиеся еще в
Средневековье государственные нации с одной доминирующей нацией,
правящий класс которой (в большинстве случаев дворянство) являлся
носителем не только государственности, но и национальной культуры,
как, например, во Франции, Португалии, Нидерландах, Великобритании,
Испании. С другой стороны, существовали мультиэтнические империи,
чьи правящие классы находились еще в процессе поиска современной
культурной и национальной идентичности.
Чтобы завершить картину, следует еще отметить регион между За¬
падом и Востоком, где говорили по-немецки и по-итальянски и где со
времени Средневековья развилась высокая культура. Здесь носителями
национальной культуры стали дворянская и буржуазная элита. В этом
регионе не произошло образования государственных наций, он остался
политически расколотым. Отдельные немецкие и итальянские государ¬
ства были очень различны по размеру, и крупнейшее из них — Пруссия —
стало после дележа Польши мультиэтническим.
Как в области большинства государственных наций на Западе, так и в
области империй на Востоке и Севере, к тому времени проживало более
30 «неправящих этнических групп» (non-dominant ethnic groups), нахо¬
дившихся на весьма различных ступенях культурного развития и почти
или совсем не имевших господствующих классов. Существенное разли¬
чие между Востоком и Западом заключалось в том, что эти группы на
Западе являлись всего лишь реликтами древних средневековых культур,
которые в начале новой истории были обречены на стагнацию и в конце
концов были ассимилированы или забыты (валлийцы, каталонцы, фри¬
зы, норвежцы, окситанцы). В трех восточных империях существовало
ПО

лишь несколько групп, которым удалось связать получившую развитие в
прошлом национальную культуру с собственным литературным языком
(поляки, чехи, хорваты, греки), а ассимиляция культуры в чешском и, по¬
жалуй, также в греческом случае была лишь частичной.
Причины различной степени ассимиляции являются темой отдельно¬
го анализа. В этой связи нас интересуют прежде всего следствия ассими¬
ляции, выразившиеся в основополагающих типологических различиях
процесса национального формирования в условиях государственной на¬
ции и в виде национального движения. В то время как первый тип можно
обозначить как «западноевропейский», второй — национальное движе¬
ние — можно отметить как на Западе, так и на Востоке Европы. В чем
заключалось отличие?
Там, где возникла государственная нация, процесс национального
формирования базировался на уже существовавшей и достаточно четко
обрисованной государственной идентичности. Из дефинированной госу¬
дарством «нации» подданных вместе с политической модернизацией —
путем революций или реформ — формировалась современная нация рав¬
ноправных граждан. Неудивительно, что большинство этнических групп,
отличавшихся от доминирующей высокой культуры, были полностью
или частично ассимилированы. Неудивительно также то, что в англий¬
ском языке термин «нация» коннотирует с государственностью, в то вре¬
мя как в языках Востока он определяется с помощью этнических и куль¬
турных атрибутов.
В нашей постановке вопроса, однако, более важным является выяснить,
почему этнические группы в условиях мультиэтнических империй ассими¬
лировались только в ограниченной степени. Прежде всего причиной яви¬
лось государственное управление. Ни в России, ни в Османской империи
государственная администрация не была настолько эффективна, чтобы ас¬
симилировать более широкие слои. В Польше и Венгрии ассимиляция была
невозможна из-за латинского языка в качестве государственного. Только в
западной части империи Габсбургов, в особенности с середины XVIII века,
можно говорить о германизирующих эффектах рационализации государ¬
ственного управления. Попытка Жозефины рационализировать админист¬
рацию путем введения в обязательном порядке немецкого языка в качестве
государственного была кратковременной и не произвела никаких суще¬
ственных ассимилирующих действий. Введение единого государственного
польского языка Майской Конституцией 1791 года из-за последующего за
этим разделом Польши осталось только на бумаге.
В результате этнические идентичности развились на «Востоке» Ев¬
ропы сильнее, чем на Западе, где, в свою очередь, среди многократно
дополняющих и перекрывающих друг друга идентичностей государ¬
ственно-политическая была сильнее, чем династическая идентичность в
мультиэтнических империях. Помимо этнической идентичности, в этих
111

империях иногда сохранились реликты древних идентичностей со сред¬
невековым государством. Они проявлялись прежде всего в виде сослов¬
ного земельного патриотизма (в Богемии, Моравии, прибалтийских про¬
винциях, Хорватии и др.). При этом значительную роль играла чаще всего
церковная администрация: заметнее всего, пожалуй, в случае греческой и
сербской автокефальных церквей.
В условиях кризиса идентичности, протекавшего асинхронно, причи¬
ны которого не представляется возможным изучить в этой работе, образо¬
валась новая современная идентичность: ее протагонисты опирались как
на этническую, так и на региональную, а иногда и на отжившую сослов¬
но-земельную идентичность. Национальные движения, подстегнутые их
агитационной деятельностью, развивались в отдельных империях весьма
асинхронно, однако имели одну существенную общую характеристику:
они стремились к тому, чтобы собственная неправящая этническая груп¬
па, будущая нация, получила все существенные атрибуты полноценного
национального существования: самостоятельную высокоразвитую куль¬
туру, полную социальную структуру и определенный масштаб самоуп¬
равления.
К широко распространенным, подпитанным незнанием ошибочным
трактовкам принадлежит также интерпретация этих национальных дви¬
жений большинством западноевропейских авторов как «националисти¬
ческих», т. е. нацеленных на собственную государственность. Полити¬
ческая эмансипация, однако, присутствовала в качестве высшей цели уже
в начальных фазах только в национальных движениях на Балканах. Для
всех других национальных движений, прежде всего в Габсбургской импе¬
рии и в России, напротив, было характерно, что они долгое время, прежде
всего в фазе национальной агитации, выдвигали культурно-языковые и
социальные цели.
При этом ошибкой было бы сказать, что политические требования
полностью отсутствовали в восточноевропейских национальных движе¬
ниях. Однако они ставили своей целью не только получение собственной
государственности, а самоуправление и общие гражданские права. Это
было уже запрограммировано тем фактом, что национальная агитация
повсеместно на «Востоке» началась в условиях старого режима и тем са¬
мым уже заключала в себе требования равноправия членов собственной
этнической группы (не только в требованиях языкового равноправия и
справедливой образовательной политики, но и, например, в программе по
освобождению крестьян) и рано или поздно также гражданских свобод.
В этом аспекте я разработал уже достаточно давно три типа нацио¬
нальных движений Центральной и Восточной Европы, которые являются
очень важными также при интерпретации внутриполитического положе¬
ния посткоммунистических государств.
Там, где национальная агитация добилась решающих успехов и со¬
вершила переход в массовое движение еще в условиях позднего абсолю¬
112

тизма, гражданские права были полностью интегрированы в программу
национальных требований и позднее остались в качестве неотъемлемой
части национальной политики: как это было в мадьярском, чешском,
финском и эстонском национальных движениях.
Там, где успехи национальной агитации пришли только вслед за бур¬
жуазными политическими переменами, национальные требования могли
при определенных обстоятельствах попасть в несоответствие с граждан¬
скими переменами, уже проведенными к тому времени правящей нацией:
как это было у хорватов, литовцев, украинцев, словаков.
Национальные движения, сражавшиеся в окрытом бою против ос¬
манского господства, не обязательно ставили при этом целью введение
гражданских свобод. Введение конституции в освобожденных областях
находило поначалу лишь немного понимания у большинства членов фор¬
мирующихся наций: так было у сербов, греков и болгар.
Аналогия этих трех типов процесса национального формирования со
скоростью и характером процессов демократизации в посткоммунисти¬
ческих странах ни в коем случае не случайна.
В этой связи имеет смысл вспомнить тот факт, что западноевропей¬
ские национальные движения начали свою агитацию в условиях уже
устоявшихся гражданских свобод в конституционных государствах, и
поэтому их неизбежно упрекали в том, что они отдают предпочтение на¬
циональным принципам, а не гражданским свободам. Было бы, однако,
неверно выдвигать подобные обвинения также и против других нацио¬
нальных движений Европы.
В основе следующей особенности восточноевропейских процессов
национального формирования лежит их социальная структура. За ис¬
ключением польского, мадьярского и греческого, все национальные дви¬
жения стартовали, как уже отмечено, в условиях неполной социальной
структуры. Этот факт определил также социальную принадлежность их
протагонистов. Не только социальные ценности, но и политический опыт
задававших тон в формулировке национальных программ агитаторов
поэтому заметно отличался от лидеров западноевропейских националь¬
ных движений (как, например, во фламандском, каталонском, норвеж¬
ском и др.), большинство которых происходило из высших и средних со¬
циальных слоев.
В этом пункте следует также сделать различие: отдельные неправящие
этнические группы на востоке Европы состояли почти исключительно из
крестьян, и это определило социальный набор их лидеров: прототипами
являются литовцы и эстонцы, но и среди словенцев и латышей городской
элемент был представлен очень слабо. С другой стороны, средние город¬
ские слои — естественно, связанные с крестьянами — особенно сильно
представлены у чехов и финнов.
В заключение следует рассмотреть еще один стереотип «западной»
научной литературы о «восточных» процессах национального формиро¬
113

вания. Речь идет о том представлении, что эти движения практически с
самого начала стремились к образованию собственного государства. Это
представление, являющееся одновременно пунктом для критики, берет
свое начало в духовной среде леволиберального деления на «историче¬
ские» и «неисторические» нации, знакомое нам еще с 1848 года: только
польское, мадьярское и греческое национальные движения рассматрива¬
ются в качестве «правомерных».
Этот стереотип базируется, однако, опять-таки лишь на поверхно¬
стных знаниях исторической действительности. За исключением назван¬
ных движений (к которым стоило бы еще причислить сербское), ни одно
из «восточных» национальных движений не требовало собственного на¬
ционального государства. Некоторые из них (чехи, хорваты, словенцы)
выдвигали позднее в условиях конституционной монархии требование об
ограниченной автономии. Другие смогли сформулировать это требование
только после русской революции 1905 года. Тот факт, что большинство —
не все — этих движений закончилось образованием национального го¬
сударства, является не органичным исходом их усилий, а результатом
воздействия внешнего фактора: распада всех трех мультиэтнических
империй в конце Первой мировой войны. К началу войны большинство
политиков даже и не мечтало о государственной независимости: чешская
эмиграция под руководством Томаша Гаррига Масарика (чье мнение не
было подкреплено каким-либо всенародным голосованием) была скорее
исключением. Однако это не помешало ей после объявления о полити¬
ческой независимости вскоре стать высшей национальной ценностью, и
ее потеря воспринималась позже как трагедия. Отсюда можно сформу¬
лировать правдоподобную гипотезу о том, что именно собственная госу¬
дарственность присутствовала латентно уже раньше и находилась «в под¬
сознании» членов национального движения еще задолго до 1918 года:
это дедуктивное заключение еще требует эмпирического доказательства.
Для интерпретации современных национально-государственных уст¬
ремлений очень важно знать, что отдельные национальные движения дей¬
ствовали в критическое время 1918 года с различной интенсивностью и
с различным успехом. Большинство уже достигло фазы массового движе¬
ния, что, однако, не означает, что они тем самым достигли полноценной со¬
циальной структуры и стали, таким образом, сформировавшейся нацией.
Среди новых национальных государств, пожалуй, только литовцы и
эстонцы находились в ситуации незавершенного национального форми¬
рования. Более важным, однако, является то, что некоторые интересую¬
щие нас в этом проекте национальные движения к концу Первой мировой
войны — по разным причинам — не достигли стадии массового движе¬
ния: словаки, белорусы, (восточные) украинцы, боснийские мусульмане,
македонцы. Этот факт позволяет нам не только лучше понять позднюю на¬
циональную и националистическую деятельность протагонистов этих на¬
ций, но и современные особенности их национального огосударствления.
114

3. Особенности национального менталитета
и стереотипы
Как мы выяснили, процессы национального формирования на евро¬
пейском «Востоке» не следует рассматривать как «отклонение» от того,
что считается «типичным» для (Западной) Европы. Скорее всего, здесь
можно говорить об исторически обоснованном, легитимном типе поли¬
тического и культурного развития. Конечно же, этот путь национального
формирования оказал свое влияние на дальнейшее развитие этих наций,
на их менталитет и программы. В этом отношении имеет смысл говорить
об отдельных особенностях, которые не должны остаться без внимания
при анализе сегодняшних конфликтов и процессов. Их можно кратко
обобщить в виде нескольких пунктов.
Национальные движения во всех трех многонациональных империях
выступали от имени своей национальной идентичности не только против
старой угнетающей, во многом все еще позднефеодальной системы и ее
старой легитимности. Это привело в первую очередь к тому, что эти дви¬
жения с момента их возникновения имели более или менее отрицатель¬
ную позицию по отношению к дисциплинирующей роли государствен¬
ного авторитаризма: они были латентно антиавторитарны и скептически
настроены против любого — даже своего собственного — государствен¬
ного авторитаризма. Во-вторых, почти во всех случаях мы имеем дело
с борьбой «снизу», когда противника (называемого иногда даже врагом)
видели прежде всего в государственных, этнически чуждых элитах, а не
в соседних народах, как это было у старых государственных наций. Ес¬
тественно, что принадлежность государственных элит к соседней нации
лишь обостряла противостояние.
Тот факт, что большинство национальных движений концентрирова¬
лось на языковых, культурных и социальных требованиях, а не на соб¬
ственной государственности, привел к относительному пренебрежению
вопросами государственной формы и демократических принципов. Это
могло получить свое развитие только в условиях конституционализации в
Цислейтании (в меньшей степени в Венгрии). Недостаток политической
зрелости, который можно предположить в этой связи, был еще углублен
тем обстоятельством, что национальная агитация в большинстве нацио¬
нальных движений обращалась к слоям населения, которые не владели
ни политическим опытом, ни политическим образованием. Поэтому они
смогли на протяжении определенного времени включить в националь¬
ную программу только элементарные вопросы гражданских прав. Когда
позднее была достигнута собственная государственность — неважно, ка¬
кими путями — они ориентировали массы прежде всего в координатах
национальных ценностей и менее в рамках гражданских ценностей.
115

Успех национальных движений можно было распознать и измерить
только тем фактом, что широкие слои населения приняли предложенную
им национальную идентичность и были готовы принять участие в наци¬
ональной жизни. В результате национальная идентичность — в случае
успеха движения — проникала в массы населения раньше и глубже, чем
у государственных наций. Так, например, чешские и финские крестьяне
принимали гораздо более активное участие в национальных митингах,
чем крестьяне из Франции или Испании. Способность к национальной
мобилизации латентно сохранилась даже тогда, когда была достигнута
собственная государственность.
Национальные движения разворачивались в условиях, когда сущест¬
вование формирующихся наций не было широко признано и не являлось
само собой разумеющимся. Передовые бойцы национальных движений
подвергались издевкам, насмешкам, иногда даже преследованиям, их
цели назывались фикцией, заблуждением, иногда государственной изме¬
ной. Это создавало чувство постоянной угрозы национальным целям и
самой нации. Это чувство, пожалуй, только поначалу оправданное, разви¬
лось в стереотип, оставшийся действующим даже тогда, когда современ¬
ная нация получила полное признание. Это стереотипное чувство имело
(и имеет до сих пор) двойное действие. С одной стороны, оно стимули¬
рует: возникает желание своими стараниями доказать, что в экономике,
культуре и других областях достигнут необходимый уровень. С другой
стороны, оно может действовать демобилизующе: как оправдание собс¬
твенных недостатков.
Стереотип угрозы национальному существованию имел также иные
последствия: переход в постоянную оборону. Исходным пунктом каждого
национального движения являлось требование, стремление достичь чего-
то, что по праву принадлежит нации, но по различным причинам отсутс¬
твует у национального движения. Поэтому у многих наций развился, с
одной стороны, автостереотип миролюбия, предпочтения мирных путей,
с другой — склонность оправдывать собственную вину и агрессивность
как необходимую защиту.
Национальные движения носили в то же время характер провинци¬
альных движений, эмансипаторских стараний периферии, направленных
против центра. Это были всегда движения слабых, меньших, маргина¬
лизированных. Хотя им рано или поздно удавалось добиться признания
в качестве территории со своей спецификой, определенный провинци¬
альный след остался прочно закрепленным в менталитете его носителей:
склонность применять по отношению к себе особые критерии, игнориро¬
вать более общие взаимосвязи, превозносить собственную замкнутость и
малые размеры.
116

4. «Классические» и новые
национальные движения в сравнении
От внимательного читателя наверняка не ускользнуло, что многие из
этих стереотипов живы и по сей день, и очень важно их учитывать при
анализе настоящего. Уже поэтому становится легитимным сравнить сов¬
ременные национальные процессы с теми, которые мы определили как
национальные движения. Первая аналогия касается исторических корней.
Национальные движения XIX века явились результатом глубокого кризи¬
са старого режима, старой идентичности и межчеловеческих связей. Ре¬
акцией на этот кризис послужил усиленный поиск новой идентичности и
рост потребностей в новых ценностях и новых сообщностях. То же самое
произошло и в настоящее время: после распада системы плановой эконо¬
мики и социального обеспечения люди потеряли уверенность и искали
новые связи, национальная идентичность предложила им понятную всем,
убедительную систему безопасности.
«Восточные» национальные движения начали свою агитацию, как мы
уже знаем, в условиях старого режима. Протагонисты обратились к сло¬
ям, которые не имели до этого никакого политического опыта в граждан¬
ском обществе, да и сами эти агитаторы были в большинстве своем еще
неопытны. Для адресантов агитации национальные требования были,
таким образом, более понятны и приемлемы, чем абстрактные теории ли¬
берализма. После 50 или даже 70 лет угнетающего коммунистического
режима ситуация с политическим образованием была аналогичной: на¬
циональные (и социальные) требования действовали убедительней, чем
заученные диспуты на темы прав человека и социально ориентированной
(консоциальной) демократии.
Каждое национальное движение рано или поздно должно было очер¬
тить границы своей национальной территории. Эти границы можно оп¬
ределить с помощью двух перекрывающихся критериев: этнического и
исторического. Там, где имелась историческая граница, предпочтение
отдавалось ей, и рассматриваемая в качестве национальной территория
содержала одно или несколько национальных меньшинств, т. е. предста¬
вителей других наций. Проблема национальных меньшинств периода
между войнами имеет аналогии с сегодняшним днем. Серьезнее всего
эта проблема была там, где представители правящей в прошлом нации,
как, например, немецкой или мадьярской, стали меньшинством в услови¬
ях господства угнетаемой в прошлом нации. Аналогичную опасность мы
наблюдаем сегодня там, где русские и сербы попали в ситуацию нацио¬
нального меньшинства.
Для национальной мобилизации масс в национальных движениях
очень важной была роль национально значимых противопоставлений.
Там, где сталкивались сопровождаемые этническими отличиями различ¬
117

ные интересы, их можно было перевести на национальный язык и пред¬
ставить в виде национальных противоречий — даже собственных акте¬
ров. Это можно встретить и в современных национальных конфликтах.
Здесь следует подчеркнуть одно важное различие: в то время как конф¬
ликты интересов в прошлом веке разворачивались в атмосфере пережи¬
того (или ожидаемого) экономического роста, сегодня они протекают в
условиях экономической депрессии — пирог стал меньше.
Если значение социальной коммуникации для прошлого признается
безоговорочно, тогда это имеет еще большее значение для сегодняшне¬
го времени. Средства массовой информации, которые были неизвестны
в XIX веке и поэтому не могли быть использованы, ускорили в послед¬
ние годы процессы интеграции. В то же время они внесли свой вклад в
распространение некоторых интересов и потребностей, а также образов
врага, чересчур далеких от реальности. Это относится также и к роли ис¬
торических аргументов: хотя по ставнению с XIX веком история утратила
свою роль для политики, однако осталась сокровищницей национальных
аргументов (прежде всего из современной истории) и инструментом на¬
ционального воспитания.
Помимо коммуникации к необходимым условиям успеха националь¬
ного движения принадлежит также социальная мобильность. Прежде
всего возможность социального подъема была тесно связана с движе¬
нием. Сегодня мобильность воспринимается почти что как само собой
разумеющееся в повседневности, хотя можно отметить одно яркое от¬
личие. В то время как протагонисты «старых» национальных движений
должны были бороться за каждую позицию внутри элит, и каждый, кому
это удалось, должен был проникнуть в элиту правящей нации, уважать
стиль жизни и нормы поведения этой нации, сегодняшняя ситуация пос¬
ле распада реального социализма и его номенклатуры выглядит совсем
иначе. Возник «вакуум на верхах», и руководящая роль в национальном
движении определяется успешным освоением этого пространства. Но¬
вые элиты не имеют унаследованных норм поведения и традиционных
ценностей, и иногда кажется, что национальные ценности играют лишь
второстепенную роль в общей системе ценностей.
В заключение можно, пожалуй, констатировать, что «национализмы»
последних лет в Восточной Европе имели четкие аналогии с классически¬
ми национальными движениями и вполне с ними сравнимы, что, однако,
не означает, что, помимо этих аналогий, нельзя отметить и существенных
различий. Таким образом, вполне оправдана иллюзия «репризы» XIX ве¬
ка, которую мы встречаем сегодня в отдельных странах. Мы можем кон¬
статировать, что особенности «новых» национализмов в Центральной и
Восточной Европе явились результатом трех обстоятельств:
• в результате всеобщей неуверенности после распада «реального
социализма» национальная идентичность получила особое значение и
118

привела во многих местах, но не повсеместно к националистическим
выпадам;
• почти все современные нации этого макрорегиона (за исключением
России и частично Польши) получили признание в условиях «неправя¬
щей этнической группы» (non-dominant ethnic group), трансформировав¬
шейся в процессе национального движения в современную нацию;
• во многих случаях речь шла о нациях, не достигших еще своей пол¬
ной государственности, а процесс их формирования находился иногда
все еще в фазе национальной агитации (т. е. только на пороге массового
движения).
Национализм—это не душевная болезнь, не идеология, это «душевное
настроение» (state of mind) — отдельного индивидуума или целой груп¬
пы — реакция на экстраординарные социальные стрессовые ситуации.
Эту реакцию можно рассматривать также как повышенное, раздражен¬
ное, направленное наружу выражение национальной идентичности, где
акцент на национальную принадлежность и национальные интересы
действует в качестве «заместителя» всех других интересов, социальных
трений или же конфликтов. Поэтому национализм совмещается со всеми
основными идеологиями: с консерватизмом, с либерализмом, с клери¬
кализмом, даже с социализмом. Как одна из форм национальной иден¬
тичности он, естественно, привязан к нации, выступает, так сказать, «в
интересах» этой нации. Однако было бы наивно наряду с некоторыми
историками и политиками полагать, что национализм можно устранить,
поставив под вопрос существование нации как социальной группы. На¬
ционализм можно преодолеть (или же вернуть его в рамки национальной
идентичности) лишь путем осознания и анализа исторических корней
социальной стрессовой ситуации, характера национально значимых рас¬
хождений в интересах и целях дальнейшей артикуляции их в политичес¬
ких понятиях. При этом следует принимать во внимание и по возможнос¬
ти с уважением относиться к возникшим в ходе истории стереотипам.
Литература
Alter Р. (1985): Nationalismus. Frankfurt.
Anderson В. (1991): Imagined Communities. Reflections on the origin and spread of
Nationalism. London.
Armstrong J. (1982): Nations before Nationalism. Chapel Hill.
Balibar E., Wallerstein I. (1991): Race, Nation, Class. Amiguous Identities. London.
Barkey K., Hagen M. von (1997): After Empire. Multiethnic Societies and Nation-building.
Boulder; Colorado.
Beramendi J. G., Maiz R., Nunez X. M. (ed.) (1994): Nationalism in Europe. Past and
present. 2 vols. Santiago de Compostella.
119

Bremmer L, Taras R. (ed.) (1996): New States, New Politics. Building the Post-Soviet
Nations. Cambridge.
Breuilly J. (1993): Nationalism and the state. Manchester.
Brubaker R. (1996): Nationalism Reframed. Nationhood and the National Question in the
New Europe. Cambridge.
Deutsch K. W. (1953): Nationalism and Social Communication. Cambridge (Mass.); New
York.
Duijker H. C. J., Frijda N. H. (1960): National Character and National Stereotypes.
Amsterdam.
d’Encausse Carrere H. (1993): The End of the Soviet Empire. The Triumph of the Nations.
New York.
Estel B., Mayer T. (hrsg.) (1994): Das Prinzip Nation in modemen Gesellschaften.
Landerdiagnosen und theoretische Perspektiven. Opladen.
Gellner E. (1997): Nationalism. London.
Gellner E. (1983): Nations and Nationalism. Oxford.
Gerrits A., Adler N. (ed.) (1995): Vampires Unsteaked. National images, Stereotypes and
Myths in East Central Europe. Amsterdam et al.
Glenny M. (1992): The Fall of Yugoslavia. The Third Balkan War. London.
Hanak P. (hrsg.) (1966): Die nationale Frage in der osterreichisch-ungarischen Monarchic.
Budapest.
Hobsbawm E. J. (hrsg.): Nationalismus und Modeme. Mythos und Realitat seit 1780.
2. Aufl. Frankfurt; New York.
Hroch M. (1996): Nationalism and National Movements. Comparing the past and the Present
of Central and Eastern Europe // Nations and Nationalism 1. P. 35-44.
Hroch M. (1985): Social Preconditions of National Revival in Europe. Cambridge.
Jeismann M., Ritter H. (hrsg.) (1993): Grenzfalle. Uber neuen und alten Nationalismus.
Leipzig.
Kann R. A. (1964): Das Nationalitatenproblem in der Habsburgermonarchie. 2. Aufl. Graz;
Koln.
Kaschuba W. (hrsg.) (1995): Kulturen — Identitaten — Diskurse. Berlin.
Kemilainen A. (1964): Nationalism. Problems Concerning the Word, the Concept and
Classification. Jyvaskyla.
Khazanov A. (1995): After the USSR. Ethnicity, Nationalism and Politics in the
Commonwealth of Independent States. Wisconsin.
Kohn H. (1962): Die Idee des Nationalismus. Frankfurt.
Kohn H. (1945): Nationalism: Its Meaning and History. Princeton.
Lemberg E. (1964): Nationalismus. 2 Bde. Hamburg.
Magocsi P. R. (1993): Historical Atlas of East Central Europe. Seattle.
Mann M. (1993): The Sources of Social Power. Vol. 2: The Rise of Classes and Nation¬
states, 1760-1914. Cambridge.
Motyl A. (ed.) (1992a): The Post-Soviet Nations. Perspectives on the Demise of the USSR.
New York.
Motyl A. (ed.) (1992b): Thinking Theoretically about Soviet Nationalities. New York.
120

Pearson R. (1983): National Minorities in Eastern Europe, 1848-1945. London.
Pomian K. (1990): L’Europe et ses nations. Paris.
Schieder T. (1991): Nationalismus und Nationalstaat. Studien zum nationalen Problem im
modemen Europa. Gottingen.
Schulze H. (1994): Staat und Nation in der europaischen Geschichte. Munchen.
Seton-Watson H. (1977): Nations and States. London.
Simon G. (1991): Nationalism and Policy toward the nationalities in the Soviet Union.
Boulder (Colorado).
Smith A. (1995): Nations and Nationalism in a Global Era. Cambridge.
Smith A. (1991): National Identity. London.
Sugar P. (ed.) (1980): Ethnic Diversity and Conflict in Eastern Europe. Santa Barbara.
Sugar P., Lederer I. (ed.) (1969): Nationalism in Eastern Europe. Seattle; London.
Symmons-Symonolewicz K. (1970): Nationalist Movements. A Comparative View.
Meadville.
Szucs J. (1974): Nation und Geschichte. Budapest.
Tilly C. (ed.) (1975): The Formation of National States in Western Europe. Princeton.
Winkler H. A. (ed.) (1978): Nationalismus. Konigstein.
Winkler H. A., Kaelble H. (ed.) (1995): Nationalismus, Nationalitaten, Supranationalitat.
Stuttgart.

Насилие и этничность
Георг Элверт, Кристоф Гоштони
1. Введение — определения
Для начала определим два центральных понятия этой статьи с целью
облегчения понимания последующей аргументации.
1.1. Насилие
При описании насильственных этнонациональных конфликтов нам
часто навязывается картина исторически глубоко укоренившихся перво¬
бытных чувств, которые антагонистически сталкиваются друг с другом.
Современные конфликты предлагают особенно «фантастические» возмож¬
ности для подтверждения этого тезиса. Кроме того, они предлагают также
трезвые шансы для его фальсификации. Фантастические подтверждения
исходят от производящих идеологию протагонистов этнонациональных
движений и их полных фантазии конструкций прошлого1. Кто идет трез¬
вым и тяжелым путем исторической социологии или социальной антропо¬
логии, вряд ли сможет найти эти первобытные чувства, действующие как
социальные силы. Напротив, пока дойдет до укрепления конфронтаций,
конфигурации сначала должны быть сконструированы или закреплены пу¬
тем непреднамеренных социальных движений. Продолжающееся насилие
является социальным процессом. Оно предполагает наличие норм и санк¬
ций, ролей и способов коммуникации, планирования и калькуляции, оно не
может держаться лишь на одних эмоциях.
Хотя охватывающие столетия исторические реконструкции идеоло¬
гий насилия и их интеллектуальных друзей из объединений писателей
и исторически-этнографических академий-институтов открывают мно¬
гие - спроецированные в прошлое — нормы, которые хочется возродить
в будущем, однако они не раскрывают причин современного насилия. 1
1 Hobsbawm/Ranger 1973.
122

Историческая глубина общественной констелляции прошлого не раскры¬
вает ее современную действенность. То, что сегодня не имеет функции,
не имеет объединяющей социальной силы. Оно принадлежит прошлому,
которое как чужое (как «досовременная традиция») отщепляется, преодо¬
левается или же в лучшем случае осмеивается обществом как старомод¬
ное. Не для того, чтобы у годить прошлым королям, а для того, чтобы
сегодня защищать как жизненно важное благо или чтобы что-то выиграть
завтра, прибегают люди к насилию. И они могут делать это долгое время,
только если они здесь и сейчас в своих действиях координируются соци¬
ально организированными отношениями.
Однако насилие, опирающееся на прошлый опыт, скрывает в себе
именно эту общественную архитектуру. Оно должно ее скрывать. Наси¬
лие — это инсценированная внезапность. Неожиданность облегчает ус¬
пех насилия. Чтобы иметь эффект, насилие не должно объявлять о себе
или должно дать предварительный срок короче, чем необходимо для пла¬
нирования обороны. Где стратегические соображения скрыты или спря¬
таны за не поддающимися пониманию мотивами, усложняются как обо¬
рона, так и потенциально примиряющий диалог. То, что насилие выглядит
как порыв, не является случайностью. Стилизованное под спонтанную
реакцию («вспышка народного гнева») или выражение эмоций («глубо¬
кая ненависть к чужим»), оно снижает необходимость в легитимации.
Длительное стратегически применяемое насилие предполагает логис¬
тику и трезво планирующую голову. Кто отдает себя во власть эмоций,
умирает в панике. Современные войны нуждаются — в отличие от драк
в кабаках — в стратегическом планировании и логистике. Без трезвого
планирования поставок оружия, обмундирования, пропитания и горюче¬
го убийство не может продолжаться долго. Стратегическое поведение и
военная логистика предполагают наличие расчетливой головы, а не дол¬
госрочную мобилизацию эмоций.
Традиционное социологическое тематизирование насилия характери¬
зуется двумя тенденциями. Во-первых, понятие насилия было расширено
и употреблялось в том смысле, которое лишь метафорически связано с
изначальным, обиходным понятием насилия. Например, Гальтунг упот¬
ребляет выражение «структурное насилие»2, которое в последнее время
было перенято некоторыми институтами ООН и отразилось в их опре¬
делениях насилия3. Путем расширения эмоционально сильно заряжен¬
ного понятия было достигнуто интенсивное мобилизационное действие,
вполне при годное для политической полемики. Однако в то же время
понятие потеряло часть своей содержательной остроты и стало, таким
образом, непригодным в качестве аналитической концепции.
2 Galtung 1978, 1969.
3 Scheffler 1995.
123

Хотя другая тенденция традиционных социологических исследова¬
ний остановилась на первоначальном понятии насилия, в их обращении с
темой они также руководствовались разными ценностями. Насилие было
приравнено к извержению вулкана, рассматривалось как неконтролиру¬
емое и не поддающееся контролю. Представление перевешивало обще¬
ственные напряжения, и дискриминации открывали себе таким образом
отдушину. В соответствии с этим научное изучение насилия концентри¬
ровалось на предполагаемых причинах «извержения», как фон Трота4
критически обобщил эту литературу. Оставаясь последовательной, эта
социология рассматривает насилие как незаконное явление. Ведь извер¬
жение подразумевает крушение порядка, нормального состояния. Наси¬
лие не должно случаться, и если оно случается, это значит, что оно вызва¬
но «внутренними, структурными противоречиями» системы.
Более новая социология насилия5 опирается на определение насилия,
данное Попитцем, который определяет насилие как «акцию силы, кото¬
рая наносит другим преднамеренно физический ущерб»6. Кто видит в на¬
силии только разряжение напряжений, не замечает его наиболее частую
форму: запланированное, используемое как путь решения конфликта, ра¬
ционального в соответствии с целью7 насилия.
Вряд ли найдется другая форма взаимодействия, так сильно затрону¬
тая селекцией, как насилие. Неконтролируемые, применяющие насилие
люди либо рано умирают, либо попадают в тюрьмы или дома сумасшед¬
ших. То же самое происходит и с чисто эмоционально или патологически
действующими сторонами гражданской войны или мафиозными группи¬
ровками, они быстро терпят поражение и уничтожаются, или же приспо¬
сабливаются и рационализируют применение насилия8. Это имплицирует
селектирование в пользу рационального применения насилия. Очевидно,
что присутствующий в процессе применения насилия аффект является
лишь сопровождающим явлением, а не основополагающим.
Внимание на рациональное в соответствии с целью насилия перево¬
дит взгляд на второе основное предположение новейшей социологии на¬
4 Von Trotha 1997b.
5 Ср.: Von Trotha 1997a.
6 Popitz 1992. S. 48.
7 Мы используем здесь понятие «рациональный в соответствии с целью» (zweckrational)
как противоположное понятиям «направляемый традициями» (traditionsgeleitet) и «направ¬
ляемый эмоциями» (emotionsgeleitet). Однако в отличие от общепринятого употребления
этого понятия мы подразумеваем здесь нерасчетливое поведение в отдельном случае. Ха¬
рактеристику типа размышления исходя из процесса или мотива мы считаем проблематич¬
ной. Поведение, оказавшееся оптимизированным в эволюционных условиях, мы называем
рациональным в соответствии с целью. Это включает в себя возможность, что оптимальные
стратегии поведения были «случайно» выбраны.
8 Elwert 1997b.
124

силия. Насилие является преимущественно социально обусловленным и
находится в социальном контексте. Эту мысль можно найти частично уже
у Норберта Элиаса в определениях свободных от насилия и открытых для
насилия пространств9. Однако разрешенное и даже желаемое обществом
насилие внутри открытых для насилия пространств Элиас видит как «рас¬
тормаживание», как аффект. Хотя он отмечает при этом определенную
рациональность в этом растормаживании («эта более сильная аффектив-
ность поведения была в определенной степени необходима обществу»10),
однако способ применения насилия остается, с этой точки зрения, все же
недоступным рассудку по основным пунктам.
Так как насилие является обыденной возможностью добиться своего,
необходимо объяснить формы его канализирования, синхронизирования
и определения его места в стратегических связях. Насилие всегда канали¬
зировано. Можно установить определенные цели, жертвы, оружие, поля
битв и даже времена. В междоусобной войне, наиболее канализирован¬
ной форме насилия, не только оружие, потенциальные жертвы, место
столкновения (в Новой Гвинее даже собственно поле сражений) и часто
время определены; даже форма окончания известна с самого начала. Ис¬
следование этих границ насилия, этих «ингибиторов» должно стать на¬
шей задачей.
Здесь можно задать первый вопрос о (прямом) влиянии насильствен¬
ных ценностей на вспышку вооруженных внутренних конфликтов. На¬
ходятся ли так часто называемые причинами войны балканские, афган¬
ские и т. д. «менталитеты» в прямой связи со вспышками гражданских
войн в этих регионах? Чтобы ответить на этот вопрос, эти «менталитеты»
необходимо логично и правдоподобно обосновать. Требование логичных
и убедительных научных доказательств, одобряющих насилие социаль¬
ных ценностей, является особенно важным в контексте этнических конф¬
ликтов, так как дискуссия особенно этой проблематики ведется крайне не
по-деловому. Во-первых, провозглашаются варварские насильственные
ценности с целью дискредитации сторон конфликта как примитивных,
которым просто невозможно помочь. Во-вторых, можно также наблюдать
романтическое окрашивание насильственных ценностей, к примеру, в
виде «благородной дикости». Однако если в деловой научной дискуссии
будет установлено, что насильственные ценности присутствовали в обще¬
стве еще до конфликта, тогда следует также предположить эскалирующее
влияние этих ценностей в фазе мобилизации этнических конфликтов.
Что побуждает людей организированно и продолжительно прибегать к
насилию, когда риск очевиден? Для ответа на этот вопрос было бы невер¬
но принимать во внимание только декларированные намерения; сущест¬
9 Elias 1988.
10 Elias 1988. S. 269.
125

вует опасность стать участником инсценировки, где требуется феномено¬
логическая дистанция. Чтобы инсценированная внезапность сработала и
формирование ответного насилия было парализовано, насилие нуждается
в проведении различия между фасадом и структурой. Камуфляж — это
не только военная тактика. Констелляции насилия отмечены характер¬
ными процессами самоорганизации, изменяющими состояние мотивов.
Насилие создает также мотивы для себя самого. Это не облегчает ис¬
следования. Большинство действующих лиц оказывается в состоянии
сформулировать задним числом мотив действия в качестве цели, даже
если действие само по себе было эрратическим. Однако стабильные схе¬
мы насилия с самоусилением в виде обратной связи благоприятствуют
тем типам насилия, которые держатся на социально организированных
(и таким образом легче идентифицируемых) цепочках действий. Хотя, с
одной стороны, социальные действия атомизируются в результате разде¬
ления труда; однако социальные действия будут также всегда понятным
образом объединены путем концентрации в аккумулируемые целевые
величины абстрактного вида, относительно которых существует интер¬
персональное взаимопонимание. Это власть, престиж и блага. Насилие,
служащее стабилизации власти, обретению престижа и присвоению благ,
должно стать предметом нашего особого интереса.
Не менее важна смена ценностей, происходящая в фазе эскалации
гражданских войн: противник подвергается обесчеловечиванию, кон¬
струируются ценности и нормы, оправдывающие и делающие необходи¬
мым применение насилия против него. Последующее укрепление скон¬
струированных ценностей и норм происходит тогда в самой войне. Эти
процессы в их последствиях и глубине можно вполне считать социали¬
зацией. Таким образом, статичное понимание «культуры» практически
теряет свою убедительность. В течение нескольких месяцев, казалось бы,
основополагающие ценности могут радикально измениться. «Насиль¬
ственные ценности», по нашему мнению, являются скорее следствием
конфликтов, чем их причиной. Подобные ценности вносят позже, в фазе
уже разгоревшейся войны, существенный вклад в продолжение насилия.
1.2. Этничность
Этничность и этнонационализм часто представляются в виде само¬
достаточных причин конфликтов. Поэтому нам следует сначала разоб¬
раться с этим феноменом. Этнические или этнонациональные единицы
являются более крупным классом феномена мы-группы11. Этносы (эт¬
нические группы) — это выходящие за рамки семьи и включающие в
себя семьи группы, которые приписывают себе (иногда эксклюзивную) 11
11 Elwert 1989.
126

идентичность. При этом критерии, прокладывающие внешнюю границу,
могут меняться. Однако они претендуют на доминирование над другими
критериями. Понятие этноса, как оно было дано в противоположность
более неопределенному и политически заряженному понятию народа12,
является более широким, чем понятие нации. В отличие от последнего,
он не включает в себя центральную инстанцию с принудительным шта¬
бом и элемент эксклюзивного гражданства. Выражение «группа» явля¬
ется при этом чисто формально-описательным. Речь идет о социальных
конструкциях, о воображаемых сообществах13.
Долгое время научные авторы верили также в возможность привя¬
зать если не нацию, то хотя бы этнос к субстрату общего языка, общей
культуры или общего происхождения. Сегодня эта позиция — эссенциа¬
лизм — больше не является обоснованной14. Без сомнения, существова¬
ли и существуют группы, которые считали себя и признавались другими
этносами или одновременно этносами и нациями, которые, однако, не
имели общего языка или общего происхождения15. Этносы без общего
языка находятся — чаще, чем это представляет себе европейский диле¬
тант — прежде всего там, где общество организовано без помощи пись¬
менной коммуникации. При образовании этнических групп в «сборных
пунктах» (colluvies gentium) беженцы различного происхождения, к при¬
меру, сознательно объединяются и создают этнос на основе оборонитель¬
ного союза. При рассмотрении многообразия групп, которые они сами и
их соседи называют этносами, мы узнаем, что критерий самообозначе-
ния16 должен стать решающим критерием определения. Самообозначение
в качестве этноса, которое не поддается отражению в соответствующем
обозначении другими, является нестабильным.
Предпринималось множество попыток «примирить» формалистское
понятие этноса с эссенциалистским. Однако такие попытки не учитыва¬
ют различную структуру построения обоих понятий. При формалистском
построении понятия во внимание принимались все встречающиеся эми-
ческие (культурно-имманентные) понятия этноса и констатировалось,
что они имеют лишь одну общую черту, а именно тот факт, что люди себя
отграничивают17. Это привело к очень общему, сконструированному для
научных наблюдений понятию формалистского направления. В случае
эссенциализма во внимание принимались лишь отдельные, имманентные
12 Ср.: Mtihlmann 1964, Barth 1969.
13 Anderson 1988.
14 Ср.: Lentz 1995.
15 Ср.: Mtihlmann 1962, который использовал в т. ч. материалы Широкогорова
(Schirokogoroff).
16 Barth 1969; Weber 1922.
17 См. по юго-восточной Азии: Hollmann 1992.
127

соответствующим культурам, онаученные (эмические) понятия этноса,
которые соответственно обнаруживали общий язык или происхождение
в качестве критерия. Colluvies gentium и другие формы этносов остались
при этом «как исключения» за рамками конструкции. Однако как только
исключения были допущены, понятие перестало быть общим научным
наблюдательным понятием, а стало лишь завуалированным эмическим,
этноцентристским понятием.
Понятие нации сродно понятию этноса; здесь также речь идет о во¬
ображаемых общностях. Под нацией мы понимаем продуманный поря¬
док со взаимными обязательствами и охватывающими семьи правилами
принадлежности, который выдвигает претензию на сверхвременной ха¬
рактер и ориентируется на имеющееся или желаемое государство. Это
определение не требует фактической общности культурных признаков,
однако оно требует, чтобы большинство членов такой нации верило в то,
что определенные элементы общности объединяют их всех в одну соци¬
альную структуру. Предпосылкой является наличие взаимных отношений
с характером обязательств и претензией на выполнение определенных
работ. В этом отношении нация также характеризуется горизонтальными
связями, которые можно интерпретировать как братство или товарищест¬
во. Этот «элемент» сообщества является лишь воображаемым в той мере,
в какой нация не владеет средствами наложения санкций в сообществе,
построенной на личных знакомствах. Если честь и позор являются важ¬
ными гарантами закрепления норм такого большого социального поряд¬
ка, то они не могут функционировать с силой, равной харктерной для
«групп знакомых» (face-to-Face-groups).
Интенциональная ссылка на государственный аппарат18 является ог¬
раничивающим критерием определения, который не требуется при оп¬
ределении этноса. Эта ссылка не обязательно должна быть реальной.
Сепаратистские движения, к примеру, характеризуются стремлением к
приобретению, а не наличием этого государственного аппарата. Ирреден¬
тистские движения (движения за присоединение) можно, таким образом,
понимать как «нацию» в отношении государственного аппарата сосед¬
него государства. Таким образом, определение нации следует понимать
также с учетом ориентации на задуманный порядок. Где одни видят на¬
цию, другие видят, к примеру, лишь империалистические притязания или
ирредентистские или трибалистские стремления19.
Хотя процесс образования наций в Европе был практически закончен
уже к концу XIX века, его характер в качестве социальной конструкции
способствовал непредсказуемой динамике: в моменты мобилизации зна¬
чение нации росло до определяющего почти все социального факта, одна¬
18 Ср.: Weber 1922; Lepsius 1966.
19 Ср.: Waldmann 1989.
128

ко спустя лишь короткое время оно отступало на задний план и теряло
роль существенного, структурообразующего фактора. Образованные в
фазе мобилизации нации границы групп становятся нечеткими и не¬
значительными. Коллективные идентичности, базирующиеся на общих
национальных или этнических чертах, теряют свою определяющую
роль в повседневной жизни. Социальные идентичности, имеющие в
своей основе класс, пол или профессию, напротив, приобретают боль¬
шее значение20.
Поэтому во время новой мобилизации в зависимости от изменив¬
шегося экономического или стратегического положения границы групп
проводятся по-новому, «идентичности» конструируются заново. При
этом старые конфликтные линии и ссылки на происхождение отступают
и одновременно изменяются. Конфликтные линии боснийской граждан¬
ской войны (особенно между мусульманами и хорватами) невозможно
полностью объяснить только конструкциями наций XIX века, Первой и
Второй мировых войн. Живущие в Боснии мусульмане рассматривались
как исламизированные хорваты или сербы, и хотя Тито в 1970-х годах со¬
здал институционные рамки для образования мусульманской нации, эта
идентичность была нечеткой21. Некоторые мусульмане еще в начале этой
войны считали себя хорватами или сербами.
Насилие и страх перед насилием является наиболее эффективным
средством проведения этнически-национальных границ и образования
идентичностей. Процесс построения этнонациональной группы может,
как и создание насильственных ценностей, начаться лишь в фазе эскала¬
ции конфликта.
На вопрос о том, является ли этничность существенным фактором
конфликта, сложно ответить, так как этнические группы как социально
действенные группировки часто не существуют вплоть до собственно
фазы эскалации. Процесс формулирования насущных этнических вопро¬
сов маргинализированными элитами, поначалу без широкой поддержки
населения и без сильного отзвука с его стороны, уже известен и много¬
кратно описан22. О сознательно воспринимаемой, действующей как соци¬
альное формирование этнической группе в этих случаях можно говорить
лишь в фазе эскалации23.
20 Elwert 1997а.
21 Donia/ Fine 1994; Calic 1995; Ramet 1989.
22 Waldmann 1997; Elwert 1989; Rosel 1997.
23 В этом смысле этничность коррелирует с насилием. 37 % из 203 коммунальных
групп, кодированные группой Гурра, были в 1980-х годах вовлечены в какую-либо форму
политического насилия, даже если в большинстве случаев это насилие осталось относитель¬
но малым. Гурр рассмотрел только 233 коммунальные группы, которые были политически
активны. Он определяет их как «группы, ведущие члены которых разделяют отчетливую и
129

Этничность приобретает свое значение также через символические
миры, которые, колеблясь и конкурируя, с течением времени могут иметь
более сильную или слабую убедительность. Это значит, что происходит
диффузия символов и идей. Соседние формы образования мы-групп вли¬
яют на символическое представление собственных процессов проведе¬
ния границ. Среди внутригосударственных войн 1950-х и 1960-х годов
преобладала колониальная борьба за освобождение, 1960-х, 1970-х и
1980-х годов — идеологические, а 1980-х и 1990-х годов — этничес¬
кие гражданские войны24. Это учащение можно лишь частично объяснить
глобальными политическими констелляциями типа «холодной войны».
Это распределение указывает скорее на диффузию идеи этничности25.
2. Возникновение конфликта
Ни насильственные ценности, ни этничность сами по себе не явля¬
ются достаточными факторами, чтобы объяснить возникновение насилия
в этнических конфликтных констелляциях. Многие ассоциирующиеся
с насильственной этнической мобилизацией процессы, как например,
растущее акцептирование политического насилия и проведение жестких
этнических границ, являются следствиями, а не причинами эскалации в
форме насилия. Вопреки подчеркиваемой наблюдателями эмоциональ¬
ной заряженности этнонациональных конфликтов, наиболее удачные
объяснения базируются на предположениях реальности. Зондирование
социологической литературы позволяет различить четыре основных объ¬
ясняющих момента:
• государственный уровень: подавляющие мощности и легальные воз¬
можности выражения;
• уровень политических актеров: относительная депривация, ресурсы,
мобилизационные мощности и социальные сети;
• стратегические условия: географическое положение, плотность и
численность населения, военная техника и союзники;
• политические предприниматели: внутренняя мобилизация, популя-
ризм и политика насилия.
устойчивую коллективную идентичность, основанную на культурных особенностях и обра¬
зах жизни, имеющих значение для них и других, с которыми они взаимодействуют» (Gurr
1993. Р. 3). Группы должны были выполнить также два других критерия, чтобы попасть в
учет: они должны были насчитывать в 1990 году как минимум 100 000 членов и составлять
как минимум 1 % населения государства, в котором они живут.
24 Rittmeyer 1995; Regan 1996; Dudley/Miller 1998.
25 Ср. по системно-теоретической теореме порабощения: Elwert 1989. S. 456 и сл.
130

2.1. Государственный уровень:
подавляющие мощности
и легальные возможности выражения
Насильственные восстания не возникают в безвоздушном простран¬
стве. Характеристики государства, в котором этническая группа форму¬
лирует свои политические требования, влияют решающим образом на
вероятность применения насилия для достижения своих целей. Ряд срав¬
нительных исследований26 показал, что в зависимости от способа осу¬
ществления государством своего авторитета насильственные восстания
встречаются с различной частотой: в демократических и полностью авто¬
ритарных государствах восстания менее вероятны. Они менее вероятны в
условиях демократии, так как она, в принципе, предоставляет ненасиль¬
ственные способы достижения политических целей. К тому же можно
допустить, что явления относительной депривации (см. разд. 2.2) тормо¬
зятся свойственными ориентированной на большинство демократичес¬
кой системе перераспределяющими эффектами. Крайне авторитарные
государства также выявляют низкое число восстаний, так как опасность
выбора насилия слишком велика.
Большую предрасположенность к насильственым восстаниям выяв¬
ляют государства, лежащие между демократическими и авторитарными
государствами. Назовем их полуавторитарными. Как убедительно де¬
монстрируют Дадли и Миллер27, у полуавторитарных государств мож¬
но наблюдать не только большую предрасположенность к восстаниям,
в таких государствах восстания оказываются более кровавыми, т. е. они
достигают большей интенсивности. Полуавторитарное государство не
располагает достаточной подавляющей мощностью, чтобы уже в корне
подавить попытки организации оппозиции, однако не предоставляет ни¬
каких альтернативных способов самовыражения.
Приведенные выше наблюдения указывают на следующий важный
пункт: переход от авторитарной государственной формы к демократии или
временное снижение подавляющей мощности авторитарного государства
таят в себе особый конфликтный потенциал. В обоих случаях институты,
которые должны бы предоставить ненасильственные способы удовлетво¬
рения требований меньшинств, не работают, или же отсутствует вера в их
работоспособность. Одновременно подорвана подавляющая мощность
государства, насильственные организации получают пространство для
действий, государственная монополия насилия рушится.
26 Scott 1985; Scott 1990; Waldmann 1989; Gurr 1993; Gurr 1995; Popkin 1979; Dudley,
Miller 1998.
27 Dudley, Miller 1998.
131

2.2. Уровень актеров
Относительная депривация
Введенная Тедом Робертом Гурром концепция относительной депри¬
вации28 долгое время была спорной. Относительную депривацию мож¬
но определить как «разницу между тем, что группа надеется получить,
и тем, на что она может рассчитывать»29. Первоначальная критика этой
концепции исходила из двух моментов. В своей первой формулировке
эта теория была очень похожа на теорию фрустрации-агрессии30. Осно¬
вой этого стало одностороннее выделение относительной депривации
как главной причины насилия без учета рациональных сомнений в плане
возможностей осуществления нацеленной на уравнивание насильствен¬
ной мобилизации. Однако насильственное восстание вероятно лишь в
тех ситуациях, когда встречается целый ряд других факторов, как уже
названные мобилизационная мощность этнической группы и благопри¬
ятные стратегические условия. Два последних пункта будут рассмотрены
в последующих разделах.
Следующий критический момент направлен на первоначальное чрез¬
мерное выделение экономического фактора относительной депривации.
Это чрезмерное выделение объясняется, вероятно, относительно легкой
измеряемостью экономических индикаторов. Феномен относительной
депривации является более сложным. В современной литературе разли¬
чаются четыре типа «групповых жалоб» (grievance}, которые могут при¬
вести к ощущению относительной депривации в группе: экономические,
политические, автономистические и социальные.
Убедительность теории относительной депривации лежит в том, что
она обращается к мотивам мобилизации. Другие рассматриваемые в этой
статье причины (государственные условия, мобилизационные мощности
и стратегические факторы) обосновывают в противоположность этому
выбранный для достижения цели путь.
Разумеется, «объективные» структурные данные относительной де¬
привации искажены ее субъективным восприятием31.
«[Однако] неверно было бы утверждать, что интерпретация экономической, соци¬
альной и политической ситуации меньшинствами следует чисто произвольным кри¬
териям и произвольно отклоняется от реальности (...) В Общем, хотя структурные
данные и отражаются в восприятии взаимодействующих групп, однако не точно, а
искаженно под воздействием специфических раздражений и интересов»32.
28 Gurr 1970.
29 Dudley 1998. Р. 80.
30 Waldmann 1989.
31 Waldmann 1989.
32 Waldmann 1995. S. 32.
132

Модель относительной депривации испытала возрождение (и модифи¬
кацию) через теорию перспективы. Эта исходящая из психологии теория,
которая впервые нашла свое применение в политологических проблемах
у Кватроуна и Тверски33, исследует эффекты восприятия прибыли и убыт¬
ка. Люди скорее склонны к применению более рискованных стратегий,
чтобы не допустить убытков или восполнить урон, чем по их системе
ценностей идентичные, но воспринимаемые как прибыль цели. Решаю¬
щим при этом является размещение реального или идеального ценност¬
ного предмета в субъективной схеме прибылей-убытков.
Если при восприятии относительной депривации этнические груп¬
пы размещают экономические, политические, связанные с автономией и
другие факты в своей области убытков — как нечто, причитающееся им
по праву, однако чего они лишены — тогда это восприятие побуждает к
готовой к насилию мобилизации. Если при этом в действие вступают так¬
же другие неблагоприятные условия, то выбор насильственного варианта
будет вероятнее.
Ресурсы
Чем более весомым выступает спорный ресурс для репродукции со¬
циальной и экономической ситуации принимающих решение лиц, тем
вероятнее будет выбор насилия. Достигнутые таким образом ресурсы
могут быть скудными, однако это не исключает возможности их увеличе¬
ния. Если борьба одаривает престижем, война может сделать наделение
репутацией более частым событием. Это может, но не в обязательном
порядке, привести к инфляции чествований; смерть героя действует ан¬
тиинфляционно. Война может, если она задумана надолго или является
рекуррентным феноменом, даже повысить весомость репутационного
типа «герой».
Необходимые для репродукции материальные ресурсы, которые люди
готовы защищать с применением насилия, часто нельзя узнать как та¬
ковые, и они остаются незамеченными посторонними наблюдателями.
Причина этого может лежать в наблюдателях, которые упускают из виду
то, что в этой форме в их собственном обществе не является необходи¬
мым для репродукции. Это может случиться из-за того, что эти причины
остаются неназванными. Актерам может также казаться, что причины
слишком очевидны, чтобы их отдельно тематизировать. Открытость мо¬
жет также считаться позорной, или же оказаться неумной, так как эти
материальные причины покрываются идеологическим сводом с целью
вовлечения более широкого круга союзников.
Причина конфликта может лежать в доступе к земле. Во многих госу¬
дарствах не существует де-факто или де-юре либо никакой либо защищен¬
33 Quatrone/Tversky 1988; см. также: Levy 1994; Levy 1996; Berejikian 1992.
133

ной частной собственности на землю в нашем смысле. Этнонационально
определенная принадлежность (более высокопарно — «идентичность»)
аграрного поселения скреплена с принадлежностью к этнонационально
определенной административной единице. Только если принадлежность
жителей, их производственного начальника и их административной еди¬
ницы (Chiefdom в бывших английских колониях, область в бывшем Со¬
ветском Союзе) совпадают, крестьяне могут быть спокойны насчет своей
земли. Если же будет произведено переподчинение другой области или
даже государству, или же другая группа будет называться «титульной на¬
цией» (советское выражение), может произойти выселение, этническая
«чистка».
Другой заряженной конфликтами темой является доля занятости.
Если важейшим работодателем является государство, тогда в условиях
квотальной системы распределения рабочих мест можно решать вопросы
заработка и безработицы. Особенно острым станет вопрос тогда, когда
речь идет о рабочих местах — в особенности в исполнительной власти,
в руках которой легально или нелегально находится распределение скуд¬
ных ресурсов. Кто получит здесь контроль, может стать предводителем
определенной клиентуры.
В одной теме нам на Западе мобилизующая сила кажется особенно
странной: брак. В эндогамных системах (там, где можно выбирать парт¬
нера только из собственной группы) присутствие чужих, не соблюдаю¬
щих эти границы брака, может существенно повлиять на шансы молодых
людей найти мужа или жену. Борьба против угрозы эндогамии может
стать для них жизненно важной целью.
Эти ссылки на остающиеся скорее скрытыми мотивы не должны,
однако, увести к односторонним объяснениям (и ни в коем случае к до¬
мыслам без эмпирических доказательств). Стабильные на протяжении
долгого времени конфигурации насилия, подразумевающие вовлечение
большого числа людей, могут держаться только в том случае, если они
приносят множество выгод различным группам интересов (дизъюнктив¬
ная функциональность). Даже если насилие не принесло ожидаемую вы¬
году, оно должно иметь поддержку со стороны достаточного количества
мобилизующих интересов.
Мобилизующая мощность
Относительная депривация и государственный контекст все же не до¬
статочны для объяснения насильственной мобилизации. Сначала должна
быть преодолена сформулированная Ольсоном дилемма коллективного
актера34 или «проблема плывущих по течению», как ее часто называют,
34 Olson 1971.
134

чтобы провести действительно существующий групповой интерес. Пока
не сформулированы селективные стимулы или группы недостаточно
малы, индивидуумы не будут объединяться в группы с целью достижения
общего блага. Каждая личность может спросить себя, почему она долж¬
на взять на себя значительные затраты, если другие будут бороться за
общее благо, от которого она тоже может получить выгоду. Эта позиция
блокирует коллективные действия, так как все предпочитают плыть по
течению, а не стать мучениками.
Теорема Ольсона отлично объясняет ряд социальных ситуаций,
когда не возникает самоорганизации с целью достижения коллектив¬
ных интересов. Однако существует множество социальных ситуаций,
когда, вопреки предсказанию теории, работает самоорганизация. В
случае этнической мобилизации мы видим три механизма, благопри¬
ятствующих преодолению проблемы плывущих по течению: социаль¬
ные сети, идеологии этнической эксклюзивности и действие осозна¬
ния потерь.
Социальные сети (особенно в этнической форме) играют суще¬
ственную роль в преодолении проблемы плывущих по течению, это
доказывают как качественные35, так и количественные36 исследования.
Решающей здесь является в особенности способность социальных
сетей накладывать социальные санкции путем определения чести и
позора. Участие в вооруженном сопротивлении награждается честью.
Пассивность или даже побег наказывается позором и бойкотом. Эф¬
фективность наложенных сетями социальных санкций заключается
в низких затратах для налагающих эти санкции (не говорить с кем-
нибудь, исключение из сетей взаимности и т. д.), но при определен¬
ных обстоятельствах — в высоких затратах для нарушителей правил.
В этой категории не следует также упускать из виду государственно-
бюрократические структуры, которые в некоторых регионах граждан¬
ских войн также становятся мобилизационным ресурсом37. В таких
случаях могут быть наложены дополнительные административные
санкции и проведена принудительная мобилизация. Таким образом
решается дилемма коллективного актера.
К важнейшим инструментам стратегического насилия принадлежит
способность к внутренним санкциям. Если одна мы-группа (религиозная
группа, этнос и т. д.) может более действенно наказать санкциями внут¬
ренних «уклонителей», чем государство было бы в состоянии их защи¬
тить, она является «способной к гражданской войне». Структура санкци¬
35 Scott 1976; Shika 1989; Perasovic 1994; Grandits, Luetloff 1999.
36 Lichbach 1994; Moore 1995.
37 Gosztonyi 1999.
135

онной мощности является, с точки зрения нашей рабочей группы38, одним
из важнейших индикаторов надвигающейся вспышки насилия. Эта сан¬
кционная мощность является также условием организации командных
структур. Команда является не только латентной санкцией, но и формой
коммуникации. Командную коммуникацию (по-военному: линию) легче
построить, если уже до вспышки насилия существовали социальные сети
с взаимными обязательствами. Клиентурство и взаимность на любой —
не только на этнической или религиозной — почве способны создать со¬
циальную инфраструктуру для насильственных аппаратов.
Следующим фактором, на который положительно влияют социаль¬
ные сети, является передача информации. В тесных сетях, практически
изолированных от других социальных сетей, можно передавать специфи¬
ческие, отличные от гегемониального дискурса интерпретации ситуаций,
потенцирующие восприятие шансов и чувства угрозы.
Ситуация, когда господствует идеология этнической эксклюзивности,
т. е. исключены многократные идентификации, благоприятствует коллек¬
тивной мобилизации. Лицам, находящимся в анклаве, без возможностей
для побега, под угрозой этнических чисток и геноцида, неприемлема
удобная альтернатива стратегии плавания по течению. В насильственных
этнических конфликтах лишь изредка встречается нейтральность и смена
сторон. Тем, кто не может убежать, или кому побег кажется слишком не¬
определенным, не остается другого выхода, кроме как борьба.
Наконец, сильное осознание потери может также способствовать
мобилизации коллективных действий. Если потери в этнической борьбе
воспринимаются как очень большие, это может привести к рискованным
индивидуальным стратегиям. Высокая личная цена сопротивления ка¬
жется все еще ниже, чем возможная потеря определенных материальных
или идеальных благ. Здесь следует подчеркнуть, что только надвигаю¬
щаяся потеря актуальной собственности настолько высоко оценивается
субъективным восприятием, что некоторые даже готовы рискнуть своей
жизнью. Однако из определения проблемы плывущих по течению сле¬
дует, что если прыбыль (в форме избежания потери) оказывается выше
индивидуально расходуемых на коллективные действия затрат, могут
последовать коллективные действия.
38 В нашем институте в рамках финансируемого фондом завода Фольксваген (Stiftung
Vblkswagenwerk) проекта «Разжигатели и примирители конфликтов» над антропологией
насилия работают прежде всего политолог Юлия Эккерт, д-р Томас Цительманн и психо¬
лог Гётц Хёппе, а также работающие на средства Свободного Университета Берлина д-р
Эрдмуте Альбер, магистр Соня Нейер, этнолог Каролин Лейтхофф и этнолог Ян Кёлер. Мы
приносим нашу благодарность им всем за идеи к этому тексту, в особенности по примире¬
нию — Юлии Эккерт, по рынкам насилия — Томасу Цительманну, Эрдмуте Альбер, Яну
Кёлеру и Соне Хейер.
136

2.3. Стратегические условия
Стратегические категории, используемые при анализе международ¬
ных военных конфликтов39, в видоизмененной форме можно использо¬
вать также при анализе внутригосударственных конфликтов. Таковыми
являются относительное географическое положение, плотность и чис¬
ленность населения, военная техника (вооружение), а также союзники.
Эти стратегические факторы стоит рассмотреть подробнее, так как
в следующей фазе конфликта, в уже развязанном конфликте, они ста¬
новятся главным определяющим фактором развития. Географические
факторы относятся, с одной стороны, к качеству местности. Типы ланд¬
шафтов, хорошо подходящие для вооруженного сопротивления (высокие
горы, джунгли и т.п.), благоприятствуют разжигателям войны. В области
этнических конфликтов, однако, намного важнее является вид расселе¬
ния организующейся этнической группы. Плотные районы этнических
поселений вблизи границ являются одним из важнейших факторов во¬
оруженного сопротивления. Таким образом не только легче организовать
снабжение оружием, но и только в этом случае вообще становятся воз¬
можными идеи сецессии. Этническое сецессионистское движение, окру¬
женное этнически чужой титульной нацией, не имеет никакого шанса.
Взгляд на постсоциалистические вооруженные этнические конфлик¬
ты подтверждает эту схему: от Чечни до постюгославских конфликтов
восставшие этнические группы несут признак плотнозаселенных райо¬
нов вблизи границ40. Фактический размер восставшей этнической груп¬
пы — имеется в виду как абсолютная, так и относительная численность
восставшей этнической группы — играет поразительным образом замет¬
но менее существенную роль во вспышке конфликта. Чеченцы, абхазы,
осетины представляют собой чрезвычайно мелкие меньшинства, и все же
они смогли успешно восстать и де-факто отделиться.
Вооружение является следующим очень важным фактором. В этой
связи следует отметить также легальные и нелегальные экономические
ресурсы (например, наркотики), которые могут быть использованы для
снабжения военными товарами. В случае посткоммунистических госу¬
дарств выявилась немного необычная возможность вооружения: склады
расформировывающейся Советской Армии грабились или приобрета¬
лись за минимальную цену41. Наконец, напрашивается возможность по¬
лучить военное снаряжение от союзников. Хотя это и звучит банально,
однако все же следует подчеркнуть: без хорошего снаряжения вооружен¬
ное восстание не может перерасти в гражданскую войну. К сожалению,
39 Bueno de Mesquita 1981; Domke 1988 и др.
40 Gosztonyi 1998.
41 Solomon 1994.
137

растущее распространение оружия в мире42 указывает на тенденцию, что
любая организующаяся с целью вооруженной борьбы группа может быть
снабжена оружием при условии наличия необходимых для этого эконо¬
мических средств.
Последний, часто наиболее важный фактор, — это международное
окружение или «портфель союзников»43. Уже давно практически исчезли
внутренние конфликты, которые действительно остаются полностью без
вмешательства сторон извне. Здесь следует учитывать как заинтересован¬
ных только в поддержке одной из сторон гражданской войны (часто в
форме поддержки ирредентистов), так и усилия международных органи¬
заций по примирению сторон. Целью восставших групп или даже прави¬
тельств является обеспечение долгосрочной поддержки сильной третьей
стороны44.
Как действуют стратегические факторы на вооруженную мобилиза¬
цию этнической группы? Между реальными условиями и их восприятием
внутри мобилизующейся этнической группы существует реальная, но ис¬
каженная связь45. Восприятие стратегических факторов играет свою роль
при вычислении шансов возможного варианта сопротивления: движение
сопротивления, которое в силу неблагоприятных военно-стратегических
условий не имеет шансов на успех, и эта ситуация ясна, вряд ли сможет
набрать борцов.
2.4. Политические предприниматели: внутренняя
мобилизация, популизм и политика насилия
В общем конфликты могут разрастись более или менее сильно из-за
реальных несовпадений интересов между группами либо из-за конфликт¬
но конструирующейся внутренней мобилизации внутри группы. Несов¬
падения интересов, как и внутренняя мобилизация, представляют собой
крайний случай. Во многих конфликтах частично присутствуют оба ва¬
рианта. Все же относительно редко встречается, что представляемые как
интересы группы цели являются на самом деле интересами большинства
членов. Практически правилом является то, что конфликт служит внут¬
реннему сплочению группы и выносит наверх новых лидеров. Несовпа¬
дения интересов редко касаются новых планов на будущее, в большинс¬
тве случаев речь идет об использовании ресурсов. Полезные ископаемые,
сельскохозяйственные площади, права на проживание в определенных
42 Lock 1997.
43 Ср.: Bueno de Mesquita 1981.
44 Ср.: Gosztonyi 1998, другими примерами являются русские Приднестровья или сер¬
бы, обратившиеся за поддержкой к России, и т. д.
45 Waldmann 1989. S. 32.
138

областях или доступ к определенным вы годным служебным позициям
принадлежат к предметам типичного конфликта из-за ресурсов.
Под внутренней мобилизацией мы понимаем процессы утверждения,
внедрения норм и новых руководящих структур, относящихся к одной
группе с подчеркиванием ее границ. При анализе конфликтов между
этносами или нациями следует обратиться не только к несовпадающим
интересам, но и исследовать вопрос, кто внутри соответствующей груп¬
пы приобретает власть, влияние или ресурсы46. Прежде маргинальные,
но организованные в стратегическую группу лица могут при случае за¬
хватить лидерство в своей мы-группе, если они, ссылаясь на внешнего
врага, внедряют определенные — служащие им — нормы и процеду¬
ры принятия решений и стигматизируют других как внутренних врагов.
В угрожающих ситуациях другие политические структуры становятся
убедительными предложениями. Кто уже до того проповедовал отгра¬
ничение от «других», выступает более убедительно. Правдоподобно
представленный враг или действительно угрожающий противник (кото¬
рый часто становится опасным лишь вследствие провокации) позволяет
подобным стратегическим группам47 занять доминирующее положение
внутри мы-группы. Если аргумент конкуренции за материальные ресур¬
сы недостаточен для мобилизации, часто обращаются к полностью соци¬
ально сконструированному ресурсу: престижу. Это значит, что конфликт
перерастает в конфликт из-за чести участвующих групп.
Встает вопрос, действительно ли играют так часто описанные в
эмпирических исследованиях и многократно тематизированные в ли¬
тературе по конфликту этнические предприниматели креативную роль
в эскалации в сторону насильственного конфликта или же их эскала¬
ционные подстрекательские кампании определяются политическими и
общественными структурами? Другими словами: может ли личность
того или другого этнополитика стать определяющим фактором в воп¬
росах войны и мира, или же в способной к эскалации политической
ситуации всегда находятся — как и при образовании рыночного равно¬
весия — разжигатели конфликта? Мы склоняемся к последнему заклю¬
чению. В ситуации, когда присутствуют названные в качестве ключевых
величин факторы как государственные условия, способное к мобили¬
зации этническое население, которое воспринимает свою ситуацию
как относительную депривацию, а также складываются благоприятные
стратегические условия, практически не имеют шансов политики, на¬
меревающиеся следовать мирным путем. Либо они будут оттеснены со¬
бытиями и экстремистскими подстрекателями, либо они должны волей-
неволей приспосабливаться.
46 Ср.: Gosztonyi 1993.
47 Evers/Schiel 1988.
139

3. Протекание конфликта
Почти все авторы, занимающиеся насильственными внутригосудар¬
ственными конфликтами, сходятся в том, что после вспышки насилия в
действие вступают механизмы, которые имеют мало общего с исходными
причинами конфликта48. Разворачивается внутренняя динамика, которая
определяется совсем другими правилами, чем эскалация. Мобилизацион¬
ная мощность этнической группы теряет свое значение, так как восстав¬
шие, легитимированные борьбой, выстроили свои собственные способы
принуждения и селективные посреднические системы. Воспринимаемое
как относительная депривация положение становится еще хуже, однако
логика войны не оставляет свободного пространства для размышления
над ситуацией. Поражение может еще больше ухудшить ситуацию —
своего рода дилемма заключенных.
Несмотря на единодушие в констатации качественных изменений пос¬
ле вспышки конфликта, авторы тематизируют их по-разному. Вальдманн
показывает на латиноамериканских примерах, как длительные насиль¬
ственные ситуации проходят через три фазы49. Сначала коллективные
цели доминируют над большими актерами, потом на передний план вы¬
ступают индивидуальные цели — цели, которые, возможно, существо¬
вали еще до того, однако могли быть достигнуты только с применением
насилия, и, наконец, насилие экономизируется.
Цартманн аргументирует по-другому:
«С развитием конфликта протестный компонент диспута и компонент конфликт¬
ного менеджмента (разрешающий) идут в различных направлениях. Протестный
компонент получает свою собственную эволюцию или динамику, когда восстание
стремится развить внимание, лигитимность и власть, и особенно когда оно стре¬
мится консолидировать своих сторонников и сдержать свои обязательства в тяже¬
лые времена»50.
Мы предлагаем следующую характеристику, объединяющую оба
этих тезиса. Когда конфликт вступает в свою острую фазу, тактические
и стратегические соображения неизбежно выступают на передний план.
Изначальные постановки целей движения сопротивления вытесняются
таким образом из центра интересов. Перевешивают по возможности об¬
щие, схематические формулировки целей. Настоящее тематизирование
отдаленных целей сознательно избегается, чтобы удержать как можно
более широкий союз. Эта расплывчатость оставляет достаточно места
для индивидуальных целей. Схематично сформулированные постанов¬
ки целей должны достичь такой ясности, которая допускала бы такти¬
48 Waldmann 1989; Waldmann 1995; Zartmann 1995; Elwert 1997a; Elwert 1997b.
49 Waldmann 1995.
50 Zartmann 1995. S. 12.
140

ческие решения. Фаза протекания конфликта определяется, таким об¬
разом, практически исключительно организационными особенностями
конфликтующих сторон, с одной стороны, и стратегическими перемен¬
ными — с другой.
3.1. Организационные характеристики:
рынки насилия и бюрократизированные конфликты
В этой фазе уже развернувшейся борьбы можно наблюдать две возмож¬
ности развития участвующих в борьбе группировок: один путь развития
ведет к возникновению «рынка насилия»51, другой — к возникновению
«бюрократизированных конфликтов». Рынки насилия и бюрократизиро¬
ванные конфликты не следует понимать как полностью отличные друг от
друга пути развития, а скорее как два полюса одного континуума. «Агре¬
гатное состояние» соответствующего конфликта может колебаться между
этими двумя полюсами.
Под рынками насилия мы понимаем доминируемые гражданскими
войнами, военными командирами или ограблениями экономические
пространства, в которых возникает система, соединяющая ненасиль¬
ственную товарную экономику с насильственным приобретением благ.
Насильственное и ненасильственное приобретение в такой степени про¬
никают друг в друга, что ожидаемые специфичные для системы шансы
извлечения прибыли являются ориентирующими. Под поверхностью
моральных, мировоззренческих и властнополитических конфликтов —
или даже при отсутствии таких попыток легитимирования — возника¬
ет саморепродуцирующаяся система. Это может основываться на том,
что под поверхностью доминирует экономический мотив материальной
выгоды. Однако даже независимо от сознательных мотивов актеров (как
свобода, честь или месть) может случиться так, что только те остаются
способными действовать, кто независимо от их намерений преследует
экономически выгодные стратегии. К приобретенным или проданным
посредством насилия благам принадлежат не только доходы от рэкетирс-
тва, драгоценности и наркотики, но и идеологически декларированные
жертвы, в пользу которых охотно вносят «пожертвования» зарубежные
актеры (эмигранты, идеологические союзники). Выбор жертв и идео¬
логии, в пользу которой приносятся жертвы, зависит от конъюнктуры
пожертвований. Это продемонстрировала, например, УНИТА в Анголе
с ее переходом от маоизма к западным спонсорам и далее к классичес¬
кому рынку солдат в южноафриканских интересах, не прекращая в то
же время своего основного дела, рэкета в алмазном секторе.
51 Elwert 1997.
141

Рынки насилия могут возникнуть в открытых для насилия простран¬
ствах, т. е. при отсутствии монополии на насилие. С точки зрения веду¬
щих актеров, военных командиров, насилие может быть целесообразно
применено с наивысшей прибылью таким образом, что оно может вы¬
держать сравнение с другими экономическими средствами. При этом не
затрагивается тот момент, что размер разрушений не допускает поло¬
жительного баланса для всей системы. Это по своей сути рациональное
экономическое поведение может продолжаться, пока применение власти
командирами не находится в зависимости от согласия оказавшегося на
стороне проигравших большинства населения.
Характерным для рынков насилия является, таким образом, полное
обособление принципов репродукции движения насилия. Изначальные
цели движения отступают на задний план, даже победа над противни¬
ком может потерять свой приоритет — это поставило бы под вопрос
настроенные на войну способы репродукции. Подобная секуляризация
движения насилия не может остаться незамеченной его сторонниками.
Движение теряет легитимность — таким образом открываются двери от¬
щеплениям, сменам сторон, неожиданным альянсам. Кажется, что граж¬
данская война тонет в анархии.
В отличие от ситуации на рынке насилия в бюрократизированных кон¬
фликтах управленческому штабу удается перенять контроль над движе¬
нием. Он следит за тем, чтобы цели движения не исчезли из поля зрения.
Отклонившиеся уничтожаются классическим способом, движение и пос¬
тановка его целей укрепляются. Такие движения насилия могут развить
внутри вполне эффективные и всеохватывающие командные структуры,
следуя идеологическим целям.
При этом они действуют под двойным напряжением: если они
слишком строго придерживаются идеологических норм, движению
угрожает, как правило, уже спустя короткое время поражение из-за
недостаточного приспособления к стратегическим условиям войны,
однако здесь, вероятно, возможно удержание и расширение легитим¬
ности в кругу сторонников. Если же они показывают слишком боль¬
шую гибкость (частые целевые союзы с бывшими врагами, участие в
запрещенных делах и пр.), тогда они могут успешно репродуцировать
движение, теряя при этом легитимность. Таким образом, движению
насилия угрожает переход в командирство, а всему конфликту — в
рынок насилия.
Хотя вряд ли какой-либо конфликт остается без черт рынка насилия,
однако бюрократизированные конфликты тендируют к дифференцирова¬
нию от рынков насилия, так как здесь цели движения имеют преимуще¬
ство перед чистой самоцелью самосохранения. Это отличие в основном
упоре действий создает достаточно различий в динамике обоих типов
142

протекания конфликта. Рынки насилия, как правило, сильно раздроблены,
крайне необозримы, «анархичны». Однако если заглянуть за теоретичес¬
кий фасад, переговорные позиции и постановка целей актеров выявляют
вполне прагматические черты. Существует сильный стимул продолжать
войну ради войны. Сильная раздробленность поля действий и тот факт,
что командиры видят свои перспективы на будущее исключительно в про¬
должении борьбы, порождает длительные конфликты. В противополож¬
ность этому, бюрократизированные конфликты характеризуются более
четкими линиями фронта и большей ясностью. Риторический фасад кон¬
фликта отражает в большой степени постановки целей сторон конфликта.
Более строго проводимая идеологическая линия движения не оставляет
пространства для прагматических позиций, как это характерно для рынка
насилия. Максималистские требования сторон конфликта сталкиваются
друг с другом и способствуют длительным конфликтам только в том слу¬
чае, когда не может быть достигнуто военное решение в пользу постав¬
ленных целей движения.
Неясным остается, какие факторы способствуют образованию рын¬
ков насилия, а какие — бюрократизации конфликтов. Возможно, орга¬
низаторские навыки восставших кадров движения насилия играют при
этом свою роль. В качестве примера здесь можно указать на югославские
конфликты. Организаторский опыт бывших членов Союза коммунистов
Югославии, перешедших на сторону новых национальных движений, ве¬
роятно, способствовал бюрократизации конфликтов. Напротив, в других
регионах, в которых движения насилия не смогли привлечь кадры с таким
опытом, можно отметить более сильное персонализирование и меньшую
формализацию насильственной организации. Такая структура благопри¬
ятствует образованию рынков насилия.
Однако в долгосрочной перспективе все движения насилия, видимо,
имеют склонность стать характерными для рынков насилия актерами,
так как идеологические цели организации постепенно исчезают из поля
зрения и нарастает необходимость экономической репродукции52. Здесь
в действие вступает селекционный механизм: пока на арене находится
более сильно бюрократизированная сторона конфликта, она стоит в силу
ее более жесткой организации перед выбором: приспособиться или по¬
гибнуть. Тогда как внутренняя динамика движений насилия благоприят¬
ствует распаду движения и превращению его в рынок насилия, внешние
селекционные механизмы способствуют бюрократизации. Результатом
является по тенденции скорее функционирующий как рынок насилия или
бюрократизированный конфликт. По нашей гипотезе смешанные формы
являются нестабильными.
52 Ср.: Waldmann 1997.
143

3.2. Стратегические переменные —
интернациональное окружение
Вовлечение третьих сторон является типичным моментом конфлик¬
тов, который, следуя тенденциям глобализации, вероятно, еще больше
участится. Можно различить два типа таких интервенций:
• сознательное вмешательство третьих сторон на стороне одной или
нескольких конфликтных сторон и
• посредническое, примирительное вмешательство прежде всего меж¬
дународных организаций или сообществ государств.
Вмешательство третьих государств следует рассматривать как обыч¬
ную форму вмешательства, которая также была типична для времен «хо¬
лодной войны». Такое вмешательство, особенно если противоположная
сторона также располагает подобными ресурсами, может отодвинуть
окончание конфликта на неопределенное время и увеличить число че¬
ловеческих жертв. Если же происходит односторонняя интервенция, это
может сократить конфликт.
Хотя и не без исторических прецедентов, в последнее время растет но¬
вая форма вмешательства: претендующее на нейтралитет и примирение
вмешательство объединений государств и международных организаций
(ООН, ОБСЕ, НАТО и т. д.). Мотивами этих интервенций является, во-
первых, сохранение или восстановление статуса-кво. Во-вторых, свою
роль при этом играют постановки таких целей, как внедрение признан¬
ных действующими повсеместно правил гуманности, ведения войны и
прежде всего международного государственного права. Претензия на
нейтральность и реалитет этого нового типа интервенции резко расходят¬
ся в силу манипулятивных возможностей. Порой конфликтные стороны,
рассчитывающие исходя из международного государственного права на
возможность получения права на поддержку со стороны сообщества го¬
сударств, ведут конфликты крайне рискованным (или же «безответствен¬
ным») образом — они вступают в конфликты, которые они не смогли
бы выиграть своими силами. Их расчет выглядит примерно следующим
образом: если собственная военная ситуация становится невыносимой,
международное сообщество государств будет чувствовать себя вынуж¬
денным вмешаться, чтобы поддержать «хороших», с его точки зрения, и
создать по крайней мере вид следования принципам53.
Как правило, примиряющие международно-правовые интервенции
международного сообщества государств существенно влияют на фор¬
53 Такую стратегию можно наблюдать во множестве постсоциалистических конфликтов
(например, Молдавия, Хорватия, Босния и Герцеговина). Отчет СБСЕ о Молдавии: «Начи¬
ная с самой ранней стадии приднестровского конфликта молдавское правительство, поняв,
что оно имеет мало связей с Россией, пыталось интернационализировать проблему, исполь¬
зуя в качестве главной арены СБСЕ». Solomon 1994. Р. 5.
144

му конфликтов последней трети XX века. Особенно принцип государ¬
ственного суверенитета и следующая за ним неприкосновенность границ
заметно прибавили в весе. Ряд этнически мотивированных конфликтов
можно было бы уже давно решить с помощью успешно проведенной се¬
цессии, если бы теряющее территорию государство не имело возможнос¬
ти выдвинуть неопровержимой претензии на эту территорию54.
Вмешательство союзников выявляет тенденцию продления конфлик¬
тов. Эта тенденция продления конфликтов объясняется элементом не¬
предсказуемости внешнего вмешательства. Если союзники колеблются,
победители могут буквально на следующий день стать проигравшими.
Внешнее вмешательство увеличивает непредсказуемость конфликтов в
форме добавления новых переменных к и без того сложному уравнению.
К тому же стратегические интересы внешних интервентов легче меняют¬
ся (как, например, меняющиеся альянсы Сирии в ливанском конфликте).
Внешне- и внутриполитические изменения, затрагивающие интервентов,
реагируют также без затрат на перестройку военных и идеологических
фронтов. Внешние вмешательства, таким образом, являются по своей на¬
туре нестабильными. Внезапные колебания соотношений сил становятся,
таким образом, более вероятными. Надеяться на изменение соотношений
сил становится не такой уж абсурдной стратегией55.
4. Альтернативы насилию
Конфликт не ведет автоматически к насилию. Наоборот, нормой яв¬
ляется поиск менее рискованных путей. Каждое общество предлагает —
хотя и в различных формах и не всегда для всех — формы построения
компромисса, открывающие доступ к скудным благам.
К таким институтам компромиссов принадлежат в особенности рын¬
ки и суды (при определенных условиях также парламенты). Вероятность
насилия растет только там, где отсутствуют признанные методы постро¬
ения компромисса. Эта фраза напоминает популярное требование при¬
мирительных конференций. В противоположность широкому спектру и
аморфности того, что называется процессом примирения, круглым сто¬
54 Трудно сказать, следует ли это оценивать положительно или отрицательно. С одной
стороны, здесь можно распознать механизм, ведущий к удлинению конфликтов. С другой
стороны, однако, можно также предположить превентивное воздействие этого принципа.
Потенциальные сецессионисты должны распознать, что их мечта о независимости неосу¬
ществима.
55 В боснийской гражданской войне, к примеру, по свидетельству Циммерманна, бош-
някская сторона в ответ на сигналы усиления американского участия многократно отказы¬
валась соглашаться с мирным договором. В соответствии с этим мы могли наблюдать более
высокую чуствительность конфликтных сторон, реагирующих даже на намеки возможного
изменения статуса-кво союзнической сферы (Zimmermann/Warren 1996).
145

лом, примирителем и т. д., мы настаиваем на классическом социологи¬
ческом понятии процесса56. Здесь следует отметить два условия.
Во время этого процесса ведение переговоров должно быть отделено
от получения власти, сильный не должен подменить аргумент насилием,
а решения должны иметь последствия, несоблюдение должно угрожать
санкциями. Санкция может иметь форму репутационной санкции, т. е.
несоблюдение решения будет наказано позором. Поэтому успешный при¬
миритель должен иметь высокий запас собственной репутации.
Отсутствие строящих компромисс институтов является главным при¬
знаком исследованных в этом томе ситуаций насилия. То, что в центре
страны господствуют государственно-правовые институты, не всегда яв¬
ляется при этом решающим. Играют ли эти институты какую-либо роль
в правовой действительности на периферии — вот в чем вопрос. Если
актеры извне — «посланники Москвы», которые обычно вмешивались в
конфликтных случаях, теперь отсутствуют, это может при участии других
факторов способствовать возникновению насильственного конфликта.
Литература
Anderson В. (1988): Die Erfindung der Nation. Zur Karriere eines folgenreichen Konzeptes.
Frankfurt; New York.
Barth F. (1969): Introduction// Barth F. (ed.): Ethnic Groups and Boundaries. The Social
Organization of Cultural Difference. London; Oslo. P. 9-38.
Berejikian J. (1992): Revolutionary Collective Action and the Agent-structure Problem//
American Political Science Review. Vol. 86. № 3. P. 647-657.
Bueno de Mesquita B. (1981): The War Trap. New Haven; London.
Calic M.-J. (1995): Der Krieg in Bosnien-Hercegowina. Ursachen, Konfliktstrukturen,
Internationale Losungsversuche. Frankfurt.
Domke W. K. (1988): War and the Changing Global System. New Haven; London.
Donia R. J., Fine J. V. A., Jr. (1994): Bosnia and Herzegovina. A Tradition Betrayed. New
York.
Dudley R., Miller R. A. (1998): Group rebellion in the 1980s // Journal of Conflict Resolution
Vol. 42. №. 1. P. 77-96.
Elwert G. (1997a): Boundaries, cohesion and switching. On We-groups in Ethnic, National
and Religious Form // Wicker H.-R. (ed.): Rethinking Nationalism and Ethnicity. The
Struggle for Meaning and Order in Europe. Oxford. P. 251-272.
Elwert G. (1997b): Gewaltmarkte. Beobachtungen zur Zweckrationalitat der Gewalt // Trotha
T. von (hrsg.): Soziologie der Gewalt. Kolner Zeitschrift fur Soziologie. Sonderheft 37.
Opladen; Wiesbaden. S. 86-101.
Elwert G. (1989): Nationalismus und Ethnizitat. Uber die Bildung von Wir-Gruppen//
Kolner Zeitschrift fur Soziologie und Sozialpsychologie. Bd. 41. № 3. S. 440-464.
Elias N. (1988): Uber den ProzeB der Zivilisation. Frankfurt.
56 Luhmann 1993.
146

Evers H.-D., Schiel T. (1988): Strategische Gruppen. Vergleichende Studien zu Staat,
Burokratie und Klassenbildung in der Dritten Welt. Berlin.
Galtung J. (1978): Der besondere Beitrag der Friedensforschung zum Studium der Gewalt //
Rottgers, Kurt/ Saner, Hans (hrsg.): Gewalt. Grundlagenprobleme in der Diskussion der
Gewaltphanomene. Basel; Stuttgart. S. 9-32.
Galtung J. (1969): Violence, Peace, and Peace Research // Journal of Peace Research. Vol. 6.
№3. P. 106-112.
Gosztonyi K. (1999): Der KonfliktschlichtungsprozeB in Mostar. Zwischen intemationalem
Druck und lokaler Obstruktion (Bosnien). Das arabische Buch. Berlin.
Gosztonyi K. (1998): Militarised Disputes in the Post-socialist Era// Kohler J., Heyer S.
(hrsg.): Anthropologic der Gewalt. Berlin. S. 159-178.
Gosztonyi K. (1993): Nationalitatenkonflikte in ehemals sozialistischen Landem. Ein
spieltheoretisches Modell // Osteuropa. Bd. 43. № 7. S. 630-640.
Grandits H., Leutloff C. (1999): Diskurse, Akteure, Gewalt. Betrachtungen zur Organisation
von Kriegseskalation am Beispiel der Krajina in Kroatien 1990/91 // Норке W.,
Riekenberg M. (hrsg.): Politische und ethnische Gewalt in Sudosteuropa und
Lateinamerika. Koln. S. 227-257.
Gurr T. R. (1995): Transforming Ethnopolitical Conflicts. Exit, Autonomy or Access//
Rupesinghe K. (ed.): Conflict Transformation. Houndmills et al. P. 1-30.
Gurr T. R (1993): Why Minorities Rebel. A Global Analysis of Communal Mobilization and
Conflict since 1945 // International Political Science Review. Vol. 14. № 2.
Gurr T. R. (1970): Why Men Rebel. Princeton.
Hobsbawm E., Ranger T. (ed.) (1973): The Invention of Tradition. Oxford.
Hollmann T. (1992): Kritische Gedanken zum Ethnos-Begriff in der Volkerkunde — am
Beispiel festlandisch-sudostasiatischer Bevolkerungsgruppen П Tribus. № 41. S. 177-186.
Lentz C. (1995): «Tribalismus» und Ethnizitat in Afrika. Ein Forschungsiiberblick//
Leviathan. Bd. 23. № 1. S. 115-145.
Lepsius R. M. (1966): Extremer Nationalismus. Strukturbedingungen vor der
nationalsozialistischen Machtergreifimg. Berlin.
Levy J. S. (1997): Prospect Theory, Rational Choice, and International Relations//
International Studies Quarterly. Vol. 41. № 1. P. 87-112.
Levy J. S. (1994): Prospect Theory and International Relations. Theoretical Applications
and Analytical Problems // Farnham B. (ed.): Avoiding Losses / Taking Risks. Prospect
Theory and International Conflict. Ann Arbor. P. 119-146.
Lichbach M. I. (1994): Rethinking Rationality and Rebellion. Theories of Collective Action
and Problems of Collective Dissent // Rationality and Society. Vol. 6. № 1. P. 8-39.
Lock P. (1997): Armed Conflict and Small Arms Proliferation. Refocusing the Research
Agenda // Policy Sciences. Vol. 30. № 3. P. 117-132.
Luhmann N. (1993): Legitimation durch Verfahren. Frankfurt.
Moore W. H. (1995): Rational Rebels. Overcoming the Free-rider Problem// Political
Research Quarterly. Vol. 48. № 2. P. 417-454.
Muhhnann W. E. (1964): Chiliasmus, Nativismus, Nationalismus // Mtihlmann, Wilhelm Emil
(hrsg.): Rassen, Ethnien und Kulturen. Modeme Ethnologic. Neuwied. S. 323-352.
Mtihlmann W. E. (1962): Homo Creator. Abhandlungen zur Soziologie, Anthropologic und
Ethnologic. Wiesbaden.
147

Olson M. (1971): The Logic of Collective Action. Public Goods and the Theory of Groups.
Cambridge (Mass.).
Perasovic B. (1994): Omladinske subkulture i rat u Hrvatskoj (Молодежные субкультуры
и война в Хорватии). (Неопубл.).
Popitz Н. (1992): Phanomene der MachtioTubingen.
Popkin S. (1979): The Rational Peasant. The Political Economy of Rural Society in Vietnam.
Berkeley.
Quattrone G., Tversky A. (1988): Contrasting Rational and Psychological Analyses of
Political Choice //American Political Science Review. Vol. 22. № 3. P. 23-36.
Ramet P. (1989): Die Muslime Bosniens als Nation// Kappeler A., Simon G., Brunner G.
(hrsg.): Die Muslime in der Sowjetunion und in Jugoslawien. Koln. S. 107-114.
Regan P. M. (1996): Conditions of successful third-party intervention in intra-state conflicts //
Journal of Conflict Resolution. Vol. 40. № 2. P. 336-359.
Rittmeyer W. (1995): Erfolgsbedingungen von Konfliktvermittlungsversuchen. ASE-
Arbeitspapier. № 1. Dezember.
Rosel J. (1997): Vom ethnischen Antagonismus zum ethnischen Burgerkrieg. Antagonismus
Erinnerung und Gewalt in ethnischen Konflikten // Trotha T, von (hrsg.): Soziologie der
Gewalt. Kolner Zeitschrift fur Soziologie. Sonderheft 37. Opladen; Wiesbaden. S. 162-145.
Scheffler T. (1995): Ethnoradikalismus: zum Verhaltnis von Ethnopolitik und Gewalt//
Seewann G. (hrsg.): Minderheiten als Konfliktpotential in Ostmittel- und Siidosteuropa.
Untersuchungen zur Gegenwartskunde Siidosteuropas. Bd. 31. Munchen. S. 9-47.
Scott J. (1990): Domination and the Art of Resistance. Hidden Transcripts. New Haven;
London.
Scott J. (1985): The Weapons of the Weak. New Haven; London.
Scott J. (1976): The Moral Economy of the Peasant. Rebellion and Subsistence in Southeast
Asia. New Haven.
Sluka J. (1989): Hearts and Minds, Water and Fish. Support for the IRA and INLA in a
Northern Irish Ghetto. Greenwich (Conn.).
Solomon G. B. (1994): Peacekeeping in the Transdniester Region. A Test Case for the CSCE.
Draft Special Report. International Secretariat. November.
Trotha T. von (hrsg.) (1997a): Soziologie der Gewalt // Kolner Zeitschrift fur Soziologie.
Sonderheft 37. Opladen; Wiesbaden.
Trotha T. von (1997b): Zur Soziologie der Gewalt// Trotha T. von (hrsg.): Soziologie der
Gewalt // Kolner Zeitschrift fur Soziologie. Sonderheft 37. Opladen; Wiesbaden. S. 9-56.
Waldmann P. (1997): Veralltaglichung von Gewalt. Das Beispiel Kolumbien// Trotha T.
von (hrsg.): Soziologie der Gewalt // Kolner Zeitschrift fur Soziologie. Sonderheft 37.
Opladen; Wiesbaden. S. 141-161.
Waldmann P. (1995): Gesellschaften im Burgerkrieg. Zur Eigendynamik entfesselter
Gewalt // Zeitschrift fur Politik. Bd. 42. № 3. S. 343-368.
Waldmann P. (1989): Ethnischer Radikalismus. Ursache und Folge gewaltsamer
Minderheitenkonflikte am Beispiel des Baskenlandes, Nordirlands und Quebecs. Opladen.
Weber M. (1922): Wirtschaft und Gesellschaft. Tubingen.
Zartmann I. W. (ed.) (1995): Elusive Peace. Negotiating an End to Civil Wars. Washington.
Zimmermann W. (1996): Yugoslavia: 1989-1996 //Azrael J. R., Payin E. A. (ed.): U.S. and
Russian Policymaking with Respect to the Use of Force. RAND: Washington, http://
www.rand.org/publications/CF/CF 129/CF-l 29.chapter 11 .html.

Национальные меньшинства,
национализирующие государства
и внешние национальные родственные
государства в новой Европе*
Роджерс Брубейкер
Дважды в этом столетии Центральная и Восточная Европа подвер¬
глись массивному и концентрированному преобразованию политичес¬
кого пространства по национальным линиям. В первой фазе этого пре¬
образования (которая фактически началась в XIX веке) распад великих
«традиционных» многонациональных империй — затянувшийся упа¬
док Османской империи и внезапное крушение Габсбургской и Рома¬
новской империй во время Первой мировой войны — оставил за собой
широкий, тянущийся с севера на юг от Балтийского побережья до Бал¬
канского полуострова пояс новых государств в Центрально-Восточной
Европе. Во второй фазе дезинтеграция Советского Союза, Югославии и
Чехословакии и появление на их месте около двадцати новых государств
привели к образованию национальных государств в этом политическом
пространстве в гораздо более крупном масштабе, распространившись
из Центральной и Восточной Европы на восток на все пространство
Евразии.
Как и процесс образования национальных государств, последовавший
вслед за Первой мировой войной, большинство современных преобразо¬
ваний политического пространства якобы по национальным линиям оче¬
видно потерпели неудачу в «решении» давно назревших национальных
вопросов региона. Там, где националистические напряжения не были
сняты, они были реструктурированы. В данной главе рассматривается эта
новая фаза и форма национального вопроса под углом трехсторонней свя¬
* Перепечатано с любезного разрешения издательства Cambride University Press и авто¬
ра. Статья вышла в книге Rogers Brubaker: Nationalism Reframed. Nationhood and the National
Question in the New Europe, Cambridge; New York; Melbourne, 1996. P. 55-76.
149

зи между национальными меньшинствами, национализирующими госу¬
дарствами и внешними национальными «родственными государствами»*
(external national homelands) с иллюстрацией их динамического взаимо¬
действующего качества на примере распада Югославии.
1. Триадическая конфигурация
Триадическая реляционная связь возникла, точнее, получила новый
толчок в результате последних (или обозначившихся в последнее время)
несоответствий между культурными и политическими границами. Мас¬
сивное национализирование политического пространства в регионе ос¬
тавило десятки миллионов людей за пределами «их собственной» нацио¬
нальной территории, и в то же время оно подвергло детальному разбору
«национальное» качество людей и территорий. Среди этих национально
«несоответствующих» людей следует прежде всего назвать 25 милли¬
онов этнических русских, внезапно превратившихся из государственной
национальности в огромном и могущественном государстве в уязвимое
меньшинство с неопределенной идентичностью и лояльностью в слабых,
увязших в конфликтах государствах-правопреемниках. Однако многие
другие группы имеют похожий структурно двойственный статус член¬
ства, относящийся по месту проживания и (в большинстве случаев) по
формальному гражданству к одному государству, а по предполагаемой
этнонациональной связи — к другому. Они включают в себя — назовем
только несколько из наиболее важных — около трех миллионов этничес¬
ких венгров в Румынии, Словакии, Сербии и на Украине, чьи отношения с
Венгрией, ограниченные в коммунистическую эру, умножились и усили¬
лись в последние годы; два миллиона албанцев в Сербии, Черногории и
Македонии, чья связь с соседней Албанией возобновилась и укрепилась;
примерно два миллиона сербов, проживавших (до войны) в Хорватии и
Боснии и Герцеговине, которые с началом распада Югославии видели в
Сербии свое внешнее национальное родственное государство; примерно
один миллион турок в Болгарии; армяне в Азербайджане, особенно в На¬
горном Карабахе; узбеки в Таджикистане и таджики в Узбекистане; а так¬
же поляки в Литве и других бывших советских республиках1. Всем этим * 1
* В английском оригинале употребляется выражение «внешняя национальная роди¬
на» (external national homeland), однако «родина» или «отечество» являются в принципе
неподходящим переводом, так как часто, как сам Брубейкер пишет, речь идет не о стране
происхождения, поэтому здесь оно переводится как «внешняя родственная страна». Так¬
же неудачное выражение «принимающее государство» (host state) переводится как «страна
проживания» (прим, переводчика).
1 Приведенные мною в тексте цифры являются только очень грубым индикатором,
указывающим на порядок значимости. Эти показатели постоянно оспариваются; факти¬
чески диспуты о размере предполагаемых наций и национальных меньшинств давно уже
150

группам, а также множеству меньших групп (или потенциальных групп,
так как во многих случаях их «группировка» представляет собой скорее
политический проект, чем социальный факт2) пришлось столкнуться не
только с политическим и экономическим преобразованием и разладом,
но и с двумя противостоящими друг другу национализмами: «национали¬
зирующим» национализмом «государств проживания» {host land) и наци¬
онализмом «родственных государств», к которым они принадлежат, или
подразумевается, что они принадлежат по этнокультурной связи, хотя
(обычно) и не в рамках легального гражданства. Они, таким образом, за¬
вершают триадическую связь между самой общиной меньшинства, госу¬
дарствами проживания и их внешними национальными «родственными
государствами».
Такое взаимоотношение не всегда и не везде конфликтно. В случае
оставшегося, хотя и достаточно крупного немецкого меньшинства в
Восточной Европе и бывшем Советском Союзе3, например, триадичес¬
кие отношения имели уникальную и по большей части неконфликтную
конфигурацию. Это сильно контрастирует с ситуацией в период между
двумя мировыми войнами. Позже также существовало триадическое вза¬
имодействие между гигантским немецким меньшинством, вновь нацио¬
нализирующими государствами Центрально-Восточной Европы, прежде
стали центральными в националистической политике. Иллюзией — и одним из вкладов в
распространение этнического национализма — является предположение, что каким-либо
образом можно получить объективно «правильные» показатели. Национальность не являет¬
ся фиксированным, заданным, неотъемлемым, объективно выявляемым качеством, и даже
субъективная, определенная самостоятельно национальность может измениться с течением
времени и появлением новых обстоятельств, поэтому ее невозможно измерить, как если бы
это был факт, нуждающийся в простой регистрации.
2 В абсолютных цифрах украинцев — тех, кто так назвал свою национальность в совет¬
ской переписи населения 1989 года, — насчитывается в постсоветских государствах кроме
Украины более шести миллионов, больше, чем все остальные меньшинства, за исключением
русских. Но эта «группировка», основанная на таком чисто статистическом существовании,
с социологической точки зрения по большей части иллюзорна. Как в Российской Федера¬
ции, где проживает более четырех миллионов идентифицировавших себя таким образом в
1989 году украинцев, так и в других государствах-правопреемниках украинцы были склонны
ассимилироваться лингвистически и путем вступления в брак с русскими. Хотя некоторые
политические предприниматели пытались мобилизовать украинцев как национальное мень¬
шинство, отличное от русских, этот проект «создания группы» не достиг своей цели.
3 Представляется довольно сложным получить даже приблизительную оценку размеров
немецкого меньшинства. Иммиграция и права на гражданство, распространенные Германи¬
ей на немцев в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе, создали сильный стимул
для людей с любыми семейными связями с Германией или чем-то германским, включая, как
известно, обозначенных как «поддающиеся германизации» (eindeutschungsfahig) в «Списке
германского народа» (Deutsche Volksliste) нацистов во время войны в Польше, идентифици¬
ровать себя в качестве немцев. Таким образом, масштабная миграция восточноевропейских
и бывших советских немцев в Германию, вызванная этнонациональной реидентификацией
немцев, способна в настоящее время скорее увеличить, чем снизить размер немецкого мень¬
шинства в регионе.
151

всего Польшей и Чехословакией, и Германией как их внешним нацио¬
нальным «родственным государством». Эти отношения были раньше глу¬
боко конфликтными, даже в Веймарский период, и стали роковыми после
захвата власти нацистами. Напротив, сегодня гарантированная иммигра¬
ция и гражданские права в процветающем и стабильном «родственном
государстве» наряду с новой свободой выезда из стран Восточной Евро¬
пы и бывшего Советского Союза действует на немецкие меньшинства как
мощная отдушина, а также магнит, ставший причиной постоянного убы¬
вания их числа вследствие массовой эмиграции. В рамках одного поколе¬
ния эти права, распространенные Федеративной Республикой Германия
на этнических соплеменников, скорее всего, приведут к окончательному
прекращению векового немецкого присутствия в Восточной Европе.
Однако в случаях, где триадические взаимоотношения являются бо¬
лее конфликтными, новая Европа, как и в период между двумя мировы¬
ми войнами, сталкивается с потенциально взрывным — а порой дей¬
ствительно взрывным — динамическим взаимодействием между рядом
недавно образовавшихся национализирующих государств, этнически все
еще гетерогенных, задуманных, однако, как национальные государства,
чьи политические элиты поощряют развитие (в различной степени) язы¬
ка, культуры, демографического положения, экономическое процветание
или политическую гегемонию номинально несущей государство нации;
устойчивыми, самосознающими и (в различной степени) организован¬
ными и политически отчужденными национальными меньшинствами в
тех государствах, чьи лидеры требуют культурной или территориальной
автономии и противостоят сознательно или неосознанно политике или
процессам ассимиляции или дискриминации; внешними национальными
«родственными государствами» меньшинств, чьи элиты (также в раз¬
личной степени) внимательно отслеживают ситуацию представителей
своего этноса в новых государствах, энергично протестуют против пред¬
полагаемых нарушений их прав и заявляют о своем праве, и даже обязан¬
ности, защищать их интересы.
Так как последний термин часто трактуется не совсем верно, я хочу
охарактеризовать его более подробно. Под «родственным государством»
я понимаю не собственно родину меньшинства, в том смысле, что они
или их предки жили там. Это совсем не обязательно. Нет необходимости
даже в том, что меньшинство думает о внешнем государстве или о терри¬
тории этого государства как о своем родственном государстве. Внешние
национальные родственные государства созданы посредством полити¬
ческих действий, а не с учетом фактов этнической демографии. Государ¬
ство становится внешним национальным «родственным государством»
для «его» этнической диаспоры, если политические или культурные эли¬
ты определяют этнонациональных родственников в других государствах
как членов одной с ними нации, утверждают, что они «принадлежат» в
152

некотором смысле, государству, и заявляют, что следует наблюдать за их
положением и поддерживать и защищать их интересы с помощью госу¬
дарства, а также, если государство фактически действует, отслеживает,
поддерживает и защищает интересы его этнонациональных соплемен¬
ников за рубежом. Политическая деятельность родственного государства
принимает множество форм, от привилегий иммиграции и гражданства
для «возвращающихся» членов этнической диаспоры, через разнообраз¬
ные попытки повлиять на политику других государств по отношению к
представителям своего этноса, до ирредентистских претензий на терри¬
тории других государств.
Национальные меньшинства, национализирующие государства и
внешние национальные родственные государства образуют единую вза¬
имозависимую реляционную связь. Проекты национализирования или
национальной интеграции в новых национальных государствах, напри¬
мер, «существуют» и действуют не в изоляции, а в поле отношений,
включающем как национальное меньшинство, так и его внешнее нацио¬
нальное родственное государство. В этом поле отношений меньшинство
и элиты родственного государства постоянно отслеживают ситуацию в
новом национальном государстве и особенно чувствительны к любым
намекам на проекты по «национализированию» или «национальной ин¬
теграции». Если они отмечают такие сигналы, они пытаются раздуть и
укрепить в сознании представление о стране как о государстве, проводя¬
щем жесткую или несправедливую национальную политику. Они также
могут действовать исходя из этого представления. Меньшинство может
мобилизоваться против предполагаемых проектов национализирования
и потребовать автономии или даже пригрозить отделением. Родственное
государство, заявляющее о своем праве на соблюдение и защиту инте¬
ресов их этнических соплеменников за рубежом, может оказать матери¬
альную или моральную поддержку этим инициативам и выразить про¬
тест национализирующим государствам или на форумах международных
организаций против предполагаемых проектов национализирования. Эта
деятельность, направленная на протест, вызовет ответную реакцию в на¬
ционализирующем государстве, и вовсе не обязательно в виде отказа от
планов по национализации, в крайнем случае, это может привести к их
интенсификации. Меньшинство рискует быть обвиненным в нелояльнос¬
ти, родственное государство — в нелегальном вмешательстве во внут¬
ренние дела национализирующего государства.
Динамическая взаимозависимость, связывающая национальные мень¬
шинства, национализирующие государства и внешние национальные
родственного государства в единую сеть отношений, требует отдельно¬
го анализа. Это требует переориентации в изучении национализма. Хотя
вся растущая в объеме литература по национализму содержит большое
и вряд ли поддающееся счету количество работ по национальной интег¬
153

рации в новых государствах и по национальным меньшинствам, а также
меньше и реже встречающиеся работы по вмешательству государств в
поведение представителей своего этноса в других странах, работы эти
остаются изолированными друг от друга. Я не встретил ни одной рабо¬
ты, посвященной детальному аналитическому или теоретическому изу¬
чению взаимоотношений, связывающих национальные меньшинства,
национализирующие государства и внешние национальные родственные
государства4. Некоторые исследования отдельных националистических
ситуаций — в особенности исторических — прочувствовали динамику
взаимодействий подобного рода5, но ни одно из них, насколько мне извес¬
тно, не разработало подробную модель и не начало длительную анали¬
тическую дискуссию о поле отношений и его динамике взаимодействий.
Положить этому начало является целью данной работы.
2. Национальные меньшинства, национализирующие
государства и внешние национальные
родственные государства как поля борьбы
Прежде чем приступить к рассмотрению отношений между тремя
категориями в рамках моей модели, можно предположить, что сами ка¬
тегории заданы и закреплены. Однако они являются не закрепленными
4 Вейнер (Weiner 1970) приблизился к разработке такого подхода, изучая «синдром» пред¬
сказуемо ковариирующих характеристик, обычно наблюдаемый в ситуации, когда ирреден¬
тистское государство конфронтирует с антиирредентистским соседом относительно пригра¬
ничных этнических групп. Настоящая работа расходится с работой Вейнера по трем основным
моментам. Во-первых, Вейнер занимался исключительно ирредентистскими требованиями и
спорными границами, в то время как моя работа охватывает более широкий спектр политики
отечеств, в котором ирредентизм является лишь частным случаем. Во-вторых, Вейнер включил
в свое исследование все приграничные этнические группы, лежащие в основе дискуссий о гра¬
ницах, в то время как я рассматриваю только те национальные меньшинства, чьи этнические
соплеменники по численности или политически доминируют в другом государстве, которое по
этой причине можно истолковать как их «внешнее национальное родственное государство».
В-третьих, в то время как Вейнер придает особый характер «синдрому» ковариирующих ха¬
рактеристик, я делаю акцент на вероятности и изменчивости отношений между националь¬
ными меньшинствами, национализирующими государствами и внешними национальными
отечествами —вероятность и изменчивость, следующая из трактовки каждого из этих трех
«элементов» как полей сражений конкурирующих позиций или установок и из понимания
отношений между этими тремя полями в их тесном переплетении с отношениями внутри по¬
лей. Совсем недавно в международных политологических публикациях по диаспорам начали
появляться исследования триадической динамики диаспора — принимающее государство —
родина, но они рассматривают скорее диаспоры эмигрантов, чем консолидированные наци¬
ональные меньшинства, проживающие главным образом на компактных территориях, тесно
прилегающих к соответствующим их происхождению странам. См. здесь: Sheffer 1986.
5 В качестве примера углубленных исследований национальных вопросов в Европе пе¬
риода между двумя мировыми войнами, с точки зрения этой динамики, см.: Rothschild 1974;
Smelser 1975; Jaworski 1977; Macartney 1934; Macartney 1937.
154

единицами, а разнообразно сконфигурированными и постоянно борющи¬
мися политическими полями. Определив национальные меньшинства,
национализирующие государства и внешние национальные родственные
государства обобщенно в качестве политических полей, мы получим
удобный инструмент для описания факта их динамической и относитель¬
ной концепции и невозможности их овеществления или трактовки в суб-
станциалистском виде.
2.1. Национальное меньшинство
Национальное меньшинство является не просто «группой», выделен¬
ной при анализе фактов этнической демографии. Это динамическая по¬
литическая установка, или, выражаясь точнее, совокупность связанных
и взаимно конкурирующих установок, а не статических этнодемографи-
ческих условий. Для этой политической установки, или совокупности ус¬
тановок, характерными являются три элемента:
• публичное заявление о членстве в этнокультурной нации, отличной
от доминирующей количественно или политически этнокультурной на¬
ции6;
• требование государственного признания этой отличной этнокультур¬
ной национальности;
• выдвигаемая на базе этой этнокультурной национальности претен¬
зия на определенные коллективные культурные или политические права.
Базирующиеся на национальности претензии на коллективные куль¬
турные или политические права, сходные по форме, широко расходятся
по их конкретному содержанию. Их спектр очень широк, например, от
умеренных требований ввести администрацию и образование на языке
меньшинства до максималистских притязаний на территориальную и по¬
литическую автономию вплоть до полной независимости. Другие аспек¬
ты установки национальных меньшинств также весьма различны. В то
время как некоторые предпочитают полное кооперативное участие в ин¬
ститутах государства проживания, включая участие в коалиционном пра¬
вительстве, другие могут принять сепаратистскую, некооперативную ус¬
тановку. Тогда как некоторые остерегаются попыток завязать дружеские
отношения с внешней стороной, будучи уверенными в важности демон-
6 Это объясняет, почему так трудно объявить себя национальным меньшинством в го¬
сударствах, не имеющих четко доминирующей этнокультурной нации (как Соединенные
Штаты). Если нация, легитимирующая государство в целом, не является четко выраженной
этнокультурной нацией, а политической нацией, открытой, в принципе, для всех, тогда те¬
ряется смысл требований национального меньшинства. Коллективная саморепрезентация в
качестве национального меньшинства подразумевает наличие определенного вида коллек¬
тивной репрезентации большинства.
155

страции своей лояльности государству, в котором они живут, и сохране¬
ния гражданства, другие могут активно искать патронажа или протекции
из-за границы: либо со стороны государства, где их этнические соплемен¬
ники доминируют, либо со стороны других государств или международ¬
ных организаций.
Такое разнообразие в отдельных требованиях коллективных прав, а
также в «установке» в общем, проявляется не только между, но и внут¬
ри национальных меньшинств. Весь спектр установок, описанный выше,
можно найти, например, у судетских немцев в Чехословакии в период
между двумя мировыми войнами7. Это разнообразие установок внутри
одного национального меньшинства, этот спектр связанных воедино, и
в то же время различных и даже взаимоисключающих позиций, занима¬
емых различными секторами «одной и той же» этнонациональной груп¬
пы, подразумевает аналитическую пользу понятия поля. Используя это
понятие, разработанное и примененное Пьером Бурдье в целом ряде его
работ8, мы рассматриваем национальное меньшинство не как зафиксиро¬
ванную единицу или единую группу, а скорее как поле дифференцирован¬
ных и конкурирующих позиций или установок, занимаемых различными
организациями, партиями, движениями или индивидуальными полити¬
ческими деятелями, которые стараются «изобразить» меньшинство перед
своими предполагаемыми членами, перед государством проживания или
перед внешним миром, либо стремятся монополизировать легитимную
репрезентацию группы9.
Конкуренция в изображении группы может проявиться не только
в разнообразии требований, выдвинутых от лица группы как наци¬
онального меньшинства, но и в виде альтернативы между выдвиже¬
нием подобных требований и отторжением названия «национальное
меньшинство» и рядом связанных с этим требований. Это не только
академическое предположение. Вспомним, например, «русских на
Украине» (и возьмем временно в скобки проблемы, содержащиеся в
самом выражении «русские на Украине» — тот факт, что это выра¬
жение в буквальном смысле используется для обозначения того, что
7 О борьбе в среде судетских немцев в 1920-х годах между «активистами», выступа¬
ющими за кооперацию с чехословацкой стороной и участием в коалиционном правитель¬
стве, и «негативистами», отвергающими такую форму сотрудничества, см.: Jaworski 1977
и Brugel 1967. О соперничестве среди судетских немцев после прихода к власти нацистов
см.: Smelser 1975.
8 Особенно точное описание поля см.: Bourdieu/ Wacquant 1992.
9 Хотя Бурдье не писал о национальных меньшинствах как таковых, его эссе по реги¬
онализму, а также более общая статья об образовании групп содержат наводящие на раз¬
мышления формулировки о важности репрезентационной борьбы в деле формирования и
переформирования групп. См.: Bourdieu 1980, Bourdieu 1985.
156

фактически не существует, а именно определенной, четко ограничен¬
ной группы русских на Украине)10 11. Существуют различные толкования
того, что означает быть русским на Украине, лишь некоторые из них
придерживаются толкования русских на Украине как национального
меньшинства. Таким образом, в качестве русских на Украине можно
рассматривать людей русского этнического происхождения, родным
языком большинства из которых является русский, кто тем не менее
принадлежит украинской нации, понимаемой как политическая, тер¬
риториальная или гражданская нация, как нация всех граждан и для
всех граждан независимо от языка или этнической принадлежности, а
не как нация этнических украинцев и для этнических украинцев. Если
бы такое самоопределение русских на Украине являлось превалирую¬
щим, русского «национального меньшинства» не существовало бы во¬
обще. Речь шла бы в этом случае лишь о людях русского этнического
происхождения и людях, считающих русский своим родным языком,
которые, однако, не заявляли бы о себе как о представителях русской
нации или национальности11. Конечно же, такая позиция не способ¬
на монополизировать поля конкурирующих идентичностей. В дей¬
ствительности в последнее время она теряет почву в связи с тем, что
поддержка независимой украинской государственности тает вместе с
быстрым упадком украинской экономики. Но она все же принадлежит
полю конкурирующих установок.
Какой вывод можно из этого сделать? Если мы пересмотрим концеп¬
цию национального меньшинства под углом зрения, представленным
выше, исчезнет кажущаяся ясность и простота этой концепции. Нацио¬
нальные меньшинства не являются внутренне едиными, внешне четко
ограниченными группами, как это следует из нашей общеупотребитель¬
ной речи. Я для удобства и дальше буду говорить о «национальных мень¬
шинствах», однако следует иметь в виду, что это неточное и неполное
определение поля конкурирующих установок и что «ставки» на этом
соревновании включают в себя не только то, какие позиции следует за¬
нять, чтобы стать национальным меньшинством, но и следует ли вообще
«группе» (или потенциальной группе) понимать и представлять себя в
качестве национального меньшинства.
10 По результатам переписи населения 1989 года около 11,4 млн жителей Украины на¬
звали себя русскими «по национальности». Большее число — почти 17 млн — назвало
родным языком русский. См.: Государственный комитет по статистике. 1991. С. 78. Здесь не
существует прочных идентичностей, скорее подвижное поле конкурирующих идентичнос¬
тей и идентификаций. К иллюзии четкой группировки, создаваемой переписью, содержащей
подробные и взаимоисключающие категории, следует относиться скептически. Подробнее
о точке зрения, считающей разделение по языку более показательным в постсоветской Ук¬
раине, чем разделение по этнической национальности, см.: Аге1 1994.
11 См.: Szporluk 1994.
157

2.2. Национализирующее государство
Сходный ряд моментов можно выделить в концепции «национали¬
зирующее государство». Я выбрал этот термин вместо «национально¬
го государства», чтобы подчеркнуть, что я имею в виду динамическую
политическую установку — или совокупность таких установок — а не
статическое условие12. Характерной для этой установки, или совокупнос¬
ти установок, является тенденция к восприятию государства как «нереа¬
лизованного» национального государства, как государства, которое заду¬
мано в качестве национального государства одной определенной нации
и для одной определенной нации, но еще фактически не являющегося
национальным государством (или в недостаточной степени), а также со¬
путствующий план устранения предполагаемого дефекта с целью привес¬
ти государство в соответствие с его замыслом, сделанным надлежащим
образом и легитимным путем, посредством развития и поощрения языка,
культуры, демографической позиции, экономического процветания или
политической гегемонии титульной нации.
Такая установка может принять вид открыто заявленной и четко сфор¬
мулированной «позиции». Но для нее нет необходимости быть провоз¬
глашенной или сформулированной, чтобы стать «реальной» в смысле,
имеющем значение для настоящей работы, а именно наличие реального
воздействия на политические поля меньшинства и «родственного госу¬
дарства». Это может быть случай, когда политика, практика, символика,
мероприятия, должностные лица, организации, даже «государство» в це¬
лом воспринимаются представителями национального меньшинства или
внешнего национального «родственного государства» как национализи¬
рующие, даже если эта характеристика отвергается лицами, говорящими
от лица государства. Задаваться вопросом, являются ли такие политика,
практика и т. д. «действительно» национализирующими, имеет мало
смысла. Для целей настоящей работы национализирующее государство
(или национализирующая практика, политика или мероприятие) является
12 Национализирующее государство, выражаясь точнее, не является национальным го¬
сударством в широко используемом смысле гомогенного в этнокультурном плане государ¬
ства, подавляющее большинство граждан которого принадлежит одной и той же этнокуль¬
турной нации. Как раз наоборот. Хотя оно не подразумевает этнокультурной гетерогенности
(за национализирующие проекты могут выступать — и выступали — также в гомогенных
в этнокультурном плане образованиях), национализирующие государства являются изна¬
чально гетерогенными в этнокультурном плане. Следующим аргументом в пользу предпоч¬
тения «национализирующего государства» «национальному государству» является тот мо¬
мент, что последнее подразумевает состояние достигнутое™ или завершенности, в то время
как первое практически указывает, что это состояние завершенности еще не достигнуто.
Национализирующее государство является таковым, если оно воспринимается его элитами
как специфически незавершенное государство (например, обиходное в эру Бисмарка поня¬
тие «незавершенного» (unvollendet) национального государства).
158

таковым не в том случае, когда представители, авторы или агенты пони¬
мают и формулируют его как таковое, а скорее, когда воспринимается как
таковое в поле национального меньшинства или внешнего национально¬
го родственного государства.
Это ведет к дальнейшим усложнениям. Что означает для государства
быть воспринимаемым в политическом поле национального меньшинства
или внешнего национального родственного государства в качестве нацио¬
нализирующего? Для тех, кто действует в этих полях, недостаточно лишь
воспринять и охарактеризовать государство как национализирующее.
Восприятие должно быть «утверждено» или социально «поддержано».
Восприятие и характеристика государства проживания и его практика и
политика являются сами по себе объектами борьбы внутри политических
полей национального меньшинства и внешнего национального родствен¬
ного государства.
Национальное меньшинство — вернемся на один момент к этой кон¬
цепции — представляет собой поле борьбы в двояком смысле. Это (как
мы отметили ранее) борьба за право распространять и укреплять опре¬
деленный вид установки перед лицом государства, но в то же время это
борьба за право распространять и укреплять определенный образ госу¬
дарства проживания, а именно как национализирующее или национально
угнетающее. Эти два вида борьбы неразделимы: распространение и ук¬
репление установки в качестве мобилизующегося национального мень¬
шинства с требованиями признания и наделения правами возможно толь¬
ко при распространении и укреплении образа государства проживания
как национализирующего или национально угнетающего. Рациональное
зерно в мобилизации в качестве национального меньшинства будет стра¬
дать в той же степени, в какой не удастся закрепить этот образ страны
проживания.
Мне не хотелось бы создать впечатление, что только внешнее воспри¬
ятие политики и практики государства проживания как национализирую¬
щих имеет большое значение. Такие внешние восприятия — и полити¬
ческие установки, оправданию и укреплению которых они служат — на
самом деле имеют больший вес, чем самоощущение действующих лиц в
политическом поле национализирующего государства, однако они также
зависят от политических идиом, используемых участниками в этом поле.
Если национализирование представляет собой скорее детальный проект,
а не является просто расхожей практикой, если политика и практика го¬
сударства проживания открыто заявлена и сформулирована как нацио¬
нализирующая, представление о государстве как о национализирующем
вероятнее будет преобладать во внешних полях — среди национального
меньшинства или во внешнем национальном родственном государстве.
Для действующих лиц в государстве проживания также не является
чем-то особенным формулирование проектов национализирования, пред¬
159

ставление и оправдание политики и практики в идиомах национализиро¬
вания. Подобные идиомы не только чрезвычайно респектабельны, но и
исходя из конкретной ситуации даже обязательны. Это нередко случается
в новых государствах, особенно в тех, которые, в силу исторических и
институциональных, а также этнодемографических причин, очень тесно
идентифицируются с одной определенной этнокультурной нацией13. Это
13 В XX веке образование новых государств произошло в результате трех крупных
вспышек: после Первой мировой войны, когда территории великих европейских и азиат¬
ских империй были поделены и преобразованы; в период деколонизации середины века,
когда новые государства образовались из большинства заокеанских территорий западно¬
европейских колониальных империй, и в настоящее время периода окончания «холодной
войны», когда зародившиеся в процессе национального преобразования политического
пространства XIX — начала XX века национальные государства окончательно сформи¬
ровались на территории Советского Союза, Югославии и бинациональной Чехословакии.
Все эти государства воспринимались их доминирующими политическими и культурными
элитами как национальные государства и в очень широком смысле как национализирую¬
щие государства. Однако существует значительная разница между новыми государствами,
пришедшими на смену многонациональным территориальным государствам в начале и в
конце XX века, с одной стороны, и большинством государств, образовавшихся из заокеан¬
ских империй — особенно в субсахарской Африке, — с другой. В первом случае почти
каждое из государств воспринималось и оправдывалось в процессе развития националист¬
ских движений, предшествующем их независимой государственности, а также после того,
как была установлена государственность в виде государства определенной и для опреде¬
ленной этнонациональной группы, которая, хотя и никогда не совпадавшая с населением
всего государства, почти во всех случаях, как правило, составляла обычно существенное
(хотя редко подавляющее) большинство населения государства. Для анализа причин тако¬
го явления требуется глубокий исторический экскурс, однако очевидно, что оно сущест¬
вовало и продолжает существовать. Напротив, большинство государств, выделившихся из
заокеанских колониальных империй, не воспринимались в том же виде — до или после
приобретения независимости — как государства одной определенной группы или для од¬
ной определенной группы. Конечно, некоторые государства — или часть государственного
аппарата, как, например, армия — на практике перешли в «собственность» определенных
этнонациональных групп, и не всегда тех же самых, которым отдавалось предпочтение ко¬
лониальной администрацией (см. например: Horowitz 1985). Поскольку всегда существует
общее несоответствие между колониальными единицами и этническими группами, рито¬
рика антиколониального национализма — заявления о суверенитете, сделанные во время
антиколониальной борьбы, — основывалась скорее на территориальной (и намеренно суп-
раэтнической), чем на этнонациональной идиоме. Лидеры новых независимых государств
также охотнее составляли свои национализирующие проекты в территориальных и граж¬
данских терминах в надежде построить «современную» территориальную национальную
идентичность (см.: Smith 1983). В действительности же, что естественно, политизирован¬
ная этническая принадлежность набрала в постколониальной субсахарской Африке как
минимум такую же силу, как и в любом другом месте. Однако прежде всего в результате
несоответствия масштабов политических и этнокультурных единиц выдвигаемые государс¬
твом национализирующие проекты нельзя было с такой же легкостью привязать к одной
определенной этнонациональной группе, как это было в случае с новыми государствами,
выделившимися из континентальных многонациональных империй. Целью этой длинной
сноски является особое выделение, что национализирующие идиомы — точнее, идиомы
этнического или этнокультурного национализирования — широко использовались в новых
государствах Европы межвоенного периода, а также в новых государствах Европы периода
окончания «холодной войны».
160

имело место почти во всех постсоветских и постъюгославских государ¬
ствах как результат официальной советской и югославской националь¬
ной политики, которая фиксировала и кристаллизовала этнокультурные
нации и наделила их «собственными» территориальными «властями»,
т. е. государственными полномочиями (или псевдополномочиями), созна¬
тельно сконструированными в виде принадлежщих определенной этно¬
культурной нации.
Когда речь идет о воспринимаемых национализирующих установках
или открыто заявленных национализирующих проектах, не следует упус¬
кать из виду огромные расхождения в таких установках и проектах не
только между установками, но и внутри данного государства. Здесь также
имеет смысл обратиться к понятию поля. Оно помещает в аналитический
фокус длинный ряд национализирующих установок внутри отдельного
государства, широкий спектр имеющих отношение и все же различных и
даже взаимоисключающих установок, занимаемых различно позициони¬
рованными фигурами внутри и вокруг сложной меж- и внутриорганиза-
ционной сети, которую мы для удобства называем «государством».
Мы можем рассматривать национализирующее государство не только
в понятиях зафиксированной политической ориентации или конкретной
конструкции политики и практики, но также в понятиях динамически ме¬
няющегося поля дифференцированных и конкурирующих позиций или
установок, занимаемых различными организациями, партиями, движени¬
ями или индивидуальными лицами внутри и вокруг государства, сорев¬
нующимися за право направлять государственную политику в определен¬
ное русло и стремящимися различными и часто взаимоисключающими
путями превратить государство в «истинное» национальное государство,
государство определенной и для определенной нации14.
Пример конкуренции между национализирующими установками по¬
может представить ее в менее абстрактном виде. Рассмотрим языковой
вопрос. Элиты всех государств верили в необходимость и желательность
развития языка титульной нации. Эту национальную установку разделя¬
ли все. Ожесточенные дебаты происходили во всех бывших советских
республиках при обсуждении вопроса о том, как следует это делать.
Нужно ли поставить условием знание языка при получении граждан¬
ства или определенных видов занятости? Если да, то какой уровень? Как
следует бороться с наследием лингвистической русификации и поощрять
знание национального языка, если существенная часть титульной нацио¬
нальности не говорит на национальном языке (как, например, на Украине
14 Это конкурирующее поле также включает в себя установки, содержащие принципы
и программы национализирования, отдающие предпочтение, например, некоторой форме
культурного плюрализма. Однако по историческим и институциональным причинам, на¬
званным выше, элиты государств-правопреемников оказываются склонными принять наци¬
онализирующие установки того или иного вида.
161

или в Казахстане)? При каких обстоятельствах должно быть разрешено
или предписано использование других языков в общественной жизни, а
также в системе школьного образования или в других близких сферах
гражданского общества? Какой набор из стимулов и авторитарных мер
следует использовать для развития национального языка?
2.3. Внешнее национальное родственное государство
Так как аналитические моменты, которые следует выделить, явля¬
ются схожими с теми, что мы уже отметили в национальных меньшинс¬
твах и национализирующем государстве, мы остановимся на концепции
внешнего национального родственного государства более кратко. Оно
тоже означает динамическую политическую установку — или опять-
таки совокупность связанных и в то же время конкурирующих устано¬
вок — а не статическое условие, не определенный «предмет». Обычной
для установок «родственного государства» является аксиома коллектив¬
ной национальной государственности, выходящей за пределы границ и
гражданства, а также идея, что эта коллективная государственность на¬
деляет государство в некотором смысле ответственностью не только за
его собственных граждан, но и за его этнических соплеменников, про¬
живающих в других государствах и имеющих другое гражданство. Такое
коллективное принятие ответственности и ориентация определяет «родо¬
вую» установку родственных государств. Однако существуют огромные
расхождения между отдельными установками родственного государства,
огромное расхождение даже в понимании того, что влечет за собой заяв¬
ленная ответственность за этнических соплеменников. Следует ли ока¬
зывать этническим соплеменникам, живущим как меньшинство в других
государствах, только моральную поддержку или также материальную?
Какого рода связи и отношения следует поддерживать с родственным го¬
сударством или родиной? Какого рода иммиграционные и гражданствен¬
ные привилегии следует предложить соплеменникам за рубежом и стоит
ли их предлагать вообще? Какого рода установку стоит поощрять среди
них по отношению к государству, где они проживают? И какого рода ус¬
тановку должно принять родственное государство по отношению к этим
государствам? Насколько громко следует заявлять о своей озабоченности
их политикой по отношению к меньшинствам? Какой вес следует при¬
дать этой озабоченности в целой совокупности отношений родственного
государства с государствами, где проживают его соплеменники? И как
громко следует выражать свою озабоченность на различных международ¬
ных форумах, отслеживающих и устанавливающих стандарты политики
по отношению к меньшинствам? Все эти вопросы являются спорными в
родственных государствах.
162

Различные установки родственного государства конкурируют не толь¬
ко между собой, но и с установками, отражающими основную посылку
политической жизни родственного государства или как минимум уста¬
навливающими четкие ограничения на допустимые формы политической
жизни родственного государства. Согласно этим совсем противополож¬
ным родственному государству установкам, более сообразным класси¬
ческому пониманию межгосударственных отношений и международного
права, государство может, а в действительности должно защищать своих
собственных граждан, даже если они живут в других государствах. Од¬
нако оно не может легитимно защищать своих этнических соплеменни¬
ков, проживающих в другом государстве и являющихся гражданами того
государства. Поле борьбы за право влиять на государственную политику
составляют, таким образом, споры при решении вопросов, должно ли
вообще, и если да, то как должно выступать государство в качестве род¬
ственного государства для своих этнических соплеменников.
3. Триадическая связь:
отношения между полями отношений
Как я уже доказал, национальное меньшинство, национализирующее
государство и внешнее национальное родственное государство следует
рассматривать не как заданную, аналитически конечную единицу, а ско¬
рее как поле дифференцированных и конкурирующих позиций, как арену
борьбы между конкурирующими установками. Трехсторонние отноше¬
ния между этими тремя элементами представляют собой, таким образом,
отношения между относительными полями, а отношения между тремя
полями тесно сплетены с внутренними и определяющими эти поля отно¬
шениями. Используемый здесь подход к национальному вопросу являет¬
ся неизменно и радикально относительным.
Центральным аспектом трехсторонней реляционной связи является
взаимный мониторинг полей: актеры каждого поля внимательно и непре¬
рывно отслеживают отношения и акции двух других полей. Не следует
думать, что этот процесс непрерывного взаимного мониторинга проис¬
ходит только пассивно в виде регистрации или транскрипции происхо¬
дящего в других полях. Мониторинг включает в себя скорее селективное
внимание, толкование и изображение. Толкования, сделанные другими
полями, часто отвергаются; они становятся объектами репрезентацион-
ных битв между актерами данного поля.
Такие битвы с конкурирующими изображениями внешнего поля могут
находиться в тесной связи с битвами внутри данного поля. Таким обра¬
зом, борьба за мобилизацию национального меньшинства может оказать¬
ся связанной с борьбой за репрезентацию государства проживания в ка¬
честве национализирующего или национально угнетающего государства.
163

Наоборот, сторонники национализирования могут пытаться представить
национальное меньшинство как фактически или потенциально нелояль¬
ное или родственное государство как фактически или потенциально ир¬
редентистское. Распад Югославии иллюстрирует обе смычки: попытки
мобилизовать сербское меньшинство в Хорватии были напрямую связаны
с попытками представить Хорватию в качестве опасно национализирую¬
щего государства, в то время как национализирующие элиты в Хорватии
пытались представить мобилизующееся сербское меньшинство как нело¬
яльное, а Сербию — как ирредентистское родственное государство.
Связь восприятия и изображения внешнего поля с установками внут¬
ри поля может возникнуть двумя способами. С одной стороны, установки
внутри поля могут быть первоочередными и доминирующими. В край¬
нем случае это возникает тогда, когда принятая установка «требует» оп¬
ределенной репрезентации внешнего поля и является, таким образом,
генератором усилий по навязыванию и укреплению ее в сознании путем
сознательной селективной интерпретации и открытого передергивания
и искажения фактического развития событий во внешнем поле. В более
слабом, но все еще значительном (и очень широком) виде оно возникает,
когда определенная установка, принятая как минимум предварительно,
подталкивает в совершенно «искренней» и нециничной манере путем хо¬
рошо известных механизмов селективного (искажающего) восприятия и
(искажающего) изображения перенять определенную картину внешнего
поля, конгруэнтную собственной (предварительно принятой) установке
или позиции.
С другой стороны, восприятие и изображение развития событий во
внешнем поле могут усилить или ослабить существующие установки или
разбудить или спровоцировать новые. В этом случае вместо уже приня¬
той установки, управляющей восприятиями и изображениями внешнего
поля, выработка установки происходит в результате взаимодействий, в
ответ на воспринятое или представленное развитие событий во внешнем
поле.
Таким образом, установки могут сформировать (или исказить) вос¬
приятие и изображение внешнего поля или же принять форму в ответ на
восприятие и изображения развития событий в этом внешнем поле. Эти
два процесса, хотя и различные в аналитическом плане, на практике час¬
то переплетаются. Югославский случай, например, ярко иллюстрирует
то, насколько сильно первоначальные националистические диспозиции
или установки части сербов и хорватов сформировали и исказили вос¬
приятие и репрезентацию друг друга как путем искреннего селективно¬
го восприятия, так и циничного искажения; он также иллюстрирует, как
другая часть, изначально индифферентная к национализму, приняла на¬
ционалистическую установку под действием восприятия и изображения
кажущегося угрожающим развития событий в других полях.
164

Эта двойственная смычка воплощает три общие черты относительной
связи, изучением которой мы занимаемся:
• тесная взаимозависимость отношений внутри и между полями;
• реактивный и интерактивный характер трехстороннего реляционно¬
го взаимодействия между полями;
• опосредованный характер этого реактивного взаимодействия, факт,
что реактивное принятие установки под влиянием взаимодействий про¬
исходит через посредничество репрезентаций установок внешнего поля,
которые могут быть сформированы установками, уже предварительно
принятыми.
4. Триадическая связь и распад Югославии
Очертив триадическую реляционную связь в абстрактных поняти¬
ях, мне бы хотелось перейти к конкретной иллюстративной дискуссии.
О распаде Югославии были написаны горы литературы и наверняка еще
больше последует в будущем. Моя цель здесь заключается не в том, чтобы
подвести окончательный итог распада, а скорее выдвинуть на первый план
его показательную триадическую форму и указать — даже если только
программатично — как относительный подход, изложенный выше, мог
бы пролить свет на его кровавую динамику. Я ограничусь здесь первой
фазой распада, которая включает в себя хорватское и словенское движе¬
ния в направлении независимости и завершается войной в Хорватии; я не
рассматриваю войну в Боснии.
Первая фаза югославского распада была представлена в американс¬
кой прессе как борьба, состоящая из двух элементов. С одной стороны
стояла Сербия, полная решимости восстановить централизованный кон¬
троль (и таким образом сербскую гегемонию) над Югославией в целом
или же в случае неудачи выкроить «Великую Сербию» из руин государ¬
ства. С другой стороны стояли Словения и Хорватия, жаждущие автоно¬
мии и в конечном счете независимости перед лицом сербского напора в
сторону гегемонии15. Тогда как в случае Словении отношения действи¬
тельно были двухсторонними, хорватский конфликт с самого начала был
фундаментально трехсторонним, включавшим в себя преисполненное на¬
пряженности динамическое взаимодействие между зарождающимся на¬
циональным меньшинством (сербами в Хорватии), зарождающимся на¬
ционализирующим государством (Хорватия) и зарождающимся внешним
родственным государством (Сербия).
Анализ основной динамики с этой точки зрения включает в себя не
только «прибавление» хорватских сербов в уравнение. Скорее он ука¬
зывает на скрытые процессы, спровоцировавшие конфликт. Диадиче¬
15 Подробное разъяснение этой точки зрения см.: Maga§ 1993.
165

ский взгляд на сербо-хорватский конфликт толкует его как состоящий
из натиска сербской гегемонии, ответного хорватского сецессионного
движения и последующей военной агрессии против независимой Хор¬
ватии. Триадический взгляд, напротив, принимает в расчет комплексное
взаимодействие трех сплетенных и усиливающих друг друга процессов:
национализирования зарождающегося хорватского государства (как до,
так и после формальной декларации о независимости), нарастающего
недовольства — и национальной мобилизации — сербов в этнически
сербских пограничных областях Хорватии и развития радикальной и
воинственной установки «родственного государства» в зарождающемся
сербском государстве, ведущего в конце концов к интервенции все боль¬
ше доминируемой сербами югославской армии в Хорватию с целью спас¬
ти «Великую Сербию» из обломков федерации.
Диадический подход справедливо рассматривает хорватское стрем¬
ление к автономии и независимости в значительной мере как ответ на
сербский националистический напор. Использование Милошевичем на¬
ционалистической риторики в целях узурпации лидерства в Сербской
коммунистической партии в сентябре 1987 года и мобилизации массо¬
вой поддержки после этого — особенно его выпячивание преследова¬
ния сербов в подавляюще албанском Косово и необходимости возродить
сербский контроль над территорией путем сокращения гарантированной
конституцией автономии — представлял собой затрагивающий основы
дестабилизирующий вызов шаткому национальному равновесию, сконс¬
труированному Тито. Это равновесие базировалось на институциональ¬
ном обуздании могущества Сербии, препятствовавшем обретению сер¬
бами политического господства, которое они имели в югославском го¬
сударстве периода между двумя мировыми войнами с разрушительным
эффектом. Сербский напор на восстановление контроля над Косово (и
подобным образом над формально автономной сербской провинцией
Воеводина) затронул эти ограничения и базирующееся на них хрупкое
равновесие. Тогда как возродившийся хорватский национализм конца
1980-х годов определенно имеет глубокие исторические корни и во мно¬
гих аспектах может быть рассмотрен как восстановленное (хотя и вы¬
шедшее за старые пределы) хорватское националистическое движение
1967-1971 годов, он все же в решающей степени был ответом на эту де¬
стабилизирующую претензию сербов на гегемонию в Югославии16.
Хотя диадический подход разъясняет причины и корни хорватского
движения к автономии и независимости, он не объясняет природу и по¬
следствия этого движения. Толкуя его как сецессионистское движение,
диадический подход не проясняет, в какой степени этот порыв одновре¬
16 Более ясный и обоснованный анализ возродившегося сербского национализма
1980-х годов см.: Vujacic 1995.
166

менно и неотделимо был национализирующим движением — движением
за утверждение хорватского «владычества» и контроля над территорией
и институтами Хорватии, за превращение Хорватии в государство хорват¬
ской нации и для хорватской нации.
Это доказывает риторика кампании, с которой Франьо Туджман, опира¬
ясь на сильную финансовую поддержку со стороны националистических
хорватских эмигрантов, добился победы на выборах весной 1990 года,
особенно в его упоре на глубокие культурные различия между сербами
и хорватами и необходимость заменить сербов, занимавших в прошлом
большинство ключевых культурных, экономических и административных
позиций в республике, хорватами. Это доказывает иконография нового
режима, особенно повсеместное изображение геральдического щита в
красно-белую шашку, эмблемы средневекового хорватского государства,
а также кровавого государства усташей во время войны (осудить которое
категорически и публично новое руководство так и не смогло). Это дока¬
зывает официальная «хорватизация» языка и романизация письма. Это
доказывает риторика новой хорватской конституции, в которой заявлено
о «полном государственном суверенитете» на основании «исторических
прав хорватской нации» и символически сместившей сербов с их прежне¬
го статуса «совладельцев» республики. Это также доказывает — может
быть, наиболее убедительно — задуманная для государственной адми¬
нистрации, однако вышедшая за эти рамки крупномасштабная чистка, в
результате которой многие сербы потеряли работу17.
Важность этих и подобных событий, речей и практики заключается
не в них самих, а в изображениях и реакциях, которые они пробудили в
хорватских сербах, особенно проживающих в деревнях и небольших го¬
родах области Крайина, и в Сербии. Динамика национализирования, хотя
и неполного и только зародившегося, была достаточно реальной — и
внушающей беспокойство. Однако с помощью различных комбинаций из
селективного утаивания, преувеличения, искажения и откровенной фаб¬
рикации националистически настроенные сербские политики Хорватии
и Сербии должным образом представили эти национализирующие дви¬
жения в другом свете, как предвестие установления ультранационалисти¬
ческого режима, несущего угрозу свободам, средствам к существованию
и — если Хорватия выберет полную независимость — даже жизни хор¬
ватским сербам.
Часто подчеркиваются циничные и оппортунистические манипу¬
ляции, содержащиеся в наиболее резких изображениях и искажениях,
легкомысленно разбудившие призрак режима усташей в целях дискре¬
дитации любой манифестации хорватского национализма. Однако под¬
черкивание манипуляций со стороны элит не объясняет, почему репре¬
17
Ср.: Glenny 1992; Cohen 1993; Denich 1994; Hayden 1992; Hammel 1993; Denitch 1994.

зентации в будущем независимой Хорватии получили такой резонанс и
выглядели достаточно правдоподобно в определенных кругах сербского
населения Крайины, чтобы внушить искренний страх и вызвать боевую
мобилизацию и в конечном итоге вооруженное восстание против хорват¬
ского режима18.
В то время как диадический подход видит в хорватских сербах и, в
частности, сербах Крайины, пассивных простаков, исполнителей или но¬
сителей манипулятивных намерений, исходящих из Сербии, триадичес¬
кий подход видит в них активных участников нарастающего конфликта
и самостоятельных политических субъектов, объясняющих опасности
настоящего в свете зверств прошлого. Весь сложный процесс, в резуль¬
тате которого возникли изображения Хорватии как опасно национализи¬
рующего, даже близкого к фашистскому, государства, зародились и рас¬
пространились среди сербов в определенных этнических приграничных
областях Хорватии, нельзя объяснить только манипуляцией извне. Уси¬
лия радикальных националистов в Сербии мобилизовать обиды и страхи
среди хорватских сербов действительно являлись существенной частью
процесса. Однако большая часть работы по мобилизации обид и страхов
была проделана хорватскими сербами на месте. В то же время существо¬
вали эти обиды и страхи, пригодные для мобилизации. Хотя изображения
зверств времен войны — часто сильно преувеличенных — действитель¬
но широко пропагандировались Белградом, память и рассказы о кровавом
независимом государстве Хорватия военного периода, особенно о страш¬
ной участи многих хорватских и боснийских сербов (Босния входила во
время войны в состав хорватского государства) не были импортированы.
Они локально укоренились, поддерживались внутри семьи и деревенских
кругов и передавались послевоенным поколениям, особенно в этнически
смешанных и частично заселенных сербским большинством пригранич¬
ных регионах, где (за пределами Боснии) произошло большинство крова¬
вых преступлений против сербского гражданского населения и где (снова
за исключением Боснии) располагались главные пункты сопротивления
партизан, а также четников. Поэтому именно среди сербов из деревень
и небольших городов только этих районов — а не, например, среди кос¬
мополитичных сербов Загреба — столкновение с зарождающимся хор¬
ватским государством, интерпретируемым через призму оживших картин
травм военного времени, породило непримиримую оппозицию хорватс¬
кой независимости19.
Такие взаимно отчуждающие столкновения между национализи¬
рующим и все более независимым хорватским государством и напу¬
ганным и все более радикализирующимся сербским приграничным
18 Ср. Glenny 1992 и Denich 1994.
19 Denich 1994; Glenny 1992; Denitch 1994.
168

меньшинством имеет, таким образом, свою собственную дестабили¬
зирующую логику; они не были сдирижированы из Белграда. Однако
сербская «политика родственного государства» стала ключевой для
полной реляционной связи. Установки родственного государства —
включая идентификацию, утверждение, ответственность и требование
поддержать или даже «вызволить» и присоединить к себе этнических
сербов за пределами государственной территории Сербии — имеют
глубокую традицию в сербской политической жизни20. Отношения
между экспансионистской «малой Сербией» (основанной в 1829 году
как независимое королевство, хотя и под номинальным османским сю¬
зеренитетом, и признанное полностью независимым в 1878 году) и
крупными сербскими сообществами в Османской и Австро-Венгерской
империях являлись поводом для конфликтов в десятилетия до Первой
мировой войны и одним из положивших начало войне, когда босний¬
ский сербский националист совершил в Сараево политическое убий¬
ство эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника габсбургского трона.
С формированием после войны доминируемого сербами Югославско¬
го государства, собравшего подавляющее большинство бывших габс¬
бургских и османских сербов, проблематика политики родственного
государства потеряла свою остроту. Даже в реконструированной Тито
после Второй мировой войны (и более уравновешенной в националь¬
ном плане) Югославии она не ставилась открыто. Как русские видели в
Советском Союзе (а не только в РСФСР) «их» государство, так и сербы
рассматривали югославское государство целиком (а не только Сербию)
как свое собственное, считая внутренние границы несущественными
или «лишь административными». Теперь политика родственного госу¬
дарства возродилась в Сербии и сформировалась в России, когда «на¬
ционализирование» составных частей Югославии и Советского Союза
подорвало присущее сербам и русским чувство пребывания «дома» в
пределах всего государства.
Возрождение сербской политики родственного государства — по¬
литической заботы о сербах за границами Сербии — первоначально
исходило из Косово. Хотя формально Косово входило в состав Респуб¬
лики Сербия, конституционное повышение его статуса в 1974 году до
близкого к республиканскому, вместе с постепенной, однако неуклонной
«албанизацией» (вследствие различной рождаемости, сербской эмигра¬
ции и привилегированное положение в культурной и административной
сферах), было воспринято сербской интеллигенцией как «тихая сецес¬
сия», отделяющая Сербию от ее исторической сердцевины21. Сокраща¬
ющееся сербское население в Косово было представлено скандально
20 Lederer 1994.
21 Rusinow 1985. По истории сербского вопроса в Косово см.: Vujacic 1995.
169

преувеличивающим языком первой крупной декларации сербского наци¬
оналистического возрождения как физически и психологически угнета¬
емое национальное меньшинство, едва ли не насильно принуждаемое к
эмиграции, объект «геноцида»22. После «потери» Косово его следовало
вернуть назад, включить в обновленную, набравшуюся сил унитарную
Сербию — программа, с огромным мобилизационным успехом взятая на
вооружение Милошевичем.
Когда Словения, Хорватия, а позднее Босния и Герцеговина начали
движение в сторону независимости, сербская политика родственного
государства — озвученная Милошевичем, его еще более радикальны¬
ми оппонентами и находящимися под контролем государства средства¬
ми массовой информации — распространилась и сфокусировалась на
сербское меньшинство в Хорватии и Боснии. В результате заполонения
средств массовой информации и публичных дискуссий тем, что один
антрополог назвал «рассказами о преследовании и угрозе, связываю¬
щими настоящее с прошлым и спроектированными в будущее»23, по¬
ложение косовских сербов было представлено в обобщенном виде как
угроза сербам везде, где они находятся в положении меньшинства. Пос¬
ле избрания Туджмана эта угроза со стороны Хорватии воспринималась
как чрезвычайно критическая: Хорватия неуклонно представлялась в
качестве профашистской наследницы государства усташей военного
времени. Хорватские заявления о самоопределении и суверенной госу¬
дарственности были встречены ответными претензиями сербов на са¬
моопределение, на право иметь государство для них самих — если уж
не Югославию, тогда хотя бы укрупненную Сербию. Отделение Хор¬
ватии, как открыто предостерегал Милошевич в течение всего 1990 и
первой половины 1991 года, потребует пересмотра границ. Проживаю¬
щие в приграничных областях Хорватии сербы получили поддержку в
организации непримиримой оппозиции новому хорватскому режиму и
его стремлению к независимости, а когда кризис усилился, также воен¬
ную и логистическую помощь.
Внушающая все большие опасения сербская политика родственного
государства являлась вдвойне дестабилизирующей, она подталкивала
как хорватское правительство, так и хорватских сербов занять более не¬
примиримые позиции. Так же, как и восстановление централизованного
сербского контроля над Косово, нарушившее шаткое национальное рав¬
новесие в Югославии, способствовало воспламенению хорватского се-
цессионизма, сербские претензии на право говорить от лица хорватских
22 Это был «Меморандум» Сербской академии науки и искусства, подготовленный в
1986 году. Французская версия была опубликована в Grmek (1993). О Меморандуме см.:
Vujacic 1995.
23 Denich 1993.
170

сербов, поставившие под сомнение хорватский суверенитет и усилившие
представления и страхи перед агрессивной сербской гегемонией способ¬
ствовали движению хорватского правительства в сторону более жес¬
ткой позиции — в сторону полной независимости как конечной цели
(а не обновленного федерального или конфедеративного договора) и в сто¬
рону решительного утверждения своих прав в мятежных приграничных
районах (что стало причиной вооруженных столкновений, повлекших за
собой вмешательство армии, первоначально в качестве миротворческих
сил, позже, однако, скорее как союзника местных вооруженных сербских
формирований). В то же время пансербская риторика, антихорватская
пропаганда и дискуссия о пересмотре границ, исходящие из Белграда,
наряду со все более жесткой позицией хорватского правительства, под¬
толкнувшей сербов, проживающих в хорватских приграничных районах,
к еще большей непримиримости — к такому шагу, как формирование
«Сербского национального совета» (июль 1990), проведению референ¬
дума по вопросу об автономии хорватских сербов вопреки запрету хор¬
ватских властей (август 1990), провозглашению «Сербской автономной
области Крайина» (декабрь 1990) и заявлению об «отделении» области от
Хорватии (февраль 1991).
Здесь не представляется возможным в деталях рассмотреть динами¬
ку взаимодействий, повлекшую за собой начало войны ставшей почти
исключительно сербской «Югославской народной армии» и различными
образованиями народного ополчения хорватских сербов против уступав¬
шей по силе Хорватской армии, в результате которой несколько лет прол¬
илась оккупация почти трети территории Хорватии (включая те части,
где сербы составляли лишь незначительное меньшинство) и окончатель¬
но определился распад Югославии еще до того, как он распространился,
с еще более разрушительными последствиями, на Боснию и Герцеговину.
Мне пришлось ограничиться анализом общих черт взаимодействия меж¬
ду зарождающимся сербским меньшинством в Хорватии, зарождающим¬
ся национализирующимся хорватским государством и зарождающимся
сербским родственным государством, вовлеченными в закручивающую¬
ся спираль недоверия, искажения и взаимных страхов. Мне пришлось ос¬
тавить за рамками анализа не только детальную интерактивную последо¬
вательность этого взаимодействия, но и борьбу между конкурирующими
установками внутри меньшинства, национализирующего государства и
родственного государства. Однако я считаю, что сказанного достаточно
для выявления потенциальной плодотворности реляционного, динами¬
ческого, интерактивного подхода к рассмотрению националистических
конфликтов.
171

5. Заключение
Страхи и заблуждения, негодования и устремления, мифы и воспомина¬
ния, сформировавшие национальный вопрос в Югославии, уже давно хоро¬
шо известны. Но не они предопределили кровавое крушение государства.
Оно явилось непредвиденным результатом взаимодействия подозревающих
друг друга, отслеживающих друг друга, искажающих друг друга полити¬
ческих элит зарождающегося хорватского национализирующего государ¬
ства, зарождающегося сербского национального меньшинства и зарождаю¬
щегося сербского «родственного государства».
Реляционная и интерактивная перспектива, представленная в данной рабо¬
те и иллюстрированная на примере распада Югославии, отдает должное как
структуре, так и случайности в анализе национального вопроса в Восточной
Европе и постсоветской Евразии. Поле отношений, в котором возникает на¬
циональный вопрос, является высокоструктурированным. В постсоветском
случае, например, легко было предсказать — по историческим и институ¬
циональным причинам, а также по конъюнктурным причинам, связанным с
экономическим и политическим кризисом, — что в элитах бывших советс¬
ких республик будут превалировать национализирующие установки некоего
рода, что русские в постсоветских государствах будут представлять себя как
национальное меньшинство и что элиты Российской Федерации будут вовле¬
чены в политику «родственного государства», утверждающую право, а так¬
же обязанность защищать интересы русской диаспоры. В случае Югославии,
опять-таки по историческим и институциональным, а также по конъюнктур¬
ным причинам, появление национализирования, меньшинства и установок
родственного государства были легкопредсказуемыми. Однако ни в этом, ни
в других случаях невозможно было предсказать — и ретроспективно вы¬
явить структурную заданность — того, какую именно национализирующую
установку, какой именно вид самоощущения как меньшинства, какой именно
вид политики родственного государства будет превалировать в борьбе конку¬
рирующих установок внутри этих трех относительных полей, а также даже
как будет развиваться взаимодействие между этими тремя полями. Здесь со¬
циология и история должны признать, а также теоретизировать, решающее
вероятностное значение случайности, присущей социальным и политическим
действиям, не забывая при этом о мощной структурности относительных по¬
лей, где развивается действие или борьба.
Литература
Госкомстат (1991): Национальный состав населения СССР. М.
Arel D. (1994): Language and Group Boundaries in the Two Ukraine. Paper prepared
for a conference on «National Minorities, Nationalizing States, and External National
Homelands in the New Europe», Bellagio Study and Conference Center, Italy.
172

Bourdieu P. (1980): L’identite et la representation. Elements pour une reflexion critique sur
Г idee de region //Actes de la recherche en sciences sociales. № 35. P. 63-72.
Bourdieu P. (1985): Social Space and the Genesis of Groups // Theory and Society. Vol. 14.
P. 723-744.
Bourdieu P, Wacquant L. (1992): An Invitation to Reflexive Sociology. Chicago.
Briigel J. W. (1967): Tschechen und Deutsche 1918-1938. Munchen.
Cohen L. J. (1993): Broken Bonds. The Disintegration of Yugoslavia. Boulder.
Denich B. (1993): Unmaking Multi-ethnicity in Yugoslavia. Metamorphosis Observed//
Anthropology of East Europe Review. Vol. 11. № 1-2. P. 43-53.
Denich B. (1994): Dismembering Yugoslavia. Nationalist ideologies and the Symbolic
Revival of Genocide //American Ethnologist. Vol. 21. № 2. P. 367-390.
Denitch B. (1994): Ethnic Nationalism. The Tragic Death of Yugoslavia. Minneapolis.
Glenny M. (1992): The Fall of Yugoslavia. The Third Balkan War. London.
Grmek M. и др. (et. al.) (1993): Le nettoyage ethnique. Documents historiques sur une
ideologic serbe. Paris.
Hammel E. A. (1993): The Yugoslav labyrinth// Kreisler H. (ed.): Crisis in the Balkans.
Berkeley. P. 1-33.
Hayden R. (1992): Constitutional Nationalism in the Formerly Yugoslav Republics // Slavic
Review. Vol. 51. № 4. P. 654-673.
Horowitz D. (1985): Ethnic Groups in Conflict. Berkeley.
Jaworski R. (1977): Vbrposten oder Minderheit? Der sudetendeutsche Volkstumskampf in
den Beziehungen zwischen der Weimarer Republik und der SR. Stuttgart.
Lederer I. J. (1994): Nationalism and the Yugoslavs// Sugar P. F., Lederer I. J. (ed.):
Nationalism in Eastern Europe. Seattle. P. 396-438.
Macartney C. A. (1934): National States and National Minorities. London.
Macartney C. A. (1937): Hungary and Her Successors. The Treaty of Trianon and Its
Consequences 1919-1937. London.
Magas B. (1993): The Destruction of Yugoslavia. London.
Rothschild J. (1974): East Central Europe between the Two World Wars. Seattle.
Rusinow D. (1985): Nationalities Policy and the «National Question»// Ramet P. (ed.):
Yugoslavia in the 1980s. Boulder. P. 133-165.
Sheffer G. (1986): A New Field of Study. Modem Diasporas in International Politics//
Sheffer G. (ed.): Modem Diasporas in International Politics; London. P. 1-15.
Smelser R. M. (1975): The Sudeten Problem 1933-1938. Vblkstumspolitik and the
Formulation of Nazi Foreign Policy. Folkestone.
Smith A. (1983): State and Nation in the Third World. The Western state and African
nationalism. New York.
Szporluk R. (1994): Reflections on Ukraine after 1994. The Dilemmas of Nationhood // The
Harriman Review. Vol. 7. № 7-9. P. 1-9.
Vujacic V. (1995): Communism and Nationalism in Russia and Serbia. Berkeley.
Weiner M. (1970): The Macedonian Syndrome // World Politics. Vol. 23. № 1. P. 665-683.

Новые национализмы
в Восточной Европе — шестая волна?
Ганс-Юрген Пуле
Выбранная формулировка темы уже содержит тезис: национализмы в
посткоммунистической Восточной Европе являются новыми, как мини¬
мум некоторые их черты существенно отличаются от прежних национа¬
лизмов, образуя новый тип. Если это так, то мы, вероятно, имеем дело с
новой волной националистического самоудостоверения и мобилизации,
которая станет, по моим подсчетам, шестой. Вопрос новизны, как и воп¬
рос предыдущих пяти волн, требует сравнения, так как каждый чуть бо¬
лее общий термин и понятие общественных и исторических наук может
быть получен только путем сравнительных исследований11.
Это, конечно же, можно реализовать только в более крупных срав¬
нительных проектах при участии большого числа дисциплинированных
исследователей. Отдельные участники имеют при этом право — я также
воспользуюсь им — иногда прибегать к схематичным контурам, него¬
товым концепциям и общим допущениям, незавершенным и не допус¬
кающим буквального понимания. Такие грубые подходы оправдывают
себя тем, что они при удачной формулировке вопросов делают новые и
интересные просеки в чаще материала, ставят исчерпывающие вопросы,
способные продвинуть дискуссию и отработать отдельные случаи более
четко и глубоко. Таково намерение.
Сначала я хочу прояснить некоторые проблемы дефиниций и еще раз
обобщить центральные исходные вопросы, далее кратко охарактеризо¬
вать «классические» пять волн предшествующих так называемых нацио¬
налистических движений1 2 и их механизм и, наконец, обсудить важнейшие
1 Такой анализ требует четких вопросов, эксплицитных условий и теоретических пред¬
положений, а также как минимум двойного прогона по эмпирическому материалу. См. под¬
робнее: Puhle 1979.
2 То, что Ганс-Юрген Пуле здесь называет «националистическим движением», в дру¬
гих статьях этого исследования называется «национальным движением», ср. по вопросам
терминологии с. 28-30 в этом томе (прим. ред.).
174

аспекты и контуры посткоммунистических национализмов в сравнении.
При этом я, вероятно, задам больше вопросов, чем дам ответов. Надежда
состоит в том, что вопросы будут умными, т. е. соответствуют проблеме
и идут в правильном направлении.
1. Краткие определения
Под национализмом я понимаю прежде всего политическую идеологию,
постулирующую наружу преимущество интересов собственной нации над
другими в качестве указаний для политики, отстаивание этих интересов
чаще всего оправдывается предположениями культурного, приобретенного
исторически, обоснованного религиозно или биологически превосходства
и соответствующее миссионерское сознание. При этом вовнутрь принад¬
лежность к нации ставится выше всех других социальных групповых при¬
надлежностей. Часто границы нации являются неясными и не совпадают с
границами государства, которое тогда уже не является «национальным го¬
сударством» в узком смысле. Прежде всего остается неясным, что же такое
«нация». Ее можно понимать в общем как исторически (более-менее) сло¬
жившуюся социальную большую группу с ценностным сознанием иден¬
тичности. Эта группа, как правило, крупнее племени и не всегда идентична
с обществом государства. Закрепление отношений между членами группы
происходит большей частью благодаря культурно-языковым, религиозным
(которые вместе часто называются «этническими»), социально-экономичес¬
ким или политически-институциональным факторам. Это остается очень
формальным. Сюда можно добавить идею Фердинанда Тённиса о том, что
«нация» всегда является фикцией, которая путем аналогии выдает обще¬
ственный феномен за общностный. И я добавляю, что «нация» всегда являет¬
ся социальным фактом, который определяется соответствующими заинтере¬
сованными лицами (т. н. «националистами») в отношении (существующего
или несуществующего) государства вдоль линий, устанавливающих соотно¬
шения власти в определенном обществе. Нация всегда является конструк¬
цией, продуктом «преднамеренного формирования» (как у Хуана Линца).
Однако определение не может быть произвольным; ограничивающие крите¬
рии должны быть понятными для достаточного числа людей (что объясня¬
ет стратегические преимущества «материального» (tangible) этиносиндрома
перед абстрактным конституционным патриотизмом). Критерии могут быть
найдены в языке, культуре, религии, традициях и институтах, догматах и ми¬
фах, например, о «расе» или «миссии», в том, что Тённис называет «понима¬
нием», в коммуникационных сетях, которые обосновывают включение или
исключение и этаблируют образы врагов, или в «соообществе по судьбе»
Отто Бауэра, которое становится «сообществом по характеру»3.
3 Ср. Weber 1964. S. 29 и сл., 303 и сл., 674 и сл.; Tonnies 1988. S. 34 и сл.; Linz 1993;
Bauer 1924; Puhle 1995.
175

2. Исходные для проблемы вопросы
Здесь я рассмотрю шесть вопросов, сформулированных для этого
сравнительного проекта, т. е. в сокращенной форме особенно вопросы:
• о конструирующих нацию признаках в отдельных понятиях нации;
• об отношении государственного национализма к этнонационализму;
• о социальных носителях национализма;
• соответствующих демократических и авторитарных / тоталитарных
вариантах национализма;
• готовности к насилию и войне в национальных движениях;
• отношении между угрозой демократии и насильственным потен¬
циалом.
Эти вопросы можно, конечно, систематизировать и объединить по-
другому, также следует учитывать, что первые четыре вопроса, скорее
всего, выявят для определенных фаз конкретного национализма более
четко очерченные и возможно более постоянные заключения, чем два
последних о готовности к насилию и войне и отношении между угрозой
демократии и насилием, ответы на которые зависят от большого числа
внешних факторов, констелляций и воздействий. Особенно последний
вопрос затрагивает широкую панораму актуального состояния опреде¬
ленной демократии, ее предыстории, ее особенных линий разлома и уг¬
роз, ее способности оправдать и политически «удовлетворить» ожидания
ее граждан, от которой, в свою очередь, зависит поддержка демократии
(supports) и ее легитимность, без достаточного наличия которых она не
может выжить. Сможет ли демократия оправдать или разочаровать эти
ожидания, не всегда напрямую связано с «национальными» проблемами.
К этому списку мне бы хотелось добавить два дополнительных воп¬
роса:
• вопросы специфических социально-экономических, институцио¬
нальных, политических и культурных констелляций, в которых или из
которых вырастает националистический механизм и движение, и
• вопросы соответствующих перевешивающих функций определен¬
ного национализма, т. е. какие проблемы он в особенности помогает от¬
работать, в чьем интересе, с какими результатами и т. д.
Такие вопросы могут повысить категориальную четкость и различитель-
ность и, кроме того, подкрепить мой тезис, что в случае посткоммунисти¬
ческих национализмов речь идет о категориально новом типе. Ведь новое
существенным образом исходит совсем из констелляций и функций.
При операционализировании этих двух вопросов особую роль игра¬
ют вопросы о характерных путях модернизации общества и его частей,
о комбинациях факторов развития и достигнутых уровней развития и его
важнейших экономических и социальных индикаторах, об отношениях
«национальных» («этнических», религиозных, культурных) и социаль¬
176

ных «разделительных линий» (cleavages), о размере, протекании и перио¬
дизации национального движения (к примеру, в виде модифицированной
модели протекания Хроха4). Многие из этих вопросов уже тематизируют
центральные сферы отношений государства, нации и того, что теперь на¬
зывают «гражданским обществом». Полезным может оказаться экспли¬
цитный и систематический поиск интегрирующих и дезинтегрирующих
факторов в констелляции развития определенного национализма или
национального движения, например, доля репрессий, организаторская
эфективность, просто размер, образцы для подражания в окружении, от¬
носительная внутренняя гомогенность или гетерогенность.
3. Пять волн националистических движений
Под «волнами» здесь подразумеваются типологически различные, по-
разному функционирующие и различаемые по констелляции и функциям
связные процессы, которые частично длились очень долго и наслаивались
друг на друга и перекрывались, так что они не всегда систематически сле¬
довали друг за другом. Кому при этом слово «волны» мешает, может его
заменить словами «связка типов» или «крупный тип».
Мне кажется правильным выделение пяти крупных групп случаев
националистических движений, которые часто выявляют крупнорегио¬
нальные, специфические в развитии и функциональные, а также часто
временные общие черты:
• национализмы этаблированных ранних западных национальных го¬
сударств, т. е. США, Франции, Великобритании, Швеции, Дании, Португа¬
лии, а также Испании вопреки ее фактической многонациональное™;
• относительно сильные и развитые «припозднившиеся» (latecomers)
с национальным государством страны, а именно Италия, Германия и Япо¬
ния начиная с реформ Меджи;
• традиционные и очень различные национализмы не имеющих госу¬
дарств наций Восточной Европы, которые с XIX века стремились осво¬
бодиться из многонациональных империй, в которой или в которых они
находились, Российской царской империи, Османской империи и Габ¬
сбургской монархии (в случае Польши к ним присоединяется Пруссия);
• более поздние националистические или регионально-националис¬
тические движения малых народов в якобы единых восточно- и западно¬
европейских государствах, т. е. каталанцев, басков и галичан, ирландцев,
шотландцев и валлийцев, корсиканцев, бретонцев, эльзасцев, фламанд¬
цев, валлонов, фризев, жителей Юры и др., по ту сторону Атлантики так¬
же Квебек в Канаде5;
Ср. Hroch 1968; Hroch 1985.
Ср. прежде всего очерки в: Beramendi, Maiz, Nunez 1994.
177

• ориентирование на развитие популистических национализмов «тре¬
тьего мира» в XX веке, на южных континентах, а также в арабском и ис¬
ламском пространстве, в Индии или Китае6.
Новые посткоммунистические национализмы Восточной Европы со¬
ставили бы, таким образом, шестую волну, если мы сконструируем их как
новый тип, а не рассматриваем как продолжение третьей или пятой волн
или как смешанный тип. Различные волны националистического движе¬
ния и политики этаблировали определенные парадигмы.
Первые две волны, включающие ранние или поздние этаблирован-
ные западные национальные государства (и Японию), демонстрируют
в сравнении, насколько важны могут быть различные «пути развития»
(trajectories), т. е. различные комбинации большой связки факторов мо¬
дернизации, которые мы здесь можем упрощенно снабдить заголовками:
бюрократизация, индустриализация и демократизация. Соответствен¬
ные пути развития современных обществ и их современное проявление
и характеристики являются результатами этих различных комбинаций
и смесей факторов. Это становится ясно на примере крупных запад¬
ноевропейских реальных типов. В Великобритании, например, ранняя
индустриализация породила и способствовала демократизации; бюрок¬
ратизация началась позже, примерно в середине XIX века, прежде все¬
го с целью регулирования социальных последствий индустриализации.
На европейском континенте, напротив, перевешивало наследство абсо¬
лютизма. Бюрократизация и меркантилизация стояли у истока, однако
Великая французская революция вносит сюда большое различие. Во
Франции модернизация в значительной степени определялась смесью
из бюрократизации и демократизации, тогда как индустриализация на¬
чалась позже и не особо повлияла на институты. В Пруссии и Герма¬
нии, напротив, перевешивала смесь из бюрократизации и индустриали¬
зации как гегемониальных факторов, а демократизация осталась вглубь
XX века дефицитной. Это исходные составляющие констелляции. Поз¬
же, в XX веке, все чаще встречаются конвергенции и сближения между
этими различными схемами.
В отношении национального элемента и национального государства
это означает, что в Великобритании национальное государство строи¬
лось параллельно демократизации также снизу, во Франции преимуще¬
ственно сверху, однако тем не менее одновременно и взаимосвязанно с
демократизацией, тогда как в Пруссии и Германии оно возникло еще в
преддемократическом, административно-авторитарном контексте с соот¬
ветствующими последствиями для характера и особых сдерживающих
демократизацию воздействий национализма и ультранационализма. Не
6 Ср. подробнее: Puhle 1986.
178

следует также забывать, что во всех случаях национальные лояльности
образовались в последнюю очередь. В начале стоят местные и региональ¬
ные связи, а также там, где существовали абсолютистские традиции —
государство. Решающие толчки к модернизации произошли в этих строе¬
ниях. Нации пришли позже7.
Однако современное национальное государство является западноев¬
ропейским, или, если принимать в расчет США, западным экпортным
продуктом. Это случилось главным образом в силу того, что современ¬
ная нация — как олицетворение граждан государственно организован¬
ного свободного общества — и принципы современной демократии
были неразрывно связаны с признанием народного суверенитета вслед
за американской и Великой французской революцией. В конце концов он
распространился с Западной Европы через Центральную и Восточную
Европу на весь мир и долгое время считался типичным современным го¬
сударством, будучи привлекательным в силу своей экономической про¬
изводительности, модернизационного и интеграционного потенциала (по
крайней мере, в кризисные переходные времена), его мощности в обес¬
печении правовой государственности, участия, парламентского контроля
и институционализации социальных и политических конфликтов, позже
также социальных гарантий и обеспечения. Это часто можно найти в
проектах националистов и демократизаторов. В реальности, однако, по¬
строение нации и установление демократии не всегда шло рука об руку
или даже синхронно, однако настолько близко, насколько «нация» уже
присутствовала в сознании граждан, когда они начали устанавливать де¬
мократию (как, например, во Франции и Великобритании).
Широкое понимание национализма — от скромного национального
самоудостоверения в желании составлять одно целое до агрессивной эт¬
ноцентристской мобилизации — и демократизация не обязательно были
прямо позитивно или негативно связаны друг с другом в конкретных
случаях. Национализм особенно похож на голову Януса: он может быть
правым или левым, революционным, реформистским, прогрессивным и
реакционерным, часто все вместе, тогда как демократизация, если она за¬
служивает своего имени, всегда находится на прогрессивной стороне. На¬
ционалистические аспирации могут способствовать демократизации пре¬
жде всего, если национализм находится в своей нарастающей фазе, хочет
что-либо установить, еще имеет эмансипаторский потенциал. Однако
они могут также тормозить или препятствовать демократизации, прежде
всего в фазе сохранения статуса-кво, после того как националистическое
движение добилось власти, или его цели были достигнуты другим путем.
Здесь очень многое зависит от конкретных целей национального движе¬
ния и его демократического потенциала.
7 Подробнее по этой теме: Puhle 1995; Breuilly 1993.
179

При этом прежде всего важно, имеет ли затронутая нация принадле¬
жащее «ей» государство или она должна его добиться. Даже соответ¬
ствующее конкретное определение того, что является или должно быть
«нацией», существенно зависит от этого обстоятельства. Так, нации Вос¬
точной и Центральной Европы из-за отсутствия государств поначалу
(и это сохраняет отпечаток, как известно, долгое время) определялись
преимущественно по культурным аспектам, по языку, религии и общей
истории, в традициях Иоганна Готтфрида Гердера или Эрнста Морица
Арндта: «Один народ, насколько достает язык» («культурная нация» про¬
тив «государственной нации», «этнос» против «демоса», «объективное»
против «субъективного» и т. д.)8. Эти нации должны, по идее, получить
их собственные государства в соответствии с пуристическим девизом на¬
циональных государств, который Эрнест Геллер выразил формулой: «Ру-
ритания для руританцев. И все неруританцы — вон!». Западный тип де¬
финиции ориентировался, напротив, на нацию как сообщество граждан
государства в политическом и волюнтаристическом ключе (plebiscite de
tous les jours Эрнеста Ренана). Даже хотя во Франции также сравнительно
рано к ним присоединились кулыуралистические коннотации, которые
позже, после установления социал-дарвинизма начиная с 1860-х годов, во
всем западном мире пропитались биологическими, расистскими, народ¬
ными и империалистическими красками9. На Западе также образовались
таким образом реальные смешанные типы определения нации. Однако
первоначальные импульсы, констелляции факторов и приоритеты видны
по сей день и определяют соответствующее соотношение от националь¬
ного самоудостоверения до заклинания и построения демократических
институтов. Это не случайно выражается в дихотомии старших и моло¬
дых этаблированных национальных государств, т. е. государств первой и
второй волн. Этот феномен «припозднения» стоит за яркими различиями
в юрисдикции по гражданству10 и прежде всего за различием, переходит
ли национализм плавно в фашизм (как у «припозднившихся»), или же он
мобилизуется в целях шовинистического крестового похода за демокра¬
тию или в целях пацифицирующих стратегий по де Голлю (у старших).
На примерах третьей группы, традиционных национализмах Вос¬
точной Европы, отчетливее становятся дополнительно еще две важные
точки зрения. Во-первых, предыстория и определенные констелляции
факторов возникающего национального движения без государства также
решающим образом — а также вполне различным образом — находятся
под влиянием структур и институтов, интересов, приоритетов и полити¬
ки правящих многонациональных империй. Российская царская импе¬
8 См. прежде всего постановку проблемы у Lepsius 1990. S. 232 и сл.
9 Renan 1882; Safran 1991.
10 См. особенно: Brubaker 1992.
180

рия была во многих отношениях более репрессивной, чем Габсбургская
монархия или Османская империя, однако два последних также сильно
различаются с точки зрения их политических приоритетов, значимости
институтов, степени правовой государственности и мотивов, с которы¬
ми соответствующая государственная власть более или менее терпела,
ограничивала или попустительствовала националистским движениям.
Степень соответствующего повседневного приобретения и сохранения
автономии была достаточно различной, часто даже между различными
регионами одной и той же империи. Очень наглядно это становится на
примере внутренних различий между частями позже национального го¬
сударства, которые принадлежали различным империям, как в Польше
или на Украине, или даже в Югославии. В случае Габсбургской монархии
институциональное, юридическое и политическое значение имела при¬
надлежность малой нации до 1867 года к австрийской или венгерской
половине империи.
Второй важной точкой зрения является значение конкретного раз¬
вития событий во времени, в особенности соответствующая последо¬
вательность стадий развития определенного национального движения
(по терминологии Хроха, таким образом, в особенности АБ, БВ и НГ)
их скрещения и упорядочения по отношению к центральным переходам
к общему государству (т. е. «гражданская революция», «индустриальная
революция» или организация рабочих). Здесь можно наблюдать непо¬
вторимые схемы, которые — с определенной произвольностью — так¬
же можно объединить в типы, как Хрох (для Востока) и я (для Западной
Европы) уже попытались это сделать в другом месте11. Особенно важным
при этом становится вопрос, в терминологии Хроха, лежит ли переход
национализма к массовому политическому движению (БВ) до перелома
«гражданской революции» (ГР) или наоборот. В первом случае нацио¬
налистические требования и гражданские права всегда полностью ин¬
тегрированы, во втором — не всегда и не везде. Кроме того, существует
третий случай открытого восстания в борьбе за политическую самостоя¬
тельность (большей частью против османов), когда оба требования появ¬
ляются поначалу далеко друг от друга и раздельно11 12.
Это относится также к национализмам четвертой волны, т. е. малых
и периферийных, часто также называемых «регионалистскими» нацио¬
нальными движениями в Западной Европе, которые значительно чаще
стремились к внутренней автономии или федерализации государства,
чем к образованию нового национального государства. Здесь также мож¬
но найти различные интенсивности и типы. При этом требует особого
объяснения, почему в Западной Европе лишь немногие региональные на¬
11 Hroch 1978; Puhle 1994.
12 Ср. статью Мирослава Хроха в этом томе.
181

циональные движения достигли фазы В, по Хроху, так называемого про¬
рыва к массовому политическому движению. Исключения составляют
только Каталония и Страна басков (где автономизацию можно понимать
как аналог образования национального государства), ирландцы, а также,
скорее всего, корсиканцы. Чтобы выяснить, почему эти немногие смогли
завершить переход к массовому политическому движению, а другие —
галичане и окситанцы — нет, хотя их развитая культурно-национальная
идентичность бросается в глаза, нужно взвесить различные социально-
экономические, культурно-языковые и исторически-институциональные
факторы. При этом важными становятся прежде всего четыре фактора:
• различия в относительном развитии всего государства — более вы¬
сокая степень развития одного региона способствует, как правило, наци¬
ональным аспирациям, однако есть исключения (Ирландия, разделенный
Уэльс);
• собственный язык и культура, которые являются необходимым, од¬
нако далеко не единственным достаточным условием для успеха нацио¬
нального движения;
• (очень важно и часто остается незамеченным) наличие собственных,
отличных (настоящих или прошлых) административных и политических
структур и институтов: «институциональный капитал» (Каталония, Стра¬
на басков и Шотландия выиграли от этого, их недоставало в Галиции,
Уэльсе или Бретани);
• в случае особой остроты насилия (Северная Ирландия, Страна бас¬
ков) следует также при случае учитывать особенно высокую степень реп¬
рессий и фрустраций13.
В общем это зависит — особенно в этаблированных демократиях
с различными и по-разному гибко построенными институтами — от
возможности и способов совмещения желаний и требований «малых»
национализмов с существующим потенциалом институциональных ус¬
тройств государства. Федеральные или интегрально регионализирован¬
ные и «автономизированные» механизмы (как в Испании) имеют здесь
большее преимущество14. Пятая волна «третьего мира» — или наци-
онализмы развивающихся стран — является особенно интересной в
свете наших вопросов относительно новых национализмов в Восточной
Европе, во-первых, потому что речь идет частично о похожих механиз¬
мах завистимости и освобождения, отставания и стратегий развития, во-
вторых, потому, что государству в обоих случаях отводится центральная
роль и отношение национализма и демократизации в некоторых пунктах
становится категориально схожим. Кроме того, архетип национализмов
третьего мира и без того берет свое начало из России, от народников.
13 Ср.: Puhle 1994; Puhle 1995.
14 Подробнее по этой теме: Linz 1997.
182

Национализмы развивающихся стран различаются от более старших
европейских, в особенности своей сильной ориентацией на развитие.
В XX веке они, как правило, выступают в тесной связи с антиимпериа¬
листическими постановками целей и популистскими многоклассовыми
движениями и имеют более четко артикулированный эмансипаторский
потенциал. Его возможными носителями являются местная буржуазия
и средний класс. Обращение к нижним слоям, к «народу», целенаправ¬
ленно применяется сверху для «построения нации» (nation building) и
национальной интеграции, которая, в свою очередь, должна поддержи¬
вать часто трудный процесс «построения государства» (state building),
что является условием запланированной и последовательной политики
развития. Чтобы сделать последнюю приемлемой, необходимы широкие
коалиции, и для их образования напрашивается применение националь¬
ной идеологии и риторики.
Сравнительная типология национальных движений
Таблица 1
1
Интеграция:
Англия, Франция
АБ — БВ — ГР/НГ — ИР — ОР
2
Припозднившаяся интеграция:
Германия
АБ — ИР/БВ — (ГР) — ОР/НГ
3
Интегрированная диссоциация:
чехи
норвежцы, финны
АБ — ИР — ГР/БВ — ОР — НГ
АБ — ГР/БВ — ИР НГ — ОР
4
Припозднившаяся диссоциация:
эстонцы, хорваты, словаки
АБ —БВ —(ГР) —ИР —НГ —ОР
5
Повстанческая диссоциация:
сербы, болгары
ирландцы
АБ — БВ — (ГР) — НГ — ИР — ОР
АБ — (ГР) — БВ — НГ — ИР -ОА
6
Деинтегрированная диссоциация
I (развитая):
фламандцы
валийцы
каталанцы
баски
валлоны, эльзасцы
ГР — ИР — АБ — ОР
ГР/ИР — АБ ОР
ГР —ИР —АБ —ОР —БВ —(НГ)
ГР —ИР —ОР —АБ —БВ —(НГ)
ГР —ПР —ОР —АБ —(БВ —НГ)
7
Деинтегрированная диссоциация I
(недоразвитая):
галичане, окситанцы, бретонцы,
корсиканцы
ГР — АБ — ИР — ОР — (БВ)
ГР —ИР —ОР —БВ
ГР — «Гражданская революция»
ИР — Индустриализация
ОР — организация рабочего движения
АБ — Преход к культурному национализму
БВ — Переход к политическому национа¬
лизму
НГ — «национальное государство» (или
эквивалент) (по М. Хроху)
183

Здесь национализм способствует национальной интеграции в стра¬
не, может предстать во внешних отношениях в виде антиимпериализма,
отвлекает от внутренних социальных напряжений и конфликтов и оп¬
равдывает возможные жертвы, особенно жертвы недостаточной или за¬
торможенной демократизации, а также выходящие за классовые рамки
обращения ко всем, к «народу». Он выявляет много популистских черт,
которые усиливаются за счет борьбы с этаблированными олигархиями,
проникновения национальной партии насколько возможно во все обще¬
ственные и возрастные группы и секторы производства, за счет высокого
уровня мобйлизации, подключения кооперативных, профсоюзных или
полувоенных организаций, а также за счет попыток легитимирования
харизматических лидеров путем перераспределения или усиленного рас¬
пределения и массовой мобилизации при одновременном контроле над
массами. Для всех этих «национал-революционных» или реформистских
движений ориентированная на развитие «субстанциальная» демократия
оказывается намного важнее формального набора демократических пра¬
вил; они часто этаблируют чистые диктатуры.
Первую и принципиальную схему сегодняшних национализмов треть¬
его мира мы находим уже у русских народников в конце XIX века. На¬
родники были реакционерами в том, что они хотели восстановить ро¬
мантизированное аграрное общество, однако они были предвестниками
революции, так как они нарушили общественный консенсус, боролись
против царской системы, «западничества» и значительной частью импор¬
тированного капитализма. Их национализм был антиимпериалистским и
в неразвитой стране без буржуазии и многочисленного рабочего класса
одна из очень немногих возможностей организации поиска новых при¬
емлемых путей развития на широком социальном базисе. Даже Ленин
признал это.
Многочисленные популистские и национал-революционные концеп¬
ции и формы господства в третьем мире до сегодняшнего дня следовали
типологии этого образца, расширили и развили его. Здесь следует назвать,
например, революционное движение в Мексике, Боливии, поначалу также
на Кубе и в Никарагуа, диктаторы как Жетулиу Дорнеллес Ваграс и Хуан
Доминго Перрон и многочисленные организации в других латиноамери¬
канских странах от Коста-Рики до Чили, которые интересным образом
пережили даже последние авторитарные военные диктатуры; далее боль¬
шинство движений деколонизации в Африке (Нкрума, Ньерере, Кениа¬
та) и их потомки, китайская Гоминьдан или Индийский национальный
конгресс. Даже китайский маоизм не обошелся без определенных черт
популистского национализма, которые с самого начала возникли в силу
следования национальным традициям и прежде всего из концепции КПК
как многоклассовой партии. Наибольшая фаза успеха этих движений,
начавшаяся после 1910 года и усилившаяся еще раз после 1945 года в
184

тесной связи со специфическими большей частью заменяющими импорт
стратегиями развития, возможно, уже закончилась — как минимум в так
называемом «третьем мире» и в его специфической форме направляемой
государством и интервенционистской политики развития. Это произошло
также не в последнюю очередь в силу типичных ограничений, которые
исходят из двуличности Януса этих национализмов. Во времена, когда
именно в этой части света растет интернационализация и глобализация,
перспективность стратегии «развития в рамках одной страны» должна
уменьшаться15.
4. Национализмы после коммунизма
Специфический фон национализма в посткоммунистических ситуа¬
циях способствует тому, что новые националистические мобилизации не
могут больше соответствовать одному из названных типов, они выступа¬
ют заново смешанными и могут выявить черты всех пяти ранних кате¬
горий от русского державного шовинизма через всех «припозднивших¬
ся» восточно- и западноевропейских диссоционистов, сецессионистов,
автономистов до национализмов развития и «строителей нации» (nation
builders) «третьего мира». К тому же здесь в современном контексте вы¬
ступают совершенно новые проблемы, в первую очередь как следствие
того, что национальная мобилизация происходит в обществах, имеющих
за плечами десятилетия коммунизма с соответствующими преформация¬
ми и деформациями.
С одной стороны, в националистических мобилизациях есть более
или менее сильные перевесы старых континуитетов, а именно из до-
коммунистического периода и из периода коммунистического режима,
которые чаще оказываются более сильными. Во-вторых, в большинстве
стран и регионов, за исключением таких немногих наиболее развитых,
как Польша, Венгрия, Чехия, возможно Словения, существуют четкие
аналогии с классическим синдромом деколонизации и ориентированным
на развитие «построением государства» и «образованием нации» с соот¬
ветствующими популистскими требованиями мобилизации.
С другой стороны, мы находим, в-третьих, обобщающий и непов¬
торимый знак в одновременности двух переходных процессов, полити-
чески-институционального: от коммунистического авторитаризма или
тоталитаризма к чему-то другому, если повезет, то к демократии, и соци¬
ально-экономического: от реального социализма к рыночной экономике
и — как угодно смешанному и заторможенному — капитализму. Этот
фон коренным образом отличается от обстоятельств всех других наци¬
онализмов и всех ранних волн смены режимов от недемократических к
15 См. подробнее: Puhle 1986.
185

демократическим, включая последнюю «третью волну» (по подсчетам
Хантингтона) в Южной Европе, Латинской Америке, Восточной Азии и
Южной Африке16. Это новое качество кумулированной «мегатрансфор¬
мации» влияет, в-четвертых, также на соотношение национализма и де¬
мократии или демократизации.
В качестве центрального дифференцирующего критерия для меня на¬
ряду с просто размером выступает соответствующий уровень экономи¬
ческого развития вместе со стоящим за этим конкретным путем развития.
(Здесь стоило бы проверить, существуют ли различия где-нибудь еще.)
От него зависят как шансы удовлетворяющей способности политичес¬
кой системы (и таким образом ее «поддержки»), так и степень и форма
общественного дифференцирования, построения групп и элит, интересов
и «разделительных линий», т. е. вся сфера «гражданского общества» в
целом. Относительная сила или слабость гражданского общества по от¬
ношению к «государству» все больше рассматривается с точки зрения
его способности поддержать или помешать демократии, однако также (и
особенно важно) степень и масштаб секуляризации в смысле ориентации
ценностей, а также «понижение статуса» (disestablishment} бывшей госу¬
дарственной церкви. Чем секуляризированней общество, тем больше ни¬
велируются традиционные различия между католическим, православным
и мусульманским фоном и условия националистической мобилизации в
Восточной Европе. В отличие от других я также не верю, что, например,
ислам в принципе является препятствием демократии. То же самое мож¬
но было по праву сказать о римском католицизме около 1900 года или
о греческом православии около 1950 года. Доказывая противное, можно
исходить из того, что общества должны быть достаточно секуляризиро¬
ванными, чтобы нейтрализовать возможное торможение демократии в
силу религиозных причин.
О континуитетах. Здесь следовало бы в первую очередь поставить
вопрос, какие перевесы из старших, докоммунистических идеологизмов,
мифов, схем мобилизации используются по сей день националистами в
конкретных случаях, какие устоявшиеся формулы пропаганды исполь¬
зуются, какие прежние группы носителей, интересов, «разделительных
линий» и конфликтов (как внутри, так и по отношению к соседям) вдоль
каких конфликтных линий еще существуют. Во-вторых, следует исследо¬
вать, произошло ли и каким образом происходило выражение, перефор¬
мирование, расставление новых акцентов, усиление, ослабление, вытес¬
нение или удержание этих перевесов за счет политики и общественного
развития коммунистического периода. В-третьих, следовало бы также
проверить, как, в чьих интересах и в каком направлении действуют эти
перевесы в современной фазе трансформации. Здесь наблюдаются, с од¬
16 Huntington 1991. Ср. по этой теме Linz, Stepan 1996; Gunther, Diamandouros, Puhle
1995; Merkel 1996, 1997.
186

ной стороны, поразительные континуитеты, например, в устоявшихся
формулах пропаганды и догмах сербских и хорватских националистов
или же в феномене «затяжного» (longue duree) движения в Беларуси,
Восточной Украине и Македонии или у боснийских мусульман. С другой
стороны, конкретные политические мероприятия создали изменившие¬
ся ситуации (в Крыму, в Приднестровье, на Украине и в других местах).
Здесь также рекомендуется взгляд на этапы развития, по Хроху, в особен¬
ности значение перехода к массовому националистическому движению
по отношению к «гражданской революции» (БВ и ГР), индустриализации
(БВ и ИР) и организации рабочего движения (БВ и ОР).
Об аналогии со случаями деколонизации и отставания в развитии.
Здесь наблюдаются важные параллели с функциональной точки зрения,
по крайней мере, в немногих развитых регионах, которые долго находи¬
лись под русско-советским господством и чья собственная признанная
национальность в смысле национального самоудостоверения не всегда
была сама собой разумеющейся. Даже в Греции с ее сильным граждан¬
ским обществом, национальной идентичностью и гораздо менее остры¬
ми проблемами трансформации Всегреческое социалистическое движе¬
ние ПАСОК во главе с Андреасом Папандреу пользовалось вплоть до
1990-х годов риторикой движений национального освобождения треть¬
его мира17. Насколько более сходными должны быть тогда националис¬
тические и популистские движения освобождения в еще менее развитых
странах, реагирующих на советский империализм, русскую централи¬
зацию, навязанное отставание в развитии и стагнацию, в которых госу¬
дарство разве что потенциально сильное, но недостаточно эффективное,
а гражданское общество также нужно сначала построить, как и нацию —
скорее сверху, чем снизу. С ростом проблем аналогия с национализмами
третьего мира натыкается на ее границы, принимая во внимание отсут¬
ствие или микроскопичность типичных традиционных носителей этого
вида национализма: местной буржуазии и среднего слоя.
О проблеме одновременной двойной трансформации в сторону де¬
мократии и рыночной экономики (если все складывается удачно). Здесь
главной проблемой является порядок и координация приоритетов меж¬
ду политическо-институциональной и социально-экономической сменой
режима в синхронизированном процессе перестройки, который, как пра¬
вило, не допускает возможности провести их по очереди и требует тща¬
тельного согласования отдельных шагов (знаменитое sequencing). Гор¬
бачев провалился при попытке одного варианта несинхронизированной
последовательности (демократическое открытие перед экономическими
реформами), другой вариант (капитализм перед политическими рефор¬
мами) вряд ли принесет китайцам больше демократии. В случае двойной
трансформации оба процесса должны, без сомнения, проводиться одно-
17 Ср.: Spourdalakis 1988; Diamandouros 1993.
187

временно, чтобы удовлетворяющая способность системы не снижалась
бы слишком сильно или надолго, что длительно и (поначалу) необратимо
снизило бы «поддержку» политической перестройки. Здесь я не могу рас¬
смотреть это детально. Литература по трансформации уже полна описа¬
нием возникающих здесь проблем18. Важным является также аспект, на
каком этапе процесса трансформации ставится или должен быть постав¬
лен вопрос «государственности» (stateness по Линцу и Степану), границ,
входа и выхода (in and out). В случае трех прибалтийских республик это
произошло относительно рано, в случае распада Чехословакии — относи¬
тельно поздно. В обоих случаях в силу политических констелляций име¬
лись веские причины поступать именно так, как это произошло. Однако, с
другой стороны, момент времени, возможно, зависит каким-либо образом
от силы и характера соответствующего национального движения и про¬
шлого опыта взаимодействия этой нации и государственной власти. Здесь
можно подробнее рассмотреть мотивы в отдельности и в сравнении.
Другой центральной проблемой поставленных здесь вопросов являет¬
ся то обстоятельство, что нагрузка двойной трансформации должна быть
осилена имеющимся составом актеров. За немногими исключениями
(опять Венгрия, Чехия, Польша, частично также Словения), здесь отсут¬
ствует не только буржуазия (будь то национальная, местная, экономиче¬
ская или академическая), но и в большинстве случаев также структуры
гражданского общества с предпосылками для развития19. В наличии име¬
ется только государство, целиком или частично поглотившее общество —
своего рода реально социалистическое государственное общество, чьи
механизмы похожи на названные Карлом Марксом «буржуазное обще¬
ство государства»20. Это была прусская бюрократия. Пруссия не случай¬
но стала образцом для многочисленных концепций диктатур развития, от
Советского Союза до Африки.
Что касается национальных проблем, то реально социалистические
государства понимались как «национальные» или «многонациональ¬
ные», в любом случае как государственно-национальные. Носителем
национального удостоверения и мобилизации и гарантом националь¬
ных интересов являлось государство, органы и элиты государственной
власти, а не определенная социальная группа, слой или коалиция. Так
как локальная или национальная буржуазия и соответственно тесно пе¬
реплетенные сети, из которых могли бы развиться ростки гражданского
общества, поначалу отсутствовали, не удивляет тот факт, что, с одной
стороны, имеющиеся старые элиты функционеров заняли их места в
18 См. по этой теме прежде всего: Linz, Stepan 1996; Maravall 1997; Elster 1997; Offe
1996; Beyme 1994; Merkel 1996-97; Merkel, Puhle 1999.
19 О значении гражданского общества ср. прежде всего: Perez Diaz 1993; Lauth, Merkel
1997; Puhle 1999.
20 Marx 1961. S. 247.
188

виде компенсации или субституции. Это были — за немногими уже
дискредитировавшими себя исключениями — прежние коммунисти¬
ческие бюрократы, функционеры и технократы, коммунисты-рефор¬
маторы и сторонники «твердой руки» из партийного, экономического,
военного аппаратов и аппарата безопасности, социалистического воен¬
но-промышленного комплекса. Эти элиты доминируют во многих облас¬
тях экономики, политики и средств массовой информации в силу своего
начального преимущества в знаниях, наличии сетей и веса представля¬
емых ими старых или новых интересов. Они образуют — в различных
составах, которые можно было бы проанализировать в отдельности —
ядра правительства и оппозиции, управляют государством и также по¬
могают построить механизмы гражданского общества. Их конкуренция
и соперничество, следствия бывшего институционального разделения и
соперничества в долгосрочном плане укрепляют, хотя и ненадежно, ход
плюрализма. В конце концов, вероятнее всего, утвердятся отвечающие
«духу времени» корпоративные механизмы, а не либеральная рыночная
модель конкурентной демократии XIX века.
Такие элиты, т. е. части старой бюрократии, являются также носителя¬
ми многочисленных политических движений, включая те, которые более
или менее решительно агитируют в националистическом ключе. С другой
стороны, существует ряд бывших инакомыслящих и преследуемых, кото¬
рых часто можно узнать по их более фундаменталистски окрашенной аги¬
тации. Смеси из обеих групп различаются от одного движения к другому
и от страны к стране. Обе популистски обращаются к базису, мобилизи-
руют, если могут, как снизу, так и сверху. Чем хуже развита страна в эко¬
номическом отношении или чем больше проблем она имеет, тем активнее
идет мобилизация во имя национальных интересов, прав или навязчивых
идей, а не во имя свободы или демократии21. Первые и без того обычно
идентифицируются с благополучием нации. Так как новые государствен¬
ные традиции еще хрупки, а обязательная идеология больше не сущес¬
твует, этническое понимание нации, соответствующее старой традиции
Восточной Европы и имеющее преимущество ссылки на «материальные
феномены», а также соответственно этнический национализм, возможно,
стали желанными не только как своего рода «костыль» переходного пери¬
ода. Это приводит нас к соотношению национализма и демократии, или
же национализма и демократизации. Мне не представляется возможным
подробно рассмотреть здесь основнополагающие элементы и определе¬
ния, констелляции и условия недавних процессов демократизации, как
это было сделано в других местах22. Для ясности следует подчеркнуть три
детали: во-первых, мои критерии «демократии», по существу, следуют
21 О соотношении развития, авторитаризма и ультранационализма ср.: Mann 1993;
Mann 1994; Lipset 1994.
22 Ср.: Merkel, Puhle 1999; Puhle 1999. S. 317-345; Puhle 1997. S. 143-169.
189

формальному демократическому минимуму Роберта Даля и Хуана Линца,
т. е. предусматривают, в частности, равные гражданские права с высо¬
кой долей включения, признание классических прав человека и гражда¬
нина, включая свободу объединений и гарантии свободной информации,
правовую государственность, регулярные, действенные, свободные и
альтернативные выборы и исключительное политическое властвование
выбранными и соответственно ответственными и контролируемыми
функциональными носителями. Кроме того, они выходят за эти рамки и
учитывают также измерения правовой государственности и контроля над
властями в смысле более сложной концепции «встроенной демократии»
(embedded democracy)23.
Во-вторых, я считаю демократию достаточно (никогда: полностью)
консолидированной, когда все политически значимые группы централь¬
ных политических институтов режима считаются легитимными и следу¬
ют правилам демократии, которые являются, таким образом, единственно
возможными (the only game in town). Это имеет институциональные, по¬
зиционные и поведенческие измерения24. И в-третьих, делается различие
между большим числом институциональных, социально-экономических
и культурных факторов и меньшим числом частичных режимов, которые
существенным образом обусловливают демократическую консолидацию
и влияют на нее. Среди этих факторов и частичных режимов есть некото¬
рые, очень тесно связанные с проблемами национального удостоверения
и мобилизации.
Из частичных режимов следует в первую очередь назвать националь¬
ную интеграцию и территориальную организацию, в широком смысле
также конституционный и институциональный порядок, организацию
партийной системы и элит, из отдельных факторов — прежде всего со¬
стояние гражданского общества и стоящий за этим путь модернизации,
а также отношения с заграницей. Это относительно немногочисленные
сферы, которые в случае доминирования враждебных по отношению к
демократии кадров могут существенно помешать или даже прекратить
процесс демократизации. В большинстве случаев смены режимов «треть¬
ей волны» на Западе напряжение между национализмом и демократиза¬
цией практически не играло никакой роли, ни в Португалии и Греции, ни
в Южной Америке или Восточной Азии. Национализм не препятствовал,
но и не способствовал демократизации, так как он, вопреки злоупотреб¬
лениям авторитарных правителей (за исключением Уругвая), входил в
консенсус соответствующего общества и характеризовал его политиче¬
скую культуру.
23 Ср. Dahl 1989. S. 221, 233; Dahl 1971; Linz, Stepan 1996. S. 7 и сл.; Merkel, Puhle и др.
2003. S. 39-64.
24 Ср. Gunther, Diamandouros, Puhle 1996.
190

Таблица 2
Факторы и частичные режимы демократической консолидации
Factors Partial Regimes
Классическим исключением здесь (наряду с полной проблем Южной
Африкой) является Испания, однако не с точки зрения общеиспанского
национализма, для которого только что сказанное верно, а с точки зрения
сильных побочных национализмов, прежде всего басков и каталанцев.
Некоторое время существовали серьезные опасения, что завышенные
требования или даже сепаратистские тенденции периферийных национа¬
191

листов могут препятствовать процессу консолидации поставторитарной
испанской демократии, и Хуан Линц по сей день придерживается мнения,
что национализм, в принципе, всегда означает опасность для демократии.
Найденный и приемлемый также для военных компромисс интегральной
регионализации Испании, системы Estado de las Autonomias, независимо
от того, выдвигает регион или нет националистические или регионали-
стические требования, вопреки всем несовершенствам, оказался стабиль¬
ным и даже способным к развитию и решающим образом внес вклад в де¬
мократическую консолидацию. Важнейшими причинами этого является,
во-первых, вследствие широкой регионализации открытие дополнитель¬
ного институционального канала для решения возникающих в течение
переходного процесса конфликтов и облегчение таким образом системы.
Он способствовал, например, также достаточной дифференциации пар¬
тийной системы (на сегодняшний день их насчитывается в Испании три).
Во-вторых, регионализация (и федерализация), как и в других местах За¬
падной и Южной Европы, означала также прирост демократизации, так
как они усиливают механизмы участия и контроля. Однако прежде всего,
в-третьих, так как побочные региональные национализмы, за исключе¬
нием небольшой части изолированных в силу своей террористической
практики или ее оправдания баскских левых, являются вполне современ¬
ными, демократическими и способствующими демократии движениями.
Они доказали это также постоянным сопротивлением авторитарным и
централистским (!) режимам25. Таким образом, национализм может —
как показывает пример — также способствовать демократии, если он
является правильным, т. е. если он имеет демократические традиции, и
в особенности тогда, когда он, как уже сказано, находится еще в подъем¬
ной, прогрессивной фазе и еще не перешел в фазу сохранения статуса-кво
господствующей государственной нации. Примеры этому можно найти
также в Восточной Европе: в Прибалтике, Польше или Чехии26. Установ¬
ление соотношения национализма и демократии решающим образом
зависит от традиций и содержаний национализма и, таким образом, от
данных и результатов отражающего его конкретного пути общественно¬
го развития. Среди возможных результатов процессов трансформации
находятся не только окончательно консолидированные проблематичные
демократии. Консолидированная демократия не только не содержит, как
мы знаем от Михаеля Манна и других, опасности агрессивного и насиль¬
ственного ультранационализма27, она может также внутри канализировать
национальные и националистические амбиции — от чувства принадлеж¬
ности через повседневный патриотизм до продвижения время от времени
25 Ср.: Kraus 1996; Linz 1989.
26 Ср.: Szabo 1994.
27 Mann 1994.
192

честолюбивых реформаторских проектов — и использовать его как смаз¬
ку для общественной интеграции, как Шарль де Голль и многочисленные
американские президенты. Проблематичными являются неконсолидиро¬
ванные демократии, которые либо откатываются назад в авторитарное
господство (в большинстве случаев отличное от прошлого), либо остают¬
ся долгое время дефицитными, «делегированными» или дефектными де¬
мократиями, без силового баланса, с президентским правлением в форме
декретов или сомнительным балансом между правовым государством и
гражданскими правами. Это можно наблюдать в институциональном пост¬
революционном Мехико или из недавних примеров в т. ч. Фуджимори в
Перу, Ельциным в России или в Словакии28. В таких ситуациях как прави¬
тели, так и оппозиция, которая часто желает лишь установления другой
дефектной демократии, склоняются к стремлению и применению нацио¬
налистической мобилизации, чтобы также отвлечь от еще существующих
институциональных дефицитов демократизации. При этом существуют
два идеальных полюса: с одной стороны, аргументы из арсенала, ори¬
ентированного на проект, по тенденции прогрессивного национализма
развития, который хочет собрать, интегрировать, увеличить собственные
силы и продвинуть общество дальше, с другой стороны — аргументы,
выдвигающие эксклюзионистскую, ксенофобную, этноцентристскую,
т. е. более традиционную и «уродливую» сторону национализма. Как пра¬
вило, в конкретных случаях аргументы перемешиваются, и все зависит от
точного соотношения и точной дозы отдельных элеменов, чтобы лучше
различать между функционально соразмерным (обычно «здоровым») на¬
ционализмом и дисфункциональным, опасным для общества и демокра¬
тического порядка. Для национализмов шестой волны также отмечается,
что не структура национализма создает в худшем случае нетерпимость,
насилие и террор, а те же самые стоящие за этим общественные факторы
и констелляции, которые также определяют национализм.
Литература
Bauer О. (1924): Die Nationalitatenfrage und die Sozialdemokratie. 2 Aufl. Wien.
Beyme K. von (1994): Systemwechsel in Osteuropaio Frankfurt.
Beramendi J. G., Maiz R., Nunez X. M. (ed.) (1994): Nationalism in Europe. Past and
present. 2 vols. Santiago de Compostela.
Breuilly J. (1993): Nationalism and the State. 2nd ed. Manchester.
Brubaker R. (1992): Citizenship and Nationhood in France and Germany. Cambridge
(Mass.).
Dahl R. A. (1989): Democracy and Its Critics. New Haven.
28 По этим проблемам см.: O’Donnell 1994, 1996; Gunther, Diamandouros, Puhle 1996;
Merkel, Sandschneider 1997; Merkel, Puhle и др. 2003.
193

Dahl R. A. (1971): Polyarchy. Participation and Opposition. New Haven.
Diamandouros P. N. (1993): Politics and Culture in Greece, 1974-1991. An Interpretation //
Clogg R. (ed.): Greece, 1981-1989. The Populist Decade. London. P. 1-25.
Elster J. (et. al.) (1997): Institutional Design in Post-communist Societies: Rebuilding the
Ship at Sea. Cambridge.
Gunther R., Diamandouros P. N., Puhle H.-J. (1996): O’Donnell’s Illusions. A Rejoinder//
Journal of Democracy. Vol. 4. P. 151-159.
Gunther R., Diamandouros P. N., Puhle H.-J. (ed.) (1995): The Politics of Democratic
Consolidation. Southern Europe in Comparative Perspective. Baltimore.
Hroch M. (1985): Social Preconditions of National Revival in Europe. Cambridge.
Hroch M. (1978): Das Erwachen kleiner Nationen als Problem der komparativen Forschung //
Winkler, Heinrich August (hrsg.): Nationalismus. Konigstein. S. 155-172.
Hroch M. (1968): Die Vbrkampfer der nationalen Bewegung bei den kleinen Volkem
Europas. Prag.
Huntington S. P. (1991): The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century.
Norman.
Kraus P. A. (1996): Nationalismus und Demokratie. Politik im spanischen Staat der
Autonomen Gemeinschaften. Wiesbaden.
Lauth H.-J., Merkel W. (hrsg.) (1997): Zivilgesellschaft im TransformationsprozeB. Mainz.
Lepsius M. R. (1990): Interessen, Ideen und Institutionen. Opladen.
Linz J. J. (1997): Democracy, Multinationalism and Federalism, Estudio/Working Paper
1997/103, Institute Juan March de Estudios e Investigaciones. Madrid.
Linz J. J. (1993): State and Nation Building // European Review. Vol. 4. P. 355-369.
Linz J. J. (1989): Spanish Democracy and the Estado de las Autonomias // Goldwin R. A. et.
al. (ed.): Forging Unity out of Diversity. Washington. P. 260-303.
Linz J. J., Stepan A. (1996): Problems of Democratic Transition and Consolidation. Southern
Europe, South America, and Post-communist Europe. Baltimore.
Lipset S. M. (1994): The Social Requisites of Democracy Revisited //American Sociological
Review. Vol. l.P. 1-22.
Mann M. (1994): A Political Theory of Nationalism and Its Excesses. Institute Juan March
Working Paper 57. Madrid.
Mann M. (1993): The Sources of Social Power. 2 vols. Cambridge.
Maravall J. M. (1997): Regimes, Politics and Markets. Democratisation and Economic
Change in Southern and Eastern Europe. Oxford.
Marx K. (1961): Zur Kritik der Hegelschen Rechtsphilosophie. Kritik des Hegelschen
Staatsrechts // Marx Engels Werke. Bd. 1. Berlin. S. 201-333.
Merkel W. (hrsg.) (1996 / 1997): Systemwechsel. 3 Bde. Opladen.
Merkel W., Puhle H.-J. (1999): Von der Diktatur zur Demokratie. Transformationen,
Erfolgsbedingungen, Entwicklungspfade. Opladen.
Merkel W., Puhle H.-J. u. a. (2003): Defekte Demokratie. Bd. 1: Theorie. Opladen.
Merkel W, Sandschneider E. (hrsg.) (1997): Systemwechsel. Bd. 3: Parteien im
TransformationsprozeB. Opladen.
O’Donnell G. (1996): Illusions about Consolidation // Journal of Democracy. Vol. 2.
194

O’Donnell G. (1994): Delegative Democracy H Journal of Democracy. Vol. 1. P. 55-69.
Offe C. (1996): Varieties of Transition. Cambridge.
Perez Diaz V. (1993): La primacia de la sociedad civil. Madrid.
Puhle H.-J. (1999): Demokratisierungsprobleme in Europa und Amerika// Brunkhorst H.,
Niesen P. (hrsg.): Das Recht der Republik. Frankfurt. S. 317-345.
Puhle H.-J. (1997): Politische Parteien und demokratische Konsolidierung in
Siideuropa// Merkel W., Sandschneider E. (hrsg.): Systemwechsel. Bd. 3: Parteien im
TransformationsprozeB. Opladen. S. 143-169.
Puhle H.-J. (1995): Staaten, Nationen und Regionen in Europa. Wien.
Puhle H.-J. (1994): Nation States, Nations and Nationalism in Western and Southern
Europe // Beramendi J. G., Maiz R., Nuflez X. M. (hrsg.): Nationalism in Europe. Past
and Present. Bd. 2. Santiago de Compostela. S. 13-38.
Puhle H.-J. (1986): Was ist Populismus? // Dubiel H. (hrsg.): Populismus und Aufklarung.
Frankfurt. S. 12-32.
Puhle H.-J. (1979): Theorien in der Praxis der vergleichenden Historiker// Коска J.,
Nipperdey T., (hrsg.): Theorie und Erzahlung in der Geschichte. Munchen. S. 119-136.
Renan E. (1882): Qu’est-ce qu’une nation? Paris.
Safran W. (1991): State, Nation, National Identity, and Citizenship. France as a Test Case //
International Political Science Review. Vol. 3. P. 219-238.
Spourdalakis M. (1988): The Rise of the Greek Socialist Party. London.
Szabo M. (1994): Nation-state, Nationalism, and the Prospects for Democratization in East
Central Europe // Communist and Post-Communist Studies. Vol. 4. P. 377-399.
Tonnies F. (1988): Gemeinschaft und Gesellschaft. 8. Aufl. Darmstadt.
Weber M. (1964): Wirtschaft und Gesellschaft. Koln.

Постнационалистическое
понимание национализма?
Валерий Тишков
Мне, как явно девиантному случаю в теоретико-методологической
догме, до последнего времени было трудно изложить свою позицию в
ситуации концептуальной трясины, которая присутствует в современных
студиях национализма. Однако недавно у меня обнаружился мощный со¬
юзник, позволивший более свободно сформулировать собственные мыс¬
ли, которые до этого высказывались в осторожной форме1. Речь идет о
глобальной и долговременной мистификации вокруг терминов «нация» и
«национализм», которые, на мой взгляд, не являются научными и полити¬
чески операциональными категориями.
Точно такой же вопрос был недавно задан выдающимся американ¬
ским антропологом Клиффордом Гирцем на семинаре по проблемам на¬
ционализма в Принстонском институте высших исследований:
«Для меня смысл вопроса состоит в том, насколько полезна идея “национализ¬
ма” для понимания всего этого, прежде всего с интеллектуальной точки зрения,
а затем с точки зрения политики. У меня нет простого или сложного ответа на
этот вопрос. Но есть сомнения, которые возникают, когда видишь столь органи¬
зующие концепты, как “страна”, “народ”, “общество” и, конечно, “государство”,
все они, похоже, утопают в концепте “национализм”, как будто бы это какой-то
странный магнит. Их сила и значение утрачиваются или ослабевают по мере того,
как они оказываются взаимозаменяемыми с последним и друг с другом: своего
рода множественные синонимы с плавающими обозначениями (multiple synonyms
with floating referents)»1 2.
1 Тишков 1996; Tishkov 1997.
2 Geertz 1997. S. 4 и сл.
196

1. О слабости традиционного взгляда
Сегодня в обширной литературе по национализму выделяются не¬
сколько основных подходов. Доминирующий взгляд на национализм
можно определить как веберианский или исторический подход, кото¬
рый рассматривает национализм как долговременный процесс развития
мирового исторического явления или, своего рода, «идеального типа».
В рамках этой парадигмы национализм имеет свои корни, момент зарож¬
дения, стадии роста и временные границы и совпадает в своих основных
характеристиках, где бы он ни имел место: во Франции, в России или в
Китае3. При историческом подходе национализм зарождается в тюдоров¬
ской Англии и в революционной Франции, распространяется по Европе,
а затем и по всему миру, включая Россию и Китай.
В рамках этого подхода выстроенное Энтони Смитом этническое дре¬
во наций4, этноисторическая интерпретация Мирослава Хроха5 и много¬
численные этногенетические построения российских специалистов мало
чем отличаются. Последние только в буквальном смысле копают глубже
и ведут историю этнонаций от верхнего палеолита, снабжая нынешние
групповые идентичности на основе культурных различий непрерывной
исторической родословной6.
Для сторонников исторического подхода (методологически это смесь
веберианского позитивизма и марксистского исторического детерминиз¬
ма) нация предстает мощной социальной и исторической реальностью (не
только современное поколение, но и «сумма всех поколений»). В пред¬
ставлении авторов многочисленных дефиниций нация обладает объек¬
тивными характеристиками: территория, язык, общность хозяйства, пси¬
хологический склад и другие. Однако ни одна из подобных дефиниций не
является работающей по причине сплошных исключений из правила, но
тем не менее с огромной настойчивостью отстаивается армией бывших
специалистов по марксистско-ленинской теории нации и национального
вопроса. Приведу только одно из схожих определений:
«Нация — высшая форма этнической общности людей, возникшая историчес¬
ки в эпоху формирования буржуазных отношений и ликвидации на этой основе
феодальной раздробленности этнической территории и объединения людей, го¬
ворящих на одном языке, имеющих общую культуру, традиции, психологию и
самосознание. Нация — объективно существующая и эмпирически фиксируемая
реальность»7.
3 Ср.: Armstrong 1982; Smith 1986; Greenfeld 1992.
4 Smith 1986. Смит в свое время сделал обзор теорий национализма, см.: Smith 1983.
5 Hroch 1985.
6 Ср., например, статьи в сборнике: Тишков 1994.
7 Кравченко 1997. С. 90 и сл.
197

Таким образом, у нации как у коллективного тела и исторического
субъекта есть также собственные сознание («национальное сознание») и
коллективная воля. Например, для немецкого историка Андреаса Каппе-
лера и для многих других историков «многонациональной России» «на¬
циональное самосознание и национальные движения являются продуктом
длительного развития и их легитимность вытекает из истории»8. Преде¬
лом разрыва с ортодоксальной позицией в российском обществознании
можно привести замечание российского культуролога Л.Г. Ионина: «На¬
циональное живо и жизненно, представляет собой синтез идеи и жизни,
причем синтез с элементом “отрешенности”, что придает национально¬
му существованию высокую напряженность и огромный энергетический
потенциал»9. В подтверждение этой позиции автор приводит понятие
нации как «конечной общности на основе судьбы» (terminal community
of fate), данное когда-то ранним Клиффордом Гирцем и под которым он
сегодня бы не подписался.
Одна из проблем в том, что многие авторы не смогли избежать раз¬
граничительного употребления слов «нация» и «народ» применительно
к этническим и территориально-политическим сообществам. Отсюда не
различаются или же жестко противопоставляются два основных типа
национализма: гражданский, или государственный, и культурный, или
этнический, которые в действительности перекликаются между собой и
не всегда взаимоисключают друг друга. Гражданский — это от имени
политической общности, но почти всегда обладающей референтной куль¬
турой; культурный — это от имени этнической общности, но с политико¬
государственническим компонентом. Другими словами, гражданский на¬
ционализм не может быть культурно нейтральным (в России, например, в
нем присутствует доминирующий компонент русского языка и культуры),
а этнонационализм не может избежать претензий на власть и государство
(«свою» государственность хочется иметь фактически всем постсовет¬
ским лидерам и активистам культурно отличительных общин).
Для тех, кто проводит различие, гражданский национализм предстает
как в целом либеральная идеология и практика нацие-строительства, т. е.
создания наций-государств, хотя не всегда под лозунгом нации (в Рос¬
сии, например, под лозунгом единого народа — русского, российского,
советского). Он существует в разных формах — от патриотизма и изо¬
ляционизма до шовинизма и экспансивного мессианизма. Этнический
национализм (этнонационализм) обычно понимается как коллективист¬
ско-авторитарный, как форма партикуляризма и исключительности, как
средство достижения отдельной группой контроля над властью и ресур¬
сами и создания этнически гомогенных государств, чуждых плюралисти¬
8 Каппелер 1996. С. 7.
9 Ионин 1998. С. 158.
198

ческой демократии и гражданскому обществу10 11. Только в последнее время
в рамках того же традиционного подхода произошла апология этнонацио¬
нализма и его переквалификация или как «либерального национализма»11
(в противовес гражданскому национализму как национализму не нацие-
строительства, а «нацие-разрушительства»12), или как формы националь¬
ного возрождения или самоопределения.
Как веберианско-позитивистский, так и марксистско-исторический
подход широко представлен в историографии, социологии и политологии
и продолжает сохранять свою значимость на уровне «бытовой» науки, не
очень озабоченной операционной значимостью употребляемых базовых
терминов, тем более если последние стали метакатегориями, целыми дис¬
циплинами и названиями журналов, как, например, лондонский журнал
«Nations and Nationalism». Именно в рамках этого подхода применительно
к СССР и России мною были выделены два основных типа: гегемонист¬
ский или доминирующий национализм обычно от имени господствую¬
щей этнической группы или государства и периферийный или защитный
этнонационализм чаще от имени этнических меньшинств и контролиру¬
емых ими внутригосударственных образований. Последний проявляется
в разных формах: от культурного национализма до вооруженного сепа¬
ратизма13. Л. М. Дробижева и ее коллеги по исследованию национализма
в российских республиках выделили несколько вариантов современного
этнонационализма в России в зависимости от их программ14.
К историческому подходу примыкает интерпретация национализма,
связывающая это явление с процессом модернизации и трактующая его
как условие модернизации. Ее суть также хорошо известна15, и она сво¬
дится к тому, что для осуществления модернизации (под которой боль¬
шинство авторов понимают просто индустриализацию) и для создания
на ее основе современных наций-государств необходимо достижение оп¬
ределенного уровня культурной гомогенности заключенного в государ¬
ственных границах населения. Для того чтобы функционировала бюрок¬
ратия, осуществлялись армейские приказы, существовали единый пра¬
вовой порядок и общая гражданская лояльность, т. е., другими словами,
чтобы состоялась нация, необходим национализм. Последний заключает¬
ся в идеологии и практике распространения общего или хотя бы домини¬
10 Ср. схожую типологию национализма: Greenfeld 1992.
11 Ср.: Tamir 1993; Lind 1994.
12 Эта метафора принадлежит Уолкеру Коннору, который одним из первых выступал в
защиту этнонаций и написал серию статей на тему «когда» и «что» есть нация. Ср. Connor
1994.
13 Ср.: Тишков 1996.
14 Дробижева 1996.
15 Ср.: Gellner 1983.
199

рующего языка, единой образовательной системы с общей версией исто¬
рии, литературы и моральных принципов, а также желательно — общей
или доминирующей религии. По мнению Эрнеста Геллнера, не нации
создают национализм, а национализм создает нации, что представляется
вполне точным замечанием.
В последнее время среди сторонников этого подхода появились дис¬
сиденты, доказывающие, что не модернизация, а ее провал вызывают к
жизни национализм, как это имело место в Египте или в Китае. Кстати,
эта идея заслуживает внимания при анализе региона бывшего СССР в
последнее десятилетие. Именно неудача или деформация реформ и слож¬
ный путь демократических трансформаций, которые сопровождаются
ослаблением порядка и кризисом идентичностей, вызывают во многом
национализм самого разного толка как своего рода заместительный меха¬
низм старых идеологий и практик. Но сама основа объяснительной моде¬
ли нам представляется слабой, как и вся концепция связи национализма с
историческим явлением модернизации.
Близкой к геллнеровской интерпретации, но только более современной
и более популярной, является конструктивистская интерпретация нацио¬
нализма, воплотившаяся в определении Бенедиктом Андерсоном наций
как «воображаемых общностей» (imagined communities)^. Этот подход
интересен по двум причинам: во-первых, он отходит от историко-детер¬
министской и примордиалистской интерпретации феномена этничности
и понятия нации; во-вторых, он слабо применялся для анализа советской
и российской действительности, которая на самом деле содержит блестя¬
щий материал для его иллюстрации.
В данном подходе понятие «нация» видится как социальный конструкт
и как воображаемый коллектив, члены которого лично не знают друг друга
и не взаимодействуют, но тем не менее рассматривают себя как единую
общность с общими характером, надеждами и судьбой. Рождается эта об¬
щность в результате «печатного капитализма», т. е. с распространением
массовой печати и книжного дела, через которые транслируется идея на¬
ции, и эта воображаемая общность становится реальностью по мере того,
как массы обретают веру в эту идею и в то, что ее составляет. Так появля¬
ются французы, мексиканцы, австралийцы, индонезийцы и другие нации.
Национализм в этом случае есть своего рода механизм реконцептуализации
политической общности, которая до этого могла категоризоваться как им¬
перия, колониальная администрация или племенное образование. Причем
возникает этот феномен, по мнению Андерсона, в латиноамериканских ко¬
лониальных губернаторствах, затем или одновременно распространяется в
Европе и только после этого в остальном мире. *
16 Anderson 1983.
200

Конструктивистский подход был мною использован при анализе фе¬
номена этничности в советском и постсоветском контексте, что позволи¬
ло сменить фокус и язык одной из фундаментальных категорий отечес¬
твенной этнологии, известной как «этнические процессы», на явление,
которое мною было обозначено как «этническая процессуальность»17.
Именно через эту исследовательскую призму обнаруживается яркая кар¬
тина советской этнической инженерии, в том числе и конструирование
«социалистических наций» на основе существовавшего культурного,
религиозного и локального многообразия, через институализацию (ого¬
сударствление) этничности и ее спонсорство или репрессии (оба метода
ужесточали этнические границы).
В своей работе я пришел к ряду выводов. Во-первых, с формировани¬
ем этнической политики в бывшем Советском Союзе этнографический
примордиализм перестал быть просто маргинальным эмпирическим под¬
ходом и обнаружил свой потенциал активного использования в утверж¬
дении новых идентичностей и в националистическом дискурсе. В пост¬
советском контексте «нищета примордиализма» оказалась соединенной с
мощью примордиализма. Во-вторых, хотя концепция этнонациональной
общности представляет собою воображаемую конструкцию, это не ме¬
шает ей становиться жесткой реальностью и основой для коллективного
действия. Особенно в современной России, где люди через этничность
обретают утраченные чувства личной и коллективной самоценности, а
лидеры часто добиваются социального контроля и политической моби¬
лизации через обращение к этническим чувствам и коалициям. Таким
образом, этническая конструкция обретает прямую проекцию в сферу
отправления власти.
Вера постсоветского населения в социальный конструкт одномерной
и взаимоисключающей этнической идентичности как некоего базового
архетипа человеческого бытия столь велика, а ее политическая нагрузка
столь значима, что новое российское государство до сих пор не смогло
установить свои правовые отношения с гражданами через систему об¬
щегражданских паспортов. Идеологи и политики этнонационализма
(от русских ультра- до республиканских национал-радикалов) вместе с
большинством гуманитарной интеллигенции выступили против нового
образца российского паспорта без указания этнической принадлежности
(«национальности»). Современный национализм увидел в этом угрозу
«отмены наций» со стороны государства, хотя сама процедура записи на¬
циональности не только дискриминационна, но даже технически неосу¬
ществима в условиях свободного выбора18.
Поэтому в исследовательском и в политическом планах сегодня не ме¬
нее интересным представляется вопрос не о конструировании этничности
17 Ср.: Тишков 1997b.
18 Тишков 1997b; Тишков 1997с.
201

и национализма (это уже достаточно очевидная вещь), а о возможностях
его деконструкции или процесса назад от национализма. Вся литература
исходит из постулата, что раз возникнув, национализм уже обретает без¬
возвратный характер, т. е. нации не упраздняются, поскольку это «окон¬
чательные общности». Мои наблюдения показывают, что необратимость
нации и национализма — это химера. О возможности конца национализ¬
ма пойдет речь в заключительной части статьи.
Конструктивистский подход нашел сильных оппонентов, причем не
столько со стороны сторонников старых ортодоксий, сколько в собствен¬
ных рядах, со стороны постструктуралистов, постмодернистов и так на¬
зываемых постколониалистов. Ряд блестящих авторов трактуют ныне
андерсоновскую концепцию в новом варианте «индигенного национа¬
лизма», доказывая, например, что бенгальский национализм (а значит, и
бенгальская нация) в Индии существовали до возникновения собственно
индийского национализма времен Джавахарлала Неру и Индиры Ганди19.
Появляются работы африканских ученых с подобными изысканиями або¬
ригенного национализма колониальных времен. В них подвергается сом¬
нению правомочность постколониальных африканских национализмов
нетрайбалистского (гражданского) типа (нигерийского, сомалийского,
суданского и др.) и обосновывается давность и нынешняя легитимность
мини-национализмов в рамках многоэтничных государств Африки.
Этот «индигенный» национализм в трактовке выпускников элитных
западных университетов, рекрутированных из представителей местных
сообществ постколониальных стран Азии и Африки, перекликается с
периферийным постсоветским национализмом, который уже давно су¬
ществует и за которым стоят десятилетия интеллектуальных усилий по
установлению глубоких исторических корней советских наций и по про¬
изводству их культурных героев. Академические споры этнических элит
о культурном наследии и о давности существования наций (русской, та¬
тарской, чеченской, башкирской и др.) давно имеют место в советском
культурном производстве, а в последние годы они стали главной и часто
единственной темой исторических текстов20.
Богатая мозаика исследований национализма не решает основно¬
го вопроса: о чем идет речь или что это такое? И самое парадоксаль¬
ное — современный интеллектуальный поиск идет назад от целостного
понимания или хотя бы минимального консенсуса. Последний удар по
пониманию национализма сегодня наносит явная политическая заан¬
гажированность исследований и общественных дискуссий, вызванная
новыми геополитическими соперничествами и новыми интригующими
проектами политической инженерии после «холодной войны».
19 Chaterjee 1993; Gupta/ Ferguson 1997.
20 Ср.: Shnirelman 1996.
202

2. Поздний национализм как политический проект
Либеральный Запад никогда бы не смог одержать победу над комму¬
низмом в столь драматичной форме, если бы на стороне первого не ока¬
зался столь мощный союзник как советское (более широко — восточно¬
европейское) понимание слова «нация» в ее этнокультурном значении.
Именно это понимание направило траекторию горбачевской либерализа¬
ции не только по пути демократизации и улучшения правления, но и по
пути государственных реконфигураций и конфликтов. Объясняется это
тем, что со словом «нация» тесно связано понятие государственности и
самоопределения. Эта традиция пришла из якобинского понимания и до
последнего времени сохранялась в политической философии и в между¬
народном праве применительно к государственным образованиям.
Поэтому при употреблении данного понятия в его этническом контек¬
сте также следуют мыслительные выводы, а затем и политические лозун¬
ги, что этнические казахи, русские, украинцы, татары, латыши и прочие
как нации должны обязательно политически самоопределяться и иметь
свое собственное государство. Если они не имеют «своей национальной
государственности», то они есть некая полунация или не полностью со¬
стоявшаяся нация. Все этнические венгры и все этнические немцы — это
одна нация, и они должны воссоединяться или возвращаться на «свою
историческую родину», даже если те, кто называет себя немцами — это
русские по культуре люди с немецко-звучащими фамилиями и живут они
в Сибири. По этой же логике, если чехи и словаки живут в одном госу¬
дарстве, то самый естественный вариант — сделать два государства.
Аргументы в пользу этих выводов и лозунгов приводятся разные: от
наивно-мифологических до интеллектуально бесчестных. Главным аргу¬
ментом для позднего национализма становится схоластичная риторика
об этнонациях как биосоциальных или этносоциальных организмах. Эти
академические и псевдоакадемические схемы были наследованы от про¬
шлой традиции, но реанимированы в грандиозном масштабе в самое по¬
следнее время. «Этнос» и «нация» стали жесткими синонимами с полити¬
ческими выводами о «вымирании» или «убийстве наций» (nation-killing,
по выражению Умара Авторханова) в рамках существующих «многона¬
циональных государств».
Другим аргументом современных этнонационалистов становится уп¬
рощенная картина внешнего мира: в Испании живут самоопределившие¬
ся испанцы, в Англии — англичане, в Китае — китайцы, в Индонезии —
индонезийцы, в Пакистане — пакистанцы, во Франции — французы
и т. п. И в мире осталась только последняя (после распада Югославии)
«многонациональная империя» — Россия, где не все нации самоопре¬
делились даже после распада СССР, а только четырнадцать, и Россия
остается «мини-империей». Россия есть некая историческая аномалия,
203

нуждающаяся в современной коррекции. Как мне однажды сказала одна
из коллег: «Все, что нахапали русские, теперь надо отдавать»21.
Третьим аргументом можно назвать неточное или фальсифицирован¬
ное прочтение международно-правовых норм и деклараций в защиту прав
народов и о самоопределении. СССР был долгое время поборником идео¬
логии национального самоопределения для колониальных народов, и в
рамках его влияния эта идеология насаждалась как средство поддержки
«международного национально-освободительного движения», геополи¬
тического соперничества и разоблачения империализма. Ученые-пропа¬
гандисты не смогли разобраться, что принцип самоопределения касается
прежде всего колониальных стран и что он исключает этническую трак¬
товку субъекта самоопределения — народа, который понимается прежде
всего как территориальное сообщество. Не особенно задумывались экс¬
перты и над тем, что реализация права на самоопределение в эпоху деко¬
лонизации носила явно антиэтнический, антитрайбалистский характер.
Иначе не было бы возможности появиться ни одному новому государству
в бывшем колониальном мире.
В период распада СССР многочисленным клиентам на националь¬
ное самоопределение (нациями официально считались около 40 этниче¬
ских общностей по числу союзных и автономных республик и областей)
нужно было только доказать насильственный характер исторического
акта включения территории проживания группы и ее дискриминацион¬
ный, «колониальный» статус. Пример радикального чеченского нацио¬
нализма — один из многих. «Народ©убийством» неоднократно называл
Джохар Дудаев положение чеченцев, а Теймаз Абубакаров, руководитель
чеченской делегации на первых переговорах во Владикавказе в декабре
1994 года, в ответ на наше «Ну, как настроение?» заявил: «Настроение у
нас революционное. Всю жизнь только этому и учили».
Поздний национализм вызвал серьезные переоценки в мировой ли¬
тературе и в политической практике. Самое обескураживающее, что
эти изменения в подходах произошли не в результате накопления но¬
вого знания, а под воздействием новых политических перспектив и
новых амбиций активистов социального пространства (политиков и
экспертов прежде всего). Эрик Хобсбаум и ранее называл национа¬
лизм «политическим проектом»22, но сегодня можно говорить о проек¬
те вокруг национализма, т. е. об эксплуатации этой категории в поли¬
тико-идеологическом воленавязывании от уровня местных общин до
мирового сообщества.
21 Замечание С. М. Червонной, скромные по своему научному уровню тексты которой
охотно издаются на Западе по причине политико-идеологических предпочтений. Ср., напри¬
мер, явно антироссийскую интерпретацию грузино-абхазского конфликта: Chervonnaya 1994.
22 Ср.: Hobsbawm 1990.
204

То, что язык советского и российского обществоведения и политики
в рамках так называемой марксистско-ленинской теории нации и на¬
ционального вопроса и порожденная ею политическая практика оказа¬
лись саморазрушительными по своим непредвиденным политическим
последствиям, сегодня достаточно широко признается23. Эта проблема
сохраняется и в новой России. Что стоит хотя бы первая строка нынеш¬
ней Конституции: «Мы, многонациональный народ Российской Федера¬
ции». Эти старые клише «многонациональное™» (вместо общепринятой
многоэтничности) из советских деклараций, когда за них не нужно было
платить процедурой реализации, перекочевали в совершенно новую по¬
литическую ситуацию более ответственных смыслов и освобожденных
адептов этих смыслов. Какую цену в конечном итоге придется платить за
инерцию элитного и ставшего бытовым менталитета, пока еще не ясно.
Но ясно, что нашлось много желающих внутри и вне России, кто готов
наказать ее за интеллектуальную импотенцию.
В этой связи особый интерес представляет вопрос, с какой готов¬
ностью западные ученые и политики воспользовались языком давних
идеологических оппонентов и самим процессом саморазрушения для
возможных интригующих сценариев: сначала — для демонтажа СССР, а
ныне — ради перспективы второго круга дезинтеграции за счет России.
Позиция западных ученых (независимо от дисциплины и отечественной
традиции использования терминологии) довольно быстро консолидиро¬
валась и смысл ее состоит в том, что в «многонациональной России» нет
этнических и даже национальных меньшинств, а есть нестатусные нации
или «нации без государств»24. В эту категорию были зачислены даже и
прежде всего те нерусские народы, которые на самом деле имеют высо¬
кий уровень этнотерриториальной автономии (республики-государства),
собственную конституцию, государственную символику и государствен¬
ный язык, легитимные органы власти и сильное представительство в фе¬
деральных органах власти.
Ирония здесь в том, что, например, для американских специалистов
народы навахо или гавайцы остаются в категории этнических групп или
меньшинств, хотя в среде этих групп уже давно присутствуют «нацио¬
нальные движения» под лозунгом самоопределения нации навахо или
гавайской нации, а ксерокопию паспорта нации одживе одного местного
активиста я сделал еще в начале 1980-х годов во время полевых работ
в районе Великих озер. Мое замечание в адрес американских коллег на
съезде Американской антропологической ассоциации в 1996 году по по¬
воду политико-идеологической нагрузки двойной терминологии в отно¬
шении одинаковых явлений было встречено комментарием профессора
23 Ср.: Brubaker 1994; Suny 1993.
24 Ср.: Bremmer, Taras 1993.
205

Кэтрин Вердери, что речь идет не о двойном стандарте или о политичес¬
ком умысле, а об обычной гетероглоссии, которая столь часто встречает¬
ся в науке и в политическом языке25.
Слабым аргументом против моего замечания является и ссылка на то,
что ученые, особенно работающие среди членов этнической группы ан¬
тропологи, должны отдавать предпочтение категориям и политическим
словам, которыми пользуются сами группы в качестве самокатегориза-
ции. Если якуты или татары называют себя нациями, то политически не¬
корректно ученым писать о них как об этнических группах или о мень¬
шинствах. Этот аргумент можно было бы принять, если бы работы по
другим регионам мира также строились на лексике местных активистов
и если бы не запальчивые заявления некоторых западных ученых, что они
«являются специалистами не по этническим, а по национальным пробле¬
мам в России»26.
Идеологическое послание здесь прочитывается довольно четко: «эт¬
нические» проблемы в многоэтничной России — это всего лишь про¬
блемы меньшинств, их культурных статуса и запросов; «национальные»
проблемы в многонациональной России — это проблемы наций и их
самоопределения. Последний подход исключает разговор о России как
о государстве-нации и о ее национальных проблемах в гражданском и
государственном смыслах.
Следует сказать, что терминологический дрейф и политически мо¬
тивированная амбивалентность языка начались не с момента краха
СССР. Еще в 1960-1980-е годы под мощным влиянием правозащитных
движений и движений меньшинств в международный академический и
политический язык стало внедряться понятие нации в этнокультурном
смысле. Ряд известных философов, политиков и публицистов выступали
довольно последовательно, как им представлялось, с общегуманистиче¬
ских позиций против различных форм прямого и структурного насилия,
которые часто осуществляют государства в отношении недоминирую¬
щих групп населения. Наиболее последовательно эта линия может быть
проиллюстрирована работами норвежского ученого Йохана Галтунга, по¬
следняя книга которого содержит амбициозный план переустройства
мира на «мирных принципах», в том числе через создание «организации
объединенных этнонаций»27. Выступая сторонником государственного
самоопределения этнокультурных общностей, он считает, что этот при¬
нцип универсален для всего мира. По крайней мере, эта позиция давняя и
последовательная и за ней нет смысла геополитического соперничества,
хотя с научной точки зрения Галтунг с его репутацией основателя изуче¬
25 Ср.: Tishkov 1998 (с комментарием и ответом); см. там комментарий Кэтрин Вердери.
26 Orlovsky 1995. Р. 137.
27 Galtung 1996.
206

ния проблем мира (peace research) выглядит наивным и опасно утопич¬
ным для современного мира многоэтничных государств.
Многие западные антропологи внесли вклад в так называемую «сим¬
патизирующую этнографию», выступая безоговорочными адвокатами
малых и дискриминируемых групп. Но не менее часто они играли роль
манипулируемых романтиков или политических лоббистов от имени
местных радикальных активистов и вождей, которых они воспринимали
и представляли как выразителей воли и единого интереса той или иной
группы. Именно это обстоятельство дало особенное основание норвеж¬
скому ученому Фредерику Барту сделать замечание в адрес антрополо¬
гов, которые
«постоянно действуют с узких позиций (самозванных) адвокатов и лоббистов эт¬
нических групп и их требований. Они пренебрегают более обстоятельным анали¬
зом процесса выработки коллективных решений, который имеет место на среднем
уровне [для Барта это уровень групповой мобилизации для различных целей и раз¬
ными методами, сфера этнического предпринимательства, деятельности лидеров
и риторики. — В. Г], и они не обращают внимания на то, что это может приводить
к политике, которая идет вразрез с желанием людей и интересами народа, от име¬
ни которого они выступают»28.
В свое время «национальную» семантику этническому дискур¬
су на уровне международного официального языка помогли придать
восточноевропейские лоббисты. Именно по настоянию венгерских
экспертов и политиков в текст декларации Международной организа¬
ции труда (МОТ) «О правах лиц, принадлежащих к этническим, язы¬
ковым и религиозным меньшинствам», было добавлено определение
«национальным». Таким образом, типологически сходные ситуации
стали квалифицироваться в одних странах той же Европы как «языко¬
вые меньшинства» или «этнические меньшинства», а в других — как
«национальные меньшинства». Гетероглоссия перестала быть таковой
и стала отчетливой политикой, когда был назначен Верховный комис¬
сар ОБСЕ по делам национальных меньшинств. Самой терминологией
сфера его деятельности была ограничена странами бывшего СССР и
других подобных лингвистических последователей в «национальном
вопросе». В Ольстер, Тироль или в Страну басков Верховный комиссар
Ван дер Штул так и не был допущен, поскольку там (по дефиниции) жи¬
вут «этнические», «религиозные» и «языковые» меньшинства, но никак
не «национальные». Однако трудно доказать, что существует принци¬
пиальная разница между гагаузами в Молдове, крымскими татарами в
Украине, татарами в России и басками в Испании, тирольцами в Ита¬
лии, ирландцами в Ольстере, кроме традиции внешнего предписания,
которое отчасти стало и самодефиницией.
28 Barth 1994. Р. 24.
207

И все же радикальный коллапс в понимании и в отношении к наци¬
онализму произошел на Западе в последние годы. Он произошел по
причине инерции менталитета «холодной войны» и реванша со сторо¬
ны мощной когорты не ушедших в отставку борцов против коммунизма
(сейчас — против «мини-империи»). Именно в последние годы между¬
народные юристы стали пересматривать доктрину самоопределения в
пользу отказа от принципа территориальной целостности государств и
признания самопровозглашенной сецессии. Именно в последние годы
политические философы сделали радикальный пересмотр понятия наци¬
ональности в пользу его этнокультурного (советского) смысла29. Именно
в последние годы стали доминирующими явно слабые, но политически
корректные объяснительные модели крупнейших изменений последнего
десятилетия, прежде всего конец коммунизма и распад СССР. Эти модели
основаны на ставших уже недискутируемыми клише французской уче¬
ной Эллен Каррер д’ Анкосс о «распадающейся империи» и о «триумфе
наций»30, хотя менее политизированный анализ скорее говорит о триумфе
самой метафоры «триумф наций».
Наконец, только в последние годы, когда международные активисты
защиты «непредставленных народов и наций» обратились к территории
бывшего СССР, эти постулаты нашли откровенную поддержку на уров¬
не государственного внешнеполитического планирования. В 1995 году
Американский институт мира и Отдел политического планирования Го¬
сударственного департамента США провели специальный круглый стол
по вопросам самоопределения, в итоге которого была выработана пози¬
ция поддержки таких неправительственных организаций, как, например,
базирующаяся в Гааге Организация непредставленных народов и наций
(ОННН). Автор доклада по итогам круглого стола формулирует следую¬
щий вывод в отношении членов ОННН:
«Эта группа народов, которая не имеет мест в ООН, существует с 1991 года и была
организована как частичный протест в ответ на нежелание их признания со сто¬
роны международного сообщества. Среди этих членов чеченцы, татары, башкиры,
чуваши, гагаузы, абхазы, которые представляют собою самостоятельные народы
бывшего Советского Союза, которые живут на территории государства, в котором
господствует другая этническая группа. Эти группы не получили независимость
после распада СССР просто по причине невезения, а не потому, что они ее меньше
заслуживают. Будет ли международное сообщество продолжать игнорировать эту
группу народов, находящихся в опасности?»31
Однако не все обстоит столь безнадежно с изучением национализма.
Недавно опубликована работа Роджерса Брубейкера о европейском наци¬
29 Miller 1995.
30 Carrere d’Encausse 1993.
31 Carley 1996. Р. 15.
208

онализме, теоретические положения которой помогают совершить серь¬
езный прорыв в понимании того, что есть национализм. По его мнению,
взрыв национализма не должен вести нас к признанию наций как чего-то
материального.
«Национализм может и должен быть понимаем без обращения к “нациям” как
к объективным общностям. Вместо фокусирования на нациях как на реальных
группах нам следует обратиться к национальному (nationhood and nationness), к
“нации” как практической категории, как институциональной форме и как делу
случая. “Нация” — это категория практики, а не категория анализа. Чтобы по¬
нять национализм, нам необходимо понять практическое использование категории
“нация”, как эта категория структурирует понимание, наполняет мысль и опыт,
организует дискурс и политическое действие»32.
Это замечание сходно с моим выводом, сделанным в том же году33,
что нация не представляет собою научную категорию и что она должна
быть устранена из языка науки и политики.
Интересные наблюдения были сделаны и в отношении национализма
трансформирующихся обществ. В частности, Ганс-Рудольф Уикер пишет
следующее:
«Возрождение национальных идентичностей и этнизация различных социальных
секторов общества являются побочными воздействиями трансформации, которая
неизбежно вызывает ослабление государства, уменьшение социальных прав и ли¬
берализацию экономики. Суммарное воздействие этих процессов быстро вымыва¬
ет последние остатки социальной солидарности. Хотя странно видеть, что новые
национализмы обращаются к докоммунистическим временам в поиске значимых
концептов, не следует забывать, что структура этой национализации в конечном
итоге обусловлена коммунистическим наследием. (...) В действительности, упадок
власти в центре способствовал подъему региональных элит. Многие национализа¬
ции и этнизации на региональном уровне, первоначально нацеленные на создание
независимой государственности, используются региональными элитами для по¬
лучения своей доли обанкротившегося коммунистического поместья. Подобные
процессы регионализации и роста этнической значимости развязали этнические
войны в бывшей Югославии и в регионе Кавказа, а также вызвали движения от¬
кровенной дерусификации в балтийских странах»34.
Это внимание к проблеме с точки зрения процесса («национализа¬
ция», «этнизация»), а не тотальной целостности «нации» и «этноса»,
очень близко нашим собственным методологическим позициям.
Интересен подход к нации как к дискурсивным практикам отноше¬
ний власти и знания, как к симбиотической взаимосвязи между нацио¬
нализмом и организующим знание принципом историчности, которая
представляет собою одну из форм властных отношений в современных
32 Brubaker 1996. S. 7.
33 Тишков 1996.
34 Wicker 1997. S. 31.
209

государствах. Как заключает один из современных авторов на примере
функционирования мифа о шведской нации:
«Эта практика является результатом взаимодействия между институционно офор¬
мленным и суверенным, или объективным, государством и интеллектуальным
знанием и его институционной формой внутри государства в виде научного сооб¬
щества, которое обретает суверенитет в производстве объективной истины. Этому
особому виду дискурсивной репрезентации, за которой на самом деле стоят лич¬
ностные взаимодействия и борьба за и внутри официальных институтов, удается
производить субъект исторической нации. (...) Нация не является историческим
субъектом, вместо этого — это социальные отношения власти и знания. Тем не ме¬
нее эти отношения становятся формой дискурсивного режима, при котором нация
представляется как исторический субъект»35.
Очень неожиданное для журнала, руководимого лидером ортодок¬
сального подхода Энтони Смитом, наблюдение, которое заслуживает без¬
условного развития на отечественном материале!
3. Что есть национализм?
В ходе исторической эволюции человек создает разные коллективы с
целью обеспечить свое биологическое и социальное существование. Ос¬
новная черта этих коллективов — их огромное многообразие и постоянно
меняющийся характер. Это обусловлено различными факторами: средой
и ресурсами, технологическим развитием, культурной деятельностью и
даже физиологией и психологией человека. Наука об обществе и бытовое
сознание как две взаимосвязанные формы мыслительной деятельности
постоянно стремятся найти этим социальным формам определенные объ¬
яснения, в том числе и через понятия-дефиниции как некие договорные
словесные модели. Эти модели призваны более или менее адекватно от¬
ражать действительность или хотя бы обеспечивать хорошую возмож¬
ность диалога между учеными, политиками и рядовыми гражданами.
Сами по себе эти понятия, возникая как акт речи и как результат ин¬
теллектуального усилия, обладают рядом важных особенностей. Во-пер¬
вых, они условны по своему выбору и содержанию и представляют со¬
бою неизбежную редукцию, которая никак не может вместить в себя все
многообразие социальной реальности и речевой опыт человеческих сооб¬
ществ, когда люди в разные времена и в разных условиях вычленяют для
определения разные социальные конфигурации и по-разному их называ¬
ют. Во-вторых, акты речи не есть только вторичные, «отражательные»
явления: они обладают свойством верхушечного предписания, мобили¬
зующего действия и могут сами по себе вызывать к жизни реальность,
т. е. создавать социальные конструкты. Наконец, понятия, оформленные
35 Hall 1997.
210

в академические формулировки, политико-правовые тексты и литератур¬
ные метафоры, предстают как некая высшая форма знания (на самом деле
это не так) и имеют тенденцию к горизонтальному (межъязыковому, меж¬
культурному) соперничеству, когда те или иные понятийные традиции и
политический язык навязывают свой доминирующий статус другим или
всем остальным.
Последнее особенно характерно для современного общества, когда
мир обрел единое политическое поле и глобальный обмен научными,
литературными и информационными текстами и когда борьба за дефи¬
ниции и за смыслонавязывание стала частью тривиального геополити¬
ческого соперничества и более низких форм межгрупповых коллизий,
обусловленных неравенством, соперничеством и доминированием как
обязательными формами человеческого существования.
Утверждение смыслов и дефиниций есть важный компонент более
общей операции навязывания политической воли. Здесь языковой ком¬
понент и вместе с этим научная экспертиза выступают во взаимосвязи с
экономическими, военными и другими ресурсами соперничества. Обыч¬
но кто богаче и сильнее, тот и навязывает свои определения и свои дис¬
куссии по ним, причем не через обязательный декрет (хотя и это имеет
место, например, в международных правовых текстах и декларациях), а
через выделение больших ресурсов на подготовку и деятельность про¬
фессиональных производителей субъективных представлений, в том чис¬
ле и академических предписаний. В мировом профессиональном обще¬
ствознании с появлением глобального дискурса таким доминированием
пользуется евро-американская интеллектуальная традиция.
Многие ставшие глобально господствующими в XX веке фундамен¬
тальные понятия пришли из этой традиции и в ней же пересматривают¬
ся, хотя в последнее время все больше под влиянием широкого спектра
интеллектуальных и политических традиций других регионов мира и
культур. Так, например, произошло с такой фундаментальной категорией
как семья, которая пришла из евро-американской традиции в понимании
естественной «микроячейки» общества и которая сегодня все больше
воспринимается как неадекватный суррогат многообразия прошлых и
нынешних форм человеческих коллективных взаимоотношений на осно¬
ве родства, свойства и чувства и скорее как определенная идеологиче¬
ская система, а не социальная категория. В последние годы социально¬
культурные антропологи пересмотрели и понятие родства вместе с его
жесткими классификациями и старым представлением как об основопо¬
лагающем институте социальной организации человека и его коллекти¬
вов. Подобное ослабление понятия или даже утрата его операционной
значимости имеет место с категорией «нация» и с ее производными:
«национализм», «национальность», «национальное государство» и пр.
Сегодня это действительно «многозначный синоним с неопределенны¬
211

ми значениями», и именно семантический подход может помочь выйти
из методологического тупика в использовании этого понятия в науке и в
политическом языке.
Но есть еще одна проблема понимания национализма, которая до это¬
го не замечалась и которую я бы определил, по аналогии с известным в
лингвистике и семиотике явлением, как проблема «слова-призрака» или
«слова-ошибки» (ghost word), когда слово в языке возникает по недоразу¬
мению, в результате ошибки писца, опечатки в словаре и т. п.36 Другими
словами, речь должна идти не только о более глубоком понимании слова
«национализм» или о модернизации этого понятия в связи с изменением
характера отражаемой им социальной реальности, но и о том, что само
слово пришло и утвердилось в языке в результате легитимизации (через
интеллектуальный авторитет или через политическое решение) его пер¬
воначально случайного, неопределенного и бытового употребления и
последующей его эскалации на уровень глобальной категории (вернее,
лжекатегории).
Возможно почти точно определить, кто и когда (по случайному выбо¬
ру или по особому намерению) стал называть «этносом» не рой пчел (как
это было в Средние века), а культурно схожий человеческий коллектив,
а «нацией» стали называть не студенческое землячество в средневековом
университете, а политическое сообщество или тип этноса. Если для по¬
добного установления требуется специальное историографическое изыс¬
кание, то не нужно быть большим специалистом, чтобы реконструировать
наиболее важные акты политической воли, когда произошла глобальная
легитимизация понятия «нация» как синонима государства. Это прежде
всего исторические моменты создания таких организаций и политиче¬
ских коалиций, как Лига наций (европейский масштаб легитимизации)
и создание антифашистской коалиции, а затем и мировой организации
государств Организации Объединенных Наций, вступление в которую
требовало от ее членов согласия с этим смыслом для всех государств,
в том числе и для тех, в языке которых вообще не было этого понятия и
оно не существует по сегодняшний день, как, например, в китайском и
многих других языках. Едва ли в горячие дни мировых войн XX века по¬
литики, придумавшие это название для своих союзов, консультировались
с учеными, а тем более с представителями государств за пределами евро-
американского мира и латинской языковой традиции.
Точно также обстоит дело и со случаем употребления слова «нация»
в ее этнокультурном значении. По крайней мере, в советской академиче¬
ской и политической традиции достаточно легко установить, когда и как
утверждался термин «этнос», когда и как многозначное и синонимичное
употребление термина «нация» уступило место более жесткой дефини¬
36 Баранов, Добровольский 1996. С. 249.
212

ции, освященной авторитетом «вождя всех народов», и, наконец, когда
нация стала высшим типом этнической общности в схоластической и по¬
литизированной советской теории этноса с ее вертикальной и горизон¬
тальной иерархией этносов, субэтносов, метаэтносов и пр.
Интересно, что в нынешнем энтузиазме по защите этих категорий рос¬
сийские специалисты забывают, что корифеи отечественной этнографии
и историографии данными смыслами не пользовались не только в дово¬
енной науке, но даже и в таком фундаментальном издании 1960-х годов,
как серия «Народы мира» под редакцией С. П. Толстого. Что касается по¬
литического языка, то слово «этнос» российские политики выучили сов¬
сем недавно. Наиболее интенсивно, в том числе в варианте «суперэтнос»
(адыгский, российский и т. д.), им пользуется вице-премьер правитель¬
ства Р. Г. Абдулатипов. Пока, к счастью, с языка Б. Н. Ельцина это слово
ни разу не слетало. Нет пока его и ни в каких официальных российских
документах, включая конституцию и тексты законов.
Не столь длительную историю имеет и (пост)советское понимание
слова «нация». Не только для П. Б. Струве и Н. А. Бердяева, но и для
В. И. Ленина было характерно множественное, преимущественно в граж¬
данско-политическом смысле, понимание нации. Только позднее появи¬
лись «нации и народности», да и то в отношении русского народа это
обозначение почти не присутствовало в довоенной политике и науке37.
Случаи превращения бытового жаргона или случайно выбранного
слова в академическую и политическую категорию и их последующего
длительного существования известны и заслуживают специального изу¬
чения. Для нас же интересно то, что если не происходит осознания этой
проблемы, то могут иметь место длительные и горячие дебаты по поводу
его значения или «понимания» обозначаемого им явления. Эти дебаты и
усилия не могут привести к выяснению истины, к так называемому «вер¬
ному» пониманию, и ограничиваются именно верой в буквальном смыс¬
ле. Но чаще имеют место неоднозначное словоупотребление и вместе с
этим — и противоречивая политика.
Исходя из этого предположения и собственных исследований постсо¬
ветского национализма, мною был сделан вывод, что в отличие от орга¬
нического феномена, который может быть определен четкой формулой,
национализм следует понимать как серию постулатов и действий, фор¬
мулируемых и инициируемых активистами социального пространства.
Национализм — это идеология и практика, основанные на представле¬
нии, что основой государственности, хозяйственной и культурной жизни
является нация. Этнонационализм таким образом становится набором
упрощенных, но влиятельных мифов, происходящих из реагирующих на
(пост)советские политические практики. Длительные дебаты о том, что
37 См., например, ранние работы Д. С. Лихачева и Б. А. Рыбакова.
213

и когда есть нация, являются во многих отношениях бесполезными, если
это не понимание в смысле государственной общности. Нация — это
слово, наполненное смутным, но привлекательным содержанием. Оно
используется активистами для специфических целей мобилизации и для
утверждения своих внутригрупповых и внегрупповых статусов. Когда
оно внедряется на массовом уровне и становится частью повседневного
языка, группа может называться нацией без каких-либо вытекающих от¬
сюда последствий38.
Важно развить этот теоретический постулат преимущественно на мате¬
риале радикально трансформирующихся обществ, где происходит то, что
традиционный подход называет «взрывом национализма» или «националь¬
ным возрождением». При этом хотелось бы найти ответ на главные контр¬
аргументы, которые сводятся к следующему: есть или нет реально нации,
и что такое национализм — это даже не столь важно; главное, что есть
сам по себе реальный феномен в его манифестных формах, в том числе и
в форме насилия, войн и массовых жертв. Это серьезный аргумент, требу¬
ющий ответа. Здесь я вижу своей целью предложить некоторые выходы из
теоретической западни и дать рекомендации для сферы политики.
Мой подход основан на том, что нация — это категория семантико¬
метафорическая, которая обрела в истории большую эмоциональную и
политическую легитимность и которая не стала и не может быть катего¬
рией анализа, т. е. стать научной дефиницией. Как и почему это произо¬
шло — это другой вопрос, но достаточно ясно, что данная дефиниция не
работает применительно к основным формам человеческих коллективов,
на которые она распространяется как учеными, так и представителями
самих этих коалиций. Я имею в виду государственные образования и
этнические общности, которые ведут борьбу за исключительноое право
называться нациями.
4. Нулевой вариант для государств
и этнических общностей
Сначала о государствах как о самых мощных формах коллективной
организации людей в современном мире. Государства имеют больше ре¬
сурсов и легитимности называться нациями, поскольку только они имеют
возможность фиксировать свое членство через гражданство, имеют охра¬
няемые территориальные границы, располагают бюрократиями, образо¬
вательными и информационными институтами и обладают делегирован¬
ным правом на отправление насилия в отношении членов этой коалиции.
Наряду с гимном и гербом метафора нации служит символом в утилитар¬
38 Tishkov 1997. Р. 229 и сл.
214

ных целях достижения консолидации и общей лояльности населения го¬
сударства. Общая гражданская идентичность, которая достигается через
понятие нации, не менее важна для государства, чем конституция, общие
правовые нормы и охраняемые границы. Ибо этот общий дискурс о нации
придает важную дополнительную легитимность государственной власти
через создание образа, что последняя представляет некую целостность и
осуществляет управление от ее имени и с ее согласия. Поэтому каждое
государство прилагает усилия для утверждения общеразделяемого чув¬
ства принадлежности к государству не только через оформление право¬
вой связи и обязательств между бюрократией и гражданином, но и через
эмоциональную лояльность или привязанность («любовь к родине-стра¬
не» и т. п.). Сегодня почти нет государств, которые не пользовались бы
этим инструментом и не считали бы себя государствами-нациями.
Вопрос заключается не в том, какие государства можно научно опре¬
делить как «национальные», а какие нет. Все попытки составить такие
списки носят наивный и бесполезный характер. В равной мере не очень
убедительна из-за недостатка аргументации попытка разделить понятия
«нация-государство» и «национальное государство»39. Можно только го¬
ворить о степени успеха того или иного государства в осуществлении
интеллектуально-эмоциональной операции утверждения понятия единой
нации среди своих граждан, т. е. о состоянии умов, а не о реальной этно¬
культурной, социальной и территориальной гомогенности и основанной
на этом типологии государств. В одних государствах существует огром¬
ное расовое, этническое и религиозное разнообразие или же резкие реги¬
онально-территориальные различия без интенсивных взаимных связей,
но довольно успешно функционирует на элитном и даже на массовом
уровне миф о единой нации.
Государства больше отличаются не степенью культурного многооб¬
разия, а тем, в какой мере этим различиям придается самодовлеющее и
институциональное значение. Как отмечает Лиа Гринфельд:
«В некоторых обществах мы не замечаем это разнообразие и считаем их “гомо¬
генными”, в то время как в других это может проявляться в самых болезненных
формах. Это происходит не потому, что в одном обществе среди его членов име¬
ется меньше культурно отличительных характеристик, чем в другом обществе,
а потому, что то же самое разнообразие воспринимается по-разному. Не каждое
общество придает этничности и этническому разнообразию культурное значение,
и не каждое общество рассматривает эти характеристики как суть основополагаю¬
щей идентичности своих членов»40.
Китай провел в 1950-е годы одну из своих переписей по советско¬
му стандарту и получил более 400 «национальностей», но последующие
39 Ср.: Салмин 1997.
40 Greenfeld 1994.
215

коррективы в политике «исправили» это положение и число меньшинств
в стране сократилось до 30, хотя их общая численность остается где-то
между 50 и 100 миллионами. Для внешнего мира Китай продолжает вы¬
глядеть как «национальное государство», в котором живет «китайская на¬
ция», и в это теперь верят и сами китайцы.
СССР оказался уникальным случаем в смысле отношения к слову «на¬
ция». Первоначально Ленин и большевики на пути к власти и в момент ее
утверждения резко отвергали имперское государство и выступали за на¬
циональное самоопределение всех «наций, народностей и этнографиче¬
ских групп». Когда это государство было сохранено и в нем установился
тоталитарный режим, власти могли позволить себе роскошь осуществить
этнонациональный принцип в политике и в государственно-админист¬
ративном устройстве страны. Скорее в полемических целях осуждения
«буржуазного федерализма», построенного на территориальном принци¬
пе, в СССР утвердился принцип «национальной государственности» на
уровне этнотерриториальных автономий для меньшинств, а объединяю¬
щую идею гражданской нации заменила идеология советского патрио¬
тизма вместе с карательными институтами, а затем — формула «совет¬
ского народа как новой исторической общности людей». Таким образом,
метафора «нации» и термин «национальность» (впервые был введен
официально в перепись населения 1926 года) были отданы в собствен¬
ность представителям культурно родственных групп населения страны, а
задача «нацие-строительства» была передана в идеологический арсенал
этнически обозначенных внутригосударственных образований (союзных
и автономных республик и также областей).
Имея КГБ, ЦК КПСС и газету «Правда», СССР легко сдал идею на¬
ции на уровень ниже того, что принято считать в мире «национальным»,
т. е. общегосударственным, и конституировал «многонациональность» на
уровне этнических общностей.
«Таким образом, Советский Союз не был понят в теории и не был организован
на практике как нация-государство. К тому же в нем не произошло определение
государства или гражданства как целостности в национальных смыслах. Именно
этим и отличается советский режим в отношении проблемы национальности — в
ее беспрецедентном устранении национальной общности и национальности как
организующего принципа социального и политического порядка с общегосудар¬
ственного уровня и передача его на подгосударственный уровень. Больше ни одно
государство не зашло столь далеко в спонсировании, кодификации, институали¬
зации и даже в ряде случаев изобретении национальных общностей и националь¬
ностей на подгосударственном уровне и в то же время ничего не сделало в их
институализации на уровне государства в целом»41.
С этим замечанием Роджерса Брубейкера трудно не согласиться, по¬
жалуй, кроме одного момента. Югославия и Чехословакия повторили
41 Brubaker 1996. Р. 29.
216

этот же эксперимент, хотя понятия югославской и чехословацкой наций
стали внедряться в этих государствах в последние десятилетия, и этой
идеологической кампании просто не хватило исторического времени, что
совсем не делало эти государства нелегитимными или позволяло их счи¬
тать государствами-нациями по мировым стандартам. Кроме этого, це¬
лый ряд других государств позволяли и сохраняют этнотерриториальную
институализацию и допускают местные национализации, как, например,
в Испании, где понятие каталонской нации присутствует в конституции
провинции и в общественном сознании каталонцев. Но при этом испан¬
ское государство не с меньшей настойчивостью утверждает конкури¬
рующий проект испанской нации в отношении всего согражданства и,
даже имея этнический федерализм под общенациональной королевской
формой правления, едва ли позволит называть себя «многонациональным
государством» или «империей». Не позволят этого сделать и союзники
Испании по НАТО.
Кто успешнее и кто менее успешно пользуется метафорой «нация» на
общегосударственном уровне зависит, не только от осознанных усилий
самого государства в сфере идеологии, но и от других факторов, кото¬
рые опять же не имеют прямой связи с этническим составом населения.
Богатые государства с социально благополучным населением и с либе¬
ральными свободами легче добиваются лояльности своих граждан, ко¬
торые готовы признавать «единую нацию» и считать ее своей родиной,
поскольку в ней живется лучше, чем в соседних или в дальних странах.
Гомогенный облик западноевропейских наций-государств обусловлен
не только длительным процессом их консолидации («формирования на¬
ций»), превратившим их в некое «терминальное» целое, а безоговороч¬
ным предпочтением большинства членов этих сообществ пребывать в
достигнутых условиях социального комфорта. Благополучие и порядок,
столь важные для каждой личности в реализации ее главной жизненной
задачи социального преуспевания (человек рождается не для служения
нации), позволяют богатым странам обходиться без фанатичных и не¬
рвных усилий гражданского нацие-строительства и даже без его закон¬
ченных результатов. Считается, что западноевропейские страны прошли
эти процессы в прошлом, в том числе через революции и бисмарковские
«огонь и железо». Теперь гражданские нации в Западной Европе выгля¬
дят как состоявшийся факт (fait accompli), а сами страны считаются клас¬
сическими или полноправными нациями-государствами, построенными
на едином этническом ядре.
Однако это не так. В тех же Франции или Великобритании этнокуль¬
турная гетерогенность населения в XX веке не только сохранилась, но
даже увеличилась, причем не только по причине бретонского, корсикан¬
ского или уэльского и шотландского мини-национализмов, но, главным
образом, по причине включения во французскую и британскую нации
217

иммигрантского населения. В Соединенном Королевстве, видимо, толь¬
ко меньшинство населения ответит на вопрос, что они принадлежат к
«британской нации», а большинство может назвать английскую, ирланд¬
скую, шотландскую или уэльскую нации, т. е. самоидентифицироваться
прежде всего по этнической общности. В Норвегии только нефтяные до¬
ходы последних десятилетий и зимние игры 1996 года в Лиллехаммере
завершили процесс формирования норвежской нации. По крайней мере,
прекратились частые разговоры о том, что «мы — те же шведы», которые
я фиксировал во время своих поездок в 1980-1990-е годы.
Поэтому вопрос не только и не столько в «строительстве» и «форми¬
ровании» некоего реального коллективного тела под названием «нация»,
айв том, есть ли желающие оспаривать эту идею и вести диссидентские
разговоры, что «мы — другие». Как только будет хуже жить, так сра¬
зу появятся клиенты на культурный партикуляризм или на ирредентизм.
Или проект гражданской нации может оспорить тот сегмент населения
страны, который больше преуспевает, но не хочет делиться с остальным
сообществом, воспринимая это как несправедливость. Пример Северной
лиги в Италии, Каталонии и Страны басков в Испании подтверждает это
замечание, как и опровергает химеру раз и навсегда состоявшихся наций.
Эти гражданские нации или нации-государства могут считаться конечны¬
ми общностями только в смысле отсутствия внутренних вызовов и внеш¬
ней защиты, в том числе и военным блоком НАТО. Оспаривать успех
этих стран в утверждении общеразделяемого понимания слова «нация»
практически невозможно.
Что можно оспорить, так это вывод, что остальные страны, особенно
страны так называемых третьего и второго мира, это «не нации-государ¬
ства» в полном смысле и своего рода «квазиобщества»42. Да, действитель¬
но, теоретики и политики в СССР обменяли слово «нация» на кажущееся
внешнему миру несуразным понятие «единый советский народ», но этот
вполне легитимный новояз выполнял ту же самую функцию, что и слово
«нация» в других странах мира. В некоторых африканских и азиатских
странах также обходятся без массового потребления этого европейского
понятия на рынке коллективных идентичностей.
На самом же деле следует говорить о степени консолидированности
и степени лояльности граждан своему государству через ту или иную
общую метафору, среди которых самой известной и самой действенной
является нация. Однако этого недостаточно для столь политически значи¬
мой типологии, как деление государств на нации-государства и не нации-
государства. Имеющиеся попытки предложить такое деление являются
неубедительными, а в отношении стран бывшего СССР — откровенно
политизированными: не менее этнически мозаичные, с большей долей
42 Hall 1995. Р. 27. Наиболее полно об этой позиции ср.: Jackson 1990.
218

меньшинств (до половины населения страны) и с культурно гетерогенны¬
ми «коренными нациями» страны (Таджикистан, Казахстан, Грузия, Лат¬
вия, Украина, Узбекистан) объявляются «национальными», а Россия, где
все граждане способны общаться на одном языке и имеют более высокий
уровень гражданской консолидации, чем в большинстве постсоветских
государств, — «ненациональным» государством.
Если не брать за основу классификации советскую дефиницию «мно-
гонациональности», то обнаружится совсем другая ситуация. По сравне¬
нию с благополучными странами Запада и Северной Америки, уровень
гражданской и культурной гомогенности в России действительно ниже,
но по сравнению с новыми соседями, где в правительственных кабинетах
и в президентских семьях, а также большинство населения столиц разго¬
варивают не на том языке, который объявлен «национальным» или госу¬
дарственным, этот уровень заметно выше. Тем более он выше по сравне¬
нию со многими странами в других регионах мира, где население, в том
числе и элита, вообще не может общаться на одном языке, но которые
считаются «национальными» государствами. В итоге мы имеем стран¬
ную ситуацию, когда политическая декларация или ожидаемая перспек¬
тива «нациестроительства» принимается за социокультурную реальность
и за основу научных построений.
Нам представляется, что именно в политической значимости и заклю¬
чен весь смысл подобного деления государств, особенно в ситуации глу¬
боких геополитических трансформаций и возможных мировых переуст¬
ройств. Ибо в отношении «не наций-государств» западными экспертами
делается вывод, что эти государства
«отчаянно нуждаются в укреплении так, чтобы они могли обеспечить первичный
порядок, который нам представляется как бы данным самим собой. Это поло¬
жение ведет к тревожному заключению о возможности реорганизации мировой
политики. Нормы суверенитета и невмешательства сейчас частично обесценены.
И вполне возможно, что правила вмешательства, осуществленного с согласия ве¬
ликих держав, могут выйти на первый план. С одной стороны, это должно всячес¬
ки приветствоваться, ибо делает либерализм реальным. Но с другой стороны, это,
возможно, не самая лучшая перспектива...»43.
Таким образом, суть научной проблемы (а не политической задачи)
состоит не в том, чтобы установить номенклатуру «ненациональных
государств» («квазиобществ», «мини-империй», «многонациональных
государств») и сделать из них «национальные государства» как некую
мировую и естественную форму. Неслучайно Збигнев Бжезинский зада¬
ет вопрос: «Является ли Россия прежде всего нацией-государством или
многонациональной империей?» — и отвечает на него призывом «на¬
стойчиво создавать стимулирующую обстановку, чтобы Россия могла
43 Hall 1995. Р. 27.
219

определить себя как собственно Россия. (...) Перестав быть империей,
Россия сохраняет шанс стать, подобно Франции и Великобритании или
ранней постосманской Турции, нормальным государством»44. Именно в
этом «собственно» (purely) и в «нормальным» (normal) и заключен весь
тривиальный смысл столь долго и страстно обсуждаемой типологии. Эта
лжетипология нужна только для того, чтобы сделать провокационное
предсказание, что «в ближайшие несколько десятилетий Российская Фе¬
дерация, подобно Индии, Пакистану, Южной Африке, Ираку, будет разо¬
рвана на части волной дезинтеграционного национализма»45.
На самом же деле мы имеем другую типологию — существование
слабых и сильных, богатых и бедных государств с разными политиче¬
скими режимами, в которых граждане и особенно элитные элементы ис¬
пытывают разные степени лояльности и возможности их проявления.
Мы имеем ситуации, когда государства по-разному используют (или не
используют, как это было в СССР) консолидирующую идею нации. В не¬
которых устойчивых странах нет нужды в ее воленавязывании вообще,
как, например, в Швейцарии или в Канаде (хотя при правительстве Пье¬
ра Трюдо после квебекского кризиса 1970 года понятие канадской на¬
ции стало утверждаться более энергично46). В других странах порядок и
консолидация на общегосударственном уровне и рационализация всего
общества обеспечиваются другими средствами, которые удерживают от
фрагментации то, что западные европейцы могут рассматривать как «ква¬
зиобщества». В СССР и ГДР это была совсем другая («ненациональная»)
унитарная коммунистическая идеология, социалистический патриотизм
и репрессивный государственный аппарат, в Югославии и в Китае — тот
же самый идеологический комплекс и унитарные партийные структу¬
ры. В Индии — это идеология и практика плюрализма, толерантности
и компромиссов. В Исландии и Ямайке — комплекс островной изолиро¬
ванности, означающей также и целостность. В Пуэрто-Рико — понятие
«ассоциированности» с мощным соседом США.
Сегодня называть ГДР «не нацией-государством», а ФРГ — «наци¬
ей-государством» означает совершать политизированную операцию
постфактической рационализации. ГДР и Югославия были не менее
легитимными странами, чем другие страны Европы. В них имелся весь
необходимый общенациональный комплекс даже в западноевропейском
смысле (единые экономика, государственные институты, право, символи¬
ка, язык), не говоря о мощном культурном производстве и о патриотизме
(особенно спортивном), которые были не меньше, чем в ФРГ. Другой воп¬
рос, почему немцы предпочитали бежать через берлинскую стену только
44 Brzezinski 1994. Р. 72, 79.
45 Lind 1994. Р. 99.
46 Ср.: Тишков, Кошелев 1982.
220

в одном направлении? Конечно, не потому, что они хотели покинуть «не-
нацию» и стать членами «своего национального государства». Именно в
предпочтительных социальных условиях жизни, включая политические
свободы, лежит ответ на этот вопрос.
Сегодня перед государствами бывшего СССР главный вопрос заклю¬
чается не в позитивистской установке «формирования наций» как оче¬
редного проекта социальной инженерии, а в улучшении условий жизни
гражданина и в укреплении законного регулирования общественных
процессов, включая договоренности между элитами культурно разли¬
чительных групп о справедливом распределении ресурсов и о доступе
к власти. В условиях глубоких трансформаций и смены (ослабления)
государственных институтов важнее сам по себе обеспечиваемый пре¬
жде всего государством социальный порядок, чем форма, в которой он
осуществляется, и идея, которой он освящается. Иначе регулятором об¬
щественных (межличностных и межгрупповых) отношений становится
насилие и хаос, когда вооруженная секта молодых мужчин выбирает
(не)реализуемый проект явочного «национального самоопределения»,
сделав своими заложниками целый народ, а у государства с политика¬
ми-неофитами в арсенале разрешения внутригражданских коллизий ока¬
зывается единственный аргумент в виде армии. Именно это случилось в
Чечне и в ряде других регионов постсоветских государств.
Сейчас в регионе бывшего СССР (как это уже давно имеет место во
многих других регионах мира с невысоким уровнем жизни и плохим уп¬
равлением) с наступлением свободы частного выбора социальное небла¬
гополучие, отсутствие порядка и стабильности ослабляют веру в граж¬
данскую общность (страну, нацию) и необходимость пребывания в ее
составе. Рациональные частные стратегии заставляют вспоминать или
изобретать «историческую родину» с лучшими условиями социального
существования и по возможности переходить из одной нации в другую.
Сотни миллионов людей в мире совершили этот переход только в XX ве¬
ке, эмигрируя в более обустроенные страны. Если бы у российских нем¬
цев этнические корни были не на территории Германии, а, скажем, в Со¬
мали, тогда едва ли воссоединение с «исторической родиной» приобре¬
ло бы столь массовый характер. В равной мере оказались иллюзорными
надежды националистов в постсоветских государствах, что произойдет
возвращение и воссоединение этносов (русских, казахов, адыгов, армян,
эстонцев, латышей и др.) за счет ближних и дальних диаспор.
Нынешние социальные условия на территории бывшего СССР пока
не вызывают к жизни эти эмоции, а тем более не приводят к переезду
этнически родственных граждан США, Турции или Иордании в Россию,
Латвию или Армению, за исключением редких романтиков или соиска¬
телей престижных должностей. Скорее наблюдается трудный процесс
внедрения общегосударственной идентичности в новых странах. В срав¬
221

нительно более благополучных странах Балтии он явно идет успешнее, и
«нетитульные» граждане и даже неграждане, несмотря на открытую дис¬
криминацию и доминирование доктрины этнонации в Латвии и Эстонии,
готовы оставаться жить в этих странах и разделять общегосударствен¬
ную лояльность. И наоборот, даже медленный успех реформ и улучшение
жизни в России по сравнению с Украиной, Азербайджаном, Киргизией и
Казахстаном вызывают среди нетитульного населения чувство принад¬
лежности не к местным гражданским сообществам, а к этнонациям с «ис¬
торической родиной» в России или в Германии (у тех немцев, кто попада¬
ет в иммиграционные квоты).
Трудная ситуация складывается в самой России, которая стала не
только правопреемницей СССР, но и наследницей доктрины «многонаци¬
ональное™». Это единственное из 15 государств, которое оставило идею
нации в доктринальной собственности составляющих его единиц, хотя
Украина, Казахстан, Узбекистан и другие — столь же многоэтничные со¬
общества, а моноэтничным государством можно считать только одно —
Армению, да и то после изгнания из нее азербайджанцев. Если мир будет
оставаться заложником идеи нации и не найдет другой более рациональ¬
ной доктрины государствообразования, тогда России предстоит трудный
процесс переобучения экспертов, политиков и населения тому, как поль¬
зоваться иным смыслом этого слова, в основе которого не этнос, а демос
как субъект самоопределения. Но опять же речь идет о смене смыслов, а
не о «строительстве» и «формировании» чего другого из имеющегося в
наличии человеческого материала, а тем более не о ликвидации этнокуль¬
турных общностей и о создании государства-монокультуры.
Этнические общности существовали в России до «социалистических
наций» и будут существовать после них, так же как в России существует
реальная историческая, социальная и культурная общность и общерос¬
сийская идентичность47. Разница только в том, что эту российскую об¬
щность пока никто не осмелился называть российской нацией. Президент
Ельцин сделал пока осторожную заявку в одном из своих ежегодных пос¬
ланий, но только как задачу на будущее48.
Но есть еще один вариант решения этой методологической и полити¬
ческой проблемы как для России, так и в глобальном масштабе. Это отказ
государств от слова-призрака «нация» (а значит, и от его производных).
В частности, один из моих выводов состоит в том, что категория «на¬
ция-государство» бессмысленно с научной точки зрения и неприменимо
в политико-правовом смысле. Это пример того, как риторика практики
была возведена на уровень почти универсальной и жестко манипулируе¬
мой категории. Государство есть государство и обозначать его как «наци-
47 Ср. по этой теме: Губогло 1996; Дробижева 1996.
48 Ельцин 1995.
222

опальное» или нет — это все равно что придавать ему обозначение цвета
(«голубое», «коричневое» и т. п.). В равной мере это касается и понятия
нации. Как считает Рональд Суни:
«Это мощная, но в конечном смысле утопическая идея является в значительной
мере основой современной политики, и многие из конфликтов XX века произошли
именно по причине несоответствия самоназванных наций и существующих госу¬
дарств. Было бы самонадеянностью со стороны обществоведов думать, что они
как-то могут разрешить эту проблему, но было бы безответственно игнорировать
или принимать призрачные идеи политиков и не задействовать особые методы и
таланты, которыми обладают ученые»49.
Осуществить этот демонтаж вполне возможно, начиная прежде всего
с языка науки и экспертизы. Его можно сделать достаточно быстро, как
это произошло в новое время с грандиозной мистификацией вокруг поня¬
тия Ренессанса, понимавшегося первично как возрождение Античности.
Однако еще более успешно эта процедура может быть осуществлена в
«нулевом варианте», т. е. одновременным отказом от использования сло¬
ва его основными потребителями. Дело в том, что понятие нации при¬
менительно к этническим общностям еще менее операционально и даже
более бессмысленно, чем в отношении государств. Все известные попыт¬
ки разделить по объективным критериям этнические общности на нации,
народности, этнические и племенные группы фактически малопродук¬
тивны. Как заметил норвежский антрополог Томас Хиланд Эриксен, на¬
ция есть продукт идеологии национализма и она
«возникает с момента, когда группа влиятельных людей решает, что именно так
должно быть. И в большинстве случаев нация начинается как явление, порожда¬
емое городской элитой. Тем не менее, чтобы стать эффективным политическим
средством, эта идея должна распространиться на массовом уровне»50.
Однажды летевшая вместе со мною в самолете депутат горбачевского
Съезда народных депутатов Евдокия Гайер задала эмоциональный воп¬
рос: «Когда мы, нанайцы, сможем называть себя нацией?». Мой ответ
ей был следующим: «С того момента, как Вы задали этот вопрос, счи¬
тайте, что нанайская нация существует». С тех пор прошло пять лет и
можно задать новый вопрос: состоялась или нет нанайская нация за это
время? Евдокия Гайер перестала быть видным российским политиком,
а среди сторонников ее идеи не нашлось достаточного числа активис¬
тов-интеллектуалов на уровне группы, которые смогли бы осуществить
распространение идеи нанайской нации среди соплеменников. Другими
словами, нанайская нация не состоялась по причине отсутствия дискур¬
сивной практики в смысле конкретных взаимоотношений между людьми
и выстраивания ими социально-информационной сети по поводу дан¬
49 Suny 1997. Р. 5.
50 Eriksen 1993. Р. 105.
223

ного проекта. Однако этот проект сохраняет свою потенциальную воз¬
можность, особенно если бы нанайцам (или другими заинтересованным
агентам) удалось создать форму территориальной автономии для (или
от имени) этой группы. Хотя никаких типологических трансформаций
с этой этнической группой не произойдет, кроме появления некоторого
числа новых нанайских вождей и бюрократов.
Примером могут служить другие аналогичные группы малочислен¬
ных северных народов России, когда от их имени местная господствую¬
щая элита преимущественно русско-украинского этнического происхож¬
дения с энтузиазмом играет в проект «национальной государственности»
от имени «чукотской», «коми», «манси», «ханты» и даже «карельской»
наций в соответствующих этнотерриториальных автономиях. Созданные
сверху под пропагандистскую идею «решения национального вопроса
при социализме» и национального самоопределения «социалистических
наций и народностей», эти «национальные государства» фактически не
вызвали к жизни соответствующие «нации» по причине нехватки челове¬
ческого ресурса (главным образом образованной интеллигенции и мест¬
ных активистов) и по причине высокой стоимости природных ресурсов,
которые расположены на территориях этих автономий и которыми жела¬
ет пользоваться доминирующее общество. Однако уже рождается новая
когорта влиятельных местных лидеров с хорошим информационно-ком¬
муникационным обеспечением, которая сможет сформулировать и осу¬
ществить чукотский, хантыйский, мансийский и другие «национальные»
проекты. В 1970-1980-е годы я был прямым свидетелем того, как образо¬
ванные и амбициозные аборигенные лидеры в Канаде сделали на основе
разрозненных индейских и эскимосских общин так называемые «первые
нации» (first nations), начав с учреждения общеканадской «Ассамблеи
первых наций» в 1972 году. Во время моих последних полевых иссле¬
дований в общинах Северо-Западных Территорий в конце 1980-х годов
уже не только отдельные лидеры проживающих там северных атапасков
(догриб, слейви, Йеллоунайф и другие) стали использовать в публичном
языке общий термин «нация дене» (Dene nation).
В среде более многочисленных до этого «ненационализированных»
групп нация как форма дискурса и вытекающих из него отношений влас¬
ти и знания может рождаться или «возрождаться» в более драматических
формах, но опять же никакого объективного процесса перехода этноса в
свою высшую форму — нацию со всем набором обязательных критери¬
ев — не происходит. Например, едва ли кто-то из специалистов сможет
доказать, что гагаузы, равные по численности абхазам и считавшиеся в
СССР народностью, а не нацией, ибо не имели территориальной автоно¬
мии, стали в декабре 1995 года нацией. Никаких изменений в их террито¬
риально-демографических, культурно-языковых и социальных характе¬
ристиках не произошло в результате решения молдавского парламента о
224

создании автономии Гагауз-Ери. Произошло что-то другое, и может быть
в другое время, которое крайне рискованно называть «нацие-образовани-
ем» и даже гагаузским национализмом.
Выход из смыслового тупика в данном случае может заключаться в ре¬
комендации: или все этнические общности могут называть себя нациями,
если это продолжает иметь какое-то значение в мире современной поли¬
тики, или никто. Но опять же при условии нулевого варианта, включаю¬
щего аналогичный отказ и со стороны государственных образований. Ни¬
какой утраты объяснительных и мобилизационных возможностей от этой
процедуры не произойдет ни для ученых, ни для политиков. Наоборот,
уход от тотальной категории поможет лучше понять природу человече¬
ских коалиций, их культурных различий и политических конфигураций.
Сегодня же за аллегорическим и академически пустым словом «нация»
наука и политика упускает что-то гораздо более важное и «реальное» в
тех многозначных ролях, которые этничность и националистическая ри¬
торика играют в индивидуальных и групповых действиях. Мы включили
в нашу исследовательскую повестку феномен, которого просто не сущест¬
вует, и судим о действующих в социальном пространстве лицах и силах
на основе ложного критерия и мифической дефиниции. Именно поэтому
мои заключительные слова сводятся к призыву: забыть о «нациях» во имя
«народов», «государств» и «культур», даже если будущие исследователи
подвергнут сомнению и эти последние дефиниции.
Литература
Баранов А. Н., Добровольский Д. О. (ред.) (1996): Англо-русский словарь по лингвис¬
тике и семиотике. Том 1. М.
Губогло М. (1996): Развивающийся электорат России. М.
Дробижева Л. М. (1996): Демократизация и образы национализма в российских рес¬
публиках в 90-е годы. М.
Ельцин Б. (1995): Послание Президента Российской Федерации Федеральному Соб¬
ранию. М.
Ионин Л. (1998): Социология культуры. 2-е изд. М.
Каппелер А. (1996): Россия — многонациональная империя. Возникновение. Исто¬
рия. Распад. М.
Кравченко С. А. (ред.) (1997): Учебный социологический словарь. 2-е изд. М.
Салмин А. (1997): Современная демократия: очерки становления. М.
Тишков В. (1997а): О феномене этничности // Этнографическое обозрение. № 3.
Тишков В. (1997b): Прощание с пятым пунктом // Независимая газета. 22 октября 1997.
Тишков В. (1997с): Национальности и паспорт // Известия. 4 ноября 1997.
Тишков В. (1996): О нации и национализме // Свободная мысль. № 3. С. 30-38.
225

Тишков В. (ред.) (1994): Народы России. Энциклопедия. М.
Тишков В., Кошелев Л. (1982): История Канады. М.
Anderson В. (1983): Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of
Nationalism. London.
Armstrong J. A. (1982): Nations before Nationalism. Chapel Hill.
Barth F. (1994): Enduring and Emerging Issues in the Analysis of Ethnicity // Vermeulen H.,
Grovers C. (ed.): The Anthropology of Ethnicity. Beyond «Ethnic Groups and
Boundaries». Amsterdam. P. 11-32.
Bremmer I., Taras R. (ed.) (1993): Nations and Politics in the Soviet Successor States.
Cambridge.
Brubaker R. (1996): Nationalism Reframed. Nationhood and the National Question in the
New Europe. Cambridge.
Brubaker R. (1994): Nationhood and the National Question in the Soviet Union and Post-
Soviet Eurasia. An Institutional Account // Theory and Society. Vol. 1. P. 47-78.
Brzezinski Z. (1994): The premature partnership // Foreign Affairs. Vol. 2. P. 67-82.
Carley P. (1996): Self-determination. Sovereignty, Territorial Integrity, and the Right to
Secession. Report from a roundtable in conjunction with the U. S. Department of State’s
policy planning staff, United Institute of Peace. Washington.
Carrere d’Encausse H. (1993): The End of the Soviet Empire. The Triumph of Nations. New
York.
Chatterjee P. (1993): The Nation and Its Fragments. Colonial and Postcolonial Histories.
Princeton.
Chervonnaya S. (1994): Conflict in the Caucasus. Georgia, Abkhazia and the Russian
Shadow. London.
Connor W. (1994): Ethnonationalism. The Quest for Understanding. Princeton.
Eriksen T. H. (1993): Ethnicity and Nationalism. Anthropological Perspectives. London.
Galtung J. (1996): Peace by Peaceful Means. Peace and Conflict, Development and
Civilization. London.
Geertz C. (1997): Thoughts on Researching Nationalism, Workshop on Understanding
Nationalism. Princeton.
Gellner E. (1983): Nations and Nationalism. Oxford.
Greenfeld L. (1994): Ethnically Based Conflicts. Their History and Dynamics. Paper
presented to the international seminar on ethnic diversity and public policies. New York.
17.8.1994.
Greenfeld L. (1992): Nationalism. Five Roads to Modernity. Cambridge (Mass.).
Gupta A., Ferguson J. (ed.) (1997): Anthropological Locations. Boundaries and Grounds of
a Field Science. Berkeley.
Hall P. (1997): Nationalism and Historicity I I Nations and Nationalism. Vol. 1. P. 3-23.
Hall J. A. (1995): Nationalism. Classified and explained// Periwal S. (ed.): Notions of
nationalism. Budapest et al.
Hobsbawm E. (1990): Nations and nationalism since 1780. Programme, Myth, Reality.
Cambridge.
Hroch M. (1985): Social Preconditions of National Revival in Europe. Cambridge.
226

Jackson R. H (1990): Quasi-states. Sovereignty, International Relations, and the Third
World. Cambridge.
Lind M. (1994): In Defense of Liberal Nationalism // Foreign Affairs. Vol. 3. P. 87-99.
Miller D. (1995): On Nationality. Oxford.
Orlovsky D. (ed.) (1995): Beyond Soviet Studies. Washington.
Shnirelman V. (1996): Who Gets the Past. Competition for Ancestors among Non-Russian
Intellectuals in Russia. Washington.
Smith A. D. (1986): The Ethnic Origin of Nations. Oxford.
Smith A. D. (1983): Theory of Nationalism. New York.
Suny R. G. (1997): Some Notes on Where We Are in the Discussion of Nations, Nationalism
and Identities. Workshop on understanding nationalism, Institute of Advanced Studies.
Princeton University, 4-6.12.1995 (неопубл.).
Suny R. G. (1993): The Revenge of the Past. Nationalism, Revolution, and the Collapse of
the Soviet Union. Stanford (Calif.).
Tamir Y. (1993): Liberal Nationalism. Princeton.
Tishkov V. (1998): U. S. and Russian anthropology. Unequal Dialogue in a Time of
Transformation // Current Anthropology. Vol. 1. P. 1-17.
Tishkov V. (1997): Ethnicity, Nationalism, and Conflict in and after the Soviet Union. The
Mind Aflame. London.
Tishkov V. (1996): Post-Soviet Nationalism// Caplan R., Feffer J. (ed.): Europe’s New
Nationalism. States and Minorities in Conflict. New York. P. 23-41.
Wicker H.-R. (1997): Introduction. Theorizing Ethnicity and Nationalism// Wicker H.-R.
(ed.): Rethinking Nationalism and Ethnicity. The Struggle for Meaning and Order in
Europe. Oxford.

АНАЛИЗ КОНКРЕТНЫХ ПРИМЕРОВ
Крах познается в сравнении.
Государственные национализм»
ненациональных государств
в социалистической Европе*
Петер Бонин
Тема исчезновения социалистических ненациональных государств с
политической карты Европы явно не может жаловаться на невнимание
со стороны исследователей. Вопрос о дефицитах социалистических мно¬
гонациональных государств уже на протяжении долгого времени состав¬
ляет сложный предмет научных и интеллектуальных изысканий. То же
самое можно сказать о сравнительном анализе распада социалистических
многонародных государств* 1. Подобные исследования посвящены, одна¬
ко, главным образом распаду этих государств. Те силы и идеи, которые
выступают за их сохранение, рассматриваются при этом в большинстве
своем лишь как протагонисты краха. Однако до сих пор не проводилось
более детального сравнения этих государственных национализмов или
патриотизмов. Может быть, толчком к этому послужит параллельное ис¬
следование представленных в данном томе неудавшихся национализмов
многонациональных и частично национальных государств Восточной
Европы.
Все четыре ненациональных государства социалистической Европы
сегодня уже не существуют. Два многонациональных государства: Совет¬
* Сравнение работ Дмитрия Эпштейна, Ненада Стефанова, Андреаса Рейха и Бруно
Шоха в этом томе.
1 Lynch, Lukic 1996; Bookman 1994.
228

ский Союз и Югославия, а также бинациональная Чехословакия распа¬
лись или разделились, частью — мирным путем, частью — не избежав
кровопролития. Частично национальная ГДР присоединилась к Федера¬
тивной Республике Германия. Предметом данного исследования является
поиск критериев для еще не проведенного сравнения государственных
национализмов ненациональных государств.
В отличие от известных «успешных» национализмов в социалисти¬
ческой Европе, считающихся государствообразующими и поэтому, веро¬
ятно, способствовавших становлению демократической системы, либо
же стремящихся к образованию государства, речь здесь идет о различных
группах и силах, выступивших за сохранение существующих государств
и их мотивов. Так как здесь не может идти речи ни о процессах образова¬
ния наций или государств, ни о национальных движениях в привычном
смысле, подход к исследованию потерпевших неудачу государственных
национализмов должен получиться местами весьма метафизическим.
Представителей каждого из этих патриотизмов можно найти не только
среди правящих элит или демократически настроенных интеллектуалов
или диссидентов. Пример Советского Союза особенно наглядно показы¬
вает, насколько прочно общегосударственные силы, заложенные в струк¬
туре национальных органов, утвердились и стали действенными в струк¬
турах общества, хотя они и не были представлены конкретными актерами
и вообще не стали предметом публичных дискуссий.
1. Исторические предпосылки
Ненациональные социалистические государства на европейском
континенте образовались не из некоего исторического вакуума, как раз
наоборот, они однозначно базируются на различных исторических пред¬
посылках. Как в Советском Союзе, так и в ГДР отсутствовала несоциалис¬
тическая предыстория более или менее схожего союза государств, кото¬
рую Чехословакия и Югославия как раз имели. Понятия чехословакизма
и югославизма заключают в себе идеи объединений, связанных в той или
иной степени с идеями последних позднесоциалистических лет. В Чехос¬
ловакии это был период между двумя мировыми войнами и время Первой
Чехословацкой Республики, когда компромисс между двумя титульными
нациями стал особенно действенной предпосылкой демократического
развития государства; отголоски этого времени вновь возродились в дви¬
жении за права граждан Хартия 77 и в «бархатной революции» 1989 года.
Поэтому кажется, что исторические предпосылки имеют в Чехословакии
действительно структурное значение, а не являются исключительно инс¬
трументом политической легитимации. Точно так же идеи югославской
нации берут свои начала в первом национальном возрождении XIX века.
Благодаря этому в Югославии также сохранилась память о мультиэтни-
229

ческом сосуществовании в рамках актуальных государственных границ
социалистического периода. Однако можно предположить, что фунда¬
ментальный и практически коллективный опыт гражданской войны и
насилия в Югославии не позволял политическим актерам, пропагандиру¬
ющим мультиэтническое сосуществование, ссылаться на какое-либо мо¬
билизуемое в этом направлении историческое прошлое. Вспышки меж¬
этнического насилия по географическим и социальным линиям конфлик¬
та в Югославии являются предметом множества научных исследований
в разрезе их исторических казуальностей, которые, однако, невозможно
подробно осветить на основе приведенного здесь материала. Следует
также учитывать многовековой «опыт империи» советского общества
как структурно действующий отпечаток истории. Как будет подробнее
показано в дальнейшем, невозможно четко отграничить территорию, на
которую распространялся советский патриотизм, согласно некоторым
представлениям, он выходил далеко за реальные границы государства.
Несомненно, причину этого следует искать в особенно нечетком понима¬
нии государственных границ в России, а также в сознании выходящего за
пределы границ сообщества социалистических государств.
В заключение следовало бы подчеркнуть полное отсутствие истори¬
ческого прецедента и предпосылок в случае частично государственного
национализма в ГДР, что могло бы подготовить идеальные лабораторные
условия для риторики создания нового общества, а именно частично на¬
ционального общества рабочих и крестьян. Противовесом этому являет¬
ся аргумент, что лежащий лишь одно поколение в прошлом опыт общей
государственности имел массивное влияние на ситуацию в ГДР.
По названным выше причинам авторы статей по отдельным сравни¬
ваемым здесь случаям рассмотрели государственный национализм или
патриотизм в самых различных политических и общественных сферах,
так что вопрос о протагонистах или же о территории проявления госу¬
дарственного национализма составляет суть данного сравнения.
2. Протагонисты патриотизма
В ненациональных государствах государственно-национальные идеи
можно обнаружить как внутри, так и вне правящих элит. В дихотоми¬
ческом плане можно провести различие между силами, желающими со¬
хранить союз государств с целью сохранения режима, и теми, кто хочет
изменить соотношение власти с целью сохранения союза государств. Эту
картину можно дифференцировать уже при ближайшем рассмотрении
коммунистических партий соответствующих стран. Так, Коммунисти¬
ческая партия Советского Союза представляется как суррогат общества.
Партийная номенклатура рассматривается как основной носитель совет¬
230

ского патриотизма, что, как еще будет показано позже, очень сильно пов¬
лияло на вопрос демократии.
Можно, правда, утверждать, что коммунистическая партия как пред¬
ставитель режима никоим образом не выступала всегда представителем
одного государственного национализма. Принимая во внимание тот факт,
что Союз коммунистов Югославии (СКЮ) в 1960-е годы пережил про¬
цесс федерализации внутри своих руководящих структур, здесь уже не¬
возможно говорить об общегосударственном органе и тем более о некоей
силе, заинтересованной в сохранении государства. В Югославии этниза-
ция общества была с самого начала предопределена партией. Однако в
структурах СКЮ по инициативе политического отдела Югославской на¬
родной армии (ЮНА) образовался «Союз коммунистов — Движение за
Югославию», непримиримо стоящий на позиции сохранения былой госу¬
дарственной формы. В результате этого армия получила в обоих многона¬
циональных социалистических государствах, Советском Союзе и Югос¬
лавии, центральное значение в качестве сохраняющей государство силы:
с одной стороны, выполняя функцию плоскости проекции патриотизма, с
другой стороны — как действенная в масштабах всего государства струк¬
тура. В случае ГДР и Чехословакии роль армии выяснить не удалось.
Бросается в глаза, что коммунистическая партия в свете имеющегося
материала лишь в одном случае, а именно ГДР, пыталась с помощью мар¬
ксистско-ленинской идеологии построения социализма придать смысл
своим действиям и противостоять таким образом национальным парти-
куляризмам, или ирредентизмам. Официальный партийный автопортрет
ГДР, чье главное усилие состояло в отграничении от другого немецко¬
го государства, представлял собой попытку создания социалистической
немецкой нации. Кульминацией этого стала описанная таким образом
территориализация классового антагонизма. В интерпретации партии
теперь уже не два государства одной нации противостояли друг другу,
а две нации разного общественного строя, так что здесь, невзирая на вы¬
шеупомянутое ограничение, можно все же вести речь скорее о процессе
(пробного) образования нации. Без весомых эмпирических доказательств
можно предположить, что в этом случае недоставало воздействия на ши¬
рокие слои общества.
Описание партийной риторики в Советском Союзе выглядит совсем
иначе: по словам Эпштейна, она оперировала уже в 1960-х годах не ло¬
зунгом строительства социализма строго в духе марксистских доктрин,
а интегративно мобилизующими ценностями будущего общего блага:
«Программа КПСС с ее пунктуальным перечислением благ была похожа
на рекламный проспект некоей финансовой пирамиды». Здесь отсутству¬
ет присущий в общем советскому патриотизму мотив классовой борьбы,
в котором растворяются традиционные национальные противоречия.
Причины этого могут заключаться в специфическом развитии советской
231

политики национальностей, которая в отличие от других стран уже пере¬
жила в последние десятилетия различные новые интерпретации и смену
акцентов.
Представленные протагонисты государственного национализма или
патриотизма, не являющиеся выходцами из правящей элиты, защища¬
ют эту точку зрения исключительно аргументом демократизации. Сюда
относятся в первую очередь диссиденты разного толка, причем только
в случае Чехословакии проводится более точное дифференцирование,
а именно: между бывшими коммунистами, находящимися в оппозиции
со времен «пражской весны», с одной стороны, и антикоммунистами —
с другой, что вело к путанице в первые годы после краха социализма.
В прочих исследованных случаях, а именно движения за реформы в
Югославии «Объединение за югославскую демократическую иници¬
ативу» (ОЮДИ) и гражданского движения в ГДР, наблюдается единое
диссидентское прошлое. Не выявлено смешивание с другими группами,
преследующими сходную политику, например, с группами, входящими
в государственные структуры. Ничего не известно также об отношении
советского диссидентского движения к сохранению Союза.
Следует еще раз уделить особое внимание роли армии как в Совет¬
ском Союзе, так и в Югославии. В обеих странах можно констатировать
гораздо более глубокую милитаризацию общества, нежели в других срав¬
ниваемых государствах. Будучи сильной общегосударственной структу¬
рой, Советская Армия служила своего рода социализирующей инстанци¬
ей практически для всего мужского населения страны поверх этнических
границ. Это имеет еще большее значение, учитывая ее организацию в
виде независимых «военных округов», а не совпадающих с границами
республик, что могло бы способствовать консолидации этнических элит
внутри армии. Поддержку этому обеспечивали также параллельно орга¬
низованные экономические структуры. Оборона страны, уже в школах
стилизованная до центральной государственно-гражданской обязаннос¬
ти, должна была помочь в первую очередь представителям малых наций
идентифицировать себя с защищаемой страной под девизом: «А воевать,
может, придется, не там, где живешь»2.
По сравнению с Советской Армией, действия ЮНА по предотвраще¬
нию распада Югославии были еще более решительными, а последствия
еще более кровавыми. Здесь также специфичной была тесная связь между
военными и государственными структурами, давшими толчок стартовав¬
шим в середине 1980-х годов процессам трансформации. В отличие от
Советского Союза процесс распада Югославии начался намного раньше,
что в определенной степени привело к динамизации армии как самосто¬
ятельной политической силы, что не произошло в то время в Советской
2 Эпштейн, см.: данное издание. Т. 1. С. 270.
232

Армии. Среди нынешнего руководящего состава государств-преемников
ненациональных государств (бывших) представителей государственно¬
го национализма можно встретить лишь в самых редких случаях на вы¬
сших должностях и уж ни в коем случае не благодаря, а скорее вопреки
их государственно-национальным воззрениям. Самый известный пример
этому — чешский президент Вацлав Гавел, который, будучи общегосу¬
дарственной фигурой интеграции на посту, имеющем скорее политико¬
символический характер, все еще может сожалеть о распаде Чехосло¬
вакии. Кроме того, в Югославии, как и прежде, доступ к власти имеет
вышедшая из политического отделения ЮНА организация «Объединен¬
ные югославские левые» (ОЮЛ), основанная как «Союз коммунистов —
Движение за Югославию» (СК-ДЮ). Это стало возможным не столько в
результате скорее сомнительных свободных выборов, сколько благодаря
тому, что возглавляла ОЮЛ супруга Милошевича Мира Маркович.
Следующая потенциальная группа, способная предстать протагонис¬
том государственного национализма, не рассматривается практически ни
в одной из статей данного исследования, а именно руководители соци¬
алистических предприятий и прочие представители социалистической
промышленности. При этом можно предположить, что промышленные
структуры, сложившиеся за десятилетия государственной плановой эко¬
номики, по крайней мере, в многонациональных государствах способ¬
ствовали переплетению отдельных частей, в сохранности которых была
заинтересована определенная группа влиятельных лиц. Однако не толь¬
ко не находят упоминания необходимые для этого группы, но и голоса,
оперирующие соображениями экономической рациональности в защи¬
ту сохранения общего государства. Единственным исключением здесь
является правительство Анте Марковича в Югославии, считавшее эко¬
номические реформы предпосылкой сохранения государства. При этом
следует учитывать, что в Югославии дезинтеграция экономической сети
началась почти так же рано, как и процесс федерализации партии, при¬
чем в других странах экономические структуры рушились окончательно
и еще быстрее лишь как следствие краха государств.
Может показаться, что ни один из рассматриваемых патриотизмов
не получил большой поддержки населения. Реформаторские движения
из негосударственных структур, пропагандирующие сохранение госу¬
дарства, терпели поражение либо по голосам избирателей, как это было
в Чехословакии, либо из-за их относительно позднего образования и
связанного с этим недостаточного развития, как это было в ГДР. Однако
здесь следует указать на специфику ГДР, а именно на большое значение
эмиграции диссидентов, с самого начала ослабившей оппозицию. В то
же время другие, также выходцы из диссидентских кругов, стали жерт¬
вой своей маргинальной политической и общественной значимости,
здесь можно назвать демократическую инициативу за реформы в Юго¬
233

славии — ОЮДИ. Возникшие в недрах государственных структур дви¬
жения, как, например, Союз реформаторских сил Югославии премьер-ми¬
нистра Анте Марковича, теряли порой свое значение на фоне уже далеко
зашедшего развития событий (этнизация общества и гражданская война).
Силам с общегосударственной риторикой, удержавшимся у (или причаст¬
ных к) власти, типа югославской ОЮЛ, удалось это сделать не столько в
силу их убедительности, сколько в рамках существующего авторитарного
режима. В итоге главным препятствием признания частично националь¬
ной идентичности в ГДР однозначно называют внешний фактор, а имен¬
но конкуренцию со стороны ФРГ с ее претензией на единое государство,
правительство которой осенью 1989 года спонтанно стало определяю¬
щим актером развития ГДР.
3. Концепция государства
Предварительно можно исходить из того, что социалистические не¬
национальные государства пропагандировали национализм граждан го¬
сударства, включающий всех живущих в стране людей независимо от
их этнической принадлежности. В то время как во всех исследованных
случаях вопросы меньшинств в представлении государства не играли
никакой роли, в Чехословакии проводится четкое различие между чехо-
словакизмом как национализмом граждан государства и чешским и сло¬
вацким этническими субнационализмами. Единственным и прежде всего
очень недолговечным интеграционным мотивом между этими двумя на¬
ционал измами представляется их общая антикоммунистическая позиция.
Чехословацкий национализм интегрировал национальные меньшинства
в свое понимание граждан государства в первую очередь на основе силь¬
ной идентификации с демократическими ценностями, а также как альтер¬
натива обоим конкурирующим этнонационализмам.
За рамками этих конституционных условий Советский Союз изобра¬
жается как особый случай, а армия снова обретает центральное значе¬
ние, на этот раз выходящее далеко за границы собственного государства.
Ссылаясь на то, что именно военные структуры относились к другим
странам ОВД так же, как к советским республикам, Эпштейн приходит
к выводу, что «российское военно-стратегическое пространство — наи¬
более близкое к реальности сущностное определение государственного
образования, носившего историческое наименование Союз Советских
Социалистических Республик»3. Даже если Эпштейн избегает при этом
любой коннотации типа «внешняя империя», подобная интерпретация
подразумевает такое понимание государства, имеющее в первую очередь
3 Эпштейн, см.: данное издание. T. 1. С. 250.
234

гегемониальный характер. Однако Эпштейн идет на дистанцию с теми,
кто приписывает функцию этногенеза КПСС с ее фундаментальной ро¬
лью института по поставке элит.
Во всех трех многонациональных социалистических государствах
доминировала одна нация. Однако в сравниваемых работах не найти
разъяснение относительно сил, стремящихся к сохранению государ¬
ства, исключение составляет только весьма гетерогенное чехословацкое
диссидентское движение, внутри которого существовало социальное и
культурное чешско-словацкое противоречие. Группы, чей состав плано¬
мерно создавался по этнической пропорции, встречаются только в виде
единственного исключения, а именно в общем и без того достаточно не¬
многочисленная ОЮДИ в Югославии. В ГДР, как и в большинстве других
случаев, наблюдается одна особенность. Как уже упоминалось, прави¬
телям частично национального государства было особенно важно про¬
тивопоставить что-нибудь национально-государственной альтернативе,
предложенной внешней стороной в лице ФРГ. В риторике СЕПГ о «стро¬
ительстве социалистического отечества» особенно сильны государство¬
образующие элементы, уже не игравшие большой роли, например, в Со¬
ветском Союзе конца 1980-х годов.
4. Демократия
Итоги распада многонациональных государств в социалистической
Европе дают нам возможность предположить, что их сохранение было
несовместимо с переходом от социалистического, т. е. авторитарного, к
демократическому правлению. Как же протагонисты государственно-на¬
циональных идей решали проблему демократии в отдельных случаях?
С целью воспроизведения дифференцированной картины сравниваемых
государственных национализмов, пропагандирующих демократические
перемены, следует задать вопрос, в какой степени демократия считалась
инструментом сохранения государства, а сохранение государства — инс¬
трументом демократизации.
Сначала напрашивается вывод, что при определенных обстоятель¬
ствах общая государственность представлялась негосударственным груп¬
пировкам, в первую очередь если они принадлежали к или происходили
из оппозиции или диссидентства, реальной опцией для достижения глав¬
ной цели, а именно — демократизации. Это наблюдается в диссидент¬
ском движении в Чехословакии, считающем сохранение чехословацкого
государства однозначной предпосылкой или даже подходящим инстру¬
ментом демократизации страны. Так было по крайней мере до тех пор,
пока не выяснилось, что государство развивалось в демократических, но
частично национальных составных частях. До первых свободных выбо¬
ров 1990 года считалось, что так называемая «диссидентская элита» с ее
235

требованием сохранения государства все еще пользовалась поддержкой
всего общества, которая, однако, снижалась в процессе возникновения —
прежде всего на словацкой стороне — демократических, но этнонацио¬
нально организованных партий, возродивших старые чешско-словацкие
противоречия и тем самым получившие очевидно больший отклик среди
избирателей. То же самое можно сказать об оппозиции в ГДР, полагавшей
также, что путь к демократизации лежит через сохранение частичного
государства. Единственным исключением является, очевидно, движение
ОЮДИ в Югославии. Можно предположить, что в силу своего многоэтни¬
ческого состава движение ставило целью сохранение мультиэтнического
государства с помощью инструмента демократизации. По крайней мере,
можно констатировать, что ОЮДИ действовало на общегосударственном
уровне в гораздо большей степени, нежели другие упомянутые движе¬
ния, уже за счет своей организационной структуры — но, может быть,
и вследствие своей сравнительно малой величины. В рамках государ¬
ственных структур ненациональных государств единое государство леги¬
тимировалось, как правило, в рамках марксистско-ленинистских доктрин
«построения социализма». Однако с середины 1980-х годов запущенная
Горбачевым в Советском Союзе волна демократизации нашла большой
резонанс прежде всего в восточноевропейских сателлитах. С помощью
имманентной системы демократизации правящие элиты надеялись пре¬
одолеть стремительно обостряющиеся экономические и политические
кризисы, не ставя при этом систему под сомнение. Однако приведенный
материал позволяет сделать вывод, что практически ни одной коммунис¬
тической партии или ее приверженцам не удалось провести переход к де¬
мократизации, оставаясь при этом на позициях сохранения государства.
В распадающейся Чехословакии не нашлось ни одного «социал-демок¬
ратического» коммуниста, который мог бы выступить на демократичес¬
ких выборах с чехословацкой программой. В связи с Советским Союзом
можно сделать другое определение. Автор не рассматривает попытки
демократизации Горбачева, а исследует коммунистическую доктрину
на предмет вероятного демократического самопонимания и находит его
в партийных структурах, показывая как в первую очередь Советы и со¬
циалистический федерализм действительно работали как представители
народа, хотя бы на психологическом уровне. Он даже приписывает этой
точке зрения действенность в масштабах всего общества.
5. Проблема насилия
В сравниваемых случаях мы не находим много информации о приме¬
нении насилия теми или иными государственно-патриотическими силами
в качестве средства достижения своих целей. Даже связь между полити¬
ческим ответвлением ЮНА «Объединенными югославскими левыми» и
236

военными действиями ЮНА в югославских сецессионистских войнах не
представлена четко. То же самое относится и к Советской Армии, пред¬
ставленной как действующая в масштабах всего общества сила. Однако
не вызывает сомнения, что военные структуры, которым приписывает¬
ся большое значение для государственного национализма Югославии и
Советского Союза, предусматривали применение санкционированного
конституцией насилия для сохранения находящегося под их защитой го¬
сударства. Причины многочисленных конфликтов, вспыхнувших в иссле¬
дуемом регионе, являются гораздо более сложными, их нельзя сводить
исключительно к отношению принимающих решения структур к сущест¬
вующему государственному строю или же декларировать их только как
«применение насилия ради сохранения государства». Кроме того, созда¬
ется впечатление, что, с другой стороны, для ориентированных на запад¬
ные ценности диссидентских движений применение насилия в конфлик¬
тах, порожденных распадом государств, не было приемлемо.
6. Резюме
При сравнении больший интерес представляют не сходства, а разли¬
чия. При значительной гетерогенности сравниваемого материла, или же
его изложения, подобное утверждение может легко ввести в заблужде¬
ние. Огромные различия регионального, политического, социально-эко¬
номического и исторического характера между рассматриваемыми здесь
случаями показывают читателю скорее «несравнимость», чем различия.
Силы, стремившиеся противодействовать распаду ненациональных госу¬
дарств, не всегда имели целью исключительно сохранение государства.
В условиях, весьма различных от страны к стране, они реагировали на
комплекс по-разному обусловленных кризисов, в которых сохранение
государства не всегда стояло на первом плане политических процессов.
В большинстве своем это были скорее фундаментальные кризисы поли¬
тического правления или экономической системы. В особенности про¬
тивопоставление Чехословакии и Югославии наглядно демонстрирует
это. В то время как разделение Чехословакии представляет собой своего
рода побочный продукт многослойной фазы демократизации, в Югосла¬
вии распад государства перекрыл собственно процесс трансформации.
В каждой из рассматриваемых стран самые разные группы реагировали
на специфическую кризисную ситуацию, в которой судьба союза госу¬
дарств, может, и занимала важное место, но не являлась единственной
требующей решения проблемой. Скорее всего, именно эти рамочные ус¬
ловия определяют сравнение государственных национализмов в ненаци¬
ональных государствах.
Таким образом, как предыстория, так и стадия дезинтеграции сравни¬
ваемых государств могут иметь решающее значение. Если в случае ГДР
237

и Чехословакии в считанные недели на политической поверхности про¬
изошел коллапс, то Югославия имела за плечами десятилетиями деталь¬
но обсуждаемую предысторию, чье развитие уже гораздо раньше, чем в
других странах, стало в определенной степени необратимым.
Далее, на судьбу сил, стремящихся сохранить государство, также вли¬
яли внешние факторы, причем в такой мере, что их последствием были
совершенно разные направления развития. Ясно, что предложение ФРГ
объединиться с ГДР должно было лишить почвы под ногами те силы,
которые были заинтересованы в демократическом, однако частично на¬
циональном варианте. Неясным остается вопрос о том, как повлияло
отсутствие реформаторского предложения ЕС к Югославии в начале
1990-х годов на позицию и общественное признание правительства Мар¬
ковича. Трудно не признать динамизирующее воздействие процесса объ¬
единения западноевропейского общества на прекращение существования
социалистических государств в Европе в общем, а также его взрыво¬
опасность для ненациональных государств в частности, однако оно мало
исследовано. В заключение можно еще раз подтвердить уже известный
факт, что ни одно ненациональное социалистическое государство не име¬
ло демократического преемника в том же государственном союзе, допол¬
нив его выводом, что решающее значение имели при этом исторические
предпосылки в виде несоциалистической предыстории. В итоге стано¬
вится ясно, что причиной провала государственных национализмов в не¬
национальных государствах в социалистической Европе следует искать
не столько в вопросе демократии, сколько в фундаментальном кризисе
социалистических режимов в 1980-е годы.
Литература
Bookman М. Z. (1994): War and Peace. The Divergent Breakups of Yugoslavia and
Czechoslovakia // Journal of Peace Research. Vol. 2. P. 175-187.
Lynch A., Lukic R. (1996): Europe from the Balkans to the Urals. The disintegration of
Yugoslavia and the Soviet Union. New York.
Meldic D. (1999): Der Jugoslawismus und sein Ende// Melcic D. (hrsg.): Der
Jugoslawienkrieg. Handbuch zu Vorgeschichte, Verlauf und Konsequenzen. Opladen.
S. 208-226.
Wachtel A. B. (1998): Making a Nation, Breaking a Nation. Literature and Cultural Politics
in Yugoslavia. Stanford.
Zaslavsky V. (1991): Das russische Imperium unter Gorbatschow. Seine ethnische Struktur
und ihre Zukunft. Berlin.
Zaslavsky V, Vujacic V. (1996): Die Ursachen des Zerfalls in der UdSSR und Jugoslawien //
Freibeuter. Bd. 50. S. 12-32.

Советский патриотизм: 1985-1991*
Дмитрий Эпштейн
1. Советский политический язык:
проблема понимания
Со времени распада СССР прошло лишь десять лет, но этот глобаль¬
ный военно-политический проект на субстрате Российской империи
существует сегодня лишь как достояние исторической памяти. Реалии
советского образа жизни, система власти и государственная мифология
Страны Советов являются для российской молодежи такой же экзотикой,
как и для ее западных сверстников. Барьер непонимания с течением вре¬
мени становится все выше. Советский политический язык, условности
и коннотации которого были хорошо понятны современникам, в наши
дни нуждается в дешифровке. За пафосом и риторикой пропагандистской
речи скрывался точный смысл, отражавший интересы власти с поправкой
на конъюнктуру. Ни один политический текст, подлежавший массовому
распространению, не мог быть обнародован без санкции идеологиче¬
ского надзора. К функциям идеологического отдела ЦК КПСС, Главно¬
го политического управления армии и флота относилась унификация и
стандартизация политического языка, приведение его к единой норме,
формирование единого для всей страны семантического пространства.
Например, выражения «защита Советской Родины» и «защита завоева¬
ний социализма» — не синонимы, как это может показаться на первый
взгляд. В первом случае имеется в виду оборона территории СССР, во
втором — также операции за ее пределами. Слово «население» в поли¬
тических текстах имело особый смысл, обозначая не всю совокупность
граждан страны, а лишь непривилегированное большинство, объект уп¬
равления и попечительства («заботы») со стороны руководства. Некото¬
рые идеологемы, например «борьба за мир во всем мире», носили проду¬
манно двусмысленный характер.
* Рукопись на русском языке была завершена в 2001 году
239

2. Общесоветские ценности: норма для населения
Советское руководство придавало идеологии как форме властво¬
вания исключительное значение. Считая население восприимчивым к
пропаганде, руководители в течение пяти лет стремились найти выход
из угрожающей ситуации в идеологических экспериментах, не затра¬
гивающих экономического и социального фундамента советского об¬
щества. Легитимность, основанная на обещании будущих благ, была
исчерпана. Если в 1986 году официально провозглашалось, что СССР
«сплачивает все нации и народности в целях совместного строитель¬
ства коммунизма»1, то аналогичная формула 1990 года исключает из оп¬
ределения основ государства понятие цели1 2. Придя к власти, Горбачев
столкнулся с кризисом базовых надэтнических ценностей, призванных
объединить гетерогенное советское общество. Перспектива построения
коммунизма была важна не столько как главный постулат марксистской
доктрины, сколько своими интегративными, мобилизующими досто¬
инствами. Программа КПСС с ее пунктуальным перечислением буду¬
щих благ была похожа на рекламный проспект финансовой пирамиды, и
после 1980 года — обещанного партией срока наступления всеобщего
благоденствия — лучше было не напоминать о ней населению. Ком¬
мунизм вернулся в состояние призрака, о котором Маркс и Энгельс пи¬
сали в 1848 году, но в таком виде он не мог служить идеологией ядер-
ной сверхдержавы. Кампания перестройки и ускорения была по своей
природе тактической, не имевшей смысла без наличия стратегической
цели. Выход был найден в актуализации знакомых символов: Советов
и социалистического федерализма. Особенностью ранней перестройки
был мотив возврата к «подлинным ценностям», стилизация под ленинс¬
кий период. Федерацию следовало «наполнить новым смыслом», вновь
использовался лозунг «Вся власть Советам!» Образ «тысячелетней дер¬
жавы» (нейтрализованный синоним Российской империи) в качестве
основы идентичности появляется в официальных текстах запоздало,
лишь непосредственно перед распадом Союза. В течение перестройки
отсчет легитимности продолжает вестись с 1917 года, дореволюцион¬
ный период трактуется как предыстория советского. Советам — синте¬
зу социального прогресса и уходящих в глубь истории традиций коллек¬
тивизма — придавалась роль общенациональной ценности, главного
предмета гордости и объекта международного признания. Эта роль
подчеркивается в ретроспективной оценке Советов и Федерации, дан¬
ной современными советскими традиционалистами: «В процессе соци¬
ального творчества народы России создали впервые в истории мировой
1 Ежегодник БСЭ. 1986. С. 11.
2 Там же. С. 12.
240

цивилизации собственные формы власти — Советы и собственное го¬
сударство — советскую многонациональную федерацию»3.
Официальный вариант советской идентичности носит ярко выражен¬
ный режимный характер — его основой является образ правления. Обе
ценности — Советы и федерализм — относились к сфере властных от¬
ношений, традиционно важной для российской и советской ментальнос¬
ти. Социалистический федерализм при желании мог толковаться амби¬
валентно — от усиления централизма до поощрения самостоятельности
республик. Преимуществом Советов считалась близость к народу: «Это
была действительно власть трудящихся — понятная и близкая, к которой
можно было обратиться, от которой можно было требовать, на которую
можно было даже жаловаться»4.
Внимательный анализ перечня достоинств Советов показывает, что
все они относятся к области психологической компенсации, а не власт¬
ных полномочий. К той же области принадлежат рассуждения о месте
Советов в истории мировой цивилизации. Партийное руководство по¬
лагало, что проведение кампании по «формированию чувства хозяина
страны» может заменить населению избирательное право. Модерниза¬
ция понималась как смена архаичных и брутальных, утративших эф¬
фективность идеологических инструментов на более совершенные, не¬
редко использующие достижения западной психологии менеджмента.
Сочинения Дейла Карнеги обрели популярность среди партийных ра¬
ботников. Пропаганда как форма властвования, продуктивность мани¬
пулирования фикциями не подвергались сомнению инициаторами пере¬
стройки: «В политике ощущение, сознание, представление часто имеют
не меньшее, а большее значение, чем реальность»5. Даже в 1989 году
элита рассматривала созыв высшего органа советской власти — Съезда
Советов лишь как дань традициям и сеанс массовой психотерапии по
профилактике агрессивности: «Для чего был созван съезд? — ставил
вопрос председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов. —
Главным образом для того, чтобы выпустить накопившийся в обществе
пар. Мы прекрасно понимали, что это не парламент. (...) Тот съезд —
совершенно уникальное явление, идея которого восходит к русской со¬
борности»6. Политическая коммуникация не изолирована от массовой
культуры. Триумфальный дебют коммерческой рекламы, популярность
выступлений магов и астрологов по телевидению в конце 1980-х го¬
дов — явления одного порядка с психологическим манипулированием
в политических целях.
3 Зоркальцев, Подберезкин 1997. С. 6.
4 Там же.
5 Шахназаров 1993. С. 20.
6 Лукьянов 1996. С. 3.
241

Особенности массового сознания советского человека времен пере¬
стройки с достаточной полнотой зафиксированы в фундаментальном
исследовании ВЦИОМ «Советский простой человек»7. О ментальности
рядового советского человека, его склонности к конформизму написано
немало. Цель данной статьи — попытка анализа тех ценностей и норм,
к которым населению приходилось приспосабливаться. Разница между
элитарным и массовым, модельным и реальным в нашем случае весьма
существенна. Этические нормы, рекомендуемые пропагандой «простому
человеку», подчеркивали такие качества, как жертвенность, неприхотли¬
вость, коллективизм, доверие к руководству. Аномальному уровню мили¬
таризации экономики и общества соответствовала направленность про¬
паганды, не достигавшая, однако, уровня военного психоза, хотя до марта
1989 года фоном перестройки являлась Афганская война. Общесовет-
ким социальным нормативом был тип стойкого исполнителя приказа, а не
идейного фанатика или беспощадного мстителя, поощрялась не индиви¬
дуальная агрессивность, а «добровольное и мужественное послушание»8.
В 1987 году Академией педагогических наук учащимся национальных
школ союзных республик рекомендовались «беспредельная преданность
социалистическому Отечеству, нашему общественному строю, Комму¬
нистической партии», «сочетание любви к Родине с ненавистью к врагам
социализма». Предписывалось «формирование у нерусских школьников
чувства единства советского народа», «укрепление уважения предста¬
вителей национальных республик к истории русской армии». Этой ка¬
тегории будущих советских граждан предстояло усвоить «национально
обусловленные идейно-художественные представления русского народа
о войне и мире». Им следовало объяснить, что «наша Родина — это все
ее республики, каждый уголок — наша Родина. Ее надо любить всю».
В финале воспитательного процесса следовало привести воспитуемого к
выводу: «А воевать, может, придется не там, где живешь»9.
3. Дивергенция советских и русских ценностей
Не следует думать, что сверхзадачей индоктринации нерусских этни¬
ческих групп в духе советского патриотизма была русификация. Власть
рассматривала непривилегированное большинство любой этнической
категории, включая русских, сугубо утилитарно, как «людские ресурсы»
(официальный термин советского управленческого обихода). В то время
как массовая пропаганда изобиловала популистскими комплиментами,
идеологические тексты, предназначенные для узкого круга руководите¬
7 Левада 1993.
8 Раш 1990. С. 87.
9 Посадкова 1987. С. 6, 27,46, 51, 86.
242

лей, подчеркивали социальную дистанцию между управляющими и уп¬
равляемыми, причем о последних говорится как о пассивной или даже
неодушевленной массе: «Качественный состав людских ресурсов, призы¬
ваемых в армию и на флот и выделяемых в народное хозяйство»10.
Ресурсный подход требовал определенной унификации, которая по
объективным причинам могла проводиться только на русской основе.
Русификация не была этнически мотивированной, степень воздействия
на идентификацию диктовалась прежде всего требованиями, предъявля¬
емыми к личному составу армии. Для превращения в советского солдата
было достаточно унификации на русской основе блока представлений,
связанных с войной, безопасностью, легитимностью государственного
насилия в целом. Сохранение этничности нерусских народов с общесоюз¬
ной точки зрения являлось одним из преимуществ Советского Союза, его
дополнительным ресурсом в геополитической игре. В интересах внеш¬
ней политики требовалось сохранение азербайджанца в качестве азер¬
байджанца, а не русского, таджика — в качестве таджика. Например, на
таджиков и узбеков возлагалась особая роль в ходе войны в Афганистане,
северные районы которого населены этими этническими группами. На
штурм дворца афганского правителя Хафизуллы Амина в 1979 году был
послан «мусульманский батальон», укомплектованный выходцами из со¬
ветской Средней Азии.
Внешнеполитические устремления в советской истории нередко дик¬
товали форму внутреннего национально-государственного устройства.
Так, Карело-Финская ССР была сформирована на границах Финляндии
в рамках операции по аннексии этой страны Советским Союзом и была
демонтирована после окончательного отказа от такого замысла. Совет¬
ский Азербайджан использовался по аналогичной схеме, но был сохранен
как союзная республика после вынужденного вывода советских войск из
иранской части Азербайджана в 1946 году. Примером полного цикла ин¬
корпорации путем предварительного создания на границе намеченного
объекта «параллельного» квазигосударства служит Молдавия. Во внут¬
рисоюзной практике манипулирование этническим составом сил армии
и МВД при проведении непопулярных карательных операций позволяло
направить недовольство в этническое, а не антигосударственное русло.
Ресурсно-инструментальный подход союзного руководства к этничнос¬
ти отводил нациям союзных республик тактическую, фланговую роль.
Стратегическая роль общесоюзного интегратора и главного резерва для
внешних акций принадлежала в этой геополитической схеме наиболее
многочисленному в СССР русскому народу.
При планировании своих акций администрация Горбачева исходила из
собственных представлений о русских как естественных носителях дер¬
жавного сознания, приверженных в силу глубоких исторических тради¬
10 Самойленко 1988. С. 419.
243

ций «идее если не коммунизма, то, по крайней мере, социализма». Идео¬
логический императив в поведении и коллективизм считались бесспорно
присущими русским; эти качества одновременно провозглашались обще¬
советским эталоном11. Уделяя специальное внимание контролю идентич¬
ности нерусских этнических групп, партия считала русских привержен¬
ными союзной ориентации априорно. Горбачев утверждал, что «русские
не допустят сепаратизма» и будут против порождающей его демократии.
Эту мысль он почерпнул у известного диссидента Валерия Чалидзе и с
одобрением цитировал ее 2 января 1990 года на заседании Политбюро11 12.
По словам его помощника по международным делам Анатолия Черняе¬
ва, Горбачев опасался непредсказуемой реакции русских на развал СССР.
Сам Черняев не разделял мнения своего патрона: «В русском народе верх
уже берет не “единая и неделимая”, а национализм как таковой: пошли
они, мол, все эти инородцы (...) обойдемся без них, бремя на шее Рос¬
сии»13. Деструкция СССР (и ее мирный характер) подтвердили мнение
Черняева, а не Горбачева. К середине 1980-х годов на авансцену вышло
поколение, сформировавшееся в условиях отсутствия репрессий. Рус¬
ские представляли собой мобильный, достаточно хорошо образованный
и информированный народ, продвинувшийся по пути модернизации го¬
раздо дальше, чем представлялось его правителям. Действующая общин¬
ность сохранялась в городских условиях у народов Средней Азии, но не у
русских. Влияние традиционной религиозности или квазирелигиозности
(вера в коммунизм) на массовое поведение населения активного возраста
прослеживается слабо. Выбор жизненной стратегии в массе определяет¬
ся личными прагматическими соображениями, хотя в рамках привычного
этикета может декорироваться общественными (государственными) ин¬
тересами.
Русский этнонационализм кристаллизовался в антисоюзной «распу¬
тинской» форме (по имени известного писателя Валентина Распутина,
провозгласившего желательность выхода России из СССР на Первом
Съезде народных депутатов в 1989 году). Атаке подверглись базовые
принципы устройства сверхдержавы: широта внешнеполитических уст¬
ремлений, военная мощь, мобилизационный характер экономики, необ¬
ходимость жертв, примат государственных интересов. Кампания прово¬
дилась под флагом критики коммунизма («Наш современник») или его
«неправильного» воплощения («Молодая гвардия»), но фактически в ее
прицеле оказались признаки, общие для СССР и Российской империи:
гипертрофия армии и военной промышленности, низкая цена жизни сол¬
дата, убыточность многих провинций, приобретенных без экономическо¬
го расчета, как плацдармы, а не приносящие прибыль колонии.
11 Печенев 1996. С. 191.
12 Воротников 1995. С. 340.
13 Черняев 1993. С. 151.
244

Популярные в то время выкладки, доказывающие невыгодность пре¬
бывания РСФСР в Союзе, при всей своей экономической наивности сим¬
птоматичны как явление общественного сознания. Их появление свиде¬
тельствует, во-первых, о самоопределении России в границах РСФСР, а
не Российской империи, во-вторых — о размывании этики демонстра¬
тивного аскетизма, самопожертвования ради интересов единства. Держа¬
ва из сакральной сверхценности превратилась в объект бухгалтерского
учета, что для русской идеологической традиции беспрецедентно. Жур¬
нал «Наш современник» призывает не «жалеть об уходящем величии
коммунистического “центра мира”», упоминая в перечне утраченных в
ходе строительства сверхдержавы ценностей о «достойной человека сы¬
той и обеспеченной жизни». Далее следует призыв «избавиться от тех
областей, чье пребывание в составе нашей державы по каким-либо при¬
чинам (геополитическим, военно-стратегическим, демографическим или
экономическим) нецелесообразно»14. Антисоюзная кампания была под¬
держана «Молодой гвардией», другим популярным журналом русской
этнонациональной ориентации: «Пусть прибалты действительно станут
хозяевами своей земли (как и другие народы страны). Захочет большин¬
ство из них — пусть даже выходят из Союза»15. «Не суждено ли нашему
Союзу рано или поздно разъединиться. Почему бы и нет?»16. Критика кос¬
мических и военных программ, экологические протесты против деятель¬
ности крупных предприятий, призывы отозвать русских солдат из «горя¬
чих точек», а русское население — из нестабильных республик, имели
антисоюзный подтекст.
Мощную поддержку антидержавным тенденциям в России оказал сво¬
им авторитетом чрезвычайно популярный в то время Александр Солже¬
ницын. Он призывал освободить «пробуждающееся русское националь¬
ное самосознание» от «пространнодержавного мышления, от имперского
дурмана», порицал «никогда не существовавший дутый “советский пат¬
риотизм”» и предлагал проект Российского Союза, включающего славян¬
ские республики и Казахстан. По мнению Солженицына, существование
СССР не только не является выражением русских национальных интере¬
сов, но прямо противоречит им17. Проект Солженицына «Как нам обуст¬
роить Россию» распространялся накануне распада СССР миллионными
тиражами. Одно из его изданий вышло в 1990 году в государственном
издательстве «Патриот» (специализация — «военно-патриотическое
воспитание молодежи») с благожелательными комментариями Эрнста
Сафонова, главного редактора «Литературной России» — популярного
14 Фоменко 1990. С. 162 и сл.
15 Золотцев 1990. С. 253.
16 Молодая гвардия 1990. С. 219.
17 Солженицын 1990. С. 7.
245

еженедельника русского этнонационального направления. Впоследствии
распад СССР был осознан сторонниками «распутинской» линии как на¬
циональная трагедия, но в год, предшествующий референдуму о судь¬
бе Союза, они по мере сил способствовали этому распаду. К заслугам
«распутинской» линии следует отнести неприятие насилия, антимили¬
таризм, легализацию частного интереса и экономического благополу¬
чия как элементов национального самосознания. Союзная идентичность
русских оказалась декларацией, за которой не стояла готовность к кон¬
фронтации и жертвам во имя защиты СССР от центробежных тенден¬
ций. Инволюция державного сознания подтверждается миграционным
выбором — еще в 1960-е годы возник устойчивый, постоянно растущий
отток славянского населения из Закавказья, затем — из Средней Азии.
Союзное руководство готовилось противодействовать центробежным
устремлениям периферии, но отказ России и русских в республиках от
практической, а не декларативной защиты единства СССР явился вызо¬
вом, который невозможно было парировать. Восстановление контроля
над районами высокого геополитического приоритета — Прибалтикой
и Кавказом — было невозможно без проведения войсковых операций.
Для проведения «бакинской операции» в январе 1990 года понадобилась
мобилизация в русских областях юга России, но ее продолжение было
сорвано из-за массового неповиновения в районах мобилизации. «Второй
фронт», открытый в тылу союзного руководства, сделал демонтаж СССР
вопросом времени.
4. Партия: капиллярная система СССР
Режимный характер советского патриотизма проявляется на обоих его
уровнях — как массово-нормативном, так и элитарном. Каждому уров¬
ню соответствует своя база идентичности. В первом случае — это про¬
пагандистский фантом, «власть Советов», во втором — партия. КПСС
являлась структурой универсальной и единственно реальной в СССР
власти, сочетавшей законодательные и исполнительные функции с воз¬
действием на суд и цензурой массмедиа. Конституция, разработанная
сотрудниками аппарата ЦК КПСС и одобренная ее руководством, наде¬
ляла КПСС ролью «руководящей и направляющей силы советского об¬
щества, ядра его политической системы». Контролируя всю легальную
и часть теневой экономики, она осуществляла перераспределение наци¬
онального дохода. Международному отделу ЦК КПСС непосредственно
подчинялось ПГУ КГБ (внешняя разведка), весь КГБ официально име¬
новался «вооруженным отрядом партии». Статус партии, а не выборного
государственного органа, давал КПСС возможность самой формировать
свой состав и не нести ответственности перед населением, руководя при
этом его жизнью. В результате длительной эволюции методы внутрипар¬
246

тийной борьбы за власть гуманизировались, к середине 1980-х годов
физическое уничтожение члена номенклатуры соперниками было стро¬
го табуировано (показательное исключение — расстрелы в ходе «узбек¬
ского дела»). Смягчение партийных нравов благотворно сказалось на
всей стране, к началу перестройки советский человек уже около трид¬
цати лет обладал правом на жизнь. Это не относилось к политическим
правам — эффективный механизм волеизъявления граждан в СССР не
был налажен вплоть до его распада. Беспартийный гражданин мог рас¬
считывать на определенный уровень социальной защиты, но не на до¬
пуск к политическому участию, советский паспорт был в этом смысле
аналогом green card в США или удостоверения личности негражданина
в Эстонии или Латвии. Суррогатом гражданского общества была партия,
а фактическим избирательным цензом — обладание партийным билетом
и административным капиталом, возможностью распоряжаться опреде¬
ленным количеством «трудящихся» или другими ресурсами. Номенкла¬
тура — главный носитель общесоветского патриотизма, если понимать
его как готовность к действиям по сохранению страны в существовавших
границах. Декларирование советской идентичности «трудящимися» со¬
циологически достоверно, но политически бессмысленно, поскольку не
подкреплялось готовностью к массовым действиям. В государстве, где
спонтанные, непрозрачные для администрации социальные связи пла¬
номерно подавлялись, контролируемые партией отраслевые структуры
служили инструментом интеграции обширного пространства с этнически
пестрым населением. Войсковая часть, социалистическое предприятие,
колхоз нередко выглядели плачевно с точки зрения эффективности, но в
любом случае являлись питательной средой для партийных организаций.
Партия больше не являлась репрессивно-тоталитарной организацией, но
сохраняла тотальность своего присутствия. Государственные деятели и
высшие чиновники периода перестройки оценивают руководство и аппа¬
рат КПСС как единственный источник и субъект власти в стране, а Сове¬
ты — как декоративную структуру. В этом мнении были едины маршал
Сергей Ахромеев18, руководитель аппарата Михаила Горбачева Валерий
Болдин19, председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов20,
председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков21, референт ЦК
КПСС Федор Бурлацкий22. Принадлежность к реальной, а не фиктивной,
как Советы, структуре сопровождалась демонстративным дистанцирова¬
нием от официальных постулатов в приватной обстановке и ретроспек¬
18 Ахромеев 1992. С. 311.
19 Болдин 1995. С. 199.
20 Лукьянов 1993. С. 42^13.
21 Рыжков 1995. С. 131-132, 158.
22 Бурлацкий 1997. С. 156-157, 184.
247

тивных оценках. Элитарно-патриотическое сознание отличал от массо¬
во-патриотического свой семантический ряд. Знаком особой избранности
было использование на закрытых заседаниях терминов, принципиально
не совместимых с официально пропагандируемой системой ценностей.
На заседании Политбюро 9 июля 1987 года Горбачев вполне нейтрально,
в рабочем порядке употребляет термин «социалистическая империя»23.
В 1988 году он с тревогой говорит об опасности «развала империи», в
1989 заявляет по поводу событий в Прибалтике: «Развала империи не
допущу». Член Политбюро Александр Яковлев также пользуется поня¬
тием «империя» отнюдь не в негативном контексте24. Ретроспективные
определения национально-государственного устройства СССР, давае¬
мые представителями номенклатуры, отличаются независимо от оцен¬
ки юридической точностью и удивительным единодушием. В декабре
1991 года Горбачев говорил об «унитарном государстве, которое у нас
существовало, хотя и называлось федерацией», «унитарном государстве,
где подавлялись народы, их самостоятельность, их государственность».
Как оказалось, «настоящий Союз» вообще не существовал25. Член ГКЧП
Олег Шенин, один из наиболее последовательных и откровенных сто¬
ронников восстановления СССР в его классической форме, закладывает
воспроизводство унитаризма в основу своего проекта: «Надо говорить
правду — что мы хотим сформировать? А сформировать мы хотим Союз
народов и федерацию территорий. Нравится это кому-то или не нравит¬
ся, мы должны создать унитарное Союзное государство в полном смыс¬
ле этого слова»26. Сотрудник аппарата ЦК КПСС Леон Оников, видя в
развале КПСС («капиллярной системы СССР») причину распада Союза,
полагает, что этот распад можно было предотвратить, «изъяв всю бескон¬
трольную власть у верхушки центрального партаппарата» и «передав эту
власть миллионам честных коммунистов. Они бы не допустили распада
Родины»27. Механизм изъятия и передачи власти не уточняется, арбитр,
оценивающий честность коммунистов, остается неназванным. В любом
случае власть остается «бесконтрольной», поскольку она понимается как
привилегия партии, а не прерогатива избирателей. Ни консерваторы, ни
либералы из числа партийной номенклатуры не допускают возможности
реализации всеобщего избирательного права для всего населения СССР,
дискуссия между ними идет лишь о внутрипартийной демократизации.
Субституционалистский принцип власти остается неизменным, вопрос
может ставиться только о расширении рамок политического участия
23 Вебер 1995. С. 15.
24 Черняев 1993. С. 149, 251,339.
25 Горбачев 1992. С. 42, 54.
26 Гарифуллина 1995. С. 345.
27 Оников 1996. С. 114.
248

внутри самовоспроизводящейся системы, присвоившей функции обще¬
народного представительства. Член ЦК КПСС Николай Мальков заявляет
на пленуме ЦК 29.6.1990 года: «Нельзя превращать КПСС из полити¬
ческой в массово-политическую организацию». Эти слова звучат на пер¬
вый взгляд странно, поскольку численность партии составляла в то время
около 19 миллионов формально полноправных членов. Смысл высказы¬
вания Малькова состоит в нежелании номенклатуры делиться властью с
«активистами», «рядовыми коммунистами»: массовое членство в партии
было лишь средством абсорбции и нивелирования социально активных
личностей, приглашавшихся в «зал ожидания» номенклатурных благ.
Уверенность партийных руководителей в надежности этой системы по¬
литического манипулирования привела к недооценке новой опасности:
превращению выборов из пустой формальности в реальное соревнование
с непредсказуемым результатом.
5. «Союз республик»
или военно-стратегическое пространство?
Леонид Шебаршин, руководитель советской внешней разведки, при¬
давал военной инфраструктуре значение главного государствообразую¬
щего фактора в истории России: «Россия создавалась нуждами обороны,
заставлявшими ее выдвигать на новые рубежи свои заставы и крепос¬
ти»28. Фактические рубежи непосредственного стратегического конт¬
роля СССР на западе, юге и юго-востоке проходили значительно шире
его государственных границ, включая страны Варшавского Договора
(кроме Румынии), часть Афганистана и Монголию. Реальный статус
стран «социалистического содружества» примерно соответствовал де¬
кларируемому в Конституции 1977 года статусу союзных республик:
передача Центру военных и внешнеполитических полномочий наряду с
определенной самостоятельностью во внутренних делах при условии со¬
хранения лояльности. Реальный статус союзных республик, по мнению
лидера парламентской группы «Союз» полковника Виктора Алксниса,
соответствовал уровню автономных республик29. В сознании элиты в от¬
личие от массового сознания частью советского пространства являлась
и Финляндия: по свидетельству полковника КГБ Евгения Семенихина,
«в КГБ, как и во многих других советских организациях, к Финляндии
относились чуть ли не как к одной из советских республик»30. Приоритет
внешних устремлений по отношению к задачам внутреннего развития,
реализация этих устремлений предпочтительно в форме военного при¬
28 Шебаршин 1992. С. 331.
29 Алкснис 1990. С. 39.
30 Григ 1997. С. 385.
249

сутствия объясняются особенностями политического устройства СССР.
Автономия партийно-государственной элиты от основной массы советс¬
ких людей, высокая степень управляемости населения обеспечивали ру¬
ководству свободу осуществления самых смелых проектов. Руководители
СССР оперировали понятием «стратегическое пространство» или «обо¬
ронное пространство». Его конфигурация детерминировалась военной
инфраструктурой: сетью аэродромов, ракетных стартовых комплексов,
объектов противовоздушной и противоракетной обороны, баз Военно-
морского флота, складов вооружения, испытательных полигонов. Деле¬
ние страны на военные округа, не совпадающие с границами республик,
служило противовесом консолидации этнических элит. Власть коман¬
дующих округами подкреплялась не только силовыми, но и экономиче¬
скими возможностями (распределение поступающих из Центра ресурсов,
использование солдат как рабочей силы, контроль железнодорожных пе¬
ревозок, параллельная система управления воздушным движением). Ок¬
руга располагали независимой от республик судебной системой, парал¬
лельной полицией (военные патрули и автоинспекция). В свою очередь,
на сетку округов Министерства обороны накладывались округа и зоны
ответственности Пограничных войск, подчинявшихся КГБ и Министер¬
ству Внутренних войск внутренних дел. Подобное устройство програм¬
мировало конфликт интересов и делало роль арбитра КПСС незаменимой.
Леонид Шебаршин называл такую систему «феодально-ведомственной».
По его мнению, руководство КПСС поощряло раздробленность, сопер¬
ничество между ведомствами, но в то же время следило за соблюдением
правил игры31. Культивирование управляемой конфликтности при арбит¬
раже Центра — универсальная для руководства СССР технология власти.
Практиковались либо попеременная поддержка конфликтующих сторон
(Армения и Азербайджан, Грузия и Абхазия), либо конструирование оча¬
гов напряженности внутри республик с высоким уровнем сепаратистских
настроений (Приднестровье в Молдове, польские районы в Литве).
Выступая перед украинской телевизионной аудиторией в декабре
1991 года, Горбачев призывал к сохранению «уникального, что есть
только в Америке и у нас, оборонного пространства», возможностей сле¬
жения за «всей глобальной военной ситуацией»32. За время своего прав¬
ления последнему советскому лидеру пришлось пожертвовать стратеги¬
ческим присутствием СССР в Третьем мире, передовым эшелоном войск
в Центральной и Восточной Европе, формулой «сильный центр — силь¬
ные республики», затем — надеждой на «мягкий Союз». Он не смог сми¬
риться лишь с деструкцией военно-стратегического пространства внутри
официальных границ Союза: дальнейшее дробление этого пространства,
31 Шебаршин 1992. С. 348.
32 Горбачев 1992. С. 51.
250

его сокращение до размеров РСФСР означало потерю критической мас¬
сы, переход качественного порога, за которым глобальный уровень актив¬
ности становился недостижимым. Глобальная активность являлась для
союзного руководства абсолютным императивом, что в последний пери¬
од существования СССР выглядело как утрата чувства реальности.
Горбачев на заседании Политбюро 2 января 1990 года дал указание
«сильнее, активнее реагировать на акции вмешательства США в дела
других стран (Колумбия, Филиппины, Панама)»; фоном этой активности
была взрывоопасная обстановка в Закавказье33. Генерал-майор В. Влади¬
миров и полковник С. Посохов предложили своеобразный проект сохра¬
нения основы СССР — его Вооруженных сил, «обладающих способнос¬
тью быстро перебрасываться в любую часть континента, земного шара
и эффективно решать вопросы защиты наших государственных интере¬
сов». Сущностью идеи было переподчинение советских войск ООН, но
с сохранением верности «высшему военно-политическому руководству
страны»34. Проект Конституции Союза Советских Республик Европы и
Азии академика Андрея Сахарова не стал исключением в ряду других
глобальных проектов. Статьи Конституции включали знакомые понятия:
цель народа ССРЕА, сохранение мира во всем мире, гармонизация эко¬
номического, социального и политического развития во всем мире, един¬
ственное кардинальное решение глобальных и внутренних проблем (на
роль нового единственно верного учения предлагалась теория конверген¬
ции капитализма и социализма), и, наконец, приоритет глобальных це¬
лей над другими, в том числе личными35. Тестом на «советскость» может
служить не отношение к коммунизму, а убежденность в необходимости
сохранения СССР (название может меняться) как сверхдержавы с гло¬
бальными устремлениями.
Геостратегическая сущность СССР была с большой полнотой выра¬
жена председателем некоммунистической организации «Всемирный рус¬
ский собор» Наталией Нарочницкой. Базовое понятие концепции Нароч¬
ницкой — «военно-стратегическое пространство СССР», предлагаемая
тактика восстановления державы — дипломатическая (использование
роли России как преемника СССР по договорам о стратегических на¬
ступательных вооружениях). Если призывы коммунистов перегружены
популистскими клише и воспринимаются в основном политически не¬
дееспособной публикой, то концепция Нарочницкой адресована действу¬
ющей элите и не отвергается ею — об этом свидетельствует сам факт
публикации в официальном журнале МИД «Международная жизнь»36.
33 Воротников 1995. С. 342.
34 Владимиров 1990. С. 357.
35 Сахаров 1990. С. 266 и сл., 273.
36 Нарочницкая 1996. С. 26 и сл.
251

Несмотря на обильную религиозную риторику, рассуждения Нарочниц¬
кой позволяют лучше понять логику действий руководства, поскольку
воспроизводят геостратегическую доминанту советской ментальности.
Эта доминанта самодостаточна и не требует обязательной религиозной,
этнической или идейно-политической стимуляции.
Военно-стратегическое пространство — несущая конструкция СССР,
глобальная военная активность — его главная функция с середины
1970-х годов до начала угасания и распада. Российское военно-страте¬
гическое пространство — наиболее близкое к реальности сущностное
определение государственного образования, носившего историческое
наименование «Союз Советских Социалистических Республик». Послед¬
нее десятилетие своего существования СССР являлся державой глобаль¬
ного влияния. Земной шар, украсивший советский герб в пору надежд
на мировую революцию, теперь выглядел вполне уместным символом
государства. Заявления о советском превосходстве в некоторых видах
вооружений, массовом производстве ракетного оружия были блефом во
времена Хрущева, но стали реальностью ко времени прихода Горбачева.
Колоссальные доходы, полученные СССР от экспорта нефти в течение
10 лет после мирового энергетического кризиса 1974 года, были израс¬
ходованы на модернизацию и расширение военно-промышленного ком¬
плекса, перевооружение армии, радикальное усиление флота. Океанская
мощь впервые в истории не только СССР, но и Российской империи стала
сопоставимой как геополитический фактор с сухопутными силами. Ве¬
ликая держава, которую было принято считать континентальной, стала
на недолгий срок и великой морской державой. Так и не получив непо¬
средственного территориального выхода к теплым морям, СССР свобод¬
но действовал в Индийском, Тихом и Атлантическом океанах, Персидс¬
ком заливе, используя базы в Йемене, Эфиопии, Вьетнаме, Мозамбике,
Сирии, на Кубе. Одновременно советские войска продвинулись к югу в
Афганистане, овладев аэродромом Кандагар, позволявшим контролиро¬
вать побережье Аравийского моря. Руководители получили уникальный
шанс сделать Советский Союз более привлекательным для населявших
его народов, компенсировав сверхдоходами от экспорта нефти фаталь¬
ную неэффективность социалистической экономики, но этот шанс не был
использован. Инвестициями во внутреннюю стабильность пожертвовали
ради внешнего расширения. Ставка на постоянный рост поступлений от
экспорта энергоресурсов оказалась несостоятельной. Приход к власти
Горбачева совпал с резким падением мировых цен на нефть при невоз¬
можности увеличения добычи на западносибирских месторождениях
(запасы нефти в Азербайджане считались исчерпанными, нефтегазовый
потенциал Казахстана недооценивался). Экспансия влияния СССР («по¬
бедное шествие социализма по всему миру») лишилась материальной
основы. Проблема удержания периферии «социалистической империи»
252

приобрела внутрисоюзный характер: расходы на содержание республик,
обделенных экспортными ресурсами, стали непосильными для россий¬
ского ядра Советского Союза. Расходы на оборону достигли почти 52 %
от валового продукта, произведенного в 1989 году и свыше 73 % от на¬
ционального дохода37.
Выходом представлялось введение республиканского хозрасчета:
союзное руководство стремилось избавиться от врожденного недостат¬
ка патерналистской системы — обязанности поддерживать жизненный
стандарт «простых людей» на уровне, не вызывающем их активного не¬
довольства. По мере деградации потребительского сектора союзной эко¬
номики проекты, подобные эстонскому IME, стали находить сочувствие
у центральной элиты. ЦК КПСС благосклонно отозвался о «просьбе ЦК
компартий Литвы, Латвии, Эстонии и Белоруссии в порядке эксперимен¬
та перейти на новые принципы хозяйствования не с 1991, а с 1990 года»,
объявил о «перестройке руководства экономикой и социальной сферой
в союзных республиках на основе расширения их суверенных прав, са¬
моуправления и самофинансирования»38. Республиканские элиты рас¬
сматривали расширение своих экономических полномочий как ступень
к достижению политической независимости; центральное руководство
надеялось переложить финансирование социальной сферы на республи¬
ки, сохранив военно-политический контроль над прибалтийским плац¬
дармом. Почва для временного компромисса существовала, но обе сто¬
роны предпочли радикальный вариант действий. Снятие ограничений на
продвижение республиканских элит в Центр, дарование им своей доли в
стратегической власти также могло бы продлить существование СССР.
Устами «рабочего из Новосибирска», комментирующего решение XX
съезда КП Литвы о выходе из КПСС, Горбачев весьма откровенно призна¬
ет фатальную для судьбы СССР практику применения этнических квот:
«У литовцев было два варианта быть равными с русскими. Первый — на равных с
русскими управлять страной и КПСС. Второй — выйти из состава СССР и КПСС.
Первый вариант заблокировали мы, русские. К управлению всей страной литовцев
близко не допускали. Правительство СССР практически состоит только из одних
русских. Политбюро ЦК КПСС — тоже. Вот литовцам и остался лишь второй
вариант»39.
Вопрос распределения этнических квот на участие в управлении Со¬
юзом утратил актуальность после его распада, при этом ностальгия по
«нашим», «советским» территориям осталась. Объекты российского во¬
енно-стратегического пространства обладали «гравитационным полем»,
достаточным для формирования идентичности. Территории могут про¬
37 Лельчук 1997. С. 189 и сл.
38 В Центральном Комитете КПСС // Правда. 15 марта 1989.
39 Горбачев 1995. С. 499.
253

должать восприниматься как «советские» без этнических, исторических
или коммунистических мотивировок. «Наш аэродром в Литве может стать
базой НАТО» — предостерегает заголовок в солидной либеральной га¬
зете «Известия» от 27 июня 1998 года. Бывшая советская стратегическая
авиабаза Зокняй (Шяуляй-4) именуется «нашей», хотя Россия официаль¬
но не предъявляет на нее претензий. В отличие от Севастополя Шяуляй
не входит в число символов российской истории, русская община там не¬
значительна, компартия не пользуется влиянием, а среди верующих пре¬
обладают католики. Устойчивости восприятия в России советских страте¬
гических объектов как «наших» можно найти рациональное объяснение.
Инфраструктура противостояния с Западом обеспечивала приемлемое
существование миллионам советских людей. Экономические неурядицы
периода реформ поддерживают ностальгию по эпохе мировой напряжен¬
ности, не перераставшей в войну, но обеспечивавшей занятость, чувство
солидарности и комфортабельные условия жизни на западной перифе¬
рии Союза или в многочисленных закрытых городах России (Арзамас-16,
Красноярск-26 — всего около 100 объектов). Таким образом, деклари¬
рование советской идентичности в современных условиях — симптом
социальной дезадаптации. Сила инерции советского патриотизма охотно
используется как оппозицией во внутриполитических целях, так и дей¬
ствующей российской администрацией для давления на страны СНГ и
Балтии.
6. Новая интернациональная общность
Тезис о формировании советского народа как единой общности, офи¬
циально выдвинутый на XXIV съезде КПСС в 1971 году, не исчез из ад¬
министративного лексикона с ходом перестройки. В 1988 году министр
обороны Дмитрий Язов, будущий член ГКЧП, продолжал утверждать,
что «благодаря мудрой политике Коммунистической партии в нашей
стране сложилась новая социальная и интернациональная общность лю¬
дей — советский народ»40. Идеологи перестройки не отменили сам ло¬
зунг, а придали ему смысл, далекий от первоначального. На партийном
языке подобная процедура именовалась «расстановкой новых акцентов».
В новых толкованиях разъяснялось, что партия имела в виду социальную,
а не национальную однородность. Футуристические проекты слияния со¬
циалистических наций и народностей в одну, советскую, испарились из
сочинений идеологов. Упоминания этничности в контексте громоздких
определений понятия «советский народ» обрели лапидарность и прочно
заняли последнее место41. На фоне усиливающейся мобилизации этнич-
40 Язов 1988. С. 8.
41 Саликов 1989. С. 11.
254

ности любые ассоциации политики Центра с тем, что могло быть расце¬
нено как ассимиляция, становились крайне невыгодными. Ситуация ста¬
ла неблагоприятной для унификационных экспериментов и потребовала
дистанцирования от прежних установок, оказавшихся невыполнимыми
и раздражающими большинство титульных наций, включая русских.
Партия дезавуировала курс на унификацию, переадресовав возможные
претензии неназванным частным лицам, действовавшим по собственной
инициативе. «В СССР нет классов, социальных групп, которые стреми¬
лись бы превратить новую историческую общность в “одну советскую
нацию” или представить саму общность как “единую советскую на¬
цию”». Предложения отдельных лиц «были отвергнуты ввиду их несо¬
стоятельности»42. Идеологи были поставлены перед непростой задачей:
сохранить интегративный импульс, которым обладала концепция «новой
исторической общности», не обостряя нарастающей подозрительности
этнонационалистов. Проект, разработанный для решения стратегиче¬
ских задач (достижение полной прозрачности, предсказуемости и управ¬
ляемости общества для руководства) надлежало приспособить к менее
амбициозным тактическим целям. Задачей момента стало торможение
требований этнонационалистов на долевом уровне, не грозящем осно¬
вам государственного устройства. Результатом стала утрата ясности даже
там, где она предписывается законами жанра, — в армейской пропаган¬
де. Политические ориентировки превратились в набор противоречивых
высказываний, призванных успокоить как союзных интегристов, так и их
оппонентов43.
7. Место «социалистического содружества»
в советской системе
В 1987-1988 годах реалистичным казался вариант не деструкции, а
трансформации советской системы, в частности повышение статуса ка¬
кого-либо элемента иерархии на одну ступень (например, в автономиях
были популярны лозунги приобретения ранга союзных республик). Эта
логика породила теоретические построения, в которых союзные респуб¬
лики могли бы реализовать свой формально существующий конституци¬
онный статус, сблизившись по объему прав с Болгарией или Монголией.
Новые очертания советского пространства выглядели бы следующим об¬
разом: внешняя оболочка (просоветские страны Третьего мира) вынуж¬
денно отбрасывается, а средняя (европейские социалистические страны
и Монголия) и внутренняя (союзные республики по периметру РСФСР)
42 Мирский 1988. С. 55.
43 Самойленко 1988. С. 375.
255

оболочки консолидируются в единый по рангу пояс. Воображению специ¬
алистов по научному коммунизму (именно им была поручена разработка
теории советского патриотизма) рисовался сценарий, в рамках которого
ущерб от сокращения пределов влияния Союза предстояло компенсиро¬
вать социалистическим странам. Мотив ужесточения контроля над сред¬
ним поясом при отказе от внешнего присутствует в военных источниках
до 1989 года. Критикуется «отставание организационных форм интер¬
национального взаимодействия социалистических стран», утверждается
«необходимость подъема на качественно новый уровень всей системы
взаимодействия социалистических стран»44. Имитируется рост конфликт¬
ности при реальном снижении уровня противостояния со странами Запа¬
да45. Идеологемы, характерные для внутрисоветских реалий, употребля¬
ются по отношению к социалистическим странам, проводятся параллели
между государственным устройством СССР и структурой ОВД:
«Подобно тому как военно-политический союз советских республик возник
в годы гражданской войны, чтобы выстоять под натиском империализма, защи¬
тить завоевания Великой Октябрьской социалистической революции и успеш¬
но строить новое общество, так в принципе и европейские социалистические
страны объединились в ОВД прежде всего для того, чтобы противостоять угрозе
империализма»46.
Термин «Союзный договор» применяется по отношению как к рес¬
публикам СССР, так и к статусу Чехословакии относительно СССР47. Ста¬
тья 31 Конституции СССР толкуется таким образом, что пропагандист¬
скому понятию «социалистическое отечество» придается юридический
смысл. «Социалистическое отечество» — синоним не СССР, а социа¬
листического содружества, впрочем, воспринимаемого практически как
часть СССР. Советский патриотизм инкорпорирует социалистическое
содружество, этому процессу соответствует термин «социалистический
патриотизм», сфера действия которого чрезвычайно широка. «Объектом
патриотических воздействий трудящихся стран социализма выступает не
только отдельное социалистическое Отечество, но и все Содружество со¬
циалистических стран»48. Личному составу Советской Армии внушается
«необходимость подчинения национальных интересов социалистических
стран общим, интернациональным интересам»49, легитимность возмож¬
ного вооруженного вмешательства в дела социалистических стран, кон¬
троль над которыми должен стать более жестким ввиду утраты дальних
44 Сарычев 1989. С. 130.
45 Там же. С. 33.
46 Средин 1987. С. 193.
47 Сарычев 1989. С. 42.
48 Мирский 1988. С. 125.
49 Смирнов 1987. С. 228.
256

рубежей влияния СССР. Это не согласовывалось с политикой Горбачева;
тем не менее военная пропаганда, традиционно задающая тон в патрио¬
тической идеологии, настойчиво проводила именно такую линию. Ин¬
дикатором серьезности намерений служит трактовка возможных истори¬
ческих прецедентов, в первую очередь интервенции в Чехословакию в
1968 году. Эта акция по 1989 год включительно изображается в офици¬
альной военной пропаганде как вполне законная и оправданная «практика
международно-правовой защиты завоеваний социализма»50. Дестабили¬
зация западной периферии СССР как побочный эффект проводившихся
центром либеральных реформ наблюдалась в Венгрии в 1956 году. (Ана¬
логия из истории Российской империи: реформы 1861 года и восстание
в Польше в 1863 году.) Подавление «пражской весны» в 1968 году обо¬
шлось несравнимо меньшим количеством жертв, но имело более тяжелые
политические последствия для метрополии: либеральные реформы были
свернуты и возобновились лишь в 1985 году. Антилиберальный внут¬
ренний эффект чехословацкого похода был особенно дорог советскому
генералитету, пытавшемуся проводить собственную политику. Новая ин¬
тервенция не входила, однако, в планы высшего политического руковод¬
ства, и проводившаяся военными идеологами психологическая обработка
войск в этом направлении осталась тревожной.
8. Основы этнополитики
Этничность как юридическая категория имела в СССР два измерения:
региональное и индивидуальное. Фигурируя в названиях союзных и авто¬
номных республик, этничность (национальность) была одновременно за¬
фиксирована в паспорте каждого жителя СССР, военном билете каждого
солдата Советской Армии. Свидетельство о рождении регистрировало на¬
циональность обоих родителей. Национальность фиксировалась по прин¬
ципу крови, а не культурно-языковой самоидентификации, и являлась не¬
пременным атрибутом официальных документов, определяющих позицию
личности в социальной среде. Лица смешанного происхождения получали
некоторую свободу маневра, поэтому указание национальности в личных
документах было для властей лишь первичным средством экспертизы,
пригодным для экспресс-анализа. Минимальный для советского челове¬
ка набор документов включал личное дело, хранящееся в отделе кадров
по месту работы, и досье в милиции по месту прописки. В обоих случаях
фиксировалась национальность родителей. Трудоустройство в престижные
государственные ведомства сопровождалось углубленными генеалогичес¬
кими разысканиями, проводившимися специалистами из КГБ. Подобно
маркеру «социальное происхождение» в начале советской эпохи, в пору
50 Сарычев 1989. С. 228; Смирнов 1987. С. 35.
257

зрелости и упадка СССР национальность являлась имманентной и неиз¬
меняемой гражданско-правовой категорией. Классовая принадлежность,
имевшая некогда грозные или благотворные для личности последствия, ко
времени перестройки перешла из разряда имманентных признаков в при¬
обретаемые, превратилась в пустую формальность.
Советский Союз периода правления Горбачева не был обществом
государственного геноцида или бескомпромиссных преследований по
национальному признаку, эта сфера деятельности была приватизирова¬
на этническими радикальными движениями на местах. Совершенство
советской системы полицейской генеалогии стоило жизни множеству
жертв негосударственного этнического насилия на Кавказе и в Средней
Азии. Национальная политика Центра состояла в использовании фикси¬
рованной этничности (национальности) в целях не связанной с насилием
регуляции социальной мобильности. Территорию СССР нельзя рассмат¬
ривать ни как поле тотальной дискриминации меньшинств или повсемест¬
ных преференций для какой-либо этнической группы, включая русских,
ни как зону действия универсальных, не зависящих от этнической при¬
надлежности прав личности. Полным набором прав из числа доступных
советским людям до 1989 года не обладала ни одна этническая группа по
отдельности. Русские, имея карьерные преимущества в аппарате СССР
и РСФСР, нередко дискриминировались в союзных республиках. Соци¬
альная мобильность республиканских элит ограничивалась пределами
собственных республик.
Право на эмиграцию (точнее, право подавать прошение о воссоеди¬
нении с родственниками, часто фиктивными) принадлежало евреям,
немцам или грекам; титульные нации, включая русских, были лишены
такого права. В свою очередь, этнические группы, имеющие государ¬
ственность за пределами СССР, ограничивались в политическом участии
(доступном лишь по достижении определенной ступеньки партийно-ад¬
министративной карьеры) на уровне как Союза, так и республик. Всеоб¬
щим модератором служили личные связи и коррупция. Концепция «уп¬
равления национальными отношениями» и «своей роли каждой нации в
социалистическом строительстве» предполагала поддержание баланса
интересов этнических групп на разумном, с точки зрения руководства,
уровне. Фиксированная этничность — один из главных инструментов
контроля общества руководством в условиях господства распределитель¬
ных отношений. Отказываться от какого-либо параметра регулирования,
квотирования и распределения — не в интересах бюрократического го¬
сударства, стремящегося максимально расширить свои функции. Сохра¬
нение фиксированной этничности — результат консенсуса центральной
и республиканских элит.
Во времена правления Брежнева установился раздел сфер влияния:
центральная элита, рекрутировавшаяся в основном из этнических рус¬
258

ских, осуществляла стратегическое руководство страной, контролировала
армию, внешнюю политику и внешнюю торговлю; республиканские эли¬
ты контролировали распределение и теневую экономику в пределах сво¬
их границ. Условием консенсуса было невмешательство в местные дела,
с одной стороны, лояльность и отсутствие претензий на равное участие
в стратегическом руководстве — с другой. Пост первого секретаря ЦК
компартии республики при этом традиционно закреплялся за представи¬
телем титульного этноса, пост второго — за человеком Центра, в боль¬
шинстве случаев этническим русским. Республиканский КГБ контроли¬
ровался Центром, МВД и местная администрация — республиканскими
властями. Соответственно распределялись предпочтения и ограничения в
сфере образования и карьеры.
Один и тот же этнический статус мог служить как ускоряющим, так и
тормозящим для карьеры его носителя фактором — все зависело от мес¬
та его реализации. Этнический русский имел больше шансов поступить в
элитное военное училище или Московский институт международных от¬
ношений; в то же время представители титульных наций Средней Азии и
Казахстана имели перед местными русскими преимущества в получении
образования, открывавшего дорогу к региональным номенклатурным
должностям. Реальный механизм этнополитики в республиках функци¬
онировал по ливанской модели закрепления за общинами определенных
должностей. Иллюстрацией может служить свидетельство Леона Онико-
ва о процедуре назначения («выборов») секретаря Ташкентского горкома
партии по вопросам идеологии в 1987 году:
«По установленному порядку такие вопросы согласовывались устно с соответ¬
ствующим сектором Орготдела ЦК (...) женщину, как правило, надо заменять жен¬
щиной, русского — русским, узбека — узбеком. Упаси Боже нарушить лимит,
процентное соотношение».
Кандидатура, подобранная Ониковым, обладала заданными конкрет¬
ной обстановкой параметрами (русская женщина), дополненными к тому
же опытом жизни в Узбекистане и знанием узбекского языка. Орготдел
ЦК намеренно предпочел кандидатку, недавно переселившуюся в Узбе¬
кистан и не знающую местного языка51. Таким образом, Центр делал раз¬
личие между русскими из РСФСР и других республик; полноценными
проводниками политики Москвы считались лишь первые, вторые поль¬
зовались меньшим доверием.
Административная система СССР представляла собой конгломерат
этнопрофессиональных доменов и одновременно — сферу действия
патронажно-клиентельных отношений. Отношения между патроном и
клиентами требуют взаимопомощи, доверительности, психологической
близости, четкости противопоставления «мы-они». Подобные отноше¬
51 Оников 1996. С. 123.
259

ния легче формируются в этнически однородной среде. Шахназаров ци¬
тирует реплику Горбачева из переговоров с Ельциным по поводу судь¬
бы МИДа после распада СССР: «МИД это ведь русские люди, мощное,
можно сказать, столетиями формировавшееся учреждение. Так зачем же
его разорять. Уж лучше возьми целиком в Россию». Аппарат союзного
МИДа играет здесь роль закрытой, патриархально управляемой корпора¬
ции. Сила традиции одерживает верх над соображениями политической
борьбы. Сюзерен, утративший власть, мирно передает своих клиентов
новому патрону52. В свою очередь, республиканские элиты требовали за¬
конодательного закрепления преимуществ титульных наций, в том числе
не составляющих большинства, в формировании местных аппаратов53.
«Ливанская модель», будучи уязвимой с точки зрения универсальных
прав человека, была тем не менее эффективным механизмом ненасиль¬
ственного разрешения конфликтов, признававшимся всеми сторонами.
В частности, руководство внешней политикой самими представителями
нерусских этнических групп воспринималось как прерогатива русских.
Эдуард Шеварднадзе, будучи назначен на пост министра иностранных
дел, воспринял этот жест Горбачева с подозрительностью и чувством
неловкости, как невольное вторжение в чужую этнопрофессиональную
нишу: «Грузин... Могут возникнуть вопросы»54. Опасения Шеварднадзе
были не напрасны, вопросы возникли у могущественного председате¬
ля КГБ Владимира Крючкова: «Очень важно, чтобы на посту министра
иностранных дел был представитель наиболее многочисленной нацио¬
нальности, населявшей Советский Союз. В данном случае желательно,
чтобы им был русский»55. Пребывание на посту главы МИДа укрепило
подозрения Шеварднадзе в том, что он стал жертвой интриги с этничес¬
ким подтекстом. Именно на него ложилась формальная ответственность
за неизбежные, но болезненные для русского державного сознания реше¬
ния Горбачева о выводе войск из Восточной Европы и ликвидации ГДР.
Шеварднадзе опасался, что ему придется служить громоотводом этни¬
ческих эмоций в случае возможных территориальных уступок со стороны
СССР: «Его, как грузина, могут не понять, ему, мол, не жалко “российс¬
кой” земли (...) лучше на этом посту держать русского». По словам Крюч¬
кова, эта ситуация переживалась Шеварднадзе «особенно мучительно»
и послужила главной причиной его отставки56. При назначении на пост
министра внутренних дел в 1990 году латыша Бориса Пуго учитывалось
как обострение этнических проблем, так и «его принадлежность к наци-
52 Шахназаров 1993. С. 297.
53 Нахушев 1985. С. 112-113.
54 Горбачев 1995. С. 289.
55 Крючков 1997. С. 312.
56 Там же. С. 318.
260

опальным кадрам»57. Курс на ослабление среднеазиатских элит был дол¬
говременной линией Центра, но на роль исполнителя репрессий в «му¬
сульманских» республиках Москва сочла нужным назначить армянина
Тельмана Гдляна. Советское руководство было прекрасно осведомлено
о свойстве массового сознания переносить недовольство непопулярным
администратором на соответствующий этнос.
9. Дестабилизация «ливанской модели»
Полная смена высшего и среднего звена партийного руководства была
проведена Горбачевым по всей стране, но в Средней Азии и Казахстане
кадровая революция приобрела этнические черты. ЦК КПСС направил
для руководящей работы в Узбекистан 68 партийных работников из числа
высшей номенклатуры, только русских, украинцев, белорусов58. В Казах¬
стане декабрьским беспорядкам 1986 года в Алма-Ате предшествовало не
только назначение на пост руководителя республики Геннадия Колбина, не
принадлежавшего, как требовал негласный этикет, к титульной нации, но
и этническая чистка среднего звена руководства. Республиканские руково¬
дители подчинились, однако явное нарушение правил игры подорвало их
доверие к Центру. Изгнанный с поста первого секретаря Компартии Ка¬
захстана Динмухамед Кунаев порицал Москву за «повсеместные чистки»,
«отступление от тех принципов, на которых строилось и укреплялось наше
государство в сфере национальной политики»59. Центральное руководство
сознавало, что административный перевес в Центральной Азии непрочен,
а демографические процессы и овладение местными элитами технологией
власти способны со временем нарушить монополию Москвы на формиро¬
вание общесоюзной политики. Естественный прирост населения на 1000
человек составлял в 1990 году в Узбекистане 27,6, а в Таджикистане 32,6
(против 2,2 в РСФСР и 0,6 в Украине)60. Этнополитика в СССР — произ¬
водное геополитики. Москва была озабочена не судьбой русских в Цент¬
ральной Азии, а созданием дополнительных гарантий своего присутствия
на этом плацдарме. После утраты Афганистана южный вектор геополити¬
ческих устремлений потерял свою актуальность, а роль Центральной Азии
как тылового района резко упала. Сократилась потребность в хлопке —
стратегическом сырье для производства боеприпасов. Экологически дегра¬
дировавшая, перенаселенная, этнокультурно далекая от Центра Средняя
Азия была фактически оставлена на произвол судьбы, несмотря на сохра¬
нившуюся лояльность местных элит Москве.
57 Крючков 1997. С. 222.
58 Оников 1996. С. 120.
59 Кунаев 1994. С. 299.
60 Госкомстат 1991. С. 89.
261

10. СССР возрождается?
Реинтеграция постсоветского пространства — понятие из офици¬
ального лексикона российской политики после 1991 года, но желание
доминировать над более слабыми соседями не следует приравнивать к
стремлению воссоздать структуру глобального влияния. Тем не менее ру¬
ководство России считает нужным сохранять символическое военное при¬
сутствие на внешних рубежах СССР в Армении, Грузии и Таджикистане.
Лозунг восстановления СССР присутствует в программах большинства
движений левой оппозиции. Наиболее представительной организацией
этого рода в середине 1990-х годов был Конгресс народов СССР. Смысл
программы Конгресса — воссоздание подобия КПСС путем реставра¬
ции компартий бывших республик СССР. Движением «Союз» и Советом
соотечественников при Государственной Думе РФ издавалась газета «За
СССР». К 2000 году движение за восстановление СССР окончательно
утратило политическую актуальность, превратившись в маргинальную
экзотику. Возвращение мелодии гимна СССР в официальный церемониал
имело большой общественный резонанс, но реальное значение этого сим¬
волического акта невелико. В СССР придавали большое значение симво¬
лам и ритуалам, но советская идентичность 1980-х годов базировалась
не столько на геральдике, сколько на своеобразном социально-экономи¬
ческом фундаменте, воссоздать который невозможно. СССР — не только
наследник Российской империи, но и порождение индустриальной эпохи,
распавшееся с наступлением новой, постиндустриальной эры. На про¬
тяжении десятилетий экстенсивный экономический рост, вовлечение в
свою сферу влияния все новых народов и территорий укрепляли позиции
советской державы. Коллапс советской экономики явился для большин¬
ства шоком: казалось, что процесс расширения обусловлен объектив¬
ными закономерностями и не будет иметь пределов. Коммунистическая
утопия могла вызывать скептицизм, но вера в эффективность централи¬
зованного управления, убежденность в преимуществах государственного
регулирования экономики и надежды на возможность справедливого рас¬
пределения благ были достаточно распространены. Основой советского
патриотизма было чувство причастности к сверхдержаве, гордость за ее
военную, индустриальную мощь и, как верили многие, научно-техноло¬
гическое лидерство. Распад Советского Союза и кризис советской иден¬
тичности был обусловлен исчерпанием возможностей индустриального
общества с его стремлением к экспансии, массовыми армиями, господ¬
ством конвейерного производства, пренебрежением к индивидуальности
и неограниченной эксплуатацией природной среды.
262

Литература
Алкснис В. И. (1990): Федерация или конфедерация? Выбираю первое... // Коммунист
Вооруженных сил. № 10.
Ахромеев С. Ф., Корниенко Г. М. (1992): Глазами маршала и дипломата: Критический
взгляд на внешнюю политику СССР до и после 1985 г. М.
Болдин В. И. (1995): Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М. С. Горбачева. М.
Бурлацкий Ф. (1997): Глоток свободы. М. Кн. 2.
Вебер А. (ред.) (1995): Союз можно было сохранить. Документы и факты о политике
М. С. Горбачева по реформированию и сохранению многонационального государ¬
ства. М.
Владимиров В., Посохов С. (1990): О некоторых проблемах национальной безопаснос¬
ти СССР // Армия и общество. М.
Воротников В. И. (1995): А было это так... Из дневника члена Политбюро
ЦК КПСС. М.
В Центральном Комитете КПСС // Правда. 1989. 15 марта.
Гарифуллина Н. (1995): Тот, кто не предал. Олег Шенин: страницы жизни и борь¬
бы. М.
Горбачев М. С. (1995): Жизнь и реформы. Кн. 2. М.
Горбачев М. С. (1992): Декабрь-91. Моя позиция. М.
Госкомстат СССР (1991): Народное хозяйство СССР в 1990 г. М.
Григ Е. (1997): Да, я там работал. М.
Ежегодник БСЭ (1986). М.
Ежегодник БСЭ (1990). М.
Золотцев С. (1990): Испытание России // Молодая гвардия. № 7.
Зоркальцев В. И., Подберезкин А. И. (1997): Современная политическая история Рос¬
сии (1985-1997). М.Т. 1.
Крючков В. А. (1997): Личное дело. М.
Кунаев Д. (1994): От Сталина до Горбачева. Алматы.
Левада Ю. А. (ред.) (1993): Советский простой человек. Опыт социального портрета
на рубеже 90-х гг. М.
Лельчук В. С. (1997): СССР в условиях холодной войны // Доклады Института россий¬
ской истории РАН 1995-1996 гг. М. С. 189-235.
Лукьянов А. И. (1993): Переворот мнимый и настоящий. М.
Лукьянов А. (1996): Красная Атлантида всплывет! // Завтра. № 21.
Мирский Р. Я. (1988): Патриотизм советского человека. М.
Нарочницкая Н. (1996): Политика России на пороге 3-го тысячелетия // Международ¬
ная жизнь. № 9. С. 26-40.
Нахушев В. Ш. (1985): Советский патриотизм и интернационализация жизни народов.
Черкесск.
Оников Л. (1996): КПСС: анатомия распада. Взгляд изнутри аппарата ЦК. М.
Печенев В. (1996): Взлет и падение Горбачева. М.
263

Посадкова Т. Ф. (ред.) (1987): Патриотическое и интернациональное воспитание уча¬
щихся национальных школ союзных республик / Академия педагогических наук
НИИ преподавания русского языка в национальной школе. М.
Раш К. (1990): Во славу Отечества. М.
Рыжков Н. И. (1995): Десять лет великих потрясений. М.
Саликов Р. А. (1989): Интернационалистские ценности советского народа как новой
исторической общности людей. Автореф. дисс. д-ра филос. наук. М.
Самойленко В. Ф. (ред.) (1988): Актуальные вопросы теории научного коммунизма и
защиты социализма / Военно-политическая академия им. Ленина. М.
Сарычев Е. В. (ред.) (1989): Защита завоеваний социализма и современная идеологи¬
ческая борьба. Киев; Прага.
Сахаров А. Д. (1990): Тревога и надежда. М.
Смирнов П. С. (1987): Программа КПСС о защите социализма. М.
Солженицын А. И. (1990): Как нам обустроить Россию. Посильные соображения. М.
Средин Г. В. (ред.) (1987): На страже Родины: учебное пособие для политических за¬
нятий. Главное Политическое управление СА и ВМФ. М.
Фоменко А. (1990): Мы живы — история продолжается// Наш современник. № 7.
С. 162.
Черняев А. С. (1993): Шесть лет с Горбачевым. М.
Шахназаров Г. (1993): Цена свободы. Реформы Горбачева глазами его помощника. М.
Шебаршин Л. (1992): Рука Москвы. Записки начальника советской разведки. М.
Язов Д. Т. (1988): Верны Отчизне. М.

Ничейная земля — Югославия*.
О проблеме югославской
политической идеи конца 1980-х годов
Ненад Стефанов
При упоминании Югославии возникают две противоречивые и поляр¬
ные друг другу ассоциации. С одной стороны, речь идет о том, каким
образом и когда Югославия стала объектом внимания общественности
через средства массовой информации, а именно начало войны и раскола:
как тюрьма народов, противоестественная форма организации, навязан¬
ная отдельным народам, как личина войны, танки армии этого государ¬
ства Югославии посреди разоренных деревень. С другой стороны, речь
идет о печальном, ностальгическом взгляде в прошлое, направленном не
на конкретные случаи разрушения и убийств, а на более отдаленные вре¬
мена, на утраченный склад бытия, характерные для него толерантность
и перспективы, возможность надежды на лучшую жизнь. Особенно ха¬
рактерен для данной позиции именно поиск этой утерянной надежды.
Не случайно именно фильмы отражают этот взгляд. В документальном
фильме Зелимира Зильника Тито снова посещает Белград и Сербию в
1994 году. Во время бесед на улицах люди признаются Тито, что они, как
им кажется, что-то утратили, при этом они обращаются к актеру, как к
настоящему Тито. Здесь выявляется ущербность и застой этого общества,
а также мифологичность возможного взгляда в прошлое. В другом филь¬
ме эта мифологизация выступает единственно возможным художествен¬
ным средством вернуться в прошлое. В «Подполье» Эмира Кустурицы
{«Underground») Югославия представлена как вечный шумный балкан¬
ский праздник на огромной льдине, медленно дрейфующей от белградс¬
кого берега Дуная в никуда.
В политическом отношении также актуальны трудности термино¬
логического понимания моментов, ассоциируемых с Югославией. Она
Рукопись на немецком языке была завершена в 2001 году.
265

представляется ничейной землей, удаляющейся и распадающейся по
ходу националистического варварства. Любая серьезная попытка изоб¬
разить причины распада этого государства, войны в Словении и Хорва¬
тии, захватнической войны в Боснии и Герцеговине ставит на передний
план генезис националистической динамики, ее идеи и выражающие их
общественно-политические группы. Югославия является при этом ана¬
хронистической кулисой. Она превращается в ничейную землю между
национально-гегемонистическим проектом Великой Сербии и попыткой
достичь демократических изменений с помощью государственного суве¬
ренитета, что является по тенденции прерогативой Боснии.
Процесс разрушения общественной территории Югославии как мо¬
мент войны нашел свое временное завершение во время урегулирования
косовского конфликта, особенно в Боснии, где все привычное стало чу¬
жим и опасным, а затем было завоевано или освобождено соответствую¬
щими национальными армиями и стало доступным каким-то странным в
этническом плане образом.
По этой причине нелегко разобраться с проблемой югославской ори¬
ентации конца 1980-х годов. Речь здесь идет не только о недостаточной
временной дистанции, но и о том, что в настоящее время необходима пре¬
жде всего конфронтация с ответственностью за разрушения и резню.
В научной перспективе это означает, что если все же говорить о Югос¬
лавии и югославском патриотизме, то необходимо задаться вопросом, по¬
чему же в политических дискуссиях конца 1980-х и начала 1990-х годов
югославская национальная опция была едва различимой, и что было ее
содержанием, если она существовала на самом деле. Данная статья со¬
знательно ограничена небольшой институционной выдержкой, посколь¬
ку для самой важной области ежедневной жизни общества и проблемы
выработки идентичности необходимы эмпирические исследования, про¬
ведение которых связано с существенными трудностями. Однако эта
работа может считаться импульсом для изучения амбивалентной конс¬
титуции национальной идентичности, ставшей вирулентной после кра¬
ха реального социализма1. Исследование институционализированных
форм артикуляции национальной принадлежности, либо в данном случае
югославской идеи, можно рассматривать как в лучшем случае негативное
изображение общественной действительности, восприятия и идентифи¬
кации с Югославией.
По этой причине речь здесь пойдет о тех институтах, чьи политиче¬
ские программы связаны в основном с Югославией, с общим югославс¬
ким государством. При этом для передачи сложности идентификации с
1 Ср.: Claussen 1994. Именно в процессе изучения форм идентификации в повседневной
общественной жизни Югославии можно понять, почему внутреннее и внешнее этническое
восприятие приобрело такое доминирующее значение.
266

Югославией представлены две противоположные друг другу стороны.
Армия и «Союз коммунистов — Движение за Югославию» являются на¬
глядными примерами преемственности реального социализма, тогда как
«Союз реформаторских сил Югославии» во главе с тогдашним премьер-
министром Анте Марковичем и «Объединение за югославскую демокра¬
тическую инициативу» олицетворяют новое начало Югославии2.
Имея ограничения по времени и объему публикации, мы не будем ос¬
танавливаться на истории идеи югославской нации от ее зарождения в
Королевстве Сербии, Хорватии и Словакии под лозунгом трехименной
нации племен хорватов, словенцев и сербов3, и до директивы социалис¬
тического югославизма4 1950-х годов.
Таким образом, можно рассматривать эту статью как попытку описа¬
ния поля напряженности в обществе между официальным югославским
патриотизмом, как его представляет армия, и концепцией югославского
государства, который не в полной мере представляют реформаторские
силы и ОЮДИ, а также амбивалентного отношения к нему живущих в
этом обществе людей.
1. Югославская народная армия (ЮНА)
В фазе обострения национальных столкновений между партийными
руководителями Словении, Сербии и Хорватии, с началом первых во¬
оруженных конфликтов в 1990 году между хорватской полицией и серб¬
скими отрядами ополчения в хорватском районе Крайина, Югославская
народная армия стала в глазах общественности решающим защитником
и гарантом целостности югославского государства. При изложении всего,
что хоть как-то можно ассоциировать с понятием югославского нацио¬
нального сознания, напрашивается рассмотрение ЮНА, что должно на¬
глядно представить отношение внутри данной организации к Югославии
как к единому государству.
Если рассматривать «Союз коммунистов Югославии — СКЮ» (Savez
Komunista Jugoslavije — SKJ) и ЮНА как центры политической власти
югославского государства, возникает впечатление, что ЮНА считала себя
в большей степени югославским институтом, чем СКЮ. Союз распался
на отдельные федеральные партийные руководства, получившие реша¬
2 Проблему югославской идентичности можно было бы также осветить на основе изу¬
чения существования югославских СМИ и их значения. Показательно, что первая попытка
трансляции действительно югославского телевидения (YUTEL) была предпринята лишь в
1990 году, причем из-за бойкотирования со стороны телевизионных служб в Хорватии и
Сербии так и не наладились регулярные передачи. См.: Tompson 1995.
3 См.: Вапас 1984.
4 В качестве наглядного материала идеологии реального социализма см.: Peterski 1988.
267

ющую власть, в результате чего потерял свою значимость интегралис-
тический аргумент о Югославии как о легитимирующей основе Союза
коммунистов5. Это демонстрирует также тот факт, что ЮНА была де¬
вятой партийной организацией в рамках Союза коммунистов наряду с
восемью другими в республиках и автономных провинциях. Это особое
положение в рамках СКЮ ясно показывает, что в случае ЮНА речь идет
о военной организации, не ограничивающейся лишь непосредственно во¬
енно-политическими вопросами «обороны». Более того, отсюда вытекает
политическое измерение широкого спектра действия, а именно воздей¬
ствие на широкую общественность, где армия рассматривает себя в виде
политического актера наряду с остальными политическими организация¬
ми реального социализма, такими как Союз трудового народа Югославии
(Socijalisticki savez radnog naroda Jugoslavije — SSRNJ) и партия. Тогда
как в политических буднях остальные организации выступают прежде
всего на уровне республики и воспринимаются как республиканские ор¬
ганизации, армия сохраняет свой «общеюгославский» характер.
Присутствие ЮНА не ограничивается, однако, только и без того су¬
женной и выправленной реальным социализмом областью политической
общественности, а распространяется и на остальные сферы общества.
Наряду с «территориальной обороной» (Teritorijalna Odbrana — ТО),
подчиненной руководству соответствующей республики, «общенародная
оборона» (Opstenarodna Odbrana — ONO) являлась еще одним вариан¬
том военной организации, охватывающей все общественные институты
и производственную сферу6. Опираясь на опыт партизанской войны и
представление о быстрой мобилизации организованной обороны на всех
уровнях от правительства до фабрики в случае внешней агрессии, ОНО
олицетворяла прежде всего присутствие армии почти во всех сферах об¬
щественной жизни и тем самым присущую только Югославии форму
милитаризации общества, создающую латентную атмосферу возможной
угрозы извне. Это нельзя недооценивать, когда речь идет о тех обще¬
ственных предпосылках и индивидуальных диспозициях, которые легли
в основу насильственной динамики национальных конфликтов.
Взгляд на организационную структуру ЮНА как политически-идео-
логический институт югославского общества является предпосылкой
изображения ее самопонимания в качестве югославской армии. При этом
необходимо учитывать, что ее нельзя рассматривать просто как полити¬
ческого актера среди множества других, а как один из центров власти ав¬
торитарного государства. Так называемая общенародная оборона (ОНО)
представляет собой попытку найти еще один наряду с партийными струк¬
турами способ закрепиться в обществе.
5 О федеральной структуре югославского государства см.: Beckman-Petey 1990.
6 См.: Hadzic 1996; Popov 1996.
268

Как утверждает официальная партийная историография, Социалис¬
тическая Федеративная Республика Югославия была рождена в борьбе
антифашистского партизанского движения против немецких оккупантов
и их националистических союзников внутри страны прежде всего уста¬
шей и четников. Антифашистское Вече Народного Освобождения Югос¬
лавии (Antifasisticko vijece narodnog oslobodenja Jugoslavije — AVNOJ)
29 ноября 1943 года в боснийском городе Яйце заложил основы буду¬
щей югославской республики. Народно-освободительное движение
(Narodnooslobodilackipokret и Jugoslaviji — NOP), как называли югослав¬
ских партизан на языке реального социализма, а в ходе борьбы — Ар¬
мия народного освобождения Югославии (Narodnooslobodilacka vojska
Jugoslavije — NOVJ), были, с точки зрения ЮНА, предшествующими ей
организациями. С целью еще раз подчеркнуть эту преемственность 22 де¬
кабря был объявлен «Днем армии» (Dan Armije), в этот день в 1941 году
была учреждена так называемая Первая пролетарская бригада7, которая
должна была представлять все новое в военном сопротивлении. Парти¬
занами были уже не только группы, привязанные к определенной тер¬
ритории и действующие только поблизости от их места проживания,
а мобильные бригады, действующие по всей стране и являющиеся, по
собственному определению, коммунистической военной организацией.
Армия считала себя учредительницей федеративной Югославии, чье
дальнейшее существование решающим образом зависело от нее8. В пов¬
седневном легитимационном употреблении самой армией история парти¬
занского движения стала учредительным мифом, чье изложение следова¬
ло неизменяемым, кодифицированным формам.
В сжатой форме этот миф можно описать следующим образом: в
трудной и кровопролитной борьбе во имя братства и единства всех югос¬
лавских народов Движение народного освобождения смогло дать отпор
немецким оккупантам. Однако прежде всего оно победило военно-по¬
литические силы, которые действовали против Югославии за Великую
Хорватию в фашистской организации усташей, или же за Великую Сер¬
бию в монархистской организации четников. Это словно сакрализирую¬
щее отношение к истории партизанской борьбы нашло свое выражение
как в необъятном потоке военных публикаций (романов, воспомина¬
ний и т. д.), художественных фильмов, праздновании памятных дат и бес¬
численных памятниках, так и в институционализации «идеологически-
политического образования» (Ideolosko Politicko Obrazovanje — IPO) —
военно-политического образования внутри армии. Главной задачей в этом
7 См.: ВеЫег 1991. Беблер отмечает, что ее учреждение состоялось 21 декабря, в день
рождения Сталина.
8 «Югославия может существовать только как настоящая федерация, или же Югославии,
по нашему мнению, просто больше не будет». Kadijevic 1988; цит. по: Hadzic 1996. Р. 570.
269

вопросе ЮНА считала предотвращение возможной оккупации страны,
а также предупреждение новой организации своих старых внутриюгос-
лавских врагов. В таком ракурсе еще в 1989 году руководство армии ин¬
терпретировало политические изменения и реагировало на политические
дебаты по вопросу многопартийной системы. Введение демократических
отношений представлялось руководству армии первым шагом к дестаби¬
лизации югославской федерации и возвращением побежденных врагов
Второй мировой войны на политическую арену.
Мифологизация партизанской войны как основа легитимации армии
тесно связана с культом личности Йосипа Броза Тито. Если обращение к
партизанской войне определяет отношение армии к политической совре¬
менности и должно оправдать политическое влияние армии, то культ лич¬
ности Тито демонстрирует представление о необходимой для Югославии
формы правления. Тито олицетворяет синтез политического и военного
авторитета, вначале как глава партизанского движения, позже как избран¬
ный пожизненно харизматический президент. Этот синтез демонстри¬
рует не в последнюю очередь широко распространенное и популярное
обращение к президенту Йосипу Брозу Тито как «Маршал Тито», что, в
свою очередь, является показателем характерного югославского симби¬
оза популярности и верноподданичества. «Завоевания революции», т. е.
партизанской борьбы, «братство и единство» (Bratstvo i Jedinstvo), а так¬
же югославский путь в социализм можно сохранить только при наличии
руководящей личности, которую поддерживают «массы» и которая быст¬
ро и решительно с помощью армии отбивает любую возможную атаку на
югославский социализм9. Речь здесь идет об иерархически организован¬
ном сообществе, во главе которого стоит непререкаемый авторитет, т. е.
об авторитарной форме правления, способной наиболее успешно упро¬
чить «завоевания революции»10.
Постоянная угроза новой гражданской войны и склонность к автори¬
тарной форме управления государством — это центральные элементы,
определяющие восприятие армией Югославии. Недостаточным было
бы, однако, называть это отношение к «югославской» действительнос¬
ти идеологическим, учитывая, что аффирмативная ссылка на партизан¬
скую традицию приобретает свойство «входного билета» на дальнейший
подъем по иерархической лестнице армии и упрочение достигнутых по¬
9 Подобные представления получили все более широкое распространение в военной
элите 1980-х годов, при этом терялось «профессиональное восприятие» собственной роли,
включающее в себя дистанцирование от ежедневной политики. См.: Gow 1992.
10 «Опираясь на понимание Тито идеи Югославии и югославского социалистического
патриотизма, армия выступает против любого вида национализма — как сепаратистского,
так и унитаристского, (...) в то же время выступает против всех тех тенденций, которые
клеймят все позитивные общественные изменения как унитаристские». Mamula 1988, цит.
по: Hadzic 1996. Р. 571.
270

зиций. Мистифицированное прошлое лишь тогда сможет получить право
на реальность, когда оно приобретет свойства «твердой валюты». Когда
речь идет о дележе влиятельных позиций, особый вес получает ценность
заслуг, которые могут сначала заключаться в политической надежности.
При этом имеется в виду не только произвольное идеологическое пони¬
мание прошлого и народно-освободительного движения как зародыша
новой Югославии, способной на какие угодно перемены, но и как основа
для репродукции военных кадров. Она материализуется в исключитель¬
ном доступе как к прошлому, так и к настоящему, поскольку только это
может быть полезным для достижения повышения по службе и позиций
в армии. Тот факт, что пользу приносят лишь заслуги в народно-освобо¬
дительной борьбе, объясняется их легитимирующим армию характером.
Это означает также продолжение народной освободительной борьбы как
источник заслуг. Постоянные ссылки на рожденные в борьбе братство и
единство югославских народов становятся тем самым не просто идеоло¬
гическим анахронизмом, а репродуктивной основой этого военного инс¬
титута.
С обострением конфликтов между республиками и началом воору¬
женных столкновений между хорватской полицией и сербскими отряда¬
ми ополчения в хорватской Крайние поведение военной элиты свидетель¬
ствует, что югославское общество идентифицировалось как социалисти¬
ческое сообщество, и что для армии важнее были «социалистические за¬
воевания», нежели защита Югославии:
«Наша армия не может просто так расстаться с завоеваниями революции, она не
может отмежеваться от социализма. Она должна выступить за новую более гу¬
манную форму социализма, но должна остаться на социалистическом фундаменте.
Другая армия может после нас бороться с социализмом, эта же не должна этого
делать. (...) Эта армия не в состоянии существовать, если она не является югос¬
лавской»11.
Роспуск Союза коммунистов Югославии как следствие выхода пар¬
тийных организаций Словении и Хорватии был встречен ожесточенным
сопротивлением со стороны партийной организации армии и стал при¬
чиной решения о расширении собственной парторганизации до уровня
общегосударственной в случае полного краха СКЮ11 12. Армия считала себя
политическим актером, заинтересованным прежде всего в сохранении
социалистической Югославии. Это проявилось особенно отчетливо в тот
момент, когда армия, во-первых, выступила в поддержку государствен¬
11 Dozet, цит. по: Hadzic 1996. Р. 575.
12 «В течение пяти-шести месяцев СК-ДЮ должна стать ведущей политической си¬
лой на югославской территории, поскольку в настоящий момент она является единственной
югославской политической силой, и тем самым, условием существования федеративной
Югославии и предпосылкой существования нашей армии». ВогЬа, 31.1.1991, цит. по: Hadzic
1996. Р. 570.
271

ного путча в Любляне и Загребе против новых правительств и, во-вторых,
требовала ввода чрезвычайного положения на заседании государственного
президиума в марте 1991 года, что, однако, было отвергнуто13. Сведение
ее военно-политического значения к роли гаранта социализма, а не гаранта
Югославии, сопровождалось все более тесной связью с сербским респуб¬
ликанским руководством. Формально оно выступало в качестве хранителя
социалистического государственного строя, руководствуясь при этом ос¬
новополагающей формулой: государство может состоять из тех народов и
республик, которые однозначно хотят этого. Явное противоречие между
функцией армии как общеюгославского института и ограничение ее функ¬
ции лишь «защитой» социализма и отказ от ее конституционной роли не
имело при этом особенного значения. Сербское партийное руководство
выступало здесь убедительным союзником, поскольку оно стремилось со¬
хранить устройство и распределение политической власти бывшей Югос¬
лавии, но не само государство в его прежней территории.
Исходя из вышеизложенного можно сказать, что представление воен¬
ной элиты о Югославии содержало прежде всего продолжение идеологи¬
ческой борьбы военного времени. Конкретные общественные перемены,
нашедшие свое выражение в новых институтах, в усилении роли респуб¬
лик начиная с 1960-х годов, в расширении (бюрократизированного) са¬
моуправления, и в конце концов в первых демократических выборах в
северных республиках, излагались таким образом в антиисторических и
статических понятиях военного времени. Только окостеневшая Югосла¬
вия находит свое выражение в самопонимании военной элиты, что уже не
имеет связи со сложной действительностью общественной жизни. Иное
отношение к югославской действительности было просто невозможно по
причине внутреннего устройства этого института, о чем уже упомина¬
лось выше. Наоборот, армия участвовала в разрушении страны, соучре¬
дителем которой считало себя военное руководство.
2. Союз коммунистов —
Движение за Югославию (СК-ДЮ)
Если до сих пор речь шла о ЮНА как об авторитарном представи¬
теле закоснелого строя, тем не менее нельзя считать, что внутри армии
с началом вооруженных столкновений произошли значительные изме¬
нения. Югославская направленность должна была проявиться, по-види-
мому, также в многонациональном составе офицерских кадров, но это
13 Ср.: Jovic 1996. Представители Словении, Хорватии, Боснии и Герцеговины и Черно¬
гории проголосовали против. Впрочем, эта позиция не соответствовала также представле¬
ниям сербского руководства, которое не столько опасалось за целостность Югославии, видя
угрозу со стороны Туджмана, сколько хотело с помощью армии контролировать сербские
территории в Хорватии.
272

было верно лишь отчасти. По самым разным причинам14 преобладали
офицеры сербской национальности. Лозунг братства и единства, равно¬
правия всех югославских народов претворялся в жизнь характерными
для армии средствами, и подобное авторитарное обращение в рамках во¬
енных структур вряд ли могло быть привлекательным. Прежде всего в
том, что касается обострения вооруженных конфликтов в Хорватии в на¬
чале 1991 года, в конфронтации с насилием приобрели значение другие
аспекты лояльности. В результате этого часть офицерского корпуса все
чаще причисляла себя к сербской национальности, тогда как представи¬
тели других национальностей увольнялись со службы. «Югославскому»
политическому направлению остались верны только офицеры высшего
эшелона. Становится ясным, что ЮНА распалась по уровням военной
иерархии, при этом средний офицерский состав уже не стремился сохра¬
нить югославский характер армии15.
В противовес этому, военное руководство упрямо держалось за преж¬
нюю государственную форму и не соглашалось признать изменившуюся
общественно-политическую ситуацию с тем, чтобы поддержать моди¬
фицированную концепцию югославской федерации. Более того, распад
СКЮ означал для военной элиты прежде всего необходимость создания
политической организации подобного уровня, которая могла бы защищать
интересы армии. Таковы были мотивы для учреждения вышеупомянуто¬
го «Союза коммунистов — Движения за Югославию СК-ДЮ» (Savez
Komunista — Pokret za Jugoslaviju SK-PJ) в конце 1990 года. Его созда¬
ние подразумевало сплоченный переход парторганизации армии в новую
политическую группировку, причем оказывалось давление на нижние
офицерские чины, обязанные рассматривать вступление в СК-ДЮ как
патриотический долг16, в противном случае им грозило увольнение.
Отсутствие партии югославской ориентации в новом политическом
ландшафте отдельных республик к началу 1990-х годов должно было в
представлении генералов компенсироваться наличием СК-ДЮ. При этом
прояснилось противоречие между изложенным выше пониманием Юго¬
славии у армейского руководства и существующей в условиях эскалиру-
ющих конфликтов необходимостью политически обосновать сохранение
общего югославского государства.
Эту новую политическую организацию старых правителей можно
рассматривать как попытку ЮНА сохранить в будущем и без СКЮ свое
политическое влияние. Даже если предметом данного исследования яв¬
ляется прежде всего югославское направление политических организа¬
ций и движений, при изображении СК-ДЮ в первую очередь выявляют¬
14 При этом нельзя недооценивать роль происхождения из отсталых сельских районов,
основных поставщиков кадров ЮНА, часто совпадавших с сербскими районами поселения.
15 Hadzic 1997.
16 Hadzic 1996. Р. 574.
273

ся перспективы формы функционирования политической власти, до сих
пор характерной для сербского общества. СК-ДЮ, преобразованный в
«Объединенных югославских левых — ОЮЛ» (Jugoslovenska Udruzena
Levifa — JUL), наглядно представляет собой организационное звено
между авторитарными формами правления и типом разделения власти в
период перехода от старой федеративной Югославии к современной Фе¬
деративной Республике Югославии.
Политические лозунги СК-ДЮ17 кажутся на фоне краха Югославии,
войны в Хорватии и в Боснии и Герцеговине по меньшей мере нереаль¬
ными. Против царящего «националистического шовинизма» выдвигается
солидарность всех югославских народов, которые должны выступать за но¬
вую, социально справедливую Югославию. Высшим политическим прин¬
ципом является сосуществование всех югославских наций и националь¬
ностей в мире и равноправии18. Но в первую очередь СК-ДЮ выступает
с лозунгом «Балканы — балканским народам» против любого внешнего
вмешательства в дела Балканских государств19. Югославская ориентация и
политические принципы СК-ДЮ и ОЮЛ звучат как вести из далекого про¬
шлого партийных съездов, непонятным образом попавшие в настоящее.
Однако, в соответствии с самопониманием СК-ДЮ, это ни в коей мере не
является противоречием, трансляция ее политических позиций широкой
общественности не считается ценным для данной партии.
Все сказанное становится явным на фоне того факта, что СК-ДЮ как
часть ОЮЛ сумела, например, собрать только 34 366 голосов на выбо¬
рах в Сербии, и тем самым является маргинальной величиной в сербском
партийном мире20. Однако эта организация — существенная составная
часть структур власти 1990-х годов в Белграде, олицетворением которой
служит председатель Мира Маркович, супруга Слободана Милошевича.
Должностные лица составляют конгломерат из бывших партийных идео¬
логов, генералов в отставке и нового слоя предпринимателей прежде все¬
го из директоров прежних «самоуправляемых» предприятий21.
17 См.: Opstanak Jugoslavije // Jugoslavia. «Журнал демократических левых Югосла¬
вии». 8-9. Belgrad. (Март) 1992. С. 23-26.
18 См.: Opstanak Jugoslavije // Jugoslavia, «Журнал демократических левых Югосла¬
вии». 8-9. Belgrad. (Март) 1992. С. 27 и сл.
19 Лозунг ОЮЛ в предвыборной борьбе в 1996-1997 годов.
20 Weckbecker, Hoffmeister 1997. S. 57.
21 Weckbecher, Hoffmeister 1997. S. 57. В качестве примера называют миллионера Не¬
нада Джорджевича, функционера и предпринимателя в одном лице. Известный драматург
Любиша Ристич наглядно представляет странную смесь из мира теневой экономики и попу¬
лярной звезды. Таким образом, в Сербии репродуцируется старое югославское понимание
необходимости близости к власти для достижения какого бы то ни было успеха и призна¬
ния. Подробный анализ функционирования СК-ДЮ/ОЮЛ смог бы послужить изображе¬
нию сербского общества, в котором предприниматели являются «югославскими левыми», а
их работники — приверженцами праворадикальной партии Шешеля.
274

Привязанность к распавшейся в период войны Югославии, кажущаяся
странной в своей причудливой застылости, как реалистическая полити¬
ческая возможность, как основополагающая политическая идея, является
следствием того, что речь раньше шла о легитимационной основе влас¬
тных позиций и функций будущих членов ОЮЛ. Члены СК-ДЮ/ ОЮЛ
интерпретируют власть и политику в том плане, что ссылка на социалисти¬
ческую Югославию является политическим капиталом, необходимым для
удержания новых властных позиций в сербской политике и экономике. Речь
при этом идет главным образом о согласии на определенный тип разделе¬
ния власти, происходящего неформально в процессе принятия решений
о постах в государственных предприятиях и министерствах22, и в гораздо
меньшей степени связанных с югославской политической идеей ценност¬
ных представлениях, например, о многонациональном сосуществовании.
Отношение с политической общественностью не имеет, следовательно, ни¬
какого значения. СК-ДЮ/ ОЮЛ воздерживается от попытки более точного
определения содержания и целей, лежащих в основе югославского направ¬
ления. Их даже не связывают с «реально существующей» Федеративной
Республикой Югославии. Была предпринята попытка показать на примере
армии, что в плане югославской ориентации и связанных с ней ценнос¬
тных представлений главную роль играет их меритократическая пригод¬
ность, которая служит «твердой валютой» или пропуском в конкурентной
борьбе за влиятельные позиции. Внутри СК-ДЮ/ ОЮЛ подобные формы
общения стали самостоятельными и уже не охватывают все общественные
и государственные институты в масштабе, присущем бывшей Югославии.
Они определяют в основном сущность сегодняшней правящей элиты.
Этим объясняется также постоянная антивоенная риторика, стойкая
ностальгическая ссылка на социалистическую Югославию и тот факт,
что оценки СК-ДЮ/ ОЮЛ по прошествии определенного времени ста¬
новятся основанием политической стратегии СПС23. СК-ДЮ/ ОЮЛ
олицетворяет непрерывное продолжение практики разделения власти и
политических воззрений старой Югославии в изменившемся, несущем
отпечаток политического и социального обнищания сербском обществе,
ставящее югославский патриотизм этой организации в резкий контраст
ко всем важным политическим проблемам.
«Югославия» содержит здесь гарантию политической и экономиче¬
ской власти, но не ставит целью создание политического движения, на¬
правленного на восстановление югославской федерации и на этом осно¬
вании участвующего в политической жизни.
22 Примерно в январе того же года произошла «замена» руководящих кадров в минис¬
терстве здравоохранения, подготовленная в ОЮЛ.
23 В особенности в регулярных публикациях Миры Маркович в бульварном журнале
«Duga» («Радуга»), представленных как дневниковые записи, а на самом деле содержащих
надежную информацию о скорых переменах в политике режима.
275

3. Союз реформаторских сил Югославии
(Savez Reformskih Snaga Jugoslavije — SRSJ)
При изображении актеров и их югославской ориентации нас интере¬
совала в первую очередь форма их организации, поскольку их борьба за
сохранение югославского государства мотивировалась главным образом
необходимостью сохранения прежних форм господства. Изображение
содержания их югославской ориентации дает лишь недостаточное объ¬
яснение, поскольку оно зависит от их политической легитимационной
функции для югославского рельного социализма. Таким образом, подоб¬
ный «югославизм» связан в первую очередь с прошлым, особенно если
речь идет о его политическом измерении. В случае возникших и начав¬
ших становление в конце 1980-х годов политических групп, рассматри¬
вающих Югославию как государственные и политические рамки своей
политической деятельности, югославская ориентация не была направле¬
на исключительно в прошлое. Она в большей степени связана с вопро¬
сом, возможно ли проведение демократических перемен при сохранении
югославского государства. Поскольку речь идет в этом случае о «новой»
Югославии, большое значение имеет также программное содержание24.
Еще одной проблемой, касающейся в значительной мере программы
Союза реформаторских сил, является то, что эти политические инициати¬
вы в обстановке обострения националистических конфликтов, разыгры¬
вающихся главным образом на республиканском уровне, все чаще теря¬
ют политическую значимость. Что касается передачи идей через средства
массовой информации, то они передают их скорее ex negative, т. е. через
призму суждений многотиражной, приближенной режиму прессы25.
Союз реформаторских сил Югославии возник по инициативе тог¬
дашнего югославского премьер-министра Анте Марковича, который,
во-первых, сформировал общее направление этой инициативы и, во-вто¬
рых, имел широкую известность во всей Югославии. В отличие от своих
предшественников, зарекомендовавших себя в основном как незаметные
управляющие разбитой системы самоуправления и союза, Маркович по¬
пытался модернизировать экономику и усилить ориентацию страны на
западную рыночную систему. Приостановление ставшей уже привычной
для Югославии инфляции путем привязки динара к немецкой марке стал
первым успехом этой политики в атмосфере участившихся провокацион¬
24 При этом естественно не подвергается сомнению необходимость рассмотрения орга¬
низационных структур реформаторов. Это показывает, с одной стороны, какие слои и по¬
литические течения заинтересованы в Югославии, и, с другой стороны, может объяснить
причины провала ориентированных на Югославию политических групп.
25 В Сербии два главных печатных органа «Politika» (ежедневная газета) и «NIN» (ежене¬
дельная газета) вначале сохраняли дистанцию, когда речь шла о Союзе реформаторских сил.
276

ных националистических кампаний26. На фоне доминирования партий от
национальной вплоть до шовинистической ориентации, создание Союза
реформаторских сил представляло собой попытку политически артику¬
лировать экономические реформы, охватывающие всю Югославию.
Учредительно мероприятие Союза реформаторских сил Югославии
состоялось летом 1990 года в Боснии и Герцеговине27, поскольку босний¬
ское население, по сравнению со Словенией, Сербией и Хорватией, каза¬
лось более восприимчивым к югославскому решению кризиса. В основе
лежало представление, что повседневная жизнь в Боснии несет очень
глубокий отпечаток опыта различной (мусульманской, сербской, хорват¬
ской и т. д.) этнической принадлежности, который присутствовал, но не
был чем-то особым и учил толерантности в совместном существовании.
Однако это всегда бывшее также амбивалентным сознание не выхо¬
дило за рамки доминирующей до сих пор символически-политической
коммуникации: церемония учреждения состоялась на горе Козара, имею¬
щей довольно трагическое место в истории национал-социалистической
оккупации Югославии и оказанного ей сопротивления. В июне 1942 года
соединения Вермахта окружили партизанские отряды и гражданское на¬
селение, укрывшееся на Козаре. Когда отпор партизан был сломлен, граж¬
данские лица были либо убиты тут же на месте, либо отправлены в кон¬
центрационный лагерь Ясеновач. Жертвами стали десятки тысяч людей28.
Как и в случае армии, когда речь шла о необходимости сохранения
Югославии, во главу угла ставилась партизанская борьба, а также жертвы
оккупации и гражданской войны между партизанами, усташами и четни¬
ками. С этой точки зрения, Босния имеет большое значение, поскольку
партизанское движение выросло в значительную военную и политиче¬
скую силу, а в боснийских Бихаче (1942) и Яйце (1943) была заложена
будущая югославская федерация.
Таким образом, учредительное собрание Союза реформаторских сил,
в котором участвовало более ста тысяч человек29, с одной стороны, брало
за основу уже «проверенную временем» традицию представления пар¬
тизанской борьбы, с другой стороны — в противовес авансированной
экономической политике — устанавливалась определенная связь с пре¬
дыдущей политической системой.
В то время как привычная политически-символическая коммуника¬
ция все еще действовала, и вместе с тем не терял своего значения старый
образ Югославии, мероприятие на Козаре представляло собой, с другой
точки зрения, подтверждение перемен в значимости и действенности
26 Dinkic 1995.
27 Susak 1996. Р. 530.
28 Петранович утверждает, что было уничтожено 50 000 человек. Petranovic 1980. Р. 287.
29 Susak 1996. Р. 533.
277

подобных массовых мероприятий, особенно если сравнить встречу на Ко-
заре с празднованием Косово Слободана Милошевича за год до этого30.
При этом создается впечатление, что в обоих случаях тяга к прошлому, к
мифологизированной истории является важной составляющей политиче¬
ского самосознания. Как и во время празднования шестисотлетия битвы на
Косовом поле, на первый план выступает ритуальный характер мероприя¬
тия, ставящий под сомнение рациональное и индивидуальное отношение
к происходящему. При учреждении политической партии, ставящей целью
развитие демократии и защиту прав человека и стремящейся покончить с
авторитарными методами реального социализма, возникает противоречие,
если для этого выбираются формы, акцентирующие власть коллектива,
превращая учредительное мероприятие в ритуал. Как и в случае косовского
мероприятия, здесь также присутствует момент подчеркивания коллектива
жертв, предназначенного стать основой политической легитимации.
Даже если Союз реформаторских сил был не в состоянии отказаться
от доминирующих форм символически-политической коммуникации, у
него по сравнению с другими партиями наблюдался дифференцирован¬
ный подход к Югославии как к политической цели. Союз реформаторских
сил выступил против «сентиментального югославизма», направленного
лишь в прошлое31. Бывшее общее югославское государство рассматрива¬
ется прежде всего как основа процесса демократических реформ и уста¬
новления рыночной экономики.
«Мы видим функцию общего югославского государства и его смысл в гарантии
всех прав человека, национальностей и меньшинств. (...) Создание новой демок¬
ратической Югославии, парламентарское решение конфликтов покажет нашу го¬
товность жить в комплексном обществе. Таковым является также Европейское
Сообщество»32.
Югославия понимается в первую очередь как общий фон, где должны
быть гарантированы права человека. Продолжение существования Югос¬
лавии является условием для возможности вступления всех республик в
Европейское Сообщество. Отдельные республики должны доказать свою
готовность к вступлению в Европейское Сообщество не столько в эконо¬
мическом плане, сколько с точки зрения признания дифференцированных
общественных отношений и необходимости соблюдения демократиче¬
ских процедур в урегулировании национальных конфликтов.
30 К сожалению, здесь нельзя подробно остановиться на этом вопросе. Однако в плане
изучения политических менталитетов в бывшей Югославии представляется необходимым
проследить значение и ценность подобных «манифестаций». Данные размышления носят
гипотетический характер.
31 Susak 1996. Р. 534.
32 Проект программы Союза реформаторских сил Югославии в Сербии // Republika.
№ 27. Belgrad. (Сентябрь) 1992. Р. 16.
278

Становится ясно, что Югославия задумана не как унитаристское го¬
сударство. Здесь предполагается создание не вышестоящей инстанции
отдельных республик, а скорее общей эффективной структуры урегули¬
рования конфликтов33. Централистские тенденции предотвращаются пу¬
тем размещения государственных органов федерации в разных городах, а
столица союза не должна быть одновременно столицей республики, как
это было с Белградом34.
Югославия считается не государством, возникающим самостийно из
стремления национального коллектива и идентичным ему, а институци¬
ональными рамками демократического процесса перемен, с одинаковой
силой охватившего все республики. Однако формулировки типа «нацио¬
нальная идентичность» и «национальная субъективность», хотя и недо¬
статочные для югославского государства, не выходят полностью из упо¬
требления, свидетельством чему является «Национальная программа»,
представляющая собой вторую — после «Югославии» — часть концеп¬
ции программы Союза реформаторских сил. При этом «Национальная
программа» относится к сербской нации, и это значит, что политический
субъект Югославии перекладывается на сербскую нацию. Здесь также
становится явным, что Югославия сама по себе никакой ценности не
представляет:
«И все же это не означает, что сербский народ может равнять себя с Югославией,
как будто в этой стране нет никаких других народов, или что он вправе требовать
для себя особого положения, не говоря уже об оспаривании нужд и интересов всех
остальных, только с целью объединения сербов в одном государстве»35.
Тем самым реформаторы не соглашаются с расхожим сербским тези¬
сом, что Югославия была оптимальным решением сербской проблемы.
При этом выясняется, что отношение реформаторов к Югославии ни в
коем случае не является инструментальным. Данная цитата показывает
противодействие Союза реформаторских сил этноцентристскому воспри¬
ятию Югославии, а позиция сохранения Югославии включает в себя в
большой степени признание общества как многонационального. Это ог¬
раничивает также ссылку на нацию как на политический субъект, посколь¬
ку, по мнению реформаторов, невозможно ставить перед собой абсолют¬
ную национальную перспективу. Если возникает необходимость «общей
культурной идентичности сербов поверх республиканских границ», то ее
33 «Югославские органы, созданные на подобных принципах, не могут быть какими-то
вышестоящими, “супранациональными” аппаратами власти, ограничивающими самостоя¬
тельность республик, равноправие народов и национальных меньшинств. Мы рассматри¬
ваем их как органы, самым оптимальным образом решающие общие задачи» // Republika,
№ 27. Belgrad. (Сентябрь) 1992. Р. 16.
34 Republika. № 27. Belgrad.(Сентябрь) 1992. Р. 16.
35 Republika. № 27. Belgrad. (Сентябрь) 1992. Р. 17.
279

можно удовлетворить только с помощью демократических процедур. Это
подразумевает также, что все остальные признаются составными частя¬
ми общества. Адекватные рамки для подобных демократических методов
представляет собой Югославия. Если в проекте программы Югославии
отводилась лишь функция посредника, то теперь становится ясно, что
она является важным условием процесса демократических перемен с
аффирмацией отдельных индивидуумов как граждан, сознательно участ¬
вующих в решении общественных вопросов. Этим смягчается домини¬
рование коллективистского восприятия политики как «национального
вопроса» республик.
4. Объединение за югославскую демократическую
инициативу — ОЮДИ (Udruzenje Za Jugoslovensku
Demokratsku Inicijativu — OJDI)
В отличие от представленных выше политических организаций, чле¬
ны и сторонники ОЮДИ лишь в небольшом количестве принадлежали
к политической элите страны. Общей чертой политических групп типа
СК-ДЮ, КП в армии и Союза реформаторских сил было по крайней мере
то, что они составляли «персонал» ослабевших и распадающихся союз¬
ных институтов, естественно имея разные политические линии. Лица,
сгруппировавшиеся вокруг ОЮДИ, были главным образом представите¬
лями интеллигенции и деятелями науки36, до сих пор не проявившими
особой верности режиму. Это подразумевало также совершенно иное от¬
ношение к Югославии как к государству, надвигающийся крах которого
угрожал потерей политических и социальных привилегий. ОЮДИ пред¬
ставляло собой одну из первых демократических и ориентированных на
гражданское общество инициатив на всей югославской территории, не
имевших организационной связи с СКЮ или другими организациями
времен реального социализма37. Еще одной особенностью этой инициа¬
тивы был тот факт, что она в отличие от других альтернативных групп
вышла за республиканские рамки и привлекла людей почти из всех ре¬
гионов страны. Это была одна из немногих политических организаций
Югославии, признанных и воспринимаемых всерьез даже албанской ин¬
теллигенцией в качестве общего дискуссионного форума38.
36 Некоторые учредители ОЮДИ были изгнаны из Белградского университета еще в на¬
чале 1980-х годов.
37 После основания в феврале 1989 года ей было отказано в регистрации в качестве «об¬
щественно-политической организации» в Загребе и в Белграде. Это удалось только в конце
года в Титограде/Подгорице.
38 Нынешний издатель албаноязычной газеты Koha-Ditore Бетон Сурой и представитель
Фонда Сороса в Косово Скелицен Малици также были членами ОЮДИ.
280

ОЮДИ в его собственном восприятии было не партией с четкой про¬
граммой, а скорее дискуссионным форумом, стремящимся дать новый им¬
пульс развитию демократии в югославском обществе39. И все же ОЮДИ
не удовлетворяла роль альтернативного дискуссионного клуба, посколь¬
ку его члены стремились стать релевантным движением, объединяющим
демократически ориентированные лица и группы. Исходя из этого была
выбрана открытая форма организации, так как в отличие от партии це¬
лью была не фиксация на определенной политической линии, а заклад
основ для будущей многопартийной системы40. Инициатива определяла
себя фактом, что к тому времени не существовало демократической и од¬
новременно югославской политической силы. Кажется, что речь идет о
югославском движении ex negative, потому что оно стремилось в первую
очередь устранить этот недостаток, причем особенно подчеркивалось от¬
сутствие демократической политической силы.
Данное лишь в негативном аспекте самоописание югославского движе¬
ния немного яснее обосновано в учредительном манифесте ОЮДИ. При
этом в центре стоит связь между необходимостью демократических от¬
ношений и дальнейшего существования югославской федерации. ОЮДИ
видит главный недостаток прежней Югославии в ее недемократичнос-
ти41, что выражает также суть политического самопонимания ОЮДИ.
Основополагающим моментом для размышлений о будущей Югославии
является условие развития в ней демократии. Критика национального
раздела югославского государства на отдельные республики вытекает из
изображения недемократического механизма возникновения всего госу¬
дарства в целом. Критика республик не является, однако, следствием уни¬
таристской направленности ОЮДИ, она опирается в большей степени на
наблюдение, что, с одной стороны, федеральный уровень почти совсем
утратил свою релевантность и едва ли значится политическим субъектом,
а с другой стороны — в Югославии нет закрепленного институционали¬
зированного политического субъекта, не несущего на себе национально¬
го — коллективистского, как в случае с республиками — отпечатка:
«В отношении многих политических вопросов Югославия сегодня является толь¬
ко “придатком” легитимированного предварительно на уровне национальных
государств процесса принятия решений, так что федеральный уровень лишается
субъективности ее организации, которая возникла бы из непосредственного учас¬
тия граждан в поиске решений»42.
39 Republika. № 1. Zagreb. (Март) 1989.
40 «Мы не хотим быть партией, поскольку мы выступаем за нечто более фундаменталь¬
ное: за формирование движения, нацеленного на демократическое преобразование югос¬
лавского общества». Horvat // Republika. № 1. Zagreb. (Март) 1989. Р. 1.
41 «Югославия существет сегодня как государство, не организованное демократически и
не легитимированное демократически». Manifest za Jugoslavensku Demokratsku Inicijativu //
Republika. № 1. Zagreb. (Март) 1989. P. 1.
42 Republika. № 1. Zagreb. (Март) 1989. P. 1.
281

Эта инициатива и стремится к усилению федерального уровня по
отношению к республикам, но не простым перераспределением власти
внутри прежних действующих механизмов правления, а внедрением но¬
вого политического принципа, направленного прежде всего против доми¬
нирующего коллективизма: «Закрепленная в конституции гарантия роли
гражданина как основополагающая предпосылка демократической интег¬
рации сообщества на федеральном уровне, а также на уровне федераль¬
ных единиц и местных сообществ»43. Югославское государство должно
быть реконструировано как демократическая федерация, при этом осно¬
вой и исходным пунктом всех механизмов принятия политических реше¬
ний должен стать государственно-гражданский принцип.
Требование демократической реконструкции федерации, где каждый
гражданин должен стать принимающим решения политическим субъек¬
том, является показательным для ОЮДИ. Федеративная Югославия мог¬
ла бы функционировать лишь при условии, что она — составная часть
общественного опыта каждого, а не только представляет более или ме¬
нее могущественную администрацию, оторванную от конкретных обще¬
ственных перемен и конфликтов и заинтересованную в централизации и
сильном югославском государстве.
ОЮДИ считало Югославию, как стало очевидно уже в 1980-е го¬
ды, недемократическим государством с суммой национальных коллек¬
тивов, и ставили эту форму под сомнение. Хотя, как уже показано, по
мнению членов ОЮДИ сохранение Югославии могло быть обеспечено
только демократическими изменениями, ни первое, ни второе нельзя
было создать или защитить с применением насилия44. Соответственно
считался неприемлемым насильственный роспуск Югославии. В сере¬
дине 1989 года ОЮДИ выступило с требованием созыва Учредитель¬
ного собрания югославской республики, члены которого должны были
определиться на основании общегосударственных выборов и которое
призвано было выработать новую югославскую конституцию45 и орга¬
низовать референдум граждан для ее признания46. Ясно, что ОЮДИ вы¬
сказалось принципиально за единое югославское государство, однако на
43 Republika. № 1. Zagreb. (Март) 1989. Р. 1. «Политическая организация Югославии —
как представительного демократически устроенного федеративного сообщества — через
югославский парламент (с палатами, в которых представлены непосредственно югославс¬
кие граждане и федеральные единицы)».
44 Demokratija u Opasnosti // Republika. (Январь) 1991.
45 SkupStina SFRJ Javnosti, Skupstina UJDI (1989): Kojim putemn do novog ustava? Belgrad,
26.6.1989.
46 «После принятия Конституции общим решением и ее провозглашения Учредитель¬
ное собрание становится действующим парламентом до объявления о проведении новых
выборов». Skupstina SFRJ Javnosti, Skupstina UJDI (1989): Kojim putemn do novog ustava?
Belgrad. 26.6.1989.
282

первом плане продолжал стоять вопрос о характере изменений прежней
системы, а основное ударение делалось на демократизацию прежнего
государства и всех его федеральных частей. Вероятно, здесь определен¬
ную роль играла надежда на то, что подобная политическая перспек¬
тива ослабит националистическую динамику и приведет к сохранению
Югославии. В течение двух последующих лет ОЮДИ все сильнее под¬
черкивало необходимость проведения сначала общегосударственных
выборов, а затем выборов в отдельных республиках, поскольку эта про¬
цедура смогла бы предотвратить растущую гомогенизацию в республи¬
ках. Таким образом федерация смогла бы найти новые формы решения
межреспубликанских конфликтов и в то же время усилить политический
институт, в 1989-1991 годах оттесненный от участия в процессе приня¬
тия политических решений. Здесь можно заметить смещение интереса
этой инициативы, отклонившейся от основополагающего вопроса о на¬
правлении перемен общеюгославского государства к проблеме предот¬
вращения насильственной эскалации конфликта между Словенией и
Хорватией, с одной стороны, и Сербией — с другой. Югославское на¬
правление все больше теряет свое значение, на первый план выступает
вопрос предотвращения войны, причем одним из возможных вариантов
считается проведение общегосударственных выборов. Если в 1989 году
речь шла еще о будущем Югославии, то в коммюнике летом 1991 года
говорится также о федеральных выборах в парламент, который должен
был обеспечить мирный процесс решения судьбы югославского госу¬
дарства47.
В то время как в заявлениях ОЮДИ 1989 года еще звучит уверен¬
ность в сохранении Югославии, то на фоне начала военных действий со¬
общения в этом отношении выглядят гораздо более сдержанными.
В этот период ОЮДИ стало инициатором двух форумов, учитываю¬
щих демократические движения в Восточной Европе и сопровождаю¬
щих процесс трансформации общественного строя с целью повлиять на
него. Однако изменился характер предварительного парламента, при¬
званного создать необходимое институционное выражение югослав¬
ского учредительного собрания, а также вышедшим из него Круглого
стола. Начиная с 1991 года обсуждались главным образом перспективы
ненасильственного процесса дальнейшей государственной трансформа¬
ции Югославии.
На заседаниях Предварительного парламента и Круглого стола в Сара¬
ево летом 1991 года в центре обсуждения стояла проблема ЮНА. ОЮДИ
поддерживало при этом преобразование ЮНА, рассматривая его как одно
из условий окончания вооруженного конфликта. Тем самым оно выступи¬
ло против требований Словении и Хорватии, а также Сербии, о полном
47 Za Mir i demokratiju protiv rata i nasilja, UJDI Belgrad // Republika. № 21. (Май) 1991.
283

роспуске ЮНА48. Божидар Гайо Секулич, будучи представителем ОЮДИ,
разъясняет в одной из работ49, что значительное усиление федерального
уровня, с точки зрения гражданского общества, и трансформация ЮНА
взаимно обусловлены. Политическая незначительность федерального
уровня в обострившемся конфликте и армия ее в нынешнем положении
явно способствуют военной эскалации. Необходимость трансформации
ЮНА в подчиненную гражданскому управлению и деидеологизирован-
ную армию в обязательном порядке является следствием ее неспособ¬
ности предотвратить вооруженные конфликты. Как раз наоборот, армия
придавала этим конфликтам дополнительную динамику, поскольку она
в военных ситуациях все меньше действовала как федеральная армия, а
становилась все в большей мере военной силой, подчиненной сербскому
республиканскому руководству.
По мнению Секулича, трансформация давала возможность граждан¬
ского контроля над армией лишенными в настоящее время всякой влас¬
ти федеральными институтами. В подобном случае армия могла бы дей¬
ствительно приобрести миротворческий характер.
Впрочем, парадоксальность ситуации, которую Секулич не упоми¬
нает в своей статье, заключалась в отсутствии подобных гражданских
инструментов правления в то время на государственном уровне и в не¬
обходимости их создания. Хотя ОЮДИ и было политической силой, по
крайней мере пытающейся привлечь внимание общественности к данной
цели, оно, как и Союз за реформы, не представляло собой массового об¬
щественного движения, которое смогло бы стать достаточно мощным вне
доминантных националистических форм организации.
Круглый стол считал себя форумом нынешнего правительства и оппо¬
зиционных партий, однако республиканские правительства, за исключе¬
нием правительств Изетбеговича и Глигорова, не принимали его всерьез.
Не все оппозиционные республиканские партии стали его участниками,
а лишь те, что не носили явно национальной окраски, а это были к тому
времени прежде всего небольшие группы из Сербии, Хорватии и Боснии
и Герцеговины.
Заседания Круглого стола и Предварительного парламента выявляют
причину заинтересованности в Югославии со стороны ОЮДИ. Наряду с
принципиальным вопросом о возможностях демократических изменений
в обанкротившейся экономически и политически Югославии реального
социализма, с 1990 года на первый план угрожающе выступила пробле¬
48 Sekulic 1991. Р. 6. «Трансформация ЮНА смогла бы стать важным фактором для пре¬
кращения вооруженных конфликтов, а также для объявления перемирия: реального разору¬
жения отрядов ополчения (...), и, кроме того, существенным элементом в деле нормализации
ситуации».
49 Sekulic 1991. Р. 7.
284

ма военной эскалации националистической истерии. Таким образом,
движение за общеюгославскую организацию политики было нацелено
в первую очередь на использование государственного уровня как по¬
литической силы для урегулирования национальных конфликтов. Еще
более важным и вызвающим беспокойство было развитие армии, после
того как ее политическая легитимация была поставлена под вопрос по¬
степенным распадом Союза коммунистов, а она сама внесла свой вклад
в эскалацию:
«Моим аргументом в пользу Югославии был не то, что я люблю Югославию, а то,
что это единственная возможность предотвратить войну. Сохранение Югославии
было единственным шансом для дальнейшего контроля над армией, что осталось
незамеченным хорватскими и словенскими националистами»50.
Здесь речь шла не столько о ностальгической идее югославизма, гро¬
зящей вскоре исчезнуть. Конкретные усилия по сохранению Югославии,
по крайней мере до проведения общих федеральных выборов, были на¬
правлены главным образом против угрозы ее распада вследствие войны.
Члены ОЮДИ считали как можно более быстрое начало процесса транс¬
формации ЮНА единственным шансом уменьшить риск насильственной
эскалации.
Однако проект югославской демократической инициативы мог только
сформулировать насущность политических акций и изменений на оси¬
ротевшем в плане политической власти федеральном уровне, поскольку
даже общественное воздействие оставалось очень слабым. С одной сто¬
роны, это было связано с тем, что почти ни в одной республике централь¬
ные СМИ не сообщали об ОЮДИ, оно само лишь небольшими тиражами
выпускало бюллетень «Республика». С другой стороны, круг действия
ОЮДИ ограничивался интеллигенцией и людьми с высшим образовани¬
ем из городских центров Югославии, да и там ее приверженцы составля¬
ли меньшинство, по сравнению с националистически ориентированной
интеллигенцией. Эскалация войны в 1991 году лишила ее членов и без
того скудной возможности взаимной коммуникации, так что они долж¬
ны были ограничить свою работу рамками своих республик51. Далее по¬
литическая практика представляла собой антивоенные акции, попытки
конфронтации с националистической пропагандой и подстрекательством
к войне, в особенности в Сербии, а также с реальными событиями в Хор¬
ватии и Боснии и Герцеговине.
50 Зарко Пуховски, философ и член ОЮДИ, в разговоре с Урсулой Рюттен // Rutten
1993.
51 Sta da radi UJDI u ratnim uslovima // Republika. № 21. Belgrad. (Октябрь) 1991.
285

5. Югославский континуитет
Если это краткое изображение политических отношений к Югосла¬
вии показало, что в случае ОЮДИ не может идти речи о традиционном
патриотизме или же об очищенной от символов реального социализма
формы конституционного патриотизма, за что, возможно, ратовал Союз
реформаторских сил, однако «Югославия» все же была важным факто¬
ром в их понимании общества. Во взаимоотношении между демократией
и многонациональной Югославией становится ясным, что оно представ¬
ляло собой подходящие рамки для членов объединений и их сторонни¬
ков для поиска решений национальных конфликтов. Крах югославского
реального социализма с его этнизирующими последствиями утвердил
политическую логику, по которой единственным возможным ответом
на государственные репрессии и угнетение этнических групп является
создание новых национальных государств. Вероятно, есть много причин
тому, что югославская демократическая инициатива не смогла нарушить
динамику националистической гомогенизации. Что касается, вероятно,
спровоцированного самостоятельно отсутствия влияния, то причиной
этого было неучастие в актуальных ежедневных политических событиях.
Упор на демократическую трансформацию общего югославского госу¬
дарства должен показаться абстрактной и непонятной в тот момент, когда
протагонисты разрушения не были названы эксплицитно. В сообщениях
прессы 1990-1991 годов упоминаются исключительно «воюющие сторо¬
ны» в Хорватии, без объяснения их причинных отношений друг с дру¬
гом. При неясной ссылке на конкретное событие перспектива демократи¬
ческой Югославии также остается расплывчатой и малоубедительной в
глазах напуганной югославской общественности. Поскольку здесь лишь
косвенно говорилось об ответственности сербского республиканского
правительства за эскалацию конфликта в Хорватии, ЮНА рассматрива¬
лась, вопреки ее политическим и военным действиям, как «фактор нор¬
мализации», и оба эти института считали себя хранителями и гарантами
Югославии. Изложение специфического понимания новой Югославии со
стороны ОЮДИ означало бы попытку открытой атаки этих двух протаго¬
нистов разрушения Югославии.
При рассмотрении политических сил, претендующих на статус искон¬
но югославских в этой непроходимой политической местности под на¬
званием Югославия, с одной стороны, выявляется закоснелость тех, кто
держится за уже изжившее себя представление об общественном строе,
которое называется реальным социализмом, но именуется ими Югосла¬
вией. Тот факт, что армия и СК-ДЮ выступают за сохранение старого
югославского государства, еще больше увеличил дистанцию к Югосла¬
вии как к политическому проекту в обществах отдельных республик, пре¬
жде всего за счет их методов защиты Югославии.
286

С другой стороны, существовал демократический проект, олицетворе¬
нием которого были Союз реформаторских сил Югославии и ОЮДИ, но
он так и не был принят. Если отнестись со всей серьезностью к вопросу,
почему Югославия как политическая перспектива так и не закрепилась
в обществе, то следует также рассмотреть вопрос о том, почему полити¬
ческие актеры, олицетворяющие новое и разрыв со старым, не приобре¬
ли существенного политического веса. Наоборот, новые правительства
бывших югославских республик представляют собой по всей видимости
континуитет Югославии. Республики, ставшие национальными государ¬
ствами, являются исконно югославским продуктом в том, что касается
механизмов правления политических элит в Хорватии, Боснии, Сербии и
Черногории, а также форм коммуникации между правительством и «на¬
родом». Уже на уровне их самопредставления и «политики символов»52
новые (старые) национальные элиты пользуются авторитарными мето¬
дами бывшей Югославии. Однако в результате распада Югославии ис¬
чезло определенное измерение ее общественной жизни, существовавшее
по меньшей мере как шанс. Повседневный опыт разнообразных возмож¬
ностей идентификации вне принуждения к однозначной идентификации
и осознание отличия, хотя и в авторитарных рамках и поэтому повреж¬
денное, но все же существующее в жалкой усеченной форме, дает пони¬
мание того, что можно было бы предварительно назвать «югославским»
опытом. Ни одному политическому движению не удалось артикулировать
этот амбивалентный опыт как эмансипаторский.
Литература /
Banac I. (1984): The National Question in Yugoslavia. Origins, History, Politics. Ithaca.
Bebler A. (1991): Staat im Staate. Zur Rolle des Militars // Furkes J., Schlarp К. H. (hrsg.):
Jugoslawien. Ein Staat zerfallt. Hamburg. S. 106-134.
Beckmann-Petey M. (1990): Der jugoslawische Foderalismus. Munchen.
Claussen D. (1994): MiBgliickte Befreiung. Zur ethnisierenden Auflosung des
Realsozialismus // Stefanov N., Werz M. (hrsg.): Bosnien und Europa. Die Ethnisierung
der Gesellschaft. Frankfurt. S. 60-76.
Colovic I. (1997): Politika Simbola. Belgrad.
Dinkic M. (1995): Ekonomija Uzasa. Belgrad.
Gow J. (1992): Legitimacy and the Military. The Yugoslav Crisis. London.
Hadzic M. (1996): Armijska upotreba trauma // Popov N. (red): Srpska Strana Rata. Trauma
i Katarza u istorijskom pamcenju. Belgrad. S. 558-583.
Hadzic M. (1997): The Serbian Ending of the Yugoslav Army // Institute for Social Sciences
Belgrade (ed.): Serbia Between the Past and the Future. Belgrade. P. 285-305.
52 Cm.: Colovic 1997.
287

Jovic В. (1996): Posljedni dani SFRJ. Izvodi iz Dnevnika. Belgrad.
Pleterski J. (1988): Jugoslavia, Nacija, Revolucija. Belgrad.
Petranovic B. (1980): Istorija Jugoslavije. Belgrad.
Popov N. (1996): Traumatologija partijske drzave// Popov N. (red.): Srpska Strana Rata.
Trauma i Katarza u istorijskom pamcenju. Belgrad. S. 89-119.
Rutten U. (1993): Am Ende der Philosophic? Das gescheiterte «Modell Jugoslawien».
Fragen an Intellektuelle im Umkreis der PRAXIS-Gruppe. Klagenfurt.
Sekulic B. G. (1991): Neuralgidne Tadke sukoba. Civilna kontrola oruzanih formacija//
Predparlament Jugoslavije i Okrugli sto vlasti i opozicije. Kako sprediti totalni rat.
Belgrad.
Skupstina SFRJ Javnosti, Skupstina UJDI (1989): Kojim putem do novog ustava? Belgrad.
26.6.1989.
Susak B. (1996): Altemativa Ratu // Popov N. (red.): Srpska Strana Rata. Trauma i Katarza
u istorijskom pamcenju. Belgrad. S. 531-558.
Thompson M. (1995): Kovanje Rata. Zagreb.
Weckbecker A., Hoffmeister F. (1997): Die Entwicklung der Parteien im ehemaligen
Jugoslawien. Munchen.

Чехословацкий патриотизм
и чешско-словацкий национализм —
неудавшаяся попытка посредничества
между двумя якобы несовместимыми
этнонационализмами*
Андреас Рейх
Когда летом 1992 года раздел Чехословакии стал реальностью, каза¬
лось, что для многих наблюдателей он явился неожиданностью. Лишь за
три года до этого они считали общее государство чехов и словаков образ¬
цом демократии и рыночной трансформации посткоммунистических госу¬
дарств1. Это мнение сформировалось на основе демократических традиций
страны, на традиционно умеренной политике и том факте, что в прошлом
между чехами и словаками не случалось вооруженных или кровопролит¬
ных национальных конфликтов. Однако они исходили из того, что этниче¬
ские напряженности, более или менее скрытые коммунизмом, не облада¬
ли достаточной взрывной силой, способной разрушить фундамент общей
государственности. Чехословакия также стала примером многонациональ¬
ного государства, в котором не обошлось без последствий национализма,
отпущенного на волю политической и общественной либерализацией.
С началом периода гласности и перестройки в развитии Чехослова¬
кии можно выделить шесть этапов: 1 — надежда на реформы (до апреля
1987 года), 2 — реформаторская деятельность (апрель 1987 — октябрь
1989 года), 3 — «Бархатная революция» (ноябрь 1989 года), 4 — демок¬
ратические преобразования общественной и политической системы, на¬
циональные различия между чехами и словаками выступают на перед¬
ний план и дают начало процессу дезинтеграции (ноябрь 1989 — июнь
1992 года), 5 — процесс раздела общего государства (июнь 1992 — де¬
кабрь 1992), 6 — раздельное развитие двух независимых государств Че¬
хии и Словакии (с января 1993 года). * 1
* Рукопись на немецком языке была завершена в 2001 году.
1 Kosta 1995. С. 143; Musil 1995. Р. 1.
289

1. Чехословакизм
Чехословацкий патриотизм как национализм граждан государства и
чешско-словацкий национализм как связь этнонационализмов двух ти¬
тульных наций (чехов и словаков), без сомнения, берет свое начало в
чехословакизме межвоенного периода и Первой Чехословацкой респуб¬
лики. Чехословакизм был идеологической и политической концепцией,
воспользовавшейся тесным родством двух западнославянских наций по
языку и создавшей общую чехословацкую нацию2. Он создал базис для
образования демократического государства по западному образцу3. Идея
общего чехословацкого государства находилась под влиянием как пос¬
левоенного развития, так и коммунистического господства, в результате
чего вместо неудавшейся конструкции чехословацкой нации выступили
две якобы равноправные нации чехов и словаков. Ренессанс основателя
государства Томаша Гаррига Масарика после «бархатной революции»,
нашедшего достойного последователя в лице президента Вацлава Га¬
вела4, а также сохранение раздельной государственности обеих частей
страны, закрепленное коммунистическим правительством как минимум
на бумаге, доказывают этот тезис.
«Реализм» Масарика, базирующийся на исторических традициях и
гуманизме, требовал создания демократического государства, в котором
представители всех наций равны между собой, как необходимое условие
существования чехословацкой нации в качестве европейской5. Это был
поиск индивидуального пути, ставший выражением всей европейской
культуры, который произвелся каждой отдельной нацией особым обра¬
зом6. Первая Чехословацкая республика представляла собой связь между
чешской и словацкой национальной жизнью, с одной стороны, и европей¬
ской и мировой демократией — с другой. Она предлагала возможность
цивилизованного решения национального вопроса.
Эта традиция возродилась в движении за гражданские права Хар¬
тия 77 и особенно после успешной революции 1989 года. В сознатель¬
ной ссылке на синтез «демократического самоуправления и социальной
справедливости» Масарика и с моральной претензией «Правда победит»
диссиденты и оппозиционеры добивались демократизации общества7.
2 Tome§ 1994. Р. 17 и сл.; Zaloudek 1999. Р. 54. По идеологии чехословакизма ср. John
1994; Rychlik 1997. Р. 126 и сл.; Sole 1993. Р. 39 и сл.
3 Ср. в т. ч.: Broklova 1992.
4 Brunner 1990. Р. 35; Gellner 1995. Р. 45 и сл.
5 Broklova 1995. Р. 76 и сл.; Krejci 1993. Р. 71 и сл. По реализму Масарика в общем см.
также: Schmidt-Hartmann 1984.
6 Jose Ortega у Gasset (1993): Evropa a idea naroda. Praha. P. 383, цит. no: Broklova 1995.
P. 76.
7 Czechoslovak SR/1. RFE Research. 17.1.1987. P. 10.
290

Актуальная форма реализма Масарика находит свое выражение в пред¬
ставлении Вацлава Гавела о «времени вечного поиска правды» в рамках
немецко-чехословацких отношений. Здесь речь идет о переработке про¬
шлого и одновременно об общей идентификации обоих государств с ев¬
ропейской идеей, причем взаимоотношения служат шкалой для немецких
замыслов в отношении Европы8.
2. Падение коммунистического режима
Самой знаменитой оппозиционной группой, без сомнения, была Хар¬
тия 77. Она стала резервуаром диссидентского движения. Она опубли¬
ковала ряд документов по актуальным общественным и политическим
проблемам и дала толчок публикации журналов самиздата, а также осно¬
ванию новых оппозиционных инициатив9. В основе ее деятельности не
лежало никакой конкретной программы, она состояла из открытого не¬
формального круга лиц, выступавших за демократизацию, реформы и за¬
щиту прав гражданина и человека10 11. Ссылка на традиции Масарика авто¬
матически подразумевала сохранение общего государства. Выдвигалось
четкое требование вести «постоянный общегосударственный диалог»
в отношении общественной реформы11. Однако диссиденты остались в
изоляции, и их движение не затронуло широких масс населения12, хотя в
нем были представлены практически все слои13.
Приход к власти в Москве Михаила Горбачева в 1985 году принес за
собой коренные изменения. Отход от брежневской доктрины лишил ле¬
гитимности верный Москве пражский режим, навязанный после подав¬
ления «пражской весны». Ухудшение экономической ситуации и прежде
всего продолжающееся уничтожение окружающей среды как результат
форсированной индустриализации заметно изолировали чехословацкое
правительство. Экологическая проблематика стояла в центре критики
коммунистической системы. Хартия 77 послала множество петиций14 на
имя государственной власти и искала мирного диалога, руководство отве¬
тило полицией. Церковь и верующие также внесли свою лепту в создание
8 Broklova 1995. Р. 80 и сл.
9 Charta 77 1990; Otahal 1994. Р. 49; Czechoslovak SR/1, RFE Research, 17.1.1987. P. 4 и сл.
10 ProhlaSeniCharty //Charta77 1990.P. 13.См.также:Otahal 1994.P.37исл.Czechoslovak
SR/1, RFE Research, 17.1.1987. P. 5 и сл.
11 О pfiprave nove ustavy a tzv. Vedouci uloze KSC (10.7.1989; 50/89) // Charta 77 1990.
P. 373 и сл.
12 Otahal 1994. P. 49; Czechoslovak SR/1, RFE Research, 17.1.1987. P. 5.
13 Ср. список подписавшихся под заявлением в: Charta 77 1990. Р. 489-514.
14 Ср.: Charta 'll 1990. Р. 383 и сл.
291

беспорядков своими требованиями свободы вероисповедания, в результа¬
те чего они подверглись преследованиям со стороны государства15.
Хартия 77 призвала к прекращению пребывания в состоянии пассив¬
ности и развертыванию деятельности по примеру Горбачева, придержи¬
ваясь при этом принципов терпимости и отказа от насилия16. Дистанция
по отношению к системе реального социализма из-за экономических и
социальных непорядков была, однако, недостаточно большой для откры¬
тых протестов. Носителем надежд был Горбачев. В связи с его визитом
в Прагу в апреле 1987 года люди ожидали критической оценки событий
1968 года и отмежевания от Коммунистической партии Чехословакии
(КПЧ). В преддверии визита Хартия 77 требовала переговоров о выводе
советских войск17. Однако Горбачев не оправдал этих надежд. Население
начало понимать, что оно должно само выражать свое недовольство. Про¬
шел ряд публичных акций, нередко спровоцированных и организованных
диссидентами18.
Поначалу коммунистическое руководство было готово на проведение
реформ лишь в ограниченном объеме, хотя сопротивление ощущалось
также внутри партии19. Противники реформ выступили против «врагов
социализма»20. Вскоре в КПЧ кристаллизовались три группы — первая:
сторонники экономических и политических реформ (премьер-министр
Любомир Штроугал), вторая: неопределившиеся, желавшие сначала вы¬
ждать (лидер партии Милош Якеш), третья: противники реформ (партий¬
ные секретари Ян Фойтик, Васил Биляк)21.
В октябре 1988 года произошла перестройка партийной верхушки
и правительства, в результате которой стало очевидным намерение вес¬
ти прежний курс. Место выступавшего за реформы премьер-министра
Штроугала занял Ладислав Адамец. Партия дала ясно понять, что ее
представление о демократии не имеет ничего общего с идеями оппози¬
ции, которая, по ее мнению, добивалась лишь «какой-то либерализации,
хаоса и путаницы»22. Коммунистическое руководство под угрозой приме¬
нения насилия запретило проведение демонстраций по случаю наступаю¬
щего 70-летия со дня основания государства23. Вместо этого оно попыта¬
15 Bradley 1992. Р. 38 и сл.
16 Slovokespoluobcanum(6.1.1987;2/87) //Charta77 1990. Р. 305. См. также: Czechoslovak
SR/1, RFE Research. 17.1.1987. Р. 12.
17 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1.4.1987.
18 Ср. в т. ч.: Matuska 1987. Р. 5-7.
19 Suddeutsche Zeitung, 19-20.12.1987; Frankfurter Allgemeine Zeitung, 14.4.1988. Ср.
также: Wolchik 1991. P. 40 и сл. и с. 218 и сл.
20 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 7.6.1988.
21 Там же. 23.6.1988.
22 Suddeutsche Zeitung. 13.10.1988.
23 Neue Ziircher Zeitung. 22-23.10.1988.
292

лось превратить этот памятный день в инструмент для воплощения своих
целей. Впервые за долгое время 28 октября отмечался как национальный
праздник, а на могилу Масарика был возложен венок24.
Среди общественности было широко распространено убеждение,
что оппозиционное мнение не должно быть представлено исключитель¬
но Хартией 77, так как она, как и догматики КПЧ, являла собой лишь
крайний случай. В рамках оппозиционного движения произошло силь¬
ное дифференцирование. Сформировалось множество различных новых
оппозиционных групп, выступавших в защиту прав человека (Хельсинк¬
ский комитет), демократии (Демократическая инициатива), мира (Клуб
мира Джона Леннона), меньшинств (Комитет по защите прав венгерского
меньшинства), свободы вероисповедания («Мир на Земле»: объединение
верующих католических мирян), охрану окружающей среды (Независи¬
мая экологическая группа), культуры (Арт Форум) или же идей Масарика
(Объединение Т. Г. Масарика)25. Множество оппозиционных группиро¬
вок пользовалось традиционной верностью Москве, чтобы избежать пре¬
следований26.
С самого начала Хартия 77 и прочие оппозиционные группы страдали
в большей или меньшей степени от репрессий со стороны государства в
виде запугиваний, обысков, запретов на работу, постоянных полицейских
слежек, арестов и т. д. С началом больших демонстраций ожесточились
методы органов безопасности. Еще в марте 1988 года полиция позволи¬
ла тысячам верующих молиться за свободу вероисповедания в пражском
Соборе Св. Фейта, однако лишь несколько дней спустя в Братиславе она
прибегла к старым методам и разогнала христиан водометами и дубин¬
ками27. 21 августа 1988 года по случаю 20-й годовщины вступления в
Организацию Варшавского договора конфронтация с государственной
властью обострилась. Коммунистическое руководство не было намерено
безоговорочно принять публичное неповиновение населения. Силы за¬
щиты правопорядка вновь массивно выступили против демонстрантов28.
24 Siiddeutsche Zeitung, 27.10.1998 и 28.10.1988; Neue Ziircher Zeitung. 30-31.10.1988;
Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1.11.1988.
25 Horsky 1990. P. 16 и сл.; Otahal 1994. P. 69 и сл.; RAD BR/100, RFE Research, 16.6.1989.
P. 4-8; Wheaton — Kavan 1992. P. 29; Wolchik 1991. P. 42 и сл.
26 Вслед за существующим уже некоторое время «Клубом за перестройку» появилось
около 400 «Клубов читателей советской прессы», Frankfurter Allgemeine Zeitung. 17.2.1989.
27 Brutalm zasah proti shromazdeni veficich v Bratislave (29.3.1988; 14/88) // Charta 77 1990.
C. 337-338, а также в: Studie, № 116-117, II-III/l988. P. 227; далее: Policejni represe v souvislosti
s manifestaci v Bratislave. Там же. P. 228. Ср. также: Bradley 1992. P. 38 и сл.; Neue Ziircher
Zeitung. 27-28.1988 и 29.3.1988; Ponicka 1988. P. 21 и сл.; Czechoslovak SR/6, RFE Research,
19.4.1988. P. 19-24; Wheaton, Kavan 1992. P. 28 и сл.; Wolchik 1992. P. 43 и сл.
28 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 23.8.1988; Wheaton, Kavan 1992. P. 25. Особо о де¬
монстрациях: VSetedka, Dolezal 1990; Тйта 1994.
293

Однако лишь жестокое выступление сил безопасности против демон¬
странтов, собравшихся 15 января 1989 года почтить память Яна Палата,
стало переломным моментом в настроении населения и вызвало озлоб¬
ленность на руководство КПЧ. Диссиденты постоянно, но безуспешно
пытались найти пути для мирного диалога с властью. Однако многие так¬
же перешли к радикальным формам протеста и подключились к между¬
народным голодным забастовочным акциям29.
Режим надеялся, как и прежде, восстановить стабильность путем
репрессий и насилия. Догматики КПЧ одержали верх. Наряду с так на¬
зываемой «Четверкой» — Генеральным секретарем Милошем Якишем,
председателем парламента Алоисом Индрой, членом Политбюро по воп¬
росам безопасности Карелом Гоффманом, секретарем ЦК по идеологии
Яном Фойтиком — постепенно росло влияние крайне антиреформатор-
ской жесткой группы более молодых неодогматиков. Лидер партии в Пра¬
ге Мирослав Штепан до 21 августа 1989 года угрожал насилием против
любой формы памяти или протеста30. Партийная пресса, введя понятие
«маленький Китай», давала понять, что государственная власть готова к
любой форме насилия31.
Перед лицом таких заявлений правозащитники отговаривали от де¬
монстраций и вносили тем самым вклад в деэскалацию32. Кардинал Тома-
шек в открытом письме призвал к диалогу и предложил себя в качестве
посредника33.
Подбодренная событиями в соседних социалистических государ¬
ствах, оппозиция все больше росла. Когда 17 ноября полиция в очеред¬
ной раз прибегла к насилию против митинга в память убитого в одной из
демонстраций во время немецкой оккупации Яна Оплеталя, ситуация вы¬
лилась в спонтанную забастовку студентов и актеров, и 27 ноября было
объявлено о всеобщей забастовке34. Внутри коммунистического блока все
заметнее становились признаки распада. В то время как партийный орган
Rude prdvo осудил демонстрации, молодежная коммунистическая газета
Mlada fronta призывала к борьбе35, а председатель союза молодежи, сек¬
ретарь ЦК Васил Могорита назвал поведение полиции неадекватным36.
29 Otahal 1994. Р. 57.
30 Siiddeutsche Zeitung. 7.8.1989.
31 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 21.8.1989.
32 Там же.
33 Neue Ziircher Zeitung. 11.8.1989.
34 Suk 1997, здесь особенно ч. 1. P. 43 и 62, а также ч. 2, документ 5. Р. 16. О ходе
событий ср. также: Bradley 1992. Р. 66 и сл.; Deset prazskych dnu 1990. Р. 15 и сл.; Horsky
1990. Р. 18 и сл.; Juchler 1994. Р. 324 и сл.; Skalnik Leff 1997. Р. 79.; Otahal 1994. Р. 89 и сл.;
Wheaton, Kavan 1992. Р. 41 и сл.
35 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 20.11.1989.
36 Suk 1997. 1. dil. P. 49.
294

Готовность к протесту проявляли до тех пор аполитичные слои общества.
Союз молодежи уже долгое время высказывался критично. От режима
отмежевались также партии блока «Национальный фронт»37.
Важнейшие оппозиционные группы основали 19 ноября «Граждан¬
ский форум» (Obcanske forum, OF) для богемских земель и 20 ноября
«Общественность против насилия» — ОПН (Vefejnost’proti ndsiliu, VPN)
для Словакии38. По слухам, догматики в руководстве планировали на
21 ноября «китайское решение», однако премьер-министр Ладислав Ада-
мец, показавший свою готовность к реформам, пообещал в тот же день
ни при каких обстоятельствах не прибегать к вооруженному насилию.
Применение насилия стало бы не только афронтом против Советского
Союза, с беспокойством наблюдавшего за развитием событий, но и ис¬
тинным воспламенителем народного движения. К тому же было неясно,
как участвовала бы армия39. Премьер-министр Адамец искал диалога с
«Гражданским форумом» и пообещал провести расследование действий
сил безопасности40. В рамках крупной демонстрации на площади Вен¬
целя было зачитано послание кардинала Томашека, в котором он осудил
сорокалетнее коммунистическое господство41. Сторонники твердой руки
в партии были вынуждены отступить и потеряли свои посты в Централь¬
ном комитете42, который вскоре после этого выразил свое сожаление о
событиях 17 ноября43. Революция победила.
3. Демократические преобразования
Большинство сторонников общего государства, как сказано выше, еди¬
нодушно исходили из того, что по окончании революционного процесса
Чехословакия станет государством с демократической системой44. Хотя
Чехословакия и не принадлежала к числу таких государств, как Венгрия,
Польша, Советский Союз, которые уже находились на определенной ста¬
дии перехода к демократической организации в виде отхода от диктатор¬
ского и поворота к авторитарному режиму с либеральным толкованием
социалистических догм45, однако именно Чехословакия, за исключением
ГДР, имела наилучшие шансы.
37 Altmann 1994. S. 43; Frank 1989.
38 Suk 1997. l.dil. P. 48 и 52.
39 Meier 1989.
40 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 23.11.1989; Rude Pravo. 22.11.1989.
41 Berichte zur Entwicklung von Staat und Recht in der CSFR № 1/1990. S. 3; Siiddeutsche
Zeitung. 23.11.1989.
42 Altmann 1994. S. 45; Wheaton — Kavan 1992. P. 93-94; Riedmiller 1989.
43 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 27.11.1989.
44 Brokl — Mansfeldova 1992. P. 164.
45 Brunner 1990. S. 7 и сл.
295

В противоположность, например, новым государствам на месте быв¬
шего СССР, Чехословакия уже имела демократические традиции и со¬
ответствующую политическую культуру, которые, по всей видимости,
в своих основах не были разрушены коммунистической системой и по¬
служили прочным фундаментом для построения демократического обще¬
ства. Очень скоро выяснилось, что «приспособляемость компрометируе¬
мых [и] интеллектуальный потенциал дискриминируемых был больше»,
чем в других государствах бывшей советской системы46. Был организован
«Круглый стол» в целях осуществления быстрого, но мягкого перехода
от диктаторского режима коммунистической партии к парламентской
демократии47. 29 ноября 1989 года коммунистическая партия потеряла
свою монополию на власть48. С конца ноября прежние коммунистиче¬
ские властители также встречались с представителями «Гражданского
форума» для бесед. Эти беседы вскоре приняли характер коалиционных
переговоров, и еще до Нового года было достигнуто соглашение о коали¬
ционном правительстве. Во главе стоял Мариан Чалфа, некоторое время
спустя заявивший о своем выходе из партии. Первоначально в новый ка¬
бинет входило десять коммунистов, по два представителя верных режиму
Социалистической и Народной партий, а также семь независимых пред¬
ставителей гражданской оппозиции. Однако кроме Чалфы, еще двое ком¬
мунистов-членов правительства покинули ряды КПЧ, в результате чего
независимые силы оказались в большинстве49. Место коммунистического
президента Густава Гузака, вынужденного уйти в отставку и своим по¬
следним актом приведшего к присяге коалиционное правительство, занял
литератор и ведущий оппозиционер Вацлав Гавел. Новым председателем
Федерального собрания стал Александер Дубчек, символическая фигура
«пражской весны».
Процесс перестройки парламента был более сложным, чем преобра¬
зование правительства. Для реализации перехода к демократии потребо¬
валось образование временных государственно-правовых институтов, в
чьи задачи входило «создание новых конституционных органов» и «ос¬
нов процесса демократической легитимизации»50.
Возникла проблема, каким образом заменить большую часть депута¬
тов-коммунистов, не прибегая к выборам. Некоторые депутаты, попав¬
46 Brunner 1990. S. 20.
47 Mangott 1992. Р. 102 и сл.
48 Sbirka zakonu, № 135/1989.; Ср. также: Gerloch/ Hfebejk/ Zoubek 1994. Р. 40; Skalnik
Leff, 1997. P. 81.
49 Berichte zur Entwicklung von Staat und Recht in der CSFR 1/1990. S. 5 и сл.; Brunner
1990. S. 20; Otahal 1994. S. 117 и сл.; Schneider 1995. S. 21; Schneider 1994. S. 190; Wheaton,
Kavan 1992. P. 107 и сл.
50 Brunner 1990. S. 25; Mangott 1992. P. 103 и сл.
296

шие под критический обстрел по поводу их роли в старом режиме, добро¬
вольно сложили свой мандат. В конечном итоге 11 января 1990 года было
принято окончательное решение. 120 депутатов из рядов КПЧ покинули
парламент. Они отказались от своего мандата добровольно или же были
отозваны партией. Их места в парламенте заняли прежде всего предста¬
вители двух наиболее значительных оппозиционных группировок, чеш¬
ского «Гражданского форума» и словацкой ОПН51.
С этой целью потребовалось изменить закон о выборах, так как воп¬
рос отзыва носителя мандата могло решить только собрание избирате¬
лей соответствующего избирательного округа52.23 января 1990 года был
принят закон об изменениях, разрешающий отзыв настроенных против
реформ депутатов их партией или беспартийных депутатов Националь¬
ным фронтом. Кооптация новых депутатов стала менее сложной, хотя
по закону о выборах необходимо было провести дополнительные вы¬
боры53. Здесь навстречу реформаторскому движению вышел конститу¬
ционный закон, изначально задуманный для устранения из парламента
оставшихся сторонников «пражской весны» и нашедший свое примене¬
ние для смещения старого правящего слоя с его позиций. Этот закон по¬
зволял также всем народным представительствам пополнить свои ряды
новыми членами по предложению Национального фронта54. В целях со¬
здания правовой основы для партий и в целом образования многопар¬
тийной системы, 23 января 1990 года был принят закон о регистрации
политических партий55.
Во время переходного периода именно президент государства мог
заполнить образовавшийся дефицит идентичности и сыграть роль сим¬
волизирующей и интегрирующей фигуры. Только в Чехословакии инс¬
титут президентства пережил коммунистическое господство. Особенно
благоприятным обстоятельством стало наличие в лице Вацлава Гавела
личности, способной адекватно выполнить эту задачу56. В лице Гавела
во главе государства стоял, пожалуй, наиболее влиятельный и настойчи¬
вый защитник единства Чехословакии. Опросы свидетельствуют, что он в
обеих частях страны среди всех политиков пользовался наибольшей под¬
держкой населения57.
51 Schneider 1995. S. 21.
52 Sbirka zakonu. № 44/1971. § 49.
53 Там же. § 50.
54 Конституционный закон от 15.9.1969 года о продлении избирательного периода
представительных органов и судов. Sbirka zakonu. № 117/1969. § 3. Ср. Brunner 1990. S. 21.
Прим. 26.
55 Sbirka zakonu. № 13/1990.
56 Brunner 1990. S. 35; Wheaton, Kavan 1992. P. 108 и сл.
57 Berichte zur Entwicklung von Staat und Recht in der CSFR № 2/1992. S. 16.
297

Параллельно с внутриполитическими преобразованиями происходила
также внешнеполитическая переориентация. Правительство следовало
прямому курсу интеграции с Западом. В кратчайшие сроки были начаты
радикальные экономические реформы, внешняя торговля сконцентриро¬
валась на западных рынках58. Германия стала важнейшим торговым парт¬
нером. Реформы социалистической плановой экономики путем постепен¬
ного введения рыночной экономики и приватизации, начавшиеся летом,
проходили в тесной связи с Международным Валютным Фондом (МВФ),
членом которого ЧСФР стала в сентябре, и Всемирным банком. Таким
образом, выход ЧСФР из Варшавского договора в начале 1991 года и не¬
посредственно после этого вступление в Совет Европы стали вполне по¬
следовательными шагами59. Следующей целью в Праге было достижение
полного членства в ЕС и НАТО.
4. Новые элиты
Новые элиты, ставшие после революции носителями общей чехосло¬
вацкой государственности, объединяются в обобщающее понятие «дис¬
сидентская элита»60, однако они включали в себя весьма неоднородный
спектр. Они происходили из круга интеллектуального движения дисси¬
дентов «параллельных структур»61, в центре которого стояло движение за
гражданские права Хартия 77, а также из многочисленных неформальных
групп, сформировавшихся в преддверии революции. В Словакии Хартия
77 опиралась лишь на узкий круг интеллектуальных диссидентов. Там в
оппозиционных структурах господствовало в первую очередь христиан¬
ское движение, заявившее о себе прежде всего крупной демонстрацией
со свечами в мае 1988 года в Братиславе, а также группы за охрану окру¬
жающей среды62.
В общем, новые элиты можно разделить на четыре группы63. Бывшие
коммунисты «пражской весны» отказались последовать курсу «норма¬
лизации» и стали членами движения диссидентов. Они также работали
в нелегальных независимых группах, как, например, в группе «Возрож¬
дение — клуб за социалистические преобразования» (Qbroda — klub za
socialistickou prestavbu), образованной в феврале 1989 года и выступав¬
58 Kosta 1995. Р. 148 и сл.
59 Altmann 1995. S. 50 и сл.
60 Наряду с ними используются также понятия «антиэлита диссидентов», «интеллекту¬
альная элита». Schneider 1995. S. 18.
61 Benda 1990. S. 43 и сл.
62 Butora/ Butorova, 1993. Р. 95; Schneider 1995. S. 18.
63 Там же. С. 19 и сл. Ср. также: Baylis 1998. Р. 116 и сл.; Skalnik Leff 1997. Р. 90.
298

шей за социалистическую демократию в связи с «пражской весной»64.
Другие, как Александер Дубчек, под большим давлением со стороны го¬
сударства ушли в частную жизнь, были политически пассивны, однако
возлагали все свои надежды на коренные изменения в Советском Союзе,
которые вынужденно повлекут за собой крушение диктаторских режимов
в государствах-спутниках.
Пожалуй, наибольшую по численности и в то же время политически
наиболее активную группу составляли диссиденты-некоммунисты. В нее
входили многочисленные до сих пор неизвестные граждане, осудившие
ввод войск в 1968 году и оттесненные за это коммунистическими влас¬
тями на край общественной жизни. Среди них насчитывалось особенно
большое число молодых людей различного происхождения, в том числе
работников искусств, христианской интеллигенции и членов церкви. На¬
иболее известная на Западе организация этого круга лиц была Хартия 77.
Однако существовали другие независимые объединения, как например,
«Движение за гражданскую свободу»65 или же «Демократическая иници¬
атива»66, являвшие собой настоящую альтернативу Хартии 77. Они фор¬
мулировали конкретные требования и не ограничивались закреплением
определенных прав67.
Кроме того, значение имеют также лица, проявлявшие активность не в
политической сфере, а в других общественных областях, и те из молодого
поколения, кто из-за преследования их родителей в 1970-х годах не смог
получить высшее образование. Они открыто присоединились к оппози¬
ции, культурно или религиозно мотивированным группам или инициати¬
вам по охране окружающей среды в конце 1980-х годов.
64 После событий ноября 1989 года группа вошла в состав «Гражданского форума»
и была узаконена под названием «Возрождение — Клуб за демократический социализм»
(Obroda — Klub za demokraticky socialismus), в мае 1990 года она приостановила свою де¬
ятельность, а ее члены перешли к социал-демократам. KokoSkova/ Kokoska 1996, особенно
документы 10, 12, 88, 89 и 93. Р. 42,48 и сл., 177 и сл. и 185 и сл. Ср. также: «Obroda: A Club
for Socialist Restructuring» Founded in Prague 1989. P. 27 и сл.; Otahal 1994. P. 67 и сл.; Tomes
1994. P. 142.
65 «Движение за гражданскую свободу» (Hnuti za obdanskou svobodu — HOS) было
образовано в октябре 1988 года сторонниками Хартии 77 как независимая гражданская
инициатива. В своем манифесте «Демократия для всех» она требовала введения плюралис¬
тической демократии и разрешения мелкого и среднего предпринимательства. В 1989 году
оно стало одним из основателей «Гражданского форума» и с 1990 года является свободным
союзом политических слоев и объединений, в основе которого лежит программа последо¬
вательной демократизации общественной жизни, обновления правового порядка, защи¬
ты окружающей среды, демилитаризации общества и т. п. Tome§ 1994. Р. 72. Ср. также:
HluSidkova/ Cisarovska 1994.
66 О деятельности «Демократической инициативы» см.: Cas Demokraticke iniciativy
1987-1990, 1993.
67 Otahal 1993. P. 5 и документ 1. P. 21-24; Otahal 1995. P. 12; Schneider 1995. S. 20.
299

В завершение следует упомянуть тех действующих лиц, которые воз¬
вращались из изгнания с целью принять активное участие в процессе ре-
фрорм и демократических преобразований. К ним принадлежали люди,
бежавшие от чисток послевоенного времени за границу, а также комму¬
нисты-реформаторы, некоммунисты, покинувшие страну после пораже¬
ния «пражской весны», и члены молодого поколения, эмигрировавшие во
время «нормализации». Нередко этот круг лиц в результате достигнутых
за рубежом позиций вносил важный вклад в процесс преобразования68.
Оппозиционные элиты в Словакии имели не только несколько иной про¬
филь, но и в корне отличающийся характер. Они отражали различные
течения словацкого общества. Либеральная интеллигенция выделялась
своей менее активной деятельностью и подчеркнутым духовным отно¬
шением к движению. Отсюда становится легко понятным, что целый ряд
интеллигентов из рядов словацкого общественного движения «Обще¬
ственность против насилия» (ОПН) после переворота отказались принять
политический мандат. Кроме того, не следует забывать, что как чешская,
так и словацкая интеллигенция не были готовы каким-либо образом к
возложению на себя политической власти69.
В результате выборов 1990 года ОПН, получившая на общегосу¬
дарственном уровне абсолютное большинство мест в федеральном
собрании вместе со своим естественным коалиционным партнером,
чешским «Гражданским форумом», в словацкой секции Палаты Нацио¬
нальностей была вынуждена вступить в широкую коалицию со стоящи¬
ми справа от центра «Демократической партией» (Demokratickd strana —
DS), «Мадьярской независимой инициативой» (Mad’arskd nezdvisld
iniciativa — MNI), а также с «Христианско-демократическим движением»
(Krestanskodemokraticke hnutie — KDH).
Широкий идеологический спектр, охватываемый ОПН, привел к тому,
что наряду с критикующей режим интеллигенцией, необычно много ком¬
мунистов-реформаторов «пражской весны» и бывших коммунистов заня¬
ли влиятельные посты. При этом не обязательно было активно участво¬
вать в движении диссидентов; выход из коммунистической партии был
достаточным условием для легитимизации. В «Христианско-демократи¬
ческом движении» собрались католические диссиденты, однако прежде
всего лица, открыто признавшие себя верующими и вследствие этого не
ставшие членами коммунистической партии70. Именно коммунисты-ре¬
форматоры, как Александр Дубчек, пользовались особенно высокой по¬
пулярностью и поэтому занимали на выборах лучшие места в списках
кандидатов. Как выяснилось, в Словакии выбирали в первую очередь
личности, а не партийные программы.
68 Schneider 1995. S. 20.
69 Там же. С. 25 и сл.
70 Там же. С. 26.
300

Однако несмотря на формирование новых интеллектуальных и рефор¬
маторско-социалистических элит, не следует упускать из виду, что старая
«номенклатурная элита» занимала ключевые посты вплоть до первых
свободных выборов. На выборах 1990 и 1992 годов коммунисты набрали
чуть больше 14 % голосов71.
5. Чешско-словацкий антагонизм
Из признания демократии и западной системы ценностей следует, что
чешско-словацкая государственная идея находилась под влиянием прежде
всего кооперативного национализма. Однако даже две титульные нации
занимали в силу исторических причин неравное положение. Субнациона¬
лизм словаков, требовавший все более широких компетенций, усилился и
в конце концов вылился в национализм независимости.
После революции быстро выяснилось, что под прикрытием чехосло¬
вацкого патриотизма существовал глубокий антагонизм между обоими
несущими государство нациями, чехами и словаками, имевший истори¬
ческие причины и с самого начала привнесший зерно распада в сконстру¬
ированное государственное образование. В рамках трансформации сис¬
темы после «бархатной революции» словацкие стремления сместились в
сторону большей самостоятельности, которая уже однажды на короткий
срок нашла свое воплощение в независимом словацком государстве и
была существенной частью реформаторских стремлений «пражской вес¬
ны», однако позднее была жестко задушена в период «нормализации».
До 1918 года чехи и словаки жили в совершенно различных государ¬
ственно-правовых, политических, культурных и социально-экономиче¬
ских условиях. Единственным, что связывало два народа и не представляло
собой барьера, было тесное родство языков72. Оно строило фундамент, на
котором в традициях Гердера базировался национализм XIX века, так что
все различия скрывались, а образование общего государства казалось неиз¬
бежным на фоне антагонизма немецкому господству.
Еще в XIX веке отношения между двумя народами определяли сте¬
реотипы и предрассудки, которые в большей или меньшей степени име¬
ют место до сих пор. Чехи чувствовали себя превосходящими словаков в
силу своего прогрессивного общественного и экономического развития
и видели в них «своего рода отсталых чехов». Модернизация словацко¬
го общества в течение XX века привела лишь к смягчению этого образа
среди чехов. «Словацкая комплементарность» воплощала собой с точки
зрения чехов дихотомию, интерпретирующую их самих как носителей
рационального мужского начала, а словаков по принципу дополняющей
71 Brokl, Mansfeldova 1993. Р. 9 и сл.; Schneider 1995. S. 12.
72 Pfihoda 1993. Р. 32.
301

противоположности — как носителей эмоционального женского начала.
Такое распределение ролей оставляло недостаточно места собственному
словацкому самосознанию и включало в чехословакизм неравное соотно¬
шение двух титульных наций73.
Как следствие такой асимметрии, со стороны словаков также развились
стереотипы, за которыми не скрывалось воззвание к общему националь¬
ному самосознанию. В их глазах чехи были экпансионистами, вели себя
заносчиво и не внушали доверия. Пражский централизм подверг словаков
сильному ассимиляционному давлению. В большинстве своем католичес¬
кое словацкое общество противостояло индифферентному в религиозном
плане либеральному чешскому обществу, стоящая в самом начале процес¬
са модернизации, аграрно структурированная бедная страна — стране, до¬
стигшей определенной ступени развития и модернизации74.
Большую проблему сращивания двух наций распознали еще основа¬
тели Чехословакии. Некто иной, как Томаш Гарриг Масарик, движущая
сила основания государства и первый президент Первой Чехословацкой
республики, осознал определенную незавершенность в чехословацкой
политике и пророчествовал, что потребуется еще пятьдесят лет беспе¬
ребойного демократического развития, прежде чем образуется государ¬
ственная общность75.
Асинхронность выходит на поверхность при сравнении различных
исторических картин с момента основания общего государства. Те фазы
чехословацкой истории, которые вызывают восторг у чехов, наталкива¬
ются на критику и неприятие у словаков, и наоборот. «Старые добрые
времена» Первой Чехословацкой Республики ассоциируются у словаков с
подавлением их стремлений к автономии. Хотя первое клерикал-фашист-
ское словацкое государство 1939-1945 годов в общем и целом не находит
полной поддержки всех словаков, оно все же является выражением пер¬
вой независимой государственности, которую приятно вспомнить. Чехи,
напротив, оценивают это интермеццо как предательство. Во время «праж¬
ской весны» вместо демократизации общества словаки отдавали предпоч¬
тение федерализации государства, чем, кроме прочего, воспользовались
верные линии коммунисты для прекращения процесса реформ76.
Чешские сторонники чешско-словацкого патриотизма во главе с Вац¬
лавом Гавелом опирались на демократические традиции Первой респуб¬
лики, которая всегда была нелюбимой республикой у словаков. При этом
в очередной раз наметилось решение, экспортируемое из Праги в Слова¬
кию. В прошлом противоположность чехов и словаков проявлялась пре¬
73 Там же. С. 33 и сл. Ср. также: Brenner 1995. S. 92 и сл.; Holy 1996. Р. 102 и сл.
74 Pfihoda 1993. Р. 34-35.
75 Сарек 1990. Р. 338 и сл.; см. также: Jicinsky/ Mikule 1994. Р. 9.
76 Pfihoda 1993. Р. 35 и сл.; Brenner 1995. S. 92.
302

жде всего в конфликтных и кризисных ситуациях. Во время постреволю¬
ционного кризиса 1989 года национальный конфликт также обострился,
и в этот раз словаки получили лучшие возможности артикуляции, чем в
прошлом. Словаки потребовали более широких компетенций и больший
вес внутри федерации, однако не ставили ее существование под вопрос.
6. Процесс дезинтеграции между чехами и словаками
Падение коммунистического режима создало общий фундамент, с ко¬
торым чехи и словаки впервые могли себя4 равным образом идентифи¬
цировать. При этом не следует упускать из виду, что коммунистический
режим в Словакии имел более высокую степень признания. Для этого
имелись следующие две причины. Период «нормализации» после пора¬
жения «пражской весны» словаки пережили в более мягкой форме, чем
чехи. Кроме того, получил свое продолжение процесс развития, принес¬
ший им явное улучшение социально-экономических условий77. Лишь
когда общий враг был побежден, а политические будни вернулись в свое
русло, словацкий вопрос снова выступил на передний план, расщепил
революционное единство и послужил причиной смены элит, приведя в
конце концов к разделу ЧСФР и таким образом провалу попытки сфор¬
мировать из двух государственностей одну общую78.
Прежде всего словаки после долгих стараний осознали возможность
реализации своих стремлений, основанных на этнонациональных пред¬
ставлениях. В вопросе названия государства скрестились чешский нацио¬
нализм граждан государства и словацкий этнонационализм. После долгой
дискуссии с помощью президента Гавела был найден устраивающий всех
компромисс, и в конце концов государство стало называться «Чешская и
Словацкая Федеративная Республика»79. Однако уже вскоре, точнее вес¬
ной 1990 года, националистические круги потребовали независимости
Словакии.
Президент Вацлав Гавел обобщил в своем выступлении перед Феде¬
ральным собранием 17 сентября 1990 года свое представление об общем
государстве и заявил, «что достижение аутентичной федерации и общего
сознания чехословацкой государственности возможно только на основе
двух равноценных и равноправных государственностей»80. Такая модель
федерации означала расширение компетенций для обеих национальных
республик за счет центра. Представление Гавела об «аутентичной феде¬
77 Butora/ Butorova 1993. Р. 95; Schneider 1995. S. 15.
78 Schmidt-Hartmann 1992. S. 79.
79 Gal 1992. P. 21.; Gerloch 1995. P. 19; Jirak/ Soltys 1992. P. 45 и сл.; Reich 1998. S. 247 и
сл.; Stein 1997. S. 57 и сл.
80 Havel 1992. P. 31. Ср. также: Schmidt-Hartmann 1992. S. 79.; Stein 1997. S. 64 и сл.
303

рации» разделяла почти половина населения, причем в Словакии более
53 %, а в богемских областях более 47 % поддерживали это решение.
Второе место с заметным разрывом заняла существовавшая до сих пор
модель федерации, предпочтение которой отдавали преимущественно
чехи (34,1 %), чем словаки (21,4%). Число сторонников конфедерации
и разделения на два самостоятельных государства держалось примерно
в равновесии. В общей сложности около 90 % граждан высказалось за
общее государство в той или иной форме. Лишь 5,3 % чехов и 9,3 % сло¬
ваков требовали осенью 1990 года двух самостоятельных государств81.
Ответственные политические лица, выступавшие за общее государство,
не были, таким образом, в одиночестве. Они имели полную поддержку
населения.
Однако чем дольше шли переговоры о разделении полномочий и но¬
вом государственном устройстве, тем яснее проявлялась неспособность
к приемлемому компромиссу82. Существенный вклад в выхолащивание
чехословацкого патриотизма внесло дальнейшее дифференцирование
партийной системы и как следствие поляризация политического спект¬
ра после выборов в начале июня 1990 года, ставшая результатом как ес¬
тественного процесса политического дифференцирования, так и провала
«аполитичной политики» диссидентов83. Внутри гражданских движений,
сыгравших в качестве коллектора политического центра главную роль
при свержении коммунистического режима и победивших на выборах
1990 года, после успешной революции формировались группы, из кото¬
рых в конечном итоге образовались новые партии и которые способство¬
вали распаду движения.
Эти партии, как, например, чешская «Гражданская демократическая
партия» (Obcanskd demokraticka strana, ODS) во главе с Вацлавом Клау¬
сом или словацкое «Движение за демократическую Словакию» (Hnuti za
demokraticke Slovensko, HZDS) во главе с Владимиром Мечиаром, которые
в конечном итоге доминировали на выборах 1992 года, способствовали
вследствие различной политической направленности окончательному
расходу двух республик. Тот факт, что в силу национальных предпосы¬
лок не удалось создать общегосударственную демократическую партию,
которая заполнила бы вакуум, оставленный коммунистической партией,
стал практически непреодолимой слабостью чехословацких патриотов.
Попытка Вацлава Гавела сохранить общее государство окончилась ни¬
чем. Угрожая отставкой, он призвал обе стороны к сохранению единства.
81 Kipke 1993. S. 48.
82 Kraus 1996. S. 234 и сл.; Mounir 1998. Р. 37 и сл.; Reich 1998. S. 248 и сл., Stein 1997.
S. 17 и сл. и s. 60 и сл.
83 Brokl/ Mansfeldova 1993. Р. 5; Hatschikjan 1994. Р. 95 и сл.; Rychlik 1998. Р. 317 и сл.;
Wheaton/ Kavan 1992. Р. 149 и сл. Собственно по выборам см.: сборник Gabal (ред.) 1996.
304

В целях приобретения большего влияния на переговорах он потребовал
расширения своих полномочий. В то же время он требовал проведения
референдума, чтобы народ мог принять решение относительно будущего
государственного устройства самостоятельно, отлично зная, что боль¬
шинство скорее всего выскажется за единое государство. Его призыв к
народу поддержать его в его начинаниях вызвал негодование политиче¬
ских партий, которые чувствовали себя обойденными в их роли легитим¬
ных представителей народа84.
7. Моравско-силезские требования автономии
Не только чешско-словацкие противоречия ставили под вопрос быв¬
шее государственное устройство, но и моравско-силезский субнациона¬
лизм, который, конечно же, не имел такой взрывоопасной силы, как сло¬
вацкий субнационализм, так как его программа была менее радикальной
и не ставила под вопрос существование чехословацкой федерации. Он
был направлен прежде всего против пражского централизма с упреками
в недостаточной заботе о региональных проблемах и национальных, ис¬
торических и культурных традициях Моравии-Силезии. Наряду с этим
существовал особый силезский субнационализм, который в своем непри¬
ятии прагоцентризма стоял на тех же идеологических позициях, что и мо¬
равско-силезский субнационализм, однако в то же время держал оборону
против брноцентризма85, вследствие чего можно назвать его суб-субна-
ционализмом. Однако его активность осталась по сравнению с моравско-
силезскими движениями маргинальной.
Политическое и территориальное разграничение держалось на недо¬
статке чувства сплоченности, на неприятии общей идентичности и на
укоренившейся в католической вере моравской религиозности. В качес¬
тве исторических зацепок служили Великоморавская держава IX века,
традиция административной самостоятельности Маркграфства Морав¬
ского, сохранившегося как административная единица практически без
перерывов с XII века до 1948 года86, и федеральная трихотомия первой
Чехословацкой республики, в составе которой Моравия-Силезия, наряду
с Богемией и Словакией с 1928 года являлась практически отдельным
субъектом федерации87. Уже в мае 1968 года велись дебаты об автоно¬
мии для Моравии-Силезии в составе чехословацкой Федерации, которая
соответствовала бы словацкой. Таким образом, не вызывает удивления
84 Stein 1997. S. 139 и сл.
85 Obrman 1991. Р. 17.
86 Havlik 1993/94. Р. 11 и сл.; Luft 1999. Р. 126.
87 Henard 1990.
305

тот факт, что сторонниками моравского движения 1990-х годов являлись
прежде всего разочарованные моравские патриоты 1968 года, а также
студенты, считавшие себя частью моравской нации88 89.
Уже в ноябре 1989 года в Брно было основано «Моравское гражданс¬
кое движение» (Moravskd obcanskd hnutif \ и за ним последовали другие
гражданские инициативы. Наряду с «Моравским гражданским движе¬
нием», следует упомянуть также крупное по численности «Общество за
Моравию и Силезию» (Spolecnost pro Moravu a Slezsko), вместе, по их
собственным данным, они насчитывали 90 000 членов90. Они не были
удовлетворены обещанным увеличением самостоятельности регионов91
и в конечном итоге гарантированным самоуправлением92. Вместо этого
они требовали вместе с другими группировками в Хартии региональной
автономии для Моравии и Силезии в форме субъекта федерации Мора¬
вия и Силезия на территории Маркграфства Моравского и Герцогства
Силезского93. На первых свободных парламентских выборах основанно¬
му 1 апреля 1990 года «Движению за самоуправляемую демократию —
Обществу за Моравию и Силезию» (Hnuti za samosprdvnou demokracii —
Spolecnost pro Moravu a Slezsko, HSD-SMS) удалось пройти в обе палаты
Федерального собрания, набрав 7,89 и 9,10 % соответственно, а также в
Национальный совет с 10,03 % голосов94.
Многие партии и ведущие личности, среди них президент Вацлав Га¬
вел и чешский премьер-министр Петр Питхарт, поддерживали требова¬
ния автономии95. Однако когда в феврале 1991 года дебаты в парламен¬
те были отложены на неопределенный срок, поскольку партии не могли
прийти к согласию относительно формы96, моравские парламентарии
бойкотировали две недели подряд парламентские заседания. Назначен¬
ная правительством комиссия представила в конце ноября 1991 года
четыре возможных решения. Первая модель предполагала передел Чеш¬
ской республики, причем с учетом исторических границ создавались две,
три или четыре области с собственными органами власти. Вторая модель
предполагала создание от 15 до 30 провинций по экономическим и соци¬
альным критериям. Третья модель представляла собой комбинацию двух
88' Henard 1990.
89 Pemes 1996. Р. 221.
90 Henard 1990.
91 Rude Pravo. 1.3.1990.
92 Berichte zur Entwicklung von Staat und Recht in der CSFR № 3/1990. P. 3.
93 Marcak 1990. P. 14.
94 Hatschikjan 1994. P. 95 и сл.; Kostelecky 1996. P. 137; Politicke strany a hnuti v CSFR
1992. P. 47; Troebst 1999. P. 599. Ср. также: Pemes 1996. P. 233 и сл.
95 Henard 1990; Siiddeutsche Zeitung. 5.2.1991.
96 Neue Ziircher Zeitung. 5.3.1991; Obrman 1991. S. 13.
306

предыдущих. Провинции должны были быть построены на основании
исторических границ, причем для защиты их интересов было возможно
создание «союзов провинций области». Четвертая модель предполагала
пересмотр всей федерации путем создания новой республики Моравия
и Силезия. В то время как последнее предложение получило в Чешской
республике наибольшую поддержку, оно было отвергнуто Словакией.
Словаки опасались ослабления республик и постоянного мажоризирова-
ния со стороны двух «чешских» частей страны97.
Однако уже вскоре наблюдается спад интенсивности моравско-силез¬
ского национализма. «Движение за самоуправляемую демократию - Об¬
щество за Моравию и Силезию» набрало лишь 4,2 % голосов на местных
выборах в ноябре 1990 года, а на парламентских выборах 1992 года оно
с трудом прошло в Национальный совет. В 1996 году ни одна из морав¬
ских партий не прошла в чешский парламент. В конце концов моравско-
силезский национализм был перекрыт обострившимся чешско-словац¬
ким антагонизмом. После раздела Чехословакии Прага ограничила его
возможности, так что он принял более радикальные, но не сецессионист-
ские формы. Он потерял свое значимость, так и не успев набрать содер¬
жания98.
8. Мирный раздел Чехословакии
На парламентских выборах начала июня 1992 года победителями ста¬
ли «Гражданская демократическая партия» во главе с Вацлавом Клаусом
или «Движение за демократическую Словакию» во главе с Владимиром
Мечиаром в соответственных частях республики. Однако лишь некоторое
время спустя обозначился провал в коалиционных переговорах. 3 июля
словацкие депутаты помешали переизбранию Гавела на пост президента,
и спустя две недели словацкий парламент провозгласил суверенитет Сло¬
вакии. 23 июля последовало соглашение о ликвидации совместной госу¬
дарственности, и в начале октября было принято решение о разделении в
срок до 1 января 1993 года99.
Развязка национального конфликта между чехами и словаками может
служить образцовым примером мирного разрешения конфликтов. При
всей эмоциональности и требовательности, с которой проводился этот
процесс, в отличие от конфликтов в Советском Союзе или в Югославии,
он ни разу не вылился в перманентные вооруженные эксцессы или даже
военные действия. Демократическая направленность чешско-словацкого
национализма — как показало законодательство о защите прав мень¬
97 Obrman 1991. S. 14 и сл.
98 Troebst 1999. S. 598 и 600.
99 Mounir 1998. Р. 37 и сл.; Stein 1997. S. 197 и сл.
307

шинств — с самого начала способствовала достижению мирного разре¬
шения конфликта путем переговоров, она даже допускала возможность
разделения и, таким образом, в какой-то мере также провал чешско-сло¬
вацкого национализма. Отказ от демократической платформы в пользу
авторитарных структур с целью сохранения общего государства не на¬
блюдался ни разу.
На реализацию мирного решения оказали влияние различные усло¬
вия и факторы. Радикальные националистические партии завоевали на
выборах лишь небольшое число голосов и не играли практически ника¬
кой политической роли, так же как и такие группировки, как например
Spoluziti, поставившие перед собой целью сохранение общего государс¬
тва100. Национальный вопрос рассматривался крупными определяющими
политику партиями, члены которых хотя и не выступали за разделение
государства, однако сохранение общего государства в процессе преобра¬
зования стало для них скорее второстепенным вопросом. Последователи
гражданских движений носили яркие национальные черты и способство¬
вали таким образом поляризации и политическому разводу двух частей
страны, так что ситуация вооруженной эскалации национального воп¬
роса просто оказалась невозможной. Хотя существенное большинство
населения в обеих частях страны высказывалось за сохранение общего
государства, однако с течением сложного процесса преобразования оно
превратилось — за редким исключением — из политически активной в
пассивную массу, имевшую другие приоритеты, нежели национальный
вопрос101. Сборы подписей, гражданские инициативы или выступления в
прессе, например, в газете Mosty, за сохранение Чехословакии, за которы¬
ми стояла прежде всего интеллигенция, не смогли всколыхнуть население;
возможно, это стало одним из последствий «аполитичной политики». Не
произошла мобилизация масс, которая вследствие демонстраций и про¬
тестов привела бы к эскалации ситуации вплоть до гражданской войны.
Словацкие националисты владели ситуацией на улице, а в чешской части
страны звучали голоса сторонников общего государства, однако вскоре
верх взяло равнодушие, и две нации надоели друг другу. Таким образом
дело не дошло до конфронтации.
Кроме того, не следует забывать, что практически не возникло споров по
поводу пролегания будущих границ102. Исторические границы в значитель¬
ной степени совпадали с языковыми, что не в последнюю очередь следует
из многовекового раздельного развития. В соответствии с этим отношения
между двумя нациями не были омрачены никакими традициями насилия,
не существовало никаких открытых счетов друг против друга, основанных
на насилии. «Предательство» словаков в виде собственного государства с
100 Brokl, Mansfeldova 1993. Р. 9 и сл.; Vodicka 1993. Р. 78 и сл.
101 Butora, Butorova 1993. Р. 100.
102 SkalnikLeff 1997.Р. 141.
308

позволения Гитлера, а также казнь словацкого клерикал-фашистского пре¬
зидента Тисо в Праге скорее усилили уже существующие предрассудки и
стереотипы, чем давали повод для военных столкновений.
Наконец, ответственные лица с самого начала придерживались мне¬
ния, что конфликт должен быть решен мирным путем. Готовность допус¬
тить его развитие в сторону вооруженных столкновений отсутствовала.
Вацлав Клаус точно сформулировал намерение вести переговоры:
«Процесс раздела чешско-словацкой федерации должен протекать культурно и
цивилизованно и исключить негативное влияние на отношения между чешской и
словацкой республиками в будущем»103.
Отсюда не вызывает удивления тот факт, что армию держали в сторо¬
не от конфликта. Никто даже не думал превратить вооруженные силы в
инструмент достижения своих целей, а армия, в свою очередь, отказалась
вмешаться в конфликт в качестве самостоятельного действующего лица. Ее
поведение явилось в некотором отношении отражением пассивности че¬
хословацкого общества, и в то же время глубоко демократичным, если под
вооруженными силами понимается подчинение политическим актерам,
получившим легитимацию демократическим путем, и отказ от политиче¬
ских амбиций. Поэтому бездействие армии привело к стабилизации общей
ситуации и стало главным условием мирного решения конфликта. Таким
образом удалось осуществить решение конфликта исключительно на поли¬
тическом уровне, а не предоставить его улице или вооруженным силам.
С распадом общего государства чешско-словацкий национализм поте¬
рял свою основу. Хотя чехи идентифицировали себя с Чехословакией как
со своим государством, им надоели постоянные конфликты со словаками.
Распространилось настроение, кульминацией которого стал лозунг «Тог¬
да пусть уходят!». И наоборот, на словацкой стороне набрали вес силы,
требовавшие «избавления от Праги». Ясно обозначился недостаток «мы-
чувства», скрыто определявшего всю историю Чехословакии и получив¬
шего теперь свою реализацию104.
Это настроение можно было встретить даже в самых высоких руково¬
дящих органах. Победители выборов 1992 года не признавали никакого
политического веса за федеральными органами. Вместо этого они пред¬
почитали действовать на республиканском уровне. Как Вацлав Клаус,
отказавшийся выполнить поручение создать федеральное правительство,
так и Владимир Мечиар, оба заняли посты премьер-министров соот¬
ветствующих республик105. Уже по этим признакам можно было распоз¬
нать значительный спад заинтересованности в государстве. Так как этот
103 Klaus 1992. S. 52.
104 Biitora, Butorova 1993. Р. 104.
105 Jidinsky, Mikule 1994. P. 17.
309

разъезд из общего дома происходил практически одновременно, исчезла
платформа для возможного вооруженного конфликта.
Силы, которые тогда заняли позиции чешско-словацкого национа¬
лизма, после выборов 1992 года находились в оппозиции. В силу роли
протесты против действий правящих партий не имели достаточной силы.
Однако классифицировать чешское правительство однозначно как анти-
чехословацкое было бы искажением реальности. За исключением «Сло¬
вацкой национальной партии» (Slovenskd narodni strana — SNS), ни одна
из политических группировок не выступала за раздел Чехословакии на
два независимых государства106. Однако сохранение общего государства не
являлось для Клауса и его команды высшим приоритетом. Для него на
первом месте стояло проведение прагматичной политики преобразова¬
ний, которая допускала возможность раздела Чехословакии. Если бы его
представления можно было воплотить в рамках общего государства, это
произошло бы именно так. Однако сохранение федерации не являлось
для него обязательным условием.
Эта претензия чешского руководства соответствовала требованиям
словаков. Эти две стороны быстро поняли, что воплотить их цели можно
лишь раздельно. Раздел государства был продуктом бескомпромиссной
борьбы за власть107. В пользу такой оценки говорят также высказывания
лиц, уделявших большее внимание сохранению общего государства, вов¬
леченных в переговоры между чехами и словаками и уверенных в воз¬
можности компромиссного решения108.
После проведения раздела чехословацкого государства после более чем
70-летнего существования стихло большинство голосов, выступавших за
единство государства. Лишь отдельные, едва ли принимаемые всерьез
группы или партии держались за общее прошлое, как, например, чешс¬
кая «Демократическая партия» Йиржи Динстбира или словацкая «Демок¬
ратическая партия», которая на фоне резко наступивших экономических
трудностей называла раздел государства «предательством словацкого на¬
рода» и требовала пересмотра. Большинство занялось устройством обеих
новых республик. В настоящий момент практически невозможно сказать,
возникнет ли в среднесрочной перспективе нечто подобное ностальгии
по Чехословакии или же чешско-словацкий национализм вступит на но¬
вый виток своего развития; события еще слишком свежи. Однако на фоне
поставленной цели вступления в ЕС кажется маловероятным, что, напри¬
мер, на словацкой стороне будет господствовать мнение, что независимая
Словакия могла бы лучше защищать свои интересы в объединенной Ев¬
ропе, чем в какой-либо форме федерации с чешским соседом.
106 Jicinsky, Mikule 1994. Р. 18.
107 Butora, Butorova 1993. N. 94.
108 Pithart 1993. P. 211.
310

9. Заключение
Для второй половины 1980-х годов характерны растущие активные
старания диссидентов и оппозиционных группировок поднять значение
прав человека и гражданина. Они противопоставили авторитарному ком¬
мунистическому режиму идею демократического чехословацкого госу¬
дарства по западному образцу, основанную на традициях Первой Чехос¬
ловацкой республики. Коммунистическое руководство отреагировало на
демонстрации их насильственным подавлением, однако в конце концов
было вынуждено признать, что население больше не дает себя запугать.
Реформаторские силы препятствуют эскалации событий. Их готовность к
диалогу определяет направление демократических преобразований. Па¬
раллельно возродились чешско-словацкие противоречия, вылившиеся в
борьбу за раздел компетенций. Этнические меньшинства имели равное
правовое положение с титульными нациями. Иностранцы подвергались
определенным ограничениям, как на приобретение земли, однако поло¬
жения законодательства придерживались международных масштабов
и содержали возможности для обхода. В конце концов пропасть между
чешским и словацким руководством больше невозможно было преодо¬
леть. Произошел мирный раздел Чехословакии, хотя большинство насе¬
ления в поддержку этой идеи никогда не выступало.
Литература
Altmann F.-L. (1994): Tschechische und Slowakische Republik(en). Von der samtenen
Revolution zur sanften Scheidung // Altmann F.-L., Hosch E. (hrsg.): Reformen und
Reformer in Osteuropa. Regensburg. S. 41-69.
Baylis T. A. (1998): Elites, Institutions, and Political Change in East Central Europe.
Germany, the Czech Republic, and Slovakia // Higley J., Pakulski J., Wesolowski W. (ed.):
Postcommunist Elites and Democracy in Eastern Europe. Basingstoke. P. 107-130.
Benda V. (1990): Paralelni polis // Charta. № 77. S. 43-51.
Bradley J. F. N. (1992): Czechoslovakia’s Velvet Revolution. A Political Analysis // East
European Monographs. Vol. 345. Boulder.
Brenner C. (1995): Staat, Nation und Minderheiten nach der tschecho-slowakischen
Trennung // Hatschikjan M. A., Weilemann P. R. (hrsg.): Nationalismen im Umbruch.
Ethnizitat, Staat und Politik im neuen Osteuropa. Koln. S. 90-104.
Brokl L., Mansfeldova Z. (1993): Die letzten Wahlen der CSFR 1992 und die Lage danach,
Benchte (les BiOst. H. 2.
Brokl L., Mansfeldova Z. (1992): Von der «unpolitischen» zur «professionellen» Politik.
Aspekte der politischen Kultur der CSFR in der Periode des Systemwechsels // Gerlich P.,
Plasser F., Ulram P. A. (hrsg.): Regimewechsel, Demokratisierung und politische Kultur
in Ost-Mitteleuropa. Wien. S. 163-202.
Broklova E. (1995): One Hundred Years of the Czech Question// Czech Sociological
Review. Vol. 3. № 1. P. 75-84.
311

Broklova E. (1992): Politicky system CSR 1918-1938. Praha.
Brunner G. (1990): Politischer Systemwandel und Verfassungsreformen in Osteuropa.
Bergisch Gladbach; Koln.
Biitora M., Butorova Z. (1993): Die unertragliche Glattheit der Scheidung// Europaische
Rundschau. Bd. 21. № 2. S. 93-107.
Charta 77 (1990): 1977-1989. Od moralni к demokraticke revoluci. Dokumentace, uspofadal
Vilem Precan. Bratislava.
Capek K. (1990): Hovory s T. G. Masarykem. Laska к narodu, Karel Capek spisy. Sv. 20.
Praha.
Cas Demokraticke-iniciativy 1987-1990 (1993): Sbomik dokumentu. Praha.
Davidova E. (1995): Romano drom. Cesty Romu 1945-1990. Olomouc.
Deset prazskych dnu (17.-27. listopad 1989) (1990), Dokumentace. Praha.
Frank M. (1989): Der Schreck nach den Schlagen // Siiddeutsche Zeitung. 21/22.11.
Gabal I. (ed.) (1996): The 1990 Election to the Czechoslovakian Federal Assembly. Analyses,
Documents and Data. Berlin.
Gal F. (1992): Problem cesko-slovenskych vzfahov po novembri 1989 cez prizmu politiky //
Gal F. a koi.: Dnesni krize cesko-slovenskych vztahu. Praha. S. 20-39.
Gellner E. (1995): The Price of Velvet: Thomas Masaryk and Vaclav Havel// Czech
Sociological Review. Vol. 3. № 1. P. 45-57.
Gerloch A. (1995): Teorie federalismu a rozdeleni Ceskoslovenska// Politologicka revue.
№ 1. S. 13-28.
Gerloch A., Hfebejk J., Zoubek V. (1994): Ustavni system Ceske Republiky. Zaklady ceskeho
ustavniho prava. Praha.
Hatschikjan M. A. (1994): Von der «sanften Revolution» zur «sanften Scheidung». Politik,
Parteien und die Wahlen in der CSFR 1989-1992 // Hatschikjan M. A., Weilemann P. R.
(hrsg.): Parteienlandschaften in Osteuropa. Politik, Parteien und Transformation in
Ungam, Polen, der Tschecho-Slowakei und Bulgarien 1989-1992, Paderborn u. a.
S. 83-126.
Havel V. (1992): Vazeni obdane. Projevy dervenec 1990 — cervenec 1992. Praha.
Havlik L. E. (1993/94): О MoravS v deskem state // Moravsky historicky sbomik. Rocenka
moravskeho narodniho kongresu. Brno. S. 9—41.
Henard J. (1990): Freiheit fur Mahren! Neue nationale Empfindlichkeiten in der
Tschechoslowakei // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 19.2.
HluSickova R., Cisafovska B. (1994): Hnuti za obcanskou svobodu 1988-1989. Sbomik
dokumentu. Historia Nova. Sv. 4. Praha.
Holomek K. (1999): Romska menSina v Ceske republice // Gabal I. a koi.: Etnicke mensiny
ve stoedni Evropi. Konflikt nebo. Praha. S. 153-171.
Holy L. (1996): The Little Czech and the Great Czech Nation. National Identity and the Post¬
communist Transformation of Society. Cambridge.
Horsky V. (1990): Die sanfte Revolution in der Tschechoslowakei 1989. Zur Frage der
systemimmanenten Instability kommunistischer Herrschaft. Berichte des BiOst. № 14.
Hoskova M. (1994): Der Minderheitenschutz in der Tschechischen Republik// Mohlek P,
HoSkova M. (hrsg.): Der Minderheitenschutz in der Republik Polen, in der Tschechischen
und in der Slowakischen Republik. Bonn. S. 83-117.
312

Hoskova M. (1993): Die rechtliche Stellung der Minderheiten in der Tschechoslowakei//
Frowein J. A., Hofmann R., Oeter S., (hrsg.): Das Minderheitenrecht europaischer
Staaten. T. 1. Berlin. S. 407^447.
Huncik P. (1999): Mad’arska mensina ve Slovenske republice// Gabal I. a koi.: Etnicke
menSiny ve stoedni Evropi. Konflikt nebo integrace. Praha. S. 204—218.
Jirak J., Soltys O. (1992): Zobrazeni desko-slovenkych vztahu v tisku v obdobi 17.11.1989
az 31.12.1991 — statopravni uspofadani // Gal F. a koi.: DneSni krize cesko-slovenskych
vztahu. Praha. S. 40-67.
Jicinsky Z., Mikule V. (1994): Das Ende der Tschechoslowakei 1992 in verfassungsrechtlicher
Sicht (Teil 1) // Berichte des BiOst. № 44.
John M. (1994): Cechoslovakismus a CSR 1914—1938. Beroun.
Juchler J. (1994): Osteuropa im Umbruch. Politische, wirtschaftliche und gesellschaftliche
Entwicklungen 1989-1993. Zurich.
Kipke R. (1993): Die jungste politische Entwicklung der Tschechoslowakei im
Meinungsspiegel ihrer Burger// Kipke R., Vodidka K. (hrsg.): Abschied von der
Tschechoslowakei. Ursachen und Folgen der tschechisch-slowakischen Trennung. Koln.
S. 39-53.
Klaus V. (1992): Rok, malo ci mnoho v dejinach zemS. Praha.
Kohne H.-C. (1996): Eigentumsordnung und Immobilienerwerb in der Tschechischen
Republik // Osteuropa-Recht. Bd. 42. № 1. S. 48-84.
KokoSkova Z., KokoSka S. (1996): Obroda — Klub za socialistickou pfestavbu. Dokumenty.
Historia nova. Sv. 8. Praha.
Kosta J. (1995): Tschechische Republik// Weidenfeld W. (hrsg.): Demokratie und
Marktwirtschaft in Osteuropa. Strategic fur Europa. Gutersloh. S. 143-156.
Kostelecky T. (1996): Results of the 1990 Election in a Regional Perspective// Gabal I.
(ed.) (1996): The 1990 Election to the Czechoslovakian Federal Assembly. Analyses,
Documents and Data. Berlin. P. 136-149.
Kraus M. (1996): Returning to Europe, Separately: International Factors in Czechoslovakia’s
Dissolution, 1989-92// Kraus M., Liebowitz R. D. (ed..): Russia and Eastern Europe
After Communism. The Search for New Political, Economic, and Security Systems.
Boulder. P. 223-245.
KrejCi O. (1993): Cesky narodni zajem a geopolitika. Praha.
Lemberg H. (1994): Nationale Minderheiten in der Tschechoslowakei// Brunner G.,
Lemberg H. (hrsg.): Vblksgruppen in Ostmittel- und Siidosteuropa. Baden-Baden.
S. 97-109.
Luft R. (1999): Politische Kultur und Regionalismus in einer Zentrallandschaft zweiten
Grades: Das Beispiel Mahren im spaten 19. Jahrhundert// Bramke W. (hrsg. in
Zusammenarbeit mit Adam T): Politische Kultur in Ostmittel- und Siidosteuropa.
Leipzig. S. 125-160.
Mangott G. (1992): Parteienbildung und Parteiensysteme in Ost-Mitteleuropa im Vergleich //
Gerlich P., Plasser F., Ulram P. A. (hrsg.): Regimewechsel, Demokratisierung und
politische Kultur in Ost-Mitteleuropa. Wien. S. 99-127.
МагёакB. (1990): Moravskehlasy //Reporter. 24.4-7.5. S. 14.
Matuska P. (1987): Civil Courage Increasing// Czechoslovak SR/15. RFE Research.
14 October. P. 5-7.
313

Meier V. (1989): Das Prager Zentralkomitee ist keineswegs reformistisch gesinnt//
Frankfurter Allgemeine Zeitung. 24.11.1989.
Mikule V. (1999): Narodnostni mensiny v Ceske republice pohledem deskeho prava // Gabal
I. a koi.: Etnicke menSiny ve stoedni Evropi. Konflikt nebo integrace. Praha. S. 50-70.
Mounir O. (1998): La partition de la Tchecoslovaquie (Rozpad Ceskoslovenska).
Gerpinnes.
Musil J. (1995): Introduction// Musil, Jiri (ed.): The End of Czechoslovakia. Budapest.
P. 1-11.
Obrman J. (1991): The Issue of Autonomy for Moravia and Silesia// Report on Eastern
Europe. RFE/RL Research Institute. Vol. 2. № 15. P. 13-22.
Otahal M. (1995): К nekterym otazkam d£jin «normalizace» // Soudobe dSjiny. № 2. C. 1.
S. 5-16.
Otahal M. (1994): Opozice, moc, spolecnost 1969-1989. Pfispevekk dSjinam «normalizace» //
Historia Nova. Sv. 6. Praha.
Otahal M. (1993), Uvod// Cas Demokraticke iniciativy 1987-1990. Sbomik dokumentu.
Praha. S. 5-14.
Pehe J. (1989): «Obroda: A Club for Socialist Restructuring» Founded in Prague (1989) //
Czechoslovak SR/6. RFE Research. 30 March. P. 27-29.
Pemes J. (1996): Pod moravskou orlici aneb dejiny. Brno.
Pithart P. (1993): Paradoxa der Trennung. Philosophische Dimension und europaische
Parallelen // Kipke R., Vodidka K. (hrsg.): Abschied von der Tschechoslowakei. Ursachen
und Folgen der tschechisch-slowakischen Trennung. Koln. P. 201-218.
Politicke strany a hnuti v CSFR 1992 (1992). Praha.
Ponicka H. (1988): Hodina Bratislavy 25.3.1988 // Listy J. 1988. S. 21-22.
Pfihoda P. (1993): Tschechen und Slowaken: Sozialpsychologische Aspekte ihres
Zusammenlebens // Kipke R., Vodicka K. (hrsg.): Abschied von der Tschechoslowakei.
Ursachen und Folgen der tschechisch-slowakischen Trennung. Koln. S. 32-38.
Reich A. (1998): Zeitenwende in den bohmischen Landem und der Tschechoslowakei//
Hosier J., Kessler W. (hrsg.): Finis mundi — Endzeiten und Weltenden im ostlichen
Europa. Festschrift fur Hans Lemberg zum 65. Geburtstag. Stuttgart. S. 241-258.
Riedmiller J. (1989): Das Prager Glasperlenspiel // Siiddeutsche Zeitung. 27.11.
Rychlik J. (1998): Cesi a Slovaci ve 20. Stoleti. Cesko-slovenske vztahy 1945-1992.
Bratislava.
Rychlik J. (1997): Cesi a Slovaci ve 20. Stoleti. Cesko-slovenske vztahy 1914—1945.
Bratislava.
Schmidt-Hartmann E. (1992): Tschechoslowakei. Zwei Volker auf der Suche nach dem
gemeinsamen Staat // Mommsen M. (hrsg.): Nationalismus in Osteuropa. Gefahrvolle
Wege in die Demokratie. Munchen. S. 77-95.
Schmidt-Hartmann E. (1984): Thomas G. Masaryk‘s Realism. Origins of a Czech Political
Concept, Veroffentlichungen des Collegium Carolinum. Bd. 52. Munchen.
Schneider E. (1995): Politische Eliten in der Ex-Tschechoslowakei (Teil 1) // Berichte des
BiOst. № 60.
Schneider E. (1994): Prager Fruhling und samtene Revolution. Soziale Bewegungen in
Gesellschaften sowjetischen Typs am Beispiel der Tschechoslowakei. Aachen.
314

Skalnik Leff C. (1997): The Czech and Slovak Republics. Nation versus State. Boulder.
Stein E. (1997): Czecho/Slovakia. Ethnic Conflict, Constitutional Fissure, Negotiated
Breakup Ann Arbor.
Suk J. (1997): Obdanske forum. Listopad — prosinec 1989; 1. dil: Udalosti; 2. dil:
Dokumenty. Brno.
Sole J. (1993): Slovensko v ceskej politike. Banska Bystrica.
Tomes J. (1994): Slovnik к politickym dejinam Ceskoslovenska 1918-1992. Praha.
Troebst S. (1999): Autonomiebewegungen im Osteuropa der Nach-«Wende»-Zeit, Mahren-
Schlesien, Subkarpaten-Rus‘ und Gagausenland // Osteuropa. Bd. 49. № 6. S. 597-615.
Tuma O. (1994): Zitra zase tady! Protirezimni demonstrace v pfedlistopadove Praze jako
politicky a socialni fenomen // Historia Nova. Sv. 7. Praha.
Vodicka K. (1993): Koalitionsabsprache: Wir teilen den Staat! Wahlergebnisse 1992 und
deren Folgen fur die tschechoslowakische Staatlichkeit // Kipke R., Vodicka K. (hrsg.):
Abschied von der Tschechoslowakei. Ursachen und Folgen der tschechisch-slowakischen
Trennung. Koln. S. 77-106.
Vsetecka J. a koi., Dolezal J. (1990): Rok na namestich. Ceskoslovensko 1989. Praha.
Wheaton B., Kavan Z. (1992): The Velvet Revolution. Czechoslovakia 1988-1991.
Boulder.
Wolchik S. L. (1991): Czechoslovakia in Transition. Politics, Economics and Society.
London.
Zaloudek K. (21999): Encyklopedie politiky. Praha.
Zwischen nationaler Selbstbehauptung und Integration (1993): Geschichte und Gegenwart
der Roma in der ehemaligen Tschechoslowakei / bearb. von M. Sewering-Wollanek //
Wissenschaftlicher Dienst fur Ostmitteleuropa. Bd. 19 (43). № 1.

Одной идеологией государства
не построишь
О крахе немецкого социалистического
национального сознания в ГДР*
Бруно Шох
Как ни посмотри, ГДР не вписывается в когорту исследуемых здесь
государств. Еще в начале 1989 года Эрих Хонеккер упрямо повторял, что
Берлинская стена будет стоять и спустя сто лет, «если не изменятся ус¬
ловия, приведшие к ее возведению». Но уже осенью ситуация утратила
стабильность. В октябре сместили Хонеккера, в ноябре «смесь здраво¬
го смысла и безалаберности нового партийного руководства» привела к
открытию ворот Берлинской стены, а Берлин «преобразился в одну из
самых необычных и захватывающих сцен послевоенной Европы»1. В те¬
чение года государство прекратило свое существование.
Differentia specifica заключается в том, что здесь имплозия социализма
увлекла за собой все политическое общество. При энергичном внешнем
содействии как ирония судьбы сбылось знаменитое марксово предска¬
зание об угасании государства: ГДР прекратила существование и во¬
шла в состав ФРГ. Этот процесс достаточно трудно представить себе как
«второе национальное возрождение». Двойной конец социализма и ГДР
нельзя однозначно свести к «поздне- и посткоммунистическому национа¬
лизму», выступающему в качестве «движущей духовной силы внутри- и
межгосударственной перестройки»* 1 2. Ведь судьба ГДР зависела с самого
начала и самым необычным образом от внешних актеров: Советского Со¬
юза и Федеративной Республики Германия.
* Рукопись на немецком языке была завершена в 2001 году.
1 Garton Ash 1993. Р. 505.
2 Jahn 1996. S. 3.
316

И все же особенности прослеживаются еще дальше. Уже основание
ГДР не было национальным возрождением, оно не охватывало даже и
половины нации. Да и для всей Германии целиком не подходит счет на
«второе национальное возрождение». В преобладающем толковании вы¬
кованный Бисмарком Второй германский рейх выступает как националь¬
ное государство, хотя и оставшееся «незавершенным» в конституцион¬
ном и этнонациональном отношениях3. Для большинства немецких элит
становление нации как таковое осуществилось лишь, когда в их вообра¬
жении «идеи 1914 года» торжествовали над идеалами 1789 года. Третий
рейх поначалу немало усердствовал с целью предстать вторым нацио¬
нальным возрождением; и все же его народный (в шовинистическом по¬
нимании) национализм, усиленный идеями расовой биологии, привел к
катастрофе. А то, что было восстановлено в 1949 году как государствен¬
ность, должно было волей-неволей подыскать себе определение — не
в национальном, а в общественно-политическом и идейном отношени¬
ях — следующим образом: западная республика или народная демокра¬
тия. Объединение двух немецких государств также дает лишь небольшой
группе поборников нового «нормального состояния»4 повод праздновать
национальное возрождение; более того, класс политиков и пресса уже с
1990 года остаются верными преемственности бывшей ФРГ. Даже если
возвращенная значимость понятия «национальное» возросла начиная с
1990 года гораздо значительнее, нежели это признается в официальных
заявлениях5, мотивы и средства для немецкого воссоединения отличают¬
ся в этот раз настолько основательно от прежних попыток, что «национа¬
лизм» не убедителен в качестве его причины и движущего мотива.
1. Шпагат между Германией
и «социалистическим отечеством»
Для видных представителей антифашистской интеллигенции после
опыта преследований и ссылок основание ГДР казалось убедительным
в моральном отношении проектом, в котором они желали участвовать6.
Однако политическая реальность очень скоро приглушила его интел¬
лектуальную и моральную привлекательность, не говоря уже о том, что
миллионы бежали от социализма. В ФРГ это можно было осуществить
легче, чем где бы то ни было. Кроме того, ГДР в отличие от прочих на¬
родных республик недоставало нации в качестве последнего источника
3 Schieder 1991. S. 131 и сл.
4 Schoch 1996.
5 Schoch 1992.
6 Mayer 1982. S. 415 и сл.; Mayer 1984; Mayer 1991; Mittenzwei 1987. В. 2. S. 279 и сл.
317

легитимации, постоянно оспариваемого ФРГ. А без определенной суммы
общих ценностей, причастности, идентификации, воспоминаний и ми¬
фов — всего того, что в принципе называют национальным сознанием
или национальной идентичностью — после революционной деструкции
досовременной, династической легитимности никакое государство со¬
здать невозможно. Эрнест Ренан в своем знаменитом докладе 1882 года
определил национальное сознание как «душу, духовный принцип», где
имеются два компонента: «первый — общее владение богатым наслед¬
ством воспоминаний, второй — сегодняшнее согласие, желание жить
вместе, стремление свято хранить полученное неразделенным наследие».
Поэтому песня Спарты «Мы те, кем вы были; мы будем теми, кто вы
есть» составляет лапидарное ядро гимна любого отечества7.
Эта сама собой разумеющаяся преемственность прервалась в Герма¬
нии в 1945 году, а единой и общей идентификации населения ГДР мешала
ФРГ, пережившая вскоре с немалой помощью извне экономическое чудо.
Только в период между основанием ГДР и возведением Берлинской стены
2,68 млн человек переселились в ФРГ. Официальные источники СЕПГ не
делали тайны из специфической проблематики построения социализма
ополовиненной нацией: «То, что социалистическая нация ГДР развива¬
лась лишь в одной части прежней немецкой нации, затрудняло и мешало
выработке социалистического национального сознания»8. Естественно,
эта проблема представлялась решенной «с тех пор, как процесс консти¬
туирования социалистической немецкой нации постепенно приближался
к своему завершению и в начале 1970-х перешел в фазу косолидации»9.
Так, согласно официально-партийному самовосприятию, ГДР находи¬
лась на пути к консолидированной самостоятельной нации. Причин для
сомнений в этом было и всегда предостаточно, а в конце 1989 года эта
претензия рассеялась, как мираж. Однако в то же время нельзя считать
все начинания по созданию собственного государства и государственной
нации и специфического менталитета ГДР управляемой извне «клиен-
тельной нации» Советского Союза10. Подобные умозаключения «задним
числом» не имеют ничего общего с общественными и политическими ре¬
альностями периода противостояния Востока и Запада. Не могло пройти
бесследно то, что люди должны были в течение сорока лет жить в усло¬
виях зыбкого равновесия двух враждебных блоков, казавшихся незыбле¬
мыми под атомным дамокловым мечом и стоявших в обоих государствах
на прямо-таки статичном фундаменте. Один осведомленный наблюда¬
тель подтвердил в 1987 году в своем высказывании распространенное
7 Renan 1995. S. 56.
8 Haase 1986. S. 491.
9 Haase 1986. S.491.
10 Riegel 1994. S. 219 и сл.
318

в то время мнение: поскольку «раздел Германии устраивал всех, кроме
нескольких немцев», он «скорее всего станет необратимым приговором,
по крайней мере в обозримом будущем»11. Все произошло иначе.
Название «опоздавшая нация» (Гельмут Плесснер) в точности подходит
для описания социалистической нации. Ведь она была сотворена только в
1971 году на VIII съезде СЕПГ, в эпоху Хонеккера, авторитарной волей
сверху. На протяжении двух предшествующих десятилетий ГДР считала
себя частью немецкой нации и никогда не сомневалась в дальнейшем су¬
ществовании Германии11 12. «Германия, единое отечество» — так пелось в ее
государственном гимне. А в 1950 году, к примеру, тогдашний председатель
ССНМ Эрих Хонеккер провозглашал в пропагандистской кампании к соб¬
ранию коммунистического союза молодежи на праздник Троицы:
«Мы связаны одной лентой, у нас есть один общий идеал, каждый из нас вооду¬
шевлен одним стремлением: нас объединяет искренняя любовь к Германии. Наша
общая цель — незыблемость немецкой нации. Нас окрыляет стремление к сохра¬
нению национального существования нашего народа»13.
СЕПГ с самого начала шла зигзагом в национальном вопросе. Она
отвергла любую национальную преемственность и возложила причин¬
ную ответственность за национал-социализм не только на капитализм,
но и на особый путь Германии со времен бедственного положения ее
буржуазии14. Но ситуация вскоре изменилась. Составной частью пропа¬
гандистской борьбы против политики интеграции с Западом Аденауэра
стали шовинистические кампании против «национального нигилизма» и
«космополитизма», нечеткая смесь из антиимпериализма и неприязни в
отношении Запада, не стеснявшиеся прибегать к клише из анналов «на¬
родного сообщества»15.
Все партийные и государственные документы 1960-х годов были четко
нацелены на национальное единство и тем самым, как видно из программы
партии 1963 года, на «преодоление провоцируемого империалистическими
западными державами в сговоре с западногерманским монопольным капита¬
лом раздела»16. Конституция ГДР 1968 года объявляла четкой государствен¬
ной целью «преодоление навязываемого немецкой нации империализмом
разделения Германии, постепенное сближение немецких государств вплоть
до их объединения на основе демократии и социализма».
11 Pfaff 1989. S. 148 исл.
12 Основные сведения в: Norden 1952; Norden 1964; ср. также: Weber 1986; Hacker 1987;
Zieger 1988.
13 Магнитофонная запись РИАС, цит. по: Rexin 1997. S. 8.
14 Ср.: Abusch 1947.
15 Ср.: Meuschel 1991. S. ПО и сл.
16 Ср.: Weber 1987. S. 255 и сл.
319

Если уж республике Конрада Аденауэра с трудом удавалось правдопо¬
добно связать национальное сознание с Боннской республикой, то преодо¬
ление шпагата между государством и нацией в ГДР было еще более слож¬
ным начинанием. Конкурирующая с ней западная республика добилась
экономического успеха и установила демократию, преодолев старые пре¬
дубеждения по отношению к либеральной парламентарской демократии.
Социалистическиое государство, однако, предпринимало все возможные
образовательно-политические и народно-педагогические усилия для вы¬
работки собственного государственного сознания ГДР и «любви к социа¬
листическому отечеству»17. Но возможности государственной пропаганды
тоже имели свои границы. Население могло сравнить пропаганду превос¬
ходства с информацией из ФРГ и прекрасно понимало назначение того, что
скрывалось под названием «антифашистский защитный барьер».
2. Социалистическая нация ГДР
ГДР в 1970 году круто изменила политический курс в национальном
вопросе — кажется парадоксальным, что это произошло как раз в тот
момент, когда социально-либеральная коалиция в Бонне признала суще¬
ствование второго немецкого государства и в некотором смысле присво¬
ила принадлежавшую ГДР формулировку «два государства — одна на¬
ция». Новая политика Востока отказалась от ставшей фикцией претензии
на исключительное представительство, и в то же время Вилли Брандт
подчеркнул значение национального чувства. Он намеревался, как он за¬
являл в своем первом выступлении, «сохранить единство нации путем
ослабления существующих в настоящее время напряженных до судороги
отношений между частями Германии»18. Бранд видел в нации
«связующую ленту для расколотой Германии. (...) В понятии нации соединяют¬
ся историческая действительность и политическая воля. Нация охватывает и зна¬
чит нечто большее, чем общие язык и культура, чем государство и общественный
строй. Нация находит постоянную опору в чувстве общности людей — предста¬
вителей одного народа. Никто не может отрицать, что в данной интерпретации
одна немецкая нация существует и будет существовать так долго, насколько мы
можем заглянуть в будущее. ГДР в своей конституции причисляет себя также к
этой немецкой нации»19.
Ей это вдруг не понравилось, она учуяла опасную возможность вме¬
шательства. Параллельно политике сосуществования и договоров СЕПГ
предприняла строгое идеологическое отграничение — «безобразный
17 Ср.: Kreusel 1977.
18 Цит. по: Zieger 1988. S. 123.
19 Цит. по: Brandt, Ammon 1981. S. 302 и сл. О национальном ядре немецкой политики
Востока ср.: Garton Ash 1993.
320

близнец открытия в сторону ФРГ»20. Прежние старания достичь патри¬
отизма в отношении ГДР или хотя бы определенной лояльности к соб¬
ственному государству отныне распространялись также на нацию.
Через пять дней после отчета Брандта о положении нации в январе
1970 года Ульбрихт вдруг назвал ГДР не «социалистическим государством
немецкой нации», как прежде, а «социалистическим немецким националь¬
ным государством»21. Разница была буквально во всем. Идейно возрожден¬
ной к жизни Бонном исторической и культурной нации СЕПГ решительно
противопоставила государственный национализм. Хотя ее общегерманская
риторика и была уже незыблемой составной частью ее политики, она сде¬
лала резкий отход от лозунга «единство нации». Эйфорические заявления
об обоюдной симпатии глав двух немецких государств на знаменательной
встрече в Эрфурте в марте 1970 года еще более усилили опасения власть
имущих. «Эрфуртский шок»22 стал датой рождения новой национальной
доктрины. Поскольку почти ничего достоверного не было известно о со¬
знании населения ГДР до 1989 года, западные эксперты продолжали спо¬
рить о том, в какой степени там было уже выработано собственное госу¬
дарственное сознание, или даже партикулярное чувство нации. В одном
уже опубликованном внутреннем отчете окружного управления СЕПГ
Потсдама в марте 1971 года без обиняков заявлялось: «Высказано относи¬
тельно большое число мнений о сближении социализма и капитализма, в
особенности о сближении ГДР и ФРГ»23.
Очевидно, руководство СЕПГ считало полную ревизию своей преж¬
ней политики в отношении Германии меньшим злом. Резкая смена курса
заставила немало напрячься специалистов по «творческому развитию»
марксизма-ленинизма, поскольку уже Маркс и Энгельс решительно вы¬
сказывались за немецкое национальное государство. В первые годы
правления Хонеккера была разработана и пропагандировалась доктрина:
нельзя уже более говорить о «связующей ленте для расколотой Герма¬
нии», два немецких государства развивались по пути двух противостоя¬
щих наций. На VIII съезде СЕПГ генеральный секретарь заклеймил все
представления о сохранении немецкой нации как «реваншизм» и ввел
новое языковое правило:
«Что касается национального вопроса, то здесь история решила сама. (...) Уста¬
новление власти рабочих и крестьян и построение социалистического общества
привели к появлению нового типа нации — социалистической. В отличие от ФРГ,
где и сейчас существует буржуазная нация, а национальный вопрос находится в
зависимости от непримиримых классовых противоречий между буржуазией и тру¬
20 Garton Ash 1993. S. 280; ср. также: Spanger 1982.
21 Hacker 1987. S. 52; ср. также: Naumann, Trtimpler 1991. S. 43 и сл.
22 Reuter 1991. S. Ill и сл.
23 Naumann, Trtimpler 1991. S. 217.
321

дящимися массами, (...) у нас в Германской Демократической Республике, в соци¬
алистическом немецком государстве, происходит становление социалистической
нации»24.
СЕПГ уже и раньше порой представляла два немецких государства
как территориальное выражение старого непримиримого классового
противоречия между «Круппами» и «Краузами». Увеличив это противо¬
стояние утверждением двух классовых наций, национальное «ощущение
единства», представлявшее немалую проблему для СЕПГ, подверглось
изгнанию. Тогда же ГДР переименовала соответственно этому целый
ряд институтов и организаций по национальному признаку: «Немецкая
академия наук» стала «Академией наук ГДР», «Национальный фронт Де¬
мократической Германии» — «Национальным фронтом ГДР», «Радио
Германии» — «Голосом ГДР». И это лишь несколько примеров. Такая
номинальная денационализация, не посягнувшая лишь на центральный
орган партии и ее название, привела к путанице и замешательству. Хонек¬
кер был вынужден прояснить создавшуюся ситуацию:
«Наше социалистическое государство называется Германская Демократическая
Республика, поскольку ее граждане по своей национальности в подавляющем
большинстве — немцы. Тем самым нет никаких неясностей при заполнении тех
или иных анкет. Ответ на соответствующие вопросы прост и ясен, безо всяких
двойных смыслов: гражданство — ГДР, национальность — немец (немка). Тако¬
во положение вещей»25.
Подчиненная императиву идеологического отграничения догма нации,
определяемой исключительно посредством общественной формации,
свела значение этой последней к синониму класса26. Со временем этот
критерий различия был, как само собой разумеющееся, преобразован в
принадлежность к тому или иному блоку. И именно Альберт Норден, сек¬
ретарь Комиссии немецкого единства, сказал в 1972 году следующее:
«Однако сегодня положение таково, что в ГДР вырастает новая социалистическая
нация, тогда как в ФРГ продолжает существовать старая капиталистическая нация.
И между ними нет никакой связи (...) Одна нация развивается как часть мировой
социалистической системы, в то время как ФРГ принадлежит к империалистиче¬
скому миру, с которым нас ничто не объединяет и не может объединять. Это не два
государства с одной нацией, а две нации в государствах с разным общественным
строем»27.
Подобная переориентация совпала по времени не только с началом
боннской политики Востока, но и с усилиями советского руководства
24 Цит. по: Hacker 1987. S. 52.
25 Эрих Хонеккер 12.12.1974 года в: Deutschland Archiv 1/1975. S. 93 и сл. Ср. также:
Riege, Kulke 1979.
26 Ср.: Lepsius 1990. S. 242 и сл.
27 Цит. по: Brandt, Ammon 1981. S. 320.
322

по идеологическому укреплению блокового союза, предпринимаемыми
после эскалации конфликта с Китаем и насильно подавленной «праж¬
ской весны». Хонеккер использовал это, чтобы вопреки некоторой строп¬
тивости своего предшественника вновь укрепить веру в ведущую роль
Москвы в «содружестве социалистических государств»28. Кроме того, де¬
кретированная «социалистическая нация ГДР» соответствовала стремле¬
нию освободиться от остатков исключительности и быть в собственном
блоке и среди прочих государств мира совершенно нормальным актером.
И действительно, положение ГДР с этого момента радикально измени¬
лось: если в 1971 году ее признавали лишь две дюжины стран, то теперь
на нее нахлынула волна международного признания. В 1974 году нация
ГДР закрепилась также в новой конституции (хотя старая была принята
в 1968 году). Положение о том, что ГДР является «навечно и нерушимо
союзником СССР» и «неотделимой частью содружества социалистиче¬
ских государств», закрепилось теперь на конституционном уровне, а сло¬
ва «преодоление навязанного немецкой нации империализмом разделения
Германии» — статья 8 Конституции 1968 года — исчезла насовсем29.
Этот вариант ответов на вопрос о немецком отечестве, уже с незапа¬
мятных времен имевших контрастное толкование, требовал теоретиче¬
ского и идеологического обоснования, которое вскоре предоставили уче¬
ные-обществоведы. Философ Альфред Козинг написал солидное научное
исследование «Нация в истории и современности», открыто признав во
вступлении его политическую направленность:
«Каковы бы ни были мотивы претензий и требований объединения, они нацелены
в конечном итоге на то, чтобы устранить социалистическую ГДР, сделать ее со¬
ставной частью ФРГ. (...) Таким образом, проблема нации стала для нас важным
полем идеологической классовой борьбы»30.
Исследование не замалчивало трудностей, возникающих в процессе
реализации идеи социалистической нации среди населения. Принципи¬
ально правильное понимание того, что нации, вопреки распространяе¬
мому ими образу, не являются порожденными историей, константными
или даже натуральными величинами, Козинг радикализировал до некоего
суженного рамками формационной теории понятия нации: нация являет¬
ся якобы формой развития соответственной общественной формации31.
Подобного рода «сведение к одному» осталось абстракцией. Хотя совре¬
менные нации связаны с развитием капитализма в историческом плане,
их многочисленные признаки, содержание, история и мифы все же об¬
рели солидную весомость, это во всяком случае нечто гораздо большее,
28 Ср.: Weber 1986. S. 404 и сл.
29 Ср.: Синопсис в: Weber 1987. S. 345 и сл.
30 Kosing 1976. S. 16.
31 Ср.: Kosing 1976. S. 112 и сл.; Hexelschneider/ John 1984. S. 37 и сл.
323

нежели «национальный колорит»32, второстепенный продукт основопо¬
лагающей социально-экономической субстанции.
Другие авторы ссылались на следующие прецеденты: Нидерланды,
Швейцария и наконец Австрия вышли из состава союза государств и ста¬
ли самостоятельными нациями33. Аналогично этому, история ГДР и ФРГ
привела, по их мнению, к «общенемецкой дезинтеграции и бинационали¬
зации», что «завершило общую до тех пор историю двух немецких госу¬
дарств»34. Во всех этих гранях нации ГДР слились жесткая потребность в
отграничении и специфический дефицит легитимации ГДР. И все разделя¬
ли неопределенность, которую генеральный секретарь не смог устранить
даже на партийных съездах 1971 и 1976 годов, а именно: завершилось ли
становление социалистической нации в ГДР, или же она находится еще
в процессе развития. Большинство авторов также пользовались двойны¬
ми грамматическими временными формами. В итоге нация ГДР порой
считалась «по существу завершенной», порой - находящейся в станов¬
лении35, а иногда и вообще «нацеленным на будущее процессом, который
ни в коем случае не является законченным»36. Эта сознательно не уточня¬
емая временная перспектива собственного «становления нации» (nation
building) свидетельствует, что руководство СЕПГ знало о невозможности
преобразования их частично национального государства в нацию по при¬
казу. Уже Ернест Ренан и Макс Вебер пришли к выводу, что нация состо¬
ит из «уверованных общностей»37, и, как удачно сформулировал Бенедикт
Андерсон, является «политически воображаемой общностью», поэтому
ее общественная сила сцепления имеет своим источником исключитель¬
но политическую и эмоциональную идентификацию с ней ее граждан38.
Это было и остается ахиллесовой пятой ГДР.
3. Конструкции преемственности,
нацеленные на легитимацию
В печати и научных исследованиях, посвященных ГДР, все еще спор¬
ным остается вопрос о том, насколько развито партикулярное государ¬
ственное или национальное сознание населения ГДР и способно ли оно
подорвать или же совсем изжить унаследованное от прежних поколений
национальное сознание. Все дело было в изменении настроений в ФРГ:
32 Kosing 1976. S. 136 и сл.
33 Schmidt 1981. S. 72.
34 Schmidt 1981. S. 73 и 83. Понятие «бинационализация» ввели западногерманские историки.
35 Kosing 1976. S. 106 и 304; Ахеп 1976. S. 295.
36 Hofmann 1988. S. 734.
37 Ср.: Francis 1965. S. 49 и сл.
38 Anderson 1988.
324

те, кто позитивно оценивал отход от национальной преемственности и
удачно протекавшую в Боннской республике культурно-политическую
интеграцию с Западом, были склонны приписывать ГДР зеркально проти¬
воположное партикулярное сознание. Проверить это эмпирически было,
однако, невозможно, и потому споры на эту тему продолжались39. Все
сходились лишь в том, что руководство СЕПГ не жалело идеологических
и пропагандистских усилий для поддержки и укрепления сознания соб¬
ственного государства у граждан ГДР.
До 1971 года «социалистический патриотизм», «любовь к отечеству»
и «любовь к родине» оставались частично государственными идентифика¬
циями в рамках одной немецкой нации. Позже нация ГДР потребовала на¬
личия «социалистического национального сознания граждан ГДР»40. Вы¬
работать его планировалось, не пренебрегая заимствованием из традиции
государственной власти, посредством «целенаправленной идеологической
работы», воспитания и пропаганды. В ином политическом контексте уже
в 1980-е годы оперировали понятиями «национальная культура», «наци¬
ональная литература» и «национальная историография». В то время они
должны были облагородить парткоммунизм и ГДР в качестве истинных уп¬
равляющих делами нации в жесткой конкуренции с ФРГ. Свидетельством
этому служили институты, как «Культурбунд», «Национальная премия в
искусстве и литературе» или же «Национальный мемориально-исследова¬
тельский дом-музей классической немецкой литературы в Веймаре». Па¬
раллельно с нацией ГДР эти относящиеся раньше ко всей Германии тра¬
диции были сужены до социалистической национальной культуры ГДР,
что потребовало интерпретаторского давления. Даже рабочее движение не
принадлежало беспрекословно СЕПГ, да и антифашизм ей не удавалось
полностью сделать своей прерогативой. Исторические реалии, соответ¬
ствующие партикулярной коллективной памяти ГДР, оставались узкими
и скудными. Предпринимались попытки исправить этот недостаток и со¬
здать желаемую историческую картину с помощью разделения между на¬
следием и традицией. Из всей немецкой истории выбирали и удостаивали
внимания особые преемственные линии, осуществлением и воплощением
которых считала себя ГДР. Историки ГДР годами обсуждали эту понятий¬
ную пару41 — симптом сложного противоречия: открыто принять всю не¬
мецкую историю, не упуская при этом из виду потребности в отграниче¬
39 Ср.: Schweigler 1973; Weidenfeld 1983. Данная статья содержит результаты финан-сиру-
емого Немецким исследовательским обществом (DFG — Deutsche Forschungsgemeinschaft)
с 1986 по 1988 годы проекта о «национальной идентичности ГДР». Интеллектуальная чест¬
ность заставляет признать, что в свое время на фоне политической стабильности я оценивал
несущую способность самосознания ГДР того времени едва ли правильнее, чем большинс¬
тво других исследователей ГДР.
40 Kosing 1976. S. 281.
41 Ср.: Meier, Schmidt 1988. «Избранная библиография» насчитывает более 80 страниц.
325

нии. Все коммунистические партии в свое время инструментализировали
легитимирующую силу истории с целью компенсировать поблекший в эру
Брежнева идеал будущего. Однако близость и притягательность ФРГ со¬
здала СЕПГ ее особую проблему отграничения.
Проще всего это было сделать в области территориальной и локаль¬
ной истории, получивших заметное развитие в 1970-е годы. В 1975 году
Народная палата приняла закон об охране памятников, и вскоре большое
число всевозможных памятников на локальном уровне были заново от¬
крыты и реставрированы. В 1977 году ЦК постановил оказать содействие
изучению и пропаганде истории производств, в итоге в течение несколь¬
ких лет в печати появились более 2000 самостоятельных публикаций42.
В 1979 году было образовано Краеведческое общество. При Академии
наук возник Институт региональной истории. Кроме того, СЕПГ усилила
позиции своих «Комиссий по истории» повсеместно вплоть до уровня
окружных управлений. Вышли в печать многочисленные локальные ис¬
тории и местные хроники. Все это происходило по инициативе сверху и
должно было способствовать «прочной интеграции в социалистическое
общество», а также «любви к Родине как к ближайшему окружению су¬
ществования человека, защищенности в пределах деревни, города, при¬
родного региона»43. Эта «стратегия натурализации» получила, впрочем,
широкий резонанс среди населения, речь шла даже о любительском исто¬
риографическом движении44.
Определенные трудности возникли в 1980-х годах, когда СЕПГ обра¬
тилась к историкам с призывом написать историю ГДР. Ожидалось, что
поворот к национальному прошлому станет гарантом роста легитимнос¬
ти, в то же время он грозил помешать становлению национального со¬
знания ГДР. Широко обсуждаемое раздвоение наследия и традиции стало
политическим фильтром для их примирения. В 1982 году вышел в печать
первый том запланированного изначально как «Национальная история
ГДР» двенадцатитомного выдающегося произведения по историографии
ГДР озаглавленной «Немецкая история в 12-ти томах». Она осталась не¬
завершенной. Прежде всего оказалось явно излишним рассчитанное на
4 тома описание ГДР (цель всего издания).
Параллельно этому произошла смена историографических ценнос¬
тей, привлекшая внимание многих и за пределами ГДР. Поворот к новой,
позитивной оценке Пруссии произошел после выхода в печать биографии
Фридриха Второго, написанной Ингрид Миттенцвай. Известная биогра¬
фия Бисмарка, автором которой был Эрнст Энгельберг, также нашла ши¬
рокий отклик. В 1983 году с большим размахом и при личном участии
42 DDR-Handbuch 1985. В. 1. S. 207.
43 Haase 1986. S. 483.
44 Ср.: Haase 1986. S. 475 и сл.; Kuhrt von Lowis 1988. S. 175 и сл.
326

Эриха Хонеккера прошли торжества, посвященные Мартину Лютеру. Го¬
сударственные и церковные торжества даже затмили празднование столе¬
тия со дна смерти Карла Маркса45. В этом же году находящийся тогда у
власти бургомистр Берлина не без зависти высказался по поводу подоб¬
ных историко-педагогических усилий следующим образом:
«Осмелюсь утверждать, что в ГДР начинает развиваться более стабильное и се¬
рьезное, вопреки всем попыткам идеологизации, возможно, даже более соответс¬
твующее действительности сознание немецкой истории, чем в столь свободной,
сколь и неуверенной и нестабильной Федеративной Республике Германия. (...)
Солидный, социалистически оформленный арсенал презентации истории — если
не принимать во внимание главу о ГДР — от Великой французской революции до
конца Веймарской республики, декорированные фигурами Старого Фрица, Штей¬
на и Харденберга вкупе с братьями Хумбольдтами, кажется внушительнее и прав¬
дивее, чем наша боязнь свободы, отразившаяся, к примеру, в вопросе, допустимо
ли вообще дальнейшее употребление слов “немецкий” и “история” без опасности
совершения интеллектуального и политического предательства»46.
После того как Гюнтер Гауз, первый постоянный представитель Бонна
в Восточном Берлине, используя странные ностальгические полутона, за¬
свидетельствовал, что ГДР «осталась немецкой», поскольку она не участ
вовала в «потере собственной идентичности, связанной с преданностью
США»47, части политического класса в Бонне начали страдать комплек¬
сом исторической неполноценности. Собственное государство свободы
и благосостояния, лишенное исторической идентичности, сравнивали с
тоталитарной, однако осознающей свою историю ГДР, и эта тема стала
любимой среди консервативных политиков и публицистов. Если раньше
они опасались ориентированной на будущее коммунистической утопии,
то теперь они учуяли опасность в якобы лучшей «хранительнице немец¬
кой истории». В августе 1985 года на первой полосе одной влиятельной
газеты можно было прочесть:
«Обеспечение политической свободы, процветания и безопасности — это боль¬
шое достижение ФРГ; определить значение символов, сформировать историче¬
ские понятия и играть роль Пьемонта в культуре — к этому стремится ГДР. (...)
Почему же СЕПГ так серьезно относится к истории? Да потому, что тот, кто зада¬
ет содержание и окраску социально-политических понятий, формирует идентич¬
ность. Остается ли это прерогативой ленинистской партийной диктатуры или же
достижением свободной демократии — это не вопрос академического интереса, а
указатель нашего духовного будущего»48.
Речь здесь не идет о том, как и почему в 1980-е годы в ФРГ так же,
как и в ГДР, в центре политики опять оказались оживленное националь¬
45 Kuhrt, von Lowis 1988.
46 Von Weizsacker 1983. S. 13 и сл.
47 Gaus 1983. S. 170 и 175.
48 Sturmer 1985. S.61.
327

ное чувство и поиск идентичности со стороны как правого политического
крыла, так и левых, альтернативно мыслящих сторонников миротворче¬
ского движения. Очень важна в данном случае метафора о «роли Пье¬
монта в культуре». Она свидетельствует о том, какое значение придава¬
ли многие на Западе усилиям ГДР по созданию форсированно немецкой
историографии и национальной идентичности. Это будило зависть сна¬
ружи и служило подспорьем интеграции внутри. В 1979 году два веду¬
щих идеолога нации ГДР писали, что нация действует как «движущая
сила, поскольку она объединяет все классы и слои народа ГДР под ру¬
ководством рабочего класса и его марксистско-ленинской партии в еди¬
ное, становящееся все более сплоченным сообщество, развивающее свой
исторический потенциал и направляющее к достижению общих целей
дальнейшего формирования развитого социалистического общества»49.
Если раньше надо было иметь смелость, чтобы оценить со стороны,
в какой степени все эти усилия по укреплению любви к отечеству, пат¬
риотизма и понимания истории приводили к выработке национального
сознания ГДР, то теперь мы уже многое поняли. Несомненно, в ГДР су¬
ществовали специфические стереотипы мышления и поведения, однако
заявленной нации ГДР не хватало убежденности национального созна¬
ния, и тем самым — реальности. В то же время на фоне событий осени
1989 года удивляет слабость политических сил самосохранения ГДР. Ко¬
нечно, для квазинатурального понимания нации — долгое время доми¬
нирующего в немецкой политической культуре и еще раз введенного в
дело Вилли Брандтом в 1989 году доходчивой органической метафорой:
«теперь срастается то, что должно быть единым» — это не было очень
уж удивительным. И все же возникает вопрос, если нацию понимают уже
не как предполитическую субстанцию, а как созданный обществом арте¬
факт или же «вымышленное политическое сообщество». Нации черпают
свою силу в высшей степени избирательных исторических событиях, тра¬
дициях и мифах. При этом, как утверждал уже Ренан, «забывание» играет
даже конститутивную роль; к тому же для помощи национальной памяти
принимаются значительные меры со стороны государства. С XIX века
воспитание в народной школе и армии, национальная историография,
использование символов, инсценировок и усиления эмоций играют в
повседневном сознании роль, которую трудно переоценить. В контек¬
сте новых критических исследований о символах, иконах, местах нацио¬
нальной памяти и «изобретении традиции»50 судорожные усилия СЕПГ и
ГДР создать самостоятельную нацию кажутся менее скандальными, как
в изображении большей части научной литературы Западной Германии
о ГДР.
49 Kosing, Schmidt, цит. по: Riegel 1994. S. 231.
50 Nora 1984-1993; Hobsbawm/ Ranger 1983.
328

Почему же они все-таки не добились успеха? На идеологическом
уровне помехой на пути государственной нации стали две сильные про¬
тиводействующие тенденции. В 1980-е годы оба немецких государства
сформировали, говоря риторически, «коалицию разума» против угрозы
возврата «холодной войны», идущей рука об руку с Двойным постанов¬
лением НАТО, советской интервенцией в Афганистане и «царством зла»
президента Рейгана. Хонеккер охотно подчеркивал, что из истории якобы
произрастает некое особенное немецко-немецкое «несущее ответствен¬
ность сообщество» (Verantwortungsgemeinschaft) за мир. Политика «огра¬
ничения ущерба» стала носить явно национальный акцент. Сюда же отно¬
сились облегчения условий для поездок и немецко-немецкое партнерство
городов, запланированный еще в 1984 году и запрещенный Москвой го¬
сударственный визит Хонеккера в ФРГ51, а также совместный документ
СЕПГ и СДПГ «Борьба идеологий и общая безопасность»52. Вышедшие
на поверхность в целях разрядки, мира и разоружения сходства двух не¬
мецких государств размягчили доктрину системно конституированной
нации ГДР, якобы совершенно несовместимой с западногерманской, как
«огонь» и «вода».
К тому же «новое мышление» Гобачева положило начало явной де¬
идеологизации международной политики. Ослабление противоречия сис¬
тем повлияло на ГДР как на нацию особым образом, так как оно являлось
ее ядром. И потому визит Эриха Хонеккера в сентябре 1987 года стал
парадоксальным кульминационным пунктом: он стал завершением дол¬
гой борьбы ГДР за признание Бонном и свидетельством стабильности;
однако он стал также началом конца, поскольку в Москве уже тикала ра¬
дикализирующая реформы бомба замедленного действия.
4. Мирная осенняя революция
Не единственным, но существенным недостатком без устали пропа¬
гандируемой «социалистической немецкой нации» было отсутствие того,
что Роберт А. Канн, специалист-историк по проблемам национальностей
Габсбургской монархии, назвал «властью времени». Несмотря на отгра¬
ничение и противоположные направления ментального развития, общие
факторы исторической памяти и национальная принадлежность в обоих
немецких государствах по-прежнему оказывали свое воздействие и даже
еще большее после того, как ГДР особенно подчеркнула их весомость до
1970 года. То, что историки называют longue с1игёе (долгий срок), невоз¬
можно изжить менее чем за 20 лет с помощью идеологии и пропаганды.
51 Garton Ash 1993. S. 241 и сл.
52 Garton Ash 1993. S. 457 и сл.
329

Следующий фактор имел решающее значение. В Польше, Чехослова¬
кии и Венгрии диссиденты, критики и смещенные коммунисты реформа¬
торского крыла образовали многоголосую оппозицию, которая пережила
расцвет в 1989 году после крушения партийного владычества. Иная кар¬
тина наблюдалась в ГДР. Поскольку она с самого первого дня находилась
под влиянием и угрозой со стороны параллельного существования ФРГ,
миллионы сумели улучшить свою судьбу, уехав в другую Германию, где
их встречали с распростертыми объятиями: в период между образовани¬
ем государства и возведением Берлинской стены каждый шестой житель
ГДР покинул страну. Да и после 1961 года подобные военизированные
пограничные сооружения не могли полностью остановить эту уникаль¬
ную эмиграцию. Более того, ее показатели годами оставались в области
пятизначных чисел53. Граждане ГДР продолжали считать выезд перспек¬
тивой личных изменений как в виде его осуществления, так и в виде на¬
дежды на него.
Альберт О. Хиршман убедительно показал, насколько это ослабило
оппозицию. Согласно его «гидравлической схеме» эмиграция и протест
(exit и voice) долгое время действовали по принципу сообщающихся со¬
судов54. Лучшие умы из среды политиков и интеллектуалов покинули
ГДР и автоматически стали гражданами ФРГ, твердо придерживающейся
идеи одной немецкой нации и гражданства. Здесь они достаточно легко
влились в общество, теряя статус эмигрантов. Чаще всего их непосред¬
ственная связь со средой диссидентов и оппозиционеров в ГДР прекра¬
щалась. Как правило, они не были заинтересованы в возвращении, и оно
также было им заказано.
Кроме того, ГДР довольно цинично использовала готовность Бонна
выкупать политзаключенных и превратила ослабление политического
сопротивления в привлекательный источник валюты. Массовое желание
выезда было инструментализировано таким образом, что в обмен на за¬
падные кредиты выдавали разрешения на поездки. Поэтому в 1980-е го¬
ды наблюдался стремительный взлет как задолженности Западу, так и ко¬
личества путешествующих: среди пенсионеров — с 1,5 млн в 1984 году
до 3,8 млн в 1987 году, среди выезжающих «по неотложным семейным
обстоятельствам» — с 61 000 до 1,2 млн человек55. Возможность ездить
стала политической отдушиной. На короткое время расчет оказался вер¬
ным, но «в долгосрочной перспективе подобная политика оказалась губи¬
тельной для существования ГДР»56. Ведь самое позднее в 1989 году ГДР
осталась без политически опытной оппозиции.
53 Подробнее об этом см.: Baumann 1990. S. 134 и сл.
54 Hirschmnan 1993. S. 178 и сл.
55 Erdmann 1996. S. 219.
56 Hirschman 1993. S. 185 (перевод Б. Шоха).
330

«Демократия нам нужна, как воздух для дыхания» — этот лейтмо¬
тив в 1987 году помог Горбачеву перейти рубикон реформаторского ком¬
мунизма. Руководство ГДР не согласилось с этим и вскоре оказалось в
трудном положении. Распространение речи было остановлено. Новые
советские фильмы встречала жесткая критика, а разгоревшаяся в Мос¬
кве дискуссия о преступлениях сталинизма получила отпор. В ноябре
1988 года был запрещен журнал «Спутник» и пять советских фильмов.
Стареющее руководство СЕПГ все упорнее сопротивлялось свежим вея¬
ниям с Востока и прикрывалось потемкинскими формулами пропаганды
собственных успехов.
Нация ГДР зависела от «общих законоположений» марксизма-лени¬
низма и от «развивающейся интеграции социалистических наций». Быст¬
рая дезинтеграция социалистического лагеря стала для нее непреодоли¬
мой проблемой. Вслед за отречением Москвы от брежневской доктри¬
ны началась плюрализация восточноевропейских обществ, это лишило
ГДР ее обеспеченной только ядерной угрозой гарантии существования.
«Социализм в красках ГДР» больше не действовал. Чем менее сплочен¬
ным становился блок, тем реже сравнивали граждане ГДР свой жизнен¬
ный уровень и свои возможности развития с «братскими странами», их
внимание было теперь направлено скорее на богатых родственников на
Западе. Обращение к специфической для ГДР гордости служило только
уловкой для удержания власти. К тому же партия не могла уже больше
прикрываться интересами гегемониальной власти, Горбачев служил ско¬
рее инкарнацией желанных перемен. В то же время это не является исчер¬
пывающим ответом на вопрос, почему крах руководства СЕПГ потянул за
собой всю ГДР.
Оппозиционные голоса раздались сначала со стороны евангелических
церквей. Они, правда, согласились мирно сосуществовать с государством
и не служили противовесом и защитой системной оппозиции, примером
чего является католицизм в Польше. Однако они соблюдали определен¬
ную дистанцию, а выступления некоторых смелых пасторов служили
в 1980-е годы информационными форумами для общественности57. Из
церковных групп, в движении за мир и инициативных группах по защи¬
те окружающей среды зарождался гражданско-правовой протест. 1 июня
1989 года Министерство государственной безопасности подготовило
обзор «внутренних враждебных, оппозиционных и прочих негативных
сил»: в то время в ГДР насчитывалось 160 гражданско-правовых групп,
большей частью церковных, охватывающих около 2500 человек, причем
60 человек составляли активное «ядро»58. Во время коммунальных выбо¬
ров в мае 1989 года они проявили большую гражданскую смелость и вы¬
явили множество фальсификаций в избирательных округах.
57 Ср.: Knabe 1998.
58 Цит. по: Suss 1990. S. 912.
331

Проверенное временем равновесие между «эмиграцией» и «про¬
тестом» нарушилось, когда руководство СЕПГ надорвалось в попытке
двойного отграничения: от «классового врага» на Западе и от старшего
брата на Востоке, попав при этом в изоляцию. Упаднические настрое¬
ния охватили почти все партийные слои. Доверие к партийной верхушке
стремительно падало, так как ее претензия на руководство уже не могла
опираться на господство блока, а открытое противостояние КПСС при¬
несло неожиданный рост легитимности всех недовольных, поскольку
они могли теперь иронически повернуть старые лозунги против руко¬
водства: «Учиться у Советского Союза — значит учиться побеждать».
В укороченном варианте: «Горби, помоги!». Прикрытие из Москвы ук¬
репляло нажим в плане свободы выезда и оппозицию.
Когда в 1988 году число выезжающих удвоилось по сравнению с
предыдущим годом, заявление «Мы хотим уехать!» стало раздаваться
все громче. В мае 1989 года социалисты-реформаторы Венгрии начали
символическое разрушение «Железного занавеса» на границе с Австри¬
ей. Тысячи граждан ГДР просили убежища в посольствах Будапешта,
Праги и Варшавы. В сентябре 1989 года Венгрия разрешила гражданам
ГДР беспрепятственное пересечение границы с Австрией. В течение ко¬
роткого времени 25 000 человек воспользовались эти способом бежать.
Наплыв в посольствах Будапешта, Праги и Варшавы продолжался. Когда
в конце концов два немецких министра иностранных дел договорились
о перевозке беженцев из ГДР в Западную Германию в закрытых поездах
особого назначения, взывающие к эмоциям телепередачи об этом «исхо¬
де» возвестили всему миру дефицит легитимации ГДР.
В первые девять месяцев 1989 года почти 70 000 человек покинули
ГДР. Поскольку явно ослабленное руководство не нашло в ответ ниче¬
го, кроме циничных комментариев, свидетельствующих о явной утрате
чувства реальности, в сентябре 1989 года началось взаимное усиление
«эмиграции» и «протеста»: «Мы хотим уехать!» скандировали одни, ло¬
зунг «Мы остаемся здесь!» соединил протест и новое самосознание дру¬
гих. 7 октября 1989 года во время 40-й годовщины праздничное настро¬
ение государственных руководителей ГДР было основательно испорчено
громким скандированием: «Горби, Горби!».
Спустя два дня в Лейпциге совместные молитвы о мире переросли в де¬
монстрацию, участниками которой стали почти 70 000 человек. В этом свое¬
образном сгущении исторического времени, присущем революционным пе¬
реломным моментам, ей суждено было стать самым подходящим моментом
(kairos) для движения протеста. Ее упрямое «Мы остаемся здесь!» служило
демонстрирующей непокорности выражением лояльности к собственному
государству. Смесь из патриотических заверений и протеста препятство¬
вала применению насилия со стороны органов безопасности, да и Москва
также не признавала его. В последний момент стоящая наготове полиция
была отведена — руководство СЕПГ не решилось пойти путем Тяньань¬
332

мэнь, чего опасались многие59. Это был перелом, «после этого дня — 9 ок¬
тября — улица принадлежала демонстрирующим гражданам»60.
Упрямое неприятие реформ вскрыло бездонную пропасть между ру¬
ководством СЕПГ и страной. В конце концов партия вынуждена была ре¬
агировать. Политбюро сняло Эрика Хонеккера с поста и провозгласило
поворот к реформам и демократии. Но: «кто опаздывает, того наказывает
жизнь». Объявленный поворот оказался недостаточным, а преемник Хо¬
неккера слишком скомпрометировал себя, и поэтому этот шаг вряд ли
смог бы спасти влияние СЕПГ. Он скорее даже ускорил крах ее власти.
Вскоре после этого произошел второй революционный пролом. И все
же не национализм возвестил об окончании ГДР, а новый закон о выезде.
На его основании 9 ноября 1989 года новое руководство совершенно не¬
ожиданно для всех и ошеломив даже офицеров-пограничников и Нацио¬
нальную народную армию, открыло Берлинскую стену61. Тем самым ГДР
утратила контроль над собственными гражданами и возможность приме¬
нения санкций на самом бастионе ее государственного величия. После
этого непрекращающиеся демонстрации протеста изменили свое направ¬
ление. 4 ноября 1989 года, когда в Восточном Берлине реформаторские
и оппозиционные силы мобилизировали граждан на самую грандиозную
демонстрацию, об объединении еще не было слышно. В середине нояб¬
ря все переменилось. В особенности на лейпцигских демонстрациях по
понедельникам новый лозунг «Мы — один народ!» (Wir sind ein Volk!)
пришел на смену старому — «Мы — народ!» (Wir sind das Volk!). Здесь
разница также заключалась во всем. Призыв «Мы — народ!» противо¬
поставлял идеологически-политической претензии партии на руковод¬
ство демос в качестве единственного осознанного и легитимного суве¬
рена. «Мы — один народ!», напротив, искал опору в этносе немецкого
сообщества по судьбе. Трехцветные флаги с вырезанной государственной
эмблемой служили таким же показателем перелома, как и долгое время
запрещенный гимн «Германия — единое Отечество», ставший по иро¬
нии судьбы лебединой песней ГДР.
5. Никакого нового смысла существования
Подобную быструю перемену можно по большому счету объяснить
целым рядом причин. Во-первых, как национальная историография, так
и — в еще большей степени — национальная политика СЕПГ постави¬
ли под сомнение нацию ГДР: «Несущее ответственность сообщество» за
59 Ср.: DDR-Jounal zur Novemberrevolution, 1989; DDR-Joumal Nr. 2, 1990; Von Leipzig
nach Deutschland 1991.
60 Suss 1995. S. 125.
61 Ср. опытный отчет в: Maximytschsew Hertle 1994; Hertle 1995a; Hertle 1995b.
333

мир, растущая задолженность и возросшие возможности выезда оживили
общенемецкое национальное сознание, хотя и придавленное гнетом кон¬
фликта Восток-Запад, но никогда не умолкшее. Во-вторых, оппозиция
была слишком неопытной и слабой, чтобы вдохнуть новую жизнь в ГДР
после краха власти СЕПГ. В-третьих, горбачевское «новое мышление» и
его проект демократизации подорвали в плане идеологии и политической
власти определенный для ГДР извне «смысл существования» как скоб¬
ки вокруг советского лагеря. Открытие стены за одну ночь радикально
переместило «горизонт ожиданий» (Райнхард Козеллек) населения: то, о
чем не решались даже подумать, казалось теперь единственным выходом
из политического и экономического бедствия. И наконец, в-четвертых,
параллельно этому правительство ФРГ, подстегиваемое радикализацией
протеста в ГДР, целенаправленно работало в сторону «нового объедине¬
ния». Экзогенные и эндогенные факторы тесно переплелись при этом.
Здесь уже говорилось о слабости оппозиции, коренящейся в ехй-оп-
ции. Оппозиционные группировки типа «Демократия сейчас», «Новый
форум» и «Демократический прорыв» были созданы только в сентябре
1989 года, их представителям не хватало многолетнего политического
опыта «Солидарности». Их задачей было демократизировать государ¬
ство, а не ставить его под сомнение. Требование объединения вначале
не играли никакой роли, были даже своего рода табу. Если протагонис¬
ты гражданского протеста могли артикулировать настроения и заполнять
порожденный параличом руководства СЕПГ вакуум до падения стены, то
теперь их сил просто не хватало. И дело было не только в том, что теперь
уже сотни тысяч рассматривали реально существующую ФРГ, сравнивая
ее с собственной реальностью. В момент обострившегося кризиса на сце¬
ну выступил очень могущественный актер: Бонн.
Вилли Брандт уже 10 ноября был убежден в грядущем объединении.
Канцлер ФРГ Коль также был вскоре воодушевлен идеей о том, что нем¬
цы хотят только единства и ничего кроме единства. С тех пор он делал
полную ставку на объединение, неуклонно форсируя реформаторское
давление на ГДР. Идеолог СЕПГ Отто Райнхольд в 1989 году задал воп¬
рос: «Какое право на существование должна иметь капиталистическая
ГДР рядом с капиталистической ФРГ?» и ответил на него: «Естествен¬
но, никакого». Бонн также придерживался этого мнения: говорят, что
министр канцелярии Зайтерс сказал в разговоре с американским замес¬
тителем министра иностранных дел Иглбергером: «Что такое ГДР без
системы? Германия!»62. В управлении канцлера уже давно предвидели,
что ГДР не суждено пережить реформы. Поэтому канцлер ФРГ Коль в
качестве платы за так необходимую экономическую поддержку потребо¬
вал окончания монопольной власти СЕПГ, введения рыночных реформ и
свободных выборов.
62 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1.19.1998.
334

Намеренно или нет, но там самым он перекрыл подачу воды на мель¬
ницу политически неопытной оппозиции, стремящейся собственными
силами добиться демократизации страны. Демонстранты очень быстро
отвернулись от Эгона Кренца, отдав свои симпатии Хансу Модрову, в
начале горбачевской эры считавшемся «носителем надежд», способным
вывести СЕПГ на курс реформ. Спустя несколько дней после открытия
стены он был избран премьер-министром. В заявлении правительства
Модров говорил об «основанном на договоре обществе», параллельно
этому был организован «круглый стол». Однако 28 ноября Гельмут Коль,
столкнувшийся с внутриполитическими проблемами, сумел воспользо¬
ваться шансом исполнительной власти. Он предложил «план из десяти
пунктов», удививший оппозиционные партии, кабинет и союзников, чем
в свою очередь открыл — осторожно и без спешки — новый «горизонт
ожиданий». Следующие за этим недели характеризовались продолжаю¬
щимся де-факто чрезвычайным положением в ГДР, где порядок действий
определяли радикализирующийся протест, с одной стороны, и канцлер
ФРГ — с другой. Коль теперь решительно взял курс на объединение,
ссылаясь при этом на «покрывало истории» {Mantel der Geschichte), вы¬
ражение, охотно употребляемое уже Бисмарком, и преподнося себя как
исполнителя призыва к объединению, все громче раздающегося в ГДР.
Незащищенная теперь от конкурентного шока мирового рынка эконо¬
мика ГДР неуклонно пошла по нисходящей. Осознавая опасность краха, о
котором предупреждал почти каждый месяц Ханс Модров, а также непре-
кращающейся эмиграции (ежедневно порядка 20 000 человек), канцлер
ФРГ настоял на срочном проведении свободных выборов уже в марте.
Для предвыборной кампании под руководством христианского демократа
Лотара де Мезьера спешно соорудили «Альянс за Германию», выступа¬
ющий прежде всего с предложением быстрейшего объединения с ФРГ.
В январе 1990 года Модров посетил Москву и понял, что судьбу Герма¬
нии отныне должна решать история. Теперь уже и премьер-министр гово¬
рил на пресс-конференции о «Германии — едином Отечестве», задуман¬
ное как «основанное на договоре сообщество» с чертами конфедерации.
Во время визита в Бонн две недели спустя канцлер ФРГ обращался с ним
уже как с незначительной мелочью.
На фоне надвигающегося экономического краха распадающаяся
СЕПГ, сменившая оперение на Партию демократического социализма
(ПДС), а также группы из движения за гражданские права в ГДР прояви¬
ли свою полную некомпетентность и неспособность противопоставить
новую самоутверждающуюся в политике волю экономически сильному и
политически энергично добивающемуся объединения Бонну. Уже в янва¬
ре 1990 года виттенбергский пастор Фридрих Шорлеммер назвал лозунг
объединения, быстро распространявшийся с ноября 1989 года, как «при¬
знание в собственной недееспособности», как следствие «оскорбления
ценности граждан ГДР на протяжении десятилетий»:
335

«Теперь, когда у нас все разрушено, мы просто бросаемся в объятия внешне не¬
сомненно функционирующей экономической и политической системы. Подоплека
тут такая: не допустить, чтобы снова пришли к власти те, кто нас столкнул в эту
пропасть. Или же: мы хотим, поскольку мы тоже немцы, жить так, как живут там,
в самой богатой стране мира»63.
Политика канцлера ФРГ пережила самый настоящий триумф спустя
три месяца после падения стены на первых свободных выборах в Народ¬
ную палату. 18 марта 1990 года «Альянс за Германию» получил 48,15 %
голосов, что было в два раза больше, чем у социал-демократов (21,48 %),
фаворитов по результатам опросов общественного мнения. Далее следо¬
вали ПДС (16,33 %) и либералы (5,28 %). Объединенные в Союз 90 груп¬
пы движения за гражданские права «Новый форум», «Демократию —
сейчас» и «Инициатива за мир и права человека» набрали всего лишь
2,19 % голосов. Избиратели наказали их не столько за их гражданское
мужество, сколько за старания демократизировать ГДР собственными
внутренними силами и сохранить ее таким образом как политическую
общность. Избиратели уже не верили, что кто бы то ни было сможет воз¬
родить треснувшую по швам систему собственными силами, и делали
ставку только на помощь с Запада. Единственной целью нового премьер-
министра Лотара де Мезьера было прекращение существования ГДР и ее
вступление в состав ФРГ. Решение о том, как это произойдет, исходило в
значительной степени от Бонна. Пока министр иностранных дел Геншер
разрабатывал международные аспекты объединения и договор «два плюс
четыре», после встречи в верхах Европейского Сообщества в июле и экс¬
тренного заседания НАТО на высшем уровне Коль и Горбачев пришли к
согласию о механизме немецкого объединения. 3 октября 1990 года ГДР
перестала существовать.
6. Нелегкое наследие: новое национальное
государство между народной нацией
и нацией граждан государства
В 1989 году ситуация сложилась парадоксальная (по выражению Ав¬
густа Винклера): «В ФРГ развилась государственная нация, не имеющая
никаких проблем с официальным осознанием себя как таковой. В ГДР,
напротив, не было никаких предпосылок для государственной нации кро¬
ме претензии официальных органов на ее представительство»64. С тех пор
все изменилось: если не принимать во внимание духовное и материаль¬
ное доминирование ФРГ, то Германия с момента объединения вновь яв¬
ляет собой единое национальное государство.
63 Цит. по: Hofmann 1990. S. 45.
64 Цит. по: Schroder R. Warum sollen wir eine Nation sein? // Die Zeit. 25.4.1997.
336

Мирная осенняя революция ГДР и общественное и идейное наследие
ее как в социальном, так и в этническом отношении неравномерно го¬
могенного общества составляют две противоречивые стороны наследия
ГДР в новой Германии. Первая сделала возможным обосновать нацию
революционной, республикански-гражданской традицией, чего еще не
наблюдалось в германской истории. На противоположной стороне сто¬
ят традиционные, окрашенные государственной властью поведенческие
стереотипы, необходимые для выживания в реальном социализме с его
смесью из мелочной опеки и социального обеспечения. Шок массовой
безработицы усугубляется вынужденным стремительным (буквально со
дня на день) изменением всех ставших привычными сфер жизни. Граж¬
дане ГДР чувствовали себя брошенными в ледяные воды открытого об¬
щества, к которому западные немцы постепенно привыкли под влиянием
западной культуры с ее свободой выезда и контактов с иностранцами на
работе или в ресторанах. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать
непосильную нагрузку для многих, во всяком случае, в первое время, а
следующее за этим становление республиканского сознания западного
толка будет делом далеко не простым65.
Непривычный холод открытого общества, массовая безработица и
отсутствие перспективы для многих жертв объединения вместе с уны¬
нием, царящим в панельных блоках и абсолютно недостаточными воз¬
можностями организовать свое свободное время, прежде всего для моло¬
дежи, служили прямо-таки идеальной питательной средой для надежд на
обещаннное тепло национальной защищенности и общности. Наряду с
этим свою роль сыграла неспособность как государственных служб, так
и общества найти время научиться обхождению с националистическими,
враждебными по отношению к иностранцам и праворадикальными ор¬
ганизациями. Со времени Хойерсверды, ставшей своего рода зловещим
предзнаменованием, число праворадикальных и этноцентристски моти¬
вированных нападений на иностранцев в новых федеральных землях пу¬
гающе велико. В 1997 году каждый второй зарегистрированный в ФРГ
акт насилия имел место в новых землях, где доля иностранцев относи¬
тельно мала66.
Ганс-Йоахим Вен недавно с полным правом высказал предостереже¬
ние по поводу распространенного требования после внешнего объедине¬
ния осуществить также внутреннее. Он призывал критически осмыслить
принятый на веру постулат о «внутреннем единстве», который мог, как он
опасался, корениться в старой немецкой тоске по народной гомогенности
и стать исподтишка «началом нового мифа о единстве»67. По всей вероят¬
65 Habermas 1990. S. 157 и сл.; Schoch 1991. S. 213 и сл.
66 Spiegel 23.3.1998; «National befreite Zonen». S. 52-81; FAZ от 31.8.1998.
67 Veen 1997. S. 19 и сл.
337

ности, теперь уже и в Германии республиканская нация государственных
граждан западной цивилизации после долгих блужданий пришла в итоге
к своему триумфу. Германия оставила прежнюю Конституцию, а после
признания западной польской границы нация и территория наконец-то
совпали. Точно так же фатально было бы не принимать во внимание дол¬
гую — с конца XIX столетия — немецкую традицию этнонационализма
и наследие социальной и этнической гомогенности ГДР, в некоторых ас¬
пектах «оставшейся более немецкой». Усилятся ли вновь в Берлинской
республике национальные черты, покажет время, и это проявится и в том,
как сумеет давно ставшее мультиэтническим общество иммигрантов ре¬
формировать прежде этнически определяемое немецкое государственное
гражданство.
Литература
Abusch А. (1947): Der Irrweg einer Nation. Berlin.
Anderson B. (1988): Die Erfindung der Nation Frankfurt.
Axen H. (1976): Die Herausbildung der sozialistischen Nation in der DDR // Probleme des
Friedens und des Sozialismus. Bd. 19. № 3. S. 291-301.
Baumann E. (1990): Der Fischer-Weltalmanach. Sonderband DDR. Frankfurt.
Bender P. (1986): Neue Ostpolitik. Vom Mauerbau bis zum Moskauer Vertrag. Munchen.
Brandt P., Ammon H. (hrsg.) (1981): Die Linke und die nationale Frage 11 Reinbek. DDR
Handbuch (1985). 3 Aufl. 2 Bde. Koln.
Erdmann K. (1996): Der gescheiterte Nationalstaat. Die Interdependenz von Nations- und
Geschichtsverstandnis im politischen Bedingungsgefuge der DDR. Frankfurt/M.
Francis E. (1965): Ethnos und Demos. Soziologische Beitrage zur Volkstheorie. Berlin.
Garton Ash T. (1993): Im Namen Europas. Deutschland und der geteilte Kontinent.
Munchen.
Gaus G. (1983): Wo Deutschland liegt. Eine Ortsbestimmung. Hamburg.
Haase H. u. a. (1986): Die SED und das kulturelle Erbe. Orientierungen, Errungenschaften,
Probleme. Berlin.
Habermas J. (1990): Die nachholende Revolution. Frankfurt.
Hacker J. (1987): SED und nationale Frage // Spittmann I. (hrsg.): Die SED in Geschichte
und Gegenwart. Koln. S. 43-64.
Hertle H.-H. (1995a): Der Fall der Mauer aus der Sicht der NVA und der Grenztruppen der
DDR 11 Deutschland Archiv. Bd. 28. № 9. S. 1127-1134.
Hertle H.-H. (1995b): «Kontrollen eingestellt — nicht mehr in der Lage — Punkt». Wie die
Mauer am Grenzubergang Bemholmer Strasse fiel // Deutschland Archiv. Bd. 28. № 11.
S. 1127-1134.
Hexelschneider E., John E. (1984): Kultur als einigendes Band? Eine Auseinandersetzung
mit der These von der «einheitlichen deutschen Kultumation». Berlin.
Hirschman A. O. (1993): Exit, Voice and the Fate of the German Democratic Republic //
World Politics. Vol. 45. № 2. P. 173-202.
338

Hobsbawm E. J., Ranger T. (ed.) (1983): The Invention of Tradition. Cambridge.
Hofmann J. (1990): Wie weiter mit der deutschen Nation? Der Autor im Gesprach mit Hans-
Dieter Schutt. Berlin.
Hofmann J. (1988): Zur Entwicklung der sozialistischen deutschen Nation in der DDR —
Erfahrungen und Perspektiven // Einheit. Bd. 41. № 8. S. 734-742.
Egbert J. (1996): Die «zweite nationale Wiedergeburt». Nationalismus, nationale Bewegungen
und Nationalstaatsbildung in der spat- und postkommunistischen Gesellschaft, Konzept
zum vorliegenden Werk vom 25.2.1996 (неопубл.).
Knabe H. (1998): Nachrichten aus einer anderen DDR. Inoffizielle politische Publizistik in
Ostdeutschland in den achtziger Jahren //ApuZ. № B-36. S. 26-38.
Kosing A. (1976): Nation in Geschichte und Gegenwart. Berlin.
Kreusel D. (1977): Nation und Vaterland in der Militarpresse der DDR. Stuttgart.
Kuhrt E., Lowis H. von (1988): Griff nach der deutschen Geschichte. Erbeaneignung und
Traditionspflege in der DDR // Paderborn u. a.
Lepsius R. M. (1990): Nation und Nationalismus in Deutschland // Lepsius R. M.: Interessen,
Ideen und Institutionen. Opladen. S. 232-246.
Maximytschew I. F., Hertle H.-H. (1994): Der Fall der Berliner Mauer // Deutschland Archiv.
№ 11. S. 1137-1158; 12. S.1241-1251.
Mayer H. (1991): Der Turm von Babel. Erinnerung an eine Deutsche Demokratische
Republik. Frankfurt.
Mayer H. (1984): Deutscher auf Widerruf. Bd. 2. Frankfurt.
Mayer H. (1982): Deutscher auf Widerruf. Bd. 1. Frankfurt.
Meier H., Schmidt W. (hrsg.) (1988): Erbe und Tradition in der DDR. Die Diskussion der
Historiker. Berlin.
Meuschel S. (1991): Legitimation und Parteiherrschaft in der DDR. Zum Paradox von
Stabilitat und Revolution in der DDR 1945-1989. Frankfurt.
Mittenzwei W. (1987): Das Leben des Bertholt Brecht oder Der Umgang mit den Weltratseln.
2 Bd. Frankfurt.
Naumann G., Triimpler E. (1991): Der Flop mit der DDR-Nation 1971. Berlin.
Nora P. (dir.) (1984-1993): Les lieux de memoire. 3 t. Paris.
Norden A. (1964): Die Nation und wir. Ausgewahlte Aufsatze und Reden 1933-1964. 2 Bde.
Berlin.
Norden A. (1952): Um die Nation. Beitrage zu Deutschlands Lebensfrage. Berlin.
Pfaff W. (1989): Die Gefuhle der Barbaren. Uber das Ende des amerikanischen Zeitalters.
Frankfurt.
Renan E. (1995): Was ist eine Nation? Und andere politische Schriften / hrsg. von W. Euchner.
Bozen.
Reuter J. (1991): Die Abgrenzungspolitik der DDR von der Bundesrepublik Deutschland in
den siebziger und ffiihen achtziger Jahren. Bonn.
Rexin M. (1997): Der Besuch. September 1987: Honecker in der Bundesrepublik//ApuZ.
№ В 40-41. S. 3-11.
Riege G., Kulke H.-J. (1979): Nationalist: deutsch. Staatsbiirgerschaft: DDR. Berlin.
Riegel K.-G. (1994): Klientelnationen. Der Fall der DDR// Estel B., Mayer T. (hrsg.): Das
Prinzip Nation in modemen Gesellschaften. Opladen. S. 219-241.
339

Schieder T. (1991): Nationalismus und Nationalstaat. Studien zum nationalen Problem im
modemen Europa. Gottingen.
Schmidt W. (1981): Nation und deutsche Geschichte in der burgerlichen Ideologic der BRD.
Frankfurt.
Schoch B. (1996): Die schillemde Rede von der Normalisierung Deutschlands//
Friedensgutachten. S. 79-90.
Schoch B. (hrsg.) (1992): Deutschlands Einheit und Europas Zukunft. Frankfurt.
Schoch B. (1991): Deutschlands Vereinigung und die europaische Sicherheit//
Friedensgutachten. S. 205-221.
Schweigler G. (1973): Nationalbewusstsein in der BRD und in der DDR. Dusseldorf.
Spanger H.-J. (1982): Die SED und der Sozialdemokratismus. Ideologische Abgrenzung in
der DDR. Koln.
Sturmer M. (1985): Deutsche Fragen oder die Suche nach der Staatsrason. Historisch-
politische Kolumnen. Miinchen.
Suss W. (1995): Entmachtung und Verfall der Staatssicherheit. Ein Kapitel aus dem
Spatherbst 1989 // Deutschland Archiv. Bd. 28. № 2. S. 122-151.
Suss W. (1990): Revolution und Offentlichkeit in der DDR // Deutschland Archiv. Bd. 23.
№6. S. 907-921.
Veen H.-J. (1997): Innere Einheit — aber wo liegt sie? Eine Bestandsaufhahme im siebten
Jahr nach der Vereinigung Deutschlands // APuZ. № В 40-41. S. 19-28.
Weizsacker R. von (1983): Die deutsche Frage — neu gestellt // Bergedorfer Gesprachskreis.
Bd. 74. Hamburg. S. 8-20.
Weber H. (hrsg.) (1987): DDR. Dokumente zur Geschichte der Deutschen Demokratischen
Republik 1945-1985. 3. Aufl. Munchen.
Weber H. (1986): Geschichte der DDR. 2. Aufl. Munchen.
Weidenfeld Wr (hrsg.) (1983): Die Identitat der Deutschen. Bonn.
Zieger G. (1988): Die Haltung von SED und DDR zur Einheit Deutschlands 1949-1987.
Koln.

Крах боснийско-герцеговинского
патриотизма*
Мари-Жанин Калик
В 1980-е годы Югославия была охвачена националистической вой¬
ной, которая подорвала состоявший из шести республик и двух автоном¬
ных провинций федеральный порядок, а также расшатала внутриполити¬
ческое равновесие в ее отдельных республиках. В основе политического
кризиса лежали три тенденции развития: внутрипартийные разногласия в
Союзе коммунистов Югославии, нарастающие на почве ухудшившегося
экономического положения проблемы легитимности, а также растущий и
сопровождающийся этнической напряженностью национализм. Когда в
1990-1991 годах Югославия распалась, право на существование и спо¬
собность к выживанию полиэтнической республики Босния и Герцегови¬
на были поставлены под вопрос.
1. От национального согласия к этнической
фрагментации в эру многопартийности
Радикализацию национально ориентированных политических движе¬
ний в период распада Югославии следует рассматривать на фоне много¬
летних разногласий в отношении реформы югославской конституцион¬
ной системы. После смерти Тито в 1980 году партийные съезды Союза
коммунистов Югославии (СКЮ) были охвачены дискуссиями между фе¬
дералистами и централистами, причем боснийское партийное руковод¬
ство вначале еще находилось на стороне умеренных централистов* 1.
С момента создания федералистская югославская конституционная
система все более децентрализовывалась. Структурные изменения в
сторону конфедерализма проявлялись в политической системе Боснии и
Герцеговины особым образом. Республика была структурирована поли¬
* Рукопись на немецком языке была завершена в 2000 году.
1 Ramet 1992. S. 214 и сл.
341

этнически, но не имела никаких этнически дефинированных политиче¬
ских институтов. Насчитывающее 4,37 млн человек население состояло в
1991 году из 43,5 % мусульман, 31,2 % сербов, 17,4 % хорватов2. Осталь¬
ные представляли множество этнических групп, таких как цыгане, ев¬
реи и др. В то время как руководители первого югославского государства
еще верили в то, что сербы, хорваты и словенцы составляют единую трех-
именную нацию, которой можно управлять централистски и в которой
могут доминировать сербы, югославские коммунисты извлекли уроки из
слабостей политической системы периода между двумя мировыми вой¬
нами. Когда в послевоенной Югославии коммунистический «Народно-ос¬
вободительный совет», возглавляемый Йосипом Брозом Тито, 29 сентяб¬
ря 1943 года был объявлен высшим законодательным и исполнительным
органом Югославии, народам Сербии, Хорватии, Словении, Македонии,
Монтенегро, а также Боснии и Герцеговины были обещаны полное рав¬
ноправие и федеральная конституция. Государственный федеративный
порядок, который вначале существовал лишь на бумаге, в 1960-е годы
был выстроен в виде изощренной системы этнического представитель¬
ства в принимающих решения высших политических органах федера¬
ции и республик, и в 1974 году он был закреплен в конституции. Такие
важные решения, как отделение или изменение границ, должны были
приниматься с согласия проживающих в государстве народов. Босний¬
ская политическая система также основывалась на политических квотах:
президентство осуществлялось представителями трех государственных
наций совместно, а председательство ротировалось.
Осуществленная после смерти Тито в 1980 году либерализация поли¬
тической системы Югославии ставила эту базирующуюся на этническом
согласии систему разделения властей под вопрос в той мере, в которой
усуглублялся кризис легитимности Югославии и нарастал национализм.
Югославский патриотизм, который опирался на провозглашенную парти¬
занами идею «братства и единства», быстро терял легитимность и при¬
влекательность3. Внутрибоснийские национальные разногласия все чаще
искали выхода в Союзе коммунистов, в национально-культурных органи¬
зациях за пределами республики (например, в Сербской академии наук и
хорватской организации Matica Hrvatska) или же в религиозных общинах
(«Исламская община»)4. В конце 1980-х годов боснийский союз ком¬
мунистов, продолжая придерживаться титовского принципа братства и
единства, все чаще демонстрировал проявления распада, обусловленные
этническим клиентелизмом и соперничеством. На последнем партийном
съезде в декабре 1989 года разгорелись споры между различными мест¬
2 Stanovnistvo Bosne i Hercegovine. Narodnosni sastav po naseljima, Zagreb 1995.
3 Jugoslovensko rodoljublje danas. Bratstvo i jedinstvo Jugoslavije, Titograd 1985.
4 Bougarel 1996b. P. 87 и сл.
342

ными этническими группировками. Тем не менее в конце концов он за¬
вершился победой проюгославской фракции, отказавшейся от введения
многопартийной системы.
Только в 1990 году, после распада Союза коммунистов Югославии, в
Боснии и Герцеговине возникла плюралистическая партийная система5.
Чтобы помешать импорту национализма из соседних республик, законом
были запрещены политические партии, основывающиеся на религиозной
или национальной принадлежности. Поэтому большинство из 41 полити¬
ческой партии в Боснии и Герцеговине вписывали в свои программы тер¬
мины «рыночное хозяйство» и «демократия», а не национальные лозун¬
ги. И все же новый многопартийный ландшафт был этнически расслоен и
значительной частью национально ориентирован. Среди крупных партий
только бывшая коммунистическая «Партия демократических перемен —
СК-СДП» (SK-SDP) и «Союз реформаторских сил Югославии — СРСЮ»
(Savez reformskih snaga Jugoslav ije — SRSJ) были четко полиэтническими
и ориентированными на цивилизованное гражданское общество. Обе вы¬
ступили за реформированную федеральную Югославию.
Против них на первых свободных выборах в ноябре и декабре
1990 года объединились мусульманская «Партия демократического
действия — ПДЦ» (Stranka demokratske akcije — SDA), «Хорватское де¬
мократическое общество — ХДО-БиГ» (Hrvatska demokratska zajednica
Bosne i Hercegovine — HDZ-BiH) и «Сербская демократическая партия —
СДП» (Srpska demokratska stranka — SDS), которые в конечном итоге за¬
воевали большинство мест в двухпалатном парламенте и на основании
этого сформировали правительственную коалицию.
В обеих палатах боснийского парламента ПДД получила 87 мест,
СДП — 61 и ХДО-БиГ — 34 места. СК-СДП и СРСЮ получили соот¬
ветственно 14 и 13 мандатов. 11 оставшихся мандатов достались 6 другим
партиям и коалициям6. Коммунисты-реформаторы ни в одной республи¬
ке не потерпели такого провала, как в Боснии и Герцеговине.
Базис национально ориентированных партий вначале формировался
из крестьян и сельских рабочих, а в целом — из религиозно ориенти¬
рованной среды. В этнически гетерогенных регионах эти партии были
особенно сильны. К этническим партиям частично присоединились
представители коммунальной и государственной администрации, а так¬
же преданные режиму бюрократы и бывшие партийные функционеры.
Большую поддержку они нашли также у югославов, живущих за рубе¬
жом. Частичная приверженность национальных партий старой системе
прослеживается в социальной структуре первого некоммунистического
правительства и первого свободно избранного парламента: каждый вто¬
5 Hislope 1995; Stefanov 1994.
6 Goati 1992. Р. 227 и сл.
343

рой член первого коалиционного кабинета, который в январе 1991 года
сформировали ХДО-БиГ, СДП и ПДД, уже до этого занимал высокое об¬
щественное положение7.
Политические цели, которые выдвинули перед собой ПДД и
ХДО-БиГ, упрощенно можно свести к таким понятиям, как этнический
сепаратизм, политико-территориальное самоуправление и объединение с
соотечественниками (по национальному признаку) в Сербии и Хорватии.
Обе партии не скрывали, что считают себя исключительно протагонис¬
тами хорватского или сербского народов. ПДД также фигурировала как
общеисламская собирательная партия с четкой националистической ус¬
тановкой, хотя во время войны она пыталась создать за границей совер¬
шенно другой образ. В своей программе она требовала «оживить наци¬
ональное сознание боснийско-герцеговинских мусульман», признать их
национальное своеобразие, включая все «правовые и политические пос¬
ледствия». Это также предусматривало заботу о мусульманах в сербской
провинции Санджак8.
Будучи боснийско-мусульманской партией, ПДД вобрала в себя тра¬
диционалистские, лаицистко-либеральные, религиозно-консервативные
и исламско-фундаменталистские течения. Тем самым партия представля¬
ла, по крайней мере вначале, относительно широкий мировоззренческий
и политический спектр. В то время как анализы выборов указывали на
преимущественно сельский, социально слабый, религиозно и консерва¬
тивно ориентированный базис ПДД, ее партийная элита рекрутировалась
преимущественно из городских интеллектуалов. То обстоятельство, что
доминирующие позиции в партии занимали в основном представители
исламского крыла, пробуждало недоверие и недовольство ее нерелиги¬
озно настроенных членов. Особое недоумение вызывали организован¬
ные религиозным крылом партии массовые демонстрации, на которых
развевались зеленые знамена и цитировался коран9. Поэтому в сентябре
1990 года от ПДД отделилась партия мусульманско-бошнякской органи¬
зации (МБО), которая, однако, маргинализировалась и на парламентских
выборах получила лишь 2 места.
Официально политическая законодательная и исполнительная сис¬
тема должна была и после демократического преобразования функцио¬
нировать по принципу этнических квот. Политический класс в Боснии
и Герцеговине, где власть традиционно делили между собой три госу¬
дарствообразующих народа: мусульмане, сербы и хорваты, в 1990 году
предпринял лишь робкие усилия по спасению этнических квот и систе¬
мы разделения властей в эру многопартийности. В будущем боснийский
7 Smajlovic 1995. Р. 170 и сл.
8 Babuna 1996. Р. 299.
9 Dilas/ Gace 1996. Р. 159 и сл.
344

Президиум должен был (при ротируемом председательстве) состоять из
2 мусульман, 2 сербов, 2 хорватов и 1 югослава. В парламенте ни одна из
наций не могла быть представлена больше или меньше, чем 15 %. Од¬
нако согласие вскоре разрушилось, столкнувшись с фундаментальными
различиями во мнениях, в первую очередь по вопросу о независимости
республики.
В июне 1990 года еще почти 70 % населения выступили за федера¬
тивную, а остальные — за конфедеративную Югославию. Однако вскоре
картина изменилась. Чем хуже функционировали югославские инсти¬
туты, тем больше людей высказывалось за конфедеративное решение и
тем самым за независимость Боснии и Герцеговины. В итоге в ноябре
1991 года за независимую Боснию и Герцеговину высказалось боль¬
шинство, правда, при заметных различиях между этническими группа¬
ми: 86 % опрошенных хорватов, 55 % мусульман и только 43 % сербов
хотели собственной государственности10 11.
Когда 14 октября 1991 года мусульманские и хорватские депутаты
против воли их сербских коллег большинством приняли Меморандум о
суверенитете и независимости Боснии, правящая коалиция распалась.
Сербские парламентарии, стремившиеся сохранить Югославию, выдви¬
нули аргумент, что ПДД и ХДО нарушили закрепленный в конституции
исторический консенсус народов Боснии. В знак протеста они вышли из
правительства и парламента и начали создавать параллельные государ¬
ственные структуры11. Они основали антипарламент, который выступал за
сохранение республики в составе обновленного югославского федераль¬
ного государства12. На фоне вспыхнувшей в Хорватии в июне 1991 года
сербско-хорватской войны последовавшая за распадом правительствен¬
ной коалиции и парламента этническая фрагментация охватила все сфе¬
ры общественной, политической и экономической жизни.
Вопрос о независимости Боснии и Герцеговины был теснейшим обра¬
зом связан с вопросом построения государства. Только мусульмане хотели
сохранить Боснию и Герцеговину в существующих границах как мультиэт-
ническое централистское государство. Демографический перевес гаранти¬
ровал бы им в среднесрочной перспективе приоритетную позицию. Сербы
и хорваты, напротив, выступали за кантонизацию республики по этниче¬
ским критериям, чтобы, с одной стороны, воспрепятствовать усиливаю¬
щимся мусульманским гегемонистским устремлениям, а с другой — под¬
готовить присоединение своих областей проживания к соответствующим
«материнским странам». Однако к этому времени еще не было возможнос¬
10 Bosna i Hercegovina izmedu rata i mira. P. 61.
11 Woodward 1995. P. 181.
12 Odluka о ostajanju srpskog naroda Bosne i Hercegovine u zajednickoj drzavi Jugoslaviji,
broj 02-17/91, 24.10.1991 // Sluzbeni glasnik srpskog naroda u BiH, 1/1992.
345

ти разграничить этнически гомогенные кантоны. Любое проложение гра¬
ниц сделало бы по меньшей мере 1,5 млн человек (четверть всего босний¬
ского населения) меньшинством в их области или кантоне13.
И тем не менее в сентябре 1991 года боснийские сербы начали со¬
здавать различные Сербские Автономные области. 21 декабря 1991 года
сербский парламент объявил о создании боснийско-сербского государ¬
ства и сформировал правительство. 9 января 1992 года он провозгласил
«Республики Сербского народа Боснии и Герцеговины» (позднее пере¬
именованную в «Республику Сербскую»)14. 28 февраля 1992 года парал¬
лельное государство получило собственную конституцию15.
Хорваты также готовились к отделению. 18 ноября 1991 года босний¬
ско-хорватское руководство, «сознавая свою историческую ответствен¬
ность по защите хорватских этнических и исторических областей и интере¬
сов», основали «Хорватское Содружество Герцег-Босна», которому 3 июля
1992 года были переданы официальные государственные функции16.
Боснийский конституционный суд объявил в 1992 году «Республику
Сербскую», ее конституцию и все связанные с ней законы неправомоч¬
ными. Он констатировал нарушение принципов суверенитета и террито¬
риальной целостности Боснии и Герцеговины, а также конституционно
гарантированного равенства трех народов. Конституция «Республики
Сербской» однозначно называла государственным народом только сер¬
бов17. В том же году Верховный Боснийский суд объявил противореча¬
щим конституции также и хорватское пара-государство18.
Несмотря на то что ситуация в сфере безопасности начала обост¬
ряться уже осенью 1991 года, боснийское правительство реагировало
на это довольно медленно. Первые насильственные столкновения меж¬
ду представителями различных национальных групп имели место уже в
сентябре. На границе с Хорватией и Черногорией время от времени раз¬
давалась стрельба. В течение зимы напряженность нарастала, особенно
после того, как ЕС в январе 1992 года приняло решение о том, что до
признания Боснии независимым государством должно быть проведено
всенародное голосование19.
13 Reuter 1992. S. 12.
14 Entscheidung der Versammlung des Serbischen Volkes in Bosnien-Herzegowina, gez.
Momdilo Krajisnik. № 02-70/91. 21.12.1991.
15 Entscheidung der Versammlung des Serbischen Volkes in Bosnien-Herzegowina, gez.
Momdilo KrajiSnik. № 02-95/92. 28.02.1992.
16 Odluka о uspostavi Hrvatske Zajednice Herceg-Bosna. 18.11.1991 // Narodni list. Sluzbeno
glasilo Hrvatske Zajednice Herceg-Bosna. 1/1992.
17 Sluzbeni listRBiH. 8/1992.
18 Sluzbeni listRBiH. 16/1992.
19 Ottaway 1995. P. 235.
346

Референдум, состоявшийся 29 февраля и 1 марта, обозначил переход
к открытой эскалации насилия. Сербы бойкотировали этот референдум,
так как они еще 9 и 10 ноября 1991 года провели плебисцит по вопросу о
сохранении сербских областей проживания в составе Югославии. Более
1,1 млн обладающих правом голоса (почти 99 %) ответили на этот вопрос
утвердительно20.
Из-за бойкота сербов в референдуме по вопросу о независимости Бос¬
нии и Герцеговины приняли участие только 64 % имеющих право голоса.
Из них 99 % высказались за независимость и суверенитет своей респуб¬
лики. Исходя из этого, 6 апреля 1992 года Босния и Герцеговина была
признана ЕС как независимое государство. 7 апреля 1992 года республи¬
ка объявила себя независимой.
Многим сербам было ясно, что потребованный ЕС референдум озна¬
чал последний и необратимый шаг Боснии и Герцеговины к независимос¬
ти. Уже вечером 1 марта сербы воздвигли первые баррикады в Сараево и
в других населенных пунктах для того, чтобы отрезать столицу от про¬
винции. Хорваты и мусульмане также различными способами блокиро¬
вали улицы. Первые крупные боевые действия разразились за несколько
дней до признания боснийского государства. Президент Алия Изетбего-
вич объявил 8 апреля военное положение.
2. Основы боснийского патриотизма
Выдвинув тезис о мультикулыурном идеальном мире, боснийское пра¬
вительство, в котором доминировали мусульмане, с первых дней войны
пыталось утвердить себя в качестве единственного представителя обще¬
боснийских интересов и тем самым завоевать симпатии западных интел¬
лектуалов. На вопрос о том, имел ли общебоснийский, недефинированный
этнически патриотизм исторический шанс, едва ли можно ответить, обра¬
тившись к прошлому. С XIX века этническая самоидентификация населе¬
ния Боснии и Герцеговины доминировала над территориальной.
Босния и Герцеговина была самой гетерогенной и, вероятно, самой
сложной из югославских республик. Ее население, насчитывающее
4,37 млн человек, состояло в 1991 году из 43,5 % мусульман, 31,2 % сер¬
бов и 17,4 % хорватов21. Остальные распределялись по другим этническим
группам, таким как цыгане, евреи и прочие общины. И все же 142 682 че¬
ловека (5,5 %) характеризовали себя как югославов (в смысле граждан
государства) и таким образом не хотели или не могли определиться по
этническому принципу. Это было существенно больше, чем в среднем по
20 Izvestaj о rezultatima plebiscita srpskog naroda u Bosni i Hercegovini provedenog dana
9 i 10. novembra 1991. 11.11.1991.
21 Stanovnistvo 1995.
347

стране. И лишь совсем незначительное меньшинство населения иденти¬
фицировало себя также не этнически, а регионально — 10 763 боснийца
и 467 герцеговинцев.
Тот факт, что в Боснии и Герцеговине дело никогда не доходило до фор¬
мирования мощного, распространявшегося на всю республику надэтниче¬
ского патриотизма, имеет во многом исторические причины. Сохранявшееся
на протяжении столетий чужеземное господство привносило специфические
национальные феномены и формы сознания и никогда не давало серьезных
шансов для надэтнической региональной идентичности22.
Из южнославянского населения Боснии и Герцеговины в новое время
сформировались современные «конфессиональные нации»: сербы, хор¬
ваты и мусульмане, которые хотя и имели общий язык, но принадлежали
к разным религиозным сообществам23.
Для католических и сербско-ортодоксальных южных славян наиме¬
нования «хорваты» и «сербы», которые позднее наложились на регио¬
нальную идентификацию, утвердились еще в XIX веке, в то время как
наименование и национальное признание боснийских мусульман вплоть
до последнего времени определялись напряженным полем между рели¬
гиозной и исторически-территориальной идентификацией24. Будучи по¬
томками тех православных и католических южных славян, которые в по¬
следовавшие за османским завоеванием Боснии столетия приняли ислам,
боснийские мусульмане черпали в своей религии специфические куль¬
турные формы и жизненные установки, а в конечном итоге этническое
сознание отграничения и притязание на признание себя самостоятельной
нацией25. Когда в 1878 году Австро-Венгрия сменила Османскую импе¬
рию в господстве над Боснией и Герцеговиной, распался «некогда проч¬
ный единый мир, объединявший национальную османскую имперскую
идею и универсалистскую религию», мир, из которого на протяжении
столетий создавалась боснийско-мусульманская идентичность. Утратив
свою привилегированную позицию и попав под сильное влияние чуже¬
родной религии и новых общественных потребностей в модернизации,
за пятьдесят лет до начала Второй мировой войны начала формироваться
разновидность «оборонного» мусульманского национализма26. Одновре¬
менно также возникли ранние формы особого территориального созна¬
ния — вид боснийского патриотизма, опиравшегося на региональные
особенности двух провинций.
22 Sundhaussen 1997.
23 Karpat 1973; Dugundzija 1983.
24 Синтез исследований предоставляет Friedman 1996; Suljevic 1981; Babuna 1996.
S. 295 и сл.; Bringa, 199.
25 Hopken 1994. О генезе мусульманской идентичности ср.: Hadzijahic 1974.
26 Hopken 1994. S. 236 и сл.
348

С тех пор политическое и национальное мышление боснийских му¬
сульман разделилось на два основных течения. В то время как привер¬
женцы религиозно-фундаменталистского «мусульманства» (muslimanstvo)
рассматривали исламскую веру как важнейший национальный идентифика¬
ционный критерий, сторонники лаицистского «бошнячества» (bosnjastvo)
видели в качестве изначальной характеристики этнической общности пре¬
жде всего историко-государственные традиции и территориальную принад¬
лежность. Однако последние находились в меньшинстве.
Однако широкого государственного национализма, обоснованного
не этнически, в Боснии и Герцеговине не было никогда. Уже в середине
XIX столетия Йован Франьо Юкич со своей концепцией интегрального
бошнячества предпринял первую и последнюю автохтонную попытку со¬
здать общебоснийскую национальную концепцию. Более поздние попыт¬
ки ее оживления предпринимались извне, как например, в 1860-е годы,
когда Осман Топал Паша по заданию османских чужеземных правите¬
лей пропагандировал автономию. Похожим образом действовала начи¬
ная с 1878 года габсбургская администрация, стремившаяся облегчить
себе управление и нейтрализовать национальные устремления к неза¬
висимости. Тогда под давлением усилившегося сербского и хорватского
национализма один из ее представителей Беньямин Каллай в середине
1880-х годов предпочел этнически нейтральный религиозный принцип.
Политические объединения не могли больше основываться на нацио¬
нальной принадлежности (сербской или хорватской), а соответствующие
названия должны были быть изменены. Но из-за уже достаточно сильно
развившегося национального сознания у сербов и хорватов это не имело
успеха. Лишь лаицистски ориентированная часть мусульманского насе¬
ления, приветствовавшая модернизацию, приняла эту концепцию. Одна¬
ко исламски-консервативно настроенные мусульмане и прежде всего сер¬
бы и хорваты, в большинстве своем придерживавшиеся надэтнической,
боснийско-патриотической идентификации, которая явно служила чужой
власти, эту концепцию отвергли. Таким образом, с растущим сопротивле¬
нием австро-венгерскому господству также среди боснийских мусульман
и без того малая привлекательность политически дефинированного бос¬
нийского понятия нации и дальше уменьшалась.
Напротив, во время габсбургской оккупации упрочилась дифференци¬
ация трех этнических общин на религиозной основе. Процесс этнонаци-
ональной дифференциации на рубеже столетия продвинулся так далеко,
как будто общебоснийской национальной концепции не существовало
вовсе27. Деление на три равноправные этнические части было окончатель¬
но закреплено во время Второй мировой войны, хотя мусульмане еще не
были признаны как народ28. Формально Босния и Герцеговина рассматри¬
27 KrziSnik-Bukic 1997.
28 Redzic 1989.
349

валась как мультиэтническое государство. Отправной точкой боснийско¬
го патриотизма с тех пор помимо регионализма стала мультиэтничнось.
С этим также считались и югославские коммунисты.
Антифашистское Вече Народного Освобождения Боснии и Герцегови¬
ны (Zemaljsko antifasisticko vijece narodnog oslobodenja Bosne i Hercegovi-
ne — ZAVNOBIHf выражая волю народов Боснии и Герцеговины,
25 ноября 1943 года заявил на своем первом заседании, что их страна «не
является ни сербской, ни мусульманской, ни хорватской, и что ее осво¬
бождение должно быть делом в такой же степени сербским, как и мусуль¬
манским и хорватским для того, чтобы обеспечить равноправие всех сер¬
бов, мусульман и хорватов»29. Через три дня в боснийском городе Яйце на
заседании Антифашистского Вече Народного Освобождения Югославии
(Antifasisticko vijece narodnog oslobodenja Jugoslavije) было принято ре¬
шение о федеративном государственном устройстве Югославии.
В 1960-е годы боснийские мусульмане наконец были признаны как са¬
мостоятельный народ. В 1971 году при проведении всенародной перепи¬
си населения впервые было разрешено указывать себя «мусульманином в
этническом смысле». До этого существовали только такие категории как
«мусульманский хорват», «мусульманский серб» или «национально не¬
определенный мусульманин», хотя этническое разграничительное созна¬
ние уже было полностью сформировано30. В 1960-е и 1970-е годы статус
боснийских мусульман как одной из шести государствообразующих на¬
ций был закреплен в конституциях Боснии и Герцеговины и Югославии.
Боснийская конституция 1990 года определяла Боснию и Герцеговину
как «демократическое и суверенное государство равноправных граждан
народов Боснии и Герцеговины: мусульман, сербов и хорватов и предста¬
вителей других национальностей, которые в нем проживают»31.
Во всей Югославии, по данным переписи населения от 1991 года,
проживали 2 376 464 граждан, которые объявляли себя «мусульманами»
(musliman). Из них более 80 % (около 1,9 млн) проживали в Боснии и
Герцеговине. В Монтенегро жили около 90 000 (14,6 %), в Косово —
57 000 (2,9 %), в Македонии — 70 000 (3,3 %) и в Словении — 27 000
(1,36 %)32.
С 1993 года мусульмане Боснии в большинстве своем называют себя
«бошняками». За это время была создана бошнякская письменность33.
Тем самым подчеркивалось, что мусульмане представляют народ с тер¬
риториальными притязаниями, а не только религиозное сообщество.
29 Ibrahimagic 1997. Р. 28.
30 Hadzijahic 1970.
31 Amandman LX от 31.7.1990 // Sluzbeni list 21/1990; Imamovic 1998.
32 Imamovic 1998. P. 9.
33 Halilovic 1991; Jahic 1991.
350

3. Этносоциальная дистанция
На этом фоне на протяжении всей югославской эры и по сей день эт¬
ническая идентификация доминировала над возможной территориаль¬
ной34. Произошедший в послевоенное десятилетие глубокий социальный
сдвиг хотя и смягчил религиозность и национальные формы сознания,
однако непроизвольно сохранил без изменения существовавшие социаль¬
ные факторы неравенства между народами. Различия в уровне грамот¬
ности, демографическом соотношении и профессиональной структуре не
выравнивались, а становились все сильней.
Почти все социальные индикаторы обнаруживали (и обнаруживают по
сей день) этноспецифические различия. Еще в 1980-е годы мусульман¬
ское население увеличивалось на 1,5 % в год, а сербское и хорватское в
Боснии и Герцеговине — только на 0,9 % и 0,8 % соответственно. В то же
время региональная мобильность сербов и хорват была выше, чем у му¬
сульман. В 1981 году 32,4 % мусульман, 44,2 % сербов и 39,5 % хорватов
проживали не в том месте, где они родились. В процентном соотношении
сербы и хорваты чаще, чем мусульмане, ездили в другие республики и за
границу. В период 1953 по 1991 год доля мусульман в боснийском насе¬
лении выросла с 31,1 % до 43,5 %, тогда как у сербов она уменьшилась
с 44,4 % до 31,2 %, а у хорватов с 23,0 % до 17,4 %. Традиционно более
высокий прирост населения и более низкая региональная мобильность
у мусульман привели к тому, что в течение десятилетий изменилась эт¬
ноструктура Боснии.
В городах проживало в процентном отношении больше мусульман, чем
сербов и хорватов, а именно: 24,7 % мусульман, 21,7 % сербов и 15,5 %
хорватов Боснии (1981). Соответственно ниже была доля мусульман, за¬
нятых в сельском хозяйстве: у них она составляла 19,7 %, у сербов —
32,3 % и у хорватов — 26,1 %. В отличие от этого в промышленности
работали 41,3 % мусульманского, 30,2 % сербского и 32,5 % хорватского
профессионально активного населения Боснии. В других областях заня¬
тости показатели в значительной степени близки.
На важных руководящих постах в первые послевоенные десятиле¬
тия явно превалировали сербы, а боснийские мусульмане находились
в меньшинстве, что привело к напряженности в 1960-е годы. Револю¬
ция в области образования привела, помимо прочего, к формированию
уверенного в себе, профессионального и ориентированного на карьеру
мусульманского академического слоя, который потребовал равноправ¬
ных шансов на участие. Лишь постепенно сербское доминирование в
государстве, обществе и армии оттеснялось, а этническая пропорция
34 Kr2i§nik-Bukic 1997. Р. 58.
351

была введена также и в руководящих органах. Для сербской элиты это
означало серьезную угрозу ее сохранявшемуся до недавнего времени
привилегированному статусу35. В итоге у всех сторон начало накапли¬
ваться большое недовольство коммунистической идеологией и нацио¬
нальной политикой.
В Боснии и Герцеговине люди осознавали свою этническую принад¬
лежность или свое отличие, несмотря на то, что народы почти везде
селились вперемешку. Лишь 18 из 109 боснийских общин перед нача¬
лом войны были этнически гомогенны. 72 были бинациональными и
остальные 19 многонациональными. В городах и сельской местности,
в регионах, деревнях и семьях представители различного социального,
этнического и религиозного происхождения жили совершенно различ¬
ным укладом вместе или рядом друг с другом. В некоторых районах
социальную среду определяли терпимость и сосуществование, в дру¬
гих — недоверие и конфликты. Так, во многих районах социальные
отношения даже могли полностью ограничиваться собственной рели¬
гиозно-этнической общиной. Многое зависело от того, каким образом
осуществлялись социальные контакты в том или ином «соседстве»
(komsiluk). Это понятие имеет тюркское происхождение и означает по¬
вседневные отношения между этническими и религиозными община¬
ми в мультикультурной среде. «Соседство» представляет собой общину
(преимущественно деревенскую), которая определяется не территори¬
ально, а как система добрососедских отношений и действует как тако¬
вая36. Вплоть до последнего времени эта система межэтнического сосу¬
ществования выражалась во взаимопомощи в работе, приглашениями
на религиозные и семейные праздники. При этом соблюдались стро¬
гие правила взаимности и обоюдного уважения. В отличие от сельской
местности в урбанистической среде уровень образования и социальный
фон, как правило, играли более весомую роль, чем этничность37. Еще
в 1991 году 43 % мусульман, 39 % хорватов и 25 % сербов в Боснии
утверждали, что национальность является важным критерием при вы¬
боре партнера. В каждом случае треть населения придерживалась мне¬
ния, что среди соседей одной с ними народности они чувствуют себя в
большей безопасности, чем среди других38. Доля этнически смешанных
браков в Боснии и Герцеговине в 1980-е годы составляла 12 %, и только
в Сараево — 28 %39.
35 Calic 1996. Р. 77 и сл.
36 Bougarel 1996. Р. 81 и сл.
37 Bringa 1995. Р. 3 и сл.
38 Gligoric 1992. Р. 19 и сл.
39 Bougarel 1996а. Р. 87.
352

4. Корни нового национализма
Уже в 1970-е годы во всех югославских республиках начался ренес¬
санс национализма. Принятием новой конституции (1974) его удалось
временно обуздать, однако после смерти Тито (1980) и прежде всего во
второй половине 1980-х годов он быстро завоевал популярность и леги¬
тимность. В Боснии и Герцеговине проявлялись различные варианты му¬
сульманского национализма, а также разновидности инспирируемого со¬
седними республиками сербского и хорватского национализмов. Общим
для них было то, что во главу угла они ставили такие чисто «этнически»
понимаемые разграничительные признаки, как происхождение, язык и
культура. Преобладающие националистические движения опирались на
романтические достижения мысли XXI века, часть их как в личностном,
так и в идеологическом плане, находилась в русле традиций экстремист¬
ских и профашистских политических организаций предвоенного и воен¬
ного времени.
В связи с этим хотелось бы привести некоторые идейно-исторические
и социально-структурные объяснения. В XIX веке под культурным вли¬
янием Гердера элиты южнославянских стран переняли этнокультурное
понятие нации немецкого толка, рассматривающее нацию прежде всего
как сообщность культуры и происхождения. В других государствах, та¬
ких как Франция и Великобритания, в силу исторических причин нация
понималась в первую очередь политически: общие традиции, ценности и
институты, а не этнические критерии должны составлять базис нации40.
В Юго-Восточной Европе, которая на протяжении столетий находилась
под иностранным господством, не было политических и государствен¬
ных традиций нового времени, на которые могли бы опереться элиты.
Когда в последней трети XIX века или после Первой мировой войны бал¬
канские государства становились самостоятельными, их политические
руководители исходили из того, что государственные границы должны
соответствовать этническим и что нации могут быть дефинированы этно¬
культурно или биологически. Позднее, чем сильнее росло недоверие в
отношении государства и прежде всего неприятие коммунистической
системы, тем более восприимчивыми становились многие люди к иден¬
тификации с подлинными или мнимыми этническими интересами.
Причины подъема националистических движений следует искать так¬
же и в универсальных общественных процессах модернизации и полити¬
ческой деформации. Быстрая индустриализация Югославии после Вто¬
рой мировой войны сформировала широкие социальные слои, которые
оказались восприимчивы к национальным идеологиям. В период между
1948 и 1981 годами доля сельского населения снизилась с 67 % до 20 %.
40 Heckmann 1992. S.211.
353

Одновременно множество людей покинули деревни. Если после оконча¬
ния Второй мировой войны 21 % югославов жили в городах, то к началу
1980-х годов — уже 47 %41. Так возник социально и психологически ли¬
шенный корней нижний средний слой, который хотя и проживал в урба¬
нистической среде, но эмоционально и интеллектуально никогда в нее
прочно не интегрировался.
Кроме того, относительное экономическое отставание Боснии и Гер¬
цеговины с 1960-х годов дало повод к борьбе с другими республиками и
центром за распределение благ, которая в 1980-е годы еще более усили¬
лась. Несмотря на структурную поддержку коммунистов, разрыв между
богатыми и бедными частями страны увеличился. В 1989 году нацио¬
нальный доход на душу населения в Словении был вдвое выше, чем в
Боснии и почти в десять раз выше, чем в Косово. Одновременно везде
снижались реальные доходы. С 1980 по 1986 годы югославский обще¬
ственный продукт возрастал лишь на 0,6 % в год, а реальные доходы в
1985 году были на 27 % меньше, чем в 1989 году.
К глубокому экономическому кризису добавился политический сис¬
темный кризис 1980-х годов, парализовавший способность федераль¬
ного правительства действовать и принимать решения. Кроме того,
вскрывшиеся ошибки хозяйствования и коррупция ускорили процесс де¬
легитимизации правящих коммунистов во всех республиках Югославии.
В 1987 году Боснию и Герцеговину потрясли два кризисных финансовых
скандала, связанных с продовольственным концерном «Agrokomerc» и с
нелегальным строительством курортных комплексов «Neumgate».
Затяжной кризис пробудил социальные страхи и сделал людей вос¬
приимчивыми к националистическому образу мысли42. Религиозность
стала снова набирать силу, роль религиозных общин в общественной
жизни также серьезно возросла. Демонстративное присутствие полити¬
ков на религиозных праздниках, стремление определенных кругов по¬
литического класса добиться расположения верующих, священников и
имамов, способствовали популистской этнонациональной мобилизации
масс. Националистические партии и политики, которые стремились к
власти в Хорватии, Сербии и Боснии в поздние 1980-е годы, однознач¬
но рассматривали религиозную деятельность как инструмент обострения
сознания национального разграничения для своей политической клиен¬
туры. Многие люди, проявляя интерес к богослужению, религиозному
воспитанию и крещению в зрелом возрасте, на самом деле не столько
хотели удовлетворить свои религиозные потребности, сколько прежде
всего подчеркнуть свою хорватскую, сербскую или мусульманскую при¬
надлежность43. После окончания Второй мировой войны религиозность
41 Jugoslavia 1945-1985. Р. 52.
42 Calic 1996. Р. 82 и сл.
43 Bremer 1996.
354

ослабевала. Общие успехи модернизации в области индустриализации,
революция в сфере образования и социальная мобилизация привели к
постепенному отступлению от религиозных ориентаций44.
Теперь же многие люди стали впадать в религиозный аутизм, который
позволил концентрироваться только на собственных проблемах и искать
вину у «других». Крайняя социально-экономическая неуверенность, глу¬
бокий кризис политической легитимности и общественной идентичности
усилили тягу к простым объяснениям и быстрым решениям. При опросе
общественного мнения в ноябре 1991 года почти 60 % мусульман счи¬
тали, что сербы обладают слишком большим влиянием в Боснии и Гер¬
цеговине. Наротив, 52 % сербов, напротив, придерживались мнения, что
слишком влиятельны хорваты, а 44 % что мусульмане. В свою очередь,
70 % хорватов считали, что роль сербов слишком велика. Все больше лю¬
дей надеялись, что опора на народ и нацию, разграничение с другими эт¬
ническими общинами и создание независимых национальных государств
смогут комплексно решить эти жизненные проблемы45.
В Боснии и Герцеговине наряду с сербским и хорватским развились
два конкурирующих течения мусульманского национализма: реформа-
торско-лаицисткого и консервативно-исламского толка. Реформаторский,
однако, не обязательно означал неполитический, а консервативный — не
обязательно политический ислам. Например, имамы в сельских районах
в большинстве считались традиционалистами, однако они были значи¬
тельно менее политизированы, чем их коллеги в городах46.
Лаицистский национализм выдвигал в качестве центральных требо¬
ваний полное равноправие мусульман в государстве и обществе, призна¬
ние собственной письменности и боснийско-мусульманской литературы,
преодоление социально-экономической ущемленности Боснии и Герце¬
говины и повышение политической значимости мусульманской нации.
Некоторые мусульмане требовали лишить сербов и хорватов статуса го¬
сударствообразующих наций Боснии, так как их право на самоопределе¬
ние уже было осуществлено в республиках Сербия и Хорватия. Экстре¬
мисты даже стремились этнически гомогенизировать территорию своей
республики, в частности посредством переселения немусульманских
народностей47. Религиозно ориентированный национализм рассматривал
проблему «возрождения» боснийских мусульман не в югославском, а в
панисламском контексте. Он следовал традиции «Молодых мусульман»
(Mladi Muslimani) — организации, сформировавшейся в 1941 году по об¬
разцу «Союза молодых мусульман» (Jamaat al-Chubban al-Muslimin) и со¬
44 Krzisnik-Bukic 1997. Р. 58. Ср.: Calic 1998.
45 Mansfield, Snyder 1995. Р. 5 и сл.; Van Evera 1994. Р. 5 и сл.
46 Bougarel 1995. Р. 91.
47 Сапара 1986. Р. 100 и сл.
355

трудничавшей с хорватским фашистским режимом усташей48. В отличие
от лаицистской части боснийско-мусульманской элиты, «Молодые му¬
сульмане» пропагандировали «воспитание и борьбу» за исламский обще¬
ственный порядок, а также создание панисламского государства. После
Второй мировой войны организация «Молодые мусульмане» была при¬
знана враждебной государству и запрещена. Члены ее руководства, среди
которых находился будущий боснийский президент Алия Изетбегович,
в 1946 году были приговорены к тюремному заключению. «Исламская
декларация» Изетбеговича появилась в 1970 году одновременно с новы¬
ми оппозиционными движениями («Хорватская весна», «Группа Практи¬
ка» и т. д.). Ее лейтмотивом были предполагаемая угроза мусульманам
и их ущемленность, ответом на которые должно было стать духовно¬
моральное обновление и создание исламского государства. Целью была
объявлена «исламизация мусульман» под девизом «верить и бороться»49.
Изетбегович однозначно отвергает лаицисткий принцип, пропагандируя
всеобъемлющий исламский общественный порядок:
«Внедрение ислама во все сферы частной, семейной и общественной жизни по¬
средством обновления исламской веры и создания единого исламского сообщества
от Марокко до Индонезии»50.
После смерти Тито Алия Изетбегович и еще 12 человек в августе
1983 года были приговорены к долгосрочному тюремному заключению
за «исламский фундаментализм» и «мусульманский национализм». Во¬
семь из этих осужденных основали в 1990 году будущую боснийскую
правящую Партию демократического действия (ПДД), среди них Алия
Изетбегович, Хасан Ченгич, а также Салих и Омер Бехмен.
Огромный опыт коллективного преследования во время боснийской
войны нанес всем народам глубокую травму и позднее способствовал
усилению этнической потребности в разграничении. Разразившаяся вой¬
на выдвинула вопрос о религиозной принадлежности в качестве крите¬
рия национального различия в центр внутриисламской политической
дискуссии. С одной стороны, националистически-лаицистски настроен¬
ные элиты видели в религии средство национального самоопределения
и общинного сближения мусульман, в частности той их группы, которая
традиционно проявляла наибольшую степень родства с югославским го¬
сударством. С другой стороны, исламисты пытались инструментализиро¬
вать растущий национализм для реисламизации большей частью секуля¬
ризованного мусульманского населения51.
48 Purivatra 1974,Trhulj 1992.
49 Izetbegovic 1990. Р. 1 и сл.
50 Izetbegovic. Р. 3 и сл.
51 Bougarel 1995. Р. 99.
356

В отличие от того что Алия Изетбегович постулировал в своей «Ис¬
ламской декларации», сердце мусульманского народа вовсе не «всегда
принадлежало панисламизму, в то время как национализм издревле был
импортным товаром». Только пробуждение боснийско-мусульманского
национализма предоставило боснийским панисламистам возможность
преодолеть политическую маргинальность52.
Вопреки тому, на что надеялись религиозные представители мусуль¬
ман, националистические столкновения не приводили напрямую или при¬
водили лишь в незначительной мере к реисламизации мусульман, несмот¬
ря на то, что исламская религиозная община находилась, особенно после
начала войны, под сильным политическим давлением правящей партии
ПДЦ. В апреле 1993 года Великий муфтий Якуб эфенди Зелимовски и
президент Мешихата Салих эфенди Чолакович, представители культуры
терпимости и готовности к компромиссу, были смещены. В боснийской
армии были сформированы исламские бригады, исламское духовенство
все чаще проповедовало разделение религий и наций, выступив в первую
очередь против браков между мусульманами и немусульманами53.
Прежде всего в результате войны исламские элементы культуры
стали все больше внедряться в повседневность, однако многим они ка¬
зались привнесенными и чуждыми. Запрет на употребление алкоголя и
свинины, изучение Корана, ежедневные молитвы и другие религиозные
отправления уже десятлетиями не практиковались в Боснии и Герцегови¬
не., поэтому мусульманская часть боснийского общества также массивно
сопротивлялась обширной исламизации.
Тот факт, что после 27 ноября 1993 года большинство мусульман на¬
зывали себя «бошняками», подчеркивая тем самым политико-территори¬
альный, а не религиозный критерий происхождения, указывает на малую
привлекательность ислама в качестве силы, формирующей нацию.
5. Радикализация национализмов во время войны
На этом фоне предпринимавшиеся особенно во время войны попыт¬
ки ПДЦ выдавать себя за единственного представителя общебоснийских
интересов были обречены на провал. ПДЦ набирала своих сторонников
почти исключительно среди мусульманского населения, в то время как
все призывы к предполагаемому полиэтническому боснийскому патрио¬
тизму оставались неуслышанными. Большинство сербских и хорватских
боснийцев предпочитали как политически, так и в военном плане поддер¬
живать цели соответствующего этнического руководства.
52 Bougarel 1994. Р. 275 и сл.
53 Bougarel 1995. Р. 95 и сл.
357

В то время как сербы и хорваты с 1992 года целеустремленно рабо¬
тали над созданием своих параллельных государств, боснийско-мусуль¬
манское руководство, после начала войны доминировавшее в боснийском
правительстве, выглядело дезориентированным. Оно не обладало эффек¬
тивным контролем над крупными частями государственной территории.
Заявленной целью боснийского Президиума было добиться суверенитета
всей боснийской территории и защитить территориальную целостность
боснийских государственных границ. При этом речь шла о том, чтобы
сохранить или воссоздать Боснию и Герцеговину как полиэтническое и
управляемое из центра государство. Но на республиканском уровне и во
многих общинах мусульманское руководство было парализовано пози¬
ционной борьбой между югославистами, боснийскими националистами
и исламистами. Не должна ли была Босния и Герцеговина, вместо того
чтобы стать маленькой Югославией, стать скорее исключительно мусуль¬
манским национальным государством или даже исламской республикой?
К тому же мусульмане не обладали сильной военной мощью. В ре¬
зультате боснийское правительство было несравнимо хуже подготовлено
к войне, чем другие ее участники54. Уже в феврале 1992 года территори¬
альная оборона Боснии и Герцеговины, формально находившаяся в веде¬
нии республики, распалась на национальные группировки. В результате
боснийский Президиум сохранил возможность командования этими со¬
единениями только в определенных регионах. Одновременно в многочис¬
ленных областях, где преобладало мусульманское население, были созда¬
ны военизированные формирования и установилось местное правление.
4 апреля 1992 года боснийский Президиум объявил всеобщую мобилиза¬
цию территориальной обороны. В 75 из 109 общин были созданы местные
военные формирования. 15 апреля 1992 года была формально учреждена
«Армия Боснии и Герцеговины» под командованием боснийского Пре¬
зидиума. Все члены Народной армии, а также различных полувоенных
формирований должны были зарегистрироваться в боснийской армии и
подчиняться ее командованию55. Хорваты и сербы этому, как правило, не
следовали, а присоединялись либо к Хорватскому совету обороны, либо к
Боснийско-сербской армии — армиям обеих парагосударств.
Благодаря действующему во время войны чрезвычайному положению
боснийский президент Изетбегович посредством конституционных и не¬
конституционных мер присвоил себе почти все важные государственные
функции, включая законодательную. С боснийской армией, полицией и
исламской общиной все чаще обращались как с органами, подчиненны¬
ми ПДД. Любая критика авторитарных действий партийного руководства
54 Vego 1993. Р. 63 и сл.
55 Uredba sa zakonskom snagom о oruzanim snagama Republike Bosne i Hercegovine //
Sluzbeni List RBiH. 20.05.1992. P. 153-155.
358

подавлялась упреками в недостатке патриотизма и национальном преда¬
тельстве. Однако это уже не могло скрыть тенденций к расколу внутри
боснийско-мусульманского руководства. Вслед за решительным против¬
ником Изетбеговича Фикретом Абдичем, правившим в мятежном «Ав¬
тономном районе Западная Босния» и прекрасно сотрудничавшим там с
сербами и хорватами, от партийной верхушки отвернулись и другие менее
одиозные личности. В его родном регионе Кашинска Крайна с центром
Велика Кладуза политика равноудаленности в отношении хорватов и сер¬
бов была вызвана экономическими причинами. До подписания Дейтон¬
ского мирного соглашения в ноябре 1995 года боснийско-мусульманское
руководство все же пыталось демонстрировать сплоченность и противи¬
лось, по крайней мере официально, любым попыткам легализовать уже
имевшую место федерализацию Боснии и Герцеговины. Несмотря на то
что оно сохраняло претензии на власть над всей государственной терри¬
торией, уже летом 1993 года, когда посредники из ООН и ЕС приняли
за основу своих мирных предположений план Оуэна-Штольтенберга с
его идеей о трех государствах, в боснийском руководстве наметился курс
на сокращение территориальных военных целей. Теперь речь шла о том,
чтобы объединить территорию будущего, меньшего, чем предполагалось
ранее, мусульманского государства. Поэтому следовало прекратить осаду
Сараево, захватить промышленно активную Центральную Боснию и про¬
бить коридор к Адриатике.
Подписание Вашингтонского соглашения, которым в начале
1994 года закончилась начавшаяся на рубеже 1992-1993 годов хорват¬
ско-мусульманская «война в войне» и была создана Федерация Боснии и
Герцеговины, привело к дальнейшей модернизации мусульманских во¬
енных целей. Правительство уже больше не рассчитывало на создание
полиэтнического сообщества. На это указывает тот факт, что на терри¬
тории мусульманско-хорватской федерации, которая мыслилась ядром
обновленного боснийского общего государства, сербам было отказано в
статусе третьей государствообразующей нации. А сама федерация снова
разделилась на мусульманские и хорватские (и лишь на два смешанных)
кантоны. В отличие от ПДД ни СПД, ни ХДО не делали вид, что они
хоть как-то заинтересованы в сохранении Боснии и Герцеговины. Прав¬
да, в боснийско-хорватском руководстве наблюдался раскол по вопросу
о том, что лучше обеспечит хорватские национальные интересы: созда¬
ние отдельного государства или же образование боснийско-хорватской
федерации и конфедерации. Однако военная слабость правительствен¬
ной армии и мощная поддержка из Загреба вскоре помогли восторжест¬
вовать первому мнению. Несмотря на создание федерации, в хорватской
Герцег-Босна сохранились параллельные государственные структуры,
фактически пережившие даже Дейтонское мирное соглашение.
359

Преданные СПД сербы открыто и более единодушно, чем мусульмане
и хорваты, требовали полного отделения от мусульманских и хорватских
структур. Тем не менее они никогда не называли югославскую войну аг¬
рессивной, а считали ее войной с целью остаться в общем государстве
Югославия56. Поэтому вопрос о территориальном статусе уменьшенной
Югославии (или пансербского государства) в начале войны еще оставал¬
ся открытым. Статья 2 конституции, провозглашенной в январе 1992 года
«Сербской Республики Босния и Герцеговина», расплывчато определяла
ее территорию как «территории сербских этнических групп, включая
регионы, в которых осуществлялся геноцид против сербского народа»57.
О представителях других народов в этом документе речь не шла.
Непосредственно перед войной и во время ее сербские территориаль¬
ные претензии все более конкретизировались и частично модифицирова¬
лись. Территориальные притязания вытекали не только из национально¬
политического планирования (создание государства всех сербов), но и из
стратегических соображений (способность к обороне) и экономических
интересов (распределение экономических ресурсов). Однако сюда добав¬
лялся трезвый политический расчет, учитывающий определенные грани¬
цы военных параметров, сравнительную силу противника, давление меж¬
дународного сообщества. Наряду с сербскими районами проживания под
контроль должны были быть также поставлены стратегически важные
территории, где сербы не составляли большинство населения. Босний¬
ско-сербское руководство неизменно подчеркивало, что для боснийских
сербов речь в первую очередь шла не о том, чтобы завоевать террито¬
рию, а о том, чтобы обеспечить стратегическую выживаемость босний¬
ско-сербского государства. Разумеется, это предполагало, что территории,
где сербы не составляли большинство населения, также рассматривались
как необходимые для создания государства. С началом войны несербские
народы систематически изгонялись из этих регионов.
6. Этническая гомогенизация как военная цель
«Этнические чистки», которые с разной степенью интенсивности
практиковали все три военных участника, стали ощутимым выражением
экстремистского национализма, сторонники которого в 1990 году при¬
шли к власти в Боснии и Герцеговине. Для них были важны не столько эт-
норасистские преследования сами по себе, сколько захват власти, созда¬
ние государства, установление господства и территориальная экспансия.
Расово-идеологические или культурно-разрушительные мотивы играли в
56 Entscheidung der Versammlung des Serbischen Volkes in Bosnien-Herzegowina, gez.
Momcilo Krajisnik. Nr. 3602/91. 21.11.1991.
57 Конституция Республики Сербской. 31.12.1992.
360

войне определенную роль лишь в силу их возможной инструментализа¬
ции для достижения этих целей. Чем более гомогенным был регион, тем
легче он поддавался контролю и встраивался в новые структуры правле¬
ния. Таким образом, «этнические чистки» находились в функциональной
взаимосвязи со стратегическими военными целями и не были всего лишь
следствием или побочным явлением общих военных действий58. Как под¬
черкивал автор специальных отчетов Комиссии ООН по правам человека
Тадеуш Мазовецкий, «этнические чистки» были «не следствием (...), а
целью этой войны»59.
В целях этнической гомогенизации регионов грубо нарушалось дей¬
ствующее в военное время международное право и совершались пре¬
ступления против человечности. Поэтому их можно охарактеризовать как
«инструменты» войны. К ним относятся: осада и произвольные обстрелы
городов (например, Сараево, Мостара, Фоча и др.), планомерные напа¬
дения на жилые дома, целенаправленное разрушение церквей, мечетей
и других культурных объектов, символизирующих этническую идентич¬
ность, систематическое опустошение исторических городских центров,
пытки, увечья и убийства представителей преследуемой этнической груп¬
пы, интернирование военных и гражданских лиц всех возрастов и обоих
полов в тюремные лагеря, массовые казни, изнасилования женщин, кон¬
фискация собственности, включая дома, подворья, сельскохозяйственный
инвентарь и предметы личного пользования, а также депортация60.
Уничтожению были подвергнуты не только политические и военные,
но и культурные, экономические и символические системы для того, что¬
бы изгнанные и беженцы никогда не смогли вернуться. Таким образом,
этнокультурная идентичность людей и сами по себе религиозные формы
ее выражения превратились в мишень. В ходе войны были уничтожены
многие сотни мечетей, католических и православных церквей и синагог.
Особенно тяжелый ущерб был нанесен памятникам европейского ислама.
Во многих городах, таких, как Добой, Фоча, Дони Вакуф и Рогатица, от
мечетей не уцелело ни одного минарета. В Баня Лука война не поща¬
дила ни один из 16 храмов. Но и другие исторические строения, клад¬
бища, библиотеки и архивы Боснии целенаправленно уничтожались для
58 AbschluBbericht der Expertenkommission der Vereinten Nationen, die gemaB Resolution
780 (1992) des Sicherheitsrates gebildet wurde (S/1994/674/Приложение IV. S. 5).
59 The Situation of Human Rights in the Territory of the Former Yugoslavia. S/24766,
6.11.1992. P. 4.
60 Final Report of the Commission of Experts Established pursuant to Security Council
Resolution 780 (1992). P. 51. AbschluBbericht der Expertenkommission der Vereinten Nationen,
die gemaB Resolution 780 (1992) des Sicherheitsrates gebildet wurde. S/1994/674/. Report of the
CSCE Mission to Bosnia-Herzegowina. 29 August to 4 September. Prague. 16.09.1992. P. 6 и
сл. Situation of Human Rights in the Territory of the Former Yugoslavia. Note by the Secretary-
General. A/47/666. S/24809. 17.11.1992.
361

того, чтобы нанести ущерб этнокультурной и социальной идентичности
жителей. С уничтожением городских центров, мечетей и других архи¬
тектурных сооружений разрушались исторически сложившиеся комму¬
никационные центры, разрывались этнические групповые и общинные
отношения. А так как этническая и культурная идентичность людей была
тесно связана с понятием киса (что на сербском означает одновременно
«дом» и «домашнее хозяйство»), то дома разрушались до фундамента61.
Сравнительная эффективность сербской депортационной политики в оп¬
ределенных регионах объясняется ясностью политической целевой ус¬
тановки (создание всесербского государства), военным превосходством
и наличием сравнительно хорошо функционирующих организационных
и информационных структур. Там, где хорваты и мусульмане были срав¬
нительно хорошо вооружены и организованы, их формирования также
проводили «этнические чистки». Таким образом, в течение всей войны
все народы, хотя и в различных масштабах, оказались и исполнителями и
жертвами этнических депортаций. Изначальной целью депортационной
политики были мусульмане, однако и сербы, и хорваты также относятся
к пострадавшим. В конечном итоге Босния и Герцеговина распалась на
множество регионов, этнически сильно гомогенизированных сербами,
хорватами или мусульманами.
7. На пути к гражданскому национализму
Спустя годы после окончания войны перспективы надэтнически де-
финированного боснийского понимания государства все еще остаются не¬
благоприятными. В боснийских мусульманских элитах, представляющих
самую молодую из южнославянских наций, пожалуй, особенно сильно
было выражено желание воссоздать этническую общность из прошлого
и придать историческую легитимность созданию боснийско-герцеговин¬
ского государства62. Боснийские историки возводят национальные истоки
своего народа к приверженцам возникшей в XII веке независимой бос¬
нийской церкви. Они хотят доказать, что уже в Средние века существо¬
вал автохтонный народ бошняков с собственной религией, приверженцы
которой принимали ислам, чтобы избежать ассимиляционного давления
христианской церкви63. Боснийские историки и политики также полага¬
ют, что государственно-правовая традиция средневекового боснийского
государства, несмотря на чужеземное османское господство, сохраняется
61 Bringa 1995. S. 86.
62 Hopken 1994. S. 234.
63 Впервые представлено в: Kulisic 1953. Дальнейшее развитие темы ср.: Hadzijahic
1990.
362

по сей день64. Однако политические события обошли эту интерпретацию
стороной.
Югославская война была официально закончена заключением Па¬
рижского мирного договора 14 декабря 1995 года, а Босния и Герцего¬
вина была утверждена в своих довоенных границах как независимое и
суверенное государство. Однако эта маленькая страна была разделена
на две части: управляемую хорватами и бошняками Федерацию Боснии
и Герцеговины и Республику Сербскую (Republika Srpska). В то время
как Федерация разделена на семь кантонов с правами самоуправления,
Сербская Республика выстроена централизованно. В качестве общего¬
сударственных институтов фигурируют: двухпалатный парламент, трой¬
ственный Президиум с центральным правительством, конституционный
суд и центральный банк. Энтитеты получили широкие компетенции и
могут предоставлять собственное гражданство, заключать договоры с
государствами и международными организациями и устанавливать «па¬
раллельные особые отношения» (special parallel relationships) со своими
соседями — сербами и хорватами. Все компетенции, которые четко не
отнесены к федеральной власти (такие как внешняя политика, внешняя
торговля, таможенная политика, эмиграционная политика и вопросы об¬
щебоснийского гражданства, транспорт и денежная политика) отнесены
к ведению энтитетов, включая оборонную политику.
Босния и Герцеговина страдает прежде всего от того, что война и «эт¬
нические чистки» окончательно разрушили добрососедские отношения
во многих регионах и, очевидно, сделали их невозможными на долгое
время. С двумя миллионами беженцев и изгнанных исчезли социальные
слои носителей сельских добрососедских традиций. Традиционные виды
идентичности, распространенные в мультикультурной среде, были заме¬
нены процессом формирования новой общности, дефинируемой терри¬
ториальными и национальными категориями. Сегодня большинство бос¬
нийцев ссылается в основном на национальную принадлежность, а не на
местное соседство. Опыт беженцев и войны определяет восприятие, по¬
зицию и идентификацию многих людей. Над этнически дефинированный
гражданский национализм (или конституционный патриотизм) не имеет
социальной почвы, в первую очередь это отражается в споре о праве на
гражданство.
Согласно югославской Конституции 1974 года, каждый гражданин
СФРЮ имел два гражданства: югославское и гражданство одной из шес¬
ти входящих в нее республик. Гражданином одной из республик (и авто¬
матически Югославии) становились на основе происхождения (в соответ¬
ствии с гражданством обоих родителей), проживания (подача заявления),
64 Ibrahimagic 1997. Bosna i Hercegovina od najstarijih vremena do kraja Drugog svjetskog
rata. Sarajevo 1998; Badrov 1996; Tepic 1995.
363

приобретенного гражданства или международных договоров. Утрачивал
гражданство тот, кто становился гражданином другой республики или
другого государства, лишался гражданства или сам от него отказался65.
Таким образом, кто родился или жил в Боснии, был одновременно бос¬
нийским и югославским гражданином. В период распада Югославии
двойное гражданство стало центральной политической проблемой. Спор
шел о том, какое из двух гражданств имело приоритет: гражданство од¬
ной из республик перед югославским или наоборот. В (кон)федеративных
государствах в принципе возможны оба варианта: В Швейцарии преиму¬
щества имеет кантон, а в США — федерация66. Однако по югославской
конституции оба гражданства должны были составлять «единство». Пра¬
вительства отделившихся республик придерживались мнения, что их
граждане независимо от своей этнической принадлежности могут стать
гражданами суверенных и ставших независимыми государств — пре¬
емников Югославии. Соответственно этому боснийские сербы, хорваты,
мусульмане, югославы и другие стали бы гражданами Боснии и Герцего¬
вины, поскольку они уже были ими также и до войны.
Однако руководство боснийских сербов уже в октябре 1990 года, ссы¬
лаясь на право наций на самоопределение, заявило, что сербский народ в
Боснии хочет остаться в югославском государстве вместе с сербами и хор¬
ватами Сербии и Черногории. Таким образом, большая часть боснийских
сербов и дальше продолжала считать себя югославскими гражданами, а
позднее — гражданами «Республики Сербской». В отличие от этого бос¬
нийским хорватам в 1992 году по принципу «права крови» (jus sanguinis)
было предоставлено хорватское гражданство (и тем самым избирательное
право в Хорватии). Многие боснийские хорваты получили хорватские пас¬
порта еще до того, как они из-за военной разрухи вообще получили воз¬
можность обменять старый югославский на новый боснийский паспорт.
Международное сообщество, представленное комиссией экспертов по кон¬
ституционному праву (Комиссия Бадинтера), высказалось по этому вопро¬
су в своей рекомендации № 2. Босния и Герцеговина должна была обеспе¬
чить представителям этнических, религиозных или языковых общин все
права человека и основные свободы, включая право свободного выбора
гражданства67. Позднее правоведы стали исходить из того, что это право
должно осуществляться индивидуально, а не коллективно68. Следователь¬
но, боснийские сербы не могли бы выйти из федерации коллективно.
После подписания Дейтонских соглашений наряду с государством
Босния и Герцеговина как общебоснийским институтом свое собствен¬
65 Todoroviz 1990. Р. 7 и сл.
66 Knezevic 1994.
67 Report of the European Community Arbitration Committee. Opinion No. 2 — The Right
to Self-Determination//Yugoslav Survey 1/1992. P. 121-134.
68 Baer 1995.
364

ное гражданство предоставляли два энтитета: Республика Сербская и
Федерация Боснии и Герцеговины. На протяжении ряда лет шел спор
о том, должно ли иметь приоритет общегосударственное или местное
гражданство. Вопрос о гражданстве в высшей степени политизирован,
так как от него, среди прочего, также зависит и право на возвращение
военных беженцев. Одним из спорных моментов был вопрос о том, какие
власти обладают правом принимать решения по вопросу о предоставле¬
нии гражданства беженцам: энтитеты или центр в Сараево. Представите¬
лям «Сербской Республики» было важно, чтобы решения по заявлениям
почти 150 000 сербских беженцев из Хорватии могли принимать энти¬
теты. Они опасались, что органы власти в Сараево, в которых преобла¬
дали мусульмане, смогут отвергнуть эти заявки, чтобы помешать росту
доли сербских граждан Боснии и Герцеговины. Сербы, которые во время
операции «Буря» летом 1995 года были изгнаны из Хорватии на босний¬
ско-сербскую территорию, в этом случае и дальше оставались бы инос¬
транцами69. Боснийские органы власти, наоборот, хотели бы отослать
сербских беженцев назад в Хорватию, чтобы освободить их жилье для
желающих вернуться назад мусульман и хорватов. Однако осуществле¬
нию этого мешало хорватское правительство.
Будучи представителем международного сообщества в Боснии и Гер¬
цеговине, Верховный Представитель воспользовался предоставленной
ему в декабре 1997 года функцией арбитра и декретировал новый закон
о гражданстве. Он автоматически определял граждан Федерации и Рес¬
публики Сербской боснийскими гражданами. Декрет разрешал двойное
гражданство, если между боснийским и другим государствами имелись
соответствующие договоры. Гражданство можно получить на основе
происхождения, рождения на территории Боснии и Герцеговины, а также
его предоставления государством. Оно связано с обладанием граждан¬
ством одного из энтитетов, которые решают вопросы предоставления или
лишения гражданства70. Политическая дефиниция «боснийской нации»,
охватывающая всех жителей Боснии и Герцеговины, включая беженцев и
изгнанных, остается делом будущего71.
8. Вывод
Национализм и война разрушили региональное чувство общности у
населения Боснии и Герцеговины и оставили на ее территории этниче¬
ски гомогенизированные области, похожие на государства. В стране еще
отсутствует основа гражданского общества, которое могло бы противо¬
69 Simic 1997.
70 OHR: Law on Citizenship of Bosnia and Herzegowina.
71 KrziSnik-Bukic 1997; Jovic 1996.
365

стоять насаждаемому государством национализму. Политические руково¬
дители трех народов продолжают настаивать на этническом разделении.
Многолетние интенсивные усилия международного сообщества по со¬
зданию нового полиэтнического государственного образования принесли
мало плодов.
Литература
Babuna А. (1996): Die nationale Entwicklung der bosnischen Muslime. Frankfurt.
Badrov Z. (1996): Drzavnopravni kontinuitet Bosne i Hercegovine do prisjedinjenja
Kraljevini SHS. Sarajevo.
Baer S. (1995): Der Zerfall Jugoslawiens im Lichte des Volkerrechts. Frankfurt.
Bougarel X. (1996a): Bosnie. Anatomie d'un conflit. Paris.
Bougarel X. (1996b): Bosnia and Hercegovina. State and Communitarianism// Dyker,
David A., Vejvoda I. (ed.): Yugoslavia and After. A Study in Fragmentation, Despair and
Rebirth. London; New York. P. 87-115.
Bougarel X. (1995): Ramadan During a Civil War (as reflected in a series of sermons) //
Islam and Christian-Muslim Relations. Vol. 6. № 1. P. 79-103.
Bougarel X. (1994): Un courant panislamiste en Bosnie-Herzegovine // Kepel G. (dir.): Exils et
royaumes. Les appartenances au monde arabo-musulman aujourd'hui. Paris. P. 275-299.
Bremer T. (1996): Religiose Motive im jugoslawischen Konflikt der Gegenwart // Herrmann
P. (hrsg.): Glaubenskriege in Vergangenheit und Gegenwart. Referate, gehalten auf dem
Symposium der Joachim-Jungius-Gesellschaft der Wissenschaften. Hamburg, am 28.
und 29. Oktober 1994. Gottingen.
Bringa T. (1995): Being Muslim the Bosnian Way. Identity and Community in a Central
Bosnian Village. Princeton (N. J.).
Bringa T. (1994): Nationality Categories, National Identification and Identity Formation in
«Multinational» Bosnia// The Anthropology of East Europe Review. Vol. 11. № 1-2.
P. 80-89.
Calic M.-J. (1998): Religion und Nationalismus im jugoslawischen Krieg// BielefeldtH.,
Heitmeyer W. (hrsg.): Politisierte Religion. Frankfurt. S. 337-359.
Calic M.-J. (1996): Krieg und Frieden in Bosnien-Hercegovina. Frankfurt.
Canapa M.-P. (1986): L'islam et la question des nationalites en Yougoslavie// Carre O.,
Dumont P. (dir.): Radicalismes islamiques. Paris. Vol. 2. P. 100-150.
Dilas M., Gace N. (1996): Adil Zulfikarpasic. Eine politische Biographic aus dem heutigen
Bosnien. Munchen.
Dugundzija N. (1983): Religija i nacija. Zagreb.
Friedman F. (1996): The Bosnian Muslims. Denial of a Nation. Boulder (Colo).
Gligoric B. (1992): Bosna i Hercegovina izmedu rata i mira. Belgrad.
Goati V. (1992): The Political Life of Bosnia and Herzegovina// Palau J., Kumar R. (ed.):
Ex-Yugoslavia. From War to Peace. Valencia. P. 227-238.
Halilovic S. (1991): Bosanski jezik. Sarajevo.
Hadzijahic M. (1990): Porijeklo bosanskih Muslimana. Sarajevo.
366

Hadzijahic M. (1974): Od tradicije do identiteta. Geneza nacionalnog pitanja bosanskih
Muslimana. Sarajevo.
Hadzijahic M. et. al. (1970): Stav Muslimana Bosne i Hercegovine u pogledu nacionalnog
opredjeljena (studijski izvjestaj). Sarajevo.
Heckmann F. (1992): Ethnische Minderheiten. Volk und Nation. Stuttgart.
Hislope R. L. (1995): Nationalism, Ethnic Politics, and Democratic Consolidation.
A Comparative Study of Croatia, Serbia, and Bosnia-Hercegovina. Ann Arbor (Mich).
Hopken W. (1994): Konfession, territoriale Identitat und nationales BewuBtsein. Die Muslime
in Bosnien zwischen osterreichisch-ungarischer Herrschaft und zweitem Weltkrieg
(1878-1941)// Schmidt-Hartmann E. (hrsg.): Formen des nationalen BewuBtseins im
Lichte zeitgenossischerNationalismustheorien. Munchen. S. 233-253.
Ibrahimagic O. (1997): Drzavnost i nezavisnost Bosne i Hercegovine. 2. Aufl. Sarajevo.
Imamovic M. (1998): Historija BoSnjaka. Sarajevo.
Izetbegovic A. (1990): Islamska deklaracija. Sarajevo.
Jahic D. A. (1991): Jezik bosanskih Muslimana. Sarajevo.
Jovic P. (1996): Integralna Bosna i Hercegovina. Vitalni interesi srpskog naroda. Saij.
Karpat K. (1973): An Inquiry into the Social Foundations of Nationalism in the Ottoman
State. From Social Estates to Classes, from Millet to Nations. Princeton (N. J.).
Knezevic G. (1994): Problemi drzavljanstva na ex-YU prostoru i §ta uraditi u Srbiji //
Nasledje i naslednici Jugoslavije. Problemi sukcesije i kontinuiteta. Belgrad. S. 99-108.
KrziSnik-Bukic V. (1997): Prilog Programu za Bosnu. PolaziSta za rjeSavanje bosanskog
pitanja. Lublijana.
KuliSic S. (1953): Razmatranje о porijeklu Muslimana u Bosni i Hercegovini// Glasnik
Zemaljskog muzeja u Sarajevu. N. S. № 8. S. 145-158.
Mansfield E. D., Snyder J. (1995): Democratization and the Danger of War// International
Security. Vol. 20. № 1. P. 5-38.
Ottaway M. (1995): Democratization in Collapsed States// Zartman, I. William (ed.):
Collapsed States. The Disintegration and Restoration of Legitimate Authority. London.
P. 235-249.
Purivatra A. (1974): Jugoslavenska muslimanska organizacija u politidkom zivotu Kraljevine
Srba, Hrvata i Slovenaca. Sarajevo.
Ramet S. P. (1992) (2nd ed.): Nationalism and Federalism in Yugoslavia, 1962-1991.
Bloomington; Indianapolis.
Redzic E. (1989): Nacionalni odnosi u Bosni i Hercegovini 1941-1945. U analizama
jugoslavenske istoriografije. Sarajevo.
Reuter J. (1992): Jugoslawien vor dem Zerfall //APuZ. № В 14. S. 3-12.
Simic D. (1997): Problem BH drzavljanstva. AIM-Homepage. 9.8.
Suljevic K. (1981): Nacionalnost Muslimana. Izmedu teorije i politike. Rijeka.
Smajlovic L. (1995): Desintegration, Ethnisierung, Krieg. Der Fall Bosnien// Hatschikj-
an M.A., Weilemann P. R. (hrsg.): Nationalismen im Umbruch. Ethnizitat, Staat und
Politik im neuen Osteuropa. Koln. S. 170-195.
Stevanov N., Werz M. (hrsg.) (1994): Bosnien und Europa. Die Ethnisierung der Gesellschaft.
Frankfurt.
367

Sundhaussen H. (1997): Nation und Nationalstaat auf dem Balkan. Konzepte und
Konsequenzen im 19. und 20. Jahrhundert // Elvert J. (hrsg.): Der Balkan. Eine
europaische Krisenregion in Geschichte und Gegenwart. Stuttgart. S. 77-90.
Tepic I. (red.) (1995): Bosna i BoSnjaci. Drzavno-pravni razvitak Bosne i Hercegovina i
boSnjackomuslimanski narod. Sarajevo.
Todoroviz M. (1990): Jugosloveni u inostranstvu, povratnici u Jugoslaviji, stranci u
Jugoslaviji, pravna uputstva. Belgrad.
Trhulj S. (1992): Mladi Muslimani. Zagreb.
Vego M. (1993): The Army of Bosnia and Herzegovina // Jane‘s Intelligence Review. Vol. 5.
№ 2. P. 63-67.
Woodward S. (1995): Balkan Tragedy. Chaos and Dissolution after the Cold War.
Washington.
Van Evera S. (1994): Hypotheses on Nationalism and War // International Security. Vol. 18.
№ 4. P. 5-39.

Значение краха полиэтнических
и многонациональных государственных
образований для европейской интеграции*
Эгберт Ян
На первый взгляд представляется странным сравнивать этнические и
национальные1 проблемы Европейского Союза и объединяющейся Евро¬
пы с проблемами, возникшими в трех многонациональных коммунистиче¬
ских государствах — Советском Союзе, Югославии и Чехословакии —
и способствовавшими в большой мере их распаду в 1991-1992 годах.
Привычнее связывать перспективы европейского объединения с истори¬
ей великих династических империй, в первую очередь Римской* 1 2 и Ка¬
ролингской3 или Священной Римской империи4, частично также с ис¬
* Рукопись на немецком языке была завершена в 2001 году.
1 Объяснение разницы понятий «этнический», «национальный» и «государственный»,
а также «полиэтнический», «многонациональный» и «федеративный» см. данное издание.
T. 1.С.48.
2 Наряду с национально-империальным восприятием Римской империи в Италии в
сознании европейских народов всегда играло большую роль культурно-цивилизаторское и
правообразующее панъевропейское или даже гуманистическое понимание, в т. ч. в эпоху
доминирующего мышления категориями национального государства.
3 Сегодня, после существующего на протяжении многих поколений национально-исто¬
рического немецкого и французского восприятия Каролингской империи, преобладает «ев¬
ропейское», политическим выражением которого служит еже годная Премия Карла города
Аахена заслуженным европейским политикам, ср.: Larat 2000. С. 189.
4 Ср., например: Wordehoff 1986. Ср. высказывание консервативного депутата Евро¬
пейского Парламента Отто Габсбурга: «Даже если это и не нравится некоторым, неоспо¬
римым остается тот факт, что Европа будущего живет преимущественно в империальных
традициях. Когда-то существовало притиворечие: империя — национальное государство.
Поскольку европейское единство возникло там, где трагически закончили свое существо¬
вание национализм и национальное государство, оно может только продолжить то, что не¬
сет в себе наднациональные ценности нашей истории. (...) Европа должна стать империей,
неважно будет ли она так названа или нет. В виде большого рынка она не просуществует
долгое время». В другом месте Габсбург связывает свое понимание империи с английским
понятием «Содружество» (Commonwealth). Habsburg 1987. С. 8, 10, 28.
369

торией четырех полиэтнических династических империй Центральной
и Восточной Европы, прекративших свое существование в 1918 году. В
особенности это касается Габсбургской монархии.
После крушения Габсбургской империи леволиберальный венгерский
министр по национальным вопросам Оскар Яси из правительства Ми¬
хая Каройи 1918-1819 годов в своем и сегодня еще достойном внимания
труде о роспуске Габсбургской монархии в 1929 году, подтверждая це¬
лесообразность сравнения, следующим образом изложил основную про¬
блематику:
«Ни Соединенные Штаты, ни страны Содружества не могут служить примером
супранационального типа государственной жизни. С другой стороны, если бы экс¬
перимент Австрийско-Венгерского государства оказался успешным, Габсбургская
монархия решила бы на своей территории основополагающую проблему совре¬
менной Европы, представляющую собой также проблему Лиги Наций. Можно
ли совместить национальные индивидуальности с самыми разными идеалами и
традициями таким образом, чтобы каждая из них способна была продолжать свою
особенную жизнь и в то же время в достаточной мере ограничила бы свой наци¬
ональный суверенитет для обеспечения мирного и действенного международного
сотрудничества?»5.
Австрийские социал-демократы и «австромарксисты» типа Отто Бау¬
эра и Карла Реннера6 также рассматривали Габсбургскую монархию как
историческую «область экспериментов внутригосударственного интерна¬
ционализма»7, который мог бы стать образцом для Лиги Наций, т. е. гло¬
бального интернационала8. Если добровольное и на основах самоопре¬
деления совместное существование многих наций в едином государстве
невозможно даже в рамках крупного региона типа Центральной Европы,
то как оно может осуществиться в глобальном масштабе? Либеральные и
консервативные политики Франтишек Палацкий, Йожеф Этвеш и Аурел
Попович выступали за структурно реформированную в плане политики
национальностей Габсбургскую империю как стоящую альтернативу на¬
циональному государству9. Разве сегодня многие европейцы не думают
также, что успешная европейская интеграция свободных и демократиче¬
ских наций может служить образцом для дальнейшей глобальной интег¬
рации10?
5 Jaszi 1964. Р. 4.
6 Bauer 1924; Renner 1918.
7 Renner 1918 (вступление). S. 2.
8 О современном представлении взаимосвязей европейской и глобальной федерализа¬
ции см. журнал: The Federalist Debate. Papers in Federalism in Europe and the World (Turin).
9 Eotos 1872; Popovici 1906; ср. также: Kann 1993. S. 266, 328, 414, 463. Литература:
s. 519 и сл.
10 Hoffe 1999.
370

1. О возможности сравнения Европейского Союза
с династическими полиэтническими империями
и коммунистическими многонациональными
государствами
При попытке сравнения трех названных типов государственных об¬
разований: Европейского Союза (ЕС), многонациональных коммунисти¬
ческих государств и полиэтнических династических империй, а также
отдельных государств, в первую очередь бросаются в глаза глубочайшие
различия в плане этнодемографического, конституционно-правового, го¬
сударственно-структурного, общественно-политического, социального и
экономического развития. Общим для них и отличием от национальных
и множества донациональных государств является высокая языковая и
этническая, порой также национальная гетерогенность их населения, что
вело и ведет к невозможности (даже к отсутствию подобных намерений)
добиться этнически-языковой гомогенности населения. В эпоху наци¬
онализма уже не существующие теперь государственные образования
сталкивались со следующей проблемой: как им учесть этническую диф¬
ференциацию населения и избежать радикальной политизации и нацио¬
нализации этносов, подрывающей государственное образование. Можно
сформулировать вопрос и позитивно: что было сделано полиэтнически¬
ми и многонациональными государствами для выработки единого госу¬
дарственного или национального сознания среди своего гетерогенного в
этнически-языковом отношении населения.
В конечном итоге все семь полиэтнических и многонациональных го¬
сударственных образований потерпели неудачу в национальном вопросе.
Конечно, почти во всех случаях внутренние национальные конфликты не
вели непосредственно к разрушению государств. Военные поражения и
следующие за ними экономические кризисы глубоко расстроили полиэт¬
нические империи еще до их крушения. Не национальные движения, а
в первую очередь государства-победители принимали окончательное ре¬
шение о роспуске четырех империй. Однако империи удалось распустить
без особого сопротивления только благодаря тому, что у их населения от¬
сутствовала общая воля к сохранению империи, т. е. оно не представля¬
ло собой имперскую нацию. Важность этого фактора наиболее наглядно
демонстрирует тот факт, что государствам-победителям не удалось раз¬
делить наряду с Османской империей также ее турецкое ядро Анатолию
из-за упорного национального турецкого сопротивления, тогда как обще¬
османская готовность отстаивать единство империи отсутствовала.
Роспуск коммунистических многонациональных государств не был
вызван военными поражениями. Здесь основополагающую роль сыграл
экономический, политический и моральный кризис коммунистического
371

господства. Этот кризис хотя и послужил толчком к распаду государств,
однако не был его причиной. Пять коммунистических национальных го¬
сударств не распались. Доминирующая в каждом из них нация попыта¬
лась найти национальную, единую для всего государства альтернативу
гибнущей политической и социально-экономической системе. Такого
многонационального консенсуса с целью поиска подобной альтернативы
для всего государства не было ни в Советском Союзе, ни в Югославии, ни
в Чехословакии. Оказалось, что коммунистическим союзным нациям не
хватило общественной основы.
Европейский Союз еще не подвергался проверке на прочность, осо¬
бенно если сравнивать его с упомянутыми государственными образова¬
ниями, но он не достиг еще интеграционного уровня, достаточного для
того, чтобы возложить ответственность за кризис на брюссельский центр
и на само сообщество, степень интеграции которого пока невысока.
В этом плане пока еще невозможно найти выход из кризиса в ситуации
гипотетического распада Европейского Союза. Он подвергнется действи¬
тельной проверке на прочность лишь через несколько лет или же десяти¬
летий, когда окажется в гораздо более тяжелом кризисе на более высоком
уровне интеграции, чем нынешний, когда сильные национальные движе¬
ния решат, что роспуск Европейского Союза и есть выход из кризиса.
И только тогда станет ясно, достиг ли Европейский Союз успеха в том,
в чем потерпели поражение семь исторических государственных обра¬
зований, а именно: в выработке достаточного федерально-национально¬
го консенсуса своих «национальных индивидуальностей», если еще раз
привести слова Яси, «чтобы каждая из них способна была продолжать
свою особенную жизнь и в то же время в достаточной мере ограничи¬
ла бы свой национальный суверенитет для обеспечения мирного и дей¬
ственного международного сотрудничества»11.
Удивительно, но факт, что исследования синхронного сравнения им¬
перий или многонациональных государств XIX — начала XX веков с
точки зрения политики национальностей находятся еще в зачаточном со¬
стоянии по сравнению с уже ставшим расхожим сравнением националь¬
ных государств, национальных движений и национализмов с этнической
точки зрения11 12. Однако, с одной стороны, опыт европейской интеграции
и других международных интеграционнных процессов и, с другой сторо¬
ны, факт жизнеспособности национально-региональных сепаратистских
движений уже пробудили определенный интерес к этим исследованиям,
как об этом говорили Карен Барки и Марк фон Хаген после конференции
11 Jaszi 1964. Р. 4.
12 См. также: Kohn 1950; Lemberg 1960; Deutsch 1966; Gellner 1983; Hobsbawm 1992;
Schulze 1994; Smith 1979 и 1986; рассуждения исключительно о методах сравнения см.:
Hroch 1985; Rokkan 1979.
372

по сравнению империй в 1994 году. По их мнению, национальное госу¬
дарство как нечто само собой разумеющееся начинает теперь вызывать
сомнения в общественных науках. А в литературе об империях существу¬
ет явный пробел, так как она в общем и целом не смогла выяснить, каким
образом империи на протяжении очень долгого времени справлялись со
своей многонациональной структурой («мультиэтничностью»)13.
2. Взрывная сила этнической и национальной
дифференциации в Европейском Союзе
В чем заключается сложность и взрывоопасность специфической
этнической и национальной проблемы, которые отличают ее от всех
прочих экономических, бюрократических, правовых, партийно-полити¬
ческих и т. п. проблем европейской интеграции, которые здесь не рас¬
сматриваются?
Общественная и научная дискуссия о европейской интеграции посвя¬
щена главным образом трем основополагающим вопросам. Первый: это
вопрос о том, каким образом и в какой степени сплетаются национальные
(т. е. в данном случае государственные) экономики в континентальную
союзную экономику и мало-помалу также в глобальную мировую эко¬
номику. Второй охватывает коммуникативную и социальную сеть, уни¬
фикацию и слияние государственно организованных обществ в единое
европейское общество. Третий касается передачи государственного су¬
веренитета в некоторых политических сферах надгосударственным евро¬
пейским институтам, хотя здесь еще не ясно, следует ли вообще и на¬
сколько быстро переходить в принятии решений с конфедеративного на
федеративный уровень в той или иной области политики. Пока в европей¬
ских институтах еще преобладает принцип «одно государство — один
голос», а также принцип единогласия государств при решении всех важ¬
ных вопросов, европейская политическая интеграция будет представлять
собой только интеграцию государств.
Эти проблемы возникнут, как только требования демократизации ев¬
ропейских институтов обретут конкретную форму. Демократизация под¬
разумевает создание европейского демоса, который будет, во-первых, все
чаще принимать решения также на основе большинства, во-вторых, по¬
степенно переходить к принципу «один европейский гражданин — один
13 «...Как империи так долго справлялись с мультиэтничностью» (how empires managed
multiethnicity for so long) // Barkey 1997. P. 182. Своего рода новым открытием в немецкой
литературе по России стала работа Андреаса Каппелера о России как многонародной им¬
перии (Kappeler 1992), написанная в преддверии будущего сравнения многонародных им¬
перий и с целью преодоления чисто национально-государственной интерпретации истории.
Правда, при этом на первом плане не стоял систематический общественно-научный анализ
структурной организации многонародной империи в разные исторические моменты.
373

голос», хотя бы в том плане, что голос не одинаковых по размеру госу¬
дарств имеет и разный вес, и в-третьих, породит в высшей степени диф¬
ференцированное в этнически-национальном отношении европейское
общественное мнение.
Любой европейский народ без общеевропейского сознания не есть де¬
мос в настоящем смысле слова. Без такого европейского национального
сознания, скорее всего, не осуществится никакое законченное европей¬
ское обобществление, а государственная интеграция в своем развитии не
сумеет выйти за существующие на данном этапе рамки14. Сейчас наблю¬
даются только зачатки европейского национального сознания, оно нахо¬
дится в фазе исторического становления. Оно не может быть унитарным
без всяких ограничений, скажем, по образу и подобию Великой фран¬
цузской революции, а только этнически и национально многослойным,
распознающим и признающим нации внутри единой нации и государ¬
ства внутри единого государства, поскольку и спустя многие десятилетия
еще навряд ли сложится достаточно гомогенизированная в языковом и
этническом отношении европейская нация. Преобладающее европейское
национальное сознание не может, следовательно, быть недифференциро¬
ванным в национальном плане континентальным сознанием, направлен¬
ным на уничтожение любого национального партикулярного граждан¬
ства с этнической основой. Поэтому появится скорее всего не «единая и
неделимая европейская нация» (nation еигорёеппе ипе et indivisible), а не¬
кая многочленная европейская нация, состоящая из многочисленных суб¬
наций, отличающихся по этничности и языку. Таким образом, европей¬
ское национальное сознание при нынешных и ожидаемых в обозримом
будущем общественных отношениях однозначно является многонацио¬
нальным сознанием или федеративным национальным сознанием, соот¬
ветствующим многослойной государственности в Европе. В этой Европе
можно одновременно быть осознающим свою национальную принадлеж¬
ность каталанцем, испанцем и европейцем или шотландцем, британцем
и европейцем, т. е. признавать все три уровня государственности, что в
то же время не исключает возможности спорить о весомости каждого
уровня в отдельности. Другими словами, можно было бы говорить так¬
же о европейской супранации, состоящей из множества существовавших
прежде отдельных наций, часто, как, например, испанская, являющихся
также членом других субнаций. «Европейская идея», т. е. европейский
национализм или супранационализм, сталкивается с той же существую¬
щей уже более двух столетий основополагающей проблемой, что и наци¬
онализм прошлого: он должен, во-первых, обосновать и в политическом
плане подтверждать единство европейцев, невзирая на многообразные
14 Подобное мнение решительно отстаивается, к примеру// Lubbe 1994. Это является
следствием признания исторической мощи этнических и национальных различий не только в
короткий период XIX и XX веков, но, по всей видимости, как минимум еще и в XXI веке.
374

демаркационные линии между европейскими группировками самого раз¬
ного рода (инклюзивный и ассоциативный аспекты национализма) и од¬
новременно с этим добиваться признания того, что большинство людей
и многие соседние регионы к Европе не принадлежат (эксклюзивный и
диссоциативный аспект национализма).
В долгосрочной перспективе европейская интеграция не сможет ог¬
раничиться более интенсивными формами кооперации, координации и
коммуникации между государствами, словно нации и дальше могли бы
жить каждая в своем отдельном государстве с его собственным языком.
Параллельно с уменьшением значимости государственных границ в Ев¬
ропейском Союзе больший вес приобретают, как это ни казалось бы па¬
радоксальным, этнические и национальные различия и границы в этом
регионе. Чем больше правовых межгосударственных барьеров исчезнет,
давая дорогу не только туристической, но и профессиональной и соци¬
альной мобильности поверх государственных границ, тем более перепле¬
тенными и перемешанными станут европейские нации. При этом неиз¬
бежно изменятся этнические и языковые структуры. Рост меньшинств
вызывает чувство страха в основном среди исконного этнического боль¬
шинства, зачастую еще задолго до того, как соотношения большинства
и меньшинств могут нарушиться или нарушаются в действительности.
В этом случае этнические различия могут усложняться в политическом
и национальном отношении, находя свое выражение в этнических и на¬
циональных движениях конфронтации. Традиционным средством пре¬
дотвращения подобного развития событий является сознательная или
спонтанная ассимиляция иммигрантов, либо же — в исключительных
случаях — коренного населения, если вдруг иммигранты оказываются
в большинстве по сравнению с коренными жителями и превосходят их
в политическом, экономическом, социальном и культурном отношени¬
ях. В условиях нынешнего плотного заселения Европы, в результате все
усиливающегося сближения уровней социально-экономического и поли¬
тического развития по сравнению с прежними веками и в эпоху нацио¬
нализма гегемония иммигрантов по сравнению с коренным населением
представляется маловероятной.
Где, когда и как возникают взрывоопасные этнические конфликты,
причем здесь следует рассматривать прежде всего рациональное ядро
таких конфликтов — языковой вопрос. При этом этнические предрас¬
судки, эмоции, менталитет, ежедневные религиозные отправления или
мирские обычаи и привычки несомненно играют огромную, часто про¬
воцирующую конфликты роль, даже там, где языковые проблемы взаимо¬
понимания или передаваемые языком представления, восприятия дейс¬
твительности и предрассудки не имеют или вроде бы не имеют никакого
значения. Расовые позиции и предрассудки, как известно, неимоверно
значимы в рамках языковых групп.
375

Языковые конфликты как пункты кристаллизации этнических и наци¬
ональных конфликтов возникают на трех уровнях. Поскольку в данной
работе речь идет исключительно об этнических и национальных конф¬
ликтах среди граждан одного государственного образования, конфликты,
возникающие в рамках взаимоотношений местных жителей европейско¬
го государства и неевропейских иностранцев, получивших или не полу¬
чивших гражданство, здесь не будут рассматриваться, хотя они являются
центральной темой европейской политики национальностей. Не будет
также обсуждаться еще один тип конфликтов: традиционные языковые
конфликты граждан одного и того же европейского государства. Кроме
того, от этих конфликтов отличаются языковые конфликты, возникающие
в рамках взаимоотношений разноязычных государств на государственном
и общественном уровнях. Они касаются проблемы одного или многих
европейских коммуникационных языков. В заключение можно выделить
еще одну группу языковых конфликтов, наблюдаемых между говорящими
на территориальном языке какого-нибудь европейского государства или в
европейском государстве15 и иммигрировавшими союзными гражданами
другого европейского государства.
Только третий и четвертый из упомянутых языковых вопросов входят
в круг специфических проблем полиэтнического и многонационально¬
го государства. Первый и второй существуют также и в традиционных
суверенных независимых национальных государствах. Однако предо¬
ставление неевропейцам, говорящим на каком-либо европейском язы¬
ке, гражданства государства с другим европейским языком (к примеру,
предоставление гражданства Франции американцам или англоязычным
индийцам и африканцам) связано со специфическим внутриевропейским
языковым вопросом, порождаемым взаимоотношениями государственно
разделенных языковых регионов и миграцией между этими регионами.
В Европейском Союзе только к началу 1990-х годов были созданы
предпосылки для внутриевропейской миграции поверх языковых границ
государств, этому способствовало введение союзного гражданства, сво¬
бода передвижения рабочей силы, капитала, услуг, получивших новый
импульс в связи с введением общеевропейской валюты. В будущем, когда
намеченное введение принятия решений на основе большинства голосов
в Европейском Союзе станет реальным, возможно будет достичь согла¬
шения между национальными государствами, хотя еще не ясно, в какой
степени сюда включаются вопросы, способные повлиять на внутриев-
ропейскую миграцию в названном выше узком смысле поверх государ¬
ственных языковых границ. Как результат, Европейский Союз вступает
15 Это сложное описание подразумевает такие государства, как Швейцария и Бель¬
гия, в которых есть достаточно четко ограниченные языковые районы, где фактически
действует тот территориальный языковой режим, как и в государстве с одним государс¬
твенным языком.
376

сейчас в полосу развития, сравнимую с периодом со второй половины —
последней трети XIX века в полиэтнических империях, а также в мно¬
гонациональных коммунистических государствах. Вытекающие отсюда
проблемы можно, однако, уже предугадать.
Сначала о проблеме европейского коммуникационного языка. Тради¬
ционные языковые проблемы в рамках двух или трех языковых регио¬
нов можно было в прошлом и удается сгладить даже сейчас, когда члены
двух-трех языковых групп усваивают язык или языки других во взаимном
или одностороннем порядке. На этом основано мирное языковое сосу¬
ществование в Швейцарии и несколько менее стабильный языковой мир
в Бельгии, в Канаде, в Украине, Беларуси и т. д.
В 1929 году Оскар Яси указал на сходства и различия между боль¬
шими и малыми государствами с гетерогенным в этническом или нацио¬
нально-культурном плане населением:
«Если бы Габсбурги действительно сумели через супранациональное сознание со¬
единить те 10 наций в совершенно свободной и добровольной совместной деятель¬
ности, тогда Габсбургская империя вышла бы за тесные границы национального
государства и доказала бы миру, что сознание национальной единицы возможно
заменить сознанием государственного сообщества. Было бы доказано, что ту же
самую проблему, которую Швейцария и Бельгия в более мелких масштабах ре¬
шили в рамках цивилизованных наций и в особых исторических условиях, нельзя
рассматривать как историческую случайность, что ее вполне возможно решить и
в более крупных масштабах и при наличии в высшей степени гетерогенных куль¬
турных и национальных стандартов»16.
Вопрос о том, действительно ли Бельгия решила в долгосрочной пер¬
спективе проблему сосуществования двух наций (или трех языковых
групп) в одном государстве, вызывает сейчас гораздо большие сомнения,
нежели семьдесят лет назад17. Не теряет, однако, своего значения аргу¬
мент Яси о том, что, опираясь только на возможное сосуществование двух
или трех высокоразвитых, схожих наций, этносов или языковых групп
в одном государстве типа Бельгии, Швейцарии или Канады, еще нельзя
прийти к заключению о возможности государственного сосуществования
многочисленных и в высшей степени гетерогенных этнических и наци¬
ональных групп. Однако здесь можно привести противоположный аргу¬
мент: сосуществование очень многих этнических и национальных групп
в едином государстве может быть при определенных обстоятельствах ме¬
нее проблематичным, чем двух или трех, поскольку в таком государстве
соотношения большинства и меньшинств при наличии многонациональ¬
ных коалиций могут быть гораздо более разнообразными, чем там, где
одна национальная группа всегда составляет большинство, а другая или
другие две всегда находятся в меньшинстве.
16 Jaszi 1964. Р. 3.
17 Fix 1991.
377

В первую очередь следует принимать во внимание возникновение и
устройство малых по количеству населения и гетерогенных в этническом
и национальном плане государств типа Бельгии, Швейцарии, Канады,
когда речь идет о традиционном процессе образования наций, а в случае
основанных в 1918 году Чехословакии и Югославии — также о макро-
этническом (западно- и восточнославянском) этнонационализме18. С этой
точки зрения малые этнически и национально гетерогенные националь¬
ные государства занимают промежуточное положение между достаточно
гомогенными в языковом и этническом плане нацональными государ¬
ствами и крупными полиэтническими империями и многонациональны¬
ми государствами, и это ведет к необходимости особого исследования19.
Такие государства отличаются от обычных национальных государств не
столько соотношением величины языковых, этнических или националь¬
ных групп в государстве, сколько их правовым статусом в качестве само¬
стоятельных равноправных компонентов государственной нации. И это
отличает их от государств, где более или менее крупные языковые, этни¬
ческие и национальные меньшинства обладают неполноценным право¬
вым статусом по сравнению с большинством, которое определяет госу¬
дарственный язык и вследствие этого считает само собой разумеющимся,
что ему принадлежат многие ведущие позиции в государстве и обществе.
Вышеупомянутые государства отличаются также и от полиэтнических
империй гражданско-правовым равноправием всех жителей государства.
То же самое характерно и для многонациональных государств в отли¬
чие от полиэтнических империй с их правовыми различиями отдельных
групп граждан.
Основная разница между этнически и национально гетерогенными
национальными и многонациональными государствами состоит в том,
что в последних насчитывается гораздо большее количество языковых,
этнических и национальных групп. Часто это связано с тем, что в них
нет абсолютного языкового, этнического и национального большинства.
В то время как в гетерогенных национальных государствах возможно уг¬
лубленное и обоюдное изучение двух или трех языков страны, в госу¬
дарствах с многочисленными языками неизбежно господство коммуни¬
кационного языка (lingua franca), которым владеют по возможности все,
и связанная с ним непременная общественная и политическая гегемония
носителей этого основного языка. В этом смысле послевоенная сокра¬
тившаяся Чехословакия20 несомненно была гетерогенным национальным
18 Ср. статьи Андреаса Рейха в этом томе, Холма Зундхаузена в томе II.
19 См. статью автора о Швейцарии в III томе.
20 Закарпатская Украина принадлежала к довоенной Чехословакии, однако прежде
всего она была в этническом и в национальном плане более гетерогенной, в принципе ее
можно было назвать Чехо-Германо-Венгро-Польско-Еврейско-Словакией, как однажды
было верно подмечено, при этом, правда, не нашли упоминания цыгане. Если послевоенная
378

государством, а Советский Союз — многонациональным государствам.
Югославия, несмотря на первоначальные притязания на звание преиму¬
щественно «сербохорватского» и южнославянского государства (с албанс¬
кими, венгерскими, немецкими и другими меньшинствами) и несмотря на
то, что она обладала признаками гетерогенного национального государс¬
тва, все же при коммунистическом господстве носила преимущественно
характер многонационального государства, в котором сербы были одним
меньшинством среди многих. Если принимать во внимание подчерки¬
вание правовой и политической самостоятельности шести югославских
наций и прочих национальностей, а также чешской и словацкой наций,
Югославию и Чехословакию можно также рассматривать как многона¬
циональные государства. Однако в том, что касается возможного опыта,
полезного в преддверии будущих этнических и национальных проблем
Европейского Союза, опыт Советского Союза как великой державы со
множеством этнических и национальных групп является гораздо более
значимым, нежели опыт Югославии или даже Чехословакии.
В западно- и центральноевропейском сословном обществе только от¬
дельные части элиты владели в качестве lingua franca разговорным ла¬
тинским, а позднее французским языком, либо же правители прибегали к
помощи компетентных переводчиков и писцов. Особый язык элиты спо¬
собствовал также все большему расхождению сословий. После упразд¬
нения сословного господства язык элиты либо стал обычным националь¬
ным языком, как это было во Франции, либо был дискредитирован как
иностранный и сменен языком низших социальных сословий. В то время
как на Западе удалось в более или менее полном масштабе преобразовать
малые королевства в одноязычные национальные государства, подобного
преобразования крупных империй в центре и на востоке Европы не про¬
изошло. Коммунистические государства, напротив, хотели быть не одно-,
а многоязычными многонациональными государствами, во всяком слу¬
чае, в среднесрочном периоде.
Правители любого рода, правительства, парламенты, концерны и на¬
учные конгрессы могут себе позволить услуги дорогих переводчиков,
пока им еще нечего сказать друг другу. Для более интенсивной комму¬
никации ее участникам необходимы знания коммуникационного языка.
И этот язык в современном обществе не может на долгое время оста¬
ваться языком элиты. Усиление коммуникации на многих общественных
уровнях требует того, чтобы все члены общества изучали общественный
или государственный коммуникационный язык (или языки). Однако раз¬
ная степень владения коммуникационного языка способствует лингвосо-
Чехословакия была схожа скорее с Бельгией, однако без расширенного понимания нации
при наличии самостоятельного национального названия, то довоенная Чехословакия имела
больше общего с Югославией.
379

циальному расслоению и ведет к тому, что более высокие общественные
посты занимают те, кто владеет коммуникационным языком. Его не¬
знание часто служит причиной социального падения, если отсутствуют
социально-региональные ниши без международной коммуникации. Эти
процессы порождают относительно мало политических проблем для го¬
сударственной системы до тех пор, пока коммуникационный язык являет¬
ся иностранным для всех членов многоязычного общества. В этом случае
социальный подъем зависит наряду с профессиональной квалификаци¬
ей еще и от дополнительной квалификации в области международного
коммуникационного языка. В подобной ситуации все участники имеют в
принципе одинаковые шансы.
Коммуникационный язык лишь тогда становится ядром языкового, эт¬
нического и в конце концов национального конфликта, когда он является
не просто нейтральным языком (мертвым, священным, иностранным),
которым все могут овладеть с одинаковой легкостью или трудностью, а
еще и национальным языком одной части государственного образования.
В этом случае члены многоязычного региона, владеющие коммуникаци¬
онным языком как родным, имеют огромное преимущество перед теми,
кому с трудом пришлось учить его как иностранный уже взрослым. По¬
этому в обществе, где господствует принцип успеха, при распределении
ведущих государственных должностей предпочтение отдается тем, кто
имеет не только профессиональную, но и «нужную» языковую квалифи¬
кацию. Лингвосоциальное расслоение переходит в этносоциальное и в
конце концов в национально-социальное расслоение. В Австро-Венгрии,
к примеру, начало развития национализма ненемецкого населения сов¬
падает с тем моментом, когда просвещенный абсолютист Иозеф II ввел
употребление немецкого языка вместо латинского, причем не по нацио¬
нальным мотивам, а с целью бюрократической рационализации и созда¬
ния единого централизованного территориального государства.
Ускорению этносоциального расслоения способствует тот факт, что
верхние слои и способные, стремящиеся к успеху и продвижению лица
зачастую стараются ассимилироваться в языковом плане или же через
родственные отношения с этносом, являющимся носителем господству¬
ющего в обществе и государстве языка. В результате этого, чем интен¬
сивнее коммуникационный язык внедряется во все общественные сферы,
тем скорее переходят другие языки в разряд языков для средних, а затем
и низших слоев общества. Завершением этого процесса может стать низ¬
ведение бывшего письменного и народного языка до простого фольклор¬
ного, либо же его полное исчезновение с исторической сцены.
В современных обществах иногда наблюдается усечение обществен¬
ной сферы многоязычного пространства, в котором преобладает слабый
в политическом и социальном отношении язык. Этот процесс идет не
только сверху, но и снизу, а именно в результате иммиграции иноязыч¬
380

ной рабочей силы, выполняющей за относительно низкую плату работу,
имеющую невысокий социальный престиж и не требующую особых язы¬
ковых знаний. В том случае если язык нижних слоев идентичен языку
межнационального общения, местные языки оказываются в положении
«бутерброда», когда слой хлеба все утолщается, а сыр становится все
тоньше. Иначе говоря, общественные сферы, где еще говорят на искон¬
ном территориальном языке, постоянно сужаются. В конце концов если
все жители многоязычного пространства владеют коммуникационным
языком хотя бы в качестве второго языка, то нет никакой обоснованной
причины для изучения территориального языка иммигрантами и полу¬
чившими гражданство лицами. Если местное население за границей за¬
просто говорит на коммуникационном языке, если в верхних эшелонах
экономики и политики говорят только на этом языке, то почему же не
потребовать от местных жителей общаться с иммигрантами на том же
языке, а не только с туристами, которые охотнее расстаются со своими
деньгами, если говорить на коммуникационном языке. В конце эрозии
общественной значимости того или иного языка стоит пишущий на диа¬
лекте писатель, выступающий в душещипательном или шуточном духе
на сцене народного театра. Как показывает история национализма XIX и
XX веков, процесс деградации языка можно все же повернуть вспять. Ис¬
пользующие диалект писатели становятся национальными писателями,
способными создавать в высшей степени дифференцированные и ква¬
лифицированные в языковом и интеллектуальном плане произведения;
языковые движения перерастают в этнические и затем и в национальные,
которые кладут конец господству старого языка межнационального об¬
щения, развивая социальный язык до уровня используемого всем обще¬
ством единого национального языка.
Наблюдаемое в настоящее время англизирование Европейского Сою¬
за порождает определенные национально-языковые предрассудки, кото¬
рые воспринимаются скорее как нечто странное. Пока еще английский
язык представляет и олицетворяет собой прогресс, глобальную свободу
передвижения и возможности международной коммуникации, поскольку
всеобщий европейский Interenglish или Badenglish еще не слишком за¬
трагивает национальные истоки, не угрожает основным социальным и
языковым интересам европейцев с иным родным языком, нежели анг¬
лийский. Англизированию Европы способствует также и тот факт, что
Великобритания пока еще держится на значительном расстоянии от ин¬
тенсивной европейской интеграции. Второстепенные на сегодняшний
день языковые проблемы только тогда перерастут в существенные на¬
циональные проблемы, когда, во-первых, британцы и ирландцы, а так¬
же англоязычные лица, иммигрирующие в Европу и получающие евро¬
пейское гражданство, начнут занимать ведущие социальные позиции на
континенте; во-вторых, к знанию английского языка будут предъявляться
381

все большие требования; в-третьих, английский проникнет во все более
многочисленные сферы общества; в-четвертых, когда иностранцы и по¬
лучившие гражданство лица будут все больше надеяться, что с ними все
будут говорить по-английски; и в конце концов, когда станет ясно, напри¬
мер, в ситуации крупного экономического кризиса, что те, кто не смог
или не захотел как следует изучить английский язык либо же совсем его
не знает, обречены на самое низкое социальное положение или даже на
безработицу. И тогда пробьет час восстания, порожденного языковыми
и регионально-национальными проблемами, направленного против Ев¬
ропейского Союза, спасти европейцев сможет лишь разумная политика
национальностей для предотвращения подобной — уже в основе своей
прогнозируемой — ситуации обострения национальных конфликтов.
Вторая языковая проблема, вызванная европейской интеграцией, воз¬
никает в связи с миграцией граждан Евросоюза в государства с иным тер¬
риториальным языком. Согласно ассимиляционистской логике, которой
придерживается пока большинство европейских стран, французы, пере¬
селившись в Германию, должны были усвоить немецкий язык и позабо¬
титься о том, чтобы их дети стали немцами, в случае переселения немцев
во Францию должна была бы наблюдаться противоположная картина.
Внутриевропейская миграция в настоящее время не имеет почти ничего
общего с миграцией в преимущественно аграрном, оседлом обществе,
где она часто была единичным случаем, или же в скором времени была
пересмотрена. Раньше связь со страной происхождения в основном пре¬
рывалась. Дети мигрантов ассимилировались с языковой группой мест¬
ного населения, лишь исключительные обстоятельства могли помешать
их ассимиляции, частыми были смешанные браки. Современное обще¬
ство становится все больше неономадным. Некоторые из профессиональ¬
ных соображений многократно переезжают из одной страны в другую,
не прекращая связей со страной происхождения. Подобное интенсивное
общение стало возможным благодаря современным средствам транспор¬
та и коммуникации. И поэтому, скорее всего, нельзя ожидать согласия
французов на то, чтобы их дети стали немцами, когда найдут себе работу
в Германии на долгие годы. Все это приведет к тому, что не только дети
дипломатов или крупных руководителей будут обучаться в школе на язы¬
ке страны их происхождения, но постепенно также дети всех работаю¬
щих в языковом зарубежье в крупных городах, как только они образуют
группы, достаточные для составления класса в школе. Если русский ин¬
женер, работающий сначала в Казахстане, а несколько лет спустя в Эсто¬
нии, вряд ли согласился бы с тем, что его первый ребенок будет казахом,
а второй — эстонцем, то работающие в Португалии датчане будут также
принимать все меры, чтобы их дети и в Португалии обучались на датском
языке и воспитывались как датчане. Тот, кто в своем государстве обычно
выступал за ассимиляцию языковых меньшинств и в особенности иммиг¬
382

рантов, а теперь сам как член уважаемой нации работает в другой стра¬
не, будет часто сопротивляться политике ассимиляции, в первую очередь
тогда, когда он не намеревается осесть «навечно» вместе с детьми в дру¬
гой европейской стране. Как следствие, Европа спустя несколько десяти¬
летий станет более гетерогенной в этнически-языковом отношении, чем
она стала гомогенной в результате десятилетий национальной политики
ассимиляции, а часто также изгнания и геноцида.
Основной проблемой любой современной политики национальнос¬
тей является поиск разумного компромисса между ассимиляционизмом,
служащим сегодня в основном для защиты территориальных языков, и
дифференциализмом. Сторонники последнего стремятся дать малым и
слабым языкам возможность выжить, а говорящим на них — равные со¬
циальные шансы с теми, кто говорит на господствующем языке, при этом
они помогают малым и слабым языкам обрести территорию собственной
ассимиляционной гегемонии или же современную корпоративную госу¬
дарственность, в которой язык наделяется общественным статусом вне
территории его действия.
Демократический мульти- или даже федеративный национализм на¬
блюдается пока только в его начальной стадии параллельно господствую¬
щему в западном мире традиционному демократическому национализму.
Почти все демократические государства, за несколькими исключениями
(Швейцария, Бельгия, Канада, Индия, теперь также и Испания), стре¬
мятся достичь языковой гомогенности. Индия, будучи демократическим
многоязычным государством с населением в миллиард человек, наиболее
близко подходит для сравнения с будущим Великим Европейским Сою¬
зом, но она еще должна выдержать трудную проверку на прочность, став
модернизированной, индустриализированной, урбанизированной и пре¬
жде всего грамотной страной. С другой стороны, перед Европейским Со¬
юзом стоит совершенно новая историческая задача. Коммунисты еще за¬
долго до либеральных демократов пытались создать многонациональные
государства. Они потерпели неудачу не только из-за недостатков социа¬
листической плановой экономики и коммунистического однопартийного
правления, но прежде всего вследствие своей интерпретации интернаци¬
онализма, получившего начиная с 1930-х годов форму политики руси¬
фикации. Можно следующим образом перефразировать один советский
лозунг применительно к демократической Европе: учиться у Советского
Союза — значит учиться выжить, т. е. учиться тому, как Европейскому
Союзу национальных государств избежать повторения ошибок в поли¬
тике языка и национальностей, приведших к распаду Советского Союза
национальных государств.
Здесь не место для выработки основных направлений европейской
политики национальностей; речь здесь идет лишь о как можно более пол¬
ном анализе проблем, что является предпосылкой для выработки такой
383

европейской политики национальностей, без которой трудно было бы
себе представить углубление интеграции Европейского Союза. В край¬
нем случае можно наметить некоторые основные пути будущего урегули¬
рования проблем национальностей. В историческом плане остается пока
открытым вопрос о том, как далеко зайдет углубление интеграции Евро¬
пейского Союза. Ответ на него зависит не только от неконтролируемых
экономических и общественных процессов и кризисов, но и самым ре¬
шительным образом от твердости политической воли, т. е. от осознания
развития и образования европейской нации. Под образованием нации мы
подразумеваем как учреждение институтов, так и существенный сдвиг
в сознании и политическое воспитание, долгий процесс обучения, веду¬
щий к возникновению многонациональной европейской политической
культуры и европейского гражданского единомыслия. Малоубедитель¬
ными кажутся как интеграционно-идеологический, функционалистский
или неофункционалистский детерминизм вынужденной исторической и
социально-экономической необходимости европейской и глобальной ин¬
теграции, так и антиинтеграционистский детерминизм, считающий неиз¬
бежным крах европейской интеграции или ее стагнацию в преимущест¬
венно конфедеративных рамках, поскольку еще остаются в силе условия
для возникновения гомогенного в языковом отношении национального
государства. В этом смысле «полезно», или, если выразиться несколько
сдержаннее, могло бы быть полезным изучение провалившихся в реше¬
нии вопроса национальностей государственных образований.
До сих пор теория интеграции и сравнительные исторические иссле¬
дования интеграции часто сравнивали европейскую интеграцию с наци¬
ональной интеграцией США, Швейцарии и Германии, изучая при этом в
основном переход от конфедеративной к федеративной стадии21. Сторон¬
ники европейской интеграции могут только с определенными ограниче¬
ниями ссылаться на данные исследования, поскольку речь при этом идет
лишь об интеграции государств, а не национальных государств. Соот¬
ветственно, теория и эмпирические исследования вопросов европейско¬
го объединения оперировали таким понятием интеграции, которое было
сконцентрировано на экономической, государственной и социальной ин¬
теграции и не уделяло внимания национально-этническим проблемам.
В случае США конфедеративная стадия была недолгой (1781-1789),
однако ей предшествовала длительная кооперация колоний. В Швейца¬
рии же она была необычайно долгой, если учитывать не только период
1815-1848 годов, но и столетия до временного государственного объеди¬
нения Швейцарии 1798-1814 годов во время Великой французской рево¬
люции и при Наполеоне. В Германии конфедерации Германского Союза
(1815-1866) и Рейнского Союза (1806-1813) имели долгую предысторию,
21 Haas 1964; Hoffmann 1966; Deutsch 1968.
384

так как Священная Римская империя приобрела конфедеративные черты
начиная уже с 1648 года. Самой сложной проблемой европейского объ¬
единения является скорее всего не проблема государств, экономик или
государственно конституированных обществ, а добровольная ассоциация
демократических наций и этносов в одновременно полиэтническую и мно¬
гонациональную супранацию. Этому еще не было прецедентов в истории.
Если отважиться на всеобъемлющее, невозможное в данной работе
сравнение государств и государственных образований с гетерогенной язы¬
ковой, этнической и национальной структурой, следовало бы, наряду с ге¬
терогенными национальными государствами, династическими полиэтни¬
ческими империями, Советским Союзом и прочими коммунистическими и
некоммунистическими многонациональными государствами типа Индии, а
также с Европейским Союзом в качестве находящегося в процессе станов¬
ления многонационального государственного образования, рассмотреть в
этой связи колониальные империи22. Правда, они не могут служить образ¬
цом, поскольку, с одной стороны, они представляли собой не современные,
территориально объединенные государства, а конгломераты государствен¬
ных образований, и с другой стороны, подданные империи не были равно¬
правными гражданами. Однако на правовом пространстве колониальных
империй можно обнаружить очень интересный опыт многостороннего
подхода к языковым, этническим и национальным различиям.
В период взлета национально-государственного мышления в Европе
с середины XIX столетия вплоть до 1920-х годов преобладала критика
империальных «тюрем народов», упрек в адрес внеевропейских колони¬
альных империй вплоть до 1960-х и 1970-х годов. Спустя десятилетия
периодических вспышек межнациональных страстей, ненависти, наси¬
лия, войны и геноцида в XX веке, которые зачастую пытались объяснить
существованием агрессивных, нетерпимых, характерных расистскими
претензиями на превосходство форм национализма, национальное госу¬
дарство вызывает сейчас у многих гораздо большие сомнения по сравне¬
нию с империей, чем это было всего лишь несколько десятилетий тому
назад. Некоторые ученые даже задаются вопросом, действительно ли за¬
вершилась эпоха империй и не является ли на самом деле национальное
государство эфемерным историческим явлением23.
В ходе времени бывшие «тюрьмы народов» часто преображаются
чуть ли не в «рай народов», хотя притязания на возможную в человечес¬
22 Для упомянутой на стр. 410 конференции по сравнительному изучению империй
Эрик Э. Хобсбаум обозначил четыре типа империй в XX веке: «колониальные империи»
(colonial empires), «традиционные империи» (traditional empires) в Европе, СССР, который
одновременно принадлежал и не принадлежал ко второму типу, и «традиционные империи
в Азии»; в: Hobsbaum 1997. S. 12. Как следует доказать, СССР все же существенно отличал¬
ся от традиционных полиэтнических империй Европы.
23 Tilly 1997. Р. 3; Motyl 1997. Р. 27 и сл.
385

ком и историческом плане гуманность общества стали в свете современ¬
ного цивилизованного варварства XX столетия действительно скромны¬
ми. Это касается континентальных центрально- и восточноевропейских
империй еще в большей степени, чем заморских колониальных империй.
Некоторые из тех, кто испытывает империальную ностальгию, считают
всю историю национального государства пагубной ошибкой в историче¬
ском развитии24, другие — хотя и неизбежной и достойной сожаления,
но быстро преодолимой стадией развития общества25. Таким образом, для
легитимации европейской интеграции может служить наряду с современ¬
ной аргументацией в плане экономики, мира и политики безопасности
также уже упомянутая выше историческая ссылка на распавшиеся мно¬
гонародные империи.
3. Организация этнических различий
в династических полиэтнических империях
В досовременном аграрном обществе с малым числом республи¬
канских и множеством династических государственных образований на
протяжении столетий языковые и этнические различия не играли сколь¬
ко-нибудь значимой общественной роли и не несли государственно-ле-
гитимирующей функции. Лишь локальный и региональный сословный
патриотизм мог косвенно иметь языковой, этнический или же «нацио¬
нальный» характер. В соответствие с этим языковые, этнические и наци¬
ональные различия не имели никакого значения для процесса государс¬
твенного становления четырех больших династических полиэтнических
империй Центральной и Восточной Европы. Правда, эти империи со вре¬
мен Великой французской революции стояли под натиском со стороны
либеральных, демократических и национальных движений. После Вен¬
ского Конгресса консервативные силы периодически объединялись для
совместной борьбы против демократии и национализма. Национальные
движения большей частью интерпретировали исторические традиции со¬
словно-территориальных свобод как национальные и брали на себя дело
реставрации «национальных» княжеств, или же реставрационные сослов¬
но-региональные движения за «свободу» (к примеру, польское или венгер¬
ское) вырастали до национальных в расчете на более широкую поддержку
населения в их борьбе против «деспотизма» и «тирании», насаждавших
государственную централизацию крупных династий. Поэтому крупные
династические империи XIX века часто стремились стереть память о по¬
добных исторических данностях путем реформ территориального госу¬
24 Glotz 1990.
25 Hobsbawm 1992, Gellner 1983.
386

дарственного устройства, с одной стороны, уничтожением исторических
территориальных названий, с другой стороны, значительными измене¬
ниями границ. По этой причине названия и территориальные единицы,
например Польша или Зибенбюрген, исчезали с политической и адми¬
нистративной карты. При этом династии использовали две стратегии.
Одна была в принципе революционной: создание новых территорий по
административным признакам (провинции в Пруссии, губернии в Рос¬
сии, витайеты и санджаки в Османской империи), другая — сохранение
исторических региональных единиц (коронные земли в Австрии), кото¬
рые были, как правило, меньше, чем исторические или этнические облас¬
ти, на которые притязают национальные движения.
В результате влияния западноевропейского либерального, демокра¬
тического и позднее также антидемократического национализма на до¬
минантный этнос четырех империй, частично также в виде стратегии
противостояния национализму, распространившемуся среди аристокра¬
тии и буржуазии, а затем все в большей и большей мере среди крестьян
и рабочих этнических меньшинств, правительства четырех империй в
последней трети XIX века начали переходить к более или менее ради¬
кальной национализирующей политике, в особенности в сфере обра¬
зования, не отказываясь при этом полностью от созданного ими образа
многонародных империй. Степень национализации империй зависела
от многих факторов, прежде всего от этнически-языковых соотношений
меньшинств и большинства в той или иной империи в целом или в ее от¬
дельных регионах, далее от уровня модернизации общества и в конечном
итоге от степени политизации и национализации этносов или регионов.
При этом региональный национализм (к примеру, богемский, зибенбюр-
генский, черногорский, далматинский) со временем почти повсеместно
оказался в подчиненном положении по отношению к этнонационализму.
Как следствие такого взаимодействия множества факторов, четыре боль¬
шие династические империи центрально- и восточноевропейских госу¬
дарств приобрели в той или иной степени националистический характер,
причем здесь следует различать между уровнем языковой гомогенности
общества и степенью развития одно- или многоязычного национального
сознания.
Начиная с последней трети XIX века, в особенности Германская им¬
перия и Россия, а также Венгрия, добившаяся в 1867 году значительной
самостоятельности в рамках Габсбургской монархии, стали носителями
сильных национально-государственных черт, выражающихся также в эт¬
ническом характере названия государства. Эти империи пытались встать
на один уровень с западноевропейскими королевствами, прибегая к не¬
мецкой или русской политике ассимиляции, но особых шансов на успех
у них не было. В наименьшей степени можно распознать национально¬
государственные черты в Старой Австрии до 1867 года или же в австрий¬
387

ской части Габсбургской империи с 1867 года. Османская империя зани¬
мала довольно необычное положение между национальным государством
и многонародной империей.
Среди четырех империй Германская империя была в одном отноше¬
нии больше всех схожа с Европейским Союзом, в другом отношении по¬
хожа на него меньше всех. Германская империя была единственной из
четырех империй федерацией, однако речь шла о мультирегиональной, а
не о многонациональной германской федерации. Она состояла из 25 гер¬
манских федеративных государств и одной находящейся под контролем
Пруссии имперской земли, немецкий национальный характер которой
справедливо ставился под сомнение, хотя большинство населения гово¬
рило на немецком диалекте. При этом немецкая политика в имперской
земле 1871-1918 годов во многом способствовала скорее усилению, не¬
жели ослаблению национального сознания многих эльзасцев и лотаринг¬
цев в пользу Франции. Датские и польские языковые области вообще не
были организованы как имперские земли, а интегрированы целиком и
полностью в Пруссию и ее провинциальный порядок.
Жители Германской империи, родным языком которых был немец¬
кий, составляли в 1900 году 92,0 % населения, для которых родным был
польский, мазурский и кашубский — 5,9 %, датский — 0,25 %, литов¬
ский - 0,2 %. Значительная часть эльзасцев и лотарингцев (2,9 % насе¬
ления) были выразителями французского, а не немецкого национального
сознания. 212 000 человек (0,4 % населения) назвали французский род¬
ным языком26. При этом доминирующая в Германской империи Пруссия
имела, пожалуй, гораздо больше династических полиэтнических черт,
чем вся империя в целом, где можно было наблюдать политический
компромисс между традиционным, консервативным и донациональным
чувством принадлежности к Пруссии и более современным националь¬
ным, частично уже с оттенком современной национальной диктатуры
«германством». Государственная структура Германской империи носи¬
ла еще очень сильный конфедеративный характер, что, с государствен¬
но-организационной точки зрения, сближает ее еще больше, чем другие
федерации, с Европейским Союзом. Однако из-за доминантной позиции
Пруссии, поделенной на 12 провинций и два округа без учета историчес¬
ких, этнических и национальных структур, она со временем приобрела
гегемониальный характер, так что многие современники воспринимали
Германскую империю как Великую Пруссию27. Господствующим наци¬
ональным сознанием было все же немецкое, а не прусское. Фактически
26 Statistisches Jahrbuch fur das Deutsche Reich. 1903. Berlin 1903. S. 8.
27 В 1910 году на Пруссию приходилось 64,5 % территории и 61,9 % населения Гер¬
манской империи. Для 88,2 % жителей родным был немецкий язык, для 0,6 % — «немец¬
кий и другой», для 8,7 % — польский, мазурский или кашубский.
388

растущее немецкое национальное сознание в Пруссии и политизация об¬
щества постепенно превращали Германскую империю в национальное
государство с сильными национальными меньшинствами, не имеющими,
однако, территориальной или персональной автономии28.
Россия, как и Пруссия, пыталась преодолеть память об отдельных за¬
воеванных исторических областях с помощью единой структуры управ¬
ления. Особое положение сохранили только Великое Княжество Финлян¬
дия, Бухарский Эмират и Хивинское Ханство. При этом пришлось идти
на компромисс с народами, у которых в XIX веке национальное сознание
среди широких слоев населения находилось уже на достаточно высокой
ступени развития, это касалось в первую очередь финнов и поляков. На
востоке империи религиозно-культурное и этносоциальное отмежевание
представителей империи от инородцев играло гораздо большую роль, чем
собственные, еще очень скромные национальные устремления послед¬
них29. Особые права Прибалтики не были следствием заботливого отно¬
шения к национальному сознанию большинства населения в отдельных
губерниях, а скорее традиционных региональных привилегий, имевших в
случае немецких прибалтов этнически-сословную окраску.
Русские составляли в России в 1897 году (не считая Финляндии, Бу¬
хары и Хивы) 44,3 % населения30. Эта территория империи была в итоге
поделена на 93 губернии и области, которые частично были сгруппиро¬
ваны в генерал-губернии, они имели определенное соотношение с исто¬
рическими единицами Финляндией, Полыпей-Литвой, Эстонией, Кур¬
ляндией, Лифляндией, Украиной, Кавказом, Сибирью и Туркестаном, но
не могли рассматриваться как органы региональной или национальной
автономии.
Венгерская часть империи Габсбургской монархии также стремилась
к усилению национально-государственного характера после достижения
значительной политической самостоятельности в 1867 году. Но и венгры
составляли в 1910 году только 48,1 % населения венгерской — транс-
лейтанской — части империи. Несмотря на кое-какие успехи политики
мадьяризации, практически не было шансов ассимилировать в языковом
отношении пять крупных и уже частично национально мобилизирован-
ных этносов: румын, немцев, словаков, хорватов и русинов, а также мно¬
гие малые этнические группы.
Османская империя, а также Габсбургская монархия в целом и ее авс¬
трийская часть наиболее явно и долго старались сознательно защититься
от языковой и этнонациональной политизации. Там только в конечной
28 О ситуации национальных меньшинств см.: Wehler 1995. S. 961-965; Nipperdey 1998.
Р. 70-75, 266-286.
29 Kappeler 1992. S. 140, 156, 166, 174.
30 Kappeler 1992. S. 323. Подробнее об этом: S. 237, 242.
389

фазе пришло осознание того, что ни одно государственное образование
в эпоху массовой политизации не может положиться исключительно на
лояльность населения по отношению к господствующей монархии и что
следует попытаться выработать османское или же общеавстрийское госу¬
дарственное сознание либо патриотизм, т. е. согласно нашей терминоло¬
гии: полиэтнический империальный национализм.
Значение слов «османы» и «османский» имеет очень много оттен¬
ков. С одной стороны, они служат для обозначения династии по анало¬
гии с Габсбургами, Романовыми и Гогенцоллернами, с другой стороны,
они обозначают также политический и общественный правящий слой
с общегосударственным патриотизмом, вне зависимости от этничес-
ки-языкового происхождения людей. Кроме того, эти слова употребля¬
ются также для названия небольшого тюркского рода, вследствие чего,
наверное, понятия османы и турки и были до 1918 года синонимами.
При этом они не всегда имели только этнически-языковое, а часто еще
и религиозно-конфессиональное значение — мусульмане. Не так уж не¬
привычно было и называть мусульманских курдов и албанцев «турками»
или «османами». В результате в конце XIX века появилась возможность
развить османский мультилингвальный, полиэтнический и мультикон-
фессиональный, по тенденции секуляристский империальный национа¬
лизм или же патриотизм. Однако он оставался слабым по сравнению с
конкурирующими с ним панисламизмом (исключая христиан и евреев),
пантюркизмом (исключая арабов и курдов) и турецким национализмом
(исключая остальных тюркских народов), а также многочисленных на¬
ционал измов нетурок и немусульман. Из этого уникального смешения в
высшей степени различных взаимопереплетающихся политических воз¬
можностей идентификации31 объясняется, почему турецкий национализм
после 1920 года не смог безоговорочно присвоить историю Османской
империи, так как это делали и делают немецкий и русский национализмы
с историей немецкой и русской восточнославянской империй. С другой
стороны, это дает возможность интерпретировать османскую историю
как историю многонародной империи.
Успех османцев в создании империи объяснялся наличием эффектив¬
ной военно-бюрократической структуры, в которой правящая династия и
правящие слои не сумели в XIX веке должным образом приспособиться к
динамике экономического и социального развития. В результате этого не
сформировалась в достаточной мере османская буржуазия как носитель
процессов модернизации. Управленческая структура руководствовалась
в основном централистско-бюрократическими рациональными принци¬
пами, включая разделение на вилайеты (крупные провинции) и санджаки
31 Ср. обзор реформ и политических течений 1839-1914 годов: Matuz 1994. S. 225-261,
а также: Landau 1995.
390

(провинции или губернии), а также на каза (судебные районы) и нахийе
(округа), при этом почти не принимались во внимание исторические
политические единицы или же этнические и национальные интересы.
Однако военные поражения вынудили Порту со временем предоставить
некоторым районам все больше и больше автономии, а позднее и незави¬
симость.
Территориальное членение было, однако, дополнено формально ре¬
лигиозно-конфессиональным, по сути же во многом этнорелигиозным
разделением. Миллеты являлись, по сути, уже объединениями людей из
неисламских религиозных общин с государственными, т. е. налогово-пра¬
вовыми и самоуправленческими функциями. Этот институт обеспечивал
в Юго-Восточной Европе, Малой Азии, Аравии и Северной Африке уро¬
вень этнической и конфессиональной толерантности, редко достигаемый
в остальных частях Европы. Миллеты служили также входными воро¬
тами для политической, экономической и культурной интервенции евро¬
пейских великих держав, которым они в конечном итоге помогли стать
фактическими верховными правителями Османской империи и добиться
постепенного отторжения нетурецких районов. В соответствии с ее эко¬
номическими и фискальными функциями структура миллетов не могла
охватить мусульман с их конфессиональным и этническим многообра¬
зием. Их утверждаемое единство не выдержало всплесков этнонациона¬
лизма у мусульманских албанцев, арабов, курдов и позднее также турков.
В отличие от внезапного краха трех остальных полиэтнических империй,
процесс постепенного распада Османской империи на части начался, ког¬
да европейские великие державы выступили в поддержку греческого дви¬
жения независимости, в результате чего появилось греческое государство
в 1830 году, а закончилось попыткой в рамках Севрского мирного до¬
говора разбить Малую Азию на многочисленные национальные (грече¬
ские, армянские и курдские) и колониальные (французские, итальянские
и британские) районы. Сильное турецкое национальное движение, в вы¬
сшей степени нетерпимое к другим народам как в лаицистском, так и в
этно-языковом плане, быстро притормозило союзнические планы расчле¬
нения, что было юридически оформлено Лозаннским мирным договором
1923 года. Действительный с тех пор турецкий государственный язык
очень сильно отличался от османского языка.
Едва ли можно установить число турков в населении Османской им¬
перии до 1912 года, до 1868 года или даже до 1830 года, поскольку пе¬
реписи населения проводились только в отношении конфессии, но не по
критериям родного языка или национальности32. Странно, но австромар-
ксисты, по всей вероятности, не понимали того, что миллеты, имевшие
конфессиональную, а не национальную основу, уже несли в себе эле¬
32 Inalcik, Quataert 1994. Р. 782-784.
391

менты автономии союзов людей. Это кажется удивительным, потому что
Карл Реннер, внося предложение о создании национальных курий или
национальных камер, настоятельно ссылался на пример окончания рели¬
гиозных войн посредством учреждения церквей как атерриториальных
религиозных общин с общественно-правовым характером.
Какой бы отсталой и несовременной во многих отношениях ни была
Османская империя, изучение структуры миллетов вне ее обусловленных
временем экономической и фискальной функции заслуживает внимания
при выработке будущей европейской политики национальностей, заин¬
тересованной не только в формах национально-территориальной, но и
национально-персональной автономии.
Если не принимать во внимание неудавшуюся федерализацию Австро-
Венгрии, Габсбургская империя обладала самыми важными характерны¬
ми чертами такого многоязычного и полиэтнического государственного
образования, как Европейский Союз. Особенность Австрии состояла в
том, что наряду с существующими династическими и аристократически¬
ми попытками провести реформирование империи в направлении мно¬
гонациональной государственности, наблюдалось также стремление со¬
циал-демократов (в первую очередь немецких и еврейских, в меньшей
степени — венгерских и славянских) преобразовать Габсбургскую мо¬
нархию в многонациональную федеративную парламентарскую монар¬
хию33. Брюннская программа австрийских социал-демократов по нацио¬
нальному вопросу выдвигала также следующие требования:
«1. Австрия должна быть преобразована в многонациональное демократическое
федеральное государство. 2. Вместо исторических коронных земель создаются на¬
ционально разграниченные самоуправляемые единицы, законодательство и управ¬
ление в которых перенимают (...) национальные камеры. 3. Все самоуправляемые
районы одной и той же нации входят в единый национальный союз, решающий
совершенно автономно свои национальные вопросы»34.
В то время были также предложены идеи и проекты политики нацио¬
нальностей, которые, вероятно, будут иметь большое значение в XXI ве¬
ке, и только тогда станут полностью осуществимы35. Этой готовности к
серьезным размышлениям о многонациональном государственном обра¬
зовании способствовало еще и то, что ни одна нация в империи не была в
большинстве и даже не являлась доминирующим меньшинством. В эпоху
массового общества и утраты легитимации миноритарного социального
33 Mommsen 1963; Hanf 1991; Jahn 1992.
34 Glotz 1990. S. 186.
35 Этим соображениям не уделяется, однако, пока еще никакого внимания в европейс¬
ких институтах и НАТО при официальных совещаниях по проблемам Боснии и Герцегови¬
ны, а также Косово, где господствует фиксация на национально-территориальной автоно¬
мии с совершенно ошибочной ссылкой на швейцарский принцип кантонов.
392

и национального господства это обстоятельство служило все более дей¬
ственным реформаторским импульсом, который все же никогда не был
последовательно осуществлен ни в одной полиэтнической империи.
В 1910 году немцы составляли в Габсбургской империи в целом толь¬
ко 23,9 % населения, в австрийской части империи — также лишь 35,6 %.
Даже вместе с венграми они составляли меньшинство в 44,1 %. Хотя сла¬
вяне составляли 47,2 %, они делились на многочисленные нации и нацио¬
нальные группы (чехи, поляки, русины, хорваты, словаки, сербы, словен¬
цы и т. д.), так что речь не могла идти о демократическом преобразовании
Габсбургской империи в панславянскую империю с немецким (23,9 %) и
венгерским (20,2 %) меньшинствами36. Невзирая на все планы реформи¬
рования государственной структуры по этнонациональным критериям,
Габсбургская монархия осталась до своего конца династическим конгло¬
мератом из 17 коронных земель в Австрии и трех государств Австрийской
короны (Королевства Венгрии, Хорватии-Славонии и округа Фиуме), а так¬
же управляемой совместно Боснии и Герцеговины37.
4. Организация этнических различий
в коммунистических многонациональных государствах
Большевики и коммунисты верили в возможность преодоления эпохи
буржуазного национализма национального государства. СССР был за¬
думан не как государство-преемник царской империи, а как универсаль¬
ная организация-конкурент в виде союза народов38. Связующим звеном
притязающей на глобальность федерации должен был стать советский
патриотизм, т. е. берущий начало в демократических советах, который
позднее стал партийно-диктаторским конституционным патриотизмом,
как это можно сказать с сегодняшней точки зрения39. Все народы и госу¬
дарства, которые вскоре должны были перенять советскую систему как
политическую, социально-экономическую, социалистическую систему
демократических советов, объединиться с Российской Советской Феде¬
ративной Социалистической Республикой в единый, по тенденции все¬
мирный Союз Советских Социалистических Республик. Только провал
36 Еще вплоть до XX века некоторые чешские и сербские — но никто из польских —
интеллектуалы и политики размышляли о политическом и территориальном объединении
габсбургских западных и восточных славян в стратегический коридор через Бургенланд,
чтобы отделить немцев от венгров (см.: Меморандум № 2 чехословацкой делегации на Па¬
рижской мирной конференции в 1919 году в: Raschhofer 1938. S. 66 и сл.).
37 Капп 1993; Jaszi 1964.
38 Goodman 1960.
39 В обычном словоупотреблении понятие «конституционный патриотизм» соотносится
только с либерально-демократическим, а не с любым формальным толкованием конституции.
393

коммунистических революций в Центральной и Западной Европе и ее
ограничение территориальным ядром Российской империи (без Польши,
Финляндии, Прибалтики и Бессарабии), но прежде всего поворот в по¬
литике в начале 1930-х годов, вызвавший тесное сплетение советского
патриотизма и интернационализма с основными элементами традицион¬
ного российского имперского национализма, привели к тому, что Совет¬
ский Союз стал государством-преемником Российской империи. При этом
вначале универсальное, конституционно-теоретическое понятие «совет¬
ский» очень скоро стало государственно ограниченным, «национальным».
В 1934 году Советский Союз вступил как «нация» в «Лигу Наций», а в
1945 году — в «Организацию Объединенных Наций»40. Политическая
идея государственной нации сохранилась под именем советского наро¬
да, а не советской нации41. В долгосрочной перспективе этот советский
народ должен был усвоить русский язык хотя бы как «второй родной»42.
Это доказывало, что Советский Союз был в основе своей точно таким же
«национализирующим государством», как и Франция, Великобритания
или США, даже если не столь же радикально-ассимиляторским. Слова
«нация» и «национальность» сохранили в Советском Союзе свое тради¬
ционное этническое значение, так же как и «народ» и «народность» во
многих языковых ситуациях. Следовательно, можно было говорить как о
народе, так и о народах Советского Союза.
Если не учитывать возможно не столь существенный факт, что «крас¬
ные цари» не были учредителями наследственных династий, первое
структурное различие между Советским Союзом и традиционными ди¬
настическими империями на континенте и в особенности колониальны¬
ми империями заключалось в следующем. Во-первых, были отменены
традиционные правовые различия между подданными империй и введен
единый гражданский статус. Хотя он никогда не соответствовал требова¬
ниям к понятию гражданина в либеральных демократиях43, однако этот
40 Как пережиток восприятия Советского Союза в качестве союза государств Украин¬
ская и Белорусская ССР остались членами ООН наряду с СССР. Первоначально Сталин
потребовал приема всех 16 республик в члены ООН. Члены Европейского Союза еще вовсе
не собирались отказываться от собственного представительства в международных органи¬
зациях; наоборот, Германия даже претендует на постоянное место в Совете безопасности
ООН. Одновременно с этим все чаще параллельно с представительством государств ЕС на¬
блюдается представительство самой ЕС на международных конференциях и переговорах.
41 Только в некоторых сочетаниях прилагательное «национальный» связывалось с госу¬
дарством, в таких как «национальный гимн», «национальный флаг», «национальная сбор¬
ная» в названиях спортивных команд, выступающих за СССР.
42 По данным Бориса Левицкого, термин «советский народ» был официально введен в
1961 году. (Lewytzkyj 1983. Р. 11). Позже Леонид Брежнев без колебаний отверг предложе¬
ния по созданию «советской нации» и единого государства с одной парламентской камерой
(там же. С. 26).
43 Лепсиус (Lepsius 1990. S. 240-242) указывает на понятие «классовая нация» в ГДР.
394

единый правовой — или же бесправный — статус отличался коренным
образом от правого порядка для разных категорий подданных в полиэтни¬
ческих континентальных империях и заморских колониальных империях.
В Советском Союзе, но не в остальных коммунистических государствах,
существовали долгое время только определенные социально-правовые
различия между жителями города и деревни, но не между этносами или
республиками.
Следующим стуктурным различием было то, что коммунисты отдава¬
ли дань принципу национального государства, по крайней мере из акту¬
ально-тактических или исторически-стратегических соображений. Они
построили внутренний государственный порядок Советского Союза44 и
позднее в Югославии и Чехословакии на национальных принципах. При
этом они во многих случаях сознательно не стремились ко вполне дости¬
жимому оптимальному совпадению этнических и фактических границ,
за которым последовало бы национальное самоопределение на локаль¬
ном уровне, но в общем и целом почти все большие этносы получили
собственную национально-государственную территорию45. В некоторых
случаях этнические меньшинства вместе с их деревнями и городами
были намеренно отделены от их компактной территории проживания
и включены в территории других титульных наций, вероятно, с целью
поддержки тления умеренных национальных конфликтов или же с целью
достижения отдаленной цели — русификации46.
Когда в 1932 году вышел закон о причислении каждого жителя к эт¬
нической, атерриториальной «национальности» и в паспорте появилась
одноименная графа дополнительно к советскому гражданству, коммунис¬
ты переняли важный элемент национальной политики австромарксис-
тов, которую прежде резко критиковали большевики. Однако советские
граждане не могли сами выбирать «национальность» и в дальнейшем
изменять по собственному желанию с соблюдением определенных юри¬
дических процедур, что соответствовало бы либерально-демократичес¬
кому внутригосударственному правовому пониманию47. В либеральных
44 См. в частности: Simon 1986 (особенно s. 169).
45 См., в частности, s. 74 и сл. в данном томе.
46 Zaslavsky 1991. Р. 15.
47 Либерально-демократическое выступление в защиту субъективного понятия нации не
выходит за государственные границы, даже внутри Европейского Союза. Одного только по¬
литического стремления некоего европейца стать или быть французом вовсе недостаточно,
чтобы он был признан как француз. Знаменитый национальный плебисцит остается этатис-
тически ограниченным и управляемым. Если вопрос национальной принадлежности дей¬
ствительно лежит в области субъективного желания и признания, как это сформулировано во
множестве оспаривающих любое «объективное» понятие нации статьях, то в мире завтра же
появился бы миллиард швейцарцев, которым было бы в общем-то все равно, как именоваться,
немецкими или французскими швейцарцами, и учить ли соответствующий язык.
395

демократиях можно, например, изменить свою конфессию48, в комму¬
нистических государствах нельзя было поменять законным путем свою
национальную принадлежность. Только дети от смешанных в этничес¬
ком отношении браков имели в Советском Союзе ограниченное право
выбирать, достигнув совершеннолетия, между «национальностью» отца
и «национальностью» матери, если они не были согласны с решением
родителей, принятым сразу после их рождения.
Причисление граждан к той или иной «национальности» независимо
от места проживания противоречило по своей сути сталинскому террито¬
риальному понятию нации. Именно оно, а не территориальная принадлеж¬
ность постоянного места жительства к той или иной союзной республике
или прочей национально-территориальной единице имело значение с точки
зрения политики национальностей. Личная национальная принадлежность
имела определенное значение только с точки зрения политического пред¬
ставительства, и то лишь в связи с национальной титульной территорией;
в других отношениях национальность была в принципе политически не¬
существенной. Многие правила долевого распределения руководящих по¬
зиций, мест учебы и работы действовали на территории всего Советского
Союза, некоторые распространялись только на соответствующий регион,
прежде всего в тех случаях, когда оказывалось выгодным ставить титуль¬
ную нацию в привилегированное положение.
Официальное причисление к определенной «национальности» стано¬
вилось, таким образом, амбивалентным. Слабые в условиях «свободной
конкуренции» за посты в государственных институтах «национальности»
могли получить определенные привилегии. Это происходило параллельно
поддержке нижних социальных групп или классов с помощью политики
долевого распределения. Любое долевое правило по тенденции означа¬
ет снижение требований к общественной производительности, когда при
этом речь идет не об устранении контрапродуктивных предрассудков, а
о привилегировании слабых групп в качестве компенсации их историче¬
ски сложившегося неравенства возможностей. Однако в то же время юри¬
дическое выделение этнической «национальности» в Советском Союзе
служило причиной не только лишения отдельных «национальностей» их
привилегий, но и дискриминации других «национальностей», причем не
только особенно производительных в силу принципа национальной про¬
порции, но и в силу национальных предрассудков.
В ходе десятилетий у многих людей росло несоответствие между
унаследованной «национальностью» и действительным родным языком,
разговорным языком и эмоциональным и рациональным самопричисле-
нием к той или иной этнической или национальной группе, причем, как
48 Карл Реннер не совсем четко растолковал право на смену национальности. Он тол¬
кует его имлицитно в своей ссылке на церковную модель регулирования национального
вопроса.
396

это ни парадоксально, почти всегда не в пользу русских. Если бы в Со¬
ветском Союзе при проведении переписей населения существовала толь¬
ко категория «родной язык», определяемая на основе преимущественно
разговорного языка, то «русских» насчитывалось бы гораздо больше,
нежели это было по официальным записям «национальности» в паспор¬
тах. К тому же не существовало бы бесконечного, актуального и по сей
день спора о соотношении понятий «русский» и «русскоговорящий», не¬
понятного для многих других стран, где этническая принадлежность или
национальность определяется на основании родного языка. В общем и це¬
лом в Советском Союзе опыт этнонациональной дискриминации, видимо,
переживался сильнее, чем опыт привилегирования, поскольку все 15 го¬
сударств-наследников СССР отменили «пятую графу», т. е. официальное
закрепление «национальности» в паспорте, хотя это еще вовсе не означает,
что этот пункт исчез и из личных дел граждан. В государствах-наследниках
Чехословакии и Югославии категория «национальность» как отличная от
категории «гражданство» в паспорте также была упразднена.
5. Европейский Союз — промежуточный тип между
многонациональной конфедерацией и федерацией
В отличие от Советского Союза, основанный в 1993 году Европей¬
ский Союз не является государством: ни единым, каким был СССР в ка¬
честве фактического государства КПСС, ни федеральным, каким СССР
был в соответствии со своей конституцией, политически значимой — с
очень большими ограничениями — приблизительно до 1987 года. Евро¬
пейский Союз — как до него Европейское Сообщество — занимает про¬
межуточное положение между объединением государств (конфедераци¬
ей) и федеральным государством (федерацией), которое недавно начали
называть также союзом государств, а до этого долгое время называли уже
супранациональной организацией. В этом промежуточном положении
пока конфедеративный характер перевешивает немногие федеративные
компоненты, прежде всего в области аграрной, структурной и граждан¬
ско-правовой политики.
До сих пор европейская интеграция в общем и целом показывает оче¬
видные успехи. Конечно, при ее расширении и углублении постоянно
встречаются предсказуемые и неожиданные препятствия, однако многие
полагают, что исторический процесс европейского единства невозможно
остановить. Правда, и успехи десятилетиями длящейся интеграции могут
оказаться обманчивыми и дать начало дезинтеграции49. Государственные
49 С наступлением застоя в европейском объединении в 1970-е годы произошла так¬
же смена интереса от исследований процессов интеграции к дезинтегарации. (Ср.: Bellers/
Hackel 1990; Groom/ Heraclides 1985).
397

образования могут распасться и после десятилетий и даже столетий их
объединения и целостности, причем обычно уже гораздо позже идут спо¬
ры, в чем же была причина распада: в слишкой сильной централизации
без учета общественной гетерогенности или же в слишком сильной де¬
централизации государственной власти. Успехи европейской интеграции
объясняются, конечно же, экономическим ростом, до сих пор не пере¬
жившим глубоких кризисов. Подобного почти бескризисного роста вряд
ли можно ожидать во все времена. Экономические спады и политические
кризисы скорее всего будут действовать в разной степени на региональ¬
ном и национальном уровнях. Только такие кризизы могут служить пока¬
зателем того, имел процесс государственного объединения долгосрочный
или же эфемерный характер. В случае Европейского Союза сопротив¬
ляемость кризисам зависит от успешной политики национальностей,
поскольку при тяжелых обстоятельствах этнические и национальные
границы внутри общества часто оказываются линиями разлома государ¬
ственного образования. В зависимости от стадии европейского интегра¬
ционного процесса, выработке европейской политики национальностей,
способной найти подобающий выход из тяжелого положения, в случае
тяжелого кризиса могут помешать два феномена: как слишком сильная
децентрализация, так и слишком высокий уровень централизации.
Невзирая на все изъявления поддержки углубления интеграции, сей¬
час еще нельзя предсказать, станет ли Европейский Союз (и если да, то
когда), федеральным государством, какими были, без сомнения, Совет¬
ский Союз и Чехословакия. Напротив, с 1974 года СФРЮ были присущи
в большой степени черты конфедерации, хотя формально она до конца
оставалась федерацией. В соответствии с этим, вину за распад Советско¬
го Союза и Чехословакии возлагают часто на слишком сильную центра¬
лизацию политической системы и недостаточную самостоятельность и
ответственность наций, республик и прочих территориальных единиц50,
в случае Югославии, напротив, на слишком сильную децентрализацию,
ставшую препятствием для общегосударственного преодоления кризи¬
сов. Безусловно, есть большая разница между конфедерацией с элемента¬
ми федерации (ЕС) и федерацией с элементами конфедерации (СФРЮ),
однако противоречия в критике таких промежуточных образований вы¬
являют очень большое структурное сходство. Популярное в современной
Европе обращение к принципу субсидарности подчеркивает на общем
уровне, что в смешанном конфедеративно-федеративном государствен¬
ном образовании возникает естественная необходимость соответствую¬
щего разделения обязанностей на всех государственных уровнях (союз
50 Существуют мнения, высказывающие упреки, что Советский Союз и Чехословакия
слишком много уступают партикулярным этническим и национальным устремлениям и
государственным организационнным принципам. Подробнее об этом см.: Zaslavsky 1991.
S. 14, 21; Linz 1996. S. 316-317, 329-333.
398

государств — национальное государство — государство в составе дру¬
гого государства — регион). Однако использование этого принципа оз¬
начает также беспокойство по поводу слишком сильной централизации,
а главное — не объясняет, какие решения следует принимать на том или
ином государственном уровне. Общественное недовольство может выра¬
жаться в том, что вина за бедственное положение возлагается на несо¬
стоятельность в принятии решений и на недостаточную компетентность
центральных органов сообщества в отношении особых центробежных
интересов сильных составляющих единиц; другие общественные силы
могли бы утверждать совершенно противоположное: ответствейность за
провалы и недостаточную эффективность можно возложить на гиперцен¬
трализм и гипербюрократизм центра.
Хотя федералистское европейское движение уже с 1945 года (в то
время особенно оживленное) ставит целью создание «Соединенных
Штатов Европы», т. е. федеративного европейского государства, однако
большинство европейцев и европейских правительств не стремятся в
настоящее время создать европейскую федерацию даже в долгосрочной
перспективе51. Те жители Европы, которые считают себя в первую очередь
гражданами союза и членами (потенциальной) европейской нации, нахо¬
дятся все еще в микроскопическом меньшинстве. Это зависит не только от
широко распространенных этнических и неотделимых от традиционных
государств ассоциаций слова «нация»52. Однако логика так называемо¬
го политического (гражданского), лишенного этнической связи понятия
нации обязывает рассматривать — по крайней мере в научной литерату¬
ре — потенциальное федеративное европейское государство также в ка¬
честве национального государства, как и Бельгию, Канаду, Швейцарию,
Индонезию или Индию. Неважно, приживется или нет в политическом
употреблении выражение «нация Европа»53 или «европейская нация»,
с эмпирически-аналитической точки зрения европейское движение за
51 В мае 2000 года речь министра иностранных дел Германии на официальном уровне
в некоторых европейских странах послужила толчком для дискуссии о долгосрочной феде¬
рализации Европы. Ей были присущи два новых компонента: образование партикулярной
федерации нескольких «авангардистских» государств в рамках Европейского Союза и со¬
здание европейского парламента из двух палат, депутатов которых предполагалось избирать
непрямым путем (ср.: Fischer 2000).
52 Встречаются несогласные с понятием «европейская нация» из-за часто возникаю¬
щих этнических ассоциаций с понятием нации, по причине традиционного ассоциирования
понятия нации с европейскими партикулярными государствами или же вследствие принци¬
пиального неприятия всего национального, для которых не составляет проблемы говорить
об американской, китайской, индийской или же индонезийской нации, хотя эти нации, воз¬
можно, имеют гораздо больше общих черт с будущей европейской нацией в европейском
федеральном государстве, нежели с относительно малыми нациями французов, британцев,
немцев и итальянцев.
53 Schulze 1994. S. 341.
399

объединение является макронациональным движением со многими сход¬
ными проблемами, подобно всем остальным этнически гетерогенным
национальным движениям. Оно должно уравновесить внутренние парти¬
кулярно-государственные, региональные, этнические, социальные и кон¬
фессиональные различия (национальная интеграция европейцев), а также
обозначить в случае конфликта четкий раздел с теми, кто не принадлежит
к этой большой группе, чтобы обосновать национальную диссоциацию
неевропейцев, т. е. решить, кто имеет, а кто не имеет права стать союзным
европейцем. Механизмы макронационального европейского включения
и отграничения остаются в принципе теми же, что и у традиционного,
«провинциального» национализма датчан, немцев и французов. Супрана¬
ционализм — это не преодоление национализма, это национализм более
высокого уровня, как и субнационализм — это национализм более низ¬
кого уровня, чем уровень исторически данного национального государ¬
ства. Представление о том, что достаточной основой для Европейского
Союза может служить развитая сеть экономических, общественных и го¬
сударственно-институциональных связей, не нуждающаяся в неформаль¬
ном возникновении и намеренном воспитании политического сознания
общности, является, пожалуй, грандиозной иллюзией, которая развеется
при первом же крупном кризисе Европейского Союза.
Здесь не место размышлять о том, как глубоко зайдет дальнейшая
интеграция Европейского Союза в дальнейшем и можно ли повернуть
этот процесс вспять54. Здесь также не место для обсуждения полити¬
чески нормативного и программного вопроса, желаемо ли развитие ин¬
теграции Европы вообще или же только при определенных обстоятель¬
ствах55. Здесь достаточно прогностического предположения, что этот
интеграционнный процесс будет еще некоторое время продолжаться, и
что он, в принципе, конечно же, обратим, как и все прочие структур¬
ные исторические процессы. Интеграция, как и дезинтеграция, должна
быть с политической точки зрения желаема и создаваема, она не явля¬
ется следствием экономической, оборонной, моральной или какой-либо
другой необходимости, давления обстоятельств или так называемой
собственной динамики.
54 Если бы соответствовало истине утверждение о том, что сознание европейской общ¬
ности, некое европейское «мы» раньше зависело от «советской угрозы», а теперь определя¬
ется еще не обнаруженной новой противоположностью сильному внеевропейскому «они»,
то тогда для ускорения европейской интеграции потребовалось бы наличие вновь обретшей
силу антиевропейской России или некоего реального «исламского» вызова, в крайнем слу¬
чае — европейско-североамериканского антагонизма. Если противника или даже «врага»
европейским планам не существует, его следует непременно изобрести — такова логика
макросоциальной теории образования групп и наций, не представляющей себе сообщества
без притивостояния, «мы» не может быть без «они».
55 К тем, кто в сфере немецких общественных наук настроен скептически или против
преобладающей проевропейской тенденции, относится, например, Люббе (Lubbe 1994).
400

Первым существенным отличием Европейского Союза от упомяну¬
тых государственных образований является то, что Европейскому Союзу
еще очень далеко до той степени государственной интеграции, которую
достигли полиэтнические империи и многонациональные государства. С
другой стороны, общественная интеграция, точнее экономическая и со¬
циальная интеграция в смысле интенсивного разделения труда и взаи¬
модействия сфер торговли и производства в Европейском Союзе станет,
пожалуй, более развитой, чем в досовременных империях или в Югос¬
лавии и Советском Союзе. Нерабочие частные контакты поверх границ
западноевропейских государств — внутри и вне Евросоюза — происхо¬
дят сегодня также более часто и интенсивно, чем между большинством
союзных республик СССР и СФРЮ. Иначе говоря, в настоящее время
британцы, французы, португальцы, норвежцы и швейцарцы общаются
между собой тем или иным прямым или косвенным образом в гораздо
большем масштабе, чем это делали несколько лет назад русские, узбеки и
эстонцы в Советском Союзе или же словенцы, сербы и албанцы в Югос¬
лавии. В досовременных империях межэтническая и межрегиональная
коммуникация некоторых частей элиты была уже достаточно высоко раз¬
вита, но это не относилось к основной массе населения. В этом смысле
можно с большими основаниями говорить о наличии западноевропейско¬
го общества, нежели советского или югославского, или же некоего царс¬
ко-российского, османского или габсбургского. При этом под обществом
подразумевается независимая от государства идеологическая конструк¬
ция, не проводящая различий между государственными и общественны¬
ми границами. Это общество является скорее сетью особо интенсивных
отношений между людьми, и потому правильнее было бы говорить об
обобществлении как о процессе, который всевозможными путями пере¬
секает государственные границы. Обострив эту мысль: Западная Европа,
т. е. Европейский Союз, включая Швейцарию, Норвегию и пять малых
государств, находится пока еще на очень низкой стадии развития, по
сравнению с династическими полиэтническими империями и коммунис¬
тическими многонациональными государствами, в том, что касается го¬
сударственной интеграции, и, наоборот, гораздо более развита в плане
общественной интеграции.
Второе существенное отличие Европейского Союза от других госу¬
дарственных образований заключается в добровольности объединения.
Любой важный шаг интеграции должен быть в обязательном порядке
одобрен каждым отдельным государством в парламенте или даже на
плебисците. Это способствует, с одной стороны, большой стабильности
Евросоюза на соответствующей данному моменту стадии, пока еще не
пережившему сильных политических переломов в отдельных государ¬
ствах-членах, но, с другой стороны, это может означать, что ожидаемое
многими углубление Евросоюза в обозримом будущем, возможно, не бу¬
401

дет достигнуто, особенно если число вступающих в него стран постоянно
растет. Необходимое условие единогласного принятия всех важных ре¬
шений (часть которых в будущем, возможно, будет приниматься квали¬
фицированным большинством) дает гарантию того, что государственные
национальные интересы будут и впредь играть выдающуюся роль. В этом
и заключается решающее отличие от династических полиэтнических им¬
перий и коммунистических многонациональных государств, в которых
центральным принимающим решения инстанциям не хватает демократи¬
ческой легитимации. В эпоху народного суверенитета ни тому, ни друго¬
му типу государств не были прощены их изначальные прегрешения: об¬
разование государств, главным образом, через захват и насилие или, как
исключение, путем династической политики браков или наследования.
Конфедеративный процесс возникновения Европейского Союза, привя¬
зывающий любой важный в обозримом будущем шаг интеграции к усло¬
вию консенсуса всех государств-членов, приводит к тому, что некоторые
теоретические модели подхода к этническим и национальным различиям
в Европейском Союзе практически исключаются на длительное время,
если, конечно, в будущем не произойдут политические изменения, кото¬
рые невозможно представить сегодня. Так, сегодня нет еще и намека на то,
что какое-нибудь европейское национальное движение хотело или могло
бы преобразовать Европейский Союз в централистское единое государс¬
тво либо же было бы способно предотвратить с помощью военной силы
выход одного или многих государств-членов (примером может служить
попытка одиннадцати южных штатов выйти из североамериканского со¬
юза в 1861 году). Если в будущие десятилетия какое-нибудь государство
пожелает выйти из Европейского Союза, оно подвергнется, естественно,
значительному политическому и экономическому, но навряд ли военному
давлению с целью помешать ему осуществить задуманное. В сегодняшней
Европе нет значительной политической силы, стремящейся к роспуску су¬
ществующих национальных государств и исторических государств в со¬
ставе других государств для создания единого европейского государства,
которое состояло бы из достаточно крупных и малых чисто админист¬
ративных единиц, образованных после Великой французской революции
по примеру департаментов или же губерний царской России. В случае
умеренного варианта подобное унитарное европейское национальное
движение пыталось бы по швейцарскому образцу свести существующие
европейские нации и национальные группы к чисто языковым группам;
в случае же более радикального варианта оно стремилось бы создать за¬
ново европейский национальный язык или же возвести на этот престол
один из уже существующих языков56, при этом стараясь понизить статус
56 Как правило, при этом имеется в виду самый сильный, с экономической и политичес¬
кой точек зрения, язык, а именно английский, что, однако, дает британцам и ирландцам ко¬
лоссальные социальные преимущества. В Индии пошли другим путем, там национальным
коммуникационным языком всех индийцев служит неиндийский язык, который в качестве
402

языков европейских «аборигенов» до уровня вымирающих местных на¬
речий, образцом чему могут опять-таки служить большие национальные
государства Запада в XIX и XX веках и их обращение с языком нава¬
хо, сиу, бретонцев, басков, корсиканцев, лужичан, валлийцев и многих
других народов. Вряд ли можно предположить, что датчане, эстонцы,
финны, португальцы, а также каталонцы, не говоря уже о немцах, фран¬
цузах и испанцах, смогли бы подчиниться европейскому национальному
движению, которое стремилось бы свести региональные языки до уровня
местных наречий с ограниченным до сферы кухни и бара применением
в обществе. Европейский супранационализм останется и в будущем на
долгое время в основном ассоциативным мультинационализмом, кото¬
рый должен учитывать и будет в той или иной степени считаться со всем
множеством существующих наций, этносов и языков.
Точно так же вряд ли можно ожидать, что Европейский Союз вместо
долгосрочного объединения примерно 36 национальных государств* 57 мо¬
жет стать объединением, состоящим из, например, ста или более регио¬
нов, кантонов или региональных государств в составе других государств
после роспуска национальных государств58. Союз регионов мог бы также
быть создан как единое европейское централистское государство лишь
в результате революционной, может быть даже военной акции, посколь¬
ку добровольный самороспуск существующих сегодня национальных
государств маловероятен. И в том, и в другом случаях для выполнения
намеченного недостает политического субъекта. Границы нынешних на¬
циональных государств и выходящих за пределы еврорегионов языковые
области59 являются всего лишь формами кооперации, а не новыми струк¬
турирующими союз государственными единицами по образцу двух- или
трехъязычных кантонов Швейцарии, служащими заменой существую¬
иностранного не дает привилегий ни одной индийской языковой группе. В Индонезии наци¬
ональным языком стал язык особенно малой языковой группы, чтобы не привилегировать
ни одну большую группу. Что касается Европы, то подходящим европейским общесоюзным
языком мог бы, вероятно, стать ретороманский в Швейцарии или ладинский в Италии, на¬
поминающий классическую латынь, чтобы не пришлось изобретать какого-либо искусст¬
венного языка, перейти на внеевропейский язык и привилегировать британцев и ирландцев,
считая невозможным оживление и модернизацию классической латыни.
57 Это все европейские государства без семи европейских (включая южнокавказские)
стран-членов СНГ и пяти западноевропейских малых государств, статус и право голоса ко¬
торых в будущей Европе еще не определены. Они ни в коем случае не смогут стать просто
членами Европейского Союза, как они стали членами ООН, поскольку они при этом поте¬
ряли бы либо свои суверенитет и равноправие в европейских институтах, либо возникла бы
необходимость введения привилегий, что вряд ли нашло бы понимание среди населения
больших государств. Это говорит в пользу их продолжающейся реальной, но не завершен¬
ной по международному праву интеграции в Европейский Союз.
58 Подробнее об умеренных формах регионализации см.: Nitschke 1999.
59 Kohler-Koch 1996.
403

щим, сравнительно гомогенным в языковом плане национальным госу¬
дарствам и их подъединицам.
Напротив, нельзя полностью исключить возможность того, что ко¬
личество национальных государств в Европейском Союзе когда-нибудь
увеличится не только за счет территориального расширения, но и за счет
того, что то или иное национально-сецессионистское движение добьется
успеха в рамках Евросоюза. Начало этому заложено, к примеру, протес-
танским североирландским, шотландским, каталонским, баскским, кор¬
сиканским, фламандским или валлийским, гренландским и фарерским
национальными движениями. Следует учитывать, что уменьшение значе¬
ния национального суверенитета в рамках Европейского Союза приведет
к ослаблению заинтересованности существующих государств в дальней¬
шем бескомпромиссном сопротивлении национальному сецессионизму,
поскольку нации, государственно отмежевывающиеся друг от друга, ос¬
таются в Евросоюзе во многих отношениях объединенными. Формаль¬
ный прием пяти малых европейских государств в Европейский Союз
уменьшил бы страх больших наций перед засильем малых государств в
Европе в том случае, если бы удалось достичь компромисса между их
ролью как государств и как квазималых государств. В рамках Европей¬
ского Союза национальные сецессии теряют свое значение как фактор
военного ослабления государства или возникновения и усиления военной
угрозы в соседних с ним государствах. Эти будущие сецессии могут в
долгосрочной перспективе носить в Европейском Союзе такой же почти
лишенный драматизма характер, как и отделение нового кантона Юра от
старого кантона Берн в 1978 году. Мирное государственное разделение
Чехии и Словакии шло уже под знаком нового объединения обоих госу¬
дарств в недалеком будущем в рамках Европейского Союза60. Таким обра¬
зом, как бы парадоксально это ни казалось, прогресс европейской интег¬
рации, вероятно, во многих отношениях может способствовать развитию
нового умеренного национализма и возникновению национальных госу¬
дарств. Однако такой интеграционно-имманентный национализм очень
сильно отличался бы от «интегрального» национализма конца XIX —
начала XX века, нацеленного на максимальное удовлетворение нацио¬
нальных интересов и национально-империальное иностранное господ¬
ство над другими нациями. Можно также представить совершенно новый
подход к традиционным проблемам национального присоединительного
сепаратизма и ирредентизма, начала которого обозначились на междуна¬
родных переговорах и в пакете решений по Южному Тиролю и закрепи¬
лись в новых договорах по Северной Ирландии. Там вместо перемещения
государственной границы действует не только уменьшение значимости
государственных границ вообще, как внутри Европейского Союза, но и
60 См. статью Андреаса Рейха в данном издании. Т. 1.
404

скрепленное договорами «вмешательство» совершенно нового типа со
стороны соседних государств в дела исторически оспариваемой области,
а также включение этой области в качестве составной части в соседнее
государство без выхода из данного государства61.
Поэтому многое указывает на то, что государственные структуры
будущего Европейского Союза будут сходны со структурами бывшего
СССР, т. е. возникнет многослойное федеративное и административ¬
ное устройство со следующими уровнями: союзным уровнем, уровнем
национальных государств первого порядка, уровнем регионов со спе¬
цифическим национальным характером и без него, при определенных
условиях уровнями провинций, депертаментов или краев, а также райо¬
нов или округов, и наконец уровнем общин. Уровень регионов со спе¬
цифическим национальным характером или без него можно сравнить с
настоящей ситуацией в России, где в число 89 субъектов федерации вхо¬
дят 21 национальная республика, 10 национальных округов и 1 нацио¬
нальная область нерусских наций. Сходную структуру можно уже найти
в демократической Испании, где по меньшей мере 4 из 17 автономных
сообществ имеют специфический национальный характер. В Италии
тоже есть подобные начала, там 5 регионов из 20 обладают специфиче¬
ским — не обязательно национальным в каждом отдельном случае —
автономным статусом. Даже во Франции два департамента на Корсике,
вероятно, вскоре получат собственный общий статус автономии. В этом
аспекте усиленного внутреннего национально-регионального членения
Европы следует также расценивать условия урегулирования автоном¬
ного статуса Аландских островов в Финляндии, а также Гренландии и
Фарерских островов в Дании.
Пока еще маловероятно, что в Европейском Союзе возобладает единый
подход к этнонациональной проблематике, т. е. станет возможна единая
европейская политика национальностей. С другой стороны, неизбежно
определенное обоюдное сближение, позволяющее сформулировать хотя
бы некоторые основные положения политики национальностей. Конвен¬
ция о региональных языках и языках меньшинств 1995 года дала это¬
му скромное начало. Благодаря введению региональных, федеративных
или автономистских структурных элементов изначально централистские,
унитаристские национальные государства в определенной степени идут
навстречу региональным, регионально-национальным и этническим ус¬
тремлениям. Напротив, в федеративных государствах происходит скорее
усиление федерального центра по сравнению с входящими в него госу¬
дарствами и регионами. Европейский Союз осторожно приближается к
61 Применение подобного комплексного способа решения этнонациональных терри¬
ториальных споров, а не отдельных пунктов договоров могло бы смягчить некоторые из
сегодняшних проблем в Юго-Восточной и Восточной Европе.
405

унификации прав иммигрантов и беженцев, а также к скромным началам
европейских прав меньшинств.
Третьей особенностью Европейского Союза является постоянно из¬
меняющаяся взаимосвязь между национальным государственным граж¬
данством и введенным с 1 января 1993 года евросоюзным гражданством
в соответствии с изменениями в соотношении конфедеративных и феде¬
ративных элементов в структурах Европейского Союза62. Если союзное
гражданство с течением времени приобретет большее значение, и если
миграция в Европе значительно усилится (вероятность и того и другого
очень даже велика), то возникнет проблема, аналогичная существовав¬
шей в трех многонациональных коммунистических государствах: напря¬
женные отношения между «национальностью» (государственным граж¬
данством) и «союзным гражданством».
Однако при этом необходимо учитывать два важных различия. В Ев¬
ропейском Союзе «национальность» представляет собой изначально
строго территориально-государственную характеристику (гражданство
государства), а не этническую, даже если она вследствие внутриевропей-
ской миграции рассматривается преимущественно как этническая. Пор¬
тугальца, нашедшего себе работу в Европе вне Португалии, считают не
гражданином иностранного государства, а прежде всего гражданином Ев¬
ропейского Союза с иностранным языком и принадлежностью к другому
народу (этничностью), и этот происходит все чаще, в соответствии с по¬
степенной утратой правового значения государственного гражданства по
сравнению с союзным. В Советском Союзе, напротив, первичная «нацио¬
нальность» определялась не принадлежностью к республике или району,
с самого начала основным был этнический параметр. Внутриевропейская
миграция предположительно приведет к увеличению сходства европей¬
ских и советских этнических отношений и отношений между «националь¬
ностями» в том смысле, что «национальность» союзного гражданина свя¬
зана с постоянным местом жительства в одном из государств, входящих в
состав союза. В Европе также будет постепенно ослабевать связь «наци¬
ональности» с территорией, поскольку во всех европейских государствах
действует также право происхождения, часто наряду с территориальным
правом. Во французских семьях, живущих в Германии, будут рождаться,
как правило, французские, а не немецкие дети, для которых французский
язык будет родным языком и которые станут французскими гражданами,
хотя, может, и никогда не будут жить во Франции. Таким образом в Евро¬
пе возникнут новые «национальные меньшинства», которые юридически
останутся связанными со страной их происхождения, но живут в другой
62 В будущем наверняка появятся более конкретные сравнительные анализы двухуров¬
невого гражданства в вильгельмовской Германской империи (государственное и импери-
альное гражданство) и в Европейском Союзе.
406

стране. По своему правовому и общественному положению они отли¬
чаются от иностранцев родом из государств вне Европейского Союза, а
также от новых «этнических и национальных меньшинств», состоящих
из приехавших из неевропейских стран и получивших гражданство евро¬
пейского государства лиц и их потомков63.
Второе существенное различие: каждый гражданин Европейского Со¬
юза может в настоящее время совершенно легально иметь две, три или
более «национальности», в Советском Союзе, так же как и в Чехослова¬
кии и Югославии, разрешалось иметь только одну. Даже в Швейцарии
при проведении переписи населения до сих пор можно было причислить
себя лишь к одной языковой группе, что на практике в основном не имело
никакого значения. С множественной «национальностью» в Европейском
Союзе связано право при определенных условиях добровольно отказать¬
ся от прежней «национальности» или сменить ее, хотя пока еще будет по-
прежнему невозможным, как в Советском Союзе, стать союзным гражда¬
нином без всякой «национальности» или причислять себя к «европейской
национальности»64.
Хотя это и не было запланировано, элементы национально-персо¬
нальной автономии становятся заметными в Европейском Союзе, в част¬
ности в том, что «национальное избирательное право» не утрачивается
при переезде на жительство за границу. Хотя и в скромных масштабах,
право участия в выборах почтовым путем лишает территориальной при¬
вязанности наиважнейший в политическом плане граждански-государ-
ственный акт: выбор национального парламента, причем избирающий
национальный суверен может и не присутствовать в национальном госу¬
дарстве, порой и не быть в нем рожденным. В месте проживания, напро¬
тив, некоторые союзные граждане имеют право избирать коммунальный
и европейский парламент, но не национальный парламент этой страны.
В Советском Союзе в отличие от этого представитель какой-либо «на¬
циональности» не имел права выбора в «своей» национально-территори¬
альной единице, если он там не жил.
Постепенной утрате территориального компонента «национальности»
в Европе (гражданства государства, а также связанной с ним этнической
принадлежности) способствуют многочисленные меры по устранению
государственно-правовых барьеров, стоящих на пути внутриевропейской
63 Среди этих новых этнических меньшинств следует, в свою очередь, различать тех,
кто родился не в Европе, и тех, кто родом из государств ЕС, но отказался от его гражданства
или имеют еще одно гражданство страны проживания.
64 В Советском Союзе не разрешалось указывать советскую «национальность»; в
Югославии, напротив, были граждане «югославской национальности» без указания другой
партикулярной национальности. В Чехословакии после Второй мировой войны также не
было больше граждан «чехословацкой национальности».
407

миграции. С 1 января 1993 года существует европейский внутренний ры¬
нок, который должен обеспечить право свободного передвижения и пере¬
мещения для лиц, товаров, услуг и капитала внутри союза как в одном го¬
сударстве. Пока еще не устранены все правовые препятствия, мешающие
коммуникации поверх границ. Шенгенское соглашение 1990 года и пре¬
жде всего соглашение о его осуществлении в 1995 году в 9 государствах
Европейского Союза, действующее сейчас уже в 24 странах, во многом
способствовало развитию беспрепятственного передвижения. Значитель¬
но ускорило европейскую интеграцию введение общей денежной едини¬
цы «евро» с 1999 года при безналичных расчетах, а с 2002 года также
в оплате наличными сначала в 11, сейчас уже в 15 государствах. Евро¬
пейское гражданство действует как демократически-партиципаторное
право пока только при проведении политически менее весомых выборов
на европейском и частично на коммунальном уровне; на национально¬
государственном и региональном уровнях избирательное право по-пре¬
жнему зависит от гражданства государства. Таким образом, политиче¬
ское равноправие и свобода передвижения и проживания пока не достигли
уровня современных демократических федераций и коммунистических
многонациональных государств, однако уже давно в основном превзо¬
шли уровень династических полиэтнических империй с их многочислен¬
ными внутренними границами и правовыми различиями. После устране¬
ния всех правовых и бюрократических препятствий языковые границы,
скорее всего, окажутся существенным барьером для слишком быстрой и
интенсивной миграции, даже если это идет вразрез с интересами многих
предпринимателей, менеджеров и политиков. Но в общем и целом языко¬
вая ассимиляция внутри партикулярных европейских государств не смо¬
жет предотвратить процесс их языковой и этнической гетерогенизации.
Это, а также постепенное возникновение евросоюзного языка вынудит
европейцев разработать такую европейскую политику национальностей,
которая должна будет обобщить опыт потерпевших крушение полиэтни¬
ческих и многонациональных государств и найти компромисс между ас-
симиляционистскими и дифференциалистскими стратегиями.
Литература
Barkey К., Hagen М. von (ed.) ( 1997): After Empire. Multiethnic Societies and Nation¬
building. The Soviet Union and the Russian, Ottoman, and Habsburg Empires. Boulder.
Bauer O. (1924): Die Nationalitatenfrage und die Sozialdemokratie. 2. Aufl. Wien.
Bellers J., Hackel E. (1990): Theorien intemationaler Integration und intemationaler
Organisationen// Rittberger V. (hrsg.): Theorien der Intemationalen Beziehungen.
Opladen. S. 286-310.
408

Deutsch К. W. (1966): Nationalism and Social Communication. An Inquiry into the
Foundations of Nationality. Cambridge; London.
Eotvos J. F. von (1871): Uber die Gleichberechtigung der Nationalitaten in Osterreich,
Pest.
Fischer J. (2000): Das Ziel ist die Europaische Federation // Frankfurter Allgemeine Zeitung.
15.05.2000. S. 15.
Fix E. u. a. (1991): Niedergang des Nationalstaates? Zur konstitutiven Rolle des nation¬
building fur die Genese von Regionalismen. Das Paradigma Belgien. Frankfurt/M.
Gellner E. (1991): Nationalismus und Modeme. Berlin.
Glotz P. (1990): Der Irrweg des Nationalstaats. Stuttgart.
Goodman E. R. (1960): The Soviet Design of a World State. New York; London.
Groom A. J. R., Heraclides A. (1985): Integration and Disintegration // Light M., Groom A. J. R.
(ed.): International Relations. A Handbook of Current Theory. London. P. 174-193.
Haas E. B. (1968): The Uniting of Europe. Stanford.
Haas E. B. (1964): Beyond the Nation-state. Functionalism and International Organization.
Stanford.
Habsburg O. von (1987): Die Reichsidee. Geschichte und Zukunft einer iibemationalen
Ordnung. 2. Aufl. Wien; Munchen.
Hanf T. (1991): Konfliktminderung durch Kulturautonomie. Karl Renners Beitrag zur
Frage der Konfliktregelung in multiethnischen Staaten // Froschel E., Mesner M.,
Ra’anan U. (hrsg.): Staat und Nation in multiethnischen Gesellschaften. Wien.
S. 61-90.
Hobsbawm E. J. (1997): The End of Empires // Barkey K., Hagen M. von (ed.): After Empire.
Multiethnic Societies and Nation-building. The Soviet Union and the Russian, Ottoman,
and Habsburg Empires. Boulder. P. 12-16.
Hobsbawm E. J. (1991): Nationen und Nationalismus. Mythos und Realitat seit 1780.
Frankfurt.
Hoffe O. (1999): Demokratie im Zeitalter der Globalisierung. Munchen.
Hoffmann S. (1966): Obstinate or Obsolete? The Fate of the Nation-state and the Case of
Western Europe // Daedalus. Vol. 95. № 3. P. 862-915.
Hroch M. (1985): Social Preconditions of National Revival in Europe. A Comparative
Analysis of the Social Composition of Patriotic Groups among the Smaller European
Nations. Cambridge.
Inalcik H., Quataert D. (ed.) (1994): An Economic and Social History of the Ottoman
Empire, 1300-1914. Cambridge.
Egbert J. (1994): Demokratie und Nationalismus alias Patriotismus — Einheit oder
Widerspruch// Nationale und andere Solidarstrukturen / Norges Forskningsrad —
Stifterverband fur die Deutsche Wissenschaft. Oslo. S. 61-96.
Egbert J. (1992): Die Bedeutung der osterreichischen sozialdemokratischen
Nationalitatentheorie fur die gegenwartige Nationalitatenpolitik in Europa // Hertzfeldt L.
(hrsg.): Die Sowjetunion. Zerfall eines Imperiums. Frankfurt. S. 103-125.
Jaszi O. (1964): The Dissolution of the Habsburg Monarchy. Chicago; London.
409

Kann R. A. (1993): Geschichte des Habsburgerreiches 1526 bis 1918. 3. Aufl. Wien; Koln;
Weimar.
Kant I. (1970): Vom Ewigen Frieden (1795) // Werke. Darmstadt. Bd. 9.
Kappeler A. (1992): Russland als Vielvolkerreich. Entstehung, Geschichte, Zerfall.
Munchen.
Kohn H. (1950): Die Idee des Nationalismus. Ursprung und Geschichte bis zur Franzosischen
Revolution. Heidelberg.
Kohler-Koch B. (1996): Regionen im Mehrebenensystem der EU // Konig T. u. a. (hrsg.):
Das europaische Mehrebenensystem. Frankfurt; New York.
Landau J. M. (1995): Pan-Turkism. From Irredentism to Cooperation. London.
Larat F. (2000): Instrumentalisierung des kollektiven Gedachtnisses und europaische
Integration // Frankreich-Jahrbuch 2000. Opladen. S. 187-201.
Lemberg E. (1964): Nationalismus. 2 Bd. Reinbek.
Lepsius M. R. (1990): Interessen, Ideen und Institutionen. Opladen.
Lewytzkyj B. (1983): «Sovetskij narod» — «Das Sowjetvolk». Nationalitatenpolitik als
Instrument des Sowjetimperialismus. Hamburg.
Linz J. J., Stepan A. (1996): Problems of Democratic Transition and Consolidation.
Baltimore; London.
Lubbe H. (1994): Abschied vom Superstaat. Vereinigte Staaten von Europa wird es nicht
geben. Berlin.
Matuz J. (1994): Das Osmanische Reich. Grundlinien seiner Geschichte. 3. Aufl.
Darmstadt.
Mommsen H. (1963): Die Sozialdemokratie und die Nationalitatenfrage im Habsburgischen
Vielvolkerstaat. Wien.
Motyl A. J. (1997): Thinking about Empire // Barkey K., Hagen M. von (ed.): After Empire.
Multiethnic Societies and Nation-building. The Soviet Union and the Russian, Ottoman,
and Habsburg Empires, Boulder. P. 19-29.
Nipperdey T. (1998): Deutsche Geschichte 1866-1918. Munchen. Bd. 2.
Nitschke P. (hrsg.) (1999): Die Europaische Union der Regionen. Subpolity und Politik der
dritten Ebene. Opladen.
Popovici A. C. (1906): Die Vereinigten Staaten von Gross-Osterreich. Leipzig.
Renner K. (1918): Das Selbstbestimmungsrecht der Nationen in besonderer Anwendung auf
Oesterreich. Leipzig; Wien.
Rokkan S. (1979): Die vergleichende Analyse der Staaten- und Nationenbildung // Zapf W.
(hrsg.): Theorien des sozialen Wandels. Konigstein. S. 228-252.
Schulze H. (1994): Staat und Nation in der europaischen Geschichte. Munchen.
Shaw S. J. (1971): Das Osmanische Reich und die modeme Turkei // Fischer W. Bd. 15. Der
Islam II. Frankfurt. S. 24-159.
Simon G. (1986): Nationalismus und Nationalitatenpolitik in der Sowjetunion. Baden-Baden.
Smith A. D. (1986): The Ethnic Origins of Nations. Oxford.
Suny R. G. (1995): Ambiguous Categories: States, Empires and Nations// Post-Soviet
Affairs. Vol. 11. № 2. P. 185-196.
410

Tilly С. (1997): How Empires End// Barkey K., Hagen M. von (ed..): After empire.
Multiethnic Societies and Nation-building. The Soviet Union and the Russian, Ottoman,
and Habsburg Empires. Boulder. P. 1-11.
Wehler H.-U. (1995): Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 3. Munchen.
Wehler H.-U. (1962): Sozialdemokratie und Nationalstaat. Wurzburg.
Wordehoff B. (1986): Die mythische Kraft in der Kapuzinergruft. Die mythische Kraft der
Reichsidee // Die Zeit. 8.8.1986.
Zaslavsky V. (1991): Das russische Imperium unter Gorbatschow. Seine ethnische Struktur
und ihre Zukunft.
Zimmerling R. (1991): Exteme Einfliisse auf die Integration von Staaten. Freiburg;
Munchen.

Дополнительная библиография
к отдельным статьям*
Национализм — общая литература
Вагапу Z., Moser R. G. (ed.) (2005): Ethnic Politics after Communism. Ithaca et. al.
Beiner R. (ed.) (1999): Theorizing Nationalism. New York.
Berlin I. (1990): Der Nationalismus. Frankfurt/M.
Blaschke J. (hrsg.) (2005): Nation-state Building. Processes and Cultural Diversity.
Berlin.
Bluckert K. (2000): The Church as Nation. A Study in Ecclesiology and Nationhood.
Brussels.
Bulmer М.» Solomos J. (ed.) (2004): Researching Race and Racism. London et al.
Canovan M. (1996): Nationhood and Political Theory. Cheltenham et al.
Faulenbach B., Timmermann H. (hrsg.) (1993): Nationalismus und Demokratie.
Essen.
Giddens A. (1985): The Nation-state and Violence. Volume Two of A Comparative
Critique of Historical Materialism. Cambridge.
Hall J. H. (ed.) (1998): The State of the Nation. Ernest Gellner and the Theory of
Nationalism. Cambridge.
Jansen C., Borggrafe H. (2007): Nation — Nationalist — Nationalismus.
Frankfurt/M.
Judt T, Lacome D. (ed.) (2004): Language, Nation, and State: Identity Politics in
a Multilingual Age. Basingstoke et al.
Lehning P. B. (ed.) (1998): Theories of Secession. London et al.
Lowy M. (1999): Intemationalismus und Nationalismus. Kritische Essays zu
Marxismus und «nationaler Frage». Koln.
Motyl A. J. (1999): Revolutions, Nations, Empires. Conceptual Limits and
Theoretical Hossibilities. New York.
* В составлении библиографии участвовали: Дмитрий Эпштейн, Марк Франкен, Алек¬
сандра Гуйжон, Катрин Хофманн, Тина Штегмюллер и Клаудиа Вагнер.
412

Naimark N. M. (2001): Fires of Hatred. Ethnic Cleansing in Twentieth Century.
Cambridge.
Smith A. D. (1995): Nations and Nationalism in a Global Era. Cambridge.
Smith A. D. (1991): National Identity. London.
Smith A. D. (1988): The Ethnic Origins of Nations. Oxford.
Sollors W. (ed.) (1996): Theories of Ethnicity. A Classical Reader. Basingstoke.
Thompson R. H. (1989): Theories of Ethnicity. A Critical Appraisal. New York.
Winkler H. A., Kaelble H. (hrsg.) (1995): Nationalismus — Nationalitaten —
Supranationalitat. Stuttgart.
Национализм в Восточной Европе
Хюбнер К. (2001): Нация. От забвения к возрождению. М.
Aligisakis М., Bellet М. de, Saint-Ouent F., Sidjanski D. (1997): Nationalismes en
Europe centrale et orientale: conflits ou nouvelles cohabitations? Geneve.
Allcock J. B. (1992) (3rd ed.): Border and Territorial Disputes. Harlow.
Anderson M. (2000): States and Nationalism in Europe since 1945. London.
Arbeitskreis fur Nationalitaten- und Regionalprobleme in der Sowjetunion,
Ostmittel- und Sudosteuropa: Nationalitaten- und Regionalprobleme in
Osteuropa. Koln.
Balla B., Sterbling A. (ed.) (1998): Ethnicity, Nation, Culture. Central and East
European perspectives. Hamburg.
Barany Z. (1994): Mass-elite Relations and the Resurgence of Nationalism in
Eastern Europe в: European Security. Vol. 3 (1). P. 162-181.
Behrendt L.-D., Geier W., Kalbe E. (1995): Nationwerdung in Osteuropa. Prozesse,
Identitatssuche, Konflikte. Osnabriick.
Berglund S. (2001): Challenges to democracy. Eastern Europe Ten Years after the
Collapse of Communism. Cheltenham.
Bianchini S., Soup P. (ed.) (1995): The Yugoslav War, Europe and the Balkans.
How to Achieve Security? Ravenna.
Bibo I. (1992): Die Misere der osteuropaischen Kleinstaaterei. Frankfurt/M.
Bookman M. Z. (1994): Economic Decline and Nationalism in the Balkans. New
York.
Borland J., Day G., Sowa K. Z. (ed.) (2002): Political Borders and Cross-border
Identities at the Boundaries of Europe. Rzeszow.
Bosshart-Pfluger C. (hrsg.) (2002): Nation und Nationalismus in Europa. Kulturelle
Konstruktion von Identitaten. Festschrift fur Urs Altermatt. Frauenfeld.
Brubaker R. (2003): Nationalism refrained. Nationhood and the National Question
in the New Europe. Cambridge.
413

Brunner G. (1996): Nationalitatenprobleme und Minderheitenkonflikte in
Osteuropa, updated and completely revised edition. Gutersloh.
Brunner G. (1995): Osteuropa zwischen Nationalstaat und Integration. Berlin.
Brunner G. (1987): Die Rechtsstellung ethnischer Minderheiten in Siidosteuropa //
Schonfeld, Roland (hrsg.): Nationalitatenprobleme in Siidosteuropa. Munchen.
S. 39-72.
Brunner G., Meissner B. (hrsg.) (1982): Nationalitatenprobleme in der Sowjetunion
und Osteuropa. Koln.
Burg S. L. (1996): War or Peace? Nationalism, Democracy, and American Foreign
Policy in the Post-communist Europe. New York.
Caratan B. (1997): The New States and Nationalism in Eastern Europe//
International Politics. Vol. 34 (3). P. 285-302.
Carter F. W, Norris H. T. (ed.) (1996): The Changing Shape of the Balkans.
London.
Castellan G. (1994): Histoire des peuples d’Europe centrale. Paris.
Cohen S. J. (1999): Politics without a Past. The Absence of History in Postcommu¬
nist Nationalism. Durham.
Cordell K. (ed.) (2000): The Politics of Ethnicity in Central Europe. New York.
Dauderstadt M. (1999): PulverfaB ohne Boden. Neuordnung und Wiederaufbau in
Siidosteuropa. Bonn.
Decaux E., Pellet A. (dir.) (1996): Nationalite, minorites et succession d’Etats en
Europe de 1’Est. Actes du colloque de Pragues (22-24 septembre 1994). Paris.
Detrez R., Plas P. (ed.) (2005): Developing Cultural Identity in the Balkans.
Convergence vs. Divergence. Brussels.
Dunn D. J. (ed.) (1987): Religion and Nationalism in Eastern Europe and the Soviet
Union. Boulder.
Dunn S., Fraser T. G. (ed.) (1996): Europe and Ethnicity. The First World War and
Contemporary Ethnic Conflict. London.
Ehlers K. (1991): Mit Gewalt zur Demokatie? Im Labyrinth der nationalen
Wiedergeburt zwischen Asien und Europa. Hamburg.
Flacke M. (hrsg.) (1998): Mythen der Nationen. Ein europaisches Panorama.
Munchen u. a.
Foucher M. (dir) (1994): Les minorites en Europe centrale et orientale.
Strasbourg.
Friedrich C., Menzel B. (hrsg.): Osteuropa im Umbruch. Frankfurt/M.
Galbreath D. J. (2005): Nation-Building and Minority politics in Post-socialist
States. Interests, Influence and Identities in Estonia and Latvia. Stuttgart.
Gellner E. (1996): Nationalismus in Osteuropa. Wien.
Golubovic Z. (1999): Models of Identities in Postcommunist Societies.
Washington.
414

Gresh A. (dir.) (1993): A 1’Est, les nationalismes contre la democratic? Bruxelles.
Griffiths S. I. (1993): Nationalism and Ethnic Conflict. Threats to European
Security, Oxford.
Hagendoom L. (2000): European Nations and Nationalism. Theoretical and
Historical Perspectives. Aidershot et al.
Hall D., Danta D. (ed.) (1996): Reconstructing the Balkans. A Aeography of the
New Southeast Europe. Chichester.
Hatschikjan M. A., Weilemann P. R. (hrsg.) (1995): Nationalismen im Umbruch.
Ethnizitat, Staat und Politik im neuen Osteuropa. Koln.
Heller W. u. a. (hrsg.) (2007): Ethnizitatinder Globalisierung. ZumBedeutungswandel
ethnischer Kategorien in Transformationslandem Sudosteuropas. Munchen.
Hermet G. (1996): Histoire des nations et du nationalisme en Europe. Paris.
Heuberger V. u. a. (hrsg.) (1994): Nationen, Nationalitaten, Minderheiten. Probleme
des Nationalismus in Jugoslawien, Ungam, Rumanien, der Tschechoslowakei,
Bulgarien, Polen, der Ukraine, Italien und Osterreich 1945-1990. Wien.
Heuberger V., Suppan A., Vyslonzil E. (hrsg.) (1996): Brennpunkt Osteuropa.
Minderheiten im Kreuzfeuer des Nationalismus. Wien.
Hirschhausen U. von, Jdm L. (hrsg.) (2001): Nationalismen in Europa. West- und
Osteuropa im Vergleich. Gottingen.
Hroch M. (2000): Social Preconditions of National Revival in Europe.
A Comparative Analysis of the Social Composition of Patriotic Groups among
the Smaller European Nations. New York.
Ignatieff M. (1996): Reisen in den neuen Nationalismus. Frankfurt/M.
Ignatieff M. (1993): Blood and Belonging. Journeys into the New Nationalism.
New York.
Inoue K. (ed.) (1998): Quest for Models of Coexistence. National and Ethnic
Dimensions of Changes in the Slavic Eurasian World. Papers and proceedings of
an International Symposium held in Sapporo. Japan. 16-18.7.1997. Sapporo.
Jajesniak-Quast D. u. a. (hrsg.) (2006): Soziale Konflikte und nationale Grenzen in
Ostmitteleuropa. Festschrift fur Helga Schultz zum 65. Geburtstag. Berlin.
Kemlein S. (hrsg.) (2000): Geschlecht und Nationalismus in Mittel- und Osteuropa
1848-1918. Osnabruck.
Kemp W. A. (1999): Nationalism and Communism in Eastern Europe and the
Soviet Union. A basic Contradiction? Basingstoke.
Knippenberg H., Markusse J. (ed.) (1999): Nationalising and Denationalising
European Border Regions 1800-2000. Views from Geography and History.
Dordrecht.
Kolsto P. (2000): Political Construction Sites. Nation-building in Russia and the
Post-Soviet states, Boulder.
Kostecki W. (2000): Transformations of Post-communist State., Basingstoke.
415

Krasnov V. (1991): Russia Beyond Communism. A Chronicle of National Rebirth,
Boulder.
Kriesi H. (1999): Nation and National Identity. The European Experience in
Perspective. Chur.
Krizan M. (1995): Postkommunistische Wiedergeburt ethnischer Nationalismen
und der Dritte Balkan-Krieg // Osteuropa. Bd. 45 (3). S. 201-218.
Kroll F.-L., Niedobitek M. (hrsg.) (2005): Vertreibung und Minderheitenschutz in
Europa. Berlin.
Kurti L., Langman J. (ed.) (1997): Beyond Borders. Remaking Cultural Identities
in the New East and Central Europe. Boulder.
Lampe J. R., Mazower M. (ed.) (2004): Ideologies and National Identities. The
Case of Twentieth-century Southeastern Europe. Budapest.
Latawski P. (ed.) (1995): Contemporary Nationalism in East Central Europe.
London.
Liebich A. (1997): Les minorites nationales en Europe centrale et orientale.
Geneve.
Liebich A., Reszler A. (dir.) (1993): L’Europe centrale et ses minorites: vers une
solution europeenne? Paris.
Lowe H.-D. (hrsg.) (2000): Minderheiten, Regionalbewusstsein und Zentralismus
in Ostmitteleuropa. Koln.
Ludwig K. (1993): Europa zerfallt. Volker ohne Staaten undder neue Nationalismus.
Reinbek.
Maier K. (1998): Konfession und Nationalismus in Ostmitteleuropa. Kirchen und
Glaubensgemeinschaften im 19. und 20. Jahrhundert. Luneburg.
Mandelbaum M. (2000): The New European Diasporas. National Minorities and
Conflict in Eastern Europe. New York.
Mark R. A. (1997): «Neue Nationalismen» und Minderheitenkonflikte in einigen
Nachfolgestaaten der Sowjetunion. Versuch einer Bilanz // Deutsche Studien.
Bd. 34(135-136). S. 337-355.
Maslowski M. (1995): Identite(s) de 1’Europe centrale. Paris.
Merdjanova I. (2002): Religion, Nationalism, and Civil Society in Eastern Europe.
The Postcommunist Palimpsest. Lewiston.
Michel B. (1995): Nations et nationalismes en Europe centrale: 19e-20e siecles.
Paris.
Mommsen M. (hrsg.) (1992): Nationalismus in Osteuropa. Gefahrvolle Wege in
die Demokratie. Munchen.
Morison J. (2000): Ethnic and National Issues in Russian and East European
History. Selected papers from the Fifth World Congress of Central and East
European Studies in Warsaw 1995. Basinstoke.
Myhill J. (2006): Language, Religion and National Identity in Europe and the
Middle East. A Historical Study. Amsterdam.
416

Naimark N. M. (2001): Fires of Hatred. Ethnic Cleansing in Twentieth-century
Europe. Cambridge.
Nationalite, ethnicite et Etat en Europe centrale et du Sud-Est au 20eme siecle
(1993) // Revue Roumaine d’Etudes Internationales. № 27. P. 237-280.
Pavkovic., A., Koscharsky H., Czamota A. W. (ed.) (1995): Nationalism and
Postcommunism. A Collection of Essays. Aidershot.
Pierre-Caps S. (1995): La multination: 1’avenir des minorites en Europe centrale
et orientale. Paris.
Poulton H. (1994): The Balkans. Minorities and States in Conflict. Reprint.
London.
Prizel I. (1998): National Identity and Foreign Policy. Nationalism and Leadership
in Poland, Russia and Ukraine. Cambridge et al.
Rau Z. (ed.) (1991): The Reemergence of Civil Society in Eastern Europe and the
Soviet Union. Boulder.
Reinprecht C., WeiB H. (1998): Demokratischer Patriotismus oder ethnischer
Nationalismus in Ost-Mitteleuropa? Empirische Analysen zur nationalen
Identitat in Ungam, Tschechien, Slowakei und Polen. Wien.
Roshwald A. (2001): Ethnic Nationalism and the Fall of Empires. Central Europe,
Russia, and the Middle East 1914-1923. London.
Roudometof V. (1996): The Consolidation of National Minorities in Southeastern
Europe // Journal of Political and Military Sociology. Vol. 24 (2). P. 189-207.
Roux M. (dir.) (1992): Nations, etat et territoire en Europe de 1’Est et en URSS.
Paris.
Roy O. (2000): The New Central Asia. The creation of Nations. New York.
Rupesinghe K., King P., Vorkunova O. (ed.) (1992): Ethnicity and Conflict in a
Post-communist World. The Soviet Union, Eastern Europe and China. New
York.
Rupnik J. (dir.) (1995): Le dechirement des nations. Paris.
Schodl G. (1990): Formen und Grenzen des Nationalen. Beitrage zu nationaler
Integration und Nationalismus im ostlichen Europa. Erlangen.
Schonfeld R. (hrsg.) (1987): Nationalitatenprobleme in Siidosteuropa. Munchen.
Schopflin G. A. (2000): Nations, Identity, Power. The New Politics of Europe.
London.
Schulze H. (1999): Staat und Nation in der europaischen Geschichte. Munchen.
Seewann G. (hrsg.) (1995): Minderheiten als Konfliktpotential in Ostmitteleuropa
und Siidosteuropa. Munchen.
Shams ud din (ed.) (1999): Nationalism in Russia and Central Asian Republics.
Unfinished democratic revolution. New Delhi.
Smith G. (1998): Nation-building in the Post-Soviet Borderlands. The Politics of
National Identities. Cambridge.
417

Solchanyk R. (1990): Ukraine, Belorussia, and Moldavia. Imperial Integration,
Russification, and the Struggle for National Survival // Hajda L.,
Beissinger M. R. (ed.): The Nationalities Factor in Soviet Politics and Society.
Boulder. P. 175-203.
Sugar P. F. (1999): East European Nationalism, Politics and Religion. Aidershot.
Sugar P. F. (ed.) (1995): Eastern European Nationalism in the Twentieth Century.
London.
Sugar P. F., Lederer I. J. (ed.) (1994): Nationalism in Eastern Europe. Seattle.
Sundhaussen H., Hansel H. (hrsg.) (2001): Konfliktregionen Sudosteuropas im
Zeitalter des Nationalismus. Berlin.
Szabo M. (1994): Nation-State, Nationalism and the Prospects for Democratization
in East Central Europe // Communist and Post-Communist Studies. Vol. 27 (4).
P. 377-399.
Timmermann H. (hrsg.) (1999): Nationalismus und Nationalbewegung in Europa
1914-1945. Berlin.
Timmermann H. (hrsg.) (2001): Nationalismus in Europa nach 1945. Berlin.
Tismaneanu V W. (2002): Discomforts of Victory. Democracy, Liberal Values, and
Nationalism in Post-communist Europe. San Domenico.
Uhlig C. (1998): Die Renaissance der nationalen Frage in Osteuropa. Ein
Forschungsproblem der deutschen Geschichts- und Sozialwissenschaften//
Osteuropa. Bd. 48 (2). S. 160-172.
Weiss H., Reinprecht C. (1998): Demokratischer Patriotismus oder ethnischer
Nationalismus in Ostmitteleuropa? Empirische Analysen zur nationalen Identitat
in Ungam, Tschechien, Slowakei und Polen. Wien.
White G. W. (2000): Nationalism and Territory. Constructing Group Identity in
Southeastern Europe. Lanham.
Wicker H.-R. (1998): Nationalismus, Multikulturalismus und Ethnizitat. Beitrage
zur Deutung von sozialer und politischer Ausgrenzung. Bem.
Williams C., Sfikas T. D. (ed.) (1999): Ethnicity and Nationalism in Russia, the
CIS and the Baltic States. Aidershot.
WoolfS. (ed.) (1999): Nationalism in Europe, 1815 to the Present. London.
Советский национализм
Бюттнер P., Дубина В., Леонов М. (ред.) (2001): Проблемы национальной
идентификации, культурные и политические связи России со странами
Балтийского региона в XVIII-XX веках. Самара.
418

Beissinger M. R. (2002): Nationalist Mobilization and the Collapse of the Soviet
State. Cambridge.
Beissinger M. R., Hajda L. (1990): Nationalism and Reform in Soviet Politics //
Hajda, Lubomyr / Beissinger, Mark R. (ed.): The Nationalities factor in Soviet
Politics and Society. Boulder. P. 305-322.
Berton-Hogge R. (1991): La lutte pour le pouvoir en URSS: de la «parade des
souverainetes» a la chute de 1’Empire// Problemes politiques et sociaux.
№ 663-664. P. 3-106.
Bialer S. (ed.) (1989): Politics, Society and Nationality inside Gorbachev’s Russia.
Boulder.
Brandenberger D. (2002): National Bolshevism. Stalinist Mass Culture and the
Formation of Modem Russian National Identity 1931-1956. Cambridge.
Brubaker R. (1997): Nationhood and the National Question in the Soviet Union
and post-Soviet Eurasia. An Institutionalist Account // Oommen T. K. (ed.):
Citizenship and National Identity. From Colonialism to Globalism. New Delhi.
P. 85-119.
Brudny Y. M. (1998): Reinventing Russia. Russian Nationalism and the Soviet
State 1953-1991. Cambridge.
Carrere d’Encausse H. (1990): La gloire des nations ou la fin de 1’Empire sovietique.
Paris.
Carrere d’Encausse H. (1978): L’Empire delate: la revolte des nations en URSS.
Paris.
Carrere d’Encausse H. (1979): Risse imRoten Imperium. DasNationalitatenproblem
in der Sowjetunion. Wien.
Chulos C. J., Remy J. (ed.) (2002): Imperial and National Identities in Pre¬
Revolutionary, Soviet, and Post-Soviet Russia. Helsinki.
Clemens W. C. Jr. (1997): Who or What Killed the Soviet Union? How Three
Davids undermined Goliath// Nationalism and Ethnic Politics. Vol. 3 (1).
P. 136-158.
Conquest R. (ed.) (1986): The Last Empire. Nationality and the Soviet Future,
Stanford.
Denber R. (ed.) (1992): The Soviet Nationality Reader. The Disintegration in
Context. Boulder.
Deyermond R (2000): Competing Sovereignties in the Former Soviet Union.
Colchester.
Drobizheva L., Gottemoeller R., McArdle Kelleher C. et al. (1996) (ed.): Ethnic
Conflict in the Post-Soviet World. Case Studies and Analysis. Armonk.
Duncan R. W., Holman P. G. Jr. (ed.) (1994): Ethnic Nationalism and Regional
Conflict. The Former Soviet Union and Yugoslavia. Boulder.
Dunlop J. B. (1993): The Rise of Russia and the Fall of the Soviet Empire.
Princeton.
419

Fowkes В. (1997): The Disintegration of the Soviet Union. A Study in the Rise and
Triumph of Nationalism. Basingstoke.
Geiss I., VerfuB K., Wunderer H. (1995): Der Zerfall der Sowjetunion. Frankfurt/M.
Gleason G. (1990): Federalism and Nationalism. The Struggle for Republican
Rights in the USSR. Boulder.
Grotzky J. (1991): Konflikt im Vielvolkerstaat. Die Nationen der Sowjetunion im
Aufbruch. Munchen.
Kaiser R. J. (1994): The Geography of Nationalism in Russia and the USSR.
Princeton.
Khazanov A. M. (1994): The Collapse of the Soviet Union. Nationalism during
Perestroika and Afterwards // Nationalities Papers. Vol. 22 (1). P. 157-174.
King P. (1992): The Future of the Soviet Union. Deconstruction versus
Disintegration // Rupesinghe, Kumar/ King, Peter/ Vbrkunova, Olga (ed.):
Ethnicity and Conflict in a Post-communist World. The Soviet Union, Eastern
Europe and China. New York. P. 1-40.
Kocjubinskij D. A. (2001): Russki nacionalizm v nachale XX stoletija. Rozhdenie
i gibel’ ideologii Vserossiyskogo Nacional’nogo Soyuza. Moskva.
LapidusG. W. (1995): Gorbachev’s Nationalities Problem //Dallin A., Lapidus G.W.
(ed.): The Soviet System. From Crisis to Collapse. Boulder et al.
Lapidus G. W. (1992): The «Nationality» Question in the Soviet Union. New York.
Lapidus G. W., Zaslavsky V, Goldman P. (ed.) (1992): From Union to
Commonwealth. Nationalism and Separatism in the Soviet republics.
Cambridge.
Lewytzkyj B. (1983): «Sovetskij narod» — «Das Sowjetvolk». Nationalitatenpoli-
tik als Instrument des Sowjetimperialismus. Hamburg.
Lukic R., Lynch A. (1996): Europe from the Balkans to the Urals. The disintegration
of Yugoslavia and the Soviet Union. Oxford.
Meyer G. (1990): Nationalitatenkonflikte in der Sowjetunion. Koln.
Mommsen M. (1992): Von der Union der Sozialistischen Sowjetrepubliken zur
Gemeinschaft Unabhangiger Staaten // Mommsen M. (hrsg.) (1992): Nationalismus
in Osteuropa. Gefahrvolle Wege in die Demokratie. Munchen. S. 18-46.
Motyl A. J. (1987): Will the Non-Russians Rebel? State, Ethnicity, and Stability in
the USSR. Ithaca.
Motyl A. J. (1990): Sovietology, Rationality, Nationality. Coming to Grips with
Nationalism in the USSR. New York.
Motyl A. J. (ed.) (1992): The Post-Soviet Nations. Perspectives on the Demise of
the USSR. New York.
Nahaylo B., Swoboda V. (1990): Soviet Disunion. A History of the Nationalities
problem in the USSR. London.
Oswald I. (2000): Die Nachfahren des «homo sovieticus». Ethnische Orientierung
nach dem Zerfall der Sowjetunion. Munster.
420

Pavkovic A., Koscharsky H., Czamota A. W. (ed.) (1995): Nationalism and
Postcommunism. A Collection of Essays. Aidershot.
Radvanyi J. (1990): L’URSS: regions et nations. Paris.
Schlichting U. (1991): Strukturprobleme der Perestrojka. Die Nationalitatenfrage 11
Ehrhart, Hans-Georg (hrsg.): Die «sowjetische Frage». Integration oder Zerfall?
Baden-Baden. S. 19^42.
Shaw D. J. B. (1996): Ethnic Relations and Federalism in the Soviet Era// Shaw
D. J. B. (ed.): The Post-Soviet Republics: A Systematic Geography. Harlow.
P. 23-33.
Simon G. (1996): Das Ende der Sowjetunion. Ursachen und Zusammenhange//
AuBenpolitik. Bd. 47 (1). S. 9-21.
Simon G. (1994): Warum zerbrach das sowjetische Vielvolkerimperium?
B: Schlegel D. (hrsg.): Der neue Nationalismus. Ursachen, Chancen, Gefahren,
Schwalbach/Ts. S. 99-109.
Simon G., Simon N. (1993): Verfall und Untergang des sowjetischen Imperiums.
Munchen.
Slezkine Y. (1996): The USSR as a Communal Apartment or How a Socialist State
Promoted Ethnic Particularism // Eley G., Suny R. G. (ed.): Becoming National.
A Reader. Oxford. P. 203-238.
Smith G. (1995): Federation, Defederation and Refederation. From the Soviet
Union to Russian Statehood// Smith G. (ed.): Federalism. The Multiethnic
Challenge. London et al. P. 157-179.
Smith G. (ed.) (1990): The Nationalities Question in the Soviet Union. London/
New York.
Smith G. (1989): Gorbachev’s Greatest challenge. Perestroika and the National
Question // Political Geography Quarterly. Vol. 8 (1). P. 7-20.
Stolting E. (1990): Eine Weltmacht zerbricht. Nationalitaten und Religionen in der
UdSSR. Fankfurt/M.
Suny R. G. (1995): State, Civil Society and Ethnic Cultural Consolidation in the
USSR. Roots of the National Question // Dallin A., Lapidus G. W. (ed.): The
Soviet system. From Crisis to Collapse. Boulder. P. 351-364.
Suny R. G., Martin T. (ed.) (2002): A State of Nations. Empire and Nation-making
in the Age of Lenin and Stalin, Reprint, Oxford.
Szporluk R. (2000): Russia, Ukraine, and the Breakup of the Soviet Union.
Stanford.
Tinguy A. de (dir.) (1998): L’effondrement de 1’empire sovietique. Bruxelles.
Tuminez A. S. (2000): Russian Nationalism since 1856. Ideology and the Making
of Foreign Policy. Lanham.
Uijewicz C. (1991): «L’URSS» des independances// Problemes politiques et
sociaux. № 670 (27). S. 68.
421

Югославский национализм
Allcock J. В. (1996): Borders, States, Citizenship. Unscrambling Yugoslavia//
Carter F. W., Norris H. T. (ed.): The Changing Shape of the Balkans. London.
P. 63-79.
Banac I. (1984): The national Question in Yugoslavia. Origins, History, Politics,
Ithaca et al.
Batakovic D. T. (1994): Yougoslavie: nations, religions, ideologies. Lausanne.
Baudson G. (1993): L’Europe des fous ou la destruction de la Yougoslavie. Paris.
Bennett C. (1995): Yugoslavia’s Bloody Collapse. Causes, Course and
Consequences. London.
Bianchini S., Soup P. (ed.) (1995): The Yugoslav War, Europe and the Balkans.
How to Achieve Security? Ravenna.
Bowman G. (1994): Ethnic Violence and the Phantasy of the Antagonist. The
Mobilization of National Identity in Former Yugoslavia // Polish Sociological
Review. Vol. (2). P. 133-154.
BuddingA.H.( 1997): Yugoslavs into Serbs. Serbian National Identity, 1961-1971 //
Nationalities Papers. Vol. 25 (3). P. 407-426.
Cagorovic N. (1997): Conflicting Constitutions in Serbia and Montenegro//
Transitions. Vol. 3 (4). P. 28-31.
Chalupa G. (1997): Brisante nationale Probleme in Rumpfjugoslawien //
Europaische Rundschau. Bd. 25 (1). S. 115-120.
Cmobmja M. (1994): The Yugoslav Drama. London.
Cviic C. (1995): Remaking the Balkans. London.
Denitch B. (1993): Tragedy in Former Yugoslavia. Nationalism Berserk // Dissent.
Vol. 40(1). P. 26-34.
Djilas A. (1996): Fear thy Neighbor. The Breakup of Yugoslavia// Kupchan,
Charles A. (ed.): Nationalism and Nationalities in the New Europe. Ithaca.
P. 85-106.
Dominik K. (2001): Dezentralisierung und Staatszerfall der SFR Jugoslawien.
Munchen.
Dragnich A. N. (1995): Yugoslavia’s Disintegration and the Struggle for Truth.
Boulder.
Duncan R. W., Holman P. G., Jr. (ed.) (1994): Ethnic Nationalism and Regional
Conflict. The Former Soviet Union and Yugoslavia. Boulder.
Dyker D. A., Vejvoda I. (ed.) (1996): Yugoslavia and After. A Study in
Fragmentation, Despair and Rebirth. London.
Garde P. (1994): Vie et mort de la Yougoslavie. Paris.
Haberl O. N. (1982): Die nationale Frage im sozialistischen Jugoslawien//
Brunner G., Meissner B. (hrsg.): Nationaltatenprobleme in der Sowjetunion und
Osteuropa. Koln. S. 119-149.
422

Halpern J. M. (2000): Neighbors at War. Anthropological Perspectives on Yugoslav
Ethnicity, Culture, and History, Pennsylvania.
Hubert H.-P. (1994): Minenfeld Balkan. Nationalismus im ehemaligen
Jugoslawien // Hofbauer H., Elsasser J., Hubert H. P. u. a. (hrsg.): Krisenherd
Europa. Nationalismus, Regionalismus, Krieg. Gottingen. S. 85-110.
Kecmanovic D. (2002): Ethnic Times. Exploring Ethnonationalism in the Former
Yugoslavia, Westport.
Kubli O. L. (1998): Du nationalisme yougoslave aux nationalismes post-
yougoslave. Paris.
Kumer A. (2000): Europaisierung versus Nationalismus. Der ex-jugoslawische
Raum auf der Suche nach Stabilitat. Frankfurt/M.
Kumer A. (1999): Die Grundlagen des «nationalen Prinzips» in Jugoslawien und
seine Rolle im ProzeB der Unabhangigkeitserlangung Sloweniens. Baden-
Baden.
Lampe J. R. (1994): The Failure of the Yugoslav National Idea // Studies in East
European Thought. Vol. 46 (1-2). P. 69-89.
Lazitch B. (1988): Le communisme Yougoslave a la croisee des chemins. Der
jugoslawische Kommunismus auf dem Kreuzweg // Est et Ouest. № 5 (59).
S. 9-12.
Liebold N. (2000): Ein schwieriges Erbe. Die jugoslawische Nationalitatenpolitik
unter Tito.
Lukic R., Lynch A. (1996): Europe from the Balkans to the Urals. The disintegration
of Yugoslavia and the Soviet Union. Oxford.
Lutard C. (1996): Essai d’interpretation du nouveau nationalisme post-communiste.
Le cas Yougoslave// Revue d’Etudes Comparatives Est-Ouest. Vol. 27 (1).
P. 133-165.
Lytle P. F. (1992): U.S. Policy towards the Demise of Yugoslavia. The «Virus of
Nationalism» // East European Politics and Societies. Vol. 6 (3). P. 303-318.
Malesevic S. (2002): Ideology, Legitimacy and the New State. Yugoslavia, Serbia
and Croatia. London.
Moritsch A., Mosser A. (hrsg.) (2002): Den Anderen im Blick. Stereotype im
ehemaligen Jugoslawien. Frankfurt/M.
Okuka M. (1998): Eine Sprache — viele Erben. Sprachpolitik als Nationalisierun
gsinstrument in Ex-Jugoslawiemo Klagenfurt.
Pavkovic A. (1997): Anticipating the Disintegration. Nationalisms in Former
Yugoslavia, 1980-1990 //Nationalities Papers. Vol. 25 (3). P. 427-440.
Pavkovic A. (2000): The Fragmentation of Yugoslavia. Nationalism and War in the
Balkans. Basingstoke.
Pavlowitch S. K. (1993): Yougoslavie. De 1’ideal d’un etat-nation a la barbarie des
pouvoirs ethniques // Rupnik Jacques (dir.): Le dechirement des nations. Paris.
P. 77-98.
423

Pierson J.-L. (1992): La Yougoslavie desintegree // Dossier du GRIP. 166.
Poonawala J. (1993): Yugoslavia. The Inevitable Fragmentation// Pakistan
Horizon. Vol. 46 (1). P. 73-106.
Popovski V. (1995): Yugoslavia. Politics, Federation, Nation// Smith, Graham
(ed.): Federalism. The Multiethnic Challenge. London et al. P. 180-207.
Ramet P. (1984): Religion and Nationalism in Yugoslavia// Ramet P. (ed.):
Religion and Nationalism in Soviet and East European Politics. Durham et al.
P. 149-169.
Ramet S. P. (1999): Balkan Babel. The disintegration of Yugoslavia from the Death
of Tito to the War for Kosovo. 3rd ed. Boulder.
Ramet S. P., Adamovich L. S. (hrsg.) (1995): Beyond Yugoslavia. Politics,
Economics, and Culture in a Shattered Community. Boulder.
Reuter J. (1992): Jugoslawien: Zerfall des Bundesstaats. Systemwechsel und
nationale Homogenisierung in den Teilrepubliken// Mommsen M. (hrsg.):
Nationalismus in Osteuropa. Gefahrvolle Wege in die Demokratie. Munchen.
S. 118-142.
Rupnik J. (1992): De Sarajevo a Sarajevo: I’echec yougoslave. Bruxelles.
Samary C. (1995): Die Zerstdrung Jugoslawiens. Koln.
Schopflin G. (1993): The Rise and Fall of Yugoslavia// McGarry J., O’Leary B.
(ed.): The Politics of Ethnic Conflict Regulation. London et al. P. 172-203.
Seroka J. (1992): The Political Future of Yugoslavia. Nationalism and the Critical
Years, 1989-1991 // Canadian Review of Studies in Nationalism. Vol. 19 (1-2).
P. 151-160.
Sundhaussen H. (1994): Ethnonationalismus in Aktion. Bemerkungen zum Ende
Jugoslawiens // Geschichte und Gesellschaft. Bd. 20 (3). S. 402^423.
Thomas R. G. C. (1994): Nations, States, and Secession. Lessons from the Former
Yugoslavia // Mediterranean Quarterly. Vol. 5 (4). P. 40-65.
Tomic Y. (1997): Milosevic et la mutation de la Ligue des communistes de Serbie:
du communisme au nationalisme populiste (1986-1989)// L’Autre Europe.
№34/35. P. 77-211.
Vuckovic G. (2000): Ethnic Cleavages and Conflict. The Sources of National
Cohesion and Disintegration. The Case of Yugoslavia. Aidershot et al.
Vukovic Z. (1996): Das unvollendete Drama der Staatenbildung im ehemaligen
Jugoslawien // Internationale Politik und Gesellschaft. Bd. 1. S. 55-68.
Wachtel A. B. (1998): Making a Nation, Breaking a Nation. Literature and Cultural
Politics in Yugoslavia. Stanford.
Wilmer F. (2002): The Social Construction of Man, the State, and War. Identity,
Conflict, and Violence in Former Yugoslavia. New York.
Yougoslavie: logiques de 1’exclusion (1992 // Peuples mediterraneens. № 61.
Zgodic E. (2000): Titova nacionalna politika. Temeljni pojmovi, nacela i vrijednosti.
Sarajevo.
424

Zlatar Z. (1997): The Building of Yugoslavia. The Yugoslav Idea and the First Common
State of the South Slavs // Nationalities Papers. Vol. 25 (3). P. 387-406.
Чехословацкий национализм
Bakke E. (1999): Doomed to Failure? The Czechoslovak Nation Project and the
Slovak Autonomist Reaction 1918-1938. Oslo.
Bayer I., Bayer N. (1994): Der Zerfall der CSFR// KoBler R., Schiel T. (hrsg.):
Nationalstaat und Ethnizitat. Frankfurt/M. S. 145-159.
Kaiser R. J. (1995): Czechoslovakia. The Disintegration of a Binational State//
Smith, Graham (ed.): Federalism. The Multiethnic Challenge. London. P. 208-
236.
La fin de la Tchecoslovaquie // Revue d’Europe centrale 1993. № 1 (2). P. 113-222.
Leff C. S. (1988): National Conflict in Czechoslovakia. The Making and Remaking
of a State, 1918-1987. Princeton.
Mares A. (1995): Histoire des pays tcheque et slovaque. Paris.
Perzi N. (1999): Der Tschechoslowakismus. Nation-Building in Mitteleuropa?
Wien.
Schwarz K.-P. (1993): Tschechen und Slowaken. Der lange Weg zur Trennung.
Wien u. a.
Stevcek P. (ed.) (1995): Slovaks and Magyars. Bratislava.
Tauber E. (1996): Nationalismus in der Tschechoslowakei. Der Zerfall eines Staates
als Folge nationaler Machtinteressen und rationaler Strategien. Heidelberg.
Ulc O. (1996): Czechoslovakia’s Velvet Divorce// East European Quarterly.
Vol. 30 (3).P. 331-352.
Wehrle F. (1994): Le divorce tcheco-slovaque: vie et mort de la Tchecolovaquie
1918-1992. Paris.
Wolchik S. L. (1996): The Politics of Ethnicity and the Breakup of the Czechoslovak
Federation // Drobizheva L., Gottemoeller R., McArdle Kelleher C. et al. (1996)
(ed.): Ethnic Conflict in the Post-Soviet World. Case Studies and Analysis.
Armonk. P. 67-85.
Zacek J. F. (1994): Nationalism in Czechoslovakia // Sugar P. F., Lederer I. J. (ed.):
Nationalism in Eastern Europe. Seattle et al. P. 166-206.
Национализм ГДР
Berg S. (1995): Das lange Leben der DDR. Ostdeutsche zwischen Emanzipation
und Nationalismus. Berlin.
Elsner E.-M., Elsner L. (1994): Zwischen Nationalismus und Intemationalimus.
Uber Auslander und Auslanderpolitik in der DDR 1949-1990. Rostock.
425

Knopper F., Ruiz A. (dir.) (1995): Etat et nation en Allemagne au XXeme siecle,
Toulouse.
Le Gloannec A.-M. (1989): La Nation orpheline. Les AHemagnes en Europe.
Paris.
Maier C. S. (1997): Dissolution. The Crisis of Communism and the End of East
Germany. Princeton.
Meuschel S. (1992): Legitimation und Parteiherrschaft. Zum Paradox von Stabilitat
und Revolution in der DDR 1945-1989. Frankfurt/M.
Middell M. (1996): Qui devons-nous etre? Quelques reflexions sur les processus
actuels d’identification des Allemands de 1’Est // Diogene. № 173. P. 55-74.
Mortier J. (1994): Crise et identite dans les cinq nouveaux Lander// Revue
d’Allemagne (Strasbourg). № 4. S. 609-623.
Para'iso J.-Y. (1997): L’autre allemagne de ГAllemagne reunifiee: reflexion sur
1’unification allemande // Etudes Internationales. № 28 (3). P. 493-510.
Thompson M. R. (1996): No exit. «Nation-stateness» and Democratization in the
German Democratic Republic // Political Studies. Vol. 44 (2). S. 267-286.
Treibel A. (1994): Le «sentiment du nous» en Allemagne // Revue europeennes des
migrations internationals. № 10 (2). P. 57-71.
Национализм Боснии и Герцеговины
Babuna А. (1996): Zur Entwicklung der nationalen Identitat der bosnischen
Muslime // Osteuropa. Bd. 46 (4). S. 331-342.
Bell-FialkoffA. (1996): Ethnic Cleansing. New York.
Bougarel X. (1994): Etat et communautarisme en Bosnie-Hercegovine // Cultures
et Conflits. № 15/16. P. 7^17.
Bugajski J. (1996): Bosnia — After the Troops Leave// Washington Quarterly.
Vol. 19(3). P. 61-65.
Campbell D. (1998): National Deconstruction. Violence, Identity, and Justice in
Bosnia, Minneapolis.
Donia R. J., Fine J V. A., Jr. (1997): Bosnia and Hercegovina. A Tradition Betrayed.
New York.
Duncan R. W. (1994): Yugoslavia’s Break-up // Duncan R. W., Holman P. G., Jr.
(ed.): Ethnic nationalism and Regional Conflict. The Former Soviet Union and
Yugoslavia. Boulder et al. P. 19-51.
Haberl O. N. (1994): Religion, Nationalismus und Biirgerkrieg in Bosnien//
Schlegel D. (hrsg.): Der neue Nationalismus. Ursachen, Chancen, Gefahren.
Schwalbach/Ts. S. 49-60.
Hislope R. L. (1995): Nationalism, Ethnic Politics, and Democratic Consolidation.
A Comparative Study of Croatia, Serbia, and Bosnia-Hercegovina, Ann Arbor.
426

Hoare A. A. (1997): The Croatian Project to Partition Bosnia-Hercegovina, 1990-
1994 // East European Quarterly. Vol. 31 (1). P. 121-138.
Jeszensky G. (1997): More Bosnias? National and Ethnic Tensions in the Post¬
communist World // East European Quarterly. Vol. 31 (3). P. 283-298.
Joffe G. (1996): Muslims in the Balkans// Carter F. W., Norris H. T. (ed.): The
Changing Shape of the Balkans. London. P. 81-95.
Malcolm N. (1996): Geschichte Bosniens. Frankfurt/M.
Promitzer C. (1994): Nation und Nationalismus in Bosnien-Herzegowina und im
ehemaligen Jugoslawien // Stefanov N., Werz M. (ред.): Bosnien und Europa.
Die Ethnisierung der Gesellschaft. Frankfurt/M. S. 15-31.
Samary C. (1997): Weder Glaubenskrieg noch VolkerhaB. Bosnische Muslime
zwischen Teilungsplanen, GroBmachtinteressen und islamischer Solidaritat 11
Hafez K. (hrsg.): Der Islam und der Westen. Anstiftung zum Dialog. Frankfurt/
M. S. 150-161.
Stefanov N. (ed.) (1994): Bosnien und Europa. Die Ethnisierung der Gesellschaft.
Frankfurt/M.
Veljak L. (1997): The Collapse and Reconstruction of Legitimacy. An Introductory
Remark // Nationalities Papers. Vol. 25 (3). P. 443-454.
Wieland C. (1995): Die aktuellen Konfliktlinien in Bosnien-Herzegowina//
Sudosteuropa Mitteilungen. Bd. 35 (3). S. 188-198.
Woodward S. L. (1996): Bosnia and Hercegovina// Drobizheva L., Gottemoel¬
ler R., McArdle Kelleher C. et al. (ed.): Ethnic Conflict in the Post-Soviet World.
Case Studies and Analysis. Armonk. P. 15-36.
Европейский национализм
Bogdandy A. von (1999): Supranationaler Foderalismus als Wirklichkeit und
Idee einer neuen Herrschaftsform. Zur Gestalt der Europaischen Union nach
Amsterdam. Baden-Baden.
Close P. (2000): The Legacy of Supranationalism. Basingstoke.
Coudenhove-Kalergi R. N. (1953): Die europaische Nation. Stuttgart.
Eriksen E. O. (1999): The Question of Deliberative Supranationalism in the EU.
Oslo.
Haller M. (hrsg.) (1994): Toward a European Nation? New York.
Hansen G. (1991): Die exekutierte Einheit. Vom Deutschen Reich zur Nation
Europa, Frankfurt; New York.
Hasse R. H. (hrsg.) (1997): Nationalstaat im Spagat zwischen Suprastaatlichkeit
und Subsidiaritat. Stuttgart.
Hertel W. (1999): Supranationalitat als Verfassungsprinzip. Normativitat und
Legitimitat als Elemente des europaischen Verfassungsrechts. Berlin.
427

International Society for the Study of European Ideas (1992-1993): European
Nationalism. Toward 1992. 4 vols. Oxford.
Kurucz G. (hrsg.) (1994): Nationalismus — Identitat — Europaertum. Berlin.
Miihler K., Opp., K.-D. (2006): Region — Nation — Europa. Die Dynamik
tiberregionaler Identifikation. Wiesbaden.
Pearson R. (1994): The Longman Companion to European Nationalism 1789—
1920. London.
Robyn R. (ed.) (2005): The Changing Face of European Identity, Basingstoke;
New York.
Vitzthum W. G von (hrsg.) (2000): Europaischer Foderalismus. Supranationaler,
subnationaler und multiethnischer Foderalismus in Europa. Berlin.
Wagner G. (2005): Das Projekt Europa. Die Konstruktion europaischer Identitat
zwischen Nationalismus und Weltgesellschaft. Berlin.

Сведения об авторах
Бонин Петер
Род. в 1969 г., старший проект-менеджер Немецкого общества
технического сотрудничества (Deutsche Gesellschaft fur Technische
Zusammenarbeit) в области экономической поддержки и регионально¬
го развития в странах Юго-Восточной Европы, Кавказа и Центральной
Азии. Бывший научный сотрудник Университета г. Маннгейма и Манн-
геймского Центра европейских социальных исследований (Mannheimer
Zentrum fur Europaische Sozialforschung).
Автор публикаций о российской внешней политике и о процессах по¬
литической, экономической и общественной трансформации в Восточ¬
ной Европе.
Брубейкер Роджерс
Род. в 1956 г., профессор социологии Университета Калифорнии (Лос-
Анджелес).
Автор публикаций по социальной теории, иммиграции, гражданству,
национализму и этничности.
Гоштони Кристоф
Род. в 1966 г., старший консультант международной консалтинговой
фирмы Control Risks. До этого многолетняя работа в горячих точках Бос¬
нии и Герцеговины и Шри-Ланки, а также консультационная деятель¬
ность в Афганистане и Албании.
Автор публикаций по неформальным экономическим системам, кри¬
минальным сетям, а также национализму и улаживанию внутренних кон¬
фликтов, в последнее время по коррупции и борьбе с ней.
Калик Мари Жанин
Профессор истории Восточной и Юго-Восточной Европы Универси¬
тета им. Людвига Максимилиана (Мюнхен).
С 1999 до середины 2002 года политический консультант Специаль¬
ного координатора договора стабильности для Юго-Восточная Европа в
Брюсселе.
429

Автор публикаций по истории и современным проблемам Юго-Вос¬
точной Европы, в т. ч. прежде всего Югославии.
Лангевише Дитер
Род. в 1943 г., профессор современной истории в Университете им.
Эберхарда Карла (Тюбинген).
Автор публикаций по истории и теории национализма, истории вой¬
ны, либерализма и буржуазии, культуре рабочего класса, европейских
революций 1848 года, о современном университете и историческом
мышлении.
Пуле Ганс-Юрген
Род. в 1940 г., профессор политологии Университета им. Иоганна
Вольфганга Гете (Франкфурт-на-Майне).
Автор публикаций по новейшей немецкой, западно- и южноевропей¬
ской, северно- и латиноамериканской социальной и политической исто¬
рии, о проблемах модернизации в сравнении, политических системах,
партиях, движениях, объединениях, трансформациях и демократизации,
социальном государстве, национализме, популизме, политике развития.
Рейх Андреас
Род. в 1961 г., историк (Гейдельберг).
Автор публикаций по богемской, чехословацкой и чешской истории
XIX-XX веков, особенно по трансформационным процессам, коопера¬
ции и школьной системе.
Стефанов Ненад
Род. в 1970 г., сфера исследований: история обществ Балканского
региона.
Автор публикаций по истории науки Балканских стран, этнонациона¬
лизме в бывшей Югославии, а также о современном развитии Сербии.
Тишков Валерий
Род. в 1941 г., профессор истории и антропологии, директор Инсти¬
тута этнологии и антропологии Российской академии наук (Москва).
1993 — вице-президент Международного союза антропологических и
этнологических наук. 1992 — министр по делам национальностей Рос¬
сийской Федерации, в настоящее время — член Общественной палаты
Российской Федерации.
Автор публикаций по национализму, этническим группам и религиоз¬
ным общинам в России и в мире, по чеченскому конфликту.
430

Хрох Мирослав
Род. в 1932 г., профессор общей истории в Университете им. Карла
(Прага). В настоящее время профессор истории факультета гуманисти¬
ческих исследований.
Автор публикаций по новой европейской истории, преимуществен¬
но сравнительных исследований по кризису феодального общества в
XVII веке, по истории революций и прежде всего о проблемах формиро¬
вания современных наций в Европе.
Шох Бруно
Род. в 1947 г., старший исследователь Гессенского фонда по иссле¬
дованиям проблем мира и конфликтов (Hessische Stiftung Friedens- und
Konfliktforschung) (Франкфурт-на-Майне) и соиздатель ежегодного экс¬
пертного отчета по вопросам мира пяти немецких институтов исследо¬
вания проблем мира.
Автор публикаций по взаимосвязи национализма и демократизации,
конфликтам национальных меньшинств в Европе, многоязычию Швей¬
царии, немецкому вопросу, политике разрядки и по коммунистическим
партиям Италии и Франции.
Элверт Георг
1947-2005, профессор этнологии и социальной антропологии в Сво¬
бодном Университете (Берлин). Сфера исследований: Африка.
Автор публикаций по национализму, этничности и формированию
мы-групп, экономической рациональности сторон гражданской войны
и рынков насилия. Дополнительные области исследования: социология
сотрудничества в области развития, миграции и исследования возраста, а
также продажность и экономика морали.
Эпштейн Дмитрий
Род. 1961, научный сотрудник Отдела книговедения Российской госу¬
дарственной библиотеки (Москва).
Автор публикаций о русской элите, ее идеологии и образу жизни.
Ян Эгберт
Род. в 1941 г., профессор политологии и новейшей истории Универ¬
ситета (Маннгейм), заведующий научного отделения «Новые демокра¬
тии и урегулирование конфликтов» в Маннгеймском центре европей¬
ских социальных исследований (Mannheimer Zentrum fur Europaische
Sozialfors chung).
Автор публикаций по национализму на востоке Европы, отношений Вос¬
ток-Запад, советской политики вооружений и разрядки, мира, движения за
мир и исследования мира, а также по актуальным спорным вопросам.

Научное издание
Национализм
в поздне- и посткоммунистической Европе
Т. 1
Неудавшийся национализм многонациональных
и частичных национальных государств
Художественный редактор А. К. Сорокин
Художественное оформление А. Ю. Никулин
Компьютерная верстка Е. Ю. Егоркина
Технический редактор М. М. Ветрова
Выпускающий редактор И. В. Киселева
Корректоры К. М. Корепанова, Н. В. Филиппова
ЛР № 066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 29.09.2009.
Формат 60x90/16. Бумага офсетная № 1. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 27,0. Тираж 1000 экз.
Заказ № 8182
Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
117393, Москва, ул. Профсоюзная, д. 82. Тел.: 334-81-87 (дирекция)
Тел./факс: 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК
«Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14

WIJU