Н. М. ТИХМЕНЕВ
Из воспоминаний
о последних днях пребывания
Императора Николая II
в Ставке


Н. М. ТИХМЕНЕВ
Из воспоминаний
о последних днях пребывания
Императора Николая II
в Ставке
МОСКВА 1990
СИРИН^З! RIN
ББК84 Р6
Т 46
Художник Андрей Евстигнеев
Подбор и подготовка к печати фотографий Артема Задикяна
т 4702010201 -015
1 ---------------без объявления
90
ISBN 5-8230-0075-4
© Художественное оформление "Сирин ”, 1990 г.
От кружка ревнителей
русского прошлого в Ницце
Описание последних дней, проведенных в Ставке Госуда-
рем Императором Николаем II, и прощания Государя со всем
составом Ставки прочитано было впервые автором, бывшим
Начальником Военных Сообщений театра военных действий,
в одном из заседаний нашего дружеского кружка.
Рассказ генерала Тихменева - сжатый, ограниченный строго
лишь тем, что автор сам видел и слышал, - лишен всяких рито-
рических прикрас, но в каждом слове сквозит и искреннее чув-
ство, и глубокое понимание той, поистине драматической мину-
ты, когда - как-то потрясающе просто, без "жеста", без расчи-
танных фраз ~ оборвалась последняя связь между Царем-Глав-
нокомандующим и Русским Воинством; и обе эти коренные
силы, олицетворявшие собою всю прежнюю, историческую Русь,
откатились друг от друга, уходя, однако же, каждая в общую
область небывалого унижения, страданий и скорби...
Сообщение генерала Тихменева произвело на слушателей
глубокое впечатление, и тут же явилась у нескольких членов
Кружка мысль поделиться испытанным ими чувством с более
широким кругом русского беженства.
Настоящее издание, предпринятое за счет Кружка, является
и первым опытом на поприще распространения среди русских
заграничных читателей тех трудов наших и тех сообщений,
которые отвечали бы духовным потребностям наших соотечест-
венников и их любознательности в области русского давнего и
недавнего прошлого. Дай Бог, чтобы скромный почин этот
увенчался некоторым успехом!
Ницца, 6-19 мая 1925 года
wir	ш1ж *3< ж1ж жЗ> щ|ж щ|ж <1ж <1ж ж1ж w£r ш!ж ш!ж щ|ж М$Ж ж£г ^$ж >3о£м щ|ж щ|ж щ|ж м+ж
*7*	^7* *7* *7* >jw >7* >7* *7* >7* >J* >7*	*7* *7* *7* ^7* *7* <R *7* *7^ *7^*7^ ^7* ^7* ^7* ^*7*
В области, которая так занимает всех, благоговейно чтущих
память покойного Государя Императора Николая II — в области
воспоминаний о покойном Государе и Царской Семье, — у меня
есть один случай, представляющий общий интерес. Это — два
небольших, связанных между собой разговора, которые мне
пришлось иметь с Государем, — один приблизительно за месяц
до революции, а другой — спустя несколько дней после отре-
чения Государя. Незначительные разговоры эти, при их сопо-
ставлении и в той обстановке, при которой они произошли, яв-
ляют собой яркое доказательство высоких свойств души и цар-
ственности духа покойного Императора.
Всем памятно, что предшествующее революции время
войны сопровождалось, между прочим, двумя явлениями в об-
ласти народного хозяйства: так называемым расстройством
транспорта и недостатком продовольствия в городах и армии.
По своей должности (Начальника Военных Сообщений театра
военных действий) я непосредственно осязал оба эти явления,
будучи, с одной стороны, ответственным за железнодорожные
перевозки на театре военных действий, а с другой — зная несоот-
ветствие количества перевозимых продовольственных грузов
потребностям армии. Причины обоих явлений были очень понят-
ны. Наша слабая железнодорожная сеть (значительно, впрочем,
усиленная на театре войны заботами Ставки Верховного Главно-
командующего) не могла справиться с большими дополнитель-
ными перевозками, вызванными потребностями войны, и рабо-
тала с перегрузкой. По общему закону, каждое механическое
устройство может дать только ту работу, на которую оно рас-
считано. Всякое насилие над механизмом ведет только к его
изнашиванию и отказу. Этот простой закон, в применении его
к железным дорогам, никак не усваивался ни высшими военны-
ми начальниками, ни правительственными учреждениями, ни
обществом, ни так называемой ’’общественностью”.
4
Железные дороги казались каким-то таинственным и неис-
черпаемым источником, который должен был безотказно давать
все, что от него требовали и сколько бы ни требовали. Невоз-
можность удовлетворить эти требования вызывала лишь каприз-
ное раздражение против железнодорожных деятелей, Министер-
ства Путей Сообщения и железнодорожных органов Штаба
Верховного Главнокомандующего. Требования не уменьшались.
И притом не только требования, Истекавшие из необходимости,
но и из непозволительной роскоши, произвола, каприза и ка-
рьерных целей, плохо прикрытых видимостью пользы, или тре-
бования, предъявлявшиеся в интересах частных во вред пользе
общей. Приходилось вести постоянную борьбу с требованиями
на экстренные поезда разных имущих власть лиц; с требования-
ми пропуска разных благотворительных учреждений в поездах,
не только мало полезных для армии (но тешивших зато само-
любие тех лиц, которые их устраивали или способствовавших
карьерным целям этих лиц), но и прямо вредных, ибо они от-
нимали часть пропускной способности железных дорог, необ-
ходимой для удовлетворения более насущной пользы армии
и населения. Известный случай из франко-прусской кампании,
когда Мольтке, по докладу железнодорожных органов свое-
го Штаба, запретил пропуск королевского поезда, как нару-
шавший план военных перевозок, — казался дурным и непри-
личным анекдотом. Суровые морозы конца 1915-го и начала
1916 г., затруднявшие ремонт паровозов и вагонов, усилившие
вывод подвижного состава из работы, еще более усложняли
дело.
Отсутствие на железных дорогах необдуманно взятых
в армию железнодорожных рабочих и специалистов, которых
пришлось потом возвращать к их прямому делу, — давало себя
чувствовать самым существенным образом. Железнодорожный
транспорт, работавший полным махом и отлично руководимый
специалистами и на местах, и в управлении железных дорог
в Петербурге, и в Ставке, был, однако, ”в расстройстве” с точ-
ки зрения невыполнения предъявлявшихся к нему сверхсиль-
ных требований. Другое явление — недостаток продовольствия
в городах и на фронте — было печальным фактом. С самого на-
чала войны продовольственные нормы не регулировались и не
ограничивались. В течение полутора лет около двенадцати мил-
лионов здоровых мужчин, занятых своим военным делом,
ничего не производили и были лишь двенадцатью миллионами
ртов, содержимых государством и обычно евших больше и
лучше, нежели в мирное время. Большие запасы продовольствия
были еще в Сибири, но ими нельзя было воспользоваться за не-
возможностью доставить их к фронту или к станциям погрузки.
Европейская же Россия была уже в значительной степени исто-
щена. Войсковые запасы растаяли, армии жили изо дня в день,
5
иногда чувствовался уже прямой недостаток продовольствия
для людей и особенно фуража для лошадей.
Оба означенные явления крепко беспокоили и заботили
всех, кто так или иначе был прикосновенен к делу снабжения
армии и населения. И крепче и больше всех заботили они покой-
ного Государя, ясно понимавшего всю катастрофическую важ-
ность голодных волнений в населении и роковое влияние на ход
военных операции недостатка продовольствия в армии. Те сло-
ва, в которых была высказана им эта мучившая его забота, тот
тон, которым были сказаны эти слова, и те обстоятельства, при
которых были они произнесены, показывают ту глубину и ис-
кренность чувства, из которого они исходили.
В описываемое время, приблизительно за месяц до револю-
ции, когда уже ясно чувствовалась нависавшая общая гроза
и когда в Ставке все мы — лица, ответственные за снабжение
армии и за подвоз к ней всего необходимого, — были заняты по-
стоянной и ежеминутной, разбивавшей наши нервы борьбой
с затруднениями продовольственными и транспортными, — в
это время я получил очередное приглашение на Высочайший
обед или, не помню, завтрак. По занимаемой мною должности
одного из старших генералов Штаба Верховного Главнокоман-
дующего, я получал такие приглашения от четырех до восьми
раз в месяц. Приглашения эти производились всегда одним и
тем же образом. В моем служебном кабинете, где я ежедневно
проводил целый день и значительную часть ночи, раздавался
телефонный звонок одного из трех стоявших на письменном
столе телефонов. Всегда один и тот же голос какого-то чина гоф-
маршальской части Двора, справившись предварительно о моей
фамилии, произносил с одинаковым выражением одну и ту же
фразу: ”Вы приглашаетесь на Высочайший завтрак (или обед)
завтра (или сегодня)”. К назначенному часу все обедавшие
или завтракавшие в тот день за Высочайшим столом собирались
во дворце, т.е. небольшом двухэтажном, уютном, старом, по-
видимому еще александровской постройки, доме Могилевско-
го Губернатора, где жили Государь и его ближайшая свита,
и располагались в небольшой зале второго этажа, смежной со
столовой и кабинетом Государя. В залу вело три двери: одна —
из передней; другая, прямо противоположная ей через всю
длину зала, около наружной стены ее, — в кабинет Государя;
третья дверь, посередине внутренней стены зала, вела в столо-
вую. Присутствовавшие, обычно в числе около 25 человек,
в ожидании выхода Государя образовывали в зале cercle, разме-
щаясь по старшинству чинов и званий, начиная от двери, веду-
щей в кабинет, спиной к окнам наружной стены; хвост пригла-
шенных оканчивался у стоявшего в углу рояля. Около него
стояли начальники военных иностранных миссий, обедавшие и
завтракавшие во дворце каждый день, и очередные пригпашен-
6
ные младшие чины этих миссий. В другом углу залы, около печ-
ки, выходившей задней своей стеной в кабинет, отдельно от про-
чих становился Начальник Штаба Государя, генерал М.В. Алек-
сеев. Наконец, около стены, отделявшей залу от кабинета, стоял
Министр Двора гр. Фредерикс. Прочие чины Государевой Сви-
ты — Дворцовый Комендант ген. Воейков, гофмаршал ген. Кн.
В. Долгорукий, последовавший за Государем в Сибирь и в
Екатеринбурге разделивший участь Царской Семьи, Лейб-ме-
дик — обычно лейб-хирург Федоров или лейб-медик Боткин,
также погибший в Екатеринбурге, и дежурный флигель-адъю-
тант — становились около двери в переднюю. Там же стояли и
младшие Великие Князья — обычно Вел. Кн. Дмитрий Павлович
или Игорь Константинович. Старшие Великие Князья, как
постоянно жившие в Ставке (Сергей и Георгий Михайловичи),
так и приезжавшие наездами, становились в общую чередь, по
старшинству чинов и служебных положений.
Сделалось общим правилом мнение о том, что Император
Николай II, как выражается в своих записках гр. Витте, ’’рас-
пустил” царскую семью. Судя по тому числу самовольных бра-
ков, которые были заключены Великими Князьями, по-видимо-
му, строгая дисциплина времени Александра III среди членов
царствующего дома действительно несколько ослабела. Однако
для лиц, далеких от Двора, которые могли наблюдать отноше-
ния Великих Князей к Государю лишь во внешних их проявле-
ниях, отношения эти были высоко почтительными и подчер-
кнуто дисциплинированными. Я помню, как однажды к стояв-
шему рядом со мной в зале Вел. Кн. Сергею Михайловичу подо-
шел Государь и, подойдя, поднял руку, чтобы поправить себе
что-то в одежде. Великий Князь, которого Государь видел уже
в этот день, принял этот жест за то, что Государь протягивает
руку ему, и поспешил сам протянуть руку. Между тем Государь
руку опустил, и Великий Князь остался с протянутой рукой.
Он очень смутился и сконфузился, быстрым жестом опустил
руку по швам и весь подобрался и вытянулся, произнося нес-
колько несвязных слов извинения. Однако Государь, заметив
все это, не дал ему договорить, — так сказать, перехватил дви-
жение Вел. Князя, быстро протянул ему руку и сказал: ”Да
что же я, впрочем, здороваюсь с тобою, ведь я тебя уже видел
сегодня”, сделав, таким образом, как бы себя виновным в про-
исшедшей неловкости.
Очень точно, в назначенное время, Государь выходил из
кабинета, делал общий поклон и начинал обход присутствую-
щих, всем подавая руку и говоря некоторым, особенно новым
лицам, по нескольку слов. У Государя была манера - после
того как он подаст руку, иногда на несколько секунд задер-
живаться перед лицом, с которым он поздоровался. Казалось
при этом, что он сейчас заговорит, и каждый делал, так сказать,
7
внутреннее движение, приготовляясь отвечать. Однако очень
часто, постояв так несколько секунд молча, Государь перехо-
дил к следующему, не сказав ни слова. Людей новых такая
манера смущала, лица, знавшие уже зту манеру, относились к
ней спокойно. Когда Государь заговаривал с кем-нибудь, он
обычно слегка улыбался приветливой улыбкой и смотрел свое-
му собеседнику прямо в глаза своими большими и поистине
прекрасными глазами.
Окончив обход, Государь направлялся в столовую, куда
следовали за ним и все присутствовавшие. В столовой кроме
обеденного стола в углу, около наружной стены, стоял еще стол
с закусками. Государь становился около конца закусочного
стола, спиной к окну и лицом к приглашенным, и начинал за-
кусывать, вылив одну рюмку водки и радушно приглашая гос-
тей к тому же. Во время закуски гофмаршал давал участникам
трапезы схемку стола, по которой каждый заранее узнавал
свое место. Государь садился посередине стола, спиной к двери
в залу, имея направо от себя ген. Алексеева, налево обыкновен-
но - кого-нибудь из начальников иностранных военных миссий,
по очереди. Если Государыня была в Ставке, то она садилась
рядом с Государем по левую руку, и иностранный генерал
сидел рядом с ней. Наследник, если был за столом, совершал,
очень серьезно, с Государем предобеденный обход присутствую-
щих, но зато шалил всегда во время закуски, причем наиболь-
шей его любовью пользовался пожилой, толстый, добродушный
бельгийский генерал барон Риккель. Против Государя, через
стол, сидел Министр Двора гр. Фредерикс или заменявший его
гр. Бенкердорф. В голове стола, налево от Государя, сидел гоф-
маршал. Прочие присутствующие размещались по обе стороны
от Государя и Министра Двора, по старшинству, причем старшие
сидели на той стороне стола, где было место Государя.
Всегда очень скромный обед из 3 блюд (или завтрак, тож-
дественный с обедом по количеству и роду блюд) проходил
быстро, причем Государь ел очень мало. За столом шел общий
разговор. После сладкого подавали, тут же за столом, кофе,
всегда со сливками. За кофе Государь, несколько повышая го-
лос, говорил: ’’Господа, можно курить”. При этом он привыч-
ным жестом доставал из-за пазухи своей форменной, суконной,
защитного цвета рубашки, подпоясанной форменным же рем-
нем, которую он всегда носил в Ставке, мундштучок в виде
изогнутой трубочки из двух половинок, соединенных золотым
шариком, — пенковой, куда вставлялась папироса, и янтарной,
которая бралась в рот. Такие мундштуки-трубочки, по приме-
ру Государя, были тогда в большой моде. В манере курения ска-
зывалась нервность Государя. Первую папиросу он курил, жадно
втягивая в себя дым, и, докурив до половины, нервными толч-
ками тушил ее о стоявшую перед ним пепельницу в виде золо-
8
ченого, с эмалью небольшого ковшика формы старинных рус-
ских ковшей. Погасив первую папиросу, он сейчас же закуривал
вторую, которую и выкуривал до конца. После этого за столом
как-то сразу наступало общее молчание, какое бывает, когда
исполняется русский обычай присаживания перед дорогой. Го-
сударь вставал и выходил в залу, куда шли и все прочие, разме-
щаясь так же, как до обеда. Государь опять разговаривал с не-
которыми из приглашенных, но на этот раз разговоры были
гораздо длиннее и, видимо, имели не случайный характер. За-
тем, вновь подав руку каждому из присутствующих, Государь
уходил в кабинет, общим поклоном у дверей разрешая расхо-
диться.
В день того приглашения меня к обеду, о котором я упо-
мянул выше, вместе со мной был приглашен и Главный Поле-
вой Интендант ген.-лейт. Егорьев, человек умный, милый, очень
худой и нервный. После обеда мы стояли рядом, недалеко от
дверей кабинета. Остановившись передо мной, Государь секун-
ду помолчал и затем спросил: ’’Скажите, Т., все ли вы перево-
зите продовольствие для армии?” — ”Мы перевозим все, Ваше
Императорское Величество, - ответил я, — но должен доложить
Вам откровенно, что удается это лишь потому, что дают нам
к перевозке не очень много”. - ”Да... да, я знаю”, — сказал раз-
думчиво Государь. Затем опять произошла некоторая пауза,
после которой он, посмотрев на Егорьева и на меня и соединяя
нас таким образом в общей беседе, сказал, обращаясь к Егорье-
ву: ”Я вас прошу, достаньте непременно продовольствие для
армии. А вы, - обращаясь ко мне, — непременно его перевезите.
Я не сплю по целым ночам, когда я думаю, что армия может го-
лодать”. Затем он подал нам обоим руку, глядя на нас своими,
в ту минуту печальными, глазами на грустном и взволнованном
лице.
Такое личное обращение самого царя к двум хотя и непо-
средственно ведающим делом, но все же второстепенным гене-
ралам было явлением по своему значению чрезвычайным. И
взволнованный тон Государя, и все его помрачившееся лицо,
и глубокая грусть, которая слышалась в его словах, ни на секун-
ду не оставили во мне сомнения в том, что он был глубоко
искренен и гораздо больше скорбел об армии и думал бессон-
ными ночами о значении и последствиях явления, мысли о ко-
тором не давали ему спать, — гораздо больше, нежели могли
и могут предполагать это те, для коих он был, говоря словами
Лермонтова, ’’бесхарактерный, безнравственный, ничтожный,
самолюбивый, злой, но слабый человек” и, прежде всего, эгоист.
Прошло около месяца. Произошла революция. Великий по-
топ словесного гноя полился на Россию из уст новых ее прави-
телей и граждан ’’самой свободной в мире страны”. И грязным
валом встала над ней ненависть и злоба обезумевшей солдат-
9
чины, мастеровщины и ’’освобожденного народа”. Первые
всплески этого вала обрушились на беззащитную Царскую
Семью. Не было того ослиного копыта, которое не лягнуло бы
то, перед чем пресмыкалось еще так недавно.
Все более и более сгущавшиеся телеграммы Родзянко
Государю: беспорядки — мятеж — революция... Посылка с вой-
сками генерала Иванова из Могилева в Петроград для подавле-
ния бунта... Я получил приказание экстренно приготовить поезд-
ной состав для отправления в Царское Село и Петроград нахо-
дившегося в Ставке, в качестве ее охраны, Георгиевского ба-
тальона* и ген.-ад. Иванова. Ничтожная с технической стороны,
эта перевозка не представляла никакой трудности. Однако, вви-
ду особой ее цели и придававшегося ей значения, Начальник Шта-
ба ген. Алексеев пожелал лично выслушать от меня доклад об
ее организации. Когда я во время доклада сидел в кабинете ген.
Алексеева, вошел адъютант генерала и доложил о прибытии
ген.-ад. Иванова, который немедленно и был приглашен Алек-
сеевым. Со своей привычной приветливостью поздоровавшись
с ген.-ад. Ивановым, Алексеев, не садясь, как-то весь выпрямил-
ся, подобрался и внушительным официальным тоном сказал
Иванову: ’’Ваше Высокопревосходительство, Государь Импе-
ратор повелел вам во главе Георгиевского батальона и частей
кавалерии, о движении коих одновременно сделаны распоря-
жения, отправиться в Петроград для подавления бунта, вспых-
нувшего в частях Петроградского гарнизона”. После этого Алек-
сеев сделал паузу, воспользовавшись которой Иванов ответил,
что Воля Государя Императора для него священна и что он по-
старается выполнить повеление Государя. Алексеев молчал.
Понимая, что генералам надо, быть может, переговорить с гла-
зу на глаз, и видя, что Алексеев как будто позабыл о моем при-
сутствии в кабинете, я постарался обратить на себя его внима-
ние. Алексеев, как бы спохватившись, распрощался со мной, и
я вышел из кабинета. Дальнейшего разговора я не слышал. Ду-
маю, что у Алексеева тогда уже мало было надежды на успех
экспедиции Иванова. Иванов, с которым и раньше этого мне
приходилось несколько раз дружески и откровенно беседовать,
был очень озабочен, когда через час приехал ко мне, чтобы сго-
вориться о подробностях поездки. Я уговорился с ним, что бу-
ду непосредственно осведомлять его о движении прочих частей,
направляемых из района северного фронта в его распоряже-
ние, и что он будет телеграфировать непосредственно мне о
своем движении. ’’Только сомневаюсь я, Ваше Высокопревосхо-
* Так называлась особая часть, составленная, в числе нескольких
сот человек, из командированных от всех пехотных частей армии солдат
и офицеров - георгиевских кавалеров. Эти люди были сведены в ба-
тальон, получивший особую форму с эмблемами ордена Св. Георгия,
названный Георгиевским и назначенный для несения охранной и сторо-
жевой службы при Царской Ставке.
10
дител ьство, что вы получите мои телеграммы, — сказал я ему, —
перехватывать их будут’*. Я оказался прав. Сколько пом-
нится, из нескольких посланных Ивановым телеграмм (о чем я
узнал от него уже'впоследствии) я получил только одну. А
моих телеграмм он не получал вовсе. Зато потом, значительно
уже позже, я имел удовольствие прочесть все мои телеграммы
напечатанными в книге ’’Палладиум русской свободы”. Эта
книжка, где под ’’Палладиумом” разумелся Таврический Дворец
(помещение Государственной Думы), была издана полковни-
ком, комендантом Думы. Написанная в тех тонах, в каких опи-
сывались обычно отчеты о Высочайших смотрах, парадах и пу-
тешествиях, эта книжка представляет собой махровый образец
пошлости и верноподданнического лежания на брюхе перед ре-
волюцией.
Если не ошибаюсь, то часов около 9 вечера, в день разгово-
ра моего с ген. Ивановым — 27 февраля, ген. Лукомский (ген.
квартирмейстер Штаба) передал мне распоряжение о немедлен-
ной подаче литерных поездов (двух Царских поездов, в одном
из которых обычно ехал Государь, в другом свита), т.к. Госу-
дарь собрался уезжать в Царское Село. Я был несколько удив-
лен. Во-первых, я только что получил сведения — и довольно
точные, — что Государь собирается уезжать не сегодня, а лишь
послезавтра утром. Затем, никаких распоряжений о пропуске
Царских поездов я обычно и не делал, тле. всеми Царскими
поездками ведала Инспекция императорских поездов, лишь
согласуй, когда это было нужно, график движения с соответ-
ственным моим путейским органом. По техническим условиям,
поезда не могли отойти раньше поздней ночи. Глубокой ночью,
вернее, ранним утром 28 февраля я прямо из своего служебного
кабинета поехал на железнодорожную станцию проводить Цар-
ский поезд, чего я вообще никогда не делал. В полной темноте,
без единого огня, с наглухо завешенными окнами стоял поезд
около платформы, ожидая отправления. На перроне станции
не было никого; не лезла в глаза и обычная охрана. Через нес-
колько минут из поезда вышел кто-то из дворцовой прислуги
и, проходя мимо меня и, видимо, признав меня, поклонился
и сказал: ”Да, вот и едем; и вы приехали, Ваше Превосходи-
тельство?..” Тяжело, видимо, было на душе у этого человека.
И мало убедительны были те несколько слов ободрения, кото-
рые я сказал ему. Тяжело было на душе у всех...
Прошли два томительных дня. Пожар в Петрограде разго-
рался. Движение Царского поезда по Московско-Виндаво-Рыбин-
ской дороге; переход на восток на Николаевскую дорогу; воз-
вращение на Дно; движение на запад на Северо-Западную
дорогу; прибытие в Псков. Пребывание в Пскове. Отречение.
Уже позже узнали мы подробности отречения. Узнали и о том,
как впустую пропал весь заряд красноречия человека, поехав-
11
шего убеждать Царя об отречении. ”Я уже решился”, т.е. решил-
ся раньше вашей встречи — таков был ответ Государя на речь
Гучкова. Отречение его было действительно, как сказал он поз-
же нам, ’’следствием его решения”, принятого под влиянием
представлений высшего командного состава армии, но вне
всякого влияния речей посланцев Думы.
В ближайшие и особенно последующие за отречением Госу-
даря дни Ставка Верховного Главнокомандующего представ-
ляла отвратительное зрелище. Штабные писари, инженерные кон-
дукторы, шоферы — вся зта штабная челядь, которой была на-
бита Ставка, как и каждый большой штаб, — весь этот народ
теперь, когда революция, так сказать, была уже официально
объявлена, при каждом случае, с красными кокардами на фу-
ражках, обвешенные красными повязками, бантами и с красны-
ми шарфами или лентами через плечо, наподобие генеральских
лент, поодиночке, парами и группами, пешком и на извозчиках
озабоченно шныряли, носились и просто слонялись по городу.
Собирались в кучки, на митинги и говорили, говорили без кон-
ца, упиваясь пошлостью собственного красноречия. Может быть,
никогда еще не было сказано так много пустопорожних слов
на темы о ’’самом свободном гражданине самой свободной в
мире страны” и о ’’самом свободном солдате самой свободной
в мире армии”. И неизменно вся болтовня заключала в себя
плевки в сторону Государя и поношение ’’проклятого свергну-
того режима”. Казалось, что для всей этой разнуздавшейся пи-
сарщины главным приобретением и достижением, главным ’’за-
воеванием революции” было право лакейски невозбранно ру-
гать своих бывших господ. Увы, они отражали лишь большую
часть России. Все это заканчивалось призывами к соблюдению
нелепой ’’революционной дисциплины” и ”к борьбе до побед-
ного конца”. Однако речи о ’’революционной дисциплине”
весьма плохо согласовывались с действительностью. Дисциплина
была, в сущности, вовсе ’’отменена”. Наиболее видимый внеш-
ний знак дисциплины — отдание чести - был заменен ’’взаимным
приветствием”, причем как-то чаще всего выходило так, что
солдат ждал этого знака приветствия от генерала, иногда и не
отвечая ему тем же. Требовавшаяся нашим уставом остановка
во фронт старшим начальникам, обязательная в некоторых
случаях и для генералов, была совсем отменена. По мнению
’’самых свободных в мире солдат”, этот знак чинопочитания
’’унижал человеческое достоинство”. Однако работа кое-как
шла — главным образом потому, что в Ставке она была большей
частью офицерской. Слова о ’’войне до победного конца” зву-
чали уже совсем неискренно. Все требовали этого ’’победного
конца”, и все готовы были ’’вести борьбу”, однако с тем, чтобы
никого не посылали на фронт, а главное — в окопы. Очень скоро,
однако, в этом хаосе всероссийского разгильдяйства, верным
12
отражением которого была и Ставка, стала ясно замечаться
твердая, злостная направляющая рука — рука ’’Совета рабочих и
солдатских депутатов”. И для всех нас, не ’’принявших” рево-
люции, а лишь Подчинившихся” ей, сделалось ясным, что не
только о ’’борьбе до победного конца”, но и вообще ни о какой
дальнейшей войне не может быть и речи. И для огромного
большинства офицеров и генералов стало понятным, что реше-
ние альтернативы - ’’Родина или Николай П”, ’’Доведение войны
до победы или отречение царствующего Государя”, решение в
пользу ’’Родины” за счет ’’Николая П”, — что это решение,
будучи жертвой, было жертвой бесполезной, ибо не должно
было существовать и самой альтернативы, бывшей лишь лож-
ным внушением заблудившегося общественного мнения. И
редкие из нас не провидели того времени, когда люди с корот-
ким умом, но длинным языком в поисках виновников наших
бедствий, устраняя себя из числа этих виновников, бросят
офицерству и, главным образом, генеральству обвинение в
’’предательстве своего Царя”. И до сих пор еще плохо пони-
мают эти обвинители преимущественно из нашей ’’обществен-
ности” и интеллигенции и также женщины нашей интеллиген-
ции, что десятилетиями воспитывавшаяся в них нелюбовь, през-
рение и брезгливость к своей армии и офицерству — к этим ’’гру-
бым солдафонам” — были одним из главных действительных,
и идейных, и практических, пособников и нашей революции,
и, следовательно,и наших бедствий.
К вечеру 3 марта Государь вернулся из Пскова в Могилев.
Перед ген. Алексеевым встал вопрос: как же встретить Го-
сударя? Обычно при его приездах на вокзал собирались для
встречи оставшиеся в Ставке лица свиты (таких почти никогда
не бывало, ибо свита была очень немногочисленна и все лица
свиты уезжали с Государем), Великие Князья и 6-7 человек
старших генералов с ген. Алексеевым во главе. Встретить Го-
сударя именно так, т.е. так, как будто бы ничего не случилось,
казалось невозможным. Еще менее возможным было совсем
его не встретить или встретить одному Алексееву. С присущими
ген. Алексееву тактом и сердечной деликатностью, он решил
обставить встречу Государя так, чтобы хотя бы здесь, в бывшем
своем Штабе, не почувствовал он ослиного копыта. На встречу
Государя были приглашены все генералы, штаб-офицеры и чи-
новники соответствующих рангов, т.е. около половины числа
чинов Ставки — всего человек около полутораста. В предвечер-
ние сумерки серого, холодного и мрачного мартовского дня
собрались мы все в обширном павильоне, выстроенном на воен-
ной платформе могилевской станции специально для приема
Царских и других парадных поездов. Разбились по кружкам
и в ожидании поезда вели разговоры о печальных событиях
дня. Так как я первый должен был узнать о приближении поез-
13
да, то я и держался ближе к Алексееву. Мы стояли группой в
5—6 человек — Алексеев, Вел. Кн. Борис Владимирович и Сер-
гей Михайлович, я и еще один-два человека. Только что были
получены известия об оставлении Царской Семьи, остававшей-
ся в Царском Селе, частью Государева Конвоя, о других печаль-
ных подробностях петроградских событий. Новости зти переда-
вались из уст в уста, и говорили о них и в нашем кружке. Алек-
сеев больше грустно молчал; был молчалив и Вел. Кн. Борис
Владимирович, зато Вел. Кн. Сергей Михайлович, с присущей
ему злой иронией и остротой языка, называл все веши настоя-
щими именами. Сумерки сгущались. В дверях показался комен-
дант станции и доложил мне, что Царский поезд вышел со ст.
Лотва - последний полустанок верстах в 6—7 от Могилева. Я
доложил Алексееву, и все мы следом за ним вышли на плат-
форму, где и выстроились длинной шеренгой по старшинству
чинов. Я стоял шестым или седьмым справа и оказался почти
против дверей Царского вагона при остановке поезда.
Медленно подошел поезд и остановился у платформы. Из
поезда, как всегда, выскочили два конвойных казака, подло-
жили трапик к выходу из Царского вагона и встали по обе сто-
роны трапа. Из одного из соседних вагонов вышел дежурный
флигель-адъютант Герцог Лейхтенбергский и медленно при-
близился к вагону Государя. Это был первый человек из близ-
ких Государю лиц, которого мы увидели после отречения. Вся
его походка, лицо, весь его вид являл выражение крайней по-
давленности и удручения. Мы ждали выхода Государя. На плат-
форме была мертвая и какая-то напряженная тишина. Однако
вместо Государя в двери вагона показался кто-то из дворцовой
прислуги, быстро направился к ген. Алексееву и пригласил его
в вагон. Алексеев вошел в вагон, пробыл там не более двух ми-
нут, вышел и стал на свое место.
Через несколько мгновений в двери вагона показался Го-
сударь и сошел на платформу. Он был одет в форму кубанских
казаков — в этой форме ходил он и в последние дни пребывания
своего в Ставке: в пальто, в большой бараньей папахе, сплюс-
нутой спереди и сзади. Он очень сильно изменился за то время,
что я его не видел. Лицо сильно похудело, было желто-серого
цвета, кожа как-то обтянулась и обсохла на скулах; весь вид
Государя был очень нервный. Однако через несколько мгно-
вений он, видимо, овладел собой, улыбнулся своей всегдаш-
ней приветливой улыбкой и всем нам отдал честь, слегка покло-
нившись. В это же время к нему приблизился Министр Двора
гр. Фредерикс и Дворцовый Комендант ген.-м. Воейков. Бедный
старик Фредерикс, как всегда тщательно одетый, выбритый и
причесанный, казался совсем убитым, одряхлевшим и опустив-
шимся. Воейков сохранял свой обычный вздернутый вид, но
был явно растерян, и глаза его неуверенно бегали. Государь по-
14
дошел к правому флангу нашей жутко молчавшей шеренги
и начал обход, никому не подавая руки, но или говоря кое-
кому по нескольку приветливых слов, или большей частью, по
своему обыкновению, молча задерживаясь перед каждым на
несколько мгновений. Левей меня и рядом со мной стоял свиты
Его Величества Ген. Петрово-Соловово, постоянно живший
в Ставке. За несколько дней до революции он уехал по своим де-
лам в Москву, откуда вернулся в Ставку накануне приезда
Государя. Этот с хорошим университетским и общим образо-
ванием человек, губернский предводитель дворянства и бога-
тый землевладелец, имел в своем лейб-гусарском мундире вид
кутилы и беззаботного малого, каковым он, однако, вовсе
не был, будучи человеком весьма дельным, острым и умно на-
ходчивым на язык. Государь приветливо с ним поздоровался
и сказал ему: ”А, вы вернулись”. Петрово-Соловово, как и все
мы, подавленный и взволнованный этими минутами встречи
Государя — отрекшегося Государя, в ближайшей свите кото-
рого он был, и, видимо, в желании как-нибудь что-нибудь сде-
лать и чем-нибудь выразить Государю наполнявшие его чувства
и горя, и сожаления, и любви к нему, — в ответ на полувопрос-
полу заявление Государя сразу быстро и много заговорил. Стал
рассказывать о причинах своего пребывания в Москве, о болезни
своей сестры, и о подробностях этой болезни, и пр., совершенно
не замечая, что Государь все время порывается идти дальше.
Воспользовавшись секундной паузой в речи генерала, Государь
перебил его неопределенными словами, сказав нечто вроде ”Да,
ну так, вот так”, - и продолжал свой обход. Окончив обход,
Государь на минуту зашел в вагон, вышел оттуда и направился
к своему автомобилю, который подали ему непосредственно
к вагону. Воспользовавшись этой минутой, я подошел к гр.
Фредериксу, чтобы выяснить у него один мелочный вопрос.
Все мы понимали, что чувство элементарного приличия застав-
ляет нас думать о том, чтобы во время пребывания Государя
в Ставке, которое, как нам было ясно, будет очень кратковре-
менным, постараться не нарушать тех мелочей сложившегося
в Ставке повседневного обихода, которые касались личности
Государя. Одна из этих мелочей заключалась в следующем.
Мне, как высшему начальнику почтово-телеграфной части на
театре военных действий (у меня в подчинении, в числе прочих,
было несколько тысяч почтово-телеграфных чиновников), ежед-
невно приносили прямо с аппарата наклеенную на телеграфном
бланке подлинную ленту агентских телеграмм. Эти депеши я
непосредственно от себя сейчас же пересылал Воейкову, а он пе-
редавал их Государю, который их всегда внимательно читал.
Нарушать этого порядка я, по указанной выше причине, не хо-
тел. С другой же стороны, агентские телеграммы в это время
были полны такой безудержной и лакейской ругани, направлен-
15
ной лично против Государя и его Семьи, что я прямо не решался
посылать их. За разрешением этого вопроса я и обратился к
гр. Фредериксу: ’’Как же вы думаете, Ваше Сиятельство, посы-
лать депеши или лучше не посылать, — может быть, Государь
и не вспомнит о них”. Бедный старик, подавленный и удручен-
ный, ничего не мог мне ответить. ”Да, да, — нельзя, не нужно,
но и нельзя... Знаете, спросите Воейкова”. Воейков на секунду
задумался. ”А не можете ли вы их как-нибудь подцензуровы-
вать сами? - спросил он меня. — Ну, вырезать особенно плохие
места”. Я сказал, что это совершенно неосуществимо, просто
технически. ”Да, да. А он (т.е. Государь) непременно спросит, —
сказал Воейков. — Знаете, присылайте по-прежнему. Все равно,
что уж теперь, — махнул он рукой, — он все равно знает”, т.е.
знает, что его поносят. Я продолжал посылать эти депеши каж-
дый день с новой болью и каждый раз с негодованием. Тени бла-
городства была лишена наша революция. Не знаю, показывались
ли эти депеши Государю.
Государь уехал во дворец. Разъехались, с тяжелым сердцем,
и мы в места ни на секунду не прекращавшейся нашей службы —
службы, которая со дня на день делалась все бесполезнее и бес-
полезнее, ибо все виднее и виднее было, что никакой войны
с надеждой на успех продолжать мы не можем.
По возвращении своем в Ставку, после отречения, Государь
пробыл в ней, не считая вечера 3 марта и утра 8-го, когда он уе-
хал, четыре полных дня. Внешний обиход его жизни в эти дни
не изменился, если не считать того, что всякие приглашения к
завтраку и обеду, за исключением Великих Князей, были прек-
ращены. По-видимому, в первые, по крайней мере, два дня он
продолжал по утрам ходить и в то помещение Штаба, где Алек-
сеев делал ему доклады о ходе военных действий. Не решаюсь
утверждать этого определенно, но помнится, что тогда говори-
ли, что эти посещения вызвали серьезное неудовольствие против
Алексеева в Петрограде, где Временное Правительство и совет
рабочих и солдатских депутатов через своих агентов, преиму-
щественно из писарского населения Ставки, были точно осве-
домлены обо всем, что там происходило. На другой день после
приезда Государя, т.е. 4 марта, в Ставку приехала из Киева Вдов-
ствующая Императрица, осталась в своем вагоне на станции и
пробыла там все время до отъезда Государя. Со времени ее при-
езда Государь большей частью обедал и завтракал у нее. Чтобы
попасть из дворца, т.е. из губернаторского дома, стоявшего на
самом берегу Днепра, на вокзал, надо было проехать свыше
двух верст, причем большую часть этого пути приходилось де-
лать по главной прямой, широкой улице города. Государь ездил
на станцию в закрытом автомобиле. При встречах с быстро еду-
щим автомобилем многие не успевали узнать Государя. Из
тех, которые узнавали, некоторые — военные и штатские — при-
16
ветствовали его, или на ходу снимая шляпы и отдавая честь,
или останавливаясь. Были и такие, которые узнавали и отвора-
чивались, делая вид, что не замечают. Были и такие, которые уз-
навали, не отворачивались, но и не кланялись. Но зато были и
такие, которые останавливались, становились на колени и кланя-
лись в землю. Много нужно было иметь в то время душевного
благородства и гражданского мужества, чтобы сделать такой
поклон. Однако такие люди нашлись.
На один из дней пребывания Государя выпал праздник. Как
всегда, Государь поехал к обедне в штабную церковь — одну из
больших городских церквей, отданную в распоряжение Штаба.
Как всегда, вошел в церковь с левого бокового входа и стал
на свое обычное место на левом клиросе. Как всегда, стояли
в церкви стройными рядами конвойные казаки со своими офи-
церами, занимая пространство между пилонами против царских
врат, оставляя широкий проход посередине для молящихся.
Многих из этих офицеров видел я через два года на Кубани в
качестве служащих в местном ’’правительстве”, не только твер-
до забывших службу свою в личном Конвое Русского Царя,
но и забывших то, что они не только ’’кубаньци” - об этом они
очень помнили и это подчеркивали, - но, прежде всего, сыны
Великой России. Приближалось, по ходу обедни, время ’’вели-
кого выхода” с сопровождавшим его возгласом священника,
начинавшимся в алтаре и выносимым на середину амвона перед
царские врата: ’’Благочестивейшего, Самодержавнейшего, Вели-
кого Государя нашего”. Этого возгласа мы не услышали. Но
услышали другой, никаким церковным каноном не установлен-
ный и придуманный тут же нашим штабным священником о.
Владимиром. Государь поминался в нем, но в необычных и не-
привычных словах, однако поминался... ”Я не мог помянуть
его, как обычно, — говорил потом о. Владимир, — ибо он не са-
модержавнейший и даже уже не Государь. Я не мог его обидеть
таким всегдашним возгласом. Но я и не мог не помянуть совсем
Царя, стоявшего тут же в церкви, у алтаря, на том самом месте,
где я привык видеть его каждую службу в течение двух лет”.
Рисковал, очень рисковал этот благородный человек — и не по-
боялся рискнуть...
Вечером 7 марта, на четвертый день пребывания Государя
в Ставке, вошел ко мне в кабинет ген. К. Толстый, грузный,
жирный, рыжий, с широким бледным лицом, молодой, умный,
способный и талантливый, но весьма шаткий человек, он за-
нимал в Ставке должность высшего представителя Министер-
ства Путей Сообщения, имея свое начальство в Петрограде в
лице министра, а в то время, следовательно, в лице инж. Буб-
ликова (Некрасов, кажется, еще не вступил в должность). К.,
наш товарищ, сверстник и сослуживец, после переворота как-то
17
сразу резко отделился от нас, считая себя членом Временного
Правительства и боясь попасть ’’под подозрение”, в котором, до
большевистской революции включительно, находилась вся Став-
ка. Впоследствии он, из-за неосмотрительно подписанной во вре-
мя корниловских дней телеграммы (на что он горько мне жало-
вался) , попал в Быховскую тюрьму вместе с Корниловым, а
еще позже был растерзан большевистской толпой в Полтаве,
только что взятой тогда добровольческой армией. С Бублико-
вым и Некрасовым он находился в оживленной и искательной
переписке. По взволнованному и недоумевающему лицу К.
я увидел, что случилось что-то особенное. ”Я пришел к вам по-
дружески за советом, — сказал он мне, — вот я только что полу-
чил шифрованную телеграмму от Бубликова (или, не помню
уже, от Некрасова) с известием, что завтра утром приедут в
Могилев четыре члена Государственной Думы для того, чтобы
арестовать Государя и отвезти его в Петроград. Мне воспрещает-
ся осведомлять кого-либо об этом и приказано приготовить
секретно поезда и паровозы. Так вот я, черт его знает, и не знаю,
что делать”. — ’’Видите ли, — ответил я ему, — или вы должны
были уж держать все это в секрете и никому не говорить, или
раз вы пришли ко мне за советом, то вот вам мой ответ: вот у
поезда стоит мой автомобиль, садитесь в него и немедленно по-
езжайте к Алексееву”. — ”Да как же, ведь телеграмма секрет-
ная”. — ”Да ведь понимаете же вы сами, что нужно предупре-
дить, иначе ведь вы ко мне и не пришли бы. Ну, скажите Алек-
сееву, что это секрет, он уже сумеет с этим секретом распоря-
диться. А коли вы не поедете, так я сам поеду. А если поедете, то
никто не будет знать, что я знаю о вашей телеграмме”. К. уехал.
Позже я узнал, что когда он в разговоре с Алексеевым стал, так
сказать, напирать на то, что то, что он ему передает, — секрет,
обладанием которого он, К., обязан лишь своему особому
положению, то Алексеев весьма сухо его оборвал, сказав, что он
сам знает, что ему делать.
Отъезд Государя, по приказанию из Петрограда, был назна-
чен утром, помнится, в 9 ч., а еще раньше должны были прие-
хать экстренным поездом посланцы Временного Правительства.
Так сказать, на сборы в дорогу времени Государю совсем не да-
валось. Однако бесконечная болтовня произносимых на проме-
жуточных станциях речей задержала в дороге послов — двух ка-
детов и двух социалистов (последние — по выбору совета рабо-
чих и солдатских депутатов), и они опоздали.
Около половины одиннадцатого я получил записку, что Го-
сударь перед отъездом желает попрощаться с чинами Ставки,
чего как раз и не желали, по-видимому, в Петрограде. Ген.
Алексеев просил собраться по возможности всех в 11 час. в
помещении Управления Дежурного Генерала. Едва успел я дать
знать об этом подчиненным мне и расположенным в разных зда-
18
ниях учреждениям, как наступило уже время идти. ”А вы не
пойдете?” — спросил я встретившегося мне ген. К. ’’Нет, знаете,
что же там, — небрежно ответил он мне. — Надо наконец решить,
какого берега держаться”. Нечего, или, вернее, бесполезно было
отвечать. Я пришел на место собрания одним из последних.
Ген. Алексеев был уже там. Это была довольно большая зала,
бывшая в мирное время залой заседания Могилевского окруж-
ного суда. От середины обеих длинных стен залы отходили не-
высокие балюстрады, оставлявшие между собой широкий
проход и отделявшие в былое время места для публики от
судейских мест. Собравшиеся разместились в несколько тесно
сбитых рядов по стенам вокруг всего зала и по обе стороны
балюстрад, образовав таким образом как бы восьмерку. В
правом верхнем углу этой восьмерки находилась входная дверь.
Направо от нее, вдоль по поперечной стене зала, стали нижние
чины, человек около 50-60, — конвойцы, солдаты Георгиев-
ского батальона, Собственного Его Величества сводного пехот-
ного полка, кое-кто из писарей. Налево около двери стал ген.
Алексеев. Далее помещались, по очереди, все управления Штаба.
Мне пришлось стоять в правом нижнем углу восьмерки, а мои
многочисленные подчиненные и путейские чины заняли всю вну-
треннюю короткую стену зала. Левее нас, по длинной стене,
стояли офицеры конвоя, Георгиевского батальона, сводного
полка и другие. Правее меня и рядом со мной стоял полевой
интендант ген. Егорьев со своими чинами. Настроение в зале бы-
ло очень нервное и напряженное. Чувствовалось, что достаточно
малейшего толчка, чтобы вывести всю эту толпу из равновесия.
Ровно в 11 час. в дверях показался Государь. Поздоровав-
шись с Алексеевым, он обернулся направо к солдатам и поздо-
ровался с ними негромким голосом, как здоровался в комна-
тах. ’’Здравия желаем, Ваше Императорское Величество”, — пол-
ным, громким и дружным голосом отвечали солдаты. В газетах
того времени мне приходилось читать написанные языком то-
го же времени заметки о том, что ’’солдаты революционной ар-
мии, в сознании чувства своей революционной гордости, през-
рительным молчанием ответили на обращенное к ним привет-
ствие Николая Романова”. Все это есть пошлый вздор, произ-
ведение перьев лакеев от революции. Выслушав ответ нижних
чинов, Государь быстро направился в глубь залы и остановился
в перехвате восьмерки, в нескольких шагах от меня, лицом в
мою сторону. Я ясно и до мельчайших подробностей видел его
фигуру и лицо. Он был одет в серую кубанскую черкеску, с
шашкой через плечо. Единственное изменение заключалось в
том, что все военные союзнические кресты, учрежденные во вре-
мя войны, которые он носил постоянно, были сняты. На груди
висел один лишь Георгиевский крест, ярко белевший на темном
фоне черкески. Левую руку с зажатой в ней папахой он держал
19
на эфесе шашки. Правая была опущена и сильно и заметно дро-
жала. Лицо было еще более пожелтевшее, посеревшее и обтяну-
тое, и очень нервное. Остановившись, Государь сделал неболь-
шую паузу и затем начал говорить речь. Первые слова этой речи
я запомнил буквально. Он говорил громким и ясным голосом,
очень отчетливо и образно, однако сильно волнуясь, делая
неправильные паузы между частями предложения. Правая рука
все время сильно дрожала. ’’Сегодня... я вижу вас... в последний
раз, — начал Государь, — такова воля Божия и следствие моего
решения”. Далее он сказал, что отрекся от престола, видя в этом .
пользу России, надежду победоносно кончить войну. Отрекся
в пользу брата Вел. Кн. Михаила Александровича, который, од-
нако, также отрекся от престола. Судьба Родины вверена теперь
Временному Правительству. Он благодарит нас за верную служ-
бу ему и Родине. Завещает нам верой и правдой служить Вре-
менному Правительству и во что бы то ни стало довести до кон-
ца борьбу против коварного, жестокого, упорного — и затем
следовал еще целый ряд отлично подобранных эпитетов - вра-
га. Государь кончил. Правая рука его уже не дрожала, а как-то
дергалась. Никогда не наблюдал я такой глубокой, полной, та-
кой мертвой тишины в помещении, где было собрано несколько
сот человек. Никто не кашлянул, и все упорно и точно не мигая
смотрели на Государя. Поклонившись нам, он повернулся и по-
шел к тому месту, где стоял Алексеев. Отсюда он начал обход
присутствующих. Подавая руку старшим генералам и кланяясь
прочим, говоря кое-кому несколько слов, он приближался
к моему месту. Когда он был на расстоянии нескольких шагов
от меня, то напряжение залы, все время сгущавшееся, нако-
нец разрешилось. Сзади Государя кто-то судорожно всхлипнул.
Достаточно было этого начала, чтобы всхлипывания, удержать
которые присутствующие были, очевидно, уже не в силах, разда-
лись сразу во многих местах. Многие просто плакали и утира-
лись. Вместе со всхлипываниями раздались и слова: ’’Тише, ти-
ше, вы волнуете Государя”. Однако судорожные, перехваченные
всхлипывания эти не утихали. Государь оборачивался направо
и налево, по направлению звуков, и старался улыбнуться, одна-
ко улыбка не выходила, а выходила какая-то гримаса, оска-
ливавшая ему зубы и искажавшая лицо; в глазах у него стояли
слезы. Тем не менее он продолжал обход. Подойдя ко мне, он
остановился, подал мне руку и спросил: ’’Это ваши?” Я, тоже
сильно волнуясь и чувствуя, что губы у меня дрожат, ответил.
В эту же минуту я заметил, что стоявший правее меня ген.
Егорьев, человек, как я выше сказал, до крайности нервный,
очевидно уже не владея собой вовсе, спрятался за меня, < ... >
и что Государь его не видит. Тогда я полуобернулся назад,
схватил правой рукой Егорьева за талию, выдвинул его вперед и
сказал: ’’Мои... и вот главный полевой интендант”. Государь
20
подал ему руку и на секунду задумался. Потом, подняв на меня
глаза и глядя в упор, сказал: ’’Помните же, Т., что я говорил
вам, непременно перевезите все, что нужно для армии. — И обра-
щаясь к Егорьеву: — А вы непременно достаньте; теперь зто
нужно больше, чем когда-либо. Я говорю вам, что я не сплю,
когда думаю, что армия голодает”. Подав руку мне и Егорьеву,
он пошел дальше. Подойдя к офицерам своего конвоя, он
никому не подал руки, м. б., потому, что он виделся уже с ними
утром отдельно. Зато он поздоровался со всеми офицерами
Георгиевского батальона, только что вернувшимися из экспеди-
ции в Петроград. Судорожные всхлипывания и вскрики не
прекращались. Офицеры Георгиевского батальона — люди по
большей части, несколько раз раненные, — не выдержали: двое
из них упали в обморок. На другом конце залы рухнул кто-то из
солдат-конвойцев. Государь, все время озираясь на обе стороны,
со слезами на глазах, не выдержал и быстро направился к вы-
ходу. Навстречу ему выступил Алексеев и начал что-то говорить.
Начала речи я не слышал, так как все бросились за Государем
и в зале поднялся шум от шарканья ног. До меня долетели лишь
последние слова взволнованного голоса Алексеева: ”А теперь,
Ваше Величество, позвольте мне пожелать Вам благополучного
путешествия и дальнейшей, сколько возможно, счастливой жиз-
ни”. Государь обнял и поцеловал Алексеева и быстро вышел.
Больше я его уже никогда не видел. И опять, как месяц
назад, шли мы вместе с Егорьевым и говорили о Государе.
И обоим нам было ясно, что не притворялся этот человек, а
действительно любил армию и Россию глубокой любовью. И
много нужно было иметь этой любви и веры в Россию, чтобы,
развенчанным Царем, в тяжкие минуты публичного проща-
ния не только указать бывшим своим подданным на их общий
долг перед Родиной, но еще и вспомнить о той отдельной забо-
те, которой тревожился он среди прочих бесчисленных дел
государственного управления.

ИЗ ФОТОАРХИВА
НИКОЛАЯ II


П Р И И A 3 Ъ
л р ы ; и и флоту.
августа 1915 год*
Я ”риняль ка СЕЬЯ предводи
тел ьствпааы'с	вс Um
Сухопутными U ысрсклми


Государь во । \авЬ армш.
••	Bwcm.tm	Кнкя. Ншнн»	n*** »|ili*Hrb гн*А м «*М» R»hf«



I
i



I


dt



I
I
I



• *
7С1,


I

Зачал ь я и к у К т а б
В* дни велжхо^ борьбы с* вн<нзлы» ггагом»,стоеыявные*
почт» три года поработить иамт волият,Госпожу Богу угодно
было яжспослать Росс!ж новое тяжкое спытач1а.Вача«ж1чг«
«яттречн!* яягодныя »олнея!я гровят» бедственно отгавжться
на жальк1Ргем» *едез!ж упорной войны.Судьба росс1 и.честь
геройской засей anvil.благо народа.все будужее дорогого за-
вего Отечества требуют» доведен!я войны но что бы то нж
стало до яобеднаго конца.Жесток!А враг» напрягает» послед-
Hlf силы и уже блинок» час».когда доблестная арм!я зала
совместно со славными нашими совенжхамл сможет» окончатель-
но слоилть врага. В» втн рАжительнме дни в» жиннж Poccii.
почли МЫ долгом» совести облегчать народу НАММУ тесное
едннен!е  сплочен1е всех» сил» народных» для скорЪАжаго
дос ти же я! н победа н, в» соглас!я с» Государственное Думою,
пржвналн МЫ на благо отречься от» Престола Государства Рос
с!Аскаго н сложить с» СЕБЯ Верховную власть.Не яелая рас-
статься с» любимым» Олом» НАШЮГЬ.МЫ передаем» васл!д1е
НАПЕ Брату НАММУ Великому Индию МИХАДЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ я
благословляем» Его на иступлен!е на Престол» Государства
Россitcxaro.Заповедуем» Брату НАШЕМУ нранить д4ламн госу-
дарственными в» полном» я ненаруииногь единен!н с» предста-
вителями зарода в» ааконодательных» учрежден!ях»,на rtx»
началах»,кон будут» ими устанолленм,принеся в» том» нева-
рухнмую присягу.Во имя горячо любимой родням прививаем»
нс1х» вАряых» сынов» Отечества к» нсполяея!ю своего снято-
го долга перед» Ним», невиновен!ем» Царе в» тяжелую минуту
всенародных» испытан!! н помочь ЕМУ, вместе с» представите-
лями народа,вывести Государство Росс!Ясное на путь победы,
Г.Пскоеь. благодеистя!я и славы.Да поможет» Господь Бог» Росс!и.
£ Жарта /Гчас. мнн. 1917 г.








Тихменев Н.М.
Т 46 Из воспоминаний о последних днях пребывания
Императора Николая II в Ставке: Мемуары. - М.: Сирин,
1990.-63 с.
ISBN 5—8230-0015—4
В мемуарах Начальника Военных Сообщений театра военных
действий описываются последние дни пребывания в Ставке Госу-
даря Императора Николая II, переданы минуты прощания Госуда-
ря со Ставкой, драматические моменты его отречения от престола.
^4702010201-015	~
1 --------------без объявл.
90
Б БК 84 Р6
Т46

Н.М. Тихменев
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ ПРЕБЫВАНИЯ
ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ П
ВСТАВКЕ
Редактор
Н.М. Солнцева
Художественный редактор
А.С. Томилин
Технический редактор
Ю.А. Хорева
Корректор
Н.Г. Худякова
Сдано в набор 10.10.90. Подписано в печать 23.10.90. Формат 84 х 108 1/32.
Бумага офсетная. Гарнитура "Пресс-Роман*. Печать офсетная. Усл.-печ. л. 3,36.
Усл. кр.-отт. 6,93. Зак. 432. Тираж 100 000 экз. Цена 3 р.
СП "Сирин". 121069, Москва, ул. Воровского, 11
Отпечатана в типографии Госагропрома РСФСР. Одинцовский район,
п. Немчиновка-1, Можайское ш.» 30.
Книга подготовлена к печати и издана при участии ПТФ "Эридан"