/
Author: Эджворт Мария
Tags: литературные памятники литературоведение академия наук ссср ирландия середины xviii века
Year: 1972
Text
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
.Литературные Памятники
Maria Edge worth
»
CASTLE RACKRENT
THE ABSENTEE
Мария Эджворт
♦
ЗАМОК РЭКРЕНТ
ВДАЛИ ОТЕЧЕСТВА
ИЗДАНИЕ ПОДГОТОВИЛИ:
И. М. БЕРНШТЕЙН, Н. И. Д ЕМУ РОВ А,
А. А. ЕЛИСТРАТОВА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
МОСКВА
1972
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ
СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
М. /7. Алексеев, Н. И. Балашов, Д. Д. Благой, И. С. Брагинский,
А. Л. Гришунин, Б. Ф. Егоров, А. А. Елистратова, Д. С. Лигачев (председатель),
А. Д. Михайлов, Д. В, Ознобишин (ученый секретарь), Ф. А. Петровский,
Б. И. Пу pu шее, А. М. Самсонов, С. Д. Сказкин, С. Л. Утченко, Г. В. Церетели
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР
А. А. ЕЛИСТРАТОВА
7-3-4
ЗГП73
Мария Эджворт
Рисунок работы Джозефа Слейтера
ЗАМОК РЭКРЕНТ
ПРЕДИСЛОВИЕ *
п редпочтение, отдаваемое публикой
анекдоту, давно уже высмеивается и осуждается критиками, которые
претендуют на высшую мудрость; но если рассмотреть его в должном
свете, предпочтение это служит несомненным доказательством
разумности и глубокой философичности нашего времени.
Сколь немногие из всех тех, кто изучает — или, по меньшей мере,
читает — историю, извлекают из сих трудов хоть какую-то пользу!
Герои истории так приодеты изысканным воображением самозванного
историка, изъясняются такой размеренной прозой, действуют из таких
божественно высоких или дьявольски низких побуждений, что мало у кого
найдется достаточно вкуса, испорченности или героизма, чтоб испытывать
участие к их судьбе. К тому же даже в самых достоверных древних и
новых историях слишком много неопределенного; и та любовь к истине,
которая от рождения присуща некоторым умам, неизменно рождает в них
любовь к потайным мемуарам и анекдотам частной жизни. Чувства и
характеры людей невозможно с безусловной точностью оценить по их
поступкам и поведению на публике; подлинные их характеры можно всего
скорее надеяться узнать из их небрежной беседы и отрывочных фраз.
Жизнеописание человека, великого или малого, сделанное им самим,
семейные и дружеские письма, дневник любого из нас, опубликованный
посмертно нашими друзьями или врагами, становятся, по всеобщему
признанию, важными литературными документами. Наше горячее желание
собирать самые мелкие факты, относящиеся к частной жизни — не только
людей великих и добродетельных, но даже и незначительных и пороч-
* Готовя роман к печати Мария Эджворт, желая лучше ознакомить английского
читателя с бытом и историей Ирландии середины XVIII века, снабдила его не только
подстрочными примечаниями, но и «Глоссарием», помещенным в конце текста
«Замка Рэкрент». В связи с этим пришлось ввести следующую систему сносок:
*—'Для иноязычных текстов, как обычно; 1*—■ для подстрочных замечаний самой
Марии Эджворт; 1—для примечаний составителя, помещенных в конце книги;
а—для примечаний «Глоссария», составленного Марией Эджворт.
6
Предисловие
ных, — несомненно оправдывается тем, что, только сравнивая истинное их
счастье или несчастье в уединении частной жизни, мы можем по
справедливости оценить подлинную награду добродетели и наказание порока.
Все моралисты утверждают, что великие мира сего вовсе не так удачливы,
как кажется, что такие внешние обстоятельства, как богатство или титул,
не составляют еще счастья человека; однако историк не часто может,
не теряя достоинства, прервать свое повествование, чтобы
проиллюстрировать эту истину; а потому нам остается лишь надеяться на биографа.
Понаблюдав, как великолепные герои играют свои роли на высоких
всемирных подмостках во всем блеске декораций и театрального освещения,
мы настоятельно просим, чтобы нас пустили за кулисы, где мы могли бы
разглядеть актеров и актрис поближе.
Некоторым может показаться, что достоинства биографии зависят от
вкуса и суждений биографа; на самом же деле они находятся в обратной
зависимости от его умственных способностей и литературных талантов.
Простой безыскусственный рассказ предпочтительней любого пышно
разукрашенного повествования. Естественно предположить, что у
человека есть желание нас обмануть, коль скоро мы видим, что у него есть
к тому способности; и те, кто привык к литературным поделкам, знают,
сколь многим нередко жертвуют ради плавности периода или четкости
антитезы.
Бесспорно, что невежды, так же как и люди ученые, наделены
предрассудками; но ошибки вульгарные мы видим и презираем и никогда не
склонимся перед авторитетом того, у кого нет громкого имени,
извиняющего его несообразности. Приверженность биографа к недостаткам
своего героя — в той мере, в какой она очевидна и бьет в глаза, — перестает
быть опасной; но скрытая под личиной беспристрастия, коей столь искусно
пользуются люди незаурядных способностей, она колеблет наши
суждения, а подчас и нашу нравственность. Если бы ее светлость герцогиня
Ньюкасл 1 взяла на себя труд создать жизнеописание Дикаря, а не
восторженный панегирик своему супругу, нам не грозила бы опасность
принять неблагодарного бездельника и распутника за человека
одаренного и высоконравственного. Таланты биографа нередко пагубны для
читателя. Вследствие этого публика благоразумно одобряет тех, кто, не
обладая ни проницательностью, чтобы судить о различных характерах,
ни изысканностью стиля, чтобы разнообразить монотонность
повествования, ни широтой ума, чтобы вывести какие-либо заключения из
изложенных фактов, сыплет анекдотами и воспроизводит разговоры с
утомительным многословием сплетника из маленького городка.
Автор нижеследующих «Мемуаров» имеет поэтому все основания
рассчитывать на признательность и внимание публики; это старый невежда-
дворецкий, чья приверженность семейству, в котором он родился и вырос,
должна быть очевидна читателю. Он передает историю семейства Рэкрент
тем языком, на котором говорят в его краях, и ни минуты не сомневается
в том, что дела сэра Патрика, сэра Мэртага и сэра Конди так же зани-
Предисловие
7
мают весь свет, как и его самого. Те, кому известны нравы
определенного класса ирландского дворянства в недавнем прошлом, вряд ли
нуждаются в подтверждении истинности того, что рассказывает честный Тэди;
тем же, кто совершенно с Ирландией не знаком, нижеследующие
«Мемуары» покажутся во многом непонятными или, возможно, совершенно
невероятными. Для неосведомленного английского читателя издатель
присовокупил к тексту некоторые примечания; он размышлял также о том,
не перевести ли рассказ Тэди на обычный английский язык, но словечки,
которыми Тэди уснащает свою речь, переводу не поддаются; к тому же
подлинность его слов, если не сохранить характерную его манеру, могла бы
вызвать сомнение. Несколько лет тому назад он поведал издателю
историю семейства Рэкрент; убедить его записать свой рассказ стоило
известного труда; однако его чувства,относительно — как он выразился — «чести
семейства», — восторжествовали над привычной леностью, и с течением
времени он завершил свое повествование, которое ныне мы представляем
на суд публики.
Читатели заметят, как надеется издатель, что это «повесть времен
минувших»; что нравы, описанные на этих страницах, отличны от
нынешних; что род Рэкрентов давно уже кончил свое существование в
Ирландии, и пьяница сэр Патрик, сутяга сэр Мэртаг, дуэлянт сэр Кит и
бездельник сэр Конди являют собой характеры, которые в Ирландии ныне
встретишь не чаще, чем сквайра Уэстерна2 или пастора Труллибера3
в Англии. Бывает время, когда людям легко снести насмешки над былой
своей глупостью и несообразностью, ибо они успели обзавестись новыми
привычками и новым сознанием. Нации, так же как отдельные личности,
постепенно теряют привязанность к собственной самобытности, и
нынешнее поколение скорее забавляет, чем оскорбляет, насмешка над их
предками.
Возможно, что вскоре мы сможем подтвердить истинность этих
наблюдений на сотне примеров.
Когда Ирландия потеряет свою самобытность вследствие союза с
Великобританией4, она с добродушной улыбкой оглянется на сэров Китов
и сэров Конди своего прошлого.
ЗАМОК РЭКРЕНТ5
Начато утром в понедельник а
Приняв на себя из дружбы добровольный труд опубликовать «Мемуар
о семействе Рэкрент», на землях которого я сам и все мои родные
живем.— хвала тебе, господи! — без всякой ренты с незапамятных времен,
почту за долг сказать поначалу несколько слов о себе самом. Имя мое
Тэди Квэрк, хотя в семействе Рэкрент меня всегда называли не иначе,
как «честный Тэди»; позже, во времена покойного сэра Мэртага,
помнится, величали меня «старым Тэди», а теперь уж дошло и до «бедного
Тэди» — потому как зиму и лето ношу я теплый балахон до самого полу,
и очень мне это удобно; руки я в рукава никогда не вдеваю, так что они
почитай что новехоньки, хоть на Всех Святых6 будет уже семь годков,
как я им владею, а держится он на одной пуговице под самой шеей, будто
плащ1*. Посмотришь на меня — и ни за что не скажешь, что «бедный
1* Плащ (иначе: мантия), поминаемый Тэди, происхождения весьма древнего.
Спенсер 7 в своем «Взгляде на положение Ирландии» доказывает, что плащ не ведет
свою историю от скифов, как полагали многие, но что «у большинства народов
в древнем мире были плащи; были они и у иудеев, в чем можно убедиться, прочитав
про милоть Илии8 и проч.; были они и у халдеев, в чем убеждает нас Диодор 9,
и у египтян, в чем убеждает нас Геродот10 или описание Береники п в греческом
комментарии к Каллимаху12; были они известны в древности и грекам, что явствует
из описания плаща Венеры, усыпанного звездами, хотя позже форма их изменилась
и они стали называться Pallai; в этом виде они известны частично и в Ирландии.
Древние римляне и латиняне также их знали, о чем можно прочесть у Вергилия 13,
который был большим знатоком, — Эвандр 14, пригласив Энея к себе на пир, принимал
и угощал его, усадив на землю, покрытую плащами, на которых они и возлежали, —
Вергилий даже употребляет здесь само слово mantilia (мантия или плащ) — Humi
mantilia sternunt *, из чего следует, что плащи были хорошо известны почти всем
народам, а не одним только скифам.
Спенсер знал достоинства упомянутого плаща, могущего служить как одеждой,
так и постелью, и даже домом. «Iren.** Ибо удобства не уравновешивают неудобств;
поскольку проистекающие при сем затруднения куда многочисленнее: ведь
преступнику он — что дом родной, мятежнику — что мягкая постель, а вору — теплая одежда.
Первое: преступник, будучи изгнан за многие свои злодейства и преступления из
* Расстилают на земле плащи (лаг.).
** Ирландцы (лаг.).
JO
Замок Рэкрент
Тэди» — отец стряпчего Квэрка; он-то настоящий господин, на бедного
Тэди и не смотрит, у него в год доходу полторы тысячи фунтов., а то и
побольше, и все с собственных земель, вот он и презирает честного Тэди;
но я к его делам никакого касания не имею, как жил я, так и умру,
честью и правдой служа семейству. Семейство Рэкрент, с гордостью могу
сказать,—одно из самых древних в королевстве. Всем известно, что
раньше-то они назывались не Рэкрент, а О'Шоглин и состояли в родстве
с ирландскими королями 15, — но то было еще до меня. Дед мой был
кучером старого сэра Патрика О'Шоглина, и, помню, я мальчишкой
слышал его рассказы о том, что замок Рэкрент перешел со всеми своими
землями к сэру Патрику: сэр Улюлю Рэкрент доводился ему двоюродным
братом, владел прекрасным именьем, только вот без единой дороги — он
всегда говорил: телега куда нужно проедет — и ладно. Бедняга! Оттого
он и умер, да еще и доброго коня потерял, и все в один день, в одну
охоту! Мне-то надо бы тот день благословлять, потому как поместье
перешло прямо к семейству, с одним, правда, условием — на которое сэр
Патрик О'Шоглин, как говорят, поначалу никак не соглашался, но потом,
видя, чем тут пахнет, передумал, — а именно: должен он был актом
парламента принять и носить имя и герб Рэкрент.
Да, вот он тогда и показал всему свету, что он за человек, сэр
Патрик. Вступив во владение, задал он такой пир, какого здесь отродясь не
видывали; к вечеру на ногах не стоял никто, кроме самого сэра Патрика,
который мог перепить хоть кого в Ирландии, не говоря уж о трех
королевствах! 16 Дом у него круглый год был полон гостей, прямо
битком набит, а порой и того больше; многие господа, лишь бы не
пропустить приглашения в замок Рэкрент, — и притом не кто-нибудь, а
первейшие в стране землевладельцы, такие, как О'Нийлы из Балинагротти
или, возьмем, Маниголы с Джульеттиной горки или, скажем, О'Шэн-
ноны из Нового Туллихога, — частенько, когда в доме, хоть убей, не
было свободного уголка, предпочитали долгие зимние ночи отсыпаться
в курятнике, который сэр Патрик нарочно в этих видах приспособил
для удобства своих друзей и вообще любого, если кто вздумает его вдруг
почтить своим визитом. И так оно шло и шло. Вся округа восхваляла его
до небес. Долгая ему лета! Мне и по сей час уж как приятно смотреть
на его портрет — вот он прямо передо мной: представительный, должно,
был джентльмен, хоть я его никогда и в глаза не видал, — шея немного
городов и домов добрых людей, блуждая по пустошам, вдали от закона, превращает
плащ свой в свой кров и прячется под ним от гнева небес, от суровости земли и от
взора людей. Дождь пойдет — он ему навес, ветер подует—он ему палатка; а ударит
мороз — он ему хижина. Летом можно носить его нараспашку, зимой запахнуться
поплотнее: во все времена он ему полезен, никогда ни в тягость, ни в обузу. Подобно
тому и мятежнику он служит, ибо в той войне, которую он ведет (если заслуживает
юна такого названия), когда бежит он от врага своего и прячется в дремучих лесах
(тут должно бы стоять «в темных трясинах») или таится на большой дороге,
поджидая своего часа, он ему и ложе, да и все, почитай его хозяйство».
Замок Рэкрент
11
.коротковата, а на носу такой прыщ, что только диву даешься: на
портрете он до сих пор выделяется, хоть и нарисован в юности, но, говорят,
до крайности схож. Говорят также, что это он придумал гнать виски из
малины — что ж, так оно, верно, и было: во всяком случае никто против
того не спорит, да и к тому же на чердаке в замке Рэкрент до сего дня
лежит разбитая пуншевая чаша с надписью на сей счет — удивительная
вещь! За несколько дней до смерти очень он веселился, — был как раз
день рождения его чести, — позвал он моего деда, благослови его,
господи! — чтоб тот выпил за здоровье гостей, и себе наполнил бокал до
краев, но ко рту донести не смог, больно рука дрожала; и сам же над
собой пошутил:
— Что, — говорит, — сказал бы мой бедный батюшка, если б
выглянул вдруг из могилы, да увидел меня? Помню, был я совсем
мальчишкой, когда он в первый раз налил мне как-то после обеда стакан кларета,
да еще похвалил меня, что я поднес его ко рту твердой рукой, не пролив
ни капли. Вот моя благодарность — выпьем за него этот бокал!
И затянул свою любимую песню, которой обучил его отец. В
последний раз, бедняга, пел он ее в тот вечер, так громко и с таким жаром,
а гости подхватили припев:
Кто на ночь ни капельки в рот не берет,
Зачахнет, пожухнет, до срока помрет.
А кто перед сном принимает по малой,
Тот славно живет и умрет славным малым *.
В ту же ночь он и преставился — только все поднялись, чтобы
выпить за его здоровье — и трижды прокричать «ура!» в его честь, как
он вдруг упал: удар с ним приключился или еще что, только его тут же
и унесли; а гости прображничали до рассвета и очень удивились, когда
справились о его здоровье и узнали, что с бедным сэром Патриком все
кончено. Не было во всей стране джентльмена, которого так бы любили
при жизни и так оплакивали после смерти равно и бедные и богатые. А
похорон таких во всем графстве ни раньше, ни после не видывали!
Собрались все господа из трех графств: со всех сторон, куда ни глянь,
теснился народ; женщин, мой прадед рассказывал, набежало
видимо-невидимо, и все, как одна, в красных плащах, прямо словно войска в поле 17.
А какой стоял вой ь — во всем графстве слышно было. Счастлив был тот,
кому хоть краешком глаза удалось взглянуть на погребальные
дроги. Но кто бы мог подумать — все шло чин-чином — как вдруг
похоронную процессию остановили и на тело наложили арест за долги, и
не где-нибудь, а на собственных же землях. В толпе кликнули клич, чтобы
отбить тело; только наследник, шедший за гробом, не согласился,
опасаясь последствий, — ведь эти негодяи, что пришли за телом, прикрыва-
* Пер. Ю. М. Полякова.
12
Замок Рэкрент
лись именем закона. Что ж, против закона, конечно, не пойдешь, но
только кредиторам с того была невелика прибыль. Во-первых, вся округа
их проклинала; а к тому же сэр Мэртаг Рэкрент, наследник, ввиду
оскорбления тела покойного, сказал, что не заплатит ни шиллинга, и все
виднейшие землевладельцы и прочие господа, с которыми он был знаком,
его поддержали. Сэр Мэртаг всюду клялся, что первым делом хотел
заплатить отцовы долги чести, но только, раз на него напустили закон,
о чести, конечно, не может быть и речи. Правда, шел слушок (да только
верили ему одни враги семейства), будто арест тела был подстроен
нарочно, чтобы отделаться от долгов, которые по совести должен он был
заплатить.
Все это история давняя, сейчас уж и не скажешь, как там все было
на самом деле; одно только ясно — новый господин совсем не походил
на старого. Погреба после смерти сэра Патрика ни разу не пополнялись:
ни тебе открытого дома, ничего, как водилось: даже арендаторов
отсылали домой, не поднеся им законного стаканчика вискис. Стыдно мне
было, и не знал я, как поддержать честь семейства: волей-неволей решил
я всю вину свалить на миледи; все равно — я ее не любил, да и другие
тоже. Она была из семейства Скрягг и к тому же вдова; странный это
был брак для сэра Мэртага; все вокруг считали, что он себя уронил,
ну а я помалкивал — я-то знал, в чем там дело. Сэр Мэртаг был
большой законник, он метил на именье Скряггов, а оно было немалое; да
только просчитался, — она, правда, имела свою долю в наследстве, но
ему-то прибыль вышла невелика, потому как она его пережила на
долгие годы. Впрочем, откуда ему это было знать, когда он на ней
женился? Нужно признать — она ему была превосходной женой, до того
домовитая, до того распорядительная, и все-то примечала. Правда,
я всегда подозревал, что в жилах у нее течет шотландская кровь 18; я бы
ради семейства на что угодно закрыл глаза, но только не на это. Она
всегда вместе со слугами строго блюла Великий Пост и все постные дни,
а о праздниках как-то забывала. В последний день Великого Поста одна
из горничных трижды падала в обморок, и чтобы душа у нее и вовсе не
распрощалась с телом, мы положили ей в рот кусочек ростбифа со стола
сэра Мэртага — уж он-то не постился, шалишь! К несчастью, миледи
как-то об этом узнала; на следующий день уж и приходскому
священнику все было известно. Пришлось бедной девушке, как только она встала
на ноги, принять на себя покаяние, а то не было ей ни отпущения грехов,
ни покою ни в доме, ни вне его. Правда, миледи по-своему тоже была
очень милосердной. Она завела у себя благотворительную школу для
детей бедняков, где их учили читать и писать, и все бесплатно, а они взамен
усердно для нее пряли — тоже бесплатно; от арендаторов миледи всегда
получала много шряжи, и в доме все до последней салфетки было соткано
из нее. Как только пряжа была готова, ее тотчас отдавали собственным
ткачам, а те ткали, и тоже задаром, потому как станки миледи получала
бесплатно от Полотняного Совета 19. Потом была рядом с нами белильня,
Замок Рэкрент
13
а ее арендатор ни в чем не смел отказать миледи, потому как сэр Мэртаг
вечно грозил ему судом за пользование его водой. Со всем тем прямо диву
даешься, до чего дешево все миледи вставало, и как она этим гордилась.
Стол тоже почти ничего ей не стоил: куры, индюки, гуси — арендаторы по
договору приносили их столькоd, что только ешь — успевай. Миледи за
всем следила неукоснительно и знала до последней кадушки с маслом, что
у кого на дворе есть. Им ее обычай был хорошо знаком, да и к тому же
они боялись, как бы с них не потребовали денег в срок или не потянули
в суд, — так что жили в страхе и смирении. Никому и в голову не
приходило явиться в замок Рэкрент без подарка, все равно какого — миледи
ничем не гнушалась. Яйца, масло, мед, мука, рыба, дичь, куропатки, сельдь,
соленая и свежая, — в хозяйстве все пригодится. Что до поросят, то и их
нам приносили в изобилии, и бэкон, и ветчину, все самое лучшее, а по
весне цыплят без счета. Правда, народ это был ненадежный, хлопот с ним
не оберешься, того и глядишь — все побросают и скроются неизвестно
куда. Сэр Мэртаг и миледи говаривали, что во всем виноват наш бывший
господин, сэр Патрик, — это он их избаловал, так что они по полгода
ничего не платили. Возможно, что и так; только сэр Мэртаг во всем
отличался от сэра Патрика: мало того, что они у него все, как один, стали
английскими арендаторами е, он все жал, и давил, и выколачивал, и
продавал с аукциона, и изымал, и требовал выкупа; немалый доход давали
ему потравы — уж чья-нибудь свинья или лошадь, а не то корова или
теленок, или и вовсе гусь забредут на его поле, и это ему было так выгодно,
что о починке заборов, сколько я ни заводил о том речь, он и слышать
не желал. Кое-что получал он от похоронных20, да и работали арендаторы
у него на земле исправное торф у него всегда был нарезан, картофель
посажен и выкопан, сено привезено — словом, все работы по поместью
выполнены, и притом совершенно задаром. А только потому, что в
арендных договорах все было строжайше оговорено, вплоть до огромного штрафа
за нарушение (уж кто-кто, а сэр Мэртаг знал, как его получить): от
каждого арендатора полагалось столько-то рабочих дней в год, да еще с
лошадью, и от каждого арендатора он эти дни получал. А если кто-нибудь
его прогневит, что ж, он выберет самый погожий денек, когда этот
бедолага собирал свой урожай или перекрывал соломой собственную хижину,
и пренепременно вызывет его к себе, да еще и с лошадью к тому же.
Этим-то способом сэр Мэртаг и научил их, как он сам говаривал, уважать
закон помещика и арендатора. Что ж до законов, то, думаю, не было
человека, живого или мертвого, который был бы им так предан, как сэр
Мэртаг. Однажды вел он разом шестнадцать процессов — в лучшем
расположении духа я его не видывал. Дороги, тропинки, болота, колодцы,
пруды, верши для ловли угрей, сады, деревья, десятины, бодяги, гравий,
песок, навоз, любая помеха, любой пустяк — все было хорошо, что только
давало повод начать судебное дело. Он, бывало, хвастался, что ведет тяжбы
на все буквы алфавита. Как я, бывало, дивился, глядя на сэра Мэр-
тага. — сидит в своем кабинете, а вокруг бумаг столько, что не повер-
14
Замок Рэкрент
нешься! Однажды набрался я храбрости, пожал плечами, да и говорю ему
в лицо: «Счастливая моя звезда, что я не родился джентльменом —
сколько у них всяких хлопот да невзгод...» А сэр Мэртаг ответил мне
старой пословицей: «Ученость лучше, чем дом и земли». Я и прикусил
язык. Из всех своих тяжб — а их общим счетом было сорок девять! —
он ни одной не проиграл (разве что каких-нибудь семнадцать8), а так
все выиграл вместе с издержками — простыми, двойными, а порой так
даже и тройными. Но только толку от этого было немного. По части
законов он был человек ученый и разбирался в них до тонкости: почему
так получалось, я вам не скажу, только все эти тяжбы стоили ему немалых
денег, так что в конце концов он продал часть фамильных земель,
приносивших ему несколько сот годового дохода. Но ведь он был по части
законов человек ученый, а я ничего не знаю, — знаю только, что
семейство я почитаю всей душой, а потому и огорчился, когда он послал меня
развесить объявления о продаже Тимолига, земли и всех угодий.
— Честный Тэди, — сказал он мне в утешение, — я лучше тебя знаюг
что делаю. А продаю я только ради того, чтобы получить недостающие
мне свободные деньги и с блеском кончить дело против этих Ньюджен-
тов из Каррикашоглина.
В успешном исходе дела против этих Ньюджентов из Каррикашог-
лина он не сомневался ни минуты, и если бы небесам угодно было нам
его сохранить, он, бы, конечно, его выиграл, — все так говорят. А это
для него значило бы еще, верных две тысячи в год. Но господь
рассудил иначе — что ж, верно, оно к лучшему. Ведь вот он взял, да и срыл
у нас волшебную горку 2*, хоть я его и отговаривал, — вот ему и не везло
потом. По части законов-то он был человек ученый, а в других делах
был немножко недоверчив. Я его предупреждал, что слышал крик феи
Банши3*, той самой Банши, которую мой дед услыхал под окном у сэра
Патрика за несколько дней до его смерти. Но сэр Мэртаг об этом и -не
задумался, равно как и о том, что кашляет кровью, — следствие простуды,
полученной, как я понимаю, во время хождений по судам, да еще он и
надорвал себе грудь, стараясь всех перекричать на одном из любимых
своих процессов. Говорить он умел, и голос у него был зычный, да
только последнюю свою речь он произнес не в суде. Он и миледи —
хоть кое в чем и соглашались друг с другом, и она была ему хорошей
2* Волшебные эти горки в Англии зовут муравейниками. В Ирландии простой
народ очень их почитает. Некий джентльмен, которому понадобилось при разбивке
лужайки перед домом срыть одну из этих горок, не мог заставить своих работников
приняться за это зловещее дело. Пришлось ему самому взять лой у одного из них.
Работники считали, что месть потревоженных обитателей горки обрушится на голову
того самонадеянного смертного, который первым потревожил их покой.
3* Банши — фея аристократического толка; она, как известно, появляется в виде
отвратительной старухи и заунывным голосом поет под окнами дворянских усадеб,
предупреждая семейство, что один из них скоро умрет. В прошлом столетии у
каждой знатной ирландской семьи была своя собственная Банши, исправно делавшая
свое дело, но в последнее время их визиты и песнопения прекратились.
Замок Рэкрент
15
женой и такой экономной хозяйкой, что лучше и не сыщешь, а он тоже
был муж, каких поискать, особенно чтоб следить за делами, да деньги
в дом приносить, все ж не знаю почему, но только между ним и миледи
частенько бывали ссоры да всякие раздоры. У миледи был свой кошелек,
да еще ей шло немало от золы ' и от сургуча * при подписании аренд, да
и на булавки ей полагалось; к тому же и от арендаторов она прини-
мала, если умели к ней подойти, чтобы замолвила за них словечко перед
сэром Мэртагом об отсрочке платежей или о продлении аренды. Против
золы и булавок он не возражал — правда, однажды, увидев ее в новом
платье, сшитом из денег за золу, ©н ей прямо при мне отрезал (что-чте,
а это он умел), что не следовало б ей посыпать себе голову пеплом, пока
муж ее еще не помер. А тут как раз у них- вышел спор об одной отсрочке,
и миледи уперлась и стояла на своем. Сэр Мэртаг взбесился к. Я был
недалеко, мне из-за двери все было слышно; мне бы набраться храбрости
да войти. Он так кричал, что вся кухня высыпала на лестницу!. Вдруг
он замолчал, и миледи тоже. Значит, что-то случилось, подумалось мне;
так оно и было: у сэра Мэртага от крика лопнула жила. Тут уж все
законники в мире не могли бы ему помочь. Миледи послали за пятью
врачами, но сэр Мэртаг все-таки умер и был похоронен. Она получила
изрядную долю по завещанию и тут же убралась восвояси, к великой
радости всех арендаторов. Пока ©на была членом семейства, я ни слова не
сказал ни за нее, ни против, но в день ее отъезда поднялся в три утра,
чтоб ее проводить.
— Прекрасное утро, честный Тэди, — сказала она. — Что ж, прощай!
И села в карету, слова не прибавив, ни худого, ни доброго, и даже тебе
ни полкроны; но я поклонился и глядел ей вслед, пока она благополучно
не скрылась из виду — все ради семейства.
Тут в доме поднялась суматоха. Я-то держался в стороне — хожу я
медленно и не выношу суматохи. Но в доме все подняли вверх дном —
готовились к приезду нового господина. Да, я забыл сказать, что у сэра
Мэртага детей не было, так что Рэкрент перешел к его младшему брату,
молодому щеголю-офицеру. Не успел я и глазом моргнуть, а он уж тут
как тут, приехал в кабриолете, или как там они называются, а с ним
еще один франт, и лошади, и слуги, и собаки, а помещать-то их и некуда,
потому как все перины, одеяла и белье, все-все, вплоть до последней тряпки
миледи отправила вперед себя в Дублин на телегах, — и на законном
основании, ибо за все было заплачено из собственных ее денег.
Так что в доме только и было, что голые стены, а мой новый
господин с той самой минуты, как выпрыгнул из кабриолета, думал, верно,
что все должно появиться само собой, ибо он ни во что не вдавался,
а просто приказывал, недолго думая, подать ему то и другое, словно
в трактире, — только мы-то были не фокусники. Я, правда, все равно
ни в чем участия не принимал. Я так привык к моему покойному
господину и госпоже, во мне все прямо перевернулось; и новые слуги в
лакейской были не по мне, мне и поговорить-то было не с кем, и если б не моя
/6
Замок Рэкрент
трубочка, я бы просто помер с тоски по сэру Мэртагу, истинно вам
говорю. Но как-то утром мой новый господин заметил меня, когда я
осматривал подковы у его коня в надежде услышать от него словечко. — А это
и есть старый Тэди? — спросил он, садясь в кабриолет.
С этого дня я его полюбил, ибо голос у него был точь-в-точь, как
у всего семейства. Вынул он одной рукой из жилетного кармана гинею
и бросил мне, а другой натянул поводья и поднял коня на дыбы. Ну и
молодец же он был, другого такого я в жизни не видывал, на сэра Мэр-
тага совсем не похож, хоть я-то при всем том видел семейное сходство. . .
Ах, как бы мы зажили, останься он с нами, благослови его господь!
Гинеями он так и сорил, деньги ни во что не ставил, да и не он один — его
камердинер, и грум, да и все его слуги и присные. Но кончился
охотничий сезон, и все ему у нас опостылело, он выписал одного знаменитого
архитектора, чтобы перестраивал дом, и другого, чтоб перепланировал
парк, посмотрел их проекты и сметы, назначил арендаторам день явиться
для расчетов, а потом вдруг взял и умчался в город — в то самое утро,
когда они начали собираться у нас во дворе. Со следующей почтой
пришло письмо — распоряжение от нового управляющего, что хозяин, мол,
отплыл в Англию и велит, прежде чем истечет вторая неделя, отправить
ему в Бат21 пятьсот фунтов на расходы. Дурная новость для бедных
арендаторов — какая уж тут перемена к лучшему! Сэр Кит Рэкрент, мой
молодой господин, все возложил на управляющего, и хоть духом он был
что твой принц и жил во славу своей страны заграницей, и я всегда этим,
очень гордился, только нам-то какой был с этого прок? Управляющий
был одним из тех посредников4*, что дерут с бедняков по три шкуры
и видеть не могут, если кто стоит перед ними в шапке. Арендаторам от
него житья не было; недели не проходило, чтоб он не требовал с них
денег — от сэра Кита письмо шло за письмом. Но я-то во всем винил
4* Посредники. В Ирландии существовал класс людей, называемых посредниками,
которые брали большие фермы от дворян-землевладельцев в длительную аренду и
небольшими участками передавали землю беднякам за непомерные деньги. Основной
землевладелец, как его называли, редко видел своих суб-арендаторов, но если он не
мог заставить своего посредника заплатить ему ренту в срок, то приезжал к себе
в именье и брал все подчистую, т. е. посылал своего домоправителя, пристава или
специального уводчика забрать скот, зерно, лен, корма или картофель, принадлежащие
суб-арендаторам, и продать их в уплату аренды. Порой случалось, что несчастные
арендаторы платили аренду дважды — один раз посреднику, а второй раз — основному
землевладельцу.
Характерными чертами посредника были подобострастие по отношению к
вышестоящим и тиранство по отношению к нижестоящим; бедняки ненавидели это племя.
Разговаривая с ними, однако, они употребляли самые уничижительные, и самые
покорные тон и позу — «Как будет угодно вашей чести» и «Как ваша честь прикажут»,—
эти выражения, они это знали, должно было повторять, словно заклинания, в начале
и конце каждой увертки, оправдания или просьбы, и они гораздо быстрее скидывали
шапки перед этими новыми людьми, чем перед теми, кого они называли добрыми
старыми семействами. Один остроумец-столяр как-то назвал этих посредников гости-
господа.
Замок Рэкрент
17
управляющего — скажите на милость, зачем сэру Киту столько денег?
Он ведь даже и женат не был. Так оно и шло. За аренду платите день
в день, а то и до срока; сколько в хозяйство ни вкладывай, никому
никаких скидок; никакого послабления даже тем, кто выстроил на ферме
новые службы. Срок еще и кончиться не успел, а ферму уже отдавали
тому, кто больше предложит, а старых арендаторов, которые в нее все
силы вложили, надеясь и веря, что помещик возобновит с ними
договор, — гнали вон. Теперь все сдавалось каким-то проходимцам — лишь бы
назначили цену повыше, а те только и мечтали, как бы убраться
подальше, выжав из земли урожай-другой. Надолго никто не
задерживался. А потом в моду вошло коротить годовую платуm — все что угодно,
лишь бы получить наличные деньги! Прибавьте к этому
подношения управляющему и «уводчику»п, — словом, житья никакого не
стало. Я-то помалкивал — из уважения к семейству, но только думал все
время, что если бы его честь сэр Кит узнал про это, он бы все сделал,
чтоб за нас заступиться. Мне-то жаловаться не приходилось;
управляющий к нам езживал и со мной был всегда любезен, а сына моего Джей-
сона весьма отличал. Джейсон Квэрк, хоть мне и сын, скажу прямо, был
от рождения и к наукам склонен и умом остер! Хотел я из него сделать
священника0, но только он пошел дальше. Управляющий, видя, какой
у него превосходный почерк, стал давать ему арендные счета для
переписки, что он и делал исключительно из желания угодить господину
управляющему, и за свои труды не брал ничего, ибо горд был уж тем,
что служит семейству. Прошло немного времени, и тут к его чести
перешла хорошая ферма, прилегающая к имению с востока, а мой сын
выразил желание получить ее в аренду. И в самом деле — чем он хуже
других? Все предложения об аренде переслали нашему господину в Бат,
но он-то в поместье понимал не больше младенца, ведь он и видел-то его
один-единственный раз, когда приезжал к нам поохотиться перед своим
отъездом в Англию. Управляющий ему отписал, что земля в Ирландии
с каждым годом падает в цене, так что его честь второпях прислали
записочку, что пусть, мол, управляющий поступит по своему усмотрению и
сдаст, как получше — уж, конечно, тому, кто предложит побольше,—
и вышлет ему с обратной почтой двести фунтов. Управляющий намекнул
мне об этом, я и замолвил словечко за своего сына, ну, и пустил в округе
слух, что это дело решенное и с нами тягаться напрасный труд. Так и
вышло, что предложение Джейсона пришлось в самый раз, а арендатор он
был хороший, и в первый же год ему обещали скидку — за то, что при
заключении договора он заплатил вперед за полгода, а управляющему
этих денег как раз не хватало, чтобы послать двести фунтов с обратной
почтой, на что господин наш написали, что они всем весьма довольны.
Примерно в это же время узнали мы от управляющего под большим
секретом, куда так быстро расходились все деньги, а наш господин все
требовал и требовал еще. Дело в том, что он немножко увлекся игрой,
а Бат, говорят, не очень-то подходящее место для молодого человека с его
2 М. Эджворт
18
Замок Рэкрент
состоянием — ведь там полным-полно его соотечественников, которые
осаждают его днем и ночью и втягивают в игру — им-то терять нечего.
Наконец под рождество управляющий написал сэру Киту: больше денег
он достать никак не может, — ни в долг, ни под заклад, ни у
арендаторов, ни в каком другом месте, да и у самого у него больше ничего не
осталось, а потому он пользуется случаем, чтобы сообщить, что слагает с себя
обязанности управляющего, а засим кланяется и желает сэру Киту
здоровья и счастья. Я это письмо собственными глазами читал, потому как
сын мой его перебеливал. Потом пришел ответ, и дело приняло иной
оборот; управляющему было отказано, а его честь пожелали, чтобы сын мой
Джейсон — он, бывало, писал иногда частным порядком его чести кое
о чем — взял в свои руки счета и бумаги и изучил их впредь до новых
распоряжений. Письмо было написано весьма решительно: сэр Кит шлет
управляющему наилучшие пожелания и остается его покорным слугой и
будет рад с ним драться завтра же, или в любой другой день, — конечно,
если только он джентльмен, а что это не так, он, к сожалению для обеих
сторон, только теперь (слишком поздно) убедился.
А ниже в отдельной приписке он соблаговолил нам сообщить, что
очень скоро все будет улажено к полному его удовольствию, и мы начнем
новую жизнь, ибо через две недели он обвенчается с самой богатой
наследницей в Англии, а сейчас у него нужда только в двухстах фунтах,
ибо он не намерен брать из денег миледи на дорожные расходы до замка
Рэкрент, куда он рассчитывает прибыть, если погода будет
благоприятствовать, в начале будущего месяца; а посему пусть топят печи и
покрасят дом, и поторопятся с новой постройкой, чтобы все было готово к их
приезду. И еще было в письме несколько строк, но только мы их не
разобрали— видно, он, благослови его, господи! писал в большом
волнении. Читая эти слова, я сразу проникся любовью к новой моей госпоже;
даже не верилось, что все так хорошо оборачивается. Девушки уже
взялись за уборку, и хорошо, что взялись, потому как скоро мы увидели
в газетах сообщение о его женитьбе и о том, что за невестой дают не
знаю даже сколько десятков тысяч фунтов. С этого дня я стал поджидать
известий о его высадке на ирландской земле, а сыну моему скоро
сообщили, что господин наш и новобрачная уже в Дублине и едут домой,
в замок Рэкрент. Мы разожгли повсюду костры — ждали его на
следующий же день, а нам еще надо было его совершеннолетие отпраздновать,
на что перед отъездом у него недостало времени, так что мы думали,
что он даст бал и устроит шумное торжество по случаю того, что
вступает во владение именьем своих предков. Его возвращение мне не забыть
никогда. Целый день мы их ждали — до одиннадцати ночи, я уже совсем
отчаялся и хотел послать мальчика запереть ворота, как вдруг прямо
к замку с грохотом подкатили кареты. Я первый увидел новобрачную —
когда дверца кареты отворилась и миледи ступила на подножку, я
поднес факел ей к самому лицу, так что она даже глаза зажмурила; но все
остальное я разглядел и очень поразился, ибо даже при этом свете она
Замок Рэкрент
19
была немногим лучше, чем арапка, да к тому же еще хромала —
впрочем, возможно, от долгого сиденья в экипаже.
— Добро пожаловать в замок Рэкрент, миледи, — говорю я, опомнив^
шись. — Вашу честь предупредили о кострах?
Его честь в ответ ни слова, даже не помог ей по ступеням подняться, —■
я глянул: он на себя не похож, кожа да кости. Я даже растерялся, не
знал, что сказать ни ей, ни ему. Но поскольку она все же была иностранка
и на чужбине, я решил ее подбодрить, — и заговорил опять о кострах.
— Миледи, — говорю, сопровождая ее через холл, — костров было бы
в сто раз больше, только мы боялись испугать лошадей, — и вас,
миледи, а потому Джейсон и я, мы их запретили разжигать, с позволения
вашей милости.
Она взглянула на меня с недоумением.
— Прикажете затопить камин в зале?—спрашиваю, но она мне в
ответ ни слова, так что я решил, что она по-английски ни слова не знает
и вообще из чужих земель. Так ли, нет ли, но я не знал, что о ней и
думать; предоставил я ее самой себе и поспешил в людскую, чтоб узнать
что-нибудь наверняка. Камердинер сэра Кита устал, но грум в конце
концов его разговорил, и прежде чем я заснул в ту ночь, все и обнару-
жилось. Немудрено, что наша новая госпожа владела огромным
состоянием,— ведь она, оказывается, была еврейкой, а они славятся своим
богатством. Раньше я никого из этого рода и племени не видывал, и понял
только, что по-английски она говорит как-то странно и на свой лад, что
ни свинины, ни колбас в рот не берет и не ходит ни в церковь, ни
к мессе22. Господи, спаси и помилуй его честь, думаю. Что станет с ним,
с семейством и со всеми нами, когда именьем будет заправлять арапка
и еретичка? В ту ночь я глаз не сомкнул от этих мыслей, но перед слу*
гами, конечно, ни словом ни о чем не обмолвился, курил себе трубку да
помалкивал, потому как очень уважал семейство. Да и позже, когда слуги
чужих господ бывали в доме и заводили разговор о миледи, я старался
все представить в выгодном свете — и говорил на кухне, что она из
набобов, потому, мол, она и лицом черна, и все прочее у нее не так, как
у людей.
В первое же утро после их приезда я ясно увидал, как обстоят дела
между сэром Китом и госпожой, хоть они и прогуливались рука об руку
после завтрака, осматривая новый дом и пристройки.
— Как поживаешь, старый Тэди? — спросил меня, как бывало, гос*
подин.
— Милостью вашей милости, как нельзя лучше, — отвечаю, —
премного вам благодарен.
Только вижу, он чем-то недоволен, — иду за ним, а у самого сердце
в пятках.
— А что в большой комнате — сыро, Тэди? — спрашивает его честь,
— Как можно, ваша честь! — говорю. — Там сухо, как в пустыне,
мы там камин топили день и ночь. Ваша честь имеет в виду казарму? р
2*
20
Замок Рэкрент
— А что такое казарма, мой друг?
Это были первые слова, что я услышал от миледи.
— Неважно, мой друг, — говорит его честь, продолжая беседовать со
мной; словно бы стыдясь такого невежества. Послушать ее, так можно
было вообще решить, что она совсем не от мира сегоq, потому как она
то и дело спрашивала:
— Сэр Кит, а это что такое? А вон то, сэр Кит?
Сэру Киту только и было дело, что ей отвечать.
— А это как называете, сэр Кит?—спрашивает. — Вон там, такая
груда черных кирпичей... Ах, что это такое, сэр Кит?
— Мой торф, милый друг, — ответил господин и прикусил губу.
Где же вы прожили всю свою жизнь, миледи, коли не знаете, что
такое торф?—подумал я, но не сказал ни слова. Тут она вынимает свой
лорнет и начинает оглядывать окрестности.
— А что это там за грязь, сэр Кит? —спрашивает.
— Мое болото, мой друг, — отвечает он, насвистывая.
— Вид отвратительный, дружок, — говорит она.
— Его не будет видно, мой друг, — отвечает он, — мы засадили его
деревьями. Летом, когда они подрастут...
— Деревьями?—говорит она. — Где же они, мой друг?—И смотрит
в свои стеклышки.
— Вы, верно, ослепли, мой друг, — говорит он. — А это что перед
вами?
— Эти кустики? —спрашивает она.
— Эти деревья, — говорит он.
— Возможно, в Ирландии это и называют деревьями, мой друг, —
говорит она, — только они не больше ярда высотой, не так ли?
— Их только в прошлом году посадили, миледи, — говорю я, чтоб
немного успокоить их обоих, потому как вижу, что она скоро доведет
его честь до бешенства. — Для своего возраста они разрослись совсем
неплохо, а уж появится листва так и вовсе не будет видно болота Олибол-
ликаррико'шоглина. Но только миледи не должна говорить -ничего
дурного об Олиболликаррико'шоглине, ни об одной его пяди — ведь вы не
знаете, сколько сотен лет это самое болото принадлежит семейству. Мы ни
за что не расстанемся с Олиболликаррико'шоглином. Покойный сэр Мэр-
таг заплатил добрых двести фунтов за то, чтобы защитить свое право
на владение им в существующих границах от О'Лири, которые проложили
через него дорогу.
Казалось бы, можно понять намек, но она принялась хохотать, как
безумная, и заставила меня раз десять повторить название, чтобы, мол,
выучить его наизусть. Но это еще не все — объясни ей, как оно пишется
и что оно значит, — а сэр Кит стоит себе рядом да насвистывает. Право
слово, в тот час она собственными руками заложила краеугольный камень
всех своих будущих бед. Я-то больше ничего не сказал, только
взглянул на сэра Кита.
Замок Рэкрент
27
Мы не давали ни балов, ни обедов, ни празднеств; соседи все были
разочарованы, а камердинер сэра Кита шепнул мне как-то, что все дело
в хозяйке, потому как она упрямится из-за креста.
— Из-за какого креста? — спрашиваю. — Это что она еретичка?
— Да нет же, — говорит, — хозяин об ее ереси и не думает. Из-за
своего бриллиантового креста — я даже сказать не могу, сколько он стоит,
да еще на себе у нее попрятано бриллиантов на тысячи английских
фунтов, перед свадьбой она, можно сказать, обещала отдать их хозяину.
А теперь не желает с ними расставаться — так пусть уж пеняет на себя.
Ее медовый месяц — во всяком случае, ее медовый месяц в
Ирландии,— только-только кончился, как в то же утро его честь приказали:
— Тэди, купи мне свинью!
И заказал наделать из нее колбас — так для миледи начались ее
первые невзгоды. Миледи сама спустилась в кухню оказать поварихе
о колбасах — чтоб больше их не было у нее на столе. Колбасы-то
заказал хозяин, и миледи об этом знала. Повариха приняла сторону миледи —
та в кухню никогда не заходила, была молода и в хозяйстве не
разбиралась, и повариха ее пожалела; и потом, как она нам объяснила, разве
миледи не вправе заказывать или запрещать, что пожелает, для своего
стола? Но скоро повариха запела по-другому, потому как хозяин то и
дело заказывал колбасы и ругал повариху еврейкой, не давал ей покоя
и грозил, что не заплатит ей ни гроша, если не будет готовить колбас, так
что она, боясь лишиться места, сдалась; и с этого дня на стол подавали
одни колбасы, или бэкон, или просто свинину, в том или ином виде, а
миледи в ответ на это заперлась у себя в комнате, а хозяин разразился
проклятиями и сказал, что, раз так, пусть она там и остается, и для
верности повернул ключ в двери и положил его к себе в карман — да там
и держал все время.
Целых семь лет никто из нас больше ее не слышал и не видел 5*: обед
ей носил сам господин.
5* Эта часть исто,рии семейства Рэкрент кажется совершенно неправдоподобной;
однако из справедливости к честному Тэди надеемся, что читатель вспомнит
нашумевшую историю домашнего заточения леди Каткарт. Издатель был знаком с
полковником Мак-Гайром, супругом леди Каткарт, а недавно он виделся с горничной,
которая жила у полковника Мак-Гайра во время заточения леди Каткарт, и подробно
допросил ее обо всем. Ее светлость в течение многих лет была узницей в собственном
доме; во все это время супруга ее посещали соседи-дворяне, а за обедом он неизменно
посылал к ее светлости с поклоном и известием, что общество имеет честь пить
за ее здоровье, и покорнейше справлялся, не послать ли миледи какое-либо блюдо
от стола. Ответ всегда был один: «Леди Каткарт передает поклон — у нее есть все,
что ей нужно». Заслуживает упоминания пример честности в бедной ирландке. У леди
Каткарт было несколько превосходных бриллиантов, которые она укрыла от своего
супруга и настоятельно желала вынести из дому, чтобы они не попали ему в руки.
У нее не было ни слуги, ни друга, которым она могла бы их вверить; но она обратила
внимание на бедную нищенку, которая ходила в дом; она заговорила с нею через
окно комнаты, в которой была заточена: нищенка обещала все исполнить, и леди
Каткарт выбросила ей узелок с бриллиантами. Бедная женщина отнесла их по
22
Замок Рэкрент
Тут его честь принялся задавать балы и обеды на всю округу и снова
стал таким же веселым и галантным, как до женитьбы, и всякий раз
за обедом он поднимал тост за здоровье хозяйки замка Рэкрент, и все
гости пили, а он посылал к миледи с поклоном передать, что общество
пьет за ее здоровье и не пожелает ли она, чтоб ей прислали что-нибудь
из блюд со стола, а слуга, выждав за дверью, возвращался с поклоном
от леди Рэкрент, она, мол, сердечно благодарит сэра Кита — ей ничего
не надобно, и она пьет за здоровье гостей. Соседи, конечно,
судили-рядили о заточении миледи, но только никто не решался вмешаться или
задать нескромный вопрос; потому как знали, что хозяин за ответом не
постоит, да еще и вызовет стреляться. Стрелок он был отменный — помню,
он еще совершеннолетия не достиг, а уже уложил человека; в Бате на
него и взглянуть-то боялись. Такая была у сэра Кита в округе слава,
что все эти годы он жил себе спокойно и без тревог и был любимцем дам,
особливо, когда с течением времени, а, вернее сказать, на пятом году
своего заточения леди Рэкрент заболела и слегла, и он объявил, что она
совсем плоха и зиму не протянет... При этом он ссылался на мнение двух
врачей (теперь он уже вызвал к ней сразу двух) и всячески старался
выманить у нее на ее смертном одре бриллиантовый крест и завещание
на все ее имущество, но она не поддавалась. Перед ней он стоял на
коленях, а чуть отойдет, клянет ее упрямой жидовкой прямо при
камердинере, — а ведь до свадьбы, камердинер мне сам рассказывал, звал ее
«моя красотка Джессика»23. Конечно, откуда ей было знать, каким он
ей окажется мужем! Пока она лежала, как все думали, на смертном одре,
умирая от разбитого сердца, я поневоле ее жалел, хоть она и была
еврейкой, — разве ее это была вина, что она влюбилась в нашего господина,
ведь она тогда в Бате была совсем молоденькая, а сэр Кит, когда за ней
ухаживал, был такой изящный джентльмен; даже и теперь, хоть все и
видели и слышали, что он за муж, в нашей округе было по меньшей
мере три дамы, которых прочили ему во вторые жены, и каждая, как
клялся камердинер, на балах ну прямо убить другую была готова, только б
сэр Кит ее пригласил. Я-то думал, что он их прямо околдовал, но они,
верно, между собой полагали, что как раскаявшийся повеса он будет
хорошим мужем любой христианке, а еврейка не в счет. К тому же никто
указанному адресу, и когда несколько лет спустя леди Каткарт обрела свободу, она
получила свои бриллианты обратно.
Свободу ее светлости принесла смерть полковника Мак-Гайра. В минувшем году
редактор виделся с джентльменом, который сопровождал ее в Англию после смерти
ее супруга. Когда ей сообщили о его смерти, она вообразила, что это неправда, что
ей говорят так с единственной целью ее обмануть. В то время на ней было рубище,
едва прикрывавшее тело, и рыжий парик, она казалась испуганной и плохо
разбиралась в происходящем; по ее словам, она с трудом различала людей; ее заточение
продолжалось свыше двадцати лет. Обстоятельства эти могут показаться странными
английскому читателю; в настоящее время можно не опасаться, что кому бы то ни было
сойдет с рук подобное тиранство, ибо власть теперь в руках правительства, и нет
никакой возможности добиться от парламента акта, освобождающего от
ответственности за совершенные жестокости.
Замок Рэкрент
23
не знал, кому миледи откажет свое состояние и что замок Рэкрент весь
заложен-перезаложен до последнего кустика и сроки давно прошли,
потому как он от своих игорных привычек так и не отстал, — единственный
вто был у него недостаток, благослови его, господи!
Тут с миледи случился удар или что-то вроде того, и слух прошел,
что она умерла, — только это была ошибка, и дорого же она обошлась
бедному моему господину! Одна из тех трех девиц показала своему брату
его письма и объявила, что он дал ей обещание жениться, а другая
сделала то же самое. Имен я не называю. Сэр Кит в ответ заявил, что готов
встретиться с любым, кто посмеет усомниться в безупречности его
поведения, а что до девиц, то пусть они между собой решают, кому быть его
второй женой, а кому — третьей и четвертой, только его первая еще
жива, ему и им на посрамление. В этом споре, как и раньше, вся округа
была на его стороне, потому как он держался храбро и с большим
достоинством. Он встретился с братом первой из девиц и застрелил его; на
следующий день он вызвал второго — у того одна нога была деревянная,
а так как местом дуэли было свежевспаханное поле, тот на нем и увяз —
и ни с места. Сэр Кит, видя его положение, со всей душой выстрелил
в воздух; тут вмешались секунданты и убедили обе стороны, что между
ними вышло небольшое недоразумение, так что они пожали друг другу
руки и отправились вместе обедать. Этот джентльмен, чтобы показать
всему свету, в каких он с сэром Китом отношениях и восстановить
пострадавшую репутацию сестры, по совету друзей с обеих сторон, взял на себя
роль его секунданта и отправился на следующий день с вызовом к
последнему из его врагов. Никогда в жизни не видел я сэра Кита в таком
прекрасном настроении, как в тот день, когда он отправился стреляться, — что
говорить, он думал, что уже разделался со всеми своими врагами. Только
к несчастью, выбив зубочистку из пальцев своего противника, он получил
пулю в весьма важное место, и не прошло и часа, как его безмолвным
доставили на тачке домой к миледи. Первым делом мы вынули ключ
у него из кармана, и сын мой Джейсон побежал отпереть казарму, в коей
миледи провела семь лет, чтобы сообщить ей о роковом происшествии.
От неожиданности она сначала совсем потеряла рассудок и все никак
не хотела поверить, что мы ее не обманываем, желая выманить у нее
бриллианты, пока наконец Джейсон не догадался подвести ее к окну и показать,
как сэра Кита везут по аллее на тачке, что тут же и возымело желанное
действие. Она разрыдалась, сорвала с груди крест, поцеловала его с жаром
и, подняв глаза к небу, произнесла какие-то слова, которых никто из
присутствовавших не разобрал, но я так понимаю, что она благодарила небо
за столь неожиданное заступничество, когда она совсем уже отчаялась.
Господина моего все горько оплакивали — когда его сняли с тачки, он уже
был бездыханным, так что его тут же положили на стол и в ту же ночь
устроили поминки. Вся округа пришла в волнение; на его убийцу
негодовали все, и если б предстал он перед судом своих благородных соседей,
его бы обязательно повесили; только он весьма благоразумно удалился
24
Замок Рэкрент
на континент, пока еще эта история не стала всеобщим достоянием. Что
до девицы, которая, пусть того не желая, была причиной рокового
происшествия, то она потом не смела показаться ни на одном балу в нашем
графстве и по соседству, и по совету своих врачей и доброжелателей
вскоре уехала в Бат — самое подходящее место для восстановления
здоровья и утраченного спокойствия духа. В доказательство всеобщей любви
к моему господину прибавлю только, что в газетах появилась песня о его
безвременной кончине и не прошло и трех дней, как ее уж распевали по
всей стране, до самых гор. В Куррахеч тоже о нем очень скорбели — его
скот был там хорошо известен; и все, кому случалось биться с ним об
заклад, были особенно безутешны из-за такой утраты для общества!
Конный его завод был распродан с аукциона по неслыханным ценам; любимых
лошадей разобрали по большей части ближайшие друзья, которые в
память о нем за ценой не стояли. Правда, новый наследник не требовал
немедленной уплаты, не желая с первых же дней огорчать соседей; так что
желающим был предоставлен долгосрочный кредит, и деньги эти так по
сей день и не уплачены.
Но вернемся к миледи. После кончины хозяина она, как ни странно,
сразу же выздоровела. Когда же стало достоверно известно, что он мертв,
все джентльмены миль за двадцать в округе разом явились к нам, дабы
освободить миледи, возмущаясь ее заточением, которое, как они только
теперь поняли, противоречило ее желанию. Дамы также были внимательны
донельзя, состязаясь между собой, кто раньше прибудет к нам с утренним
визитом, а те, кому удалось увидеть бриллианты, отзывались о них весьма
похвально, только сожалели, что господь бог не послал их даме, которая
больше бы к ним подходила. Все эти любезности не трогали миледи,
потому как она возымела необъяснимую неприязнь к нашим краям и всему
здешнему и такое пристрастие к своим родным местам, что, рассчитав
повариху, — первое, что она сделала после кончины моего господина, — она
уже ни днем, ни ночью не знала покоя, занятая сборами к отъезду.
Надумай она хоть ненадолго остаться в Ирландии, я, наверно, стал бы ее
любимцем — как только она увидела, что я понимаю во флюгере, она то
и дело находила предлог поговорить со мной, и все спрашивала, в какую
сторону дует ветер, и как, по-моему, продержится ли он, чтобы можно
было благоприятно отплыть в Англию. Но когда я узнал, что она решила
прожить остаток своих дней — на собственные доходы и на свои
бриллианты — в Англии, я стал относиться к ней не как к члену семейства, а как
к чужой. При отъезде она ничего не подарила слугам, хоть они, помня
пословицу «богата, как еврейка», каковой она как раз и была, возлагали
на то большие надежды. С начала и до конца она принесла нам только
несчастье, и если бы не она, его честь, сэр Кит, надо полагать, был бы
и по сей день жив. Всему причиной, как говорят, ее бриллиантовый крест;
стыдно ей, коль скоро она ему жена, было так упираться и отказывать
мужу в такой малости, раз уж он, доведенный до крайности, снисходил
просить ее о том, тем более, что он никогда не скрывал, что женился на
Замок Рэкрент
25
ней ради денег. Но не будем больше о ней думать. Я полагал долгом
совести изложить все это в память о бедном моем господине.
Но плох лишь тот ветер, что никому не несет удачи, — тот же ветер,
что унес леди Рэкрент в Англию, принес нам в замок Рэкрент нового
наследника.
А теперь дайте мне перевести дух, потому как, хоть я и чту глубоко
каждого члена семейства, все же сэра Конолли, который среди друзей
звался просто и коротко, сэр Конди, я без всякого сравнения любил больше
всех, да он и вообще всюду пользовался любовью, как никто другой из
известных мне людей, не исключая даже его славного предка, сэра Патрика,
чью память он, среди прочих примеров великодушия, увековечил
превосходной мраморной плитой в церкви замка Рэкрент, начертав на ней крупно
его возраст, место рожденья, имена родителей и многие иные достоинства
и заключив весьма уместной похвалой, что «сэр Патрик Рэкрент жил
и умер столпом старинного ирландского гостеприимства».
ПРОДОЛЖЕНИЕ МЕМУАРА О СЕМЕЙСТВЕ РЭКРЕНТ
ИСТОРИЯ СЭРА КОНОЛЛИ РЭКРЕНТА
Сэр Конди Рэкрент, милостью божьей законный наследник замка
Рэкрент, принадлежал к боковой ветви семейства. Не владея от роду никаким
или почти никаким состоянием, он, как полагается, пошел по юридической
части, в чем, с помощью влиятельных друзей и собственных недюжинных
природных способностей, со временем непременно бы преуспел, достань
у него терпения вынести зубрежку, и в кратчайший срок стал бы по
меньшей мере королевским адвокатом; но господь судил иначе; на окружные
сессии он выезжал всего раза два, не больше, и притом не имел успеха —
из-за того, что не заплатил вступительного взноса, а говорить на людях
он не умел. Образование он получил главным образом в Дублинском
колледже24. Но до того жил у нас по соседству в небольшом доме, под
шиферной, правда, крышей и с видом на дальний конец парковой аллеи.
Помню, бегал он босиком и с непокрытой головой по улице О'Шоглина,
играл в мяч или в камешки, или в другие игры с мальчишками, среди
, которых он всегда выделял сына моего Джейсона. Что до меня, то я
всегда питал к нему привязанность — бывало, зайду к его отцу, где мне
издавна были рады, а уж он тут как тут, прибежит на кухню, усядется
ко мне на колени и слушает, как я рассказываю про семейство и про его
кровных предков, и про то, что если теперешний господин умрет, не
оставив потомства, он может надеяться получить во владение замок Рэкрент
вместе со всеми землями. Тогда-то я говорил все это просто так, чтобы
позабавить дитя, но небу угодно было исполнить мое предсказание, что
весьма подняло меня в его глазах. Как и все остальные, он ходил в нашу
школу; сын мой там тоже учился и даже в том же классе и был немало
ему полезен в ученье, о чем он потом с благодарностью вспоминал. Приоб-
26
Замок Рэкрент
ретя таким образом начатки своего образования, он обратился к верховой
езде, каковому занятию был он предан всей душой; совсем еще
мальчишкой, он, бывало, скакал по всей округе, опекаемый егерем сэра Кита,
который очень к нему привязался: частенько давал ему пострелять из своего
ружья и брал с собой на охоту. Таким-то способом он с юных лет
перезнакомился со всеми бедняками в округе и приобрел всеобщую любовь —
не было хижины, куда бы он вместе с егерем не заглядывал поутру выпить
для здоровья кружку жженки, чтобы согреть сердце и выгнать холод из
желудка. Старые люди ему говорили, что он как две капли воды похож
на сэра Патрика; это и навело его на мечту во всем на него походить,
насколько позволит ему его фортуна. Войдя в возраст, он от нас уехал и
поступил в колледж, где к двадцати годам завершил свое ученье, ибо
друзья его, зная, что состояния у него никакого, почли своим долгом
дать ему наилучшее образование, какое только можно у нас получить,
а потому и употребили на него немало денег и посылали его в колледж
и в Темпл 25. Жизнь в большом свете совсем не изменила его к худшему;
когда он приехал нас навестить, он нам показался все тем же — со всеми
на дружеской ноге, высокомерия нет и в помине, хоть и не лишен, как
полагается, известной толики фамильной гордости. Потом, видя, как живут
между собой сэр Кит и его еврейка, и понимая, что между ним и титулом
не стоит никто, он перестал с прежним усердием заниматься законами;
многие арендаторы и еще кое-кто потихоньку ссужали его деньгами под
расписку с обещанием выгодной аренды и законных процентов в случае,
если он получит наследство. Все это, конечно, держалось в превеликой
тайне, ибо боялись, что тогдашний помещик, прослышав об этих делах,
может забрать себе в голову выместить зло на бедняге Конди и навсегда
лишить его наследства — обложит имение поборами и виндикациями или
придумает еще что-нибудь, только чтоб передать имение кому-нибудь
другому 8.
Сэр Мэртаг так бы, конечно, и поступил; но только сэр Кит слишком
был занят волокитством, чтобы задуматься в этом случае о законах, —
впрочем, он их и вообще-то не жаловал. Все это я упоминаю для того,
чтобы объяснить положение его дел, — я имею в виду дела сэра Конди —
после того, как он вступил во владение замком Рэкрент. В первый год
он не мог воспользоваться ни пенсом из своего дохода, что и послужило —
вместе с запущенными счетами, бесконечными приемами и многими
другими обстоятельствами, каковые было бы слишком долго перечислять, —
причиной его затруднений. Сын мой Джейсон, который уже утвердился
в роли управляющего и разбирался в делах, как никто, объяснил все, как
есть, сэру Конолли и заставил его понять свое стесненное положение.
Список номинальных поступлений за аренду был длинный, да только все
почти уходило на уплату процентов; а так как при таких порядках
основной долг вскоре возрос вдвое, сэру Конди пришлось выдать новые векселя,
чтобы уплатить по процентам, и так оно все шло и шло. Меж тем с сыном
моим тоже надо было расплатиться за все его труды и заботы о делах
Замок Рэкрент
27
семейства, которые все эти годы вел он безвозмездно, и сэр Конди, не
желая брать ведение своих дел на себя и не желая даже о них думать, отдал
моему сыну в аренду за весьма сходную плату несколько акров земли,
которые как раз освободились. Как только документ был подписан, Джей-
сон роздал землю мелкоте и получил с них, после уплаты аренды, двести
фунтов доходу в год; весьма скромное вознаграждение за многолетние
труды на пользу семейству. Два года спустя он эту землю купил, когда
сэру Конди из-за ареста, наложенного на имущество, срочно понадобились
деньги, и при этом, понятное дело, были засчитаны все его затраты на
хозяйственные усовершенствования. Был в поместье в то время охотничий
домик, весьма удобно расположенный по отношению к участку Джейсона;
он его как раз приглядывал, и был несколько недоволен сэром Конди,
который завел речь о том, чтобы отдать его человеку новому, только что
приехавшему в наши края, — звали его капитан Манигол. Он был сыном
и наследником Маниголов из Джульеттиной горки, у которых в соседнем
графстве было огромное поместье, а мой господин никак не хотел
отказывать молодому джентльмену, который об этом домике так мечтал; вот
он и написал ему в ответ, что домик, мол, в его распоряжении, а если он
почтит его, сэра Конди, своим присутствием в замке Рэкрент, то они
могут отправиться туда как-нибудь утром верхами, чтобы осмотреть его,
прежде чем подписать договор об аренде. Что же, капитан приехал и так
подружился с сэром Конди, что прямо водой не разольешь, — вместе
ездят на охоту и травлю, и что ни ночь, вместе бражничают и веселятся.
Сэр Конди, разумеется, был приглашен в Джульеттину горку, припомнили
былую дружбу между домами, которая существовала во времена сэра
Патрика, и сэр Конди туда зачастил и пропадал у них по три дня на неделе,
никак не меньше, что меня весьма огорчало, ибо я-то от капитанского
грума и лакея знал, как о нем в Джульеттиной горке отзываются, строят,
как говорится, из него шута и посмешище для всей честной компании;
только они от этого скоро отучились — тут вышел один случай, который
их, да и меня вместе с ними, немало удивил. У горничной мисс Изабеллы,
младшей дочери старого мистера Манигола, нашли записочку, которая
все и открыла; отец ее, говорят, прямо как помешался, и клялся, и
божился, что ему и в голову не приходило, когда он приглашал моего
• господина в дом, что дочь его может даже помыслить о таком браке.
Только все эти разговоры ничего не значили, потому как, если верить
горничной мисс Изабеллы, молодая госпожа по уши влюбилась в сэра
Конди в тот самый раз, когда ее брат привез его к ним впервые обедать.
Слуга, который стоял за креслом моего господина в тот день, первым,
как он говорит, все заметил, хоть ему и трудно поверить, потому как
рассказал он об этом лишь много позже; впрочем, как показало
дальнейшее, возможно, он и не очень ошибался, ибо к середине обеда, как он
говорит, зашел разговор о представлениях, — в Джульеттиной горке был
свой театр, и все они в нем играли. А мисс Изабелла повернулась к моему
господину и спрашивает:
28
Замок Рэкрент
— А вы афишку видели, сэр Конди?
— Нет, — отвечает.
— Стыдитесь, — говорит ее брат, капитан. — Как это вы не знаете, что
сегодня Джульетту играет моя сестра — и играет лучше, чем любая
актерка или любительница во всей Ирландии.
— Счастлив слышать, — говорит сэр Конди. На том тогда и
покончили.
Но сэр Конди все это время, да и много позже, был в большом
затруднении — ему-то всякие спектакли были не по вкусу, да и мисс Иза*
белла тоже; для него, как выяснилось дома, за чашей крепкого пунша,
его малютка Джуди Мак-Квэрк, которая была дочерью сына моей сестры,
была дороже дюжины мисс Изабелл. Раньше, еще до того как получить
наследство, он частенько с ней виделся, когда, бывало, во время охоты
останавливался у ее отца, чтобы выпить кружку жженки, и, если верить
ее словам, вроде бы обещал на ней жениться. Что бы там ни было, я от
всего сердца жалел бедного своего господина; как они на него наседали,
а он такой добросердечный, ввек никому не откажет, благослови его,
господи! Что говорить, нельзя ему было обидеть мисс Изабеллу, ведь
она, как он сам рассказывал, ради него обидела всех своих
родственников; за что ее и заперли в спальной и запретили о нем и думать, что
его очень воодушевило — ведь его семейство, как он говорил, уж никак
не хуже ихнего, и Рэкрент для Маниголов, что там ни говори, партия
вполне подходящая; так оно, конечно, и было. И все же горько было
мне видеть, как из-за этих соображений сэр Конди все больше склонялся
к тому, чтобы увезти мисс Изабеллу в Шотландию, наперекор ее
родным 26, как она того желала.
— Значит, все кончено для бедной нашей Джуди, — сказал я с
тяжелым вздохом, набравшись смелости как-то вечером, когда он стоял,
слегка навеселе, со мной в людской, что частенько бывало и раньше.
— Напротив, — говорит, — я никогда ее так не ценил, как сейчас.
И чтоб это тебе доказать, — говорит и берет у меня из рук монету
в полпенса, что мне как раз перед тем дали сдачи, когда я покупал себе
табак, — и чтоб это тебе доказать, Тэди, — говорит, — я сейчас брошу
монетку: на ком мне тотчас жениться — на ней или на дочери мистера
Манигола из Джульеттиной горки. Как выпадет — так и будет.
— Тю! — говорю, словно бы не принимая его слов всерьез (мне
хотелось узнать, что он скажет дальше), — Ваша честь, конечно, шутит.
Разве можно сравнить бедную нашу Джуди с мисс Изабеллой. Ведь
у нее, говорят, какое состояние!
— Я не из тех, кто гонится за состоянием, — говорит сэр Конди
гордо. — Мне до денег дела нет, что бы там ни говорили ее друзья.
Словом, — говорит, — сейчас я все и решу.
Тут он произнес такую страшную клятву, что я перекрестился.
— Клянусь этой книгой, — говорит, и хватает с окна мой песенник,
видно, приняв его за молитвенник, — клянусь этой книгой, — говорит, —
Замок Рэкрент
29
и всеми книгами на свете, что, как выпадет, так и будет, судьба моя
сейчас решится, как выпадет. Ну-ка, Тэди, подай мне перо из
чернильницы, — и ставит крест на гладкой стороне полупенсовика. — Джуди
Мак-Квэрк, ее знак 6*. Рука у него, благослови его, господи! слегка
дрожала, потому как он выпил немало крепкого пунша, но видно было, что
сердцем он за бедняжку Джуди. Душа у меня ушла в пятки, как только
монета взлетела в воздух, но я ни слова не сказал, а когда монета упала,
я и обрадовался, что промолчал, потому как теперь-то уж для бедняжки
Джуди все было кончено.
— Не везет Джуди, — говорю и хочу засмеяться, но не могу.
— Нет, это мне не везет, — отвечает. Я никогда никого не видал в
таком отчаянии; он поднял монету с каменного пола и пошел прочь,
совершенно протрезвев от огорчения. И вот, казалось бы, человек
легкомысленный, другого такого на свете не сыщешь, а от слова своего не отступился 7*;
он с молодых ногтей приучился такие вещи уважать, еще с тех пор, как,
бывало, сидел у меня на коленях и учился играть в орлянку на клюкву.
Так что я понял, что между ним и мисс Изабеллой все, можно сказать,
решено, и мне больше ждать нечего, а только принести ей мои
поздравления, что я и сделал на следующей неделе, когда она вернулась из
Шотландии с бедным моим господином.
Новая моя госпожа, понятное дело, была совсем еще молоденькая,
иначе разве она согласилась бы, чтобы ее увозили в Шотландию?
Впрочем я-то увидел ее сначала только сквозь вуаль, которую она не
подняла,— то ли из смущения, то ли ради моды.
— Как, мне нужно пройти через всю эту толпу, любимый?—сказала
-она сэру Конди, имея в виду всех нас, слуг и арендаторов, что собрались
у задних ворот.
— Дорогая, — отвечал сэр Конди, — тут ничего не поделаешь, нужно
либо пойти самой, либо разрешить мне перенести вас до дома, ибо эта
6* Ее знак. В Ирландии обычно те, кто не умел писать, ставили вместо подписи
крест: так, бывало, подписывались раньше и наши английские монархи. Издатель
воспроизводит здесь образчик ирландской подписи, которая, быть может, представит
интерес для любителей старины
Ее
Джуди X Мак-Квэрк
Знак
Для долговых обязательств или расписок, подписанных таким образом, необходим
свидетель, ибо обычно имя вписывает он.
7* Существует несправедливое и недоброе мнение, что низшие классы в Ирландии
ни во что не ставят клятвы; и все же мы знаем наверное, что некоторые клятвы и
зароки имеют над ними огромную власть. Порой они клянутся, что отомстят
кому-нибудь из соседей; не было случая, чтобы они нарушили эту клятву. Но гораздо
удивительнее и необъяснимее то, что порой они дают зарок не брать больше в рот
виски и не нарушают его; правда, обычно зароки эти даются на небольшой срок.
Женщина, у которой муж пьяница, почитает себя счастливой, если ей удастся убедить
его пойти к священному и дать зарок не брать в рот виски целый год, или месяц,
или неделю, или хстя бы день.
30
Замок Рэкрент
дорога, что идет задами, для кареты слишком узка, а у главных ворот
столбы упали как раз поперек дороги, так что через все это разорение
никак не проедешь.
— Платон, ты хорошо все изъяснил 27, — сказала она, а может что
другое, столь же непонятное.
А потом, когда споткнулась о сломанное колесо от телеги, то
воскликнула: — Святители небесные, спасите! 28
Да-а, думаю, если она и не еврейка, как предыдущая, то уж наверняка
тронутая, — одно другого не легче, уж лучше бы бедному моему господину
остановить свой выбор на бедняжке Джуди, она-то, по крайней мере,
в своем уме.
Да и одета она была не по-людски, такого я в жизни своей, ни раньше,
ни позже, не видывал, — я прямо глаз от нее отвести не мог и шел за
ней по пятам неотступно. Но когда она входила в низкую заднюю дверь,
перья, торчавшие у нее на шляпе, сломались, а когда оказалась на кухне,
то вынула из кармана свой нюхательный флакончик и говорит:
— Мне дурно от этой жары. Здесь ужасно, ужасно...
— Дорогая, надо всего три шага пройти через кухню, а воздух здесь
прекрасный, если б только вы подняли вуаль, — сказал сэр Конди, и
с этими словами откинул ей вуаль, так что я смог наконец ее разглядеть.
По виду нельзя было сказать, что ей так уж дурно, цвет лица у нее был
прекрасный, как я тогда подумал; правда, ее горничная мне потом сказала,
что это все румяна; но даже с таким цветом лица куда ей было равняться
по красоте с бедняжкой Джуди, только что монета выпала не ее
стороной; впрочем, может, мне все это показалось из-за моего пристрастия
к Джуди, чье место, можно сказать, она заняла.
Надо, однако, отдать ей справедливость, хозяйство она вела очень
вольно, и мы это сразу поняли, как только узнали ее получше; чего-чего,
а скупости в ней совсем не было; во всем доверялась она экономке, а
собственная ее горничная, миссис Джейн29, что ездила с ней в Шотландию,
весьма похвально отзывалась о ее щедрости. Она редко когда надевала
одну и ту же вещь дважды и вечно все перекраивала и раздавала, не
приучившись, видно, в доме своего отца думать о том, сколько что стоит.
Она-то, верно, и в замке Рэкрент думала так же продолжать, но только
когда я навел справки, то узнал, что отец ее был так сердит за побег —
это после того-то, как он ее запер и запретил о сэре Конди и думать! —
что не собирался ей давать ни фартинга; но, на ее счастье, у нее было
несколько тысяч собственных, полученных по завещанию от доброй
бабушки, и для начала они пришлись очень кстати.
Мой господин и миледи начали жить на широкую ногу — завели себе
отличную карету и коляску, лошадей и ливреи и с шумом и блеском
разъезжали по всему графству, отдавая первые визиты после свадьбы.
Сразу же прошел слух, что отец ее взял на себя уплату всех долгов
моего господина, и, конечно, все торговцы продлили ему кредит, и все
пошло, как по маслу; а я от души восхищался своей госпожой и ее повад-
Замок Рэкрент
31
кой и горд был видеть замок Рэкрент во всей его прежней славе. Миледи
имела вкус к строительству и свое понятие о мебели и убранстве; она все
перевернула вверх дном, а из «казармы» сделала, как она говорила, театр,
и вообще вела себя так, словно денег у нее край непочатый. Она,
полагаю, знала, что делает, тем более, что сэр Конди помалкивал,
предоставляя ей поступать по своему усмотрению. Он одного только хотел,
благослови его, господи! — жить в мире и покое и выпивать на сон грядущий
графинчик крепкого пунша, сущая малость, видит бог, для любого
джентльмена, но только миледи не выносила запаха крепкого пунша.
— Дорогая, — говорит он, — вам же он нравился прежде, до того как
мы поженились. Почему же он не нравится вам сейчас?
— Дорогой, —отвечала она, — я его никогда не нюхала, иначе, уверяю
вас, я ни за что бы не заставила себя выйти за вас замуж.
— Дорогая, мне очень жаль, что вы его не нюхали, но теперь уж
ничего не поделаешь, — отвечал мой господин, сохраняя полную
невозмутимость, и спокойно и тихо наливает себе еще стакан и выпивает за ее
здоровье.
Все это мне рассказал лакей, он незаметно входил и выходил из
комнаты с кувшином, кипятком, сахаром и всем прочим, в чем он
предвидел нужду. Когда господин мой проглотил последний стакан пунша,
миледи залилась слезами, называя его жалким, низким, неблагодарным
невежей, и закатила истерику, — так, кажется, миссис Джейн это
называла; мой господин очень испугался, потому как раньше он ничего такого
не видывал; тотчас же пал перед ней на колени, приказал, по сердечной
своей доброте, убрать пунш из комнаты, велел распахнуть все окна и
осыпал себя проклятиями. Тут миледи пришла в себя и, увидев его на
коленях, велела ему подняться и не затруднять себя больше ложными
клятвами, ибо она твердо знает, что он ее не любит и никогда не любил.
Все это узнали мы от* миссис Джейн, которая одна при всем том
присутствовала.
— Дорогая, —отвечает мой господин, думая, конечно, как нетрудно
себе представить, о Джуди, — тот, кто вам об этом рассказал, — лгун и
наветчик, и я сей же час велю его выгнать из дому, если только вы
скажете, кто он.
— О чем мне рассказал?—спрашивает миледи, подпрыгнув в кресле.
— Ни о чем, ни о чем, — отвечает мой господин, увидев, что
проговорился, и что миледи ничего определенного в уме не имела, — только то, что
вы сами сию минуту сказали, будто я не люблю вас, Белла. Кто вам это
сказал?
— Собственное мое разумение, — говорит она. Закрыла лицо
платком, откинулась к миссис Джейн, и так зарыдала, будто сердце ее сейчас
разорвется.
— Ну, знаете, Белла, — сказал мой бедный господин, — вы очень
странно себя ведете. Если никто ничего вам не рассказывал, о чем вы
так убиваетесь? И зачем делаете посмешище из себя и меня?
32
Замок Рэкрент
— Ах, замолчите, замолчите, вы каждым своим словом меня
убиваете, — вскричала миледи и продолжала, рыдая, как говорит миссис
Джейн, словно безумная: — Ах, сэр Конди, сэр Конди! А я-то надеялась
найти в вас...
— Нет, это уж, честное слово, слишком! Белла, дорогая, прошу вас,
возьмите себя в руки. Разве я вам не муж, и разве вы не сами сделали
выбор?
— Ах, это невыносимо, невыносимо! — кричала миледи, ломая руки.
— Но, дорогая, ради всего святого, придите в себя, наконец!
Посмотрите, разве я не велел унести отсюда кувшин и чашу с пуншем? На что же
вы жалуетесь, скажите?
Но миледи все продолжала рыдать, называла себя несчастнейшей из
женщин, говорила всякие несообразности, которые хоть кого вывели бы
из терпения, и спрашивала моего господина — подходящая ли он для нее
компания, если он пьет всю ночь напролет? Это его задело, хоть задеть
его было трудно; что до питья, отвечал он ей, — то он так же трезв, как
и она, да и неважно, сколько мужчина пьет, только бы не шатался и не
заговаривался, а что до того, подходящая ли он для нее компания, то он
полагает, что принадлежит к семейству, которое для любого лорда или
леди в Ирландии будет подходящей компанией, а ей он никогда не мешал
водить компанию с теми, кто ей по душе, и от всего сердца старался
сделать так, чтобы в замке Рэкрент ей было приятно, и в доме полным'
полно гостей, а если ее родных среди них нет, то виноваты в этом они сами
и их гордость, ему очень горько видеть, что у миледи этой гордости тоже
хоть отбавляй и она ее совсем не украшает. С этими словами он взял
свечу и отправился в свою комнату, а миледи три дня билась в истерике,
и билась бы, конечно, и дальше, только в замок Рэкрент приехали в гости,
по специальному приглашению моего бедного господина, ее друзья —
молодые дамы, и двоюродные братья и троюродные, и она поторопилась дать
им, как говорит миссис Джейн, спектакль, а потому поправилась и так
прекрасно была одета, и выглядела такой счастливой, как никогда, и все
молодые дамы, что присутствовали в ее комнате при туалете, говорили
(миссис Джейн собственными ушами слышала), что счастливее
новобрачной, чем наша госпожа, они не видели, и что, конечно, брак по
любви — единственный залог счастья, в том случае, разумеется, когда
у обеих сторон есть средства.
Что до средств, то, видит бог, они сами не представляли себе, какие
у них средства; тех нескольких тысяч, что были у моей госпожи, надолго
хватить не могло, особливо при ее свободном с ними обращении, меж тем
с каждой почтой на нас так и сыпались письма от торговцев, а в них
счета длиной с мою руку, скопившиеся за многие и многие годы. Сын мой
Джейсон приказал, чтобы их все передавали ему, сэр Конди эти
настойчивые послания не читал, потому как терпеть не мог неприятностей; о
делах и слышать не хотел, а все откладывал да откладывал. Бывало, скажет:
«Договоритесь там как-нибудь», или «Проси их придти завтра», или
Замок Рэкрент
33
«Напомни мне об этом как-нибудь в другой раз». А когда — другой раз,
если поутру он лежал в постели, а вечером — сидел за бутылкой,
а джентльмены не очень-то любят, чтобы их при этом беспокоили?
Прошло около года, и стало ясно, что так дальше продолжаться не может,
хотя и до того в замке Рэкрент перебивались со дня на день чем бог
пошлет. Однажды, помню, был у нас целый полк гостей и все сидели
после обеда в сумерках, чтобы не сказать, — в темноте, в большой
гостиной, миледи пять раз звонила, чтобы подали свечи, но ничего не
добилась. Наконец, экономка послала к миледи лакея; он подошел к ее креслу
сзади и шепотом объяснил, в чем дело.
— Миледи, — говорит, — в доме нет свечей.
— Господи боже мой, — отвечает она, — тогда возьми коня, скачи
поскорее к Кэррику О'Фангусу и привези нам оттуда свечей.
— А пока пусть заглянут в театр, может, там какие огарки остались, —
добавил сэр Конди, который случился поблизости.
Лакея снова прислали к миледи сказать, что лошадей нет — кроме
одной, да и та расковалась.
— Иди к сэру Конди, я в лошадях ничего не смыслю, — говорит
миледи,— что вы мне докучаете со всем этим?
Не помню, чем все это кончилось, но, верно, послали в конце концов
мальчика к сыну моему Джейсону, чтоб тот одолжил свечей на тот
вечер. В другой раз, зимой, в лютый холод, в доме не было торфа, чтобы
затопить в малой гостиной и наверху, да и на кухне оставались какие-то
крохи. Послали мальчишку-госуна8* к соседям, чтоб он выпросил или,
если не удастся, занял торфу, но как тот ни старался, ничего достать не
смог. Делать нечего, пришлось нам побеспокоить сэра Конди.
— Что ж, если ни в городе, ни у соседей торфа нет, к чему об этом
говорить? Пошли бы и срубили дерево.
— Какое дерево, с позволения вашей чести?—осмелился я спросить.
— Любое, только б горело хорошо, — ответил сэр Конди. — Идите-ка
побыстрее, срубите дерево и затопите, пока миледи не встала к завтраку,
а не то она задаст нам такого жару, что хоть вон беги.
Во всем, что касалось миледи, он был очень заботлив: до тех пор,
пока в доме хоть что-то оставалось, она ни в чем не знала отказа. Что ж,
когда об эту пору оказались они в затруднении, сын мой Джейсон снова
завел речь об охотничьем домике, и великодушно предложил купить его
за наличные деньги и тем облегчить стесненное положение сэра Конди.
А сэру Конди к тому времени стало из самого надежного источника
известно, что у шерифа уже лежат на него две повестки, а шериф, на беду,
8* Госун — мальчик, от французского слова garçon. В большинстве ирландских
семей имелся босоногий госун, который находился в полном подчинении у кухарки
Я дворецкого, выполняя, в сущности без какой-либо оплаты, всю тяжелую работу
по дому. Госуны также использовались как посыльные. Издателю известен случай,
когда одни такой госун прошел за день — без башмаков и чулок — пятьдесят одну
английскую милю.
3 М. Эджворт
34
Замок Рэкрент
не был ему другом и заявил, что должен выполнить свой долг и
выполнит, даже если бы дело шло о первом человеке в графстве или о родном
его брате, не говоря уж о том, кто голосовал на выборах против него, как
сэр Конди. Так что пришлось сэру Конди продать за наличные домик
сыну моему Джейсону, чтоб все уладить, и обе стороны от этого только
выиграли, ибо сын мой приобрел за бесценок в полную свою собственность
прекрасный дом для себя и своих потомков, да к тому же не
обремененный никакими повинностями, а господин мой продажей этого домика спас
себя от тюрьмы. Как бы то ни было, сэру Конди все это вышло на руку,
потому как не успели деньги разойтись, настали всеобщие выборы, а он
во всем графстве пользовался такой любовью, да и к тому же
принадлежал к одной из старинных фамилий, кому же выставлять свою
кандидатуру, как не ему, и все друзья и, можно сказать, все графство просило
его выступить против прежнего кандидата, который и не думал с ним
тягаться. Моему господину не очень-то улыбалась мысль о предвыборных
хлопотах и недоброжелательстве, которое он может навлечь на себя,
нарушив покой в графстве, да и расходы предстояли нешуточные, но друзья
его пустили подписной лист и организовались в комитет, и сочинили за
него обращения, и наняли ему агентов, и сделали все, что надо, ни слова
ему не говоря, так что в конце концов он только радовался, что все так
получилось; а миледи не сомневалась в успехе, и двери в замке Рэкрент
были открыты день и ночь, а миледи стала такой веселой, какой я ее
прежде никогда не видывал. Потом пошли обеды один другого раскош-
нее, и все джентльмены пили и пили за успех сэра Конди, пока их не
уносили замертво, а затем танцы и балы, а дамам на рассвете подавали
чайник крепкого чаю4. По правде говоря, хорошо, что общество
засиживалось до утра, потому как постелей не было и для половины той толпы»
что гостила у нас в те дни, хоть на рассвете в гостиной для желающих
расстилали матрасы. Что до меня, то, глядя на все происходящее и видя, как
целое море кларета утекает в глотки тех, кто не имел на это ни
малейшего права, и, как горы мяса безвозвратно уплывают из кухни в столовую,
не считая того, что подавали в комнаты разным господам, я мог только
пожалеть бедного моего господина, которому за все это надо было
платить; но не говорил ничего, опасаясь попасть в немилость. Рано или
поздно наступит день выборов, говорил я себе, и все будет кончено. Так
оно и случилось — счастливее дня я в своей жизни не видывал.
— Ура! Ура! Сэр Конди Рэкрент на вечные времена!—услышал
я, проснувшись поутру, и во весь день только одно и слышалось, и
трезвых не было ни души, — только разве очухаются, когда подходят к
урнам, чтобы проголосовать честь по чести и устоять против всех этих
крючкотворов, которые так и набросились на наших избирателей и многих
повыгоняли, кто не мог поклясться в том, что имеет свободное
землевладение: а сэр Конди не желал, чтобы из-за него шли на клятвопреступление,
не то, что та сторона, господь тому свидетель; но не будем о том
говорить. Некоторые из наших избирателей пришли в замешательство, когда
Замок Рэкрент
35
им задали вопрос: ступала ли их нога на землю, которая была их
свободным владением? Тогда сэр Конди, радея о совести тех, чья нога не
ступала, велел, чтобы им не кривить душой, привезти со своей фермы
в Галтишинах несколько корзин дерна9*, и когда их доставили в город,
дал каждому по куску дерна, чтоб они на него стали, и они после этого,
понятно, могли честью поклясться, что ступали по своей земле 10*. Так,
благодаря нашей честности, мы одержали победу". Я думал, что тут же
на улице умру от радости, когда увидал бедного моего господина в кресле,
а сам-то он без шляпы, а дождь-то хлещет, как из ведра, но толпы народа
бегут за ним, а он кланяется и жмет руки всему городу.
— Это сэра Конди Рэкрента несут в кресле?—спросил какой-то не*
знакомец из толпы.
— Его самого, — отвечаю. — Кому же еще там быть, благослови его,
господи?
— Ты что ж — родня ему? —говорит.
— Вовсе нет, — говорю. — Но живу я при нем, вот уже двести лет
и более, я и мои родные.
— Что ж, тогда тебе повезло, — замечает, — что он сейчас там, где
он есть, ибо будь он сейчас не в этом кресле, тотчас оказался бы он кое-
где похуже. Ибо я сюда прислан, чтобы его упрятать u*t a бумага у меня
вот тут в кармане.
Это была повестка, выправленная негодяем-виноторговцем из-за
нескольких сотен старого долга, о которых в такое время стыдно было и
вспоминать.
— Положи-ка ее в карман и забудь о ней на ближайшие семь лет,
мой честный друг, — говорю, — Он теперь, слава богу, член парламента,
и такие, как ты, ему не страшны, и если хочешь послушаться моего глупого
совета, то я бы на твоем месте держался от него сегодня подальше, а не
то ты рискуешь получить на орехи от друзей моего господина, если,
конечно, не надумаешь пить за его здоровье, как все остальные.
— Не имею против этого ни малейших возражений, — отвечает.
Так что мы с ним зашли в один из трактиров, которые были открыты
ради моего господина, и долго беседовали о том и о сем.
— А каким это образом, — говорит, — твой хозяин так твердо стоит
на ногах? Я еще год назад слышал, что ему конец пришел.
9* Герцог Сассекс30 на орденском собрании Св. Патрика31 в Лондоне в марте
1806 г. заявил, что имеет честь быть обладателем ирландского титула и что, с
позволения собравшихся, хотел бы рассказать анекдот, приключившийся с ним во время его
путешествий. Находясь в Риме, он посетил ирландскую семинарию, и когда там
узнали, что он является обладателем ирландского титула, его спросили: «Ваше
Королевское Высочество, скажите, доводилось Вам ступать по ирландской земле?»
Когда же он признался, что не доводилось, один из них сказал: «О, вы скоро
сможете это сделать». Они насыпали земли, привезенной из Ирландии, на мраморную
плиту и поставили его на нее.
10* Такое действительно имело место во время одних выборов в Ирландии.
и* Упрятать — посадить в тюрьму.
а*
36
Замок Рэкрент
— Здоров и весел, как никогда, — отвечаю.
— Я не о том, — говорит. — Слух шел, что он разорился.
— Ничуть, — отвечаю. — Вот уже два года подряд, как шерифы
у него в закадычных друзьях, а помощники шерифов — джентльмены, и
с ними как надо поговорили, так что повестки лежат у них без движения,
и они, как принято в таких случаях (я об этом от сына моего Джейсона
знаю), отправляют их на здоровье обратно тем, кто их послал, в том же
виде, только с пометкой по латыни, которая означает, что никакого сэра
Конди Рэкрента, баронета, в наших краях обнаружить не удалось.
— А-а, я все эти дела знаю получше твоего, не в обиду тебе будь
сказано, — говорит он со смехом, наполняет свой стакан и пьет за
здоровье моего господина, что и убедило меня в его искренней преданности,
хоть поначалу видимость и была вроде бы немного подозрительной.
— Известная вещь, — говорит он все так же со смехом, — когда
человек выше головы в долгу, он от того живет только резвее и веселее,
надо только умеючи взяться за дело. Иначе как это так получается, что
многие, разорившись, сплошь и рядом живут припеваючи?
— Как получается? — говорю я (а я к тому времени уже был
немного навеселе). — А как это получается, что утки на птичьем дворе, лишь
только кухарка отрубит им голову, начинают еще резвее бегать кругами?
В ответ на это он расхохотался и заметил, что еще не имел счастья
взглянуть на птичник в замке Рэкрент.
— Надеюсь, вам недолго придется ждать, — отвечаю. — Мой господин
окажет вам, как и всякому, теплый прием. Во всей Ирландии не сыщещь
другого джентльмена с такой свободой в обращении, которого так бы все
любили, и господа, и простые люди.
Что там было дальше, я не помню, ибо мы пили за здоровье сэра
Конди и за погибель всех его врагов, пока сами не свалились с ног. Я и не
подозревал, ни тогда, ни много позже, что своими собственными руками
пригрел величайшего врага бедного моего господина. Этот негодяй имел
наглость, осмотрев наш птичник, добиться через меня знакомства с
сыном моим Джейсоном, я же, словно неродившийся младенец, так и не
понимал, что означает его визит. А он вытянул у сына моего Джейсона
точный список всех долгов моего господина, отправился прямо по
кредиторам и скупил векселя; что оказалось делом не трудным, потому как мало
кто надеялся получить обратно свои деньги у сэра Конди. И вот это
подлое судейское отродье (я только позже раскусил, что он за птица), ставши
единственным над всеми кредитором, получил под свою опеку все поместье
до самого последнего картона \ включая сданные и пересданные земли.
И все. ему было мало, он еще описывает всю движимость моего господина,
вплоть до мебели в замке Рэкрент, хоть она цены никакой не имела. Но до
этой части рассказа я еще не дошел, а забегать вперед ни к чему: дурная
весть сама весь свет обежит.
Но возвратимся ко дню выборов, о котором я всегда вспоминаю с
радостью и слезами благодарности: вот было время! Когда выборы окон-
Замок Рэкрент
37
чательно и вовсе прошли, отовсюду повалил народ, и все говорят, что
уважили моего господина своими голосами, и напоминают ему об
обещаниях, которых он, может, и не давал вовсе: одному будто бы посулил по
участку земли на каждого из его четырех сыновей; другому —
возобновление аренды; третьему — скидку. Еще один какой-то явился получить
десять гиней за пару серебряных пряжек, которые он всучил моему
господину перед выборами и которые на поверку оказались позолоченными
медяшками. А другой предъявил длинный счет за овес, хотя мне
доподлинно известно, что половина того овса в амбар так и не попала, а на
остальное скотине и смотреть противно было, однако покупка состоялась
за неделю до выборов, упряжку и верховых лошадей привели кое-как
в порядок, да и голос по справедливости получили, и все за тот овес,
так что тут ничего и не скажешь. Но это еще не все: валом валили те,
кому сэр Конди будто бы обещал для их сыновей место то акцизного,
то констэбля, а то еще что-нибудь. А что до тех, кто предъявлял счета
за виски, постели, солому, кокарды, за лошадей и почтовые кареты для
господ землевладельцев, что прибыли со всех концов нашего и других
графств голосовать за моего господина и не должны были, понятно, ни
за что платить, так от них просто отбоя не было. Но хуже всего было то,
что джентльмены из комитета , которые всем заправляли и сулились
провести моего господина в парламент, так что ему это ничего не будет
стоить, и щедро подписались на сотни фунтов, заплатить эти фунты
забыли, да еще потратили нивесть сколько на агентов и адвокатов, и разные
секретные услуги, а уж мой господин, сами понимаете, спросить с них
подписные суммы не мог, как не мог взыскать деньги за отличную лошадь,
которую уступил одному из них. Так-то и вышло, что они все перевалили
на него. Он в жизни не спрашивал — благослови его, господи! —у
джентльмена денег, это уж я вам точно говорю, потому как сам он такие разговоры
презирал, но только другие, которые не были прирожденными
джентльменами, вели себя очень неучтиво, требуя с него денег немедленно, так что
ему, чтобы всех их умиротворить, не оставалось ничего иного, как
поскорее убраться с глаз долой в Дублин, где миледи сняла дом,
достойный его как члена парламента, чтоб исполнять там всю зиму свой долг.
Очень мне было одиноко, когда все семейство уехало, а вещи, что они
велели собрать, а потом забыли, были отправлены на телеге за ними следом.
В замке Рэкрент воцарилась тишина, а я бродил по комнатам и слушал,
как хлопают двери, на которых давно уже не было замков, и ветер свистит
в разбитых окнах, что стекольщик никак не стеклил, и дождь, портя
расписные потолки, каплет сквозь крышу, которую кровельщик никак не
чинил, потому как счета его не оплачены, да и нет у нас ни дранки, ни
шиферу, чтобы перекрыть старый флигель, у которого крыша когда-то
горела от дымохода, да так с тех пор и стоит, открытая непогоде. Вечерами
я отправлялся в людскую, чтобы выкурить, как обычно свою трубочку,
но разговоры там больше — увы!—уже не велись, так что потом уж я из
кухни не выходил, варил себе картошечку и даже спал там, а по почто-
с
38
Замок Рэкрент
вым дням смотрел газету, но о моем господине в Палате никаких
сообщений не было. Он ни разу не выступал, никого не поддерживал и не
опровергал: только дворецкий написал сыну моему Джейсону, что
правительство очень худо с ним обошлось; обещали ему место, да так и не
дали, и это после того, как он так благородно пошел против собственной
совести33, только б их поддержать: за что его все оскорбляли, а ему это
было очень обидно, ему-то, которого все вокруг раньше знали за великого
патриота. Дом и проживание в Дублине тоже кое-чего ему стоили, и сын
мой Джейсон сказал:
— Придется скоро сэру Конди искать себе нового управляющего.
Я свое сделал и больше сделать не могу. Будь у миледи хоть весь
Ирландский банк в кармане, она бы и его за одну зиму спустила, а сэр Конди
ей бы и слова не сказал, хоть он ее и не любит ни вот столечко и никогда
не любил.
Больно мне было слышать, что Джейсон рассуждает так
непочтительно о семействе, а вокруг стоит человек двадцать народу. С тех пор,
как он поселился в собственном доме, он вроде бы начал смотреть свысока
на бедного старого Тэди, заважничал и со своими родными не водился,
немудрено, что и к бедному сэру Конди он относился теперь не лучше,
чем к собственным родным. А весной тот негодяй, что получил от него
список долгов, взял имение под попечительство, пока сэр Конди
находился в отсутствии, выполняя свой долг в парламенте; а я ни глазам
своим старым, ни очкам, сквозь которые смотрел, не поверил, когда
показали мне имя сына моего Джейсона под решением о попечительстве рядом
с именем того змия; только он мне объяснил, что это одна проформа, и
что лучше он, чем если вся земля будет в руках человека совсем чужого.
Я уж не знал, что и подумать: плохо говорить о своем же сыне тяжело,
но не мог я и не скорбеть о прекрасном имении бедного моего господина,
которое рвали на куски эти стервятники-судейские... Так что я ничего
не сказал, а только смотрел, чем все это кончится.
Настал июнь, когда наконец он и миледи прибыли к нам. Моему
господину угодно было отвести меня в тот же вечер в сторону к пивоварне,
чтобы пожаловаться на моего сына и на всякие другие дела, о которых,
он в этом не сомневался, я ничего не знал и не ведал ни сном, ни духом.
И многое еще он мне сказал, ведь он любил со мной поговорить с тех
самых пор, как сиживал у меня на коленях еще до того, как
получил наследство, а то, что сказал он о бедной Джуди, я никогда не
забуду, но повторять не стану. О миледи он не вымолвил ни одного
дурного слова, но удивлялся — и немудрено! — что ее родственники ничего
не желают сделать ни для нее, ни для него, а ведь знают, как им туго
приходится. Правда, он сокрушался недолго и предоставил делам идти
своим чередом: зла и обиды он, ровно годовалый младенец, ни на кого
держать не мог, и в ту же ночь, прежде, чем лечь спать, он уже обо всем
и думать забыл. Как всегда, он потребовал графин крепкого пунша, —
миледи к тому времени с пуншем смирилась, и я уж решил, что между ними
Замок Рэкрент
39
все наконец-то наладилось, пока не узнал правду от миссис Джейн, она
обсуждала дело с экономкой, а я случился поблизости. В ту ночь, когда
мой господин возвратился домой, он у себя за столом безо всякой
задней мысли, а только веселья ради, поднял кубок за «то, чтобы мой тесть,
этот старый скряга, и все мои враги в Джульеттиной горке получили по
заслугам». Однако миледи теперь смотрела на все по-иному, и, как она
сказала, ей совсем не понравилось, что в ее присутствии поносят ее
друзей и близких.
— Тогда почему бы им не доказать, что они вам друзья, — говорит
мой господин, — и не дать мне взаймы денег, о которых я, по вашему же
совету, дорогая, снизошел их просить? Вот уже три почты, как я
отправил им письмо, выразив в постскриптуме желание получить ответ
безотлагательно, с обратной же почтой, а от них все ни слуху, ни
духу.
— Я полагаю, они напишут со следующей почтой мне, — отвечает
миледи.
Вот и все, что было сказано между ними, но из этого легко было
заключить, что отношения у них прохладные, и на то есть причина.
Наутро день был почтовый, и я отправил мальчишку-госуна на почту
посмотреть, нет ли там письма, которое бы все уладило, и он и в самом
деле принес мне письмо с надлежащей печатью, но только не успел я его
рассмотреть и задуматься о том, каково его содержание, как в людскую
влетает вдруг миссис Джейн с голубой коробкой в руках, да в такой
ярости, что совершенно себя не помнит.
— Сударыня, дорогая, что случилось?—спрашиваю.
— Случилось?!—говорит. — Разве вы не видите, что коробка
промокла насквозь, и самая нарядная моя шляпа испорчена, да и миледина
тоже, а все из-за этого дождя, что хлестал через окно в галерее,
которое вы, Тэди, могли бы починить за то время, что мы были зимой в
городе, если б у вас была в голове хоть капля разума.
— А откуда мне было взять стекольщика? — говорю.
— Могли бы заткнуть чем-нибудь, — отвечает.
— Что я и сделал, сударыня, в меру своих сил и способностей. Одно
окно — старой подушкой, а второе — куском зеленого занавеса из театра.
Пока вы отсутствовали, я старался, как мог, и во всю зиму, сударыня, что
я за всем следил, в это окно, к примеру, ни капли дождя не попало.
А теперь семейство вернулось домой, да и время летнее, я об этом,
понятно, и думать забыл. Господи, какая жалость! Подумать только, ваша
шляпа... Зато у меня есть кое-что, что вас порадует, сударыня, — письмо
для миледи из Джульеттиной горки.
Она ни слова не говоря, хватает письмо у меня из рук и бежит вверх
по лестнице, а я иду следом с куском шифера, чтобы заделать окно. Это
окно было в длинном коридоре — или галерее, как велела называть его
миледи, — который вел к спальной моего господина и миледи. А когда
я поднялся с шифером, дверь после миссис Джейн стояла нараспашку,
40
Замок Рэкрент
потому как на ней ни замка, ни задвижки не было, и пока я был занят
с окном, я слышал все, что там говорилось.
— Так что же там в вашем письме, Белла, дорогая?—говорит он.—
Что-то вы долго его разбираете.
— Разве вы не будете сегодня бриться, сэр Конди?—говорит она и
кладет письмо в карман.
— Я третьего дня брился, — говорит он, — у меня сейчас не то на
уме, моя дорогая. Впрочем, если вы того желаете, дорогая, я сделаю, что
угодно, только б все было тихо и мирно.
Смотрю, а он стоит возле разбитого зеркала над камином и бреется,
чтоб угодить миледи. Но она не обращает на него внимания, а сидит,
читает свою книгу, а миссис Джейн сзади убирает ей волосы.
— Что это вы читаете, дорогая?.. Фу, я порезался этой бритвой.
Человек, что мне ее продал, — мошенник, но я ему еще не заплатил. Так
что же вы читаете, дорогая? Вы слышите, я вас спрашиваю, дорогая?
— Страдания Вертера 34, — отвечает, насколько мне удалось разобрать,
миледи.
— Я больше думаю о страданиях сэра Конди, — говорит как бы
в шутку мой господин. — Какие вести из Джульеттиной горки?
— Никаких, — отвечает она. — Все то же самое: мои доброжелатели
упрекают меня за то, что изменить я уже не в силах.
— За то, что вы пошли за меня?—спрашивает мой господин и
продолжает бриться. — Что толку, как вы сказали, говорить об этом, если
тут уже ничего не изменишь?
На это она так глубоко вздохнула, что мне в коридоре было слышно.
— А разве не низко вы поступили, сэр Конди, — говорит, — не
сказав мне до свадьбы, что вы разорены?
— Не сказав вам, дорогая! — говорит он. — Да разве вы меня об
этом хоть раз спросили? И разве не предостаточно было у вас друзей,
которые лишь о том с утра до ночи вам твердили, если б только вы
захотели прислушаться к их клевете?
— Нет, то была не клевета, и друзья мои не клеветники, и я не могу
слышать, как неуважительно вы о них отзываетесь, — говорит миледи и
достает из кармана носовой платок. — Лучше их друзей не бывает, и
если б я только их послушала.,. Ах, зачем это батюшка меня запер!
Больше мне не в чем его упрекнуть! Если б он меня не запер, мне бы и
в голову не пришло убежать...
— Что ж, дорогая, — говорит мой господин, — не плачьте и не
печальтесь об этом сейчас, все прошло, и вы замужем за тем, кого вы
избрали, наперекор им всем.
— Конечно, я знаю, я слишком была молода, чтобы делать выбор, —
говорит миледи и снова вздыхает, так что мой господин, как был недо-
бритый, поворачивается к ней в изумлении.
— Послушайте, Белла, — говорит он, — вы ведь не можете отрицать
того, что знаете не хуже меня. Ведь вы же сами меня просили, и притом
Замок Рэкрент
41
дважды — написано вашей рукой и запечатано вашей печатью, — чтобы
я увез вас в Шотландию и там на вас женился.
— Ах, не будем больше об этом говорить, сэр Конди, — отвечает
миледи с раздражением. — Я же была тогда совсем несмышленая.
— Насколько я могу судить, вы и теперь немногим разумнее,
дорогая Белла, раз говорите так со своим супругом! Но я на вас не сержусь,
я знаю, что-то в этом письме, которое вы положили в карман, настроило
вас вдруг против меня и повлияло на ваши суждения.
— Повлиять на мои суждения не так легко, как вы думаете, сэр
Конди, — отвечает миледи.
— Дорогая, — говорит он, — у меня о ваших суждениях самое
высокое понятие, вам известно, что я никогда и не помышлял с вами тягаться.
Но теперь, дорогая моя Белла, — говорит он и отнимает ее руку от книги,
самым что ни на есть серьезным образом, — теперь у меня перед вами
то преимущество, что я совершенно спокоен, а вы — нет. Так что не
верьте ни единому слову хулы из того, что пишут ваши друзья о вашем
милом сэре Конди, и дайте-ка мне сюда письмо из кармана, чтобы я
посмотрел, что они там говорят.
— Что ж, берите, — говорит она, — и так как вы совершенно
спокойны, я полагаю, сейчас уместно будет просить вашего согласия на то,
чтобы исполнить пожелания всех моих близких и вернуться к моему
отцу и прожить с ними остаток моей несчастной жизни в Джульеттиной
горке.
Тут мой бедный господин отпрянул назад на несколько шагов, словно
его пуля поразила.
— Вы шутите, Белла, — говорит он. — Как у вас хватает сердца
оставить меня совсем одного в самый разгар моих несчастий?
Но немного опомнившись от изумления и с минуту поразмыслив, он
сказал, от души заботясь о благе миледи:
— Что ж, Белла, дорогая, видно, вы правы. Что вам делать в замке
Рэкрент, когда имущество мое все будет описано, мебель перевернута,
а в доме устроят аукцион — не далее, чем на будущей неделе? Так что
я даю вам сердечное мое согласие на отъезд, если такова ваша воля.
Только не просите меня вас сопровождать, этого я по чести не могу
сделать, вспомните, в каких отношениях я всегда, с самой нашей свадьбы,
был с вашими близкими. К тому же у меня дома дела; а пока что, если
мы вообще собираемся сегодня завтракать, давайте спустимся вниз и
в последний раз тихо и мирно сядем за стол, Белла.
Тут, услышав, что господин мой идет к двери в коридор, я кончил
прилаживать кусок шифера к выбитому окну, и когда он вышел, я
смахнул с подоконника пыль своим париком 12* и пожелал ему доброго утра
12* Парики в Ирландии употреблялись раньше как метелки для подметания или
смахивания пыли со столов, лестниц и пр. Издатель сего труда сомневался в этом, пока
не увидел, как один работник старой школы обмел своим париком ступеньки лест-
42
Замок Рэкрент
как мог поласковее, видя, что на душе у него скверно, хоть он и
старается это от меня скрыть.
— Окно тут все разбито и порастрескано, — говорю, — вот я и
пытаюсь его починить:
— Что верно, то верно, оно и впрямь все разбито и растрескано,—
говорит, — и не трудись, честный старый Тэди, его чинить, — говорит, —
нам с тобой оно и так послужит, а в доме скоро никого больше и не
останется.
— Ваша честь сегодня не в духе, — говорю, — но вы позавтракаете,
и на сердце у вас станет легче.
— Спустись-ка в людскую, — говорит, — и принеси мне в столовую
перо и чернила, да возьми у миссис Джейн лист бумаги, ибо у меня тут
дело, которое не терпит отлагательства. Да принеси мне перо и чернила
сам, Тэди, — ты мне понадобишься, чтобы засвидетельствовать мою
подпись на документе, который мне надо будет составить как можно
скорее.
Что ж, пока я ходил за пером и чернилами, да еще за листом бумаги,
я, понятно, все ломал голову над тем, что за документ нужно составить,
да еще поскорее, моему бедному господину, это ему-то, кому в голову
отродясь не приходило заниматься делами до завтрака. Ни для кого
другого он на такое бы не пошел, но, как я вскоре узнал, это он делал ради
миледи, тем высказав особое благородство после такого-то с ним
обращения.
Я как раз поставил свою свидетельскую подпись под документом,
который он сочинил, и стряхивал с пера чернила на ковер, когда миледи
спустилась к завтраку. Увидев сэра Конди за бумагами в такой
неурочный час, она вздрогнула, словно встретилась с призраком, — и
немудрено!
— Вот и прекрасно, Тэди, — говорит он, берет у меня из рук
документ, который я подписал, не зная и не ведая, что в нем, и подходит
к миледи, складывая его на ходу.
— Это касается вас, леди Рэкрент, — говорит он, подавая ей
документ, — и прошу вас, сохраните эту бумагу и покажите ее друзьям, как
только приедете домой. Но теперь, дорогая, положите ее в карман и, ради
всего святого, давайте завтракать.
— А что в ней? — спрашивает миледи и разворачивает документ с
любопытством.
ннцы, после чего с полным спокойствием надел его снова на голову со словами:
«С позволения вашей чести, он от этого хуже не станет».
Следует признать, что обладателям париков не грозит риск простудиться от того,
что они порой снимают их с головы, ибо под париками у них сохраняется
собственная роскошная шевелюра. Парики часто бывают желтыми, а волосы, которые
виднеются из-под них, черными; парики, как правило, малы, а потому волосы или уши
владельца оттопыривают их изнутри.
Замок Рэкрент
43
— Это только небольшая записка относительно того, что, как я
полагаю, мне надлежит сделать при первой же возможности, — говорит мой
господин. — Вы мое положение знаете, я связан в настоящее время по
рукам и ногам, но не будет же вечно так продолжаться, и когда я отдам
богу душу, земля-то останется, Тэди, ты это знаешь. Так что запомни,
что я желаю, чтобы твоя госпожа имела из доходов с земли чистых
пятьсот годовых, а из остального пусть уж платят долги.
— Ваша честь, прошу вас, — говорю. — Я до того времени не доживу,
мне и думать об этом нечего, ведь мне давно уже перевалило за восьмой
десяток, а вы человек молодой и вам еще с божьей помощью жить да
жить.
Что мне было обидно, так это видеть бесчувствие миледи, она на все
только и сказала:
— Это очень благородно с вашей стороны, сэр Конди. Тэди, вы
можете больше не ждать.
Подобрал я перо и чернильницу, которая скатилась на пол, и слышу,
мой господин в заключение говорит:
— Это вы поступили со мной очень благородно, дорогая, вручив мне
безоговорочно все, чем владели, и себя самое впридачу, и так как я не
отрицаю, что у вас могли быть причины для недовольства, — он, понятно,
вспомнил, в эту минуту о Джуди, или о крепком пунше, или о том и
другом вместе, — справедливости ради вы должны иметь хоть какую-то
компенсацию, что-то приятное, на что вы могли бы рассчитывать в будущем.
К тому же это мой долг по отношению к самому себе, чтобы никто из
ваших друзей, дорогая, не смог никогда сказать, что я женился из-за
денег, а не по любви.
— Такое мне никогда бы и в голову не пришло сказать о вас, сэр
Конди, — говорит миледи с чрезвычайной любезностью.
— Тогда, дорогая, — говорит сэр Конди, — мы расстанемся такими же
добрыми друзьями, как и встретились, и все будет хорошо.
Я от души обрадовался, услышав эти слова, и вышел из столовой,
чтобы рассказать обо всем на кухне. На следующее утро миледи и миссис
Джейн отправились в двуколке в Джульеттину горку. Многие дивились
тому, что миледи, при всем том, решила ехать в двуколке, словно на
прогулку или пикник: они-то не знали, пока я не сказал, что карету всю
поломали, когда ехали из города, а кроме двуколки у нас ничего больше и
не было. К тому же из Горки должны были выслать миледи навстречу
карету к перекрестку, так что все было сделано, как надо.
После того, как миледи нас покинула, дела у бедного моего господина
пошли совсем худо. Имущество описали за долги, и все в замке Рэкрент
похватали лиходеи, а среди них — сын мой Джейсон, стыд ему и позор.
Не мог я понять, как это он до того ожесточился, чтобы пойти на
такое дело, но он изучал законы, и был теперь стряпчий Квэрк, вот он
вдруг и обрушил разом на голову моего господина целую гору счетов.
В оплату одного долга, и другого, и еще одного, и за овес, и по счетам
44
Замок Рэкрент
модистке, и торговцу полотном, за все туалеты миледи для дублинских
маскерадов, и видимо-невидимо счетов рабочим и торговцам за декорации
для театра, и свечнику, и бакалейщику, и портному, не говоря уже о
мяснике, и булочнике, и хуже всего, старый счет негодяя-виноторговца, что
хотел арестовать бедного моего господина в день выборов, а сэр Конди
еще тогда выдал ему собственноручную расписку на всю сумму с закон-
ос
ным процентом ° с того самого дня, и проценты, да еще проценты на
проценты наросли до ужасающих размеров, да и на многих других
расписках и долговых обязательствах; и кроме того еще откупные
помощникам шерифа, чтоб смотрели сквозь пальцы, и целые пачки длинных счетов
от стряпчих, старых и новых, с внушительным итогом в конце каждого —
с отсылкой к «предыдущим счетам», и процентами по сегодняшний день
включительно. Да еще огромная сумма причиталась Короне за
шестнадцатилетнюю задолженность по налогу с земель Каррикашоглна, да еще
жалованье «уводчику» 36, и ежегодная благодарность секретарю за то,
что позволял просрочить задолженность из любезности к сэру Конди,
а раньше к сэру Киту. А еще пришли счета за выпивку и кокарды во
время выборов, а по счетам господ из комитета не уплачено и подписные
суммы не собраны, а еще надо было платить за коров, и кузнецу, и
коновалу за вычетом их аренды; и жалованье всем слугам с незапамятных
времен, и возместить деньги, выданные им сыном моим Джейсоном на
одежду, обувь и кнуты, и еще какие-то суммы на разные нужды, когда
они ездили в город или еще куда, и то и дело деньги на карманные
расходы для моего господина, и на рассыльных, и почтовые издержки до
того, как он прошел в парламент. Я даже сказать вам не берусь, что еще;
знаю только, что когда настал вечер, назначенный сэром Конди, чтоб все
уладить с сыном моим Джейсоном, и когда он вошел в столовую и увидел
на большом обеденном столе гору счетов и груду бумаг, то заслонил
обеими руками себе глаза, да как закричит:
— Милосердный боже! Что это я вижу?
Тут я придвигаю к столу кресло, и он с большой неохотой садится,
а сын мой Джейсон подает ему перо и чернила, чтобы он подписал один
счет, и другой, и все это он подписывает, не говоря ни слова. Да, надо
отдать ему справедливость, я в жизни не видывал человека более
честного и благородного, да и покладистого во всем, от начала до конца, чем
сэр Конди. Уж как он хотел заплатить каждому, что причиталось,
насколько это было в его силах, а кто бы мог сделать больше?
— Вот, — говорит он Джейсону как бы в шутку. — Жаль, что мы не
можем все уладить одним росчерком моего серого гусиного пера. Но какой
смысл заставлять меня разгребать все эти бумаги? Ведь ты все
понимаешь в счетах, должниках и кредиторах; присел бы ты здесь за
краешком стола и все бы для меня подсчитал, чтобы я ясно знал, какой там
общий итог, — ведь больше мне знать ничего не надо, правда?
— Совершенно справедливо, сэр Конди; никто не разбирается в
делах лучше вас, — говорит Джейсон.
Замок Рэкрент
45
— Еще бы, ведь от роду и по воспитанию я уготован был в
законники, — говорит сэр Конди. — Тэди, ну-ка, выйди да посмотри, не несут ли
там все, что надо для пунша, ибо с делами на сегодня покончено.
Я, понятно, вышел, а когда вернулся, Джейсон как раз показывал
моему бедному господину общий итог, от которого у того в глазах
потемнело.
— Ну и ну, — говорит он. — Здесь столько нулей, что смотреть больно,
право, они мне напоминают все, что я выстрадал, когда учил с тобой
вместе, Джейсон, в приходской школе таблицу чисел — единицы, десятки,
сотни, тысячи... Готов ли пунш, Тэди? — говорит он, увидев меня.
— Сию минуту—мальчишка уже взял кувшин, сейчас, ваша честь,
он будет наверху, — говорю я, потому как вижу, что его чести жизнь
опостылела, но тут Джейсон весьма решительно и резко меня обрывает:
— О пунше пока еще речи нет; пока еще нам не до пунша...
единицы, десятки, сотни, — считает он, стоя за плечом господина и
продолжает: — единицы, десятки, сотни, тысячи...
— Остановись, остановись! — вскричал мой господин. — Где же во всем
белом свете взять мне эти сотни, или даже единицы, не говоря уж о
тысячах?
— Долг слишком долго рос, — говорит Джейсон, не отступая ни на
шаг; я бы в такой момент так не смог, предложи мне хоть обе Индии и
Корк в награду37. — Долг слишком долго рос, и я сам, сэр Конди,
нахожусь из-за вас в весьма стесненном положении, и все это надо уладить
тотчас же, а итог списать.
— Я буду тебе весьма признателен, если ты только скажешь мне, как
это сделать, — говорит сэр Конди.
— Есть всего один способ, — говорит Джейсон, — он всегда под рукой.
Когда денег в наличии нет, что еще остается джентльмену, как не
пустить в ход*землю?
— Да как же пустить в ход землю, когда ты сам держишь над ней
попечительство, — говорит сэр Конди, — да еще новая опека33 угрожает.
Ты же знаешь, что кроме попечителей ни одна душа не может ее
тронуть.
— Конечно, но разве не можете вы ее продавать, хоть и себе в убыток?
Конечно, можете, а у меня и покупатель есть наготове, — говорит Джейсон.
— Вот как?—говорит сэр Конди. — Это уже немало. Но тут,
помимо всего, есть еще одно обстоятельство, о котором ты пока не знаешь,
если только Тэди не поделился с тобой этой тайной.
— Как же, много он от меня узнал за эти пятнадцать недель, что
прошли со Святого Иоанна39, — говорю, — потому как в последнее время
я с ним, почитай, и не разговариваю. Только про какую это тайну говорит
ваша честь?
— Да про тот небольшой подарок, что я преподнес леди Рэкрент
в день отъезда, чтобы она вернулась к своим близким не с пустыми
руками.
46
Замок Рэкрент
— О, я уверен, что подарков и всяческих украшений у леди Рэкрент
достаточно, — говорит Джейсон, — стоит только взглянуть на эти счета.
Но что бы там ни было, — говорит он, берясь за перо, — придется его
прибавить к общему счету, ибо, конечно, он не оплачен.
— Да, не оплачен, и оплачен быть не может до самой моей кончины,—
говорит сэр Конди, — тем-то он и хорош.
Краска бросилась ему в лицо, когда рассказывал он Джейсону о
распоряжении насчет пятисот годовых, завещанных миледи. Тут Джейсон
пришел прямо в бешенство и в самых сильных выражениях стал говорить
о том, что поступать так, с ним не посоветовавшись, без его ведома и
согласия, значит злоупотреблять доверием джентльмена, который ведет
ваши дела, да и к тому же является вашим основным кредитором. На все
это сэр Конди ничего ему не сказал, только добавил, что сделал это
в спешке, не подумав, и очень сожалеет, но что если бы пришлось все
сделать сначала, он поступил бы точно так же; и обратился ко мне, как
к свидетелю, а я готов был, если бы меня послушали, клятвенно
подтвердить все, что он сказал.
Так что Джейсон пошумел, пошумел, да видит, делать нечего, и
смирился.
— Покупатель, которого я нашел — говорит, — будет, разумеется, всем
этим очень недоволен, но я с ним встречусь и постараюсь все уладить.
Вот купчая, она уже готова, остается только проставить сумму и
расписаться.
— И что же я продаю? Земли О'Шоглина, и земли Грунигхулагана,
и земли Крукагнаватурга, — читает он вполголоса. — И. . . черт возьми,
Джейсон! Ты этого, конечно, не включишь — замок Рэкрент со всеми
угодьями и конюшнями?
— Черт возьми!—говорю я, всплеснув руками. — Это уж слишком,
Джейсон.
— Отчего же? — говорит Джейсон. — Когда все это, да еще и
многое сверх того по закону мое, мне же приходится и уговаривать.
— Погляди-ка на него, — говорю я, указывая на сэра Конди, который,
уронив руки, откинулся назад в кресле, словно громом пораженный.—
Да как ты можешь, Джейсон, стоять перед ним, памятуя все, чем он был
для нас, и все, чем мы для него были, и так с ним обходиться?
— А кто, хотел бы я знать, обошелся бы с ним лучше? Я тебе
говорю, — заявляет Джейсон, — если он сможет найти покупателя получше,
я буду рад. Я потому лишь предлагаю купить, что хочу облегчить его
положение и помочь ему, — хоть я и не вижу, за что я должен быть ему
признателен, если уж на то пошло. Как управляющий я никогда не получал,
не просил и не взимал больше, чем шесть пенсов с фунта в счет своего
жалованья, а где еще он нашел бы агента хоть на пенни дешевле?
— Ах, Джейсон, Джейсон! Да как ты после этого посмотришь в глаза
людям? И что скажут соседи и все, кто тебя знает, когда увидят, что ты
живешь в замке Рэкрент, а законный его владелец выгнан из праде-
Замок Рэкрент
47
дова гнезда и нет у него ни хижины для житья, ни картофелины для
пропитания?
Пока я говорил это и многое еще другое, Джейсон все делал мне
всякие знаки, и моргал, и хмурился, но я не обращал внимания, потому как
горько мне было и обидно за бедного моего господина, и не мог я молчать.
— А вот и пунш! — говорит Джейсон, видя, что дверь отворилась.—
А вот и пунш!
Тут мой господин выпрямился в кресле и словно бы опомнился, а
Джейсон откупорил виски.
— Поставь кувшин вот сюда, — говорит; сдвигает бумаги со стола,
но купчую, что должна все ему передать, не трогает.
Честно сказать, я очень понадеялся, что в нем осталась хоть капля
жалости, когда увидал, что он мешает пунш, а мой господин берется за
стакан; но только сэр Конди хотел налить себе снова, как Джейсон его
остановил.
— Нет уж, сэр Конди, я не хочу, чтобы про меня говорили, будто
я вас подпоил, прежде чем дать вам купчую на подпись. Вы же знаете,
что от вашей подписи в такой кондиции мне в суде проку не будет, так
что давайте сначала покончим с делом, а там уж нырнем в чашу с пуншем
поглубже.
— Кончай все, как знаешь, — вскричал сэр Конди, заткнув уши
руками, — больше я не желаю ничего слышать. Замучил меня сегодня до
смерти!
— Вам надо только подписать, — ответил Джейсон и подал ему перо.
— Бери все и успокойся, — сказал мой господин. И подписал, а
человек, внесший пунш, засвидетельствовал, потому как я не мог — плакал,
словно дитя, да и Джейсон сказал, и я этому только порадовался, что
я в свидетели не гожусь, очень уж стар да глуп. А я так расстроился,
что не мог ни капли пунша проглотить, хотя мой господин собственной
рукой, благослови его, господи, средь всех своих бед, налил стакан и
поднес мне ко рту.
—Ни капли не могу, но благодарю вашу честь от души, как если бы
все выпил.
Поставил я стакан, как он был, нетронутый, да и вышел, и когда я
дотащился до порога и вышел на улицу, соседские ребятишки, игравшие
в камешки, бросили игру и собрались вокруг меня, чтобы узнать, что меня
гак огорчило; я все им рассказал, и на сердце у меня полегчало, как
поговорил я с этими бедными детьми, в которых еще осталось простое
чувство. Они же, узнав, что сэр Конди навсегда покидает замок Рэкрент,
подняли такой вой, что слышно было на том конце улицы, а один —
хороший такой мальчик, мой господин как раз в то утро дал ему яблоко, —
плакал громче всех; но, впрочем, все одинаково его жалели, потому как
сэр Конди пользовался у детей большой любовью — он всегда без единого
слова позволял им собирать орехи в его лесах, хоть миледи и возражала.
Люди, по большей части стоявшие в этот час на пороге своих домов,
48
Замок Рэкрент
услыхали детский плач и стали спрашивать, в чем тут дело, а как
услышали новость, так собрались в великом гневе против сына моего Джейсона
и в ужасе при мысли о том^ что он теперь будет над ними господином,
закричали:
— Не хотим Джейсона! Не хотим Джейсона! Сэр Конди! Сэр Конди!
Сэр Конди Рэкрент на вечные времена!
Толпа так выросла и так расшумелась, что я испугался и поспешил
домой предупредить сына, чтобы он поскорее уходил или спрятался куда,
опасаясь последствий. Но Джейсон мне все не верил, пока они не
окружили дом и не подступили с громкими криками к самым окнам. Тут он
страшно побледнел и спросил сэра Конди, как ему поступить.
— Я тебе скажу, как поступить, — отвечал сэр Конди, смеясь над его
испугом. — Сначала допей свой стакан, а потом подойдем к окну и
покажемся, и я им скажу — или ты сам, если хочешь, — что я переезжаю
в охотничий домик — по собственному своему желанию, ради поправки
здоровья и перемены воздуха, — и буду жить там до конца своих дней.
— Пусть будет так, — сказал Джейсон, хоть он никогда о том и не
помышлял; но не мог же он в такой опасный момент еще препираться
из-за охотничьего домика. Ну, а сэр Конди поднял раму и все объяснил,
и поблагодарил всех своих друзей и попросил их взглянуть на чашу с
пуншем и заметить, что они сидят с Джейсоном за пуншем, как добрые друзья,
так что толпа успокоилась, и он велел выслать им виски, чтоб они выпили
за его здоровье. То был последний раз, что в замке Рэкрент пили за
здоровье моего господина.
На следующий же день, будучи слишком горд, как он мне сказал,
чтобы оставаться хоть на час дольше в доме, который ему уже не
принадлежал, он отправился в охотничий домик, а я спустя несколько часов
за ним. Весь О'Шоглин его оплакивал, я и остался послушать, о чем
говорят люди, а после пересказал все бедному моему господину; он был
очень невесел, лежал в постели и жаловался на сильную боль в сердце,
но я-то подумал, что это все от огорчения из-за всей этой истории, не
говоря уж об обидах, выпавших на его долю в последнее время; и, зная
его натуру с детства, я взял свою трубку и, раскурив ее у камина, стал
ему расказывать, как все его любят и как все о нем жалеют в графстве, —
ему сразу и полегчало.
— У вашей чести много еще в графстве всяких друзей, что богатых,
что бедных, о которых вы и не подозреваете, — говорю. — Вот когда
я шел по дороге, то встретил двух джентльменов в собственных
экипажах, и, узнав меня, они про вас справлялись, и все любопытствовали, где
вы, да что вы, и даже сколько мне лет. Подумать только!
Тут он встрепенулся и принялся меня расспрашивать, что это были за
джентльмены. А на следующее утро пришло мне на ум обойти, никому не
сказавшись, всех тех господ, у которых гостили они, бывало, с миледи,
всех тех, кого почитал я за добрых его друзей, что и в Корк бы поехали
в любую минуту, только б ему услужить; вот я и взял на себя смелость
Замок Рэкрент
49
попросить у них взаймы немного наличных. Все они по большей части
обошлись со мной очень любезно, и долго расспрашивали с большой
добротой о миледи и сэре Конди и обо всем семействе, и очень дивились,
узнав, что замок Рэкрент продан, а господин мой ради поправки здоровья
поселился в охотничьем домике, и все его очень жалели и не скупились
на добрые пожелания, но свободных денег у них, к несчастью, ни у кого
тогда в наличии не было. Так что я вернулся, как ушел, ни с чем, и как
я к ходьбе не привыкши, да и силы у меня не те, что прежде, то утомился
я очень, но зато имел удовольствие пересказать моему господину все
любезные слова, что говорили про него и простые, и знатные.
— Тэди, — вдруг говорит он, — все, что ты мне рассказал, приводит
мне на ум странную мысль. Все равно, знаю я, что недолго мне на этом
свете жить, и хочется мне посмотреть на собственные похороны, пока
я еще не умер.
Очень я смутился, как услышал в первый раз, что он про собственные
похороны так легко говорит, хотя сам, по всему судя, находится в полном
здравии, но опомнился и ответил:
— Уж, верно, зрелище будет на славу, — говорю, осмелев, — и я буду
горд, коль доведется мне быть ему свидетелем.
Я не сомневался, что у его чести похороны будут такие же пышные,
как у сэра Патрика О'Шоглина; в нашем графстве других таких не было,
да и навряд ли будут. Но мне и в голову не пришло, что он это серьезно,
пока на следующий день он не вернулся к тому же разговору.
— Тэди, — говорит, — что до поминальной трапезы 13*, то тут уж я,
конечно, могу без большого труда увидеть кусочек собственных похорон.
— Что ж, раз вашей чести так того хочется, — говорю, не желая ему
перечить, когда он в такой беде, — посмотрим, что можно будет сделать.
Тут мы пустили слух, что он серьезно болен, благо это было нетрудно,
потому как он с постели не вставал и никто его не видел, а я вызвал свою
сестру, женщину старую и очень в обращении с больными умелую, чтоб
она за ним ухаживала, и мы всем сказали, что он очень плох, правда,
она-то ничего не подозревала, а только все получилось как нельзя
лучше, — народ к нам повалил, и мужчины, и женщины, и дети, а как
в домике было только две комнаты, кроме тех, что стояли запертые
с Джейсоновой мебелью и пожитками, то в дом скоро набилось столько,
что яблоку негде было упасть, и духота, и дым, и шум несусветный;
а я стою среди тех, что теснятся у самого смертного ложа, хотя о
покойном и думать забыли, и вдруг слышу, господин мой подает из-под
шуб, что были на него навалены, голос. Я подошел поближе, а остальные
ничего не заметили.
— Тэди, — говорит он, — с меня довольно. Я задыхаюсь и ни слова
не слышу из»того, что они говорят о покойном.
13* В Англии на «поминальную трапезу» собираются для веселья; в Ирландии
на «поминальную трапезу» собираются ночью, в теории для того, чтобы посидеть
над покойником и оплакать его, на деле же для пересудов и кутежа.
4 М. ЭдЖБОрТ
50
Замок Рэкрент
— Благослови вас господь, — говорю, — только полежите тихо и
спокойно еще немножечко, потому как сестра моя боится привидений, и если
вы вдруг сейчас ни с того, ни с сего возьмете и оживете, она просто на
месте умрет от страха.
Так что он лежит и не шевелится, хотя почти задохнулся, а я стал
поскорее рассказывать, какую мы шутку сыграли, тому шепну, потом этому,
и все очень удивились, но все же не так, как мы думали.
— Значит, что ж, не будет нам трубок и табаку, а мы-то так далеко
пришли в ночь?—спрашивают. Однако все же порадовались, когда его
честь встал выпить с ними и послал еще за выпивкой в трактир, где очень
любезно предоставили ему на этот случай кредит. Так что ночь прошла
очень весело; но только сдается мне, сэр Конди среди всего этого веселья
был грустен, потому как не услышал о себе речей, на какие надеялся.
На следующее утро, когда все, наконец, убрались, и в доме не
осталось никого, только мы с сестрой сидим с сэром Конди на кухне, вдруг
открывается дверь и входит — кто бы мог подумать? Джуди Мак-Квэрк
собственной персоной! А я упустил сказать, что когда еще в охотничьем
домике жил молодой капитан Манигол, она вышла замуж за капитанского
егеря, а он немного спустя возьми да и завербуйся и бросил ее и был убит
на войне.
Бедная Джуди очень подурнела, как побыла замужем год или два, и
такая была почерневшая да нечесаная, что сэр Конди даже ее не признал,
пока она не заговорила. Но она сказала:
— Это Джуди Мак-Квэрк, с позволения вашей чести, разве вы ее
забыли?
— Ах, это ты, Джуди, — ответил его честь. — Конечно, я хорошо тебя
помню, только ты очень изменилась, Джуди.
— Оно и время, — говорит. — Сдается мне, что и ваша честь
изменились с тех пор, как я вас в последний раз видала, — давно это было.
— Немудрено, Джуди, — говорит сэр Конди и вроде бы вздыхает. —
Только что же это ты, Джуди?—говорит. — Как это ты не пришла
прошлой ночью на мои поминки и трапезу?
— Вы уж на меня не обижайтесь, — говорит она. — Я о поминках
вашей чести и слыхом не слыхала, пока они не кончились, а то бы я
наверное пришла, как бы трудно мне это ни было. Потому как вышло мне
третьего дня идти за десять миль к родичам на свадьбу, и вернулась я,
когда поминки уже кончились. Но, в следующий раз, — говорит, — ваша
честь, обещаю, этого не случится и*.
— Что ж, увидим, Джуди, — говорит его честь, — и, может, даже
скорее, чем ты думаешь, ибо я последнее время нездоров, да и вообще
полагаю, что жить мне осталось недолго.
н* На коронации одного из наших монархов король пожаловался на беспорядок
в процессии. Церемониймейстер заверил Его Величество, что «в следующий раз
этого не будет».
Замок Рэкрент
51
Тут Джуди прижала краешек фартука сначала к одному глазу, потом
к другому, придя, как видно, в сильное расстройство чувств, да и сестра
моя поспешила вставить словечко и просила его честь приободриться,
потому как она твердо верила, что это всего лишь подагра, вот и у сэра
Патрика, бывало, схватит, а потом отпустит, а ему бы выпить стаканчик
особого, а не то — и целую бутылку, чтоб прогреть желудок. Он обещался
ее совету последовать и тут же послал в трактир, а Джуди сделала мне
знак, и я отошел с ней к двери, а она и говорит:
— Что это сэр Конди такой невеселый? Неужто знает?
— Что знает?—говорю.
— А ты и не слышал?—говорит. — Миледи Рэкрент, что была,
убилась и лежит при смерти, и я уверена, что она уже кончилась.
— Господи, спаси и помилуй нас грешных, — говорю. — Да как же
это случилось?
— Да все эта двуколка, — говорит Джуди. — Лошадь понесла.
Возвращаюсь я домой со свадьбы Бидди Мак-Гуггин, а на дороге толпа
народу, идут с ярмарки в Крукагнаватурге, и вижу: посередь дороги лежит
эта двуколка без колес и вся побитая. «Что это?» — говорю. «А ты и не
слышала?» — отвечают. — «Это коляска леди Рэкрент, что сбежала от
своего мужа, а лошадь испугалась какой-то падали, что лежала поперек
дороги, и понесла, а леди Рэкрент и горничная завизжали, да и налетели на
телегу, что возвращалась с ярмарки, а мальчишка на ней заснул, а
миледи возьми и зацепись юбкой, что свисала из двуколки, так что ее не
знаю сколько тащило по дороге, а дорога-то вся в камнях да в
колдобинах, потому как ее как раз собирались мостить, а один из дорожных
рабочих с кувалдой, наконец, и остановил лошадь; но миледи-то Рэкрент
вся убилась да расшиблась 15* страшно и ее отнесли в хищину по-сосед-
Ству, а горничную нашли потом в канаве, куда ее сбросило, а шляпа
и накидка на ней полны болотной водой, и говорят, что миледи все равно
не выживет. Послушай, Тэди, а правда, что мне за верное рассказали,
будто сэр Конди все переписал твоему сыну Джейсону?
— Все, — говорю.
— Все, как есть? —спрашивает.
— Все, как есть, — говорю.
— Стыд-то какой, — говорит она. — Только Джейсону не говори, что
я сказала.
15* Убилась да расшиблась. — Наш автор не виновен здесь в несообразности.
Оттого, что слова «убить»х и «убиться» так схожи, обычный читатель может
предположить, что и смысл их одинаков, однако в Ирландии они значат далеко не одно
и то же. Вы можете услышать, как ирландец восклицает: «Я весь убился и
покалечился!», хотя чаще всего это просто значит, что он подбил себе глаз или ударился.
«Я весь убился» — значит, всего-навсего, что он в состоянии худшем, чем когда он
просто «убился». Так, «простуда меня убивает» ничто в сравнении с «ревматизм
меня всего убивает».
4*
52
Замок Рэкрент
— А что это ты сказала? — вскричал сэр Конди, просунувшись между
нами, так что Джуди сильно вздрогнула. — Было врехмя, когда Джуди
Мак-Квэрк не задерживалась так долго посудачить на пороге, если я был
в доме.
— Ах, — говорит Джуди, — стыдитесь, сэр Конди. Те времена
прошли, вам бы подумать о леди Рэкрент.
— К чему это мне о ней думать, если она обо мне и не вспомнит? —
говорит сэр Конди.
— Это сюда не имеет касательства, — говорит весьма разумно
Джуди, — вам надо о ней подумать сейчас, не то потом будет поздно.
Разве вы не знаете, что она при смерти?
— Миледи Рэкрент?—говорит сэр Конди в изумлении. — Да мы
только два дня как расстались, ты же знаешь, Тэди, она была весела и
здорова и уехала с горничной в Джульеттину горку на двуколке.
— Больше она на двуколке никуда не поедет, — говорит Джуди. —
Двуколка-то ее и прикончила, вот уж что правда, то правда.
— Что же, она умерла? — говорит его честь.
— Почитай что и умерла, — говорит Джуди. — Да вот Тэди
доподлинно всю историю знает, как я сама ее слышала. Уж лучше он или
кто другой вам, сэр Конди, ее и расскажет, так оно приличней будет»
а мне надо домой к детям.
Он стал ее удерживать, хоть больше, как видно было, из любезности,
чем из чего другого, ведь Джуди, как его честь еще раньше заметил,
сильно переменилась, и сколько я мог судить, хоть сама она того, видно,
не понимала, едва ли могла надеяться стать леди Рэкрент, случись ему
снова бросать монету. Я ему пересказал все доподлинно, слово в слово,
как Джуди мне рассказала, и он в тот же вечер отправил в Джульеттину
горку нарочного с поклоном, да чтоб все точно разузнал, а Джуди
наказала этому мальчишке, чтобы зашел в лавку Тима Мак-Энерни, что
торгует в О'Шоглине, и купил ей шаль.
— Так и сделай, — сказал сэр Конди, — да скажи Тиму, чтобы деньги
с тебя не брал, потому что за шаль я заплачу ему сам.
Тут сестра на меня взглянула, но я ничего не сказал, только
переложил табачную жвачку из-за щеки за щеку, а Джуди стала говорить
всякие слова, что она, мол, не из тех, что принимают подарки от
джентльменов.
Я же отошел в сторону, чтоб обсудить с сестрой, есть тут что-
нибудь или нет, а сестра говорит: нужно быть слепым, чтоб такое
спрашивать, ну, я и подумал, что, верно, сестра больше моего в этом
разбирается, и, припомнив прошлые времена и разные случаи, склонился, в конце
концов, к ее мыслям, так что мы с ней решили, что Джуди, пожалуй,
все-таки вполне может стать леди Рэкрент, если только место это вдруг
освободится.
На следующее утро его честь еще не встал, а уж кто-то стучит
двойным стуком в дверь, и я с удивлением вижу, что это сын мой Джейсон,
Замок Рэкрент
53
— Это ты, Джейсон?—говорю. — Что тебя к нам
принесло?—говорю.— Небось, леди Рэкрент? Мы уже знаем, со вчерашнего дня.
— Возможно, — отвечает. — Но мне надо видеть сэра Конди.
— Не можешь ты его видеть, — говорю, — потому как он еще не
вставал.
— Что ж, — говорит, — разве нельзя его разбудить? Или мне так и
стоять у двери?
— Не стану я беспокоить его честь из-за тебя, Джейсон, — говорю. —
Не раз тебе случалось стаивать в ожидании, пока его честь найдет время
с тобой поговорить, и тогда ты не считал это для себя зазорным. Его
честь... — продолжал я, повысив голос, но тут его честь просыпается сам
по себе и кричит мне из комнаты, с кем это я, мол, разговариваю.
Джейсон не стал больше церемониться, а вслед за мною вошел в комнату.
— Как поживаете, сэр Конди? — говорит. — Счастлив видеть вас
d таком прекрасном здравии. Я зашел узнать, как вы себя чувствуете
и не нуждаетесь ли вы здесь в чем-либо?
— Нет, не нуждаюсь ни в чем, мистер Джейсон40, благодарю вас,—
говорит он. Потому как у его чести была своя гордость, и не желал он
после всего, что было, одалживаться у моего сына. — Но прошу вас,
возьмите стул и присядьте, мистер Джейсон.
Джейсон уселся на сундук, потому как стула там никакого не было,
и так сидел довольно долго в полном молчании. Наконец —
— Что слышно в графстве, мистер Джейсон Мак-Квэрк? —говорит сэр
Конди, вежливо так, но холодно.
— Ничего, о чем бы вы, насколько я знаю, уже не слышали, сэр
Конди. Мне очень грустно было узнать о несчастье с леди Рэкрент.
— Весьма вам признателен, и миледи, несомненно, тоже, — отвечает
сэр Конди все так же высокомерно. И снова наступило молчание,
особенно тягостное для сына моего Джейсона.
— Сэр Конди, — говорит он наконец, видя, что сэр Конди
собирается снова погрузиться в сон, — сэр Конди, вы, конечно, помните, что
говорили при мне о небольшой записке, данной вами миледи,
относительно пятисот фунтов годовых?
— Совершенно верно, — отвечает сэр Конди, — у меня все это свежо
в памяти.
— Но если миледи Рэкрент умрет, тогда и выделять ничего не
надобно.
— Безусловно, — говорит сэр Конди.
— Однако нельзя быть уверенным, что миледи Рэкрент не
поправится, — говорит Джейсон.
— Совершенно верно, сэр, — говорит мой господин.
— По справедливости вам следует тогда, вероятно, подумать о том,
что принесли бы вам эти земли, свободные от попечительства?
— Пятьсот фунтов годовых, — тут и думать нечего, — отвечал сэр
Конди.
54
Замок Рэкрент
— Это в том случае, если не будет ни вас, ни опеки. Прошу меня
простить, сэр Конди, вы в делах толк знаете, но этот подсчет неверен.
— Весьма возможно, — говорит сэр Конди. — Но, мистер Джейсон,
если у вас есть что мне сказать об этом, я был бы вам очень
признателен, если бы вы это сейчас и сказали, ибо я ночь спал неважно и не
отказался бы поспать еще часок.
— Мне нужно сказать вам всего два слова, и для вас, сэр Конди,
они важнее, чем для меня. Вы со мной несколько холодны, как я замечаю,
но, надеюсь, вас не обидит то, что я сюда принес.
Тут он вынимает из кармана два длинных свертка и сыплет дождем
на кровать золотые гинеи.
— Что это? — говорит сэр Конди. — Давно уж я не...
Но гордость не позволила ему закончить.
— Это все сию же минуту будет вашей законной собственностью, сэр
Конди, если только вы пожелаете.
— Только не даром, конечно, — говорит сэр Конди, усмехаясь, —
у тебя ведь ничего даром не бывает, Джейсон, уж я-то тебя знаю.
— Ах, сэр Конди, не будем углубляться в неприятные
воспоминания, — говорит Джейсон, — теперь я твердо решил вести дело
по-джентльменски, как, не сомневаюсь, поступите и вы. Здесь двести гиней, и я
намерен прибавить еще сто, если вы сочтете возможным перевести на меня
все ваши права на известные вам земли.
— Я подумаю, — говорит мой господин. И много еще другое, что я и
слушать устал, было сказано Джейсоном, и все это, и вид золота на
постели подействовало на моего господина; короче говоря, сэр Конди собрал
золотые гинеи и завязал их в платок, и подписал бумаги, которые
Джейсон принес, как всегда, с собой; на том дело и кончилось — Джейсон
убрался восвояси, а господин мой повернулся на другой бок и снова
заснул.
Вскоре я узнал, что заставило Джейсона так поторопиться с этой
сделкой. Сын мой Джейсон остановил рано утром мальчишку-госуна,
посланного накануне в Джульеттину горку с поклоном от моего господина,
чтобы справиться о здоровье миледи после несчастья, и допросил его обо
всем, что тот узнал о миледи от слуги в Джульеттиной горке; мальчишка
сказал ему, что вряд ли миледи доживет до утра, так что Джейсон
решил, что пора ему двинуться к нам, чтоб заключить, пока не поздно,
с моим господином эту сделку и пока мальчишка не успел еще сообщить
нам последние новости. Мой господин был весьма раздосадован, если
можно о нем так сказать, когда узнал, что его провели; впрочем,
приятно все же было иметь в доме деньги для немедленных нужд.
И вечером, когда пришла Джуди и привела детей, чтобы навестили
его честь, он развязал платок — благослови его, господи! богат он или
беден, он все такой же! — и дал им всем по гинее.
— Смотри веселей, Джуди, — говорит ей моя сестра, как только сэр
Конди отошел, чтобы налить стаканчик пуншу ее старшему сыну. —
Замок Рэкрент
55
Смотри веселей! Кто знает, может, мы доживем еще до того дня, когда
ты станешь хозяйкой замка Рэкрент?
— Может статься, — говорит, — только не так, как ты думаешь.
Сначала-то я не понял, куда она клонит, но потом вдруг меня осенило.
— Послушай-ка Тэди, ты мне вчера говорил, что сэр Конди продал
все как есть Джейсону. Откуда же у него эти гинеи в платке?
— А это плата за долю миледи, — говорю.
Тут Джуди призадумалась.
— О чем это ты задумалась, Джуди? —говорит сестра. — Смотрите-ка,
сэр Конди пьет за ее здоровье!
Он в это время сидел в комнате 16* за столом и пил вместе с
акцизным и землемером, что пришли его проведать, а мы стояли в кухне у огня.
— Мне-то что, за мое он пьет здоровье или не за мое, — говорит
Джуди. — Я не о нем думаю, как вы там ни шути и что он там обо мне ни
думай.
— Да ведь ты не откажешься стать леди Рэкрент, Джуди, если тебе
предложат? — спрашиваю.
— А если мне предложат что-нибудь получше? —говорит.
— Как это — получше? —спрашиваем мы с сестрой в один голос.
— Как? — говорит она. — Какой смысл быть леди Рэкрент, если нет
замка? Что толку в телеге, если нет лошади?
— А где же ты возьмешь лошадь, Джуди? — говорю я.
— Пусть это тебя не заботит, — отвечает. — Может, твой же
собственный сын Джейсон мне ее достанет.
— Джейсон! — говорю. — Не вздумай ему довериться, Джуди. Сэр
Конди о тебе очень хорошо отзывался, уж я-то знаю, а вот Джейсон о тебе
отзывался неважно, Джуди.
— Что за важность, — отвечает Джуди, — мужчины часто говорят
совсем не то, что они о нас думают.
— Как и вы о них, это уж точно, — говорю. — Нет уж, ты не
отговаривайся, Джуди, потому как я о тебе только лучше за это думаю, и не
гордился бы я тем, что ты дочь сына моей сестры, если бы узнал, что ты
неблагодарна или еще как-нибудь неуважительна к его чести.
— Какое же тут неуважение? — отвечает. — Я просто говорю, что
пошла бы лучше замуж за другого, если только будет мне на то удача.
— Не будет тебе удачи, Джуди, помяни мое слово, — говорю.
И вспомнил я тут про доброту моего господина, как бросал он из-за
нее монету перед тем, как жениться, нахлынуло тут все это на меня, так
что, чувствую, перехватило у меня горло, и не могу больше ни слова
сказать.
— Все лучше, Тэди, — говорит, — чем как у некоторых, что остаются
при тех, у кого ничего не осталось.
— Милосердный боже! — говорю.-—Вы только послушайте, какая
гордыня и неблагодарность. А он-то только что раздавал последние
16* Комната — основное помещение в доме.
56
Замок Рэкрент
гинеи ее детям, и на шлечах у нее красуется шаль, что он ей подарил
только вчера!
— Да уж, Джуди, нехорошо тебе так говорить, — согласилась моя
сестра, взглянув на шаль.
— А ему, — отвечает, — хорошо было мне вчера на зло говорить, что
я так изменилась?
— Послушай, Джуди, — говорю, — если у тебя такое на уме, то
зачем ты сюда явилась? Может, затем, чтобы Джейсон о тебе лучше
подумал?
— Больше я тебе про себя ничего не скажу, Тэди, — говорит она. —
Я бы и того тебе не сказала, если б только раньше поняла, что ты
совсем рехнулся, не хочешь, чтоб твоего сына предпочли другому!
— Да уж, Тэди, тут ты не прав, — говорит мне сестра.
Сказать по правде, я вконец растерялся: с одной стороны — мой сын,
с другой — мой хозяин, да тут еще эти женщины; мысли мои и чувства
пришли в смятение и я уж, сказать по совести, не знал, кто тут прав,
а кто виноват. Так что я больше ни слова не вымолвил, а только
порадовался, что его чести не привелось выслушать все, что Джуди о нем
говорила, потому как я понимал, что это его бы просто убило; не оттого,
что я думал, будто она ему так уж нравится, как казалось ей и моей
сестре, просто такая неблагодарность со стороны Джуди была бы ему не
по душе, он даже мысли такой не допускал, что его могут не любить или
не говорить о нем хорошо у него за спиной.
К счастью для всех, он к тому времени был уже так весел, что все
равно бы ничего не понял, даже если б услышал. В домике был огромный
рог, оставшийся с той поры, как мой господин и капитан Манигол тут
охотились и дружили: он принадлежал когда-то прославленному сэру
Патрику, его предку; и его честь любили рассказывать историю, которую
они узнали от меня еще ребенком, как сэр Патрик залпом выпивал этот
рог, наполненный до краев, чего ни один человек ни до него, ни после
сделать больше не мог, не переведя при этом дух. И вот сэр Конди
предложил землемеру, который отозвался о роге пренебрежительно, выпить его
одним духом, и наполнил рог до краев пуншем, а землемер и говорит,
что так он пить не будет, но зато готов биться с сэром Конди об заклад на
сотню гиней.
— Идет, — говорит мой господин, — ставлю сотню золотых гиней
против твоей «головы» 17*, что не выпьешь.
— Идет, — говорит землемер, а между двумя джентльменами этого
достаточно.
Землемер поперхнулся, и мой господин выиграл пари; он думал, что
выиграл сотню гиней, но акцизный заявил, что по условию получить он
17* Голова — шестипенсовик, от французского tête (голова) — серебряная монета
с выбитой на ней головой, то, что в старофранцузском называлось un testion и что
достоинством соответствовало примерно старому английскому шестипенсовику. Слово
это встречается у Шекспира.
Замок Рэкрент
57
должен только «голову». Моему господину все было одно, он так и этак
был доволен, ну а я радовался, видя его опять в таком хорошем
расположении духа.
Тут землемер — будь он неладен! — возьми и скажи моему господину,
мол, сам-то он сможет единым духом осушить этот огромный рог?
— Рог сэра Патрика! — говорит его честь. — Давайте его сюда! Ставлю
твою же ставку, что выпью.
— Идет, — говорит землемер, — а я готов биться на что угодно, что
зам этого не сделать.
— Сотня гиней против шестипенсовика, что выпью, — говорит он. —
Давай сюда платок.
Знал я, что он говорит про платок с золотом, но не лежало у меня
сердце вынимать его в таком обществе, когда его честь не очень мог за
ним присмотреть.
— Давай же сюда платок, Тэди, — говорит, да как топнет ногой.
Что ж, вынул я платок из кармана, куда упрятал его от соблазна. Эх,
горько мне было видеть, как падают на стол гинеи, последние, что были
у моего господина! А сэр Конди мне и говорит:
— Вот чудо — у тебя сегодня рука потверже, чем у меня, старый
Тэди, — налей-ка ты мне рог.
Что я и сделал, пожелав его чести успеха; не думал я, когда рог
наполнял, что с ним приключится. Выпил он рог залпом — и упал, как
подкошенный. Мы его поднимать, а он ни слова сказать не может и с лица
совсем почернел. Уложили мы его в постель, но вскоре он очнулся —
бредит и бьется в мозговой горячке. Что смотреть на него, что слушать,
было ужасно.
— Джуди! Джуди! Неужто нет в тебе ни капли чувства? Неужто ты
не останешься и не поможешь за ним смотреть?—говорю я ей, а она
надевает шаль, чтоб идти вон.
— Мне на него и смотреть-то страшно, — говорит, — не могу я и не
хочу оставаться. Что проку — он все равно до утра не протянет.
На том и убежала. Так что из великого множества его друзей остались
только мы с сестрой.
Горячка* то схватывала его, то отпускала, и снова схватывала, и
отпускала, и так продолжалось пять дней, а на шестой опомнился он на
несколько минут, признал меня и сказал:
— Все во мне от боли горит, Тэди.
Я говорить не мог, а сестра его спросила, не хочет ли он чего, чтоб
полегчало.
— Нет, — говорит, — мне теперь никогда уже не полегчает.
И страшно закричал от этой муки. Потом опять на минуту его
отпустило.
— Вот до чего довело меня питье, — говорит. — А где же все мои
друзья? Где Джуди? Значит, никого, а? Да, сэр Конди дурак был,
дурак и остался, — сказал он.
58
Замок Рэкрент
То были его последние слова — так он и умер. А похороны у него
были самые что ни на есть бедные.
Вы, верно, захотите еще что-нибудь услышать, но какой уж тут из
меня рассказчик, скажу только, что миледи Рэкрент не умерла, вопреки
всем ожиданиям, только от падения да от ушибов лицо у нее очень
пострадало; они с Джейсоном сразу же после смерти бедного моего
господина начали тяжбу из-за тех пятисот годовых; распоряжение-то было не
на гербовой бумаге, так что кто говорит, оно недействительно, а кто — что
это неважно; еще другие говорят, что Джейсон все равно земель не
получит, а многие ему того желают. Что до меня, то после всего, что я на этом
свете увидел, я ничего уже больше не желаю, но я ни слова не говорю, —
в моем возрасте глупо было бы наживать себе врагов. Джейсон на Джуди
не женился, как я и предсказывал, да он об этом и не помышлял. Я о том
не жалею — а кто жалеет? А что я тут записал по памяти и понаслышке
о семействе, так это все истинная правда с начала и до конца. Тут вы
можете быть уверены, потому как что толку говорить неправду про то, что
все не хуже моего знают?
Издатель легко мог бы сделать катастрофу в истории сэра Конди более
драматичной и поучительной, если бы полагал возможным приукрашать
простой и бесхитростный рассказ верного Тэди. Он представляет его
английским читателям как образчик характеров и обычаев, которые,
возможно, в Англии не известны. В Европе нет ни одной страны, частные
нравы которой были бы до последних лет менее известны англичанам, чем
нравы их сестры и соседки.
Картины Ирландии, нарисованные мистером Юнгом41 в его
путешествии по стране, суть первый верный портрет ее обитателей. Все
подробности в предшествующем наброске были взяты из жизни, они
характерны для той смеси легковерия, смекалки, хитрости, благодушия,
беспутства, бескорыстия, ловкости и тупоумия, которая в различных формах
и с различным успехом представлена была с тех пор на сцене или
изображалась в романах.
Трудно дать ответ на вопрос о том, будет ли союз с Англией 42
способствовать или препятствовать оздоровлению этой страны. Немногие
просвещенные люди, живущие сейчас в этой стране, найдут убежище в
Англии. Их мало, но они ничем не уступают господам того же ранга
в Великобритании. Лучшее, на что можно надеяться, это на водворение
взамен их английских промышленников.
Удалось ли уорикширской милиции43, которая состояла в основном
из ремесленников, обучить ирландцев пить пиво? Или ирландцы научили
их пить виски?
Замок Рэкрент
59
ГЛОССАРИЙ
Кое-кто из друзей, видевших историю Тэди после того, как она была
напечатана, высказали издателю опасение относительно того, что многие
из терминов и идиом, которыми она изобилует, могут не быть поняты
английским читателем без специальных объяснений. Вследствие этого
издатель счел нужным присовокупить следующий Глоссарий.
Начато утром в понедельник. — Тэди начинает свой мемуар о
семействе Рэкрент пометкой «Начато утром в понедельник», ибо в Ирландии
ни одно важное дело не может быть счастливо начато ни в один из дней,
кроме утра понедельника, «Вот доживем с божьей помощью до утра
понедельника, позовем кровельщика чинить крышу». «В понедельник утром
пойдем торф резать». «В понедельник утром, бог даст, начнем покос».
«В понедельник утром, с позволения вашей чести, начнем картошку
копать» и т. д.
Все промежуточные дни между тем, когда произносятся эти речи, и
следующим понедельником в счет не идут; а когда утро понедельника
наступает, дело чаще всего откладывается до следующего понедельника.
Издатель был знаком с джентльменом, который, чтобы искоренить этот
обычай, заставлял своих рабочих и землепашцев любую новую работу
начинать в субботу.
b A какой стоял вой!
Magnoque ululante tumultu * {Вергилий)
Ululatibus omne
Implevere nemus **. {Овидий)
Полное описание ирландского плача или «гола», то есть древнего
ирландского погребального плача с его первым полухорием, вторым по-
лухорием, общим хором вздохов и стонов вместе с ирландскими словами
и музыкой, можно найти в четвертом томе «Отчетов о заседаниях
Ирландской Королевской Академии». Для удобства ленивых читателей, которые
скорей прочтут страницу, чем сделают хотя бы шаг, и из сострадания —
я не говорю сочувствия — к их слабости, издатель приводит следующие
выдержки из этого труда:
«Ирландцы всегда славились своими погребальными плачами,
особенность эта отмечалась едва ли не всеми путешественниками, кои их
посетили; они унаследовали его, очевидно, от своих предков-кельтов,
первоначальных обитателей острова...
Об ирландцах говорят, что плачут они естественней и проще, чем
любая другая нация; со временем ирландский плач вошел в пословицу...
Камбренсис 44 в XII веке говорил, что ирландцы выражают свое горе
музыкально; они использовали музыкальное искусство, в котором всех
* И в большом смятении плакали (лат.).
:* Стенаниями вся роща наполнена (лат.).
60
Замок Рэкрент
превосходили, при традиционном исполнении погребальных обрядов:
плакальщики делились на два полухория, из коих каждый попеременно
исполнял свою партию, соединяясь порой в общем хоре... Тело покойника,
одетое в погребальные одежды и украшенное цветами, помещалось на
помосте или каком-либо возвышении. Родственники и плакальщики
становились двумя рядами друг против друга, одни в головах, другие в ногах
у покойника. Певцы и барды подготавливали погребальный каойнан
заранее. Начинал плач запевала ведущего хора; скорбным приглушенным
голосом он пел первую строфу, чуть слышно аккомпанируя себе на арфе;
когда он кончал, хор, стоящий в ногах, начинал собственно плач, или
«гол», подхватывая последнюю ноту предшествующей строфы, ведущий
хор им вторил, а затем они вместе пели общий повтор. Затем запевала
второго хора начинал второй «гол», или заплач, ему вторил первый хор,
а затем, как и раньше, они вместе пели общий повтор. Так, чередуясь,
пели они всю ночь. Перечислялись предки покойного, его титул,
владения, достоинства и пороки, ему задавался ряд вопросов, скажем такой —
Зачем он умер? Если он был женат, то — Была ли жена ему верна,
сыновья послушны, хорошие ли они охотники или воины? Если отпевали
женщину, то — Красивы ли ее дочери, невинны ли? Если юношу, то —
Не изменили ли ему в любви? Не пренебрегли ли им голубоглазые девы
Эрина? 45.
Как сообщают, размер погребального плача раньше соблюдался очень
строго; но с исчезновением ирландских бардов размерами этими стали
постепенно пренебрегать, плач потерял свой строгий метр и стал
прерогативой женщин. Каждая провинция имеет свой каойнан, или, по крайней
мере, свое подражание оригиналу. Есть манстерский плач, ольстерский
плач и т. д. Плач превратился в импровизацию, и плакальщицы
варьировали его, как хотели.
Любопытно проследить, как вырождаются традиции и обычаи.
Современный ирландский плач, или вой, не может похвастаться прежней
мелодичностью, да и похоронная процессия не отличается прежним
достоинством. На похороны порой собирается до тысячи человек; но чаще —
четыреста или пятьсот. По мере того как траурный кортеж продвигается
вперед, толпа растет; проходя через какую-либо деревню или мимо
каких-либо домов, она начинает кричать — Ох! Ох! Ох! Ох! Ох! Ах! Ах!
постепенно повышая голос от первого Ох! до последнего Ах! в скорбном
крике. Жители деревни узнают, таким образом, что идут похороны и
устремляются на улицу, дабы принять б них участие. В провинции Мак-
стер женщины нередко идут какое-то время за гробом, усердно плачут
вместе со всеми, а потом поворачиваются и спрашивают: «Ой-ой! А кого
это мы хороним? По ком плачем-то?» Даже у последних бедняков есть
свои места на кладбище — то есть свои участки на погосте, где со времен
ирландских войн хоронили, если им верить, их предков, и даже если
погост находится за десять миль от того места, где умер покойный, его
друзья и соседи обязательно отнесут его туда. Покойника отпевают —
Замок Рэкренг
61
один священник бывает на похоронах всегда, порой их бывает даже пять
или шесть. Каждый священник служит заупокойную мессу, за которую
ему платят — когда шиллинг, когда полкроны, когда полгинеи или гинею,
смотря по обстоятельствам, или, как говорят, смотря по способностям
покойника. После похорон очень бедного человека, оставившего после
себя вдову или детей, священник делает так называемый сбор в пользу
вдовы. Он обходит всех присутствующих и каждый дает полшиллинга
или шиллинг, или сколько сможет. В примечании к слову Поминальная
трапеза читатель найдет подробности о заключительной части похорон
в Ирландии.
В большом спросе некоторые старухи, которые плачут особенно
громко и умело. Как сказал издателю один человек, «каждому хотелось
бы, чтобы на его похоронах и на похоронах его друзей были такие
плакальщицы, ими можно гордиться». Низшие сословия в Ирландии
удивительно любят посещать похороны своих друзей и родных, а
родственниками они считают многих. Многолюдные похороны свидетельствуют
о том, что покойника при жизни любили. Придти на похороны к соседу —
невысокое свидетельство человеколюбия, но и оно, как ни странно это
покажется, чего-нибудь да стоит. Можно смело сказать, что время,
которое в Ирландии тратят на посещение похорон, обходится ирландской
нации не менее, чем в полмиллиона; издатель же полагает, что эту сумму
следует по крайней мере удвоить. Мы не касаемся здесь привычек к
распущенности и пьянству, которые приобретаются на поминках. Когда
землепашец, или плотник, или кузнец не является на работу, что
бывает весьма нередко, спросите, куда он пропал, и вам наверняка ответят:
«Ох, ваша честь, он сегодня работать никак не мог, он ушел на
похороны».
Даже нищие к старости начинают собирать подаяния себе на похороны,
то есть на покупку гроба, свечей, трубок и табака. О свечах, трубках и
табаке смотри Поминальную трапезу.
Тем, кто ценит обычаи по их древности, а нации — по приверженности
древним обычаям, несомненно понравится ирландский плач и ирландская
нация за то, что она сохранила его с незапамятных времен. Издатель,
однако, заметил кое-какие тревожные симптомы, возможно предвещающие
уменьшение популярности плача в Ирландии. В комическом театральном
представлении, которое давали недавно в Дублине, на сцене появляется
хор старух и начинает плач над останками Врача, павшего от деревянного
меча Арлекина. Наплакавшись вволю со всеми непременными
подробностями — ломанием рук, утиранием глаз концом платья или передника, —
одна из старух вдруг прерывает свои рыдания и, обернувшись к друрой,
спрашивает: «А что, милая, кого это мы хороним?»
... не поднеся им законного стаканчика виски. — Некоторые
землевладельцы угощают обычно своих арендаторов стаканом виски, когда те
являются к ним, чтоб заплатить аренду. Тэди называет это законным
стаканчиком виски не потому, что виски является собственностью арендато-
62
Замок Рэкрент
ров, ко потому, что вследствие многократного повторения стаканчик этот
становится их правом.
Низшие сословия в Ирландии не являются исключением в такого рода
распространенных выводах относительно собственных прав; но они
особенно быстро и настойчиво напоминают об этих правах. «В прошлом году
ваша честь дали мне соломы для крыши, и я уверен, что ваша честь даст
мне и в этом».
Таким образом дары часто превращаются в поборы. Эти привычки
порой присущи в одинаковой степени и простому люду и знати. Говорят,
что Высокая Оттоманская Порта46 привыкла требовать даров, словно
дани; неблагоразумно поэтому посылать султану ко дню рождения
скакуна, ибо он станет и на следующий год ожидать такого же подарка
и доказывать обоснованность своих ожиданий.
d ... куры, индюки, гуси, — арендаторы по договору приносили их столько...
Многие арендные договоры в Ирландии прежде вменяли арендаторам
в обязанность поставлять землевладельцам непомерное количество птицы.
Издателю известен случай, когда в договоре на аренду одной маленькой
фермы значилось тридцать индеек.
е Английские арендаторы. — Английский арендатор это не
арендатор-англичанин, но арендатор, который платит аренду точно в срок. Бедняки
в Ирландии твердо верят, что в Англии все арендаторы платят аренду
точно в назначенный день. Ирландец, собираясь арендовать ферму и
желая показать землевладельцу, что он человек положительный, предлагает
стать английским арендатором. Если арендатор навлечет на себя
неудовольствие землевладельца — тем ли, что голосовал против него самого,
или против его предложения на выборах, — управляющий немедленно его
уведомляет, что отныне он должен стать английским арендатором. Угроза
эта не означает, что он должен сменить свой язык или национальность, —
она означает, что он должен выплатить недоимки и должен отныне
платить аренду точно в назначенный день.
f Да и работали арендаторы у него на земле исправно. — Прежде в
Ирландии в арендных договорах стояли обычно пункты, обязывающие
арендаторов поставлять землевладельцам на несколько дней в году людей и
лошадей. Из этого феодального обычая проистекало множество случаев
мелочного тиранства и притеснений. Стоило бедняку вызвать
неудовольствие землевладельца, как управляющий тотчас вызывал его на
работы, и Тэди не преувеличивает, говоря, что арендаторов часто отрывали
от собственных дел для работы на землевладельца. Таким образом их
лишали самой возможности оплаты аренды: пока они собирали в закрома
урожай землевладельца, их собственный урожай нередко пропадал, хотя
аренду надо было платить так же точно и в срок, как если бы они были
хозяевами своего времени. Это кажется верхом бессмысленной
несправедливости.
В Эстонии, среди бедной славянской расы крестьян-рабов, дань
помещикам платится не в виде отработки, или гусями, индейками и пр., но
Замок Рэкрент
63
в виде оброка. Следующая баллада представляет собой любопытный
образчик эстонской поэзии:
Вот почему разорены деревни,
И съедена солома с крыш,
В деревнях поселились дворяне,
Одни трубы торчат,
А хозяин на белом полу!
Овца принесла ягненка с белым лбом,
Его отдают помещику в оброк.
Свинья принесла поросят,
Их жарят помещику в жаровне,
Курица яиц нанесла,
Они идут помещику на сковородку.
Корова родила теленочка,
Его забирают помещику в стадо.
Кобыла жеребеночка принесла,
Он пойдет помещику на конюшню.
Крестьянка родила сыновей,
Они будут пасти господскую птицу.
g . . . разве что каких-нибудь семнадцать... Речь Тэди в данном случае
может служить образчиком риторической фигуры, весьма
распространенной в Ирландии. В начале фразы делается поразительное утверждение,
которое снимается, как только вы услышите следующую за ним
оговорку. Так, человек, который так пьян, что на ногах не стоит, будет вам
клясться, если только язык его слушается: «Да клянусь вам честью, да
провалиться мне на этом месте, если я вру, да честью клянусь, я ни капли
ничего такого с утра в рот не брал, ни хорошего и ни дурного, а только
выпил полпинты виски, с позволения вашей милости».
h Волшебные горки — курганы. Говорят, что курганы оказали немалую
услугу Ирландии, когда в страну вторглись даны47. На них постоянно
стояли дозоры; с приближением врага на кургане зажигали костер, чтобы
предупредить следующий дозор, и таким образом весть о нападении
быстро распространялась по всей стране. Какое-то время назад простой
народ верил, что в курганах живут феи и эльфы или, как их называли,
добрый народец. «Ах, господи, я совершенно твердо знаю, и давно уже
это приметил, — заявил один пожилой человек издателю, — что одни лишь
старики, которым делать нечего, собираются вместе и рассказывают
истории про фей, но все это пустое. Только вот что я слышал всего
несколько лет назад от одного очень почтенного скотовода: возвращается он
как-то тихо и мирно (то есть без шума) с ярмарки, со своими коровами
и овцами, которых он не продал, как вдруг возле церкви на перекрестке
встречается ему пригожий такой человек и спрашивает, куда он путь
держит? Он и отвечает: «А-а, далеко, всю ночь буду идти». «Ну уж нет,—
говорит человек, — ты ночь у меня проспишь, и всего у тебя будет вдо-
64
Замок Рэкрент
воль, у тебя, и у твоих коров и овец, и у твоей животины (то есть
лошади), так что идем со мной». Что ж, скотовод шарахнул (то есть
прыгнул) с лошади. Ночь была темнущая, но скоро он очутился — как, он
нипочем сказать не может, — в прекрасном доме, еды и питья вдоволь —
ешь, пей, не хочу, и все, чего только душа пожелает. Он и не помнит, как,
наконец, заснул; а поутру обнаружил, что лежит и не в постели, и не
в доме, а как раз на том перекрестке, где встретил того незнакомца.
Лежит себе навзничь на траве, и овцы пасутся тихонько вокруг, и лошадь
тут же, а узда намотана ему на руку. Я его и спросил, что он обо всем
этом думает, и от начала и до конца он никак объяснить ничего не
может, а только что это, конечно, добрый народец так его хорошо
принимал. Потому как поблизости не видать было ни дома, ни какого другого
строения, амбара там или еще чего, а только церковь и горка (то есть
курган). Про эту церковь вот еще какую странную вещь рассказывают:
если принесут туда покойника, который не должен там лежать, так он ни
за что на кладбище не пройдет, хоть соберись тут все мужчины, и
женщины, и дети со всей Ирландии. Только захотят они зайти на кладбище,
а ноги у них пойдут не вперед, а назад, — да, да, так все назад и пойдут,
так что на кладбище с этим покойником они так и не ступят. Да, так вот
люди говорят, что это все добрый народец делает, но только, по-моему,
все это болтовня, да и народ теперь поумнее стал».
Конечно, сельские жители в Ирландии относились прежде к эльфам
и феям с восхищением, смешанным если не с ужасом, то с известным
трепетом. Они верили, что под курганами находятся просторные подземные
дворцы, где живет добрый народец, а его ни за что нельзя тревожить.
Когда ветер кружит пыль на дороге, бедняки говорят, что пыль
подняли эльфы — это знак того, что они переходят из одной горки в
другую— и произносят вслед эльфам или летящей мимо пыли: «Помогай вам
бог, господа, помогай вам бог». В случае, если добрый народец хочет,
что-либо натворить, эти слова предотвратят зло. О добрых и злых
проделках этого народца рассказывают бесчисленное множество историй;
некоторые из них невероятны до смешного, другие настолько романтичны,
что прямо просятся в поэзию. Жаль, что поэты не используют этих
небольших, но приятных возможностей. Кстати сказать, Парнелл48,
показавший себя столь искусным в сказаньях о феях, был ирландцем, и хоть
он и представил эльфов и фей в старинном английском одеянии
«Британского острова и Артуровых дней», вполне возможно, что впервые он
познакомился с ними у себя на родине.
Для большинства распространенных поверий и предрассудков —
романтического или житейского свойства — можно найти какое-либо
объяснение. Сценой для всевозможных чудес в Ирландии служат обычно
старые церкви и кладбища. Историки утверждают, что возле старинных
церквей в нашем королевстве находят время от времени пещеры
различной формы и происхождения, которые использовались древними
обитателями для хранения зерна или оружия, а также как убежища, где они
Замок Рэкрент
65
укрывались в минуты опасности. Существует подробное описание (стр. 84
«Отчетов о Заседаниях Ирландского Королевского общества» за 1783 год)
целого ряда таких искусственных пещер к западу от Киллоской церкви
в графстве Килдэр49. Эти подземные жилища были найдены на склоне
в сухой песчаной почве; крыши у них были покатые, сообщались они
друг с другом через небольшие отверстия. Они упоминаются в Брегон-
ских законах50; по этим законам люди, воровавшие из подземных
хранилищ, подвергались штрафу. Все это показывает, что были реальные
основания для историй о том, что возле этих мест появлялись огни и
слышались голоса. Люди, прятавшие там свою собственность, весьма
охотно поддерживали рассказы о чудесах, которые делали эти места
предметом священного ужаса или суеверного страха.
* .. .да и еще ей шло немало от золы... — По древнему обычаю, в
Ирландии все сорняки на ферме принадлежали жене фермера или жене
помещика, который владел этой землей. Огромный спрос на щелок для
отбеливания делал полученную из них золу значительной ценностью.
1 ... и от сургуча... — Прежде в Ирландии был обычай, по которому
арендаторы платили жене помещика от двух до пятидесяти гиней при
заключении договора. Совсем недавно еще издатель слышал о том, как
жена одного баронета получила в подарок пятьдесят гиней при
заключении договора на весьма значительную ферму.
Сэр Мэртаг взбесился. — Сэр Мэртаг пришел в ярость.
Вся кухня высыпала на лестницу. — Это означает, что все, кто только
ни был на кухне, выбежали из кухни на лестницу. Это и другие
выражения подобного рода показывают, насколько ирландцы склонны к
метафоре и преувеличению.
m Коротитъ годовую плату... — Когда ирландский дворянин, вроде сэра
„ Кита Рэкрента, живет не по средствам и обнаруживает, что у него в
распоряжении нет наличных, арендаторы охотно предлагают взять у него
землю в аренду за плату гораздо ниже обычной, заплатив ему тут же
небольшую сумму, что и называется «коротить годовую плату». Соблазн
получить немедленно деньги часто настолько ослепляет землевладельца,
что он забывает о будущих своих интересах.
п «Уводчик». — Так называют человека, которого нанимают специально,
чтобы он «устраивал увод» в оплату аренды, то есть уводил и продавал
скот арендаторов. Должность «уводчика» отнюдь не синекура.
о Хотел я из него сделать священника... — В Ирландии среди людей
такого положения, как Тэди, было принято, когда им удавалось достать
немного денег, отправлять своих сыновей за границу в Сент-Омеру 51 или
в Испанию, чтобы они получили там духовное образование. Сейчас
священников готовят в Мейнуте52. Издатель недавно познакомился с
молодым человеком, который начал с того, что развозил письма, потом стал
плотником, потом оставил рубанок и верстак, чтоб изучить, как он
сказал, гуманности в Мейнутском колледже, но, окончив полный курс
гуманитарных наук, решил стать не священником, а солдатом.
5 М. Эджворт
66
Замок Рэкрент
р Казармы. — Прежде в дворянских домах в Ирландии было принято
ставить в одной из больших спален в ряд кровати, на которых могли бы
переночевать случайные гости. Комнаты эти называли казармами.
ч .. .не от мира сего... — В Ирландии это значит простак, глупец.
г Куррах— это ирландский Ньюмаркет53.
s Обложит имение поборами и виндикациями или придумает еще что-нибудь,
только чтоб передать имение кому-либо другому.—Читателя-англичанина,
возможно, удивит широта юридических познаний Тэди и та легкость,
с которой он сыплет юридическими терминами, но в Ирландии любой
бедняк, будь то фермер, ткач, лавочник или дворецкий, подчас является,
помимо всего прочего, и юристом. Он прекрасно разбирается в судебных
предписаниях, делах о возвращении земель, государственной опеке,
постановлениях, компенсациях и пр., и термины эти ему так же
примелькались, как любому стряпчему. Законы они все просто обожают. Это
своего рода лотерея, в которой ставишь свой ум и хитрость против
собственности соседа, сознавая, что терять тебе нечего, а выиграть можно
многое. «Ты у меня ответишь, как полагается по закону, это уж точно!» —
говорит англичанин, уповая на справедливость. «Ты у меня ответишь
перед его честью», — грозит ирландец в надежде на пристрастность судьи.
Тяжела жизнь ирландского мирового судьи на следующий день после
ярмарки, особенно если он живет возле небольшого городка. Поражает
число убитых (убитых не значит мертвых, а просто пострадавших) и
раненых, которые приходят к его чести с разбитыми головами или
синяками; но еще более поражает число тех, кто, несмотря на то что, трудясь
с утра до ночи, едва зарабатывает себе на пропитание, готов без
малейших возражений потерять шесть-семь часов в день, ожидая во дворе
мирового судьи, чтобы только пожаловаться — на что? да ни на что! Их
невозможно убедить в том, что время — это деньги. Собственное время они
не ценят, и думают, что и другие свое время ни во что не ставят. А
поэтому они спокойно рассказывают мировому судье часовую историю о
голове (то есть о шестипенсовике), а если тот выражает нетерпение, то они
относят это за счет тайного предубеждения против себя. Метод у них
таков: они заучивают свой рассказ наизусть и передают, как они говорят,
все как было, то есть от начала и до конца, без остановки.
— Я вижу, мой друг, что ты уже часа три сидишь у меня во дворе.
В чем же дело?
— С позволения вашей чести, об этом я и хотел бы сказать вашей
чести одно слово.
— Ну, говори, да только побыстрее. Что там у тебя стряслось?
— Ничего, с позволения вашей чести, так-таки совсем ничего, только
вот насчет корма для коня, с позволения вашей чести, которого вот этот
человек продал мне на масленицу на ярмарке в Гуртишанноне, а конь этот
трижды брал да и ложился и совсем меня убил; я уж не говорю вашей
чести, что не далее, как вчера вечером, он улегся прямо в доме, а ведь
там кругом дети, и это господняя милость, что он их не придавил или не
Замок Рэкрент
67
упал в огонь да не сгорел. Так что, с позволения вашей чести, сегодня
я отвел его назад владельцу, вот он стоит — он шошумел, пошумел, да и
отдал мне мою кобылу, на которую я махнул (то есть обменял) его коня.
Но теперь он не желает платить за выпас за все то время, что конь был
у меня, хоть обещал заплатить, если конь не подойдет, а он у меня и дня
не проработал, ни плохо, ни хорошо, пока, с позволения вашей чести,
он у меня был, а коновала я к нему пять раз водил. Так что, с
позволения вашей чести, я знаю, что ваша честь будет мне другом, потому как
я лучше пойду к вашей чести, чтоб ваша честь меня рассудила, чем
к любому другому судье во всей Ирландии. Так вот я и привел его
к вашей чести и знаю, что ваша честь велит ему заплатить мне за выпас
или скажет, могу я его вызвать на следующее выездное заседание суда,
с позволения вашей чести, или нет?
Тут второй, сунув языком табачную жвачку в какую-то тайную дыру
во рту, начинает свою защиту:
— С позволения вашей чести, я, конечно, вашей чести врать не стану,
но только тут от начала и до конца ни одного слова правды, а я,
клянусь душой, его чести ни слова лжи не скажу, хоть заплатите мне за
коня, выпас и все прочее. Потому как, с позволения вашей чести, я на
вашу честь полагаюсь, что ваша честь отнесется ко мне по справедливости,
а не будет слушать всяких там, вроде вот этого. С позволения вашей
чести, он почему меня к вашей чести привел? Да потому, что давно уже
на меня зуб имеет из-за овса, который я вашей чести продал, а он и
позавидовал, да еще из-за шали, что его жена взяла в лавке у моей сестры,,
вон там, да так и не заплатила; так я предлагал шаль посчитать за
корма и за все ему дать расписку, но только он, ваша честь, не хочет, и
все со зла. Вот он меня и привел к вашей чести, думает, ваша честь на
меня сердится за то, что я срубил дерево в парке, но только я, с
позволения вашей чести, этого не делал, — пусть им ни дна не будет, ни
покрышки, тем, кто меня оболгал перед вашей честью, да еще у меня за
спиной! Так если ваша честь разрешит, я вам про этого коня, что он
обменял на мою кобылу, все как есть расскажу. На прошлой ярмарке
встретил я этого вот человека, Джемми Даффи, то есть, ваша честь, там внизу
у дороги, где мост сломан, а ваша честь еще собирается его в этом году
починить, — вечная вам за то слава! А он как раз возвращается с
ярмарки, дело было на масленицу, и шел моей дорогой. «Как поживаешь,
Джемми?» — говорю. — «Очень хорошо, сердечно тебя благодарю,
Брайан», — говорит. — «А не завернуть ли нам к Пэдди Сэлмону в трактир
и не выпить ли по стаканчику виски ради нашего знакомства?» «Что ж,—
говорю, — Джемми, я бы с моим удовольствием, да только я виски пить
не могу, потому,как я клятву дал целый месяц его не пить». Это все
с того дня, ваша честь, как ваша честь встретили меня на дороге и
заметили мне, что я едва на ногах стою, так я поднабрался, — хотя, клянусь
душой, ваша честь слишком плохо обо мне в тот раз подумали, — пусть
ни дна им не будет, ни покрышки, тем, кто меня оболгал перед вашей
5-*
68
Замок Рэкрснт
честью, да еще у меня за спиной! Да, значит, как я вам сказал, ваша
честь, сидим мы, о том, о сем беседуем, он виски пьет и предлагает мне
вдруг обменять его кобылу, которую он «е смог продать на ярмарке
в Гуртишанноне, потому как никто, ваша честь, не хотел на себя брать
эту обузу, на моего коня, и чтоб его ублажить, я и взял эту кобылу —
пропади она пропадом, да и он вместе с ней. В первый же раз, как я ее
запряг, она так лягалась,* что разломала в щепы новую телегу, а телега
мне обошлась в два фунта десять шиллингов, и я надеюсь, что ваша
честь заставит его заплатить мне за телегу прежде, чем я заплачу ему
за выпас, хоть я платить ему никак-никак не должен, а только чтоб его
ублажить. Но пусть ваша честь решает, да и какой там выпас с этой
животиной? Всего-то два шиллинга да шесть пенсов с половиной, с
позволения вашей чести. Ну, а я поступлю, как ваша честь мне велит,
хорошо мне от этого будет или плохо. Пусть ваша милость решает...
Эти слова буквально означают: «Пусть ваша милость во всем этом
сам разбирается».
Издатель знаком с одним мировым судьей в Ирландии, который так
страшился этой фразы, что нередко выплачивал истцам спорную сумму,
только чтоб они примирились и чтоб избежать необходимости
выслушивать все как было. Однако он вскоре излечился от этой манеры
откупаться от споров — ибо число тех, кто из чистого уважения к его чести
приходил к нему, «чтобы он их рассудил, потому как они лучше придут
к нему, чем к любому другому во всей Ирландии», росло с ужасающей
быстротой.
Чайник крепкого чая. — Следует отметить, что обычай этот давно уже
оставлен в высших кругах ирландского дворянства. Полагают, что
таинства, связанные с чайником крепкого чая, так же как и таинства Bona
Dea *54, священны для женского пола, однако порой случается, что к ним
тайком допускают и некоторых представителей мужского рода, которые
либо настойчивее, либо удачливее других. Этот праздничный церемониал
начинается в зависимости от обстоятельств, но никогда не раньше, чем
в двенадцать часов пополуночи; ибо радости чайника крепкого чая
связаны с тем, что его пьют втайне и в самое неурочное время. После
бала, когда наиболее благоразумная часть гостей уходит на покой,
несколько избранных душ женского пола, которые плясали до тех пор, пока
их ноги держали и пока под неверной рукой музыканта не замерли
последние сонные звуки, удаляются в спальную, зовут любимую горничную,
которая одна посвящается в тайну, просят ее поставить чайник, запирают
дверь на ключ и с бесконечной толкотней и смехом усаживаются за стол,
уставленный всякими яствами. Тут между юными дамами начинаются
взаимные поддразнивания и взаимные признания, слышится
приглушенный визг и громкий смех, бегут за письмами и записными книжками,
джентльменов называют по фамилиям или просто «эти мужчины!», «ми-
Добрая богиня (лаг.).
Замок Рэкрент
69
лые мужчины!», «прелестные мужчины!», «противные мужчины!»,
«отвратительные мужчины!», и всякая стыдливость и приличия бывают забыты.
Вот тогда-то и можно убедиться в том, насколько заблуждался
поэт-сатирик, сказавший: «Нет женщины без сдержанности милой»55.
Заслуга первоначальной идеи чайника крепкого чая принадлежит,
очевидно, прачкам или гладильщицам. Но почему бы нам не иметь Низкой
жизни наверху, так же как и Высшей жизни внизу}
u Так, благодаря нашей честности, мы одержали победу. — В споре о
границах фермы, случившемся в Ирландии несколько лет назад между
мистером Э. и мистером М., старый арендатор мистера М. срезал кусок
дерна с земли мистера М. и врыл его в том месте, которое собирались
отдавать мистеру Э. Дерн был врыт так искусно, что границу
невозможно было заметить в траве. Старик, который должен был давать
показание относительно того, кому принадлежит земля, встал, когда
пришли землемеры, на врытый кусок дерна и под присягой поклялся, что
стоит сейчас на земле, принадлежащей его помещику, мистеру М.
Издатель льстил себя надеждой, что хитроумный прием, о котором
повествует Тэди, и трюк старого ирландца в споре из-за земли, суть
примеры ловкости, не имеющей себе подобных нигде, кроме Ирландии; но
недавно приятель-англичанин нанес удар национальной гордости издателя,
рассказав о следующем обычае, который существует в некоторых
местностях в Шропшире. Женщинам там после родов не положено выходить
из дому, пока они не пройдут очищения в церкви. Чтобы насладиться
радостями общества, женщина всякий раз, как случится ей выйти из дому
до того, как она побывала в церкви, берет черепицу с собственной крыши,
кладет на голову и идет себе спокойно в гости, ибо впоследствии она
может без зазрения совести заявить священнику, что «до самого
очищения ни разу не выходила из-под собственного крова».
v ...последнего картона.—Тэди имеет в виду картрон (т. е. кантред).
«По старинной записи в черной книге Дублина кантред содержит
30 виллат земли, которые также называют четвертями земли
(quarterons, cartrons). В каждой из этих четвертей должно быть столько земли,
чтобы хватило для выпаса 400 коров и для 17 пашен. Плата рыцарю
составляла 8 хайдов56, что равнялось 160 акрам, составлявшим, по
общим понятиям, примерно одну пашню».
Эти сведения были любезно предоставлены издателю ученым
другом, извлекшим их из рукописей лорда Тотнесса, хранящихся в Ламбет-
ской Библиотеке57.
w Поминальная трапеза. — В Англии так называется праздник,
устраиваемый в день святого покровителя прихода. На этих праздниках
деревенские игры, деревенские возлияния и деревенские ухаживания отличаются
тем пылом, который обычно сопутствует лишь .редким радостям. В
Ирландии это ночные трапезы; считается, что их устраивают для того, чтобы
дать выход благопристойной скорби, но на деле они превращаются обычно
в самые непристойные попойки. Когда умирает ирландец или ир-
70
Замок Рэкрент
ландка из низшего сословия, солому, служившую постелью — была ли она
положена в мешок, чтобы получился матрац, или просто лежала на
земляном полу, — немедленно выбрасывают во двор и тут же сжигают прямо
перед дверьми лачуги, в то время как семья поднимает плач по умершему.
Услышав и увидев печальные знаки, соседи собираются к дому умершего
и своим многоголосым сочувствием разжигают и в то же время умеряют
горе семьи.
Любопытно отметить, как хорошее и дурное смешано в человеческих
установлениях. В редконаселенных странах обычай этот предотвращал
покушения на жизнь частных людей. Он служил предостережением, словно
дознание следователя, а сжигание соломы, на которой лежал покойный,
было простой предосторожностью против инфекции. В ночь после смерти
устраивают поминальную трапезу; все друзья и соседи собираются в
сарае или конюшне, где на досках или на снятой с петель двери,
поставленной на скамьи, лежит, накрытый белой простыней, но с открытым
лицом покойник. Вокруг в медных подсвечниках, за которыми ходили,
возможно, миль за пять, горят свечи — столько, сколько удастся бедняку
выпросить или занять, — но число свечей должно обязательно быть
нечетным. Сначала присутствующим раздают трубки и табак, а потом, по
способности покойного, угощают пирогами и элем, а иногда и виски.
За усопшую всем поднеси. Обнеси
х Всех по кругу вином, пирогами.
Снова всем поднесут,
Как меня понесут
За ворота, вперед ногами *.
Вслед за приступом всеобщего горя и всеобщим утешением с алкоголем
присутствующие, как и в высших кругах, погружаются в обсуждение
последних сплетен. Молодые парни любезничают с девушками, а когда
их родителей одолевает сон и виски (vino et somno), молодежь становится
предприимчивее и нередко добивается успеха. Говорят, что на
поминальных трапезах устраивается больше браков, чем на свадьбах.
Е Убить. — Слово это часто встречалось на предшествующих страницах и
означало не убить, но ушибить. В Ирландии не только трусы, но и
храбрые «до смерти умирают по многу раз». — Ибо убийство там не есть
смертоубийство.
* Пер. Ю. М. Полякова.
ВДАЛИ ОТЕЧЕСТВА
ГЛАВА I
13 ы полагаете быть на балу у леди
Клонброни на будущей неделе?—спросила леди Лэнгдейл у миссис
Дэрвилл, ожидая в фойе оперного театра, пока подадут карету.
— Непременно. Там, говорят, будет весь свет, — отвечала миссис Дэр-
вилл.—И вы, миледи, конечно, тоже?
— Право, не знаю... Пожалуй, если смогу. Леди Клонброни так меня
умоляла, что придется, кажется, заехать на несколько минут. Семейство
Клонброни не останавливается ни перед какими расходами. Сохо говорит,
что все залы будут заново отделаны и убраны самым роскошным образом.
— Лихо эти Клонброни завоевывают себе положение, — сказал
полковник Хиткок. — Грудью ломят.
— Но кто они такие, эти Клонброни, о которых в последнее время
столько говорят?—осведомилась герцогиня Торкастерская. —
Ирландские помещики в отъезде, я знаю, но откуда у них средства на столь
непомерные расходы?
— Сын должен получить в наследство огромное состояние после смерти
некоего мистера Куина, — пояснила миссис Дэрвилл.
— Нет такого выходца из Ирландии, который не должен получить
огромного состояния после чьей-нибудь смерти, — заметила герцогиня. —
Но велики ли их доходы сейчас?
— Говорят, двадцать тысяч годовых, — отвечала миссис Дэрвилл.
— Будемте считать — десять тысяч! — воскликнула леди Лэнгдейл.—
Я, знаете ли, взяла себе за правило верить тому, что говорят в свете,
ровно наполовину.
— Десять тысяч, вы полагаете? Что ж, может статься, — сказала
герцогиня. — Я ведь решительно ничего о них не знаю, — у меня нет
знакомств среди ирландцев. Торкастер немного знаком с леди Клонброни —
она как-то ухитрилась ему представиться, но я решительно потребовала,
чтобы меня он не компрометировал. Право же, я не намерена ради кого бы
72
Вдали отечества
то ни было расширять круг своих знакомств, — а менее всего ради
подобной особы.
— Ах, ваша светлость, вы слишком суровы, — смеясь, сказала миссис
Дэрвилл, — ведь леди Клонброни, бедняжка, не жалеет ни трудов, ни
денег, только бы проникнуть в известные круги общества.
— Знали бы вы, какие муки она принимает, дабы выглядеть,
говорить, двигаться, дышать, как англичанка, тогда вы, право, пожалели бы
ее, — сказала леди Лэнгдейл.
— Да, вообразите, как она старается быть приятственной и хочет
наблюсти об ращение в разговоре о мебелях или высказывает свою
признательность благородным манером, выражаясь на чистейшем английском
языке.
— На языке лондонского простонародья, вы хотите сказать, —
заметила леди Лэнгдейл.
— Но почему леди Клонброни непременно желает, чтобы ее считали
англичанкой? —спросила герцогиня.
— Как же! Ведь она не то чтобы совсем ирландка, рожденная и
взращенная на ирландской земле. Взращенная — да, но не рожденная, —
объяснила миссис Дэрвилл. — В обществе вашей светлости она не
утерпела бы и пяти минут, чтобы не объявить: она, мол, из Англии, родом
из Оксфордшира.
— Что же, это весьма забавно. Я с охотою повидала бы ее, но только
инкогнито, — сказала герцогиня. — Ну, а лорд Клонброни что собой
представляет?
— Ровным счетом ничего, — ответила миссис Дэрвилл. — О нем даже
не сплетничают.
— И, надо полагать, у них целый выводок дочерей?
— Нет, нет, — сказала леди Лэнгдейл. — Это было бы уж вовсе
невыносимо.
— Однако при леди Клонброни состоит племянница, некая Грэйс
Ньюджент, — сказала миссис Дэрвилл.
— Ну еще бы, — вставил полковник Хиткок. — Чертовски мила.
А нынче в опере она была особенно хороша!
— Восхитительный цвет в лице, как выражается леди Клонброни,
когда имеет в виду румянец, — сказала леди Лэнгдейл.
— Грэйс Ньюджент не блещет аристократической красотой, —
продолжала миссис Дэрвилл. — Скажите, полковник, у нее есть какое-нибудь
состояние?
— Не имею понятия, — ответил полковник.
— У Клонброни где-то есть сын, не так ли?—спросила леди
Лэнгдейл.
— Не имею понятия, — повторил полковник.
— Да ... Он в Кембридже и еще не достиг совершеннолетия, —
сказала миссис Дэрвилл. — Бог мой! Леди Клонброни вернулась. А я
думала, она уехала с полчаса тому назад!
Вдали отечества
73
— Маменька, — шепнула на ухо матери одна из дочерей леди Лэнг-
дейл, просунув голову между нею и миссис Дэрвилл, — кто этот
джентльмен, что прошел мимо нас?
— А куда он прошел?
— К дверям. Взгляните, маменька, его еще видно. Он разговаривает
с леди Клонброни и с мисс Ньюджент. А сейчас леди Клонброни
представляет его мисс Бродхерст.
— Вижу, вижу, — сказала леди Лэнгдейл, рассматривая его в
лорнет. — Настоящий джентльмен, ничего не скажешь.
— Уж он-то не ирландец, сразу видно по манерам, — заметила
герцогиня.
— Хиткок! — сказала леди Лэнгдейл. — С кем это разговаривает мисс
Бродхерст?
— Э... э... Ах, да... то бишь, не имею понятия, — отвечал Хиткок.
— А следовало бы, кажется, иметь, — не отступалась леди Лэнгдейл, —
хотя не припомню, чтобы я его раньше где-нибудь встречала.
— Э... э... ах, да...
Больше ей ничего не удалось вытянуть из бесчувственного,
бессердечного полковника. Однако леди Лэнгдейл справилась шепотом у
близстоящей дамы, та в свою очередь — у другой, другая — у третьей, и вскоре
был получен ответ: юный джентльмен — лорд Коламбр, сын лорда и леди
Клонброни, и притом единственный, он только что приехал из Кембриджа,
через год он достигнет совершеннолетия, а после смерти какого-то
родственника с материнской стороны унаследует прекрасное состояние.
— Так что, Кэтрин, дорогая, — заключила леди Лэнгдейл, оборо-
тясь к дочери, которая первая указала ей на юного джентльмена, — вам
должно быть понятно, что никогда не следует разговаривать о чужих
делах.
— Боже упаси, маменька. И я надеюсь, лорд Коламбр не слышал того,
что говорили вы и миссис Дэрвилл!
— Да разве он мог слышать, дитя? Ведь он был так далеко.
— Прошу прощения, мэм, но он стоял рядом со мной, подле нас.
Однако мне и в голову не пришло, что это он, пока кто-то не обратился
к нему: «Милорд»...
— Господи, твоя воля! Надеюсь, он не слышал!
— Но что до меня, то я вообще ничего не говорила!
— А я говорила лишь то, что всем известно!—подхватила миссис
Дэрвилл.
— Я же повинна лишь в том, что слушала, — сказала герцогиня. —
Полковник Хиткок, сделайте милость, посмотрите, где там мои люди и
есть ли у нас надежда уехать отсюда сегодня.
— Карета герцогини Торкастерской подана!
Эти слова обрадовали полковника Хиткока и герцогиню, да и леди
Лэнгдейл имела причину быть довольной; избавившись от герцогини, она
тотчас ринулась сквозь толпу к леди Клонброни, обратилась к ней
74
Вдали отечества
с самой любезной улыбкой и сказала, что «счастлива воспользоваться
случаем сказать ей несколько слов, хотя никак не могла сделать это раньше,
столько народу вокруг, а в будущую среду она почтет за честь побывать
у миледи на балу». Казалось, что, говоря это, леди Лэнгдейл не
замечала никого, кроме леди Клонброни, однако при этом она зорко следила
за всяким движением лорда Коламбра и вынужденная с сочувственной
миной выслушивать бесконечные сетования леди Клонброни на мистера
Сохо, который безо всякого вкусу расставляет оттоманки, с досадой
убедилась, что лорд Коламбр не выказывал ни малейшего желания
представиться ей или ее дочерям; напротив, он продолжал оживленно
разговаривать с мисс Ньюджент. Но мать его, закончив свои сетования,
огляделась, отыскивая взглядом сына и, дважды окликнув его, прежде чем он
ее услышал, представила его леди Лэнгдейл, и леди Кэтрин, и леди Энн...
а равно и миссис Дэрвилл; он поклонился каждой с убийственной
холодностью, после чего им пришлось пожалеть о том, что разговор о его
матушке и обо всем семействе они вели не sotto voce *.
— Карета леди Лэнгдейл подана!
Лорд Коламбр не изъявил готовности проводить их до кареты, хотя
мать и бросила на него весьма красноречивый взгляд. Он не способен
был намеренно подслушать разговор, не предназначенный для его ушей,
но, теснимый толпой, поневоле принужден был замешкаться на несколько
минут подле этих светских дам и слышал их слова. Презирая лицемерие,
он даже не пытался скрыть свои чувства. И, быть может, обида его была
тем сильнее, что, как он сам знал, в их колкостях была доля истины. Он
понимал, что его мать кое-чем, хотя бы своими манерами, заслуживает
насмешек и порицания. В поведении леди Клонброни соседствовали
натянутость, жеманность и робость, не свойственные ее происхождению,
положению в обществе и знанию света. Принужденность и развязность,
казалось, боролись в каждом ее жесте, в каждом слове — естественную,
свободную, простую, неподдельную ирландскую приветливость она немалыми
стараниями сменила на скованную, холодную, сухую чопорность, каковую
почитала непременной принадлежностью английской натуры. С
превеликими мучениями избавясь от звучного ирландского выговора, она стала
изъясняться на английский манер. Впадая в иную крайность, она нелепо
подражала английскому произношению и назойливо уснащала свою речь
чисто лондонскими оборотами, что лишь вернее выдавало ее
происхождение, как некогда человека, желавшего сойти за афинянина, выдавала
нарочитость его аттического диалекта. Не сознавая истинной опасности, леди
Клонброни, напротив, всякую минуту пребывала в страхе, как бы какой-
нибудь предательский звук, неправильный гласный или согласный,
раскатистое «р» или неуместное придыхание, какая-нибудь едва уловимая
интонация, вопросительная или восклицательная, не разоблачили бы в ней
* Вполголоса (итал.).
Вдали отечества
75
ирландку. Быть может, миссис Дэрвилл, подражая ей, несколько
преувеличила нелепость ее выговора, однако в целом здесь было довольно
сходства, чтобы задеть и обидеть ее сына. Он впервые имел случай судить,
как относятся к его матери и его семейству некоторые дамы, задающие тон
в высшем свете, о которых она так много писала и в чей круг или, вернее,
в чьи гостиные была допущена. Он видел, что предательское малодушие,
с каким она отрекалась, отказывалась и отступалась от своего отечества,
не принесло ей ничего, кроме насмешек и презрения. Он любил свою мать
и, стараясь не замечать, даже в душе, ее недостатков и слабостей, не мог
сносить, когда их выставляли перед всеми на осмеяние. И едва он
проснулся на другое утро, ему прежде всего вспомнился презрительный тон,
каким были произнесены эти слова—«ирландские помещики в отъезде».
£му вспомнилась Ирландия, он стал сравнивать то, что видел прежде и
ныне, размышлять о будущем. Лорд Коламбр, несмотря на свою молодость
и кажущееся легкомыслие, способен был размышлять весьма серьезно.
Наделенный от природы умом живым и сильным, пылкими чувствами,
нравом горячим и порывистым, он провел раннее детство в Ирландии,
в замке своего отца, где все, от последнего слуги до гостя-нахлебника
в господском платье, окружали ласками, лестью, обожанием этого любимца
их хозяина. Однако он не был испорчен и не стал черствым себялюбцем.
Среди всей этой лести и раболепия детское сердце его сумело различить
.порывы истинной любви; и хотя беспрекословное повиновение поощряло
развитие буйного нрава и ребяческие мысли рисовали пред ним картины
будущего величия, все же, к счастью, прежде чем в нем утвердились
привычки к высокомерию или тиранству, он был увезен далеко от тех, кто
покорялся ему добровольно или по необходимости, туда, где не приходилось
и вспоминать о потомственном величии: его определили в одно из наших
знаменитых закрытых учебных заведений, и он попал в совершенно иной
мир. Вынужденный соперничать в умственных занятиях и физических
упражнениях с равными себе, жить среди сверстников, которые ни в чем
ему не уступали, маленький лорд превратился в живого, смелого мальчика,
а затем и юношу. К счастью, у молодых людей, с которыми он учился
в Кембридже, в то время почиталось хорошим тоном интересоваться
искусством и науками. Ему захотелось развить свой ум, взгляды его стали
шире, вкусы и манеры приобрели устойчивость. Английская трезвая
рассудительность весьма удачно сочеталась в нем с ирландской живостью;
английское благоразумие обуздало, но не погасило ирландскую пылкость.
Английские и ирландские черты гармонично и мирно уживались в нем: он
столь долго жил в Англии и столь тесные узы связывали его с
англичанами, что в нем не осталось тех особенностей, за какие обыкновенно
высмеивают ирландцев; к тому же его окружали люди, которым
образование и широта взглядов не позволяли дурно или пристрастно судить
о соседней стране. Он убедился, что у англичан, при всей их
сдержанности, горячие сердца, что хотя они чуждаются новых знакомств, но если
завоевать их уважение и доверенность, становятся самыми преданными
76
Вдали отечества
друзьями. Он приобрел друзей среди англичан; он вполне сознавал, что-
английское общество цивилизованней, утонченней и образованней
ирландского, но с детства любил свое отечество, к которому его привязывал
долг и патриотические чувства. «Неужто и мне оставаться ирландским
помещиком в отъезде, жить вдали от отечества?» — такой вопрос возник
у него после всех размышлений, но он еще не был готов дать на нега
окончательный ответ. А тем временем ему предстояло с утра выполнить
просьбу одного из своих кембриджских друзей. Друг его, мистер БерриЛу.
купил у мистера Мордухая, знаменитого лондонского каретного мастера,
коляску «на рессорах и с полной гарантией», заплатив за нее полную
цену, при том непременном условии, что мистер Мордухай на протяжении
шести месяцев обязуется исправлять за свой счет все поломки, не
считая тех, которые будут следствием несчастных случаев. Однако не
прошло и трех месяцев, а уже и рессоры, и сама коляска пришли в
негодность, покупка была возвращена мистеру Мордухаю, и с тех пор ни о нем,
ни о ней не было ни слуху, ни духу, почему лорд Коламбр и взял на
себя труд навестить его и ее, дабы узнать, как обстоит дело. В
соответствии с этим намерением он отправился к мистеру Мордухаю и, не
удовлетворившись объяснениями его подначальных, пожелал видеть самого
хозяина. Ему ответили, что мистера Мордухая нет. Лорд Коламбр
некогда его не видел, но в это самое время на дворе показался некто, видом
весьма походивший на какого-нибудь хлыща с Бонд-стрит, но никак не
на джентльмена, и хозяйским тоном приказал «подать карету мистера
Мордухая». Карета была подана, и он уже ступил на подножку, но тут
лорд Коламбр взял на себя смелость его задержать; он указал на
поломанную коляску мистера Беррила, стоявшую во дворе, и от лица своего-
друга высказал неудовольствие, а также воззвал к совести и
справедливости, поскольку, не зная души человека, с которым имел дело, полагал
эти доводы неотразимыми. Мистер Мордухай стоял перед ним, и его
темное лицо словно окаменело, ни один мускул не дрогнул в нем. Да и
казалось не было в этом лице никаких мускулов и вообще ничего такого,
что могло бы дрогнуть; и хотя черты его были что называется
правильными, оно имело выражение неестественное и пугающее. Когда же он,
наконец, повел глазами и открыл рот, это произошло как бы механически,
а не по воле живого человека, не в согласии с движением души,
способной чувствовать. Лорд Коламбр был так поражен этой странной
физиономией, что едва ли не все приготовленные заранее доводы
относительно рессор и колес вылетели у него из головы. Впрочем, это не имело
никакого значения. Что бы ни сказал он, исход дела был бы один;
Мордухай все равно ответил бы ему в тех же словах:
— Сэр, эту коляску продал не я, а мой компаньон, и поскольку он»
согласно уговору, не вправе заключать сделки с заказчика'ми, я слагаю
с себя всякую ответственность. Если бы мистер Берилл имел дело со
мною, я сказал бы ему, что о подобных вещах следует думать прежде,
чем экипаж покинет каретный двор.
Вдали отечества
77
Услышав это, лорд Коламбр вспыхнул от негодования, но все было
тщетно. На все его исполненные возмущения слова и взгляды Мордухай
отвечал:
— Не спорю, сэр, не спорю. Ваш друг волен подать в суд, это волен
сделать каждый, у кого есть деньги на тяжбы.
В отчаянье лорд Коламбр отвернулся от бессердечного хозяина и
обратился к одному из мастеровых, который осматривал искалеченную
коляску и, казалось, более ему сочувствовал; пока он дожидался, чтобы
ему назвали сумму убытка, понесенного его другом, во двор вошел
веселый толстяк, похожий на Фальстафа, и обратился к Мордухаю с
Дружелюбием, которое показалось лорду Коламбру просто невероятным со
стороны джентльмена.
— Мордухай, дружище, как поживаете? — вскричал он с сильным
ирландским акцентом.
— Кто это? — шепотом спросил лорд Коламбр мастерового,
осматривавшего коляску.
— Сэр Теренс О'Фэй, милорд. А колеса придется ставить новые.
— Скажите, любезный, — продолжал сэр Теренс, крепко обхватывая
Мордухая за плечи, — когда же, во имя всех святых, добрых и злых,
какие ни на есть в святцах, вы дадите нам прокатиться на Самоубийстве?
Мордухай принужденно скривил губы, что по его понятиям должно
было выражать улыбку, и ответил:
— Как только будет к тому возможность, сэр Теренс.
Сэр Теренс льстивым тоном, пересыпая свою речь прибаутками, стал
упрашивать его сделать экипаж немедля.
— Послушайте, Морди, мое золотко! Сделайте мне его ко дню
рождения, да приходите обедать в понедельник в отель «Гиберния» *. Ну,
будьте же другом, идет?
Мордухай принял приглашение и заверил, что Самоубийство будет
готово ко дню рождения. Сэр Теренс скрепил договор рукопожатием и,
рассказав смешной анекдот, который привел в восторг одного из
мастеров, тоже ирландца, пошел со двора. Мордухай дождался, покамест сей
рыцарь не скрылся из глаз, а потом громко сказал:
— Эй ты, перестань скалить зубы! И смотри у меня, чтоб к этому
экипажу никто и не прикоснулся, покуда не будет велено.
Один из клерков мистера Мордухая с огромным пером за ухом
поддакнул хозяину, заметив, что мистер Мордухай совершенно прав,
принимая такую предосторожность, потому что, насколько ему известно, сэр
Теренс О'Фей, как и его покровитель, по уши в долгах.
Мордухай холодно отвечал, что ему это самому прекрасно известно;
•однако из имения еще можно кое-что выжать; что ему лично опасаться
нечего: у него есть голова на плечах, и он себя в обиду не даст. Он знает,
что сэр Теренс и его покровитель сговорились между собой и намерены
отделаться от кредиторов, но как они оба ни хитры, он смеет полагать,
что не уступит им в этом.
78
Вдали отечества
— Не будете ли вы столь любезны, сэр, закончить
подсчет?—перебил его Коламбр.
— Сию минуту, сэр. Шестьдесят девять фунтов четыре шиллинга, да
еще сиденья. Сейчас сообразим... Мистер Мордухай, вы спросите про-
сэра Теренса вон у него, у Падди, — сказал мастер, кивая через плечо на
мастерового-ирландца, который делал вид, будто трудится с
чрезвычайным усердием. Однако, когда хозяин спросил со строгостью, может ли
он еще что-нибудь добавить к тому, что известно ему, Мордухаю, Падди
выплюнул недожеванную табачную жвачку и принялся расписывать
подвиги сэра Теренса О'Фэя, как он прятался от заимодавцев, как угонял
конфискованный скот, как дрался с шерифами, подкупал судебных
приставов, устраивал торги, водил за нос опеку, и все это странным языком^
с такими ужимками и одобрительными гримасами, с таким вкусом
к шутке, что Мордухай застыл в изумлении, а лорд Коламбр, как ни
сдерживался, все же рассмеялся одновременно над своим соотечественником
и над его рассказом. И все во дворе покатывались от хохота, хотя едва
понимали половину из того, что говорилось; но при звуках ирландского
выговора смех — веселый или язвительный — разбирал их все равно.
Мордухай, дождавшись, покуда хохот стих, сухо заметил, что «закон
в Англии, как-никак, действует 'несколько иначе, чем в Ирландии», а
потому он, со своей стороны, не желает ничего лучше, как потягаться в уме
и хитрости с этими акулами. А в том, чтобы управиться с1 должником,
есть особое, одному лишь кредитору доступное удовольствие.
— Сию секунду, сэр, — говорил лорду Коламбру медлительный
мастер,— будьте добры обождать самую малость. Мне надо еще раз все
подытожить, и я назову вам всю сумму.
— Вот что я тебе скажу, Смитфилд, — продолжал мистер Мордухай,
подходя вплотную к мастеру и понизив голос, дрожавший, однако, от
ярости, которую вызвали сомнения в его способности совладать с сэром
Теренсом О'Фэем. — Вот что я тебе скажу, Смитфилд: будь я проклят^
если не согну их в бараний рог. И знаешь, как я это сделаю?
— Воля ваша, сэр, — отвечал мастер, — но только я не стал бы
связываться с сэром Теренсом. И еще вопрос, покроет ли имение полностью
долги, и вообще все ли они вам известны?
— Известны, брат, уж будь спокоен. Его кредиторы и поручители
Грин, Блэнчем, Грей, Сохо, еще несколько человек и,/ кажется, лорд
Клонброни...
— Остановитесь, сэр! — воскликнул лорд Коламбр таким голосом, что
Мордухай и все остальные вздрогнули. — Я его сын...
— Ах, черт!—пробормотал Мордухай.
— Благослови господь его душу и тело. Он ирландец! — воскликнул
Падди. — То-то, как только он взошел на двор, у меня сразу потеплело
на сердце, хоть я и знать не знал об этом.
— Как, сэр! Неужели вы — милорд Коламбр? — спросил мистер
Мордухай, оправившись, хоть и не вполне, от удивления. — Прошу меня про-
Вдали отечества
79
стить, но я не имел понятия, что вижу перед собой лорда Коламбра. Ведь
вы, кажется, назвались другом мистера Берилла.
— Не усматриваю в этом никакого противоречия, сэр, — отвечал лорд
Коламбр, отбирая у пораженного мастера счет, который тот так долго
подытоживал.
— Прошу извинения, милорд, — продолжал Мордухай, — не обессудьте,
милорд, может быть, мы еще уладим это дело вашего друга мистера
Берилла ко взаимному удовольствию: коль скоро он друг вашей милости,
мы, быть может, сговоримся и пойдем на взаимные уступки.
«Сговориться» и «пойти на взаимные уступки» — таков, как полагал
Мордухай, был любимый ирландский способ вершить дела, и этими
выражениями он рассчитывал расположить к себе молодого ирландского
аристократа и рассеять грозу, которая поднялась и бушевала в гордой его
душе.
— Нет, сэр, ни в коем случае! — воскликнул лорд Коламбр, стиснув
в руке счет. — Я не приму от вас одолжений. Ни для себя, ни для своего
друга.
— Одолжений! Нет, милорд, я бы никогда не осмелился... Но я
хотел бы, с вашего позволения, удовлетворить вашего друга по всей
справедливости.
Лорд Коламбр вспомнил, что он не вправе ради своей гордости
жертвовать деньгами друга, и позволил мистеру Мордухаю взглянуть на счет;
здравый смысл тотчас возобладал над его пылким характером, он
подумал, что поскольку мистер Мордухай его не знал, никакого
злонамеренного оскорбления ему нанесено не было, и, быть может, во всем,
сказанном о долгах и затруднениях его отца, содержится более истины, чем
ему известно. Поэтому он благоразумно сдержал свои чувства, овладел
собой и позволил мистеру Мордухаю препроводить себя в гостиную, дабы
уладить дело своего друга. В несколько минут счет сократился до вполне
разумных пределов и мистер Мордухай согласился, поскольку сделка
была заключена компаньоном, за которого он отвечает по совести, хоть и
не по закону, починить коляску так, что она будет лучше, чем новая, за
плату в двадцать гиней. Засим последовали неуклюжие извинения,
которые лорд Коламбр едва мог вытерпеть.
— И, говоря между нами, милорд... — продолжал Мордухай...
Но фамильярность этих слов, ставящих собеседников на одну доску,
была уже выше его терпения, — лорд Коламбр не мог ее допустить; он
поспешно направился к двери и вышел.
80
Вдали отечества
ГЛАВА II
Поглощенный мыслями о том, что ему довелось услышать, и горя
нетерпением узнать в подробностях о положении дел своего отца, лорд Ко-
ламбр поспешил домой; но отца он не застал, мать же была занята с
мистером Сохо, давая, или верней, выслушивая указания, как декорировать
дом для предстоящего бала. Войдя, лорд Коламбр увидел, что его мать,
мисс Ньюджент и мистер Сохо стоят вокруг стола, заваленного
бумагами, чертежами и эскизами мебели: мистер Сохо утверждал
повелительным, непререкаемым тоном, что «ет на свете цвета более подходящего для
этой комнаты, чем «цвет оленьего брюха»; и это «оленье брюхо» он
произнес так, что леди Клонброни послышалось «белуха» — и она
выразила свое согласие, так что декоратор имел случай высокомерно и
наставительно ее поправить. Этот «самый знаменитый декоратор века», как
он сам себя именовал и каковым признавал его весь высший свет,
говорил с полным сознанием своего веса — en maître*: следует изменить все —
необходимы новые портьеры, новые драпировки, новые карнизы, новые
канделябры — все новое!
Взор декоратора в возвышенном безумье
Блуждает между потолком и полом,
Когда творит воображенье формы
Неведомых вещей, то карандаш
У декоратора в руке
Их воплотив, воздушному «ничто»
Дает и обиталище и имя.
Никто лучше мистера Сохо не понимал бесценного могущества
« имени».
— Ваша милость изволит видеть, это лишь грубый набросок, ваша
милость поймет с полуслова ... я хочу лишь дать представление о
замысле в целом. Вот здесь, по углам, будут расставлены encoinières **,
а стены мы задрапируем под турецкий шатер, моя новая идея — возьмем
оранжевое сукно, или, скажем, малиновый бархат, или же, en flute ***,
малиновый шелк, собранный и изукрашенный золотой бахромой en
suite****, в простенках — головы Аполлона в золотых лучах, а здесь,
сударыня, поставим четыре канделябра с химерами по углам,
задрапированные голубым шелком с серебряной каймой, неповторимо и изящно,
а вот здесь будет балдахин Статиры, по моему эскизу, светло-голубые
драпировки, небесный оттенок, и серебряные шарики, для сиденья же —
оттоманки в духе сераля, тончайшая алая обивка, ножки золоченые, в виде
* Как мэтр (фр.).
** Угловые диваны (фр.).
*** В трубку (фр.).
**** Далее (фр.).
Вдали отечества
87
лап грифонов, и вот здесь — золоченые треногие стульчики с античными
спинками, и тут и там восточные алебастровые столики, как раз к месту,
ваша милость, сами чувствуете.
А потом ... постойте, я подумаю. Поскольку ваша милость не
останавливается перед расходами, я предложил бы соседнюю залу
декорировать под Альгамбру, замысел мой собственный. Сейчас я покажу эскизы,
но умоляю, миледи, никому о них ни слова. Клянусь честью, этих
драпировок не видела еще ни одна душа, кроме миссис Дэрвилл, которой
удалось взглянуть на них лишь мельком. Я отказал, решительно отказал
герцогине Торкастерской, но не могу отказать вашей милости. Вот, изволите
видеть, сударыня (тут он развернул чертеж), — колонны из порфировой
крошки, на них утвержден большой купол, карниз посеребренный, с
орнаментом под бронзу, а ниже складчатый полог жатого алого шелку, это
произведет невиданный и поразительный эффект, если смотреть сквозь арки,
и все это вкупе с ажурными трапезундскими обоями, на которых
переплетены оливковые ветви, будет tout ensemble * новым и восхитительным.
Должен признаться, миледи, эти трапезундские обои — предмет моей особой
гордости.
Маленькую же комнату я советовал бы превратить в китайскую
пагоду, выклеить обоями с китайским узором, дать карниз из фарфора,
расставить идолов, сосуды и чаши, все под стать, и я беру на себя
смелость обещать вам одну вазу невиданных размеров и красоты. О, не
извольте сомневаться! Но если вашей милости угодно, я могу предложить
бумажные обои с египетскими иероглифами и с ибисами по бордюру.
Единственное возражение — такие обои теперь можно видеть повсюду,
даже в гостиницах, это, с вашего позволения, допотопный стиль. Но,
разумеется, если вашей милости будет угодно... Во всяком случае осмелюсь
предложить то, что давно желает ее светлость, герцогиня Торкастерская,
мои лунные занавеси с драпировкой «свет свечи». Это изящно и по сезону,
меня вчера только осенило, совершенно случайно и ... вот именно, ваша
милость, совершенно справедливо... это ново и свежо. Разумеется, нужны
будут канделябры в виде сфинксов и светильники в виде фениксов.
Ах, мэм! Только они в наше время и смотрятся по-настоящему! Расходы?
Вся сумма? Сразу, на месте, не могу подсчитать. Но право, для вашей
милости сущие пустяки!
В другое время лорда Коламбра только позабавили бы эти хвастливые
речи, эта самодовольная болтовня; однако после того, что он услышал
у мистера Мордухая, эта сцена не развеселила его, а скорей опечалила.
Его встревожили новые непомерные расходы; наглость же декоратора й
его манера выражаться вызвали в нем негодование, почти нестерпимое;
а видеть свою мать попавшейся по простоте на удочку этому хвастуну
и насмешнику было ему противно и обидно до глубины души.
* Все вместе (фр.).
6 М. Эджворт
H2
Вдали отечества
«Сколько пыли в глаза! Это просто невыносимо! И моя мать!» —
повторял про себя лорд Коламбр, быстрыми шагами расхаживая по
комнате.
— Коламбр, не скажете ли нам свое мнение? Как вы рассудите в своем
вкусе?—спросила его мать.
— Увольте, сударыня. О подобных вещах я не имею никакого мнения
и не могу судить.
Время от времени он останавливался и бросал взгляд на мистера Сохо,
чувствуя неодолимое искушение... Но он молчал, зная, что стоит ему
открыть рот, и он наговорит лишнего, и ни разу не решился даже
приблизиться к столу совета, а все расхаживал по комнате, пока не услышал
голос, который сразу заставил его остановиться и укротил его гнев. Он
подошел к столу и прислушался. Грэйс Ньюджент высказала именно то, что
сказал бы он сам, но с такой тонкостью и с таким достоинством, какие,
по его убеждению, были ему решительно недоступны. Он оперся о стол
и не сводил с нее глаз — он видел свою кузину много лет назад, и снова
увидевшись с нею не далее как накануне, нашел, что она недурна собой,
мила и изящна. Теперь же перед ним было совсем иное существо, или,
вернее сказать, он увидел ее в новом свете. Ему бросилось в глаза
превосходство ее ума, одушевление, выразительность и живость лица, когда
она то лукавой насмешкой, то грустной иронией парировала речи
мистера Сохо, выводя его на чистую воду, так что под конец даже леди
Клонброни стало ясно, что над ней посмеялись. Он видел, что она
опасается, как бы не оказались выставлены напоказ слабости его матери, и
был тронут той почтительностью, серьезностью, добротой, тем мягким,
убедительным тоном, которым она говорила с леди Клонброни, проявив
немало здравого смысла и вкуса, но не дав при этом почувствовать своего
превосходства, и достигла, наконец, желаемой цели с неизменной
любезностью, терпением и скромностью, убедив леди Клонброни отказаться
от нелепых причуд и неумеренных крайностей.
Лорд Коламбр от души пожалел, когда разговор окончился и мистер
Сохо ушел, потому что теперь Грэйс Ньюджент умолкла, и ему
пришлось отвести глаза от ее лица, которое до той минуты он мог
невозбранно созерцать. Она была прекрасна и грациозна, не сознавая при этом
своего очарования, так что восхищенный взгляд мог покоиться на ней
незаметно для нее — казалось, она была настолько поглощена
окружающими, что совершенно забывала о себе. Мысли лорда Коламбра пришли
в смятение, и хотя он знал, что должен сказать матери нечто весьма
важное, и теперь, когда мистер Сохо удалился, настало время это сделать,
он стоял молча, забыв обо всем на свете, кроме Грэйс Ньюджент.
Молчание длилось несколько минут, после чего Грэйс Ньюджент
вышла из комнаты, и тогда лорд Коламбр, сделав над собой усилие,
обратился к матери:
— Сударыня, прошу вас, скажите мне, знаете ли вы сэра Теренса
О'Фэя?
Вдали отечества
83
— Знаю ли!—сказала леди Клонброни, гордо вскинув голову.—
Я знаю только, что терпеть его не могу, и смею вас уверить, что он не
принадлежит к числу моих друзей, ни он сам, ни подобные ему люди.
— Я был уверен, что это невозможно! —радостно воскликнул Коламбр.
— Хотела бы я, Коламбр, чтобы и отец ваш мог сказать то же, чта
я, — добавила леди Клонброни.
Лицо лорда Коламбра снова омрачилось; некоторое время он молчал..
— Батюшка будут к обеду, сударыня?
— Едва ли. Он ведь редко обедает дома.
— Может быть, у батюшки есть какие-либо причины беспокоиться
о ...
— О чем? — спросила леди Клонброни с недоумением в голосе и
выражении лица, сразу убедившим ее сына в том, что она и не
подозревает о долгах и затруднениях своего супруга, если таковые у него
имеются. — О чем же? — повторила она.
Отступления не было, а хитрить лорд Коламбр никогда не умел.
— О состоянии своих дел, хотел я сказать. Но поскольку вам
ничего не известно о каких-либо затруднениях или сложностях, я убежден,,
что их попросту не существует.
— Нет, я не могу этого изъяснителъно сказать, Коламбр. Не скрою,,
случаются затруднения в наличных деньгах, когда я их спрашиваю, и
это часто приводит меня в недоуменностъ. Я не разбираюсь в делах, —
вы же знаете, леди, занимающие известное положение, редко этим
интересуются. Однако памятуя, сколь велико имение вашего отца и какое
приданое он за мной взял, — добавила она с гордостью, — я положительно
ничего не понимаю. Правда, Грэйс Ньюджент часто твердила мне о
затруднениях и о разумной бережливости, но для нее, бедняжки, это так
естественно, ведь ее состояние весьма скромно и она полностью или почти
полностью отдала его в распоряжение своего дяди и опекуна. Я знаю, она
часто приходит в отчаянье, что не может ссудить мне денег, это ее мучит.
— У мисс Ньюджент, наверное, много поклонников в Лондоне?
— Да, конечно, — ведь в том кругу, где она вращается, у нее есть
неоценимые преимущества. К тому же она обладает нашей фамильной
прирожденной светскостью, но должна сказать, что если бы она
послушалась моего совета и сразу же по приезде в Лондон велела
выгравировать на своих визитных карточках «мадмуазель де Ножан», то
преуспела бы много более, потому что «Ньюджент» звучит слишком на
ирландский манер, а есть предубеждения, с которыми нужно считаться. И есть
такой граф де Ножан.
— Мне не известно о подобных предубеждениях, сударыня. Быть
может, они и существуют в известной среде. Однако я не думаю, чтобы
им были подвержены люди просвещенные и образованные.
— Нет уж, Коламбр, позвольте мне остаться при противоположном
мнении, как-никак я здесь родилась, я произошла из Англии, и уж кому„
как не мне, судить о таковых материях.
6*
84
Вдали отечества
Лорд Коламбр почтительно промолчал.
— Матушка, — возобновил он разговор, — не удивительно ли, что
мисс Ньюджент до сих пор не замужем.
— Это единственно собственная ее вина. Она отказала всем, кто
мог бы составить для нее приличную партию, — и боюсь, я могу себя
упрекнуть в том, что не однажды позволила ей упустить, как говорит
леди Лэнгдейл, завидную возможность вступить в брак. Но эти девицы
в несозрелых летах, покамест им нет двадцати, полагают, что для них
все не довольно хороши. Ей сделал предложение мистер Мартингейл,
владелец знаменитого Мартингейлского имения, но она отказала ему по той
причине, что он играет на скачках, а мистеру Сент-Албансу, с семью-то
тысячами годовых, по причине ... ох, уж и не припомню, по какой
причине. ., кажется, единственно потому, что он ей не нравился ... и
правила у него не те. Есть еще полковник Хиткок, из самых блестящих
молодых людей, он вхож к герцогине Торкастерской и к людям ее круга, —
так вот Хиткок оказывает ей всяческое предпочтение, на какое способен,
но я убеждена, что она завтра же ему откажет, если он сделает
прозрачное намекание, и право, безо всякого резону, только лишь для того, что
он, как она мне говорит, самодовольный и пустой повеса. Это в ней
оказывает себя ирландская гордость. Однако я даже рада, что она держится
с такой неприступностью, потому что не знаю уж, как бы я обходилась
без нее.
— Мисс Ньюджент действительно.., она действительно очень к вам
привязана, маменька, я в этом уверен, — сказал лорд Коламбр, начав
с большой пылкостью, а закончив с не меньшей сдержанностью.
— Да, конечно, она очень мила, и я принимаю в ней большое участие,
вот уж истинная правда! — воскликнула леди Клонброни с присущей ей
от природы теплотой, забыв на мгновение думать о своем ирландском
выговоре. Но тотчас же лицо ее и весь облик вновь обрели напускную,
принужденную чопорность и она продолжала в своей мнимоанглийской
манере:
— Коламбр, через вас я совершенно позабыла, что хотела вам
сказать. .. ах, да!
Теперь припоминаю — мы говорили о денежных затруднениях, и
справедливости ради я хотела сказать, что отец ваш был особенно щедр по
случаю приготовлений к балу и предоставил мне безотменный карт-бланш.
И мне кажется, Коламбр, вернее, я совершенно уверена, что обязана этим
вам, и хочу вас благодарить.
— Меня! Помилуйте, сударыня!
— Да! Разве он не дал вам это понять?
— Нет, сударыня. По приезде в Лондон я видел его каких-нибудь
полчаса, и он ни слова не сказал мне о ... о своих делах.
— Но я имею в виду дело, которое скорее касается вас.
— Он вовсе не говорил со мной о делах, сударыня... речь шла только
о моих лошадях.
Вдали отечества
85
— В таком случае, я полагаю, милорд тем самым предоставил мне
поговорить с вами об этом. И я счастлива сообщить вам, что мы имеем
для вас на примете — и смею надеяться, с самого горячего одобрения ее
семейства — невесту. . .
— Ах! Милая матушка! Вы, конечно, шутите!—вскричал лорд Ко-
ламбр. — Вы же знаете, что я еще не достиг совершеннолетия... и кроме
того, я вообще не имею намерения жениться, по крайней мере в
ближайшие десять лет.
— Но отчего же? Нет, дорогой Коламбр, не уходите, прошу вас...
поверьте, я нисколько не шучу ... и вот тому доказательство: сейчас
я с полной откровенностью передам вам слова вашего отца. Теперь, когда
вы отучились в Кембридже и приехали в Лондон, он согласен с моим
желанием и полагает, что вам, Коламбр, надобно занять то положение,
какое приличествует единственному законному наследнику поместья Клон-
брони и все прочее. Однако ж ваш отец сказал, что средства не
позволяют ему жить в Лондоне и вместе с тем давать вам достаточное
содержание.
— Поверьте, матушка, я вполне удовольствуюсь прежним. ..
— Нет, нет. Вам нельзя довольствоваться прежним, сын мой, и
я прошу вас меня выслушать. Вы должны жить соответственно хорошему
тону и блюсти достоинство. В противном случае, Коламбр, мне
невозможно будет представить вас моим лондонским друзьям, и терзания мои
будут невыразимы. Перед вами прямая дорога, вы благородного
происхождения, имеете титул, и вот случай приобрести богатство. А после смерти
старого Куина вы получите собственное прекрасное состояние и не
будете бременем или обузой ни для своего отца, ни для кого другого.
Когда вы женитесь на богатой наследнице, все это устроится немедля.
К тому же эта девица обладает всеми достоинствами, каких только
возможно желать, — вы ее уже видели и вновь увидите на балу. Скажу вам
по секрету, я даю этот бал главным образом ради нее. Ее друзья будут
en masse *, и весьма желательно произвести на них наилучшее
впечатление. Вы уже имели случай видеть помянутую девицу, Коламбр, — это мисс
Бродхерст. Помните, я представила вас ей вчера вечером в опере, после
спектакля?
— Маленькая, невзрачная особа, увешанная бриллиантами, которая
стояла рядом с мисс Ныоджент?
— Да, на ней были бриллианты. Но вы не скажете, что она невзрачна,
когда узнаете ее поближе, это лишь первое впечатление. Я и сама
поначалу так думала... Однако ж смею надеяться. ..
— А я смею надеяться, — прервал ее лорд Коламбр, — что вы,
милая матушка, не прогневаетесь, если я сразу скажу вам, что покамест не
имею намерения жениться и решительно никогда не женюсь на деньгах.
Жениться на богатой наследнице — это отнюдь не новый способ уплатить
* Все вместе (фр.).
<86
Вдали отечества
старые долги, и как бы то ни было, никакая крайность не заставит меня
прибегнуть к подобному средству. А коль скоро я, если переживу мистера
Куина, получу в наследство собственное состояние, мне нет нужды
покупать его ценою брака.
— Право, не пойму, о какой крайности может идти речь! —
воскликнула леди Клонброни.— Что у вас за странные фантазии, Коламбр?
Ведь мы говорим лишь о вашем браке и вашей независимости.
— Я не хочу вступать в брак, независимости же твердо желаю и
намерен ее сохранить. Милая матушка, прошу вас заверить батюшку, что
я не буду ему в тягость. Я готов довольствоваться тем же содержанием,
какое получал от него в Кембридже, готов даже отказаться от половины,
я сделаю все, чтобы облегчить его положение, но жениться на деньгах —
нет, это для меня невозможно.
— Ах, Коламбр, вы думаете только о себе, — сказала леди
Клонброни, выразив на лице разочарование и неудовольствие. — А ведь ваш
отец говорит, что если вы не женитесь на мисс Бродхерст, нам
невозможно будет жить будущую зиму в Лондоне.
Произнеся эти слова, от которых она воздержалась бы непременно,
если бы вполне владела собой, леди Клонброни поспешно вышла из
.комнаты. Ее сын остался стоять в неподвижности и мог только сказать
лро себя:
— И это моя мать? Как она переменилась! ..
На другое утро он искал случая поговорить с отцом, которого не
без труда настиг уже у дверей, когда тот, по своему обыкновению,
собирался отбыть из дому на весь день. Лорд Коламбр со всей сыновней
почтительностью и изъявлениями любви, которыми ему неизменно
удавалось смягчить прямоту своих речей, объявил почти в тех же самых
словах о своей решимости, столь поразившей и обидевшей его мать. Лорд
Клонброни, казалось, был сильно смущен, но не выразил особого
неудовольствия. Когда же лорд Коламбр со всею возможною деликатностью
намекнул, что было бы эгоистичным требовать, дабы он навсегда
пожертвовал своей свободой, не говоря уже о чувствах, ради того
лишь, чтобы его семейство блистало в Лондоне, лорд Клонброни
вскричал:
— Все это вздор! Вздор и гнусность! В таком виде я должен был
представить дело вашей матушке, потому что других слов она не
понимает и не слышит, словно глухая. Что же до меня, то провались он
совсем, этот Лондон. Как говорит сэр Теренс О'Фэй, мне по сердцу один
только милый Дублин.
— Позволительно ли мне будет спросить, сэр, кто таков этот
Теренс О'Фэй?
— Как, вы не знаете Терри? Ах да, я совсем забыл, вы ведь так долго
жили в Кембридже. Стало быть, вы никогда не видели Терри?
— Я видел его, сэр, .. вчера мы встретились у каретного мастера
мистера Мордухая.
Вдали отечества
87
— У Мордухая! — воскликнул лорд Клонброни, неожиданно
покраснев и беря понюшку табаку, дабы скрыть свое смущение. — Этот Мор-
духай — гнусный мошенник. Надеюсь, вы не поверили ни единому его
слову, — всякий, кто его знает, не дает ему веры.
— Я рад, сэр, что вы, по-видимому, знаете его хорошо и
остерегаетесь иметь с ним дело, — отвечал лорд Коламбр. — Сначала он не
подозревал, кто я, и из его слов я убедился, что он постарается причинить
вам всяческий вред, насколько это окажется в его власти.
— Я никогда не окажусь в его власти, да будет ему ведомо. Уж на
этот счет мы озаботимся. Но что же именно он говорил?
Лорд Коламбр кратко пересказал то, что слышал от Мордухая, а лорд
Клонброни только бормотал: «Ах, мошенник! Проклятый мошенник!
Я вырвусь из его лап, я не стану более иметь с ним никаких дел». —
Однако при этом он обнаружил явные признаки замешательства и
топтался на месте, словно лошадь, у которой повреждено копыто.
Он не нашел в себе силы полностью отрицать, что имеет долги и
денежные затруднения; однако ни под каким видом не хотел открыть
сыну истинное состояние своих дел. «Какой же я тогда отец, — сказал
он себе. — Надо быть совершенным глупцом, чтобы согласиться на это».
Лорд Коламбр, видя замешательство отца, отвел глаза в сторону,
почтительно воздержался от дальнейших расспросов и лишь повторил свое
заверение, которое сделал в разговоре с матерью, что не обременит семью
никакими новыми расходами, а в случае необходимости с охотою
откажется от половины прежнего содержания.
— Нет, нет, мой мальчик, ни в коем случае, — возразил отец. — Я
скорее тысячу раз стесню себя, чем соглашусь стеснить вас. Но все это
вздорные выдумки миледи Клонброни. Если бы все люди, как им
положено, жили в своем отечестве, не покидали своих поместий и сами сеяли
свой хлеб, не было бы никаких денежных затруднений.
Лорд Коламбр не видел необходимости самому сеять свой хлеб, но был
рад слышать от отца, что люди должны жить в своем отечестве.
— Да! — воскликнул лорд Клонброни, имея обыкновение, дабы
подкрепить свои слова, ссылаться на чье-либо мнение. — Так всегда говорит
сэр Теренс О'Фэй, и по этой самой причине ваша мать не выносит
беднягу Терри. Стало быть, вы не знаете Терри? Ну конечно, вы только
видели его, но, право, довольно увидеть его, чтобы узнать, ведь он
самый простой и добрый малый во всей Европе.
— Однако ж я не могу считать, что успел узнать его, — заметил лорд
Коламбр. — Я не настолько самонадеян, чтобы составить мнение о
человеке с первого же взгляда.
— Ах, черт побери вашу скромность! — перебил его лорд
Клонброни. — Вы хотите сказать, что еще не успели полюбить его. Но Терри
непременно заставит вас себя полюбить, вот увидите. Я просто
представлю вас ему, то бишь, я хотел сказать, представлю вам его, самого
добродушного и благородного человека на свете, он так общителен
88
Вдали отечества
и весел, так боек на язык и остроумен в своем роде, что вы просто лопнете
от смеха — а иначе пусть я сам лопну, ей-богу! Нечего опускать глаза,
Коламбр. Что вы имеете против него?
— Ровно ничего, сэр. Но если вы настаиваете, я осмелюсь лишь
заметить, что, к сожалению, хотя он и обладает всеми этими превосходными
качествами, прискорбно, что говорит и ведет он себя не совсем так, как
подобает джентльмену.
— Джентльмену! Да он не менее джентльмен, чем любой из ваших
надутых приятелей, хотя, быть может, и не на кембриджский фасон.
Проклятое английское образование! Вы получили его против моей воли. И,
кажется, готовы утверждать вслед за своей матушкой, что лишь в Англии
возможно сыскать добродетель и благородство.
— Я далек от этого, сэр, смею вас заверить, и люблю Ирландию так
горячо, как только можете вы того пожелать. По крайней мере в этом
отношении, а равно, надеюсь, и во всех прочих, вам не придется проклинать
мое английское образование. И если моя благодарность и любовь что-
нибудь значат, у вас никогда не будет причины пожалеть о той доброте
и щедрости, с какими вы, подвергая себя, быть может, большим
стеснениям, предоставили мне средства сделаться в полном смысле английским
джентльменом.
— О, господи! Да вы сейчас подвергаете меня большому
стеснению!— воскликнул лорд Клонброни. — И я никак этого не ожидал,
иначе бы не стоял теперь перед вами дурак дураком, — добавил он,
стыдясь своего порыва и стараясь скрыть его. — Я вижу, у вас истинно
ирландская душа, которую не может испортить никакое образование.
Но Терри вам непременно понравится. Дайте лишь срок, как сказал
он, когда приучал меня пить ирландское виски. А пока прощайте!
Если у леди Клонброни за время пребывания в Лондоне заметно
прибавилось изысканности манер, то ее супруг, с тех пор как покинул
Ирландию, напротив, отчасти утратил прежние свои светские привычки.
Леди Клонброни, будучи англичанкой по рождению, отказываясь и
отрекаясь в Лондоне от всего ирландского, устраивая блестящие и
дорогостоящие приемы, проникла в некоторые круги высшего общества. Лорд же
Клонброни, который в Ирландии имел определенный вес и пользовался
в Дублине немалым влиянием, в Англии оказался в тени и был в
Лондоне просто пустым местом. Аристократы, среди которых вращалась
его супруга, смотрели на него свысока и смертельно ему наскучили, так
что он стал решительно избегать встреч с ними, а развлекался й тешил
свое самолюбие в обществе людей, которые были ниже его по
положению и образованию, однако удовлетворяли его, давая ему основание
чувствовать себя среди них первым. Из числа этих людей особенно
выделялся своей живостью и даром легкомысленной жизнерадостности сэр
Теренс О'Фэй, человек низкого происхождения, которому вице-король
Ирландии как-то в веселом застолье пожаловал титул баронета. Никто
лучше сэра Теренса не мог рассказать смешную историю или спеть куп-
Вдали отечества
89
лет: он намеренно подчеркивал свой ирландский выговор и
непроизвольные забавные ошибки, равнодушный к тому, смеются ли люди над
ним или вместе с ним, лишь бы только смеялись. «Живи и радуйся,
радуйся и живи» — таков был его девиз: и он жил на доходы от смеха, как
другие, более достойные люди живут на доходы от своих имений.
На другой день лорд Клонброни привез сэра Теренса к себе в дом,
чтобы представить лорду Коламбру; при таковых обстоятельствах сэр
Тереке оказался в особо неблагоприятном положении, так как, подобно
многим, «Il gâtoit l'esprit qu'il avoit en voulant avoir celui qu'il n'avoit pas» *.
Узнав, что лорд Коламбр человек образованный, только что
прошедший курс в Кембридже, и сознавая собственное невежество в литературе,
он, вместо того чтобы положиться на свои природные дарования, с
немалым трудом призвал на помощь те крохи премудрости, какие приобрел
еще в детстве, и помянул даже всех богов и богинь, о которых знал
понаслышке со школьной скамьи. Испытывая неловкость под столь
непривычным бременем образованности, он старался, однако, всеми средствами
достичь непосредственной своей цели — снискать расположение леди
Клонброни, хлопоча об том, чего она так горячо желала, — о браке ее сына
с мисс Бродхерст.
— Стало быть, мисс Ньюджент, — сказал он, не осмеливаясь, при всей
своей самоуверенности, обратиться прямо к леди Клонброни, — стало быть,
вам предстоят великие дела, как я слышал, и здесь будет дан блестящий
бал. Ей-богу, на свете нет ничего лучше веселой и славной компании.
Помнится, на последнем балу в Замке — а это, мисс Ньюджент, было
еще до того, как я уехал из Дублина, — из-за всеобщей горячей любви
к вице-королеве залы были набиты битком... просто битком... и как
сейчас помню, одна леди, дама весьма светская, хоть я и не имел чести быть
ей представленным, в дверях мне говорит: «Сэр, вы попали мне пальцем
в ухо». «Знаю, сударыня, — отвечал я, — но не могу его оттуда вынуть,
ибо теснота не дает мне пошевельнуть ни рукой, ни ногой». Однако сейчас
меня занимает тот бал, который даете вы. Я слышал, миледи Клонброни,
что тут у вас будет Золотая Венера, правда?
— Сэр!
Несмотря на это односложное предостережение, сэр Теренс не
унимался и стал еще развязнее.
— Золотая Венера! Без сомнения, мисс Ньюджент, вы, при вашей
проницательности, сразу поняли, что я разумею мисс Бродхерст, которая
покамест так прозывается, но, надеюсь, ненадолго. Милорд Коламбр, вы
часто видитесь с этой юной леди?
— Нет, сэр.
— В таком случае, надеюсь, вскоре это переменится. Говорят вот
о Венере Медицейской, о Венере такой и эдакой, и о Флорентийской Ве-
* Он пренебрегал тем умом, который у него был, желая обладать таким умом,
какого у него не было (фр.).
90
Вдали отечества
нере, и о Чернокожей Венере, и еще о Венере, моющей волосы, и о сотне
других Венер, плохих и хороших. Но как там ни клади, милорд, верьте
слову дурака, — он вам скажет правду, когда не соврет, — Золотая
Венера единственная на свете может выстоять и выстоит в веках — и в
холод и в пекло, — потому что золото правит при дворе, золото правит
в войске, оно правит на земле и на небе.
— На небе! Остерегитесь, Терри! Понимаете ли вы, что говорите? —
перебил его лорд Клонброни.
— Понимаю ли я! Да неужто нет? — отвечал Терри. — Как вам
будет угодно, милорд, может, по-вашему, не из-за золотого яблочка
передрались три богини и Гиппомен не воспользовался золотыми яблоками,
и Геркулес не воровал золотые яблоки2 из сада? И разве благочестивый
Эней3 не прихватил золотую ветвь, дабы папаша принял его в аду
с благосклонностью?—сказал сэр Теренс, подмигивая лорду Коламбру.
— Эге, Терри, я и не подозревал, что вы так начитаны, — сказал лорд
Клонброни.
— И притом не подозревали, что у меня столько знакомых богинь,
не так ли, милорд? Кстати, прежде чем мы оставим это, скажите, как вы
полагаете, из чего был сделан этот самый знаменитый Венерин пояс4,
который мигом заставлял расцвесть все розы и лилии? Уверяю вас, не
из чего иного, как из чистого золота. Потому что поистине только золота
и должен искать молодой человек, когда избирает себе супругу.
Сэр Теренс помолчал, но не дождался одобрения.
— Пускай сколько влезет болтают о купидонах со стрелами и о
матери амуров и граций. Пускай Минерва распевает оды, дифирамбы или
что угодно ее высокомудрию. Пускай себе распевает и пускай говорит,
что никогда не пойдет замуж ни в этом мире, ни в том, но если у нее
имеется кругленькое состояньице, не засидится: она сразу пшик! —и
взлетит, как петарда.
— Нет, Терри, нет, тут вы не правы: у Минервы дурная слава, она
слишком привержена к наукам, чтобы иметь успех у джентльменов, —
заметил лорд Клонброни.
— И не говорите мне такого! Да будь у нее пятьдесят тысяч, или же
тысяча годовых с поместья, я бы сбыл ее с рук в два счета, да еще со спа-
сибом. Где, интересно, сыщется такой важный господин, черт бы его драл,
что отступится из-за небольшой порции наук, когда дом и земля так и
плывут, так и плывут в руки. К тому же я что-то не слыхал, чтоб мисс
Бродхерст отличалась ученостью.
— Мисс Бродхерст! — повторила Грэйс Ньюджент. — Как это вы
добрались до мисс Бродхерст?
— Через Типперери, — заметил лорд Коламбр.
— Прошу прощения, милорд, просто к слову пришлось, я имел в виду
кругленькое состояние, которое вас не минует, даже ежели вы
отправитесь через Типперери. Ведь кроме ста тысяч фунтов в наличности есть
еще земельные владения, которые приносят десять тысяч годовых чистога-
Вдали отечества
91
ном. Так-то! Одни рассуждают о нравственности, другие — о религии,
по мне же главное — это хорошенькое СОСТОЯНИЕ. Однако, милорд,
мне еще предстоит обстряпать нынче одно дельце, и я не могу более
предаваться безделью в вашем приятном обществе.
Он раскланялся с дамами и ушел.
— Право, я рада, что он избавил нас от своего присутствия, —
сказала леди Клонброни. — Так утомительно было слушать его болтовню!
Поистине, милорд, я не понимаю, как можете вы постоянно терпеть подле
себя столь странного и столь вульгарного человека?
— Он меня развлекает, — отвечал лорд Клонброни. — Тогда как
ваши светские леди и джентльмены с их безукоризненными манерами
лишь нагоняют на меня сон. Что за важность, как безукоризненно люди
выражаются, когда им нечего сказать, — как по-вашему, Коламбр?
Лорд Коламбр из почтительности к отцу промолчал, но испытывал
при этом еще более отвращения к сэру Теренсу О'Фэю, нежели его мать,
хотя леди Клонброни он тем сильнее не понравился, что от нее не
укрылось, сколь его грубые намеки на мисс Бродхерст повредили
взлелеянному ею замыслу.
На другое утро за завтраком лорд Клонброни завел речь о том, что
хотел бы привезти сэра Теренса вечером на бал. Леди Клонброни
побледнела от ужаса.
— Боже милостивый! Что подумают леди Лэнгдейл, и миссис Дэр-
вилл, и леди Покок, и леди Чэттертон, и леди Д., и леди Г., и его
светлость герцог В.? И мисс Бродхерст увидит его рядом с лордом Клонброни!
Это было немыслимо. Нет, леди Клонброни воспротивилась самым
серьезным образом, она в отчаянии заявила, что скорее не станет давать
бал вовсе, велит подвязать молоток на дверях, скажется больной или и
вправду заболеет и даже умрет, чем допустит на свой бал такого человека,
как сэр Теренс О'Фэй.
— Что ж, дорогая, будь по-вашему, как было всегда! — воскликнул
лорд Клонброни, берясь за шляпу с намерением скрыться. — Но имейте
в виду, если вы не примете его, меня тоже не ждите. Прощайте же,
миледи Клонброни. И дай бог, чтобы ваши друзья в беде не оказались
похуже сэра Теренса О'Фэя.
— Надеюсь, я никогда не окажусь в беде, милорд, — отвечала леди
Клонброни. — Это было бы довольно странно, если вспомнить, какое
приданое вы взяли за мною.
— Ох уж это приданое! — воскликнул лорд Клонброни и, зажав уши,
поспешил к дверям. — Неужели мне вечно будут напоминать о приданом,
от которого давным давно и гроша не осталось?
Во время этой сцены между супругами Грэйс Ньюджент и лорд
Коламбр ни разу не взглянули друг на друга. Грэйс сосредоточенно
переставляла на каминной доске фарфоровые безделушки: мышь, кошку,
собаку, чашку и фигурку брамина; лорд Коламбр столь же сосредоточенно
читал газету.
92
Вдали отечества
— А теперь, дорогой Коламбр,— сказала леди Клонброни,—
отложите газету и выслушайте меня. Ради бога, окажите нынешним вечером
внимание мисс Бродхерст, мне известно, что ее семейство приедет
главным образом из-за вас.
— Милая матушка, я никогда не позволю себе быть невнимательным
к какой-либо достойной девице, тем более к вашей гостье, но и только.
Я отнюдь не способен выказывать притворные чувства.
— Но, любезный Коламбр, мисс Бродхерст обладает всем, чего только
возможно желать, кроме разве что красоты.
— Ужели, сударыня, вы полагаете, — возразил лорд Коламбр,
устремляя взгляд на Грэйс Ньюджент, — что я не способен видеть ничего, кроме
хорошенького личика?
И тут Грэйс Ньюджент, не подозревая об истинном смысле его слов,
принялась горячо расхваливать здравомыслие, ум и независимый
характер мисс Бродхерст.
— А я и не знал, мисс Ньюджент, что вы так дружны с мисс
Бродхерст.
— Да, мы очень дружны, уверяю вас. И в доказательство этого я
сейчас не стану более ее хвалить. Мало того, обещаю никогда не хвалить ее
перед вами, пока вы сами не начнете хвалить ее передо мною.
Лорд Коламбр слушал с улыбкой, казалось, он желал, чтобы Грэйс
говорила еще и еще, пускай даже о мисс Бродхерст.
— Ах, Грэйс, душенька! — воскликнула леди Клонброни. — Право,
она знает, как надо обращаться с мужчинами, перед ней ни один не
устоит!
Лорд Коламбр со своей стороны не стал оспаривать истинность этих
слов.
— Грэйс, — продолжала леди Клонброни, — возьмите с него обещание,
что он будет нас слушаться.
— Нет, — сказала Грэйс. — Брать обещание так же опасно, как и
давать его. Мужчины и непослушные дети, дав слово, и в особенности дав
слово вести себя хорошо, непременно испытывают соблазн тотчас его
нарушить.
— В таком случае, дитя мое, заклинаю вас, убедите его сделать все
возможное, чтобы мой бал прошел наилучшим образом. Сейчас это
главная наша забота. Звоните же! И все как один в строй, приказываю
готовиться к балу.
ГЛАВА III
Открытие бала, осмотр великолепных покоев, турецкого шатра,
Альгамбры, пагоды — то были для леди Клонброни минуты торжества. Она
ликовала и, несмотря на все свои усилия держаться чопорно и величаво,
с совершеннейшей непосредственностью обнаруживала тот восторг, в ка-
Вдали отечества
93
кой приводило ее удивление входящих гостей, у одних искреннее,
притворное у других.
Одна юная, совсем еще юная девица выразила свои чувства столь
громко, что привлекла внимание всех окружающих. Леди Клонброни,
польщенная, схватила ее за обе руки и пожала их, смеясь от всей души;
когда же эта девица вместе со своими спутниками прошла далее, леди
Клонброни опомнилась, высоко подняла голову и сказала стоявшим рядом:
— Бедняжка! Надеюсь, я помогла ей приличным образом скрыть ее
naivete *. До чего же она НЕИСКУШЕНА!
И с хорошо заученным выражением достоинства, не вполне
скрывавшим ее самодовольство, она поплыла среди гостей, дабы заняться
важными делами: надо было показать леди такой-то канделябры в виде
сфинксов, а леди такой-то — оливковые ветви на обоях: одних проводить
любоваться видами Альгамбры; других рассадить наилучшим образом на
оттоманки в духе сераля; третьим оказать особую честь, пригласив их
под балдахин Статиры. Выслушивая комплименты от многочисленных
избранных друзей, сменявших друг друга, отвечая им, воображая себя вер-
шительницей моды и предметом восторгов всего высшего света, леди
Клонброни была в этот час своего торжества так счастлива, как только
может быть счастлива женщина в подобных обстоятельствах.
Ее сын следил за ней взглядом и от всей души желал, чтобы она
впредь была столь же счастлива. Наделенный от природы отзывчивой
душой, лорд Коламбр упрекал себя в том, что не чувствует радости,
подобающей случаю. Но праздничная обстановка, яркие огни,
«многоголосый шум» нимало не развеселили его. Намеки Мордухая камнем лежали
у него на сердце; и сквозь все это восточное великолепие, сквозь
расточительное изобилие он словно прозревал будущие несчастья своей семьи
и разорение тех, кого любил больше всего на свете.
Одна лишь Грэйс Ньюджент радовала его глаз. Она была прекрасна,
держалась с изящной простотой, исполненной глубокого достоинства,
однако вид ее был задумчив, лицо печально, что совершенно отвечало
собственному его настроению и, как он полагал, происходило от тех же
мыслей, какие одолевали его самого.
— Мисс Бродхерст, Коламбр! Вместе со всем семейством! — шепнула
ему мать, выведя его из задумчивости и поспешая к дверям. Появилась
мисс Бродхерст, одетая скромно, до странности скромно — без
бриллиантов или других украшений.
— Дорогая леди Клонброни, я привезла к вам мою Филиппу, но она
в таком виде, уж не обессудьте, — сказала миссис Бродхерст, переводя
дух. — Просто невозможно было уговорить ее выехать, и я обещала, что
мы пробудем у вас всего полчаса. Нынче поутру она ужасно
простудилась, и теперь у нее болит горло. Поверьте, она согласилась приехать
только ради вас.
* Наивность (фр.).
94
Вдали отечества
А мисс Бродхерст, казалось, вовсе не была склонна произносить
подобные уверения или хотя бы извиниться сама; она стояла с видом
равнодушным и безучастным, лишь в глазах и в углах губ таилось
выражение насмешливости; меж тем леди Клонброни ужасалась, ахала и
говорила, как она «восхищена» и «польщена», выражала «сочувствие»,
а все вокруг твердили, что «надеются» и «боятся», и выказывали ей
знаки внимания: «Мисс Бродхерст, не лучше ли вам сесть вот тут!» «Ах,
ради бога! Мисс Бродхерст, только не садитесь там!» «Мисс Бродхерст,
если вы позволите мне высказать свое мнение. ..» «Мисс Бродхерст,
осмелюсь вам посоветовать...»
— Грэйс Ньюджент! — воскликнула леди Клонброни. — Мисс
Бродхерст всегда вас слушается. Умоляю, дорогая, убедите мисс Бродхерст
поберечь себя, мы сейчас отведем ее в маленькую пагоду, там так тепло
и уютно, лучшего места для больной не сыскать. Коламбр! Здесь такая
теснота, ступайте же впереди нас.
Дочери леди Лэнгдейл, леди Энн и леди Кэтрин X., взяли Грэйс
Ньюджент под руки и все прошли к пагоде. В одной комнате стояли
карточные столы, в другой играла музыка, в третьей танцевали, а в этом
тесном уголке были разложены гравюры, шахматные доски и прочее
в том же духе.
— Здесь вам «икто не станет докучать, — сказала леди Клонброни.—
Позвольте, я устрою вас в моем святилище, в моем уютном гнездышке...
Коламбр, придвиньте сюда вон тот столик! Мисс Бродхерст, вы играете
в шахматы? Коламбр, сыграйте партию с мисс Бродхерст...
— Благодарю вас, миледи, — сказала мисс Бродхерст, — но я,,
право же, не умею играть в шахматы и знаю только ходы. Леди Кэтрин,
садитесь играть вы, а я буду смотреть.
Мисс Бродхерст отодвинула свой стул к камину, а леди Кэтрин села
играть с лордом Коламбром; леди Клонброни удалилась, еще раз
препоручив мисс Бродхерст заботам Грэйс Ньюджент. После нескольких
незначащих фраз леди Энн X., глядя в соседнюю залу, спросила у сестры,
сколько, по ее мнению, лет мисс такой-то, как раз проходившей мимо.
После этого разговор перешел на тему о возрасте и моложавой
наружности кое-кого из общих знакомых и об ухищрениях, на которые идут
матери, дабы скрыть лета своих дочерей. При этом леди Кэтрин и леди4
Энн переглянулись.
— Что до меня, — сказала мисс Бродхерст, — то моя матушка
напрасно стала бы прибегать к такой таинственности. Я положила себе
за правило называть свои годы всякому, кто ни поинтересуется, хотя
и не думаю, чтобы наружность моя была обманчива. Мне исполнилось
двадцать три года и будет двадцать четыре в июле, пятого числа.
— Двадцать три! Возможно ли! Я была уверена, что вам и двадцати
нет! — воскликнула леди Энн.
— В июле будет двадцать четыре! Это невероятно!—подхватила,
леди Кэтрин.
Вдали отечества
Р5
— Очень даже вероятно, — сказала мисс Бродхерст, ничуть не
смешавшись.
— Скажите, лорд Коламбр, верите ли вы этому? Можете ли
поверить?— спросила леди Кэтрин.
— Разумеется, может, — сказала мисс Бродхерст. — Разве вы не
видите, что он верит этому точно так же, как вы и я. Для чего вы
принуждаете милорда говорить комплименты вопреки очевидности и
улыбаться притворной улыбкой? Я уверена, он видит и понимает, что,
воздержавшись от неискренности, ничуть не уронит себя ни в ваших, ни
в моих глазах.
Тут лорд Коламбр улыбнулся вполне искренне; опасения, что мисс
Бродхерст заодно с его матерью, и что она будет притязать на его особое
внимание, тотчас оставили его, и ow почувствовал себя совершенно
непринужденно, с охотою говорил и слушал мисс Бродхерст. Он вспомнил
слова Грэйс Ньюджент о том, что у этой девицы ум необычный, оставил
шахматы, не сделав очередного хода, и взглянул на Грэйс, словно хотел
сказать: «Пожалуйста, вызовите ее на разговор».
Но Грэйс была слишком верным другом, чтобы уступить этой просьбе:
она предоставила мисс Бродхерст самой обнаружить свой необычный ум.
— Ваш ход, милорд, — напомнила леди Кэтрии.
— Прошу прощения, миледи...
— Не правда ли, мисс Бродхерст, эти комнаты прелестны, — сказала
леди Кэтрин, стремясь ввести беседу в обычное безопасное русло: она
угадала то, что угадывал почти всякий, кто знал мисс Бродхерст: ее
странную способность конфузить людей, обнаруживая перед ними их же
собственные тайные помыслы. — Не правда ли, эти комнаты прелестны?
— Прелестны! Да, без сомнения.
Разговор о комнатах мог бы продолжаться еще некоторое время, как
того желала леди Кэтрин, если бы леди Энн опрометчиво не навела
его вновь на мисс Бродхерст.
— Поверьте, мисс Бродхерст, — сказала она, — даже если бы у меня
тысячу раз болело горло, я все равно не утерпела бы и надела
бриллианты на сегодняшний бал, да еще такие бриллианты, как ваши! Право,
мне не верится, что вы — та самая особа, которая позавчера блистала
в опере!
— Вот как! Вам не верится, леди Энн? Именно это меня и забавляет.
Жаль, что я не могу время от времени отложить не только бриллианты,
но и все мое богатство, чтобы посмотреть, много ли останется людей,
которые еще будут меня узнавать. Как вы полагаете, Грэйс, нельзя ли
с помощью подобного золотого правила, которое есть лучшее
руководство в мире после опыта, подсчитать это и получить ответ на мой
вопрос?
— Я убежден, — сказал лорд Коламбр, — что у мисс Бродхерст
есть друзья, на которых подобный опыт не оказал бы никакого
воздействия.
96
Вдали отечества
— Не сомневаюсь в этом, — сказала мисс Бродхерст. — Это одно
меня и утешает, хотя я имею несчастье быть богатой наследницей.
— Престранные речи, — сказала леди Энн.—Что до меня, то я бы
очень хотела быть богатой наследницей и, подобно вам, иметь в своем
распоряжении столько тысяч.
— Что мне в этих тысячах! Поверьте, леди Энн, сердца покоряются
лишь сиянием глаз. Не сомневаюсь, миледи, что вы и взглянуть бы
не пожелали на сердца, которые имеются в продаже. Это никуда не
годный товар: и вида никакого, и добротности никакой. Совершенно
никчемная вещь, как ни примеряй.
— Стало быть, вы уж примеряли? —спросила леди Кэтрин.
— К несчастью. И не раз готова была обмануться, потому что мне их
предлагают десятками, и они пышно разукрашены для продажи, и всякий
клянется, что это истинная, самая что ни на есть истинная любовь,
и она очень похожа на настоящую, и если согласиться обратить ка нее
внимание, тебя заверяют изысканнейшими клятвами: «Клянусь всем
прекрасным на свете!», «Клянусь своим грядущим счастьем!», «Клянусь
вашей пленительной красотой!». Тут уж поневоле сделаешь глупость и
поверишь, ведь эти мужчины так похожи на джентльменов, что
невозможно заставить себя назвать их прямо в глаза обманщиками и
пройдохами, которые совершают клятвопреступление, торгуя своими
бессмертными душами. Кроме того назвать мужчину, который тебя любит,
обманщиком, значит подать ему надежду. Если после этого ему отказать,
у него будет право сетовать.
— О боже! Какой странный ход вы сделали! — воскликнула леди
Кэтрин. — Ив самом деле, беседа мисс Бродхерст, несмотря на ее больное
горло, так занимательна, что никак невозможно сосредоточиться ни на
чем другом. Она рассуждает о любви с таким connoissance de fait * и
считает мужчин, которые ее любят, прямо дюжинами!
— Любят? Разве я сказала: «Мужчины, которые меня любят?»
«Мужчины, которые ищут моей руки», — должна была я сказать. А это,
как известно всему миру со времен Пенелопы, нечто совершенно иное.
Считаю дюжинами? Но я не встречала ни одного и имею основания
опасаться, что и не встречу никого по своему вкусу.
— Милорд, вы проиграли!—воскликнула леди Кэтрин. — Но ведь
вы даже не сопротивлялись.
— Было бы тщетно сопротивляться вам, миледи, — сказал лорд Ко-
ламбр, вставая и учтиво кланяясь леди Кэтрин, после чего он, однако,
с живостью повернулся к мисс Бродхерст.
— Но когда я сказала, что м«е хотелось бы стать богатой
наследницей, я вовсе не думала о поклонниках, — заметила леди Энн.
— Разумеется. Ведь не всегда же о них думать, — добавила леди
Кэтрин.
* Знанием предмета (фр.).
Вдали отечества
97
— Ваша правда, — согласилась мисс Бродхерст. — Что ж, оставим
вовсе этот предмет, но скажите, миледи, что купили бы вы «на свои
тысячи?
— Ах, на вашем месте — решительно все, — ответила леди Энн.
— И прежде всего титул, — добавила леди Кэтрин.
— Я могу лишь повторить свое возражение: покупной титул — вещь
никчемная.
— Но ведь нынче почти не делают разницы между купленным и
наследственным титулом, — сказала леди Кэтрин.
— А я, однако, нахожу здесь огромную разницу, —сказала мисс
Бродхерст. — И поэтому никогда не стала бы покупать титул.
— Да, разумеется, титул без родословной, пожалуй, не стоит
покупать, — сказала леди Энн. — А коль скоро родословную купить никак
невозможно...
— Даже если бы возможно было купить родословную, я все равно
не сделала бы этого,—сказала мисс 'Бродхерст. — Разве только если бы
имела уверенность в том, что обрету тогда изысканные манеры,
благородство чувств, великодушие,—словом, все, что должно украшать и венчать
собою высокое происхождение.
— Восхитительно, — сказал лорд Коламбр. А Грэйс Ньюджент лишь
улыбнулась.
— Лорд Коламбр, не будете ли вы столь любезны напомнить моей
матушке, что нам пора ехать?
— Повигуюсь, хотя и с превеликим сожалением, — отвечал лорд
Коламбр.
— Ах, будем ли мы сегодня танцевать?—вздохнула леди Кэтрин.—
Мисс Ньюджент, я боюсь,, что мы заставили мисс Бродхерст, несмотря
на ее хрипоту, так много говорить, что леди Клонброни на нас
рассердится. А вот и она сама!
Миледи Клонброни пришла выразить надежду, вернее, свое страстное
упование, что мисс Бродхерст не покинет так рано ее дом; но мисс
Бродхерст невозможно было убедить остаться. Леди Клонброни пришла
в восторг, видя, как ее сын помогает Грэйс Ньюджент самым тщательным
образом укутать мисс Бродхерст, после чего милорд проводил ее до
кареты, и мать усмотрела много счастливых предзнаменований в его
столь любезном обхождении, а равно и в том, что девица эта пробыла
в ее доме не полчаса, а целых три четверти часа, каковое обстоятельство
и леди Кэтрин не преминула отметить.
Танцы, которые леди Клонброни под различными предлогами
откладывала до тех пор, по'ка лорд Коламбр не освободится, начались
тотчас после отъезда мисс Бродхерст; и уже через несколько минут мозаика,
нарисованная мелом на полу Альгамбры, была стерта ногами танцующих.
Сколь преходящи все человеческие утехи, и в особенности — тщеславие!
Даже в этот вожделенный, в этот долгожданный вечер бала леди
Клонброни почувствовала, что торжество не было полным, не оправдало ее
7 М. Эджворт
98
Вдали отечества
ожиданий. В первый час ее со всех сторон осыпали комплиментами,
славословиями и улыбками; однако чуть спустя стали слышаться всякие
«но», робкие неодобрительные замечания и «похвалы, что хуже
осужденья» 5. Все это еще можно было стерпеть. У каждого свой вкус — а на
все вкусы никак нельзя угодить; и пока леди Клонброни имела
возможность ссылаться на мистера Сохо, она была вполне довольна. Однако
ей отнюдь 'не доставил удовольствия полковник Хиткок, одетый в черное,
который «уселся развалясь» на белоснежной, как лебяжий пух, кушетке
под балдахином Статиры. Завладев всеобщим вниманием и сделавшись
предметом многих злых шуток насчет таких редких птиц, как черные
лебеди, а также насчет того, что иной лебедь «а поверку хорош гусь,
полковник, наконец, соблаговолил подняться и, как выразилась миссис
Дэрвилл, «освободить кушетку», которая уже не была столь
безукоризненно белой — черный отпечаток полковника остался 'на снежной белизне.
— Э. .. э. .. ах, да! Совсем позабыл, что я в черном.
Таково было единственное его извинение. Леди Клонброни особенно
раздосадовало то, что балдахин Статиры испорчен, прежде чем удалось
произвести впечатление на леди Покок, леди Чэттертон, леди Г., леди П.
и герцога В., а также «а тех особ из высшего 'света, которые обещали
заглянуть ненадолго, но, хотя час был уже поздний, все еще не приехали.
Наконец, они пожаловали. Однако леди Клонброни напрасно юожалела,
что не может показать им балдахин Статиры. Они 'все равно 'не
оценили бы его, как не оценили все прочее, хотя она не пожалела трудов
и затрат в надежде вызвать у них восхищение. Они приехали с
решимостью не восхищаться ничем. Владея в совершенстве искусством
уязвлять, они лишь лениво оглядывались вокруг.
— Ага! Это работа Сохо.
— Сохо сделал тут чудеса!
— Что ж, превосходно.
— Да, да. Вполне.
— Сохо знает свое дело!
Явились еще весьма влиятельные гости, поглощенные какими-то
пустяками, касавшимися до них самих, или до их лошадей, или же до их
карет; пользуясь своим положением, эти себялюбцы завладевали общим
разговором и вовлекали всех в круг собственных интересов. Что ж, леди
Клонброни терпеливо снесла все это, терпеливо выслушала рассказ*
о письме, полученном герцогом В. на прошлой неделе и оповещавшем
его светлость о пожаре, который приключился в его старинном брекнот-
ширском доме, оттого, что загорелась сажа в трубе.
В благодарность за смиренную улыбку, с которой она все это
выслушала, герцог направил лорнет на ее Альгамбру и уже изрек свое;
«Недурно, вполне недурно», — как вдруг вдовствующая леди Чэттертон
сделала ужасное разоблачение, повергнув леди Клонброни в удивление
и негодование: оказывается, мистер Сохо обвел ее вокруг пальца!
Обманул! Какова была ее досада, когда вдовствующая леди сказала с уверен-
Вдали отечества
99
ностью, что точно такую же Альгамбру мистер Сохо не только показывал
герцогине Торкастерской, но и получил отказ от ее светлости,
отвергшей декорации по той причине, что знаменитый путешественник сэр
Хорейс Грант нашел некие несоответствия в высоте колонн. И Сохо было
поручено изготовить для герцогини новые, несравненно лучшие
драпировки, согласно с указанием сэра Хорейса.
Леди Чэттертон была многоречивее всех присутствующих; она
расхаживала по комнатам, сообщая своим знакомым — а она была знакома
решительно со всеми, — как бесстыдно обманул Сохо бедную леди Клон-
брони, и с возмущением утверждала, что ему нет прощения.
— Правда, герцогиня Торкастерская уже целый век пользуется его
услугами и покровительствует ему, и все такое, — говорила она, — но все
равно это его не оправдывает, тем более, что леди Клонброни здесь
чужая, она ведь из Ирландии.
«Из Ирландии!» Удар был слишком жесток, но не нашлось средств
его отвести.
Напрасно бедная леди Клонброни ходила следом за вдовствующей
дамой, стараясь объяснить недоразумение и отдать справедливость
мистеру Сохо, который хоть и поступил с ней так дурно, однако прекрасно
знал, что она англичанка. Вдовствующая леди была глуха и не слышала
ее шепота. Пришлось леди Клонброни прокричать ей свои объяснения
прямо в ухо, но и тогда вдовствующая леди только повторила:
— Отдать справедливость мистеру Сохо! Ах нет, нет, дорогая леди
Клонброни, он поступил с вами просто бессовестно! И я намерена
вывести его на чистую воду перед всеми. Вы — англичанка! Нет, нет и нет!
Сохо никак не мог посчитать вас за англичанку!
Всем, кто втайне завидовал леди Клонброни или посмеивался над
нею, эта сцена доставила великое удовольствие. На убранство Альгамбры,
которое всего лишь час назад было предметом всеобщего восхищения,
теперь всякий смотрел пренебрежительно, как на подержанную вещь,
и мистер Сохо был у всех на языке; гости наперебой заверяли, что
несоответствие в высоте колонн «сразу бросилось им в глаза, но они
сочли за лучшее промолчать, покамест другие сами это не заметят».
Когда люди чем-либо горячо восхищаются, они впоследствии мстят
за это, немилосердно порицая и осуждая предмет своего недавнего
восхищения — при большом стечении народа скрытые насмешки
подхватываются с легкостью и с такою же легкостью становятся всем понятны.
Леди Клонброни в собственном доме, у себя на балу, подверглась
насмешкам — разумеется, благопристойно преподносимым под видом
соболезнований ее светлости и возмущения «этим ужасным мистером Сохо».
Леди Лэнгдейл, которая теперь имела причины вести себя наилучшим
образом, несла покаяние, как она сама выразилась, за свою недавнюю
опрометчивость и даже шепотом не позволила себе ни единой издевки.
Она только слушала с сокрушенным видом, хранила молчание и пыталась
сдержать миссис Дэрвилл; однако это оказалось делом совсем не легким.
7*
100
Вдали отечества
У миссис Дэрвилл не было дочерей, она не могла извлечь никаких выгод
из знакомства с леди Клонброни; понимая, что миледи предпочтет многое
от нее стерпеть, нежели пожертвует честью, ей оказанной, эта дама,
не видя для себя довольно корысти и не обладая добротой души, дабы
перебороть свою природную наклонность и привычку к злословию, не
останавливаемая «и надеждами, ни опасениями, дала себе полную волю,
пустила в ход всю злобную язвительность, все коварство, столь
обыкновенные в высшем свете. Она метала камни и стрелы с такой
неукротимостью и в таком множестве по самым ничтожным поводам, попадая
в цель столь молниеносно и без промаха, что все удары ее, незримые,
но весьма чувствительные, нет возможности "перечислить, как нет
возможности описать причиненные ими раны.
Однако память о некоторых особо ощутительных ударах сохранилась
в назидание потомству. Когда леди Клонброни повела миссис Дэрвилл
взглянуть на китайскую пагоду, почтенная дама остановилась при входе,
словно трепеща вступить в этот «фарфоровый Элизиум», как она
выразилась, хотя имела в виду сказать: «рай для дураков», о чем легко можно
было догадаться по той запинке, с какой были произнесены ее слова.
— Одни только теперешние модницы, которые не носят нижних юбок,
рискнут туда войти, — заметила она, старательно подбирая подол. —
К счастью, на мне их только две, а на леди Лэнгдейл всего одна.
Когда ее все же уговорили войти, она сделала это с преувеличенной
осторожностью и страхом, притворяясь, будто боится окружавших ее
диковинных фигур и чудовищ.
— Никогда не видывала таких существ в природе! Что ж, теперь
я могу хвастаться, что побывала в настоящей китайской пагоде!
— Да, смею надеяться, что здесь все к месту,—сказала леди
Клонброни.
— И как мило с вашей стороны, дорогая леди Клонброни, что вы,
презрев несуразности и ошибки, приготовили нам в Китае уютный
английский камин и вдоволь ньюкаслского угля! А также белый
мраморный. . . Ах, нет! Белый бархатный коврик перед камином, разрисованный
красивыми цветами... Как это изящно, как удобно]
Раздосадованная ударением, с каковым было произнесено слово
«удобно», леди Клонброни сделала попытку отвлечь внимание общества
от злополучного камина.
— Леди Лэнгдейл, вы ведь знаток фарфора... Я слышала, что эта
ваза — вещь уникальная?
— А я слышала, — перебила ее миссис Дэрвилл, — что в этой самой
вазе Б., отец набоба, он ведь был капитаном в Китае, вывез тайком из
Кантона свою милую китайскую женушку вместе со всем ее имуществом, —
просто-напросто закрыл крышкой, упаковал и отправил на борт корабля!
Да, да! Истинная правда! Я расскажу вам, откуда мне это известно!
К величайшей досаде леди Клонброни, рассказ миссис Дэрвилл
помешал ей привлечь к вазе общее внимание.
Вдали отечества
101
Наконец, леди Лэнгдейл обернулась к длинному ряду фарфоровых
сосудов.
— Али Баба и сорок разбойников! — воскликнула тотчас же миссис
Дэрв«лл. — Надеюсь, у вас и масло уже кипит!
Леди Клонброни принуждена была улыбнуться и заметить, что
миссис Дэрвилл сегодня изволит очень мило шутить.
— А теперь,—сказала она, — пожалуйте в турецкий шатер.
Уведя, наконец, с немалым трудом злоязычную гостью из пагоды
в турецкий шатер, леди Клонброни вздохнула свободней: здесь она
считала себя неуязвимой.
— Смею надеяться, — сказала она, — что тут все безупречно, уместно
и весьма живописно.
Общество разбилось на веселые группки, дамы отдыхали на
оттоманках в духе сераля, угощаясь лимонадом и шербетом — каждая, словно
прекрасная Фатьма, восхищенная и окруженная восхищением.
— Тут все безупречно, уместно и весьма живописно, — повторила
миссис Дэрвилл.
Она обладала необычайным дарам подражания и полагала себя в этом
неотразимой. До сих пор она передразнивала манеры и выговор леди
Клонброни лишь за ее спиной; теперь же, осмелев, она решилась,
невзирая на предостерегающие щипки леди Лэнгдейл, подражать
гостеприимной хозяйке у нее на глазах и прямо в глаза. Леди Клонброни,
когда что-либо восхищало ее в туалетах светских знакомых, имела
обыкновение склонять голову набок и ворковала с особенной
слащавостью :
— Ах, как это прелестно! Как изящно! Ах, это определителъно
в моем вкусе!
И миссис Дэрвилл беспардонно) обращала эти самые слова к леди
Клонброни, очень похоже их выговаривая и точно так же жеманно
клоня голову, когда мнимо восхищалась чем-либо в ее туалете, который
был до чрезвычайности модным во всех своих частях, однако в целом
был настолько ей не к лицу, что так и просился в журнальную
карикатуру. Все вместе же — и одеяние хозяйки, и передразнивание миссис
Дэрвилл — было так смешно, что даже леди Лэнгдейл едва ли могла бы
выдержать долее, если бы в этот миг подле леди Клонброни не появилась
мисс Ньюджент. Грэйс бросила единственный взгляд, исполненный
негодования, на миссис Дэрвилл, и словно пригвоздила ее к месту.
Водворилось недолгое молчание, после чего тон разговора переменился.
— Солсбери! Объясните мне, сделайте милость... — сказала одна из
дам, увлекая мистера Солсбери в сторону. — Если вы посвящены в эту
тайну, объясните мне, в чем тут дело, ведь если б я не видела своими
глазами, ни за что бы не поверила. Право, я и глазам своим не верю.
Как сумела она укротить эту дерзкую натуру? Какой волшебной силой?
— Той самой силой, какою высшие души неизменно подчиняют себе
низшие.
102
Вдали отечества
— Превосходно, — сказала дама со смехом. — Однако ж старо, как
Леонора де Галигай6, на которую ссылались уже миллион раз.
Расскажите что-нибудь поновей, более идущее к случаю и (соответственное
нашему времени.
— Что ж, если вы не позволяете мне говорить о высших душах
в наши дни, то ответьте, «не случалось ли вам заметить, что коль скоро
в обществе один ум бывает побежден другим, высшим умом, он впредь
остается в совершенном подчинении у победителя, где бы и когда бы
ни довелось им встретиться снова?
— Не хотите ли вы убедить меня, что эта девица, такая кроткая
по внешности, может соперничать с миссис Дэрвилл, видавшей многие
виды? Возможно, она обладает умом, но достанет ли у нее отваги?
— Смею заверить, когда дело касается до ее собственного
достоинства или до блага ее друзей, ни в ком не найдется более отваги и
мужества. В подтверждение я расскажу вам завтра два-три случая.
— Завтра! Нет уж, рассказывайте сегодня! Сейчас!
— Но здесь не место.
— Место самое подходящее, когда вокруг столько людей. Последуйте
моему примеру. Возьмите бокал оршада, делайте время от времени
глоток-другой, вот так... понизьте голос, с невинным видом смотрите прямо
перед собою или же иногда поглядывайте на люстры, не сбивайтесь
с ровного тона, не называйте имен и можете говорить что угодно.
— Итак, когда мисс Ньюджент только приехала в Лондон, леди
Лэнгдейл...
— Ну вот, вы назвали сразу два имени, а между тем разве я вас
не предупреждала?
— Но возможно ли будет меня понять?
— Будто нельзя говорить только одну букву... или же
воспользоваться родословной? Отчего вы вдруг смутились? Ведь это только лорд
Коламбр, а при нем, сколько я разумею, можно без опасений
расхваливать Грэйс Ньюджент.
Лорд Коламбр, исполни свой тяжкий долг в танцевальной зале и
иэбавясь от своих дам, вошел в турецкий шатер отдохнуть, как раз
вовремя, чтобы услышать рассказ мистера Солсб.ери.
— Продолжайте же.
— Как вам известно, леди Лэнгдейл ценит собственные знаки
внимания на вес золота. И с мисс Ньюджент она поначалу стала обращаться
точно так же, как со многими другими, иногда кланяясь ей, а иногда
притворяясь, будто ее не замечает, смотря по тому, в каком обществе
им случалось увидеться.
Однажды они встретились в избранном кругу и леди Лэнгдейл не
соблаговолила раскланяться, боясь, видимо, себя уронить. Мисс
Ньюджент дождалась благоприятного случая, и когда все вокруг замолчали,
наклонилась к леди Лэнгдейл, словно хотела сообщить ей нечто очень
важное, и сказала театральным шепотом, прикрывая рот ладонью: «Леди
Вдали отечества
703
Лэнгдейл, теперь на нас никто не смотрит, и вы можете со мной поздо-
роваться».
— Деликатная месть!—заметил лорд Коламбр. — Единственная
допустимая месть для женщины.
— И леди Лэнгдейл получила по заслугам. Но расскажите о миссис
Дэрвилл, какой с нею был случай?
— Если помните, несколько лет назад миссис Дэрвилл побывала
в Ирландии при тогдашней вице-королеве, с которой состояла в родстве.
Там ее как нельзя радушнее приняли и лорд и леди Клонброни — она
гостила у них в 'имении, сдружилась с леди Клонброни и мисс Ньюджент
столь коротко, сколь она на это способна, и провела в замке Клонброни
целый месяц, когда же леди Клонброни приехала в Лондон, решительно
не замечала ее. Наконец, в доме у общих знакомых миссис Дэрвилл
принуждена была узнать леди Клонброни. Но даже тогда она отнеслась
к ней с крайней холодностью и пренебрежением: «А! Леди Клонброни!
Я и не знала, что вы в Англии! Давно ли приехали? И надолго ли
к нам? Надеюсь, до отъезда вы и мисс Ньюджент уделите нам денек».
Денек! Леди Клонброни была поражена этой черной неблагодарностью
и даже не нашлась что ответить. А мисс Ньюджент преспокойно, с
улыбкой сказала: «Денек. Ах, разумеется! Ведь вы уделили нам целый
месяц!»
— Восхитительно! Теперь я вполне понимаю, почему миссис Дэрвилл
избегает злословить о друзьях мисс Ньюджент в ее присутствии.
Лорд Коламбр промолчал, но горькие мысли переполняли его.
«Ах, если б у моей матери была хоть частица той благородной гордости,
какая есть у мисс Ньюджент!—думал он. — Тогда она не стала бы
растрачивать свое состояние, душевные силы, здоровье и жизнь, угождая
подобным людям».
К счастью, он не видел—ибо просто не вынес бы этого зрелища,—
как обращались с его матерью иные из гостей; но он заметил, что она
чем-то встревожена и огорчена; он слышал, как она просит, умоляет этих
высокомерных законодателей света сделать милость, оказать ей честь,
соблаговолить отужинать у нее, и это было для него тяжко и унизительно.
Сейчас только доложили, что кушать подано. «Нет, нет, это нельзя, это
никак невозможно. Надо спешить, мы званы к герцогине Торкастерской».
— Лорд Коламбр, что с вами? — Мисс Ньюджент приблизилась
к нему, увидя, что он стоит в одиночестве, исполненный негодования. —
Не глядите разъяренным львом, ведь и другие, подобно мне, могут
прочесть ваши мысли.
— Никто не умеет так читать в моей душе, как вы, — отвечал он.—
Ах, Грэйс, милая Грэйс! ..
— Ужинать! Пойдемте ужинать!—воскликнула она. — Вспомните
свой долг, подайте руку даме.
Спускаясь по лестнице к ужину, леди Кэтрин заметила своему
кавалеру, что мисс Ньюджент не танцевала и весь вечер держалась в тени.
104
Вдали отечества
— Лишь тот не боится быть в тени, кто всех более выигрывает и
при самом ярком освещении. И если актер привлекает все взоры,
оставаясь на заднем плане, удивительно ли, что он не стремится на
авансцену?
Зала, где был сервирован ужин, была отделана ценою немалых
расходов, как Воксхолл7 уменьшенных размеров, — из нее открывался вид
на великолепную оранжерею, над столами горели цветные фонарики и
в отдалении 'играла музыка — все наслаждения, вся роскошь, способная
ласкать чувства, были здесь в изобилии. Гости ели, пили, веселились,
а потом разъехались, смеясь над хозяйкой. Некоторые же, полагая себя
обойденными вниманием, были в слишком дурном расположении духа,
чтобы смеяться, и порицали ее самым суровым образом, ибо леди
Клонброни обидела половину или даже три четверти своих гостей,
уделив, как находили они, все свое внимание тем самым законодателям света,
от которых она столько претерпела и которые ясно дали всем понять,,
что своим посещением оказали ей слишком много чести. На том и
закончился бал, на который леди Клонброни с такой щедростью тратила
деньги, ради которого так неутомимо трудилась и от которого ожидала
для себя такого торжества.
— Коламбр, велите музыкантам замолчать, их уже некому слушать, —
сказала леди Клонброни. — Грэйс, дорогая, проследите, пожалуйста, чтобы
фонарики были все погашены. Я так устала, так измучена, мне нужно
лечь. И боюсь, что к тому же я еще простудилась! Сколько нервов стоят
такие приемы! Право, не знаю, как люди это выносят и к чему это
вообще нужно'
ГЛАВА IV
На другой день после бала леди Клонброни слегла в постель; она
простудилась, когда стояла разгоряченная на пороге и любезно
прощалась с герцогом В., который изнывал от скуки и всей душой желал ей
провалиться на месте, потому что его уже давно ждала карета. Болезнь
леди Клонброни была серьезной и затяжной, ревматическая лихорадка
на несколько недель приковала ее к постели, и к тому же у нее
воспалились глаза. Всякий день лорд Коламбр, навещая мать, заставал у нее
мисс Ньюджеит, и всякий час он находил новые поводы восхищаться
этим очаровательным существом. Нежная привязанность, неиссякаемое
терпение и глубокая преданность, которую она питала к своей тетушке,
положительно возвысили леди Клонброни в глазах ее сына. Он понимал,,
что у нее должны быть некие достоинства и добродетели, иначе она
не вызвала бы к себе столь сильную любовь. Бели отвлечься от кое-
каких слабостей, вроде ее пристрастия к светским знакомствам, ее
притязаний на то, чтобы походить на англичанку, а также прочих
притязаний, которые утомительно было бы здесь перечислять, леди Клонброни
Вдали отечества
105'
действительно была женщина славная, придерживалась благих правил
в религии и нравственности и даже отличалась сердечной добротой —
если только верх не брало ее 'себялюбие. И хотя все силы ее души
уходили, казалось бы, на светские знакомства, юна тем не менее, сама
того не подозревая, была способна и на неподдельные теплые чувства,
каковыми оделяла лишь самых близких своих домочадцев. Она души
не чаяла в своем сыне. После него она более всех любила племянницу.
Она приняла Грэйс Ньюджент в свою семью, когда девочка осиротела
и все другие родственники от нее отвернулись. Она воспитала ее и всегда
была к «ей добра. Эта доброта и попечение родили в сердце мисс
Ньюджент самую горячую благодарность; а всепоглощающее чувство
благодарности помогло ей обрести стойкость и преодолевать трудности, которые,
казалось, были свыше ее сил. Судя по внешности, юная Грэйс не
обладала крепким здоровьем, а между тем она несла теперь тяжкое бремя.
Тетушка редко отпускала ее от себя; она не могла сомкнуть глаз, если
Грэйс всякую ночь не просиживала подле нее долгие часы. Много ночей
выдерживала Грэйс это бремя; почти не зная сна и отдыха, она не
утратила здоровья или, по крайности, бодрого духа; и всякое утро, когда
лорд Коламбр входил к матери, вид у мисс Ньюджент бывал столь
цветущий, словно она всю ночь проспала сладким сном. Но он заметил,
что вид этот переменчив: Грэйс преображалась при всяком порыве
своего чуткого сердца; и вскоре она стала казаться ему равно
прекрасной, когда была бледна и когда на щеках ее играл румянец. Она
представилась ему красавицей при сиянии ярких огней, на балу, в нарядном
платье, так ее украшавшем, но стала бесконечно милей и дороже ему
теперь, у постели больной, в полутьме, где часто он едва мог ее видеть,
едва ощущал ее присутствие, угадывая лишь изящные движения, когда
она проходила вблизи или на миг отдергивала занавеску, и тогда солнце
освещало ее лицо и завитки скромно причесанных волос.
Конечно, многое следует отнести за счет воспаления глаз и отчасти —
ревматической лихорадки; однако ж может показаться несколько
странным, что леди Клонброни была столь слепа и глуха и ровно ничего
не видела и не слышала; что хотя она прожила долгую жизнь, ей даже
не пришло в голову, как неблагоразумно держать подле себя юную
девицу, которой нет еще и восемнадцати — и притом какую девицу! —
когда ее сын, которому нет и двадцати одного—и притом какой сын! —
всякий день приходит ее навестить. Но все было именно так. Леди
Клонброни ничего не понимала >в любви — разумеется, она читала о ней
в романах, куда заглядывала порой, отдавая дань моде, и клевала над
ними носом; но ведь то были только романы, а любви в настоящей
жизни она не видела — да и могла ли увидеть в той жизни, какую вела?
Она слышала, что любовь толкает молодых и даже вовсе немолодых
людей на всякие глупости; но то были просто-напросто глупые люди;
если же дело не ограничивалось глупостями, то это было неприлично,
и с ними прекращали знакомство. Сама же леди Клонброни не способна
106
Вдали отечества
была даже представить себе, каким образом люди решаются ступить
на этот путь, как может кто-либо, 'находясь в здравом рассудке,
предпочесть хорошо обставленному дому, удобной карете и круглому состоянию
так называемую «любовь в шалаше». Что до Коламбра, она слишком
полагалась «а его ум, не говоря уж о его долге перед семьей, гордости,
благородстве, а также о том, что он ее сын, чтобы подобная мысль
могла прийти ей в голову. Что же до Грэйс, то прежде всего это была
ее племянница, а кузену нельзя жениться на кузине, поскольку такие
браки не преумножают родственных связей на 'пользу семейству, как
и не прибавляют влиятельности в свете. Эту истину она много лет
повторяла так часто и так назидательно, что привыкла считать ее
непреложной и равносильной государственному закону или же велению
'нравственного и религиозного долга. Поэтому она скорее заподозрила бы
племянницу в умысле украсть у нее бриллиантовое колье, нежели в
намерении похитить сердце Коламбра и выйти замуж за наследника рода
Клонброни.
И сама мисс Ньюджент была так твердо и глубоко убеждена во всем
этом, что даже на миг не позволяла себе помыслить о любви к лорду
Коламбру. Долг, честь и благодарность — а благодарность была
руководствующей силой в ее душе — решительно запрещали ей это; она так
давно привыкла к мысли о невозможности союза с ним, что с полнейшей
непринужденностью и простотой относилась к нему совершенно как
к брату — не в том сомнительном и сентиментально-романтическом смысле,
в каком женщина порой говорит, будто относится как к брату к
мужчине, которого тайно мечтает и стремится влюбить в себя,—не
употребляя это выражение, как благопристойный предлог и верный способ
обезопасить себя от подозрений или злословия и пользоваться
преимуществом доверия и близкой дружбы до той благоприятной минуты,
когда пора будет поверить тайну сердца. Нет, этой юной особе была
незнакома двойная игра; она не знала недомолвок и метафизических
умствований, но со свойственной ей простотой и немудрствующей
добродетелью честно и всерьез делала то, что говорила, говорила то, что
думала, и была такой, какой казалась.
Едва леди Клонброни несколько оправилась, ее племянница тотчас
послала за миссис Бродхерст, которая была в доме своим человеком; та стала
приезжать часто и едва ли не каждый вечер проводила у постели
больной. Мисс Бродхерст сопровождала мать, так как не любила выезжать
с компаньонкой, а сидеть дома в одиночестве ей было скучно, — куда
приятней побыть с мисс Ньюджент, с которой ее связывала дружба.
Она приезжала без всякой задней мысли, без тени кокетства; у мисс
Бродхерст была душа слишком возвышенная и независимая, чтобы
унизиться до кокетства; она полагала, что они с лордом Коламбром,
разговаривая на балу, правильно поняли друг друга, — он не намерен
ухаживать за нею ради ее состояния, она же способна выйти замуж только
ло любви. Она была старше лорда Коламбра несколькими годами, пре-
Вдали отечества
107
красно сознавала, что не бог весть как хороша собой, iho справедливо
судила о своих достоинствах и о том, что подобает и приличествует
ее полу. Все это, полагала она, явствует из ее поведения и совершенно
очевидно лорду Коламбру; а значит ей не приходится опасаться, что он
поймет ее ложно; что же до мнений света, она так привыкла изо дня
в день, из недели в неделю слышать, что она выходит замуж сразу за пяти-
десятерых женихов, что все эти пересуды стали ей безразличны. Сознавая
свою правоту и совершенно презирая грязные и низменные слухи, она
слишком решительно для женщины, а тем более для молодой девицы,
пренебрегала мнением света. М'иссис Бродхерст, хотя ее дочь ясно
выразила свое отношение к лорду Коламбру, все же радовалась, что благодаря
этим частым визитам они будут постоянно видеться. Миссис Бродхерст
более всего желала, чтобы ее дочь приобрела высокое положение и
соединила себя брачными узами со старинным родом; при этом для нее было
ясно, что разница в возрасте может оказаться препятствием в таком
деле; и она очень огорчилась, когда ее дочь так неблагоразумно, безо
всякой надобности открыла, сколько ей лет; однако это небольшое
препятствие было преодолимо. Когда речь идет о браке наследницы
немалого состояния — не говоря уж о таком прямо-таки огромном состоянии,
как у «их, — такие препятствия и за препятствия-то не считаются и
преодолеваются на каждом шагу. Что же до чувств, то мать, конечно,
знает сердце своей дочери лучше, чем она сама; можно было вполне понять
гордость дочери, ее опасение стать предметом купли и продажи; но
миссис Бродхерст, при всей своей душевной грубости, гораздо более
разбиралась в любовных делах, чем леди Клонброни, и знала, что хотя
дочь страшится, как бы ее не навязали лорду Коламбру, и не желает,
чтобы ее семья сделала хотя бы малейший шаг в этом направлении,
однако ж если сам лорд Коламбр сделает такой шаг, он будет принят
гораздо милостивее, чем любой из многочисленных искателей руки, когда-
либо мнивших снискать благосклонность этой богатой наследницы.
И хотя он не начал сразу за нею ухаживать, даже это послужило к его
пользе: ведь тем самым он доказал, что у него нет корыстных помыслов,
и какое бы внимание он ни оказал ей впредь, она может быть уверена
в его искренности и отсутствии у него расчета.
— Пускай же теперь они встречаются непринужденно и свободно,
и вы увидите, любезная леди Клонброни, что все устроится само собой
и как нельзя лучше для нас... а мы станем заниматься картами и
ничем другим. Помню, сама я в молодости... но не будем об этом, пусть
молодые люди встречаются и устраивают свои дела сами, как им угодно,
пускай будут вместе, большего я не желаю. Спросите у половины своих
знакомых мужчин, почему они женились, и если только ответ будет
откровенным, вы услышите: «Потому что я встретил мисс такую-то
там-то и мы постоянно виделись». Сближение! Сближение! Так
говаривал мой отец, а он женился пять раз, причем дважды на богатых
наследницах.
108
Вдали отечества
Итак, поскольку было решено предоставить дело своему течению,
леди Клонброни всякий вечер садилась за карточный столик -с миссис
Бродхерст, а также мистером и мисс Прэтт, братом и сестрой,
милейшими и обязательнейшими людьми, которые жили по соседству. Время
от времени леди Клонброни, беря карты, бросала испытующий взгляд
на молодых людей за другим столиком; миссис Бродхерст, имевшая
более благоразумия, сидела к ним спиной, поджав губы и сдвинув
брови, — тем самым она показывала, что поглощена игрой, невозмутимо
смотрела в карты, и, решительно не замечая взглядов леди Клонброни,
спрашивала у своего партнера:
— А много ли козырей у них вышло?
За другим столиком обычно сидели мисс Бродхерст, лорд Коламбр,
мисс Ньюджент и ее поклонник мистер Солсбери. Этот мистер Солсбери
был мужчина уже не первой молодости, весьма приятный в обхождении
и образованный; он много путешествовал, повидал разные страны,
вращался в лучшем обществе и приобрел, что называется, отменный такт;
он знал множество всяких историй, но не просто развлекал слушателей
пустой, никчемной болтовней, а живописал национальные обычаи и
общие свойства человеческой природы или же рассказывал о знаменитых
людях, которые у всех возбуждают любопытство и интерес. Прежде мисс
Ньюджент обычно встречалась с ним в многолюдном обществе, где
восхищались его savoir-vivre *, его увлекательными рассказами, но при
этом он не имел возможности обнаружить всю глубину своего ума, все
достоинства своей души. Она заметила, что когда мистер Солсбери
разговаривает с лордом Коламбром, он кажется ей совершенно иным
человеком. Лорд Коламбр, исполненный той пылкой жажды знаний, какую
всегда так приятно удовлетворить, обладал прямотой и великодушием,
искренностью и сердечностью, которые вместе с его безупречными
светскими манерами, за коими, впрочем, крылось и нечто большее, чем
простая воспитанность, неизменно завоевывали ему доверие и благосклонность
собеседников. Его обхождение было необычайно приятно мистеру
Солсбери, наскучившему однообразием и самовлюбленностью высшего
света.
До того 'времени мисс Ньюджент не часто имела случай слышать
разговоры о литературе. При том образе жизни, который она поневоле
принуждена была вести, ей во многом удалось преуспеть, она научилась
проницательно судить об всем происходящем вокруг и, по мере
возможности наблюдая над жизнью, развила свои взгляды и вкусы; однако
великий свиток знания ни разу не развернулся пред нею. Волею
обстоятельств она не могла стать тонкой ценительницей литературы, но
восхищалась этим свойством в других, и особенно — в мисс Бродхерст, с которой
ее связывала дружба. Мисс Бродхерст получила самое блестящее
образование, какое только было возможно получить за деньги, 'и воспользо-
Уменьем жить (фр.).
Вдали отечества
709
валась этим образованием так, как редко пользуются люди, которые
покупают его, не стесняясь в средствах; она не только имела множество
учителей и прочла множество книг, но всерьез задумывалась над
прочитанным и силой своего живого ума дополнила то, чего не могли дать ей
учителя. Мисс Ньюджент, переоценивая, быть может, те знания,
которыми не обладала сама, и совершенно чуждая зависти, смотрела на свою
подругу как на высшее существо, с пылким восхищением; и теперь она
«очарованно внимала» тому, как мисс Бродхерст, мистер Солсбери и лорд
Коламбр говорят о литературе, и в лице ее выражалось столько ума,
столько одушевления, столько прекрасных и добрых чувств, что порой
мужчины смущались и путались в словах.
— Прошу вас, продолжайте,—сказала она однажды мистеру
Солсбери. — Вы, верно, замолчали из любезности... из сострадания к моему
невежеству. Но хоть я и невежественна, все же, поверьте, мне нисколько
не утомительно вас слушать. Вам не случалось скуки ради читать арабские
сказки? Подобно тому, чьих глаз коснулось волшебное зелье дервиша,
мне вдруг открылся новый мир. Ах, он совсем иной, и насколько
превосходнее он того мира, в котором я жила! Недаром его называют
БЕЛЫМ СВЕТОМ.
Лорд Коламбр тотчас принес великолепное издание арабских сказок,
нашел то место, о котором говорила мисс Ньюджент, и показал мисс
Бродхерст, искавшей тем временем в другом томе.
Леди Клонброни видела все это из-за карточного столика.
— Без сомнения, я разбираюсь в таких делах много меньше вас,
дорогая миссис Бродхерст, — шепнула она. — Но вы только взгляните:
они занялись книгами! Что хорошего может из этого выйти? Как
невоспитанно, как нелюбезно ведет себя Коламбр, я сейчас же должна сделать
ему внушение.
— Нет, нет, бога ради! Любезная леди Клонброни, только не делайте
Никаких внушений и ничего не говорите. Чего вам лучше? Она читает,
а милорд Коламбр стоит за ее стулом, склонился к ней,—и заметьте,
она позволяет ему читать вместе с нею. Большего и желать невозможно!
Право, я никогда еще не видела, чтобы она позволила мужчине подойти
так- близко! Умоляю вас, леди Клонброни, ни словечка, ни взгляда.
— Ну что ж... только лучше бы они музицировали.
— Моей дочери прискучила музыка. Итак, сколько я проиграла вам,
миледи? Кажется, три роббера... Трудно представить себе, что молодая
девица на такое способна, — продолжала миссис Бродхерст, — однако
смею вас заверить, миледи, что моя дочь часто предпочитает посидеть
с книгой, вместо того чтобы ехать на бал.
— В самом деле, поразительно, если вспомнить, какое она получила
воспитание. Правда, книги и всякое такое сейчас так вошли в моду, что
это в порядке вещей, — заметила леди Клонброни.
Как раз в те дни в Лондон приехал мистер Беррил, друг лорда Ко-
ламбра по Кембриджу, ради которого он вел с Мордухаем битву за
110
Вдали отечества
коляску. Лорд Коламбр представил его своей матери, которая приняла
молодого человека с благосклонностью: мистер Беррил занимал хорошее
положение в обществе, был хорошо воспитан и из хорошей семьи, ему
предстояло унаследовать хорошее состояние и он во всех отношениях
мог составить подходящую партию для мисс Ньюджент. Леди Клонброни
предусмотрительно решила завладеть им для своей племянницы, прежде
чем он появится в лондонском свете, где мамаши и дочки тотчас набьют
ему цену. Поскольку мистер Беррил был близким другом лорда Коламбра,.
его стали приглашать к леди Клонброни провести вечер в узком кругу,.
и благодаря его присутствию эти вечера сделались еще приятнее.
Познания, образ мыслей, взгляды резко отличали его от мистера Солсбери,.
и столкновения между ними постоянно высекали те искры новизны,
которые придают беседе особенную приятность. Образование, характер-
и вкусы мистера Беррила как нельзя более соответствовали тому
положению, которое было уготовано ему в обществе, — положению
английского помещика; под этим словом подразумевается не тот почти
исчезнувший ныне невежественный барин, чья жизнь проходит в обжорстве,
пьянстве, охоте 'и стрельбе в цель, а просвещенный, передовой,
независимый английский помещик, быть может, счастливейший из смертных.
В один из вечеров между мистером Беррилом и мистером Солсбери,
завязался шутливый, увлекательный и, пожалуй, весьма поучительный
спор о том, где благодатнее, в городе или в деревне; о достоинствах,
пользе, изяществе и содержательности различных занятий, а также
вообще о времяпрепровождении; и, как это нередко бывает, каждый в конце
концов остался при своем мнении. Было замечено, что мисс Бродхерст
держала сторону мистера Беррила, которого она очень искусно и горячо5
поддерживала; при этом в их взглядах, намерениях и склонностях
обнаружилось поразительное и, как подумалось лорду Коламбру, счастливое
сходство. Когда же ее попросили вынести окончательный суд о
городской и сельской жизни, она объявила, что «если бы ей пришлось сделать-
решительный выбор, она предпочла бы сельскую жизнь, подобно томуг
как предпочитает дневник Робинзона Крузо запискам бездельника,
опубликованным в «Зрителе» 8.
— Боже милостивый! Миссис Бродхерст, вы слышите, что говорит
ваша дочь? — воскликнула леди Клонброни, которая, сидя за картами,
со вниманием прислушивалась к разговору. — Мыслимо ли, чтобы мисс
Бродхерст, с ее состоянием, возможностями и здравым смыслом, серьезно
намеревалась похоронить себя в деревне?
— Что это ты там говоришь, дитя, о деревенской жизни?—спросила
миссис Бродхерст.
Мисс Бродхерст повторила свои слова.
— Девицы, воспитанные в городе, всегда так говорят, — заметила
миссис Бродхерст. — Они вечно мечтают пасти овечек, но первая же
зима в деревне излечивает их от этого недуга. Зимой у пастушки самый
печальный и жалкий вид, она хороша разве только на маскараде.
Вдали отечества
11V
— Коламбр, — сказала леди Клонброни,— я полагаю, чувства,
питаемые мисс Бродхерст к городской жизни и прочему, должны быть вам
по душе. Поверите ли, сударыня, он при всяком случае пытается меня
убедить оставить город. Коламбр и мисс Бродхерст в этом совершенно
сходятся.
— Следите за игрой, дорогая леди Клонброни, — перебила ее миссис
Бродхерст, — пощадите своего партнера. Воистину, мистер Прэтт
долготерпелив, как Иов, — ведь по вашей милости он уже дважды
обремизился.
Леди Клонброни рассыпалась в извинениях, сосредоточила взгляд и,
сколько возможно, мысли на картах; но вскорости разговор в другом
конце комнаты коснулся имения в Кембриджшире и снова отвлек ее.
Мистер Прэтт и в 'самом деле был долготерпелив, как Иов. Последовал
еще ремиз, а затем и проигрыш, хотя на руках у них были четыре
старших козыря.
Встав из-за стола, леди Клонброни тотчас отвела миссис Бродхерст
в сторону и поделилась с нею своими опасениями.
— Право же, сударыня, — сказала она, — мне кажется, я совершенно
напрасно принимаю у себя мистера Беррила, хоть и делаю это ради
Грэйс. Но, мэм, я не знала, что у мисс Бродхерст есть имение в
Кембриджшире, а ведь их земли совсем рядом, я слышала, как оеи говорили
об этом. Боже мой, сударыня! Тут и в самом деле крайне опасное
сближение!
— Ничего страшного, ничего страшного, — стояла на своем миссис
Бродхерст.—Я лучше вас знаю свою дочь, миледи, уж вы не взыщите.
Она безразлична к имениям и поместьям, как никто на свете.
— Ну, я знаю только, что она об этом говорила, и притом весьма
серьезно. .
— Что ж, вполне может статься. Но разве не известно вам, что
девицы никогда не думают того, что говорят, или, вернее, не говорят того,
о чем думают? Притом они всегда скажут мужчине, к которому
безразличны, в десять раз больше, чем тому, к которому неравнодушны.
— Удивительно! — сказала леди Клонброни. — Мне остается лишь
надеяться, что вы правы.
— Я в этом уверена, — убеждала миссис Бродхерст. — Пускай только
все идет само собой, и умоляю вас, завтра вечером больше занимайтесь
картами, а там сами увидите, что все обернется именно так, как я вам.
предсказываю. Лорд Коламбр сделает решительное предложение еще
на этой неделе и не встретит отказа, иначе я буду не я. Говорю вам,
я знаю в точности, что он нравится моей дочери. А когда так, возможно
ли сомневаться в исходе дела?
Миссис Бродхерст во всем была совершенно права и ошиблась лишь
в одном. Давно привыкнув к мысли, что столь богатая наследница, как
ее дочь, может выйти замуж за кого пожелает, постоянно утверждаясь,
в том, что выбор зависит от нее одной, миссис Бродхерст в буквальном.
112
Вдали отечества
смысле считала 'несомненным, что важны лишь склонности ее дочери,
и она была права, полагая, что эта девица не отвергнет лорда Коламбра,
если он, как она выразилась, сделает решительное предложение. Миссис
Бродхерст попросту не допускала мысли, что какой-либо мужчина,
который пользуется хотя бы малейшей благосклонностью ее дочери, может
помышлять о ком-либо еще. Эта дама, мнившая себя необычайно
прозорливой в подобных вещах, видела лишь одну сторону дела: считая леди
Клонброни слепой и лишенной проницательности, сама она, между тем,
была настолько ослеплена своей убежденностью, что не видела того, что
было у нее прямо перед глазами: videlicet*, что лорд Коламбр
предпочитал ее дочери Грэйс Ньюджент. Он не сделал предложения на этой
неделе, однако миссис Бродхерст приписала это неожиданному
обстоятельству, которое помешало событиям развиваться в том направлении,
в коем они текли с такой гладкостью. Сэр Джон Беррил, отец мистера
Беррила, неожиданно слег, пораженный опасной болезнью. Мистер Бер-
рил получил известие об этом вечером, когда был в доме леди Клонброни.
Несчастье, постигшее семью друга, совершенно поглотило все время и
внимание лорда Коламбра. Всякие думы о любви были оставлены, и все
его помыслы были призваны к 'исполнению долга дружбы. Внезапная
болезнь сэра Джона Беррила всполошила кредиторов, которые тотчас предали
огласке состояние его дел, весьма расстроенных, как оказалось, о чем сын
его даже не подозревал. Леди Беррил была крайне расточительна и питала
особое пристрастие к дорогим экипажам; поэтому каретный мастер Морду-
хай оказался главным и самым неумолимым из его кредиторов. Понимая,
что цены в предъявленном им счете непомерно велики и не будут
признаны, если дело дойдет до суда, что его должник лишь по неведению
и беззаботности подписал такие векселя, а проценты и проценты на
проценты увеличили сумму долга до размеров и вовсе неправдоподобных,
Мордухай спешил взыскать деньги, пока сэр Джон еще жив, или, по
крайней мере, получить от его наследника законное обеспечение на всю
сумму. Мистер Беррил предложил выдать вексель, дабы удовлетворить
притязания в разумных пределах; однако Мордухай отказался наотрез,
заявив, что имеет все права и намерен взыскать долг до единого пенни;
что он своего не упустит; что ни один должник еще не ушел от него и
никогда не уйдет; а ежели человек при смерти, то это отнюдь не
оправдание; он не какой-нибудь слюнтяй, чтобы церемониться и бояться
обеспокоить умирающего; его те заставят отказаться от своих кровных
денежек из-за ложной щепетильности; он намерен использовать все
средства, какие дает ему закон; а что станут о нем говорить, на это ему
решительно наплевать. «Если вам так за меня стыдно, мистер Беррил,
можете закрыть лицо руками, а я вот не стыжусь, мне такая слабость
неведома». При этом выражение лица мистера Мордухая было
красноречивей его слов, он помертвел от злобы, и в глазах его сверкала жесто-
Именно (лат.).
Вдали отечества
773
кая решимость. «Да, сэр, — сказал он, — думайте обо мне что вам угодно,
сделайте одолжение, но смею заверить, я не шучу. Решайте сейчас, при
мне, или когда я уйду, это все равно: вам ничего не остается, кроме
как вернуть мне мои деньги или же выдать мне вексель на всю сумму,
мистер Беррил. У меня есть приказ об аресте вашего отца, который я,
к счастью, успел получить, покуда он еще не испустил дух. Ну-ка, ну-ка,
осмельтесь только меня ударить — я все равно упеку вашего отца Джона
Беррила, здорового или больного, за решетку».
Тут в комнату вбежали леди Беррил и сестры мистера Беррила,
обезумевшие от горя.
— Напрасные старания!—крикнул Мордухай и поворотился к ним
спиной. — Эти штучки, возможно, действуют на других кредиторов, но
со мной — не выйдет. Мне к таким сценам не привыкать. Ошибаетесь,
я не из того теста. Дайте, мол, человеку умереть спокойно. Как бы
не так! Он не умрет спокойно, пока не уплатит долгов, а если вас это
так печалит, сударыня, встаньте на колени вот перед ним. Коль скоро
зашла речь о сострадании, то это дело вашего сына, а <не мое. Ага, мистер
Беррил!—воскликнул он, видя, что молодой человек взял вексель,
готовясь его подписать. — Стало быть, вы начинаете понимать, что я не
дурак и со мной шутки плохи. Впрочем, сэр, можете не подписывать, если
вам не угодно, мне все равно. Я покину этот дом лишь вместе с вашим
отцом или с деньгами.
Мистер Беррил подписал вексель и бросил бумагу Мордухаю.
— Вот вам, чудовище! И вон отсюда'
— Чудовище—слишком слабо сказано, я не могу за это преследовать
вас по суду и предпочел бы, чтоб вы назвали меня негодяем, — сказал
Мордухай с отвратительной ухмылкой; он преспокойно подобрал с пола
вексель и подал мистеру Беррилу.
— Эта бумага не имеет силы, сэр, она должна быть подписана при
свидетеле.
Мистер Беррил поспешно вышел и вернулся в сопровождении лорда
Коламбра. Увидев его, Мордухай изменился в лице и слегка побледнел.
— Что же, милорд, раз уж так получилось, я не против того, чтобы
вы засвидетельствовали подлинность этого векселя, — сказал он, — и
вообще не против, чтоб вы были всему свидетелем. Полагаю, мне не
составит труда дать объяснение своим поступкам.
— Сэр, — перебил его лорд Коламбр, — я пришел не для того, чтобы
выслушивать ваши объяснения, мне и так все совершенно ясно. Я пришел,
чтобы засвидетельствовать подпись моего друга мистера Берилла, если
вы полагаете возможным вымогать у него вексель.
— Я ничего не вымогаю, милорд. Мистер Беррил, имейте в виду,
что вы делаете все совершенно добровольно. Можете подписывать или
не подписывать, свидетельствовать или не свидетельствовать,
джентльмены,— сказал Мордухай, засунув руки в карманы, и на лице его снова
появилась злобная и непреклонная решимость.
3 М. Эджворт
114
Вдали отечества
— Засвидетельствуйте подпись, милорд, прошу вас,—сказал мистер
Беррил, взглянув на мать и плачущих сестер, — сделайте это поскорее!
— Милорд, мистеру Бериллу достаточно будет в вашем присутствии
еще раз обвести свою подпись, даже не обмакивая перо в чернила, —
сказал Мордухай, подавая мистеру Беррилу перо.
— Нет, сэр, — возразил лорд Коламбр.— Мой друг никогда не
подпишет этот вексель.
— Воля ваша, милорд,—но я уйду отсюда с векселем или с
арестантом,— сказал Мордухай.
— Вы ошибаетесь, сэр, ни то «и другое вам не удастся. И вы уйдете
немедленно.
— То есть как это? Милорд, как прикажете вас понимать?
— Сэр, арест, которого вы добились, не только бесчеловечен, но и
противозаконен.
— Противозаконен, милорд? — повторил Мордухай с удивлением.
— Да, сэр, противозаконен. Я пришел в ту самую минуту, когда
вызванный вами бейлиф 9 хотел войти, но его не впустили. И тогда он,
воспользовавшись замешательством домочадцев здесь, наверху, взломал
дверь ломом, я это видел своими глазами и готов подтвердить перед
судом. А теперь, если не боитесь, можете накладывать арест.
Мордухай, не ответив, схватился за шляпу и поспешил к двери; но
лорд Коламбр распахнул ее перед ним, а сразу за порогом начинались
ступени лестницы — и Мордухай, видя его негодующий взор и гордую
позу, опасливо остановился. Он не раз слышал, что ирландцы «скоры на
расправу».
— Ступайте, сэр,—сказал лорд Коламбр с невыразимым
презрением. — Вы имеете дело с джентльменом, и вам нечего бояться.
Мордухай сломя голову бросился по лестнице; лорд Коламбр
вернулся в комнату не ранее, чем убедился, что Мордухай и судебный
пристав покинули дом. На нижней ступени Мордухай обернулся, поднял
голову и, весь белый от ярости, посмотрел на лорда Коламбра.
— Своя рубашка ближе к телу, милорд, — сказал он.—Подумайте
о себе: вы еще за это заплатите, — проговорил он, прячась за входную
дверь, потому что при этих словах лорд Коламбр шагнул вперед. —
Предупреждаю вас только потому, что вам от этого все равно не будет
пользы. Ваш покорнейший слуга, милорд.
И дверь захлопнулась за Мордухаем.
«Слава богу, что я не отхлестал этого мерзавца! — сказал себе лорд
Коламбр. — А польза от предупреждения мне будет. Но сейчас не время
об этом думать».
И лорд Коламбр, оставив попечение о своих делах, занялся делами
своего друга, дабы оказать ему всю поддержку и утешение, какие только
были возможны. В ту же ночь сэр Джон Беррил скончался. Его дочери,
которые жили в Лондоне на самую широкую ногу, остались совершенно
без средств. Вдова давно уже заложила свою часть наследства. Мистеру
Вдали отечества
775
Берр'илу досталось от отца имение, которое, однако, не приносило
никакого дохода. Он не мог поступить бесчестно и отказаться платить
отцовские долги; и он не мог обречь мать и сестру на нужду. Лорд Коламбр
видел отчаянье семьи, которое подействовало на него гораздо сильнее
предостережений и угроз Мордухая. Он был поражен тем, сколь
разительно состояние дел его друга было похоже на положение собственного
его семейства.
Все несчастья произошли от того, что леди Беррил страстно желала
жить в Лондоне и на водах. Она заставила мужа покинуть родовое
гнездо, оставить дом, дела, обязанности, 'имение. Правда, его не отделяло
от имения Ирландское море; iho не все ли равно, вода или суша лежала
между ними, — последствия небрежения и расточительности были те же.
Лорд Коламбр принадлежал к числу тех немногих молодых людей,
которые способны извлекать уроки из чужого опыта. «Опыт, — как
заметил один модный писатель,—можно без стеснения заимствовать,
покупать же его нередко приходится за дорогую цену».
ГЛАВА V
Тем временем леди Клонброни поглощена была мыслями, нимало
не 'схожими с теми, какие занимали ее сына. Хотя она не оправилась
окончательно от ревматических болей, заточение в собственном доме
сделалось для нее в тягость, и ей наскучили томительные вечера, ставшие
в отсутствие ее сына вовсе непереносимыми. Она по два раза на дню
непременно пересчитывала визитные карточки и от глубины души
вздыхала над каждой пригласительной запиской. Мисс Прэтт повергла ее
в беспокойство, принеся весть о нескольких приемах у высокопоставленных
особ, куда она не была звана. Леди Клонброни боялась, что в свете
забудут ее, ибо прекрасно знала, как легко свет забывает того, кто
не появляется на глаза всякий день и во всяком месте. Ах, сколь
несчастна судьба светской дамы, которая не может забыть общество, тогда
как общество забывает ее в единое мгновение! И сколь несчастней
положение дамы, притязающей на светскость и проникшей в высшее общество
ценою тяжких трудов и терзаний! Малейшее небрежение со стороны
знатных и влиятельных особ рождает отклик в душе ее, производит там
ревнивую тревогу и обиду, самую горчайшую, — ведь если она не звана
куда-либо, это признак необыкновенно важный, имеющий касательство
не только до настоящего, но и до будущего времени; в самом деле, если
она не звана к леди А., то через это с неизбежностию упадет в глазах
леди Б., а равно и прочих леди на все буквы алфавита. Этот случай
повлечет за собой самые ужасные, роковые последствия. Бели она
получит девять приглашений, но не получит десятого, эти девять бессильны
ее утешить. Именно такая участь и постигла леди Клонброни: леди Сент-
Джеймс устраивала прием и не прислала ей приглашения.
8*
ne
Вдали отечества
— Какая чудовищная неблагодарность со стороны леди Сент-Джеймс!
Как! Ужели она так скоро забыла мое гостеприимство и все знаки
внимания, которые были ей оказаны на моем балу! Знаете, мисс Прэтт,
за этим так ревниво следили, и, говорят, кое в ком я нажила себе из-за
нее врага. Нет, менее всего могла я этого ожидать от леди Сент-Джеймс!
Мисс Прэтт, всегда готовая встать на защиту всякой титулованной
особы, постаралась смягчить суровость такого приговора, оправдывая
леди Сент-Джеймс тем, что она, вероятно, просто не знает о
поправившемся здоровье леди Клонброни.
— Ах, любезная мисс Прэтт, полноте, дело совсем не в этом. Ведь
в прошлое воскресенье, несмотря на сильнейший ревматический приступ,
я нарочно ездила молиться в Ройял-Чэпел, чтобы показаться там, и
преклонила колени рядом с ее светлостью. Да, моя дорогая, мы с ней
раскланялись, а когда вышли из храма, она выразила радость по поводу
того, что я снова выезжаю, уверяла, что счастлива видеть меня в добром
здравии и всякое такое... Ах нет, тут что-то из ряда вон выходящее,
просто ума не приложу!
— Но может быть приглашение еще прибудет,—предположила мисс
Прэтт.
Эта мысль возродила надежды леди Клонброни; совладав со своим
негодованием, она стала раздумывать, как бы ей устроить дело. На
другое утро леди Сент-Джеймс, как полагается, были посланы визитные
карточки с загнутыми углами; и еще для верности отдельные карточки
от нее и от мисс Ньюджент были оставлены для каждого члена
семейства; и в любезных записках, переданных через лакея, она напоминала
о себе самыми прозрачными намеками. Леди Клонброни пришло в
голову, что в прошлый раз она не послала карточку компаньонке ее
светлости, мисс такой-то, о которой прежде ни разу в жизни и не вспомнила,
и теперь она оставила записку с объяснением; более того, она, несмотря
на ревматизм, высунула голову и локоть из окна кареты и на сильном
ветру просила швейцара и лакея узнать, переданы ли ее прежние
карточки леди Сент-Джеймс в собственные руки; на сей раз, дабы быть
вдвойне уверенной, она сунула в ладонь слуге щедрый аванс.
— Сэр, надеюсь, вы не запамятуете...
— Будьте благонадежны, миледи!
Она прекрасно знала, какие горькие обиды, какие ужасные
злосчастия проистекали в высшем свете от небрежности швейцара или лакея
в передаче которой-нибудь из этих чудодейственных карточек. Но и
назавтра, несмотря на все уловки, приглашение опять не прибыло.
Пришлось обратиться к мисс Прэтт. Она была самой удобной посредницей,
поскольку, оказывая тысячи мелких услуг, до которых мало кто с ее
положением согласился бы снизойти, имела entrée * во многие блестящие
дома и бывала посвящена в интимные дела многих знатных семейств.
* Доступ (фр.).
Вдали отечества
777
Прэтт могла разузнать, Прэтт могла намекнуть, Прэтт могла все ловко>
уладить, — и она намекнула везде, где следовало, с тем расчетом, чтобы
это дошло до леди Сент-Джеймс. Однако ж намеки не возымели
действия. Наконец мисс Прэтт высказала мнение, что хотя все прочие
средства оказались тщетны, пожалуй, стоит испробовать вяленую
лососину, и тогда можно надеяться на успех. Лорд Клонброни как раз
получил из Ирландии превосходную лососину, а мисс Прэтт было известно,
что леди Сент-Джеймс очень хотелось бы иметь ее к ужину, поскольку
некая особа, чьего имени нельзя назвать, очень ее любит.
Хитросплетением интриг высший свет не уступает политике! Подкуп везде и всюду,
во всех кругах общества! Подарок был послан, пришелся как нельзя
более кстати, был принят со множеством благодарностей и понят в
желаемом смысле. Посредством этой искупительной жертвы и обещания
подарить мисс Прэтт полдюжины настоящих лимерикских перчаток 10 —
мисс Прэтт прекрасно поняла, при каком условии она получит этот
подарок, — великая цель была, наконец, достигнута. В последний день,
накануне приема, были получены приглашения для леди Клонброни и
мисс Ньюджент с извинениями от леди Сент-Джеймс: миледи сожалеет,
что по досадной небрежности ее слуг приглашения не были доставлены
в положенное время.
«Как легко мы принимаем самые неискренние извинения от иных
людей, — думала мисс Ньюджент. — И с какой готовностью даруем
прощение, если это к нашей выгоде или же удовольствию. Как охотно
люди притворяются обманутыми, даже когда всем видно, что они
прекрасно зиают правду, и как унижается гордость, когда это нужно для
достижения цели!»
Устыдясь этой сделки, мисс Ньюджент всей душой желала отказаться
от приглашения и напомнила тетушке об ее ревматизме; но этот довод,
как и все прочие, был отвергнут — леди Клонброни решилась непременно
ехать. И в это самое время, когда дело, по ее мнению, так счастливо
уладилось, вошел лорд Коламбр с 'необычайной серьезностью на лице,
весь поглощенный мыслями о тех печальных событиях в семействе своего
друга, которым он был свидетелем.
— Что с вами, Коламбр?
Он рассказал обо всем, что произошло: описал жестокосердие Мор-
духая; горе матери и сестер; отчаянье мистера Беррила. Слезы катились
по щекам мисс Ньюджент. Леди Клонброни объявила, что это ужасно;
она со вниманием выслушала все подробности; но когда сын упоминал
о мигтере Берриле, всякий раз не забывала его поправить:
— Вы, конечно, говорите о сэре Артуре Берриле.
Но когда он рассказал о бедственном положении леди Беррил, она
непритворно огорчилась; ее сын хотел повторить то, что сказал ему
Мордухай, но леди Клонброни его перебила:
— Ах, любезный Коламбр! Не повторяйте мне бесстыдные речи
этого противного человека. Если тут вправду есть что-либо важное,
118
Вдали отечества
касающееся до дел, поговорите с вашим отцом. И уж во всяком случае
не рассказывайте нам этого сейчас, потому что у нас столько хлопот. —
С этими словами леди Клонброни поспешно направилась к двери. —
Грэйс, Грэйс Ньюджент! Вы мне нужны!
Лорд Коламбр тяжко вздохнул.
— Не отчаивайтесь, — сказала мисс Ньюджент, следуя за
тетушкой. — Не отчаивайтесь и не пытайтесь более говорить с нею до
завтрашнего утра. Все ее мысли сейчас заняты приемом у леди Сент-Джеймс.
Когда они освободятся от этого, у вас будет более надежды на успех.
Никогда не надо отчаиваться.
— Я не отчаиваюсь, покамест вы обнадеживаете меня. . . в том, что
есть возможность сделать добро.
Леди Клонброни в особенности радовалась, что достигла своего и
звана к леди Сент-Джеймс, так как из сделанного ей откровенного намека
явствовало, что там ожидается герцогиня Торкастерская, и она тешила
себя мыслью, что будет, наконец-то, ей представлена. Но леди Сент-
Джеймс в свою очередь узнала об этих надеждах из намека двуличной
мисс Прэтт; и герцогине была отправлена записка с предупреждением,
что в силу известных обстоятельств пришлось пригласить этих
Клонброни. Разумеется, герцогиня прислала сказать, что, к сожалению, не
сможет быть, — ее светлость не любит больших приемов, но с
удовольствием принимает приглашение леди Сент-Джеймс побывать у нее в
избранном кругу в среду, десятого числа сего месяца. В этот избранный
круг леди Клонброни никогда не имела доступа. В ответ на ее большие
балы ее приглашали на большие же балы и многолюдные приемы; дальше
этого ей не удавалось проникнуть.
У леди Сент-Джеймс, среди ее гостей, леди Клонброни пришлось
испытать иные унижения, нежели те, каким ее подвергали леди Лэнгдейл и
миссис Дэрвилл. Здесь ей не приходилось бояться колких насмешек,
коварных намеков, дерзкого передразнивания; «о ее церемонно, с
холодной неумолимостью держали на расстоянии. «Вот ваше место, далее
вы не смеете заходить», — давали ей понять каждым взглядом, каждым
словом и еще тысячью разных способов.
Леди Сент-Джеймс искусно умела унизить достоинство, подчеркнуть
разницу между равными и не равными себе даже самым почтительным
обращением и льстивым ласкательством, самыми любезными словами:
«Ах, миледи, вы оказываете мне честь. . .» и прочее, и прочее. В точности
так же древние испанские гранды проводили разграничительную черту
между собой и новоиспеченным дворянством. Везде и всегда они
обращались к таким дворянам со всею возможною почтительностью,
титуловали их непременно полными титулами, с 'низкими поклонами, но всем
видом своим старательно подчеркивали, что тут и речи не может быть
о равенстве; тогда как между собой эти гранды держались без чинов,
оставляли титулы и называли друг друга просто «Алькала», «Медина»,
«Сидония», «Инфантадо», с той свободой и непринужденностью, какие
Вдали отечества
119
подразумевают равенство. И те, другие, осаженные таким образом по
всем правилам этикета, окруженные насмешливым почтением, не могли
ни навязывать себя, ни сетовать, что их чураются.
За ужином у леди Сент-Джеймс один джентльмен признал подарок
леди Клонброни «отменным угощением». После этого замечания зашел
разговор об ирландских товарах и вообще об Ирландии. Леди Клонброни,
не желая выступать ирландкою и любительницей всего ирландского,
не знала, куда деваться от благодарностей леди Сент-Джеймс. Найдись
у нее дома что-нибудь другое, что прилично было бы презентовать леди
Сент-Джеймс, она никогда не послала бы ей ирландское угощение. Ей
задавали вопросы о ее родине, а она, раздосадованная, спешила уверить
всех, что Ирландия — вовсе не ее родина, старалась принизить и
опорочить все ирландское; она утверждала, что в Ирландии невозможно жить,
и она лично твердо решила никогда туда не возвращаться. Леди Сент-
Джеймс, храня молчание, предоставила ей говорить. Леди Клонброни
сочла это молчание за согласие, пустила в ход весь свой весьма
скромный запас красноречия, и, без конца восклицая одно и то же, твердила
клятвенно, что покинула Ирландию навеки; в конце концов какая-то
пожилая, незнакомая ей дама, которую она до того мгновения едва
удостоила взглядом, вдруг принялась горячо и решительно защищать
Ирландию; она говорила так убедительно, и слушали ее с таким уважением,
что леди Клонброни удивилась.
— Кто это? — спросила она шепотом.
— Неужели вы не знаете леди Оранмор?.. леди Оранмор, из
Ирландии?
— Боже правый! Что я наговорила! Что я наделала! Ах, леди Сент-
Джеймс, отчего вы меня не предупредили хотя бы намеком?
— Я не знала, миледи, что вы не знакомы с леди Оранмор, —
отвечала леди Сент-Джеймс, нимало не тронутая ее отчаяньем.
Все сочувственно слушали леди Оранмор и восхищались искренней
страстностью, с которой она отстаивала свое отечество и защищала его
от несправедливой хулы и лицемерных поношений. Замешательством леди
Клонброни были довольны все, кроме мисс Ньюджент, которая сидела
все это время, потупив глаза и сгорая от стыда; она была рада, что
лорд Коламбр не видел этого, и утешала себя надеждой, что в конце
концов те муки, которые претерпела леди Клонброни, пойдут ей на
пользу. Возможно, этот пример убедит ее в том, что можно быть
принятой в английском обществе, не отрекаясь от своего отечества, что те,
в ком довольно твердости и мужества, чтобы оставаться собой и
отстаивать правду, как они ее чувствуют и понимают, неизбежно
заставляют себя уважать. Мисс Ньюджент надеялась, что леди Клонброни,
убедившись в этом, оставит мелкое притворство, которое делает ее
манеры столь принужденными и смешными; главное же, она надеялась,
что все сказанное леди Оранмор об Ирландии расположит тетушку
терпеливо выслушать лорда Коламбра, когда он станет склонять ее к воз-
120
Вдали отечества
вращению на родину. Но мисс Ньюджент надеялась тщетно. Леди
Клонброни не была способна к обобщению и из самых красноречивых
обстоятельств умела делать лишь пристрастные выводы.
— Боже мой, милая Грэйс!—сказала она, едва сев в карету. — Какую
глупость я совершила сегодня за ужином, как оскандалилась! А все
потому, что не знала леди Оранмор. Теперь вы сами видите, сколь
необходимо знать решительно всех, — разумеется, я хочу сказать, всех,
кто занимает известное положение.
Мисс Ньюджент попыталась вывести из происшествия иную мораль,
но ее старания не имели успеха.
— Конечно, моя дорогая, леди Оранмор может говорить так, потому
что при всем том у нее в Англии столь высокое родство. К тому же она
преклонного возраста и может себе кое-что позволить. Одним словом,
она — леди Оранмор, этим все сказано.
На другое утро, когда все семейство собралось к завтраку, леди
Клонброни горько сетовала на разыгравшийся ревматизм, на противный,
глупый прием, где они побывали накануне, и на необходимость снова
ехать на званый вечер сегодня, и завтра, и послезавтра, и при этом
в истинно великосветском духе плакалась на свое положение и на
невозможность избежать всего того, «что проклинают, испытав, и испытать
вновь жаждут».
Мисс Ньюджент намеревалась уйти из-за стола при первом же
удобном случае, дабы лорд Коламбр мог свободно поговорить о семейных
делах.
Видя серьезность его лица, она поняла, что он решился твердо,
и надеялась, что ему удастся повлиять на родителей. Но едва она встала,
как вошел сэр Теренс О Фэй, непринужденно уселся в кресло,
пренебрегая отвращением, явственно написанным на лице леди Клонброни, и не
испытывая более трепета пред лордом Коламбром.
— Я устал,—сказал он. — Устал и заслужил отдых, потому как мне
довелось порядком побегать нынче утром ради вашего почтенного
семейства. Так что, мисс Ньюджент, прежде чем рассказать все в подробности,
я не прочь попить чай, пожалуйте-ка мне чашечку.
Леди Клонброни величественно поднялась и, удалившись «а другой
конец комнаты, села там писать письма.
Сэр Теренс не спеша вытер лоб.
— Да, здорово мне пришлось побегать... Мисс Ньюджент, вы, поди,
никогда не видели, как я бегаю. Но будьте уверены, я недурственно
умею бегать, когда надобно помочь другу. И как вы полагаете, милорд
(с этими словами он оборотился к лорду Клонброни), — с чего это я
бегал нынче утром? Я перекупил долговое обязательство... и чье же
это обязательство? .. Оно ваше, и должок прескверный, но я уладил
дело в самое время... Мордухай теперь готов удавиться с досады. Как вы
полагаете, что этот негодяй хотел над вами учинить? Конфискацию
имущества, вот что.
Вдали отечества
121
— Конфискацию!—повторили в один голос все, кроме лорда Ко-
ламбра.
— И как же удалось этому воспрепятствовать, сэр?—спросил лорд
Коламбр.
— Ну, уж тут положитесь на меня, — сказал сэр Теренс. — Один
мой приятель, Падди Брэди, вовремя дал м«е об этом знать и ведь
не принял 'никакого вознаграждения, хоть и беден, как церковная крыса.
Ну-с, как только я об этом проведал, я бросил свое занятие, а занимался
я чтением «Дублинской вечерней», и побежал сломя голову, пешком,
потому что не мог сыскать кареты, в домашних туфлях, как был, чтобы
перекупить право первого кредитора, а вексель был в руках одного
стряпчего, живущего у «Хромых братьев». Мордухай же, по счастью, ничего
такого не сообразил. И хоть я свалился этому стряпчему как снег на
голову, да еще во время завтрака, он принял меня весьма любезно, а ведь
англичанин не очень-то любит прерывать завтрак, и я выудил у него
переводный вексель, объявленный ко взысканию через тридцать один
день в пользу управителя Гэррети, и вексель должен быть акцептован и.
Но не станем вникать во всякие хитрости закона в присутствии дам —
он передает мне опротестованный вексель, и я сразу приобретаю
преимущественные права. Тогда я беру первую подвернувшуюся карету и еду
в Логаг-Эйкр к Мордухаю. «Сэр, — говорю я ему, — слышал я, что вы
вздумали подвергнуть конфискации имущество моего друга». «Разве? —
говорит негодяй. — А кто это вам сказал?» «Неважно, — говорю,—
я заехал только уведомить вас, чтоб вы не трудились понапрасну, с
конфискацией у вас ничего не выйдет, потому как первый кредитор имеет
преимущественное право». Тут он стал корчиться от злости и наговорил
много кое-чего, да только я не стал слушать, а поспешил сюда, чтоб
рассказать вам обо всем.
— Но я не поняла «и единого слова, — сказала леди Клонброни.
— В таком случае, дорогая, вы очень неблагодарны, — заметил лорд
Клонброни.
А лорд Коламбр промолчал, потому что хотел разузнать побольше
о характере сэра Теренса О'Фэя, о состоянии дел своего отца и о том,
каким образом решаются в его семействе деловые вопросы.
— Клянусь честью, Терри, я вам очень обязан... но конфискация
скверная штука... и надеюсь, мне не грозит...
— Будьте благонадежны!—сказал сэр Теренс. — Мне всегда
удавалось что-нибудь сообразить, когда дело касалось меня или моих друзей,
с тех самых пор, как я обрел состояние... или, верней, право
дееспособности, потому что состояния у меня сроду не бывало! Зато соображения
прибавилось, и оно целиком к вашим услугам. Так что вам не об чем
беспокоиться, милорд. Ей-богу же! — вскричал сей бесстрашный рыцарь,
гордо подбоченясь. — Сэр Теренс О'Фэй стоит целого войска и более
всего на свете жаждет вступить в единоборство со всеми лихоимцами
Соединенного Королевства, включая этого жида Мордухая!
122
Вдали отечества
— Ах! Мордухай — сущий дьявол, — сказал лорд Клонброни. — Его
одного я боюсь.
— Но ведь он, кажется, всего-навсего каретный мастер?—сказала
леди Клонброни. — Не понимаю, милорд, как можете вы говорить, что
боитесь человека столь низкого звания. Если он вам досаждает, велите
ему передать, что мы не станем более заказывать у него кареты, и, право,
милорд, надеюсь впредь у вас достанет благоразумия отказаться от его
услуг, ведь он так разочаровал меня в день моего ангела, по сю пору
я не получила ландо.
— Глупости, моя дорогая, — оказал лорд Клонброни. — Вы
рассуждаете о вещах, в которых ничего не смыслите. Послушайте, Терри, даже
когда приходится иметь дело с другом, конфискация имущества —
прескверная штука.
— Тю! Прескверная штука! Приступ подагры не лучше, но он
проходит, и тогда человек чувствует себя еще здоровее прежнего. Происходит
обновление жизненных сил, милорд, а за это, как вам известно,
приходится платить. Наберитесь терпения и предоставьте все мне — вы же
знаете, что мне не впервой такое устраивать. Вспомните только, сделайте
милость, как я уладил дела моего друга лорда... но нет, не годится
называть имена... в общем, лорда, которого всякий знает... Разве я не
вызволил его, когда негодяи вздумали наложить арест на его фамильное
серебро? Я об этом узнал, и что же вы думаете, я нанял квартиру
в соседнем с ним доме и взломал стену. Покуда помощники шерифа
делали обыск в нижних комнатах, я преспокойно перетащил серебро
к себе в спальню, и готово дело, джентльмены, милости просим, ведь
этим дьяволам вход в мой рай был заказан! Они только глазели в
пролом да осыпали меня проклятиями, а я за бока хватался от хохота,
глядя на их вытянутые рожи.
Сэр Теренс и лорд Клонброни дружно засмеялись.
— Презабавная история, — сказала мисс Ньюджент с улыбкой. — Но
скажите, сэр Теренс, ведь в действительности такого не бывает?
— Не бывает? Еще как бывает! Ей-ей, дражайшая мисс Ньюджент,
я мог бы расписать вам добрую сотню проделок еще почище.
— Грэйс!—воскликнула леди Клонброни. — Будьте столь любезны
запечатать и отправить вот эти письма. Право же, — добавила она
шепотом, когда ее племянница подошла к письменному столу, — это
нетерпимо моему слуху, мне так неприятственен голос этого человека, его
манера говорить становится для меня все несноснее!
Леди Клонброни встала и вышла из комнаты.
— Уж ежели на то пошло, — продолжал сэр Теренс, подходя к столу,
где мисс Ньюджент запечатывала письма, — послушайте, как я сослужил
службу тому джентльмену в другой раз, и опять же наша взяла.
Ни один военачальник не мог бы рассказывать о своих победах и
вновь переживать минувшие сражения с большим самодовольством, чем
сэр Теренс О'Фэй описывал свои подвиги на гражданственном поприще.
Вдали отечества
723
— Стало быть, так, мисс Ньюджеит. У них был лакей, но не
ирландец, а из тех напудренных пакостных англичан, каких дамы обожают
возить на запятках, и фамилия ему была Флеминг. Так вот оказалось,
что он соглядатай, предатель и доносчик, ведь это он тайно сообщил
кредиторам, что столовое серебро припрятано в камине. Ну-с, ладно,
сообщил, а что из этого вышло? У меня среди служащих кредитора был
свой соглядатай, честный ирландский малый, я его нанял за бочонок
ирландского виски. И само собой, он оказался умней этого криводушного
англичанина и предупредил нас как раз вовремя, так что я успел все
приготовить к ихнему приходу. Видели бы вы только, мисс Ньюджент,
какая это была потеха, мы не мешали им вынюхивать след, а когда они
были уже в уверенности, что дичь не уйдет, что им досталось? Ха-ха-ха!
После всех трудов они выволокли тяжеленный ящик, а в нем... битый
кирпич! Серебром моего друга там и не пахло, о'но было припрятано
в подвале с углем, где этим болванам и в голову не пришло искать.
Ха-ха-ха!
— Но погодите, Терри!—воскликнул лорд Клонброни. — Вы что-то
слишком расхвастались. Ведь в другой раз, когда вы устроили в холле
двойной потолок, дело благополучно провалилось. Я знаю эту историю
и слышал, что помощник шерифа пробил прикладом фальшивую
штукатурку, и все серебро посыпалось на пол, — а, Терри? И это стоило
вашему другу, тому самому лорду, которого всякий знает, больше, чем
стоите вы, Терри, со всеми потрохами.
— Прошу прощения, милорд, но это не стоило ему ни единого
фартинга.
— Да разве ему не пришлось выкупить серебро за семь тысяч
фунтов?
— Что ж' А разве я не возместил ему это на скачках в... Кредиторы
пронюхали, что лошадь милорда по кличке Нэбоклиш должна участвовать
в этих скачках. И коль скоро помощник шерифа знал, что ему нельзя
забрать лошадь на скаковом кругу, он сделал вот что — приехал ранним
утром с почтовой каретой и пошел прямым путем на кошошню. Он точно
разузнал, как расположена конюшня, в каком стойле лошадь и какая
на ней попона.
Я был уже там, присматривал, как лошадь готовят к скачкам. И зная
этого малого, как облупленного, что бы вы думали я сделал? Сорвал
попону с Нэбоклиша и прикрыл ею клячу, иа которую и последний
дурак даже не взглянет.
Входит бейлиф. «С добрым утром, сэр», — говорю я ему и
вывожу лошадь милорда под старым седлом и со старой уздечкой из
стойла.
«Тим Нил, — говорю я груму, который начищал копыта кляче, — уж
ты постарайся, сделай по-нашенски, и нынче же вечером мы спрыснем
выкупленное серебро».
124
Вдали отечества
«Э, нет, обождите-ка, — говорит бейлиф, — я забираю лошадь, вот
приказ».
«Ах, — говорю я, — помилосердствуйте».
«Знать ничего не желаю», — говорит он и хватает под уздцы клячу,
а я сажусь на Нэбоклиша верхом и еду себе не спеша, куда надо.
— Ха-ха-ха! Ничего не скажешь, Терри, и впрямь чистая работа,—
заметил лорд Клонброни. — Но что за безмозглый болван этот бейлиф,
не отличил Нэбоклиша от какой-то клячи!
— Обождите, милорд, и вы, мисс Ньюджент, я еще не такое вам
расскажу, — продолжал сэр Теренс, следуя за Грэйс по пятам. — Этим
дело не кончилось. На торгах я все набавлял да набавлял цену на
мнимого Нэбоклиша, а потом отступился, и им пришлось выложить за неге
пятьсот гиней. Ха-ха-ха! Ловко, не правда ли!
— Но я не верю, что вы говорите серьезно, сэр Теренс, — сказала
мисс Ньюджент. — Ведь это же...
— Ну. Говорите прямо, дорогая мисс Ньюджент.
— Я боюсь вас обидеть.
— Нечего бояться, дорогая моя, — я настаиваю, скажите слово,
которое у вас на языке, это всегда самое разумное.
— Я хотела сказать, что это мошенничество, — вымолвила она,
краснея до корней волос.
— А! Стало быть, вы хотели сказать неправду! У бывалых людей
это считается не мошенничеством, а всего лишь хитроумием, ловкой
проделкой, и они почитают за честь помочь другу в беде. Чтобы
вызволить друга из временных затруднений, все средства хороши.
— А когда временные затруднения проходят, — разве ваши друзья
не думают о будущем?
— О будущем! Оставим будущее потомству, — сказал сэр Теренс.—
Я могу помочь только в настоящем, а когда в будущем дела примут
скверный оборот, успеется об этом подумать. Покуда я не окажусь с
врагом лицом к лицу или, по крайности, не завижу его вдалеке, мне
невозможно почувствовать себя во всеоружии своей сообразительности.
К тому же «никакой хороший командир, будь то на суше или на море,
не выдаст свои мелкие военные хитрости прежде времени, а тем более
накануне сраженья.
— Как это, должно быть, печально,—сказала мисс Ньюджент с
глубоким вздохом, — всю жизнь, изо дня в день, прибегать, к мелким
хитростям.
Лорд Коламбр провел рукой по лбу, но ничего не сказал.
— А ежели вы ломаете голову над собственными делами, дражайший
милорд Коламбр,—сказал сэр Теренс, — то ваши семейные дела можно
с легкостью уладить в два счета. И коль скоро вы, мисс Ньюджент,
не любите мелких хитростей изо дня в день, одной крупной довольно
будет вам на целую жизнь, и все устроится, милорд, к вашему
удовольствию,— да и к нашему тоже. Я сделал уже вам деликатный намек,
Вдали отечества
725
но с друзьями не подобает деликатничать, а потому, милорд, скажу
напрямик, что вам всего только и нужно сей же час, не теряя времени,
поехать к богатой наследнице мисс Б. и просить ее руки, а уж она
спит и видит...
— Сэр!—вскричал лорд Коламбр и шагнул вперед, покраснев от
знезапного гнева.
Но мисс Ньюджент коснулась его рукава.
— Ах, милорд!
— Сэр Теренс О'Фэй, — продолжал лорд Коламбр, уже несколько
спокойнее, — вы напрасно упоминаете имя этой особы в такой связи.
— Но ведь я только и сказал «мисс Б.», а людей, чья фамилия
начинается с этой буквы, — как пчел в улье. Но, право слово, она бы меня
только поблагодарила за мой совет и 'считала бы себя царицей среди
пчел, когда бы вы меня послушали.
— Сэр Теренс, — сказал с улыбкой лорд Коламбр, — если мой отец
считает нужным доверять вам вести его дела и выдумывать для «его
всякие хитрости, я тут ничего не могу возразить. Но решительно прошу
вас не трудиться и не измышлять никаких хитростей для меня, ибо я,
с вашего позволения, намерен свои дела устраивать сам.
Сэр Теренс почтительно поклонился и умолк на несколько секунд,
после чего оборотился к лорду Клонброни, который был сконфужен
много более, чем он.
— Ей-же-ей, милорд, сдается мне, что некоторые люди, в том числе
и благородные, не умеют отличать друзей от врагов. И ставлю десять
против одного, что ежели б я сослужил вам такую же службу, как тому
своему другу, о котором рассказывал, и спас ваше фамильное серебро,
ваш сын непременно почел бы это за оскорбление.
— Безусловно, сэр. Фамильное серебро, сэр, для меня отнюдь не
главное, — отвечал лорд Коламбр. — Зато фамильная честь... Нет, нет,
мисс Ньюджент, я должен сказать все, — добавил он, видя по
выражению ее лица, что она встревожена.
— Не бойтесь, дражайшая мисс Ньюджент, — сказал сэр Теренс. —
Я бесстрастен, как камень. Клянусь честью! Что ж, лорд Коламбр, я
согласен с вами, что фамильная честь штука превосходная, да только она
доставляет кучу 'неприятностей и самому джентльмену, и его друзьям,
и поддерживать ее — больно уж дорогое удовольствие по нынешним
временам, ежели принять в соображение прочие расходы и долги. Вот
я ни по своему рождению, ни по другим причинам ею не обременен
и всю жизнь гляжу со стороны да спрашиваю себя, поскольку мне ее
даром не надо, какой толк может быть человеку в нашей жизни от этой
самой фамильной чести? Главное дело, я что-то не припомню, чтоб
фамильная честь принесла сколько-нибудь пользы в суде, и сроду не видел,
чтоб она помогла против конфискации, учреждения опеки или хотя бы
частичного изъятия собственности. Эта фамильная честь — штука
редкостная и возвышенная, но я еще не видывал, чтоб на нее в случае
126
Вдали отечества
нужды можно было купить хотя бы пару сапог, — заключил сэр Теренс,
весьма довольный собой.
Тут сэра Теренса вызвал из комнаты некто, желавший поговорить
с ним по частному делу.
— Милый батюшка! — воскликнул лорд Коламбр. — Не уходите вслед
за ним, останьтесь хотя бы на миг и выслушайте своего сына — своего
истинного друга.
Мисс Ньюджент вышла, оставив отца и сына наедине.
— Хотя бы на миг выслушайте друга, который ваша плоть и
кровь! — вскричал лорд Коламбр. — Умоляю вас, батюшка, не прибегайте
к этим презренным хитростям, но доверьтесь своему сыну, откройте
ему состояние своих дел, и мы найдем какое-нибудь достойное средство...
— Да, да, да, вы совершенно правы, Коламбр. Когда вы достигнете
совершеннолетия, мы непременно поговорим об этом. До тех же пор
ничего нельзя сделать. А покамест мы все устроим, все уладим с
помощью Терри. И прошу вас, ни слова более против Терри... для меня
это невыносимо... я не могу этого слышать... не могу без него обойтись.
Ради бога, не удерживайте меня... я не могу более ничего сказать*. ..
Разве только одно, — заключил он обычной своей фразой, — что
ничего бы такого не было, если бы люди жили в своих поместьях и
довольствовались плодами своей земли.
Он поспешно вышел за дверь, так как рад был всякому, даже самому
недостойному, способу оттянуть мучительное объяснение. Бывают слабые
натуры, которые в трудную минуту всегда твердят одну и ту же мысль
и обычно в тех же словах.
Лорд Коламбр расхаживал взад-вперед по комнате, весьма
озабоченный и огорченный тем, что ему не удалось ни повлиять на отца, ни
вызвать его на откровенный разговор о семейных делах, как вдруг в дверь
постучалась горничная леди Клонброни, миссис Петито, и доложила, что
госпожа просит лорда Коламбра, если он один, зайти к ней в будуар
для важного разговора. Повинуясь, он поспешил на зов.
— Сядьте, любезный Коламбр... — И леди Клонброни начала со
своей всегдашней фразы: — Ваш отец взял за мной такое приданое, что
я изъяснителъно не понимаю, откуда столько денежных затруднений,
и все, что говорит этот странный человек, сэр Теренс, для меня
тарабарская алгебра, а ведь я говорю по-английски. Тем более жаль, что его
приняли сегодня утром, — но он ведь такой наглец, что способен
ворваться и насильно, моему лакею он сказал, что ему плевать, если велено
говорить «нет дома». Что прикажете делать с человеком, который
способен такое сказать... ведь это же просто конец света.
— Мне самому, сударыня, не менее вашего желательно, чтобы
батюшка не имел с ним никаких дел, — отвечал лорд Коламбр. — Я
высказал ему все, что допускает сыновняя почтительность, но — тщетно.
— А в особенности меня восстановило против него, — продолжала
леди Клонброни, — то, что, как мне сейчас рассказала Грэйс, ее самое
Вдали отечества
127
это привело в негодование, потому что она, как никто на свете, верна
дружбе: этот человек так грубо коснулся деликатного вопроса и
упомянул имя интересной юной наследницы. Дорогой Коламбр, надеюсь, вы
достойно оценили мою сдержанность, ведь я не вымолвила ни слова,
хотя все это в особенности близко моему сердцу. Рада слышать, что вы
с такой горячностью пресекли его бестактные упоминания, и надеюсь,
сын мой, что теперь все пользы желаемого союза открылись вам, как
и мне, в самом явственном и благоприятном свете. Я готова предоставить
делу идти своим чередом и не торопить вас в вашем ухаживании, когда бы
мне не приходилось слышать от милорда и .от этого грубияна о денежных
затруднениях и о необходимости что-что предпринять еще до будущей
зимы. Да и мне кажется неприлично долее тянуть и надобно сделать
предложение безотлагательно, так как в свете уже начинают говорить
об этом как о решенном деле. И я знаю, даже миссис Бродхерст уверена,
что не случись этих contretemps * у бедных Беррилов, вы сделали бы
предложение еще на прошлой неделе.
Наш герой был не из тех, кто делает предложение лишь потому, что
этого ожидает миссис Бродхерст, или женится потому, что в свете
говорят, будто он имеет намерение жениться. Он ровным голосом ответил,
что еще когда впервые зашла об этом речь, он высказался как нельзя
более ясно, так что у родных юной леди не может быть никаких сомнений
относительно его намерений; если же они сами пожелали обмануться
или поставить ее в такое положение, которое произвело в свете ложные
толки, он в этом неповинен: совесть его спокойна, тем более что, по его
убеждению, сама юная леди, чьи достоинства, таланты, независимость
и благородство души он глубоко чтит, уважает и ценит, тоже не имеет
сомнений относительно пределов или характера его чувств.
— Признаете, чтите, уважаете, цените! Полноте, любезный Коламбр!
Да ведь лучшего и желать нельзя: я удовлетворена вполне и уверена,
что это удовлетворит также миссис Бродхерст и ее дочь.
— Вне сомнения, это так, сударыня, — до тех пор, пока я не ищу
руки мисс Бродхерст и не имею чести быть ее обожателем.
— Мой дорогой, вы заблуждаетесь: мисс Бродхерст разумная девица,
слишком разумная, чтобы желать любви и обожания, умирающих от
страсти поклонников и всего такого. Я убеждена — вернее, мне доподлинно
известно из верного, из самого надежного источника, — что эта юная
леди... вы же понимаете, сколь много надобно деликатности, когда дело
касается девицы с таким состоянием и из такого почтенного семейства,
а потому я не могу говорить определеннее, но уверяю вас, мне известно
из самого надежного источника, что она предпочла бы вас всякому
другому искателю руки, и, одним словом...
— Прошу прощения, сударыня, но я вынужден вас прервать! —
воскликнул лорд Коламбр, густо краснея. — Не прогневайтесь, но я должен
* Бед (фр.).
128
Вдали отечества
сказать, что единственный источник, к которому я питаю полную
доверенность, это сама мисс Бродхерст... а от нее я, без сомнения, никогда
этого не услышу.
— Господь с вами, дитя! Да вы только у нее спросите, и смею
заверить, она все подтвердит.
— Но поскольку, сударыня, я не любопытствую...
— Ах, господи! Всякий бы полюбопытствовал. Однако ж не надобно
и любопытства: я уверена, что вы будете счастливы услышать это от
нее. Неужто вам трудно спросить?
— Это невозможно!
— Невозможно? Ну, знаете ли! Дело уже почти что сделано, и вдруг
такие речи. Ну, хорошо. Я вас не стану торопить. Единственное, о чем
я вас тогда попрошу, это чтобы и дальше все шло, как идет, — гладко
и с приятностью. А больше я ни на чем настаивать не буду. Пусть только
все идет, как шло, и я молчу.
— Матушка, я очень хотел бы угодить вам, но это не в моих силах.
Поскольку вы говорите, что в свете и среди друзей мисс Бродхерст уже
истолковали неправильно мои намерения, справедливость требует, чтобы
я, ради этой юной леди и ради себя самого, положил предел всяким
сомнениям. И я сделаю это, не замешкав, — завтра же я уезжаю из
Лондона.
У леди Клонброни дух захватило от удивления, а оправившись, она
воскликнула:
— Господи! Уехать завтра же! В самом начале сезона! Это
невозможно! В жизни не видела столь опрометчивого и безрассудного юношу.
Останьтесь хотя бы на месяц, Коламбр. Доктора советуют мне лечить
ревматизм в Бакстоне, и вы будете сопровождать нас туда, когда
откроется сезон. Право, вы бежите от мисс Бродхерст, словно она — свирепый
дракон. Чего вы боитесь? ,
— Боюсь поступить бесчестно, — это единственное, чего, смею
надеяться, я всегда буду бояться.
Леди Клонброни пыталась убеждать и доказывать, привела все
доводы, какие только могла, но все было тщетно, лорд Коламбр остался
тверд в своем решении; в конце концов она залилась слезами; и тогда ее
сын, в сильном волнении, воскликнул:
— Матушка, этого я не в силах перенести. Я готов исполнить всякую
вашу просьбу, не жертвуя своей честью. Но это невозможно.
— Почему же невозможно? Я приму всю вину на себя, ведь у вас
есть уверенность, что мисс Бродхерст вас понимает, и вы же цените ее, и
уважаете, и всякое такое. Я же прошу единственно, чтобы вы вели себя,
как прежде, и продолжали с нею видеться. Как можете вы знать, вдруг
та любовь, о какой вы говорили, возникнет в скором времени?
— Я знаю это потому, сударыня, если уж вы вынуждаете меня
зайти так далеко, что сердце мое занято другою. Милая матушка, не
ужасайтесь, ведь я не покривил душой, когда сказал вам, что, по моему
Вдали отечества
129
убеждению, я еще молод, слишком молод, чтобы жениться. При тех
обстоятельствах, в каких, сколько мне известно, находится мое семейство,
я, по всей вероятности, не смогу в ближайшие годы жениться по
собственному выбору. И заверяю вас, что не предприму ничего, даже не
открою своих чувств той, которую люблю, без вашего ведома. Я далек
от намерения безрассудно поддаться страсти, сколь бы ни была она
сильна, ибо, верьте мне, честь семьи, ваше счастье, милая матушка, и
счастье батюшки для меня превыше всего. И пока все не устроится
благополучно, я даже не помыслю о себе.
Последние его слова леди Клонброни выслушала, не понимая их
значения: едва сын ее сказал, что его сердце занято, она тотчас принялась
перебирать в мыслях все вероятные и невероятные имена, какие только
приходили на память; потом она порывисто встала, отворила одну створку
дверей в соседнюю комнату и позвала:
— Грэйс! Грэйс Ньюджент! Отложите на минутку карандаш и подите
сюда!
Мисс Ньюджент, как обычно, тотчас повиновалась; и лишь только
она вошла, леди Клонброни сказала, пристально глядя на нее:
— Ваш кузен Коламбр говорит, что его сердце занято.
— Да, без сомнения, и оно принадлежит мисс Бродхерст, — сказала
мисс Ньюджент с простой и искренней улыбкой, которая убедила леди
Клонброни, что здесь все обстоит благополучно: подозрение, закравшееся
было к ней в душу, рассеялось.
— Без сомнения! Вы слышите, Коламбр, она сказала — без сомнения)
Видите, у Грэйс нет ни малейшего сомнения и ни у кого нет, кроме вас,
Коламбр.
— Разве ваше сердце занято кем-то другим, а не мисс Бродхерст? —
спросила мисс Ньюджент, подходя к лорду Коламбру.
— Ну вот! Видите, Коламбр, как вы всех удивили и разочаровали.
— Мне очень жаль, если мисс Ньюджент разочарована, — сказал
лорд Коламбр.
— Но прошу вас, не называйте меня за это мисс Ньюджент и не
отворачивайтесь, словно вы сердитесь.
— Стало быть, это какая-нибудь девица из Кембриджшира, —
сказала леди Клонброни. — Право, напрасно его вообще определили в
Кембридж, я ведь советовала избрать Оксфорд: наверное, его влюбила в себя
которая-нибудь из сестер Беррил, а у них ничего нет за душой. Потому-то
их брат и был с нами так короток. Надо будет прекратить с этими Бер-
рилами знакомство. Грэйс, извольте отказаться от всяких видов на сэра
Артура.
— Мне не от чего отказываться, сударыня, поскольку я не имею
никаких видов, — сказала мисс Ньюджент с улыбкой. И вновь с
живостью обратилась к лорду Коламбру. — С мисс Бродхерст меня
связывает дружба, я очень люблю ее, я восхищаюсь ею, однако ж, согласитесь,
я твердо держала свое обещание не хвалить ее перед вами, пока вы сами
9 М. Эджворт
730
Вдали отечества
не станете хвалить ее передо мной. Но вспомните, вчера вечером вы ее
похвалили, и притом столь заслуженно, что мне, признаться, показалось,
будто она вам нравится. Понятно, что я была несколько разочарована.
Вот, я совершенно вам открылась. У меня и в мыслях нет требовать
вашей доверенности, а потому вам незачем так конфузиться. Даю слово,
что никогда более не заговорю с вами об этом, — сказала она,
протягивая ему руку, — если вы никогда более не станете называть меня
«мисс Ньюджент». Разве я для вас не кузина Грэйс? Не сердитесь же
на нее.
— Конечно же вы — моя милая кузина Грэйс, и я как нельзя более
далек от мысли на нее сердиться, в особенности сейчас, когда я уезжаю,
и быть может, надолго.
— Уезжаете? Когда же? И куда?
— Завтра поутру, в Ирландию.
— В Ирландию! Не мог выбрать лучшего места!—вскричала леди
Клонброни. — Как это вам пришло в голову ехать именно в Ирландию?'
Вы желаете оберечься от любви и не выглядеть смешным, и правильно
делаете, но что заставило вас вспомнить Ирландию, дитя?
— Я не беру на себя смелость спросить, матушка, что заставило вас
забыть Ирландию, — сказал лорд Коламбр с улыбкой, — однако ж
примите во внимание, что я там родился.
— В этом повинен ваш отец, а не я, — сказала леди Клонброни. —
Я желала разрешиться от бремени в Англии, но ему во что бы то ни
стало надо было, чтобы его сын и наследник был рожден в замке
Клонброни, у них с дядюшкой произошел большой спор — что-то там такое
насчет принца Уэльского и Карнарвонского замка, и это решило дело.
А ведь я желала, чтобы мой сын был прирожденный англичанин, как
я сама. Но в конце концов я не думаю, что человек непременно должен
быть связан какими-то узами со страной, где он имел несчастье родиться.
Я могла питать надежду, Коламбр, что через посредство английского
образования вы обретете довольно свободомысленности, и, право, не
пойму, что за необходимость ехать в Ирландию только по той причине,
что вы там родились.
— Я еду не только потому, что родился там, я хочу узнать эту
страну, потому что там имения моего отца, которые дают нам
пропитание.
— Пропитание! Боже, что за слово! Оно пристало нищему, но отнюдь
не джентльмену. Пропитание! Что ж, если вы намерены позаботиться об
отцовских имениях, надеюсь, вы заставите управителей быть усердней
и не мешкать с присылкой денег. Но скажите, умоляю вас, как долго
намерены вы там пробыть?
— С вашего позволения, сударыня, до тех пор, пока не достигну
совершеннолетия. В ближайшие месяцы я полагаю путешествовать по
Ирландии, а когда стану совершеннолетним, вернусь сюда, если только вь*
с батюшкой до того времени не пожелаете приехать ко мне.
Вдали отечества
131
— Насколько это в моей воле, ни о чем таком и речи быть не может,
уверяю вас, — сказала леди Клонброни.
Лорд Коламбр и мисс Ньюджент вздохнули.
— И право, Коламбр, было бы очень жестоко с вашей стороны
уподобиться Грэйс Ньюджент, этой ревнительнице Ирландии.
— Ревнительница! Ну нет. Смею надеяться, что я друг Ирландии,—
сказала мисс Ньюджент.
— Пустое, дитя мое! Терпеть не могу, когда кто-нибудь, в
особенности женщина, а тем паче — молодая девица именует себя другом
какой-то там страны. Что может она знать о странах. Была бы лучше
другом самой себе и своим друзьям.
— Да, я была неправа, назвав себя другом Ирландии, — отвечала
мисс Ньюджент. — Я хотела сказать, что Ирландия была мне другом,
что я обрела друзей среди ирландцев, когда у меня не было других, что
самые ранние и счастливые годы моей жизни я провела там, на вашем
попечении. Я никогда не забуду этого, милая тетушка, и, надеюсь, что
вы не желаете, чтобы я забыла.
— Боже избави, милая Грэйс, — сказала леди Клонброни, тронутая
ее словами и выражением ее лица. — Боже избави! Я желаю единственно,
чтобы вы поступали искренне и оставались собою. Ведь я уверена,
что вы сделаете для меня все, о чем бы я ни попросила, и сама я,
право же, готова сделать для вас, моя милочка, почти все, о чем вы ни
попросите.
Ее племянница тотчас выразила свое желание красноречивым
взглядом.
Леди Клонброни, обыкновенно не слишком проницательно
угадывавшая чужие желания, на сей раз поняла и ответила, прежде чем Грэйс
успела облечь свою просьбу в слова:
— Просите о чем угодно, Грэйс, но только не об этом. Вернуться
в замок Клонброни, когда можно жить в Лондоне? Сделать это я никак
не могу и не хочу, будь то ради вас или ради кого другого! Ока
взглянула на сына, гордясь своей твердостью. — И довольно об этом.
Поезжайте куда вам будет угодно, Коламбр, а я останусь там, где угодно
мне. Надеюсь, ваша мать вправе сказать вам это?
Сын почтительно заверил ее, что она, без сомнения, свободна
располагать собою, и он отнюдь не посягает на эту свободу; что он никогда
не вмешивался в ее жизнь, позволяя себе лишь объяснять ей положение
ее дел, которое ей, по-видимому, было совершенно неизвестно, тогда как
подобная неосведомленность в дальнейшем могла оказаться опасной.
— Не говорите мне о делах! — воскликнула она, отнимая руку
у сына. — Разговаривайте об этом с милордом или с его управителями,
коль скоро вы едете в Ирландию, — а я о делах знать ничего не хочу.
Я знаю только, что останусь в Англии и буду всякий сезон жить в
Лондоне до тех пор, пока есть к тому возможность, и надеюсь не дожить до
того времени, когда этой возможности не станет. Таковы уж мои поня-
9*
132
Вдали отечества
тия о жизни, такова моя воля раз и навсегда, потому что стой-кости
у меня предостаточно, чего нельзя сказать обо всем остальном семействе
Клонброни.
С этими словами она величественно удалилась из комнаты. Лорд Ко-
ламбр тотчас последовал за нею; после принятого им решения и слова,
данного матери, ему невозможно было в тот миг остаться наедине с мисс
Ньюджент.
Вечером у леди Клонброни должен был состояться домашний
концерт, на который, разумеется, были званы миссис и мисс Бродхерст.
Желая как-то подготовить их к известию, что ее сын уезжает в
Ирландию, леди Клонброни послала миссис Бродхерст записку с просьбой
приехать на полчаса раньше времени, указанного в приглашении, чтобы
«поговорить об очень важном событии, которое только что
случилось».
Нам нет нужды пересказывать то, что говорилось на этом тайном
совещании, поскольку оно не оказало прямого влияния на ход событий.
Достаточно заметить, что сказано было немало, сделать же не удалось
ничего. Однако мисс Бродхерст была не из тех, кого легко обмануть,
даже в деле, имевшем касательство до ее чувств. Как только мать
сказала ей, что лорд Коламбр намерен ехать, она поняла всю правду. Она
обладала твердостью души, умела совершенно отбросить самообман и
взглянуть правде прямо в глаза, отличалась великодушием, которое, быть
может, проистекало из нравственной твердости; с младых лет потворст-
вуемая во всех своих желаниях, окруженная роскошью и лестью, она
рано поняла то, что люди в ее положении обыкновенно понимают лишь
на склоне жизни: удовлетворение собственных прихотей не может дать
человеку счастья, а только лишает его иных, более возвышенных
радостей. Презирая льстецов, она решилась искать подлинных друзей и
приобрести их единственно возможным путем — заслужив их дружбу. Отец
ее нажил свое огромное состояние, взяв за правило неизменно
руководствоваться смелым и точным расчетом. Дочь усвоила от него эти правила
и употребила их с гораздо большей широтой; он ограничивался лишь
мыслями о приобретении денег; она же помышляла о достижении счастья.
Он был расчетлив и корыстен; она — справедлива и щедра.
Мисс Ньюджент одевалась к вечернему концерту, или, вернее
сказать, сидела в задумчивости полуодетая перед зеркалом, когда к ней
в комнату вошла мисс Бродхерст. Мисс Ньюджент тотчас отослала
горничную.
— Грэйс, — сказала мисс Бродхерст, глядя на нее с открытостью и
совершенным спокойствием. — Мы обе думаем об одном и том же...
думаем об одном человеке.
— Да, о лорде Коламбре, — сказала мисс Ньюджент с печальной
откровенностью.
— В таком случае, любезный друг, я сразу сниму тяжесть с вашей
души, заверив вас, что не буду более о нем думать. Не стану говорить,
Вдали отечества
133
будто я не думала о нем прежде, — да, я думала, что если бы он,
несмотря на разницу в летах и во всем прочем, отдал бы мне предпочтение,
я также предпочла бы его всем, искавшим моей руки. Едва мы с ним
познакомились, я сразу убедилась, что его нисколько не привлекает мое
состояние, но тогда же у меня достало здравого смысла понять, что он
не сможет меня полюбить. Но слишком много было гордыни в моем
самоуничижении, я слишком понадеялась на себя в своей честности, была
слишком дерзка, слишком неискушена, одним словом, я ничего
решительно не понимала в таких вещах. Всех нас в той или иной мере может
обмануть тщеславие, или надежда, или любовь... вот и я — даже я! —
полагавшая себя столь проницательной, и не подозревала, что Купидон
единым взмахом своих крыл может возмутить вокруг нас стихию и все
преобразить — соотношенье, величину, цвет, ценность всякой вещи,—
он увлекает нас туда, где мы находим лишь mirage *, и покидает в
мрачной пустыне.
— Любезный друг! — вздохнула мисс Ньюджент с искренним
сочувствием.
— Но лишь малодушный или глупый человек станет сидеть в пустыне
и плакать, вместо того чтобы предпринять попытку выбраться оттуда,
прежде чем поднимется буря, заметет следы, поглотит все. Однако ж
оставим поэзию, дорогая Грэйс, и позвольте мне вас заверить, что я
решилась не думать более о лорде Коламбре.
— Должно быть, вы правы. Но мне жаль, очень жаль, что все так
получилось.
— Ах, не надобно меня жалеть.
— Но я жалею лорда Коламбра, — возразила мисс Ньюджент. —
В ком еще найдет он такую жену? Не в мисс Беррил, я уверена, хоть
она и очень мила: ведь это самая обыкновенная девица из
приличной семьи! Возможно ли, чтобы лорд Коламбр — лорд
Коламбр!—предпочел ее... лорд Коламбр!
Мисс Бродхерст меж тем пристально смотрела на нее и прочла у нее
в глазах правду: мисс Ньюджент даже не подозревала, что она любима.
— Скажите мне, Грэйс, вы жалеете, что лорд Коламбр уезжает?
— Нет, я рада. Когда я услышала об этом, то сперва пожалела. Но
теперь я рада, очень рада. Возможно, это удержит его от брака с той,
которая его недостойна, вернет ему равновесие и сохранит его для...
для той единственной, которая, я знаю, суждена ему, достойна его, будет
его уважать и любить, как он того заслуживает.
— Остановитесь, дорогая. Если вы говорите обо мне, то ошибаетесь:
эта женщина — не я. Потому, если вы мне друг и хотите моего счастья,
в чем я от души уверена, заклинаю вас никогда больше не говорить со
мною об этом — я выбросила это из головы, и, надеюсь, навсегда. И для
меня весьма важно, чтобы вы знали и верили, что это так. По крайней
* Мираж (фр.).
134.
Вдали отечества
мере, я сохраню друзей. Итак, дорогая, не будем более касаться этого
даже намеком. У нас без того довольно тем для разговора, и нет нужды
заниматься пустой и сентиментальной болтовней. Есть огромная
разница между confidante * и другом, к которому питаешь доверенность. Вы
пользуетесь моей доверенностью и знаете в моей душе все, что
только можно и нужно знать... а теперь я уйду и дам вам одеться без
помехи.
— Ах, нет, не уходите! Вы мне нисколько не мешаете, я мигом буду
одета. Останьтесь, вы можете быть спокойны, что ни сейчас, ни после
я не стану касаться того, о чем вы не желаете слышать. Я совершенно
согласна с вами насчет confidantes и сентиментальной болтовни. Я люблю
вас за то, что вы этого не любите.
Громкий стук в дверь возвестил о прибытии гостей.
— Не думайте более о любви, зато можете сколько угодно думать
о дружбе, и одевайтесь поскорей, — сказала мисс Бродхерст. —
Туалеты— вот что в порядке дня.
— В порядке дня и в порядке вечера, а все ради людей, которых
я ни во что не ставлю, — сказала Грэйс. — Так вся жизнь пройдет!
— Боже правый, мисс Ньюджент! — воскликнула, входя, Петито,
горничная леди Клонброни, и лицо ее выразило неподдельный ужас. -— Вы
до сих пор не одеты! Миледи спустилась вниз, и миссис Бродхерст, и
миледи Покок уже приехали, и ее светлость миссис Тремблхэм, а синьор
итальянский певец бродил, бедняжка, по всему дому один-одинешенек
целых полчаса, и я все время дивилась, что никто не позвонит и не
позовет меня, но миледи оделась сама, бог знает как. Ах ты, господи! Мисс
Ньюджент, да постойте же спокойно хоть одно мгновенье. Вот я, стало
быть, и подумала, а не заглянуть ли мне к мисс Ньюджент, ведь юные
леди так увлекаются разговором, говорю я себе уже у двери, что могут
совсем позабыть о времени, ежели я им не напомню. Но миледи уже
внизу, так что очень уж торопиться не из чего, все можно сделать
спокойно, без суеты. Но скажите, любезные девицы, правда, решение
нашего молодого лорда ехать в Ирландию — это такая неожиданность?
Господи твоя воля! Мисс Ньюджент, право слово, вы бы лучше постояли
спокойно, вот ведь и с платьем у вас сзади невесть что получилось.
— Ах, что за важность, — сказала юная леди, отстраняя ее. — Все
будет прекрасно, Петито, благодарю вас.
— «Все будет прекрасно, что за важность», — проворчала Петито
себе под нос, глядя вслед юным леди, сбегавшим по лестнице. — Терпеть
не могу одевать девиц, которые говорят такие слова. Нет, чтоб уважить,
просвятитъ в какую ни на есть хоть самую малую свою тайну — терпеть
не могу мисс Ньюджент за это, а мисс Бродхерст знай только сует мне
булавки, будто хочет сказать: «Делай свое дело, Петито, и не лезь, куда
не просят». Ведь это что ж такое? Можно подумать, будто я не такой же
* Наперсницей (фр.).
Вдали отечества
135
человек из плоти и крови и не имею права, как они, все говорить и
слышать. Хороша тоже и миссис Бродхерст, завела с миледи тайный
разговор, а только я вошла, скривила свой благородный ротик и ну толковать
о нюхательном табаке. Вот уж в самом деле нашли дурочку, так я и
поверила, будто они для того туда удалились, чтоб говорить про табак.
А по моему рассуждению, горничная благородной дамы имеет полное
право желать, чтоб госпожа доверяла ей не только свои драгоценности,
но и свои тайны. Будь леди Клонброни настоящая благородная дама, она
знала бы это и предоставила бы мне ведать тем и другим. За это
я скажу миледи, как всегда говорю, когда осерчаю на нее, нынче же
вечером скажу ей, что, мол, сроду еще не живала в ирландском семействе
и не знаю ваших порядков, а она тогда скажет, я, мол, в Оксфордшире
родилась, а я погляжу на нее эдак насмешливо и скажу: «Ах, правда,
миледи? Все время забываю, что вы англичанка». Тогда она наверное
ответит: «Забываете? Вы стали что-то очень уж забывчивы, Петито».
Ну, а я тогда гордо так скажу: «Ну, если миледи так думает, мне
пожалуй, лучше уйти». И пусть она ловит меня на слове, мне только того и
надо: у леди Дэшфорт, говорят, место куда доходнее, и она, я знаю, спит
и видит, как бы меня переманить.
Приняв такое решение, Петито закончила на этом свой монолог,
грозивший затянуться до бесконечности, и вместе с камердинером милорда
отправилась в переднюю слушать под дверьми концерт и высказывать
по всякому поводу свои суждения: заглядывая через головы в Аполло-
нову залу, — ибо в тот вечер Альгамбра была преображена в Аполло-
нову залу, где гости, ряд за рядом, обступили музыкантов тесным
полукольцом, внимая знаменитому певцу, она заметила, что мисс Бродхерст
и лорд Коламбр встали позади всех и о чем-то серьезно разговаривали.
Петито отдала бы три почти новых платья леди Клонброни, которые
должны были ей достаться в случае, если она удержит за собой свое
теперешнее место, и все платья леди Дэшфорт — если перейдет к ней
(кроме алого бархатного), только бы услышать, о чем говорят мисс
Бродхерст и лорд Коламбр. Но увы! Она могла видеть лишь движения
их губ, а о чем они говорили, о музыке или о любви, могла лишь гадать,
равно как и о том, будет ли заключен этот союз или нет. Однако в наше
время горничные усвоили дипломатические тонкости, и миссис Петито
рассуждала в передней со своими знакомыми, напустив на себя столько
таинственности и важности, словно была chargé d'affaires * или по
крайней мере супругой chargé d'affaires. Она говорила, что ей лично
представляется, что у нее создалось впечатление, что она имеет особые
соображения полагать именно так, а не иначе, что ей известно из первого
источника, но она опасается скомпрометировать доверенность неких особ.
Однако, каковы бы ни были эти ее источники, лорд Коламбр на
другой же день покинул Лондон и отправился в Ирландию с твердым наме-
* Поверенный в делах (фр.)-
736
Вдали отечества
рением видеть эту страну собственными глазами, судить о ней своим
умом и решить, чем вызвано нежелание его матери жить там — простой
ли прихотью или же сколько-нибудь разумными причинами.
Тем временем в Лондоне стало известно, что лорд Коламбр уехал
в Ирландию, дабы вступить во владение каким-то поместьем, что
потребуется для заключения его брака с богатой наследницей мисс Брод-
херст. Трудно сказать, кто приложил более усердия к распространению
этого известия, миссис Петито или сэр Теренс О'Фэй; однако, как бы
там ни было, оно несомненно оказалось весьма на руку лорду Клонброни,
так как успокоило на время его кредиторов.
ГЛАВА VI
По причине отлива пакетбот не мог подойти к «Голубятне», поэтому
лорд Коламбр, горя нетерпением, сел в шлюпку, и гребцы перевезли его
через Дублинский залив. Было погожее летнее утро. Солнце ярко
освещало горы Уиклоу. Он любовался, он восхищался красотою этого
зрелища; и все воспоминания раннего детства, вся любовь к отечеству,
которой были исполнены чаянья юности, переполнили его душу, когда он
приближался к родному берегу. Но едва он ступил на землю своей
отчизны, как мысли его тотчас переменились; и если душа его
по-прежнему была полна, то уже никак не радостными чувствами, потому что
его мгновенно окружила шумная толпа нищих и бродяг престранного
вида и с еще более странными повадками: одни клянчили у него
милостыню, другие хватали его вещи, уговаривая его при этом «не трудиться
самому» и «не беспокоиться». В шлюпке и на пристани началась свалка
из-за чемоданов и свертков, битва на суше и на море, потому что люди
стояли одной ногой на берегу, а другой — в воде; долгим и шумным было
это сражение за сундуки и чемоданы! Наконец, побежденные отступили
ни с чем, грозя врагам кулаками и яростно бранясь; победители же
улыбались непринужденно, и каждый крепко сжимал свою добычу — сумку.,
корзину, сверток или чемодан.
— Ваша милость, пожалте, куда прикажете?
— Пожалте, ваша милость, куда это все тащить?
Не дожидаясь ответа, носильщики по собственному усмотрению
снесли вещи в таможню, и когда суматоха прекратилась, лорд Коламбр
с удивлением обнаружил, что не потерял ничего, кроме терпения: все
вещи были в целости, и назойливые бродяги, получив горсть десятипен-
совых, мигом превратились в счастливейших из смертных, они осыпали
его милость благословениями и мирно ушли, оставив его в прекрасном
дублинском отеле на улице ***. Он отдохнул, подкрепился, вернул себе
хорошее расположение духа и отправился в кофейню, где сидело
несколько офицеров — англичане, ирландцы и шотландцы. Когда лорд Ко-
Вдали отечества
137
ламбр вошел, один английский офицер средних лет, благородной
наружности и с очень умным лицом, читал небольшую книжку; время от
времени он оставлял чтение и принимал участие в разговоре, который'
коснулся достоинств и недостатков Дублина. Сэр Джеймс Брук — так
звали этого джентльмена — показал одному из офицеров книгу,
которую читал, и заметил, что в ней, по его мнению, содержится одно из
лучших описаний Дублина, какие ему доводилось читать, принадлежащее,
по-видимому, перу очень талантливого человека, хотя оно и выдержано
в легком, развлекательном, ироническом духе: то было «Перехваченное
письмо из Китая» 12. После Дублина разговор коснулся различных мест
Ирландии, причем сэр Джеймс Брук обнаружил превосходное
знакомство со страной. Заметив, что этот разговор в особенности интересует
лорда Коламбра, и сразу поняв, что имеет дело с человеком начитанным,
сэр Джеймс завел речь об удачных и неудачных описаниях Ирландии.
Отвечая на расспросы лорда Коламбра, он назвал книги, в которых
находил более всего достоинств; кратко, но с большим знанием дела он
коснулся всех старых и новых писателей, от Спенсера 13 и Дэвиса 14 до
Юнга 15 и Бофорта 16. Лорду Коламбру захотелось продолжить знакомство
с этим человеком, который с такой готовностью и знанием дела сообщил
ему многие сведения. Сэр Джеймс Брук, со своей стороны, был польщен
вниманием лорда Коламбра, ему понравились манеры и речи нашего
героя. Они жили в одном отеле и, ко взаимному удовольствию, стали
проводить вместе немало времени; частые встречи в дублинском обществе
понемногу укрепили их знакомство, которое вскоре перешло в дружбу —
дружбу, весьма полезную для лорда Коламбра, желавшего получить
справедливое представление о нравах Ирландии. Сэру Джеймсу Бруку
доводилось квартировать в различных ее местностях достаточно долго,,
чтобы всерьез познакомиться с людьми, но, вместе с тем, он часто
переезжал и имел возможность сравнивать обычаи и особенности
различных графств. Поэтому он сумел сразу же направить внимание нашего
молодого героя на то, что всего более заслуживало его интереса, и не дал
ему совершить обычную ошибку путешественников — делать общие
выводы из немногих отдельных случаев или принимать исключения за
правила. Лорд Коламбр, благодаря своим семейным связям, разумеется,
был тотчас же принят высшим дублинским обществом, или, вернее,
лучшим кругом этого общества. Дублинское общество делится на безусловно
хорошее и безусловно дурное; в отличие от Лондона, здесь никаких
постепенных переходов не существует, как нет и бесчисленных светил,
вращающихся между различными кругами общества по своим орбитам, ибо
все светские звезды, обладающие известностью и влиянием, обращаются
здесь в одном узком кругу. Лорд Коламбр убедился, что и его отец и
мать изображали дублинское общество совсем не таким, каким он его
теперь увидел. В рассказах леди Клонброни Дублин рисовался в самом*
отвратительном свете, как он предстал перед нею сразу после Унии. Лорд
же Клонброни вдохновенно живописал его таким, каким впервые увидел>
138
Вдали отечества
за много лет до Унии, когда сам только начинал пить кларет в модных
дублинских клубах. Эту картину его память хранила неизменной,
воображение не могло внести поправок, и она оставалась все той же ныне и
присно. Радушие, которым отец так гордился, сын его нашел все таким
же щедрым, но оно стало изысканней и утонченней, в нем было теперь
меньше грубого веселья и больше светскости: гостеприимство стало
цивилизованней. Теперь оно не исчерпывалось неумеренным потчеванием и
спаиванием гостя за столом, заставленным старыми винами и фамильным
серебром. Вам уже не угрожали торжественные приемы, и можно было
непринужденно наслаждаться умной беседой — тем пиршеством ума и
возлиянием души, о коих столь часто говорят, но кои столь редко
выпадают нам на долю. Почти во всех кругах, и в особенности — среди
ирландских юристов, лорд Коламбр обнаружил дух совершенствования,
жажду знаний, любовь к наукам и литературе; и нигде в дублинском
обществе он не нашел ни того смешения сословий, ни того всевластия черни,
на которое так сетовала его мать. Леди Клонброни уверяла его, что будто
бы во время ее последнего посещения Замка 17, некая дама, как оказалось
впоследствии, жена бакалейщика, сердито повернулась к ней в дверях
гостиной, когда миледи нечаянно наступила на ее шлейф, и ворчливо
проговорила с сильным ирландским акцентом: «Будьте-ка любезны, мэм,
отпустите мой хвост!»
Сэр Джеймс Брук, которому лорд Коламбр пересказал эту историю,
не открывая, от кого он ее слышал, нимало не усомнился в ее
правдивости; однако же он заметил, что то был один из исключительных
случаев, какие не должно возводить в общее правило — небольшой пример
влияния временных причин, из коего никак нельзя делать выводы о
национальных нравах.
— Мне случилось квартировать в Дублине, — продолжал сэр
Джеймс, — вскорости после того, как был принят билль об Унии, и
я помню, какая глубокая, но кратковременная перемена тогда произошла.
После упразднения обеих палат парламента большинство аристократов,"
а также многие не знатные, но влиятельные семейства либо поспешили
в Лондон, исполненные радужных надежд, либо же в порыве
безнадежного негодования удалились в свои загородные дома и поместья. И сразу
же в опустевшем Дублине на место знатности устремилась коммерция,
тугая мошна заменила высокое происхождение. Появились новые лица,
новые экипажи — люди, о которых прежде никто не слышал,
приобретали известность, пробивались вперед, не совестясь расчищать себе путь
локтями даже в самом Замке; они были представлены . вице-королю и
вице-королеве, потому что их величествам пришлось бы известное время
являть свои вице-августейшие особы пред пустой залой, не будь
подобные люди допущены ко двору. Прежнее высшее общество с его
потомственной гордостью, возвышенными мыслями и изысканными манерами
негодовало, справедливо сетуя на то, что самый тон общества
переменился, что исчезли благообразие, изящество, лоск и обаяние. И я сам
Вдали отечества
139
вместе с другими, — продолжал сэр Джеймс, — чувствовал эту
перемену и жалел о ней. Но теперь все это минуло, и по справедливости
надобно признать, что даже те вещи, которые казались нам тогда
пренеприятными, со временем, пожалуй, пошли на благо Ирландии.
Прежде лишь немногие семейства были законодателями света. С
незапамятных времен все в Дублине подчинялось их наследственной
власти, и хотя благодаря их примеру искусство светской беседы стояло в
обществе довольно высоко, однако круг тем оставался крайне узок. Между
тем подросло новое поколение, воспитанное по более широкой системе, и
не встретив противодействия прежнего модного света, сумело занять
подобающее ему место и распространить в обществе свое влияние.
Невоспитанность новоиспеченной знати, усугубляемая невежеством, вызывала
всеобщее отвращение; насмешки и банкротство быстро низвели этих
людей до их прежнего положения — теперь уже навсегда. Меж тем иные из
ирландских аристократов и мелких дворян, которые жили в Лондоне на
широкую ногу, отнюдь не по средствам, с охотой вернулись на родину,
дабы поправить свои дела. Они привезли с собой новые взгляды, а также
увлечение науками и литературой, ставшее за последнее время в Лондоне
модным, вернее, просто обязательным. Прочие же ирландские
аристократы, которые после вторжения черни в высший свет в отчаянье
укрылись в своих поместьях, как в крепостях, узнали о постепенном
совершенствовании общества и, уверясь, что в конце концов варвары будут
изгнаны, решились покинуть свои твердыни и вернуться в Дублин. Стало
быть, ныне, — заключил сэр Джеймс, — в здешнем обществе самым
приятным и благотворным образом сочетается хорошее происхождение и
образованность, благородство и знания, воспитанность и деятельность,
здесь во всем ощущается новая жизнь и новые силы, новые таланты,
еовые устремления, искренняя решимость совершенствовать и
совершенствоваться — все понимают, что высокого положения едва ли не во всех
кругах общества можно скорее достичь заслугами и талантами, нежели
чванством и пышностью. Так обстоит дело среди высших сословий. Что
же до лавочников и торговцев, то вам, милорд, любопытно будет видеть
разницу между ними и лондонцами того же звания.
У лорда Коламбра было несколько поручений от его лондонских
друзей в дублинские лавки, и, исполняя их, он всякий раз с живым
любопытством наблюдал обычаи и нравы ирландцев. Он заметил, что в
Дублине есть два рода торговцев: одни принимаются за дело с намерением
не оставлять его до конца жизни и таким путем медленно, зато надежно
обеспечить себя и свою семью; другие же рассматривают торговлю лишь
как временный источник доходов, до которого приходится снизойти на
несколько лет, в уверенности, что за это время они составят богатство,
а потом удалятся от дел и обретут или же возвратят себе благородное
состояние. Постоянные ирландские торговцы не отличаются от других —
они добросовестны, бережливы-, осмотрительны и все прочее, при этом
они смышленей, изобретательней и предприимчивей, чем большинство их
140
Вдали отечества
английских собратьев. Торговцы же pro tempore * составляют в Дублине
как бы особое сословие; они берутся за дело, не имея капиталов, товар
приобретают в кредит, надеясь на хорошие прибыли, и с этой надеждой
торгуют тоже в кредит. Если кредит, полученный ими, долгосрочнее
кредита, который они принуждены открывать, торговля идет прекрасно;
в противном случае они терпят убытки, разоряются и порой
благоденствуют уже в роли банкротов. У этих людей на уме одно лишь скорейшее
обогащение, те же приемы их ремесла, которые приносят прибыль не
сразу, а со временем, у них не в чести, не пользуется у них признанием и
такое свойство, как добросовестность. Для человека, который сегодня
торгует, а завтра полагает выбиться в благородные, понятия сословной
чести и гордости торговца нелепым образом подменяются
представлениями о достоинстве и манерах джентльмена, отчего утрачиваются и те и
другие.
Такой человек «всегда к вашим услугам», но того, о чем вы просите,,
не сделает; он «рад услужить», но услуги от него вы не дождетесь; он
«в лепешку расшибется», но ваши пожелания пропускает мимо ушей; он
скорее готов разориться, чем отпустить вас ни с чем, и не потому,
что заинтересован в покупателе, а «исключительно из почтения к вашему
многоуважаемому семейству». Бережливость в глазах такого торговца
если и не презренный порок, то нищенская добродетель, в каковой он
никогда не позволит себе вас заподозрить, и с гордостью высказывает
свою собственную к ней непричастность. Многие лондонские торговцы,,
нажив тысячи и десятки тысяч, почитают для себя делом чести
по-прежнему вести жизнь простых людей — дублинский же горе-торговец едва
наживет несколько сотен, приобретает карету, и теперь мысли его
заняты каретой, а не делами; когда же у него заведется несколько тысяч,,
он покупает или строит себе загородный дом, и отныне и навсегда его-
мысли, сердце и душа там, и лишь телом он в лавке, с покупателями.
Пока он наживает деньги, его жена, или, вернее сказать, супруга
тратит за городом вдвое против того, что он зарабатывает в городе. Под
словом «загородный дом» не следует понимать уютное гнездышко, в каком
благополучный лондонец, после многих лет труда, позволяет себе
отдохнуть раз в неделю, наслаждаясь на балконе запахом пыли и
созерцанием карет, проезжающих по лондонской дороге. Нет, эти ирландские
«виллы» не в пример роскошнее; некоторые из них принадлежали
прежде членам ирландского парламента, покинувшим свои имения.
После Унии их купили горожане и торговцы, которые нелепыми причудами
испортили то, что некогда было построено людьми с хорошим вкусом.
Вскоре по приезде в Дублин лорду Коламбру представился случай
побывать на одной из таких вилл, у некоей миссис Рэфферти, супруги
бакалейщика и сестры одного из управителей лорда Клонброни, мистера
Николаса Гэррети. Лорд Коламбр с удивлением узнал, что управитель
* На время (лаг.).
Вдали отечества
741
этот живет в Дублине: он привык, что управители, или управляющие,
как их называют в Англии, живут вне города и обычно — в тех имениях,
которыми управляют. Однако мистер Николас Гэррети имел прекрасный
дом в самом лучшем квартале Дублина. Лорд Коламбр несколько раз
к нему заезжал, но его не было в городе, он уехал взимать арендную
ллату для каких-то других помещиков, так как управлял сразу
несколькими имениями.
Хотя наш герой не удостоился чести повидать мистера Гэррети, он
-однажды имел счастье лицезреть миссис Рэфферти возле дома ее брата.
Когда лорд Коламбр подошел к двери, она как раз собиралась отъехать
в своей коляске на виллу, именуемую Тускулум 18 и расположенную близ
Брея. Она долго распространялась о красотах дублинских окрестностей,
.а услышав, что лорд Коламбр собирается вместе с сэром Джеймсом
Брусом и еще несколькими джентльменами осмотреть графство Уиклоу, стала
умолять лорда Коламбра оказать ей честь и вместе с друзьями отужинать
у нее в Тускулуме.
Наш герой был рад случаю поближе познакомиться с аристократкой
такого рода, до сих пор ему не известного.
Приглашение было сделано словесно и словесно же принято; но
впоследстии миссис Рэфферти сочла необходимым послать также
письменное приглашение по всей форме, адресованное его сиятельной
светлости достопочтенному виконту Коламбру. Вскрыв письмо, он понял, что оно
никак не могло предназначаться ему. Там говорилось:
«Дражайшая Джулиана О'Лири!
На вечер, о котором я вам говорила, ко мне обещался быть
Коламбр — он заедет в Тускулум в пятницу 20 на возвратном пути из
графства Уиклоу; с ним, вероятно, будет изрядно много офицеров,
посему прошу вас, приезжайте пораньше со всем семейством или, по
крайности, возьмите тех, кто поместится в коляске. И еще, дорогая,
постарайтесь быть элегантной. Нет никакой нужды извещать об этом миссис ОТ.;
однако передайте мои извинения мисс ОТ., если она заведет об этом
разговор, и скажите, что мне, к величайшему сожалению, никак
невозможно пригласить ее в этот день; объясните, что звано много гостей, и
поэтому я могу принять только тех, кто из самого высшего общества.
Остаюсь всегда ваша
Анастасия Рэфферти.
Надеюсь, что склоню джентльменов остаться ночевать, так что
свободных постелей не будет. Простите за поспешность, примите уверения и проч.
Тускулум, воскресенье, 15».
Совершив очаровательную поездку по графству Уиклоу, где красота
природы и вкус, с каким эту красоту совершенствовали, далеко превзошли
самые радужные ожидания лорда Коламбра, он приехал со своими спут-
142
Вдали отечества
никами в Тускулум, где застал миссис Рэфферти и мисс Джулиану 0'Лири„
весьма элегантную, и еще немало леди и джентльменов из Брея,
собравшихся в гостиной, украшенной прескверными картинами и безвкусно
раззолоченной; все окна были закрыты, а гости самым прилежным образом
играли в карты. Это почиталось там верхом хорошего тона. Из почтения;
к лорду Коламбру и приехавшим с ним офицерам, дамы встали из-за
карточных столиков; миссис Рэфферти, сказав, что лорд Коламбр —
обожатель прогулок, предложила ему пройтись и, как она выразилась, «отдать
должное природе и искусству».
Лорда Коламбра позабавило представившееся его глазам смешение
хорошего и дурного вкуса, прихотливости и нелепости, тонкого вдохновения
и грубых промахов; его поразило в хозяйке сочетание изысканности и
вульгарности, жеманства и невежества. Если бы мы захотели описать
в подробностях это удивительное посещение, нам пришлось бы стать
в Тускулуме надолго; поэтому приведем лишь несколько примеров, которые
могут дать достаточное общее представление.
Начнем с того, что мисс Джулиана О'Лири, прежде чем покинуть
гостиную, обратила внимание лорда Коламбра на картину, висевшую над
камином.
— Хорошая картина, не правда ли, милорд? — сказала она и назвала
цену, которую миссис Рэфферти недавно уплатила за нее на аукционе. —
Право же, как ей не быть хорошей, когда за нее так хорошо плачено.
Однако эта хорошая картина была лишь прескверной мазней; и нашему
герою, дабы избегнуть лживой лести и не обидеть хозяйку, пришлось
сказать, что он не разбирается в живописи.
— Признаться, я и сама не причисляю себя к знатокам или
ценителям, но эта картина, говорят, писана вполне в современном духе. Не
правда ли, Джулиана, какое счастье, что я не позволила всучить мне ту
Медону? Когда я услышала, сколько за нее дают, я совсем уж было
решилась набавить цену, но, к счастью, аукционист проговорился, что она
нарисована очень старым мастером — ему не меньше ста лет. «Ну, нет,
благодарю покорно! — подумала я. — В таком случае, это выброшенные
деньги». Вместо того закопченного холста я купила вот эту картину, и
конец делу.
В архитектуре миссис Рэфферти имела столько же вкуса и смыслила
так же превосходно, как и в живописи. Дом имел прежде красивый
портик, который, однако, мешал сооружению веранды — архитектурной
детали, по мнению хозяйки, совершенно необходимой, и она велела поднять
портик во второй этаж, где он, казалось, стоял прямо на парусиновом
навесе над верандой. Правда, миссис Рэфферти поясняла, что колонны,
хотя с виду они столь массивны, на деле — полые и легкие, как пух, так
что они держатся на скрепах и не портят красоты фасада.
— Прежде, чем показать гостям все остальное, — сказала она, —
надобно предварить милорда, что покамест она привела в порядок только-
внутреннее убранство и через это не могла дать волю своим талантам: кое
Вдали отечества
143
в чем ей пришлось себя ограничивать, а порой — и советоваться со своим
кошельком; однако она гордится, что придала дому сколько возможно
изящества; она единственно стремилась, не щадила трудов, превозмогала
препятствия, дабы у себя в Тускулуме иметь всего понемножку, на всякий
вкус.
Засим она показала гостям небольшую оранжерейку, и небольшой
ананасовый парничок, и небольшой тепличный виноградничек, и курятничек,
и фазанничек, и коровничек, устроенный «исключительно для одной
красоты», и гротик, полный ракушек и служащий той же возвышенной цели,
и келью отшельника, полную мокриц, и изящную руину, полную зеркал
для усиления и приумножения готического эффекта.
— Но в руину можно только заглянуть, а войти нельзя, она свежевы-
крашена, и хотя я велела там на всю ночь развести костер, он только
надымил, а краску не высушил.
Во всех сооружениях миссис Рэфферти, и древних, и современных,
замечалось умышленное обилие кривых линий. Да, сказала она, ей
ненавистно все прямое, ведь это так сухо и «не живописно». Единообразие и
однородность, заметила она, отжили свой век. Зато теперь, благодаря
светилам современности, владычествуют и преобладают разностильность и
многообразие.
Когда они осмотрели парк, из которого миссис Рэфферти при всех
стараниях не могла убрать то, что было даровано природой, она со
вздохом облегчения указала милорду на «последнюю достопримечательность»,
которая оказалась китайским мостиком; через перила мостика свесился
задумчивый удильщик. Внезапно у них на глазах удильщик потерял
равновесие и упал в воду. Мужчины бросились на помощь, а миссис
Рэфферти громко закричала, умоляя милорда не беспокоиться и не утруждать
себя.
Приблизясь, они увидели, что человек, зацепившись удилищем за
мостик, барахтается в воде; когда же стали его вытаскивать, оказалось,
что это лишь чучело, которое уволокла в реку настоящая рыба,
клюнувшая на приманку.
Миссис Рэфферти, раздосадованная падением удильщика и смехом,
который оно вызвало, до конца прогулки не могла вполне оправиться,
утратив потешное свое самодовольство, и лишь когда доложили, что
кушать подано, попросила извинения, что «взяла на себя смелость
переменить предполагавшийся сначала ужин на обед, однако думает, что гости
не прочь от такой замены, и она льстит себя надеждой, что милорд,
а также прочие джентльмены вскорости соблаговолят отойти ко сну,
поскольку ночь будет безлунная».
Обед имел два существенных недостатка — чрезмерное изобилие и
неуместную пышность. В самом деле, на столе было в десять раз более
яств, чем требовалось; его великолепие отнюдь не соответствовало
положению хозяев дома; так, к примеру, на стол подали большое блюдо рыбы,
которая была доставлена из Слиго, с другого конца острова, и стоила пять-
144
Вдали отечества
гиней, о чем хозяйка не преминула объявить. Впрочем, общий тон
выдержан не был; обстановка была торжественна, прислуживали же гостям
скверно, все было несоразмерно и несообразно — то была мучительная
попытка сделать невозможное, тщетное усилие скрыть и кое-как поправить
изъяны и оплошности. Если бы хозяйка держалась спокойнее, если бы она,
как сказала бы миссис Бродхерст, предоставила делу идти своим чередом,
без ее вмешательства, в обществе столь воспитанных людей все сошло бы
гладко; она же беспрестанно сыпала извинениями, суетилась, не умела
скрыть своего беспокойства, распоряжалась и дергала слуг, пытаясь
заставить глухого дворецкого и глупого, как чурбан, мальчишку справляться
за пятерых вышколенных ловких и видных собой лакеев.. Она требовала:
«Тарелок, чистых! Подогретых!»
«Но не спешил никто на этот зов» 19.
Миссис Рэфферти звала: «Ларри! Ларри! Подайте тарелку милорду!
-Хлеб капитану Баулзу! Джеймс! Портвейн майору! Джеймс! Джеймс
Кении! Джеймс!»
«А Джеймс, запыхавшись, никак не мог поспеть».
Наконец справились благополучно с первой переменой блюд, затем
протекли мучительные полчаса и появилась вторая перемена, причем
Джеймс Кении тащил одно, Ларри — другое, они столкнулись,
расплескав винный соус к зайчатине; но это бы еще полбеды, если б была
надежда, что яства в конце концов подобающим образом установятся на
столе. Миссис Рэфферти покашливала, кивала, делала знаки, вздыхала,
посылала Ларри за Кении, а Кении за Ларри; но то, что ставил один,
тотчас убирал другой; в конце концов терпение хозяйки лопнуло, и она
подала голос:
— Кении! Джеймс Кении! Поставьте соус пикан вот здесь, в углу,
да положите зелень с другого угла, а напротив макарон расстановите
пудинги, да поставьте... Ох! Джеймс! Не понимаете разве, пирамиду надо
в середину!
При перестановке пирамиду вывернули на стол. И тогда хозяйка,
откинувшись на спинку стула и в отчаянье воздев вверх руки и взор,
вскричала:
— Ах, Джеймс! Джеймс!
С помощью военных инженеров пирамиду водрузили на место, и она,
качаясь, вновь стояла на своем основании; трудней, однако, было
привести в равновесие чувства хозяйки.
Комедия ошибок, разыгранная в этот день, забавляла всех зрителей.
Но лорд Коламбр, хоть и улыбался, иногда все же при этом вздыхал.
Одни и те же промахи и недостатки у людей разного состояния,
богатства и образа жизни представляются нередко неумудренному
наблюдателю столь различными, что он в одном случае смеется от всей
души над тем, что в другом могло бы пребольно задеть его самого. Миссис
Рэфферти руководило то же стремление казаться не тем, чем она была
'В действительности, та же тщеславная жажда соперничества с людьми,
Вдали отечества
145
которые выше ее по рождению, состоянию или знатности, что и леди
К<лонбро)ни; и в то время как некоторые из гостей потешались над
этой супругой бакалейщика, лорд Коламбр вздыхал, думая о том, что
люди, стоящие еще выше, вот так же потешаются над его матерью. И
он вздыхал еще глубже при мысли, что независимо от положения и
состояния, прихоти, заставляющие жить не по средствам, неизбежно
влекут за собой несчастья и унижения, а в конечном счете приводят к
позору и разорению. Наутро, по пути из Тускулума офицеры, разговаривая
о вчерашнем, веселились от души и подсмеивались над задумчивостью
лорда Коламбра, утверждая, что он не иначе как влюбился в миссис
Рэфферти или же в элегантную мисс Джулиану. Наш герой,
стремившийся избегать равно излишней общительности и неуместной
задумчивости, старался смеяться вместе со всеми и отшучиваться в таком же
духе. Но сэр Джеймс Брук, который уже хорошо изучил его лицо и знал
кое-что об обстоятельствах его семейства, понял истинные чувства лорда
Коламбра и из сочувствия к нему спешил переменить разговор.
— Взгляните-ка, Баулз,— сказал он при въезде в город Брей,—
взгляните-ка вон на то ландо, что стоит у крайнего дома с зеленой
дверью. Это уж не ландо ли леди Дэшфорт?
— В таком самом она разъезжала по Дублину в прошедшем году, —
отвечал Баулз. — Но неужто вы полагаете, что она решилась выезжать
в одном и том же экипаже два сезона кряду? А кроме того, ее ведь,
кажется, нет в Ирландии. И я что-то не слышал, чтобы она имела
намерение вернуться.
— Прошу извинения, — вмешался другой офицер. — Но она
непременно должна вернуться со своим товаром, ведь здесь есть спрос, а ей
надобно выдать замуж свою младшую дочь. Я сам слышал, как она
говорила или, вернее, клялась, что выдаст молодую вдову, леди Изабеллу,
за ирландского аристократа.
— У нее что ни слово, то клятва, а что ни клятва, то дело, —
заметил Баулз. — Берегитесь, милорд Коламбр: если ей западет в душу
мысль женить вас на леди Изабелле, так оно и будет. Вас ничто
не спасет.
— Души, правда, у нее нет, так что отсюда вам ничто не угрожает, —
заметил другой офицер. — А вот если леди Изабелла обратит на вас
свой взор, никакому василиску с ней не потягаться.
— Но если бы леди Дэшфорт пожаловала на берега Ирландии,
мы, конечно, слышали бы об этом, ведь она всюду наделает шуму, а
особенно в Дублине, где каждое ее слово, каждое движение подхватывают и
повторяют, так что только о ней и слышно. Нет, едва ли она сюда
пожаловала.
— Дай бог, чтобы ноги их больше не было в Ирландии! —
воскликнул сэр Джеймс Брук. — Одна вздорная аристократка, а в особенности
английская, приносит неисчислимые беды в такой стране, как Ирландия,
где во всем следуют английской моде. Я верный друг Ирландии и, право
Ю М. Эджворт
146
Вдали отечества
же, предпочитаю, чтобы на этот остров вернулись все жабы, и змеи, и
всякие ядовитые гады, которых святой Патрик20 унес в своем мешке,
чем эти две модницы. Да они пережалят половину дам и девиц в
королевстве и заразят их пагубным безумством, прежде чем половина
супругов и отцов успеет шевельнуть пальцем. От этого яда нет средств
ни в природе, ни в медицине.
— А ландо не заложено! — воскликнул капитан Баулз. — Сэр,
скажите на милость, чья это карета?—спросил он у лакея, стоявшего
рядом.
— Сэр, она принадлежит миледи Дэшфорт, — ответил тот с
английской угрюмостью и повернулся к мальчишке, торчавшему в дверях. —
Пат, вели запрягать, леди торопятся домой.
Капитан Баулз остановился и велел слуге заменить подпругу у
лошади, а сам не преминул удовлетворить свое любопытство;
остановилась и вся кавалькада. Капитан подозвал хозяина гостиницы, который
стоял у дверей.
— Стало быть, леди Дэшфорт снова здесь? Ведь это ее ландо?
— Да, сэр, ее... она здесь.
— Разве она продала своих рысаков?
— Помилуйте, сэр, это вовсе не ее экипаж... и она вовсе не здесь.
То есть здесь-то она здесь, в Ирландии, но гостит сейчас в графстве
Уиклоу. А это вовсе не ее экипаж, то бишь, не тот, в котором она
ездит, а просто старое ландо для горничных.
— Для горничных! Вот здорово! Клянусь честью, это новость!
Сэр Джеймс, вы слышали?
— Да уж, это как есть, верьте слову! — сказал честный хозяин. —
У нас в доме сейчас пять этих красоток, все такие благородные, да
важные, совсем как ихние барыни. И носы дерут ничуть не меньше — поди
попробуй им угоди! Кто они такие, подумаешь, чтобы им закладывать
не иначе как четверой, а не то они нос воротят? Мне вот тут господский
камердинер рассказывал, похвалялся, что мол, когда для них велели
закладывать ландо у той леди, где леди Дэшфорт сейчас гостит, так они
говорят, что не сядут, пока им четверой не запрягут, и барыни им
поддакивают — так и получили они четверку. Сюда приехали —
достопримечательности осматривать, по моде, будто благородные, к носу лорнетки
приставляют, не хуже своих хозяек, а потом часы вынули: «Ах, не пора
ли закусить?» Ели они у нас, но только то, что с собой у них было, наша-
то стряпня им, понятно, не подходит. Понавезли всякой снеди для
пикника, и мадеру, и шампань, чтоб запивать, значит. Верьте слову,
джентльмены, они тут передо мной похвалялись, что о прошлом годе уехали
из пансиона в Челтенхеме, потому что им не подали к завтраку пирога
с персиковой начинкой. А вот и они сами! В шалях, с вуалями и всякой
всячиной! Чисто флаги! Тс, ни слова! Капитан, хороша ли теперь ваАм
будет подпруга? — спросил он громко. И, застегивая пряжку, сказал так,
чтобы слышал только капитан Баулз: «Во всех трех королевствах не сы-
Вдали отечества
147
екать болтливей языка, чем у вон той, что сидит впереди, — у миссис
Петито».
— Миссис Петито! — повторил лорд Коламбр, расслышав знакомое
имя. Он подошел к ландо, где уже сидели пять горничных, и увидел
ту самую миссис Петито, которая служила у его матери, когда он уехал
из Лондона.
Она сразу узнала милорда, приветствовала его с поистине
великосветской бесцеремонностью, и прежде чем он успел раскрыть рот, уже
ответила на все вопросы, какие, по ее мнению, он намеревался ей задать,
и ответила весьма пространно, доказав этим, что хозяин гостиницы лишь
воздал должное ее языку.
— Да, да, милорд! Я недавно ушла от миледи Клонброни, на другой
же день, как вы отъехали из Лондона, и обе они, миледи и мисс Ньюд-
жент, были совершенно благополучны, и я уверена, велели бы кланяться
вашей милости, ежели б могли знать, что я вскорости увижу вас,
милорд. Ах, какая жалость, что мне пришлось с ними распрощаться, но
надобно вам сказать, милорд, — тараторила миссис Петито, удерживая
рукою хлыст лорда Коламбра, до которого он, по неосмотрительности,
позволил ей дотянуться, — что мы с миледи малость повздорили, а это,
сами знаете, случается даже промеж лучших друзей, и миледи Клонброни
соизволила отпустить меня к миледи Дэшфорт, а мне тогда и не
снилось, что миледи имеет намеренье ехать за море. Но желая уважить
миледи и узнав, что нас будет сопровождать на пакетботе полковник Хит-
кок со своим отрядом милиции и что в нашем распоряжении будет
правительственная яхта, я поступилась моими правилами и согласилась
на Ирландию. И представьте, хоть поначалу я очень боялась, — ведь
мы все наслышаны от леди Клонброни, что в Ирландии жизнь
невозможна, нет ни деревьев и никаких удобств — одни только болота да
болота; ну, и я была приятственно удивлена, когда побывала в Дублине и
в окрестностях, тут, по крайности, дома есть, и все такое, можно как-никак
мириться!
— Милорд, — сказал сэр Джеймс Брук, — мы опаздываем.
Лорд Коламбр поспешил выдернуть хлыст из рук миссис Петито и
повернул коня. А она, перегнувшись через задок коляски, крикнула ему
вслед:
— Милорд, в Дублине мы жительствуем в Стивене-Грине!
Он притворился, будто не слышит, и тогда она крикнула
пронзительным голосом:
— А где вас сыскать, милорд? Мисс Ньюджент наказала вам
передать кое-что!
Лорд Коламбр тотчас повернул назад и назвал ей свой адрес.
— Ловко, клянусь честью!.— заметил майор.
— Когда, она говорит, леди Дэшфорт будет в Дублине? — спросил
капитан Баулз. — Я недослышал.
10*
148
Вдали отечества
— Как, Баулз1 Неужто вы хотите, чтобы леди Дэшфорт снова
обыграла вас в карты, а леди Изабелла выманила у вас еще одну
лошадь?
— Ну нет, будь я проклят! С меня довольно, я буду осмотрителен, —
сказал капитан Баулз. — Теперь очередь лорда Коламбра. Вы же
слышали, леди Дэшфорт будет счастлива его видеть. Милорду никак не
отвертеться, а с такой помощницей, как миссис Петито, леди Дэшфорт
приберет его руку и сердце для леди Изабеллы, уж это как пить дать.
— При всем моем почтении к этим дамам, сердце мое уже занято, —
сказал лорд Коламбр. — А руку свою я отдам только вместе с сердцем,
или же не отдам вовсе.
— Его сердце занято! И занято, без сомнения, прелестной и
очаровательной особой, — сказал сэр Джеймс Брук. — Я весьма высоко ставлю
ваш вкус, и если вы не очень низко ставите мое мнение, позвольте дать
вам совет: не полагайтесь на то, что сердце ваше занято, а уж тем более
никогда не упоминайте об этом, потому что для леди Дэшфорт нет
большего искушения, а для леди Изабеллы — удовольствия, нежели
заставить вас нарушить верность вашей избраннице и разбить ей сердце.
Чем она прелестней и очаровательней, чем сильней вы любите ее, тем
с большей радостью и торжеством они причинят ей страдание. А до
любви никому дела не будет, мать с дочерью и бровью не поведут,
хотя бы вы провалились сквозь землю или, как выразилась бы сама
леди Дэшфорт, отправились к чертовой матери.
— Но мне кажется, такие женщины едва ли могут серьезно угрожать
сердцу мужчины, — заметил лорд Коламбр.
— Боюсь, милорд, что тут вы ошибаетесь. К сердцу всякого мужчины
есть путь, о каком он сам даже не подозревает, зато отлично известный
всякой женщине, а этим двум в особенности — его тщеславие.
— Истинная правда, — подтвердил капитан Баулз.
— Я не настолько тщеславен, чтобы полагать, будто у меня вовсе
нет тщеславия, — сказал лорд Коламбр, — но любовь, смею думать,
сильней этого чувства.
— Смеете думать! Погодите до первого испытания, милорд. И не
сердитесь на нас, — сказал капитан Баулз со смехом.
Лорд Коламбр понимал разумность его слов и решился не иметь
никакого дела с этими коварными женщинами. К тому же, хоть он
поддерживал разговор, мысли его были далеко, он пытался себе представить,
что за посылку привезла ему миссис Петито от мисс Ньюджент. Прошло
несколько дней, а меж тем ни о миссис Петито, ни о посылке не было
известий. Он всякий день посылал слугу в Стивене-Грин справиться,
вернулась ли леди Дэшфорт. Наконец она вернулась; но миссис Петито
непременно желала вручить посылку лорду Коламбру в собственные руки,
а леди Дэшфорт захворала, и ей никак нельзя было оставить больную.
Не в силах долее совладать со своим нетерпением, лорд Коламбр поехал
сам, постучался у дверей леди Дэшфорт, спросил миссис Петито и был
Вдали отечества
149
препровожден в гостиную. Там ему вручили посылку; но, к величайшему
его разочарованию, посылка была не от мисс Ньюджент, а для нее.
Там оказалась какая-то книга мисс Ньюджент, которую миссис Петито,
как она уверяла, по нечаянности уложила вместе со своими вещами и
считала своим долгом вернуть при первом же случае с надежной оказией.
Пока лорд Коламбр, дабы утешиться в своем разочаровании,
рассматривал имя мисс Ньюджент, написанное собственной ее рукой на
титульном листе книги, дверь отворилась и в гостиную заглянула прелестная
женщина в глубоком трауре — лишь заглянула и тотчас же скрылась.
— Это только милорд Коламбр, он пришел за посылкой, что я
привезла ему из Англии, миледи... А это миледи Изабелла, милорд, —
сказала миссис Петито. Покамест миссис Петито произносила эти слова,
юная леди успела появиться на пороге и снова исчезнуть, держась
с удивительным достоинством, грацией и скромностью, и так невинен
был голубиный взор, который она устремила на лорда Коламбра,
задержала и отвела, и с таким изяществом она ему поклонилась и так
прелестно улыбнулась, промолвив тихо: «Лорд Коламбр», — что он хотя и
знал, что все это обман, невольно сказал себе, уходя:
— Как жаль, что это только притворство. В этой женщине,
несомненно, есть нечто весьма прельстительное. Право, жаль, что она лишь
притворщица. И как молода! Много моложе, чем я ожидал. Овдовела
в таком возрасте, когда многие еще не успевают выйти замуж. В столь
юной особе, я уверен, не может быть столько дьявольского коварства,
как мне говорили!
Через несколько дней, когда лорд Коламбр с одним из своих знакомых
был в театре, леди Изабелла и ее мать вошли в ту же ложу, где им
были оставлены места, и приход их тотчас произвел сенсацию, как
обычно бывает, когда появляются особы, пользующиеся в свете самой
громкой известностью. Лорд Коламбр был не из тех, кого может ослепить
светский блеск, он умел отличить сомнительный интерес публики от
заслуженного уважения и преклонения перед красотой или талантами.
Отталкивающая наружность леди Дэшфорт, ее крикливый голос,
вызывающие манеры и двусмысленные шуточки, которые она отпускала, рождали
в нем отвращение почти нестерпимое. В ложе напротив он увидел сэра
Джеймса Брука и дважды собирался к нему подойти — вставал и даже
взялся за ручку двери ложи, но так и не набрался решимости выйти,
потому что леди Изабелла привлекала его столь же сильно, как ее мать —
отталкивала. Мать своею почти мужской развязностью лишь оттеняла
хрупкую нежность дочери. Казалось, для леди Изабеллы несносна
грубость материнских манер и в особенности мучительны ей нелепые
старания леди Дэшфорт выставить ее напоказ, привлечь к ней внимание
мужчин. Леди Дэшфорт знаком призвала к себе в ложу полковника
Хиткока, который, как сообщила уже лорду Коламбру миссис Петито,
прибыл со своим полком в Ирландию, и усадила его рядом с леди
Изабеллой; однако леди Изабелла, казалось, испытывала глубочайшее пре-
150
Вдали отечества
зрение, которое скрывала из приличия, к этому, как она тихонько
шепнула своей знакомой, сидевшей по другую ее руку, «самодовольному,
пустому и жалкому фату». На других, более развязных фатов, которые
теснились вокруг ее матери или переговаривались с нею из других лож,
леди Изабелла вовсе, казалось, не обращала бы внимания, когда бы
не беспрестанные оклики леди Дэшфорт:
— Изабелла! Изабелла! Полковник Г.! Изабелла! Лорд Д. тебе
кланяется. Белла! Белла! Сэр Гарри Б... Изабелла, дитя, для чего вы
смотрите на сцену? Разве вы никогда не видели пьесы? Сидит, как монашка!
Майор П. вот уже четверть часа пытается поймать ее взгляд, а она,
потупясь, смотрит в программу! Сэр Гарри, да отымите же! «Неужто
глазки эти лишь для чтенья»?
Леди Изабелла, казалось, так тяжко и неподдельно страдала от всего
этого, что лорд Коламбр подумал: «Если она и актриса, то поистине
актриса замечательная. Если это искусство, оно достойно соперничать
с природой».
С таким чувством он позволил себе в тот вечер удовольствие
проводить леди Изабеллу до кареты, и с тем же чувством проснулся на
следующее утро; а пока он одевался и завтракал, в нем окрепла уверенность,
что все, чему он был свидетелем накануне, никак не могло быть
актерской игрой. «Ни одна женщина, а тем более молодая женщина, не может
быть такой искусной притворщицей. Сэр Джеймс ,Брук был к ней
несправедлив, надо будет непременно ему это сказать».
Но сэр Джеймс в тот же день получил приказ выступить со своим
полком в отдаленную часть Ирландии. Поэтому мысли его были заняты
оружием, амуницией, ранцами, квартирами, дорогами; и нашему герою,
хоть и преисполненному рыцарских чувств, невозможно было заступиться
пред ним за леди Изабеллу. Более того, опечаленный скорым и
внезапным отъездом своего друга, лорд Коламбр сам позабыл о прекрасной
леди. Но сэр Джеймс, уже занеся ногу в стремя, обернулся и сказал:
— Кстати, милорд, я видел вас вчера вечером в театре. И мне
показалось, что вы были весьма увлечены. Не сочтите за назойливость, если
я напомню вам наш разговор по пути из Тускулума. И посоветую
остерегаться обмана, — добавил он, садясь в седло, — потому что вы
столкнулись с ним лицом к лицу. — Сдерживая норовистого коня, он снова
повернулся к лорду Коламбру:—Мой девиз таков: «Дела все, слова —
ничто». Помните, лучше судить людей по их поступкам в отношении
других, нежели по их обхождению с нами.
ГЛАВА VII
Наш герой нисколько не усомнился в справедливости прощальных
слов своего друга о том, что правильней судить о людях по их
поступкам в отношении других, нежели по их обхождению с нами; его покамест
Вдали отечества
151
не слишком беспокоила репутация леди Дэшфорт или леди Изабеллы;
однако он уже не без любопытства прислушивался ко всему, что
говорилось о матери и о дочери.
Ему пришлось слышать о том, какие ужасные несчастья они
причинили некоторым семействам; на какие безрассудства толкнули мужчин,
к каким неблагоразумным, мягко говоря, поступкам коварно побудили
женщин. Расстроенные браки, погубленные репутации, мужья, отнятые
у жен, и жены, ревнующие мужей. Однако иные из этих историй
содержали столь явственное преувеличение, что это заставило лорда Коламбра
подвергнуть сомнению их все, в иных же невозможно было определить,
кто же более виноват, мать или дочь.
Лорд Коламбр всегда следовал милосердному правилу лишь
наполовину верить тому, что говорят в свете, и в данном случае он полагал
справедливым верить той половине, которая была для него
предпочтительней. Далее, от него не укрылось, что хотя все в один голос осуждали
обеих женщин за глаза, в глаза ими столь же единодушно восхищались.
И хотя все в один голос восклицали: «Срам!» и «Позор!», однако ж
ездили к ним в дом. Нигде не бывало столь многолюдных приемов,
как у леди Дэшфорт; ни один прием в отсутствие леди Дэшфорт или
леди Изабеллы не мог считаться блестящим и даже просто удачным.
Всюду повторяли bon-mots * матери; всюду подражали туалетам и
манерам дочери. И все же лорд Коламбр невольно удивлялся положению,
которое они занимали в Дублине, потому что, независимо от причин
нравственных, у ирландцев было довольно иных оснований не любить
леди Дэшфорт; и не у одних только ирландцев. Она вообще была, по
видимости, дурно воспитана, с пренебрежением относилась к чужим
чувствам и взглядам; оставалась равнодушной к тому, что ее насмешки или
презрительный тон оскорбляют других. Есть люди, занимающие в свете
столь высокое положение, что они мнят себя неуязвимыми для порицаний
низших. Леди Дэшфорт полагала себя в числе этих людей и воображала,
будто может «с высот внимать громам бессильным». Ее положение
было столь высоким, что никто не посмел бы упрекнуть ее в
вульгарности; то, что со стороны менее высокопоставленной особы было бы
грубостью, со стороны леди Дэшфорт считалось вольностью, или
оригинальностью, или же причудой. Она испытывала наслаждение и
гордость, с успехом развращая общественный вкус. Близким
друзьям-англичанам часто приходилось слышать от нее: «Только поглядите, на какие
сумасбродства я могу толкнуть этих глупцов. Только послушайте, какие
нелепицы я могу заставить их повторять, выдавая за остроты».
Случалось, некоторые из ее друзей осмеливались высказать опасения, что,
может быть, кое-какие ее выражения слишком сильны. «Слишком сильны?
Что ж, горе слабому, я же предпочитаю силу». Случалось, ей передавали,
что некоторые из гостей видели, как она зевнула. «Зевнула? Разве? Вот
* Остроты (фр.).
752
Вдали отечества
и прекрасно, мой зевок заставил их побыстрей убраться, иначе мне
пришлось бы еще и захрапеть. Это была грубость? Разве? Не беда,
они смолчат. Ведь сказать, что я была с ними груба, для них означает
сказать, что я не\ дала себе труда быть с ними вежливой. Варвары!
Не затем ли мы, цивилизованные англичане, здесь, чтобы научить их
приличиям и обхождению. А кто не покорится и не присягнет нам на
верность, тех мы не потерпим в своих ирландских владениях».
Леди Дэшфорт шла напролом и повелевала модой: той модой, что
самое уродливое платье вдруг преображает в красивое и нарядное, что
правит нравственностью и приличиями; так что когда незаурядные
способности сочетаются с высоким положением, они могут существенно
влиять в хорошую или в дурную сторону на вкусы общества.
С лордом Коламбром леди Дэшфорт проявила более тонкости: она
побудила его выступить в защиту любимого отечества, и он, увлекшись,
блистал красноречием, особенно в присутствии леди Изабеллы. Леди
Дэшфорт имела довольно опыта в обращении с людьми и знала, что
вернейший способ понравиться мужчине — это прежде всего сделать так,
чтобы он нравился самому себе.
Мало-помалу неприязнь, которую лорд Коламбр первое время питал
к леди Дэшфорт, рассеялась; он начал думать, что ее пороки —
напускные; стал считать, что вызывающие нарушения приличий с ее стороны
вполне простительны, когда обнаружил, что при желании она умеет
быть необычайно любезной. Не в том было дело, что она не умела себя
вести, — просто она не всегда считала это для себя выгодным.
Недоброжелатели леди Дэшфорт уверяли, что все ее остроумие
состоит лишь в ошеломляющей неожиданности; а ведь под этим можно
понимать всякую неуместность в словах, манерах или поступках. Однако
лорд Коламбр убедился, что изречения леди Дэшфорт примечательны
не одною лишь неожиданностью; иногда они бывали поистине
остроумны; правда, это было остроумие такого свойства, которое никак не
приличествует женщине, и лорд Коламбр сожалел, что леди Изабелле
приходилось все это выслушивать. Коротко говоря, невзирая на то, что
речи леди Дэшфорт были весьма предосудительны, они начали его
забавлять; и хотя он держался о ней отнюдь не высокого мнения и не
испытывал к ней симпатии, все же он вскоре стал находить ее общество
не лишенным приятности.
— Ну, я-то все знаю наперед, — сказала она, когда общие знакомые
довели это до ее сведения. — Поначалу он питал ко мне отвращение,
но не говорила ли я вам, что стоит мне только пожелать, и я рано или
поздно склоню его на свою сторону. Люблю, когда люди относятся
ко мне, как к маслинам, — сперва морщатся, ахают, уверяют, что в рот
их не возьмут, но мало погодя сами до того к ним пристрастятся, что
не могут жить без них. Изабелла, дитя мое, сладкое — это по вашей
части, но сластями быстро пресыщаешься. Слышали ли вы когда-нибудь,
чтобы человек питался одним вареньем?—Леди Изабелла ответила слад-
Вдали отечества
153
кой улыбкой. — Надо отдать вам справедливость, вы превосходно играете
роль Лидии Лэнгвиш21,— продолжала ее мать. — Но и Лидии,
предоставленной самой себе, вскоре прискучила бы вся комедия — кто-то
должен поддерживать веселье, подталкивать действие, развивать сюжет,
и это как раз делаю я, как вы вскоре убедитесь. Но что это, кажется,
я слышу на лестнице голос нашего героя?
Это и в самом деле был лорд Коламбр. Теперь он стал частым гостем
в доме леди Дэшфорт. Разумеется, он не забыл, что сказал ему на
прощанье сэр Джеймс Брук, и не думал пренебречь дружеским
предупреждением. Он дал себе торжественную клятву, что едва у него появится хоть
малейшая причина заподозрить коварные замыслы, о коих его
предварили, он не даст захватить себя врасплох и, подобно мудрому
военачальнику, своевременно отступит. Однако было бы смехотворной
трусостью воображать, будто на него нападают, когда никто и не пытался
сделать это, подозревать засаду в открытом поле.
«Ну нет, — думал наш герой. — Не дай бог мне оказаться таким
пустым фатом, который мнит, будто всякая женщина, которая с ним
разговаривает, посягает на его драгоценное сердце или на его еще более
драгоценное состояние!» Идучи от своей гостиницы к дому леди
Дэшфорт, он предавался самообману и пришел к этому заключению, когда
поднимался уже по лестнице, и как раз когда леди Дэшфорт приняла
окончательный план своих военных действий.
Она поговорила немного о всяких пустяках, сделала несколько
выпадов против дублинского общества, польстила некоторым людям, которые,
как она знала, были приятны лорду Коламбру, и вдруг обратилась
к нему с такими словами:
— Милорд, кажется, вы говорили мне, или, возможно, я сама, по
своей проницательности, догадалась, что у вас есть желание ознакомиться
с Ирландией и вы не намерены поступать подобно большинству
путешественников, которые повертятся здесь несколько времени и, ничего не
увидев, уезжают назад, весьма удовлетворенные.
Лорд Коламбр заверил миледи, что она правильно его поняла, ибо
он не будет удовлетворен, пока не увидит все, что возможно увидеть
в его отечестве. Именно с этим намерением он и приехал в Ирландию.
— А! Что же, намеренье превосходное, лучше и быть не может.
Только вот вопрос — как его осуществить? Знаете, как говорят в
Португалии: «Благие намерения приводят в ад, а благие дела—в рай».
Давайте же подумаем о делах. Я полагаю, с Дублином вы уже знакомы
предостаточно, изъездили его вдоль и поперек и круг за кругом тысячу
раз — уф-ф! от этого сначала голова кружится, а потом начинает тошнить.
Позвольте, я покажу вам страну и не с внешней стороны, а самую глубь,
вам надобно видеть людей. Не такой-то замок или селение, а их
обитателей. Уж я-то их знаю: у меня есть ключ, или отмычка, к их душам.
Ирландец, когда он настороже, совершенно иное существо, нежели в
обычной жизни, подобно тому как барышня в школе ведет себя совсем иначе»
154
Вдали отечества
чем вне школы. Я покажу вам богатые угодья, и если у вас зоркий глаз,
« 29
вы сможете «подстрелить сналету нелепостей всяких довольно» .
Лорд Коламбр улыбнулся.
— А Изабеллу я могу вверить попечению Хиткока, — продолжала
леди Дэшфорт, — он ведь тоже едет с нами. Конечно, она меня за это
не поблагодарит, зато поблагодарите вы. Нет, нет, любезный друг,
оставимте ложь: вы сами знаете, и я знаю, и всякий, кто видел свет, знает,
что общество хорошенькой женщины куда как приятно, но оно дьявольски
досаждает человеку, который хочет что-нибудь еще увидеть, услышать...
или понять.
Таким образом леди Дэшфорт предвосхитила и устранила наперед
все возражения, и поскольку перед лордом Коламбром неожиданно
открывалась возможность совершить самое приятное путешествие и
увидеть все, что ему хотелось, он чувствовал искушение согласиться; но
все же он был в нерешительности и сказал леди Дэшфорт, что ему
неудобно приезжать с нею в гости к незнакомым людям.
— Господь с вами! — Не вздумайте обременять этим свою
чувствительную совесть. Я еду в Килпатрикстаун, где вы будете самым что ни на
есть желанным гостем. Ведь вы знаете этих людей, и они знают вас.
И во всяком случае вы, как водится, получите письменное приглашение
от милорда и миледи Килпатрик, и прочее, и прочее. Что же до
остального, то вы ведь знаете, молодой человек — всюду желанный гость,
молодой аристократ — тем более (я не говорю: «такой молодой человек
и аристократ, как вы», — дабы не вогнать вас в краску и не заставить
расшаркиваться), знатное происхождение само по себе достаточно
ценится во всех кругах и во всех семьях, где есть девицы и бывают балы,
а то и другое всенепременно есть в Килпатрикстауне. Однако не извольте
беспокоиться, вас не заставят насильно танцевать и жениться. Я стану
вас оберегать. Вам будет предоставлена полная свобода, и в этом доме
вы сможете делать все, что вам вздумается. Право, я бываю только
в таких домах. Эти Килпатрики — милейшие люди на свете. И для меня
они готовы решительно на все. Позволь я им, и они устлали бы свои
болота златотканными коврами — чтобы мне не промочить ноги. Ах, это
такие добросердечные люди!—добавила леди Дэшфорт, заметив, что
лицо лорда Коламбра несколько омрачилось. — Я посмеиваюсь над ними
только потому, что люблю их. Я не могу любить никого, над кем мне
нельзя смеяться, — разумеется, кроме вас, милорд. Стало быть, решено,
вы едете.
На этом и порешили. Наш герой отправился в Килпатрикстаун.
— Как видите, здесь все роскошно и все недоделано, — сказала леди
Дэшфорт лорду Коламбру на другой день по приезде. — Начато с таким
размахом, словно у владельцев в распоряжении все серебряные копи
Перу, а завершено так, будто у них нет и гроша за душой; des arrangements
provisatoires, временные постройки, а говоря на простом английском
языке, — подделки. Роскошь, достойная английского принца крови, и
Вдали отечества
755
отсутствие необходимых удобств, без которых не обойдется простая
англичанка. И не извольте сомневаться, немало всякого было сделано, дабы
приготовить дом к нашему приему, украсить его для наших английских
глаз! Бедняги! В этом смысле для ирландцев принимать англичан —
чудовищно дорогое удовольствие. Вам не приходилось слышать, как в
прошлом, или лучше скажемте — в позапрошлом веке, чтобы говорить о
достаточно давних временах и не задеть никого из ныне живущих, один
английский аристократ, некто лорд А., дал знать своему другу ирландцу,
некоему лорду Б., что он со своими домочадцами и челядью имеет
намерение его посетить, а ирландский аристократ лорд Б., зная, в каком
жалком состоянии находится его замок, с тщательностью подсчитал, что
будет выгодней — привести замок в приличествующий для приема
английских гостей вид или же сжечь его дотла. Получилось, что сжечь
гораздо выгодней, что и было исполнено на другой же день *. Пожалуй,
Килпатрик хорошо сделал бы, последовав этому примеру. Судите сами,
что лучше. Петито мне рассказала, что здесь, в верхнем и нижнем этаже
за оба стола, да еще в комнатах у ключницы, у горничных, у дворецкого
и у лакеев, всякий день садятся обедать сто четыре человека, не считая
поварят и прислуги, которую называют поденщиной, — эти за стол не
садятся, но поедают и растаскивают никак не меньше. А тут еще
арендаторы и друзья вплоть до пятого и шестого колена, их ведь тоже надо
лакормить и напоить. При этом рассуждают так: «Это ж только Бидди,
экая важность, — леди Дэшфорт говорила, подражая ирландскому
выговору. — Конечное дело, для милорда это ничто, у ихней милости всего
предостаточно. Не убудет! Да ниспошлет им господь долгую жизнь!
Они не таковские, им подстать во всей Ирландии нету, и это кое-чего да
значит, они последнее отдадут, и не сыскать нипочем людей добрее,
щедрее и тароватее против милорда и миледи Килпатрик». Это и толкает
милорда с миледи прямым путем к разорению.
Леди Дэшфорт искусно подражала ирландскому выговору; она
хвасталась, что «владеет четырнадцатью говорами, на все случаи жизни».
Пуская в ход передразнивания, язвительность, преувеличение и правду,
она заставляла лорда Коламбра смеяться буквально над всем, стоило ей
того захотеть; над всем, но не над всеми; едва она касалась личностей,
он становился серьезен или, по крайности, пытался стать серьезным ;
если же не сразу удавалось сдержать улыбку, потом корил себя за это.
— Право, леди Дэшфорт, стыдно смеяться над этими людьми в
собственном их доме, — над этими гостеприимными людьми, которые так
стараются нас развлечь.
— Развлечь! Ваша правда, но если нас развлекают, как же нам не
смеяться?
Таким образом, все увещания она обращала в шутку, гордясь тем,
что вынуждает лорда Коламбра смеяться вопреки лучшим его чувствам
* Подлинный случай (прим. автора).
156
Вдали отечества
и убеждениям. Он это понимал и полагал, что она единственно этого и
добивается; однако тут он ошибался. Как ни разыгрывала она
безразличие, никто не относился к собственным экспромтам с большей
серьезностью; как ни притворялась недальновидной, терпение ее, когда это
сулило выгоду, было бесконечно.
Она решилась посеять в лорде Коламбре презрение и отвращение
к Ирландии и всему ирландскому; внушить ему неприязнь к его родной
стране; отвратить его от намеренья поселиться в своем имении. Сделать
из него убежденного столичного жителя, нимало не заботящегося о своей
вотчине, — таков был первый шаг по пути к исполнению главного ее
замысла: женить лорда Коламбра на своей дочери. Дочь ее была бедна,
и ей хотелось заполучить для нее какого-нибудь ирландского пэра;
однако она говорила, что было бы ужасно принудить Изабеллу влачить
жалкое существование в Ирландии; и сама молодая вдова решительно
объявила, что не даст похоронить себя заживо в замке Клонброни.
К тому же и миссис Петито сделала леди Дзшфорт кое-какие намеки.
— Ну да, миледи, я про это много слышала, когда служила у леди
Клонброни, — сказала однажды Петито, помогая своей госпоже
совершать туалет и видя, что миледи расположена слушать ее болтовню. —
И по правде говоря, сперва я ошибалась и думала, как все, что милорд
Коламбр женится на богатой наследнице мисс Бродхерст, но потом я на
этот счет получила разубеждение и просветление и теперь я об этом
совсем иначе понимаю.
Петито помолчала в надежде, что миледи спросит, как же именно она
теперь об этом понимает. Но леди Дэшфорт, прекрасно зная, что она
и сама все выложит, не потрудилась даже рта раскрыть, тем более, что
ей вовсе не хотелось обнаруживать свой жгучий интерес.
— Теперь я об этом иначе понимаю, — продолжала Петито, — ведь
я сама видела и слышала, что сделал и сказал милорд Коламбр в го
утро, как ему уезжать в Ирландию, он-то был в совершенной
уверенности, что все еще спят и никто за ним не подглядывает и не
подслушивает, но я видела, миледи, как он остановился в передней, поднес к губам
перчатку мисс Ньюджент и разговаривал сам с собой. «Лимерик! —
сказал он вслух и довольно громко, потому как, миледи, то была лимерик-
ская перчатка. — Ах, Лимерик! Милая Ирландия! Она любит тебя, как
я!» Или что-то в таком духе, — промолвил, спустился по лестнице и
уехал. Ага, подумала я, теперь все выплыло наружу. И мое такое мнение,
что этой мисс Бродхерст, при всех ее капиталах, доходах и про и контрах,
не видать молодого лорда. Теперь-то я разбираюсь, что к чему, а право
жаль, потому как у ней нету состояния, и она так горда, что ни разу
даже намеком не обмолвилась при мне об этом деле, а милорд Коламбр
премилый джентльмен и...
— Петито! Не болтайте зря и не касайтесь того, чего не понимаете.
Дочери Килпатриков, без сомнения, очень милы, особенно младшая. —
Туалет миледи был закончен; и она отослала Петито, которая отправи-
Вдали отечества
7S7
лась рассказывать под большим секретом горничной леди Килпатрик
о замыслах, возникших в высших сферах на благо младшей мисс
Килпатрик.
— Стало быть, душу его влечет Ирландия?—сказала себе леди
Дэшфорт. — Что ж, это не надолго.
И отныне не проходило дня и даже часа, чтобы леди Дэшфорт так или
иначе не унизила эту страну или ее обитателей в глазах нашего героя.
С коварной ловкостью и тонким искусством она пускала в ход всяческие
наветы, все клеветнические уловки, которые с таким искренним
негодованием осуждал сэр Джеймс Брук. Ей удавалось не только осрамить и
выставить на посмешище самых достойных людей, она умела выбирать
наихудшие примеры, самые отвратительные исключения, выдавая их за
нечто общее и характерное для целых сословий, делая из них ложные
выводы обо всем народе.
Леди Дэшфорт сказала, что по соседству с Килпатрикстауном живут
несколько сквайринов, или мелких сквайров; это сословие сменило ба-
кинов, которые описаны Юнгом и Крампом23. Это владельцы или
долгосрочные арендаторы хороших ферм, приносящих от трехсот до
восьмисот фунтов годовых; они держат псарню; принимают должность
мирового судьи, иногда еще прежде, чем выучатся грамоте (по словам леди
Дэшфорт) и почти всегда — прежде, чем усвоят хоть малейшие понятия
о законах и правосудии! Они поглощены мелочными, суетными
делишками; торгуют справедливостью; связаны круговой порукой и
пользуются всяким случаем, всяким законным и незаконным способом
пробиться вперед, вызывая неудовольствие высших, а низших повергая
в ужас.
Обыкновенно их не часто встретишь в обществе джентри, исключая
разве тех джентльменов, которые любят держать у себя за столом
прихлебателей, или же стремятся иметь в суде собственных ставленников,
которые бы защищали тех, кого им надо, и заботились о принятии
угодных им решений. Однако во время выборов такие люди вдруг
приобретают значение для всех, кто рассчитывает на местные голоса. Леди
Дэшфорт намекнула лорду Килпатрику, что из Англии ей пишут о
предстоящем будто бы в скором времени роспуске парламента; она знала, что
сквайринам тотчас будут разосланы приглашения, и была совершенно
уверена, что эти люди покажутся особенно неприятны лорду Коламбру
и скорее, чем кто бы то ни было, внушат ему наихудшее представление
об Ирландии. Всякий день приезжал кто-нибудь из них; и леди
Дэшфорт не упускала случая вызвать их на такой разговор, который, она
знала, обнаружит все их самодовольное невежество и непросвещенность
взглядов. Успех превзошел все ее ожидания.
— Лорд Коламбр! Право, мне вас жаль, ведь вы что ни день
принуждены проводить время после обеда в обществе этих людей!—сказала
ему как-то вечером леди Изабелла, когда он, наконец, вышел к дамам
из столовой.
755
Вдали отечества
— Лорд Килпатрик меня не пускал и настаивал, чтобы я помог
распить все ту же непочатую, бездонную предвыборную бутылочку, —
отозвался лорд Коламбр. — Ах! Если бы одно это, если бы они только
пили. Но что за разговоры они ведут! Не удивительно, что моя матушка
страшится возвращения в замок Клонброни, если там у батюшки будут
такие друзья. Но это, разумеется, необязательно.
— Обязательно! Неизбежно! — вскричала леди Дэшфорт. — В
Ирландии никак невозможно без этого. Вы же знаете, во всякой стране
приходится иметь дело с людьми, которые в ней живут, иначе вас
растерзают. Что до меня, то лучше уж пускай растерзают, право!
Леди Дэшфорт и леди Изабелла ловко сумели воспользоваться своим
превосходством над теми людьми, которые вызывали у лорда Коламбра
столь справедливое отвращение; они развеивали его огорчения веселыми
шутками, остротами, стихами, выражали ему сочувствие, и с каждым
днем их общество становилось ему все приятней, тем более, что леди
Килпатрик и ее дочери были созданиями самыми заурядными. По утрам
лорд Коламбр отправлялся верхом на прогулку с леди Дэшфорт и леди
Изабеллой, или же они пешком бродили по окрестностям; леди
Дэшфорт, выполняя свое обещание показать ему людей, часто приводила
его в хижины и беседовала с их обитателями. Лорд и леди Килпатрик,.
занятые светской жизнью, мало заботились о пользе своих арендаторов;
а те немногие попытки, которые они все-таки предприняли, оказались
неразумны. Были построены живописные, нарядные домики, видные из
окон замка; эти домики были пожалованы любимчикам, близким к
семейству милорда, людям, имевшим полувековую привычку к лени и
грязи. Леди Дэшфорт при всяком случае указывала на то, что из этого
вышло; все разрушалось из-за отсутствия хотя бы малого попечения
или же растаскивалось по мелочам ради ничтожной корысти; люди,
которым более всего благодетельствовали, неизменно платили за это черной
неблагодарностью. Так леди Дэшфорт с непревзойденной ловкостью и
знанием дела покрывала Ирландию бесчестьем. Едва войдя в хижину,
она с первого взгляда замечала некрасиво повязанный платок, горько
поджатый рот или обломанную трубку в зубах — эти признаки, отнюдь
не знаменующие в Ирландии «здоровый труд на лоне природы»; с
первых же звуков распевной речи, растягивающей «вашу светлость» и «вашу
милость», она умела угадать тех, кто мог быть полезен ей в ее
сердобольном намерении опорочить ирландцев — невежественных, темных
людей, которым невозможно помочь, потому что они сами ни на что не
способны.
Именно к таким людям она обращалась, приглашая их самим
своим вниманием выложить перед слушателями заунывную, беспросветную>
историю обид и неудач, а потом с помощью расспросов ловко выставляла
напоказ их склонность противоречить самим себе, раболепствовать,
льстить и в то же время крючкотворствовать, их жадность и мелочность;
так, по ее милости, у лорда Коламбра создавалось самое неблагоприят-
Вдали отечества
159
ное впечатление о нраве и характере низшего сословия ирландского
народа.
Леди Изабелла тем временем стояла рядом в позе сердечного
сострадания с выражением благородной снисходительности на лице и неизменно
выискивала оправдания бедняжкам, с ангельской добротой исцеляя раны,
причиненные матерью.
Когда леди Дэшфорт, наконец, решила, что в достаточной степени
воздействовала на душу лорда Коламбра и умерила его горячую любовь
к родной стране, а леди Изабелла, являя собою воплощение всех
добродетелей, к каковым присовокуплялся нежный интерес, если не прямое
пристрастие к нашему герою, которых она не скрывала, сумела завоевать
его доброе мнение и вызвать его благосклонное внимание — вот тогда-то
коварная мамаша и отважилась перейти в более решительное
наступление, задуманное, однако, таким образом, чтобы в случае неудачи он не
заподозрил злого умысла и приписал все простому неведению.
Однажды леди Дэшфорт, которая делала вид, будто очень гордится
своим происхождением, дала леди Килпатрик себя уговорить сделать
именно то, чего ей хотелось, — показать свое родословное древо с
красивыми гербами, привезенное ею в качестве доказательства на судебный
процесс, из-за которого ей и пришлось приехать в Ирландию. Лорд Ко-
ламбр вежливо слушал, как леди Дэшфорт рассказывает про блестящие
браки, которые совершались между ее предками, водя пальцем по
медальонам, украшенным высокородными, а иногда даже королевскими
именами, но вдруг она запнулась и, прикрыв один медальон рукой,
сказала:
— Не смотрите сюда, дорогая леди Килпатрик. И вам тоже не
следует видеть, лорд Коламбр, — это маленькое пятно на нашей родословной.
Да, Изабелла, мы стараемся не вспоминать об этом благоразумном браке
двоюродного деда Джона. Чего мог он ожидать, породнившись с этим
семейством, где все мужчины не sans peur * и ни одной женщины sans
reproche **.
— Ах, маменька!—воскликнула леди Изабелла. — Будто уж не было
ни единого исключения?
— Ни единого, Изабелла, — с твердостью повторила леди
Дэшфорт. — Взять хотя бы леди *** и другую сестру, что вышла замуж за
человека с длинным носом, и дочку, которую они ухитрились спасти от
бесчестья, вовремя выдав за орден Подвязки24, а она на другой же год
ухитрилась попасть в Докторс-Коммонс 25.
— Но, милая маменька, полноте, это уж слишком! Ах, умоляю вас,
не продолжайте! — воскликнула леди Изабелла, которую слова матери,
казалось, приводили в совершенное отчаянье. — Вы сами не знаете, что
говорите!
* Без страха (фр.).
f* Без упрека (фр.).
760
Вдали отечества
— Весьма возможно, дитя мое, но я могу отплатить вам такой же
любезностью да еще с процентами: мне кажется, что и вы сейчас не знаете,
что говорите и что делаете — тоже. Прошу вас, объяснитесь.
— Ах, нет, сударыня, умоляю, не надо больше об этом. Я объяснюсь
в другой раз.
— Нет, Изабелла, так не годится. Когда речь идет о добром имени,
нет ничего хуже намеков и недомолвок. Раз уж я имела несчастье
коснуться этого, лучше довести дело до конца, и спросить смело и
откровенно: «Милорд Коламбр, состоите вы в родстве с кем-либо из Сент-
Омаров или нет?»
— По крайности мне ничего об этом не известно, — отвечал лорд
Коламбр. — Но я так мало смыслю в генеалогии, что не решаюсь сказать
с уверенностью.
— Тогда мне придется выразить свой вопрос иначе. Нет ли у вас
родственницы по фамилии Ньюджент?
— Мисс Ньюджент! .. Грэйс Ньюджент! ... Да, есть, — отвечал
лорд Коламбр, стараясь придать своему голосу возможно более твердости
и сохранить на лице бесстрастное выражение; но вопрос был задан так
неожиданно, что ему не вполне удалось сохранить равнодушие и
спокойствие.
— И мать ее была... — начала леди Дэшфорт.
— Женою моего дяди. Ее девичья фамилия, если не ошибаюсь,
Рейнольде. Но она умерла, когда я был еще ребенком. Мне о ней почти
ничего не известно. Я никогда в жизни ее не видел, но уверен, что ее
фамилия Рейнольде.
— Дорогой милорд, — продолжала леди Дэшфорт, — я и сама знаю,
что она приняла фамилию Рейнольде и носила ее, но это не была ее
девичья фамилия, — ее девичья фамилия... Но быть может, это семейная
тайна, по какой-либо серьезной причине скрываемая и от вас, и от этой
бедняжки. Поверьте, ее девичья фамилия была Сент-Омар. Ах, милорд,
я никогда не сказала бы вам этого, если б могла зна,ть, что это так вас
взволнует, — продолжала леди Дэшфорт шутливым тоном. — Видите ли,
нам и самим не легче. Мы ведь тоже в родстве с Сент-Омарами. Я не
предполагала, что вас столь поразит это открытие, которое доказывает,
что наши семьи некоторым образом связаны между собой.
Лорд Коламбр не без труда заставил себя ответить и машинально
пробормотал: «Считаю за честь», — или что-то в таком роде. Леди Дэшфорт,
от души радуясь, что ее удар попал точно в цель, отвернулась от лорда
Коламбра, словно не замечая его смятения, а леди Изабелла вздохнула и
с сочувствием взглянула на него, потом с упреком — на мать.
Но лорд Коламбр не видел этих ее взглядов и не слышал вздохов; он
ничего не видел и не слышал, хотя не спускал глаз с родословного древа,
о котором леди Дэшфорт все еще распространялась перед леди Килпат-
рик. При первой же возможности он поспешил уйти и долго бродил один
по окрестностям.
Вдали отечества
m
— Он ушел, но не с миром, и станет теперь размышлять о
сказанном, — шепнула леди Дэшфорт дочери. — Надеюсь, это пойдет ему на
пользу.
— Ни одной женщины sans reproche! Ни единой! — повторял про себя
лорд Коламбр. — И мать Грэйс Ньюджент была из рода Сент-Омар!
Возможно ли это? Леди Дэшфорт, как будто, вполне уверена. Она не
стала бы говорить заведомую ложь, — у нее нет для этого причин. Она
ведь не подозревает о моих чувствах к мисс Ньюджент, все получилось
случайно. И я узнаю об этом не от своей матери, а от чужого человека.
Для чего от меня это скрывали? Теперь мне понятно, почему моя мать так
старалась отвратить меня от всякой мысли о мисс Ньюджент, почему
она с такой горячностью осуждала браки между родственниками. Отчего бы
ей не сказать мне правду? Знай она мою душу, она понимала бы, что
эт© оказало бы на меня самое сильное воздействие.
Лорда Коламбра приводила в содрогание самая мысль о браке с
женщиной, чья мать себя опозорила. Против этого восставал его разум, его
предубеждения, его гордость, его чувствительная душа и даже его
небольшой еще жизненный опыт. Все его ожидания, все надежды на
будущее счастье рухнули; он был оглушен, словно получил удар п© голове,
и никак не мог оправиться. Весь день он был как во сне. И ночью эта
мучительная мысль неотвязно его преследовала; едва он засыпал, голос
леди Дэшфорт снова раздавался в его ушах: «Чего он мог ожидать,
породнившись с Сент-Омарами? .. Ни одной женщины sans reproche!
Он встал рано поутру и первым делом написал письмо матери, умоляя
ее (если только нет какой-либо важной причины, не позволяющей
ответить на этот вопрос) незамедлительно снять с его души тяжкое бремя
(он четыре раза менял это слово, но в конце концов оставил «бремя»).
Он изложил все, что слышал, и просил мать открыть ему всю правду,
ничего не утаивая.
ГЛАВА VIII
Однажды утром леди Дэшфорт измыслила хитрый способ оставить
леди Изабеллу и лорда Коламбра tête-à-tête *, но внезапное появление
Хиткока расстроило ее намерения. Он явился просить ее употребить свое
влияние на графа О'Халлорана, дабы тот разрешил охотиться в
принадлежащих ему угодьях.
— Клянусь честью, это надобно не мне, а двоим офицерам, которых
определили на постой в ближнем селении, и ей-ей, они повесятся или.
утопятся, если им нельзя будет развлечься охотой.
— А кто этот граф О'Халлоран?—спросил лорд Коламбр.
Мисс Уайт, компаньонка леди Килпатрик, объяснила, что граф
«большой чудак»; леди Дэшфорт присовокупила к этому, что он «единственный
* Наедине (фр.).
] ] М. Эджворт
162
Вдали отечества
в своем роде», а приходский священник, который завтракал у Килпатри-
ков, заметил, что это «человек воистину просвещенный, достойный и
обходительный».
— Мне о нем единственно известно, — сказал Хиткок, — что он
заядлый охотник, носит длинную косицу, шляпу с золотыми галунами и
долгополые расшитые камзолы.
Лорд Коламбр выразил желание познакомиться с этим удивительным
человеком; и леди Дэшфорт, скрывая свое разочарование, а может быть,
решив, что разлука порой действует не хуже, чем постоянная близость,
тотчас вызвалась заехать за офицерами и отвезти их вместе с Хиткоком
и лордом Коламбром в замок Халлоран.
Леди Изабелла удалилась, весьма раздосадованная, но кроткая и
прекрасная; и капитана Бенсона с капитаном Уильямсоном повезли к графу.
Капитан Бенсон, заядлый лошадник, залез на козлы, остальные же
имели счастье на протяжении трех или четырех миль слушать
разглагольствования леди Дэшфорт: говорила она одна, потому что мысли лорда
Коламбра витали далеко, капитану Уильямсону попросту нечего было
сказать, а Хиткок мог лишь вставлять: «Э... э... Ах, да! Клянусь
честью!».
Наконец они подъехали к замку Халлоран — это был старинный
замок, очень красивый, частью разрушенный, частью восстановленный.
с большим благоразумием и вкусом. Когда карета остановилась, в
отворенных дверях показался слуга весьма почтенного вида.
Граф О'Халлоран был на охоте; но слуга сказал, что «граф вскорости
вернутся, а покамест покорнейше просим леди Дэшфорт и джентльменов
пожаловать».
В высокой и просторной зале у одной стены стоял скелет лося, у
другой — превосходный целый скелет зубра, который, как пояснил слуга, его
господин, интересуясь этой породой, собственноручно и с великим
тщанием собирал по косточкам, выуженным со дна окрестных озер. Оба
офицера выразили свое удивление дружными возгласами и божбой.
— Э... э... Ах, да! Клянусь честью!—сказал Хиткок, слишком
аристократичный, чтобы удивляться или восхищаться чем-либо на свете.
Он с усилием вытащил из жилета часы и буркнул:—Интересно,
собираются ли нас здесь кормить?
Засим, отворотившись от скелета, прошествовал вон из залы, кликнул
собственного грума и стал его расспрашивать о своей лошади,
доставленной в замок под седлом. Лорд Коламбр разглядывал огромные скелеты
с естественным любопытством и с тем благоговейным восхищением, какое
всегда охватывает возвышенный ум при виде чудесного творения
создателя.
— Пойдемте, любезный милорд! — сказала леди Дэшфорт, — мы тут
предаемся высоким мыслям, а между тем нас дожидается мой старинный
друг Алик Брэди, вот этот почтенный человек, он должен препроводить
нас в гостиную.
Вдали отечества
763
Слуга поклонился с достоинством, какое и не снилось нынешним
лакеям.
— Миледи, гостиная только недавно покрашена, и запах краски будет
вам неприятен. С вашего позволения, я осмелюсь пригласить вас в
кабинет милорда.
Он отворил дверь, вошел первый и остановился, поднявши палец,
словно подавал кому-то знак молчать. Леди Дэшфорт переступила порог
и очутилась в престранном обществе: там были орел, коза, собака и выдра,
в аквариуме, имевшем форму шара, плавали золотые и серебристые рыбки,
в клетке сидела белая мышь. Орел, настороженный, но невозмутимый,
сидел на жердочке; выдра смирно лежала под столом; ангорская коза,
красивая, на редкость изящная, с длинной вьющейся шелковистой шерстью,
разгуливала по кабинету, словно красавица, избалованная общей
любовью; собаку, крупную ирландскую борзую — ныне эта порода почти
исчезла — подарил графу один ирландец, родственник леди Дэшфорт.
Собака взглянула на миледи, насторожив уши, тотчас узнала ее и пошла
ей навстречу. Слуга заверил всех, что другие животные также будут вести
себя смирно, и удалился. Леди Дэшфорт стала кормить орла с серебряной
тарелки, приделанной к жердочке; лорд Коламбр принялся разбирать
надпись на кольце, которое было у него на шее; остальные стояли,
недоумевая. Последним в кабинет вошел Хиткок и от удивления вместо
своего обычного: «Э... э... Ах, да!» — вскричал:
— Черт подери! Это еще что за живность?
Тут под ноги ему подвернулась коза, и он споткнулся. Шпора его
запуталась во вьющейся козьей бороде; он стал дергать ногой и лишь
сильнее запутался, коза тянула и упиралась копытцами, силилась
освободиться и бодала его; полковник заскользил по отполированному дубовому
паркету, раскинув руки, чтобы не потерять равновесия.
Орел испустил негодующий крик, взлетел и сел на плечо Хиткоку.
Он был слишком хорошо воспитан, чтобы пустить в ход свой грозный
клюв, но оглушительно клекотал и хлопал крыльями над ухом у
полковника. А леди Дэшфорт откинулась на спинку кресла и громко смеялась,
перемежая смех извинениями перед Хиткоком.
— Ах, любезный полковник, берегитесь собаки!—с трудом переводя
дух, приговаривала она. — Псы этой породы набрасываются на врага
сзади и треплют до смерти.
Офицеры, схватившись за бока, смеялись, тоже перемежая смех, но
отнюдь не извинениями; и лишь лорд Коламбр, единственный, кто нашел
в себе силы действовать, пытался выпутать шпору и избавить полковника
от козы, а козу от полковника; (наконец он преуспел в этом, вырвав
изрядный клок козьей бороды. Но орел не унимался; возмущенный
несправедливым обращением с козой, которая была ему другом, он взмахнул
крыльями и намерился еще раз ударить ими полковника. В этот миг
вошел граф О'Халлоран; орел тотчас оставил свою жертву и (полетел к
хозяину. Граф, старый вояка с добрым и приветливым лицом, только что
И*
764
Вдали отечества
вернулся с охоты: снаряжение все еще небрежно висело на нем, но он,
нимало не смутившись, подошел к леди Дэшфорт, а потом приветствовал
остальных гостей с военной простотой и в то же время с благородным
достоинством.
Словно не заметив неловкого и смешного положения, в котором он
застал беднягу Хиткока, граф в общих выражениях извинился за
беспокойство, причиненное его любимцами.
— Я вижу, — сказал он, потрепав по голове пса, который смирно
лежал у ног леди Дэшфорт, — за одного из них нет нужды извиняться,
он знает свое место. Бедный пес! Он все еще тоскует по тем прекрасным
людям, к которым привык. Что же до остальных, — сказал он, оборотясь
к леди Дэшфорт, — то ведь мышь, птица и рыба — это дань земли,
воздуха и воды, принесенная моей покровительнице...
— Но не варваром-скифом! — вставил с улыбкой лорд Коламбр. Граф
посмотрел на него со вниманием; но прежде всего ему нужно было
позаботиться о восстановлении мира между своими любимцами и гостями.
Не просто было потеснить коренных обитателей и освободить место для
пришельцев; однако ж граф все устроил с восхитительной легкостью;
рука и взгляд хозяина мигом заставили его любимцев переселиться в
дальние углы. Он ласково погладил и успокоил орла, носившего имя
Победитель; орел все еще косился на полковника Хиткока с видом, не
выражавшим дружелюбия; полковник тоже косился на орла с видом, выражавшим
откровенное желание свернуть ему шею. Козочка устроилась подле своего
избавителя, лорда Коламбра, и лежала тихо, зажмурив глаза, — она
безмятежно спала, философски примирившись с утратой половины бороды. Граф
О'Халлоран с удивительным искусством завязал оживленный разговор,
выказав редкостную меткость суждений и тонкость вкуса, чем привел
нашего героя в приятное изумление. Граф с предупредительным вниманием
прежде всего обращался к даме: когда .она говорила, он слушал ее, слегка
наклонив голову с почтительным и учтивым видом. Когда она попросила
разрешения майору Бенсону и капитану Уильямсону охотиться в его
угодьях, граф тотчас же его дал.
Просьба миледи для него равносильна приказу, сказал граф. Он
велит своему леснику предоставить ее друзьям полнейшую свободу и
всяческую помощь.
Затем он обратился к офицерам и сказал, что слышал недавно о
прибытии в Ирландию нескольких английских полков, из коих один
расквартирован в Килпатрикстауне. Он выразил свое удовольствие тем, что
взаимный обмен воинскими силами пойдет на пользу Ирландии, а равно, он
смеет надеяться, и Англии; ведь это послужит к совершенствованию
нравов и расширению понятий. У обеих стран единые интересы; если их
народы будут открывать друг в друге все новые достоинства и повседневно
помогать друг другу, их обоюдное уважение и любовь станут возрастать,,
утвердившись на прочной основе обоюдной пользы.
На это майор Бенсон и капитан Уильямсон ничего не ответили.
Вдали отечества
165
— Майор нохож на соломенное чучело, — шепнула леди Дэшфорт
лорду Коламбру. — А капитан — на трефового валета, взгляните только,
как картинно он выставил вперед ногу.
Тогда граф О'Халлоран заговорил об охоте, и капитан с майором
тотчас оживились.
— Виноват, сэр, — сказал майор. — Надо полагать, у вас в Ирландии
охотятся на лисиц. Дозвольте полюбопытствовать, все ли тут делается
в точности как у нас? Мы с ночи, накануне охоты, когда лиса выходит из
норы, обкладываем лес на четыре мили окрест. А утром выходим на
облаву, и егеря спускают собак. Тут начинаются всякие разговоры, без
них — какая охота, но только борзые начнут гон...
— Чутьистые псы, — вставил Уильямсон.
— Само собой, чутьистые, — продолжал Бенсон. — Тут уж мертвая
тишина, покуда собаки не возьмут след. Тогда надобно подбодрять их
порсканьем, и мы вовсю надрываем глотки. А зверь удирает так, что
любо-дорого, и все охотники пускаются в погоню, покуда зверь не
побежит по бездорожью, тут уж те, у кого не хватит духу, отстают, им его
больше не видать, и немногие, по горячему следу, поспевают на место, где
покончат с лисицей.
— Ну, с этой лисицей, надеюсь, мы на этом покончим, — сказала леди
Дзшфорт. — Я однажды была на охоте и осталась едва жива.
Лорд Коламбр, испросив разрешения у графа, взял одну из его книг,
заложенную карандашом: то было сочинение Пэсли «О военной политике
Великобритании». Поля пестрели пометками, и особо примечательные
места были отчеркнуты.
— Эта книга оставляет сильное впечатление, — заметил граф.
Лорд Коламбр принялся читать одну из отчеркнутых страниц,
которая начиналась со слов: «По внешности военный столь незначительно
отличается от штатского» ... Но тут внимание нашего героя привлекла
старинная книга, раскрытая на главе: «Фамильный склеп Ньюджентов».
— Виноват, сэр, — сказал в это время капитан Уильямсон, — дозвольте
мне вмешаться и сделать вам вопрос: коль скоро вы столь искусны в охоте
на лисиц, полагаю, вы не прочь и от рыбной ловли, и так ли у вас в
Ирландии, мистер...
Едва он произнес слово «мистер», как майор, стоявший позади него,
предостерегающе ущипнул его за локоть, и капитан осекся. По
обыкновению всех неловких людей, он тотчас оборотился и с недоумением
уставился на майора.
Майор воспользовался его замешательством, выступил вперед и
продолжал, решившись разговор о рыбной ловле взять на себя:
— Граф О'Халлоран, вы, смею думать, знаток рыбной ловли?
Граф поклонился.
— Не решаюсь это утверждать, сэр.
— Виноват, граф, но так ли у вас в Ирландии изготовляют мух для
наживки, как у нас? Позвольте-ка. — Он взял из рук Уильямсона плеть,
166
Вдали отечества
которую тот отдал с большой неохотой. — Вот таким манером, конец
перышка ближе к жалу крючка, а другой — вот настолько к поводку, и еще,
сэр... то бишь, граф, надо надергать пуху из петушьей шеи...
— Куличий пух лучше, — заметил Уильямсон.
— И переплести золотыми и серебряными нитками, — сказал Бенсон, —
получаются крылышки, а когда и головка готова, вы все затягиваете...
— Но вы не показали, как делается головка, — перебил его Уильям-
сон.
— Джентльмен знает, как делается головка. Это всякий умеет. Итак,
сэр, вы все затягиваете...
— Но этак вам не удастся затянуть головку накрепко, никогда
в жизни! — воскликнул Уильямсон.
— Еще как крепко получится, капитан, готов биться об заклад на
что угодно. А потом, сэр... то бишь, граф, вы берете иголку...
— Можно и булавкой!
Граф, дабы их примирить, достал из шкафчика индийской работы,
который открыл еще прежде, когда показывал его леди Дэшфорт,
небольшую плетенку со множеством искусно сделанных мух и разложил их на
стеле, и тогда глаза Бенсона и Уильямсона засверкали от восторга. Тут
были серые мухи для ужения в марте, и крапчатые мухи,
предпочтительные для апреля, и бурые мухи, сделанные из коричневой шерсти, черного
шелка и красных петушьих перьев.
Лорд Коламбр, который не мог думать ни о чем, кроме склепа Нью-
джентов, от души желал этим мухам провалиться в преисподнюю.
— И зеленая муха, и черная] — восклицал Бенсон, в восторге хватая
названные сокровища. — И главное — бледно-желтая, на нее рыба так
превосходно клюет в июне. Бледно-желт а я муха из ястребиных перьев,
связанных трепаной коноплей, и переливчатая муха для середины июля,
сделанная из зеленоватой шерсти, с перьями из павлиньего хвоста, на
нее ловить — одно удовольствие.
Все эти мухи, и еще множество других, лежали на столе, и у
любителей рыбной ловли разбегались глаза.
— Отменные мухи! Ей-же-ей, отменные! — восклицал Уильямсон.
— Им нет цены, ей-же-ей, нет цены, будь я проклят, — вторил ему
Бенсон.
— Э... Ах, да! Клянусь честью!—таковы были первые слова,
которые Хиткок произнес со времени битвы с козой.
— Любезный Хиткок, неужто вы еще живы?—сказала леди
Дэшфорт. — А я как-то совершенно забыла о вашем существовании.
Граф О'Халлоран тоже забыл о нем, но из вежливости не признался
в этом.
— Когда так, миледи, вы счастливее меня, — заявил Хиткок,
(потягиваясь. — Хотел бы я забыть о своем существовании, ведь по мне
существование — смертная скука.
— А я полагал, вы любитель охоты, — сказал Уильямсон.
Вдали отечества
767
— И что же с того, сэр?
— И рыбной ловли?
— Что с того, сэр?
— Да вы только взгляните, сэр. — Он указал на мух. — Можно ли
после этого говорить, что жизнь скучна?
— Я полагаю, сэр, что нельзя вечно охотиться и ловить рыбу, —
сказал Хиткок.
— Не вечно, но время от времени, — возразил Уильямсон со
смехом.— И я не шутя подозреваю, что вы позабыли, как вам случалось
охотиться на Бонд-стрит.
— Э... э... Ах, да! Клянусь честью! — сказал полковник, вновь
ретируясь на неприступные позиции чванства, оставляя которые он всякий
раз подвергался неисчислимым опасностям.
— Клянусь честью!—подхватила леди Дэшфорт. — Я готова
поручиться, что отведывала превосходных зайцев и уток, которых подстрелил
Хиткок. — И добавила громким шепотом:—А подстрелил он их, сколько
мне известно, на рынке.
— «Emptum aprum» *, — сказал лорд Коламбр графу безо всякого риска
быть понятым теми, до кого это касалось.
Граф снова улыбнулся, но вежливо поспешил отвлечь внимание
общества от несчастного полковника, обратясь к смеющимся охотникам.
— Джентльмены, вам, я вижу, понравились мои мухи, — сказал он,
смахнув их со стола обратно в плетенку. — Прошу вас, окажите мне честь
и примите их в подарок. Я сделал их собственноручно, стало быть, они
ирландского изготовления.
Испросив разрешения у леди Дэшфорт, он позвонил и велел отнести
плетенку в карету.
Бенсон и Уильямсон отправились следом за слугой, опасаясь, что он
небрежно бросит ее под сиденье. Хиткок молча стоял посреди комнаты,
закладывая в нос понюшку табаку.
Граф О Халлоран повернулся к лорду Коламбру, который наконец-то
мог взяться за «Фамильный склеп Ньюджентов», но тут леди Дэшфорт
встала между ними и, увидя заголовок, воскликнула:
— Что это у вас? Древности! Ах, я их просто обожаю! Но я никогда
не рассматриваю картинки, если могу все увидеть воочию.
С этими словами она вышла, и лорд Коламбр вынужден был
последовать за нею в залу, где граф снял со стены золотые украшения,
бронзовые наконечники для копий, рога с искусной резьбой, — все это было
найдено на его земле, — а потом рассказал о коврах, в которых
сохранились благовония, и показал небольшие урны с пеплом; выбрав одну из
урн, он подал ее лорду Коламбру и сказал, что урна эта недавно
отыскалась по соседству, на месте старинного монастыря, где погребены
некоторые из рода Ньюджентов.
* Купленный кабан (лат.).
168 Вдали отечества
— Я как раз искал сведений об этом в книге, что лежит открытая
у меня на столе. И поскольку вас, милорд, как я вижу, интересует это
семейство, — продолжал граф, — надеюсь, вы не откажетесь принять от
меня урну.
Лорд Коламбр отвечал, что для него это весьма ценный подарок, ибо
он состоит с Ньюджентами в близком родстве.
Леди Дэшфорт не ожидала такого удара; она поспешила заговорить
с хозяином о зубрах, потом завела речь о круглых башнях и древних
руинах, о подлинной и легендарной истории Ирландии, и обо всем этом
граф говорил с глубоким знанием дела и пылким увлечением. Тем
временем, к великой радости и облегчению полковника Хиткока, в столовой
приготовили обильную трапезу, и Алик распахнул двери.
— Граф, вы превратили ваш замок в превосходное жилище, —
заметила леди Дэшфорт.
— Смею надеяться, он будет недурен, когда закончатся работы, —
сказал граф. — Боюсь, однако, — добавил он с улыбкой, — что я
уподобился многим другим ирландским аристократам, которые вечно исполнены
благих намерений к устроению своего жилища, но никогда их не
осуществляют. Я слишком многое замыслил, и жизни моей едва ли хватит
довести дело до конца.
— Клянусь честью! Зато вот это прекрасное дело мы сумеем довести
до конца! — воскликнул Хиткок, усаживаясь за стол; он с
превеликим удовольствием отведал пирога с куропаткой и блюдо из ирландской
дикой утки, из-за которых, как заметила леди Дэшфорт, ему «не
пришлось брать на душу грех в прошлом и рисковать своей репутацией в
будущем».
— Э. . . э.. . Ах, да! Ваши ирландские утки отменны на вкус, — сказал
Хиткок.
— В самом деле, стоит быть загнанным в Ирландию, чтобы их
отведать! — заметил Бенсон.
Граф посоветовал леди Дэшфорт откушать «засахаренных слив,
излюбленного ирландского лакомства».
— Свидетель бог, сэр... то бишь, граф! — вскричал Уильямсон. —
В жизни не едал ничего вкуснее. Откуда вы их получаете?
— Из Дублина, от любезной моему сердцу миссис Годи. Во всех
владениях его величества их можно получить только у нее, — отвечал
граф.
Целое блюдо слив было съедено мгновенно.
— Клянусь честью! Я уверен, что это любимое кушанье королевы, —
сказал Хиткок.
Затем он с удовольствием отведал превосходных венгерских вин
из педвалов графа; с этой минуты полковник, майор и капитан, как это
свойственно людям, не знающим иных радостей в жизни, кроме еды и
питья, стали наилучшими друзьями.
Вдали отечества
169
Покамест они «продолжали обильную трапезу», леди Дэшфорт и лорд
Коламбр подошли к окну полюбоваться открывшимся видом; леди
Дэшфорт спросила графа, как называется холм, что стоит в отдалении.
— А! — сказал граф. — Некогда на холме рос густой лес, но в
прошлом году его вырубили.
— Кто же поступил столь немилосердно? — спросила миледи.
— Я запамятовал имя нынешнего владельца, — ответил граф.
— Но он из тех людей, которым договоры об аренде дают право гнать,
давить и выжимать соки, хотя сами они и глаз не кажут в собственных
имениях. Он из числа жестоких врагов Ирландии — из ее помещиков,
постоянно живущих в отъезде.
Леди Дэшфорт разглядывала холм в лорнет; лорд Коламбр вздохнул
и откровенно сказал графу, смягчив свои слова улыбкой:
— Граф, я уверен, вы и не подозреваете, что перед вами человек
из такого же семейства. Нет, нет, пожалуйста не конфузьтесь, любезный
граф, я для того и говорю вам это, что хочу быть искренним. И поверьте,
что бы вы ни сказали, меня ваши слова не задевают, ведь я знаю, чта
не могу и никогда не смогу быть,врагом Ирландии. По своей воле я ни
за что не стал бы жить вдали от отечества и в будущем, смею вас
заверить. ..
— А я смею вас заверить, что о будущем вам ничего не дано
знать, — перебила его леди Дэшфорт тоном, не допускающим возражений
и в то же время как будто шутливым. — Ровным счетом ничего. А
поэтому не давайте опрометчивых клятв, дабы не пришлось их потом
нарушать.
Леди Дэшфорт с такой дерзкой самоуверенностью плела свои
интриги, что лорд Коламбр даже и не заподозрил в ее словах задней мысли.
Они распрощались с графом, исполненные обоюдного уважения, и леди
Дэшфорт рада была поскорей увезти нашего героя из замка Халлоран.
ГЛАВА IX
Лорд Коламбр с нетерпением ждал ответа на письмо, в котором
справлялся о матери мисс Ньюджент. Наконец получился ответ от леди
Клонброни; он поспешно вскрыл письмо, пробежал его глазами:
«Ревматизм... погода теплая... горячие ванны... балы в Бакстоне...
мисс Бродхерст... ваш друг сэр Артур Беррил не теряет времени даром!»
Наконец он отыскал место, где говорилось о Грэйс Ньюджент, и
прочел:
«Девичья фамилия ее матери была Сент-Омар; и faux pas *
в ее жизни был, это я знаю определенно. Мне рассказывали (ведь менл
* Ложный шаг (фр-).
170
Вдали отечества
самой тогда еще не было на свете), что она воспитывалась в каком-то
монастыре за границей; там у нее вышла история с молодым офицером,
капитаном Рейнольдсом, это дело потом замяли ее близкие. Она приехала
с ребенком в Англию и стала носить фамилию Рейнольде, но никто из
этого семейства не признавал ее; жила она очень замкнуто, а потом ее
встретил ваш дядя Ньюджент, влюбился и (зная все о ее прошлом)
женился на ней. Он удочерил девочку, дал ей свою фамилию, и через
несколько лет прошлое забылось. Воскресить его значило бы совершенно
погубить Грэйс; вот причина, почему дело держали в такой тайне».
Лорд Коламбр изорвал письмо в мелкие клочки.
От леди Дэшфорт не укрылось его смятение, и она тотчас догадалась
о содержании письма, которого он так нетерпеливо ждал.
— Подействовало!—сказала она себе. — «Pour le coup Philippe je te
tiens» *.
В тот день на лорда Коламбра, казалось, в особенности действовало
очарование красавицы Изабеллы.
— Сердца — что теннисные мячики, их часто перехватывают, когда
они отлетят от чужого удара, — сказала леди Дэшфорт. — Изабелла! Ваш
час настал!
Это было — или, возможно, было бы справедливо, не возникни одно
неожиданное обстоятельство, которого леди Дэшфорт, при всей своей
искушенности в интригах, не могла предусмотреть. Граф О'Халлоран
приехал с ответным визитом; во время разговора он упомянул об офицерах,
которые были ему представлены, и рассказал леди Дэшфорт, что слышал
о весьма неблаговидном поступке одного из них, хоть и надеется, что слух
не подтвердится: офицер этот представил леди Оранмор, живущей
неподалеку отсюда, свою любовницу, выдав ее за супругу. Говорили, будто
он допустил, чтобы леди Оранмор послала за ней карету; и эта женщина
обедала за одним столом с миледи и ее дочерьми **.
— Но я не могу этому поверить! Не могу поверить, чтобы
джентльмен, чтобы офицер способен был такое сделать!—сказал граф.
— И только-то?—воскликнула леди Дэшфорт. — Любезный граф, да
на вас лица нет — неужто подобный пустяк мог привести вас в ужас?
Граф посмотрел на леди Дэшфорт с удивлением.
— Такого олицетворения возмущенной добродетели, — продолжала
она, — я еще не видывала ни в жизни, ни на сцене. Простите, граф, что
я смеюсь, но поверьте, в свете комедия всегда предпочтительней
трагедии, от нее в конечном счете меньше всяких бед. Что же до этой
истории, я о ней ничего не слышала: смею полагать, что она выдумана. А если
и нет, то это лишь глупая выходка молодого легкомысленного офицера,
которому вздумалось потешиться над благопристойностью старой дамы.
Повторяю, сама я ничего не слышала, но в конце концов велика ли беда?
«Теперь, Филипп, ты у меня в руках!» (фр.).
Подлинный случай (прим. автора).
Вдали отечества
171
Посмейтесь над этим делом и посчитаемте его шуткой — пожалуй, скверной,
но все же шуткой — только и всего. Если же принять дело всерьез,
неизвестно еще, чем оно закончится — быть может, не одной дуэлью.
— Не извольте беспокоиться, сударыня, — сказал граф, — ум и
самообладание леди Оранмор предотвратили такую опасность. Миледи не
пожелала заметить оскорбление. Она держалась так, словно говорила: «Je ne
veux rien voir, rien écouter, rien savoir» *. Леди Оранмор одна из самых
благопристойных...
— Граф, прошу прощения!—перебила его леди Дэшфорт. — Но
надобно сказать, что эта столь любезная вам леди Оранмор прескверно со
мной обошлась. Она с умыслом не пригласила Изабеллу к себе на бал,
а тем самым унизила и оскорбила меня: посему мне не слишком приятно
выслушивать похвалы ей, и вы меня весьма обяжете, если от них
воздержитесь. Впрочем, я уверена, что столь обходительный и просвещенный
человек, как вы, охотно уступит этой моей прихоти.
— Как вам будет угодно, миледи. Я не скажу об этом более ни слова,
сколько бы приятности ни доставило мне продолжать разговор, —
отвечал граф. — Надеюсь, однако ж, в награду за мое повиновение леди
Дэшфорт заверит меня, что, при всей шутливости ее недавних слов, она всерьез
порицает и негодует.
-— Ах, разумеется, я негодую! Негодую до смерти! Надеюсь,
любезный граф, это вас удовлетворит.
Графа это явно не удовлетворило: он сохранял мужество не только на
поле брани, но и в обществе, а потому чувство справедливости в нем не
поколебали язвительные нападки этой великосветской дамы.
Разговор прервался: леди Дэшфорт надеялась, что он не будет иметь
последствий; она могла себе позволить без сожаления прекратить
знакомство с графом О'Халлораном, который почти безвыездно жил в своем
замке и никак не влиял на мнение высшего света. Однако, оборотясь
к лорду Коламбру, который, как она полагала, был занят леди
Изабеллой и совершенно не интересовался этим спором, она тотчас увидела по
его лицу, что совершила серьезную ошибку. Все же она пребывала в
уверенности, что ее влияние на лорда Коламбра достаточно велико и ей не
составит труда рассеять неприятное впечатление, произведенное этим
разговором. Ведь лорд Коламбр не был лично задет; а она давно убедилась,
что обыкновенно люди легко мирятся со всякой несправедливостью или
оскорблением, нанесенными публично или с глазу на глаз, если только
они прямо их не затрагивают. Но все ее вкрадчивые, льстивые речи
бессильны были вывести его из задумчивости.
Нашему герою вспомнился прощальный совет его друга, сэра Джеймса
Брука; ему открылось истинное лицо леди Дэшфорт; и с этого мгновения
она уже не имела более над ним власти. Однако до леди Изабеллы это
не касалось, — ее он ни в чем не мог упрекнуть; и она, независимо от своей
* Я не шелаю ничего видеть, слышать, знать (фр.).
772
Вдали отечества
матери, притворно выказывая совсем иные чувства, могла бы сохранить
влияние на лорда Коламбра, если бы пустяковый случай не обнаружил
перед ним и ее настоящие склонности.
Вечером того же дня Изабелла вошла в библиотеку вместе с одной,
из хозяйских дочерей, увлеченная разговором, и не заметила лорда
Коламбра, который сидел с книгою в дальней нише.
— Душа моя, вы очень ошибаетесь, — говорила леди Изабелла,—
он мне вовсе не нравился, я всегда питала к нему отвращение и лишь
кокетничала с ним, чтобы побесить его жену. Ах, любезная Элизабет, как
я ненавижу его жену! — вскричала она, стискивая руки и выражая
ненависть всем своим существом, всеми силами души. — Мне до того
отвратительна эта леди де Креси, что, поверьте, я сию минуту дала бы
отрезать себе палец, только бы причинить ей муки ревности хоть на.
часок!
Лорду Коламбру показалось, что лицо и вся внешность леди Изабеллы
вдруг словно преобразились; вместо нежной, доброй, милой женщины,
исполненной дивной кротости и ласкового милосердия, рожденной любить
и быть любимой, он увидел пред собой создание обезображенное,
одержимое злобным духом, чья красота, если только это можно назвать красотой*,
была от дьявола. У него невольно вырвалось восклицание, и леди
Изабелла вздрогнула. Она увидела его, — увидела выражение его лица и
поняла, что все кончено.
Лорд Коламбр, к превеликому удивлению и разочарованию леди Дэш~
форт и к еще большей досаде леди Изабеллы, в тот же вечер объявил, что
ему необходимо незамедлительно продолжить свое путешествие по
Ирландии. Мы не станем распространяться о рухнувших воздушных замках,
которые строили юные дочери хозяина. Не станем распространяться и
о том, как уговаривали его лорд и леди Килпатрик; как страстно
увещевала его леди Дэшфорт и тщетно вздыхала леди Изабелла. Леди Дэш-
форт твердила до последнего мгновения:
— Нет, он не уедет.
Но он уехал; и тогда леди Дэшфорт воскликнула:
— Я его упустила!
Помолчав немного, она стала осыпать дочь самыми язвительными и
обидными упреками, сваливая всю вину на нее, и кончила тем, что
предложила ей впредь самой устраивать свои дела и подумать лучше о том,
как бы женить на себе Хиткока, коль скоро все прочие не настолько
глупы, чтобы на нее польститься.
Леди Изабелла, разумеется, не осталась в долгу. Но пускай милейшие
мамаша с дочкой препираются меж собою со свойственным им
красноречием, оставим их и последуем за нашим героем, радуясь тому, что он
вырвался из их сетей. Всякий, кто сам никогда не подвергался подобной
опасности, станет недоумевать, как он не ускользнул раньше; однако тот,
кто испытал это на себе, еще более станет недоумевать, как это ему
вообще удалось ускользнуть. Кто хорошо знает душу и сердце мужчины,,
Вдали отечества
173
тотчас согласится, что очарование ума, красоты и лести способно на
некоторое время отнять здравый смысл даже у величайшего из философов
или поколебать твердость величайшего из героев.
Лорд Коламбр отправился в замок Халлоран, дабы, прежде чем
покинуть эту часть Ирландии, проститься с графом, который так любезно
-его принял и снискал в его глазах такое уважение своим достоинством и
великодушием, невзирая на мелкие причуды в одежде и обращении. В
самом деле, старомодная обходительность, которая некогда была признаком
хорошего воспитания, казалась лорду Коламбру не в пример приятней
развязного и бесстыдного себялюбия нынешнего светского общества.
■И хотя наш герой решился выбросить из головы всякую мысль о мисс
Льюджент, все же тайное любопытство влекло его к графу, у которого он
надеялся узнать что-нибудь о фамильном склепе Ньюджентов. Эта его
надежда не оправдалась: прежние монастырские земли, где был обнаружен
.склеп, принадлежали теперь одному самодуру-мельнику, который никого
не допускал в свои владения.
Граф О'Халлоран сердечно обрадовался приезду лорда Коламбра. Сам
он в тот день собирался ехать в Оранмор; на нем было уже дорожное
платье, и карета ждала у подъезда; лорд Коламбр уверил графа, что не
смеет его задерживать, а граф в свою очередь предложил милорду ехать
вместе.
— Окажите мне честь, милорд, представить вас семейству, которое,
я уверен, вам понравится; они будут счастливы вашим знакомством, и
у них в доме вы будете иметь случай видеть, как живет лучшая часть
ирландской аристократии.
Лорд Коламбр принял приглашение и был представлен в Оранморе.
Достойные манеры и благородный облик леди Оранмор, очаровательная
лростота ее дочерей, обстановка семейного счастья и уюта, уместная, не
бросающаяся в глаза роскошь, уважение и любовь, которыми была
окружена хозяйка дома, восхитили и растрогали лорда Коламбра, тем более,
что он лишь недавно слышал, как это семейство несправедливо хулили,
а теперь имел возможность сравнить леди Оранмор и ее дочерей с леди
Дзшфорт и леди Изабеллой.
Кроме того один случай еще более расположил его к этому семейству.
После обеда в комнату вошли малолетние сыновья леди де Креси, и один
из них держал в руке сургучную печать, сорванную с письма. Мальчик
показал ее лорду Коламбру и попросил прочитать девиз. На печати был
герб его друга сэра Джеймса Брука с девизом: «Дела — все, слова —
ничто». Лорд Коламбр тотчас осведомился у Оранморов, знакомы ли они
с сэром Джеймсом, и узнал, что они не только знакомы, но и питают
. к нему особый интерес.
Добрые слова лорда Коламбра о сэре Джеймсе, по-видимому, были
в особенности приятны младшей дочери Оранморов, леди Генриэтте.
А мальчик, который тем временем взобрался к милорду на колеии,
шепнул ему на ух©:
174
Вдали отечества
— Это тетя Генриэтта дала мне печать. Сэр Джеймс скоро женится
на ней, и тогда он станет моим дядей.
В один из дней, когда лорд Коламбр гостил у Оранморов, к ним со
всей округи были званы к обеду лучшие люди из среды джентри. И он
с удивлением увидел там среди них немало приятных, образованных и
прекрасно воспитанных людей, каких он не встречал, живя в Килпатрик-
стауне. Теперь он понял, сколь коварно обманула его леди Дэшфорт.
Лорд и леди Оранмор любили свою страну не менее горячо, чем граф,
и все они убеждали лорда Коламбра наверстать упущенное и в оставшееся
время взглянуть на Ирландию собственными глазами, составить
независимое мнение о ее обитателях. Высшие сословия общества, утверждали
они, в разных странах более или менее сходны меж собой, тогда как
в низших можно найти немало особенных свойств.
Приехав в Ирландию, лорд Коламбр был исполнен решимости сразу же
побывать в отцовском имении, осмотреть его, составить мнение о том,
что делают управители и как живут арендаторы; однако под влиянием
леди Дэшфорт все представилось ему в ложном свете, решимость его была
поколеблена, и он едва не отказался от своего намерения. Поскольку его
банкир в Дублине по ошибке не перевел ему деньги вовремя, он
вынужден был отложить поездку на несколько дней, а тем временем лорд и леди
Оранмор воспользовались случаем показать ему в своих владениях
уютные домики и заботливо устроенные школы. Он увидел не только то, что
возможно сделать, но и то, что уже сделано попечением крупных
землевладельцев, которые живут в своих имениях и с разумным
благожелательством поощряют тех, кто трудится на земле.
Он видел это и не мог более сомневаться; но зрелище это родило
в его душе иные чувства, далекие от тех, какие он испытал бы совсем
недавно. Его мысли и намерения переменились; прежде он мечтал жениться
и жить в Ирландии, а потому все в этой стране вызывало в нем самый
живой интерес; однако с тех пор, как он запретил себе думать о браке
с мисс Ньюджент, у него не стало прежней цели, неоткуда было черпать
решимость; душевное смятение мешало ему думать о благе общества; его
мысли были поглощены собственными заботами. Он помнил и
неоднократно твердил себе, что непременно должен побывать в своем имении,-
в имении отца, посмотреть, как живут арендаторы; он желал выполнить
свой долг, но долг этот уже не казался легким и приятным, потому что
надежда и любовь более не озаряли его будущее.
Если бы он приехал открыто, как отцовский наследник, ему немногое
удалось бы увидеть и услышать, поэтому он отослал своего слугу в
Дублин и велел ему дожидаться там. Сам же он отправился в путь инкогнито,
закутавшись в поношенный плащ и назвавшись мистером Ивенсом.
Он приехал в поселок, или в «таун», как его здесь называли, носивший
название «Коламбр». Его приятно удивила опрятность и безупречный
порядок в домах и на улицах, которые были тщательно вымощены и чисто
подметены. Он заночевал в небольшой, но превосходной гостинице, —
Вдали отечества
77S
возможно, она показалась ему превосходной, потому что была невелика и
как нельзя лучше соответствовала местоположению поселка и занятиям его
жителей. Хороший ужин, хорошая постель, хорошая, заботливая
прислуга, все содержится в исправности; всякая вещь служит своему
предназначению, для которого она создана природой или людскими руками;
ничего такого, что в просторечии характеризуется словами «на скорую руку».
Горничные не ходят в стоптанных башмаках, лакеи не дышат спиртным
перегаром; все на своем месте, всяк занят своим делом, которое исполняет
каждодневно, а не из любезности по особому к вам снисхождению. Когда
лорд Коламбр ужинал, к нему подошел хозяин гостиницы и спросил, не
будет ли каких приказаний. Воспользовавшись случаем, наш герой
завязал с ним разговор и полюбопытствовал, кому принадлежат здешние земли
и кто владеет соседними поместьями.
— Владелец наш, лорд Клонброни, жительствуют за морем в Лондоне,
а к нам ни разу с той поры, как стоит поселок, можно сказать, не были.
— И все здешние земли тоже принадлежат этому лорду Клонброни?
— Да, сэр, у него много земли, только ему дела нет ни до своего
имения, ни до нас. С тех пор, как я еще под стол пешком ходил, ноги
его здесь не было. И ничего он знать не знает, все едино, будто он
плантатор в Вест-Индии, а мы негры, — ему об нас столько же печали и
заботы, как ежели б мы жили на Ямайке или не жили вовсе. Стыдно бы
ему должно быть! Ну да таких, как он, слишком много, чтоб ему
стыдиться.
Лорд Коламбр спросил у хозяина, какое вино ему могут подать, а
потом поинтересовался, кто управляет имением.
— Мистер Берк, сэр. Не знаю уж, за что господь послал лорду
Клонброни такого управителя, должно, сжалился над нами, и мы, рабы божий,
можем понимать милость его и возносим ему благодарения.
— Превкусные котлеты, — заметил лорд Коламбр.
— Лестно слышать это, сэр. Еще бы им не быть вкусными, ведь
миссис Берк прислала нам своего повара, и он научил мою жену готовить
котлеты.
— Стало быть, у вас хороший управитель?
— Да, слава господу! Немногим выпадает такое, в особенности, когда
сам господин живет за морем: наше счастье, что над нами поставлен такой
управитель, как мистер Берк, он благородный человек и имеет
собственное небольшое имение, которое нажил честным трудом, и людям он
желает добра, завсегда готов помочь, и за это его все уважают.
— А живет он где?
— Да близехонько. На окраине поселка, в доме, что стоит на холме,
вы мимо него проезжали, сэр. Он там по левую руку, весь обсажен
деревьями, мистер Берк сам их сажал, и они выросли на славу, потому что
бог благословляет все его дела, а сделал он немало. Откушайте салату,
сэр, ежели вы, конечно, любитель салата. Это миссис Берк присылает
нам рассаду.
176
Вдали отечества
— Превосходный салат! Стало быть, мистер Берк немало сделал?
Но в каком же смысле?
— Во всех смыслах, сэр — ведь это он устроил, преобразил, да впрямь
создал наш Коламбр. Сам лорд тут не при чем, как и тот молодой
джентльмен, чье имя носит поселок.
— Простите, сэр, а нет ли у вас портера.
— Есть, сэр, и смею думать, он не хуже, чем в Лондоне, сколько мне
известно, там подают такой же самый, из Корка. А еще могу предложить
вам свой домашний портер, говорят, его не отличишь от привозного, что
варят в Корке, — не угодно ли отведать? Гарри, откупорь бутылку.
Домашний портер удостоился горячей похвалы, и хозяин не преминул
сказать, что это мистер Берк надоумил его завести свою пивоварню, да
^ще прислал человека, который обучил его этому.
— Ваш мистер Берк оказывается à propos * к портеру, à propos к
салату, apropos к котлетам, à propos ко всему, — заметил лорд Коламбр
с улыбкой. — Как видно, он бесподобный управитель. А вы, надо
полагать, пользуетесь его особенным расположением и вертите им, как
пожелаете?
— Нет, сэр, этого никак не скажешь. Мистер Берк никого здесь не
отличает особенным расположением, но меня он, смею думать, жалует по
моим заслугам, как он есть взаправду хороший управитель.
Лорд Коламбр, настоятельно желая услышать все в подробностях,
сказал, что он англичанин, человек приезжий, раньше здесь не бывал
и не имеет понятия, что в Ирландии разумеют под хорошим управителем.
— Да что ж, это такой человек, который всегда пособит арендатору
в полезном деле и никому не оказывает особенной благосклонности или
расположения, но ко всякому одинаково справедлив и через то всякому
делает добро. Ежели человек безотлучно здесь живет, как мистер Берк, и
вникает во все здешние дела и все время бывает среди арендаторов, то
он знает, когда требовать арендную плату, а когда лучше обождать, чтоб
арендатор мог эти деньги вложить в свой участок, и когда надобно, он
поможет, а когда надобно — приструнит. И никого не заставляет работать
на себя, и не принимает никаких подношений, ни денег на перчатки, ни
денег на сургуч26, при нем и заикнуться нельзя насчет благодарности,
когда время возобновлять арендный договор, но ежели прежний
арендатор был исправен, такому завсегда предпочтение, а ежели нет*—он
объявит, честь по чести, что участок свободен, и отдаст самому достойному, и
никогда не станет выжимать из земли все до последнего, чтоб нынче
угодить господину, а под конец его разорить, ведь арендатор истощит землю
да сбежит, не уплатив за целый год. И родичам своим или друзьям
мистер Берк ни разу не дал попользоваться, на это он не согласный, а
блюдет справедливость и для арендаторов, и для милордов, и твердо на том
стоит — вот, стало быть, какого человека я называю хорошим управителем.
* Зд.: имеет отношение (фр.).
Вдали отечества
177
Наполнив стакан вином, лорд Коламбр предложил хозяину выпить
за здоровье этого управителя, и хозяин согласился с превеликой
охотой.
— Благодарствуйте, ваша милость. За здоровье мистера Берка!
Пускай живет он долгие годы и не покидает нас. Ежели б не он, я давно бы
спился да пошел по миру, водился за мною такой грех, но он сделал меня
человеком и облагодетельствовал все мое семейство.
Нам незачем вдаваться в подробности: благодарный хозяин гостиницы
долго еще расточал горячие хвалы своему благодетелю и превозносил его
до небес перед незнакомым путешественником.
— Ежели вы не торопитесь, сэр, и любопытствуете знать, как и что,
не угодно ли вам будет поглядеть, какую школу миссис Берк открыла для
детей бедняков, и как отстроен рынок, да обратите внимание, в какой
чистоте мистер Берк считает нужным содержать улицы, и в который дом ни
войдете, хоть к католику, хоть к протестанту, всякий вам подтвердит
мои слова об нем, ни единая душа худого не скажет. Благослови его
господь, и да будет он всегда над нами в управителях!
Лорд Коламбр расспрашивал еще многих людей, и все повторяли
то же самое. Он разговаривал с лавочниками, заходил в дома, задавал
всякие невинные вопросы и узнал все, что требовалось. Побывал он и
в школе — это был красивый, нарядный домик с тщательно ухоженным
садом и лужайкой для игр; там он застал миссис Берк и представился ей,
сказав, что путешествует для собственного удовольствия. Ему показали
школу: все здесь было на месте — ничто не забыто и вместе с тем ничего
лишнего; детей не опекали сверх меры, но и не предоставляли совершенно
самим себе. Ни в чем не замечалось показного блеска; здесь старались
учить хорошо, не притязая выучить многому за неслыханно короткое
время; миссис Берк извлекла все бесспорно полезное из системы доктора
Белла27, а равно из системы мистера Ланкастера 28, предоставив «тупым
прозелитам» 29 спорить об остальном. В школе не пытались обратить инако-
верующих, не делали между детьми тех различий, какие бывают вызваны
нетерпимостью, в чем лорд Коламбр совершенно убедился, увидев, как
дети протестантов и католиков сидят рядом, учатся по одним
учебникам и одинаково дружат между собой. Миссис Берк оказалась искренней
и разумной женщиной; чуждая всяких предрассудков, далекая от
тщеславия, она с успехом старалась творить добро. Лорд Коламбр был от нее
в восторге, и когда она пригласила его к обеду, он с удовольствием
принял приглашение.
Мистер Берк вернулся домой поздно; он задержался из-за раздела
каких-то лугов, что было очень важно для местных жителей. Вместе
с ним пришли оба священника, протестантский и католический, которые
помогали ему распределить луга в интересах своей паствы. Лорд Коламбр
мог оценить добрые отношения, связывавшие их друг с другом и с
управителем, и справедливо приписал это заслугам мистера Берка.
Благоприятные отзывы, которые он имел об этом человеке, лишь подтверждались
"J2 М. Эджворт
178
Вдали отечества
тем, что он увидел и услышал. Когда священники простились, лорд Ко-
ламбр сказал, что приятно удивлен, видя столь полное согласие между
ними, а мистер Берк уверил его, что это отнюдь не редкость в Ирландии.
Он заметил, что «подозрение в недоброжелательстве с неизбежностью
порождает таковое», зато ему не раз приходилось убеждаться, что там, где
не допускают и мысли о недоброжелательстве, царит мир. Ему не
приходилось хитрить, дабы удовлетворить обе стороны; он старался лишь
раскрыть им глаза на достоинства друг друга, поощрял между ними
дружбу и добрососедскую помощь.
К счастью, у него тут такое множество дел, сказал он, что не остается
досуга для споров и прений. Он человек простой и положил себе за
правило держаться в стороне от умозрительных вопросов и избегать
досадных столкновений. Он желает не властвовать в этих краях, а просто жить
здесь и стараться, чтобы всем жилось возможно лучше.
Мистеру Берку не было нужды скрывать свои правила, взгляды или
положение дел, а потому он был совершенно искренен в обращении и в
речах, непринужденно отвечал на расспросы путешественника и с
готовностью показал ему все, что тот желал увидеть. Лорд Коламбр сказал,
что имеет намерение поселиться в Ирландии; и присовокупил, нимало
не погрешив против правды, что не видел еще такого места в этой стране,
которое более пришлось бы ему по душе. Мистер Берк водил его едва ли
не по всему поместью, и лорд Коламбр имел полную возможность
убедиться, что перед ним действительно, как выразился хозяин гостиницы,
«взаправду хороший человек и хороший управитель».
Он по справедливости похвалил мистера Берка за то, что арендаторы
у него так исправны, а поселок Коламбр в таком замечательном порядке.
— Сколь много будет вами доволен владелец имения, когда увидит
все, вами сделанное, — сказал лорд Коламбр.
— Ах, сэр, и не говорите! Это приводит меня в совершенное
отчаянье. Он ни разу не выказал хотя бы малого интереса к тому, что я
сделал. Более того, он мною недоволен, потому что я не разорил его
арендаторов, не заставил их платить более, чем стоит земля, не выжимаю из
них деньги, не накладываю штрафов и .., но вы англичанин, сэр, и вам
всего этого не понять. Как ни привязан я к здешним местам, как ни
любят меня арендаторы, боюсь, что в конце концов я вынужден буду
оставить должность управителя.
— Оставить? Как? Возможно ли! — вскричал лорд Коламбр,
забывшись на миг, но мистер Берк принял это лишь за выражение
благожелательства.
— Боюсь, что мне придется это сделать, — продолжал он. — Ведь мой
господин, лорд Клонброни, меня не жалует — из Англии беспрестанно
поступают требования денег и выговоры мне за нерадивость.
— Но, быть может, у лорда Клонброни денежные затруднения, —
сказал лорд Коламбр.
Вдали отечества
179
— Сэр, я никогда не позволяю себе распространяться о делах моего
господина, — отвечал мистер Берк, и впервые за все время лицо его стала
непроницаемым.
— Прошу прощения, сэр, я, кажется, задал нескромный вопрос.
Мистер Берк промолчал.
— Дабы вы не истолковали мою сдержанность в неправильную
сторону, сэр, — сказал он немного погодя, — я должен сказать, что мне и
в самом деле не известны обстоятельства милорда. Я знаю лишь
положение дел в доверенном мне имении. А в имении Клонброни, составляющем
главные владения милорда, есть другой управитель, мистер Гэррети.
— Гэррети! — повторил лорд Коламбр. — А что он такое?
Впрочем, я знаю наперед, что одному человеку не может столь много
посчастливиться, чтобы у него было два таких управителя, как вы, мистер
Берк.
Мистер Берк поклонился и был явно польщен этой, как он
сознавал, заслуженной похвалой, но более ни словом не обмолвился о мистере
Гэррети; и лорд Коламбр, боясь выдать себя еще каким-нибудь
нескромным вопросом, переменил разговор.
А с вечерней почтой мистеру Берку прибыло письмо от лорда
Клонброни, которое он, прочтя, тотчас же показал своей жене со словами:
— Вот награда за все мои труды!
Миссис Берк, которая горячо любила мужа и возмущалась
несправедливостью к нему, пробежала глазами письмо и воскликнула в
негодовании:
— Да, поистине, вот награда за все наши труды! Что за недалекий и
неблагодарный человек! И это признательность за все, что вы сделали для
лорда Клонброни!
— Но, дорогая, он не знает, что я сделал. Он ничего не видел.
— Тем постыдней все это!
— Боюсь, что он никогда даже не заглядывает в счета или, уж во
всяком случае, не умеет в них разобраться.
— Тем это постыдней!
— Быть может, он слушает какие-нибудь глупые россказни или
наговоры. Он живет вдали отсюда и не может узнать правду.
— Тем это постыдней! ..
— Успокойтесь, дорогая. Ведь совесть у нас чиста, а это великое
утешение. Милорд может отставить меня от должности, но никакой лорд
на свете не властен ни дать, ни отнять чувство исполненного долга.
— Но каково письмо! — сказала миссис Берк, снова беря листок.—
Он не соблаговолил даже написать его собственноручно! Только
нацарапал внизу свою подпись, — а самое письмо как будто писал пьяный, не
правда ли, мистер Ивенс?—сказала она, протянув письмо лорду Ко-
ламбру, который тотчас узнал руку сэра Теренса О'Фэя.
— В самом деле, не очень похоже на почерк джентльмена, — сказал
лорд Коламбр.
12*
780
Вдали отечества
— Как бы там ни было, под письмом стоит собственноручная
подпись лорда Клонброни, — сказал мистер Берк, пристально разглядывая
листок. — Да, у меня нет ни малейших сомнений, что лорд Клонброни
подписал его собственноручно.
У сына лорда Клонброни тоже не было в этом сомнений, но он
остерегся высказать свое мнение.
— Ах, сэр, прочтите, сделайте милость, прочтите это, — сказала миссис
Берк, тронутая его негодующим тоном. — Прочтите, сделайте милость:
у джентльмена может быть скверный почерк, но никакой джентльмен не
каписал бы мистеру Берку такое письмо. Читайте же, сэр: вы сидели
кое-что из того, что мистер Берк сделал для имения Коламбр и для
арендаторов лорда Клонброни.
Лорд Коламбр прочел и убедился, что его отец не только не писал
этого письма, но, без сомнения, поставил свою подпись, не читая его,
в уверенности, что сэр Теренс О'Фэй должным образом выразил его
волю.
«Сэр!
Поскольку я не нуждаюсь более в ваших услугах, уведомляю вас сим
письмом, что вам надлежит не позднее ноября первого дня передать все
счета, а также следуемый итог недоимок за аренду (который, сколько
мне известно, непозволительно велик по теперешнему времени) Николасу
Гэррети, эсквайру, жительствующему в Колледж-Грине, Дублин, каковой
впредь будет исполнять должность управителя и незамедлительно получит
по почте надлежащую доверенность, препоручающую ему принять дела
и ведать имением Коламбр наряду с имением Клонброни от лица, сэр,
вашего покорного слуги
Клонброни,
Гровнор-Сквер».
Разумеется, наговор, прихоть или жадность могли побудить лорда
Клонброни переменить управителя, но лорд Коламбр знал, что его отец
никогда не мог бы объявить свою волю в таком тоне; возвращая письмо
миссис Берк, он повторил, что, по его убеждению, благородный
джентльмен не мог написать такое письмо, что его, вероятно, написал
какой-нибудь человек, занимающий низшее положение, а милорд подписал, не
читая.
— Моя дорогая, вы напрасно показали письмо мистеру Ивенсу, —
сказал мистер Берк. — Я не хотел изобличать лорда Клонброни. Этот
джентльмен желает добра, но его ввели в заблуждение невежественные
или корыстные люди. И, во всяком случае, не нам его изобличать.
— Он сам себя изобличил, — возразила миссис Берк. — И пускай все
это знают.
Вдали отечества
787
— Когда я был молод, он многое для меня сделал, — сказал мистер
Берк. — Мы не должны забывать об этом под влиянием обиды, душа моя.
— Нет, душа моя, конечно же, мы не должны забывать, но кто,
кроме вас, вспомнил бы об этом в такую минуту? Теперь вы видите,
сэр, — с этими словами она обратилась к лорду Коламбру, — какой
человек мой муж; судите сами, легко ли мне вынести, когда с ним так дурно
поступают?
— Мало сказать нелегко, это решительно невозможно, сударыня, —
сказал лорд Коламбр. — Даже я, человек посторонний, поневоле
сочувствую вам обоим, как вы, без сомнения, заметили.
— А те люди, которые его не знают, — продолжала миссис Берк, —
когда услышат, что лорд Клонброни отставил его от должности, подумают,
что он в самом деле виновен.
— Нет, сударыня, — сказал лорд Коламбр. — Этого вам бояться
нечего. Мистер Берк может быть спокоен за свою добрую славу. Из того,
что я слышал и видел за эти два дня, я заключил, что заслуженное
уважение, каковым он пользуется, оградит его от обвинителей.
— Благодарствуйте, сэр, — сказала миссис Берк со слезами на
глазах. — Вы судите по правде... вы справедливы к нему. Но столь многие
люди не знают его и, не ознакомившись с обстоятельствами, составят
себе совсем другое мнение.
— Дорогая, так случается сплошь и рядом, — сказал мистер Берк.—
Будемте терпеливы. Раньше или позже справедливость непременно
восторжествует.
— Но лучше бы она восторжествовала раньше, чем позже, — сказала
миссис Берк. — Мистер Ивенс, надеюсь, если вам доведется услышать
разговоры об этом, вы не откажете...
— Дорогая, мистер Ивенс живет в Уэльсе.
— Однако ж, дорогой, он путешествует по Ирландии и сказал, что
намерен еще побывать в Дублине, а там он, конечно, услышит эти
разговоры. И надеюсь, он сделает мне такую милость и расскажет о том, что
видел здесь своими глазами.
— Будьте покойны, я воздам должное мистеру Берку, насколько это
в моей возможности, — сказал лорд Коламбр, делая над собой немалое
усилие, дабы сдержаться и не выйти из своей роли. В тот же вечер он
простился с достойными супругами, а рано поутру продолжал путь.
«Ах, — думал он, покидая это благоденствующее, превосходно
управляемое имение. — Сколь был бы я счастлив жить здесь с такой супругой,
как... как та, о которой я более не должен и вспоминать».
Он отправился в Клонброни, другое имение своего отца,
расположенное весьма далеко от Коламбра; он решился узнать, что за управитель
этот мистер Николас Гэррети, который должен был занять место мистера
Берка и на имя которого должна была прибыть доверенность,
препоручающая ему принять дела и ведать имением Коламбр наряду с имением
Клонброни.
182
Вдали отечества
ГЛАВА X
На второй день пути, ввечеру, кучер наемной кареты, в которой ехал
лорд Коламбр, остановил лошадей и, спрыгнув с высоких козел, воскликнул:
— Ну вот, стало быть, доехали до гиблых мест! Отсюда, ваша
милость, начинается скверная дорога.
— Скверная дорога! Как-то не похоже на эту страну. Нигде я не
видел таких прекрасных дорог, как у вас в Ирландии.
— Так-то так, и благослови господь вашу милость за то, что вы
об нас справедливо полагаете, потому как все чужедальные люди, каких
мне доводилось возить, этого не изволили и заметить. Благослови вас
господь! Я слышал, вы из Уэльса, но откуда бы вы ни были родом, из
Уэльса или не из Уэльса, все едино я вижу, что вы благородный человек.
Несмотря на поношенный плащ, в который был одет наш герой,
проницательный кучер по разговору угадал в нем джентльмена. Долго
пришлось тянуть лошадей за узду, подталкивать и приподнимать карету,
прежде чем они одолели, как сказал кучер, «самые что ни на есть гиблые
места»; но поскольку дорога все же была «не больно хороша», сам он
продолжал идти пешком.
— Дорога плоха только в здешней округе, так уж оно вышло, —
сказал он, — а все через то, что нет здесь благородного джентльмена, он
в этих краях не жительствует: заместо него только управителев помощник,
вредный и негодящий человечишка, уж он сумеет попользоваться и от
дорог, и от всего на свете. Поверьте слову, ваша милость, я, Ларри Брэди,
знаю всю подноготную, и отец мой знает, и брат тоже. Пат Брэди,
колесный мастер, в былое время держал от него ферму, но разорился кругом
подчистую, ну его и согнали, пришлось ему податься отсюда, нынче он
работает где-то в Лондоне у каретного мастера, — его, стало быть согнали,
а я вот должен промышлять извозом, и все едино этот управитель для
меня хуже чумы, ведь здесь вон какие дороги, чистая смерть для
лошадей и колес, и позор для моей страны, а она мне дороже... Тьфу, чтоб
ему пусто было!
— Я знаю вашего брата. Он живет в Лондоне, в Лонг-Экре, у мистера
Мордухая.
— Да, да, благослови вас господь!
Тут впереди показались мужчины и мальчишки, числом двадцать
четыре человека, они сидели в ряд по обочинам на кучах камня, которых
тоже было двадцать четыре; каждый был вооружен молотком и, завидев
карету, все они принялись стучать с превеликим усердием и шумом.
Карета проехала между ними словно под обстрелом, с обеих сторон в нее
летели камни.
— Как живешь, Джем? Как живешь, Фил?—покрикивал Ларри.—
Да обождите вы стучать, дайте мне остановиться и убрать камни с
дороги, не то лошади все копыта обобьют. Стало быть, вы отрабатываете
аренду Святому Деннису?
Вдали отечества
183
— Уф!—произнес один, приблизясь и через плечо указывая
пальцем на карету. — А ты кого везешь?
— Будьте покойны, это человек честный, мистер Ивенс из Северного
Уэльса, да и все тут, от него никому нет вреда, а велено ему всюду
ездить да отыскивать медные копи.
— А почем ты это знаешь, Ларри?
— Знаю, потому как слыхал от знающего человека, и на моих глазах
видано, как он швырнул обратно одному в Кингс-Хеде полкроны, едва
глянув, и говорит: «Медь!» — а кто не смыслит в меди, беспременно
подумал бы, что свинец. Ну да ладно, дай-ка мне нож, надобно вырезать
новую чеку, эта того и гляди треснет.
Пока Ларри вырезал чеку, выломав кол из придорожной изгороди,
люди осмелели, разговорились, и постепенно проезжему стало понятно,
о какой ренте и каком Святом Деннисе 30 идет речь.
— Ясное дело, ему отрабатываем, для того и машем молотками.
Посылает он к нам своего помощника, с вчера аккурат восьмой день пошел,
и велит упредить, что, мол, Враг Человеческий будет к нам в понедельник
и всем досмотр сделает, а тут как на грех всего шесть дней осталось до
приезда судейских и, как ни кинь, надобно покончить дело, чтоб ко дню,
когда станут приводить к присяге, вымостить, сколько было приговорено,
он ведь самолично будет доглядывать вместе с Падди Хартом, и Падди
все подтвердит под присягой.
— Святой Деннис, значит? Тогда у вас одна только надежа и
утешение — он не больно станет придираться насчет присяги. Потому с той
самой поры, как у него голова на плечах, клятва не застрянет в глотке
у Святого Денниса, как и у его братца Старого Ника — Врага
Человеческого.
— Голова на плечах! — повторил лорд Коламбр. — Помилуйте, да
разве вы не слышали, что у святого Денниса головы на плечах не было?
— Да уж это едва ли, ваша милость, не похоже.
— Разве вы не знаете жития святых и не слышали, что святой
Деннис нес свою голову в руке? —спросил лорд Коламбр.
— Так то ж взаправдашний святой!—сказал кучер, сразу меняя тон,
и на лице у него выразился испуг. — Вы уж, ваша милость, так о святых
не говорите.
— Тогда о каком же Святом Деннисе у вас тут речь? Кого вы
называете Святым Деннисом и кто такой Враг Человеческий?
— Враг Человеческий, — отвечал кучер, подходя вплотную к карете
и понизив голос до шепота, — прощенья просим у вашей милости, Врагом
Человеческим прозывается у нас Николас Гэррети, эсквайр, который
жительствует в Колледж-Грине, в Дублине, а Святой Деннис — это родной
братец Врага Человеческого, да только никакой он не святой, рад бы
в рай, да грехи не пускают. Этот жительствует тут неподалеку и служит
у лорда Клонброни помощником управляющего, а Враг Человеческий —
тот ходит в главных управителях, им тут в шутку дали прозвища, потому
184
Вдали отечества
как крепко не любят обоих. Сам-то лорд Клонброни очень даже достойный
джентльмен, вот ежели б только он жил здесь, а не в Лондоне, да не
бросил нас и все свое добро на этаких людей!
Лорд Коламбр слушал внимательно и старался сколько мог сохранять
спокойствие; кучер же тем временем вырезал чеку, управился, залез на
козлы, тронул лошадей и сказал лорду Коламбру, поглядывая на
мостивших дорогу:
— Видеть их жалостно! Иначе им никак нельзя уберечь свою скотину
от продажи, а себя от тюрьмы, вот и приходится мостить дорогу.
— Стало быть, дело выгодное? Что же, в ваших краях за это больше
платят?
— Оно так да и не так... Им платят да и не платят... прощенья
просим у вашей милости.
— Не понимаю, что это такое вы говорите.
— Вам мудрено понять, вы ведь англичанин, то-бишь валлиец —
прощения просим у вашей милости. Вот сейчас я вам растолкую, что да как,
да поеду шажком по битому камню, потому как быстро ехать нет
возможности. Когда над управителями нет господина, как вот, примерно, тут
у нас, все мы в ихней воле. У господ они берут землю по сходной цене,
а сами с арендаторов шкуру дерут, и когда беднягам уже платить нечем
и жить не на что, тогда они говорят...
— Кто говорит?
— Да эти самые управители, у них ведь нету совести. Конечное дело,
это я не про всех, а про некоторых, вроде нашего Святого Денниса, так
вот, стало быть, они и говорят: «Заместо платы, говорят, будете мостить
дорогу». А это, ежели вашей милости угодно, значит, что в суде графства
он им выправляет постановление вымостить участок дороги такой-то
длины за двойную, против настоящей цены, плату. Арендаторы мостят
дорогу и по договору получают плату, какая назначена от графства, и все,
что получат, кроме тех денег, что идут им на картошку да на соль, отдают
управителю в счет долга за аренду. Понятно ли я изобъясняю вашей
милости?
— Благодаря вам я понимаю теперь больше, чем когда-либо, — сказал
лорд Коламбр. — Но разве это не обман графства?
— Оно конечно, — отвечал Ларри, — но ежели вашей милости угодно,
разве это не на пользу мне, да и вам?—сказал Ларри с хитрым видом.
— Мне на пользу! — отвечал лорд Коламбр, вздрогнув. — Но
причем же здесь я?
— Разве дороги не касаются до вас, как и до нас, коль скоро вы, ежели
угодно вашей милости, по ним изволите ездить? Да ведь иначе их бы
сроду не вымостили, и это самый верный способ, и дороги у нас
самолучшие. А когда в округе живут взаправдашние господа, то все делается
честь по чести, потому как их и судейские слушаются, и мироеды боятся,
и всюду есть порядок.
Вдали отечества
185
Лорд Коламбр был весьма удивлен осведомленностью Ларри в делах
графства, а равно и проницательностью его ума: он не знал, что в
Ирландии это не редкость среди людей простого звания.
Слушая Ларри, лорд Коламбр смотрел по сторонам и взору его
открывалась печальная картина.
— Так это и есть поместье лорда Клонброни?
— Да, все, что вы изволите видеть, да еще далеко окрест, отсюда и
не видать. Милорд Клонброни давным-давно уж отписал, чтоб тут
разводили леса, и большие деньги были плачены за рытье да насажденье
деревьев. И что же? Управитель взял да пустил сюда коз, нарочно
оставил проходы в изгороди, чтоб козы глодали с деревьев кору, и деревья,
конечное дело, все засохли. А после того с людей не взыскивали за
потраву, покуда скотина все не вытоптала, и земля перестала рожать,
обесплодела. Тогда Святой Деннис отписал Врагу Человеческому в Дублин,
а тот отписал милорду, что, мол, никто эту землю не желает брать
в аренду и ничего за нее не дают, и сам получил ее задешево. Вот каковы
ихние плутни! Кому, как не мне, знать!
Тут внимание лорда Коламбра привлек человек, который бежал во
весь дух через болото, тянувшееся вдоль обочины; вот он перемахнул
через канаву и выбежал на дорогу.
Завидев карету, он сначала как будто испугался; но Ларри кивнул ему,
и тогда он крикнул с улыбкой:
— Все в целости!
— Друг мой, разрешите спросить, что такое у вас на плечах? —
осведомился лорд Коламбр.
— Пожалте, ежели вашей милости угодно, это я сейчас только сыскал
на болоте спрятанный самогонный куб и тащу его скорей к инспектору
заявить о находке, должен же честный человек попользоваться наградой.
Небось, он меня похвалит!
— Садись, я тебя подвезу, — сказал Ларри.
— Благодарствуй, но уж лучше на своих на двоих! — сказал человек
и, свернув на тропу, снова пустился бежать что было прыти.
— Попользоваться наградой, — повторил лорд Коламбр
недоуменно, — заявить о находке...
— Ежели угодно вашей милости, — заметил Ларри, — по закону, когда
находят самогонный куб, а хозяин не имеет откупа на продажу виски, то
половина штрафа, какой наложат на приход, полагается тому, кто заявит
о находке. Тот человек про это и говорил, он, стало быть, побежал
доносить.
— Сколько я могу судить о вас, Ларри, — сказал лорд Коламбр
с улыбкой, — не похоже, чтобы вы стали помогать доносчику.
— Ну, ежели угодно вашей милости, — отвечал Ларри с лукавой
улыбкой, — разве не помог бы я закону по силе-возможности?
Едва доносчик скрылся из виду, а Ларри произнес эти слова, как
на болоте показался другой человек, перепрыгнул через канаву и выбежал
186
Вдали отечества
на дорогу; в его внешности были притязания на благородство: шея
повязана красным шелковым платком, в руке хлыст с серебряной рукоятью.
— Любезный, ты тут никого не видал? — спросил он кучера.
— Эва! Да кого тут увидишь? И с чего это я должен отвечать на
спрос? — сказал Ларри недружелюбно.
— Ну, ну, без глупостей! — вскричал человек с хлыстом, подавая
кучеру полкроны. — Говори, в какую сторону он побежал?
— Не надо мне вашего серебра! Я до него и не коснусь!—сказал
Ларри. — А ежели хотите послушать моего совета, так поворачивайте
назад да забирайте полем к Киллогенсоу.
Чиновник тотчас пустился в сторону, противоположную той, в
которой скрылся человек с самогонным кубом. И лорд Коламбр понял, что
мнимый доносчик спешил спрятать свой собственный куб.
— Это инспектор, ежели будет угодно вашей милости, — сказал Ларри,
оборотясь к лорду Коламбру, — он самогонный дух вынюхивает.
— А вы направили его на ложный след! — заметил лорд Коламбр.
— Да ведь я ему не соврал. Я сказал только: «Ежели хотите
послушать моего совета». Стало быть, он выходит дурак, ежели послушал моего
совета, хоть я отказался взять у него деньги.
— Так вот как вы, Ларри, помогаете закону!
— Ежели угодно вашей милости, когда б законы помогали мне, то
и за мной бы дело не стало. Но я говорю единственно об акцизном
законе, потому что никаких других, помнится, я сроду не нарушал. А только
ни один бедный человек, будь он хоть честнейший из честных, не
откажется от стаканчика крепкой уваги.
— От стаканчика чего? Объясните, ради бога, — сказал лорд Коламбр.
— Крепкой уваги. Ежели угодно вашей милости, это мы так называем
виски, которое у нас гонят сами и доводят до изрядной крепости,
а у вага — это такое словечко, которым мы называем все, что любим и
что достается редко и до чего имеем великую охоту: как опрокинешь
стаканчик этого зелья, то в голову не вступит донести да погубить этих
жалостных людей. Ведь они все здесь гнездятся, потому как
покровителей нашли таких, что идут с ними в долю и за их счет аренду
выплачивают— чего ж на них доносить? Конечное дело, ежели б донести
милорду Клонброни, чтобы он узнал истинную правду, тогда дело другое,
потому как главное зло в том, что ему до нас дела мало...
— Вижу я, тут у вас во всем винят бедного лорда Клонброни, —
заметил лорд Коламбр.
— Да ведь его нету, — сказал Ларри. — Когда бы он был при нас,
все шло бы по-иному. Но ваша милость изволили мне толковать про
законы. Вы человек сторонний и не знаете про здешние дела. А почему
я должен блюсти законы насчет виски больше господ или же самого судьи?
— Как это так?
— Эва! Будто уж я не был в присутствии, когда перед судьей
разбиралось дело о самогонном кубе, а один прямо там в суде возьми да и под-
Вдали отечества
187
неси самому судье здоровый кувшин крепкой уваги, потому как господин
судья, известное дело, хороший самогон ценит куда выше кларета —
а ведь это сами судейские! С этих пор пусть мне что хочешь толкуют
о вреде самогона да о пользе акцизных и пусть посылают на нас
инспекторов, да надсмотрщиков, да соглядатаев, да караульщиков хоть подряд
друг за дружкой, хоть взапуски — мы завсегда их проведем, да надсмеемся
над ними. Как будто я не знаю, как о прошлом годе десять соглядатаев
пронюхали, что в доме подле самой нашей гостиницы один человек гонит
виски, только он все равно их оставил в дураках, и так будет завсегда,
покуда люди не считают это за грех. До тех пор все ихние
постановления да все откупы все едино что грязь или навоз. И даже мерный прут!
Кто его боится? Сколько ни сечь им дитя, с него что с гуся вода.
Неизвестно, как долго еще распространялся бы Ларри насчет
законов о самогонном виски, если бы ему не пришлось прервать свои
рассуждения; но они уже подъезжали к поселку и кучер подобрал вожжи,
защелкал кнутом, не желая ударить лицом в грязь перед людьми.
Поселок состоял из убогих хижин, которые вытянулись в ряд, едва
возвышаясь над дорогой, глиняные стены их стояли вкривь и вкось; кое-
где зияли широкие щели, трещины зигзагами расходились от кровель
и до самой земли, словно после недавнего землетрясения, — крыши во
многих местах провалились, обрушились или поросли травой, — труб не
было, дым выходил через дыры в крышах или облаком поднимался из
открытых дверей, — перед дверьми были навозные кучи и стоячие лужи,
подернутые зеленью, — чумазые дети, едва прикрытые лохмотьями,
глазели на карету.
— Это поселок Ньюджент, — сказал Ларри. — Прежде, когда миледи
Клонброни жила в Ирландии, она приказывала белить стены и
содержать все в чистоте, ну и, конечно, вид был совсем другой.
Какие-то мужчины и женщины высовывали головы из дымных
хижин, глядя на проезжающую карету: бледные женщины с длинными
космами темных или светлых волос; мужчины, всем видом своим
выражавшие безнадежность и бессилие.
— Жалкие, жалкие люди! — воскликнул лорд Коламбр.
— Это не ихняя вина, — сказал Ларри. — Тут жил мой родной дядя,
такой усердный да работящий был человек, какого не сыскать во всей
Ирландии, покуда его вконец не разорили, и тогда он отдал богу душу.
Мы схоронили его в прошлом году, об эту самую пору, и хоть бы душа
управителя, ежели она у него есть, сгорела в пекле. . .
Лорд Коламбр прервал гневную речь Ларри и, коснувшись его плеча,
задал вопрос, который Ларри толком не понял, а потому натянул вожжи,
и нестройный стук и тарахтенье кареты сразу смолкли.
— Прощенья просим у вашей милости, только я не дослышал.
— Кто эти люди? — лорд Коламбр указал на мужчину и женщину
престранного вида, которые вышли из хижины, после чего женщина
заперла дверь, спрятала ключ в соломенной кровле, повернулась к мужчине
188
Вдали отечества
спиной, и они пошли в разные стороны: женщина тащила на спине
большой узел, который прикрывала желтой нижней юбкой, задрав ее сзади
до плеч; из этого узла выглядывала детская головка; мальчик постарше,
почти голый, семенил за ней следом, неся котелок, а две девочки, из
которых одна едва выучилась ходить, цеплялись за ее руку и за рваный
подол, — самые убогие нищие, каких только возможно себе представить.
Женщина остановилась и, оборотясь, поглядела вслед мужчине.
Мужчина был уже сед и походил на испанца; на плече он нес
подвязанную к палке котомку, в другой руке держал серп; он шел твердым
шагом, не глядя по сторонам.
— Доброй тебе жатвы, Джон Долан!—крикнул Ларри. — И тебе,
Уинни, желаем удачи у добрых людей. А вот для почину монетка малышу
на счастье, — добавил он, бросив ребенку пенни. — Ваша милость, эти
жалостные люди идут побираться, а отец ихний собрался в Англию на
заработки, в жнецы наниматься. Конечное дело, будь здесь господин, для
них нашлось бы употребление, и ничего бы такого не сталось. В свое
время этот малый был исправным и работящим тяглом-, помнится, я еще
мальчишкой работал с ним вместе, обхаживал парк при замке Клонброни...
Однако негоже задерживать вашу милость, да и дорога теперь будет
получше.
Некоторое время кучер гнал лошадей вскачь, а потом начался кусок,
недавно вымощенный щебенкой, и снова пришлось плестись шагом.
Они обогнали вереницу телег, высоко груженных кроватями, столами,
стульями, сундуками, ящиками и картонками.
— Как дела, Финнукан? Поклажа у тебя недурна, верно везешь из
Дублина?
— Нет, из Брея.
— Что новенького?
— Изрядные новости и, слава богу, не на радость Врагу
Человеческому и его присным. Черти бы его взяли!
— Что же с ним такое сталось?
— Да зять его, богатый бакалейщик, разорился, еще у его
супружницы был знатный дом по соседству от Брея, что достался им, когда
парламент распустили, и я своими глазами видел, как она разъезжала в
карете, только пыль столбом, — так вот, стало быть, ничего этого уже нету,
конечное разорение.
— Эвона! Только и всего? Да они нового добра наживут еще поболе
прежнего, будь уверен. Ведь Враг Человеческий за них похлопочет. Разве
плоха порука!
— Ну не скажи! Он за них и не подумает ручательствовать да не
выложит и фартинга ради своей сестрицы или хоть бы ради родного отца.
Я сам слышал, как он ей это сказал, у меня бы на его месте язык не
повернулся, а я тут же стоял, в гостиной, и слышал, как она
плачет-заливается.
— Вот супостат! Так прямо и сказал при тебе?
Вдали отечества
189
— Так и сказал. Да еще говорит: «Миссис Рэфферти, — говорит,—
вы сами во всем виноваты, это все дурь ваша; вы всегда такая были,
а я умываю руки». Это истинные его слова, а она ему говорит: «Нельзя ли
хоть бы кровати, одеяла и прочее добро, какое возможно, погрузить на
повозки и спрятать от кредиторов в замке Клонброни, да и меня не
укроете ли там от срама, покуда шум не утихнет?» «Это можно, — говорит
он, — это мне не жалко. Только помните, — говорит, — в случае чего все
эти вещи в мою пользу отойдут, за мной преимущество». Только-то он
ей и пособил. Вот они и будут сюда в понедельник — это ихние картонки
да всякое добро. И право слово, меня на нее жалость берет! Я слышал,
как она рыдала, и видел, как родной брат с ней обошелся безо всякой
жалости. А ведь она благородная леди.
— Ну, по рождению-то она не благородней его самого, — заметил
Ларри. — Только это не извинение. У него сердце все равно что вон тот
камень, и моим родичам давно пришлось это узнать, а теперь вот черед
его родичей. И ежели он над своей плотью и кровью лютует, как и над
нами, где уж тут жаловаться?
После такого утешения Ларри сказал возчику: «Бог в помощь», — и
тронулся дальше; но возчик окликнул его и показал на дом, где на
высоком шесте раскачивалась покореженная железная вывеска с изображением
трех подков, а за окном болталась пустая бутылка, означавшая, что тут
можно выпить.
— Что ж, от этого я не прочь, — откликнулся Ларри, — потому как
у меня не осталось другого удовольствия в жизни. Сэр, прощения
просим у вашей милости, я сию минуту, — сказал он, передавая вожжи лорду
Коламбру, и спрыгнул с козел. Никакие увещания не помогли, можно
было взывать к нему до хрипоты! Он скрылся в трактире следом за
возчиком, и прежде чем лорд Коламбр успел выйти из кареты, снова
вынырнул оттуда, забрался на козлы и сказал, беря вожжи: «Благодарствуйте,
ваша милость, и будьте благонадежны, я доставлю вас в Клонброни еще
засветло, хотя дело уже к вечеру, а дотуда еще добрых четыре мили, но
ведь вовремя подхлестнуть, сами знаете...»
И Ларри, дабы подтвердить истинность своего изречения, так погнал
лошадей по крупным булыжникам, брошенным посреди дороги возчиками,
которые заколачивали ими для большей надежности чеки на осях, что
лорд Коламбр уже распростился с жизнью; а так как тряска и толчки были
невыносимы, он схватил Ларри за плечо, тянул его и дергал, умоляя ехать
потише, но все было тщетно; наконец, на повороте колесо врезалось
в кучу булыжников, деревянная чека выскочила, и карета перевернулась;
лорд Коламбр отделался несколькими ссадинами и был рад, что у него
целы кости.
— Прощения просим у вашей милости, — сказал Ларри, сразу про-
. трезвев. — Истинное счастье, что вас хуже не изувечило. А всему виной
эта треклятая чека да возчики, побросавшие здесь камни, и будь в наших
краях справедливость, не миновать бы им штрафу.
190
Вдали отечества
— Оглобля сломана. Как же мы теперь поедем? — спросил лорд Ко-
ламбр.
— Хоть караул кричи! И кузни не сыскать до самого замка Клон-
брони, и даже веревки нету под рукой. Чего уж и говорить, нам не доехать
до Клонброни, и на ночь глядя не двинешься ни взад, ни вперед.
— Уже не хотите ли вы оставить меня ночевать посреди дороги? —
воскликнул лорд Коламбр в совершенном отчаянии.
— Это я-то? Да ежели угодно знать вашей милости, я никогда не
позволю себе этак обойтись с благородным человеком, разве только по
неминучей крайности, — отвечал Ларри гордо; он перепрыгнул через
канаву и полез вверх по откосу, приговаривая: «Ежели ваша милость
соблаговолит протянуть мне руку, я вас втащу наверх, а лошади покуда тут
постоят. Я в лучшем виде пристрою вас на ночлег у вдовы мужниного
брата моей сестры, лучшего местечка не сыщете, потому как ни Враг
Человеческий, ни Святой Деннис сюда покуда не добрались, и тут вашей
милости будет много лучше, чем в Клонброни, там на гостинице, чтоб ей
провалиться, и крыши-то нет. Но пожалуйте руку, потому как вскорости
совсем стемнеет, ни зги не видать. Ага, слава богу, взобрались. Вон и.
свечка в окошке горит.
— Спросите, могут ли они приютить нас до утра.
— Чего это спрошатъ? Ведь окно светится! Да они за счастье почтут
отдать гостю хоть все постели, какие есть в доме, не токмо что одну.
Осторожней, тут картошка окучена, не оступитесь, ступайте прямо за мнвй.
А теперь я побегу вперед да подержу собаку, меня-то она знает, а вас
может и не признать.
— Милости просим!
Таковы были первые слова, которые лорд Коламбр услышал, прибли-
зясь к домику. «Милости просим» выражалось и в голосе и в лице
старушки, которая вышла ему навстречу и осветила путь, ладонью прикрывая
свечу от ветра. Взойдя в комнату, где весело пылал очаг, он увидел
премилую молодую женщину, которая раздувала угли. Она низко присела
перед ним, убрала с дороги свою прялку, придвинула для гостя табурет
к очагу и, проговорив едва слышно: «Милости просим, сэр», — вышла.
— Принеси яиц, милочка, их там довольно в миске! — крикнула ей
вдогонку старушка. — А я поджарю сала. Как хорошо, что мы еще не
ложились! Правда, наш малый уже спит, — сказала она Ларри, — но ты
его разбуди, пускай пособит тебе управиться с каретой да отведет
лошадей на ночь в стойло.
Но нет, Ларри решился ехать верхом в Клонброни за подмогой, чтобы
к утру карета была готова для его милости. Собрали на стол: чистые
деревянные тарелки, горячий картофель, молоко, яйца, сало и «милости
просим отведать нашего угощения».
— Подай соль, милочка, и масло. Грэйс, дорогая, о чем ты
задумалась?
Вдали отечества
19Т
— Грэйс! — повторил лорд Коламбр, поднимая глаза. И чтобы как-то
объяснить свое невольное восклицание, добавил: — Разве это имя принято
давать в Ирландии?
— Ежели угодно вашей милости, этого нельзя сказать, но так ее
назвала леди Клонброни в честь своей племянницы, храни ее бог, она ведь
приходится нашей Грэйс молочной сестрой! Эта леди, когда жила здесь,
много благодетельствовала нам, да и всем другим тоже, только те
времена прошли, — сказала старушка со вздохом; молодая женщина тоже
вздохнула; сев у огня, она принялась считать зарубки на палочке,
которую держала в руке; сосчитав, она вздохнула еще.
— Полно тебе вздыхать, Грэйс, — сказала старушка. — Вздохи
плохая приправа к ужину, а у нас в доме гость. Не станем же добавлять ему
огорчений, — присовокупила она, взглянув с улыбкой на лорда Колам-
бра.— Сварено ли яичко по вашему вкусу?
— Благодарю вас, все отменно.
— Жаль, что я не могу предложить вам цыпленка, да у меня не было
времени изжарить. Не откажите скушать еще яичко.
— Благодарствуйте, добрая хозяюшка, будет с меня. В жизни я не
ужинал вкуснее и нигде еще меня не принимали с таким радушием.
— Ах, милости просим, мы всегда рады попотчевать, чем бог послал.
— Позвольте полюбопытствовать, что это у вас такое?—спросил лорд.
Коламбр, разглядывая палочку с зарубками, которую держала молодая
женщина, все еще не сводя с нее глаз.
— Это, ваша милость, у нас для счету. Ах да, я и позабыла, что вы
приезжий. У нас тут работник и надсмотрщик так ведут промежду собой
счет. Надсмотрщик всякий день делает на своей палочке зарубку, а
работник— на своей, и когда приходит время, рассчитываются по этим
самым зарубкам. Тут у нас вышла ошибка, малый наш поспорил с
надсмотрщиком, вот, стало быть, она и пересчитывает его зарубки, а он спит,,
потому что устал, бедный.
— Матушка, я вам не нужна более?
Грэйс встала, глядя на дверь.
— Нет, дитя мое. Ступай, да не печалься.
Она тотчас вышла.
— Этот ваш малый ей брат? — спросил лорд Коламбр.
— Нет, он ей дружок, — ответила старушка, понизив голос.
— Дружок?
— Ну, жених, стало быть. Она ведь мне не дочь, хоть и кличет меня-
матушкой, вы ведь слышали. А он мне родной сын. Только, боюсь, не
дождаться им свадьбы, больно уж мы бедны, а времена лютые и
управитель еще того лютей. Он да приказчик вдвоем так и сосут кровь из
людей, а как все высосут, вышвыривают вон, будто мусор; но я не стану-
говорить о них, не к ночи будь помянуты. Комната вашей милости готова,,
а вот и свеча.
Она проводила его в маленькую, но очень уютную комнатку.
192
Вдали отечества
— Какая удобная постель! —сказал лорд Коламбр.
— Вот этот полог в красную клетку совсем еще как новый, —
сказала она, опуская занавески. — Его подарила мне моя благодетельница
миледи Клонброни, теперь она далеко за морем. И сшит он самыми
хорошенькими ручками, какие есть на свете, ручками ее племянницы мисс
Грэйс Ньюджент, она тогда была совсем еще девочкой. Милое дитя!
Ах, все они уехали!
Старушка утерла с глаз слезы, а лорд Коламбр сколько мог старался
казаться равнодушным. Она поставила свечу и вышла; лорд Коламбр лег,
но долго не мог заснуть, «томясь от дум отрадных и печальных».
ГЛАВА XI
Чайник уже закипал, чашки и блюдца были на столе, радушная
хозяйка все приготовила для гостя и, полагая, что за завтраком
джентльмену положено пить чай, послала чуть свет в Клонброни купить унцию
чая, четвертку сахару и белую булку; на столике были густые сливки,
молоко, масло, яйца — все это сулило превкусный завтрак. Было свежее
утро, и в очаге, тщательно вычищенном от вчерашней золы, весело
пылал огонь. Старушка сидела в углу у камелька, за маленькой побеленой
перегородкой, поставленной для защиты от дверной тяги. В перегородке
было проделано круглое отверстие, так что сидящий у очага мог, не
вставая, глядеть через него. Теперь в это отверстие заглядывало утреннее
солнце, освещая лицо хозяйки, занятой вязаньем. Лорду Коламбру
подумалось, что не часто видел он столь приятное лицо, столь умные глаза,
столь добрую улыбку, ни в ком не находил столько неподдельной
бодрости, хоть и омраченной старческой немощью и жизненными невзгодами.
— С добрым утром вас, сэр. Надеюсь, вы хорошо спали? Славная
нынче погода по случаю воскресенья. А моя Грэйс ушла в церковь к
утрене, так что не взыщите, придется уж мне, старухе, потчевать вас
завтраком. Нет, позвольте, я вам положу полную тарелку, так не гоже, а ежели
ваша милость не прочь от овсянки, дозвольте мне, старой, вам подать,
она у нас, по счастью, очень даже вкусная, моя Грэйс недавно ходила
услужатъ на мельницу, и мельник особо ее похвалил.
Лорд Коламбр заметил, что у этого мельника прекрасный вкус; кроме
того, он похвалил красоту Грэйс, и старушка слушала его с улыбкой, но
тотчас переменила разговор.
— А вот вы взгляните, — промолвила она, — какой славный садик
мой сын посадил для нас с нею в свободное время, положенное
работникам на обед и завтрак. Ах, он хороший парень и работник хороший, на
совесть, а хороший сын всех более заслуживает хорошей жены, ведь и сам
он будет хорошим мужем. Всей душой желаю я, чтоб она досталась ему
и никому другому, и сама она желает этого всей душой. Потому я и учу
Вдали отечества
193
их не приходить в отчаянье да надеяться на лучшее, а худшего нечего
бояться, покуда оно не случилось.
Лорд Коламбр горячо пожелал узнать, что же может случиться.
— Расскажите мне обо всем, хоть я и чужой, — попросил он, — если
только вы не сочтете мое любопытство нескромным и это не будет вам
слишком тяжело.
— Ах, ваша милость, как можно, ни слова о нескромности! Вы так
добры, а кто имеет сочувствие, тот не чужой сердцу. Я же всегда могу
говорить о своих бедах, мне задумываться да припоминать не
приходится. Поэтому я расскажу вам все как есть: ежели суждено случиться
самому худшему, то, по всему видать, придется нам съехать, отдать этот
уютный домик, и хозяйство, и все добро управителю, а это будет нам
жестоким ударом, ведь я вдова, и мой муж своими руками поднял всю
землю. Рассудите сами, ваша милость, подите да посмотрите, и вы сразу
увидите, сколько сделано, и дом выстроен, и все кругом, но богу было
угодно его прибрать. Что ж, он был слишком хорош для этой жизни, и
я радуюсь, я ни единым словом не возропщу и верю, что мы встретимся
на небесах, а уж там-то будем счастливы. Покамест же у меня есть сын,
который скрашивает мою долю, и потому я счастлива, как ни одна вдова
на свете, вот только управитель оставил бы его в покое. И все ж я не могу
поверить, что у этого управителя, хоть его не зря прозвали Врагом
Человеческим, достанет жестокости отобрать то, чего он никогда нам не давал.
Ведь сам милорд пожаловал нам аренду, а теперь срок ей вышел, но у нас
от милорда писаное обещание возобновить договор. Да благословит
господь милорда! Будь он здесь, нам не пришлось бы бояться, и мы были бы
счастливы, потому как он благородный джентльмен.
— Но если у вас есть письменное обещание возобновить аренду,
чего же вам бояться, хотя бы милорда здесь и не было?
— Ах, нет! Разве можно равнять, когда за управителем нет догляду,
когда на него не сыскать управы. Я ни о ком не хочу говорить или думать
дурно, даже о нем, но будь он хоть ангелом, все равно арендаторам от него
не видать справедливости, ведь он жительствует в Дублине, а сюда
наезжает только по платежным дням, нагрянет, соберет плату и сразу назад
в город, едва только сосчитает наши денежки да выдаст расписки. Еще
счастье, ежели выдаст! Разве он может найти время, чтобы поговорить
с нами, поглядеть, как мы тут хозяйствуем, тем более выслушать наши
жалобы! Конечное дело, нет у него времени и можно его извинить, да
только нам-то от этого не легче, — добавила она с улыбкой.
— Но если сам он не живет среди вас, ужели у него нет здесь
приказчика?— спросил лорд Коламбр.
— Есть у него приказчик.
— И этот приказчик должен знать ваши заботы: старается ли он вам
помочь?
— Да, он должен знать очень даже хорошо. Ну а насчет наших забот,
так вашей милости, конечное дело, известно, — тут она снова улыбну-
13 М. Эджворт
194
Вдали отечества
лась, — что у каждого в этом мире свои заботы, и оно бы еще не беда.
А только есть еще много такого, чего сразу и не видать. Мистер Деннис
хотел выдать Грэйс замуж за своего надсмотрщика, но она ему отказала,
да и сам мистер Деннис на нее заглядывался, но Грэйс, понятно, и близко
его к себе не подпустила, вот с тех пор он и держит супротив нас зло. —
Она помолчала. — Но вы меня обнадежили, и я так полагаю, что нам
бояться нечего, ведь у нас есть обещание, которое милорд
собственноручно написал на обороте арендного договора, как раз как ему уже
садиться в карету, когда они уезжали от нас, и я никогда не позабуду, как
мисс Грэйс, которая исхлопотала для меня это благодеяние, улыбнулась
мне на прощанье. Подумать только, уезжала в Англию, в Лондон, и
совсем еще молоденькая, но вот вспомнила и озаботилась о такой бедной
женщине, как я! Видели бы вы ее тогда, знали бы вы ее, как я! Воистину, то
был ангел-утешитель, сошедший на землю, — и взгляд, и голос, и душа,
все ангельское. Ах, будь она сейчас здесь, вот сию минуту! .. Что с вами,
вы не обожглись? — спросила вдова. — Ну конечно же обожглись,
ведь вы плеснули из чайника кипятком прямо себе на руку! Господи!
Неужто у такого молодого джентльмена руки трясутся, совсем как
у меня?
Она глядела то на руки лорда Коламбра, то ему в лицо, выражение
которого могло бы многое выдать против его воли, но к счастью тут
вернулась ее приемная дочь Грэйс.
— Вот, любезная матушка, я принесла вам в целости арендный
договор! — сказала Грэйс, бросая конверт ей на колени.
Старушка, держа в ладонях конверт, воздела руки к небу.
— Благодарение господу!
Грэйс отошла и без сил опустилась на стул. Лицо ее раскраснелось,
вид был утомленный, она развязала шнурки чепца и расстегнула плащ.
— Ах, я так устала.
Но тут же, спохватившись, снова поднялась и низко присела перед
гостем.
— Отчего ж ты устала, дорогая?
— Из церкви нам пришлось пойти... ведь управителя-то в церкви не
было, а когда мы пришли к нему на дом, нам сказали, что его нет,
пришлось идти в замок, и тут нам посчастливилось, в замке мы застали
самого Ника Гэррети, он приехал из Дублина и бумага была при нем, он
ее положил в конверт и вежливо так отдал мне. Никогда еще я не видела
его таким добрым — правда, он предложил мне выпить бокал вина, а это
неприлично предлагать порядочной девице, да еще с утра, как Брайен
потом заметил. Брайен тоже отказался выпить, он ведь никогда не пьет.
А по дороге домой мы встретили мистера Денниса с надсмотрщиком, и
мистер Деннис сказал, что плату надо внести завтра же, иначе он не
возобновит аренду, а отберет у нас все хозяйство и пустит с молотка.
Матушка, дорогая, если б Брайен меня не поддерживал, я упала бы, не
дошла бы до дому.
Вдали отечества
195
— Дорогая, ведь ты всегда была такая сильная, не пойму, с чего это
ты так ослабла.
— Матушка, милая, лучше нам хоть за сколько-нибудь продать корову
мистеру Деннису, раз уж он на нее зарится, пускай забирает, да еще
миссис Гэррети обещалась заплатить мне за пряжу, всего этого хватит
внести за аренду, только бы Брайен не думал про Америку. Но
управитель сказал, что примет плату только золотыми гинеями, а за гинею надо
отдать никак не меньше пяти шиллингов. Но и это ничего, можно будет
еще продать мое новое платье, покупатель найдется, и это покроет разницу
за золото, а ежели все равно не хватит, продадим вот этот плащ — он
красивый, и у меня есть одна знакомая, которая с охотой его возьмет, а я его
отдам с дорогой душой... Право же, я все готова отдать, только бы Брайен
не думал уезжать в чужие края или, страшно подумать, не пошел бы
в рекруты, чтобы спасти нас от разорения или тюрьмы, ведь его там
ранят или, может быть, даже убьют... Ах, матушка!
— Ах, дитя мое! Это ты от волнения ослабла. Полно тебе. Вот же
она, бумага, и мы должны радоваться, а войско завтра уходит из Клон-
брони, стало быть, об этом тебе и беспокоиться нечего. Ну, а про Америку
он только так говорит, я ему этого не позволю, а он послушный сын.
И я скорей продам свой посудный шкаф и перину, чем позволю тебе,
милочка, продать что-нибудь из твоих вещей. Обещай мне не делать этого.
А почему Брайен не пришел вместе с тобой, Грэйс?
— Он проводил бы меня до самого дома, — отвечала Грэйс, — ежели б
ему не надо было пойти в горы за камнями или рудами для нашего
гостя, он вспомнил об этом, а я, к стыду своему, совсем позабыла, не
то не стала бы сейчас вам все это рассказывать, прямо при нем. А вот
и он, матушка.
Брайен вошел разгоряченный, тяжело дыша, в руках он держал шляпу,
полную камней.
— С добрым утром, ваша милость. Намедни, когда вы приехали,
я уже спал, и меня напрасно не разбудили, я был бы вам в помочь.
А нынче утром Ларри нам рассказал, что ваша милость из Уэльса и
что вы ищете в Ирландии руду, а я слышал от людей, что у нас в горах
есть какая-то в одном месте, может, полюбопытствуете взглянуть, я тут
притащил самые лучшие камни, какие сыскал, но сам в этом деле мало
чего смыслю.
«Не менее, однако, чем я сам», — подумал лорд Коламбр. Вслух же
он поблагодарил юношу и решил воспользоваться тем, что Ларри
обманулся на его счет или нарочно сказал неправду; рассмотрев камни, он
сказал со значительностью:
— Весьма интересно, lapis calaminaris, сланец, ромбоидальные
кристаллы, обманка, конгломерат... — и добавил все другие мудреные
названия, какие только мог припомнить, сочетая их как попало.
— А вот наша договорная бумага, да? — воскликнул юноша, радостно
сверкнув глазами, когда мать показала ему пакет. — Теперь мы спасены!
13*
196
Вдали отечества
Он честный человек, а я-то подозревал, что он желает нам зла, и теперь
стыжусь этого. Позвольте мне бумагу.
Он сломал печати и вскрыл пакет.
— Да, это точно та самая бумага. Ах, как я стыжусь! .. Но
обождите, где же записка милорда?
— Где ж ей еще быть, — сказала его мать, — как не на оборотной
стороне, милорд написал ее карандашом. Но ведь я не знаю грамоте. Грэйс,
дорогая, взгляни ты.
Юноша отдал Грэйс бумагу и стоял, не в силах вымолвить ни слова.
— Записки нет! Она исчезла! .. Исчезла без следа.
— Боже правый! Этого быть не может, — сказала старушка, надевая
очки. — Давай-ка сюда бумагу, я помню место.
— Бумага подчищена... записка стерта! Ах, до чего ж я был глуп!
Но кто мог подумать, что он такой негодяй!
Юноша ничего вокруг не видел и не слышал; он был поглощен
своими мыслями.
Грэйс, не сводившая с него глаз, побледнела, как смерть.
— Ах, он сейчас упадет... упадет в обморок!
— Она сама в обмороке! — воскликнул лорд Коламбр, и старушка едва
успела подхватить падающую Грэйс.
— Ежели будет угодно вашей милости, карета готова, — сказал
Ларри, входя в дом. — Проклятие! Что тут такое?
— Воздуху! Она сейчас очнется!—проговорил юноша. — Грэйс,
жизнь моя, выпей воды.
— Друг мой, вы можете быть уверены!.. — вскричал лорд Коламбр
властным голосом, поглаживая по плечу юношу, который стоял на коленях
подле Грэйс, но тотчас опомнился и, сдержав себя, добавил тихо:—Вы
можете быть уверены, что я никогда не забуду вашего гостеприимства, и
мне очень жаль покидать вас в несчастье.
С трудом произнеся это, он поспешно вышел за дверь и сел в карету.
— Ступайте к ним, — велел он Ларри. — Ступайте и спросите,
можно ли мне будет вернуться ввечеру и остановиться у них, если я
задержусь здесь еще на несколько дней. Постойте-ка. — Он вложил ему
в руку деньги. — Отдайте вот это доброй хозяюшке.
Ларри ушел и вскоре вернулся.
— Денег она нипочем не хочет брать... Я так и знал, что не
возьмет.
— Но ведь я должен ей за ночлег, как можно мне остаться в долгу?
— Ну и что же? Она, конечно, велела вам передать: «Милости
просим к нам» и сказала еще: «У этого джентльмена доброе сердце». Но вот
ваши деньги, говорю вам, она нипочем не хочет их взять.
— Благодарю вас. А теперь, Ларри, друг мой, отвезите меня в Клон-
брони и, пожалуйста, помолчите немного, потому что мне не до
разговоров.
Вдали отечества
197
Ларри кивнул, сел на козлы и повез его в Клонброни. Поселок имел
теперь вид самый печальный. Дома, построенные в архитектурном стиле,
который был много лучше обычного, разваливались; штукатурка
осыпалась со стен, стекла в окнах были выбиты, черепица обвалилась с крыш.
На улицах было пустынно, и лорд Коламбр отчасти объяснил это
воскресным днем: именно поэтому все лавки закрыты, а люди сейчас в церкви.
Он вышел из кареты у гостиницы, которая в точности соответствовала
описанию Ларри. Там никого не оказалось, кроме пьяного слуги, который,
едва ворочая языком, сообщил лорду Коламбру, что хозяйка «хворает
на постеле, с четверга вторая неделя идет, конюх у прачки, а стряпуха
у поздней обедни».
Лорд Коламбр отправился к церкви, но церковные ворота — правда
проломанные — были на запоре, внутри за оградой паслись теленок, две
свиньи и осел, а несколько мальчишек, на которых было больше прорех,
чем лохмотьев, играли в бабки на могильной плите, которая при
ближайшем рассмотрении оказалась его фамильным надгробьем. Один из
мальчишек подошел к воротам и объяснил лорду Коламбру, что в цер-
кву заходить бесполезно и «потому как и церквы нету никакой, и тут не
молятся вот уж цельный год, потому как некому служить, священник
не приезжал ни разу с тех пор, как милорд был — то бишь не был —
здесь у себя со всем семейством».
Лорд Коламбр вернулся в гостиницу, где долго и тщетно ждал обеда,
потом махнул рукой и снова вышел на улицу. Он увидел, что несколько
трактиров открыты и там полно людей. Все были возбуждены и громко
шумели. Причиной, как выяснил лорд Коламбр, было объявление о
нескольких земельных участках, принадлежащих к имению Клонброни,
которые сдает в аренду Николас Гэррети, эсквайр. Он невольно улыбнулся
при мысли, что благодаря своему инкогнито может слышать, как люди
измышляют способы перехитрить управителя и обмануть господина; вдруг
вбежал мальчишка и крикнул, что «сюда едет Святой Деннис, он уж
с холма спускается, и ежли у кого не будет откупа, пусть спасается, как
может».
Из дальнейшего лорд Коламбр понял, что слова: «Ежли у кого не
будет откупа» означают: «Если у кого нет откупа на торговлю
спиртным». Брэннеген тотчас выхватил из рук посетителя полный стакан
виски, который тот поднес ко рту (при этом посетитель воскликнул:
«Дьявольщина!»), передал жене стакан и бутылку, которую держал
в руках, а она единым духом выпила виски и убежала с бутылкой и
пустым стаканом куда-то в заднюю дверь; стоявшие вокруг засмеялись и
крикнули:
— Ловко придумано, Пегги!
— Бога ради, ступайте все отсюда через черный ход, ежели не хотите
моего разорения, — сказал хозяин, поставив в угол лестницу. — Фил,
пособи-ка мне втащить бочонок на чердак, — добавил он, залезая на
лестницу. — Да упредите кто-нибудь Розу Мак-Гивни, она нынче тоже торгует.
198
Вдали отечества
Бочонок втащили на чердак; лестница тотчас же куда-то
исчезла; трактир опустел, ставни захлопнулись; дверь заперли; стойку
очистили.
— Будьте добры, сэр, подымите-ка свои камни, — сказала
трактирщица, вытирая стойку. — Да ни слова о том, что здесь видано. Ежели
станут расспрашивать, скажите, что вы сторонний человек, проезжий,
хотите здесь заночевать или дожидаетесь мистера Денниса. Кажись,
спиртного духа уж не чувствуется, как по-вашему, сэр?
Лорд Коламбр не мог столько ей польстить и вместо подтверждения
лишь выразил надежду, что никто этого не заметит.
— Ну, а ежели заметят, так запах виски еще ничего не доказывает,—
с уверенностью сказала трактирщица, — потому как он всюду есть от
природы и никому не может быть свидетелем за или против. Пускай теперь
Святой Деннис или хоть сам Враг Человеческий когда угодно пожалует! —
Она повязала щеку синим платком, будто у нее разболелись зубы:—Ох,
моченьки нет!
Лорд Коламбр оглянулся, отыскивая глазами хозяина.
— Он уж слег в постель, не извольте беспокоиться, — сказала
трактирщица.
— В постель! Но когда же он успел?
— Покуда вы тут оглядывались, а я повязывала щеку платком.
Глядите, на жилой половине, лежит себе полеживает.
Трактирщик и в самом деле лежал в кровати, а его одежда была
сложена на сундуке.
Раздался стук в дверь, громкий и властный.
— Святой Деннис пожаловал!—пробормотала трактирщица и
крикнула: — Обождите, сейчас отворю!
Она впустила его, с трудом волоча ноги и жалобно охая.
— Прощенья просим у вашей милости, а мы уж спать укладываемся,
да вот у меня зубы разболелись, моченьки нету... А это постоялец, он
собирался только съесть яйцо да на боковую. Муженек-то мой давно уж
храпит.
Мистер Деннис Гэррети вошел с повелительным видом, хотя на лице
у него было написано сильное разочарование, заглянул на жилую
половину, убедился, что хозяин спит, услышал его храп, вернулся и спросил
лорда Коламбра, «кто он таков и зачем приехал?»
Наш герой ответил, что он из Англии и совершает путешествие;
чувствуя себя теперь гораздо смелей в геологии, он заговорил о своих образцах
и сказал, что надеется найти в здешних горах месторождение, после чего,
придав своему голосу возможно более подобострастия, а манерам —
угодливости, ибо видел, что именно так здесь обращаются к мистеру Деннису,
сказал, что «надеется на благоприятствие здешнего управителя».
— Скважину, наверно, сверлить собираетесь? Ладно, любезный, не
сверлите-ка мне мозги. Я сейчас не могу дать вам ответа, мне недосуг.
И он торопливо вышел.
Вдали отечества
199
— Ежели хотите получить ответ, ступайте за ним по улице, не
отставайте,— шепнула трактирщица. Лорд Коламбр последовал за Деннисом,
любопытствуя узнать, чем кончится дело.
— Ну, сэр, чего это вы тащитесь за мной хвостом?—спросил вдруг
мистер Деннис, оборотясь к лорду Коламбру.
Лорд Коламбр отвесил низкий поклон.
— Я жду, пока вы освободитесь, ваша милость, и дадите мне ответ.
Или, быть может, позволите зайти к вам завтра?
— Вижу, вы человек воспитанный, но насчет скважины не знаю — разве
за ваш собственный счет... Может статься, минералы тут под землей
есть, отчего им не быть? Ладно, зайдите завтра в замок, когда мой брат
разделается с арендаторами, я тогда замолвлю за вас словечко, мы
посоветуемся и решим, как быть. Нынче уже поздно. В Ирландии никто
не говорит с джентльменом о делах после обеда.. . Ваш слуга, сэр. Завтра
поутру вам всякий укажет дорогу к замку.
Он отошел от лорда Коламбра, подозвал человека, поджидавшего его
на другой стороне улицы; и зайдя с ним в ближайшую подворотню,
передал тому мешочек с гинеями. Потом крикнул, чтобы ему подавали
лошадь, — и лошадь подвел ему человек, который, как слышал лорд Коламбр,
собирался выторговать аренду на свободный участок; другой, имевший
точно такие же намерения, услужливо придерживал стремя, пока Святой
Деннис садился в седло, не поблагодарив ни того, ни этого. Святой
Деннис дал шпоры коню и ускакал. Благодарить их ему действительно было
не за что, ибо едва он отъехал, как оба принялись ругать его на чем свет
стоит.
— Чтоб тебе не видеть светлого дня! Чтоб тебе шею свернуть, не
доехав до дому, да нельзя, арендная бумага еще не выправлена, а деньги
я отдал.
Лорд Коламбр последовал за толпой в трактир, где перед ним
разыгралась новая сцена.
Человек, которому Святой Деннис отдал мешочек с золотом, теперь
продавал это же золото арендаторам, которые должны были назавтра
принести в замок арендную плату.
Управитель принимал плату только золотом. Те же самые гинеи
перепродавались по нескольку раз с немалой прибылью для управителя
и к разорению бедных арендаторов, потому что после всякого платежа
гинеи продавали другому, а ассигнации через банк переводили
землевладельцу, который, как объяснил лорду Коламбру один бедняк, «на этом
деле не имел ни прибыли, ни убытку и ничего не наживал, кроме разве
ненависти арендаторов».
Торговля и споры из-за цены на золото; долгие перерекания из-за
достоинства ассигнаций между бедняками, которые не знали грамоте и
принуждены были отдаться на милость человека, державшего в руках
мешочек; злоба, напрасные терзания и в конце концов вынужденная
покорность — вот что увидел лорд Коламбр; и все это время он терпел табач-
200
Вдали отечества
ную вонь и спиртной дух, слушал пространные речи, ругань, ссоры,
угрозы, плач, жалобы, проклятия и еще много отвратительного.
«Ужели это имение моего отца, лорда Клонброни?—думал лорд Ко-
ламбр. — Ужели это Ирландия? Нет, это не Ирландия. Я не стану
клеветать на нее, подобно многим из тех, кто покинул свое отечество.
Не стану хотя бы в душе совершать несправедливость, принимая малую
часть за целое. То, чему я сейчас был свидетелем, лишь показывает, до
какого упадка можно довести ирландское имение и ирландских
земледельцев в отсутствие тех, кому долг и собственные интересы велят жить
в Ирландии, поддерживая справедливость своим примером и своей
властью, и кто, пренебрегая этим долгом, отдает власть в дурные руки
и покидает своих арендаторов на притеснительство, а свою
собственность — на разорение».
С неба уже ярко светила луна, и лорд Коламбр окликнул встречного
мальчишку, который взялся проводить его самой короткой дорогой, через
поля, к домику вдовы О'Нийл.
ГЛАВА XII
Когда лорд Коламбр пришел, в домике все уже спали, кроме самой
вдовы, которая дожидалась его; чтобы собака не бросилась на гостя или
не залаяла при его приближении, хозяйка загнала ее в комнаты.
Цыпленок был уже изжарен — кстати сказать, единственный оставшийся у нее,
но об этом она ни словом не обмолвилась. Все остальные цыплята были
отданы супруге приказчика в виде «птичьей повинности». Пока лорд
Коламбр ужинал с тем большим аппетитом, что ему не удалось пообедать,
добрая женщина взяла с полки бумажник и подала ему.
— Мой сын Брайен нашел его на картофельном поле, видать, это вы
обронили.
— Благодарю вас, — сказал лорд Коламбр. — В нем лежат банкноты
такого достоинства, что потеря была бы для меня весьма чувствительна.
— Вот как — сказала она. — Он не смотрел, что там, и я тоже.
Когда лорд Коламбр принялся расспрашивать о Грэйс и о ее
женихе, вдова сказала:
— Благодарствуйте за спрос, сэр, они теперь уж не печалятся и нынче
ночью, по крайности, будут спать хорошо, да и я тоже обнадежена, что
у нас все наладится, потому как теперь дела идут не худо. Как вы
отъехали от нас, Брайен сам сходил к мистеру Деннису насчет договора и
той записки, а мистер Деннис, оказывается, против нее и не спорит,
а просто ничего не знал. «Но это все едино, — сказал он, — вы ведь
исправные арендаторы, и я уверен, что мой брат окажет вам
предпочтение, поэтому завтра я самолично приму у вас хозяйство, приду с первыми
петухами, мы закроем старый договор, но это только так полагается, а вы
Вдали отечества
207
пойдете в замок с готовенькой новой бумагой, и ежели аренда будет
уплачена сполна и все честь по чести, тогда, даю вам слово джентльмена, с вами
подпишут новый договор». Да ведь лучшего, сэр, и желать невозможно. Мой
мальчик побежал домой, ног под собою не чуя от радости, спешил
принести нам добрую весть и боялся только одного — что нам не собрать
платы за аренду, ведь нужно отдать гинеями, а мы не получили еще за
свою работу из-за ошибки надсмотрщика, и я за бесценок продала корову
соседке, но что же делать, как говорится, супротив рожна не попрешь,
а Враг Человеческий не лучше рожна, — сказала с улыбкой вдова. — А за
корову нам дали только бумажные деньги, управитель же ни на что,
кроме золота, и смотреть не станет, так что я решилась продать буфет
и уже вынула оттуда все тарелки, чашки и всякую всячину, и мой сын
с плотником Энди, который сторговал буфет, хотели его вынести, как
вдруг приходит Грэйс, вся раскраснелась и дышит тяжело, я даже не
заметила, когда она убежала, да и после не хватилась. «Матушка, —
говорит,— вот золото, и не надо трогать буфет». «А где твое платье и плащ,
Грэйс?» — спрашиваю я. Но прощения просим, сэр, вы, верно, устали от
моих разговоров?
Лорд Коламбр заверил ее, что нисколько не устал, и попросил
продолжать.
— «Где твое платье и плащ, Грэйс?» — спрашиваю. «Их нету, —
отвечает она. — Но плащ был слишком теплый и тяжелый, и, право же,
матушка, мне сдается, это из-за него я упала нынче утром в обморок. Что же
до платья, так у меня есть другое, очень нарядное, вы, матушка, сами
ткали на него материю, и мне оно дороже всех платьев на свете, да и
Брайен сказал, что оно мне к лицу больше всех платьев, в каких он меня
видел, так чего ж еще желать?» Ну, я сперва хотела ее выбранить за то,
что она, не спросясь, продала платье, но не знаю уж, как это сталось, да
не могла я ее в ту пору бранить и только поцеловала, и Брайен тоже,
а до этого ее не целовал ни один мужчина. И она чуть было на него не
осерчала, но не могла, да и не за что было, «потому что, говорю я ей,
он теперь тебе, Грэйс, все равно что муж, вас уж никому не разлучить»,—
так я и сказала да и соединила их руки. Никогда она еще не глядела такой
красавицей, и не было человека счастливей моего мальчика на всем белом
свете, и счастливей матери, чем я, и я возблагодарила господа за то, что
он их мне послал, а они оба упали на колени и попросили у меня
благословения, и хоть мало от него толку, я благословила их всей душой и
возложила руки им на головы. «А завтра, — говорю, — вас повенчает
священник». И тут Брайен показал мне колечко, хотел сказать, что у него,
мол, все уж готово, но слова не мог вымолвить. «Стало быть, про Америку
теперь и поминать нечего», — шепнула мне Грэйс, и лицо ее светилось
счастьем, но вдруг она покраснела, потом побледнела, и я испугалась,
как бы она опять не упала в обморок, только уж не от горя, и я ее
поскорей увела. Ах, не будь она мне родная... но ведь не я ее родила, так
что могу это сказать: второй такой нет на свете, у нее золотое сердце,
202
Вдали отечества
она все готова отдать, ежели кого любит, а для себя ей ничего не надобно,
такая добрая и ласковая и сызмальства была такая, опора семейству и
утешение.
— Совсем как та, в чью честь названа! — воскликнул лорд Коламбр.
— Прощенья просим, как ваша милость сказали?
— Однако, кажется, уже поздно?—заметил лорд Коламбр,
притворно потягиваясь и зевая. — А я сегодня много ходил.
Старушка зажгла свечу, проводила гостя в комнату с красным
клетчатым пологом и пожелала ему спокойной ночи, хоть и досадовала
несколько, что он зевнул в ту самую минуту, когда она расхваливала свою
любимую Грэйс. Однако ее неудовольствие тотчас же рассеялось, когда
гость сказал, что хотел бы, с ее позволения, присутствовать при
венчальном обряде.
Рано поутру Брайен ушел к священнику спросить, в какое время его
преподобию угодно их обвенчать; пока его не было, в домик зашел
мистер Деннис Гэррети получить арендную плату и принять хозяйство.
Золото было уже приготовлено, и он сполна получил все по счету.
— Незачем мне и писать расписку, новый договор будет вместо нее.
— Воля ваша, сэр, — сказала вдова. — Я ведь ничего не смыслю в
законах. Как прикажете — вам видней, а вы теперь друг нашей семьи.
Вчера мой сын был у стряпчего, и новые бумаги уже готовы в двух
списках, остается только подписать.
Мистер Деннис сказал, что этим займется его брат и надобно их
снести в замок.
— Но сперва сдайте мне дом и землю.
По его требованию она подала ему ключи от домика и пригоршню
соломы с крыши; после этого он выгреб из очага угли и велел всем
покинуть дом.
— Так положено по закону, для видимости, — сказал он.
— А наш постоялец тоже должен уйти, сэр?—спросила она.
— Само собой, пускай уходит — ни одной живой души не должно тут
оставаться, иначе ввод во владение не будет законным. А кто таков этот
постоялец?
Увидев лорда Коламбра, мистер Деннис несколько удивился.
— А я думал, вы остановились у Брэннегена, ведь этр вы толковали
со мной у него в трактире про золотые жилы.
— Нет, сэр, они не у Брэннегена остановились, — сказала вдова.
— Вы правы, сэр, это я говорил с вами в трактире Брэннегена о
золотых жилах, но у него мне не понравилось...
— Плевать мне, где вам нравится, любезнейший, но сейчас извольте
убраться отсюда.
Мистер Деннис взял лорда за плечи и вытолкал его из домика на
глазах у встревоженной и удивленной вдовы, приговаривая: «Это для
видимости, только для видимости!» — потом запер дверь и положил ключ
в карман. Вдова протянула руку, думая, что он вернет ей ключ.
Вдали отечества
203
— Теперь все сделано по закону, не так ли, сэр? Пожалуйте же мне
клюя.
— Я отдам вам все, когда будет подписан новый договор, но не
ранее, — так положено по закону. Ступайте прямиком в замок. Да не
забудьте, — добавил он, хитро подмигивая, — захватить деньги на сургуч,
да еще малость — на перчатки.
— Ах, но где же мне взять столько? — воскликнула вдова.
— Не беспокойтесь, матушка, — сказала Грэйс. — У меня есть деньги...
мне- плачено... и они мне совсем не надобны. Так что пойдемте скорей в
замок. Брайен, верно, уже ждет нас на дороге.
Они отправились в замок Клонброни, и лорд Коламбр вызвался их
сопровождать. На дороге их ждал Брайен.
— Отец Томас готов, матушка, ведите к нему Грэйс, и он нас
повенчает. Покуда она не стала моей женою, я сам не свой. Кто может знать,
что будет?
— Правда твоя. Кто может знать?
— Лучше бы сперва сходить в замок, — сказала Грэйс.
— А священник пускай ждет? Не годится поступать так с его
преподобием, — возразил Брайен.
Грэйс позволила отвести себя в дом священника и при этом не думала
даже притворно отнекиваться или нелепо гримасничать, как это делают
иногда девицы в подобных случаях; она лишь вся зарделась, но явила
более самообладания, нежели можно было ожидать при ее робкой натуре,
подала руку своему возлюбленному и с благоговением приняла
священный обряд.
«Ах!—думал лорд Коламбр, поздравляя новобрачную, — изведаю
ли я когда-нибудь такое же счастье, какое чувствуют сейчас эти
бедняки?»
Ему хотелось как-нибудь одарить их, но он отважился лишь
предложить священнику плату за труды.
Однако священник решительно отказался.
— Лучшей супружеской четы не найти во всем приходе, — сказал он, —
а с вас я тем паче ничего не возьму, потому что вы приезжий и, стало
быть, наш гость.
— Ну теперь будь что будет, я ко всему готов, — сказал Брайен. —
Никакая беда мне не страшна.
— Ну, ты все же не хвастай, — заметила его мать.
— Какое бы испытание ни послал господь, он дал мне опору, и за
это я возношу ему благодарение, — сказала Грэйс.
— Милые, славные люди, вы заслужили счастье и непременно будете
счастливы! — воскликнул лорд Коламбр.
— Ах, у вас добрая душа, — сказала вдова с улыбкой. — И будь это
в вашей власти, я не опасалась бы ничего. Надеюсь, управитель поможет
вам найти золотую жилу, и вы поживете с нами подольше.
204
Вдали отечества
— Я решился жить среди вас всегда, прекрасные, великодушные
люди! — вскричал лорд Коламбр. — Что за важность, поможет мне
управитель или же нет, — добавил он.
Путь до замка Клонброни был не близкий; и старушка призналась,
что пешком ей нипочем бы его не одолеть, но к счастью по дороге им
встретился знакомый возчик, который ехал порожняком и предложил
ее подвезти. Это был Финнукан, и он рассеял опасения лорда Коламбра,
который полагал, что его может увидеть и узнать миссис Рэфферти; на
вопрос: «Кто сейчас есть в замке?» — возчик ответил: «Ждем нынче к
вечеру миссис Рэфферти, она еще в пути. А покуда там только Враг
Человеческий, он лютует пуще прежнего, подумайте, не заплатил мне ни
фартинга за перевозку сестриных пожитков. Ежели у вас к нему какое дело,
да поможет вам господь!»
Вдова, ее сын и невестка откликнулись:
— Аминь!
Теперь лорд Коламбр с волнением разглядывал издали замок
Клонброни и окружающий его парк. В последний раз он видел все это
шестилетним ребенком. Смутные воспоминания детства пробудились в нем,
и ему показалось, что он узнает эти места. Замок был красив, парк —
огромен; но все вокруг, от разрушенных колонн у главных ворот да
замшелых камней двора и расшатанных ступеней крыльца, являло собой
сиротливое и печальное зрелище. Аллеи заросли, кусты одичали, молодые
деревца превратились в голые палки; вековые деревья были вырублены,
стволы лежали штабелями, предназначенные на продажу. Холм, где
некогда шумела дубрава и где наш герой так часто играл в детстве,
называя эту рощу «черным лесом», обнажился, там теперь белели лишь пни,
так как дубы недавно были вырублены и проданы, чтобы покрыть
недоимки.
— Какую рощу продали! Да чего уж там, — сказал Финнукан, — все
одно к одному! Нам, я так полагаю, надобно заезжать с заднего двора.
И что это был за двор!
«Чего уж там, все одно к одному», — повторил про себя лорд Коламбр.
На кухне готовили большой обед для приятелей мистера Гэррети,
с которыми он собирался бражничать, когда покончит с делами.
— Где ключи от подвала? Надобно принести кларета к десерту! —
кричал кто-то.
— И повар спрашивает вина для соуса к оленине! — откликался
другой.
— Оленина! Вот, стало быть, для кого стреляют оленей в милордо-
вых лесах! — со смехом сказал третий.
— Известное дело! Как же иначе, ежели самого милорда здесь нет,
и он своей оленины отведать не может.
— Сделайте милость, любезный, не суйтесь на кухню. — сказал
повар, захлопывая дверь перед носом лорда Коламбра. — Ежели вы
принесли деньги, так ступайте в кабинет по черной лестнице.
Вдали отечества
205
— Нет, мистер Гэррети велел провести их по парадной лестнице, —
сказал лакей. — Он нынче будет принимать в будуаре миледи, потому
что в кабинете слишком сыро.
Они поднялись по парадной лестнице, прошли через великолепные
покои, где по стенам висели редкостные картины, испорченные сыростью.
— Ах, какая жалость, просто смотреть огорчительно, — сказала
вдова. — Вот тут миледи нарисована, а всю картину загубили.
Лорд Коламбр остановился перед портретом мисс Ньюджент.
— Какое надругательство! — воскликнул он.
— Проходите же или позвольте мне, сказал какой-то арендатор. —
Вы стоите в дверях.
— Ну нет, у меня будет дело поважней вашего, — перебил того
надсмотрщик.— Где управитель?
— В приемной зале, — отвечал другой арендатор. — Где же еще быть
вице-королю, как не в приемной зале?
Все придворные были в сборе, и от них сильно пахло овчиной.
— Ах! Можно ли класть шляпы на шелковые подушки! — сказала вдова
каким-то людям, бросившим свои грязные шляпы на узорчатую тахту.
— А что? Куда ж их еще девать?
— Будь здесь миледи, вы бы не посмели, — сказала вдова со вздохом.
— Само собой, не посмел бы. Вот еще! Нешто я совсем без понятия
и не знаю, что при миледи нельзя вести себя так, как при Враге
Человеческом, — ответил он по-ирландски.
Он подписал бумагу, положив ее на колено, стряхнул с пера чернила
на уилтонский ковер 31 и добавил:
— Неужто ты, добрая женщина, думаешь, что я безмозглый мужлан и
не понимаю обхождения?
— Вам долго придется дожидаться высочайшего приема, — сказал
другой арендатор, который что-то подсчитывал и все время сбивался со счета.
Они понемногу проталкивались вперед и наконец увидели мистера
Николаса Гэррети, который торжественно восседал в кресле; никогда
еще лорд Коламбр не видел столь отталкивающего лица, столь
совершенного воплощения мелкого и злобного тиранства.
Мы не станем описывать в подробностях этот прием.
«Все одно к одному», — повторял про себя лорд Коламбр при каждом
новом примере обмана или несправедливости, которым был свидетелем;
составив для себя окончательное мнение на этот счет, он тихонько сел
в стороне, ожидая, когда наступит очередь вдовы, потому что теперь его
интересовало только, как будет поступлено с нею. Зала понемногу
пустела; вошел мистер Деннис Гэррети, сел к столу и стал помогать брату
пересчитывать золотые монеты, кучками лежавшие перед ним.
— Ах, мистер Деннис, я рада, что вы пришли, как обещались, —
сказала вдова О'Нийл, подходя к нему. — Вы, конечно, замолвите за меня
словечко. А вот и бумаги, кому прикажете отдать?—спросила она, по-
206
Вдали отечества
давая также деньги «на перчатки» и «на сургуч». — Я ведь без привычки
и потому робею.
— Нечего робеть, и не надобно никакой привычки, чтоб отдать или>
взять деньги, — сказал мистер Николас Гэррети, протягивая руку. —Все ли
здесь приношения, какие следуют?
— Надеюсь, сэр. Но вашей милости, конечно, виднее.
— Ладно. — Он положил приплату в свой собственный кошелек. —
Ну-с, говори, какое у тебя дело?
— Мы пришли подписать договор. А за аренду сполна уплачено.
— Договор! Любезная, ты сдала хозяйство?
— Да, ваша милость, сдала, и ключ от нашего домика у мистера
Денниса в кармане.
— В таком случае, пускай там и остается. Потому что ваш домик,
теперь уж не ваш, я обещал его надсмотрщику. Вы, верно, за дурака меня
числите, ежели думаете, что я возобновлю с вами договор на прежних
условиях.
— Мистер Деннис назначил плату. Но мы готовы платить по силе-
возможности, сколько назначит ваша милость.
— Ну, об этом и речи нет — из головы выкинь. Сколько бы ты ни
предложила, я все равно не возьму, потому что уже обещал дом
надсмотрщику.
— Сэр, мистер Деннис знает, что у нас есть письменное обещание
милорда оставить за нами аренду, оно было писано на обороте прежнего-
договора.
— Покажи.
— Вот, да только записка милорда стерта.
— Глупости! И чего ты лезешь ко мне с какой-то стертой запиской!
Уж не думаешь ли, что в суде станут тебя слушать?
— Прощенья просим у вашей милости, про это я ничего не знаю,
знаю только, что милорд сам написал записку на глазах у мисс Нью-
джент, благослови ее господь, и она, хоть была еще ребенком, видела,,
как он писал карандашом и, конечно, помнит это.
— Мисс Ньюджент! Да что она смыслит в делах? И скажите на
милость, какое у нее право распоряжаться имением лорда Клонброни?
— Распоряжаться! .. Нет, нет, сэр!
— Ты, верно, хочешь, чтоб мисс Ньюджент выгнали из дома?
— Ах, боже избави! Да разве может такое статься?
— И даже очень. Стоит тебе только впутать ее в эту историю и
заставить свидетельствовать против желания милорда.
— Когда так, я ни словом не помяну про мисс Ньюджент, будь со
мной что будет. Но, сэр, напишите милосердно милорду и справьтесь
у него, я уверена, что он все вспомнит.
— Писать милорду про такую мелочь — беспокоить его из-за пустяков!
— Я не хочу его беспокоить. Но тогда поверьте моему слову,
послушайте меня, сэр, ведь я не возьму грех на душу, не обману ни богатого,,
Вдали отечества
207
ни бедного, хоть бы мне посулили все имение или даже целый мир.
Господь-то все видит!
— Ложь! Пустое! Забирай свои бумажки, я и не подумаю их
подписывать. Да проваливай отсюда, старая карга, нечего тут побираться. Это
вымогательство, и я ничего не стану подписывать.
— Нет, сэр, станете! — воскликнул Брайен, побагровев от
негодования.— Суд заставит вас, будьте уверены. И извольте разговаривать
с моей матушкой уважительно, я, покуда жив, не дам ее в обиду. Она
в своем праве, я это знаю и подам на вас в суд. Я видел записку, сэр,
прежде чем она попала к вам и исчезла невесть как, и я готов
подтвердить это под присягой.
— Подтверждай, любезный, сделай милость, много ли значит для суда
присяга заинтересованной стороны, — сказал Враг Человеческий.
— Да еще против такого почитаемого и состоятельного джентльмена,
как мой брат, — добавил Святой Деннис. — Кто такая твоя мать против
него!
— Кто такая! Сэр, остерегитесь, выбирайте слова!—воскликнул
Брайен.
Грэйс зажала ему рот ладонью, пытаясь заставить его молчать.
— Нет, Грэйс, дорогая, я скажу все, пусть даже под страхом смерти.
Да, я готов умереть за матушку, — сказал юноша и рванулся вперед, но
мать удержала его. — Я должен сказать все!
— Ах, я знаю, теперь он погиб! — воскликнула Грэйс, закрывая глаза
рукой. — Он совсем не думает обо мне.
— Сделайте милость, красавица, не удерживайте его, пускай говорит, —
сказал мистер Гэррети, побледнев от злобы и страха, и губы у него
дрожали. — Я буду рад записать его слова.
— Записывайте сколько угодно! И пускай их читает, кто хочет!
Мать и жена снова принудили его замолчать.
— Записывайте, Деннис, — сказал мистер Гэррети, подавая брату
перо; у него самого рука так тряслась, что он не мог вывести ни
единой буквы. — Записывайте каждое слово, а вот здесь наверху, — (он
указал, где именно), — поставьте: «Будучи предупрежден и со злым
умыслом».
— Что ж, пишите... Матушка! Грэйс! .. Дайте же мне сказать! —
воскликнул Брайен глухо, так как ему зажимали рот. — Пишите же: вы —
ничто против моей матери, лучше ее нет человека на свете, и каждое ее
слово стоит самой торжественной вашей клятвы.
— Ах, так? Записывайте, Деннис, — сказал мистер Гэррети.
—'■ Ах, сэр! Сэр! Отчего вы не остановите его?—вскричала Грэйс,
обратясь вдруг к лорду Коламбру.
— Ради бога, ради самого господа бога, ежели только вы еще желаете
нам добра! —подхватила вдова.
— Пусть говорит, — сказал лорд Коламбр властным тоном. — Пусть
прозвучит голос правды.
208
Вдали отечества
— Правды! — воскликнул Святой Деннис и выронил перо.
— Да кто вы такой, сэр, черт вас побери? — спросил Враг
Человеческий.
— Ах, это же лорд Коламбр! — раздался женский голос, и вслед за
тем, в дверях появилась миссис Рэфферти.
— Лорд Коламбр!—повторили все, и в голосах их прозвучали
самые различные чувства.
— Прошу прощения, милорд, — продолжала миссис Рэфферти и
приблизилась, едва передвигая ноги. — Я не осмелилась бы войти, если бы
знала о вашем присутствии. Но я вижу, вы заняты, и мне, пожалуй,
лучше удалиться.
— Вот именно, сестрица, вы не в себе, — сказал Святой Деннис,
подталкивая ее к двери. — А мы в самом деле заняты. Ступайте к себе и
успокойтесь.
— Прежде всего, сударыня, — сказал лорд Коламбр, преграждая ей
путь к двери, — я прошу вас быть здесь как дома, до тех пор, пока
обстоятельства вынуждают вас жить в этом замке. Смею заверить, я не
забыл вашего гостеприимства.
— Ах, милорд, вы так великодушны... лишь немногие... даже мой
родной...
И она в слезах выбежала за дверь.
Лорд Коламбр возвратился к столу, где все застыли в изумлении,
с выражением испуга, ужаса, надежды, радости, сомнения на лицах.
— Всякий, кого постигло несчастье, — продолжал лорд Коламбр,—
если только несчастье не навлекли на него его собственные пороки, всегда
найдет здесь приют. Я говорю от имени своего отца, так как знаю, что
он меня одобрит. Но пороку, — продолжал он, метнув на братьев такой
взгляд, что они содрогнулись, — пороку и мошенничеству отныне не будет
сюда доступа.
Он умолк, и на мгновение воцарилась тишина.
— Я слышу слова правды! Истинно это говорит джентльмен, и я рад
от души, — сказал Брайен, выпрямившись и сложив на груди руки.
— Я тоже, — сказала Грэйс, вздыхая всей грудью.
Вдова подошла к лорду Коламбру, надела очки и пристально
посмотрела ему в лицо.
— Просто диво, что я не углядела семейного сходства.
Лорд Коламбр вспомнил, как он одет, и сбросил с плеч поношенный
плащ.
— Благослови его господь! Уж теперь-то я его узнаю! Все мы будем
счастливы, и я могу умереть спокойно.
— Милорд, поскольку все так обернулось... милорд, осмелюсь
просить вас... — сказал мистер Гэррети, несколько оправившись и обретя дар
речи, хотя все еще выражаясь не вполне вразумительно. — Ежели вы,
милорд изволили сейчас намекать...
— Я ни на что не намекал, сэр, я говорил прямо.
Вдали отечества
209
— Прошу прощения, милорд, — сказал Старый Ник. — Но вы тут
поминали о пороке, и ежели этим вы целили в меня... — Он попытался
выпрямиться. — Позвольте заверить вас, милорд, когда бы я мог знать...
— Неважно, сэр, в кого я целил, коль скоро вас это не задело.
— И позвольте полюбопытствовать, милорд, простите мою дерзость,
когда вы говорили про мошенничество, было ли у вас в виду что-нибудь
определенное? —сказал Святой Деннис.
— Очень даже определенное, сэр. Выньте-ка из кармана ключ от дома
этой вдовы и верните ей.
— Ну, если дело только в том, то с нашим удовольствием. Я все
равно собирался это сделать, как только будет подписан договор, — ска-
зал Святой Деннис.
— Я готов подписать хоть сейчас! — подхватил его брат.
— Подписывайте, сэр, да поживей. Я читал договор и беру на себя
ответ перед отцом.
— Не извольте беспокоиться, милорд, я имею доверенность
подписывать за вашего батюшку.
Он поставил подпись и лорд Коламбр засвидетельствовал договор по
всей форме.
— Все сделано законным порядком, — сказал мистер Гэррети. —
Милорд,— продолжал он, — заметьте, мне довольно было одного вашего
слова, и знай я раньше, что вы принимаете участие в этой семье, не было бы
никаких препятствий, потому что я почитаю долгом сделать вам услугу.
— Услугу мне! — повторил лорд Коламбр с презрением.
— Но когда благородные джентльмены путешествуют инкогнито и
живут в бедняцких хижинах, — добавил Святой Деннис, покосившись на
Грэйс с дьявольской ухмылкой, — у них, без сомнения, должны быть
к тому серьезные причины.
— Не судите о моих побуждениях по себе, сэр, — холодно сказал лорд
Коламбр. — Полагаю, что в мире нет ничего более несродного. Цель,
которую я преследовал, путешествуя инкогнито, мною достигнута: я
желал видеть, как управляют владениями моего отца, я смотрел, сравнивал и
судил обо всем. Я видел разницу между поместьями Клонброни и
Коламбр, о чем непременно поставлю в известность своего отца.
— Когда так, милорд, ежели до этого дойдет... полагаю, однако ж, вы
дозволите мне объясниться. Друзья мои, ступайте, куда вам надобно, вы
теперь удовлетворены. А вас, милорд, после обеда, когда гнев ваш
остынет, я надеюсь убедить, что положение дел представлено вам в обманном
свете, и, смею думать, вы уверитесь, что я не только всегда действовал
как друг вашего семейства, но и готов на все, только бы вновь обрести
вашу благосклонность, — сказал он, смахивая столбики монет в кожаный
мешочек. — Во всякое время я к вашим услугам.
— Мне не нужны ваши услуги, сэр... даже умирая с голоду, я не
принял бы от вас ничего. И вы не обретете мою благосклонность, которой
не были и никогда не будете достойны.
14 М. Эджворт
270
Вдали отечества
— В таком случае, милорд, я оставляю за собой свободу действий,
но считаю долгом вас предупредить, прежде чем вы скажете хоть слово
милорду Клонброни, что если он решится сменить управителя, нам с ним
придется свести кое-какие счеты... это надо взять в соображение.
— Нет, сэр, никаких соображений — мой отец никогда не будет рабом
столь мелочных соображений.
— Что ж, воля ваша, милорд. Если вы желаете взять ответ на себя,
я, разумеется, не против. Мне известно, что вы скоро достигнете
совершеннолетия, так что тут все в порядке... Однако, — добавил он со
зловещей улыбкой, — сдается мне, что вы не представляете себе, за что
беретесь. Во всяком случае смею заверить, что счеты, которые
существуют между нами, едва ли можно назвать мелочными.
— Боюсь, сэр, что здесь наши мнения расходятся.
— Извольте, милорд, действуйте по своим понятиям, ежели вам эдак
удобнее.
— Удобнее или нет, сэр, но от своих понятий я не отступлюсь.
— Деннис! Доставьте письма на почту. Как скоро вы намерены
ехать в Англию, милорд?
— Немедленно, сэр, — отвечал лорд Коламбр; он видел на столе
несколько подготовленных для подписи арендных договоров между его
отцом и мистером Деннисом Гэррети.
— Немедленно!—повторили мистер Николас и мистер Деннис в
отчаянье. Николас вскочил, выглянул в окно и что-то шепнул брату,
который тотчас вышел за дверь.
Лорд Коламбр увидел внизу почтовую карету, с которой приехала
в замок миссис Рэфферти, а рядом с каретой стоял Ларри; милорд
распахнул окно, показал кучеру монету в шесть шиллингов и крикнул:
— Ларри, друг мой, лошади за мною!
— Извольте, ваша милость!—откликнулся Ларри.
Внизу показался мистер Деннис Гэррети и произнес властно:
— Ларри, лошади нужны моему брату.
— Прощения просим у вашей милости, но только это никак
невозможно,— они уже наняты.
— Плачу полкроны! Крону! Полгинеи! — выкрикивал мистер
Деннис Гэррети, повышая голос вместе с предлагаемой мздой.
Но Ларри всякий раз отвечал:
— Прощения просим у вашей милости, только это никак невозможно,
лошади уже наняты. — Потом он поднял голову и крикнул лорду Ко-
ламбру, стоявшему у окна:—Я только задам им овса, а потом
пожалуйте.
Других лошадей взять было негде. Управителя объял ужас. Лорд
Коламбр велел накормить Ларри обедом, и пока он ел, а лошади
дожевывали овес, милорд написал отцу письмо, которое для верности решил
собственноручно сдать на почту, когда будет проезжать через
Клонброни.
Вдали отечества
211
«Любезный батюшка!
Надеюсь увидеть вас в самом скором времени. Однако на случай,
если в дороге выйдет какая-нибудь задержка, я решился вам отписать
и убедительнейше прошу вас не подписывать никаких бумаг и не вести
более никаких дел с мистером Николасом или мистером Деннисом Гэр-
рети, прежде чем вы не увидитесь с вашим любящим сыном
Коламбром».
Привели лошадей. Ларри прислал сказать, что он готов, и лорд Ко-
ламбр, успев отведать ломтик собственной оленины, скорым шагом
спустился к карете, провожаемый выражениями благодарности и
благословениями вдовы, ее сына и дочери, которые едва могли протиснуться вслед
за ним к дверце кареты, такая вокруг образовалась толпа, когда стало
известно о присутствии милорда.
— Да продлит господь дни вашей милости! Да ниспошлет он вам
здоровья, милорд!—раздавалось со всех сторон. — Но неужто ваша милость
так скоро покидает нас?
— Прощайте, добрые люди!
— Ах, слово «прощайте» мы всего меньше хотели бы слышать от
вашей милости.
— Я принужден покинуть вас теперь, друзья мои, ради блага вашего
господина и вашего собственного, но я надеюсь вернуться к вам в
будущем.
— Благослови вас господь! Бог в помощь! Счастливого пути, вашей,-
милости! Возвращайтесь к нам поскорей!—слышалось отовсюду.
Лорд Коламбр остановился подле кареты и поманил к севе вдову
О'Нийл, которую оттеснили в сторону. Все тотчас расступились, давая ей
дорогу.
— Вот так же стоял ваш батюшка и одну ногу на ступеньку поставил.
А мисс Ньюджент уже сидела внутри.
Лорд Коламбр позабыл, что хотел сказать, — и вспомнил лишь с
некоторым трудом.
— Вот бумажник, который нашел ваш сын... Я хочу подарить егс
вашей дочери... и не храните его, даже не заглянув туда, как сделал ваш
сын, — сказал он, садясь в карету. — Пусть то, что вы там найдете,
послужит Грэйс возмещением за плащ и платье, да купите полное
приданое для невесты, «ведь невеста, которой все приходится занимать
у соседей, собьется с ног». Захлопните дверцу, трогай!
— Да пребудет с вами благословение! — вскричала вдова. — Да явит
господь благодать вам и Грэйс! Да пошлет он ее вам!
14*
212
Вдали отечества
ГЛАВА XIII
Ларри пустил лошадей галопом и погонял их, пока не выехал за
широкие ворота, где толпа уже не могла их видеть; тогда он остановил
карету и оборотился к лорду Коламбру.
— Прощения просим у вашей милости, но когда я сказал, что
лошади уже заняты, у меня и в мыслях не было, что вы мой господин,
верьте слову, я и не ведал, кто таков вы есть.
— Эт&> не беда, — сказал лорд Коламбр. — Надеюсь, теперь, когда
вам известно, кто я, вы не раскаиваетесь в своем поступке?
— Ну! Ясное дело, нет. Да я готов хоть сейчас самолучшую лошадь
отдать на радостях, что ваша милость — мой господин, но только я хотел
сказать, чтоб ваша милость не посчитали меня за холуя, что готов ползти
на брюхе...
— Я этого не считаю, Ларри, и прошу вас не ползти, а ехать
поскорей.
В кратких словах он объяснил, что вынуждает его спешить, и Ларри
мигом все понял. Он вихрем промчался через поселок Клонброни,
привстав на козлах, щелкая кнутом и вкладывая всю душу в каждый взмах.
Лорду Коламбру едва удалось остановить его подле крайнего дома, где
была почта. Но почтовая карета отбыла — всего четверть часа назад.
— Надобно ее нагнать, — сказал Ларри, живо соскочил с козел,
забежал в трактир, откуда вынес жбан эля и рожок; кликнув на помощь
какого-то человека, он стал раздвигать лошадям челюсти и лить туда эль
через рожок.
— Теперь они у меня побегут на веселых копытах!
И он пустился догонять почтовую карету, как он выразился, «не щадя
живота и ног»; но все напрасно! У подставы, подле дверей своей
гостиницы, Ларри громогласно требовал свежих лошадей, покуда их не
вывели, а потом сам бросился запрягать, все еще держа монету в шесть
шиллингов, которую дал ему лорд Коламбр, за щекой; недосуг было
положить ее в карман.
— Ну, с богом. Хотел бы я сам довезти вас до места! — сказал
Ларри. Другой кучер все еще мешкал. — И вы теперь изволите видеть,
ваша милость, — добавил он, сунув голову в карету, — что я не соврал,
когда в лучшем, то бишь в худшем виде расписал вам все касательно
Старого Ника — Врага Человеческого и Святого Денниса, и я радуюсь,
то бишь жалею, но и радуюсь, что ваша милость в самую пору об этом
узнали. Храни вас господь! И пускай все святые (окромя Святого
Денниса) пекутся об вас и вашем семействе, покуда вы не вернетесь к нам!
Скоро ли вас ждать?
— Я не могу сказать, скоро ли сам вернусь, но приложу все старания,
чтобы ваш господин приехал в недалеком времени. А вы, друг мой,
покамест держитесь подальше от «Подковы» — такой умный человек,
а делаете из себя бессмысленное животное!
Вдали отечества
213
— Ваша правда! Но я взял такую привычку, только когда вовсе
обезнадежился, а теперь — шалишь! Эй, кто ни есть, принесите мне
книгу, ту, что лежит в хозяйской гостиной... Клянусь на этой книге,
и на всех книгах, какие только бывают на свете, что в рот не возьму
хмельного ни капельки хоть целый год, покуда не увижу вашу милость
или кого другого из вашего семейства, ровно целый год буду жить в
надежде, но ежели вы меня обманете, клятва не будет иметь силы, и я
в утешение стану пить виски до конца своих дней. Да только надобно вам
поспешать, а не тратить со мной время на наставления. Бартли! Бери
вожжи, чего дожидаешься?—крикнул он, передавая вожжи другому
кучеру, — да гони во всю, потому как на кон поставлены тысячи фунтов —
пошел, пошел, Бартли, лети стрелой!
Бартли сделал все возможное; дороги были прекрасные, и хотя
скорость, с которой ехал наш герой, была головокружительна, он
благополучно прибыл в Дублин как раз вовремя, сдал письмо на почту и успел
к пакетботу, отплывавшему в тот же вечер. Когда лорд Коламбр взошел
на борт, дул попутный ветер, который, однако, переменился, едва они
вышли из залива; всю ночь парусник не двигался с места, а на утро,
ко всеобщему огорчению, его обогнало другое судно из Дублина,
и в Холихеде, когда был брошен якорь, стало известно, что пакетбот,
отплывший из Ирландии на двенадцать часов позднее, причалил на час
раньше.
Пассажиры его скупили все места в почтовой карете и успели
нанять всех лошадей, какие были. Лорд Коламбр опасался, что мистер
Гэррети тоже приехал с этим пакетботом: судя по приметам, это он
полчаса назад велел запрячь коляску четверней и спешно выехал в
Лондон. К счастью, среди людей, садившихся в почтовую карету, лорд
Коламбр увидел знакомого стряпчего из Дублина, который приехал
отдохнуть и намеревался предпринять увеселительную поездку по Англии.
Когда лорд Коламбр объяснил причину, вынуждавшую его спешить
в Лондон, стряпчий любезно уступил ему свое место. Лорд Коламбр
ехал всю ночь и не мешкал ни минуты, пока не добрался до отцовского
дома в Лондоне.
— У себя ли отец?
— Да, милорд, он в кабинете, но там ' управитель из Ирландии,
который приехал по срочному делу... не велено беспокоить... но, милорд,
я сейчас доложу, что вы изволили приехать.
Лорд Коламбр, не слушая более, бросился мимо лакея — вбежал в
кабинет— увидел там отца, сэра Теренса О'Фэя и мистера Гэррети — на
столе перед ними лежали бумаги; уже зажгли свечу; сэр Теренс
растапливал сургуч, чтобы приложить печать; Гэррети высыпал из кожаного
мешочка гинеи, а лорд Клонброни держал в руке перо, намереваясь
поставить свою подпись.
Когда дверь отворилась, Гэррети вздрогнул, и половина монет
просыпалась на нол.
214
Вдали отечества
— Остановитесь, любезный батюшка, заклинаю вас!—вскричал лорд
Коламбр, бросился вперед и упал перед отцом на колени, выхватив
при этом у него из рук перо.
— Коламбр! Храни вас господь, сынок! Но как вы здесь очутились?
И что значат ваши слова? —спросил лорд Клонброни.
— А, чтоб оно сгорело! — воскликнул сэр Теренс, смяв в руках
воск. — Я вон и сам обжегся на радостях.
Гэррети без единого слова подбирал разбросанные по полу монеты.
— Какое счастье, — продолжал лорд Коламбр, — что я поспел
приехать, прежде чем вы подписали эти бумаги, прежде чем заключили
сделку, и могу рассказать вам все, что видел, все, что знаю об этом
человеке!
— Да это же Ник Гэррети, честный старина Ник. Разве вы знаете
его, милорд?—спросил сэр Теренс.
— Даже слишком хорошо, сэр.
— Мистер Гэррети, чем вы оскорбили моего сына? Я этого не
ожидал,— сказал лорд Клонброни.
— Клянусь совестью, милорд, не имею понятия, — отвечал мистер
Гэррети, подбирая гинеи. — Я принял его как мог любезней и даже
предложил ему денег безо всякого обеспечения, а разве найдете вы
управителя в Ирландии или за ее пределами, который поступил бы так?
Смею заверить, я ни на словах, ни на деле не оскорбил милорда Ко-
ламбра, да и не успел бы при всем желании, ведь я и видел-то его всего
•каких-нибудь десять минут, причем он был так взбешен — прошу
прощения у милорда — той напраслиной, что возвела на меня, как я полагаю,
шайка мошенников, среди которых он побывал инкогнито, что он не дал
ни мне, ни моему брату Деннису слова сказать в свое оправдание, а
унизил меня перед всеми арендаторами, после чего вскочил в карету и
поспешил сюда, как видно, с намерением воспрепятствовать подписанию
договора. Однако смею надеяться, — закончил он, бросая тяжелый
мешочек с золотом на стол перед лордом Клонброни, — смею надеяться, что
вы, милорд, станете судить меня по справедливости, — вот все, что я
имею сказать.
— Сэр, я вполне понимаю, как весок ваш последний довод, — сказал
лорд Коламбр. — Позвольте вас спросить, сколько гиней в этом мешочке?
Я не спрашиваю, принадлежат ли они моему отцу или нет.
— Если, милорд, ваш отец разумно порешит дело, они будут
принадлежать ему, сэр, — отвечал Гэррети. — А сколько их, я, право, не
могу сказать в точности, — кажется, около пятисот.
— Итак, они будут принадлежать моему отцу, если он подпишет
с вами договор, — я это прекрасно понимаю, как понимаю и то, что на
этом он потеряет втрое больше. Любезный батюшка, вы удивлены — но
я говорю правду. Не за эту ли плату вы полагали сдать землю в аренду
мистеру Гэррети?
Он положил договор перед лордом Клонброни.
Вдали отечества
215
— Да... за эту самую.
— А вот предложения, которые я сам видел и собственной рукой
«переписал, от почтенных, достойных доверия арендаторов, получивших
отказ. Правду ли я говорю, мистер Гэррети? Осмелитесь ли вы это
отрицать?
Гэррети побледнел; губы его задрожали; он что-то промычал; лицо
его исказила судорога; наконец он обрел дар речи, и едва вымолвил:
— Разные бывают арендаторы, тем более, что плата велика, и
милорд должен понимать...
— Я понимаю также, что бывают разные управители, тем более, что
имение столь велико! — возразил лорд Коламбр с холодной
презрительностью. — Как видите, сэр, я неплохо осведомлен в этом деле, и сейчас
вы убедитесь, что я столь же хорошо осведомлен в том, как вы поступали
с моим отцом и его арендаторами. А если я, рассказывая обо всем, что
мне пришлось видеть и слышать, в чем-либо погрешу против истины, —
что ж, к счастью, вы здесь и имеете полную возможность оправдаться.
— Ну нет! Если уж на то пошло, я не осмелюсь противоречить
ни единому слову милорда: что толку? Поступайте, как знаете, милорд.
Однако мне не доставит удовольствия слушать, как меня оговаривают...
Сэр Теренс! Сделайте милость, подайте мне мою шляпу! А вас, милорд
Клонброни, я покорнейше прошу до завтрашнего утра ознакомиться со
всеми счетами, и я приду, когда вы мне назначите, покончить наши дела.
А в договоре я нимало не заинтересован.
Сказав это, он взял мешочек с золотом.
— Что ж, приходите утром, мистер Гэррети! — сказал сэр Теренс.—
Надеюсь, к тому времени недоразумение выяснится. — Тут сэр Теренс
потянул лорда Клонброни за рукав. — Не дайте ему забрать деньги —
нам без них нельзя обойтись!
— Пускай уходит, — возразил лорд Коламбр. — Деньги можно
получить честным путем.
— Ну и ну! Он говорит так, будто имеет в распоряжении весь
Английский банк, все молодые люди одинаковы, — сказал сэр Теренс.
Коламбр не удостоил его ответом. Лорд Клонброни в
нерешительности подошел к управителю, потом к сыну, оглянулся на сэра Теренса
и не сказал ни слова.
Мистер Гэррети ушел; лорд Клонброни крикнул ему вслед с
лестничной площадки:
— Завтра утром я буду дома и готов вас принять!
Сэр Теренс сбежал за ним по лестнице до самой двери; лорд Коламбр
преспокойно дожидался их возвращения.
— Хотел нажить полторы тысячи гиней одним росчерком пера!
Добрейший Ник неплохо рассчитал удар, но все же промахнулся, — сказал
лорд Клонброни. — Прескверно! Клянусь честью, прескверно! Я весьма
обязан вам, Коламбр, за предупреждение, завтра он у нас заговорит
по-иному.
216
Вдали отечества
— Пускай удвоит ставку или убирается вон, — сказал сэр Теренс.
— Нет уж, Терри, пускай утроит, с вашего позволения. Ведь трижды
пять — пятнадцать. Пускай заплатит полторы тысячи, иначе я не
подпишу договор с его братом и не поставлю его управителем над имением
Коламбр. Что еще вы можете о нем сказать, сын мой? Он намерен
предъявить мне счета, и не худо бы иметь против него per contra *, это
облегчит дело.
— Справедливо! Совершенно справедливо! — подхватил сэр Теренс. —
Будьте покойны, милорд, я припомню все его грехи — все до единого,
и ему нечем будет крыть, а если я не заставлю его как следует заплатить
за свое доброе имя, стало быть, я болван и не знаю цены ни доброму,
ни дурному имени!
— Если вы, сэр Теренс, знаете цену доброму имени, — сказал лорд
Коламбр, — вам должно быть известно также, что оно не покупается
и не продается. — Затем, отвернувшись от сэра Теренса, он стал
рассказывать отцу обо всем, что видел, объезжая его ирландские владения,
и правдиво изобразил перед ним обоих управителей, плохого и хорошего.
Лорд Клонброни, человек добросердечный и любивший своих
арендаторов, пришел в волнение, и когда сын его умолк, повторил несколько раз:
— Негодяй! Ах, негодяй! Как посмел он так обращаться с моими
арендаторами... и в особенности — с О'Нийлами! Негодяй! Подлая душа!
Я не стану более иметь с ним дела. — Вдруг он спохватился, взглянув
на сэра Теренса, и добавил: — Но увы, это легче сказать, чем сделать...
Будем говорить прямо, Коламбр, быть может, ваш друг Берк — золотой
человек, но у него не получишь золота, не возьмешь взаймы денег,
которые надобны немедля! Когда с него спрашиваешь денег, он всегда
отвечает, что «не может разорять арендаторов».
— И даже когда он вступил в должность управителя, — вставил
сэр Теренс, — милорд не получил от него приличной мзды в залог его
будущего усердия. А вот добрый Ник тогда за деньгами не постоял...
— И теперь, с потерей должности, он требует их обратно? — спросил
лорд Коламбр.
— В том-то и беда! — отвечал лорд Клонброни. — По этой причине
я не могу так легко от него избавиться.
— Если позволите, сэр, я облегчу вам дело,—-сказал лорд Коламбр. ^—
Через несколько дней я достигну совершеннолетия и помогу вам собрать
требуемые деньги, только бы избавить вас от этого человека. Разрешите
мне взглянуть на его счет, и мы постараемся удовлетворить все
справедливые притязания.
— Дорогой мальчик! — воскликнул лорд Клонброни. — Вы
великодушны! У вас доброе сердце, как у истинного ирландца. Я горжусь
таким сыном! Но вы еще не знаете многого, очень многого, — добавил
он, взглянув на сэра Теренса, который многозначительно кашлянул.
* Встречную претензию {авт.).
Вдали отечества
217
И лорд Клонброни, уже готовый открыть сыну положение своих делг
тотчас умолк. — Коламбр, — сказал он, — не будем сейчас говорить об-
этом. Ведь все равно, пока вы не достигли совершеннолетия, ничего
нельзя предпринять, а там мы решим, как нам быть.
Лорд Коламбр прекрасно понял, что хотел сказать отец и отчего каш-
лянул сэр Теренс. Лорд Клонброни намеревался просить сына
пожертвовать своей долей отцовского наследства для уплаты долгов; а сэр
Теренс боялся, что если лорду Коламбру внезапно назвать всю сумму
долгов, он ни за что не согласится продать или заложить достаточную
часть наследственного имения. Сэр Теренс полагал, что от молодого
человека, который едва ли смыслит в делах и не подозревает о
положении своего отца, нетрудно будет, при известной ловкости, добиться всего,
что для них желательно. Лорд Клонброни колебался между искушением
уступить великодушию сына и возможностью незамедлительно получить
взаймы денег у своего управителя, облегчив на время трудность своего
положения.
— Ничего нельзя сделать, — повторил он, — пока Коламбр не
достигнет совершеннолетия, так что сейчас нет смысла и говорить об этом.
— Но почему же, сэр? — спросил лорд Коламбр. — Хотя в глазах
закона я еще не дееспособен, но я готов хоть сейчас дать слово
благородного человека, а для моего отца, надеюсь, это значит не меньше, чем
законное обеспечение.
— Разумеется, мой мальчик, но...
— Но что же? — спросил лорд Коламбр, перехватив взгляд отцаг
который снова посмотрел на сэра Теренса О'Фэя, как бы спрашивая»
у него разрешения объяснить все. — Сэр, вы друг моего отца, и я
полагаю, что ваш долг — употребить все свое влияние на него, дабы о»
перестал скрываться перед его сыном, который всей душой готов ему
помочь и горячо желает его счастия.
— Милый, великодушный мальчик! — воскликнул лорд Клонброни. —
Теренс, я больше не в силах это вынести. Но как мне вымолвить, как
назвать эту огромную сумму?
— Рано или поздно, сэр, я все равно должен ее узнать, — сказал
лорд Коламбр. — А сейчас я лучше всего подготовлен к этому, более
всего готов помочь вам преодолеть все затруднения. Напрасно вы
надеетесь, сэр, что мною можно воспользоваться как слепым орудием, —
сказал он, взглянув на сэра Теренса. — Такая попытка была бы
оскорбительной и тщетной. Я ничего не сделаю слепо... Когда же глаза мои
будут открыты, я поспешу самым прямым путем, какой только может
избрать любящее сердце, на помощь своему отцу, не оглядываясь и не
думая о себе.
— Клянусь святым Патриком! В нем говорит благородная кровь,
и это — кровь ирландца! — воскликнул сэр Теренс. — Да будь у меня»
пятьдесят сердец, я все их без колебания отдал бы вам сию же минуту
и с превеликой охотой! Сделать вас слепым орудием! Да тот, кто теперь
.218
Вдали отечества
осмелится на это, достоин смерти, и я рад бы от души убить его
собственной рукой, будь он даже лучшим моим другом. Но ни ваш батюшка
милорд Клонброни, ни я, сэр Теренс О'Фэй, такого не сделаем — вот
здесь исчислены все долги, — он достал из-за пазухи бумагу, — и я готов
подтвердить, что тут все правильно, а этого не может никто на свете,
кроме меня.
Лорд Коламбр развернул бумагу. Его отец отвернулся и закрыл лицо
руками.
— Полноте, — сказал сэр Теренс. — Теперь-то я знаю его лучше
вашего, увидите, он не дрогнет перед этим полчищем цифр — он ведь
крепче стали, и дух у него несокрушимый.
— Благодарю вас, любезный батюшка, — сказал лорд Коламбр, — за
то, что вы открыли мне всю правду. Должен признаться, на первый
взгляд она показалась мне хуже, нежели я ожидал, но смею вас заверить,
если вы, любезный батюшка, позволите мне внимательно изучить счета
мистера Гэррети и иск мистера Мордухая, нам удастся значительно
сократить этот угрожающий итог. Вы, верно, полагаете, будто в
Кембридже нас учили только латыни и греческому, но это отнюдь
не так.
— Какого черта, у них не оттягаешь ни фунта, ни даже пенни, —
сказал сэр Теренс. — Не забывайте, что вы будете иметь дело с жидом и со
Старым Ником — Врагом Человеческим, а с ними совладать мне не по
силам. И уж не знаю, кому это по силам. А потому нечего надеяться
даже на малую скидку. Я ломал над этими счетами голову до
умопомрачения.
— И все же, прошу заметить, мы сейчас убедили батюшку не
подписывать этот договор и сберегли для него сразу полторы тысячи гиней.
— С вашего позволения, милорд, мы сохранили их для вас, но не для
вашего батюшки, — сказал сэр Теренс. — Теперь, когда мне не надобно
скрываться, я буду говорить с вами напрямик, без утайки, не только
как с сыном милорда, но и как с его другом. Ведь раньше вы были
для меня только его сыном и наследником, а это, знаете ли, совсем
другое дело, так что я, сказать честно, старался для его выгоды, а вам
в ущерб. Я прекрасно знал цену этим землям, мы ведь не глупей
Гэррети, и он это тоже знал, и мы бы получили с него разницу, частью
наличными, а другая часть пошла бы в счет погашения долга,
понимаете ли, вы один потеряли бы на этом и даже не подозревали бы
ничего, пока бы мы все не отдали богу душу, а тогда вам было бы легче
легкого разорвать арендный договор с Гэррети, и никто не остался бы
в убытке, кроме него самого, а ему, мошеннику, поделом; пока же
выиграл бы милорд, мой достойный друг и ваш отец. Да видно такая уж
наша судьба, ежели все расстроилось, оттого что вы побывали инкогнито
в тех краях. Но по мне все это к лучшему, и я с охотой все отдаю на
болю великодушного сына. А теперь, мой дорогой, успокойте несчастного
•своего отца и скажите, что вы намерены делать.
Вдали отечества
219
— Когда так, я буду краток, — сказал лорд Коламбр. — На двух
условиях я готов либо собрать необходимые суммы, дабы произвести
надлежащие взносы и тем добиться отсрочки, потребной отцу для
продажи или заклада части имения и покрытия долга, либо же, если
батюшка найдет это более предпочтительным или выгодным для себя,
совместно с ним выдать гарантии его кредиторам.
— Милый, благородный юноша! — воскликнул сэр Теренс. — Только
ирландец способен на это!
Лорд Клонброни, тронутый до слез, не мог вымолвить ни слова,
а лишь раскрыл сыну объятия.
— Но вы еще не выслушали мои условия, — сказал лорд Коламбр.
— Ах, к черту все условия! — воскликнул сэр Теренс.
— Разве могу я теперь отвергнуть ваши условия, каковы бы они
ни были?—сказал лорд Клонброни.
— И я тоже — я всю свою кровь готов отдать по капле, готов хоть
сейчас на виселицу! — воскликнул сэр Теренс. — Но каковы же эти
условия?
— Отказать мистеру Гэррети от должности управителя.
— С превеликим удовольствием, я сам рад буду отделаться от этого
негодного злодея, — сказал лорд Клонброни. — И я угадываю другое
ваше желание — поставить на его место управителем мистера Берка.
— Я тотчас же приготовлю письмо и вы его подпишете, милорд! —
воскликнул Терри. — Тотчас же, с нашим удовольствием. Или нет, по
справедливости все это должен сделать сам милорд Коламбр.
— Но каково второе ваше условие? Надеюсь, оно будет столь же
приятным, — сказал лорд Клонброни.
— Вы и матушка должны жить в Ирландии.
— Будь я проклят! — вскричал сэр Теренс. — Боюсь, что это не так
просто, ведь тут за двумя дело стало.
Лорд Клонброни объяснил, что он со своей стороны готов хоть завтра
вернуться в Ирландию и обещает жить там до скончания своих дней,
лучшего ему и желать нельзя, только бы леди Клонброни на это
согласилась, но тут он ничего обещать не может, она ведь упряма, как ослица,
уже не раз он пытался ее убедить, но она оставалась непреклонна, одним
словом, за нее ему никак невозможно ручаться.
Однако ж лорд Коламбр повторил, что вынужден настаивать на этом
условии. В противном случае он ничего не намерен делать.
— Ну что ж, посмотрим, что она скажет, когда вернется. Она ведь
приедет из Бакстона в день вашего совершеннолетия подписать кое-какие
бумаги, — сказал лорд Клонброни.
— Но коль скоро, — добавил он печально, упавшим голосом, — все
зависит от того, согласится ли миледи Клонброни вернуться в
Ирландию, у меня не более надежды избавиться от затруднений, чем было до
сих пор.
— Клянусь, мы опять в тупике, — подтвердил сэр Теренс.
220
Вдали отечества
Лорд Коламбр молчал; но в молчании его было столько твердости,
что лорд Клонброни и сэр Теренс поняли, сколь тщетны будут все
мольбы, и лорд Клонброни лишь глубоко вздохнул.
— Но может ли женщина упрямиться, как ослица, когда речь идет
о жизни и смерти, когда дело касается до ее супруга и всего, что у нее
есть? — сказал сэр Теренс.
— О ком это бы изволите говорить?—спросил лорд Коламбр.
— О ком? Ах, простите великодушно — я полагал, что говорю с
милордом, но поскольку вы ее сын, скажу иначе: я убежден, что миледи,
ваша матушка, образумится, когда поймет, что делать нечего. Итак,
милорд Клонброни, не падайте духом, нам будет на руку ее страх перед.
Мордухаем, который теперь ваш первый кредитор и грозит конфискацией
имущества. Раз уж теперь мы с вами можем говорить откровенно,
милорд Коламбр, — сказал сэр Теренс, — я ничего не утаю, я расскажу,
как туго пришлось нам в те месяцы, что вы были в Ирландии. Первым*
делом Мордухай подал в суд и стал доказывать, что я сговорился с
вашим отцом и сделал вид, будто скупил векселя, чтобы избавиться от
него и его притязаний, ну и после приведения к присяге да всяких
разбирательств — одна радость, что правосудие вершится медленно, —
этот негодяй доказал свое, и мы проиграли дело, а на прошлой неделе
вышло решение взыскать с меня все убытки. И теперь уж у меня нет
преимущественного права или иных каких-либо возможностей служить
вам законной защитой. А он тем временем потребовал конфискации1
имущества, и отвести это было никак нельзя, покуда я не надумал, как
подъехать к Мордухаю, побившись с ним об заклад. На другое утро
после того, как мы проиграли дело, я пошел к нему. «Мистер
Мордухай, — говорю, — вам, верно, в удовольствие видеть человека, которого
вы так ловко облапошили, но я, хоть и печалюсь за себя и за своего
друга, все же не вешаю носа, а смеюсь. Конечно, конфискация
имущества— это никак не смешно, а я знаю, что она лежит у вас готовенькая
в кармане, — хороший подарочек для моего друга лорда Клонброни. Но
готов биться с вами об заклад на сотню гиней ассигнациями, что еще
до Благовещенья брак его сына с одной богатой наследницей уладит
все недоразумения и вы получите все сполна и с лихвой».
— Боже правый, сэр Теренс! Ужели вы сказали такое?
— Да, сказал, но я же всего только побился об заклад, а разве это
не пустые слова? Я не хуже вашего известен, что должен проиграть
непременно, но в конце концов это лишь подачка Мордухаю в приличной
джентльмену форме. Он, понятно, этого не заслуживает, но зато мь?
получаем отсрочку конфискации до вашего совершеннолетия, а уж того
только ради, чтобы избавить миледи Клонброни от беспокойства из-за
конфискации, я готов, хоть знаю, она меня терпеть не может, сей же час
выложить сотню гиней из собственного кармана, — если б только они. там
водились.
В этот миг раздался громовый стук в дверь.
Вдали отечества
221
— Не извольте беспокоиться, пускай себе стучат, — сказал сэр Те-
ренс, — кто бы там ни был, им не войти: милорд строго-настрого
приказал никого не впускать. Сейчас надобно особо следить за парадной
дверью, советую взять ее на двойной запор и велеть лакеям с
осторожностью отвечать на двойной стук, а то как бы не попасться на
двойной крюк!
— Миледи и мисс Ньюджент, милорд, — доложил лакей, распахнув
двери.
— Матушка! Мисс Ньюджент! — воскликнул лорд Коламбр, бросаясь
им навстречу.
— Коламбр! Вы здесь!—проговорила его мать. — Но это все равно,
теперь уж поздно.
И леди Клонброни холодно позволила сыну обнять себя; а он, не
замечая ее холодности, почти не слушая и вовсе не понимая ее слов,
смотрел на свою кузину, которая, светясь нежной радостью, протянула
ему руку.
— Дорогой кузен Коламбр, какая приятная неожиданность!
Он схватил ее руку; но когда он готов был поцеловать ее, в голове
у него мелькнуло воспоминание о Сент-Омарах; он сдержал свой порыв,
пробормотал, что «обрадован и счастлив», однако на лице его ке
выразилось ни того, ни другого; мисс Ньюджент, весьма удивленная этой
холодностью, отняла руку и поспешила вон.
— Грэйс! Дорогая!—окликнул ее лорд Клонброни. — Куда вы
так спешите, ведь вы не сказали мне ни слова и даже не поцеловали
меня.
Она вернулась, поспешно поцеловала дядю, а он заключил ее
е объятия.
— Но отчего вы меня покидаете? И отчего вы так бледны, дитя мое?
— Я немножко... устала. Но я скоро вернусь к вам.
Дядя отпустил ее.
— Кажется, ваши знаменитые бакстонские воды не пошли ей на
пользу, — заметил лорд Клонброни.
— Милорд, не воды тут виной, поверьте, я знаю, кого и что надобно
винить, — сказала леди Клонброни, с неудовольствием глядя на сына.—
Да, Коламбр, вы не зря так смущены, но теперь поздно, — следовало
решиться, покуда была возможность. Я вижу, вы уже слышали об этом,
хотя никак не пойму, как вам удалось узнать, ведь все решилось лишь
в день моего отъезда из Бакстона. Известие не могло меня обогнать.
Скажите на милость, откуда вы узнали?
— Что узнал, сударыня?—спросил лорд Коламбр.
— Что мисс Бродхерст выходит замуж.
— Ах, сударыня, и только!—с облегчением сказал наш герой.
— Только! Коламбр, вы положительно испытываете мое терпение.
Но смею полагать, вы раскаетесь, когда узнаете, что победитель — ваш
друг, сэр Артур Беррил, как я и предсказывала.
222
Вдали отечества
— Если бы я не боялся прогневить свою милую матушку, я сказал бы,
что от души рад их браку и всегда этого желал: мой друг сэр Артура
с самого начала доверил мне тайну своего сердца и знал, что я горячо
желаю ему счастия, знал, что я весьма высоко ставлю эту молодую леди,,
но никогда даже не помышлял о браке с ней.
— Но почему же? Это и есть причина моего неудовольствия, —
сказала леди Клонброни. — Однако теперь уже все кончено. Можете
успокоиться, они венчаются в четверг, и бедная миссис Бродхерст в
совершенном отчаянье, потому что мечтала выдать свою дочь за пэра, и вы,
неблагодарный, даже не знаете, что она намеревалась осчастливить вас.
Но представьте себе, после всего случившегося мисс Бродхерст имела
дерзость думать, что я позволю своей племяннице быть подружкой
у нее на свадьбе. Разумеется, я решительно воспротивилась, я сказала
Грэйс, что это невозможно, и, не желая обидеть миссис Бродхерст,
которая этого не заслуживает, я сделала вид, будто Грэйс не говорила мне
ничего, но приказала тотчас заложить карету и уехала из Бакстона.
Грэйс была очень огорчена, ведь она так любит своих друзей. Мне, право-
жаль огорчать Грэйс. И все же я положительно не могла ей позволить
быть подружкой невесты, а она, конечно, расстроилась и, кажется, даже
плакала, и я ей сочувствую, но ведь надо же подумать и о достоинстве.
В конце концов, кто такая мисс Бродхерст? Девица из незнатной семьи
и к тому же — с престранным характером, у нее все не как у других,
вот и замуж она выходит престранным манером. Грэйс, не расскажете ли
вы все в подробности? Признаться, мне эта история уже надоела, и я
устала с дороги. Милорд, с вашего позволения "я сегодня буду обедать
у себя, — закончила леди Клонброни, удаляясь.
— Надеюсь, миледи меня не заметила, — сказал сэр Теренс О'Фэй,
выходя из-за занавеси.
— Помилуйте, Терри, для чего вы спрятались?—спросил лорд
Клонброни.
— Спрятался! Вовсе я не спрятался, еще не родился тот мужчина,
от какого я стал бы прятаться, а уж паче того — женщина. Спрятался!
Нет уж, я просто стоял за занавесью и смотрел в окно, чтобы не
расстраивать бедную леди Клонброни своим видом, — каково-то ей было бы,
едва переступив порог собственного дома, увидеть человека, которого она.
терпеть не может. Да, у меня имелись на то соображения: при мне она
была бы еще более не в духе, и вам обоим досталось бы пуще, а уж это,
думается мне, и вовсе лишнее. Так что пойду-ка я обедать в свою
кофейню, вы же попытайтесь уговорить ее сойти вниз, да ублажите как-
нибудь. Только ради всего святого не заводите нынче вечером разговора,
про Ирландию, и вообще лучше обождать, покуда она не успокоится
после этой свадьбы. A propos *, я, стало быть, проиграл пари Мордухаю.
* Кстати (фр.).
Вдали отечества
223
Конечно, я мог бы попрекать за это вас, милорд Коламбр, но сдается
мне, что вы еще наверстаете потерю, хоть не деньги будут тому мерой.
Да я не из тех, для кого деньги — важней всего, хотя без них, скажем
прямо, в этом мире ничего не получишь — кроме любви, а в любовь
мало кто верит, но я-то верю... в известных случаях. А теперь я покину
вас с наилучшими пожеланиями, у меня есть одна мысль, которая может
вам оказаться полезней моего общества... ваш покорный слуга.
Лорду Клонброни не удалось уговорить доброго сэра Теренса остаться.
Уже в дверях он кивнул лорду Коламбру и сказал:
— Я ухожу еще и для того, чтобы у вас полегчало на душе. Когда
мне самому случалось играть, я не любил посторонних.
Сэр Теренс не был лишен проницательности, но не мог удержаться,,
чтобы не похвастать этим.
Лорд Коламбр был ему признателен за столь благоразумный уход
и не преминул последовать не менее благоразумному совету —
воздержаться в этот вечер от разговора про Ирландию.
Леди Клонброни была вся полна последними событиями в Бакстоне,
и он радовался, что избавлен от необходимости участвовать в беседе,,
мысли его были заняты тем, что, же происходит в душе мисс Ньюджент.
Она теперь старалась казаться веселой и оживленной; коль скоро
тетушка дала ей понять, что полагает причиной ее огорчения невозможность
быть подружкой на свадьбе у мисс Бродхерст, она решилась доказать
обратное. Ей теперь было тем легче сделать это, что она успела уже
придумать оправдание той холодности, с которой ее встретил лорд
Коламбр и которая поначалу ее обидела; как ей казалось, он решил, что
она разделяет досаду его матери из-за замужества мисс Бродхерст, что
он, быть может, опасается упреков с ее стороны, чем и объясняется его>
замешательство, — а она знала, что может без труда рассеять это
недоразумение. Поэтому, когда леди Клонброни, вдоволь наговорившись
о Бакстоне, почувствовала, что ее клонит в сон, и прилегла вздремнуть,
как она всегда делала, когда ей не с кем было составить партию в карты
или развлечься разговором, мисс Ньюджент приступила к объяснению,
тем более, что тетушка просила ее рассказать лорду Коламбру, как
устроился брак мисс Бродхерст.
— Прежде всего, — сказала она, — позвольте вас заверить, что я от
души рада этому браку. По-моему, ваш друг сэр Артур Беррил во всех
отношениях достоин моей подруги мисс Бродхерст. А для меня, —
добавила она с улыбкой, — это едва ли не высшая похвала. Я видела, как
родились и развивались их чувства, которые основывались на признании
обоюдных достоинств, столь неоспоримых, что можно не сомневаться
в долговечности этого союза. Мою подругу с самого начала восхитило
благородное поведение сэра Артура Беррила, когда ему пришлось
платить отцовские долги, его великодушие к своей матери и сестрам, чья
судьба целиком зависела от него. Она и сама поступила бы точно
так же — одним словом, как она выразилась, немногие молодые люди
224
Вдали отечества
в наше время способны на это. Кроме того, он во всем себя ограничил,
«обходился без лошадей и кареты, дабы иметь возможность поступать
так, как полагал правильным, невзирая на все насмешки светских
юношей и обвинения в скупости, что произвело на мисс Бродхерст самое
выгодное впечатление. Она была восхищена твердостью его характера,
его справедливостью и его превосходными правилами.
— Если вы станете продолжать, я начну завидовать своему другу
и ревновать к нему, — сказал лорд Коламбр.
— Вы — ревновать!.. Ах, теперь уж поздно... и к тому же как
можете вы ревновать, если никогда не любили.
— Вы правы, я никогда не любил мисс Бродхерст.
— В этом и заключалось преимущество, которое имел перед вами
сэр Беррил, — он любил, и моя подруга это почувствовала.
— Ей нельзя отказать в проницательности, — заметил лорд Коламбр.
— Да, ей нельзя отказать в проницательности, — повторила мисс
Ньюджент, — но если вы полагаете, что она тщеславна и склонна
воображать, будто в нее все влюблены, то уверяю вас, вы ошибаетесь. Еще
ни одна женщина, молодая или старая, не видела с такой
проницательностью намерений тех, кто искал ее руки. Никакая лесть, никакой
светский лоск не могли ее ослепить.
— Разумеется, раз она выбрала себе такого друга, — сказал лорд
Коламбр.
— И притом — друга на всю жизнь, согласитесь сами, а между тем
у нее было такое множество всевозможных поклонников, что всякая
не столь умная женщина потеряла бы голову и не сумела сделать
правильный выбор. Нынешним летом, с той поры, как вы уехали в
Ирландию, ее осаждали воздыхатели — они сменяли один другого, словно
картинки волшебного фонаря. Ее руки искали три аристократа — она могла
выбрать любой титул из трех. Сначала ей был предложен титул при
подагрике, затем — титул при игроке и, наконец, весьма и весьма высокий
титул по уши в долгах. Все они были отвергнуты, и я боялась, что миссис
Бродхерст умрет с отчаянья. Затем пришла очередь светского щеголя,
у которого ум, сердце и душа вложены в шейный платок модного
образца,— он очень скоро откланялся, вернее, едва кивнул и удалился,
нюхая табак. Вслед за ним пожаловал сердцеед,, но только... — Тут мисс
Ньюджент понизила голос до шепота, — у него была любовница где-то
на стороне, и моя подруга не пожелала с ним знаться.
— Но если он ей понравился, — сказал лорд Коламбр, — а думается
мне, так оно и было, потому что всем женщинам, исключая разве вас,
Грэйс, нравятся сердцееды, мисс Бродхерст поступила опрометчиво,
отказав ему только из-за любовницы: ведь от нее легко можно было
откупиться несколькими тысячами фунтов.
— Так или иначе, — сказала мисс Ньюджент, — моей подруге
сердцеед не понравился, и она его отвергла. Он удалился, утешаясь
книжечкой стихов. За ним явился ум, но лишенный достоинства, потом — до-
Вдали отечества
225
стоинство, лишенное ума32. Она же предпочитала сочетание того и
другого, что и нашла, наконец, в вашем друге сэре Артуре Берриле.
— Грэйс, мое дитя, — сказал ей дядя, — я рад видеть, что вы снова
веселы, хоть вам и не пришлось быть подружкой невесты. Надеюсь,
однако ж, что вы вскоре сами станете невестой — я в этом совершенно
уверен — и вознаградите этого беднягу мистера Солсбери, который едва
завидит меня, тотчас справляется о вас и не дает мне проходу. Право,
Грзйс, пора дать ему, наконец, решительный ответ.
Водворилось молчание, которое ни мисс Ньюджент, ни лорд Коламбр
не хотели или не решались нарушить.
— Клянусь честью, веселенькое здесь у нас собралось общество!
Одна спит, двое других молчат, этак я и сам того гляди засну. Коламбр,
почему вы не расскажете, что новенького в Дублине? Грэйс, неужто вы
не привезли из Бакстона никаких сплетен? Ведь леди Клонброни,
помнится, просила вас рассказать, как странно устроилась свадьба мисс
Бродхерст. Расскажите, я люблю всякие странные истории.
— Быть может, вам это вовсе не покажется странным, — отозвалась
она. — Однажды вечером... Но начать надо с того, что, кроме сэра
Артура Беррила, еще трое ее поклонников последовали за нею в Бакстон,
не оставляли своих искательств и в конце концов стали настаивать на
ответе.
— Ага, на решительном ответе!—подхватил лорд Клонброни.
Мисс Ньюджент снова смутилась, но продолжала:
— И вот однажды ввечеру, перед балом, все эти джентльмены
обступили мисс Бродхерст, и один из них сказал: «Я намерен просить мисс
Бродхерст сделать выбор... пускай тот, с кем она сегодня изволит
танцевать, станет ее кавалером на всю жизнь и счастливейшим из смертных!».
«Но как же мне сделать выбор?» — сказала мисс Бродхерст. «Ах, если бы
какой-нибудь друг замолвил за меня словечко!» — воскликнул другой
поклонник, поглядывая в мою сторону. «А разве у вас нет друга?» —
спросила мисс Бродхерст. «Друзей у меня предостаточно», — отвечал он.
«Предостаточно! В таком случае, вам можно позавидовать, — заметила
мисс Бродхерст. — Ну хорошо, — продолжала она, — я буду танцевать
с тем, кто сумеет мне доказать, что у него, кроме близких родственников,
есть хоть один настоящий друг! Я убеждена, что человек, который мог
стать хорошим другом, будет и хорошим мужем!» И тут, — продолжала
мисс Ньюджент, — я сразу поняла, на ком она остановит свой выбор.
Поначалу все трое принялись уверять, что у них множество прекрасных
друзей — самых достойных друзей на свете! Но когда мисс Бродхерст
стала с пристрастием допытываться, много ли эти друзья для них сделали
или готовы сделать, эта нынешняя дружба оказалась смешной и жалкой.
Не стану передавать вам этот допрос в подробностях, хотя мисс
Бродхерст вела его очень смело и остроумно, скажу только, чем кончилось
дело, — сэр Артур Беррил неоспоримо и с красноречивой искренностью
доказал всем присутствующим, что у него есть самый достойный друг
15 М. Эджворт
226
Вдали отечества
на свете. А когда он кончил говорить, мисс Бродхерст подала ему руку>
и он увел ее, торжествуя... Как видите, лорд Коламбр, в конце концов,
моя подруга вышла замуж благодаря вам!
Сказав это, она посмотрела на лорда Коламбра со столь доверчивой
улыбкой, с выражением столь непосредственной и проникновенной
нежности на лице, что наш герой едва совладал со своими чувствами...
он готов был тотчас броситься к ее ногам и объясниться ей в любви.
«Но Сент-Омар! Сент-Омар! Нет, это невозможно!»
— Однако, мне пора! — воскликнул лорд Клонброни, доставая
часы. — Время ехать в клуб: бедняга Терри заждался и, верно, уже
беспокоится обо мне.
Лорд Коламбр с живостью предложил отцу сопровождать его, что
немал© удивило лорда Клонброни и еще больше — мисс Ньюджент.
«Как!—подумала она. — Оставить меня после столь долгой разлуки?
Оставить свою матушку, с кем он всегда проводил вечера, — только бы
избавиться от моего общества! Чем же я вызвала его неудовольствие?
Совершенно ясно, его неудовольствие проистекает не от разговоров о мисс
Бродхерст, ведь когда я об этом рассказывала, он улыбался и был
непринужден, но через какой-нибудь миг что за натянутое, непроницаемое
выражение появилось у него на лице, — и вот теперь он покидает меня,
едет в клуб, к которому всегда питал отвращение».
Когда дверь за лордом Коламбром и его отцом затворилась,
проснулась леди Клонброни и спросила, приподняв голову:
— Что такое? Никого нет? И Коламбр уехал?
— Да, сударыня, он уехал вместе с дядюшкой.
— Странно! Очень даже странно, что он покинул меня! Ведь он
никогда так не делал... Он что-нибудь спрашивал обо мне?
— Ничего, сударыня.
— Ну, в таком случае, я тоже не стану ничего говорить ни о нем
и ни о чем другом, потому что я ужасно устала и не в себе — ах, в
Лондоне я так же одинока, как и везде. Грэйс, если вы не против, позвоните
горничной и мы сейчас же отправимся спать.
Грэйс была не против, леди Клонброни отправилась спать и через
десять минут уже погрузилась в сон. Мисс Ньюджент тоже легла, но
долго еще раздумывала о причине суровости ее кузена Коламбра и
«перемены в его лице». У нее была открытая душа; и она решилась при
первой же возможности, как только они останутся наедине, попросить его
объясниться. С этой мыслью она встала утром и спустилась в столовую,
надеясь увидеть его там, поскольку обычно он вставал рано; она
ожидала, что он будет сидеть с книгой на обычном своем месте.
Вдали отечества
227
ГЛАВА XIV
Но нет — лорда Коламбра на обычном месте не оказалось; он не
сидел с книгой в столовой и вышел, лишь когда его родители уже были
за завтраком.
— Доброго вам утра, милорд Коламбр, — сказала ему мать с
упреком в голосе, едва он вошел. — Я вам весьма признательна за то, что
вы не покинули меня одну вчера вечером.
— Доброго вам утра, Коламбр, — подхватил отец, шутливо
передразнивая свою супругу. — Я вам признателен, что вы развлекали меня вчера
вечером.
— Доброго вам утра, лорд Коламбр, — сказала мисс Ньюджент и хотя
она старалась не выдать упрека своим видом или тоном, голос ее все же
слетка дрожал, и это тронуло нашего героя до глубины души.
— Благодарю вас, сударыня, мне приятно слышать, что вы без- меня
скучали, — сказал он, обращаясь к матери. — Я отсутствовал не более
получаса, мы с милордом заехали на Сент-Джеймс-стрит, а когда я
вернулся, то все уже отправились спать.
— Ах, вот как?—сказала леди Клонброни. — Признаться, я была
удивлена, ведь это непохоже на вас — оставить меня и уехать.
— Дабы успокоить вашу ревность, могу добавить, — сказал лорд
Клонброни, — что эти полчаса он был со мною телом, но никак не душой,
которая пребывала здесь, с вами, дорогие дамы, или же с какой-нибудь
красавицей там, за морем, потому что он, хотя и вызвался меня
сопровождать, не сказал со мною и двух слов.
— Я вижу, лорду Коламбру предстоит весьма приятный завтрак, —
заметила мисс Ньюджент с улыбкой, — упреки так и сыплются отовсюду.
— От вас, Грэйс, я не слышал ни одного, — возразил лорд
Клонброни, — и мне кажется, именно по этой причине он благоразумно сел
подле вас. Ну хорошо, мой мальчик, мы больше не станем вас донимать.
Не правда ли, Грэйс, от наших разговоров он так раскраснелся, словно
добрых три часа провел на охоте?
— Когда Коламбр проживет в Лондоне еще сезон-другой, его не
так легко будет заставить покраснеть, — сказала леди Клонброни. —
Здесь светские молодые люди не краснеют без серьезного повода.
— Да и по серьезному поводу тоже, дорогая, — присовокупил лорд
Клонброни. — Однако это отнюдь не доказательство, что им в самом
деле нечего стыдиться.
— Об этом дамам нет нужды любопытствовать, — сказала леди
Клонброни, — но я знаю одно: молодому человеку, занимающему
известное положение, краснеть не приличествует, так как в известных кругах
это не принято и решительно несовместимо с известными манерами,
которым, надобно сказать с откровенностию, Коламбру следовало бы
поучиться, и я надеюсь, что теперь, совершив это путешествие по
Ирландии, — предприятие никчемное, у людей светских оно даже и не почи-
15*
228
Вдали отечества
тается за путешествие, — он будущую зиму проведет в Лондоне под
моим наставничеством.
Лорд Клонброни, не зная, куда девать глаза, побарабанил пальцами
по столу и сказал:
— Видите, Коламбр, я ведь предупреждал вас. Вы поставили
безнадежно жестокое условие.
— Надеюсь, дорогой отец, что оно не такое уж жестокое, — возразил
лорд Коламбр.
— Нет, жестокое, потому что оно неисполнимо или не будет
исполнено, что в сущности одно и то же, — отвечал со вздохом лорд
Клонброни.
— Я убежден, сэр, что оно будет исполнено, — сказал лорд
Коламбр. — Я убежден, что когда матушка услышит правду, всю правду
до конца — когда она поймет, что ваше счастие и счастие всего
семейства зависят от нее, и ей нужно поступиться лишь одним своим
желанием. ..
— Ах, теперь я понимаю, о чем вы!—воскликнула леди Клонброни.—
Все эти увещания и околичности понадобились вам, милорд, для того,
чтобы убедить меня оставить Лондон и вернуться с вами в Ирландию.
Но не трудитесь напрасно, все равно никакие увещания на свете не
заставят меня согласиться. Этим своим желанием я не поступлюсь никогда.
Коламбр, я имею право требовать, чтобы с моим счастием считались
не меньше, чем со счастием вашего отца или всякого другого, — словом,
я не согласна! — воскликнула она, в гневе вставая из-за стола.
— Ну вот! Не говорил ли я, что этим кончится?—вскричал лорд
Клонброни.
— Матушка еще не выслушала меня, — сказал лорд Коламбр,
удерживая ее за руку. — Выслушайте меня, сударыня, ведь я желаю вашего же
блага. Узнайте, что произойдет не далее, как сегодня, быть может, через
какой-нибудь час... если вы не послушаете вашего сына.
— А что такое произойдет?—спросила леди Клонброни,
останавливаясь.
— Да, она в самом деле не знает, какая беда нависла над нею, —
сказал лорд Клонброни.
— Нависла надо мной?—повторила леди Клонброни, поднимая
глаза к потолку. — Какой вздор! Что же это такое?
— Конфискация имущества, сударыня! — сказал лорд Коламбр.
— Боже правый! Конфискация!—повторила леди Клонброни, снова
падая на стул. — Но, милорд, я слышала об этом от вас несколько
месяцев назад, еще до того, как Коламбр уехал в Ирландию, а потом все
как-то обошлось... более об этом не было речи.
— На сей раз не обойдется, — сказал лорд Клонброни. — И вы снова
об этом услышите. Если помните, тогда это дело уладил сэр Теренс
О'Фэй.
Вдали отечества
229
— Так отчего бы ему не уладить все снова? Пошлите же за ним,
если он так хорошо понимает в этих делах, — ради вас, милорд, я
самолично приглашу его к обеду и буду с ним очень любезна.
— Ради меня или ради вас самой, моя дорогая, но от вашей
любезности не будет никакого проку — бедняга Терри и без того с
удовольствием сделает все, что в его возможностях, только, к сожалению, он
бессилен.
— Бессилен! Право, это очень странно. Однако я верно знаю, что
никто не посмеет на самом деле конфисковать наше имущество, вы просто
пугаете меня, как ребенка, чтобы добиться своего, но ваши старания
напрасны.
— Что ж, дорогая, скоро вы сами убедитесь.. . но будет поздно.
Раздался стук в парадную дверь.
— Кто там? Что нужно? — воскликнул лорд Клонброни, бледнея.
Лорд Коламбр тоже изменился в лице и бросился вниз по лестнице.
— Ради всего святого, Коламбр, никого не впускайте! — крикнул
ему вслед лорд Клонброни с лестничной площадки. Потом он поспешил
к окну. — Господи боже, да это сам Мордухай! И он не один.
— Милая тетушка, склоните голову мне на плечо, — сказала мисс
Ньюджент.
Леди Клонброни склонила голову, вся дрожа и едва не лишившись
чувств.
— Он уходит! Этот негодяй не добился, чтобы ему открыли дверь...
до поры до времени мы спасены!—воскликнул лорд Клонброни, потирая
руки, и повторил: —До поры до времени!
— До поры до времени!—подтвердил лорд Коламбр, возвращаясь
в комнату. — Но лишь на краткое время.
— Да, он не смог войти — ну, да ведь я строго предупредил всех
слуг, — сказал лорд Клонброни. — И Терри предупредил их тоже. Ага,
вот этот мерзавец Мордухай уходит, он уже на углу улицы, я его за
милю узнаю по походке. Слава богу! Теперь можно вздохнуть свободно.
Какое счастье, что он ушел. Но он явится еще, станет караулить у
дверей и рано или поздно, когда мы позабудем осторожность, пролезет
в дом.
— Пролезет! Какой страх! — воскликнула леди Клонброни,
подняв голову и вытирая воду, которой мисс Ньюджент брызнула ей
в лицо.
— Вы очень испугались?—с нежным участием спросил лорд Коламбр,
посмотрев на мать, но тотчас же переведя взгляд на мисс Ньюджент.
— Ужасно! — отвечала леди Клонброни. — Вообразимо ли, что до
этого в самом деле может дойти?
— Дорогая, уверяю вас, может дойти и до много худших вещей, —
сказал лорд Клонброни, — если только вы не предотвратите несчастье.
— Господи! Но что я могу? Милорд Клонброни, ведь я совершенно
не смыслю в делах, как же мне быть? Я знаю только, что Коламбр. . .
230
Вдали отечества
я сколько раз слышала, что все устроится, когда он достигнет
совершеннолетия, так почему бы ему не устроить все прямо сейчас?
— Извольте, но только при одном условии! — воскликнул лорд Ко-
ламбр. — И я не стану говорить, дорогая матушка, чем мне придется
пожертвовать ради этого.
— Тогда я скажу! — воскликнул лорд Клонброни. — Ему придется
пожертвовать едва ли не половиной своего имения, дабы возместить то,
что нами растрачено.
— Какая жертва! Ах, мне ужасно жаль, что моему сыну придется
принести такую жертву — это никак нельзя.
— Иного выхода нет, — сказал лорд Клонброни. — Но и этот выход,
миледи, возможен только, если вы примете его условие и согласитесь
вернуться в Ирландию.
— Я не могу... не хочу, — пробормотала леди Клонброни. — Так вот
какое условие вы ставите, Коламбр? Я полагаю, это весьма дурно с
вашей стороны. Я думаю, это жестоко, неприлично, невеликодушно и
противно сыновнему долгу, Коламбр. Могла ли я этого ждать от вас,
от своего сына! ..
Она обрушила на Коламбра град упреков; потом пустила в ход
мольбы и слезы. Но наш герой был готов к этому и сохранял душевную
твердость; он не поколебался, исполненный решимости вопреки своим
чувствам противостоять пустым прихотям и увещаниям, добиться того, от
чего, он знал, зависело счастье сотен арендаторов и, в конечном счете,
счастье и доброе имя его родителей.
— Все тщетно! — воскликнул лорд Клонброни. — Мне остается только
одно, и я должен сделать это немедля, иначе вернется Мордухай и
отнимет у нас все, — я принужден подписать договор и отдать оба имения
в руки Гэррети.
— Да, да, милорд, подписывайте скорей и уладьте дело с Гэррети.
Коламбр, я слышала все ваши жалобы на этого человека. Милорд
пересказывал мне их едва ли не до полуночи, но я полагаю, все управители
таковы, и уж во всяком случае я тут ничего не могу поделать...
Подписывайте, милорд, у него есть деньги. .. да, сделайте это, скорей же,
милорд, уладьте все.
Лорд Коламбр и мисс Ньюджент, повинуясь единому порыву,
бросились удерживать лорда Клонброни, который направился было к дверям,
а потом с мольбой оборотились к леди Клонброни; но она лишь
отвернулась, развела руками, словно отмахиваясь от этой мольбы, и
воскликнула:
— Нет, Грэйс Ньюджент! .. Нет, Коламбр... нет и нет! Я даже
слушать не желаю об отъезде из Лондона. . . для меня немыслимо жить вне
Лондона... я не могу, не стану жить без Лондона, так и знайте!
Ее сын понимал, что в этот миг лондономания в ней стала еще
сильнее прежнего, но решился в отчаянье воззвать к чувствам, заложенным
з ней от природы, так как не верил, что они могли совершенно угаснуть,
Вдали отечества
231
хоть она и подавляла их всеми силами; невзирая на сопротивление, он
схватил ее руки и с почтительной нежностью прижал их к губам.
— Ах, любезная матушка, ведь вы же любили своего сына, — сказал
он, — любили его больше всего на свете, и если хоть искра чувства
осталась в вашей душе, выслушайте его и простите, если он переступит те
границы, которых до сих пор никогда еще не переступал, — границы
сыновнего долга. Матушка, повинуясь вашей воле, мой отец покинул
Ирландию — покинул свою родину, своих друзей, забыл свой долг, свои
естественные привязанности, многие годы прожил в Англии, и вы провели
в Лондоне не один сезон.
— Да, я вращалась в самом лучшем обществе — в самых избранных
кругах, — сказала леди Клонброни, — хотя говорят, что вообще
английская аристократия весьма неохотно принимает чужих.
— Вы правы, — согласился лорд Коламбр. — Сливки общества (если
под обществом вы разумеете модный свет) бывали у нас в доме. Мы
пробили ледяную стену, нам было позволено дышать воздухом высших
сфер, мы можем сказать, что знакомы с герцогом таким-то и леди
такой-то. Мы можем сказать даже более: можем похвастать, что
соперничали с теми, чье положение неизмеримо выше нашего. Но чего все это
нам стоило? За один сезон, всего только за прошедшую зиму (не стану
уж говорить о предыдущих) это стоило нам немалой части ваших лесных
угодий, вековых деревьев, которые поглотили светские развлечения одной-
единственной лондонской зимы! И теперь целых полвека холмы на нашей
земле будут стоять обнаженные! Но оставим деревья, гораздо более меня
заботит судьба ваших арендаторов, ведь эти люди отданы произволу
жестокого управителя, у них отнято всякое утешение, всякая надежда...
А меж тем некогда они усердно трудились и благоденствовали, говорили
о вас со счастливой улыбкой, благословляли вас обоих. Я побывал в
одном домике...
Лорд Клонброни, не в силах долее сдерживать свое волнение,
выбежал вон из комнаты.
— Ах. но при чем же тут я? — сказала леди Клонброни. — Милорд
ззял за мной в приданое изрядное состояние, и я совершенно
убеждена, что за все время истратила в избранных кругах никак не более
того, что сам он промотал в низменном обществе, ведя беспорядочную
и недостойную жизнь.
— Но как он дошел до этого?—возразил лорд Коламбр. — Разве
прежде, в своем отечестве, он не проводил время в обществе равных,
в обществе джентльменов, среди которых вырос? Самые достойные,
самые почитаемые люди в Дублине отзывались о нем с таким уважением,
что сердце его сына преисполнилось гордостью: да, он пользовался
заслуженным уважением в Ирландии, но когда ему пришлось покинуть
отечество, когда жизнь его утратила прежний смысл, ему пришлось
поневоле жить в Лондоне или на водах, где он не мог найти себе
подходящего занятия, — очутился на склоне лет среди людей, которые отнеслись
232
Вдали отечества
к нему холодно и отчужденно, а гордость не позволяла ему склониться
перед теми, кто презирал его за ирландское происхождение, — разве он
не достоин скорее жалости, нежели порицания, разве можно винить его
за то, что он... да, я, его сын, вынужден произнести это слово! .. за то,
что он так низко пал? И разве то волнение, которое сейчас заставило
его уйти отсюда, не доказывает, что он способен на лучшее? .. Ах,
матушка!— воскликнул лорд Коламбр, бросаясь к ногам леди Клонброни,—
дайте моему отцу вновь стать самим собой! Ужели таким чувствам
суждено погибнуть втуне? Нет, нет, дайте им вновь претвориться в
благотворные, добрые, полезные дела, дайте ему возможность исполнять
свой долг, отдайте ему его арендаторов, дом, отечество, вернитесь туда
сами, любезная матушка! Оставьте суетность высшего общества, презрите
наглость великосветских законодателей, от которых мы в награду за все
наши старания подражать и угождать им, в награду за то, что мы
жертвуем своим здоровьем, состоянием, душевным миром, видим лишь
колкости, презрение, издевки и насмешки!
— Ах, Коламбр! Коламбр! Насмешки.. . нет, я никогда этому не
поверю.
— Верьте... верьте мне, матушка, я знаю это. Презрите их,
расстаньтесь с ними. Вернитесь к простым людям — они бедны, но у них
благодарные сердца, еще согретые воспоминаниями о вашей доброте, они все
еще благословляют вас за милости, оказанные давным давно, еще молят
бога в надежде снова увидеть вас. Верьте мне, я знаю это, — я, ваш сын,
сам слышал их молитвы, их благословения. И посейчас вот здесь,
в сердце своем, храню я эти благословения, которыми меня осыпали, еще
не зная, что я ваш сын, в домике вдовы О'Нийл.
— Стало быть, вы видели вдову О'Нийл? И она еще помнит
меня? — спросила леди Клонброни.
—- Да, она помнит вас! И вас тоже, мисс Ньюджент! Я спал на
той постели... многое еще я мог бы вам рассказать, но это выше моих
сил.
— Вот как! Право, я не думала, что они так долго меня помнят! ..
Бедняжки! — воскликнула леди Клонброни. — А я была уверена, что
в Ирландии меня все забыли, ведь я оттуда так давно.
— Ручаюсь, что в Ирландии люди всех званий помнят вас.
Вернитесь в родную страну, милая матушка, дайте мне вновь увидеть вас среди
истинных ваших друзей, где вы познаете любовь, уважение, счастье!
— Ах, вернитесь! Давайте же все вернемся в родную страну! —
воскликнула мисс Ньюджент с сильным волнением в голосе. — Вернемся,
вернемся! Милая тетушка, скажите же! .. Скажите, что вы уступаете
нашей просьбе!
И она упала перед ней на колени рядом с лордом Коламбром.
«Возможно ли устоять перед этим голосом — перед этим взглядом?» —
подумал лорд Коламбр.
Вдали отечества
23J
— Если бы кто-нибудь знал, — сказала леди Клонброни, — если бы
кто-нибудь мог понять, как ненавистен мне вид, самая память желтой
обивки на мебели в гостиной замка Клонброни...
— Боже правый!—Лорд Коламбр вскочил с колен и смотрел на
мать, — пораженный. — Ужели, сударыня, вас останавливает это?
— Желтая обивка! — повторила ее племянница, улыбаясь. — Если
дело лишь в ней, поверьте, никогда более эта мебель не оскорбит
вашего взгляда. Тетушка, мои кресла, обтянутые разрисованным бархатом,
как раз готовы, и с вашего позволения я сама расставлю их там в
гостиной. Мне не «айти лучшего употребления наследству, которое я недавно
получила, — и вы увидите, как чудесно я ее обставлю.
— Ах, будь у меня деньги, я предпочла бы сделать это сама, но
чтобы заново обставить замок Клонброни, нужно целое состояние.
— Но вся обстановка здесь... — сказала мисс Ньюджент,
оглядываясь вокруг.
— Да, да, в самом деле, это очень даже может пригодиться! —
воскликнула леди Клонброни. — Признаться, Грэйс, раньше мне это не
приходило в голову... а то, что не подходит, можно будет продать или
обменять здесь... меня это весьма развлечет... а там, в Ирландии,
я введу новую, лучшую моду. И право, я очень даже хочу видеть всех
этих бедных людей и в особенности вдову О'Нийл. Да, конечно же, там
я была гораздо счастливей, сама не знаю, откуда берутся такие понятия,
будто без Лондона и жить нельзя. Ведь в Лондоне тоже много дурного...
и многие люди здесь беспардонны..., а миссис Дэрвилл я ненавижу более
всех на свете... и если уеду из Лондона, то нисколько не пожалею
и о леди Лэнгдейл... и об этой холодной, как лед, леди Сент-Джеймс.
Лорд Коламбр был прав, когда говорил про ледяную стену, — да, эти
люди в самом деле ужасно холодны, я уверена, что у них нет сердца.
Никто из них, верно, даже не пожалеет обо мне... А если зимой жить
в Дублине... на Меррион-Сквер ... обставить заново... а летом в замке
Клонброни!
Лорд Коламбр и мисс Ньюджент безмолвно ждали, пока она соберется
с мыслями. Одно серьезное препятствие было устранено; теперь, когда
желтая обивка уже не омрачала более душу леди Клонброни, они
перестали отчаиваться.
Лорд Клонброни заглянул в дверь.
— Ну как? Есть надежда? Если нет, я отправляюсь.
Он увидел нерешимость на лице леди Клонброни, надежду на лицах
сына и племянницы.
— Ах, дражайшая миледи Клонброни, одно только слово, и вы всех
нас осчастливите, — проговорил он, целуя ее.
— Вы не целовали меня с тех самых пор, как мы покинули
Ирландию,— сказала леди Клонброни. — Что ж, видно, так суждено, мы едем,—
заключила она.
234
Вдали отечества
— Верить ли такому счастью! — вскричал лорд Клонброни, всплеснув
руками. — Да мне и не снилось такое! Надо поскорей рассказать все
бедняге Терри!
И он выбежал вон.
— А теперь, коль скоро мы решились ехать, — сказала леди
Клонброни,— умоляю, едемте не мешкая, прежде чем все узнают, иначе
миссис Дэрвилл, и леди Лэнгдейл, и леди Сент-Джеймс и все
великосветские дамы явятся ко мне с соболезнованиями, лишь для того, чтобы
удовлетворить свое любопытство. А потом пожалует мисс Прэтт, которой
известно все, что говорят всюду, и даже больше того, и сообщит, что
всякому уже известно о нашем разорении. Ах, выслушивать все это
свыше моих сил. Сделаемте так: Коламбр, послезавтра день вашего
совершеннолетия, и мне нужно будет подписать кое-какие бумаги, — что ж,
прекрасно, до тех пор я здесь останусь, но когда мы покончим с этим,
я тотчас уеду, вы с милордом Клонброни сами закончите дела... А мы
с Грэйс сядем в карету и вернемся в Бакстон, вы заедете за нами туда,
когда будете готовы отправиться в Ирландию, и мы поедем все вместе.
Что вы на это скажете, Коламбр?
— Право... если только вы согласны, сударыня, — сказал он, быстро
взглянув на мисс Ньюджент и тотчас отводя глаза, — лучшего нельзя
и желать.
«Вот как, — подумала Грэйс, — мы убираемся подальше с глаз, и
лучшего нельзя и желать».
— Если я согласна!—воскликнула леди Клонброни. — Можете не
сомневаться, иначе я не предложила бы это сама. И о чем только Коламбр
думает? Но как бы то ни было, Грэйс, я знаю, о чем надобно подумать
нам с вами, — надобно распорядиться, чтобы упаковали мебель, решить,
что везти с собой, а что обменять, и всякое такое. Ступайте же, дорогая,
напишите записку мистеру Сохо, пускай сам придет ко мне сей же час,
и мы составим перечень вещей, которые я велю упаковать. *
И леди Клонброни вышла, совершенно поглощенная мыслями о
мебели.
— Я стану заниматься своими делами, Коламбр, — сказала она,
уходя, — а вы спокойно занимайтесь своими.
Спокойно! Никогда еще мысли нашего героя не были столь
беспокойны, как в это мгновение. И чем тяжелей было его сердцу, тем
решительней разум говорил ему, что он должен расстаться с Грэйс Ньюджент.
Союзу с ней мешало непреодолимое препятствие, — так говорило ему
благоразумие; однако он чувствовал, как в эти несколько дней, что он
прожил подле нее, в эти немногие часы, что он провел с нею вместе,
ему едва удалось, ценою крайних усилий, совладать со своей страстью,
не обнаружить ее перед мисс Ньюджент. Лишь простота и
неискушенность Грэйс сделали это возможным. Но можно ли ему полагаться на
себя? Как осмелиться жить вблизи от этого прелестного существа? Как
обосноваться дома? Где искать выхода?
Вдали отечества
235
Ему пришла мысль о поступлении в военную службу; он подумал,
что за пределами королевства, среди тягот воинской жизни, он
избавится от всех мучительных воспоминаний, исторгнет из сердца всю
горечь, которая теперь может служить лишь источником бесполезных
сожалений. Но его мать... мать, которая уступила его мольбам,
пожертвовала своими желаниями ради блага семьи, — ведь она уверена, что он
не покинет ее, будет вместе с нею жить в Ирландии. И хотя не было
дано никаких определенных обещаний, он знал, что для нее это разумеется
-само собою, что она, давая согласие, питала в душе эту надежду, эту
веру; он знал, что одна мысль о его поступлении в военную службу
приведет ее в ужас. Оставалась единственная возможность — в тот миг наш
.герой старался уверить себя, что эта возможность самая наилучшая:
мисс Ньюджент могла бы выйти замуж за мистера Солсбери и остаться
в Англии. Таков был единственный способ разрешить все трудности,
который ему удалось придумать.
Однако ж ему пришлось заняться делами, выполнить обещание,
данное отцу. Важных дел предстояло два — уплатить отцовские долги и
разобрать счета ирландского управителя; справиться с этими немалыми
заботами ему весьма помог сэр Теренс О'Фэй и поверенный сэра
Артура Беррила, мистер Эдварде. Еще раньше, принимая участие в судьбе
сэра Артура, лорд Коламбр приобрел расположение его поверенного,
человека в высшей степени достойного. Мистер Эдварде взял домой все
грамоты и договоры, пообещав дать ответ на другое утро. Явившись
к лорду Коламбру, он сообщил, что получено письмо от сэра Артура
Беррила, который, с согласия и по поручению своей супруги, делает
распоряжение немедленно представить лорду Клонброни любую потребную
£му сумму, не дожидаясь совершеннолетия лорда Коламбра, так как
наличные деньги помогут ускорить отъезд в Ирландию, а именно таково,
как это известно сэру Артуру и леди Беррил, желание милорда. Тем
временем сэр Теренс О'Фэй дал мистеру Эдвардсу точные сведения
о притязаниях кредиторов милорда Клонброни, а также о репутации
каждого из них. Мистер Эдварде взял на себя честных претендентов;
сэр Теренс — негодяев; после того, как супруги Беррилы предложили
наличные деньги, а сэр Теренс разоблачил лживые и преувеличенные
притязания кредиторов мелкого пошиба, долг сократился почти вдвое. Мор-
духай, которому не удалось скупить все векселя, требовал, однако,
с лорда Клонброни более семи тысяч фунтов, — столь огромный долг
накопился за шесть или семь лет благодаря уловкам, секрет которых был
ему хорошо известен. С ним предстояло рассчитаться первым — не
вследствие величины долга, а вследствие опасности, что к этой сумме
добавятся судебные издержки. Сэр Теренс вызвался сторговаться с ним на
пяти тысячах фунтов. Лорд Клонброни полагал это невозможным;
поверенный же, напротив, полагал это неразумным, зная, что отсудить можно
гораздо больше; но лорд Коламбр, у которого было множество
собственных забот, твердо решился немедленно закончить все, что только возможно.
236
Вдали отечества
Сэр Теренс, очень довольный поручением, тотчас отправился к Мор-
духаю.
— Ну, сэр Теренс, — приветствовал его Мордухай, — надеюсь, вы
пришли уплатить мне сотню гиней, ведь мисс Бродхерст вышла замуж!
— Ну и что с того, мистер Мордухай? Мартовские иды33 наступили,
но еще не прошли! Извольте, мистер Мордухай, обождать до
благовещенья, покуда минет назначенный срок, а тем временем у меня тут
для вас пригоршня или, верней сказать, целая охапка денег от милорда
Коламбра.
— Гм!—сказал Мордухай. — Как это так? Ведь ему до
совершеннолетия остается еще три дня.
— Все равно, он прислал меня взглянуть на ваш счет и надеется,
что в итоге вы сделаете небольшую СКИДКУ.
— Послушайте, сэр Теренс, вы почитаете себя великим умником в
таких делах, но вы не на того напали. У меня есть постановление взыскать
все, и будь я проклят, если вы, со всей вашей хитростью, ЗАСТАВИТЕ
меня удовольствоваться частью!
— Потише, мистер Мордухай! Вы не подобьете меня переломать вам
кости или же помянуть ваше почтенное имя хоть словечком, за которое
меня можно было бы притянуть к суду. Ведь я знаю, что ваш клерк
с гусиным пером за ухом тут как тут и готов свидетельствовать против
меня. Короче говоря, я желаю знать, согласны ли вы взять пять тысяч
фунтов наличными и ПОГАСИТЬ долг лорда Клонброни?
— Нет, мистер Теренс! Я не возьму даже шесть тысяч девятьсот
девяносто девять фунтов. Мне причитается семь тысяч сто тридцать
фунтов с несколькими шиллингами, и если у вас имеется эта сумма, платите,
если же нет, я все равно сумею получить ее сполна, да еще отомстить за
все оскорбления, которые нанес мне этот мальчишка, его сынок.
— Падди Брэди! — воскликнул сэр Теренс. — Ты слышал? Запомни,
он грозит отомстить. Будешь, в случае чего, свидетелем!
— Как, сэр, вы хотите взбунтовать против меня моих мастеровых?
— Нет, мистер Мордухай, я не намерен никого бунтовать, и надеюсь,
вы не отрежете уши этому малому за то, что он послушает немного наш
разговор. Итак, слушай, мой мальчик. А вам, мистер Мордухай, я
предлагаю в присутствии Гусиного Перышка пять тысяч фунтов наличными,
хотите берите, хотите нет, воля ваша: если вы берете деньги, вам
придется отказаться от мести, если же выберете месть, потеряете деньги.
— Сэр Теренс, меня вам не пронять ни угрозами, ни хитростями.
Честь имею откланяться.
— Честь имею, мистер Мордухай, да только рано кланяться!
Поверенный милорда мистер Эдварде добился отмены конфискации, так что
теперь можете судиться, сколько вашей душе угодно! И старый лорд
изволил дать согласие на то, чтобы я снес вам этот ворох, только чтоб
сделать удовольствие своему сыну.
С этими словами он показал пачку банковых билетов.
Вдали отечества
237
— Он нанял мистера Эдвардса! — воскликнул Мордухай. — Ах
дьявол, как только лорду Клонброни удалось его залучить? Конфискация
отменена! Ладно же, сэр, станем судиться — я готов. Джек Протокол
ПОТЯГАЕТСЯ с вашим умником поверенным.
— Тогда честь имею еще раз, мистер Мордухай! Мы-то вырвались
из ваших лап, а эти денежки нам самим пригодятся.
— Погодите, сэр Теренс, вы меня уговорили... Мистер Томпсон,
приготовьте расписку для лорда Клонброни: разве стану я судиться со
старым клиентом, если можно обойтись без этого!
Когда с Мордухаем было покончено, наступил черед мистера Сохо.
Он явился на зов леди Клонброни и с полнейшим sang froid *
выслушал ее распоряжение насчет упаковки и перевозки той самой мебели,
за которую ему не было уплачено.
Лорд Коламбр пригласил его в отцовский кабинет; вынув счет, он
стал перечислять различные предметы обстановки, цена на которые была
заведомо завышена.
— Что же, милорд, оно и в самом деле цены неслыханные, но когда бы
я назначал обычные цены, то был бы самым обычным торгашом. А ведь
я не какой-нибудь перекупщик или еврей. За свои труды я назначил
всего пятьсот фунтов и не могу уступить ни пенни, что же до остального
счета, если вы соблаговолите уплатить наличными, я, не торгуясь,
согласен скинуть тридцать процентов и смею надеяться, что предложение
справедливое и джентльменское.
— Мистер Сохо, вот ваши деньги!
— Милорд Коламбр! Не извольте сомневаться, я отдал бы втрое
против того, что значится в этом счете, за столь благородное обращение.
Мебель леди Клонброни будет упакована со всем тщанием, и это не
будет стоить ей ни фартинга.
С помощью мистера Эдвардса вскоре были удовлетворены и все
остальные кредиторы, и лорд Клонброни, впервые с тех пор, как
покинул Ирландию, освободился от долгов и мог ничего не опасаться.
Счеты с Врагом Человеческим невозможно было свести в Лондоне.
Лорд Коламбр обнаружил множество ложных притязаний и мелких
подлогов; часть земель была умышленно запущена и не приносила дохода,
а напротив, требовала постоянных затрат; из-за этого ее не брали
в аренду, и в конце концов ее за ничтожную плату прибрал к рукам
Святой Деннис.
Когда были подсчитаны истинные прибыли от имения и тщательно
проверен весь счет, оказалось, что Николас Гэррети, эсквайр, вовсе не
кредитор, а должник лорда Клонброни. Его прогнали с позором, который
не произвел бы на него впечатления, если бы не денежные убытки,
боязнь лишиться должности управителя у других землевладельцев и
угроза близкого разорения.
* Хладнокровием (фр.).
238
Вдали отечества
Вместо него управителем имений Клонброни и Коламбр назначили
мистера Берка. По этому случаю было отправлено письмо следующего
содержания:
«Миссис Берк.
Поселок Коламбр.
Милостивая государыня!
Путешественник, которого вы несколько месяцев назад приняли с
таким радушием, был лорд Коламбр — у него нет более причин скрывать
свое настоящее имя. Он обещал вам, насколько это будет в его силахг
воздать справедливость репутации мистера Берка и всему, сделанному
им в имении Коламбр для лорда Клонброни, а также для блага
арендаторов и для попечения о вверенной ему собственности.
К счастью для моего батюшки, милостивая государыня, ныне он
совершенно убежден в достоинствах мистера Берка; и он поручил мне
выразить его глубочайшую признательность вашему супругу и вам. Он
убедительно просит простить ему то неприличное письмо, которое, как
я заверил вас, едва вы мне его показали, он не только не писал, но
даже не прочел. Случай этот, говорит он, послужит ему уроком на всю
жизнь и отучит его подписывать бумаги, не читая.
Он надеется, что вы забудете об этом письме и употребите ваше
влияние на мистера Берка, дабы он не лишил наше семейство прежнего
уважения и своих неоценимых услуг. К сему письму лорд Клонброни
прилагает доверенность, каковая уполномачивает мистера Берка
действовать от его лица, если мистер Берк окажет ему честь, согласившись
впредь управлять не только имением Коламбр, но равно и имением
Клонброни.
В будущем месяце лорд Клонброни полагает приехать в Ирландию
и намеревается в скором времени лично засвидетельствовать свое
уважение мистеру Берку в поселке Коламбр.
Честь имею быть, милостивая государыня, вашим
глубоко признательным гостем и покорнейшим слугой
Коламбром
Гровнор-Сквер, Лондон»,
В эти два дня перед своим совершеннолетием лорд Коламбр был
совершенно поглощен делами, по утрам он отправлялся в контору
к своему поверенному, а вечера проводил в отцовском кабинете, и мисс
Ньюджент видела его лишь за завтраком или за обедом; и хотя она с
нетерпением искала случая поговорить с ним наедине, узнать причину,
по которой он внезапно и безо всякого повода переменился к ней, такой
случай никак не представлялся. Наконец она пришла к мысли, что сейчас,
когда он обременен столь важными заботами, она не вправе беспокоить
его из-за каких-то мелких тревог, касавшихся до нее одной. Она решилась
подавить сомнения, не обнаруживать своих чувств и, окружив его доб-
Вдали отечества
239
ротой, вернуть себе прежнюю его привязанность, которую считала
потерянной. «Когда все мы возвратимся на родину, — думала она, —
в нашу милую Ирландию, которую он любит, как и я, мы будем
счастливы, и все станет хорошо!»
В день своего совершеннолетия лорд Коламбр прежде всего подписал
чек на пять тысяч фунтов, возвращая мисс Ньюджент ее состояние,
позаимствованное его отцом, который был ее опекуном.
— Я полагаю, сэр, — сказал он, подписав чек и отдавая его отцу, —
что с этим долгом вы захотите покончить в самую первую очередь.
— Вы правильно полагаете, мой мальчик! Да благословит вас
господь! Этот долг более всех прочих отягощал мою совесть, хотя я никогда
не упоминал о нем. При всякой встрече с мистером Солсбери я готов
был провалиться сквозь землю, хотя он, конечно, не ищет приданого
и много раз говорил мне, что предпочел бы взять мисс Ньюджент без
единого пенни, нежели получить в приданое крупнейшее состояние во
всей Британской империи, и я ему верю. Но все же я рад, что ей не
придется выходить за него замуж бесприданницей, тем более, что это была
моя вина. Вот, Терри, засвидетельствуйте мою подпись. Но отдать чек
Грэйс должны вы, Коламбр, — ступайте же к ней.
— Простите, сэр, но это ведь не подарок от меня — это ваш долг,
Пожалуйста, пойдите к ней сами, любезный батюшка.
— Любезный сын, нельзя же так упрямиться и таить свои добрые
дела, а всю честь уступать мне — я вовсе не хочу брать в долг
благородства. Довольно я наделал в своей жизни долгов, теперь, благодаря
вам, Коламбр, с этим покончено, так что извольте пойти со мной —
будь я неладен, если соглашусь вручить это мисс Ньюджент без вас.
Остальные бумаги подпишет леди Клонброни. Терри, прошу вас
засвидетельствовать ее подпись, как положено. Пойдемте, Коламбр.
— А потом, милорд, — сказала леди Клонброни, — велите подавать
карету — с вашего позволения, я уеду в Бакстон, как только все
подпишу.
— Конечно, дорогая, я уже распорядился, все готово.
— И скажите Грэйс, чтобы она тоже была готова, — добавила леди
Клонброни.
— В этом нет необходимости, потому что она всегда готова, —
заметил лорд Клонброни. — Пойдемте же, Коламбр, — сказал он, беря сына
под руку и увлекая его к дверям комнаты мисс Ньюджент.
Они постучались и получили разрешение войти.
— Ну конечно же, она готова!—сказал лорд Клонброни. — Она
всегда готова, я же говорил. Дорогое дитя, — продолжал он, — только
что Коламбр снял камень у меня с души и обеспечил ваше состояние,
но он никак не соглашался сюда идти и сказать вам об этом, насилу
я его заставил. Вот, Коламбр, протяните ей сами этот документ, вы
с готовностью приложили к нему руку, когда это вам немалого стоило,
теперь же я прошу вас лишь об одном — уговорите только Грэйс по-
240
Вдали отечества
скорей выйти замуж, я хочу дожить до того дня, когда она будет
счастлива! Теперь я спокоен! Я могу с чистой совестью смотреть в глаза
мистеру Солсбери. Поцелуйте меня, моя крошка Грэйс. Я уверен, что
вы послушаетесь только одного человека, и он сейчас стоит подле
камина. Перед Коламбром никому не устоять, разве только у вас не сердце,
как у меня, а камень. Ну, теперь я вас покину.
Легко представить, в каком неловком, тяжком и мучительном
положении оказался бедный Коламбр, когда его отец вышел. Какие-то
смутные мысли промелькнули у него в голове, сердце забилось от внезапных
противоречивых чувств и замерло в груди. Мы никогда не узнаем, чем
кончилось бы все это, будь он предоставлен самому себе, устоял бы он
или дрогнул, заговорил бы или же смолчал, но все решилось помимо
его воли. Мисс Ньюджент вывела его из оцепенения, сказав со
спокойной простотой:
— Я глубоко признательна вам, кузен Коламбр, не столько за то,
что вы обеспечили мое состояние, сколько за вашу доброту, ведь вы
вспомнили обо мне первой, хотя были заняты множеством других дел.
Дружба — ив особенности ваша дружба — для меня несравненно дороже
денег. Могу ли я быть уверена в вашей дружбе?
— Можете ли вы! .. О Грэйс, ужели вы в этом сомневаетесь?
— Нет, не сомневаюсь, иначе я была бы слишком несчастна. Я не
сомневаюсь.
— И не надобно.
— Этого довольно... я вполне удовлетворена.. . и не прошу более
никаких объяснений. Правдивей вас нет человека на свете, одно ваше
слово вернее всяких клятв. Мы всегда, всю жизнь будем друзьями,
да? —сказала она, сжимая обеими руками его руку.
— Да, да... а теперь, Грэйс, сядемте и позвольте мне, пользуясь
правом дружбы, поговорить с вами о человеке, который мечтает стать
вам на всю жизнь более, чем другом, о мистере...
— Солсбери!—подхватила мисс Ньюджент. — Я видела его не далее
как вчера. У нас был долгий разговор, и мне кажется, он правильно
понимает мои чувства и оставил мысль стать мне на всю жизнь более
чем другом.
— Вы ему отказали!
— Да. Я высоко ценю ум мистера Солсбери, весьма уважаю его
достоинства, мне нравится его обхождение, с ним приятно беседовать, но
я не люблю его и потому, как вы понимаете, не могу выйти за него
замуж.
— Но дорогая мисс Ньюджент, если вы его высоко цените и
уважаете, если вам нравится его обхождение, возможна ли более прочная
почва для любви при натуре столь гармоничной, как ваша?
— Это превосходная почва, — сказала она, — но не более того и,
право, сверх этого я ничего другого здесь не ищу.
Вдали отечества
241
Лорд Коламбр не осмелился спросить, почему, и сказал, помолчав
немного:
— Я не хочу напрашиваться на откровенность.
— Вам и незачем напрашиваться, я сама готова рассказать вам все,
как есть, и колебалась лишь потому, что это дело касается еще одной
особы. Помните ту леди, с которой мистер Солсбери танцевал на балу
у тетушки?
— Нет, не припоминаю.
— Ну как же, вы и мистер Солсбери еще беседовали с ней перед
ужином в турецком шатре.
— Право же, не припоминаю.
— А когда мы спустились вниз, к ужину, вы сказали мне, что это
была приятнейшая беседа, а ваша собеседница — очаровательнейшая
женщина.
— Очаровательнейшая! Да я решительно не знаю, о ком речь.
— И еще вы сказали, что она и мистер Солсбери расхваливали меня
à l'envie lune de l'autre *.
— Ах, теперь я, наконец, все вспомнил, — сказал лорд Коламбр. —
Но причем тут она?
— Надеюсь, что именно она станет миссис Солсбери. С того самого
времени, как я знаю их обоих, мне стало ясно, что они созданы друг
для друга, и, представьте, я почти уверена, что она может полюбить
его, полюбить нежной любовью, я же на это никак не способна. И
заверяю вас, о всех своих чувствах я рассказала мистеру Солсбери.
— Но ведь вы сами не можете быть уверены в своих чувствах, —
сказал лорд Коламбр. — И я не вижз' причины, почему вы должны
приносить жертву из ложного великодушия.
— Великодушия? — перебила его мисс Ньюджент. — Вы меня
совершенно не поняли. С моей стороны здесь нет ни жертвы, ни великодушия.
Я отказала мистеру Солсбери вовсе не из великодушия, а потому, что
не люблю его. Возможно, что, разгадав сердце той дамы, я с самого
начала оказалась нерасположена к мысли о любви, но какова бы ни была
причина, я в самом деле никогда не испытывала к мистеру Солсбери
ни любви, ни даже той жалости, которая, как говорят, рождает любовь.
Быть может, — добавила она с улыбкой, — причиной тут моя уверенность,
что отказ пойдет ему на пользу... и он будет гораздо счастливее с той,
которая соответствует ему возрастом, достоинствами души, состоянием,
любовью... «Ах, знал бы только он, где счастие его!»
— Где счастие его, — повторил лорд Коламбр. — Но разве самому
ему не лучше знать, где его счастие?
— А мне не лучше ли знать, где мое?—отвечала мисс Ньюджент.—
Я не иду дальше.
* Наперебой (фр.).
\ б М. Эджюрт
242
Вдали отечества
— Разумеется, вам лучше знать. И у меня нет права идти дальше.
Но все же позвольте сказать, дорогая Грэйс, что для меня было бы
искренним удовольствием, или нет, я хотел сказать — удовлетворением
видеть, что судьба ваша счастливо... устроена.
— Благодарю вас, дорогой лорд Коламбр, но бы говорите так, словно
вам по меньшей мере семьдесят лет, до такой степени вы серьезны и
высокопарны.
— Я и желал быть серьезным, но не высокопарным, — сказал лорд.
Коламбр, стараясь переменить тон.
— Так вот, — проговорила она шутливо, — вы весьма серьезно
выполнили поручение, которое возложил на вас дядюшка, я дам о вас
наилучший отзыв и могу свидетельствовать, что вы сделали все от вас
зависящее, дабы уговорить меня выйти замуж, и даже заверили меня,
что для вас будет искренним удовольствием, то есть удовлетворением,
Еидеть, что моя судьба счастливо устроена.
— Ах, Грэйс, если б вы только знали, что я чувствовал, когда
говорил это, вы не стали бы надо мной смеяться.
— Хорошо, я буду говорить серьезно... я самым серьезным образом
убеждена в вашем искреннем ко мне расположении. И знаю, что, говоря
все это, вы желали моего счастия, а также от всей души благодарю вас
за сочувствие. Но скажу вам открыто и честно — я не хочу выходить
замуж. И это не просто слова: поверьте, я еще не встречала человека,,
которого могла бы полюбить. Вы, кузен Коламбр, гораздо милей моему
сердцу, чем мистер Солсбери, я предпочла бы прожить жизнь с вами,
нежели с ним, а это уж во всяком случае доказывает, что я не люблю
его. Я и без того счастлива, в особенности теперь, когда мы уезжаем
в свое милое отечество, в Ирландию, и будем жить там всем семейством:
вы даже представить себе не можете, с какой радостью я этого жду.
Лорд Коламбр не был самоуверен; но любовь тотчас угадывает
любовь, уже зародившуюся, или прозревает ее возможность, ее вероятие.
И он понял, что мисс Ньюджент могла бы полюбить его с нежной
страстью, но чувство долга, привычные понятия, убеждение, что ей
нельзя выйти замуж за своего кузена, — убеждение, воспитанное в ней
его матерью, не позволяли ей даже помыслить о любви к нему. Он
понимал, что ей грозит, сознавал опасность, нависшую над ним самим. Никогда
еще Грэйс не была ему так желанна, как в этот миг, когда он
почувствовал, что любовь их может стать взаимной.
«Но Сент-Омар! Ах, почему, почему она из Сент-Омаров!
Незаконнорожденная! Среди Сент-Омаров нет ни одной женщины sans
reproche. Она не может быть моей женой, . . и я не вправе связывать ее
чувства».
Все эти мысли промелькнули в голове нашего героя мгновенно, как
всегда проносятся, не претворяясь в слова, мысли человека,
обуреваемого сильными чувствами, и он решился, чего бы это ему ни стоило,
поступить, как велит честь.
Вдали отечества
243
— Вы говорили, дорогая Грэйс, о возвращении в Ирландию. Но я
еще не рассказал вам о своих планах.
— О ваших планах! Разве вы не едете с нами? — спросила она с
живостью. — Разве вы не намерены вернуться на родину... в Ирландию...
вместе с нами?
— Нет... я решился поступить в военную службу и участвовать
в нескольких кампаниях за границей. Мне кажется, в наше время
всякому молодому человеку...
— Боже правый! Что это значит? Как это возможно? — вскричала
она, глядя ему прямо в глаза, словно хотела заглянуть в самую душу. —
Для чего это? В чем причина?.. Ах, скажите мне правду... скажите
скорей.
Его внезапная бледность — его дрогнувшая рука, которую он у нее
отнял, — его взгляд, встретившийся с ее взглядом, сразу открыли ей
правду. Пораженная этой мыслью, она отшатнулась, лицо ее вспыхнуло
и тотчас же стало бескровным.
— Да... Теперь вы почувствовали, вы поняли правду, — сказал лорд
Коламбр. — Вы почувствовали, вы поняли, что я люблю вас — люблю
страстно.
— Ах, не говорите этого!—сказала она. — Я не могу, не должна..*
До сего мгновения я не допускала и мысли об этом... я была уверена,
что это невозможно... ах, оставьте мне эту уверенность и впредь.
— Так оно и есть... Нам и в самом деле невозможно соединиться.
— Я всегда знала это, — сказала она с глубоким вздохом. — Тогда
почему бы нам не жить, как прежде?
— Я не могу... не могу за себя ручаться... не хочу рисковать. Стало
быть, я должен вас покинуть... ведь я твердо знаю, что к нашему браку
есть непреодолимое препятствие, о котором я не могу говорить. Умоляю
вас, не спрашивайте.
— Вам незачем и умолять... я не стану спрашивать... Я вовсе
не любопытствую ничуть, — сказала она покорно и удрученно. — Об этом
я думаю меньше всего. Я знаю, что есть непреодолимые препятствия, и
даже рада этому. Но коль скоро они непреодолимы, вы, в ком столько
рассудительности, чести и добродетели...
— Надеюсь, дорогая кузина, что во мне и в самом деле есть честь
и добродетель. Но существуют соблазны, которым ни один разумный,
достойный человек не должен себя подвергать. Святая наивность! Вы не
знаете могущества любви. Я рад, что вы всегда полагали это
невозможным. .. полагайте и впредь... это избавит вас от... от всего, на что
обречен я. Относитесь ко мне только как к своему кузену, своему другу...
отдайте сердце кому-нибудь, кто счастливее меня. Как друг, истинный
друг, заклинаю вас, отдайте сердце человеку, к которому судьба не так
жестока. Если можете полюбить, выходите замуж... и будьте счастливы!
Честь! Добродетель! Да, у меня есть и то, и другое, и я им не изменю.
Да, я заслужу ваше уважение и уважение к самому себе делом, а не
16*
244
Вдали отечества
словом, и вот вам самое веское тому доказательство: как мне это ни
тяжко, я расстаюсь с вами немедленно. Прощайте!
— Карета подана, мисс Ньюджент, и миледи кличет вас, —
доложила горничная. — Вот ваш ключ, сударыня, и вот ваши перчатки,
сударыня.
— Карета подана, мисс Ньюджент, — сказала камеристка леди Клон-
брони, нагруженная свертками, когда мисс Ньюджент пробежала мимо
нее и бросилась вниз по лестнице. — А я никак не сыщу зонтичек
миледи, вот запропастился... ты не видала ли, Энн?
— Не видала, ей же богу, а моя вот барышня позабыла часы. Ну и
дела! Сроду она еще ничего не позабывала, когда ехать.
— Стало быть, она вскорости выйдет замуж, не будь я миссис
Ле Мэстр, и беспременно за лорда Коламбра, потому как он пробыл
здесь целый час, уж это верно, как по Библии. Вот увидишь, быть ей
леди Коламбр.
— От всей души желаю ей этого, — сказала Энн. — Но надобно
бежать. .. меня дожидаются.
— Как бы не так! — Миссис Ле Мэстр крепко ухватила Энн за
руку. — Обожди... некуда тебе спешить, можешь быть покойна... они
там все целуются да прощаются, известное дело, а сама все толкует про
мистера Сохо, по сто раз наказывает насчет столовых ложек и прочего...
оне всегда садятся в карету не раньше, чем через час, как оденутся...
а я не могу сыскать зонтичек миледи. Обожди, ты мне вот чего скажи...
миссис Петито писала, что он женится на леди Изабелле, а потом был
другой слух — ему прочили младшую дочку Килпатриков, теперь же он
до последней минуты сидит в комнате у мисс Ньюджент. И по моему
разумению, хоть я и не хочу ничего худого, все это нехорошо, и я так
понимаю, он только облещает мисс Ньюджент, как всех других, и очень
смахивает на то, что милорд, как говорится, волокита, или мужчина-
кокет.
— Вот еще! Что это вы говорите, миссис Ле Мэстр! — воскликнула
Энн, рассердясь. — И нашу барышню не так-то просто облестить, смею
вас заверить, и милорд не таков, чтоб облещать женщину.
— Господи помилуй! Какая ж это похвала для молодого
джентльмена, мисс Энн?
— Миссис Ле Мэстр! Миссис Ле Мэстр! Вы наверху?—крикнул
лакей, подходя к лестнице. — Миледи вас кличет.
— Сейчас, сейчас!—сердито отвечала миссис Ле Мэстр. — Сейчас
буду! Но ежели меня велено кликнуть... сэр, что за неприличие! .. вы
могли бы подняться сюда, а не орать снизу так, что в ушах звенит. Я и то
поспешаю, как могу.
Миссис Ле Мэстр стояла в дверях, решительно преграждая путь
Энн.
— Мисс Энн! Мисс Энн! Миссис Ле Мэстр!—крикнул другой
лакей. — Миледи и мисс Ньюджент уже в карете!
Вдали отечества
245
— Неужто и мисс Ньюджент? — воскликнула миссис Ле Мэстр и
бросилась вниз по лестнице, а следом за нею Энн. — Все бы отдала,
до последнего пенни, только бы видеть, как он помогал мисс Ньюджент
садиться в карету, уж тогда я могла бы рассудить доподлинно.
— Милорд, прощенья просим! Боюсь, я тут малость замешкалась, —
проговорила миссис Ле Мэстр, проходя мимо лорда Коламбра, который
неподвижно стоял в передней. — Тысяча извинений, но я весь дом
обшарила, никак не могла сыскать зонтичек миледи.
Лорд Коламбр не замечал ее и не слышал ее слов; взор его застыл и
был недвижен.
Лорд Клонброни, склонясь к открытой дверце кареты, выслушивал
вновь и вновь «последние наставления» леди Клонброни насчет мистера
Сохо. Обе горничные стояли рядом на ступенях крыльца.
— Погляди на молодого лорда, вон он как стоит, — шепнула миссис
Ле Мэстр на ухо Энн. — Совсем пришел в отчаянность. И она ни жива,
ни мертва! Не знаю уж, что и подумать.
— Я и сама не знаю, только вы лучше не глядите на него так, —
сказала Энн. — Садитесь же, садитесь, миссис Ле Мэстр, — добавила она,
видя, что лорд Клонброни уже выпрямился и дал им дорогу.
— Да, садитесь поживей, миссис Ле Мэстр, — сказал лорд
Клонброни. — Прощайте, Энн, берегите барышню там в Бакстоне, и глядите,
чтобы щечки у нее были розовые, когда мы снова встретимся. Мне что-то
не нравится ее вид, я всегда полагал, что Бакстон не приносит ей пользы,
— Бакстон никому еще не повредил, — возразила леди Клонброни,—
а что до розовых щечек, то уж не знаю, как вам угодить, милорд...
Вы, быть может, желаете, чтобы Грэйс употребляла румяна? Захлопните
дверцу, Джон! Или нет, постойте! Коламбр! Господи, куда же девался
Коламбр?—воскликнула она, наклонясь к окошку кареты. — Коламбр!
Коламбру пришлось подойти.
— Коламбр, дорогой! Я позабыла сказать, что если вы отчего-либо
задержитесь и не сможете приехать в будущую среду ввечеру,
непременно напишите, а то я стану беспокоиться.
— Я напишу. Любезная матушка, я во всяком случае извещу о себе.
— Ну, в таком случае я покойна. Трогай!
Карета отъехала.
— Право, я боюсь, что Коламбр занемог, на нем просто лица нет.
А вам как кажется, Грэйс? Нужно позвать доктора. Вернемтесь
скорей! — вскричала леди Клонброни, схватив сонетку и порываясь
остановить карету. — Вернемтесь, спросим, что с ним, велим ему позвать
доктора.
— Пожалуй, не стоит!—сказала мисс Ньюджент. — Если с ним что-
нибудь неладно, он вам непременно напишет. Поедемте лучше в
Бакстон!— выговорила она с усилием.
Леди Клонброни отпустила сонетку.
— А вы сами, дорогая Грэйс, что с вами? Право, вы едва живы!
246
Вдали отечества
— Я вам объясню... объясню все, как только будет возможно,
милая тетушка, но сейчас не спрашивайте меня ни о чем!
—- Грэйс, Грэйс! Позвоните кучеру, велите
остановиться!—воскликнула леди Клонброни. — Это же фаэтон мистера Солсбери! Мистер
Солсбери, как я счастлива вас видеть! Мы едем в Бакстон — ведь я вам об
этом говорила.
— Я тоже еду туда, — сказал мистер Солсбери. — И полагаю
добраться раньше вас, миледи, так что не будет ли каких распоряжений? ..
Разумеется, я позабочусь, чтобы все было готово к вашему приезду.
Никаких распоряжений от миледи не было. Мистер Солсбери
поспешил дальше.
Леди Клонброни теперь всецело предалась мыслям о мистере
Солсбери.
— Грэйс, вы, я полагаю, не знали, что мистер Солсбери едет в Бак-
стон ради вас? —спросила она.
— Нет, не знала!—ответила мисс Ньюджент. — Если так, мне право
очень неприятно.
— Миссис Бродхерст права — юные девицы никогда не знают или
уж во всяком случае никогда не скажут, что им приятно, а что нет, —
заметила леди Клонброни. — Но так или иначе, Грэйс, душенька, на
щеках у вас снова появился румянец, и, признаться, это меня радует.
ГЛАВА XV
— Уехала! Уехала от меня навсегда, — сказал себе лорд Коламбр,
когда карета скрылась из виду. — Никогда больше я ее не увижу...
не посмею увидеть, пока она не выйдет замуж.
Он ушел к себе, запер дверь к, оставшись наедине с собой,
почувствовал некоторое облегчение; теперь он мог без помех предаться своим
раздумьям. У него было утешение: он поступил как подобает честному
человеку, — остался верен своему долгу, своим убеждениям, — никого не
сделал несчастным — не посягнул, в угоду себе, на душевный мир
любимой женщины, — не пытался покорить ее сердце. Он мог бы, наверное,
завладеть этим невинным, отзывчивым, нежным сердцем — он это
чувствовал, — но не завладел им, сохранил его, как он надеялся, совершенно
свободным, и когда-нибудь она сможет осчастливить достойного ее
человека. Надежда, что Грэйс еще может быть счастлива, облегчила душу
лорда Коламбра; а сознание, что он составил счастье своих родителей,
было ему отрадно. Но когда он, стараясь утешиться, стал думать об
этом, следом тотчас явилась тягостная мысль, сколь горькое
разочарование ожидает его мать, которая надеется, что и он поедет в Ирландию,
будет жить подле нее; она придет в отчаяние, когда узнает о его
поступлении в военную службу и отъезде за границу, — но это неизбежно, —
Вдали отечества
247
и он должен написать, открыть ей все. «Чем скорей я сброшу этот
камень с души, чем скорей напишу это тягостное письмо, тем лучше, —
подумал он. — Раз уж так надобно, я сделаю это тотчас».
Он схватил перо и начал писать:
«Любезная матушка... Мисс Ньюджент...»
Его занятие было прервано стуком в дверь.
— Милорд, вас спрашивает внизу какой-то джентльмен, — доложил
лакей. — Говорит, что непременно желает вас видеть.
— Я никого не могу принять. Вы сказали, что я дома?
— Никак нет, милорд, я сказал, что вас нету, потому как сообразил,
что вы изволите не быть дома, а камердинера вашего нигде не видать,
и справиться было не у кого — вот я и отказал за "вас, — да только этому
джентльмену не так легко отказать, он велел мне сходить и узнать
получше. Сразу видать по разговору, что он не привычен к отказу, вот я
и подумал, что это человек непростой, и провел его в большую гостиную.
А еще он, помнится, сказал, что для друга из Ирландии вы непременно
дома.
— Для друга из Ирландии! Отчего же вы сразу не
сказали?—воскликнул лорд Коламбр, вскочил с места и бросился вниз по лестнице. —
Сэр Джеймс Брук, я полагаю.
Нет, это был не сэр Джеймс Брук, однако ж лорд Коламбр ничуть
не менее обрадовался встрече, увидев перед собою... графа О'Хал-
лорана.
— Любезный граф! Какая приятная неожиданность!
— Я приехал в Лондон только вчера, — сказал граф. — И нынче же
поспешил к вам, дабы иметь честь засвидетельствовать свое почтение
лорду Коламбру.
— Для меня это не только честь, но и удовольствие, любезный граф.
При обоюдном расположении люди всегда отыщут друг друга и найдут
возможность встретиться даже в Лондоне.
— Я вижу, вежливость не позволяет вам спросить, что заставило
престарелого вояку, — сказал граф, — выйти из затворничества и вновь
посетить сей шумный мир. Видите ли, один мой родственник, служащий
по военному ведомству, вспомнил, что у меня имеются кое-какие карты,
планы и диспозиции, каковые могут оказаться полезны для
подготовляемого похода. Вы скажете, что я мог бы отправить карты с нарочным,
вместо того, чтобы везти их самому. Однако родственник мой возомнил —
видите ли, молодые родственники, если они не вовсе никчемные люди,
имеют склонность переоценивать ум старших в роду, — так вот, стало
быть, он возомнил, будто моя голова заслуживает того, чтобы совершить
путешествие из замка О'Халлоран в Лондон, дабы выслушать мои
советы tête-à-tête *. И когда о сем прибыло письмо от самого министра,
* Зд.: лично (фр.).
248
Вдали отечества
адресованное мне лично, в собственные руки, я почел за честыповиноваться.
Ведь хотя глас чести не пробудит хладный прах, «все ж уши старости
ласкает лесть». Но довольно обо мне, я и без того сказал слишком
много, — прервал свою речь граф. — Расскажите, любезный милорд,
о себе. Я вижу, в Англии вы чувствуете себя хуже, чем в Ирландии,,
потому что, если позволите мне заметить, с тех пор как мы расстались
несколько недель назад, вы переменились до неузнаваемости и вид у вас
нездоровый.
— В последнее время у меня было нелегко на душе, — отвечал лорд
Коламбр.
— Да, как же иначе! Тело расплачивается за душу — но если
соизмерить страдания и блаженства, то все же люди с чуткой душой
счастливее бездушных, или, по крайности, им так кажется, потому что они
не променяли, бы ее на самое здоровое тело, каким может похвастать
самый себялюбивый фат или самый твердолобый из тупиц. Скажем,
поменялись бы вы, милорд, сейчас местами с майором Бенсоном, или
с капитаном Уильямсоном, или хоть с нашим другом «Э... э... ах, да?
Клянусь честью!», — поменялись бы или нет? Вы улыбаетесь, и это-
меня радует.
— Я вам глубоко признателен за то, что вы заставили меня
улыбаться, — поверьте, сейчас это мне всего нужнее. И с вашего позволения
я хотел бы... Только не сочтите, что я намерен злоупотребить вашей
добротой и любезностью, побудившими вас оказать мне честь своим
визитом... Взгляните, — продолжал он, отворив дверь малой гостиной
и указывая на упакованные вещи. — Наше семейство тоже готовится
выступить, матушка моя уехала из Лондона всего полчаса назад... батюшка
нынче не обедает дома. Я в одиночестве... и несмотря на весь беспорядок,
осмелюсь ли я просить графа О'Халлорана отобедать со мной, хотя не
могу предложить ему ирландской дикой утки или ирландских слив, —
иными словами, позволите ли вы мне отнять у вас два или три часа
вашего времени? Мне очень хотелось бы посоветоваться с вами о важном
для меня деле, в котором именно ваше суждение будет бесценным и
решающим.
— Любезный милорд, поверьте, я не мог бы употребить свое время
с большей приятностию и пользой, а посему располагайте мною. Ведь
я уже имел честь вам докладывать, сколь лестно мне, когда моего совета
спрашивает последний чиновник военного ведомства, но много более
лестно дать личный совет просвещенному и молодому... другу, если
милорд Коламбр позволит мне так себя называть. Смею надеяться на
это, ведь хотя кратковременность нашего знакомства и может служить
к тому препятствием, однако уважение и доверенность иной раз зависят
не от давности отношений, а от некоей взаимной приязни, от некоего»
сродства и соответствия характеров.
Достойный граф, видя, что лорд Коламбр в сильном расстройстве,
сделал все возможное, дабы его утешить; он не только с охотой пожерт-
Вдали отечества
249
вовал несколькими часами своего времени, но держался так, будто у него
не было иного дела в Лондоне и иной цели в жизни, как помочь нашему
герою. Чтобы дать лорду Коламбру время оправиться и собраться с
мыслями, граф заговорил о посторонних вещах.
— Если я не ослышался, вы нынче помянули сэра Джеймса Брука.
— Да, когда лакей доложил, что меня спрашивает друг из Ирландии,
я ожидал увидеть именно его, поскольку сэр Джеймс говорил мне, что,
получив отпуск, тотчас приедет в Англию.
— Он приехал, и сейчас он в своем имении в Хантингдоншире и:
занят — как бы вы думали, чем? Подскажу вам: вспомните ту печать,
которую показал вам маленький де Креси, когда вы обедали в Оранморе.
Верный своему девизу: «Дела все, слова — ничто», он сейчас, я полагаю,
занят устройством дел, семейных дел, — готовится к свадьбе и вскоре
намерен приложить свою печать к договору, который составит его счастье.
— Счастливец! Желаю ему всяческих благ, — сказал лорд Коламбр.—
Да, счастливец! У него будет такая супруга... дочь такой достойной
матери.
— Да, дочь достойной матери! Поистине, это весьма важно и может
служить залогом его счастья. Породниться с таким семейством,
безупречным из поколения в поколение, всеми уважаемым, с прекрасной
родословной: «Все сыновья там доблестны, все дочери чисты». — При этих:
словах сердце лорда Коламбра сжалось. — Если бы мне пришлось
выбирать, я предпочел бы супругу из такого семейства той, которая
принесла бы мне в приданое все золотые россыпи Перу.
— И я тоже! — воскликнул лорд Коламбр.
— Рад слышать это от вас, милорд, и одобряю вашу решимость.
Ведь немногие из нынешних молодых людей придают значение тому,
что я называю хорошим родством. Без сомнения, человек женится не на
матери своей невесты, однако ж человек благоразумный, избирая дочь,
не оставит без внимания и ее мать, и не только мать, но и бабку, а также
всех ее предков по женской линии.
— Это правда... совершеннейшая правда... он должен... обязан.
— И мне представляется, милорд, — продолжал граф с улыбкой, —
что ваши поступки вполне соответствовали вашим убеждениям.
— Я?.. Мои поступки? — повторил лорд Коламбр, вздрогнув и-
с удивлением глядя на графа.
— Прошу прощения, — сказал герой. — Я не имел намерения
насильственно вызывать вас на откровенность. Но вспомните, ведь я
собственными глазами видел, как воздействовали на вас неделикатность и дурной
тон некоей матери... я говорю о леди Дэшфорт.
— Ах, леди Дэшфорт! Я давно выбросил из головы всякую мысль
о ней.
— А леди Изабелла? Надеюсь, вы ее выбросили из сердца?
— Она никогда и не занимала там места, — отвечал лорд Коламбр.
— Стало быть, она только осаждала его, — заметил граф. — В таком-
250
Вдали отечества
случае я рад, что ваше сердце не сдалось на милость победительницы,
или вернее, на ее немилость. А теперь сообщу вам без опасений и
околичностей, что эта самая леди Изабелла, которая «так любит
рассуждать про тонкость, деликатность, ум», вдруг решилась поступиться
своей гордостью и снисходит до того, чтобы выйти замуж за ... Хиткока.
Лорд Коламбр не удивился, а лишь испытал чувство сожаления и
брезгливости, как это бывало с ним всякий раз, когда он слышал, хотя бы
и вчуже, о поступке, который принижал прекрасный пол в глазах
общества.
— Что касается до меня, — заметил он, — я не могу сказать, что
избежал опасности, так как едва ли и подвергался ей сколько-нибудь
серьезно.
— Трудно измерить опасность, когда она уже позади, — минувшая
опасность, как и минувшая боль, быстро забывается, — сказал старый
воин. — Во всяком случае я рад, что вам ничего более не грозит.
— Но неужто она в действительности выходит за
Хиткока?—спросил лорд Коламбр.
— Определенно. Все они плыли на одном со мной корабле, а теперь
в Лондоне закупают драгоценности, кареты, лошадей. В конце концов,
Хиткок в этом смысле не хуже других, à peu près *. Отец его умер и
оставил ему изрядное состояние. «Que voulez-vous?—как сказал мне однажды
француз-камердинер, — C'est que monsieur est un homme de bien; il a des
biens, à ce qu'on dit» **.
Лорд Коламбр не мог удержаться от улыбки.
— Для меня загадка лишь в том, — сказал он, — как им удалось
влюбить в нее Хиткока. Мне кажется, устрица скорее могла бы
влюбиться!
— А мне кажется, — заметил граф, — что он сам скорее влюбился бы
в устрицу, и вы согласились бы со мною, если могли, подобно мне,
видеть, как он пожирал устриц во время нашего плавания.
Красавицу затмить любую мог
Суп черепаховый, с олениной пирог.
Но что на?л за печаль: пускай об этом беспокоится леди Изабелла.
Лакей доложил, что кушать подано; граф и лорд Коламбр оставили
серьезную беседу до тех пор, пока прислуга, убрав со стола, не удалилась.
Лишь после этого наш герой обратился к графу и рассказал о том, что
так тяготило его душу.
— Любезный граф... Я хотел бы возобновить разговор о Фамильном
склепе Нъюджентов, который так занимал мои мысли в тот день, когда
я имел счастье быть вам представленным... Известно ли вам, — сказал
* Более или менее (фр.).
** Что же вы хотите? Это порядочный человек: у него порядочное состоя-
5*ие (фр.).
Вдали отечества
257
он с улыбкой, — или, быть может, не известно, что у меня есть кузина,
косящая фамилию Ньюджент?
— Вы говорили мне, — отвечал граф, — что у вас есть близкие
родственники, которые носят эту фамилию, но не припомню, чтобы вы
называли кого-либо в особенности.
— Я никогда не упоминал перед вами о мисс Ньюджент. О нет! Мне
нелегко о ней говорить, а описать ее решительно невозможно. Если бы
■вы пришли получасом ранее, вы увидели бы ее сами. И я знаю, вы
нашли бы ее во всем соответствующей вашему тонкому вкусу. Но ее
нельзя до конца оценить с первого взгляда: она пленяет чувства,
проникает в душу, раскрывается вся тому, кто не торопится о ней судить.
Я не встречал ей равных совершенствами, какие только может и должен
мужчина искать в жене, — характером, манерами, умом. Однако есть
препятствие, о котором я должен умолчать, препятствие непреодолимое,
запрещающее мне и думать о браке с ней. Она живет в доме моих
родителей: теперь они возвращаются в Ирландию. Я желал, искренне желал
ехать вместе с ними по многим причинам, и главным образом ради моей
матушки, но это невозможно. Честь превыше всего, она должна
руководствовать всяким нашим поступком, и, стремясь к этому, необходимо
избегать соблазнов, перед которыми нет сил устоять. Я не увижусь более
с мисс Ньюджент, пока она не выйдет замуж: мне надобно либо остаться
в Англии, либо уехать за границу. Я решился поступить в военную
службу и участвовать в нескольких кампаниях, если можно будет
получить назначение в полк, выступающий в Испанию. Однако ж я знаю, что
ныне многие желают того же, и получить назначение в такой полк весьма
нелегко.
— Да, это нелегко, — подтвердил граф. — Но кажется, — добавил он
после недолгого размышления, — способ есть! Я могу вам помочь и
притом сей же час. Видите ли, майор Бенсон из-за той истории с любовницей
принужден оставить полк. Когда полковник прибыл на место и все
офицеры узнали о произошедшем, они отвернулись от Бенсона и перестали
допускать его в свое общество. Я слышал, что он намерен продать свою
должность, а его полк вскорости ожидает приказа выступить в Испанию.
Если угодно, я все устрою.
— Прежде всего я прошу вашего совета, граф. Вы так превосходно
знаете военную службу, военную жизнь. Посоветуете ли вы мне — или
нет, я не стану говорить о себе, потому что всегда лучше судить вообще,
нежели в каждом особенном случае, — посоветуете ли вы молодому
человеку в наше время поступить в армию?
Помолчав немного, граф ответил:
— Коль скоро вы серьезно испрашиваете моего мнения, милорд, я
должен отрешиться от собственных пристрастий и, сколько могу, рассуждать
без предвзятости. По нынешним временам, милорд, поступление в
военную службу, если рассудить здраво, — это либо самый бессмысленный
и низкий, либо самый разумный и благородный поступок, какой только
252
Вдали отечества
может совершить молодой человек. Если это делается ради того, чтобы
избежать иного занятия, требующего образованности, изучения наук и
словесности, — я могу сказать это вам, милорд, безо всякого риска
задеть вас лично, — итак, если человек надеется подобным путем обойтись
без образованности, без изучения наук и словесности, не стеснять себя
нравственностью, щеголять в мундире с эполетами, носить чин капитана,
блистать на балах, предаваться на лоне природы праздным потехам, это-
никогда, даже в мирные времена, не заслуживало уважения, — ныне же
это бессмысленно и низко. В прошлом такой образ жизни, хотя он до
некоторой степени опустошал человека и вызывал осуждение, был, однако,
принят среди офицеров — ныне жить так, значит покрыть себя
несмываемым позором. Нынешние офицеры, по большей части, люди
образованные и просвещенные, а потому невежество, глупость, дурное воспитание
тотчас бросаются в глаза, такой офицер становится посмешищем,
вызывает презрение. Мы видели недавно тому печальный пример в Ирландии,
по соседству с моим замком — в позорном поведении двух неотесанных
офицеров: майора Бенсона и капитана Уильямсона. Но я не стану даже
говорить о таких ничтожествах, они являют собою редкое исключение,
поэтому я оставлю их и буду рассуждать вообще. Ныне жизнь офицера
проходит не в парадах, любовных интригах или праздной расточитель*
ности, но в походах, непрестанных тяготах и опасностях. Все описания
воинской жизни, какие мы находим в древней истории, — описания, которые
в мирные времена казались выдумкой сочинителей, — ныне стали
действительностью. О ратных подвигах всякий день пишут в газетах, говорят
в обществе. От боевого духа зависит свобода и самое существование
нашего отечества. При таких обстоятельствах военная служба неизбежна
стала делом самонужнейшим, а следственно — и самым почетным.
Общество с надеждой и тревогой наблюдает действия армии, куда бы она ни
двинулась. Но помимо этого чувства совместной ответственности, всякий
офицер должен памятовать, сколь многое зависит от его личных
достоинств,— так приумножается в нем жажда славы и рвение, а когда столь
благородный пыл возгорается в его груди, это побуждает к
самоотверженности, к одолению тягот. Однако ж я увлекся, — прервал себя граф,
сдерживая волнение. — А меж тем я обещался говорить здраво. Но если
я и сказал лишнее, то вы, милорд, с вашим умом и снисходительностью
поймете и простите болтливого старика, который коснулся самого
заветного, самого пылкого увлечения своей юности.
Разумеется, лорд Коламбр поспешил заверить графа, что разговор
ему отнюдь не наскучил. И действительно, горячность, с которою этот
старый офицер говорил о своем служении, его убежденность в высоком
смысле этого служения, побудили нашего героя еще более жела!4» участия
в военной кампании. Здравый смысл, деликатность и знание жизни
избавили графа О'Халлорана от той слабости, в которой обычно упрекают
старых воинов, — от наклонности к бесконечному пересказыванию
собственных боевых подвигов. Хотя он и удалился от общества, но читал все
Вдали отечества
253
лучшие книги, состоял в переписке с просвещенными людьми и благодаря
этому не отставал от новейших событий и редко говорил о прошлых
событиях, каковых он был когда-то участником. Пожалуй, он даже слишком
старательно избегал говорить о себе; из-за этой боязни показаться
самовлюбленным оставались скрытыми многие из его неповторимых качеств;
собеседники утрачивали интерес к нему, не слыша ни одной из тех
увлекательных и поучительных историй, которые он мог бы рассказать во
множестве. Однако изредка он делал исключение из этого правила для
людей, к которым испытывал особенную приязнь, и лорд Коламбр
оказался в их числе.
В тот вечер граф впервые рассказал лорду о годах, когда он служил
в Австрии; вспомнил любопытные случаи с императором; помянул о
многих выдающихся людях, которых знавал за границей, и о тех офицерах,
с которыми его связывала дружба или приятельство. В числе прочих он
с особым уважением отозвался об одном молодом английском офицере,
служившем вместе с ним в Австрии, некоем джентльмене по фамилии
Рейнольде.
Услышав фамилию, лорд Коламбр вздрогнул; офицер с такой
фамилией был причиной бесчестья мисс Сент-Омар — матери мисс Ньюджент.
«Но ведь Рейнольдсов так много».
Он с живостью осведомился о возрасте этого человека, о его
репутации.
— Это был отважный юноша, — сказал граф, — но чересчур
неосмотрительный. .. даже безрассудный. Отличившись в одном горячем деле, он
покрыл себя славой и погиб на двадцатом году жизни... умер у меня на
руках.
— А был ли он женат? — воскликнул лорд Коламбр.
— Да, был... он женился тайно менее чем за год до своей смерти, на
одной совсем еще юной англичанке, которая воспитывалась в Вене в
каком-то монастыре. Кажется, ему предстояло унаследовать порядочное
состояние, а она была бедна, вот они и держали дело в тайне, то ли боясь
осуждения его близких, то ли по какой-то другой причине, — я уже не
помню подробностей.
— Признавался ли он кому-нибудь в том, что женат?—спросил лорд
Коламбр.
— Никому, до самого своего смертного часа, и лишь умирая поверил
эту тайну мне.
— А не помните ли вы фамилии его супруги?
— Помню... Некая мисс Сент-Омар.
— Сент-Омар!—повторил лорд Коламбр, и лицо его просияло
радостью. — Но уверены ли вы, любезный граф, что она действительно
состояла в браке, в законном браке с мистером Рейнольдсом? Все его друзья
и родственники не признавали этого брака... а ее семейство не могло
ничего доказать... и ее дочь... скажите, любезный граф, вы
присутствовали при венчании?
254
Вдали отечества
— Нет, — отвечал граф, — не присутствовал. Я никогда ее даже не
видел и знаю лишь одно — мистер Рейнольде перед смертью открыл мне, что
тайно женился на мисс Сент-Омар, которая жила тогда в монастыре в Вене.
Он очень сокрушался, что оставляет ее безо всяких средств, ко выразил
уверенность, что отец его признает ее права, а друзья с ней примирятся.
Он сказал, что, будучи несовершеннолетним, не может составить
завещания, однако, помнится, добавил, что его ребенок, в то время еще не
родившийся, даже если это будет девочка, унаследует порядочное
состояние. Здесь я не могу вполне положиться на свою память, но он дал мне
пакет, е коем, по его словам, было брачное свидетельство и, кажется*
письмо к отцу, и просил переслать пакет в Англию с надежной оказией.
Тотчас после его смерти я отправился к английскому посланнику,
который как раз уезжал из Вены, и передал пакет в собственные его руки,
причем он обещал непременно исполнить поручение. На другой день мне
пришлось выступить с полком в дальний поход. Возвратясь, я справился
в монастыре о судьбе мисс Сент-Омар — или, вернее сказать, миссис
Рейнольде, и мне ответили, что она переехала оттуда на какую-то
квартиру в городе незадолго до рождения ребенка. Аббатисса была весьма
скандализована, и, помнится, я ее успокоил, заверив, что здесь имел
место законный брак. В память покойного Рейнольдса я попытался
разыскать его вдову, разумеется, с намерением оказать ей дружескую
помощь, если у нее есть какая-нибудь нужда. Но побывав у нее на
квартире, я узнал, что за ней приехал из Англии брат и увез ее вместе с
ребенком. Тотчас после этого, — продолжал граф, — мне пришлось
участвовать в военных действиях, и я совершенно позабыл об этом деле.
Теперь же, когда вы напомнили мне о нем, я уверен, что все рассказал
правдиво и готов об этом свидетельствовать.
Лорд Коламбр поблагодарил графа с горячностью, обличавшей его
чрезвычайный интерес к делу. Он сказал, что пакет, переданный
посланнику, без сомнения либо не был доставлен по назначению, либо же отец
мистера Рейнольдса утаил брачное свидетельство, поскольку ни он сам,
ни кто-либо из его родственников никогда не признавали этого брака.
Затем лорд Коламбр откровенно объяснил причину своей заинтересован*
кости, и граф О'Халлоран с поистине юношеской горячностью и со всем
пылким великодушием своего племени принял участие в деле и заявил,
что не успокоится, покуда не доищется правды.
— К несчастию, — сказал граф, — посланник, которому был передан
пакет, умер. Боюсь, что нам предстоят немалые трудности.
— Но у него, конечно, был секретарь, — сказал лорд Коламбр.—
Кто этот человек? Мы могли бы обратиться к нему.
— Его секретарь сейчас chargé d'affaires * в Вене, — нам невозможно
с ним связаться.
* Поверенный в делах (фр.).
Вдали отечества
255
— А в чьи руки попали бумаги покойного посланника, кто его
душеприказчик? — спросил лорд Коламбр.
— Душеприказчик! Вы правы!—воскликнул граф. — Его
душеприказчик и поможет вам — ведь это сэр Джеймс Брук. Разумеется, все
бумаги у него или, во всяком случае, он может их получить, если они у
родственников покойного. Имение этих родственников всего в нескольких
милях от имения сэра Джеймса Брука, в Хантингдоншире, где он, как
я вам уже докладывал, сейчас пребывает.
— Я тотчас еду к нему — с вечерней почтовой каретой. Еще можно
успеть!—вскричал лорд Коламбр, одной рукой доставая часы, а другой
дергая сонетку. — Возьмите мне место в почтовой карете до Хантингдона.
Ступайте не мешкая, — сказал он лакею.
— Два места, если вы позволите, сэр, — добавил граф. — Милорд,
я намерен вас сопровождать.
Но лорд Коламбр не мог этого допустить, коль скоро не видел
необходимости затруднять старого генерала; письмо от него сэру Джеймсу
Бруку будет равносильно присутствию самого графа; сэр Джеймс
постарается разыскать все необходимые бумаги, и если удастся найти пакет
или же какое-либо письменное или иное подтверждение того, что он
действительно был доставлен старику Рейнольдсу, лорд Коламбр тотчас же
обратится к графу за помощью и попросит его либо удостоверить
подлинность бумаг, либо же отправиться вместе с ним к мистеру Рейнольдсу
для дальнейших розысков; и во всяком случае граф подтвердит, чта
молодой Рейнольде, умирая, признал свой брак и своего ребенка.
Место в почтовой карете успели взять в последний момент. Лорд
Коламбр велел лакею найти отца и передать записку, в которой он
объявлял о необходимости своего столь внезапного отъезда. Он знал, что
лорд Клонброни может закончить оставшиеся дела в Лондоне и без него.
Затем он написал короткое письмо матери на том самом листке, где за
несколько часов перед тем так медленно и печально вывел слова:
«Любезная матушка... Мисс Ньюджент...»
Теперь он продолжал быстро, окрыленный радостью:
«Любезные матушка и мисс Ньюджент!
Надеюсь быть к вам ровно через неделю в среду вечером, но если:
непредвиденные обстоятельства задержат меня, я непременно вам отпишу.
Остаюсь, любезная матушка, вашим покорным и любящим сыном
Коламбром».
Граф тем временем приготовил письмо сэру Джеймсу Бруку, в
котором описал пакет, переданный посланнику, и все обстоятельства, какие
могли помочь розыскам. Лорд Коламбр схватил письмо еще прежде, чем:
успел застыть воск, которым оно было запечатано: граф сам торопил его
и был охвачен равным нетерпением. Лорд Коламбр поблагодарил графа
в немногих словах, но с большим чувством. Радость и любовь снова
256
Вдали отечества
переполняли душу нашего героя; мыслей о войне, которые всего лишь час
назад так его занимали, словно и не бывало: Испания была забыта и вот
уже перед его взором опять зеленела Ирландия.
Когда они обменивались прощальным рукопожатием, старый генерал
сказал:
— Пожалуй, я не стану справляться о должности Бенсона, пока не
получу от вас известий. Мои разглагольствования в пользу военной
службы окажутся, я полагаю, подобно большинству прочих
разглагольствований, en pure perte *.
ГЛАВА XVI
Какие избрать нам слова, дабы с уклончивой вежливостью или же
с дипломатической осторожностью сказать или хотя бы намекнуть на то,
что бумаги покойного посланника оказались в постыдном беспорядке.
Однако его душеприказчик сэр Джеймс Брук был неутомим в розысках. Они
с лордом Коламбром потратили целых два дня, просматривая папки
с письмами; памятными записками и представлениями, кипы бумаг самого
разнообразного свойства; на некоторых не было никаких пометок или
указаний относительно их содержания; на других имелись такие надписи,
которые лишь сбивали с толку; поэтому пришлось заниматься каждой
бумагой особо. Наконец когда они, казалось, просмотрели решительно все,
выбились из сил, отчаялись и готовы были уже бросить поиски, лорд Ко-
ламбр вдруг нашел на дне сундука пачку старых газет.
— Да ведь это всего только старые номера «Венской газеты», я их
уже смотрел, — сказал сэр Джеймс.
После этого заверения лорд Коламбр хотел было бросить пачку обратно
в сундук; однако заметив, что пачка не развязана, стал перебирать
газеты и среди них нашел тетрадь с черновыми поденными записями
посланника, а в ней — пакет, адресованный сэру Ральфу Рейнольдсу,
эсквайру, Олд-Корт, Суффольк, через его сиятельство графа *** — помета
на обертке за подписью «О'Халлоран» указывала дату получения пакета
и дату передачи его посланнику — и печати были не сломаны. При виде
письма наш герой так обрадовался, а сэр Джеймс Брук был так счастлив
за него, что ни один из них даже мысленно не упрекнул посланника
в небрежности, ставшей причиною стольких злоключений.
Теперь предстояло, не теряя времени, доставить пакет Ральфу
Рейнольдсу, в Олд-Корт, графство Суффольк. Но когда лорд Коламбр
приехал в Олд-Корт, все ворота там были на запоре, и он не знал, как
проникнуть внутрь. Наконец из привратницкой вышла старуха и сказала,
* Потерей времени (фр.).
Вдали отечества
257
что мистера Рейнольдса нет, а где он, ей неизвестно. Наш герой
расположил ее к себе подношением в полгинеи, и тогда она сообщила, что «не
может доподлинно изобъяснить, где хозяин, потому как он родичам своим
и то не сказывает, куда едет; а люди говорят, что есть у него дома
в разных местах да имения в каких-то дальних графствах, бог весть где,
и жительствует он то здесь, то там». Она могла назвать только Тоддринг-
тон и Литтл-Рестхем; о прочих же понятия не имела. Были еще у
Рейнольдса дома в разных концах Лондона, и порой, когда съезжали жильцы,
он сам отправлялся в который-нибудь из этих домов, и с месяц о нем не
бывало ни слуху ни духу. Словом, нет никакой возможности знать, где
он нынче, если даже известно, в котором месте он был вчера.
Когда лорд Коламбр выразил удивление, что человек в преклонных
годах, каковым он полагал мистера Ральфа Рейнольдса, постоянно
пребывает в разъездах, старуха ответила, что «хотя ее господину уже на
восьмой десяток перевалило и с виду можно подумать, будто он не
подымается с кресла и рассыплется, ежели попробует встать, взаправду он
такой бодрый и легкий на подъем, будто сам не старше джентльмена,
который изволит с ней сейчас разговаривать. Мистер Рейнольде любит
приехать неожиданно, застичь своих людей врасплох и проверить, все ли
в порядке».
— Что же он за человек? Наверное, очень скуп? — спросил лорд
Коламбр.
— Скуп, да притом и не скуп, это как сказать, — отвечала старуха. —
Он прежде чем пенни потратить, подумает больше, чем другой — об целой
сотне фунтов, зато сотню фунтов выложит легче, чем другой — пенни, это
уж в каком он будет расположении. А расположение у него престранное,
к никогда нельзя знать, с какого боку к нему подступиться. Он — резок
и упрям что твой осел, да еще туг на ухо, а потому и вовсе с ним не
сговоришься — не слышит, что ему говорят, а'знай гнет свое; со
странностью он, но из ума не выжил — какое, голова у него ясная, он может
соображать не хуже всякого, и говорить умеет почище иных в
парламенте,— да и добрый он, ежели кто ему полюбится, — но только хорошо
ежели это окажется не собака (он очень собак любит), или кошка, или
даже крыса, а то он их станет жаловать больше честных христиан. Но и
то к нему, бедному, надо иметь снисхождение, — продолжала она, — он
ведь лишился сына и наследника; это был славный мальчик, и уж как он
его любил. Да только, — добавила старуха, в чьей голове переход от
великого к малому, от важного к незначительному совершался до
нелепости быстро, — разве же это причина, чтоб ему бранить меня на чем свет
стоит в свой прошлый приезд, за то только, что я убила мышь, а она
повадилась грызть у меня сыр, но сам он еще с вечера отколотил
мальчика, потому как тот стащил кусочек этого же сыру, и завсегда как
приедет, он не велит мне ставить мышеловки.
— Хорошо, хорошо, добрая женщина, — перебил ее лорд Коламбр*
которого мало занимали все эти мышеловки и прочие сведения о домаш*
17 М. Эджворт
258
Вдали отечества
нем укладе мистера Рейнольдса, — не стану вас более беспокоить, только
сделайте милость, укажите мне дорогу на Тоддрингтон — или вы,
кажется, назвали это место Литтл-Уикхем...
— Литтл-Уикхем!—повторила, она со смехом. — Господь с вами, сэр,
вы-то сами из каких краев? Литтл-Рестхем, кто ж это место не знает, оно
близ Лэнтри, езжайте прямоезжим путем до самого поворота на Ротер-
форд, а там i берите влево по проселку и потом еще вправо у брода.
Но ежели поедете в Тоддрингтон, тогда не езжайте по дороге к рынку, это
будет первый поворот налево, а езжайте той дорогой, что идет полями,
там и четверти мили не будет до Тоддрингтона, — а вот на Рестхем
сворачивайте к рынку.
Нашему герою не сразу удалось убедить старуху говорить о
чем-нибудь одном, либо о Литтл-Рестхеме, либо о Тоддрингтоне, и не путать
разные дороги, — пришлось ему набраться терпения, иначе она сбивалась
еще больше. Понемногу он разобрался во всех поворотах и записал,
куда ехать, чтобы очутиться в Литтл-Рестхеме; но никакими силами не
удавалось допытаться, как из Литтл-Рестхема попасть в Тоддрингтон,
хотя она прекрасно знала дорогу; за последние семнадцать лет она
привыкла ходить «другой дорогой», и все возчики так ездят, мимо ворот,
а больше она ничего не могла сказать.
После всех поворотов налево и направо, как было ему указано, наш
герой счастливо добрался до Литтл-Рестхема; но счастье его на том
кончилось, ибо он не застал мистера Рейнольдса; он нашел лишь слугу,
который сказал о своем господине почти то же, что и старуха, и понятия не
имел, где искать мистера Рейнольдса. Может, в Тоддрингтоне, а может,
еще где, — кто его знает.
«Упорство против невезения». До Тоддрингтона наш герой ехал через
поля, проселками — и что это были за проселки! Никакого сравнения
с Ирландией. Глубочайшие колеи, в которых колеса увязали чуть ли не
« 34
по ступицы, а порой — «трясины отчаяния» , через которые, казалось,
невозможно ни проехать, ни пройти, ни перебраться вброд, ни переплыть,
а кучер к тому же попался угрюмый. «Ах, как не похож он на моего
Ларри!» — думал лорд Коламбр.
Наконец на узкой дороге, подымаясь по склону холма, где подъем,
как им сказали, был в целых две мили длиной, они нагнали тяжело
груженный фургон и вынуждены были плестись вслед шаг за шагом, а возчик
в вышитой рубахе, который очень забавлялся нетерпением седока и еще
более — угрюмостью кучера, шел рядом с фургоном, держа свой длинный
кнут торжественно, как скипетр.
Кучер бормотал «проклятия, негромкие, но страшные»35. Однако
громкие или страшные, они были в равной степени тщетны; возчика не
трогали проклятья, как печатные, так и непечатные. Ни черт, ни дьявол,
ни все кучера Англии не могли заставить его подхлестнуть своих
лошадей, которые плелись черепашьим шагом. Лорд Коламбр выпрыгнул из
кареты, нагнал его и завел с ним разговор; он похвалил лошадей, бубенцы,
Вдали отечества
259
исправность сбруи, стати и силу коренника, достоинства всей запряжки,,
цену которой его светлость угадал с точностью до десяти фунтов,
проявил некоторую осведомленность в смысле дорог и тележных колес,
совершенно сошелся с возчиком во мнении по важнейшему вопросу
касательно кривизны и гнутости ободьев и сумел расположить его в свою
пользу; тот, хоть был неотесан на вид и груб на язык, сердце имел не
вовсе бесчувственное и согласился пропустить карету вперед.
Соответственно когда они одолели подъем до половины и голова передней лошади
поравнялась с открытыми воротами какой-то фермы, возчик без единого
слова тронул лошадь своим длинным кнутом — она завернула и тут
раздалось:
— Но-о, дьяволы! Балуй!—И еще странные понукания, которым
тотчас повиновались лошади; фургон въехал во двор фермы.
— Эй, господин хороший! Проезжайте, покуда я их разверну.
Когда фургон поворачивал, его крытый верх задел за кусты изгороди,
мешковина завернулась, кладь тряхнуло — лорд Коламбр придержал
рукой грозившую упасть голову сыра и увидел выведенную на ней надпись:
«Ральфу Рейнольдсу, эсквайру, Тоддрингтон»; слово «Тоддрингтон» было
зачеркнуто, а пониже, другим почерком, приписано: «Ред Лайон-Сквер,
Лондон».
— Теперь-то я его найду! К тому же и почерк знакомый!—сказал,
себе лорд Коламбр, пристально вглядываясь в надпись.
Первая надпись, без сомнения, была сделана хорошо известной ему
рукой — то была рука леди Дэшфорт.
— Я вижу, вы насчет этого сыра любопытствуете, — сказал возчик. —
Так он долгонько путешествует, приехал из самого Лондона, а теперь
назад поедет, потому как хозяин не отыскался, а человек, который
отправлял его, сказывал, что к нам этот сыр попал из чужих стран.
Лорд Коламбр записал адрес, бросил достойному возчику гинею,
пожелал ему всех благ и поехал дальше, оставив фургон позади. При
первой же возможности он свернул на лондонскую дорогу—в
ближайшем городе сел в почтовую карету — приехал в Лондон — повидался с
отцом — затем, не мешкая, отправился к своему другу графу О Халлорану,
который от души обрадовался, увидев пакет. Лорд Коламбр желал
немедленно мчаться к старику Рейнольдсу, хотя смертельно устал, потому
что ехал день и ночь, не давая отдыха ни телу своему, ни духу.
— Героям нужен сон и влюбленным тоже, иначе они недолго остаются
героями и влюбленными, — сказал граф. — «Успокойся, мятежный дух!» 3S
Ложитесь спать, а завтра поутру, на Ред Лайон-Сквер, все завершится
благополучно, а если нет, я готов ехать с вами когда и куда угодно,
если нужно — хоть на край света.
На другое утро лорд Коламбр отправился к графу завтракать. Граф
не был влюблен и еще не вставал, ибо наш герой приехал на полчаса
раньше назначенного времени. Старый слуга Алик, сопровождавший
графа в Англию, обрадовался лорду Коламбру, провел его в столовуюу
17*
260
Вдали отечества
но все же сказал, дабы подчеркнуть неукоснительную точность своего
господина:
— Смею заметить, милорд, ваши часы спешат на полчаса против
наших. Граф будут ровно ко времени.
Вскоре появился и сам хозяин — подали завтрак, а затем и карету:*
граф разделял нетерпение своего юного друга. Когда они собрались
в путь, большой ирландский пес графа увязался за ними и хозяин
хотел его прогнать, но лорд Коламбр упросил взять пса с собою; ему
вспомнились слова старухи, что мистер Рейнольде любит собак.
Они приехали на Ред Лайон-Сквер, отыскали дом мистера Рейнольдса
и обнаружили, что старый джентльмен, вопреки предсказанию графа, уже
встал и сидел в красном ночном колпаке у окна гостиной. За дверьми,
в коридоре, поднялась суета, слуга забегал взад-вперед, старый
джентльмен несколько раз глянул на них через щель в ставнях, после чего их
впустили в дом.
Слуга не запомнил имена; поэтому им пришлось самим представить
друг друга: «Граф О'Халлоран и лорд Коламбр». На старого
джентльмена это как будто не произвело впечатления; но он пристально
смотрел на графа и лорда, словно его интересовало не столько кто они, сколько
что они собой представляют. Несмотря на красный ночной колпак и
цветастый халат, мистер Рейнольде с виду был вполне джентльмен:
джентльмен со странностями, но все же джентльмен.
Когда граф О Халлоран вошел, огромный пес хотел последовать за
ним, и граф спросил с неуверенностью:
— Можно впустить собаку, сэр, или же прикажете оставить за дверью?
— Сделайте одолжение, сэр, непременно впустите! Я очень люблю
собак, а такого превосходного пса еще не видывал. Прошу садиться,
джентльмены, — сказал он довольно любезно — расположение, которое
вызвала у него собака, отчасти распространилось на хозяина и даже,
правда, в меньшей степени, на его спутника.
Мистер Рейнольде стал гладить пса, а граф воспользовался случаем
заметить, что это «собака прелюбопытной, теперь уже почти выведшейся
породы — ирландская борзая и, говорят, что лишь у одного ирландского
джентльмена есть еще несколько таких...»
— Лежать, Ганнибал!—приказал граф. — Мистер Рейнольде, мы
взяли на себя смелость, не будучи с вами знакомы...
— Виноват, сэр, — перебил его мистер Рейнольде. — Но если я
правильно вас понял, вы сказали, что несколько собак этой породы можно
еще приобрести у некоего джентльмена в Ирландии? Не будете ли вы
столь любезны сообщить мне его имя?—попросил он, доставая
карандаш.
Граф записал имя, но оговорился, что «хотя несколько таких собак
еще есть у этого джентльмена, однако он не знает, можно ли их
приобрести».
Вдали отечества
261
— Ну, я уж найду средство, — сказал старик Рейнольде. Он
постучал пальцем по табакерке и сказал, по привычке размышляя вслух: —
Леди Дэшфорт коротко знакома со всеми этими ирландскими лордами, уж
она-то достанет мне такую собаку — да, да!
Граф О'Халлоран ответил, как если бы слова эти были обращены
к нему:
— Леди Дэшфорт в Англии.
— Я это знаю, сэр, она в Лондоне, — сказал мистер Рейнольде. —
Что вам о ней известно?
— Только то, сэр, что она не предполагает возвратиться в Ирландию,
а я предполагаю, и этот молодой джентльмен, мой друг, тоже, и если
будет хоть малейшая возможность, мы выполним ваше желание.
Лорд Коламбр тоже обещал это и добавил, что «если собаку удастся
раздобыть, он берется устроить ее благополучную доставку в Англию».
— Сэр! .. Джентльмены! Я вам весьма обязан, то есть буду весьма
обязан, когда вы это сделаете. Но, быть может, это одни лишь любезные
слова.
— На сей предмет, сэр, — сказал граф, улыбаясь с завидным
терпением,— извольте судить сами, ведь бы обладаете таким умом и
знанием жизни.
— Что до меня, я могу сказать лишь одно! — воскликнул лорд
Коламбр. — Я не привык слышать упреки в том, что у меня слово
расходится с делом.
— Горяч! Сразу видно, — сказал старый Рейнольде, взглянув на
лорда Коламбра, и кивнул. — Хладнокровен, — добавил он, кивая в
сторону гргфа. — Всему свое время: я сам некогда был горяч... Оба
отвечали достойно, каждый сообразно своему возрасту.
Лорд Коламбр и граф согласно восприняли эти слова как еще одну
реплику в сторону, не предназначенную для их ушей, а потому сделали
вид, будто не слышали. Граф снова заговорил о деле, которое привело
их сюда, так как видел, что лорд Коламбр пылает нетерпением, и
опасался, как бы этот неумеренный пыл не испортил все. Начал он так:
— Мистер Рейнольде, ваша фамилия заставила меня вспомнить
одного моего друга. У меня некогда был друг, носивший такую же
фамилию. За границей, на континенте, я имел счастье — огромное счастье —
быть в близкой дружбе с любезным и храбрым юношей — с вашим сыном!
— Остерегитесь, сэр!—вскричал старик, вскакивая и тотчас снова
падая в кресло. — Остерегитесь! Не поминайте о нем в моем присутствии,
если не хотите убить меня на месте!
На несколько мгновений судорога свела его руки и лицо: граф с
лордом Коламбром, пораженные и испуганные, безмолвно застыли на месте.
Наконец судороги прекратились; старик расстегнул жилет, словно
хотел дать выход чувствам, теснившимся в груди, обнажил седую голову,
откинулся на спинку кресла, устремив перед собою недвижный,
задумчивый взгляд, потом выпрямился и воскликнул, озираясь:
262
Вдали отечества
— Сын! Кажется, кто-то произнес это слово? У кого хватило
жестокости произнести его при мне? Никто не говорил со мной о сыне, если
не считать одного-единственного раза, с тех самых пор, как он умер!
Известно ли вам, сэр, — сказал он, пристально глядя на графа О'Хал-
лорана и касаясь его похолодевшей рукой, — известно ли вам, где он
похоронен, спрашиваю я вас, сэр? Помните ли вы, как он умер?
— Еще бы! Еще бы мне не помнить!—вскричал граф, от волнения
едва выговаривая слова. — Он умер на моих руках, и я сам похоронил его.
— Не может быть!—воскликнул мистер Рейнольде. — Для чего вы
так говорите, сэр?—сказал он, глядя графу в лицо удивленно и
пристально.— Этого не может быть! Его тело «привезли м«е в свинцовом
гробу... я сам видел гроб... и меня спросили... и я ответил: «В
семейном склепе». Но я уже овладел собой, — продолжал он, — и если ваше
дело, джентльмены, касается до этого, то, полагаю, теперь я вполне
спокоен и могу вас выслушать. Право, у меня было время приготовиться,
ведь много лет я имел причину ожидать этого удара, и, однако ж, сколь
внезапен он оказался! Я был оглушен... лишился всех надежд в этом
мире... у меня не осталось детей, нет ни одного потомка, ни одного
близкого родственника, милого моему сердцу! Я один на всем свете!
— Нет, сэр, вы не один на свете, — сказал лорд Коламбр. — У вас
есть близкая родственница, которая станет, непременно станет близка
вашему сердцу и вознаградит вас за все, что вы потеряли, все, что
выстрадали, .. она принесет в вашу душу мир и радость. У вас есть внучка.
— Нет, сэр, у меня нет внучки, — сказал старик и словно окаменел,
всем видом выражая несокрушимое упорство. — Лучше уж вовсе не иметь
потомства, чем неволею признать незаконнорожденную.
— Милорд, по праву друга я прошу... я требую от вас терпения, —
сказал граф, видя по лицу лорда Коламбра, как он вспыхнул от
негодования.
— Стало быть, вот с чем вы пожаловали! — сказал старик
Рейнольде. — Вас подослали мои враги, Сент-Омары, вы с ними в заговоре, —
продолжал он. — И с самого начала вы говорили о моем старшем сыне.
— Да, сэр, — подтвердил граф, — я говорил о капитане Рейнольдсе,
который пал на поле сражения в Австрии почти девятнадцать лет
назад— на свете не было более храброго и достойного юноши.
Угрюмый взгляд старого отца просветлел.
— Сэр, он и в самом деле был, как вы говорите, храбрым и достойным
юношей, и я гордился им, любил его когда-то. . . но ужели вы не знали,
что у меня был еще сын?
— Нет, сэр, не знали, — как видите, мы совершенно не осведомлены
о вашем семействе и о ваших обстоятельствах — мы никак не связаны
с Сент-Омарами, даже не знакомы ни с одним из них.
— Мне отвратителен самый звук этого имени!—воскликнул лорд
Коламбр.
— Так! Так! Ну, хорошо, хорошо! Тысяча извинений, джентльмены...
Вдали отечества
263
простите старика, я поторопился, слишком поторопился. Но меня столько
осаждали, преследовали, травили злодеи, которые почуяли мое золото,
и не раз в ярости я готов был швырнуть все свое состояние этим
гонителям, только бы они дали мне умереть спокойно. Вы, джентльмены,
я вижу, не бездушные люди, простите же и не обессудьте меня.
— Не обессудить! Полноте, даже человека самого кроткого нрава
можно довести до того, что он вспыхнет не осмотрясь, — сказал граф,
взглянув на лорда Коламбра, который теперь совершенно овладел собой
и с состраданием смотрел на бедного... нет, не бедного, но очень
несчастного старика.
— Да, у меня был еще сын, — продолжал мистер Рейнольде, — и когда
я потерял старшего, всю свою любовь я отдал ему, для него хотел я
сохранить состояние, которое получил в приданое за его матерью. Поскольку
мои обстоятельства вам неизвестны, позвольте объяснить, что это
состояние должно было перейти к ребенку моего старшего сына, хотя бы и
девочке, если бы только она была законнорожденная. Однако мне известно,
что они не венчались, и я остался верен своему решению. «Если они
венчались, — сказал я, — покажите мне свидетельство, тогда я признаю их
брак и ребенка». Никто не мог мне его показать, и я это знал и берег
состояние для своего дорогого мальчика!—воскликнул старый джентльмен,
и во взгляде его вновь появилось выражение твердой решимости; но вдруг
он переменился лицом, поник, и добавил, бледнея:—Но моего дорогого
мальчика нет. Что проку? .. Все отойдет по закону какому-нибудь
дальнему родственнику, если я не составлю завещание в пользу лица, мне
вовсе постороннего, — одной знатной леди, вдруг обнаружившей, что она
состоит со мной в родстве, бог весть каким образом, — я мало смыслю
в генеалогии, — и теперь она посылает мне ирландские сыры и исландский
лишайник к завтраку, и свою камеристку, которая корчит из себя
благородную и кривляется передо мною. Все это постыло... Все я вижу
насквозь. .. хоть и рад бы ослепнуть... рад бы найти убежище от льстецов...
избавиться от преследований, посягательств... вот завтра придется снова
переехать и... и... Простите великодушно, джентльмены. Сэр, вы ведь
хотели что-то рассказать мне о моем старшем сыне, а я незаметно
отвлекся, однако ж хотел лишь заверить вас, что память его была всегда для
меня священна, но этим делом с его мнимой женитьбой мне так жестоко
досаждали, что я не в силах уже был более слышать самое его имя.
И в конце концов эта леди переборет меня.
— Нет, дорогой сэр, нет, если только сами вы себя переборете и
поступите по справедливости! — вскричал лорд Коламбр. — Если вы
выслушаете правдивый рассказ моего друга, прочтете письмо, его
подтверждающее, и поверите написанному собственной рукой вашего сына, — письмо
это вот здесь, в пакете.
— Да, сомнений нет, это его рука! И его печать — она не сломана.
Но как... когда... где... для чего... для чего это письмо так долго
скрывали от меня, и как попало оно к вам в руки?
264
Вдали отечества
Граф О'Халлоран рассказал мистеру Рейнольдсу, что пакет ему
передал сам капитан Рейнольде перед своей смертью; рассказал о том, как
он открыл ему тайну своей женитьбы и о том, при каких обстоятельствах
пакет был вручен посланнику, который обещал непременно его доставить.
А лорд Коламбр объяснил, что пакет затерялся и наконец был найден
среди бумаг покойного посланника. Старик все разглядывал надпись на
пакете, ощупывал печати.
— Рука моего сына... его печати1 Но где же брачное свидетельство? —
опять спросил он. — Если оно в этом пакете, я был так ужасно неспра...
но я убежден, что они никогда не состояли в законном браке. И все же
я хотел бы, чтобы это было доказано... хотя в таком случае я столько лет
был ужасно...
— Сэр, извольте вскрыть пакет, — сказал лорд Коламбр.
Мистер Рейнольде посмотрел на него, словно говоря взглядом: «Я не
совсем понимаю, что вам за дело до всего этого». Но он был не в силах
вымолвить ни слова, дрожащими руками, с немалым трудом, сломал
печати, вскрыл пакет, разложил перед собой бумаги и откинулся в кресле^
переводя дух. Лорд Коламбр хоть и пылал нетерпением, имел довольно
милосердия не торопить старика; он лишь с поспешностью взял очки,
которые увидел на каминной доске, старательно протер их и держал
наготове. Мистер Рейнольде протянул за ними руку, надел их и развернз'л
первую бумагу, которая оказалась брачным свидетельством; он прочитал
свидетельство вслух, положил на стол и сказал:
— Теперь я признаю их брак. Я всегда говорил, что если они состояли
в браке, должно быть свидетельство. Вот оно перед нами — и я признаю
брак.
— Ну вот теперь я счастлив! — воскликнул лорд Коламбр. —
Совершенно счастлив. Признайте же и свою внучку, сэр... признайте мисс
Ньюджент.
— Кого, сэр?
— Мисс Рейнольде, вашу внучку, более я ни о чем не прошу, — со
своим состоянием делайте, что вам угодно.
— А, теперь я, кажется, понимаю... начинаю понимать... этот юный
джентльмен влюблен.. . но где же моя внучка? .. И как я узнаю ее? В
последний раз я слышал о ней, когда она была младенцем... потом я забыл
о ее существовании... я был к ней ужасно несправедлив.
— Она ничего об этом не знает, сэр, — возразил лорд Коламбр, и
рассказал в подробностях всю историю мисс Ньюджент, объяснил, какое
отношение она имеет к его семейству, признался в своих чувствах к ней;
и в довершение всего заверил мистера Рейнольдса, что его внучка —
воплощение всех добродетелей.
— Что же до вашего состояния, сэр, я уверен, что она, подобно мне^
скажет...
— Пускай скажет что угодно, — перебил его старый Рейнольде. — Где-
она? Когда я ее увижу, мы послушаем, что она скажет. Говорите же, где
Вдали отечества
265
она... дайте мне ее видеть. Быть может, в ней есть какое-нибудь сходство
с ее несчастным отцом. Где же она? Я хочу ее видеть немедленно.
— Она в ста шестидесяти милях отсюда, сэр, в Бакстоне.
— Право, милорд, что такое сто шестьдесят миль? Вы, верно, думаете,
что я прикован к креслу, но вы изволите ошибаться. Для меня проехать
сто шестьдесят миль — сущий пустяк — я готов отправиться завтра...
хоть сию минуту.
Лорд Коламбр выразил уверенность, что мисс Рейнольде повинуется
первому же зову своего деда, в соответствии с велением долга, и
приедет со всею возможной поспешностью, дабы ему не пришлось себя
утруждать.
— Если позволите, — добавил лорд Коламбр, — я тотчас же ей
напишу.
— Нет, милорд, не позволю... я еду сам... говорю вам, для меня сто
шестьдесят миль — сущий пустяк... я еду... завтра же поутру.
Лорд Коламбр и граф, счастливые таким исходом дела, почли за
лучшее оставить старого Рейнольдса одного, дабы он мог отдохнуть после
стольких бурных и разнообразных переживаний. Они откланялись,
договорились о времени завтрашнего отъезда и хотели уже удалиться, как
вдруг лорд Коламбр услышал в коридоре хорошо знакомый голос — то
был голос миссис Петито.
— Ах, нет, передайте наилучшие пожелания от меня и от миледи Дэш-
форт, я зайду потом.
— Нет, нет!—вскричал старый Рейнольде, дергая звонок. — Никаких,
потом я не потерплю... или я буду не я! Позвать ее сюда, я с ней
поговорю. .. Джек! Пусть войдет теперь или никогда.
— Сэр, но дама уже вышла на улицу.
— Догнать ее! Да скажите — теперь или никогда!
— Сэр, она в наемной карете.
Старый Рейнольде поднялся, поспешил к окну, увидел, что кучер еще
только заворачивает лошадей, и сделал знак рукой; Петито вышла из
кареты, и Джек доложил:
— Эта дама, сэр!
Других дам ему не приходилось видеть в доме своего господина.
— Ах, дорогой мистер Рейнольде, я вам так благодарна, что вы
приняли меня! —воскликнула миссис Петито и поправила на себе шаль, с лое-
костью подражая светским ужимкам и речи тех, кому служила. — Я так
благодарна вам, вы очень, очень любезны.
— Не на чем благодарить, и я отнюдь к вам не любезен, — оборвал
ее старый Рейнольде.
— Право, какой же вы чудак, — сказала миссис Петито, кокетливо
кутаясь в шаль; и вдруг она остановилась. — Господи помилуй, никак это
лорд Коламбр с графом О'Халлораном!
— Джентльмены, я и не знал, что миссис Петито вам знакома, —
заметил мистер Рейнольде с лукавой улыбкой.
266
Вдали отечества
Граф О'Халлоран из вежливости не стал отрицать свое знакомство
с дамой, которая запросто назвала его имя; однако он решительно не
мог ее вспомнить, хотя, кажется, видел на лестнице, когда приезжал
к леди Дэшфорт в Килпатрикстаун. А лорд Коламбр был «уж воистину
старый знакомец»37; и миссис Петито, оправясь от вполне понятного
замешательства, во время которого у нее вырвалось столь неприличное
восклицание, тотчас с полнейшей непринужденностью выразила надежду, что
«миледи Клонброни, и милорд, и мисс Ньюджент, и все любезное ей
семейство пребывает в добром здравии», и присовокупила, что «не знает,
поздравлять ли ей милорда или нет с тем, что мисс Бродхерст стала
миледи Беррил, но надеется вскорости услышать от милорда поздравления
по случаю другой свадьбы — в ее семействе; леди Изабелла выходит
замуж за полковника Хиткока, который теперь получил немалое состояние,
и они покупают нынче наряды к свадьбе — великое множество нарядов
и брильянты, и леди Дэшфорт и миледи Изабелла особо послали меня
к вам, мистер Рейнольде, сэр, сказать вам, сэр, первому и выразить
надежду, что сыры, наконец, прибыли в целости, и справиться, хорош ли ис-
ландскии лишайник ° к шоколаду и приятен ли на вкус, ведь это лучшее
на свете средство, разжижающее кровь, и весьма укрепительное, и всего
более в моде — сама герцогиня Торкастерская употребляет его к завтраку,
и леди Сент-Джеймс она обратила в свою веру, и, говорят, герцог В. —
тоже кушает...
— Пускай его черт кушает, а мне дела нет!—сказал старый
Рейнольде.
— Ах, сэр, сэр, помилосердствуйте! Вас затруднительно пользовать
при таком своевольстве.
— Нечего меня пользовать, сударыня, вам от этого пользы не будет,
а я здоров не хуже вас или миледи Дэшфорт и надеюсь, бог даст, еще
долго здравствовать.
Миссис Петито украдкой улыбнулась лорду Коламбру, показывая, что
такое чудачество ей не внове. Потом она льстивым голосом обратилась
к старому джентльмену.
— Долго, очень долго, об чем мы с' леди Дэшфорт денно и нощно
молим господа, да услышит он наши молитвы. Так что, мистер
Рейнольде, если от женских молитв есть сколько-нибудь проку, вы
всенепременно будете еще долго здравствовать, а мне сдается, что женские
молитвы имеют более всего силы. Но меня послали не за тем, дабы
толковать о молитвах или смертном одре — и не о похоронах, избави боже,
а дабы представительствовать на предмет свадеб и заверить вас, что леди
Дэшфорт сама приехала бы в своей карете, но она безумно занята, а
миледи Изабелле это не приличествует по причине скромности, оттого они
заместителъно послали меня и надеются, что вы, дражайший мистер
Рейнольде, как вы есть с ними в сродстве, сделаете им честь и будете на
свадьбе.
Вдали отечества
267
— Чести я бы им никакой не сделал, и это известно им не хуже, чем
:мне, — возразил непреклонный мистер Рейнольде. — Да и выгоды для
них не будет, но уж это мне известно лучше, чем им. Миссис Петито,
дабы впредь избавить вас и вашу госпожу от всяких забот обо мне,
соблаговолите передать миледи Дэшфорт, что я сейчас только получил и
прочитал свидетельство о браке моего сына капитана Рейнольдса с мисс
Сент-Омар. И я признаю этот брак. Лучше поздно, чем никогда, и бог
даст, завтра утром я отправлюсь с этим благородным юношей в Бакстон,
где надеюсь увидеть и признать перед всеми свою внучку — разумеется,
если она пожелает признать меня.
— Ахти мне! — вскричала миссис Петито. — Экий, право, оборот!
Что ж, сэр, моей госпоже будет передано, что здесь произошло
преображение, хотя ума не приложу, через какое чародейство оно сталось (ведь
я не имею чести смыслить в черной магии). Но дело тут скаредное и
скандалезное, а потому я совершу ретираду и отнесу словесное «примите
и проч.», коль скоро вы, как я понимаю, завтра с самого утра отъезжаете
из Лондона в Бакстон. Милорд Коламбр, если я имею правильное
понятие и не ошибаюсь, а я пребываю в надежде и уверенности, что теперь уж
ошибки не выйдет, можно поздравить вашу милость (не так ли?), что вам
досталось сокровище или счастье с неба свалилось после такого «день-
томанта» *. Не откажите заверить урожденную бывшую мисс Грэйс Нью-
джент в почтении от моего скромного лица, и я не стану приничижатъ ее
в нынешнее междувремение новым величием, ведь все равно оно, я
уверена, не надолго, даже и принимать не стоит, разве только для чести и
признания, а вскорости она, безо всякого сомнения, станет виконтессой,
или же мне не свойственна никакая усмотрительность и проницательность.
Надеюсь, милорд, вы не станете (ах, не извольте, умоляю вас) краснеть
от моих слов.
Лорд Коламбр не изволил бы краснеть, будь это в его власти.
— Граф О'Халлоран, нижайшее мое вам почтение. Имела честь
встречать вас в Килпатрикстауне, — сказала миссис Петито, пятясь к двери
и теребя на груди шаль. Она споткнулась об огромного ирландского пса
и едва не упала, однако же удержалась за косяк. Ганнибал встал,
встряхнулся и потряс ушами.
— Ах, бедняжка! С тобой мы тоже знакомы. — Она хотела погладить
Ганнибала, но он с возмущением удалился от нее, после чего удалилась
и она сама.
Так были утрачены некие надежды; ибо миссис Петито полагала, что
может обратить свое представительство к собственной пользе; что в роли
поверенной леди Дэшфорт, действуя посредством исландского лишайника
в шоколаде с должной примесью лести и терпеливо снося все выходки и
нападки дорогого мистера Рейнольдса, она сможет своевременно, то есть
прежде чем он составит новое завещание, стать для него дорогой миссис
* Развязка (испорч. фр. — denouement).
268
Вдали отечества
Петито, или даже (ведь случались же и случаются куда более
удивительные вещи) дорогой миссис Рейнольде! Миссис Петито, однако, умела
отступать; и она успокаивала себя надеждой, что хотя бы о ее побочном
замысле никто не догадывался. Кроме того, своим исправным
представительством она завоевала вожделенную награду — алое бархатное платье
леди Дзшфорт, «почти не ношенное и совсем как новое»; одного
любовного взгляда на этот предмет ее давних мечтаний ей было довольног
чтобы утешиться в потере восьмидесятилетнего старца; и она с легким
сердцем нанесла удар своей госпоже, в точности пересказав все, что велел
передать этот старый чудак мистер Рейнольде. Так рухнули все
надежды леди Дзшфорт на его состояние.
С тех пор, как умер его младший сын, она неустанно осыпала его
заботами и питала надежды самые пылкие; неудача была не только
пагубна для ее кармана, но и унизительна для ее гордости искусной
intrigante *. Однако свои чувства надобно было таить; ведь если бы что-либо
дошло до Хиткока прежде скрепления брачного союза, он мог бы «дать
стрекача». Посему она поспешно усадила его с леди Изабеллой в свою
карету и велела ехать к Грэю, чтобы заручиться хотя бы
драгоценностями.
Тем временем граф О'Халлоран и лорд Коламбр, весьма довольные
своим визитом, договорились об отъезде на другое утро, и после того, как
было назначено время, откланялись. Лорд Коламбр предложил заехать
к мистеру Рейнольдсу еще вечером и представить ему своего отца, лорда
Клонброни, но мистер Рейнольде сказал:
— Нет, нет! Я не люблю церемоний. Полагаю, вы уже имели случай:
убедиться в этом за время нашего краткого знакомства. Вы успеете
представить мне вашего батюшку завтра, перед тем, как нам ехать. Тогда мы
познакомимся и сможем побеседовать в карете. Нет нужды приезжать
нынче вечером, чтобы сказать наспех: «Лорд Клонброни — мистер
Рейнольде. Мистер Рейнольде — лорд Клонброни», покивать друг дружке
головами, расшаркаться и разойтись! Какой толк от этакого вздора
человеку в моем возрасте, да и во всяком возрасте? Нет уж, смею заверить,
у нас есть дела поважней. Прощайте, граф О'Халлоран! Благодарю вас
от души. Вы понравились мне с первого же взгляда, и как удачно
получилось, что вы взяли с собой собаку! Ведь это из-за Ганнибала я тотчас
велел просить вас к себе, я его увидал сквозь ставни. Ганнибал, славный. m
ты пес! Ты и не подозреваешь, сколь многим я тебе обязан.
— Равно и все мы, — добавил лорд Коламбр.
Все погладили Ганнибала, после чего граф и лорд Коламбр уехали.
Дорогою они повстречали сэра Джеймса Брука.
— Не говорил ли я, что буду в Лондоне почти одновременно с вами, —
сказал сэр Джеймс. — Ну как, отыскали вы старого Рейнольдса?
— Мы сейчас от него.
* Интриганки (фр.).
Вдали отечества
269
— И как вы преуспели? Надеюсь, не хуже меня.
Сэру Джеймсу рассказали все в подробности, и он принес свои
искренние поздравления.
— А куда вы теперь, сэр Джеймс? Не могли бы вы отправиться
с нами? — спросили его лорд Коламбр и граф.
— Этого мне никак нельзя, — отвечал сэр Джеймс. — Но, быть
может, вы отправитесь со мной — я несу к Грэю старинные фамильные
бриллианты, надобно заново их оправить, либо обменять. Граф О'Халло-
ран, вы, я знаю, тонкий ценитель драгоценностей, прошу вас, поедемте
и помогите мне советом.
— Посоветуйтесь лучше со своей нареченной! —сказал граф.
— Нет, она в этом мало смыслит и совершенно равнодушна к
подобным вещам, — отвечал сэр Джеймс.
— Не то что вон та нареченная, или я сильно ошибаюсь в ней, —
сказал граф, когда они приблизились к магазину и увидели за окном
леди Изабеллу, которая вместе с леди Дэшфорт держала совет с
ювелиром; Хиткок при этом был personage muet *.
Лэди Дэшфорт, которая, по выражению старого Рейнольдса, никогда
не теряла головы и присутствия духа там, где дело касалось ее выгоды,
бросилась навстречу графу и лорду Коламбру, встретила их у порога и
обоим протянула руку, словно в последний раз они расстались лучшими
.друзьями.
— Ну что? Ну как? Дай вам бог! И мне тоже! Ну, и так далее. Но
только — молчок!—сказала она, приложив палец к губам. — Ни слова
Хиткоку о старом Рейнольдсе, или, вернее, о главном достоинстве старого
дурака — о его состоянии!
Джентльмены наклонили головы, изъявляя этим готовность
повиноваться миледи; они поняли, что она боится, как бы Хиткок не дал
стрекача от своей невесты, если узнает, что главное ее достоинство (ее
состояние, или виды на состояние) понизилось в цене и немногого обещает в
будущем.
— Как низко она пала, — шепнул лорд Коламбр, — если дорожит
такой партией и ради нее идет на хитрости!
Он вздохнул.
— Не вздыхайте, прошу вас!—сказал сэр Джеймс Брук. — Вы
расточаете свое великодушие понапрасну.
Когда они подошли к прилавку, леди Изабелла обернулась к ним от
зеркала, подле которого примеряла бриллиантовую диадему. При виде
графа О'Халлорана и лорда Коламбра лицо ее омрачилось, а когда она
взглянуда на сэра Джеймса Брука, глаза у нее потемнели от ненависти.
Она отошла вглубь и спросила у одного из приказчиков, сколько стоит
бриллиантовое колье, лежащее на прилавке.
* Лицом без речей (фр.).
270
Вдали отечества
Приказчик отвечал, что «не может знать, так как колье принадлежит
леди Оранмор и бриллианты оправлены заново для одной из ее дочерей»
которая выходит замуж за сэра Джеймса Брука, — он, миледи, только
сейчас вошел вместе с другими джентльменами».
Затем приказчик справился у хозяина, сколько стоит колье; тот
назвал немалую цену.
— А я полагала, что леди Оранмор и ее дочери слишком
возвышенны, чтобы думать о брильянтах, — сказала леди Изабелла, с
насмешливым сокрушением в голосе и выражении лица обращаясь к матери. —
Но меня несколько утешает, что в этих олицетворениях добродетели
высокие материи и нежные чувства не настолько поглощают душу, чтобы
«все тщеславие исчезло в чувствах нежных».
«В иных случаях это едва ли возможно», — подумали многие из
присутствующих.
— Клянусь честью, бриллианты дьявольски дороги! — сказал Хит-
кок. — Но все равно, — добавил он, обращаясь к своей даме шепотом, но
достаточно громко, чтобы его слышали остальные, — я побился об заклад
на кругленькую сумму, что этой зимой ни одна новобрачная в Лондоне
ниже графини не затмит своими бриллиантами леди Изабеллу Хиткок.
И мистер Грэй в том будет судьею.
За этот посул леди Изабелла наградила его обворожительной улыбкой;
подобными улыбками она некогда дарила лорда Коламбра, обнаруживая,
как ему тогда казалось, такую глубину чувств — такое тонкое и нежное
внимание.
Наш герой испытал к ней столько презрения, что уже не вздыхал
более о ее падении. Он стоял в стороне, пока граф и сэр Джеймс
занимались бриллиантами, и леди Дэшфорт подошла к нему.
— Милорд Коламбр, — сказала она, понизив голос, — я угадываю
ваши мысли и могла бы морализировать не хуже вашего, однако ж
предпочитаю смеяться... Вы, конечно, правы, но права и я, права Изабелла —
все мы по-своему правы. Согласитесь: женщина не всегда свободна в
выборе, а потому нельзя требовать, чтобы у нее достало сил отринуть
всякий соблазн.
Довольная столь приятными для себя рассуждениями, неунывающая
мамаша уселась в карету вместе с дочерью, дочерними бриллиантами и
драгоценным зятем, дочерним спутником жизни.
— Чем далее, дорогой милорд, — сказал граф О'Халлоран лорду Ко-
ламбру, когда они вышли из магазина, — тем более я нахожу поводов
поздравить вас со счастливым избавлением от сей особы.
— Я обязан этим отнюдь не своему уму или проницательности,—-
сказал лорд Коламбр, — но любви, а также, во многом, — дружбе, —
добавил он, оборотясь к сэру Джеймсу Бруку. — Вот друг, который с
самого начала предостерег меня против этой сладкоголосой сирены и еще до-
моего знакомства с леди Изабеллой сказал мне то, что я позднее понял.
<:ам:
Вдали отечества
277
«Две лишь знаются страсти с этой милой особой —
Промышляет любовью, наслаждается злобой».
— Вы беспощадны, сэр Джеймс, — сказал граф О'Халлоран. —
Однако ж боюсь, что это справедливо.
— Я уверен, что справедливо, иначе не стал бы так говорить, —
отвечал сэр Джеймс Брук. — Смею надеяться, что я не менее всякого
другого имею снисходительности к слабому полу и готов простить всякую
ошибку, совершенную под влиянием страсти, но, что поделаешь, я всегда
испытываю негодование и отвращение при виде холодных и тщеславных
женщин, которые используют свой ум и красоту лишь для того, чтобы
делать других несчастными.
И лорду Коламбру тотчас вспомнились лицо и голос леди Изабеллы,
когда она сказала, что «дала бы отрезать себе палец, только бы
причинить леди де Креси муки ревности хоть на часок».
— Быть может, — продолжал сэр Джеймс Брук, — теперь, когда мне
предстоит вскорости породниться с ирландским семейством, эта мамаша
с ее дочкой особенно меня отталкивают по другой причине, но вы,
милорд Коламбр, я надеюсь, изволите помнить, что и прежде, когда ничто
личное еще не связывало меня с Ирландией, я, будучи другом этой страны,
осуждал людей, которые платят за гостеприимство радушных хозяев,
открыто показывая пример изощренного и вкрадчивого лицемерия, бесстыдно
пренебрегают приличиями, стараются коварно разрушить семейное
согласие, на коем зиждется благо и добродетель не только частные, но и
общественные. Я весьма рад слышать, любезный лорд Коламбр, что
сколько-нибудь помог вам спастись от сладкоголосой сирены и впредь ни
единым словом не обмолвлюсь об этих двух дамах. Как мне жаль, что
вы не можете остаться в Лондоне и увидеться с моей... но, право, тут
следует не жалеть, а радоваться... Я уверен, что мы еще встретимся
с вами, и я вас ей представлю, а вы, надеюсь, представите меня другой
очаровательнице. Прощайте! И пускай мои добрые пожелания повсюду
сопровождают вас.
Сэр Джеймс с поспешностью свернул к дому леди Оранмор, и лорд
Коламбр не успел ему сказать, что знает его невесту и восхищен ею.
Граф О'Халлоран обещал передать это сэру Джеймсу.
— А теперь, — сказал достойный граф, — мне надобно проститься
с вами, и поверьте, я делаю это с великой неохотой, лишь настоятельная
необходимость задержаться в Лондоне не позволяет мне завтра
сопровождать вас. Однако ж скоро, очень скоро мне можно будет вернуться
в Ирландию, и прежде чем водвориться снова в замке Халлоран я, если
позволите, побываю в замке Клонброни.
Лорд Коламбр в восторге поблагодарил друга за его обещание.
— Полноте, для меня это удовольствие. Я непременно хочу видеть
ваше счастие, непременно хочу видеть избранницу вашего благородного
сердца. Смотрите же, не обойдите меня, — подайте весть вовремя. Я ос-
272
Вдали отечества
тавлю все — откажусь даже от участия в осаде, — чтобы быть на вашей
свадьбе. Надеюсь, однако, успеть к сроку.
— Не сомневайтесь, любезный граф, если только эта свадьба...
— Если] .. — воскликнул граф.
— Да, если... — повторил лорд Коламбр. — Когда мы расстались
с нею в последний раз, препятствия, которые я полагал непреодолимыми,
заставили меня отказаться даже от мысли искать расположения той,
которую я люблю, и если бы вы знали ее, граф, как знаю я, вы знали бы
также, что ее любовь нельзя «с небрежной легкостью снискать» 39.
— В этом у меня нет сомнений, иначе ваш выбор не пал бы на нее,
но теперь, вы постараетесь снискать ее любовь, — сказал граф с
улыбкой, — и мы можем твердо надеяться, что это возможно, что ей не
устоять пред верностью и благородством чувств. Позвольте же мне питать
сию надежду.
— Воля ваша, надейтесь, — отвечал лорд Коламбр. — Но мисс Ньюд-
жент... то есть мисс Рейнольде привыкла к мысли о невозможности
союза со мной, моя матушка с давних пор внушила ей это. Мисс Ньюд-
жент полагала, что долг запрещает ей даже думать обо мне, я слышал
это из собственных ее уст, видел подтверждение этому во всяком ее
поступке. Надлежащим образом воспитанная женщина не может и не
должна с легкостью отрешиться от внушенных ей запретов, от понятий
о долге. И вы, я уверен, довольно знаете сердца лучших женщин, чтобы
понимать, сколько времени...
— Полноте, предоставим вашей милой избраннице вдоволь времени,
только бы она не расточала его на притворство, лицемерие или
кокетство, а от всего подобного она, разумеется, очень далека. И этого
довольно. Adieu au revoir *.
ГЛАВА XVII
Неподалеку от дома лорда Коламбра нагнал сэр Теренс О'Фэй.
— Ну, милорд! — воскликнул сэр Теренс, тяжело дыша. —
Заставили же вы меня побегать по всему городу! Вот здесь, в кармане, у меня
припрятано письмо, которое доставило мне изрядно хлопот. Уф! Да
куда же оно запропастилось? От мисс Ньюджент, — добавил он,
подавая письмо.
Прежний адрес: «Гровнор-Сквер, Лондон» был зачеркнут; сэр Теренс
переотправил письмо в Бруквуд, графство Хантингдоншир, сэру Джеймсу
Бруку, баронету, для срочной передачи или пересылки милорду виконту
Коламбру.
* До скохюго свидания (фр.).
Вдали отечества
273
— Но не зря говорится: тише едешь, дальше будешь. Потому как
оно отправилось прямиком в Бруквуд, где, по моему разумению, могло
вас верней всего застать, а потом волею судьбы и почты гонялось следом
за вами, покуда вы скакали туда и сюда, вперед да взад, и невесть в
какие места, сколько я могу понять, в Тоддрингтон, в Рестхем и бог знает
еще куда, по всяким английским захолустьям, где и почты-то обратной
нету. И я уж был уверен, что его сдали на склад или же оно торчит
в окошке у какого-нибудь разнесчастного почтаря в Хантингдоне напоказ
всему поселку, а ведь это любовное письмо, и еще нашелся бы суадн
сын да обманом стребовал бы его, а до вас оно так бы и не дошло, отчего
между вами и мисс Ньюджент произошло бы охлаждение.
— Но, дорогой сэр Теренс, дайте же его мне наконец.
— Ах, милорд, ежели б вы только знали, как я за вами гонялся,
тут опоздал на пять минут, там — на пять секунд, зато теперь, наконец,
вы при мне, и оно при вас, а для меня это лучшая награда за то, что
я даже, с тела спал от беготни, — увидеть, как вы сломаете печать и
прочтете его. Только поосторожней, не споткнитесь о торговку с
апельсинами, эти тележки — сущее наказание, когда человек читает письмо на
улице Лондона, нашего стольного града. Но не беда, держитесь за мою
руку, как слепой, я буду вашим поводырем в толпе.
Лорд Коламбр, хотя его толкали со всех сторон, а сэр Теренс без-
умолку жужжал ему в уши, читал письмо от мисс Ньюджент, в котором
говорилось:
«Я не могу допустить, чтобы из-за меня вы лишились дома и
отечества, где могли бы сделать столько добра и дать счастье стольким людям.
Я не могу допустить, чтобы из-за меня вы преступили слово, данное
вашей матушке, чтобы вы так жестоко разочаровали мою дорогую
тетушку, которая уступила нашим просьбам и согласилась пожертвовать
ради нас заветными своими желаниями. Разве сможет она быть счастлива
в Ирландии — разве станет замок Клонброни ей домом, когда там не
будет ее сына? Если вы отнимете у нее все развлечения и удовольствия,
как это принято называть, разве не ваша обязанность дать ей взамен
семейное счастье, которое она может обрести лишь с вами и через вас.
Если вы покинете свою матушку и поступите в военную службу, она
денно и нощно будет снедаема беспокойством и тревогою об вас; и сын,
вместо того, чтобы быть ей утешением, станет для нее источником
терзаний.
Надеюсь, что и ныне вы примете решение, как принимали решения,
сколько я вас знаю, всегда и во всем повинуясь голосу правды,
справедливости и доброты. Приезжайте сюда в день, обещанный тетушке;
я к этому времени буду уже в Кембриджшире, у друга моего леди Бер-
рил; она любезно приедет за мной в Бакстон, — и я, вместо того, чтобы
вернуться в Ирландию, останусь при ней. Я уже объяснила причину
тетушке. .. Могу ли я что-нибудь утаить от нее, когда с детских лет она
окружила меня всею возможною добротою и любовью. Она мне не пре-
18 М. Эджворт
274
Вдали отечества
пятствовала — она согласна, чтобы отныне я жила у леди Беррил.
Докажите же и вы своим поведением, что одобряете мой поступок. Ваша
любящая кузина и друг ^
Грэйс Ньюджент».
Всякий, кто, подобно нашему герою, умеет ценить благородство и
великодушие, легко поймет, каким восхитительным нашел он это письмо.
Добрейший сэр Теренс О'Фэй радовался вместе с ним, забыв о себе
настолько, что даже не спросил о деле, про которое у них с лордом
Коламбром недавно был разговор, а между тем от этого дела зависело
все его благополучие. Лишь на другое утро, когда подали карету и сэр
Теренс прощался со своим другом лордом Клонброни и со слезами на
глазах искренне желал ему и его семейству всяческого счастья, хотя сам
он, по его словам, оставался один-одинешенек в Лондоне и на всем белом
свете, лорд Коламбр подошел к нему и сказал:
— Сэр Теренс, вы даже не спросили, устроил ли я ваше дело.
— Ах, любезный милорд, сейчас мне не до того... все успеется по
почте... я вам потом отпишу. Теперь же я не могу думать о делах...
не извольте беспокоиться.
— Все уже устроено, — сказал лорд Коламбр.
— Просто диво, что вы не позабыли об этом, когда голова и сердце
у вас так переполнены. Вот у меня, ежели сердце чем занято, на голову
можно рукой махнуть, она не стоит и выеденного яйца. Премного вам
благодарен, прощайте и будьте счастливы.
— Прощайте, сэр Теренс О'Фэй, — сказал лорд Клонброни. — Видно,
суждено мне с вами расстаться.
— Ах, без меня вам будет лучше, милорд, я дурной человек, сам
знаю, и не гожусь в друзья благородному джентльмену, будь он стар
или молод! Теперь, когда вы станете богаты, на что я нужен, если вам
уже не потребуются мои уловки и плутни? .. Ведь сэр Теренс О'Фэй
был лишь другом бедного джентльмена, а вам, благодаря вашему
сокровищу, вашему драгоценному сыну, уже никогда не будет нужды
прибегать ко мне. Простимся же и станем верить, что вам будет лучше без
меня, — только это и не дает мне совершенно отчаяться. Карета ждет уж
давно, и молодому влюбленному не терпится ехать. Благослови господь
вас обоих! .. А более мне сказать нечего.
Они приехали на Ред Лайон-Сквер к мистеру Рейнольдсу точно в
назначенное время, но ставни его дома были наглухо закрыты; ночью у
старика сделался сильнейший приступ подагры, который, как он выразился,
сковал ему ногу.
— Вот, возьмите, — сказал он, подавая лорду Коламбру письмо.—
возьмите это, и все устроится без меня. Здесь я письменно признаю
свою внучку, и прилагаю письмо ее отца, пускай она прочтет... оно
тронуло бы и каменное сердце... меня растрогало... если бы я мог
воскресить ее мать, дабы исправить несправедливость... но теперь поздно.
Однако ж, наконец, вы можете убедиться, что я не какой-нибудь подо-
Вдали отечества
275
зрительный упрямец и не подозреваю вас в том, что вы хотите навязать
мне незаконную внучку.
— Позволите ли вы, сэр, вашей внучке приехать сюда, к вам? —
спросил лорд Коламбр.— Тогда вы, по крайности, сможете собственными
глазами увидеть, как она похожа на своего отца. Мисс Рейнольде
приедет не замешкав и будет ухаживать за вами.
— Нет, нет, этого не надобно. Если она приедет, я не допущу et
к себе... не позволю, чтобы с этого началось наше знакомство, — я не
о собственном удобстве забочусь. Как только подагра меня отпустит
и я буду себе хозяин и помолодею снова, я тотчас поеду за вами, меня
не остановит морское путешествие. Я приеду в... Как бишь называется
ваше ирландское имение? .. И тогда я увижу, похожа ли моя внучка
на своего несчастного отца, увижу это сходство, которое вы давеча так
горячо расписывали. И я увижу, станет ли она так усердно заискивать
передо мною, как это делала миссис Петито. Не составляйте брачного
контракта, пока не ознакомитесь с моим завещанием. Я составлю его
в... как бишь называется ваше имение? Запишите, пожалуйста, чтобы
мне не забыть, вот перо и чернила. А теперь покиньте меня, я
чувствую приближение приступа, и вам незачем слышать мои стоны.
— Быть может, сэр, вы позволите приставить к вам моего
камердинера? Ручаюсь, что он будет заботлив и предан.
— Я должен прежде видеть его лицо.
Лорд Коламбр кликнул камердинера.
— Да, его лицо мне нравится. Благослови вас господь! А теперь
оставьте меня.
Лорд Коламбр дал наставления камердинеру терпеливо сносить
резкость и вспыльчивость мистера Рейнольдса и оказывать ему всяческое
внимание. После этого наш герой вместе с отцом отправился в дорогу,
и во время их путешествия не произошло ничего примечательного. После
письма Грэйс лорд Коламбр опасался не застать ее в Бакстоне; но
короткая записка, в которой он заверил мать и мисс Ньюджент, что
непременно приедет в среду, с достаточной ясностью, как ему казалось,
давала понять, что произошла некая серьезная перемена, и он
рассчитывал, что Грэйс сочтет нужным отложить свой отъезд впредь до его
прибытия, дабы удостовериться в необходимости окончательной разлуки.
Он рассуждал благоразумно, много благоразумнее Грэйс; невзирая на
записку, она непременно покинула бы Бакстон прежде его приезда,
если бы не твердость леди Беррил, которая решительно отказалась ее
увезти, пока лорд Коламбр не приедет и не объяснится. Все это время
бедняжка Грэйс пребывала в самом тревожном ожидании; более всего
ее мучили сомнения, правильно ли она поступила, оставшись до встречи
с лордом Коламбром.
— Дорогая, успокойтесь, ведь вы ничего не можете изменить, —
сказала ей леди Беррил. — Все целиком на моей совести, и дай бог, чтобы
это был самый тяжкий грех, какой мне придется на себя принять.
18»
276
Вдали отечества
Грэйс первая увидела лорда Коламбра из окна, едва только карета
подъехала к дверям. Она бросилась в комнату леди Беррил.
— Он приехал! .. Уедемте же немедля!
— Не сейчас, душа моя! Прилягте на тахту, прошу вас, и уймите
«свое волнение, а я сейчас все узнаю, и решу, как вам быть. Можете
положиться на мою дружбу, ведь для меня, как и для вас, долг прежде
всего.
— Я готова положиться на вас совершенно, — отвечала Грэйс,
опускаясь на тахту. — Вот видите, как я вам послушна!
— Благодарю покорно! Невелико послушание — лечь, когда ноги все
равно не держат!
Леди Беррил отправилась в комнату леди Клонброни; навстречу ей
уже спешил сэр Артур.
— Идите скорей, дорогая! Скорей! .. Лорд Коламбр здесь.
— Я знаю. Едет ли он в Ирландию? Скажите немедля, и я передам
это Грэйс Ньюджент.
— Нет, дорогая, не говорите ей пока ни слова. Мы сами еще ничего
не знаем. Лорд Коламбр отказывается от объяснений, покуда не повидает
вас, но по его лицу я угадал, что он привез добрую и необычайную
весть.
Они быстро прошли по коридору к дверям леди Клонброни.
— Ах, любезная леди Беррил, входите же! Я умираю от
нетерпения! — воскликнула леди Клонброни таким голосом, что невозможно было
понять, смеется она или плачет. — Итак, милорд Клонброни, вы уже
сказали довольно учтивостей, вы рады, вы счастливы и всякое прочее...
сядьте же, ради всего святого! Ради бога, сядьте... вот здесь, подле
меня... или где вам будет угодно! А вы, Коламбр, не томите нас,
поскорей расскажите все!
Поскольку нет ничего скучнее, чем дважды повествовать об одном и
том же. мы не станем повторять рассказ Коламбра. Он начал с визита
графа О'Халлорана сразу же после того, как леди Клонброни покинула
Лондон; затем описал в подробности, каким образом выяснилось, что
капитан Рейнольде был супругом мисс Сент-Омар и отцом Грэйс;
рассказал, как перед смертью он объявил о своем браке; как граф О'Халлоран
передал пакет небрежному посланнику, — как этот пакет удалось
разыскать с помощью его душеприказчика сэра Джеймса Брука; рассказал о
своем путешествии из Рестхема в Тоддрингтон, а оттуда — на Ред Лайон-
Сквер; о разговоре со старым Рейнольдсом и о последствиях этого
разговора; любопытство и нетерпение слушателей вынудили лорда Коламбра
быть кратким.
— Ах, сколько чудес сразу и сколько радости!—вскричала леди
Клонброни. — Стало быть, моя милая Грэйс законнорожденная, как я
сама, да еще и богатая наследница! Где же она? Где она? У вас в
комнате, леди Беррил? .. Ах, Коламбр, для чего вы не дали мне ее позвать?
Вдали отечества
277
Представьте себе только, леди Беррил, он не позволил послать за ней,
хотя более всех это касается до нее!
— В том-то и причина, сударыня. Лорд Коламбр совершенно прав,
здесь требуется благоразумие, — вспомните, ведь Грэйс не имеет даже
понятия, что на репутацию ее матери могла упасть малейшая тень.
Открыть ей это можно с величайшей осторожностью, право, она сейчас
так слаба и душа ее в такой тревоге и в смятении, что лишь крайняя
деликатность...
— Правда! Святая правда, леди Беррил, — перебила ее леди Клон-
брони,— и наперед я готова оказать в этом деле сколь угодно
деликатности, но сейчас, сию же минуту я должна сообщить ей самую радостную
весть — что она богатая наследница, а от этого, сударыня, еще никто
не умирал! — И леди Клонброни, сметя таким образом все возражения^
поспешила в комнату, где лежала Грэйс... — Вставайте! Вставайте же!
Любезная моя Грэйс, то-то вы сейчас удивитесь... да и не мудрено! ...
Оказывается, вы богатая наследница.
— Неужто, дорогая тетенька?—пролепетала Грэйс.
— Это сущая правда, не будь я леди Клонброни... и притом очень
богатая наследница... а лорду Коламбру такая же родня, как леди
Беррил. Так что отныне можете любить его сколько угодно... я дан?
согласие... да вот и он сам.
Леди Клонброни оборотилась к сыну, появившемуся в дверях.
— Ах, матушка! Что вы наделали!
— Что я наделала? — повторила леди Клонброни, следуя глазами з&
взглядом сына. — Боже правый!.. Грэйс в обмороке... Леди Беррил^
где вы? Ах, что я наделала! Леди Беррил, дорогая, как же теперь быть?
— Успокойтесь! Румянец к ней возвращается, — сказал лорд
Клонброни. — Любезная миледи Клонброни, я думаю, вам покамест лучше
уйти, да и мне тоже. Мне и самому хотелось бы всей душой побыть
сейчас с нашей любезной племянницей, но ей это не под силу.
Когда Грэйс пришла в себя, она увидела леди Беррил, склоненную
над нею, и, приподнявшись, сказала:
— Что произошло? Я не могу понять... Не могу понять, счастлива
я или несчастна...
Увидя лорда Коламбра, она выпрямилась и села.
— Надеюсь, кузен, вы получили мое письмо? .. Вы едете с тетушкой
в Ирландию?
— Да, и надеюсь, что вы едете с нами, милый мой друг, — отвечал
Коламбр. — Когда-то вы заверили меня, что питаете ко мне столько
расположения и привязанности, что мысль отправиться в Ирландию в моем
обществе вам не противна, и мне было лестно слышать, что со мной
в вашей душе связаны отрадные воспоминания о родном крае.
— Да... милая леди Беррил, прошу вас, присядьте вот здесь подле
меня... Но в то время, лорд Коламбр, я считала вас своим кузеном
и полагала, что ваши чувства ко мне те же... а теперь...
278
Вдали отечества
— А теперь, ненаглядная моя Грэйс,— сказал лорд Коламбр,
опускаясь пред нею на колени и беря ее руку, — для моей любви более нет
непреодолимых препятствий... Да что я говорю, непреодолимых?
Надеюсь, мне можно сказать, что нет вовсе препятствий, кроме одного,
зависящего от перемены ваших чувств. Вы сами слышали, матушка согласна,
видели, как она рада.
— Я не понимала, что вижу и слышу, — сказала Грэйс, вся
зардевшись, — да и сейчас едва ли понимаю. Но в одном я твердо уверена уже
теперь, прежде чем узнаю тайну, прежде чем вы объясните мне причину
перемен в своих... поступках, — я уверена, что то не была ваша прихоть,
что вами руководствовали разумные и достойные побуждения. Вы
спрашиваете, поеду ли я в Ирландию или же останусь с леди Беррил, — так
вот, ей известны все обстоятельства — она друг мне и вам — самый
верный друг на свете, и я совершенно полагаюсь на нее — пускай она решит,
что я должна делать: она обещала тотчас меня увезти, если мне
надлежит уехать.
— Да, обещала, и сделала бы это не колеблясь, если бы того
требовал долг или благоразумие. Но узнав все обстоятельства, я могу сказать
только, что сама добровольно отказываюсь от вашего любезного мне
общества.
— Но расскажите же ей все, дорогая миледи Беррил, — попросил лорд
Коламбр, — ведь будучи таким прекрасным другом, вы всех лучше
сможете объявить все, что ей предстоит узнать. Объясните ей все мои
поступки, пусть она решает сама, и я подчинюсь ее решению. Мне
нелегко, моя очаровательная Грэйс, сдерживать выражения страсти, меня
переполняющей. Но я довольно владею собой, вы это знаете, и в одном
я могу поручиться: ваши чувства свободны. Я скорее умру, нежели
допущу, чтобы благожелательство друзей, постороннее влияние, что бы
то ни было, помимо вашего непредубежденного выбора, решило дело
в мою пользу. И будьте покойны, моя дорогая Грэйс, — добавил он
с улыбкой, выходя за дверь, — я дам вам довольно времени, чтобы
понять, счастливы вы или нет.
Едва только он вышел, Грэйс бросилась в объятия своей подруги и
слезами облегчила душу, отягченную противоречивыми чувствами, —
таковое облегчение отнюдь не было для нее привычным.
— Я счастлива, — проговорила, наконец, она. — Но что это за
непреодолимое препятствие? Что означали слова тетушки? И чему она
радовалась? Объясните мне все это, дорогой друг, ведь я до сих пор словно
во сне.
Леди Беррил объяснила ей все с той деликатностью, каковую леди
Клонброни сочла излишней. Бесконечно было удивление Грэйс, когда
она услышала, что мистер Ньюджент ей не отец. А узнав, какое пятно
легло на нее от самого рождения, каким подозрениям, какому позору
столько лет подвергалась ее мать, — мать, которую она так любила и
почитала; которая так заботливо взлелеяла в ее душе добродетель и
Вдали отечества
279
благочестие; мать, собственным примером воспитывавшая в Грэйс все
добродетели; столь безупречная в глазах дочери, что никакой грех,
никакие пересуды не могли коснуться ее, — Грэйс не находила слов для
выражения своих чувств и только повторяла удивленно, горестно и
негодующе:
— О, моя матушка! .. Моя матушка!
Некоторое время она не могла думать ни о чем другом, не могла
испытывать никаких иных чувств. Когда же она вновь обрела способность
слушать, подруга утешила ее, напомнив о словах любви, сказанных
лордом Коламбром, — о той борьбе, которая происходила в нем, когда он
полагал, что непреодолимое препятствие мешает их счастью.
Грэйс со вздохом согласилась, что если рассуждать благоразумно,
такое препятствие в самом деле можно было счесть непреодолимым, — она
восхищалась его твердой решимостью, благородством его обращения с ней.
Сначала она не удержалась и воскликнула:
— Значит, если бы моя мать в действительности совершила дурной
поступок, он не мог бы мне довериться.
Но тотчас она с удовольствием вспомнила, какая радость только что
сияла в его глазах — какой страстной любви было исполнено каждое
его слово, каждый взгляд; и вслед за этим к ней пришла спокойная
уверенность, что препятствий более нет.
— И никакой долг не запрещает мне любить его! И тетушка желает
этого! Добрая тетушка! И я могу сколько угодно думать о нем... Вы,
мой верный друг, не стали бы убеждать меня в этом, если бы не были
уверены... Ах, как мне благодарить вас за всю вашу доброту и за самое
ценное проявление доброты — участие! Поверьте, ваше спокойствие, ваша
твердость духа поддерживают и успокаивают меня. Как хорошо, что
я услышала все именно от вас, а ни от кого другого. Если бы мне
рассказал кто-нибудь еще, я бы этого не вынесла. Никто так не знает мою
душу... а ведь тетушка добра... И дядюшка, дорогой дядюшка! Может
быть, надобно пойти к нему? Но ведь он мне вовсе не дядя, а она — не
тетя. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что они мне не родные, и
я для них ничто.
— Но вы можете стать для них всем, дорогая Грэйс, — возразила
леди Беррил. — Вы можете стать их дочерью, стоит вам только пожелать.
Грэйс зарделась, улыбнулась, вздохнула и совершенно утешилась.
Но тут она вспомнила о новом своем родственнике, мистере Рейнольдсе,
о деде, которого никогда не видела, который столько лет отрекался от
нее — был так несправедлив к ее матери. Она не могла думать о нем
с благожелательством; узнав, однако, как он стар, как тяжко болен и
одинок, она тут же пожалела его и готова была, верная чувству долга,
тотчас ехать к нему и предложить свою помощь, уход и заботу. Но леди
Беррил отговорила ее, объяснив, что мистер Рейнольде решительно
запретил ехать к нему, что он грозил лорду Коламбру не пустить ее на
порог, если она все-таки приедет. После столь бурных и противоречивых
280
Вдали отечества
чувств бедняжке Грэйс необходимо было отдохнуть, и ее подруга
позаботилась, чтобы в тот день ее более не беспокоили.
А лорд Клонброни тем временем предупредительно и благоразумно
занял свою супругу разговором о мебели с бархатной обивкой, которую
Грэйс разрисовала для ее гостиной.
В мыслях леди Клонброни, как на иных скверных картинах, не было
соразмерности: решительно все, и важное, и неважное, занимало
одинаковое место.
Когда ее сын вошел в комнату, она вскричала:
— Как все сразу удачно устроилось! Ваш отец говорит, что мебель
Грэйс уже вся упакована: право, Сохо — в своем роде неподражаем, и
как умен... а я, любезный Коламбр, всегда имела надежду и
предчувствовала, что в конце концов вы женитесь на богатой наследнице.
— А Терри выиграет пари у Мордухая!—присовокупил лорд
Клонброни.
— Терри! —повторила леди Клонброни. — Ах, этот ужасный Терри! ..
Надеюсь, милорд, в Ирландии я буду избавлена от счастья его видеть.
— Будьте покойны, матушка: против наших ожиданий, он устроен наи*
лучшим образом. Батюшка с самого начала озаботился, чтобы он вам
не докучал. Мы спросили у него, как обеспечить его будущность, и
оказалось, что сей доблестный рыцарь давно уже зарится на теплое
местечко, которое вскоре должно освободиться на его родине, — место
помощника прокурора выездного суда. «Помощник прокурора!—сказал
батюшка. — Но, дорогой Терри, вы ведь всю свою жизнь избегали иметь
дело с судом и частенько обходили законы, уж не думаете ли вы, что это
как нельзя лучше подготовило вас для должности законоблюстителя?»
А сэр Теренс на это отвечал: «Недаром есть пословица: «Вор вора
всегда поймает». И разве шотландец мистер Кохун не стал великим
судьей, открыв миру все, что ему было известно про воров всех мастей
на суше, на воде и даже в воздухе? И разве Баррингтон не главный
судья в Ботани-Бей?» 39
Батюшка серьезно опасался, как бы сэр Теренс не стал настаивать.
чтобы он использовал свое влияние в этом деле. Он не знал, что место
помощника прокурора можно получить, только прослужив пять лет
в суде. Но тут, к общему удовольствию, мой друг граф О'Халлоран
помог нам выйти из затруднения, подав весьма полезную мысль. Одному
сочинителю, знакомому графа, была в свое время обещана доходная
должность на государственной службе, но у этого человека, как на грех,
столь много достоинств и способностей, что здесь ему не нашлось
подобающего употребления, и он получил назначение или, вернее сказать,
подряд за границей на поставку венгерских лошадей для армии.
Однако ж этот человек ровно ничего не смыслит в лошадях, тогда как сэр
Теренс — заядлый лошадник, и граф решил, что его помощь будет как
нельзя полезней его другу сочинителю. Мы поручились, что ему можно
совершенно доверять, и я не сомневаюсь, обе стороны останутся до-
Вдали отечества
287
вольны. Граф все устроил ко времени нашего отъезда, сэр Теренс уже
получил желанное доходное место, и когда бы не разлука с батюшкой,
был бы на верху блаженства.
Лорд Коламбр неустанно отвлекал свою мать сторонними
разговорами, только бы она забыла на время о своей юной воспитаннице; но
едва он умолкал хотя бы на мгновение, леди Клонброни тотчас снова
принималась твердить: «Стало быть, Грэйс все-таки оказалась богатой
наследницей... Стало быть, они знают теперь, что он ей не кузен, а она
ему не кузина! Что ж! По мне Грэйс в тысячу раз лучше любой
наследницы во всей Англии. И никаких препятствий, никаких затруднений.
Я даю согласие. Я всегда предчувствовала, что Коламбр женится на
богатой наследнице. Отчего бы свадьбе не быть хоть сейчас?»
Теперь, нетерпеливо стремясь ускорить ход событий, она лишь
затягивала осуществление собственных своих желаний, и лорд Клонброни,
понимавший в делах любви гораздо более своей супруги, видел терзания
сына, сочувствовал и своей любимице Грэйс. С деликатностью и тактом,
на какие его сочли бы способным лишь немногие, милорд содействовал
стараниям сына успокоить леди Клонброни, дабы она перестала ежеминутно
возносить благодарение богу за то, что Грэйс оказалась богатой
наследницей. Но, несмотря на все их старания, она не перестала твердить, что
устроит в замке Клонброни пышную свадьбу, какая подобает богатым
наследнику и наследнице; свадьба, как она полагала, должна была
состояться тотчас по их прибытии в Ирландию, и о предстоящем торжестве
она намеревалась сообщить всем знакомым, как только приедет в замок
Клонброни.
— Но, дорогая, — возразил лорд Клонброни, — надобно повремените
покуда старый мистер Рейнольде не оправится от подагры.
— Ах, в самом деле, он же должен составить завещание, —
согласилась леди Клонброни. — Но ведь это, кажется, недолго. Так что
особенной задержки не выйдет.
— Надобно еще выправить брачный контракт, — сказал лорд
Клонброни.— На это потребуется время. Влюбленные, как и все люди, должны
быть послушны медлительным законам. А тем временем, дорогая, коль
скоро бакстонские воды весьма вам полезны, и Грэйс еще не вполне
окрепла для дальнего пути, а здесь, в Дербишире, столько всяких
диковин и красот природы — Мэтлок, и Пик, где так чудесно, и еще
многое, — и молодая пара не прочь будет все это осмотреть, а другой случай
едва ли скоро представится, отчего бы нам не отдохнуть немного? И есть
еще причина, — продолжал он, стараясь привести возможно больше
доводов, поскольку не раз имел случай убедиться, что хотя леди Клонброни
способна откинуть всякий довод сам по себе, множество доводов,
независимо от их убедительности, легко заставляют ее покориться. —
К тому же, дорогая, сэр Артур и леди Беррил нарочно приехали в Бак-
стон повидать нас, и я полагаю, мы должны оказать им внимание и
даже более того, и мне, право, кажется, нам невозможно покинуть их
282
Вдали отечества
так скоро и оставить Бакстон — ведь несколько недель ровно ничего не
значат, а замок Клонброни тем временем приведут в порядок. Берк уже
поехал туда, и если мы еще немного поживем здесь, до нашего приезда
успеют доставить бархатную мебель, распакуют ее и обставят гостиную.
— Вы правы, милорд, — отвечала леди Клонброни, — ваши слова
вполне разумны... и я одобряю это решение, поскольку Коламбр, как
я вижу, к нему присоединяется.
Они провели в Дербишире еще некоторое время, и всякий день лорд
Клонброни предлагал совершить какую-нибудь приятную прогулку, во
время которой находил способ оставить молодую пару наедине, как
некогда настоятельно советовала миссис Бродхерст; леди Клонброни, по
счастью, еще хранила в памяти ее непререкаемые изречения, что было
как нельзя более кстати для влюбленных, наслаждавшихся свободой.
Счастливый любовью, дружбой и родительской привязанностью,
счастливый сознанием, что восстановил отцовскую честь и убедил мать
покинуть шумные радости суетного света для тихих семейных радостей;
счастливый надеждой завоевать сердце любимой женщины, чье уважение, он
знал, уже принадлежит ему и принадлежит по праву; счастливый тем,
что всякий день, всякий час он открывает в своей суженой все новые
совершенства, — таким оставляем мы нашего героя на пороге возвращения
в родную страну.
Мы оставляем его, уповая, что он до конца своих дней сохранит
достоинства, заложенные в нем с юности; что его любовь к отечеству
еще более возрастет, когда он получит возможность осуществить свои
замыслы; что его приверженность к своим добросердечным
соотечественникам укрепится, когда он узнает их еще ближе; и что он долго будет
сеять добро в широком кругу людей, которые в особенности поддаются
благотворному влиянию и примеру ирландского землевладельца,
живущего в своем отечестве.
ПИСЬМО ЛАРРИ БРЭДИ ЕГО БРАТУ ПАТУ БРЭДИ,
ЖИТЕЛЬСТВУЮЩЕМУ У МИСТЕРА МОРДУХАЯ,
КАРЕТНОГО МАСТЕРА В ЛОНДОНЕ
«Любезный брат!
Письмо твое от 16-го числа с вложением пяти фунтов для отца
получили в прошлый понедельник, каковые деньги он, вместе с благодарностью
и своим благословением, шлет тебе назад, по причине, что ему нет в них
нужды и в будущем не предвидится, а почему, сейчас узнаешь; ты же на
эти деньги благоволи со всей поспешностью пожаловать домой, их как
раз хватит на дорогу, а нам без тебя и радость, которую послал нам
господь, не в радость; так что спрячь остальные листки в карман, потом
прочтешь на досуге.
Враг Человеческий, а с ним и Святой Деннис, убрались отсюда туда,
откуда прибыли, и за то хвала господу! Старый лорд раскусил ихние
Вдали отечества
283
штуки, и в этом деле помог ему я, когда возил молодого лорда, он еще
был тогда валлийцем, как я тебе отписывал, а я об том не ведал ни сном,
ни духом; но все-таки это был в моей жизни самый лучший поступок.
И вот Врага Человеческого погнали из управителей взашей, и на
другой же день, как у нас про то узнали, радость была такая, что и сказать
нельзя; да ведь и не диво, кто его знал, а вещь самая обыкновенная. Его
(это Врага Человеческого и Святого Денниса) сожгли бы в ту же ночь,
да только новый управляющий мистер Берк приехал да поспел этому
помешать, не надо, говорит, бить лежачего, и еще в том же роде, ну и не
стали, хоть многим и жаль было, и мне всех более, но новый управитель
за то мне еще больше понравился. Говорят, он человек очень хороший, на
Врага Человеческого и его братца нисколько не похож, не берет ни пти-
щей, ни деньгами на перчатки и на воск, не гоняет работать на него
и торф ему возить. А я, когда чучел нам запалить не вышло, взял да
и поджег большую укладку торфа, что навезли Врагу Человеческому, —
юна, по счастью, стояла при дороге, на отшибе от домов, так что не
опасно было, что крыши да изгороди займутся, никому не во вред, а я
душу отвел. Такой кострище располыхался! Посмотрел бы ты. Все
мужчины, женщины и дети из поселка и с окрестных ферм собрались вокруг,
кричали и плясали, ровно чумные. И на лугу, до самого забора Бартли
Финнигана, было светло, как днем. А после я слыхал, что костер наш
видать было во всех трех графствах, из конца в конец, и люди думали,
что кто-то по ошибке справляет после времени Иванову ночь, а то и
вовсе не знали, что подумать, но все посчитали, что это к счастью, что
это добрый знак, и радовались да веселились. А по душу Святого
Денниса и Врага Человеческого уже приезжал прокурор, на них выправлены
и повестки в,суд, и три постановления о конфискации ихнего имущества,
так что злодеям теперь конец пришел, а всей округе — урок. Но — будет
об этом, не то я изведу на них больше чернил, чем они стоят со всеми
своими потрохами, а ты увидишь, что чернила мне еще потребуются для
людей достойных. За несколько недель в замке и в поселке Клонброни
навели полную чистоту; новый управитель человек деловитый и
смышленый; он подрядил стекольщиков, маляров, кровельщиков, и все
починили, так что теперь домов и не узнать! Сдается мне, это добрый знак.
А теперь не зевай, Пат! Я тебе отпишу важную и радостную весть.
Милорд вернулись — да продлит господь ихние дни! — вчерашнего дня,
да со всем семейством. Старый лорд, и молодой лорд (да, Падди, вот
это достойный человек), и миледи, и мисс Ньюджент. Я вез горничную
мисс Ньюджент, ту, прежнюю, и еще одну новенькую, так что я был
при них и все как есть видел, от начала до конца. А милорд Коламбр,
скажу я тебе, меня сразу вспомнили, и как вышли из кареты, у
гостиницы, так соблаговолили меня кликнуть со двора и спрошать. «Друг
Ларри, — говорят, — ну как, сдержали вы свое слово?» «Это, стало
быть, насчет виски? — говорю. — В таком разе, — говорю, — не извольте
сомневаться, милорд. — И это истинная правда, кого хошь спроси, всякий
284
Вдали отечества
скажет, что я с той поры капли в рот не брал. — И я, милорд, много
доволен, что ваша милость тоже сдержали свое слово и вернулись к нам».
А тем временем потребовали лошадей, и мы с милордом больше ни об
чем не говорили, но когда я отошел, они указали на меня старому лорду.
Я это приметил и про себя возблагодарил их, хоть и не знал тогда,
какое мне через это привалит счастье. Но хватит покуда об себе.
Ну и лихо же я их прокатил; солнышко еще только садилось, а мы
уж подъехали к воротам парка, и вечер был распрекрасный, лучше и
не надобно; леди изволили заметить, что макушки деревьев красиво
залиты солнцем; листья пожелтели, но еще не падали, хоть на дворе совсем
уже осень. Я так полагаю, листья свое дело знали и нарочно держались,
чтоб их приветствовать; и птицы пели, я даже перестал свистеть, чтоб
их было слышно; но только мы въехали в ворота парка, ничего не стало
слышно, такая там собралась толпа и столько было крику, невиданное
дело — люди выпрягли лошадей и сами с благословениями повезли
кареты через парк. И впрямь, благослови их господь! Когда они вышли из
карет, то не затворились в большой гостиной, а сразу вышли на галерею,
чтоб всякий мог их видеть и радоваться. Миледи опиралась об руку
молодого лорда, и мисс Грэйс Ньюджент, небывалой ангельской красоты^
с ласковой улыбкой на румяном личике, опиралась об руку старого лорда,
а он снял шляпу и всем кланялся, и знакомых арендаторов называл па
именам. Да, много было радости и слез; я от счастия сам мало не
прослезился.
Милорд Коламбр походил взад-вперед по галерее, потом отпустил
материну руку, подошел к самым перилам и стал выглядывать кого-то
середь людей.
«Вы не вдову ли О'Нийл ищете, милорд?—говорю я. — Так вон же
она, с очками на носу, а при ней, как всегда, сын и дочка».
Тогда милорд изволили кивнуть, и они не знали, которому из тройки
подойти; и тогда милорд кивнул три раза и вся ихняя тройка Естала
перед милордом; а он спустился и помог вдове взойти (да, вот
настоящий джентльмен) и повел всю тройку на галерею к миледи и мисс
Ньюджент; а я шел следом, чтобы слышать ихний разговор, и это,
конечное дело, дурно, да только я не мог с собою совладать. Но совсем уж
близко я подойти не мог и не понял толком, об чем была речь. Видел
только, как миледи улыбнулась милостиво и взяла вдову О'Нийл за руку,
а потом милорд Коламбр предоставил нашу Грэйс мисс Ньюджент, и я
услыхал слова «названа в вашу честь» и что-то еще насчет клетчатых
занавесок; но как бы там ни было, все они очень радовались; потом
милорд Коламбр повернулся к Брайену, который стоял в сторонке,
подвел его к милорду, своему батюшке, и стал расхваливать. А уж после
я узнал, что милорд, наш владелец, велели оставить им домик и
хозяйство за прежнюю плату; тогда вдова от неожиданности упала замертво;
и люди стали голосить, как по десяти покойникам, «Тихо, — говорю я
им, — это ведь она на радостях обмерла»; тут я подошел и поднял ее„
Вдали отечества
285
потому как ее сын тогда сам был слабее младенца, и Грэйс вся дрожала,
чт® твой листок, и побледнела, как полотно, но это вскорости прошло,
я сразу сбегал за водой, а мисс Ньюджент своими руками дала старухе
испить, и она сразу опамятовалась, как ни в чем не бывало.
«Они завсегда были пригожи и добры, — сказала вдова, гладя руку
мисс Ньюджент, — милостивы и добры ко мне и к моему семейству».
И тут внизу раздалась музыка. Это слепой арфист О'Нийл заиграл
на своей арфе «Грэйс Ньюджент».
Когда он сыграл, милорд Коламбр улыбнулся сквозь слезы и старый
лорд тоже утирал глаза, а я подбежал к перилам, хотел попросить
О'Нийла повторить еще разок; но мне послышалось, будто меня
кликнули.
«Кто кличет Ларри?» — спрашиваю.
«Милорд Коламбр кличут тебя, Ларри, — говорят все враз, и четверо
берут меня за плечи и повертывают. — Молодой лорд требуют тебя,
Ларри, — беги, что есть духу».
Я и побежал, что было духу, а когда был уже близко, со всем
почтением снял шапку и подошел неспеша.
«Мой батюшка велит вам надеть шапку, — сказал лорд Коламбр.
И старый лорд это подтвердили знаком, но по причине волнения
говорить не могли. — А где ваш отец?» — спрашивает молодой лорд. «Он
совсем уже старый, милорд», — отвечаю. «Я вас не об том спрашиваю,
стар он или молод, — говорят он. — Но где он есть?». «В толпе стоит,
назади, потому как по причине немощи не поспел за другими, милорд, —
говорю. — Но ежели телом он там, то душой он с вами». «Я хочу, чтоб
он был тут не только душой, но и телом, ведите его, я вам приказываю
взять его под арест», — говорит милорд в шутку, потому как они, Падди,
знают нашу натуру и что мы всегда любим шутки, они это понимают,
словно всю жизнь прожили в Ирландии; через то они всегда сумеют
поладить с нами легче всякого, кто, может, против них вдвое лучше,
да только сроду нам не улыбнется.
Но речь была об моем отце. «Папаша, — говорю, — приказано мне
взять вас под арест и привести к милорду главному судье». Он сперва
побледнел малость, но потом видит, что я улыбаюсь. «А мы ни в чем не
повинны, — говорит, — так что веди меня, Ларри, смело, как вел всю жисть».
И пошел со мной наверх, да с такой легкостью, что твой
пятнадцатилетний малец; и когда мы пришли, милорд Клонброни сказали: «Мне
очень жаль, что такого старого и, как говорят, исправного арендатора
согнали с земли».
«Не извольте беспокоиться, милорд, невелика важность, — говорит
мой папаша. — Я уж скоро уберусь с дороги, а вот не явите ли милость
похлопотать за моего сынка и, покуда я живой, возвернуть мне второго
-сынка с дальней чужбины».
«Когда так, — говорят милорд Клонброни, — с нынешнего дня отдаю
лам и вашим сыновьям прежнюю землю на три срока, или на тридцать
286
Вдали отечества
лет и один год. Берите ее хоть сейчас». «И надеюсь, — добавили милорд
Коламбр, — здесь скоро будет запрещена повинность на мощение дорог».
Как было мне их благодарить, — я не мог словечка вымолвить, — помню
только, что сложил руки и молился за него в душе своей. А мой отец
хотел встать на колени, но милорд его удержали и сказывали, что такое
можно только перед богом. Но ввечеру, когда они уже не могли видеть,
мы все равно стояли на коленях и молились за них и станем молиться
до скончания своих дней.
А как стали мы уходить, они меня еще подозвали и велели отписать
брату, чтоб приезжал, ежели хочет, обратно на родину.
Вот ты и приезжай, дорогой Пат, да поскорей, потому как нам радость
не в радость, покуда тебя нету с нами, — отец посылает тебе
благословение, а Пегги наказала кланяться. Семейство милорда теперь станет
жительствовать в Ирландии, и вчера вечером милорд велели спалить на
дворе замка старые мебеля с обивкой желтого шелку, чтоб сделать
удовольствие миледи. А дворецкий мне сказывал, что в гостиной все теперь
новое; стулья обиты белым, как снег, бархатом, и мисс Ньюджент
изукрасила их цветами, которые совсем как живые. Ах! Хоть бы сбылось то,
об чем я имею подозрение, и не зазря мне это сдается, ежели нынешней
ночью я видел вещий сон. Только никому ни слова —я так понимаю.
что мисс Ньюджент (хотя она, говорят, теперь уже никакая не мисс
Ньюджент, а мисс Рейнольде, и недавно отыскался ее дед, и она,
оказывается, богатая наследница, но для меня она через это краше не
сделалась и для милорда тоже) когда-нибудь, а может, даже скорей, чем
думают, станет миледи виконтессой'Коламбр, — так что торопись поспеть
к свадьбе. И еще вот какое дело: говорят, сюда едет ее дед, богатый
старик — и еще, Пат, тебе, конечно, не захочется отстать от моды-—
а нынче, понимаешь, выходит из моды жить вдали отечества. Остаюсь
любящим твоим братом
Ларри Брэди»-
КОНЕЦ
ДОПОЛНЕНИЯ
ПЕРЕПИСКА
МАРИИ ЭДЖВОРТ
И ВАЛЬТЕРА СКОТТА
1
ВАЛЬТЕР СКОТТ —РИЧАРДУ ЛОВЕЛЛУ ЭДЖВОРТУ
Эдинбур?,
2 июля [1811]
Сэр,
Я весьма польщен Вашим радушным приглашением в Эджвортстаун,
в связи с которым я испытываю тем более горькое сожаление о том, что
не смогу предпринять задуманную поездку в Ирландию, ибо для меня
не было бы большего удовольствия, чем выразить мою благодарность
мистеру и мисс Эджворт за ни с чем не сравнимое наслаждение,
полученное мною от их забавных и увлекательных книг. Не стану возвращать
вам комплименты, которые вы делаете мне как менестрелю, с меня
довольно того, что вы почитаете эту мою деятельность достойной вашего
внимания, и заверяю вас, что буду впредь выше ценить мои вирши,
доверяясь искренности вашей похвалы. Терновый же венец Критика
позвольте мне почтительно и бесповоротно отклонить, поскольку я никогда
не отваживался браться за этот вид сочинительства, если не считать
двух-трех заметок о местной старине, вполне безобидных и
неинтересных, — я тем настойчивее спешу оговорить это, что Судьба, как я
слышал, оказала мне незаслуженную честь, приписав мне очень глупый и
дерзкий отзыв 1 о «Повести из светской жизни» мисс Эджворт,
напечатанный в «Куортерли Ревью». Только одно могло бы побудить меня
к написанию такой статьи: жажда мести автору за колотье в боках от
смеха, не проходившее у меня несколько дней после того, как я прочел
описание поездки по Ирландии в неподражаемом романе «Ennui» *. Быть
может, этот пустой слух и не дошел до вас, но если бы и дошел, я знаю,
что мисс Эджворт никогда не даст ему веры. Я буду горд и счастлив
сознавать себя в праве посетить Эджвортстаун, когда мне случится
побывать в Ирландии, и со своей стороны прошу, чтобы никто из членов
* «Скука» (фр.).
19 М. Эджворт
290
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
вашей семьи и никто из тех, кто связан с вами узами дружбы,
очутившись в нашей северной столице, не покинул ее, не позволив мне оказать
ему гостеприимство.
С .бесконечным удовольствием прочел «Деревенские диалоги» 2 и
примечания к ним. И был очень удивлен, когда обнаружил, что многие ваши
ирландизмы знакомы мне как шотландизмы.. .
2
МАРИЯ ЭДЖВОРТ — ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
Автору «Уэверли»
Эджвортстаун»
23 октября 1814 г.
Aut Scotus aut Diabolus! *
Мы только что кончили «Уэверли». Его читали вслух всему нашему
многочисленному семейству, и я от души сожалею, что автор не мог
наблюдать произведенного им впечатления — как были взволнованны и
стар и млад — как пленили всех прекрасные описания природы; новые
и яркие черты в изображении характеров; превосходное искусство, с
каким каждый характер выдерживается от начала и до конца во всех
перипетиях, и притом не насильственно — без надсадных стараний придать
речи персонажей индивидуальные свойства, без видимых усилий со
стороны автора всякий говорит своим языком, в согласии со своим нравом,
обликом и положением; и мастерство, с каким новые действующие лица,
будучи однажды введены в драму, остаются в ней до финала нужными
и необходимыми для развития действия; и то поистине чудесное умение,
с каким автор строит интригу, храня секрет ровно до того мгновения,
когда ему надлежит быть раскрытым, между тем исподволь, как
Шекспир, подготавливая воображение читателя ко всем предстоящим
переменам чувств и судеб, так что никакой, даже самый резкий поворот
не кажется нам неправдоподобным, и интерес не ослабевает до самого
конца. Столь живой была наша вера в реальность описываемых людей
и событий, что встречающиеся кое-где прямые обращения автора к
читателю были для нас невыносимы. Это совсем как у Филдинга, — но
потому-то и несносно: зачем писателю, обладающему такими достоинствами,
таким своеобразным даром, опускаться до подражания? Вот
единственное, что нам не понравилось, чего нам хотелось бы не видеть в новых
изданиях, и пусть прямота, с какой я это говорю, пусть самая резкость
моего неодобрения послужат автору неоспоримым свидетельством
искренности моего восхищения перед его талантом.
До сих пор я не выразила и половины того, что мы чувствовали при
чтении книги. Действующие лица не только искусно представлены как
живые лица, hq и весьма умело сгруппированы и тонко друг другу про-
* Или Скотт (т. е. шотландец), или дьявол (лаг.).
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
291
тивопоставлены, чем достигается удачнейший драматический эффект и
необходимая разрядка для чувств и внимания. Новизна открывшегося
нам вдруг мира шотландских горцев возбуждает любознательность и
величайший интерес; но даже будучи нам совершенно внове, этот
материал нас не затрудняет, не запутывает и не перегружает нашего
внимания. Сомнения в реальности этой незнакомой нам жизни не посещают
нас — мы твердо верим, что все было именно так, как нам представлено.
Мы понимаем также, что некоторые достоинства книги для нас в какой-то
мере пропали — например, особенности речи жителей горной и
равнинной Шотландии, и т. п. Но есть в книге одно — и весьма высокое —
достоинство, которое потрясает и восхищает нас не менее, чем любого
урожденного шотландца: это описание разных вариантов шотландского
феодального характера от высокородного главы клана и воинственного
барона до гордого и чистосердечного капитана стрелков Эвена Дху,
разбойника Бин Лина и страшного Каллюма Бега. Претен 1... я хочу
сказать: Шевалье изображен прекрасно,—
Да, это принц! Принц с головы до пят2.
Его безупречные манеры, царственное обхождение, вежливость и
доброта покоряют читателя, чему немало способствует контраст между ним
и его окружением. Мне он нравится больше всех, а отцу больше всех
понравился Брэдуордин. По его мнению, чтобы создать такой характер
и последовательно выдержать его на протяжении всего романа, потребно
более таланта и воображения, нежели для прочих превосходных образов,
каковыми изобилует книга. В самом деле, с каким искусством
используется его храбрость и щедрость для оттенения его благородства в
противовес мелочности и прочим смешным слабостям, а также в противовес
грубым насмешкам Мак-Ивора. Всех нас, впрочем, до слез рассмешили
рассуждения Мак-Ивора о феодальной привилегии стягивателя
королевских сапог и штанов. Но вернемся к нашему милому барону; я хотя и
не могу так оценить его ученость и его юридическую латынь, как мой
отец и братья, однако чувствую характер, и меня глубоко тронули
проявления щедрости, мягкосердечия и сострадательности в этом старом
человеке, из которого, кстати сказать, вышел по истечении времени вполне
достойный тесть главного героя. Сцена, где он восклицает: «О, сын мой!
Сын мой!» — забыв под наплывом искренних отцовских чувств о позе,
приличествующей важному барону, превосходна. (Опасения Эвена Дху,
что его тесть может тихо почить в своей постели, рассмешили нас почти
так же, как и рассуждения о стягивании королевских сапог). Сцена, в
которой Джинкер на поле боя заступается за свою кобылу, говоря, что
она-де сбросила своего нового хозяина Балмуопла, потому что у того
не нашлось мундштучной уздечки, по-настоящему комична; мой отец
уверяет, что ее, как и все прочие места, где речь идет о лошадях, мог
написать только истинный «лошадник».
19*
292
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
Я без всякого порядка перечисляю Вам малые и большие удачи книги,
по мере того, как они приходят на ум мне или моим близким, которые
в настоящую минуту обступили меня со всех сторон. Дело в том, что
книга находилась у нас в руках весьма краткое время, будучи любезно
одолжена нам для прочтения, и притом поспешного, неким счастливцем,
успевшим ее приобрести до того, как первое и второе издания в Дублине
разошлись. Когда мы обратились к книготорговцу, не оставалось уже
ни одного тома. Надеемся, что в течение будущей недели книгу нам
доставят, но решились написать автору, не откладывая до второго
прочтения. Судя по собственным авторским переживаниям, мы полагаем, что
узнать о первом, свежем впечатлении читателя романисту важнее, нежели
дожидаться, покуда оно будет обдумано и остужено и ему поднесут
похвалу или поношение, составленные в самой связной и ученой манере
самыми круглыми на свете фразами.
Возможно ли? Я зашла уже так далеко и до сих пор не упомянула
Флоры и Вих Иан Вора! Последнего Вих Иан Вора. Наши мысли были
полны ими, когда я бралась за перо; и если бы Вы видели наши слезы,
вызванные их плачевной судьбой, Вы бы убедились, что мы сочувствуем
им всем сердцем. Иан Вор с самого своего появления и до конца остается
прекрасным, убедительно написанным образом — к тому же новым,
совершенно новым для английского читателя — часто занимательным —
всегда героическим — подчас возвышенным. Серый призрак Водах Глас
заставил нас содрогнуться. Это нас! Каково же должно быть его
воздействие на шотландца, находящегося во власти горских суеверий! Это
обстоятельство использовано очень удачно, подобное суеверие вполне
согласуется с сильным характером героя, претерпевшего крушение всех
надежд, павшего духом и обессилевшего телом.
Флору нам очень не нравится называть мисс Мак-Ивор, потому что
в наших местах имеются целые стада вульгарных мисс Мак-Как-Бишь-
там, а такие сопоставления гибельны для Вашей прекрасной и
возвышенной Флоры. Ее первое появление нас так захватило и очаровало, что мы
ожидали в ней увидеть главную героиню и супругу Вашего героя — но
с неподражаемым искусством Вы шаг за шагом убеждаете читателя, что
она, как она сама о себе говорит, неспособна составить счастье Уэверли.
Сохраняя за нею наше восхищение, Вы заставляете нас сначала пожалеть,
потом полюбить Розу Брэдуордин — отдать все наше пристрастие этой
прелестной Розе Шотландии. Последняя сцена между Флорой и Уэверли
глубоко трагична — мой брат хотел бы, чтобы там было сравнение не с
подвенечным убором, а с саваном, потому что в печальную минуту нам обычно
не приходят в голову такие праздничные образы.
Есть еще одна подробность в описании Флоры, которую мы хотели бы
исправить или опустить. У меня нет под рукой книги, поэтому я не могу
назвать страницы, но помнится, когда Флора в первый раз появляется и
готовится петь балладу, этому предшествует прогулка с весьма
красочным описанием ландшафта, однако же чересчур длинным, и как она го-
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
293
товится петь, нам тоже не понравилось: Флора и ее арфа обрисованы
слишком банально, а она должна быть выше всяких сценических эффектов
и литературных приемов.
Вот все, без каких-либо умолчаний, к чему мы смогли придраться
в этой талантливой книге. Мы никогда бы не стали об этом писать,
если бы не рассчитывали тем самым доказать, что мы не льстецы.
Поверьте, мне далеко не удалось передать все то удовольствие, то
восхищение, которое мы испытывали, читая «Уэверли», равно как и то сожаление,
какое почувствовали, расставаясь с людьми, чья подлинная жизнь нас так
занимала, — нам предстояло, простившись с грезами, вернуться к
плоской действительности, и нам вовсе не хотелось читать «Послесловие,
которому следовало быть 'предисловием» 3.
— Что ж, послушаем, о чем там писано! — сказал мой отец. И миссис
Эджворт стала читать.
О, мой дорогой сэр, какого удовольствия лишились бы мой отец, моя
мать, вся наша семья и я сама, не прочитай мы последней страницы!
И удовольствие это было столь неожиданным — мы так увлеклись
чтением, что всякая мысль о нас самих, о нашем собственном
сочинительстве, была от нас далека.
Мы благодарим Вас за оказанную нам честь и за доставленное
удовольствие, которое столь же велико, как и восхищение только что
прочитанной книгой. И поверьте, мнение о ней, мною здесь изложенное,
составилось у нас до того, как кто-либо из членов нашей семьи отважился
заглянуть в конец и убедиться, сколь многим мы Вам обязаны.
Благодарная Вам
Мария Эджворт,
3
ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эдинбург$
10 ноября 1814 г.
Сударыня,
по поручению автора «Уэверли» позвольте мне выразить Вам его
благодарность за весьма лестную похвалу его сочинению — самую высокую
честь, какой он мог удостоиться и за каковую он горд был бы сам
высказать признательность, но будучи лицом безымянным, счел более
пристойным доверить это мне, нежели адресоваться к Вам анонимно.
Немногие, поверьте, имеют возможность так достоверно, как я, знать,
сколь высоко восхищение, испытываемое автором «Уэверли» перед
талантом мисс Эджворт. Общаясь с ним все то время, пока его книга
находилась в моем издательстве, я положительно знаю о том влиянии,
одновременно и вдохновляющем, и отрезвляющем, какое оказывала на его
ум неподражаемая правдивость и сила Ваших образов. Он сознавал, что
294
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
успех его книги будет зависеть более от персонажей, нежели от фабулы,
и отдавая должную и весьма восторженную дань Вашему превосходству
и в том и в другом, не без основания опасался сравнения; не говоря уж
о том, что в ирландском юморе и характере есть сочность и простодушие,
которых так не хватает шотландцам, и в силу этого недостатка его
сочинение неизбежно, как он полагал, должно было казаться пресным и
холодным, будучи сопоставлено с Вашими. «Если б я только обладал
удивительным искусством мисс Эджворт оживлять своих персонажей так,
чтобы они жили в вашем сознании, как настоящие люди, тогда бы я
ничего не боялся», — подобные речи нередко случалось мне слышать из уст
автора «Уэверли». Я знаю, что ничего приятнее не мог ему сказать, как
только: «Право, это не хуже, чем у мисс Эджворт!» Судите же сами,
сударыня, что означала для него похвала, которой Вы удостоили его
произведение. Мне кажется, что он и сам почитает барона наиболее
удачным образом в книге — за исключением управляющего, честного Мак-
уибла. Он утверждает, что во всяком случае это самый правдивый
образ, хотя по разным причинам и не ожидал, что он получит признание.
Мне кажется, что среди стольких превосходных портретов, написанных
с такой силой и правдивостью, легче выбрать не наилучший, а тот, что
тебе всех более по душе. Мистер Генри Маккензи * согласен с Вами
относительно нежелательности сходства с Филдингом. По его мнению, не
следует заставлять читателя помнить о том, что перед ним плод
художественного вымысла, воздушный замок, как ни много тому свидетельств заклю-*
чается в самой ткани повествования. Образ Розы вышел менее
завершенным, чем автор одно время планировал, и, по-моему, комические
персонажи постепенно завоевали авторское пристрастие до некоторой
степени в ущерб персонажам более возвышенным и романтическим. Кто,
однако, может превзойти Флору и ее доблестного брата?
Не будучи к тому уполномочен, я все же не удержусь от того, чтобы
сообщить мисс Эджворт, что еще один роман, об еще более древних
временах2, должен вскоре выйти из-под пера автора «Уэверли». Но прошу
ее не забывать, что открываю ей это под строгим секретом, — не требуя,
разумеется, утаивать что-либо достойное интереса от членов ее
уважаемого семейства.
Поэма мистера Скотта «Владыка Островов»3 обещает быть достойной
лучших его сочинений. Она, мне кажется, столь же сильно написана и
бесспорно ровнее и тщательнее отделана. Я ознакомился с тремя
песнями. Всего их будет шесть.
Имею честь, сударыня, с величайшим восхищением и почтением быть
Вашим покорнейшим и нижайшим слугой
Джеймсом Бэллантайном.
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
295
4
ВАЛЬТЕР СКОТТ—МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эдинбург,
17 февраля 1815 г.
Моя дорогая мисс Эджворт!
Ничто не могло быть мне лестнее и приятнее, чем Ваше увфение
в том, что мой новый труд 1 оказался более или менее удачен. Думаю
(но не поклянусь, ибо тогда бы я непременно обманул Вас), что это будет
мое последнее поэтическое произведение большого масштаба, и мне весьма
радостно сознавать, что в целом оно окажется достойным своих
предшественников. Вступив на поэтическое поприще в слишком зрелом возрасте и
со слишком твердым взглядом на жизнь, чтобы подвергнуться опасностям,
некогда угрожавшим мистеру Сибрайту2, я решился заковать мою грудь
в Горациеву трехслойную медь 3, дабы отринуть все мелкие раздражения,
одолевающие авторов, которые, как я заметил, если они не трудятся ради
хлеба насущного, тем лихорадочнее пекутся о своей литературной славе.
Соответственно я учился, и небезуспешно, не обращать внимания на хвалу
и хулу публики, на пародии и дифирамбы, на одобрительные отзывы в
одних журналах и неодобрительные в других. И потому, как мне кажется,
я вправе отдаться всей душой удовольствию, которое доставляет мне
признание тех немногих, чей суд для меня так же неоспорим, как и их талант.
Мне жаль, что у меня не достало времени уделить больше внимания
Брюсу4, я чувствую, что мог бы написать о нем больше. Но кое-какие
печальные события5, случившиеся во время моей работы, сделали для
меня неосуществимой такого рода переработку. Во всей поэме едва ли
наберется двадцать строк, переписанных мною вторично, и я чувствую,
что, успей я перебелить весь текст, я мог бы придать более живости и
повествованию и диалогу. Но, как говорит капрал Ним, «Будь, что
будет» 6.
А теперь, если перевести разговор на то, что доставило мне гораздо
более удовольствия, чем все мои собственные поэмы вместе взятые (ни
одной из них я не перечитывал с тех пор, как они напечатаны), я хотел бы
выразить Вам, если бы мог, мою признательность за «Покровительство» 7
и за удовольствие, полученное от многократного его перечитывания. Где
еще в изящной словесности можно найти такое знание жизни, а ведь мне
ли этого не оценить, я вращался в самых разных кругах общества и
принадлежу к профессии, представляющей взгляды всех этих кругов. В
особенности восхитил меня образ лорда Олдборо. Он принадлежит к тем
высоким образцам сочинительства, которые подвластны лишь руке
мастера, и обладает не только достоинством полнейшей новизны, ибо
подобный портрет еще никем не был написан, но также живостью и силой,
каких, быть может, не найдешь даже в Ваших собственных сочинениях.
Некоторые его черты для меня особенно дороги, потому что содержат
сходство с покойным лордом Мелвиллом 8, принимавшим столь любезное
и благодетельное участие во мне на первых шагах моей карьеры и дарив-
296
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
шим меня, по удалении своем от дел, дружбой и доверием. История его
жизни, будучи изложена на бумаге, могла бы стать интересной повестью.
Но это дело слишком недавнего прошлого и слишком многие действующие
лица еще находятся на подмостках. Смерть его тоже щедро отмечена так
называемой романтикой подлинной жизни. Он приехал в столицу, чтобы
присутствовать на похоронах и оказать покровительство семье лорда
Председателя нашего Верховного Суда, своего лучшего и ближайшего
друга и одного из прекраснейших и мудрейших людей, каких когда-либо
рождала Шотландия9. Их дома находятся рядом; лорд М[елвилл] лег
спать, распорядившись, чтобы утром ему был подан траур для
присутствия на похоронах; но утром его нашли мертвым. Смерть похитила его
столь же внезапно, как и его друга. Видит бог, то утро было ужасно
для всех, кто любил и почитал их обоих и кто, собравшись, дабы воздать
последние почести одному, узнал, что судьба нанесла им еще один удар,
лишив их также и другого. Об этой истории Вы, наверное, слыхали,
если же нет, то, я думаю, заинтересуетесь, поскольку речь идет о
человеке, чьи взгляды на общественную политику Вы, быть может, и не
совсем разделяете, но кто, подобно лорду Олдборо, был жертвой самых
низких наветов в связи с какой-то растратой, на которую он был способен не
более, чем я на то, чтобы залезть в карман к моему собрату по.
должности мистеру Дэвиду Хьюму10, каковой джентльмен в настоящую
минуту преспокойно сидит на своем стуле рядом со мной и ни о чем
подобном не помышляет. Вам будет небезынтересно узнать, что все это я пишу
во время исправления своей должности советника Верховного Суда —
превосходная служба для литератора, сочетающая приличное жалованье,
возможность располагать своим временем и полное отсутствие работы и
ответственности.
Я стал подумывать о поездке в Лондон — после шестилетнего
перерыва— какие перемены среди моих друзей ожидают меня там!
Поневоле приходят на ум строки застольной песни:
Из друзей — иных
Уж нет в живых
И состарились наши подруги.
Чтобы как-то поправить дело, я везу с собою для встречи с
английскими друзьями юную шотландку пятнадцати лет — неопровержимое
доказательство того, что мы с моей женой — пожилая супружеская чета.
Я хочу, чтобы она увидела львов, и Тауэр, и Вестминстерское аббатство,
и диких зверей, и всю остальную королевскую фамилиюп, прежде чем
вырастет и станет слишком умной, вернее, слишком важной, чтобы
радоваться простым удовольствиям, которые, в сущности, являются такими же
дежурными блюдами жизни, как бифштекс с картофелем и наша горская
баранина. Бог да смилостивится над бедняками, для которых эти славные
кушанья слишком грубы! Насколько возросло бы удовольствие, предвку-
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
297
шаемое мною от предстоящей поездки в Лондон, если была бы хоть малая
вероятность встретить там мистера Эджворта и Вас, но, боюсь, на это
надежды нет никакой...
У нас есть план будущим летом снова отправиться в плаванье на
яхте, в этом случае мы непременно побываем в Эблане, именуемой в
просторечии Дублином 12, и тогда у меня появится столь давно искомая мною
возможность лично познакомиться с семьей Эджворт. Ваш неизменно,
моя дорогая мисс Эджворт, польщенный и покорный слуга
Вальтер Скотт.
5
МАРИЯ ЭДЖВОРТ—МИССИС РАКСТОН
[Май 1818 г.?!
Письмо мисс Бейли *, дорогая тетушка, останется для Вас не понятным
без примечания М[арии] Э[джворт]. Дело в том, что вскоре после
Вашего отъезда из Дублина в одной дублинской газете была опубликована
статья, перепечатанная из шотландской газеты «Мастеровой»,
содержавшая некоторую критику, вернее, сравнение между романами мисс Э[дж-
ворт] и сочинениями автора «Уэверли». Мне, которая считала и
продолжает считать Вальтера Скотта если не единственным автором этих
сочинений, то уж во всяком случае руководящим духом их создания, мне,
которая искренне любит его и признательна за оказанную мне доброту,
было особенно неприятно это злокозненное сравнение между нами, ибо под
предлогом защиты мисс Э[джворт] о нем было сказано многое, в чем
мне никак не хотелось бы, чтобы заподозрили мое, пусть даже самое
косвенное, участие. Я выразила свои чувства в письме к другу моему
Джоанне— теперь первая половина ее письма будет Вам понятна. Но дальше
идет история с сэром Александером Гордоном, также нуждающаяся в
пояснительном предварении.
Весь знакомый Вам Дублин с неослабевающим интересом долго
обсуждал один вопрос: Скотт или не Скотт — автор трех ничьих романов?
По этому поводу мисс Гамильтон рассказала Харриет2, а та передала мне
следующий анекдот. Будто бы сэр Алекс[андер] Гордон объявил ей, что
не сомневается в авторстве Вальтера Скотта, потому что, якобы, еще до
выхода в свет «Гая Мэннеринга» 3 он, то есть названный сэр Алекс[анде]р
у некоего человека, снимавшего у «его дом, встретил Вальтера Скотта, и
там произошла сцена, впоследствии описанная в романе, — Гай Мэннеринг
на похоронах Стини. Когда же помянутый сэр Алекс[анде]р встретился
со Скоттом еще раз, уже после публикации «Гая Мэннеринга», он
напомнил или собирался напомнить сэру Вальтеру Скотту этот случай, но тот,
якобы, приложил палец к губам, призывая хранить молчание и тайну.
Выясняется же, однако, что достойному рыцарю и впрямь следовало бы
не нарушать молчания.
Любящая вас
Мария Эджворт.
298
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
6
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
[(Май 1818 г.)]
Не тратя даром времени, моя дорогая мисс Эджворт, я поспешил
исполнить Ваше желание 1. Но с сожалением должен Вас известить, что до
сих пор не обнаружил письма мистера Эджворта на упоминаемую Вами
тему. Где-то оно непременно существует, ибо я ни в коем случае не мог
уничтожить ни строки из переписки, каковою считаю себя весьма
польщенным. Я только вчера вечером приехал в город, успев получить Ваше
письмо еще под младенческой сенью моих новых эбботсфордских лесов,
и предпринял поиски сегодня с утра. Бумаги мои находятся в
невозможном беспорядке, особенно если учесть, что меня с юных лет приучали к
делам, но я обнаружил, что уже в 1811 г. получил несколько любезных
писем от всеми нами оплакиваемого мистера Э[джворта], три из которых
прилагаю — на случай если в них содержится что-либо, могущее быть Вам
полезным в Вашем нынешнем труде любви. Письма, посвященные
Дарвину, должны, я думаю, находиться среди множества бумаг, касающихся
стихотворений мисс Сиуорд, и. я переберу их самым тщательнейшим
образом, как только у меня появится такая возможность.
Уверяю Вас, сударыня, что в литературном мире нет человека, коего
имя я чтил бы более, чье лестное признание ценил бы выше и кому
услужить полагал бы для себя более приятным. Ваша величайшая заслуга,
в моих глазах, состоит в том, что Вы подняли свою нацию во мнении
публики и познакомили всю остальную Британскую империю с
интересным и своеобразным характером народа, так долго остававшегося в
небрежении и так жестоко угнетаемого. Общественное мнение хоть и
медлительно, но неотвратимо в деле исправления несправедливости, и Вы
произвели на него, в том, что касается Ирландии, сильное и неизгладимое
впечатление. И я верю, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства,
словно бы нарочно предназначенные препятствовать улучшению
положения Ирландии, — я не могу не верить, что книги, которые учат ее
сыновей, в чем их сила и в чем слабость, и показывают их согражданам их
подлинную цену и достоинство, должны вызвать к жизни постепенные,
но счастливые перемены. Я не столь высоко ценю неизвестного автора
наших шотландских романов, чтобы поставить его сочинения в один ряд
с этими книгами как по поэтическим достоинствам, так и по приносимой
пользе, однако о многих его трудах я держусь хорошего мнения и ожидаю
получить еще немало удовольствия от тех, которые пока только обещает
нам все тот же скрытый, но щедрый источник. Уверяю Вас, что я вполне
незаинтересованный судья в этом деле, хотя Вы и делаете мне весьма
много чести, предполагая у меня здесь некий личный интерес. Вся эта
история, исходящая (как уведомила меня мисс Бейли) от сэра Имярек
Гордона2, что будто бы я подтвердил его слова, что автор
«Антиквария»— это я, вымышлена от начала и до конца, я даже вообще не
знаком с таким человеком. Я знал одного сэра Александера Гордона, кото-
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
299
рый пал смертью храбрых при Ватерлоо, и я знаю одного сэра Алексан-
дера Гордона из Килвенана, но больше никто под этим именем мне
неизвестен. Поэтому, если достопочтенный рыцарь клянется честью, что блины
никуда не годятся, ешьте их tout de même * и не пеняйте ему,
обнаружив, что они превосходны. Все это я, впрочем, уже написал мисс Бейли,
вернее, было бы сказать: нашей милой Джоанне, чьи таланты и чье
сердце Вы, я знаю, цените так же высоко, как я; так что она уже
наверное Вам об этом написала.
7
ВАЛЬТЕР СКОТТ— МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эб&отсфорд,
10 мая 1818 г.
Суждено было, чтобы я отыскал это письмо, только когда возвратился
сюда, ибо моя злосчастная слабость ко всякого рода шкафам, шкафчикам,
ящичкам и полочкам причиняет мне значительные трудности всякий раз,
как я должен найти какую-либо бумагу. Весьма сожалею, если
связанное с этим промедление даст Вам повод заподозрить меня в нерадивости
или равнодушии к выполнению Вашей просьбы. Письмо содержит
превосходные и вдохновенные строки в защиту доктора Дарвина 1, написанные
с таким чувством и убеждением, с какими и должен был писать о друге
Ваш глубокочтимый батюшка. И, однако, на мой взгляд, оно не
опровергает того всесильного аргумента, что мисс Сиуорд2 объявила спорные
стихи своими еще при жизни доктора Дарвина и что они были
напечатаны как таковые под ее фамилией. В конце концов это стихотворение
не заслуживает, по-моему, того, чтобы из-за него ломались копья. Но
широта взглядов мистера Э[джворта], выраженная в этом письме, как и
всюду, делает честь его памяти. В том же ящике я нашел мое
собственное письмо к мистеру Эджворту, начатое вскоре по моем возвращении
из Франции и так и не законченное — одно из бесчисленных
доказательств того, как часто непростительная привычка откладывать начатое
ставила меня в положение человека, равнодушного к моим лучшим
друзьям. Правда, в течение всего прошедшего года некоторым извинением
для меня могло служить ухудшившееся здоровье. Однако последние два
месяца я снова стал чувствовать себя самим собою, так что, надеюсь,
в моем распоряжении больше не будет этого не слишком приятного
предлога.
Весьма признателен Вам за лестное мнение о моих поэтических
опытах. Они заслуживают снисхождения уже потому, что являются своего
рода сиротами, о которых их страус-родитель нимало не печется. В
начале моего литературного пути, отчасти по особенностям темперамента,
отчасти же из принципа, наблюдая, сколь несчастны (да к тому же еще
* Все равно (фр.).
300
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
и смешны) бывают литераторы, поставившие все свои мысли и свой
душевный покой в зависимость от мнения людей, я твердо решился
избежать хотя бы этой слабости и стараюсь, поелику возможно, вообще не
вспоминать о моих стихах после того, как отдаю их на съедение публике.
Только, когда Вы, мисс Эджворт, или немногие другие, чьи искренность
и талант я ценю высоко, бываете столь добры и говорите мне, что эти
стихи доставили вам удовольствие, только тогда я вспоминаю о них
с удовлетворением, вернее, просто вспоминаю о них. Ничего из своих
напечатанных стихов я не читал, исключая «Деву Озера» 3 в этом году,
которая показалась мне лучше, чем я ожидал, но все-таки не настолько
хороша, чтобы побудить меня взяться за остальные. Так что я вполне
могу сказать с Макбетом:
Содеянное мне не то что видеть,
А даже вспомнить страшно 4.
Относительно Матильды5 помню только, ибо такие вещи нелегко
забываются, что она представляла собою попытку портрета с натуры —
я пытался списать ее и внешне и по характеру с живой женщины,
которой больше нет, и мне особенно лестно, что Вы отличили ее изо всех
остальных, которые всего лишь тени...
Прощайте, моя дорогая мисс Эджворт. Мои наилучшие пожелания да
будут с Вами и дома и на людях, и если мы так никогда и не встретимся,
надеюсь, Вы верите, что у Вас нет более искреннего друга и
доброжелателя, чем
Вальтер Скотт.
8
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
ЭбботсфорДг
20 июля 1819 г.
Дорогая мисс Эджворт!
Когда это послание Вас достигнет, с ним в придачу Вы получите
второе издание Вальтера Скотта*, несколько удлиненное, затянутое в кожу
со всевозможными тиснениями и украшениями — однако не столь ученое,
как старый потрепанный оригинал. Иначе и понятнее говоря, длинный
гусарский корнет, который Вам его вручит, — это мой старший сын, в на*
стоящую минуту покидающий меня и отправляющийся .в свой полк в
Ирландию. Я велю ему — да он и сам этого хочет — не упустить случая
познакомиться с Вами, ибо знакомство с добрыми и мудрыми — это
лучшее, что ему могут дать мои литературные связи. Я всегда полагал
возможность общения с талантливыми и гениальными людьми самой ценной
привилегией литератора, и Вы, я уверен, не удивитесь тому, что мне
хотелось бы уделить и этому юноше толику такого блага.
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
301
Я много месяцев жестоко страдал от мучительного нездоровья, на
мою. долю выпало перенести столько боли, что это казалось просто
немыслимо для живого существа. Но нить, кое-где истончившаяся, в
других местах еще вполне прочна — и вот мое здоровье поправилось, и я,
обессиленный долгими страданиями, теперь рассчитываю вскоре набраться
свежих сил.
Не знаю, когда это письмо попадет к Вам, ибо планы, вернее,
возможности моего сына довольно неопределенны. Но где бы и когда бы оно
Вас ни нашло, дорогая мисс Эджворт, знайте, что оно писано искренним
почитателем Вашего таланта и того блестящего патриотического
применения, которое Вы ему сделали. В качестве такового и остаюсь
Вальтер Скотт.
9
ВАЛЬТЕР СКОТТ-МАРИИ ЭДЖВОРТ
23 февраля 1822 г.
Дорогая мисс Эджворт,
Вы делаете мне слишком много чести 1, предполагая у меня столь
глубокий личный интерес к публикации означенных романов. По-иному я
воспринял остальную часть Вашего письма, которая содержит весьма
приятные заверения в том, что Вы и юные девицы, Ваши сестры, намерены
в начале мая посетить Шотландию и почтить визитом Эбботсфорд2 (не
знавший более высокой чести) в первую же неделю месяца. Только
помните, что это будет всего лишь первый визит, иначе все мы окажемся
странным образом обсчитанными, поскольку 12 мая я уже должен буду
приехать в Эдинбург, где возобновятся сессии Верховного суда; и потому
я надеюсь, если Эбботсфорд придется Вам хоть немного по вкусу, иметь
удовольствие видеть Вас там опять после 12 июля, когда осенние
каникулы на четыре месяца предоставят мне свободу. Вы застанете меня
занятым, как король Корни 3, снесением одних построек и возведением
других. У нас, однако, будет достаточно помещения с крышей над головой,
ибо у меня хватило ума отстроить одну половину дома, прежде чем снести
вторую, и мы все сможем расположиться с удобством, хотя и в
окружении извести, пыли и камней. Леди Скотт, «хоть и неведомая», шлет
сердечный привет, я же весьма рад еще и тому обстоятельству, что со мною
будет моя дочь София, которая так же, как и ее младшая сестра — и как
их брат, — очень хочет с Вами познакомиться. Все они трое не бог весть
как воспитаны и скорее недоучены, чем переучены. Я настолько боялся,
как бы из них не получились светила, сияющие отраженным светом, что
в большой мере предоставил их собственным природным талантам. Обе
они от природы проницательны и разумны, а старшая питает тихую вое-
302
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
торженную приверженность к отечеству, которая будет Вам
небезынтересна.
Всегда с глубочайшей искренностью и почтением преданный и
признательный Вам
Вальтер Скотт.
10
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Апрель 1822 г..
Моя дорогая мисс Эджворт!
Ничто не доставит леди Скотт и мне большего удовольствия, чем если
Вы наконец исполните обещания, содержащиеся в Ваших любезных
письмах, и приедете летом к нам. Время, выбранное Вами, наиболее
благоприятно для осмотра местности и позволяет с наибольшим основанием
рассчитывать на то, чем мы всего менее богаты, — на хорошую погоду.
Ваши планы касательно Дороги Гигантов и Глазго составлены
превосходно, так что мы рассчитываем видеть Вас у себя во вторую неделю
июня. Не имея возможности предложить Вам квартиру на Касл-стрит, так
как дом слишком тесен, мы однако надеемся, что Вы уделите нам все свое
время, которое Вам оставят незанятым местные обитатели. Я устрою Вам
поездку в горы, которая включит все наиболее примечательные места,,
кроме самых отдаленных. Собственно говоря, к Горной Шотландии, как
и ко всякой местности, подходят слова леди Мери Уортли1 о- том, что
красивые пейзажи надо искать там, где горы соприкасаются с равнинами.
Сам я не отважусь поклясться, что смогу сопровождать Вас в течение
всей поездки, ибо хотя моя служба и не требует неукоснительного
присутствия,— один из моих коллег подвержен мукам подагры, и я не дерзну
надолго покинуть Эдинбург, пока идут заседания Суда, из боязни как бы
и он не слег с очередным приступом.
12 июля я на четыре месяца освобождаюсь для трудов и радостей
сельской жизни, и мы будем считать дни в ожидании, когда Вы и Ваши
спутницы2 приедете в Эбботсфорд. От души надеемся, что Вы продлите
Ваше пребывание у нас далеко за пределы той жалкой недели, о которой
Вы говорили. Леди Скотт велит мне добавить, что, будь у нее двадцать
голосов, она бы и в двадцать голосов высказалась за то, чтобы Вы
приехали поскорее и гостили подольше. Наша местность не может
похвастаться романтическими ландшафтами, но когда Вы насмотритесь на озера,
скалы, горы и водопады, Тевиотдейл покажется Вам уютной долиной, и
кроме того здесь множество исторических мест. Собственный экипаж
будет Вам очень кстати, а собственные лошади совсем ни к чему. Правда,
существуют какие-то дурацкие ограничения на перевоз экипажей из.
Ирландии — так, во всяком случае, мне говорили, — но всегда можно
найти способ их преодолеть. Лучше будет, если Вы наведете об этом
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
303
справки у кого-нибудь из знакомых, имеющих отношение к Таможенному
управлению. Канцелярская волокита всегда досаднее самой пошлины.
Собственные же лошади будут Вам только помехой: в равнинных районах
повсюду можно нанять кляч, не уступающих прытью самому Ноккеркро-
гери3, а в горной Шотландии к Вашим услугам не только лошади, но и
возница, который знает все места, где надо остановиться, и сам часто
оказывается недурным чичероне. Иноземец возчик и чужие лошади на
постоялых дворах горной Шотландии — это великое неудобство, хотя
условия и стали гораздо лучше с тех пор, как я с моим Гнедым вместе
ночевал на одной соломенной подстилке, ел одни и те же овсяные лепешки,
запивая светлым пивом из одного кувшина. Теперь все очень пристойно,
никакие приключения не подстерегают путешественников, даже если эти
путешественники — три дамы без кавалера. Как сетует старая песня,
«Шотландия нынче Англией стала».
Прошу Вас, напишите мне, прежде чем отправитесь в Ольстер. Леди
Скотт и мои дочери шлют Вам искренние приветы и радуются
предстоящей возможности познакомиться с Вами и молодыми леди. Думаю, что
моих сыновей Вы тоже найдете... [Конец рукописи испорчен]
11
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбб'отсфорд,.
24 апреля 1822 г.
Моя дорогая мисс Эджворт!
Я глубоко сожалею о том, что Вы не сможете осуществить Ваше
дружеское намерение и приехать в Эбботсфорд в этом году. Мое
разочарование поистине горько, и горько было мне узнать, что причиной
послужила утрата близкого и дорогого человека. Это самое печальное, что
уготовано нам в жизни, после того как пройдена дорога юности. Если
мои ноги теряют подвижность — я могу совершать прогулки покороче
и помедленнее ездить верхом; если зрение становится слабым — прибегаю
к очкам и к более крупному шрифту; если становлюсь туг на ухо —
утешаюсь тем, что, за редким исключением, ничего не теряю, не слыша
половины всего говорящегося; но когда уходят мои товарищи и
сверстники— одиночеству старости ничем нельзя помочь. Внезапная смерть
обоих Босуэллов и кровавая кончина второго из них 1 причинили мне
глубокую боль. Вам не досталась и половина тех похвал, которых
заслуживает ваш «Вивиан»2. Причина та, что классы, послужившие моделью
для Ваших превосходных портретов, слишком хорошо замечают сходство,
чтобы благодарить автора; а простая публика, мне кажется, вовсе не
видит его. Я, который (слава богу) не принадлежу ни к политикам, ни
к великим людям, достаточно долго жил среди тех и других, чтобы оце-
304
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
нить правдоподобие изображения, и ни в коей мере не отношу его сатиру
на свой счет. Я начинаю думать, что в трех королевствах одни только
англичане могут безопасно и без разрушительных последствий заниматься
политикой — из-за скоропалительной и пылкой обидчивости ирландцев и
из-за сумрачной, неотступной мстительности моих соплеменников у них
подобная деятельность приносит более убийственные и далеко идущие
результаты.
Ну что ж, забудем то, что изменить не в нашей власти, и станем
молиться, чтобы никто из друзей больше не покинул нас, пока мы не
обретем — а что так будет, я уверен, — старых друзей друг в друге.
Я освободился еще на целый месяц после 12 мая в надежде продержать
Вас это время у нас в Эбботсфорде, и на будущий год меньше, чем на
месяц или два, не соглашусь ни за что. Дом будет уже закончен,
библиотека перенесена, старое оружие вычищено, волынщик при замке облачен
в новую ливрею, и на дворе будет прекрасный месяц июль. Надеюсь, что
моя семья соберется в том же составе, что и нынче, приедут даже, может
быть, мои сыновья. Вальтер сейчас в Берлине — изучает великое
искусство войны. Он придерживается воинственного убеждения, что все
беспорядки в Ирландии вызваны несвоевременным отводом его бывшего
полка — Восьмого Гусарского. Маленький Чарлз3 старается стать
образцовым школяром и готовится в Оксфорд. Оба могут осенью 23 года
оказаться дома. Ничему из того, что я хотел бы Вам показать, не угрожает
как будто опасность стать за четырнадцать месяцев недоступным для
взора, за исключением моего старого гончего кобеля, который под
бременем лет уже почти не в силах отойти от дома. Мне очень хотелось
познакомить Вас с ним — он принадлежит к той прекрасной породе,
которую некогда разводили в Шотландии, как и в Ирландии, и которая
нынче почти вывелась и у нас и у вас. Я иногда думаю, для чего так
устроено, чтобы у собак была столь короткая жизнь. Мой вывод таков,
что это сделано из сострадания к человеческому роду — ведь если мы так
страдаем, теряя собаку после десяти — двенадцати лет знакомства, что
было бы с нами, живи они в два раза дольше?
Быть в Лондоне, в этом году я не предполагаю — я не люблю его —
там столько надо ездить, столько видеть и столько разговаривать — а тут
еще шампанское и бекасиные яйца, — что в Лондоне я всегда слишком
возбужден; хотя полезно бывает порой пообтереть пыль и ржавчину и
помаршировать в ногу с движущимся миром... Должен на этом кончать,
будучи зван на синклит специалистов по вопросу о том, существует ли
способ остановить процесс разрушения, охвативший руины Мельроза4 и
грозящий ему в настоящее время полным уничтожением... [Конец
рукописи утрачен]
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
305
12
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
6 июня 1823 г.
Дорогая мисс Эджворт!
Я только что получил Ваше любезное письмо — как раз когда узнал,
что можно со дня на день ждать Вашего приезда или известия о нем.
Мистер Элисон 1 пишет, что завтра Вы обедаете у него — тем самым
исключается мысль о поездке в Розлин, потому что будет уже поздно.
Но я надеюсь в воскресенье в пять часов Еидеть Вас в своем семейном
КРУГУ» а на понедельник я пригласил двух-трех «светочей Севера», чтобы
Вы могли познакомиться с ними. Я буду рад видеть Вас з любое время,
но в ближайшие дни — особенно, так как 12 я вынужден отбыть на
некоторый срок в соседнее королевство (речь идет лишь о королевстве
Файфском). Завтра, если это Вам удобно, я буду ждать Вас на исходе
двенадцатого часа и надеюсь, мне будет дозволено показать Вам
кое-какие нововведения в нашем хозяйстве.
С почтением
неизменно преданный Вам
»В альт е р С к о г т.
Эдинбург. Пятница
Poslscripium. Наша старая семейная карета официально значится
шестиместной, так что на этот счет Вам нет нужды беспокоиться. Прилагаю
также записку мистера Элисона — сердечно сожалею, что не мог принять
содержащегося в ней приглашения.
Postscriptum. Моя жена уговорила меня приписать, что сегодня
вечером в восемь или девять часов к нам обещал быть лэрд Стаффа — он
хочет, чтобы мы послушали в исполнении одного его родича гэльские
песни лодочников и проч. и тому подобное, и если Вы посетите нас, как
подобает ирландцам посещать шотландцев, запросто, без церемоний, Вы
услышите нечто, быть может, скорее забавное, нежели сладкозвучное.
Завтра этот человек возвращается к себе на острова. Никого чужих у нас
в доме нет — только наша семья и два старых друга. Мало того, наши
дамы побывали с визитом в отеле «Гиббс», так что если Вы успеете
и не очень устанете, у Вас не будет даже такого предлога, как гордость,
это последнее прибежище женщин, чтобы отвергнуть наше приглашение.
Но, прежде всего, не доводите до изнеможения себя и молодых леди. —
О вечерних туалетах не может быть и речи.
20 М. Эджворт
306
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
13
МАРИЯ ЭДЖВОРТ —МИССИС РАКСТОН
Эдинбург, Аберкромби-Плейс, 32
8 июня 1823 г.
Вы уже знаете все, что с нами было, вплоть до прибытия в Киннил-
Хаус. На возвратном пути мистер и мисс Стюарт провожали нас
несколько миль, непременно желая показать нам дворец Линлитгоу * — весьма
интересный для осмотра, но не для описания. Дорога от Линлитгоу до
Эдинбурга ничем не примечательна, но у самого въезда в город местность
очень живописна, а вид, открывающийся на замок и на «мой родной
поэтический город», привел в восторг моих спутниц; день был погожий; и
они расположились на наружных местах — позиция, которой Вы, моя
дорогая тетушка, не позавидовали бы при всех красотах природы. С этой
стороны у Эдинбурга нет предместий — едва достигаешь городской черты
и сразу едешь по широким улицам и красивым площадям. Дома все из
камня, более темного, чем ардбракский гранит, и при этом почти не
подверженного разрушительному воздействию времени и непогоды. Маргарет
Элисон сняла для "нас дом на Аберкромби-Плейс — изящной
архитектуры, с висячим садом и столь же прекрасным внутренним убранством.
В тот же вечер, как мы приехали, едва лишь были распакованы и
разложены вещи, мы отправились к нашим милым старым друзьям Элисо-
нам, чей дом от нас в десяти минутах ходьбы. Их мы встретили на пороге
в шалях и чепцах — они собрались навестить нас. Мистер Элисон и сэр
Вальтер Скотт уговорились между собой, что в первый день по приезде
мы будем обедать у Элисонов, что полностью отвечало нашим желаниям.
Но возвратившись к себе после обеда, мы нашли записку сэра Вальтера,
в которой сообщалось, что в этот вечер у него будет лэрд Стаффа, иначе
Мак-Дональд, с одним из мореходов со своего острова, и тот будет петь
гэльские песни, — а завтра он уезжает. Сэр В [альтер] позволил себе, как
он пишет, просить нас, если возможно, приехать, чтобы послушать это
пение, которого мы, вероятно, больше никогда в жизни не будем иметь
случая услышать. Он писал, что у них никого посторонних нет — только своя
семья и два старых друга. Пробило десять, когда я читала эту записку,—
мы устали, — мы были в невозможном виде. Софи сказала: «Ах, боже
мой, поздно!» Но я сочла за лучшее принять сердечное приглашение
«Вальтера Скотта», послала за наемной каретой, и мы, как были, не
переодеваясь, отправились к нему. Когда карета остановилась, мы увидели
снаружи, что внизу в доме горит свет, и лишь только распахнулись двери,
до нас донеслись веселые звуки громкого пения. «Три мисс Эджворт!» —
раздалось у подъезда, — трое слуг в ливреях — я задержалась на минуту
в прихожей — и вот послышались первые звуки голоса Вальтера Скотта:
«Мисс Эджворт!»
Комнату освещала одна круглая лампа, все стояли в кружок, громко
пели и притопывали — но тут же все смолкло, и Вальтер Скотт с самым
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
307
сердечным и учтивым видом вышел нам навстречу. «Мисс Эджворт! Как
это любезно с вашей стороны!»
Первое мое впечатление было, что он вовсе не так высок и не так
грузен с виду, как я ожидала по описаниям, гравюрам, бюсту и портрету.
И хромота его оказалась заметней, чем я думала, не делая его, однако,
неловким. Лицо его, даже в том нечетком освещении, в каком увидела я его
впервые, было очень приятно: исполненное доброжелательства и таланта,
нисколько не ищущего быть выказанным, восхитительное в своей
естественности, словно у него и в мыслях не было, что он — Вальтер Скотт,
Неведомый Гений Севера, словно вся его забота — чтобы другим с ним было
хорошо. Представив нам присутствующих: «Леди Скотт, Стаффа, моя дочь
Локхарт (София), еще одна дочь Анна, мой сын, мой зять Локхарт2»,—
как они стояли, нарушив кружок, и показав мне, что кроме его семьи там
действительно никого не было, кроме двух друзей, мистера Кларка и
мистера Шарпа, он присел со мной на низкую кушетку, но когда я сказала,
что не хочу прерывать веселья, сразу же встал и велел Стаффе, чтобы его
лодочник продолжал пение. «Не встанете ли и вы вместе с нами в
кружок?»— и он сунул мне в руку край шелкового платка. Моим сестрам
тоже дали концы платков, и все, держась за платки, вновь образовали
тесный круг, лодочник снова заревел гэльскую песню, а остальные
притопывали в лад и подхватывали припев, который, насколько я могла разобрать,
звучал так: «Эт эм вон! Эт эм вон!» — и повторялся всеми неутомимо
и с большим жаром. В следующей песне я расслышала только: «Бар, бар,
бар!», — но черные глаза лодочника были так выразительно выпучены,
и он с таким упоением пел и притопывал и взмахивал платками, и все
в кружке делали то же самое. — Все, кроме леди Скотт, которой было
заметно не по себе — она казалась совсем не на своем месте — пышно
разодетая француженка — с большим малиновым плюмажем сбоку на
малиновом тюрбане. Она все повторяла на ломаном английском языке:
«Скотт, лучше бы прекратить это, довольно!—Право, если кто-нибудь
заглянет сюда с улицы, подумают, что мы все сошли с ума, ну, честное
слово!»
Леди Скотт так точно отвечает известным мне описаниям, что у меня
возникло чувство, будто я уже видела ее раньше. Вероятно прежде она
была очень хороша — огромные французские черные глаза, прекрасные
манеры, приветливое обхождение. Потом был ужин за круглым столом,
семейный ужин, за которым нам уделялось внимание, но не более того.
От всего вечера у меня осталось впечатление, что Вальтер Скотт —
самый учтивый человек, какого мне случалось в жизни встречать, ему
присуща та восхитительная учтивость, которую он с таким искусством
изображает в своих героях, учтивость, не принадлежащая какой-либо одной
стране или школе нравов, но встречающаяся во всякой стране и
рожденная быстрым и точным чутьем чужого характера и умением всем делать
приятное и каждого гостя вызывать на самую непринужденную беседу.
Сидя подле него за ужином, я едва верила тому, что только сегодня
20*
308
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
с ним познакомилась, п совершенно забыла, что разговариваю с великим
человеком. Мистер Локхарт имеет очень приятную наружность и совсем
не походит на свой портрет в «Письмах Питера».
... Когда мы поднялись и стали прощаться, Скотт условился с нами,
что леди Скотт завтра за нами заедет — как только он освободится от
занятий в суде — около половины первого. «В нашей карете, вы сами
увидите, хватит места для всех, даже для меня, — сказал Скотт, — хоть я и
занимаю больше, чем причитается на мою долю. Она рассчитана на
шестерых».
На утро, когда мы проснулись, все происходившее накануне
показалось нам сном; но в двенадцать часов сама леди Скотт — роскошная,
нарумяненная, с цветами и в вуали — появилась у нас, и мы поехали
к Скотту в парламент. Он вышел из зала к нам навстречу с таким
радостным выражением лица, словно у него в жизни не было дел важнее, чем
показывать нам Эдинбург. Он водил нас по зданию парламента,
показывал Адвокатскую библиотеку, Замок и дворец Холируд3, и при этом,
казалось, получал удовольствие, ничуть не меньшее нашего. Мы
наслаждались его беседой, которая затмевала любые красоты и виды,
расцвеченная анекдотами à-propos *, историческими, серьезными и забавными,
в зависимости от случая, и все — с восхитительным bonhomie ** и
непринужденностью, заставлявшей нас забывать, что ему даже просто трудно
из-за хромоты карабкаться по бесконечным лестницам. Статуи лорда
Мелвилла4 и президента Блэра5 работы Чэнтри6 превосходны. Есть там
еще статуя Дункана Форбса7, принадлежащая Рубийяку8, она тоже очень
хороша. Благодаря стараниям Дункана Форбса многие горские кланы
оказались не втянутыми в мятеж 45 года — позднее, когда
государственный секретарь недостаточно высоко оценил его заслуги, Дункан, по
словам Скотта, сказал ему так: «Мои заслуги, милорд, теперь, быть может,
не стоят и фартинга — но в свое время они, мне кажется, едва ли не
стоили королевской короны». Скотт очень высокого мнения о красотах
Эдинбурга, и восхищение его этим самым великолепным, равно как и
самым поэтичным из городов вполне справедливо. Вид с замкового холма
восхитителен.
Известна ли Вам история, как Скотт нашел в Холирудском замке
старую корону Шотландии и прочие королевские регалии, спрятанные в
пыльном сундуке? Для их розысков была назначена особая комиссия — Скотт
рассказывал, что пол комнаты, которую не отпирали 110 лет, был покрыт
девятидюймовым слоем пыли, — он говорит, что шли, как по.снегу. Теперь
корона заключена в своего рода железную клетку — и-когда появляются
посетители, вокруг зажигают лампы. Клетка стоит в отдельной комнате,
задрапированной малиновым шелком, — по-моему, в дурном вкусе, —
К случаю (фрЛ.
Добродушием (фр).
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
309
они начистили корону и все прочее до блеска — подшили новый
горностаевый наглавник, взамен старого, изъеденного молью5 который выглядел
гораздо внушительнее. Скотт пе одобрял эти':, вульгарных нововведений —
но кое-кто из английских лордов — членов комиссии настоял.
Забыла сказать, что, когда мы ходили по Холируду, Скотт для
сравнения с жалкими комнатами королевы Марии9 и ее старым, бедным
ложем обратил наше ьнимание на роскошные покои, которые в наши дни
были приготовлены для короля перед его последним посещением
Шотландии.
В связи с этим посещением Вальтер Скотт рассказал нам много
анекдотов, из них у меня есть время только на один. Однажды, когда король
сидел за обедом, в соседнем помещении для него играл на волынке
знаменитый горский волынщик, а молодой тогда герцог Бакклю то и дело
выходил и возвращался, сообщая королю названия исполняемых песен.
«А теперь что играют?» — спрашивает его величество, и Скотт говорит,
что кровь похолодела у него в жилах, он подумал было, что, может быть,
юный придворный уклонится от ответа и распорядится сменить мотив,
но Бакклю как ни в чем не бывало отвечает, что исполняется старая песня
под названием «Жена моя скоро приедет» 10. «Ах, так! Тогда я исчезаю!» —
со смехом сказал король, вставая из-за стола.
Скотт говорит, что сказано это было вполне добродушно, и что в тот
раз и во многих других случаях он выказал большое присутствие духа —
когда мы свидимся, я расскажу Вам забавные истории о том, как королева
собиралась приехать в Холируд и как этому удалось помешать.
После путешествия по Старому Городу и нескольких часов в обществе
Скотта, который не умолкая говорил, пока мы все разглядывали, —
можете вообразить, как я устала.
На следующий день, воскресенье, мы отправились слушать мистера
Элисона; его прекрасный голос почти не изменился. Мне он кажется
лучшим проповедником из всех когда либо мною слышанных. Обедали
у Скоттов — только его семья, его Друг Скин с женой и сестрой и сэр
Генри Стюарт. Я сидела рядом со Скоттом; сейчас я не решаюсь даже
припоминать хоть что-либо из анекдотов, им рассказанных, или
стихотворений, им прочитанных, или же замечаний о национальном характере,
сделанных им в этой беседе, иначе мне непременно захочется их здесь для
Вас воспроизвести, и тогда это письмо никогда не кончится, а ведь рано
или поздно письмо надо кончить. Его беседы еще своеобразнее, чем
разговоры Мак-Интошаи. Горячая привязанность к друзьям ранних лет и
к родине придает силу и очарование его беседе, которых не дает лоск
лондонского света или привычка вести литературные разговоры.
На столе лежал «Квентин Дорвард» 12. Мистер Скин взял его в руку
и заметил: «Право, это слишком уж откровенно!»
Показывая мне госпиталь, построенный Хериотом 1\ Скотт сказал:
«Его построил некто Хериот, — ну, знаете, что был ювелиром при Карле
Втором».
310
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
При этом в глазах его было простодушное лукавство, и мы едва
удержались от хохота. Но мы полагаем, что было бы дурным тоном
припирать его к стенке — он терпеть не может, когда при нем говорят о его
книгах.
Любящая Вас
М. Э.
Скотт у порога.
14
МАРИЯ ЭДЖВОРТ —МИСС ЛЮСИ ЭДЖВОРТ
Каллендер>
20 июня 1823 2.
Итак, мы здесь! Я самой себе не верю, что мы действительно
находимся там, где так мечтали побывать: мы видели Лох Кэтрин 1. Погода
нам благоприятствовала, было не слишком холодно и не слишком жарко,
не слишком ветрено и вообще ничего слишком.
Озеро оказалось таким красивым, как я и ожидала, но это Вам
ничего не скажет, ибо Вы ведь не знаете, каковы были мои ожидания.
Софи сделала для памяти несколько зарисовок, хотя мы прекрасно
сознаем, что ни перо, ни карандаш не в силах воссоздать действительности.
И, однако, Уильям2 говорит, что не опасается за Килларни 3 даже после
всего увиденного нами сегодня. Здесь нет земляничного дерева, зато
много нежных берез, трепетных осин и сумрачных дубов. С одной
стороны озера лес был несколько лет назад вырублен. Вальтер Скотт
обратился к его владельцу с предложением пятисот фунтов за то, чтобы
деревья на одном участке были оставлены, но предложение это на два
дня опоздало — когда оно прибыло, деревья уже стояли с ободранной
корой. Нам, которые не видели той скалы, когда она была покрыта
лесом, она показалась очень живописной и так, в своей дерзкой наготе,
составляющей контраст с лесистым островком, лежащим напротив.
Передайте Фанни 4, что в целом я нахожу Фарнэмские озера5 не менее
красивыми, чем Лох Кэтрин, даже превосходящими его, если говорить только
о красоте. Но есть ли среди наших озер и было ли когда-либо еще на
всем свете такое озеро, которое столь же сладостно и сильно
воздействовало бы на воображение 6 вызываемыми в памяти картинами? Когда мы
плыли по озеру в лодке, наш кормчий, бывший, по счастью, нашим
единственным проводником, указывал нам все те места, которые нам
особенно хотелось увидеть, просто указывал, не дожидаясь, чтобы его
спросили, и пребывая, по-видимому, в полном убеждении, что сообщает нам
одни только факты, безо всяких поэтических красот. «Вон там скала,
на которой король трубил в рог... А вон к тому берегу Дева Озера
пристала в своей барке... А это вот Серебряный Берег, вон, где бухточка
с белой галькой...
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
311
Он причалил в том самом месте, где
Из-под крутых прибрежных скал,
Где древний темный дуб стоял,
выскользнула некогда легкая барка и устремилась к противоположному
серебряному берегу. Когда Уильям спросил его, нашли ли потом
мертвого королевского коня, он улыбнулся и ответил, что, насколько ему
известно, какие-то кости были найдены в том месте, где конь пал, но
принадлежали ли они доброму скакуну короля Иакова, он сказать не
может. Однако в существовании Девы Озера он сомневался столь же
мало, как и в существовании Бенледи7 и Бенвеню 8 и Троссахов 9. Он
показал нам вершину горы Бенвеню, куда в прежние времена можно было
взобраться только с помощью живых веток ракит и орешника, и где
некогда король карабкался
По выступам высокого обрыва.
В гостинице хозяйка ссудила меня томиком «Девы Озера», и я
носила его с собою и читала, пока мы ехали к озеру и пока Софи рисовала.
Мы видели орла, парящего в небе, и это еще не все. Софи заметила
маленьких морских жаворонков, порхавших под береговым обрывом и
напевавших свою тихую песенку. На обратном пути мы определили место,
где вооруженные горцы выскочили на короля Иакова из зарослей дрока,
когда Родерик Дху затрубил в рог, и где происходил поединок между
Родериком Дху и королем 10, когда
на рубеже владений горских кланов
кончилась для него власть законов гостеприимства.
Забыла рассказать об одном происшествии, которое, при всей
незначительности, произвело на меня сильное впечатление. Я шла одна над
рекой по тропе, ведущей к озеру, и вдруг наткнулась на лежащего под
кустом горца, рядом с которым на траве играли двое детишек в
клетчатых шапочках. Я заговорила с мальчуганами, показала им свои часы,
поднесла им обоим к уху и спросила, видели ли они, что у часов внутри.
Они не ответили, но не выказали ни удивления, ни робости. Тогда я
спросила горца, его ли это дети.
— Мои? — отозвался он. — Да нет, это сыновья Гленгайла, Гленгайл-
ского лэрда, что живет вон на том конце озера. Мак-Грегор его звать,
тот самый Мак-Грегор п, глава клана Мак-Грегоров.
И перед оком моего воображения встали Роб Рой, его жена и дети.
Времена слегка изменились. Наверное, Вам и всем, кто любит Роб Роя,
приятно будет узнать, что он похоронен в мирной и живописной зеленой
долине, где никто не потревожит его покой. И память о нем останется
жить столетия — благодаря Вальтеру Скотту, человеку, о котором он
знать не знал и слыхом не слыхал, как, впрочем, и его мудрые
прорицатели. Кстати, пока мы ехали, Харриет читала мне вслух «Роб Роя»,
312
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
и он понравился мне в десять раз больше, чем при первом чтении. Теперь,
когда интерес к описываемым событиям был удовлетворен, я могла
отвлечься для наслаждения красотами стиля — это, мне кажется, случается
со многими, кто перечитывает книги Скотта.
[Конец рукописи утрачен]
15
МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС РАКСТОН
23 июня 1823 ?.
Моя дорогая тетушка!
Я помню, как Вы любили балладу о замке Розлин 1 и как любил ее
мой отец, которому Вы ее пели в ранней молодости. — Мне кажется,
будто Вы дали мне наставление непременно посетить Розлин, если я
когда-нибудь буду в Шотландии. — Так вот — сегодня я его видела —
в обществе Вальтера Скотта. Замок расположен милях в семи от
Эдинбурга, и я от души жалею, что не в четырнадцати — так занимательна
и приятна была беседа Скотта на том пути и на обратном. — Замок
уродлив— старая, нисколько не живописная развалина; но часовня
восхитительна— прелестнейший образчик поздней готики, какой мне доводилось
видеть. Надеюсь, Вы читали описание замка Мельроз в «.Письмах
Питера»? Все, что он пишет об изображениях листьев, цветов и животных
на каменных карнизах, относится и к розлинской часовне. Детали
орнамента отличаются бесконечным разнообразием, и, однако же, в целом —
такое единство замысла, такая гармония, что мы восхитились равно и
вкусом и изобретательностью архитектора. Я много раз испытывала
сожаление, дорогая тетушка, что Вас нет со мною, когда мы осматривали
часовню и когда гуляли по берегу реки и по лесу, — но не все время:
целиком эта прогулка была бы для Вас слишком длинна и утомительна.
Как Вальтер Скотт успевает писать все, что он пишет, — уму
непостижимо — кажется, оп озабочен только тем, чтобы нас занимать, в этом
он неутомим и неисчерпаем. — Он превосходит все мои ожидания —
беседа его так приятна, манеры так восхитительно учтивы.
С нами ездил его зять мистер Локхарт — у него очень умное лицо,
и он весьма хорош собой. К дамскому обществу, как объяснил мне
Скотт, вовсе не приучен. Он постоянно молчалив и сдержан — я бы
никогда не угадала в нем автора «Писем Питера» или «Адама Блэра»2.
Я еще не настолько близко с ним познакомилась, чтобы судить уверенно,
но мне кажется, что под его сдержанностью скрывается большой ум.
В. Скотт и миссис Локхарт3 так к нему привязаны, что в его характере
непременно должно быть что-то хорошее. Миссис Локхарт очень
приятная особа. Стройная, элегантная фигура — простые, изящные манеры, и
при том совершенная естественность. Подкупает ее нежность к отцу. —
Он в ней души не чает...
Неизменно любящая Вас
Мария Э.
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
313
16
ВАЛЬТЕР СКОТТ — ДЖОАННЕ БЕЙЛИ
Эдинбург,
11 июля 1823 г.
... Мы провели немало времени в обществе мисс Эджворт и двух
весьма приятных юных девиц — ее младших сестер. Об этой
замечательной женщине едва ли возможно сказать более того лишь, что она не
только совершенно удовлетворила, но и решительно превзошла все мои
ожидания. Мне особенно приятны в ней наивность и доброжелательная
пылкость ума, которые у нее сочетаются со столь могучей и острой
наблюдательностью. По внешнему виду она как две капли воды похожа на
одну добрую фею из наших детских сказок, я имею в виду волшебницу
Уиппети Стаури *, если помните такую, — она прилетает в окно и творит
всевозможные добрые чудеса. Никогда не поверю, что у нее в кармане
нет волшебной палочки, которую она вынимает, чтобы немножко
поколдовать, прежде чем приступает к своим удивительным нравоописаниям.
17
МАРИЯ ЭДЖВОРТ —МИССИС ЛАШИНГТОН
Эбботсфорд,
28 июля 823 г.
... Я провела некогда в Эдинбурге неделю в обществе Скотта и его
семьи, так что видеть его было мне не внове. Я составила себе твердое
мнение, что он — самый любезный, приятный и учтивый из поэтов и
остроумцев на свете. И хотя многие поклоняются ему как «Великому
Незнакомцу», я почитаю и люблю его более как Великого Знакомца.
Ему совершенно не свойственна какая бы то ни была напыщенность
или принужденность, в разговоре, как и в сочинениях и в жизни, он
производит впечатление счастливейшего из людей. Какой-то поэт
написал, что «поэзия — и труд и радость», так вот Скотту, как кажется, труд
незнаком, а радость с ним неразлучна. Он постоянно находится в
отличнейшем расположении духа, не подавляя вас, однако, избытком
животной радости, как и не угнетая картинами беспримерного труда. Он
источает такой ровный свет, что ни на минуту не ослепит вас яркой
вспышкой, но лишь осветит то, что наиболее интересно и заслуживает
созерцания. При всем его остроумии и веселье, при всей
проницательности, я ни разу не слышала от него о ком бы то ни было худого слова
или недоброго намека, не видела хмурого взгляда. Мне кажется,
двойную цену и двойную хвалу — и тройную славу — заслуживает остроумие,
если оно никогда не переходит в язвительность и никого не высмеивает.
Но я собиралась писать не о сэре В. Скотте, а о его доме. Мы
подъехали к Эбботсфорду в сумерках, но все-таки смогли разглядеть все
здание, и я была поражена его размером и великолепием. Огромный дом
314
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
представляет собою готический замок ив серого с металлическими
проблесками камня, выстроенный в безупречном вкусе, — каждая башенка,
каждый шпиль, каждое украшение что-нибудь означает. Во двор ведет
высокая арка — впрочем, когда-нибудь мы (Харриет или Софи) его
нарисуем и не станем докучать Вам словами, которые все равно ничего не
дают. В настоящее время только часть замка является жилой, но все
нынешние гостиные очень уютны. Словом, у сэра Вальтера есть то, что
оправдывает расходы: здравый смысл и хороший вкус. По его словам, все
вместе обошлось ему в четыре или пять тысяч, но из того, что мне
известно о стоимости домов и замков и их убранства, я думаю, что
правильнее было бы назвать не четыре или пять, а сорок или пятьдесят
тысяч. Как он сказал мне нынче утром: «Дети мои теперь обеспечены,
и я без греха и стыда могу позволить себе такое удовольствие, как
замки». Внутреннее убранство замка ему особенно легко дается, потому
что друзья со всех концов земли шлют ему все лучшее, чем богаты
дальние страны. Из Китая ему присылают шелк и бумагу самых
восхитительных расцветок, из Америки — лучший кедр; откуда-то из Англии —
первосортный дуб; а в Эдинбурге стоит только появиться красивому
столу или стулу новейшего или старинного производства, как в тот же
час кто-то из друзей отсылает сэру Вальтеру чертежи или же самый
оригинал. Во всем доме прокладывают трубы для газового освещения.
Сегодня я смотрела, как работают люди, которые кончают постройку
библиотеки. Еще свежая штукатурка под шкафами для книг там вся
утыкана, можно сказать, усеяна осколками стеклянных бутылок — для
ограждения от мышей и прочей мелкой твари. Позади шкафов имеются
отверстия для проветривания и свободное пространство, чтобы
проходил воздух. Словом, все отделано или отделывается так, как это
возможно только под хозяйским глазом, когда этот глаз действительно
хозяйский.
Меня оторвали для прелестной прогулки в Мельроз с сэром
Вальтером и леди Скотт — мы с Харриет ехали в шарабане, Софи с капитаном
Скоттом и еще одним джентльменом — верхом. Мельроз далеко
превосходит все виденные мною гравюры, его изображающие, и все описания,
кроме «Писем Питера», которые, по-моему, очень хороши и воздают
ему должное. Здесь сэр Вальтер Скотт приобрел вкус к готической
архитектуре и отсюда немало позаимствовал для своего замка.
Когда я сказала: «Непременно нужно приехать и осмотреть это при
бледном лунном свете», — он ответил: «В таком случае вы увидите то,
чего никогда не видел я». Мы много шутили с ним, о том, насколько
лучше удаются писателям изображения того, чего они не видели, чем
того, что видели своими глазами, — это, кстати, я нередко замечала и
по себе. В картине, которую вы наблюдаете, часто имеется какая-нибудь
незначительная подробность, отвлекающая ваше внимание от главного
эффекта — и только после того, как вам удастся ее забыть, можно
составить хорошее описание. Другое дело — рисовальщик. Набросок на
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
315
месте стоит любого рисунка по памяти, потому что глаз схватывает
общее характерное впечатление, которое и наносит на бумагу искусный
карандаш...
18
МАРИЯ ЭДЖВОРТ — ГОНОРЕ СНЕЙД
Эбботсфорд,
31 июля 1823 г.
Мой дорогой друг Гонора!
Берусь за перо только чтобы сказать, что ничего писать не буду!
Оставляю это Софии и Харриет. — Мне столько надо рассказать, что
я не могу себе довериться, так как я все еще далеко не поправилась и
не должна подвергать опасности свое здоровье, которое моим добрым
сиделкам стоило такого труда мне сохранить. Я так озабочена
собственной персоной, как только можно быть собою озабоченной, не впадая
в полнейший бесстыдный эгоизм. А леди Скотт так заботлива и
внимательна ко мне, что даже когда мои родные ангелы-хранители не сидят
от меня по правую и по левую руку, все равно я не могу совершить
никакого проступка и причинить себе никакого вреда...
Восхитительно наблюдать Скотта и его семью в деревне! Завтрак,
обед; ужин, все тот же поток доброжелательства, привязанности, таланта,
далеко превосходящий все, что есть в его книгах и письмах, все, что
я могла вообразить и представить себе. Его замок в Эбботсфорде
великолепен, но я забываю это, думая о нем самом. Он говорит, что теперь,
когда его жена и дети так надежно обеспечены и богаты, насколько
возможно желать, он полагает себя обязанным тратить на возведение замков
все, что благодаря замкам зарабатывает.
Вчера... был Констебл 1 и долго со мной разговаривал... Он сказал
мне — по секрету, — что у него есть все романы нашего гостеприимного
хозяина в сорока пяти рукописных томах. Он нанял глухонемого
наборщика — и только таким способом тайну удалось сберечь.
Остаюсь любящая Вас
Мария Э.
19
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд,
22 сент[ября] 1823 г.
Моя дорогая мисс Эджворт!
Мисс Харриет любезно уведомила меня о Вашем благополучном
прибытии на Зеленый остров \ чему я, сказать по правде, был весьма рад;
дело в том, что я втайне опасался, как бы Ваше мучительное недомога-
316
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
ние не вернулось к Вам, пока Вы находитесь среди чужих людей, да еще
в нашем суровом климате. Теперь, однако, насколько я понимаю, Вы
благополучно водворились дома и вспоминаете горы, долины, волынки,
волынщиков, кланы, дальних родичей, каменщиков, плотников, щенят и
весь ералаш Эбботсфорда, как вспоминают то, что видели во сне. Мы же
не скоро забудем сон о том, как Вы и обе молодые леди были с нами
и сколь доброжелательно и терпеливо Вы сносили все наши фантазии,
скромные и неумеренные, опасные и безобидные. Матушка пишет Вам
отдельно, желая сама поблагодарить Вас за любезное внимание и за
ажурные чулки, каковые достигли нас беспошлинно именем всемогущего
Крокера, который, как настоящий ирландец душой, всегда готов чуть-
чуть злоупотребить своим служебным положением ради того, чтобы
услужить другу.
У нас здесь ничего не изменилось после Вашего отъезда, только вновь
стала обитаемой большая гостиная и газовый свет изливает
ослепительные потоки — он за все время только один раз погрузил нас в
полнейшую темноту и один раз — в зловещий полумрак. В обоих случаях беда
была легко поправимой и причина — очевидной; и если против газа не г
иных возражений, кроме тех, что известны мне или предвидимы мною,
он в ближайшее время неизбежно выведет из моды воск и нутряное
сало. Случайно мне посчастливилось обнаружить еще два куплета из
той прелестной ирландской песни, которую пела мисс София, они
любопытны тем, что содержат намек на истинную причину горя бедной
героини:
Я на мельницу — пусто в ее стенах.
Буду плакать у речки — увы и ах!
О давно прошедших счастливых днях
И что Дикки Мак-Фэлион убит, убит!
Шул, шул, шулагуру, и т. д.
Я прялку продам и веретено,
Я все продам и куплю одно:
Железный гроб — холодное дно,
Ведь Дикки Мак-Фэлион убит, убит!
Шул, шул, шулагуру, и т. д.
Но кто был сей Дикки Мак-Фэлион, по котором сочинен этот плач?
А кто был фараон, в честь которого воздвигали пирамиду? Оба вопроса
одинаково сомнительны и одинаково важны; но поскольку один был,
как можно предполагать, царем Египта, второго мы можем, по-моему,
считать главарем разбойничьей шайки, так как дамы, благослови их бог,
красноречивее всего оплакивают тех кавалеров, которые живут буйно
и умирают храбро, не дотягивая до того возраста, когда они стали бы
стары и не достойны дамских слез. Вот и все, что я имею сказать про
Дикки Мак-Фэлиона, который, надо думать, тоже был во дни своей
юности «молодец, подходящий вполне» 2.
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
317
У нас гостил дня два сэр Хамфри Дэви3 — весьма приятное и
поучительное знакомство; и один месяц Уил Роуз4 — визит непростительно
кратковременный. Локхарт во время выездной сессии был защитником
одного моего собрата по клану, который, возвращаясь с эрлстаунской
ярмарки, претерпел оскорбление от двух мужчин и доблестно подстерег
и зарезал обоих без чьей-либо посторонней помощи. Не ограничившись
этим, он еще отрезал им носы, зайдя тем самым чересчур далеко, — и
потому присяжные решили, что моему тезке придется за это болтаться
в петле, как уже не раз случалось и до него членам «буйного клана».
После этого мы с Локхартом посетили сэра Генри Стюарта и
ознакомились с его способом пересадки деревьев. Он, бесспорно, обладает
чудесной властью над растительным миром, заставляя деревья плясать под
свою дудку еще веселее, чем это получалось у Орфея. Но я утратил
былое почтение к ландшафтному садоводству, когда убедился, как мало
мозгов требуется для преуспеяния в этом занятии. Пусть мисс Харриет
не видит больше зловещих снов про Спайси. Бедное животное переболело
той хворью, которая неотвратима для всего собачьего племени и так и
зовется «хворью» par excellence*. Я сам лечил ее (рассказать — не
поверят, что можно так ходить за больной собакой) и теперь надеюсь
поставить ее на ноги, ибо она очень милое, привязчивое существо и отличной
породы. Однако она все еще дышит как-то странно, с присвистом, и это
внушает мне опасения. Локхарты оба здоровы и в настоящее время наши
гости вместе с Джоном Хью, который называет себя Донахью, — а это
звучит как имя какого-то Вашего древнеирландского короля. Они все
шлют Вам и юным девицам добрые и нежные пожелания и сердечные
приветы — Вашему брату.
Заверяю Вас, дорогая мисс Эджворт, в своей неизменной
преданности и глубоком почтении
Вальтер Скотт.
20
-МАРИЯ ЭДЖВОРТ — ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
12 окт[ября] 1823 г.
... Не могу избавиться от мысли, что великий гений нашего века,
прославленный Неизвестный («Мадам, подумайте, прежде чем бросать
мне в лицо такие обвинения!») это в действительности просто-напросто
наш добрый и милый друг, — и я чувствую или льщу себя надеждой,
что после поездки в Эдинбург и после трех восхитительных недель
в Эбботсфорде наш тройственный союз укрепился... Все мы трое были
безгранично рады вновь увидеть Ваш почерк, Ваши неподражаемые
каракули. .. Рисую в своем воображении газовый фонарь над Вашим
крыльцом, и весь Ваш волшебный замок в сиянии газового света, магическую
* По преимуществу (фр.).
318
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
силу которого не могли бы измыслить все жалкие волшебники обычных
сказок... Приятно думать об Эбботсфорде и сознавать себя причастной,
знакомой с каждым его закоулком — и дело не в гордости, как Вы
можете понять и поверить, хотя немногие бы это поняли... Все сокровища*
духа и неиссякаемые потоки беседы не изумили меня так, как изумила
Ваша праздность. В какие часы Вы работаете— когда пишете? Любой
христианский или языческий суд снял бы с Вас обвинение в авторстве
половины Ваших книг на основании простой физической невозможности
для человеческой руки написать так много — а для головы так много
придумать за такой короткий срок! «Господа присяжные, работники
ручного труда! Примите это во внимание и прикиньте сами, прежде чем
вынесете вердикт о виновности подсудимого»... Память о днях,
проведенных в Эбботсфорде, для нас источник радости — одно из тех светлых
пятен в жизни, на которые озираешься с таким удовольствием. Надеюсь,
Карабу * до Вас добралась? Она от меня сбежала, и мне пришлось
посылать за нею в Бристоль, где она разошлась вовсю и с нее даже
нарисовали портрет — говорят, гравюра получилась очень похожая...
Софи благодарит Вас за два добавочных куплета, которые Вы, как она
по своей юной простоте и доверчивости полагает, так счастливо отыскали.
Простите старой недоверчивости, которая подозревает, что они
произошли из того же источника, что и «Старая песня», и где можно найти
еще множество сокровищ, как старых, так и новых.
[Конец рукописи не опубликован]
21
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Ноябрь 1823 г,
Доказательством того, что я отнюдь не так свободно располагаю
моим временем, как Вы, моя дорогая мисс Эджворт, пытаетесь мне
внушить, является этот конверт с двумя миниатюрами, несколько дней
пролежавший на моем столе в ожидании, пока я смогу написать Вам те
считанные строки, которые Вы сейчас читаете. Однако я не верю, чтобы
кому-то могло не хватать времени — если у него есть серьезное и
сильное желание с пользой употребить то время, которое имеется в нашем
распоряжении. Вставать утром на два часа раньше, чем пробуждаются
и приходят в движение все остальные в доме, довольно для того, чтобы
недостаток досуга обернулся его избытком. Разумно употребленные, эти
часы дают возможность заняться делами, которые неизбежно одолевают
всякого, и кроме того правило это весьма здорово, ибо если вы рано
встаете, вы вознаграждаетесь крепким живительным сном в первую
половину ночи. Сам я принял это правило всего лишь несколько лет назад,
о чем и сожалею, однако привычка поздно ложиться делала меня в
прежние годы по утрам тяжелым на подъем. По особенностям моего организма
Переписка M. Эджеорт с В. Скоттом
319
я нуждаюсь в длительном сне — семичасовом, по меньшей мере; и если
это не удается, непременно должен возместить недостаток и поспать
днем.
Сильно ли потрясла Вас смерть лорда Хоуптауна *? Мы видели его
в замке его отцов таким счастливым и благоденствующим в окружении
всего его процветающего семейства — мужем прекрасной женщины,
владельцем великолепного имения, героем войны, а в мирное время всеми
признанным и почитаемым естественным главой и руководителем своих
соплеменников — и вот ничего этого больше нет, остались только горе
и слезы. Я никогда не забуду наше посещение Хоуптаун-Хауса. От души
радуюсь выздоровлению Вашей сестры. Мы с сочувствием узнали о
Вашем грустном времяпрепровождении по приезде в Ирландию. Теперь,
когда сильнодействующие лекарства устранили вялость кишечника,
вызывающую схватки и спазмы в области желудка, можно надеяться, как
это было и у меня, что болезнь не возвратится...
В день рождения Вальтера у нас дома, как всегда, был праздник по
случаю завершения жатвы, и все, и стар и млад, плясали до четырех
часов утра. Виски à discrétion *, но никакого пьянства, разве только двое-
трое старичков, уже не способных к пляске, чересчур усердно искали
утешения в пунше. Всеобщее ликование достигло особенного размаха, когда
стала известно, что некто Джон Скотт по прозвищу Турок, мой старый
соратник, переборол на состязаниях в Кинтейле всех Мак-Рэев,
перешвыряв Дональда на Дункана вниз беретами и кверху юбками и устроив
побоище, какого свет не видывал со времен Куллодена2. Этот герой —
один из самых здоровых моих парней и лучший плясун на кирнских
вечерах, где он нередко танцевал джигу с Анной и Софией 3, ни на
минуту не переходя на обычный шаг, а все время неутомимо отбивая
чечетку. Его отец, старый Турок, качает головой и желает ему других
талантов. Я пошлю в Лиддесдейл и велю подыскать Вам щенка, а потом
продержу его, пока он не переболеет чумкой — этой неотвратимой для
песьего племени хворью, которая тем опаснее для собаки, как это ни
странно, чем та породистее. Говорят, что очень смягчают течение болезни
прививки. Спайси4, я надеюсь, теперь поправится. К ней вернулись
и подвижность, и аппетит, но она все еще хрипит, и я опасаюсь простуды.
Мне не хотелось бы, чтобы доктор Кинг5 успел привязаться к
животному, а затем потерял его...
... Право же, те куплеты к «Шулагару» 6 я не сочинил, а нашел в
любопытной книжице — в сборнике дамфризширских песен, изданном
Чарлзом Килпатриком Шарпом7 только для бесплатной раздачи. Нетрудно
объяснить, как эта песня попала в Дамфризшир из Ирландии. Уверен,
что если Ваш брат получше поищет, то найдет у рабочих-ирландцев еще
не один куплет. Мои поклоны — мисс Харриет и мисс Софии. Боюсь,
миниатюра не вполне справедлива к первой из них, но сходство сохра-
* Сколько угодно (фр.).
320
Переписка М, Эджворт с В. Скоттом
нено. Леди Скотт шлет наилучшие пожелания, и к ним присоединяется
Анна, которая и сама Вам пишет. Прошу передать мой привет Вашему
брату и остаюсь, мисс Эджворт,
от души преданный Вам
Вальтер Скотт.
22
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
[Начало 1824 г.]
Моя дорогая мисс Эджворт!
Я искренне надеюсь, что Ваше долгое молчание не связано ни с
какими семейными бедами. Более шести недель тому я отправил Вам
(парламентской почтой через Коркера обе миниатюры, правда, не в
пробковом ящике, как советовала мисс Харриет, но воспользовавшись старой
книгой, из которой я вырезал в середине часть листов, так что
образовалось гнездо для портретов, но по краям листы оставил в целости, и
полагал мою посылку совершенно непроницаемой для любого досмотра.
Очень хотелось бы услышать от Вас, что она действительно дошла до
Вас в целости. Не знаю, по какой причине, но почта в Ирландии
доставляется весьма неаккуратно, мои письма уже не раз пропадали, и
потому я особенно обеспокоен, получили ли Вы миниатюры. Но еще
печальнее мне было бы узнать, что причиной Вашего молчания послужило
нечто еще гораздо более неприятное, и потому пока буду приписывать
его лени, которой Вы научились в наших краях и за которую Вас
надлежит распечь и, как значится в приказах, «сделать Вам внушение».
Как Вы уже, наверное, знаете, место гидрографа получил капитан
Парри 1, и если для Вас утешительно сознание, что Ваш друг по своей
научной подготовке был более достойным претендентом, я спорить отнюдь
не стану. Но «Полярные плаванья» Парри придают кое-какой вес и его
притязаниям, да и необходимыми сведениями он все-таки тоже
располагает, но просто когда двое едут верхом на одной лошади, один сидит
впереди, другой сзади, и вовсе не обязательно впереди сидит лучший
наездник. Насколько я понял назначение Парри — дело давно решенное.
Вместе со своим отправляю Вам еще два письма: одно — ответ Софии,
и одно старое, давно дожидавшееся отправки. Ее состояние нас несколько
тревожит — в этом году она впервые не смогла принять участие в наших
рождественских торжествах, омрачив их своим отсутствием. Она
предполагает разрешиться в конце этого месяца и уже теперь страдает, хотя,
слава богу, лишь слегка, от наследственных судорог, которые так мучали
ее в прошлый раз. Ее мальчик, который всегда отличался слабым
здоровьем, так как несколько преждевременно появился в этом суетном
мире, испугал нас, ибо вдруг без видимой причины стал чахнуть,
напоминая скорее вянущий цветок, чем больного ребенка. Но потом он вдруг
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
321
так же неожиданно поправился и теперь, слава богу, уже не внушает ей
тревоги. В остальном 1824 год начался для нас благоприятно — мой
племянник Вальтер получил в своем колледже награду за математику,
а мой сын Вальтер — повышение в своем полку, и теперь он старший
лейтенант, хотя произведен в офицеры только прошлым летом. Сейчас
у нас гостит жена моего брата, женщина замечательно умная, с двумя
моими племянницами, девицами на редкость приятными, скромными л
безупречно воспитанными, и когда я вспоминаю, что выросли они
исключительно в Его Величества Семидесятом Пехотном полку, то чувствую
себя вправе рекомендовать его как наилучшую школу для воспитания
благородных девиц.
В собачьем мире болезнь Спайси перешла в своего рода астму, от
которой, боюсь, ей уже никогда не избавиться. И потому мне приходится
обзавестись новой спутницей. Подходящего щенка для Вашего друга
доктора2 я еще не отобрал. Видел вчера одного двухлетка, но он уже
натаскан, как у нас говорится, то есть выучен уничтожать полевых
грызунов, а кто приобрел такую профессию, уже не может стать другом
и спутником кого бы то ни было, кроме приверженцев этого же занятия,
Ваш же друг, я полагаю, имеет иные заботы, и не гоняет зайцев и не
травит барсуков...
Леди Скотт шлет наилучшие пожелания, и Анна к ним от всего сердца
присоединяется. Жалко, что Вы не могли видеть вчера у нас ватагу из
двухсот мальчишек в фантастических одеяниях, с деревянными мечами,
явившихся, чтобы получить по куску овсяного пирога и по монетке.
Вряд ли кто-либо видел сразу столько счастливых лиц. Наши
наилучшие новогодние пожелания — всем, в особенности нашим юным
приятельницам Харриет и Софии. Горячо желая узнать, как вы все поживаете,
я остаюсь, дорогая мисс Эджворт, всегда от души Ваш
Вальтер Скотт.
Эб6'отсФордш
2 янв[аря] 1824 г.
23
МАРИЯ ЭДЖВОРТ - ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
26 января 1824 г.
... Сделать мне внушение? Вы полагаете, что я стою — руки по
швам — и сокрушенно внимаю Вашим укорам? Как бы не так! Не
воображайте, сэр Вальтер. Вернее будет сказать, я сижу и потираю руки от
удовольствия, что могу корить Вас, каковая возможность особенно
приятна, когда самой едва не попало. Но. к счастью, я действительно
написала миссис Локхарт еще до получения Вашего письма и сообщила ей
о том, что миниатюры прибыли благополучно, и вообще вела себя хорошо.
А вот Вы — Вы-то что сделали? Переслали мне письмо от Джоанны
21 М. Эджворт
322
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
Бейли \ датированное августом 1823 года, тем самым признав, что оно
провалялось забытое у Вас на столе три месяца. Теперь представьте, что
было бы со мною, будь Джоанна такой «фурией с языком змеи», о
которых Вы пишете. Но, слава богу, добрая душа даже не заподозрила,
что я не получила ее письма, — и я писала ей все это время, не зная
о своей потере. Как видите, мои великие добродетели вкупе с ее
добродетелями покрыли Ваш грех. У нас все гораздо лучше, чем в те дни,
когда я писала Вам прошлый раз, — сестра моя поправляется2 — и мы
надеемся на ее выздоровление. Она уже может слушать чтение, и ей
очень понравилась книга, которую читала ей вслух Харриет: последний
из этих шотландских романов, которыми Вы так мало интересуетесь,
что я просто боюсь упоминать их в письме к Вам и признаваться, рискуя
упасть в Вашем мнении, как он нас всех заинтересовал и увлек — пока
мы не дошли до последних тридцати страниц, за которые, по нашему
общему мнению, автор заслуживает смерти на медленном огне. Когда
у него с Тачвудом 3 на руках была такая игра, как мог он все бросить,
смешать карты и перевернуть стол, в спешке устремясь за новой добычей?
Знаете, есть такие люди, которые, едва насытившись, тут же
принимаются хулить обед и корить повара. Так и иные умники, строящие
из себя критиков, находят, как я слышала, недостатки в сюжете романа,
хотя все, что требовалось, было достигнуто: на протяжении трех томов,,
захваченные, они не могли перевести дух. Дозвольте мне два-три
отступления от правдоподобия, может сказать хороший романист, и я
гарантирую вам рассказ, который не даст вам произнести ни слова (быть
может) и зато даст вам радость (наверняка) в промежутке от восьми
до сорока часов. А если такая сделка Вам не нравится, ступайте прочь,
и вам же будет хуже. Обратитесь к трем единствам и засните крепким
сном. Или просто к скуке — пусть вас уморит насмерть. Или ступайте
к назидательности, от которой, как сказал остроумец, Il est permis d'en-
Quyer d'ici jusqu'à Constantinople *. Тачвуд — замечательный и новый
характер— миссис Блоуер тоже — и превосходная Мег и даже леди Пенфе-
дер; характер старый, но манера письма новая. А сцены появления
Клары — перемежающиеся светотени ее безумия написаны рукою
мастера. То же можно сказать и о налете безумия в характере брата, как
он показан в заключительной, страшной до содрогания сцене... Прошу
прощения, что задержала Вас так долго рассуждениями о предмете, о
котором Вы и так, должно быть, слышите гораздо больше, чем Вам бы
хотелось...
* Разрешается скучать отсюда до Константинополя (фр.).
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
323
24
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Здание парламента,
3 февр[аля] 1824 г.-
Моя дорогая мисс Эджворт!
Я отвечаю на Ваше любезное письмо не откладывая, ибо уверен, что
Вас и Ваших сестер занимает состоянии Софии *. Новость, которую я могу
Вам сообщить, не самая лучшая, но — «не так плоха, чтоб слова
доброго не стоить» 2.
В субботу, 31 января, София разрешилась девочкой, но маленькая
пришелица в понедельник покинула нас; и хотя София по характеру очень
терпелива, это, естественно, замедлило ее выздоровление, а тут еще, к
сожалению, будучи совсем слабой, она подверглась приступам судорог,
которые, как видно, переходят по наследству в нашем роду, — впрочем,
приступы были легкими, в сравнении с прошлым разом, и в последние два-
три дня она уже настолько оправилась, что может принимать по нескольку
крупиц каломели — испытанного средства от этой болезни. Теперь я верю,
насколько это дано человеку, что она выздоровеет. Вчера я провел у нее
четверть часа — первый «длительный» визит, который мне позволено было
ей нанести. Так что, как Вы легко можете себе представить, мы все в
последнее время очень волновались, привыкнув в своем «клане» жить друг
другом и друг для друга.
По поводу писем признаюсь3, как Санчо Панса, что я отправился за
шерстью и был обстрижен, как овца. Клянусь богом, не знаю, откуда
пришло письмо, которое я Вам переслал, просто я нашел его среди бумаг
у себя на столе, где обычно царит ужасающий беспорядок. А как и когда
оно туда попало, не имею понятия.
Ваш американский друг, эта славная женщина из Чарлисхоупа4,
доводит свои добродетели до неприемлемости пороков. Она не в ладах с
книгами, которые ей нравятся, из-за того, что не знает их автора; и с другой
стороны, отказывается от куриного паштета как раз потому, что слишком
хорошо знакома с курицей. В последнем пункте я разделяю ее
предубеждение — никогда не мог есть мяса знакомого животного. Во время оно
у меня была пара превосходных быков, потом мы их с обычной
благодарностью земледельцев зарезали на мясо — говорили что говядина была
лучшей в четырех графствах; но я не мог себя заставить отведать на вкус
Гога и Магога, которыми так восхищался, когда они были запряжены
в плуг. Мало того, когда я был офицером йоменов5 и сам взнуздывал
своего скакуна, я завязал знакомство с семейством белых индюшек,
которым бросал по пригоршне овса у дверей конюшни, — видеть, как их число
уменьшалось, было для меня настоящей мукой, а стоило мне попробовать
индюшатины, и это неизменно вызывало у меня дурноту. А между тем
я достаточно суров сердцем и закален душою, чтобы преспокойно
выполнять мой солдатский долг без всяких сентиментальных угрызений.
21*
324
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
Что же до замысловатой гипотезы двойного авторства, которую
придумали американцы для шотландских романов, то в одном отношении она
представляется мне весьма правдоподобной. Дело в том, что несчастный,
которого они сочли возможным вытолкнуть на арену, уже много лет
заточен в сумасшедшем доме; и действительно, лишь мозг безумца
способен, наверное, придумать столько всякой чепухи и лишь узник
располагает достаточным временем, чтобы столько написать. К тому же, надо
быть, по-видимому, сумасшедшим, чтобы подкупить другого человека,
с тем чтобы этот человек не признал своими его труды, а, наоборот, ог-
казывался от них. Я много раз говорил всем и каждому, кто считал
возможным меня спрашивать, что не имею к этим романам ни малейшего
отношения, и зачем кому бы то ни было могло понадобиться подкупать
меня для этого, никак не могу понять, — разве только по тому принципу,
по которому фирма, производящая спиртные напитки в этой стране,
покупает каждого владельца перегонного аппарата, дабы сохранить
монополию. Но, с другой стороны, если бы я был участником такой фирмы или
даже мог быть подозреваем в подобной низости, едва ли я долго
сохранял бы то положение в обществе, какое я имею счастье занимать. Так что
если автором романов и является тот бедный человек, заверяю Вашего
любезного друга, что я никогда не стал бы — и не мог бы, и не хотел,
да и не дерзнул. — сноситься с ним по этому или иному поводу. За
последние двадцать с лишком лет я едва ли дважды получал от него
известия. А что до честной миссис Грант6, то ума не приложу, почему бы
мне именно ее избрать своей наперсницей? Будь это Вы сами или
Джоанна 7, в подобном утверждении содержалась бы какая-то доля
правдоподобия. Но добрая миссис Грант отличается таким общительным
нравом и так окружена хлопотливыми дамами и девицами и состоит в такой
невообразимой переписке со столькими людьми, что я хоть и готов ока*
зать ей всяческую любезность, никогда не рискнул бы завести близкую
дружбу с той, чьи перо и язык так неутомимы. Впрочем, она женщина
при всем том превосходная. Будьте добры, передайте мой поклон Вашей
корреспондентке и объясните ей, что я очень сокрушаюсь, не умея на*
звать ей автора «Уэверли», но надеюсь, что она будет справедлива и
воздержится в дальнейшем приписывать мне участие в бесчестных сделках,
как в связи с этим, так и по любому иному поводу, пока не узнает,
насколько это отвечает моей репутации, которая теперь, когда я двадцать
лет прожил примерным львом в моей собственной пустыне, должна быть
известна в Шотландии многим. Ваша знакомая — женщина очень
хорошая, и хотя мне не суждено увидеть Чарлисхоуп и отведать ее куриного
паштета, я от души желаю благоденствия одному и приятного вкуса
другому. Смешные люди американцы: я читал газету, где было написано, что
(Мой отец-—портной. Будь он храбрый портной8, я бы не стеснялся этого;
iHo.OH был существом еще более редкостным: он был честным адвокатом,
^младшим сыном знатного рода, в котором мужчины резали и прокалывали
камзолы, а не изготовляли их.
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
325
Вот какое длинное письмо, и все о пустяках. Но чего вы хотите?
Над моей головой рокочут и бормочут судьи, вокруг шумят и гудят
адвокаты. Десять минут, потраченные на письмо, отняты мною у Фемиды,
Надеюсь скоро добраться до Эбботсфорда, но только на день или два,
а уж после 12 марта мы заедем туда надолго.
Миссис Спайс 9 поправляется от своей хвори, которая была довольно
необычным заболеванием — при условии, конечно, что выздоровление
будет полным. На Рождество приехал юный Вальтер и собрал в свору еще
трех терьеров. В один прекрасный день они все взяли след и бросились
гнать зайца, чем напомнили мне стаю гончих-биглей, которую держал
лорд Мортон в дни моей молодости, — так же дали голос и так же
неотступно вели гон до победного конца и непременно задрали бы зайца (это
было бы все равно как заколоть человека до смерти булавками), если бы
мы не отогнали их, как только пришли в себя от смеха. На бумаге это
получилось не очень смешно; но вообразите дерзость этих существ с
длинными спинами и на коротких лапах, пустившихся преследовать
быстроногого зайца! Вы не сможете не признать, что в этом есть нечто
комическое. Уверен, что граф О'Халлоран посмеялся бы, а полковник Хиткок 10
был бы скандализован. Леди Скотт передает сердечные поклоны, в чем
к ней присоединяются Анна и София (бедняжка). Мои любезные
приятельницы Харриет и София, я знаю, живо заинтересованы этими
поклонами, и Локхарт спешит добавить, что София продолжает поправляться.
Неизменно, моя дорогая мисс Эджворт, Ваш преданный
Вальтер Скотт.
25
МАРИЯ ЭДЖВОРТ —ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
[11 октября 1824 г.]
.. .Я хочу, чтобы Вы написали, находите ли Вы удачной избранную
мною тему для новой народной или великосветской повести, которую
я сейчас обдумываю. — «Путешественники» — из разных классов
общества — каждый со своими слабостями, заблуждениями и предрассудками.
Если я напишу это — или что-либо другое, — публиковать буду
анонимно — поэтому будьте так добры, никому ни слова. Подбросьте мне два-
три наблюдения из Ваших бессчетных богатств. И главное, остановите,
если сочтете, что я иду неверной дорогой, которая никуда не приведет...
Одна гостившая у Вас тогда дама, — некогда Ваша воспитанница, ныне
леди Комптон — уж наверное предана Вам всей душой, ведь своим се-»
мейным счастьем она в большой мере обязана, мне думается,
превосходному совету, который Вы ей дали, отпуская в дом ее мужа. Нельзя ли
мне воспользоваться для моей повести этим прощальным советом?
Уверена, что он бы мне очень пригодился — разумеется, не называя имен и
скрыв реальность вымыслом.. •
326
Переписка М, Эджворт с В. Скоттом
•. .И тут, представьте, является лорд Форбс 1, только-только из
Шотландии, вручает мне мои письма и швыряет на стол перо с видом
человека и дворянина, который считает себя оскорбленным, ведь он заходил
на Касл-стрит узнать, не имеет ли мисс Скотт передать пакет для мисс
Эджворт; услышав, что мисс Скотт нет дома, он вскоре написал записку
сэру Вальтеру Скотту по адресу: Эбботсфорд, Мельроз («Ведь я не
ошибся? Я не мог ошибиться!»), и не имел чести получить ни строчки
в ответ. Я всячески убеждала его, едва что не клялась, что сэр Вальтер
Скотт наверняка не получил записку его светлости. Прошу и заклинаю
Вас, дорогой сэр, некогда шотландским именем Форбса или, если оно
для Вас ничего не значит, то ради меня, исцелите уязвленную гордость
моего соседа — племянника лорда Мойры! адъютанта королевского
величества! Только подумайте, что он должен чувствовать! «Будь это кто-то
другой, а не сэр Вальтер Скотт, я бы внимания не обратил, но признаюсь,
я думал, он слишком учтив для такого... и т. п.». Вам приходится
расплачиваться за Вашу прославленную учтивость, дорогой сэр. — В конце
концов Вы еще пожалеете, что у Вас такая добрая слава...
[Рукопись опубликована не полностью]
26
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
15 октября 1824 г.
Долгожданный пакет от Вас, мой любезный друг, прибыл только вчера,
и поскольку многое в его содержимом представляет для меня большой
интерес, я приступаю к ответу безотлагательно и начинаю с того, что
интересно мне всего более. Непременно беритесь за
«Путешественников»— это получится восхитительно, иначе и быть не может. Той же темы
коснулся Вашингтон Ирвинг ', но, мне кажется, не в лучшей своей
манере,— как бы то ни было, многое, что под Вашим пером приобретает
чрезвычайную занимательность, он оставил совершенно в стороне, ибо его
изысканный фантастический очерк близок к экстраваганце — во всяком
случае (я люблю его и его книги) он не проникает так глубоко в
человеческую природу. Так что путь свободен, и Джон Бэлли со своими
проказами окажется таким занимательным путешественником, что у Вас будет
самый богатый и разнообразный материал. Уилл Кларк, с которым Вы
познакомились на Касл-стрит, рассказал мне один случай — Вы, я уверен,
сможете использовать его в своих целях. Среди самых забавных
образчиков породы путешествующих у него был один знакомый лондонский
кокни, прозванный им Братец Мартин, и этот Братец Мартин, повинуясь
истинному биржевому духу, направлял свой путь не туда, где лучше или
удобнее, и отнюдь не туда, где интереснее, но лишь руководствуясь
состоянием валютного курса. Где индекс валютного обмена был в пользу
Англии, туда и устремлял стопы Братец Мартин, выделывая самые не-
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
327
мыслимые зигзаги, и с гордостью утверждая, что оправдывает все свои
издержки лишь тем, что следует за всемогущим ажио2. Сей почтенный
господин пристал попутчиком к одной компании, которую вел антиквар-
итальянец, не простой чичероне, а порядочный и образованный господин,
вызвавшийся поехать с ними и показать им Пантеон. Итальянцы,
поскольку им едва ли есть чем еще гордиться, очень гордятся своими
памятниками античного искусства, и потому их предводитель сделал особо
многозначительную паузу в сознании важности происходящего и,
торжественно указав им на огромную ротонду, молвил: «Eccolo», т. е. «вот
он, Пантеон!» Все принесли ему дань почтительного молчания — все,
кроме Братца Мартина, который с самым нахальным видом озирался по
сторонам, глубоко засунув руки в карманы панталон и бормоча себе под
нос: «Ах, Пантеон, как же, как же, Пантеон, ну, конечно!» — а потом
обратился к итальянцу со следующим вопросом: «Скажите, синьор, а вы
когда-нибудь видели наш пантеон на Оксфорд-стрит?»3 Вообразите
позор и ужас его соотечественников. Немедленная смерть была бы слишком
легким наказанием для вульгарного негодяя — растянутая, с пытками,
она могла бы послужить кое-каким искуплением. Вот какие проказы
выделываем мы на глазах у Европы.
Не знаю, что Вам сказать по поводу моего отеческого напутствия
леди Комптон. По-моему, тут нечего возразить, если лица, от которых
это идет, останутся неизвестными. Но я боюсь, как бы, сделавшись
достоянием публики, эта история, со всеми забавными поворотами и
дополнениями, какими бы ни украсила ее Ваша фантазия, будет все-таки узнана,
ведь есть очень бестактные люди, а это было бы неприятно Нортгемтон-
скому прямодушному аристократическому семейству, что, в свою очередь,
даже если они обидятся только самую малость, может отразиться на леди
Комптон. Так что, наверное, лучше не рисковать. Будь она сейчас в
Англии, я посоветовался бы с нею самой, но она на континенте, и без ее
согласия мы не должны ничего предпринимать.
Я был крайне расстроен тем, что любезность лорда Форбса 4 так не*
простительно пропала втуне. Причина здесь та, что я вследствие чьего-то
недосмотра получил карточку, которой он оказал мне честь, лишь вместе
со всей корреспонденцией, доставляемой периодически из Эбботсфорда на
Касл-стрит, — в одной пачке с рекламами торговцев, объявлениями о
собраниях, прошениями о воспомоществовании и всеми прочими материями
из почтового мешка, куда наша старая домоправительница по неразумию
сочла уместным ее сунуть. Назначенный срок отъезда лорда Форбса из
Эдинбурга давно прошел, и так Анна упустила случай возвратить шаль
мисс Харриет, а я — просить о чести видеть лорда Форбса у нас. Во время
его пребывания в Эдинбурге я несколько раз был на самом пороге того,
чтобы возобновить наше давнее, хотя и мимолетное, знакомство,
состоявшееся еще тогда, когда лорд Гастингс был главнокомандующим в
Шотландии 5, и я дважды уговаривался с одним нашим общим знакомым о встрече,
дабы нанести его светлости визит, но оба раза нам что-то помешало.
328
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
Тогда я понадеялся, что случай сведет нас в обществе, ибо я испытываю
глубокое отвращение к назойливому гостеприимству моих сограждан из
Северных Ахфин6, во что бы то ни стало навязывающих свое общество
и свои дома (подобно моей любимой миссис Рэфферти) всякому мало-
мальски заметному человеку, появляющемуся среди них. Я очень
стыжусь этого и чувствую, как чувствовал сегодня утром, когда мимо меня
пробежал друг Ренар7, преследуемый гончими мистера Бейли,
наклонность скорее пожалеть жертву преследования, нежели «к их улюлюканью
прибавить голос свой». Поскольку же я испытываю к лорду Форбсу, по
разным причинам, глубокое уважение, позволю себе просить Вас выразить
ему мои искренние сожаления в связи с тем, что я не смог его увидеть,
и мою глубокую досаду по поводу того, что я невольно ответил
неблагодарностью на его любезность. Я намеревался написать Вам об этом в конце
прошлого письма, но запамятовал, о чем весьма сожалею, так как
желал бы, чтобы мои извинения опередили упрек лорда Форбса. С Форб-
сами я связан с самого моего детства, когда его светлость лорд Форбс
(лорд — в шотландском смысле) с супругой и чуть ли не всем семейством
каждую неделю по воскресеньям бывали у моего отца к обеду, который
сейчас показался бы едва ли подходящим для знатного гостя. Во-первых,
там бывала похлебка из бараньей головы и самая эта баранья голова —
по той простой причине, что баранью голову ставили накануне, ибо ее
нужно очень долго варить, а бифштексы готовятся очень быстро, так что
слугам почти не приходилось трудиться в светлый божий праздник. Кроме
того подавалась бутылка или две вина особой марки, какой не купишь
у виноторговцев; и наконец, была неизменная проповедь, во время
которой половина детей спала, а другая половина была занята тем, что
будила спящих пинками и щипками. Вот Вам пресвитерианское воскресенье
в старом Эдинбурге.
Красавица-чернильница8 прибыла в целости и сохранности, и уж не
знаю каким образом, но имя феи-дарительницы все уже разгадали. Было
много споров о том, где ее ставить, — я высказывался за мой кабинет,
леди Скотт отстаивала залу. Сейчас она красуется на камине в гостиной,
как на некоей нейтральной территории. Интересно, что чернильный прибор
Петрарки до чрезвычайности походит на чернильный прибор Ариосто —
только у Ариосто, поскольку он никому не открывал имени своей
возлюбленной, Купидон очень мило прижимает пальчик к губам. Петрарка
тоже мог бы хранить молчание, ведь все, что он сказал, только побудило
комментаторов ломать головы над тем, кто такая Лаура и, странно
сказать, была ли вообще таковая на свете. Литье его чернильницы
превосходно.
.. .Еще о публикациях — никак не предполагал, что Вы можете
печататься анонимно: Ваш стиль так хорошо всем знаком и так
неподражаем — и потом, Ваш почтенный и уступчивый издатель, мне кажется, не
склонен ставить опыты над вкусами публики. Мне кажется, что Вас
сразу же признают, и выйдет, что Вы пожертвовали своим прославлен-
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
329
ным именем совершенно напрасно. Преимущества же, которые дает Ваше
имя, весьма велики, как в смысле коммерческом, так и с чисто
литературной точки зрения, ибо магические буквы «М. Э.» в мановение ока
перенесут в руки публики весь тираж, и критика, даже самая зловредная,
прихрамывая, притащится следом, толкуя о «пробелах в изображении» и
«просчетах в авторской оценке» тем, кто уже все прочел и может судить
сам; между тем при анонимных публикациях критика подчас
опережает издание и перехватывает ветер общественного интереса, не дав
книге по-настоящему пуститься в плавание.
Домашние наши дела не бог весть как хороши. У Софии опять был
мучительный припадок ее старой желчной болезни, слава богу на ребенке
это не отразилось. Сегодня мы все едем обедать в Чифсвуд9, а завтра
они приедут к нам, надеюсь, на весь остаток наших осенних каникул.
Когда дни становятся холодными и ночи длинными, лучше всего
следовать примеру тетеревов, которые в октябре всегда собираются в стаи.
Шлем наши сердечные приветы Вам и мисс Харриет, я думаю также,
что они перенесут морское путешествие, если Вы переотправите их за
океан миссис Фокс 10. Если Вы всерьез настроены осуществить свой
анонимный план, можете рассчитывать на любое содействие и любой совет,
какие будут в моей власти, а также на строжайшее соблюдение мною
Вашей тайны. Но долго сохранять incognito Вам не удастся.
Прощайте, собаки с нетерпением ждут, когда я возьму мой
страннический посох, ибо солнце нежно светит, хотя на горных прогалинах
серебрится снежок. Ну и пусть серебрится. Не тявкайте же, Джинджер и
Спайс, и отступите подальше перед пылом, еще более жарким, чем ваш, —
перед растопленным воском, которым я сейчас запечатаю это письмо.
Малышка Спайси совсем поправилась, но по-прежнему остается
четвероногой. ..
Неизменно Ваш
Вальтер Скотт
Эбботсфорд, 15 октября [1824 г.]
27
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
23—25 января 1825 г,
Я долго не писал Вам, дорогая мисс Эджворт, и, как большинство
неблагодарных людей, не напоминал о себе доброму другу, покуда не
понадобилось обратиться к нему с просьбой. Однако Вы должны проявить
снисходительность, принимая во внимание бесконечное количество дел и
слабеющие глаза, на которых в эти туманные дни стали сказываться все
предыдущие бессонные ночи, проведенные за письменным столом. Глаза
еще не так-то и слабы, но нуждаются в помощи очков, а надеть очки
330
Переписка М, Эджворт с В. Скоттом
для меня такое же страшное падение, как для старого воина-горца явиться
на совет своего клана
... С клюкой в руке, сжимавшей прежде меч.
Но вернусь к моей просьбе и к связанной с нею истории, которая
весьма романтична, даже если я и пишу ее с очками на носу.
Надо Вам знать, что два года тому назад у моего старшего сына был
небольшой роман с некоей весьма скромной и миловидной молодой
барышней, правда, носящей непоэтическое имя Джейн Джобсон, но зато
обладательницей прекрасного имения в Файфшире, стоимостью около
50000 фунтов, честно заработанных ее покойным папенькой, достойным
и солидным коммерсантом. Барышня находилась под строгой опекой
мамаши, являющейся отпрыском горского рода Атол-Стюартов 1, чьим
родоначальником (люблю генеалогии!) был Волк Баденоха, сын Роберта
Второго 2. Почтенная женщина придерживается самых превосходных
принципов, тесно зашнурована в жесткий пресвитерианский корсет и обладает
всеми достоинствами, равно как и всеми пороками и недостатками,
естественными в ее положении богатой матроны, не сводящей драконова ока
со своей еще более богатой дочери, на которую, по ее мнению, никто не
достоин даже взглянуть. Многие рыцари и пажи жаждали победить
дракона и освободить деву, но никому из них она не оказывала предпочтения,
никого не поощряла вступить в поединок с ее матерью. И вот у моего
кавалериста с этой барышней оказались общие воспоминания о танцах и
любезностях двухлетней давности, за каковой срок они, правда, не
виделись, но помнили друг о друге, если не ошибаюсь, благодаря стараниям
супруги моего доброго и веселого соседа сэра Адама Фэргюсона, которая
очень любит Вальтера и свою племянницу — теткой она является по праву,
будучи родной сестрой миссис Джобсон, хотя в ней значительно больше
от овечки, чем от дракона Уонтли или от Волка Баденоха. Словом,
Купидон принял участие в нашем рождественском веселье, и в одно
прекрасное утро мы не без изумления услыхали, что юная дева согласилась
взвалить себе на плечи походный мешок гусара. Однако, хотя город — надо
сказать, очень милый городок — и сдался, замок в лице старухи матери
стоит неколебимо, несмотря на то, что дальнейшее сопротивление и
бесполезно. Юная леди завоевала мое сердце той скромностью и
непритязательностью, с какими она несет свой титул богатой наследницы, а также
и тем предпочтением, которое она столь давно уже отдала моему сыну,
выказав свои чувства так твердо и открыто, — при обычной своей робости,
граничащей подчас с прямой неловкостью. Но я ничего не мог сделать.
Ее друзья и родные единодушно объединились в стараниях преодолеть
враждебность доброй мамаши, все возражения которой свелись в конце
концов к тому, что мой сын — солдат и гусар и, значит, должен быть
повесой; все прочее она.признала приемлемым. В конце концов всеми
почитаемый священник, из самых пробойных, как принято у нас говорить,
вооружившись тяжелой артиллерией текстов, почти сумел убедить ее, что
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
331
она поступает неправильно, и она сдалась, как Брабанцио3, — так что
в настоящее время составляется контракт и прочие бумаги и решается
вопрос о том, кто станет в будущем владельцем Эбботсфорда и Лохора.
Отпуск Вальтера из полка будет очень кратким, поэтому свадьба
произойдет в самое ближайшее время, и после этого он должен будет
направить путь в Ирландию, и, с Вашего согласия, первой их остановкой там
будет Эджвортстаун. Жена Вальтера напомнит Вам балладу:
Научил я сокола
На коне верхом скакать,
Научил свою голубку
Читать да писать.
Научил я сокола
Из лука стрелочки пускать,
Научил свою голубку
Златом-серебром шить-вышивать.
Так вот эта моя голубка должна быть Вашей гостьей в продолжение
четырех-пяти, или более, дней, пока Вальтер поедет в Корк4 в свой полк
и приготовит там для нее пристанище в казарме — боюсь, это будет
болезненная перемена для той, на которую ветерку не позволялось дунуть.
Однако она на это пошла, ибо на что только не пойдет женщина ради
мужчины, которого любит и который любит ее. У Вас, я уверен, ее будет
окружать спокойная доброта, а не лихорадочное внимание, которое,
подобно перегретой теплице, лишь убивает бутоны, предназначенные к
цветению, и я знаю, после двух-трех дней молчания, односложных ответов и
боязни незнакомых людей, она развернет все свои женские богатства и
будет выменивать у ваших барышень ирландские песни на шотландские.
Рассказ о ее маменьке предназначен, разумеется, только для Вашего
слуха, я всегда стараюсь указать чувствительные места, чтобы их
случайно не задели... Весь этот длинный рассказ я мог бы заменить одним
затертым словом: «Молодые», но выразительность была бы утрачена.
Напишите мне, не затруднительно ли для Вас будет принять у себя
офицерскую жену; хотелось бы знать также о Вашей новой работе. Ваши
соображения в пользу анонимного издания весьма вески, поскольку речь
идет о Ваших чувствах, хотя мне лично думается, что Вам следует не
обращать на критиков никакого внимания и спокойно писать, зная, что
мир всегда будет на Вашей стороне. Но дамы-писательницы, как я
заметил по моему другу миссис Бейли, так же чувствительны к признанию
и осуждению публики, как и писатели-мужчины, притом нам, благодаря
нашим крепким нервам, эта чувствительность обходится не так дорого.
Я виделся с мистером Батлером5 два или три раза и остался им
весьма доволен. Поклон моей любимице Харриет. Уверен, что она будет
добра к моей бедняжке Джейн и всегда будет помнить, что не все
получают такое воспитание, как в Вашем доме. Со своим альбомом для
рисования Харриет сущий зверь, но, по-моему, пользуется им главным обра-
332
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
зом для засушивания цветов. И прекрасная музыкантша. Пора кончать,
и здесь уместна будет старая баллада с небольшими изменениями:
Моя малютка Джинни,
Забудь свою мамашу,
Солдат же идет в далекий поход,
Его ты' неси поклажу.
Не нужен ей английский лорд,
Он не будет шотландским лэрдом,
Ее избранник — горячий Скотт,
Что закутал ей плечи пледом.
28
МАРИЯ ЭДЖВОРТ —ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
[8 апреля 1825 г.]
.. .Из намека, содержащегося в письме мисс Скотт к Харриет, мы
почерпнули надежду, что в этом году вы, и даже Вы с прописной буквы,
быть может, приедете в Ирландию, и если так, я не сомневаюсь, что
Вы посетите бедный захолустный Эджвортстаун, хоть он и расположен
на самой жалкой болотистой равнине и вокруг на многие мили — ни
местных преданий, ни живописных развалин и вообще совершенно ничего
романтического... Последние полтора года я, все так же скованная
собственной глупостью, работаю над четырьмя маленькими томиками книги
для детей. Я подумала, что могла бы, хотела бы и, прежде всего, должна
и обязана довести до конца небольшое сочинение моего отца,
озаглавленное «Гарри и Люси» *, которое он начал писать лет сорок назад для своих
собственных детей и не закончил, о чем, как мне известно, сожалел.
Я время от времени помогала ему в этой работе — на мою долю
доставалось добавлять занимательность к тексту — а он излагал серьезные
сведения и точные начала наук... Но потом меня так обескуражила и
смутила требуемая им точность, что я уже перестала соображать, сколько
будет дважды два, — и принялась выверять самые простые истины вроде
этой. Естественно, что на такую корректуру ушло уже почти два года.
Может быть, причина та, что я живу в Ирландии, где, как говорит Свифт,
дважды два иногда пять, но так или иначе, от такого скептицизма я
становлюсь глупее с каждым днем, и даже подозреваю, что дважды два... —
нет, нет, так говорить нельзя, непочтительная усеченность недопустима
в науке — завтра же внесу исправления в рукопись! Дважды взятое два
равняется четырем — равняется! А как оно равняется? И вот я снова
барахтаюсь в пучине физических — метафизических — арифметических
загадок. Выплываю с горем пополам и переделываю так: «Два раза по два
составляют четыре». Но в это время слышу, как какой-то маленький
проказник на улице громко и весело распевает: «Что дважды два четыре,
всем известно в мире!»
[Рукопись целиком не опубликована]
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
333
29
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
[Апрель 1825]
... Я самым серьезным образом собираюсь побывать в Дублине этим
летом, или осенью, и одной из неоспоримых целей моего путешествия
будет встреча с друзьями в Эджвортстауне. Так что окрестные любители
львов, обманутые в своих ожиданиях лицезреть львенка 19 смогут
утешиться зрелищем старого льва-отца, хотя чего еще нужно их любопытству,
когда у них под самым носом имеется такая превосходная львица? Льщу
себе сознанием, что я один из самых благодушных царей пустыни после
своего собрата, лениво отвергшего некогда заигрывания Рыцаря
Печального Образа2, —ибо я вскакиваю при первом же прикосновении палки,
потягиваюсь, встряхиваю гривой, облизываю усы, поворачиваюсь на месте,
ложусь и снова засыпаю. Видал я, как существа более раздражительные,
чем я, в таких условиях приходили в ярость и зверели, но Вы, я знаю,
согласитесь со мною и столяром Милягой, что:
Когда бы лев и впрямь попал сюда,
Ему была бы самому беда3.
Маленький Джонни Локхарт нездоров — бедное дитя, его тельце слабо»
и это — черная туча на моем горизонте. Непрекращающийся кашель и
слегка повышенная температура не отпускают его уже несколько недель,
внушая нам серьезные опасения. Но у него не пропал аппетит и хорошее
настроение, так что будем надеяться на лучшее. — Но я трепещу при
мысли, сколько любви отдали родители этому бедному ребенку, которого
и в самом деле нельзя не любить. Будем надеяться на лучшее...
Ваша детская книга была бы мне очень приятна. Я большой любитель
филологических изысканий и считаю, что языку пошло бы на пользу,
если бы слова хоть изредка, хотя бы обращенные к детям, употреблялись
s их первоначальном, а не вторичном, метафорическом значении. Если Вам
непременно нужен глагол для выражения того, какое новое число
получается при перемножении двух на два, мне кажется, «дважды два составляет
четыре» подходит лучше, чем «равняется четырем», — хотя просто
«дважды два — четыре» — проще и удобнее, ибо оба глагола требуют
объяснения, каким образом яйца, мука и сало, будучи смешаны воедино,
составляют пуддинг, в пристрастии к которому мы, шотландцы, обычно
упрекаем англичан. Строго говоря, мы можем утверждать, что число
четыре, как и пуддинг, равняется первое — двум слагаемым двойкам,
второе— трем указанным составным частям, хотя как именно производятся
необходимые операции и получается названное блюдо и означенная сумма,
знают лишь повар и арифметик.
Возвращаясь к моему предполагаемому приезду в Эджвортстаун,
Беатриче 4 очень хочет сопровождать меня и леди Скотт тоже, но меня
тревожит здоровье последней, она уже не может легко, как в годы юности,
переносить тяготы пути и слишком склонна ко всякого рода страхам, когда
334
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
пугаться совершенно нечего. Боюсь, я должен буду приехать один, если
не сумею сманить Локхарта. Можете не сомневаться, если Вальтер и его
женушка до моего приезда не искупят свои грехи, приползя в Эджвортс-
таун на коленях, это значит, они просто дожидаются меня, чтобы было
кому заступиться за них перед Вами. Я буду счастлив увидеть Ирландию,
но писать о ней — это значило бы брать на себя дело, которое ее Ангел-
Хранитель5 выполняет и будет, я не сомневаюсь, выполнять и впредь
к чести родной страны и к укреплению взаимного доброжелательства
между ее обитателями и жителями соседнего острова. Я знаю немало
бедных тружеников-ирландцев, к которым пятнадцать лет назад люди
отнеслись бы с враждебностью и предубеждением и которых теперь
встречают с симпатией как соотечественников кучера Джарви6 и его...
[Конец рукописи утрачен]
30
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд,
5 июля 1825 г.
Моя дорогая мисс Эджворт!
Мое письмо от 2 или 3 и Ваше от 29 июня разминулись в дороге, и
я мог бы вообще не отвечать Вам, тем более что мой ответ не оправдает
даже почтовых расходов1. Но я предпочитаю быть неизменно
пунктуальным в исполнении всех моих обязательств, претерпев в юные годы немало
позора за необязательность, а ведь всему миру известно, что
рассудительная старость, не тревожимая страстями, безболезненно, хотя и не сполна,
расплачивается за долги неразумной, заблуждающейся юности.
Мой друг Хартстондж2 может, подобно Премудрости, «возглашать
на улицах» Дублина «и на площадях возвышать голос»3. Но я не имею
ни малейшего намерения появляться в тамошнем обществе. Один раз
я должен буду, как я понимаю, пообедать с офицерами полка, где служит
мой сын, и один раз — с вышеупомянутым Хартстонджем, если он меня
пригласит. Но поскольку я не предполагаю провести в Дублине долее
недели, оставшихся дней мне едва хватит на то, чтобы побыть тихо с
сыном и невесткой.
Цель моей поездки — безусловно, Килларни, и я счастлив был узнать
из Вашего письма, что по пути туда могу заехать в Эджвортстаун. Видит
бог, мне бы очень хотелось, чтобы Вы могли как-нибудь все устроить и
поехать с нами. Может быть, Вальтер и его сага sposa* тоже сумеют
вырваться. Признаться, мне уже давно прискучило осматривать живописные
места в одиночестве, и хотя без леди Джокунды4 я, пожалуй, могу, и
обойтись, путешествия приходятся мне теперь гораздо более по вкусу под
* Дорогая супруга (итал.).
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
335
приправой приятного общества — раньше я любил бифштекс безо всяких
приправ и упивался романтическими пейзажами только в благословенном
одиночестве.
Так как Вы ничего больше не писали о собаке, я побоялся, что это
будет слишком утомительный подарок, и отдал ее Чэнтри5, скульптору,
которому она очень приглянулась. Но я могу оставить Вам будущей вес-*
ной другого такого же хорошего щенка, если Вам действительно этого
хочется, — я никогда не выращиваю больше одного-двух щенят во
избежание потопа. Тот, предназначенный для Эджвортстауна, был одним из
таких, оставленных на развод. Но я могу будущей весной придержать для
Вас еще одного.
Говоря о щенках другого помета — я знаю, что Вальтер страдает тем
самым mauvaise honte*, из-за которого люди представляются
нелюбезными, в то время как они просто робки и застенчивы. Он испытывает
священный трепет перед талантом и еще не усвоил той простой истины,
что по-настоящему умные люди менее всего склонны к придирчивости и
нетерпимости. От Джейн6, я надеюсь, Вы ответ получили, во всяком
случае когда они мне последний раз писали, она, с замирающим сердцем,
тщательно наточив побольше перьев и аккуратно сложив несколько листов
почтовой бумаги, собиралась сесть за письмо к мисс Марии Эджворт.
Вы и понятия не имеете, какой страх внушает Ваше имя. Впрочем, для
Джейн Вы — старая знакомая, в ее маленьком лохорском будуаре я видел
почти все Ваши книги, и притом в весьма зачитанном состоянии. У
Вальтера в полку добиться отпуска довольно трудно, это держит его на
коротком поводке, так что пока я не получу на этот счет точных сведений,
никаких определенных планов строить не могу. Он надеется, что сможет
поехать с нами в Килларни, но далеко в этом не уверен: смотры и учения
ощутимо вторгаются в частную жизнь молодых офицеров. По этой-то
причине в легкой кавалерии так быстро — по нашему времени — повышают
в чинах. Юный богач записывается в полк, в восторге предвкушая, как
будет бороздить землю палашом и обметать небеса плюмажем, но через
месяц или два, gêné ** суровой дисциплиной, денди удаляется, и в полку
открывается новая вакансия.
Мне остается только прибавить наилучшие пожелания миссис Эджворт,
Харриет и всем друзьям — знакомым и незнакомым. Мы непременно
должны повидаться с мистером У. Эджвортом7. Весьма сожалею, что
краткость нашего визита не позволяет нам надеяться на встречу с нашим
прелестным другом — юной миссис Фокс-Лейн 8 и на знакомство с ее
мужем. Леди Скотт шлет нежный поклон. Всегда с почтением и от души Ваш
Вальтер Скотт.
* Ложным стыдом (фр.).
f* Стесненный (фр.).
336
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
31
МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС РАКСТОН
Эджвортстаун,
август 1825 г.
Сэр Вальтер Скотт, пунктуальный и верный своему обещанию, в
пятницу приехал к обеду заблаговременно. С собою он привез мисс Скотт1
и мистера Крамптона2. Я рада, что добрый Крамптон был вознагражден
этой поездкой: как они мне сами рассказали, они всю дорогу, не
умолкая, разговаривали, даже когда облака пыли совсем скрывали их друг от
друга. Они любят друг друга, как только могут любить два человека,
обладающие таким талантом и дружелюбием, и мы рады служить их союзу.
Не успев отряхнуть пыль с сапог, Крамптон сказал: «Прежде чем я
сяду есть, и более того, прежде чем я вымою руки, я должен видеть
Люси». У него теперь, как он говорит, не осталось сомнений в том, что,
с божией помощью, — и я повторяю это смиренно и благочестиво, — Люси
совсем поправится.
Капитан и миссис Скотт и мистер Локхарт задержались в Дублине и
приехали только в одиннадцать часов, и у матушки был приготовлен для
них ужин и фрукты и все для подкрепления. Миссис Скотт совершенно
не чванлива и довольно хороша собой — у нее милое, доверчивое
выражение лица и прекрасные, мягкие, полные любви глаза.
Сэр Вальтер восхищает сердца всех, кто видит, слышит и знает его.
Он самый добрый и самый интересный человек, которого я знаю; самый
благородный и дружелюбный из львов, и лицо его, в особенности нижняя
часть, действительно очень напоминает льва. Он и мистер Крамптон
с мистером Джефсоном3 были втроем великолепны. Школьный оркестр4,
исполнивший после обеда при луне шотландские напевы, и мальчики,
игравшие в чехарду, восхитили сэра Вальтера. Назавтра мы — совсем
ненадолго— заглянули в школу, осмотрели там всего понемногу, и
впечатление было самое благоприятное. Дело было в субботу, и когда мы вошли,
был час религиозного наставления. Католики со своим патером в одной
комнате, протестанты с мистером Китингом в другой.
Такой восхитительной беседы, которой мы имели счастье наслаждаться
в эти три дня, я, мне кажется, никогда в жизни не слышала. Как горька
примесь печали во всяком удовольствии для тех, кто понес тяжелую
утрату! Ловелл, матушка и я, когда пробило полночь, в один голос
проговорили: «Ах, как чудесно! И ах, как жаль, что он не дожил5 до того,
чтобы видеть и слышать все это!»
[Конец рукописи не опубликован]
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
337
32
МАРИЯ ЭДЖВОРТ - ДЖОАННЕ БЕЙЛИ
19 августа 1825 г.
(из Эджвортстауна)
Мы совершили вместе с сэром Вальтером Скоттом восхитительную
поездку в Килларни 1. Компания состояла из сэра В. С, Харриет и меня —
в его ландо; его человека и горничной миссис Скотт — на козлах; миссис
Скотт с Анной Скотт — в их фаэтоне и капитана Скотта с мистером Лок-
хартом — у них на запятках. У нашего ландо был спереди весьма удобный
пристегивающийся фартук и вообще все необходимое для укрытия от дождя.
Сам Цезарь и его счастье были у нас на борту 2, и в продолжение всей
поездки нам замечательно везло с погодой. Дождь если и выпадал, мы и не
думали кричать ему: «Дождик, дождик, перестань. Лучше лейся на
Испань!»—потому что он в Ирландии был как нельзя более кстати,—
колодцы начинали пересыхать и стада томились, если прямо не бесились,
от жажды.
Когда же дождь слегка моросил — в Шотландии это называлось бы
просто туманом, — нам он не мешал нисколько, так как случался всегда
в удобное для нас время — либо ночью, когда мы спали, либо днем, когда
нам не на что было смотреть и некому себя показать. Ко времени нашего
прибытия в Килларни дождь вовсе прекратился, и солнце сияло до самого
вечера, пока мы осматривали Макросское Аббатство3. Джоанна, Вам,
право, надо непременно поехать и посмотреть его — и монастырь, и старый
друидический тис с красным стволом, высящийся посреди монастырского
двора. Существует поверье — которое сэр Вальтер уважает, а его дочь
Анна ставит ни во что, — будто бы беда угрожает тому, кто срежет с этого
дерева ветку или кусок коры. Так или иначе, но благодаря этому поверью
дерево сохранилось. Мисс Скотт, несмотря на возражения сэра
Вольтера], срезала себе кусочек коры, и — хотите верьте, хотите нет, — не
прошло и часа, как с нами случилась беда: нам впрягли брыкливого мерина,
который чуть было не размозжил головы кучеру и капитану Скотту. Унял
его в конце концов грозный глас одного подвыпившего прохожего,
который сначала огладил ему бока увесистой дубиной (это после того, как
кучер напрасно долбил его то голове молотком), а потом вкрадчиво
посоветовал «вести себя пристойно, если он хочет считаться джентльменом». Сэр
В[альтер] С[котт] признался, что ничего подобного он об ирландских
почтовых лошадях не слыхивал и не читал. Но заметьте, что во все
остальное время нашей поездки почтовая служба была превосходна — так
что, по-видимому, всему виною злосчастный тис.
В Килларни мы провели три дня и за это время осмотрели —
досконально и в полное свое удовольствие — все, что там есть
достопримечательного: Верхнее и Нижнее озера — Иннисфаллен — Бен Терке — Мышиный
остров и проч. Мой брат Уильям, который был смотрителем работ на
строительстве новой дороги вдоль берега озера и хорошо знаком с
местностью и окрестными жителями, прибыл из Валентин, где он сейчас рабо-
22 М. ЭдЖВОрТ
338
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
тает, дабы оказать нам гостеприимство и открыть все красоты Килларни.
Прошу иметь в виду, что город, мною упомянутый, это не Валенсия,
которая в Испании, как полагала мисс Скотт, а Валентия в графстве Керри.
Описывать Вам Килларни я не буду — не бойтесь. У меня нет
намерения, как нет и возможности, дать Вам о нем полное представление. Скажу
только, что он превзошел ожидания сэра В. Скотта и доставил ему
глубокое удовлетворение и удовольствие. И если Вы когда-нибудь вздумаете
туда поехать, я могу составить Вам компанию — если Вы захотите; а если
Вы предпочтете отправиться без меня, нисколько не обижусь; а это
больше, чем может обещать кто-либо еще.
После трех восхитительных дней, проведенных в Килларни на воде и
на суше, под звуки горна, игравшего, сколько нашей душе было угодно, и
под пушечные залпы, подхваченные эхом в подражание громам, мы отбыли,
вполне удовлетворенные, даже несмотря на то, что не было оленьей охоты.
Предполагалось почтить «нашего Именитого Гостя», как пишут во всех
газетах, зрелищем охоты на оленя, но, по несчастной случайности, как раз
накануне нашего приезда там скончался некий мистер Уайз, джентльмен,
весьма почитаемый в тех местах, и все прочие местные джентльмены вполне
справедливо сочли, что им не следует принимать участие ни в каких
общественных развлечениях, покуда их друг не будет предан земле.
Их другом я называю его с полным основанием — за день до смерти этот
джентльмен присутствовал на званом обеде, за которым политические
страсти весьма разгорелись, и спор между оранжевыми и зелеными4
достиг большого накала, и тогда покойный выступил в роли примирителя,
воззвав к благоразумию обеих сторон и указывая, в чем те и другие
несправедливы друг к другу. Речь эта, казалось, очень его утомила — он
сел отдохнуть, облокотясь о стол и опустив голову на руку, — и мгновение
спустя — голова его все так же покоилась на ладони — его не стало!
Счастливая смерть — смерть миротворца! Не удивительно, что она
произвела на всех такое впечатление. Перед похоронами у ворот его парка
в течение двух суток все время сидели двое мужчин в глубоком трауре,
с белыми лентами на шляпах — сидели и безмолвствовали. Подобной
церемонии я не наблюдала больше .нигде в Ирландии.
... Из Килларни мы поехали в Корк, где сэра В. Скотта посетил мэр
и пригласил на большой банкет, каковое приглашение он отклонил, как
отклонял в Ирландии ^ все приглашения на банкеты и собрания. Посетила
его также делегация коллегии адвокатов и судей на выездной сессии.
В Лимерике капеллан епископа, находившегося в отъезде, передал
покорную просьбу своего господина располагать епископским дворцом, как сэру
Вальтеру будет удобно, — это приглашение могло прийтись как нельзя
более кстати, не окажись в городе превосходной гостиницы, радушный
хозяин которой сам приготовил ему прекрасный прием, а весь город был
иллюминован. Может быть, то, о чем я Вам пишу, уже было в газетах, но
я их не читала, и Вам придется меня простить. Мистер Локхарт время от
времени пересказывал мне отдельные куски из газетных статей, но там
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
339
столько глупейших ошибок — Харриет, например, фигурирует в них как
миссис Локхарт.
Из Корка мы поехали в Мэллоу и Кэшел5, и сэр Вальтер вдоволь
насмотрелся на старые аббатства, мужские и даже женские монастыри —
да, да, мы видели живых монахинь в черных рясах; принять нас и говорить
с нами им было нельзя, о чем они очень сожалели, но две или три вышли
погулять в монастырский сад — самые красивые, надо полагать, с
молитвенниками и четками в руках, — и мы мельком видели их профили и, по
временам, любопытствующие взоры, которые они устремляли на сэра
Вальтера, а также на красавца-капитана, его сына. Да простит мне бог,
нехорошо сплетничать, но правда есть правда.
Надеюсь, Вы знаете песню о повесах из Мэллоу? Это красивый
чистенький городок, и там прекрасное общество — сейчас все увлекаются
тем, что пьют воду из местного целебного источника. И все местное
общество высыпало на городскую променаду разглядывать сэра В. Скотта,
пока он разглядывал старую, увитую плющом башню. Как неутомимо он
лазил и карабкался по развалинам, которые мы осматривали!—Не было
лестницы, — поломанной или целой, все равно, — по которой он не
поднялся, если это под силу было молодым и здоровым или если
предание гласило, что некогда там ступала нога человека...
С самого нашего отъезда и до конца путешествия не произошло ни
одной неприятности. Редко бывает, чтобы это можно было положа руку
на сердце сказать об увеселительной поездке, но, право же, сэр Вальтер
Скотт — и дома и в гостях — ив пути и в четырех стенах — самый
восхитительный спутник и собеседник — неунывающий — внимательный —
веселый — манеры его неизменно приятны, беседа непринужденна, это такой
неиссякаемый, искрящийся поток мыслей, и всегда новые, неизвестные
сведения о любом предмете — у него память, которая хранит все хорошее
и опускает ненужное. Кажется, среди моих знакомых никто, включая сэра
Джеймса Мак-Интоша6, не обладает такой удивительной памятью, и уж
наверняка ни у кого нет и десятой доли такого воображения в сочетании
с такой памятью. Здесь он превосходит всех. Память, как она ни
могущественна, только служит его фантазии. И еще в одном он отличается от
всех известных мне умников и лондонских острословов: он ни разу не
утомил меня — потому что в этом нет усилий — нет ничего показного.
В карете он засыпал, когда ему хотелось, — и я тоже. А Вы ведь
понимаете, как важна в таких делах непринужденность. Когда-то я знала двух
великих людей, которые путешествовали вместе по Ирландии, и один из
них получил ревматизм, а другой — зубную боль, так как оба стеснялись
заговорить о том, что нужно бы закрыть окно кареты.
В конечном счете все обаяние сэра Вальтера Скотта — это его доброе
сердце. Больше не скажу ничего. Я так переполнена его добротой к моей
сестре и ко мне самой, что не способна сейчас говорить о «ем с
надлежащей сдержанностью. Позвольте мне только добавить, моя дорогая
Джоанна, что его разговоры в значительной мере, весьма для меня прият-
22*
340
Переписка М, Эджворт с В. Скоттом
ной, касались Вас и Ваших сочинений — оба эти предмета ему так же
дороги, как и нам. По-моему, «Талисман»7 — самая лучшая и прекрасно
написанная его книга...
33
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
[Февраль или март 1826 г.]
Моя дорогая мисс Эджворт!
Я уже давно собирался написать Вам, но, может быть, тем бы и
ограничился, рассчитавшись с Вами помыслами, как тот попугай в кукольном
театре, если бы Ваше любезное письмо, только что мною полученное, не
сделало бы мое дальнейшее молчание уж просто черной неблагодарностью.
Горе мне, если друзья будут судить о моем к ним добром отношении по
той регулярности, с какой я отвечаю на их письма, ибо отчасти из-за
перегруженности писанием, отчасти из-за постепенного, но естественного
ухудшения зрения, отчасти же просто по причастности к первородному греху,
толкающему меня к неделанию того, что нужно, я стал весьма
неаккуратным и никуда не годным корреспондентом.
Обстоятельства, вызвавшие Ваше дружеское участие1, я не способен
так стоически презирать, как мне этого хотелось бы. Но не в моем
характере испытывать по поводу того, чего уже не исправишь, горькие и
мучительные сожаления. Благосостояние мое — в том, что касается
имущества,— совершенно подобно непоседливому «королю Брентфордскому»:
Только доброго эля глоток ты испил, —
Он сейчас был здесь, и уж след простыл! 2
Но я, сказать по правде, принадлежу к той философской школе, которая
должна именоваться «нимизмом» в честь своего славного основателя
капрала Нима3, автора великой максимы: «Будь, что будет». А потому
оставим это — чему нельзя помочь, тому нельзя помочь. Думаю, что я не
пропаду, даже если мрачный оборот, который принимают дела в здешних
местах, повлечет за собою еще более сильную и губительную бурю, что
представляется в настоящее время вполне возможным. Можете мне
поверить, что предложений помощи я получаю очень много. Бедняжка Джейн
протянула мне все свое состояние, словно горсть ягод. Но я за свое
неразумие разумно готов поплатиться и все приму на свои плечи. Леди Скотт —
не такая женщина, чтобы придавать значение деньгам, а что до Беатриче,
то она от души забавляется переменами в своем состоянии, ибо при всем
ее persiflage *, унаследованном во всяком случае не от меня, у нее щедрая
и независимая натура.
Локхарту Лондон пойдет на пользу больше, чем Эдинбург. Придется
ему оставить свое надменное молчание и немного потрудиться в светских
* Зубоскальство (фр.).
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
341
беседах, что, как я с удовлетворением узнал, он уже и пытается делать.
У него сейчас все козыри на руках — таланты его таковы, что легко
приложимы к любой стоящей перед ним цели, а София — во всех
отношениях надежная и разумная помощница. Я часто смеялся над тем, какую
разнородную группу мы представляли собою во время наших
восхитительных путешествий.
Эбботсфорд,
30 апреля
До этого места письмо было написано более двух месяцев назад. С тех
пор у меня в семье произошли несчастия4, о которых я, по
соображениям, Вам понятным, предпочитаю не писать, если только обстоятельства
к тому не вынуждают. Софии незадолго до предстоящего ей разрешения
пришлось отправиться в Брайтон с маленьким Джонни, чья прирожденная
слабость здоровья развилась в болезнь позвоночника, для излечения от
которой бедный мальчик должен не вставая лежать на спине, и были
серьезные основания опасаться, что его час пробьет еще до родов Софии.
Вскоре она, много ранее срока, разрешилась от бремени, и здоровье
младенца первое время внушало опасения, хотя теперь, слава богу, все,
кажется, пошло на лад. Дополняет перечисленные семейные невзгоды
крайнее нездоровье леди Скотт, и хотя сейчас ей несколько лучше, все же
состояние ее весьма опасно. Ее лекарство — настой наперстянки, который
сам не слаще иной болезни. Леди Скотт переносит и болезнь и лечение со
стойкостью, изумляющей медиков—но... Не буду больше об этом. Что
до моих денежных потерь в истории с Констеблом, то о них не стоит и
говорить, у нас есть немалые основания рассчитывать, что дела в конце
концов выправятся и понесенный ущерб в итоге будет невелик.
Политические письма были всего лишь забавой, на них ушло примерно по одному
дню. О «Вудстоке» самая важная новость, что он принес 8400 фунтов,
вместо 3000, которые должен был заплатить мне Констебл5. Публика
негодует, но это пока ее личное дело, а издатели не жалуются.
Я глубоко огорчен внезапной смертью мистера Джефсона 6 и очень
сочувствую его семье, я не встречал человека, который бы мне так
понравился с первого же знакомства, он был так разумен, образован и
обладал такими благородными манерами. Поверьте, я сделаю для подписки все,
что в моих силах, по-моему, книга должна стоить двадцать шиллингов —
обычная цена для тома in quarto, — и ее надо хорошо напечатать и на
хорошей бумаге. Прошу Вас сразу же записать следующие имена:
Леди Скотт из Эбботсфорда —2 экземп.
Мисс Скотт из Эбботсфорда — 1 »
Чарлз Скотт, Оксфорд, Брейзен-ноуз Колледж — 1 »
Дж. Дж. Локхарт, эскв., Лондон, Пэлл-Мэлл — 1 »
Миссис Дж. Локхарт — 1 »
Хью Скотт, эскв. из Хардена — 1 »
Миссис Скотт из Хардена — 1 »
342
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
— 1
— 1
— 1
— 1
— 6
экземп.
»
»
»
»
Подполковник Фергюссон
Уильям Скотт, младший, из Рейберна
Капитан Вальтер Скотт, Лохор, Королевский
гусарский полк
Миссис Скотт, Лохор
Сэр В. Скотт
За всех перечисленных лиц деньги будут внесены мною немедленно
по прибытии в Эдинбург, поскольку быстрота в таких делах имеет
первостепенное значение. Полагаю, что сумею добавить еще с десятка два
имен, если Вы пришлете мне подписной лист...
Мой сердечный привет Вашим братьям и сестрам, надеюсь, миссис
Фокс окажется удачным подарком и тем сама обретет свое счастье.
Вальтер и Джейн, совместно и порознь, много раз угрожали совершить из
Атлоны набег на Эджвортстаун, но оба они чересчур робки в исполнении
своего неоспоримого долга, и, возможно, дон Бакенбардо и донья Тиль-
бурина7 так никогда и не сумеют сделать то, что сами же полагают
желательным и приличным.
Мой нежнейший поклон миссис Эджворт и мисс Снейд8. Всегда»Ваш
Вальтер Скотт.
2 мая 1825 г. [1826] Эбботсфорд.
34
МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС РАКСТОН
27 мая 1826
Вы уже прочли в газетах о смерти леди Скотт. В последнем письме сэр
Вальтер описал нам ее страдания из-за водянки груди, но нам и в голову
не приходило, что опасность так близка. Она была очень добра и
гостеприимна и понимала все и разбиралась в людях куда тоньше, чем многие из
тех, кто ее высмеивал. Я никогда не забуду, как она заботилась обо мне,
когда я лежала больная в Эбботсфорде. На прощание она сказала мне:
«Благослови вас бог! Больше мы никогда не увидимся». Тогда гораздо
вероятнее было, как думалось мне, что умереть должна я, а не она. Сэр
Вальтер пишет, что его неоднократно отвлекали от письма семейные
несчастья. Первые две страницы он написал два месяца назад в ответ на
мое письмо, в 'котором я справлялась, насколько правдивы слухи о его
потерях и проч. Об этом он говорит спокойно и мужественно, но без
бравады. Он пишет, что потери его велики, но у него еще осталось до*
вольно средств к существованию; что он получил много дружеских пред'
ложений помощи, но что плоды своего неразумия он намерен перенести
со стойкостью, что возьмет на свои плечи все и что для него великое
утешение сознавать, что леди Скотт не из тех, кто придает значение
деньгам, а «Беатриче», как он называет Анну Скотт, так спокойно встретила
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
343
перемену в своем положении. «У нее очень щедрый нрав, да и бедняжка
Джейн предложила мне все свое состояние, словно горсть ягод».
На этом месте письмо, как видно, было отложено и вспомнили о нем,
только когда от меня было получено письмо о бедном мистере Джефсоне *.
Семейные несчастья, прервавшие ход его мыслей, были, — болезнь его
маленького внука Локхарта, прелестнейшего и умненького ребенка, а вслед
за тем болезнь и смерть леди Скотт. Он пишет, что на письма Малахии
Малагроутера 2 у него ушло всего лишь по одному дню.
35
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд,
4 авг[уста] 1826 г.
Мой дорогой друг!
Если мои поздравления сегодня по тому счастливому поводу, о котором
сообщается в Вашем любезном письме, не столь громогласны, как некогда
были возгласы «ура» в честь Абу-Батлера*, поверьте, в них содержится
то тепло искренности, которое отнюдь не всегда удается обнаружить
в самой шумной овации, раздирающей небо и оглушающей землю. Вы
знаете, что Харриет всегда была моей любимицей, и сколько я могу судить
по моему недолгому знакомству с мистером Батлером, нет ни малейших
сомнений, что она доверила свое счастье человеку рассудительному и
просвещенному, который всегда будет горячо и по заслугам ценить
ее. У обоих явная склонность к литературе — быть может, самый
надежный и разумный залог счастливой жизни, ибо такая общность сулит
постоянное и весьма интересное занятие. Занятие это заведомо исключает
раздражительность нервов и язвительность характера, которых в данном
случае вообще, я уверен, не приходится опасаться. Как я кричал «ура»,
я уже не помню, но если бы я помнил сегодня все глупости, совершенные
мною вчера, мне оставалось бы только забраться на чердак и спрятаться
там от стыда среди разного хлама. «Довлеет дневи глупость его» 2. Шлю
мои сердечнейшие и наилучшие пожелания невесте и жениху. Как Вы
совершенно справедливо предположили, я не был особенно удивлен Вашим
известием, так как давно уже про себя допускал такую возможность;
но тем приятнее мне было узнать о том, что так оно и вышло.
Анна шлет поздравления вместе со мной. Она теперь здесь мое
главное и постоянное утешение, во время наших недавних несчастий она
выказала черты характера, которые обещают, что из нее получится
достойная управительница моего небольшого дома. О том, что мы пережили,
я писать не буду, все равно ничего не выйдет. Сейчас с нами Чарлз, и
мне хотелось бы показать его Вам, потому что он — то, что называется —
и очень уместно и выразительно, — Славный Молодой Человек. В
середине месяца ждем Вальтера и Джейн, а до этого они собираются нанести
5<4
Переписка M. Эджворт с В. Скоттом
визит вежливости в Эджвортстаун, куда и просят нас адресовать наши
к ним письма...
Возвращаясь к делам домашним, сообщаю, что Спайси три недели
назад благополучно произвела на свет семь щенков, из коих один оставлен
для Эджвортстауна. У нас была жаркая дискуссия по поводу имени.
Предлагались Соус, Кетчуп, Уксус и т. д. Родословная у него превосходна и
по материнской и по отцовской линии, и в полтора года это будет гроза
всех грызунов и мелкой твари. Вчера у нас был великий крестовый поход
на выдру, в нем принимали участие все Хардены и свора водяных гончих,
чьи голоса звучат, как прекраснейшая музыка в мире. Выдра была
выгнана в длинную сточную трубу, где, подобно монахиням Килкенни,
должна была провести ночь в строжайшем уединении. Теперь предстоит
выдворить ее из этой цитадели, и будет
Ребячий крик и песий лай.
Мои собственные чувства я буду держать при себе, как рекомендует
Тильбурина3 своим слугам. Но без моего руководства ничего «е выйдет.
То, что сообщает Ваша любезная и изобретательная американская
корреспондентка4, мне отлично известно, я уже получил из Америки
несколько предложений на этот счет. До сих пор я их отклонял, ибо мне
надлежит скорее стыдиться, что я столько получаю у себя на родине,
а не заботиться об увеличении доходов в других странах. Малая Британия
и Ирландия мне ничего не должны, а вступать в переговоры за границей
мне как-то не хочется, хотя у меня есть несколько предложений также и
из Франции и Германии. Мне всегда претил обычай Вольтера продавать
свои рукописи в разные страны, и мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь
имел право сказать обо мне: «Я заплатил сэру В. С. за право первого
издания такой-то книги, однако такие-то издатели получили оттиски из
типографии и опередили меня». По-моему, Констебл получал какие-то
деньги от американских книгопродавцев.
От Локхарта в последнее время никаких вестей; он в Брайтоне. Дай
бог, чтобы Ваши добрые предсказания оказались столь же верными, как и
Ваши добрые чувства, их продиктовавшие. Рассказы Софии рисуют дело
в благоприятном свете. Журнал процветает и продается все лучше с
каждым днем. А сейчас поднялся такой лай да грай, как говорит мой егерь-
ланкаширец, что я не в состоянии продолжать. На дворе собралось
двадцать взрослых гончих и с десяток сеголеток. Не знаю, может быть,
выпустить на выдру Спайси? Не стоит, пожалуй.
Мой сердечный привет Вашему брату, миссис Эджворт и миссис
Снейд/ Рад, что поправившееся здоровье мисс Люси даст ей возможность
заполнить пустоту, которая у Вас неизбежно образуется в связи с
отъездом Харриет в Трим. Надеюсь, как Вы пишете, еще дожить и повидать
ее там, я по-прежнему мечтаю увидеть Коннемару и Джойсовы края,
весьма, я думаю, благоденствующие под хозяйским присмотром мистера
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
545
У. Эджворта, который, как я надеюсь, трудится и процветает. Мой поклон
гостеприимному лэрду.
Почтительнейше и искренне Ваш
Валът е р Скотт.
36
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
15 мая 1827 г.
Моя дорогая мисс Эджворт!
Ваш недостойный друг просит минуты Вашего внимания. Заметьте, я
употребляю слово «недостойный» только в смысле писания писем, ибо
в том, что касается чувств истинного доброжелательства и дружбы,
никакие Дамон и Пифий1, никакие Орест и Пилад2 и прочие образцы
дружеской преданности не идут со мною в сравнение. Но очень часто можно
видеть, как я медлю с ответными письмами к тем, кого я больше всех
люблю и почитаю, и откладываю исполнение моего долга, покуда какой-
либо внешний толчок, какое-либо напоминание не сдвинет меня с места.
На этот раз подобным толчком послужил предстоящий отъезд моего
юного друга графа Давыдова3—весьма знатного русского, обладающего
наблюдательностью и талантом, — который имеет намерение посетить
Зеленую Ирландию. Вы увидите, что он для своего возраста располагает
значительным запасом знаний и с пользой употребил большие
возможности, которые дают длительные и разнообразные путешествия. Он
довольно долго пробыл у нас в Эбботсфорде и сообщит Вам все наши
домашние новости. Джентльмен, путешествующий вместе с ним, — некий
мистер Колиер, католик; сам молодой Давыдов принадлежит к греческой
церкви. Он не употребляет своего титула — граф, а фигурирует просто как
«мистер».
В политике теперь новая эра — лучшая ли? кто отважится сказать.
Я твердо верю в добрую удачу и надеюсь на лучшее...
Я писал Вам о злосчастной судьбе маленького терьера, которого унесла
так называемая хворь, особенно опасная для собак чистых кровей. Ему
делали вакцинацию, то есть прививку, но все усилия были тщетны. Все
остальные мои собаки пребывают в благополучии, только большой
волкодав Нимврод затрепал нашего старого домашнего кота, что было для меня
такой же горькой потерей, как и для Робинзона Крузо.
Как часто я вспоминаю Ирландию и все живописные виды, которыми
мы любовались вместе, а также всю незабываемую доброту ее жителей,
прежде всего — обитателей Эджвортстауна. Но я склонен разбранить
самую уважаемую его обитательницу за то, что она впустую растратила,
вернее, просто завернула в салфетку и спрятала свой талант рассказчицы
и недосказала нам историю, которую никто кроме нее рассказать не
может. Вы не имеете права не описать обычаи и особенности Ирландии,
346 Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
с которыми так важно было бы познакомить власти. Вы уже показали нам
доброту, одаренность и самоотверженную преданность, свойственные
низшим сословиям. Постарайтесь еще немного и покажите, как излечить то
зло, которое препятствует им подняться в обществе, при всем их добром
нраве и таланте. Почему на долю бедных ирландцев достаются все самые
тяжелые и громоздкие работы не только в Англии, но даже в Шотландии?
В последнее десятилетие рытье канав, поднимание тяжестей, таскание
цементного раствора и все, тому подобное, делают у нас ирландцы, так как
местные жители не соглашаются на такую низкую плату, заботясь о
благопристойности и определенных удобствах существования. Ведь Пат —
отличная ломовая лошадь, и я уверен, что Вы бы сумели найти для него
подходящую уздечку, которая пришлась бы ему впору и не вызывала бы
у него раздражения против возницы. При всем почтении перед научными
изысканиями в области философии механики, я не сомневаюсь, что Вы
можете нам помочь и научить нас, как исправить работу нашей
застопорившейся британской машины.
Эдинбургщ
Будучи прерван на этом месте необходимостью собираться в город и
оставив все свои бумаги в прежнем беспорядке, я обнаружил теперь
начало своего письма к Вам на собачью тему, до сих пор Вас, как видно,
не достигшего. Как это получилось, говоря словами Падди О'Рурка, кто ж
его ей-богу знает. Во всяком случае я этот листок прилагаю в качестве
официального свидетельства о трагическом событии, так что мое письмо
теперь не письмо, а «полтора письма», а полтора у нас в Шотландии
говорят обо всем, что представляет собою нечто исключительное.
Бонапарт приближается к концу4, но, боюсь, займет, со всеми новыми
документами, которые я намереваюсь напечатать, целых девять томов,
ибо, хотя я уже и выиграл битву при Ватерлоо, осталось еще довольно
много. Нельзя будет обойти молчанием и Святую Елену, самую
неприятную часть работы.
Прошу Вашу любезную матушку и миссис Снейд принять мои
наилучшие пожелания, кланяюсь также нашей больной, которая, надеюсь, теперь
•уже здорова, миссис и мистеру Фокс-Лейн, миссис Батлер и мистеру
Батлеру. Кажется, в этом году с нами в Эбботсфорде будет Локхарт,
так что, при содействии Беатриче и «Раненого Гусара», только что
прибывшего из Англии, мы устроим веселое пиршество. Мой поклон Сквайру
и Вашему брату Уильяму, моему доброму Килларнийскому кормчему.
Всегда Ваш искренний почитатель и любящий друг
Вальтер Скотт.
37
ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эдинбург,
4 февраля 1829 г.
Моя дорогая мисс Эджворт!
Я получил Ваше письмо несколько дней назад, отвечаю же только
теперь— не из-за недостатка интереса к тому, о чем в нем говорится,
поверьте, а по той странной причине, что у меня онемели пальцы и перо
норовит скользнуть в любую сторону, только не туда, куда нужно.
Несомненно, эти новейшие мудрецы, которые судят о человеке по почерку,
объявили бы меня самым невообразимым чудаком на свете. Но так как
старый человек переживает второе детство, мне предстоят, я думаю, еще
также корь и свинка. Хорошо бы заодно мне достались и новые зубы.
Сказать по правде, я ощущаю приход старости болезненнее, чем мне бы
этого хотелось, хотя здоровье мое в общем остается превосходно.
Я не могу уже больше совершать, как прежде, далекие прогулки, и
наверное не сумел бы дойти до могилы святого Кевина 1. Для человека, который
всегда к при всех обстоятельствах был так подвижен, это большое
лишение. Теперь я вынужден опираться на дружескую руку, а не полагаться
более только на свои собственные силы; и я с грустью сознаю, что будет
гораздо хуже, прежде чем станет совсем хорошо. Однако теплая погода
еще, быть может, принесет мне облегчение, и самое плохое, что меня ждет,
это смирная лошадь (как я ненавидел смирных кляч!) или, на худой
конец, инвалидное кресло. Все это, однако, не мешает мне испытывать
самую живую радость по случаю увеличения Вашего семейного
благополучия, каковое замужество мисс Фанни2, я уверен, принесет ей самой, и
Вам, и всем тем, кто ее любит. У меня не было случая изучить все ее
достоинства так же близко, как мне знакомы достоинства моих друзей миссис
Батлер и миссис Фокс-Лейн; но я виделся с нею (как с Вашей сестрой),
когда был в Дублине, достаточно, чтобы испытать искренний интерес
к этой юной особе, столь приятной с виду и, наверное, делящей со своими
сестрами их таланты и добрые чувства и потому несомненно
заслуживающей по такому знаменательному поводу .наилучших пожеланий от друга
вашей семьи. Мистер Уилсон в Вашем описании кажется воплощенным
Джоном Буллем — типичный представитель своей нации, которая вовсе
не худшая из трех, хотя и не отличается эмоциональностью и чувством
юмора, присущим Вашим соплеменникам, равно как и вдумчивой
проницательностью и романтическим складом ума и характера, которые обычно
прячут шотландцы под напускной холодностью и которые Вы столь
превосходно изобразили в облике Маклеода из «Ennui». Можете не
сомневаться, я непременно разыщу Раселл-сквер, когда буду в Лондоне, даже
если мне придется предпринять ради этих поисков кругосветное
путешествие; и не моя будет вина, если мы с мистером Уилсоном не вступим
в самые дружеские отношения.
348
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
Минувшей осенью я имел удовольствие принимать у себя Вашу
американскую знакомую мисс Дуглас, которая показалась мне очень
остроумной собеседницей. Однако ей заметно не хватает хорошего наставника,
который научил бы ее кое-каким правилам поведения в обществе, столь
необходимым для охлаждения благородного пыла и для обуздания
восторженной Колумбовой независимости. Но я был с нею отменно добр и
любезен, 'насколько позволяло ее и мое время, и надеюсь, мне удалось
сделать для нее приятным краткое пребывание в Эбботсфорде; беда
в том, что мне пришлось по долгу службы покинуть ее, дабы принять
участие в выездной сессии...
Приезд сюда после войны большого числа работников-ирландцев имеет,
как и всякое важное событие, свои хорошие и дурные стороны. Ирландию
это разгрузит, хотя бы частично, от переизбытка населения, одного
из главных ее зол, а Шотландии это даст целую армию хороших
трудолюбивых рабочих, без которых было бы неосуществимо ни одно серьезное
хозяйственное усовершенствование. Наши каналы, наши железные дороги,
все наши общественные стройки созданы руками ирландцев. Я сам часто
нанимал их на обжиг глины и тому подобные работы и убедился, что это
прекрасные работники, спокойные и исполнительные, к тому же всегда
веселые и довольные всем на удивление и ни в коей мере не драчливые,,
если их держать подальше от виски и виски подальше от них. Но к
величайшему огорчению для всех сторон, они работают за слишком низкую
плату — за плату, которая не обеспечивает им гаичего, кроме картофеля и
соли; ко всем же прочим благам и преимуществам, им недоступным, они,
естественно, относятся с совершенным безразличием. Крайняя нищета
приводит к невежеству и порокам, а они порождают преступность.
Если бы в Ирландии был введен в каком-либо виде налог в пользу
бедных, не как в Англии, но что-нибудь, чтобы 'неимущие получали свою
естественную долю даров земли и, по крайней мере, насыщались там, где
другие пируют, — это, несомненно, подняло бы нравственность среди
простых людей и излечило бы их от преступной беззаботности,
побуждающей, не задумываясь о будущем, печься лишь о настоящем мгновении.
Право же, когда говорят о пьянстве как о пороке низшего сословия,
следует помнить, что соблазн бывает непреодолим: глоток виски дает им еду,
одежду, тепло и все остальное, в чем .нуждается человек; стоит ли
удивляться, что люди с такой готовностью и жадностью спешат прибегнуть
к этому единственному способу победить нужду, ведь другого-то у
несчастных нередко просто нет.
За неудобства, причиняемые нам особенностями ввозимой нами
из Ирландии рабочей силы, мы платим, как мне кажется, тем, что
отправляем к вам бездушных, полуграмотных шотландских посредников и
агентов. Встречаются и среди них милые, добрые люди, — но боюсь,
слишком часто эти шотландцы «втирают очки» своим английским
нанимателям. Я не из тех, кто так уж страстно верит в блага, долженствующие
произойти от прогресса наук; мне думается, научные занятия, при избы-
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
349
точном рвении, приводят к очерствению сердца и полному небрежению всем
кроме непосредственно исследуемого предмета; равновесие в душе
нарушается, и понимание оказывается искаженным, будучи устремлено только
в одну сторону. — Так, мы видим, что теологические секты,
проповедующие, казалось бы, нравственные истины, постоянно вызывают у людей
протест против этих самых истин; и даже в судах мы становимся на
удивление равнодушны к добру и злу, когда дело идет о том, выиграем
ivibi процесс или проиграем. Я сам нередко с недоумением наблюдал, как
нечувствителен я к ужасам преступления перед лицом какой-нибудь
юридической тонкости. — Подобным же образом ученые-натуралисты
подвергают мучениям низшие создания и кончают тем, что торгуют трупами
с черного хода. Высокий уровень цивилизации, нами достигнутый, едва ли
дозволительно счесть благом для общества, ибо в то время как немногие
пребывают на самом верху, очень многие, напротив, низведены до
положения жалких животных; и одна и та же нация в одно и то же время
показывает и высочайшие вершины, каких только может достигнуть
человеческий дух, и глубочайшие пропасти, в какие только он может скатиться.
С одной стороны, это доктор, умеющий разобрать на мельчайшие винтики
весь человеческий организм и, быть может, в скором будущем сумеющий
устранить неисправность и собрать его снова; с другой — Бэрк с трупом
соотечественницы на спине3 и весь запятнанный ее кровью, торгующий
цену повыше у просвещенного рассекателя трупов. В конце-то концов,
веком всеобщего счастья был Золотой век, когда земля отдавала свои
богатства без труда и людей насчитывалось не более, чем она могла
прокормить. Но долго такое благоденствие не могло продолжаться. Число
людей росло, и нужды наши умножались; и вот теперь мы боремся с
возрастающей нуждой посредством все новых изобретений. Кончим ли мы тем,
что станем пожирать один другого, как в стародавние годы, или прежде
Земля получит удар хвоста кометы, — кто рискнет тут предсказывать,
кроме достопочтенного мистера Ирвинга? 4
Какое ужасно длинное письмо, остается только отправить его с почтой
всемогущего лорда Фрэнсиса Гауэра5. Анна шлет приветы; она говорит,
что уже имела честь отправить Вам свои поздравления. Вальтер и его
женушка в Ницце — он теперь майор в своем полку, что считается очень
быстрым повышением в чине, и вот поехал за границу посмотреть мир.
Локхарт гостил здесь недели две, но уехал обратно в Англию. Боюсь, что
сейчас он застрял в пути из-за снегопадов и утешается сигарой где-нибудь
в Нортумберланде. Вот и все новости, могущие Вас заинтересовать... Перо
мое вот уже полчаса как провозгласило независимость, что тем более
неестественно, что оно пишет письмо своей бывшей хозяйке6.
Неизменно любящий Вас
В. Скотт
350
Переписка М. Эджворт с В. Скоттом
38
МАРИЯ ЭДЖВОРТ — БЭЗИЛУ ХОЛЛУ
Эджвортстацнг.
12 марта 1829 7.
. . . Если бы я могла, как Вы пишете, льстить себе сознанием, что мои
очерки ирландских характеров хоть в какой-то мере послужили сэру
Вальтеру Скотту побуждением написать и опубликовать его романы, я и
в самом деле торжествовала бы тогда, «считая себя непосредственной
причиной подобного счастья миллионов».
С каким безупречным вкусом написано предисловие сэра Вальтера
Скотта! Никому еще не удавалось так восхитительно говорить о самом
себе, совершенно удовлетворяя любопытство публики и при этом избежав
всякого подобия эгоизма — посвятить читателей в свои мысли, во <всег
что в его прошлом представляет интерес и пользу для потомства, и,
однако же, не допустить ни одной лишней, ненужной и неуместной
откровенности. ..
39
МАРИЯ ЭДЖВОРТ —МИСТЕРУ БЭННАТАЙНУ
ЭджвортстацНг
1832 г.
Мой дорогой мистер Бэннатайн,
Я весьма обязана Вам и мистеру Грейэму за прекрасные и подробные
письма...
Смерть сэра Вальтера Скотта наполнила всех нас, его личных друзей
и почитателей, глубокой печалью. Этим я не хочу сказать, что мы желали
продления его жизни — такой, какой она была в последние месяцы1,—
напротив. Но мы испытываем глубокое сожаление при мысли, что жизнь
такого человека, как он, была так преждевременно оборвана — что такой
дар, такой талант, восходящий на небе лишь однажды в столетье, и даже
однажды во много столетий, должен был погаснуть, утратить способность
светить миру, задолго до естественного срока своего заката. Каковы бы
ни были его промахи, насколько важнее были добрые, благородные,
неустанные и, увы! непосильные дела этого прекрасного человека...
ПРИЛОЖЕНИЯ
H. M. Демурова
МАРИЯ ЭДЖВОРТ И ЕЕ ИРЛАНДСКИЕ РОМАНЫ
В истории культуры не столь часты случаи, когда малые шедевры,
пользовавшиеся при жизни автора широкой известностью, забывались на
полтора века, а потом внезапно снова открывались глазам новых читателей.
Именно это произошло с небольшим романом Марии Эджворт «Замок
Рэкрент», который впервые увидел свет в 1800 г., а затем был заново
«прочитан» в середине XX в. Интерес к этому произведению, а заодно
и ко всему творчеству Марии Эджворт, вполне объясним достоинствами
самого романа, который звучит особенно живо в наши дни. Однако
было бы неправильно думать, что признание пришло к Марии Эджворт
лишь в XX в. Еще при жизни писательницы ее романы и особенно
романы, описывавшие Ирландию, пользовались успехом не только у
широкой публики, но и у таких тонких ценителей, как Вальтер Скотт 1, Джордж
Крабб 2 или Джордж Гордон Байрон. С Вальтером Скоттом Марию
Эджворт связывала долгая творческая дружба. Писательница преклонялась
перед гением своего младшего современника, а Вальтер Скотт
неоднократно — в печати и в частной переписке — выражал восхищение ее
талантом, отмечая, сколь многим он обязан Марии Эджворт. С глубоким
уважением отзывался о романистке и такой мастер реалистического романа,
как Вильям Мейкпис Теккерей 3.
У читающей публики своего времени Мария Эджворт пользовалась
огромным успехом. Достаточно сказать, что с 1800 по 1817 г. она
опубликовала 15 романов, и лишь один из них не вышел вторым изданием
в том же году. Сразу же по выходе в свет книги ее переводились — обычно
под ее же собственным наблюдением — на французский язык и нередко
выходили во Франции в том же году. Как правило, вскоре выпускались
и переводы на другие языки. Байрон в своих дневниках, вспоминая
* См. ниже, стр. 361—362 и Дополнения, стр. 289—350.
2 См. письмо к Мэри Ледбитер (декабрь 1820 г.). — The Leadbeater Papers. A
Selection from the Correspondence of Mary Leadbeater, vol. II. London, 1862, p. 371.
3 W. M. Thackeray. The Letters and Private Papers of W. M. Thackeray. Collected
and edited by Gordon N. Ray, in 4 vols. London, 1945—1946.
23 M. Эджворт
354
H. M. Демцрова
о встрече с Марией Эджворт в Лондоне, с присущей ему иронией замечал,
что сам он был литературным к<львом» 1812 г., а мисс Эджворт вместе
с мадам де Сталь — «зрелищем» 1813! 4 А ведь 1812 год был, пожалуй,
вершиной славы поэта в его родной стране.
Мария Эджворт написала немало повестей, романов и рассказов,
однако наивысшим ее достижением, несомненно, являются ирландские
романы, а среди них, в первую очередь, «Замок Рэкрент» и «Вдали
отечества», включенные в настоящий том. В них Мария Эджворт дала
необычайно значительные картины жизни различных классов и сословий
Ирландии в важный переломный момент истории страны. («Замок Рэкрент»
появился через два года яосле ирландского восстания 1798 г. и за год
до подписания Акта об Унии, лишавшего Ирландию автономии; «Вдали
отечества» отражает непосредственные последствия этих событий5). Мария
Эджворт создала — в полном смысле слова — ирландский социальный
роман. Недаром Теккерей называет «Замок Рэкрент» первым в длинном
ряду ирландских романов6. Обстоятельства ее воспитания и жизни
словно нарочно подготовили ее для этой важной роли.
1
Мария Эджворт родилась 1 января 1767 г. в Блэк Бертоне, в доме
своего деда с материнской стороны, в 14 милях от Оксфорда, где в это
время учился ее отец. Мать Марии Эджворт, урожденная Анна Мария
Эллерс, дочь скромного преподавателя одного из университетских
колледжей, #умерла, когда девочке не исполнилось и семи лет, не оставив
в ее памяти почти никакого следа. Зато отец Марии сыграл важную роль
в ее жизни. Ричард Ловелл Эджворт был человек незаурядный. Ученый,
изобретатель7, сочинитель, педагог, просвещенный землевладелец,
пытавшийся проводить на своих землях просветительские прожекты, судья,
в последний год перед Унией член ирландского парламента, — он во
многом определил развитие своей дочери как писательницы.
Детство Марии прошло в Англии. В 1774 г., когда она была совсем
девочкой, семейство ненадолго приезжало в Ирландию, где отец ее
вступил в права владения наследственным имением Эджвортстаун. Маленькая
4 С. С. Byron. The Works of Lord Byron, vol. 12. New York, 1966, p. 179.
5 См.: С. Maxwell. Country and Town in Ireland under the Georges. Dundulk, 1949;
C. Maxwell. Dublin under the Georges. London, 1946; «Social Life in Ireland. 1800—
1845», edited by R. B. McDowell. Dublin, 1963.
6 IV. M. Thackeray. Essays, Reviews, Etc., Etc. London, 1906, p. 48.
7 P. Л. Эджворт много занимался механикой. Среди его изобретений —
телеграфический аппарат, который он предложил английскому правительству, когда возникла
угроза французского вторжения. Предложение его было принято, однако опасность
высадки миновала и его изобретение так и осталось втуне. В доме у него было
множество механических приспособлений: необычные замки на дверях, телеграфические
сигналы, передаваемые на кухню, часы в одном конце дома, которые заводились, когда
открывали двери в другом конце, и пр.
M. Эджворт и ее ирландские романы
355
Мария училась в различных частных школах — в школе мадам Латафьер
в Дерби, где она совершенствовалась в языках и хороших манерах,
а позже — в школе миссис Дэвис в Лондоне, где она поражала
воображение одноклассниц своими познаниями во французском и итальянском
языках, а также леденящими кровь рассказами собственного сочинения. В
рассказах этих, наподобие романов «ужасов», которые в более поздние годы
она столь решительно осуждала, особенно отличался некий злодей,
в распоряжении которого имелась «маска, изготовленная из высохшей
кожи, снятой с лица мертвеца». Он надевал ее, когда хотел остаться
неузнанным, а в остальное время хранил зарытой в землю у пслнсжья
огромного дуба! Миссис Дэвис пыталась исправить недостатка внешности
своей ученицы, которая была очень мала ростом, — для этой цели ее
ежедневно подвешивали «за шею» на полчаса — в надежде, что «кости ее
вытянутся». Впрочем, всем этим развлечениям скоро пришел коьец.
Несколько месяцев провела маленькая Мария в доме друга своего
отца, известного педагога Томаса Дея (Thomas Day, 1748—17(39), автора
популярной в XVIII в. дидактической книги «Сэндфорд и Мертон»
(«Sandford and Merton», 1783—1789). Поклонник Руссо и его доктрины
естественного человека, Дей воспитывал Марию в духе стоицизма и
уважения к разуму. Она сохранила к нему самые теплые чувства до конца
жизни и не раз поминала его имя в своих произведениях. В большой
гостиной, где она обычно работала, над диваном висел его портрет.
Летом 1782 г. семейство Эджворт покинуло Англию и обосновалось
в Ирландии, в 60 милях от Дублина в имении отца Эджвортстауне
(графство Лонгфорд). С этого времени жизнь и помыслы Марии Эджворт были
неразрывно связаны с Ирландией.
Р. Л. Эджворт был поклонником просветителей. В юности он совершил
паломничество на континент к своему кумиру Руссо и возил к нему своего
старшего сына Ричарда, который, правда, вызвал неудовольствие автора
«Эмиля» — во время прогулки Дик то и дело восклицал, оглядываясь
на проезжавшие экипажи: «А лошади у них английские!» Р. Л. Эджворт
твердо верил в то, что детей следует естественно включать в круг
интересов и занятий родителей, а потому они принимали непосредственное
участие в его трудах. Детей у него было много — Ричард Ловелл был
женат четырежды. Его первая жена умерла родами; двух последующих
унесла чахотка, которая свирепствовала потом и среди их потомства.
Из двадцати двух детей Ричарда Ловелла (младенческий возраст, правда,
пережили только восемнадцать) Мария была второй по старшинству^
к тому же она была старшей дочерью, и на ней во многом лежало
воспитание подрастающего поколения. Вместе с тем она участвовала в
различных литературных начинаниях отца. В 1795 г. вышло в свет первое
сочинение Марии Эджворт—«Письма любительницам изящной словесности»
(«Letters to Literary Ladies»), написанное в развитие педагогических идей
отца. В этом произведении Мария Эджворт выступает сторонницей
серьезного образования для женщин — весьма смелый шаг для того вре-
23*
356
H. M. Демурова
мени, — включая в круг наук и такие серьезные, как механика, химия или
физика. После переезда в Ирландию Мария вместе с отцом работала над
большим двухтомным сочинением, которое появилось в свет в 1798 г. под
титулом «Практическое воспитание» («Practical Education»). Это был
обширный труд, который в наши дни назвали бы руководством по
воспитанию детей. Произведение это весьма характерно для просветительской
мысли XVIII в. В нем содержалась целая система сведений из механики,
хронологии и пр., которые, по мысли Эджворта, следовало преподать
подрастающему поколению. Одновременно здесь давались советы
о различных методах воспитания детей, а также об игрушках, пособиях
и пр. Немаловажное значение имели и мысли авторов о том, как следует
воспитывать в детях нравственные устои и как обучать их всевозможным
правилам поведения. Первая часть этого труда, как нетрудно догадаться,
была написана самим Ричардом Ловеллом Эджвортом, а вторая — его
дочерью Марией. «Практическое воспитание» выдержало не одно издание
и широко использовалось при воспитании последующих поколений. Мария
Эджворт выступала здесь одним из пионеров новой науки — педагогики.
Вместе со своим отцом она создала целую систему, которая в
исследованиях позднейших историков получила название экспериментальной
педагогики 8.
Работая над «Практическим воспитанием», Мария Эджворт, по
собственному признанию, развлекалась сама и развлекала многочисленных
обитателей детской небольшими рассказами на различные
нравоучительные темы, которые она придумывала в промежутках между серьезными
занятиями и домашними обязанностями. Она записывала их тут же
на грифельной доске и читала детям вслух, внимательно наблюдая
за их реакцией. В зависимости от нее она меняла и редактировала свои
рассказы. Рассказы писались не с позиции взрослого, а как бы от лица
детей для детей. Этим они радикально отличались от всех детских книг
того времени. Впоследствии их так и называли — «рассказы детей для
детей»; под этим наименованием они вошли в историю литературы. В 1796 г.
рассказы были собраны в два небольших тома и опубликованы под
названием «Родительский помощник» («The Parent's Assistant»). Книга
занимает совершенно особое место в английской детской литературе. Это
первое произведение для детей, написанное образованным автором,
учитывающим интересы и возможности, симпатии и антипатии детей,
произведение, отмеченное благотворным влиянием просветительской мысли.
Се.йчас уже трудно представить себе, какой огромный резонанс имела
эта книга. Входящие в нее рассказы были, конечно, задуманы как рассказы
дидактические, с четко выраженной моралью, которая на примере
различных случаев из жизни детей преподносится в ходе повествования и
суммируется в заключении. И все же Марии Эджворт удалось воссоздать в них
• Подробнее об этом см. в кн.: Mark D. Hawthorn. Doubt and Dogma in Maria
Edgeworth. Gainesville, 1967.
M. Эджворт и ее ирландские романы
357
живой дух детской любознательности, и в этом, безусловно, одна из
основных причин ее успеха. Рассказы, написанные простым и выразительным
языком, имели бурный успех не только в детской Эджвортстауна — на них
воспиталось не одно поколение английских и ирландских детей.
Обращает на себя внимание и еще одна особенность этого сочинения,
а также и других трудов, принадлежащих перу Марии и Р. Л. Эджворта:
в них ничего не говорится о божественном провидении. После смерти отца,
когда прославленной к тому времени писательницей Мария Эджворт
закончила и издала начатые им мемуары, авторов обвинили в атеизме.
Особенно резко высказывался по этому поводу журнал «Куотерли
ревью». Впрочем, обвинения в атеизме продолжали звучать и позже.
В 1836 г. достопочтенный Роберт Холл провозгласил нравоучительные
повести Марии Эджворт противными религиозному духу: «В ее
произведениях религия представлена ненужной, ибо самая совершенная добродетель
может существовать без нее» 9. А критик «Куотерли» писал, что во всем
обширном фолианте «Мемуаров» он ке нашел и следа христианских чувств,
и предлагал Марии Эджворт уничтожить возникшие сомнения в
нравственности сего сочинения, прислав ему чистосердечное письмо, в котором
стояла бы всего одна фраза: «Отец мой был христианин!» Мария Эджворт
так никогда и не написала этой фразы.
Через несколько лет после выхода в свет «Родительского помощника»
Мария Эджворт продолжила его книгой «Ранних уроков» («Early Lessons»,
vol. 1, 1801), которые также предназначались для детей. Заметим тут же,
что писательница до конца жизни сохранила интерес к проблемам
формирования личности и воспитания. Многие из ее романов можно с успехом
назвать воспитательными.
Участие Марии Эджворт в делах отца не ограничивалось детской и
библиотекой. Уже в пятнадцать лет она стала помощницей отца в
управлении имением. На своем пони Дэппл (прогрессивные методы миссис
Дэвис так и не дали никаких плодов) она трусила рядом с отцом во время
регулярных объездов поместья. Она присутствовала при всех его деловых
разговорах как клерк или секретарь, а нередко и выполняла различные его
поручения как его агент или доверенное лицо. Позже, когда Р. Л. Эджворт
стал мировым судьей, она присутствовала при всех тяжбах его
арендаторов, а 'порой и следила за выполнением решений отца. Это было
необычное воспитание для пятнадцатилетней девочки. Надо думать, что
Р. Л. Эджворт знал, что он делал, и несомненно одно: он исходил из
возможностей своей старшей дочери, уже в те ранние годы проявившей
недюжинный ум и наблюдательность. Позже досужие критики,
пораженные столь точными «деловыми» познаниями писательницы, весьма
необычными по тем временам в женщине, выдвинули версию о том, что она
пряталась за дверьми отцовского кабинета во время разбора многочислен-
9 Цит. по кн.: William 5/оапе. Children's Books in England and America in the
Seventeenth Century. New York, 1955, p. 94.
358
H. M. Демурова
ных тяжб. Как видим, ей не было необходимости прибегать к таким
уловкам.
Мария Эджворт, вообще говоря, весьма отличалась — по самому
характеру своего воспитания и деятельности — от большинства
женщин-писательниц тех лет. В этом отношении ей повезло, пожалуй, больше, чем
многим ее современницам. Она немало путешествовала — не только по
Англии, Ирландии и Шотландии, но и на континенте. В 1802 г., в короткое
затишье в военных действиях между Францией и Англией, возникшее
благодаря Амьенскому миру, она побывала вместе с отцом и мачехой
сначала в Брюсселе, а потом в Париже.
К этому времени относится .и единственный романический эпизод
в биографии Марии Эджворт. В Париже она привлекла внимание
немолодого шведа, графа Эделькранца, предложившего ей руку и сердце.
По свидетельству миссис Эджворт, ставшей к тому времени близким
другом Марии, предложение глубоко взволновало ее. И все же Мария
ответила отказом: она считала себя слишком «простой» для той роли при
шведском дворе, которую, стань она графиней Эделькранц, ей
надлежало бы исполнять; к тому же она не представляла себе жизни без
Ирландии.
В Париже Мария Эджворт познакомилась со многими выдающимися
людьми того времени, и лишь вовремя переданная отцу весть о
возобновлении войны заставила их незамедлительно вернуться в Англию. По знаку
одного из друзей (как было условлено заранее, он внезапно надел в
собрании шляпу), они поторопились отбыть ,в Англию, даже не успев
предупредить старшего из сводных братьев Марии — Ловелла, который спешил
в Париж, чтобы встретиться с ними. (Ловелл попал в плен и в течение
одиннадцати лет не имел возможности даже послать родным вести.)
Восемнадцать лет спустя, в 1820 г., уже европейски прославленной
писательницей, романы которой переводятся на немецкий и французский
языки, Мария Эджворт снова отправляется на континент. На этот раз она
посещает Швейцарию и Францию 10. Как непохожа эта жизнь, отмеченная
частыми поездками в Лондон, европейскими путешествиями и дружбой со
многими выдающимися европейскими умами, на жизнь современницы
Марии Эджворт — Джейн Остин, которая лишь ненадолго выезжала
в Лондон и Бат, или на жизнь другой ее соотечественницы — Эмилии
Бронте, одиноко томившейся в холодных стенах пасторского дома
в Йоркшире...
Вместе с тем Эджворты, принадлежащие к одному из «лучших семейств»
в Ирландии, были связаны дружбой со многими дворянскими семьями.
Мария подолгу гостит в Блэк-Касл у своей любимой тетки миссис Ракстон.
10 Во время поездки по Женевскому озеру она побывала в Шильонском замке.
Ей показали имя Байрона и его фамильный герб, вырезанные на одной из колонн
темницы, где томился воспетый им узник. Вернувшись в гостиницу, она перечитала
его поэму — и вновь восхитилась ею.
M. Эджворт и ее ирландские романы
359
Среди близких ее приятельниц — дочь лорда Лонгфорда, Китти ПэкингхэМ,
ставшая впоследствии герцогиней Веллингтон. «Сцены из светской жизни»,
опубликованные в более поздние годы Марией Эджворт, так же как и
сцены из жизни ирландского простонародья, основывались на вполне
реальных типах, которые она имела возможность внимательно наблюдать
в действительности.
Трагические события 1798 г., года восстания ирландцев и кровавой
расправы с восставшими11, лишний раз подтвердили, что семейство
Зджворт заслужило добрую славу у своих арендаторов и крестьян. КогДа
в сентябре 1798 г. повстанцы подошли к Эджвортстауну, из толпы
выступил один из местных крестьян, рассказавший, сколь многим он обязан
обитателям этого дома.
В системе Р. Л. Эджворта, как легко догадаться, не было места
^потрясению основ»; Мария Эджворт также не одобряла насилия, однако она
симпатизировала страдающим крестьянам. К трагическому году великого
восстания относятся весьма характерные строки в одном из ее писем:
«О, бунтари! О, французы! Господи, спаси их и помилуй! .. Мы вам
никогда ничего дурного не делали и хотим только одного — чтобы все были
так же счастливы, как и мы сами» 12.
Под непосредственным впечатлением от событий этого года Мария
Эджворт начинает работу над «Замком Рэкрент» («Castle Rackrent»j
1798—1799). Сама писательница называет это произведение «ирландской
повестью», однако нам кажется, что «Замок Рэкрент», несмотря на
необычайную краткость — 60 страниц небольшого формата, и это в век, когда
писали пространно и долго!—скорее следует отнести к жанру романа.
Ведь книга поражает необычайной емкостью представленных в ней событии
и характеров. Три поколения ирландского дворянства, среднего сословия
и крестьян, словно живые, проходят перед нами, и мы вдыхаем запах
целого пласта ирландской истории.
«Замок Рэкрент» вышел в 1800 г. анонимно — очевидно, Мария
Эджворт настолько не была уверена в своем первом самостоятельном
произведении, что не решилась поставить на обложке свое имя. Впрочем, в те
годы это было скорее литературным обычаем — анонимно выходили
поначалу и романы Джейн Остин, а позднее даже сам Вальтер Скотт до
последних лет жизни не решался раскрыть инкогнито автора «УэверлИ».
Правда, успех маленького романа Марии Эджворт превзошел все ожиДа-
ния. Вот как описывает его, со слов современников, старшая дочь Теккерея
Энн-Изабелла Теккерей-Ритчи: ««Замок Рэкрент» заставил заговорить
всех, кто читал его, а тех, кто только говорил, — прочесть его. Это
сочинение вышло анонимно, и столь велик был его успех, что кто-то Дал
11 См.: Т. Л. Джексон. Ирландия в борьбе за независимость. М., 1949.
12 Французы, о которых идет речь, это отряд регулярных французских coAAaTj
высадившихся неподалеку от Эджворстауна летом 1798 г., долго наводивший
страх на всю округу. Цит. по кн.: Emily Lawless. Maria Edgeworth. London, 1904,
p. 71.
360
H. M. Демурова
себе труд переписать весь текст от руки с помарками, исправлениями и
другими доказательствами подлинности, чтобы претендовать на
авторство» 13. В том же году появилось второе издание, на этот раз с именем
автора.
Многие из исследователей Марии Эджворт отмечают, что «Замок
Рэкрент» — единственное произведение писательницы, в котором отец ее
не принимал никакого участия. Именно этим объясняют они необычайную
живость и жизненность характеров романа, не тронутых доктринерской
рукой Р. Л. Эджворта. Вообще говоря, существует весьма
распространенное мнение о том, что мистер Эджворт, при всем своем несомненно
благотворном влиянии на дочь, сильно повредил ее творчеству. Критики
обвиняют его в том, что он проводил в ее произведениях свои взгляды. Его
резонерство и догматизм, говорят они, засушили талант дочери.
Спора нет — многим произведениям Марии Эджворт свойственны
заданность и догматичность. Однако вряд ли было бы справедливо
возлагать за это вину на одного Ричарда Ловелла. Мария Эджворт была
послушной дочерью своего отца, но — что ничуть не менее важно — она
была истинной дочерью своего века. Воспитанная в благородных идеях
Просвещения, она почитала непременной задачей романиста преподать
достойный подражания нравственный урок. Этим и объясняется
дидактический характер большей части ее произведений, написанных как при
жизни ее отца, так и после его кончины. В известном смысле «Замок
Рэкрент» является действительно единственным исключением из этого
правила, однако на то, как будет сказано ниже, были особенные
причины.
«Замок Рэкрент», первый роман молодой писательницы, был
значительным литературным фактом рубежа века. В нем Мария Эджворт
заявляет о себе как писательница-реалистка, внесшая оригинальные черты
в литературу позднего Просвещения. Она выступает как автор
национально-исторической темы, который в своеобычной художественной манере
выводит основные типические конфликты и характеры Ирландии XVIII в.
Как ни странно, современные критики не поняли всего значения
открытий, сделанных в маленьком романе ирландской писательницы.
Внимание их сосредоточилось на позднейших романах Марии Эджворт,
которые выходят один за другим в первом десятилетии XIX в. В 1801 г.
Мария Эджворт издает 1«Белинду» («Belinda»), в 1804 г. — «Повести для
всех» («Popular Tales»), в 1806 — «Леонору» («Leonora»), негласно
посвященную графу Эделькранцу. Спустя три года выходит в свет первая серия
«Повестей светской жизни» («Tales of Fashionable Life», 1809), а в 1812—
вторая. Среди романов, вошедших в эту последнюю серию, — второй
наиболее значительный ирландский роман «Вдали отечества» («The
Absentee»).
18 Anne Isabella Thackeray. A Book of Sibyls. Mrs. Barbauld. Miss Edgeworth.
Mrs. Opie. Miss Austen. Leipzig, 1883, p. 131.
M. Эджворт и ее ирландские романы
367
Современная критика провозглашает Марию Эджворт знаменем новой
школы — романа из частной жизни современного общества. Критики
«Куотерли ревью», «Мансли ревью» и «Эдинбург ревью» восхищаются ее
мастерством в описании обыденной жизни, простотой и реальностью ее
творений. Вот как отзывался о ее «Повестях из светской жизни» журнал
«Куотерли ревью»: «Мисс Эджворт... пытается привить своим читателям
здравый смысл и ввести их в пределы реальной жизни и естественных
чувств. Она iHe предлагает им ни невероятных приключений, ни
непостижимых чувств, ни гиперболизированных изображений необыкновенных
характеров, ни чудовищных картин преувеличенных страстей. .. Ее герои и
героини, если можно их так назвать, никогда не бывают ни восхитительно
хороши, ни отвратительно порочны. Это обыкновенные мужчины и
женщины, с которыми мы постоянно встречаемся и разговариваем в жизни,
с.тем же обычным смешением хорошего и плохого, великодушного и
мелочного» и. В другой статье журнал восхищался естественностью ее героев и
ситуаций: «Личность ее персонажей сохраняется при всем различии
сословий, пола и национальности и придает ее повествованию очарование
правды и новизны» 15.
К этому времени относится известный отзыв Байрона,
познакомившегося с Марией и Ричардом Ловеллом Эджворт во время их визита в
Лондон: «Это была милая, скромная, маленькая особа наподобие Дженни
Дине 16, как говорят у нас в Шотландии, — если и не красивая, то весьма
недурная собой. Речь ее была столь же скромна, как и она сама. Вы ;не
подумали бы, что она умеет подписать свое имя... Что до их сочинений, то
они мне нравятся, хотя и не волнуют чувств и не возбуждают любви, —
разве что к какому-нибудь ирландцу-дворецкому или кучеру. Но в них
виден ум и благоразумие, и они могут быть полезны» 17. Характерно, что
Байрон, романтический гений которого был бесконечно далек от
просветительского идеала Эджворт, не только воздает должное ее творчеству, но
и выделяет две самые несомненные ее удачи — образы ирландцев Тэди
(«Замок Рэкрент») и кучера Ларри («Вдали отечества»).
Один лишь Вальтер Скотт, известный в те годы исключительно как
поэт, по достоинству оценил новации ирландских романов Марии Эджворт.
Еще в июле 1811 г. он имел случай написать Р. Л. Эджворту о том, сколь
высоко ценит он талант его дочери 18.
В 1814 г., когда в свет вышел «Уэверли», Мария Эджворт получила от
издателей дарственный экземпляр с надписью: «От автора» (Вальтер
u «Quarterly Review», August, 1809. Цит. по кн.: Б. И. Реизов. Творчество
Вальтера Скотта. Л., 1960, стр. 346.
15 «Quarterly Review», June, 1812. Цит. по кн.: Б. И. Реизов. Указ. соч., стр. 348.
Отсылаем читателя к главе VI этой книги, носящей название «В поисках героя»
(стр. 338—375). В ней дается подробный обзор отзывов современной критики
о творчестве Марии Эджворт.
16 Персонаж романа В. Скотта «Эдинбургская темница».
17 С. С. Byron. The Works of Lord Byron, New York, 1966, vol. 12, p. 179—180..
18 См. Дополнения, стр. 289—290.
362
H. M. Демурова
Скотт еще не раскрыл своего инкогнито). Сохранилась семейная легенда
о том, что Мария Эджворт, прочитав роман, воскликнула: «Aut Scotus,
aut Diabolus!»* Этими словами она начала и свое ответное письмо
«Автору „Уэверли"», весьма важное для понимания ее творчества19.
В заключительных строках романа автор «Уэверли» признается, что
успехи Марии Эджворт «побуждали его к соревнованию и будоражили его
лень». О своих шотландских героях Вальтер Скотт пишет так: «Этих лиц
я старался охарактеризовать, не злоупотребляя шотландским диалектом,
а рисуя их привычки, нравы и переживания так, чтобы хоть в слабой
степени сравниться с превосходными ирландскими портретами,
принадлежащими перу мисс Эджворт, столь отличными от схожих друг с другом,
как две капли воды, шаблонов, так долго наводнявших нашу драму и
наш роман» 20.
Пятнадцать лет спустя, в «Общем предисловии 1829 года», Скотт
снова возвращается к «широко распространившейся и вполне
заслуженной славе мисс Эджворт» и к ее «прекрасным зарисовкам ирландских
типов»: «Я не слишком самонадеян и не рассчитываю, что мои
произведения станут когда-либо в один ряд с творениями моей даровитой
приятельницы, полными такого сочного юмора, трогательной нежности и
удивительного чувства меры, но мне показалось, что нечто подобное тому,
что так успешно было сделано ею для Ирландии, можно было бы сделать
и для моей страны, представив ее жителей читателям братского
королевства в более благоприятном свете, чем это до сих пор делалось, и вызвать
у них тем самым сочувствие к их добродетелям и снисхождение к их
слабостям»21. Вполне понятная учтивость в выражениях не должна закрывать
от нас самой мысли — своими ирландскими романами Мария Эджворт
проложила новый путь, по которому за ней последовал романист, составивший
целую эпоху в развитии не только английского, но и европейского романа.
Обращает внимание и то, что в 1829 г. Вальтер Скотт называет
Марию Эджворт своей «даровитой приятельницей». В июне 1823 года
Мария Эджворт встретилась со Скоттом ib Эдинбурге, а в августе 1823 г.
она провела две недели в имении Скотта Эбботсфорде, — это были самые
счастливые дни в жизни Скотта, по словам его зятя и биографа Локхарта.
Спустя два года Скотт посетил Эджвортстаун и совершил вместе с
Марией Эджворт и ее сводным братом Уильямом поездку по Ирландии.
Многолетнее знакомство по произведениям и переписке завершилось,
таким образом, личным, исполненным самой глубокой приязни.
Смерть отца—13 июня 1817 г. — была тяжелым ударом для Марии
Эджворт. Личное горе усугублялось болезнями среди крестьян Эджвортс-
тауна, благосостояние которых она всегда принимала близко к сердцу. По-
* «Либо Скотт, либо дьявол» (лат.).
19 См. Дополнения, стр. 290—293.
20 Walter ScotU Waverlay, vol. II, «Postscript which should have been a Preface».
21 Ibid., vol. I, «General Preface to Waverlay Novels».
M. Эджворт и ее ирландские романы
363
следовавшие годы писательница посвятила завершению начатых отцом
мемуаров. Напряженная литературная работа прерывается болезнью —
Мария Эджворт катастрофически теряет зрение. Врачи запрещают ей работу,
утомительную для глаз. В течение двух лет она не читает, не пишет,
не вышивает — и зрение возвращается. Она продолжает свои
литературные труды — после «Мемуаров Р. Л. Эджворта» («Memoirs of Richard
Lovell Edgeworth») выходят «Комические драмы» («Comic Dramas», 1817),
вторая часть «Ранних уроков» («Early Lessons», vol. II, 1822—1825),
«Елена» (i«Helen», 1834). Правда, произведения последних лет носят
гораздо более частный характер, чем произведения первой половины
ее жизни.
С 1826 г. Мария Эджворт принимает на себя управление отцовским
имением. Впрочем, еще раньше старший брат практически передал все
дела в ее руки. Первым актом Марии Эджворт после того, как имение
перешло в ее руки, было освобождение арендаторов от ренты. Она живет
на свои литературные доходы, из которых выделяет также немалые
средства для улучшения жизни крестьян. Она осушает землю, строит новые
дома, наблюдает за рытьем канав и находит эти занятия не менее
увлекательными, чем писательство. Какая-то дальняя родственница оставила
ей в наследство драгоценности — Мария Эджворт продала их и на
вырученные деньги выстроила рынок для жителей Эджвортстауна. Любимым
детищем самой Марии Эджворт и ее брата Ловелла была бесплатная
школа для детей различных исповеданий, учрежденная ими в Эджвортс-
тауне. Занятия там велись по системе, разработанной Ричардом Ло-
веллом и Марией Эджворт; господские дети обучались наравне с
крестьянскими.
Во время голода, охватившего Ирландию в 1846 г., Мария Эджворт
посвятила немало времени и сил организации помощи ирландским
крестьянам. Она обращалась с письмами к людям, которых знала лично,
к должностным лицам и обществам, описывая бедствия голодающих
крестьян. Несомненно, что авторитет имени восьмидесятилетней
писательницы сыграл свою роль. Помощь приходила из разных мест, в том числе
даже из Америки. Неизвестные американские поклонники ее творчества
прислали из Бостона 150 бочек муки с кратким адресом: «Мисс Эджворт
для ее бедняков». Грузчики, перенесшие эту муку с корабля на землю,
отказались от платы. Каждому из них Мария Эджворт послала по
теплому шерстяному шарфу, связанному собственноручно.
Мария Эджворт умерла 22 мая 1849 г. в возрасте 82 лет. До
последних дней она сохранила ясность ума, подвижность, скромность и мягкий
юмор, которыми восхищался еще Байрон. В восемьдесят лет она
изучила испанский язык; незадолго до смерти совершила длительную поездку
в Коннемару. Она запретила рисовать с себя портрет и писать о себе
мемуары. За несколько дней до смерти она написала стихотворение
которое не предназначалось для печати и было, насколько нам известно,
единственным поэтическим опытом писательницы.
364
H. M. Демцрова
Ирландия, родимая страна,
Люблю тебя, хоть много ты грешна, —
Твой ум остер, тебе же на беду,
И разум с остроумьем не в ладу.
Ты, безрассудно расточая силы, —
Упреки судей трезвых заслужила —
Но, глядя в душу щедрую твою,
Я все твои грехи забвенью предаю.. .*
Эти строки — лучшая эпитафия писательнице, все помыслы которой
были связаны с Ирландией.
2
«Замок Рэкрент» и «Вдали отечества», два лучших из ирландских
романов Марии Эджворт, воспроизводят картины национальной жизни
Ирландии в сложное время, когда многообразные феодальные формы
начинали медленно уступать место формам новым, буржуазным. Этот
процесс, достаточно запутанный и в Англии, в Ирландии принимал вид
особенно усложненный и хаотический; нужно было обладать незаурядной
наблюдательностью, чтобы в потоке этих событий распознать
назревавшую тенденцию нового века.
В романе «Вдали отечества» нашли свое отражение многие стороны и
события этой эпохи, однако в «Замке Рэкрент» этот процесс стоит
в центре внимания романистки. Через лаконичные частные детали —
характеры и привычки отдельных владельцев замка, их слуг, друзей и
родных, обстоятельства их воспитания, вступления в права наследства,
отношения с арендаторами, управляющими, посредниками, истории их
женитьб и самых смертей — показывает Мария Эджворт эту тенденцию.
Сама композиция романа подчинена этой теме. В романе три
композиционных центра, каждый из которых связан с одним из трех последних
владельцев замка, о которых рассказывает нам старый дворецкий Тэди.
За короткой историей сэра Мэртага, великого сутяги и законника,
простодушно уверенного в собственных способностях и с удивительной
быстротой спускающего фамильные земли, следует более развернутый рассказ
о делах сэра Кита, любимца дам и повесы, жестокость и корыстолюбие
которого вызывают одно лишь восхищение соседей. И, наконец, венчает
хронику развернутое повествование о падении сэра Конди, а вместе с ним
и всего семейства Рэкрент. «Слабый человек на грани двух исторических
эпох»22, — говорит о сэре Конди Д. Дэви. Эту характеристику можно
распространить на всех трех Рэкрентов — «слабые люди на грани двух
исторических эпох», понимая эти термины широко, исторически, а не чисто
* Пер. М. Редькиной.
22 Donald Davie. The Heyday of Sir Walter Scott. London, 1961, p. 71.
M. Эджворт и ее ирландские романы
365
хронологически или индивидуально. Каждая из этих трех историй вполне
закончена, и вместе с тем каждая тяготеет к соседствующим с нею,
образуя целостное единство. Роман не распадается на три отдельные новеллы —
истории трех владельцев замка Рэкрент связаны между собой прежде
всего единством темы, которая постепенно, но решительно расширяясь,
через три ступенчатые кульминации, достигает своей наивысшей точки
в столкновении сэра Конди и Джейсона Квэрка.
Параллельно трем драмам, играемым на авансцене, разворачивается и
другая, «низкая» комедия — комедия самого Тэди и сына его Джейсона.
Эта линия, хоть она и не столь ясно видна в свете более драматических
событий, вовсе не менее значительна. Она, если можно так сказать, об-
ратна истории рода Рэкрентов, ибо самое падение этого рода ведет
к возвышению Квэрков. Джексон Квэрк, не задумываясь, использует
слабость господ для своего стремительного возвышения. В образе Джейсона
писательница создала превосходный тип стяжателя-буржуа, нувориша,
прибирающего к рукам земли разоряющегося дворянства. Примечательно,
что во время написания романа—1800 г.—процесс этот был лишь
намечен, развернувшись в явную историческую тенденцию значительно
позже.
Но, конечно, основное «открытие» Марии Эджворт связано в первую
очередь с фигурой рассказчика. Благодаря выбору рассказчика в центре
повествования ставится «старый Тэди», человек из народа, простодушной
патриархальности которого равно чужды и стяжательство Джейсона, и
бездушное эпикурейство Рэкрентов. Интересна история создания этого
образа. О ней рассказывает сама Мария Эджворт в письме к миссис
Старк от 6 сентября 1834 г.: «Единственный герой, написанный с натуры
в «Замке Рэкрент», это сам Тэди, рассказчик всей истории. Это был
старый дворецкий (в то время, правда, он еще не был так стар; я прибавила
ему возраста, чтобы он мог наблюдать жизнь нескольких поколений
семейства). Я познакомилась с ним, когда впервые приехала в Ирландию:
меня поразила его речь и самая его личность; и я так вошла в них, что
без всякого труда могла думать и говорить, как он. И вот когда — из
одной только мысли развлечься, совершенно не думая о публикации,—
я начала писать историю семейства, как ее рассказал бы Тэди, он,
казалось, стоял рядом со мной и диктовал, а я писала с той скоростью,
на какую способно было мое перо...» 23
Тэди не просто летописец деяний семейства Рэкрент, в его оценках и
суждениях звучат мысли и чувства той широкой народной массы, которая
составляет неизменное действующее лицо ирландских романов Марии
Эджворт. Народ в этих произведениях Эджворт играет особую роль:
он не'только фон для повествования, но и непременный участник всего
происходящего, а зачастую и мерило всех поступков. Тенденция эта,
23 Maria EdgewoTth. Chosen Letters, with an introduction by F. V. Barry. London,
Cape, 1931, p. 243—244.
366
H. M. Демурова
начатая «Замком Рэкрент», получает дальнейшее развитие в романе
«Вдали отечества».
Здесь писательница ставит перед собой иную задачу. В центре его —
социальное явление, которое в научной литературе получило название
«абсентизма». В наши дни может показаться, что это вопрос достаточно
узкий. Однако не так воспринимали его современники Марии Эджворт.
«Абсентизм» — то есть многолетнее отсутствие помещиков, оставлявших
своих крестьян на произвол беззастенчивых агентов и управляющих, —
на деле касался самого жгучего вопроса: политики английского лэндлор-
дизма в Ирландии. Тема была опасной, словно бочка с порохом. На это
указал Марии Эджворт Шеридан, которому она послала
первоначальный вариант «Вдали отечества», н.писанный в виде драматических сцен.
Шеридан, достаточно искушенный не только в театральных, но и в
парламентских делах и политических интригах, сразу же написал Марии
Эджворт, что цензор не разрешит обсуждать с подмостков такой опасный
вопрос, как «прожигание ирландских рент в Англии»24, и посоветовал
ей переделать пьесу в роман.
Писательница разрабатывает тему «абсентизма» на широком
общественном фоне. Картины жизни английского света сменяются картинами
жизни ирландских крестьян. Произвол управляющих и посредников,
пользующихся отсутствием помещиков и вконец разоряющих крестьян,
равнодушие этих англо-ирландских лэндлордов, только и мечтающих о том,
чтобы быть принятыми в лондонском свете, страдания бесправных,
безземельных и нищих крестьян — обо всем этом Мария Эджворт говорит
в полный голос.
Мария Эджворт апеллирует к здравому смыслу землевладельцев,
пытаясь доказать им, что, пренебрегая интересами ирландских
арендаторов, они, в конечном итоге, пренебрегают своими собственными
интересами. В этой аргументации особенно важно одно: соображения пользы
личной и общенациональной определяются, по твердому убеждению
Эджворт, одним критерием, равно достаточным и необходимым, —
соображениями пользы народной. Такое соотношение частных моральных
критериев с интересами народной жизни характерно для ирландских романов
Эджворт.
«Замок Рэкрент» — исторический роман: историю сэра Конди относят
обычно к 1782 г., а ведь она завершает историю нескольких поколений.
Но дело не только в том, что события романа отодвинуты в прошлое, пусть
и не такое далекое. В изображении трех поколений семейства Рэкрент
Мария Эджворт сумела выделить важнейшие тенденции исторического
развития того времени, проявив незаурядные познания в экономической,
политической и культурной истории Ирландии, подтвержденные
собственными ее наблюдениями. Историзм ирландских произведений Эджворт
24 Цит. по ст.: P. Colum. Maria Edgeworth and Ivan Turgenew. «The British
Review», 1915, v. XI, № 1, p. 110.
M. Эджворт и ее ирландские романы
367
в первую очередь и произвел впечатление на Вальтера Скотта. На это
качество лучших произведений Марии Эджворт указывали и другие
поклонники ее таланта. Энн-Изабелла Теккерей-Ритчи писала о «Замке
Рэкрент»: «В этом маленьком томике заключена история целой нации»25.
Ей вторит Рескин: «Прочитав этот роман, вы больше узнаете об
ирландской политике, чем из тысячи страниц парламентских отчетов»26.
Интересно, что современные историки Ирландии страницами цитируют
характеристики основных исторических сдвигов в стране, данные в романах
Эджворт 27.
Историзм ирландских романов Марии Эджворт находит свое
выражение и в глубоко национальном колорите. Мария Эджворт мастерски
владеет диалектом, тонко чувствует своеобразие национального поведения,
обычаев и психики своих героев. И эта сторона ее творчества получила
высокую оценку Скотта.
Выше уже говорилось о том, что «Замок Рэкрент» занимает особое
положение в творчестве Марии Эджворт благодаря выбору рассказчика,
а тем самым и особому смещению «угла повествования». Это определяет
и самый жанр романа. Передав роль рассказчика старому Тэди, Мария
Эджворт добровольно уходит со сцены, что тут же сказывается на всем
тоне повествования. Характеры предстают перед нами в своем «чистом»
виде, освобожденные от оценок автора-моралиста. Само по себе это было
достаточно ново для последнего года XVIII в.
Удалившись из текста повествования, Мария Эджворт, правда, не
вовсе исчезает со страниц книги. Она берет на себя роль комментатора
рассказа верного Тэди. Скрывшись под именем «издателя», она снабжает
его рассказ не только введением и заключением, что было общепринято
в XVIII в., но и подробными комментариями. Некоторые из ее
комментариев, обычно более частного свойства, вынесены вниз страницы, другие,
более общие и подробные, — собраны в отдельный глоссарий. В этих
сносках и примечаниях Мария Эджворт подтверждает истинность
рассказа старого Тэди в тех случаях, когда читателю, незнакомому с
Ирландией, может показаться, что тот преступает границы правдоподобного
и расширяет тем самым смысл сказанного им. Так, в поддержку
рассказа Тэди о злоключениях миледи Кит, «издатель» приводит подлинную
историю леди Каткарт, которая, очевидно, была еще жива в памяти
современников. Ту же роль преследует крошечная новелла о члене
королевской семьи, герцоге Сассексе, пояснение некоторых ирландских терминов
и обычаев, неизвестных и странных английскому читателю. Комментарии,
поначалу задуманные как материал служебный, скоро перестают быть
25 Цит. по кн.: Maria Edgeworth. Castle Rackrent. The Absentee. Introduction
by Brander Mathews. London, 1934, p. XIII.
26 Ibidem, p. XV.
27 См.: С. Maxwell. Country and Town in Ireland under the Georges Dundalk, 1949,
p. 114—115; а также: «Social Life in Ireland. 1800—1845». Edited by R. D. McDowell
Dublin, 1963, p. 44.
368
H. M. Демурова
простым подспорьем. Некоторые из них разрастаются в небольшие эссе
на ирландские темы — такова статья о погребальных обычаях ирландцев,
об ирландских суевериях, о чайнике крепкого чая и прочие. По самому
жанру эти комментарии смыкаются с книгой Марии Эджворт «Эссе об
ирландских абсурдах» (1802), повествующей о некоторых старинных
и новых ирландских обычаях. Это определяет особое жанровое
своеобразие «Замка Рэкрент», который под одной обложкой объединяет,
собственно, два повествования в двух различных жанрах — романа и серии
эссе. Тут появляются черты «документального романа», жанра,
характерного для гораздо более позднего времени. В историю Тэди, рассказанную
с присущим ему «смещением угла зрения», естественно и без нажима
вплетается беспристрастный голос историка-«издателя», создавая
необычный и в высшей степени выразительный дуэт. Первый голос — Тэди —
ведет основную мелодию со всеми ее фиоритурами, второй —
«издатель», — как полагается, гораздо более низкий и приглушенный, но
все же достаточно четкий и выразительный, поддерживает и варьирует
основную тему. В результате у читателя создается особое впечатление
подлинности изображаемого.
Характеры, представленные таким образом в «Замке Рэкрент»,
поражают своей жизненностью. Удивительная наблюдательность писательницы,
о которой не раз говорил Вальтер Скотт, точность в передаче деталей
позволяют Марии Эджворт обращаться с ними с необычайной
вольностью. Воспользуемся терминологией замечательного мастера-психолога
XX в. Э. М. Форстера и скажем, что основные характеры «Замка Рэк-"
рент» обладают качествами, которые делают их «круглыми»,
трехмерными. Герои «Замка Рэкрент» предстают перед нами не как носители тех
или иных идей или устремлений, не как «плоскостные» изображения, но
как фигуры живые и глубокие.
Заключая роман, «издатель» замечает, что все подробности рассказа
честного Тэди взяты из жизни Ирландии и весьма характерны для той
смеси смекалки и легковерия, хитрости и благодушия, беспутства и
бескорыстия, ловкости и тупоумия, которая отличает ее обитателей. Слово
«смесь» является здесь ключевым. Молодая романистка в первом же
самостоятельном своем произведении попыталась осуществить одну из самых
сложных задач — создание «смешанных характеров»28. Забегая не-
28 Термин «смешанные характеры» принадлежит Джейн Остин. Она употребила
его впервые в романе «Нортенгерское аббатство» («Northanger Abbey», написан
в 1798 г., опубликован в 1818). Джейн Остин, вообще говоря, часто сравнивают с
Марией Эджворт. Здесь не место разбирать эти сравнения; отметим только, что младшая
из них (Джейн Остин родилась в 1775 г., т. е. на 8 лет позже Марии Эджворт,
а умерла в 1817, т. е. на 32 года раньше) относилась с большим почтением к своей
старшей современнице. Мария Эджворт была одной из немногих лиц за пределами
чисто семейного круга, кому Джейн Остин послала свою «Эмму» и «Мэнсфилд парк».
Однако знакомы они не были и в переписке не состояли. В письмах Марии Эджворт
встречаем отдельные замечания о романах Джейн Остин, однако в той части
переписки Остин, которая не была ею уничтожена, имени Эджворт нет.
Мария Эджворт в кругу семьи .
Р. Л. Эджворт
Ирландский „раб"
(из „Мемуаров Р. Л. Эджворта")
Р. Л. Эджворт возле памятника дочери Гоноре
Эджвортстаун. 1825.
Гостиная в Эджвортстауне% где работала писательница
Дороги в Ирландии
(из книги юмористических скетчей начала XIX в.)
Автограф Марии Эджворт
Портрет Вальтера Скотта, подаренный им Марии Эджворт
Автограф письма Марии Эджворт к брату
M. Эджворт и ее ирландские романы
369
сколько вперед, скажем, что попытка ее увенчалась успехом. Это был
важный шаг в разработке английскими романистами реалистических
характеров. Можно смело сказать, что Мария Эджворт не только пошла
гораздо дальше в этом отношении по сравнению с такими своими
современницами, как Фанни Берни, Анна Стюарт, Элизабет Монтегю, Анна
Летиция Барболд, так и оставшимися на периферии английского
романа, — в лучших своих достижениях она не уступает своим
великим предшественникам, мастерам английского просветительского
романа XVIII в. Из современниц одна лишь Джейн Остин, создавшая
свой первый роман в те же годы, что и Мария Эджворт — «Замок Рэк-
рент», но опубликовавшая его лишь спустя десятилетие, блестяще
осуществила ту же задачу. Как бы то ни было, принцип «смеси», впервые
декларированный и^ примененный Марией Эджворт в «Замке Рэкрент»,
дал самые благотворные результаты. Писательница прибегала к нему и
позже — но уже совсем не всегда так «универсально», а главное — не с
таким успехом. В романе «Вдали отечества» к «смешанным характерам»
можно отнести ирландцев Ларри и Пэдди Брэди, а также, в известной
степени, леди Дэшфорд и Теренса О'Фэя. Интересно, что современная
критика не раз упрекала Марию Эджворт в непоследовательности,
отмечая, что сэр Теренс ведет себя то как человек низкий, а то как человек
вполне благородный. Нам кажется, что нападки критиков в данном
случае несправедливы. Сэр Теренс О'Фэй— это еще один пример «смеси»:
любитель застольных бесед и шуток вольного характера, по веселой
случайности посвященный в рыцари, этакий ирландский Фальстаф в
миниатюре, в нужную минуту, однако, обнаруживает достаточно доброго
чувства, чтобы спасти лорда Клонброни от грозящей ему опасности. Здесь
нет непоследовательности, хотя, возможно, составные части «смеси» не
так плавно и органично переходят одна в другую и порой производят
впечатление разнородных масс.
Многие из характеров Марии Эджворт не только «круглые», но еще
и — вспомним здесь снова Э. М. Форстера — «продолжающиеся». Жизнь
Тэди Квэрка не заканчивается с окончанием «Замка Рэкрент», точно
так же как не заканчивается жизнь братьев Брэди и некоторых других из
ее «смешанных героев». Нам так и видится старый Тэди, посасывающий
свою верную трубочку в окружении многочисленных родичей и
домочадцев, в делах которых он неприметно, но весьма решительно принимает
участие. Мы видим, как под дождем он шагает в своем длинном плаще
к замку Рэкрент, где вступает в долгие 'и по большей части бесплодные
препирательства с сыном своим Джейсоном. Точно так же видятся нам
и долгие годы Джейсона, Джуди и многих других персонажей, уходящие
в длинную перспективу дождливых и ветреных дней.
Э. М. Форстер говорит еще и о «непрерывности» как о важном
свойстве всякого художественного образа. Такие образы живут не от сцены
к сцене, а непрерывно, пластично, естественно переходя от настроения
к настроению, от ситуации к ситуации. Лучшие из характеров Марии
24 М- ЭдЖВОрТ
370
H. M. Демцрова
Эджворт представляют собой важный этап в овладении английскими
романистами этой «непрерывной» пластичностью.
Выше уже говорилось о том, что к числу наибольших удач
писательницы принадлежит образ Тэди Квэрка. Б. Мэтьюз в своих кратких
предисловиях к изданиям Марии Эджворт 1928 и 1934 гг.29 отмечает, что,
работая над этим характером, романистка использовала прием, который,
возможно, она переняла у Филдинга, а позже передала Теккерею
(«Барри Линдон»). Прием этот он называет условно «прозрачностью».
Действительно, характер Тэди гораздо глубже и сложнее, чем может
показаться поначалу. «Верный слуга», «преданный вассал» — эти и другие
характеристики, которыми обычно награждают Тэди, еще не исчерпывают
всей его сути. В характере Тэди есть глубины, которые закрыты его
господам. Сквозь его речь и непрерывно декларируемую преданность
«семейству» проступают порой иные, правда, едва заметные контуры.
Преданность и лукавство весьма причудливо сочетаются в натуре Тэди.
И дело здесь не только в таких простых и наивных приемах, как,
скажем, непременное присутствие при отъездах и приездах господ — вышел
осмотреть копыта коня сэра Кита и получил-таки свою гинею, а вот
с миледи Кит не вышло — уехала, и «ни тебе «прощай», ни полкроны».
Нет, Тэди мечтает и о другом. И если с Джуди ему не повезло
(взгляните, как предан он интересам собственного рода!), то зато с Джейсо-
ном получилось как нельзя лучше. Пожалуй, даже слишком хорошо...
Перечитайте внимательнее ту часть мемуара, где Тэди рассказывает о
первых земельных приобретениях своего сына, и вы увидите, что Тэди сыграл,
здесь не последнюю роль. Кто, как не он, вовремя узнал о пустовавшей
ферме?. Кто, как не он, пустил в нужную минуту слух, что дело насчет
фермы решенное и «с нами тягаться» не к чему? Кто, как не он,
договорился обо всем с управляющим? И уж, наверное, не без его участия Джей-
сон 'переписывался «кое о чем частным порядком» (т. е., очевидно, втайне
от того же управляющего) с сэром Китом, который находился тогда на
модном курорте Бате.
Правда, старый Тэди в простоте душевной, верно, вовсе не
предполагал, что сын его Джейсон зайдет так далеко. Этим, вероятно, и вызвана:
их дальнейшая ссора, в результате которой Тэди отворачивается от
Джейсона, чтобы до конца блюсти интересы «бедного своего господина».
Интересно, что позиция Тэди здесь снова полностью совпадает с
реакцией арендаторов и крестьян, воем встретивших известие о переходе-
замка Рэкрент, а значит и собственных своих судеб, в руки Джейсона.
«Не хотим Джейсона! Сэр Конди! Сэр Конди Рэкрент на вечные
времена!»— вот крик, разом вырвавшийся из их сердец. Здесь на память-
снова приходят многие патриархальные герои из народа у
Вальтера Скотта.
29 Maria Edgeworth. Castle Rackrent. — The Absentee. Introduction by Brander
Mathews. London—New York, 1928; 1934.
M. Эджворт и ее ирландские романы
371
На закате лет, подводя итоги своему творчеству, сама писательница
формулирует в одном из писем задачи, которые она ставила перед собой,
создавая образы своих крестьян и помещиков. «Я всегда больше всего
стремилась к тому, — пишет она, — чтобы мои герои представляли
классы»30. Она рассказывает о том, как создавались такие образы, как
сэр Кит или его злосчастная жена. «Конечно, работая над ними, я
вспоминала о людях, которых я знала, или происшествиях, о которых слышала,
но до какой степени это повлияло на эти образы — не мне судить...
В одном примечании, например, упоминается леди Каткарт, жившая в
нашей округе. Только то, что говорится в сноске, я о ней и знала, но мои
герои совершенно отличны от тех, про которых я слышала.
Действительные люди так давно умерли, что о них известно было очень немного.
Мистер Мак-Гвайр, во всяком случае, ничем не походил на моего сэра
Кита, а о леди Каткарт я знала только то, что она любила деньги и ни
за что не хотела расстаться со своими бриллиантами. История сэра
Конди была добавлена спустя два года. Она не списана с жизни, хотя
его добродушное и ленивое расточительство напоминает одного моего
родственника, который давно умер. Все происшествия — чистый вымысел,
зато отработки на помещичьей земле, поборы и пр. — факты...» 31
Органическое сочетание черт индивидуальных и типических, реализм,
живость характеров, «представляющих классы», образная речь — вот
причина успеха Марии Эджворт в ее ирландских романах.
3
В России имя Марии Эджворт стало известно с самого начала
прошлого века: упоминания о ней встречаются в различных журналах32.
Тогда же появляются первые переводы ее рассказов, сделанные не только
с английского, но и с французского и польского («До завтра», «Лиме-
рикские перчатки», «Мурад несчастный») 33, а также выдержки из
педагогических сочинений («О детских играх», «Награждение и наказание»,
«О механике», «О географии и хронологии»34, «Страсть спорить»35).
80 Maria Edgeworth. Chosen Letters, p. 242. (Письмо миссис Старк, 6 сентября
1834 г.).
31 Ibidem, p. 242—244.
32 «Патриот», 1801, ч. 1, генварь, стр. 13—14; «Вестник Европы», 180'6, ч. 27,
№ 14, стр. 118 (Смесь); «Русский вестник», изд. С. Глинского, 1810, ч. X, № 6,
стр. 46. Пользуюсь случаем выразить сердечную благодарность Ю. Д. Левину,
оказавшему нам помощь в розыске журнальных публикаций М. Эджворт, а также
материалов, связанных с И. С. Тургеневым.
3 «До завтра» (повесть английской писательницы госпожи Эджворт). С
польского перевода. — «Вестник Европы», 1806, ч. 29, № 20, стр. 241—262. «Лимерик-
ские перчатки» (повесть г-жи Эджеворт). — «Вестник Европы», 1808, ч. 42, № 24,
стр. 271—306. «Мурад несчастный» (Турецкая сказка). — «Вестник Европы», 1810,
ч. 52, № 14, стр. 81—124.
34 «Патриот», 1804, т. 1, февраль, стр. 1—5; март, стр. 16—31; т. II, май,
стр. 145—151; т. III, июль, стр. 10.
35 «Соревнователь просвещения и благотворения», 1824, № 5.
24*
S72
H. M. Демурова
В 1808 г. «Вестник Европы» публикует рассказ для подростков
«Прусская ваза» в переводе В. Жуковского 36. В 1827 г. в Москве
выходит книга «Дети с их характерами». Это выдержки из педагогических
сочинений Марии Эджворт, дошедшие до русских читателей окольным
путем — в переводе с французского. Как это нередко бывает, первые
публикации определили в известном смысле характер последующего отбора.
Мария Эджворт получает в России репутацию в первую очередь
писательницы детской. «Детские рассказы для малюток» 37, «Нерадивый
Лаврентий» 38, «Рассказы для юношества. — Жервас Хромой. — Благодарный
негр.—Честное семейство. — Перчатки Лиммерика» 39, — вот что читали
в России из произведений Марии Эджворт в XIX в. Переводы этих
произведений, к сожалению, далеко не всегда воздавали должное ее таланту.
За редкими исключениями (В. Жуковский, А. Бестужев), они
выполнялись людьми случайными и, насколько можно судить, в большой спешке,
значительно умаляя достоинства стиля Марии Эджворт. Жуковский,
вообще говоря, высоко ценил прозу Эджворт. В письме к А. П. Зонтаг
в апреле 1836 г., советуя ей взяться за роман, он рекомендовал ей в
качестве образца «лучшие романы В. Скотта», «Клариссу» Ричардсона и
романы Марии Эджворт 40.
Как романистке Марии Эджворт в России не повезло: единственный
ее роман, вышедший в 1835 г. на русском языке — «Елена», оказался
самым слабым из ее романов. Переведенный на русский язык с
французского, он заслужил суровый отзыв Белинского, особо отметившего также
и несуразности перевода и объявившего Марию Эджворт «горничной г-ж
Жанлис и Коттэн, которая, наслушавшись их мудрости, приглядевшись
к их манерам, вздумала проповедовать в XIX в. ту мораль и
рассказывать те поучительные и скучные вздоры, над которыми смеялись еще
в XVIII веке»41.
Нетрудно себе представить, что самый слабый из романов Марии
Эджворт вызвал раздражение Белинского, и все же отзыв его о «Елене»
ни в коей мере нельзя распространять на все ее творчество в целом.
Белинский не читал по-английски; кроме «Елены» он не знал ни одного
другого романа писательницы — отсюда резкость его оценки.
Интересно, что и сама писательница была недовольна этим романом. Она
сетовала на «факсимильность» своей манеры и честно признавала, что
«часто и от всего сердца восторгалась смелым, величавым гением
мастеров» 42.
3(3 «Вестник Европы», 1808, ч. 41, № 20, стр. 268—288; ч. 42, № 21, стр. 3—29.
37 СПб.—M., M. О. Вольф, 1870. Эта книга была переиздана в 1893 г.
38 Пер. с французского А. Шпеккер. СПб., 1878 г.
39 Пер. с англ. СПб.—M., M. О. Вольф, 1870.
40 «Уткинский сборник», I. M., 1904, стр. 111.
41 В. Г. Белинский. Библиотека романов и исторических записок, издаваемая
книгопродавцем Ф. Ротганом. — Поли. собр. соч., т. 1. М., Изд. АН СССР, 1953,
стр. 317.
42 Maria Edgeworth. Chosen Letters, p. 238.
M. Эджворт и ее ирландские романы
373
Ни один из других романов Марии Эджворт так и не был переведен
на русский язык. Это тем более удивляет, что имя романистки все же
встречалось в российских журналах. В том же 1835 г., в котором вышла
рецензия Белинского, «Библиотека для чтения» также опубликовала
рецензию на «Елену». Эта рецензия, как нетрудно догадаться, давала
иную оценку «Елене», однако и неизвестный ее автор не смог удержаться
от сетований по поводу выбора романа. «Конечно, последний роман мисс
Эджворт превосходен, но что он значит в сравнении с ее «Absentee» *,
которого красоты подали Вальтеру Скотту мысль писать романы, с ее «The
Patronage» **, который оставил такое сильное впечатление на всех, кто
читал его в молодости? Эти неподражаемые картины домашней жизни для
нынешнего поколения читателей романов в России были бы новее самой
«Елены»»43. Одобрив поначалу перевод «Елены» за отсутствие в нем
«книжного языка», рецензент, однако, в следующем же томе «Библиотеки
для чтения» берет назад свои похвалы. «Уже в первых трех томах мы
заметили постепенное уменьшение изящности языка... Но в двух ныне
вышедших томах «Елены» этот недостаток дошел до того, что язык
светский, язык образованного общества забыт совершенно, а особы,
принадлежащие к высшей и самой утонченной части английской
аристократии, изъясняются большей частью как повытчики»44. К этому отзыву
трудно что-либо прибавить.
На смерть Марии Эджворт в 1849 г. откликнулось два журнала.
«Современник» писал: «20 мая н. с. скончалась в Ирландии, на 80 году,
известная английская романистка Мери Эджеворт (Edgeworth), очень верно
описывавшая в своих романах ирландские нравы и написавшая несколько
прекрасных повестей для детей» 45. Краткий некролог опубликовал также
и «Журнал Министерства Народного Просвещения» 46.
Два года спустя в «Библиотеке для чтения» появилась развернутая
статья «Семейство Эджворт», представляющая собой подробную
биографию Ричарда Ловелла и Марии Эджворт, а также оценку некоторых ее
произведений. К сожалению, мы ничего не знаем об авторе этой статьи,
однако он, насколько можно судить, был лично знаком с Марией
Эджворт, встречался с ней в Париже, и передает некоторые из ее суждений,
почерпнутые из личных писем и бесед. Приведем рассказ о первых ее
впечатлениях по приезде летом 1793 г. в Эджвортстаун. «Задний двор
и даже зеленая мурава перед окнами, все было покрыто, потоптано
толпою зевак, просителей, всевозможных искателей и претендентов,
арендаторов, помощников их, поземельных сборщиков за скот, главных управ-
* «Вдали отечества» (англ.).
** «Покровительство (англ.).
43 «Библиотека для чтения», 1835, т. X, разд. «Литературная летопись», стр. 33.
44 Там же, т. XI, раздел «Литературная летопись», стр. 56.
45 «Современник», 1849, т. 16, VII—VIII, стр. 129.
46 «Журнал Министерства Народного Просвещения», 1849, LXII (62), отд. VII,
стр. 92.
374
И. М. Дсмурова
ляющих, поверенных, — и все требовали, чтобы их выслушали, все хотели
принести жалобы на притеснения и обиды, открыть тайные доносы,
осыпая тут же друг друга упреками и бесконечными жалобами. Как
помещик— landlord — и как судья, владелец замка был осаждаем
беспрестанными жалобами, нескончаемыми тяжбами, клятвами и заверениями, более
чем сомнительными, где никакая мудрость человеческая не могла бы
распознать истину. Потом являлись вдовы и сироты с горестными историями,
доказывающими страшное угнетение, так что сердце надрывалось. Лишь
только удовлетворит одних просителей, как являлся другой рой,
вооруженный новыми жалобами, новыми правами, и еще более прошений, еще более
надежд, для исполнения которых никогда не доставало бы ни времени, ни
воли, ни состояния. Так велики показались мне трудности, встретившие
отца моего по прибытии в Эджвортстоун47, что я никак не могла понять,
каким образом он выпутается из них, и никак не могла представить себе,
как эти люди могли обходиться без него, как могли существовать по его
отсутствии» 48.
Автор статьи подробно повествует обо всех нововведениях,
осуществленных Ричардом Ловеллом Эджвортом в его имении. Он рассказывает,
как на другой же день по вступлении во владение он «принялся городить,
сушить болота, уравнивать, сеять, строить, как вошел в сношения со
своими арендаторами и объявил им, что с этих пор они будут иметь дело
непосредственно с ним, устранив тем самым поверенных посредников, этот
бич ирландских крестьян, как учредил заемный банк, самый малый
указной процент с которого употреблялся на содержание первоначальной
школы», как после смерти его Мария Эджворт продолжила его полезные
начинания, а во время голода и эпидемии тифа в Ирландии организовала
широкую помощь крестьянам. В условиях крепостной России эти сведения,
очевидно, имели особый смысл, представляя пример просвещенного
помещика, неукоснительно выполняющего свой долг перед крестьянами. Ту же
направленность имел и рассказ о педагогических начинаниях Ричарда
Ловелла и Марии Эджворт, о выступлении мистера Эджворта в
ирландском парламенте в защиту общенародного образования и учреждении, уже
после его смерти, но по его плану, в Эджвортстауне «первоначальной
безвозмездной школы», предупредившей народные школы в Ирландии.
Автор статьи безусловно читал романы Эджворт, и читал их со
вниманием— в тексте то и дело встречаются явные и скрытые цитаты и
аллюзии. Он указывает на исторический смысл романов Марии Эджворт,
особенно выделяя «Замок Рэкрент». Роман этот, по справедливому мнению
критика, явился непосредственным результатом изучения писательницей
«этого разнохарактерного народонаселения, странной смеси контрастов,
чудного соединения проницательности и легковерия, силы и слабости,
разума и глупости, многостороннего характера, так несправедливо осуж-
Так автор транскрибирует название поместья Эджворта.
«Библиотека для чтения», 1851, т. 107, № 6, стр. 122—123.
M. Эджворт и ее ирландские романы
375
даемого в Англии потому только, что не хотят рассмотреть его в целом» 49.
«Замок Рэкрент» представляется критику настолько чисто национальным
произведением, что он сомневается даже в возможности перевода его на
другие языки. ««Castle Rackrent» * ирландская сказка... верное отражение
самой природы, ... так верно представляет тип ирландской самобытности,
что она непереводима на иностранные языки. Тут вся Ирландия 1782 г.,
полуобразованная, полуварварская, изображенная в дагерротипе
умственного солнца. Непринужденность слога, остроумные и комические
замечания в рассказе старика Thaddy **, удивление его к своим господам, как
составляющего тоже часть их наследия, удивление, простирающееся даже
на пороки, которыми пользуются подчиненные; богатство и выбор
народных и местных выражений, все выказывало в этом опыте великого
живописца нравов... При первом вступлении на эту плодоносную землю мисс
Эджворт почувствовала себя at home ***. Она сознала свой творческий
гений, она создала национальный роман, открыла широкий и роскошный
путь, по которому вскоре последовал за нею один из величайших
романистов нашего времени» 50.
Вышедшая в 1878 г. биография Марии Эджворт, включенная в
«Жизнеописания замечательных женщин», составленные по иностранным
источникам, написана в том же духе, что и статья «Библиотеки для чтения».
Она также представляет в основном Марию Эджворт в ее частной жизни,
уделяя особое внимание ее заботам о благоденствии крестьянского
населения. Новое по сравнению со статьей «Библиотеки для чтения» — это
рассказ о дружбе Марии Эджворт с Вальтером Скоттом и выдержки из
писем и воспоминаний. Вот как описывается визит Скотта в Эджвортстаун:
«Он увидел, что забота его хозяев — землевладельцев — сделала Эджвортс-
тоун оазисом в пустыне; в околотке не было ни одной грязной мазанки
и не встречалось нагих поселян. По вечерам деревенские дети играли на
зеленом лугу, который можно было оглянуть из усадьбы; взрослые жители
сидели группами под деревьями, проводя время в разговорах, песнях и
игре на неважных инструментах, и вся картина произвела на Вальтер
Скотта такое впечатление, что он .не раз восклицал: «Так вот места, вот
люди, одушевлявшие Мэри Эджворт и Оливера Гольдсмита в их
сочинениях» 51.
Приводится также выдержка из письма Скотта, написанного им
шотландской писательнице Джоанне Бейли (Joanna Baillie) вскоре после
первого знакомства с Марией Эджворт, посетившей его в Эбботсфорде.
«Об этой замечательной личности достаточно сказать, что она не только
49 Там же, стр. 125—126.
* «Замок Рэкрент».
** Тэди (англ.).
*** Свободно (англ.).
50 Там же, стр. 126.
51 «Жизнеописания замечательных женщин. Сборник биографий, позаимствованных
из иностранных писателей». Перевод Ф. Резенера. СПб., 1878, стр. 143.
376
H. M. Демурова
выполнила все мои ожидания, но превзошла их. Особенно нравится мне
в ней соединение прямоты, простоты и живости ее чувства с
необыкновенным даром наблюдательности. Ее легкий эфирный образ напоминает мне
маленьких добрых духов, по сказанию, влетающих в окошко и приносящих
чудные дары, и я уверен, что мисс Эджворт носит в кармане маленький
волшебный жезл, который она вынимает всякий раз, садясь излагать свои
меткие описания. Она полна веселых мыслей, очень подвижна, юмори-
стична и сильная энтузиастка» .
Все эти материалы, несомненно, давали возможность русским
читателям создать живой образ писательницы. Однако, к сожалению, знакомство
с Марией Эджворт на этом этапе и оборвалось. Ее детские книжки
продолжают появляться на русском языке, но ни один из ее «взрослых»
романов больше не переводится и «е печатается. Причин на то, как нетрудно
себе представить, более чем достаточно. Одна из немаловажных — бурное
развитие критического реализма в России, да и в самой Англии,
отодвинувшего с авансцены творения начала века.
Однако в 1883 г. имя Марии Эджворт снова появилось в русской
прессе. Поводом к тому послужило известие о смерти И. С. Тургенева
22 августа 1883 года. Конец августа и начало сентября принесли
многочисленные отклики на это событие. Среди них были напечатанные
в английской газете «Дейли ньюз» воспоминания «человека, лично
знавшего Тургенева» в последние годы его жизни. Выдержки 'из этих
воспоминаний появились в двух русских газетах — «Новое время» и «Русские
ведомости» 53.
Приведем отрывок из «Дейли ньюз», в котором передаются слова
Тургенева о Марии Эджворт:
«... Тургенев скромно замечал о себе, что, вступая на литературную
стезю, он был бессознательным учеником мисс Эджворт. Сам он не был
знатоком английского языка, но юношей ему приходилось слышать, как
его брат переводил в кружке знакомых, собиравшихся к нему в его именье,
отрывки из «Ирландских рассказов и очерков» о сквайрах и
мелкопоместных дворянах, которые казались ему гораздо выше ее трехтомных романов.
«Возможно, даже вероятно, — сказал мне однажды Тургенев, — что
если бы Мария Эджворт не написала своих рассказов о
бедняках-ирландцах из графства Лонгфорд, мне бы и в голову не пришло придать
литературную форму впечатлениям, полученным мною из наблюдений над
жизнью аналогичных классов в России. Мой брат, указывая лучшие места
в ее непритязательных повестях, всегда обращал мое внимание на их
необыкновенную простоту и на то уважение, которым проникнуты они
к простым людям» .
52 «Жкзнеопивания замечательных женщин...», стр. 142.
53 «Новое время», 1 (13) сентября 1883 г., № 2697 (СПб.); «Русские ведомости»,
3 сентября 1883 г., № 242 (М.).
54 «The Daily News», September 7, 1883. «Turgueneff: By One who Knew Him».—
Отметим, что фраза о «бессознательном ученичестве», взятая и© «Дейли ньюз»,
M. Эджворт и ее ирландские романы
377
»
В приведенном отрывке много несообразного. Старший «брат
И. С. Тургенева, о котором неизвестный автор статьи сообщает
всевозможные романтические подробности, это, очевидно, Александр Иванович Тур-
генев (1785—1846), которому в год смерти Тургенева действительно
было бы около 100 лет. Именно он гостил у Вальтера Скотта в Эбботсфорде
и, как показывает неопубликованный дневник, был знаком с Марией
Эджворт. И. С. Тургенев встречался с ним в начале 40-х годов в Берлине,
однако насколько верны остальные сведения, излагаемые в «Дейли ньюз»,
сказать трудно. Вряд ли можно говорить о сколько-нибудь серьезном
влиянии Эджворт на творчество Тургенева, если последний даже не читал
сам ее произведений. И все же данная публикация заслуживает, как нам
кажется, упоминания — хотя бы потому, что свидетельствует о знакомстве
Тургенева с какими-то сторонами творчества Эджворт и об общей
положительной ее оценке.
В наше время имя Марии Эджворт лишь изредка упоминалось в
трудах, посвященных английскому Просвещению. Только в самые последние
годы появилось более подробное исследование творческого пути
писательницы. Это глава в книге А. А. Вельского «Английский роман 1800—
1810 годов»55.
С художественными произведениями Марии Эджворт русский читатель
так и оставался незнаком до настоящего времени. Будем надеяться, что,
прочитав два лучших ее романа, вошедших в это издание, он по
достоинству оценит эту оригинальную писательницу, во многом предварившую
открытия исторического и социального романа XIX в.
получила широкое хождение в английском литературоведении. Без указания источника
и вне контекста она приводится во многих работах последнего времени, нередко
вводя в заблуждение читателей. Из нее исходит П. Колам в своей статье «Мария
Эджворт и Иван Тургенев» (Padraic Colum. Maria Edgeworth and Ivan Turgeney.
«The British Review», 1915, vol. XI. No. 1, p. 103—133; ее цитирует и «Chamber's
Cyclopaedia of English Literature», New York, 1938, vol. II, p. 766. Наконец, совсем
недавно вышла также связанная с этой фразой статья польского исследователя М.
Зелинского (Maksymilian Zielinski. Maria Edgeworth a Iwan Turgienew. «Zeszyty nau-
kowe uniwersytetu Lodzkiego». Nauki humanistyczno-spoîeczne. Séria 1, zeszyt 29. Lodz,
1963, s. 133—140). В названных статьях проводятся тематические и стилистические
параллели между ирландскими романами Марии Эджворт и некоторыми
произведениями Тургенева («Записки охотника», «Дым», «Дворянское гнездо»).
55 Пермь, 1968, стр. 7—46.
ПРИМЕЧАНИЯ
В настоящее издание вошли два романа Марии Эджворт, взятые из книги: Maria
Edgeworth. Castle Rackrent. The Absentee. New York, 1905. Эта книга является
воспроизведением издания, вышедшего при жизни Марии Эджворт и ею самой
отредактированного: Maria Edgeworth. Tales and Novels in 18 volumes, vol. I — Castle
Rackrent, vol. IX — The Absentee. London, 1832.
Редакционная коллегия серии «Литературные памятники» выражает благодарность
А. Ф. Ротштейну, любезно предоставившему составителям данной книги некоторые
материалы.
ЗАМОК РЭКРЕНТ
1 Герцогиня Ньюкасл — Маргарет Лукас (1623—1673), вторая жена Уильяма Кэ-
вендиша, герцога Ньюкасл (1592—1676), царедворца и военачальника эпохи
Гражданской войны и Реставрации, оставившая «Жизнеописание Уильяма Кэвендиша,
герцога Ньюкасл».
2 Сквайр Уэстерн — невежественный провинциальный помещик, персонаж романа
Генри Филдинга «История Тома Джонса, найденыша».
3 Пастор Труллибер — священник-торгаш, персонаж романа Генри Филдинга
«Приключения Джозефа Эндрьюса».
4 Когда Ирландия потеряет свою самобытность вследствие союза с
Великобританией. .. — Речь идет об Акте об Унии, обсуждавшемся в то время в ирландском
парламенте (был принят 1 января 1801 г.).
ù Замок Рэкрент. — Некоторые из имен и названий поместий в романах Марии
Эджворт значимые. В тех случаях, когда это представлялось возможным, переводчики
находили им русские эквиваленты. Слово «Рэкрент» означает по-английски
непомерно высокую, грабительскую ренту, иногда даже равную стоимости земли или
близкую к ней. Так как название этого романа уже вошло в русское
литературоведение, мы предпочли сохранить его без перевода.
5 (День) Всех Святых — церковный праздник, отмечаемый 1 ноября.
7 Спенсер, Эдмунд (ок. 1552—1599) — английский поэт эпохи Возрождения, автор
«Пастушеского календаря», незаконченной поэмы «Королева фей», сонетов «Амо-
ретти» и брачных гимнов «Эпиталамий». В 80—90-х годах XVI в. он находился
в качестве секретаря губернатора в Ирландии; результатом его наблюдений над
жизнью страны явилась книга «Взгляд на положение Ирландии» (написана
va 1596 г., опубликована посмертно в 1631 г.).
Примечания. Замок Рэкрент
379
8 Илия — один из библейских пророков, его история излагается в III и IV Книгах
Царств. Мйлоть (плащ) Илии упоминается в главе 19 III Книги Царстз (ст. 13, 19
и далее).
9 Диодор (ок. 80—29 до н. э.)—древнегреческий историк, автор «Исторической
библиотеки», в которой излагается всемирная история с древнейших времен до
середины I в. н. э.
10 Геродот (ок. 484—425 до н. э.)—древнегреческий историк, получивший имя
«отца истории», автор «Истории греко-персидских войн», в которой он излагает
также историю народов, с которыми греки и римляне приходили в соприкосновение.
Так, повествуя о походах Дария, он описывает жизнь народов южнорусских степей.
11 Береника (Вереника)—жена александрийского царя Птоломея III Эвергета. В
благодарность за победы царя в Азии посвятила Афродите локон своих волос. Когда
локон исчез из храма, придворный астроном Конон Самосский объяснил, что он
был перенесен богами на небо в виде созвездия. Одно из созвездий близ хвоста
Льва названо «Волосами Береники».
12 Каллимах (ок. 310—240 до н. э.) — древнегреческий ученый, критик, глава
александрийской школы поэтов, хранитель Александрийской библиотеки. Каллимах
был автором многочисленных произведений различных жанров. Славу поэта стяжал
себе сборником элегий «Причины», повествующих о различных обрядах, обычаях и
установлениях старины. В построение «Причин» в форме вопросов и ответов
вплетались отдельные занимательные истории, обычно эротического характера,
которые широко использовались позднейшими авторами (например, Катуллом). К числу
элегий относился «Локон Береники», повторенный Вергилием в элегии.
13 Вергилий (70—19 до н. э.) — римский поэт, автор «Энеиды», повествующей
о странствиях и войнах троянца Энея.
14 Эвандр — один из героев «Энеиды», аркадский царь, переселившийся в Италию,
к реке Тибр, союзник Энея.
15 Ирландские короли (или риаги) — так в средние века назывались главы кланов
или племен, имевшие территориальную власть.
D Три королевства — т. е. Англия, Шотландия и Ирландия.
17 ... словно войска в поле. — Английские войска в те годы носили алые мундиры.
8 Шотландская кровь — намек на скупость, которая, по традиции, считалась
отличительной чертой шотландцев.
19 Полотняный совет — т. е. Совет по развитию полотняных мануфактур. В последней
трети XVIII в. в Ирландии начало бурно .развиваться текстильное и шерстяное
производство. Этому немало способствовали специально учрежденные для этой
цели советы. Однако принятие Акта об Унии и система заградительных тарифов
со стороны английских промышленников положили конец этому развитию.
20 Похоронные. — Имеется в виду феодальный обычай, сохранившийся в некоторых
местах, согласно которому землевладелец по смерти арендатора получал
определенное приношение. Первоначально землевладельцу (лэндлорду) возвращали оружие
и лошадей, которыми он в свое время снабдил арендатора; позже ему отдавали
скотину или что-либо еще из движимого имущества арендатора; иногда же платили
просто деньги.
-1 Бат — один из старейших курортов Англии. Находится в северной части графства
Сомерсет. Помимо целебных источников, славился скачками и игорными домами.
22 ... ни в церковь, ни к мессе. — Эти слова означают, что миледи не была ни
протестанткой, ни католичкой.
23 Джессика — дочь Шейлока (Шекспир. Венецианский купец).
24 Дублинский колледж (или просто Колледж)—Тринити Колледж (Колледж
Св. Троицы) в Дублине, т. е. Дублинский Университет, основанный в 1591 г.
25 Темпл — юридическая коллегия в Лондоне, где получали образование будущие
адвокаты.
26 .. . чтобы увезти мисс Изабеллу в Шотландию наперекор ее родным. — В
Шотландии процедура венчания была значительно упрощена. Не требовалось ни
троекратного предварительного оглашения в церкви, ни специальной лицензии Докторс-Ком-
380
Примечания. Замок Рэкрент
монс (см. прим. 25, стр. 383). Чаще всего такого рода браки заключались в
небольшой деревушке Гретна-Грин, находящейся вблизи английской границы с Шотландией.
27 Платон, ты хорошо все изъяснил! — Аддисон. Катон, V.
28 Святители небесные, спасите! — Шекспир. Гамлет, I, 4.
29 .. . собственная ее горничная, миссис Джейн. —■ Такая форма обращения была
свидетельством высокого положения в строго соблюдаемой иерархии слуг.
30 Герцог Сассекс. — Речь идет о принце Августе Фредерике (1773—1843), шестом
сыне Георга III, в 1801 г. получившем титул герцога Сассекса. Юные годы он
провел за границей, отличался известным либерализмом во взглядах: выступал
за отмену работорговли и хлебных законов, за эмансипацию католиков,
диссидентов и евреев.
31 Орден Св. Патрика — рыцарский орден, учрежденный в 1788 г. Георгом III.
Орденская церковь — Собор Св. Патрика в Дублине.
32 Джентльмены из комитета. —> Речь идет о местных дворянах, образовавших
комитет для проведения предвыборной кампании сэра Конди.
33 Он так благородно пошел против собственной совести... — Очевидно, сэр Конди,
сообразив, какая из партий должна выиграть на выборах, переметнулся в лагерь
противников.
34 «Страдания Вертсра», вернее, «Страдания молодого Вертера» (1774) — роман
И.-В. Гете (1749—1832).
35 Законный (или указной) процент. — Речь идет об определенном уровне процента
на взятые в долг деньги, который возбранялось превышать, чтобы не попасть под
законы против ростовщичества.
36 «Уводчик» — см. Глоссарий, п.
37 . . . обе Индии и Корк в награду. — Оборот речи, весьма характерный для старого
Тэди. Под обеими Индиями понимаются собственно Индия и Вест-Индия, а Корк —
это графство (и город) на юго-западе Ирландии (провинции Манстер).
Несоразмерность этих понятий создает особую фигуру речи, которая довольно часто
встречается в рассказе Тэди.
38 Опека. — Речь идет о тех случаях, когда по специальному распоряжению казны
земли передавались сроком на три года короне.
39 Св. Иоанн (т. е. Иоанн Креститель)—'церковный праздник, отмечается 24 июня.
40 Мистер Джейсон—такая форма (без фамилии) была обычной в помещичьих
домах для обращения к слугам, занимающим «высшие» позиции. В данной ситуации
она звучит оскорбительно для Джейсона Квэрка, ставшего законным владельцем
замка Рэкрент. Сэр Конди в последующем разговоре несколько смягчает
оскорбление, называя Джейсона «мистер Джейсон Квэрк», однако он ни разу не обращается
к нему как к равному: ни официально («мистер Квэрк»), ни тем более
по-дружески («Квэрк»).
41 Юнг, Артур (1741—1820) — английский агроном и экономист, автор «Путешествия
по Ирландии» (1780), написанного после поездки в страну в 1776 г.
42 Союз с Англией. — Речь идет о готовящемся Акте об Унии, вследствие которого
Ирландия потеряла остатки своей автономии.
43 Уорикширская милиция (т. е. милиция из английского графства Уорик). — Для
подавления ирландского восстания 1798 г. в Ирландию были брошены
территориальные войска отдельных английских графств, называемые, в отличие от регулярных
войск, «милицией». В территориальных войсках, не желавших уходить за пределы
собственного графства, также то и дело вспыхивали волнения.
44 Камбренсис (Джеральд Кембрийский) (ок. 1146—1220)—английский хронист,
побывавший в конце 80-х годов XII в. в Ирландии и оставивший несколько трудов.—
«Topographia Hibernica» («Топография Ирландии») и «Expurgatio Hibernica»
(«Об изгнании язычников из Ирландии»), в которых описывается история
завоевания Ирландии.
45 Эрин — древнее наименование Ирландии; Манстер и Ольстер — провинции на юге
и севере Ирландии.
Примечания. Замок Рэкрент
381
Высокая Оттоманская Порта — официальное наименование правительства Османской
империи, возникшей в XV в. и прекратившей свое существование в 1922 г. Термин
этот был повсеместно принят в европейской литературе и дипломатии. Иногда его
ошибочно относили не к правительству, а к самой Османской империи.
... когда в страну вторглись даны. — Речь идет о норманнском завоевании Ирландии,
закончившемся разгромом норманнов в 1014 г. близ Дублина в битве при Клон-
тарфеи ирландскими дружинами ард-,риага (верховного короля) Бороиме.
Парнелл, Томас (1679—1718) — ирландский поэт и эссеист, уроженец Дублина,
автор многочисленных стихотворений и поэм, из которых наиболее известен
«Отшельник», а также «Опыт о различных стилях в поэзии».
Килдэр — графство на востоке Ирландии, в провинции Лейнстер.
Брегоиские законы — общее наименование свода кельтского обычного права
Ирландии, возникшего в период разложения первобытно-общинного строя. Брегоны, судьи
в древней Ирландии, хранили и устно передавали законы. Наиболее важная часть
Брегонских законов была записана на гэльском языке при верховном короле Лэри
между 432 и 441 гг. по предложению христианского миссионера Патрика и при
его участии. Брегонские законы действовали до 1605 г., когда они были отменены
английским правительством. В них входили статьи о залоговом праве, статьи о
заложниках зо время междоусобных войн, статьи о должниках, семейное право.
Сент-Омер — город на севере Франции, в департаменте Па-де-Калэ- Там находился
католический колледж, где учились многие ирландцы.
Мейнут — небольшой городок в графстве Килдэр в 14 милях от Дублина,
известный своим Колледжем Св. Патрика, основным центром обучения католических
священников в Ирландии.
Ньюмаркет — небольшой город неподалеку от Кембриджа, знаменитый своими
скачками.
Bona Dea (лат. «добрая богиня») — италийское божество плодородия,
покровительница женщин. На празднествах, посвященных богине, присутствовали одни
женщины.
Нет женщины без сдержанности милой. — Э. Юнг. Любовь к славе, сат. 6.
Хайд — мера земли в старой Англии, сохранившаяся и после норманнского
завоевания. В различных местах исчислялась по-разному, в зависимости от почвы и пр.
Первоначально считалось, что это количество земли, достаточное для того, чтобы
прокормить одну семью свободных землепашцев со всеми домочадцами. Было и
другое определение: хайд — это количество земли, которое можно вспахать одним
плугом за один год. Современное описание хайда значительно отличается от того,
которое дает Мария Эджворт. Британская энциклопедия пишет, что хайд равнялся
приблизительно 120 акрам, но добавляет, что мера акра в те времена не была
точно определена.
Из рукописей лорда Тотнеса, хранящихся в Аамбетской Библиотеке. — Лорд Тот-
нес, Джордж Кэрью (1555—1629) — английский политический деятель и писатель,
служивший в Ирландии и собравший обширные материалы по истории страны,
а также родословные ирландской знати. Часть этих бумаг исчезла, однако 39
томов были переданы в Ламбетскую Библиотеку. (Ламбетский дворец — официальная
лондонская резиденция епископа Кэнтерберийского.)
ВДАЛИ ОТЕЧЕСТВА
Гиберния — старинное наименование Ирландии.
С золотыми яблоками в древней Греции и Риме связаны многие мифы. Три
богини — Гера, Афина и Афродита — поссорились из-за яблока, на котором стояла
надпись: «прекраснейшей», что, в конечном итоге, привело к Троянской войне.
Гиппомен, победитель знаменитой аркадской охотницы Аталанты, добился ее руки
хитростью: по совету Афродиты, он разбросал во время бега подаренные ему бо-
382
Примечания. Вдали отечества
гиней золотые яблоки; подбирая их, Аталанта отстала и проиграла состязание.
С золотыми яблоками связан также миф о Геркулесе. Одиннадцатый подвиг героя
заключался в том, что он убил дракона Ладона, который стерег сад Гесперид,
где росла яблоня, приносящая чудесные золотые плоды.
я Эней— см. прим. 13 к «Замку Рэкрент». Вергилий рассказывает о том, как Эней
спускался в преисподнюю, где его умерший отец Анхис предсказал ему будущее.
4 Венерин пояс — один из постоянных атрибутов богини, в котором, согласно
древнему преданию, крылась тайна ее обаяния и силы. Культ Венеры в древности был
связан с культом плодородия.
6 «Похвалы, что хуже осужденья» — перефразировка строки из «Послания доктору
Арбетноту» (1735) Александра Попа (1688—1744).
6 Леонора де Галигаи (урожденная Дори, 1571—1617) родилась во Флоренции.
была замужем за Кончини, фаворитом Марии Медичи. Когда он впал в немилость.
она разделила с ним его судьбу и была сожжена как колдунья.
7 Воксхолл — увеселительный парк на южном берегу Темзы, несколько выше Лам-
бета, заложенный в 1661 г.
8 «Зритель» («Спектейтор»)—ежедневная газета, издававшаяся английскими
просветителями Ричардом Стилем (1672—1729) и Джозефом Аддисоном (1672—1719).
Первый номер «Зрителя» вышел 1 марта 1711 г., последний — 6 декабря 1712 г.
Всего вышло 555 номеров, которые составили целую эпоху в английской
литературе.
9 Бейлиф — судебный пристав или представитель лэндлорда, собирающий налоги,
налагающий арест на имущество и пр.
10 Аимерикские перчатки. — Лимерик (или Лимрик)—город в графстве Лимерик на
юго-западе Ирландии, знаменитый своими кустарными промыслами.
11 Акцептовать — принять счет или вексель к платежу.
12 «Перехваченное письмо из Китая». — Речь идет о памфлете Джона Уилсона Крокера
(1780—1857), вышедшем анонимно в Дублине в 1804 г., как любезно указал нам
проф. Уильям Дж. Маккормак из Нового университета Ольстера (Коулрейн,
Сев. Ирландия).
13 Спенсер — см. прим. 7 к «Замку Рэкрент».
14 Дэвис, Джон (1569—1626) — английский поэт, юрист и государственный деятель.
С 1603 по 1619 г. занимал высшие посты в английской администрации в
Ирландии, участвовал в насаждении протестантизма. Оставил книгу «Рассмотрение
причин того, почему Ирландия не была полностью подчинена до начала счастливого
правления Его Величества» (имелся в виду Яков I).
15 Юнг — см. прим. 41 к «Замку Рэкрент».
16 Бофорт, Дэниел Огастес (1739—1821) — английский священник и географ,
живший в Ирландии. Получив образование в Тринити Колледж в Дублине, был затем
там профессором (с 1757 г.). Способствовал основанию Королевской Ирландской
академии. В 1792 г. опубликовал карту Ирландии вместе с описанием гражданского
и церковного состояния страны.
17 Замок — резиденция английского вице-короля в Дублине.
18 Тускулум — древний город Лации, где находилась вилла Цицерона.
19 «Но не спешил никто на этот зов» — перефразировка строки из В. Шекспира
«Генрих IV», ч. 1, III, 1.
20 Св. Патрик (389—461)—христианский миссионер, сыгравший большую роль в
христианизации Ирландии. Он был также одним из составителей древнего свода
законов (см. прим. 50 к «Замку Рэкрент»). Оставил «Исповедь» и некоторые
другие сочинения, после смерти был канонизирован, считается покровителем
Ирландии.
21 Лидия Лэнгвиш — чувствительная героиня комедии Р. Б. Шеридана (1751—1816)
«Соперники» (1775).
22 «Подстрелить сналету нелепостей всяких довольно» — строка из «Опыта о
человеке» (1732—1734) Александра Попа (I, 1, 13).
Примечания. Вдали отечества
38&
13 К рамп, Сэмюел (1766—1796)—ирландский врач. В 1793 г. опубликовал
«Размышление о наилучшем методе способствовать занятости ирландского населения»,
за что был избран в Королевскую Ирландскую академию.
24 Орден Подвязки — рыцарский орден, считавшийся самым высоким в Англии. Был
учрежден в середине XIV в., орденская церковь — королевская церковь Св. Георгия
в Виндзоре.
25 Докторс-Коммонс — корпорация лиценциатов гражданского права, в ведении
которых находились дела о разводе, разрешении на брак, регистрация завещаний и пр.
26 деньги на сургуч... — см. j в «Глоссарии».
27 Доктор Белл, Эндрью (1753—1839)—английский священник и педагог.
Преподавал в Виргинии (США), а с 1789 г. был смотрителем сиротского приюта в
Мадрасе (Индия), где, в связи с недостатком преподавателей, ввел систему «взаимного
обучения» (см. ниже). Вернувшись в Лондон в 1797 г., опубликовал брошюру
«Эксперимент в обучении», привлекший внимание Ланкастерской школы.
28 Ланкастер, Джозеф (1778—1838) — английский педагог-квакер, основатель
Ланкастерской школы обучения. По его методу обучение велось специально
подготовленными «мониторами» из наиболее способных учеников, которые в свою очередь
обучали других учеников, разделенных на группы примерно по 10 человек в каждой
(система эта также называлась «системой взаимного обучения»).
Применялась эта система в основном для обучения детей неимущих классов. Э. Белл
разработал аналогичный метод обучения независимо от Ланкастерской школы.
29 «Тупые прозелиты» — выражение, принадлежащее Александру Попу. Оно взято
из его поэмы «Опыт о человеке» (III, 1, 303).
i0 Ce. Деннис (Св. Дени) — первый епископ Парижа, был канонизирован, считался
покровителем Франции. Согласно легенде, принял мученическую смерть, в возрасте
более 100 лет был обезглавлен и прошел значительное расстояние, держа
собственную голову в руках. Так его обычно и изображали.
31 Уилтонский ковер — ковер, вытканный в городе Уилтон (графство Уилтшир),
издавна известном своим ковровым производством. В 1655 г. в Уилтоне была
основана Королевская фабрика ковров.
32 Ум, лишенный достоинства, потом — достоинство, лишенное ума.—
Перефразировка строки из Шекспира, «Юлий Цезарь», III, 2.
33 Мартовские иды—• по древнеримскому календарю восемь дней с 8 по 15 марта,
15 марта 44 г. до н. э. был убит Юлий Цезарь.
34 «Трясины отчаяния». — Выражение принадлежит Джону Бэньяну (1628—1688),
«Путь паломника», ч. 1 (1678).
60 «Проклятия, негромкие, но страшные». — В. Шекспир. Макбет, V, 3.
3IJ «Успокойся, мятежный дух!» — В. Шекспир. Гамлет, V, 1.
37 «Старый знакомец» — ср. 5. Шекспир. Генрих IV, ч. 1, V, 2.
38 Лишайник — часто рекомендовался врачами в XVIII и XIX вв. при легочных
заболеваниях. Ср. письмо Шопена Войцеху Гжимале от 10 июля 1849 г.,
написанное за три с небольшим месяца до смерти: «Я очень болен, жизнь моя... Вчера
я советовался с Крювейе, который не велит мне почти ничего принимать, а просто
сидеть спокойно... Однако я вижу, что он тоже считает меня чахоточным, потому
что прописал мне чайную ложечку чего-то с лишайником». (Цит. по кн.:
Ф. Шопен. Письма. Общая редакция А. Соловцова. М., «Музыка», 1964, стр. 635;
прим. ред.: Крювейе — известный врач, профессор Сорбонны. Разрядка подлинника).
^ «С небрежной легкостью снискать». — Милтон. Потерянный рай, VIIÏ, 502.
Ботани Бей — порт и селение на восточном берегу Австралии, место ссылки
английских преступников.
384
Примечания. Переписка
ПЕРЕПИСКА
МАРИИ ЭДЖВОРТ И ВАЛЬТЕРА СКОТТА
В Дополнениях мы даем выборку из писем Вальтера Скотта и Марии Эджворт,
представляющих интерес для данного издания. Наша задача затруднена тем, что
в Англии до сих пор не вышло научное издание писем Эджворт. В свое время
писательница отказалась передать зятю и биографу Скотта Локхарту адресованные
ей письма Скотта, не желая предавать гласности содержащиеся в них высокие
похвалы ее творчеству. Интересно написанное ею в этой связи письмо сестре —
миссис Р. Батлер — датированное 28 декабря 1832 г.:
«Посылаю вам письмо мистера Локхарта о подписке на охрану Эбботсфорда;
оно делает ему честь. Однако выраженным в его письме чувствам я противопоставила
совсем другие чувства и соображения: что это общенациональный вклад, почетный,
а не унизительный.
Передать ему для публикации письма Скотта я отказалась, хотя мне и больно
было отказывать ему сейчас в чем бы то ни было, однако больно или нет, но этого
требовали не только мои чувства, но также мои правила и убеждения. Невозможно,
чтобы увидели свет похвалы сэра Вальтера мне, его выражения добрых чувств и
частные мнения.
Одно такое письмо я мистеру Локхарту послала — в качестве примера того, что
я имею в виду, прекрасное письмо о переменах в его денежных обстоятельствах.
Что до самой подписки, то все зависит от того, перевесит ли 'собранная сумма
неприятные ощущения семьи. Я с удовлетворением передала бы сто фунтов, мною
на это предназначенные, но здесь возникает вопрос: ставить свое имя или нет?
Поставить — это будет НЕСКРОМНО, не ставить, а просто записать «от неизвестного
друга», —НАРОЧИТО.
Крамптон говорит, что мое имя может быть полезно, поэтому я, вероятно,
поступлю так, как того требует польза дела, и отброшу все заботы о том, что обо мне
подумают».
Позже, правда, Мария Эджворт передала Локхарту часть писем Вальтера Скотта,
которые и вошли в его жизнеописание. Таким образом, даже в издании писем Скотта
до сих пор имеются пробелы. Письма же самой Марии Эджворт были опубликованы
лишь выборочно в различных тематических подборках, по большей части с
сокращениями.
За этими немногими исключениями эта часть интереснейшего литературного
наследия писательницы хранится неопубликованной в частных коллекциях. Изредка,
в различных периодических изданиях появляются публикации отдельных писем Марии
Эджворт и Вальтера Скотта, подготовленные потомками ее сестры Харриет, миссис
Р. Батлер.
В нашей подборке мы использовали издания «Letters of Sir Walter Scott», ed. by
H. J. С Grierson, vol. 1 —12. London, 1932—1937, Centenary Edition; «Life and
Letters of Maria Edgeworth», ed. by A. J. С Hare, vol. 1—2. London, 1894; «Chosen
Letters of Maria Edgeworth». London, 1931; «Letters of Maria Edgeworth and Anne
Leticia Barbauld». London, 1953. Названные издания писем Марии Эджворт были
любезно предоставлены нам Библиотекой Конгресса в Вашингтоне. В настоящем
издании приводятся также переводы некоторых публикаций писем Эджворт,
появившихся в отдельных журналах: H. J. Butler and H. Е. Butler. Sir Walter Scott and
Maria Edgeworth. Some Unpublished Letters. — «Modern Language Review», January
1928, p. 273—298; R. F. Butler. «Maria Edgeworth and Sir Walter Scott. Unpublished
Letters, 1823». «Review of English Studies», IX, 33, February, 1958, p. 23—40;
Christina Edgeworth Colvin. Edgeworth's Travels in Ireland. II. Killarney. «Studia Neophilo-
logica», Stockholm, edited by Bengt Hasselrod, vol. XLII.I. No. 1, 1971.
Примечания. Переписка
385
1. ВАЛЬТЕР СКОТТ — РИЧАРДУ ЛОВЕЛЛУ ЭДЖВОРТУ
Эдинбург. 2 июля 1811 г.
Ричард Ловелл Эджворт (1744—1817)—отец писательницы, соавтор ее первых
педагогических сочинений и очерков, автор «Мемуаров Ричарда Ловелла Эджворта»
(том 1), законченных после его смерти дочерью (том 2). См. также стр. 354—355.
1 ... очень глупый и дерзкий отзыв... — Имеется в виду отзыв о романе Марии
Эджворт «Ennui» («Скука») из первой серии «Повестей из светской жизни» (1809),
появившийся в журнале «Куортерли Ревью» в августе 1809 г.
2 Деревенские диалоги (1811—1813)—сочинение ирландской писательницы Мэри
Ледбитер (1758—1826). Примечания и предисловие к ним были написаны
Марией Эджворт.
2. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
Эджвортстаун, 23 октября 1814 i.
Письмо написано под свежим впечатлением от чтения «Уэверли», вышедшего
анонимно (Вальтер Скотт раскрыл тайну «автора „Уэверли"» лишь в 1827 г.).
Эпиграфом к письму стоит фраза, произнесенная Марией Эджворт по окончании
чтения. Фраза построена на игре слов: Scotus по-латыни означает собственно
шотландца, но в то же время это и латинизированная форма фамилии Скотта.
1 Претен... — Речь идет о принце Чарлзе Эдуарде Стюарте, претендовавшем на
английский престол и именуемом в просторечии Претендентом (см. также прим. 2
к письму 21).
2 «Да, это принц! Принц с головы до пят!» — Перефразировка строки из Шекспира,
Король Лир, IV, 6. («Король! Король от головы до пят!»).
3 В «Послесловии, которому следовало быть предисловием» к «Уэверли» Вальтер
Скотт восторженно отзывается о Марии Эджворт (см. стр. 362).
3. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эдинбург, 10 ноября 1814 г.
Письмо это, хоть оно и подписано именем тогдашнего издателя Скотта Джеймса
Бэллантайна, принадлежит, конечно, перу самого Скотта.
1 Маккензи, Генри (1745—1831)—шотландский писатель и журналист, автор
вышедшего анонимно романа «Человек чувств» (1771). Скотт посвятил ему «Уэверли».
2 ... еще один роман, об еще более древних временах... — Очевидно, имеется в виду
роман Скотта «Пуритане», вышедший в свет в 1816 г.
3 «Владыка островов» — поэма Скотта, вышла в свет в январе 1815 г.
4. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эдинбург, 17 февраля 1815 г.
1 ... мой новый труд... — Имеется в виду поэма Скотта «Владыка островов».
2 Сибрайт, Джон Сондерс (1767—1846) — политический деятель и землевладелец.
3 Горациеву трехслойную медь... — Квинт Гораций Флакк (65 до н. э.—8 н. э.)—
римский поэт, автор сатир, од и посланий.
4 Брюс — национальный герой Шотландии, шотландский король Роберт I Брюс
(1274—1329), вступивший на трон в 1306 г.
6 ... кое-какие печальные события... — Скотт, очевидно, имеет в виду свою болезнь
(желудочные спазмы), начавшуюся в это время и продолжавшуюся около двух лет.
6 ...как говорит капрал Ним: «Будь, что будет» — Шекспир. Генрих V, II, 1
(см. также «Виндзорские проказницы»).
7 «Покровительство» — роман Марии Эджворт, вышедший в свет в четырех томах
в 1814 г.
25 М. Эджворт
386
Примечания. Переписка
8 Лорд Мелвилл (1742—1811) — шотландский государственный деятель, занимал
должность лорда-председателя Шотландского Верховного суда, министра внутренних
дел (1791), военного министра (1794—1801), первого лорда Адмиралтейства
(1804). Был обвинен в хищениях, но потом оправдан. Памятник ему работы
Чэнтри (см. прим. 6 к письму 13) стоит в Эдинбурге в здании Шотландского
парламента.
9 .. . одного из прекраснейших и мудрейших людей, каких когда-либо рождала
Шотландия.— Речь идет о Роберте Блэре (1741—1811), видном шотландском юристе,
президенте Шотландской коллегии юристов, по словам его биографа, «известном своей
любовью к справедливости и ненавистью к угнетению». Памятник ему работы
Чэнтри (см. прим. 6 к письму 13) стоит в зале суда сессий в Эдинбурге.
10 Дэвид Хъюм (1757—1838)—шотландский государственный деятель, юрист,
профессор шотландского права (племянник философа Дэвида Хьюма, 1711—1776).
Коллега Скотта по Верховному суду.
11 ...лъвов, и Тауэр, и Вестминстерское аббатство, и диких зверей и всю остальную
королевскую фамилию — намек на фразу из романа Т. Смоллета «Путешествие
Хамфри Клинкера»: «И я уже видела парк, и дворец Сент-Джемс, и шествие
короля с королевой, и милых маленьких принцев, и полосатого осла и всю
остальную королевскую фамилию». (Письмо горничной Виннифрид Дженкинс от 3 июня).
12 ...побываем в Эблане, именуемой в просторечии Дублином...—Эблана —
легендарное название столицы Ирландии, взятое из -«Географии» Птоломея.
5. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС РАКСТОН
[май 7878 г.?]
Миссис Ракстон — тетка и друг Марии Эджворт, с которой писательница
поддерживала живейшую переписку до самой ее смерти в 1830 г.
1 Мисс Бейли — шотландская поэтесса Джоанна Бейли (1762—1851), автор
нескольких сборников песен и стихов, а также пьес, с успехом шедших в Эдинбурге и
Лондоне. И Скотт и Мария Эджворт находились с ней в добрых отношениях
и переписке и высоко ценили ее поэзию.
2 Харриет (1801 —1889)—сводная сестра Марии Эджворт, вышедшая в 1826 г.
замуж за преподобного Ричарда Батлера.
3 Роман Скотта «Гай Мэннеринг» вышел в 1815 г.
6. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
[май 1818 г.]
1 Ваше желание — см. начало прим. к письму 7.
2 Вся эта история, исходящая (как уведомила меня мисс Бейли) от сэра Имярек
Гордона... — см. письмо 5.
7. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд, 10 мая 1818 г.
Мария Эджворт, подготавливая после смерти отца его «Мемуары» к печати,
просила Скотта прислать ей его письма, особенно то, в котором он защищал своего
друга Эразмуса Дарвина от обвинения в плагиате, высказанного каким-то
обозревателем (а, возможно, и самой поэтессой Анной Сиуорд).
1 Эразмус Дарвин (1731—1802)—известный естествоиспытатель и поэт, дед Чарлза
Дарвина, автор «Зоономии» (1794—1796). Как и его друзья по Личфилду Эдж-
ворты, интересовался вопросами воспитания; его перу принадлежит книга «Женское
образование в школах-пансионах» (1797).
Примечания. Переписка
387
2 Анна Сиуорд (MAI—1809)—английская поэтесса и писательница, также
принадлежавшая к кружку в Личфилде и прозванная поклонниками ее творчества
«личфилдским лебедем». Автор элегий, сонетов и романа в стихах «Луиза»,
выдержавшего пять изданий.
3 «Дева Озера» — поэма Скотта, вышла в свет в мае 1810 г.
4 «Содеянное мне не то, что видеть, а даже вспомнить страшно». — В. Шекспир.
Макбет, II, 2.
5 Матильда — героиня поэмы Скотта «Рокби» (1813).
8. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд, 20 июля 1819 г.
1 ... второе издание Вальтера Скотта. . . — Речь идет о старшем сыне Скотта,
Вальтере.
9. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
23 февраля 1822 г.
1 Вы делаете мне слишком много чести. . . — Скотт предпочитает поддерживать тайну
«Великого Неизвестного» даже среди близких друзей.
2 Эбботсфорд — имение Скотта, которое он намеревался превратить в своеобразный
исторический и архитектурный заповедник, что поглотило немало его сил и доходов
и было одной из причин разорения.
3 Король Корни — персонаж из романа Марии Эджворт «Ормонд».
10. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
апрель 1822 г.
1 Леди Мери Уортли — леди Мери Уортли Монтегю (1689—1762)—известная
английская писательница, автор эпистолярных книг о своих путешествиях по Востоку.
2 Ваши спутницы... — Мария Эджворт ехала в Шотландию со своими младшими
сводными сестрами Харриет (см. прим. 2 к письму 5) и Софией. София (1803—
1883) вышла замуж за капитана Барри Фокса.
3 Ноккеркрогери — здесь Скотт вспоминает эпизод из романа Эджворт «Ennui», где
описывается Ноккеркрогери, лошадь-четырехлетка, бегущая, по словам ее хозяина,
«со скоростью света» (гл. VI).
11. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд, 24 апреля 1822 г.
1 Внезапная смерть обоих Босуэллов и кровавая кончина второго из них... — Речь
идет о сыновьях Джеймса Босуэлла, биографа доктора Джонсона. Оба умерли
в 1822 г. Старший, тоже Джеймс,—от болезни; младший, Александр, был убит
на дуэли 24 февраля 1822 г.
2 «Вивиан» — роман Марии Эджворт, вышел в свет в 1812 г.
3 Маленький Чарлз — младший сын Скотта.
4 M ель роз — Мельрозское аббатство. Основано в VII в. н. э. и не раз описано
Вальтером Скоттом в его произведениях. Разрушено в 1545 г.
12. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
6 июня 1823 г.
1 Мистер Элисон — эдинбургский священник, знакомый семейства Эджворт.
25*
388
Примечания. Переписка
13. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС РАКСТОН
Эдинбург, 8 июня 1823 г.
Письмо написано из Эдинбурга, куда Мария Эджворт приехала из Киннил-хауса,
имения мистера Дугоуг Стюарта, где она провела вместе с сестрами несколько
дней.
1 Линлитгоу — бывшая резиденция шотландских королей (с XII в.). Во время
подавления якобитского восстания 1746 г. был разрушен.
2 Локхарт, Джон Гибсон (1794—1854)—шотландский писатель, историк и
журналист (сотрудничал в «Блэквуд Мэгэзин», редактор «Куортерли ревью»), автор
«Писем Питера» (1819) и «Адама Блэра» (1822), зять и биограф Скотта
(семитомная биография Скотта вышла в 1837—1838 году, гонорар за нее Локхарт
отдал в уплату долга. Скотта). Так же, как и Скотт, был членом Шотландской
корпорации адвокатов.
3 Дворец Холируд — древняя резиденция шотландских королей в Эдинбурге.
4 Лорд Мелвилл — см. прим. 8 к письму 4.
0 Президент Блэр — см. прим. 9 к письму 4.
6 Чэнтри, сэр Фрэнсис Легатт (1781 —1841)—английский скульптор, известный
своими статуями и бюстами. Упоминаемые Марией Эджворт памятники
шотландским государственным деятелям — лорду Мелвиллу и лорду президенту Блэру —
относятся к лучшим образцам его искусства.
7 Дункан Форбс (1685—1747) — шотландский историк и государственный деятель,
пытавшийся предотвратить якобитское восстание 1745—1746 гг. и выступивший
затем против репрессий по отношению к участникам восстания, чем заслужил
неудовольствие короны. На склоке лет нуждался. Статуя Форбса работы Рубийяка
стоит в здании Парламента в Эдинбурге.
8 Рубийяк, Луи Франсуа (1695—1762) — французский скульптор, обосновавшийся
в Англии и пользовавшийся большим успехом в высших кругах.
9 Королева Мария (1542—1587)—Мария Стюарт, шотландская королева (1560—
1567), претендовавшая, при поддержке католических монархов Франции и
Испании, на английский престол.
10 «Жена моя скоро приедет!». .. — намек на скандальный бракоразводный процесс
Георга IV (1762—1830) с королевой Каролиной.
11 Мак-Интош, Джеймс (1765—1832)—шотландский писатель и юрист, известный
остроумием своих бесед.
12 «Квентин Дорвард» — роман Скотта, вышел в свет в 1823 г.
13 Хериот, Джордж (1563—1624)—основатель Хериотской больницы в Эдинбурге.
Его отец, ювелир короля Иакова VI и ростовщик королевы, завещал часть своего
состояния на возведение больницы и ряда школ в Эдинбурге.
М. МАРИЯ ЭДЖВОРТ —МИСС ЛЮСИ ЭДЖВОРТ
Каллендер, 20 июня 1823 ь
Люси Эджворт — сводная сестра Марии Эджворт.
1 Лох Кэтрин — озеро в Шотландии, известное своей живописностью.
2 Уильям — сводный брат Марии Эджворт, присоединившийся к сестрам в
Эдинбурге.
3 Килларни — живописная местность на юго-западе Шотландии, известная своими
озерами.
4 Фанни — сводная сестра Марии Эджворт, вышла замуж за мистера Уилсона.
0 Фарнэмские озера — живописная местность в Суррее (Англия), известная своими
историческими памятниками. С этим местом связано действие «Уэверли».
"0 . .. озеро, которое столь же сладостно и сильно воздействовало бы на
воображение. .. — С озером Лох Кэтрин связано действие поэмы Скотта «Дева Озера»
(1810 г.). Дальнейшие реминисценции — Серебряный берег, бухточка с белой
галькой, строки «Из-под крутых прибрежных скал, где древний темный дуб стоял»
Примечания. Переписка
389
и «По выступам высокого обрыва», эпизод с павшим скакуном короля Иакова —
относятся к I песни «Девы Озера».
7 Бенледи (гэльск. «Божья гора») — вершина к северо-западу от Каллендера, между
озерами Лох Ахрей и Лох Лубнэг.
8 Бенвеню (гэльск. «Небольшая гора») — вершина у озера Лох Кэтрин.
9 Троссахов (гэльск. «Дикая страна»)—лесистая местность между Лох Ахрей и
Лох Кэтрин.
10 .. . поединок между Родериком Дху и королем... — песнь V «Девы Озера».
11 ...гот самый Мак-Грегор — имеется в виду герой ,романа Скотта «Роб Рой» (1818)
15. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС РАКСТОН
23 июня 1823 г.
1 Замок Розлин — старинный королевский замок неподалеку от Эдинбурга.
2 «Письма Питера» и «Адам Блэр» — см. прим. 2 к письму 13.
3 Миссис Локхарт — старшая дочь Скотта, София.
16. ВАЛЬТЕР СКОТТ — ДЖОАННЕ БЕЙЛИ
Эдинбург, 11 июля 1823 ;-
1 Уиппети Стаури — добрая фея шотландских народных сказок, прародительница
Питера Пэна Джеймса Мэтью Барри.
17. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС ЛАШИНГТОН
ЭОботсфорд, 28 июля 1823 г
Миссис Лашингтон—- жена доктора Стивена Лашингтона (1782—1873), члена
Палаты общин и юриста, советника королевы Каролины во время ее бракоразводного
процесса с королем Георгом IV. Мария Эджворт познакомилась с ней в Лондоне
в 1818 г., когда Сара Грейс Карр не была еще женой доктора Лашингтона. Онг
умерла в 1837 г.
18. МАРИЯ ЭДЖВОРТ —ГОНОРЕ СНЕЙД
Эбботсфорд, 31 июля 1823 г.
Гонора Снейд — сводная сестра Марии Эджворт.
1 Констебл, Арчибальд (1774—1827) — издатель Скотта.
19. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд, 22 сентября 1823 г
1 Зеленый остров — Ирландия. Зеленый — национальный цвет ирландцев.
2 «Молодец, подходящий вполне». — Фраза из стихотворения Свифта «Веселый Том
Клинч идет на виселицу» (1727 г.).
3 Сэр Хамфри Дэви (1778—1829) — известный английский химик, не раз
обращавшийся также и к поэзии. Кольридж считал, что «если бы он не был первым
химиком, то был бы первым поэтом своего времени», и говорил, что посещает его
блестящие лекции, чтобы «увеличить свой запас метафор».
4 У ил Роуз — Уильям Стюард Роуз, друг Скотта, писатель, переводчик Ариосто.
20. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
12 октября 1823 i
1 Карабу — собака Марии Эджворт.
390
Примечания. Переписка
21. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
Ноябрь 1823 г.
1 Лорд Хоуптаун, Джон (1765—1823)—шотландский военачальник и
государственный деятель. В Эдинбурге на пл. Св. Андрея ему был поставлен памятник
с надписью, сделанной Скоттом.
2 Куллоден. — В сражении при Куллодене (Шотландия) 16 апреля 1746 г. принц
Чарлз Эдуард Стюарт, претендовавший на английский престол, потерпел
решительное поражение, потеряв убитыми свыше 2000 шотландских стрелков. Это
поражение знаменовало конец якобитского восстания.
3 Анна и София — дочери Скотта.
4 Спайси (что в переводе значит «Перчик»)—собака Скотта. Локхарт рассказывает,
что в выборе имен для своих собак Скотт «придерживался столовых приправ».
Так, одно время в доме у него были «Перец», «Горчица», «Уксус», «Кетчуп»
и пр.
5 Доктор Кинг — врач, пользовавший больную сестру Марии Эджворт Люси и
спасший, по ее словам, ей жизнь. Мария Эджворт просила Скотта прислать ей щенка
для подарка доктору Кингу.
6 Те куплеты к «Шулагуру»... — см. письмо 19.
1 Шарп Чарлз Гилпатрик — шотландский историк и поэт, друг Скотта. В 1807 г.
опубликовал небольшой сборник «Метрические легенды и другие стихотворения».
В 1809 г. Скотт предложил ему вести исторический отдел в «Куотерли ревью».
Шарп был намного моложе Скотта, что не мешало последнему относиться к нему
с большим уважением.
22. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
[Начало 1824 г.]
1 Капитан Парри, Уильям Эдвард (1790—1855)—английский полярный
исследователь, опубликовавший в 1821 г. книгу о своих арктических плаваньях 1819—
1821 гг. («Полярные плаванья»). В 1824 г. получил пост гидрографа английского
флота, на который одно время претендовал также брат миссис Эджворт, капитан
Бофорт. Мария Эджворт в одном из своих писем просила Скотта ходатайствовать
за капитана Бофорта в Адмиралтействе.
2 . . . для Вашего друга доктора... — см. прим. 5 к письму 21.
23. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
26 января 1824 г.
Мария Эджворт отвечает Скотту, упрекавшему ее в молчании.
1 Джоанна Бейли — см. прим. 1 к письму 5.
2 . .. сестра моя поправляется.. . — Речь идет о сводной сестре Марии Эджворт
Люси.
3 Тачвуд, миссис Блоуер, М.ег, леди Пенфедер, Клара — персонажи романа Скотта
«Сен-Ронанские воды» (1824).
24. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
3 февраля 1824 г.
1 София — старшая дочь Скотта (миссис Локхарт).
2 «...не так плоха, чтоб слова доброго не стоить»... — В. Шекспир, Гамлет, II, 2.
3 По поводу писем признаюсь... — см. предыдущее письмо Скотта, а также письмо 22.
4 . .. эта славная женщина из Чарлисхоупа. . . — Сохранилось письмо неизвестной кор-
Примечания. Переписка
391
респондентки к Марии Эджворт от 21 мая 1823 г. из Чарлисхоупа (Нью-Джерси),
подписанное «Ваш американский друг». В нем излагаются различные версии
авторства «романов „Уэверли"». Локхарт упоминает также версию, по которой Скотт
был одним из соавторов, в то время как вторым был некий сумасшедший,
бумагами которого он завладел. Американская корреспондентка Марии Эджворт
описывала также в своем письме отвращение, которое испытывали ее дочери и она
сама к мясу животных, выросших на их ферме.
5 Йомены — зд. добровольное ополчение, набираемое из «свободных землевладельцев»,
офицерский состав в котором состоял из местного дворянства. Созывалось
нерегулярно, в основном во время опасности вторжения.
6 Миссис Грант — английская писательница, автор «Писем с гор». По словам
неизвестной корреспондентки из Чарлисхоупа (см. прим. 4), написала своей
приятельнице в Филадельфию, что «сэр Вальтер Скотт ей определенно признался, что
автор романа „Уэверли" он».
7 Джоанна — Джоанна Бейли (см. прим. I к письму 5).
8 Храбрый портной — имеется в виду персонаж сказки братьев Гримм.
9 Миссис Спайс—Спайси, собака Вальтера Скотта (см. прим. 4 к письму 21).
10 Граф О'Халлоран и полковник Хиткок — герои романа Марии Эджворт «Вдали
отечества».
25. МАРИЯ ЭДЖВОРТ— ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
[11 октября 1824 г.]
1 Лорд Форбс, Вальтер (1798—1868)—сосед Марии Эджворт по имению.
26. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
15 октября 1824 г.
1 Той же темы коснулся Вашингтон Ирвинг. — Речь идет о книге Вашингтона
Ирвинга (1783—1859) «Рассказы путешественника» (1824). Предки Ирвинга были
родом из Шотландии; он много лет жил там, был знаком с Вальтером Скоттом и
гостил у него в Эбботсфорде.
2 Ажио — процент или премия, выплачиваемая при обмене иностранной валюты.
3 ... наш пантеон на Оксфорд-стрит. — Пантеонами в Англии в те годы называли
места публичных увеселений (от названия здания, выстроенного в Лондоне
в 1722 г.).
4 Лорд Форбс — см. прим. 1 к письму 25.
5 . .. когда лорд Гастингс был главнокомандующим в Шотландии. — Лорд Гастингс,
Фрэнсис Роудон (1754—1826)—английский военачальник и колониальный
администратор. Родился в Ирландии, имел ирландский титул герцога Мойры. Был
главнокомандующим в Шотландии в 1803 г.
6 . . .из Северных Ахфин. — Скотт коверкает произношение на манер миссис Рэфферти.
Северными Афинами называли Эдинбург.
7 Ренар — лис, герой средневековых сказок и фаблио.
8 Красавица-чернильница. — Мария Эджворт послала Скотту в подарок бронзовую
чернильницу, выполненную на заказ мастером в Бирмингаме. Она писала: «Она
сделана по образцу чернильницы Петрарки — леди Джерси, привезшая ее рисунок
в Англию, гарантирует, по словам леди Лэндсдаун, ее подлинность. .. Мастер
воспроизвел ее весьма неплохо — только вместо того, чтобы изобразить руки
Купидона сжатыми в мольбе, он заставил его принять позу боксера...».
9 Чифсвуд — небольшой дом по соседству с Эбботсфордом, где жили Локхарты.
10 Миссис Фокс — см. прим. 2 к письму 10.
392
Примечания. Переписка
27. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
23—25 января 7825 г.
1 Атол-Стюарты—-знатный шотландский род, ведущий свое происхождение от
шотландских королей.
2 Роберт Второй — шотландский король (1371—1390), первый монарх из рода
Стюартов.
3 ...сдалась, как Брабанцио... — см. Шекспир, Отелло, I, 3.
4 Корк — главный город графства Корк на юго-западе Ирландии.
5 Мистер Батлер — жених, а позже муж Харриет Эджворт.
28. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ
[8 апреля 1825 г.]
1 «Гарри и Люси» — сборник детских повестей Марии Эджворт (первая часть
вышла в 1801 г., вторая в 1825 г.), входящий в большую книгу «Ранних уроков».
29. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
[Апрель 1825 г.]
1 ... любители львов, обманутые в своих ожиданиях лицезреть львенка. .. — намек
на несостоявшийся визит сына Скотта Вальтера в Эджвортстаун.
2 ... лениво отвергшего некогда заигрывания Рыцаря Печального Образа. — Намек
на эпизод из «Дон Кихота» Сервантеса (кн. II, гл. XVII).
3 Когда бы лев и впрямь попал сюда, ему была бы самому беда. .. — Шекспир, Сон
в летнюю ночь, V, 1.
4 Беатриче — семейное прозвище Анны, младшей дочери Скотта, находившего, что
, Анна обладает тем же чувством смешного, что и героиня комедии Шекспира «Много
шума из ничего».
5 Ее Ангел-Хранитель — Скотт имеет в виду Марию Эджворт.
6 Кучер Джарви — персонаж Марии Эджворт.
30. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд, 5 июля 1825 г.
В письме от 29 июня 1825 г. Мария Эджворт так описывала нетерпение, царящее
в Дублине по случаю предстоящего приезда Скотта: «Близится день 12 июля, когда
сэр Вальтер Скотт сможет отправиться в Ирландию — в Эджвортстаун, надеемся
мы! О, как мы на это надеемся!.. Мы слышим из Дублина трубный клик Славы —
мистер Хартстондж завладел этой трубой или получил ее из неизвестных рук.
И как же он в нее трубит! Весь Дублин услышал (надо ли прибавлять: был счастлив
услышать), кто приезжает...»
1 . . .не оправдает даже почтовых расходов. — Почтовые расходы в те годы нес
адресат.
2 Хартстондж, Мэтью Уелд — дублинский литератор, с которым Скотт познакомился
во время подготовки своего издания Свифта и которого он благодарил в
предисловии за помощь, оказанную в подготовке этого издания. Обладая, по словам
Локхарта, добрым и приятным нравом, он, к сожалению, не отличался
литературными талантами.
3 ... подобно Премудрости, «возглашать на улицах» и «на площадях возвышать
голос». .. — «Книга притчей Соломоновых», I, 20.
4 Леди Джокунда — героиня романа Марии Эджворт «Ennui».
5 Чэнтри — см. прим. 6 к письму 13.
6 Джейн — жена Вальтера Скотта-младшего (см. письмо 27).
7 Мистер У. Эджворт — см. прим. 2 к письму 14.
Примечания. Переписка
393
8 Юная миссис Фокс-Аейн. — Так Скотт ошибочно называет сестру Марии Эджворт
миссис Фокс.
31. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС РАКСТОН
Элжшортстаун, август 1825 г.
О приезде Скотта в Эджвортстаун см. стр. 362 и 375.
1 Мисс Скотт — младшая дочь Скотта Анна.
2 Крамптон, Филип (1777—1858) — видный английский хирург, друг Скотта. Был
генеральным хирургом английских войск в Ирландии, имел также большую
частную практику.
3 Мистер Джефсон — священник Эджвортстауна, друг семейства Эджворт.
4 Школьный оркестр. . . — Речь здесь и ниже идет о школе Эджвортстауна,
переустроенной по проекту Р. Л. Эджворта его сыном Ловеллом и Марией Эджворт,
где учились дети различных вероисповеданий, а дети крестьян обучались вместе
с дворянскими детьми. В конце 30-х—начале 40-х годов XVIII в. в школе
Эджвортстауна учился Оливер Голдсмит, родившийся (1728 г.) в имении Эджвортов.
5 ... «ах, как жаль, что он не дожил...» — Речь идет об отце Марии Эджворт,
умершем в 1817 году.
32. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — ДЖОАННЕ БЕЙЛИ
19 августа 1825 г.
Джоанна Бейли — см. прим. 1 к письму 5.
1 Килларни — см. прим. 3 к письму 14.
2 Сам Цезарь и его счастье были у нас на борту... — Намек на эпизод из
«Жизнеописаний» Плутарха («Цезарь», 38), в котором рассказывается, как Цезарь, тайно
переправлявшийся в Брундисий, остановил испуганного непогодой кормчего,
собравшегося повернуть корабль назад, словами: «Вперед, любезный, не бойся
ничего: ты везешь Цезаря и его счастье».
3 Макросское аббатство — памятник средневековья в Килларни.
4 ... оранжевые и зеленые... — Оранжевыми называли сторонников Оранжистского
общества, образованного в 1795 г. на севере ирландскими протестантами-лойали-
стами. Зелеными называли сторонников национальной независимости Ирландии.
5 Мэллоу и Кэшел — небольшие городки на юго-западе Ирландии (графство Корк).
6 Сэр Джеймс Мак-Интош — см. прим. 11 к письму 13.
7 «Талисман» — роман Вальтера Скотта, вышел в свет в 1825 г.
33. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
февраль или март 1826 г.
1 Обстоятельства, вызвавшие Ваше дружеское участие... — Имеется в виду
известие о разорении Скотта вследствие несостоятельности его издателя Констебла.
Скотт, не пожелавший объявить себя банкротом, принял на себя часть обязательств
фирмы в сумме 130 тысяч фунтов и до конца своих дней лихорадочно трудился,
чтобы выплатить долги кредиторам. Непосильный труд вызвал тяжелую болезнь
и преждевременную кончину Скотта.
2 Только доброго эля глоток ты испил — он сейчас был здесь, и уже след простыл! —
Бакингэм, «Репетиция» (1672). Герцог Бакингэм, Джордж Вильерс (1628—1687) —
английский государственный деятель и поэт.
3 Капрал Ним — см. прим. 6 к письму 4.
4 С тех пор у меня в семье произошли неприятности... — В начале 1826 года Скотт
еще надеялся расплатиться с кредиторами. Однако позже, когда стали известны
подлинные размеры постигшего его бедствия, он понял, что всего его состояния
на это не хватит.
394
Примечания. Переписка
5 Констебл — см. прим. 1 к письму 18.
6 Мистер Джефсон—см. прим. 3 к письму 31.
7 Дон Бакенбардо и донья Тилъбурина— персонажи комедии Шеридана «Критик».
Скотт имеет в виду своего старшего сына капитана Скотта и его жену Джейн.
8 Мисс Снейд — тетушка Марии Эджворт.
34. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИССИС РАКСТОН
27 мая 1826 г.
1 ...бедный мистер Джефсон...—см. предыдущее письмо Вальтера Скотта.
2 «Письма Малахии Малагроутера» — сочинение Скотта по политической экономии,
печаталось в «Эдинбург уикли джорнэл» в 1826 г.
35. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эбботсфорд, 4 августа 1826 г.
Письмо написано по случаю извещения о предстоящей свадьбе сестры Марии
Эджворт Харриет с преподобным Ричардом Батлером.
1 ...«Ура» в честь Абу-Батлера...— В письме Марии Эджворт, которым она
извещала Скотта о помолвке Харриет, есть строки, в которых она вспоминает эпизод
из визита Скотта в Ирландию: Скотт, уже сидевший в открытой коляске, увидел
на пороге дома Батлера и провозгласил в его честь громогласное «ура».
2 «Довлеет дневи глупость его». — Перефразировка известного библейского изречения:
«Довлеет дневи злоба его». Евангелие от Матфея, VI, 34.
3 Тилъбурина — см. прим. 7 к письму 33.
4 ... Ваша любезная и изобретателъная американская корреспондентка. .. — см.
прим. 4 к письму 24. Речь идет о предложении печататься в Америке, где Вальтер
Скотт пользовался огромным успехом.
36. ВАЛЬТЕР СКОТТ — МАРИИ ЭДЖВОРТ
15 мая 1827 г.
1 Дамон — пифагореец, заложивший свою жизнь за приговоренного к смерти друга
Пифия, который попросил отпустить его на день для устройства своих дел. Когда
Пифий возвратился, сиракузский тиран Дионисий даровал ему помилование.
2 Орест и Пилад — сын и племянник царя Агамемнона, известные своей преданной
дружбой. Пилад сопровождал Ореста в Микены, куда тот отправился, чтобы
отомстить за убитого отца; вместе с Орестом доставил из Тавриды на родину
сестру Ореста Ифигению.
3 Граф Давыдов — вернее, граф Орлов-Давыдов, племянник Дениса Давыдова.
Посетил Скотта вместе со своим воспитателем Колиером в ноябре 1825 г. 16-летний
юноша, по свидетельству Локхарта, поражал всех своим умом и познаниями. Летом
1826 г. он покинул Шотландию. Прощаясь, Вальтер Скотт передал ему свой
гравированный портрет для Д. Давыдова, с которым, как известно, состоял в
переписке. См. Сочинения Д. В. Давыдова. Изд. 4-е, Москва, 1860, часть I, стр. 1—38.
4 Бонапарт приближается к концу... — Речь идет о книге Скотта «История Наполеона
Буонапарте» (вышла в свет в 1828 г.).
37. ВАЛЬТЕР СКОТТ —МАРИИ ЭДЖВОРТ
Эдинбург, 4 февраля 1829 г.
1 Могила святого Кевина. — Святой Кевин — раннехристианский ирландский
отшельник (498—618). Похоронен в Глендалугхе, неподалеку от своего скита.
2 Мисс Фанни — сводная сестра Марии Эджворт, вышла замуж 1 января 1829 г.
Примечания. Переписка
395
3 Бэрк с трупом соотечественницы на спине... — Речь идет о преступнике Уильяме
Бэрке (1792—1829), кото,рый совместно с содержателем эдинбургской гостиницы
Уильямом Хэром убивал постояльцев, продавая трупы в анатомический театр
доктора Нокса. 31 октября 1828 г. они убили в доме Бэрка бедную старуху
Марджори Кэмпбелл и были обнаружены. В начале 1829 г. Брэк был повешен.
...достопочтенный мистер Ирвинг...— Эдвард Ирвинг (1792—1834), известный
шотландский проповедник.
5 Лорд Фрэнсис Гауэр — государственный секретарь по делам Ирландии.
6 . . . своей бывшей хозяйке. .. — см. прим. 8 к письму 26.
38. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — БЭЗИЛУ ХОЛЛУ
Эджвортстаун, 12 марта 1829 г.
Письмо написано по поводу выхода в свет Общего предисловия Вальтера Скотта
1829 г. к «Уэверли» (см. стр. 362). Капитан Бэзил Холл (1788—1844) — морской
капитан, исследователь и литератор, известный своими путешествиями по Северной
и Южной Америке, авто,р «Фрагментов из путешествий по воде и по суше» (1831 —
1833 гг.).
39. МАРИЯ ЭДЖВОРТ — МИСТЕРУ БЭННАТАЙНУ
Эджвортстаун, 1832 г.
Бэннатайн, Уильям Маклеод (1743—1833) —шотландский юрист.
1 Этим я не хочу сказать, что мы желали продления его жизни — такой, какой она
была в последние месяцы. . . — Речь идет о тяжелой болезни Скотта.
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
МАРИИ ЭДЖВОРТ
1767. 1 января. Родилась Мария Эджворт в Блэк-Бертоне, графство Оксфордшир
(Англия).
1773, март. Смерть матери, урожденной Анны Марии Элерс.
1773, июль. Женитьба отца, Ричарда Ловелла Эджворта, на Гоноре Снейд.
1774, Поездка в Ирландию, в именье отца Эджвортстаун (графство Лонгфорд).
1775, апрель. Марию отдают в школу мадам Латафьер в Дерби.
1780. Марию переводят в школу миссис Дэвис в Лондоне. Каникулы у Томаса Дея
в Аннингсли (графство Суррей). Смерть от чахотки Гоноры Эджворт.
1780, декабрь. Женитьба отца на сестре Гоноры, Элизабет Снейд.
1782, лето. Семейство Эджворт уезжает в Ирландию, где и. обосновывается в имении
отца Эджвортстауне. Мария переводит роман де Жанлис «Адель и Теодор».
1791, декабрь: Мария вместе с детьми едет в Клифтон, куда в начале года уехал
Р. Л. Эджворт с женой для поправки ее здоровья.
1793, осень. Семейство Эджворт возвращается в Эджвортстаун.
1795. Выходит в свет первое сочинение Марии Эджворт «Письма любительницам
изящной словесности».
1796. Первый том рассказов для детей «Родительский помощник».
1797. Смерть от чахотки Элизабет Эджворт.
1798. «Практическое воспитание» (написано в соавторстве с отцом), т. I—II. Женитьба
отца на Фрэнсис Бофорт, ставшей близким другом и первым биографом Марии
Эджворт.
1798, лето и осень. Национально-освободительное восстание в Ирландии. Повстанцы
подходят к Эджвортстауну. Высадка французского десанта. Разгром французской
экспедиции. Подавление восстания.
1800. «Замок Рэкрент» (анонимно).
1800. осень. Второе издание «Замка Рэкрент» с именем Марии Эджворт на титуле;
выходит полный сборник рассказов для детей «Родительский помощник» (в 6 то*
мах).
1801. «Белиида», «Нравоучительные повести для молодежи», «Ранние уроки» (часть
первая: «Гарри и Люси», «Розамонд», «Фрэнк»).
1802. Путешествие на континент (Брюссель, Париж). «Эссе об ирландских абсурдах».
1803. весна. Поездка в Лондон. Встреча с Байроном, Мак-Интошем и др.
1804. «Рассказы для всех» и «Современная Гризельда».
Основные даты жизни и творчества М. Эджворт
397
1806. «Леонора».
1809. «Повести из светской жизни» (3 тома): «L'Ennui», «Мадам де Флери»,
«Альмерия», «Настойчивый кредитор» и «Маневры».
1812. «Повести из светской жизни» (3 тома); «Вдали отечества», «Вивиан» и «Эмили
де Куланж».
1813. «Покровительство» (4 тома).
1817. «Харрингтон» и «Ормонд». «Комические драмы».
1817, 13 июня. Смерть отца.
1817, лето—1818, лето. Работа над завершением мемуаров отца.
1819. Поездка в Лондон.
1820. Поездка в Париж и в Женеву. Выход в свет «Мемуаров Ричарда Ловелла Эдж-
ворта» (I часть — написана им самим, II — Марией Эджворт).
1823, весна. Поездка в Шотландию. Мария Эджворт гостит у Вальтера Скотта
в Эбботсфорде.
1825, лето. Вальтер Скотт приезжает в Эджвортстаун. Мария Эджворт едет с ним
в Килларни.
1822—1825. «Ранние уроки» (2-я часть).
1825. Первое издание «Собрания сочинений Марии Эджворт» (в 14 томах).
1832. Второе издание «Собрания сочинений» (в 18 томах).
1834. «Елена». Поездка в Коннемару.
1844. Третье издание «Мемуаров». Ма,рия Эджворт заново переписывает свою часть,
1846. Голод и эпидемии среди ирландских крестьян. Мария Эджворт организует
широкую помощь крестьянам.
1848. Третье издание «Собрания сочинений».
J 849, 22 мая. Смерть Марии Эджворт в Эджвортстауне.
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Мария Эджворт. Рисунок работы Джозефа Слейтера
Мария Эджворт в кругу семьи
Р. Л. Эджворт
Ирландский «раб» (из «Мемуаров» Р. Л. Эджворта)
Р. Л. Эджворт возле памятника дочери Гоноре
Эджвортстаун. 1825
Гостиная в Эджвортстауне, где работала писательница
Портрет Вальтера Скотта, подаренный им Марии Эджворт
Факсимиле письма Марии Эджворт к брату
Дороги в Ирландии (из книги юмористических скетчей начала XIX в.)
Автограф Марии Эджворт
СОДЕРЖАНИЕ
ЗАМОК РЭКРЕНТ 5
Перевод Н. М. Демуровой
ВДАЛИ ОТЕЧЕСТВА 71
Перевод И. М. Бернштейн
ДОПОЛНЕНИЯ
ПЕРЕПИСКА МАРИИ ЭДЖВОРТ И ВАЛЬТЕРА СКОТТА 289
Составление Н. М. Демуровой, перевод И. М. Бернштейн
ПРИЛОЖЕНИЯ
Н. М. Д ему р о в а
М. ЭДЖВОРТ И ЕЕ ИРЛАНДСКИЕ РОМАНЫ 353
ПРИМЕЧАНИЯ 378
Составитель Н. М. Демурова
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА МАРИИ
ЭДЖВОРТ 396
Составитель Н. М. Демурова
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ 398
Мария Эджворт
ЗАМОК РЭКРЕНТ.
ВДАЛИ ОТЕЧЕСТВА
Утверждено к печати
редколлегией серии
„Литературные памятники"
Редактор издательства О. К. Логинова
Художник В. Г. Виноградов
Технический редактор И. Н. Жмуркина
Сдано в набор 28/VII 1972 г. Подписано к печати
141X11 1972 г. Формат 70X90 Vie- Бумага № 1,
Усл. леч. л. 30,13. Уч.-изд. л. 29,6.
Тираж 35.000 вкз. Тип. зак. 1294.
Цена 2 р. 15 к.
Издательство „Наука", 103717 ГСП,
Москва, К-62, Подсосенский пер., 21
7-я типография издательства „Наука*
Ленинград, 199034» 9 линия% дом 12
Мария Эджворт
ЗАМОК РЭКРЕНТ
ВДМИ ОТЕЧЕСТВА