БОРИС КОМАР
ПОВОРОТНЫЙ
КРУГ
ПОВЕСТЬ
ПЕРЕВЕЛА
С УКРАИНСКОГО
ВЕРА БЕЛОВА
РИСУНКИ В.ГОРЯЧЕВА
Москва „Детская литература11 1978
С(Укр)2
К63
Они стояли перед следователем, трое
безусых юношей, и фашист настойчиво
допытывался:
— Кто руководил вами? Отвечайте!
Фашист никак не хотел поверить, что
ребята могли сами совершить такую риско-
ванную диверсию.
Юные мстители держались мужествен-
но. Они не дожили до великого Дня По-
беды.
Построенная на документальном мате-
риале, повесть Б. Комара «Поворотный
круг» в 1975 году вышла вторым изданием
на украинском языке. Книга рассказывает
о трех юных героях из города Лубны Пол-
тавской области — Анатолии Буценко, Бо-
рисе Гайдае, Иване Сацком.
70803—206
* 151101(03)76
357-76
©Иллюстрации. Перевод на русский язык.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА». 1976 г.
Они молча лежали на влажном цементном полу, лежали
неподвижно. С того дня, как их арестовали, спали они
по три-четыре часа в сутки, а сегодня даже не сомкнули
глаз. Не прикоснулись к еде, которую принес еще утром
тюремщик,— котелок какой-то похлебки, четвертушку плос-
кого ячневика. Ждали: каждую минуту может распахнуть-
ся дверь — и их выведут из камеры, теперь уже навсегда...
Но когда потемнело решетчатое окошко под самым по-
толком, подумали: если до сих пор не забрали, ночью не
возьмут.
Пройдет еще полчаса, час, и наступит время допросов.
В коридорах и переходах зазвенят ключами надзиратели,
загремят двери арестантских камер, застучат сапогами кон-
воиры, зашаркают подошвами заключенные. Тюремные сте-
ны станут немыми свидетелями душераздирающих криков
и человеческих стонов, свидетелями грубой ругани и угроз.
И так будет продолжаться до самого рассвета, пока не пре-
кратятся допросы. Потом заключенных, которым еще не
вынесли приговора, снова закроют в камерах, уже осужден-
ных затолкают в крытые автомашины, чтобы одних отпра-
вить в концлагерь, других — на каторжные работы в Герма-
нию, третьих (таких обычно всегда больше) повезут за город,
в Рудищанский яр, на расстрел.
Их уже не поведут на допрос. Закончили допрашивать.
3
И в машины не затолкают на рассвете. Согласно приговору,
сйни свое наказание должны отбыть днем, в депо. Не отбыли
сегодня, отбудут завтра или послезавтра, но непременно
среди бела дня, на глазах у рабочих депо.
Однако они ошиблись.
Когда окошко совсем потемнело, щелкнул в двери замок,
и на пороге появился надзиратель со связкой ключей, на-
низанных на большое железное кольцо.
— Буценко, выходи! — крикнул надзиратель хриплым
голосом.
Анатолий поднялся на локти. «Чего там?..>
— Живей ворочайся!
Он поднялся, направился к двери. В тускло освещенном
узком коридоре он увидел трех солдат, стоящих с автомата-
ми на груди, и фельдфебеля...
— Сацкий, выходи!
Из камеры вышел Иван. Взглянул встревоженно на кон-
воиров, подошел к Анатолию.
— Гайдай!
Борис не появлялся.
— Гайдай! Слышишь? — повторил надзиратель сердито
и нетерпеливо.— А ну, выходи!
Из камеры донесся шорох и приглушенный стон.
Иван повернул обратно.
— Ты чего? — преградил ему дорогу надзиратель и за-
гремел связкой ключей.
— Помогу. Он.
— Ну иди.
Иван нырнул в темную камеру, словно в нору.
— Вставай,— подхватил он Бориса под руки.
— Ой! — вскрикнул Борис.— Оставь!
— Вставай, а то снова бить будут.
— Хорошо, я сейчас...
На последнем допросе Борису досталось больше всех,
ведь он самый младший, ему еще нет и пятнадцати лет, а
дети, как считает начальник железнодорожного отделения
полиции безопасности Отто Клагес, не должны хранить тай-
ны. Брызгая слюной, он кричал с пеной у рта: «Ты это что?
Как ты можешь?! Это же неслыханно и неестественно!..»
И снова Бориса били. Избивали жестоко, надеясь, что
4
именно он и расскажет то, чего они добиваются от него и
его друзей. Но Борис по-прежнему молчал.
Наконец Отто Клагес, потеряв терпение, подбежал, за-
кричал :
«Ты хоть дай им, твоим старшим дружкам, по морде,
потому что они и еще те, что прячутся за вашими спинами,
толкнули тебя на преступление. Дай им, дай, я разрешаю,
я тебе приказываю!»
Сжав зубы от боли и ненависти, Борис только моргал зо-
лотистыми ресницами.
Конвоиры окружили ребят, вывели на тюремный двор.
В нескольких метрах от входных дверей стояла тупоры-
лая грузовая автомашина, крытая брезентом.
— ’rein! 1 — сказал фельдфебель, махнув рукой на рас-
пахнутые дверцы.
В машине горела электрическая лампочка, защищенная
проволочной сеточкой. По обе стороны кузова, по бортам,—
откидные скамейки.
Ребята остановились... Куда это?.. За город?.. Но рас-
стреливают ведь на рассвете... В депо?.. Но ведь ночь...
— ’rein! — подталкивали дулами автоматов солдаты.
Анатолий и Иван подсадили в машину Бориса. Следом
за ними залезли солдаты. Приказали ребятам лечь на дно
кузова, а сами устроились на скамейках. Фельдфебель за-
хлопнул дверцы, уселся рядом с водителем.
Машина выстрелила несработанным газом, тронулась
с места. Захрустели под колесами комья слежавшегося сне-
га и куски льда. Встречный северный ветер изо всех сил
ударил в брезент, но не мог его сорвать — брезент был гру-
бый и хорошо закреплен.
Все трое сейчас думали об одном: куда их везут? Если
машина свернет на брусчатку и возьмет вправо — за город,
а если влево — в депо.
Машина свернула вправо.
Петляя по улицам, она наконец остановилась. Стукнули
дверцы кабины. К заднему борту подбежал фельдфебель:
— ’raus!1 2
1 Лезь! (нем.)
2 Вылезай! (нем.)
Два солдата выпрыгнули из кузова, третий принялся вы-
талкивать ребят.
Они были уверены, что их привезли в Рудищанский яр.
Но когда вылезли из машины, увидели в ночном сумраке
городские строения. Не сразу сообразили, где находятся.
Поняли только тогда, когда узнали высокое хмурое здание.
Окружное управление полиции безопасности.
Здесь их, по-видимому, уже ждали. Часовой у входа не
задержал.
Поднялись по ступенькам вверх, прошли несколько две-
рей, обитых черным дерматином, вошли в просторный душ-
ный кабинет.
За массивным полированным столом с ножками — ког-
тистыми лапами — сидел маленький человечек в граждан-
ском, с черной повязкой на правом глазу.
Ребята сразу узнали его. Пауль Вольф, следователь
управления полиции. Его в городе называли Циклопом.
Возле стола на цветастых толстых ковриках лежали две
огромные овчарки. Когда ребята вошли в кабинет, собаки
навострили уши, вытянули вперед морды, стали нюхать
воздух.
Вольф кивнул на дверь.
Солдаты с фельдфебелем повернулись, вышли.
На какое-то время следователь словно окаменел. Един-
ственный его левый глаз, острый и жгучий, бегал, ощупы-
вая Анатолия, Бориса, Ивана.
Собаки, положив голову на лапы, тоже смотрели на
только что прибывших.
Неожиданно Вольф вскочил с кресла и засеменил к ре-
бятам. Вскочили и овчарки.
— Kusch! 1 — приказал им следователь.
Собаки послушно легли на коврики.
Вольф подошел почти вплотную.
— Ай-я-яй, вон как вас!..— сострадательно покачал го-
ловой, разглядывая распухшие мальчишеские лица со сле-
дами засохшей крови.
Ребята молчали.
— Чего стоите? Садитесь,— сказал следователь и ука-
зал на кожаный диван, стоящий у стены.
Даже не шелохнулись.
1 Ложись! (нем.)
6
— Ну, чего вы? Чего? — Вольф положил руки на плечи
Анатолию и Борису.— Как у вас говорят, ноги не казенные
и правды в них нет.
Ребята присели на краешек широкого низкого дивана.
Следователь устроился справа от них, на круглом длин-
ном диванном валике.
— Кто это вас так разукрасил?
Не отвечали.
— Есть, есть, к сожалению, и у нас любители мордо-
боя,— произнес он осуждающе.— Тьфу, как противно!.. Не-
навижу мордобой!..
Поднялся с валика, направился к столу.
После сырой камеры, после езды на морозе Анатолия и
Ивана в душном кабинете начало знобить. А Бориса броси-
ло в жар. Он хотел рукавом ватника вытереть вспотевшее
лицо, но стоило ему поднять руку, как обе овчарки вскочи-
ли, оскалили зубы.
Вольф посмотрел на собак.
— Ну, глупенькие, ложитесь! Kusch, kusch! — он похло-
пал обеих по спине.— Эти молодые люди не тронут. Разве
они осмелятся тронуть того, кто хочет их спасти!..
Сел в кресло, выдвинул ящик стола, достал синюю пап-
ку, развязал ее, просмотрел какие-то бумаги.
— Это ты — Буценко? — уставился глазом на Ана-
толия.
— Я.
— А ты — Сацкий? — спросил Ивана.
— Сацкий.
— Тогда, значит, ты — Гайдай,— перевел следователь
взгляд на Бориса.
— Угу,— буркнул Борис.
Вольф улыбнулся, потер ладони. По-видимому, обра-
довался, что наконец ребята заговорили.
— Видите, сразу определил каждого по описанию при-
мет,— сказал он удовлетворенно.— Вот только тебя, Гайдай,
трудно было узнать. Лицо очень изменилось... Да и не
верится, что тебе только пятнадцать. Выглядишь старше,
таким, как и твои друзья.
Лишь на какое-то мгновение умолк следователь.
— Вот и познакомился я с вами. Ну, а меня вы, навер-
ное, знаете? Меня в Лубнах почти все знают. Не одному
человеку я помог выбраться из беды. Вот и ваши матери
7
приходили сегодня. Плакали, просили-умоляли заступить-
ся. Жаль стало и их и вас... Что поделаешь? — развел он
руками.— Симпатия, давняя симпатия к землякам.
Вольф достал из папки плотный лист бумаги, весь испи-
санный по-немецки, с орлом вверху — птица держала в ког-
тях фашистскую свастику. Не тот ли это листок, с которого
зачитывал им приговор после последнего допроса Отто
Клагес?
— Вы знаете, какой приговор вам вынесли в железно-
дорожном отделении? Знакомили, конечно?
Они не ответили.
— Уже и виселицу поставили в депо, дощечки пригото-
вили на грудь с надписью. Казнь назначили на завтра...
Следователь сделал паузу и, всматриваясь в лица ребят,
наблюдал, какое впечатление произвели его слова.
Они сидели все так же — неподвижные, молчаливые.
— Добился все-таки я, чтоб отложили казнь! Взял ваше
дело на пересмотр. Как будет дальше, не знаю. Скажу от-
кровенно: спасти нелегко, но можно...
И опять длинная пауза, пристальный взгляд Вольфа,
молчание ребят.
— Многое зависит от вас самих. Да, да, прежде всего —
от вас самих...
Бориса совсем разморило. Закружилась голова, затош-
нило. Он расстегнул ватник, жадно вдохнул в себя воздух.
— Тебе плохо? — заметил следователь.
Борис закрыл глаза и склонился Анатолию на плечо.
Вольф поднялся с кресла, налил из графина воды.
— Дайте ему, пусть выпьет,— протянул через стол
стакан.
Иван взял стакан и передал Борису.
— Ну как, полегчало? — спросил Вольф, когда Борис
выпил.
— Немного...
— Понимаю, понимаю... Измученные, голодные... Ну
хорошо, сейчас вас осмотрит врач, накормят, отдохнете как
следует, тогда и поговорим.
Он опустил руку под стол, наверное, нажал там на скры-
тую сигнальную кнопку.
В кабинет вошли конвоиры.
Вольф сказал им что-то по-немецки. Потом снова об-
ратился к ребятам:
8
— Идите отдыхайте. Встретимся завтра. Завтра и пого-
ворим. Прежде всего вы, ничего не скрывая, расскажете
мне, почему все это произошло и как произошло.
Почему произошло... Как произошло...
Однажды Анатолий и Борис зашли к Павлу Гайдаю, ко-
торый приходился Борису родным дядей. Сидя на веранде,
он, его жена и дочь как раз кончали обедать.
— О, вам повезло,— поднялась из-за стола тетя Ма-
рия.— Сейчас попотчую вас зеленым борщиком, вареничка-
ми с творогом.
— Спасибо! — в один голос поблагодарили ребята.
— Ну, чего ломаетесь? — нарочито грубо пробасил дядя
Павел.— Скажете спасибо, когда поедите. Разве не знаете:
дают — бери, бьют — беги. Принеси, Тома, стулья,— попро-
сил он дочь.
— Не надо, я недавно пообедал,— отказался Анатолий.
— И я,— прибавил Борис.
— Эх, вы! — покачал головой дядя.— От таких варени-
ков отказываетесь...Тогда подождите, я еще съем пять штук,
чтоб было ровно сто, и поиграем в шахматы. Идите, расстав-
ляйте.
Ребята прошли комнату, заменявшую Гайдаям кухню,
вошли в светлицу, взяли с этажерки шахматы.
Только расставили фигуры, как появились дядя Павел
и Тамара.
— Ну, так как, биться будем или мириться?
— Биться,— ответил деланным баском Борис.
Схватив с шахматной доски две пешки, черную и белую,
заложил руки за спину, несколько раз перебросил фигуры
с ладони на ладонь и протянул вперед крепко сжатые ку-
лаки.
— Кому какую?
— Давай в левой,— выбрал дядя.
Ему выпало играть черными.
— Папа, вам никогда не везет,— заметила Тамара —
Всегда достаются черные.
— Кто сказал, что мне не везет? Ого, еще как повезет!
Вот увидишь. Ходи, Толя.
Для всех шахматистов шахматное поле — обыкновенная
доска, расчерченная на шестьдесят четыре клеточки, три-
9
дцать две из них белые, тридцать две — черные: на ней
проверяется сила игрока. Для дяди Павла и Анатолия она
означает еще кое-что...
Однажды после уроков Борис пригласил Анатолия в го-
сти к своим родственникам. Во время разговора с мальчи-
ками дядя Павел узнал, что Анатолию из всех школьных
предметов больше всего нравится история и география.
«Ты смотри, и я, когда учился, больше всего их любил,—
словно обрадовался он.— Наверное, поэтому и в железно-
дорожники пошел — хотел исколесить весь мир. Так, мо-
жет, ты и в шахматы играть любишь?»
«Люблю»,— ответил Анатолий, потому что и в самом
деле любил.
«Тогда давай посоревнуемся?»
«Давайте».
С тех пор они и «соревновались» почти каждую неделю.
Но их «соревнования» не похожи на те, которые происходят
между другими шахматистами. Фигуры переставляют как
будто не на обыкновенной шахматной доске, а на разверну-
той карте мира, не из клеточки в клеточку, а с острова на
остров, с моря на море, с озера на озеро, с одной горы на
другую.
«Ставлю на остров Кергелен»,— заявлял дядя Павел.
«А я на Шпицберген»,— отвечал Анатолий.
«Захожу в Мозамбикский залив».
«А я в Красное море...»
Кроме того, каждая их игра еще получала название ка-
кой-нибудь знаменательной исторической битвы — Сала-
минская, Полтавская, битва под Желтыми Водами, Бороди-
но, Севастопольская битва, взятие Измаила, бой на озере
Хасан.
Борис был никудышный шахматист: у него не хватало
рассудительности, терпения. И он, зная об этом, не брался
играть, но неизменно выполнял роль судьи и наблюдателя.
Правда, по всем правилам Борису следовало быть бес-
пристрастным к обоим игрокам, но он открыто болел толь-
ко за своего друга, даже подсказывал ходы, а в спорах
всегда брал его сторону. Когда Анатолий выигрывал пар-
тию, Борис кричал на всю квартиру: «Мы победили! Мы
победили!..» Когда же его друг терпел поражение, сокру-
шенно качал головой, недовольно кривился: «Я же говорил,
не ходи так. Я говорил...»
10
Но, как ни странно, дядя Павел редко протестовал про-
тив такого поведения судьи. Не потому ли, что Анатолий
мало обращал внимания на подсказки, а в спорах, если его
убеждали, сам признавал правоту соперника?
Тамара совсем не умела играть в шахматы, но часто, как
и Борис, целыми часами просиживала возле игроков. Прав-
да, ее мало интересовали их поединки. Она брала альбом
для рисования, тушевой карандаш и рисовала портреты —
отца, Анатолия, Бориса.
Первые ходы в каждой партии между дядей Павлом и
Анатолием почти всегда повторялись:
— Остров Родригес.
— Бискайский залив.
— Мадагаскар.
— Аравийское море.
— Предлагаю размен.
— Охотно принимаю.
С шахматной доски сняли по пешке. Дядя Павел свою
осторожно поставил на стол справа. Пешку Анатолия за-
брал Борис. Он держал в руках все фигуры, выигранные
другом, словно боялся, что они каким-то образом снова
окажутся на шахматной доске. Обычно игра начиналась
между Анатолием и дядей в быстром темпе. Смеялись, шу-
тили, перекидывались остротами. Когда же фигур у них
оставалось мало и игра приближалась к концу, темп значи-
тельно замедлялся, оба умолкали, становились серьезнее,
все ниже склонялись над шахматной доской, сосредоточен-
но выискивая возможные ходы.
Так было и на этот раз. Как только потеряли по четыре
пешки, по два коня и по одной ладье, сразу смолкли.
Следующий ход был за дядей Павлом. Он пододвинулся
поближе к столу, подпер рукой голову. Анатолий словно
окаменел, его взгляд был прикован к шахматной доске.
— Ну ходите скорее! — не терпелось Борису.— Сколь-
ко можно!
— Не торопи,— отмахнулся дядя Павел.
Однако он еще долго не решался пойти.
— Игра принимает затяжной характер,— поддел Борис
дядю его же излюбленной фразой.
— Дорогой племянничек,— не отрывая глаз от шахмат-
ной доски, произнес дядя,— я уже давно хочу рассказать
тебе поучительную притчу. Вот послушай и запомни ее на-
11
всегда... Когда-то в давние времена шахиншах очень любил,
как и мы с Толей, игру в шахматы. Выбирая себе визиря,
то есть самого высокого своего сановника, он устраивал для
проверки довольно своеобразное испытание: приглашал всех
претендентов к себе во время игры, и тех, которые выража-
ли чрезмерное, ненужное волнение, вмешивались в игру и
навязывали свои советы, шахиншах признавал недостойны-
ми звания визиря: он считал, что судьба его страны должна
быть вручена только тому, кто способен вдумчиво и молча-
ливо наблюдать ход борьбы, проявляя таким образом и му-
дрость и выдержку...
— Хитро,— согласился Борис.— Но меня это не касает-
ся: я не претендую быть у кого-либо визирем. Я судья и как
судья требую от вас не затягивать игру.
— Подожди, подожди, сейчас пойду, да так пойду...
Тем временем Тамара достала с этажерки альбом и ка-
рандаш. Посмотрела сначала на отца, потом на Бориса, за-
тем перевела взгляд на Анатолия, начала внимательно изу-
чать его лицо.
Темно-русые, густые, как щетка, волосы. Такие же гу-
стые, только гораздо темнее, почти черные неширокие брови
над серыми глазами. Чуть заостренный нос как нельзя луч-
ше подходил к его овальному лицу. Слева возле носа —
большая родинка. А вот уши... «Ты гляди, раньше я и не
замечала:одно больше, другое меньше. Почему так?..»
Тамара раскрыла альбом, нацелилась карандашом на
бумагу. Поглядывая время от времени на Анатолия, она ри-
совала его портрет. Штрих за штрихом, линия за линией,
и в альбоме уже появлялась голова. Еще не совсем похожая,
но все-таки — Анатолий. Нарисовала левое ухо, слегка на-
бросала правое и остановилась. Ей не хотелось рисовать его
таким, какое оно есть: это каждый может заметить, и по-
лучится, будто она нарочно подчеркивает его недостаток,
который, если не присматриваться, совсем незаметен.
По-видимому, под впечатлением рассказанной отцом
притчи и сама припомнила историю, некогда ею прочитан-
ную.
В какой-то стране однорукий царь заказал известному
художнику свой портрет. Художник нарисовал царя таким,
каким он был на самом деле,— одноруким. Царь очень рас-
сердился и приказал сжечь портрет. Пригласили другого
художника. Тот, наученный горьким опытом своего колле-
12
ги, нарисовал царя уже с двумя руками. Портрет не вызы-
вал у царя гнева, но и не заслужил похвалы: слишком он
был неправдоподобен. Тогда согласился нарисовать портрет
царя третий художник. Его работа царю понравилась. На
портрете царь был нарисован так, что своим туловищем он
закрывал ту сторону, где была когда-то рука. Художник на-
шел выход — и царя не показал одноруким, и против прав-
ды не погрешил.
«Наверное, эту историю знает и наш фотограф с база-
ра,— подумала Тамара.— Придет к нему фотографировать-
ся человек с каким-то физическим недостатком, он и так
его вертит и этак, лишь бы на снимке не было видно его
недостатка».
— Все!.. Проиграли!.. Сдавайтесь!..— как ошпаренный
вскочил со стула Борис.
— Не кричи, прошу,— не подымая головы, проворчал
дядя Павел.— Вижу, моя притча нисколько не повлияла на
тебя.
Он нервно бегал глазами по фигурам, искал спасения.
Анатолий был спокоен, улыбался. И Тамара поняла: отец
проиграл первую партию.
Но больше в тот день им играть не пришлось.
— Что, тебя бьют, Павел? — неожиданно раздался в
комнате густой бас.— Я почувствовал и прибыл на помощь.
Все повернули головы. В дверях стоял высокого роста
грузноватый человек в военной форме, с двумя шпалами
в петлицах.
— Тарас! — удивленно вскрикнул дядя Павел и бросил-
ся к военному.
Обнялись. Поцеловались.
— Каким ветром?
— Западным.
— Давно?
— Сегодня утром.
— Один?
— С супругою и детьми.
— Где же они?
— В Нижнем Булатце. К сестре приехали. Она там пре-
подает. А я прикатил сюда — надо отметиться в военкома-
те. По дороге Нестор Малий встретился. Вспомнил тебя. Не
утерпел я, давно ж не виделись, расспросил, где живешь,
и айда...
13
— Молодец! Вот и молодец!..
— Это твоя? — кивнул военный на Тамару.
Моя.
— Сразу видно. Вашего роду. Уже десятилетку закон-
чила?
— Девять классов,— ответила Тамара.,
— Один год пропустила, болела малярией...— пояснил
дядя Павел.— Чего же мы стоим? Садись, Тарас.
Они уселись друг против друга.
— Марию видел?
— Нет.
— Была на веранде. Где же она? Наверное, в саду. То-
ма, позови.
Тамара пошла позвать мать.
— А это чьи бойцы? — поинтересовался военный.
— Этот — брата.
— Николая?
— Николая,— подтвердил дядя Павел.— Борис. А то
его друг, Анатолий. Он только что разбил меня в шахматы...
Никакого тебе уважения к старой гвардии...
— О, теперь упорная молодежь пошла,— улыбнулся во-
енный.
На пороге появилась тетя Мария.
— Ой, кого я вижу! Залёта прилетел! — она всплеснула
руками.— Здравствуй, Тарас! — протянула ему руку. И сра-
зу же забросала вопросами:—Как живешь? Как Елена?
Как дети? Где вы сейчас?
— Все живы-здоровы. Пять лет был на Дальнем Восто-
ке. В прошлом году перевели на Западную Украину. Служу
на самой границе. И Елена и дети при мне.
— До какого же ты чина дослужился? Майор, что ли?
— Майор.
— А мой все с паровозом дело имеет.
— Не с паровозом, а с паровозами,— уточнил воен-
ный.— Не прибедняйтесь. Уже все про Павла знаю. Рабо-
тает приемщиком в депо, в Гребенке. Кривоносовец, награ-
ды, премии каждый год получает. Так?..
— Правда,— улыбнулась тетя Мария.
— Вот видите. Не зря я когда-то разведчиком был!
— А-а,— махнул рукой дядя Павел.— Наговорил тебе
Нестор...
Анатолий и Борис направились к двери.
14
— Вы не уходите,— остановила их тетя.— Я набрала
клубники, попробуйте. Тома! Где ты?
— Я здесь, мама! — отозвалась с веранды Тамара.
— Помой клубнику, угости ребят и нам принеси. По-
жалуй, я тебя, Тарас, сначала другим попотчую...
Тетя бросилась в погреб, а ребята вышли из хаты.
У двора стоял зеленый шарабан \ в который была за-
пряжена сытая гнедая лошадь. Крепкий парень-возчик
рвал под забором траву. Лошадь поглядывала в его сторону
в ожидании лакомства.
— Наливайко! — Борис сразу узнал паренька.— Ваня!
Возчик расправил спину, повернулся к ним лицом.
Ребята хорошо знали друг друга. С давних пор повелось,
что между подростками Осовцов, южной окраины Лубен, и
пригородным селом Нижний Булатец каждый год шли от-
чаянные бои. Вожаком осовчан три года подряд был Бо-
рис. Его называли Чапаем. Это имя Борис заслужил своей
ловкостью и отвагой. Учеба давалась ему легко, и, хотя
получал он не только отличные и хорошие отметки, был
любимцем учителей, славился и сообразительностью, и спор-
тивными успехами. Борис никогда не грустил, никто не ви-
дел его печальным или вялым. Полный энергии мальчик
зажигал своим веселым настроением друзей. К тому же,
если добавить, что он хорошо играл на баяне и что отец,
рабочий станкостроительного завода, иногда разрешал сы-
ну ездить на своем мотоцикле, то станет ясно, почему Борис
имел некоторые преимущества перед своими одноклассни-
ками. Правда, он этим никогда не кичился: охотно учил
ребят играть на баяне, а на мотоцикле почти не ездил один:
всякий раз посадит за спину пассажира и мчится с ним
по притихшим вечерним улицам Осовцов. Дальше ездить
не осмеливался — не было водительских прав.
«Люблю быстроту,— признавался он товарищам.— Обя-
зательно буду машинистом!»
Вот Борис и верховодил босоногой ватагой осовчан.
Не менее ловким и таким же отчаянным и смелым был
вожак и у нижебулатцев — Иван Сацкий.
Иван мечтал стать трактористом или шофером, помогал
родителям по хозяйству. Даже во время каникул не отды-
1 Шарабан — открытый экипаж с несколькими поперечными
сиденьями.
15
хал, а работал в колхозе ездовым или пастухом... Его знали
как честного и прямодушного парня, для которого чувство
справедливости всегда было превыше всего. Иван никогда
не кривил душой, говорил, что человек с детства должен
приучаться к правде.
Однажды Иван сказал, что сделает из прялок велосипед.
И сделал. Пристроил к деревянным колесам передачу, при-
бил к ободьям резиновые ремни, смастерил руль и понесся
по пыльной дороге на диковинном самокате.
Как бы ни был занят Иван домашним хозяйством, уче-
бой, работой в колхозе, он находил время и для ратных
подвигов. В противоположность Борису Иван сам подобрал
себе имя. Как-то в руки к нему попала книжка о легендар-
ном полководце, побратиме Богдана Хмельницкого,— Севе-
рине Наливайко. Увлек юношу образ народного героя, и ре-
шил он назвать себя Наливайко. Такое имя для вожака
нижебулатцам понравилось, и прозвище быстро прижилось.
Правда, так величали Ивана только наливайковцы, а вот
чапаевцы, сторонники Бориса, не признавали. И тогда со-
ратники Ивана-Наливайко тоже не стали признавать Бори-
са-Чапая.
Анатолий жил с матерью в центре города, на Советской
улице, но дружил с Борисом, поэтому и принимал участие
в боях, да еще и не рядовым бойцом, а комиссаром!
Иван первый бросил мальчишеские забавы, передав
«войско» своему достойному преемнику. Почти одновремен-
но с Иваном отказался от почетного звания в отряде осов-
чан и Анатолий. Борис «воевал» до прошлого года, до тех
пор, пока вдруг не вытянуло его, как жердь, ввысь. За не-
сколько месяцев он обогнал всех своих ровесников. Даже
дружить с ними стало неудобно, не то чтобы играть в какие-
то детские игры. С тех пор Борис и Анатолий ни разу не
виделись с Иваном. И вот неожиданная встреча.
Ребята направились к калитке.
— Здорово, Наливайко,— поздоровался свысока Борис.
— Здорово, Чапай,— так же ответил Иван.
— Это ты привез того... майора? — спросил Анатолий.
— Я.
— Родственник?
— Нет. Его сестра в нашем селе живет. Учительница.
— Он говорил.
— Так это майор к твоему дяде торопился, Чапай?
16
— К моему.
— Я так и подумал.
— Огромн-н-ый какой! — даже причмокнул Борис.
— Угу. Рассказывал, что в гражданскую встретился с
твоим дядей. Его часть ехала на поезде, который вел дядя.
Где-то в Гречанах — станция есть такая, что ли,— на них
напали белополяки. Один залез на паровоз, хотел застрелить
твоего дядю. Так этот, майор, подкрался сзади и пополам
разрубил саблей беляка.
— Ого!—восторженно выкрикнул Борис: он всегда пре-
клонялся перед теми, кто обладал незаурядной физической
силой; когда в Лубны приезжали борцы, он никогда не про-
пускал ни одного их выступления.— Пополам? Вот это да!..
— Разве дядя тебе не рассказывал? — удивился Иван.
— Рассказывал, когда-то рассказывал,— ответил Бо-
рис,— только я уже подзабыл, как оно там точно происхо-
дило...
На самом деле он впервые слышал эту историю, но сте-
снялся в этом признаться: Иван чужой и то, вишь, знает,
а он все-таки племянником приходится дяде Павлу.
Иван протянул лошади пучок травы. Она взяла ее мяг-
кими бархатными губами и стала жевать.
— В колхозе работаешь, Наливайко?
— В колхозе, Чапай. Возчиком. А вы гуляете?
— И мы не гуляем. Я коров пасу.
— Я в археологической экспедиции,— сказал Анато-
лий.— Раскопки производим на Лысой горе.
— Как ты туда попал, в экспедицию?
— Там историк наш. И меня с собой взял.
— Толя ведь староста исторического кружка в школе...
— A-а... Ну, и нашли что-нибудь?
— Кое-что уже нашли. Каменный молоток, костяной
гребень, ступку, в которой зерно растирали.
— А Наливайкиного клада не находили?
— Не искали. Это все легенды.
— Никакие не легенды. Я сам читал, что наливайковцы,
когда их окружил польский гетман Жолкевский, позакапы-
вали в землю бочки с деньгами.
— Интересно, где бы у них взялось столько денег?
У Наливайки были самые бедные казаки и голодранцы.
— Может, и легенды,— неохотно уступил Иван и пока-
чал головой,— но вы все равно поищите. Говорят, бочки за-
2 Поворотный круг	U
копаны возле Солоницы, неподалеку от моста. Вон там, где
когда-то была плотина.
Хорошо, я скажу,— неуверенно пообещал Анатолий.
Иван хотел еще похвастаться, что правление колхоза ре-
шило осенью послать его на курсы трактористов, но в это
время с веранды раздался голос Тамары.
— Хлопцы, идите клубнику есть! — позвала она.
— Пойдем, Ваня,— оживился Борис.
Иван привязал лошадь к столбу, пошел с ними.
Сидели на скамейке возле дома, Борис держал на коле-
нях тарелку с крупной красной клубникой. Брали зрелые
ягоды, ели с аппетитом.
Окно над ними было рткрыто, из комнаты доносились
голоса — дяди Йавла й майора.
— По-видимому, войны и в самом деле не будет, если
военным, да еще пограничникам, предоставляют отпуск,—
говорил дядя Павел.— А то у нас в последнее время такие
слухи пошли... Кое-кто начал уже запасы делать. Соль, мы-
ло, спички сразу раскупили.
Майор долго молчал. Наконец произнес:
— Будет, Павел, война.
Ребята, потрясенные этими словами, замерли. Не мень-
ше ошеломлен был и дядя Павел,
— Ты что?! — вскрикнул он.
— Да. Я убежден, войны не избежать,— с тревогой в го-
лосе сказал майор.
Ребята испуганно переглянулись.
— Удивляешься, почему убежден?.. За последний месяц
на моем участке три человека перешли границу. Два штат-
ских, поляки, третий военный, немец, коммунистом себя на-
звал. И все в один голос заявили: перешли границу, чтоб
предупредить нас — готовятся фашисты к нападению.
— Может, это провокаторы?
— Провокаторы? Не думаю. Сразу видно, что за люди.
Тот, военный, русско-немецкий словарь передал, в нем все
ясно. Русские фразы набраны латинским шрифтом. И какие
фразы!.. «Где председатель колхоза?», «Ты коммунист?»,
«Как зовут секретаря райкома?», «Руки вверх!», «Буду
стрелять!», «Сдавайся!». Немец сказал, что всем офицерам
раздали такие словари.
В комнату вошла тетя Мария с вишневой наливкой —
майор и дядя прекратили разговор.
18
Анатолий дернул Ивана и Бориса за рукав:
— Идемте отсюда. Подумают — подслушиваем.
Уселись рядом на шарабане, свесили ноги.
— Вот та-ак, война будет,— произнес Анатолий.
— Может, еще и не будет,— сказал Борис.— Может,
майор ошибается и разводит панику.
— Кто знает... он умный...— вступился Иван.
— Ну и пускай будет! — распалился Борис.— Поду-у-
маешь... Наши быстро утрут нос Гитлеру.
Анатолий и Иван согласились с Борисом: фашисты
со своим фюрером не страшны для Советского Союза; если
нападут на нас, то будет им то самое, что и самураям на
озере Хасан.
— Вы, ребята, смотрите никому не рассказывайте, что
слышали,— предупредил Анатолий.— Это ж...
— Кому б мы рассказывали?! — обиделся Борис.— Са-
ми не понимаем?
Вскоре из дома вышли майор, дядя Павел и тетя Мария.
Ребята спрыгнули с шарабана.
— Что, уже познакомились, бойцы? — спросил майор.
— Мы давно знакомы,— ответил Борис.
— Значит, мой водитель не скучал.
Дядя Павел тряс на прощание своему другу руку и при-
глашал :
— Заходи, Тарас, почаще. Это же недалеко.
— Вместе с Еленой заходите. И детей с собой возьми-
те,— добавила тетя Мария.
— Непременно придем,— кивал головой майор.
А подойдя к шарабану, вдруг вспомнил:
— Послушай, Павел, а как с рыбой? Ловится в Суле?
— Ты спрашивай Анатолия и Бориса. Они в этом деле
мастаки. Я давно не рыбачил.
— Рыба есть,— сказал Анатолий.— Только не всегда
ловится.
— Ничего, поймаем,— заверил майор.— Так, может,
махнем когда-нибудь? С ночевкой, с ухой... А?
— А чего ж?—согласился дядя Павел.— Давай махнем.
— И ребят с собой возьмем. Когда ж тронемся?
— Лучше всего в субботу, под выходной,— предложил
дядя Павел.
— Ну, заводи мотор, Ваня, поедем.
Иван пошел отвязывать лошадь.
19
...Как и договорились, выбрались на рыбалку в субботу,
под вечер.
Было тепло, тихо.
— Везет же нам! — сказал Анатолий.— В такую пого-
ду рыба идет даже на пустые крючки.
— Тогда пошли быстрее, руки чешутся вытащить жи-
вую серебрянку! — не терпелось майору.
Собственно, теперь никто не признал бы в нем военного.
Одет по-крестьянски: темно-серые в полоску штаны, рубаш-
ка из коричневого ситца, выгоревший черный пиджак, ста-
рая кепка с помятым козырьком.
Прошли городской парк, пересекли главную городскую
площадь с массивной трибуной из бетона, вышли на улицу
Шевченко. За ней начинался крутой, извилистый спуск Сте-
пана Разина или, как его, по давней привычке, именовали
лубенцы — Хорольский. Это «стихийное» название больше
подходило спуску. Никто из горожан не слышал, чтобы от-
важный предводитель волжских повстанцев Разин бывал
когда-нибудь здесь, а что спуск вел на мост через Сулу,
за которым пролегла дорога к соседнему такому же седому,
как и Лубны, Хоролу, знал каждый.
Выбрать место, удобное для рыбной ловли, взялся Ана-
толий. Он повел компанию по правому берегу реки далеко
за город.
На противоположном берегу Сулы тянулись густые за-
росли осоки и высоких сочных камышей, а дальше, сколь-
ко видит глаз, зеленели буйные луга. Правый берег крутой.
Вверху над обрывом возвышался подернутый легкой розо-
ватой дымкой древний опустевший Мгарский монастырь.
Внизу, на узенькой пологой полосе, протянувшейся между
кручей и рекой, росли одинокие развесистые вербы и осо-
кори.
— Какая ширь! Какое раздолье! — восторженно повто-
рял майор.
— В следующий раз покажу еще лучше места,— по-
обещал Анатолий, довольный, что угодил.
— Возле Лысой горы? — догадался Борис.— Там, где
сейчас ваша экспедиция?
— О да! Там красота неописуемая! — поддержал дядя
Павел.— Дубы над самой рекой. Бывало, сидишь с удочкой,
тишина, только желуди в воду — бульк! бульк!..
— Хорошо, сходим и к Лысой,— пообещал майор.
20
Расположились под дуплистой вербой, выжженной в се-
редине. Здесь стоял довольно большой ивовый шалаш, спле-
тенный рыбаками. У входа, по обеим сторонам погасшего
костра, торчали в земле обугленные рогачики, на них лежа-
ла толстая перекладина. Нашлись и хлесткие ивовые уди-
лища.
Рыба и в самом деле ловилась хорошо. За час-другой у
каждого набралось по десятку-полтора небольших окунь-
ков, красноперок, верховодок, а у Анатолия и майора в при-
дачу еще и по два кругленьких лещика и по карасю.
Когда стемнело и не стало видно поплавков, разожгли
костер, начали готовить уху.
В этом деле особенное умение проявил майор. Пока ва-
рилась уха, он никого не подпускал к котелку. Сам колдо-
вал над ним. Беспрерывно пробовал варево цветастой дере-
вянной ложкой, добавлял то и дело соли и специй.
Наконец, сняв с огня котелок, сказал:
— Все. Готова.
Из котелка так вкусно пахло, что проголодавшиеся ре-
бята запрыгали от радости и нетерпения.
— Наливай, Тарас, им быстрее, а то изойдут слюной,—
пошутил Павел.— Да и собаки со всех Лубен посбегаются
сюда, как учуют такое диво.
Уха и на самом деле удалась на славу. Ребята быстро
выхлебали по целой миске. Улеглись рядком на траве —
головами к костру, греют себе чубы. Дядя Павел и майор
ели не торопясь, время от времени запивали крепким вином.
Поужинав, занесли в шалаш котомки, вымытую посуду,
а потом и сами устроились тут же, на душистом луговом
сене, которым плотно и мягко была выстлана вся земля.
— Что, бойцы-молодцы, будем спать?— спросил майор.
— Еще рано. Все равно не уснем. Расскажите нам что-
нибудь,— попросил Борис.
— Что я вам расскажу? Сказок не знаю...
— Да нам сказок и не надо,— с едва заметной обидой
в голосе произнес Борис.— Что-нибудь другое. Ну, как вы
немецких шпионов ловили.
— Я ловил немецких шпионов? — рассмеялся майор.—
Уже второй год служу на советско-германской границе и
еще ни одного не поймал.
— Ни одного? — удивился Борис.— А тех, которых
вы...— хотел напомнить майору о перебежчиках, которых
21
он отправил в штаб, но его вовремя остановил Анатолий,
ущипнув за бок.
— Он думает, что там, на границе, столько шпионов,
сколько зайцев в лесу,— произнес дядя Павел.
— Это только в кино так бывает,— важно сказал Иван.
— Не только в кино,— возразил майор.— И на границе
иногда бывает, что бойцы ловят сразу по нескольку дивер-
сантов. Не часто, конечно, но бывает. Вот когда я служил
на Дальнем Востоке, там и при мне случались истории.
— Расскажите, расскажите!..
И он все-таки сдался* рассказал сначала одну, потом
другую историю, дальше стал припоминать еще и еще новые
эпизоды из своей военной службы на Дальнем Востоке. Ис-
тории вспоминались разные —*• длинные и короткие, веселые
и трагические, но все одинаково увлекательные.
Ребята слушали майора затаив дыхание.
Кажется, дядя Павел тоже заинтересовался и не преры-
вал друга, не напомнил ему о позднем времени.
Опомнился майор только тогда, когда стало уже рас-
светать.
— Вот тебе и на — светает! Сам разболтался и вас за-
говорил. Теперь уже и спать некогда.
— Дома поспим,— сказал Борис.
Полежали, поговорили еще с полчаса, пока горизонт
на востоке совсем посветлел.
Речка дымилась, словно ее подогревали снизу. По лугу
плыл легкий сизый туман. Стояла предутренняя тишина.
Разобрали удочки, рассыпали по консервным банкам из
глиняного горшочка вареный горох — наживку для ры-
бы,— заняли вчерашние места.
Небольшого карпа, величиной с ладонь, первым поймал
Борис. За ним вытащил рыбешку майор. Потом застопори-
лось. Чего только не делали: и грузила то подымали, то
опускали на лесках, и удилищами водили по воде, но на их
крючки не шла даже самая мелочь.
Анатолий удил за кустом, его не было видно.
— Переживает, наверное, там, думает, только у него
не клюет,— улыбнулся Борис, обращаясь к дяде Павлу.
— Пойди успокой его.
Борис воткнул удилища в землю, пошел.
Он был страшно удивлен, когда Анатолий вытащил из
воды чуть ли не полную вязку лещей.
22

— Вот зто рыбины! — вскрикнул Борис.г— Чего же мол-
чишь? Сюда идите, быстрее сюда! — позвал он дядю Павла,
майора и Ивана.
Они были удивлены не меньше Бориса, увидев улов
Анатолия.
В несколько минут все перешли с удочками за куст.
Но странно — рыба сразу перестала и там ловиться. До
самого позднего завтрака впятером отчаянно хлестали удоч-
ками Сулу, и все напрасно.
Солнце, поднявшись высоко в небе, начало припекать.
Майор посмотрел на часы:
— Десятый.
— Хватит,— махнул рукой дядя Павел,— не будем жад-
ными. Вчера на уху наловили, и хватит. А что Толику по-
везло, так у него счастливые удочки.
Все стали купаться.
Потом доели остатки еды — хлеб, кусок сала, лукови-
цу — и двинулись домой.
Через час они уже были на Хорольском спуске.
Неторопливо гуськом потянулись вверх. Посмотришь со
стороны — точь-в-точь путешественники, которые прошли
немало километров и которым предстоит пройти еще столь-
ко же. Как у настоящих путешественников, за плечами —
котомки, обувь на ногах вся в пыли, потрепанная, и вдоба-
вок у дяди Павла в руке суковатая палка.
Преодолели подъем, вышли на улицу Шевченко.
— Фу! — облегченно вздохнул дядя Павел и, остановив-
шись неподалеку от городской площади, перевел дыхание.—
Может, передохнем?
— Привал! — скомандовал майор.
Свернул на обочину тротуара, сбросил вещевой мешок.
— А я совсем не устал! — сказал Борис.
— Не храбрись. Сбрасывай свой вещевой мешок! — при-
казал майор.
Присели. Дядя Павел и майор — на вещевые мешки, ре-
бята — просто на тротуар. Прислушались — с площади до-
носился голос громкоговорителя.
По радио передавали чье-то выступление. Оратор гово-
рил медленно, взволнованно, но что именно, нельзя было
разобрать.
И вдруг на площадь со всех улиц начали сбегаться люди.
— Что там?..— подхватил майор.
24
Дядя Павел пожал плечами.
— Бежим!
• Вскочили и тоже помчались на площадь.
Возле трибуны вокруг столба, на котором висел репро-
дуктор, собралась уже толпа. Слушали сообщение.
Майор догадался обо всем с первой услышанной фразы.
— Война...— сорвалось с его уст холодное и тяжелое
слово.
...Они проспали беспробудно до следующего утра. Разбу-
дил их рев автомашины, стоящей во дворе управления по-
лиции,— туда выходило окно подвальной камеры, где ока-
зались ребята после разговора у Вольфа.
Сначала огляделись, как бы убеждаясь, что все трое
находятся вместе. Потом молча стали осматривать комнату.
Вчера они были вконец измучены. Когда конвоиры вы-
водили их из кабинета следователя, они едва держались на
ногах. Где еще нашли в себе силы выстоять перед полицей-
ским врачом, когда тот смазывал им раны, делал свинцо-
вые примочки, а потом, немного подкрепившись щедрым,
сытным ужином, принесенным одним из конвоиров, ста-
щить с себя обувь, одежду, улечься в постель?! И тут же
уснули как убитые.
Теперь, отоспавшись, они чувствовали себя лучше.
Если бы не толстые прутья на окне с наружным жестя-
ным козырьком, не обитая железными листами дверь с круг-
лым смотровым глазком посредине, камера не была бы по-
хожа на камеру. Обыкновенное полуподвальное помещение.
Стены и потолок побелены, пол деревянный, чисто вы-
мыт, в углу, слева от двери, выступала половина печи. Вся
обстановка — стол, три табуретки, столько же кроватей, по-
видимому, взятые в больнице. Они были окрашены цинко-
выми белилами, и на них виднелись следы йода и зелёнки.
Ребята удивились: неужели здесь, в управлении поли-
ции, держат заключенных в таких чистых и теплых каме-
рах?
Кто-то подошел к двери. Сквозь смотровой глазок было
видно серо-голубое, навыкате око. Посмотрело в камеру и
пропало.
Вскоре за дверью снова раздались шаги. Щелкнул замок.
В камеру ввалился красномордый толстый солдат с кофей-
ником и черной кирзовой сумкой, похожей на ту, в которой
почтальоны разносят газеты и письма.
25
Взглянул исподлобья на ребят и шагнул к столу.
По его серо-голубым, навыкате глазам ребята сразу до-
гадались, что именно он и смотрел недавно в камеру сквозь
смотровой глазок. Как видно, хотел узнать, проснулись они
или еще спят.
Солдат поставил кофейник, вытащил из сумки порезан-
ный на ломти белый ситник, три больших куска розоватой
колбасы, кусок масла, завернутый в прозрачную плотную
бумагу, кружки, тупой алюминиевый нож и все это разло-
жил на столе.
Обернулся, снова посмотрел на ребят и вдруг пропищал
неожиданно тонким голоском, который совсем ему не под-
ходил :
— Essen sie Ч
Вышел.
Странно... Вчера какой ужин подали! Сегодня сколько
всего притащил лупоглазый. И обращается вежливо. Осо-
бенно Циклоп...
Только зачем их привезли сюда? Допросы уже законче-
ны, приговор вынесен...
Первым высказался Иван:
— Как вы думаете, чего он такой добрый к нам?
— Не знаешь? — скривился Борис, сразу догадавшись,
о ком он спрашивает.— Сам же говорил — землячок, сим-
патизирует... Слышал — не одному лубенцу помог выбрать-
ся из беды...
— Нет, я серьезно.
— .Меня, Ваня, тоже удивляет,— произнес Анатолий.—
Доследование... Зачем это доследование?
— Говорит: матери приходили... просили вступиться..,
сжалился.
— Может, и приходили. Они, наверное, везде ходили.
— Не поможет...— тяжело вздохнул Борис.— Хоть бы
им за нас не перепало...
— Обещал спасти... Как же он будет спасать, если...
Анатолий приложил палец к губам, потом дернул себя
за ухо и показал рукой на стены: мол, надо быть осторож-
нее, ничего лишнего не говорить — подслушать могут.
— Угу-у,— промычал Иван,— понятно...
— Подв&кдем, скоро все выяснится,— сказал Анато-
1 Ешьте (нем.).
26
лий.— Ну, а сначала не худо подкрепиться. Нам это не по-
мешает. Вставайте,— он поднялся с постели.
Борис подошел к окну, низко прикрытому снаружи же-
стяным козырьком. Поднимался на цыпочки, наклонялся
то в одну, то в другую сторону, стараясь отыскать какую-
нибудь щель, чтобы посмотреть во двор. Нет, козырек при-
легал плотно, и он не нашел нигде ни единой щелочки —
ничего больше не увидел, кроме узенькой, присыпанной сне-
гом полоски.
Нахмурившись, Борис направился к столу, за которым
уже сидели Иван и Анатолий.
Хотел ногой сдвинуть табуретку — не тронулась с места.
Наклонился, посмотрел — она была прибита к полу.
— Ты погляди, уже и табуретку лишили свободы!
И кровать и стол прибиты... Вот гады!..— пренебрегая пре-
дупреждениями, выругался Борис.
...Чуть ли не с первых дней войны в городе распростра-
нились слухи, что везде шастают вражеские разведчики,
шпионы и диверсанты. Эти слухи встревожили горожан. Как
только в городе появлялся незнакомый человек, о нем не-
медленно сообщали в милицию или в народную дружину.
Особенно проявляли бдительность подростки. Рассказывали,
будто двух шпионов уже выследили в Лубнах: одного возле
«Коммунара» (вроде бы хотел взорвать завод), другого —
в лесу, вблизи военного лагеря (передавал сигналы враже-
ским бомбардировщикам).
Борис тоже мечтал поймать хотя бы одного шпиона или
диверсанта. Недоверчиво всматривался в незнакомых муж-
чин (на женщин почему-то не обращал внимания) и, если
кто-нибудь из них казался подозрительным, следил до тех
пор, пока вдруг не узнавал, что это свой человек. Ицогда
подолгу блуждал по городу, надеясь все-таки напасть на
след вражеского лазутчика. Но все напрасно.
И вот, когда уже почти потерял веру в успех, ему не-
жданно-негаданно повезло.
Он шел в школу. Из дому выбрался рано. Хотел по до-
роге завернуть еще в депо. Он был там частым гостем. Лю-
бил рассматривать мощные паровозы, любил испачканных
приветливых рабочих железнодорожного депо. Им тоже
нравился парнишка. Всегда запросто к себе пропускали,
охотно разговаривали.
Но в тот день Борис не побывал в депо.
27
Когда он переходил железнодорожные пути, на станции
остановился военный эшелон. Несколько вагонов с красно-
армейцами, а остальные все — платформы с пушками, тан-
ками, автомашинами, украшенные зелеными ветками. По
увядшим листьям видно, что состав прибыл откуда-то из-
далека.
И, пройдя депо, Борис махнул на станцию.
Бойцы сразу высыпали из вагонов, заполнили перрон.
Бежали с котелками за кипятком, на привокзальный «хит-
рый» рыночек, чтоб там прямо из крынки выпить парного
молока или купить фруктов, которыми так славятся Лубны.
Все спешили, суетились — наверное, эшелон остановился не-
надолго. О том, чтоб завести с кем-то разговор, нечего было
и думать. Поэтому Борис, немного потолкавшись возле пе-
редних вагонов, пошел к платформам, на которых стояли
танки и пушки.
Вдруг заметил долговязого мужчину с черной бородой,
в дождевике, небрежно накинутом на плечи, в шляпе с ши-
рокими полями. Неизвестный медленно шел вдоль эшелона,
внимательно приглядываясь к вагонам.
Борис замедлил шаг, а потом спрятался за высоким шта-
белем просмоленных шпал и оттуда стал пристально на-
блюдать за бородачом.
Незнакомец прошел почти в конец эшелона, потом по-
вернул назад. Неподалеку от штабеля остановился, выта-
щил из кармана дождевика ручку, зеленый блокнот, за-
писал что-то в нем и снова спрятал в карман.
Бориса даже бросило в жар от возбуждения и волнения.
Сейчас он не сомневался, что этот бородач — настоящий
шпион. Удивлялся, как раньше не догадывался выслежи-
вать шпионов и диверсантов здесь, на железнодорожной
станции. Именно тут враг может многое выведать и сильно
навредить. Сколько поездов проходит, и все больше воен-
ных.
«Ну погоди! — мысленно пригрозил бородачу.— Больше
не захочешь шпионить...»
Тем временем незнакомец надел дождевик, направился
к вокзалу.
Борис, подождав немного, двинулся следом за ним. Ра-
довался, что тот пошел именно туда: если бы юркнул в са-
ды или побежал огородами, хуже было бы, а возле вокзала
его легче схватить — там много красноармейцев.
28
Однако незнакомец не пошел на вокзал. Свернул тро-
пинкой к привокзальной площади.
«Ничего,— успокаивал себя Борис,— и там есть люди.
Вон целая толпа стоит на автобусной остановке».
Но случилось непредвиденное.
Неизвестно, заметил ли незнакомец, что за ним следят,
только, увидев на площади автобус, в который садились пас-
сажиры, он вдруг рванулся вперед.
Борис что есть силы помчался за ним.
Незнакомец на ходу вскочил в автобус, и тотчас дверцы
за ним закрылись.
— Подождите! Подождите! — громко закричал Борис.
Однако водитель или не услышал, или не обратил вни-
мания на парня — дверцы не открылись.
Автобус тронулся с места.
Некоторое время Борис растерянно глядел на автобус,
который все удалялся и удалялся. Потом, опомнившись,
стремглав понесся вдогонку. Если бы на следующей оста-
новке автобус постоял еще хоть несколько секунд, догнал
бы его. Но он отошел немного раньше.
Дальше бежать Борис уже не мог. От обиды и бессилия
готов был расплакаться.
«Ох и дурак, ох и дурак! — безжалостно ругал он се-
бя.— Надо было раньше кричать, когда еще дверцы были
открыты. Тогда бы водитель подождал».
Вдруг услышал позади себя шум автомашины.
Обернулся.
Ехал грузовик, доверху нагруженный ящиками.
Запихнув книжки за пояс, шагнул к обочине.
Когда машина поравнялась, он цепко схватился за борт.
Держась за борт, просил:
«Не остановись, не остановись...»
Нет, грузовик не остановился. Настиг автобус уже на
базарной площади.
Почувствовав под ногами брусчатку, Борис отпустил
борт грузовика. Пробежал еще несколько метров, круто
свернул на тротуар, и в то же мгновение увидел незнаком-
ца, который только что вышел из автобуса и шел прямо ему
навстречу.
— Рискованно ездите, молодой человек,— обратился
он к Борису.— Экономишь свои колеса,— кивнул на ноги.—
Смотри, совсем потеряешь их.
29
Смущенный Борис смотрел незнакомцу в глаза, не зная,
что ответить ему.
— Что, испугался? — улыбнулся бородач.— Не бойся,
в милицию не поведу. Поправь лучше за поясом книжки,
а то выпадут. Да скажи мне, где можно позавтракать.
— Вон столовая,— показал Борис рукой на угловой дом.
Незнакомец поблагодарил и пошел.
«Чего это он со мной заговорил? — удивился Борис.—
Случайно или не случайно? Наверное, не случайно. Видно,
заметил, что я за ним слежу, и хочет еще раз обмануть и
скрыться. И про столовую нарочно спросил, чтоб сбить с
толку. Войдет туда через одну дверь, с улицы, а выйдет че-
рез другую, во двор... Нет, теперь уже меня не обманешь!»
Как только незнакомец вошел в столовую, Борис подбе-
жал к окну и, поднявшись на цыпочки, незаметно заглянул
внутрь.
В столовой было мало народу. В углу за столом сидел
Песькин, сосед Анатолия, известный на всю Лубенщину са-
пожник. Он почему-то всегда и завтракал, и обедал, и ужи-
нал не дома, а в столовой. Немного в стороне сидели две
незнакомые девушки.
Бородач прочитал на столе меню и уселся за ближай-
ший столик.
«Ясно, выбрал себе самое удобное место, чтобы сбе-
жать»,— отметил Борис.
— Ты чего заглядываешь?— окликнул его кто-то сзади.
Испуганно отскочил от окна.
Совсем рядом, довольный, что напугал, стоял, улыбаясь,
Володя Струк, одноклассник Бориса.
— Вот здорово... Послушай, Вовка, беги в милицию.
— Зачем?
— Пускай идут быстрее сюда. Надо шпиона поймать.
— Где он? — забегал глазами Володя.
— В столовой,— указал Борис пальцем в окно.— Я уже
его выследил.
— Откуда знаешь, что это шпион?
— Знаю. Он эшелон военный рассматривал на станции
и в блокнот что-то записывал.
— А ну покажи, какой он,— подошел к окну Володя.
— Только осторожно, чтоб никто не заметил,— преду-
предил Борис.— Туда смотри, поближе к кухне. Он там си-
дит. Бородатый. Видишь?
30
— Ага,— кивнул Володя.
— У него блокнот в плаще.
— Вот здорово! — прищелкнул языком Володя.— И в
самом деле похож на шпиона.
— Так он и есть шпион. А хитрый какой! Поводил ме-
ня... Беги! А я здесь постерегу, чтоб не сбежал.
Володя не торопился.
— Не надо туда идти,— рассудил он.
— Почему?
— Скажут тогда, что они его поймали. А мы его сами
задержим.
— Как мы задержим?
— Очень просто: сейчас подамся в школу, приведу ре-
бят, и...— повертел руками, словно завязал узелок.
Володя побежал.
Незнакомец все еще сидел за столом, не спеша зав-
тракал.
«Не знает, что за ним наблюдают, поэтому и не убе-
гает».
Через несколько минут возле столовой собралось десятка
полтора ребят — учеников шестого и седьмого классов. Дво-
их поставили под окном, остальные окружили Бориса. При-
шлось рассказать все с самого начала: как пришел на стан-
цию, как заметил долговязого, стал следить за ним, как тот
рассматривал эшелон, записывал что-то в блокнот, а потом
вскочил в автобус, как догонял его, сопровождал к столо-
вой.
Володя и сам старался примазаться к Борисовой славе,
размахивая руками, объяснял:
— А я гляжу — Борька в окно заглядывает. Думаю:
«Чего это? Наверное, что-то не так...» Подхожу, спрашиваю.
Так и есть — шпиона стережет. Я и говорю: «Давай ребят
позовем, сами возьмем...»
Решили: как только незнакомец выйдет из столовой,
вместе набросятся на него. Пятеро должны хватать за одну
руку, пятеро — за другую, остальные — за ноги. Тогда свя-
зать поясами.
— А оружие у него есть? — поинтересовался кто-то из
ребят.
— Не знаю,— пожал плечами Борис.
— Конечно, есть,— категорически заявил Володя.—
Чтоб у шпиона да не было оружия? Смешно! Им выдают и
31
пистолеты, и гранаты, и еще кое-что. Но это не страшно.
Надо сразу за руки схватить, тогда он ничего не сделает.
— Идет!..— передали от окна.
Вся ватага подступила к дверям. Половина стала с одной
стороны, половина — с другой.
Незнакомец на пороге достал из пачки папиросу, сунул
в зубы, не останавливаясь, чиркнул спичкой, прикурил. И в
этот миг на него набросились ребята. Как и договорились,
они схватили его за руки и за ноги. От неожиданности не-
знакомец вытаращил глаза, раскрыл рот. Папироса упала
Володе за воротник. Он завизжал, однако не отпустил руки.
Связывать его поясами не было необходимости: и так
не вырвется. Да он и не пытался вырываться. Ошеломленно
смотрел на мальчишек, не мог ни пошевельнуться, ни про-
изнести слова.
— Поведем? — спросил Володя Бориса.
— Погодите... погодите...— наконец заговорил незнако-
мец.— Чего вы меня держите? Пустите! — дернул плечами.
— А ну, не брыкайся! — прикрикнул Володя.— Уже не
убежишь... Так куда поведем?
— В школу! К директору! — закричали ребята.
— Нет, в школу не годится,— сказал Борис, крепко уце-
пившись за левую руку бородача.— Надо бы сразу в ми-
лицию.
Услышав шум, из чайной выбежали Песькин, официант-
ки, кухарка и девушки.
— За что меня в милицию? — спросил незнакомец.—
Объясните, ребята, в чем дело?
Песькин и все выбежавшие с ним из столовой тоже за-
интересовались, чего это мальчишки окружили человека.
— Шпиона словили, вот что! — объяснил Володя.
— А-а! — испуганно ойкнули женщины и девушки.—
Кто бы подумал!..
— Конечно, шпион,— многозначительно протянул Песь-
кин.— У него и башмаки не наши. Давайте поведем в ми-
лицию.
Незнакомец кисло улыбнулся:
— Вот это да!.. А я думал: чего они?.. Дорогие мои, вы
ошиблись. Никакой я не шпион...
— Увидим,— ехидно перебил Володя.— Ребята, чего
вы? Повели!
Процессия тронулась в направлении милиции.
32
В это время из-за угла дома вышел знакомый почти всем
ребятам работник районной газеты «Червона Лубенщина».
Увидев в толпе бородача, он громко окликнул:
— Товарищ Цурка! Что это ты за митинг устроил?
Тот повернул голову на голос, ответил смущенно:
— Оказия приключилась. Ребята думают — я шпион...
Процессия остановилась.
— Шпион?! — удивился сотрудник редакции.
— Ведут меня в милицию.
— Он, дядя, и есть шпион,— сказал Володя,— рассма-
тривал на станции военный эшелон.
Сотрудник редакции рассмеялся:
— Так говоришь — шпион? Эшелон рассматривал?
— Ага,— кивнул головой Володя.— И записывал что-то
в блокнот... Вот Борис его подстерег.
Журналист еще громче рассмеялся.
Володя с Борисом переглянулись. Чего он хохочет?
Сотрудник редакции, перестав наконец смеяться, серьез-
но произнес:
— Должен вас, ребята, разочаровать. Этот дядя никакой
не шпион, а корреспондент из военной газеты. Ему можно
все рассматривать, писать и даже фотографировать — это
он для своей газеты. Пускай все читают, видят, какая сила
на врага идет... Отпустите его, он покажет вам свое удо-
стоверение.
Ребята неохотно оставили незнакомца — не хотелось ве-
рить, что так ошиблись.
Бородач вытащил из внутреннего кармана пиджака
красную книжечку и протянул Володе.
Володя взял, подержал ее в руках, прочитал на обложке
название известной военной газеты, показал Борису.
— Убедились? — спросил сотрудник редакции.
— Все правильно,— еле слышно произнес Володя.
— Вот и хорошо... Но вы не расстраивайтесь. Молодцы,
что такие бдительные, это сейчас необходимо,— попытался
он успокоить ребят.
Но это не помогло. Мальчишки были огорчены. Особенно
Борис и Володя. Думали, что выследили настоящего шпио-
на, а тут оказалось совсем не то...
После этого случая товарищи не раз подтрунивали над
Борисом и Володей, называли их грозой шпионов и дивер-
сантов.
33
...Они еще завтракали, когда снова скрипнул замок и от-
крылась дверь. В камеру вошли сначала две овчарки, за
ними Вольф, в пальто на меху, в рыжей лисьей шапке,
в теплых кожаных перчатках, с тонким гибким хлыстом
в руке.
Ребята положили на стол хлеб и колбасу.
— Ну, как здесь? Тепло?.. Кормят?.. Как спали?.. Это я
приказал поместить вас в эту камеру. Да она, как видите,
и не похожа на камеру. В ней держим только тех, которые
немного проштрафились. Конечно, как здесь ни хорошо,
а дома лучше. Но что поделаешь!.. Потерпите, потер-
пите...
Вольф осторожно поставил хлыст в угол у печки, снял
перчатки и сунул их в карман пальто.
Овчарки легли у двери.
— Выводил собак на прогулку. Решил проведать вас.
Вчера были измученные. Я сначала не догадался, вы не
сказали... Теперь вижу, немного бодрее. Почему перестали
завтракать? Ешьте, ешьте.
Расстегнув пальто, шагнул к кровати, на которой спал
Борис, сдернул одеяло. Наверное, собирался сесть, но потом
почему-то передумал. Заложив руки за спину, начал ходить
по камере.
— Никак не мог я уснуть. Прикидывал и так и сяк, как
бы получше сделать, чтоб спасти вас.
Анатолий нечаянно столкнул локтем на пол недоеден-
ный кусок колбасы. Кусок подкатился к самой морде край-
ней овчарки. Но она даже не понюхала его.
— Не возьмет без разрешения,— сказал Вольф, заметив
удивление на лицах у ребят.— Ученая... А вы чего не еди-
те? Стесняетесь? Напрасно. Не беспокойтесь, я сейчас уйду.
Еще поразмыслю над вашим делом. А вы ешьте, отдыхайте
да как следует обдумайте эту неприятную историю. А ве-
чером подробно расскажете. Если что потребуется — может,
добавки в еде или еще чего,— так вы не стесняйтесь, ска-
жите надзирателю.
Застегнув пальто, Вольф взял в углу возле печки хлыст
и направился к двери.
Овчарки тут же поднялись и встали по обе стороны от
хозяина.
Теперь, покидая камеру, Вольф шел впереди, собаки —
сзади.
34
...В коридорчике на табуретке стояла медная кружка.
Мать нечаянно задела ее, и она, ударившись об пол, загуде-
ла, как колокол.
— У-у, окаянная!..
Подняла, поставила ее на место, потом осторожно при-
крыла дверь в комнатку. Так и есть, разбудила.
— Спи, сынок, спи. Еще рано.
— Да нет, буду вставать.
Анатолий сбросил с себя полосатое рядно, сел, свесив
с кровати ноги, потянулся.
— Окаянная кружка! — не могла успокоиться мать.
— Я уже выспался, мама.
— Где там выспался! Лег поздно. Пока перегладили
белье. Говорила тебе — не помогай. Мне ведь сегодня не на-
до идти на работу. Медсанбат выехал.
— Ничего, такое случается не каждый день.
Да, не каждый, но почти каждый. Сколько помнит Ана-
толий, мать все время работала прачкой. То в больнице, то
в гостинице, то в детском доме, а когда началась война,
сначала — в военном госпитале, потом — в медсанбате. Ра-
бота нелегкая, а заработок небольшой, денег не хватает на
двоих. Приходится и дома кое-кому стирать. Анатолий всег-
да помогает: носит воду из колонки, выкручивает, сушит,
гладит постиранное. Раньше все это делал — и ничего, те-
перь же, когда целый день роет в Засулье противотанковый
ров, стало тяжеловато. Покидает с утра до вечера землю,
придет домой, хочется сразу завалиться в кровать, но нель-
зя, надо матери помочь, ведь она не меньше его устает на
работе.
— Что приготовить на завтрак?
— Сварите, мама, картошки.
— Очищенной или в мундире?
— Если в мундире, так я и с собой возьму.
Пока заправлял Анатолий кровать, умывался, одевался,
мать отварила на примусе чугунок картошки. Одну полови-
ну съели с растительным маслом и зеленым луком, вторую
мать положила в кошелочку, в которой носил еду Анатолий.
А еще поставила туда бутылку молока, завернула в поло-
тенце четверть буханки хлеба, пучок лука, соль в спичеч-
ном коробке.
— Ты смотри, сынок, не храбрись,— попросила мать.—
Увидишь самолет, сразу прячься.
35
— Хорошо, спрячусь,— пообещал Анатолий.
На площади уже собралась довольно большая толпа.
Всё больше женщины, пожилые мужчины, ученики стар-
ших классов. Были среди них и однокашники Анатолия.
Увидев его, ребята издали замахали руками:
— Буценко, быстрее! Машина едет!
От толпы отделился и вперевалку двинулся, пошел на-
встречу толстошеий неуклюжий паренек — Васька с базара,
как называли его лубенцы.
Точно никто не знал, на самом ли деле Васька не в сво-
ем уме или только прикидывается таким, но все равно его
принимали за дурачка. Родители Васьки умерли в голод-
ный тридцать третий год. Жил он одиноко в маленькой хат-
ке-мазанке на окраине города — в Осовцах. В школе совсем
не учился, нигде не работал, зато умел здорово деньги счи-
тать. Пользуясь попустительством милиции и горожан, на-
купал Васька вне очереди в магазинах мелкого ходового то-
вара, а потом слонялся по базару, чтобы повыгоднее пере-
продать. Но сейчас и его заставили работать — рыть за го-
родом противотанковый ров.
— Слыхали? — остановив Анатолия, шепотом спросил
Васька.
— Чего? — насторожился тот.
— Ха-га...
— Ну чего ты? Говори.
— Только по секрету,— прищурил глаз Васька.— Кре-
менчугу уже хана.
— Как «хана»? — не понял Анатолий.
— Ну, того... немцы взяли.
— Когда?
— Еще три дня тому назад.
— Неправда! В газете нет. И по радио не передавали.
— Ха-га! А мне передавали... Корешок ночью посылку
из Полтавы привез. Такие иголочки — глотать можно! Тво-
ей матери надо? Хоть сотню продам... Так вот, он и гово-
рил: Кременчугу крышка, уже не ходят туда поезда. Ясно?
— Откуда он знает?
— Ха-га! Он все знает. Кочегарит на паровозе.
— Болтун твой корешок, как и ты!— отрубил Анатолий
и направился к толпе.
И все-таки разговор с Васькой встревожил Анатолия. На-
хмурив брови, он молча сидел в машине.
36
Работа землекопа не мудреная, но тяжелая: ставь лопа-
ту лезвием на грунт, нажимай ногой, поддевай кусок — вы-
брасывай на кучу. Ставь... нажимай... поддевай... выбрасы-
вай... И так час, другой, третий... Эти движения давно уже
привычны, и о них не надо думать. Думалось о другом. Соб-
ственно, об одном и том же.
Как долго продлится эта война? Уже третий месяц по-
шел. А были уверены: советские войска разобьют фашистов
за неделю, ну, самое большее за две, и где-то там, на грани-
це... А оно вон куда, до самого Днепра дошли фашисты.
Теперь все уверяют: дальше ни шагу, скоро начнется на-
ступление. Странно, зачем тогда копать этот ров? Лубны
по эту сторону Днепра, почти за двести километров... Заво-
ды вывозят, скот из колхозов угоняют на восток, докумен-
ты всякие сжигают, и сажа от бумаг, словно черный снег,
падает на город. Раньше здесь летали только наши самоле-
ты, фашистские изредка появлялись, и то ночью, теперь же
шныряют в небе когда хотят. Бомбят если не Лубны, так
Ромодан, Пирятин, Гребенку. На станции женщину какую-
то убило, в Засулье бомба попала в хату: вся семья погиб-
ла, один только маленький ребенок жив остался. Уже не-
сколько раз пролетали и надо рвом, строчили из пулеметов,
бросали листовки. Хотя до сих пор никого не убило, но
страха набрались все. Женщины больше не покрывают голо-
ву белыми платками, все одеваются в черное и серое. А ког-
да заметят самолет, разбегаются, прячутся в кустах...
Анатолий загнал лопату в суглинок, расправил плечи,
посмотрел вдоль рва, туда, где вырытая траншея подходи-
ла к дороге. Уже ров глубокий, скоро закончат. Еще день,
два. С противоположной стороны тоже такой роют. В случае
чего перекопают перешеек, и танки не пройдут. Но разве
фашистов сюда, в Лубны, пустят? Нет, сто раз нет! Пускай
там что хочет болтает Васька, дальше Днепра враги не прой-
дут. Это только паника.
Потер огрубевшие ладони, взялся за лопату.
— Старайся, старайся,— ехидничал стоявший в стороне
Васька.— Этот кончим, пошлют другой копать.
«И всегда он присоединится ко мне! Ребята стали на-
смехаться, говорят, что я взялся его перевоспитывать. Пре-
льстил, вишь, его, поделился едой, так теперь он каждый
день становится рядом, знает — и ему что-нибудь перепа-
дет из кошелочки».
37
— Ну и что, пускай посылают! — сердито посмотрел
Анатолий*— Если потребуется, то и будем копать.
— Помогут они, рвы... Читал, что в листовках пишут?
«Придут наши таночки и зароют ваши ямочки...» Ха-га!..
— Чего радуешься?.. Брехню написали, а ты веришь.
— Эге, брехню...— ухмыльнулся Васька.— Слышал, ка-
кие у них танки?
— Какие?
— Вон как школа!
— Брехня брехней! Не бывает таких танков.
— Я не видел. Люди говорят.
— Вот такие и говорят, как ты.
— Да разве я что... Я не о том. Осточертело уже здесь
пропадать.
Анатолий с презрением посмотрел на него и отвернулся.
Обедать сел вместе с ребятами. Выложили из кошелок,
котомок, узелков все, что каждый с собой взял, ели сообща.
Васька долго ходил вокруг мальчишек, но никто не при-
гласил его в компанию. Тогда он побрел к выездной лавке,
купил там булку, кружок колбасы, бутылку лимонада и
устроился за кустом.
Еще не все и пообедали, как на южном горизонте пока-
залась маленькая черная точечка. Первым заметил ее из-
под куста Васька.
— Смотрите, летит! — закричал он, чуть не подавив-
шись колбасой.
Все повернули головы в ту сторону, куда он показывал
пальцем.
Точечка все увеличивалась и увеличивалась, постепенно
вырисовываясь в самолет.
— Немецкий! Рама! — сразу закричало несколько че-
ловек.
Женщины и девушки побежали к кустам.
— Не бойтесь! — закричали им ребята.— Это развед-
чик. Он не стреляет.
Самолет и в самом деле не стрелял. Даже не снизился.
Высоко покружил над дорогой, над мостом, пролетел вдоль
рва и повернул туда, откуда появился.
Анатолий возмущался: почему разрешают так свободно
летать здесь, в тылу, вражеским самолетам? Почему не по-
сылают истребителей, чтоб их сбивать? Почему молчат зе-
нитки?..
38
С утра ио дороге мчались военные машины, ехали в Пол-
таву беженцы на крытых фанерой и брезентом подводах,
погонщики гнали на восток стада коров и отары овец. По-
том к обеду движение приостановилось. Разве что изредка
проедет подвода из соседнего села, пронесется велосипедист
или пройдет пешеход. Что бы это значило? Ведь раньше та-
кого не случалось. И вчера и позавчера дорога целый день
была запружена.
В полдень с востока донеслись далекие орудийные выст-
релы.
Прислушались. Подумали — зенитки.
Вскоре на дороге появился всадник. Пригнувшись к гри-
ве, бил сапогами взмыленного вороного жеребца.
На перешейке возле рва остановился.
— Немцы! Немцы идут!..— закричал истошно.
Услышав крик, от неожиданности люди словно оцепе-
нели...
Высокий, худой, как сухая вобла, милиционер, распоря-
жавшийся среди работающих, вмиг оказался возле всад-
ника.
— Чего орешь? — крикнул сердито.
— Говорю, немцы идут! — повторил всадник немного
потише.— Бегите!
— Ты кто такой? А ну слезай! — Милиционер схватил
коня за уздечку.
— Погонщик я. Из Вил.
Вокруг быстро собралась большая толпа.
— Проверьте документы,— посоветовал кто-то.
— Граждане, идите по местам! — обратился милицио-
нер к народу.— Сам разберусь.
Но к совету прислушался: спросил у всадника паспорт.
— У, батюшки!—ударил тот себя по коленям.— Разве ж
и так не видно, кто я? Не теряйте время попусту. Бегите
скорее!..
— А ну замолчи, не паникуй! — прикрикнул на него
милиционер.— Говорю, паспорт давай!
Всадник сунул руку за пазуху, вынул вчетверо сложен-
ный лист бумаги, протянул милиционеру:
— Вот справка колхозная. Нам паспортов не выдают.
Милиционер долго читал написанное на бумаге, внима-
тельно рассматривал печать и штамп, наконец возвратил
справку.
39
— Все правильно... Поезжай! Да больше паники не на-
води, а то...
— Родимый мой,— сложил всадник руки на груди,—
никакой паники я не навожу, правду говорю: немцы близ-
ко. Уже Покровскую Богачку заняли. Не слышите — громы-
хает? Из танков бьют.
— То наши стреляют — практикуются, а ты испугался.
— Если бы наши, не убегал бы... Как ударили по стаду,
с десяток коровок упало. Потом по погонщикам стали стро-
чить из пулеметов или черт их знает из чего. Мы и дали
стрекача, кто куда...
Тревожно загудела толпа. Одни верили всаднику, другие
не верили, однако все были взволнованы.
А потом вслед за погонщиком примчался на мотоцикле
вспотевший, запыленный старшина-связист. Не выключая
мотора, он наклонился, опершись одной ногой в землю, ли-
хорадочно забегал глазами по толпе.
— Чего митингуете? Немцы недалеко!
Милиционер растерянно уставился на него, раскрыл от
удивления рот, но долго не мог произнести ни слова.
— Да я им уже говорил, товарищ командир, а они не
верят, паспорт требуют,— обиженно сказал погонщик.
— Бежим,— шепнул Анатолию Васька.
Анатолий хотел ему что-то ответить, но Васька уже
исчез.
За ним, словно в погоню, бросилось еще несколько че-
ловек.
— Кто... кто тебе раз... разрешил сеять панику? — рас-
сердившись, набросился на старшину милиционер.— Я бу-
ду жаловаться. Я тебя отдам под трибунал!..
— Ты чудак-человек! — сердито ответил старшина.—
Почему не веришь? Говорю: прорвались танки! С Хорола...
Отпусти людей! Они уже ничем тут не помогут. Надо мосты
взрывать!..
Утих в толпе шум — прислушивались к их спору.
— Диверсия! Вражеская диверсия!..— громко закричал
милиционер.— Где ты служишь? Из какой части?
Вдруг кто-то крикнул испуганно:
— Самолет!..
Все посмотрели в небо.
Южнее Солониц вынырнул фашистский самолет и стал
снижаться над железной дорогой.
40

Протяжно загудел паровоз.
И в это время где-то возле железнодорожного переезда
один за другим встряхнули воздух и землю три сильных
взрыва. Самолет развернулся и взял обратный курс.
Тут же от переезда стали доноситься более слабые, но
частые взрывы.
Отчаянно, тревожно гудел паровоз.
— Вот гад! — выругался старшина.— Попал в вагон со
снарядами...— Поправил на голове пилотку, выровнял мо-
тоцикл.— Ну что ж, счастливо оставаться, товарищи! Мне
надо ехать. Советую вам немедленно отсюда убираться.
— Пока не поздно...— отпуская поводья лошади, доба-
вил погонщик.
На какое-то мгновение толпа замерла, глядя на дорогу,
по которой мчались к мосту мотоциклист и всадник, потом
сразу зашевелилась и тронулась вслед за ними. Последним
шел поникший милиционер.
Прошли мост, выбрались на середину спуска. Останови-
лись, чтоб посмотреть на Хорольскую дорогу, на железнодо-
рожные пути, пересекающие ее недалеко от Засулья.
Возле переезда на железной дороге валил дым. Навер-
ное, горели военные вагоны, в которые угодил вражеский
самолет. Взрывов уже не было слышно.
Дорога была непривычно пуста. Только где-то под Вой-
нихой высоко вверх поднималось сизое облако дорожной
пыли, розоватой в предвечернем солнце. Анатолию каза-
лось, что облако медленно движется к Лубнам.
Другие тоже заметили это.
— Танки идут,— сказал кто-то из мужчин.
— Чьи танки? — обеспокоенно спросила женщина, сто-
явшая рядом с Анатолием.
— Да, наверное, немецкие,— ответил тот же голос.—
А наших что-то не видно. Не вышли встречать...
— Ой, горюшко! — вскрикнула женщина.— Так они
скоро и сюда придут! Бегите, люди добрые!
Сначала женщины и девушки, за ними мужчины и пар-
ни двинулись вверх по спуску.
«Неужели немцы? — все еще не верилось Анатолию.—
Что же теперь будет?.. И почему, в самом деле, наши танки
не идут им навстречу?»
В городе возле дворов толпились люди. Здесь, видно, еще
раньше узнали о приближении фашистов.
42
В центральном парке собралось много народу.
Анатолий тоже пошел туда.
Незнакомый краснощекий юноша с патронташем и вин-
товкой (по-видимому, из истребительного отряда) призывал
горожан не паниковать и не бояться. Он заверял, что вра-
жеский десант скоро будет разбит, фашистам не удастся
захватить Лубны.
«Ага, так это немцы, значит, высадили десант,— немно-
го повеселел Анатолий.— Ну, тогда...— Вдруг вспомнил: —
Но откуда у них танки взялись? Неужто с самолетов...»
— Здорово! — неожиданно кто-то толкнул его в бок.
— A-а, Борис. Здорово! И ты здесь. С книжками...
— Уроки сегодня отменили. Домой идти не хочется. Та-
кое творится!.. Вы что, убежали из окопов?
— Убежали.
— Мне говорил Васька с базара. Прибежал как сума-
сшедший... Мать видел?
— Нет, не видел. Где она?
— Тебя искала. Просила, чтоб я тебя домой привел.
Боится, чтобы...
— Послушай, Борис, а откуда в десанте танки? Разве
можно их с самолетов сбрасывать?
— Кто его знает,— пожал плечами Борис.— Наверное,
можно... Пускай идут, все равно их разобьют. Как видно,
наши по холмам поставили пушки. И бронепоезд стоит на
станции. Как ударят — перья полетят...
— Я тоже так думаю,— согласился Анатолий.— Ну,
пошли, а то мама волнуется.
Только вышли из парка, за городом началась стрельба.
— В Засулье,— произнес Борис.
— Нет, кажется, ближе — на мосту или на спуске.
— Ага... Это наши, видно, их там колошматят.
Он не договорил. Неожиданно раздался сильный треску-
чий взрыв. Испугавшись, ребята бросились назад, в парк,
легли под кустом. Было слышно, как где-то недалеко на
мостовую посыпались камни или куски кирпича.
Немного успокоившись, ребята поднялись, выглянули
из-за куста.
— В музей, сволочь, угодил... Горит...— первым заметил
Анатолий.
По улице пробежало несколько вооруженных дружинни-
ков и красноармейцев.
43
— Тушить побежали,— догадался Борис.
Ребята вышли из парка.
Дружинники и красноармейцы, не добежав до пылаю-
щего музея, почему-то повернули обратно.
Теперь уже совсем близко, с улицы Шевченко, доносил-
ся надрывный рев моторов и треск пулеметов. Беспрерывно
били пушки.
— Танки!.. Танки!..— закричал кто-то в парке.
Ребята проскочили дорогу, шмыгнули в открытые воро-
та. Дворами пробрались к дому, в котором жил Анатолий.
Перепрыгивая через две ступеньки, взлетели на второй
этаж.
Матери дома не было.
Анатолий бросил на кровать кошелку, выскочил в кори-
дор, за ним следом Борис. Постучали к соседям — никто не
отозвался.
— В погребе попрятались,— сообразил Анатолий.
Подались в подвал. Анатолий дернул за дверь. Она бы-
ла закрыта изнутри.
Подергал сильнее.
Из подземелья, словно с того света, донеслось тихое, бо-
язливое :
— Кто?
— Я.
— Кто ты?
— Анатолий.
— Сейчас, сейчас...
Анатолий узнал голос Песькина.
Тот откинул крючок, приоткрыл дверь. Из погреба по-
несло кислой капустой, солеными огурцами и гнилой кар-
тошкой.
— Мама здесь?
— Нет.
— Где же она?
— В медсанбат позвали.
— В какой медсанбат? — удивился Анатолий.— Он же
выехал.
— Вернулся. Заходите, заходите быстрее. Потом...
Песькин закрыл за ними дверь, накинул крючок.
— Сегодня утром вернулся медсанбат. В сквере возле
медтехникума расположился,— рассказывал он, на ощупь
спускаясь с ребятами в темное подземелье.— И мать твою
44
туда позвали. Она уже дважды прибегала, искала тебя.
Говорила, как придешь, чтоб с нами прятался.
Подвал был битком набит людьми — Анатолий и Борис
почувствовали это сразу, как только спустились вниз.
Воздух слишком душный, отовсюду слышался тревож-
ный шепот.
Напуганные женщины начали расспрашивать, что тво-
рится в городе.
— Немцы вошли, вот что,— угрюмо сказал Анатолий.
— На танках,— прибавил Борис.— Стреляют — жуть
такая...
— Музей подожгли...
— Ой, что же будет?! Ой, горюшко!..— зарыдала тетя
Женя, жена Песькина.
И сразу начала плакать детвора.
— А ну, перестаньте! — крикнул Песькин.— Кому го-
ворю?!
Умолкла тетя Женя. Похныкав еще немного, стихли и
дети, только носами шмыгали в темноте.
— Давай присядем,— дернул Бориса за рукав Ана-
толий.
- Где?
— Вот здесь, на ступеньках.
Нащупали нижнюю ступеньку, сели рядом. Ступенька
была холодная и влажная, Борис вытащил из-за пояса учеб-
ники.
— Возьми, подложи,— предложил он другу две книж-
ки, две оставил себе.— Бери, бери, они обернутые...
Несмотря на то что погреб был глубокий, выстрелы и
грохот танков доносились и сюда. И если вблизи разрывал-
ся снаряд, погреб весь содрогался и гудел, словно колокол,
а с потолка сыпались на голову кусочки цемента.
Прошло несколько часов. Не стало слышно грохота тан-
ков, утихла стрельба, только изредка рвались снаряды.
Борис шепнул Анатолию:
— Может, вылезем, посмотрим?
— Давай.
Но их не выпустили.
— Посидите еще немного,— сказал Песькин.— Пусть
совсем утихнет, тогда пойдете.
Но вскоре кто-то постучал в дверь, тихо и торопливо.
Анатолию показался этот стук знакомым.
45
— Мама! — сразу вскочил он и подался вверх по сту-
пенькам.
И точно — мать.
— Сынок, ты здесь?! — обрадовалась она, увидев Ана-
толия.— А я чего только не передумала...— Она переступи-
ла порог и крикнула в погреб: — Выходите! Немцы отсту-
пили.
Один за другим стали вылезать взрослые и дети. Запол-
нили весь двор. Даже странно, как могло уместиться столь-
ко людей в погребе.
Над городом стояло зарево — все еще горел музей. Во-
круг стлался едкий, смрадный дым. Низко, над самыми
крышами домов и кронами деревьев, кружили напуганные
галки. В отблесках пожара они казались призрачными те-
нями.
Увидев рядом с сыном Бориса, мать всплеёнула руками:
— А ты чего стоишь? Скорее беги домой! Там же бес-
покоятся, не знают, где ты, что с тобой.
— Нечего им беспокоиться. Ничего со мной не случит-
ся! — нарочито спокойно ответил Борис.
А на самом деле он давно уже волновался. Знал: дома
наверняка все переполошились из-за того, что он до сих пор
не вернулся.
— Ой, какие ж вы!.. Беги, сейчас же беги! — сурово
приказала мать.
Борис послушался. Садами, огородами помчался домой.
Мать отвела сына в сторону и сказала:
— Тебе тоже надо бежать.
— Куда?
— В больницу.
— Зачем, мама?
— Сегодня утром медсанбат вернулся, а сейчас снова
выехал. Всех раненых, которых можно было вывезти, взя-
ли с собой. Тяжело раненных собирались перенести в нашу
больницу и не успели — оставили в подвале института. На-
чальник написал прошение в нашу больницу, чтоб их за-
брали. Возьми его, отнеси главному врачу,— протянула
Анатолию конверт.— Отдашь конверт и скажешь, пусть
пришлет санитаров. А я пойду в институт к раненым. Бед-
няги, что с ними теперь будет? Тех еще, может, и удастся
вывезти из окружения, а этих...
— Из какого окружения?
46

— Немцы окружили, сынок, наших со всех сторон. Пе-
ререзали дорогу на Полтаву и уже Лохвицу взяли.
— Разве и в Лохвице десант?
— Да не десант. Танки прорвались. Из Кременчуга и
Чернигова. Теперь соединяются.
— Вы же говорили, что наши отбили наступление...
— Отбили, да недалеко. Возле моста немцы стоят.
Ждут, наверное, рассвета, чтобы снова ринуться. Ну, беги,
сынок, беги! Только будь осторожен: если начнут стрелять,
сразу ложись в канаву...
Вольф не врал ребятам: он и в самом деле вчера долго
не мог уснуть и думал именно о них. Однако говорил он не
то, что думал.
Вот и сегодня с самого утра размышляет как раз над
их делом, отложив в сторону все другие служебные заботы.
Внимательно перечитал и те материалы, которые собрали
о них там, в железнодорожном отделении полиции, и те, ко-
торые ему удалось самому раздобыть. Забыл даже пойти
пообедать, забыл накормить и вывести на прогулку собак,
а они, глупые, не напомнили о себе, лежали неподвижно у
стола на ковриках — вот что значит ученые!
А тут к вечеру, когда сам наконец поел, и овчарок на-
кормил, и погулял с ними, почему-то одолели раздумья и
воспоминания.
Вольф... Наверное, не зря дали когда-то, еще в незапа-
мятные времена, эту фамилию его предкам. Видно, силь-
ный, воинственный и грозный для соседей-врагов был тот
человек. Вольф... Из далекой седой старины нес это имя-эхо
их великий род. Фамильное древо Вольфов произросло и
углубилось корнями в Германии, а ветви свои раскинуло
не на одну страну. Рассказывают, что их род, род Вольфов,
издавна был непоседливым и отчаянным; его многочислен-
ные представители, не задумываясь, отправлялись в чужие
страны, как воины и как культуртрегеры *, чтобы добыть
себе там поместье и утвердиться в нем на веки вечные. Где
их, Вольфов, только нет! Чехия, Румыния, Венгрия, Болга-
рия, Югославия, Албания... И везде они прижились, разбо-
Культуртрегер (нем.)— носитель культуры. Ироническое на-
звание империалиста-колонизатора, эксплуатирующего население пора-
бощенных стран под видом насаждения культуры.
46
гатели, завладели большими имениями. И только тем,
которые еще при царях поселились здесь, в России и на
Украине, очень не везло в последнее время...
Какой-то там его прапрадед прибыл в Россию по пригла-
шению Екатерины II, чтоб показать славянам, как надо ве-
сти хозяйство на земле, которой и цены нет.
О! То были славные времена. Подумать только: царица
выделяла каждой немецкой семье пятьдесят гектаров самой
плодородной земли, освобождала от податей и давала кре-
дит для приобретения хозяйственного инвентаря и племен-
ного скота. Мир еще не слышал и не видел таких льгот!
Вот что значит принадлежать к нации культурной и почтен-
ной! За одно лишь твое согласие поехать в варварскую стра-
ну, чтоб продемонстрировать неучам-аборигенам достиже-
ния мировой культуры, тебе платили немалые деньги,
щедро наделяли землей, освобождали от податей и давали
право эксплуатировать почти даровую и неиссякаемую ра-
бочую силу...
Семья его прапрадеда обосновалась на землях Таврии.
Она достаточно быстро разрослась; потом одни из ее потом-
ков переселились на Полтавщину, другие — даже в По-
волжье. Отец Пауля — это уже чуть ли не пятое колено
Вольфов-колонистов. Он принадлежал к дальновидным хо-
зяевам: добывал золото здесь, на Лубенщине, из плодород-
ной почвы и кожевни, но не хранил его в местных банках,
а переправлял в Швейцарию. Вот почему, когда на Украине
вспыхнула революция, отец с матерью, двумя сыновьями
и дочерью без особого сожаления отправились в Германию.
На Лубенщине оставил он старшего сына Пауля, только
что закончившего юридический факультет Киевского уни-
верситета. У Пауля сложилось не так, как у его предков:
революция конфисковала земли, кожевню, имения, беднота
разобрала по дворам коров, овец. Пауль проклял револю-
цию и убрался с насиженных мест. Но ненадолго. Вскоре
он появился вместе с кайзеровскими солдатами. Жестоко
и беспощадно мстил он обидчикам, вернул свое имение, ко-
жевню, заставил крестьян возвратить скотину. Но все на-
прасно. Пришлось снова убегать с Лубенщины, да и вообще
с Украины, и на этот раз уже надолго — больше чем на два
десятка лет. Во время бегства схватили его партизаны, и он
едва не простился с жизнью. Посчастливилось спастись,
только правого глаза лишился.
3 Поворотный круг	49
Сначала они и в Германии не могли как следует уст-
роиться : послевоенная разруха, экономические кризисы, ра-
бочие забастовки... Но потом, когда к власти пришел Гитлер,
дела у Вольфов заметно поправились. Почти за бесценок
приобрели они у богатого еврея, который уезжал в Америку,
большой кожевенный завод. Отец управлял производством,
Пауль стал незаменимым помощником. Это он предложил
отцу выпускать продукцию для военных нужд. Теперь Воль-
фы имеют от этого большую прибыль и заслужили благо-
склонное отношение правительства. Еще бы: каждый вто-
рой солдат вермахта носит кожаный пояс, а каждый тре-
тий — подметки их фирмы!
Когда началась война с большевистской Россией и до-
блестные воины фюрера захватили Полтавщину, Пауль до-
бровольно согласился поехать на Лубенщину. Кроме патрис-
тического чувства долга перед родиной и фюрером, у него
были еще и личные интересы и намерения. Тешил себя
Вольф надеждой теперь уже навсегда вернуть свои земли,
имение, кожевню, а заодно, может, еще что-нибудь при-
обрести — надо ж как-то компенсировать убытки, которые
они понесли в течение двадцати лет!.. Его желание охотно
удовлетворили: послали следователем Дубенского окружно-
го управления полиции безопасности и СД.
Возвратить свое бывшее хозяйство Вольфу не удалось —
от имения и кожевни уже не осталось и следа,— землю за-
брать тоже, не разрешили, сказали подождать, еще, мол,
время не пришло, надо сначала окончательно разбить боль-
шевиков. Несколько разочарованный неудачей, Вольф пол-
ностью отдался службе в полиции. Работы было много.
Отовсюду приводят подозреваемых, скрытых врагов нового
порядка. Надо не только разоблачить подозрительного, но
и размотать весь клубок, добраться до самой основы и вы-
рвать крамолу с корнем. Ох и не легко добиться этого! На
все твои вопросы, хитроумные и коварные, ответ один: мол-
чание и испепеляющий взгляд из-под насупленных бровей.
Даже безжалостная жестокая кара, нечеловеческая боль и
кровь, хруст костей и вырванные ногти — ничто не помо-
гает. Смертный приговор? Да, смертный приговор выносит-
ся часто и легко. Вольф вынужден так поступать. То или
иное преступление, совершенное кем-то неизвестным, свали-
вал на первого попавшегося арестованного, и... концы в во-
ду — преступник раскрыт и наказан по заслугам.
50
Пауль думал, что имеет все основания надеяться на бла-
годарность от начальства. Но начальство почему-то молча-
ло... А совсем недавно ему было сказано, что он, Пауль
Вольф, не оправдывает надежд, что он рубит дерево кра-
молы сверху, оставляя его корни нетронутыми. Так, мол,
сто лет можно заниматься делами случайных преступников,
не затрагивая основы — корней, которые питают дерево.
Докопаться до сути дела, выявить заговорщиков, партий-
ных и комсомольских организаторов подполья — вот глав-
ное. Вольфу, бывшему лубенцу, человеку, знающему мест-
ные обычаи, язык, и карты в руки. Почему же эти карты
не играют!..
И вот, кажется, карты наконец заиграют, заиграют на
этих молокососах, которых управление полиции специально
взяло для доследования. Что именно они совершили дивер-
сию — это доказано. Нет также никаких сомнений в том,
что они не одни совершили преступление, что их кто-то на-
учил, кто-то направил. Но кто? Как узнать? Сначала там,
в железнодорожном отделении полиции, хотели докопаться.
Чего же они достигли? Снова то же самое — смертный при-
говор. Однако тайна, из-за которой они бьются день и ночь,
лишившись сна, остается нераскрытой. Она снова уйдет в
могилу вместе с этими несмышлеными птенцами. Нет, этого
допускать нельзя! Если так и дальше пойдет, тогда и в са-
мом деле сто лет будешь рубить дерево крамолы, не причи-
няя ему большого вреда.
Больше всего следователя удивляет, почему ребята так
неестественно вели себя на допросе в железнодорожном от-
делении полиции, почему не выдали своих наставников.
Ведь их безжалостно били, мучили голодом и холодом и
даже приговорили к страшной казни — уже это должно бы-
ло подействовать, развязать им языки. Это тебе не какой-то
там черный, затвердевший корень, не молчаливые и замкну-
тые железнодорожники, у которых даже в глазах огонь
фанатизма. Они же зеленые юнцы, совсем дети. Казалось,
они не смогут вынести таких пыток, они обязательно заго-
ворят. А вот вынесли все это, смолчали. Чудовищно!..
По-видимому, верно, совершенно верно определил он
причину и потом правильно объяснил ее барону Шмидту,
своему шефу: их обидели, слишком обидели и озлобили глу-
пые полицаи. Обидеть, озлобить ребенка нетрудно, но это
большая ошибка не только для воспитателя, но и для юри-
51
ста. Ребенок становится тогда особенно упрямым, невероят-
но жестоким и мстительным. По себе знал: случалось с ним
такое...
Еще когда учился он в восьмом классе Дубенской гимна-
зии, поссорился на уроке с Петром Вакуленко, соседом по
парте. Почему поссорился, уже забыл. Вообще они часто
ссорились, так как враждовали. Пауль ненавидел Петра,
которого почему-то совершенно незаслуженно боготворил
чуть ли не весь класс (ну кто он такой? Сын простого кре-
стьянина. Странно, как его еще приняли в гимназию...),
Петр недолюбливал Пауля. Закончилась ссора тем, что они
разбили друг другу носы. Вмешался учитель, поставил обэ^-
их в угол.
«На большой перемене будем бороться, и я тебе покажу,
чья возьмет верх»,— тихо сказал Пауль.
«Можешь считать, что я уже положил тебя на обе ло-
патки»,— огрызнулся Вакуленко.
«Ты лопух и гречкосей»,— бросил пренебрежительно
Пауль.
«А ты...» —Петр Вакуленко вдруг умолк: к ним при-
ближался учитель.
Подошел, молча ударил обоих линейкой и снова продол-
жал урок.
На большой перемене они начали бороться, и вскоре
Пауль уже лежал на лопатках. Когда его освободили ребя-
та, Пауль дрожащим голосом сказал:
«Я поскользнулся нечаянно... Давай еще попробуем».
Попробовали. И на этот раз победил Петр.
Сгорая со стыда и злости, Пауль горько заплакал, но все
равно не сдался.
«Завтра снова будем бороться»,— заявил он.
«Завтра будет то же самое, что и сегодня»,— сказал не-
возмутимый Петр.
«Увидим,— ответил Пауль.— Бороться будем с таким
условием: побежденный вымажет себе лицо чернилами и
таким пойдет на урок».
«Ладно. Не забудь взять с собой мыло, чтоб потом было
чем отмыть лицо»,— ехидно усмехнулся Петр.
Теперь Пауль знал, что осилить Петра, придерживаясь
заведенных правил, он не сможет. Но надо, обязательно на-
до, хотя бы один раз, но победить. Только как это сделать?..
Безразлично как, лишь бы победить.
52
На следующий день по дороге в гимназию Пауль не взял
с собой мыла, как советовал ему Петр, а прихватил из дому
длинное острое шило и бутылочку чернил.
Посмотреть борьбу двух закоренелых врагов пришли
все ребята.
Петр и Пауль взялись за пояски, начали «водиться».
«Водились» долго. Наконец Петр раскачал Пауля, покрутил
его вокруг себя и повалил на землю. Собрался сесть верхом
на побежденного, как и следовало по правилам, но вдруг
вскрикнул, покачнулся и упал. Миг — и Пауль оседлал
неприятеля, крепко схватил его за воротник. Гимназисты
остолбенели от удивления, увидев Петра неподвижно ле-
жащим с закрытыми глазами, а счастливый Пауль зали-
вался смехом.
«Бери, мажь, мажь теперь себя чернилами!»—кричал
он, доставая из кармана бутылочку.
Бледный, униженный Вакуленко наконец раскрыл глаза
и еле слышно произнес:
«Предусмотрительный, гад... Принес-таки... Только чем
ты меня...» — он не договорил и... потерял сознание.
Пауль испугался и убежал домой.
Позже ему рассказывали, что Петра отливали водой, а
потом отвезли в больницу. Там осмотрели его, обнаружили
на животе небольшую рану. Глубокий прокол печени —
таков был диагноз врачей. Вскоре отец забрал из больницы
сына, и с тех пор Петр уже не появлялся больше в гимна-
зии. Говорили, болел все время.
Однако пришлось им еще раз повстречаться, уже взрос-
лыми. Именно он, Петр Вакуленко, и изловил со своими
дружками-партизанами его, Пауля, когда тот убегал с Лу-
бенщины. Хотел расстрелять, да не вышло: перехитрил
Пауль — сам прикончил Петра и вырвался...
Разволновавшись от воспоминаний, Вольф встал из-за
стола, прошелся по кабинету.
Нет, он не будет их бить, не будет озлоблять, он по-друго-
му с ними обойдется. Скажет:
«Ребята, будьте же благоразумными, трезво взвесьте
все и посмотрите правде в глаза...»
Эти слова следователь произнес так громко, словно ре-
бята уже сидели у него в кабинете. Затем он поправил
черную повязку, пригладил ладонью русые волосы на голо-
ве и нажал на кнопку сигнала.
53
...— О, явился!—сердито сказала бабушка, как только
Борис вошел в хату.— Где ты был?
— Не знаете? Вот!—выставил вперед книги, словно
щит.— В школу ходил.
— Так ведь уроки отменили. Все ученики давно дома.
— Я еще на митинге был. Потом в погребе прятался.
— Разве так можно, сынок? — укоризненно сказала
мать.— Мы волнуемся, а тебе хоть бы что.
— Возьми привяжи его к скамье, и пускай сидит, как
наседка. Ведь ничего не понимает,— сказал дедушка.—
Придется никуда не пускать из хаты...
Но в ту же ночь они сами и отпустили его, словно совсем
забыли о своей угрозе.
На рассвете в маленькое окошечко кто-то нетерпеливо
постучался раз, другой...
Дедушка спал на скамье возле двери. Встал, с трудом
вышел во двор.
— Кто приходил, Антон?—спросила бабушка, когда он
вернулся в хату.
— Нестор Малий.
— Из Нижнего Булатца?
— Эге.
— Чего он?
— Записку привез от Павла. Просил Марии Гайдаихе
передать.
— А сам почему не отнес?
— Говорит, некогда. В депо спешит. Ночью приехал из
Гребенки, пока сходил домой — прошло время, уже пора и
на паровоз.
— Может, что срочное, так ты отнеси.
— Давайте, дедушка, я отнесу,— отозвался Борис, ле-
жавший на раскладушке.
— Лежи себе!—прикрикнула на него бабушка.— Кру-
гом такое творится...
— Да как будто успокоились,— произнес дедушка.—
Говорил Нестор, что немцев отогнали от моста.
— Ну, тогда пускай несет, — разрешила мать. — Он
мигом сбегает.
Борис вскочил с постели. Быстро оделся. Забрал у де-
душки записку, сложенную в пакетик, словно для порошка,
и скорей к двери. Боялся — передумают и не пустят. Хоте-
лось ему, чтоб тетя Мария как можно быстрей получила
54
известие от дяди Павла. Борис почти каждый день навещал
тетю. Она теперь с утра до вечера одна. Тамара вот уже
второй месяц работает. Сначала на вокзале санитаркой в
пересыльном госпитале, а когда госпиталь выехал — секре-
таршей и чертежницей в военной комендатуре, которая
переехала несколько дней назад на станцию, в бронепоезд.
Вчера по дороге в школу забежал к тете: она была чем-то
очень встревожена. Раньше дядя Павел каждый вечер при-
езжал после работы домой, а сейчас уже третьи сутки не
появляется и никаких вестей о себе не подает. Тамара
несколько раз звонила по телефону в гребенковское депо,
но не дозвонилась. Что с ним случилось, так никто и не
знает. И вот наконец отозвался. Как обрадуются и тетя и
Тамара, когда он принесет им записку!
— Смотри сейчас же обратно возвращайся,— напутство-
вала бабушка.
— Хорошо,— пообещал Борис, закрывая за собой дверь.
Разве знал, разве мог предвидеть, что снова не скоро вер-
нется домой?..
Чтобы сократить путь, побежал огородами и садами,
извилистой тропинкой через овраг. Недалеко от станции выб-
рался на Железнодорожную улицу. Отсюда можно запросто,
в один миг домчаться до тетиного дома. Вдохнул полной
грудью холодный воздух... и замер. Впереди из сумрака
неожиданно вынырнула сгорбленная фигура. Заметив Бо-
риса, встречный тут же отпрянул в сторону — в изгородь из
желтой акации, которой был обсажен двор напротив, и там
притаился.
«Кто это?—удивился Борис.— Чего он испугался?.. На-
верно, шпион или диверсант...»
И сразу вспомнил историю, которая произошла с ним
недавно.
«Может, и этот такой же «шпион», как тот бородатый?..
Да нет, кто-то хочет напугать меня. Нет, дудки! Не вый-
дет...»
Поколебавшись немного, не торопясь тронулся вперед.
Неизвестный также вышел из кустов, пошел навстречу.
«Ясно,— вскоре узнал его Борис,— Васька с базара. Вот
еще голова — кочан капусты, не догадался сразу!»
— Ты?—остановившись недалеко от Бориса, спросил
Васька.
— Нет^ не я.
55
— А ну тебя! Так напугал, дурень!
— А чего тебе пугаться?
— А я и не боюсь. Просто так. Вижу, кто-то идет...
— Ну и что, если идет? Тебе-то что?
— Да так...— замялся Васька.
— Вот чудила!—улыбнулся Борис.
— Послушай,— оживился Васька,— хочешь, покажу те-
бе что-то? Как корешу.
— А что ты мне покажешь?
— Пойдем!—схватил он Бориса за локоть.
— Куда?
— Не бойся, дурачок, пойдем!
Борис с трудом освободил руку из цепких Васькиных
пальцев, пошел за ним к изгороди.
Васька выволок из куста большой мешок, вытащил из
него какое-то лохмотье.
— Вот,— показал Борису.
— Что это?
— Не видишь? Штаны! А вот пиджак,— сказал Васька и
вытащил еще одну одежину.— Здесь пять таких костюмов и
два пальто. Еще рубашки, сукно, картузы, коробка булавок...
— Где ты взял? Обокрал кого?
— Тьфу, дурак! Никого я не грабил.
— А где же ты взял?
— В магазине. Кто-то замки поотбивал — заходи, бери
что хочешь. Я уже два раза ходил. Иди и ты, пока не поздно,
а то все растащат.
— Знаешь, что тебе будет за это?
— Ничего не будет,— сказал Васька и рассмеялся.
— А если милиция узнает?
— Не узнает. Нет милиции. Задала стрекача.
— Что ты мелешь, придурок?
— Что слышишь. Не знаешь разве — немцы в Лубнах.
— Отогнали их.
— Никуда не отогнали. Они мост перешли и останови-
лись. Не захотели ночью входить в город.
— Кто тебе сказал?
— Все говорят. Вот от моста и стреляли до полуночи.
— Сегодня им дадут!
— Кто даст?
— Наши.
— Как они дадут, когда немцы на танках!
56
— А бронепоезд? Как ударит из пушки, разлетятся фа-
шистские танки в щепки.
— Да что с тобой говорить!—махнул рукой Васька.—
Мне некогда. Я пошел,— и наклонился к мешку.
— Вот увидишь, расскажу, что ты обокрал магазин.
Васька выпрямился и, шагнув к Борису, ткнул ему под
самый нос кулачище:
— Понюхай, чем пахнет!
— Не пугай! Не на того напал. Видали таких.
Знал: драться Васька не будет, только запугивает.
— Не сердись, глупый,— опустил кулак Васька.— Я по-
шутил. Хочешь, дам тебе костюм? Будь только корешем.
— Не надо мне ворованного.
— Ну, и глупости! Никакое не ворованное. Наши еще
спасибо скажут, что забрал. А то немцы заграбастали бы.
Понял?.. А ну, поддай, помоги мне,— схватился за мешок.
— Сам поддавай!— сердито сказал Борис и пошел прочь.
Дверь открыла тетя Мария.
— Что случилось, Боренька?—встревоженно спросила.
— Записку принес от дяди.
Тетя взяла записку, поспешила в дом.
В комнате горела лампа. Окно было занавешено одеялом.
Тамара стояла у стола, на котором лежали какие-то бумаги.
— Возьми, прочитай. От отца!—отдала записку дочери.
Тамара развернула бумажку, наклонилась к лампе.
«Дорогие мои Мария и Тома! Все сложилось так, что я
уже третий день не могу приехать домой. Возможно, и сегод-
ня не приеду. Прошу вас, сразу же, как только получите эту
записку, уезжайте из Лубен. Дела очень серьезные... Не те-
ряйте времени... Обратитесь к начальнику станции, он уст-
роит вас на поезд. Не жалейте вещей, это все наживное,
возьмите с собой самое необходимое. Не забудьте про доку-
менты: прихватите свои и мои. Крепко целую вас, дорогие.
Павел. Отец».
— Горе мое!—заломила руки тетя.— Он же ничего еще
не знал, когда писал. Куда же нам ехать, когда все пути-до-
роженьки перерезаны?..
В глазах у нее заблестели слезы.
— Не надо, мама,— обняла ее Тамара.— Не расстраивай-
тесь. Фашистов еще отобьют.
57
Вдруг дом сильно потряс взрыв, даже одеяло упало с
окна.
На дворе уже рассветало.
Раздался второй, еще более сильный взрыв, открылась
форточка, в комнату потянуло прохладой.
Отрывисто, часто застрочил на станции зенитный пуле-
мет. Слышен был шум самолета.
— Немецкий,— сразу определил Борис.— Бомбы сбрасы-
вает.
Тамара потушила лампу, сняла со спинки стула теплую
суконную жакетку, темно-синий берет.
— Мне надо идти.
— Ой, доченька, что же с нами будет?—склонилась ей
на плечо мать.
— Не падайте, мама, духом. Комендант говорил: в Дуб-
ны фашистов не пустят...
Тамара накинула на плечи жакетку, надела берет.
— Мама, вот документы и книжки, которые я отобра-
ла,— показала на стол,— спрячьте.
— А портреты?—кивнула на стену тетя.
— Портреты?..— Тамара задумалась.— Пускай пока...
Вышли во двор втроем. Постояли на веранде, прислуша-
лись.
Умолкли зенитные пулеметы. Едва доносился откуда-то
из-за станции гул вражеского самолета. Наверное, того само-
го, который только что сбросил бомбы.
Тамара повернулась лицом к матери и, словно боясь на-
рушить тишину, полушепотом сказала:
— Пойду.
Борис проводил Тамару до станции. Она была грустна,
молчалива. Прощаясь, попросила:
— Боря, навещай почаще маму. Не скоро я, наверное,
вернусь. Да и папа, кто знает, когда домой вырвется.
— Чего там, вернешься,— пробовал утешить он.— Вот
прогонят немцев, тогда...
— Не знаю, не знаю...— перебила она.— То я успокаива-
ла маму, а...— и не закончила.— Ну, будь здоров, Боря!
— Будь здорова!..
Борис стоял задумавшись, смотрел на сестру, которая все
удалялась и удалялась.
«Не знаю, не знаю...» Наверное, что-то знает, но не захо-
тела сказать...»
58
Когда Тамару скрыли предрассветные сумерки» Борис
перешел железнодорожные пути, направился домой.
— Эй, дружище!
На запасной линии, возле товарного вагона, стоял красно-
армеец и махал рукой.
— Пойди сюда, парень!
Борис подошел.
— Не спешишь?
— Нет.
— Помоги поднести ящик с пулеметными лентами. Не-
далеко — на Советскую, к мебельной фабрике,
— Хорошо,— быстро согласился Борис.
— Товарищ старшина!— крикнул красноармеец в откры-
тые двери затемненного вагона.— Есть помощник. Давайте
четыре.
Тут же в дверях появился крепко сложенный старшина
с двумя плоскими жестяными ящиками, окрашенными в зе-
леный цвет. Подал их красноармейцу. Потом вынес еще два.
— Бери,— кивнул Борису на ящики красноармеец.— Те-
бе — два, мне — два, поделимся четырьмя,— пропел протяж-
но детскую считалку.
Он хотел идти через привокзальную площадь, но Борис
сказал, что к мебельной фабрике можно добраться другим
путем — тропинкой вдоль железнодорожного полотна, а там
напрямик садами, дворами. Так будет, пожалуй, и ближе и
быстрее.
— Веди!—согласился красноармеец.— Нам как раз и
надо побыстрее. Уже рассветает, скоро зашевелится немец.
Когда вышли на тропинку, красноармеец спросил Бориса:
— Где живешь?
— В Осовцах.
— Это там, за станцией?
— Угу.
— А я из-под Пирятина. Уже неделю здесь и все не
могу вырваться домой. С весны не видел мать. Последний
раз приезжал на Первое мая еще из университета. Обещало
командование отпустить на этой неделе, наведался бы, хотя
бы здравствуйте — до свидания сказал, так на тебе — про-
рвали, гады, фронт, с тыла зашли...
Едва выбрались на Советскую улицу, как с востока до-
несся натужный рев танков.
— Двинулись...— вздохнул красноармеец.
59
Во дворе напротив мебельной фабрики их остановил се-
дой пышноусый и бровастый дед. Борис знал его — сторож
из депо, дед Карп, бывший кавалерист и красный партизан.
Колкий и острый на язык, дед никого не пропустит, чтоб не
зацепить язвительным словом. Борис поздоровался, но дед
Карп не ответил ему, обратился к красноармейцу:
— Так как же оно будет, парень, задержите или не за-
держите немцев?
— Постараемся задержать, дедушка.
— «Постараемся»! — передразнил его дед.— Что-то не
очень видны ваши старания...
Красноармеец помрачнел и, ничего не ответив, пошел
мимо невысокого здания к воротам.
— Да ты не обижайся, я так... Вы что? Вы рядовые, не
вас об этом спрашивать...— бормотал им вслед старик.
У дороги под невысокой насыпью — фабричным переез-
дом— сидели два бойца: один — возле пулемета, направ-
ленного вдоль улицы к базарной площади, другой —возле
кучки гранат.
— Николай, хватит?—подойдя поближе, спросил крас-
ноармеец у пулеметчика.
— Сколько у нас есть? Одна, две, три, четыре... Восемь
лент. Девятая заправлена. Думаю, хватит.— Посмотрел на
Бориса.— А это что за герой с тобой?
— Помогал нести.
— Молодец!.. Ну, а теперь, парень, беги домой. Тут
такое начнется — небу жарко будет!
— Я не боюсь!—важно сказал Борис.
Он сразу, как только увидел бойцов с пулеметом и грана-
тами, подумал: надо бы остаться с ними. Это ж такой
случай представился — принять участие в настоящем бою!
Бойцам он, конечно, не помешает, наоборот, если им снова
надо будет помочь, с радостью поможет. Интересно, дадут
они хоть один раз построчить из пулемета? Может, и да-
дут — ящики ведь носил... Конечно, оно и страшновато
здесь... Ну так что? А кому не страшно на фронте? Всем
страшно. И этим бойцам, наверное, страшно: никто не зна-
ет, что будет... Нет, надо остаться, он же не трус какой-то.
Пускай вначале страшно будет, зато потом... Э-эх, потом
будет что рассказывать ребятам. Они еще и не поверят. Ни-
чего, докажет, да и дедушка Карп подтвердит. Ох, и зави-
довать будут!
ео
— Ну, беги, беги!—приказал пулеметчик.— И как мож-
но быстрее!
— Здесь небезопасно оставаться,— поддержал его крас-
ноармеец, с которым принесли пулеметные ленты.— Пуля,
как оса, она не разбирается, где военный, где гражданский,
где взрослый, где ребенок, каждого может ужалить. Давай,
дружище, чеши домой!
Ничего не поделаешь, пришлось Борису подчиниться
солдатскому приказу.
Едва успел пересечь улицу, как над мостом ударили
орудия, застрочили пулеметы, защелкали винтовочные вы-
стрелы.
Борис оглянулся: может, бойцы передумают, позовут
его.
Вдруг над самой головой прошуршал снаряд.
— Ложись!—крикнул пулеметчик, припав к земле.
Но Борис не успел и двинуться, как снаряд уже разор-
вался. Совсем близко просвистели осколки.
— Ложись!—закричали бойцы.
Борис растерялся. Сначала хотел спрятаться за толстым
стволом ясеня, росшего возле тротуара, потом бросился к
забору, вскочил во двор, через который только что проходил
с красноармейцем.
Там его остановил окрик:
— Чего носишься, сумасшедший! Айда в хату!
Повернул голову на голос — из форточки выглядывал
дед Карп.
Когда Борис вскочил в хату, дедушка загнал его в угол,
к посудному шкафу. Сам же, сердитый, носился по комнате,
выглядывал в окно, зло сверкал на Бориса покрасневшими
глазами.
Борис сидел на корточках на полу у ведра с водой и
с обидой поглядывал на старика.
— Глянь, уходят, наши уходят! А как же мы?..
Вскоре услышали надрывный гул, который все нарастал
и нарастал. Тряслась, вздрагивала земля, звенели в окнах
стекла, дребезжала в шкафу посуда, в ведрах по воде расхо-
дились круги. Это шли танки.
Дед Карп перестал мотаться по комнате. Сведя на пере-
носье брови, такие же лохматые, как усы, торчал у окна,
глядел на улицу, откуда доносился беспрерывный грохот и
треск.
61
Борис встал и боязливо, неуверенно подошел к старику.
Влез на скамейку и тоже припал к окну.
По дороге мимо дедового двора нескончаемым потоком
двигались автомашины, бронетранспортеры, самоходные
пушки, мотоциклы. И ни одного пешего или конного.
Вспомнив о бойцах, которые сейчас залегли с пулеметом
и гранатами, Борис посмотрел на насыпь. Все так же стоял
пулемет, нацеленный вдоль улицы, а возле него лежали
двое.
Вдруг с дороги свернула черная легковая машина, за
нею три крытых грузовика. Подъехали ко двору, останови-
лись. Из легковой машины вылез стройный молодой немец-
кий солдат в серо-зеленой форме, подбежал к воротам, по-
вернул деревянную щеколду, распахнул их. И сделал это
так быстро и ловко, словно ему и раньше приходилось иметь
дело с дедовыми воротами. Потом немного посторонился, и
машина въехала во двор.
Дед Карп отпрянул от окна, толкнул со скамейки Бориса,
бросился к низкому короткому топчану, стоявшему у глухой
стены, прилег.
— А ты садись возле меня,— приказал он Борису.
Притихли, прислушались к гулу автомашин во дворе,
с тревогой и страхом ожидали, что будет дальше.
Когда шум утих, послышалась чужая речь. А потом за-
топали на крыльце, скрипнула дверь, и в комнату вошел
юный, разве что года на три старше Бориса, солдат, который
открывал ворота.
— Guten Morgen!1—произнес он минуту спустя, глядя
на деда и на Бориса.
Дед Карп, конечно, не понял, что сказал немец; Борис
же со школы хорошо знал это приветствие, однако не отве-
тил на него.
— Krank? 1 2— обратился к деду солдат.
Дед Карп шевельнулся на топчане, нахмурился, сердито
буркнул:
— Крал?.. Ничего я не крал...
— Krank! Krank! — опомнившись, закивал головой Бо-
рис. — Это он, дедушка, спрашивает, не больны ли вы,—
объяснил.
1 Доброе утро! (нем.)
2 Больной? (нем.)
62
— Говори — больной. Крал, крал,— и тоже закивал голо-
вой.
— Schlecht, sehr schlecht Ч..— скривился солдат.
Пошарив глазами по комнате, увидел возле посудного
шкафа ведро с водой.
— Ich branch’ Wasser 1 2,— ткнул пальцем на ведро.
— Что он говорит?— посмотрел на Бориса дед Карп.
— Наверное, хочет воды.
— Вода, вода,— подтвердил солдат,
— Так дай ему.
Борис взял в посудном шкафу кружку.
— Nein, nein! — замотал головой.— Ich brauch’ viel
Wasser, den ganzen Eimer! 3
Борис, не понимая, пожал плечами.
Тогда солдат снова показал на ведро, потом на дверь.
— Понятно,— сообразил наконец дед Карп,— хочет
забрать с ведром, чтоб всех своих напоить. Возьми, возьми,—
разрешил.
— Шпа-си-бо,— с трудом выговорил немец. — Nimm,
Kleiner,— указал рукой на ведро.— Komm mit4.
Борис стоял, растерянно глядя то на солдата, то на деда
Карпа.
— Keine/Angst5,— улыбнулся парень и слегка подтол-
кнул Бориса к посудному шкафу.
Борис взял ведро, нехотя пошел за солдатом.
Кроме легковой и трех грузовых машин, в дедов двор и
садик заехало еще несколько мотоциклов с колясками.
Суетилось десятка полтора солдат. На них, как и на этом
немчике, заставившем Бориса тащить ведро, была такая же
серо-зеленая форма из сукна: брюки заправлены в короткие
и широкие голенища яловых сапог, мундиры с большими
накладными карманами и темно-коричневым воротником,
клювастая пилотка. Все были подпоясаны ремнями с блестя-
щими бляхами.
Молодой солдат привел Бориса в сад под старую развеси-
стую яблоню, где рядом с легковой машиной сидели на ска-
мейке возле вкопанного приземистого столика два пожилых
1 Плохо, очень плохо (нем.).
2 Мне надо воды (нем.).
3 Нет, нет! Мне надо много воды, все ведро! (нем.)
4 Бери, паренек, иди со мной (нем.).
5 Не бойся (нем.).
63
худощавых офицера. В отличие от солдат они были обуты в
хромовые сапоги с узкими и высокими, до самых колен, го-
ленищами, в галифе, а вместо пилоток — здоровенные фу-
ражки. Изогнутые лодочкой, обрамленные на околышах и
козырьках серебристыми узорами, украшены кокардами.
Их воинские звания удостоверяли еще какие-то знаки на
погонах и петлицах.
Молодой солдат, который, видно, был денщиком у этих
офицеров, бросился к машине, открыл багажник, достал по-
лотенце и мыльницу.
Офицеры поднялись со скамейки, подошли к Борису,
наклонившись, подставили пригоршни.
Борис зачерпнул кружкой воду, полил сначала одному,
потом другому.
После офицеров помыл руки и солдат. Затем он велел
Борису отнести воду солдатам во двор, а сам принялся на-
крывать на стол.
Борис отнес ведро и направился к воротам — хотел по-
смотреть под насыпь, но денщик позвал обратно, в сад.
Столик под яблоней был уже накрыт скатертью. Посреди-
не стояла высокая, с пестрой этикеткой бутылка, вокруг нее
лежали еще не открытые банки с какими-то консервами,
нетронутая головка сыра, кусок масла, перевязанная шпага-
том толстая, как скалка, копченая колбаса, белый пшенич-
ный хлеб, ножи, вилки.
Борис повернулся, побрел из сада.
Дед не мог долго улежать на топчане. Беспокоился,
не натворили бы чего немцы в усадьбе. И за Бориса тре-
вожился — не обидели б парня. Взял палку, вышел на
крыльцо. Увидел Борису, тихонько подозвал:
— Уже отпустили?
— Отпустили.
— Вот и хорошо.
Солдаты мылись, брызгались водой, кричали, хохотали.
Не угомонились и тогда, когда несколькими группами усе-
лись завтракать на расстеленных тут же, неподалеку от ма-
шин, пятнистых плащ-палатках.
Офицеры ели молча, не торопясь. Только почему-то не
сняли фуражек, не пригласили денщика к столу. Он, как
настоящий официант, бегал взад-вперед, то и дело подливал
в рюмки той самой настойки, которая была в бутылке с пест-
рой этикеткой, предупредительно подсовывал яства.
64

Борис посмотрел под насыпь, где лежали бойцы.
«Неужели их убило?.. А может, ранены?.. Как узнать?
Сбегать? А что, если фашисты заодно и меня?.. Дед, навер*
ною, тоже ношел бы... Конечно, пошел бы, потому что нет-
нет да и посматривает в ту сторону, но вот не идет...»
Подкрепившись, офицеры вышли из сада, остановились
у ворот. Некоторое время осматривали улицу, о чем-то ти-
хо переговаривались. Когда въезжали во двор, они, по-види-
мому, не заметили бойцов. Увидели только теперь. Сразу
оживившись, заговорили громче, направились к ним.
Борис и дедушка, поколебавшись, пошли следом.
Движение на дороге почти приостановилось: чуть ли не
в каждом дворе и возле ворот стояли на обочинах мостовой
и на тротуарах машины и мотоциклы.
Когда офицеры поднялись на насыпь, один из лежавших
будто бы пошевельнулся.
«Живой!» — вздрогнуло сердце у Бориса, и он, поборов
страх, догнал и опередил офицеров, первым подбежал к
бойцам.
Посмотрел на них, и надежда, до сих пор теплившаяся
в нем, сразу развеялась — оба бойца были мертвые.
В ту ночь ни Анатолий, ни его мать не сомкнули глаз.
Они даже не приходили домой. До самого утра с санитар-
ками и сестрами городской больницы переносили из инсти-
тутского подвала тяжелораненых. Потом, когда в городе на-
чался бой, помогали прятать по кладовкам, на чердаке, под
кроватями медикаменты, продукты для больных — мешки
с мукой, крупой, солью, сахаром, ящики с печеньем.
Но как только утихла стрельба, в больницу, прихрамы-
вая, пришла пожилая санитарка тетя Дуся. Женщины и де-
вушки называли ее просто Кривая Дуська: санитарка при-
падала на левую ногу.
— Как там?.. Где наши?.. Немцев отогнали? — обсту-
пили все Кривую Дусю.
— Разве они здесь не были? — обвела она всех удив-
ленным взглядом.
— Не были.
Значит, скоро будут. Да вы не бойтесь... Я сначала
тоже боялась. Сижу в хате, дрожу. Потом донеслись дет-
ские голоса. «Почудилось, думаю, что ли?» Прислуши-
ваюсь — не почудилось, шумят дети. Выглянула на улицу:
66
машина стоит, возле нее толпа ребятишек и немцев человек
пять — раздают что-то детям. Вижу — соседка появилась, и
ее не трогают. Осмелела я, вышла из хаты. Ничего. Гогочут
по-своему, смеются, дали и мне гостинца,— вытащила из
кармана длиннополого мужского пиджака горсть конфет,
завернутых в цветные бумажки. — Возьми, Люся, попро-
буй,— протянула девочке в матроске.
Девочка покачала головой:
— Не хочу.
— Чего ты?
— Не хочу,— повторила она и отошла в сторону.
«Молодец!» — похвалил ее мысленно Анатолий.
Интересно, что это за девочка? Большие черные глаза,
мальчишечья прическа, в матроске, на ногах маленькие за-
пыленные сандалии и белые носочки... Кажется, он уже где-
то ее видел. Где?.. Ну да, конечно, ночью, когда они, вы-
бившись из сил, перетаскивали раненых. Еще тогда он за-
метил ее и подумал: «Гляди, какая быстрая и крепкая!
Чья она?.. Как будто не наша, не лубенская...»
— Ну, тогда давайте мы попробуем. Берите все,— обра-
тилась к сестрам и санитаркам Кривая Дуся,— узнаем, ка-
кие у немцев канафеты.
Анатолий стоял немного в стороне, в углу, возле окна,
прислонившись к прохладной кирпичной стене. Все тело
у него ныло от усталости, от той страшной ночи, которую
он теперь никогда не сможет забыть. Той страшной ночи...
Разве она уже закончилась? Только начинается... Неужели
все так просто — вчера здесь были наши, а сегодня уже
фашисты? Как поверить в это? Как примириться?
Анатолий почувствовал, как кто-то ткнул ему что-то в
руку. Посмотрел — конфета. «Клубничная»,— прочитал он
на обертке. Да ведь это наша! Именно такие конфеты он
видел в магазине на Засулье. Не там ли их взяли немцы?
— А конфеты, тетя, не немецкие, а наши,— сказал.—
Посмотрите.
Он вернул конфету тете Дусе и снова встал в углу.
— Неужели? И в самом деле наши канафеты. «Клуб-
нич-ные»... Ты смотри-ка... А мне и в голову не пришло. Вот
злодеи, как обманули!..
За окном послышался шум мотора. Анатолий выглянул.
Во двор больницы въехала немецкая легковая машина.
Из нее вышли три солдата, офицер и водитель.
67
Санитарки и сестры разбежались по палатам и кабине-
там. Анатолий с матерью, тетей Дусей и Люсей остались
в вестибюле.
Водитель закрыл за офицером и солдатами дверцы, сно-
ва залез в машину. Солдаты же, держа на груди короткие
тонкостволые автоматы, нацеленные на больницу, направи-
лись к дверям. За ними последовал и офицер.
— Пойдем отсюда,— подошла к Анатолию девочка в
матроске, взяла его за руку и потащила к лестнице на вто-
рой этаж.— Лучше уйдем...
Анатолий посмотрел в ее большие черные глаза, полные
тревоги и страха, и покорно пошел за ней.
— Откуда ты? — спросил он, когда поднялись на вто-
рой этаж.
— Я киевлянка,— ответила Люся и глянула вниз, в ве-
стибюль, куда в это время вошли солдаты и офицер.—
Я эвакуировалась в Лубны вместе с детским домом.
Офицер потребовал главного врача. Тетя Дуся пошла его
звать. Главврач долго не появлялся. Офицер нетерпеливо
переступал с ноги на ногу, все мрачнел. Солдаты молча
стояли рядом.
Наконец пришел главный врач. Офицер сердито и прене-
брежительно посмотрел на него, на ломаном русском языке
сказал, что желает осмотреть больницу, и первым направил-
ся в коридор.
Заглянув в палаты на первом этаже, где были только
пожилые и дети, немцы поднялись на второй. Здесь вперед
межку с больными лубенцами лежали тяжело раненные
красноармейцы. Солдаты подходили к каждой кровати, гру-
бо срывали с лежавшего больного одеяло и, если под ним
оказывался перебинтованный, офицер считал:
— Айн... цвай... драй... фир...
Так он пересчитал всех красноармейцев. Потом сказал,
что отныне больница отвечает за бойцов: если хоть одного
они не досчитаются, ее руководство, особенно главный врач,
будут сурово наказаны, приговорены к расстрелу.
— Да, да, к расстрелу. Пах, пах!..— Фашист сделал
рукой красноречивый жест.
Когда машина уехала, врачи, сестры и санитарки по-
смотрели друг на друга: «Что будет дальше?..»
Анатолий шепнул матери, что пойдет домой, и выбежал
во двор.
68
Ярко светило солнце, слепило глаза. Город казался та-
ким, как и вчера, как и позавчера, как год назад! Словно
ничего не изменилось. Словно не было той страшной ночи
со стрельбой и грохотом, не было крика раненых: «Тащи,
браток, полегоньку, я поправлюсь и еще повоюю!»^не было
этих наглых и жестоких гитлеровцев, ворвавшихся в боль-
ницу...
О нет, изменилось, и еще как изменилось! Только по-
смотри вокруг, посмотри внимательно. Какая насторожен-
ная, какая неестественная тишина залегла на безлюдных
улицах города! Даже ни один листик на кленах, посажен-
ных вдоль мостовой, не шелохнется, словно прислушивает-
ся к чему-то неизвестному и потому страшному.
Неподалеку от своего дома, на пересечении двух улиц,
Анатолий остановился от неожиданности. Гитлеровский сол-
дат, пристроив к мотоциклу электрическую машинку, стриг
мальчугана. Рядом стояло несколько уже постриженных де-
тишек, остальные малыши ожидали очереди. Немец выпол-
нял свою работу с видимой гордостью и удовольствием, он
похлопывал ладонью по стриженой голове мальчугана и
кричал, широко растягивая рот:
— Гут! Гут! Карош! Давай другой! Немецка порядок и
культура... Карош!..
Цокала машинка, летели в пыль детские чубы. А на до-
роге стоял офицер с кинокамерой и снимал уличную сцену.
Пораженный увиденным, Анатолий не мог двинуться
с места.
Солдат заметил его и махнул рукой:
— Гут! Карош! Давай, давай. Витте! Без деньги.
Анатолий содрогнулся, торопливо пошел дальше.
На фасадной стене своего дома увидел белый лист бума-
ги. Немецкое объявление:
ОТ МЕСТНОЙ КОМЕНДАТУРЫ
Ваш город освобожден от комиссаров и большевиков,
С сегодняшнего дня в городе устанавливается комендантский
час. Всем жителям запрещается выходить на улицу от 18 до
5 часов по немецкому времени. Нарушители этого приказа будут
расстреляны.
Тот, у кого обнаружат оружие или другое военное снаряже-
ние, считается бандитом и будет расстрелян.
69
Кто станет укрывать лиц, принадлежащих к советским воору-
женным силам, также будет расстрелян, а его имущество конфис-
ковано.
Кто знает и не сообщит немедленно комендатуре или немецким
войскам о лицах, выполняющих советские поручения, будет на-
казан смертью.
Местный комендант
О, сколько сразу угроз!.. И какие угрозы!.. Будто у них,
фашистов, и кары другой нет, как только расстрел и
смерть... Интересно, о каких «советских поручениях» здесь
пишется? Как это понимать?
Не успел Анатолий и подумать, как увидел: по улице,
громыхая, катилась двуколка; в нее вместо коня был за-
пряжен пожилой мужчина с седыми вьющимися волосами,
свалявшимися от пота и пыли, в двуколке сидели гитлеров-
ские солдаты.
Повозка поравнялась, и Анатолий узнал запряженно-
го — Циткин, заведующий бакалейным магазином. Циткин
тяжело дышал и смотрел в землю: или боялся оступиться,
упасть, или стеснялся смотреть в глаза прохожим. Солдаты
громко смеялись, хлестали его хворостиной, выкрикивали:
«Юда! Юда!..» Все, кто были свидетелями этого страшного,
жестокого надругательства над человеком, прятались в под-
воротню или отворачивались.
Отвернулся и Анатолий. Быстро, словно и его хлестали
солдаты той же хворостиной, пошел во двор.
«Так, именно так и должно было быть,— подумал он,
убегая.— Конфеты... Стригут малышей... Это все для про-
стачков, для доверчивых, для рекламы... Не выдержали и
полдня. Поразвешали приказы, запугивают смертной
казнью, запрягают человека в воз...»
Анатолий открыл дверь своей квартиры. Первое, что он
увидел в полутемном коридорчике,— была миска с огур-
цами. И в ту же минуту почувствовал, что проголодался.
Взглянул в расколотое зеркало, висевшее в комнате возле
столика. На него смотрели глубоко запавшие глаза, щеки
ввалились, и шея, кажется, тоньше стала. Солил огурцы и
так уплетал их, даже сок потек по груди...
Скрипнула в коридоре дверь, кто-то осторожно, точно
вор, зашаркал по полу. Взглянув в зеркало, Анатолий уви-
дел съежившегося, в очках, гитлеровца. Держа автомат на-
70
перевес, он водил им из угла в угол и, не произнося ни сло-
ва, медленно передвигался.
— Кто там? — спросил Анатолий.
Гитлеровец вздрогнул, отскочил в сторону и дал очередь
из автомата. Густая белая пыль от штукатурки покрыла
Анатолия.
Он закашлял, вышел из облака пыли.
— Halt! 1 — пронзительно завизжал фашист.
Анатолий остановился.
— Hande hoch!! 1 2
Анатолий не понял приказания немца и продолжал не-
подвижно стоять посреди комнаты. Заметив, что перед ним
безусый юноша, гитлеровец немного успокоился, однако су-
рово спросил:
— Комиссар, болшевик, партисан ест?
На его бугорчатом коротком носу, похожем на картофе-
лину, дрожали большие, с толстыми стеклами очки, шея вы-
тянулась, стала тонкой и длинной, пилотка съехала на за-
тылок.
Анатолий невольно улыбнулся — такой смешной был
немец в своей суровости.
И тогда разъяренный гитлеровец подошел к Анато-
лию, ударил дулом автомата по руке так, что надкушен-
ный огурец упал на пол, и снова закричал, как недо-
резанный :
— Я спрашиваль тебя, русский свинья, комиссар, бол-
шевик, партисан ест?
Скривившись от боли, Анатолий покачал головой.
Подтолкнув его к двери, гитлеровец стал шарить по ком-
нате. Заглянул под стол, под кровать, за сундук.
Анатолий стоял на пороге, опершись о дверной косяк, и
смотрел на солдата. Рука у него перестала болеть, но он все
еще кривился от обиды, от неслыханного унижения.
До сих пор Анатолия никто никогда не бил. Правда,
когда был маленьким, мать иногда хлестала тряпкой или
веником за какой-нибудь проступок. Но разве это битье?
Да и бил не кто-нибудь чужой, а родная мать, которой все
простить можно. Этот же пришелец ни за что ни при что
ударил, толкнул, обругал и теперь шарит по хате, как у себя
1 Стой! (нем.)
2 Руки вверх! (нем.)
71
дома. И никому не пожалуешься на него, потому что он сам
и судья и палач...
Но чем дальше, тем сильнее негодовал Анатолий, и гнев
его все нарастал, вот-вот готов был вырваться наружу, и
тогда держись фриц.
И в одно мгновение пережил, живо представил, как все
это может на самом деле произойти. Молниеносный пры-
жок... и выбитый из рук автомат с грохотом падает на пол...
Руки крепко, словно клещами, сжимают оторопевшего нем-
ца за тонкую и длинную шею и душат, душат... Еще одно
усилие, еще одна минута, и враг, как тяжелый мешок, па-
дает следом за своим автоматом... Все... Теперь можно сте-
реть пот с лица, передохнуть, можно вымыть руки...
Анатолий почувствовал, как налились у него силой ру-
ки, как они начали дрожать от нетерпения и гнева. Он уже
готов был прыгнуть, но вдруг на лестнице послышался то-
пот, дверь стукнула — вбежали три гитлеровца.
— Was ist das? 1 — крикнул первый, обращаясь к Ана-
толию.— Кто стреляйт?
Анатолий медленно посторонился, кивнув на солдата.
Тот поднял голову, увидев своих, что-то сказал и вышел из
комнаты.
Когда кованые сапоги отгрохотали и стало тихо, Анато-
лий обессиленно опустился на пол. Крупные капли пота
выступили на лбу, покатились по лицу. Прислонился к ко-
сяку и закрыл глаза. Тяжелый вздох облегчения вырвался
из груди. Он почувствовал, что за эти несколько минут вы-
рос, стал взрослым. Отныне его жизненный путь, который,
по-видимому, будет полон и больших трудностей, и тяже-
лых испытаний, казался юноше не таким уж страшным,
как представлялось еще совсем недавно. Пройдено какое-то
расстояние, осталась позади какая-то грань, отделявшая
прошедшее от настоящего. И он был рад тому, что преодо-
леть эту грань удалось ему самому, без помощи старших,
без напутствий товарищей, без их покровительственного по-
хлопывания по плечу.
Начитанный и впечатлительный, Анатолий однажды за-
явил своим друзьям, что непременно станет капитаном
дальнего плавания и откроет еще не один остров, избороздит
не один океан.
1 Что такое? (нем.)
72
«Жить — значит путешествовать,— сказал он, коснув-
шись пальцем своего остренького носа.— В мире, кроме на-
ших степей, рощ и лесов, есть еще и голубые лагуны, и ко-
ралловые рифы, есть пальмовые острова и ласковые мор-
ские течения... Рядом с этим — суровый и гордый мыс
Горн... Не каждому суждено поладить с мысом Горн, такой
уж у него непреклонный характер. Но есть люди, которые
утешаются тем, что на смену страшному мысу Горн при-
ходит мыс Доброй Надежды... Жить с уверенностью, что
вслед за стихией, водоворотом, от которого стынет в жилах
кровь, будут приветливые заливы, гостеприимные причалы,
никому не известные острова,— вот моя мечта!»
Ребята наперебой предсказывали Анатолию будущее
слишком таинственное, неопределенное, потому что кто же
поверит в счастливую звезду юноши, который бредит ка-
кими-то голубыми лагунами и коралловыми рифами? Един-
ственный человек, хорошо его понявший, к числу школьных
друзей не принадлежал. Это был дядя Бориса, Павел Гай-
дай из паровозного депо, страстный мечтатель и заядлый
шахматист.
«Не смейтесь, ребята,— сказал он,— не смейтесь. Нам
нужны, очень нужны совершенно трезвые люди, ну, такие,
как вы, но нужны и такие вот мечтатели, романтики доро-
ги, я бы сказал, поэты далеких меридианов».
Анатолий упивался чувством превосходства и, глядя в
сторону своих слишком приземленных друзей, которые хва-
лились, что станут машинистами паровозов, снисходительно
качал головой и обещал взять их на свой пароход в долгое
путешествие как судовых механиков.
И вот теперь мечтатель, «поэт дороги и далеких мери-
дианов» сидел на полу у дверного косяка и вытирал пот с
лица — он только что совершил подвиг: осмелился собст-
венными руками задушить ненавистного фашиста. Да, да,
он бы его задушил, непременно задушил, если бы не появи-
лись неожиданно три солдата. Радость от того, что не по-
боялся, что победил в себе страх, вливала в него горячую
волну бодрости и силы. Что ж, будем жить по законам, ко-
торые диктует война. Отодвинем пока что подальше, в самый
глубокий уголок души, мечты о путешествиях и романтику
далеких островов в океане, займемся чем-то более реаль-
ным, будничным. Ну, хотя бы приготовим что-нибудь по-
73
есть. Скоро вернется мама, а она тоже голодная, как
и он.
Анатолий встал, вытащил из-под кровати мешок с кар-
тошкой, принялся готовить суп.
Когда вечером привели ребят к Вольфу, он, как и в
прошлый раз, сидел за столом. Овчарки все так же лежали
на ковриках.
— О, вы теперь выглядите совсем по-другому! — весело
произнес следователь.— Сегодня, надеюсь, и разговор у нас
получится. Садитесь,— кивнул он на диван.
Они сели.
— Та-ак,— скрипнул креслом Вольф.— Доставили вы
мне хлопот, ох и доставили! Всю ночь не мог заснуть, це-
лый день думаю, прикидываю, как бы лучше вам помочь.
А еще проснулись во мне давние воспоминания. Вспомнил
себя, когда был таким, как вот вы. Жил тогда в Лубнах,
учился в гимназии. И до чего ж наивный был!.. Припоми-
наю, перед экзаменами ходил с одноклассниками в мона-
стырь за корой со священного дуба. Слыхали про тот дуб?..
Наверное, слышали. Под дубом, рассказывали, молился
константинопольский патриарх Афанасий Патте ллариа.
Ехал домой из Москвы от царя Алексея, в дороге заболел,
остановился в Мгарском монастыре, помолился под дубом
и умер. Там, в монастыре, его и похоронили сидя — по обы-
чаю константинопольских патриархов. Поэтому и прозвали
его Афанасием Сидящим...
Откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу.
Обхватил руками колено.
— Какой это был дуб! Толстущий, развесистый, только
внизу почти голый: богомольцы поободрали всю кору. Но-
сили ее при себе как талисман. Говорили, помогает от вся-
ких болезней, а еще — будто бы человеку всегда везет,
когда он ее носит с собой. И мы, гимназисты, верили. Ста-
рались во что бы то ни стало раздобыть хоть кусочек коры,
чтоб на устных экзаменах положить за щеку, а на письмен-
ных — в чернильницу. Но достать ее было не так просто.
Игумен испугался, что дерево усохнет, приказал монахам
огородить его, посадил сторожа — старого чернеца, кото-
рый выдавал себя перед богомольцами за слепого пророка.
Сначала и мы думали, что он слепой, но однажды попыта-
74
лись тихонько пролезть через ограду и отковырнуть коры
с дуба, да не тут-то было — враз заметил и прогнал...
Вольф умолк на минуту, убрал руки с колен, выпрямил-
ся, сел в кресло, принял прежнюю позу.
— Вот так было... Кора... К сожалению, в этом деле,—
следователь похлопал ладонью по синей папке, лежавшей
перед, ним на столе,— не поможет нам никакая кора, даже
с самого священнейшего дуба. Вы, конечно, вчера после
приговора не верили, да, наверное, и сейчас еще не верите,
что можете остаться живыми. А напрасно! Вам невероятно
повезло. Знали матери, к кому за помощью обратиться.
Так вот, я хорошо ознакомился с вашим делом, все взвесил,
прикинул, посоветовался с нужными в вашем деле людьми
и совершенно серьезно заявляю: спасти вас еще можно.
Как? Потом... потом... А сначала хотелось бы, чтобы вы
правдиво рассказали историю с диверсией.
Он снова откинулся на спинку кресла, давая понять ре-
бятам, что приготовился их слушать.
Прошла добрая минута, они молчали, опустив глаза.
Молчал в ожидании и следователь.
Гнетущую тишину нарушила одна из овчарок. Широко
раскрыв пасть, она громко зевнула.
— Чего это вы? Испугались? Не бойтесь. Здесь нет сви-
детелей, никто не записывает наш разговор. Меня же нечего
спасаться: я ваш спаситель.
Но ребята не отзывались.
— Гайдай, ты самый смелый. Начинай первым.
Борис отрицательно покачал головой.
— Не осмеливаешься?.. А ты, Сацкий?
Иван даже не пошевельнулся, словно и не к нему обра-
щались.
— Да-а... Понимаю, понимаю... Напуганы. Конечно, на-
пуганы. С вами в полиции слишком грубо, некорректно об-
ращались. Не то чтоб ладком, по-доброму расспросить, объ-
яснить — нет, сразу бить. Тьфу, ненавижу!.. Но меня вы не
должны бояться. Ну, тогда, может, ты, Буценко, расска-
жешь?
— Что тут рассказывать? — пожал плечами Анато-
лий.— Мы уже не один раз рассказывали. Вон в папке все
записано.
— Все, да не все. В папке такая путаница. Сначала на
допросах вы вообще отрицали свою причастность к дивер-
75
сии. Потом стали утверждать: совершили, мол, из озорства,
по легкомыслию. Но факты расследования говорят: умыш-
ленная диверсия...
— Ложные факты,— буркнул Иван.
Вольф сделал вид, будто ничего не услышал, и продол-
жал дальше:
— А еще вы утверждали, что, мол, не было у вас руко-
водителей, которые подговорили вас совершить диверсию.
— И на самом деле не было. Вышло все случайно,—
ответил раздраженно Анатолий.
— Ну кто вам поверит? Зачем такое говорить? В том,
что вас кто-то подговорил или заставил, никто не сомневает-
ся. И самое первое тому доказательство — ваш возраст.
Снова Анатолий хотел что-то возразить, но Вольф оста-
новил его:
— Не надо, не надо горячиться. Вот послушайте, что я
скажу, потом вы и решайте, стоит рассказывать мне всю
правду или нет. До вынесения приговора вы, по-видимому,
считали, что поступаете правильно, не выдавая своих гла-
варей. Думали: во-первых, вам не предъявят обвинения как
членам подпольной большевистской организации, поскольку
ее, мол, не существует; во-вторых, надеялись, что вам по-
верят, будто вы не имели намерения совершить диверсию.
Вот святая наивность!.. Из-за нее вы чуть не поплатились
жизнью. Именно в том, что вы не выдали зачинщиков, и
скрывается самая большая ваша ошибка во время допроса.
Почему? А потому, что этим самым вы взяли всю вину, всю
ответственность за злодеяния на себя. Полиции во время
допроса не удалось выявить ваших руководителей, но время
идет, надо же ей как можно быстрее и как можно строже
наказать кого-то за диверсию, вот она и обвиняла вас как
главных и единственных виновников. Если бы вы выдали
их, то самая большая вина пала на них. Конечно, и вас
не обошли бы, какую-то кару и вы понесли бы, но кто знает,
может, незначительную. Сделали бы скидку на возраст, на
то, что вас ввели в заблуждение или, возможно, насильно
принудили большевистские агенты. Пока еще не поздно. По-
вторяю: вам очень повезло... Благодарите бога и своих ма-
терей... Если даже теперь назовете руководителей, чисто-
сердечно покаетесь, то сами себе жизнь спасете. Я не обе-
щаю, не гарантирую полного прощения, но твердо убежден:
казнь будет отменена.
76
Следователь снова умолк. Бнимательно и выжидающе
смотрел на ребят.
— Ну хорошо,— поднялся с кресла Вольф,— я вас не
тороплю. Сейчас пойдете, подумаете еще. Но не советую дол-
го раздумывать. А если полиция сама нападет на след ва-
ших руководителей? А она серьезно взялась за это дело и,
поверьте мне, скоро все-таки разоблачит. Нам же это не-
выгодно. Тогда, если даже вы и признаетесь во всем, боюсь,
будет поздно... Подумайте!..
Иван Сацкий жил неподалеку от Осовцов. Надо было
только перейти ложбину — и Нижний Булатец.
Когда Анатолий и Борис вошли к нему во двор, Иван
кормил кроликов травой.
— Привет вольным хлеборобам!— попытался улыбнуть-
ся Борис, но улыбки у него не вышло.— Принимай гостей.
— Это ты точно сказал,— ответил Иван, поздоровав-
шись с товарищами.— Теперь, наверное, мы будем свобод-
ны от всего. Нас «освободят» и от хлеба, и от сала, и от
школы...
Устроились на клетке с кроликами, принялись обсуж-
дать новости. А новости были неутешительные: после Пол-
тавы фашисты захватили Киев, подошли к Харькову. Ребя-
та по-взрослому вздыхали, Иван сплевывал.
— У вас немцы бывают? — поинтересовался Анатолий.
— Только тогда, когда гонят через село пленных. Возле
Оржицы их берут. Попали там в окружение и никак не вы-
рвутся. Вот гитлеровцы их и хватают.
— Но есть же такие, кто вырвался? — отозвался Борис.
— Конечно. Окруженцы больше идут от Пирятина, из-
под Золотоноши и Яготина. Здесь их много прошло через
наше село. Днем прячутся в копнах и скирдах, а ночью
к фронту пробираются. Позавчера вечером пошел я с сест-
рой за соломой. Только приблизился к скирде, а из нее
сразу человек двадцать вылезло. Мы даже испугались. И то
еще не все, там их было как шмелей в гнезде. Обступили,
расспрашивают дорогу, выпытывают, где есть фашисты, где
их нет... Да этим что, этим можно сказать, повезло. А вот
пленные... Страшно смотреть! Оборванные, грязные, почти
все босые, едва держатся на ногах от голода и усталости...
Давайте пойдем на дорогу, скоро уже погонят,— сказал
77
Иван, глянув на солнце,— может, подкинем им чего-ни-
будь.
— Давайте,— согласились ребята.
— А что понесем? — развел руками Анатолий.— Мы
ничего не взяли с собой. Пришли проведать тебя. Надоело
там... Думали, хоть здесь, в селе, не увидим вшивой нем-
чуры...
— У нас дома тоже нет ничего такого. Все вынесли. А яб-
лок и огурцов можно, есть еще. Они и этому будут рады...
Набрали полные карманы яблок и огурцов, вышли за
село на дорогу.
Там уже были мальчишки и девчонки. Каждый что-то
принес: одни — молоко в бутылках, другие — кашу в горш-
ках, третьи — кувшины с водой или квасом. Все это поста-
вили на дороге, а сами уселись на обочине у кукурузного
поля и стали ждать.
— Выкладывайте и вы свое,— распорядился Иван, вы-
таскивая из кармана яблоки и огурцы.— Да не кучкой, а по
всей дороге раскладывайте.
Вскоре над дорогой у горизонта появилось облако пыли.
— Гонят,— вздохнул Иван.
Мальчишки и девчонки поднялись, спрятались в кукуру-
зе. Постояв немного у обочины, Анатолий и Борис тоже по-
шли в кукурузное поле, присели с краю в междурядье.
Сначала донесся приглушенный лай собак, потом стали
слышны разноголосые выкрики немцев-конвоиров:
— Schnell! Schnell! Schnell!..1
Мальчики не вытерпели, высунули головы, посмотрели
на дорогу и оцепенели. Никогда еще не видели они столько
пленных. Колонна растянулась по всей дороге.
По обеим сторонам колонны с автоматами на груди и
тяжелыми резиновыми дубинками в руках шагали конвои-
ры. Возле каждого вертелась овчарка.
Но пленные, как их ни подгоняли, шли медленно. Нет,
они не шли, а плелись, спотыкаясь, покачиваясь из стороны
в сторону, словно пьяные. Кое-кто опирался на плечо това-
рища, других вели под руки.
Колонна приблизилась. Передний конвоир снял автомат,
пустил очередь по дороге. Бутылки и кувшины разлетелись
вдребезги. Пленным достались только яблоки и огурцы.
1 Быстрее! (нем.)
78

Вдруг Ивану пришла в голову идея. Он быстро вскочил
на ноги, поманил за собой Анатолия и Бориса, и они втроем
понеслись по шелестящей пожухлой кукурузе вдоль дороги.
Вскоре ребята выбежали на колхозную бахчу, по краям
она была обсажена тыквой...
— Разбирайте! Быстрее разбирайте тыквы! — крикнул
Иван ребятам и первый сорвал две большие, как подсвинки,
желтеющие тыквы.
Отростки у тыквы колючие, больно жалят пальцы, но
Анатолий и Борис не обращают внимания.
— Айда! За мной! — командует Иван.
Они взбегают на пригорок, что возвышается над доро-
гой, и сверху катят навстречу колонне тяжелые тыквы.
Пленные хватают их, ударяют об землю, разламывают
на куски, торопливо едят.
Конвоиры приходят в ярость, ругаются, бьют пленных
резиновыми дубинками. Собаки визжат, лают. А ребята, тя-
жело дыша, стоят на пригорке, наблюдают. Сбежали с при-
горка и спрятались в кукурузе только тогда, когда один из
конвоиров пустил по ним очередь.
— Вот гады! — Борис потряс кулаком.— Даже есть им
не дают!.. Даже тыквы не дают...
Ребята молчали. Иван вытаскивал из ладони тыквенные
колючки, Анатолий задумчиво смотрел в небо.
— Их ведь так много, а гитлеровцев, может, на сотню
один,— не мог успокоиться Борис.— Почему они не на-
бросятся на них, не сомнут?
— Попробуй, когда те с автоматами и овчарками,— про-
бормотал Иван.
— Тогда разбежались бы. Всех не перестреляют.
— Куда им бежать? Они едва ноги волочат.
Молчание. Только слышно, как шелестит ветер в куку-
рузных листьях да с дороги беспрерывно доносятся серди-
тые окрики вражеских конвоиров.
— Ребята, ведь так нельзя,— снова заговорил Борис.—
Нельзя! Надо же что-то делать и им и нам.
— Надо,— кивнул головой Анатолий, продолжая гля-
деть в небо.— Но что придумать — вот заковыка.
— Как что? — вспыхнул Иван.— А разве сейчас мы
ничего не сделали?
— Сделали,— согласился Анатолий.— Но что это? Ну,
разбросали на дороге несколько десятков яблок и огурцов,
80
скатили с бугра шесть тыкв. Для стольких пленных — кап-
ля в море, да и не главное. Им бы свободу, они еще повоева-
ли бы и, уж конечно, фашистам в лапы больше не попада-
лись бы. Лучше смерть, чем такое...
Ни Борис, ни Иван не возражали.
Колонна шла час, другой... А потом долго по дороге ко-
лыхалась сизая пыль, поднятая пленными.
Обходя города и села, шоссе и дороги, безлюдными ме-
стами пробирался на восток майор Тарас Залета. Еще со-
всем недавно такой ладный и хорошо пригнанный китель
сейчас напоминал мешок, в котором долгое время хранили
сопревшее просо. Темно-синее галифе изрядно потрепано,
хромовые сапоги, покрытые пылью, разбиты. Никто теперь
не скажет, что идет кадровый офицер, что ему всего сорок
лет. По глубокому глинистому оврагу брел сгорбленный, не-
бритый и нечесаный, истерзанный жизнью старик.
А вокруг, словно для контраста, лежали под лучами
теплого солнца подсиненные далью поля, поднимались сте-
ной подсолнухи и кукуруза, дозревали белые и желтые
тыквы. Хлеба почти все скошены, только кое-где еще кло-
нились к земле перестоявшие, грустные полосы пшеницы
да поздней гречихи...
Низко пригибаясь к земле и озираясь по сторонам,
майор выбрался из оврага и побрел вдоль кукурузы, по за-
росшей бурьяном бахче, у самой проселочной дороги сорвал
под кустиком спаржи маленький звонкий арбуз. Вот уже
скоро две недели, как во рту не было не то что жареного
или вареного, но и куска хлеба, питался сырой капустой,
свеклой, морковью и початками кукурузы.
Если бы не рваная рана на ноге, может, все сложилось
бы не так печально и обидно...
Потеряв сознание, Залета остался лежать на поле боя
неподалеку ст дороги. Открыл глаза лишь тогда, когда солн-
це садилось за горизонт. По дороге с грохотом мчались вра-
жеские танки, автомашины, мотоциклы. Когда спустились
сумерки, Тарас Залета поднялся, разорвал сорочку, перевя-
зал ногу и медленно поковылял прочь от шумной дороги.
Вторую неделю бредет он по родной земле, скрываясь
от людей, держась подальше от шоссе и населенных пунк-
тов. Однажды попытался Тарас подойти к селу, но, услы-
4 Повороты ы”
81
шав грохот вражеских мотоциклов, свернул в заросли. Нет,
не стоит рисковать... Где же фронт? Где наши? Пока живой,
он должен идти, догоняя своих.
Только один раз легонько ударил кулаком по арбузу,
как тот уже и раскололся. Пьет майор сладкий нектар, гло-
тает семечки, черные и крепкие, поглядывает на свою рас-
пухшую, как колода, ногу. Что-то грозное и опасное таится
под заскорузлой от запекшейся крови повязкой.
Тарас Залета лежал на траве под кустом, выгревал на
солнце одеревеневшую ногу. Не заметил, как и уснул.
А когда проснулся, то увидел бричку с запряженным
конем и седобородого деда с батогом в руке. Сначала хотел
было уползти в кукурузу, но, опомнившись, понял, что ста-
рик его не видит — просто он занят арбузами, выискивает
их в бурьяне. Найдет, постучит пальцем, сорвет, положит в
бричку, прикроет сеном и снова рыщет глазами по бахче,
Тарас поднялся на колено, окликнул:
— Дедушка!
Дед даже подпрыгнул от неожиданности, бросился к
бричке, но потом остановился, подошел к майору,
— Чего испугались? Я же свой...
Дед потряс седой бородой и сказал:
— Теперь не разберешь, кто свои, а кто чужие... Так и
гляди, чтоб не попасть в беду. Времена!.. А вы кто будете?
От старика Залета узнал, что находятся они неподале-
ку от Лубен, что за холмом — село Нижний Булатец. И не-
сказанно обрадовался этой неожиданности. Это — спа-
сение.
Узнав, что в Нижнем Булатце нет гитлеровцев, майор
с наступлением вечера перевалил через холм и вскоре уже
сидел в хате у Сацких. В дом, где квартировала сестра, учи-
тельница, и где вместе с семьей недавно отдыхал, он войти
не осмелился. Знал: сестра выехала из села, а хата принад-
лежала выселенному кулаку — очень может быть, что хо-
зяин снова туда вселился...
Коротко рассказал Тарас Залета, как он попал к ним.
Сацкие стали прикидывать, к кому обратиться, где найти
такого человека, который укрыл бы его.
— Может, сходить к Гайдаям? — спросил Иван.— Та-
мара вернулась. Она же медсестрой в госпитале работает.
— Тамара? Дочка Павла? — обрадовался Залета.—
Зови ее!
82
Несмотря на то что уже наступил комендантский час,
Иван подалбя в Осовцы. Сначала пришел к Борису, и уже
вдвоем пробрались они к Гайдаям.
К счастью, Тамара была дома. Завернула она в платок
свою санитарную сумку, давно лежавшую без дела на эта-
жерке, и сказала:
— Пойдем. Только не все сразу. Выходите сначала вы,
а я за вами.
Тамара осмотрела рану, смазала ее йодом и перемени-
ла бинты. Потом сделала укол. Майор успокоился, уснул,
а Тамара с родителями Ивана стала советоваться, где спря-
тать раненого.
— У нас ему оставаться нельзя,— сказал Сацкий.
— Что вы, папа! — вспыхнул Иван.— Что вы говорите!
Пускай остается. Спрячем на чердаке или в сарае.
— Не горячись, сынок. Не думай, что я за свою шкуру
дрожу. В наших руках судьба человека... Я когда-то был
председателем колхоза, активист... Сейчас сам знаешь, как
относятся фашисты к бывшим активистам. Сколько уже
арестовали, а неизвестно, куда и подевали. К нам тоже мо-
гут прийти. Зачем подвергать человека опасности. Ему нуж-
но убежище надежное.
— И нам опасно брать к себе...— с грустью в голосе
произнесла Тамара.— Но я еще с мамой посоветуюсь.
— Я знаю, где его можно спрятать,— оживился Бо-
рис.— У Володи Струка.
— Это кто такой? — спросил старший Сацкий.
— Мой дружок по школе. Один живет. В Осовцах. Мать
громом убило, а отец на фронте. Свой парень, я его хорошо
знаю, за одной партой сидели...
— А захочет ли он, сынок? Согласится ли? — усомни-
лась мать Ивана.
— Согласится,— заверил Борис.
— Ну хорошо,— сказал Сацкий.— Ты еще, Борис, раз-
ведай хорошенько, как и что. Завтра решим. А пока эту
ночь пусть у нас переспит. Плохо, видно, ему, стонет, бре-
дит...
Было за полночь, когда Борис собрался домой. Тамара
осталась: ей надо было сделать майору еще укол.
Когда ребята вышли во двор, Борис сказал:
83
— Слыхал, как стонет майор? Стонет и кричит: «Тан-
ки, танки!» Это они нас танками и оглушили... Не знаю,
что бы я дал, если бы мне посчастливилось поджечь хоть
один фашистский танк!.. Нет, танк, конечно, я не подо-
жгу,— вздохнул Борис,— а что-нибудь подобное сделаю.
— Не дури,— предостерег Иван.— Нам надо быть сей-
час особенно осторожными, чтобы спасти майора. Такой че-
ловек ценнее всякого танка.
— Человек человеком, а танк танком... Будь здоров!..
Володя Струк, тот самый, который так старался помочь
Борису Гайдаю поймать «шпиона», тринадцатилетний маль-
чишка с удивительно светлыми глазами и неизменной улыб-
кой на устах, ежедневно отправлялся на базар и целый день
слонялся там без дела. Базар в Лубнах знаменитый. Можно
сказать, что до прихода гитлеровцев лубенский базар знали
и в Киеве, и в Полтаве, и в Харькове. С ранней весны и до
заморозков в Лубнах можно было купить свежие овощи и
фрукты. Нигде не было таких «рассыпчатых», как говори-
ли знатоки, помидоров, нигде не было таких красных и са-
харных арбузов, хрупких и тонкокожих. А дыня? Правда,
вокруг шла слава о «колхознице», но лубенцы из года в год
настойчиво сажали свою знаменитую «дубовку», большую,
сладкую, ароматную дыню, которая не боится ни холода,
ни удара. А какие рубцы готовили лубенцы! Лубенские руб-
цы, приправленные чесноком, придавленные камнем, под-
жаренные в печи, где варятся, упревая, знаменитые полтав-
с::ие борщи, вареники и галушки, не имеют себе равных
среди закусок.
Володя Струк, блуждая по лубенскому базару, вспоми-
нал прошлое и глотал слюну. Теперь исчезли с базара преж-
ние чудеса, вместо них появились черные, твердые, словно
головешки, буханки хлеба, за которые хозяин душу требо-
вал; жмыхи и неизменный спутник каждого народного не-
счастья — кукурузные лепешки.
Торговля идет, как здесь говорят, «зуб за зуб»: ты
мне — сорочку, полотенце, брюки или шинель, я тебе — ло-
моть хлеба. Появились немецкие деньги — оккупационные
марки. Их неохотно берут: а вдруг завтра окажется, что
они фальшивые?
Володя идет по базару, оглядывается по сторонам. Вон
84
дядька прибивает к фанерной постройке вывеску «Ресто-
ран», кто-то натянул брезентовую ха лабуду, показывает
«человека-жабу». У Володи нет денег на вход в ха лабу-
ду, он смотрит в щель: там и в самом деле показывали че-
ловека, похожего на жабу: такие же вытаращенные глаза,
такие же челюсти, напоминающие жабры...
Часто базар оцепляли полицаи во главе с гитлеровским
патрулем. Ловили окруженцев, тех, кто не имеет докумен-
тов, подозрительных и разных «бродяг». Тогда базар начи-
нал разбегаться, визжать, прятать свои пожитки; люди бы-
ли похожи на цыплят, на которых неожиданно напал кор-
шун. Один только Володя и такие, как он сам, мальчуганы
никогда не прятались, не визжали. Они, словно мелкая ры-
бешка, сами заходили в раскинутые сети и так же беспре-
пятственно выходили из них. Больше того, в возникшей
суматохе легко было прихватить из миски пару лепешек и
проглотить их с молниеносной быстротой.
Но сегодня Володе не пришлось осуществить свой еже-
дневный маршрут — возле базара его перехватили Анато-
лий Буценко и Борис Гайдай. Хотя Борис и Володя ровесни-
ки, Борис намного выше и солиднее. Смерив с головы до ног
низенького, худощавого Володю, Борис спросил:
— Володька, ты снова за свое?
— Что я плохого сделал? — уставил глаза на Бориса
удивленный Володя.
— Как что? Разве подобает пионеру шастать по база-
ру и такое вытворять?
— Теперь все шастают, даже взрослые,— спокойно от-
ветил Володя.— А разве подобает пионеру голодать?..
До сих пор Володя был твердо убежден, что никто из
знакомых не знает, где он по целым дням пропадает и как
добывает себе кукурузные лепешки. А оно вон что...
— Ну хорошо, прощаем,— уступил Борис и посмотрел
на Анатолия. Анатолий кивнул головой, мол, согласен на
амнистию пионеру Володе Струку.— Знаем о твоем имуще-
ственном и семейном положении... Как отец? Ничего о нем
не слышно?
— Не слышно,— нахмурился Володя.
— Значит, где-то воюет,— решил Борис.— Вернется,
когда фашистов разобьют.
— Когда ж их разобьют? Что-то долго не разбивают.,.
— Потерпи немного... Конечно, если мы все, вместо то-
85
го чтоб помогать нашим воевать с фашистами, будем по ба-
зарам слоняться, лепешки у женщин таскать, тогда, конеч-
но, долго еще придется ждать...
— Надо ж как-то жить...
— Ну, знаешь, Володя,— вмешался в разговор Анато-
лий,— не тебе повторять чужие слова! «Надо ж как-то
жить»! Не «как-то», а по-настоящему. Знаешь, как надо
жить по-настоящему?
— Не знаю,— чистосердечно признался Володя.
— Пойдем с нами, научим.
И ребята пошли с базара в Осовцы, где жил Володя.
Это был типичный пригород, где мирно уживались город
и деревня: электрические и радиопровода висели рядом с
подсолнухами в огородах, ноготками, мятой, пижмой в па-
лисадниках и стогами сена во дворах. Володина хата стоя-
ла на отшибе, над оврагом, заросшим вездесущим вьюнком
и терновником. Во дворе также возвышалась копна сена —
это Володя накосил летом травы для своей козы.
Когда ребята вошли во двор и убедились, что никого
вблизи нет, Борис сказал:
— Лучшего места нам и не найти.
— Да,— подтвердил Анатолий,— лучшего не найти.
— Для чего вам понадобилось место? Секрет? — оби-
женно спросил Володя.
— Секрет, да еще какой! — заявил Борис.— Умеешь
держать язык за зубами?
— Пускай меня покусает бешеная собака...— поклялся
Володя; он уже сгорал от любопытства.
— Поклянись, что не выдашь тайну даже под страхом
смерти.
Володя даже задрожал.
— Чтоб я издох...
— Не так,— перебил его Борис.— Клянись именем сво-
его отца.
— Клянусь именем своего отца.
— Не так,— снова перебил Борис.— Говори: «Клянусь
именем своего отца, советского танкиста, который с оружи-
ем в руках на фронте защищает Советский Союз».
Володя начал быстро повторять слова клятвы, но Анато-
лий вдруг прервал его и сурово сказал:
— Хватит. Мы верим. Здесь вот какое дело, Во-
лодя...
86
Он обнял парнишку за худенькие плечи, наклонился к
нему и зашептал над самым ухом...
На следующую ночь Тарас Залета, переодетый в про-
стую крестьянскую одежду с Иванового отца, уже ночевал
в копне сена во дворе Володи Струка.
Тамара и эти чудесные мальчишки делали все, чтобы
поставить майора на ноги. Он уже мог самостоятельно хо-
дить, и надо было думать о будущем. Правда, ходил он еще
плохо, нога была синяя и тяжелая, как бревно, но имеет ли
он право каждый день и каждый час накликать беду на
своих спасителей? Если его выследят, то и они пострадают.
Нет, этого допустить майор Залета не имеет права. Пришел
конец его лежанию в сухом и пахучем сене...
С наступлением темноты Тарас Залета перешел, как
всегда, в хату. Там его ждала Тамара с ужином, чистыми
бинтами и ребята — Анатолий, Иван, Борис, Володя. Воло-
дя сразу же выбежал во двор — караулить, остальные оста-
лись в хате. Майор наскоро поужинал, выкурил козью
ножку, положил на стол руки и сказал:
— Вот что, дорогие друзья, завтра или послезавтра —
в дорогу. Не хочется с вами расставаться, а надо. Буду про-
бираться к фронту.
— Я возражаю,— решительно запротестовал Анато-
лий.— Не заметите, как угодите в лапы полиции или геста-
по... Надо искать пути к партизанам. Говорят, что в Лохви-
цких лесах уже объявились. Совсем недавно мост взорвали.
А еще напали на автоколонну — девять машин сожгли.
Майор покачал головой:
— Не знаю я к ним пути, да и вы не подскажете... А си-
деть больше не могу... Если бы не нога, давно бы уже был
в строю, на своей земле.
— Разве вы сейчас на чужой? — спросил Анатолий.
— Да это так говорится,— грустно улыбнулся майор.—
Поймите, друзья, так надо. Пока не настала зима, я должен
добраться до линии фронта и перейти ее. Другой дороги нет.
— Хорошо,— сказала Тамара после долгого молча-
ния.— В копне сена действительно не перезимуешь... Гово-
рите, когда вам собрать еду в дорогу. Да и бинтами, йодом
надо запастись...
Расходились поодиночке. Майор вернулся в свое укры-
тие, Тамара, Иван и Борис пошли домой. Анатолий остался
87
ночевать у Володи: вот-вот должен наступить комендант-
ский час, ему же в центр города идти, а там полно патру-
лей.
...День выдался теплый и солнечный. Володя смотрит
в окно, а сам думает: страх, как надоело ему день и ночь
сторожить то на улице, то во дворе, выглядывая, не идут ли
полицаи. Почти две недели не был в городе... Майор то спит,
то просто так отдыхает в сене, к нему запрещено подхо-
дить... Не с кем даже словом обмолвиться. Только воробьи
чирикают, дразнятся...
Володя выходит на двор. Он только немножко пройдет-
ся, почитает новые объявления и приказы, расклеенные по-
всюду фашистами.
Перед ним лежала широкая улица, заросшая спорышом.
Она вела к станции, оттуда простиралась мостовая к само-
му центру города, где шумел базар.
В последнее время на рынке появилось множество раз-
личных зажигалок, мышеловок, самодельных примусов,
гребешков, ложек и другой всякой всячины. В магазине все
исчезло, вот и начали люди сами мастерить все необходи-
мое. Очень нравилось Володе рассматривать зажигалки.
Здесь были маленькие сверкающие пистолеты, сапожки, са-
моварные трубы, собачки, лошадки... Нажмешь на ее гри-
ву — сразу из ноздрей выскакивает пламя... А один мужчи-
на, безногий и всегда подвыпивший, приладил зажигалку
к обыкновенной железной школьной ручке. С одного конца
ручка, с другого — под колпачком колесико и фителек...
Замечтавшись, Володя и не заметил, как оказался на
площади. Здесь его встретил Васька с базара. Васька пома-
нил пальцем, подвел к забору, сказал шепотом:
— Посмотри, что у меня...
Васька развел полы своего грязного пиджака, и Володя
увидел бесчисленное множество приколотых к подкладке
шпилек. Мальчишка ахнул от удивления:
— Где ты взял?
— Эге-е! — осклабился Васька. — Много будешь знать,
скоро состаришься.— Ткнул пальцем в голову.— Шевелить
мозгами надо. У меня еще не такое есть...
Васька достал из-за пазухи маленькую губную гармош-
ку и показал Володе:
— Видишь? Итальянская!.. За бутылку самогона выду-
рил у солдат.
88
— Зачем она тебе?
— Вот глупый! Научусь играть, буду зазывать к себе
покупателей.
— Они слюнявили ее, слюнявили, а теперь ты...
— Ничего, зато деньжата поплывут ко мне в карман.
— Что ты с ними, с деньгами, делать будешь? У тебя
и сейчас, наверное, тысяч сто есть. А если запретят их?
Васька застегнулся, погладил себя ладонями по звеня-
щим полам пиджака.
— Эге-е... Это кто же запретит?.. Чего ты мне голову
морочишь?.. Вот как понаедут бабы, как увидят! Каждой
надо шпильку... Особенно девушкам. Разве я не знаю? Бу-
дут у меня деньжата...
Володя не завидовал Ваське. Но его хвастовство бесило
парня. Подумаешь, выменял заслюнённую гармошку и уже
задается! Нашел чем гордиться!..
Чтоб как-то утереть Ваське нос, чтоб сбить с него спесь,
Володя сказал:
— Все это пустяки! Вот я... вот я разговаривал с нашим
майором...
Васька недоверчиво прищурил глаз.
— Да вре...
— Разговаривал, клянусь. Вот так, как с тобой. Он ска-
зал, что, когда вернется наша власть, напишет обо мне в
газету.
— За какие ж такие подвиги?
— А может, я охранял майора от полиции, откуда ты
знаешь?.. Ты вот какой — шпильками да иголками торгу-
ешь, а я...
У Васьки даже нижняя челюсть отвисла от удивления.
— А где ж майор?
— Много будешь знать, челюсть совсем отвалится. Дер-
жи ее обеими руками!
Володя засмеялся и побежал на базар.
— Завтра, как только стемнеет, тронусь в путь,— ска-
зал майор Залета.
В хате стоял сумрак. В одном углу сидела Тамара, мол-
чаливая, торжественная и гордая тем, что помогла другу
отца: за короткое время вылечила глубокую и запущенную
рану на ноге; в другом углу — Анатолий, Борис и Иван.
Володя, как всегда, дежурил на улице.
89
— На прощание я вам скажу несколько слов,— произ-
нес майор, затягиваясь цигаркой.— А чтобы все было по-
нятно, начну по порядку. Начну с того дня, когда в нашу
шахту под названием «Мокрая» привезли как-то пузатую
слепую кобылку Азу, по дешевке купленную у бродячих
цыган. Тогда, до революции, на Донбассе в шахтах было
много лошадей — механизации почти никакой, обушок, са-
ночки, коногоны. Привязали слепую Азу к конюшне, под
землей, дали поесть, а на второй день погнали на работу.
Намаялись коногоны, пока приучили ее ходить по шпалам
в штреке. А кобылка оказалась сообразительная и быстро
освоилась. Слепая от рождения, она не грустила от того, что
стоит вечная ночь, где никогда не бывает солнца. Лошади,
которые стояли рядом, были куда несчастнее: они ослепли
здесь, в шахте, потому что отсутствие света неизбежно ведет
к слепоте.
Вскоре Аза принесла жеребенка. С белой залысинкой на
лбу, с белыми чулочками на ногах. Шахтеры очень полюби-
ли жеребенка и дали ему кличку Стригунок. Нельзя ска-
зать, что это имя такое же красивое, как и у его матери,
но Для нас оно было самым лучшим, потому что жеребенок
был веселый и озорной, как и подобает всем стригункам.
Кроме всего прочего, Стригунок был зрячим, и мы оставля-
ли возле него несколько зажженных ламп, чтоб он не ослеп.
Когда Стригунок подрос, мы взяли его после смены в
клеть и вывезли на свет божий. До этого, по совету опытного
стволового 1, завязали ему мешковиной глаза. Ну, вывезли,
повели в степной овраг, находившийся недалеко от шахты.
В овраге журчала вода, росла густая трава, цвели цветы.
Подождали немного, пока жеребенок привыкнет к яркому
свету, потом совсем сняли повязку.
Посмотрел Стригунок на воду, на цветы, на небо и за-
ржал от счастья. Бросился, понесся вприпрыжку! Хвост тру-
бой, ржет от удовольствия, глаза блестят. Впервые увидел
Стригунок красоту земли, испытал счастье свободы...
Мы, молодые шахтеры, тоже были рады, что не полени-
лись и хоть на некоторое время вывели Стригунка из
шахты.
Когда он вдоволь набегался, наелся сочной травы, на-
1 Стволовой — рабочий, управляющий спусковым механизмом
в шахте.
90
пился из ручейка ключевой воды, мы снова его спустили
вниз, к матери. Жеребенок сразу загрустил. Ходил по ко-
нюшне хмурый, прибитый горем, даже перестал есть. Ему
и травки свеженькой и хлебушка давали — не хочет. А од-
нажды разогнался, перескочил через ограду и побежал по
штреку. Мы и так и сяк к нему — не дается, убегает. Ржет,
кидается в разные стороны, увидит вдали огонек — мчится
как шальной. Потом прыгнул неосторожно в яму и раз-
бился...
Майор Залета умолк. На улице тяжело громыхал грузо-
вик, с трудом преодолевая ямы и ухабы. Все молчали, вгля-
дываясь в густые сумерки, которые разрезали острые ножи
зажженных фар. Но вот грузовик отъехал, темнота покрыла
комнату.
— Вот так, друзья, и с людьми,— сказал майор.— Если
человек хоть раз познал свободу, он уже не сможет жить
в неволе. Лучше смерть, чем прозябать без света, без ра-
дости... Нет, не покорится наш народ, никогда не покорится
Гитлеру! Вот и по вас вижу — ничего у него не выйдет. По-
нимаю, сейчас вы, возможно, немного ошеломлены про-
исходящим. Главное, не падать духом и бороться. Ну, там,
на фронте, известно, какая борьба. А здесь? Здесь другое
дело. Что можно вам посоветовать? Одно скажу: причинять
вред оккупантам — тоже борьба. Например, фашисты из
кожи вон лезут, стараются убедить всех людей на земле,
что войну они уже выиграли, что армия наша разбита. Не-
правда это! Вы и разоблачайте вражескую пропаганду, сей-
те зерна уверенности среди наших людей, веру в победу.
Может, именно это сейчас самое важное...
Расходились молча. Каждый думал о словах майора.
Когда расставались, Анатолий сказал Борису:
— Хорошо бы нам найти какой-нибудь радиоприемник...
— Если бы их не отбирали в первые дни войны...— с со-
жалением произнес Борис.
— Надо наших людей расспросить.
— Вряд ли найдем — все сдали. Но расспросить не ме-
шает,— согласился Борис и исчез в темном переулке.
На другой день Володя сидел возле окна и ожидал при-
хода ребят. Иван, Анатолий и Борис должны были принести
для майора необходимые продукты и теплую одежду. Про-
шел Цас, но никто не приходил. Это встревожило его.
Он вышел на улицу, посмотрел вдаль, но знакомых фи-
91
гур не было. Собирался вернуться в хату, как вдруг заметил
в конце улицы четырех полицаев. Сердце у него сильно за-
билось :
«Куда они?.. К кому?..»
Подойдя к Володиному двору, полицаи сняли с плеч
карабины.
Увидев Володю, забросали его вопросами:
— Кто здесь живет? Кто в хате? Где мать, где отец?..
Не успел мальчуган произнести слово, как полицаи во-
рвались в хату, пораскрывали двери, полезли на чердак, пе-
рерыли все. Потом вышли во двор, зашли вчетвером в сарай,
где стояла коза. Они кого-то искали...
Один полицай, длиннорукий верзила, подошел к копне,
взял клюку, которой Володя дергал сено для козы.
«Зачем он ее взял?..— Внутри у мальчишки все засты-
ло.— Неужели будет втыкать в копну? Клюка острая, как
копье, ею насквозь можно проколоть человека!..»
Полицай поднял клюку, замахнулся...
Володя закрыл глаза. Он представил ужасную картину:
словно не майора, сидевшего в копне, а его самого сейчас
проткнет острая клюка. Мальчуган схватил полицая за ру-
ки и истошным голосом заорал:
— Не надо!..
Полицаи сразу догадались. Быстро разобрали сено и вы-
тащили майора, бледного, как полотно.
Володя посмотрел на ворота и увидел входившего во
двор Анатолия.
Полицаи тут же схватили Анатолия, отобрали узелок с
продуктами, обыскали. Через несколько минут они вели
всех троих в комендатуру.
Там уже толпилось много задержанных. Их по одному
водили на допрос. Когда возле дверей образовалась сутоло-
ка, Володя, улучив момент, незаметно спрятался за стояв-
шую рядом машину.
Анатолий пришел в отчаяние. Неужели все пропало?
Майор не доберется до линии фронта, не перейдет к своим,
попадет в лапы фашистов... Суетятся полицаи, берут из тол-
пы по одному, по двое и ведут в комендатуру. Там каждо-
го записывают и допрашивают. Допрашивают просто так,
для порядка, ибо судьба всех этих людей предрешена.
Не расстреляли бы еще!
Сначала повели на допрос майора, потом Анатолия.
92
Переводчик щурил уставшие глаза, машинально бросал
вопросы:
— Фамилия?.. Имя?.. Комсомолец?,.
Вопросов было около десяти. Ответы переводчик говорил
по-немецки седому остроносому офицеру, который сидел за
столом и записывал их в большую толстую книгу.
Анатолий вдруг опомнился, понял, что и его уже занесли
в список и впереди — неизвестность. Начал объяснять, что
он, мол, случайно зашел во двор и потому ни в чем не вино-
ват. Неужели даже днем запрещено ходить по улице? Не-
ужели новый порядок запрещает ходить к своим школьным
товарищам?..
Переводчик все же поборол усталость, растолковал нем-
цу, что перед ним стоит ученик, но тот отрицательно пока-
чал головой:
— Weg! 1
Анатолия вытолкнули во двор. Здесь уже были майор
Залета и человек двадцать задержанных.
День выдался пасмурный, дул порывистый холодный ве-
тер. Часовые курили немецкие сигары, что-то весело расска-
зывали, не обращая внимания на задержанных. Воспользо-
вавшись этим, майор Залета подошел к насупившемуся
парню и тихо сказал:
— Кто-то среди ваших ребят или слишком болтлив, или
просто предатель... Имейте это в виду.
— Но кто? Кто? — развел руками Анатолий.
Им не дали поговорить — во двор вышел немецкий офи-
цер, отдал команду. Отворились ворота, всех вывели на
улицу, построили по двое и погнали через город.
«Куда нас ведут?» — беспокоился Анатолий.
Рядом шел с обнаженной грудью плечистый юноша в
матросском бушлате. Моряк. И откуда он взялся здесь, в
сухопутных краях? Анатолий шепотом спросил:
— Не знаете, куда нас ведут?
— Дорога у них одна — в лагерь для военнопленных.
Не так далеко — в Хорол. Я там буду второй раз...
На улице люди останавливались, смотрели на колонну,
женщины вытирали уголками платков глаза, дети стара-
лись передать махорку или подбросить кусок хлеба.
«Ну вот,— думал Анатолий,— теперь и я пленный, как
1 Прочь! (нем.)
93
и те, для которых вместе с ребятами раскладывал по дороге
яблоки и огурцы, катил с пригорка тыквы... И никто теперь
не скажет матери, куда девался, никто не махнет рукой на
прощание...»
И ему стало жаль себя... Вот бросят за проволоку, там
он и погибнет. Не успел ни разу выстрелить во врага, не
сходил в атаку, не завоевал права называться бойцом... Ка-
кая бессмыслица! Нет, мириться нельзя. Надо хорошо
осмотреться, приглядеться к страже и, как только стемнеет,
сразу скрыться в бурьяне...
На перекрестке улиц стояла группа девушек. Вдруг Ана-
толий увидел черноглазую киевлянку Люсю. Она держала
в руке кошелку и пристально смотрела на него. Затем быст-
ро подошла к колонне, но стража заметила.
— Передай матери, я в Хороле, в лагере!..— крикнул
ей Анатолий и сразу почувствовал, как что-то горячо обо-
жгло спину.
Оглянулся. Скуластый полицай заносил нагайку над го-
ловой другого пленного.
— Подтянись! Разговаривать запрещено, за нарушение
приказа — расстрел!
Сбили строй в кучу, не отходили ни на шаг — боялись
потерять хоть одного пленного.
Только к вечеру их пригнали к воротам лагеря. Часовые
с голубыми повязками на рукавах принимали прибывших.
Впереди всех стоял одутловатый немец и держал в руке бан-
ку с краской и малярную кисть. Он внимательно осматри-
вал каждого и ставил клеймо на спине. Анатолий видел,
как вытаращил гитлеровец глаза на моряка и, мазанув его
краской по спине, крикнул:
— Большевик! Матрос!..
Анатолий пробрался к майору и, взяв его за руку, сказал:
— Здесь и затеряться легко, а с вами мне будет веселее.
Майор горько улыбнулся:
— Да уж всем будет весело, по всему видать!..
Лагерь расположился на кирпичном заводе. Большин-
ство пленных находилось в глубокой огромной яме, откуда
раньше брали глину для завода. Остальные — в приземи-
стых островерхих сараях, где сушили кирпич. Вся терри-
тория была огорожена высокой стеной из колючей проволо-
ки, через каждые сто метров стояли вышки, на которых с
автоматами и пулеметами находились охранники.
94
)}))
Группу, где были Анатолий и майор, загнали в яму.
Вокруг, насколько было видно, лежали или просто си-
дели на холодной земле люди. В серой вечерней мгле, в гу-
стых зловонных испарениях кое-где вспыхивали цигарки.
Майор вывернул карманы, натряс немного махорочной
трухи и тоже закурил. Уселись спинами друг к другу, чтоб
было теплее, и так молча просидели до утра: не могли
уснуть. Кто-то из пленных громко стонал, посылал кому-то
проклятья, кто-то во сне подавал команды, кто-то звал
мать...
И только к утру Анатолий все-таки вздремнул. Проснул-
ся от взрыва.
Неподалеку от того места, где сидели они с майором,
разорвалась граната. Когда рассеялся дым, все узнали, что
ночью умер красноармеец-узбек; вокруг него, соблюдая
обычай, уселись земляки и принялись его оплакивать. Гит-
леровец с вышки бросил в толпу гранату.
Анатолий огляделся по сторонам. Отовсюду на него
смотрели безучастными глазами люди в натянутых на уши
пилотках. Одни — отечные, неестественно располневшие,
другие — худые и сгорбленные. Люди медленно умирали от
голода...
От соседа, молчаливого, обросшего, узнали, что есть в
лагере почти не дают. Очень много больных, раненых. При
лагере официально существовал госпиталь. Гитлеровские
врачи Фрюхте и Гредер ежедневно делали какие-то уколы
всем тем, кто попал к ним в госпиталь, но на второй день
больные умирали. Вот почему пленные не хотели идти в
«госпиталь». Тогда Фрюхте и Гредер сами ходили по лаге-
рю и указывали полицаям, каких больных насильно тащить
в «больницу». От истощения и голода кое-кто из пленных не
выдерживал и сходил с ума. Таких вылавливали и здесь
же, возле лагеря, расстреливали из автомата.
В тот день майор и Анатолий с утра до вечера блуждали
по лагерю, где на вытоптанной глинистой земле не было ни
единой травинки — все съедено пленными. Они ко всему
присматривались, прислушивались, расспрашивали.
Иногда по лагерю объявляли:
— Иван Чиж! Иди к воротам, к тебе пришла жена!
Или:
— Дмитрий Лихошка! Пришла мать...
Тогда сразу же кто-то вскакивал и бежал к воротам. Но
96
порой никто не откликался и не бежал на свидание с род-
ными.
Чаще передавали объявления:
— «Пленные! Кто хочет служить в полиции или в спе-
циальных войсковых соединениях, немедленно объявитесь!
Немецкое командование предоставит вам приличное жало-
вание, паек и обмундирование».
Но люди не двигались. Они лежали на твердой, вытоп-
танной земле и молча ждали смерти. Редко-редко кто-то,
глядя на товарищей вороватыми голодными глазами, шел
записываться в полицию. Таких ненавидели и презирали.
Тихо в лагере. Стража дремлет на вышках. Медленно
тянется час за часом, только изредка какой-то сумасшед-
ший запоет или закричит, тогда его пристреливают, и опять
все погружается в дремоту.
Чтобы развлечься, гитлеровцы придумали разные сорев-
нования. Большим охотником до всяких выдумок был
унтер-офицер Нидерайд, прозванный в лагере «усатой соба-
кой». У Нидерайда было тупое квадратное лицо, черные
усики-соплячки и черные мутные глаза. Унтер-офицер был
зол на весь мир и всю свою злобу вымещал на пленных.
Когда заступал на дежурство Нидерайд, лагерь сникал и
настораживался в ожидании неизбежной беды. Все стара-
лись пристроиться где-то сзади, кто залезал в норы, которые
вырывали в глиняных стенах, чтобы спрятаться от холода
и непогоды, кто просто ложился на землю лицом вниз...
Фашист развлекался так: натягивал на колья проволоку
и предлагал соревноваться — кто первый перебьет из писто-
лета проволоку. Как правило, никому из охранников и по-
лицаев это не удавалось. Тогда Нидерайд выхватывал из
кобуры парабеллум, прицеливался, и с первого выстрела
проволока, жалобно звякнув, распадалась надвое. Потом
«усатая собака» кидался в лагерь, и от него, словно ошпа-
ренные, разбегались в разные стороны пленные. Кто попа-
дался на пути, того настигала внезапная смерть.
Был еще один негодяй, по имени Артур. Этот — из коло-
нистов. Чтобы выслужиться у начальства, Артур безжало-
стно бил пленных тяжелой суковатой палкой. Таких палок
у него в запасе был не один десяток, за каждое дежурство
пять-шесть таких дубинок ломалось в щепки. Он бил кого
попало и за что попало, а то и просто так, для «острастки»,
как он сам говорил.
97
— Чего глаза выпятили, варвары? — кричал Артур и
бил первого попавшегося.— Разве я не вижу, как ваше змеи-
ное жало переполняется ядом? Вас нужно перебить всех,
как собак...
И палка опускалась на головы и спины ни в чем не по-
винных людей. Когда и это надоедало Артуру, он начинал
рыскать по лагерю, выискивая пленных с более или менее
пригодными сапогами или верхней одеждой. Найдя такого,
он приказывал ему раздеться, разуться. Забирал одежду,
обувь, обменивал их на самогон и устраивал пьянку.
Анатолий ходил по лагерю, прислушивался к разгово-
рам пленных, расспрашивал, запоминал. Еще раз встретил-
ся с матросом. Теперь тот был уже в рваной шинели — вы-
менял у кого-то на бушлат.
Насмотревшись на порядки в лагере, Анатолий прилег
возле майора на сырую землю и сказал:
— Чем помочь, как остановить этот ужас? Протесто-
вать?
Майор вздохнул:
— Не поможет. Перестреляют, и все. Здесь не так надо..«
Надо любой ценой бежать из этого ада.
Звякнул засов, скрипнула дверь камеры. Фельдфебель
заглянул в лист бумаги и гнусавым голосом прогудел:
— Буценко Анатолий! Выходи!
Ребята вздрогнули. Сразу перед каждым возникла не-
давняя картина: вот так их вызывали там, в тюрьме, на
допрос, а обратно чаще всего приносили на носилках. Не-
ужели все начнется сначала?
Анатолий побледнел. Ледяной холод сжал сердце. Те-
перь, когда он наконец отоспался и наелся после длитель-
ного недосыпания и голода, когда в душу закрались несме-
лые и неясные огоньки надежды, ему не хотелось все
начинать сначала. И вот — «Выходи!..». О, это короткое и
резкое, как выстрел: «Выходи!..» Сколько раз он слышал
его! Там, в тюрьме, было время, когда он машинально и без-
думно шел на этот приказ, повторяя одно и то же: только
бы вытерпеть... А теперь, когда появилась надежда на бла-
гополучный исход, бороться с самим собой стало еще труд-
ней!..
В кабинете Вольфа ничто не предвещало беды. Мирно
98
дремали на коврике овчарки, следователь приветливо встре-
тил его, поздоровался, указал на стул:
— Садись, Толя. Садись, и поговорим начистоту. Пони-
маешь, как мужчина с мужчиной.
Вольф довольно долго и внимательно изучал Анатолия,
потом вдруг спросил:
— Скажи, Толя, где твой отец?
Анатолия вопрос не взволновал.
— Отец мой давно умер, я еще был маленький.
— От чего умер твой отец?
— Мама говорила, что, когда отец ехал на лошадях, они
чего-то испугались и понесли... Я его совсем не помню...
— Да-а...— Следователь пододвинул к себе папку, кото-
рая лежала на столе.— Запутанная история...
— Ничего нет запутанного. Люди умирают...
— Да, да, люди умирают,— повторил Вольф.— К сожа-
лению, умирают ежедневно, ежечасно, ежесекундно... Так
же и рождаются. Ты правильно заметил. Ошибся только в
одном: твой отец не своей смертью умер, лошади его не уби-
ли. Его убили большевики.
— Кто? — вырвалось у Анатолия.
— Не удивляйся — я не ошибся. Они, именно они, боль-
шевики, убили твоего отца.
— Вранье!.. Выдумка!..
Вольф, наверное, ожидал такую реакцию. Он спокойно
развязал папку, начал перебирать в ней какие-то материа-
лы. Вытащил большую фотографию и показал юноше:
— Кто это?
С фотографии глядели вдумчивые серые глаза. Белая,
расстегнутая по-летнему рубашка, загорелая шея, густые
русые волосы.
— Не знаю...
— Твой отец. Твой родной отец. А теперь посмотри
сюда...
Следователь вытащил бумагу, на которой было наклеено
несколько маленьких фотографий того же человека — в про-
филь, анфас, в полный рост. Рядом два серых пятна — отпе-
чатки пальцев.
— Узнаешь?.. Теперь пойдем дальше. Вот читай сам:
«Враг народа... Десять лет в далеких лагерях...» А вот,—
следователь перевернул страницу,— а вот собственный по-
черк твоего отца... Вот его подпись.
99
Вольф умолк, удовлетворенно потер лоб. Вчера разговор
не получился, и он решил держать их порознь. А то смотрят
друг на друга и молчат. Коллективное упорство, коллектив-
ный отпор... «Разделяй и властвуй...» Кому принадлежат эти
знаменитые слова? Надо будет позаботиться, чтоб они не
пользовались спасательным кругом коллективного отпора.
И главное — каждого бить по самому больному, бить так,
чтобы дыхание перехватило... Ведь для каждого своя ру-
башка ближе к телу. И есть дорожка, которая ведет к серд-
цу... Путь к сердцу Буценко я, кажется, уже нащупал, на-
шел. Вон ведь как он задумался... А я полагал, что с ним
придется тяжелей всего, он, поди, заводила, их «комис-
сар»... Думай, думай, парень, это полезно...
— А почему в этих документах написано не Буценко,
а Корж?
— Неужели не понял? Буценко — фамилия твоей мате-
ри. После суда она отказалась от мужа, твоего отца, и вос-
становила свою девичью фамилию, да и тебя записала на
нее.
Анатолий молчал.
— Ну как, Толя, теперь ты понимаешь, что к чему? —
Следователь даже руку протянул, словно хотел обнять юно-
шу.— Веришь теперь мне? Это ж я для тебя старался, чтоб
открыть тебе глаза. Достал все документы, надо ж тебе
знать правду, что большевики убили твоего отца, а ты их
щадишь... На твоем месте я бы не только рассказал о боль-
шевистских агентах, этих подпольщиках, которые толкнули
вас, доверчивых, на преступление, я бы своими собственны-
ми руками глаза им повыкалывал...
— Я не знаю никаких подпольщиков, а потом...— Ана-
толий на мгновение умолк, еще раз посмотрел на фотогра-
фию, затем исподлобья на следователя и прибавил: — А по-
том, об этом человеке... Откуда мне знать, мой отец или не
мой? Я уже говорил: его совсем не помню и никогда не ви-
дел фотокарточки.
— Хорошо,— вздохнул следователь и нажал на кнопку
сигнала,— хорошо, пускай тебе люди подтвердят...
Привели какого-то запуганного и грязного мужчину. Он
все время оглядывался по сторонам, пугался собак, боялся
смотреть Анатолию в глаза. Где Анатолий его видел? Ка-
жется, он работал до войны в пожарной команде.
100
— Прокопенко, кто изображен на снимке? — спросил
Вольф и показал ему фотографию.
— Корж Иван Сидорович,— ответил тот.— Толин отец.
— Расскажите тогда, как происходил суд над ним. Вы
были на суде?
— Выл. Меня вызывали как свидетеля. Но я... Я не ви-
новат...
— Не о том речь,— грубо перебил его следователь.—
Расскажите, как шел сам процесс.
Путаясь и запинаясь, мужчина рассказывал.
Анатолий внимательно выслушал эту исповедь, и теперь
у него не осталось ни малейшего сомнения, что и Вольф,
и этот грязный человек говорили неправду.
Когда мужчину вывели из кабинета, он, брезгливо скри-
вившись, сказал следователю:
— Где вы взяли такого пропойцу? Ну и свидетель!..
Не проще было бы позвать сюда маму? Пускай бы она сама
рассказала...
Вольф не ожидал такого. Эти слова застали его врас-
плох, поэтому он не удержался, стукнув кулаком по столу,
отчего даже овчарки повскакивали, насторожились, и за-
кричал раздраженно:
— Ты, парень, забыл, где находишься и с кем разгова-
риваешь! Сам знаю, кого мне звать!..
Но сразу же успокоился, смягчился. Вольф понимал,
что у него вот-вот лопнет терпение, что все это начинает ему
надоедать, но здравый смысл подсказывал: веди дело даль-
ше, не срывайся! Если и на этот раз ничего не выйдет, тог-
да... Ему припомнилась вчерашняя история с начальником
управления. Как же получилось, что он, Вольф, оказался
в дураках? Просто был несчастливый день!..
А произошло вот что.
Вчера в кабинете начальника управления полиции его
словно сам дьявол дернул за язык, и он ни с того ни с сего
выпалил:
— Эта дикая страна стоит своими глиняными ногами
на куче золота.
— Что вы имеете в виду? — спросил начальник, чем-то
серьезно озадаченный.— Где вы видели золото?
Вольф подбежал к подоконнику, нагреб из цветочного
горшочка пригоршню влажной земли, выкрикнул:
101
— Вот золото! Чистое золото самой высокой пробы!
Начальник удивленно поднял брови, он ждал объясне-
ний от своего подчиненного.
— Мощный жирный чернозем с редкой зернистой струк-
турой. Девять процентов гумуса. Толщина слоя — полтора
метра. Фруктовое дерево поливают только один раз при по-
садке, дальше оно не требует человеческих рук.
Как и надеялся Вольф, слова произвели надлежащее
впечатление. Начальник управления покачал головой, при-
щелкнул языком. В Саксонии у него двести гектаров земли,
каменистой, как дресва. Пауль Вольф об этом знает. Он, как
собака, заглядывает начальству в глаза и шепчет:
— Сто железнодорожных платформ, нагруженных та-
кой землей, равносильны... равносильны сейфу с золотом.
Начальник управления хищно улыбнулся. Его глаза те-
перь уже не смотрят на жалкое лицо следователя, а свер-
лят безжалостно:
— Не хочет ли герр Вольф сказать, что немецкая
армия находится здесь временно? Что мы не завоевали на
веки веков Украину?
Вольф хотел что-то произнести в свое оправдание, но из
его горла вырвался лишь свист, хриплый и короткий, как
последний вздох умирающего.
Барон пренебрежительно посмотрел на следователя и
спросил ехидно, язвительно:
— У вас, герр Вольф, кажется, есть серьезное задание?
Когда вы имеете намерение доложить о его выполнении?..
Что мог ответить Вольф? Конечно, пообещал вскоре за-
кончить следствие и подать список руководителей подполья.
И он его подаст, во что бы то ни стало подаст...
Вольф откинулся на спинку кресла:
— Ну хорошо, погорячился я немного. Такая уж у меня
служба. Но не будем сейчас об этом... Я тебя понимаю, хо-
рошо понимаю. Ведь речь идет о родном отце... Самое глав-
ное, надо сначала успокоиться, а потом подумать. Вот ты
не веришь свидетелю. Напрасно. Он путает, потому что боит-
ся: ведь давал показания на суде против твоего отца. Го-
воришь, позвать сюда мать? Конечно, легко можно сделать.
Но зачем ее травмировать? Она и так убита горем... Давай
уясним все сами. Вот пойдешь, как следует подумаешь, а
потом скажешь...
102
Кто выдал Тараса Залету? Кто подослал полицаев к Во-
лоде Струку, который, казалось бы, не вызывал никакого
подозрения? И закончилась ли вся история арестом только
майора и Анатолия? Ведь и они, Борис, Иван и Тамара, не
раз и не два бывали у Володи. Может, их тоже выследила
полиция?
И куда девался Володя? Точно было известно, что он
убежал из полиции, вернулся домой. Но с тех пор парнишка
нигде не появлялся — ни на улице, ни на базаре, ни в своем
дворе. Копна сена, в которой запрятался майор, была раз-
бросана, ветер разносил сено по двору и по огороду. Вот уже
второй день жалобно блеяла в сарае коза, как видно и не-
кормленая и непоеная.
Напрасно Тамара уговаривала Бориса не ходить к Воло-
де домой — а что, если там засада? — он не послушался.
Вошел прямо во двор и постучал в дверь. Ему никто не от-
ветил. Тогда Борис легонько нажал на щеколду, дверь
открылась, и он увидел Володю, в кровати. Мальчишка
сильно похудел, был бледен.
— Что с тобой? — спросил встревоженно Борис.
— Заболел,— объяснил Володя таким слабым голосом,
словно он говорил из глубокого колодца.
— Простудился?
— Нет.
— Чего ж тогда?
— Оттого, что забрали майора и Толю. Виноват во
всем я...
— Ты?! — выкрикнул Борис.— Ты их выдал полиции?!
— Я...
— Что же ты получил за майора, иуда? — прошипел
Борис.— Сколько тебе дали в полиции, гад? За сколько ма-
рок продал майора и своего товарища в придачу?
Володя слабо покачал головой:
— Никого я не продавал. Я сказал о майоре Ваське
с базара...
— Сказал? Ваське?.. Значит, ты враг народа...
— Враг...
Слезы тихонько потекли по щекам. Володя плакал.
— Я знаю, что я враг, но я не нарочно.
— Что ты сказал ему?
— Что я разговаривал с советским майором... и что он
обещал написать обо мне в газету...
юз
— А еще что?
— Еще, кажется, говорил, что стерег майора от по-
лиции.
— Больше ему ничего и не надо. И этого достаточно...
Для чего же ты, дурак, болтал языком?
— Васька задавался передо мной... Мне ему надо было
нос утереть!
— Молодец, утер...
Борис плюнул и направился к выходу. Володя вскочил
с постели, схватил его за полы пиджака худыми, как соло-
минка, руками.
— Боря, я не хотел... Слышишь? Так и скажи всем. Вон
там,— он показал в окно,— вон там, под тем берестом, я
закопал свой пионерский галстук. Положи его со мной,
когда умру... А еще забери козу, а то она сдохнет...
Борис вырвался из цепких рук Володи и выбежал на
улицу. Сердце у него бешено колотилось, словно он с кем-то
боролся. Улица была безлюдна.
Он пошел кружным путем к условленному месту, где его
ждала Тамара.
Васька шел домой по сумеречной опустевшей Железно-
дорожной улице. Шел он быстро, оглядывался, обходил
освещенные луной места. Скоро должен наступить комен-
дантский час, и Васька торопился. А идти ему еще далеко-
вато.
Возле темного, заросшего оврага, подступавшего к самой
дороге, на него накинулись двое, крепко схватили за руки и
потащили вниз по крутому склону. На дне оврага подняли,
поставили против лунного света, сами остались в тени, под
кустом.
Один из напавших сказал:
— Кричи не кричи, никто тебя здесь не услышит. Ты
в наших руках.
Васька испуганно схватился за полы своего тяжелого
пиджака.
— Не бойся, мы не грабители,— сказал второй; голос
его показался Ваське знакомым.— Не затем прервали твой
мышиный полет. Признайся, ты выдал полиции советского
майора?..
— Я н-не знаю никакого майора...— весь задрожал
Васька.
104
— Знаешь! Тебе о нем рассказал один мальчишка...
Васька беспомощно развел руками, полы его пиджака
раскрылись, на подкладке висело десятка три приколотых
шпильками зажигалок.
— Мне никто ничего не говорил. Какой мальчишка? —
захныкал Васька.
— Володьку Струка знаешь?
— Знаю. Он мой сосед.
— Это ты направил к нему полицию?
Васька наконец узнал одного из напавших — Борис
Гайдай.
— Тьфу! Я думал, вы бандиты... А оказалось вон что!..—
повеселел он.— Никого я к Володьке не направлял.
— Врешь! Ты его продал!
— Зачем мне его продавать? У меня и без зтого деньги
есть.
Васька пошарил за пазухой, вытащил пачку денег и по-
казал ребятам.
— Вот... Как вернутся наши, тогда я заживу на полную
катушку. Увидите, заживу, вы еще вспомните Ваську с ба-
зара...
— Признавайся, недоумок, иначе здесь тебе и крыш-
ка! — подступил Борис вплотную к Ваське.
— Ну чего ты?.. Говорю, никого не продавал. Они меня
схватили на базаре, завели в полицию, хотели забрать
шпильки и деньги, а я им и говорю: «Чего вы меня трогае-
те? Я что? Я больной! Вы лучше, как вам и положено, вы-
лавливайте красных комиссаров и майоров...» Тут они как
пристали... «Где, да где, спрашивают, ты видел, комисса-
ров и майоров?» Я на попятную: «Нигде, говорю, не видел,
со зла сказал». Не поверили. Не поверили, стали колотить.
Тогда я сознался, что мне Володька хвастался про майора,
они и перестали бить, отпустили домой. И булавок и денег
не взяли... А что? И ты, Борис, тоже признался бы, если бы
тебя так колошматили.
— Дурак ты, дурак!..— грустно покачал головой Борис.
— Все говорят, что я дурак и что в голове у меня вин-
тиков не хватает, а я не такой уж дурак! Вон сколько денег
собрал! И никому не дам. А то как начну раздавать... Во-
лодьку иногда жаль, он такой глупый. Говорю, учись жить,
торгуй... Но он только зубами щелкает, живот у него под-
тянуло...
105
Васька нес околесицу о зажигалках, камушках, сигаре-
тах, зыркал маленькими глазенками, хихикал, приседал,
размахивал руками и брызгал слюной. Борис и Иван (вто-
рой нападавший был Иван Сацкий), не слушая его, молча
стояли и думали.
Как все глупо вышло!.. Сначала не сохранил тайну Во-
лодя, опрометчиво рассказал о майоре Ваське. Потом уже
этот придурковатый выболтал... Кого ж теперь наказывать?
Володю?.. Но он не нарочно, по неопытности, из доверчи-
вости. Он свой паренек и теперь сам мучается... Васька?..
Что с него взять, если он не совсем в своем уме? И до сих
пор разводит турусы на колесах о каких-то деньгах и зажи-
галках.
— Замолчи, болван! — крикнул Борис.— «Деньги, день-
ги»... Гляди, чтоб боком не вылезли деньги! Как придут
наши, тогда ответишь за майора, за все ответишь...
— Эге,— улыбнулся Васька,— не пугайте, наших я не
боюсь, лишь бы немцы и полицаи не тронули...
— Болван! — выругался Иван и потянул Бориса за ру-
кав : — Пойдем.
Ребята взобрались по склону на гору и вскоре исчезли
в темноте.
Следом за ними выбрался на улицу Васька. Метнулся
прочь от оврага, шмыгнул как заяц, помчался мимо забо-
ров и изгородей.
Из Хорольского лагеря для военнопленных, из ада, как
называл его майор, им обоим удалось вырваться.
Однажды по лагерю объявили, что к Анатолию Буцен-
ко пришла мать, а к Тарасу Залете — сестра. Мать — по-
нятно, но кто ж такая сестра? Сестра майора выехала с
Лубенщины задолго до оккупации.
Когда они подошли к воротам, то увидели мать Анато-
лия и Тамару. Они раздобыли где-то справки, удостоверяв-
шие, что оба задержанных — железнодорожники и постоян-
но проживают в Лубнах.
Грустными глазами провожали пленные двух счастлив*
цев.
— Ну как, как вы раздобыли такие бумаги? — допы-
тывался удивленный Анатолий, когда все четверо пошли в
направлении к Лубнам.
— А чему удивляешься? — улыбнулась Тамара.— Вы
106
же и в самом деле железнодорожники. Тарас Иванович быв-
ший, а ты, Толя, будущий. Разве не так? В справках все по
правде написано.
Где-то на полпути к Лубнам Тарас Залета простился и
пошел в степь, чтоб пробиться через линию фронта...
Как только Борис узнал, что Анатолий вернулся из ла-
геря, он тут же пошел к нему.
Анатолий был задумчивый и грустный.
— Чего ты пригорюнился? — спросил Борис.— Что, на-
пугали? Скис?
— Немного напугали,— признался Анатолий.— Но
больше обозлили. Да еще как обозлили, если бы ты знал!..
Эти гады...— и не договорил.
Он еще находился под тяжелым впечатлением от всего
пережитого в Хорольском лагере. Ему трудно, очень трудно,
почти невозможно было выразить обычными человеческими
словами свое возмущение.
— Я не грущу,— вскинул голубые глаза Борис.— Зачем
мне грустить... Чапай воюет, а не грустит.
— Как же ты воюешь?
— Воевать можно, было бы желание... Слыхал про
объявление, висевшее у комендатуры? Еще не слыхал? Там
сказано, что в городе действует красная банда диверсан-
тов... Банда ворует продовольствие и оружие, освобождает
пленных, портит военную технику. А совсем недавно подо-
жгла склад... Так вот, и я в той «красной банде».
— Ты? — удивился Анатолий.
— А как же. Чего удивляешься?.. Пойду тихонько, про-
ткну дырочку в шине вот этой штукой...— Борис вытащил
из кармана серого коротковатого пиджака острое шило,—
и иду себе дальше, а машина оседает, оседает... Или заведу
мотоцикл одним из этих ключей,— он достал из другого
кармана связку ключей от автомашин и мотоциклов,— их
много сейчас на улицах и во дворах, выведу, направлю в
овраг и пускаю... Красота!..
— И не боишься?
— А чего бояться? — сказал Борис, усаживаясь на шат-
ком стуле.— Пускай они меня боятся! И они уже боятся...
«Красная банда»...— Он громко рассмеялся.
— Ох, Боря, Боря! — покачал головой Анатолий.— Хо-
дишь по знакомым и рассказываешь им о своих геройствах?
107
Борис обиделся:
— Слушай, не уподобляйся моей мамаше... Все стали
такие осторожные и разумные. А кто будет фашистов бить?
— Бить их надо. Я сам... Но...
Анатолий вдруг умолк, взял из рук товарища связку
ключей, начал перебирать их. Были здесь граненые, плос-
кие, круглые, из меди, из нержавеющей стали, а то и просто
из железа, с вензелями и фашистскими значками на ушках.
Каждый ключик имел хитро нарезанные бороздки, углубле-
ния и потайные пазы.
— Где ты их взял?
— У немцев. Здесь и от БМВ, и от «Фалькони», и от
французского «Ленуара». А этот от автомашин... Если хо-
чешь знать правду, так я за майора и за тебя мстил им.
— Спасибо.
Борис достал из-за пазухи толстую плитку шоколада,
протянул Анатолию:
— Возьми.
— Ты смотри, настоящий шоколад!.. С ума сойти
можно!..
— Бери, ешь,— сказал Борис.— У меня еще есть...
Он вытащил четыре плитки шоколада и положил на
стол:
— А эти отдай матери, пускай отнесет раненым.
— Где ты взял?
— Разрезал на машине брезент и набрал полмешка.
Одну плитку сразу же съел, эти пять оставил, а остальные
отнес малышам в детский дом. Видел бы ты, как они обра-
довались!.. Слышал, что с ними сделали? Вчера комендант
заявил, чтоб люди разобрали детей. Многие взяли, а тех
детей, которых не успели забрать, солдаты отвели в лес и
всех из автоматов расстреляли... Погоди, я еще им и за это
отомщу! Пусть почувствуют...
Анатолий вскочил со стула, быстро прошелся по комна-
те, потом сказал:
— Верно ты, Боренька, делаешь, что им мстишь...
Мстить надо как только можно!..
Однажды шел Борис по улице, где жил дядя Павел. Ре-
шил их проведать. Может, тетя с Тамарой узнали что-ни-
будь о дяде, который незадолго до прихода фашистов уехал
108
в Гребенку да так с тех пор и не появлялся дома. Прислал
через Малия весточку, а потом и вовсе след простыл. Может,
погиб?! Или где-нибудь партизанит? Кажется, его еще до
прихода гитлеровцев назначили командовать истребитель-
ным отрядом. Вот партизаны, говорят, жару поддают вра-
гам! Неожиданно выскочат ночью из леса, наделают шуму-
гаму, а потом ищи ветра в поле...
Переступил порог, глянул, а дядя Павел лежит на кро-
вати. Худой, бледный, пышные темно-русые волосы поблек-
ли, спутались. Просто и не узнаешь.
Борис настолько был поражен, что даже забыл поздо-
роваться.
Слегка улыбнувшись, дядя Павел сказал:
— Ну, садись, племянничек, рассказывай, как пожи-
ваешь.
— А чего рассказывать? Сами знаете не хуже меня...
Вы когда вернулись?
— Вчера вечером.
— Значит, уже вам все известно... Где же вы были?
— Где только не был,— ответил негромко дядя.— И в
бурьяне прятался, и в лагерях для военнопленных был...
в Кировограде, в Кременчуге... А тут еще болезнь прицепи-
лась... Уже думал, что будете поминать меня как почивше-
го раба божьего. Так нет, приполз, как видишь, домой. При-
шло распоряжение отпустить из лагерей местных железно-
дорожников. Собираются, говорят, гитлеровцы наладить
движение...
— Собираются,— подтвердил Борис.— Уже кое-кого по-
тащили в депо. А Курыш сам побежал — назначили началь-
ником. Выслуживается, гад, кричит на всех, угрожает... Со-
ветскую власть ругает, а хвалит немецкую.
— Слыхал, слыхал...
— Почему никто не придушит его? Вот если я...
— О, ты герой!.. Я о тебе уже кое-что слыхал. Ты, ока-
зывается, нашего поля ягода... Похвально, похвально...
Вошла тетя Мария, принесла в мисочке манной каши.
— Племянничек пришел! Ну, как там мать?.. Встретила
ее на улице, жаловалась, что не слушаешься, целыми днями
где-то пропадаешь. Поберегись, скрутят немцы тебе шею!..
Борис недовольно, как норовистый жеребенок, крутанул
головой, встал: дома порядком надоели нравоучения, и
здесь...
109
— Не обижайся, мы не враги тебе,— сказала тетя.—
Садись, посиди. Пока дядя поест, пока поговорите немного,
я и блинчиков испеку. Может, и Тома придет. Совсем отби-
лась от дому. Все куда-то ходит, где-то они собираются. Что
еще надумали?.. Ох, боюсь я за вас, дети!.. На, возьми, Па-
вел,— и подала дяде в кровать миску.— Чтоб всю кашу
съел, она жидкая, слышишь?
Смотрел Борис на дядю и никак не мог привыкнуть к
нему. Совсем не похож на того, прежнего. Даже карие гла-
за и те изменились, стали тревожными, настороженными.
Руки дрожат. Мисочку держит возле самого подбородка,
чтоб не разлить с ложки кашу.
Как попросила тетя, так и сделал дядя Павел — всю
кашу съел и, вытерев ладонью рот, сказал:
— Ты, Борис, и в самом деле не обижайся на мать и
на тетю. Мы, мужчины, народ горячий: чуть что не по-на-
шему — сразу грудь колесом, кулаки наготове и ну доказы-
вать свою правду. Только не всегда можно так правоту до-
казать.
Борис заерзал на стуле.
— Не кипятись, выслушай меня до конца. Не подумай,
что я вообще против кулаков. Если надо пустить их в ход,
чего ж... Конечно, с фашистами не разговаривают, не спо-
рят. Их надо просто уничтожать, а то они тебя уничтожат.
И еще знаю, что нет такой силы, которая удержала бы от
борьбы с врагами наш народ и таких, как ты. При этом
нельзя забывать: фашисты хитрые, а мы должны быть еще
хитрее. Хитрости врага противопоставь собственную
хитрость. Не лезь на рожон, обойди стороной и стукни по
затылку, когда он этого совсем не ждет... Понял? Вот такое
наше дело, сынок...
Тетя Мария принесла пахучие, жаренные на подсолнеч-
ном масле блины, поставила на стол перед Борисом.
— Ешь. Это последние. Кончилась мука.
— Берите и вы,— пододвинул Борис тарелку поближе
к дяде.
— Угощайся, угощайся. Мне нельзя сейчас. Диета.
Борис набегался за целый день и так проголодался, что
не заставил долго себя упрашивать, быстро поел румяные
блины. С завистью поглядывал на него дядя Павел.
А потом они долго еще разговаривали, и, только когда
наступил вечер, тетя выпроводила Бориса домой.
110

...За ним пришли днем.
Грубо толкнув дверь сапогом, толстый низенький гитле-
ровец в полевой каске переступил порог, навел на Павла
Гайдая автомат.
— Hande hoch!
Гайдай поднялся с кровати, на которой лежал не вставая
вот уже целую неделю. Худой, измученный дизентерией и
лагерным режимом, он едва держался на ногах. Белые под-
штанники и нижняя рубашка висели на нем, как на жерди.
Руки не слушались, дрожали.
— Партисан? — недоверчиво посмотрел гитлеровец на
полицая, стоявшего у двери.— Диверсант?
— Коммунист,— сказал полицай.— И кривоносовец.
Что такое кривоносовец, фашист не знал, но решил для
себя, что это, наверное, весьма опасно.
— Большевик! Комиссар! Где твой штаб? Где партисан?..
Прибежала жена Гайдая, всплеснула руками.
— Что вы делаете? Разве не видите, он больной, он и
стоять не может...
Подошла, взяла мужа под руки, осторожно усадила на
стул.
Полицай вытолкнул женщину на кухню, начал обыски-
вать комнату. Чего ему надо?
Павел Гайдай сидел, положив на колени похудевшие до
синевы руки, смотрел безучастными глазами и думал. Ду-
мал, кто же мог выдать его оккупантам...
Вспомнил день, когда он, измученный и удрученный
всем, что с ним произошло, возвращался в родные Осовцы.
Поднималась пыль под разбитыми чунями, обмотанными
лохмотьем, каждый шаг отдавался в сердце.
Здесь, в родных краях, все было такое, как и всегда, и
в то же время не такое. Печать войны, оккупации косну-
лась и окраины города. Дети уже не играли, как раньше,
не чирикали беззаботно, точно воробьи.
Первым, с кем встретился Гайдай, был Нестор Малий,
давний приятель и товарищ по работе. Он тоже заметно
сдал: осунулся и сгорбился, а ведь совсем недавно был еще
по-молодецки стройным, бодрым. Черные с проседью усы,
словно щеточки, всегда аккуратно подстриженные, теперь
отросли, взъерошились и стали будто серыми.
«Если бы мне сказали, что ты тоже здесь, никогда не
поверил бы»,— пожимая ему руку, заметил Малий.
112
«Раньше и сам не поверил бы, что так получится...»
Гайдай поведал ему свою невеселую историю, а потом
спросил:
«Как у нас здесь?»
Малий, махнув рукой, произнес:
«Что у нас... Всех железнодорожников взяли на учет,
кое-кого уже и на работу забрали, собираются депо откры-
вать. Одним словом, невеселые дела... Иди домой, поправ-
ляйся. Я скажу своей, чтобы принесла козьего молока. Да
и сам как-нибудь забегу, поговорим...»
Потом встретились еще Петр Миронченко, Юфим При-
ходько, Евгений Гулий, Иван Бондаренко — все железнодо-
рожники-побратимы. Сочувственно смотрели на него, изму-
ченного, почерневшего, желали поскорее поправиться, на-
браться сил. Приветливые глаза, рукопожатия.,. Разве мог
кто-нибудь из них выдать его? С этими людьми он долгие
годы работал вместе и жил рядом, делил с ними и радость
и горе, помогал чем мог, и они всегда приходили ему на
помощь, если была в том нужда. Стали близкими, словно
родными. Когда присвоили ему высокое звание кривоносов-
ца, собрались у него дома, всем хотелось его поздравить...
Сидит Павел Гайдай на стуле, наблюдает, как обыскива-
ет полицай квартиру, и упрямо думает: кто же выдал его?
Знают его почти все. В Осовцах как будто и нет у него
врагов. Может, людская зависть? Только и завидовать ему
не было причин: жил, как все, не выделялся среди одно-
сельчан ни заработком, ни своим положением. Правда, со-
всем недавно его назначили приемщиком паровозов Гребен-
ковского депо. Конечно, не простое дело быть приемщиком
паровозов. Это знали все: и машинисты, и кочегары, и смаз-
чики, и даже стрелочники. Приемщик — все равно что врач-
диагност. Пригонят в депо неисправный паровоз, сначала
должен его осмотреть приемщик, составить акт на ремонт:
одно заменить, другое починить, третье подтянуть. От твоего
придирчивого глаза, от твоего знания машины зависит ра-
бота не только депо, но и всего железнодорожного участка.
.На исправном, хорошо отремонтированном паровозе и ма-
шинист заработает больше, и государство выиграет. Прием-
щиками назначают знающих машинистов, людей с большим
стажем и опытом. Стаж, опыт у него есть — с шестнадцати
лет водит паровозы, еще в гражданскую доставлял боепри-
пасы для красногвардейских отрядов. И как будто работя-
5 Поворотный круг
щий и инициативный, недаром присвоили звание ударника-
кривоносовца, в партию приняли... Когда его назначили на
эту должность, все машинисты обрадовались, знали: заме-
тит малейший брак в машине. Казалось, не было тогда
ни одного человека, который не одобрил бы его кандида-
туры.
Ни одного?.. Нет, не так... Нашелся один человек...
Курыш.
Все знали, как падок был на длинный рубль машинист
Курыш, издавна славился среди железнодорожников коры-
столюбием и исключительной скупостью. Его сослуживцы,
такие же машинисты, посещали вечерние курсы, учились,
ходили в театр, в кино, а Курыш все время вертелся в депо,
выжидая, чтобы кого-нибудь подменить, поехать в лишний
рейс. Лишний рейс на паровозе — лишний рубль. Отправля-
ясь в рейсы, он всегда брал на продажу какой-нибудь то-
вар: в одном месте покупал по дешевке яички, кур, муку,
сало, в другом, где только можно сорвать барыш, выгодно
перепродавал.
Всю жизнь строится человек! Сначала дом себе новый
ставит, потом сарай ладит, а там и погреб копает. При таком
размахе надо здорово зарабатывать. Вот и тянулся изо всех
сил. Сможет не сможет — за все берется. О нем говорили не
раз: Курыш и на одном колесе в рейс поедет. Несколько
лет назад обкатывали’новые паровозы. Ухватился за это
дело и Курыш. А как же — заработок высокий!.. Только
не долго обкатывал. Во время первого же рейса загубил ма-
шину. Недосмотрел, не проследил, как действуют пресс-
масленки, порвал сорочки в золотниковых цилиндрах, по-
плавил подшипники. Хотели отдать его под суд, да сжали-
лись: обещал, клялся, что исправится...
Пожалуй, только Курыш, один он из всего депо, позави-
довал. Он ничего не сказал, лишь окинул недобрым взгля-
дом, когда увидел приказ. Вот так посмотрел человек злым
оком на тебя, и уже того взгляда никогда не забудешь...
Неужели Курыш выдал?..
Сам не видел, но слышал, все железнодорожники гово-
рят: заискивает Курыш перед врагами, ходит на задних
лапах, словно паршивая собака, сам вызвался на работу в
депо; хочет выслужиться перед оккупантами...
Мысли дяди Павла прервал фашист. Толкнул в спину
дулом автомата и указал на дверь:
114
— Komm! 1
He разрешили даже проститься с женой, так и осталась
она стоять на веранде вся в слезах. Погнали со двора.
...Дядю Павла расстреляли утром на следующий день.
На расстрел вели под руки два полицая — сам он уже не
мог идти...
В кабинет ввели Сацкого. Простодушный, как все хлебо-
робы, и молчаливый, Иван вдруг удивил не только Пауля
Вольфа, но даже самого себя. Едва переступил порог, едва
увидел следователя, как у него вырвались полные возмуще-
ния слова:
— Куда вы девали Буценка?
— Что с тобой, Иван? — развел руками Вольф.— Я те-
бя не узнаю. Разве можно задавать вопросы следователю?
Такое право принадлежит только мне... Садись, я тебя хочу
кое о чем спросить.
Сацкий не двинулся с места. Его прямые, тонкие, словно
шнурочек, брови сошлись на переносье, глаза пылали реши-
мостью.
— Пока не скажете, где мой товарищ, вы не услышите
от меня ни одного слова.
Вольф, немного поколебавшись, нажал кнопку сигнала.
Мгновенно раскрылась дверь — на пороге вырос часовой.
Следователь отрывисто и громко приказал по-немецки.
Часовой вышел.
— Так ты не веришь мне, Иван? Думаешь, что я хитрю
с тобой, что у меня нет ни совести, ни чести? Так?.. Ну
что ж, ты сам убедишься. Я с тобой не играю, я только ду-
маю, как бы вас, глупых, вытащить из петли...
Скрипнула дверь, и в кабинет вошел Анатолий.
— Значит, ты подумал, будто я обидел твоего друга?
Спроси, тронул ли я его хоть пальцем... Скажи, Анатолий,
я тебя бил? Я угрожал тебе? Кричал на тебя? Говори так,
как есть. Чего молчишь?..
Анатолий стоял, низко опустив голову, и молчал. Пауль
махнул рукой, и Буценко увели из кабинета.
— А теперь садись, и мы спокойно поговорим о твоих
делах,— сказал Пауль Вольф и пододвинул Ивану стул.—
Садись, садись, я же тебе не полицай какой-нибудь... Неуже-
1 Иди! (нем.)
115
ли ты подумал, что я послал такого молодого и красивого
парня на виселицу?
Иван отвел взгляд.
— Вижу по тебе, что подумал. Эх ты, куриная голова...
Разве я возился бы с вами, если бы хотел укоротить вашу
жизнь? Ты сам подумай, ну подумай...
Пауль подошел к парню и прикоснулся рукой к его
плечу.
— Подумай, неужели ты ослеп, неужели ты ничего не
видишь? Где ваши комиссары, где ваши партийные руково-
дители, которые распоряжались в Лубнах? Да они уже дав-
но за Волгой, бражку там попивают... А тебя да таких, как
ты, бросили здесь. Мол, воюйте с немцами, защищайте от-
чизну, отстаивайте ее честь... А когда отстоите, мы снова
вернемся и, как прежде, будем брать налоги, будем выво-
зить хлеб, мясо, сало... Как это? Вспомнил: первая запо-
ведь — выполнение плана... А когда выполните план, вам
будет дана вторая — вывозить хлеб сверх плана... Правду
говорю? Ты же об этом знаешь лучше меня, ведь сам кре-
стьянин, хлебороб.
— Простите, я уже не хлебороб, а работник депо,— пе-
ребил Иван.
— Работник депо,— словно эхо, прозвучал голос Пауля
Вольфа.— Ты уже и не хлебороб, и не работник депо, а при-
говоренный к смертной казни враг рейха... А если сказать
точнее, то ты уже труп. Сам посчитай, сколько дней прошло,
как ты мертвец... А теперь посчитай, сколько дней живешь
по моей милости... Посчитал? И в этом мире, единственном,
где есть радость, солнце, наслаждение, можно задержаться
надолго, лет так на семьдесят, а то и больше. Все зависит
от тебя... Послушай, Иван, а почему твоего отца перед вой-
ной сняли с должности председателя колхоза?
Иван Сацкий никогда не вмешивался в дела отца, боль-
ше того — он не интересовался его должностью. Да и при-
чин не было — до самой войны отец был бригадиром. Прав-
да, однажды, Иван уже и забыл когда, поздно ночью
пришел отец с собрания молчаливый и взволнованный. Се-
стры — старшая и младшая — уже спали, только он один,
Иван, все слышал и все видел. Мать налила миску борща.
Отец только помешал ложкой и отодвинул в сторону: ему
было не до еды. Тогда мать поставила кружку молока, под-
села к столу и спросила:
116
«Снова критиковали?»
Отец отсутствующим взглядом посмотрел на мать и от-
вернулся, как бы давая понять, что сейчас ему совсем не
до разговора, но вовремя опомнился и даже попробовал
улыбнуться.
«На этот раз критиковали с выводами»,— ответил он
уставшим голосом.
«Тебя сняли?»
Отец молча кивнул головой.
«Вот так взяли и сняли? — вспыхнула мать.— Тебя?
Организатора колхоза?..»
Отец молчал. О чем он думал, что вспоминал? Может,
о том, как в тридцатом году агитировал своих земляков за
общий труд на общей земле?.. Богател колхоз, зажиточнее
стала жизнь и у колхозников. Но рядом, в соседних хозяй-
ствах, жили еще лучше. И пожелали его односельчане: да-
вай и нам новые высоты! Ох, уж эти новые высоты!.. Навер-
ное, именно о них подумал отец, когда сказал матери:
«Новый председатель и с образованием, и по специаль-
ности агроном...»
Мать ничего не ответила. Разве не знала она, с каким
трудом выводил ее муж под документами свою фамилию?
А деловых документов с каждым днем становилось все боль-
ше, хозяйство развивалось, цифры из единиц и двух нулей
достигли таких величин, что даже в глазах рябило. Хими-
каты, машины, севооборот, новые сорта пшеницы, кокса-
гыз — попробуй разберись во всем, наладь, дай совет. И не
только сам разберись, а и людям растолкуй.
В тот незабываемо грустный вечер отец и мать сидели
за столом и долго говорили обо всем этом, вздыхая, с пе-
чалью и тревогой. На следующий день отец повеселел —
его назначили бригадиром. Так он и остался на своем посту
до прихода фашистов.
Теперь вот сидит перед ним, Иваном, Циклоп, сверлит
его единственным глазом и спрашивает: «Послушай... а чего
это твоего отца перед войной сняли с должности председа-
теля колхоза?..»
— Не знаю,— сказал Иван. А что он должен был отве-
тить? Разве этот поймет, поверит? — Отец просто не справ-
лялся, малограмотный...
117
— Ты так думаешь? — сверкнул глазом Вольф.— Оши-
баешься! Твоего отца сняли потому, что ему не доверяли.
Им надо было поставить партийца...
Следователь умолк, наблюдая, какое впечатление про-
извело на Ивана его сообщение, потом, чтобы подлить масла
в огонь, как бы между прочим, прибавил:
— Комиссарские сынки и сынки партийцев не ездили
на велосипеде, сделанном из прялки.
Вот теперь можно помолчать, подождать немного: после
доброго посева должна быть и хорошая жатва. Этот круто-
лобый гречкосей, настойчивый и упрямый, как вол, получил
достаточно пищи для раздумий, пусть кое-что вспомнит,
пусть подумает, а он, Пауль Вольф, может и подождать.
Вольф посмотрел на юношу и оцепенел: Иван Сацкий
насмешливо и открыто улыбался...
...Наступила холодная снежная зима.
Старые люди говорили: таких морозов, таких снегов
никто и не помнит. Стонала, раскалываясь, земля, в холод-
ном воздухе носились тысячи белых иголок, безжалостно
обжигая лица. Снегу навалило столько, что занесло дороги,
улицы, а хаты замело по самые дымоходы.
Для немцев такая суровая зима была настоящим наказа-
нием : без теплой одежды, не привыкшие к холодам солдаты
обмораживали руки, ноги, щеки и носы. Вояки, еще совсем
недавно грозившиеся завоевать весь мир, теперь были похо-
жи на чучела. Они отяжелели от одеял и ряден, в которые
закутывались в мороз, в свирепую пургу, на головах у них
торчали островерхие башлыки и теплые женские платки.
Рыскали полицаи по хатам, забирали шерстяную и мехо-
вую одежду: шапки, кожухи, шарфы, перчатки, валенки,
даже женские очипки
Известие о разгроме немецкой армии под Москвой мол-
ниеносно пронеслось по земле. Его отзвук докатился и до
Лубен. Всячески скрывали оккупанты свое поражение под
Москвой, безжалостно карали за распространение «паниче-
ских» слухов. Однако слухи эти ползли и не обходили ни
одного жилища. Кто-то видел, как везли ночью эшелон ра-
неных и обмороженных, кто-то прочитал на базаре листов-
ку, в которой было сообщение Советского Информбюро.
Листовки, маленькие, написанные от руки на странич-
1 Очинок — головной убор замужней женщины.
118
ках ученических тетрадей и непременно с красной звездой
в конце и с лозунгом «Смерть немецким оккупантам!», на-
чали появляться в Лубнах недавно, но все чаще и чаще.
То где-то их на столбе увидят люди, то на заборе, то на во-
ротах. Полиция срывала листовки, устраивала засады, но
еще никому не удавалось схватить подпольщиков. Дело до-
шло до того, что антифашистские листовки стали наклеи-
вать даже на дверях немецкой комендатуры и возле ге-
стапо...
...Пока Анатолий находился в Хорольском лагере для во-
еннопленных, в их доме не стало многих жильцов. Исчезли
семьи Песькиных, Родзинских, Слютовых. Анатолий спро-
сил мать, где они. Она только сокрушенно покачала голо-
вой, и он обо всем догадался... Позже стало известно, что
гитлеровцы забрали всех евреев и расстреляли в противо-
танковом рву.
Сразу же в опустевших квартирах поселились солдаты.
Заняли они и квартиру, где когда-то жили Песькины, сосе-
ди Анатолия. Солдаты заставили мать за мизерную плату
убирать их комнаты, стирать белье, а иногда и готовить
пищу, чаще всего варить или жарить кур, уток, гусей.
Анатолий присматривался к новым соседям. Он имел
возможность хорошо изучить их. Оккупанты были похожи
друг на друга не только тем, как вели себя, как и что гово-
рили, а будто и внешне. Кроме одного. Этот был черный,
обросший и худой, словно борзая. Даже форму носил не
такую, как все солдаты: какие-то широкие штаны навы-
пуск, длинный, зеленоватого цвета френч, на голове не то
фуражка, не то пилотка с козырьком. Никогда он не хва-
стался победами Германии в войне, никогда не бывал пья-
ным, не ходил по домам и не приставал к женщинам. Еду,
которую ему выдавали на кухне, всегда приносил в котелке,
другой пищи себе не готовил. Анатолий не раз видел, как
над ним подтрунивали солдаты. Он же не обращал внима-
ния, молчал и только хмурился.
— Странный субъект,— сказал однажды Анатолий дру-
гу, когда тот зашел к нему.
— Ты о ком? — не сразу понял Борис.
— Посмотри, вон он.
Борис посмотрел в окно. Солдат в широких рыжих шта-
нах шагал по двору, заметая штанинами снег. Потом зашел
в уборную и заперся.
119
— Минуточку,— сказал Борис и выскочил во двор.
Он незаметно подошел к уборной и накинул на дверь же-
лезный крючок. Потом вернулся, улыбаясь.
— Пускай посидит немчик в уборной, пускай понюхает
немного одеколону...
— Ты с ума сошел! — рассердился Анатолий.— Зачем
тебе это? Сорвет дверь, начнет стрелять... Такую панику по-
дымет!
— Не такой он глупый, чтобы подымать шум. Кто захо-
чет, чтоб над ним посмеялись?..
Солдат подергал дверь, но она не открывалась. Тогда он
толкнул сильнее, крючок заскрипел, но дверь не поддалась.
Солдат, по-видимому, рассердился, потому что с такой силой
ударил в дверь, что та едва не сорвалась с петель. Левая
сторона шаткого нужника, как называют в Лубнах все убор-
ные, осела в яму, посыпалась земля. Солдат умолк.
— Смотри, он замер на месте,— усмехался Борис.— По-
гляди, раздумывает, прикидывает, что ему лучше делать:
оказаться вместе с нужником в яме или на помощь по-
звать... Сейчас увидим, что будет дальше.
Подождав немного, солдат вдруг заорал. Он кричал на
каком-то непонятном языке; единственное слово, которое
с трудом разобрали ребята, было «бандит». Потом пошла
немецкая, русская и украинская брань:
— Доннер веттер! Черт! Сатана! Свинья! Швайн!..
Это был чудовищный поток брани и проклятий, это был
крик оскорбленного и испуганного человека, у которого на-
конец лопнуло терпение.
Борис не пускал Анатолия, просил еще подождать, но
он не послушался, вышел во двор и открыл дверь.
— Дракул!..1 Бойкот!.. Кто ето зделал?
Анатолий пожал плечами. Солдат долго еще бранился,
потом немного успокоился и, подойдя к юноше, произнес:
— Бун 1 2 пасан! Как твой имя?
— Анатолий.
— Анатолии! Бун! Бун украинен. Карош! — Он ударил
себя в грудь, похлопал по животу.— Румун! Букурешти! То-
варищ! Бун! Бун! Инцелег?..3
Так Анатолий, а со временем и Борис познакомились с
1 Черт! (рум.)
2 Добрый, хороший, славный (рум.).
3 Понял? (рум.)
120
румынским капралом Ионом Паулеску. И на самом деле
Паулеску был чудной: делился с ребятами сухарями и су-
пом, включал для них небольшой приемник, настраивал на
Бухарест и, услышав родную песню, задорную и веселую,
похлопывал себя по животу и на весь дом кричал:
— Букурешти! Бун!..
Приемник был советский, по-видимому, немецкие солда-
ты выкрали его где-то на разграбленном складе или в ка-
ком-то нашем учреждении. Анатолий и Борис только обли-
зывались, когда, настраивая волны, Ион вдруг попадал на
Москву, но попросить его послушать Москву ребята не осме-
ливались.
И все же находчивый Борис и здесь выручил.
Однажды, когда ребята сидели в комнате у Паулеску и
слушали его родные мелодии, капрала вызвал немецкий
солдат. Из квартиры вышли вместе. Борис заметил, что
дверь осталась незапертой, незаметно проскользнул в комна-
ту Иона и вынес оттуда карабин.
— Для чего он тебе? — удивился Анатолий.— Да ты
знаешь, что за это будет?
— Увидим,— уклончиво ответил Борис и улыбнул-
ся.— Ты думаешь, капрал и теперь подымет бучу? Все обой-
дется тихо и мирно.
Он спрятал карабин под матрац, сел на стул и положил
ногу на ногу.
— Вот увидишь, сегодня мы будем слушать Москву,—
сказал Борис.— Могу даже дать честное пионерское...
Вскоре ребята увидели, как возвратился капрал. Он про-
гремел тяжелыми сапогами по ступенькам, хлопнул дверью.
Они слышали, как он насвистывал в квартире родные мело-
дии, как что-то передвигал, по-видимому, готовился идти на
дежурство. Но вдруг песня оборвалась, стало тихо, потом
раздался вскрик.
— Давай поиграем,— сказал Борис и взял с тумбочки
шахматную доску. Быстро расставил фигуры, сделал ход
пешкой и прибавил:— Теперь тебе ходить, Толя!
Через минуту вопль повторился, стукнула дверь, загро-
хали сапоги по ступенькам, на пороге появился перепуган-
ный Ион Паулеску.
— Капут!.. Ой, ой!..— отчаянно простонал капрал.—
Герман меня пах-пах!..
Схватил Анатолия за плечи:
121
— Спасай, Анафтолин! Карабин! Нет карабин... Ой, ой...
Разбой 1 не бун, не карош! Спасай, Анафтолин! Я пропал...
— Минуточку! — попросил Борис и показал капралу
палец.— Одну минуточку. Иди домой и жди. Мы поищем.
Ребята заперли квартиру на ключ, обошли квартал, вер-
нулись, забрали карабин и постучали к Иону. Тот их ожи-
дал. Увидев свой карабин, он обрадовался, словно ребенок.
Достал из вещевого мешка галеты, сахар, угостил ребят. По-
том включил приемник, настроил на Бухарест.
— А Москву можно? — сощурил глаза Борис.
— О-о, Москва нет! — покачал головой капрал.— За это
герман пах-пах! О-о, Москва нет, нет!..
— Нету ж немца... Нету... Никс... Давай Москву,— на-
стаивал Борис.— Хоть немного, тихонько...
Капрал уступил. Настроил приемник на Москву.
Радиостанция как раз передавала очередное сообщение
Совинформбюро. В нем говорилось о великой победе совет-
ских войск под Москвой. Пока ребята, затаив дыхание, слу-
шали передачу, Ион дежурил у окна, из которого хорошо
был виден вход в дом.
Как только диктор закончил читать сообщение, они, за-
быв даже поблагодарить капрала, выбежали из квартиры.
Им не терпелось поделиться с кем-нибудь радостной вестью.
Ведь за последнее время гитлеровцы только и знали, что
хвастались: «Москва капут! Москва капут!..» Вот и докапу-
тились!..
Анатолий потащил Бориса к себе домой, ему хотелось
прежде всего сообщить приятную новость матери. Но матери
дома не было — еще не пришла из больницы, где она и те-
перь работала.
— Пойдем на улицу,— предложил Борис.— Там встре-
тим кого-нибудь из знакомых, расскажем, а он еще кому-
нибудь передаст. К вечеру весь город узнает...
— Пойдем,— согласился Анатолий. Уже подошли к две-
ри, как вдруг он что-то вспомнил, остановился.— Послушай,
Боря, а зачем нам идти на улицу? Давай напишем листов-
ку или несколько листовок... Конечно, надо несколько и
обязательно расклеить всюду. Так будет лучше...
— Правильно,— одобрил Борис.— Я почти все запом-
нил, что передавали. Садись и пиши, я буду диктовать.
1 Война (рум.).
122
Сначала составили текст листовки на старой, порыжев-
шей газете, которая лежала на подоконнике. Потом Анато-
лий взял ученическую тетрадь, разорвал ее на отдельные
листы, и ребята начали набело переписывать. Внизу под
текстом рисовали красным карандашом маленькие звездоч-
ки. Когда мать Анатолия вернулась домой, уже были готовы
шесть листовок. Три листовки Анатолий отдал Борису, три
оставил себе.
На второй день весь город знал о первом серьезном по-
ражении немцев под Москвой.
С тех пор ребята стали часто навещать Паулеску. И по-
чти после каждого посещения румынского капрала в Луб-
нах стали появляться листовки, написанные на страничках
из ученических тетрадей и с неизменной красной звездочкой
внизу.
Все больше неистовствовала полиция. И было из-за чего.
Кто-то вечером встретил на улице переводчика из коменда-
туры и так избил его, что тот едва дополз домой. Гитлеров-
цы наградили предателя Курыша, дежурного депо, коройой,
а на следующий день Курыш нашел свою корову сдохшей.
Из пересыльного лагеря для военнопленных убежало не-
сколько человек, и ни одного не удалось задержать... На пе-
регоне Лубны — Гребенка кто-то подложил под рельсы ди-
намит, регулярно появляются листовки...
Чаще стали облавы, ночью по улицам мчались автома-
шины с притушенными фарами — это везли на расстрел
коммунистов и комсомольцев.
А тут еще новость: с наступлением тепла в лесах
Полтавщины появились партизанские отряды. Заявили они
о себе смелыми и неожиданными налетами на вражеские
обозы, на склады с боеприпасами, на железнодорожные
станции. Взлетали в воздух мосты, горели на дорогах авто-
цистерны с бензином...
На головы местного населения посыпались приказы и
объявления гитлеровских властей. В одном объявлении обе-
щали большое вознаграждение тем, кто выдаст партизан,
в другом — грозили смертной казнью за бродяжничество,
в третьем — превозносили работу и условия жизни в Гер-
мании. Однажды люди прочитали постановление управы о
том, что на работу привлекаются дети от десяти до четыр-
123
надцати лет. «Дети старшего возраста должны ехать рабо-
тать в Германию, а младшие заменяют их дома».
Молодежь не хотела ехать в Германию и потому прята-
лась по чердакам, в погребах или старалась убежать по до-
роге, если полиции удавалось силой втолкнуть в вагоны.
Срывался так называемый «плановый набор восточной рабо-
чей силы». Тогда гитлеровцы стали устраивать облавы. На-
грянут внезапно на базар, на площадь или вокзал и бро-
сают в машины всех, кто способен к физическому труду.
Однажды в воскресенье Анатолий Буценко и Иван Сац-
кий ждали на базаре в условленном месте Бориса Гайдая,
чтобы потом пойти к Анатолию писать листовки. Ничто, ка-
залось, не предвещало беды. Стоял теплый, солнечный день.
Даже полицаи на удивление спокойно расхаживали в тол-
пе людей, торгующих всякой мелочью, никого не трогали,
ни к кому не приставали. И вдруг из близлежащих улиц
выскочило десятка два мотоциклов с колясками. Как толь-
ко мотоциклы подъехали к базару, из них повыскакивали
гитлеровцы, вмиг окружили площадь. Полицаи, видимо,
ожидали этого, сразу присоединились к налетчикам и те-
перь горланили:
— Всем оставаться на местах! Кто попытается бежать,
будет расстрелян!
Полицаи обыскивали людей и вели к перекрестку, где
уже стояли крытые грузовые машины. Молодых загоняли
в машины, а стариков и детей отпускали.
— Бежим! — шепнул Иван Анатолию.
— Не надо,— сурово приказал Анатолий.— А то как по-
лоснет из автомата...
К ним подошел гитлеровец и, наставив автомат, спро-
сил:
— Партизан? Взрывник? Диверсант?..
— Цивиль,— спокойно ответил Анатолий.— Киндер.
— О, киндер, гут, карош дети! — захохотал гитлеро-
вец.— Арбайтен! В Германии карош! Культура! Айн, цвай!..
Муштра, порядок!
Втолкнули обоих в переполненный кузов, и машина за-
грохотала по булыжной мостовой. В единственное, забран-
ное решеткой окошечко Иван успел заметить, что машина
поворачивает во двор возле биржи труда.
— Я так и знал,— произнес он,— нас повезут в Герма-
нию.
124
В просторном дворе биржи, за высоким забором, обнесен-
ным сверху колючей проволокой, находилось около сотни
юношей и девушек. Юноши переминались с ноги на ногу,
курили и смущенно смотрели друг на друга, будто винили
себя за то, что попали в переплет, что не смогли убежать.
Отдельной группкой стояли девушки и плакали.
— Похоже на то, что мы попали, как кур во щи,— про-
изнес грустно Иван.— Говорил — давай убежим, не по-
слушался меня, теперь будешь подметать асфальт в Бер-
лине.
— До Берлина далеко,— ответил рассудительно Анато-
лий.— Не горячись. Еще не все потеряно, если у нас есть
голова на плечах и стоим мы на собственных ногах.
Анатолий обернулся, почувствовав на себе чей-то при-
стальный взгляд: на него смотрели темные глаза киевлянки
Люси. Набрался смелости, подошел к ней:
— Вот где встретились...
— В нашем положении все может быть,— ответила Лю-
ся.— Живем, как на вулкане.
— Вы тогда передали моей матери, я это знаю. Спа-
сибо,— тихо, застенчиво произнес Анатолий.— Вы меня так
выручили... Век не забуду...
Она пробовала улыбнуться, но вместо улыбки на лице
у нее появилась болезненная гримаса.
— Вы с товарищем? — спросила она.— Позовите его.
Может, кто-нибудь из вас вырвется, тогда...
Когда подошел Иван, девочка протянула ему руку и
представилась:
— Люся.
Иван ничего не ответил. Он оглядывал двор, отыскивая
подходящую щель в заборе, чтоб вырваться на волю.
— Смотри, сколько овчарок, сразу кровь пустят,— пред-
остерег Анатолий, указывая на стражу с собаками.— Тор-
жественно обставлен отъезд на работу в великую Герма-
нию, ничего не скажешь...
— Ребята всегда находчивее и смелее, вам легче убе-
жать...— грустно сказала Люся.— Вот я и хотела попро-
сить... Если кто-нибудь из вас отсюда вырвется, то помогите
мне. Надо спасти одну девочку, Таню. Она осталась на ба-
заре. Маленькая такая, веснушчатая... Теперь, когда меня
забрали, у нее нет никого из родных на всем свете...
И Люся рассказала ребятам историю маленькой Тани.
125
Перед приходом гитлеровцев в Лубны прибыл эшелон
с детдомовскими детьми, эвакуированными из Киева.
Не успели воспитательницы и дети освоиться на новом ме-
сте, как стало известно, что враг не сегодня-завтра захватит
Лубны. Директорша бегала по учреждениям районного цент-
ра, просила помощи. Ответ был суровый, но правдивый:
«Об эвакуации сейчас не может быть и речи. Оставай-
тесь пока в Лубнах».
Остались.
— В тот же день, когда фашисты вступили в город, в
детском доме заболела девочка Таня, ее положили в боль-
ницу. Воспитательниц не хватало, поэтому в больницу при-
сматривать за больной послали меня,— рассказывала Лю-
ся.— Ночью санитарки и сестры носили раненых. Я убаюка-
ла Таню и побежала помогать...
Когда девочка поправилась, мы вернулись в детский дом.
Целый месяц гитлеровцы будто и не замечали детдомов-
цев. Жили мы как придется. Кончились продукты, воспи-
тательницы и кто постарше, такие, как я, начали ходить по
дворам, собирать продукты. Наконец приехал комендант и
объявил:
«Надо закрывать детский дом».
«Как закрывать? — перепугались воспитательницы.—
А дети?»
«Детей раздайте. Кто хочет, пускай забирает».
Пришлось подчиниться. Воспитательницы ходили по го-
роду и уговаривали людей взять детей. Много пришло жен-
щин. Что тогда делалось!.. Женщины входили в зал, улыба-
лись и шли к детям, стоявшим у окна. Некоторые малыши,
увидев улыбку на лицах вошедших, бросались им сразу на
шею и кричали:
«Мама! Мамочка! Чего ты так долго не приходила?..»
Женщины брали на руки детей и заливались слезами...
Потом расписывались в книге, воспитательницы отдавали
им нехитрые пожитки ребенка, и женщины с детьми воз-
вращались домой. В первый день разобрали больше полови-
ны детей, на второй день осталось только двадцать девочек
и мальчиков, среди них и Таня. Они бегали за воспитатель-
ницами и спрашивали:
«А где моя мама? Почему она не идет за мной?..»
Воспитательницы успокаивали детей, а сами прятали от
них глаза.
126

Снова пришел комендант и объявил, что тех детей, ко-
торых не возьмут сейчас же, заберет полиция. В полдень
он заявил, а вечером приехали солдаты, выгнали воспита-
тельниц, всех детей погрузили в машину и куда-то повезли.
Люди говорили — расстреляли в овраге...
Мне с Таней удалось спастись. Я сказала переводчику,
что это моя сестричка и мы вовсе не из детского дома, а
только приходили туда в гости. Он поверил, и гитлеровцы
отпустили нас. Я не знала, куда идти, и пошла в больницу.
Там нас приняли. Я помогала санитаркам, Таня была возле
меня. А сегодня хотела на базаре купить Тане какое-нибудь
платьице, но меня схватили. Бедненькая Таня! Она оста-
лась на базаре. Что с ней теперь будет?..
Люся попросила ребят, если им удастся убежать, непре-
менно разыскать Таню и отвести ее в больницу, там за ней
присмотрят.
Загремели железные ворота, зарычали овчарки, засуети-
лись часовые.
Подъехали машины, и невольников стали грузить для
отправки на станцию.
— Запомните,— крикнула Люся ребятам,— запомните:
Таня! У нее и до сих пор не зажили язвы на ручках.
Однообразный и усыпляющий перестук колес, звон бря-
цающего железа; скрипит, покачивается, скрежещет товар-
ный вагон. А в вагоне живой товар, люди. Набилось, словно
сельдей в бочке. Ни вздохнуть, ни ноги вытянуть, ни при-
лечь. Куда там прилечь, если и сидеть тесно. Многие стоят.
На промежуточных станциях несколько раз открывали ва-
гон, опять втискивали парней, закрывали дверь. Снова еха-
ли дальше. Ни воды, ни хлеба, ни доброго слова...
Рядом с Анатолием оказался плечистый парень в поно-
шенной тельняшке. Он осмотрел стены покачивающегося
вагона и произнес сквозь зубы:
— Дохлое дело наше, братишки! Не доедем так до Гер-
мании, и не думайте. Еще дважды пустят сюда человек по
пять — поминай тогда, как звали. Не знаю, как вы, а меня
третий раз отправляют в Германию, и я еще ни разу не до-
ехал. Думаю, и теперь не доеду...
Ивана оттеснили в угол. Сверкая глазами, он пытался
пробиться к товарищу, но не мог сделать ни шагу. Похо-
128
же на то, что гитлеровцы и в самом деле захотели, чтоб
они здесь задохнулись.
Анатолий обращается к плечистому:
— А как это — не доехать? Разве так можно?
— Можно,— отвечает здоровяк.— Для того и дается че-
ловеку голова, чтобы он думал... Вы как хотите, а я без све-
жего воздуха не привык...
Он начинает упираться, всем своим телом расталкивает
соседей, пробирается к забитому досками окну вагона и на-
жимает рукой. Доски прибиты крепко, гвозди загнуты.
— Так, ясно, братишки,— говорит плечистый и огля-
дывается.
Анатолий узнает его: матрос, тот, с которым были в Хо-
рольском лагере для военнопленных.
«Молодец! Говорил, что снова убежит, и, смотри, все же
убежал. Да, на такого можно вполне положиться!..»
— Ну как? — спрашивает матрос.— Есть у меня надеж-
ные дружки или все вышли? Кто здесь из вас крепенький?
Ага, ты,— увидел Ивана.— Ну, тогда иди сюда, именно ты
мне и нужен. У тебя и сапожищи каждый по полпуда...
Я приметил тебя, когда садились...
Здоровяк в тельняшке подает руку Ивану, тащит его к
себе. Вытащил, подсадил к окну, крикнул ребятам, стояв-
шим рядом:
— Придется превратить человека в таран... Чего только
не придумаешь, если захочешь дышать чистым воздухом.
Слушай, пацан,— обратился он к Ивану.— А ну замри и
окаменей, можешь?
— Как это — окаменеть? — не понял Иван.
— А вот так: сожми ноги, замри, мы тебя поднимем и
твоими ногами слегка ударим по доске. Один, два, три... гля-
ди, и подадутся доски. Согласен?
Иван зажмурил глаза, сжал зубы и замер. Несколько
ребят подняли его вверх, раскачали и ударили ногами по
доске. Первый, второй, третий... Иван только ахал.
— Ударяйте сильнее! — сказал. — Мне не больно. Я же
в сапогах.
Наконец на десятом ударе доска покачнулась, щель уве-
личилась, в вагон проник свет. Матрос засмеялся:
— Давай другого, а то отобьем парню пятки!
Иван не возражал: у него и на самом деле уже заболели
пятки.
129
Но подходящего хлопца, да еще в сапогах, не нашлось,
и тогда Иван снова согласился.
— Бейте, ребята, пока не упадет доска. Я жилистый.
Когда заскрипели гвозди и доска уже едва держалась,
матрос с облегчением сказал:
— Хватит. Подождем до вечера, а тогда по очереди в
окно...
— Так можно и шею свернуть, если прыгать с такой вы-
соты...— усомнился кто-то.
— А зачем тебе из окна прыгать? Спустись вниз или
перелезь в тамбур, потом и сигай... Значит, договорились:
как только стемнеет, состав пойдет где-нибудь в гору, паро-
воз засопит, дымом окутается, тогда и действуй. Вылезай в
окно, ныряй вниз, катись колобком по насыпи, и ты уже в
лесу, то есть в защитной полосе. А там ноги в руки — и
лови ветра в поле... Я полезу первый, для примера, за
мной этот пацан,— матрос показал на Ивана.— Он заслу-
жил своими пятками. Крепкий парень — сто лет тебе жить!..
Как только в вагон проникли первые сумерки, начался
побег. Матрос пробрался к окну и сбросил доску. Через ми-
нуту он был уже на другой стороне вагона и, кивнув голо-
вой, исчез. Все поглотил грохот колес. Следом за ним
прыгнули Иван и Анатолий...
Ободранные, усталые, голодные вернулись ребята домой.
По дороге добрым словом помянули плечистого моряка за
его науку и за смелость. Анатолий часто думал о Люсе, о
ее печальной судьбе. Где она теперь? Конечно, девушкам на-
много тяжелее, правду она говорила, значительно труднее.
Не вырваться ей из неволи, пока не освободят...
Мать встретила Ивана в слезах.
— Где ты пропадаешь? У соседей ребята каким-нибудь
делом заняты, родителям помогают, а ты все куда-то свой
нос суешь и голову подставляешь! Да еще и дружишь не-
известно с кем...— и сердито посмотрела на Анатолия.
Ивану было неудобно перед товарищем, и он, улыбнув-
шись, сказал:
— Мама, если б ты знала, откуда мы только что верну-
лись! Не поверишь никогда — из Берлина...
— Как из Берлина?.. Значит, вас на каторгу везли? —
всплеснула руками мать.
Иван коротко рассказал обо всем случившемся, и мать
не выдержала, расплакалась, потом накормила ребят, дала
130
новые рубашки: на них были совсем рваные. Рубашка Ива-
на была немного коротковата для Анатолия, и он все время
одергивал рукава.
— Беги, парень, домой, пускай мать не плачет и не ра-
зыскивает тебя по всему городу,— сказала мать Ивана.
Анатолий вышел на улицу и направился домой. Он по
опыту знал, что тех, которых везли в Германию и они по
дороге сбежали, не преследовали на месте. Единственное,
что им угрожало,— снова угодить в лапы полиции и опять
быть запертым в товарном вагоне. Кое-кого из лубенцев по
нескольку раз отправляли в Германию, но они, ни разу не
побывав дальше Гребенки или Киева, возвращались домой.
Вот почему Анатолий не боялся днем идти через весь город.
Встревоженный и осиротевший блуждал Борис Гайдай
по улицам, разыскивая своих друзей. Куда они подевались?
Все словно в воду канули... Впервые подумал о том, что
в жизни тяжелее всего потерять друзей.
Он шел задумавшись, никого вокруг себя не замечал и
не сразу услышал, что его кто-то окликнул. Обернувшись,
он увидел Ваську с базара. Васька подбежал и, едва пере-
водя дыхание, схватил Бориса за руку, потащил в переулок.
— Послушай,— прошептал Васька,— ты этим глупцам
передай, что полиция все пронюхала...
— Каким глупцам? Что пронюхала? — не понял Борис.
— Эге-е, не прикидывайся... Сам знаешь, кому надо пе-
редавать. Думаешь, ничего не понимаю? Понимаю. Только
молчу. Ты тоже с ними водишься, беги и скажи им...
— Подожди, Васька,— перебил его Борис.— Что ты ме-
лешь? Кому сказать? Что сказать? Толком объясни.
— Чего тебе объяснять? Пьяный Данила, тот, что в по-
лиции... Знаешь его?
— Ну, знаю.
— Так вот, он говорил, что полиция уже разнюхала под-
польщиков, брать их будут.
— А я при чем здесь? Я никаких подпольщиков не
знаю, ни с кем не вожусь.
— Эге-е... А к Тамаре, сестре своей, ходишь?
— Ну и что? Хожу.
— И не знаешь, что она тоже с ними? — прищурил глаз
Васька.
131
— С кем?
— Да с ними, с подпольщиками. С Буйвичем, Корниен-
ко, Шацким, Коником... Там их много, человек двадцать,
говорил Данила.
— Брехня! Чистой воды брехня!
— Может, и брехня,— согласился Васька.— Мне какое
дело? Только Данила так говорил...
На углу появился полицай, Васька вдруг умолк, полез
в карман, вытащил зажигалку в виде кукушки, нажал
на птичью ножку, клювик раскрылся, и оттуда сверкнул
огонек.
— Видел? — улыбнулся Васька.— Французский!.. За
три самодельных выменял. Правда, здорово? Жизнь отдать
можно. Ха-га...
Когда полицай прошел мимо них, Васька спрятал зажи-
галку и снова принялся твердить Борису:
— Так ты смотри передай. Слышишь?.. Да не забудь,
что это я предупредил. Когда наши придут, чтобы они под-
твердили. Я же вас знаю: про майора расскажете, а об этом
промолчите. Вы все такие... Ну, беги скорее! — толкнул в
бок Бориса, а сам повернулся и пошел вперевалку на базар.
Борис подождал, пока Васька исчезнет в толпе, и со всех
ног понесся к Тамаре.
«Неужели правда, неужели Васька не врет? — думал
он.— Неужели те, которых он назвал, и в самом деле под-
польщики? И Тамара с ними... Нет, не может быть! Здесь
какое-то недоразумение или просто провокация... А если и
так, то все равно надо им сказать. Пусть знают, пусть осте-
регаются...»
Последнее время Борис редко бывал у своих родственни-
ков, а если и заходил к ним, то ненадолго. После ареста дя-
ди Павла тетя Мария все время плачет. Тамара стала
замкнутая, неразговорчивая, скрытная. И это угнетало его.
Дома Тамары не оказалось. Тетя Мария заметила, что
Борис чем-то расстроен, и спросила:
— Зачем тебе Тамара? Может, я тебе помогу?
— Нужна помощь не мне, а ей,— буркнул Борис.—Где
она?
— Скоро придет. Иди в комнату, подожди немного* Там
сейчас и дядя Нестор, поговорите, пока я управлюсь возле
плиты.
Нестор Малий, немолодой мужчина с острым, худоща-
132
вым лицом, старый машинист и приятель дяди Павла, встре-
тил Бориса с нескрываемым интересом.
— Ну, казаче, как оно живется на свете? Скоро ли ду-
маешь меня, старика, заменить на паровозе?
— Чтоб я на фашистов работал? — возмутился Борис.
Нестор Малий опустил голову.
— Оно, конечно, и так. Но если разобраться, и не очень
так.
— Что там разбираться! Здесь все ясно, как день. Одни
кровь проливают, грудью землю родную защищают, а кто-
то, возможно, совесть за просяную буханку продает.
— Обожди, обожди,— положил Борису на плечо руку
Малий. Рука у него тяжелая, рабочая.— Растолкуй мне,
объясни, о ком ты говоришь. Кто совесть продает?
Борис молчал. Что он мог сказать? Знал дядю Нестора
как человека честного. Недаром с ним и дядя Павел дру-
жил, делился мыслями, был заодно. Любил Мадия дядя Па-
вел, часто говорил железнодорожникам, чтоб они брали с
него пример. Вот и возьми теперь с него пример! Возьми,
когда он вместе с такими, как Курыш, работает в депо, во-
дит фашистские поезда...
— Не сердитесь на меня, дядя, но я не терплю... не терп-
лю тех, кто продается,— скороговоркой выпалил Борис и
весь покраснел.
— Понял, теперь понял...— покачал головой Малий.—
Больно караешь, сынок, очень больно... И я тебе не могу
сейчас ничего сказать такого, чтоб ты не думал... Но пожи-
вем — увидим...
Он вытащил кисет, долго раскуривал козью ножку:
руки у него дрожали.
Борис посмотрел в окно и, увидев Тамару, входившую во
двор, быстро поднялся и выбежал из хаты.
— Васька передал, чтоб вы... чтоб знали — полиция все
пронюхала!..
Карие глаза девушки сразу потускнели.
— Что пронюхала? — спросила она дрожащим голосом.
— Ну, что вы подпольщики... Хотят вас забрать...
— Так, так,— тяжело вздохнула Тамара.— Это под-
тверждение предыдущих сигналов...
...На железнодорожном вокзале сильный порывистый ве-
тер раскачивал колокол, и он беспрерывно звонил. Давно
уже люди не слышали его звона. Сначала, когда пришли
133
фашисты, не было необходимости оповещать о прибытии и
отбытии поездов, так как составы долгое время не ходили.
Потом, когда железная дорога стала работать, выяснилось,
что фашисты вообще не пользуются колоколом, а сигналы
подают сиренами.
Анатолий Буценко шел мимо станции, прислушиваясь к
грустному перезвону, и на душе у него становилось все тя-
желее и тревожнее. Казалось, вокзальный колокол опове-
щает о тех страшных злодеяниях, которые совершили в го-
роде оккупанты. Три дня назад были расстреляны двадцать
четыре лубенских юноши и девушки.
Анатолий знал почти всех их. Тамара Гайдай, подруга
Тамары Леля Луценко и два ее брата, Георгий Буйвич, Ни-
колай Корниенко, Владимир Шацкий, Григорий Коник, Бон-
даренко, Юрченко, Матякин... Почти все осовчане, ученики
старших классов железнодорожной школы.
Двадцать четыре... Кто бы мог подумать, что у них, в
Лубнах, существует большая подпольная организация, что
именно она в последнее время так досаждала ненавистным
оккупантам! До сих пор считали: все диверсии, которые со-
вершались в городе,— дело рук лишь отдельных патриотов,
отдельных мстителей, а не какой-то там целой тайной груп-
пы. А оказалось...
Теперь уже вся Лубенщина, а возможно, и Полтавщина
говорит о подпольщиках, об их трагической гибели. Люди
рассказывают о них такие подробности, что диву даешься.
Откуда им все известно, почему раньше ничего не слышали
и не говорили?
О том, что организация раскрыта, подпольщики заподо-
зрили, говорят, тогда, когда, собравшись в овраге на очеред-
ной совет, они напали там на известного им агента полиции.
Самые осмотрительные предложили: немедленно, той же
ночью, податься всем в Лохвицкий район, влиться там в
партизанский отряд, с которым у них уже была налажена
связь. Но другие подпольщики не согласились с ними, дока-
зывали, что никакого провала нет, что сейчас, мол, везде,
на каждой улице, в каждом закоулке, рыщут шпионы, что
в гестапо или полиции об их подполье ничего не известно.
Достаточно на некоторое время прекратить всякую деятель-
ность, и вскоре станет ясно, что никакой непосредственной
угрозы не существует. Не ликвидировать же организацию
только потому, что кругом рыщут фашистские агенты!
134
И к партизанам пока нет нужды перебираться.
Прошло несколько тревожных дней. И вот подозрения
подпольщиков подтверждаются (Анатолий знает, как они
подтвердились): да, в полиции все известно об их организа-
ции, там собираются их арестовать. Только после этого
штаб принял решение двумя группами вывести подпольщи-
ков из Лубен.
Вечером двенадцать юношей и девушек ушли из города.
Поодиночке собрались в условленном месте возле Круглиц-
кого леса. Все складывалось как будто неплохо: никто не
опоздал, никто не заблудился. Все были довольны, что уда-
лось вырваться из лап. полиции, радовались, что скоро со-
единятся с партизанами.
После небольшого совещания ребята открыли на опушке
леса тайник с оружием. Трудно было подпольщикам раз-
добыть его, однако раздобыли и незаметно вынесли за город.
Знали: придет время, когда оно им пригодится. И вот это
время настало. Половину оружия забрали, половину оста-
вили для другой группы.
Тронулись в путь.
Летом ночь короткая, но к утру группа прошла около
двадцати километров. День провели в лесу, в глубоком овра-
ге. На вторую ночь добрались до Удая. Перешли вброд мел-
кий проливчик, взобрались на небольшой, поросший камы-
шом и рогозом островок. Разбили лагерь.
В полдень часовой (все остальные спали мертвым сном)
услышал собачий лай. Сразу узнал — овчарки. Разбудил
группу.
Вскоре с берега донесся крик:
— Сдавайтесь, партизаны! Вы окружены! Ваше дело
проиграно!..
Они молчали.
Двое подпольщиков подползли к концу островка, по-
смотрели на берег. Там стояло с собаками десятка полтора
вооруженных солдат и полицаев.
Решили быстро перебежать на противоположный берег.
Но засада, как оказалось, была на обоих берегах.
Полицаи выкрикивали фамилии подпольщиков, совето-
вали немедленно всем сдаваться без сопротивления, в про-
тивном случае им будет хуже, а группа все еще не отзы-
валась, словно ее совсем не было на острове. Подпольщики
договорились и дальше молчать. Если солдаты и полицаи
135
полезут на остров — отстреливаться. В любом случае надо
продержаться до ночи, а потом, в темноте, попытаться вы-
рваться из кольца. Лучше всего, наверное, по одному, по
двое плыть по течению и только в безопасном месте вы-
браться на берег.
Однако никому не удалось осуществить свой план...
Гитлеровцы побоялись идти на остров, не послали туда
и полицаев. Нашли другой способ... Они пригнали рыбац-
кую лодку, установили на ней несколько канистр с бензи-
ном и оттолкнули от берега. Как только лодка пересекла
пролив и заплыла в шелестящий сухой камыш, они начали
стрелять по канистрам. Вспыхнул бензин, загорелись камы-
ши. Так группа оказалась в огненном аду.
...Им связали руки и погнали назад, в Дубны. По дороге
солдаты и полицаи хлестали самогонку, злобно ругались и
безжалостно избивали подпольщиков. Два гитлеровских мо-
тоциклиста все время наезжали колесами арестованным на
ноги — подгоняли их.
Когда полуживых и до неузнаваемости изувеченных под-
польщиков привели в Дубны и бросили в камеру, там уже
находилась вторая группа, которая должна была выходить
на следующий день. Среди них и Тамара Гайдай.
На другой день по всему городу разнеслась страшная
весть: ночью всех подпольщиков вывезли за город, в Руди-
щанский овраг, и расстреляли из пулемета. Гитлеровцы да-
же следствия не вели, зато юношей и девушек подвергли
таким пыткам, что некоторым, говорят, даже перебили ко-
сти на руках и ногах...
Анатолий прошел станцию и вскоре уже сидел у Бориса
в саду. Он смотрел в глаза своим друзьям, спрашивал
у них:
— Что предлагаете? Что нам теперь делать?
— Надо затаиться, пока фашисты немного успокоят-
ся,— предложил Иван.
— Ты что?— вспыхнул Борис.— «Затаиться»! Ну и ска-
занул!.. Наоборот, надо сейчас же отомстить им! Я предла-
гаю убить фашистского офицера... Или...— сверкнул глаза-
ми,— повесить его на столбе и прицепить фанерную доску
с надписью: «Это мне кара за смерть юных подпольщиков-
комсомольцев». Верно я говорю?..
Молчит Анатолий. Думает о чем-то — вон как насупил
брови, морщит лоб. Наконец произносит:
136
— Мстить надо, но не так, как ты, Борис, предлагаешь.
Не так...
Борис удивленно посмотрел на Анатолия:
— Чего же ты хочешь? Не пойму... Говори понятнее.
Анатолий набрал в легкие побольше воздуха и, выдох-
нув, сказал:
— А понятнее так... Как вы считаете, о чем сейчас ду-
мают фашисты? Известно, о чем: о своей победе над под-
польщиками. Уже, конечно, послали рапорт начальству,
ожидают наград... Торжествуют: уверены, что крамолу вы-
рвали с корнем. Думают, теперь будет в Лубнах тихо и
мирно.
Анатолий потер ладони, на лице у него выступил ру-
мянец.
— Одним словом, все, что до сих пор делали погибшие
подпольщики, надо делать нам. Как будто ничего не изме-
нилось...
Наступила тишина. Только листья шелестели на ветру.
— Оно, конечно, так, но...— произнес Иван,— но их бы-
ло больше двадцати, а нас трое...
— Как трое? — возмутился Борис.— Если потребуется,
то будет не трое. Володьку Струка забыл?.. Недавно встре-
тил, он чуть не плачет... Просит, чтоб простили его и при-
няли к себе.
— Таких не принимаем,— сурово произнес Анатолий.
— Если он однажды и провинился, так теперь ему всю
жизнь не прощать? Ты неправ, Толя,— возразил Борис.—
Я верю Володьке. Он чуть не умер, когда полицаи забрали
тебя и майора. Он так тяжело переживал...
— На ошибках учатся...— поддержал Иван.
— Смотря какие ошибки. Через ту его ошибку мог по-
гибнуть такой человек!.. Возможно, и подполье провалилось
из-за какого-нибудь болтуна. Ну ладно, если вы оба так за
него вступаетесь, берем Володьку обратно,— сдался Анато-
лий.— Только ты, Боря, еще проверь, правильно ли он ска-
зал о галстуке.
— Конечно, проверю,— пообещал Борис.
— Ну, а теперь давайте подумаем, с чего нам начи-
нать,— произнес Анатолий.— Вот у меня есть интересное
письмо,— и достал из кармана смятый зеленоватый кон-
верт.— Оно само просится в листовку... И знаете, от кого
письмо?.. Ни за что не догадаетесь. От Люси...
137
— От Люси? Киевлянки? — удивился Иван.— Где она?
Убежала с поезда?
— Не убежала,— вздохнул Анатолий.— Из Германии
пишет. Послушайте, я прочитаю.
Анатолий вытащил из конверта листочек бумаги, испи-
санный с двух сторон.
— «Дорогая тетя Мелания! Пишу Вам, потому что Вы
были длй меня в больнице как родная мама. Пишу из Гер-
мании. Работаю у бауэра, он очень богатый, сам старый, а
жена молодая. У них трое детей, а нас, прислуг, семь. Тетя,
если б Вы только знали, как мне тяжело здесь!.. Встаем
в четыре часа утра и работаем, не приседая, до десяти ча-
сов вечера. Я навожу порядок в доме, убираю тринадцать
комнат. Хозяйка вредная, каждый день жди, что кого-ни-
будь побьет. Совсем недавно я нечаянно свалила горшок с
цветами, так она ударила меня по лицу ботинком... Я здесь
«поправилась» так, что меня и не узнать. Вы думаете, что
я хожу куда-нибудь? Где там, даже со двора не выпускают.
Здесь такая неволя, что трудно описать. Знаю, и вам не
сладко, но вы хоть дома, среди своих, а я на чужбине.
Не знаю, дойдет ли письмо к Вам, девушки писали домой,
кое-кому уже и ответ пришел. Если получите письмо, напи-
шите мне. Очень переживаю за Таню, день и ночь думаю
о ней, где она и что с ней. Когда я пошла на базар купить
ей платьице, меня схватили полицаи, а она осталась одна.
Вашего Толю тоже тогда забрали, мы виделись на бирже,
он был с каким-то Ваней. Они собирались бежать.
Конечно, они мальчики, им легче. Я их попросила, если
они убегут, чтобы разыскали Таню и отвели в больницу.
Она еще маленькая, сама не сообразит и может пропасть.
Напишите мне, тетя, о ней, напишите, пожалуйста. И о Толе
напишите, убежал он или нет. Как я буду ждать от Вас
письма, если бы Вы только знали! Мой адрес надо писать
по-немецки, так, как на конверте. До свидания. Люся».
— Бедная девушка...— покачал головой Иван.— Была
бы с нами, вместе убежали бы... Как только письмо дошло,
они ж их проверяют?
— Не все проверяют,— отозвался Борис.— Наши сосе-
ди тоже получили такое письмо от дочери... Вы уже напи-
сали ей ответ?
— Написали. Вчера.
— Таня где, и сейчас в больнице?
138
— Нет, одна медсестра забрала ее к себе домой. При-
шли из комендатуры и сказали, чтобы ноги ее там не было.
— Такая малышка, а смотри, догадалась, сама пришла
в больницу. Скажи ты, не заблудилась. А Люся еще боя-
лась...
Помолчали. Задумались.
— Ну как, годится письмо для листовки? — первым на-
рушил тишину Анатолий.
— Годится,— сказал Борис.
— Только не надо называть никаких имен. И о Тане,
наверное, выбросить,— заметил Иван.
— Конечно, об этом не нужно,— согласился Анато-
лий.— Я думаю, такая листовка сейчас крайне необходима.
У Гитлера не хватает солдат, поэтому он мобилизовал в ар-
мию всех мужчин. И даже одноглазых, хромых, стариков и
подростков. Видели на станции, каких на фронт везут?е.
А теперь у них в городах и селах некому работать, вот и
хотят, чтоб наши люди работали. Пускай все знают, что их
там ожидает, и каждый, как может, избегает вербовки.
— Об этом так и надо написать в листовке: прячьтесь
от набора, не попадайтесь в руки полиции, а попадетесь —
убегайте в дороге, с поездов, иначе вас ждет в Германии
рабство и гибель.
— И подпишем листовку от имени подпольщиков, так,
как они назывались: Молодежный партизанский отряд.
Володя Струк давно искал удобного момента, чтоб по-
мириться с Борисом, Анатолием и Иваном и снова дружить.
Ему было мучительно больно и обидно, что он вышел у них
из доверия. Володя знал: ребята не сидят сложа руки... Не
один раз читал листовки с красной звездочкой внизу и по
почерку догадывался — некоторые из них писал Борис. Воз-
можно, ребята были даже связаны с подпольной организа-
цией, которую раскрыли гитлеровцы; ведь Тамара, двою-
родная сестра Бориса, тоже состояла в ней.
Конечно, он виноват, очень виноват и заслужил суровое
наказание. И, собственно, наказан, да еще как наказан —
сколько времени не дружат ребята с ним!.. Уже можно бы
и простить. Как они не могут понять, что он ничего плохого
не хотел, просто ошибся! Сейчас сам удивляется: каким на-
до быть дураком, чтоб сказать про такое, да еще кому —
139
придурковатому Ваське, Ваське, который лишь бы сберечь
свои деньги и зажигалки, выдал полиции майора! Однако
сказал же... Может, ребята обвиняют еще за то, что крик-
нул возле копны? Но попробуй не закричи, если берут клю-
ку и вот-вот ткнут ею в сено, где находится дорогой тебе
человек! И они бы тоже закричали... Теперь, если бы они
помирились и дали ему какое-нибудь задание, никогда не
подвел бы. Научен...
В последние дни Володя часто и подолгу ходил возле
двора Борисова, а Борис словно и не замечал его.
И вдруг заметил... Подошел к Володе, посмотрел на него
внимательно, выждал минуту и спросил:
— Кого ждешь? Или, может, просто так?
— Жду,— признался Володя.— Тебя жду.
— Ну, дождался. Что дальше?
— А что дальше, не знаю...— растерялся Володя.— Го-
вори ты.
Борис задумался, потом стукнул себя пальцем по лбу.
— Ага! Вспомнил! Слушай, Володька, а правда то, что
ты говорил? Про пионерский галстук?
— Правда. А что?
— А то, что сейчас пойдем к тебе и проверим...
— А почему ты не веришь?
— Сейчас такое время, что никто никому не верит.
Война...
— Тогда пойдем.
Они направились к Володе во двор, подошли к бересту.
Володя топнул ногой по сухой земле и произнес:
— Вот здесь.
— Хорошо,— ответил Борис,— теперь неси лопату.
Молча принес Володя лопату, снял пиджачок, положил
его на траву, копнул раз, второй, третий... Наконец под ло-
патой что-то заскрежетало, показалась фанерная коробоч-
ка. Володя схватил ее, осторожно раскрыл. В коробочке ле-
жали, аккуратно завернутые в клеенку, галстук и серебри-
стый железный зажим, на котором пламенел эмалевый пио-
нерский костер.
— Ну вот,— произнес с облегчением Володя,— а ты не
верил!
Борис обнял его за плечи.
— Довольно! Закопай свой галстук, еще рано его доста-
вать, и скорее пойдем в хату, я тебе что-то скажу. Есть и
140
для тебя работа. Только чтоб больше не было ошибок. По-
нял?..
Вскоре лубенцы читали новую листовку.
«Письмо из неволи» — так называлась она.
Потом начали появляться листовки, рассказывающие о
положении на фронте, листовки-призывы, в которых неиз-
вестные смельчаки призывали население бороться с окку-
пантами. А еще кто-то на станции повыкручивал краны в
цистернах, и все горючее вытекло; кто-то бросил камень в
вывеску районной управы; кто-то проколол шины и насы-
пал песку в радиаторы автомашин.
Вольф медленно поднялся и направился к окну, занаве-
шенному белой шторой, позвал Бориса:
— Подойди-ка сюда!
Борис подошел.
Следователь потянул за шнур, и штора поползла
вверх.
— Видишь?— следователь показал головой за окно.
Во дворе перед самым окном зловеще торчала свежевы-
струганная виселица. С перекладины свисала петля.
— Видишь? — тихо повторил следователь.— Это приго-
товлено лично для тебя... Не веришь? Подойди поближе,
посмотри, вот и клеймо на столбе: «Борис Гайдай, дивер-
сант и бандит. Каждому, кто пойдет его дорогой, будет то же
самое». Так что, парень, сегодня заканчивается твой земной
путь... Отправишься туда, откуда уже никто не возвращает-
ся... Сознайся наконец, назови своих руководителей, и я при-
кажу разобрать виселицу...
Борис посмотрел на виселицу, на фанерную доску, на
которой написана большими черными буквами его фами-
лия, и отвернулся.
— Что же ты молчишь? Почему не спасаешь себя? —
уставился на него колючим глазом Вольф.— У тех, кто тебя
обманул, кто толкнул в пекло зла, жестокие души и злые
сердца. Прокляни их, и я сейчас же отпущу тебя, ты вый-
дешь на улицу, пойдешь домой, где столько дней и ночей
тебя ожидает мать... Сознайся, кто твои наставники!..
— Я все сказал,— твердо произнес Борис.— Наставни-
ков не было.
— Это твое последнее слово? Ты все обдумал?
141
— Все.
Белая штора ползет вниз, закрывая светлый квадрат,
в котором виднеется, словно на экране, зловещий призрак
смерти — виселица...
Сталинград!
Это слово гитлеровцы сначала произносили громко, ве-
село — там их армия продвигалась вперед, брала какие-то
руины, бывшие некогда жилыми зданиями и театрами, кор-
пусами заводов и фабрик... Потом, когда огромная армия
фон Паулюса застряла в тех развалинах, когда она уже не
могла продвинуться ни на шаг, это слово стали произ-
носить с тревогой. И вот под Сталинградом Красная Ар-
мия окружила армию Паулюса... Фашисты заговорили о
городе над Волгой шепотом...
Один за другим через Лубны шли эшелоны на восток,
к Сталинграду. Сталинградская битва требовала подкрепле-
ния. Гитлер объявлял мобилизацию за мобилизацией.
Стало совсем опасно выходить на улицу, на базар и во-
обще в город — всех хватали, заносили в реестр и отправ-
ляли в Германию.
Анатолий Буценко снова попал за высокий забор биржи
труда, его снова бросили в вагон и отправили в неволю, но
он бежал и на этот раз. Когда вернулся, сказал и Ивану
и Борису:
— Надо искать выхода. Заберут, как цыплят, и упрячут
в какую-то шахту или на завод, откуда уже не вырвешься.
— Надо устраиваться на работу,— заявил Иван. Кто
работает, тех в Германию не берут.
— В депо! — предложил Борис.— В депо у меня много
знакомых.
На следующий день вечером все собрались у тети Марии.
Грусть и горе поселились в ее опустевшей квартире. Две
смерти подряд — слишком много для одного сердца. Тетя
Мария почернела, сгорбилась, голос у нее стал слабый, без-
различный... Пригласила ребят сесть, а сама подошла к ок-
ну и замерла. Ни проклятий, ни стона, ни плача. Само не-
мое горе.
Вскоре пришел Нестор Малий и его постоянный помощ-
ник на паровозе Петр Миронченко.
— Люблю дисциплинированных,— сказал Малий и по-
142
здоровался с каждым за руку.— Или, как говорит Карл
Клоц,— аккуратных.
Все уселись на стульях. Тетя Мария вышла из комнаты,
тихо притворила за собой дверь. Нестор Малий закурил,
помолчал. Наконец промолвил:
— Даже не знаю, что и сказать, ребята, но с одним из
вас пока что дело не выгорает.
— Почему? — спросил Анатолий.
— А потому, что берут только двоих. Просил Курыша
за всех, а он — нет. «Не дозволено,— заладил.— Пан Клоц
согласен принять двоих». Даже сумка с махоркой не по-
могла...
— Курыш — это такая собака, что без разрешения Кло-
ца и вздохнуть не посмеет,— сердито процедил сквозь зубы
Петр Миронченко.— До того, негодяй, выслуживается перед
врагами, даже голос своего хозяина копирует, подвывает
ему, как собака...
— Нам сначала хотя бы двоих устроить, а потом как-
нибудь и третьего постараемся... Москва не сразу строи-
лась...
— Тогда пускай они устраиваются,— тяжело вздохнул
Борис,— а я подожду.
— Чего ж так? — поинтересовался Малий.
— Они постарше, их скорее заберут в Германию. Меня
пока не трогают.
— Правильно,— согласился Миронченко.— Это по-това-
рищески...
Договорились, что завтра Анатолий и Иван придут в де-
по, сначала поговорят с Курышем, потом пойдут на прием
к Клоцу.
— Когда войдете,— наставлял Малий,— снимайте шап-
ку. Курыш это очень любит.
— И не забудьте поклониться,— добавил Петр Мирон-
ченко.
— Вот это уже и нет! — рубанул ладонью воздух
Иван.— Не буду кланяться предателю, не приучен.
— Надо иногда и к этому приучаться,— поправил Ма-
лий.— Голова не отпадет, а делу поможешь...
— Сколько ж они платят таким, как мы? — спросил
Анатолий.
— Плата у них, сам знаешь, условная... Нам по четыре-
ста рублей в месяц, а вам дадут по двести...
143
— Как раз хватит получки на два стакана соли,— улыб-
нулся Миронченко.
— А еще будете получать на день по двести граммов
просяного хлеба.
— Ну что ж,— улыбнулся Анатолий,— условия под-
ходящие, мы их принимаем. Только так, чтоб про Бориса
не забывали...
— Не забудем,— пообещал Малий.
На этом и разошлись.
Однако все сложилось не так, как хотелось.
Вернувшись домой, Иван застал у себя в хате полицая.
— Где ты ходишь? — набросился полицай.— Полдня
тебя ожидаю. Давай быстрей собирайся, поедешь с подво-
дами.
— Никуда я не поеду. Меня уже приняли в депо,— со-
врал Иван.— Завтра выхожу на работу.
— Ничего не знаю,— сказал полицай.— Староста велел
привести тебя, я и приведу, а там сами разбирайтесь. Бери
в дорогу побольше еды, одежду...
Пришлось подчиниться.
Староста и слушать не захотел о депо, еще и выругался:
как это так — без его разрешения куда-то пошел нанимать-
ся!..
Всю ночь Ивана и четырех возчиков продержали в ста-
ростате. А утром под конвоем они повезли на санях к фрон-
ту теплую одежду, конфискованную у крестьян для гитле-
ровских солдат.
На работу с Анатолием вместо Ивана пошел Борис.
Первый, кто их встретил в проходной депо, был Григо-
рий Курыш — высокий, длиннолицый, с хитрыми малень-
кими глазками человек.
Ребята сняли фуражки, поздоровались.
На приветствие Курыш не ответил, оглядел каждого, за-
думался.
Что это за ребята? Не принесут ли они в депо новых за-
бот? Со старшими проще, у каждого дети, а детей надо кор-
мить, они просят хлеба, пусть даже из проса и отрубей.
Хуже с молодыми. У них ни жены, ни хозяйства, ни детей.
С таких все и начинается. Что ему терять, этому сорвиго-
лове?..
Курыш уже хотел было уйти — они постоят-постоят и
отправятся восвояси,— но не сдвинулся с места. Он ведь
144
обещал помочь. И магарыч получил — целую сумку махры,
на которую уже выменял килограмм соли... Да и Клоц не-
сколько раз напоминал, чтоб подыскали двух обтирщи-
ков — в депо сейчас около сорока паровозов, работы при-
бавляется с каждым днем... И вот как глядит прицепа
Малий: глаз не сводит, словно напоминает про махорку,
словно предостерегает... Ну, черт с ним, пускай устраивает
своих выродков...
Курыш махнул рукой. Ребят пропустили.
— Работать будете или баклуши бить? — спросил он
хмуро.
Они молчали, мяли в руках шапки.
— Агитация? Саботаж? Листовки?..
Ребята молчали.
— Ну, смотрите мне, чтоб не подвели! Пошли.
Подошли к конторке. Курыш приказал подождать у две-
ри, а сам долго вытирал ноги. Наконец осмелился и по-
стучал.
Когда вышел Клоц, ребята его сразу узнали, хотя ни-
когда раньше не видели. Низенький, с круглым брюшком,
румянец на полном лице, голубые глаза — именно такой,
как о нем рассказывал Нестор Малий.
Курыш объявил Клоцу, зачем он привел ребят. Тот по-
дошел, похлопал обоих по плечам, по животам, засмеялся:
— Карош пацан! Любит арбайтен? Али любит спайт?
Карош пацан. Давай работай на меня, а когда ваши придут,
будешь на них работайт. Карош?..
Он еще раз похлопал ребят по плечам и приказал Куры-
шу принять обоих на работу.
Ребятам выдали ботинки на деревянных подошвах, бре-
зентовые комбинезоны и по целой куче разного тряпья.
— Будете обтирать паровозы,— сказал Курыш.— Нем-
цы народ культурный, они выше всего ставят чистоту, так
что смотрите мне!..
Ребята раньше могли часами простаивать на вокзале,
рассматривая паровоз. Что-то было в нем грозное и таинст-
венное. Паровоз тяжело дышал, и казалось, будто он с тру-
дом сдерживал свою огромную силищу, которая рвалась из
его могучей груди. А эти стальные сверкающие руки-рыча-
ги? Подумать только, паровоз двумя металлическими рыча-
g Поворотный круг
145
гами двигает сразу все колеса, толкает все вагоны и вытас-
кивает их на какую угодно гору...
Теперь в депо Анатолий и Борис могут целых десять ча-
сов — во время своей смены — не только рассматривать па-
ровозы, но и лазить по ним с тряпками, все ощупывать.
Однако когда паровоз «горячий», ребятам запрещено даже
близко подступать к нему.
Вот стоит под парами черный великан, готовый вырвать-
ся на простор и оглушить своим громким, пронзительным
свистом степи и леса. Все в нем красиво, чисто, смазано,
фыркают клапаны, выпуская пар — излишки — с неудер-
жимой силой. Сейчас выйдет из конторы машинист, легко
подымется по стальным ступенькам в будку, даст гудок, по-
вернет рычаг, паровоз крутанет свои колеса так, что искры
полетят в разные стороны, тронется с места, потом пых-
пых — и застучит по сверкающим рельсам. Жаль только,
что все паровозы работают на фашистов, им помогают...
Часто ребята просят машинистов разрешить им залезть
в будку, поглядеть на все, что там есть, расспрашивают о
реверсе, как им управляют машинисты, как регулируют по-
дачу пара. Все им интересно, все они хотят знать.
Только не каждый машинист пустит в будку, кое-кто
боится, чтоб не накричал Колодка — так в депо за глаза
называют Клоца Ч Но когда в рейс выходил Нестор Малий
со своим напарником Петром Миронченко, он не только
разрешал забираться в паровозную будку, но и показывал,
как запускать паровоз, как убавлять ход, как останавли-
вать.
Однажды в паровозной будке Борис, размечтавшись, ска-
зал Нестору Малию:
— Эх, помчаться на такой машине! Умереть можно!..
— «Умереть»... Зачем тебе умирать? Пускай лучше Гит-
лер подохнет,— тихо ответил дядя Нестор.— Слышали? На-
ши, считай, положили в мешок трехсоттысячную армию
Паулюса в Сталинграде...
Ребята уже не первый раз слышали о том, что наши вой-
ска окружили гитлеровские группировки в Сталинграде, а
потом они и сами принимали и переписывали сводку Совет-
ского Информбюро.
— Что, уже сложили оружие?— обрадовался Анатолий.
1	Klotz (нем.) — колода.
146
— Еще не сложили, но сложат,— заверил машинист.—
Ничто им уже не поможет. Даже сам господь бог.
Дядя Нестор улыбнулся Борису и весело прибавил:
— А поездить на паровозе успеешь, лишь бы охота бы-
ла. Научиться всему можно. Я тоже начинал с обтирщика...
Малий выпроводил ребят из будки, дал короткий сигнал,
паровоз заскрежетал колесами и медленно выкатился из
депо.
Долго смотрели ребята ему вслед.
Утром, когда Анатолий и Борис пришли в депо, их встре-
тил почерневший в лице Клоц. На приветствие гитлеровец
не ответил. Он стоял возле своей конторки, уставившись ни-
чего не видящим взглядом в прокопченное окошко.
Надсмотрщики, мастера тоже притихли. Ходили по депо,
точно сонные, не разговаривали, ни на кого не кричали.
Просто удивительно, как изменились фашисты!
А вот дядя Нестор встретил ребят доброй улыбкой:
— Не говорил я вам, что повернут круг на все сто во-
семьдесят?..
— Как это? — не понял Борис.
— Да так,— подморгнул седой бровью Нестор.— Случи-
лось то, что и должно было произойти. Пришли фашисты
на нашу землю и оказались будто на том кругу,— кивнул
на поворотный круг.— Тогда наши люди взялись дружно
за дышло — ра-аз! — и повернули его на сто восемьдесят
градусов: катись, машина, назад!..
Вблизи из скатоопускной канавы вылез Курыш, все сра-
зу умолкли, каждый прийялся за свою работу. Нестор Ма-
лий даже прикрикнул на ребят:
— Смотрите мне, лучше вытирайте, паны немецкие ма-
шинисты поведут паровоз!
Курыш даже глазом не повел — он тоже был растерян
и взволнован.
Когда Курыш отошел, дядя Нестор тихонько шепнул:
— Теперь покатилась их машина назад. Покатилась и
не остановится, вот увидите. Будет им то, что было в восем-
надцатом... Тогда и здесь, в депо, доброго чёсу задали наши
железнодорожники немчуре.
И, оглядываясь по сторонам, он рассказал, что сотвори-
ли лубенские железнодорожники в восемнадцатом.
147
Оставляя Украину, немцы вывозили все, что только мог-
ли взять с собой: хлеб, скот, различное заводское и фабрич-
ное оборудование... Чтоб помешать оккупантам грабить на-
род, железнодорожники-лубенцы пустили паровоз в ненаве-
денный поворотный круг и таким образом вывели из строя
все депо. Больше ни один паровоз не смог ни выйти из него,
ни зайти. Пришлось немцам бросить награбленное добро.
С тех пор ребята стали внимательнее присматриваться
к поворотному кругу...
Волна радостных известий об общем наступлении войск
катилась по земле, преодолевая преграды.
И чем ощутимей били фашистов на фронте, тем смелее
становились удары по врагу в тылу. Каждый чувствовал
потребность добавить и свои усилия для разгрома ненавист-
ного оккупанта. Волнующие слухи обгоняли друг друга.
«Говорят, что партизаны взорвали железнодорожный
мост в Миргороде...»
«А в Хороле наскочили на лагерь для пленных и освобо-
дили большую часть наших бойцов...»
«Слыхали? Объявился Орел, партизанский вожак. Где
он пройдет со своими ребятами, туда фашист и носа не по-
казывает. Сожгли мост через реку У дай, теперь оккупанты
вон какого крюка дают...»
«Ночью около Л у бен приземлилось несколько советских
парашютистов, и ни одного из них гитлеровцы не нашли...»
«Кусаются фашисты, как осенние мухи. Угоняют нашу
молодежь в рабство, формируют карательные отряды против
партизан. Но ничего у них не выходит, это видит каждый...»
«Пришли полицаи на какое-то совещание, глядь — а у
одного из них на спине советская листовка приклеена...»
«Увидели бы вы, какую стражу выставляют теперь око-
ло комендатуры, полиции и гебитскомиссариата... Чуют
свою погибель...»
Как губка впитывает воду, так ребята вбирали слухи о
подвигах народных мстителей. Хотелось и им, ох как хо-
телось тоже нанести оккупантам какой-нибудь чувствитель-
ный удар, чтобы и о них заговорил народ! А тут еще Иван
неожиданно появился и подлил масла в огонь своими рас-
сказами...
Однажды Анатолий и Борис увидели, как в конторку к
148
Клоцу зашли Курыш, Нестор Малий и... Иван. Ребята были
крайне удивлены: несколько дней назад, когда Иван вернул-
ся домой после поездки на «подводах», его забрали в Герма-
нию...
С нетерпением ожидали они, пока наконец он не вышел
из конторки.
— Здоров! — сразу подбежали к нему.— Откуда ты
взялся?
— Взялся...— улыбнулся Иван.— Потом	расскажу.
Главное — теперь я буду с вами.
— Неужели? — обрадовался Борис.
— Завтра выйду на работу. Приняли, как и вас, обтир-
щиком.
— Вот здорово!..
С тех пор они уже втроем вытирали в депо замасленные,
прокопченные паровозы. Если никого вблизи не было, Иван
рассказывал ребятам о тех страданиях, какие он претерпел
во время двухнедельного путешествия на фронт и обратно.
Пришлось побывать даже за Харьковом — возил Иван на
санях теплую одежду для гитлеровских солдат. Возил, да не
довез. Ночью, как уснули конвоиры-полицаи, запряг лоша-
дей и дал дёру. В первом же хуторе роздал крестьянам
одежду, а вскоре покинул и лошадей с санями — едва сам
убежал от фашистских патрулей... Добрался домой, а в селе
облава, забрали его и отправили в Германию. Хорошо, что
и на этот раз удалось убежать из Киева...
— Наслушался и насмотрелся я там, за Харьковом.
Фронт недалеко, гремит и днем и ночью. А самолетов на-
ших!.. Теперь они в небе хозяйничают, вражеских «мессе-
ров» почти не видно. И фашисты уже не те, стали какие-то
пугливые, хотя и злые-презлые. Чуть что — расстреливают,
вешают... А партизан боятся — ужас!..
В конце января в ясный морозный день над Лубнами
появилось три самолета. Они шли с востока, на крыльях
сверкали большие красные звезды. Люди выскакивали из
домов, со слезами радости встречали родные самолеты, ко-
торых они давно не видели.
— Смотрите, смотрите,— доносилось отовсюду,— они
что-то сбрасывают!
Все небо было усеяно листовками. Маленькие четырех-
угольные бумажки кружились в воздухе, медленно опуска-
ясь на землю. Люди наперегонки ловили их.
149
Одна листовка упала на территорию депо. Она досталась
Борису. Он схватил ее, засунул в рукав ватника и стремглав
понесся к канаве, возле которой стоял горячий, только что
с дороги паровоз.
— Что там пишут? — обступили мальчика рабочие.—
А ну почитай, хлопец!
Борис уселся на испачканный сундучок с инструмента-
ми и принялся читать вслух:
Дорогие наши матери, братья и сестры! Приближается час
вашего освобождения! Красная Армия успешно продвигается впе-
ред, преодолевая сопротивление фашистов. Не давайте врагу воз-
можности вывозить хлеб, скот, оборудование. Берегите своих
детей, прячьте их где можете, не разрешайте немцам забирать
ваших дочерей и сыновей в фашистскую неволю!
Дальше листовка призывала уничтожать вражеские обо-
зы, выводить из строя железнодорожные пути, взрывать мо-
сты, устраивать всяческие препятствия отступающей гитле-
ровской армии.
Все так заслушались, что не заметили, как нагрянул
Клоц. Он молча взял у Бориса из рук листовку, сложил
вчетверо и разорвал.
— Разве я не говорил, что ваши придут? — вдруг за-
смеялся Клоц.— Вот они и идут... Когда придут, будете
мной командовать, а сейчас подчиняйтесь мне. За работу!
Клоц махнул рукой и, тяжело переваливаясь на толстых
ногах, пошел прочь.
— Или он дурак, или слишком хитер,— развел руками
Борис.— Не могу разгадать этого толстого чурбана...
— Наоборот, наверное, не совсем чурбан, если знает, что
наши придут. Придут они, и тогда...
Анатолий сразу умолк, увидев почти рядом Курыша.
Чтоб не навлечь беды, сказал:
— ...тогда человечество узнает, что возле мыса Горн по-
хоронено множество кораблей, которые разбились и затону-
ли в яростных вихрях разъяренной воды.— Он даже голос
повысил и добавил: — Имейте в виду, что каждый третий
корабль, утонувший в океане, приходится на долю мыса
Горн...
Курыш постоял за паровозом, послушал и ушел.
150
...Иван Сацкий быстро освоился в депо. Несмотря на то
что работал он здесь меньше, чем его товарищи, однако уже
знал все порядки так же хорошо, как и они.
Он, кроме того что облазил все канавы, поворотный
круг и паровозы, поставленные на промывку и ремонт, еще
и повадился к будке Малия и вскоре мог с закрытыми гла-
зами показать все самые важные детали паровоза, и не толь-
ко показать, но и объяснить их назначение и принцип дей-
ствия.
Однажды ребята возвращались с работы домой. Выпал
мягкий белый снег, намело высокие сугробы. Иван Сацкий
наклонился, набрал полную пригоршню снега, кинул на
телеграфный столб. С проводов слетел снеговой покров, и
они загудели.
— Тепло,— заметил Иван.
— Скоро будет весна,— сказал Борис.
Анатолий посмотрел на друзей и задумчиво произнес:
— Далеко еще до весны. А хочется, чтоб она скорее
наступила. Весной и летом как-то веселее...
После дымного депо, сырых канав и сквозняка ребятам
на улице было тепло и радостно. У Бориса даже румянец
на щеках появился. Он подошел к Анатолию и шепнул ему
на ухо:
— И зимой, Толя, может быть весело. Я сегодня такое
веселье устроил в депо: налил воды в канистры с висконзи-
ном и добавил по горсти песку...
— Ты что? — нахмурился Анатолий.— Ты правду го-
воришь?
— Убей меня гром! — улыбнулся Борис.— Они же зали-
вают смазочное масло в цилиндры паровозов... Представ-
ляешь потеху?
— Представляю,— сердито сказал Анатолий.
— Чего ты? — остановился Борис.
— Ваня,— позвал Анатолий,— пойди-ка сюда, послу-
шай своего дружка и объясни ему, кто он такой.
Узнав о поступке Бориса, Иван даже побледнел.
— Когда ты это сделал?
— Под конец смены.
Ребята с облегчением вздохнули.
— Значит, еще успеем,— произнес загадочно Анатолий.
— Успеем, если только... Одним словом, завтра,— ска-
зал Иван.
151
Борис стоял и ничего не понимал. Наконец он обозлил-
ся, не вытерпел:
— Что за секрет? Как вас понимать?
Анатолий улыбнулся:
— Секрет... Это наш общий и самый большой секрет...
Пошли, расскажем и тебе, что мы сегодня придумали...
...Снег шел всю ночь.
Деревья отяжелели, стали ниже, словно сжались. «Ско-
ро будет весна»,— сказал вчера Борис. Смешно! Январь ме-
сяц, на улице снегу намело — ни пройти, ни проехать, а он
говорит — весна... Интересно, почему в голову лезут именно
такие мысли?..
Может, потому, что одна зима в неволе — словно четыре
или пять зим? Или потому, что оттуда, с фронта, несутся
такие приятные, такие радостные вести? Весна летит на бое-
вых крыльях наших самолетов, на броне, на стальных ла-
фетах орудий... Странно, еще такого с Анатолием не случа-
лось в жизни... Все весны, которые ему подарила судьба,
до сих пор приходили на журавлиных ключах, на ветрах
Черноморья, на дождевых тучах Днепра...
Воробей по головку забрался в пушистый снег и трепе-
щет крылышками. Впервые Анатолий видит, чтоб воробей
в снегу купался. Чистится, моется, как перед теплом... Вы-
сунет головку, оглядится кругом, зальется счастливым ще-
бетом и снова зарывается в снег, крылышками бьет, малень-
кое снеговое облачко подымает над собой.
Надо позавтракать. Это — для матери. Когда она про-
снется и заметит, что кукурузная каша так и стоит нетро-
нутая, подумает, что он или заболел, или привередничает,
и, конечно, станет переживать... Взял ложку, покрутил ею
в кастрюле... Вот теперь все нормально... Каши не меньше,
но вид такой, словно ее кто-то ел.
Мать спит. Умаялась... Анатолий подошел к кровати,
долго смотрел на милое, родное лицо матери. Сколько она
перестирала чужого белья! Руки у нее синие, разбухшие.
С тех пор как он помнит мать, все она недосыпает, недо-
едает... Без образования, без специальности, рано осталась
одна, с ребенком на руках. Анатолий помнит, как ходил
вместе с матерью по квартирам. Уложит его на кучу чужо-
го белья: спи сынок. А сама за корыто, за щелок, за синь-
ку... А когда подрос, стала оставлять одного дома, сначала
ненадолго, потом на целый день. Возвратившись домой, бра-
152
ла его голову в свои покрасневшие до синевы руки, смотре-
ла в глаза и спрашивала:
«Ничего не разбил, не поломал, не сжег?»
«Нет, мама».
«Съел все, что я говорила?»
«Съел».
«Не баловался, стекла у соседей не бил?»
«Нет, мама».
«Все хорошо, значит?»
«Все хорошо, вот посмотри...»
Он водил по комнате, они заходили в коридорчик. Все
стояло и лежало на месте. Вот только зеленая чашка исчез-
ла. Мать заметила это сразу, как только заглянула в по-
судный шкафчик.
«Возьми, сынок, зеленую чашку и дай мне напиться».
Толя долго и упрямо искал зеленую чашку. Матери на-
доело ждать, она подошла к плите, раскрыла дверцы. В зо-
ле лежат зеленые черепки.
«Она сама разбилась»,— оправдывается Толя.
«Конечно, сама. А еще что само разбилось?»
«Ничего, ничегошеньки!»
Только после этого мать доставала из кошелки какой-то
гостинец, устало присаживалась на стул и говорила:
«Слава богу, что так. Устала я, сынок...»
Вот она, мать, перед ним. Ровно дышит, спокойна и не-
много сурова. Только пальцы, разъеденные мылом и содой,
почему-то шевелятся. Может, они и во сне стирают белье...
Пробили настенные часы, Анатолий вздрогнул. Пора.
Ведь настало сегодня.
Как можно тише вышел в коридорчик и вдруг услышал
сонный голос матери:
— Ты хотел что-то сказать?
— Нет, мама... Спите! Я пошел!
И осторожно прикрыл дверь...
И все-таки запоздал. В депо уже полно рабочих и нем-
цев-администраторов. Ребята встретили его молча. Кивнули
головами и снова принялись обтирать и без того блестящие
рычаги, диски. Чего они? Неужели случилось что-то не-
предвиденное?
Как только Курыш отошел (не мог, гад, успокоиться,
пока не записал эти две минуты опоздания), сразу спро-
сил их.
153
Первым ответил Борис:
— Плохо спалось, кости ныли... Наверное, на дождь.».
Ребята рассмеялись. Так всегда говорил Борису дед, се-
мидесятилетний Ефим.
— Сон видел,— сказал Иван.— Будто иду я в степи, а
навстречу — или овца, или пес лохматый, или упырь... Рас-
смотрел — наш Колодка...
И снова ребята смеются, хохочут громко, словно они
только что возвратились с гулянья на лугу и теперь расска-
зывают друг другу веселые приключения.
Паровоз нависает над ребятами богатырским чревом,
маслянистым, блестящим, тяжелым и теплым. Стоит по-
слушный и покорный, как натруженная крестьянская ло-
шадь. Можешь лазить под ним, трогать руками какие угод-
но детали, можешь забраться в топку и там погреться, мо-
жешь похлопать его по сверкающим, как ртуть, ободьям
больших колес. Это пока он на отдыхе, пока не дышит ад-
ским огнем. Но стоит бросить в его нутро уголь, поддать
пару,— тогда берегись! Паровоз становится похожим на ди-
кого лихого коня. Как распустит свою черную гриву, как
загудит на всю степь, аж трава поляжет. Страсть какая
сила заключена в его могучем теле!..
Сколько угодно может Анатолий думать о паровозе, ав-
томобиле, корабле, самолете, думать и гордиться их созда-
телями. Но думать мешает Курыш. Жилистая, юркая и
пронырливая тварь... Бегает возле Клоца, лепечет каким-то
диким языком:
— Я люблю Германию! Германия — колоссаль! Фон
Паулюс — колоссаль! Сталинград — то есть Верден!..
Клоц смеется. Открыто смеется, вглядываясь в лицо пре-
дателя. Насмехается, сверкая огромными, как у совы, гла-
зами с белыми ресницами.
— Ты, Курыш, русский Курыш, украинский Курыш или
немецкий Курыш?..
Ага, Курыш... Вот о ком надо подумать... Этот даже до-
мой обедать не ходит. Все идут, а он остается. Выслуживает-
ся, старается... В депо работает много железнодорожни-
ков — заставили оккупанты, да и голод, как говорится,
выгонит на холод, надо и самому что-то есть, и семью про-
кормить. Только все они работают спустя рукава, а иногда,
где только можно, и вредят оккупантам... Не такой Курыш.
Он продался фашистам душой и телом.
154
Курыш не только следит за работой и заставляет со-
ветских людей гнуть спину на врага, он все вынюхивает,
следит за каждым человеком в депо и обо всех доносит по-
лиции. Один за другим исчезли из депо так называемые
«горячие головы»... Заберутся, бывало, железнодорожники
в теплую топку паровоза, сядут там, закурят или начнут
играть в карты, разговаривают... А здесь, откуда ни возь-
мись, Курыш. Лазит под паровозами, все замечает, не дает
покою. Однажды встретил его молодой слесарь Яков и тихо
сказал: «Долазишься, собака...» Курыш даже глазом не
моргнул, словно ничего не слышал. На следующий день
Якова схватили полицаи, и больше его в депо не видели...
Кто-то положил Курышу на крыльцо записку. «Смотри,
Курыш, а то сгоришь!» О, как он смотрел! Говорили, Курыш
боялся ходить ночью. Старый забор повалил, поставил вы-
сокий, чтоб никто не мог и заглянуть во двор. К новым во-
ротам и ставням приделал штанги из дюймового железа.
По двору носилась злая овчарка. Стоило кому-нибудь прой-
ти мимо двора, как овчарка уже летела к воротам, грызла
доски... И все-таки кому-то удалось пробраться во двор, под-
сыпать чего-то корове, и она сдохла... Молодцы те, которые
так сделали, но они поступили бы куда лучше, если бы от-
равили не корову, а самого хозяина. Тогда не было б ребя-
там хлопот с хитрым немецким прихвостнем.
Так вот — Курыш. Что он говорил, заглядывая в глаза
Клоцу? Ага, о Паулюсе. Фон Паулюсе!..
Анатолий переждал, пока эти двое отойдут немного по-
дальше, и шепнул своим дружкам:
— Курыш будет здесь...— Анатолий показал свой ку-
лак.— Остальное — полдела.
Ребята догадались: Анатолий что-то придумал, избавят-
ся они от Курыша.
Борис вылез из канавы, прошелся по просторному и гул-
кому цеху, приоткрыл тяжелую, выкрашенную в красный
цвет дверь, посмотрел на поворотный круг. Он был наведен.
Обернулся к ребятам, прошептал:
— Наведен...
— Отведем,— сказал Анатолий.
Оставалось дождаться той минуты, когда стрелка часов,
выставленных в окне конторки Клоца, остановится на один-
надцати и раздастся сигнал на обед. Одновременно это бу-
дет сигнал и для них...
155
Как медленно вертится земля! Еще никогда они не жда-
ли так горячо и нетерпеливо обеденного перерыва, как сего-
дня! И когда наконец стрелка часов достигла задуманной
пометки, Иван бросил замасленное тряпье и сказал:
— Обед! Кишки просто марш играют, так мне есть хо-
чется...
Но они не торопились на обед. Долго вытирали, а потом
мыли и снова вытирали руки, пока рабочие и администра-
ция не разошлись.
Просторное помещение опустело, только Курыш носил-
ся туда-сюда. Гитлеровский дежурный в депо закрылся в
своей будке, наслаждаясь «зуппе», принесенным в термосе.
Потом он прислонится, как всегда, к теплой печке и задрем-
лет... Остался Курыш. Он ходит по цеху, заглядывает в каж-
дый уголок.
Анатолий смотрит на часы. Стрелка теперь быстро пры-
гает на белом циферблате.
— Хотите снова опоздать! — кричит Курыш и рукой
показывает: мол, пора обедать.
Тогда Анатолий направляется к нему, подходит и го-
ворит :
— А вы слыхали? Вон ребята говорят, будто фон Пау-
люс прорвался.
Курыш даже присел от удивления. Махнул длинными
руками, словно собирался взлететь, и облегченно вздохнул:
— Неужели? Как же это я...
Он еще раз взмахнул руками, бросился в конторку, где
у Клоца всегда по репродуктору передавали фашистские
марши.
Анатолий подал знак.
Иван и Борис прошмыгнули через дверцы цеховых во-
рот, налегли на привод и отвели круг. Стараясь не торопить-
ся, возвратились обратно, подошли к паровозу № 706, ко-
торый стоял на одиннадцатой канаве, слегка попыхивая
паром.
Иван остался у паровоза стоять на страже. Борис и Ана-
толий быстро забрались в кабину. Анатолий потянул на
себя реверс, Борис открыл регулятор.
Паровоз зашипел, вздрогнул, заскрежетал колесами и
медленно тронулся из депо.
Ребята попрыгали на землю.
Набирая скорость, паровоз с разгону ударил по воро-
156

там, они раскрылись, и он покатился к кругу. Еще мгнове-
ние, и огромная машина налетела на отведенный круг, сби-
ла его с центра и свалилась в яму. Оглушительный грохот
и скрежет железа пронесся по депо. Пронесся и умолк. На-
ступила тишина.
Однако она длилась недолго. Всего несколько минут.
А потом поднялся многоголосый шум. Отовсюду доносился
топот, крик. К кругу бежали гитлеровцы.
Анатолий и Борис не успели заметить, куда исчез Иван.
Как только паровоз упал в яму, они понеслись в конец де-
по, но наскочили на фашиста с овчаркой; бросились от него
к выходу, но наперерез им мчался Курыш. Он схватил ре-
бят за грудь, прижал к стене, ударил головой о кирпич.
— Диверсанты! Диверсанты!..— кричал, словно недоре-
занный.— Я сразу понял!.. Ищите третьего, он где-то здесь!
Вскоре к стене привели Ивана. Он шел спокойно, даже
развалисто, будто все, что здесь происходило, не имело к не-
му никакого отношения.
Подъехало несколько машин, мотоциклов, появился ко-
мендант депо. Ребят втолкнули в кузов грузовика, закрыли
его и повезли в немецкую железнодорожную полицию.
Как и договорились, Володька Струк вечером постучал
в окно к Борису Гайдаю. Ему никто не ответил. Он посту-
чал еще раз. Тишина... Собрался уходить, когда наконец вы-
шел дедушка Бориса. Внимательно посмотрел он на парня,
узнал.
Нет твоего приятеля, да, наверное, уже никогда и не
будет,— сказал грустно дед.— Что-то они там немцам в де-
по сделали, не знаю только, серьезное или так, баловство
какое. А переполоху! Зашевелился весь фашистский мура-
вейник...
— А где же он сейчас?
— Известное дело, где: в полиции. В железнодорожной
или как ее там. В той, где сами немцы находятся. Вместе с
Борисом забрали и его дружков — Толю и Ваню... Бить бу-
дут их, да еще как...
Дед грустно покачал головой.
— Уже три раза приезжали из полиции, все у нас пере-
рыли, искали что-то или кого-то. Беги, парень, а то и тебя
еще схватят. Не в добрый час ты пришел.
Володя понесся в город. Бежал он спотыкаясь, провали-
158
ваясь и падая в сугробы, но снова поднимался и бежал.
И вот он у здания немецкой железнодорожной полиции.
Часовой дышал на руки, бил себя по бедрам, будто отгонял
холод. Увидев парнишку, крикнул простуженным голосом:
«Weg!» — и взялся за карабин. Не торопясь Володя обошел
улицу и снова приблизился к полиции. Где же ребята си-
дят? Может, в том мрачном сарае, который во дворе? Висит
на дверях огромный замок, ходит по двору вооруженный
гитлеровец... Хотя бы одно слово сказать им...
Грустно Володе. Какой он слабый и беспомощный в этой
страшной войне!.. Она отняла у него отца, радость детства,
оставила без хлеба и домашнего тепла, теперь вот забрала
и друзей...
Мимо Володи пронеслись пять сверкающих легковых
машин. Подъехав к полиции, они остановились. Из машины
вышли какие-то большие начальники — Володя сразу до-
гадался об этом, так как им дежурный полицай лично от-
крывал дверцы.
«Наверное, они будут допрашивать ребят,— подумал Во-
лодя.— А иначе, что им делать здесь так поздно?..»
Володя зашел во двор напротив полиции, стал у забора,
возле кучи битого камня, присыпанного снегом.
Офицеры вошли в полицию, а водители автомашин на-
правились в здание, находящееся рядом; наверное, захоте-
ли погреться. Остался только один дежурный полицай. Он
беспрерывно ходил, наблюдая за сверкающими машинами.
Володя оглянулся, выбрал три камня. Один бросит за
своего дружка Бориса, другой — за Ивана, третий — за То-
лю. Володя не думал о том, что ему за это будет. Он просто
не мог в ту минуту думать о чем-то постороннем, кроме
одного: как бы попасть в сверкающие машины. Главное —
докинуть камень, чтоб он перелетел дорогу и достиг цели.
Если выбежать из-за забора на секунду и хорошо раз-
махнуться, камень угодит в переднюю машину. Это — за
Бориса. Надо только хорошо размахнуться* Потом — во вто-
рую, в третью... После третьего броска бежать придется вот
сюда, в сад, заваленный снегом...
Володя выходит из-за забора, размахивается и, целясь в
лобовое стекло, швыряет камень. Теперь — в сад. Упал в
сугроб, прислушивается, но звона стекла не послышалось.
Неужели промахнулся? Или не докинул? Наверное, так, по-
тому что полицай молчит. Может, он не услышал даже, как
159
упал камень, ведь снег такой глубокий... Берет второй ка-
мень. На этот раз бросает его изо всех сил. Только успел
упасть в снег, как донесся оглушительный взрыв. Было та-
кое впечатление, что разбилось в машине не лобовое стекло,
а взорвался бензин или даже динамит.
Дежурный полицай выстрелил из карабина, что-то за-
кричал. Володька бросился прочь.
Ничего, подумал он, перепрыгивая через сугробы снега,
ничего, что не успел бросить и в другие намеченные им ма-
шины. За Бориса отомстил, за Толю и за Ивана придется
в следующий раз...
...Пауль Вольф упал духом. Он сидел в своем кабинете и
тоскливо глядел на замерзшее окно. Немецкая армия отсту-
пает по всему фронту. Это было главное. Потом эта неудача.
Истинные зачинщики диверсии в депо до сих пор не раскры-
ты. Всякому ясно, что трое детей-подростков не сами доду-
мались сделать это, их, конечно, кто-то подговорил. Но кто?
Те трое смертников молчат, хотя знают, что завтра или
послезавтра им набросят петлю на шею. Весь свой опыт
юриста, все свои способности Вольф уже исчерпал. Кто ска-
жет, что он шел наугад? Все было проверено и учтено, все
предвидено, и вот...
Сегодня у него будет тяжелый день. Тяжелый, чтоб не
сказать — невыносимый... Скоро придется идти к шефу с
докладом. А что докладывать?.. Барон наденет свое пенсне
и долго, словно впервые, будет рассматривать его, Вольфа...
Ах да, это вы. Докладывайте, пожалуйста. Дело с поворот-
ным кругом? Есть что-то новенькое? О, тогда прошу, сади-
тесь, садитесь...
У Вольфа мурашки поползли по коже... Новенькое? Но
ничего нет, об этом прекрасно знает барон, он просто изде-
вается... Да, барон мастер на такие шутки! Одна его сардо-
ническая улыбка чего стоит!
Скрипнула дверь, кто-то вошел. Кто это? Почему без
предупреждения?..
Посреди кабинета стоял барон Шмидт. Его пенсне бес-
помощно болталось на черном шнурочке, а на всегда тща-
тельно причесанной голове на этот раз торчал клок волос.
Пауль подскочил, выбросил руку вперед и замер. Барон
стоял наклонив голову, не двигался...
Что произошло?.. Вольф не осмелился спросить и вскоре
убедился, что сделал правильно.
160
Барон пришел в себя, шагнул к стене, обернулся и бы-
стро посмотрел на следователя.
— Займитесь номером одиннадцатым,— обратился ба-
рон.— Я слышал кое-что... Скажу вам, что сделано все воз-
можное... Признаю. Но что поделаешь — советский фана-
тизм... Он слишком распространен среди детей и молодежи.
Вольф вздрогнул. Ага, он слышал кое-что! Значит, не
доверял и потому подслушивал? Ну что ж, в данном случае
это в его, Вольфа, пользу. Шмидт сам только что сказал:
сделано все возможное. Вот оно, признание. Признание его.
Пауля, способностей и преданности. Но, по-видимому, барон
собирался сообщить нечто иное — об этом Вольф догадался
по его лицу. Но что именно? Спрашивать самому нельзя...
Шмидт уселся в кресло напротив следователя, внима-
тельно посмотрел на него:
— Вы, кажется, говорили, что ваш отец в Саксонии име-
ет свои заводы, не правда ли?
Пауль Вольф сразу все понял: барон фон Шмидт думал
сейчас не о завоеваниях на Востоке — он вспоминал поки-
нутый домашний очаг, где в случае чего можно будет найти
покой и забвение...
Кто-то сказал, что горе примиряет даже противников.
По всему видно, это так и есть, потому что барон и следова-
тель сидели оба притихшие и жалкие. Что ждет их завтра?..
...Вуглу на соломе лежал белый как лунь дед Хобот. Еще
вчера, как только ребят бросили в эту грязную и заплеван-
ную камеру, дед встретил их оживленным бормотанием:
— Здравствуйте, сыночки, откуда вы и кто такие? Я дед
Хобот, а вас как величают, буду знать, если скажете.
Дед Хобот был сухонький и суетливый, любил погово-
рить, ни разу не пожаловался, что его били, а били деда,
видно, крепко: вся одежда, седые волосы, борода и усы бы-
ли в крови, но он не сетовал на судьбу. Казалось, что дед
получил какое-то внутреннее удовлетворение от того, что
рассчитался с ненавистными ему фашистами. Он так и ска-
зал ребятам:
— Не буду вас, сыночки, огорчать, а все-таки скажу:
отсюда дорога одна... Было здесь со мной несколько молод-
цов, так тех уже забрали. А я еще топчу и так уже вытоп-
танную солому. Чего они мудрят? Разве я не знаю, что ожи-
дает меня? Знал еще тогда, когда брался за древко лопаты...
И дед рассказал, почему он взялся за древко лопаты.
161
На маленький лесной хуторок, где жил дед Хобот, гитле-
ровцы почему-то не наведывались, хотя крутились вокруг
да около вот уже второй год. Или хутор был далеко от про-
селочной дороги, или фашисты боялись лесных парней, а
может быть, просто не надеялись чем-то поживиться, только
там еще не было ни одного оккупанта. Дед Хобот уже начи-
нал верить в счастливую звезду своего хутора, как вдруг
в один из зимних дней до него донесся шум мотоцикла.
Вышел из хаты, оперся на изгородь, засмотрелся на дорогу.
Подкатил мотоцикл, и дед впервые на своем веку увидел
живого фашиста. И надо было так случиться, что гитлеро-
вец был невзрачный, плюгавенький и такой рыжий, что ско-
рее походил на собаку Рудька, чем на человека.
Тем временем гитлеровец слез с мотоцикла, подошел к
деду, что-то крикнул и ударил сапогом в калитку. Вошел
во двор, увидел десятка два кур и чуть не присел от удив-
ления.
«Mein Gott!..» 1— вскрикнул он и поднял автомат.
Раздалась очередь, куры повалились на снег. Гитлеро-
вец хватал их теплыми и трепыхающимися, бросал в коляс-
ку мотоцикла. Потом хотел было закинуть ногу, чтоб
влезть на сиденье, как вдруг увидел дедовых уток. Они,
проклятые, как назло, вышли из сарая щ покачиваясь жир-
ными телами, потянулись длинной цепочкой к хате.
«Mein Gott!» — еще раз сказал фашист, слез с мотоцик-
ла и тихонько стал подкрадываться к уткам*
До сих пор дед Хобот много раз слышал, что у Гитлера
и техника мощная, и генералы неглупые, и солдаты храб-
рые. И вот на тебе — такое плюгавенькое и невзрачное...
Да если бы он появился на гулянье в хуторе, его бы девуш-
ки на смех подняли... У нас разве ж такие хлопцы? Как хо-
тите, а дед Хобот такого не потерпит...
Он зашел в сарай, взял лопату^ подошел к фашисту и
ударил его по голове. Ударил, как видно, крепко: тот боль-
ше не поднялся*
На следующий день на хутор примчалось несколько гру-
зовиновг с солдатами и полицаями: хутор сожгли, его обита-
телей выгнали в соседнее село, а деда забрали. Теперь вот
он* лежит-на трухлявой соломе и говорит ребятам:
— Ж об этом знал еще тогда, когда брался за лопату. И
1 Боже мой! (нем.)
162
нисколько не жалею. Вот только вас жаль... Считай, не жи-
ли на свете. Как же оно у вас вышло? Неужели случайно?
— Баловались,— ответил Анатолий,— пустили пару, а
оно как дернет, как рванет... Разве удержишь?
Дед Хобот трет виски.
— Да куда там, разве я не знаю! Там сила! И прямо
в круг? Видать, дорогая штука тот круг, если не простили...
— Ведь двенадцать паровозов замкнулось! — не сдер-
жался Борис.— Двенадцать! Это вам не игрушки.
Дед покачал головой:
— Так, так. Такого они не простят даже вам, детям...
Двенадцать паровозов! Подумать только...
— Да прибавьте сюда и те,— продолжал Борис,— при-
бавьте, сколько там стоит паровозов, ждет ремонта. Тоже не
меньше. И долго теперь будут стоять...
Дед снова грустно покачал головой.
Ночью, когда ребята спали, он разбудил их.
— Сыночки,— сказал взволнованно,— вы меня прости-
те, но так надо... Я знаю, что вы не верите в бога, я тоже,
если говорить правду, не очень в него верю, но полагается
мне попросить у людей прощенья. Так вы уж уважьте ста-
рика, очень вас прошу.
— Хорошо,— не стал возражать Анатолий.— Что вы
хотите, дедушка?
— После моих слов скажите: «Пусть бог простит», боль-
ше ничего не надо.
Дед закрыл глаза, сложил руки на груди, помолчал, а
потом сказал, обращаясь к ребятам:
— Может, я кого обидел или оскорбил ненароком, так
вы простите, люди.
— Пусть бог простит,— отозвался Анатолий.
— Может, я кому-то дорогу перешел или по случаю пра-
здника какое плохое слово сказал, вы уж простите, люди...
— Пусть бог простит,— снова произнес Анатолий.
— Может, у кого что-то одалживал, да забыл отдать,
так вы простите, люди...
— Пусть бог простит.
— Может, я Одарку свою, царство ей небесное, когда
выругал, так вы простите, люди...
— Пусть бог простит...
Дед помолчал, подумал, прислушиваясь к шагам в кори-
доре, потом снова за свое:
163
— Может, у того рыжего плюгаша есть мать или отец,
а я его лопатой... Так вы уж и за это простите, люди...
Ответа не послышалось.
Дед раскрыл глаза, посмотрел на ребят, помолчал, по-
думал, что они, наверное, не услышали, снова сложил руки
на груди и повторил то же самое. Ответа снова не было.
— Чего молчите? — удивился старик.
— А это уже никуда не годится,— сказал Анатолий.—
За такое не надо просить.
— Не надо,— подтвердил Борис.— Разве можно?..
— Наверное, ваша правда,— согласился дед.— За это
меня бог не покарает. Разве что черти заставят сковородку
языком лизать...
Он снова лег, сложил руки на груди, закрыл глаза. По-
видимому, ожидал стука в дверь. Но в эту ночь так никто
и не постучал.
За ним пришли на следующую ночь, когда ребята еще
спали.
Звякнули ключи у входа, резкий голос разбудил ка-
меру:
— Хобот, с вещами!
Дед Хобот не спал. Он стоял с узелком в руках, готовый
в далекий путь. Перекрестился, потом подошел к ребятам,
которые уже вскочили на ноги, и молча их перекрестил.
— Зачем, дед? — удивился Борис.— Мы совсем не...
— Знаю, знаю,— прошептал дед,— но так надо перед
смертью. Ну, я пошел...
В камере стало тихо. Слишком тихо и просторно...
У новости быстрые ноги. Молниеносно облетела всю же-
лезную дорогу от Харькова до Киева весть о том, что в Лу-
бенском депо выведен из строя поворотный круг. Рабочие
расспрашивали друг у друга, кто эти герои, совершившие
такую ощутимую диверсию. А когда узнали, что это сдела-
ли подростки, ахали. Всех радовало происшедшее, но к при-
ятной новости примешивалась тревога — все тревожились
о судьбе юных мстителей.
Нестора Малия и Петра Миронченко эти новости заста-
ли в дороге. Они только что сдали груз в Полтаве, забрали
порожняк и возвращались домой. На Октябрьской станции
остановились, Миронченко побежал к стрелочнику закурить
и вскоре вернулся:
164
— У нас дома небу жарко! — сказал он, забираясь в
будку.— Ребята паровоз пустили в яму...
Нестор побледнел.
— Какие ребята?
— Да, говорят, подростки, дети... А вдруг...
Малий резко махнул руками.
— Молчи! — приказал.
Он отвернулся от своего помощника, посмотрел вдаль.
Над землей висело хмурое небо, сливалось с горизонтом,
оно создавало сплошную пелену из серой ваты и мрака.
— Выходит, едем мы прямо к черту в зубы... Так,
Петр? — минуту спустя спросил Малий, когда открытый се-
мафор напомнил, что время отправляться.
Не дожидаясь ответа, он осмотрел приборы, потянул на
себя реверс, открыл регулятор. Поезд вышел на просторы
заснеженной степи. Быстро проносились телеграфные стол-
бы, вырастали, словно из-под земли, низенькие строения и
тут же исчезали, мелькали перед глазами широкие ряды
колючей проволоки. Степь лежала притихшая, ровная, как
стол.
Вот и случилось то, что должно было случиться. Дети
непосредственнее взрослых, прямолинейнее. Ох, уж эта
осмотрительность стариков! Вот он, Малий, гонит порож-
няк, чтоб там, в Германии, его нагрузили снарядами и ми-
нами. И тогда фашистский машинист (нашим не доверяют)
подхватит тяжелые вагоны и погонит к линии фронта...
А те машинисты, паровозы которых теперь в Лубенском
депо, будто в плену, не погонят составы даже порожняком...
Да, дети положили начало. Они словно предупредили: «Вот
мы вам поможем немного, а там уже слово за вами...»
Летит паровоз, мелькают дорожные знаки, как сама
жизнь,— будто и незаметно, но последовательно и без оста-
новки, все вперед, вперед. Каждому человеку надлежит
пройти свой земной путь. И надо, чтоб там, где ты прой-
дешь, не было завалов, не было тупиков и ям... Следом за
тобой пройдут другие, они вспомнят тебя, первопроходца,
они скажут о тебе свое слово. Так берегись, будь всегда на-
чеку. Потому что слово то должно быть высоким и чистым.
Все зависит от тебя: это твой путь, твой жизненный
путь...
— Они ждут, Петр,— говорит Малий, не отрывая взгля-
да от бескрайней степи.
165
— Своего смертного часа? — спрашивает Миронченко.
— Не только этого,— отвечает Малий.
Нестор мог бы со своим помощником разговаривать и от-
кровеннее : ведь не один пуд соли, как говорится, съели вме-
сте, но у него сейчас такая тяжелая, словно оловом налитая
голова, что не повернуть ее...
Долго молчит Малий, думает.
— Не только этого они ждут,— наконец повторяет Ма-
лий.— Они ждут иного — что скажем мы... Ведь слово те-
перь за нами...
Петр внимательно наблюдает за приборами, следит за
железнодорожным полотном. Когда мастер думает какую-то
тяжелую думу, помощник должен быть на высоте...
Их останавливают на станции Сагайдак. Паровоз стоит
недалеко от будки стрелочника. Между железнодорожными
путями, играя на губной гармошке, прогуливается враже-
ский часовой с карабином. К машинистам подходит стрелоч-
ник. Просит соли, предлагает взамен табак, молоко, папи-
росную бумагу.
— Чего нас задерживают? — интересуется Малий.
— Встречай «зеленый».
— Ага... какое-то начальство едет...
— Да нет,— говорит стрелочник,— состав наливной. Го-
рючее везут для танков и самолетов... Ну, так с солью-то
как? Может, поделитесь? Мы здесь без соли пропадаем со-
всем...
Малий зовет помощника:
— Отдай и мой пай,— и подает узелок.— Зайдешь к не-
му в будку, задури голову... Торгуйся за каждую крупицу.
Время тяни... Понял?..
Когда Миронченко пошел в будку к стрелочнику, Манлий
выглянул из паровоза, посмотрел вокруг.
Часовой забрался в укромное местечко, окоченевшими
пальцами пытался зажечь сигарету. На перроне стоял с фо-
нарем дежурный по станции, наверное, вышел встречать
«зеленый».
Малий вылез из будки паровоза, подбежал к стрелке' и
быстро перевел ее.
«Да-а, теперь удар «наливного» примет назшв порожний
состав. Лоб в лоб... Вот он уже гремит... Надо скорее бежать
отсюда...»
Малий подскочил к будке стрелочника.
166
— Ну как, договорились? — спросил он, приоткрывая
дверь.
— Как будто сошлись,— отвечает Миронченко,— сей-
час только пересыплем...
— Давай кончай...— торопит он своего помощника.
Наконец Миронченко выходит из будки и для надежно-
сти набрасывает на дверь щеколду.
«Зеленый» совсем близко... Слишком задержались, не
рассчитали. Хоть бы успеть...
Рысцой отбегают они от будки. Часовой заметил их, ка-
кое-то мгновение раздумывал, потом швырнул на землю си-
гарету, снял с плеча карабин, бросился вдогонку:
— Halt! Halt!..
Его крик заглушил страшный взрыв. Задрожала земля,
покачнулось небо...
Мощная волна свалила с ног и Малия и Миронченко.
Взрывы раздавались еще и еще, но ни машинист, ни его
помощник их уже не слышали. Они потеряли сознание...
...Барон фон Шмидт был в глубоком трауре. Гитлер не
мог дальше скрывать поражение немецкой армии под Ста-
линградом, весь мир знал о том, что Паулюс сдался в
плен... И вот траур объявлен по всему рейху... Сколько раз
еще придется его объявлять? Дела на фронтах становились
все хуже и хуже.
Шмидт написал цисьмо домой. Получилось оно доволь-
но грустное. Правда, барон старался разбавить его оптими-
стическими нотками, но патетические восклицания звучали
в письме как-то фальшиво и совсем неуместно.
Зазвонил телефон. Полтава... Управление полиции без-
опасности и СД... Да, да... Кто-то хриплым от волнения го-
лосом сообщал, что двое лубенских машинистов совершили
аварию. Два эшелона, один из рейха, специальный... Горю-
чее для авиации и танков...
Снова депо! Барон рвет письмо, одевается. На дворе тем-
ная холодная ночь. Поздно — нигде ни огонька, никаких
признаков жизни. Город притаился, ждет чего-то. Но чего?
У барона хватает мужества признаться самому себе: город
ожидает скорой гибели его, барона фон Шмидта. Смерть
подстерегает его на каждом шагу. Там, за забором, там, в
переулке... А кто даст гарантию, что в машину, в его лич-
ную машину не подбросили только что заведенную мину?..
Сонный шофер щурится от яркого света фонарика, кото-
167
рым освещает барон машину, осматривая ее. Наконец он
садится.
— Выключайте фары! — приказывает он шоферу.
Тот удивленно глядит на барона и выключает свет.
Еще вчера барон и его подчиненный Пауль Вольф, уби-
тые горем и печально притихшие, сидели как равные и оба
молчали. Сегодня же все изменилось. Вольф полагал, что
уже все покончено с этой позорной для него историей и, ка-
жется, о диверсантах никто больше не помнит, и вдруг...
— Вы болван! — кричит на следователя разгневанный
барон.— Вас водили за нос, вас обманывали эти молокосо-
сы. Вы не смогли узнать от них ни одной фамилии! А пока
вы нянчились с ними, коммунисты, которые вовремя не
были арестованы, нанесли еще один удар... Так стараетесь
вы для фюрера?!
Пауль Вольф ничего не понял. Он хотел спросить у на-
чальника, что произошло, но тот не давал даже рта рас-
крыть.
— Вы русская свинья! — бесился барон.— Вы парши-
вая свинья!..
Наконец вулкан стал затихать.
— Боже мой! — шептал барон, хватаясь за голову.—
Надо же было так промахнуться! Под самым носом дивер-
санты вьют осиное гнездо, а они ничего не видят, ничего не
слышат... Вы, может, с ума сошли? Вы, вы...— Барон за-
дохнулся и умолк.
Через минуту он сказал следователю:
— Как только приведут двух машинистов, тут же допро-
сите... Последний шанс...
...Последний шанс... Да, да, последний. Он воспользуется
им. Пускай кричит, пускай безумствует барон фон Шмидт,
Вольф остается верен себе: вырвать тайну у человека мож-
но только одним способом — хитростью, а не криком и пыт-
ками. От пыток человек тупеет, он становится безразличным
ко всему, у него исчезает надежда. Нет, не так! Не так,
господин барон! В душу к человеку еще никто не залезал
грубостью и пытками.
Когда в кабинет ввели Бориса, Анатолия и Ивана, Пауль
Вольф долго и внимательно осматривал всех троих. Кажет-
ся, у них даже синяки за последние дни прошли, стали за-
живать раны... Какая цепкая штука — жизнь! Вот что зна-
168
чит молодой организм. Прошло только три или четыре дня,
и пожалуйста...
— Последний шанс,— автоматически произнес следо-
ватель.— Это ваш последний шанс, ребята,— поправился
он.— Я уже не в силах бороться за вашу жизнь, я один,
и на помощь мне никто не пришел, кроме ваших матерей.
А что матери? Что они, несчастные, могут? Ломать руки,
стоять на коленях, умолять? К сожалению, в наше время
это не помогает. Вся беда в том, что вы не хотите помочь
сами себе. Да, именно сами. Вы не захотели назвать своих
руководителей, а значит, не захотели спасти собственную
жизнь. Пришлось нам самим взяться за дело...
Вольф перевел дыхание. У него пересохло во рту. Не-
ужели он волнуется?..
— Так вот...— Он знал, что перед сенсационным сооб-
щением надо делать паузы.— Так вот, мы сами взялись за
дело и нашли кое-кого из ваших наставников. Они здесь,
за дверью. Вы их сможете увидеть, если пожелаете. Мы
знаем, кто вами руководил, они уже арестованы. И имейте
в виду, они сами сознались, что наставляли вас совершать
диверсии. Теперь спокойно взвесьте: вы имеете еще один
шанс, последний. То есть последнюю возможность спасти
свою жизнь. Подчеркиваю — жизнь. Если вы их назовете,
не только тех, которые сидят сейчас в камере, тех, собствен-
но, мы сами знаем, но и тех, кто еще на свободе, тогда...
Тогда у меня будут основания обратиться к высшему на-
чальству и похлопотать за вас. Чтобы обратиться к началь-
ству с такой просьбой, надо иметь достаточные основания.
Такими основаниями могут быть только ваши честные по-
казания. Ну?..
Ребята молча стояли, смотрели куда-то вдаль, в пото-
лок...
— Кто будет говорить? Ну кто хотя бы скажет то, что
нам уже известно?
Борис шевельнулся, переступив с ноги на ногу.
— Вы же знаете, что у нас не было руководителей. По-
этому их не может быть здесь, в камере. Это ложь!
Вольф был доведен до белого каления, он едва нашел в
себе силы, чтобы сдержаться.
— Хорошо, это ты так думаешь. А как думает Бу-
ценко?
— Ложь,— ответил Анатолий.
169
— А ты? —*• йоказал следователь пальцем на Ивана.
— Ничего не знаю,— сказал Иван.
Вольф забарабанил пальцами по крышке стола. Долго
смотрел в окно и вдруг встрепенулся, глянул еще раз на
ребят и произнес:
— Ну, голубчики... Чтоб потом вы не жалели и не куса-
ли локти... Сейчас сюда придут ваши руководители...
Он нажал на сигнальную кнопку, и через несколько ми-
нут в кабинет ввели искалеченных, окровавленных, изму-
ченных Малия и Миронченко. Они едва стояли на ногах,
их поддерживали два конвоира.
Ребята остолбенели. Действительно, следователь не
врал... За что взяли машинистов? Неужели кто-то подслу-
шал их давний разговор и донес?.. Возможно... Но они по-
думают... конечно, подумают, что мы их выдали. Дескать,
мучили, били, вот и не выдержали, выдали тех, кто научил,
как совершать диверсии...
— Ну что, узнаете своих учителей? — победно спросил
Вольф.— Буценко, узнаешь?
— У нас не было учителей,— спокойно ответил Анато-
лий.— Вы же знаете, как все произошло... Захотели по-
кататься, случайно дернули за рычаг... А паровоз как рва-
нул! Едва успели соскочить...
— Достаточно! — закричал Вольф.— Я уже слышал!
Я хочу знать, кто еще, кроме этих коммунистов, были ваши
наставники. Сацкий! Тебя спрашиваю!
— У нас никого не было.
— Гайдай?
Борис молча покачал головой.
Вольф махнул рукой. Машинистов увели.
Так...— сказал следователь, резко поднявшись из
кресла. Его единственный глаз налился кровью, чуть не вы-
лезал из орбиты.— Так... Ну что ж, не скрою от вас, я все
делал, чтобы помочь, чтобы спасти вас, дураков. Но... по-
дыхайте! Черт с вами! Взять их!
Конвоиры схватили ребят за шиворот, стали выталки-
вать из кабинета.
Но Вольф вдруг остановил их:
— 'Ein Moment... 1
Он подошел к Борису, впился своим красным глазом.
1 Минуточку (нем.).
170

— Вот ты... Послушай, что сейчас будет. Тебе перебьют
одну руку, потом другую... И тебе,— глянул на Ивана.—
Тебе тоже,— кивнул Анатолию.— Понимаете, что вы наде-
лали? Пеняйте на себя, я здесь ни при чем... Ну как? Мо-
жет, все-таки признаетесь?..
Ребята молчали. Вольф заметил, что в глазах юношей
горел огонь презрения и ненависти. Терпение у него лопну-
ло, он крикнул конвоирам:
— Zur Folterkammer!..1
В камеру конвоиры принесли их на носилках.
Руки у юношей болтались, как плети...
Сбросили с носилок и ушли, замкнув камеру.
В углу на соломе сидели Нестор Малий и Петр Мирон-
ченко. Они сначала не узнали ребят, но, когда присмотре-
лись, кровь застыла у них в жилах.
— Что сделали они с ними!..— воскликнул Миронченко.
Он побрел в угол, где стояло ведро с водой, принялся
обливать потерявших сознание юношей. Малий наклонил-
ся над бледным, почти бездыханным Борисом, положил ему
на лоб мокрую тряпку.
Юноша застонал.
— Боря, Боря,— произнес Малий.— Ты слышишь?
— Воды,— едва слышно простонал он.
Губы у него запеклись, зубы крепко сжаты, не развести
их!.. Но Малий все-таки влил ему в рот немного воды, смо-
чил тряпку еще раз — она уже стала горячей — и снова
положил на лоб...
Так они, сами избитые и обессиленные, ухаживали за
юношами, пока к тем не вернулось сознание.
В камере стояли сумерки.
— Горючими слезами, страшными муками отольются
фашистам причиненные нашей земле страдания!..— сказал
Малий, и голос его дрожал.
Миронченко спросил у Анатолия:
— Чего добивались они, когда вас так мучили?
— Это тот, Циклоп... Все допытывался, кто руководит
подпольщиками... Хоть умри, а признайся.
— Что же вы ему сказали?
— Ничего...
На рассвете звякнули, зазвенели ключи возле дверей.
2	В застенок! (нем.)
172
Резкий, слепящий луч фонарика заметался по камере.
В дверях появился офицер полиции.
— Буценко!
Анатолий поднялся.
— Сацкий!
Иван встал рядом с Анатолием.
— Гайдай!
Борис лежал неподвижно.
— Гайдай!! — повторяет офицер.
Анатолий и Иван помогли ему подняться.
— Малий!
Дядя Нестор закряхтел от боли, но поднялся, подошел
к ребятам.
— Миронченко!
И он подошел.
— Всем выходить!
Холодными искрами обжигает лицо снежный ветер. Пря-
мо у входа стоит крытая грузовая машина с распахнутыми
настежь дверцами. Вокруг нее — около десяти гитлеровцев-
конвоиров. Все с фонарями, с автоматами и собаками.
Резко хлопнули дверцы кузова, машина стремительно
взяла разгон. Вот она уже подпрыгивает на булыжной мо-
стовой окраинной улицы, потом трясется по проселочной
дороге.
— Последний наш путь,— говорит Малий.— Умрем до-
стойно, как и подобает людям. Чтоб ни жалоб, ни вздохов
не слышали от нас палачи.
Молча сидели они, тесно прижавшись друг к другу...
Их расстреляли утром далеко за городом, в Круглицком
лесу.
Через несколько дней в газете, которую издавали окку-
панты в Лубнах, появилось краткое сообщение начальника
полиции и войск СД округа Киева. Чтобы запугать непокор-
ных лубенцев, в сообщении указывалось о расстреле пяти
человек, которые вывели из строя транспортную связь и
тем самым причинили вред немецким войскам. О том, что
именно они совершили, в сообщении умалчивалось. Не ска-
зано там и того, что среди пяти расстрелянных трое были
юноши.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Впервые о диверсии в Лубенском депо я услышал зимой
тысяча девятьсот сорок третьего года, вскоре после того, как
она произошла. Припоминаю, нас, еще находившихся на
оккупированной фашистами территории, воодушевил, под-
бодрил подвиг наших земляков — юных мстителей. И кое-
кто, следуя их примеру, нанес немалый вред оккупантам...
Какова судьба отважных героев, удалось ли им избежать
фашистской расправы, мы тогда еще не знали, но верили,
что такие смельчаки не дадутся в руки гитлеровцам...
Несколько лет назад мне довелось побывать в Лубнах.
Помня эту историю, спросил я о ней у пожилого железнодо-
рожника-лубенца. Он, оказывается, хорошо знал Анатолия
Буценко, Бориса Гайдая и Ивана Сацкого, знал о диверсии,
так как в то время вынужден был работать в депо. Железно-
дорожник рассказал, какой ущерб нанесли юные герои фа-
шистам. Только из-за того, что поворотный круг вышел из
строя, депо бездействовало полтора месяца. Двенадцать от-
ремонтированных паровозов было замкнуто в нем повреж-
денным поворотным кругом. И те паровозы, которые нужда-
лись в ремонте (а тогда паровозы часто требовали ремон-
та — наши железнодорожники знали, как выводить их из
строя), тоже нельзя было загнать туда. И это как раз в то
время, когда захватчики терпели на фронте одно поражение
за другим, когда им крайне необходимо было по железной
дороге перебрасывать подкрепление своим потрепанным
войскам... Расследовать причину диверсии в депо приезжал
даже какой-то важный гитлеровский генерал. В беседе с ко-
мендантом депо генерал как будто сказал, что лучше было
бы потерять полк, чем допустить такую диверсию. Депо
снова вошло в строй лишь тогда, когда пригнали из Берлина
специальную платформу с мощным подъемным краном, ко-
торый и вытянул паровоз из поворотного круга.
От железнодорожника я узнал, что Анатолия, Бориса и
Ивана нет в живых — предатель Курыш их выдал, и геста-
по, подвергнув юношей жестоким издевательствам, рас-
стреляло их.
На этот раз история трех юношей-лубенцев захватила
меня как писателя. Я начал глубже изучать ее, исследовать.
Беседовал с матерями Анатолия Буценко, Бориса Гайдая,
Ивана Сацкого, с их друзьями и знакомыми. Ходил в депо,
174
ходил по живописным улицам Лубен, Нижнего Булатца...
Все слышанное и виденное впоследствии легло на бумагу.
И еще прибавилось к нему выстраданное и пережитое за
годы оккупации...
...В зеленом парке, расположенном в центре Лубен, в
честь юных героев — Анатолия Буценко, Бориса Гайдая и
Ивана Сацкого ныне сооружен памятник. Шумят зеленые
листья кленов, ясеней, пламенеют вокруг цветы, светит в
небе горячее солнце. А под небом, теперь мирным и чистым,
под жарким солнцем стоят три парня, три сына Украины,
которые в суровый для Отчизны час своим подвигом еще
раз показали всему миру мощь и свободолюбие советского
народа.
Наверное, нет ничего трагичнее, чем смерть в пятна-
дцать — семнадцать лет. Такая смерть неестественна: она
против здравого человеческого разума, она против челове-
ческой совести. Но бывают в жизни народа моменты, когда
и такая смерть, внезапная и вызывающая сожаление,
смерть на пороге жизни, приобретает поистине символиче-
ский смысл, как проявление величия души народа, как сви-
детельство его бессмертия и правоты. Если на борьбу с пора-
ботителями поднимаются даже дети, такой народ врагу не
победить!
Когда горел Берлин, когда от советских бомб и снарядов
дрожало мрачное здание имперской рейхс-канцелярии, ког-
да черный Гитлер брал в руки яд, чтоб покончить с собой,
советский народ знал, что в этой гибели фашизма — спра-
ведливое возмездие за все, что выстрадала наша земля и
наше сердце. Возмездие и за три юные жизни, сгоревшие
в пламени самой крупной кровопролитной битвы добра со
злом.
Они не дожили до нашей трудной, но славной победы,
они не услышали радостного салюта в честь ратного под-
вига, но они были вместе с нами в час солдатского триумфа.
Такова уж природа героя: если он отдал свою жизнь за
народ, то он никогда не умрет в памяти народной. Совершив
великий подвиг, Анатолий Буценко, Борис Гайдай и Иван
Сацкий стали в один ряд с бессмертной Зоей Космодемьян-
ской, Александром Матросовым, Олегом Кошевым...
Для среднего и старшего возраста
Борис Афанасьевич Комар
ПОВОРОТНЫЙ КРУГ
Повесть
Ответственный редактор
М. Ф. Мусиенко
Художественный редактор
В. А. Дехтерев
Технический редактор
Е. М. Захарова
Корректоры
Е. Б. Кайрукштис и Е. И. Щербакова
Сдано в набор 18/IX 1975 г. Подписано к печати
29/XII 1975 г. Формат 60X841/ie. Бум. типогр. 1.
Печ. л. 11. Усл. печ. л. 10,23. Уч.-изд. л. 9,92,
Тираж 100 000 экз. Заказ № 1640. Цена 45 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени из-
дательство «Детская литература». Москва,
Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового
Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1
Росглавполиграфпрома Государственного комите-
та Совета Министров РСФСР по делам изда-
тельств, полиграфии и книжной торговли. Моск-
ва, Сущевский вал, 49.
Комар Б. А.
К63 Поворотный круг. Повесть. Пер. с укр. В. Бе-
ловой. Рис. В. Горячева. М., «Дет. лит.», 1976.
175 с. с ил.
Повесть посвящена трем юным героям из г. Лубны на Полтав-
щине— Анатолию Буценко, Борису Гайдаю и Ивану Сацкому, совер-
шившим подвиг в тылу фашистских захватчиков.
С(Укр)2
OCR: Угленко Александр