Author: Найссер У.
Tags: философия познание москва прогресс когнитивистские исследования реальность
Year: 1981
Text
ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУНИ ЗА РУБЕЖОМ
ФИЛОСОФИЯ И СОЦИОЛОГИЯ
У НАЙССЕР
ПОЗНАНИЕ И РЕАЛЬНОСТЬ
ULRIC NEISSER
COGNITION AND
REALITY
PRINCIPLES AND IMPLICATIONS OF COGNITIVE PSYCHOLOGY
W. H. FREEMAN AND COMPANY SAN FRANCISCO
УНАЙССЕР
ПОЗНАНИЕ
И
РЕАЛЬНОСТЬ
СМЫСЛ И ПРИНЦИПЫ когнитивной психологии
Перевод с английского В. В. ЛУЧКОВА
Вступительная статья и общая редакция
Б. М. ВЕЛИЧКОВСКОГО
МОСКВА «ПРОГРЕСС» 1981
Редактор Э. М. Пчелкина
© 1976 by W Н Ггеетап and Company
©Перевод на русский язык и вступительная статья. «Прогресс», 1981
JLQ5O8 —752 006(01)—81
12-81
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Предлагаемая вниманию советского читателя книга принадлежит перу профессора Корнеллского университета Улрика Найссера. Международную известность ему принесло вышедшее в свет в 1967 г. руководство «Когнитивная психология», в котором впервые были обобщены результаты исследований, свидетельствующих о возникновении этого нового научного направления в психологии. За прошедшее с тех пор время когнитивная психология не только сменила бихевиоризм в качестве ведущего направления американской психологии, но и получила широкое распространение в ряде других стран *.
Можно было бы думать, что в своей новой работе Найссер попытается дополнить проведенный им ранее анализ данными, полученными в результате бурного развития когнитивистских исследований. Однако «Познание и реальность» представляет собой книгу совершенно иного рода. Если в «Когнитивной психологии» (как и в десятках последовавших за ней монографий других авторов) ставилась задача проследить преобразования, которым подвергается информация с момента
1 В советской психологической литературе анализ когнитивного подхода к изучению познавательных процессов дан в работах: Роговин М. С. Предмет и теоретические основы когнитивной психологии. В сб.: «Зарубежные исследования по психологии познания». М., 1977; Величковский Б. М. и Зинченко В. П. Методологические проблемы современной когнитивной психологии. «Вопросы философии», 1979, № 6.
5
попадания на рецепторные поверхности органов чувств до ее возможного использования в процессах мышления, то в новой книге Найссера интересуют прежде всего общепсихологические, философские и социальные следствия активности познания человеком окружающего мира. Результаты проведенного им теоретикоэкспериментального исследования во многом расходятся с исходными постулатами самой когнитивной психологии ‘.
Как отмечает сам автор, эта книга посвящена в первую очередь восприятию. Но речь идет не о той традиционной схеме перцепции, которую когнитивная психология в общих чертах заимствовала у ассоциативной психологии XIX в., заменив понятие «сетчаточный образ» понятием «иконическое хранение»1 2. Найссер вновь и вновь подчеркивает ошибочность понимания восприятия как цепочки блоков преобразования информации, на вход которой попадают изолированные зрительные стимулы, а на выходе получается сознательный образ. Познание вообще и восприятие в частности являются формами активности. Эта активность осуществляется с помощью особого рода психологических орудий (средств), которые Найссер вслед за Хэдом, Бартлеттом и Пиаже называет схемами. Последние — за исключением простейших схем сенсомоторной ориентировки — формируются в процессе обучения, продолжающегося в течение всей жизни. Опыт, знания, навыки воспринимающего оказывают критическое влияние на полноту восприятия реальных предметов и событий.
В обычных условиях человек воспринимает свое окружение, примерно зная, что можно ожидать в той или иной ситуации, предвосхищая ту информацию,
1 Найссер не единственный представитель когнитивной психологии, высказывающий в последнее время озабоченность положением дел внутри этого направления. См., например, Allport D А. The state of cognitive psychology —„Quarterly Journal of Experimen» tai Psychology”, 1975, 27, p. 141 —152; 1 u 1 v i n g E. Memory research: What kind of progress.—In: L. G. N 11 s s о n (ed ) Perspectives on memory research. Hillsdale, N. Y., 1979.
2 Понятие «иконическое хранение» было предложено Найссером в его работе 1967 г. В данной книге ои дает «иконическому хранению» весьма противоречивую характеристику (см. с. 67—69).
6
которую он еще не видит или не слышит. Схема выполняет роль плана, к которому обращаются при выполнении сложной последовательности действий, или контекста, в рамках которого читатель легко воспринимает отдельные неразборчиво написанные слова. Это, разумеется, не означает, что воспринимающий все знает заранее. Процесс познания диалектичен: восприятие реальности возможно лишь благодаря активному предвосхищению ее свойств, однако это предвосхищение в свою очередь требует дополнительной спецификации и коррекции со стороны реального окружения. Поэтому автор вводит понятие перцептивного цикла, предполагающее активное предвосхищение событий на основе существующих схем и последующую модификацию схем в процессе сбора информации. В этом циклическом взаимодействии особенно важную роль играют движения субъекта. Воспринимая незнакомый предмет, мы часто подолгу вертим его в руках, а если его размеры и вес не позволяют сделать это, мы сами обходим его с разных сторон, В процессах активного осязания восприятие и действие становятся попросту неразличимыми. Эта же связь может быть продемонстрирована и в других модальностях, если только в самом эксперименте не делается все возможное для того, чтобы максимально обездвижить испытуемого.
Переходя к исследованиям внимания, Найссер останавливается на связанном с ними вопросе о природе ограниченности возможностей наших познавательных процессов. Утверждение, что внимание избирательно, звучит почти как тавтология. Но каковы психологические механизмы этой избирательности? Обычный для когнитивной психологии ответ предполагает существование фильтров, расположенных где-то на пути из иконической памяти в кратковременную, или, что часто считают тем же самым, в сознание. Найссер справедливо отмечает, что теория фильтров создает больше проблем, чем решает. Более простое решение естественно следует из понимания восприятия как циклической, разворачивающейся во времени активности, аналогичной обычному действию: когда нечто должно быть воспринято, что-то другое, потенциально воспринимаемое, просто остается в покое, не подвер
7
гаясь какой-либо «фильтрации». Точно так же если вопрос о природе ограниченности пропускной способности («емкости») восприятия и памяти рассматривается применительно к естественным условиям, а не обычным для психологического эксперимента условиям предъявления непредсказуемых сигналов, то он сводится к вопросу о перцептивном опыте и квалификации воспринимающего. То, что успевает увидеть и запомнить гроссмейстер при предъявлении на доли секунды шахматной позиции, намного превышает возможности начинающего шахматиста. При случайном же расположении фигур запоминание гроссмейстера и начинающего шахматиста оказывается примерно одинаковым. Таким образом, квалифицированный наблюдатель схватывает ситуацию как осмысленное схематизированное целое. (Не случайно при этом иногда страдает восприятие деталей: «Я не могу сказать, какие фигуры где стояли, знаю только, что позиция белых была предпочтительнее».) Поэтому возможности восприятия, внимания и памяти ограничены главным образом нашим знанием той предметной области, которая должна быть изучена.
В связи с этими теоретическими соображениями Найссер сообщает об интересном исследовании распределения внимания в ситуации «автоматического письма», результаты которого свидетельствуют о возможности одновременного семантического анализа двух различных сообщений после достаточно продолжительной предварительной тренировки. Им упоминаются и исследования так называемого «селективного смотрения», служащие убедительным аргументом против теории фильтров.
Схема может быть уподоблена карте местности, с которой сверяет свой путь путешественник. Наличие когнитивных образований, ориентирующих локомоции субъекта по отношению к актуально отсутствующим в его зрительном поле ориентирам, относится к числу наиболее надежно установленных в общей и сравнительной психологии фактов. Рассматривая взаимоотношения таких более широких ориентирующих «карт» и схем, опосредующих восприятие локальных объектов и событий, Найссер выдвигает предположение, что они обычно оказываются как бы «вложенными» друг в дру
8
га, что воспроизводит существующие между соответствующими фрагментами реальности пространственные отношения. Информация, которая может быть получена во время движений воспринимающего, включает как разнообразные трансформации оптических структур, роль которых для восприятия пространственного положения объектов и движений самого наблюдателя впервые была детально проанализирована Дж. Гибсоном, так и более радикальные изменения вида объектов и сцен, возникающие, например, когда мы переходим из одного помещения в другое или заворачиваем за угол дома. «Привязка» когнитивных карт к местности связана главным образом с использованием информации второго типа, как это показано Найссером на примере пространственной ориентации мореплавателей с острова Палават. Именно эти более широкие когнитивные схемы окружения и представляют собой наиболее часто упоминаемый и наименее оспариваемый вид субъективных образов окружения.
Проблема образа находится в одном из основных смысловых фокусов книги Найссера. Представляют ли собой образы лишь несколько ослабленное восприятие — своего рода «вызванные центрально ощущения», о которых писал Г.-Т. Фехнер,— как это должно было бы следовать из обычных моделей процесса переработки информации человеком? Что означает «представить себе предмет»? По Найссеру, это значит подготовиться к его восприятию. В том случае, когда ожидания оправдываются и перцептивный цикл завершается сбором примерно ожидавшейся информации, имеет место восприятие; когда же предвосхищение не дополняется сбором релевантной информации, можно говорить о субъективных образах. Таким образом, обычное восприятие и воображение имеют разную структурную основу, что и объясняет их несомненное фенографическое различие
1 Впечатление нереальности, картинности происходящего характерно также для таких условий зрительного восприятия, при которых благодаря использованию специальных оптических устройств создается систематическое рассогласование ожидаемых и фактических изменений оптической информации при движениях наблюдателя (см., например, Логвиненко А. Д. Перцептивная деятельность при инверсии сетчаточного образа. В сб.. «Восприятие и деятельность» (под ред. А Н Леонтьева). М, 1977
9
Поскольку когнитивные схемы окружения носят относительно перманентный характер и в то же время легко изменяются под влиянием новой информации, можно понять, почему они играют столь важную роль в процессах запоминания *. Пытаясь распространить экологический подход Дж. Гибсона на область образной памяти, Найссер выдвигает предположение о независимости мнемонического эффекта образов от того, насколько наглядно представлены в них подлежащие запоминанию объекты 1 2 * * * &.
Мы уже отмечали, что книга Найссера ставит проблему общественной релевантности психологических исследований. Это особенно явно выступает в заключительной главе. Здесь Найссер рассматривает вопрос о свободе и детерминированности поведения человека. Постановка этого вопроса не случайна. В основе бихевиористской программы исследований всегда лежало предположение, что возможен внешний контроль за поведением человека. В последних же работах Б. Ф. Скиннера манипулирование поведением людей с помощью психологических знаний выдвигается чуть ли ни в качестве основной задачи западной цивилизации. Найссер оптимистичен. Насколько индивидуален жизненный опыт каждого человека, настолько же невозможно точно предсказать его поступки в разнообразных ситуациях. Человек сам решает, что ему нравится и что для него имеет значение. Тот, кто хочет повлиять на его поведение, может сделать это, лишь продемонстрировав лучшие знания и умения в конкретной области деятельности. Одних только психологических знаний для этого принципиально недостаточно.
1 Экспериментальные данные о возможностях запоминания естественного зрительного материала, подобного лицам, пейзажам, произведениям изобразительного искусства и т. п., содержатся в кн.: Зинченко В. П., Величковский Б. М., Вучетич Г. Г. Функциональная структура зрительной памяти. М., 1980.
2 Эта гипотеза противоречит ряду наблюдений А. Р. Лурия,
которые описаны в его книге, посвященной памяти выдающегося
миемониста Ш. В последнее время данная гипотеза стала объектом экспериментальной критики (см.: Keen ап J. М., Moore R. Е.
Memory for images of concealed objects: A reexamination of Neisser and Kerr.—„Journal of Experimental Psychology: Human Learning
& Memory”, 1979, v. 5 (4), p. 374—385).
10
Новая книга Найссера фиксирует важные тенденции развития зарубежной экспериментальной психологии. Вот уже три десятилетия это развитие происходит в рамках информационного подхода, основанного на механистической аналогии между человеком и вычислительным устройством. Впервые наивная вера в возможности точного количественного описания познавательных процессов в терминах статистической теории связи была поколеблена в середине 50-х гг., когда выяснилось, что важное значение имеет субъективная форма представления информации. В результате на первый план выступила проблема репрезентации информации (знания) в памяти, что и привело к возникновению когнитивной психологии в собственном смысле этого слова. Дальнейшие исследования показали, что в зависимости от задачи и ситуации возможна опора на различные формы репрезентации действительности (образно-пространственные, вербальные, семантические и т. д.), причем жесткие отношения между ними, постулируемые, например, в переведенных на русский язык книгах таких представителей когнитивной психологии, как Р. Клацки, П. Линдсей и Д. Норман, отсутствуют. Это поставило под сомнение идею последовательной переработки информации, хотя оставило открытым вопрос о том, что, возможно, речь идет о вычислительном устройстве какого-то необычного типа *. Именно для того, чтобы осознать фундаментальную природу затруднений, возникающих на пути механистического описания психических процессов, и необходимо проведение более глубокого анализа, ибо в рамках самой концепции переработки информации человеком с помощью экспериментального (гипотетико-дедуктивного) метода можно проверять лишь отдельные конкретные предположения об устройстве данного компьютера, но не правомерность самой компьютерной метафоры 1 2.
Как легко заметит читатель, вырисовывающийся
1 Ср.: Pylyshyn Z. W. Computation and cognition: Issues in the foundation of cognitive science. The Behavioral and Brain Science, 1980.
2 В этом отношении книга Найссера близка недавно вышедшей на русском языке книге X. Дрейфуса «Чего не могут вычислительные машины», М., 1978.
II
в этой книге подход в некоторых моментах приближается к взглядам, развиваемым вот уже в течение многих десятилетий в отечественной психологии и физиологии. Начиная с работ И. М. Сеченова и Н. Н. Ланге, рефлекторная (моторная) концепция психических процессов неизменно противопоставлялась рецепторной концепции, принятие которой ведет к ряду фундаментальных философских затруднений, частично отмечаемых и Найссером. Опираясь на диалектикоматериалистические представления об активности отражения, советские ученые—П. К. Анохин, Н. А. Бернштейн, Н. Е. Введенский, А: Р. Лурия, Д. И. Узнадзе, А. А. Ухтомский — детально разработали различные аспекты проблемы роли процессов предвосхищения будущего в регуляции практической и познавательной активности субъекта. Были проведены классические исследования моторных компонентов восприятия. К ним относятся исследования тактильноосязательного восприятия (Б. Г. Ананьев, Л. М. Век-кер, Б. Ф. Ломов), формирования и функционирования звуковысотного (А. Н. Леонтьев) и фонематического (В. А. Кожевников, Л. А. Чистович) слуха и, наконец, важнейшего вида сенсорной чувствительности — зрения, которое в советской психологии всегда рассматривалось прежде всего в связи с процессами деятельности (В. П. Зинченко, А. Л. Ярбус). Обобщением этих исследований явилась созданная А. В. Запорожцем, В. П. Зинченко и другими авторами в 60-х гг. теория перцептивных действий, согласно которой восприятие представляет собой систему действий и операций, прижизненно формирующихся на основе усвоения общественно-исторического опыта.
Спектр этих работ отнюдь не ограничивается одними только перцептивными процессами. Замечательные исследования непроизвольного запоминания, проведенные П. И. Зинченко и А. А. Смирновым, позволили, например, выдвинуть тезис о том, что общей единицей структурного, генетического и функционального анализа памяти является действие человека. Было показано, что продуктивность запоминания зависит от способов выполнения различных, в том числе и не мнестических,действий. Операциональный состав действий в таких естественных сферах человеческой
12
деятельности, как игровая, учебная и трудовая, образует фундамент, на котором строится здание памяти Кардинальное значение имеет то обстоятельство, что именно в советской психологии Л. С. Выготским, А. Н. Леонтьевым и С. Л. Рубинштейном были заложены основы общей теории деятельности, в частности были сформулированы принципы генетического анализа деятельности и подвижности ее структурных единиц. Среди последних А. Н. Леонтьевым выделяются процессы собственно деятельности, подчиненные определенным мотивам, действия, направленные на достижение тех или иных сознательно поставленных целей, и операции, отвечающие условиям, в которых объективно заданы цели.
Не только обширный фактический материал, но и разработанный понятийный аппарат этих исследований в ряде случаев контрастирует с тем, что мы находим в книге Найссера. Один и тот же термин — activity — без дальнейших уточнений используется автором в ситуациях, где с точки зрения любых психологических стандартов речь идет о совершенно разных по функциональному значению и структурному положению фрагментах деятельности. Утверждение о том, что сознание представляет собой аспект активности, которым завершается пятая глава книги, конечно, является шагом вперед по сравнению с распространенными по сегодняшний день попытками поместить его в один из блоков цепи переработки информации1 2. Однако оно явно недостаточно конкретно, а главное, не учитывает общественно-исторического происхождения этой высшей формы отражения действительности. Автор неоднократно отмечает сходство и взаимодействие процессов восприятия и действия, но эти заключения, как
1 В самые последние годы близкие по типу исследования памяти стали проводиться в рамках теории уровней переработки информации Ф. Крейка и Р. Локарта. Вопрос о приоритете ранних советских исследований непроизвольного запоминания ставится, например, в следующей статье: В г о w n A. L. Theories of memory and the problems of development: Activity growth.—In: Cermak L. S., C r a i k F. I. M. (eds.) Levels of Processing in Human Memory. Hillsdale, N. Y„ 1979.
г Например, Underwood G. Memory systems and conscious processes. In: Underwood G., Stevens R. (eds.) Aspects of consciousness, vol. J, London, N Y . 1979.
13
правило, не идут дальше простых констатаций. Особая роль чувственно-практической деятельности (ср. генетические исследования А. Валлона, П. Я- Гальперина, В. В. Давыдова и др. авторов) остается при этом совершенно нераскрытой.
Следует также отметить, что центр тяжести аргументации и ее характер не позволяют автору выделить специфически человеческие формы отражения действительности. Речь идет скорее об общебиологической, или, точнее, экологической, перспективе исследований !, в рамках которой всякая активность в конечном счете оказывается активным приспособлением к существующим условиям.
На наш взгляд, необходимо также сделать одно замечание методологического характера. Критика искусственности современных лабораторных исследований познавательных процессов может создать ошибочное представление о ненужности лабораторного эксперимента вообще, особенно если его проведение осложнено использованием многоканальных тахисто-скопов, управляющих вычислительных машин, психофизиологи еской аппаратуры и т. д. Однако лабораторный эксперимент благодаря предоставляемой им возможности строгого контроля условий является единственной процедурой, позволяющей изучать микроструктуру 1 2 уже сформировавшихся ранее систем психических операций. (К ним, кстати, в значительной степени относятся и играющие столь важную роль в аргументации Найссера схемы.) В силу интерио-ризованности и автоматизированности этих процессов они оказываются недоступными для внешнего или внутреннего наблюдения. Следует подчеркнуть, что исследования операциональной микроструктуры уже
1 Попытки разработки так называемой «экологической психологии» осуществляются не только в США (Дж. Гибсон и его последователи), но и в Западной Европе. См., например, GraumannK. (Hrsg.) Okologische Perspektiven in der Psychologie. Bern/ Stuttgart, 1978.
2 Принципам микроструктурного анализа деятельности посвящены, в частности, следующие работы: Зинченко В. П. О микроструктурном подходе к исследованию познавательной деятельности. «Эргономика. Труды ВНИИТЭ», вып. 3. М., 1972; Scheerer Е. Probleme der Modellierung kognitiver Prozesse: von der Funktions-analyse zur genetischen Analyse. Bochum, 1976.
14
сложившихся и еще только формирующихся видов деятельности имеют огромное практическое значение. Фактически это одно из основных направлений развития прикладных разработок в области эргономики и инженерной психологии а также педагогической психологии, экспериментальной и клинической нейропсихологии.
Несомненное значение книги «Познание и реальность» состоит в том, что автору удалось показать возможность новой интерпретации ряда полученных в когнитивной психологии результатов — интерпретации, приближающейся к тому подходу, который развивается советскими психологами. В самих Соединенных Штатах эта книга получила скорее критические отзывы, что, видимо, объясняется глубоко укоренившимися в американской экспериментальной психологии позитивистскими традициями. Она, однако, вызвала живой интерес международной психологической общественности, о чем свидетельствуют ее недавние переводы на немецкий и японский языки. Можно надеяться, что книга У. Найссера будет встречена советскими читателями с тем вниманием, которого заслуживают научная честность, глубина и оптимизм данной работы.
Б. М. Величковский
1 См.: «Эргономика. Труды ВНИИТЭ», т. 1—19, 1970—1980.
Джеймсу Дж. Гибсону и Элеоноре Дж. Гибсон в благодарность за идеи, аргументы и дружбу
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга представляет собой попытку рассмотрения некоторых вопросов, все более и более выдвигавшихся на первый план со времени опубликования моего предыдущего обзора когнитивной психологии в 1967 г. Первый из них относится к той концепции человеческой природы, которая лежит или должна лежать в основе представления о познавательной активности. С самого начала казалось очевидным, что эта концепция должна отличаться от того, что предлагается другими трактовками психологии, тем не менее следствия, проистекающие из различия подходов, никем не были сформулированы. Возможно, вследствие этого когнитивная психология в последние несколько лет развивалась в разочаровывающе узких границах, сосредоточив свои исследования исключительно на анализе специфических экспериментальных ситуаций, вместо того чтобы стремиться выйти за стены лабораторий в реальный мир. Второй вопрос более непосредственно касается указанной тенденции: что же происходит в современной когнитивной психологии и как мы должны к этому относиться? Мы не пытаемся ставить под сомнение оригинальность и теоретическую изощренность большинства исследований последнего времени, и все-таки есть основания по меньшей мере задуматься о том, является ли действительно продуктивным то направление, которое приняли в целом эти исследования.
Третий вопрос возник независимо от других, однако в ходе моих размышлений над ним выявились связи
19
между ними. В последние годы Джеймс Гибсон подверг сомнению те постулаты, на которых в основном зиждется современная когнитивная психология. Гибсон — мой старый добрый друг и коллега, к мнению которого я всегда прислушиваюсь. Для меня поэтому было невозможным не принять всерьез его сомнения. Его аргументы заставили меня подумать о том, что понятие переработки информации требует более внимательного рассмотрения. Я понял, в частности, что объем и тип переработки, которой, как предполагается, подвергается стимул, обязательно зависит от того, какие предположения есть у нас относительно природы стимула, то есть от выбора способа его описания. (Я особенно благодарен Джеймсу Фарберу за плодотворное обсуждение этой проблемы.) Тем не менее, хотя я чувствую себя в большом долгу перед Джеймсом и Элеонорой Гибсонами и посвящаю поэтому им свою книгу, моя позиция фактически не совместима с «гиб-соновскими» принципами. К их разочарованию, я счел необходимым предположить, что воспринимающий располагает некими когнитивными структурами, называемыми схемами, функция которых состоит в сборе содержащейся в среде информации. Это понятие является центральным в моей попытке примирить концепции переработки информации и сбора информации, в каждой из которых содержится слишком много истинного, чтобы можно было их игнорировать. Кроме того, оно -оказывается связующим звеном между восприятием и высшими психическими процессами.
Последний из вопросов, вызвавших появление этой книги, связан с такими понятиями, как внимание, объем внимания и сознание. Работая над «Когнитивной психологией» десятилетие назад, я намеренно уклонился от теоретического обсуждения сознания. Мне казалось, что психология еще не готова заниматься этой проблемой и что любая попытка такого рода приведет лишь к философски наивным и неуклюжим спекуляциям. К сожалению, мои опасения оправдались, многие современные модели познавательной активности трактуют сознание так, как если бы оно было всего лишь одной из стадий переработки механического потока информации. Поскольку я уверен, что эти модели неверны, мне показалось важным предло
20
жить альтернативную интерпретацию тех данных, на которые они опираются. Следует предупредить читателя, что глава 5, в которой обсуждается эта тема, представляет собой скорее мое собственное и неортодоксальное описание феноменов внимания, чем изложение общепринятой точки зрения.
С фрагментами и набросками глав этой книги познакомилось так много людей, что невозможно выразить благодарность за оказанную мне помощь каждому из них индивидуально. Все-таки я хочу отметить исключительно полезную критику со стороны Джеймса Гибсона, Херберта Пика, Джека Кэтлина, Элизабет Спелке и особенно Арден Найссер. Мне очень помог также тот непрерывный поток идей и экспериментальных данных, которым я обязан .талантливой группе студентов-дипломников, работавших вместе со мной последние два года над различными аспектами проблемы внимания: Элизабет Спелке, Уильяму Херсту, Роберту Беклину, Дэвиду Диттману, Ричарду Эвансу и Морису Холтому.
Первый набросок некоторых глав относится к тому времени, когда я был стипендиатом Центра наук о поведении (1973—1974 гг.), и я хочу поблагодарить Центр за оказанную мне поддержку. Мой редактор У. Хейворд Роджерс в издательстве «У. X. Фримэн энд компани» проявил большое понимание и терпение на протяжении следующих полутора лет работы. Мои коллеги по психологическому факультету Корнеллского университета, куда я вернулся после работы в Центре, также были весьма благожелательны и полезны. Роберта Уолленбек с неизменной аккуратностью и оптимизмом перепечатала мне бесчисленное множество вариантов текста, а Кэрол Кокен с замечательной скоростью и мастерством подготовила окончательный вариант рукописи.
ГЛАВА 1. ВВЕДЕНИЕ
Когнитивная, или иначе познавательная, активность — это активность, связанная с приобретением, организацией и использованием знания. Такая активность характерна для всех живых организмов, и в особенности для человека. По этой причине исследование познавательной активности составляет часть психологии, а теории познания являются психологическими теориями.
В свое время эта связь казалась настолько очевидной, что не требовала пояснений Когда около ста лет назад психология возникла как самостоятельная дисциплина, психологи интересовались главным образом такими проблемами, как ощущение, восприятие, образование ассоциаций, воображение и внимание. Центральной задачей был анализ «психических процессов», под которыми обычно понимались познавательные (когнитивные) процессы. К сожалению, основным методом, применявшимся для такого анализа, была особая форма интроспекции — тщательно подготовленные наблюдатели сообщали о содержании переживаемых ими состояний. В конце концов этот метод оказался неудовлетворительным. В 30-е годы нашего века им перестали пользоваться; интроспекция была забыта (по крайней мере в Америке), и фокус психологических исследований сместился на проблемы мотивации, эмоций и поведения.
В учебниках по истории психологии крушение этого первоначального подхода обычно связывается с неадекватностью его центрального метода. Интроспекция —
23
слишком ненадежное орудие исследования, поскольку получаемые результаты могут оказаться искаженными уже самим актом наблюдения. Различные наблюдатели могут дать отличающиеся друг от друга интроспективные описания «того же самого» процесса, и нет никаких средств, позволяющих устранить противоречия в отчетах. Все это верно, но следует рассмотреть и еще одну причину. Поскольку психология изучает людей, она не может уклониться от поиска ответов на фундаментальные проблемы, касающиеся природы человека. В общем и целом люди, к которым обращается психология, имеют какое-то мнение по этим вопросам. Каждому времени свойственны свои представления относительно того, обладает лн человек свободой выбора, или же его поступки детерминированы извне, рационален он или иррационален, способен он открыть истину или ему суждено жить в мире иллюзий. В конечном счете психологии приходится заниматься этими вопросами, чтобы не утратить своего авторитета. Плодотворная психологическая теория способна трансформировать представления общества в целом — как это было, например, в случае психоанализа. Однако это может произойти только в том случае, если теории есть что сказать о том, что люди делают в реальных, культурно значимых ситуациях. И то, что она говорит, не должно быть тривиальным и, кроме того, должно быть в определенной мере понятно тем людям, для которых такие ситуации — реальность. Еслитеориянеобладает указанными чертами — то есть если она не обладает тем, что сейчас принято называть «экологической валидностью»,— то рано илн поздно эта теория будет забыта.
Концепция человеческой природы, которой придерживались сторонники классической интроспективной психологии, была неадекватной именно в этом смысле. Узкая, чрезмерно рационалистическая и применимая только к лабораторным ситуациям, она оказалась не в состоянии сколько-нибудь ясно показать, как человек взаимодействует с миром. Люди становятся тем, что они есть, по мере того как они растут в рамках конкретной культуры и конкретной окружающей среды; интроспекционисты, однако, не имели никакой теории когнитивного развития. Людьми движут мотивы, которых они не понимают, и их формируют жизненный
24
опыт и переживания, не обязательно фиксируемые в памяти, а теории неосознаваемых процессов не было. Люди действуют, основываясь на том, что они знают, и меняются под влиянием последствий своих поступков, но сколько-нибудь серьезной теории поведения предложено не было. Даже восприятие и память интерпретировались практически без учета влияния повседневного опыта. Короче говоря, вне поля зрения интроспективной психологии оставалось почти все, что обычный человек считает важным. Поэтому не удивительно, что она была оттеснена более перспективными идеями.
Две из концепций, пришедших на смену интроспек-ционизму, не утратили своей актуальности и по сей день. Речь идет о психоанализе и бихевиоризме. Они достигли успеха там, где интроспективная психология оказалась несостоятельной. Это произошло не потому, что они предложили убедительные доводы в пользу своего понимания природы человека — хотя обе они не выжили бы, если бы в них не содержалась крупица истины,— дело в том, что они были или старались быть пригодными для объяснения фактов повседневной жизни. Теория и практика обогащают друг друга. Клинические и экспериментальные данные проливают новый свет на многие события повседневной жизни человека, а наблюдения, осуществляемые в реальных условиях, позволяют выдвигать новые гипотезы. Действительно, обе концепции с самого начала отличало отчетливо выраженное стремление к реальности. Основатели рассматриваемых школ — Фрейд и Уотсон — ясно понимали, что результаты их исследований не ограничиваются стенами лабораторий и приемных. Оии сознательно приступили к изменению господствовавших представлений о природе человека. Фрейд старался убедить мир в том, что либидо является всемогущим источником человеческих мотивов, в то время как сознательная активность связана лишь с самой малой и слабейшей частью психики. В этом он весьма преуспел, свидетельства чему мы можем обнаружить практически везде — от картинной галереи до зала суда. Уотсон и его последователь Скиннер утверждали, что человек практически бесконечно податлив и что критически важным являются последствия поведения
25
человека, тогда как психическая активность, сопровождающая поведение, особого значения не имеет. Эти идеи также получили широкий отклик, о чем говорит все увеличивающееся распространение методов модификации поведения и поведенческой терапии, а также все усиливающиеся опасения, что в скором времени наука о поведении будет в большом масштабе использоваться в целях манипулирования людьми.
Сторонник «чистой науки» мог бы сказать, что реакция широкой публики не имеет отношения к психологии как научной дисциплине. Я не могу с этим согласиться. Общественный интерес не является показателем правильности теории, но он наводит на мысль, что в теории действительно содержится нечто важное. Психология, неспособная объяснить обыденный опыт, игнорирует свой естественный предмет чуть ли не во всем его объеме. Можно надеяться, что когда-нибудь такая психология выйдет из своих лабораторий с набором новых фундаментальных идей, однако едва ли это произойдет, если с самого начала работа не будет опираться на принципы, хотя бы в теории допускающие приложение к естественным ситуациям.
После первой мировой войны и до 60-х гг. бихевиоризм и психоанализ (или их ответвления) настолько доминировали в американской психологии, что когнитивные процессы были почти совсем преданы забвению. Не многие психологи интересовались тем, как приобретается знание. Восприятие — наиболее фундаментальный когнитивный акт — изучалось главным образом небольшой группой исследователей, следовавших «геш-тальтистской» традиции, а также некоторыми другими психологами, интересовавшимися проблемами измерения и физиологии сенсорных процессов. Пиаже и его сотрудники изучали когнитивное развитие, однако их работы не получили широкого признания. Работы по вниманию отсутствовали. Исследования памяти никогда не прекращались полностью, однако они были сосредоточены в основном на анализе запоминания «бессмысленных слогов» в строго определенных лабораторных ситуациях, применительно к которым только и имели смысл получаемые результаты. Вследствие этого в глазах общества психология оказалась наукой, занимающейся главным образом сексуальными проблемами,
26
приспособительным поведением и контролем за поведением.
В последние несколько лет ситуация коренным образом изменилась. Психические процессы снова оказались в центре живого интереса. Возникла новая область, называемая когнитивной психологией. Она изучает восприятие, память, внимание, распознавание конфигураций, решение задач, психологические аспекты речи, когнитивное развитие и множество других проблем, в течение полувека ожидавших своей очереди. Специальные журналы, некогда перегруженные статьями о поведении животных, заполнены сейчас отчетами о когнитивных экспериментах; то и дело возникают новые журналы: «Cognitive Psychology», «Cognition», «Memory and Cognition», «Perception and Psychophysics*. Теперь легко получить субсидии на проведение исследования в этой области; и почти в каждом крупном университете есть лаборатория когнитивных процессов. Заново открыты и по достоинству оценены работы Пиаже.
Такой ход событий был обусловлен несколькими причинами, однако важнейшей из них было, видимо, появление электронно-вычислительных машин (ЭВМ). Дело не только в том, что ЭВМ облегчает проведение экспериментов и делает возможным тщательный анализ получаемых результатов. Оказалось, что операции, выполняемые самой электронно-вычислительной машиной, в некоторых отношениях аналогичны когнитивным процессам. ЭВМ получает информацию, манипулирует символами, сохраняет в «памяти» элементы информации и снова их извлекает, классифицирует информацию на входе, распознает конфигурации и т. д. Делает ли она все это именно так, как человек, представлялось менее важным по сравнению с тем, что она вообще способна это делать. Появление ЭВМ послужило давно уже необходимым подтверждением того, что когнитивные процессы вполне реальны, что их можно исследовать и даже, может быть, понять. Вместе с ЭВМ появился также новый словарь и новый набор понятий, относящихся к когнитивной деятельности; такие термины, как информация, вход, переработка, кодирование и подпрограмма, стали обычным делом. Некоторые теоретики начали даже утверждать, что все психологические тео
27
рии должны быть явным образом сформулированы в виде машинных программ '. Другие не соглашались с этим и продолжают не соглашаться * 2, никто, однако, не сомневается в важности аналогий с компьютером для современной психологии.
По мере развития концепции переработки информации попытка прослеживания движения потока информации в «системе» (то есть в мозгу) стала первоочередной целью в этой новой области. (Именно так сформулировал эту цель и я в книге «Когнитивная психология» 3.) Быстрое развитие нескольких новых экспериментальных методов, предложенных Бродбентом, Сперлингом, Стернбергом и другими, породило опьяняющее чувство прогресса. Эти методики были только началом; за ними последовал настоящий поток новых методов, большинство из которых основывалось на точной временной регистрации стимулов и ответов и полностью исключало прн этом необходимость интроспекции. Умножение этих остроумных и в научном отношении безупречных методов создавало впечатление, что когнитивная психология сумеет избежать все те ловушки, в которые попала старая психология,— многие и сейчас склонны так думать.
Этот оптимизм был, видимо, преждевременным. Изучение процессов переработки информации становится все более распространенным и престижным, однако оно пока еще не связано с такой теорией человеческой природы, которая могла бы найти себе применение за пределами лаборатории И даже в лаборатории ее основные постулаты не выходят за рамки той компьютерной модели, которой она обязана своим существованием То, как люди действуют в реальном мире, как они взаимодействуют с ним, по-прежнему не принима
< 1 Newell, Shaw, Simon (1958), Newell, Simon (1972), Anderson, Bower (1973), Winston (1975)
2 Сопротивление моделированию на ЭВМ имеет в основном пассивный характер, психологи просто продолжают выдвигать теории иных видов Немногие теоретики оказались достаточно смелыми, чтобы четко указать границы того, что можно программировать (Dreyfus, 1972, Gunderson, (1971) Некоторое время назад я изложил свои взгляды на ограниченность современного «искусственного интеллекта» (Neisser, 1963), а позднее привел нх в соответствие с новыми данными (Neisser, 1976)
3 Neisser (1967)
28
ется в расчет. Действительно, постулаты, лежащие в основе большинства современных работ, посвященных переработке информации, удивительно мало отличаются от постулатов интроспективной психологии XIX в , несмотря на отказ от интроспекции как таковой.
Если когнитивная психология будет и впредь столь тесно связана с этой моделью, ей придется, видимо, столкнуться с трудностями. Недостаточная экологическая валидность, безразличие к вопросам культуры, отсутствие средн изучаемых феноменов главных характеристик восприятия и памяти, как они проявляются в повседневной жизни, способны превратить такую психологию в узкую и неинтересную область специальных исследований. Уже есть признаки того, что именно это и происходит. Возникновение новых методик уже больше не вселяет надежд, а, скорее, действует угнетающе. В своей недавней работе Аллан Ньюэлл приводит ни много ни мало 59 экспериментальных процедур, используемых в настоящее время '. Он явно выражает сомнение в том, что еще одно «поколение» исследований этого типа и разработка еще большего числа методов сделают нас сколько-нибудь мудрее. 57 процедур из списка Ньюэлла предполагают искусственные лабораторные ситуации; единственные методики, в которых есть какая-то доля экологической валидности, связаны с игрой в шахматы и рассматриванием Луны.
Изменить эту тенденцию можно, как я думаю, только придав когнитивным исследованиям более «реалистический» характер в нескольких смыслах этого слова. Во-первых, представители когнитивной психологии должны приложить большие усилия для понимания познавательной активности в том виде, какой она имеет в обычной среде в контексте естественной целенаправленной деятельности. Это означает не прекращение лабораторных экспериментов, а сосредоточение внимания на экологически более важных переменных, чем те, которые оказываются легко доступными для манипулирования в эксперименте. Во-вторых, придется уделить больше внимания деталям того реального мира, в котором обитают воспринимающие и мыслящие индивиды, а также тонкой структуре ин-
1 Newell (1973)
29
формации, предоставляемой им этим миром. Возможно, мы тратим слишком много усилий на построение гипотетических моделей психики и слишком мало занимаемся анализом той среды, для обеспечения взаимодействия с которой она формировалась. В-третьих, психология должна как-то учитывать тонкие и сложные когнитивные навыки, которые люди действительно способны приобретать, а также то обстоятельство, что эти навыки претерпевают систематические изменения. Удовлетворительная теория когнитивной активности человека едва ли может быть результатом таких экспериментов, где неопытным испытуемым приходится выполнять новые и бессмысленные задачи. Наконец, представители когнитивной психологии должны интересоваться тем, как связана их работа с более фундаментальными проблемами: природа человека слишком важный вопрос, чтобы можно было предоставить его решение бихевиористам и психоаналитикам.
Цель данной книги состоит в том, чтобы показать, что такая задача вполне осуществима. Действительно, соответствующая работа уже ведется; существует много плодотворных направлений исследований, на которые она способна опереться. Генетические исследования Пиаже и Бауэра, работы по восприятию Джеймса и Элеоноры Гибсонов, возобновившийся интерес к естественным когнитивным картам, к семантическим теориям языка и к наблюдению за усвоением языка в обычных условиях — эти и многие другие исследования можно рассматривать как вклад в содержательную когнитивную психологию. На них я и буду в основном опираться в дальнейшем. Там, где подобные исследования пока отсутствуют, придется заполнять пробелы гипотезами и умозрительными рассуждениями. Даже если некоторые из моих теоретических построений окажутся ложными, они могут помочь другим предложить собственные более адекватные гипотезы.
Хотя моя цель — рассмотреть все аспекты познавательных процессов в контексте реальной жизнедеятельности, большинство последующих рассуждений будет иметь отношение только к восприятию. Отчасти это связано с тем, что восприятие представляет собой основную когнитивную активность, порождающую все остальные виды; последние главы (особенно
зо
7 и 8) показывают, как это происходит в случае воображения и речи. Однако еще важнее то, что в восприятии встречаются когнитивная активность и реальность. Я не думаю, что большинство психологов правильно понимают природу этой встречи. Доминирующая точка зрения состоит в превознесении воспринимающего: утверждается, что он перерабатывает, трансформирует, перекодирует, ассимилирует и вообще придает форму тому, что в противном случае было бы бессмысленным хаосом. Этот подход не может быть правильным; назначение восприятия, как и эволюции, несомненно, состоит в раскрытии того, что же действительно представляет собой окружающая среда, и в приспособлении к ней.
Резко возражая против концепции переработки информации, Джеймс Гибсон 1 предложил такую теорию восприятия, в которой внутренние психические процессы вообще не играют никакой роли; воспринимающий непосредственно собирает информацию, предлагаемую ему окружающим миром. Концептуальная схема, разработанная Гибсоном в рамках данной теории, весьма конструктивна, и я буду широко опираться на нее. Тем не менее гибсоновская точка зрения на восприятие также представляется неадекватной, хотя бы потому, что в ней очень мало говорится о вкладе воспринимающего в перцептивный акт. В каждом воспринимающем организме должны существовать определенного рода структуры, позволяющие ему замечать одни аспекты среды больше, чем другие, или вообще что-либо замечать.
Первая часть настоящей книги посвящена разрешению этого парадокса. Достигается это тем, что восприятие понимается как активность, осуществляемая во времени,— за это время предвосхищающие схемы воспринимающего могут быть приведены в соответствие с информацией, получаемой от среды. В главе 2 специально рассматриваются современные теории восприятия и их связь с предлагаемой нами гипотезой. В главе 3 рассматривается природа зрительного восприятия в повседневной жизни и подчеркивается различие между обычным зрением, с одной стороны, и специфи
1 Gibson (1966, 1976).
31
ческими условиями большинства перцептивных экспериментов — с другой. Основная аргументация развивается в главе 4, где делается попытка определения схемы, сбора информации, а также других фундаментальных понятий. В этой же главе показано, что понятие «схема» может быть использовано для интерпретации развития восприятия в младенческом возрасте и что с его помощью удается объяснить восприятие как значимых, так и просто топографических аспектов объектов и событий.
Глава 5 — это в первую очередь длинные отступления, посвященные понятиям внимания, объема внимания и сознания. К-тому времени, когда читатель подойдет к ней, ему уже станет ясно, что в моей аргументации есть не только позитивные, но и негативные стороны: отстаивая один вариант когнитивной психологии, я не могу обойтись без критики исходных положений других вариантов. Основным объектом критики являются механистические модели переработки информации, в которых психика выступает в виде устройства с фиксированной способностью к преобразованию дискретных и бессмысленных выходных сигналов в осознаваемые перцепты. Поскольку недавние экспериментальные исследования, посвященные вниманию, как будто бы подтверждают эти модели, представляется необходимым предложить иную интерпретацию полученных результатов. Кроме того, обсуждение внимания подчеркивает важность изучения скорее хорошо сформированных навыков, чем начальных стадий их овладения, а также те опасности, которыми чревато привлечение случайных интроспективных данных в качестве основы механистических гипотез.
В главе 6 воспринимающий, пребывавший в первой половине книги более или менее в состоянии покоя, начинает свободно перемещаться в окружающей его среде, что сразу же открывает ему доступ к существенно новым видам информации, а также вооружает его более экстенсивными когнитивными структурами, позволяющими учитывать эту информацию. Связь между когнитивной картой и заключенными в ней схемами принимается нами в качестве общей модели организации сложных процессов. Оказывается, когнитивные карты могут использоваться не одним способом,
32
хотя нх основная функция состоит в том, чтобы направлять нас в наших странствиях; с древнейших времен известно, что они могут служить также в качестве эффективных мнемонических средств. В этой роли когнитивная карта представляет собой, разумеется, особую форму умственного образа. Глава 7 непосредственно посвящена вопросу об умственных образах. В ней предполагается, что образ — это прежде всего перцептивное предвосхищение, подготовка к отбору информации определенного рода. Эта гипотеза подкрепляется обзором современных экспериментальных исследований образов.
Глава 8 — возможно, наиболее умозрительная в книге — имеет отношение к языку и речи. Особое внимание в ней уделяется интроспективному использованию языка, то есть тому, что происходит в тех случаях, когда индивид описывает умственные образы, рассмотренные в предыдущей главе. Поскольку этот вопрос не может быть решен прежде, чем будут прояснены основные проблемы, касающиеся природы и овладения речью, в главе делается попытка такого прояснения.
В заключительной главе рассматриваются более общие вопросы. Восприятие и другие познавательные процессы — это обычно не только операции, совершаемые в голове индивида, но и акты взаимодействия с миром. Такое взаимодействие ие просто информирует индивида, оно также трансформирует его. Мы все созданы теми когнитивными актами, участниками которых мы были. Этот факт, подтверждению и разъяснению которого посвящаются начальные разделы книги, имеет важное значение для правильной оценки часто высказываемого положения о том, что психологи способны использовать свои специальные знания для прогнозирования или контроля поведения человека в социально значимых ситуациях. Природа когнитивной активности, видимо, делает такие прогнозы невозможными как в принципе, так и на практике. Но если это так, то и другие ветви психологии, не связанные непосредственно с исследованием когнитивных процессов, должны стремиться к более реалистическим целям-
33
ГЛАВА 2. ТЕОРИИ ВОСПРИЯТИЯ
Кажется очевидным, что, прежде чем воспользоваться знанием, мы должны получить его. Наверно, по этой причине в книгах по когнитивной психологии восприятие обычно рассматривается раньше памяти и других «высших» познавательных процессов. В действительности, однако, дело обстоит не так просто. Восприятие само зависит от навыков и опыта воспринимающего — от того, что он знает заранее. Вы, например, получите немного информации из этой книги, если не умеете читать на том языке, на котором она написана. Более того, то, что вы воспримете в моей аргументации, будет зависеть не только от сказанного мною, но также и от того, что вы знаете (и во что вы верите) до начала моих рассуждений. Этот же принцип приложим и к боЛее коротким событиям: то, что вы узнаете из второй половнйы этого предложения, будет зависеть от того, что вы уже узнали из его первой половины.
Такая связь между настоящим и прошлым не означает, что вы должны помнить первую половину предложения к тому времени, когда вы начинаете воспринимать вторую, как если бы речь шла об объединении двух отчетливо различных психических процессов. Дело попросту в том, что акт чтения требует времени. Он не моментален. Информация, содержащаяся на печатной странице, открывается читающему только со временем, и чтение тоже должно быть организовано во времени. В настоящей книге я буду отстаивать
34
тезис, что все обычные акты восприятия обладают этими характеристиками.
Не только чтение, но также слушание, осязание и смотрение суть примеры хорошо отработанных форм активности, осуществляющихся во времени. Все они зависят от уже существующих структур, называемых здесь схемами, которые направляют перцептивную активность и трансформируются по мере развертывания последней. Восприятие не требует запоминания в обычном смысле, однако оно представляет собой активность, в которой непосредственное и отдаленное прошлое направляет организацию настоящего. Истинное запоминание (воспроизведение прошлого опыта} также представляет собой активность этого вида, равно как воображение, речь, мышление и любые другие формы когнитивной деятельности. Я надеюсь показать, что все эти процессы становятся более понятными, если рассматривать их именно как проявления действия одних и тех же фундаментальных когнитивных структур.
Кумулятивная, внутренне регулируемая природа восприятия не часто обсуждается психологами. Возможно, это связано с тем, что почти все соответствующие рассуждения основываются на зрении. Только после этого (в тех случаях, когда это вообще делается) рассматриваются слух и тактильная чувствительность, где роль временной организации более очевидна С эволюционной точки зрения такая последовательность кажется странной. Филогенетически тактильная чувствительность древнее, чем зрение или слух. Даже очень примитивные животные ощупывают предметы н обследуют поверхности частями своего тела, получая таких образом распределенную во времени информацию; только относительно поздно появившиеся виды способны видеть и слышать. Тем не менее активное осязание изучалось мало, в то время как анализом зрения и слуха занимаются целые армии исследователей. Некоторые причины этого будут рассмотрены ниже.
1 Я временно оставляю в стороне химические чувства — вкус и обоняние Некоторые соображения о вкусовых ощущениях будут высказаны в главе 7
35
Таким образом, каковы бы ни были причины, авторы большинства теорий восприятия создавали их, имея в виду зрение. Более того, прототипом для этих теорий было не активное рассматривание, имеющее место в повседневной жизни, а очень ограниченная и специальная ситуация фиксации взгляда испытуемого, который старается держать голову и глаза как можно более неподвижно или же которому предъявляются световые вспышки столь малой длительности, что он просто не успевает двигать глазами. Все эти предосторожности обычно призваны обеспечить формирование у испытуемого только статичного и простого сетчаточного изображения. Теории того, как такое изображение следует интерпретировать или обрабатывать, послужили основой для общей теории восприятия. Мы кратко рассмотрим «модальную модель», порожденную данным подходом, а затем обсудим альтернативные возможности.
Зрительное восприятие как переработка информации
Декарт был, видимо, первым, кто сумел увидеть сетчаточное изображение. Он препарировал глаз быка, нацелил его на реальный пейзаж и исследовал перевернутое изображение этого пейзажа, спроецированное на заднюю стенку препарированного глаза *. Часто возникало искушение предположить, что восприятие, в сущности, представляет собой именно такой процесс: люди как-то видят свои сетчаточные изображения, в результате этого получают косвенным образом информацию о том, что происходит вокруг. Однако это не так, а теоретические рассуждения, исходящие из этого, породили большую путаницу. Если бы существовал некий «внутренний человек», смотрящий на сетчаточное изображение изнутри головы, его перцептивные процессы объяснить было бы не легче, чем восприятие человека в целом. Действительно, у такого гомункулуса было бы немало своих собственных проблем. Образ, который он предположительно видит,
1 Descartes (1638). Я знаком с этой работой лишь по другим источникам.
36
перевернут, сплюснут и отличается от реального объекта по размеру; он существует в виде двух слегка отличных друг от друга вариантов и постоянно меняется с каждым движением глаз. Было выдвинуто много изощренных теорий для объяснения того, как гомункулус решает все эти проблемы; в действительности же воспринимающий индивид не имеет таких проблем. Мы не видим наши сетчаточные образы; мы видим реальную среду предметов и событий, включающую также и нас самих. Разумеется, мы видим все это, собирая информацию, доступную нам благодаря освещению1, но это — активность, протяженная во времени. Она совсем не обязательно должна быть организована в виде последовательности моментальных сетчаточных «снимков», а наличие или отсутствие сходства между воспринимаемыми объектами и их отображениями на сетчатке для нее не существенно.
Философские проблемы, порождаемые идеей видения сетчаточного изображения, известны достаточно давно, и ни один современный психолог не придерживается в точности такого взгляда. Хотя многие нынешние теоретики по-прежнему начинают изложение своих взглядов на зрение с описания все того же сетчаточного изображения, они предлагают разные гипотезы о том, как оно используется. В соответствии с современной доктриной изображение не разглядывается, а перерабатывается. Считается, что определенные специфические механизмы зрительной системы, называемые детекторами, дают начало нервным импульсам в ответ на некоторые столь же специфические признаки изображения. Информация об этих признаках передается затем на более высокие уровни мозга. На самых высоких уровнях эта информация сличается и объединяется с ранее накопленной информацией в результате ряда процессов, итогом чего является образование перцептивного опыта. Теории этого типа — теории внутренней переработки информации — часто иллюстрируются с помощью блок-схем. Одна из таких схем представлена на рис. 1.
1 Такое описание принадлежит Дж Гибсоиу
37
Рис. 1. Модель восприятия, основанная на теории внутренней переработки информации
Множество психологических и физиологических данных подтверждают правомерность этого общего подхода. Благодаря электрофизиологическим методам были выявлены нейронные системы, избирательно реагирующие на ориентацию, кривизну контура, цвет и движение стимулов. Более того, некоторые иллюзии, адаптационные эффекты и закономерности времени реакции могут быть легко объяснены в терминах активности этих детекторов *, иными словами, информация, передаваемая ими центрам более высоких уровней, безусловно, значима. Создается впечатление, однако, что другие аспекты восприятия гораздо труднее объяснить с помощью моделей рассматриваемого типа. Особенно серьезные проблемы возникают в связи с избирательностью, организованностью, осмысленностью, связностью, достоверностью и развитием восприятия. Почему разные люди замечают различные аспекты одной и той же реальной ситуации? Почему одни фрагменты изображения на сетчатке воспринимаются принадлежащими одному и тому же объекту, а другие независимыми от него? Почему мы часто воспринимаем скорее значение событий, чем их внешние, легко детектируемые признаки? Как осуществляется «интеграция» информации, полученной во время отдельных зрительных фиксаций объекта? Почему восприятие почти всегда точно, несмотря на отмеченную выше неадекватность сетчаточного изображения? Почему младенцы, по всей видимости, с самого начала воспринимают предметы
1 Сейчас имеется столько материала о нейронах-детекторах, что рассмотреть его здесь должным образом просто невозможно. С кратким обзором этого материала и примером основанной на нем теории можно познакомиться в книге Линдсея и Нормана (1972).
38
(см. главу 4) ? Что происходит в процессе перцептивного научения?
На некоторые из этих вопросов можно дать ответ и на основе модифицированной модели внутренней переработки информации. В ранее написанной мною книге 1 я предположил, что внутренний перцептивный поток включает две последовательные стадии. На первой стадии предвнимания выделяются и анализируются отдельные признаки. За этим автоматическим процессом следует обычно конструктивный акт, посредством которого воспринимающий «строит» какой-то один перцептивный объект, но не другой. Поскольку о преимуществах этого подхода я уже говорил раньше, здесь я сосредоточусь на одной из связанных с ним трудностей. Этот подход не может объяснить достоверности восприятия. Если перцепты конструируются, то почему они обычно точны? Разумеется, восприятие — это не счастливая рулетка, где все время выпадают нужные умственные образы!2 Ответ, видимо, связан с типом и качеством оптической информации, доступной воспринимающему. В большинстве случаев информация должна быть достаточно специфической для того, чТобы сконструированный перцепт был верен реальному объекту. Но если допустить это, понятие «конструирование» становится почти излишним. Возникает искушение совсем отказаться от него, как это и сделал Дж. Гибсон 3 * * * * В.
1 N е i s s е г (1967).
г Некоторые теоретики (например, Segal, 1971а, 1972) буквально так интерпретировали конструктивный подход; и отдельные неосторожные формулировки в моей предыдущей книге, видимо, способствовали этому. Я сожалею об этом, поскольку такая интерпретация ведет к своего рода «перцептивному релятивизму», при котором по определению каждое индивидуальное видение мира в одинаковой мере адекватно.
3 Дж. Гибсои впервые предложил то, что он называет «эко-
логической оптикой», в работе 1961 г. и разработал эту концепцию
в книге «The Senses Considered as Perceptual Systems» (1966). Он раз-
вил ее затем в недавно законченной работе, озаглавленной «Ап Ecolo-
gical Approach to Visual Perception», многие главы которой доступны для ознакомления (книга вышла в свет в 1979 г.— Прим. pet).).
В другой работе (N е i s s е г , 1977) я предлагаю несколько более полный анализ теории Гибсона и следствий из нее.
39
Световая информация
Гибсоновская теория восприятия начинается не с сетчаточного изображения. Она начинается с рассмотрения света, отражаемого от объектов и доступного для анализа в любой точке пространства. Сложные структурные свойства этого потока света определяются природой и положением объектов. Эта структура н специфицирует данные объекты, информация о них содержится в свете. Когда наблюдатель или объект движутся, некоторые характеристики потока света остаются инвариантными, тогда как другие меняются; эти инвариантные во времени характеристики еще более точно специфицируют «топографию» среды. Наблюдатель воспринимает благодаря тому, что он попросту «улавливает» эти инварианты. Может быть, ему и приходится специально искать информацию, но у него нет нужды перерабатывать ее, поскольку оиа вся уже содержится в свете.
Подход Гибсона имеет некоторые явные преимущества перед традиционным подходом. Организм для него не является чем-то пассивным, действующим под влиянием стимульных воздействий, скорее, он сам все время подстраивается к свойствам окружающей его среды, которые объективно существуют, точно специфицированы и адекватно воспринимаются. Акцент на протяженном во времени сборе информации делает теорию Гибсона приложимой к гаптической (связанной с осязанием) и акустической информации точно так же, как и к световой, по крайней мере в принципе. Наиболее важной особенностью этой теории является указание на то, что исследователям восприятия следует стремиться скорее к созданию новых и более богатых способов описания информации, содержащейся в стимулах, чем к построению все более тонких гипотез относительно внутренних психических механизмов. «Экологическая оптика» Гибсона представляет собой попытку такого описания. (С моей точки зрения, недавнее описание оптической информации как совокупности пространственных частот 1 является еще
1 В качестве простои пространственной волновой структуры может рассматриваться не только вертикальная решетка, образованная равноотстоящими линиями, любая оптическая структура может быть представлена с помощью Фурье-анализа как резуль-40
одной перспективной попыткой этого рода, хотя сам Гибсон в этом сомневается.)
Несмотря на указанные достоинства, теория эта остается в некоторых отношениях неудовлетворительной. В ней, совершенно очевидно, ничего не говорится о том, что происходит в голове воспринимающего. Какие когнитивные структуры необходимы для восприятия? Чем отличаются воспринимающие субъекты друг от друга? Что происходит, когда мы выбираем то, на что смотреть, и как мы научаемся видеть лучше? Почему возможны иллюзии и ошибки, если восприятие — это всего лишь сбор уже существующей и вполне специфической информации? Как следует понимать другие когнитивные процессы — воображение, запоминание, мышление, где двусторонняя связь между организмом и средой слаба или вообще отсутствует?
Некоторые из этих вопросов, особенно касающиеся когнитивного развития и перцептивного научения, рассматриваются в работе Элеоноры Гибсон *. Как она показала, различие между тренированным и нетренированным наблюдателями состоит не в том, что первый добавляет нечто к стимулу, а в том, что он способен извлечь больше информации из него: он обнаруживает признаки и структуры высших порядков, к которым не восприимчив «наивный» наблюдатель. Новорожденный игнорирует информацию, которую старшие дети и взрослые усваивают без всяких усилий. Для обоих Гибсонов задача психологии состоит в том, чтобы описать эту информацию. Однако этого, видимо, недостаточно; другая, не менее важная, задача состоит в том, чтобы понять внутренние когнитивные структуры воспринимающего и способы их изменения.
тат наложения ряда таких волновых структур — точно так же, как любая меняющаяся во времени акустическая волна может быть представлена в виде суммы синусоид. Этот способ анализа, предложенный Кэмпбеллрм и Робсоном (1968), позволил получить замечательные результаты. Последний обзор их см. в работе Секьюлера (1974).
1 В дополнение к систематическим «Principles of Perceptual Learning and Development» (1969) Э. Гибсон выполнила недавно изящный и убедительный критический разбор всей концепции переработки информации («How Perception Really Develops a View from outside the System» 1977). О важном применении ее теории см. в: Е. J. Gibson. Н. Levin «The Psychology of Reading» (1975).
41
Перцептивный цикл
По моему мнению, важнейшими для зрения когнитивными структурами являются предвосхищающие схемы, подготавливающие индивида к принятию информации строго определенного, а не любого вида и, таким образом, управляющие зрительной активностью. Поскольку мы способны видеть только то, что умеем находить глазами, именно эти схемы (вместе с доступной в данный момент информацией) определяют, что будет воспринято. Восприятие, действительно,— конструктивный процесс, однако конструируется отнюдь не умственный образ, возникающий в сознании, где им восхищается некий внутренний человек. В каждый момент воспринимающим конструируются предвосхищения некоторой информации, делающие возможным для него принятие ее, когда она оказывается доступной. Чтобы сделать эту информацию доступной, ему часто приходится активно исследовать оптический поток, двигая глазами, головой или всем телом. Эта исследовательская активность направляется все теми же предвосхищающими схемами, представляющими собой своего рода планы для перцептивных действий, так же как и готовность к выделению оптических структур некоторых видов. Результат обследования окружения — выделенная информация — модифицирует исходную схему. Будучи таким образом модифицированной, она направляет дальнейшее обследование и оказывается готовой для дополнительной информации. Цикл этот представлен в виде схемы на рис. 2.
Информация, собираемая зрением, по необходимости является оптической и состоит из пространственных и временных световых структур. Однако оптическая информация может специфицировать объекты и события на различных уровнях абстракции и значения, причем схема, функционирующая на одном уровне, не обязательно должна быть чувствительной к другим уровням. Если мы видим, например, что кто-то улыбается, в наличии может быть информация, позволяющая определить (а) форму его зубов; (б) изменение положения его губ; (в) тот факт, Что он выполняет некий культурно-значимый акт, например улыбается;
42
(г) нечто касающееся его настроения: улыбка может быть либо веселой, либо сардонической, либо просто вежливой — в зависимости от контекста, в котором она имеет место. Когда мы воспринимаем настроенйе, мы находимся в другом перцептивном цикле, чем когда мы воспринимаем движение губ. У нас формируется иной (хотя, может быть, частично совпадающий) набор предвосхищений; мы выделяем информацию, распределенную в иных временных границах; мы пользуемся этой информацией для других целей н в результате по-иному запоминаем это событие. Таким образом, понятие перцептивного цикла объясняет, как можно воспринимать значение наряду с формой и пространственным расположением.
Схема двумя различными способами обеспечивает непрерывность восприятия во времени. Поскольку схемы суть предвосхищения, они яйляются тем посредником, через которого прошлое оказывает влияние на будущее; уже усвоенная информация опре
43
деляет то, что будет воспринято впоследствии. (Таков механизм, лежащий в основе памяти, хотя последний термин лучше сохранить для тех случаев, когда образование схемы и ее использование разделены временем и изменившейся ситуацией.) Кроме того, некоторые схемы являются временными по самой своей природе. Если, например, объект движется, в световом потоке имеют место непрерывные и сложные изменения. Если объект движется по направлению к воспринимающему, оптические проекции каждого элемента текстуры поверхности движутся к периферии сетчатки; конфигурация на сетчатке наблюдателя подвергается непрерывному расширению. Нет необходимости предполагать, что это расширение воспринимается в виде серии дискретных и по отдельности предвосхищаемых кадров, хотя его и можно смоделировать в виде такой серии в кино. Схема настраивается на оптическое событие в целом. Можно предвосхитить временные структуры, так же как и пространственные. Эта особенность схем еще более очевидна в случае других сенсорных модальностей, как мы это вскоре увидим.
Тот факт, что я предпочел модель, изображенную на рис. 2, модели на рис. 1, не означает, что я отрицаю существование внутренних когнитивных процессов. Совершенно очевидно, что треугольник, названный схемой, имеет сложную структуру. Но эту структуру не следует понимать как простой поток от периферии к центральным отделам мозга; она обслуживает процесс непрерывного взаимодействия. Мне кажется, что ее компоненты лучше рассматривать как вложенные в нее схемы, взаимодействующие со средой по своим собственным законам (см. рис. 3, глава 6), а не как дискретные уровни с входом и выходом. Более того, хотя схема играет решающую роль в каждом перцептивном акте, она не является «перцептом» и не порождает перцепты где-либо в голове воспринимающего. Акт восприятия вообще не завершается перцептом *. Схема — лишь одна из фаз непрекращающей-
1 Некоторые философы были вынуждены постулировать существование нерцептов потому, что ииогда мы как будто бы видим вещи, которых на самом деле нет; кино, последовательные образы, двоящиеся образы, галлюцинации, сиы и т. д. В большинстве этих случаев имеет место своего рода «моделирование»: иными словами.
ся активности, связывающей воспринимающего с окружающей средой. Термин «восприятие» относится ко всему циклу, а не к какой-то отдельной его части. Разумеется, схемы могут отделяться от тех циклов, внутри которых они изначально существовали; такое отделение составляет основу всех высших психических процессов. Однако в таких случаях имеет место не восприятие, а воображение, планирование или намерение.
Это не означает, что мы не можем воспринять не-предвосхищенную информацию. Как правило, однако, функция неожиданного стимула состоит в запуске цикла собственно восприятия; обычно в среде имеется достаточно непрерывной информации для того, чтобы поддержать начавшийся цикл. И даже если ее нет, сам акт поиска такой информации создает для того, что воспринимается, своего рода контекст. Если этого не происходит — если стимул и не предвосхищен, и не вызвал перцептивной активности,— случившееся окажет на нас лишь ограниченное и преходящее действие.
Предложенное здесь понимание восприятия 1 мыслится нами не как радикальная альтернатива классическим теориям, а лишь как средство согласования их между собой и с повседневной реальностью. Гибсоны, несомненно, правы, утверждая, что световой поток (по отношению к подвижной точке наблюдения) дает точную информацию о среде, которую и воспринимает индивид. Как это может быть неверным? Те, кто рассматривает восприятие как процесс переработки информации, также правы: прием этой информации
наблюдатель оказывается систематически неправильно информированным. Либо в реальной среде, либо в какой-ю части его зрительной системы моделируется информация, которая была бы в наличии, если бы объект реально присутствовал. Механизм моделирования очевиден в случае кино и едва ли менее очевиден в случае последовательных образов, двоящихся образов и подобных феноменов. Такое моделирование обычно имеет незавершенный характер и легко обнаруживается; мы узнаем кино или последовательный образ, когда видим их. В этих случаях «перцепт» можно определить как тот конкретный объект (или размытая форма и т. д.), который скорее всего обеспечил бы эту же самую информацию, если бы он действительно присутствовал. Когда объект присутствует, нет никакой необходимости в постулировании отдельного перцепта.
’ Сходная точка зрения независимо была обоснована Хох-бергом (1970, 1975).
45
действительно обеспечивается сложными нейрофизиологическими механизмами. То же можно сказать и о третьей группе теоретиков, включающей Брунера и Грегори , которые описывают восприятие как процесс проверки и подтверждения гипотез. Каждая из названных точек зрения выделяет какой-то один аспект того, что обычно представляет собой непрерывную и циклическую активность.
Гаптическое восприятие
Ранее мы отметили, что осязательная чувствительность в значительно меньшей степени привлекала внимание ученых по сравнению со зрением и слухом. Оптике и акустике, исследованиям зрения и нарушениям слуха посвящены специальные журналы; целые лаборатории занимаются психоакустикой и исследованиями зрения; за открытие фундаментальных механизмов этих двух модальностей вручались Нобелевские премии. Осязание же лишено для исследователей такой привлекательности и престижа, соответственно мы и знаем о нем гораздо меньше 1 2.
Это объясняется рядом причин. Наиболее очевидно то, что зрение и слух имеют свои специализированные органы — осязаемые (!) и провоцирующие внимание исследователя объекты. «Как работает глаз?», «Как работает ухо?» — эти вопросы звучат так, как будто правомерность постановки их самоочевидна, и действительно ответы на них всегда находились. Осязание, гаптическое чувство, кажется не имеющим столь специфичных механизмов. Поток гаптической информации поступает в нервную систему не через какую-либо единственную структуру, подобную сетчатке или базилярной мембране. Когда вы в темноте ощупываете предмет пальцами, пытаясь определить его форму, происходят изменения нервной активности в рецепторных клетках иа всем пути от кожи кончиков пальцев до локтевых суставов и выше. Такое место, где мог бы начаться процесс внутренней переработки инфор
1 Bruner (1951, 1973); Gregory (1970, 1973).
2 Единственная известная мне современная работа, посвященная активному осязанию,— это статья Дж. Гибсона (1962).
46
мации, показанный на рис. 1, отсутствует, и, следовательно, отсутствует очевидная отправная точка для исследования.
Столь же трудно изолировать или определить то, что является «стимулом» для осязания. Ничто в нем не соответствует моментальному сетчаточному образу, служащему входным сигналом в большинстве исследований зрения, или же спектру частот слышимого звука, в течение долгого времени выполнявшего ту же роль в психоакустике. В активном осязании налицо, только непрерывно происходящая деформация кожи, изменения положения суставов, скорости движения конечностей и другие сложные феномены. Само различие между стимулом и ответом неопределенно: наблюдатель двигает рукой и воспринимает объект в одно и то же время.
Наконец, активное осязание нельзя навязать испы туемому в эксперименте. В большинстве исследований зрения испытуемый абсолютно неподвижен, в то время как экспериментатор по своему усмотрению засвечивает ему сетчатку. Аналогично психоакустики почти исключительно полагаются на исследования, где строго определенные звуковые волны подаются в ухо испытуемому через прикрепленные к голове наушники. Использование этих пассивных процедур не ограничивается только испытуемыми-людьми; не в меньшей степени пригодны животные и даже изолированные части нервной системы. Понятия, используемые в таких исследованиях —• пороги, эквивалентные стимулы, рецептивные поля и т. п. — одинаково применимы как к отдельным нейронам сенсорной системы, так и к реальным индивидам. Ни эти методы, ни эти понятия не являются сколько-нибудь полезными при изучении осязания. Разумеется, кожу пассивного животного можно трогать и стимулировать, и испытуемые могут различать предъявляемые таким образом стимулы. Такого рода исследования время от времени проводятся. Они, однако, вызвали мало энтузиазма, поскольку «восприятие» в этих условиях оказывается значительно менее точным по сравнению'с ситуацией, когда воспринимающий имеет возможность передвигаться и обследовать окружение естественным для него способом.
47
Защищаемая в этой книге точка зрения предполагает иной подход к проблеме. Утверждение, что восприятие является процессом непрерывного обследования окружения и сбора информации, которое может показаться радикальным в отношении зрения, применительно к осязанию представляется самоочевидным. Последовательность «исследовательское движение — восприятие информации — последующее исследование» наблюдается всякий раз, когда человек ощупывает объект рукой. Гаптическое восприятие, очевидно, не происходит в одно мгновение и не является результатом переработки единичного сенсорного стимула. Мы, конечно, слишком мало знаем о том, как оно осуществляется. У нас нет адекватных терминов ни для описания типов информации, доступных осязанию, ни для описания типов движений, которые наблюдатель должен выполнять для получения этой информации. Но это справедливо и для зрения, о котором мы знаем меньше, чем обычно принято думать. Мы в состоянии объяснить его работу только в искусственно ограниченных ситуациях и в терминах сверхупрощенных моделей.
Еще один важный аспект перцептивного цикла особенно очевиден в случае осязания. Исследующие движения дают информацию не только об осязаемом объекте, но также и о конечности, трогающей этот объект. Гаптическая информация может специфицировать как форму осязаемого объекта, так и движения самих рук. Позднее (в главе 6) станет ясно, однако, что это в равной мере относится и к зрению. Любая перцептивная активность дает информацию как о воспринимающем, так и о воспринимаемой Среде, о «я» и о мире.
Слушание
Слушание является протяженной во времени активностью. Звуковые волны существуют только во времени; обычно нет какого-то определенного момента, когда человек начинает слышать. Начальный момент звукового давления можно зарегистрировать, но услышать его нельзя. К концу некоторой акустической последовательности — например, шаги или произнесен
48
ное слово — слушающий оказывается уже слушавшим на протяжении некоторого времени; в начале ее он еще совсем ничего не слышал.
Хотя слух не требует исследующих движений, подобных движениям глаз или руки, в сущности, это та же самая циклическая активность. (Даже в-случае зрения, разумеется, движения глаз являются лишь обычным сопровождением функционирования схем, но не обязательными его компонентами *.) Слушающий постоянно формирует более или менее специфические состояния готовности (предвосхищения) в отношении того, что должно последовать, основываясь на уже воспринятой информации. Эти предвосхищения — которые также следует описывать в терминах временных структур, а не изолированных моментов — управляют тем, что будет выделено в следующий момент, и в свою очередь модифицируются воспринятым. В отсутствие их индивид слышал бы только бессмысленное, хаотическое смешение звуков.
Все мы располагаем предвосхищающими схемами в отношении структурированных звуков родного языка; именно поэтому мы слышим их как отчетливые и отдельные слова, в то время как разговор иностранцев часто кажется почти непрерывным потоком. Мы формируем такие предвосхищения в процессе слушания каждого отдельного предложения; поэтому нам значительно легче опознавать слова в контексте, чем по отдельности 1 2. Именно из-за этой особенности восприятия речи его так трудно смоделировать. Даже сегодня ЭВМ типа HAL, как в кинофильме «2001», продолжают относиться к области научной фантастики; никому еще не удалось так запрограммировать машину, чтобы она понимала речь в сколько-нибудь широком объеме 3.
Предвосхищения слушающего, равно как и смотрящего, не слишком специфичны. Он не знает в точности, что он сейчас услышит; иначе зачем бы ему было и слушать? Было бы ошибкой полагать, что воспри
1 Зрительное восприятие возможно, хотя и менее эффективно, в тех случаях, когда движения глаза блокируются инструкцией на фиксацию; см , например, Littman.Becklen (1978).
2 Miller, Heise, Lichten (1951).
3 Наилучшим приближением является программа HEARSAY, разработанная в университете Карнеги-Меллона (Егтап, 1975).
49
нимающие постоянно формулируют весьма специфические гипотезы относительно того, что произойдет в следующий момент, и отбрасывают их в пользу более подходящих, только когда обнаруживается их непригодность *. Перцептивные гипотезы редко имеют определенный характер. В каждый конкретный момент то, что было воспринято, предсказывает пространственный источник и общую природу того, что будет получено в следующий момент, но не определяет это точно. Восприятие является проверкой гипотез лишь в очень общем смысле. Возможно, что это и наиболее подходящий смысл. Плодотворные научные гипотезы также имеют общий характер, они скорее направляют исследование, чем предписывают в точности, что будет обнаружено. Точные гипотезы, постулируемые некоторыми специалистами в области философии науки, всегда уязвимы для противоречащих им фактических данных и играют лишь незначительную роль в осуществлении действительно продуктивных исследований.
Объединение информации разных модальностей
До сих пор мы обсуждали лишь одну модальность: зрение, осязание или слух. Это соответствует давно сложившейся традиции. Неизменное правило авторов книг по восприятию состоит в том, чтобы рассматривать каждую модальность в одной или нескольким самостоятельных главах. Я и сам так поступил в «Когнитивной психологии» 1 2, где прослеживал движение сначала зрительной, а затем слуховой информации, начиная от стимула, по всем возможным уровням переработки. Такая организация вполне естественна с точки зрения модели внутренней переработки ин
1 Эта ошибка была допущена мною. В 1967 г. я предположил, вслед за Халле и Стивенсом (1964), что речь воспринимается по схеме «анализ через синтез», имея в виду, что слушающий формулирует серию специфических гипотез относительно сообщения и затем проверяет их по мере поступления акустической информации. Теперь я не думаю, что дело обстоит именно так; это потребовало бы постоянного генерирования невероятно большого числа ложных гипотез. Активные конструкции слушающего должны быть более открытыми и менее специфическими, чтобы они не подтверждались только в редких случаях.
2 N е i s s е г (1967).
50
формации. Если мы считаем, что информация выделяется специфическими детекторами признаков и перерабатывается в перцепт, то отдельный поток ее в каждой модальности является, очевидно, простейшим случаем. Поэтому это наиболее изученный случай. В 99 из каждой сотни экспериментов на восприятие (или, может быть, в 999 из каждой 1000) испытуемому предъявляются стимулы только одной модальности.
В повседневной жизни дело обстоит совершенно иначе. Большинство событий, по крайней мере те, которые нам интересны и на которые мы обращаем внимание, связаны со стимуляцией более чем одной сенсорной системы. Мы видим, что кто-то идет, и слышим звуки его шагов, или же слушаем, что он говорит, одновременно видя его лицо. Мы смотрим на вещи, которые мы трогаем, и ощущаем движения нашего тела как кинестезически, так и визуально. Мы не только чувствуем вкус того, что у нас во рту, но и осязаем это; мы чувствуем движения органов речи, слышим звук произносимых нами слов. За рулем автомобиля мы чувствуем, как реагирует на управление машина, и вместе с тем наблюдаем за ее движением по дороге; участвуя в разговоре, мы замечаем жесты и позы наших собеседников в той же мере, в какой слышим слова и интонацию, с которой они произносятся.
Эта множественность источников информации, несомненно, используется в акте восприятия. Схемы, обеспечивающие прием информации и направляющие дальнейший ее поиск, не являются зрительными, слуховыми или тактильными — они носят обобщенно перцептивный характер. Следить за событием — значит искать и принимать любую информацию о нем независимо от модальности, а также интегрировать всю эту информацию по мере ее поступления. Услышав нечто, мы стараемся увидеть это; и то, что мы видим, определяет локализацию и интерпретацию услышанного. Увидев нечто, мы протягиваем руку, чтобы потрогать это, и то, что ощущает наша рука, координируется с тем, что мы видим. Если бы в онтогенезе эти координации усваивались лишь в результате накопления значительного прошлого опыта, то можно было бы как-то оправдать игнорирующих их исследо
51
вателей. Однако в действительности эти координации, видимо, свойственны младенцам в той же мере, что и взрослым. Мы обращаем внимание на объекты и события, а не на сенсорные сигналы. Хотя следующие две главы будут посвящены главным образом зрению, важно помнить, что перцептивный цикл, как правило, предполагает координированную параллельную активность нескольких сенсорных систем.
ГЛАВА 3. ОБЫЧНОЕ ЗРЕНИЕ
Понятие экологической валидности стало вполне привычным для психологов *. Оно напоминает им о том, что искусственная ситуация, создаваемая в эксперименте, может в решающих отношениях отличаться от реального мира. В этом случае результат может оказаться иррелевантным по отношению к тем феноменам, которые хотел бы объяснить исследователь. Так, например, в ходе лабораторных исследований того, как крысы научаются проходить лабиринт, долгое время не удавалось выявить те способности к научению, которые обнаруживают эти животные в естественной среде 1 2. Точно так же исследование памяти у человека путем предъявления списков бессмысленных слогов немногим способствовало объяснению того, как происходит обучение в школе или осуществляется запоминание в повседневных условиях 3.
1 Термин этот был предложен Брунсвиком (1956), хотя употреблялся он им несколько иначе, чем сейчас.
2 Я имею в виду в первую очередь контраст между несколько стерильными работами по научению в лабиринте, нажатию на рычаги и т. п., выполнявшимися американскими психологами предыдущего поколения, и детальными наблюдениями за животными в их естественной среде, независимо проводившимися европейскими этологами. Однако наиболее поразительный пример, касающийся крыс, имеет другой источник. Речь идет об обнаруженном Гарсиа факте (Garcia, Ervin, Koelling, 1966), что крысы избегают пищу, вызвавшую у них заболевание, даже если стимул (принятие пищи) отделен от подкрепления (заболевания) несколькими часами. Обзор последних работ см. в: Seligman, Hager (1972).
3 Здесь я должен сделать некоторую оговорку. Запоминание бессмысленных слогов представляет собой, видимо, архетип психо-
53
В свете этих фактов из истории психологии требование, чтобы эксперименты были экологически валидными, представляется вполне разумным и оправданным. Однако требование это не всегда настолько ясно или конструктивно, как может показаться. Подобно большинству добродетельных поучений, в нем подчеркивается высшая правота морализующего, но содержится слишком мало конкретных указаний для поучаемого. На повседневную жизнь одинаково не похожи и хорошие эксперименты, и плохие, а на основе этих экспериментов были построены как хорошие, так и плохие теории. Ситуации повседневной жизни значительно отличаются друг от друга; какую же из них следует имитировать? Требования экологической валидности разумны лишь тогда, когда они конкретны. Они должны указывать на конкретные аспекты обычных ситуаций, которые игнорируются современными экспериментальными методами, и, кроме того, должны существовать основательные причины считать эти аспекты важными. Мне кажется, что в современных процедурах исследования действительно игнорируются существенные аспекты нормального окружения. Такими аспектами являются пространственная, временная и интермодальная непрерывность реальных объектов и событий.
В современных исследованиях когнитивных процессов обычно используется стимульный материал, являющийся абстрактным, дискретным и лишь с большой натяжкой реальным — как если бы «экологическая инвалидность» была сознательной целью планирования эксперимента. Испытуемым обычно предъявляют изолированные буквы, слова, иногда контурные чертежи или условные изображения и почти никогда предметы. Эти стимулы предъявляются не каким-либо нор-
логической иррелевантности. Тем не менее в настоящее время эта оценка не является вполне справедливой, так как рассматриваемая область претерпела недавно своего рода коперниканскую революцию. Если раньше считалось, что эксперименты на механическое заучивание позволят установить фундаментальные закономерности, имеющие универсальное значение, то сейчас те же самые методы используются для исследования навыков и стратегий, изначально приобретенных в обычных условиях. Речь идет об исследовании воображения, категорнзацнн пересказа коротких историй и т. д.
54
мальным способом. Обычно они возникают на ранее пустом фоне и часто снова исчезают так быстро, что индивид просто не имеет возможности рассмотреть их. Изображения как бы чудом зависают в воздухе — без всякого фона, глубины и каких-либо зрительных опор. Прочитайте следующий отрывок из раздела «Методика», взятый нами из одного авторитетного исследования:
«Экспериментальное оборудование состояло из ЭВМ PDP-3 фирмы «Digital Equipment Corporation», соединенной с осциллографом типа «Tektronix Model 611». ЭВМ программировалась таким образом, что на экране осциллографа предъявлялась серия из четырех зрительных полей, создававшая аналогию с четырехканальным тахистоскопом. Экран и ключи ответа находились в экспериментальном помещении, отделенном от ЭВМ и телетайпа. Опыты проводились индивидуально с каждым испытуемым, сидящим перед панелью, на которой были смонтированы ключи ответа. Экран размещался позади панели на уровне глаз испытуемого и устанавливался на тележку с колесиками. Это позволяло так варьировать расстояние от испытуемого, чтобы маскирующее поле находилось под углом 2,5 градуса для каждого испытуемого. Общее слабое освещение экспериментального помещения обеспечивалось лампой-ночником мощностью 7,5 Вт, достаточной для того, чтобы адаптировавшиеся к темноте испытуемые могли видеть ключи ответа, но исключавшей вместе с тем возможность их отражения в стеклянной поверхности экрана. Переговорное устройство позволяло экспериментатору, находившемуся в одной комнате с ЭВМ, общаться с испытуемым... Экспериментальная процедура в каждом опыте была следующей. Сначала предъявлялась точка фиксации. Затем испытуемый запускал последовательность стимулов, нажимая левой рукой на ключ: точка фиксации исчезала в течение заданного времени (оно варьировало у разных испытуемых, но всегда было порядка 25—50 мс.— У. Н.) и предъявлялось стимульное поле... Сразу же после исчезновения стимула предъявлялось маскирующее поле. Оно состояло из случайного набора точек, различного в каждой пробе. Спустя так называемое время отсрочки выбора (равное 500 мс) справа от маскирующего поля появлялись два альтернативных стимула. И маскирующее поле, и альтернативные стимулы предъявлялись до тех пор, пока испытуемый не нажимал на один ив двух клйэчей ответа. В среднем на проведение одной пробы затрачивалось 5,5 с» *.
Такие стимулы находятся где-то на грани реальности. Длятся они лишь доли секунды и не имеют никакой связи ни с тем, что им предшествовало, ни с тем, что за ними следует. Они не имеют также никакой пространственной связи с окружением и как физически, так и во времени оторваны от остального мира.
1 Wheeler (1970, р. 65—66).
55
До них нельзя дотронуться, их нельзя услышать, на них невозможно еще раз взглянуть. Испытуемый изолирован, отрезан от обычных для реальной среды опор; он не в состоянии сделать что-либо, кроме того, как прекратить одну и начать следующую пробу эксперимента, развивающегося в соответствии со своими таинственными закономерностями и не принимающего его в расчет. Хотя получаемые в этих условиях результаты служат основой для достаточно оригинальных теорий, не исключено, что последние могут вести лишь к еще большим заблуждениям. Экспериментальные процедуры, разрывающие непрерывность обычной среды, могут способствовать раскрытию некоторых механизмов переработки информации, однако связь этих открытий с нормальной перцептивной активностью далеко не очевидна.
Отнюдь не теоретическая ограниченность заставляет психологов обращаться к подобным методам. Они являются естественным следствием понимания восприятия как процесса внутренней переработки информации. С этой точки зрения зрительное восприятие начинается, как только на сетчатке сформируется образ, запускающий нервные импульсы от рецепторных клеток. Именно в этот момент начинается сложный поток процессов — поток, завершающийся образованием пер-цепта или, может быть, даже поведенческой реакции. Задача психологов сводится к тому, чтобы разобраться в этом потоке. Как я писал несколько лет назад:
«Таким образом, зрительная когнитивная активность имеет отношение к процессам, посредством которых воспринятый, запомненный и ставший объектом мышления мир обретает бытие, имея вначале столь малообещающую основу, как сетчаточные изображения... Термин «когнитивная активность» относится ко всем процессам, посредством которых сенсорный сигнал трансформируется, редуцируется, перерабатывается, сохраняется, извлекается и используется» *.
Если бы оказалось истинным то, что зрительная активность начинается с отображения на сетчатке и завершается, когда информация, содержащаяся в этом сетчаточном изображении, «извлекается и использу-
' Neisser (1967, р 4).
56
ется», то имелись бы достаточные основания для экспериментирования с короткими и искусственными стимулами. Давая возможность - точно контролировать начало перцептивного процесса, такие стимулы в равной мере делают возможным точное измерение его длительности. Искусные теоретические построения, предполагающие сравнение латентных периодов ответов при различных условиях, позволяют в этом случае экспериментатору проверять разные гипотезы, касающиеся внутренних механизмов переработки информации. Однако, если мы рассмотрим самые обычные примеры восприятия, то увидим, что эти фундаментальные допущения редко соответствуют действительности.
Движущиеся объекты
Воспринимаемые объекты не всегда находятся в покое, то же относится и к воспринимающим индивидам. Человеческая перцептивная система развивалась, чтобы служить подвижному организму, существующему в мире, который включает в себя, помимо прочего, движущиеся объекты. Это обстоятельство является принципиально важным как для гибсоновского подхода к восприятию, так и для нашей попытки связать его взгляды с когнитивной психологией. В других теориях восприятия, однако, ему не придавалось большого значения. Соблазнительная аналогия между глазом и фотокамерой слишком часто наводила на мысль, что движение — это досадная помеха, которую воспринимающий должен по возможности компенсировать. В действительности же движение обеспечивает получение бесценной информации. Это особенно справедливо, когда воспринимающий перемещается сам, как это будет показано в главе 6. Здесь мы начнем с рассмотрения более простых случаев, когда воспринимающий находится в покое. Эти случаи позволят показать непрерывный циклический характер перцептивной активности, представленный в виде схемы на рис. 2.
Предположим, вы наблюдаете за каким-то движущимся объектом: бегущим животным или летящим мячом. Возможно, вы будете следить за ним глазами; даже младенцы в возрасте нескольких дней могут 57
в соответствующих условиях следить за движущимся объектом1. Успешное слежение — это непрерывная активность. Движение объекта в течение данного короткого интервала времени определяет то, как должны перемещаться глаза и (или) голова, чтобы отображение его оставалось внутри фовеальных областей сетчаток глаз. Необходимые движения выполняются (и, может быть, корректируются) с тем, чтобы можно было получить еще больше информации об объекте и его траектории. Это делает возможным продолжение слежения и т. д. В данном случае восприятие совершенно очевидно циклично и протяженно во времени.
Если только объект не перемещается на фоне безоблачного неба, он неизбежно движется перед другими объектами. Если только объект не прозрачен, он неизбежно перекрывает в процессе своего движения какие-то части фоновых объектов, которые снова полностью открываются по прохождении объекта. Таким образом, части фоновых объектов или их поверхностей регулярно исчезают у переднего края движущегося объекта и снова появляются у его конечной части. Эти оптические изменения дают недвусмысленную информацию об относительном положении рассматриваемых объектов — информацию, которую выделяет воспринимающий. Они специфицируют относительное расположение объектов даже в отсутствие каких-либо других признаков 2. Таким образом, для восприятия наблюдателя с соответствующим образом настроенными схемами движение объекта оказывается помощью, а не помехой.
Если движущийся объект вращается, или падает, или обладает меняющими свое положение конечностями, имеется еще больше информации. В таких случаях (а к ним относятся практически все наблюдаемые в естественных условиях движения) части объекта перекрывают и открывают другие его части по мере движения. Проецируемые на сетчатку формы и размеры его поверхностей систематически меняются: проекционные углы либо увеличиваются, либо уменьшаются, либо полностью исчезают. Эти изменения также представляют собой информацию, которая может быть использована. Возможность этого была продемонстри-
! Wolff, White (1965).
2 Kaplan (1969).
58
роваиа Валлахом и О'Коннеллом1 в исследовании «кинетического эффекта глубины» (само это название неудачно, поскольку такие оптические трансформации определяют форму вещей, а не их «глубину», то есть расстояние от наблюдателя2).
Особенно впечатляющей демонстрацией восприятия, основанного на оптических трансформациях, является работа Гуннара Йохансона 3. С помощью кинокамеры он снимал людей, ходивших в затемненной комнате, с предварительно прикрепленными к лодыжкам, коленям, плечам, локтям и кистям маленькими лампочками. Единичный кадр создает в этом случае впечатление бессмысленной конфигурации точек. Однако при демонстрации всего фильма каждый видит ходящих людей. Такое восприятие не является результатом ни распределения сетчаточной стимуляции, ни даже движения изолированных точек 4. Речь идет о восприятии целостных событий в какой-то момент времени. Когда объекты движутся в условиях полностью освещенной среды, наблюдателю оказываются доступными значительно более детальные и конкретные структуры оптического потока; они, несомненно, используются при обычном восприятии.
Мы увидим в главе 5, что при опоре на кинетические структуры легко сосредоточить внимание на одном событии и игнорировать другое, даже если оба они в одинаковой степени доступны зрению. Наблюдатель может следить за каким-то одним движением из многих (с помощью или без помощи движений глаз) так же легко, как индивид может прислушиваться к какому-то одному разговору в переполненном помещении,
1 Wallach, O’Connell (1953).
2 Дж. Гибсон отмечал, что само понятие «восприятие глубины» является недоразумением. Мы видим объекты, находящиеся на разном расстоянии друг от друга и от нас. Почти все они покоятся на земной поверхности или же прикреплены к чему-либо еще. Наше собственное положение в этой среде также может быть непосредственно воспринято. То, что психологи назвали «глубиной»,— длина описанной Дж. Беркли линии взора от глаза до объекта — не имеет в восприятии особого статуса.
3 Johansson (1973); Mass, Johansson (1972).
4 Сетчаточные «детекторы движения» не объясняют восприятие этого вида, хотя и играют, как и уверен, некоторую роль в нем. Воспринятое направление движения (включая движение от наблюдателя) зависит от конфигурации в целом.
59
игнорируя все остальные. То, что видит наблюдатель, зависит от того, как он распределяет внимание, от формулируемых им предвосхищений и выполняемых им перцептивных исследовательских действий.
Появляющиеся объекты
Рассматривавшиеся до сих пор примеры представляли собой случаи, когда непрерывный и циклический характер восприятия особенно очевиден. Что же происходит, когда в поле зрения впервые появляется новый объект? В лабораторных исследованиях эта ситуация обычно достигается мгновенно, как только экспериментатор нажимает кнопку предъявления стимула. Это плохое приближение к тому, что обычно происходит в реальной жизни. Предположим, например, что ко мне в кабинет, где я усердно тружусь над рукописью, входит посетитель. Можно ли в этом случае указать тот конкретный момент, когда я еще не воспринимал его, но немедленно за которым последует другой, когда сетчаточный образ посетителя уже полностью готов для переработки. Очевидно, такой момент не существует. В большинстве случаев перед приходом посетителя я занимаюсь каким-то конкретным делом, но в какой-то момент бросаю взгляд на дверь. Почему я это делаю’ Видимо, потому, что я либо услышал, как он подходит, либо уловил какое-то движение уголком глаза, то есть периферическим зрением Функционально эти две возможности аналогичны, хотя одна из них интермодальна, а другая нет. Обе обеспечивают получение информации, используемой для определения направления дальнейшей перцептивной активности
Нельзя считать эволюционной случайностью тот факт, что дети рождаются с тенденцией смотреть в направлении источника звука, а также и то, что внешние участки сетчатки чувствительны к движению и изменению, хотя они плохо приспособлены к различению конфигураций. Звук шагов, подобно первому периферическому ощущению движения, служит эффективным указателем для последующего обследования. Строго говоря, этот звук указывает только на то, что в определенной области окружения кто-то движется.
60
Тем не менее он позволяет воспринимающему приблизительно предвосхитить то, что может обнаружить его взгляд в этом направлении. Такое «предвосхищение» не есть, разумеется, преднамеренная и сознательная гипотеза, это общая готовность к выделению определенного рода информации. Если воспринимающий действительно бросит исследующий взгляд, то начнется перцептивный цикл; если нет, то он не воспримет объект. В последнем случае поступившая информация может все-таки оказать на него какое-то воздействие (так, он может вздрогнуть, моргнуть или вернуться с той же решимостью к тому, чем он занимался раньше), однако оно будет незначительным и преходящим.
Чтобы как следует разглядеть моего посетителя, я должен повернуть голову и глаза. При таком положении лицо посетителя, очевидно, спроецируется на фо-веальную область глаза. Но и в этот момент восприятие еще не завершено; в последующие несколько секунд я буду непрерывно перемещать взгляд, разглядывая посетителя. Каждое исследовательское движение глаз будет осуществляться как следствие уже воспринятой информации в предвосхищение последующей информации. Я не буду осознавать каждую фиксацию или всю последовательность, объектом моего сознания будет только посетитель.
Даже если отвлечься от слуха и периферического зрения, посетитель все равно не застанет меня перцептивно не подготовленным. В конце концов он войдет в дверь. Но ведь я нахожусь в своем собственном кабинете, я знаю, где находится дверь и что находится за ней, точно так же как я знаю, где находятся все остальные знакомые мне вещи. Это значит, что я способен предвосхитить расстояния и возможные траектории движения любого посетителя. Информация о его местоположении и движении включается в ранее существовавшую пространственную схему, которая тем самым модифицируется. Посетитель, который войдет через стену или материализуется в середине комнаты, будет скорее привидением, чем живым человеком. То, что он больше всего похож на привидение, будет первым, что я замечу в нем, и это окрасит собой все, что я увижу позднее. Большинство психологов не верят в призраки, но они часто экспериментируют
61
со стимулами, которые возникают не менее таинственным образом. Это может быть не совсем правильным подходом, по крайней мере он порождает весьма необычные ситуации.
Неподвижные объекты
Мы видим не только движущиеся, но и неподвижные объекты. Спокойно сидя за столом, я могу решить посмотреть на что-нибудь. Я фиксирую этот объект, и на моей сетчатке формируется соответствующее изображение. Начинается ли перцептивный акт в это мгновение и завершается ли он долей секунды позже в глубинах моего мозга?
Если мы проанализируем этот конкретный пример, мы столкнемся с любопытной трудностью. Поскольку я нахожусь в своем собственном кабинете, я все в нем уже видел. Вообще говоря, я знаю, что представляют собой окружающие меня вещи, где они находятся и как можно посмотреть на них. Если я сейчас смотрю на что-либо, то только для того, чтобы получше рассмотреть это, увидеть какие-то ранее не замечавшиеся мною детали. В настольной лампе, например, оказывается, есть маленькие вентиляционные отверстия, которые я раньше никогда не замечал. Но я приблизительно знаю размер, форму и положение лампы и особенно то, что это — лампа. Иными словами, у меня изначально была схема лампы, направлявшая мою зрительную активность, в которую была включена новая информация, полученная благодаря взгляду на лампу. Существовавшая структура ожиданий была модифицирована этой информацией, что послужило для определения направления последующих взглядов, обеспечивших получение новой информации. Понятие перцептивного цикла применимо к этой стационарной ситуации в той же мере, что и к посетителю в дверях.
Мы рассмотрели случай, когда на восприятие оказывает влияние прошлый опыт, «накопленная информация». Важно ясно-понять, как и где этот опыт оказывает свое действие. Было бы ошибкой полагать, что я дополняю информацию, содержащуюся в стимуле, информацией, извлекаемой из памяти, чтобы получить 62
некий комбинированный результат, как это следовало бы из схемы внутренней переработки информации, представленной на рис. 1. Существующая схема, сформировавшаяся на основе предыдущего опыта, определяет воспринимаемое мною, а не дополняет его. Говоря словами Гибсонов *, суть перцептивного научения состоит в «дифференциации», а не в «обогащении».
Положение о том, что восприятие предполагает предвосхищение, может быть неправильно понято. Оно не означает, что я вижу только то, что я ожидаю увидеть. Если кто-нибудь без моего ведома заменит мою лампу, я, скорее всего, замечу подмену. Первый же мой взгляд обеспечит информацию, которая изменит схему и даст направление дальнейшему обследованию нового объекта. Когда перцептивный цикл протекает нормально, схемы быстро подстраиваются к фактически имеющейся информации. Восприятие соответствует действительности.
Эти соображения могут служить ответом на возражение, которое, возможно, возникло у читателя. Люди не всегда находятся в знакомых ситуациях, и они часто смотрят на незнакомые объекты. Восприятие существует не просто для того, чтобы подтверждать уже существующие гипотезы, а для того, чтобы обеспечивать организм новой информацией. Хотя это справедливо, столь же справедливо и то, что в отсутствие некоторых заранее имеющихся структур вообще никакая информация не может быть усвоена. Существует диалектическое противоречие между этими двумя требованиями: мы не в состоянии воспринимать, если нет предвосхищения, но мы вовсе не должны видеть только то, что предвосхищено. Если бы зрение ограничивалось изолированными, отдельными взглядами на мир, то это противоречие оказалось бы фатальным. При таких условиях мы не могли бы надежно различать то, что мы видим, и то, что ожидаем увидеть, а также отличать реальные объекты от галлюцинаций. Эта дилемма, фатальная для модели, трактующей восприятие как процесс внутренней переработки информации, может быть разрешена с помощью представления о перцеп-тивном цикле. Хотя у воспринимающего всегда есть
1 J. J. G i b s о n , Е. J. G I b s о п (1955). См. также: Е. J. G i Ь -son (1977).
63
по меньшей мере некоторые (более или менее специфические) предвосхищения до того, как он приступает к сбору информации о данном объекте, они могут как корректироваться, так и углубляться в процессе смотрения — протяженной во времени зрительной активности.
Эффекты ожидания
Центральным моментом предлагаемого здесь подхода является то, что восприятие направляется предвосхищениями, но не управляется ими; восприятие предполагает выделение реально существующей информации. Влияние схем проявляется в том, что они определяют выбор именно данной информации, а отнюдь не в создании ложных перцептов илн иллюзий. Старая шутка о том, что оптимист видит бублик, а пессимист — дырку от бублика, не означает, что кто-то из них неправ. Она, однако, указывает на то, что каждый может найти в увиденном подтверждение своему настроению. Если среда достаточно богата, чтобы подтверждать более чем одну альтернативную точку Зрения (как это обычно бывает), ожидания могут повлечь за собой кумулятивные эффекты в отношении воспринимаемого, эффекты, практически необратимые до тех пор, пока не изменится сама среда. Но среде свойственно меняться и, таким образом, ослаблять влияние сформировавшихся ранее способов видения. Взаимодействие схемы и ситуации означает, что ни то, ни другое в отдельности не определяет хода восприятия.
Существует множество экспериментальных демонстраций избирательности восприятия в информационно «богатых» средах: например, в ситуациях, способных поддерживать два или более явно различных перцептивных цикла. В одном хорошо известном случае несколько возможностей сводятся попросту к одновременному наличию нескольких объектов или событий: одновременно предъявляются два звуковых или два зрительных сообщения и испытуемый следит скорее за одним из них, чем за другим. Эти случаи, относящиеся к исследованиям избирательного внимания, будут рассмотрены в главе 5. Иногда объекты или сообщения
64
данного вида содержат информацию, доступную на нескольких различающихся по сложности и глубине уровнях; в таких ситуациях становится возможным перцептивное научение, в ходе которого происходит скорее формирование схем, нежели выбор между ними. Наконец, может случиться, что единичный объект (или событие) содержит противоречивую информацию: он способен стать основой для двух различных перцептивных циклов, которые невозможно объединить в рамках одной и той же схемы. Такие стимулы называются «неоднозначными». На их восприятие очень легко повлиять с помощью устных инструкций и предыдущих предъявлений '; социальные нормы влияют на суждение о величине иллюзорного движения1 2 3; навязываемая экспериментатором установка влияет на оценку испытуемым привлекательности изображенного лица . Такого рода демонстрации удаются только в том случае, если стимулы действительно неоднозначны; как н бублик, они должны предлагать информацию для более чем одной схемы. Очень трудно вызвать неадекватное восприятие однозначных стимулов, и уж тем более невозможно поддерживать такое восприятие бесконечно долго 4.
В поиске эффектов ожидания в восприятии психологи нередко прибегали к помощи тахистоскопа, позволяющего предъявлять зрительные стимулы на контролируемые доли секунды. В такой ситуации, когда испытуемый имеет возможность лишь один раз взглянуть на стимул, нормальный перцептивный цикл не может осуществиться. В этих условиях эффекты установки и ожидания действительно весьма сильны. Человеку значительно легче повторить на мгновение высвеченное слово или узнать на мгновение высвеченное изображение, если он мог их предвосхитить нли если они были правдоподобны, чем в том случае, когда они редки
1 В качестве иллюстрации часто используется рисунок «жена и теща», однако существует множество других неоднозначных изображений Частично эти последние рассмотрены в моей книге 1967 г.
2 Sheriff (1935).
3 Rosenthal (1966).
4 Это скорее определение, чем эмпирический факт, поскольку мы определяем неоднозначность как возможность альтернативных восприятий Я хочу только подчеркнуть, что обмануть человека гораздо труднее, чем это часто полагают психологи.
65
или предъявляются вне всякого контекста; люди часто допускают ошибки, основанные на предположениях. (Дональд Бродбент пошутил однажды, что англичанин, находящийся в сельской местности, взглянув мельком на укрепленное на столбике объявление, обязательно скажет, что там было написано «Нарушение границы земельного участка карается законом».) Хотя специфические ограничения тахнстоскопических стимулов делают большую часть соответствующих исследований иррелевантными для нашего обсуждения, вопросы, которые ставят эти исследования, очень интересуют психологов, изучающих когнитивные процессы. Рассмотрим коротко два таких вопроса. Первый касается того, являются ли эффекты ожидания перцептивными или же в их основе лежит готовность к осуществлению той или иной ответной реакции. Второй относится к тому, как можно вообще что-либо увидеть за время короткой вспышки, если восприятие представляет собой протяженную во времени активность.
На первом вопросе мы не будем долго останавливаться, поскольку он имплицитно предполагает правомерность модели внутренней переработки информации. Если бы стимулы действительно преобразовывались в перцепты и в конечном счете в реакции посредством линейной последовательности операций, то тогда был бы смысл спрашивать, на какой именно стадии переработки сказывается эффект ожидания. Процессы, представленные в левой части рис. 1, можно было бы в этом случае называть перцептивными, в то время как процессы в правой части таковыми уже не будут. Но даже и при таком допущении на этот вопрос нельзя дать единственный ответ. Эрдели 1 высказал недавно предположение, что эффекты ожидания могут проявляться в различных точках такой цепочки. Но если в норме восприятие представляет собой циклический поток предвосхищений и сбора информации, вводимое различие становится совершенно бессмысленным. Та-хистоскопические эксперименты попросту не относятся к нормальным перцептивным навыкам, и термин «восприятие» в полном смысле слова нельзя отнести к тому, что в них происходит.
1 Erdelyi (1974).
66
Такая интерпретация позволяет объяснить, почему интроспективные отчеты в тахистоскопических исследованиях столь противоречивы. Наблюдатель часто не уверен, действительно ли он «увидел» нечто (слово или изображение) или просто «умозаключил», что оно должно было присутствовать. Часто его отчет вопиюще неверен. Наблюдатель может настаивать на том, что видел то, что вообще не предъявлялось ’, или предложить в качестве чистой догадки нечто, в действительности основанное на стимульной информации. Испытуемый пытается безуспешно связать свой прошлый опыт подлинных восприятий с искусственной ситуацией, в которой он оказался. Для этого ему приходится укладывать язык, адекватный для описания кругового потока информации (изображенного на рис. 2), в прокрустово ложе схемы, представленной на рис. 1. Испытуемый может сознательно стремиться к этому, если он разделяет с экспериментатором веру в линейную теорию восприятия, но он не сможет делать это сколь-нибудь непротиворечивым образом.
Иконическое хранилище
Второй из возникающих в связи с применением тахистоскопа вопросов более серьезен. Из стимулов, предъявляемых в течение очень короткого времени, действительно можно извлечь информацию. Насколько короткого, зависит от яркости и контраста; даже микросекунды может оказаться достаточно при оптимальных условиях. (Вспомните, как много можно увидеть за одну вспышку молнии.) Во многих исследованиях было показано, что это возможно потому, что где-то на периферии зрительной системы временно сохраняется в сравнительно полном виде высококонтрастное сетчаточное изображение. В свое время я дал этой форме сохраняемого образа название икона (иконический образ) и буду пользоваться этим термином и здесь 1 2. Длительность сохранения иконического образа, измеренная с помощью разных методов, составляет примерно 0,5—2 с в зависимости от условий зрения. Он
1 Pillsbury (1897).
2 N е i s s е г (1967).
67
может быть замутнен или стерт, если еще до того, как он исчезнет, будут предъявлены новые стимулы; эти так называемые эффекты маскировки и метаконтраста слишком сложны и ие будут рассматриваться здесь *. В любом случае не может быть сомнений в том, что именно наличие иконы позволяет нам видеть короткие тахистоскопические стимулы.
Кажется, Норберт Винер просил своих читателей представить себе механика с искусственной рукой, пытающегося починить двигатель: является ли рука частью механизма, с которым возится механик, или же частью механика, занятого починкой? Аналогичная двойственность характеризует и икону: является ли она носителем информации, которую должен увидеть воспринимающий, или же она представляет собой часть воспринимающего, занятого актом видения? С точки зрения внешнего зрителя, иконический образ, очевидно, находится внутри испытуемого. С интроспективной точки зрения он есть нечто видимое. Стимул уже выключен, но испытуемому кажется, что он как бы постепенно затухает. В своем классическом эксперименте Сперлинг показал, что сигнал, предъявленный вскоре после выключения стимула, все еще может позволить испытуемому обращать внимание на какую-то одну часть иконического образа* 2. В результате этого оказывается, что в памяти эта часть сохраняется значительно дольше по сравнению с длительностью самого иконического образа; информация о ней извлекается испытуемым так, как если бы он продолжал воспринимать реальное событие. (Многие полагают, что для этого требуется вербальное обозначение соответствующих элементов, но это, по-видимому, не так3.)
Большинство теоретиков когнитивной психологии солидаризуются с позицией испытуемого, а не зрителя. Иными словами, они рассматривают икону, как если бы она была картиной, независимой от «смотрящих на нее» механизмов, то есть рассматривают ее как первую самостоятельную и специфическую стадию переработки. Это можно считать наилучшим подходом
’ Обзор работ по зрительной маскировке и метаконтрасту см в Kahneman (1968), Lefton (1973), Т u г v е у (1973).
2 Sperling (1960)
3 Scarborough (1972), Coltheart (1972)
68
к решению проблемы, особенно после того, как Сэккит 1 показала, что анатомической структурой, где хранятся иконические образы, вероятно, являются сами рецепторы сетчатки. Иконический образ просто моделирует для всей остальной нервной системы ту информацию, которая была бы выделена, если бы все еще присутствовали реальные стимулы. Тем не менее в обычном зрении она играет незначительную роль: по определению, ее не существует, пока продолжается фиксация данного объекта, а после каждого движения глаз она разрушается маскировкой. Хотя точное сетчаточное изображение еще невоспринятых форм может на короткое время сохраняться в тахистоско-пических условиях, это изображение недостаточно устойчиво или выражено, чтобы оказывать влияние на перцептивный цикл.
1 S а к 11 1 (1975)
ГЛАВА 4. СХЕМА
Восприятие не единственная активность, требующая для своего осуществления пространственной и временной непрерывности. Действия и движения имеют тот же характер, что особенно очевидно в случае любой квалифицированной деятельности, основанной на предварительном усвоении достаточно сложных навыков. Скульптор приступает к работе, имея определенное представление о том, как будет выглядеть законченная статуя; теннисист примерно знает, как должен двигаться мяч после удара ракеткой. Исходя из этого представления и объективного состояния дел — камня, подлежащего обработке, движения мяча в данный момент и движения самого игрока,— каждый из них действует, воспринимает последствия своих действий, формирует более точное представление о том, что следует делать дальше, снова действует, снова воспринимает и так далее до тех пор, пока не будет достигнут окончательный результат. В каждый момент квалифицированная деятельность определяется наличной ситуацией, тем, что происходило раньше, а также планами и ожиданиями действующего. Этот циклический процесс соответствует схеме, представленной на рнс. 2. Бартлетт удачно отразил некоторые важные моменты этого процесса в следующем часто цитируемом отрывке: «Предположим, я выполняю удар в какой-нибудь быстрой игре — теннисе или крикете. Как я ударю, зависит от связи некоторых моих новых впечатлений, главным образом зрительных, с другими непосредственно предшествовавшими зрительными
70
впечатлениями, а также с моей позой, или устойчивостью поз, в данный момент. При этом устойчивость поз является результатом целой серии предшествовавших движений, из которых последнее перед ударом играет решающую роль. Когда я произвожу удар, я, по сути дела, не делаю ничего абсолютно нового, но я и не повторяю попросту что-то старое. Удар в буквальном смысле создается из живых зрительных и постуральных «схем» текущего момента и отношений между ними» '.
Квалифицированный исполнитель — часть мира; он воздействует на мир, и мир воздействует на него. Но восприятие — это тоже навык. Оно отличается от таких действий, как ваяние и игра в теннис, только тем, что влияние воспринимающего на окружающий мир пренебрежимо мало; он не изменяет объекты, когда рассматривает их или прислушивается к издаваемым ими звукам. (Имеются, разумеется, исключения, особенно в микромире физики, но они не будут интересовать нас здесь.) В большинстве других отношений, таких, как непрерывность, цикличность, зависимость от постоянно модифицируемых схем, восприятие есть форма действия.
Определение
Эта книга не о действиях, а о восприятии и других формах когнитивной активности. Поэтому здесь едва ли уместно подробно защищать или развивать ту точку зрения, что действие организуется так же, как восприятие, направляясь ожиданиями, которые в свою очередь, изменяются последствиями действия. Такую защиту следовало бы начать с обращения к истории вопроса. Поколение назад главный спор между теорией «стимул — реакция» и «когнитивной» теорией научения у животных велся как раз по поводу того, что управляет поведением — подкрепление или ожидание. Сейчас я считаю, что обе стороны были правы в этом споре, так же как я думаю, что и Дж. Гибсон, и теоретики, подчеркивающие значение проверки гипотез, в равной мере правы в своем понимании восприятия. Действи-
1 Bartlett (1932, р. 201—202).
71
тельно, существует удивительная аналогия между этими теоретическими оппозициями. Гибсон, подобно радикальным бихевиористам, надеется объяснить активность исключительно в терминах структуры среды, все гипотетические объяснительные конструкты (включая «схему»!) представляются ему опасно менталистскими. Представителей крайних вариантов теории переработки информации или конструктивистских концепций, с другой стороны, мало интересует вопрос о том, какую именно информацию содержит реальная среда. Они, так сказать, оставляют воспринимающего запутавшимся в его собственной системе переработки информации, подобно тому как о старых когнитивных теориях говорили, что они позволяют «крысе, находящейся в лабиринтц блуждать в своих собственных мыслях». Не исключено, что, если предпринимаемая мною попытка примирить эти точки зрения посредством концепции перцептивного цикла будет иметь успех, она сможет подсказать, каким образом подойти к решению более старых проблем, касающихся поведения в целом.
Хотя восприятие не меняет мира, оно меняет воспринимающего. (То же, разумеется, относится и к действию.) Схема подвергается тому, что Пиаже называет «аккомодацией», и те же изменения претерпевает воспринимающий. Он становится тем, что он есть, благодаря тому, что было им воспринято (или сделано) в прошлом; он продолжает создавать и изменять себя, воспринимая и действуя в настоящем. Как говорят экзистенциалисты, «существование предшествует сущности». Возможности каждого человека в отношении восприятия и действия совершенно уникальны, поскольку никто другой не занимает его места в мире и не имеет в точности такого же жизненного опыта.
Видимо, нет лучшего слова, чем бартлеттовская «схема», для обозначения главной когнитивной структуры восприятия. (Бартлетт не был вполне доволен им ’, то же самое я могу сказать и о себе.) Поскольку этот термин уже ранее широко употреблялся во мно-
Bartlett (1932, р. 201).
72
жестве значений *, я попытаюсь как можно более четко определить, что я под ним понимаю. Схема — это та часть полного перцептивного цикла, которая является внутренней по отношению к воспринимающему, она модифицируется опытом и тем или иным образом специфична в отношении того, что воспринимается. Схема принимает информацию, как только последняя оказывается на сенсорных поверхностях, и изменяется под влиянием этой информации; схема направляет движения и исследовательскую активность, благодаря которым открывается доступ к новой информации, вызывающей в свою очередь дальнейшие изменения схемы.
С биологической точки зрения схема — часть нервной системы. Это некоторое активное множество физиологических структур и процессов; не отдельный центр в мозгу, а целая система, включающая рецепторы, афференты, центральные прогнозирующие элементы и эфференты. Внутри самого мозга должны существовать какие-то образования, активностью которых можно было бы объяснить организацию схемы и ее способность к модификации: объединения нейронов, функциональные иерархии, флуктуирующие электрические потенциалы, а также другие, пока неведомые нам вещи. Маловероятно, что столь сложная физиологическая активность может быть описана в терминах однонаправленного потока информации или единой временной последовательности операций. Она не просто начинается на периферии и через какое-то время достигает определенного центра; подобная активность должна включать в себя много различных реципрокных и латеральных связей. Она не может также начинаться
1 Среди тех, кто пользуется термином «схема», особенно заслуживает упоминания Пиаже (1952), Вудворте (1938), Кэган (1971) и Познер (1973 Ь). Новым важным систематическим употреблением этого термина мы обязаиы Рамелхарту, Норману и их сотрудникам из Калифорнийского университета в Сан-Диего (В о b г о w , Norman, 1975; Rummelhart, 1975, 1977; R ummelha rt, О r t о n у , 1976). Хотя Рамелхарт употребляет эти термины в связи с проблемами памяти и понимания, а не восприятия (подобно Бартлетту, он оперирует схемами применительно к заданиям на составление вербальных описаний), его подход вполне совместим с тем, что предлагается здесь мною. Привлекательной стороной подхода Рамелхарта является его конкретность.
73
в какой-то определенный момент времени и завершаться в другой; непрерывное функционирование различных подсистем тем или иным образом накладывается друг на друга, порождая тем самым множество «хранилищ информации» самых разных видов. Важно, хотя и чрезвычайно трудно, понять, что представляют собой эти структуры с физиологической точки зрения. Сейчас, однако, моя цель состоит лишь в том, чтобы понять их связь с перцептивным циклом, частью которого они являются. Восприятие предполагает реальный мир в той же мере, как и нервную систему.
Некоторые аналогии
Функции схем можно проиллюстрировать посредством нескольких аналогий. Если рассматривать схему как систему приема информации, то ее можно в каком-то смысле уподобить тому, что на языке программирования вычислительных машин называют форматом (format). Форматы определяют, к какому виду должна быть приведена информация, чтобы можно было дать ей непротиворечивую интерпретацию. Другая информация будет либо игнорироваться, либо вести к бессмысленным результатам. Эта предварительная спецификация, однако, не должна быть чрезмерно строгой. Как уже упоминалось, схема способна работать на различных уровнях обобщенности. Вы можете быть готовыми к тому, чтобы увидеть «что-то», или «кого-то», или своего шурина Джорджа, или улыбку на лице Джорджа, или даже циничную улыбку на лице Джорджа.
Схема эта не просто формат; она функционирует также в качестве плана того типа, о котором писали Миллер, Галантер и Прибрам в своей богатой плодотворными идеями книге *. Перцептивные схемы — это планы сбора информации об объектах и событиях, получения новой информации для заполнения формата. Одной из их важнейших функций в случае зрения
* Miller, Galanter, Pribram [1960]. Другая, видимо полезная, аналогия предлагается Рамелхартом (1977): связь между схемой и конкретным примером перцептивной активности можно уподобить связи между пьесой и ее конкретным сценическим воплощением. Однако и эта аналогия, и аналогия с форматом не слишком точны; схемы более открыты и гибки по сравнению с ними.
74
является направление исследовательских движений головы и глаз. Но схема определяет воспринимаемое даже тогда, когда явные движения отсутствуют (слушание — хороший тому пример), поскольку любая информация воспринимается только в том случае, если имеется развивающийся формат, готовый к ее приему. Информация, не соответствующая такому формату, остается неиспользованной. Восприятие по самой своей природе избирательно.
Аналогия между схемами, форматами и планами не является полной. Настоящие форматы и планы предполагают резкое разграничение между формой и содержанием, которого нет в случае схем. Информация, заполняющая формат в какой-то момент циклического процесса, становится частью формата в следующий момент, определяя то, как будет приниматься дальнейшая информация. Схема не только план, но также и исполнитель плана. Это структура действия, равно как и структура для действия.
Активность схемы не зависит от какого-либо внешнего источника энергии. При наличии информации нужного вида схема примет ее и, может быть, вызовет действия, направленные на поиск новой информации. Но у организма имеется много схем, связанных друг с другом сложным образом. Экстенсивные схемы, как правило, содержат в себе менее широкие схемы (как мы увидим в главе 6). В таких случаях экстенсивные схемы часто определяют, или «мотивируют», активность содержащихся в них схем. Мотивы — это не чужеродные силы, вызывающие к жизни обычно пассивные системы; это просто более широкие схемы, принимающие информацию и направляющие действия в более крупном масштабе. Следует отметить также, что активности, направляемые двумя схемами, могут вступить в конфликт друг с другом или даже оказаться совершенно несовместимыми. То, что происходит в таких случаях, называется избирательным вниманием; о нем пойдет речь в главе 5.
Если прибегнуть к генетическим аналогиям, схема в любой данный момент времени напоминает скорее генотип, чем фенотип. Она делает возможным развитие по некоторым определенным направлениям, но конкретный характер такого развития определяется только
75
взаимодействием со средой. Было бы ошибкой отождествлять схему с воспринимаемым, точно так же как ошибочно отождествлять ген с какой-то определенной частью взрослого организма. Можно сказать, что восприятие определяется схемами в том же смысле, в каком наблюдаемые свойства организма определяются соответствующими генами; восприятие является результатом взаимодействия схемы и наличной информации. В действительности восприятие и есть такое взаимодействие.
В предыдущей книге я настаивал на том, что восприятие — «конструктивный процесс» *. Воспринимающий активен. В значительной мере он сам определяет то, что увидит, выбирая объекты для внимательного рассматривания и воспринимая одни их характеристики скорее, чем другие. Это, безусловно, так, но, видимо, не лишне предупредить возможность впечатления, что у воспринимающего в голове имеется конечный, сконструированный им продукт, что мы видим какие-то внутренние представления, а не реальные предметы. Я полагаю, что такое впечатление было бы неверным. Конструируя предвосхищающую схему, воспринимающий осуществляет некий акт, включающий как информацию от среды, так и его собственные когнитивные механизмы. Он сам изменяется в результате получения новой информации. Это изменение не сводится к созданию внутренней копии там, где раньше ничего не было; речь идет об изменении перцептивной схемы, так что следующий акт потечет уже по другому руслу. Из-за таких изменений, а также из-за того, что мир открывает квалифицированному наблюдателю бесконечно богатую информационную фактуру, два перцептивных акта никогда не являются тождественными.
Рамки
Обсуждая понятие схемы, нельзя обойти молчанием два важных понятия, имеющих с ним по крайней мере фамильное сходство. Первое предложено Марвином Минским и относится к области искусственного
' N е i s s е г (1967).
76
интеллекта и робототехнике другим мы обязаны социологу Эрвину Гоффману 1 2. Любопытно, что оба воспользовались одним и тем же словом рамка (frame). Хотя на первый взгляд эти понятия имеют мало общего, оба они отражают попытку подчеркнуть решающую роль контекста и значения в когнитивной активности. (Акцент на контексте в настоящее время делается и в других областях психологии, начиная с психологии памяти 3 и кончая социализацией ребенка 4. Это можно считать признаком того, что социальные науки начинают наконец всерьез заниматься сложно организованными компонентами повседневной человеческой жизни.)
К настоящему времени попытки создания программ, которые позволили бы ЭВМ распознавать конфигурации, имеют уже довольно долгую историю. Последние годы ознаменовались значительным прогрессом в этой области. Некоторые реально существующие машинные системы, например, делают возможным трехмерное описание неупорядоченной груды имеющих разную, подчас довольно сложную форму кубиков на основе лишь одной фронтальной фотографии, анализируемой входным сканирующим устройством 5. Минский (в лаборатории которого главным образом были выполнены эти работы) пришел тем не менее к выводу, что адекватное распознавание и описание ситуаций реальных сцен никогда не будет возможным на основе одних только полученных в данный момент входных сигналов. Он полагает, что для каждой новой ситуации у ЭВМ должна быть готова рамка или иерархия рамок, предвосхищающих основные моменты того, что должно появиться. Если ЭВМ осматривает комнату, она должна ожидать, что найдет стены, двери, окна, мебель и т. д.;
1 Minsky (1975).
2 Goff man (1974).
3 Jenkins (1974).
4 Bronfenbrenner (1974).
5 Guzman (1968), Waltz (1972); W i n о g г a d (1972). Программа Уолца, вероятно, наиболее интересна для психолога, занимающегося перцептивными процессами, поскольку в ней остроумно используются ограничения самих естественных оптических структур. Уолц заметил, что число различных типов затенения выпуклых и вогнутых поверхностей реальных объектов весьма ограничено, и включил знание об этих ограничениях в свою программу.
77
только таким образом можно интерпретировать наличную информацию, оказывающуюся в противном случае принципиально неоднозначной. Минский считает, что в отсутствие информации такая система будет осуществлять «априорное означивание», например постулировать существование стены с правой стороны, даже если она не получила каких-либо релевантных подтверждений.
Точка зрения Минского имеет много общего с позицией, излагаемой в данной книге. Имеются и существенные различия, ио рассматривать их здесь значило бы уйти слишком далеко в сторону *. Такое сближение между исследованиями искусственного интеллекта и когнитивной психологией является весьма обнадеживающим, несмотря на то что (насколько мне известно) никакой сколько-нибудь эффективной программы для ЭВМ, основанной на теории рамок, до сих пор еще не было создано.
Гоффман пользуется термином «рамка» совсем иначе. В своем блестящем анализе повседневных событий социальной жизни он отмечает, как часто они протекают в конвенциально установленных рамках, полностью или частично меняющих их значение. Его центральным примером является театральное представление, когда зрители знают, что наблюдаемые ими поступки и высказывания должны восприниматься не буквально, а как-то иначе. Повседневная жизнь полна таких примеров. Одни и те же похвальные слова могут быть искренними в одном случае, ироническими — в другом, пересказом чужих слов — в третьем; пьянство может восприниматься одними как болезнь, а другими как сознательный безнравственный посту-
1 Наиболее важное различие состоит, вероятно, в том, что у Минского рамки, в сущности, статичны. Он не учитывает эффекты движения, а также временные структуры света, порождаемые движением. Более того, для него рамки — это, видимо, скорее места для размещения информации, чем планы получения новой информации. Кроме того, я считаю, что перцептивные схемы устраняют двусмысленность путем выбора конкретной альтернативы, а не посредством получения дополнительных сведений, как это происходит в случае рамок. Наконец, понятие «априорное означиваине» требует более тщательного анализа, чтобы его можно было применить к восприятию у человека. В нынешнем виде применение его повлечет за собой смешение восприятия н воображения.
78
пок; политические организации проводят конференции исключительно с целью быть показанными по телевидению (то есть показаться в определенных рамках); мошенники тщательно инсценируют (обрамляют) ситуацию таким образом, чтобы она была неправильно понята их жертвой. Если исходить из того, что психология действительно должна серьезно заниматься изучением восприятия событий повседневной жизни, ей надо быть готовой к столкновению с теми сложностями, о которых говорит Гоффман. Во многих отношениях его подход к анализу воспринимаемого социального мира аналогичен концепции экологической оптики Дж. Гибсона, анализирующего воспринимаемое физическое окружение и информацию, которую оно содержит.
Сбор и сохранение информации
Понятие сбора информации является центральным как в моих рассуждениях, так и в аргументации Гибсона. Согласуется ли оно с классической точкой зрения на информацию как на нечто допускающее квантификацию, передачу, хранение и переработку? 1 Я считаю, что эти две точки зрения вполне совместимы 2, однако связь между ними нуждается в пояснении.
Согласно определению Шеннона, информация — это в первую очередь выбор альтернатив. Об информации можно говорить тогда, когда данная система находится в каком-то одном из ряда возможных состояний. Информация считается переданной (по определению), когда состояние одной системы, Б, таким образом обусловлено состоянием другой системы, А, что в принципе наблюдатель может узнать нечто об А, исследовав Б. Если Б было передано достаточно информации (без шума), то А можно описать с большими подробностями. Именно такая связь существует между доступным глазу структурированным световым потоком
1 Shannon (1948); Broadbent (1958); Garner (1974).
2 В частных беседах Дж. Гибсон высказывал противоположную точку зрения. Он считает, что его концепцию нельзя согласовать с традиционной.
79
(Б) и объектами, от которых этот свет отражен (А). Информация об объектах присутствует в свете, поскольку в силу оптических законов между ними существует зависимость. (Эта зависимость обычно является совершенной, то есть свободной от того, что в теории информации называют «шумом».) Информация, содержащаяся в свете, специфицирует пространственное расположение и многие другие свойства окружающих нас объектов. Дж. Гибсон утверждает, что в нормальной среде эта спецификация всегда единственна; нет такого мыслимого мира, в котором могла бы появиться оптическая структура, тождественная актуально существующей. (Оптическая структура в данном случае означает как изменения во времени, так и распределение в пространстве.)
Воспринимающий также представляет собой физическую систему, находящуюся в контакте с оптическим потоком. Состояние такой системы отчасти определяется структурой этого потока; это означает, что системе передается информация. Когда это происходит — то есть когда нервная система выделяет структуру света,— мы говорим, что информация собрана воспринимающим. Если сама информация — те аспекты оптической структуры, которые оказали воздействие на воспринимающего,— специфицирует свойства реальных объектов, имеет место восприятие этих свойств и объектов.
Сбор информации требует соответствующей перцептивной системы — соответствующей в том смысле, что ее состояние может быть целесообразно изменено контактом со структурированным светом. Часто утверждается, что эта система (называемая здесь схемой) должна перерабатывать доступную ей информацию. Этот термин может ввести в заблуждение. Информация как таковая не меняется, поскольку она уже содержалась в свете. Схема собирает информацию, меняется ею, использует ее. Некоторые из этих активностей действительно затрагивались в многочисленных современных исследованиях, использующих в качестве своей теоретической основы концепцию переработки (или перекодирования) информации. Тем не менее я не буду говорить о них здесь. Их просто слишком много для книги такого объема; кроме
80
того, обзоры этих работ уже существуют *. В большинстве подобных исследований использовались описанные выше искусственные ситуации, игнорирующие непрерывный и циклический характер обычной перцептивной активности. Более того, почти все они начинаются с одного и того же теоретического описания стимульной информации, рассматриваемой как поток оказывающих изолированное воздействие световых лучей. При таком описании теории восприятия могут быть лишь весьма определенного рода и должны постулировать фундаментальные процессы преобразования и перекодирования. Однако этот подход не является, конечно, единственно возможным. Подобно тому как акустическую информацию можно описывать и в терминах изменения давления, и в терминах спектра частот, так и для структуры светового потока должны, видимо, существовать различные эквивалентные способы описания. Как уже отмечалось в главе 2, некоторые альтернативы разрабатываются в настоящее время.
Есть еще один повод для скептицизма в отношении современных представлений о наших перцептивных механизмах. Последние возникают не сразу. Схемы формируются по мере накопления опыта. Сбор информации сначала происходит грубо и неэффективно, как и обеспечивающая непрерывность перцептивного цикла исследовательская активность. Только благодаря перцептивному научению1 2 мы приобретаем способность к восприятию все более тонких аспектов окружения. Схемы, существующие в каждый данный момент, являются продуктом индивидуального жизненного опыта, а также самого актуально разворачивающегося цикла. Теории, которые не учитывают возможности развития, не могут всерьез считаться теориями когнитивных процессов человека.
Факт перцептивного научения предполагает, что в каждый момент времени, состояние схемы каким-то образом связано с ее состоянием в пред
1 Lindsay,Norman (1972); Posner (1973 b); М a s s а -го (1975).
2 Я не пытаюсь здесь определить различие между когнитивным развитием и перцептивным научением. Мы еще слишком мало знаем для этого.
81
шествующий момент, Ао. Согласно определению передачи информации, можно было бы утверждать, что от Л 0 к была «передана» информация. Однако гораздо понятнее будет, если мы скажем, что информация была «сохранена», или «удержана». Таким образом, схемы позволяют нам не только воспринимать текущие события, но и удерживать информацию о событиях, имевших место в прошлом.
Понятие сохранения информации играет ключевую роль в большинстве современных теорий памяти. Часто можно слышать утверждение, что функционирование мозга напоминает, в сущности, работу большой библиотечной поисковой системы *. С этой точки зрения следы, оставляемые событиями прошлой жизни индивида, накапливаются на библиотечных полках (в долговременной памяти) и время от времени извлекаются оттуда в целях сознательного просмотра. Если библиотекарь не может их обнаружить, то имеет место забывание. Каковы бы ни были достоинства такого подхода, я здесь имею в виду нечто иное. Индивида, располагающего неактивной в данный момент схемой, нельзя считать владельцем некой конкретной умственной собственности. Он является всего лишь организмом, обладающим определенными потенциальными возможностями. Неактивные схемы суть не объекты, а лишь аспекты структуры его нервной системы. Хотя они и удерживают информацию в специальном смысле слова, она собирается не таким образом, как это происходит в случае информации, содержащейся в свете. Факт сохранения проявляется лишь в специфике предвосхищения, сопровождающего использование схемы.
Истоки перцептивного цикла
Если предлагаемое здесь понимание восприятия верно, придется сделать вывод о том, что в жизни человека нет такого периода, когда он был бы полностью лишен схем. Новорожденный, открывая глаза, видит мир, бесконечно богатый информацией; он должен быть хотя бы частично готовым к тому,
1 Эта мысль высказывалась очень часто, см , например- Broadbent (1966).
82
чтобы начать перцептивный цикл и подготовиться к последующей информации.
В таком случае придется признать, что даже самые маленькие дети обладают некоторым врожденным перцептивным снаряжением — не только органами чувств, но и нейронными схемами для управления ими. В то же время нам не нужно признавать слишком многого. Старая платоновская идея о том, что любое значение является врожденным, представляется совершенно неадекватной меняющимся условиям жизни человека. Люди должны познавать свой мир; они не знают заранее, каким он будет, и они никогда не узнают о нем всего, как бы умны и проницательны они ни были. По моему мнению, младенцам известно, как найти пути познакомиться с тем, что их окружает, а также то, как организовать полученную информацию таким образом, чтобы она помогла им получить ее еще больше. Даже эти их знания очень ограничены, однако для начала этого вполне достаточно.
Существует множество экспериментальных подтверждений сказанному. Для младенцев характерно много различных видов поведения по сбору информации; с самого начала они вовлечены в осуществление циклической перцептивной активности: смотрят в направлении звука, следят глазами за предметами и тянутся к вещам, которые видят. Факт смотрения в сторону звука особенно любопытен, поскольку эта форма поведения проявляется очень рано. Даже новорожденный, всего через несколько минут после появления на свет, часто делает движение глазами в сторону источника звука, почти никогда не ошибаясь при этом *.
Нет необходимости полагать, что этот младенец сколь-нибудь точно знает о локализации источника звука. Тот факт, что он смотрит в направлении его, показывает только, что он способен определить, справа он от него или слева. Эти две возможности различаются тем, к какому уху звук придет раньше, то есть временным различием моноуральных акустических сигналов. Этого расхождения во времени достаточно для грубой оценки направления источника звука, а учет ин
' Wertheimer (1961).
83
тенсивности сигналов помогает локализовать звук более точно. Эта более точная спецификация не является, однако, абсолютной. Она зависит от расстояния между ушами слушающего, то есть от размера головы. Поскольку в процессе роста размер головы увеличивается в 2 раза, трудно понять, с какой точностью может быть запрограммирована от рождения способность к слуховой локализации.
Через несколько дней после рождения младенец уже обладает достаточным контролем за мышцами шеи, чтобы двигать головой и глазами в направлении источника звука. Если звук продолжается, когда он делает это, движение головы изменит то самое временное различие между ушами, которое его вызвало. Когда младенец повернет голову так, что окажется лицом к звучащему объекту, различие будет равным нулю. Таким образом, он эффективно локализует звук без всякого учета размера своей головы! Повторение этой активности может в конце концов научить его тому, какое именно движение головы необходимо, чтобы устранить первоначальное различие. По сути дела, он оказывается в состоянии «калибровать» размер своей головы. После этого его способность локализовать звук становится гораздо более удовлетворительной. Та же двигательная активность обеспечивает сохранение способности к точной локализации, несмотря на изменение размера головы с возрастом *.
Для младенца, следовательно, восприятие направления источника звука является циклическим и протяженным во времени перцептивным актом. Этот акт содержит в себе источник своего дальнейшего развития, связанного со все большей конкретизацией схемы. Сначала широкий диапазон сигналов — все звуки, приходящие справа,— считаются эквивалентными и вызывают одинаково неточные движения головы или глаз. Позднее более развитая схема собирает информацию о конкретном направлении, в котором находится источник звука, обеспечивая соответственно более точный ответ. Схема, таким образом, развивается в направле
1 Роль устраняющих различия моиоуральных сигналов движений головы для локализации звука обсуждается Дж Гибсоном (1966); связь этих движений с изменением размера головы в процессе развития рассматривается Бауэром (1974).
84
нии от общего к частному, от недифференцированного к точному. Однако, хотя ход когнитивного развития схем именно таков, с самими перцептивными актами происходит нечто другое. Перцептивный цикл конкретен и специфичен с самого начала. Голова ребенка движется — хотя и медленно — именно к источнику звука, так как реально имеется только один такой источник. Восприятие — это всегда взаимодействие между конкретным объектом или событием и более общей схемой. В зависимости от теоретических предпочтений его можно рассматривать как процесс генерализации объекта или конкретизации схемы.
Излагаемая здесь точка зрения на когнитивное развитие совершенно очевидно имеет много общего с взглядами Пиаже. В частности, перцептивный цикл не так уж отличается от описанной им «циркулярной реакции» *. Младенец, сумевший каким-нибудь образом вызвать внешний эффект (например, дотронувшись до игрушки, которая издала при этом звук), с явным удовольствием склонен повторять свое действие снова и снова. Хотя перцептивный цикл не обязательно предполагает подобную внешне наблюдаемую активность — смотрение и слушание столь же цикличны, как и прикосновение,— во многих случаях дело обстоит именно так. Более того, многие важные виды информации могут быть получены только с помощью движений рук; ребенок никогда не сможет открыть для себя характерный звук погремушки или твердость ее поверхности, если он не дотронется до нее. Эти циклические взаимодействия модифицируют изначальную схему — процесс, который Пиаже называет аккомодацией.
Хотя аккомодация действительно имеет место, другое близкое понятие концепции Пиаже, ассимиляция, представляется более сомнительным. Почему мы должны считать, что ребенок изменяет воспринимаемую им информацию? Он меньше, чем взрослый, знает о том, что его окружает, но то, что ему удается узнать, совсем не обязательно должно быть ошибочным. Хотя он, как и все мы, допускает ошибки, последние являются скорее неправильными экстраполяциями того, что он увидел, нежели подлинными иллюзиями. Описан
1 Piaget (1952).
85
ная Пиаже задача на «сохранение» хорошо иллюстрирует это обстоятельство. Когда пятилетний ребенок настаивает на том, что количество воды уменьшилось после того, как мы перелили воду из высокого и узкого сосуда в низкий и широкий сосуд, это происходит потому, что он еще не знает, какого рода информация точно специфицирует объем. (Иными словами, это означает, что у него еще нет свойственного взрослому понятия объема.) Ему приходится обходиться доступной информацией, которая в данном случае определяет всего лишь высоту воды в сосуде; и в результате этого он допускает ошибку. Он ошибается не потому, что находится на принципиально алогической стадии когнитивного развития, а потому, что не имел возможности достаточно часто внимательно наблюдать за событиями этого рода, чтобы сформировать адекватные задаче схемы. Дети, имеющие относительно больший опыт обращения с такими веществами и их трансформациями, допускают меньше ошибок в задачах на сохранение '.
Перцептивное развитие происходит не автоматически, под действием врожденных механизмов, независимо от среды. Цикл из предвосхищения и сбора информации, связывающий воспринимающего с миром, может развиваться только по путям, предлагаемым миром. Известно, что пигмеи, живущие в густых тропических лесах, где редко встречаются удаленные объекты, делают нелепые ошибки, когда им случается впервые увидеть стадо животных на большом расстоянии1 2. Точно так же неопытные игроки в бейсбол допускают грубые промахи, не умея правильно оценить траекторию полета мяча, а водители-новички мучительно пытаются определить, достаточно ли места на стоянке для их машины. С практикой эти навыки развиваются до такой степени, что кажутся непосвященному чудом.
Помимо того, о чем говорилось выше, младенцы вовлечены в исследовательскую перцептивную активность многих других видов С самого начала они предпочитают смотреть не на знакомые, а на новые объекты, часто одного присутствия чего-либо
1 Price-Williams, Gordon, Ramirez (1969)
2 Т и г n b u I 1 (1961, p 252)
86
нового достаточно для того, чтобы вызвать у них состояние «настороженного бездействия», свидетельствующее о наличии интереса к окружающему. Они предпочитают движущиеся объекты неподвижным, возможно, из-за того, что в движении содержится так много дополнительной информации; по этой же причине они нередко предпочитают звучащие объекты бесшумным. Они двигают глазами, чтобы фиксировать новые объекты, появившиеся на периферии поля зрения; они также следят за движущимися объектами, если только последние не движутся слишком быстро. К четырем или пяти месяцам, если не раньше, они стараются дотянуться и потрогать то, что видят, а также ввести схваченный предмет в поле зрения.
Было много споров о том, имеется ли у младенцев «понятие предмета». Знает ли ребенок, что игрушки и люди продолжают существовать, даже когда они исчезают из его поля зрения, или же он считает их некими фантомами, возникающими только благодаря его перцептивной активности? Это очень неудачная формулировка проблемы, достойная философов, но имеющая мало отношения к младенцам. Маленьким детям, безусловно, не свойственны такого рода обобщения. У них есть предвосхищающие схемы: вопрос состоит в том, какого вида информацию они предвосхищают и как долго они продолжают это делать в отсутствие поддержки со стороны наличной информации. В отношении первого из названных вопросов имеются явные эмпирические данные. Спелке, например, показывала трехмесячным младенцам два фильма на расположенных рядом экранах, подавая звук, соответствующий одному из этих фильмов, через динамик, расположенный строго между экранами; младенцы смотрели главным образом фильм, сопровождавшийся соответствующей звуковой информацией ’. Даже самая ранняя исследовательская активность является, очевидно, интермодальной, требующей координированного участия глаз, ушей и рук. Младенцы ожидают увидеть те вещи, которые они слышат и осязают, а также дотро
' Spelke (1976) Я благодарен Элизабет Спелке за то. что она привлекла мое внимание к обширной литературе, посвященной поиску информации младенцами
87
нуться до того предмета, который они увидели. Действительно, они могут быть чрезвычайно озадачены, когда эти ожидания не оправдываются ’. В этом смысле их представление об объекте напоминает аналогичные представления взрослых. Их схемы достаточно хорошо соответствуют характеру объектов в реальном мире, который, как известно, доступен сразу нескольким органам чувств.
Данные в пользу устойчивости перцептивных предвосхищений менее однозначны. О такой устойчивости можно было бы, например, судить по удивлению, выражаемому младенцем, когда спрятанный экспериментатором предмет не появляется снова, или по тем усилиям, которые он затрачивает на поиск исчезнувшего из поля зрения объекта. Исследования, в которых временно прятались предметы, дали положительные результаты. В некоторых из экспериментов Бауэра2 игрушка, на которую смотрел ребенок, на короткое время закрывалась экраном; когда экран убирался, игрушки на прежнем месте не было (ее незаметно убирал экспериментатор). Если экранирование продолжалось одну или две секунды, даже месячный ребенок удивлялся исчезновению игрушки (об этом можно было судить, в частности, по изменению частоты сердцебиений). Тем не менее ребенок не удивлялся, когда на месте старой появлялась новая игрушка; он предвидел, что увидит нечто, не принимая, однако, в расчет детальную информацию, позволяющую отличить один предмет от другого. Очевидно, предвосхищение не сохраняется у него слишком долго; если экранирование длится 15 с, младенец больше удивляется, когда игрушка все еще находится на прежнем месте, чем когда она исчезает. Реакции младенцев постарше дают
' Bower, Broughton, Moore (1970 а, Ь) использовали стереоскопический теневой проектор для «подвешивания» иллюзорных, неосязаемых объектов перед своими испытуемыми. Они установили, что даже семидневные младенцы обнаруживали признаки удивления, когда их руки проходили через пространство, занятое иллюзорным объектом, без какого бы то ни было контакта с ним. Этот результат, однако, нелегко повторить, и остается неясным, что делает возможным такое поведение: раннее развитие способности тянуться к предметам или же развитие стереоскопического восприятия глубины (Gordon, Yonas, 1977).
2 Bower (1967, 1971, 1974).
88
основание полагать, что у них состояние ожидания сохраняется в течение больших интервалов времени.
Вещи, которые ребенок воспринимает таким устойчивым и полимодальным образом, безусловно, не являются для него просто «ощущениями». Когда он смотрит на кубик, он видит не плоскую уменьшенную картинку, подобную оптической проекции этого кубика на сетчатку, а объект, имеющий определенный размер, плотность и локализацию. (Тот факт, что некоторые свойства объекта остаются незамеченными, не означает, разумеется, что он кажется неполным. Свойства, которые мы не замечаем, аналогичны отсутствующим у нас идеям. Они не оставляют пробелов в мире; чтобы осознать пробел, необходима специальная информация.) Отвергнув идею о том, что у взрослого имеется внутренний гомункулус, рассматривающий сетчаточные изображения, мы не должны допустить такую ошибку в отношении ребенка. Ребенок может когда-нибудь стать отцом, но не существует внутреннего ребенка, способного породить внутреннего человека. Ребенок не видит своей сетчатки; он видит потому, что сложные структуры света, достигающие ее, приносят ему информацию об объектах. У взрослого эти структуры специфицируют плотность, истинный размер и форму предметов; почему бы им не выполнять ту же функцию и у ребенка? 1
Схема, сохраняемая младенцем после того, как предмет исчез из виду, может подготовить его к повторному появлению предмета, но она совершенно не обязательно обеспечивает ему возможность отыскать этот предмет самостоятельно. Младенцев отличает весьма своеобразный зрительный и мануальный поиск. Иногда они сдаются слишком легко: шестимесячный ребенок не делает попыток снять салфетку, которой накрыли привлекательную игрушку. В других случаях они проявляют настойчивость, однако совершенно неадек
1 О том, что они действительно ее выполняют, говорят некоторые ранние исследования Бауэра. Младенцы научились давать условные ответы на предъявление конкретного предмета, который затем демонстрировался им в новом положении или ориентации. Дети всегда были склонны реагировать скорее на тот же самый предмет, будь он отодвинут или повернут, чем на другие предметы, имевшие тот же проекционный размер или форму (Bower, 1966).
89
ватным образом: трехмесячный ребенок может повторить движения головы и глаз, однако он не в состоянии изменить характер этих движений, когда предмет начинает двигаться в другом направлении годовалые дети проявляют аналогичную ригидность при поиске спрятанного предмета, даже если они видели, как его положили на новое место 1 2.
Подобные наблюдения обычно интерпретировались как свидетельство отсутствия у ребенка представления о предмете3. Утверждается, что ребенок перестает считать предмет существующим, когда его закрывают чем-то 4, или что предмет становится для него новым и иным, когда начинает двигаться5. Эти гипотезы кажутся несколько преувеличенными. Результаты наблюдений указывают только на то, что дети сравнительно плохо владеют искусством локализации вещей, вышедших из поля зрения, и склонны настолько доверяться недавно приобретенным стратегиям поиска, что не замечают очевидное. Поскольку мне самому не раз приходилось оказываться в роли рассеянного профессора, снова и снова заглядывающего в один и тот же ящик только потому, что потерявшийся предмет должен был бы там лежать, я не могу не чувствовать симпатии к испытуемым, участвовавшим в этих экспериментах. Их представление о предмете в основе своей может быть ничуть не хуже, чем мое; просто они хуже меня умеют искать вещи.
Значение и категоризация
В одном отношении любое обсуждение проблемы представления о предмете неизбежно вводит в заблуждение независимо от того, какая теоретическая позиция берет в конце концов верх. Сама постановка этого вопроса имплицитно предполагает, что функция восприятия состоит в том, чтобы информировать нас о вещах как о просто объектах: то есть как о географически
1 Bower (1971, 1974).
2 Piaget (1954).
3 Обзор литературы с этой точки зрения см. в: Н а г г i s (1975).
4 Piaget (1954).
5 Bower (1971, 1974).
90
и физически определенных скоплениях вещества, которые остаются таковыми независимо от того, смотрим мы на них или нет. Это правда, но далеко еще не вся правда. В нормальном окружении большинство доступных восприятию объектов и событий обладают значением. Они предоставляют разнообразные возможности для действия: указывают на то, что уже случилось или еще должно случиться; естественно включаются в более широкий контекст и обладают индивидуальностью, выходящей за рамки их элементарных физических свойств. Эти значения могут восприниматься и действительно воспринимаются. Мы видим, что данное выражение лица представляет собой циничную усмешку, или что предмет на столе — ручка, или что вон там под надписью «Выход» есть дверь. Читая или слушая, мы воспринимаем значения слов и предложений, ход рассуждений и оттенки эмоций. Такое восприятие часто кажется прямым в том смысле, что мы осознаем значения, как бы не замечая физические детали, из которых они строятся. По крайней мере мы часто не можем описать эти детали (как определить циничную усмешку?) и быстро забываем их, даже если потенциально на них можно указать (начиналось ли предыдущее предложение словами «Такое восприятие...» или «Это восприятие...»?).
Этот аспект восприятия долго был теоретическим камнем преткновения для психологии. Казалось очевидным, что стимулы сами по себе не могут иметь значения, поскольку они не более чем конфигурации света, звука или давления. Значение, должно быть, привносится воспринимающим после того, как он зарегистрировал стимулы. Почему же тогда интроспективные отчеты указывают на то, что сначала осознается значение и только потом осознаются детали стимула, если они вообще осознаются? Первые психологи-экспериментаторы пытались решить эту проблему простым декретированием: любой интроспективный отчет о воспринятом значении есть попросту ошибка — ошибка стимула, которую соответствующим образом подготовленные испытуемые допускать не должны. Эта замечательная попытка предписать, что именно должна показать интроспекция, окончилась провалом и была забыта; проблема, однако, осталась. Она особенно
91
остро стоит в случае моделей внутренней переработки информации, подобных той, что изображена иа рис. 1. Один взгляд на этот рисунок показывает, что информация, поступающая в «сенсорный регистр», неминуемо оказывается лишенной значения. Значение присоединяется лишь позднее, благодаря добавлению информации из памяти.
Дж. Гибсон пытается решить проблему восприятия значения с помощью понятия предоставления (affordance) '. Он считает, что все потенциальные способы использования объекта — предоставляемые им возможности действия — могут быть непосредственно восприняты. Инвариантные характеристики светового потока специфицируют, что пол позволяет ходить по нему, ручка дает возможность писать и т. д. Эти аспекты структуры оптического потока отличаются от тех, которые специфицируют положение, форму или движение, но они не менее объективны и никоим образом не являются производными от других. Трудность, связанная с этим определением, состоит в том, что предоставляемые объектом возможности — или, иначе, его значение — зависят от того, кто его воспринимает. Каждый естественный объект может иметь огромное множество способов употребления и потенциальных значений, и каждый световой поток специфицирует бесконечное множество возможных свойств. Воспринимающий делает выбор из этих свойств и предоставлений благодаря специфической готовности к восприятию некоторых из них. Восприятие значения, подобно восприятию других аспектов среды, зависит от осуществляемого посредством схем управления процессом сбора информации.
Если восприятие представляет собой циклическую активность такого рода, как показано на рис. 2, нет необходимости приписывать значение либо только среде, либо только воспринимающему, а также удивляться тому, что значение осознается раньше (или в отсутствие) физических характеристик, от учета которых оно, очевидно, зависит. Для восприятия любого аспекта объекта — будь то значение улыбки вашего шурииа Джорджа или относительная длина его бровей и рта — требу-
1 Gibson (1966, р 258, 1976)
92
ется время. Ваши схемы развиваются по-иному в каждом из этих случаев, и вы осуществляете различные исследовательские движения глаз для получения соответствующей информации. В одном случае вы ищете и находите на лице дополнительные признаки улыбки, определенные движения, которые характеризуют динамику улыбки во времени, ищете и находите (в течение большего периода времени) какие-то поступки Джорджа, дополнительно подтверждающие наличие у него соответствующего чувства. В другом случае вы, возможно, будете искать информацию, уточняющую, например, действительно ли уголки его рта ближе подтягиваются к краю лица, чем брови. Увидите ли вы значение улыбки или только ее форму, зависит от того, в какой перцептивный цикл вы вовлечены, а не от какого-либо единичного мгновенного сигнала и его переработки в вашей голове. Логически ни один из рассмотренных видов восприятия (а таких видов в этом смысле существует бесконечное множество) не предшествует другому. Восприятие геометрических свойств не осуществляется на более низком уровне переработки, чем восприятие значения; нет также оснований полагать, что оно возникает раньше в перцептивном развитии ребенка. На самом деле, как мы увидим в главе 9, более вероятно противоположное.
Хотя приведенное описание восприятия значения относилось к обычному, протяженному во времени случаю, его также можно подтвердить в тахистоскопи-ческих экспериментах. Генерализованные, определяющие значение схемы могут функционировать даже при неблагоприятных условиях кратковременного, не допускающего исследования предъявления стимула или в условиях навязанной скорости зрительного поиска. Многие такие эксперименты продемонстрировали эффективность перцептивных установок, определяемых значением, употреблением или конвенциальной категорией стимулов. В одной из работ целевой стимул-картинка предъявлялся испытуемым либо визуально, либо путем вербального описания («Двое пьют пиво»). Оба определения одинаково эффективно обеспечивали последующую идентификацию картинки при ее быстром предъявлении в ряду других аналогичных изобра-
93
жений ’. В другом эксперименте испытуемые должны были просматривать предложения или последователь-
ности слов в поисках цели, задававшейся графически (корова), акустически («корова») или в виде значимой категории (домашнее животное); категориальное определение обычно обеспечивало более быстрый поиск * 2. Наконец, во многих экспериментах было показано, что испытуемому гораздо легче найти нужную цифру в массиве иррелевантных букв, чем в массиве других цифр3. Это справедливо и для тех случаев, когда целью служил символ «О», выступавший как буква в одних пробах и как число «ноль» в других4. Имеется перцептивная схема числа, принимающая информацию независимо от схем для индивидуальных чисел и работающая, видимо, быстрее последних. Разумеется, применение категориальных схем не всегда ведет к улучшению деятельности; оно может также повлечь за собой грубые ошибки в отчетах о тахистоскопических стимулах 5.
Процесс отнесения объектов или стимулов к категориям связан с собственно распознаванием конфигураций', в последние годы было выдвинуто много теорий этого процесса 6. Основной проблемой для этих теорий было объяснение самого механизма классификации: опознаем ли мы стул как стул потому, что обнаруживаем в нем какие-то критические признаки,
' Potter (1975)
2 Cohen (1970); Ball, Wood, Smith (1975).
3 Брэнд (1971) и Инглинг (1972) показали, что возможен поиск числа вообще, а не какого-либо конкретного числа. Мои собственные исследования зрительного поиска (Neisser, Novick, Lazar, 1963) свидетельствуют о том, что даже случайный набор знаков можно в конечном счете включить в одну схему. Этому соответствуют, однако, достаточно специфические условия, и испытуемые вырабатывают очень сложные стратегии для решения данной задачи (Yonas, Pittenger, 1973; Neisser, 1974). Такие стратегии обладают малой степенью общности. Категории, устанавливаемые задачей (то есть множество стимулов, определяемых -в качестве целей), являются «плоскими» в том смысле, что ни один из их элементов не является центральным или прототипическим. Как показала Рош (1973, 1975, 1976), категории обыденного восприятия имеют совсем другую структуру.
4 Jonides, Gleitrpan (1972).
5 См., например, Pillsbury (1897); Bartlett (1932).
6 Существует много обзоров работ по распознаванию конфигураций; см., например, К о 1 е г s (1968), Reed (1973).
94
или это результат сопоставления входного сигнала с эталонным прототипом стула, или, может быть, мы сначала синтезируем внутреннюю модель стула и сопоставляем ее с информацией о конкретном стуле? Едва ли эта проблема доступна решению: я склонен думать сейчас, что каждый из этих механизмов используется по крайней мере в некоторых задачах на классификацию и по крайней мере некоторыми испытуемыми. В любом случае, однако, важно иметь в виду, что теории распознавания конфигураций не обязательно являются теориями восприятия.
Восприятие не сводится к распределению объектов по категориям. Поскольку оно зависит от потока стимуляции, отличающегося уникальной картиной изменения во времени, схема в каждом конкретном случае также уникальна. У нас нет схемы улыбки, подходящей для каждой улыбки, или схемы стула для каждого конкретного стула. Хотя обсуждение восприятия невозможно без использования абстрактных понятий типа улыбка и стул, применимых к тысячам индивидуальных примеров, сам воспринимающий, как правило, не пользуется ими. Как нет такого момента, когда я впервые увидел стул, так нет и такого, когда я узнал в нем стул. Я, вероятно, вообще не стану относить его к какой-либо категории, если только ситуация почему-либо не потребует от меня этого. Я могу сесть на него, обойти или отодвинуть его с дороги, посмотреть, не лежит ли на нем моя трубка, или заметить, что он слишком загромождает комнату, никак не называя его при этом ни себе, ни другим. Хотя не исключено, что некоторые из перечисленных действий предполагают «неявную» категоризацию, каждый раз это делается совершенно особым образом.
В большинстве случаев мы не осознаем тонкую структуру своей перцептивной активности. Мы обычно не замечаем последовательных отображений объекта, возникающих в результате движений глаз, равно как и изменений давления на кожу, когда ощупываем предмет; мы просто воспринимаем объект. Подобным же образом мы осознаем значения и «предоставления», выявляемые перцептивным циклом, но не частные фазы самого цикла. То, что мы вспоминаем позднее,— это тоже объект (или событие) и его значение,
95
или, точнее, ситуация его восприятия нами. То, что мы вспомним, разумеется, будет зависеть от того, что мы заметили в свое время, то есть от собранной нами информации, от происшедшей модификации схемы. Мы не можем вспомнить то, что мы не воспринимали, как не можем модифицировать схему, пока она не используется. Память зависит от внимания, которому посвящена следующая глава.
ГЛАВА 5. ВНИМАНИЕ И ПРОБЛЕМА ЕМКОСТИ
Любая реальная ситуация бесконечно богата информацией. Всегда можно увидеть и узнать больше, чем видит и знает какой-то конкретный индивид. Почему же мы не видим и не знаем всего?
Ответ, который чаще всего можно услышать, теоретически соблазнителен, но едва ли адекватен; он гласит: «Мы отфильтровываем информацию». Соблазнительность этого утверждения состоит в том, что с формальной точки зрения оно верно. В математической теории информации фильтром называется любое наделенное входом и выходом устройство, в котором часть поступающей на вход информации никак не проявляется на выходе. Формально говоря, каждое человеческое существо отфильтровывает космические лучи, феромоны насекомых и всякую прочую информацию, не оказывающую влияния на его поведение. С психологической или биологической точки зрения, однако, это утверждение лишено смысла. Нет таких механизмов, процессов или систем, функция которых состояла бы в том, чтобы отклонять эти стимулы, так что они воспринимались бы, если бы эти механизмы почему-либо отказали. Воспринимающий не собирает эту информацию просто потому, что он лишен необходимых для этого средств. Тот же принцип применим и тогда, когда воспринимающий наделен соответствующими сенсорными механизмами для восприятия, но не имеет нужного навыка, то есть в тех случаях, когда необходимое перцептивное научение не имело места. Отбор — позитивный процесс, а не негативный. Воспринимающие выделяют только то,
97
для чего у них есть схемы, и волей-неволей игнорируют все остальное.
Избирательность восприятия представляет особый интерес тогда, когда необходимые схемы существуют, но не используются, и мы не воспринимаем в одном случае того, что может быть легко воспринято в другом. Мы слушаем, что говорит А, и игнорируем слова Б; наблюдаем за футболистом-защитником и не видим нападающих; то замечаем, а то не замечаем, что жмет ботинок. Все это примеры избирательного внимания, понятия, которое играет большую роль в современной психологии. К сожалению, оно обычно интерпретируется таким образом, что почти не оставляет места для учета возможности перцептивного выбора. Как пишет Канеман, «основная функция термина «внимание» в постбихевиористской психологии состоит в том, чтобы дать наименование некоторым внутренним механизмам, определяющим значимость стимулов и тем самым делающим невозможным предсказание поведения на основании учета одной только стимуляции» *. В последние годы ведутся интенсивные поиски этих «внутренних механизмов» как на психологическом,так и на физиологическом уровнях. Создается впечатление, что теоретики решили разделить психику на два отдела: хорошо отлаженный больший отдел, активность которого определяется «одной только стимуляцией», и капризный меньший, в отношении которого неохотно признается возможность выбора. Пока что этот поиск не привел к успеху и никаких самостоятельных механизмов внимания обнаружено не было. Как мне кажется, это объясняется тем, что таковых не существует.
Наиболее интересной из современных методик изучения внимания является избирательное слушание, предложенное в 50-х гг. Черри 1 2. Он записал на пленку два несвязанных вербальных сообщения и проигрывал их одновременно своим испытуемым по одному на каждое ухо и с одинаковой громкостью. Предварительно он говорил им, какое сообщение они должны внимательно слушать («первичное» сообщение). Для того чтобы удостовериться в том, что испытуемые следуют инструкции, он просил их повторять вслух это сообщение по
1 Kahneman (1973. р. 2).
2 С h е г г у (1953); Cherry,Taylor (1954).
98
мере его предъявления (процедура, получившая название «затенение»). Испытуемые делали это с легкостью, практически полностью игнорируя «вторичное» сообщение. Наблюдения Черри вызвали множество изобретательных экспериментов, представляющих для нас интерес по двум причинам. Во-первых, само задание является относительно знакомым. Нам всем приходилось бывать в переполненных помещениях, где мы пытались слушать одного человека ,и игнорировать других (не демонстрируя, правда, при этом наше внимание повторением слов говорящего). Во-вторых, в этой задаче испытуемый имеет дело с более или менее непрерывным и значимым событием, продолжающимся в течение достаточно большого времени. Это одна из немногих экспериментальных процедур, предлагающих информацию для восприятия естественным способом и не препятствующих нормальному развертыванию перцептивного цикла.
Избирательное слушание и теории внимания
Нет необходимости обязательно предъявлять на два разных уха два сообщения; любое различие делает возможным избирательное слушание. Сообщения могут исходить из различно локализованных источников, илн произноситься двумя людьми с отчетливо разными голосами, или просто отличаться по громкости. Легче следить за значимым текстом, чем за бессмысленным, и можно (хотя это и трудно) следить за первичным сообщением, опираясь только на ег'о значение, когда, например, оба сообщения записаны одним и тем же человеком и звучат из одного динамика с одинаковой громкостью *.
Решение следить за каким-то одним, а не другим сообщением важно потому, что оно является практически абсолютным. Если спросить испытуемого впоследствии о вторичном сообщении, то выяснится, что он фактически ничего о нем не знает. Он не узнает слов, которые повторялись десятки раз, и даже не может сказать, было ли это сообщение на его родном языке. (Как правило, испытуемые могут сказать, был ли говоривший мужчиной или женщиной.) При определенных условиях, однако, вторичная информация ие игнорируется полностью.
1 Изложение этой работы см.: N е i s se г (1967).
99
Довольно рано стало понятно, что испытуемые эпизодически замечают на втором канале значимые для них слова, особенно свое имя и повторение или возможное продолжение первичного сообщения *.
Эти данные вызвали целый взрыв теорий внимания. Возможно, наиболее разработанной из них была теория Трейсман. Она предположила, что содержательно перерабатывается только то сообщение, которое оказалось объектом внимания, так ка# фильтрующий механизм ослабляет информацию по другому каналу, препятствуя ее попаданию в высшие мозговые центры. Считается, что фильтр может детектировать физические признаки, такие, как качество голоса, и локализацию (действительно, это должно быть так для выбора адекватного сообщения), но полностью не пригоден для определения значения опознаваемого.
Помимо фильтра, Трейсман постулировала некоторое множество нейронных единиц (имеющих у различных авторов разные названия: логогены, анализирующие элементы, демоны и детекторы 1 2), которые соответствуют словам, составляющим словарь индивида; эти единицы могут приводиться в действие информацией, пропускаемой к ним фильтром. Даже слабая струя отфильтрованной вторичной информации может активировать логоген, если только он должным образом сформирован и подготовлен (например, логоген, соответствующий собственному имени, или логогены, соответствующие словам, оказавшимся временно более значимыми благодаря контексту). Осознанное понимание отождествляется Трейсман с активностью на самых высших уровнях системы переработки информации: считается, что активность логогенов имеет осознанный характер, а активность фильтров нет.
Теория Трейсман является особенно наглядным примером модели линейной переработки информации, представленной на рис. 1. Воспринимающий рассматривается как пассивный проводник информации, имеющий узкое место — «воронку» — где-то в самом начале
1 Moray (1959); Т г е i s m а n (1964 в, 1969).
2 Термин логоген принадлежит Мортону (1969); термин демон предложил Селфридж (1959), теория которого была первой теорией этого рода. В настоящее время наиболее популярен термин детектор.
100
последовательности блоков переработки информации. Большинство теорий, предлагавшихся в качестве альтернативы теории Трейсман, исходят из того же постулата и отличаются от нее только локализацией «воронки». Так, Д. Дойч и Дж. Дойч 1 отвергли концепцию фильтра и предположили, что вся информация перерабатывается полностью независимо от того, является ли она объектом внимания или нет. В их гипотезе отбор осуществляется только на стадиях запоминания и осуществления действия. Испытуемые в экспериментах на избирательное слушание на самом деле воспринимают оба голоса, но забывают вторичную информацию настолько быстро, что она практически не влияет на их поведение или сознательный опыт. В этом варианте, таким образом, активность логогенов не является осознанной; мы перерабатываем информацию, не сознавая этого. Наши психические механизмы знают обо всем, что происходит вокруг нас, но отвергают большую часть этой информации как не имеющую значения еще до того, как она достигнет сознания.
Чтобы понять эту становящуюся все более популярной точку зрения 2, следует постоянно иметь в виду, что в основе ее лежит резкое разграничение памяти и восприятия. Любое использование информации через несколько миллисекунд после того, как она была предъявлена, любое предвосхищение, любая опора на непрерывность среды — короче говоря, любой из феноменов, обсуждаемых в этой книге, рассматривается как зависящий от памяти, а не от «восприятия». Таким образом, утверждение Дойчей, что мы «воспринимаем» все, что нас окружает, перестает казаться столь радикальным, оно означает только, что мы постоянно регистрируем, а затем забываем множество не связанных между собой сенсорных данных.
Две линии доказательств приводятся в пользу этой теории полной пассивной переработки. Первая опирается на недавние опыты, экспериментально подтверждающие возможность восприятия вторичной информации: оказалось, что с вторичного канала собирается значи-тельно больше информации, чем это представлялось
1 Deutsch, Deutsch (1963). См. также дискуссию между Трейсман и Джеффеном (1967) и Дойчем, Дойч и Лиидсеем (1967).
2 См , например, S h i f f г Гп (1978), Posner, Snyder (1975).
101
после первых экспериментов. Интерпретация этих результатов будет дана ниже. Данные второй линии связаны с некоторыми новыми исследованиями перцептивной установки. Они показали, вопреки интуитивным представлениям, что знание того, где (на какое ухо, какой сенсорной модальности, в каком месте) будет предъявлен короткий стимул, не помогает испытуемому обнаружить его ’. Эти результаты не будут рассматриваться здесь, поскольку они имеют такое же отношение к естественному вниманию, как традиционные тахисто-скопические исследования — к восприятию. Благодаря вниманию мы воспринимаем не уши, не модальности и не точки в зрительном поле, а объекты и события, и делаем все это мы не мгновенно, а в течение более или менее продолжительного времени.
Избирательное смотрение
Мне кажется, что гипотезы, подобные гипотезам Трейсман и Дойчей, излишни. Если рассматривать восприятие как то, что мы делаем, а не как нечто навязываемое нам, то никакие внутренние механизмы отбора не нужны. Слушатель следит за сообщением, собирая информацию, специфицирующую его как отдельное событие, а также информацию, специфицирующую его содержание и значение. Чем больше информации (контекстуальной, пространственной и т. д.) оказывается ему доступно, тем легче становится эта задача. Организм активен: он делает одно и оставляет в покое другое. Для того чтобы снять с дерева одно яблоко, не нужно отфильтровывать все остальные; вы просто их не срываете. Теоретически в срывании яблока многое пришлось бы объяснить (как осуществляется решение о том, какое именно яблоко сорвать? Как поднести к нему руку? Как взяться за него?), однако не возникло бы необходимости предполагать существование механизма, не пропускающего ко рту остальные яблоки.
Мы показали бы, что для выбора не требуется никакого специального механизма, если бы смогли продемонстрировать, что выбор происходит при восприятии любого вида, даже в тех случаях, когда прак-
1 Shiffrin, Gardner (1972), Shiffrin, Grantham (1974), Shiilrin, Pisoni, Castaneda-Mendez (1974).
102
тика и эволюция едва ли могли способствовать формированию избирательного механизма. В этих целях Роберт Беклин и я разработали своего рода визуальный аналог методики избирательного слушания '. Мы записали на видеомагнитофон две «игры», а затем с помощью зеркала осуществили полное визуальное наложение двух передач — как если бы на телевизионном экране одновременно демонстрировались два канала (см. рис. 3). Испытуемых просили наблюдать за одной игрой и игнорировать другую, нажимая на ключ при каждом целевом событии (например, при каждом ударе по мячу) в наблюдаемой игре. Результаты были совершенно ясными При темпе 40 целевых событий в минуту было одинаково легко следить за игрой независимо от того, демонстрировалась она вместе с другой нли отдельно Количество ошибок составляло примерно 3%, и уже в первой пробе наблюдатели не испытывали трудностей. Впоследствии мы установили, что эта способность не связана с необходимостью следить за игрой глазами и что она мало меняется, даже когда обе игры визуально сходны1 2. Результаты ухудшаются, только когда испытуемые должны следить за обеими играми одновременно, выполнение этого задания сопровождается многочисленными жалобами и вызывает большое число ошибок.
Подобно тому как можно затенять некоторое первичное сообщение в присутствии иррелевантного звукового сообщения, можно следить за визуально предъявляемым первичным событием, игнорируя другое, одновременно появляющееся в том же участке поля зрения. Естественность этой задачи и отсутствие интерференции со стороны второго эпизода просто удивительны. Испытуемый не видит иррелевантную игру точно так же, как он не слышит вторичное сообщение в задаче иа избирательное слушание, хотя он и отдает себе отчет в том, что нечто другое также присутствует. Каким
1 Neisser, Becklen (1975) Импульсом для нашего исследования послужили работы Колерса (1969, 1972).
2 Исследование избирательного смотрения в условиях фиксации было осуществлено Диттманом и Бе клином (1978). Недавно было проведено исследование, связанное с наложением двух более или меиее похожих игр с мячом; результаты его, однако, еще не полностью проанализироввиы.
103
Рис. 3. Эксперимент на избирательное смотрение
(По: U. Neisser, R. В е с k 1 е п, 1975, р. 480—494).
образом это возможно? Едва ли мы наделены специальным фильтрующим механизмом, устраняющим нежелательные пространственно совпадающие зрительные эпизоды; таковые редко встречаются в повседневной жизни. В любом случае на основании чего мог бы работать такой механизм? Ведь первичное и вторичное события различаются не локализацией и ие модальностью, а только своей внутренней структурой.
Циклическая модель восприятия позволяет легко •объяснить эти результаты. Только эпизод, на который обращено внимание, включен в цикл предвосхищения, обследований и сбора информации; в результате только он и воспринимается. Внимание — это не что иное, как восприятие; мы выбираем то, что хотим видеть, предвосхищая структурированную информацию, которая будет при этом получена.
104
Эти же принципы применимы к избирательному слушанию. Мы выбираем то, что услышим, активно включаясь в процесс восприятия, а не блокируя конкурентные сообщения. Эту точку зрения подтверждают — по крайней мере, они ей не противоречат — результаты недавних работ в области сенсорной нейрофизиологии. Смещения внимания проявляются не в уменьшении импульсации соответствующих нервных волокон, как считали раньше, а в самых общих изменениях активности коры ’. А что же в таком случае происходит ,с игнорируемой информацией? Вообще говоря, с ней ничего не происходит. Она разделяет судьбу многих видов информации, для которых у нас нет схем: мы просто не воспринимаем ее. Но почему? Разве не было бы полезнее для нас все-таки воспринимать ее? Разве нельзя разворачивать одновременно больше одной схемы? Ответ на этот довольно интересный вопрос зависит не от общих психологических принципов, а от уровня развития навыков индивида.
Двойное внимание как приобретенный навык
Современные теории внимания имеют еще одну общую особенность. Они рассматривают психику не только как пассивный, но и как неизменный механизм. В этих теориях не делается различия между тренированными и нетренированными испытуемыми, между испытуемыми, пытающимися собирать информацию из вторичного сообщения, и теми, для кого важно только игнорировать ее, а также между взрослыми и детьми. Трудно даже представить себе, как можно отразить эти различия в теории полной пассивной переработки;
1 Эрнандес Пеон и его сотрудники (1956) сообщали в свое время, что афферентные сигналы в слуховом нерве кошки, вызываемые повторными звуковыми щелчками, ослабляются, если кошка замечает живую мышь Уорден (1966), однако, показал, что этот результат является артефактом. Пиктон, Хильярд, Галамбос и Шифф (1971) не обнаружили никакого изменения активности в слуховом нерве человека в результате сдвига внимания; этот результат был впоследствии многократно подтвержден. Недавний обзор Хильярда и Пиктона (1977) свидетельствует о том, что избирательное внимание сопровождается самыми разными изменениями вызванных потенциалов мозга, эти изменения, однако, допускают самые различные теоретические толкования
105
если механизм все перерабатывает полностью, то не остается и места для совершенствования. В случае теории Трейсман можно предположить, что фильтр становится с возрастом или опытом более эффективным, но тогда более подготовленные испытуемые должны были бы получать меньше информации, чем неподготовленные. Некоторые психологи действительно защищали эту странную теорию, и были проведены специальные исследования развития внимания в надежде продемонстрировать ухудшение результатов с возрастом. С моей точки зрения, эти попытки едва ли можно считать успешными
Что происходит, когда люди намеренно стараются собирать информацию из вторичного сообщения? В ряде исследований в прозаические отрывки было включено число семь (как, например, в этом предложении) и испытуемых просили подавать сигнал при его обнаружении. Неопытные испытуемые редко замечают такие цели. Более того, немногие «вторичные» обнаружения явно не связаны с контекстом. Испытуемый, имеющий подобную инструкцию, с одинаковой вероятностью отреагирует на «for» в предложении «there was little reason for his action» и на «four» в предложении «the leaves were a brilliant four green» * 2, если эти предложения входят во вторичное сообщение, в то время как в первичном тексте такие ошибки встречаются редко3. Как указывает Трейсман4, эти результаты являются сильным доводом против представления о полном анализе всей поступающей информации. Если бы это было так, почему испытуемые не обнаруживали целевые слова одинаково хорошо в каждом из сообщений? Очевидно, они не воспринимают нужную им информацию из вторичного сообщения. Согласно теории фильтра, это объяснялось бы тем, что испытуемые способны блокировать ее, в то время как сторонники отстаиваемой здесь теории активного внимания сказали бы, что дело прежде
'Maccoby, Hagen (1965), Hagen (1967), Siegel, Stevenson (1966).Hawkins (1973)
2 В английском языке предлог «for» (для) и числительное «four» (четыре) произносятся одинаково (омонимы)
Treisman.Geffen (1967), Т г е i s m a n , R i 1 е у (1969)-
Glucksberg, Cowen (1970), К 1 a p p , Lee (1974) Treisman Ge f’en (1967)
106
всего в том, что испытуемые попросту не справляются с задачей. Если верна вторая точка зрения, то это значит, что у испытуемых отсутствует некоторый навык, который потенциально может быть сформирован. Результаты по крайней мере одного эксперимента позволяют думать, что это второе предположение правильно. Невил Морей после нескольких часов тренировки в одновременном выполнении заданий на затенение и обнаружение чисел улучшил свои собственные результаты обнаружения чисел во вторичном канале до 83% по сравнению с 4% у среднего нетренированного испытуемого ’. Его результаты, возможно, не являются следствием одной только тренировки; Морей — психолог, многократно участвовавший в экспериментах на затенение. Ясно, однако, что не следует бездумно обобщать средние результаты нетренированных испытуемых и делать на их основании выводы о перцептивных механизмах человека.
Эксперимент Морея вызывает вопросы, история которых намного длиннее, чем история представления о внимании как о процессе фильтрации. Действительно ли Морей одновременно внимательно следил за обоими сообщениями? В самом деле, можно ли уделять одновременно внимание двум вещам? Или, может быть, вторичные задания выполняются «автоматически», «за пределами сознания»? Если это так, то каковы границы возможностей автоматической умственной активности? Как мы увидим, соответствующие данные показывают, что когнитивную активность человека более целесообразно рассматривать как совокупность приобретенных навыков, чем как функционирование единого постоянного в отношении своих возможностей механизма.
Эксперименты, связанные с одновременным выполнением двух дел, восходят к XIX столетию. Наиболее интересный из них — поскольку он предполагал широкую практику — был выполнен в Гарварде Гертрудой Стайн и Леоном Соломонсом 1 2. Исследователи пытались научиться одновременно читать и писать, то есть добиться того, что они называли «автоматическим
1 Underwood (1974)
2 Solomons, Stein (1896).
107
письмом». Они практиковались в выполнении ряда все более усложнявшихся задач: читать и одновременно двигать планшет; читать и одновременно писать слова под диктовку; читать и одновременно спонтанно писать что-либо; читать один рассказ и в то же время писать под диктовку другой. Они старались (и добивались этого) тренироваться в выполнении каждой задачи до тех пор,- пока какая-либо одна деятельность не становилась автоматической, то есть более не осознавалась. К сожалению, их интересовал только этот интроспективно определяемый результат, поэтому ни об объеме тренировки, ни о скорости чтения они не сообщают.
Частично опыт Соломонса и Стайн был повторен в 1915 г. Дауни и Андерсоном ’; последние записывали слова под диктовку, одновременно читая про себя. Исследователи добились значительного повышения скорости чтения через 17 часов тренировки, но не смогли достичь своей обычной скорости чтения В отличне от Соломонса и Стайн Дауни и Андерсон так и не добились «автоматизма»: они неизменно осознавали то, что пишут. Такое несовпадение результатов, как мне кажется, неудивительно; ненадежность интроспективных отчетов в подобных ситуациях достаточно известна.
Недавно в Корнеллском университете Элизабет Спелке и Уильям Херст повторили и расширили эксперимент Соломонса и Стайн * 2. Они совершили существенный отход от традиции, использовав вместо себя других испытуемых; два студента участвовали в эксперименте в течение целого семестра по одному часу в день. Испытуемые читали про себя рассказы и одновременно писали слова, которые диктовал им одно за другим экспериментатор (новое слово предъявлялось сразу после того, как записывалось предыдущее). Сначала, как и можно было ожидать, двойная задача казалась испытуемым трудной — они читали гораздо медленнее, чем в обычных условиях. Однако спустя шесть недель нормальная скорость чтения восстановилась. Тщательная проверка показала, что чтение было при этом вполне осознанным.
На этой фазе эксперимента диктуемые слова выбирались случайно. Заметят ли испытуемые отклонения
’ Downey, Anderson (1915)
2 Spelke, Hirst, Neisser (1976)
108
от случайности’ На восьмой неделе были составлены подгруппы слов: 20 слов подряд, относящихся к одной категории, 20 существительных во множественном числе, 20 слов, составляющих серию значимых предложений. Списки каждого типа предъявлялись по нескольку раз, однако испытуемые никак их не комментировали. (Они, безусловно, отметили бы появление этих подгрупп, если бы заметили их, так как сразу же — и с некоторым удивлением — зафиксировали предъявленный им в конце недели список из 20 рифмующихся слов ) Когда позднее эти списки были показаны испытуемым, нелегко было убедить их в том, что случилось на самом деле. Трудно поверить, что они действительно записали под диктовку, скажем: «тележка, коньки, грузовик, лошадь, самолет, трактор, автомобиль, ракета, велосипед, такси, катер, вертолет, прицеп, метро, танк, ноги, коляска, корабль, мотоцикл, вагон» — и не заметили при этом категории. Однако это было именно так.
Тот факт, что люди не замечают чего-то, не является, конечно, доказательством того, что они не смогли бы заметить этого, если бы попытались. Поэтому на следующей стадии эксперимента испытуемым сообщалось, что какие-то (не конкретизировалось какие) категории и предложения будут эпизодически включаться в диктуемые списки; их просили отмечать такие эпизоды. Дополнительная задача вызвала вначале снижение результатов — у одного испытуемого уменьшилась скорость чтения, у другого ухудшилось понимание прочитанного,— затем, однако, все восстановилось; во многих пробах испытуемые замечали практически все категории и большинство предложений, читая при этом на обычном уровне. Наконец их попросили определять категорию каждого диктуемого слова сразу по его произнесении, то есть записывать категорию слова вместо него самого. Оказалось, что после значительной дополнительной тренировки эту деятельность также можно сочетать с нормальной скоростью чтения и полным пониманием текста.
Испытуемые в эксперименте Спелке — Херста следили, очевидно, как за диктуемыми словами, так и за рассказом, и делали это не просто автоматически. Их результаты нельзя объяснить с помощью традиционных теорий внимания. Представляется несомненным,
109
что количество информации, воспринимаемой из одного источника, в то время как внимание направлено на другой, не лимитируется каким-либо фиксированным механизмом, и поэтому ни одна конкретная гипотеза в отношении таких механизмов не может быть корректной. Вместо этого можно утверждать, что результаты зависят от навыка наблюдателя. Тренированные испытуемые могут делать то, что кажется одинаково невозможным как новичкам, так и теоретикам.
Ретроспективно нам не следовало бы, видимо, так удивляться этому результату. Не менее драматическое развитие претерпевают и более знакомые навыки. Так, когда мы впервые садимся за руль, управление машиной требует всего нашего внимания. Позднее опытный водитель переключает скорость, делает повороты и обгоняет грузовики, не прекращая бурно обсуждать, скажем, какую-нибудь психологическую теорию. Многие квалифицированные машинистки могут разговаривать во время перепечатки, однако маловероятно, чтобы они могли это делать без продолжительной практики; я, безусловно, не могу. Большинство взрослых говорят и думают, надевая пальто или завязывая шнурки, чего не могут делать малыши; умные родители не разговаривают со своим шестилетним ребенком, одевающимся на прогулку.
Хотя, по-видимому, ни один современный психолог, кроме Херста и Спелке, не исследовал развития таких множественных навыков, некоторые наблюдения за индивидами, достигшими высокого уровня профессионализма, подтверждают их результаты. Опытные пианисты способны слушать прозу, играя одновременно с листа на фортепиано ', а профессиональные машинистки могут печатать на машинке, слушая какой-либо текст или напевая детские песенки по памяти * 2. Сбор информации из вторичного источника не происходит автоматически, но и не блокируется каким-либо фильтрующим механизмом. Чем опытнее воспринимающий, тем больше он может воспринять.
' Allport, Antonitis, Reynolds (1972).
2 Shaffer (1975).
110
Автоматическая переработка информации
Этот принцип имеет отношение также и к экспериментам с неопытными испытуемыми. Ни один взрослый не является абсолютно неподготовленным в отношении обращения со множественными источниками информации. У каждого есть некоторый соответствующий опыт — попытки слушать радио и одновременно заниматься, или слушать лектора и в то же время стараться законспектировать то, что он сказал раньше, или, устав от скучнейшего разговора, прислушиваться к тому, о чем говорят соседи, и т. п. Нелегко определить такие навыки или указать на их отношение к конкретному эксперименту, тем не менее едва ли следует удивляться тому, что время от времени они могут проявляться.
Недавно было сделано несколько попыток продемонстрировать эффекты такого рода. Все они основываются на косвенном измерении влияния информации, не являющейся объектом внимания, поскольку прямые вопросы о ней к испытуемым дают отрицательные результаты. Например, скорость, с которой испытуемые способны прослушивать первичное сообщение, может изменяться под влиянием связанного с ним слова из вторичного сообщения ’. Этот эффект, однако, трудноуловим; он различен в случае синонимов и антонимов и по-разному проявляется в различных лабораториях; возможно, он ограничен начальными частями стимульного материала 1 2. В нескольких исследованиях было показано также, что интерпретация человеком неоднозначного предложения из первичного сообщения может определяться одновременно предъявляемой вторичной информацией, однако в одном исследовании оказалось, что этот эффект можно было получить только с испытуемыми из Массачусетского технологического института и нельзя было получить со студентами Гарвардского университета 3. Наиболее впечатляющим был эксперимент Кортина и Вуда 4, которые сначала сенсибилизировали своих испытуемых к некоторым словам, ассоциируя последние с ударами тока. Когда эти (или
1 Lewis (1970).
2 В г у d е п (1972); Treisman, Squire, Green (1974).
3 Упоминаемое исследование выполнено Лэкнером и Гарреттом (1972); см также Mackay (1973).
4 Corteen.Wood (1972).
Ill
связанные с ними) слова включались впоследствии во вторичное сообщение в ситуации избирательного слушания, они вызывали физиологические реакции, соответствующие состоянию тревоги. Среди попыток воспроизвести этот эксперимент также были как успешные, так и неуспешные *.
Подчеркивая, что эти результаты трудны для воспроизведения, я не думаю отрицать их истинность Теперь никто не сомневается в том, что некоторые «наивные» испытуемые воспринимают значение некоторых «иррелевантных» слов — по крайней мере при определенных условиях Высказывалось мнение, что этот факт опровергает теорию фильтра, и, видимо, это так Нет необходимости, однако, делать вывод, что все испытуемые воспринимают все значения всех иррелевантных слов, и 'было бы ошибкой рассуждать о внимании так, как если бы это было доказано Результаты упомянутых экспериментов правильнее объяснять перемежающимся использованием спонтанно приобретенных навыков, нежели функционированием некоторых автоматических механизмов.
Я не думаю полностью отрицать существование автоматических механизмов Сбор информации не находится всецело под сознательным контролем, если бы это было так, мы оказались бы слишком рассеянными, чтобы выжить Громкие звуки, ритмически повторяющиеся раздражители, внезапные видимые движения, болевые стимулы — все это примеры сигналов, к восприятию которых мы готовы всегда Младенцы, безусловно, рождаются со схемами принятия такой информации, используемыми для того, чтобы начать новые циклы перцептивной активности Хотя у каждого вскоре формируются более сложные схемы для извлечения из среды более тонкой информации, простые схемы сохраняют известную меру автономности. Такие схемы
Была осуществлена одна неудачная и две удачные попытки воспроизвести этот эффект в лаборатории Кортина (см С о г t е е п , Dunn 1974) Я благодарен доктору Кортину за оказавшиеся окнь полезными личные сообщения по этому вопросу) Об анаю гичном эффекте коротко сообщалось в работе Морея (1970) В то же время по крайней мере две попытки продемонстрировать этот фено мен не завершились успехом (Wardlaw, Kroll, 1976, Во wers, 1976) См также von Wright, Anderson, Sten man (1975)
112
функционируют за пределами внимания — иными словами, они постоянно готовы к обнаружению соответствующих им сигналов невзирая на то, что в этот момент может осуществляться какой-то другой перцептивный цикл,— и они более или менее индифферентны к контексту и значению Я однажды предложил назвать их процессами предвнимания 1 Термин этот все еще вполне приемлем, однако не следует им злоупотреблять. Хотя наша способность воспринимать информацию за пределами основного потока текущей активности нередко опирается на автоматические системы рассмотренного типа, она также может быть следствием приобретенных навыков или сознательного намерения Один из результатов, полученных Спелке и Херстом, позволяет проиллюстрировать это различие Их испытуемые спонтанно отмечали, что некоторые группы диктуемых слов рифмовались, но только после специального предупреждения они замечали принадлежность слов к общей категории.
Возможны также случаи, когда наше внимание привлекают сигналы другого типа Широко известно, что у человека можно выработать условные реакции воспринимать и отвечать на некоторые стимулы, независимо от того, хочет он этого или нет, а также от имеющейся у него в этот момент сознательной или моторной установки Такие явления часто демонстрируются с помощью изолированных вербальных стимулов. В тесте Струпа, например, испытуемые должны называть цвет чернил, которыми написаны слова, игнорируя при этом слова как таковые 2. Это нелегко сделать; но это становится особенно трудным, когда слова обозначают цвета — например, когда правильным ответом на слово желтый будет «голубой», если это слово написано голубыми чернилами Интерпретация подобных результатов требует, однако, известной осторожности. Названия цветов не навязывают себя испытуемому, хочет он того или не хочет Инструкция требует того, чтобы он был готов произносить названия цветов, так что соответствующие схемы далеки от пассивного, дремлющего состояния Испытуемый находится как бы в двойной упряжке- он должен быть готов к тому, чтобы как можно быст
1 Neisser (1967) Предложенное там понятие «предвнимание» шире, чем то которое я имею в виду
2 S t г о о р (1935), Jensen, Rohwer (1966), D у е г (1973)
113
рее сказать «желтый», но вынужден воздержаться от этого как раз тогда, когда появляется наиболее адекватный стимул. Если эта двойная упряжка снимается инструкцией, требующей иной реакции,— если ему рекомендуется нажимать кнопку, соответствующую цвету чернил, вместо того чтобы называть цвет,— то трудности в значительной степени уменьшаются *.
Известно много подобных эффектов. Когда на экране высвечивается какое-то число, в то время как произносится другое, испытуемому, получившему инструкцию повторять (вслух) визуальный стимул, с трудом удается игнорировать слуховой4. Это не значит, что слышимые числа невозможно игнорировать (испытуемым в опытах на избирательное слушание с трудом удается даже обнаруживать их); речь идет о том, что инструкция обнаруживать и одновременно игнорировать предъявляет чрезмерные требования к естественным навыкам.
Тот факт, что испытуемые вообще могут выполнять такие задания, требует разъяснения. Они добиваются этого намеренным отказом от той информации, которая обычно управляет их поведением. Отфильтровывают ли они ее? Я предпочел бы сказать, что они воздерживаются от ее собирания, хотя они и могли бы ее собрать, если бы захотели. Это не так просто, когда речь идет о давно упроченном навыке: самоограничение в таких случаях дается, как известно, с большим трудом. Тем не менее достижение его требует не создания нового барьера, а отказа от старой активности.
Возможность автоматического контроля за поведением сильно преувеличивается как психологами, так и широкой публикой. Даже «обусловливание» простых, вегетативных реакций во многом определяется контекстом и намерениями. У испытуемых, получающих удар током всякий раз, когда появляется определенное слово, быстро развивается на него сильная кожно-гальваническая реакция, она, однако, исчезает или значительно модифицируется, как только убираются электроды 3. (Методы «детекции лжи», основанные на ве
1 Р г i t с h a 11 (1968).
2 Greenwald (1970). ’Mandel,Bridger (1973).
114
гетативных реакциях, в целом весьма ненадежны ’.) Другие виды обусловливания столь же лабильны и, как правило, не генерализуемы на новые ситуации. Я сомневаюсь, что какие-либо реакции, кроме относящихся к примитивным процессам предвнимания, могут стать полностью автоматическими в том смысле, что их можно будет вызывать вне связи с ситуацией и собственными планами и целями испытуемого.
Сказанное не следует понимать так, что мы всегда знаем, что мы делаем и почему мы это делаем. Мы часто не сознаем истинных причин наших поступков; они «бессознательны», как сказал бы Фрейд. Но наша неспособность дать себе полный отчет в собственном поведении не означает, что оно автоматически управляется простыми стимулами; это означает, что мы обращаем внимание на разную информацию, когда описываем поведение и когда реально действуем. Концепция контроля за поведением в целом основывается на неадекватных представлениях о природе человека и когнитивной активности. Более подробно эта проблема будет рассмотрена в главе 9.
Пределы емкости
Часто утверждается, что способность человека принимать и сохранять информацию должна иметь какой-то общий предел. Это утверждение нередко означает признание в той или иной форме теории фильтра: постулируется специальный механизм, оберегающий эту ограниченную емкость от перегрузки. Аргументы этого типа широко распространены не только в экспериментальной психологии, но и в смежных дисциплинах. Именно они побудили нейрофизиологов искать фильтрующие механизмы в нервной системе, а социологов сетовать по поводу информационной перегрузки представителей современного общества. Мы, однако, уже видели, что такие фильтры не нужны и, видимо, не существуют. С моей точки зрения, представление о едином центральном пределе возможностей переработки информации является таким же заблуждением. Способности человека, разумеется, ограничены, но границы эти не яв-
1 L у к к е п (1974).
115
ляются монолитными или количественными, как думают некоторые. Само понятие «емкость» больше подходит для пассивного контейнера, в который складывают вещи, чем для активной и развивающейся структуры.
Вера в ограниченность когнитивных способностей настолько широко распространена, что заслуживает тщательного рассмотрения. У нее несколько причин. Одна тесно связана с концепцией сознания и будет рассмотрена в этой главе. Другая, которой можно сразу же пренебречь, опирается на кажущийся логичным и априорным аргумент. В соответствии с одной из теорем математической теории связи, когда скорость подачи информации на вход конечного канала превышает некоторое значение (называемое пропускной способностью канала), оказывается невозможным передать ее всю без ошибок. Поскольку мозг человека ограничен и поскольку он передает информацию, эта теорема принимается за доказательство того, что наши возможности в отношении приема и сохранения информации тоже имеют предел.
Хотя в принципе этот аргумент не вызывает возражений, релевантность его психологии весьма сомнительна. В мозгу имеются миллионы нейронов, образующих между собой невообразимо сложные связи. Кто может сказать, сколь велик будет предел, устанавливаемый таким «механизмом»? Никто еще пока не показал, что факты избирательного внимания как-то связаны с реальной информационной емкостью Мозга, если вообще можно говорить про таковую. Действительно, ни один психологический факт не имеет ничего общего с общим объемом мозга. Вопреки распространенному убеждению в голове не существует никакого огромного хранилища, находящегося под угрозой переполнения. Не существует, видимо, никаких количественных пределов, например, для долговременной памяти; вы можете продолжать встречаться с новыми людьми, изучать новые языки и исследовать новые Области знания, пока у вас хватает энергии и есть соответствующие желания. Точно так же нет никаких физиологически или математически установленных пределов для количества информации, которую можно единовременно собрать.
Полярно противоположными по отношению к этому абстрактному аргументу и более заслуживающими де-116
тального рассмотрения являются ограничения, с которыми приходится сталкиваться в повседневной жизни. Каждый знает, что мы оказываемся несостоятельными, когда беремся за слишком многое; попытка одновременно делать несколько дел завершается обычно невозможностью сделать как следует хотя бы одно из них. Эти наблюдения, безусловно, точны, но нет причин объяснять их перегрузкой какого-то центрального механизма. В равной мере возможно, что ограничивающие факторы специфичны для некоторых комбинаций действий и навыков. Рассмотрим наши физические способности: они явно ограниченны, но их ограничения не проистекают из одного-единственного источника. Предел тому, как быстро мы можем бегать, не связан с теми же факторами, что и максимальный вес, который мы можем поднять; острота зрения ограничивается совсем не тем, чем определяется минимальное время глазодвигательной реакции. Почему же единственный механизм должен быть ответствен за все ограничения наших когнитивных возможностей?
Трудности, возникающие, когда человек пытается одновременно делать два дела, могут иметь много причин. (Тот факт, что такие трудности часто устраняются тренировкой, не делает их менее важными. Если мы поймем их, то сможем различать случаи, когда улучшение возможно, и случаи, когда тренировка окажется бесполезной.) Во-первых, две задачи могут потребовать, чтобы некоторая часть тела участвовала в выполнении несовместимых движений — так, например, явно невозможно писать и бросать мяч одной и той же рукой. В менее очевидных случаях, подобных письму одной рукой и бросанию мяча другой, может создаваться впечатление, что они требуют несовместимых движений. Каждое из этих двух действий предполагает постуральное и мышечное согласование движений всего тела, а также движений рук; и поскольку оба действия осваивались порознь, они в общем случае могут опираться на несовместимые постуральные и временные координации. Совместное их выполнение может оказаться возможным, но для этого сначала каждое действие должно подвергнуться фундаментальной перестройке.
Аналогичная трудность возникает, когда мы одновременно пытаемся применить одни и те же перцеп
117
тивные схемы для достижения двух несовместимых целей. Мы не можем, например, мысленно представлять себе пространственное расположение группы объектов и в то же время разглядывать другую группу объектов (см. главу 7). Точно так же нельзя одновременно повторять две ритмические цифровые структуры. (Для этого случая можно предположить, что объем памяти определяется способностью к детальному предвосхищению организованной во времени акустической информации.) Если испытуемый попробует выполнить нечто подобное в эксперименте на двойное слушание, переключаясь с одного сообщения на другое и пытаясь запоминать каждое, как если бы оно представляло собой бессмысленную последовательность, то достигнутые им результаты будут отражать это ограничение. Было бы однако, ошибкой, считать его основной причиной трудностей, возникающих в двойных заданиях. Оно говорит лишь о неэффективности одной частной и весьма неудачной стратегии.
Другой вид конфликта возникает в ситуациях, когда сигналы, критические для одной задачи, фактически маскируются одновременно предъявляемыми сигналами, относящимися ко второй. Например, в опыте на двойное прослушивание один голос может быть настолько громким, что второй будет практически заглушен. В этом случае не может быть и речи о каком-либо когнитивном ограничении; информация, необходимая для одной из задач, просто больше недоступна. Если, однако, маскировка имеет только частный характер, практика может все-таки обеспечить улучшение результатов. Испытуемый может усвоить, какая информация меньше маскируется, и будет в большей степени полагаться на нее, чем при нормальных условиях.
Причиной для сомнений в существовании единой центральной емкости является то, что тренированные индивиды могут с успехом сочетать много пар непрерывных и зависящих от времени действий, например вождение машины и разговор, пение и игру с листа. Нередко отмечалось, однако, что такие комбинации разрушаются, как только одна из задач неожиданно становится трудной. Водители перестают разговаривать, когда возникает аварийная ситуация, а пианист может прекратить пение, если ему по-
ив
падается особенно трудный пассаж. Такие факты действительно можно было бы отнести за счет некоего центрального механизма, отвечавшего за обе задачи но внезапно оказавшегося перегруженным. Эта гипотеза, однако, не является единственно возможной. Непредвиденные ситуации — это почти всегда незнакомые ситуации, требующие относительно нового применения навыка, будь то вождение машины или игра на фортепиано. В общем, испытуемый еще не научился сочетать данное применение навыка с выполнением вторичной задачи, и поэтому эффективность его действий неизбежно должна снизиться. Чтобы избежать этого ухудшения своих результатов, он отказывается временно выполнять одну из задач. Если же он настолько опытен, что встречался с такого рода непредвиденными обстоятельствами раньше, перерыв в деятельности не является необходимым.
Короче говоря, трудности должны возникать там, где мы пытаемся сочетать две задачи, не имеющие между собой естественной связи. Для каждого дела обычно существует много разных вариантов исполнения, и структура навыков, независимо усвоенных примем нительно к задаче А, редко бывает оптимальной Для сочетания их с навыками, требуемыми задачей Б. Мы не так часто оказываемся в искусственно созданных ситуациях выполнения двойного задания и поэтому усваиваем основные навыки в формах, не самых удачных для их сочетания друг с другом.
Упомянутые выше трудности не охватывают всех проблем, с которыми мы сталкиваемся, когда пытаемся делать сразу два дела. Один особенно важный случай связан с восприятием двух значимых и непрерывных событий одинаковой модальности. Исключительно трудно следить за обеими играми сразу в эксперименте на избирательное смотрение или же одновременно слушать два интересных содержательных разговора. Работа Спелке и Херста показывает, что тренировка может привести к значительному улучшению результатов в выполнении обеих задач, но даже их испытуемым не предлагалось извлекать из диктуемого вторичного сообщения контекстуально заданное значение. Не исключено, что и это может в конце концов оказаться возможным, но может и не оказаться.
119
Даже если это возможно, сохранится вопрос, почему это все-таки так трудно.
Проблема, разумеется, не сводится к общей «информационной нагрузке». Слежение за двумя различными сообщениями, даже когда они просты по содержанию, всегда оказывается гораздо труднее понимания единичного сообщения какой угодно сложности. Но еще менее удовлетворительной является попытка объяснить эту трудность, постулировав наличие в мозгу некоего речевого центра, способного обрабатывать не более одного сигнала одновременно. Такое предположение означало бы лишь переформулирование проблемы: почему речевой центр не способен обрабатывать два сообщения одновременно?
Возможно, что мы никогда не научимся выполнению двойных заданий только потому, что нам редко выпадает серьезный повод попытаться сделать это. Мы прислушиваемся к разговору прежде всего для того, чтобы принять в нем участие или по меньшей мере вообразить себе, что мы принимаем в нем участие, а это возможно только в том случае, когда мы имеем дело одновременно с одним сообщением. Я, однако, скептически отношусь к этой гипотезе; если бы двойное слушание было действительно возможно, кто-нибудь, несомненно, уже обнаружил бы в себе эту способность и воспользовался ею. Мне кажется более вероятным, что имеются действительные информационные препятствия для параллельного развертывания независимых, но аналогичных схем. Если, например, каждая схема предполагает предвосхищения, охватывающие существенный отрезок времени (что, безусловно, справедливо в случае осмысленного слушания, чтения или смотрения), то проблема включения новой информации в соответствующую схему может оказаться непреодолимой. Дальнейшие исследования внесут, видимо, ясность в этот вопрос.
Сознание
Осталось рассмотреть последний аргумент в пользу представления об ограниченной емкости перерабатывающего механизма. Часто утверждается, что человек способен одновременно осознавать только что-то одно. 120
Тем самым предполагается, что где-то в голове имеется тот же самый механизм с фиксированной емкостью, причем каким-то мистическим образом его содержание доступно непосредственному наблюдению. Тем самым данный нам в интроспекции опыт ограничивается объемом этого критического вместилища, а все остальные аспекты переработки остаются подсознательными или бессознательными.
Это не новая идея. Психологи, по крайней мере начиная с Фрейда, были склонны видеть в сознании некоторую часть психики или какой-то отдел мозга. (Поразительно, насколько современной оказывается теория Фрейда. В «Толковании сновидений» даже имеются блок-схемы, в которых ясно показана локализация «сознательного», «бессознательного» и «предсоз-нательного» '.) В настоящее время эта концепция очень популярна, и не без основания. Она представляет собой очень удачный теоретический ход: в ней получают объяснение не только факты внимания, но и наиболее ускользающая цель психологии оказывается наконец пригвожденной к конкретному месту на блок-схеме.
Мы уже рассмотрели недостатки такого подхода в качестве теории внимания. Он неадекватен так же как и интроспективное описание непосредственного феноменального опыта. Интроспекция совсем не обязательно показывает, что человек одновременно осознает только что-то одно. Я полагаю, что люди сообщают о единичности сознания главным образом потому, что этого требуют философские постулаты нашей культуры; мы все умеем приводить эти постулаты в соответствие с нашей психической жизнью и опускать все то, что им не соответствует. Наш отчет о частном переживании очень сильно зависит от того, что Орн называет «требующими аспектами» данной ситуации1 2. Частота, с которой психологи начала XX в. говорили о воображении, например, зависела от того, в какой лаборатории они работали; отчетливость, которую приписывают продуктам своего воображения современные испытуемые, можно существенно увеличить, задавая им соответствующие вопросы3. Интроспективные отчеты
1 Freud (1900).
2 Огне (1962).
Влияние «требующих аспектов» ситуации на яркость вооб
121
испытуемых Спелке и Херста были хаотичными и противоречивыми: иногда они точно знали, о чем пишут, а иногда не осознавали даже то, что вообще пишут. Само понятие «чего-то одного» далеко не ясно: сколько явлений (или вещей) присутствует в моем сознании, когда я слушаю оркестровую музыку, смотрю балет, веду машину и т. д.
Понимание сознания как одной из стадий переработки неудовлетворительно еще в одном более принципиальном отношении. Оно не учитывает ни оттенки слова «сознание» в повседневном употреблении, ни тонкости соответствующего опыта. Более приемлемая концепция сознания, многократно предлагавшаяся в истории психологии, считает его скорее аспектом активности, чем независимым механизмом. Сознание подвергается изменениям в ходе всей жизни, поскольку мы научаемся по-новому воспринимать новые виды информации. В одних контекстах эти процессы изменения называются когнитивным развитием, в других — перцептивным научением; в политических ситуациях они получили недавно название «рост сознания». Мы сознаем вещи, события и ситуации.
Верно, конечно, что не все осознаваемое нами существует в нашем окружении. У нас могут быть мысли, образы и чувства, которые доступны и недоступны для интроспективного отчета. Наши предвосхищающие схемы, в частности, имеют, видимо, один внутренний аспект — мы их осознаем. В последующих главах будет рассмотрено, что это может означать и каким образом мы оказываемся в состоянии сообщать об этом, однако напрасно искать в этой книге теорию сознания. Такие теории быстро опускаются до уровня обманчивых рассуждений об устройствах с ограниченной емкостью. Сознание — это аспект психической активности, а не пересадочная станция на интрапсихической магистрали.
ражения проявилось в исследовании, выполненном мною совместно с Питером, Шиханом (Sheehan,Neisser, 1969). Более подробное обсуждение этой проблемы см. в: Neisser, 1972.
122
ГЛАВА 6. КОГНИТИВНЫЕ КАРТЫ
Люди движутся. Они поворачивают голову, перемещают корпус, переходят в соседнюю комнату, идут в магазин, путешествуют по миру. Нельзя понять природу восприятия, не учитывая эту мобильность человека. Каждая из наших перцептивных систем 1 развивалась таким образом, чтобы максимально использовались эти особые виды информации, которые становятся доступными благодаря движению. Восприятие часто наиболее эффективно во время движения: мы с максимальной точностью локализуем звуки, если двигаем головой, а форма объектов постигается нами особенно хорошо, если мы активно изучаем их с помощью рук. Роль движения для зрения особенно важна, но и легко становится объектом неверных интерпретаций. Движение частично, но не обязательно полностью, меняет наличную оптическую информацию; глаза могут отчасти компенсировать движения головы и сохранить фиксацию объекта благодаря возможности вращения в глазницах. Такая компенсация важна, поскольку она продлевает детальное видение вещей, которые в противном случае слишком быстро исчезали бы из поля зрения. Тем не менее отсюда не следует, что для зрительного восприятия необходимо неизменное сетча
1 Я следую терминологии Гибсона (1966): он определяет перцептивные системы по той информации, которую они собирают, а не по соответствующим рецепторным органам. Слуховая перцептивная система, например, включает в себя уши вместе с подвижной головой; гаптическая система — кожу, конечности, мышцы и суставы, а также нервные структуры.
123
точное изображение, подобно тому как для получения фотографии требуется наличие стабильного оптического отображения на фотопленке. Компенсаторные движения определяют только то, что окажется спроецированным в фовеа, они не могут помешать изменениям изображения в целом на сетчатке. К этим постоянным изменениям не следует относиться как к чистым помехам или источникам искажений; они обеспечивают получение бесценной информации об организации среды и перемещениях в ней самого наблюдателя. Более того, информация, обеспечиваемая движениями более крупного масштаба — локомоциями,— имеет важнейшее значение для пространственной ориентации в широком смысле. Короче говоря, неподвижный наблюдатель с фиксированной головой, который служит испытуемым во многих экспериментах на восприятие, находится в необычном и удивительно неблагоприятном положении, ибо обеспечиваемая движением информация, критическая для нормального зрения, оказывается для него недоступной 1
Движение разными способами изменяет доступную стимульную информацию Даже легкий сдвиг головы в сторону достаточен для того, чтобы обнаружились новые аспекты у большинства близко расположенных предметов, но оказались скрытыми другие, которые были видимыми прежде То, как открываются и перекрываются при таких движениях предметы 2, определяет относительное положение как наблюдателя, так и самих объектов. Более экстенсивные движения влекут за собой более важные последствия для зрения.
1 У неподвижного наблюдателя с фиксированной головой еще сохраняется возможность двигать глазами, н ему действительно приходится осуществлять по крайней мере малоамплитудные движения для того, чтобы не перестать видеть совсем (искусственно стабилизированные на сетчатке изображения очень скоро полностью перестают восприниматься) Движения глаз не могут, однако, заме нить подлинное исследование среды, поскольку они не дают новой информации об относительном положении объектов
2 В нормальной «вещной» среде даже малейшие движения головы вводят в поле зрения новые фрагменты поверхностей пред метов и закрывают другие Следствием этого оказывается «прираще ние» и «стирание» (К apian, 1969) элементов мнкротекстуры некоторых объектов, открываемых и пи заслоняемых другими объек тами Движения большего масштаба открывают или скрывают объекты и даже целые сцены
124
Когда мы поворачиваем за угол или выходим за дверь, нам открываются совершенно новые виды, ранее скрытые от нас '. Это означает, что каждый непрозрачный объект — фактически каждый заслоняющий выступ — определяет область, которая может быть введена в поле зрения тем или иным движением Таким образом, нормальная среда всегда включает в себя перцептивно заданные возможности потенциального видения пока что скрытых от зрения вещей. Схемы воплощают в себе этот факт. То, что увидит индивид, совершив движение, уже находится в заданном отношении («позади») к тому, что видимо сейчас. Относительные положения объектов известны до того, как глазу становится доступной конкретная информация о них. Информация, собранная в результате самодвижения, оказывается, таким образом, систематически сопоставляемой с существующими схемами, и в частности с когнитивной картой или ориентировочной схемой близкого окружения.
Когнитивные карты как схемы
Термин когнитивная карта был уже давно предложен Толменом 1 2. В последние несколько лет он вновь получил широкое распространение вследствие все возрастающего интереса психологов, географов, градостроителей и представителей других профессий к проблемам пространственной ориентации3. Этот интерес понятен: пространственные схемы осуществляют жесткий контроль за нашим воображением. В значительной степени они и есть наше воображение. С пространственной организацией связано удивительное множество метафор, относящихся к человеческому уму: человек может «занимать положение» для того, чтобы знать нечто, иметь «обширные» или «узкие» знания, посмотреть на вопрос с «другой стороны», изучать «области» и «сферы» знания. Человек, не имеющий адекватной ориентировочной схемы, чувствует себя
1 J J. Q 1 b s о п (1966, р 207)
2 Tolman (1948)
3 Даунс и Сти (1973) составили недавно хрестоматию по теме «Когнитивные карты»
125
«потерянным» — стрессовая ситуация, с которой связан свой набор метафор *.
О когнитивных картах часто говорится так, как если бы они были умственными изображениями среды, которые можно разглядывать на досуге внутренним взором, в то время как его обладатель удобно расположился в кресле. Такое понимание выступает в отрывке, которым начинает свою книгу «Образ» Кеннет Боулдинг: «Сидя за своим письменным столом, я знаю, где я нахожусь. Я вижу перед собой окно; за ним — несколько деревьев; затем красные крыши зданий Стэнфордского университета; дальше — деревья и верхушки крыш города Пало-Альто; еще дальше — голые золотистые склоны Гамильтоновых гор. Я знаю, однако, больше, чем вижу. Я знаю, что позади меня есть окно, хотя и не смотрю в том направлении, а за ним открывается маленький городок Центра наук о поведении; далее — Береговые хребты, за ними — Тихий океан. Если я снова взгляну перед собой, то за горами, ограничивающими сейчас мой горизонт, есть, я знаю, широкая долина; за ней — цепь еще более высоких гор; за этими горами — снова хребет за хребтом, пока не появятся Скалистые горы; дальше — Великие равнины и Миссисипи; за ними — Аллеганы, еще дальше — Восточное побережье, еще дальше — Атлантический океан...» 1 2
Нет сомнений, что Боулдинг использовал когнитивную карту в качестве основы приведенных рассуждений. Тем не менее было бы неверно определять когнитивные карты через способность давать такие описания или иметь соответствующие образы. Я попробую сделать противоположное и часто буду пользоваться термином «ориентировочная схема» как синонимом «когнитивной карты», чтобы подчеркнуть, что это активная, направленная на поиск информации структура. Вместо того чтобы определять когнитивную карту как своего рода образ, я выскажу предположение (в главе 7),
1 На это обстоятельство настойчиво указывает Кевин Линч, чья книга «Образ города» («The Image of the City») стала вехой (!) и поворотным пунктом (!) в истории данной области.
г В о u 1 d i n g (1961, p. 3). Этот отрывок цитируют также Миллер, Галантер и Прибрам (1960).
126
что само пространственное воображение является всего лишь аспектом функционирования ориентировочных схем. Аналогично другим схемам они принимают информацию и направляют действие. Подобно тому как у меня есть схема объекта, принимающая информацию о настольной лампе и направляющая дальнейшее ее обследование, у меня есть также когнитивная карта всего моего кабинета и его местоположения, чтобы принимать информацию о кабинете и направлять мои движения в нем. Схема лампы составляет часть более широкой ориентировочной схемы, подобно тому как сама дампа является лишь частью реального окружения. Перцептивный цикл, схематически представленный на рис. 2, включен в более широкий цикл процессов обследования среды и сбора информации, охватывающий большую площадь и требующий большего времени. Эта взаимосвязь представлена на рис. 4.
127
Когнитивные психологи часто утверждали, что внутреннее движение психической активности осуществляется от частного к общему, от деталей конфигурации на входе к категориям и абстрактным суждениям. Принято говорить о существовании последовательных стадий, или уровней переработки *. Так, утверждается, что при виде напечатанного слова мы сначала определяем графические признаки отдельных букв, затем идентифицируем буквы, потом идентифицируем само слово, осознаем его значение и, наконец, возможно, относим его к некоторой категории или семантическому типу. Пример со схемой и когнитивной картой указывает на возможность несколько иной модели отношений между активностями разных уровней. Они скорее вложены друг в друга, чем следуют друг за другом. Отношение между ними аналогично отношению между теми реальными объектами, с которыми они имеют дело. Подобно тому как лампа и комната существуют совместно (одна внутри другой), моя ориентировочная схема и моя схема лампы активны одновременно, причем первая включает в себя вторую. Каждая из них представляет собой фазу циклического взаимодействия со средой; оба взаимодействия протекают непрерывно. Их нельзя безболезненно отделить друг от друга. Я могу смотреть на лампу, не видя окружающее помещение, но мое восприятие всегда будет направляться как общей когнитивной картой, так и конкретной перцептивной схемой. В комнате может не быть лампы, но в ней всегда будет какая-то вещь или просто пустое место в той части комнаты, где она обычно стояла. Обыденное
1 Эту наиболее распространенную когнитивную модель можно встретить чуть ли не в каждом учебнике: см. Lindsay,Norman (1972), Massaro (1975), Klatzky (1975), а также N e i s s e г (1967). Она особенно хорошо соответствует результатам, полученным в тахистоскопических экспериментах и экспериментах на время реакции (Sternberg, 1966, 1975; Posner, Mitchell, 1967; Posner, Boies, Eichelman, Taylor, 1969). Однако и в этой области она сталкивается с серьезными трудностями в исследованиях, где используется значимый или допускающий категоризацию материал (Jon ides, Gleitman, 1972; Wheeler, 1970). Крейк и Локарт (1972) пытались применить ее к некоторым феноменам памяти, предположив, что слова запоминаются в зависимости от «глубины переработки», которой они подвергались. Этот подход также столкнулся со многими трудностями (С г a i k , Т u 1 -v i n g , 1975).
128
восприятие существенно зависит от совместной поддержки со стороны этих различных уровней взаимодействия со средой *. То же можно сказать в этой связи и о поведении. Действия всегда иерархически включены в еще более широкие действия и мотивируются их предвосхищаемыми на различных уровнях организации схем последствиями 1 2 3.
Информация, порождаемая движением
Ориентировочные схемы — это не просто совокупности схем отдельных объектов. Они включают информацию о пространственных отношениях между объектами, о их положении в среде. Хотя некоторая информация о пространственном расположении объектов может быть получена даже неподвижным наблюдателем, значительно больше ее становится доступной, как только он начинает двигаться. Акт локомоции, требующий больше информации для своего успешного завершения, создает также больше информации для подвижного наблюдателя. Если бы это было не так, подвижные животные едва ли появились бы в процессе эволюции.
Движущийся организм имеет доступ к двум особым видам оптической информации. Одним из них является параллакс, основывающийся иа различии распределения оптической информации в двух стационарных точках. Смещение глаза из одной позиции в другую обычно порождает новую структуру стимуляций, и несоответствие таких последовательных структур позволяет специфицировать форму, положение и взаимное pab-
1 Недавними изящными иллюстрациями того, как одновременно
протекающие перцептивные активности осуществляют взаимную поддержку, являются эффект превосходства слова (word-superiority effect) (Wheeler, 1970; Johnston, McClelland, 1975), аналогичный эффект, полученный Уайсстайн и Харрисом (1974) на материале контурных рисунков и их компонентов, и эффект общей согласованности естественных сцен при тахистоскопическом распознавании их'элементов (Biederman, 1972; Biederman, Glass, Stacy, 1973).
3 Принципиально новая методика иерархического анализа последовательности действий была недавно предложена Ньютсоном (1976); в основе ее лежит способность наблюдателя обнаруживать согласованные звенья в поведении другого человека.
129
положение ви имых объектов. Получить информацию этого типа можно также и в отсутствие фактического движения. Люди и некоторые другие животные могут эффективно пользоваться в качестве замены бинокулярным параллаксом. Поскольку глаза занимают различное положение на лице, в подавляющем большинстве случаев объекты образуют на двух сетчатках несколько отличные структуры. Это расхождение является признаком глубины; иными словами, оио специфицирует реальные очертания и взаимное расположение объектов. (Стеоеоскоп представляет собой устройство, «имитирующее» такую информацию для создания иллюзорного впечатления глубины.) В некотором смысле бинокулярное зрение является гениальным эволюционным изобретением, позволяющим пользоваться всеми преимуществами двигательного параллакса в отсутствие фактического движения.
Движение наблюдателя оказывается также источником второго, еще более важного вида информации, которую нельзя имитировать с помощью стереоскопа. Поскольку движение — это непрерывный процесс, оно порождает постоянные изменения в доступном глазу оптическом потоке. По мере перемещения воспринимающему открываются не только различные стороны объектов, ио и имеют место закономерные изменения оптически проецируемых очертаний этих объектов. (Было бы ошибкой называть эти изменения «искажениями» очертаний. Речь идет не о том, что одна моментальная сетчаточная проекция верна, в то время как остальные суть искажения, а о том, что оптические трансформации, вызываемые движением, специфицируют реальную пространственную структуру среды.) Точно так же во время движения на сетчатке непрерывно меняются размеры и ориентация практически каждой видимой грани объектов. Ранее уже отмечалось, что кинетическая информация этого рода оказывается доступной всякий раз, когда близкий объект приходит в движение. Здесь следует подчеркнуть, что движение наблюдателя в равной мере или еще более информативно.
Движение наблюдателя позволяет получить информацию не только об окружении. Структура оптических изменений в сочетании с тем, что остается в них
130
инвариантным, специфицирует также и его собственные движения. Когда, например, он движется вперед, сетчаточные изображения видимых впереди поверхностей постепенно становятся все больше. При нормальных условиях никакое изменение одной только среды не способно воссоздать столь специфическую трансформацию оптического потока. Она специфицирует движение «я» и ничто другое. Более того, характер этого увеличения проекций непроизволен: все проецируемые точки, кроме одной, значительно смещаются к периферии. Этим единственным исключением является именно та точка, к которой движется воспринимающий. Таким образом, полностью специфицируется не только сам факт движения, но и направление движения '.
Наличие такого рода оптической информации означает, что индивид способен видеть как свое положение и движение, так и пространственную структуру окружения. Такое восприятие не является ни косвенным, ни результатом умозаключений; информация о самом себе столь же непосредственно доступна и столь же конкретна, как и информация обо всем остальном. Дж. Гибсон предложил называть извлечение информации о самом себе из оптического потока зрительной проприоцепцией. Обладание такой информацией не сводится к тому, что индивид оказывается в состоянии видеть свои руки и тело, как бы важно это ни было. (В обычных условиях собственные руки являются, видимо, наиболее часто доступным для восприятия зрительным объектом.) Даже когда все части тела закрыты для зрения, структура оптического потока позволяет воспринимающему видеть, где он находится и куда движется. Короче говоря, физическое «я» можно видеть; нет необходимости прибегать к умозаключениям.
В обычной среде почти всегда имеется информация для зрительной проприоцепции, и она почти всегда соответствует действительности. Смоделировать ее можно, лишь манипулируя оптическим потоком во всей его полноте. Одним из средств осуществления этого
1 На это указывал Дж. Гибсон в «Perception of the Visual World» (1950), с тех пор ои значительно развил этот тезис. О последних исследованиях структуры оптического потока см.: Johnston, White, Cumming (1973), Nakayama, Loomis (1974),, Warren (1977).
131.
является широкоэкранное кино типа «Синерама»; для лабораторных целей можно создать экспериментальное помещение, где стены и потолок перемещались бы независимо от пола. Именно в таком помещении Ли продемонстрировал эффекты целостного движения оптического потока *. Годовалый ребенок, стоящий на полу в такой комнате, падает (хотя до него никто не дотрагивается), если стены тихо и неожиданно подаются на несколько дюймов вперед. Это происходит из-за того, что оптические изменения, создаваемые движущимися стенами, в норме означают, что наблюдатель качнулся назад. Ребенок компенсирует это движением вперед, теряет устойчивость и падает. Даже взрослого, знающего об организации эксперимента, можно «сбить с ног» таким образом, если поставить его на узкую опору.
Информация о самом себе, подобно всякой другой информации, может быть собрана только соответствующим образом настроенной схемой. Напротив, любая оказавшаяся собранной информация, включая проприоцептивную информацию, модифицирует схему. В случае передвижения в среде таковой является ориентировочная схема или когнитивная карта. Это означает, что когнитивная карта всегда включает в себя как воспринимающего, так и среду. «Я» и мир перцептивно неразделимы.
Виды когнитивных карт
Когнитивные карты есть не только у зрелых, обладающих речью н интроспекцией организмов. Даже очень маленькие дети вполне успешно перемещаются у себя в доме, по крайней мере в тех комнатах, где им приходится часто бывать и где находятся важные для них вещи. Крэйг, испытуемый Хаттенлокер, типичен в этом отношении: в 15 месяцев, когда единственными произносимыми им словами были «ди» и «угу», его можно было попросить принести в комнату печенье, которое обычно находилось на кухне, и он вполне мог выполнить это. Более того, его ориентировоч-
1 Lee,Aronson (1974); L i s h m a n , L ее (1973). Еще более простым методом является иллюзия «занавески кругового душа», в прошлом достаточно часто демонстрировавшаяся в психологических лабораториях.
132
ная схема включала в себя готовность воспринимать не только постоянное, но и временное расположение вещей. «Во время этого визита на полу в гостиной лежала куча печенья, рассыпанного Крэйгом. Заключительную часть визита мы проводим на кухне; в какой-то момент мать Крэйга говорит ему: «Хочешь печенья?» Он выходит из кухни и возвращается некоторое время спустя, держа в руках почти все это печенье» Очевидно, Крэйг включил новую информацию (рассыпанное печенье на полу в комнате) в свою когнитивную карту дома, и эта обогащенная схема позволила ему позднее найти печенье. Мы уже видели, что гораздо младшие дети также способны удерживать информацию о временном расположении предметов, хотя и в течение значительно меньшего времени.
Поведение Крэйга не так уж удивительно. Оно типично не только для человеческого ребенка, но для детенышей многих других видов животных. С биологической точки зрения способность находить путь и добираться до желаемых целей должна быть всеобщей; без нее животные едва ли преодолели бы трудности естественного отбора. Рассмотрим в качестве примера выполненное недавно Менцелем исследование способности шимпанзе запоминать местоположение спрятанной пищи 1 2. Испытуемыми в его экспериментах была группа шимпанзе, живших более года в вольере в условиях, близких к естественным. В начале опыта вся группа была заперта в клетке, помещенной на периферии вольера. Одно животное забирали из клетки и носили вслед за экспериментатором, который прятал фрукты в 18 различных местах. На этой стадии животное могло лишь наблюдать; затем его возвращали к остальным шимпанзе и спустя две минуты клетку открывали. Менцель следующим образом описывает типичный результат: «Обычно тестируемое животное не колеблясь по прямой линии мчалось к груде травы или куче
1 Huttenlocher (1974, р. 347).
2 Menzel (1973). Разумеется, можно привести множество других примеров. Например, старый спор о том, как осваивают местность крысы, был в конце концов разрешен ко всеобщему удовлетворению; оказалось, что эти животные пользуются вехами, учатся срезать углы и находить дорогу в нужное место из новых исходных позиций, осваивают новые виды локомоций, когда старые оказываются неадекватными и т. д.
133
листьев, дереву, пню или яме, где лежала спрятанная пища, хватало пищу, ненадолго останавливалось, чтобы съесть ее, и затем бежало прямо к следующему месту, как бы далеко или как бы закрыто визуальными барьерами оно ни было... Каждое животное действовало более или менее в соответствии с принципом «наименьшего расстояния» и совершенно не учитывая маршрут, по которому его носили вслед за экспериментатором» '.
Сравнительная психология выходит за рамки этой книги, поэтому мы больше не будем останавливаться на экспериментах Менцеля. Они были упомянуты только для того, чтобы подчеркнуть, что когнитивные карты определяются сбором информации и действием, а не вербальным описанием. Путешествие — это одно, а рассказ о путешествии — другое. Ребенок способен найти дорогу задолго до того, как он будет в состоянии адекватно описать, где он был и как он туда попал, точно так же как он может делать многое другое, не умея сколько-нибудь развернуто рассказать об этом. Появляющаяся позднее способность описывать ориентировочные схемы имеет самостоятельное значение, и мы будем говорить о ней в главе 8. Пока что примем это без доказательств и рассмотрим более подробно структуру одного сложного примера.
Иногда экзотическая ситуация лучше иллюстрирует какое-нибудь положение, чем пример из повседневной жизни. Рассмотрим поэтому весьма сложные ориентировочные схемы, существующие у специалистов, принадлежащих к одной далекой культуре. Речь идет о мореплавателях с острова Палават в Тихом океане. Эти люди ведут свои парусные лодки в открытом океане За сотни миль от берега — в торговых целях или для удовольствия. Их умение издавна приводило в восторг всех, кому приходилось встречаться с ними: моряков из Старого и Нового Света, этнологов, а также их соседей — жителей Каролинских островов. Стремясь лучше понять то, что является, очевидно, экстраординарным когнитивным навыком, антрополог Томас Глэдвин провел в 1967 г. несколько месяцев среди палаватских мореплавателей. Он описал свои
1 Menzel (1973, р. 943—944).
134
наблюдения в прекрасной книге «Восток — это большая птица» на которой и основывается последующее изложение.
Навигационный навык палаватцев включает несколько компонентов Некоторые из них имеют отношение к сбору информации, содержащейся в весьма специфических источниках, которые Глэдвин называет «морскими приметами». Легкие изменения в цвете воды указывают на находящийся глубоко под нею риф, местоположение которого известно; ритм ударов воды о корпус связывается с несколькими типами наложения волновых процессов, характерных для этой части Тихого океана; полет птиц указывает на вероятное расположение ближних островов. Больший интерес, однако, представляет в этой связи когнитивная карта, в которую включается вся эта информация. Основу ее составляет концептуальная структура, называемая палаватцами «этак». Несмотря на всю свою стройность и система-, тичность, она не имеет ничего общего с традиционными для нас способами отображения движения в среде.
Основные направления в этаке определяются теми расположенными вдоль горизонта точками, откуда восходят определенные звезды. Мореплаватель знает путь движения звезды между каждой парой островов. (Восточному маршруту от Палавата к острову Трук, например, соответствует направление на точку подъема звезды Альтаир; палаватцы называют ее «большой птицей».) К сожалению, сами звезды не являются надежными источниками информации о направлении: нх не видно днем или в облачные дни, и даже в ясные ночи они лишь ненадолго остаются над своими точками восхождения. Более того, часто невозможно задать курс прямо к месту назначения. Неблагоприятный ветер может заставить идти галсами, меняя направление через каждые 50—100 миль. Таким образом, мореплаватель должен постоянно знать, как далеко и в какую сторону он заплыл. Однако он ие описывает свое движение в милях или в каких-нибудь других линейных мерах.
Все время плавания лодка движется относительно ближайших островов. (В данном контексте «ближай
1 Gladwin (1970).
135
ший» означает находящийся на расстоянии 50— 100 миль, т. е. далеко за горизонтом.) Можно, однако, сказать также, что это острова движутся относительно лодки; именно так и говорят палаватцы. С точки зрения мореплавателя, конкретный остров отсчета, который имеется в виду, постоянно меняет свое положение под звездами. Вначале, например, он может быть «под Альтаиром», а в конце — под Малой Медведицей (см. рис. 5). В промежутке между ними, пока идет плавание, он «проходит» под целым рядом звезд. Его последовательные звездные позиции делят плавание на соответствующие сегменты, или этаки. Положение и расстояние определяются так, как если бы лодка стояла неподвижно под усыпанным звездами небом все то время, пока остров отсчета (таковой имеется для каждого плавания от острова к острову) медленно скользит назад. Этот метод используется не только для нахождения основного курса, но и для осуществления галсов; в последнем случае говорят, что остров назначения
Рис. 5. Этак: принцип навигации на Палавате. (По: Т. Gladwin, 1970).
медленно отходит на две или три звездные позиции до тех пор, пока мореплаватель не примет решение переменить галс на противоположный.
Этак представляет собой организующий принцип когнитивной карты, обеспечивающий успешность деятельности палаватского мореплавателя. Функция этака, подобно всем ориентировочным схемам, состоит в том, чтобы получать информацию и направлять действие; в данном случае направляется зрительный поиск ожидаемых морских примет и определяется направление, в котором должна плыть лодка. Перцептивные схемы включены в него, поскольку восприятие составляет часть навигации. Покидая Палават днем, мореплаватель устанавливает курс, ориентируя корму на определенные вехи на острове: некоторые деревья, скалы и т. п. должны выстраиваться в линию, если курс верен. Оц выравнивает лодку до тех пор, пока все эти объекты не окажутся в нужном положении, поскольку только в этом случае он может быть уверен, что плывет правильно. Одни и те же действия служат как восприятию, так и плаванию.
Этак построен на основе весьма отвлеченного принципа. Острова отсчета никогда нет в поле зрения, точно так же очень редко бывают видны и звезды, под которыми он «передвигается». Большая часть релевантной информации на самом деле оказывается результатом расчетов «вслепую», наблюдений за волнами, морскими приметами и птицами; но каждый из этих признаков мореплаватель обязательно соотносит с воображаемым движением отдаленного острова под никак не обозначенными точками подъема невидимых звезд. Не удивительно, что для европейцев понимание этой системы сопряжено с огромными трудностями. Иногда им казалось, что острова, используемые в схеме этак,— это острова безопасности, к которым мореплаватели должны устремляться в случае шторма. Обратите внимание на характер этой ошибки: это чисто конкретная интерпретация абстрактной идеи мореплавателей. Когда жители далеких островов допускают аналогичные ошибки при интерпретации наших абстрактных понятий, мы слишком часто делаем поспешный вывод о том, что по сравнению с нами они более слабые мыслители.
137
Образ города
Когнитивные карты существуют для всего. Мы знаем, что увидим за поворотом, когда возвращаемся домой; мы можем планировать путешествия в тысячи мест и проверить правильность наших ожиданий в пути, если отправимся в путешествие; время от времени мы срезаем дорогу, также имея некоторое представление о том, куда мы попадем. Все эти возможности общеизвестны, тем не менее они интересны. Очень увлекательно рассказывает о них Кевин Линч в книге «Образ города» *. Интервьюируя жителей Бостона, Джерси-Сити и Лос-Анджелеса, Линч задавал им вопросы о том, что в первую очередь приходит им в голову, когда они думают о своем городе, что должно встретиться им на пути из одной точки города в другую, и много других вопросов. На основе ответов и грубых набросков-планов, которые рисовали ему испытуемые, Линч обсуждает возможные «образы», или когнитивные карты, пробуждаемые данными городами у их жителей.
Как правило, такие когнитивные карты содержат в себе некоторые специфические признаки. Такие вехи, как башни, необычные здания или памятники, играют важную роль, так как их легко заметить на расстоянии. Путями Линч называет доступные для движения дороги — чаще всего улицы,— по которым передвигается горожанин; узлы примечательны тем, что в них сходится несколько путей. Районами называются части города, объединяющиеся вокруг какой-нибудь легко узнаваемой культурной или географической достопримечательности. Наконец, грани — это визуально определяемые границы районов или других структурных элементов: реки, проспекты и т. п. Именно эти признаки определяют структуру города в том виде, как она понимается и используется его обитателями.
Когнитивные карты и перцептивные схемы связаны между собой двумя различными способами, которые
1 Lynch (I960). Эта книга дала толчок огромному числу подобных исследований других городов и других аспектов когнитивных карт. Обзор этих работ см. в: Downs, Stea (1973). Линч и сам продолжил свои исследования, дополнив географические аспекты городской жизни историческими, в работе «What Time is This Place?» (1972).
138
можно проиллюстрировать посредством предлагаемого Линчем анализа. Во-первых, когнитивная карта есть, в сущности, перцептивная схема, хотя и большего масштаба; она принимает информацию и направляет обследование. .Не следует' удивляться тому, что схемы объектов также включают в себя элементы, весьма .напоминающие те, о которых говорит Линч. Как отменил Хохберг, часто дело обстоит именно так ’. Регистрация движений глаз показывает, что бросающиеся в глаза элементы объектов функционируют как вехи; они видны с большого расстояния (в частности, периферическим зрением), и глаза часто возвращаются к ним. Движения глаз также во многом ограничиваются гранями, особенно реальными гранями объектов. Более того, совершенно очевидно, что в большинстве естественных объектов можно выделить соответствующие районам подобласти, имеющие особое значение: у человека это — лицо, у дерева — ствол. Отсутствуют только пути и узлы, возможно вследствие баллистической природы исследующих движений глаз. Как только глаз начал движение к новой точке фиксации, он не в состоянии изменить направление до тех пор, пока цель не будет достигнута; во время движения информация практически не собирается. Таким образом, пути движений глаз не обеспечивают поступления непрерывной информации, необходимой для формирования схемы, в результате этого они и ускользают от восприятия.
Вехи и грани — это реальные вещи, принадлежащие реальному городу; соответствующие перцептивные схемы аналогичным образом включены в когнитивную карту города. Однако схемы — это не просто компоненты карты; они и сами направляют восприятие и сбор информации. Житель города знает, как выглядят критические признаки; другими словами, он знает, как надо смотреть на них, а также примерно знает, что он увидит при взгляде на них. Он знает также, в общем и целом, что он скорее всего увидит при их пересечении или при приближении к ним. Именно поэтому они и являются примечательными для него. Все это служит общей иллюстрацией общего принципа когнитивной организации. Элементы, принад-
1 Hochberg (1975).
139
лежащие различным «уровням», не просто последовательно связаны таким образом, что нижние поставляют информацию следующим за ними в иерархии; они именно включены друг в друга, каждый реализует при этом свою собственную циклическую, связь с предоставляемой средой информацией.
Нам остается рассмотреть еще один, может быть самый интригующий, аспект когнитивных карт. Горожанин пользуется своей ориентировочной схемой не только во время поездок по городу; он может воспользоваться ею, когда спокойно сидит у себя дома или когда его интервьюирует архитектор-планировщик. Такая схема может быть отделена от своей первоначальной функции и использована в качестве самостоятельного источника информации. Можно сделать город объектом собственного воображения, а также объектом изучения. Линч не случайно назвал свою книгу «Образ города». Существует тесная связь между когнитивными картами и умственными образами, к этому вопросу мы теперь и перейдем.
ГЛАВА 7. ВООБРАЖЕНИЕ И ПАМЯТЬ
Воображение — тема, казавшаяся некогда слишком зыбкой, слишком менталистской и слишком незначительной для серьезного изучения,— стала сейчас модным объектом когнитивных исследований ', насчитывающих уже много важных открытий и повторных открытий. Была многократно подтверждена эффективность образов как мнемотехнических средств; установлено, что воображение и восприятие могут вступать в конфликт друг с другом, по крайней мере в определенных условиях; операции сканирования или изменения ориентации образов осуществляются, как было показано, в определенные и доступные измерению интервалы времени 2. Интенсивно исследовались эйдетические образы 3, характерные для некоторых детей,
1 Целый ряд опубликованных в последние годы книг свидетельствует об этом интересе: Richardson (1969); Horowitz (1970), Segal (1971b), Paivio (1971), Sheehan (1972), Chase (1973).
2 Конкретные ссылки на соответствующие экспериментальные работы будут даны в этой главе позднее.
3 Эйдетические образы у детей — сообщение ребенка о том, что он продолжает видеть картину в течение приблизительна минуты после того, как она была убрана из поля зрения,— по-прежнему остаются спорной проблемой. Р. Б. Хейбер и Р. Н. Хейбер, снова вызвавшие интерес к изучению эйдетических образов своей работой 1964 г., пересмотрели некоторые прежние представления на основе новых данных (Leas k, Haber, Haber’ 1969). В разных исследованиях приводятся весьма различные результаты, относящиеся к таким центральным вопросам, как частота эйдетических образов, их точность, степень сходства с тем, что переживается при реальном акте видения. Грей и Гаммерман (1975) сделали полезный обзор работ в этой области. Что касается меня, то я склонен думать, что
141
и были написаны книги о людях с замечательными способностями к образному запоминанию *.
Полученные результаты объяснялись в основном в терминах линейной когнитивной модели, изображенной в огрубленном виде на рис. 1. Эта модель предполагает, что зрительный образ — это, в сущности, сформировавшийся необычным способом «перцепт». Считается, что, хотя перцепты, как правило, являются завершением цепи операций по переработке информации, в начале которой находится стимул, они могут быть получены также и в отсутствие такового. С помощью памяти можно вызвать поток процессов где-то в середине перцептивной системы (вместо того чтобы запустить его, воздействовав на рецепторы), и в конечном счете он достигнет того места, где находится сознание. Когда это случается, мы, согласно модели, констатируем наличие умственного образа. Если воспользоваться терминологией прошлого века, то образы представляют собой не что иное, как «ощущения центрального происхождения».
На самом деле существует два варианта этой Теории, спор между сторонниками которых сводится к вопросу о том, можно ли считать, что поток переработки завершается, когда достигается уровень сознания. Некоторые психологи полагают, что можно манипулировать образом, изучать его и перерабаты-
умственные образы у детей-эйдетиков во многом сходны с соответствующими образами у других людей, но нх интересуют другие аспекты образов, и, кроме того, они используют другие средства интроспективного описания, в частности метафоры. Этот феномен, по-видимому, никогда не был обнаружен у взрослых, за исключением некоторых межкультурных исследований, в которых проблемы перевода, унификации критериев, социальных ожиданий, образности и т. п. являются, вероятно, причиной удивительного многообразия и противоречивости результатов (Doob, 1964, 1965, 1966, 1970, Feldman, 1968). Поразительные зрительные воспоминания отмечались эпизодически у взрослых в исследованиях, посвященных совершенно иным проблемам (см , например, Лурия, 1969, S t Torn е у е г , 1970; Stromeyer, Psotka, 1970; Gummerman, Gray; 1971), однако они сильно отличались от эйдетических образов у детей, а также друг от друга. У этих испытуемых образы не просто наблюдались спустя несколько секунд после действия стимула, но .могли произвольно вызываться Я не могу предложить адекватного теоретического объяснения этому.
1 Лурия (1969).
142
вать и на каких то последующих стадиях, как если бы он был картиной, которую реально разглядывает индивид *. Это в определенном смысле согласуется с интроспекцией, поскольку мы действительно как будто бы рассматриваем наши образы. В то же время философский аспект такого подхода имеет целый ряд слабых мест: приходится постулировать существование нового перцептивного механизма, осуществляющего это рассматривание. Понимая эту трудность, другие теоретики склоняются к мысли, что вся переработка осуществляется где-то за кадром, а сознательный образ не более чем эпифеноменальный след уже выполненной работы 1 2.
Оба варианта линейной теории сталкиваются с трудностями при объяснении того, почему образы и перцепты обычно не смешиваются друг с другом. Почему индивид знает, имеет ли содержание его сознания в данный момент своим источником внешний стимул или нет? Действительно, мы почти всегда в состоянии дать себе в этом отчет, по крайней мере когда не спим. Хотя эксперимент Перки часто приводится в качестве доказательства того, что перцепты и образы- трудно различимы, однако при его проведении было допущено много серьезных ошибок, и он фактически не был никем воспроизведен3. Повседневный опыт свидетельствует об обратном: восприятие объекта и его образное представление действительно
1 См., например, Kosslyn (1975) Большинство теоретиков отрицает теорию картины, однако она часто имплицитно содержится в их рассуждениях.
2 См, напрнмер, Пылышнн (1973). Бауэр, придерживавшийся некогда своего рода теории картины, доступной для обозрения (Bower, 1972), сейчас, видимо, отказался от нее и полагает, что реальные когнитивные механизмы находятся где-то в другом месте (Anderson, Bower, 1973).
3 Перки (1910) просил «наивных» испытуемых «проецировать» какой-нибудь конкретный умственный образ на экран, на который тайком от них проецировалось бледное изображение того же предмета. Многие описывали эту реальную картину как свой собственный образ, однако «требующие аспекты» ситуации почти не оставляли им возможности для выбора. (Испытуемые, подозревавшие подвох, исключались из эксперимента.) Сегал (1971а; 1972), пытавшийся много раз повторить эксперимент Перки, обнаружил, что иногда имеют место случаи «включения» стимула в образ, но очень немногие испытуемые, если таковые вообще были, ошибочно принимали реальную картину за воображаемую.
143
имеют нечто общее, однако они тем не менее явно различны.
В этой главе будет предложен такой подход к указанной проблеме, который непосредственно вытекает из понимания восприятия, изложенного в предыдущих главах. Воображение не есть восприятие, но образы действительно представляют собой дериваты перцептивной активности. Конкретно они представляют собой предвосхищающие фазы этой активности, схемы, которые воспринимающий вычленил из перцептивного цикла для других целей. Воображение не смешивается обычно с восприятием, потому что последнее предполагает непрерывный сбор новой информации. Только когда этот процесс прерван или отсрочен, могут появиться образы Поскольку ,это происходит неизбежно и регулярно во время локомоций, когнитивные карты являются наиболее широко используемым и наименее спорным видом умственных образов
Образы как перцептивные предвосхищения
На практике понятие воображение определяется посредством перечисления довольно случайного Набора операций, включающего собственно интроспекцию, отчеты других людей об их интроспективных наблюдениях, а также множество более или менее объективных экспериментальных процедур. Предлагаемая гипотеза рассчитана на объяснение не только экспериментальных результатов, но и многих интроспективных феноменов. Я полагаю, что переживание наличия образа представляет собой внутренний аспект готовности к восприятию воображаемого объекта и что различия между людьми в природе и качестве их образов отражают различие информации, к сбору которой они подготовились. Некоторые люди находят естественным утверждать, что они «видят» свои образы, другие же полностью отвергают такую терминологию. Трудно сказать, насколько эти индивидуальные различия связаны со случайным выбором метафоры и насколько они отражают реальные различия зрительных перцептивных механизмов Если, однако, образы суть примеры перцептивной готовности, следует, конечно, ожидать различий в точности, объеме и детальности предвосхищаемой в них информации.
144
Воображение и зрение коренным образом отличаются друг от друга. Когнитивные карты и схемы объектов, которые проявляются как образы, когда они выступают самостоятельно, смешиваются с актами локомоции и восприятия, если они возникают в процессе уже осуществляющейся активности. Они являются лишь компонентами перцептивного цикла, но не всем циклом и не его объектом. Когда же они возникают отдельно от всего остального, то переживаемое нами представляет собой воображение, а не видение. Каждому приходилось переживать подобное, каким бы именем он ни называл это и какому бы уровню структурности и детальности ни соответствовало переживаемое. Образы не являются воспроизведениями или копиями ранее сформированных перцептов, поскольку восприятие по своей сути не сводится в первую очередь к получению перцептов. Образы — это не картинки в голове, а планы сбора информации из потенциально доступного окружения.
С этой точки зрения люди не являются единственными существами, наделенными воображением. Каждый организм, способный предвосхищать организацию объектов в окружающей его среде, имеет когнитивную карту, каждый, кто может приготовиться к сбору информации, специфицирующей некоторый объект, способен представить себе этот объект. Воображением, следовательно, наделены очень многие виды животных, а также самые маленькие дети. Наделены им, однако, и взрослые, обладающие речью люди, и их интроспективные отчеты ставят перед рассматриваемой гипотезой две проблемы Первую проблему создает сам факт существования интроспекции: если образы суть предвосхищения, а не картины, то что же происходит, когда мы их описываем? Отложим ответ на этот вопрос до следующей главы, которая будет целиком посвящена языку и его использованию. Другая проблема более актуальна и, возможно, уже волнует читателя. Каждый знает на основе своего собственного опыта, что мы способны воображать вещи, которых на самом деле не ожидаем. Само слово «воображаемые» говорит о том, что образы представляют собой нечто иное, чем реалистическое предвосхищение будущего. Как это следует понимать?
145
Когда кто-нибудь описывает умственный образ,он в соответствии с нашей гипотезой не говорит о вещи, которая существует в каком-то отдаленном и туманном уголке мозга; он говорит о принадлежащей реальному миру вещи, которая может быть актуально или потенциально воспринята Это не означает, разумеется, что она должна быть реальной. По своей природе предвосхищения относятся скорее к вещам, которые еще только могут появиться, чем к вещам, существование которых уже установлено. Более того, нет никаких оснований для того, чтобы имеющий образ индивид верил, что соответствующий объект имеется где-то за углом или что он вообще когда-либо предстанет перед ним. Чтобы вообразить то, что, как вы знаете, не является реальностью, вам необходимо только отделить чисто зрительную готовность увидеть от общих представлений о том, что может реально случиться, и включить ее в схему другого вида. Если у вас возник образ единорога, стоящего у вас за плечом,— хотя вы убеждены в том, что единорог — это сугубо мифическое животное,— это значит, что вы приготовились к сбору зрительной информации, которая открылась бы вам в единороге, несмотря на полное понимание того, что все эти приготовления напрасны. Я не знаю, способны ли к таким реорганизациям схем животные, во всяком случае, детям требуется много времени для овладения этим умением. Взрослым, однако, это дается как будто довольно легко. Согласно предлагаемой здесь гипотезе, даже противоречащие фактам образы все-таки представляют собой потенциально полезные предвосхищения. Если бы единорог каким-либо образом материализовался за спиной человека, вообразившего себе его, этот человек увидел бы его легче и быстрее, чем если бы он вообразил себе что-нибудь другое. Экспериментальные данные, подтверждающие это утверждение, будут приведены ниже
В некотором смысле в создании образа единорога участвуют два одновременных и противоречащих друг другу предвосхищения: увидеть можно и увидеть нельзя. Если первое из иих формируется зрительными схемами, то второе поддерживается более глубокими и менее лабильными когнитивными системами. Они не обязательно должны противоречить друг другу; зри
146
тельные схемы обычно включены в другие и частично управляются ими. Мы можем произвольно вызывать у себя образы вещей по причинам, которые могут иметь мало или вообще ничего общего с нашим воспринимаемым окружением. Иногда такие причины достаточно очевидны; экспериментатор может специально попросить нас вызвать в воображении образ, потому что именно этого требует его исследование. Часто, однако, мы почти или совсем ие можем объяснить причины, почему это пришло нам на ум. Умственные образы нередко символизируют предвосхищения или желания, являющиеся подсознательными или бессознательными в фрейдовском понимании этих терминов. Эти символические процессы, однако, не будут здесь рассматриваться; меня в настоящее время больше интересует природа воображения, а не его цель
Способность делить, выделять и манипулировать предвосхищениями чрезвычайно важна. Она является, на мой взгляд, одной из наиболее фундаментальных операций среди всех так называемых высших психических процессов. Воображение — это лишь один пример; в следующей главе я постараюсь показать, что другим примером является язык. Как происходит это выделение? Возможны самые разные способы, большинство из которых даются нам — и требуются от нас — практикой и культурой, в рамках которой мы развиваемся. Высшие психические процессы — это прежде всего социальные феномены, ставшие возможными благодаря когнитивным орудиям и характерным ситуациям, сложившимся в ходе истории. Умственные образы, однако, представляют собой, по крайней мере частично, исключение из этого правила. Выделение образов из непосредственного контекста с неизбежностью происходит хотя бы в одной ситуации, с которой мы все хорошо знакомы,— речь идет о локомоции.
В главе 6 подчеркивалось, что когнитивные карты — это, в сущности, ориентировочные схемы, аналогичные по функции менее широким схемам, делающим возможным восприятие объектов. Тем не менее между
1 Символические функции образов кратко обсуждаются в главе 6 «Когнитивной психологии» (1967)
147
ними существует одно важное различие. Последовательные фазы перцептивного цикла сменяют друг друга быстро, часто за доли секунды. Для восприятия требуется сравнительно небольшое время; предвосхищения, саккадические движения и фиксации взгляда, на которые и приходится это время, действительно кратки. Локомоция же, напротив, дело медленное. Продолжительные периоды, во время которых движущийся индивид предвосхищает места и предметы, отсутствующие пока в поле зрения, неизбежны. Это означает, что ои часто сохраняет схемы, совершенно неадекватные его непосредственному окружению или чему-нибудь, что ему приходится в данный момент делать. В этих условиях, должно быть, становится вполне естественным все большее использование выделенных ориентировочных схем. Вследствие этого существует значительное согласие в отношении того, что такое когнитивные карты, гораздо большее, чем в отношении образов в узком смысле слова. Другой, побочный, результат этой ситуации состоит в том, что каждый может пользоваться ориентировочными схемами для иных целей, нежели локомоция, по крайней мере после того, как ему укажут на такую возможность. Эта возможность лежит в основе древнейшего и наиболее эффективного мнемонического приема.
Метод локусов
Любое животное, способное найти нужное ему место в окружающем мире, демонстрирует ipso facto эффективную и гибкую память. В ка-ждый момент своего путешествия оно предвосхищает отсутствующую в этот момент информацию на основе сформировавшейся когда-то ранее когнитивной карты. Эта ориентировочная схема в каждый момент путешествия животного претерпевает определенные изменения, которые неминуемо проявятся при следующем использовании схемы. Такая способность имеет важнейшее значение для приспособительного поведения как человека, так и крысы или шимпанзе, однако мы знаем о ней удивительно мало. Как формируются когнитивные карты? Какого рода информацию включают они на различных стадиях своего развития? Как они изменяются под
148
влиянием опыта? При каких условиях они забываются? Какого рода сходство приводит к смешению ориентировочных схем, относящихся к различному окружению? В отсутствие соответствующих экспериментальных данных * 1 на большинство из поставленных вопросов можно ответить лишь в самом общем виде.
Очевидно, нетрудно добавить новую информацию к когнитивной карте, когда мы воспринимаем изменения в среде, видя, например, что мост закрыт по причине ремонта или что кошка уснула на диване. Такая информация чрезвычайно устойчива и легко припоминается, хотя степень ее детальности сильно варьирует от случая к случаю и от человека к человеку. (Отчасти такая вариация просто отражает различия в том, сколько информации было получено во время восприятия.) Очень важно, что информацию можно добавлять в когнитивные карты даже на основе устного сообщения об изменении ситуации, то есть в отсутствие собственного восприятия. Мы можем изменять перцептивные предвосхищения и планы наших путешествий на основе одной только вербальной информации. Изменения, вносимые таким образом, не эквивалентны изменениям, возникающим в результате непосредственного восприятия, поскольку мы не были вовлечены в перцептивный цикл взаимодействия с самими объектами. Тем не менее эти изменения также могут быть весьма значительными и устойчивыми.
Когнитивные карты могут забываться до некоторой степени; иными словами, они утрачивают со временем какие-то свои детали. Забывание в этом смысле является, однако, менее сильным, чем можно было бы ожидать; мы с радостью обнаруживаем, что много лет спустя можем снова найти дорогу в некогда знакомой местности. Забывание, которое все-таки имеет
1 Обзор работ по когнитивным картам был недавно сделан Сигелом и Уайтом (1975), несколько важных исследований было проведено X Л. Пиком и его сотрудниками (Kosslyn.Pick.Fariel-
1 о , 1974, А с г е d о 1 о , Pick, Olsen, 1975) Исследования, вдохновленные работой Кевина Линча (глава 6),и исследования запоминания «микросред» — игрушечных ситуаций или их фотографий — также, видимо, содержат релевантную информаню (Mandler, Stein, 1974, Mandler, Parker, 1976, Dirks, Neisser, 1977), существует также более старая литература, относящаяся к лабиринтам, где путь прослеживается пальцем
149
место, затрагивает скорее незначительные детали включенных схем, нежели общую структуру. Так по крайней мере можно было бы предположить по аналогии с вербальным материалом: как показывают исследования, содержание предложения или рассказа в целом сохраняется в памяти значительно дольше, чем конкретные слова, входящие в их состав
Большинство ошибок, встречающихся при использовании когнитивных карт, обусловлены, видимо, не столько чистым «забыванием», сколько ошибками смешения или интерференции. Нередко у нас формируется более одной когнитивной карты данной части среды. В последний раз, например, мост, возможно, был открыт для движения, а кошка сидела на ковре. Для адекватного воспоминания в таких условиях требуется знать, какая именно когнитивная карта соответствует данному моменту — иными словами, какая из них сформировалась позднее. Если ни одна из сохранившихся характеристик когнитивных карт не указывает на их относительный возраст (что часто случается по прошествии значительного периода времени), могут произойти ошибки. Поиск дороги и припоминание, таким образом, больше всего подвержены ошибкам в тех случаях, когда соответствующие ситуации часто менялись в прошлом (подобно местонахождению кошки), и меньше всего — в случае сравнительно стабильных ситуаций (например, местонахождения зданий).
Тот факт, что когнитивные карты относительно устойчивы во времени и тем не менее легко поддаются модификациям, делает их удобными мнемоническими средствами. Метод локусов, изобретенный в древности греками, основывается именно на этих свойствах. Прежде всего необходимо ознакомиться с последовательностью каких-либо примечательных
1 Закс (1967, 1974) показала, что испытуемые почти сразу забывают детали отдельных предложений, сохраняя в памяти их семантическое значение, Брансфорд и его сотрудники установили, что индивид скорее узнает сценарий, образованный последовательностью предложений, чем сами эти предложения (Bransford,Franks, 1971; Bransford,Barclay,Franks, 1972); Тулвинг и Томсон (1973) обнаружили, что даже узнавание отдельных слов может зависеть от восстановления конкретного смыслового контекста, существовавшего при заучивании.
150
мест (локусов), расположенных вдоль некоторого маршрута. (Для древних в качестве такового часто служила прогулка по обширному храму с многочисленными нишами и статуями; сейчас для этой цели удобнее использовать территорию университетского городка.) Заучив такую когнитивную карту, можно пользоваться ею снова и снова как мнемоническим средством. Для того чтобы запомнить какой-то случайный список предметов, вы должны просто последовательно зрительно представить их себе находящимися в определенных вами заранее и следующих друг за другом вдоль маршрута локусах. Чтобы вспомнить список, потребуется лишь мысленно повторить путь; каждый предмет из списка будет спокойно дожидаться на том месте, где вы его поместили ’. -
Нет сомнений в эффективности этого метода. Он позволяет запомнить список любой длины за один раз при условии предварительного формирования когнитивной карты с достаточно отчетливыми локусами. Этот метод годится для всех, даже для людей, которые вначале утверждают, что у них вообще никогда не бывает никаких образов. После многих демонстраций этого метода в аудиториях я еще не нашел ни одного студента, неспособного воспользоваться им. Несколько лет назад группа моих студентов подготовила и прочитала курс по памяти и воображению в местной средней школе; каждый школьник оказался в состоянии понять и применить метод локусов 1 2.
Универсальную эффективность этой мнемонической системы легко объяснить. Имеющийся у нас образ объекта в конкретном месте представляет собой просто-напросто готовность к сбору информации, специ-
1 Прекрасное изложение истории метода локусов с классических, времен до современности принадлежит Йетсу (1966). Росс и Лоуренс (1968) получили первое современное экспериментальное подтверждение его эффективности. «Analysis of a Mnemonic Device» Бауэра (1970) представляет собой очень хороший обзор последних работ, посвященных этому методу и связанным с ним мнемоническим приемам, а также содержит некоторые размышления, касающиеся его возможной нейрофизиологической основы. Любая книга, посвященная памяти, включает метод локусов в чистом виде или ту или иную его модификацию (например, Furst, 1948; L о г а у п е , Lucas, 1974).
2 Краткое описание этого курса приводится в: N е i s s е г (1975).
151
фццирующей объект, в тот момент, когда мы окажемся в нужном месте. Каждый, кому знакома некоторая местность, имеет когнитивную карту, включающую схемы многих индивидуальных локусов, и способен предвосхитить, что он увидит последовательно в любом из этих мест. Каждый, кто способен изменить когнитивную карту на основе вербальной информации и дать позднее вербальное описание того, что он готов увидеть, может воспользоваться методом локусов для организации и воспроизведения случайных списков.
Ассоциации, воображение и память
Существуют и другие способы использования образов для запоминания вещей. В экспериментальной процедуре, называющейся «Метод парных ассоциаций», испытуемый заучивает большое число пар слов (например, «акула — колыбель») до тех пор, пока он не окажется в состоянии вспомнить второй член любой пары в ответ на предъявление первого. Список из 20 таких пар приходится повторять много раз, если Заучивать его обычным способом. Заучивание происходит гораздо быстрее, если просить испытуемого формировать умственные образы каждой пары, отображающие взаимодействие ее членов: например, зрительно представить себе акулу в колыбели или грызущую колыбель. Метод не будет «работать», если два объекта просто представлены один рядом с другим; они обязательно должны находиться во взаимодействии. Более того, он неэффективен в тех случаях, когда пара состоит из абстрактных слов типа «справедливость» или «категория»; слова должны быть конкретными ’.
Такие мнемонические приемы основаны на схемах объектов, так же как метод локусов базируется на ориентировочных схемах. Восприятие, подобно локомоции, является циклической активностью, включающей в себя фазы предвосхищения и сбора информации.
1 Общие обзоры этих работ см. в: Paivio (1971), Bower (1972). Особенно убедительные демонстрации эффективности образов при заучивании парных ассоциаций принадлежат Боброу и Бауэру (1969) и Айкену (1971). Об интересном применении их в школьном обучении см. в: Atkinson (1975).
152
Любая отсрочка между предвосхищением и сбором вызывает состояние нереализованной перцептивной готовности, внутренним аспектом которой является умственный образ. Сформировать у себя образ акулы в колыбели — значит приготовиться к рассматриванию акулы в колыбели, приготовиться к получению информации, которую могло бы предоставить столь невероятное зрелище.
Важно отметить, что настоящей акуле в настоящей колыбели будет соответствовать другая информация, чем просто одной акуле. Вертикальные перегородки будут частично закрывать ее тело, хотя легкие движения головы воспринимающего могут Вернуть эти участки тела в поле зрения. Когда два объекта находятся в тесной пространственной связи, перцептивный цикл развертывается совершенно иначе, чем это произошло бы, если бы каждый был виден по отдельности. Следовательно, наша схема данного объекта оказывается модифицированной, когда мы предвосхищаем возможность увидеть ее в каком-то конкретном контексте. Мы все ежедневно осуществляем такие модификации. Тот факт, что я, например, оставил свою любимую трубку в пепельнице в гостиной, означает, что в мои ближайше планы поисков трубки входило, помимо прочего, намерение посмотреть на («около», «в») пепельницу. Когда я сейчас пытаюсь вспомнить, где я мог ее оставить, моя схема трубки отражает эти перцептивные планы, то есть возникает образ трубки в пепельнице. Если у меня только одна трубка и если я терял ее только один раз, то, вероятно, можно считать, что я не могу не вспомнить, где она.
Часто, разумеется, мне это не удается. Этот метод может быть эффективным только в том случае,1 если в момент припоминания вызывается к жизни адекватная схема: моей трубки в данной пепельнице или акулы в колыбели, а не акулы с рекламы к кинофильму «Челюсти». Что же позволяет отличить правильную схему в ситуации, когда существует много схем? Часто этому способствует дополнительный контекст (более широкие схемы) — например, если я вспомню, как курил трубку, разговаривая с женой в сумерках. Кроме того, обычно легко отличить недавно сформировавшуюся схему, может быть, потому, что внутренний
153
контекст этой схемы — лежащие в ее основе установки, планы, чувства — еще сохраняется в тот момент, когда пытаешься вспомнить. Если такая информация отсутствует, скорее всего, вспомнить что-либо не удастся. Возможно, именно поэтому профессиональные мнемо-нисты советуют пользоваться не тривиальными, а как можно более экзотическими, необычными образами. Хотя некоторые недавно проведенные эксперименты не подтвердили преимущества необычных образов в качестве мнемонических средств ’, я отношусь скептически к этим результатам. В таких экспериментах используются, как правило, наивные испытуемые, для которых уже сама экспериментальная ситуация создавала уникальный контекст; кроме того, у них проверялось обычно не отсроченное воспроизведение, а непосредственное.
Развиваемая здесь интерпретация роли образов как мнемонических средств объясняет, почему запоминаемые объекты должны взаимодействовать в воображении, а не просто присутствовать один наряду с другим. В используемом здесь смысле два объекта взаимодействуют в том случае, если от их пространственной взаимосвязи зависит, как они выглядят или как мы их увидим. Лучше представить себе зрительно акулу в колыбели, чем просто рядом с ней, потому что только первая связь изменит нашу схему восприятия акулы. Эта гипотеза объясняет также, почему ассоциируемые слова должны быть конкретными, а не абстрактными. Точнее говоря, в ней содержится определение конкретного, пригодное для этой задачи. Слово конкретно, если, и только если, оно обозначает нечто такое, что может быть воспринято, иными словами, нечто, обеспечивающее такую сенсорную информацию, которая может быть предвосхищена. (Разумеется, можно воспользоваться образной мнемоникой и для запоминания абстрактных слов, если мы сумеем связать их с конкретными; например, запомнить пару «справедливость —
1 Collyer, Jonides, Bevan (1972) ;Wollen,Weber, Lowry (1972); Nappe, Wollen (1973).
154
категория», зрительно представив себе, скажем, окровавленного кота *, сидящего на весах.)
Схема по самой своей природе может представлять вещи, временно скрытые от зрения. Хотя ваше пальто может, например, висеть в шкафу, вы в состоянии частично предвосхитить информацию, которую вы получите, подойдя к шкафу и открыв дверцу. Таким образом, вещи, находящиеся внутри или позади других вещей, можно представить точно так же, как вещи, взаимодействие которых открыто взору. Если бы образы были мысленными картинами, это было бы невозможно: никакая обыкновенная картина не в состоянии.показать закрытые объекты. Если же, однако, они суть предвосхищения, нельзя ограничивать их тем, что можно увидеть только с данной точки наблюдения. Отсюда следует, что память получит дополнительную помощь, если вообразить скрытые, не допускающие графического изображения связи между двумя вещами и представить себе эти связи в виде некоторой картины. Нэнси Керр и я смогли показать несколько лет назад, что это справедливо 1 2. Хотя в интроспективных отчетах наших испытуемых отмечалось, что образы скрытых предметов были не такими «яркими» или «хорошими», как другие образы, они тем не менее оказывались не менее эффективными средствами запоминания.
Сознательное использование умственных образов — это только один способ запоминания вещей, однако принципы, посредством которых я пытался объяснить его, имеют достаточно общий характер. Соблазнительно думать, что они могут быть положены в основу законченной теории памяти. В такой теории повторное предъявление одного и того же материала представляло бы собой некоторую регулярность событий, которую следует обнаружить, а не способ упрочения индивидуального следа памяти. Поскольку схемы не исчезают, их использование (независимо от того, будут ли они выделены из перцептивного цикла или нет) должно лежать в основе воспоминания; забывание
1 Английское слово «category» («категория») разделено автором на две части «cat» — кот и «gory» — окровавленный.— Прим, пер.
2 Neisser, Kerr (1973).
155
будет происходить всякий раз, когда данный стимул оказывается не настолько специфичен, чтобы специфицировать схему. С учетом нескольких дополнительных гипотез (потребуется, например, оговорить специфические особенности вербальных схем, чтобы объяснить лабораторные феномены кратковременной памяти) эта концепция могла бы, вероятно, оказаться пригодной для объяснения многих известных экспериментальных фактов: эффектов контекста, специфичности кодирования, проактивного торможения, кластеризации категорий и т. п. Тем не менее я не поддамся этому соблазну. Никакой теории памяти в настоящей книге предложено не будет.
Дело в том, что у нас практически нет сколько-нибудь систематизированных знаний о памяти, как она проявляется в повседневной жизни. Почти все феномены, которые должна объяснить современная теория, имеют в высшей степени искусственный характер: воспроизведение списков бессмысленных слогов, опознание условных изображений, входивших в состав некоторого множества и предъявлявшихся ранее испытуемому, и т. д. Бартлетт много лет назад указал на эту проблему *, однако его предложение просить испытуемых пересказывать тексты объемом около страницы, прочитанные им несколько дней назад, было почти столь же нереалистическим. Современные необартлеттианцы снова предлагают своим испытуемым воспроизводить короткие тексты 1 2, однако как бы изобретательны ни были их методы, они не могут изменить того факта, что в реальной жизни ни один нормальный человек не станет по своей воле это делать. (Люди действительно читают книги, в этом нет сомнений, но психологи редко интересовались тем,
1 Bartlett (1932).
2 К важным современным исследованиям запоминания прозы относятся следующие работы. Sachs (1967, 1974), Dooling, Lachman (1971), Bransford, Franks (1971), Bransford,Johnson (1973) .Paris,Carter (1973). Все эти авторы солидарны с Бартлеттом в том, что значение и понимание являются критическими факторами для памяти. Дженкинс (1974) выдвинул убедительный довод в пользу «контекстуалистской» теории, которая пытается объединить все эти работы. Позднее Рамелхарт разработал более точную теорию схем для объяснения того, как происходит понимание и запоминание коротких историй (Rumelhart, 1977, R и -melhart.Ortony, 1976)
156
что эти люди узнают в результате этого занятия '. Актеры запоминают роли, но делают они это не с помощью методов, изучаемых в таких экспериментах.) Сейчас вновь возник интерес к тому, как формируются мнемонические навыки у детей * 2, но он сосредоточен главным образом на искусственных задачах, предполагающих использование весьма специфических стратегий. Межкультурные исследования отчетливо показали, что эти стратегии являются в какой-то мере побочным продуктом принятого в нашем обществе формального образования3 однако мы все еще не знаем, как они формируются и почему. Более важно то, что у нас почти нет систематической информации о том, как человек запоминает события, свидетелем которых он оказался (хотя в последнее время появилось несколько исследований, выполненных на достаточно современном уровне 4), встреченных им людей, сообщения, которые он должен передать, или даже то, где он оставил свою трубку. До тех пор пока мы не будем знать больше о памяти в том естественном контексте, где она обычно формируется и функционирует, всякое теоретизирование на этот счет будет преждевременным.
Осязание и вкус
До сих пор обсуждение образов и памяти было сосредоточено на зрительных образах и зрительных предвосхищениях. Это вполне правомерно, поскольку зрительные образы чаще всего изучались и являются наиболее распространенными мнемоническими средствами. Тем не менее не будут излишни несколько замечаний, относящихся к другим сенсорным модальностям.
Много информации относительно окружающей нас среды, которую мы получаем с помощью зрения, мы
Недавно проведенное в Кориеллском университете исследование (Neisser.Hupcey, 1975) является попыткой такого рода.
2 См., например: F I a v е 1 I (1970); Brown (1975); К г е u t -zer, Leonard, Flavell (1975).
3 Cole, Gay, Glick, Sharp (1971); Scribner, Cole (1973); Scribner (1974).
4 Loftus, Palmer (1974); Loftus (1975).
157
можем получить и посредством гаптического чувства. О многих свойствах близких предметов, в том числе об их расположении, мы можем узнать, трогая и ощупывая их. Поскольку такого рода информацию можно предвосхитить, она может быть включена в когнитивные карты и образы. Я не хочу сказать, что гаптическая информация каким-то образом перекодируется в зрительную форму; речь идет о том, что схемы направляют обследование одновременно в нескольких модальностях, формируя релевантные предвосхищения для каждой из них. Разумеется, мы определяем местонахождение вещей в первую очередь с помощью зрения, поскольку оно обеспечивает наиболее доступную и точную информацию о пространственных отношениях. Однако только благодаря рукам мы в состоянии определить состав, текстуру и вес предмета, а также его реакцию на прикосновение и давление. Все эти свойства можно представить в виде образов независимо от их сенсорного происхождения. Наши перцептивные предвосхищения имеют настолько интегральный характер, что вещи могут выглядеть тяжелыми, или твердыми, или грубыми (хотя точная информация об этих свойствах обеспечивается только через прикосновение); в равной мере предмет может показаться нам на ощупь шириной в дюйм (хотя эксперименты показали, что в случае конфликта ощущений разных модальностей решающее значение в оценке размера и положения принадлежит зрению) ’. Восприятие объектов и событий — это фундаментальный процесс, при котором используется любая доступная информация.
Из сказанного, видимо, следует, что, хотя когнитивные карты и являются разновидностью образов, они не обязательно должны быть визуальными. У слепых также могут быть ориентировочные схемы; они должны их иметь, чтобы быть в состоянии передвигаться. Они, безусловно, обладают и образами отдельных объектов, то есть умеют предвосхищать ту информацию, которую они получат при гаптическом обследовании Этих объектов. Отсюда следует, что они должны уметц пользоваться умственными образами в качестве вспомогательных средств ассоциативного запоминания, так
1 Таков вывод большинства экспериментов на «зрительные перестройки» (напр , Harris (1967), Rock, Harris (1965).
Г58
же как это делают зрячие. Недавно проведенные исследования слепых от рождения людей показывают, что дело обстоит именно так '.
Прежде чем оставить эту тему, я коротко остановлюсь на мнемонической роли еще одной сенсорной системы — вкусовом чувстве. Вполне вероятно, что вкус более пассивное чувство по сравнению со зрением или осязанием. Как только какое-то вещество попадает в рот, вкусовая информация остается, видимо, неизменной, что бы ни делал индивид. Несмотря на возможность выработать у себя тонкие вкусовые предвосхищения (хороший повар знает, каковы на вкус будут некоторые ингредиенты в новой комбинации), вкусовой опыт не слишком доступен манипулированию. Этим можно объяснить особенно сильное ощущение знакомости вкуса еды, которую вы пробовали много лет назад, а также приписываемую вкусовым ощущениям способность вызывать целый поток воспоминаний1 2. Поскольку зрение зависит от направляемых схемой исследовательских действий, нам редко удается дважды одинаково увидеть один и тот же предмет. Если вторая зрительная встреча с предметом происходит через длительное время после первой, релевантные схемы почти несомненно успевают измениться, а это значит, что мы по-иному будем смотреть на предмет и соберем о нем по крайней мере слегка отличающуюся информацию. Так как вкусовая информация воспринимается более пассивно, два далеко отставленные во времени опробования того же самого вещества могут дать почти тождественные результаты и, таким образом, вызвать исключительно яркое впечатление узнавания.
Манипулирование образом
Если образы суть предвосхищения, они должны облегчать последующее восприятие. Перцептивная готовность — это не скромный побочный продукт визуализации, это ее суть. Иметь перцептивную установку
1 Jonides, Kahn, Rozin (1975).
2 Хотя Пруст давно прославил эту особенность вкусового чувства, не существует экспериментов, подтверждающих ее. Я, однако, встречал людей, которые говорили, что они переживали нечто подобное.
159
в отношении чего-либо — это значит иметь образ. Чем точнее этот образ предвосхищает ожидаемую информацию, тем более эффективной будет установка. Это часто удавалось показать; особенно впечатляющий эксперимент был недавно проведен Майклом Познером и его струдниками ‘. Испытуемый, только что увидевший предъявленную букву, скажем А, определит другую А как ту же самую букву быстрее, если она предстанет перед ним точно в таком же виде, как раньше, и медленнее, если она будет предъявлена, например, не как прописная буква, а как строчная. Аналогичное облегчение имеет место даже тогда, когда испытуемому не показывают, а просто говорят о том, какой будет буква, так что он имеет возможность представить ее себе заранее.
Познер объясняет эти и аналогичные результаты, постулируя существование когнитивной структуры, которую он называет «зрительным кодом» буквы . Буквы опознаются путем соотнесения с такими кодами, и соответствующая предварительная экспозиция может привести тот или иной код в состояние готовности. Понятия «код» и «схема» имеют, очевидно, много общего, и различить их в такого рода экспериментах, видимо, довольно трудно. Преимущество схемы состоит в том, что это понятие легко распространяется на ситуации естественного, непрерывного зрения, при котором воспринимающий сам активно ищет информацию на протяжении некоторого времени. Собственно говоря, это понятие и было введено в целях описания такого активного восприятия. Код, напротив, представляется пассивным устройством для узнавания; он и его обладатель могут только терпеливо ждать, когда появится стимул соответствующей конфигурации. Я подозреваю, что частные особенности кодов, установленные в экспериментах с измерением времени реакции — их ла-
1 Основные условия, влияющие на эту разновидность перцептивной установки, были изучены Познером, Бойесом, Айхелманом и Тейлором (1969); интересный вариант методики был предложен Беллером (1971) Обзор работ с этим и связанными с ним методами см. в: Posner (1973 b) Разумеется, процедура <Большая буква/малень-кая буква» никоим образом не была первой демонстрацией эффекта-перцептивной установки, он уже много лет является одним из Главных объектов внимания в психологических лабораториях Обзор работ, проведенных в этой традиции, см в’НаЬег (1966) или в моей книге 1967 г
2 Posner (1973 а)
160
тентный период, организация в виде последовательных или параллельных структур,— окажутся специфическими, не допускающими генерализации характеристиками.
Если образы суть предвосхищающие схемы, то они должны сопровождаться предвосхищающим поведением. В частности, не удивительно будет, если окажется, что люди осуществляют движения глаз, соответствующие сбору информации о воображаемых объектах и событиях. Это предположение нелегко проверить на обычных образах, поскольку движения глаз, сопровождающие разглядывание большинства вещей, не имеют определенного характера. Разглядывая стул, человек может сначала фиксировать взгляд на сиденьи, затем сканировать спинку, потом посмотреть по очереди на ножки и осуществить много других зрительных исследовательских движений. Даже в тех случаях, когда существует естественная схема сканирования, человек, хорошо умеющий вызывать у себя образы, совсем не обязательно будет следовать ей. Хотя он и готов в каком-то смысле увидеть объект, он отчетливо знает, что объект не появится. Какое именно предвосхищение будет осуществлять контроль за движениями его глаз, будет зависеть от многих факторов: его общих планов и намерений, опыта переживания противоречащих фактам образов, доминирования какой-либо одной конкретной схемы сканирования данного объекта или события и т. п. Экспериментально установлено, что люди, представляющие закономерно происходящие движения, характерные, например, для игры в настольный теннис, действительно склонны осуществлять ожидаемые в такой ситуации движения глаз *. То же относится и к спящим, как это можно было бы ожидать. Хотя, очевидно, имеются и другие детерминанты быстрых движений глаз во время сновидений (они были зафиксированы у новорожденных, у декортицированных кошек и у слепых от рождения индивидов), иногда удавалось показать, что эти движения соответствуют образному содержанию сновидения1 2. Дело, разумеется, обстоит не так, что
1 Antrobus.Antrobus, Singer (1964).
2 Кулак (1972) составил недавно обзор экспериментальных данных, свидетельствующих о соответствии между движениями глаз н содержанием сновидений.
161
спящий сначала видит воображаемый объект и лишь затем начинает двигать глазами, чтобы исследовать его. У него возникает предвосхищение, что он увидит нечто, он планирует посмотреть на это, а потом реализует свой план в той мере, в какой это ему удается.
Эти рассуждения позволяют понять, почему образы иногда интерферируют с восприятием, и наоборот. Визуализировать что-то одно и при этом смотреть на что-то другое так же трудно, как смотреть на две вещи одновременно, а это, как мы отметили в главе 5, может быть очень сложной задачей. Такого рода интерференция была впервые продемонстрирована Бруксом ‘, показавшим, что испытуемые с трудом могут осуществить визуально направляемую реакцию, если они в то же время описывают по памяти визуальную форму, а также манипулировать умственным образом, если им приходится при этом давать непрерывный отчет о направлении движения стимула. Эти данные были многократно подтверждены* 2. Были получены также некоторые данные (не совсем, впрочем, бесспорные), показывающие, что направленная зрительная активность интерферирует с использованием зрительных образов в качестве мнемонических средств 3. Подобные результаты обычно интерпретируются таким образом, что воображение отчасти опирается на те же «механизмы», что и восприятие. Предлагаемая автором гипотеза позволяет уточнить эту интерпретацию. Восприятие представляет собой циклическую активность, включающую в себя фазу предвосхищения; а воображение — это только предвосхищение.
Гипотеза предвосхищения объясняет еще один интересный экспериментальный результат. Косслин4 измерил, насколько быстро люди могут давать отчет о мельчайших деталях воображаемого объекта; он обнаружил, что время ответов меньше, если вообра
' Brooks (1967, 1968).
2Segal, Fu se 1 1 a(1970); Byrne (1974); Salthouse (1974, 1975).
3 Опыт Этвуда (1971), в котором это было впервые продемонстрировано, оказалось нелегко повторить. Однако Дженсен (1976) несколько раз получил недавно аналогичный результат в хорошо контролируемой, видимо, ситуации.
* К о s s 1 у п (1975).
162
жаемые объекты большие или близкие. Он интерпретирует свои результаты таким образом, что большой умственный образ, в сущности, подобен большой (и, следовательно, легко исследуемой) картине, в то время как маленький образ подобен маленькому изображению, которое необходимо увеличить, прежде чем им пользоваться. Это отнюдь не единственно возможная интерпретация. Мне кажется, что планы рассматривания отдаленных и маленьких объектов обязательно должны отличаться от планов для больших и близко расположенных объектов. Поиск мелких деталей совместим с планами последнего типа, а не с планами первого типа. Испытуемые, от которых требуется вообразить мелкие детали в процессе визуализации удаленного или уменьшенного объекта, находятся, в сущности, в ситуации интерференции, подобной той, которую создавал в своих экспериментах Брукс.
Прежде чем закончить эту главу, нам предстоит рассмотреть еще одну, последнюю и, может быть, наиболее оригинальную, группу исследований воображения. Речь идет об исследованиях Шепарда, Купер и их сотрудников, изучавших вращение образов. В первом из этих исследований испытуемым показывали два изображения геометрических объектов и спрашивали, изображен ли на них один и тот же объект. Объекты часто бывали различно ориентированы на плоскости, так что испытуемому приходилось мысленно поворачивать один из1 них для того, чтобы определить, тождествен ли он другому. Время реакции оказалось линейно зависящим от степени необходимого вращения: чем больше различие в ориентации объектов, тем медленнее реакция 1. Испытуемые, очевидно, осуществляли мысленное вращение образов с постоянной скоростью.
В последующих исследованиях этот процесс мыслен
1 Shepard, Metzler (1971); Metzler, Shepard (1974). Джаст и Карпентер. (1976) показали недавно, что испытуемые смотрят то на одну, то на другую фигуру тем чаще, чем больше угол между их осями. Именно такую исследовательскую активность и нужно было бы ожидать в случае справедливости излагаемой здесь гипотезы. Тем не менее я сомневаюсь, что движения глаз являются важными аспектами мысленного вращения; подобно движениям глаз в случае другого рода образов они являются скорее продуктами активности схем, чем ее причиной.
163
ного вращения образов выявлялся иначе. Стимулом в них служила заглавная буква (или конкретный, ио бессмысленный контур), которая была заранее известна испытуемому. В каждой пробе от испытуемого требовалось определить только, был ли стимул предъявлен в нормальном виде или в виде своего зеркального отражения; определить это было трудно, так как стимул мог быть предъявлен в любой ориентации от 0° до 360°. В начале каждой пробы испытуемый формирует образ нормальной формы и начинает мысленно вращать его с постоянной скоростью; затем в непредсказуемый момент предъявляется реальная форма. Оказывается, что время решения зависит от того, насколько реальная ориентация внезапно предъявленной формы отличается от ориентации вращаемого умственного образа в тот же момент ‘.
Чтобы понять эти результаты, рассмотрим, как воспринимаются реально вращающиеся объекты. Предположим, например, что мы хотим разглядеть лицо акробата в тот момент, когда он делает сальто. Для этого необходима схема, собирающая информацию о скорости и направлении вращения акробата, а также направляющая сбор информации, относящейся к той позиции, в которой окажется его голова в следующий момент. Любой наблюдатель, способный успешно выполнить это, сможет также представить это движение, попросту активизировав предвосхищающую схему в отсутствие акробата. Его образ в этом случае будет представлять собой готовность к сбору некоторой информации, относящейся к данной части движущегося тела. Именно эту готовность и демонстрируют эксперименты: быстрее всего испытуемые собирают информацию, когда стимул имеет ориентацию, совпадающую с ориентацией образа. Как пишет Купер, «во время мысленного вращения внутренний процесс проходит через ряд последовательных состояний, в каждом из которых испытуемый особенно готов к предъяв-
1 Cooper, Shepard (1973); Cooper (1975, 1976); С оо р е г , Р о d g о г п у (1975). Хохберг и Гелман (1976) показали, что темп такого мысленного вращения зависит от наличия в стимуле некоторых вех (в значении Линча), хотя он не обязательно изменяется с изменением сложности формы.
164
лению конкретного внешнего объекта, имеющего определенную ориентацию» ‘.
Мне менее понятно, почему вращение образа во время этого ожидания должно происходить столь медленно и с такой постоянной скоростью, как это показали данные эксперименты. Обычно мы перемещаем образы куда и как угодно, невзирая на реальные расстояния. Мне требуется не больше времени для того, чтобы представить себе дом, который я некогда видел в Англии, чем дом в Нью-Йорке. Возможно, постоянство темпа следует связывать с необходимостью удержания образа даже тогда, когда он претерпевает изменение: эта буква или этот объект должны быть повернуты в новое положение. Будущие исследования, возможно, прояснят эту проблему.
1 Cooper (1976, р. 296).
Г Л А В A 8. ЯЗЫК И ЕГО ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
К вопросу о языке я подхожу с большими колебаниями. Лингвистика — наука, внушающая к себе уважение, и даже ее не вполне определившееся приемное дитя «психолингвистика» уже накопила внушительное количество экспериментальных и теоретических данных. Хотя я и не решился бы сделать обзор ни одной из этих дисциплин, совсем умолчать об их предмете все-таки нельзя. Я буду говорить здесь о двух аспектах речевого навыка. Во-первых, поскольку речь есть нечто воспринимаемое, мы рассмотрим, какого рода информацию она предлагает слушателю, подготовленному к восприятию речи. Во-вторых, поскольку речь может относиться не только к реальным событиям, но также к образам и иным интроспективным данным, мы обсудим возможное происхождение ее референтной функции и то, как можно связать последнюю с перцептивными предвосхищениями.
Звуки информируют нас о происходящих событиях. В то время как зрение и осязание позволяют нам обследовать стационарную среду, слух сообщает нам только о движении и изменении. За некоторыми исключениями, подобными грому, естественные звуки всегда порождаются объектами, находящимися в движении. (Эхо—особый случай.) Вещи вибрируют, ударяются, трутся друг о друга. Мы слышим шаги и взмах крыльев, какой-то грохот или царапание, всплески и шлепки. Звук позволяет нам специфицировать происходящее. Сочетания звуковых волн, достигающих наше-166
го уха, столь же специфичны в отношении нх принадлежности, а также местонахождения, характера движения и значения звучащих объектов, как и структура светового потока в отношении объектов, отражающих свет. Эта акустическая информация может быть собрана воспринимающим при условии, что он способен услышать ее, то есть если у него имеются соответствующим образом настроенные непрерывно аккомодирующиеся схемы, которые могут принять данную информацию при ее поступлении и подготовиться к восприятию того, что может поступить в следующий момент.
Если сказанное справедливо применительно к естественным звукам в целом, то это, видимо, справедливо и в отношении звуков речи. В них должна содержаться информация, но о чем?
На этот вопрос можно дать два ответа, поскольку звуки речи информируют нас о двух разных классах событий. К первым относятся те предметы, о которых сообщает говорящий. Речь, безусловно, содержит информацию об этих предметах—в этом ее первичная функция. Ко вторым (а в онтогенетическом плане об этом надо говорить в первую очередь) относятся те физические события, благодаря которым происходит порождение самих звуков речи. Эти события ни в коей мере не являются загадочными; целая отрасль науки—артикуляционная фонетика—занимается их изучением. Звуки речи порождаются движением некоторых анатомических структур, расположенных во рту человека и известных под названием артикуляционных органов (или артикуляторов); это прежде всего язык, щеки и губы.
Разумеется, это слишком упрощенное представление. На самом деле источник звука находится ниже в голосовом тракте: началом звучания является вибрация голосовых связок при прохождении через них выдыхаемого воздуха. К тому времени, однако, когда воздух выходит через рот наружу, ои уже обладает некоторой «структурой» в результате изменений в конфигурации артикуляторов, что в свою очередь является прямым следствием мышечной активности говорящего. Говорить — это значит совершать тонкие произвольные движения некоторыми частями своего тела, в результате чего информация об этих движениях по
167
ступает в окружающую среду. По этой причине речевые движения называют иногда артикуляционными жестами.
Таким образом, воспринимающий речь человек собирает информацию о некотором классе реальных, физических, осязаемых (как мы убедимся) событий, имеющих место в чьем-то рту. Разумеется, это не случайные события, они наделены значением. Говорящий приводит в движение свои артикуляторные органы в процессе произнесения слов или — на другом уровне — сообщения мыслей, и только в этом более широком контексте соответствующие движения становятся предсказуемыми или понятными. Именно благодаря этому у слушающего создается впечатление, что он воспринимает слова и значения, а не артикуляционные события как таковые: слова и значения, таким образом, это плод его предвосхищений. Мы уже рассматривали аналогичную ситуацию применительно к зрению. Восприятие визуально специфицированного события, улыбки, например, зависит от того, какой конкретный цикл реализуется в данный момент воспринимающим. Одно дело формировать готовность, опирающуюся на значение улыбки (скажем, надеяться увидеть дополнительные признаки дружелюбного отношения), и другое — попытаться получить дополнительную информацию о «геометрии» лица улыбающегося в настоящую минуту. Первое, как оказывается, гораздо легче, чем второе. Этот же принцип применим и к речи. Значительно более естественно предвосхищать артикуляционные события в плане их синтаксиса и значения, чем в плане их кинематики; настолько более естественно, что и разговор об этом может показаться прямо-таки неуместным.
Тем не менее тот факт, что речь представляет собой реальное физическое событие, имеет самое непосредственное отношение к тому, как мы ее переживаем. Фонемы — элементарные единицы, последовательное сочетание которых и представляет собой речь,— легче определить в терминах движения артикуляционных органов, чем на основе каких-либо достаточно простых акустических характеристик. Типичным примером этого являются взрывные согласные «д», «т», «б» и др. Хотя эти согласные легко опознаются слушающими, независимо от того, какая за ними следует глас
168
ная, определить их в акустических терминах совсем нелегко. «День» и «дай», например, безошибочно воспринимаются как начинающиеся одной и той же фонемой «д». Если же мы сопоставим акустические спектры (спектрограммы) этих слов, то нам трудно будет увидеть что-то общее между ними; начинаются они совсем по-разному. Не сможем мы уловить сущность «д», и записывая эти слова на магнитофон с последующим отсечением их конечных элементов до тех пор, пока не останется только «д»; как только исчезнут гласные, на пленке не останется ничего, кроме какого-то странного чириканья ‘. Значительно легче понять, что же такое «д», если познакомиться с артикуляционными движениями, требующимися для его произнесения: всякий раз язык говорящего упирается приблизительно в одно и то же место нёба. Фонемы, которые так трудно определить акустически, гораздо легче удается описать в виде речевых событий 1 2.
Эти факты известны достаточно давно, однако мне кажется, что часто они неправильно интерпретируются. В какой-то момент они почти заставили некоторых психологов принять странную гипотезу, называемую «моторной теорией восприятия речи»3. Согласно этой
1 Этот факт часто подтверждался в экспериментах (см. Liberman, Cooper, Shankweiler, Studdert-Ken-n e d у , 1967). Недавно он был поставлен под сомнение Коулом и Скоттом (1974 а. 6); их данные, однако, не опровергают отстаиваемую нами точку зрения.
2 Я не хочу сказать, что каждая фонема в точности соответствует какому-то одному положению артикуляторов. Некоторым фонемам соответствует несколько различных положений (<g>, например, различно артикулируется в «gi> и в <gu»); в таких случаях различные положения могут и часто действительно функционируют в качестве различных фонем в других языках. Более того, движения артикуляторов, образующие данную фонему, не являются неизменными в любом контексте; они меняются в зависимости от того, какая фонема предшествует им или следует за ними. Эти коарти-куляторные эффекты аналогичны гибкости деталировки в случае других, более явных жестов (дружеское помахивание руки будет выполнено одним образом, если вам пришлось для этого вынуть руку из кармана, и совсем другим, если перед этим вы чесали за ухом). Во всех этих случаях проблема определения остается очень трудной. Настоящие рассуждения указывают лишь на то, что лучше всего попытаться сделать это в терминах артикуляционных жестов, поскольку в этом случае они не будут принципиально отличаться от более общей проблематики восприятия событий.
3 Liberman (1957).
169
теории, человек в состоянии воспринять речь, только если он воспроизводит соответствующие движения языка и других органов речи вместе с говорящим и воспринимает эти движения кинестезически. Как же еще можно постигнуть, что именно артикулирует говорящий?
Есть много оснований для сомнений в истинности «моторной теории»; мне уже приходилось подробно говорить о них в другом месте ', и нет необходимости еще раз возвращаться к этой теме. Я упомянул о ней только потому, что она служит примером распространенного непонимания того, как мы воспринимаем артикуляционные жесты. Если единственное, что достигает наших ушей,—это звуковые волны, то возникает вопрос, как можно было бы догадаться, какие именно движения вызвали их, в отсутствие специального имитирующего механизма? Чтобы увидеть ошибку в этом рассуждении, рассмотрим аналогичную ситуацию со зрением. Никто (по крайней мере подавляющее большинство) не станет утверждать, что невозможно увидеть танец, не повторяя движения танцующего, илн что обязательно надо скривить собственное лицо, чтобы увидеть гримасу на лице другого. Почему же тогда необходимо шевелить собственными языком или губами, чтобы воспринять чужие артикуляционные движения? Во всех этих случаях в окружающей среде разворачиваются какие-то события и имеется оптическая или акустическая информация, позволяющая специфицировать их характер. Нет причин постулировать существование специального механизма, когда спецификация имеет акустическую природу, и отсутствие такового, когда она осуществляется визуально. Английский язык может ввести в заблуждение в этом отношении: мы говорим, что слышим звуки, между тем как на самом деле мы слышим события, хотя никому не приходит в голову утверждать, что он видит свет, когда мы видим объекты. В действительности обе эти ситуации совершенно аналогичны. Мы видим события (или объекты) благодаря информации, содержащейся в свете, и слышим их благодаря информации, имеющейся в звуке. И хотя трудная задача научного описания этой информации еще не решена, мы не долж-
1 N е i s s е г (1967).
170
ны создавать дополнительные препятствия на этом пути, постулируя ненужные и таинственные имитационные механизмы.
Эти же самые аргументы позволяют дезавуировать еще одну весьма популярную в последнее время гипотезу. Сложность речевого сигнала — тот факт, что нет явного соответствия между конкретными фонемами и конкретными структурами звуковой волны,— заставил многих теоретиков поверить в уникальность феномена восприятия речи. Утверждается, что оно опосредуется особым механизмом, или нервным центром, дешифрующим сложный код речевого сигнала посредством методов, не имеющих аналогов в других отделах нервной системы '. На самом деле, однако, поступление на протяжении некоторого интервала времени сложных информационных структур является правилом, общим для всех модальностей, а не исключительной особенностью какой-то одной из них. Дружелюбие жеста «закодировано» столь же глубоко в меняющемся потоке света, как и слово в акустической волновой структуре. Восприятие речи осуществляется сложным путем, но оно не отличается в принципе от других форм перцептивной активности.
Может показаться натяжкой предлагаемое здесь описание речи как артикуляционное жестикулирование, а восприятия речи как что-то вполне сопоставимое с восприятием другого рода жестов. Я не собираюсь отрицать, что язык — это нечто особенное. Хотя другие жесты также могут обладать доступными для восприя-
1 Эту гипотезу впервые предложили Либерман и его сотрудники (1967); сейчас она разделяется многими. Одним из наиболее часто приводимых свидетельств в ее пользу является то, что особая область доминирующего полушария мозга, так называемая речевая зона, решающим образом связана с процессами речи и слуха. Разрушение этой зоны вызывает афазию; нарушение связей между полушариями приводит к тому, что люди оказываются не в состоянии сказать что-либо о визуальных стимулах, предъявляемых недоминирующему полушарию; речевые стимулы, предъявляемые контрлатеральному уху (связанному главным образом с доминирующим полушарием), имеют определенные преимущества по сравнению с такими же анналами, предъявляемыми другому уху, и т. д. Все эти факторы показывают, что речевая зона действительно специализирована в отношении речи. Однако они не доказывают, что ее функционирование коренным образом отличается от того, как функционируют другие области мозга.
171
тия значениями, из них не составляются предложения, посредством их нельзя сформулировать суждения, построить грамматическую конструкцию или изящную метафору (я, разумеется, оставляю в стороне особый случай так называемого языка жестов). Говорящий намеренно структурирует свой речевой поток, с тем чтобы выразить некоторый смысл. Если мы располагаем соответствующими схемами, мы можем непосредственно воспринять эту структуру, воспользовавшись тем обстоятельством, что она содержит в себе несколько уровней организации. Иными словами, мы можем услышать как то, что говорится, так и то, что имеется в виду. Речевые структуры подчиняются своим собственным сложным правилам формирования, исследование которых является прямым делом лингвистики. Сложность правил не означает, однако, что акт восприятия речевых структур коренным образом отличается от того, как мы воспринимаем события другого рода.
Зрительная информация в восприятии речи
Воспринимая речь, мы воспринимаем события, а не просто звуки. Это сразу же заставляет предположить возможность того, что могут оказаться полезными и другие источники информации об этих событиях. Тот факт, что мы в состоянии воспринимать речь на основе одних только звуков (разговор по телефону, например), не означает, что мы не воспользовались бы любой другой информацией, окажись она доступной. Именно так, как правило, и бывает. Хотя некоторые речевые события (например, движения языка) скрыты от наблюдателя, осуществляясь внутри головы, другие (особенно движения губ) легко доступны каждому, кто посмотрит на лицо говорящего. Люди, специально обученные чтению с губ, могут воспользоваться этой визуальной информацией для понимания того, что говорится, даже при полном отсутствии слуха. Небезынтересно, что в норме наряду с акустической информацией слушающие используют и визуальную информацию, если она имеется; восприятие речи в шумной обстановке заметно улучшается, если слушающий может видеть говорящего ’.
1 Sumby, Pollack (1954)
172
Хотя обычно мы не вполне осознаем полимодальный характер восприятия речи, он может стать очевидным при демонстрации дублированного иностранного фильма или фильма, где не синхронизированы звук и изображение. Отсутствие синхронизации часто приводит к нарушению восприятия вследствие расщепления согласованной в норме информации об одном и том же событии, поступающей по двум разным сенсорным каналам.
Интересно отметить, что речевые события доступны еще одной модальности — осязанию,— если «слушающий» прислонит свою ладонь к губам и щекам говорящего. Эта возможность лежит в основе одного из методов коммуникации с глухими, способного обеспечить по по крайней мере некоторое понимание речи в отсутствие одновременно слуха и зрения *. Чтобы воспринять речь, необходимо собрать информацию, специфицирующую артикуляционные движения. Любая сенсорная модальность, способная это осуществить, может оказаться полезной.
Поскольку артикуляционные события представляют собой движения некоторых анатомических структур, восприятие речи имеет нечто общее с восприятием движения других частей тела, например движений, осуществляемых танцорами или спортсменами. В частности, восприятие мимики, так называемых невербальных сигналов, «языка тела», и т.п. тесно связано с восприятием речи. Есть все основания полагать, что восприятие речи начинается как один из аспектов более широкого восприятия движений других людей и отчетливо дифференцируется только тогда, когда ребенок открывает для себя денотативную и пропозициональную функции языка. До этого единственным отличием является то, что звук несет в себе относительно меньше информации о речевых событиях (из-за того, что большинство таких событий происходит во рту и не может быть увидено), в то время как оптическим путем передается гораздо больше информации о внешних телесных движениях. В главе 9 я буду говорить о том, что мы, видимо, появляемся на свет, обладая схемами, чувствительными к выраже-
' Alcorn (1945).
173
НИЯМ эмоций и интенций, они-то и могут быть основой последующего формирования схем восприятия речи.
Пример с дублированным фильмом интересен еще в одном отношении. Независимо от того, замечаем мы разрыв между двумя доступными нам видами информации или нет, воспринимаемая нами речь — это то, что мы слышим, а не то, что видим. Таким образом, это случай, когда слух превалирует над зрением. Причина очевидна: акустические сигналы содержат гораздо более адекватную информацию о речевых событиях по сравнению с потоком света. Иначе обстоит дело для частично лишенного слуха человека, читающего с губ.
Несмотря на то что слух может превалировать над зрением при спецификации артикуляции, в отношении другого важного аспекта речи справедливо противоположное — я имею в виду локализацию речи в пространстве. Хотя человек и способен локализовать звук с достаточной точностью, когда это важно для него (основываясь прежде всего на различиях в интенсивности и времени поступления звука к каждому из ушей), способность к такой локализации весьма лабильна и легко нарушается под действием других факторов. Где бы ни находились динамики в кинотеатре, мы обычно склонны воспринимать речь так, как если бы она исходила от говорящих на экране актеров. И это не столько следствие неизбежной ошибки восприятия (при некотором усилии мы в состоянии правильно указать местонахождение динамика), сколько результат чего-то, представляющегося вполне естественным1. Именно этот эффект используют чревовещатели; зрители с готовностью приписывают слышимые слова кукле, так как ее губы находятся в движении, в то время как рот артиста неподвижен. Звук обладает своеобразной способностью подключаться к перцептивным циклам, с которыми он никак не связан, «соотноситься»
1 На самом деле полностью набежать ошибок в таких случаях невозможно: некоторые эксперименты показали, что в неосвещенном помещении воспринимаемые положения источника звука имеют тенденцию ассоциироваться с имеющимися точечными источниками света. См. также недавние исследования (Thurlow, Jack 1973; Jack, Thurlow, 1973), показавшие, что эффект чревовещания определяется временными соотношениями между элементами сложных зрительных и слуховых стимулов.
174
с событиями, которым он отнюдь не обязан своим происхождением. Это свойство может играть важную роль в усвоении языка.
Конкретные референты: некоторые размышления
Младенцы любят, когда с ними разговаривают, к счастью, и взрослые любят поговорить с ними. Речь взрослых чрезвычайно занимает младенцев, и они подтверждают свой интерес тем, что не сводят с них глаз—я хочу сказать, что они все время смотрят на лицо говорящего. Их интересует каждое движение матери (или какого-нибудь другого взрослого): приближение, улыбки, жесты, кивки, равно как и движения артикуляторов, называемые нами речью. Вначале они ничего не знают о том, что речь выполняет референтную функцию; речь для них лишь часть того, что делает их мать. Они собирают всю информацию, относящуюся к речи, по любому из доступных сенсорных каналов. Они смотрят на нее, прислушиваются к ней, могут, играя, протянуть руку, чтобы потрогать ее. Разумеется, для того чтобы эти формы активности могли развернуться, необходимы какие-то изначальные схемы; перцептивный цикл должен существовать до того, как начнется его развитие. Специфичность этих изначальных схем (то есть то, в какой степени индивид наделен от рождения специальными способностями, относящимися к восприятию речи) все еще остается открытым вопросом '. Чтобы там ни было в
1 Исследования «распознавания фонем» младенцами наводят на мысль, что критические в отношении речи схемы появляются у них очень рано и, возможно, имеют генетическую основу (Eimas, Siqueland,Jusczyk,Vigorito, 1971). Младенец, сосущий соску для того, чтобы произвести речевой звук какого-нибудь слога (это обеспечивалось с помощью специального электронного устройства), постепенно перестает это делать. Иными словами, у него имеет место «привыкание». В пользу гипотезы распознавания фонемы говорит то, что он возобновляет свои действия, когда одна из фонем в слоге меняется, прекращение эффекта привыкания менее заметно в тех случаях, когда модификация слога осуществляется таким образом, что его общая фонематическая структура остается неизменной. Исследования самого последнего времени показали, что аналогичная способность к распознаванию фонем имеется и у животных (Kuhl, Miller, 1975; Waters, Wilson, 1976). Это не удивительно, поскольку фонемы — доступные для восприятия артикуляционные
175
начале, но развертывание упомянутых форм направленной перцептивной активности приводит вскоре к образованию схем, специфических для восприятия артикуляционных структур, типичных для языка, на котором говорят в доме ребенка. Со временем он научается опознавать эти структуры как знакомые, даже если не видит говорящего и полагается только на акустическую информацию.
Я еще не знаю, насколько важная роль должна быть отведена зрительной информации в предложенном мною только что сценарии. Несомненно, однако, что роль эта не решающая, поскольку слепые дети тоже научаются говорить. И для них звуки речи должны Вначале содержать информацию о вокальной активности говорящего; они получают меньше информации об этой активности, чем зрячие дети, но, судя по всему, они как-то обходятся. (Едва ли есть смысл в сопоставлении хронологического возраста, в котором начинают говорить слепые и зрячие дети, поскольку с первыми родители, несомненно, разговаривают чаще или по крайней мере иначе, чем со вторыми.) Главным для нас здесь является не то, что визуальная информация вносит свой вклад в понимание речи, а то, что возникновению представления о том, что речь имеет отношение к отличным от нее предметам и событиям, предшествует длительный период, в течение которого ребенок слушает речь. Именно таким образом формируются у ребенка перцептивные схемы, способные осуществлять лингвистические различия и предвосхищать лингвистические структуры.
Младенцы не просто слушают звуки речи, они сами пытаются производить их. Вначале это не слишком им удается, но они продолжают свои попытки. Прежде чем им удается воспроизвести чужой звук, они продуцируют множество своих собственных. Звукопро-изводство для них, видимо, столь же интересное занятие, как и разглядывание предметов. Действительно,
события. Все животные должны располагать схемами для восприятия событий, особенно для восприятия специфических движений других животных (речь об этом пойдет ниже, в главе 9). Схемы, используемые при восприятии речи, могут формироваться на основе более фундаментальных схем, которые уже готовы для сбора информации, дифференцирующей одно событие от другого.
176
с определенной точки зрения эти две деятельности совершенно одинаковы. В обоих случаях воспринимающий осуществляет определенные мышечные движения и приспособления, в результате чего ему открывается доступ к какой-то информации. При вокализации такими движениями являются движения артикуляторов, а их продуктом — новая акустическая информация. В зрительных актах в качестве таких движений выступают движения глаз и головы, а «производят» они (то есть делают доступной) новую оптическую информацию. Такое структурное сходство может облегчать включение артикуляционной активности в перцептивный цикл, когда ребенок начинает называть окружающие предметы.
Если бы младенца интересовали только артикуляционные акты — других людей или свои собственные,— он никогда не научился бы говорить. Его, однако, не в меньшей степени приводит в восхищение практически все, что его окружает: игрушки и пища, люди и животные, игры и их повторение, а также любые перемещения. (Как уже неоднократно отмечалось, наименования всех этих вещей едва ли могли быть усвоены в отсутствие предварительного их восприятия ’.) Представим себе в таком случае младенца, внимание которого направлено на некоторый предмет или событие. Часто случается, что внимание его матери тоже сосредоточено на том же; матерей, как правило, интересует то, чем занимаются их малыши, а дети в свою очередь часто прослеживают линию взора матери 1 2. Во многих случаях мать не только воспринимает то же самое, но еще и произносит соответствующее слово, например «собачка». Как же должен распорядиться ребенок предлагаемой ему таким образом информацией?
В такой момент счастливый малыш реализует одновременно два перцептивных цикла. Он собирает информацию о матери (она говорит) и о собаке (она только что вошла в комнату). Можно предположить, что в
1 Макнамара (1972) является одним из тех, кто в последнее время отстаивает эту точку зрения, она также составляет основу предложенной Нельсоном (1974) теории усвоения языка.
2 Соответствующие экспериментальные подтверждения можно найти в работе Брунера (1975).
177
данное время его больше интересует собака. Новая информация является акустической, а это значит, что она может быть без большого труда включена в любой из начавшихся перцептивных циклов. Разве не является в таком случае вполне естественным, что он относится к звуку как своеобразному атрибуту собаки? Разумеется, это не стабильный атрибут: никто не произносит «собачка» с механической неизменностью часового механизма всякий раз, когда появляется это животное. Но в этом нет ничего необычного, поскольку большинство атрибутов предметов доступны для обозрения лишь спорадически. Хвост собаки нельзя видеть все время, ни одна собака не лает беспрерывно — тем не менее дискретность этой информации не мешает нам считать как то, так и другое неотъемлемой принадлежностью животного. Именно таким образом имена объектов — то есть те слова, которые чаще всего используются для их обозначения,— включаются в состав предвосхищающих схем, посредством которых воспринимаются сами объекты ‘.
Предлагаемая мною гипотеза не нова. В литературе уже отмечалось, что дети обращаются с названиями предметов так, как если бы они были неотъемлемыми свойствами этих предметов1 2. Не предположив это, было бы вообще невозможно, как мне кажется, объяснить, каким образом слова начинают соотноситься с предметами (в сущности, эта гипотеза всего лишь еще одно подтверждение этого факта). Тем не менее ее не следует понимать слишком буквально. Название принадлежит объекту только в очень специальном
1 Термин «имя» не вполне точен, хотя лучшего термина как будто бы не существует Фодор, Бивер и Гарретт (1974) подчеркивают, что обычные существительные типа «собака» не являются именами у них есть значение, в то время как имена всего лишь специфицируют конкретные объекты Можно спросить, что означает слово «собака», но бессмысленно спрашивать о значении слова «Шарик»
2 Выготский, например, отмечает, что дети чувствуют себя крайне обескураженными, когда им сообщают, что у знакомых им предметов могут быть совершенно другие названия «На вопрос, можно ли заменить название одного предмета другим, например корову назвать чернилами, а чернила — коровой, дети отвечают, что это совершенно невозможно, потому что чернилами пишут, а корова дает молоко Перенос имени означает как бы и перенос свойства одной вещи на другую, настолько тесно и неразрывно связаны между собой свойства вещи и ее название» (1956, с 336)
178
смысле слова, ребенок прекрасно понимает, что «собачка» не болтается у собаки на шее, равно как и не спрятана у нее в шерсти. Он знает даже, что оно есть нечто, сказанное его матерью, у него уже давно сформировались перцептивные схемы, способные автоматически собирать эту информацию. Название — это свойство вещи, которое должно быть произнесено человеком; его тайна и сила заключена именно в совпадении этих двух перцептивных циклов. Слова специфицируют объекты, к которым они относятся, так же, как и артикуляционные жесты говорящего.
Тот факт, что слова представляют собой звуки и, таким образом, менее тесно связаны со своими первоисточниками, чем другие знаки, облегчает, видимо, включение их в такие двойные схемы. Ребенок при желании может локализовать их там, где они действительно возникают, то есть на лице матери, точно так же как мы можем указать местонахождение динамика в кинотеатре, однако ребенку столь же легко отнестись к слову как к принадлежности объекта, приковавшего его внимание. Зрительный сигнал, например жест в знаковой речи, может не обладать таким свойством. Ребенок, естественно, будет склонен отнестись к нему как к чему-то, что делает его мать, а не как к чему-то, связанному с обозначаемым им объектом. Разумеется, человек (или шимпанзе) способен усвоить различные варианты языка жестов, но его надо научить этому. Соответствующие ситуации должны быть сознательно организованы, по крайней мере вначале. (Мать глухого ребенка, например, должна тщательно воспроизвести жест, обозначающий печенье, в то время как демонстрирующая жест рука касается печенья.) Я не верю, что язык мог бы спонтанно возникнуть у лишенных слуха живых существ.
Рассмотрим теперь, каким образом наименования вещей могут вызывать их образы в отсутствие самих вещей. Для того чтобы воспринять собаку (или другой объект), необходимо время; оно расходуется на схематическое предвосхищение, а также на сбор информации. Это означает, что наименование собаки не просто связано с каким-то моментальным чувственным впечатлением, но включено в некоторую схему. Оно становится частью того, что готов воспринять
179
ребенок всякий раз, когда к нему поступает какая бы то ни было информация о собаке. И напротив, у него неизменно формируется предвосхищение того, что он увидит собаку, и начинается ее активный поиск всякий раз, когда он слышит ее имя. Позднее начинается процесс отчленения: слово «собачка» формирует зрительную готовность, даже если ребенок знает, что собаки нет поблизости и едва ли можно ожидать ее появления. Названия вещей приобретают, таким образом, способность вызывать их образы с теми или иными трудно предсказуемыми последствиями этого.
Люди, разумеется, обычно не говорят отдельными словами, так поступают, разве что разговаривая с маленькими детьми. Мы говорим предложениями, значение которых определяется их грамматической организацией, а также входящими в их состав словами. Отдельные слова фактически полностью лишены значения, за исключением тех случаев, когда доступный для восприятия контекст выполняет функцию, обычно принадлежащую предложениям. В лингвистике сосуществует много различных подходов к описанию структуры предложения. Рассказать здесь о каждом из них не представляется возможным, тем ие менее следует отметить, что в некоторых из новейших подходов моделью для грамматического описания служат структуры естественных событий: соответствующие описания включают в себя деятелей, действия, указания на место действия и прочие теоретические категории *. Предполагается, что все это позволяет детям сравнительно легко понимать предложения, «увидеть, что они означают». Поскольку беседа взрослого с ребенком по тому или иному поводу неизменно протекает в непосредственном окружении, ребенок может видеть референт предложения в то же самое время, когда он слышит предложение — вследствие чего эти две схемы оказываются взаимосвязанными. Благодаря какому-то такому механизму, все еще недостаточно понятному, дети
1 Введением в эту грамматику могут служить следующие работы: М а с N а тага (1972); Brown (1973) и Bruner (1975). В недавно опубликованной статье Лурия (1975) подчеркивает важность объяснения механизма усвоения языка в терминах других фундаментальных процессов, в том числе внимания и деятельности; его точка зрения очень близка к той, которая предлагается на страницах данной книги.
180
начинают постигать значение не только отдельных слов, но и предложений.
Чтобы произнести или услышать предложение, необходимо время. Перцептивный цикл, связывающий слушателя с артикуляционными жестами говорящего, часто длится многие секунды, а формирующиеся вначале предвосхищения нередко подтверждаются лишь к его концу. Я полагаю, что главное назначение грамматической структуры состоит в том, чтобы Помочь слушателю охватить этот временной интервал, формируя предвосхищения на более высоком уровне, чем предвосхищения артикуляционных движений. Непосредственное присутствие самого референтного события, разумеется, также может служить этой цели, однако взрослые не всегда говорят о близлежащих вещах. Без грамматики длинные высказывания об отдаленных объектах едва ли вообще были бы понятны. Квалифицированные ораторы (и писатели) знают об этом и так строят структуру своих предложений, чтобы их слушатели (или читатели) не теряли нити повествования.
Истоки интроспекции
Если умственные образы суть перцептивные предвосхищения, то описание зрительного образа должно быть описанием того, что человек готов увидеть. Для того чтобы по-настоящему понять, что это именно так, надо сначала рассмотреть значительно более простую проблему: каким образом человек описывает то, что он действительно видит? К сожалению, даже это крайне трудно сделать при нынешнем состоянии лингвистической теории. Хотя последние годы были ознаменованы большими успехами, эта проблема не была еще настолько прояснена, чтобы стало возможным ее подробное обсуждение. Поэтому наши рассуждения не выйдут далеко за пределы односложных описаний или наименований, о которых уже шла речь выше. Каким образом ребенок начинает называть вещи своими именами?
Мы уже видели, что производство звуков во многих отношениях аналогично восприятию. И то и другое означает, что мы делаем нечто, позволяющее
181
получить информацию. Если в комнате находится собака, ребенок может обеспечить себе получение зрительной информации о ней, повернув голову или глаза; он может вызвать и слуховую информацию о ней (слово «собачка»), осуществив движение своих речевых органов. Разумеется, прежде он должен выяснить, как это делается. Как и в случае способности слышать речь, неясно, насколько это выяснение предполагает наличие врожденных механизмов. Несомненно, что прежде всего ребенок должен располагать артикуляторами; столь же необходим, вероятно, какой-то специальный нейронный аппарат для управления ими.
Каким бы ни было начало, в конечном счете каждый нормальный ребенок обнаруживает, что он способен производить речевые звуки и может сам произносить слова. Он немедленно приступает к этому в контекстах, в которых эти слова уместны, то есть в присутствии объектов, которые они обозначают. Поскольку две эти схемы уже связаны между собой, произнесение слова «собачка» может для ребенка почти ничем не отличаться от осуществления каких-либо других исследовательских движений, предпринимаемых им для актуализации новых качеств собаки. Разумеется, на самом деле две эти ситуации совершенно различны. Оптическая информация, которую получает ребенок, когда он смотрит на собаку, непосредственно определяется реальными атрибутами животного; она специфицирует эти атрибуты благодаря объективным оптическим законам. Акустическая информация, которую получает ребенок, произнося слово, связана с обозначаемым им объектом значительно менее прочно: она специфицирует собаку только в силу некоего языкового соглашения. У ребенка, видимо, с самого начала есть некоторое представление о том, что дело обстоит именно так, поскольку он знает, что речевые звуки специфицируют как речевые события, так и объекты. Тем не менее должна существовать такая стадия развития, когда происходит включение наименования вещей в сам процесс их восприятия. Схема объекта включает в себя подсхему для вокализации и подсхему для зрительного обследования, и эта схема одновременно мотивирует обе активности.
182
Этот же принцип может быть применен и к другим начальным ситуациям пользования словами. Разговор ребенка не ограничивается словами вроде «собачки». Дети пользуются односложными восклицаниями не только для называния, но и для многих' других целей. Вспомним, например, «хай» и «ноу» *. Некоторые из употреблений этих слов включены в схемы для восприятия скорее событий, чем вещей. Восклицание «хай», например, может быть частью (перцептивной) активности, возникающей, когда ребенок видит, что кто-то входит в комнату. Другие восклицания включены в схемы, которые соответствуют скорее действию, чем восприятию: «ноу» составляет часть отказа от чего-либо наряду с физическим сопротивлением или отворачиванием. В каждом из этих случаев произносимое слово представляет собой вначале составную часть некоторой большей циклической активности. Только позднее оно отделяется от этой активности и начинает обслуживать также и другие схемы.
Если называние некоторого объекта включено в схему, посредством которой осуществляется его восприятие, оно должно быть также вовлечено и в процесс воображения объекта. Мысленные образы суть перцептивные предвосхищения, то есть схемы, активность которых не зависит от перцептивного цикла, к которому они обычно относились бы. Если подобная схема включает в себя как планы, относящиеся к речи, так и планы, относящиеся к зрению, то образ может сопровождаться словом. Так, вполне вероятно, что малыш, у которого формируется образ собаки (например, вследствие того, что он услышал ее лай), произнесет одновременно слово «собака». Хотя ребенок еще и не знает этого, но он дает описание своего образа. Иными словами, он говорит о том, что он всего лишь воображает, причем делает это таким способом, который был бы уместным, если бы он действительно видел собаку. Позднее он будет говорить более сложные вещи в связи со своими образами, и психологи признают за ним способность к интроспекции.
Односложное описание — это, разумеется, немного. Дети быстро научаются говорить предложениями;
1 «Хай» — разговорная форма приветствия; «ноу» — отрицание.— Прим, перев.
183
«средняя длина высказывания*, как принято это называть, не остается у них равной единице бесконечно долго. Поскольку мы еще толком не знаем, каким образом составляются предложения для обозначения событий, я не могу сказать, как с их помощью осуществляется описание предвосхищений событий. Очевидно, однако, что предложения предполагают наличие широких и специфических предвосхищений. «Планы речи», как их назвали в свое время Миллер, Галантер и Прибрам *, протяженны и сложны. Подобно планам для зрения, они редко бывают конкретными в самом начале. Мы «знаем, что собираемся сказать», прежде, чем говорим, однако лишь в том довольно общем смысле, в каком мы знаем о том, что увидим, до того как действительно увидим это. Когда мы знаем это хорошо, мы можем вносить от случая к случаю небольшие изменения, не нарушая структуру в целом, точно так же как мы можем включать в когнитивные карты новую информацию. Именно поэтому предложения также оказываются эффективными мнемоническими средствами.
Вначале ребенок способен говорить лишь о том, что он действительно воспринимает и делает, либо о том, что он предвидит в непосредственном будущем. Перцептивные схемы прочно связаны с наличной информацией, то же самое относится и к словам. На следующих стадиях развития ребенок научается разбивать перцептивный цикл и отделять свои предвосхищения от той стимульной информации, которая изначально вызвала и подкрепила их, а затем и включать эти предвосхищения в другие схемы и по другим поводам. Он приобретает свойственную взрослым способность перцептивно предвосхищать вещи, не рассчитывая на их действительное появление, то есть представлять себе то, что, как он знает, в действительности не случится. Не удивительно, что ему удается описывать эти квазипредвосхищенные события, ибо у него уже в достаточной степени сформировался навык описания событий, предвосхищенных с большей долей реализма. Описание и воображение сопутствуют друг другу. Поскольку и то и другое протяженны во времени, бессмыс-
1 Miller, Galanter, Pribram (1960).
184
ленно пытаться определить, что из них начинается раньше, как это пытались делать иные психологи *. Нельзя указать какой-то конкретный момент, когда осуществляется описание или воображение, и нельзя утверждать, что одно из них является очевидной причиной другого.
Эта способность говорить о воображаемых событиях лежит в основе того самого «смещения», которое Хок-кетт называет одной из самых фундаментальных характеристик языка 1 2. Смещение не может происходить в речи до того, как оно осуществится в восприятии; иными словами, человек не может сказать что-либо об отдаленном событии, если он не способен его вообразить. В то же время непонятно, почему слово должно значительно отставать от восприятия. Если выделение образа из контекста и манипулирование им становится возможным для ребенка только после того, как он овладевает речью, то можно предположить, что именно на этой стадии развития появляются и воображение, и способность к интроспективному описанию. Разумеется, отделить их друг от друга нелегко, даже если очень постараться. Каждому известно, что дети совсем не умеют лгать; способность думать одно, а говорить другое формируется гораздо позднее.
Для психологов, а также вообще для многих взрослых термин интроспекция насыщен таинственными обертонами. Нам кажется, что мы описываем нечто, содержащееся в нас, а не в том, что нас окружает, нечто, доступное для обозрения только внутреннему оку, но не органам чувств. Дети лишены этих предубеждений. Даже когда они бойко описывают невидимые ими предметы, им и в голову не приходит, что они занимаются самоотчетом. Познакомимся с отрывками из беседы с одним пятилетним ребенком, заимствованными из недавно проведенного исследования когнитивных карт у детей:
Экспериментатор: Представь себе, что мама просит тебя спуститься вниз в кухню, а ты наверху, у себя в спальне. Можешь рассказать мне, как ты будешь идти из спальни в кухню?
Испытуемый: Хорошо, .открываешь дверь, а потом надо идти вниз по лестнице.
1 См., например: Paivio (1971, рр 441—444).
2 Hockett (1960)
185
Эксп.: Вот как, разве лестница рядом с комнатой? Или же тебе придется пройти через какие-нибудь другие комнаты, чтобы попасть на лестницу?
Исп.: Да, надо будет пройти через две кладовки.
Эксп.: Две кладовки. Хорошо, а потом ты спустишься по лестнице, да? Что ты сделаешь, когда окажешься внизу?
Исп.: Я смогу тогда повернуть туда или туда. Эксп.: Если ты повернешь туда, куда ты попадешь? Исп.: Попаду в ванную, или в мамину комнату, или в чулан.
Эксп.: А как же все-таки попасть в кухню, после того как спустишься по лестнице вниз?
Исп.: Надо повернуть туда.
Эксп.: Туда? И придется пройти еще через одну комнату для того, чтобы попасть в кухню? Кухня как раз там?
Исп.: Надо повернуть туда и идти прямо, а потом увидишь плиту и раковину *.
Этот испытуемый обладает вполне сформированной когнитивной картой своего дома и может точно предвосхитить, что он увидит с различных промежуточных позиций. Во время беседы он свободно и без опоры на факты развертывал эти предвосхищения, сопровождая свои действия адекватными словами. Тем не менее было бы неверно утверждать, что он «описывает свою когнитивную карту» экспериментатору; такая интроспективно выраженная инструкция была бы попросту непонятной для него. Ребенок говорил о доме, а не о своем психическом состоянии. Пятилетние дети еще не усвоили дуалистическую метафизику, в соответствии с которой образы — это призрачные внутренние сущности, которые могут непосредственно наблюдаться субъектом. В этом отношении дети, видимо, мудрее нас. То, что представляется нам описаниями образов и когнитивных карт, на самом деле — то есть с точки зрения логики и развития — суть описания объектов, потенциально доступных восприятию, описания того, что можно было бы увидеть, если бы то-то и то-то оказалось в наличии. Интроспекция представляет собой своего рода подготовку к экстероспекции.
'Pick (1972, р. 1—2)
ГЛАВА 9. НЕКОТОРЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ПОЗНАНИЯ
Часто утверждается, что прогресс в психологии связан с угрозой свободе человеческой личности. Если психология представляет собой подлинную науку, цель ее должна состоять в раскрытии общих принципов природы человека. Вооружившись знанием этих принципов, не окажемся ли мы в состоянии управлять объектами психологических исследований? Многие склонны всерьез обсуждать эту возможность, хотя и не у всех она вызывает тревогу. Б. Ф. Скиннер, например, многократно заявлял, что психология уже располагает адекватными методами управления поведением, и если мы не будем проявлять излишнюю робость в реализации их на практике, то уже в самом ближайшем будущем станет возможным улучшение условий жизни человека *. Мне, однако, кажется, что и надежды, и страхи, связанные с представлением о контроле за поведением, являются результатом недоразумения. Сам факт существования познавательной активности предполагает, что психологическое манипулирование поведением обречено на провал; оно не может обеспечить получения систематически предсказуемых результатов при условии нормального развития в рамках данной культуры.
1 В последний раз эта точка зрения обсуждалась Скиннером в книге «Beyond Freedom and Dignity» (1971), но она часто высказывалась им и раньше Ценную сводку аргументов противников взглядов Скиннера по этому вопросу см в: В eve г, Terrace (1973).
187
Это не означает, что поведение невозможно предсказать или что им нельзя манипулировать. Каждому из нас ежедневно приходится заниматься такими предсказаниями, как, впрочем, и — пусть не в такой степени — манипулировать другими людьми. Общество едва ли могло бы существовать, если бы мы не делали этого. Более того, каждому из нас известны случаи, когда один человек манипулировал другим (или даже многими) в своих интересах. Тот факт, что манипуляции иногда оказываются успешными, еще не доказывает, однако, что это будет случаться чаще, если манипуляторы будут лучше знать психологию; возможности управления поведением имеют, видимо, естественные пределы. Это предположение заслуживает более внимательного рассмотрения.
Выбор того, что делать и куда смотреть
Прежде чем приступить к вопросу о том, можно ли управлять поведением психологическими средствами, следует рассмотреть, как оно управляется в обычных условиях, или, иными словами, от чего оно зависит. Попытки ответить на этот вопрос слишком часто страдали чрезмерными упрощениями. В основе их обычно лежит представление о том, что возможны лишь две альтернативы: либо индивид сам определяет, что он сделает или увидит (человек свободен), либо все это определяется средой индивида (человек управляем). В отношении управления перцептивной активностью среди представителей когнитивной психологии в настоящее время наиболее популярны два подхода. В первом (мы говорили о нем в главе 5) проводится резкое различие между восприятием и вниманием. Считается, что восприятие как таковое определяется поступающими стимулами, в то время как механизм избирательного внимания остается под контролем самого индивида. Мы уже видели, что этот подход не адекватен; избирательность является имманентным свойством самого процесса сбора информации, и она не может быть свойственна какому-то специальному механизму.
188
Второй подход, о котором мы будем говорить сейчас, связан с именем Дж. Брунера *. Он считает, что функция управления принадлежит воспринимающему; утверждается, что последний все больше выходит «за пределы непосредственной информации», по мере того как он приобретает все более тонкие перцептивные навыки. С этой точки зрения основной пафос когнитивного развития состоит в том, чтобы сделать взрослого свободнее по сравнению с ребенком: говорится, что взрослый меньше «связан стимулом» и больше «обращен к себе». В работе, посвященной исследованию движений глаз, например, Макворс и Брунер утверждают, что «зрительный поиск развивается, начиная со стадии, на которой зрение определяется природой стимула и его специфическими признаками, и завершаясь стадией, на которой оно становится, по словам Ярбуса, инструментом мысли» * 2. То же самое отмечает Элеонора Гибсон, говоря, что внимание «из пленника становится исследователем», и напоминая при этом слова Уильяма Джемса о том, что «рефлекторный и пассивный характер внимания [ребенка], в результате чего... создается впечатление, что ребенок в меньшей степени принадлежит себе, нежели тем объектам, которые приковывают его внимание,— это первое, что следует преодолеть учителю» 3.
Представление о том, что взрослые более свободны, в меньшей степени управляются средой и легче выходят за пределы непосредственной информации, как будто бы указывает на какую-то важную связь между свободой и зрелостью. В своей традиционной формулировке, однако, это представление просто не может быть верным. Дети спонтанны, непредсказуемы и свободны от условностей. В той самой работе, из которой была заимствована приведенная только что цитата, Макворс и Брунер установили, что у взрослых испытуемых, участвовавших в их опыте, кривые движения глаз были более единообразными (то есть более похожими друг на друга при предъявлении того же самого изображения), чем у испытуемых-детей!
‘ Bruner (1957, 1973).
2 Mackworth, Bruner (1970, р. 166).
3 Е. J. Gibson (1969, р. 456).
189
Странно в этом случае звучит утверждение о меньшей подконтрольности взрослых.
Этот парадокс обнаруживается во всех сферах восприятия и поведения. Чтобы понять его природу, рассмотрим другой и совсем не относящийся к онтогенетическому развитию пример связи между восприятием и средой: игру в шахматы. Одной из отличительных особенностей хорошего шахматиста является способность собирать релевантную информацию с шахматной доски. На это указывают не только выигрываемые им партии, но также и различные косвенные факты. Мастеру, например, достаточно пятисекундного взгляда на доску, чтобы воспроизвести всю позицию; ни один новичок не способен к этому. Успех мастера объясняется тем, что он воспринимает некоторые аспекты позиции, ускользающие от менее опытного игрока: какие-то структурные характеристики, которые, будучи замеченными, налагают очень четкие ограничения на возможные расположения фигур на доске. Опыт способствует образованию у него огромного множества схем, соответствующих встречающимся в шахматных партиях позициям. Чейз и Саймон 1 подсчитали, что у опытного шахматиста словарь схемных позиций может быть равен словарю слов родного языка, которым располагает большинство людей.
Информация, собираемая мастером с шахматной доски, определяет не только то, куда он поставит фигуру, но и куда он направит свой взор. Наблюдения показывают, что у хорошего шахматиста движения глаз всегда тесно связаны со структурой позиции на доске; он смотрит на критические фигуры и на критические поля2. Он в буквальном смысле видит позицию иначе — более глубоко и адекватно,— чем новичок или человек, совсем не умеющий играть в шахматы. Разумеется, последний тоже может многое увидеть: например, что фигуры сделаны из слоновой кости, «конь» действительно напоминает коня, а фигуры (возможно) образовали на доске какую-то геометрическую форму. Ребенок увидит еще меньше — например, что эти фигуры можно засунуть в рот или сбросить на пол. Младенец же увидит лишь то, что
1 Chase, Simon (1973); Simon, Chase (1973).
2 Simon, Barenfeld (1969).
190
перед ним находится «нечто». И в этом он, несомненно, прав: перед ним действительно что-то находится. Различия между всеми этими наблюдателями не сводятся к тому, что кто-то прав, а кто-то ошибается; речь идет о том, что одни замечают больше, а другие меньше. Информация, определяющая правильный ход, содержится в свете, воспринимаемом как младенцем, так и мастером, но лишь последний готов к тому, чтобы ее собрать.
Хотя световой поток позволяет в одинаковой мере специфицировать как возможные ходы и их последствия, так и физические характеристики фигур, принципы, лежащие в основе этих двух видов спецификации, весьма различны. Как отмечалось в главе 4, свет несет информацию о топографии среды уже в силу самих оптических законов. То, как свет специфицирует ходы, определяется, однако, правилами игры в шахматы, являющимися, в сущности, продуктом социального соглашения. Это различие аналогично тому, о котором шла речь выше, когда мы говорили о звуках речи. «Собачка» относится к собакам вследствие лингвистического соглашения, в то время как это слово специфицирует артикуляционные жесты говорящего в силу неумолимых акустических закономерностей. Воспринимающие не выходят за пределы непосредственной информации, культура, однако, выходит за пределы элементарных естественных ситуаций, с тем чтобы обеспечить дополнительную информацию. Правила игры в шахматы не управляют восприятием мастера, но они делают это восприятие возможным, обеспечивая мастеру материал для восприятия.
Такая информация предполагает, что шахматист, с одной стороны, не является совершенно свободным в том смысле, что он может рассматривать и передвигать фигуры по своему усмотрению, а с другой — что он не является послушным орудием среды. Контроль за движениями глаз и адаптивное поведение в целом становятся понятными только в том случае, если относиться к ним как к взаимодействию. Схема направляет движения глаз, собирающие информацию, которая модифицирует эту схему, направляющую дальнейшие движения. Любое конкретное движение «обусловлено» всей историей того цикла, к которому оно
191
относится. Разумеется, его ближайшей непосредственной причиной является сама схема: моментальное состояние нервной системы воспринимающего. Это в одинаковой степени справедливо и в отношении рефлекторного взгляда младенца в направлении внезапного звука, и в отношении задумчивого взгляда шахматного мастера в направлении королевы противника. Однако, поскольку состояние каждой схемы отчасти определяется полученной ранее стимульной информацией, в обоих случаях движения глаз, по крайней мере частично, управляются соответствующими ситуациями (то” есть адекватны им).
Этот же принцип применим к формированию любого перцептивного навыка. Перцептивные циклы отличаются друг от друга по виду и объему направляющей их информации. Неопытные наблюдатели настраиваются на относительно несущественные аспекты своего окружения; опытные — на более тонкие аспекты. Взрослый человек в большей степени ориентирован на будущее и на поставленные перед ним цели, чем ребенок, но он не более независим от окружающего его мира. Восприятие — это сбор информации, а не выход за ее пределы.
Выбор того, куда посмотреть, не то же самое, что выбор того, что сделать. Когда мы выбираем одно действие, а не другое, соответствующая схема обычно включает в себя предвосхищение той будущей ситуации, в которой мы окажемся; подобно когнитийной карте, в ней содержится «я». Мы ожидаем, что если выберем А, то испытаем удовольствие, получим вознаграждение или же по крайней мере удовлетворение; от Б мы не ожидаем ничего хорошего. Перцептивные выборы кажутся менее важными и осуществляются обычно почти без учета такого рода последствий. Несмотря на отмеченные различия, перцептивные и поведенческие решения имеют один и тот же экзистенциальный статус. Ни один выбор не может быть свободным от той информации, на которой он основан. Тем не менее эта информация выбирается самим субъектом. В то же время ни один выбор не определяется непосредственно средой. И все-таки именно эта среда обеспечивает ту информацию, которая будет использована человеком, осуществляющим выбор.
192
Пределы предвидения и управления
Сказанное выше наводит на мысль, что предвидение и контроль за поведением не являются, в сущности, психологическими феноменами. Какими знаниями должны мы располагать, чтобы предсказать, какие движения фигур или своих глаз осуществит мастер? Его движения основываются на информации, собранной им с шахматной доски, поэтому предсказать их может только тот, кто имеет доступ к этой же информации. Другими словами, «предсказатель» должен понимать позицию по крайней мере не хуже самого мастера; он сам должен быть мастером! Если я начну играть с мастером, он неизменно будет выигрывать именно по той причине, что он в состоянии предсказать и контролировать мое поведение, в то время как я не способен делать это по отношению к нему. Чтобы изменить положение, я должен усовершенствовать свое знание шахмат, а не психологии.
Обратите внимание, что мастер-шахматист не управляет моим поведением с помощью каких-то психологических ухищрений ’. Он всего лишь делает тот или иной ход, руководствуясь правилами игры, меняя тем самым мою шахматную среду и содержащиеся в ней возможности. Действительно, именно так почти всегда и контролируется поведение. Переделка мира — это очень эффективный способ переделки поведения; возможность переделки индивида в ситуации неизменного мира крайне сомнительна. Никакое изменение не будет иметь «управляющих» или предсказуемых последствий в отсутствие ясного понимания соответствующей части мира.
Умение играть в шахматы — это довольно эзотерический навык, однако он позволяет нам продемонстрировать достаточно общую закономерность. Поскольку восприятие и действие осуществляются в непрерывной зависимости от среды, нельзя понять их без понимания самой среды. Это означает, что психолог не может предсказать или контролировать действия того,
1 Шахматисты играют иногда «психологически», то есть принимают в расчет темперамент или привычки противника наряду с позицией фигур на доске. Но эта стратегия имеет лить относительную ценность, она не поможет профану обыграть мастера и не спасет в слабой позиции.
193
кто знает о ситуации больше его, кто собирает такую информацию, которую психолог даже не принимает в расчет. Мир человека чрезвычайно сложен; существует огромное множество научных дисциплин от политологии до управления транспортными потоками — как отражение стремления его постичь. Немногие из этих дисциплин могут похвастаться значительными достижениями, я, однако, не предполагаю заниматься здесь нх критикой. Я просто хотел бы призвать к некоторой скромности дисциплину, называющую себя «наукой о поведении» Предсказание и управление поведением в реальном мире требуют знания о мире в таких подробностях, которыми мы пока не располагаем, а получение этих знаний в любом случае не относится к компетенции психологов.
Наш анализ не только позволяет сделать вывод о том, что абсолютный контроль немыслим без полного знания среды, но и указывает на те условия, при которых возможна определенная степень контроля. В тщательно контролируемых условиях — в лагерях для военнопленных, в исправительных учреждениях, в психиатрических клиниках и т. п.— нередко удается достаточно хорошо управлять теми, кто в них содержится (Однако даже в таких ситуациях внушительному числу людей удается сохранить свою индивидуальность.) Именно в таких условиях оказывались особенно успешными те самые методы управления, начиная от «промывания мозгов» и до «модификации поведения», с которыми связаны столь распространенные страхи (или энтузиазм). Случаи их успешного применения не могут считаться, однако, подтверждением той или иной конкретной психологической теории; они говорят лишь о том, что люди могут вести себя адаптивно в ситуациях, допускающих только ограниченное число вариантов поведения. И что более важно, почти не существует доказательств того, что какое-либо манипулирование, предпринимаемое в этих условиях, гарантирует надежно предсказуемые последствия после освобождения индивида. Разумеется, заключение в тюрьму способно оказать мощное и длительное воздействие на человека, однако предсказать на основании этого, каким будет последующее поведение человека, невозможно.
194
Есть еще одно следствие из нашего тезиса. Управление поведением требует не только того, чтобы среда была относительно замкнутой, но и того, чтобы управляющий понимал ее свойства не хуже, а желательно лучше, чем управляемый. В этом состоит то изначальное преимущество, которым обладают родители по отношению к своим детям; родительский контроль ослабляется (хорошо это или плохо), как только ребенок попадает в новое окружение, плохо известное родителям. Вообще каждое новое знание, приобретаемое человеком, делает его менее подверженным контролю. Образованными людьми несомненно труднее манипулировать, чем теми, кто лишен знаний, по тем же самым причинам, по которым хорошего игрока в шахматы труднее победить, чем обычного зеваку. Истина действительно делает нас свободными. Подлинное обучение — это в первую очередь не метод манипулирования учащимися, как утверждают некоторые, а прямая его противоположность. И не потому, что образование делает человека более воинственным, а потому, что оно позволяет ему увидеть больше альтернативных возможностей действия.
До сих пор мое обсуждение практической невозможности контроля за поведением касалось только восприятия и действий. Я ничего не говорил о воображении, абстрагировании и речи. Поскольку эти способности основываются на отделении когнитивных процессов от непосредственной ситуации, их еще труднее предсказывать или контролировать. Образы — это готовность к восприятию информации, фактически отсутствующей в непосредственной ситуации; а речь начинается как незавершенная перцептивная активность. Любая попытка манипулировать такими отчлененными активностями кажется с самого начала обреченной на провал. В некоторых контекстах это может показаться неважным, поскольку потенциальный манипулятор может удовлетвориться возможностью контролировать то, что делают люди, не беспокоясь о том, что они говорят и думают. Мы знаем, однако, что в конечном счете образы и мысли способны решительным и неожиданным образом влиять на поступки.
Прежде чем покончить с этой темой, полезно еще раз повторить, что на практике манипулирование
(95
осуществляется повсеместно вне связи с какой бы то ни было психологической теорией. Одна из наиболее эффективных процедур манипулирования даже соответствует представленной здесь точке зрения. Поскольку поведение опирается на информацию, на него можно повлиять посредством дезинформации. Ложь едва ли назовещь изобретением психологов, но она часто оказывается эффективной. Единственная защита против нее состоит в овладении источниками информации, на которые не распространяется контроль лжеца. Связь между свободой выбора и доступом к надежной информации является очень важной; одно не может существовать в полной мере без другого. Это создает исключительно острую опасность для свободы в современном обществе, где средства массовой информации и многоликий институт посредничества осуществляют контроль за доступом к важным фактам. Зловещая угроза свободе со стороны стремящихся к манипулированию другими людьми психологов — иллюзия, между тем как опасность систематического получения неверной информации вполне реальна.
Социальное предсказание
Таким образом, изложенное выше заставляет думать, что никто — даже вооруженный хорошей теорией психолог — не может быть уверен в том, что сделает человек, если соответствующая ситуация ему непонятна. Но даже если ситуация ясна, все равно остается еще одна трудность. Поскольку восприятие и поведение контролируются во взаимодействии со средой, протекание этих процессов зависит как от индивида, так и от среды; индивид, осуществляющий прогноз, должен разбираться в последней столь же хорошо, как и понимать данного человека. Иными словами, необходимо знать схемы и намерения другого человека, чтобы догадаться о его поступке. Это, безусловно, трудно, поскольку эти схемы наглухо скрыты где-то в черепе человека и увидеть их невозможно. Какая же информация могла бы помочь в определении их природы?
Основу любого подхода к пониманию этой проблемы должен составлять тот факт, что во многих ситуациях
196
повседневной жизни мы действительно предсказываем поведение друг друга, причем делаем это достаточно успешно и регулярно. Мы в состоянии предсказать реакции людей на такие физические объекты, как, скажем, стул, дверь или телефон. Мы благосклонно приемлем их готовность подчиняться культурным нормам, например правилам уличного движения или требованию носить одежду в общественных местах. Мы видим, когда они веселы, сердиты или испуганы, и способны точно предсказать, когда их поведение приобретает эмоциональную окраску. Все эти прогнозы оказываются достаточно надежными только в более или менее знакомых ситуациях, это, однако, не ослабляет нашего интереса к ним.
На первый взгляд концепция познавательной активности, изложенная в этой книге, только затуманивает общую картину. Схемы формируются в опыте, опыт у каждого человека свой; следовательно, мы все должны очень отличаться друг от друга. Поскольку перцептивный опыт каждого человека уникален, мы все должны располагать уникальными когнитивными структурами, и, по мере того как мы становимся старше и все более отличными друг от друга, эти различия должны только усиливаться. Действительно, даже в самом начале мы не похожи: если только человек не однояйцовый близнец, то уже в момент рождения он отличен от любого когда-либо жившего на земле человека. Хотя и не много известно о том, как генетические различия влияют на поведение (несмотря на многочисленные идеологически окрашенные дискуссии по этому вопросу), ясно, что оии влияют на него. Младенцы в различной степени активны, подвижны и реактивны, начиная с момента рождения; более чем вероятно, что с самого начала они наделены разными перцептивными схемами.
Все это бесспорно и порождает еще одну серьезную трудность для осуществления тонкого прогноза чужого восприятия или поведения. В то же время мы преувеличиваем проблему. Каждый способен увидеть шахматную доску, хотя и не каждый заметит матовую комбинацию. Мы все воспринимаем одни и те же наиболее заметные элементы окружения, хотя можем расходиться в оценке соответствующих предо
197
ставлений. Такая согласованность должна означать, что субъективные миры в конечном счете не столь уж отличаются друг от друга и что наши изначальные схемы подготавливают нас к тому, чтобы замечать достаточно общие вещи.
Мы живем в мире предметов — вещей, обладающих поверхностью, обычно непрозрачных, оказывающих сопротивление прикосновению, сохраняющих форму, часто (но не всегда) подвижных, окрашенных в разные цвета и т. д. Информация, специфицирующая эти свойства, доступна любому организму, обладающему соответствующими схемами для ее восприятия. Поскольку такая информация имеет огромное адаптивное значение — в отсутствие ее едва ли возможно выживание, по крайней мере крупных животных,— не удивительно, что у нас есть соответствующие схемы. Мы все видим шахматную доску, потому что а) имеется информация, специфицирующая ее физические свойства; б) с самого рождения наши схемы, по крайней мере грубо, настроены на такого рода свойства; в) широкий опыт действий с предметами (хотя и не обязательно с шахматной доской) развил эти схемы до такого уровня, на котором подобная информация может быть собрана быстро и точно.
Общий для всех опыт относится не только к физической среде. Поскольку мы живем в рамках организованной культуры, нам приходится иметь дело с более или менее стандартизированным социальным опытом. Мы ожидаем, что, оказавшись за рулем, человек будет держаться правой стороны (а также что он будет говорить связно, спать ночью и есть три раза в день, когда он может себе это позволить), потому что раньше много раз наблюдали это. У нас формируются предвосхищения в отношении повседневного поведения таким же точно образом, как и предвосхищения в отношении других событий, и мы воспринимаем их тем же самым циклическим способом. Эти устанавливаемые культурой схемы опосредуют наше восприятие поведения других людей, а также лежат в основе самого этого поведения. Они как раз и отражают тот уровень предсказуемости, который требует и создает эта культура: недостаточный для того, чтобы предсказать чужую
198
судьбу, но достаточный для того, чтобы существовать день за днем.
Эмоции и физиогномическое восприятие
Нам осталось рассмотреть еще один вид восприятий человека. Люди для нас не только некие типичные представители общества, но также и конкретные индивиды, наделенные меняющимися чувствами и эмоциями. Они приближаются к нам с дружественными или враждебными намерениями, выглядят то испуганными, то бодрыми, то сердитыми. Как отмечалось в одной из предыдущих глав, такие физиогномические признаки воспринимаются гораздо легче, чем соответствующие им физические движения. Я в буквальном смысле слова вижу, как вы себя чувствуете.
Для объяснения такого рода восприятия был предложен целый ряд гипотез, ни одна из которых, однако, не является достаточно удовлетворительной. Видим ли мы сначала движения, жесты и сами выражения и только затем догадываемся об их значении на основе прошлых случаев, когда мы наблюдали нечто аналогичное? Конечно, нет. Этот процесс слишком быстр и автоматичен, появляется в столь раннем детстве и слишком независим от мышления и способности к дедукции. Вызывает ли у нас вид эмоционально возбужденного человека в силу некой таинственной эмпатии идентичные чувства — чувства, которые мы простодушно приписываем воспринимаемому лицу? Такое представление порождает больше проблем, нежели разрешает их. Прежде всего отсутствует какая-либо теория восприятия, способная объяснить, каким образом мы получаем необходимую информацию; кроме того, такую теорию следовало бы дополнить указанием на механизмы, позволяющие нам распознавать наши собственные внутренние переживания, и объяснением того, почему мы приписываем их другим. Кроме того, это представление в принципе ложно: мы, несомненно, способны воспринимать враждебность другого человека, не испытывая при этом сами враждебности, равно как и воспринимать страсть другого, оставаясь при этом совершенно бесстрастными. Теория эмпатии имеет ту же логическую форму, что и моторная теория
199
восприятия речи, и страдает теми же основными недостатками.
Простейшим подходом к решению этой проблемы является предположение о том, что физиогномическое восприятие не отличается от других видов восприятия. Для него также необходимо наличие подготавливающей схемы, готовой воспринять информацию и задать направление дальнейшему обследованию, в процессе которого осуществится сбор новой информации. Как и при обычном восприятии, эта информация специфицирует нечто действительно существующее. В данном случае этим «нечто» является эмоция или чувство другого человека. Почему эти состояния оказываются доступными для восприятия? Я думаю потому, что они сами — по крайней мере отчасти — представляют собой предвосхищения. Гнев — это внутренний аспект предвосхищенной агрессии в том же самом смысле, в котором образ является внутренним аспектом перцептивной схемы. В некотором смысле гнев есть интенция. Его можно отделить от обстоятельств, при которых действительно будет иметь место агрессия, точно так же как образ можно выделить из перцептивного цикла. В обоих случаях, однако, такое выделение требует достаточно высокого уровня когнитивной зрелости.
За этим объяснением стоит нечто большее, чем просто гипотеза 1 относительно природы эмоций. Оно требует еще двух допущений. Во-первых, люди действительно должны предоставлять некоторую информацию, чтобы сигнализировать о своих намерениях; во-вторых, воспринимающий должен обладать схемами для сбора этой информации. Оба эти предположения не являются сколько-нибудь радикальными. Этологи обнаружили предвосхищающее сигнальное поведение и соответствующие способы реагирования на него на всех уровнях
1 Эта гипотеза нс слишком оригинальна Отметим, однако, что она существенно отличается от теории эмоций Джемса—Ланге. У нас возникает чувство страха не потому, что мы убежали, как предполагается в этой теории, действительно, бегство может ослабить страх точно так же, как реальная агрессия ослабляет или полностью снимает чувство гнева (по крайней мере на время) Эмоции, о кото-ных я говорю здесь (и которыми, само собой разумеется, далеко не исчерпывается возможный диапазон чувств человека), связаны скорее с предвосхищением поведения, чем с его реализацией
200
животного мира. Рыбы демонстрируют свою готовность к спариванию или драке, изменяя окраску, позу или свои движения; другие рыбы, принадлежащие к этому же виду, реагируют соответствующим образом. Млекопитающие также принимают одни стандартизированные позы, когда они готовятся к борьбе, и другие, когда они намерены подчиниться. Эти позы служат их собратьям указанием на то, что они собираются делать, и должным образом учитываются. Поведенческие сигналы и ответы на них не являются столь высоко стереотипизированными, как иногда утверждается, однако нет никакого сомнения в их важности.
Я утверждаю, таким образом, что все мы располагаем схемами для физиогномического восприятия. Такие схемы не могут возникнуть из ничего, и трудно представить себе, как они могли бы сформироваться вне социального опыта. Вполне вероятно, что они даны нам от рождения. Подобно другим животным, мы рождаемся в какой-то мере готовыми к сбору экспрессивных сигналов, поступающих от других представителей нашего биологического вида. Младенцы от рождения готовы к восприятию улыбающегося или нахмуренного лица, ласковой интонации или отрывистых модуляций в качестве указаний на то, что сделают в ближайший момент значимые другие *. Разумеется, это не означает, что наша эмоциональная жизнь сводится к автоматическим ответам на запускающие их стимулы или что успехи генетики сделают скоро ненужной психологию 1 2. Схемы, относящиеся к действиям и к физиогномическому восприятию, подвержены тако
1 Некоторые виды патологии, в особенности детский аутизм, можно объяснить врожденной неадекватностью таких схем
2 Чрезмерные притязания некоторых биологов — например Вилсона (1975), к сожалению, крайне запутали этот вопрос Тот факт, что когнитивные структуры человека имеют генетическую основу, не делает поведение предсказуемым, невозможно также вывести из него какие-либо окончательные моральные нормы. Поведение, подобно восприятию,— это непрерывное взаимодействие с социальной и природной средой Понять его можно, только принимая во внимание эту среду, исторически формирующиеся свойства которой выходят за пределы как социобиологии, так и науки о поведении. Ни биология, ни какая-либо другая наука не снимет с нас ответственности за принимаемые нами решения
201
му же значительному развитию, как и другие когнитивные структуры; действительно, они очень зависят от социального опыта. Чувства столь же предсказуемы, как образы или действия.
Мне кажется, что развитие физиогномического восприятия должно быть более идиосинкразическим и индивидуальным, чем восприятие предметов или событий. Резкая интонация отца может сигнализировать одно намерение в семье А и совсем другое в семье Б. Наш опыт общения с разными лицами различается гораздо больше, чем опыт взаимодействия с неодушевленными вещами. В результате наблюдаются значительные различия в физиогномическом восприятии: два человека, наблюдавшие одного и того же третьего человека, могут резко расходиться в оценке того, что этот человек чувствовал или имел в виду.
Самопознание и общение
Мы воспринимаем не только других людей, но также и самих себя. Что касается наших физических свойств и движений, то это не порождает каких-либо особых теоретических проблем. Как отмечалось в главе 6, каждый движущийся организм имеет доступ к огромной массе информации, позволяющей ему специфицировать свое положение и движение. Одного только потока оптической информации в поле зрения достаточно для определения того, как он движется в среде, при этом в поле зрения наблюдателя почти постоянно присутствует та или иная часть его тела. Ни один объект невозможно спутать с самим собой, и никакое другое событие не содержит в себе такую же информацию, как событие, источником которого являешься ты сам. Некоторые психологи говорили о том, что младенцы допускают ошибки в этом отношении и, например, ие способны отличить мать от самого себя. Я уверен, что эта гипотеза неверна — различие слишком очевидно.
Хотя физическое «я» с самого начала доступно восприятию, для личного «я» этой возможности не существует. Младенец может увидеть, где он находится (по отношению к близлежащим объектам), но лишен возможности видеть, кто он такой или что он такое.
202
Когда он движется, он может видеть, куда он перемещается, но не может видеть, что он намеревается сделать. Если гипотеза о врожденном характере физиогномических схем верна, то ребенок, вероятно, воспринимает своих родителей, братьев и сестер как людей, имеющих определенные намерения и чувства, задолго до того, как поймет, что и он такой же, как они. Их лица видны ему, а свое собственное лицо — нет. Он пока еще способен представить свои собственные действия только в самом непосредственном будущем; способность выделять образы из их контекста формируется довольно медленно. Кто же он?
Вполне вероятно, что приобретение знаний о самом себе требует длительного времени. Как утверждали многие психологи, самопознание, вероятно, зависит от познания других; для самовосприятия необходимы схемы, впервые формирующиеся в физиогномическом восприятии. Ребенок в конце концов научается предвосхищать свои собственные действия и думать о себе как о конкретной личности, но только на основе общественно формирующихся представлений о том, чем может быть человек. По мере того как в непрерывном движении циклов предвосхищений и подтверждений определяются для него условия собственного существования, он буквально растет в собственных глазах.
Ему предстоит многое узнать. Он должен найти свой путь как в мире людей, так и в географическом мире: научиться предвосхищать последствия как социального, так и перцептивного исследования. Эти два типа исследования имеют много общего. Географическая среда открывает исследующему глазу огромное богатство текстурной информации, и благодаря разворачивающейся во времени перцептивной активности наблюдатель оказывается в достаточной степени подготовленным к ее восприятию. Успешное передвижение в этой среде требует сбора информации и в то же время дает индивиду значительно больше информации по сравнению с тем, что он получил бы, оставаясь на месте. В частности, оно специфицирует его собственные движения и его свойства, так же как свойства его мира. В ходе овладения этим навыком человек приобретает слож
203
ную и гибкую когнитивную структуру, пригодную для употребления во многих других целях.
Социальная среда в известном смысле еще богаче. Она представляет собой разработку возможностей, предоставляемых физическим миром, созданных на протяжении культурной истории и постигаемых человеком через историю его собственной семьи и социальной группы, к которой он принадлежит. Многое об этом можно узнать, оставаясь относительно пассивным наблюдателем, однако гораздо больше можно открыть благодаря действию. И социальное действие, подобно простой локомоции, информирует нас как о нас самих, так и о том мире, применительно к которому это действие осуществляется. Оно тоже создает когнитивные структуры, пригодные для широкого использования в других целях.
Многое из того, что нам следует знать об обществе, о других людях и о самих себе, можно получить только из вторых рук. Будучи социальными существами, мы во многом зависим от чужой устной (илн письменной) информации, относящейся ко всему, что невозможно наблюдать непосредственно, например отдаленным событиям, устойчивым личностным склонностям или гипотетическим когнитивным структурам. Такая информация адекватна для многих целей, но она никогда не бывает полной, как бы умело или эффективно ни была организована ее передача. Общение людей открывает ни с чем не сравнимые возможности для понимания, но также и для ошибок, непонимания и обмана. Наша зависимость от него означает, что наше понимание друг друга и самих себя — или даже таких предметов, как когнитивная психология,— никогда не бывает полным, а часто просто ошибочно. В то же время перцептивные циклы имеют тенденцию к автокоррекции, кроме того, вокруг всегда имеется значительно больше информации по сравнению с тем, что уже было использовано. Результат каждого единичного столкновения акта познания и реальности предсказать невозможно, однако в конечном счете такие столкновения обязательно должны приблизить нас к истине.
БИБЛИОГРАФИЯ
Acred о I о L. Р., Pick Н. L., Olsen M. G. Environmental differentiation and familiarity as determinants of children’s memory for spatial location.—Developmental Psychology, 1975, 11, 495—501.
Aiken E. G. Linguistic and imaginal mnemonics in paired-associate recall.—Psychonomic Science, 1971, 24, 91—93.
Alcorn S. Development of the Tadoma method for the deaf-blind.— Journal of Exceptional Children, 1945, 11, 117—119.
Allport D. A., A n t о n i t i s B., Reynolds P. On the division of attention: a disproof of the single channel hypothesis.—Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1972, 24; 225—235.
Anderson J. R., В о w e r G. H. Human associative memory. New York, V. H. Winston, 1973.
Antrobus John S, Antrobus Judith S., Singer J. L. Eye-movements accompanying daydreaming, visual imagery, and thought suppression.— Journal of Abnormal and Social Psychology, 1964, 69, 244—252
Atkinson R. C. Mnemotechnics in second-language learning.— American Psychologist, 1975, 30, 821—828.
Atwood G. An experimental study of visual imagination and memory.— Cognitive Psychology, 1971, 2, 239—289.
Ball F., Wood C., S m i t h E. E. When are semantic targets detected faster than acoustic ones? — Perception and Psychophysics, 1975, 17, I—8.
Bartlett F. C. Remembering. Cambridge, England, Cambridge University Press, 1932.
Beller H. K. Priming: Effects of advance information on matching.— Journal of Experimental Psychology, 1971, 87, 176—182.
В ever T. G., Terrace H. S., (eds.) Human behavior: Prediction and control in modern society. Andover, Massachusetts, Warner Modular Publications, 1973.
Biederman I. Perceiving real-world scenes.— Science, 1972, 177, 77—80.
205
В ie der m an I., G I a ss A. L., S t а с у E. W. Searching for objects in real-world scenes.— Journal of Experimental Psychology, 1973, 97, 22—27.
В о b г о w D. G., Norman D. A. Some principles of memory schemata.— In: Representation and Understanding. (D. G. Bobrow and A. M. Collins, eds.) New York, Academic Press, 1976.
В о b г о w S. A., Bower G. H. Comprehension and recall of sentences.— Journal of Experimental Psychology, 1969, 80 455—461.
В о u 1 d i n g К. E. The image. Ann Arbor. Michigan, University of Michigan Press, 1961.
Bower G. H. Analysis of a mnemonic device.— American Scientist, 1970, 496—510.
Bower G. H. Mental imagery and associative learning.— In: Cognition in learning and memory. (L. Gregg, ed.) New York, Wiley, 1972.
Bower T. G. R. The visual world of infants.— Scientific American, J966, 215 (12), 80—92.
Bower T. G. R. The development of object-permanence: Some studies of existence constancy.— Perception and Psychophysics, 1967, 2, 411—418.
Bower T. G. R. The object in the world of the infant.— Scientific American, 1971, 225 (4), 30—38.
Bower T. G. R. Developments in infancy. San Francisco, W. H. Freeman, 1974. Русский перевод: Бауэр T. Психическое развитие младенца. М., «Прогресс», 1979.
Bower Т. G. R., Broughton J. М., Moore М. К. Demonstration of intention in the reaching behavior of neonate humans.— Nature, 1970a, 228, 679—681.
Bower T. G. R., Broughton J. M., Moore M. K. The coordination of visual and tactual input in infants.—Perception and Psychophysics, 1970 b, 8, 51—53.
Bowers K. S. Hypnotic dissociation and the dichotic listening paradigm. 1976 (Unpublished manuscript, Waterloo University).
Brand J. Classification without identification in visual search.— Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1971, 23, 178—186.
Bransford J. D., Barclay J. R., Franks J. J. Sentence Memory — a constructive versus interpretive approach.— Cognitive Psychology, 1972, 3, 193—209.
Bransford J. D., Franks J. J. The abstraction of linguistic ideas.— Cognitive Psychology, 1971, 2, 331—350.
Bransford J. D., Johnson M. K. Consideration of some problems of comprehension.— In: Visual information processing. (W. G. Chase, ed.) New York, Academic Press, 1973.
Br о a d b e n t D. E. Perception and communication. New York, Per-gamon Press, 1958.
Broadbent D. E. The well-ordered mind.— American Educational Research Journal, 1966, 3, 281—295.
Bronfenbrenner U. Developmental research, public policy and the ecology of childhood.—Child Development, 1974, 45, 1-5.
206
Brooks L. R. The suppression of visualization in reading.— Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1967, 19, 288—299.
Brooks L. R. Spatial and verbal components of the act of recall.— Canadian Journal of Psychology, 1968, 22,
349—368.
Brown A. L. The development of memory: knowing, knowing about knowing, and knowing how to know.— In: Advances in child development and behavior 10. (H. L. Reese, ed.) New York, Academic Press, 1975.
Brown R. A first language: the early stages. Cambridge Mass., Harvard University Press, 1973.
Bruner J. S Personality dynamics and the process of perceiving.— In: Perception — an approach to personality. (R. Blake and G.V. Ramsey, eds.) New York, Ronald Press, 1951. Русский перевод: Брунер Дж. Динамика личности и процесс восприятия.— В: Брунер Дж. Психология познания. М., «Прогресс», 1977.
Bruner J. S. Going beyond the information given.— In: J. S. В r u n e r et. el., Contemporary approaches to cognition: the Colorado symposium. Cambridge, Mass., Harvard University Press, 1957.
Bruner J. S. Beyond the information given: studies in the psychology of knowing. New York, W. W. Norton. Русский перевод: Брунер Дж. Психология познания М., «Прогресс», 1977.
Bruner J. S. The ontogenesis of speech acts.— Journal of Child Language, 1975, 2, 1 —19.
Brunswik E. Perception and the representative design of psychological experiments. Berkeley, University of California Press, 1956.
В г у d e n M. P. Perceptual strategies, attention, and memory.— University of Waterloo research reports in psychology, 1972, 43.
Byrne B. Item concreteness vs. spatial organization as predictors of visual imagery.— Memory and Cognition, 1974, 2 53_____59
Campbell F. W., Robson J. G. Application of Fourier analysis to the visibility of gratings.— Journal of Physiology. London, 1968, 197, 551—556.
Chase W. G., ed. Visual information processing. New York, Academic Press, 1973.
Chase W. G., Simon H. A. The mind’s eye in chess.—In: Visual information processing. (W. G. Chase, ed.) New York, Academic Press, 1973.
Cherry E. C. Some experiments on the recognition of speech, with one and with two ears.— Journal of the Acoustical Society of America, 1953, 25, 975—979.
C’h e г г у E. C., Taylor W. К. Some further experiments on the recognition of speech with one and two ears.—Journal of the Acoustical Society of America, 1954, 26, 554—559.
Cohen G. Search times for combinations of visual, phonemic, and semantic targets in reading prose.— Perception and Psychophysics, 1970, 8, 370—372.
207
Cole M., Gay J., Glick J. A., S h a r p D. W. The cultural context of learning and thinking New York, Basic-Books, 1971.
Cole R. A., Scott B. Toward a theory of speech perception.________
Psychological Review, 1974a, 81, 348—374.
Cole R. A., Scott B. The phantom in the phoneme: invariant cues for stop consonants.— Perception and Psychophysics 19746, 15, 101 — 107.
Collyer S. C., J о n i d e s J., Bevan W. Images as memory aids: is bizarreness helpful?— American Journal oj Psychology, 1972, 85, 31—38.
Coltheart M. Visual information-processing.— In: New horizons in psychology 2. (P. C. Dodwell, ed.) Harmonds-worth, England, Penguin, 1972.
Cooper L. A. Mental transformations of random two-dimensional shapes.— Cognitive Psychology, 1975, 7 20—
43.
Cooper L. A. Demonstration of a mental analog of an external rotation.— Perception and Psychophysics, 1976, 19, 296—302.
Cooper L. A., Podgorny P. Mental transformations and visual comparison processes: effects of complexity and similarity.— Journal oj Experimental Psychology: Human Perception and Performance, 1976, 2, 503—514.
Cooper L. A., Shepard R. N. Chronometric studies of the rotation of mental images.—In: Visual Information Processing. (W. G. Chase, Ed.) New York, Academic Press, 1973.
С о r t e e n R. S., D u n n D. Shock-associated words in a non-atten-ded message: A test for momentary awareness.— Journal oj Experimental Psychology, 1974, 102, 1134—1144.
С о r t e e n R. S., W о о d В. Autonomic responses to shock-associated words in an unattended channel.— Journal oj Experimental Psychology, 1972, 94, 308— 313.
C r a i к F. I. M., Lockhart R. S. Levels of processing: a framewor for memory research.—Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior, 1972, II, 671—684.
C r a i к F. I. M., T u 1 v i n g E. Depth of processing and the retention of words in episodic memory.— Journal of Experimental Psychology: General, 1975, 104, 268—294.
Descartes R. La dioptrique. Leiden, 1638.
Deutsch J. A., Deutsch D. Attention: Some theoretical considerations.— Psychological Review, 1963, 70, 80—90.
Deutsch J. A., Deutsch D., Lindsay P. H. Comments on „Selective attention: Perception or response?".— Quarterly Journal oj Experimental Psychology, 1967, 19, 362—363.
Dirks J., Neisser U. Memory for objects in real scenes: the development of recognition and recall.— Journal of Child Psychology, 1977, 17, 237—242.
Doob L. W. Eidetic images among the Ibo.— Ethnology, 1964, 3, 357—363.
Doob L. W. Exploring eidetic imagery among the Kamba of central Kenya.— Journal of Social Psychology, 1965, 67, 3—22.
208
D о о b L. W. Eidetic imagery: a cross-cultural will-o’-the-wisp? — Journal oj Psychology, 1966, 63, 13—34.
Doob L. W. Correlates of eidetic imagery in Africa.—Journal ol Psychology, 1970, 76, 223—230.
Dooling D. J., Lachman R. Effects for comprehension on retention of prose.— Journal oj Experimental Psychology, 1971, 88, 216—222.
Downey J. E., Anderson J. E. Automatic writing.— American Journal of Psychology, 1915, 26, 161 —195.
Downs R. M„ Stea D., eds. Image and environment. Chicago, Aldine Press, 1973.
Dreyfus H. L. What computers can’t do. New York, Harper and Row, 1972. Русский перевод: Дрейфус X. Чего не могут вычислительные машины, М., «Прогресс», 1978.
Dyer F. N. The Stroop phenomenon and its use in the study of perceptual, cognitive, and response processes.— Memory and Cognition, 1973, 1, 106—120.
E i m a s P. D., S i q u e 1 a n d E. P., J u s c z у k P., V i g o-r i t о J. Speech perception in infants.— Science, 1971, 171, 303—306.
Erdelyi M. H. A new look at the new look: Perceptual defense and vigilance.— Psychological Review, 1974, 81, 1—25.
E r m a n L. D. Overview of the HEARSAY speech understanding research.— Computer Science Research Review 1974—1975. Pittsburgh, Carnegie-Mellon University, 1975.
Feldman M. Eidetic imagery in Ghana: a cross-cultural will-o’-the-wisp?—Journal of Psychology, 1968, 69, 259—269.
Fla veil J. H. Developmental studies of mediated memory.— In: Advances in child development and behavior 5. (H. W. Reese L. P. Lipsitt, eds.) New York, Academic Press, 1970.
Fo do r'J. A., Be ve r T. G., Garrett M. F. The psychology of language New York, McGraw-Hill, 1974.
Freud S. The interpretation of Dreams, 1900. Reprinted in: Basic writings of Sigmund Freud (A. A. Brill, ed.). New York, Modern Library, 1938. Русский перевод: Фрейд 3. Толкование сновидений. М., 1913.
Freud S. Three contributions to the theory of sex. 1905. Reprinted in Basic Writings of Sigmund Freud. [A. A. Brill, ed.] New York, Modern Library, 1938. Русский перевод: Фрейд 3. Три очерка к теории сексуальности, 1923.
Furst В. Stop forgetting. Garden City, N. Y., Garden City Books, 1948.
Garcia J., E r v i n F. R., К о e 1 1 i n g R. A. Learning with prolonged delay of reinforcement.— Psychonomic Science, 1966, 5, 121 — 122.
Garner W. R. The processing of information and structure. Potomac, Md., Lawrence Erlbaum Associates, 1974.
Gibson E. J. Principles of perceptual learning and development. New York, Appleton-Century-Crofts, 1969.
Gibson E. J. How perception really develops: a view from outside the system.— In: Basic processes in reading: perception and comprehension. (D. La Berge and S. J. Samuels, eds.) Potomac, Md., Lawrence Erlbaum Associates, 1977.
209
Gibson E. J., L e v i n H. The psychology of reading. Cambridge, Mass., MIT Press, 1975.
Gibson J. J, The perception of the visual world. Boston, Houghton Mifflin, 1950.
Gibson J. J. Ecological Optics.— Vision Research, 1961, 1,253—262.
Gibson J. J. Observations on active touch.— Psychological Review, 1962, 69, 477—491.
Gibson J. J. The senses considered as perceptual systems. Boston, Houghton Mifflin, 1966.
Gibson J. J. An ecological approach to visual perception, Boston, Houghton Mifflin, 1979.
Gibson J. J., G i b s о n E. J. Perceptual learning: differentiation or enrichment? — Psychological Review, 1955, 62, 32—41.
Gladwin T. East is a big bird. Cambridge, Mass., Harvard University Press, 1970.
Glucksberg S., Cowen G. N. Memory for non-attended auditory material.— Cognitive Psychology, 1970, 1, 149—156.
Goffman E. Frame analysis. Cambridge, Mass., Harvard University Press, 1974.
Gordon F. R., Y о n a s A. Sensitivity to binocular depth information in infants.— Journal of Experimental Child Psychology, 1977, 22, 264— 270.
Gray C. R., Gummerman K. The enigmatic eidetic image: a critical examination of methods, data and theories.— Psychological Bulletin, 1975, 82, 383—407.
Greenwald A. G. A double stimulation test of ideomotor theory with implications for selective attention.— Journal of Experimental Psychology, 1970, 84, 392—398.
Gregory R. L. The intelligent eye. New York, McGraw-Hill, 1970. Русский перевод: Грегори P. Разумный глаз, М., «Мир», 1972.
Gregory R. L. The confounded eye.— In: Illusion in nature and art. (R. L. Gregory, E. H. Gombrich, eds.) London, Duckworth, 1973.
Gummerman K., Gray C. R. Recall of visually-presented material: an unwonted case and a bibliography for eidetic imagery.— Psychonomic Monograph Supplements, 1971, 4, (10, Whole № 58) Gunderson K. Mentality and machines. Garden City, N. Y., Doubleday Anchor, 1971.
Guzman A. Computer recognition of three-dimensional objects in a visual scene. Cambridge, Mass., MIT Project MAC, MAC-TR-59, 1968. Русский перевод: Гузман А Разбиение визуальной сцены на трехмерные тела. В: Интегральные работы. Вып I. М., «Мир», 1973.
Haber R. N. The nature of the effect of set on perception.— Psychological Review, 1966, 73, 335—350.
Haber R. N., Haber R. B. Eidetic imagery: I. Frequency.— Perceptual and motor skills, 1964, 19, 131 —138.
Hagen J. W. The effect of distraction on selective attention.— Child Development, 1967, 38, 685—694.
Halle M., Stevens K. S- Speech recognition: a model and a program for research.— In: The structure of language: readings in the psychology of language. (J. A. Foder, J. J. Katz, eds.) Englewood Cliffs, N. J., Prentice-Hall, 1964.
210
Harris C. S. Perceptual adaptation to inverted, reversed, and displaced vision.— Psychological Review, 1965, 72, 419—444.
Harris P. L. Development of search and object permanence during infancy.— Psychological Bulletin, 1975, 82, 332—344.
Hawkins R. P. Learning of peripheral content in films: a ' developmental study.— Child Development, 1973, 44, 214—217.
Hernandez-Peon R. H., Scherrer H., Jouvet M. Modification of electrical activity in the cochlear nucleus during attention in unanesthetized cats.— Science, 1956, 123, 331—332.
Hillyard S. A., Pic ton T. W. Event-related brain potentials and selective information processing in man.— tn: The cerebral evoked potential in man (J. Desmedi, ed.) Oxford, England, Oxford University Press, 1977.
Hochberg J. Attention, organization, and consciousness.— In: Attention: contemporary theory and analysis. (D. J. MostOvsky, ed.) New York, Appleton-Century-Crofts, 1970.
Hochberg J. Motion pictures, eye movements, and mental maps: perception as purposive behavior. Address presented at the American Psychological Association. Chicago, 1975.
Hochberg J., Gellman L. The effect of landmark features on „mental rotation1' times. Columbia University, 1976.
Hockett C. D. The origin of speech.— Scientific American 1960, 203(9), 88—96.
Horowitz M. J. Image formation and cognition. New York, Appleton-Century-Crofts, 1970.
Huttenlocher J. The origins of language comprehension.— In: Theories in cognitive psychology: the Loyola symposium. (R. L. Solso, ed.) Potomac, Md., Lawrence Erlbaum Associates, 1974.
Ingling N. W. Categorization: a mechanism for rapid information processing.— Journal of Experimental Psychology, 1972, 94, 239—243.
Jack С. E., T h u r 1 о w W. R. Effects of degree of visual association and angle of displacement on the „ventriloquism effect".— Perceptual and Motor Skills, 1973, 37, 967—979.
Janssen W. H. Selective interference in paired associate and free recall learning: messing up the image.— Acta Psychologica, 1976, 37, 123—134.
Jenkins J. J. Remember that old theory of memory? Well, forget it! —American Psychologist, 1974, 29, 785— 795.
Jensen A. R., R о h w e r W. D. The Stroop color-word test: a review.— Acta Psychologica, 1966, 25, 36—93.
Johansson G. Visual perception of biological motion and a model for its analysis.— Perception and psychophysics, 1973, 14, 201—211.
Johnston I. R., W h i t e G. R., C u m m i n g R. W. The role of optical expansion patterns in locomotor control.— American Journal of Psychology, 1973, 86, 311—324.
Johnston J. C., McClelland J. L. Pepception of letters in words: seek not and ye shall find.— Science, 1974, 184, 1192—1193.
Jonides J., Gleitman H. A conceptual category effect in visual search: О as letter or as digit.—Perception and Psychophysics, 1972, 12, 457—460.
211
J о n i d e s J., Kahn R., R о z i n P. Imagery instructions improve memory in blind subjects.— Bulletin of the Psychonomic Society, 1975, 5, 424—426.
Just M. A., C a r penter P. A. Eye fixations and cognitive processes.— Cognitive Psychology, 1976, 8, 441—480.
Kagan J. Change and continuity in infancy. New York, Wiley, 1971.
Kahneman D. Method, findings, and theory in studies of visual masking. Psychological Bulletin, 1968, 70, 404—425.
Kahneman D. Attention and effort. Englewood Cliffs, H. J. Prentice-Hall, 1973.
Kaplan G. Kinetic disruption of optical texture: the perception of depth at an edge.—Perception and Psychophysics, 1969, 6, [pg____[98
К Ila p p S' T., Lee P. Time of occurrence cues for “unattended” auditory material.— Journal of Experimental Psychology, 1974, 102, 176—177.
К 1 a t z к у R. Human memory. San Francisco, W. H. Freeman, 1975. Русский перевод: К л а ц к и Р. Память человека, М., «Мир», 1978.
К о 1 е г s Р. A. Some psychological aspects of pattern recognition.— In: Recognizing patterns. (P. A. Kolers, M. Eden, Eds.) Cambridge, Mass., MIT Press, 1968.
Kolers P. A. Voluntary attention switching between foresight and hindsight.— Quarterly Progress Reports: Research Laboratory of Electronics, MIT, 1969, 92, 381—385.
Kolers P. A. Aspects of motion perception New York, Pergamon Press, 1972.
К о s s 1 у n S. M. Information representation in visual images.— Cognitive Psychology, 1975, 7, 341—370.
Koss.l у n S. M., Pick H. L., F a r i e 1 1 о G. R. Cognitive maps in children and men.— Child Development, 1974, 45, 707—716.
К о u 1 a c k D. Rapid eye movements and visual imagery during sleep.— Psychological Bulletin, 1972, 78, 155—158.
Kreutzer M. A., L e о n a r d C., .F 1 a v e 1 1 J. H. An interview study of children’s knowledge about memory.— Monographs of the Society for Research in Child Development, 1975, Serial № 159.
Kuhl P. К., M i 1 1 e r J. D. Speech perception by the chinchilla: voiced-voiceless distinction in alveolar plosive consonants.— Science, 1975, 190, 69—72.
Lackner J. R., Garrett M. F. Resolving ambiguity: effects of biasing context in the unattended ear.— Cognition, 1972, 1, 359—372.
Leask J., Haber R. N., Haber R. B. Eidetic imagery in children: II. Longitudinal and experimental results.— Psychonomic Monograph Supplements. 1969, 3 (whole № 35).
Lee D. N., A г о n s о n E. Visual proprioceptive control of standing in human infants.— Perception and Psychophysics, 1974, 15, 529—532.
L e f t о n L. A. Metacontrast: a review.— Perception and Psychophysics, 1973, 13, 161 — 171.
Lewis J. L. Semantic processing of unattended messages using dichotic listening.— Journal of Experimental Psychology, 1970, 85, 225—228.
212
Liberman A. M. Some results of research on speech perception.— Journal of the Acoustical Society of America, 1957, 24, 590—594.
Liberman A. M., Cooper F. S., S h a n к w e i 1 e r D. P., Studdert — Kennedy M. Perception of the speech code.— Psychological Review, 1967, 74, 431—461.
L i n d s а у P. N., Norman D. A. Human information processing. New York, Academic Press, 1972. Русский перевод: Линдсей П., Норман Д. Переработка информации у человека. М., «Мир», 1974.
L i s h m a n J. R., Lee D. N. The autonomy of visual kinaesthesis.— Perception, 1973, 2, 287—294.
Liftman D., Becklen R. Selective looking with minimal eye movements.— Perception and Psychophysics, 1978, 20, 189—196.'
Loftus E. F. Leading questions and the eyewitness report.— Cognitive Psychology, 1975, 7, 560—572.
Loftus E. F., Palmer J. C. Reconstruction of automobile destruction: An example of the interaction between language and memory.— Journal of Verbal Learning and'Verbal Behavior, 1974, 11, 585—589. ' •
Lorayne H., Lucas J. The memory book. New York, Ballantine Books, 1974.
Лурия A. P. Маленькая книжка о большой памяти. М., изд. МГУ, 1969.
Luria A. R. Scientific perspectives and philosophical dead ends in modern linguistics.— Cognition, 1975, 3, 377—385.
L у k k e n D. T. Psychology and the Lie Detector Industry. American Psychologist, 1974, 29, 725—739.
L у n c h K. The image of the city. Cambridge, Mass., MIT Press, 1960.
Lynch K. What time is this place? Cambridge. Mass., MIT Press, 1972.
Maas J. B., Johansson G. Motion perception: two-dimensional motion perception. (Film and film guide.) Boston, Houghton Mifflin, 1972.
M а с с о b у E. E., H a g e n J. W. Effects of distraction upon central vs. incidental recall.— Journal of Experimental Child Psychology, 1965, 2, 280—289.
Mackay D. G. Aspects of the theory of comprehension, memory, and attention.— Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1973, 25, 22—40.
Mackworth N. H., Bruner J. S. How adults and children search and recognize pictures.— Human Development, 1970, 13(3), 149—177.
MacNamara J. Cognitive basis of language learning in infants.— Psychological Review, 1972, 79, 1 —13.
Mandel L, Bridger W. H. Is there classical conditioning without cognitive expectancy? — Psychophysiology, 1973, 10,
87—90.
M a n d 1 e r J. M., Parker R. E. Memory for descriptive and spatial information in complex pictures.— Journal of Experimental Psychology: Human Learning and Memory, 1976, 2, 38—48.
Mandler J. M„ S t e i n N. L. Recall and recognition of pictures by children as a function of organization and distractor similarity — Journal of Experimental Psychology, 1974, 102, 657—669.
213.
Massaro D. W. Experimental psychology and information processing. Chicago, Rand, McNally, 1975.
Menzel E. W. Chimpanzee spatial memory organization.— Science, 1973, 182, 943—945.
Metzler J., Shepard R. N. Transformational studies of the internal representation of three-dimensional objects.— In: Theories of cognitive psychology: the Loyola symposium. (R. L. Solso, ed.) Potomac, Md.: Lawrence Erlbaum Associates, 1974.
Miller G. A., G a 1 a n t e r E., P r i b r a m К. H. Plans and the structure of behavior. New York, Holt, Rinehart and Winston, 1960. Русский перевод: Миллер Дж., Галантер Е., Прн-б р а м К. Планы и структура поведения. М., «Прогресс», 1965.
Miller G. A., Heise G. A., Lichten W. The intelligibility of speech as a function of the context of the test material.— Journal of Experimental Psychology, 1951, 41, 329—335.
Minsky M. A framework for representing knowledge.— In: The Psychology of Computer Vision (P. H. Winston, ed.). New York, McGraw-Hill, 1975. Русский перевод: Минский M. Структура для представления знания. В сб.: Психология машинного зрения, М., «Мир», 1978.
Moray N. Attention in dichotic listening: affective cues and the influence of instructions.— Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1959, 11, 56—60.
Moray N. Attention: selective processes in vision and hearing. New York, Academic Press, 1970.
Morton J. Interaction of information in word recognition.— Psychological Review, 1969, 76, 165—178.
Nakayama K., Loomis J. M. Optical velocity patterns, velocity-sensitive neurons, and space perception: a hypothesis.— Perception, 1974, 3, 63—80.
Nappe G. N., W о 1 I e n K. A. Effects of instructions to form common and bizarre mental images on retention.— Journal of Experimental Psychology, 1973, 100, 6—8.
Neisser U. The imitation of man by machine.— Science, 1963, 139, 193—197.
Neisser U. Cognitive psychology. New York, Appleton-Century-Crofts, 1967.
Neisser U. Changing conceptions of imagery.— In: The function and nature of imagery. (P. N. Sheehan, ed.) New York, Academic Press, 1972.
Neisser U. Practiced card-sorting for multiple targets.— Memory and cognition, 1974, 2, 781—785.
Neisser U. Self-knowledge and psychological knowledge: Teaching psychology from the cognitive point of view.— The educational psychologist, 1975, 11, 158—170.
Neisser U. General, academic, and artificial intelligence.— In: The nature of intelligence. (L. B. Resnick, ed.) Hillsdale, N. J., Lawrence Erlbaum Associates, 1976.
Neisser U. Gibson’s ecological optics: Consequences of a different stimulus description.— Journal of the Theory of Social Behavior, 1977, 5, 361—374.
Neisser U., В e c k 1 e n R. Selective looking: attending to visually-specified events.— Cognitive Psychology, 1975, 7, 480—494.
214
N e i s s е г U., Hupcey J. A Sherlockian experiment.— Cognition, 1975, 3, 307—311.
N e i s s e r U., Kerr N. Spatial and mnemonic properties of visual images.— Cognitive Psychology, 1973, 5, 138—150.
N e i s s e r IL, N о v ic к R., La z a r R. Searching for ten targets simultaneously.— Perceptual and Motor Skills, 1963, 17, 955—961.
Nelson K. Concept, word, and sentence: interrelations in acquisition and development — Psychological Review, 1974, 81, 267—285.
Newell A. You can’t play 20 questions with nature and win: projective comments on the papers of this symposium.—In: Visual information processing. (W. G. Chase, ed.). New York, Academic Press, 1973.
Newell A., S h a w J. C., S i mon H. A. Elements of a theory of human problem solving.— Psychological Review, 1958, 65, 151 —166.
Newell A., S i m о n H. A. Human problem solving. Englewood Cliffs, N. J., Prentice-Hall, 1972.
Newtson D. Foundations of Attribution: the perception of ongoing behavior.— In: New Directions in attribution research. (J. Harvey, N. Ickes, R. Kidd, eds.) Potomac, Md., Lawrence Erlbaum Associates, 1977.
О r n e M. T. On the social psychology of the psychological experiment: With particular reference to demand characteristics and their implications.— American Psychologist, 1962, 17, 776—783.
P a i v i о A. Imagery and verbal processes. New York, Holt, Rhinehart, Winston, 1971.
Paris S. G., Carter A. Y. Semantic and constructive aspects of sentence memory in children.— Developmental Psychology, 1973, 9, 109—113.
Perky C. W. An experimental study of imagination.— American Journal of Psychology, 1910, 21; 422—452,
Piaget J. The origins of intelligence in children. New York, International Universities Press, 1952. Русский перевод: Пиаже Ж. Происхождение интеллекта у ребенка.— В П иаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1969.
Piaget J. The construction of reality in the child. New York: Basic Books, 1954.
Pick H. L. Mapping children — mapping space. Paper presented at the American Psychological Association. Honolulu, 1972.
P i c t о n T. A., H i 1 I у a r d S. A., G a 1 a m b о s R., S c h i f f M. Human auditory attention: a central or peripheral process? — Science, 1971, 171, 351—353.
Pillsbury W. B. A study in apperception.— American Journal of Psychology, 1897, 8, 315—393.
Posner M. I. Coordination of internal codes.— In: Visual information processing. (W. G. Chase, ed.) New York, Academic Press, 1973a.
Posner M. I. Cognition: an introduction. Glenview, Illinois, Scott, Foresman, 19736.
Posner M. I., В о i e s S. J., E i c h e 1 m a n W. H., Taylor R. L. Retention of visual and name codes of single letters.— Journal of Experimental Psychology Monographs, 1969, 79, № 3, Part 2, 1-16.
Posner M. I., Mitchell R. F. Chronometric analysis of classification.— Psychological Review, 1967, 74, 392—409.
Posner M., Snyder C. R. R. Attention and cognitive control.—
215
In: Information processing and cognition: the Loyola symposium (R. Solso, ed.) Potomac, Md., Lawrence Erlbaum Associates, 1975. Potter M. C. Meaning in visual search.— Science, 1975, 187, 965—966.
Price-Williams D. R., Gordon W., Ramirez W. Skill and conservation: A study of pottery-making children.— Developmental Psychology, 1969, 1, 769.
Pritchatt D. An investigation in some of the underlying associative verbal processes ot the Stroop color-word task.— Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1968, 20, 351—359.
Pylyshyn Z. W. What the mind’s eye tells the mind’s brain: A critique of mental imagery.— Psychological Bulletin, 1973, 80, 1—24.
Reed S. K. Psychological process in pattern recognition. New York, Academic Press, 1973.
Richardson A. Mental imagery. New York, Springer, 1969.
Rock L, H a r r i s C. S. Vision and touch.— Scientific American, 1967, 216(5), 96—104. Русский перевод' Рок.И, Харрис Ч. Зрение и осязание.— В сб.: Восприятие. Механизмы и модели. М., «Мир», 1974.
Rosch Е. Natural categories.— Cognitive Psychology, 1973, 4, 328—350.
Rosch E. Cognitive representations of semantic categories.— Journal of Experimental Psychology: General, 1975, 104, 192—233.
Rosch E. Universals and cultural specifics in human categorization.— In: Cross-cultural perspectives on learning. (R. Brislin, S. Bochern, W. Lonner, eds.) New York, Sage/Halsted, 1976.
Rosenthal R. Experimenter effects in behavioral research. New York, Appleton-Century-Crofts, 1966.
Ross J., Lawrence K. A. Some observations on memory artifice.— Psychonomic Science, 1968, 13, 107—108.
Rumelhart D. E. Understanding and summarizing brief stories.— In: Basic processes in reading: perception and comprehension. (D. LaBerge, J. Samuels, eds.). Hillsdale, N. J., Lawrence Erlbaum Associates, 1977.
Rumelhart D. E. Notes on a schema for stories.— In: Representation and understanding. (D. G. Bobrow, A. M. Collins, eds.) New York, Academic Press, 1976.
Rumelhart D. E., Ortony A. The representation of knowledge in memory.— In: Schooling and the acquisition of knowledge (R. C. Anderson, R. J. Spiro, W. E. Montague, eds.) Hillsdale, N. J., Lawrence Erlbaum Associates, 1976.
Sachs J. S. Recognition memory for syntactic and semantic aspects of connected discourse.— Perception and Psychophysics, 1967, 2, 437—442.
Sachs J. S. Memory in reading and listening to discourse.— Memory and Cognition, 1974, 2, 95—100.
S a k i 11 B. Locus of short-term visual storage.— Science, 1975, 190, 1318—1319.
Salthouse T. Using selective interference to investigate spatial memory representation.— Memory and Cognition, 1974, 2, 749—757.
Salthouse T. Simultaneous processing of verbal and spatial information.— Memory and Cognition, 1975, 3, 221—225.
216
Scarborough D. L. Memory for brief visual displays of symbols. Cognitive Psychology, 1972, 3, 408—429.
Schachtel E. G. On memory and childhood amnesia.— Psychiatry, 1947, 10, 1—26.
Scribner S. Developmental aspects of categorized recall in a West African society.— Cognitive Psychology, 1974, 6, 475— 494.
Scribner S., Cole M. Cognitive consequences of formal and informal education.— Science, 1973, 182, 553—559.
Segal S. J. Processing of the stimulus in imagery and perception.— In: Imagery: current cognitive approaches. (S. J. Segal, ed.) New York, Academic Press, 1971a.
Segal S. J., ed. Imagery: Current Cognitive Approaches. New York, Academic Press, 1971b.
.legal S. J. Assimilation of a stimulus in the construction of an image: the Perky effect revisited.— In: The function and nature of imagery. (P. W. Sheehan, ed.). New York, Academic Press, 1972.
Segal S. J., F u s e 1 1 a V. Influence of imaged pictures and sounds on detection of visual and auditory signals.— Journal of Experimental Psychology, 1970, 83, 458—464.
S e к u 1 e r R. Spatial vision. Annual Review of Psychology, 1974, 25, 195—232.
Selfridge O. G. Pandemonium: a paradigm for learning.— In: The mechanisation of thought processes. London, H. M. Stationery Office, 1959.
Seligman M. E. P., H a g e r J. L., eds. Biological boundaries of learning. New York, Appleton-Century-Crofts, 1972.
Shaffer L. H. Multiple attention in continuous verbal tasks.— In: Attention and performance V. (P. M. A. Rabbitt, S. Dornic, eds.) New York, Academic Press, 1975.
Shannon С. E. A mathematical theory of communication.—Bell System Technical Journal, 1948, 27, 379—423, 632—656.
Sheehan P. W., ed.—The function and nature of imagery. New York, Academic Press, 1972.
Sheehan P. W., Neisser U. Some variables affecting the vividness of imagery in recall.— British Journal of Psychology, 1969, 60, 71—80.
Shepard R. N., Metzler J. Mental rotation of three-dimensional objects.— Science, 1971, 171, 701 — 703.
S h e r i f M. A study of some social factors in perception.— Archives of Psychology, 1935, 187.
S h i f f r i n R. M. Capacity limitations in information processing, attention, and memory.— In: Handbook of learning and cognitive processes, volume 4, Attention and memory. (W. K. Estes, ed.) Hillsdale, N. J., Lawrence Erlbaum Associates, 1978.
S h i f f r i n R. M., Gardner G. T. Visual processing capacity and attentional control.— Journal of Experimental Psychology, 1972, 93, 72—82.
S h i f f r i n R. M., Grantham D. W. Can attention be allocated to sensory modalities? — Perception and Psychophysics, 1974, 15, 460—474.
S h i f f r i n R. M., Pisoni D. B. Castaned a-M e n d e z K- Is
217
attention shared between the ears? — Cognitive Psychology. 1974, в, 190—215.
Siegel A. W., Stevenson H. W. Incidental learning: A developmental study.— Child Development, 1966, 37, 811—817.
S i e g a 1 A. W., White S. H. The development of spatial representation of large-scale environments.— In: Advances in child development and behavior 10. (H. W. Reese, ed.) New York, Academic Press, 1975.
Simon H. A., Barenfeld M. Information processing analysis of perceptual processes in problem solving.— Psychological Review, 1969, 76, 473—483.
Simon H. A.. Chase W. G. Skill in chess.— American Scientist, 1973, 61, 394—403.
Skinner B. F. Beyond freedom and dignity. New York, Knopf, 1971. Solomons L., S t e i n G. Normal motor automatism.— Psychological Review, 1896, 3, 492—512.
S p e 1 к e E. Infants’ intermodai perception of events.— Cognitive Psychology, 1977, 9, 215—223.
Spelke E., Hirst W., N e i s s e r U. Skills of divided attention.— Cognition, 1976, 4, 215—230.
Sperling G. The information available in brief visual presentations.— Psychological Monographs, 1960, 74, 11 Русский перевод: Сперлинг Дж. Информация, получаемая при коротких зрительных предъявлениях. В сб.: Инженерная психология за рубежом. М., «Прогресс», 1967.
Sternberg S. High-speed scanning in human memory.— Science, 1966, 153, 652—654.
Sternberg S. Memory scanning: New findings and current controversies.— Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1975, 27, 1—32.
Stromeyer C. F. Ill, Eidetikers — Psychology Today, 1970, (Nov.), 76—80.
Stromeyer C. F. HI., Psotka J. The detailed texture of eidetic images.— Nature, 1970, 225, 346—349.
S troop J. R. Studies of interference in serial verbal reaction.— Journal of Experimental Psychology, 1935, 18, 643—662.
S u m b у W. H., P о 1 1 a c k I. Visual contribution to speech intelligibility in noise.— Journal of the Acoustical Society of America, 1954 , 26, 212—215.
Thurlow W. R., J a с k С. E. Certain determinants of the „ventriloquism effect”. — Perceptual and Motor Skills, 1973, 36, 1171 — 1184.
Tolman E. C. Cognitive maps in rats and men.— Psychological Review, 1948, 55, 189—208.
Treisman A. M. Contextual cues in selective listening.— Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1960, 12, 242—248.
Treisman A. M. Monitoring and storage of irrelevant messages in selective attention.— Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior, 1964a, 3, 449—459.
Treisman A. M. Selective attention in man.— British Medical Bulletin, 1964b, 20, 12—16.
Treisman A. M. Strategies and models of selective attention.— Psychological Review, 1969, 76, 282—299.
218
Treisman A. M., G e f f e n G. Selective attention: Perception or response? — Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1967, 19, 1 — 17, 365—367.
Treisman A. M., Riley J. G. R. Is selective attention selective perception or selective response? A further test.— Journal of Experimental Psychology, 1969, 79, 27—34.
Treisman A. M., Squire R., Green J. Semantic processes in selective listening? A replication.— Memory and Cognition, 1974, 2, 641—646.
Tulving E., Thomson D. M. Encoding specificity and retrieval processes in episodic memory.— Psychological Review, 1973, 80, 352—373.
Tur nbu 1 I С. M. The forest people, a study of the Pygmies of the Congo. New York, Simon and Schuster, 1961.
T u r v e у M. T. On peripheral and central processes in vision: Inference from an information-processing analysis of masking with patterned stimuli.— Psychological Review, 1973, 80, 1—52.
Underwood G. Moray vs. the rest: the effects of extended shadowing practice.— Quarterly Journal of Experimental Psychology, 1974, 26, 368—372.
Выготский Л. С. Мышление и речь. В: Выготский Л. С. Избранные психологические исследования. М., Изд. АПН РСФСР, 1956.
Wallach Н., O’Connell D. N. The kinetic depth effect.— Journal of Experimental Psychology, 1953, 45, 205—207.
Waltz D. Understanding line drawings of scenes with shadows.— In: The Psychology of Computer Vision. (P. H. Winston, ed.) New York, McGraw-Hill, 1975.
W a r d 1 a w К. A., К ro 1 I N. E. A. Autonomic responses to shock-associated words in a non-attended message: a failure to replicate.— Journal of Experimental Psychology: Human Perception and Performance, 1976, 3, 357—360.
Waters R. S., Wilson W. A. Jr. Speech perception in rhesus monkeys; the voicing distinction between synthesized labial and velar stop consonants.— Perception and Psychophysics, 1976, 19, 285—289.
Warren R. The perception of egomotion.—Journal of experimental psychology: human perception and performance, 1977, 4, 183—190.
Weisstein N., Harris C. S Visual detection of line segments: an object-superiority effect.— Science, 1974, 186, 752— 755.
Wertheimer M. Psychomotor coordination of auditory and visual space at birth.—Science, 1961, 134.
Wheeler D. D. Processes in word recognition.— Cognitive Psychology, 1970, 1, 59—85.
Wilson E. O. Sociobiology. Cambridge, Mass., Harvard University Press, 1975.
Winograd T. Understanding natural language.— Cognitive Psychology, 1972, 3, 1 — 191.
W i n s t о n P. H., ed. The psychology of computer vision. New York, McGraw-Hill, 1975. Русский перевод: Уинстон П. X. (ред.) Психология машинного зрения. М., «Мир», 1978.
219
Wolff P. H., W h i t e B.'L. Visual pursuit and attention in young infants.— Journal of the American Academy of Child Psychiatry, 1965, 4, 473—484.
W о I 1 e n K. A.,W eber A, L о w г у D. H. Bizarreness versus interaction of mental images as determinants of learning.— Cognitive Psychology, 1972, 3, 518—523.
Woodworth R. S. Experimental Psychology. New York, Holt, 1938. Русский перевод: Вудворте P. С. Экспериментальная психология. М., ИЛ, 1951.
Worden F. G. Attention and auditory electrophysiology.— In: Progress in physiological psychology, volume I. (E. Stellar, J. M. Sprague, eds.) New York: Academic Press, 1966.
Wright J. M. von, Anderson K., S ten man U. Generalization of conditioned GSRs in dichotic listening.— In: Attention and performance V. (P. M. A. Rabbitt, S. Dornic, eds.). New York, Academic Press, 1975.
Yates F. A. The art of memory London, Routledge and Kegan Raul, 1966.
Yonas A., Pittenger J. Searching for many targets: an analysis of speed and accuracy.— Perception and Psychophysics, 1973, 13, 513—516. У
ИМЕННОЙ указатель
Анкеи Э. 152
Айхелман У. 128,160
Акредоло Л. 149
Алкорн С. 173
Андервуд Г. 107
Андерсон Дж. Э. 108
Андерсон Дж. Р. 28, 143
Андерсон К. 112
Антоиитис Б. НО
Антробус Дж. 161
Антробус Ю. 161
Аронсон Э. 132
Аткинсон Р. Ч. 152
Бареифелд М. 190
Барклей Дж. 150
Бартлетт Ф. 70— 73, 94, 156
Бауэр Г. 28, 143, 151, 152
Бауэр Т. 30, 84 , 88, 89, 90
Бауэрс К. 112
Беклин Р. 21, 49, 103, 104
Беллер X. .160
Беркли Дж. 59
Берн Б. 162
Бивеи У. 154
Бивер Т. 178, 187
Бидерман А. 129
Боброу Д. 73
Боброу С. 152
Бойес С. 128, 160
Болл Ф. 94
Боулдинг К. 126
Брайден М. III
Брауи А. 157
Брауи Р. 180
Бриджер У. 114
Бродбент Д. 28, 66, 79, 82
Бронфенбреинер У. 77
Броугтон Дж. 88
Брукс Л. 162, 163
Брунер Дж. 46, 177, 180, 189
Брунсвик Э. 53
Брэнд Дж. 94
Брэисфорд Дж. 150, 156
Валлах X. 59
Вебер А. 154
Вертгеймер М. 83
Вигорито Дж. 175
Вилсон Э. 201
Винер Н. 68
Виноград Т. 77
Волфф П. 58
Вуд Б. 111
Вуд К. 94
Вудворте Р. С. 73
Выготский Л. С. 178
Галамбос Р. 105
Галантер Ю. 74, 126, 184
Гаммерман К- 141, 142
Гарднер Дж. 102
Гариер У. 79
Гарретт М. Ill, 178
Гарсиа Дж. 53
Гелман Л. 164
Гибсои Дж. 20. 21. 30, 31, 37, 39, 40, 41, 45, 46, 59, 63, 71, 72 79, 80, 84, 92, 123, 125 131
Гибсон Э. 20, 30, 41, 45,63, 87, 189
Глаксберг С. 106
Гласс А. 129
221
Глейтман X. 94, 128
Глнк Дж. 157
Глэдвнн Т. 134, 135, 136
Гордон У. 86
Гордон Ф. 88
Горовиц М. 141
Гоффман Э. 77—79
Грегори Р. 46
Грей К. 141, 142
Грин Дж. 111
Гринвалд А. 114
Грэнтэм Д. 102
Гузман А. 77
Гундерсон К. 28
Гэй Дж. 157
Дайер Ф. 113
Данн Д. 112
Дауни Дж. 108
Даунс Р..125, 138
Декарт Р. 36
Джаст М. 163
Джачнк П. 175
Джек К. 174
Джемс У. 189, 200
Дженкинс Дж. 77, 156
Дженсен А. 113
Дженсен У. 162
Джеффен Г. 101, 106
Джонсон М. 156
Джонстон А. 131
Джонстон Дж. 129
Диркс Дж. 149
Дойч Д. 101, 102
Дойч Дж. 101, 102
Дрейфус X. 28
Дуб Л. 142
Дулинг Д. 156
Закс Ж. 150, 156
Зелнгман М. 53
Зингер Дж. 161
Инглинг Н. 94
Йетс Ф. 151
Йонас А. 88, 94
Йонндес Дж. 94, 128, 154, 159
Йохансон Г. 59
Камминг Р. 131
Каи Р. 159
Канеман Д. 68, 98
Каплан Г. 58, 124
Карпентер П. 163
222
Картер А. 156
Кастанеда-Мендез К. 102
Керр Н. 155
Клапп С. 106
Клацкн Р. 128
Колере П. 94, 103
Коллинг Р. 53
Колльер С. 154
Колхерт М. 68
Кортни Р. 111 — 112
Косслнн С. 143, 149, 162
Коул М. 157
Коул Р. 169
Коуэн Г. 106
Коэн Г. 94
Крейк Ф. 128
Крейтцер М. 157
Кролл Н. 112
Кул П. 175
Кулак Н. 161
Купер Л. 163, 164, 165
Купер Ф. 169
Кэган Дж. 73
Кэмпбелл Ф. 41
Кэтлнн Дж. 21
Лазар Р. 94
Лакмен Р. 156
Леанн X. 41
Леонард К. 157
Лефтон Л. 68
Лн Д. 132
Ли П. 106
Либерман А. 169, 171
Ликкен Д. 115
Линдсей П. 38, 81, 101, 128
Линч К- 126, 138—140, 149, 164
Лиек Дж. 141
Лнттман Д. 21, 49, 103
Лихтен У. 49
Лншмен Д. 132
Локарт Р. 128
Лорейн X. 151
Лоуренс К. 151
Лоури Д. 154
Лофтус Э. 157
Лукас Дж. 151
Лумис Дж. 131
Лурия А. Р. 142. 180
Льюис Дж. 111
Лэкнер Дж. 111
Маас Дж. 59
Макворс Н. '?9
Мак-Клелланд Дж. 129
Маккей Д. 111
Маккоби Э. 106
Макнамара Дж. 177, 180
Мандель Дж. 114
Мандлер Дж. 149
Массаро Д. 81, 128
Мендель Э. 133, 134
Метцлер Дж. 163
Миллер Дж. 49, 74, 126, 184
Мнллер Дж. 175
Минский М. 76, 77, 78
Мнтчелл Р. 128
Морей Н. 100, 107, 112
Мортон Дж. 100
Мур М. 88
Найссер А. 21
Найссер У. 28, 39, 50, 56, 67, 76, 94, 99, 103, 104, 108, 113, 122, 128, 147, 149, 151, 155, 157, 160, 170
Накайама К. 131
Наппе Г. 154
Нельсон К. 177
Новик Р. 94
Норман Д. 38, 73, 81, 128
Ньюэлл А. 28, 29
Ныотсон Д. 129
О’Коннелл Д. 59
Олпорт Д. 110
Олсен М. 149
Орн М. 121
Ортони А. 73, 156
Пайвно А. 141, 152, 185
Палмер Дж. 157
Паркер Р. 149
Перкн К. 143
Пзотка Дж. 142
Пнаже Ж. 26, 27, 30, 72, 73, 85, 86, 90
Пнзони Д. 102
Пнк X. 21, 149, 186
Пиктон Т. 105
Пиллсбери У. 67, 94
Пнттенгер Дж. 94
Подгорный П. 164
Познер М. 73, 81, 101, 128, 160
Поллак А. 172
Поттер М. 94
Прайс-Унлльимс Д. 86
Прибрам К. 74, 126, 184
Причатт Д. 114
Пруст М. 159
Пылышнн 3. 143
Пэрнс С. 156
Раили Дж. 106
Райт Дж. фон 112
Рамелхарт Д. 73, 74, 156
Рамирес У. 86
Рейнолдс П. 110
Рид С. 94
Ричардсон А. 141
Робсон Дж. 41
Розенталь Р. 65
Розин П. 159
Рок И. 158
Росс Дж. 151
Роуэр У. 113
Рош Э. 94
Саймон X. 28, 190
Самбн У. 172
Сегал С. 39, 141, 143, 162
Секьюлер Р. 41
Селфридж О. 100
Сигел А. 106, 149
Снкеленд Э. 175
Скарбороу Д. 68
Сквайр Р. 111
Скиннер Б. 25, 187
Скотт Б. 169
Скрибнер С. 157
Смит Э. 94
Снайдер К. 101
Соломоне Л. 107, 108
Солтхауз Т. 162
Сделке Э. 21, 87, 108, 109, НО,
113, 119, 122
Сперлинг Дж. 28, 68
Стайн Г. 107, 108
Стайн Н. 149
Стенмен У. 112
Стернберг С. 28, 128
Стесн Э. 129
Стн Д. 125, 138
Стивенс К. 50
Стивенсон X. 106
Стромейер К. 142
Струп Дж. 113
Стьюддерт-Кеннеди М. 169
Сэккнт Б. 69
Тейлор Р. 128, 160
Тейлор У. 98
Террас X. 187
Тёрвей М. 68
223
Тёрлоу У. 174
Тернбулл С. 86
Толмен Э. 125
Томсон Д. 150
Трейсман А. 100—102, 111
Тулвннг Э. 128, 150
Уайсстайн Н. 129
Уайт Б 58
Уайт Г. 131
Уайт С. 149
Уилер Д. 55, 128, 129
Уилсон У. 175
Уинстон П. 28
Уоллен К. 154
Уолц Д. 77
Уорден Ф. 105
Уордлоу К. 112
Уоррен Р. 131
Уотерс С. 175
Уотсон Дж. 25
Фарбер Дж. 20
Фарнэлло Г. 149
Фелдман М. 142
Флейвелл Дж. 157
Федор Дж. 178
Франкс Дж. 150, 156 Фрейд 3. 25, 115, 121, Фузелла В. 162
Фурст Б. 151
Хаген Дж. 106
Хагер Дж. 53
Хайзе Г. 49
Халле М. 50
Хапсн Дж. 157
Харрис П. 90
Харрис Ч. 129, 158
106 Хаттенлокер Дж. 132, 133
’ Хейбер Р. Б. 141
Хейбер Р. Н. 141, 160
Херст У. 21, 108—110, 113, 119, 122
Хильярд С. 105
Хоккетт Ч. 185
Холтом М. 21
Хоукинс Р. 106
Хехберг Дж. 45, 139, 164
Чейз У. 141, 190
Черрн Э. 98, 99
Шарп Д. 157
Шаффер Л. 110
Шенкуэйлер Д. 169
Шеннон К. 79
Шепард Р. 163, 164
Шериф М. 65
Шихан П. 122, 141
Шнфф М. 105
Шнффрнн Р. 101, 102
Шоу Дж. 28
147 Эванс Р. 21
Эймес П. 175
Эрвнн Ф. 53
Эрдели М. 66
Эрман Л. 49
Эрнандес-Пеон Р. 105
Этвуд Г. 162
Ярбус А. 189
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
Автоматизм 107 — 108
Аккомодация 72, 85, г67
Анализ через синтез 50
Анализирующие элементы см.
Детекторы
Артикуляционные жесты 168—
175, 179, 181, 191
Ассимиляция 31, 85—86
Ассоциация 23, 152—156, 179
Аутизм 201
Афазия 171
Бессмысленные слоги 26, 53, 156
Бинокулярный параллакс 130 Бнхевнорнзм 25, 26, 71—72, 187 Вкус 35, 159
Вним’анне 20, 23, 26, 32, 60, 64, 75, 97—116, 121, 179, 188—189
Воображение, образы 23, 31, 45, 125—127, 141 — 165, 195
— вкусовых ощущений 159 и восприятие 39, 42 78 118
141 — 152, 162—164
— вращающихся предметов 163—165
— у детей 141 — 142, 145, 157
— интроспективное описание 33, 183—186
— и когнитивные карты 144— 148
— у слепых 158—159
— необычные 152—153, 154
— эйдетические 141 — 142
— яркость, отчетливость 121 — 122, 144, 155. См. также Метод локусов
Восприятие 20, 23, 25, 26, 30, 31
—гаптическое 35, 46—48, 123, 158, 173
—движущихся объектов и событий 57—59, 87, 167—174 176—177, 183
— других людей 129, 173, 199—203
— интермодальное 50—52, 54, 87, 158, 173—175, 176
— природа 30—33, 34—46, 71, 101 — 102, 123, 188—190 — развитие 32, 38, 57, 81—90 93, 189—190, 202—203 — речи 49—50, 168—182 — «я» 48, 130—132, 202—204
См. также Слушание, Смотрение;
Перцептивный цикл
Время реакции 38, 57, 128, 160— 163
Врожденные схемы 83, 86, 175—176, 182, 197—198, 201—203
Выбор 24, 79, 98, 102—103, 188—
192. См. также Контроль поведения; Свобода
Галлюцинации 44, 63
Генотип 75. См. также Врожденные схемы
Гештальтпснхологня 26
Гипотезы, проверка 46, 50
Глаз движения 36—38, 42, 48— 49, 59, 61, 83—84, 95, 103, 123— 125, 139, 161 — 164, 177, 189— 193
225
Гомункулус 36—37, 42, 89
Грамматика 180—181. См. также Лингвистика; Синтаксис
Движение воспринимающего субъекта 32, 123—132, 144 147, 148 202—204
Действие 71—72, 204
— выбор 192—193
— связь с ранней речью 183— 184
— циклический характер 70— 71, 129
См. также Контроль поведения
Демоны 100. См. также Детекторы
Детекторы 37—38, 51, 59, 100, 175—176
Детекция лжи 114
Джемса — Ланге теория 200
Достоверность восприятия 38, 39, 40, 190—191, 204
Емкость, пропускная способность 32, 115-121
Забывание 149—151, 155—156
Запоминание 156—157
Затенение 99, 103—104, 107— 108, 109—110
Значение 38, 42, 43, 77, 90—96, 99—100, 150, 168—170, 171 — 172
Зрительная проприоцепция 131 — 133. См. также Восприятие «я»
Зрительный код 160
Избирательное слушание 98— 102, 105, 106—107, 111 — 112, 114
Избирательное смотрение 102— 104, 119
Иконнческое хранилище 67—69
Иллюзии 38, 41, 64, 88, 130, 132
Инварианты 40, 92
Интроспекция 23—25, 28, 29, 33, 91 — истоки 181 —186 — трудности 32, 67, 108, 121 — 122 — и умственные образы 33, 142—143
Информационная перегрузка 115—116, 120
Информации 27, 34, 40, 42—46,
79, 86, 88—89, 97, 123—132, 170—172, 177, 192, 196 —определение 79—81 — переработка 20, 27—29, 31, 32, 36—39, 46—47, 50—51, 62—63, 66—67, 72, 79—81, 92, 100—101, 128, 142—143 — сбор 31, 32, 40—45, 48, 74, 79—81, 102, 106, 122, 164, 167, 179, 188, 192
— сохранение, накопление 62, 74, 82—83. См. также Память Искусственный интеллект 76—78.
См. также ЭВМ в психологии
Кинетический эффект глубины 59 Кластеризация категорий 156 Когнитивное развитие 24, 26, 41, 84—86, 106—107, 122, 189. См. также Восприятие, развитие; Когнитивные карты у детей; «Я», развитие; Речь, развитие.
Когнитивные карты 30, 32, 33, 61, 123—140, 149, 185, 193 — городов 138—140 — у детей 132—133, 185—186 — у животных 133—134, 148 — для навигации 134—137
См. также Воображение и когнитивные карты; Метод локусов
Конкретные слова, память на 152, 154
Конструктивные процессы 39, 72, 76
Контекст 45, 77, 106, 113, 150 153, 154, 156, 180
Контроль поведения 26, 33, 114— 115, 187—197. См. также Прогнозирование поведения
Кратковременная память 156. См. также Памяти объем.
Культурные институты, влияние 147, 187, 191 — 196, 197—198, 204
См. также Межкультурные исследования
Лингвистика 30, 166, 172, 180, 181 Логогены 100, 101. См. также Детекторы
Ложь 185, 196
Локализация звука 83—85, 123, 174, 179
226
Манипуляция поведением см.
Контроль поведения; Ложь
Маскировка 68—69, 118
Межкультурные исследования 86, 134—137, 142, 157
Метаконтраст 68 -
Метод локусов 148—152
Мнемонические приемы 33, 141, 148, 150—160, 162, 184. См. также Метод локусов
Модификация поведения 194— 196
Мотивация 23, 75, 129. См. также Намерение
Моторная теория восприятия речи 169—171, 199—200
Мысленное вращение см. Воображение, образы вращающихся предметов
Навигация 134—137
Навык 30, 32, 34, 41, 70, 71, 105— 107, 110—112, 118—119. См. также Практика, эффекты
Намерение 45, 174, 196, 200—204
Научение 39, 53. См. также Память
Невербальная коммуникация 173, 201—203
Неожиданный стимул 45, 60, 119
Новизна 60, 86—87
Обоняние 35
Образование 195
Обусловливание 113—115
Ожидание, эффекты 64—67
См. также Перцептивная установка
Ориентировочнаи схема см. Когнитивные карты
Осязание см. Восприятие гаптическое
Ошибка стимула 91
Ощущение 23, 89, 142
Память 25, 26, 34, 41, 44, 53, 77, 95—96, 101, 142, 148—159 — объем 117
Параллакс см. Бинокулярный параллакс
Параллельная переработка 161
Периферическое зрение 60—61, 139
Перцепт 32, 39, 44, 56, 142, 143, 145
Перцептивная установка 93— 94, 102, 159—16Г. См. также Ожидание, эффекты; Та-хнстоскопнческие эксперименты
Перцептивное научение 39, 41, 63, 65, 81, 85—86, 97, 122
Перцептивное предвосхищение см. Воображение; Ожидание, эффекты; Перцептивный цикл; Схемы.
Перцептивный цикл 42—46, 48, 52, 57—67, 69, 70—76, 93—94, 95, 99, 104, 127, 140, 145— 153, 162, 174—185, 192. См. также Восприятие
План 45, 74—75, 145, 154, 184. См. также Перцептивный цикл; Схемы
Последовательный образ 44—45. См. также Иконнческое хранилище
Понятие предмета 87—90
Практика, эффекты 30—31, 86, 102—103, 107—111, 117— 118
Предвнимание, процессы 39, 113—115. См. также Неожиданный стимул
Предоставление 92. См. также Значение
Признаки 37, 39
Проактивное торможение 156 Прогнознрованне поведения 33, 98, 187—199, 201. См. также Контроль поведения
«Промывание мозгов» 194
Пространственная ориентация см. Когнитивные карты
Пространственная частота 40— 41
Психоанализ 24, 25, 26, 115, 121, 147
Рамки 76—79
Распознавание конфигураций 27, 77, 94—96
Референтная функция речи 166, 175—184
Речь 27, 31, 33, 166—186, 195 — развитие 175—186
227
— центр 120, 171. См. также Восприятие речи
Световой поток 40—41, 44, 45, 79—81, 92, 130—132,
167, 191
Свобода 24, 187—192, 195—196.
См. также Выбор: Контроль поведения
Сетчаточное изображение 36— 38, 40, 47, 56, 60, 67, 69, 123— 124, 130—131
Символические процессы 147. См. также Схемы, отделение
Синтаксис 168
Слово, эффект превосходства 129 Слух см. Восприятие; Локализация звука; Неожиданный стимул; Слушание
Слушание 35, 48—50, 85, 166—
167. См. также Восприятие речи; Избирательное слушание
Смещение, языковое 185
Смотрение 35—36, 42—46, 53—
67, 83, 85. См. также Восприятие; Избирательное смотрение
Сновидения 44, 161
Сознание 20—21, 25, 32, 107—
108, 116, 120—122
— «рост» 122
Сохранение, задача иа 86
Социализация 77. См. также Восприятие других людей; Культурные институты, влияние; «Я», развитие
Социобиология 201
Спектр частот 47, 81
Стереоскопическое зрение см. Бинокулярный параллакс
Струпа тест 113
Схемы 20, 31—32, 35, 42—45, 51, 63—65, 70—96, 105, 120, 122, 125—129, 137—140, 144—166, 167, 172—176, 182—184, 190—
192, 200—203
— отделение 45, 147—148, 155,
180, 183—186, 200
См. также Врожденные схемы
Тахнстоскопнческне эксперименты 54—55, 65—69, 93—94, 102, 128, 129
«Требующие аспекты» ситуации 121 — 122, 143
Узнавание 158—159, 160
Уровни переработки информации 128, 140
Установка, создаваемая экспериментатором 65
Фенотип 75
Физиогномическое восприятие см. Воспрнйтне других людей
Физиологические механизмы 73—74, 105, 116
Фильтра теория 97—102, 104, 106—107, ПО, 112, 114, 115
Фонемы 168—170, 171, 175
Формат 74—75
Циркулярная реакция 85
Человеческая природа, концепции 24—25, 28, 30, 187—204
Чревовещание 174
Чтение 34—35, 41, 156, 181
— во время письма 107—ПО,
122
— с губ 172—174
Шахматы, игра в 29, 190—193, 198
ЭВМ в психологии 27, 49, 77—
78. См. также Искусственный интеллект
Эволюция 31, 35, 103, 129, 198
Эйдетический образ см. Воображение, образы эйдетические Экзистенциализм 72
Экологическая валидность 24, 29, 53—57, 124, 156—157
Экологическая оптика 39, 40, 79
Эмоция 23, 174, 199—203
Эмпатня 199
ЭТАК 135—137
Этология 53, 200—201
«Я»
— развитие 33, 72, 203—204.
См. также Восприятие «я»
Язык жестов 172, 179
HEARSAY программа 49
228
СОДЕРЖАНИЕ
Вступительная статья .................................... 5
Предисловие............................................. 19
Глава 1. Введение.................................... . 23
Глава 2. Теории восприятия...............................34
Зрительное восприятие как переработка информации ..........................................36
Световая информация.............................40
Перцептивный цикл...............................42
Гаптнческое восприятие..........................46
Слушание........................................48
Объединение информации разных модальностей . . 50
Глава 3. Обычное зрение..................................53
Движущиеся объекты. . 57
Появляющиеся объекты ...........................60
Неподвижные объекты.............................62
Эффекты ожидания................................64
Иконнческое хранилище...........................67
Глава 4. Схема......................................... 70
Определение.....................................71
Некоторые аналогии ............................ 74
Ра мкн..........................................76
Сбор и сохранение информации....................79
Истоки перцептивного цикла......................82
Значение и категоризация........................90
Глава 5. Внимание и проблема емкости.....................97
Избирательное слушание и теории внимания ... 99
Избирательное смотрение........................102
Двойное внимание как приобретенный навык. . . . 105
Автоматическая переработка информации . . . . 111
229
Пределы емкости.................................115
Сознание........................................120
Глава 6. Когнитивные карты...............................123
Когнитивные карты как схемы.....................125
Информация, порождаемая движением...............129
Виды когнитивных карт ......................... 132
Образ города....................................138
Глава 7. Воображение и память............................141
Образы как перцептивные предвосхищения .... 144
Метод локусов...................................148
Ассоциации, воображение и память................152
Осязание и вкус.................................157
Манипулирование образом.........................159
Глава 8. Язык и его использование........................166
Зрительная информация в восприятии речи .... 172
Конкретные референты: некоторые размышления . . 175
Истоки интроспекции.............................181
Глава 9. Некоторые последствия познания..................187
Выбор того, что делать и куда смотреть..........188
Пределы предвидения н управления................193
Социальное предсказание ....................... 196
Эмоцнн и физиогномическое восприятие............199
Самопознание и общение..........................202
Библиография.............................................205
Именной указатель........................................221
Предметный указатель.....................................225
У. Найссер
ПОЗНАНИЕ И РЕАЛЬНОСТЬ
ИБ № 9418
Редактор Э. М. Пчелкина
Художественный редактор А. Д. Суима Технический редактор Н. И. Касаткина Корректор Т. С. Дмитриева
Сдано в набор 08.08.80. Подписано в печать 27.05.81. Формат 84х108,/з2- Бумага типографская Ns 1. Гарнитура латинская. Печать высокая. Условн. печ. л. 12,18.
Уч.-изд. л. 11,70. Тираж 15 000 экз. Заказ № 774. Цена 80к. Изд. № 31906
Издательство «Прогресс» Государственного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
Москва, 119021, Зубовский бульвар, 17.
Ленинградская типография Ns 2 головное предприятие ордена Трудового Красного Знамени Ленинградского объединения «Техническая книга» им. Евгении Соколовой Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
198052, г. Ленинград, Л-52, Измайловский проспект, 29.