Ж902.
С0БРАН1Е СОЧИНЕНІЙ
.ІГІІН Ï111 НИИ
ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ.
Съ портретомъ автора и очеркомъ его жизни и деятельности.
ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО
подъ редакціей В. Н. МИХАЙЛОВА.
ТОІМПЬ X.
.^гО.
ι&γ®
ГЛзданіе В. К. О У К С А.

Дозволено Цензурою. Москва, 30 Января 1902 года.
2004175494

.,, ,

ЭРНЕСТЪ РЕНАНЪ.
Жозефъ-Эрнестъ Ренанъ родился въ 1S23 г. ,27-го февраля въ Трегье,
глухомъ мѣстѣчкѣ Бретани, населеніе котораго, несмотря на тысячелѣтнее вліяніе
хрпстіанства, сохранило языческій культъ въ формѣ народныхъ преданій, легендъ и
яуевѣрія. Обстановка, окружавшая дѣтство Ренана, отличалась необыкновенной
фантастичностью. Окрестности мѣстечка носили религіозный и идеальный
характера Всюду были разсѣяны часовни въ честь мѣстныхъ святыхъ, не
признаваемые церковью, но особенно чтимыхъ въ народѣ; о каждомъ изъ нихъ слагались
цѣлыя легенды, которыясъ наивной вѣрой передавались изъ устъ въ уста,
отъ одного поколѣнія къ другому. Легенды эти производили сильное впечатлѣніе
на дѣтское воображеніе Ренана. Часовни, построенныя среди дикихъ скалъ и
земляныхъ валовъ, привлекали его возбужденное дѣтское любопытство; онъ со
страхомъ разсматривалъ сквозь полуотворенную дверь внутренность часовни и
вдругъ обращался въ бѣгство, точно преслѣдуемый какими то невѣдомыми
духами.—Предки Ренана со стороны отца въ теченіе многихъ вѣковъ жили въ ущеліи
Ледано. Они вели скромное существование, занимаясь земледѣліемъ и рыболов-
ствомъ, и въ этой скромной обстановкѣ пріобрѣли запасъ идей, доставшійся въ
наслѣдство Эрнесту Ренану. TsЯ,чувствую, говорить онъ, что я думаю за нихъ
и что они живутъ вомнѣ".—Отецъ его былъ отважнымъ морякомъ; онъ участзо-
валъ въ походѣ протавъ англичанъ и былъ взятъ въ шгѣнъ, послѣ чего нѣ-
сколько лѣтъ долженъ былъ ировести на понтонахъ; какъ морякъ, онъ былъ мало
привязаиъ къ семьѣ. На Эрнеста Ренана онъ не оказалъ почти никакого влія-
нія, отчасти потому, что ко времени рожденія Эрнеста характеръ его сдѣлался
замкнутымъ, отчасти же потому, что умеръ, когда Ренанъ былъ еще ребенкомъ.
Мать Ренана, гасконка по происхожденію, бретонка по воспитанію, воплотила
въ себѣ жизнерадостность своего племени съ релпгіознымъ влеченіемъ бретонцевъ;
она оказала громадное вліяніе на сына, съ которымъ находилась въ постоянномъ
духовномъ общеніи до конца дней свопхъ. Ея замѣчательное умѣнье разсказывать
народныя легенды развило въ Ренанѣ способность такъ глубоко проникать въ
прошлыя эпохи. „... эта странная среда", говорить Ренанъ, „дала мнѣ тѣ

4
свойства, необходимыя для псторическихъ трудовъ, которыя у меня есть. Я усвоилъ
своего рода привычку видѣть подъ землей и различать шумъ, не замѣтный для
ушей другихъ людей. Вѣдь сущность критики въ томъ, чтобы понимать состоянія,
во многомъ отличающіяся отъ нашего". Этимъ свойствомъ, въ которомъ нельзя
отказать Ренану, онъ обязанъ отчасти странной обстановкѣ, окружавшей его
дѣтство, но главнымъ образомъ—матери, научившей его вглядываться въ даль
прошлаго.
Вначалѣ Ренанъ учился дома; потомъ его отдали въ маленькую духовную
семинарію при монастырѣ въ Трегье, гдѣ воспитывались тогда всѣ молодые
бретонцы. Въ ту пору все образованіе въ Бретани находилось въ рукахъ
духовенства, огличавшагося крайней скудостью умственнаго развитія и крайнимъ не-
вѣжествомъ. О наукѣ въ семинаріи не могло быть и рѣчи. Естественный науки
просто не признавались, а французская литература преподавалась только до
„Религіи", поэмы Расина. „Имя Ламартина произносилось только въ насмѣшку;
существованіе Виктора Гюго было совсѣмъ неизвѣстпо". Все новое въ литера-
турѣ изгонялось безпощадно, и вообще духовные воспитатели старались скрыть
отъ своихъ воспитанниковъ все, что касалось свѣтскаго, грѣховнаго міра со
всѣми его треволненіями. „Писаніе французскихъ стиховъ считалось самымъ опас-
нымъ упражненіямъ, которое могло повлечь за собой исключеніе". Понятно, что
при такихъ условіяхъ умственное убожество воспитателей передавалось
воспитанникам^ и умъ ихъ оставался дѣтски неразвитымъ съ предрасположеніемъ къ
слѣпой, рабской вѣрѣ. Не смотря однако на эти отрицательныя черты, духовные
отцы много способствовали нравственному развитію юношей своей чистой
безупречной жизнью, искреннимъ и сердечнымъ отношеніемъ къ нимъ и, хотя слѣпой,
но возвышенной и безкорыстной вѣрой. Эти качества располагали къ нимъ уче-
никовъ настолько, что, много лѣтъ спустя, разочарованный и скептически
настроенный Ренанъ съ любовью вспомпнаетъ о своихъ первыхъ воспитателяхъ и
придаетъ большое благотворное значеніе тому благотворному вліянію, которое
онъ вынесъ изъ семинаріи: „Мои учителя убѣдили меня въ двухъ абсолютныхъ
истинахъ: во-первыхъ, всякій уважающій себя человѣкъ можетъ слуяшть только
идеальному дѣлу, а все остальное—второстепенно, ничтожно, почти постыдно,
ignominia seculi во-вторыхъ, христіанство—это резюме всего идеальнаго..."
И действительно, Ренанъ вынесъ изъ этой школы стремленіе къ идеалу, которое
не покидало его всю его жизнь, руководило всѣми его дѣйствіями. Первой
формой, въ которую вылились его идеальныя стремленія, была внушенная клери-
кальнымъ воспитаніемъ мысль посвятить себя служенію Богу и церкви,·
Въ 1838 году Ренанъ окончилъ семинарію въ Трегье и „получивши всѣ
награды въ своемъ классѣ", за успѣхи и прилежаніе его отправили для даль-
нѣйшаго образования въ Парижъ, въ семинарію Св. Николая. Съ грустью и
тоской покидалъ Ренанъ родныя мѣста. Въ Парижѣ онъ увидѣлъ столько новаго
и неожиданная, какъ будто былъ грубо заброшенъ изъ родной Франціи въ
Таити или Тимбукту.

о
Семинаріеп Св. Николая (Séminaire Saint-Nikolas du Char-
do η и e t) управлялъ тогда ректоръ Дюпанлу, ловкій π способный аббатъ, который
совмѣщалъ въ себѣ способности служить Богу и свѣту и стремился воспитать своихъ
учениковъ въ томъ же духѣ для болыпаго успѣха католической пропаганды среди
нерелигіознаго общества. Религія Парижа и въ частности релпгія семинаріи Св.
Николая была столь не похожа на бретонскую вѣру, что послѣдняя походила
на первую, по словамъ Ренана, такъ же мало, ,,какъ грубое деревенское
полотно, имѣющее твердость доски, не похоже на ситецъ". „Мои старые
наставники въ своихъ тяжелыхъ церковныхъ облачевіяхъ казались мнѣ магами,
постигшими ьѣчность. То же, что встрѣтилъ я здѣсь, было религіей скорѣе жителей
ІІндіп; благочестіемъ, разодѣтымъ въ шелкъ и кружева и прикрашеннымъ, ханже-
ствомъ, проявляющимся въмелочахъ....". Конечно, это былъ тяжелый переломъ въ
жизни Ренана. Образованіе въ семинаріи Св. Николая шло уже гораздо шире,
чѣмъ въ Трегье. Учениковъ знакомили съ новыми литературными и умственными
теченіями; разрѣшалось чтеніе сочинены Ламартина и Виктора Гюго. Умственно
неразвитой, но чуткій сердцемъ и одаренный богатыми способностями, Ренанъ не
могъ оставаться равнодушнымъ къ воспринпмаемымъ знаніямъ. Въ его душѣ
совершается переворотъ, мозгъ его сильно и неутомимо работаетъ, въ немъ
просыпается спавшій до сихъ поръ умъ и усердно стремится все къ новымъ и
новымъ знаніямъ. Его христіанскія вѣрованія, носившія оттѣнокъ наивности
бретонской вѣры, изменились, но нѣтъ еще и слѣда гѣхъ сомнѣній, которыя
посѣтили его спустя нѣсколько лѣтъ и повели къ окончательному разрыву съ
католической церковью.
Изъ семинаріи Св. Николая Ренанъ перешелъ въ 1842 году, вмѣстѣ съ
учениками своего класса, въ семинарію Св. Сульпиція, въ Исси. Эта семинарія
давала болѣе спеціальное духовное образование. Ренанъ поступилъ здѣсь на
философское отдѣленіе. Тщательное знакомство съ фшософіей развиваетъ въ
немъ критическое чутье, и его не удовлетворяютъ уже схоластическіе комментаріи,
которыми предубѣжденные воспитатели снабжали всѣ философскія идеи, шедшія
въ разрѣзъ съ католицизмомъ. Теорія спиритуалистовъ о душѣ не нашла отклика
въ трезвомъ умѣ Ренана, и единственнымъ основнымъ закономъ казалось ему
вѣчное „fieri*4, развитіе и видоизмѣненіе безъ конца. Слѣдующій отрывокъ изъ
воспоминаній Ренана покажетъ, чѣмъ питался въ ту пору его молодой умъ;
„Кузенъ восхищалъ насъ; но еще больше поражалъ насъПьеръ Перу, благодаря
своей убѣдительности и глубокому чугью къ великимъ проблемамъ; тогда мы не
видѣли недостаточности его изслѣдованій и ложнаго направленія его ума. Мое
обычное чтеніе составляли Паскаль, Мальбраншъ, Эйлеръ, Локкъ, Лейбницъ,
Декартъ, Ридъ, Дюгаль Стюартъ. Въ качествѣ благочестивыхъ книгъ я читалъ
въ особенности Рѣчи Воссюе и Les Elevations sur les mystères. Я зналъ также
хорошо Франциска де-Салэ, такъ какъ произведенія его постоянно читались въ
семинаріи, въ особенности же благодаря прекрасной написанной о немъ книгѣ
Пьера Камуса. Но я не читалъ болѣе утонченной мистики, напр. книгъ Св. Терезы,

6
Маріп д-Агреда, Игяатія Лойолы, Олье. Какъ я уже говорплъ, Госселенъх)
отсовѣтовалъ мнѣ читать пхъ". Жпзнеописанія святыхъ, напнсавныя въ слишкомъ
прнподнятомъ тонѣ, также не нравились ему.
Послѣ философскаго курса Ренаиъ поступилъ на богословское отдѣленіе.
Здѣсв онъ съ сильнымъ рвеніемъ принимается за науку, изучаетъ древне-евреп-
скій языкъ подъ руководствомъ ученаго Ле-Гпра, для пониманія Ветхаго и Но-
ваго Завѣта слуілаетъ толкованія наиболѣе сложныхъ текстовъ у знаменитаго орі-
енталиста Гарнье, посѣщаетъ лекціи сирійскаго языка у археолога Катрмера въ
унпверсотетѣ. Неутомимая кипучая дѣятельность не оставляетъ Ренану времени,
чтобы оглянуться на приобретенный имъ духовный кааиталъ, который, вселяясь
въ его душѣ, мало-по-малу нарушалъ ея равновѣсіе и вызывалъ разладъ между
прежней слѣпой вѣрой и новыми рационалистическими воззрѣніями.—Между тѣмъ
духовные отцы семинаріп св. Сульпиція привыкли смотрѣть на Рееана, какъ на
своего собрата, и стали побуждать его къ принятію чина посвященія. Тутъ
только Ренанъ очнулся и впервые обратилъ серьезное вниманіе на тотъ сложный
психологическій процессъ, который совершался его душѣ. Съ ужасомъ иережи-
ваетъ онъ ужасныя минуты сомнѣнія и колебаній. Сь другой стороны духовникъ
побуждаем его не обращать на это внпмаяія и слѣдовать do намѣченному пути.
Бодъ вліяніемъ этихъ рѣчей Ренанъ рѣшилъ принять первый чинъ посвяшенія,
но на время отложилъ его. Рѣшеніе не успокоило душевной тревоги Ренана и,
терзаемый сомнѣнінми, онъ уѣхалъ лѣтомъ 1845 года въ Бретань. Зд1;сі> на
досугѣ, вдали отъ вліянія своего духовенства, Ренанъ имѣлъ возможность
разобраться въ своомъ настроены и принять то или иное рѣшеніе. Теперь только
Ренанъ увидѣлъ, что прежннмъ вѣрованіямъ нѣтъ и не можетъ быть мѣста въ
его душѣ; онъ оставался въ душѣ христіашіномъ, потому что учепіе Христа въ
его глазахъ было пдеаломъ высшей нравственности. Онъ не могъ все-таки принять
посвященія, такъ какъ путемъ изслѣдоваиій ясно ушідѣлъ оротпворѣчіе между
священнымъ ппсаніемъ и догмами рпмскаго католицизма. Оставаться иростымъ
вѣрующимъ католикомъ, какъ тысячи окружающихъ его людей, онъ не могъ уже
потому, что критическое чутье слишкомъ глубоко пустило въ немъ свои корни.
„Католицизмъ4·, писалъ Ренанъ, „удовлетворяем всѣ мои способности за исклю-
ченіемъ критичсскаго мышленія. Въ будущемъ я уже не надѣюсь ни въ чемъ не
найти столь полнаго удовлетворенія. Однако необходимо или отречься отъ
католицизма или ампутировать эту способность". Итакъ, вопросъ былъ іюставленъ
ребромъ: идеальные взгляды Ренана не позволяли ему ни вступать въ
компромисс со своею совѣстью, ни медлить болѣе,' и онъ съ болью въ сердцѣ рѣ-
шается порвать со всѣмъ тѣмъ, съ чЪіъ до сихъ поръ былъ связанъ тѣсными
узами всей предыдущей жизни и воспитанія. Не смотря на ясѣ матеріальныя
невыгоды, недружелюбіс своихъ духовниковъ, которые все еше надѣнлись, что
1) Госселенъ Шлъ директоромъ отдѣленіл семшіаріи Сп. Сулышціи in» Неси.

Ренанъ возвратится обратно въ лоно церкви, шагъ былъ сдѣланъ, и Ренанъ
остался одинъ, безъ друзей, бгзъ совѣтовъ, матеріально необезпеченный, съ
совершенной житейской неопытностью. Переломъ Ренана и окончательное рѣшеніе
его перейти на другой путь лучше всего характеризуются письмомъ его отъ 6-го
сентября 1845 года къ своему директору, аббату Конья. Въ виду
исключительная интереса этого письма я рѣшился привести его почти цѣликомъ.
„Милостивый государь!
„Разъѣзды, которые я лолженъ былъ сдѣлать въ началѣ своихъ канпкулъ,
помѣшали мнѣ писать Вамъ тогда, когда я хотѣлъ. Однако я чувствовалъ
настоятельную потребность открыть Вамъ тѣ тяжелыя колебанія, которыя съ каж-
дымъ днемъ становятся все сильнѣе,— тѣмъ сильнѣе, что здѣсь я ни съ кѣмъ не
могу подѣлиться ими. То, что должно было составлять мое счастье, причиняетъ
мнѣ огромную печаль. Высшій долгъ заставляетъ меня сосредоточить свои мысли
въ самомъ себѣ, чтобы пощадить отъ потрясенія тѣхъ лицъ, которыя окру-
жаютъ меня своими заботами, π которыя, кромѣ того, были бы неспособны
понять моего смущен ія. Пхъ заботы и внпманіе прпводятъ меня въ отчаяніе. О,
еслпбъ они знали, что происходитъ въ глубинѣ моего сердца!
„Со времени пребыванія въ этой странѣ я пріобрѣлъ данныя, пмѣющія
большое значеніе для рѣшенія великой занимающей меня проблемы. Прежде всего
нѣкоторыя обстоятельства показали мнѣ величину той жертвы, которой требо-
валъ отъ меня Богь, и ту пропасть, въ которую повергала меня участь,
внушаемая голосомъ моей совѣсти. Безполезно описывать Вамъ тяжелыя подробности;
вѣдь, въ концѣ концовъ, подобныя разсужденія не должны имѣть никакого зна-
ченія въ томъ вопросѣ, о которомъ идетъ рѣчь. Отказаться отъ дороги,
которая улыбалась мнѣ съ самаго дѣтства и которая, навѣрно, привела бы меня къ
поставлевнымъ высокимъ π чистымъ цѣлямъ, π все это для того, чтобы
вступить на другой путь, на которомъ я вижу только колебанія и страшныя
трудности; принебрегать мнѣніемъ, которое въ лучшемъ случаѣ надѣляло меня пре-
зрѣніемъ,—все это было бы не такъ трудно, если бы въ тоже время не
приходилось вырывать половину своего сердца или,'1 лучше сказать, поразить
другое сердце, къ которому я былъ такъ прпвязанъ. Моя сыновная любовь
увеличилась отъ того, что я подавилъ въ себѣ такъ много другихъ привязанностей!
Но именно въ этой наиболѣе интимной части моего существа долгъ требуетъ
отъ меня самой печальной жертвы. Мой выходъ пзъ семинаріи будетъ для
матери неразрѣшимой загадкой; ч она будетъ думать, что я убилъ ее изъ-за
каприза.
„Въ самомъ дѣлѣ, когда я разсматриваю ту крѣпкую сѣть, которой я
былъ опутанъ во время сна моего разума и моей свободы, когда я пзслѣдую
ту липію, которую онъ намѣтилъ передо мной,—отчаянный мысли поднимаются
въ моей головѣ. Богу извѣсгно, я былъ простъ и чистъ сердцемъ; я не
старался дѣлать что-либо самому себѣ; я смѣло и необдуманно пошелъ по той тро-
пинкѣ, которую Богъ открылъ мнѣ, и эта тропинка приви».· меня къ пропасти!...

s
Я былъ обмануть, милостивый государь! Я никогда не сомнѣвался, что мудрое
и благое провидѣніе управляетъ вселенной, управляетъ мной, чтобы вести меня
къ моей цѣли. Не безъ усилій я могъ прилагать это мнѣніе къ явно противо-
рѣчащимъ фактамъ. Я часто говорилъ себѣ, что обыденный здравый разсудокъ
мало способенъ оцѣнить управленіе Провиіѣнія человѣчествомъ, вселенной, индивиду-
умомъ. Изолированное разсмотрѣніе фактовъ уже не приводило къ оптимизму.
Необходима бита нѣкоторая храбрость, чтобы поддерживать это мнѣніе о
Провисши вопреки опыту. Надѣюсь, я никогда не буду сомнѣвяться эъ этомъ;
какое бы зло ни встрѣтило еще меня въ моей жизни, я всегда буду думать, что
Провидѣніе ведетъ меня къ наибольшему возможному благу путемъ
наименьшая зла.
„....Боже мой! какъ жестоко, когда нужно плыть противъ того теченія, по
которому долго пришлось плыть внизъ и которое такъ нѣжно несло впередъ!
Еслибы я еще былъ увѣренъ въ будущемъ, еслибы я былъ увѣренъ, что когда
нибудь смогу доставить своимъ идеямъ то мѣсто, котораго они требуютъ, и
совершать, съ удовольствіемъ и безъ внѣшнихъ занятій, дѣло моего умственнаго и
нравственнаго совершенствованія! Но, если даже я буду увѣренъ въ самомъ
себѣ, буду ли я увѣренъ въ обстоятельствах^ представляющихся на нашемъ
пути такъ фатально? Право, я сожалѣю о той несчастной долѣ свободы, какую
далъ намъ Богъ: у насъ достаточно ея, чтобы бороться, но недостаточно, чтобы
господствовать надъ судьбой, и это причиняетъ страданія.
„Счастливы дѣти, которыя спятъ и мечтаютъ и не думаютъ вмѣшиваться
въ эту борьбу съ самимъ Богомъ! Я вижу вокругъ себя чистосердечныхъ и про-
стыхъ людей, которымъ одного хрзстіанства достаточно для того, чтобы быть
добродѣтельными и счастливыми. О, пусть Богъ никогда не пробужцаетъ въ нихъ
несчастной способности, этой критической способности, которая такъ повелительно
требуетъ удовлетворенія, a послѣ удовлетворенія оставляетъ въ душѣ такъ мало
кроткихъ радостей. Если-бы Богу было угодно, чтобы отъ меня зависѣло подавить
ее! Я не отступлю передъ ампутаціен, если только она допустима и возможна.
Христианство удовлетворяетъ всѣ мои потребности за исключеніемъ одной, но на-
иболѣе требовательной изъ всѣхъ, такъ какъ она по праву судитъ всѣ другія
Я отлично знаю, ортодоксы скажутъ мнѣ, что я впалъ въ это состояніе по своей
винѣ. Я не стану спорить; никто не знастъ, достойно оно любви или ненависти.
Но я охотно скажу: „это моя вина", лишь бы только любящіе меня люди
согласились сохранить ко мнѣ свою дружбу.
„Мнѣ кажется, до сихъ поръ я пришедъ къ слѣдующему несомнѣнному
результату: я не возвращусь больше къ ортодоксіи, но буду слѣдовать по тому
пути, на который уже вступилъ, т. е. цѣль моя — раціональный и критическій
анализъ. До сихъ поръ я еще надѣялся, что, пройдя кругъ сомнѣнія, вернусь
къ исходному пункту. Теперь я совсѣмъ потерялъ эту надежду. Возвращеніе къ
католицизму кажется мнѣ возможнымъ только путемъ отступленія, если я разорву
прямую ланію, на которую вступилъ, стигматизируя разумъ, объявляя его разъ

9
на всегда ничтожнымъ и неимѣющимъ цѣнностп, осуждая его на почтительное
молчаніе. Всякій шагъ въ моей критической карьерѣ отдаляетъ меня отъ исход-
наго пункта. Потерялъ ли я надежду возвратиться къ католицизму? О, эта мысль
была бы для меня слишкомъ жестокой! Нѣтъ, милостивый государь, я не надѣ-
юсь уже возвратиться къ этому путемъ раціональнаго прогресса; но иногда я
чувствовалъ почти возмущеніе противъ проводника, которому временами я не
довѣряю. Какой былъ тогда бы двигатель моей жизни? Я не знаю; но
деятельность повсюду находить свою пищу. Повѣрьте, нужны тяжелыя псиытанія, чтобы
я хоть на минуту остановился на мысли, которая кажется мнѣ болѣе страшной,
чѣмъ смерть. Однако, еслибы мое сознаніе показало, что эта мысль допустима,
я схватился бы за нее съ увлеченіемъ.
„Надѣюсь, всѣ знающіе меня признаютъ, что не выгоды удалили меня
отъ католической церкви. Развѣ самыя дорогія мнѣ выгоды не принуждали
находить ее истинной? Тѣхъ бурныхъ разсужденій, противъ которыхъ я должеяъ
былъ бороться, было бы достаточно, чтобы убѣдпть въ этомъ другихъ. Мое сердце
имѣетъ потребность въ христіанствѣ; Евангеліе всегда будетъ моей моралью;
церковь дала мнѣ воспитаніс, и я люблю ее. О, развѣ я не могу уже называть
себя ея сыномъ! Я покидаю ее противъ воли; я испытываю ужасъ передъ тѣми
незаконными нападками, въ которыхъ клевещутъ на нее; я прямо признаю, что
на мѣсто ея образования не могу поставить ничего полнаго. Но я не могу
скрывать тѣхъ больныхъ мѣстъ, которыя я нашелъ въ ней и которыхъ нельзя
обходить, разъ дѣло шотъ одоктринѣ, которая держится только вся цѣликомъ и отъ
которой нельзя оторвать ни одной части.
..Иногда я сожалѣю, что не родился въ странѣ, въ которой узы ортодоксіи
менѣе тѣсны, чѣмъ въ странахъ католпческихъ; вѣдь, что бы то ни было, я
хочу быть христіаниномъ, но не могу быть ортодоксальнымъ. Когда я вижу, что
столь свободные и столь смѣлые мыслители, какъ Гердеръ, Кантъ, Фихте, назы-
ваютъ себя христіанами, я желалъ бы быть такпмъ, какъ они. Но могу ли я
быть такимъ въ католицизмѣ? Кто оснуетъ среди насъ раціональное и
критическое хрпстіанство? Признаюсь, что я нашелъ у нѣкоторыхъ писателей
истинное христианство, которое подобаетъ принять и яамъ. Увижу ли я тотъ день,
когда хрпстіанство приметь форму, способную совершенно удовлетворять всѣ
потребности нашего времени? Могу ли я самъ участвовать въ этомъ великомъ
дѣлѣ? Меня приводить въ отчаяніе, что, быть можетъ, когда нибудь придется
сдѣлаться для этого священникомъ, но это для меня невозможно безъ позор-
наго притворства.
„Простите мнѣ, милостивый государь, эти мысли, которыя Вамъ должны
показаться грѣховными. Вы знаете, все это не имѣетъ у меня догматической
твердости и, среди всѣхъ этихъ смущеній, я придерживаюсь еще церкви, моей
старой матери. Я съ увлеченіемъ перечитываю псалмы: еслибы можно было, я
проводила бы цѣлые часы въ церквяхъ; кроткое, простое π чистое благочестіе
трогаетъ меня до глубины сердца; иногда я даже чувствую живые возвраты

10
прежней вѣры. Все это не можетъ существовать безъ протпворѣчія съ моимъ
общпмъ сосгояпіемъ.... Какъ только пзслѣдованія начинають прпмѣнять къ мо-
ральнымъ истинамъ, въ нихъ необходимо начинаютъ сомнѣваться; однако, въ эту
переходную эпоху чистая и благородная душа должна быть моральной, именно
въ силу противорѣчія. Такпмъ образомъ, я становлюсь иногда въ одно и тоже
время кат-'ликомъ и раціоналистомъ. Но священникомъ я не могу быть; священ-
никомъ нельзя бывать только минутами, а исключительно всегда...."
По выходѣ изъ семинаріи Ренанъ получплъ отъ своей любимой сестры,
Генріетты, Г200 франковъ, которые дали ему возможность безбѣдно устроиться.
Кромѣ того, онъ поступать репетиторомъ въ іезуатскую школу св. Станислава,
откуда, впрочемъ, вышелъ въ самохмъ скоромъ времени, такъ какъ не сошелся
во взглядахъ съ руководителемъ школы, аббатомъ Гратріі, и иереніелъ въ пан-
сіонъ Крузэ. Все свободное время онъ посвящалъ занятію наукой. Большое віі-
яніе на Ренана оказала въто время дружба съ знаменитымъ впослѣдствіи
Вертело, который уже тогда обладалъ солидной философской эрудиціей и много по-
могъ Ренану въ пріобрѣтеніи свѣдѣній по естественнымъ наукамъ. „Моя
комната", говоритъ Ренанъ, „примыкала къ его (Вертело), и съ перваго дня нашего
знакомства мы почувствовали сильную дружбу другъ къ другу. Наше отремленіе
къ знанію было одинаково; но воспитаніе наше было совершенно различно. Мы
обмѣнивались другъ съ другомъ нашими знааіями.... Вертело училъ меня тому
чего не преподавали въ семинаріи; съ своей стороны, я считалъ своимъ долгомъ
учить его теологіи и еврейскому языку". „Наши бесѣды были безъ конца и
постоянно возобновлялись. Мы проводили вмѣстѣ часть ночей, чтобы вмѣстѣ
работать, вмѣстѣ пзслѣдовать".
Въ 1S4G году Ренанъ познакомился съ учеными Бюрнуфомъ, Огюстеяомъ
Тьерри и Викторомъ Леклеркомъ, которые руководили его занятіями и во мно-
гомъ были полезны ему своими совѣтами. Въ слѣдующемъ году Ренанъ сдалъ
университетскіе экзамены, и ему предложили каѳедру философіи въ провинціи, отъ
которой онъ однако отказался. Вътомъже году онъокончнлъ свой первый трудъ:
„Общая исторія семитическихъ языковъ" (Histoire générale des ian-
ques sém tiques). Этотътрудъ обратплъ на себя вниманіе всѣхъ ученыхъ въ
виду того, что Ренанъ первый пытался изучать психологію народа по его языку.
За этотъ трудъ Ренанъ получилъ Вольнеевскую премію въ 1200 франковъ,
которая выдавалась ежегодно за лучшій трудъ по лингвистикѣ. Къ этому же
времени относится дѣятельное сотрудничество Ренана въ нѣсколькнхъ журналахъ,
именно: La liberté de penser, Revue asiatique, Revue de deux
mondes, Journal des débats, Journal de Pinstructio η
publique. Ренанъ помѣстилъ. въ этихъ журналахъ рядъ статей, посвященныхъ этичес-
кнмъ η релшіішимъ вопросамъ, и ими обратилъ на себя вниманіе, какъ
либеральный философъ. Веѣ эти статьи были собраны виослѣдствіи въ сборшікахъ:
Études d'histoire religieuse. Essais de morale et de critique,
Questions contemporaines и Nouvelles études d'h i s t о i r e r e-

11
ligrieuse. Въ 1848 году Рснанъ ♦наішсалъ подъ вліяніемъ совершпвшагося
политического переворота большой трудъ: „Будущее науки44 (Z'Avenir de la
science), который представляетъ цервую попытку его изложить все свое міросозѣр-
цаніе въ цѣломъ. Въ этомъ сочиненіи авторъ высказываетъ взглядъ на науку,
какъ на единствеиный факторъ человѣческаго прогресса. Но вниманіе Ренана
бі>іло отвлечено новыми филологическими пзслѣдованіямп, что помѣшало сейчасъ
же опубликовать готовый трудъ. Въ тсченіе 10 лѣтъ по выюдѣ изъ семинаріи
Ренанъ написалъ нѣсколько капитальные трудовъ, которые оказались цѣнньшъ
вкладомъ въ науку и доставили Ренану имя первоклассна™ ученаго. Къ этимъ
трудамъ относятся: Всеобщая исторія семитическихъ языковъ, Дроисюжденіе че-
ловѣческоп рѣчи (De l'orisrine du langage), Из\ченіе греческаго языка въ
средніе в1ка (Sur l'étude du grec dans Го с ci dent au moyen âge),
Аверроесъ и Авсрропзмъ (A verrue s et ΓΑ γ err ois ше), Фишікійская миссія
(Mission de Plié η ici). Въ первомъ изъ этихъ трудовъ, „Исторіи
семитическихъ языковъ", Ренанъ даетъ сравнительную систему симитическихъ языковъ.
Придерживаясь своей теоріи изученія языка, по которой псторія каждаго языка
раздѣляется на двѣ части, внѣшнюю и внутреннюю, онъ дѣлитъ свой трудъ на
двѣ части: историческую и теоретическую. Кромѣ того, Реианъ разсматриваетъ,
какую роль играютъ семитическіе народы въ общей исторіп человѣчества и при-
даетъ имъ важное значеніе въ томъ, что они передали міру великую
религиозную идею. Другого значенія они не имѣди. Въ заключеніе Ренанъ проводить
параллель между различными народностями и устанавливаете 3 фазы развитія
народовъ: 1) низшія расы, напр. австралійцы и др.; 2) расы, культурныя только
въ матеріальномъ отношеніи: китайцы, японцы и др.; 3) расы, культурныя какъ
въ матеріальномъ, такъ и въ дуювномъ отношеніи.—Въ 1852 году Ренанъ за-
кончилъ крупное сочиненіе: „Аверроэсъ и Аверронзмъ", въ которомъ онъ изла-
гаетъ біографію и ученіе Аверроэса, арабскаго философа XII вѣка, пытавшагося
примирить науку съ Кораномъ, а также вліяніе аверроизма на средневѣковыя
философскія школы, искусство и медицину. Трудъ этотъ тѣмъ бо.тѣе важенъ,
что оиъ является совершенно самостоятельными, такъ какъ по этому вопросу
въ то время не было ннкакпхъ предварительных!, работъ. Благодаря этому из-
слѣдованію Ренанъ былъ принятъ въ Академію Надписей.
Бскорѣ послѣ этого Ренанъ женился на дочери извѣстиаго живописца
Анри Шеффера, и жена окружила его тѣмъ уютнымъ, мирнымъ домашнимъ ком-
фортомъ, въ которомъ онъ имѣлъ всѣ удобства для работы и полнаго душевнаго
отдыха послѣ труда.
Въ 1858 году Ренанъ перевелъ „Книгу Іова", а черезъ два года „Пѣснь
Пѣсней" и въ 1S61 году „Эклезіастъ". Береводъ его снабженъ комментаріями.
Результаты его изслѣдованій оказались противоположными воззрѣніямъ на ниіъ
церкви. Съ этихъ поръ занятія Ренана направляются на критическое изслѣдова-
ніе христіанской религіи, которую онъ стремился примирить съ наукой. Какъ

12
увидимъ дальше, методъ этотъ оказался неприложимымъ на практикѣ, вслѣдствіе
чего въ дальнѣйшихъ трудахъ *Ренана оказалось много субъективнаго,
произвольная.
Въ 1860 году Ренанъ былъ командированъ въ Финикію, гдѣ онъ пробылъ
около года, занимаясь раскопками древнпхъ памятниковъ финикійской цивилиза-
ціи. Исполнить эту задачу въ цѣломъ было совершенно невозможно, такъ какъ
иослѣ тысячелѣтнеи борьбы разныхъ народностей на мѣстѣ древней Финикіи
почти всѣ памятники были уничтожены. При всемъ томъ Ренану удалось
открыть много цѣннаго въ видѣ монетъ, надписей, саркофаговъ, орудій, барелье-
фовъ и проч. На основаніи собраннаго матеріала Ренанъ въ „Миссіи въ Фини-
кію" (Mission de Phénicie) изложилъ исторію финикійскаго искусства, которому
онъ предпочптаетъ древне-греческое, какъ по силѣ красоты, такъ и по
самостоятельности. Фнникійское искусство, въ зависимости отъ различныхъ
народностей, населявпшхъ въ различный эпохи область Финпкіи, имѣло подражательный
характеръ.
Въ путешествіп въ Финикію Рееана сопровождала его любимая сестра Ген-
ріетта, которая всегда была ангеломъ - хранителемъ для брата въ трудныя
минуты его жизни. Наканунѣ отъѣзда на родину Генріетта вдругъ заболѣла и че-
резъ два дня умерла. Смерть ея сильно потрясла Ренана и надолго еще
оставила глубокую печать скорби въ его душѣ.
По возвращении въ Парижъ Ренанъ получилъ орденъ Почетнаго Легіона
и каѳедру семитическихъ языковъ въ College de France. Вступительная
лекція Ренана привлекла массу слушателей, наполнявшихъ даже корридоры
университета, и ознаменовалась шумной демонстраціей. Въ своей лекціи Ренанъ
сдержанно указалъ на заслуги семптовъ въ области литературы и изобрѣтеніи
азбуки и на главную ихъ заслугу — передачу человѣчеству религіи, которая въ
дальнѣйшемъ своемъ развитіи дала общечеловѣческую христианскую „религію
духа,—религію, стоящую выше всякихъ кастъ, религію вѣчную и безусловную".
Лекція Ренана (он? была издана потомъ подъ заглавіемъ: De la part
des peuples sémitiques dans l'histoire de la civilisation)
произвела сильное возмущеніе среди клерикаловъ, и на время ему было запрещено
чтеніе лекцій Въ 1863 году, Ренанъ выпустилъ въ свѣтъ извѣствую
.своюкнигу „Жизнь Іисусас; (V \е de Jésus), за которую его лишили каѳедры
еврепскаго языка. Ренанъ протестовалъ противъ этого въ своей брошюрѣ: С h а-
іге d'ilébгеu au Collège de France, но, конечно, протестъего неимѣлъ
послѣдствій. Каѳедра была возвращена ему только въ 1870 году и онъ зани-
малъ ее до конца жизни...
Въ 1865 г. Ренанъ отправился въ Аѳины. Памятники неувядаемой
древнегреческой красоты, видъ Акрополя произвели на Ренана сильное впечатлѣніе.
Ничего подобпаго не видѣлъ онъ и не ожидалъ увидѣть въ своей ясизни. Только
теперь почувствовалъ онъ всю силу.эллинскаго генія. Умственное развитіе Элли-
новъ представляется ему исключительно въ осушествленіи идеала красоты, a всѣ

IS
другіе факторы ихъ прогресса, съ его точки зрѣнія, второстепенны. Впечатлѣніе,
вынесенное имъ изъ Аѳинъ, было настолько сильно, что оно еще.болѣе укрѣ-
пило Ренана въ сознанія непреложности мірового закона, „вѣчнаго fieri, въ
проведеніп идеаловъ истины, добра и красоты, и дало ему энергію для послѣ-
дующей литературной деятельности...
Въ своихъ изслѣдованіяхъ по исторіи христианства Ренанъ старался
придерживаться текстовъ Священнаго Писанія и по нимъ составлялъ цѣльное повѣ-
ствованіе; если же этого не позволяло видпмое противорѣчіе текстовъ, Ренанъ
допускалъ возможность легкой натяжки для полученія одного гармоническаго цѣ-
лаго. Ренанъ самъ сознавалъ, что это уклоняется отъ строго научной системы,
но иначе онъ не могь поступить; иначе ему пришлось бы отказаться отъ своей
задачи...
„Этюды по исторіи религій" представляютъ собою полную характеристику
выдающихся реформаторовъ религій (исламизма, буддизма), мыслителей и святыхъ
мистиковъ.—Исключительная заслуга Ренана въ этихъ произведеніяхъ
заключается въ томъ, что онъ, помимо художественна™ изображенія соотвѣтствую-
щихъ лицъ, описываетъ ихъ, какъ обыкновенныхъ людей, одушевленныхъ стрс-
мленіемъ къ истинѣ. Изслѣдованіе ихъ деятельности и религіозныхъ стремленій
онъ разсматриваетъ съ психологической точки зрѣнія, чѣмъ и обусловливаются
успѣхъ и популярность его сочиненій.
Въ 1870 году Ренанъ принялъ участіе въ экспедиціи Наполеона III на
сѣверъ на Шпицбергена Внезапное извѣстіе о войнѣ съ Германіей помѣшало
исполненію плана, и Ренанъ съ дороги вернулся обратно. На Ренана произвелъ
сильное впечатлѣніе самый фактъ войны, особенно послѣ того, какъ отрицательный
исходъ ея сталъ ясенъ каждому. Ренана приводила въ отчаяніе неднпломатич-
ность лицъ, стоящихъ у кормила правленія, а еще болѣе тѣ гибельныя послѣд-
ствія, которыя война должна была повлечь за собой. Ренанъ потерялъ свое
обычное философское спокойствіе; онъ измѣнилъ своему девизу: „ученый-простой
свидѣтель міровыхъ событій*. Ссбытія заставили Ренана нѣсколько измѣнить
свои юношескіе оптимистическіе взгляды на общество, демократию, французскую
революцію и др.; но все-таки совершенно невѣренъ взгляцъ нѣкоторыхъ изслѣ-
дователей, что въ душѣ Ренана совершился радикальный переворотъ. Ренанъ
продолжалъ вѣрить въ грядущее общество, какъ признается въ этомъ въ
предисловии къ „Будущему науки", написанномъ въ 1890 году. Измѣнился только
взглядъ Ренана на распредѣленіе историческихъ силъ и ихъ роль въ исторіи
человѣчества. Ренанъ сталъ только придавать гораздо большее значеніе вели-
кимъ людямъ, героямъ, и гораздо меньше толпѣ, „демократы". Но, какъ уви-
димъ изъ его философскихъ драмъ, онъ не отрицалъ очевидныхъ заслугъ демо-
кратіи.
Впрочемъ, Ренанъ никогда не былъ спеціалистомъ-политикомъ. Въ своихъ
публицистическихъ произведеніяхъ (Questions contemporaines,
Monarchie constitntionelle en France, Réforme intellectuelle et

14
m о г a 1 е) и въ философскихъ драмахъ (Caliban, L'Eau de Jouvence,
Le prêtre de Némi, L'Abesse deJcuarre) онъ скорѣе выражаетъ
свои чувства по поводу окончательныхъ результатовъ событій, но не даетъ
научнаго, строгаго анализа прпчинъ.
„Калибанъ" представляетъ собой передѣлку Шекспировской „Бури", въ
герояхъ которой онъ олицетворяетъ политическое состояніе Франціи. Калибанъ—
это грубая, но разсудительная демократія, Просперо—аристократія, наконецъ
Аріель—идеалъ, какъ общества, такъ и личности. Дѣйствіе сосредоточивается
около грубаго Калибана, который, лежа пьяный въ лужѣ вина, изрекаетъ
афоризмы о свободѣ и равенствѣ; воспользовавшись обстоятельствами, онъ захва-
тываетъ власть въ своп руки, заключаетъ союзъ съ церковью и покровитель-
ствуетъ наукамъ и искусству. „Живительная влага" является по содержанию про-
должевіемъ „Калибана", который здѣсь проявляетъ такія способности къ полп-
тикѣ, что съ нимъ примиряются даже его враги. Въ концѣ концовъ дѣйствіе
оканчивается прпмиревіемъ съ демократіей, чѣмъавторъ выказываетъ оптнми-
ствческій взглядъ на возможность постепеннаго развитія и прогресса для демо-
кратіи. Но въ дѣйствіе вмѣшивается нѣмецкій посланникъ, который выхваты-
ваетъ у ученаго Арно (Просперо) бокалъ живительной влаги и выпиваетъ его,
после чего начинаетъ произносить безсвязныя слова о военной политике гер-
мавцевъ; онъ проповѣдуетъ положительность въ дипломатіи, въ силу которой
отвергается всякое благородство въ войнѣ и рекомендуется коварсгво, насиліе
и самая грубая жестокость съ плѣнными врагами. Въ этихъ словахъ сказалась
вражда Ренана къ нѣмцамъ π вмѣстѣ съ тѣмъ незнаніе Германіи, такъ какъ
силы ея были слишкомъ хорошо организованы для борьбы съ французами, чѣмъ
и обусловливалась ихъ побѣда надъ Франціей, безъ примѣиенія иредложеиныхъ
Ренаномъ военныхъ средствъ. Но Ренанъ былъ фраицузъ и патріотъ; онъ
глубоко вѣрплъ во Францію, въ ея великое значеніе для Европы. Вотъ иочему
ему простительны его заблужденія.
Міросозерцаніе Ренана изложено въ его „философскихъ діалогахъ"
(Dialogues philosphiques), въ „Вудущемъ науки", въ „Философской исповѣди"
(Examen de conscience philosophiques), наконецъ въ философскихъ
драмахъ. Во всѣхъ этихъ произведеніяхъ Ренанъ пытается дать отвѣтъ на вѣчно
волнующіе міровые вопросы о конечной цѣли вселенной, о стремленіяхъ
человечества. Однако напрасно старались бы найти въ философіи Ренана тайный,
опредѣленный отвѣтъ на эти жгучіе вопросы;.его нѣтъ, да Реианъ и не могъ
бы его дать. Его философія поражаетъ насъ быстротой и силой полета геніаль-
наго ума, который не могъ удовлетвориться тѣмъ, что намъ можетъ дать по
этому вопросу наука; поэтому философія Ренана изъ области необходимости и
свободы переходить въ область фантазій. Неудивительно, стало быть, если она
исполнена туманности, противорѣчій, перемежающихся со скептицизмомъ и иро-
ніей автора, которыми онъ какъ бы старается скрыть безсиліе человѣка
разрешить неразрешимые вопросы. Основнымъ положеніемъ философіи Ренана, осно-

15
ванной на изучевіи естественныгь наукъ, историческпхъ π фплологпческихъ из-
слѣдованій, является естественная эволюція: все въ мірѣ совершается по естест-
веннымъ законамъ, и нѣтъ ничего сверхестественнаго. Съ начала существо ванія
міра жпзнь идетъ естественнымъ путемъ, не уклоняясь отъ него, и легенды о
чудесахъ были возможны только потому, что въ то время ихъ нельзя было научно
объяснить. Но, какъ воспитанникъ германскаго идеализма, Ренанъ не могъ
удовлетвориться этимъ. По его мнѣнію, законъ природы не есть слѣдствіе слѣпого
рока; міровой процессъ предполагаем разумное начало, господство котораго
составляетъ конечную цѣль вселенной. Въ этомъ непосредственно .убѣждаетъ насъ
изученіе органическаго міра во всѣхъ фазахъ его развитія. На низшихъ ступеняіъ
животнаго міра разумное начало проявляется въ безсознательныхъ пнстинктахъ,
направленныхъ къ сохрани нію и размножевію рода. Подапмаясь выше, мы за-
мѣчаемъ его проявлевіе въ болѣе сложныхъ и закэнченныхъ формахъ жизни,
конечвымъ пунктомъ которой является человѣкъ. Человѣкъ, особенно гешальный,
является вмѣстилпдемъ разума, божества. Полное, окончательное осуществленіе
въ мірѣ этого божества π составляетъ конечную цѣль вселенной. Тогда, говорить
Ренанъ, ^Богъ будетъ вполнѣ". Каково будегъ это божество, какъ
воплотится оно въ мірѣ, и каково будетъ отношеніе къ а ему живыхъ существъ,
Ренанъ рисуетъ въ следующей картинѣ: ^Существо всевѣдущее и всемогущее
можетъ быть послѣднпмъ терминомъ теогонпческой эволгоціп. Все равно, какъ
бы мы ни представляли его себѣ: какъ существо, наслаждающееся черезъ всѣхъ
и черезъ которое всѣ будутъ наслаждаться, плп какъ индивидуальность,
достигшую высшей силы, или же какъ равнодѣйствующую мплліардовъ существъ, какъ
гармонію, общій звукъ вселенной Вселенная будетъ безконечнымъ
памятником^ въ которомъ всѣ когда-либо существовавшія существа срастутся въ своемъ
основаніп и будутъ жить одновременно π своей жизнью и жизнью цѣлаго".
Во всякомъ случаѣ, по мнѣнію Ренава, конечный результатъ вселенной,
вѣроятао, хорошъ. Въ этомъ убѣждаетъ насъ продолжительное существовало
вселенной, которое, конечно, прекратилось бы, еслп-бы въ основаиіи міра было
что-нибудь вехорошее. Новсетакп, будучи увѣренны въ истинности вашего
предположения, мы не можемъ ручаться, что противоположное ему также не можетъ
быть истинно; поэтому нужно вести себя такъ, чтобы и въ томъ и другомъ слу-
чаѣ не быть неправымъ. „Быть готовымъ на все,—въ этомъ, можетъ быть,
и состоитъ мудрость: Предаваться, смотря по времени, довѣрчивостп, скептици-
му, оптимизму, проніи—вотъ средство быть увѣреннымъ вътомъ, что хотя бы
минутами мы не ошибались. Вы мнѣ скажете, что такимъ образомъ нельзя никогда
вполнѣ постигнуть истину. Конечно. Но такъ какъ вообще нѣтъ шансовъ,
чтобы счастливый жребій проникновения въ тайну бытія выпалъ на долю человѣка,
то не благоразумнѣе ли умѣрить своп ноползновенія". Такое легкое отношеніе
къ истішѣ можетъ быть ионятнымъ для насъ именно въ Ренанѣ потому, что
вся его жизнь была посвящена служенію идеаламъ истины, добра.и красоты,
потому что въ немъ, несмотря на его кажущійся скетицпзмъ и иронію, жила

10
глубокая вѣра въ идеальную цѣль вселенной. Эта вѣра всегда согрѣвала и
воодушевляла Ренана, и потому, вѣроятно, эти вопросы объ истинѣ и спасеніи
были для него слишкомъ легкимъ бременемъ, которое онъ несъ на себѣ съ
волной увѣренностью въ правотѣ своего дѣла.
Однако такое философское отношеніе Ренана вызывало сильное негодова-
ніе противъ него его противниковъ, которымъ невозмутимый Ренанъ даетъ еще
болѣе иронически отвѣтъ. Такъ, на вопросъ Аміэля: „гдѣ же наконецъ
спасенье?" Ренанъ отвѣчаетъ: „Эхъ, Боже мой, да спасенье въ томъ, что всякому
даетъ силу нести бремя жизни. Средства спасенія далеко неодинаковы для
всѣхъ: для одного—добродѣтель, для другого—жажда истины, для третьяго—
любовь къ искусству, для иныхъ—любознательность, честолюбіе, страсть къ
путешествіямъ, роскошь, богатство, женщины, наконецъ на самой низшей
ступени развитія—морфій и алкоголь. Праведники ищутъ награды въ добродѣтели,
а заурядные люди въ наслажденіяхъ".
Это откровенное признаніе послужило сильнымъ поводомъ къ порицанію
Ренана. Но упрекать его въ циничности—значить не понимать Ренаца. Исходя
пзъ своего основного положения, что божество, т. е. разумное начало,
воплощается въ человѣкѣ и тѣмъ больше, чѣмъ выше человѣкъ по своему развитію?
Ренанъ признаетъ слишкомъ ничтожной долю духовной разумной жизни въ су-
ществѣ, находящемся на низкой стадіи развитія. Жизнь такого существа сама
по себѣ не имѣетъ никакого основанія и служитъ только матеріальнымъ допол-
неніемъ высшаго субъекта.— „Что за дѣло", говорытъ Ренанъ, „если милліоны
ограниченныхъ существъ, покрывающихъ нашу планету, не знаютъ истины или
отрицаютъ ее; пусть лишь разумные, les intelligents, видятъ ее и
поклоняются ей .... Достаточно, если истины высшаго порядка усматриваются
лишь небольшимъ количествомъ умовъ и заключаются въ книгѣ для тѣхт,
кто когда-нибудь захочетъ познакомиться съ ними". (Dial, ρ hi lo s о lip).
Теперь, мнѣ кажется, не трудно объяснить предыдущее положеніе
Ренана: если только высшія геніальныя существа могутъ способствовать міро-
вому прогрессу, т. е. господству разума, a низшія предназначены для служенія
имъ, то не все ли равно, по мнѣнію Ренана, что они выберутъ для своего
собственная спасенія: морфій или алкоголь, роскошь или женщинъ? Вѣдь доб-
родѣтель, яакъ проявленіе высшаго духовнаго начала, живетъ и доступна
только высшему существу. Такимъ образомъ на сцену появляется теперь уже 'не
вопросъ о пошлости и циничности морали Ренана, а вопросъ о томъ, правъ ли:
Ренанъ со своимъ аристократическимъ взглядомъ на толпу,. роль и назначеніе
человѣка толпы, не—героя. Мнѣніе Ренана по этому вопросу можетъ показаться
несимпатичнымъ читателю, думающему иначе; но во всякомъ случаѣ осуждать
Ренана за такое мнѣніе нельзя: многочисленные факты повседневной
действительности побуждали Ренана думать объ этомъ именно такъ.
Литературная дѣятельность* Ренана продолжалась до самой его смерти.
Несмотря на протесты враждебной ему клерикальной партіи, Ренанъ былъ избранъ

17
въ 1879 году въ число 40 безсмертныгь Французской Академіи; въ 1SS2 его
избрали въ президенты азіатскаго общества. Въ послѣдніе годы своей жизни
Ренанъ написалъ „Воспоминанія дѣтства и юности" (Souvenirs d'enfance et de
jeunesse"), a въ годъ своей смерти—„Отдѣльныя страницы" (Feuilles détachées"),
представляющія продолженіе „Восшшинаній". Кромѣ того онъ написалъ два
разсказа: „Трепальдикъ льна" и „Эмма Козилисъ", въ которыхъ изображаетъ
возвышенную идеальную любовь бретонскихъ дѣвушекъ. Наконецъ, къ пред-
смертнымъ трудамъ Ренана относятся: „Исторія Раввиновъ", „Сводъ семитичес-
кихъ надписей", и окончаніе „Исторіи израильскаго народа".
Эта кипучая, неутомимая дѣятельность на закатѣ жизни точно свидѣтель-
ствовала о томъ, что Ренанъ спѣшилъ довести до конца свою миссію на землѣ
и спокойно ждалъ великаго момента развязки съ жизнью. Дѣйствительно, въ
„Воспоминаніяхъ" и „Отдѣльныхъ страницахъ" Ренанъ подводитъ итогъ своей
дѣятельности и не мало мѣста посвящаетъ размышленіямъ о смерти. Онъ
благодарить Провидѣніе за то, что оно дало ему возможность исполнить свою
главною обязанность, и, оглядываясь на всю свою предыдущую жизнь, считаетъ ее
величайшимъ благомъ и сравниваетъ съ прелестной прогулкой, которую ему
суждено было совершить въ области дѣйствительности. Жизнь моя, говоритъ
онъ, была для меня сладка и драгоцѣнна среди прекрасныхъ существъ, кото-
рыя никогда не возбуждали во мнѣ сомнѣнія о Твоихъ конечныхъ цѣляхъ. Я
не былъ безъ грѣха, я отличался недостатками всѣхъ людей, но что бы ни
говорили тѣ, которые называютъ себя служителями Твоей католической церкви,
я не совершилъ ни одного дурного поступка. Я любилъ правду и приноснлъ ей
себя въ жертву... „Въ 1SS6 году, будучи на своей родинѣ въ Трегье,
Ренанъ высказалъ желаніе, что бы на его памятникѣ было написано: Дегі-
tafem dilexi". Этими словами онъ прекрасно охарактеризовалъ всю свою
жизнь. Вѣдь послѣдняя заключалась въ одномъ стремленіи къ истинѣ, для
которой онъ разорвалъ самыя дорогія для него узы и приносилъ тяжелыя жертвы,
вполнѣ сознавая, что онъ поступаетъ хорошо.
Вспоминая о смерти, Ренанъ вполнѣ примиряется съ ея неизбѣжностью,
считая нелѣпостью возставать противъ столь извѣстной вѣчной истины, что чс-
ловѣкъ—существо смертное. Онъ не боится смерти и спокойно ждетъ ее, но же-
лаетъ исключительно одного, чтобы она была тихая и внезапная, безъ страда-
ній. Страданія унижаютъ человѣка; они дѣлаютъ изъ него призракъ прежняго
существа, которое стремится разрушить то, что человѣкъ создалъ за всю свою
жизнь. Ренанъ приходить въ отчаяніе отъ возможности подвернутся такому ослаб-
ленію силъ и заранѣе протестуетъ „противъ всего, что можетъ сказать или
подписать его разлагающійся мозгъ. Я хочу, чтобы внимали и вѣрили Ренану,
здравому умомъ и сердцемъ, какимъ я являюсь въ настоящую минуту, а
не Ренану, полу-уничтоженному смертью и не сознающему себя, какимъ я
сдѣлаюсь, если буду постепенно разлагаться. Я заранѣе отрѣкаюсь отъ всего
того, что можетъ заставить меня произнести умственное оскудѣніе послѣдней

18
минуты, отъ всѣхъ богохульствъ, которыя я могъ бы высказать противъ
Предвѣчнаго"...
Желаніе Ренана исполнилось. Умственная и физическая бодрость
сохранилась у него до послѣдвяго года его жизни, и онъ имѣлъ полную возможность
работать, доканчивая свои послѣдніе труды. Только въ 1891 году Ренанъ на-
вѣстилъ свою родину въ Бретани, гдѣ онъ, вспоминая въ кругу своихъ ста-
рыхъ друзей о своей протекшей жизни, считаетъ себя счастливымъ тѣмъ, что
ему удалось осуществить хотя четвертую часть своихъ юношескихъ мечтаній, и
высказываегь сожалѣніе о томъ, что ему не придется написать исторію фран-
цуской революции, Исторію Бретани и Исторію Аѳинъ, планъ которыхъ сложился
у него головѣ.
Вернувшись въ Парижъ, Ренанъ заболѣлъ зимой невральгіей, но, не
обращая на нее вниманія, продолжалъ чтеніе лекцій въ унпверситетѣ. Лѣто 1892
года Ренанъ провелъ въ Бретани, здоровый климатъ которой хотя и облегчалъ
его, но вовсе непзбавлялъ отъ болѣзяи. Ренанъ спѣшилъ вернуться въ
Париясъ, какъ бы дорожа незначительнымъ запасомъ оставшагося
времени. На банкетѣ въ Трегье онъ между прочимъ съ тихой грустью
говорить о приближающемся роковомъ моментѣ и переходѣ изъ этой
жизни въ другой невѣдомый міръ. Предчувствіе не обмануло его. По возвращеніи
въ Парижъ онъ продолжалъ заниматься попрежнему, но болѣзнь его ослолшилась
воспаленіемъ легкихъ. За день до смерти онъ сказалъ своей женѣ: „не унывай!
необходимо подчиниться закону природы, который проявляется въ насъ; зато
небо и земля не пройдутъ". На слѣдующій день, 2-го октября 1892 года, онъ
проснулся послѣ спокойной ночи рано утромъ, говорплъ еще съ женой, дочерью
и сыномъ и продолжалъ работать, диктуя сыну статью дли журнала. Въ послѣд-
нюю минуту онъ прервалъ работу н тихо скончался. Искренно горюя о вели-
комъ писатедѣ, благодарная Франція похоронила его на счетъ республики и съ
почестью проводила останки покойнаго до могилы.—„Жизнь людей кратка, но
память ихъ вѣчна, и только въ этой памяти дѣйствительно живетъ человѣкъ",
сказалъ Ренанъ въ одной своей публичной рѣчи въ Парижѣ.
J{. Симичъ.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Мыели 1848 года.
ЧАСТЬ I.
Hoc nunc os ex ossibus meis
et саго de carne mea.

ОТЪ РЕДАКТОРА.
Предлагая читателямъ въ первомъ выпускѣ трудъ Ренана,
написанный въ 1S4S г., на зарѣ его литературной дѣятельности,
но появившійся въ свѣтъ почти черезъ полвѣка, когда Ренанъ
могъ гордо обозрѣвать свою литературную и общественную дѣя-
тельность,—я руководился слѣдующимъ еоображеніемъ.
L'Avenir de la science (Будущее науки) представляетъ испо-
вѣдь молодого человѣка. только начинающаго свою жизненную
карьеру. Оправившись послѣ тяжкаго духовнаго кризиса, уничто-
жившаго послѣдніе остатки ирежняго міровоззрѣнія, Ренанъ со-
етавилъ себѣ новое, въ которомъ нашли себѣ мѣсто всѣ
частности. Вѣдь только такое полное міровоззрѣніе, разработанное до
мелочей, могло удовлетворять человѣка, которому католицизмъ
давалъ отвѣты на всѣ вопросы жизни. И Ренанъ. какъ натура
дѣятельная, не могъ таить въ себѣ того, что казалось ему
истиной, что, по его мнѣнію, должно было занять мѣсто ирежняго
рутиннаго міровоззрѣнія, тормозящаго прогрессъ человѣчества.
Результатомъ этого явился объемистый трудъ, носящіи широко-
вѣщательное названіе r L'Avenir de la science". Ренанъ хотѣлъ
немедленно приступить къ печатанію рукописи, но совѣты
друзей, научныя командировки, постоянно представляіощіяся новыя
научныя работы помѣшали Ренану немедленно выступить иередъ
публикой со своимъ трудомъ. Ренанъ все время былъ такъ за-
нятъ научной дѣятельностью, что L'Avenir de la science, его
литературный первенецъ, залежалось въ егѳ портфелѣ до 1890 года.

II
Въ „Будущемъ науки* мы имѣемъ неоцѣнимый документъ
для оцѣнки Ренана, какъ человѣка и какъ мыслителя. Такихъ
документовъ почти нѣтъ для оцѣнки другихъ писателей. Немно-
гіе изъ нихъ составляли такую полную программу въ началѣ
своей дѣятельности и немногіе изъ нихъ такъ твердо держались
своихъ юношескихъ вѣрованій и убѣжденій. Документъ этотъ
тѣмъ болѣе важенъ, что личность Ренана почти не выяснена. На
русскомъ языкѣ мы имѣемъ всего нѣсколько статей (Слонимска-
го, Чуйко, Страхова, Арсеньева и др.) и довольно полный біогра-
фическій и критическій очеркъ о Ренанѣ, составленный С.
Годлевскими Послѣдній признаетъ, что современная наука и
критика еще далеко не разъяснили умственнаго богатства,
оставленная Ренаномъ намъ въ наслѣдство. Дѣйствительно, Ренанъ пи-
салъ о столь разнообразныхъ вопросахъ, что трудно составить
себѣ полное представленье о его общемъ міровоззрѣніи, о его
основныхъ понятіяхъ. Къ такому ознакомленію можетъ привести
только подробное ознакомленіе съ его трудами въ хронологиче-
скомъ порядкѣ, причемъ необходимо начинать съ „Будущаго
науки". Дѣло въ томъ, что Ренанъ не отступилъ отъ главиыхъ
своихъ убѣжденій юности, изложенныхъ съ недостаточной,
конечно, полнотой въ „Будущемъ науки". Дітакъ, я былъ иравъ,
когда въ самомъ началѣ моего умственнаго поприща, твердо вѣ-
ровалъ въ науку и поставилъ ее цѣлыо моей жизни. Если бы
мнѣ пришлось начинать снова, я сдѣлалъ бы тоже
самое". Вотъ слова Ренана, написанныя имъ въ 1890 году въ
предисловіи къ своему первому большому труду. Дѣііетвнтельно,
основныя идеи „Будущаго науки" проходятъ красной нитью че-
резъ всѣ произведенія Ренана. Вѣра въ постепенное развитіе
(эволюцію) заложенныхъ въ человѣчествѣ элементовъ, вѣра въ
науку, которая объединить въ себѣ всю духовную жизнь человѣ-
чества, и горячее стремленіе къ физической и нравственной сво-
бодѣ личности,—вотъ основные элементы, изъ которыхъ
составились всѣ позднѣйшія сочиненія Ренана. Немногіе мыслители мо-
гутъ съ такой гордостью говорить, что они выполнили планы
своей юности, что они не отступили отъ намѣченной цѣли и
выполнили свою миссію на землѣ. Немного такихъ ечастлшщевъ,
которымъ не приходилось бы радикально мѣнять свои вѣрованія
и убѣжденія. Немногіе такъ крѣпко держались противъ соблаз-"
новъ земной жизни и не измѣняли своимъ идеаламъ.

Ill
Ренанъ принадлежалъ къ числу этихъ счастливыхъ людей.
Ему удалось выполнить самый обширный планъ своей юности,
именно написать исторію христіанства, этого грандіознаго явленія
міровой псторіи. Основныя идеи перваго труда Ренана не только
стали общимъ мѣстомъ, не требующимъ даже доказательства, но
даже нашли себѣ выраженіе въ жизни. Конечно, оптимизмъ
юноши не могъ остаться такимъ цѣльнымъ. Жизнь слишкомъ
щедро расточаетъ удары всему свѣтлому, чистому, чтобы не
вызвать въ концѣ концовъ реакціп. II действительно, многіе без-
сильно падаютъ въ борьбѣ, измѣняютъ своимъ прежнпмъ убѣж-
деніямъ, становятся врагами молодой мысли и подвергаются
духовной смерти. Ренанъ не принадлежалъ къ числу такихъ не-
счастныхъ. „Когда мнѣ приходится подвести птогъ всѣмъ моимъ
мечтамъ, жившпмъ въ моей головѣ полвѣка тому назадъ,
когда я пытаюсь подсчитать, что оказалось химерой и что
осуществилось, то я, откровенно говоря, испытываю довольно
ясное чувство нравственнаго удовлетворенія. Въ общемъ я
былъ правъ. Прогресс ъ, за немногими и с к л ю-
ченіями, пошелъ по тому пути, который я пред-
пол агалъ".
Изъ взглядовъ Ренана, нашедшихъ себѣ мѣсто въ гБуду-
щемъ науки", измѣшілись главнымъ образомъ взгляды его по
вопросу о будущемъ обществѣ и значеніи демократіи. „Не мало
иллюзій было также въ то отдаленное время въ моемъ отношеніи
къ соціальнымъ идеямъ 1848 года. Я все еще продолжаю
верить, что лишь наука можетъ улучшить жалкое положеніе чело-
вѣка здѣсь на землѣ; но я уже не думаю, что разрѣ-
шеніе этой проблемы такъ близко отъ наеъ, к а к ъ
мнѣ казалось тогда. Неравенство лежитъ въ самой
природе". Но это нельзя назвать измѣненіемъ, a скорѣе
разработкой мысли, которая, конечно, не могла сразу вылиться въ опре-
дѣлейную форму. Главныя же идеи сохранились.
Всѣ труды Ренана по исторіи религій, сравнительной фило-
логіи, философіи, всѣ публицистическія статьи и рѣчи предста-
вляютъ отвѣтъ на вопросы, поставленные уже въ „Будущемъ
науки".
Соображенія техническаго характера заставили меня разбить
произведете Ренана на двѣ части. Но это нисколько не вредить

VI
произведенію, такъ какъ такое дѣленіе естественно.
Предлагаемый въ первомъ выпускѣ первыя 13-ть главъ представ-
ляютъ общія разсужденія, на которыхъ основаны отвѣты на
частные вопросы слѣдующихъ главъ, которыя составятъ второй
выпускъ.
В. Михайловъ.

Предиеловіе.
1848 годъ произвелъ на меня очень сильное впечатлѣніе.
До того времени я никогда не думалъ о соціальныхъ проблемахъ.
Но съ тѣхъ поръ, какъ ихъ внезапное появленіе, какъ бы пзъ
подъ земли, навело ужасъ на міръ, онѣ овладѣлп моимъ умомъ
и заняли значительное мѣсто въ моей философіи. До самаго
мая мѣсяца у меня почти не было времени для того, чтобы
прислушиваться къ доходящему отъ внѣшняго міра шуму. Мое вни-
маніе было всецѣло поглощено монографіей относительно пзуче-
иія греческаго языка въ средніе въка. Я взялся за эту моногра-
фію, чтобы отвѣтпть на вопросъ, поставленный Академіей
надписей и изящной литературы. Потомъ въ сентябрѣ я держалъ экза-
менъ на званіе адъюнкта философіи. Только въ октябрѣ я
очутился лицомъ къ лицу съ сампмъ собой. Я ощущалъ потребность
резюмировать ту новую вѣру, которая заняла въ моей душѣ мѣ-
сто оставленной. Это заняло послѣдніе два мѣсяца 1848 г. и пять
первыхъ мѣсяцевъ 1849 года. Какъ начинающій писатель, я
наивно мечталъ о томъ, чтобы тотчасъ напечатать наппсанный томъ,
и потому 15 іюля 1849 года помѣетплъ въ журналѣ „Liberté de
penser^ краткое изложеше содержаі-іія его и упомянулъ, что книга
выйдетъ въ свѣтъ „черезъ нѣсколько недѣль".
Это было очень самонадѣянно съ моей стороны. Вскорѣ
послѣ того, какъ я написалъ эти строки, Викторъ Леклеръ заду-
малъ поручить мнѣ и моему другу ПІарлю Дарембергу
различная работы въ итальянскнхъ библіотекахъ, связанный съ
литературной исторіей Франціи, а также съ сочиненіемъ объ аверроизмѣ,
за которое я и принялся. Путешествіе, продолжавшееся восемь
мѣсяцевъ, произвело огромное вліяніе на мой умъ. Искусство, пе-
редъ которымъ до тѣхъ поръ глаза мои были закрыты, предстало
предо мной въ сіяніп лучей, несущпхъ людямъ утѣшеніе. Мнѣ
казалось, что какая-то волшебная фея говорить то же, что
говорить церковь, обращаясь къ древу Св. Креста:
Flecte ramos, arbor alta,
Tensa laxa viscera,
Et rigor lentescat ille
Quern, dedit nativitas.
Какъ бы теплое дуновеніе вѣтра смягчило мою суровость; всѣ
иллюзіи 1S4S г. оказались невозможными и исчезли. Яувидѣлъ
роковые законы человѣческаго общества; я примирился съ такими

6
ПРЕДІІСЛОВІЕ.
условіями творенія, при которыхъ для созданія небольшого
количества добра необходимо существование большого количества зла
и въ которыхъ для полученія незначительнаго количества аромы
нужно имѣть огромную caput mortuum разложившагося вещества
Я примирился въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ съ реальностью, и когда
взялъ въ руки книгу, написанную годомъ раньше, то показался
самому себѣ сухимъ, догматичнымъ и жестокимъ. Моя мысль въ
своемъ первоначальномъ видѣ походила на какую-то цѣпкую ношу,
цѣпляющуюся за все, за что ни придется. Мои мысли, слишкомъ
цѣльныя для разговора, были еще менѣе годны для послѣдова-
тельнагоизложенія. Германія, которая уже въ теченіе нѣсколькихъ
лѣтъ была моей руководительницей, произвела на меня слишкомъ
сильное вліяніе именно въ той области, которая еіі не
свойственна, — ini Buchermachen. Я чувствовалъ, что французской
публикѣ все это покажется невыносимо неуклюжимъ.
Я попросить совѣта у друзей, въ особенности у Огюстена
Тьерри, который всегда отличался отеческой добротою по от-
ношенію ко мнѣ. Этотъ прекрасный человѣкъ откровенно отсовѣ-
товалъ мнѣ выступить впервые въ литературѣ съ такимъ огром-
нымъ томомъ. Онъ предсказывалъ мнѣ полную неудачу у публики
и посовѣтовалъ дать въ Revue des deux Mondes и Journal de
Débats рядъ статей по хэазнымъ вопросамъ, для того, чтобы разбить
на части весь тотъ идейный матеріялъ, который въ видѣ
компактной массы могъ бы привести читателей въ ужасъ. Смѣлость моихъ
теорій произвела бы такимъ образомъ менѣе отталкивающее впе-
чатлѣніе. Люди нерѣдко пршшмаютъ по частямъ то, отъ чего
они отказываются въ цѣломъ.
Немного спустя тѣ же совѣты далъ мнѣ де-Саси. Старый
янсемистъ хорошо замѣчалъ мои ереси; когда я читалъ ему свои
статьи, онъ улыбался при всякой почтительной или льстивой фразѣ.
Конечно, увѣсистый томъ, изъ котораго все это исходило, съ
своею грузностью и нелитературными замашакаші, внушали ему
только ужасъ. Мнѣ стало ясно, что необходимо оставить часть
моего багажа, если я хочу, чтобы меня слушали образованные
люди. Мысль появляется у меня обыкновенно въ сложной формѣ
и становится ясной лишь послѣ работы, которую можно сравнить
съ работой садовника, обрѣзывающаго деревья, очищающаго ихъ
отъ сучьевъ и располагающего нхъ въ стройномъ порядкѣ.
Такъ я сбылъ по частямъ толстый томъ, запрятавъ его на
дно ящика согласно собственнымъ благимъ намѣреніямъ и дои-
рымъ совѣтамъ другихъ. Послѣдовавшій вскорѣ государственный
иереворотъ окончательно привязалъ меня къ Revue des deux
Mondes и Journal del Débas и внушилъ отвращеиіе къ пароду,
который насмѣшлнво смотрѣлъ 2 декабря на трауръ. иадѣтый
добрыми гражданами. Меня поглотили спеціалыіыя работы и
путешествія: въ особенности мое „происхожденіе христіанства"
въ теченіе двадцати пяти лѣтъ не давало мнѣ возможности
думать о чемъ нибудь другомъ. Я повторялъ себѣ, что старая
рукопись будетъ напечатана послѣ моей смерти и доставить на-
слажденіе избраннымъ умамъ и что, быть можетъ, благодаря ей
міръ обратить на меня свое вниманіе, въ которомъ такъ иуясда-

ПРЕДИСЛОВІЕ. 7
ются бѣдные мертвые, находящееся въ невыгодныхъ уеловіяхъ
конкурренціи съ живыми.
Такъ какъ жизнь моя продлилась дольше, чѣмъ я
предполагал^ то я рѣшплся въ послѣднее время стать нздателемъ ево-
ихъ пропзведеній. Я думалъ, что, можетъ быть, прочтеніе этихъ
воскресшихъ страницъ принесетъ пользу кому нпбудь, и что
особенно юноши, не увѣренные въ выборѣ пути, съ удовольствіемъ
будутъ слѣдпть за тѣмъ, какъ думалъ сорокъ лѣтъ тому назадъ
откровенный и очень искренный человѣкъ пхъ возраста.
Молодые люди любятъ читать произведенія пхъ сверстни-
ковъ. Въ моихъ пропзведеніяхъ, предназначаемыхъ для свѣт-
скихъ людей, мнѣ пришлось пожертвовать многимъ тому, что
во Франціи называютъ вкусомъ. Но здѣсь читатель найдетъ ма-
ленькаго добросовѣстнаго бретонца, который въ одно прекрасное
утро бѣжалъ исполненный ужаса изъ семинаріп св. Сюльшщія.
такъ какъ ему показалось, что часть того, что говорили ему его
наставники, не заключала въ себѣ полной истины. Если мои
критики скажутъ когда - нибудь, что Revue des deux Mondes ιι
Jounal des Débats испортили меня тѣмъ, что научили меня
писать, т. е. иріучили меня постоянно ограничивать и очищать
свои мысли и слѣдить за своими недостатками, то имъ
понравятся, быть можетъ, эти страницы, за которыми я прошу
признать только одну заслугу, а именно, что они изображаютъ въ
естественномъ видѣ молодого человѣка съ горячей головой, жи-
ізущаго только умомъ и фанатически вѣрующаго въ истину.
Недостатки моего перваго цроизведенія действительно
настолько велики, что, при малѣйшей долѣ авторскаго самолюбія,
îi долженъ былъ бы исключить его изъ моихъ сочиненій,
который вообще задуманы по извѣстному стройному плану. Мысли
выражены здѣсь безъ всякой опытности. Моя книга похожа на
обѣдъ, для котораго взяты вполнѣ доброкачественные продукты,
но который худо приготовленъ π поданъ вмѣстѣ со всѣмн
отбросами. Я слишком-!» много думалъ о томъ. чтобы ничего не
упустить. Опасаясь быть непонятнымъ, я дѣлалъ слишкомъ сильныя
ударенія: желая вбить гвоздь, я считалъ своимъ долгомъ
удваивать удары. Искусство композиціи, вызывающее за собой много
печальныхъ порубокъ въ лѣсѵ мысли, не было мнѣ извѣстно.
Никто не начинаетъ съ краткости въ изложеніи. Французскія
требованія ясности и молчаливости, прпнуждающія нерѣдко
говорить лишь часть свопхъ мыслей и прпносящія вредъ пхъ глу-
бпнѣ, кажутся мнѣ тнранніей. Французскій языкъ хочетъ
выражать только ясныя вещи, а между тѣмъ всѣ наиболѣе важные
законы, т. е. тѣ, которые относятся къ пзмѣненіямъ жизни, еов-
сѣмъ не ясны; мы видѣлп ихъ всегда въ какомъ-то полусвѣтѣ.
Благодаря этому, Франція первая открыла тѣ истины, который
теперь называютъ дарвинпзмомъ и, несмотря на это, признала
его послѣ всѣхъ. Все это было вполнѣ понятно; но выходило изъ
обычныхъ предѣловъ языка и нарушало округленную форму
<[>ра.зъ. Такимъ образомъ Франція прошла мимо драгоцѣнныхъ
пстинъ; она, правда, видѣла ихъ, но отбросила какъ нѣчто
невозможное, или какъ нѣчто такое, чего нельзя выразить. Въ своихъ

8
ПРЕДИСЛОВІЕ.
первыхъ опытахъ я хотѣлъ сказать все и часто говорнлъ скверно.
Я старался уяснить неуловимые оттѣнкп, которые старый
французские языкъ считалъ чѣмъ то не стоющимъ вниманія, и риско-
валъ стать неуловимыми
Хотя въ* областп изложения я измѣнилъ свой слогъ, къ
худшему или къ лучшему, но въ евопхъ основныхъ мысляхъ я
измѣнился очень мало съ того времени, когда началъ свободно
мыслить. Моей религіей всегда остается прогрессъ разума, т. е.
науки. Но очень часто, перечитывая эти юношескія страницы, я
находнлъ путаницу въ нѣкоторыхъ выводахъ. Интенсивная
культура, постоянно увеличивающая капиталъ познаній человѣчеека-
го ума, вовсе не тождественна съ культурой экстенсивной,
которая распространяешь эти познанія для блага безчисленныхъ че-
ловѣческихъ существованій. Чѣмъ шире слой воды, .тѣмъ онъ
тоньше. Около 1700 года Ньютонъ выработалъ взглядъ на міро-
вую систему, безконечно превышающій все, что думали до него,
но это замечательное открытіе не произвело τ >гда ни малѣйша-
го вліянія на образованіе народа. Съ другой с ороны очень
легко можно представить себѣ крайне несовершенное состояніе перво-
начальнаго обученія наряду съ отсутетвіемъ крупныхъ пріобрѣ-
теній въ высшихъ наукахъ. Истинный новодъ къ защитѣ перво-
начальнаго обученія заключается въ томъ, что народъ, лишенный
его, бываетъ обыкновенно фанатиченъ, а фанатичный народъ
представляешь опасность для науки, потому что догматичность часто
опутываетъ мысль крѣпкоп сѣтью всякаго рода стѣсненій.
ІІтакъ, мысль о цивилизации основанной на равенствѣ, въ
такомъ видѣ, какъ она выражена на страницахъ этого произве-
денія,—есть мечта. Школа, въ которой законы писались бы
самими учениками, пришла бы въ очень печальное состояніе.
Представителями свѣта, нравственности и искусства въ человѣчествѣ
будетъ всегда меньшинство,—рыцарскій орденъ, стоящій на
страже истины, добра и красоты. Нужно только остерегаться, чтобы
этотъ орденъ не располагалъ силой и для сохранения своей
власти не прпбѣгалъ къ предразсудкамъ и лицемѣрію.
Не мало иллюзііі было также въ то отдаленное время въ
моемъ отношеніи къ соціальнымъ идеямъ 1848 года. Я все еще
продолжаю вѣрить, что лишь наука можетъ улучшить жалкое
положеніе человѣка здѣсь на землѣ, но я уже не думаю, что
разрѣшеніе этой проблемы такъ близко отъ насъ, какъ мнѣ
казалось тогда. Неравенство лежитъвъ самой природѣ; оно
является неизбѣжнымъ слѣдствіемъ свободы, а свобода индивидуума—
неизбѣжный постулатъ человѣческаго прогресса. Этотъ прогрессъ
связали съ крупными пожертвованіями индивидуальнымъ сча-
стьемъ. Напримѣръ, въ настоящемъ состояніи человѣчества
совершенно необходимо существованіе иацій, которое представляетъ
изъ себя тяжелое бремя для человечества. Такое состояніе,
которое давало бы индивидууму возможно большее счастье, было бы,
съ точки зрѣнія благородныхъ стремленій человѣчества, состоя-
ніемъ крайняго упадка.
Существенной ошибкой этихъ старыхъ страшщъ является
преувеличенный оптішизмъ, не видящій того, что зло еще живо,

ПРЕДИСЛОВЕЕ. 9
и что нужно .дорого заплатить собственными прпвпллегіями за
власть, которая охраняетъ насъ отъ него.
Для того, чтобы это произведеніе не было лишено интереса,
необходимо было удовлетворить одному требованію: я долженъ
былъ выпустить въ свѣтъ эту юношескую пробу пера въ его
наивной, разбросанной, нерѣдко шереховатой формѣ. Если бы я
рѣпшлся исправить ея многочисленныя несовершенства или вп-
доизмѣнить цѣлый рядъ мыслей, которыя теперь кажутся мнѣ
преувеличенными пли же утратили свою истинность *■), то мнѣ
пришлось бы написать новую книгу: да и кромѣ того теперь я
составплъ бы для своего произведенія совсѣмъ другой планъ.
ІІтакъ, я ограничился исправленіемъ лишь таігпхъ оплошностей,
такихъ грубыхъ ошпбокъ, которыя замѣчаются только въ кор-
ректурѣ, и которыя я, конечно, устранилъ бы, если бы напеча-
талъ книгу въ то время. Всѣ примѣчанія я помѣстилъ вмѣстѣ
въ концѣ тома. Во многихъ мѣстахъ читатель улыбнется, но
меня это не будетъ печалить, если только онъ увпдптъ въ этихъ
страницахъ выражете интеллектуальной честности и полной
искренности.
Большое затрудыеніе возникло вслѣдетвіе того, что я рѣ-
шилъ напечатать свою старую Пурану -) въ томъ видѣ, какъ
она есть. Дѣло въ томъ. что нельзя не замѣтить мыогочпслен-
ныхъ сходныхъ чертъ между нѣкоторыми страницами
настоящего тома и многими мѣстами моихъ сочиненііі. напечатанныхь
прелюде. Кромѣ отрывка, напечатанная въ Liberté de penser и
воспроизведеннаго потомъ въ моихъ ..Etudes contemporainesw%
многіе другіе отрывки проникли вмѣстѣ съ своей формой и со-
держаніемъ или, сохраняя только содержаніе, въ мои
напечатанные произведенія, въ особенности въ произведенія перваго пе-
ріода. Я пытался сперва уничтожить эти повторенія, но скоро
мнѣ стало очевидно, что этимъ я искалѣчу всю книгу.
Самыми существенными были именно тѣ части, которыя часто
повторялись, и все произведете рухнуло бы, подобно стѣнѣ, пзъ
которой вынимаютъ лежащіе въ основаніи камни. Тогда я рѣ-
шилъ просто об2эатиться къ снисходительности читателя. Люди,
которые сдѣлаютъ мнѣ честь и прочтутъ мое произведете, про-
стятъ мнѣ, надѣюсь, эти повторенія, если только издаваемое нынѣ
произведете представитъ мои мысли въ такомъ порядкѣ и
такихъ сочетаніяхъ, которые покажутся имъ интересными.
Когда мнѣ приходится подвести итогъ всѣмъ моимъ меч-
тамъ, жившимъ въ моей головѣ полвѣка тому назадъ, когда я
пытаюсь подсчитать, что оказалось химерой и что осуществилось,
то я, откровенно говоря, испытываю довольно ясное чувство нрав-
ственнаго удовлетвореыія. Въ общемъ я былъ правъ. Прогрессъ
за немногими псключеніямп пошелъ по тому пути, который я
') Я проггустплъ всѣ тѣ отрывки, въ которыхъ германская культура
разсматриваетея, какъ спнонимъ стремленія къ идеалу. Это было вполнѣ
вѣрно тогда, когда я ігасалъ. Г. Трейчке еще не успѣлъ доказать намъ, что
все это не болѣе, какъ устарѣвшія мечты.
~) Священная поэма.

10
ПРЕДИСЛОВИЕ.
предполагала Въ это время я еще не видѣлъ достаточно ясно
той пропасти, которая отдѣляетъ человѣка отъ животнаго
царства: я недостаточно ясно представлялъ себѣ неравенство расъ,
но зато я обладалъ вполнѣ вѣрнымъ чувствомъ того, что я назы-
валъ происхожденіеыъ жизни. Я ясно видѣлъ, что въ природѣ
и въ человѣчествѣ все происходитъ, и что для творенія нѣтъ
мѣета въ ряду причинъ и слѣдствій. Будучи слишкомте мало на-
туралпстомъ для того, чтобы слѣдить за направленіемъ жизни въ
томъ лабиринтѣ, на который мы смотримъ, не видя его, я былъ
рѣшительнымъ эволіоціонистомъ во всемъ, что касается продук-
товъ человѣчества, языка, письменности, литературы,
законодательства, соціальныхъ формъ. Я угадывалъ, что морфологическое
разнообразие растптельныхъ и животныхъ видовъ заключаетъ
въ себѣ указаніе на возникновеніе (генезисъ); мнѣ было ясно, что
все возникло согласно плану, неясныя очертанія котораго мы мо-
жемъ замѣтить. Объектомъ познанія является безконечное
развитие, первыя уловимыя знанія котораго даютъ намъ космологи-
ческія науки и о послѣднихъ результатахъ котораго сообщаетъ
намъ исторія въ собственномъ смыслѣ слова. Подобно Гегелю, я
былъ неправъ, приписывая человѣчеетву центральное значеніе во
вселенной. Очень можетъ быть, что все развитіе человѣчества
имѣетъ не больше значенія, чѣмъ мохъ или лишай, которыми
покрывается всякая влажная поверхность. Однако для насъ
история человѣка сохраняетъ свое первенство, потому что, насколько
мы знаемъ, лишь человѣчество создаетъ сознаніе міра. Растеніе
имѣетъ значеніе лишь постольку, поскольку оно создаетъ цвѣты,
плоды, питательные клубни, или издаетъ запахъ; все это по
своему объему представляетъ изъ себя ничто по сравненію съ объ-
емомъ растенія; цвѣты являются въ гораздо большей степени
конечной цѣлью растенія, чѣмъ листья, вѣтвіі и стволъ его.
Науки историческія и ихъ вспомогательная науки—фило-
логпческія сдѣлали огромныя пріобрѣтенія съ тѣхъ поръ, какъ я
въ первый разъ сорокъ лѣтъ тому иазадъ съ такой любовью
принялся за нихъ. II все еще пмъ не видно конца. Въ теченіе
одного вѣка человѣчество познаетъ столько, сколько оно познало
за все время своего существоваиія. Тогда придетъ время остано-
новиться, потому что наукамъ этимъ свойственно разрушаться,
какъ только онѣ достигаютъ сравнительнаго совершенства.
История релнгій уяснена во всѣхъ наиболѣе важныхъ чертахъ.
Познаны общіе законы развитія цивилизаціи. Признано неравенства
расъ. Опредѣлены права всякаго человѣческяго семейства на бо-
лѣе или менѣе лестный отзывъ въ исторіи прогресса.
Что касается политическихъ и обществениыхъ наукъ, то про-
грессъ въ нихъ очень слабъ. Старая политическая экономія,
питавшая такія болынія притязанія въ 1848 году, потерпѣла
крушение. Соціализмъ, болѣе глубоко и серьезно привившійся на
германской почвѣ, продолжаетъ смущать міръ, хотя и не даетъ
яснаго разрѣшенія задачи. Бисмаркъ заявилъ, что онъ остано-
витъ его при помощи репрессивныхъ законовъ; но, очевидно,
Бисмаркъ ошибся, покрайней мѣрѣ на этотъ разъ. Въ настоящее
время можно сказать съ полной увѣренностыо, что соціализмъ

ПРЕДИСЛОВІЕ.
11
не исчезнетъ. Конечно, соціализмъ будущаго будетъ отличаться
отъ утошіі 1S48 года. Проницательный умъ ужевътретьемъвѣкѣ
нашей эры могъ видѣть, что христианство не погибнетъ, но онъ
видѣлъ бы также и то, что міръ не погибнетъ, что человѣческое
общество примѣнптъ христианство къ своимъ потребностям^ π
что разрушительное вѣрованіе при первомъ властителѣ
превратится въ успокаивающее и консервативное по существу орудіе.
Въ полптпкѣ положеніе не стало болѣе яснымъ.
Национальное начало чрезвычайно развилось съ 1848 года. Повсюду почти
водворилось представительное правленіе. Но на горпзонтѣ
показываются признаки утомленія, вызваннаго націоналышші
долгами. Патріотизмъ прпнимаетъ локальную форму, національное
увлеченіе ослабѣваетъ. Современный націи походятъ на героевъ
съ гробницы Максимиліана въ Инсбрукѣ,—героевъ, подавлен-
ныхъ тяжестью ихъ вооружения: рахитическія тѣла подъ желѣз-
ной рѣшеткой. Франція, которая первой пошла по пути націона-
лизма, будетъ, согласно общему закону, прежде другихъ бороться
съ движеніемъ вызваннымъ ею. Черезъ пятьдесятъ лѣтъ націо-
нальное начало пойдетъ на убыль. Всѣ тѣ грубые способы, при
помощи которыхъ старыя монархическая государства требовали
жертвъ отъ индивидуума, станутъ не возможны въ свободныхъ
государствахъ: никто не станетъ бичевать самого себя. Никто уже
не захочетъ послужить своимъ тѣломъ въ качествѣ матеріала для
постройки такихъ башень, какія строилъ Тамерланъ. Стало слиш-
комъ ясно, что счастье индивидуума не находится въ прямомъ
отношеыіи къ величію его національности. При томъ же очень
часто случается, что послѣдующее поколѣніе совершенно не цѣ-
нитъ того, что предыдущее пріобрѣло цѣной своей жизни.
Причиной этихъ измѣненій является неопредѣленность на-
шихъ идей относительно цѣли и конечнаго предѣла человѣчества.
Когда пришлось сдѣлать выборъ между двумя цѣлями политики:
величіемъ націп и благосостояніемъ индивидуума, то выборъ былъ
сдѣланъ подъ вліяніемъ матеріалъныхъ выгодъ или страсти.
Ничто не говорить намъ, какова воля природы или цѣль
вселенной. Для насъ идеалистовъ осталась истиной лишь одна транс-
центентная доктрина, согласно которой цѣль человѣчества соста-
вляетъ созданіе высшаго сознанія, или, какъ нѣкогда говорили,
твысшей славы Божьей*". Но ученіе это не можетъ служить осно-
ваніемъ прикладной политики. Подобную цѣль пришлось бы, на-
оборотъ, заботлпво скрывать: люди возмутились бы, если бы узнали,
что ихъ такъ эксплоатируютъ.
Какъ долго еще національный духъ будетъ господствовать
надъ нндивидуальнымъ эгоизмомъ? Кто будетъ ниболѣе полезенъ
человѣчеству въ будущемъ: патріотъ или либералъ, реакціонеръ,
соціалистъ или ученый? Никто не знаетъ этого; однако знать это
было бы очень важно, потому что то, что хорошо въ одной гипо-
тезѣ, дурно въ другой. Люди колеблются, сами не зная, куда
они хотятъ итти. Такъ, напрпмѣръ, то, что дѣлаетъ Франція,
признается дурнымъ или хорошимъ въ зависимости отъ той цѣли,
достиженіе которой имѣется въ виду. II другія націи не болѣе
освѣдомлены въ этомъ отношеніи. Политика представляетъ изъ

12
ПРЕДИСЛОВІЕ.
себя пустыню, по которой людп идутъ, то на сѣверъ, то на югъ,
потому что нужно же итти куда-нибудь. Въ соціальнои области
никто не знаетъ, въ чемъ благо. Одно только утешительно, что
въ концѣ концовъ люди неизбѣжно куда-нибудь приходятъ. Въ
той стрѣльбѣ въ цѣль, которой забавляется человѣчество, ему
всегда кажется, что то мѣсто куда оно попало, и естьименно его
цѣль. Поэтому у людей, одаренныхъ благими намѣреніями, со-
вѣсть всегда спокойна. Впрочемъ, среди того всеобщаго сомнѣнія,
которымъ мы окружены, свобода имѣетъ во всякомъ случаѣ свою
цѣнность, потому что она представляетъ одинъ изъ способовъ
приводить въ движеніе сокровенный факторъ, движущій человѣ-
чествомъ и всегда такъ или иначе одерживающей побѣду.
Итакъ, хотя познаніе фактовъ значительно увеличилось подъ
вліяніемъ непрерывныхъ трудовъ XIX вѣка, все-таки судьба чело-
вѣчества стала гораздо болѣе темной, чѣмъ . когда-либо. Самое
существенное то, что, не рискуя впасть въ легковѣріе, мы не ви-
дѣли ни одного средства, при помощи котораго человѣчеству
можно было бы дать новый доступный для него катехизисъ.
Итакъ, возможно, что за паденіемъ вѣры въ сверхестественное по-
слѣдуетъ паденіе идеалистическихъ убѣжденій, и что дѣйстви-
тельное пониженіе нравственности началось съ того дня, когда
человѣчество увндѣло вещи въ ихъ реальной формѣ. Съ помощью
химеръ гориллу удалось побудить къ удивительнымъ нравствен-
%нымъ усиліямъ; когда не станетъ химеръ, исчезнетъ и та
искусственная энергія, которую онѣ вызвали. Даже слава предпола-
гаетъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ въ качествѣ движущей силы
безсмертіе, такъ какъ плоды ея можно пожинать только послѣ
смерти. Если вы отнимете алкоголь у рабочаго, которому онъ
даетъ силу, то не требуйте отъ него того же количества работы.
Сознаюсь откровенно, что никакъ не могу представить себѣ
возстановленія благодарной и счастливой жизни безъ помощи
прежнихъ мечтаній. Намъ внушаетъ отвращеніе гипотеза, согласно
которой истиннымъ мудрецомъ является тотъ, кто отрекается отъ
далекихъ горизонтовъ и замыкается въ грубомъ наслажденіи.
И не только теперь счастіе и благородство человѣка опираются
на ложномъ основаніи. Станемъ наслаждаться этимъ высшимъ
даромъ, удѣленнымъ намъ и состоящимъ въ томъ, что мы суще-
ствуемъ и созерцаемъ дѣятельность. Наука всегда будетъ удов-
летвореніемъ наиболѣе возвышеннаго стремленія нашей природы—
любопытства; она одна будетъ доставлять человѣку средства для
улучшенія его участи. Она, правда, не столько даетъ истину,
сколько предохраняетъ отъ заблужденій, a увѣренность въ томъ, что
мы не стали жертвой ошибки чего-нибудь да стоитъ. Человѣкъ, сло-
живпгійся подъ вліяніеліъ этихъ наукъ, имѣетъ въ окончатель-
номъ счетѣ большую стоимость, чѣмъ инстиктивный человѣкъ
временъ вѣры. Онъ гарантированъ отъ заблужденій, на которыя
неизбѣжно осужденъ человѣкъ необразованный. Онъ болѣе про-
свѣщенъ, совершаетъ м^нѣе преступленій, менѣе возвышенъ, но
за то менѣе безтолковъ. Но кто-нибудь скажетъ: все это не
стоить того блаженства, котораго лишаетъ насъ наука? Во-первыхъ,
кто знаетъ, дѣйствительно ли она лишаетъ насъ этого блаженства?

ПРЕДИСЛОВІЕ.
13
Да, въ концѣ концовъ, развѣ можно сказать, что кто-нибудь
сталъ бѣднѣе, если у него вытащили изъ кармана фалыпивыя
ассигнацш и обезцѣненныя бумаги? Лучше имѣть немного хорошей
науки, чѣмъ много дурной. Люди гораздо меньше ошибаются,
когда сознаются въ своемъ незнаніи, чѣмъ если воображаютъ
себя знающими все то, чего они въ действительности не знаютъ.
Итакъ, я былъ правъ, когда, въ самомъ началѣ моего ум-
ственнаго поприща, твердо вѣровалъ въ науку и поставилъ ее
цѣлью моей жизни. Если бы намъ пришлось начинать съ начала,
то я сдѣлалъ бы тоже самое. Все остающееся время я посвящу
продолженію того, что началъ. Безсмертіе состоитъ въ работѣ
надъ чѣмъ-нибудь вѣчнымъ. Согласно первоначалыіымъ, a вмѣ-
стѣ съ тѣмъ и пстиннымъ понятіямъ христіанства, воскреснуть
только тѣ, кто принимаешь участіе въ божественномъ трудѣ, т. е. кто
содѣйствуетъ распространенію царства Вожія на землѣ.
Наказание злыхъ и суетныхъ будетъ состоять въ небытіи. Здѣсь передъ
нами возстаетъ грозный вопросъ. Можетъ ли наука быть болѣе
вѣчной, чѣмъ само человѣчество, конечность котораго опредѣ-
ляется уже тѣмъ, что у него есть начало? Это не имѣетъ
никакого значенія. Не прошло и одного столѣтія съ тѣхъ поръ, какъ
разумъ работаетъ съ успѣхомъ надъ проблемами вещей, и за это
короткое время онъ удивительно увеличилъ власть человѣка.
Что же будетъ черезъ сто тысячъ лѣтъ? Подумайте при этомъ.
что никакая истина не будетъ потеряна, и что не возникнетъ но-
выхъ заблужденій. Это даетъ большую увѣренность. Намъ остается
опасаться лпшь паденія небеснаго свода, но даже если и это
случится, то мы уснемъ спокойно съ мыслью, что Существо, ми-
молетнымъ продуктамъ котораго мы были, существовало π будетъ
существовать вѣчно.
Э. Ренанъ.

Г-ну Евгенію Бюрнуфу,
Члену Института, Профессору Французской
Коллегіп.
Милостивый Государь!
Въ теченіе этого года я много разъ вспоминалъ тотъ день
25 февраля 1848 года, когда мы прошли черезъ баррикады и,
придя во Французскую Коллегію, увидѣлп, что нашъ скромный
залъ превратился въ кордегардію, а сами мы чуть было не
были приняты за подозрителышхъ личностей. Въ этотъ день
я задалъ себѣ, съ большею серьезностью, чѣмъ когда либо, во-
просъ: не лучше ли всего посвятить всю свою жизнь наукѣ и
мысли. Я обратился къ своей совѣсти и, подкрѣпившись въ своей
ііѣрѣ въ человѣческііі духъ, отвѣтилъ рѣшительно: нѣтъ. Если бы
паука представляла лишь пріятное времяпрепровожденіе, забаву
для праздныхъ. украшеніе или увлеченіе любителя, однпмъ сло-
вомъ наиболѣе праздную суету, то ученому приходилось бы по
иременамъ говорить вмѣстѣ съ поэтомъ:
Honte à qui peut chanter, pendant que Rome brûle х).
Но если наука есть нѣчто серьезное, если судьба челозѣче-
отва и совершенство личности неразрывно связаны съ ней, если
она представляетъ изъ себя религію, то, подобно всему
религиозному, она имѣетъ цѣнность всегда и во всѣхъ обстоятельствахъ.
Если бы мы занимались наукой и умственнымъ развитіемъ только
въ минуты праздности и досуга, то это значило бы наносить ос-
корбленіе человѣческому духу и предполагать, что есть что-то
болѣе важное, чѣмъ поиски истины. Если бы это было такъ,
если бы наука представляла лишь второстепенный интересъ, то
развѣ человѣкъ, посвятившій свою жизнь совершенству и
желающей сохранить право сказать на смертномъ одрѣ, что онъ ис-
полнилъ свою задачу, долженъ былъ бы посвятить ей хоть одинъ
часъ, разъ онъ знаетъ, что его призываютъ болѣе возвышенныя
обязанности?
Пусть революцін и опасенія передъ будущимъ смущаютъ
науку, которая не понимаетъ своего предмета и никогда не
задавала себѣ вопроса относительно своей стоимости и своего дѣй-
L) Позоръ тому, кто можетъ пѣть. когда горптъ градъ вѣчныіі Римъ!

16
ПРЕДИСЛОВІЕ.
ствительнаго значенія. Но соціальные перевороты не только не
коснутся серьезной философской науки, отвѣчающей потребностямъ
человѣческаго духа, но можетъ быть даже послужатъ ей на пользу,
побуждая къ размышленію надъ собой, къ уясненііо своихъ правъ,
π заставляя ее не довольствоваться обычными суждеціями, на
которыхъ она основывалась прежде.
Эти размышленія, иришедшія мнѣ въ голову, когда я
спокойно и одиноко переживалъ всеобщее возбуждеиіе, нашли мѣсто
на этпхъ страницахъ. Благодаря чувствамъ, вызваннымъ ими, я
провелъ первоначальные дни, никого не проклиная, полный вѣры
въ естественную правоту человѣческаго духа и въ его необходимое
стремленіе къ состоянію болѣе просвѣщенному, болѣе
нравственному, a, слѣдовательно, и болѣе счастливому. Мнѣ пришлось
побороть нѣкоторую стыдливость, когда я рѣшился открыть свои
юношескія мысли, къ которымъ я самъ, быть можетъ, отнесся бы
критически въ другою» возрастѣ, и которыя, безъ сомнѣнія, будутъ
имѣть мало стоимости въ глазахъ людей, далеко ушедшихъ по
пути науки. Мнѣ казалось однако, что молодая душа, страстно
привязанная къ добру и истинѣ, нашла бы въ этпхъ признаніяхъ
утѣшеніе и опору въ борьбѣ, которую приходится выдержать
всякому выдающемуся уму, когда онъ стремится открыть и
формулировать идеалъ своей жизни. Я хотѣлъ также выразить въ са-
момъ началѣ своей научной карьеры, глубокую вѣру въ разумъ и
въ духъ новаго времени, въ тотъ самый моментъ, когда столько
утѣшительныхъ умовъ падаетъ въ изнеможеніи на руки тѣхъ, кто
еожалѣетъ объ упадкѣ невѣжества и проклпнаетъ критику. Пусть
тѣ, кто пользуется нашими слабостями и, разсчытыпмя им, наши
несчастья, устанавливаем свои надежды на утомлеиіи и
умственной подавленности, вызывающей мучительыыя страданія, не ду-
маютъ, что имъ принадлежишь поколѣніе, начинающее жизнь
своей мысли! Мы съумѣемъ поддержать традіщіи новаго духа
зопреки всѣмъ тѣмъ, кто хочетъ вернуть прошедшее вопреки
тѣмъ, кто стремится замѣнить нашу разнообразную и живую ци-
вилизацію какимъ-то окаменѣлымъ архитеілюшгшсішмъ общест-
вомъ, подобнымъ обществу тѣхъ вѣковъ, когда строили пирамиды.
Не какое-нибудь банальное соображеніе побуждаешь меня,
Милостивый Государь, посвятить этотъ очеркъ Вамъ. Я размышлялъ
на Вашихъ глазахъ. Всякій разъ, когда я нспытывалъ духовную
слабость, когда я чувствовалъ, что мой научный идеалъ начи-
наетъ омрачаться, я думалъ о. Васъ, и туманъ исчезалъ: Вы были
воплощеннымъ отвѣтомъ на всѣ мои сомнѣнія. Вашъ образъ
находился постоянно предъ моими глазами, когда я старался
выразить возвышенный идеалъ, въ которомъ жизнь разсматривается,
не какъ роль или интрига, а какъ нѣчто серьезное и истинное.
Слушая Ваши лекціи о самомъ прекрасномъ изъ первобытныхъ
языковъ и самой прекрасной литературѣ, я встрѣтился съ осу-
ществленіемъ того, о чемъ я смѣлъ лишь мечтать. Я видѣлъ, какъ
наука стала философіей, и какъ самые возвышенные результаты
получились при помощи тщательнаго изслѣдованія частностей.
Я хотѣлъ бы имѣть возможность представить это живое
доказательство всѣмъ тѣмъ, кого мнѣ не удается убѣдить въ

ПРЕДИСЛОВИЕ.
17
самомъ основномъ своемъ положеніи, что наука о человѣческомъ
духѣ, должна быть исторіей человѣческаго духа, a псторія эта
возможна лишь при условіи терпѣливаго филологическаго изуче-
шя произведеній, созданныхъ пмъ въ различное время.
Имѣю честь выразить Вамъ, Милостивый Государь, мое
глубочайшее почтеніе.
Вашъ почтительный ученпкъ
Эрнестъ Ренанъ.
Парижъ. Мартъ 1S49 года.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
I.
Необходимо только одно! Я признаю эту заповѣдь
велпкаго Учителя морали во всей полнотѣ ея философскаго зна-
чевгія. Я считаю ее принципомъ всякой благородной жизни,
выразительной, хотя и опасной, вслѣдствіе своей краткости,
формулой человѣческой природы, съ точки зрѣнія нравственности и
долга. Первый шагъ всякаго желающаго посвятить себя мудрости
долженъ, какъ говорили въ почтенной древности, состоять въ
томъ, чтобы раздѣлить свою жизнь на двѣ части. Первая изъ
нихъ, обыденная и не заключающая въ себѣ ничего священнаго,
сводится къ потребностямъ и наслажденіямъ нпзшаго порядка
(матерьяльная жизнь, удовольствіе, богатство); другая, которую
можно назвать идеальной, небесной, божественной и безкорыстной,
имѣетъ своимъ объектомъ чистыя формы истины, добра и
нравственной доброты, или л^е, примѣняя выраженіе, наиболѣе
понятное и освященное прошедшпмъ,—объектомъ ея является самъ
Богъ, Котораго мы ощущаемъ, открываемъ и чувствуемъ въ раз-
нообразныхъ формахъ при помощи нашего пониманія всего ис-
тиннаго и любви ко всему прекрасному. Это великое противопо-
ложеніе д у ш и и τ ѣ л а признается всѣми религіямп и всѣми ея
возвышенными философскими системами. Протпвоположеніе это
становится поверхностнымъ, если подъ нимъ разумѣть
двойственность субстанціи въ человѣческой личности, но оно станетъ
совершенной истиной, если, расширивъ значеніе этпхъ двухъ словъ и
примѣнпвъ пхъ къ двумъ рядамъ явленій, мы будемъ понимать
подъ ними два жизненные пути, открываюпгіеся передъ человѣ-
комъ. Признать различіе этпхъ двухъ путей значитъ въ то же
самое время признать, что высшая, идеальная жизнь все, а
низшая жизнь, жизнь матеріяльныхъ интересовъ и удовольствій,
ничто, что она исчезаетъ передъ первой, какъ конечность передъ
безконечностью, и что, хотя практическая мудрость и повелѣваегь
заботиться о ней, но это происходить лишь въ виду жизни
высшей и подъ условіемъ ея.
Я отлично знаю, что, начиная съ такихъ тяжеловѣсныхъ истинъ.
я обезпечплъ за собой славу человѣка тупоумнаго. Однако это
меня нисколько не смущаетъ Я уже давно занялъ свое мѣсто
среди умовъ простыхъ и тяжелыхъ, которые относятся къ вещамъ ст.
благоговѣніемъ. Я имѣю слабость считать дурнымъ тономъ ту мни-

20
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
мую утонченность, которая не рѣшается признать жизнь за нѣчто
важное и святое, и думаю, что ничего нѣтъ легче, какъ подражать ей.
Если бы мнѣ не предстояло другого выбора, то я, по крайней
мѣрѣ въ морали, предпочелъ бы положенія самаго узкаго
догматизма тому легкомыслию, которому дѣлаютъ слишкомъ много
чести, называя его скептицпзмомъ, и которое, собственно, слѣдо-
вало бы назвать глупостью пли ничтожествомъ. Если бы было
вѣрно, что человѣческая жизнь ничто иное, какъ пустая послѣ-
довательность грубыхъ фактовъ, не имѣющихъ никакой
сверхчувственной цѣнностп, то слѣдовало бы умереть послѣ такого пер-
ваго серьезнаго размышленія. Въ такомъ случаѣ не было бы
середины между опьяненіемъ, деспотическимъ подчиненіемъ повсе-
дневнымъ занятіямъ, и самоубійствомъ. Единственная
необходимая вещь это—возможность жить духовной жизнью, всѣмъ своимъ
существомъ стремиться къ безконечности, осуществлять
прекрасное и стремиться къ достиженію совершенства, на сколько это
доступно. Все остальное суета и скорбь духа.
Религіозный аскетизмъ, превозглашая это великое упрощеніе
жизни, такъ узко понялъ это „единственно необходимое", что
принципъ его сталъ со временемъ невыносимой цѣпыо,
сковывающей человѣческій духъ. Онъ не только совершенно оставилъ
безъ вниманія истину и красоту (философія, наука, поэзія
считались суетными занятіями), но, обращая все свое вниманіе на
добро, понималъ его въ самой жалкой формѣ, Добро было для
него осуществленіемъ воли высшаго существа, чѣмъто въ родѣ
унизительнаго для человѣческаго достоинства подчиненія, между
тѣмъ, какъ осуществленіе нравственнаго добра не есть подчине-
ніе извнѣ предписаннымъ законамъ, точно такъ же, какъ вошю-
щеніе красоты въ произведеніи искусства не есть исполнеиіе нз-
вѣстныхъ правилъ. Такимъ образомъ человѣческая природа
оказалась изувѣченной въ самой благородной своей части. Среди
интеллектуальныхъ явленій, которыя всѣ одинаково святы, стали
различать явленія священныя и мірскія. Но послѣднія не были
виолнѣ уничтожены, потому что природные инстинкты были
сильнѣе искусственныхъ прпнциповъ аскетизма. Ихъ терпѣли,
хотя и считали суетой. Иногда терпимость доходила даже до
того, что ихъ назвали наименѣе суетными въ области суеты; но
собственно говоря, они должны были бы быть изгнаны безъ
всякой пощады, если бы враги ихъ были послѣдовательны. Это была
слабость, въ которой наиболѣе совершенные были неповинны.
Это было роковое различіе, отравившее существованіе многихъ
прекрасныхъ дупгь, рожденныхъ для того, чтобы вкусить идѳалъ
во всей его безконечности. Жизнь ихъ протекла печально, подъ
давленіемъ роковыхъ тисковъ! Сколько борьбы стоило имъ все
это! Первая философская побѣда моей юности состояла въ томъ.
что я превозгласилъ изъ глубины моей совѣсти: все,
исходящее изъ души, священно.
Итакъ, мы вовсе не ставимъ тѣсныхъ границъ человѣче-
ской природѣ, когда считаемъ лишь одно достойнымъ ея, ибо
это одно заключаетъ въ себѣ безконечность. Оно исключаешь
только все вульгарное, все то, что имѣетъ стоимость лишь по-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ОУ
стольку, по скольку ощущается нами, и только въ тотъ моментъ.
когда ощущается; кромѣ того эта низшая область гораздо менѣе
обширна, чѣмъ можно было бы думать. Въ жизни человѣка
очень мало вещей, которыя были бы совершенно мірскпми.
Прогрессъ нравственности и ума неизбѣжно приведетъ къ
созданы) новыхъ точекъ зрѣнія, которыя сообщать новую
идеальную цѣнность самымъ грубымъ, повидимому, актамъ. Развѣ
христіанство при помощи инстинкта кельтпческихъ и герман-
скихъ расъ не подняло до уровня эстетическаго и моральнаго
чувства тотъ фактъ, въ которомъ всѣ древніе, не исключая и
Платона, видѣли лишь наслажденіе. Развѣ питаніе, самый мате-
ріальный актъ нашей жизни, не получило благодаря первымъ
христіанамъ удивительнаго мпстпческаго значенія? Физической
трудъ, представляющій теперь лишь тягостую повинность для
всѣхъ, кто осужденъ заниматься пмъ, носилъ совсѣмъ иной ха-
рактеръ въ средніе вѣка для тѣхъ рабочихъ, которые съ пѣніемъ
строили соборы. Кто знаетъ, быть можетъ, настанетъ день, когда
надежда на то, что трудъ послужптъ къ благу человечества,
смягчитъ и освятитъ трудъ человѣка въ потѣ лица своего? Ибо
съ точки зрѣнія человечества самыя низменныя работы имѣюгь
идеальную цѣнность, такъ какъ иредставляютъ нзъ себя средство
или, по крайней мѣрѣ, условіе духовныхъ пріобрѣтеній. Всѣмъ
религіямъ свойственна одна черта, состоящая въ томъ, что онѣ
освящаютъ нпзшія проявленія жизни обрядами и внѣшними
церемоніями. Развитіе раціонализма начало съ того, что назвало
эти обряды простымъ суевѣріемъ, но это неважная заслуга съ
его стороны. Что же вышло пзъ этого? Потерявъ свой прежній
идеальный оттѣнокъ, жизнь стала чѣмъ-то низменнымъ, грубымъ
и прозапческимъ, до такой степени, что для нѣкоторыхъ актовъ.
для которыхъ особенно ощущалась потребность въ релпгіозномъ
ооозначеніи, какъ въ бракѣ, рожденіи π смерти, люди сохранили
прежніе обряды, хотя и перестали вѣрить въ ихъ
действительность. Мнѣ кажется, что высшее развитіе примирить эти два
течения и на, мѣето тапнственныхъ актовъ, имѣющихъ стоимость
лишь въ зависимости отъ ихъ обозначенія и совершенно недѣй-
ствительныхъ съ точки зрѣнія ихъ матерьяльнаго исполненія,
поставить нравственное чувство во всей его чистотѣ.
ІІтакъ, все связанное съ высшей жизнью человѣка, съ той
жизнью, которая отличаетъ его отъ животнаго,—священно и
заслуживаем страстной привязанности прекрасныхъ душъ.
Прекрасное чувство стбптъ прекрасной мысли и послѣдняя стоить
отлпчнаго дѣйствія. Философская система стоить поэмы, послѣд-
няя стоить научнаго открытія, жизнь ученаго стоить жизни
добродѣтельнаго человѣка. Совершеннымъ можно было-бы
признать такого человѣка, который въ одно и тоже время былъ бы
поэтомъ, философомъ, ученымъ и добродѣтельнымъ человѣкомъ
и при томъ такого, который обладалъ бы этими качествами не
по временамъ (въ этомъ случаѣ это была-бы лишь
посредственность), но, благодаря внутренному взаимодѣйствію, во всѣ моменты
своей жизни. Такой человѣкъ, будучи философомъ, долженъ
проявлять поэтическій талантъ, и будучи ученымъ, не перестаетъ

22
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
быть философомъ; однимъ словомъ въ немъ всѣ элементы чело-
вѣчества должны соединяться, какъ въ самомъ человѣчествѣ, въ
высшую гармонію. Въ наше время анализа нельзя осуществить
этого высшаго единства; жизнь становится ремесломъ, профес-
сіей. Нужно принять званіе поэта, ученаго или художника и
создать себѣ маленькій міръ, въ которомъ люди жпвутъ
совершенно особнякомъ, совершенно не понимая остального міра и
нерѣдко отрицая его. Никто не станетъ отрицать, что такое
положение является непзбѣжнымъ послѣдствіемъ настоящаго состоянія
человѣческаго духа. Однако, хотя такая жизненная система и
находить свое оправданіе въ необходимости, все же она не пере-
стаетъ противорѣчить человѣческому достоинству и совершенству
индивидуума. Если мы станемъ разсматривать какого-нибудь
Ньютона, "Кювье или Гейне, то увидимъ, что онъ не производить
впечатлѣнія такого совершенства, какимъ вѣетъ отъ античныхъ
мудрецовъ: Солона или Пиѳагора. Цѣлью человѣка является не
познаніе, чувствованіе и воображеніе, а совершенство;—а это
значить быть человѣкомъ въ полномъ смыслѣ слова. Это значить
заключать въ индивпдуальномъ типѣ краткую картину всего
человѣчества и соединить въ одно могучее единство всѣ тѣ
стороны жизни, которыя человѣчество начертало въ разное время
и въ различныхъ мѣстахъ. Люди слишкомъ часто воображаютъ,
что одна нравственность представляетъ совершенство, что стремле-
ніе къ истинѣ и красотѣ есть лишь наслажденіе, что человѣкъ
совершенный то же самое, что человѣкъ честный, напр. морав-
скій брать. Образецъ совершенства данъ намъ самимъ че-
ловѣчествомъ; наиболѣе совершенна такая жизнь, которая
лучше всего представляетъ все человѣчество. Но образованное
человѣчество не только нравственно, оно также учено,
обладаешь большимъ любопытствомъ, поэтичесішмъ талаитомъ и
страстностью.
Конечно, если бы кто-нибудь сталъ думать, что
индивидуальный человѣкъ сможетъ когда-либо обнять весь горизонтъ
умственной культуры, то это значило бы питать такія надежды на
будущее, которыя переходятъ за предѣлы, недоступные даже для
самыхъ смѣлыхъ мечтателей. Однако мы знаемъ, что въ
различныхъ областяхъ науки и искусства есть два совершенно
отличные элемента, которые одинаково необходимы для созданія науч-
наго или художественнаго произведенія, но въ тоже время не въ
одинаковой степени содѣйствуютъ совершенствованію
индивидуума. Это съ одной стороны практические пріемы и снаровка,
необходимые для открытія истины или осуществленія добра; ст>
другой стороны—духъ, все создающій и оживляющій, душа,
оживляющая произведете искусства, великій законъ, дающій
смыслъ и цѣну какому-нибудь научному открытію. Никогда нельзя
будетъ добиться того, чтобы одинъ и тотъ же человѣкъ съ одина-
ковымъ искусствомъ владѣлъ кистью художника, музыкальнымъ
инструментомъ и химическимъ приборомъ. Каждое изъ этихъ
знаній требуетъ спеціальнаго воспитанія и практической снаровки,
необходимо упражненіе въ теченіе всей жизни для того, чтобы
они стали непроизвольными и безсознательными привычками. Но,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
23
при болѣе высокой степени умственной культуры, можетъ случиться,
что чувство, дающее жизнь пропзведенію художника пли поэта,
пронпцательность фплософа пли ученаго и нравственное чувство
великаго характера, соединяется въ одно и создаютъ душу
чуткую на все истинное, прекрасное и благое. Это былъ бы
нравственный типъ совершеннаго человѣчества, ндеалъ, не
осуществляющейся ни въ комъ изъ людей и представляющій для буду-
щаго, все его содержаніе.
Въ сущности всѣ эти категоріи чпстыхъ формъ, доступныхъ
уму, представляютъ лишь различный стороны одного и того же
единства. Различіе начинается лишь въ низшей области. Есть
одинъ великій центральный фокуеъ, въ которомъ поэзія, наука и
нравственность тождествены, въ которомъ знаніе, преклоненіе и
и любовь представляютъ одно и тоже. Тамъ исчезаютъ всѣ про-
тиворѣчія, и человѣческая природа находить въ тождественности
объекта высшую гармонію всѣхъ своихъ способностей и доходить
до благоговѣнія выражающаго стремление всего существа его
къ вѣчноп безконечности. Святой тотъ, кто посвятилъ свою
жизнь этому великому идеалу, а все остальное призналъ безпо-
лезнымъ.
Паскаль прекрасно выразилъ тотъ сложный кругъ. въ которомъ
вращается наша положительная жизнь. Человѣкъ работаетъ для
отдыха, и потомъ отдыхъ оказывается совершенно невыноспмымъ. Че-
ловѣкъ не живетъ, а лишь надѣется жить. Дѣло въ томъ, что люди
никогда не обладаютъ, по моему мнѣнію, опредѣленнымъ методомъ
жизни никогда не могутъ сказать, что является главнымъ, что при-
даткомъ, что представляетъ изъ себя цѣль, что средство.
Богатство не можетъ быть конечной цѣлью, потому что оно имѣетъ
цѣнность лишь постольку, поскольку доставляетъ наслажденія.
II однако лучшая часть жизни тратится на пріобрѣтеніе
богатства, а на удовольствіе люди смотрятъ какъ на отдыхъ въ
потерянное время и въ безполезные годы. Лишь философъ и чело-
вѣкъ религіозный могутъ всегда предаваться полному отдыху,
могутъ пользоваться даннымъ моментомъ, не откладывая ничего
на будущее.
Кто-то сказалъ одному изъ философовъ древности, что онъ не
считаетъ себя рожденнымъ для фплософіи. Tt Несчастный, отвѣтилъ
ему мудрецъ, зачѣмъ же ты родился?α Конечно, если бы философія
была специальностью, такой же профессіей, какъ всякая другая, если
бы философствовать значило—искать разрѣшенія нѣсколькихъ бо-
лѣе или менѣе важныхъ вопросовъ, то отвѣтъ философа былъ
бы просто безсмысленнымъ. Но если понимать философію въ ея
истинномъ значеніи, то на самомъ дѣлѣ жалокъ тотъ, кто не
философъ, т. е. тотъ, кто не дошелъ до возвышеннаго пониманія жизни.
Точно такъ же многіе люди добровольно отказываются отъ зва-
нія поэта. Это было бы вполнѣ извинительно, если бы быть по-
этомъ значило имѣть привычку извѣстнаго механизма словъ. Но
если подъ поэзіей понимать способность, благодаря которой въ
душѣ возбуждаются извѣстныя состоянія, и которая издаетъ
особенный неуловимый тонъ при видѣ прекраснаго, то тотъ, кто
не поэтъ, перестаетъ быть человѣкомъ, и отказываться отъ этога

24
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
званія значить добровольно отрекаться отъ превосходства своей
природы.
Знаменитые примѣры могли бы доказать, въ случаѣ
надобности, что такая гармонія способностей человѣческой природы
вовсе не химера. Жизнь геніальныхъ людей представ ляетъ почти
всегда восхитительное зрѣлище огромныхъ умственныхъ
способностей въ соединеніи съ очень развитымъ поэтическимъ чув-
етвомъ и очаровательной душевной добротой, такъ что жизнь
ихъ еъ своей спокойной и мягкой кротостью представляетъ почти
всегда наиболѣе прекрасное произведеніе ихъ и составляетъ
существенную часть полнаго собранія ихъ произведеній. Собственно
говоря всѣ такія слова, какъ: поэзія, философія, искусство, наука
обозначаютъ не столько различные объекты умственной
деятельности человѣка, какъ различные способы разсмотрѣнія одного и
того же предмета, т. е. живое существо во всѣхъ его проявлені-
яхъ. Поэтому-то великій философъ бываетъ обыкновенно поэтомъ,
a великій художникъ бываетъ нерѣдко лучшимъ философомъ,
чѣмъ тѣ, кто носитъ это имя. Это ничто иное какъ, различный
формы, которыя, подобно различнымъ формамъ литературы, мо-
гутъ выражать все. Беранже умѣлъ сказать все въ формѣ пѣсенъ,
кто-нибудь другой выражаетъ все въ формѣ романовъ или нсторіи.
Бсѣ геніи бываютъ обыкновенно универсальными по отношенію къ
предмету своего изслѣдованія, и насколько мелкіе умы совершенно
невыносимы, когда они хотятъ доказать исключительное
превосходство своего искусства, настолько же правы великіе люди,
когда они доказываютъ, что ихъ искусство заключаешь всего че-
ловѣка, потому что оно служитъ пмъ въ действительности для
того, чтобы выразить нѣчто недѣлимое по существу, т. е. душу
пли Бога.
Однако приходится согласиться съ тѣлгь фактомъ, что секреть
еоединенія этихъ разнообразныхъ элементовъ еще не найдеиъ.
При настоящемъ состоянии человѣчества, богато одаренная
природа является мученіемъ. Человѣкъ, одаренный одной выдающейся
способностью, поглощающей всѣ остальныя, гораздо болѣе счаст-
ливъ, чѣмъ тотъ, кто постоянно чувствуетъ въ себѣ новыя
потребности и не можетъ удовлетворить ихъ. Ему нужна цѣлая жизнь
для познанія, другая жизнь для чувства и любви. Или же можно
сказать, что онъ хотѣлъ бы вести одновременно рядъ пнраллель-
ныхъ существованій, соединенныхъ высшимъ единствомъ сознанія.
Ограниченная временемъ и внѣшними обстоятельствами
деятельность его концентрируется внутри его и сама уничтожаетъ себя.
Ему нужно такъ много жить для самого себя, что совершенно
не остается времени для того, что бы жить для внѣшняго міра.
Онъ не хочетъ потерять ни одного элемента той кипучей и
разнообразной жизни, которая ускользаетъ отъ него, и которую онъ
поглощаетъ жадно и торопливо. Онъ перебѣгаетъ съ одного міра
на другой, или, лучше сказать, мало объединенные міры
сталкиваются въ его груди. По временамъ онъ начинаетъ видѣть ясно
окружающее и завидуетъ то человѣку съ простой душой,
живущему вѣрой и любовью, то мужественной душѣ, которая беретъ
жизнь, какъ здоровенный атлетъ, то проницательному и крити-

БУДУЩЕЕ НАУКИ. 25
ческому уму, который наслаждается на досугѣ умѣніемъ владѣть
своимъ вѣрнымъ и точнымъ аппаратомъ. Но потомъ, когда онъ
виднтъ полную невозможность осуществить этотъ разнообразный
идеалъ, замѣчаетъ какъ раздроблена, фатально несовершенна и
коротка его жизнь, и когда онъ думаетъ о томъ, что многія
стороны его богатой природы останутся во мракѣ, то онъ пспыты-
ваетъ горечь, мучительнѣе которой я не знаю ничего. Онъ про-
клинаетъ излишнее богатство жизни, которое ведетъ лишь къ тому,
что растрачивается, не принося никакпхъ плодовъ, и благодаря
котором}^ онъ испытываетъ мученія, когда направляетъ свою
деятельность на какой-нибудь внѣшній предметъ, потому что не
можетъ приложить къ нему всѣхъ своихъ сплъ. Лишь только ему
удалось осуществить одну сторону жизни, какъ передъ нимъ
появляются тысячи другихъ сторонъ, оболыцаютъ и увлекаютъ его
въ свою очередь. И такъ продолжается вплоть до того дня, когда
нужно покончить со всѣмъ этимъ. Тогда, оглядываясь на
пройденный имъ путь, онъ можетъ сказать съ утѣшеніемъ: я много
пожилъ. II въ этотъ день онъ впервые получитъ свою награду.
П.
Знаніе—это первое слово символа вѣры естественной религіи.
Знаніе—первое условіе сношеній человѣка съ вещами и того про-
никновенія въ жизнь вселенной, которое составляетъ умственную
жизнь индивидуума: знать это значить познавать Бога. Человѣкъ
невѣжественный какъ бы лишенъ природы, замкнутъ въ самомъ
себѣ и принужденъ создать себѣ фантастическое „не я~ по
образу и подобію своей личности. Отсюда возни каетъ тотъ стран-
вый міръ, которымъ живутъ дѣти и въ которомъ жилъ
первобытный человѣкъ. Человѣкъ входитъ въ общеніе съ вещами лишь
при помощи знанія и любви; не обладая знаніемъ, онъ можетъ
любить только химеры. Одно только знаніе доставляешь
необходимую для жизни основу реальности. Если мы, по примѣру
Лейбница, представимъ себѣ индивидуальную душу въ видѣ зеркала,
въ которомъ отражается природа, то мы должны будемъ сказать,
что подъ вліяніемъ науки она можетъ отражать большую или
меньшую часть существующего и приблизиться въ своей цѣли, которая
состоитъ въ томъ, чтобы быть въ полной гармоніи съ
совокупностью вещей.
Познаніе представляетъ наименѣе низменное нзъ всѣхъ жиз-
ненныхъ дѣйствій, потому что оно наиболѣе безкорыстно, наиболѣе
независимо отъ наслажденія. наиболѣе объективно, выражаясь
спеціальнымъ языкомъ. Доказывать его святость значило бы
тратить время понапрасну: только тѣмъ придетъ въ голову отрицать
её, для кого нѣтъ ничего святого.
Тѣ, кто придерживается фактовъ человеческой органнзаціи
и не пускается въ опредѣленія стоимости вещей, не могугь, во
всякомъ случаѣ, отрицать того, что наука—первая потребность
человѣчества. При видѣ вещей человѣкъ неизбѣжно испытываетъ
влеченіе разгадать ихъ тайну. Проблема возникаешь въ немъ
самомъ, благодаря свойственной человѣку способности итти дальше

26
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
воспринпмаемаго имъ явленія. Прежде всего это желаніе
познавая пробуждаетъ природа. Онъ съ нетерпѣніемъ набрасывается
на нее въ наивной уверенности, что при первой попыткѣ ему
удастся набросать на нѣсколькпхъ страницахъ всю систему
вселенной. Потомъ самъ онъ возбуждаетъ свое вниманіе и, наконецъ,
уже гораздо позже, его впдъ, человѣчество и исторія. Потомъ
любопытство его возбуждаетъ конечная проблема, великая при-
чина, высшій законъ. Проблема эта измѣняется и расширяется до
безконечностп въ зависимости отъ широты горизонтовъ, прису-
щихъ каждому возрасту, но все же возникаешь всегда. Находясь
постоянно передъ лпцомъ неизвѣстнаго, человѣкъ испытываетъ
двоякаго рода чувство: уваженіе пе]зедъ таинственностью и
благородную смѣлость, которая побуждаешь его разодрать завѣсу
для того, чтобы узнать, что скрывается за ней.
Для человѣка совершенно невозможно остаться совершенно
индиферентяымъ ко вселеной. Какъ только онъ начинаешь думать,
онъ ставить проблемы и разрѣшаетъ ихъ. Ему нужна опредѣлен-
ная система міра, самого себя, первой причины, ея происхожденія
и ея цѣли. У него нѣтъ необходимыхъ данныхъ для того, чтобы
отвѣтить на поставленные вопросы, но что за бѣда! Онъ самъ
дополняетъ ихъ. Такимъ путемъ возникли первобытныя религіи
и импровизованныя разрѣшенія проблемъ, для которыхъ нужно
было нѣсколько вѣковъ изслѣдованія. но на которыя нужно было
дать немедленный отвѣтъ. Систематическая наука можетъ
примириться съ незнаніемъ или, по крайней мѣрѣ, съ отсрочкой;
примитивная наука хотѣла сразу познать смыслъ вещей. И дѣйстви-
тельно, требовать отъ человѣка, чтобы онъ оставилъ въ сторонѣ
нѣкоторыя проблемы и предоставилъ будущимъ вѣкамъ заняться
познаніемъ того, что онъ изъ себя представляешь, какое мѣсто
занимаетъ онъ въ мірѣ, и какова причина возншшовеиія его
самого и міра,—это значило бы требовать невозможна™. Даже
если бы онъ зналъ, что загадка не можетъ быть разгадана,—это
все же не помѣшало бы ему раздражаться и дѣлать усшіія для
ея разрѣшенія.
Я знаю, что въ этомъ смѣломъ дѣйствіи, при помощи кото-
раго человѣкъ срываетъ таинственный покровъ съ вещей, есть
что-то непочтительное и посягающее, нѣчто въ родѣ оскорбленія
Божественнаго Величія. Такъ по крайней мѣрѣ думали всѣ древ-
ніе народы. Наука въ ихъ глазахъ была похищеніемъ у Божества,
чѣмъ-то въ родѣ неуваженія π неповиновенія Ему. Духъ зла
побуждаешь человѣка выйти изъ состоянія невиннаго невежества и
стать подобнымъ Богу при помощи знанія, отличающаго добро
отъ зла. Тошь же смыслъ имѣетъ и миѳъ о Прометеѣ. Въ немъ
пріобрѣтенія цивилизаціи представлены какъ покушеніе, какъ
недозволенное похищеніе у ревниваго божества, желающаго
сохранить ихъ себѣ. Этимъ объясняется то смѣлое и дерзкое отношеніе
къ богамъ, свойственное всѣмъ первымъ изобрѣтателямъ. Тѣмъ
же путемъ возникла тема, развитая въ различныхъ миѳологиче-
скихъ легендахъ и утверждающая, что стремленіе къ лучшему
положенію есть источникъ всего зла на землѣ. Понятно, что
древность, не знающая великаго слова загадки—прогрессъ, испытывала

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
27
чувство почтптельнаго страха, когда ей приходилось нарушать
границы, установленная, по ея мнѣнію, высшей силой. Вполнѣ
понятно, что, не смѣя помѣстпть счаетіе въ будущемъ, она
мечтала о немъ въ прошедшемъ, въ золотомъ вѣкѣ; (1) вполнѣ
естественно, что она сказала Audax Japeti genus и назвала пріобрѣ-
теніе совершенства—Vetitum nefas.—Въ то время человечество
ощущало лишь препятствія и не предвкушало побѣды. Однако
оно все шло вгіёредъ, хотя и называло себя дерзкимъ и безраз-
суднымъ. Для насъ, дошедшпхъ до великой стадіи сознаніят
нѣтъ надобности говорить: Coelum ipsum petinms stultitia! и нѣтъ
надобности двигаться впередъ по пути святотатства. Нужно, под-
нявъ голову, птти безъ страха къ тому, что составляетъ наше
благо, а если намъ придется едѣлать нѣкоторое насиліе надъ
вещами для того, чтобы раскрыть пхъ тайну, то слѣдуетъ понимать,
что мы дѣйствуемъ для насъ, для нпхъ самыхъ и для Бога.
Человѣкъ отнюдь не сразу доходптъ до сознанія своей силы
и творческой способности. У примитнвныхъ народовъ всѣ уди-
вительныя дѣла разума приписываются Божеству. Мудрецы чув-
ствуютъ вдохновеніе и съ полнымъ убѣжденіемъ разсказываютъ
о таинственныхъ сношеніяхъ съ высшими существами. Очень
часто сверхъестественные факторы оказываются причинами какихъ-
нпбудь подвиговъ, превышающихъ силы человечества. У Гомера
всѣ замысловатый сооруженія создаетъ Гефестъ. Легковѣрные
средніе вѣка объясняютъ всякое выдающееся знаніе и всякую
ловкость, превышающую обычный уровень, тайными
способностями или сношеніями съ демономъ. Вообще вѣка, мало
размышляющее, принимали теологическое объясненіе вмѣсто психологиче-
скаго. Вѣра въ то, что благодать нисходить свыше, кажется вполнѣ
естественной, и только значительно позже удалось открыть, что
она исходить изъ глубины совѣсти. Точно также профанъ увѣ-
ренъ, что роса сходить съ небесъ, и съ трудомъ повѣрптъ
ученому, что она выдѣляется пзъ растеній.
Когда я хочу представить себѣ какой-нибудь фактъ, поло-
жившій начало наукѣ во всей ея примитивной наивности и без-
корыстномъ увлеченіи, то я съ невыразимымъ наслажденіемъ
вспоминаю о первыхъ фплософахъ—раціоналистахъ Греціп. Пси-
хологъ поражается искренностью и неоцѣнимой правдивостью въ
самопроизвольномъ усердіи этихъ людей, которые безъ всякихъ
традицій прошедшаго, безъ всякихъ оффпціальныхъ побуждений,
подъ вліяніемъ одного лишь внутренняго стремленія своей
природы, принимаются за вѣчную проблему въ ея истинной формѣ.
Аристотель—это уже сознательный ученый, ясно, понимающій свои
пріемы π слагающій науку и философію точно такъ же, какъ Вер-
гили! слагалъ стихи. Напротивъ, эти первые мыслители находятся
подъ вліяніемъ совершенно непропзвольнаго любопытства.
Предмета находится передъ ихъ глазами и возбуждаетъ ихъ аппетптъ;
они принимаются за него, какъ нетерпѣливый ребенокъ, который
вертится вокругъ сложной машины, трогаетъ ее со всѣхъ сторонъ,
стараясь открыть ея тайну, и успокаивается только тогда, когда
слышитъ слово, которое кажется досточно поясняющимъ. Эта
примитивная наука есть ничто иное, какъ то „почему?", которое такъ

28
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
часто задаютъ дѣтп, съ той только разницей, что ребенокъ
находить среди насъ кого-нибудь сознательнаго и можеть получить
отвѣтъ на свой вопросъ, въ то время какъ въ предыдущемъ слу-
чаѣ ребенку приходится такъ же наивно сочинять и отвѣтъ. Мнѣ
кажется, что такъ же трудно понять истинную точку зрѣнія
науки, не изучая этпхъ прпмптпвныхъ ученыхъ, какъ трудно
выработать высшее пониманіе поэзіи, не изучая первобытныхъ поэ-
тическпхъ произведеній.
Такая дѣловая цивнлпзація, какъ наша, отнюдь не способ-
ствуетъ развитію подобныхъ спекулятивныхъ потребностей.
Любознательность нпгдѣ не бываетъ болѣе живой, болѣе чистой ибо-
лѣе объективной, чѣмъ у дѣтей π у первобытныхъ народовъ. Какъ
наивно интересуются они природой и животными (2) безъ всякой
задней мысли, безъ прпзнаковъ почтенія ко всему человѣческому!
Ііапротпвъ, дѣловой человѣкъ скучаетъ въ обществѣ природы и
животныхъ; этп безкорыстныя наслажденія совершенно не
мирятся съ его эгоизмомъ. Человѣкъ простой π предоставленный
своимъ собственнымъ мыслямъ нерѣдко составляетъ систему го-
]эаздо болѣе полную и обширную, чѣмъ человѣкъ, получившііі
искусственное π условное образованіе. Привычки практической
жизни ослабляютъ пнстішктъ чистой любознательности; но адептъ
пауки можетъ утѣшаться тѣмъ, что ничто не унпчтожитъ его,
что монументъ, въ который онъ вложилъ одинъ кпрпичъ, будетъ
вѣченъ, и что его безсмертіе, какъ и безсмертіе морали, основано
на сампхъ инстпнктахъ человѣческой прпроды.
Науку разсматриваютъ обыкновенно съ точки зрѣнія ея
практическпхъ результатовъ или ея значенія для цпвилизаціи.
Безъ особеннаго труда люди доходятъ то того вывода, что
современное общество обязано наукѣ своими главными
усовершенствованиями. Это очень вѣрно, но такая постановка вопроса очень
опасна. Это похоже на то, какъ если бы мы для распространенія
нравственности, ограничивались указаніемъ выгодъ, доставляе-
мыхъ ею обществу. Наука точно такъ же, какъ π нравственность
имѣетъ свою самостоятельную цѣнность, совершенно независимо
отъ доставляемыхъ ею выгодъ.
Впрочемъ, выводы эти понимаются обыкновенно крайне узко.
Къ нпмъ причисляются обыкновенно только тѣ приложенія, ко-
торыя, конечно, имѣютъ свою цѣну и очень сильно способствуют^
прогрессу мысли, но обладаютъ въ очень незначительной степени
или совсѣмъ даже не обладаютъ сами по себѣ идеальной
ценностью. На самомъ дѣлѣ прнложенія морали почти всегда отклоня-
ютъ науку отъ ея истинной цѣлп. Если бы кто-нибудь пожелалъ
изучать исторію только для того, чтобы получать уроки
нравственности или увеличивать запасъ практической мудрости, то это
было бы равносильно возобновленію забавной теоріи, созданной
неудачными комментаторами Аристотеля, которые цѣлью драма-
тическаго искусства считали исцѣленіе страстей, изображенныхъ
на сценѣ. Я возстаю здѣсь противъ англійской науки, столь мало
возвышенной и столь мало философской. Я не знаю, удалось ли
кому-нибудь изъ англичанъ, за исключеніемъ, быть можетъ,
Байрона, достаточно глубоко понять философію вещей. Управлять

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
29
своей жизнью согласно правиламъ разума, избѣгать заблуждений,
не приниматься за неисполнимым предпріятія, обезпечивать себѣ
покойное и пріятное существованіе, познавать простые законы
вселенной π составлять нѣкоторое понятіе о естественной теоло-
гіп—вотъ высшая цѣль науки для мыслящпхъ англичанъ. Ни
одного возвышеннаго и безпокойнаго спекулятивнаго воззрѣнія,
ни одного глубокаго взгляда на существующее. Это зависитъ, вѣ-
роятно, отъ того, что позитивной релпгіи, отданной въ консерва-
тпвныя руки и имѣющей славу неуязвимости, приписывается
способность сказать слово о велнкихъ вещахъ (3). Но такъ какъ,
въ дѣйствптельностп наука пмѣетъ цѣнность лпшь постольку
поскольку можетъ замѣнить релнгію, то какая же участь должна
постигнуть ее въ подобной спстемѣ? Она станетъ неважнымъ
средствомъ для того, чтобы выработать здравый смыслъ, занять
хорошее положеніе въ жизни и пріобрѣсть полезныя и любопыт-
ныя свѣдѣнія. Какъ это все жалко! Что касается меня, то я знаю
лпшь одпнъ результата науки. Онъ состоитъ въ томъ, что раз-
рѣшаетъ загадку, раекрываетъ передъ людьмптаішу вещей и объ-
ясняетъ ее саму по себѣ и во имя единственной законной
власти, которой является человѣчеекая природа во всей своей
совокупности, даетъ этой тайнѣ спмволъ. который прежде она
получала въ готовомъ впдѣ отъ религіп и котораго теперь уже не
можетъ принять. Жизнь безъ опредѣленнаго представления о си-
стемѣ вещей не есть истинно человѣческая жизнь. Конечно, я
понимаю скептицизмъ. Это такая же система, какъ и всякая
другая: она не лишена своего величія и благородства. Я понимаю
вѣру. завидую ея обладателямъ п, быть можетъ, сожалѣю о ея
потерѣ. Но равнодушіе и легкомысліе человѣчества кажутся мнѣ
чѣмъ-то чудовпщнымъ. Пусть человѣкъ будетъ какъ угодно остро-
уменъ, но если передъ лицомъ безконечности онъ не
чувствуешь, что онъ окруженъ тайнами и проблемами, то онъ въ
мопхъ глазахъ не -болѣе, какъ тупица.
Если бы я сказалъ, что идеи эти властвуютъ надъ міромъ, то
это значило бы повторять совершенно банальную истину. При
томъ это значило бы сказать скорѣе то, что должно было бы быть
и будетъ. чѣмъ то, что было. Несомнѣнно, въ исторіи нужно
признать значительное участіе силы, каприза и даже того, что можно
назвать случаемъ, т. е. чего-то такого, въ чемъ нѣтъ
нравственной причины, пропорциональной слѣдствію (4). До ΧΛΊΙ1 вѣка
чистая философія не производила непосредственнаго вліянія на
двпженіе человѣчества: даже гораздо вѣрнѣе сказать, что исто-
рическія эпохи создаютъ философію, чѣмъ наоборотъ. Несомненно
лишь то, что несмотря на колебанія, человѣчество стремится къ
болѣе совершенному состоянію, что оно имѣетъ право и
возможность предоставить преобладающую роль въ управленіи вещами
разуму, а не инстинкту или прихоти.
Безцѣльно было бы говорить съ тѣмъ, кто думаетъ, что
исторія представляетъ волненіе безъ цѣли, движеніе безъ
результата. Нельзя доказать движеніе человѣчества тому, кто самъ
не открылъ его. Таково первое слово символа вѣры XIX
столетия,—огромный результата, добытый за сто лѣтъ наукой о чело-

30
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
вѣчествѣ. Надь пндпвидуумомъ находится человѣчество, которое
живетъ и развивается, какъ всякое органическое существо, и
которое, подобно всякому органическому существу, стремится къ
совершенству, т. е. къ полнотѣ своего сущесгвованія (5). Про-
живъ долгіе вѣка во мракѣ дѣтетва, безъ самосознанія, подъ
вліяніемъ лишь собственныхъ побужденій, человѣчество дошло
до того момента, когда оно подобно индивидууму вступило во
владѣніе сампмъ собой, познало себя и признало въ себѣ живое
единство. Моментъ этотъ останется памятнымъ на всегда. Мы не
видимъ его только потому, что онъ слишкомъ близокъ къ намъ;
но мнѣ кажется, что въ глазахъ будущаго онъ будетъ имѣть зна-
ченіе революціи, подобной той, которая составляетъ новую эру
въ исторіи всѣхъ народовъ. Не прошло еще полвѣка съ того
времени, какъ человѣчество поняло себя и призадумалось,
надъ собой (6), а люди уже удивляются, что въ человѣчествѣ
такъ слабо развито сознаніе единства и солидарности!
Французская революція—это первая попытка человѣчества взять возжи
въ свои руки и самостоятельно управлять собой. Моментъ этотъ
обозначаетъ появленіе размышленія въ управленіи человѣче-
ствомъ. Онъ соотвѣтствуетъ тому періоду, когда ребенокъ, дѣй-
ствующій до того времени подъ вліяніемъ непроизвольныхъ ин-
стинктовъ, прихотей и воліі другихъ, становится свободной и
нравственной личностью, отвѣтственной за свои дѣйствія. Весь
дредыдущій періодъ можно назвать вмѣстѣ съ Робертомъ Ове-
номъ неразумнымъ періодомъ человѣческаго суще-
ствованія. Со временемъ придетъ, такой моментъ, когда пе-
ріодъ этотъ будетъ имѣть для псторіи человѣчества вообще и
нашего народа въ частности значеніе интереснаго предисловія,
станетъ чѣмъ то въ родѣ той главы о галлахъ, которая
обыкновенно предшествуетъ собственной исторін Францін. Собственная
псторія Франціи начинается съ S9 года; все предыдущее—лишь
ъгедленное приготовление къ нему и имѣетъ значеніе лишь какъ
послѣднее. Прочтите исторію, и вы не найдете на всемъ ея про-
тяженіи факта, аналогичнаго тому, какой иреставляетъ ХѴШ
вѣкъ. Философы и люди, одаренные талантами, нисколько не
занимаясь политикой, радикально измѣнили основу всѣхъ идей
и опираясь на вѣру въ свои системы, произвели сознательно и
намѣренно наиболѣе крупную изъ революцііі. Революція 89 года
является революцией, созданной философами. Кондорсе, Мирабо
и Робеспьеръ представляютъ первый примѣръ теоретиковъ, вмѣ-
шивающихся въ управленіе вещами и старающихся управлять
человѣчествомъ разумно и согласно требованіямъ науки. Всѣ
участники учредительная собранія, законодательнаго собранія и
конвента были почти безъ исключения въ буквальномъ смыслѣ
слова учениками Руссо и Вольтера. Я скажу потомъ, почему
колесница, управляемая такими руками, не могла двигаться такт»
хорошо, какъ тогда, когда она двигалась самостоятельно, и
почему она должна была свалиться въ пропасть. Теперь нужно отмѣ-
тить ту несравненную смѣлость, ту чудесную и смѣлую попытку
реформировать свѣтъ согласно требованіямъ разсудка, уничтожить
всѣ предразсудки, неразумныя учрежденія, неразумные, по внѣшне-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
31
му виду, обычап п замѣнитьпхъ системой, вычисленной съ точностью
формулы π сложной, какъ искусная машина (7). И такъ я повторяю:
это единственный прпмѣръ за все время исторіи,
составляющей цѣлую эпоху въ жизни человѣчества. Конечно, подобная
попытка не могла быть безупречной во всѣхъ отношеніяхъ. II всѣ
эти учреждения въ сущности вовсе не такъ абсурдны, какъ
кажутся, пвсѣ эти предразсудкп имѣютъ разумную причину,
которой мы не вндѣлп. Конечно, неоспоримъ самый принцнпъ,
что править долженъ умъ, т. е. разумъ долженъ управлять мі-
ромъ. Но кто же сказалъ вамъ. что вашъ анализъ достаточно
полонъ, и что вы не отрицаете того, чего вы просто не поняли?
Кто сказалъ вамъ, что развитая философія не прпзнаетъ
правильности неправпльнаго произведенія, созданнаго человѣчествомъ?
Легко доказать, что большинство предразсудковъ, на которыхъ
основано современное общество, какъ привилегия дворянства, право
старшинства, и т. д., неразумны и нелѣпы съ точки зрѣнія абстракт-
наго разума, что для всѣхъ этпхъ предразсудковъ не должно быть
мѣста въ нормально устроенномъ обществѣ. Въ этомъ какая то
увлекательная аналитическая ясность, которую такъ любилъ ХѴПІ
вѣкъ. Но развѣ это даетъ основаніе для того, чтобы порицать
недостатки того стараго зданія человѣчества, въ которомъ они соста-
вляютъ существенную часть? Конечно, критика этихъ первыхъ ре-
форматоровъ была во многпхъ отношеніяхъ рѣзка, не понимала
всего непропзвольнаго и слишкомъ гордилась легкими
приоритетами сознательнаго разума.
Вообще въ философіи ХѴШ в. и въ политнкѣ первой
революции мы видпмъ всѣ недостатки, ' присущіе всякому началу
размышленія: непониманіе всего наивнаго, склонность
объявлять обсурдньгмъ все то, непосредственные пррічпны чего
непонятны. Вѣкъ этотъ понималъ лишь самого себя и мѣрилъ всѣхъ
своей собственной мѣрой. Подъ вліяніемъ идеи объ изобрѣта-
тельныхъ способностяхъ человѣка, оыъ слишкомъ расшарилъ
область сознательнаго изобрѣтенія. Въ поэзіи онъ замѣнилъ
искусственной композиціей внутреннее вдохновение, выходящее изъ
глубины сознанія, безъ всякнхъ заботъ о литературной формѣ.
Въ политике человѣкъ создавалъ свободно и умышленно
общество и управляющую имъ власть. Въ нравственности человѣкъ
нашелъ и установилъ долгъ въ качествѣ полезнаго изобрѣтенія.
Въ области психологіи онъ казался творцомъ самыхъ необходи-
мыхъ послѣдствій своей органпзаціи. Въ фплологіи ученые того
времени находили особенное удовольствіе въ томъ, что
выказывали непослѣдовательность и ошибки языка въ томъ видѣ, какъ
его создалъ народъ, и при помощи логики исправляли отклоненія,·
вызванныя привычкой, совершенно не замѣчая того, что обороты,
которые они хотѣли уничтожить, были гораздо болѣе логичны,
ясны и легки, чѣмъ тѣ, которые они хотѣли ввести. Вѣкъ этотъ
не понялъ природы, не понялъ свободной деятельности. ІКонечно
человѣкъ, въ нѣкоторомъ смыслѣ, производить все, вытекающее
изъ его природы; онъ затрачпваетъ на это свою деятельность, и
доставляешь грубую силу, вызывающую результатъ, но
руководство не принадлежишь ему. Онъ доставляешь матерьялъ, но форма

32 БУДУЩЕЕ НАУКИ.
получается свыше; истпннымъ творцомъ является живая и по-
истинѣ божественная сила, скрывающаяся въ способностяхъ че-
ловѣка. Она не условность и не разсчетъ, а производить свое
дѣйствіе сама по себѣ, при помощи простого напряженія.
Отсюда такая вѣра въ искусственное, механическое, которой мы такъ
сильно проникнуты до сихъ поръ. Люди думаютъ, что имъ
удастся предвпдѣть всѣ случайности; но твореніе слишкомъ
сложно π смѣется надъ всѣми усиліямп нхъ. Священный ужасъ пе-
редъ произвольнымъ доходить до того, что люди уничтожаютъ
всякую иниціатпву. Индивидуума окружаютъ правила, которыя
не даютъ ему возможности свободно двигать ни однимъ изъ
членовъ, такъ что всѣ его дѣйствія могла бы исполнить
деревянная кукла, если бы ее пріучить къ механическимъ дѣйствіямъ.
Такимъ образомъ разница между посредственностью и
выдающимся умомъ становится почти незначительной; администрация
стала какой-то бездушной машиной, которая должна исполнять
человѣческія дѣйствія. Во Франціи стали слишкомъ склонны
думать, что недостатокъ душевныхъ побужденій можно дополнить
механизмомъ и внешними пріемами. Но развѣ то же самое на-
правленіе не стремились примѣнить къ болѣе сложнымъ обла-
стямъ воспптанія и нравственности (8)? Развѣ у насъ не было ми-
нистровъ народнаго просвѣщенія, пытавшихся создать великихъ
людей при помощи соотвѣтственныхъ правилъ? Развѣ не
создавались пріемы для того, чтобы дѣлать людей нравственными,
подобно тому, какъ стараться плоды заставить созрѣвать въ рукахъ?
Предоставьте ихъ солнцу, вы, люди мало вѣрующіе въ природу.
Итакъ заблужденіе было совершенно извинительно и
необходимо въ томъ вѣкѣ, когда размышленіе заняло мѣсто иеироиз-
вольныхъ дѣйствій (9). Хотя это первая степень сознанія
представляла огромный прогрессъ, но состояніе, возникшее изъ него,
могло казаться въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ ниже тгредіиествовав-
шаго, и враги человѣчества воспользовались этимъ для того,
чтобы подъ благовиднымъ предлогомъ оспаривать принципъ
прогресса (10). Дѣйствительно, въ слѣпомъ и неразумномъ состояніи
все совершалось само по себѣ, непроизвольно, путемъ установ-
леннаго порядка. Были цѣльныя учрежденія, о происхожденіи
которыхъ никто не спорплъ, догліаты, которые принимались безъ
критики. Міръ былъ какъ бы машиной, организованной безъ вся-
каго участія размышленія и такой длинной рукой, что всѣ были
увѣрены въ ея божественномъ пропсхожденіи. Всего этого не
стало, когда человѣчество пожелало само управлять собой и
начать съ самыхъ основаній инстинктивную работу вѣковъ. Вмѣсто
старыхъ учрежденій, которыя не имѣли начала и казались необ-
ходимымъ результатомъ движенія вещей, появились учреждения,
созданныя человѣческими руками, совершенно новыя, со
анодами поправ окъ и тѣмъ самымъ лишенныя прежняго престижа.
Но такъ какъ авторовъ новаго произведенія всѣ знали и не
признавали за ними особеннаго авторитета, такъ какъ при томъ же
въ импровизированномъ механизмѣ обнаруживались замѣтные
недостатки, рѣшеніе вопроса перешло въ область преній, то не
было основанія считать ихъ законченными. Вслѣдствіе этого

ПУДУЩЕЕ НАУКИ.
8S
возныкъ періодъ неустойчивости и потряеенііі. который вызывалъ
въ тяжеловѣсныхъ, но честныхъ умахъ сожалѣніе о прежнемъ
порядкѣ. Стоило ли предпочитать рѣшительныя утверждения
старой науки, которая никогда не испытывала затрудненій. благора-
зумнымъ колебаніямъ и шатанію науки новаго времени? Безъ
еомнѣнія, какъ въ полптпкѣ. такъ и въ филоеофіп, безконтроль-
ное царство абсолютнаго болѣе всего ведетъ къ покою, и
конечно, знатные госиода, хорошо чувствующіе себя въ соетояніи
покоя, должны любпть такой режпмъ. Напротпвъ. колебаніе
является характерной чертой истинно гуманнаго развптія, π
современные констптуціи постуиаютъ совершенно послѣдовательно,
назначая опредѣленные періодическіе сроки, въ которые ихъ можно
пзмѣнпть.
Птакъ, не слѣдуетъ удивляться тому, что послѣ псчезно-
вешя первобытнаго состоянія и послѣ разрушенія старыхъ зданій.
сооруженныхъ слѣпымъ сознаніемъ вѣковъ, остается и нѣкоторое
сожалѣніе о мпнувшемъ. а новыя сооруженія далеко не могутъ
сравниться со старыми. Несовершенное мышленіе не можетъ сразу
возстановпть того, что создала человѣческая природа, дѣйствуя
всѣмп своими внутренними силами. Мышленіе оказывается столь
же беземысленнымъ для возсозданія иропзведеній. созданныхъ
инстпнктомъ, какъ искусство не можетъ воспроизвести безсозна-
тельной работы насѣкомаго, ткущаго свою ткань пли строющаго
своп ячейки. Но развѣ это основаніе для того, чтобы отказаться
отъ сознательной науки и вернуться къ слѣпому инстинкту?
Конечно, нѣтъ. Это основаніе лишь для того, чтобы довести раз-
мышленіе до конца въ полной увѣренности, что совершенное мыш-
леніе возсоздастъ тѣ же пропзведенія, только болѣе ясно π болѣе
разумно. Нужно надѣяться π постоянно иттп впередъ, не
обращая никакого вниманія на возраженія скеитиковъ. Впрочемъ это
уже случилось: человѣчество окончательно эмансипировалось, стало
свободной личностью π само хочетъ править собою. Если же мп-
нутнымъ сномъ его кто-нибудь пожелаетъ воспользоваться, чтобы
наложить на него новыя цѣпи. то оно шутя сорветъ пхъ.
Единственное средство вернуть старый порядокъ вещей въ томъ, чтобы
уничтожить сознаніе, разрушая науку и умственное развитіе. Есть
люди, которые знаютъ это. но я готовъ поклясться, что усилія ихъ
не увѣнчаются успѣхомъ.
Таково состояніе человѣческаго духа въ этомъ вѣкѣ. Онъ
разрушилъ готическія постройки, которыя были достроены не-
извѣстно какъ и всетакп были вполнѣ достаточны для того, чтобы
дать пріютъ человѣчеству. Потомъ человѣчеекій духъ попытался
возстановпть зданіе съ болѣе совершенными очертаніямп, но
попытка была безуспѣшна. Старый храмъ, воздвигнутый человѣче-
етвомъ, обладалъ чудесными тонкостями, которыя въ началѣ
остались незамѣченнымп. и съ которыми не могли справиться
современные инженеры со всей своей геометріей. Потомъ стремление
людей къ этому уменьшилось: никто не хочетъ трудиться
понапрасну. Предыдущіе вѣка не жаловались на организацію
общества, потому что въ немъ не было никакой организации Съ
зломъ мирились, какъ съ созданіемъ рока. То, что теперь вы-

34
БУДУЩЕЕ НАУКП.
звало бы яростные крики, тогда не вызывало нп одной жалобы.
Неофеодальная школа очень странно воспользовалась этнмъ не-
доразумѣніемъ. Что же остается дѣлать? Возетановить старое
зданіе? Но вѣдь это было бы еще труднѣе, ибо если бы даже
планъ не былъ потерянъ. то во всякомъ случаѣ совершенно уте-
рянъ матерьялъ. Нужно искать совершенства внѣ этихъ предѣ-
ловъ, довести науку до ея крайнихъ предѣловъ. Лишь наука дастъ
человѣчеетву то/безъ чего оно не можетъ жить: спмволъ вѣрыи
законъ.
Какой бы то ни было цѣной слѣдуетъ поддерживать догматъ,
глаеящій. что разумъ прпзванъ реформировать общество согласно
свопмъ требованіямъ, и что, принимаясь за исправленіе путемъ
сознательныхъ уеплій твореній, еозданныхъ Провидѣніемъ, мы не
совершаемъ никакого посягательства на Его власть. Истинный
оптпмпзмъ понятенъ только при такомъ условіп. Онъ былъ бы
заблужденіемъ, если бы человѣкъ не былъ спссобенъ на
совершенство, если бы ему не было дано улучшать существующей по·
рядокъ при помощи науки. Безъ этого изреченіе: „все идетъ къ
лучшему ~ стало бы горькой насмѣшкой (11). Да, все идетъ къ
лучшему, благодаря человѣческому разуму, который способенъ
исправлять неизбѣжныя несовершенства первоначальнаго поло-
женія вещей. Лучше было бы сказать: все пойдетъ къ лучшему,
когда человѣкъ исполнить прпсущій ему трудъ, возетановить
гармонію въ моральность мірѣ и подчинить себѣ міръ фпзическій.
Что же касается старыхъ теорій объ окончательномъ и вполнѣ гото-
вомъ состояніп міра во зсѣхъ его деталяхъ, то всѣ онѣ побѣж-
дены и оставлены. Во всякомъ случаѣ можно сказать съ увѣрен-
ностью, что онѣ не остановятъ человѣка въ его реформаторской
деятельности, что онъ per fas et nef a s будетъ упорно исправлять
твореніе и доведетъ до конца свое святое дѣло: онъ будетъ
бороться съ слѣпыми причинами и случапнымп учреждениями и
на мѣсто необходимости поставить разумъ. Восточ-
быя религіи говорятъ человѣку: терпи зло. Европейская религія
сводится къ положенію: борись со зломъ.
Проницательные люди увидятъ, что здѣсь центръ тяжести
всей проблемы, и что въ настоящее время борьба происходить
между старыми π новыми идеями теизма и морали. Достаточно
только, чтобы они видѣлп ее. Мы находимся здѣсь на той
священной границѣ, которая отдѣляетъ доктрины. Ничтожное раз*
стояніе между лучами, выходящими, изъ одного центра, въ концѣ
концовъ приводить къ ѳезконечному отдаленію между ними. Стоить
только помнить, что теоріи прогресса непримиримы съ старой
тенденціею, что онѣ сохраняютъ смыслъ лишь въ томъ случаѣ,
если приписываютъ божественную деятельность человѣческому
духу, однимъ словомъ, если считаютъ реформирующую способность
духа первоклассной державой въ нашемъ мірѣ.
Нпгдѣ скрытая связь этихъ доктрпнъ не стала болѣе
ощутительной, чѣмъ въ послѣдней неоцѣненной книгѣ Гизо,
которому достанется рѣдкая привиллегія быть читаннымъ въ будущемъ,
потому, что онъ очень оригинально изображаетъ любопытный
умственный моментъ. Повѣритъ ли кто-нибудь черезъ пятьсотъ лѣтъ,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
35
что одинъ пзъ первыхъ умовъ XIX вѣка могъ сказать, что со
времени эмансипацін разнообразныхъ классовъ общества число
выдающихся людей нисколько не увеличилось во Франціи.
„Можно думать,—прпбавляетъ онъ,—что Провидѣніе не даетъ
возможности человѣческимъ законамъ вліять въ умственной сферѣ на
размѣрыи великолѣиіе его даровъ" (12). Аристархи будущаго
сочтуть это ошпбочнымъ прибавленіемъ и, какъ на рѣшительное
доказательство, укажутъ на то, что такое пониманіе управленія
міромъ не могло никогда прійтп въ голову автору Исторіи
Цивилизации Но какъ они съумѣютъ оправдать слѣдующее разсуж-
деніе: до сихъ поръ мы наблюдали въ обществѣ три типа со-
ціальнаго иоложенія: люди, живущіе своимъ доход омъ, люди
извдекающіе выгоды изъ своего дохода и, наконець, люди, жи-
вѵщіе своимъ трудомъ; все это лежитъ въ основѣ человѣческой
природы и всегда будетъ такъ. Съ такимъ же основаніемъ въ
древности можно было бы сказать: въ обществѣ было всегда три
класса людей: аристократія, свободные и рабы; все это
свойственно человѣческой природѣ и всегда будетъ такъ. Съ такимъ же
основаніемъ въ 17 SO году можно было бы сказать: государство
заключало до сихъ поръ три класса людей: правительство, арй>
стократію. ограничивающую власть π разночинцевъ. Итакъ, все
это свойственно человѣческой ириродѣ, a тѣ, кто хочетъ измѣ-
нить этотъ порядокъ, опасные безумцы и утописты.
Конечно, никто болѣе меня не увѣренъ въ томъ, что нельзя
измѣнпть человѣческой природы. Но умы ограниченные и
догматические понимаютъ ее крайне своеобразно. Для нихъ человѣче-
ская природа есть то, что существуешь въ ихъ глазахъ и что они
хотѣли бы сохранить. Гораздо больше основанія утверждать, что
прпвиллегпрованная ариетократія составляешь сущность общества,
чѣмъ говорить, что для него необходима денежная аристократія.
Вѣрно то, что человѣческая природа состоитъ изъ инстинктовъ
и очень общихъ пршщиповъ, которые освящаютъ не тотъ или не
иной социальный строй преимущественно передъ другимъ, но
лишь нѣкоторыя условія соціальнаго строя, напримѣръ: семью
или индивидуальную собственность. Вмѣстѣ съ вѣчными
принципами своей природы человѣкъ можетъ реформировать
политическое и общественное зданіе. Онъ можетъ сдѣлать это, такъ
какъ не подлежитъ никакому сомнѣнію, что онъ создалъ его,
такъ какъ никто не станетъ отрицать, что въ нѣкоторыхъ отно-
шеніяхъ современное общество организовано гораздо лучше преж-
нихъ. Это дѣло религій, скажете вы. Я согласенъ, но что такое
всѣ религіи, какъ не самыя прекрасныя произведенія человѣче-
ской природы? Ссылка на человѣческую природу является иослѣд-
нимъ основаніемъ во всѣхъ философскихъ и соціальныхъ вопро-
сахъ. Слѣдуетъ, однако, быть осторожнымъ и избѣгать узкаго и
ограниченнаго пониманія этой природы, какъ привычекъ, обы-
чаевъ и строя, который находится передъ нашими глазами. На-
противъ, море это очень глубоко, до его дна никакъ нельзя такъ
скоро добраться, и слабые глаза наблюдателя не могутъ
достигнуть до него. Сколько ошибокъ вкралось въ вульгарную психо-
логію отъ несоблюденія этого принципа. Всѣ эти ошибки про-

36
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
псходятъ отъ того, что люди еоставляютъ слпшкомъ узкія
понятая о переворотахъ, происшедшпхъ въ содіальной и нравственной
области человѣчества, а также отъ того, что они не знаютъ глу-
бокихъ различай, раздѣляіощихъ литературу π чувствованія раз-
лпчныхъ народовъ.
Даже не усвопвъ ееоѣ опредѣленнаго плана соціальной
реформы, возвышенный и проницательный умъ не можетъ не
признать, что реформа эта по своей прпродѣ такова, какъ и
реформа политическая, законности которой никто, надѣюсь. не станетъ
оспаривать. Соціальное устройство, точно такъ же, какъ
политическое, образовалось подъ вліяніемъ слѣпого инстинкта. Разумъ же
долженъ исправить его. Не будетъ нпчего протпвузаконнаго,
если мы скажемъ. что можно исправить общество, точно такъ же,
какъ нѣтъ нпчего протпвузаконнаго въ томъ, если кто-нибудь
станетъ стремиться къ установлению лучшаго правительства, чѣмъ
власть перспдскаго шаха. Нужно было кричать о неслыханной
дерзости тогда, когда люди принялись въ первый разъ за
страшную проблем}' реформированія политическая общества при
помощи разума. Консерваторы 1789 года моглп возразить револю-
ціонерамъ то же самое, что консерваторы 1849 года возражаютъ
соціалистамъ: вы пытаетесь сдѣлать то, что не имѣетъ себѣ при-
мѣра въ исторіи, вы пмѣете дѣло съ твореніемъ вѣковъ, вы не
считаетесь съ исторіей и съ человѣческой природой. Легкія де-
кламаціи буржуазій, направленныя противъ наслѣдственной
аристократии, могутъ очень легко обратиться противъ плутократіи.
Ясно, что арпстократія неразумна, что она представляетъ без-
сознательное твореніе человѣчества. Но если мы начнемъ раз-
еуждать на этой почвѣ, то куда мы зайдемъ? Послѣ тщательна-
го размышленія я долженъ сознаться, что попытка политпческихъ
реформаторовъ 89 года кажется мнѣ болѣе смѣлой по своему
объекту и во всякомъ случаѣ гораздо болѣе неслыханной, чѣмъ
попытка соціальныхъ реформаторовъ нашего времени. Я не
понимаю, какимъ образомъ тѣ, кто допускаетъ 89 годъ, можетъ
отрицать въ прпнципѣ соціальную реформу. (Что касается средствъ.
то я еще разъ повторяю, что здѣсь я понпмаю самое крайнее
разнообразіе). Соціалнстамъ нельзя указать ни на одно общее
затрудненіе, которое не существовало бы для участниковъ кон-
ституціоннаго движенія. Было бы легкомысленно ограничивать
реформаторскую власть разума и отрицать какую-либо попытку
только потому, что она не имѣетъ прецедентовъ. Недостатокъ
этотъ свойственъ всѣмъ реформамъ въ моментъ ихъ возникнове-
нія; да впрочемъ, всѣ тѣ, кто дѣлаетъ имъ этотъ упрекъ, дѣ-
лаютъ это только потому, что не обладаютъ достаточно обшир-
нымъ понятіемъ о различныхъ формахъ и исторіи человѣческаго
общества.
На Бостокѣ тысячи людей умпраютъ отъ голода и нищеты
и имъ никогда не приходитъ въ голову возстать противъ
существующей власти. Въ современной Европѣ человѣкъ вмѣстѣ того,
чтобы умереть отъ голоду, предпочитаетъ взять въ руки ружье
и напасть на общество. Имъ руководить простое и глубокое со-
ображеніе, что общество не исполнило по отношенію къ нему сво-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
37
пхъ обязанностей. На каждой странице современныхъ
произведешь мы можемъ замѣтпть стремленіе разсматрпвать индивиду -
альныя етраданія, какъ общественное зло, и вмѣнять обществу въ
вину нищету и паденіе его членовъ. Это новая, въ высшей
степени новая идея. Никто уже не смотрптъ на своп несчастія какъ
на продуктъ рока (13). Не слѣдуетъ думать, что человѣчество
воспринимало какой-нибудь способъ пониманія вещей только для
того, чтобы оставить его потомъ.
Птакъ, какимъ бы путемъ мы ни шли, мы придемъ къ тому,
что разумъ имѣетъ право реформировать общество прп помощи
радіональной науки π теоретпческаго познанія всего
существующая. Такпмъ образомъ не будетъ никакого преувеличенія, если
мы скажемъ, что въ наукѣ заключается будущее человѣчества, что
она одна можетъ раскрыть ему будущее и научить, какъ оно мо-
жетъ достигнуть своей цѣлп. До сихъ поръ міромъ правилъ не
разумъ, а прихоть и страсть. Придетъ день, когда разумъ,
простираемый опытомъ. возьметъ въ руки свою законную власть и
поведетъ міръ не наудачу, а къ ясно поставленной цѣли. Нашъ
періодъ страстей и заблужденій покажется періодомъ варварскаго
состоянія пли тѣмъ фантастическпмъ и прпхотливымъ возра-
стомъ. который отдѣляетъ у ребенка временный юный возрастъ
отъ разумной зрѣлостп. Наша машинальная политика, наши слѣ-
пыя и эгоистическія партіи, покажутся чудовищами до-истори-
ческаго періода. Никто не пойметъ тогда, какимъ образомъ въ
наше время могли называть опытнымъ полптикомъ Талейрана.
который смотрптъ на управленіе человѣчествомъ, какъ на простую
игру въ шахматы, который не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о
цѣлп человѣчества и о немъ самомъ. Не политикой будетъ
называться та наука, которая станетъ управлять міромъ. Политика,
т. е. способъ управленія человѣчествомъ, какъ какой-нибудь
машиной, псчезнетъ, какъ отдѣльное искусство, какъ только человѣ-
чество перестанетъ быть машиной. Господствующей наукой
будетъ фплософія, т. е. наука, пзслѣдующая цѣль и условія суще-
ствованія общества. Для политики, говорптъ Гердеръ, человѣкъ
является средствомъ, для нравственности цѣлью. Революція буду-
шаго будетъ состоять въ иобѣдѣ морали надъ политикой.
Организовать научно человѣчество—вотъ послѣд-
нее слово современной науки, вотъ ея смѣлое, но законное
стремленіе.
Я пду еще далѣе. Такъ какъ трудъ всего живущаго состо-
итъ въ томъ, чтобы осуществить тотъ великій окончательный
результатъ, который замкнетъ кругъ вещей единствомъ, то
несомненно, что разумъ, до сихъ поръ не принимавшій участія
въ этой слѣпой работѣ, подъ вліяніемъ глухого стремленія всего
существующая, займетъ нѣкогда рукуводящую роль въ этой ра-
ботѣ (14) и закончить организацію.' Я не наставаю на этомъ и
соглашаюсь на прпзнаніе всего этого крайне химеричнымъ, ибо
въ глазахъ многихъ почтенныхъ людей, одобреніе которыхъ я хо-
тѣлъ бы заслужить, это не показалось бы хорошимъ признакомъ,
да впрочемъ это и не существенно для моего положенія. Я
удовольствуюсь тѣмъ утвержденіемъ, что не слѣдуетъ удивляться

3δ
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ничему, когда начинаешь думать, что прогрессъ совершивптійся
до сихъ поръ, представляетъ, быть можетъ, одну страницу въ пре-
дисловіи къ безконечному пропзведенію.
Ill
Вы можете признать все предыдущее нелѣпоіі мечтой, но
все же согласитесь со мной, что ..тишь наука можетъ доставить
человѣку жизненный истпны, безъ которыхъ жизнь была бы
невыносимой, а общество невозможными Если бы мы предположили,
что истпны эти можно получить не при помощи терпѣливаго
изученія вещей, а другимъ путемъ, то возвышенная наука не
имѣла бы никакого смысла. Возможно было бы предположить
существованье эрудиціи, любопытства любителя, но не науки въ
благодородномъ смыслѣ этого слова, и выдающіеся умы никогда
не рѣшилпсь бы посвятить себя изслѣдованіямъ безъ всякихъ
горизонтовъ и будущаго. Подобнымъ образомъ всѣ люди,
полагающие, что методическое мышленіе, чистый разумъ, можетъ безъ
прагматическаго изученія существующего дать возвышенный
истины, неизбѣжно приходятъ къ презрѣнію ко всему тому, что,
по пхъ мнѣнію, представляетъ безполезную тяжесть, стѣсняющую
умъ. Мальбраншъ вовсе не былъ слишкомъ суровъ для этихъ
мудрецовъ, которые по его словамъ „дѣлаютъ изъ своей головы
складъ мебели и помѣщаютъ туда безъ всякаго порядка и
различая все, что носитъ слѣды эрудиціи, и которые гордятся сво-
имъ сходствомъ съ кунсткамерами, въ которыхъ нѣтъ ничего
прочнаго и богатаго и цѣна которыхъ зависитъ отъ прихода,
случая или страсти*. Всѣ тѣ, кто считаетъ вульгарное благоразуміе,
„здравый разсудокъ^ вполнѣ удволетворительнымъ руководито-
лемъ человѣка, неизбѣжно должны смотрѣть на ученыхъ такъ,
какъ Сократъ смотрѣлъ на софистовъ, а .именно какъ на изо-
щренныхъ, но безполезныхъ спорщиковъ. Всѣ тѣ, кто полагаетъ,
что чувство и воображеніе—непроизвольныя инстинкты человЗ:.-
ческой природы , могутъ при помощи какой то интуиціи открыть
существенныя истины, будутъ такъ же точно послѣдовательны,
если на изслѣдованія ученаго будутъ смотрѣть, какъ на безсодер-
жательное и даже нисколько не забавное побочное занятіе.
Наконецъ всѣ тѣ, кто полагаетъ, что умъ человѣческій не спо-
собенъ достигнуть возвышенныхъ истинъ и что какая то высшая
власть взяла на себя трудъ открывать ихъ, точно также уничто-
жаютъ знаніе науки, отнимая у нея все то, что придаетъ ей
истинную цѣнность и жизненность.
Въ самомъ дѣлѣ, что же останется отъ науки, если вы
отнимите у нея философскую цѣль? Мелкія подробности, могущія
возбуждать любопытство дѣятельныхъ умовъ и служить времяпре-
провожденіемъ для тѣхъ, кому нечего дѣлать, но совершенно
безразличный для тѣхъ, кто серьезно смотритъ на жизнь и
занимается прежде всего нравственными и религіозными
потребностями человека. Наука имѣетъ цѣну лишь въ томъ случаѣ, если
можетъ добиться того, чему берется научить вѣра. Если вы отнимете
у нея то, что составляешь ея цѣнность, у васъ останется без-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
39
содержательный остатокъ, годный въ лучшемъ случаѣ на то,
чтобы бросить его тѣмъ, у кого нѣтъ никакой кости для глоданія.
Я поздравляю совершенно искренно всѣ тѣ добрыя души, кото-
рыя довольствуются этимъ, но самъ не хочу раздѣлить ихъ
участи. Разъ только к&кая нпбудь доктрина закрываётъ имъ гори-
зонтъ. я признаю ее ложной: моей перспективой можетъ быть
лишь безконечность. Если вы даете мнѣ совершенно законченную
систему, то что остается мнѣ сдѣлать? Провѣрить при помощи
разумнаго изслѣдованія то, чему учить меня откровеніе? Безпо-
лезная игра, праздная трата времени. Если я напередъ знаю
абсолютную истинность всего внушеннаго мнѣ, то зачѣмъ же стану
я трудиться π искать доказательствъ? Это значило бы смотрѣть
на звѣзды невооруженнымъ глазомъ, когда можно наблюдать ихъ
прп помощи телескопа.
Но, скажете вы, остается еще обширная область естествен-
ныхъ истпнъ. которыя предоставлены преніямъ людей. Но можно
ли назвать ее обширной послѣ того, какъ вы исключили изъ нея
человѣка. человѣчество и пронсхожденіе вселенной. Я нахожу
ее крайне ограниченной, пригодной, въ крайнемъ случаѣ, для
тѣхъ. кто съ потребностью вѣры соеднняетъ потребность спорить.
Вы думаете, что дѣлате мнѣ милость, предоставляя мнѣ
возможность заняться несколькими неопределенными вопросами,
бросая мнѣ міръ какъ тему для преній, и предупреждая меня
заранее, что я ничего не пойму въ немъ отъ перваго до послѣдняго
слова. Наука вовсе не споръ нѣеколькихъ праздныхъ умовъ по
вопросамъ предоставленнымъ имъ для удовлетворенья ихъ вкуса
къ противорѣчію. Какой возвышенный умъ пожелалъ бы
посвятить себя этому низменному и одуряющему занятію? Я не рѣ-
шаюсь говорить, потому что для предупрежденія всѣхъ возмож-
ныхъ возраженій понадобилось бы много объясненій и ограни-
чеши, но свѣтская наука въ какой-нибудь системѣ, основанной
на свободно допущенномъ откровеніи, можетъ остаться
только преніемъ (15). Все существенное уже дано;
единственная серьезная наука состоитъ въ комментированіи матерьяла, дан-
наго откровеніемъ; всякая другая наука имѣетъ цѣну лишь въ
связи съ первой. Ортодоксальные умы мало вѣрятъ * въ науку.
Они болѣе стараются доказать, чѣмъ изслѣдовать. Результата»
пзвѣстенъ пмъ заранѣе, и результатъ этотъ, конечно, вѣренъ.
Здѣсь нечего дѣлать наукѣ, исходящей изъ сомнѣнія и
незнающей куда прпдетъ, отдающейся съ связанными руками и ногами
во власть крптпкѣ, которая ведетъ ее, куда хочетъ. Я очень
хорошо знаю теологически методъ и смѣю утверждать, что пріемы
его прямо противоположны истинно научному духу. Я далекъ отъ
утвержденія, что среди искренно вѣрующихъ не было людей,
оказавпшхъ наукѣ выдающаяся услуги. Что же касается
современников^ то я долженъ сказать, что именно среди искреннихъ
католпковъ я знаю больше всего людей симпатичныхъ лишь по
уму и по сердцу. Но если бы мнѣ пришлось войти съ ними въ
близкія сношенія, то, кто знаетъ, не оказалось-ли бы ихъ
научное рвеніе до извѣстной степени благородной непослѣдователь-
ностью. Да будетъ мнѣ позволено привести одинъ примѣръ.—

40
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Снльвестръ де Сасп представляетъ въ моихъ глазахъ ишъ уче-
наго ортодокса. II конечно, если дѣло идетъ о точности и кри-
тическомъ разборѣ подробностей, то трудно требовать болѣе
доброкачественной науки. Если мы поднимемся нисколько выше,
то увпдимъ страшное зрѣлище человѣка, который обладая обшир-
ыѣйшей эрудпціей своего времени, никогда не дошелъ до критп-
ческаго мышленія. Когда мнѣ приходится заниматься
произведениями этого безконечно почтптельнаго человѣка, то я постоянно
испытываю пскушеніе задать ему вопросъ: къ чему? Къ чему
анаше древне-еврейскаго, арабскаго, самаританекаго, сирійскаго,
халдейскаго, эфіопскаго и перепдскаго языковъ, какая польза отъ
того, что вы стали первымъ въ Европѣ знатокомъ восточныхъ
литературъ, если вы не добились пониманія человѣчества, если
все это не имѣетъ высшей и релпгіозной цѣли? Истинно
возвышенная наука началась лишь съ того дня, когда разумъ серьезно
взглянулъ на дѣло и сказалъ самому себѣ: все измѣняетъ мнѣг
лишь я одинъ могу спасти себя. Тогда только начинается рѣши-
тельный трудъ, тогда только все получаетъ свою цѣнность въ
виду конечнаго результата. Дѣло не въ томъ, чтобы играть съ
наукой и сдѣлать изъ нея тему безсодержательныхъ и невинныхъ
парадоксовъ (16). Передъ нами дѣло огромной важности для че-
ловѣка и человѣчества, a слѣдовательно требующее серьезнаго от·
ношенія, внпманія и иочтенія совершенно незнакомаго тѣмъ, кто
посвящалъ наукѣ лишь часть своего я. Нужно быть послѣдова-
тельнымъ: если необходимо заботиться только о своемъ спаееніп,
то люди оудутъ относиться ко всему остальному, какъ къ чему-то
побочному, и никогда не оудутъ довольствоваться имъ. А если
кто нибудь увлечется чѣмъ нибудь подобнымъ, то будетъ
стыдится этого, какъ слабости. Люди оудутъ свѣтскимн только на
половину, подобно св. Августину и Алькуину, которые упрекаютъ
себя въ излишней любви въ Впргилію. Боже мойі Они вовсе не
такъ виновны, какъ имъ кажется. Человѣческая природа сильная
въ своей основѣ, всегда отыщетъ возможность возстановнть свои
права. Развѣ развптіе чисто рационалистической науки въ лонѣ
исламизма не представляетъ самое живое противорѣчіе? Кеплеръ,
Ньютонъ, Декартъ и большая часть основателей современной
науки были люди вѣрующіе. Страшный рокъ увлекаетъ людей,
работающихъ на поприщѣ раціонализма, къ совершенному
разрыву съ положительной религіей, несмотря на то, что въ началѣ
они такъ протестуютъ противъ него. У однихъ это объяснялось
ограниченностью ихъ воззрѣній на науку и ея предметъ. У дру-
гихъ, какъ, напр., у Декарта (17), который намѣревался вывести
изъ разума всѣ существенныя для человѣка истины, это
объяснялось бросающимся въ глаза многословіемъ, а также тѣмъ,
что онъ шелъ къ одной цѣли двумя путями. Замѣтьте, что мнѣ
вовсе нѣтъ надобности становиться здѣсь въ положеніе
комментатора спорныхъ мѣстъ: для доказательства моего иоложенія
достаточно будетъ указать на существованіе безполезнаго повторе-
нія. Въ откровенной истинѣ наука имѣетъ лишь очень
второстепенное значеніе и не заслуживаетъ того, чтобы ей посвящали
жизнь. Вѣдь все, составляющее ея дѣнность, дано заранѣе и при

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
■±1
томъ въ очень совершенной формѣ. Никто не можетъ служить
двумъ гоеподамъ, ни обожать двухъ идеаловъ.
Что касается меня, то я скажу съ полной откровенностью,
которую, надѣюсь, прпзнаютъ за мной всѣ (жалокъ человѣкъ не
откровенный въ 25 лѣтъ!): для меня возвышенная наука,
понимающая свою цѣль, понятна лтпь внѣ сверхъестественности. Чистая
любовь къ наукѣ побудила меня разорвать узы
сверхъестественная, и я почувствовалъ, что въ тотъ день, когда я призналъ
свопмъ господпномъ одпнь лишь разумъ, я создалъ неообходи-
мое условіе для науки и фплософіп. Если бы какая-нибудь набожная
душа, читая эти строки, рѣшила, что въ словахъ моихъ
заключается оскорбленіе, то я смѣло сказалъ бы, что я ея духовный
оратъ и слпшкомъ далекъ отъ мысли оскорблять все исходящее
отъ души. Я говорю такъ именно потом}', что самъ я серьезенъ
и серьезно отношусь къ вещамъ религіознымъ...
Недалекъ уже тотъ день, когда при нѣкоторой откровенности
съ обѣпхъ сторонъ можно будетъ устранить недоразумѣнія, раз-
дѣляющія людей, созданныхъ для взаимнаго пониманія. Тогда
люди прпзнаютъ. что возвышенный смыслъ вещей, высшая
критика, великая любовь истинно благородное искусство и
священный пдеалъ нравственности возможны только въ томъ случаѣ,
если мы съ самого начала перейдемъ въ область божественнаго,
если все прекрасное, все чистое и пріятное мы прйзнаемъ
одинаково евятымъ и почтеннымъ, если мы будемъ смотрѣть на
то, что есть, какъ на единственный порядокъ вещей, и на то, что
составляетъ природу, какъ на разнообразныя проявленія, цвѣты
и побѣги тождественнаго живого основанія.
Наука, достойная этого имени, возможна лишь при условіи
полной автономіп. Критика не знаетъ почтенія. Для нея нѣтъ ни
тайнъ, ни престижа. Она разрушаетъ всѣ очарованія, срываетъ
всѣ покровы. Эта непочтительная держава, направляющая на все
свой неподвижный пспытующій взглядъ, по самой сущности своей
виновна въ оскорбленіи божескаго и человѣческаго величества!
Это единственный авторптетъ, стоящій внѣ контроля. Интересы
критики въ то же время интересы раціонализма, а интересы раці-
оналпзма тождественны съ интересами духа новаго времени.
Проклинать раціоналпзмъ значитъ проклинать все развитіе чело-
вѣческаго духа отъ Петрарки и Боккачіо, т. е. отъ перваго воз-
никновенія крптическаго духа. Это значило бы возвратиться къ
среднимъ вѣкамъ пли даже къ безконтрольному господству суе-
вѣрія и легковѣрія. потому что и въ среднихъ вѣкахъ были
смѣлыя попытки раціонализма. Нужно рѣшить, слѣдуетъ ли
вернуться на пять вѣковъ назадъ и отнестись отрицательно къ
развитию, которое, очевидно, было вызвано необходимостью. Между
тѣмъ развитіе это оправдывается a priori и безъ всякаго изслѣдо-
ванія. Совершившіеся факты пмѣли свое основаніе, и если можно
сказать что-либо протпвъ нихъ, то лишь во имя будущаго, а не
прошедшаго.
Въ самомъ дѣлѣ потребуйте изучить ходъ критической мысли
со времени Петрарки и Боккачіо, и вы увидите, какъ неуклонно
шла она по пути своего развитія, какъ опрокидывала она одинъ

42
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
за другимъ всѣ идолы несовершенной науки, всѣ суевѣрія про-
шлаго. Прежде другпхъ подъ ударами реформаторовъ XV и XVI
вѣка падаетъ Аристотель, этотъ властитель средневѣковой фило-
софіп, вмѣстѣ съ своей странной свитой арабовъ и коментато-
ровъ. потомъ Платонъ, который нѣкоторое время одержалъ верхъ
надъ свопмъ сопернпкомъ и котораго нѣкоторое время проповѣ-
дывалп. какъ нѣчто божественное. Достоинство его возстановляется
въ то самое время, когда изъ пророка онъ становится человѣкомъ.
Потомъ вся древность получаетъ свой истинный смыслъ и свою
истинную, сначала такъ дурно понятую, цѣнность въ исторіи чело-
вѣческаго духа. За ними послѣдовалъ Гомеръ, идолъ античной
фплологіи. Въ одинъ прекрасный день онъ псчезъ съ своего ты-
сячелѣтняго пьедестала, π личность его потонула въ бездонномъ
океанѣ человѣчества. Потомъ наступило паденіе первобытной
псторіи, которую до того времени понимали съ грубой
буквальностью. Появляются остроумные толкователи, раціоналистическіе
гіерофанты, снимающіе покровъ съ древнихъ тайнъ. Затѣмъ
приходить очередь письменныхъ памятниковъ, которые считались
священнымп π которые въ глазахъ остроумныхъ и тонкихъ
толкователей становятся самой любопытной литературой.
Удивительный разборъ гіероглифовъ суевѣрія, емѣлый путь отъ буквы къ
смыслу,—вотъ дѣло современной критики.
Духъ новаго времени это сознательный разумъ. Вѣра въ
сверхъестественный порядокъ представляетъ отрицаніе критики,
остатокъ антропоморфическаго взгляда на природу, воззрѣнія,
вознпкшаго въ то время, когда человѣкъ еще не дошелъ до яс-
наго пониманія законовъ природы. На самомъ дѣлѣ, вѣра въ
сверхъестественное представляетъ слѣдствіе такого взгляда на
вещи, согласно которому міръ управляется фантазіей, а не неиз-
мѣнными законами. Конечно, люди вѣрующіе въ наше время въ
сверхъестественное смотрятъ на дѣло не такъ. Признавая подь
давленіемъ науки, которую они боятся оскорбить, устойчивый
порядокъ въ природѣ, они предполагаюсь лишь, что свободная
деятельность можетъ по временамъ нарушать его и такимъ обра-
зомъ смотрятъ на сверхъестественное, какъ на исключеніе изъ
дѣйствующнхъ законовъ. Но, повторяю, воззрѣніе это ничего не
нмѣетъ общаго съ воззрѣніями первобытнаго человѣка. Онъ смо-
трѣлъ на чудо вовсе не какъ на нѣчто сверхъестественное. По-
пятіе о сверхъестественномъ возникаешь только тогда>
когда понятіе о законахъ природы твердо устанавливается и
навязывается даже тѣмъ, кто хотѣлъ бы робко примирить опытъ
и чудесное. Это одно изъ тѣхъ блѣдныхъ сочетаній примитив-
ныхъ идей и данныхъ опыта, которому недостаетъ лишь поэзіи
и научности. Наоборотъ, для первобытнаго человѣка чудо было
вполнѣ естественнымъ и возникало на каждомъ шагу, или, лучше
сказать, для этихъ наивныхъ душъ, видящихъ вездѣ дѣйствія
свободныхъ факторовъ, не было ни законовъ, ни природы. Понятіе
законовъ природы возникаетъ лишь очень поздно и доступно
лишь очень образованнымъ умамъ. Оно совершенно чуждо уму
дикаря, и еще теперь простодушные люди съ поразительной
легкостью вѣрятъ въ чудесное.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
43
Отрпцаніе существованія сверхъестественная является ре-
зультатомъ не разсужденія, но всей совокупности современныхъ
наукъ. Невозможно убѣждать непосредственными аргументами
того, кто упорствуетъ въ своемъ мнѣніп; онъ a priori станетъ смѣ-
яться надъ всѣмп разсужденіямп. Это было бы точно такъ же,
какъ если бы мы пожелали убѣдить дикаря въ нелѣпости
фетишей. Обращеніе фетишиста невозможно. Непосредственная про-
повѣдь высшей релпгін ке приведетъ ни къ чему, ибо если онъ
воспрпметъ ее въ такомъ состояніи, то это будетъ ничто иное,
какъ другой впдъ фетишизма. Единственное средство въ томъ,
чтобы цивилизовать его и поднять на ту ступень человѣческой
лѣстницы, которая соотвѣтствуетъ данной религіи. То.чно такъ же
нельзя подступиться къ противнику науки. Противъ него без-
спльны всѣ логпческіе и метафизическіе аргументы. Но если мы
подымемся на высшую ступень развитая человѣческаго духа, то
вѣра въ сверхестественное покажется взглядомъ отжившимъ.
Единственное средство пзлѣченія этой страшной болѣзни, кото-
торая къ стыду цпвнлизаціп не исчезла въ человѣчествѣ, есть
современная культура. Поднимайте умъ до уровня науки,
питайте его раціонально, и всѣ отжіівшія суевѣрія исчезнуть безъ
борьбы и безъ доказательства Съ тѣхъ поръ, какъ возникло бы-
тіе. все происходящее въ мірѣ феноменовъ было правильнымъ
развитіемъ законовъ бытія, законовъ, устанавливающихъ едип-
ственный порядокъ правленія, т. е. природу. Всякій кто говорить
о фактахъ, стоящпхъ выше или внѣ природы, создаетъ такое же
противорѣчіе, какъ если бы въ области субстанцій кто либо
употребплъ терминъ сверхбожескій Напрасная попытка
подняться выше верховнаго! Всѣ факты совершаются въ области
духа. Природа есть разумъ, нѣчто нерушимое, полное нсключеніе
прихоти. Задача новаго времени осуществится только тогда, когда
уничтожится это наивное убѣждекіе въ царствѣ случайности въ
мірѣ въ какой бы то ни было формѣ, точно такъ же, какъ уже
исчезла вѣра въ магію и въ колдовство. Все это относится къ
одном\- разряду. Тѣ, кто въ настоящее время борется съ вѣрой
въ сверхъестественное займутъ въ будущемъ такое же мѣсто,
какое занпмаютъ въ нашихъ глазахъ люди, боровшіеся въ XVI и
ХѴП вв. съ вѣрою въ магію. Конечно, они доставили человѣче-
скому духу крупныя услуги, но побѣда ихъ вызвала и ихъ
забвеніе. Всѣмъ борющимся съ предразсудкамп, угрожаетъ заб-
веніе, какъ только исчезнетъ самый предразсудокъ.
Одна лишь положительная и экспериментальная наука мо-
жетъ уничтожить вѣру въ сверхъестественное, вызывая въ чело-
вѣкѣ чувство реальной жизни. Методическая спекуляція далека
отъ достпженія этой цѣлп. Въ Индіи мы видимъ любопытный
фактъ одновременнаго существованія самаго могучаго метафизи-
ческаго развитія, какое когда либо удавалось осуществить чело-
вѣческому духу, на рядл' съ самой обильной мнѳологіей. Спеку-
ляціи, достойныя Канта и Шеллинга, уживались въ головахъ
брампновъ съ самыми нелѣпыми баснями подобными тѣмъ,
который воспѣлъ Овидііі. Въ настоящій періодъ моего развитія
мнѣ кажется, что система явленій въ томъ видѣ, какъ я пони-

44
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
маю пхъ теперь, отличается отъ мопхъ первоначальныхъ понятій
только тѣмъ, что я разсматрпваю всѣ реальные факты, какъ
принадлежащее къ одном}- виду и возвращаю природѣ то, что
по моем}' прежнему мнѣнію стояло выше ея. Нельзя не сознаться
что въ " супрана - туралпзмѣ, создавшемъ мпѳологическіи
системы ІІндіи и Греціп, есть элементъ удивительно могучій и
возвышенный (18). Я охотно прощаю ему многое π по временамъ
жалѣю о его псчезновеніп. хотя существованіе его уже не
возможно: размышленіе сдѣлало слшпкомъ болыпіе успѣхи,
воображение слпшкомъ охладѣло. для того, чтобы допустить возникно-
веніе этпхъ великолѣпныхъ противорѣчащпхъ здравому смыслу
произведеній. Что же касается робкаго компромиса, пытающагося
примирить ослабѣвшую вѣру въ сверхъестественное съ такнмъ
умственнымъ состояніеліъ, которое совершенно исключаешь
возможность всякой вѣры, то онъ дѣлаетъ лишь насиліе надъ
самыми требовательными надъ ними инстинктами новаго времени
π не возрождаетъ чудесной древней поэзіп, которая стала
невозможна разъ на всегда. Все или ничего: полная вѣра въ
сверхъестественное или же послѣдовательный раціонализмъ.
Простая вѣра не лишена нѣкоторой прелести, но частичная
критика будетъ лишь бременемъ для ума. Если мы станемъ
серьезно обсуждать сказки, то это будетъ такъ же наивно и до
вѣрчпво, какъ и ихъ признаніе, только гораздо менѣе поэтично.
Кромѣ того граница между полной вѣрой и невѣріемъ
становится крайне неопредѣленной, какъ для читателя, такъ и для
автора, и можно выгибать ее то въ одну, то въ другую сторону
согласно тому, что господствуешь въ данное время: поэзія или
раціонализмъ. Но, по крайней мѣрѣ, произведете сохраняешь при
этомъ не оспоримыя качества, присущія пропзведеніямъ искусства.
Таковъ былъ прекрасный и поэтическій методъ Платона. Въ этомъ
состоишь шагъ къ той неподражаемой прелести, которую сообщило
философіи полувѣрующее, полу-скептическое прпмѣненіе народ-
ныхъ лшеовъ. Но лишь узкому уму присуще принимать одну
часть и отбрасывать другую. Ничего не можетъ быть менѣе фи-
лософскаго, чѣмъ иримѣненіе частичной критики къ изложенію.
задуманному внѣ всякой критики.
Нтакъ, задача современной критики въ томъ, чтобы
уничтожить всѣ міровоззрѣнія, не носящія научнаго критическаго
характера. Псламизмъ, который, благодаря странной игрѣ случая,
сталъ быстро увеличиваться въ силѣ и устойчивости
немедленно послѣ сформированія въ религію, погибнетъ подъ влія-
ніемъ европейской науки. Нашему вѣку суждено видѣть во-
зникновеніе прпчинъ этого грандіознаго событія. Восточные
юноши жаждущіе вкусить плоды европейской науки въ учеб-
ныхъ заведеніяхъ Запада, унесутъ съ собой необходимыя при-
бавленія: раціоналистпческій методъ, экспериментальное на-
правленіе, чувство реальнаго, невозможность вѣрить въ религіоз-
ныя преданія очевидно задуманныя безъ всякой критики. Уже
суровые мусульмане начинаютъ испытывать безпокойство и ука-
зываютъ на опасность, угрожающую эмигрирующей молодежи.
Шейхъ Рифа въ своемъ любопытномъ описаніи путешествія по

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
45
Европѣ, настапваетъ на прискорбныхъ заблужденіяхъ, наполня-
ющпхъ наши научныя книги. Къ нимъ онъ относить двпженіе
земли π т. д., и не впдитъ ничего невозможнаго въ попыткѣ
уничтожить въ нпхъ этотъ ядъ. Но скоро станетъ очевидно, что
ереси эти сильнѣе Корана для умовъ, вкуспвшихъ отъ мето-
довъ нашего времени. Причиной этой революціи будетъ не наша
литература, которая въ глазахъ жителей Востока имѣетъ такъ же
мало смысла, какъ греческая литература въ глазахъ арабовъ IX
π X вв.. но наша наука, которая будучи подобно греческой
наукѣ. лишена національнаго отпечатка, представляетъ чистое
произведете человѣческаго ума (19).
Я знаю, что въ человѣкѣ есть слабые, низменные,
женственные, если такъ можно выразиться, инстинкты, нѣкоторая мягкость,
которая пмѣетъ очень обшпрныя аналогіи, которую можно понять
безъ опредѣленій. Она пмѣетъ точно такое же отношеніе какъ къ
физіологіи, такъ π къ пспхологіи. (20) Инстинкты эти не выно-
еятъ мужественнаго и твердаго отношенія раціонализма,
который по временамъ прпнпмаетъ оттѣнокъ суровости (21). Въ
жизни пндпвпдуумовъ, какъ π въ жизни человѣчества, есть
ередніе вѣка, т. е. моменты, когда мыслптельныя
способности омрачаются и затемняются, и когда инстинкты на нѣ-
которое время берутъ верхъ. Вываютъ души крайне
чувствительным, и было бы напрасно ожидать, что онѣ подчинятся этому
суровому режиму π такой строгой дисциплинѣ. Такъ какъ
инстинкты эти свойственны человѣческой природѣ, то нѣтъ
надобности порицать пхъ. Истинная моральная и интеллектуальная
система должна отвести имъ подобающее мѣсто, но они никогда не
должны быть тождественны съ упадкомъ и суевѣріемъ...
Есть еще одно соображеніе, удаляющее отъ раціонализма
нѣкоторыя весьма выдающіяся души, которыя вслѣдствіе своей
утонченности испытываютъ болѣе живую потребность въ вѣрѣ.
Оно состоитъ въ томъ, что символъ вѣры раціонализма слиш-
комъ кратокъ, что системы его противорѣчивы, что онъ носитъ
характеръ отрицанія, прпдающій ему скептическій оттѣнокъ. Мало
одаренные умомъ π способностью къ крптикѣ, люди эти хотѣли
бы получить совершенно готовую систему, заключающую въ себѣ
огромную массу формулъ, которыя можно было бы усвоить безъ
глубокаго изслѣдованія. Какъ можно вѣрнть этимъ философамъ?
говорятъ они, — вѣдь среди нихъ нельзя отыскать двухъ, гово-
рящпхъ одно и то же (22). Недоумѣшя. свойственныя мелкимъ
умамъ, неспособнымъ принять участіе въ разумныхъ преніяхъ
π желающихъ держаться внѣпшяго выраженія! Правда, недо-
умѣнія эти заслужпваютъ почтенія потом}7 что, они вполнѣ
честны и предполагаютъ вѣру въ истину. "Если бы мы отвѣтили
этимъ людямъ съ прекрасной и доброй душой, что такое
положение дѣлъ очень прискорбно, но раціонализмъ нисколько
не виновенъ въ томъ, что люди могутъ утверждать такъ мало
вещей, что лучше утверждать немного, но" вполнѣ достовѣрно,
чѣмъ утверждать то, чего люди не знаютъ основательно; если мы
скажемъ имъ что считая лучшей системой мысли ту, которая
нмѣетъ возможность дѣлать больше утвержденій, пришлось бы

46
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
признать самымъ предпочтительньшъ состояніемъ состояніе
первобытной довѣрчивоети, которая принимаетъ все безъ всякой
критики, — если бы мы отвѣтпли такъ этимъ людямъ съ легкой
и экспансивной душой, то это было бы то же самое, что
испытывая волчій аппетптъ стараться доказать ему, что испытываемая
потребность безпорядочна. Нужно дать другой истинный отвѣтъ.
Нужно отвѣтпть, что краткость научной формулы, ея противо-
рѣчія и ея отрицательная форма суть лишь кажущіеся. Раціона-
листическіе умы противорѣчатъ другъ другу лишь по недоразу-
мѣнію, потому, что они говорятъ о разныхъ вещахъ, или же
потому, что разсматрпваютъ ихъ съ разныхъ сторонъ. Можно
сказать съ увѣренностью, что два человѣка выросшіе подъ вліяніемъ
одной культуры π получпвпгіе одно и тоже образованіе,
смотрели бы на вещи совершенно одинаково, хотя, быть можетъ,
чувства пхъ былп бы различны.
Конечно, наука не формулпруетъ свопхъ результатовъ
подобно догматизму, она не считаетъ своихъ положеній и не
определяете чпсла своихъ формулъ. Истины, добытыя ею, не пред-
ставляютъ изъ себя тяжеловѣсныхъ теоремъ; которыя
выставляются открыто передъ самыми грубыми умами. Это тонкія наблю-
денія, бѣглые неуловимые взгляды, извѣстные пріемы построенія
мысли, а не положительный данныя, пзвѣстная манера смотрѣть
на вещи, культура чуткости π утонченности, а не
положительный догматпзмъ. Но въ своей основѣ истинная форма мораль-
ныхъ истинъ такова, что, если бы мы пожелали примѣнить къ
нимъ неподвижныя формы математическихъ наукъ, свойственные
пстинамъ другого порядка и выработанный при помощи другихъ
пріемовъ, то это значило бы искажать ихъ. У Платона нѣтъ ни
символа вѣры, ни опредѣленныхъ положеній, ни твердыхъ основъ
въ томъ схолостпческомъ смыслѣ, который мы придаемъ этому
слову. Мы исказили бы его мысль, если бы пожелали вывести
изъ его пропзведеніп догматическую теорію. II однако Платонъ
представляетъ изъ себя духъ, релнгію. Пменно, это слово
лучше всего выражаетъ сущность этого явленія. Духъ есть все;
положительный догматъ имѣетъ мало значенія и было, бы очень
страшно, если бы въ немъ не было протнворѣчія. Да что и
говорить: онъ непремѣнно окажется узкимъ, если даже въ немъ
нѣтъ противорѣчій. Духъ не можетъ выразиться при помощи
одной аналитической теоріи, въ которой послѣдовательно
выясняется каждый пунктъ. Онъ разрѣшаетъ свои тонкія проблемы
не при помощи утвержданія или отрицанія. Духъ выражается
весь сразу. Онъ заключается въ двадцати страницахъ и на про-
странствѣ цѣлой книги, въ одномъ столбцѣ и въ полномъ
собрании сочиненій. Нѣтъ ни одного діалога Платона, который не за-
ключалъ бы въ себѣ его философій и не представлялъ варіаціи
на старую тему. Если кто нибудь говоритъ „Вольтерьяиецъ", то
онъ выражаетъ такой же определенный легко уловимый оттѣ-
нокъ, какъ если бы онъ сказалъ Картезьянецъ/ Однако у
Декарта есть своя система, а у Вольтера ея нѣтъ; мысли Декарта
можно свести къ формуламъ, а мысли Вольтера нѣтъ. Но у
Вольтера есть духъ, извѣстный способъ разсматрывать вещи,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
47
представляющій результатъ совокупности умственныхъ привы-
чекъ. Прочтите его произведете и скажите, не выбралъ ли
этотъ человѣкъ вполнѣ опредѣленнаго и строго ограниченнаго
мѣста, для того, чтобы оттуда рисовать по своему желанію
величественный пейзажъ. Если у него не было определенной системы
жизни, то во всякомъ случѣ была свойственная только ему одному
манера смотрѣть на вещи.
Когда же перестанемъ мы быть неподвижными схоластиками
π перестанемъ требовать короткихъ „геометрическпхъ*4 формулъ,
оіфедѣляющихъ все міровозрѣніе, душу и нравственность? К-акъ
бы ни были точны формулы, онѣ все же будутъ ложны въ своей
основѣ, потому что представляютъ нелѣпую попытку о π ρ е д ѣ-
лпть, ограничить безконечность. Прочтите діалогъ Платона,
размышленіе Ламартина, страницу изъ Гердера, или сцену изъ
Фауста. Тамъ вы найдете философію, т. е. извѣстный способъ
разсматривать жизнь и вещи. Что касается частныхъ положеній,
то всякій понимаетъ пхъ по своему. Вѣдь это то существенно.
Конечно, это сбпваетъ съ толку мелкіе умы, любящіе имѣть дѣло
съ формулами не длиннѣе двухъ трехъ строкъ, для того, чтобы
можно было выучить ихъ наизусть. Потомъ, когда они видятъ,
что у всякаго философа свои формулы и что они не совпадаютъ,
они впадаютъ въ глубокое унытгіе, ими овладѣваетъ странное
нетерпѣніе. Это Вавилонское столпотвореніе, говорятъ они, всякііі
здѣсь говоритъ на своемъ языкѣ; поэтому не лучше ли намъ будетъ
обратиться къ людямъ, положенія которыхъ лучше выражены и
весь умственный облпкъ которыхъ законченъ разъ на всегда.
Когда я хочу ввести молодые умы въ область философіи, то
я начинаю съ какого нибудь предмета, говорю въ опредѣленномъ
смыслѣ и опредѣленнымъ тономъ; обращаю мало вниманія на то,
воспринимаютъ ли они излагаемый имъ положительный данныя,
и даже не стараюсь доказывать ихъ. Но я стараюсь внушить
имъ духъ, извѣстную манеру, пріемъ. Когда же мнѣ удастся
привить имъ это новое чувство, я предоставляю имъ самимъ
искать по собственному разумѣнію и строить свой храмъ въ
своемъ стплѣ. Здѣсь уже начинается индивидуальная оригинальность,
къ которой слѣдуетъ относиться съ величайшимъ уваженіемъ.
Положительнымъ результатамъ нельзя научить никого; ихъ
нельзя никому навязать. Они не имѣютъ никакой цѣнности, если они
только переданны и восприняты памятью. Нужно, чтобы кто
нибудь привелъ человѣка къ нимъ; нужно, чтобы онъ открылъ ихъ
пли предугадалъ напередъ по движенію губъ излагающаго ихъ.
Положительныя посылки дѣло личное; передать ихъ можетъ
ліппь духъ. Все это я говорю совершенно смѣло. Я не думаю,
чтобы наука могла дать сводъ опредѣленныхъ и законченныхъ
положеній, составляющихъ естественную религію. Но бываютъ
интелектуалльныя положенія, которыя могутъ быть
выражены въ цѣлой книгѣ, а не въ одной фразѣ, и эти положенія
представляютъ сами по себѣ цѣлую религію. Есть почтительное
отношеніе къ вещамъ, и это мое отношеніе. Меня поймутъ всѣ тѣ,
кто хоть разъ въ жизни дышалъ атмосферой другого міра и
вкуеплъ идеальнаго нектара (23).

4S
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Мнѣ кажется, что проіідетъ немного времени, π люди при-
знаютъ, что слишкомъ большая точность въ воиросахъ морали
также мало заключаетъ въ себѣ философіи, какъ и иоэзіи. Всѣ
системы доступны нападеніямъ именно благодаря ихъ точности
(24). Какъ далеки, напрпмѣръ, эти надгробныя рѣчп, въ которыхъ
Боссюэ комментпровалъ смерть такимъ велпколѣпнымъ языкомъ,
отъ требованій нашпхъ современныхъ чувствъ, руководимыхъ
ограниченной и точной формой, которую придала теологія на-
шимъ понятіямъ о иной жизни. Теперь мы уже не могли бы
понять подробнаго краснорѣчія безъ какого нибудь сомнѣнія или
завѣсы, закрывающей все лежащее по ту сторону, безъ надежды,
скрытой въ туманѣ, безъ доктрины, быть можетъ, менѣе красно-
рѣчивой. но во всякомъ случаѣболѣе поэтичной и философской,
чѣмъ слишкомъ опредѣленный догматпзмъ, дающей, такъ сказать,
карту загробной жизни. Дикарь океаническихъ острововъ при-
нимаетъ свой островъ за вселенную. Еще болѣе безразсудны всѣ
тѣ, кто берется ограничить лпніямн безконечность.
Философская система это эпопея вещей. Если бы мы стали
требовать отъ системы, чтобы она заключала послѣднее слово
реальности, то это было бы такъ же нелѣпо, какъ требованіе, чтобы
эпопея исчерпала всю область прекраснаго. Совершенство эпопеи
зависитъ отъ того, насколько она соотвѣтствуетъ всему человѣку
и, несмотря на это, послѣ самой совершенной эпопеи тема
сохраняешь новизну и можетъ безконечно видоизмѣняться въ
зависимости отъ индивидуальнаго характера поэта, его времени и на-
ціональностп, къ которой онъ принадлежптъ. Но какъ можно
чувствовать природу, какъ можно на свободѣ вдыхать благоуханіе
вещей, если мы впдпмъ ихъ лишь въ ограниченной и шаблонной
рамкѣ какой-нибудь системы? Божественное чувство это овладѣло
мной, когда я входилъ въ одну рощу. Какая то рука оттолкнула
меня оттуда, потому что я представлялъ себѣ въ этотъ моментъ
природу воплощенной въ какой то физическііі образъ; я
примирился только тогда, когда сказалъ себѣ, что все это ничто иное,
какъ одна черта безконечностп, облачко на чистомъ небѣ, складка
на огромной занавѣси. Нужно отказаться отъ узкихъ взглядовъ
схоластики и смотрѣть на человѣческій умъ, какъ на точную и
и совершенно адэкватную абсолюту машину. Умъ воспринимаешь
вещи въ формѣ взглядовъ, наблюденіи, освѣщенія, открытій, ощу-
щеній, красокъ и внѣшняго вида (25). Лишь геометрія
формулируется въ теоремахъ и аксіомахъ. Въ другихъ областяхъ неопре-
дѣленность тождественна съ истиной.
Природа деятельности человѣческаго ума такова, что запереть
его въ слишкомъ узкомъ кругѣ значило бы осудить его на
безумие. Свобода мышленія составляешь неотъемлемое право каждаго.
Если вы закроете человѣку доступъ къ широкимъ горизонтамъ,
то онъ вознаградить себя утонченностью; если вы навяжете ему
какой-нибудь текстъ, то онъ извернется при помощи противорѣ-
чиваго толкованія. Въ эпоху царствованія авторитета такое тол-
кованіе есть возмездіе человѣческаго духа за накладываемыя
нанегоцѣпп; это протестъ противъ текста. Пусть текстъ непогрѣ-
шимъ. но его можно толковать различно и тутъ то и начинается

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
49
разногласіе, подобіе свободы, которой довольствуются люди, не
пмѣя другой. Во времена царствованія Аристотеля можно было
думать почти такъ же свободно, какъ π въ наше время, но только
подъ непремѣннымъ условіемъ: доказать, что такая мысль
действительно находится у Аристотеля, а это не было очень трудно.
Талмудъ, Мазора и Кабала представляютъ странные продукты
человѣческаго духа, скованнаго текстомъ. Людп считаютъ буквы,
слова, слоги и приписываютъ больше значенія материальной
формѣ, чѣмъ смыслу. Тонкости толкованія безконечно
увеличиваются въ числѣ. Человѣкъ умножаетъ способы пстолкованія
подобно голодному, съѣвшему свой хлѣбъ и собирающему крохи.
Всѣ комментарія священныхъ книгъ сходны между собой,
начиная съ книгъ Ману и кончая Кораномъ. Всѣ онѣ представляютъ
протестъ человѣческаго духа противъ порабощающей буквы,
неудачную попытку сдѣлать плодороднымъ безплодное поле. Когда
духъ не находитъ подходящаго предмета, для своей деятельности
онъ создаетъ его при помощи безконечнаго ряда уловокъ.
Съ опредѣленнымъ догматомъ человѣческій духъ поступаетъ
точно такъ же, какъ съ навязаннымъ ему текстомъ. Почему въ
XVII вѣкѣ царствовала такая страшная скука? Почему madame
de Мэнтенонъ умерла отъ скуки въ Версалѣ?—Именно потому,
что у нпхъ не было никакпхъ горизонтовъ. Что остается дѣлать
скованному узнику, смотрящему на свою стѣну, послѣ того, какъ
онъ сосчеталъ всѣ въ ней камни? По той же ирпчинѣ этотъ
вѣкъ ортодоксіи и прав иль былъ въ то же время вѣкомъ
двусмысленности. Причиной возникновенія ея бываютъ обыкновенно
узкія правила. Почему право—наука двусмысленная? Потому что
его со всѣхъ сторонъ ограничили формулами. Почему столько
двусмысленности было вь средніе вѣка? Виновенъ въ этомъ
Аристотель. Почем}' католическая или магометанская теологія съ са-
маго начала вплоть до конца есть ничто иное, какъ длинное
хитросплетение? Потом}' что вездѣ присутствуете въ ней авторитетъ,
потому что мы наталкиваемся на него на всякомъ шагу и
постоянно чувствуемъ его давленіе: это постоянная борьба свободы и
божественнаго текста. Свободная струя воды подымается по
прямой лиши, но если ее стѣснять, ограничивать, то она уклоняется
и искривляется. Точно также свободный духъ проявляется
нормально; если же его стѣснять, онъ ударяется въ тонкости.
Я увѣренъ, что если бы люди, воспитанные раціоналистиче-
ской наукой, задали себѣ вопросъ, то онп увидѣли бы, что веЬ
они имѣютъ достаточно определенное мнѣніе о всѣхъ жизнен-
ныхъ вопросахъ, не имѣя надобности формулировать ихъ въ по-
ложенія, которыя можно было бы выразить одной фразой. Они
увидѣли бы, что мнѣнія эти, несмотря на ихъ разнообразное
зыраженіе, почти у всѣхъ сводятся приблизительно къ одному и
тому же. Но мнѣнія эти не вылиты въ определенную фордоу и
не закончены разъ на всегда. Это придаетъ всѣмъ философіямъ,
въ особенности нѣмецкой, индивидуальный оттѣнокъ. Всякая
система есть индивидуальный взглядъ на міръ, свойственный тому
или другому выдающемуся уму, взглядъ, носящій отпечатокъ
индивидуальности мыслителя. Я нисколько не сомнѣваюсь, что

50
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
каждая изъ этихъ епстемъ была вполнѣ истинна въ умѣ своего
творца, но именно благодаря индивидуальному характеру, ихъ
трудно передать и въ особенности доказать (26). Это ничто иное,
какъ объяснительныя гипотезы подобно гппотезамъ физики,
который нисколько не псключаютъ возможности испытать другую
гипотезу. Не слѣдуетъ безусловно утверждать, что все обстоитъ
такъ, ибо у насъ не можетъ быть понятій адэкватныхъ первоначаль-
нымъ причпнамъ: но нужно говорить, что все происходить такъ,
какъ если бы все было* согласно съ гипотезой (27). Невозможно,
чтобы два нормальные ума различно судили объ одномъ и томъ
же предметѣ. Если одпнъ изъ нихъ говоритъ да, въ то время,
какъ дрлтой говоритъ нѣтъ, то это значить, что они говорятъ о
разныхъ предметахъ или придаютъ разный смыслъ словамъ (28).
Это именно разумѣлъ Гегель, утверждая, что всякій мыслитель
свободенъ создать міръ на свой манеръ.
ІІтакъ, нѣтъ ничего удпвптельнаго что ортодоксія можетъ
болѣе сжимать своп вѣрованія, чѣмъ фплософія. Ортодоксія по-
мѣщаетъ, такъ сказать, всѣ свои жизненные капиталы въ
твердый и прочный покровъ откровенія, которое такпмъ образомъ
представляетъ нѣчто внѣпшее и ощущаемое,—родъ брони,
защищающей внутреннее содержаніе, но въ то же время придающей
ей грузность и лишающей его граціозностп. Напротивъ, система
философа постоянно открыта въ своей простой наготѣ. Подумайте,
сколько насилій угрожаетъ ей. Но прпдетъ день, когда кинжалъ
критики увидптъ. въ свою очередь, пробѣлы въ бронѣ, покрыва-
ющей догматика, и доберется до тѣла.
Въ глазахъ мыслителя истина есть лишь болѣе пли менѣе
развитая, не всегда несовершенная или по крайней мѣрѣ
способная совершенствоваться форма. Напротивъ догма, окаменѣвшая и
застывшая въ своей формѣ, никакъ не можетъ отдѣлаться отъ
своего прошлаго. Такъ какъ она заявляетъ притязаніе на то, что
она создала сразу и въ законченномъ впдѣ, то этимъ самымъ
она унпчтожаетъ для себя возможность прогресса. Она становится
сухой, негибкой, хрупкой π въ то время, какъ философія идетъ
наряду съ человѣчествомъ, догма въ одпнъ прекрасный день от-
стаетъ отъ него. Человѣчество движется, а она остается
неподвижной. Она двигалась вмѣстѣ съ остальнымъ только по
принужденно. Но она отрицаетъ это движете, она лжетъ передъ
исторіей, она пскажаетъ всякую критику для того, чтобы доказать,
что настоящее соетояніе ея тождественно съ первоначальнымъ,
желая такимъ путемъ сохранить условія своего существованія.
Напротивъ философъ ни въ какпхъ случаяхъ не признаетъ ни
безусловная отрицанія, ни предумышленной неподвижности. Онъ
требуетъ постояннаго прпмѣненія къ послѣдовательнымъ видо-
измѣненіямъ, вызваннымъ временемъ, никогда не разрываетъ
категорически съ прошлымъ, но и никогда не подчиняется ему. Онъ
хочетъ, чтобы люди научились придавать его ученію новый смысла»,
не отрицая его, и указали на заключающуюся въ немъ и
неудачно опредѣленную долю истины. Если какой-нибудь философт»
превосходить самаго себя и пользуется многими системами, т. е.
различными неодинаково совершенными выраженіями истины, то

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
51
въ этомъ нѣтъ никакого противорѣчія, и это только дѣлаетъ
ему честь.
Проблема философіи вѣчно нова; она никогда не выльется
въ окончательную формулу, и тотъ день, когда люди станутъ
держаться положеній, созданныхъ прошлымъ, и будутъ смотрѣть
на нихъ, какъ на безусловную и неизмѣнную истину,—день этотъ
будетъ послѣднпмъ днемъ философін. Догма принимаетъ наиболѣе
раздражающііі впдъ тогда, когда начинаетъ гордиться своей
неподвижностью и упрекаетъ мыслителя за его колебанія π фило-
софію за ея постоянныя впдоизмѣненія (29). Именно они
доказываюсь истинность философіи. Благодаря этимъ видоизмѣненіямъ
она находится въ постоянной гармоніи съ человѣческой
природой, которая постоянно работаетъ надъ чѣмъ-нибудь и къ счастію
осуждена на то, чтобы дѣлать своп пріобрѣтенія въ потѣ лица.
Только то не измѣняется, что неспособно развиваться. Нѣтъ
ничего болѣе неподвижнаго, чѣмъ ничтожество, никогда не жившее
жизнью разума, или тяжеловѣсный умъ, который видѣлъ только
одну сторону вещей. Не думать—единственное средство для того,
чтобы не пзмѣняться. Если догма неподвижна, то это
происходить отъ того, что она занимаетъ положееіе всей человѣческой
природы π внѣ разума.
Отнюдь не слѣдуетъ думать что причиной такого положенія
является скептицизмъ. Оно создано к ρ и τ и к о й, т. е. позднѣй-
пшмъ трансцендентнымъ разсмотрѣніемъ всего того, что
сначала было принято на вѣру безъ изслѣдованія, достаточнаго для
полученія болѣе чистой и развитой истины. Пора уже
привыкнуть называть скептиками тѣхъ, кто не вѣритъ въ міровоззрѣніе
новаго духа и, придерживаясь старыхъ системъ, съ слѣпой
ненавистью отрпцаетъ догматы, созданные современностью. Мы
являемся наслѣдниками трехъ великихъ движеній новаго времени:
протестантизма, философіи и революціи. Однако мы не испыты-
ваемъ ни малѣйіааго желанія вернуться къ шровоззрѣнію XVI
вѣка, стать вольтерьянцами или же возобновить 1793 и 1848
годы. Намъ нѣтъ надобности приниматься снова за то, что сдѣ-
лали наши отцы.
Въ логикѣ, морали π политикѣ человѣкъ стремится
держаться чего-нибудь безусловнаго. Всѣ, кто желаетъ основать
человеческое познаніе, долгъ и власть на человѣческой природѣ,
производить такое впечатлѣніе, будто лишаютъ себя этого
основания: свободное изслѣдованіе—это расколъ, разногласіе въ воз-
зрѣніяхъ. Поэтому jasa дается болѣе удобнымъ подыскать для
познавая, нравственности и политики основаніе, лежащее внѣ чело-
вѣка или божественное право. Но къ несчастью нѣтъ ничего
подобнаго. Всякая истина нуждается въ доказательствѣ, но не
всякая можеть быть доказана, и даже, если бы это было
возможно, то лишь при оцѣнкѣ доказательствъ, при помощи
разума, тотчасъ возникло бы разногласіе. Итакъ, лучше будетъ
остаться въ предѣлахъ человѣческой природы, искать
абсолютное только въ наукѣ и отказаться отъ робкихъ палліативовъ,
которые лишь создаютъ пллюзіи и откладывають разрѣшеніе за-
трудненій.

52
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Въ наше время приходится имѣть дѣло только съ двумя
системами. Одни, отчаявшись въ разумѣ, считая его осужденнымъ
на вѣчныя противорѣчія. ухватываются за внѣпшій авторитетъ и
становятся догматиками пзъ скептицизма. (Такимъ путемъ
возникла іезуптская система, въ которой роль разума, Бога, играетъ
авторитетъ, исповѣдникъ и папа). Другіе, одаренные болѣе глу-
бокимъ взглядомъ на развитіе человѣческаго духа, видятъ въ
немъ прогрессъ и единство, несмотря на кажущіяся противорѣчія.
При этомъ слѣдуетъ заметить слѣдующее весьма существенное
положеніе: если человѣкъ не можетъ вѣрить инстинктивно
подобно простымъ умамъ, то онъ можетъ вѣрить только подъвлія-
ніемъ скептицизма. Основа догмы — полная потеря вѣры въ фи-
лософію. Я люблю и удивляюсь великому скептицизму отчаянія.
выраженіе котораго обогатило новую литературу столькими
удивительными произведеніями. Но лишь насмѣшку и отвращеніе
вызываетъ во мнѣ ограниченная иронія человѣческой природы,
которая приводить только къ суевѣрію и думаетъ пзлѣчить
Байрона, проповѣдуя ему папскую власть.
Много говорятъ о согласіи разума и догмы. Нѣкоторые
педанты, желающіе возбудить любопытство и придать себѣ оттѣ-
нокъ превосходства и безпристрастія, сдѣлали изъ этого тему для
двусмысленностей и безсодержательнаго набора словъ. Если догма
дѣйствительно то, за что оно выдаетъ себя, то болѣе чѣмъ ясно,
что оно является владыкой и не нуждается ни въ какпхъ ком-
промиссахъ съ наукой. Послѣдняя должна скромно стушеваться
передъ этимъ непогрѣшпмымъ авторптетомъ, и роль ея сводится
къ роли serva et pedissequa, къ комментированию и объяснению
откровеннаго слова. Вслѣдствіе этого носители его пріобрѣтутъ
выспгія права по сравненіп съ пзслѣдователямп человѣческоіі
науки, они станутъ единственной властью, передъ которой
исчезнуть всѣ остальныя. Конечно, такъ какъ истина не можетъ про-
тиворѣчить самой себѣ, то за благой наукой будетъ признана
возможность не противорѣчить догмѣ. Но такъ какъ догма не-
погрѣшпма и болѣе ясна, то всякая наука противорѣчащая ему,
не будетъ признана за благую и ее заставятъ замолчать. Если
факты, признаваемые догмой, недѣйствительны или не заключаюсь
въ себѣ ничего сверхъестественнаго, то религіи представляютъ
лишь созданіе человѣка, и тогда все сводится къ тому, чтобы
отыскать основу разлпчныхъ фикцій человѣческаго ума. Согласно
этой гппотезѣ человѣкъ сдѣлалъ все при помощи своихъ есте-
ственныхъ способностей, съ той только разницей, что въ одномъ
мѣстѣ онъ дѣйствовалъ непроизвольно и смутно, въ другомъ
вполнѣ научно и сознательно. Но, какъ бы то ни было, человѣкъ
сдѣлалъ все; вездѣ онъ встрѣчается съ собственнымъ авторите-
томъ и съ дѣламп своихъ рукъ. Противники науки совершенно
правы, утверждая, что прежде всего нужно рѣпшть вепросъ:
представляетъ ли данное ученіе истину, согласную съ догмой. H
какой бы мы ни дали отвѣтъ, положительный или
отрицательный, все-таки проблема согласія догмы и разума, считающая ихъ
двумя равными державами, которыя нужно примирить, не имѣетъ
смысла. Въ первомъ случаѣ разумъ исчезнетъ передъ догмой,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
53
какъ все конечное передъ безконечнымъ, и самые строгіе
догматики окажутся правы; во второмъ случаѣ окажется, что нѣтъ
ничего кромѣ разума, который проявляется различно и тѣмъ не
менѣе остается всегда одинъ и тотъ же (30).
Это вы скептики, а мы вѣрующіе. Мы вѣрпли въ задачу но-
ваго времени, въ ея святость и ея будущее, а вы проклинаете ее.
Мы вѣрпли въ разумъ,—вы смѣетесь надъ нимъ. Мы вѣримъ въ
человѣчество, въ его божественную судьбу, въ его нетлѣнную
будущность, вы насмѣхаетесь надъ всѣмъ этимъ. Мы вѣрили въ
человѣческое достоинство, въ его природную доброту, въ правоту
его сердца, въ его право на совершенство, а вы недовѣрчиво
качаете головой надъ всѣми этими утѣшительными истинами и съ
удовольствіемъ избираете темой своихъ разговоровъ зло. Самыя
святыя стремленія къ небесному идеалу вы называете дѣломъ
ала; вы говорите о возмущеніи, о грѣхѣ, о наказаніи, о раская-
ніи и палачѣ тѣмъ, кому слѣдовало бы говорить лишь о разви-
тіи. Мы вѣримъ во все истинное и любимъ все прекрасное (31)
въ то время, какъ вы проходите черезъ этотъ прекрасный міръ
безъ улыбки, закрывъ глаза на безконечныя прелести вещей.
Развѣ міръ—кладбище, а жизнь—траурный обрядъ? Вмѣсто
реальности вы любите абстракцію. Кто же пзъ насъ отрицаеть: мы или
вы? A развѣ тотъ, кто отрицаетъ, не скептикъ?
Нашъ раціонализмъ вовсе не представляетъ изъ себя такой
аналитической сухой, отрицательной концепціи, неспособной къ
понпманію явленій сердца и воображевгія, какой его создалъ
ХѴШ вѣкъ. Онъ не состоитъ въ исключительномъ примѣненіи
того, что называютъ г кислотой разсужденія"; это не
позитивная философія Огюста Конта, не неистовая критика
Прудона. Это признаніе человѣческой природы, одинаково
священной во всѣхъ своихъ частностяхь, это одновременное и
гармоническое примѣненіе всѣхъ ея способностей, это исключеніе
всякаго исключенія. Ламартинъ въ нашнхъ глазахъ раціоналистъ;
однако онъ отказался бы отъ этого званія въ болѣе узкомъ смы-
слѣ, такъ какъ самъ говорить намъ, что дошелъ до своихъ ре-
зультатовъ не при помощи разсужденія и мышленія, а при
помощи инстинкта и непосредственной интуиціи. До сихъ поръ
на критику смотрѣли, какъ на разлагающее испытаніе, анализъ,
уничтожающій жизнь. При болѣе развитыхъ воззрѣніяхъ всѣмъ
станетъ понятно, что высшая критика возможна лишь при
полной свободѣ человѣческой природы и что, съ другой стороны,
возвышенная любовь и уваженіе возможны лишь подъ условіемъ
критики. Мнимо поэтпческія натуры, которыя возмнятъ, что безъ
помощи науки постигли истинный смыслъ вещей, покажутся
тогда вздорными, a строгіе ученые, пренебрегающее болѣе
утонченными дарами подъ вліяніемъ научной добродѣтели или же
принужденные презирать то, чего нѣтъ у нихъ самихъ, будутъ
напоминать остроумный миѳъ о дочеряхъ Миноса, которыя были
превращены въ мышей зато, что стали разсуждать при видѣ симво-
ловъ, къ которымъ нужно было отнестись болѣе снисходительно.
Позидпмому, исторія дѣлаетъ наукѣ, критикѣ, раціонализму
цивилизаціи (представляющпмъ ничто иное, какъ синонимы),

54
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
возраженіе, на которое нужно отвѣтить. Она, повидимому,
показываешь намъ, что народы болѣе образованные подчинялись са-
мымъ варварскимъ народамъ: Аѳины подпали подъ власть
Македонии Греція подъ власть римлянъ, римлянъ подчинили
варвары, китайцевъ—манджуры. Размышленіе скоро устаетъ. Наши
мѣщанскія семейства уже чувствуютъ усталость, несмотря на то,
что существуютъ самостоятельно не болѣе двухъ или трехъ πό-
колѣній. Полвѣка, пстекшіе съ 89 года, утомили ихъ больше,
чѣмъ безчпсленныя поколѣнія первобытнаго мрака. Пзлишнія
познанія, повидимому, ослабляютъ человѣчество. Народъ фило-
логовъ, мыслптелей и критиковъ оказался бы очень слабымъ
защитникомъ своей цивилизаціи. Въ началѣ XIX вѣка Германія
позорно подчинялась Франціи, а насколько Германія Гете и
Канта стояла выше Франціи въ Наполеоновское время! Безсо-
знательные варвары пассивны и покорны; индивидуумъ, не
располагающи свободно своей личностью, теряется въ массѣ и
повинуется приказанію, какъ року. Напротивъ, человѣкъ
сознательный слишкомъ хорошо понимаетъ свои интересы и съ
положительностью, которую онъ вноситъ во всѣ обстоятельства
своей жизни, задаетъ себѣ вопросъ, дѣйствительно ли въ его ин-
тересахъ дать убить себя. Кромѣ того онъ болѣе привязанъ къ
жизни, и причина этого очень проста. Индивидуальность его
гораздо сильнѣе индивидуальности варвара; цивилизованный че-
ловѣкъ произносить свое „яи съ рѣдкой энергіей въ то время,
какъ у варвара жизнь немного возвышается надъ уровнемъ того
глухого ощущенія, изъ котораго складывается жизнь животнаго.
Онъ не оказываетъ никакого сопротивленія, потому что самъ
едва прозябаетъ. Вслѣдствіе этого возникаетъ презрѣніе къ человѣ-
ческой жизни (какъ къ своей, такъ и къ чужой) составляющее
тайну героизма варваровъ. Культурный человѣкъ, для котораго
жизнь имѣетъ дѣйствительную ценность, слишкомъ цѣнитъ ее,
для того, чтобы подвергать ее случайностям (32). Грубая сила
кажется ему чѣмъ-то столь нелѣпымъ, что онъ возмущается про-
тивъ такихъ нелѣпыхъ средствъ и не рѣшается мѣряться ору-
жіемъ, которымъ дикарь владѣетъ лучше его. Въ этой грубой
борьбѣ наиболѣе сильно то сознаніе, которое наиболѣе смутно;
индивидуальность же и размышленіе приводить къ слабости. Точно
также свобода мышленія мало способствовала до сихъ поръ
предпріятіямъ, требующимъ, чтобы массы индивидуумовъ
отказались отъ своей личности, впряглись въ иго великой мысли и
торжественно вели его по всему міру. Что могъ бы сдѣлать
Наполеонъ съ резонерами?
Это дѣйствительно вполнѣ реальное противорѣчіе; устранить
его можно лишь въ томъ случаѣ, если мы признаемъ, что чело-
вѣчество далеко отъ своего нормалы-іаго состоянія. Пока часть
человѣчества будетъ вести грубую жизнь, недоразумѣиія и
страсти не перестанутъ возбуждать варваровъ противъ цивилизован-
наго человѣчества и будутъ травить людей разумныхъ этими
дикими животными. Критики правы: станутъ ли они сильиѣе, или
нѣтъ, это нисколько не мѣшаетъ ихъ правотѣ, а если они падутъ
въ борьбѣ, то это доказываетъ лишь, что современное состояніе

БУДУЩЕЕ НХУКИ.
55
человѣчества крайне далеко отъ такого идеальнаго состоянія, въ
которомъ единственно законный силы разума и справедливости
станутъ реальными силами.
Замѣтьте, что это йе пустой вопросъ и не досужія мечтанія.
Вопросъ касается самого человѣчества и законности его природы.
Если человѣчество создано такъ, что ему непзбѣжно свойственны
нѣкоторыя пллюзіп, если излишнее познаніе реальности вещей
приносить ему вредъ, если ему необходимы суевѣрія и
ограниченность воззрѣній, если законное и необходимое развитіе его
личности является въ тоже время его упадкомъ, то необходимо
признать, что человѣчество создано дурно, что основаніе его
ложно, что оно стремится ліппь къ собственному разрушенію, потому
что всѣ побѣдившіе благодаря свопмъ иллюзіямъ неизбѣжно при-
ходятъ къ потерѣ своихъ иллюзій вслѣдствіе цивилизаціи π
раціонализма. Такпмъ образомъ уничтожается наше міровоззрѣ-
ніе, потому что оно состоптъ въ прпзнанін законности прогресса.
Между тѣмъ при такомъ предположении человѣчество неизбѣжно
приходить въ безвыходное положеніе; путь его не представляетъ
прямой линін. направленной въ безконечность, потому что,
постоянно двигаясь впередъ, она все-таки отодвинулась бы и назадъ.
Въ такомъ случаѣ нельзя было бы предписывать человѣчеству,
чтобы оно доводило всѣ свои способности до совершенства:
нужно было бы предположить, что цивилизація имѣетъ свой
maximum, созданный путемъ колебаній въ разныя стороны, и
высшая мудрость состояла бы въ томъ, чтобы удержать ее на этомъ
уровнѣ. Однимъ словомъ, дѣло идетъ о томъ, чтобы узнать,
представляетъ ли законъ человѣчества такое выраженіе, въ которомъ
при увеличеніи всѣхъ перемѣнныхъ увеличивается и вся сумма,
или же его можно' сравнить съ тѣми выраженіями, которыя
достигаюсь извѣстнаго максимума, а при дальнѣйшемъ увеличенш
составныхъ элементовъ начпнаютъ уменьшаться.
Счастливы тѣ, кто въ окончательномъ опытѣ найдетъ
экспериментальные отвѣты на эти ужасныя умозаключенія. Быть мо-
жетъ наши утвержденія въ этомъ отношеніп вызваны вѣрой,
которая вѣритъ, хотя не видитъ, ибо, собственно говоря, если
наблюдать отдѣльные факты, то оптпмпзмъ покажется намъ безко-
рыстнымъ благородствомъ. Что касается меня, то если быяувидѣлъ
полное разрушеніе человѣчества. если бы я увпдѣлъ, какъ люди
убиваютъ другъ друга въ роковомъ мракѣ, я все же не пересталъ
бы провозглашать, что человѣческая природа благородна и
создана для совершенства, что недоразумѣнія устранятся, и что при-
детъ день, когда воцарится разумъ и совершенство. Тогда вспом-
нятъ о насыі скажутъ: гО какъ имъ приходплось страдать!".
Слѣдуетъ остерегаться сравненій нашей цпвплизаціи и на-
шаго раціоналпзма съ искусственной культурой древности и въ
особенности съ вырождающейся Греціей. Конечно ХѴПІ вѣкъ
представляетъ эпоху нравственнаго угнетенія и, несмотря на это, онъ
завершается величайшимъ на всемъ пространствѣ исторіи взры-
вомъ преданности и отреченія отъ жизни. Развѣ эти философы,
эти жирондисты, такъ гордо несущіе свои головы на эшафотъ,
былп робкими риторами? Развѣ суевѣрныя иллюзіи возбуждали

56
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
эти благородныя души? Я знаю, что есть поколѣніе эгоистовъ,
выросшее въ тѣнп*продолжительнаго мира, поколѣніе
скептическое, рожденное подъ вліяніемъ Меркурія, безъ вѣры въ любовь,
которая, повидимому, управляетъ міромъ. Если бы это было такъ,
то конечно не было бы надобности отчаиваться въ человѣчествѣ,
ибо человѣчеетво не умираетъ; нужно было бы отчаяться во Фран-
ттітт. Но почему же? Потому ли, что этихъ людей можно
противопоставить, какъ аргументъ,* противъ науки и философіи?
Уничтожили ли пхъ чрезмѣрныя познашя? Или можетъ быть слишкомъ
долгое мышленіе вытравило въ нихъ любовь къ отечеству и чувство
чести? Или слишкомъ продолжительная жизнь въ области духа
сдѣлала ихъ неспособными ко всему великому? Но когда гово-
рятъ о цпвплизаціи и философіи, не говорите намъ объ этихъ
людяхъ, глухихъ ко всякой мысли, признающихъ наукой лишь науку
искусственнаго шра и философіей—пустоту! Даже тогда, когда
было доказано, что тонъ общества, вхрдящій во власть при Люд-
викѣ Филиппѣ, убьетъ чувство всего великаго, все-таки это еще
ничего не говорило противъ общества, которое будетъ создано
разумомъ и человѣческой природой, развитой во всей своей
свободной истинности. Даже если бы было доказано, что оффиціаль-
ный міръ окончательно безсиленъ, что онъ не можетъ создать
ничего оригинальнаго и сильнаго, то все-таки не слѣдовало бы
отчаиваться въ человѣчествѣ. Вѣдь у него есть тайные источники,
въ которыхъ оно постоянно черпаетъ юношескую энергію. Развѣ
чрезмѣрный раціонализмъ погубилъ несчастную Италію, которая
въ настоящее время представляетъ жалкое зрѣлище
парализованная члена человѣчества? Развѣ избытокъ критики изсуишлъ тѣ
сосуды, которые давали ей жизненную влагу? Развѣ она не была
прекраснѣе и сильнѣе въ XV и первой половинѣ XVI вѣка,
когда шла по пути прогресса впереди всей Европы и открывала
свои объятія самому смѣлому раціонализму? Развѣ религіозиыя
вѣрованія поддерживали ея силу? Развѣ языческая Италія вре-
менъ Юлія Π и Льва X не стоила исключительно католической
Пталіп временъ Пія V и Тріентскаго Собора? Опрокинуть Капи-
толій или храмъ Юпптера Статора значило бы опрокинуть Римъ.
Нужно, чтобы того же нельзя было сказать относительно совре-
менныхъ национальностей, потому что сонъ въ объятьяхъ догмы
пстощаетъ націю (33). Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ
римляне расплавляли своп колокола для того, чтобы перелить въ
монету. Конечно, если бы вѣрованія современныхъ народовъ были,
подобно вѣрованіямъ древности, спиннымъ мозгомъ націй, то
такой поступокъ былъ бы крупной нелѣпостыо. Это было бы
совершенно тоже, какъ если бы кто-нибудь иадѣялся обогатить
Францію, переливая Вандомскую колону въ монету. Но что же.
дѣлать, когда догма ушла? Спммакъ, требующій возстановлеиія
храма Побѣды, употреблялъ просто реторическій пріемъ.
Такъ какъ въ древности никогда не понимали великаго
предмета научной культуры и всегда смотрѣли на нее, какъ на
упражнение, служащее для пріоорѣтенія краснорѣчія, то иѣтъ
ничего удивительнаго въ томъ, что сильные умы этого времени
были очень строги къ мелочной манерѣ риторовъ и къ софпсти-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
57
ческому искусственному воспптанію, которое они давали
юношеству. Люди серьезные впдѣли пдеалъ добродѣтелп въ
характерам грубыхъ и необразованныхъ, а пдеалъ общества—въ
развитии, направленномъ исключительно къ пожертвованіто собой
для отечества и къ тому, чтобы дѣлать добро (Спарта, древ-
ній Римъ и т. д.). Но такъ какъ было замѣчено, что научная
культура разрушительно дѣйствуетъ на такое положеніе, то стали
возставать протпвъ нея7 говоря, что люди обладающіе ею, легче
могутъ быть побеждены. Вслѣдствіе этого возникли всеобщія
„мѣста относительно превосходства благо-дѣланія- надъ „благо-
глагол ашемъ^, грубой добродѣтели надъ утонченной
цивилизацией, презрѣніи къ GraeculusV, напичканному грамматикой. Въ
наше время все это не болѣе, какъ безсмыслица. Съ нашей точки
зрѣнія Спарта и древній Римъ представляютъ время наиболѣе
несовершенная соетоянія человѣчества, потому что тогда одинъ
изъ наиболѣе существенныхъ элементовъ нашей природы—мысль,
Згмственное совершенство, были въ полномъ пренебрежет п. Везъ
сомнѣнія истинная и простая патріотпческая культура станетъ
выше искусственной культуры поелѣдняго періода имперіи, и
если что нпбудь можетъ внушать опасенія относительно буду-
щаго современной цивплизацін, то это прежде всего сходство
мнимо - гуманистпческаго воепитанія нашихъ юношей съ воспи-
таніемъ того печальнаго періода. Нѣтъ ничего выше науки и
чисто гуманной цпвнлнзахгіп, и лишь поверхностный умъ могъ
бы сравнить эту великую форму совершенной жизни съ тѣмп
искусственными вѣками, когда въ благородныя чувства почти
всегда подмѣшивалась реторпка, когда люди, потерявъ дорогое
существо приглашали къ себѣ философа для прочтенія имъ
тУтѣшеніяи, и когда умирая они вытаскивали изъ кармана
приготовленную на этотъ случай рѣчь.
Такимъ образомъ, если даже цивплизаціи еще разъ суждено
было бы померкнуть передъ варваретвомъ, то это то же не было
бы возраженіемъ протпвъ нея. Она оказалась бы права впослѣд-
ствіи. Она еще разъ иобѣдпла бы свопхъ побѣдителей и
поступала бы такъ до тѣхъ поръ, пока не останется никого, кого нужно
было бы побѣждать, и когда она одна будетъ царствовать
полновластно. Не все ли равно, кто разрѣшитъ задачу цивилизаціи и
блага для человѣчества? Въ глазахъ истины, въ глазахъ бу-
дущаго, русскіе или французы — просто люди. Мы аппелируемъ
къ національному принципу только тогда, когда нація
порабощенная превосходить свопхъ поработителей силой духа.
Безусловными приверженцами національнаго принципа могутъ быть лишь
ограниченные умы. Цѣлью является гуманное совершенствование.
Съ этой точки зрѣнія цивилизація постоянно одерживаетъ побѣды.
и было бы очень странно, если бы какая-нибудь посторонняя
тяжесть, а не собственное вырожденіе привела къ упадку человѣ-
ческій родъ.
Съ точки зрѣнія человѣчества не можетъ быть упадка. Слово
это необходимо изгнать окончательно изъ философіи исторіи. Съ
какого времени начинается упадокъ Рима? Ограничение умы,
имѣющіе въ виду сохраненіе древнихъ нравовъ, скажутъ, что

OS
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
это произошло послѣ пундчеекихъ войнъ, т. е. какъ разъ въ тотт>
момента, когда Римъ. создавъ предварительныя условія, начи-
наетъ осуществлять свою миссію и покидаетъ ставшіе
невозможными нравы своего дѣтства. Тѣ же, кто занять сохраненіемъ
республиканской идеи, проведутъ роковую линію черезъ годъ битвы
при Акціумѣ. Бѣдняги! онп"вмѣстѣ съ Брутомъ покончили бы
жизнь самоубшствомъ: вездѣ они счптаютъ смертью то, что было
лишь кризнсомъ зрѣлаго возраста. Но развѣ періодъ упадка можно
съ бблышімъ успѣхомъ отнести къ IV вѣку, когда римская асси-
милиція достигла высшаго развитая, пли къ Ѵ-му, когда Римі>
прпвплъ свою цивплпзацію наводнившимъ его варварамъ? А
Греція?... Какой періодъ отъ Гомеровскихъ временъ и до Геракла
можно назвать упадкомъ? Можетъ быть, упадокъ относится ко
времени Филиппа, т. е. къ кануну того періода, когда въ лицѣ
Александра она блестяще проявила себя гуманнымъ подвигомъ?
ІІли, можетъ быть, упадкомъ можно назвать періодъ римскаго
господства, когда Грещя была колыбелью христіанства? Такимъ
образомъ въ дѣйствптельности слово упадокъ имѣетъ смыслъ
лишь съ узкой точки зрѣнія національной и политической, а не
съ широкой точки зрѣнію гуманной задачи. Когда расы осла-
бѣваютъ, человѣчество находитъ въ себѣ достаточный запасъ жи-
выхъ силъ для того, чтобы сообщить имъ бодрость. Если бы
можно было опасаться, что когда-нибудь человѣчество, исчерпавъ
свои запасы, раздѣлптъ участь отдѣльныхъ національностей и
будетъ осуждено на упадокъ, то я возразилъ бы, что къ этому
времени человѣчество несомнѣнно станетъ сильнѣе всѣхъ разру-
шительныхъ силъ. Въ настоящее время причиной нравственной
и физической слабости является критика; въ нормальномъ состо-
яніи наука станетъ источнпкомъ силы. Такъ какъ до сихъ поръ
наука проявлялась лишь въ формѣ критики, то нельзя
представить себѣ, чтобы она стала могучей, побуждающей къ дѣйствію
причиной. Однако это произойдетъ въ тотъ момеитъ, когда она
создастъ въ моральной сферѣ убѣжденія, подобныя убѣжденіямъ,
созданнымъ релпгіозной вѣроп. Всѣ заимствованные изъ прош-
лаго аргументы для доказательства безсилія философіи не имѣ-
ютъ никакого значенія для будущаго, ибо прошедшее было лишь
необходпмымъ введеніемъ въ великую эпоху разума. Размышленіе
еще не обнаружило своихъ творческихъ способностей, но
подождите только!..
Быть можетъ, читая эту книгу, многіе удивятся, что я такъ
часто обращаюсь къ будущему. Это слѣдствіе глубокаго убѣжде-
нія въ томъ, что большая часть аргументовъ, употребляемыхъ
для защиты науки и современной цивилизаціи, сами по себѣ и
безъ связи съ послѣдующимъ соетояніемъ, къ которому должны
привести послѣднія, очень недостаточны и открыты для
нападения ретроградной школы. Есть лишь одно средство понять и
оправдать современный духъ. Оно состоитъ въ томъ, чтобы раз-
сматривать его, какъ необходимую ступень въ движеніи къ
совершенству, т. е. къ будущему. Такое обращение не есть
актъ слѣпой вѣры, которая устремляется въ неизвѣстность. Это
законный результатъ. вытекающій изгь всей исторіи человѣ-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
59
ческаго духа. гНадежда, говорить Жоржъ Зандъ,—вѣра нашего
вѣка~.
Рядомъ съ догматизмомъ, который считаетъ науку безпо-
лезной и не признаетъ ея достопнствъ, нужно иомѣстить другой
догматизмъ, еще болѣе узкій и безусловный. Это догматизмъ по-
верхностнаго „здраваго смысла", который, въ сущности, ничто
иное, какъ самодовольство и ничтожество, и который, не замѣчая
трудности проблемъ. удивляется тому, что разрѣшенія пхъ не
ищугь на торной дорогѣ. Вполнѣ вѣрно то, что здравый смыслъ..
о которомъ здѣсь идетъ рѣчь, не является результатомъ евобод-
наго воздѣйствія человѣческихъ способностей на какой-нибудь
вполнѣ пзвѣстный предметъ. Тотъ „здравый смыслъ*·, который
я пмѣю въ виду,—нѣчто двусмысленное, исключительное обла-
даніе которымъ приписываютъ себѣ мелкіе умы, и который они
охотно признаютъ за всѣмп, кто только придерживается ихъ
мнѣній. Это утонченная дѣтская игрушка, умѣющая придать всему
кажущуюся очевидность. Ясно, что такой здравый смыслъ немо-
жетъ замѣнить науки въ попскахъ ея за истиной. Прежде всего
слѣдуетъ замѣтпть, что поверхностные умы. постоянно взывающіе
къ здравому смыслу, разумѣютъ подъ этимъ именемъ частную и
крайне ограниченную форму привычекъ и обычаевъ, среди
которыхъ они родились. Ихъ здравый смыслъ—ничто иное, какъ воз-
зрѣнія ихъ времени или ихъ мѣстности. Только тотъ пмѣлъ бы
право взывать къ всеобщимъ мнѣніямъ, кто искусно сравнилъ
бы различныя стороны человѣчества. Развѣ здравый смыслъ
доставить мнѣ знаніе фплософіи, исторіи, филологіп, необходимое
для критики самымъ важныхъ истинъ? Здравый смыслъ пмѣетъ
всѣ права, когда дѣло идетъ объ установлении основъ
нравственности и пспхологіи, ибо здѣсь нужно лишь констатировать то,
что составляетъ человѣческую природу, которой нужно искать въ
самомъ общемъ, а, слѣдовательно, и въ самомъ вульгарномъ выра-
женіи ея. Но здравый смыслъ оказывается тяжелымъ и нелов-
кимъ всякій разъ, какъ хочетъ разрѣшить проблемы, въ которыхъ
нужно скорѣй угадывать, чѣмъ видѣть, улавливать тысячу почти
неуловпмыхъ оттѣнковъ и слѣдпть за тайными и скрытыми ана-
логіями. Здравый смыслъ прпстрастенъ; онъ смотритъ на свои
мнѣнія лишь изнутри и никогда не можетъ взглянуть на нихъ
со стороны. Между тѣмъ всякое мнѣніе истинно само по себѣ,
если его разсматривать въ связи съ исходной точкой зрѣнія.
Лишь утонченные π изысканные умы созданы для истины въ на-
укахъ нравственныхъ и историческпхъ точно такъ же, какъ точные
умы созданы для истинъ наукъ математическихъ. Критическія
истины не 'являются въ вполнѣ отчетливомъ видѣ; онѣ почти
всегда имѣютъ видъ парадоксовъ и не появляются въ совершенно
ясномъ впдѣ уму человѣка, подобно геометрпческимъ теоремамъ.
Это мимолетные проблески, которые мы впдимъ со стороны и
какъ бы однпмъ уголкомъ глаза, которые воспринимаются вполнѣ
индувидуально и которые почти невозможно передать другпмъ.
Есть лишь одно средство, заставить другіе умы стать на ту же
точку зрѣнія для того, чтобы показать имъ вещи съ той же
стороны. Что можетъ дѣлать въ этомъ мірѣ утонченности и безко-

60
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
нечной тонкости, этотъ вульгарный г здравый смыслъ" со своими
грубыми замашками, грубымъ голосомъ и самодовольнымъ смѣ-
хомъ? ГЯ ничего не понимаю въ этомъ"—таковъ его
окончательный прпговоръ, и какъ легко заслужить его!
Самодовольный тонъ, который онъ принимаешь по отношенію къ результа-
тамъ науки и мышленія доставляетъ мыслителю одно изъ на-
иболѣе чувствительныхъ оскорбленій. Послѣдній теряешь
самообладание и, если только онъ по натурѣ не философъ, то не мо-
жетъ удержаться отъ чувства раздраженія противъ тѣхъ, кто
злоупотребляетъ свопмъ превосходствомъ надъ его слабымъ и
тонкимъ голоскомъ.
Итакъ, непозволительно аппеллировать отъ науки къ
здравому смыслу, потому что наука ци что иное, какъ здравый смыслъ,
просвѣщенный π развитый познаніемъ причины. Конечно, истина
заключается въ голосѣ человѣческой природы, но только такой
природы, которая надлежаще развита и при помощи культуры
дошла до того, чѣмъ она вообще можетъ стать.
IV.
Врагами науки являются лишь тѣ, кто считаетъ истину без-
полезной и неинтересной, а также тѣ, кто признаетъ за ней ея
трансцендентную стоимость, но надѣется придти къ ней не при
помощи критики и раціональнаго изслѣдованія, а другимъ пу-
темъ. О послѣднихъ можно сожалѣть потому, что они удалились
отъ пстиннаго прямого метода человѣческаго духа; но они, по
крайней мѣрѣ, признаютъ идеальную цѣль жизни; они въ извѣ-
стной мѣрѣ могутъ дойти до взаимнаго пониманія и симпатіи къ
ученымъ. Но намъ нечего сказать тѣмъ, кто презираетъ науку
точно такъ же, какъ возвышенную поэзію и добродѣтель, потому
что низменная душа можетъ понимать только тлѣнное. Это люди
другого міра; они даже не заслуживаютъ названія людей, потому
что не обладаютъ способностью, составляющей привнллегію чело-
вѣка. Мы гордимся тѣмъ, что эти люди считаютъ насъ людьми
другого вѣка, безумцами и мечтателями. Мы гордимся тѣмъ, что
меньше пхъ понимаемъ въ рутннѣ жизни и охотно готовы
признать наши занятія безполезными. Ихъ презрѣніе
возвышаешь насъ. Безнравственными безбожниками являются именно
эти люди, нечувствительные ко всему, нисходящему свыше. Ате-
истъ—это человѣкъ индифферентный, поверхностный и
легкомысленный, это тотъ, кто чтитъ лишь матеріальныя выгоды и на-
слажденія. Англія, производящая впечатлѣніе одной изъ 'самыхъ
религіозныхъ странъ, въ сущности наиболѣе атеистична, такъ
какъ менѣе всѣхъ другихъ идеалистична. Я не намѣренъ подобно
латинскимъ декламаторамъ произвести convicium seculi. Я увѣ-
ренъ, что въ душѣ людей XIX вѣка скрыто столько же духов-
ныхъ потребностей, какъ и у людей другой эпохи, и я увѣренъ,
что никогда не было столько умовъ способныхъ къ критикѣ. Къ
несчастно, всеобщее легкомысліе заставляётъ ихъ создать
отдельный міръ, a арпстократія вѣка, которая въ то же время является
денежной арпстократіей, утратила идеальный смыслъ жизни. Ά
говорю объ этомъ на основанш догадокъ, потому что міръ этотъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
61
мнѣ совершенно неизвѣстенъ, и мнѣ легче было бы указать на
блестящія псключенія, чѣмъ назвать именно тѣхъ, къ которымъ
относится мое обвиненіе. Во всякомъ случаѣ мнѣ кажется, что
очень далеко отъ пстинныхъ и великихъ чувствъ человѣчества
такое общество, которое на дѣлѣ поощряетъ только самую
жалкую литературу, въ которой все сводится къ ремесленной и
столярной работѣ, π которое не впдптъ середины между отсутствіемъ
нравственныхъ идей и религіей, при чемъ оно предварительно
вынуло изъ нея кости для того, чтобы сдѣлать ее легче
воспринимаемой. Будущее находится въ рукахъ тѣхъ, кто серьезно
относится къ жизни и постоянно возвращается къ вѣчной основѣ
истины, т. е. къ человѣческой прпродѣ, взятой въ среднемъ, а
не въ своей крайней утонченности. Человѣчество всегда будетъ
серьезнымъ, вѣрующимъ и релпгіознымъ. Никогда легкомыеліе,
ни во что не вѣрующее, не будетъ играть первой роли въ чело-
вѣческихъ дѣлахъ.
Кажется, не слѣдуетъ относиться слшпкомъ серьезно къ ба-
нальнымъ декламаціямъ объ утилптарныхъ и реалпстическихъ тен-
денціяхъ нашего времени. Если бы нужно было доказать
неискренность этпхъ сожалѣній, то для этого могла бы послужить прежде
всего та страшная покорность, съ которой они сами подчиняются
роковой необходимости своего времени.
Въ самомъ дѣлѣ всѣ они, какъ бы, хотятъ сказать въ концѣ
концовъ:
О! чудное время—желѣзный вѣкъ!
Какого бы мнѣнія мы ни держались относительно тенденцш
XIX вѣка, все же справедливость требуетъ признать, что съ увели-
ченіемъ общей суммы активности могло произойти увеличеніе
въ одномъ отношетгіи безъ уменыпенія въ другомъ. Совершенно
неоспоримо, что въ наше время замѣчается больше
промышленной и коммерческой активности. Но развѣ· изъ этого кто-нибудь
заключить, что этотъ послѣдній вѣкъ быль лучше надѣленъ въ
интеллектуальномъ отношеніп?
Въ псторіи обыкновенно замѣчается весьма опасная
оптическая иллюзія. Настоящее время видно лишь сквозь облако пыли,
поднятой суматохой дѣйствительной жизни: сквозь это облако
трудно различить прекрасныя и чистыя формы идеала. Но лишь
только облако мелкпхъ пнтересовъ уходить въ прошлое, какъ
тотъ же самый періодъ времени предстаетъ передъ нами въ тор-
жественномъ строгомъ и безкорыстномъ видѣ. Когда мы видимъ
его въ кнпгахъ и памятнпкахъ, однпмъ словомъ въ проявле-
ніяхъ мысли, то мы пспытываемъ искушеніе повѣрпть, что тогда
только думали. Къ потомству не переходить уличный шумъ и
интересы прилавка. Когда будущее увидитъ насъ внѣ этой
оглушающей суматохи, то оно будетъ судить насъ такъ, какъ мы су-
димъ прошедшее. Во всѣ времена были эгоисты, лишенные
чувства къ искусству, наукѣ и нравственности. Но всѣ они умираютъ
вполнѣ; для нпхъ нѣтъ мѣста въ той великой исторической кар-
тинѣ, которую человѣчество вышиваетъ, a затѣмъ разсматриваетъ.
Они похожи на волны, шумно вздымающіяся при движенін
парохода, но утихающія, какъ только онъ прошелъ.

62
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
йтакъ. пусть успокоятся тѣ, кто боится, что заботы о духѣ
уничтожатся подъ давленіемъ матеріальныхъ заботь. Умственная
культура, спекулятивный пзысканія, однимъ словомъ, наука и
философия, опираются на лучшую изъ гарантій—потребность чело-
вѣческой природы. Человѣкъ не будетъ жить однимъ хлѣбомъ:
безкорыстное стремление къ истинѣ, добру и красотѣ, осуществле-
ніе задачъ науки, искусства и морали представляетъ столь же
настоятельную потребность, какъ удовлетвореніе голода и жажды.
Кромѣ того, дѣятельноеть. повидимому, имѣющая въ виду лишь
достиженіе 'матеріальной цѣли, почти всегда пмѣетъ умственную
стоимость. Какое изъ спекулятивныхъ открытій имѣло такое влія-
ніе, какъ открытіе пара? Желѣзная дорога дѣлаетъ для прогресса
больше, чѣмъ геніальное произведете, которое, кромѣ того, по
внѣпгаимъ причинамъ можетъ остаться совершенно безъ вліянія.
Нельзя отрицать, что католпцизмъ оказалъ крайне скверную
ѵслугу человѣчеству, представляя действительную жизнь, какъ
нѣчто нестоющее вниманія, и тѣмъ отклоняя людей отъ заботь
объ ея улучшеніи. Несмотря на то, что г духъ оживляетъ, a тѣло
не служить ни къ чему , великое царство духа начнется только
тогда, когда матеріальныи міръ будетъ всецѣло подчиненъ чело-
вѣку. Кромѣ того дѣйствительная жизнь представляетъ изъ себя
арену той самой совершенной жизни, которую католицизмъ по-
мѣщалъ „по ту сторону*". Нѣтъ ничего преувеличеннаго ни въ
пнсьменныхъ пропзведеніяхъ католицизма, ни въ томъ исключи-
тельномъ предпочтеніп, которое они отдаютъ высшей жизни.
Но эта жизнь духа осуществится здѣсь на землѣ, а не въ
области фантазіи. Итакъ, весьма важно, чтобы человѣкъ прежде
всего сталь господнномъ въ тѣлесыомъ мірѣ для того, чтобы по-
томъ имѣть полную свободу для духовныхъ пріобрѣтеній. Въ
этомъ отношеніи несправедлива анаѳема, произнесенная католи-
цизмомъ надъ земной жизнью. Всѣ велпкія улучшенія дѣйстви-
тельной жизни: матерьяльныя и соціальныя, совершились внѣ
католицизма и даже къ его невыгодѣ. Этимъ объясняется то
недовольство, которое выражаютъ современные представители
католицизма по поводу устраненія злоупотреблений прошлаго: реформы
суда, наказаний и т. д. Они чувствуютъ, что всѣ эти пріобрѣтенія
сохраняются, и что одинъ шагъ, сдѣланный въ этомъ
направленна, влечетъ за собою другіе. Безъ сомнѣнія, будущее не одобрить
вполнѣ нашихъ матеріалистическихъ стремленій. Оно будетъ
судить наше твореніе такъ же точно, какъ мы судимъ твореніе
католицизма, и найдетъ его такъ же точно пристрастнымъ. Но зъ
концѣ концовъ оно признаетъ, что мы, хотя действовали и без-
сознательно, но все же создали условія будущаго развитія, и что
пашъ пндустріализмъ быль по своимъ результатамъ дѣломъ по-
хвальнымъ и священнымъ.
Очень часто нѣкоторымъ соціальнымъ доктринамъ дѣлаютъ
упрекъ въ томъ, что онѣ занимаются только матеріальными
интересами, что онѣ знаютъ лишь одинъ видъ человѣческаго труда
и одинъ родъ пищи, и что идеаломъ ихъ является удобно
устроенная жизнь. Къ несчастью, это вѣрно. Во всякомъ случаѣ слѣдуетъ
замѣтить. что если бы послѣдствіемъ этихъ системъ было дѣй-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
63
отвительное улучшеніе матеріальнаго положенія значительной
части человѣчеетва, то упрекъ этотъ не былъ бы особенно стра-
шенъ. Вѣдьулучшеніе матеріальнаго положенія есть необходимое
ѵсловіе ннтеллектуальныхъ и моральныхъ улучшеній, и этотъ про-
грессъ. какъ и всѣ другіе, долженъ совершиться, какъ резулътатъ
спеціальной работы: если человѣчество дѣлаетъ что-нибудь одно,
то у:ке не дѣлаетъ ничего другого. Совершенно очевидно, что
человѣкъ, не пм^ющій самаго необходпмаго или присужденный
заниматься для добыванія его постояннымъ механпческимъ тру-
домъ. непзбѣжно осужденъ на упадокъ и ничтожество.
Величайшая услуга, какую можно было бы оказать человѣчеству въ
настоящее время, состоитъ несомнѣнно въ томъ, чтобы найти
средство доставить всѣмъ матерьяльное довольство. Человѣческій духъ
будетъ истинно свободенъ тогда, когда онъ совершенно освободится
отъ матерьяльной нужды, которая унпчтожаетъ его и задерживает!*
его развитіе. Такія улучшенія не имѣютъ цѣнности сами по себѣ,
но они представляютъ необходимое условіе человѣческаго
достоинства, пндивпдуальнаго совершенства. Долгііі процессъ
обогащен ія буржуазіи въ среднихъ вѣкахъ представляетъ, повидимому
нѣчто весьма грубое. Но стоить только подумать, что вся
современная цивилизація. составляющая дѣло рукъ буржуазіи, была бы
невозможна безъ него, и мы тотчасъ перестанемъ смотрѣть на
него такъ. Спекуляризація науки могла совершиться только при
помощи независимаго и слѣдовательно обезпеченнаго класса. Если
бы населеніе городовъ оставалось бѣднымъ или было
принуждено работать безъ отдыха подобно крестьянину, то наука
осталась бы до нашего времени привиллегіей класса жрецовъ. Все
служащее прогрессу человѣчества уже тѣмъ самымъ почтенно
и священно, какъ бы низменно и грубо оно ни казалось само
по еебѣ.
Замѣчательно, что оба класса, раздѣляющіе между собой
власть і-ядъ современными французскимъ обществомъ, бросаютъ
другъ другу упрекъ въ матеріализмѣ. Откровенность заставляетъ
меня сказать, что собственно заслуживаешь осужденія лишь ма-
теріалпзмъ зажиточныхъ классовъ. Стремление неимущихъ клас-
совъ къ благосостоянію вполнѣ справедливо, законно и свято,
потому что онп могутъ достигнуть истпнъ святости, т. е. умствен-
наго и моральнаго совершенства, лишь путемъ пріобрѣтенія из-
вѣстной степени благосоетоянія. Когда человѣкъ зажиточный
стремится обогатиться еще больше, то онъ совершаешь по меньшей
мѣрѣ суетное дѣло, потому что цѣлью его является наслажденіе.
Но когда какой-нибудь бѣднякъ старается подняться надъ уров-
немъ потребностей, то онъ совершаешь добродѣтельный поступокъ,
потому что создаетъ необходимое у слов it· своего искупленія и
дѣлаетъ именно то, что нужно въ настоящее время. Когда Кле-
антъ *) проводилъ свои ночи, занятый черпаніемъ воды, то онъ
M Клеантъ— преемникъ Зенона по управлению его школою: будучи
еще ученикомъ Зенона, онъ днемъ слушалъ его чтенія, а по ночамъ
долженъ былъ носить воду π мѣспть тѣото. чтобы зарабатывать средства для
существованія.

64
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
совершалъ такое же святое дѣло, какъ и тогда, когда онъ по цѣ-
лымъ днямъ слушалъ Зенона. Я не могу безъ гнѣва слушать,
какъ счастливые люди нашего времени называютъ низкой
завистью и постыднымъ вожделѣніемъ то чувство, которое испытываетъ
человѣкъ изъ народа при впдѣ утонченной жизни высшихъ клас-
совъ. Какъ! вы находите дурнымъ желаніе того, чѣмъ вы сами
наслаждаетесь? Можетъ быть, вы станете проповѣдовать народу мо-
настырскій уставъ и воздержаніе отъ удовольствій въ то времяу
какъ вся ваша жизнь одно сплошное удовольствие, когда у васъ
есть поэты, воспѣвающіе только удовольствіе? Если жизнь эта
хороша, то почему бы пмъ не желать ея? Если она дурна, то
почему вы сами наслаждаетесь ею?
Птакъ, стремление къ матеріальнымъ улучшеніямъ не
заключаешь въ себѣ ничего преступнаго съ точкп зрѣнія прогресса че-
ловѣческаго духа, лпшь бы только оно было еоотвѣтствующимъ
образомъ подчинено своей цѣли. Лишь мелочность, привносимая
въ нихъ, мелочныя соображенія и пріемы, направленные къ
достижению удачи, унижаютъ, развращаютъ π отнимаютъ чувство
велпкаго. Собственно говоря, я думаю, что было бы гораздо лучше
оставить народъ въ бѣдности, чѣмъ такъ воспитывать его. Не-
вѣжественныи π некультурный, онъ, подъ вліяніемъ глухого и
могучаго инстинкта человѣческой природы, слѣпо стремится къ
идеалу. Онъ энергпченъ и правдивъ, какъ всякая масса людей
съ смутнымъ сознаніемъ. Внуппіте ему эти жалкіе инстинкты
роскоши, и вы умалпте его, уничтожите его оригинальность и не
сдѣлаете ни болѣе образованным^ ни болѣе нравственнымъ. Наука
добряка Ричарда казалась мнѣ всегда довольно низкопробной
наукой. Что это за человѣкъ, вся жпзнь котораго сводится къ тому,
чтобы честно пріобрѣсть богатство (при чемъ можно
сказать, что честность служить лпшь -для болѣе успѣшнаго прі-
обрѣтевгія) въ то время, какъ богатство есть нѣчто такое, о чемъ
слѣдовало бы думать послѣ всего, и имѣетъ цѣнность лишь
потому, что ведетъ къ достиженію конечной идеальной цѣли? Это
безнравственно, это узкое π ограниченное понятіе о существова-
ніи; оно можетъ возникнуть только въ душѣ, лишенной религіи
и поэзіи (34). II къ чему, спрашиваю я васъ? Какое значеніе
имѣетъ то обстоятельство, что въ концѣ этой короткой жизни мы
осуществимъ болѣе пли менѣе совершенный типъ внѣшняго
благосостояния? Важно то, чтобы мы много думали и любили, чтобы
могли твердо смотрѣть на все и даже умирая имѣли
возможность критически отнестись къ самой смерти. Мнѣ больше
нравится іогуи, индійскій муни или Симеонъ Столпникъ, чѣмъ
прозаически промышленникъ, способный въ теченіе двадцати лѣтъ
проводить одно и то же стремленіе къ богатству.
Герои безкорыстной жизни, святые, апостолы, муни,
пустынники, монахи, аскеты всѣхъ вѣковъ, поэты и возвышенные
философы, предпочптавшіе не имѣть здѣсь на землѣ никакихъ бо-
гатствъ, мудрецы, прошедшіе черезъ жизнь съ лѣвымъ глазомъ
направленнымъ на землю и правымъ на небо, и прежде всего ты,
божественный Спиноза, оставшійся бѣднымъ и забытымъ для того,
чтобы лучше воспитывать свою мысль и преклоняться передъ без-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
65
конечностью.—насколько лучше поняли вы: жизнь, чѣмъ тѣ, для
кого она является узкимъ разечетомъ матеріальныхъ ннтерееовъ
или незначительной борьбой честолюбія и суеты. Безъ еомнѣнія,
было бы лучше не придавать вашему шровоззрѣнію такой
абстрактный характеръ, не помѣщать его на такихъ туманныхъ высо-
тахъ. чтобы для созерцанія его вамъ пришлось принять такое
принужденное положеніе. Тайна жизни находится не только въ не-
бесахъ, по и вблизи каждаго пзъ насъ. Она находится въ цвѣт-
кѣ, который вы топчете ногами, и въ ароматѣ, который доходить
до васъ. въ той мелкой жизни, которая кипитъ и рокочетъ
повсюду и прежде всего въ вашемъ сердцѣ. Но въ вашихъ возвы-
шенныхъ странностяхъ я нахожу гораздо болѣе сверхчувствен-
ныхъ потребностей и инстинктовъ человѣчества, чѣмъ въ тѣхъ
блѣдныхъ существованіяхъ. которыхъ никогда не освѣтилъ лучъ
идеала, которыя съ перваго π до послѣдняго дня протекали день
за днемъ, точно и размѣренно, какъ страницы конторской книги.
Конечно, нѣтъ повода къ еожалѣнію при видѣ народовъ, пе-
реходящпхъ отъ елѣпыхъ непроизвольныхъ стремленій къ яс-
нымъ π сознательнымъ взглядамъ, но только подъ тѣмъ усло-
зіемъ. что предметомъ пхъ не станетъ что-нибудь недостойное.
Склонность нѣкоторыхъ умовъ, живущихъ въ эпоху цивилдзаціи,
преисполняться уваженіемъ къ варварскимъ и оригинальнымъ
народамъ имѣетъ свое основаніе и вообще вполнѣ законна. Ибо
варваръ съ своими мечтами и баснями стоить больше^, чѣмъ
положительный человѣкъ, понимающій только конечное.
Совершенство должно состоять въ стремленіи къ идеалу, т. е. въ религіи,
но только въ религіп, живущей не въ области хнмеръ и фанта-
стическихъ созданій, но въ области реальной. Пока люди не дой-
дутъ до иониманія того, что пдеалъ находится вблизи насъ, до
тѣхъ поръ нѣкоторыя души (и при томъ самыя прекрасныя) бу-
дутъ искать его внѣ вульгарной жизни, т. е. наслаждаться
прелестями аскетпзма. Скептики и легкомысленные люди будутъ по-
жпмать на досугѣ плечами при видѣ ихъ странностей; "но что
имъ до этого? Чистыя и религіозныя души поймутъ ихъ, а фп-
лософъ удивляется имъ. какъ всякому энергичному выраженію
истинной потребности, заблуждающейся за недостаткомъ критики
и раціонализма.
Намъ, съ нашпмъ положительньшъ духомъ, очень легко за-
мѣтить нелѣпость всѣхъ тѣхъ пожертвованій своимъ благососто-
яніемъ, которыя человѣкъ приносилъ сверхчувственному. Въ
глазахъ реализма человѣкъ, преклоняющійся передъ невидимымъ,
заслуживаетъ мало уваженія. и если бы въ наше время
употреблялись древнія возліянія (35), то мноііе сказали бы: Ut quid per-
».îitio haec? Къ чему тратить эту жидкость? Лучше было бы
выпить ее или продать и такимъ образомъ получить удовольствіе
или пользу, чѣмъ приносить въ жертву невидимому. Эвлалія,
привлеченная прелестями аскетизма, убѣгаетъ изъ отцовскаго дома;
она направляется по первой попавшейся дорогѣ и бродитъ на
удачу; въ концѣ концовъ она заблудилась въ трясинѣ и исколола
ноги терновникомъ.—Это была безумная!—Пусть она будетъ
безумная, если вамъ такъ угодно. Однако я отдалъ бы все за то,

66
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
чтобы видѣть ее въ эту минуту. Всѣ сужденія относпльно
аскетической жизни псходятъ изъ того же принципа: аскетъ
приносить безполезную жертву, следовательно—онъ глупъ. Еслп же
кто-нибудь пытается оправдать его, то указываютъ лишь на
случайно оказания пмъ матеріальныя услуги, совершенно не думая
о томъ, что онѣ не составляли его цѣли, и что всѣмъ этимъ тру-
дамъ, за которые его превозносятъ, онъ прпппсывалъ значеніе
лишь по стольку, по скольку они служили его совершенству.
Конечно человѣкъ, уетраивающій себѣ безполезную жизнь не изъ
созерцательной потребности, а просто для того, чтобы ничего не
дѣлать, заелужпвалъ бы полнаго презрѣнія. Что касается чиетаго
аскетизма, то онъ останется на всегда, подобно ппрамидамъ, од-
нимъ изъ велнкпхъ памятниковъ тѣхъ тайныхъ потребностей че-
ловѣка, которыя выражаются энергично π грандіозно, но съ ма-
лымъ участіемъ интеллекта. Прпнцппъ аскетизма вѣчно жпветъ
въ человѣчествѣ; развптіе сознанія лишь придастъ ему болѣе
разумное направленіе (36). Аскетомъ будущаго будетъ не трапистъ,
одинъ пзъ наиболѣе несовершенныхъ человѣческихъ типовъ; это
будетъ человѣкъ, любящій чистую красоту и приносящій въ
жертву этому дорогому идеалу всѣ лпчныя заботы земной жизни.
Англичане думали, что содѣйствуютъ нравственности,
запрещая въ ІІндіи процессіп съ кровавымп добровольными жертвами
и самоубийство жены на могилѣ мужа. Странное недоразумѣніе!
Неужели не понимаете вы, грубые купцы, что фанатикъ, съ
радостью кладущій свою голову подъ колесницу Джагатнаты, гораздо
болѣе счастливъ и прекрасенъ, чѣмъ вы? Развѣ вы не видите, что
онъ дѣлаетъ болѣе чести человѣческой природѣ, доказывая крайне
неразумно, безъ сомнѣнія, но очень могущественно, что въ человѣкѣ
есть инстинкты, стоящіе выше всѣхъ земныхъ желаній и эгоизма!
Конечно, еслп бы въ этихъ дѣііствіяхъ мы впдѣлп лишь жертву, какому-
то фантастическому божеству то они попросту были бы нелѣпы; но
въ этомъ нужно видѣть вліяніе безконечности на человѣка,
безличный энтузіазмъ, культъ сверхчувственнаго. И вы съ вашей мелкой
моралью и ограниченнымъ здравымъ емыеломъ хотите предписать
опредѣленныя границы этимъ величественнымъ взрывамъ инстинк-
товъ человѣческои природы!... Въ этихъ жпвоппсныхъ заблужде-
эгіяхъ человѣческой природы есть такая смѣлость и свобода, къ
которой никогда не можетъ привести здоровое и правильное раз-
витіе разума, и которую всегда предпочтутъ поэтъ π художникъ
<37).Болѣзненное и исключительное развитіе заключаетъ въ себѣ
больше оригинальности и спльнѣе проявляетъ природную энергію
подобно тому, какъ вздувшаяся вена скорѣй бросается въ глаза
анатому. Пойдите въ Лувръ и осмотрите знаменитый испанскій
музей. Тамъ вы увидите экстазъ, сверхчеловѣческое, святыхъ,
не касающихся земли, впавшіе и устремленные къ небу глаза,
дѣвъ съ вытянутой шеей, съ блуждающими или устремленными
въ одну точку глазами, мучениковъ, вырывающихъ себѣ сердце
или раздпрающихъ внутренности, пстязащихъ себя монаховъ и
т. д. Однако я люблю все это безуміе, всѣхъ этихъ монаховъ
Рабеыры и Зурбарана. безъ которыхъ трудно было бы понять ин-
квизпцію. Это преувеличенное выраженіе нравственной силы чело-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
67
вѣка, уклонившейся отъ истиннаго пути, но оригинальной и смѣлой
въ свонхъ проявленіяхъ. Гдѣ психологъ можетъ наблюдать болѣе
могучія проявленія внутренней энергіп человѣчеекой природы и
ея божественныхъ порывовъ, чѣмъ въ жизни апостоловъ?
Нужно отвести всему надлежащее мѣсто. Есть неоспоримая
истина* въ нѣкоторыхъ упрекать, которые дѣлаютъ нашей
буржуазной цпвплизаціи враги новаго духа. Средніе вѣка, понимавшіе
реальную жизнь несравненно хуже насъ, въ нѣкоторыхъ отноше-
ніяхъ гораздо лучше понимали сверхчувственную жизнь. Ошибка
неофеодальной школы состоитъ именно въ ея непониманіи, что
недостатки современнаго общества необходимы какъ переходная
ступень, что недостатки эти вытекаютъ изъ стремленія вполнѣ
законнаго. но только выраженнаго въ частичной и исключительной
формѣ. II эта послѣдняя вполнѣ необходима, ибо таковъ ужъ за-
конъ человѣческаго развптія, что оно проходить эти фазисы одинъ
за другимъ и на время совершенно забываетъ обо всемъ
остальному Вслѣдствіе этого всѣ фазисы ея постепеннаго развитія
кажутся неполными.
Если бы вообще мыслитель могъ испытывать какія-нибудь
сомнѣнія относительно будущности разума, то пхъ прежде всего
могло бы внушить то обстоятельство, что человѣческій духъ по
мѣрѣ углубленія въ размышленіе обнаруживаетъ отсутствіе
крупной оригинальности и недостатокъ иниціатпвы. Если сравнить
созданныя еъ такимъ трудомъ робкія порождения нашего резо-
нирующаго вѣка съ величественными твореніями, созданными съ
примитивной непроизвольностью и безъ всякаго сознанія ихъ
трудности, если подумать о тѣхъ странныхъ явленіяхъ, которыя
должны были произойти въ сознаніи людей для того, чтобы сдѣ-
лать изъ нихъ апостоловъ и мучениковъ, то невольно хочется
пожалѣть о томъ, что человѣкъ пересталъ быть существомъ ин-
стпнктивнымъ и сталъ разумнымъ. Но мы тотчасъ утѣшішся,
если только подумаемъ, что хотя его внутренняя сила
уменьшилась, за то его твореніе носитъ болѣе личный характеръ, онъ
гораздо болѣе владѣетъ своимъ созданіемъ и является авторомъ
въ наиболѣе возвышенномъ смыслѣ этого слова. Мы утѣшимся,
если подумаемъ. что настоящій періодъ есть тяжелое время,
полное затруднение усплій и напряженія, что человѣческій умъ не-
избѣжно долженъ пройти черезъ эту етадію для того, чтобы
достигнуть высшей цѣли, если, наконецъ, мы подумаемъ, что про-
грессъ сознанія прпведетъ къ другому фазису, въ которомъ
духъ снова станетъ творить, но только сознательно и свободно.
Конечно, интеллигентному человеку печально жить въ это
время безвѣрія, впдѣть, какъ профаны смѣются надъ всѣмъ
святымъ. и выносить дерзкія насмѣшки торжествующей пустоты.
Но что за важность! Въ рукахъ его священная ноша, онъ
является ыосптелемъ будущаго, онъ—человѣкъ въ широкомъ
и великомъ значеніи этого слова. Онъ знаетъ это и въ этомъ ис-
точникъ не только его радостей, но и печалей: проникнутый
любовью къ совершенству, онъ печалится о томъ, что оно на
всегда недоступно для столькпхъ умовъ. Но онъ радуется,
такъ какъ знаетъ, что источники человѣчества никогда не из-

6S
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
сякаютъ, π что, если силы его на время ослабѣваютъ, то все
же онѣ живуть гдѣ-то въ глубпнѣ, что прпдетъ день, когда
онѣ пробудятся для того, чтобы поразить своей смѣлой
оригинальностью и неукрѣпимою энергіей свопхъ робкпхъ защптни-
ковъ π дерзкихъ протпвнпковъ.
Предположпмъ, что въ наше время появилась бы такая же
оригинальная и сильная идея, какъ идея католицизма. На первый
взглядъ кажется, что она не пмѣла бы никакой надежды на ус-
пѣхъ. Повсюду господствуетъ эгоизмъ. Чувства
самопожертвования π безкорыстія исчезли. Вѣкъ нашъ дѣйствуетъ, пови-
димому, подъ вліяніемъ двухъ факторовъ: разсчета и
страха. При впдѣ всего этого душу охватываетъ глубокая печаль. II
такъ все окончено! Нужно отказаться отъ всего великаго. Благо-
родныя мысли будутъ жить лишь въ памяти ораторовъ. Ледяной
покровъ утолщается π расширяется. Кто сумѣетъ сломать его?
Пусть всѣ робкія души, отчаявпгіяся въ человѣчествѣ,
возвратятся вмѣстѣ со мной на 1860 лѣтъ назадъ. Представте себѣ,
что вы живете въ тотъ періодъ, когда нѣсколько неизвѣстныхъ
проповѣдывали на Востокѣ ученіе, которое впослѣдствіи
покорило человѣчество. Взгляните на этотъ печальный міръ,
подвластный Тпберію, и скажите мнѣ, не умеръ ли онъ. Спойте же еще
разъ похоронную пѣсню человѣчеству: его уже нѣтъ, сердце его
уже похолодѣло. Какъ могли бы эти энтузіасты возвратить жизнь
этому трупу, какъ могли бы они безъ рычага повернуть міръ?
Однако они сдѣлали это! Триста лѣтъ спустя новое ученіе было
господствующими
Вотъ нашъ торжествующій отвѣтъ. Никогда положеніе че-
ловѣчества не будетъ настолько жалкимъ, чтобы нельзя было
сказать: уже много разъ считали его умерпшмъ; казалось, что
камень его могилы запечатанъ на всегда, однако оно воскресло!
V.
Я употребляю слово наука въ тѣхъ случаяхъ, когда
принято употреблять слово фплософія, не безъ нѣкотораго раз-
счета. Въ словѣ философія я предпочелъбы резюмировать всю
мою жизнь; но такъ какъ въ обычномъ употребленіи слово это
обозначаетъ лишь частную форму внутренней жизни и подразу-
мѣваетъ лишь субъективный процессъ одинокаго мыслителя, то.
становясь на точку зрѣнія человѣчества, нужно употреблять бо-
лѣе объективный термины познаніе. Прпдетъ день, когда че-
ловѣчество перестанетъ вѣрить, но будетъ знать, когда оно поз-
наетъ метафизпческій и моральный міръ точно такъ же, какъ
теперь оно знаетъ міръ физическій; прпдетъ день, когда человѣче-
ствомъ будетъ управлять не случайность или интриги, а разумный
выборъ лучшей цѣлп π наиболѣе дѣйствительныхъ средствъ для
ея достиженія. Но если въ этомъ именно цѣль науки, если
задача ея въ томъ, чтобы открыть человѣку его цѣль и законы,
управляющее имъ, если наука стремптся дать ему возможность
уловить истинный смыслъ жизни и при помощи искусства, по-
эзіи и добродѣтели создать идеалъ, который одинъ лишь при-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
60
даетъ цѣнность человѣческому существованію. то могутъ лп
быть у науки серьезные враги?
Но, возразить кто-нибудь, осуществить ли наука это вели-
колѣпное будущее? Я могу только сказать, что если этого не едѣ-
лаетъ она, то не сдѣлаетъ никто, и отъ человѣчества будетъ
навсегда сокрыть смыслъ вещей, ибо наука представ ляетъ
единственный законный способъ познать его. Религія могла
оказывать благодѣтельное вліяніе на развитіе человѣчеетва потому,
что она была смутно связана съ наукой, т. е. правильнымъ раз-
витіемъ человѣческаго духа.
Конечно, если бы мы пмѣлп въ виду только то, что создала
наука до сихъ поръ, и не принимали во вниманіе будущаго, то
мы могли бы задать себѣ вопросы исполнптъ ли она
когда-нибудь эту программу и даетъ ли человѣчеству формулы,
подобный тѣмъ, какія дала религія. До сихъ поръ наука только
разрушала. Соприкоснувшись съ природой, она уничтожила ея
прелести и тайну, обнаруживъ присутствіе математическихъ силъ
тамъ, гдѣ народное вооораженіе впдѣло жизнь, проявленіе
нравственности и свободу. Придя въ соприкосновение съ исто-
ріей человѣческаго духа, она уничтожила всѣ поэтическія
суевѣрія привиллегпрованныхъ пндивпдуумовъ, суевѣрія,
возбуждавшая такое преклоненіе полу-наукѣ. Въ области морали
она уничтожила тѣ утѣшительныя вѣрованія, отъ которыхъ
такъ трудно отказаться сердцу, положившемуся на нихъ. Есть ли
гдѣ-нибудь человѣкъ, искренно предавшійся наукѣ, который не
проклялъ бы того дня, когда онъ родился для мысли, и не по-
жалѣлъ бы о какой нибудь дорогой ему иллюзіп? Что касается
меня, то я долженъ сознаться, что сожалѣю о многомъ. Бываютъ
дни, когда мнѣ хотѣлось бы еще вмѣстѣ съ простымъ духомъ,
находиться въ состоявши усыпленія, и если бы кто-нибудь сталь
роптать на рокъ, то я могъ бы раздражаться по поводу критики
и раціонализма. Первымъ чувствомъ человѣка, переходящаго
отъ напвнаго вѣрованія къ критическому изслѣдоваттію, бываетъ
обыкновенно сожалѣніе и чуть ли не проклятіе той неумолимой
силы, которая схватываетъ его въ свои когти и заставляетъ
проходить черезъ всѣ мытарства своего скорбнаго пути вплоть до
конца, гдѣ они останавливаются для того, чтобы горько
заплакать (38). Подобно Шиллеровскоы Кассандрѣ онъ несчастенъ
оттого, что слишкомъ хорошо видѣлъ реальность и испытываете
желаніе сказать вмѣстѣ съ ней: верни мнѣ мою слѣпоту! Но
слѣдуетъ лп заключать изъ этого, что знаніе стремится лишь
къ обезцвѣчиванію жизни и къ уничтоженію прекрасныхъ
мечтаній?
Прежде всего мы должны твердо установить, что, если это
действительно такъ, то зло это непзлѣчимо, необходимо, и въ немъ
не нужно обвинять никого. Если въ мірѣ есть что-нибудь
роковое, то это прежде всего разумъ и наука. Крайне неумѣстно
было бы роптать протпвъ нея и выходить изъ терпѣнія. Нѣтъ
ничего болѣе смѣшного, какъ гнѣвъ людей догмы на людей
свободной науки. Развѣ отъ нихъ завпеитъ развиваться иначе,
развѣ въ ихъ власти повѣрить въ то, что было бы желательно?

70
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Нѣтъ возможности помѣшать разуму производить свое дѣііствіе
на всѣ объекты догмы. А разъ только всѣ эти объекты
подвергаются критпкѣ, то разумъ неизбѣжно приходить къ признанію,
что вѣрованія эти не заключаютъ въ еебѣ абсолютной истины.
Въ этой цѣип нельзя покачнуть ни одного звена, и во всемъ
этомъ виновна человѣческая природа и ея законное развитіе.
Между тѣмъ несомненно, что человѣчеекая природа безупречна
во всѣхъ отношеніяхъ, π что она стремится къ совершенству че-
резъ посредство постепенныхъ и въ различной степени несовер-
шенныхъ формъ.
Въ действительности наука унпчтожптъ мечтанія минувшаго
только для того, чтобы замѣнить ихъ несравненно болѣе высокой
реальностью. Если бы наука должна была остаться тѣмъ, что
она есть, то слѣдовало бы подчиняться ей, проклиная ее за то,
что она разрушила, но ничего не , создала, за то, что она
пробудила человѣка отъ сна, но не улучшила реальности.
ІІнѣ недостаточно того, что даетъ наука, я еще чувствую голодъ.
Если бы я вѣрилъ въ догму, то я увѣренъ, что моя вѣра дала бы
мнѣ болѣе обильную пищу. Однако лучше обладать небольшимъ
количествомъ вѣрной науки, чѣмъ большимъ количествомъ
науки сомнптельнаго качества. Если бы можно было, я съ радостью
смотрѣлъ бы на гибель всѣхъ этпхъ истинъ, безъ которыхъ
невозможна счастливая жизнь, ликовалъ бы на ихъ развалинахъ,
въ полной увѣренности, что реальная система вещей без-
конечно превосходить бѣдные плоды воображенія, безъ
которыхъ мы не могли бы понять красоты вселенной. Правда,
мы еще не знаемъ этой системы, но достаточно нашего соз-
нашя, что отрпцаніе представляетъ путь къ ней. Однѣ системы
уходятъ только для того, чтобы уступить свое мѣсто другпмъ.
Вѣдь и на самомъ дѣлѣ существуешь эта безконечная красота, смут-
ныя очертанія которой мы замѣчаемъ, π которую мы стараемся
передать при помощи ограниченныхъ образовъ. Она безконечно
отраднѣй той, о которой я могъ мечтать. Когда старое
антропоморфическое представленье о мірѣ исчезло передъ положительной
наукой, то было время, когда можно было сказать: прощай по-
эзія, прощай красота! Но теперь красота воскресла и въ еще бо-
лѣе чудномъ видѣ. Точно также, хотя нравственный міръ полу-
чилъ смертельный ударъ съ разрушеніемъ старыхъ системъ, но
реалистически методъ приведешь насъ къ самымъ ослѣпитель-
нымъ чудесамъ; и до тѣхъ поръ, пока мы не откроемъ неслы-
ханнаго великолѣпія, опьяняющихъ истинъ, роскошныхъ и утѣ-
шптельныхъ вѣровантй. мы можемъ быть вполнѣ увѣрены, что
мы не дошли до истины, что мы переживаемъ одну изъ тѣхъ
роковыхъ переходныхъ эпохъ, когда человѣчество перестаетъ
вѣрпть въ хпмерическія красоты для того, чтобы открыть чудеса
реальности. Никогда не нужно пугаться развитія науки, такъ
какъ можно быть вполнѣ увѣреннымъ, что она приведетъ насъ
къ открытію ни съ чѣмъ несравнпмыхъ красотъ. Пусть
вульгарные умы крпчатъ: „Я потерялъ мопхъ боговъ, я потерялъ моихъ
боговъ!** Пусть они говорятъ вмѣстѣ съ Серапіономъ, обращен-
нымъ антропоморфпстомъ съ Аѳонской горы: „Увы! у меня от-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
71
няли моего Бога, и я уже не знаю самъ, что я почитаю!" Поте-
рявъ прежнюю систему, мы не будемъ плакать на ея развали-
нахъ. но подумаемъ о другихъ болѣе цѣнныхъ системахъ.
Итакъ. наука должна итти своимъ путемъ. не обращая вни-
манія на то. что она толкаетъ кого-либо. Пусть другіе сами ду-
маютъ объ этомъ π сторонятся. Если она, повидпмому, создаетъ
возраженія противъ общепринятыхъ ученій, то эти послѣднія, а
не она, должны защищаться и отвѣчать на возраженія. Наука
должна вести себя такъ. какъ если бы міръ быль совершенно
евободенъ отъ предвзятыхъ мнѣній, и совершенно не должна без-
покоиться по поводу созданныхъ ею затруднений. Пусть
догматики сами думаютъ о томъ, какъ придти къ соглашенію съ ней.
Нужно помнить, что существующее безконечно превосходитъ по
красотѣ все, что можно было бы создать, и что утопистъ, стара-
ющійся при помощи фантазіп создать лучттгій міръ, создаетъ лишь
дѣтскую игрушку по сравненію съ реальностью. Положительная
наука потому открываетъ. повпдимому. только вещи мелочныя и
конечныя, что она еще не дошла до окончательнаго
результата. Фурье, щедрой рукой разеыпающій по міру поясы,
круги и полярныя сіянія, болѣе блпзокъ къ истпнѣ, чѣмть фи-
зпкъ. который счптаетъ свой маленькій міръ подобнымъ
Божьему міру: но придетъ день, когда Фурье превозойдутъ
реалисты, которые прп помощи точной науки познаютъ истинную
форму вещей.
Позвольте мнѣ привести одинъ примѣръ. Старый взглядъ
на безсмертіе есть, по моему мнѣнію, остатокъ понятій примитив-
наго міра и кажется столь же узкпмъ и немыслимымъ. какъ
антропоморфическое пониманіе высшей силы. Въ самомъ дѣлѣ, чело-
вѣкъ является для меня не слагаемымъ пзъ двухъ субстанцій, а
единствомъ, индивидуальной равно дѣйствующей, велпкпмъ по-
стояннымъ феноменомъ, продолжающейся мыслью. Съ другой
стороны, стоитъ только безусловно отвергнуть безсмертіе, и тотчасъ
міръ станетъ блѣднымъ и печальнымъ. Между тѣмъ несомненно,
что красота міра превышаетъ все возможное. Поэтому нужно
предположить, что всѣ жертвы, принесенныл нами прогрессу, будутъ
возвращены въ безконечностп путемъ какого-то безсмертія,
которое когда-нибудь будетъ открыто наукой о нравственности (39),
и которое будетъ такъ же относиться къ фантастическому безсмер-
тію прошедшаго, какъ Версальскій дворецъ относится къ карточному
домику. Тоже самое можно сказать о всѣхъ догматахъ нашей
естественной религіп. и о нашей морали, которая такъ блѣдна, такъ
ограниченна, такъ мало поэтична. Старые догматы можно сравнить
съ тѣми гипотезами физическихъ наукъ, которыя даютъ вполнѣ
законченное представленіе о фактахъ, хотя выраженіе ихъ стра-
даетъ многими недостатками и заключаетъ большую долю
вымысла. Нельзя сказать, что все именно такъ и обстоитъ, но безусловно
вещи пропсходятъ именно таілімъ образомъ, какъ если бы все въ
дѣйствительности такъ и было. Основывая свои разсчеты на этихъ
гипотезахъ, мы прпдемъ къ точнымъ результатами потому что
ошибка заключается здѣсь только въ выраженіи и внѣіпней формѣ,
а не въ схемѣ пли самой категоріи.

72
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Есть вѣка, которые осуждены на скептицизмъ π
безнравственность по отношенію къ будущему благу человѣчества. Для
того, чтобы перейтп отъ прекрасна го поэтическаго міра натівныхъ
народовъ къ великому Космосу современной науки, нужно было
пройти черезъ весь этотъ атомическій π механпческйі міръ. Точно
также для того, чтобы человѣчество могло создать новую форму
вѣрованій, оно должно уничтожить старыя, а это можетъ
случиться только при посредствѣ вѣка спекулятивной
безнравственности π невѣрія. Я говорю „спекулятивной" потому, что никто
не можетъ объяснять своей личной безнравственности состоя-
ніемъ своего времени. Прекрасныя души, къ счастью, принуждены
быть добродѣтельными. и ХѴПІ вѣкъ доказалъ, что можно
соединить самыя некрасивыя доктрины съ самымъ безупречнымъ пове-
деніемъ π самымъ честнымъ характеромъ. Это
непоследовательность—пусть будетъ такъ! Но человѣчество непзбѣжно требуетъ ея
во всякомъ состояніп, π первый шагь человѣка, желающаго думать,
состоптъ обыкновенно въ томъ. что онъ емѣло смотрптъ на про-
тиворѣчія, и заботу о примиреніп ихъ оставляетъ будущему. Чело-
вѣкъ послѣдовательнып въ своей жизненной системѣ бываетъ
обыкновенно человѣкомъ узкимъ. Я сомнѣваюеь, чтобы при на-
стоящемъ состояніи человѣчеекаго духа, можно было примирить
всѣ элементы человѣческой природы. Такъ что, если ему
захочется составить цѣльную систему, то онъ будетъ принужденъ
отрицать и исключать.
Происхождение безусловной и ограниченной критики коіэе-
нится въ томъ, что люди привыкли смотрѣть на каждую ступень
развитія псторіи философіп, какъ на нѣчто самостоятельное, а не
съ точки зрѣнія человѣчества. Всѣ періоды развптія, переживае-
маго человѣчеетвомъ, имѣютъ своп недостатки и легко уязвимы.
Каждый вѣкъ стремится къ будущему π каждый пзъ нихъ не-
сетъ съ собой свои недостатки подобно желѣзному острію въ ранѣ.
Упадокъ старыхъ вѣрованііі и образованіе новыхъ происходить
не всегда такъ, какъ было бы наиболѣе желательно. Наука не-
рѣдко унпчтожаетъ какое-нибудь вѣрованіе еще тогда, когда оно
необходимо. Если даже предположить, что придетъ день, когда
человѣчеству не будетъ надобности вѣрцть въ безсмертіе, то все
же сколько заботь причинитъ всѣмъ жертвамъ судьбы
преждевременное уничтоженіе этой утѣшительной вѣры въ нашъ скорб-
пый вѣкъ. Прп окончательномъ сформированіи человѣчества
наука будетъ счастіемъ, но въ несовершенную эпоху,
переживаемую нами, преждевременное знаніе можетъ быть опасно.
Я питаю внутреннее убѣжденіе, что религіеіі будущаго
будетъ гуманизмъ т. е. культъ всего того, что относится къ
человѣку, всей его жизни, освященной и получившей
нравственную цѣнность. Тогда человѣческпмъ закономъ станетъ заповѣдь:
воспитывай свою гуманность (40). При этомъ не будетъ никакпхъ
частныхъ формъ, никакпхъ гранпцъ, евойственшлхъ сектамъ и
замкнутымъ братствамъ. Всѣ релпгіозныя секты имѣютъ одну
общую черту: для того, чтобы понять ихъ, необходимо обладать
какимъ-то особеннымъ чувствомъ, котораго нѣтъ ни у кого. Имъ
свойственны особенныя вѣрованія. чувства, особенный стиль и

БУДУЩЕЕ НАУКП. 73
понятія. Реліігіозныя пропзведенія созданы для адептовъ релпгіи,
н многіе являются по отношенію къ нпмъ профанами. Конечно
Св. Павелъ удивительный геній, а между тѣмъ развѣ красоту его
посланій составляютъ не великіе инстинкты человѣческой природы
въ самой общей своей формѣ, подобно тому, какъ ими
обусловливается, напримѣръ, красота діалоговъ Платона? Конечно, нѣтъ.
Сенека или Тацитъ, читая эти любопытныя пронзведенія, не
нашли бы ихъ красивыми, по крайней мѣрѣ въ такой степени,
какъ они кажутся намъ, посвященнымъ въ тайны религіозной
эстетики. У многихъ религіозныхъ сектъ Востока: у друзовъ, мен-
даитовъ, ансарійцевъ есть священныя книги, дающія имъ очень
существенную пищу π въ то же время смѣшныя или совершенно
неважныя для насъ. Глаза сектанта закрыты на добрую половину
міра. Всякая секта имѣетъ опредѣленныя границы, а между
тѣмъ всякое огранпченіе протнворѣчитъ всѣмъ способностямъ
нашего ума. Мы уже вндѣлп столько сектъ, что намъ трудно
бываетъ повѣрить въ абсолютную истинность какой-нибудь изъ
нихъ. Я готовъ признать, что всякая оригинальность носила до
спхъ поръ сектантски, или, по крайней мѣрѣ, догматпческій
характера но все-таки мнѣ кажется одинаково невозможнымъ
замкнуть въ будущемъ человѣческій духъ въ этихъ тискахъ. При
нынъшнемъ развитіи сознанія у человѣчества. мы очень скоро
сдѣлали бы сопоставленіе, мы судили бы себя самыхъ такъ, какъ
судимъ будущее, мы критиковали бы себя при жизни.
Сектантски догматизмъ не можетъ примириться съ критикой, ибо какъ
можно удержаться отъ провѣркп на себѣ самомъ законовъ, на-
блюденныхъ въ развитіп другихъ ученій, и какъ примирить
безусловную вѣру съ такпмъ сознательнымъ взглядомъ на вещи?
^Іожно сказать, не колеблясь, что никакая религіозная секта не
вознпкнетъ болѣе въ Европѣ, если, конечно, новыя расы, наив-
ныя и лпшенныя размышленія, не уничтожатъ цивилизаціи еще
разъ. Но даже и въ этомъ послѣднемъ случаѣ можно сказать,
что новыя релпгіозныя формы не будутъ имѣть прежней энергіи
и не создадутъ ничего особенно ярко выраженнаго. Люди не пере-
ходятъ отъ утонченности къ напвностп. Человѣкъ непремѣнно
припомнить, что самъ онъ когда-то критиковалъ, и нерѣдко бу-
детъ емѣяться хотя бы надъ своими противниками. Въ смѣхѣ
уже заключается скептнцизмъ. ибо, будучи послѣдовательными,
мы. осмѣявъ другпхъ, станемъ смѣяться надъ собой.
Для того, чтобы какая-нибудь релнгіозная секта была вообще
возможна, необходима цѣлая пропасть забвегія, подобная той,
какую создало нашествіе варваровъ. Въ этой пропасти должны
исчезнуть всѣ воспомпнанія о новомъ мірѣ. Если только вы
сохраните библиотеку, школу- или даже самый незначительный па-
мятникъ то вмѣстѣ съ нпмъ вы сохраните критику пли, по
крайней мѣрѣ, воспоминаніе о критической эпохѣ. Повторяю: есть лишь
одно средство избавиться отъ крптпки и скептицизма. Оно
состоитъ въ томъ, чтобы забыть все предыдущее развнтіе и
начать все сначала. Вотъ почему всѣ усилія религіозныхъ сектъ.
пытавшихся основаться въ Европѣ полвѣка тому назадъ,
разбились о крптпческій духъ, который увидѣлъ въ нихъ смѣшныя,

74
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
неразумныя стороны, такъ что сами сектанты стали емѣяться надъ
собой. Нашъ же вѣкъ настолько проникнуть духомъ критики,
что не могъ даже создать ересп (41). Попытка ввести реформы
въ релпгію есть актъ вѣры, π всѣ измѣненія въ status quo рели-
гій пріобрѣтаютъ оттѣнокъ дурного вкуса, велѣдствіе общераспро-
етраненнаго убѣжденія, что въ этой области нельзя ничего сдѣ-
лать. Франція—наиболѣе ортодоксальная страна именно потому,
что она наиболѣе проникнута духомъ критики. Если бы во Фран-
ціи было болѣе развито релпгіозное чувство, то она стала бы.
протестантской, подобно Германіп. Но такъ какъ она ничего не
понпмаетъ въ богословіп и все-такп чувствуетъ потребность въ
немъ, то она считаетъ наиболѣе удобнымъ усвопть ту систему,
которая у нея подъ рукой (католицпзмъ) и нисколько не думаетъ
совершенствовать ее, пбо совершенствованіе предполагаетъ
серьезное отношеніе. Ничто такъ близко не граничить съ индиффе-
рентпзмомъ, какъ догматизмъ. Поэтому ересіархъ напрасно на-
дѣется встрѣтпть въ наше время строгихъ протпвниковъ, броса-
ющихъ на него анаѳему, пли свободныхъ мыслителей, которымъ
можетъ улыбаться мысль о реформированіи того, что не подле-
жить реформамъ.
Очень трудно уловима граница, за которой философская
школа становится сектой. Горе тому, кто перешагнетъ ее! Тотчасъ
языкъ искажается, слова уже не предназначены для всѣхъ,
усваиваются мпстическія формы, непзвѣстно откуда появляются вдругъ
суевѣріе и легковѣріе въ ученіяхъ, которыя до того времени
казались самыми раціональнымп, мечтательность сплетается съ
наукой въ неуловимую ткань. Александрійская школа представляетъ
напболѣе любопытный прпмѣръ такого превращения. То же самое
случилось въ наше время съ сенъ-симонизмомъ. Я увѣренъ, что
если бы эта знаменитая школа осталась въ предѣлахъ, начертан-
ныхъ ей Сенъ-Спмономъ, который, несмотря на свою
поверхностность и отсутствіе первоначальнаго образованія, обладалъ истинно
научнымъ духомъ, и если бы она осталась подъ руководствомъ
Базара, философа въ самомъ прекрасномъ смыслѣ этого слова,
то она создала бы оригинальную французскую философію XIX
вѣка. Но какъ только во главѣ ея стали" менѣе серьезные умы,
тотчаеъ появились слѣды суевѣрія, школа превратилась въ рели-
гію, стала возбуждать смѣхъ π отправилась въ Менильмонтанъ,
гдѣ и умерла среди дпкихъ выходокъ, завершающихъ исторію
всѣхъ сектъ. Это знаменательный урокъ для будущаго!
Свободная и широкая наука безъ всякихъ узъ, кромѣ узъ
разума, безъ разъ на всегда законченной формулировки вѣры,
свободно живущая въ томъ мірѣ, который называютъ міромъ
профановъ,—вотъ форма тѣхъ вѣрованій, которыя въ будущемъ
увлекутъ за собой человѣчество. Храмами этого ученія будутъ
школы, но не дѣтскія, узкія и схоластическія школы нашего
времени, а школы на подобіе тѣхъ убѣжпщъ досуга (scliolae) древ-
нихъ временъ, гдѣ люди собирались для того" чтобы вмѣстѣ
питаться сверхчувственной пищей. Жрецами будутъ философы,
ученые, художники, поэты, т. е. люди, которые взяли изъ своего
наслѣдства лишь идеальную часть и отказались отъ земной ('42 ).

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
75
Такимъ образомъ вернется полное поэзіп жреческое призваніе
первыхъ цпвплпзаторовъ. Многіе почтенные умы часто сожалѣ-
ютъ о томъ. что у фплософіи нѣтъ своихъ зданій. Конечно, это было
бы очень хорошо, но только подъ тѣмъ условіемъ, что въ нихъ
не будутъ учить тому же, чему учатъ въ Collège de France π
Сорбоннѣ. и ли иными словами, есѵш это будутъ школы, но
только лишенный всякаго педагогпческаго оттѣнка. Школа
истинная соперница догмы. Если вы воздвигнете новую школу
противъ старой, то вамъ скажутъ: „Мы предпочитаемъ старую
не потому, чтобы мы больше вѣрпли въ нее, но потому, что ее
почитали наши отцы*. На нашу долю выпала бы обязанность
воспптанія народа, которое намъ пришлось бы начать съ такъ
называемаго свѣтскаго воспитанія. т. е. съ изученія исторіи, на-
укъ, языковъ. Истинная религія—это лишь блестящее развитіе
интеллектуальной культуры: она станетъ доступна всѣмъ только
тогда, когда всѣмъ станетъ доступно образованіе. Наша слава
именно въ томъ, что мы постоянно взываемъ къ свѣту; наша
слава въ томъ. что насъ нельзя понять, не обладая высокой
культурой, и наша сила находится въ прямомъ отношеніи къ
развитие цнвнлизаціп. Въ этомъ отношеніи нашимъ образцомъ
остается ХѴШ вѣкъ. который, не создавая догмы, при помощи чистой
науки и фплософін, измѣнилъ міръ и внушплъ ему энергичный
убѣжденія. Придетъ время религіозной и соціальнон реформы,
потому что всѣ прпзываютъ его; но реформа эта будетъ
совершена не сектой, а общей для всѣхъ великой наукой,
развивающейся въ свободной средѣ человѣческаго духа.
Вопросъ относительно будущности догмы будетъ разрѣшенъ
въ зависимости отъ значенія, какое мы придаемъ этому слову. Если
подъ религіей мы понимаемъ рядъ доктринъ. переданныхъ намъ
преданіемъ и принявшихъ миѳическую, исключительную и сек-
тантскую форму, то елѣдуетъ безъ всякаго колебанія сказать, что
онѣ составятъ цѣлую эпоху въ жизни человѣчества, но что онѣ не
связаны еъ основами человѣческой природы, и когда-нибудь ихъ
не будетъ (43). Если же, напротивъ, подъ этимъ словомъ мы
понимаемъ возбуждающее энтузіазмъ вѣрованіе, при которомъ убѣ-
жденноеть доходить до самопожертвованія и вѣра до жертвы,
то несомнѣнно, что человѣчество будетъ вѣчно религіознымъ.
Но тѣмъ не менѣе всякое ученіе тОгіько въ томъ случаѣ имѣ-
етъ надежду на успѣхъ, если оно тѣсно связываетъ свою судьбу
еъ человѣчествомъ, если оно избѣгаетъ всякой частной формы и
обращается ко всѣмъ, не раздѣляя людей на адептовъ и профа-
новъ. Мнѣ доставляешь истинное страданіе видѣть, какъ выдаю-
щіеся умы бѣгутъ изъ великой аудиторіи человѣчества для того,
чтобы играть легкую и лестную для самолюбія роль жрецовъ и
пророковъ въ тѣхъ убѣжпщахъ, которыя до сихъ поръ предста-
вляютъ изъ себя ничто иное, какъ клубъ. Какая разница между
Пьеромъ Леру, какъ философомъ, и Пьеромъ Леру, какъ д^овнымъ
отцомъ маленькой паствы. Если вы обладаете истиной, то почему
же не обращаетесь вы ко всему человѣчеству? Члены тайныхъ
обществъ бываютъ всегда ограниченны, подозрительны и партійны.
Привычки этого маленькаго міра отучаютъ людей отъ шпрокихъ

76
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
сферъ. Отсюда рождается недовѣріе къ человѣческой прпродѣ и
привычка основьшать надежды π успѣхъ на пскусственныхъ
средствахъ, на всевозможныхъ темныхъ пріемахъ. Все прекрасное
происходить открыто. Я не хочу оскорбить тѣхъ, которыхъ
условия времени заставляютъ скрываться; нельзя не признать, что
часто это происходить отнюдь не по пхъ винѣ. Когда большинство
эгоистично и безнравственно, то вполнѣ простительно, если кто-
нибудь основываетъ тайный союзъ, хотя это можетъ дурно
отразиться на пнтеллектуальномъ развптіи его членовъ. Кто сталъ бы
бранить хрпстіанъ за, то, что первые изъ нпхъ создали себѣ
особый міръ въ развращенномъ обществѣ пхъ времени? Но все же
такая необходимость большое зло. Если мое пзученіе псторіи
привело къ какому-нибудь результату, то онъ прежде все
состоишь въ томъ, что я понялъ, что такое пророкъ, апостолъ или
основатель религіп. Я очень хорошо отдаю себѣ отчетъ въ
возвышенности и непзбѣжныхъ заблужденіяхъ такого интеллектуаль-
наго положенія. Мнѣ кажется, что мнѣ удавалось при помощи
размышленія воспроизводить въ своей душѣ тѣ самые психологп-
ческіе процессы, которые должны были наивно совершаться въ
этихъ великихъ душахъ. II вотъ я безъ всякаго колебанія говорю,
что время для подобной роли уже миновало. Внѣшній критерій
доктрины, предлагаемой человѣческому роду, долженъ носить
универсальный т. е. человѣческій характеръ. Всякая секта
подобна болѣзненной литературѣ, нуждающейся для своего су-
ществованія въ той салонной атмосферѣ, въ которой она
возникла. Не слѣдуетъ довѣрять людямъ, которыхъ понимаетъ только
узкій кружокъ. Здравый смыслъ совершплъ правосудіе надъ той
особенной эстетической школой π ρ о н і и, которую ввелъ Шлегель,
и согласно которой художникъ, гордо драпируясь въ свою в и р-
туозность и геніально сть, умышленно давалъ лишь произ-
веденія блѣдныя и незначительный, и потомъ пожималъ плечами
надъ тупнымъ вкусомъ публики, которая не могла наслаждаться
этими нелѣпостямп. До такихъ крайностей должна нензбѣжно
дойти всякая монопольная власть мысли, все, требующее особаго
откровенія для того, чтобы быть понятымъ, или особеннаго
чувства, которымъ не обладаетъ человѣчество.
Итакъ наука представляетъ изъ себя религію. Въ будущемъ
лишь наука будетъ давать символы вѣры, и она одна сможетъ
дать человѣку разрѣшеніе вѣчныхъ проблемъ, котораго такъ
настоятельно добивается человѣческая природа.
VI.
Почему же вообще такъ дурно бываетъ понята наука,
судьба которой такъ близко связана съ судьбой человѣческаго
духа? Почему она представляется людямъ пустымъ времяпро
вожденіемъ, досужимъ занятіемъ? Почему ученый служить во
Франціи не только предметомъ насмѣшекъ для легкомысленныхъ
людей,—это только говорило бы въ его пользу,—но также въ гла-
захъ утонченныхъ умовъ является какой-то лишней мебелью,
чѣмъ-то въ родѣ тѣхъ образованныхъ священннковъ, которые

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
77
вмѣстѣ съ библіотекой входили въ составь меблировки каждаго-
замка. Въ самомъ дѣлѣ. литература принимается гораздо лучше.
Трудно найти человѣка. который съ болѣе или менѣе
возвышенной точки зрѣнія не иризналъ бы, что должны существовать
люди, шішущіе театральный пропзведенія, романы π фельетоны.
Правда, очень немногіе понпмаютъ серьезное значеніе
литературы и иоэзіп; въ глазахъ большинства лптераторъ—человѣкъ
призванный забавлять пхъ, а ученаго. не обладающаго этимъ
преимущеетвомъ. они признаютъ, безполезнымъ и скучнымъ.
Люди охотно думаютъ, что ученый разыскпваетъ, пздаетъ и ком-
ментируетъ пропзведенія другихъ только потому, что самъ не
можетъ создать ничего. Да впрочемъ. нѣтъ ничего легче, какъ
придать смѣпшой оттѣнокъ его терпѣлпвымъ изслѣдованіямъ.
Нужно пмѣть очень слабое воображеніе, чтобы не съумѣть создать
какой нпбудь плоской шутки по поводу человѣка, который
тратить всю свою жизнь на разборъ надписей на старомъ мраморѣ.
старается отгадать непзвѣстную азбуку, истолковать и
комментировать тексты, которые кажутся смѣшнымп π нелѣпымп всякому
невѣждѣ. Такія остроты носятъ ложный оттѣнокъ здраваго
смысла, который такъ силенъ во Франціп и нерѣдко управляетъ ея
сющеетвеннымъ мнѣніемъ. Какой - нпбудь журналистъ пли про-
мышленнпкъ, это люди серьезные. Но ученый, если только онъ
не профеесоръ. не пмѣетъ никакой стоимости. Наука-де должна
выходить пзъ стѣнъ коллегіи илп спеціальнаго учебнаго заве-
денія: публикѣ нѣтъ никакого дѣла до нея. Пусть занимается
ею профеесоръ: это его ремесло. Но всякій другой, посвящающііі
на нее свою жпзнь π вмѣпшвающійся въ то, что его не касается,
похожъ въ пхъ глазахъ на человѣка, который сталь бы учиться
пріемамп какого-нпбудь ремесла, но не желаетъ заниматься имъ.
Отсюда происходить то недовѣріе, съ которымъ встрѣчается
всякая отрасль науки, не служащая непосредственно для цѣлеи
класепческаго и педагогическаго воспнтанія. Необходимость
этого послѣдняго всѣ принимаютъ только на вѣру, но отнюдь
не понпмаютъ ея основаніп. Самые компетентные судьи
признаютъ, что фплософскія изслѣдованія Востока и, въ * особенности.
Индіп, могутъ дать весьма драгоценный матерьялъ для исторіп
человѣческаго духа. Но почему эта Калпфорнія такъ мало раз-
работывается? Потому, что у нея нѣтъ рынковъ сбыта, скажемъ
мы, опредѣляя положеніе во всей его прозаической грубости.
Гдѣ же псточнпкъ этого недостойнаго недоразумѣнія?
Прежде всего мы должны признать, что возможность увлеченія
наукой представляется гораздо болѣе рѣдкпмъ π затруднитель-
нымъ явленіемъ въ такое время, какъ наше, когда всѣ отрасли
человѣческаго познанія сдѣлалп неоспоримые успѣхи, чѣмъ въ
то время, когда всѣ науки были еще на пути къ созданію. Прі-
обрѣтенія π открытія предполагаюсь пробужденіе вниманія и
требуютъ такого прпмѣненія силы, о которомъ не могутъ
мечтать люди, идущіе по давно протореннымъ дорогамъ. Есть ли въ
наше время какой-нибудь фплософъ, вносящій въ своп изслѣдо-
ванія увлеченіе первыхъ гуманпстовъ: Воккачіо, Петрарки, Под-
жп, Амвросія Траверсарп и всѣхъ этихъ людей, такъ сильно

78
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
чувствующихъ жажду знанія и доводящпхъ до самаго экзаль-
тированнаго мистицизма культъ новыхъ пзелѣдованій, которыми
они обогащали человѣческій духъ, терпя гоненія и нужду за
стремленія къ своей идеальной цѣлп? Есть лп теперь оріента-
листъ, который относился бы къ своему предмету съ такимъ
увлеченіемъ, какъ Впльямъ Постель? Кто изъ астрономовъ спо-
собенъ переживать экстазъ Кеплера, кто изъ фпзнковъ способенъ
на поэтическое увлеченіе обопхъ Веконовъ? Это былъ
героически періодъ науки, когда одпнъ филологъ причислялъ къ сво-
имъ Aiiecdota Гомера, другоіі Тита Лпвія или Платона. Нѣтъ
ничего легче, какъ бросить этпмъ благороднымъ странностямъ
двусмысленный упрекъ въ педантпзмѣ; еще легче доказать, что у
этихъ страстныхъ прпверженцевъ науки не было ни вкуса, ни
строгаго метода, свойственнаго нашему вѣку. Но развѣ мы не
можемъ позавидовать ихъ могшей любви и ихъ безкорыстію?
Въ мои планы не входптъ разборъ того вопроса, насколько
система общественнаго образования, принятая во Франціи, отвѣт-
ственна за упадокъ научнаго духа. Но все же, мнѣ кажется,
основная причина этого явленія (44) лежитъ въ томъ, что у насъ
слшпкомъ мало значенія приписываютъ высшему образованію, и
въ томъ, что у насъ нѣтъ учреждений, соотвѣтствующихъ герман-
скимъ унпверсптетамъ. Я отнюдь не думаю клеветать на
факультетское преподаваніе: въ Германіи нѣтъ ничего подобнаго Сор-
боннѣ или College de France. Я не знаю, есть ли гдѣ-нибудь,
кромѣ Парижа, учрежденіе, въ которомъ ученые и мыслители
дочти безъ всякой программы поучали бы публику,
привлеченную прелестью пли знаменательностью ихъ лекцій. Оба эти удиви-
тельныя учрежденія носятъ выдающійся французскій характеръ, но,
все же, это не германскіе университеты. Наши учрежденія стоять
выше ихъ, но не могутъ замѣнить ихъ. Если не считать
какого-нибудь одного спеціальнаго курса, то мы увиднмъ вездѣ отсутствіе
постоянной и обязательной аудиторіи, не дающее возможности
придать изложенію болѣе научный характеръ. Имѣя дѣло съ публи-
ликой, большая часть которой хочетъ, чтобы ее
заинтересовали, приходится брлѣе прпбѣгать къ наблюденіямъ, остроум-
нымъ взглядамъ, чѣмъ къ научному разбору предмета. Правда,
эти взгляды должны составлять конечную часть всѣхъ изысканій,
но, какъ бы хорошо они ни были выражены, во всякомъ случаѣ
несомнѣнно. что курсы, вполнѣ заслуженно привлекающее большое
число слушателей и производящіе наиболѣе могучее вліяніе на
умственное развптіе. очень мало способствуютъ распространению
научнаго духа. Благодаря этому цѣлый рядъ теорій находить
свое мѣсто только въ стѣнахъ лпцеевъ, гдѣ наука не можетъ
стоять на высотѣ своего достоинства (45). Какъ же можетъ
случиться, чтобы общественное мнѣніе было благосклонно
расположено къ наукѣ, когда публика знакома съ ней только по ста-
рымъ гпмназическимъ воспоминаніямъ, отъ которыхъ всякій
старается поскорѣй отдѣлаться, и которыя, впрочемъ, не могли бы
создать пстпннаго понятія о ней? Такимъ образомъ серьезныя
книги и серьезныя занятая пріобрѣтаютъ смыслъ только въ связи
съ преподаваніемъ, въ то время, какъ оно должно составлять

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
79
одно нзъ второетепенныхъ приложение науки. Этотъ смѣшноіі
предразсудокъ доставляетъ очень чувствительную боль тому, кто
посвящаетъ всю свою жизнь чистой наукѣ.
Такимъ образомъ произошло странное измѣненіе: наука
оуществуетъ у насъ только для школы, тогда какъ пшола
должна существовать для науки. Конечно, если бы школа была
въ наше время тѣмъ же самымъ, чѣмъ она была въ
древности, т. е. собраніемъ людей, движимыхъ жаждой познанія
и соедпненныхъ однимъ фплософскпмъ методомъ, то можно было
бы согласиться на то, чтобы наука заперлась въ стѣнахъ такой
школы. Но такъ какъ у насъ школа имѣетъ вообще
педагогическую пли практическую цѣль. то свести науку къ этимъ уз-
кимъ рамкамъ, предположить, напримѣръ, что фплологія имѣетъ
цѣнность только потому, что служить для цѣлей классическаго
образованія, значило бы доставить ей самое глубокое униженіе и
ооздать самое нелѣпое противорѣчіе. При такомъ понпманіи область
науки и серьезныхъ пзслѣдованій становится департаментомъ на-
роднаго просвѣщенія, какъ будто зсѣ эти вещи имѣютъ
ценность лишь въ прпмѣненіи къ просвѣщенію. Изъ того же
источника вытекаетъ мнъніе, что разъ образованіе окончено, то нѣтъ
надобности заниматься имъ, такъ какъ это дѣло однихъ профес-
ооровъ. II дѣйствительно, я увѣренъ, что среди насъ трудно
найти филолога, не пмѣющаго какого-нибудь отношенія къ препода-
ванію, пли встрѣтить филологическое сочиненіе, предназначенное
не для гимназіп или какой-нибудь другой педагогической цѣли.
Странный логическііі кругъ: если науки эти годятся только для
того, чтобы преподавать ихъ другимъ, и если учатся имъ только
тѣ, кто самъ будетъ преподавать ихъ, то къ чему же
преподавать ихъ?
Боже насъ сохрани отъ попытки умалить значеніе благород-
наго и полезнаго занятія, направленнаго къ воспитанію
серьезныхъ умовъ на всѣхъ попрпщахъ; но мнѣ кажется, что слѣдуетъ
строго отличать науку отъ преподаванія и приписывать наукѣ,
независимо отъ преподаванія, религіозную и философскую цѣль.
Между ученымъ и преподавателемъ существуетъ такое же
отношение, какъ между фабрикантомъ и продавцомъ его
произведете Путаница въ этихъ понятіяхъ привела къ тому, что нѣчто
въ родѣ немилости постигло самыя важныя области науки, т. е.
именно тѣ, которыя, благодаря своей важности, добились чести
быть зачисленными въ основные предметы классическаго образо-
ванія. Мода не такъ строго отнеслась къ менѣе важнымъ обла-
стямъ науки, обладающпмъ тѣмъ преимущеетвомъ, что они не
напоминаютъ о гимназіп.
Слѣдуетъ, наконецъ, привыкнуть смотрѣть на приложеніе къ
классическому образованно нѣкоторыхъ отраслей науки и въ
частности филологіи, какъ на нѣчто побочное и второстепенное съ
точки зрѣнія науки. Все имѣетъ цѣнность и значеніе лишь въ
связи съ позитивной философіей. Легкомысліе, не понимающее
науки, и педантизмъ, плохо понимающій ее π потому приводящие
къ ея униженію, возникаютъ точно также отъ отсутствія фило-
софскаго духа. Нужно привыкнуть къ тому, чтобы искать цѣну

so
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
познанія въ немъ еамомъ. а не въ дрпмѣненітт его къ воепптанго
дѣтей или юношей.
Конечно, естественный ходъ вещей всегда будетъ приводить
къ тому, что люди, наиболѣе выдающееся въ данной области
науки, будутъ призваны къ преподаванію ея, и обратно, профессора
будутъ обладать какпмъ-ннбудь особеннымъ даромъ. Замѣтьте,
что наиболѣе знаменитыя имена нашего вѣка прпнадлежатъ про-
фессорамъ. Напрасно станемъ мы искать Гейне, Бопповъ, де-Саси
пли Бюрнуфовъ средп свободныхъ Дпллетантовъ. Однако
исключительное превращеніе науки въ школьное дѣло не лишено
крупной опасности. При такомъ положеніп дѣла она пріобрѣтетъ
привычку къ педантизму, который, придавая ей особенную окраску,
исключить ее пзъ великой человѣческой среды. Мы болѣе, чѣмъ
кто-нибудь, увѣрены въ томъ, что наука не можетъ
существовать безъ такъ называемой техники. Мы менѣе, чѣмъ кто-
либо другой, спмпатизпруемъ салонной наукѣ полу-научныхъ,
полу-свѣтскпхъ журналовъ, которая слаба по своей формѣ π
тщетно старается быть интересной. Пстпнная наука не связана ни
съ школой, ни съ салономъ, но непосредственно отвѣчаетъ
потребности человѣка. Она не ноептъ нпкакихъ слѣдовъ учрежде-
нія или искусственной привычки: однпмъ словомъ, она больше
всего напоминаетъ о школахъ древней Греціп, которая въ этомъ
отношеніи, какъ и во многпхъ другпхъ, дала намъ чистый обра-
зецъ истинности и искренности. Взгляните на Аристотеля; несо-
мнѣнно, что у него научный аппаратъ занимаетъ гораздо больше
мѣста, чѣмъ у кого-нибудь изъ современныхъ ученыхъ, можетъ
быть, за псключеніемъ Канта. Теперь уже намъ вполнѣ ясно, что
человѣческій умъ, восхищенный открытіемъ той правильности,
которую мы впдимъ въ діалектикѣ. сначала прпвязывалъ къ ней
слишкомъ большое значеніе и наивно думалъ, что всякая мысль
можетъ съ болыпнмъ успѣхомъ для себя примѣниться къ этимъ
формамъ. А все-таки можно ли сказать объ Аристотелѣ, что онъ
быль с χ о л а с ти к о м ъ, хотя онъ въ такой значительной степени
носилъ технический характеръ. Конечно, нѣтъ. Сравните Ре-
торпку съ подобными произведеніями нашего времени, кото-
рыя въ сущности представляютъ ничто иное, какъ слабый отпе-
чатокъ ея, и вы увидите съ одной стороны оригинальное
произведете, хотя и странное по своей формѣ, истинный, хотя нѣ-
сколько неосновательный анализъ одной изъ сторонъ человѣче-
скаго духа, а съ другой стороны вы увидите книги, крайне не-
значительныя и совершенно безполезныя внѣ стѣнъ гимназіи.
Сравните Аналитику съ схоластическими логиками старой
школы, π вы найдете тотъ же самый контрастъ.
Совѣтуя наукѣ пзбѣгать школьныхъ пріемовъ, мы отнюдь
не дѣлаемъ уступки поверхностному духу, котораго никогда не
слѣдуетъ щадить. Мы напомпнаемъ наукѣ о ея прекрасной и
величественной формѣ, которую, впрочемъ, такъ хорошо умѣлъ
понять французскій духъ. Какъ въ наукѣ, такъ и въ лптературѣ,
есть хорошій вкусъ, который мои соотечественники нерѣдко
умѣлп усвоить съ величайшей тонкостью. Нѣмецкая наука
нисколько не нуждается во всѣхъ этихъ предосторожностяхъ. Она

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
81
можетъ принять пшольную форму π усвопть схоластнческій духъ,
который у насъ вызвалъ бы <цѣлый скандаль. Слѣдуетъ ли
поздравить" ее съ этимъ? Серьезные умы охотно прощаютъ педан-
тизмъ. Они знаютъ, что эта форма умственнаго труда часто
необходима и всегда извинительна. Никто не выражалъ своего неудо-
вольствія по этому поводу во времена гуманистовъ Реставраціи
или Возрождения." Для этого нужно было, чтобы человѣческій духъ
позабавился нѣкоторое время открытіями и новыми результатами,
добытыми имъ для науки; для этого нужно было сдѣлать изъ
науки удовольствіе, а подчасъ π игрушку прежде, чѣмъ она стала
объектомъ философскаго размышленія. Тотъ же самый тонъ не-
премѣнно появится и долженъ быть пзвиненъ у спеціалыста—
ученаго, поглощеннаго. своимъ трудомъ и страстно роющаго свой
рудникъ, въ особенности если какой-нибудь могучій духъ не
оживить его терпѣлпвыхъ изслѣдованій, и если простота внѣшней
жизни принуждаетъ его быть всю жизнь только ученымъ.
Возвышенная фнлософія. сношенія съ обществомъ или практическія
дѣла могутъ предохранить науку отъ педантизма. Но еще долго
придется прощать ученымъ то. что онп не могутъ быть ни
философами, ни свѣтскпмп людьми, ни государственными деятелями,
лаже тогда, когда ихъ называютъ. какъ въ Германіи,
надворными совѣтникамп -.
Наша щепетильность, въ этомъ отношеніп, была, быть
можетъ, одной изъ причинъ того явленія, что философія,
имѣющая во Франціи нѣсколько блестящихъ представителей,
нспытываетъ какую-то стыдливость ы не смѣетъ открыто
назвать себя. Мы такъ боимся быть смѣшными, такъ
подозрительно относимся ко всему, что можетъ вызвать смѣхъ, a вѣдь
нѣтъ ничего легче, какъ посмотрѣть съ этой стороны на вещи,
при самомъ легкомъ измѣненіи назвавгія или оттѣнка. Слово
- педантизма, еслп его опредѣлпть недостаточно точно, можетъ
быть примѣнено очень неудачно, и для многихъ поверхностныхъ
умовъ оно стало почти спнонимомъ всякаго серьезнаго и ученаго
изслѣдованія; оно стало почти точно также пугаломъ для всѣхъ
утончениыхъ и пзысканныхъ умовъ, предпочитающихъ остаться
поверхностными, чѣмъ дать поводъ къ этому столь обидному для
насъ упрек}*. Мнѣ приходилось даже видѣть крптиковъ, одарен-
ныхъ выдающимся умомъ, .которые умышленно выражались не
точно для того только, чтобы не употребить школьнаго слова,
хотя оно вполнѣ подходило къ данному случаю. Схоластически
жаргонъ. когда онъ не заключаешь никакой мысли и служить
лишь на показъ для огранпченныхъ умовъ, блѣденъ и смѣшенъ.
Если же мы пожелали бы совершенно уничтожить точный и тех-
ническій слогъ, который одинъ лишь можетъ выразить нѣкоторые
глубокіе или тонкіе оттѣнки мысли, то это значило бы впасть въ
крайне неблагоразумный пурпзмъ. Кантъ и Гегель и даже такіе
лишенные школьнаго духа люди, какъ Гердеръ, Шиллеръ и Гете,
не избѣглп бы, несмотря на это, нашего грознаго обвиненія въ
педантизмѣ.
Можно поздравить напшхъ сосѣдей съ тѣмъ, что у нпхъ
нѣтъ этихъ препятствій. которыя (нужно въ этомъ сознаться) были

82
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
бы для нихъ менѣе вредны, чѣмъ для насъ. У нихъ школа π
наука соприкасаются, у насъ же всякое высшее образованіе,
напоминающее своими манерами гимназію, обвиняется въ дурномъ тонѣ
и признается невыносимымъ. У насъ существуетъ мнѣніе, что
самый лучшін способъ выказать свою утонченность состоитъ въ
томъ, чтобы принимать тонъ превосходства по отношенію ко
всему, что напоминаетъ о школьномъ преподаваніи. Каждый
позволяете себѣ это маленькое тщеславіе и думаетъ, что этпмъ онъ
доказываетъ свое превосходство надъ педагогическимъ періодомъ.
Можно лп повѣрить, что во время торжественнаго акта, когда у
насъ обязательны изліявія краенорѣчія, нѣмцы ограничиваются
чтеніемъ дпссертацій самыхъ сухнхъ и наполненныхъ греческими
и латинскими словами (46)? Можемъ ли мы понять торжественныя
публпчныя засѣданія, посвященныя такимъ предметамъ, какъ
г Свойство Союзовъ-, „Нѣмещгій періодъ-, „Греческіе математики1-,
„Топографія битвы при Мараѳонѣ-, „Равнина Крисса-, „Атти-
ческіе виноградники-, „Центуріи Серія Туллія", „Классификация
предлоговъ*, „Разъясненіе трудныхъ словъ Гомера-,
„Комментарии къ портрету Терсита у Гомера- и т. д. (47). Это показываетъ,
что наши сосѣди обладають удивительнымъ вкусомъ ко всему
серьозному. а также умѣетъ храбро выдержать скуку, когда
нужно. Мадамъ де-Сталь говорить, что въ ея время вѣнцы
забавлялись систематически и съ пользой для себя. Можетъ быть,
у германской публики больше терпѣнія, чѣмъ у нашей, когда
дѣло идетъ о торжественной скукѣ по оффіщіальному приглаше-
иію. У насъ же, вѣроятно скоро, станутъ вмѣнять въ заслугу
всякое присутствіе во время торжественнаго засѣданія Академіи
Надписей, хотя она въ этомъ нисколько невиновна. Съ нашей
публикой слшпкомъ трудно пмѣть дѣло. Она требуетъ пнтерес-
наго и забавнаго тамъ, гдѣ слѣдовало бы ограничиться
образовательными цѣлями. Въ самомъ дѣлѣ, пока люди не поймутъ
возвышенной π философской цѣлн науки и не увидятъ въ ней
просто нѣчто интересное, то. конечно, они будутъ находить ее
скучной и будутъ упрекать ее въ этомъ. Разъ дѣло идетъ о забавѣ,
то, конечно, нѣтъ основанія выбирать забаву наименѣе
привлекательную.
Монтень, представляющих изъ себя во многихъ отношеніяхъ
выдающейся образецъ французскаго духа, особенно характеренъ
своимъ ужасомъ ко всему педантичному. Можно съ истиннымъ
удовольствіемъ смотрѣть на него, когда онъ играетъ роль бра-
заго и свободнаго свѣтскаго человѣка, который ничего не пони-
маетъ въ наукѣ, но знаетъ все, хотя ничему не учился. „Это
ничто иное, говорптъ онъ, какъ мечтанія человѣка, который отвѣдалъ
въ действительности лишь первыхъ началъ науки и сохранилъ
лишь общій и неправильный образъ ея: всего понемножку и
ничего цѣльнаго, совсѣмъ—по французски! Въ общемъ я знаіо,
что есть медицина, юриспруденція, четыре части математики, и
въ общихъ чертахъ знаю, чѣмъ онѣ занимаются. Я, пожалуй, зна-
комъ еще съ притязаніемъ науки на практическое значеніе въ
нашей жизни, но я никогда не погружался въ нее болѣе, не
грызъ ногтей надъ изученіемъ Аристотеля, монарха современныхъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
83
ученііі, не предавался упорно никакой наукѣ: однпмъ словомъ,
нѣтъ такого искусства, въ которомъ я пошелъ бы дальше об-
щихъ понятій. Нѣтъ ни одного юноши, изъ средняго класса,
который не могъ бы назвать себя болѣе ученымъ, чѣмъ я, и
которого мнѣ было бы совершенно не о чемъ экзаменовать. Если
необходимость заставить меня сдѣлать это, то я довольно неумѣло
найду какой-нибудь общій вопросъ, чтобы убѣдиться въ его при-
родномъ умѣ,—искусство такъ же точно чуждо ему, какъ мнѣ
его познанія*.
Онъ старается показать, что онъ понимаетъ въ этомъ столько
же, сколько и всякій другой, и отмѣчаетъ всѣ признаки эрудиціи,
могущіе сдѣлать ему честь. Но только при этомъ нужно помнить,
что онъ не прпдаетъ имъ никакого значенія и стоитъ выше всего
этого педантизма. Онъ хвалится тѣмъ, что ничего не удерживаетъ
въ памяти, и что отличается способностью къ забвенію (je п'ау-
point de gardoire), потому что памятью отличаются именно эрудиты.
Далѣе слѣдуетъ цѣлый методъ. направленный къ тому, чтобы
выразить презрѣніе къ достаткамъ ученаго и возвысить себя при
помощи качествъ. свойственныхъ чувственному и
талантливому человѣку, которые такъ характерны для французскаго духа,
и которыя мадамъ де-Сталь такъ остроумно назвала
педантизмом ъ л е г к о м ы с л і я ( 4S).
ML
Какъ во всѣхъ релпгіяхъ есть люди, которые обращаются съ
вещами священными, не замѣчая пхъ возвышеннаго значенія, и
видятъ въ нихъ только грубую манипуляцію, точно такъ же на
поприщѣ науки многіе, въ другихъ отношеніяхъ весьма почетные
труженики, совершенно лишены пониманія своихъ произведеній
и пхъ идеальной цѣнности. Я спѣшу прибавить, что было бы
несправедливо требовать отъ ученаго непосредственнаго сознанія
цѣли своихъ трудовъ, и мы выказали бы лишь дурной вкусъ,
если бы потребовали отъ него, чтобы онъ говорилъ объ этой цѣліт
при всякомъ удобномъ случаѣ. Такое требованіе совершенно
тождественно съ желаніемъ, чтобы онъ ставилъ во главѣ всѣхъ
своихъ произведений идентичныя пролегомены. Возмите самыя
прекрасныя научныя пропзведенія, просмотрите произведения
Летроновъ, Вюрнуфовъ, Лассеновъ, Гриммовъ и вообще всѣхъ
главныхъ представителей современной критической мысли, и мо-
жетъ случиться, что вы напрасно будете искать въ нихъ стра-
нпдъ непосредственно и абстрактно философскихъ.
Философский духъ, которымъ глубоко проникнуты эти произведенія,
выраженъ въ нихъ не въ отдѣльной тпрадѣ, но въ методѣ и об-
щемъ духѣ. Очень часто такое благоразумное воздержаніе пред-
ставляетъ проявленіе научной добросовѣстности, и тѣ именно
являются подвижниками (героями) науки, кто, будучи болѣе
другихъ способенъ къ возвышенной спекуляцін, имѣетъ достаточно
силы для того, чтобы ограничиться строгимъ констатированіемъ
фактовъ и отказаться отъ преждевременныхъ обобщеній. Труды,
предпринятые безъ этого великаго духа, могутъ сильно содѣй-

S4
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ствовать работѣ человѣческаго духа, совершенно независимо отъ
болѣе или менѣе ограниченныхъ намѣреній самого автора.
Неужели необходимо, чтобы рабочій, подымающий изъ каменоломни
каменныя глыбы, обладалъ идеей памятника, на постройку кото-
раго будетъ уиотребленъ камень? Среди трудолюбивыхъ работни-
ковъ, воздвигнувшихъ зданіе науки, многіе впдѣли лишь тотъ
камень, который они обдѣлывалп, пли въ крайнемъ случаѣ то мѣстог
куда его пришлось помѣстпть. Подобно муравьямъ, они прино-
сятъ каждый свою индивидуальную дань, опрокндываютъ какое-
нибудь препятствіе π постоянно ветрѣчаются. Кажется, что все это
совершается крайне безпорядочно. и что они только мѣшаютъ
другъ другу. Несмотря на это. въ результата благодаря соеди-
неннымъ трудамъ столькихъ людей, работающихъ безъ всякаго
заранѣе выработаннаго плана, создается вполнѣ гармонически
организованная наука. Архитекторомъ былъ какой-то невидимый
геній, стоящій во глэвѣ всего труда и направляющій изолирован-
ныя усилія къ совершенному единству.
ЕЕзучая возникновеніе какой-нибудь науки, мы увидимъ, что
первые шаги дѣлались обыкновенно безъ яснаго сознанія, и что
филологпческія науки многимъ обязаны тѣмъ посредственнымъ
умамъ, которые создали необходимыя для ихъ существованія ма-
теріальныя условія. Конечно, Гервасъ, Поленъ де-Сенъ Барте-
леми и Пиджафетта, которыхъ можно считать первыми
основателями лингвистики, не были геніями. Какое огромное значеніе для
исторіи человѣческаго духа пмѣетъ знакомство латинскаго міра
съ греческой литературой! Однако наиболѣе содѣйствовавпгіе
этому люди: Варлаамъ и Леонсъ Пилати, были, по отзыву хорошо
знавшихъ ихъ Петрарки и Боккачіо, людьми столь же
ничтожными, какъ смѣпшымп и странными. Большая часть эмпгриро-
вавшихъ грековъ, сыгравшихъ такую важную роль въ развитіи
европейской мысли, были люди болѣе, чѣмъ посредственные,
настоящее ремесленники, которые per alcuni clenari извлекали
прибыль изъ своего знакомства съ греческимъ языкомъ. На одного
Вессаріона было сто Фплельфовъ. Лексикографы обыкновенно не
бываютъ крупными философами, но, несмотря на это, ни одна
самая прекрасная и полная обобщеній книга не произвела на
науку такого большого вліянія, какъ словарь Вильсона, крайне
не философскій, но, все же, давтпій возможность заняться въ
Европѣ изученіемъ санскритскпхъ нарѣчій. Есть труды, требую-
щіе терпѣнія, на которые врядъ ли рѣшатся люди съ сильно
развитыми философскими потребностями. Развѣ живой и
возвышенный умъ могъ-бы довести до конца эти огромныя научныя
работы, вышедшія изъ научныхъ мастерскихъ конгрегаціи Saint-Maur?
Всякій научный трудъ, исполненный согласно раціональному
методу, сохраняетъ свою стоимость, какова бы ни была
широта взглядовъ его автора. Безполезны только тѣ работы, въ
которыхъ поверхностный и шарлатанскій духъ старается
подражать пріемамъ истинной науки, а также тѣ, въ которыхъ
авторъ, подъ вліяніемъ корыстнаго соображенія или предвзя-
тыхъ мечтаній, хочетъ во что бы то ни стало видѣть повсюду
своп химеры.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
S5
Хотя нѣтъ настоятельной необходимости въ томъ, чтобы ра-
ботникъ сознательно относился къ исполняемому имъ произведе-
нію, но все же было бы очень желательно, чтобы люди, занятые
еиеціальнымъ трудомъ, ясно представляли цѣлое, которое одно
.тишь придаетъ цѣнность ихъ изслѣдованіямъ. Если бы всѣ
трудолюбивые работники, которымъ современная наука обязана
свопмъ развптіемъ, обладали философскимъ пониманіемъ своихъ
трудовъ, если бы они впдѣли въ эрудпціи не удовлетвореніе ихъ
праздности пли любопытства, то сколько драгоцѣннаго времени
было бы сохранено, сколькихъ безплодныхъ опытовъ можно было
бы избѣгнуть, сколько жизней, потраченныхъ на труды, неимѣю-
щіе значенія, было бы сбережено для болѣе полезныхъ
изыскавши. Когда подумаешь, что умственный трудъ цѣлыхъ вѣковъ и
странъ, напримѣръ, Пспаніи, былъ потраченъ на собственное
унпчтоженіе за недостаткомъ существенной темы, когда
подумаешь, что милліоны томовъ были погребены въ пыли безъ вся-
каго результата, то невольно становится жаль такой огромной
траты человѣческихъ сплъ, которая произошла вслѣдствіе отсут-
ствія руководства π яснаго сознанія цѣлп. Чувство глубокой
печали, овладѣвающее человѣкомъ прп входѣ въ бпбліотеку, возни-
каетъ въ значительной степени подъ вліяніемъ мысли о томъ,
что девять десятыхъ нагроможденныхъ здѣсь книгь ложно
направлены π по впнѣ автора или обстоятельствъ не произведутъ
прямого вліянія на развитіе человѣчества.
Мнѣ кажется, что наука только тогда возстановптъ свое
достоинство, когда окончательно станетъ на великую и широкую
точку зрѣнія своей истинной цѣлп. Въ прежнее время была вполнѣ
умѣстна невинная роль ученаго временъ Реставраціи. Это было
роль полу-прпдворнаго, старающагося прослыть солиднымъче-
ловѣкомъ, который качаетъ головой надъ тщеславными
новшествами. Это былъ одпнъ пзъ способовъ пріобрѣсти расположение
меценатовъ, герцоговъ и пэровъ, которые оказывали имъ ту
высокую честь, что причисляли ихъ кь меблировкѣ своихъ салоновъ
пли рѣдкостямъ своего кабинета. Во всемъ этомъ чувствовалось
мало серьезности,—пустой смѣхъ тщеславія, столь непріятный,
когда онъ прпмѣпшвается къ чему-нибудь серьезному! Этотъ родъ
учености долженъ исчезнуть на всегда. Онъ погребенъ вмѣстѣ съ
побрякушками того общества, въ которомъ искусственность играла
такую большую роль. Еслп бы мы закрыли для науки доступъ
къ великой человѣческоп средѣ и сдѣлали изъ нея предметъ
тщеславія у двора пли въ салонѣ, то этимъ мы сильно унизили бы
ее, потом}- что блпзокъ тотъ день, когда все несерьезное и не-
пстпное станетъ смѣпшымъ. Итакъ, ради самаго Бога, будемъ
пстпнны, какъ Ѳалесъ, который по собственной пнціативѣ и подъ
вліяніемъ внутренняго побужденія началъ размышлять, будемъ
пстпнны, какъ Сократъ, какъ всѣ людп, которыми овладѣлъ и
которыхъ увлекалъ за собой пдеалъ! Предоставпмъ людямъ ста-
раго времени мелочно повторять въ оправданіе науки: она
необходима, какъ все остальное, она украшаетъ, придаетъ блескъ
странѣ π т. д... Все это не болѣе. какъ глупость! Кто изъ людей,
одаренныхъ философской и прекрасной душой, стремящейся къ

86
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
совершенству и сознающей свою внутренною цѣнноеть, согласился:
бы посвятить себя такпмъ суетнымъ занятіямъ, кто захотѣлъ бы
съ легкимъ сердцемъ занять мѣсто въ неодушевленной ткани
человѣчества π играть въ свѣтѣ роль муміп пзъ музея? Что
касается меня, что я могу сказать съ чистой совѣстью, что если бы
я увидѣлъ форму жцзнп болѣе прекрасную, чѣмъ наука, то я
отдался бы ей. Какъ можно примирится съ тѣмъ, что мы сами
ечитаемъ менѣе совершеннымъ? Какъ можно бросить себя самого
въ сорный ящпкъ и взять на себя показную роль, когда жизнь
такъ коротка, когда ничто не можетъ вернуть времени, не посвя-
щеннаго служенію идеалу? Что можетъ вознаградить человѣка,
если онъ не чувствуетъ истины и искренности жизни и святой
иоэзіи вещей? II кто сможетъ умереть спокойно въ тотъ
торжественный часъ, съ точки зрѣнія котораго можно лишь видѣть
вещи въ ихъ истинномъ свѣтѣ, если, оглядываясь назадъ, онъ
увпдцтъ въ своей жизни лишь удовлетвореніе поверхностнаго
любопытства? Лпіпь цѣль достойна вниманія, все остальное—
суета. Жить—это вовсе не значить пріятно скользить по
поверхности или играть съ міромъ для собственнаго удовольствія.
Жить—это значитъ осуществлять много прекраснаго; это значитъ
совершать путь вмѣстѣ со звѣздами, знать, надѣяться, любить,
удивляться и дѣлать добро. Только тотъ можетъ еказать о себѣ,
что онъ жилъ больше всѣхъ, кто болѣе всего выразилъ свое обо-
жаніе своимъ духомъ, своимъ сердцемъ и своими дѣйствіями.
Если кто нибудь видитъ въ знаніи лишь мелкое удовле-
твореніе любопытства или тщеславія, то это такое же недоразумѣ-
ніе, какъ если бы въ поэзіи мы впдѣли лишь блѣдное проявленіе
поверхностныхъ умовъ, а литературу считали забавой, которая
надоѣдаетъ менѣе другихъ, и къ которой люди охотнѣе всего
возвращаются. Человѣкъ любопытный и любитель могутъ оказать
наукѣ выдающіяся услуги, но все же они не становятся вслѣдствіе
этого ни учеными, ни философами. Они также далеки отъ этого,
какъ какой-нибудь промышленникъ. Какъ послѣдній стремится
получить барыши, такъ они забавляются и ищутъ удовольствія.
Правда, есть различные виды любопытства. Безкоиечное разстоя-
ніе отдѣляетъ ограниченный коллекціонерскій духъ, мало чѣмъ
отличающійся отъ привязанности ребенка къ его игрушкамъ, отъ
той формы любопытства, въ которой оно понимаетъ любовь къ
знанію, т. е. законный инстинктъ человѣческой природы. Въ этой
формѣ любопытство можетъ создать очень благородное существо-
вате. Байль и Шарль Нодье ни что иное, какъ любопытные, но
они уже почти философы. Очень рѣдко случается, чтобы къ са-
мымъ возвышеннымъ проявленіямъ разума не примѣшивалось
немножко удовольствія, которое не перестаетъ быть полезнымъ,
хотя не пмѣетъ никакой идеальной цѣнности. Въ самомъ дѣлѣ,
сколько открытій сдѣлано благодаря одному любопытству? Сколька
компиляцій, весьма цѣнныхъ для всякаго позднѣйшаго изслѣдова-
ыія, не было бы совершенно сдѣлано, если бы не эта драгоцѣнная
любовь къ труду, при помощи которой людямъ, мало активнымъ,
удается обмануть свой голодъ. Было бы жестоко отказывать этимъ
скромнымъ труженпкамъ въ томъ скудномъ и мало возвышен-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
87
номъ, но очень пріятномъ удовольствии, которое Дону называлъ
словомъ „paperasser- (библіоманіяі. Всѣмъ намъ было очень пріятно
испытывать это невинное наслажденіе, которое помогало намъ
при чтеніи сухихъ научныхъ пропзведеній. Первая научная
работа, имѣющая своей цѣлью пзученіе какого-нибудь языка, была
бы совершенно невыносима и благодаря такимъ вкуеамъ она
становится гораздо болѣе привлекательной, чѣмъ можно было бы
думать.
Можно сказать, что безъ этого влеченія первые эрудиты но-
ваго времени, которыхъ не побуждали ни возвышенныя
философская соображенія, ни непосредственныя религіозныя побужденія
не предприняли бы всѣхъ тѣхъ огромныхъ трудовъ, которые дѣ-
лад>тъ для насъ возможными высшія критическія изслѣдованія.
Человѣкъ, рѣшивтттійся на такое отреченіе, несмотря на свой-
ственныя намъ болѣе настоятельныя духовныя потребности, быль
бы истиннымъ героемъ. Нужно только портить, что это
любопытство не имѣетъ никакой непосредственной моральной цѣнно-
сти, и что одного его недостаточно для того, чтобы стать ученымъ.
Есть промышленники, эксплоатирующіе науку для своей прибыли,
есть и такіе. которые пользуются ею для собственнаго удоволь-
етвія. Послѣднее, конечно, лучше, но безконечно большой разницы
между ними нѣтъ. Такъ какъ удовольствіе есть нѣчто въ основѣ
своей личное и корыстное, то въ немъ нѣтъ ничего священнаго
или нравственнаго. Всякая литература, поэзія или наука,
стремящаяся только къ тому, чтобы позабавить или возбудить интересъ,
пріобрѣтаетъ благодаря этому оттѣнокъ пустоты и тщеславія,
или, лучше сказать, теряетъ право называться литературой, по-
эзіей пли наукой. Такъ поступаютъ шарлатаны и достигаютъ
значительно болыпаго успѣха. Почему существуетъ всеобщее убѣж-
деніе, что чтеніе Корнеля, Байрона, Гете—серьезное занятіе, и что
читать какой-нибудь современный романъ или драму можно лишь
для времяпровожденія? По той же самой причинѣ, вслѣдствіе
которой Revue d'Edimborg пли Quarterly Review представляютъ изъ
себя серьезные журналы, a Magasin Pittoresque—совершенно
пустую книгу.
Итакъ, мы унизили бы науку, если бы считали ее только
интересной и занимательной. Въ такомъ случаѣ аскетизмъ былъ
бы совершенно правъ. Единственное средство защитить науку
состоитъ въ томъ, чтобы смотрѣть на нее, какъ на существенный
элементъ человѣческаго совершенства. Книга „Подражаніе
Христу-, бывшая прежде всего руководствомъ для тѣхъ, кто
стремится къ познанію, основываясь на томъ, что „всякій человѣкъ
естественно стремится къ познанію% могла съ полнымъ основа-
ніемъ прибавить: гЧто значитъ наука безъ любви? Скромный
крестьянину служащій Богу, стоить больше гордаго философа,
который елѣдптъ за движеніемъ звѣздъ, а не радѣетъ о себѣ са-
момъ. Какое значеніе имѣетъ познаніе вещей, если незнаніе ихъ
не вызываетъ осужденія? Bee суета за исключеніемъ любви и
служенія Богу*". Это вполнѣ вѣрно, если подъ налтсой понимать
рядъ формулъ, и если совершенная любовь возможна базъ позна-
нія. Если съ одной стороны мы впдимъ совершенство, съ другой

88
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
тщеславіе, то какъ можно не пойти по первому направленію? Но
именно это дѣленіе вполнѣ незаконно. Совершенство невозможно
безъ науки. Истинное обожаніе Бога выражается въ познаніи и
любви къ тому, что существуешь.
ѴПІ.
Пзъ всѣхъ отраслей человѣческаго познанія въ φ π л о л о г і π
труднѣе всего бываетъ уловить цѣль и единство. Астрономія, зо-
ологія, ботаника имѣютъ вполнѣ определенный предметъ. Какой
же предметъ фплологіп? Этимологъ, лингвистъ, лексикографъ,
критпкъ и литераторъ въ собственномъ смыслѣ слова имѣютъ
право на званіе филолога, и, дѣйствительно, мы сами замѣчаемъ
такую связь между этими отраслями, что считаемъ возможнымъ
назвать ихъ однпмъ общимъ пменемъ. Съ словомъ фплологія
обстоитъ дѣло точно такъ же, какъ съ словами философія, поэзія
и многими другими, которыя выразительны именно вслѣдствіе
своей неопределенности. Когда же, подъ вліяніемъ логическихъ
прпвычекъ, люди стараются создать выраженія, эквивалентные
этпмъ вполнѣ понятнымъ словамъ и опредѣляющія ихъ, то тот-
часъ возникаетъ затрудненіе, такъ какъ нп въ ихъ предметѣ, ни
въ ихъ методѣ нѣтъ ничего такого, что было бы свойственно
только имъ. Сократа, Діогена, Паскаля, Вольтера нозываютъ
философами; Гомера, Аристофана, Лукреція, Марціана Шолье и Ла-
мартина называютъ поэтами, хотя очень трудно найти черту,
соединяющую эти столь различные умы. Такія названія сложились
не на оенованіи заранѣе опредѣленныхъ понятій: они обязаны
своимъ пропсхожденіемъ пріемамъ болѣе свободнымъ и въ
сущности болѣе точнымъ, чѣмъ пскусственные иріемы логики. Слова
эти обозначаютъ области человѣческаго духа, прп чемъ не слѣ-
дуетъ проводить между ними слпшкомъ точныхъ границъ. Гдѣ
кончается краснорѣчіе и начинается поэзія? (49). Кто такой Пла-
тонъ: поэтъ или философъ? Вопросы эти, безъ сомнѣнія,
совершенно безполезны, потому что, какъ бы мы ни назвали этого
явленія, оно все же не станетъ менѣе удивптельнымъ. Да кромѣ
того геніп вовсе не работаютъ въ области строго ограниченныхъ
категорій, создаваемыхъ языкомъ post factum на основаніи ихъ
пропзведеній. Вся разница заключается въ какой-то особенной
гармоніп, въ болѣе или менѣе ясномъ оттѣнкѣ, который не воз-
буждаетъ никакпхъ сомнѣній въ развитомъ чувствѣ.
Древнія времена, болѣе благоразумный въ этомъ отношеніи
и болѣе блпзкія къ пропсхожденію этихъ еловъ, употребляли ихъ
съ меныипмъ затрудненіемъ, Въ тѣ времена нп въ комъ не
вызывало сомнѣній такое сложное по своему смыслу слово, какъ
г ρ а м м a τ и к ъ. Послѣ того, какъ мы начертали карту науки, мы
упорно отдѣляемъ филологію отъ философін между тѣмъ, какъ
это не отдѣльныя науки, a скорѣе различные способы разсматрп-
вать явленія духа.
Въ такое время, когда ученаго спрашпваютъ прежде всего,
чѣмъ онъ занимается и къ какому результату онъ стремится,
филология не можетъ пользоваться болышімъ расположеніемъ. Всѣ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
89
пониыаютъ физика, химика, астронома, но гораздо меньше пони-
маютъ философа и еще меньше филолога. Многіе, неправильно
понявъ его названіе, думаютъ, что онъ работаетъ надъ словами,
и спрашиваютъ, можетъ ли быть занятіе болѣе пустое? Никому
не прііідетъ въ голову различать, подобно Зенонт, филолога
оть логофила (50). Благодарянеопредѣленностипредмета этой
науки, благодаря его спорадическому характеру, какъ гово-
рятъ нѣмцы, и оезконечному объему, который заключаетъ въ
одномъ и томъ же словѣ самыя разнообразные изслѣдованія,
люди охотно вѣрятъ, что заниматься такпмъ разнообразнымъ тру-
домъ можетъ только любитель, π что онъ занимается изслѣдова-
ніемъ прошедшаго подобно нѣкоторымъ роющимъ живот-
нюіъ, которыя вырываютъ подземные ходы для собственнаго удо-
вольствія. Мѣсто филолога въ философской спстемѣ еще не
достаточно опредѣлено: монографіп нагромождаются съ каждымъ
днемъ, a цѣль ихъ все-таки не видна.
Действительно, на первый взглядъ филологія представляется
совокупностью пзслѣдованій, не объединенныхъ никакимъ
научными единствомъ. Все. служащее для возстановленія или выясне-
нія прошедшаго, нмѣетъ право на мѣсто въ ней. Если же ее
понимать въ этпмологическомъ емыслѣ, то въ составъ ея входитъ
лишь грамматика, экзегетика и критика текстовъ; a всѣ труды
чистой эрудпціи, работы по археологіи и эстетической критики
были бы исключены пзъ нея. Однако такое ограниченіе было бы
очень неестественно. Между этими трудами существуютъ самыя
тѣсныя отношенія. Они нерѣдко составляютъ предметъ занятіи
одного и того же индивидуума и встрѣчаются въ одномъ и томъ
же произведеніи. Исключать нѣкоторые филологическіе труды изъ
ихъ общаго числа значило бы—производить искусственное и
произвольное сокращеніе естественной группы. Возьмемъ, напримѣръ,
александрійскую школу; кромѣ нѣсколькихъ философскихъ и
теургическпхъ сочиненій, всѣ труды этой школы, даже тѣ,
которые прямо не относятся къ филологіи, проникнуты однимъ и
т:ѣмъ же духомъ. Духъ этотъ можно назвать филологическимъ;
имъ отличается даже поэзія и философія этой школы. Развѣ
исторія фплологіп была бы полной, если бы въ ней ничего не
говорилось объ Аиполоніи Родѣ, объ Аполлодорѣ, объ Эліенѣ, о
Діогенѣ Лаэрціѣ, объ Атенеѣ π о другихъ полиграфахъ, сочине-
нія которыхъ, однако, еовсѣмъ нельзя назвать филологическими
въ болѣе тѣсномъ смыслѣ? Но, если съ другой стороны, придать
филологіп возможно большій объемъ, то гдѣ можно будетъ
остановиться? Тогда придется, пожалуй, включить въ нее всю
научную литературу. Историки, критики, полиграфы, историки
литературы—всѣ найдутъ тамъ свое мѣсто (51). Таковы безъ сомнѣ-
нія важныя, но нензбѣжныя и вознаграждаемый большими
выгодами неудобства этого выдѣленія одной группы идей изъ всей
совокупности челозѣческаго духа, съ которымъ она связана всѣ-
ми своими силами. Прибавимъ еще, что отношенія словъ мѣ-
няются вмѣстѣ съ переворотами въ вещахъ и для того, чтобы
оцѣнить ихъ смыслъ, нужно разсматривать только самую суть
понятій, не стараясь включить эти ионятія цѣлпкомъ въ форму-

90
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
лы, которыя никогда не будутъ вполнѣ еоотвѣтствовать имъ.
Когда дѣло идетъ о древней литературѣ, то критика и эрудиція
съ полнымъ правомъ входятъ въ рамки филологіп: но тотъ. кто.
писалъ бы исторію новой фплологіп, конечно, не чувствовалъ бы
себя обязаннымъ говорить ни о нашнхъ большихъ коллекціяхъ
гражданской иеторіи и исторіп литературы, ни о блестящихъ со-
чиненіяхъ по эстетической критикѣ, которыя достигли уровня са-
мыхъ прекрасныхъ философскпхъ пропзведеній (52).
Итакъ, поле филолога также неопредѣленно, какъ и поле
философа, потому что въ дѣйствительности и тотъ и другой
занимаются не какпмъ нпбудь опредѣленнымъ предметомъ, а всей,
совокупностью вещей съ спеціальной точки зрѣнія. Истинный
филологъ долженъ быть въ одно и тоже время лингвистомъ,
псторикомъ, археологомъ, артистомъ и философомъ. Все имѣетъ
свой смыслъ и свою цѣнность въ его глазахъ въ виду той
важной цѣли, которую онъ намѣтилъ себѣ, и которая дѣлаетъ
серьезными самыя пустыя вещи, связанныя съ ней близкой или
отдаленной связью. Тѣ, которые какъ Гейне и Вольфъ, ограничили
роль филолога простымъ воспроизведеніемъ въ своей наукѣ, какъ
въ живой библіотекѣ, всѣхъ чертъ древняго міра (53), не поняли,
по моему мнѣнію, всего его значенія. Цѣль филологіи не лежитъ
въ ней самой: она имѣетъ цѣнность, какъ необходимое условіе
исторіи человѣческаго духа и науки о прошломъ. Конечно, мно-
гіе изъ филологовъ, ученые труды которыхъ открыли передъ
нашими глазами древній міръ, не впдѣли ничего кромѣ текста,
который они истолковывали и окружали тысячами блестокъ своей
эрудпціи. Здѣсь, какъ и во всѣхъ наукахъ, принесло большую
пользу то обстоятельство, что природная любознательность чело-
вѣческаго ума замѣнила философскій духъ и поддержала терпѣ-
ніе изслѣдователей.
Многіе люди не могутъ удержаться отъ смѣха, смотря на
то, какъ серьезные умы съ удивительной настойчивостью
стараются объяснить граматическія особенности, собпраютъ примѣ-
чанія, сравнпваютъ варіанты какпхъ нибудь древнихъ авторовъ—
которые часто отличаются только странностью или
посредственностью. Но это происходить лишь потому, что эти люди не
достаточно широко понимаютъ псторію человѣческаго духа и изу-
ченіе прошлаго. Пройдя извѣстное разстояніе, разумъ любитъ
возвращаться назадъ, чтобы осмотрѣть пройденную дорогу и
передумать продуманныя мысли. Первые люди не оглядывались
назадъ; они шли впередъ, и ихъ руководителями были лишь вѣч-
ныя начала человѣческой натуры. Но наступаетъ день, когда
число книгъ увеличивается настолько, что ихъ можно уже собрать
и сравнить. Съ этого дня умъ человѣческій захочетъ итти впередъ,
руководясь знаніемъ причинъ; онъ захочетъ сравнить свое дѣло съ
дѣломъ прошлыхъ вѣковъ. Въ этотъ день зарождается
критическая литература и параллельно съ ней и филологія. Это явленіе
вовсе не свидѣтельствуетъ о смерти литературы, какъ это часто
говорятъ; оно указываетъ лишь на то, что литература имѣетъ
уже цѣлую сложную жизнь. Греческая литература не умерла во
времена Пизистратидовъ, когда появился столь характерный фп-

БУДУЩЕЕ науки.
91
лологпческій духъ. Въ латинской и французской литературахъ
филологпческій духъ предшествовалъ великпмъ плодотворнымъ
эпохамъ. Китай, ІІндія, Аравія, Сирія, Греція, Римъ и націи но-
ваго времени пережили тотъ моментъ, когда умственная работа
добровольно становится критически-научной и идетъ впередъ,
справляясь со своими архивами, хранящимися въ музеяхъ и би-
бліотекахъ. Даже въ развитіп еврейскаго народа, въ которомъ
до Рождества Христова замѣчалось, повидимому, меньше слѣдовъ
сознательной работы, чѣмъ у всѣхъ другихъ народовъ, можно
замѣтить въ періодъ его упадка этотъ духъ пересмотра, собира-
нія, починки, если можно такъ выразиться, которымъ заканчивается
оригинальная жизнь каждой литературы.
Мнѣ кажется, что этпхъ соображен ій было бы достаточно
для оправданія филологическихъ наукъ. II однако онѣ въ моихъ
глазахъ занимаютъ второстепенное мѣсто по сравненію съ тѣмъ
новымъ мѣстомъ, которое должно будетъ предоставить этимъ
изслѣдованіямъ развитіе современной фплософіи. Еще одинъ
шагъ,—и провозгласят^ что истинная фплософія есть наука о
человѣчествѣ, и что наука о существѣ, которое находится въ без-
прерывномъ развптіп, можетъ быть только исторіей.
Исторія человѣческаго духа, исторія, не какъ предметъ
любопытства, но какъ теоретическая наука,—такова философія ХІХ-го
вѣка. Но такая наука невозможна безъ непосредственнаго изуче-
нія памятниковъ, а памятники недоступны безъ спеціальныхъ
Фнлологнческихъ изысканій. Одной этой формы пзученія прош-
лаго достаточно, чтобы заполнить цѣлую трудолюбивую" жизнь.
Древній, часто неизвѣстный языкъ, палеографія. археологія и съ
трудомъ разбираемая исторія—всего этого конечно было бы болѣе
чѣмъ достаточно, чтобы поглотить всѣ усилія самаго терпѣли-
ваго пзслѣдователя, если бы смиренные ремесленники не
потратили долгаго труда на то, чтобы извлечь, собрать и представить
на его разсмотрѣніе матеріалы, пзъ которыхъ онъ долженъ
построить зданіе прошлаго. (54) Возможно, что въ глазахъ будущаго
тяжелый и ограниченный, но терпѣлпвый умъ, который доставилъ
только одпнъ имѣющій нѣкоторое значеніе камень для этой
гигантской работы, займетъ болѣе высокое мѣсто, чѣмъ какой
нибудь второстепенный мыслитель, величающій себя философомъ,
который только и можетъ, что болтать о проблемѣ, не прибавляя
нпкакпхъ новыхъ данныхъ для ея разрѣшенія. Революція,
которая съ 1820 года совершенно пзмѣнила видъ историческихъ
наукъ илп, лучше сказать, дала начало исторіи, есть, конечно, столь
же важное событіе, какъ и появленіе какой-нибудь новой
системы. II однако развѣ были бы возможны полные оригинальности
труды Гпзо, Тьеррп, Мишле, если бы не существовало коллекцін
бенедиктпнцевъ и столькпхъ другихъ подготовительныхъ работъ?
Мабильонъ, Мюраторп, Балюзъ, Дю Канжъ не были великими
философами, и однако они больше сдѣлали для истинной
философии чѣмъ всѣ тѣ пустые систематики, которые, желая
построить въ воздухѣ зданіе вещей, не внесли ни одного слога
въ прочныя пріобрѣтенія человѣчества. Я не говорю здѣсь о тѣхъ
пропзведеніяхъ, гдѣ обширная эрудпція соединена съ тонкой и

92 БУДУЩЕЕ НАУКИ.
возвышенной критикой, какъ въ послѣднихъ томахъ „Исторіи
французской литературы и -Очеркъ о Буддизмѣ** Евгенія Бюр-
нуфа, какъ ЛІндійская археологія** Ласеена, какъ г Сравнительная
грамматика** Боппа, пли „Религія древности** Биньо. Что касается
меня, то я утверждаю, что въ каждомъ изъ этихъ трудовъ, я
почерпнулъ больше фплософекпхъ свѣдѣній, чѣмъ во всѣхъ со-
чиненіяхъ Декарта и его школы.
Но я говорю о тѣхъ произведеніяхъ, носящпхъ самый
серьезный характеръ, которыя кажутся профанамъ книгами
совершенно недоступными для чтенія, какъ напр.: каталогъ ману-
скриптовъ, обширныя компиляціи, библіотеки, вродѣ библіотеки
Фабриціуса и т. д. Нтакъ я говорю, что эти книги, почти не-
значптельныя самп по себѣ, имѣютъ неоцѣнпмыя достоинства,
если смотрѣть на нихъ, какъ на матеріалы для исторіи человѣ-
ческаго ума. Я хладнокровно смотрѣлъ бы, какъ горятъ десять
тысячъ томовъ фплософіп вродѣ уроковъ Ла Ромигьера пли
логики Портъ-Рояля, но я спасъ бы Восточную Библіотеку Асее-
мани пли Арабско-ІІспанскую Библіотеку Казири. Вѣдь филосо-
фія всегда имѣетъ то преимущество, что можетъ обратиться къ
вещамъ ab integro, и каждый фплософъ можетъ сказать: Omnia
mecum porto; но самые высокіе геніп въ мірѣ не могли бы
возвратить заключающихся въ этой библіотекѣ документовъ о сирій-
ской и арабской лптературѣ, объ этихъ двухъ хотя и второсте-
пенныхъ проявленіяхъ человѣческаго духа.
Легко выставлять въ смѣшномъ видѣ эти попытки
реставрировать неизвѣстныя и часто посредственныя литературы.
Это происходить оттого, что люди не понимаютъ всей широты и
всего безконечнаго разнообразія науки о человѣческомъ умѣ.
Одинъ пзъ ученыхъ ученпковъ Бюрнуфа, Фуко, въ течете
нѣсколькихъ лѣтъ старается основать во Франціп изученіе
Тибета. Я очень удпвплся бы, если бы это похвальное предпріятіе
не навлекло на него многпхъ эппграммъ; но я заявляю, что
Фуко оказываетъ большую услугу для философіи, чѣмъ три
четверти людей, которые пграютъ роль фплософовъ и мыслителей.
Когда Годгсонъ открылъ въ монастыряхъ Непала первоначальные
памятники индійскаго буддизма, онъ больше сдѣлалъ дл^ науки,
чѣмъ цѣлое поколѣніе схоластпческихъ мѳтафпзиковъ. Онъ доста-
вилъ одинъ изъ самыхъ необходимыхъ элементовъ для объясне-
нія христіанства и Евангелія, сдѣлавъ доступнымъ для критики
одно изъ самыхъ пнтересныхъ религіозныхъ явленій и
единственный фактъ, въ которомъ есть внутренняя аналогія съ са-
мымъ великпмъ феноменомъ въ исторіи человѣчества. Тотъ, кто
принесъ бы намъ съ востока зендскія и пельвійскія письмена,
которыя познакомили бы Европу съ эпическими поэмами и всей
цивилизаціей раджпутовъ, кто проникъ бы въ библіотеки Джай-
нова въ Гюзартѣ, или точно ознакомплъ бы насъ съ книгами
гностической секты, которая сохранилась еще подъ названіемъ
меудейской или назарейской, могъ бы съ увѣренностью сказать,
что онъ положнлъ вѣчныіі камень въ великое зданіе науки о
человѣчествѣ. А какой абстрактный мыслитель можетъ іімѣть
ту же увѣревность?

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
93
Итакъ, истинное значеніе филологіп нужно искать въ
философы!. Каждая вѣтвь человѣческаго познанія вносить свои спе-
ціальные выводы въ общую науку о вещахъ и во всеобщую
критику, являющуюся одной изъ первыхъ потребностей мыслящаго
человѣка. Въ этомъ заключается значеніе каждаго частнаго изы-
сканія, каждой мелкой подробности эрудиціи, которая не имѣетъ
никакого смысла для поверхностныхъ и легкихъ умовъ. Съ этой
точки зрѣнія нѣть безполезныхъ и ничтожныхъ изслѣдованій.
Нѣтъ ни одной науки, какимъ бы мелкимъ не казался ея
предмету которая не внесла бы свою долю свѣта во всеобщую науку,
въ истинную философію реальности. Общіе результаты наукит
которые, надо сознаться, одни имѣютъ цѣнность сами по себѣ и
составляютъ цѣль науки, возможны только посредствомъ знанія и
знанія, пріобрѣтеннаго изученіемъ подробностей. И даже больше:
общіе результаты, которые не опираются на знаніе мелкихъ
подробностей, будутъ непзбѣжно пустыми π искусственными, тогда
такъ часныя изслѣдованія, даже лпшенныя фнлософскаго духа,
могутъ имѣть большую цѣну. если они точны и произведены по
строгому методу. Духъ науки есть та интеллектуальная связь,
которая соедпняетъ другъ съ другомъ эрудита и мыслителя, даетъ
каждому изъ нпхъ заслуженную славу и сливаетъ въ одной и
той же цѣлп пхъ различный роли.
Птакъ, соедпненіе филологіи и фплософіи. эрудиціп и мысли
должно было бы характеризовать интеллектуальную* работу
нашей эпохи. Филологія или эрудпція доставятъ мыслителю тотъ
лѣсъ вещей (silva гегиш ас sententiarum, какъ говорптъ Цице-
ронъ), безъ котораго фплософія вѣчно оставалась бы пряжей
Пенелопы, которую нужно постоянно начинать сначала. Слѣдуетъ
окончателано отказаться отъ попытки старой школы построить
теорію вещей посредствомъ одной игры пустыхъ умственныхъ
формулъ; эти попытки похожи на то, какъ если бы хотѣлн
соткать ткань, приводя въ движете челнокъ ткацкаго станка, но не
положплп на него нптокъ или, желая получить муку, вертѣли бы
мельницу, не положпвъ въ нее муки. Необходимой предпосылкой
мыслителя является эрудптъ, и уже ради одной суровой
дисциплины ума я не высоко ставлю философа, который хоть разъ въ
жизни не поработалъ бы надъ разъясненіемъ какого-нибудь спе-
ціалънаго научнаго вопроса. Конечно, эти обѣ роли могуть быть
раздѣлены, и такое раздѣленіе часто даже очень желательно. Но
нужно по крайней мѣрѣ, чтобы между этими различными
функциями установить тѣсныя сношенія, чтобы работы эдуитовъ не
лежали погребенными въ массѣ научныхъ коллекцій, гдѣ ихъ
существование не приносить никакой пользы, и чтобы фплософъ,
съ другой стороны, не искалъ бы упорно внутри себя жизнен-
ныхъ истинъ, которыми такъ богаты науки для всякаго прилеж-
наго критическаго пзслѣдователя.
Что, какъ не терпѣливое пзученіе самыхъ сухихъ
подробностей, даетъ намъ столько новыхъ точекъ зрѣнія на развитіе ли-
тературъ и человѣческаго ума, на свободную поэзію, на перво-
бытныя времена? Развѣ Впко, Вольфъ, Нибуръ, Штраусъ могли
бы обогатить мысль столькими новыми взглядами безъ самой

94
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
мелочной эрудіщіп? Развѣ не эрудиція открыла передъ нами
ВОСТОЧНЫЙ МІрЪ, ЗНаКОМСТВО СЪ КОТОрЫМЪ СДѣлаЛО ВОЗМОЖНЫМ!»
сравнительную науку о развитіи человѣческаго ума? Если одинъ
изъ самыхъ прекрасныхъ геніевъ новаго времени, Гердеръ, въ
своемъ трактатѣ о -Поэзіи Евреевъ*, куда онъ вложіілъ всю
свою душу, бываетъ такъ часто не точенъ, опшбоченъ и химери-
ченъ, то это только потому, что онъ не подкрѣплялъ своего уди-
вительнаго эстетическаго пониманія научной критикой. Съ этой
точки зрѣнія, даже пзученіе умственныхъ растройствъ имѣютъ
свою цѣну для нсторіи психологіи. Многія важныя проблемы
исторической критики будутъ разрѣшены только тогда, когда
какой-нибудь умный ученый иосвятитъ свою жизнь разбору
Талмуда и Каббалы. Еслп Монтескье, разбпрающій хаосъ древнихъ
законовъ германцевъ, вестготовъ π бургуидцевъ, могъ сравниться
съ Сатурномъ пожнрающимъ камни, то какой силой долженъ
обладать умъ, способный переварить всѣ эти груды? И однако оттуда
можно было извлечь множество драгоцѣнныхъ данныхъ для
сравнительной исторіи религій.
Съ XV го вѣка науки, занимающаяся человѣческимъ духомъ
и его пропзведеніями, не сдѣлали ни одного открытія, равнаго
тому, которое открыло передъ намиііндію-цѣлый интеллектуальный
міръ, удивительно богатый, разнообразный и глубокій—словомъ
вторую Европу. Просмотрите всѣ наши самыя достовѣрныя идеи
въ области сравнительной литературы, лингвистики, этнографіи
и критики: вы увидите на нихъ слѣды вліяній и перемѣнъ, про-
изведенныхъ этпмъ великимъ и капитальнымъ открытіемъ. Что
касается меня, то я нахожу лишь очень небольшое число элемен-
товъ въ своемъ мышленіи, корни которыхъ не находились бы въ
этой священной почвѣ: π утверждаю, что ни одно философское
произведете не внесло столько живыхъ вкладовъ въ новую науку,
какъ эта терпѣливая реставрация міра, котораго люди не по доз -
рѣвалп. Птакъ, вотъ необходимые результаты, внесенные въ
общее развитіе человѣчеекаго ума филологами, эрудитами, словомъ
людьми, которымъ сторонники апріорпзма придаютъ мало
значения. Но что же будетъ, когда этотъ рудникъ, къ которому едва
прикоснулись, будетъ разработанъ во всѣхъ смыслахъ? Что бу-
детъ, когда всѣ уголкп человѣческаго духа будутъ изучены и
сравнены? Однако филологія можетъ выполнить эту задачу. Ан-
кетиль Дюперронъ былъ конечно терпѣливымъ и ревностнымъ
искателемъ. Почему же однако пришлось начать сначала и
радикально реформировать всю его работу? Потому, что онъ не
былъ филологомъ.
Можно было бы подумать, что этотъ поворотъ
интеллектуальной дѣятельности въ сторону эрудпціи обозначаетъ ея исто-
щеніе. что этимъ наша эпоха приравнивается къ тѣмъ вѣкамъ,
когда литература не могла болѣе давать энергичныхъ произве-
деній и становилась критической и ретроспективной. Это было
бы такъ, если бы наша эрудиція была блѣдной и мертвой, если
бы подобно нѣкоторымъ узкимъ умамъ мы искали въ знаком-
етвѣ съ произведеніями прошлаго только педантичнаго права
презирать произведенія настоящаго. Но, не говоря уяхе о томъ,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
93
что наши произведения болѣе жизненны, чѣмъ произведенія
древнихъ, и что каждая новая нація могла бы дать еодержаніе
двумъ или тремъ болѣе давнимъ литературамъ, нашъ способъ
пониманія филологіи является гораздо болѣе фплософскпмъ и болѣе
тглодтворнымъ, чѣмъ понимаиіе древнпхъ народовъ. Для насъ
фплологія не является, какъ въ Алекеандріііскоіі школѣ, лишь
предметомъ любознательности ученаго; это организованная наука,
имѣющая возвышенную и серьезную цѣль: это наука о продук-
тахъ человѣческаго разума. Я не боюсь преувеличить, когда
говорю, что филологія, неразрывно связанная съ критикой,
составляете одинъ изъ самыхъ существенныхъ элементовъ духа новаго
времени, что безъ филологіи новый міръ не быль бы тѣмъ,
что онъ есть, что филологія составляеть великую разницу между
средними вѣками и новымъ временемъ. Если мы превосходішъ
средніе вѣка въ ясности, въ точности и въ критикѣ, то этимъ
мы обязаны единственно филологическому восшітанію.
Въ средніе вѣка, работали столько же, сколько и мы, и это время
дало такіе же дѣятельные. и проницательные умы, какъ и наше
время; оно имѣли своихъ философовъ, ученыхъ и поэтовъ, но фн-
логовъ тогда не было (55). Отсюда этотъ недоетатокъ критики,
который нпзвелъ средніе вѣка на уровень интеллектуальнаго дѣт-
ства. Стремясь изучить древній міръ, вслѣдствіе той
необходимой потребности, которая влечетъ неолатинскіе націп къ ихъ
уметвеннымъ началамъ, они не могли, дознать его въ дѢйст:іи-
телыюсти, потому что у нихъ не было необходішаго для этого
средства (56). Въ эпоху Винцента де-Бовэ на западѣ было такъ
же много латинскпхъ авторовъ и такъ же мало греческихъ, какъ
въ эпоху Петрарки. II однако Вннцентъ де-Бовэ не знаетъ
древности; онъ владѣетъ лишь незначительными и разрозненными
обрывками познаніп, не составляющими никакого направленія и
не создающими духа. Наоборотъ. Петрарка, который даже не чи-
талъ еще Гомера, но у котораго быль манускриптъ, написанный
на греческомъ языкѣ, π который, не понимая, уже обожалъ его,
угадалъ древній міръ (57). Онъ овладѣлъ его духомъ съ такимъ
совершенетвомъ, какого не достпгъ ни одинъ изъ ученыхъ послѣду-
ющихъ вѣковъ; онъ душой понималъ то, чего не могъ видѣть
воочію; онъ вдохновлялся идеаломъ, который могъ еще только
яодозрѣвать. Въ немъ впервые проявился филологически духъ.
Зотъ почему его слѣдуетъ считать основателемъ духа новаго
времени въ критикѣ и въ лнтературѣ. Онъ стоить на пограничной
линіи между познаніемъ неточнымъ, отрывистымъ, матеріальнымъ
и сравнительным^ тонкпмъ познаніемъ или критикой. Если
средніе вѣка такъ плохо понималп древнюю философію, то это
вовсе не потому, что они недостаточно изучали ее. Кто могъ бы
сдѣлать подобное утвержденіе о вѣкѣ, который далъ обширныя
комментаріи Альберта и св. Ѳомы?'Это. не было также слѣдствіемъ
недостатка въ документахъ. Они владѣлп уже полнымъ коде-
ксомъ перипатетизма, т. е. философской энциклопедией древности;
къ этому присоединялись многочисленные документы о плато·
апзмѣ; а изъ сочиненій Цицерона, Сенеки, Макроба, Халцидіуса
и изъ комментаріевъ объ Арпстотелѣ они могли почерпнуть

96
БУДУЩЕЕ НАУКП.
почти столько же евѣдѣній о древней нсторіи, сколько мы имѣемъ
теперь. Чего же не хватало этимь прплежнымъ труженикамът
посвятившимъ столько ночей на изученіе? Имъ не хватало тогог
что появилось въ эпоху Возрожденія, именно—филологіи. Если
бы схоластическіе коментаторы вмѣсто того, чтобы посвящать свою
жизнь варварскимъ переводамъ и вторпчнымъ источнпкамъ,
выучили бы греческііі языкъ π прочли въ подлпнникѣ Аристотеля,
Платона, Александра Афродпзійскаго, то ХѴвѣку не пришлось
бы видѣть борбы двухъ Аристотелей; одпнокаго π забытаго под-
линнаго Аристотеля съ другнмъ, созданнымъ искусственно путемъ
послѣдовательныхъ и незамѣтныхъ пскаженій первоначальнаго
текста. Орпгпнальныя тексты какой-нибудь литературы даютъ ея
вѣрную и полную картину. Переводы и вторичные труды суть
только слаоыя копіи ея; въ нихъ всегда остаются многочисленные
пробѣлы, которые старается заполнить воображеніе. По мѣрѣ того,
какъ копіи все удаляются и превращаются въ еще болѣе
несовершенные копіи, эти пробѣлы все увеличиваются, число догадокъ
все умножается, и истинная окраска предмета псчезаетъ. Класси-
ческіе переводы ХІѴ-го вѣка столько же похожп на свои древніе
подлинники, какъ универсптетскіе Аристотель иТаліенъ, которыхъ
ученики и профессора искали въ траднціонныхъ тетрадкахъ,
похожи на истиннаго Аристотеля и Галіена, какъ греческая
культура похожа на незначительные обрывки, собранные изъ сочине-
ній другихъ комппляторовъ Мартыномъ Капеллой и Исидоромъ
Севильскимъ. Въ средніе вѣка не было недостатка ни въ ориги-
нальномъ творчествѣ, ни въ интересѣ къ прошлому, ни въ
настойчивой работѣ. Ученые эпохи Возрожденія не превосходили
ни по проницательности, ни по усердію Алкуина, Аленъ де-Лилля,
Александра Палесскаго и Рожена Бэкона. Но они были болѣе
критиками; онп умѣли пользоваться преимуществами своего
времени, пріобрѣтеннымп познаніями и счастливыми
обстоятельствами, вытекавшими изъ іфедыдущихъ событій. Филологія раз-
дѣляетъ судьбу всѣхъ прочихъ наукъ; такъ же, какъ и онѣ, она
неизбежно связана съ ходомъ вещей, и никакія усилія не могутъ
подвинуть ее на одинъ день дальше того прогресса, который
долженъ совершиться.
Итакъ, ακμαίοι характеризуете все познаніе древности въ
средніе вѣка или, лучше сказать, все умственное состояніе этой
эпохи. Чему же, какъ не грубой приблизительности познаній о
древнемъ мірѣ, тому фантастическому полусвѣту, сквозь который
смотрѣли на этотъ міръ, съ которымъ хотѣли связать себя,
обязаны средніе вѣка этимифпкщями царей, патриціевъ, импе-
раторовъ, цезарей и А в г у с τ о в ъ, перенесенными въ
варварскую культуру, этими легендами о Брутѣ и Франкѣ, этимъ мнѣ-
ніемъ, что всякая власть должна восходить къ римской имперіи,
а всякая истинная аристократія къ Троѣ, этпмъ взглядомъ на
римское право, какъ на абсолютное право, на греческую науку,
какъ на абсолютную науку? Духъ новаго времени, т. е. раціона-
лизмъ, критика, либерализму получили все основаніе съ момента.
появленія филологіи. Основателями духа новаго
времени являются филологи.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
97
Фплологія составляетъ также одно пзъ тѣхъ преимуществу
которыми новое время можетъ съ полнымъ правомъ гордиться
передъ древними народами. Въ древности мы совсѣмъ не нахо-
димъ этого прекраснаго типа филолога - философа, вродѣ
Гумбольдта, Лессинга. Форвеля. Хотя нѣкоторые изъ александрійцевъ,
какъ Порфирій и Лонгинъ, соединяютъ филологію π философію,
но эти два міра едва соприкасаются у нпхъ; философія не вы-
текаетъ пзъ филологіи, филологія не носить философскаго
характера. Что представляетъ пзъ себя Денисъ Галикарнасекій. Ари-
етархъ, Афтоній, Макробъ въ сравненіи съ этими тонкими π
превосходными умами, которые съ нѣкоторой точки зрѣнія можно
назвать философами ХІХ-го вѣка (58)! Что значатъ вопросы вродѣ
слѣдующихъ: „Почему Гомеръ началъ каталогъ кораблей съ Бе-
отійскихъ? Какъ могла быть голова медузы одновременно въ аду
и на щитѣ одного изъ боговъ? Сколько гребцовъ было у Улисса? -
и другія проблемы, возбуждавшія споры въ Александріііской
или Бергамекой школѣ, по сравненію съ пскуснымъ, проникно-
веннымъ и тонкпмъ обсужденіемъ всѣхъ вещей, съ тѣмъ умѣніемъ
понимать красоту всякаго предмета и въ качествѣ всесторонняго
наблюдателя прогуливаться въ томъ уголкѣ вселенной, который
въ наши дни называется критикой? Это разлпчіе впрочемъ очень
легко объяснить. У древнихъ не было средствъ сравпенія, вездѣ
же, гдѣ у нихъ были подъ рукой достаточные матеріалы, какъ въ
вопросѣ о Гомерѣ, они оставили для насъ очень мало работы,
за исключеніемъ высшей критики, для которой необходимо срав-
неніе литературъ. Такпмъ образомъ особенными пробѣлами
отличалось ихъ грамматика, потому что они знали только свой языкъ:
а частная грамматика можетъ получить жизнь только изъ общей
грамматики, общая же грамматика предполагаетъ сравненіе на-
рѣчій. По тщательному изученію подробностей, по терпѣлпвымъ
сближеніямъ древніе равнялпсь съ самыми усеіздными фплоло-
гами новаго времени/Что же касается критики текста, то здѣсь
ихъ положеніе очень разнилось отъ нашего. У нпхъ не было, какъ
у насъ, установленная описка всѣхъ иодлинвыхъ манускрпптовъ.
Поэтому они меньше думали о томъ, чтобы сравнить и сосчитать
ихъ. Аулу-Гелль, напрпмѣръ, почти всегда разсуждаетъ a priori
въ своихъ критическихъ разсужденіяхъ. которыя у него часто
попадаются; онъ почти никогда не подкрѣпляетъ ихъ ссылками на
древніе образцы. Аристархъ, говорить Цпцеронъ, отбрасывалъ тѣ
стпхи Гомера, которые ему не нравились, какъ по опшбкѣ
внесенные въ текстъ (59). Несовершенство лекспкографіп и дѣтское
еостояніе лингвистики также придавали большую неточность тол-
ісованіямъ архаическихъ текстовъ. Въ филологическія эпохи изъ
древняго языка образовалось особое научное нарѣчіе, подобное
восточному книжному языку; и не нужно удивляться, если ученые
новаго времени позволяютъ еебѣ иногда исправлять толкованія
древнихъ филологовъ: послѣдніе совсѣмъ не были компетентнѣе
насъ въ научной теорін своего языка, и въ добавокъ мы обладаемъ
неоспоримыми герменевтическими способами, которыхъ у нихъ
не было (60). Древніе знали только свой собственный языкъ, дм и
то только въ его классической и установленной формѣ.

98
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Больше всего древніе уступали намъ въ области эрудиціи.
Отсутствіе элементарныхъ кнпгъ, руководствъ, заключающихъ въ
себѣ общія и необходимыя свѣдѣнія (61), оіографическихъ, историче-
скихъ и географическпхъ словарей и т. п. заставляло всякаго при-
бѣгать вездѣ къ самостоятельнымъ изслѣдованіямъ, увеличивало
число ошибокъ даже у самыхъ опытныхъ писателей (62). Что
было бы, если бы при пзученіи псторіи и географіи мы были
принуждены собирать факты, разбросанные въ разлпчныхъ кни-
гахъ," не занимающихся ex professo этими науками? Рѣдкость
книгъ, отсутствіе указателей, которые такъ облегчаютъ наши из-
слѣдованія, и пхъ несогласіе между собой заставляло часто
цитировать по памяти, т. е. очень неточно.—Наконецъ, древніе не
могли наблюдать достаточнаго числа литературныхъ переворотовъ,
они не могли сравнить многихъ литературъ, чтобы подняться
довольно высоко въ эстетической критпкѣ. Припомнимъ, что по-
добнымъ преимуществомъ мы пользуемся всего нѣсколько лѣтъ.
Въ этомъ отношеніи древніе стояли какъ разъ на уровнѣ нашего
ХѴП-го вѣка. Когда читаешь небольшія произведения Діонисія
Галикарнасскаго о Платонѣ, о Ѳукидидѣ, о стилѣ Демосѳена, то
такъ и кажется, что передъ тобой Мемуары г-на и г-жи Дасье
и тѣхъчестныхъ ученыхъ, которые наполнили первые то мы Ме-
муаровъ академіи надписей и изящной
литературы. Сколько искусственности, сколько ребячества даже въ са-
момъ Трактатѣ о возвышенномъ, въ этомъ лучшемъ кри-
тическомъ произведеніи древности, которое можно сравнить съ
работами французской школы ХѴПІ-го вѣка (63)! Можетъ быть,
тѣ вѣка, которые лучше всѣхъ творятъ прекрасное, иаименѣе
способны найти его теорію. Нѣтъ ничего болѣе нелѣпаго, чѣмъ
все то, что намъ оставили Распнъ и Корнель въ области
критики. Можно сказать, что они не понимали своей собственной
красоты.
Чтобы оцѣнпть значеніе филологіы, не нужно спрашивать,
каково значеніе такой-то темной монографіи или такого-то при-
мѣчанія, которое ученый надписываетъ на поляхъ своего люби-
маго автора. Съ такимъ же правомъ можно было бы спросить,
для чего нужна въ естеетвознаніи такая-то монографія о такой-
то разновидности, затерянной среди пятидесяти тысячъ видовъ
насѣкомыхъ. Нужно смотрѣть на произведенный ею переворотъ;
разсмотрѣть, чѣмъ быль человѣческій умъ до разработки филологіи,
чѣмъ сталъ онъ послѣ ея возннкновенія, какія перемѣны
произвело критическое знаніе древности во взглядахъ людей новаго
времени. Итакъ. мнѣ кажется, что внимательное изученіе исто-
ріи человѣческаго духа съ ХѴ-го вѣка, покажетъ, что самыя
важные перевороты въ мысли были произведены прямо или косвен
но людьми, которыхъ можно назвать литераторами или
филологами. По крайней мѣрѣ несомнѣнно то, что эти люди имѣли
гораздо болѣе непосредственное вліяніе, чѣмъ тѣ, которыхъ
называюсь собственно философами. Когда будущее распределить мѣс-
та въ Пантеонѣ человѣчества, смотря по вліянію человѣка на
ходъ вещей, то имена Петрарки, Вольтера, Руссо и Ламартина
будутъ безъ сомнѣшя впереди именъ Декарта и Канта. Первые

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
90
реформаторы, Лютеръ, ІІеланхтонъ, Эобанусъ, Гессусъ, Кальвинъ,
всѣ дѣятелп реформаціи, Эразмъ, братья Этьенны были
филологами: реформація порождена въ эпоху широкаго развитія фило-
логіи. ХѴИІ-й вѣкъ, хотя его эрудиція и была поверхностна,
достигъ свопхъ результатовъ гораздо болѣе благодаря критикѣ.
псторіп и положительной наукѣ, чѣмъ благодаря метафизической
абстракціи (64). Всеобщая критика составляете единственную
характерную черту, которую можно подмѣтить въ тонкомъ, быстромъ
и неуловпмомъ мышленіп ХІХ-го вѣка. Какимъ именемъ можно
назвать столь многочисленную избранную интеллпгенцію, которая,
не занимаясь абстрактными доводами, открыла для мышленія но ·
вый способъ обращаться съ міромъ фактовъ? Развѣ Кузенъ фи-
лософъ? Нѣтъ, это крптпкъ, который занимается философіей, какъ
другіе занимаются исторіей, или тѣмъ, чти носить названіе
литературы. Итакъ форма, въ которой человѣческій умъ стремиться
итти но всѣмъ дорогамъ, есть критика. Но если критика и
и филологія не тождественны, то онѣ во всякомъ случаѣ
неразлучны. Критиковать значить—занимать постъ наблюдателя и судьи
среди разыобразія вещей: филологія есть т.олкованіе вещей,
средство войти съ ними въ сношеніе и понять ихъ языкъ. Вмѣстѣ съ
гибелью филологіп погибла бы и критика, возродилась бы
варварство, и легковѣріе снова царило бы надъ шромъ.
Та великая мыссія, которую фплологія выполнила въ раз-
витіп духа новаго времени, еще далеко не закончена. Развѣ про-
нпкъ въ массы человѣчества раціоналпзмъ, являющійся самымь
общимъ результатомъ всего развитія филологіп? Развѣ самыя выда-
ющіеся умы не погружаются въ странныя вѣрованія, которыя
возмущаютъ критическое чувство? Развѣ знаніе психологиче-
скпхъ законовъ получило всеобщее распространеніе, или имѣетъ
по крайней мѣрѣ достаточное вліяніе на обычный складъ мыслей
и языка? Присущъ ли толпѣ тотъ здравый взглядъ на вещи,
который вытекаетъ не изъ одного аргумента, но пзъ всего раз-
витія критики, пзъ всего интеллектѵальнаго направленія? Роль
филологіи состоитъ въ томъ, чтобы вмѣстѣ съ физическими
науками выполнить эту миссію. Разсѣять туманъ, который окутыва-
етъ міръ мысли, какъ и міръ природы отъ глазъ невѣжест-
веннаго человѣка, замѣнить фантастпческій вымыселъ
первобытной фантазіи ясными взглядами научной эпохи—такова общая
цѣль, къ которой такъ могущественно направляются эти два
рода изслѣдованій. Природ а, вотъ слово, резюмирующее оба
эти направленія. Я повторяю, что все это не является пло-
домъ изолированнаго доказательства; все §то результатъ ясна-
го и безпристрастнаго взгляда на міръ, результатъ интеллекту-
альныхъ привычекъ, созданныхъ новыми методами. Двѣ дороги,
которыя составляютъ въ сущности одну, ведутъ къ прямому и
прагматическому познанію вещей: для міра физическаго—это фи-
зическія науки, для міра интеллектуальнаго—это наука о произ-
веденіяхъ мысли. А эту науку я не могу назвать иначе, чѣмъ
филологіеіі. Всякій супранатуралпзмъ получаетъ отъ фплологіи
послѣдній ударъ. Супранатурализмъ держится во Франціп
только потому, что тамъ неразвита филологія.

100
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Когда я спрашиваю себя, каковы самыя главные, еаъше
окончательные члены моего научнаго символа вѣры, то главное
мѣсто среди нихъ занимаютъ мои идеи о способѣ управленія міромъ,
о сущности жизни, о ея развптіи и ея феноменальномъ характерѣ,
о субстанціональноіі основѣ всѣхъ вещей, о ея вѣчномъ ограни-
ченіп преходящими формами, о человѣчествѣ, о первоначальныхъ
фактахъ его исторіи, о законахъ его развитія, его цѣли и концѣ;
о емыслѣ и цѣнностп эстетики и морали, о правѣ всѣхъ су-
ществъ на обладаніе проевѣщеніемъ и совершенствомъ, о вѣчной
красотѣ человѣческой природы, проявляющейся на всѣхъ пунк-
тахъ пространства и времени въ безсмертныхъ поэтахъ (религія.
искусства, храмы, миѳы, добродѣтели, науки, философія и т. д.) и,
наконецъ, о частпцѣ божества, которыя присуща всѣмъ существамъ,
которая даетъ имъ право на существованіе, и проявленія которой
составляютъ красоту. Пришелъ ли я къ подобной формулировки,
читая какого-нибудь философа, вслѣдствіе какпхъ нибудь апріор-
ныхъ гппотезъ? Нѣтъ; я пришелъ къ ней посредствомъ всеобщаго
изслѣдованія жизни, направляя мою мысль по всѣмъ путямъ,
разсматрпвая всѣ области, переворачивая и пересматривая калс-
дую вещъ, наблюдая теченіе волнъ этого вѣчнаго океана, бросая
по сторонамъ любопытные и дружественные взгляды. Я ясно
сознаю, что я все почерпнуть изъ опыта; но я не могу сказатъ, ка-
кимъ путемъ я пришелъ къ этому, изъ какихъ элементовъ со-
ставилъ я это цѣлое (которое конечно можетъ не имѣть никакой
цѣны, которое составляетъ всю мою жизнь) колебаніе частицъ,
внутренее строеніе, обширное уравненіе, »въ которомъ перемѣн-
ная измѣняется въ зависимости отъ появленія новыхъ данныхъ;
таковы тѣ образы, посредствомъ которыхъ я стараюсь представить
себѣ дѣйствительность, не будучи въ состояніп удовлетворить
себя. Я чувствую, что пзученіе еврейскаго и санскритскаго языка
дало мнѣ столько же данныхъ для общей концепціи вещей, какъ
и чтеніе Платона, чтеніе поэмъ Іова или Евангелія,
Апокалипсиса пли Моалака, Вогаватъ Гита или Корана, какъ и чтеніе
Лейбница и Гегеля, Гете и Ламаргина. Но однако мою философію
создали не Ману пли Куллука-Батта, не Антаръ и Бендгавн, не
знаніе схева и в ирама, Кала и Нифала, Парсамайпо-
дама и Аттманеиадама. Ее создали общій взглядъ,
критика и универсальнаяиндукція; и я чувствую, что если бы я могь
жить сразу десятью жизнями для того, чтобы изслѣдовать всѣ
міры, то я составплъ бы систему вещей, (65) находясь вездѣ въ
центрѣ ихъ, вдыхая ароматъ всѣхъ вещей судя и сравнивая,
комбинируя и умозаключая. Но то, чего не можетъ сдѣлать иы-
дивпдуумъ, сдѣлаетъ человѣчество, потому что оно безсмертно, и
всѣ работаютъ для него. Человечество узнаетъ истинный
впдъ вещей, т. е. истину во всѣхъ областяхъ. Попробуйте
же назвать педантами, праздными или тяжелыми, умами
теряющими даромъ время и укрывающимися въ мірѣ мумій и клад-
бищъ, не умѣя проложить себѣ дорогу среди живыхъ, тѣхъ
людей, которые внесутъ нѣчто въ это великое дѣло, которые отгпли-
фуютъ одну изъ граней этого брильянта и устранять одну
песчинку шлака, затемняющаго его природный блескъі

БУДУЩЕЕ НАУКИ-
101
Философствовать—значить познавать вещи, строить тео-
р і ю м і ρ а, по прекрасному выражению Кювье. Вмѣстѣ съ Кон-
томъ я думаю, что всякое истинное спекулятивное доказательство
нмѣетъ не большую цѣнность, чѣмъ доказательство
математическое, и не можетъ дать нпкакихъ свѣдѣній о существующей
реальности. Фплологія (66) есть точная наука о явленіяхъ
разума. Она занпмаетъ тоже мѣсто въ наукѣ о человѣчествѣ,
какое физика π химія занпмаютъ въ философской наукѣ о тѣлахъ.
Огюстъ Контъ, этотъ выдающійся по своей оригинальности
и по своей независимости умъ, не понялъ этого. Очень странно,
что человѣкъ. занимавшейся главнымъ образомъ методомъ фнзи-
ческихъ наукъ и желавшій перенестп этотъ методъ въ другія
вѣтви человѣческаго познанія, такъ узко понималъ науку о ду-
хѣ человѣка и человѣчества и прплагалъ къ ней такой гру-
оый методъ.
Контъ не понялъ всего безконечнаго разнообразія той
текучей, капризной, сложной и неуловимой основы, которая
составляете природу человѣка. Для него психологія есть наука,
лишенная предмета, a разгранпченіе психологическпхъ и фпзіоло-
гическихъ явленій, наблюденія ума надъ самимъ собой—пустая
химера. Соціологія резюмпруетъ всѣ науки о человѣчествѣ.
но для него соціологія не является строгимъ и терпѣливымъ
пзслѣдованіемъ всѣхъ явленій человѣческой природы; соціологія,
говорить Контъ, не есть несвязная комппляція фактовъ,
которую называютъ исторіей, и въ которой главную роль играетъ
oa^rbTtt радикальный прраціоналпзмъ. Она довольствуете:
тѣмъ, что заимствуешь прпмѣры пзъ этой неудобоваримой ком-
ппляціп, а потомъ принимается самостоятельно за работу, не
заботясь о знаніи литературы, которое вполнѣ безполезно. Такимъ
образомъ методъ Конта въ наукахъ о человѣчествѣ—чисто апр і-
орный (67). Вмѣсто того, чтобы слѣдовать за безконечно
извилистыми лпніямп хода человѣческихъ обществъ, за ихъ развѣт-
вленіями, за ихъ, повпдимому, причудливыми очертаниями, вмѣ-
сто того, чтобы вычислять послѣдній результатъ этого громад-
наго колебанія, Контъ хочетъ сразу достигнуть простоты,
которую еще труднѣе усмотрѣть въ законахъ развптія человѣчества,
чѣмъ въ мірѣ физическомъ.
Контъ поетупаетъ точно такъ же, какъ тѣ склонные къ гипо-
тезамъ натуралисты, которые насильно вытягиваютъ въ прямую
линію многочисленный развѣтвленія животнаго царства. Онъ
считаешь, что вся псторія заключается въ его попыткѣ доказать, что
человѣчество переходить отъ теологіи къ метафпзикѣ, а отъ
метафизики къ позитивной наукѣ. Для морали, поэзіи, религш
и мпѳологіи уже не останется мѣста: все это для него чистая
фантазія. Если бы человѣческая природа была такой, какой,
считаешь ее Контъ, то всѣмъ прекраснымъ душамъ прпшлось бы при-
бѣгнуть къ самоубійству; не стоило бы тратить времени на то,
чтобы приводить въ движеніе столь простой механпзмъ. Контъ
думаетъ такъ же, какъ π мы, что когда-нибудь наука дастъ чело-
честву спмволъ вѣры: но та наука, которую онъ при этомъ
имѣетъ въ виду, есть наука Галилея, Декарта и Ньютона, въ

102
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
томъ видѣ, въ какомъ она находится въ настоящее время. Догмѣ
и поэзіи тогда не останется мѣста. Контъ думаетъ, что человѣкъ
будетъ питаться исключительно наукой, даже
вѣрнѣе—маленькими фразами вроде геометрическихъ теоремъ и сухихъ формулъ.
Несчастье Конта въ томъ, что у него была система, и что онъ
не хотѣлъ стать въ центръ человѣческаго духа, представивъ себя
дѣйствію его всѣхъ теченій. Для того, чтобы составить исторію
человѣческаго духа, нужно быть болышшъ знатокомъ
литературы. Такъ какъ законы здѣсь обладаютъ весьма утонченнымъ
характеромъ и не такъ явны, какъ въ физическихъ наукахъ, то
самой необходимой способностью для изученія ихъ является
способность къ литературной критике, тонкость оборотовъ (именно
обороты выражаютъ обыкновенно больше всего) и тонкость
наблюдений, словомъ, способности, противоположные
геометрическому духу. Что сказалъ бы Контъ о физикѣ, который
удовольствовался бы общимъ разсмотрѣніемъ внѣшияго вида явленій
природы или о химикѣ, который пренебрегалъ бы взвѣшивані-
емъ? A разве онъ не дѣлаетъ той же ошибки, когда объявляетъ
безполезнымъ терпѣливое изслѣдованіе прошлаго, и говорить, что
тотъ, кто изучаетъ цивилизаціи, не имѣющія прямого отношенія
къ нашей, теряетъ даромъ время, и что для того, чтобы
определить законы развитія человѣческаго духа, нужно изучить только
Европу, a затѣмъ a priori приложить этотъ законъ къ другимъ
развитіямъ? Въ этомъ пунктѣ Контъ, самъ того не замѣчая,
находится подъ вліяніемъ старой исторической теоріи о четы-
рехъ царствахъ, которая находится въ зародышѣ въ книгѣ
Даніила (68), и которая со времепи Боссюэ составляешь основу
католическаго преподаванія. Онъ воображаетъ, что человечество
дѣйствительно пережило три состоянія фетишизма, что первые
люди были людоѣдами, какъ дикари и т. д. Но это недопустимо.
Отцы семитической расы имѣли съ самаго начала скрытую
тенденцию къ монотеизму; въ несравненныхъ пѣсняхъ Ведды
вполне ясно заключаются идеи первыхъ стремленій 0 ипдо-гѳрман-
скихъ расъ. У этихъ расъ нравственность возникла съ пѳрвыхъ
дней. Словомъ Конгь ничего не понимаетъ въ наукахъ о
человечестве, потому что онъ не филологъ.
Мне кажется, что и Прудонъ, несмотря на то, что ему
доступны все идеи, благодаря необычайной гибкости его ума, и что
онъ способенъ понимать поочередно все стороны самыхъ разно-
образныхъ вещей, по временамъ недостаточно широко понимаетъ
эту науку. Никто лучше его не понялъ, что съ этихъ поръ
возможна толька наука; но наука не можетъ быть ни поэтичной,
ни догматичной; она исключительно абстрактна и логична.
Прудонъ еще не достаточно освободился отъ семинарской схоластики,—
онъ много разсуждаетъ; онъ, повидимому, недостаточно
понялъ, что въ наукахъ о человечестве логическая аргументадія
не значить ничего, а тонкость ума все. Аргумрнтація возможна
только въ такихъ наукахъ, какъ геометрія, где все принципы
просты и абсолютно верны безъ всякого исключенія. Но не такъ
дело обстоитъ въ моральныхъ наукахъ, где все принципы
только приблизительны и представляютъ изъ себя только несо-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
108
вершенныя выраженія, всегда только болѣе илп менѣе
приближающаяся къ истинѣ, но никогда не выражающія ее цѣликомъ.
Единственно возможное доказательство состоитъ здѣсь въ томъ.
чтобы дать полную свободу мысли. Форма, стиль, составляютъ
три четверти мысли; это не преувеличеніе, какъ утверждают ь
некоторые пуритане. Люди, возстающіе противъ стиля и красоты
формы въ философскихъ и нравственныхъ наукахъ, не понима-
ютъ истиннаго характера выводовъ этихъ наукъ и всей тонкости
ихъ принциповъ. Въ геометріи π въ алгебрѣ можно
безбоязненно предаваться игрѣ формулъ, не безпокоясь о тѣхъ реально-
стяхъ, которыя изображаются ходомъ разсужденія. Но въ нау-
кахъ моральныхъ наоборотъ никогда нельзя такимъ образомъ
довѣрять формуламъ, и неопредѣленно комбинировать ихъ, какъ
это дѣлала древняя теологія, въ полной увѣренности, что
полученный отъ этого результата будетъ строго вѣренъ. Онъ будетъ
вѣренъ только логически, да и то можетъ быть не настолько,
насколько вѣрны принципы, потому что можетъ случиться, что
слѣдствіе будетъ вытекать единственно изъ ошибочной и
неожиданной стороны принциповъ, которая была настолько скрыта
въ нихъ, что они казались вѣрными. Итакъ, можетъ случиться,
что, разсуждая очень логично въ моральныхъ наукахъ, человѣкъ
придетъ къ совершенно ложнымъ выводамъ, исходя изъ
довольно вѣрныхъ принциповъ. Книги, написанныя для того, чтобы
защитить право собственности посредствомъ разсужденій, такъ
же плохи, какъ и тѣ, которые опровергаютъ его подобнымъ же
образомъ. Вѣрно то, что въ такого рода вещахъ не слѣдуетъ
опираться на разсужденіе, и что слѣдствія, выведенныя изъ разсуж-
деній, могутъ быть здѣсь примѣнимы только постольку,
поскольну они на каждомъ шагу контролируются непосредственнымъ
опытомъ.
Мы не должны пугаться въ тѣхъ случаяхъ, когда логика
приводитъ насъ къ крайнимъ выводамъ, потому что единствен-
нымъ критеріемъ здѣсь являются факты, собранные тонкимъ
наблюденіемъ.
IX.
Что же значитъ это незаслуженное и поверхностное пре-
зрѣніе? Почему филологъ, занимающейся проявленіями человѣ-
ческаго духа, для того, чтобы создать науку о человѣчествѣ,
пользуется меныпимъ признаніемъ, чѣмъ химикъ или физикъ,
изучающій природу для того, чтобы создать теорію ея явленій?
Конечно, можно назвать пустымъ существованіе любопытнаго
эрудита, который употребилъ всю свою жизнь на то, чтобы
забавляться наукой и легко трактовать о серьезныхъ вещахъ. Свѣт-
скіе люди до нѣкоторой степени правы, считая подобную роль
простымъ фокусомъ памяти, годнымъ для тѣхъ, кто одаренъ
лишь второстепенными способностями. Но если они не пони-
маютъ, что полиматія—непремѣнное условіе высшаго эстетиче-
скаго, моральнаго, религіознаго и поэтическаго ума, то взглядъ
ихъ узокъ и ограниченъ. Философія, которая полагаетъ, что она

ш
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
можетъ извлекать все изъ свопхъ собственныхъ нѣдръ, т. е. изъ
изученія души, изъ чисто абстрактныхъ разеужденій, необходимо
должна презирать эрудицію и смотрѣть на нее, какъ на помѣху
для прогресса разума. Съ этой точки зрѣнія враждебное отноше-
ніе къ эрудиціп Декарта, Мальбранша и вообще картезіанцевъ
вполѣ законно и разумно. Кромѣ того въ XVII вѣкѣ было трудно
предвидѣть возникновеніе высшей критики и великаго духа
науки. Лейбнпцъ первый осуществилъ въ прекрасной гармоніи эту
'высокую концепцію критической философін, до которой
не могъ дойти Вейль вслѣдствіе упадка его умственныхъ
способностей. XIX вѣкъ призванъ осуществить ее и ввести позитивизмъ
во всѣ отрасли знанія. Слава Кузена будетъ состоять въ томъ,
что онъ провозгласить критику, какъ новый методъ фнлософіи,
методъ, который можетъ привести къ столь же догматическимъ
результатам^ какъ и абстрактныя спекуляціи. Эклектизмъ потерялъ
милы только тогда, когда внѣпшяя необходимость, которой онъ
не могъ преобороть, заставила его ограничиться только
некоторыми отдѣльными доктринами, сдѣлавшими его почти столь же
узкими, какъ jh онѣ сами, и прикрываться некоторыми именами,
которыя слѣдуетъ уважать не только· изъ фанатизма. Не таковъ
былъ эклектизмъ его лекцій, читанныхъ въ 1S28 и 1829 году, и
предисловія къ Теннеману. Новое философское поколѣніе поиметь
что необходимо перенестись въ живой центръ вещей и не дѣлать
изъ философіп собраніе спекуляцій, не имѣющихъ между собой
никакого единства; оно поиметь, что пора наконецъ возвратить
философіп ея древнее широкое толкованіе, пора признать, что
ея вѣчная мнссія состоптъ въ томъ, чтобы давать человѣку жиз-
пенныя истины.
Философія, действительно, не представляетъ изъ себя
отдельной науки; это лишь одна сторона каждой науки. Въ
каждой наукѣ слѣдуетъ различать часть техническую и спеціалыіую,
имѣющую цѣнность только постольку, поскольку она нужна для
открыли и для объясненій, и общіе выводы, которые данная
наука вноситъ въ разрѣшеніе проблемы вещей. Философія есть
та общая голова, тотъ центральный пунктъ великой сѣти чело-
вѣческаго познанія, гдѣ всѣ лучи сливаются въ одпнъ и тотъ же
свѣтъ. Нѣтъ ни одной линіи, которая въ концѣ концовъ не
привела бы къ этому фокусу. Психологія, на которую привыкли
смотреть, какъ на науку, заключающую въ себѣ всю философію,
есть въ сущности такая же наука, какъ и всѣ прочія; возможно
даже, что не она даетъ самые философскіе результаты. Логика
понимаемая, какъ анализъ мышленія, есть лишь часть иснхологіи;
если подъ ней понимать собраніе способовъ, ведущихъ умъ къ
познанію истины, то она просто безполезна, потому что
невозможно давать рецепты для нахожденія истины. Съ этой точки
зрѣнія тонкое развитіе и постоянное упражненіе
ума—единственная законная логика. Мораль и теодицея не предетавляютъ изъ
себя отдѣльныхъ наукъ; онѣ становятся тяжелыми и смѣшными,
когда ихъ заключаюсь въ опредѣленныя научныя рамки: онѣ
доляшы быть лишь божественнымъ звукомъ, исходящимъ изъ
всего міра или, самое большее, эстетпческимъ воспитаніемъ чи-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
105
стыхъ инстиктовъ души, анализъ которыхъ входптъ въ психо-
логію. По какому праву создавали цѣлое, имѣющее основаніе
называться философіей, если это цѣлое, въ единственныхъ грани -
цахъ, которыя можно за нішъ признать, имѣетъ уже особенное
названіе—названіе психологіи (69)?
Древніе отлично понимали эту великую и широкую концеп-
цію философіи. Философія была для нихъ мудрецомъ, искателемъ.
Юпитеромъ на горѣ Идѣ, созерцателемъ міра. «Среди панегири-
стовъ Греціи однихъ прпвлекаетъ желаніе бороться и оспаривать
пальму первенства, другіе дѣйствуютъ ради своихъ комерческихъ
выгодъ, но нѣкоторые дѣлаютъ это не ради славы и не ради
выгоды, но для того, чтобы видѣть; это самые благородные пзъ всѣхъ.
Зрѣлище разыгрывается для нихъ, а они сами не играютъ въ
немъ никакой роли. Точно также, вступая въ жизнь, одни жаж-
дутъ вмѣшаться въ борьбу, другіе стремятся къ богатству; но
есть нѣсколько избранныхъ душъ, презпрающихъ низменныя
заботы; въ то время какъ толпа борющихся разрываетъ друтъ друга
на аренѣ, они остаются зрителями въ обпгарномъ амфитеатрѣ
шра,—это философы (70).
Никогда еще не было дано такого прекраснаго опредѣленія
философіи.
Когда научныя изысканія были еще только въ зачаткѣ,
слово философія безъ всякихъ затрудненій могло обозначатъ вею
совокупность человѣческаго познанія. Затѣмъ, когда каждый родт.
научныхъ изысканііі сталъ настолько обширенъ, что могъ
поглощать цѣлыя существованія, и представлять одну сторону міровоіі
жизни, каждая вѣтвь сдѣлалась независимой наукой, и ихъ общій
стволъ все бѣднѣлъ отъ такихъ постоянныхъ отдѣленій. Зрѣлые
плоды, которые взросли, питаясь общимъ сокомъ, отделились отъ
стебля, и дерево опустѣло. Такимъ образомъ философія сохранила
за собой только самыя неопредѣленныя знанія—тѣ, которыя не
могли составить опредѣленнаго единства и носили одно общее
названіе только потому, что не было возможности подвести
каждое изъ нихъ подъ отдѣльную рубрику. Пора, наконецъ, вернуться
къ пониманію древнихъ, но, конечно, не для того, чтобы снова
превратить въ философію всѣ отдѣльныя науки съ ихъ безконеч-
ными подробностями, но для того, чтобы создать общій центръ
для всѣхъ побѣдъ человѣческаго ума, нѣчто вродѣ арсенала жиз-
ненныхъ продуктовъ. Кто можетъ сказать, что естественная исто-
рія, анатомія, сравнительная физіологія, астрономія, исторія и
особенно исторія человѣческаго духа, не даютъ мыслителю столь
же философскихъ выводовъ, какъ и анализъ памяти,
воображения и ассоціаціи идей? Кто осмѣлится утверждать, что Жоффруа
Сентъ Илеръ, Кювье, Гумбольтъ, Гете и Гердеръ не имѣютъ
такого же права называться философами, какъ Дюгальдъ Стюартъ
или Кондильякъ? Филоеофъ—это умъ, интересующійся всѣмъ
міромъ: это гностикъ въ первоначальномъ и возвышенномъ
смыслѣ этого слова; филоеофъ—это мыслитель, каковъ бы ни.
былъ тотъ предметъ, на который направлено его мышленіе.
Конечно, мы далеки отъ того времени, когда каждый
мыслитель резюмировалъ свою философію въ περί φύσεως.

106
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Мы понимаемъ. что человѣческій умъ въ своемъ законномъ
нетерпѣніи и въ своей наивной самонадѣяпностидумалъ, что онъ
можетъ послѣ первыхъ попытокъ начертать на нѣсколькихъ стра-
ницахъ систему міра; но теперь, смотря на терпѣливыя изслѣдо-
ванія науки новаго времени, на безчисленныя развѣтвленія
проблему видя, какъ границы наукъ расширяются вмѣстѣ съ каж-
дымъ новымъ открытіемъ, словомъ, созерцая безконечность
вещей, мы охотно допускаемъ, что картина міра должна быть такъ же
безконечна, какъ и самъ міръ. Аристотель въ наши дни невозмо-
женъ. Нечего говорить о томъ, что соединеніе изученія психоло-
гическихъ и моральныхъ наукъ съ изученіемъ физики и
математики стало рѣдкимъ явленіемъ; но какой-нибудь довольно узкій
подъотдѣлъ одной изъ вѣтвей человѣческаго познанія бываетъ
иногда слшпкомъ обширнымъ полемъ, могущимъ дать работу для
цѣлой трудолюбивой жизни какого-нибудь проницательнаго ума.
Я говорю это не въ смыслѣ осужденія: такой ходъ науки вполнѣ
законенъ. За первоначальнымъ синкретизмомъ, за неопредѣлен-
ными и приблизительными изысканіями, должепъ слѣдовать
строгай и добросовѣстный анализъ. Поверхностное изучеыіе цѣлаго
должно уступить мѣсто глубокому послѣдовательному изученію
частей; но нп въ какомъ случаѣ не слѣдуетъ думать, что этихмъ
и замыкается кругъ человѣческаго ума, и что знаніе
подробностей является его конечной цѣлью. Если бы цѣлыо науки было
посчитать пятнышки на крыльяхъ бабочки или перечислить,
часто на варварскомъ языкѣ, различные виды флоры въ
какой-нибудь странѣ, то, пожалуй, лучше было бы вернуться къ
платоновскому опредѣленію и объявить, что не можетъ быть науки о томът
что проходить. Конечно, экспериментальная наука должна
распространять свой анализъ на всѣ частнострі міра, но лишь съ
тѣмъ условіемъ, чтобы когда-нибудь всѣ добытыя зііаыія
соединились въ совершенный синтезъ, болѣе высокій, чѣмъ
первоначальный синкретизмъ, потому что онъ будетъ основанъ ыа ясномъ
знаніи частей. Когда расчленение будетъ доведено до своихъ по-
слѣднихъ предѣловъ (мы можемъ предположить, что въ нѣкото-
рыхъ наукахъ эти предѣлы уже достигнуты), тогда пробудится
стремление сравнивать и возсоединять. Мы сдѣлаемъ черную и
кропотливую работу; и тѣмъ не менѣе, когда люди будущаго опе-
редятъ насъ, пользуясь нашими трудами, то быть можетъ науку
ХѴПІ-го и ХІХ-го вѣковъ также упрекнутъ въ мелочности и праг-
матизмѣ, какъ мы упрекаемъ древппхъ въ излишней общности
и гипотетичности. Это происходить потому, что очень трудно
понять необходимость и законность послѣдовательныхъ переворо-
товъ въ человѣческомъ умѣ.
Слѣдствіемъ этого отрывочнаго и частичнаго метода новой
науки было то, что изъ философіи изгнали космологію,
первоначально заключавшую въ себѣ почти всю философію. Ѳалеса,
которого считаютъ обыкновенно основателемъ раціоналыюй фило-
софіи, въ наше время не считали бы философомъ. Мы считаемъ
себя обязанными дѣлить на двѣ или на три части научную жизнь
Декарта, Лейбница и даже Ньютона (хотя у послѣдняго чисто
философская часть гораздо менѣе значительна). Однако жизнь

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
107
этихъ людей представляла изъ себя полное единство, и слово,
которымъ можно обозначить это единство, есть философія.
Конечно, теперь не время возставать противъ этихъ необходимыхъ
ограниченій: послѣ того, какъ въ нѣдрахъ фплософіи
заключались всѣ нарождающіяся науки, философіи пришлось выдѣлить
ихъ изъ себя, какъ только они достигли достаточной степени
развитая. Придетъ ли когда-нибудь день, когда онѣ опять вернутся
къ ней, конечно, не со всѣми свопмп подробностями, но лишь со
своими общими выводами? Придетъ ли день, когда философія
перестанетъ быть отдѣльной наукой, а станетъ одной стороной
всѣхъ наукъ, блестящимъ центромъ, въ которомъ сходятся
вершины всѣхъ человѣческихъ наукъ, расходясь по мѣрѣ того, какъ
они погружаются въ подробности? Мы можемъ надѣяться на эго,
опираясь на законъ прогресса, берущаго свое начало въ синкре-
тизмѣ для того, чтобы путемъ анализа, этого единственнаго за-
коннаго метода, дойти до синтеза, который одинъ только и имѣетъ
философскую цѣнность. Появленіе такого труда, какъ К о с м о с ъ,
Гумбольдта, въ которомъ одинъ ученый, возобновляя въ ХІХ-мъ
вѣкѣ попытки Тимея или Лукреція, окидываетъ однимъ взгля-
домъ космосъ во всей его совокупности, доказываетъ, что и
теперь возможно охватить космическое цѣлое, затерянное въ без-
конечномъ множествѣ подробностей. Если цѣль фплософіи въ
томъ, чтобы достичь общей системы всѣхъ вещей/ то какнмъ об-
разомъ она можетъ не имѣть никакого отношенія къ наукѣ о
мірѣ? Развѣ космологія не такъ же священна, какъ и
психологическая науки? Развѣ она не ставить проблемъ, разрѣшенія кото-
рыхъ нашъ умъ требуетъ такъ же настоятельно, какъ и разрѣшенія
вопросовъ относительно первопричины и относительно нашей
собственной души? Вѣдь именно міръ впервые возбуждаетъ
любознательность человѣческаго ума, обостряетъ эту жажду познавая,
которая является отличительной чертой нашей разумной природы,
и которая дѣлаетъ насъ существами, способными къ философіи.
Возьмемъ миѳологію, которая даетъ намъ истинную мѣрку ум-
ственныхъ потребностей человѣка; она вездѣ начинается съ кос-
мологіи; космологическіе миѳы занимаютъ въ ней столь же
значительное мѣсто, какъ и моральные и божественные миѳы. Развѣ
уже въ наши дни отдѣльныя науки, хотя и далеко не достигшая
своей окончательной формы, не далп множества неоцѣненныхъ
данныхъ для ума, жаждущаго философскаго познанія? Можетъ ли
сказать человѣкъ, который не узналъ изъ геологіи исторіи нашей
планеты и тѣхъ существъ, которыя ее послѣдовательно населяли,
не пзучилъ физіологіи, дающей законы ихъ жизни, зоологіи и
ботаники, изслѣдующихъ законы формъ ихъ существованія и об-
щій планъ одушевленной природы (71), который не познакомился
въ астрономіи съ устройствомъ міра, въ этнографіи и исторіи съ
наукой о человѣчествѣ съ точки зрѣнія долг а—можетъ ли онъ
сказать, что онъ знаетъ законы вещей, или даже менѣе того, что
онъ знаетъ человѣка, котораго онъ изучалъ лишь абстрактно и
въ его индивидуальныхъ проявленіяхъ?
Я поясню примѣромъ, какимъ образомъ можно
пользоваться отдѣльными науками для разрѣшенія философскаго вопроса.

108
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Выбираю для этого ту проблему, которая больше всего
занимала мою мысль съ первыхъ лѣтъ, когда я началъ заниматься фило-
софіей—проблему происхождения человѣчества.
Несомнѣнно, что когда-нибудь человѣчество начало
существовать. Несомненно также, что появленіе человѣчества на зе-
млѣ произошло въ силу постоянныхъ законовъ природы (72), π
что первыя проявленія его психилогической и физіологической
жизни, хотя и были удивительно отличны отъ тѣхъ, которыя
характеризуюсь современное состояніе, являлись лишь низшей
ступенью развитія законовъ, которые царствуютъ и въ наши дни,
но проявляются въ совершенно друтихъ областяхъ. Итакъ, въ
этомъ заключается важнѣйшая изъ всѣхъ когда-либо существо-
вавшихъ проблемъ, изъ разрѣшеніе ея вытекли весьма важныя
данныя относительно всего смысла человѣческой жизни. По мо-
ему мнѣнію, эта проблема подраздѣляется на шесть подчинен-
ныхъ вопросовъ, которые всѣ должны получить разрѣшеніе отъ
различныхъ наукъ:
1) Вопросъ этнографическій.—Возможно ли и до
какой степени возможно свести всѣ существующая расы къ
одной? Выло ли нѣсколько центровъ творенія? Каковы они? и т. д.
Нужно, чтобы изслѣдователь владѣлъ всей совокупностью зна-
ній по новѣйшей этнографіи, какъ въ ея достовѣрныхъ, такъ и
въ ея гипотетнческихъ частяхъ, а также знаніемъ анатоміи и
лингвистики, безъ которыхъ этнографія невозможна.
2) Вопросъ хр онол огическій.—Въ какую эпоху
появилось на землѣ человѣчество или каждая раса? Этотъ вопросъ
можетъ быть разрѣшенъ при посредствѣ данныхъ двухъ родовъ;
съ одной стороны данныхъ геологическихъ, съ другой стороны
данныхъ, доставляемыхъ древней хронологіей и особенно
памятниками. Нужно, слѣдовательно, чтобы авторъ былъ свѣдущъ въ
геологіи и въ китайской, египетской, индійской и еврейской
древности.
3) Вопросъ географ и ческі и.—Въ какомъ пунктѣ
земного шара получило свою исходную точку все человѣчество
или разлпчныя расы?—Здѣсь необходимо знаніе философской части
географіи и особенно основательное изученіе древнихъ лите-
ратуръ и традііцій народовъ. Языки доставляютъ самый
основной элементъ, и нужно, чтобы авторъ былъ искуснымъ линг-
вистомъ или, по крайней мѣрѣ, владѣлъ общими выводами,
извлеченными изъ сравнительной филологіи.
4) Вопросъ физіологическій.—Возможность и спо-
собъ появленія органической жизни вообще и человѣческой въ
частности. Законы, которые произвели это появленіе,
продолжающееся и теперь въ различныхъ утолкахъ природы.—Чтобы
приступить къ этой сторонѣ вопроса, нужно основательное знаніе
сравнительной физіологіи, нужна способность обсуждать самые
утонченные вопросы этой науки.
δ) Вопросъ пснхологическіп.—Состояніе человѣче-
ства и человѣческаго духа въ его первые дни. Первобытные
языки. Происхожденіе мысли и языка. Самое глубокое проникнове-
ніе въ тайны психологіп творчества, знаніе психологін и фнло-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
109
софскпхъ наукъ, экспериментальное изученіе ребенка и первыхъ
проявленій его ума, экспериментальное пзученіе дикпхъ наро-
довъ и, слѣдовательно, обширное знакомство съ путешествіямп и по
возможности личныя путешествія къ первобытнымъ народамъ,
исчезающпмъ съ каждымъ днемъ или, по крайней мѣрѣ, теряю-
щимъ свою наивную непосредственность; знаніе всѣхъ первобыт-
ныхъ литературъ, сравненіе духанародовъ, сравненіе ихъ литера-
туръ; тонкійи научный вкусъ; утонченность и непосредственность:
дѣтскій и серьезный характеръ, способный восторгаться
непосредственностью и даже сознательно воспроизводить ее въ себѣ.
6. Вопросъ историческііі.—Исторія человѣчества до
окончательнаго появленія размышленія.
Я увѣренъ, что возможна наука о происхождении человѣче-
ства и что она когда-нибудь будетъ основана не абстрактнымъ
мыслителемъ, но научнымъ изслѣдователемъ. Развѣ хватить одной
человѣческой жизни для того, чтобы при современномъ состояніи
науки изслѣдовать всѣ стороны этой одной проблемы? И, однако,
какъ можно разрѣшить ее безъ научнаго изученія положнтель-
ныхъ данныхъ? Пока же эта проблема не разрѣшена, какъ можетъ
кто-нибудь сказать, что онъ знаетъ человѣка π человѣчество?
Тотъ, кто внесетъ хотя самыя несовершенныя даеныя въ
разрѣшеніе этой проблемы, окажетъ большую услугу философш,
чѣмъ тотъ, кто будетъ въ теченіе пятидесяти лѣтъ предаваться
метафіізическіімъ размышленіямъ.
Χ.
Мнѣ кажется, что до сихъ поръ психологію понимали
довольно узко, и что она еще не дала своихъ самыхъ важныхъвы-
водовъ (73). Прежде всего она ограничивалась обыкновенно изу-
ченіемъ человѣческаго ума въ его полномъ развитіи, въ его
современномъ состояніи. То, что физіологія и анатомія дѣлаютъ для
организованныхъ тѣлъ, психологія сдѣлала длядушевныхъ
явлений, съ нѣкоторыми различіями въ методѣ, вытекающими изъ
глубокаго различая предметовъ. Но такжа, какъ рядомъ съ наукой
объ органахъ и о ихъ отправленіяхъ существуетъ другая наука,
которая занимается исторіей ихъ образованія и ихъ развптіемъ,
такъ и рядомъ съ психологіей, которая оппсываетъ и классифи-
цируетъ душевныя явленія и функціи, должна стоять э м б ρ і о -
логія человѣческаго ума, которая изучала бы появленіеи
первоначальную дѣятельность способностей, дѣйствующихъ теперь
настолько правильно, что мы почти забываемъ о томъ, что они
находились первоначально въ рудиментарномъ соетояши. Такая
наука была бы, конечно, болѣе трудной и болѣе гипотетичной,
чѣмъ та, которая ограничивается констатированіемъ настоящаго
состоянія сознанія. Но существуютъ все-таки вѣрныя средства,
которыя могутъ вести насъ отъ теперешняго состоянія къ
первоначальному; "хотя непосредственное изслѣдованіе этого послѣдняго
и невозможно, но, изучая настоящее, мы можемъ путемъ индукціи
восходить къ тому состоянію, которое ему предшествовало и изъ
котораго оно вытекло. Действительно, хотя первоначальное со-

110
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
стояніе и исчезло на всегда, но явленія, характеризовавшія его,
могутъ и унасъ найтп свои аналогіи. Каждый индивидуумъ
проходить тотъ же кругъ явленій, который прошло все человѣчество,
и ходъ развитія человѣческаго ума совершенно параллеленъ раз-
витію индивиду ал ьнаго разсудка, съ тою лишь разницей, что че-
ловѣчество, предназначенное къ тому, чтобы цвѣсти въ вѣчной
юности, не знаетъ старости. Явленіе дѣтства пзображаетъ намъ
первобытнаго человѣка (7-і). Но съ другой стороны развитіе че-
ловѣчества неодновременно во всѣхъ своихъ частяхъ: въ то время,
какъ одна его часть вознеслась до недосягаемой высоты, другая
еще не вышла пзъ младенческаго состоянія; разнообразіе этого
движенія человѣчества такъ велико, что въ каждый данный мо-
ментъ можно найти въ различныхъ странахъ, населенныхъ людьми,
всѣ возрасты, которые можно видѣть на протяженіи исторіи.
Расы и климаты пропзводять въ одно определенное время тѣ же
различія въ человѣчествѣ, какія время производить послѣдова-
тельно въ ходѣ его развитія. Тъ явленія, напримѣръ, которыя
свидѣтельствуютъ о пробужденіи сознанія, представляются для
нашего неблюденія у нѣкоторыхъ, непрогрессирующихъ расъ,
находящихся въ вѣчномъ дѣтствѣ и оставшихся какъ бы образцами
того, что происходило въ первые дни послѣ появленія человѣка.
Нельзя сказать безусловно, что дикарь есть всегда первобытный
человѣкъ: дѣтство различныхъ человѣческпхъ расъ было очень
различно, смотря по климату, въ которомъ они появились.
Конечно, жалкія существа, которыя бормотали нечленораздѣльные
звуки на скудной почвѣ Африки или Океаническихъ острововъ,
были мало похожи на тѣхъ наивныхъ и граціозныхъ дѣтей,
которые были отцами теократической и релпгіозной расы семитовъ,
и на сильныхъ предковъ философскихъ и умныхъ индо-герман-
скихъ народовъ. Но эти различія столь же мало вредятъ общимъ
выводамъ, какъ различія въ характерахъ индивидуумовъ
нарушаюсь правильный ходъ психологіи. ІІтакъ, дитя и дикарь будутъ
двумя предметами изученія того, кто захочетъ научно построить
теорію первобытной жизни человѣчества. Какъ до сихъ поръ не
поняли того, что психологическое наблюденіе этихъ расъ,
которыя такъ презираетъ цивилизованный человѣкъ, можетъ дать
науку, обладающую высокимъ интересомъ, что эти анекдоты,
привозимые путешественниками и годные, повидимому, только для
дѣтей, заключаюсь въ себѣ самыя глубокія тайны человѣческой
природы?
Въ распоряженіи науки остается одно еще болѣе прямое
средство войти въ сношенія съ этими отдаленными временами:
это созданія человѣческаго ума въ его различные возрасты, тѣ
памятники, въ которыхъ онъ самъ высказался и которые онъ
оставилъ послѣ себя, чтобы обозначить слѣды своихъ шаговъ.
Къ несчастью, они относятся къ эпохѣ, очень близкой къ намъ,
и колыбель человѣчества все-таки остается тайной. Какъ могъ бы
завѣщать намъ человѣкъ воспоминаніе о томъ возрастѣ, когда
онъ едва владѣлъ самъ собой, и когда, не имѣя прошлаго, онъ
не могъ думать о будущемъ? Но есть одинъ памятникъ, на
которомъ записаны всѣ различные фазисы этого чудеснаго разви-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Ill
тія, который тысячами свопхъ сторонъ представляетъ намъ
каждое состояніе, пережитое человѣчествомъ; этотъ памятникъ не
относится къ какому-нибудь одному времени, но каждая часть
его, даже въ томъ случаѣ, когда можно опредѣлпть время ея
возникновенія, заключаетъ въ себѣ матеріалы всѣхъ предшествую-
щихъ вѣковъ, и анализъ можетъ найти ихъ въ ней: это
удивительная поэма, которая родилась и развилась вмѣстѣ съ человѣ-
комъ, которая сопровождала каждый.его шагъ, и на которой от-
цечатлѣлись всѣ оттѣнки его мыслей π чувствъ. Этотъ
памятникъ, эта поэма—есть языкъ. Глубокое изученіе его механизма
π его развитія будетъ всегда самымъ дѣйствительнымъ
средство мъ для пониманія первобытной психологіп. Дѣйствительно,
проблема его происхожденія тождественна съ проблемой проис-
хожденія человѣческаго ума, и благодаря ему мы такъ же можемъ
возстановить первобытныя времепа, какъ художникъ можетъ воз-
стан овить древнюю статую по оттиску, на которомъ запечатлѣлись
ся формы. Конечно, первобытные языки безвозвратно изчезли
для науки вмѣстѣ съ тѣми ступенями развитія, которыя они
представляли; теперь уже никто не пытается найти ихъ съ
помощью древней лингвистики.
Но среди тѣхъ нарѣчій, знаніе которыхъ возможно для
насъ, есть такія, которыя больше другпхъ сохранили слѣды со-
бытій, одновременныхъ съ появленіемъ и съ развптіемъ языка,
и которыя менѣе подверглись сложной работѣ разложенія и воз-
становленія; это не гипотеза—это фактъ, вытекающій пзъ самыхъ
простыхъ понятій сравнительной филологіи. Нужно прибавить,
что такъ какъ произвольная работа не играла никакой роли въ
изобрѣтеніи и развитіи языка, то нѣтъ ни одного изъ напгахъ
самыхъ употребительныхъ діалектовъ, который бы путемъ болѣе
или менѣе прямой генеалогіи не быль связанъ съ одной изъ
первыхъ попытокъ, явившихся непроызвольньшъ плодомъ дѣя-
тельности всѣхъ человѣческихъ способностей, „живымъ продук-
томъ всего внутренняго человѣка^ (Шлегель). Но кто сможетъ
найти слѣды первобытнаго міра сквозь эту громадную сѣть искус-
етвенныхъ усложненій, которой покрылись нѣкоторые языки,
сквозь многочисленныя наслоенія народовъ и нарѣчій, которыя
какъ бы накладывались одинъ на другой въ нѣкоторыхъ стра-
нахъ? Если бы приходилось опираться только на эти данныя,
проблема была бы неразрѣшимой. Но, къ счастью, есть другіе
языки, претерпѣвшіе меньше переворотовъ, менѣе измѣнчивые
по своимъ формамъ, языки, на которыхъ говорили народы,
склонные къ неподвижности, у которыхъ движеніе идей не вызываетъ
необходимо постоянныхъ измѣненій въ инструментѣ, выражаю -
щемъ эти идеи; эти языки являются свндѣтелямн, спѣшу
оговориться, не первобытнаго языка вообще и не какого-нибудь одного
первобытнаго языка въ частности, но лишь тѣхъ первобытныхъ
пріемовъ, при помощи которыхъ человѣкъ могъ дать своей мысли
ішѣшнее и соціальное выраженіе.
Итакъ, нужно будетъ создать психологію
первобытныхъ народовъ, изображающую картину проявленій человѣ-
ческаго ума при его пробужденіи, тѣ вліянія, которыя имѣли

112
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
первоначально преобладающее значеніе для него, тЬ законы,
которые обусловливали его первое появленіе. Вслѣдствіе
несовершенства напшхъ наблюденій, мы едва можемъ вообразить себѣ,
насколько это состояніе отличалось отъ нашего, какую
удивительную дѣятельность проявили эти новые живые организмы, эти
темныя и могущественныя сознанія, предаваясь свободной игрѣ
своихъ природныхъ силъ. Развѣ можетъ кто-нибудь въ наше
время, когда царптъ рефлексія и метафпзическія тонкости, когда
наши чувства стали грубыми, наіітн ту древнюю гармонію,
которая существовала между мыслью и чувствомъ. между человѣ-
комъ и природой? На этомъ горпзонтѣ", гдѣ сливаются земля и
небо, человѣкъ былъ Богомъ, и Богъ былъ человѣкомъ.
Свободный отъ самого себя, по выраженію Менъ де-Бирана, человѣкъ,
какъ говорить Лейбницъ, представлялъ изъ себя концентрическое
зеркало, въ которомъ отражалась вся природа, ибо онъ самъ едва
отличался отъ нея. Это не былъ грубый матерьялизмъ,
.понимающей и чувствующій только тѣло; это не былъ абстрактный спнри-
туализмъ, етавящій сущности на мѣсто жизни; это была высокая
гармонія, видѣвшая одннъ въ другомъ и выражавшая одинъ по*
средствомъ другого эти два міра, развертывающіеся передъ чело-
вѣкомъ. Тогда чувствительность (влеченіе і;ъ природѣ, Xaturge-
fuhl, какъ говорить Φρ. Шлегель) была настолько же болѣе
утонченна, насколько менѣе были развиты умственный способности.
Насъ изумляетъ проницательность и любознательность дикаря;
его чувства воспринимаютъ тысячи незамѣтныхъ нюансовъ, усколь-
зающихъ отъ чувствъ пли скорѣе отъ вниманія цивилизованного
человѣка. Будучи мало знакомы съ природой, мы віідимъ одно-
образіе тамъ, гдѣ кочевые или земледѣльческіе народы видѣли
множество индивидуальных!» особенностей. Нужно допустить,
что первые люди обладали безконечно тонкимъ осязаніемъ, да-
вавшимъ пмъ возможность воспринимать съ точностью, о которой
мы не пмѣемъ никакого представленія, чувственный качества,
послужившая основаніемъ для названія вещей. Способность
интерпретации которая есть ничто иное, какъ чрезвычайная
проницательность въ понпманіи отношеній, была въ нпхъ болѣе развита;
они видѣлн тысячу вещей сразу. Природа больше говорила имъ,
чѣмъ намъ, или скорѣе они находили съ самыхъ себѣ тайное
эхо, которое отвѣчало на всѣ голоса внѣшняго міра, и
преобразовывало ихъ въ членораздѣльные звуки, въ слова. Отсюда
происходили тѣ внезапные переходы, отъ которыхъ н е осталось и
слѣда въ напшхъ медленныхъ и трудныхъ процессахъ. Кто могъ
бы возстановить эти мимолетныя впечатлѣнія"? Кто могъ бы найти
ту капризную тропинку, по которой извивалось воображеніе пер-
выхъ людей, тѣ ассоціаціи идей, которыя руководили ими въ
этомъ свободномъ творчествѣ, гдѣ то человѣкъ, то природа
связывали порванную нить аналогій, и гдѣ ихъ взаимный воздѣй-
ствія сливались въ неразложимое единство? Что же еще сказать
объ этомъ изумптельномъ интеллектуальномъ синтезѣ, который
былъ необходимъ для того, чтобы создать такую метафизическую
систему, какъ санскритскій языкъ, и такую прекрасную и
чувственную поэму, какъ языкъ еврейскій? Что сказать объ этой

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
113
безконечной свободѣ творчества, объ этой безграничной влаетп
каприза, объ этомъ богатстве, объ этомъ изобиліп, объ этой
сложности, которая превосходить наши силы? Мы не были бы въ
состояніи говорить на санскрптскомъ языкѣ; самые лучпгіе му-
зыканты не могли бы играть по восьми и девятивязнымъ нотамъ
иллинойскихъ пѣсенъ. Священные младенческіе годы человѣче-
ства! Кто можетъ понять васъ?
При видѣ этихъ странныхъ продуктовъ первыхъ лѣтъ, этихъ
плодовъ, которые, повидимому, выходятъ пзъ границъ обычныхъ
явленій міра, чувствуешь склонность предположить какіе-то
особенные законы, не дѣйствующіе уже въ настоящее время. Но въ
природѣ нѣтъ временныхъ законовъ; это были тѣ же законы,
которые и теперь управляютъ міромъ π которые действовали при
его создавай. Образованіе различныхъ планетныхъ системъ и ео-
храненіе ихъ, появленіе органпзмовъ и жизни, появленіе
человека и сознанія, первыя дѣйствія человѣчества—все это было
лишь развитіемъ совокупности физическихъ и пспхологическихъ
законовъ, установленныхъ разъ на всегда; высшая сила,
деятельность которой проявляется въ формѣ этпхъ законовъ, никогда не
нарушала всеобщаго механизма природы какимъ-нибудь спеці-
альнымъ приказаніемъ. Конечно, все является слѣдствіемъ
первой причины: но первая причина дѣйствуетъ не по частичнымъ
мотивамъ; она не даетъ отдѣльныхъ приказаній, какъ сказалъ бы
Мальбраншъ. То, что она сдѣлала, всегда было π всегда
останется самымъ лучшимъ; способы, разъ на всегда установленные
ею, были и будутъ самыми действительными. Можетъ быть, спро-
сятъ, какъ можно объяснить одной и той же системой столь
различные результаты? Почему уже не повторяются тѣ странныя
явления, которыя ознаменовали происхожденіе органпзмовъ, если
зызвавшіе, законы ихъ, продолжаютъ действовать? Потому, что
измѣнились условія: случайныя причины, поблтдившія законы къ
созданію этихъ великихъ феноменовъ, не существуютъ болѣе.
Вообще мы формулируемъ законы природы только для настоящаго
состоянія ея; но настоящее состояние есть лишь частный случай.
Здесь дѣло обстоитъ такъже,какъ въ томъ случае, когда мы пу-
темъ спеціальной гипотезы извлекаемъ какое-нибудь частичное
уравненіе изъ болѣе общаго. Послѣднее скрытымъ образомъ
заключаете въ себе всѣ другія, и ьерность его проявляется въ
частичной вѣрности всѣхъ другихъ.
То же можно сказать и обо всѣхъ законахъ природы.
Действуя въ различныхъ условіяхъ, они производясь различные
результаты; если же обстоятельства будутъ одинаковы, то и
результаты получаются одинаковые. Птакъ, не существуетъ двухъ ро-
довъ законовъ, которые воздействовали бы другъ на друга для
того, чтобы наполнить пробелы и восполнить недостаточность
каждаго изъ нихъ; въ природе нѣтъ замѣстительства: созданіе и
сохраненіе производятся одними и тѣми же средствами, дѣйству-
ющими въ различныхъ обстоятельствахъ. Для того, чтобы
объяснить перевороты и послѣдующіе фазисы земного шара, геоло-
гія долго прибегала къ причинамъ, отличнымъ отъ дѣйствую-
щихъ въ наше время; но π она теперь повсюду начинаетъ про-

114
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
возглашать, что для переворотовъ достаточно и этихъ закоиовъ.
Какія странныя комбпнаціп должны были произвести тѣ уеловш
жизни, которыя кажутся намъ фантастическими, потому что они
не похожи на наши/ Подумайте только о человѣкѣ, который
появился на этой еще творческой почвѣ, не вскормленный
женщиной, безъ ласки матери, безъ наставленій отца, безъ предковъ,
безъ родины; подумайте объ удивительныхъ процессахъ, проис-
ходившихъ въ немъ при первомъ пробужденіи его ума, при видѣ
этой изобильной природы, отъ которой онъ только началъ
отделяться! Первыя проявленія человѣческой дѣятельности должны
были обладать такой энергіей и непосредственностью, о которой
теперь ничто не можетъ дать намъ представленія. Дѣйствителыю,
необходимость есть истинная случайная причина могуществен-
ныхъ отправленій. Человѣкъ и природа творили тогда, когда въ
планѣ вещей появлялась пустота; но какъ только необходимость
ие заставляла ихъ, они забывали о творчествѣ. Это не значитъ,
что съ такого момента у нихъ становилось одной силой меньше;
но ихъ пропзводптельныя силы, которыя вначалѣ проявлялись
въ громадныхъ количествахъ, теперь лишены пищи, низведены
на очень скромную роль и какъ бы загнаны въ закоулокъ
природы. Такимъ образомъ самопроизвольное зарожденіе, благодаря
которому вначалѣ появилось все живущее, сохраняется лишь въ
самой незначительной степени на послѣднихъ ступеняхъ живот-
наго царства; такъ же точно и творческія способности человѣче-
скаго духа проявляются лишь въ инстинктѣ, да и то ослаблен-
ныя и почти заглушепныя сознательной умственной работой;
такъ же и творческій духъ языка живетъ въ томъ, кто
совершаешь въ немъ перевороты: потому, что сила, поддерживающая
жизнь, есть въ сущности та же, которая рождаетъ и развиваетъ,
значитъ, въ нѣкоторомъ смыслѣ та же, что творитъ. Если бы че-
ловѣкъ потерялъ языкъ, онъ изобрѣлъ бы себѣ новый. Но оиъ
застаетъ его уже вполнѣ готовымъ; отсюда вытекаетъ его
продуктивная сила, лишенная предмета, какъ всякая способность,
оставленная безъ упражненія. Дитя обладаешь ею до тѣхъ поръ,
пока не начнетъ говорить; но оно теряетъ ее, какъ только обу-
ченіе извнѣ дѣлаетъ безполезнымъ внутренее творчество.
Итакъ, возвысится ли наука въ томъ случаѣ, если мы бу-
демъ обучать людей, какъ это дѣлала шотландская психологія,
только въ сознательномъ возрасти, когда ихъ прирожденная
оригинальность какъ бы стерта искусственной культурой, и когда ис-
кусственныя побужденія заняли мѣсто могучихъ инстинктовъ, подъ
властью которыхъ онъ развивался прежде съ такой энергіей?
Второй пробѣлъ, который я нахожу въ психологіи и
который она можетъ восполнить также лишь филологическимъ изу-
ченіемъ произведена человѣческаго ума, состоишь въ томъ, что
она изучаешь только индпвидуумъ и никогда не поднимается до
разсмотрѣнія человѣчества. Главный выводъ, пріобрѣтенпый
огромнымъ историческимъ развитіемъ конца ХѴІИ-го и начала
ХІХ-го вѣка, состоишь въ томъ, что существуешь жизнь человѣ-
чества, точно такъ же, какъ жизнь индивидуума; что исторія це
представляешь изъ себя простого ряда изолированныхъ событііі,

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
113
по является свободнымъ развитіемъ, направленнымъ къ
идеальной цѣли; что совершенство есть тотъ ценгръ, къ которому т'яго-
тѣетъ человѣчество, какъ и все живущее (75). Гегель получнлъ
право на безсмертіе тѣмъ, что онъ первый совершенно ясно
обозначать эту жизненную и въ нѣкоторомъ смыелѣ личную силу,
которую не замѣтилп ни Вико, нп Монтескье, и которую самъ
Гердеръ лишь смутно предчувствовалъ. Этимъ онъ обезпечплъ
за собой право на званіе основателя философіы исторіи. Съ
:этпхъ поръ псторія перестанетъ быть тѣмъ, чѣмъ она была для
Боссюе, выполненіемъ особаго плана, задуманнаго и выполнен -
наго силой, стоящей выше человѣка и руководящей человѣкомт.,
которому остается только склониться передъ ней; она перестанетъ
быть тѣмъ, чѣмъ она была для Монтескье, сцѣпленіемъ причинъ
и дѣйствій, или тѣмъ, чѣмъ она была для Вико, двпженіемъ безъ
цѣли и почти безъ причины. Это будетъ исторія существа, раз-
шівающагося благодаря своимъ внутреннимъ силамъ, созидаю-
щаго себя самого и доходящаго черезъ различныя ступени
развитая до полнаго обладанія самимъ собой. Конечно, здѣсь есть
движеніе, какъ это утверждалъ Вико: здѣсь есть причины, какъ
утверждалъ Монтескье, есть предначертанный планъ, какъ ду-
малъ Боссюе. Но они не замѣтили активной π живой силы,
которая производить это движеніе, которая одушевляетъ эти
причины, и которая выполняетъ посланный Провидѣніемъ планъ
безъ всякаго внѣшняго воздѣыствія, благодаря одному лишь
стремленію къ совершенству. Полная автономія, внутреннее
творчество, однимъ словомъ—жизнь: таковъ законъ человѣчества.
Конечно, планъ Боссюе простъ, простъ, какъ пирамида:
власть съ одной стороны иповиновеніе съ другой;
верховная сила и человѣкъ, король й подданый, догма и
подчиняющейся ей. Этотъ планъ простъ, но суровъ, и кромѣ того онъ уже
осужденъ наукой. Въ наше время всѣ усилія, потраченныя на то,
чтобы представить себѣ, какъ понимаютъ міръ тѣ, кто не вѣритъ
въ прогрессъ, пропали бы даромъ. Убѣжденіе, что націи сліѣду-
ютъ одна за другой, переживая одни и тѣ же періоды для того,
чтобы умереть въ свою очередь, ожить подъ другимъ именемъ и
такимъ образомъ безъ конца начинать снова однѣ и тѣ же
мечты,—это убѣжденіе уже отжило свой вѣкъ. Какимъ кошмаромъ
было бы тогда человѣчество! Какой нелѣпостыо были бы рево-
люціи! Какой блѣдной была бы жизнь! Стоить ли при такой
жалкой системѣ вдохновляться прекраснымъ и истиннымъ,
жертвовать ради нихъ своимъ покоемъ и счастьемъ? Я понимаю такое
жалкое представленіе о земномъ существовании у суроваго пра-
вовѣрнаго, который переносить всю свою жизнь въ иной міръ.
Но я не понимаю его у философа. Идея человѣчества составляетъ
великую демокраціонную линію между древними и новыми
философами. Посмотрите хорошенько, почему не могутъ
удовлетворить васъ древнія системы, и вы увидите, что это потому,
что въ нихъ совершенно отсутствуете эта идея. Въ ней
заключается цѣлая новая философія (76).
Съ того момента, когда начйнаютъ нонимать человѣче-
отво, какъ сознаніе, которое создается и развивается, появляет-

116
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ся психологія человѣчества, подобно тому, какъ была
психологія индивидуума. Неправильный и какъ бы
подверженный случайностямъ внѣшній видъ его движенія не долженъ
скрывать отъ насъ тѣхъ законовъ, которые имъ управляютъ.
Ботаника показываетъ намъ, что всѣ деревья были бы
также правильны по своей формѣ, по расположенію листьевъ и
вѣтвей, какъ хвойныя, если бы не существовало недозрѣванія и
недостатковъ органа въ цвѣткахъ, которые, уничтожая симметрію,
придаютъ имъ столь капризную форму. Рѣка текла бы
совершенно прямо въ море, если бы не было холмовъ, заставляющихъ ее
дѣлать столько пзгибовъ. Точно также и человѣчество, повиди-
мому. предоставленное случаю, подчиняется законамъ, въ кото-
рыхъ другіе законы могутъ произвести отклоненія, но которые
тѣмъ не менѣе являются причиной его движенія. Итакъ, есть
наука о человѣческомъ умѣ, занимающаяся не только анализомъ
строенія индивидуальной души, но представляющая изъ себя
исторію человѣческаго ума. Исторія есть необходимая
форма науки обо всемъ томъ, что подвержено развитію. Наука о
языкахъ—это исторія языковъ; наука о литературахъ и религіяхъ,
это исторія литературъ и религій. Наука о человѣческомъ умѣ—
это исторія человѣческаго ума. Тотъ, кто хочетъ схватить какой-
нибудь моментъ въ ихъ непрерывномъ существованіи, чтобы
анатомировать ихъ, кто хочетъ, чтобы они неподвижно стояли передъ его
глазами, извращаетъ ихъ природу, потому что они не существу-
ютъ неподвижно, но развиваются. Таковъ же и человѣческій умъ.
По какому праву вы берете человѣка ХІХ-го вѣка, чтобы создать
теорію о человѣкѣ? Я знаю, что есть общіе элементы, которые
можно узнать путемъ анализа всѣхъ народовъ и всѣхъ странъ.
Но эти элементы, именно вслѣдствіе ихъ постоянства, не
являются самыми важными для науки. Измѣнчивые и характерные
элементы гораздо важнѣе, и психологія кажется такъ часто пустой
и наполненной тавтологіями только потому, что она
ограничивается исключительно этими малоцѣнными общими мѣстами,
который часто дѣлаютъ ее похожей на урокъ философіи изъ „Мѣща-
нина въ дворянствѣ". Лингвистика грѣшитъ тѣмъ же недостат-
комъ въ тѣхъ случаяхъ, когда она вмѣсто того, чтобы изучать
языки въ ихъ индивидуальной измѣнчивости, ограничивается об-
щпмъ аналпзомъ формъ, свойственных^ имъ всѣмъ, т. е. тѣмът
что называется общей грамматикой.
Какъ далека наша сухая и абстрактная психологія отъ того,
чтобы пролить свѣтъ на тонкіе нюансы въ чувствахъ чѳловѣче-
ства! Можно подумать, что всѣ расы и всѣ вѣка одинаковымъ
образомъ понимали Бога, душу, міръ и нравственность (77).
Психологи не думаютъ о томъ, что каждая нація со своими
храмами, своими богами, своей поэзіей и героическими традиціями, со
своими фантастическими вѣрованіями, своими законами и учреж-
деніями, представляетъ изъ себя единое цѣлое, опредѣленный
способъ воспринимать жизнь, отдельный звукъ въ человѣчѳствѣ,
отдѣльную способность великой души. Истинная психологія
состояла бы въ поочередномъ анализѣ этихъ разнообразныхъ
жизней во всей ихъ сложности; а такъ какъ каждая нація связана

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
117
обыкновенно съ своимъ умственнымъ продуктомъ—литературой,
то она состояла бы главньшь образомъ въ исторіи литературъ.
Второй томъ Космоса Гумбольдта (исторія человѣческаго чувства,
изученная у всѣхъ расъ и во всѣ вѣка, со всѣмъ своимъ разно-
образіемъ и со всѣми своими оттѣнками) можно разсматривать,
какъ прішѣръ этой исторической психологіи. Обыкновенная пси-
хологія слишкомъ похожа на ту литературу, которая, стремясь
изобразить человѣчество въ его общихъ чертахъ и отбросить вся-
кій мѣстный и индивидуальный колорптъ, погибла вслѣдствіе
недостатка собственной жизни и оригинальности.
Мнѣ кажется, что изъ сравнительная изученія литературъ
я извлекъ гораздо болѣе широкую идею о человѣческой природѣ,
чѣмъ та, которую обыкновенно считаютъ истинной. Конечно, есть
нѣчто универсальное, есть нѣкоторые общіе элементы въ человѣ-
ческой природѣ. Конечно, можно сказать, что есть только одна
психологія, какъ можно сказать, что есть только одна литература,
потому что всѣ литературы построены на одномъ и томъ же
фундаменте чувствъ и идей. Но это общее нужно искать не тамъ,
гдѣ обыкновенно думаютъ; и мы придаемъ явленіямъ ложный
колорптъ, прилагая неподвижную и застывшую теорію къ чело-
вѣку разныхъ эпохъ. Универсальны лишь велпкія подраздѣленія
и великія потребности природы: они, если можно такъ
выразиться, представляютъ изъ себя естественныя рамки, наполняемый
цослѣдовательноизмѣнчивымиформами:религіеи, поэзіеы, моралью
π т. д. Для человѣческой природы, повидимому, необходимо
принимать во вниманіе только прошлое человѣчества, напримѣръ,
сто религію; и однако религіи въ ея древнихъ формахъ суждено
погибнуть. Останется лишь то мѣсто, которое она занимала, та
потребность, которой она удовлетворяла, и которую когда-нибудь
дудеть удовлетворять что-нибудь другое, аналогичное религіи.
Выла ли сама м о ρ а л ь, если понимать ее въ томъ полномъ зна-
ченіи, которое мы ей придаемъ, формой, существующей во всѣ
времена? Это могъ бы утверждать только грубый аналпзъ фак-
товъ, не прпнимающій во вниманіе ихъ отличительныхъ
особенностей. Истинная психологія, которая стремится не называть
однимъ и тѣмъ же именемъ аналогичныхъ, но обладающихъ
различной окраской фактовъ, не можетъ рѣшиться на это.
Приложпмо ли слово мораль къ той формѣ, въ которую
древнія цивнлизаціи, какъ напр. арабская, еврейская π китайская
облекали идею блага, или къ той формѣ, въ которую и теперь
еще облѳкаютъ ее дикіе народы? Въ этихъ словахъ не слѣдуетъ
видѣть одного изъ тѣхъ банальныхъ возраженій, такъ часто по-
вторяемыхъ со времени Монтеня и Вейля, посредствомъ которыхъ
стараются доказать, ссылаясь на нѣкоторыя различая или прибѣ-
гая къ двусмысленностямъ, что нѣкоторые народы были лишены
нравственная чувства. Я признаю, что нравственное чувство или
чувства, замѣщающія его, составляютъ сущность человѣчества;
но я утверждаю, что было бы большой неточностью прилагать
одно и д?о же названіе къ столь различнымъ явленіямъ. Человѣ-
чество обладаетъ свойствомъ, потребностью или, лучше сказать,
способностью, которая въ наши дни проявляется въ морали, и

118
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
которая всегда проявлялась π будетъ проявляться въ чемъ-нибудь
подобномъ. Я полагаю также, что для будущаго слово мораль
станетъ неточнымъ и будетъ замѣнено какимъ-нибудь другимъ.
Въ своей личной жпзнп я охотно замѣняю его словомъ эстетика.
Разсматривая какое-нибудь дѣііствіе, я скорѣе спрашиваю о томъ,
прекрасно ли оно плп некрасиво, чѣмъ о томъ, хорошо ли оно
или дурно; и мнѣ кажется, что такимъ образомъ я пользуюсь
хорошпмъ критеріемъ, потому что, обладая простой моралью,
которая дѣлаетъ человѣка честнымъ, можно все-таки вести
довольно жалкую жизнь.
Какъ бы то ни было, неизмѣннаго слѣдуетъ искать только
въ различіяхъ человѣческой природы, въ ея подраздѣленіяхъ,
если можно такъ выразиться, а не въ тѣхъ формахъ, которыя мо-
гутъ быть примѣнены къ нимъ всѣмъ и замѣнены суррогатами.
Нѣчто подобное происходить при явленіяхъ химической замѣны,
гдѣ аналогичный тѣла могутъ поочереди наполнять однѣ и тѣ же
рамки.
Китай даетъ самый лучшій примѣръ для поясненія моей
мысли. Было бы совершенно неточно, если бы мы сказали, что
Китай есть нація безъ нравственности, безъ религіи, безъ миѳо-
логіи, безъ Бога; если бы это было такъ, то онъ являлся бы
чудовищемъ среди человѣчества: однако извѣстно, что у него
нѣтъ ни морали, ни религіп, ни миѳологіи, ни Бога въ томъ
смыслѣ, въ какомъ мы понимаемъ эти слова. Теологія и
сверхчувственное не занимаютъ никакого мѣста въ умѣ этого народа;
Конфунцій вполнѣ понялъ духъ своей націи, отвращая своихъ уче-
никовъ отъ изученія божественныхъ вещей (78). Идеи Китайцѳвъ о
божествѣ такъ смутны, что со времени Франсуа Ксавье миссіоне-
рамъ было очень трудно найти китайское слово, обозначающее по-
нятіе Бога. Послѣ мпогихъ попсковъ католики сошлись на одномъ
словѣ; но когда протестанты начали тридцать лѣтъ тому назадъ
переводить библію на китайскій языкъ, то трудности возникли
снова. Термины, употреблявшіеся для обозначения ионятія Бога
различными протестантскими миссіонерами, стали такъ
разнообразны, что пришлось собрать соборъ, на которомъ, однако,
поводимому, ничего не рѣшили, потому что Медгорстъ, нашісавшій
недавно специальную диссертацію объ этомъ иредметѣ,
напечатанную въ Шаихаѣ, ограничился въ ней тѣмъ, что оспаривалъ
тотъ смыслъ, въ которомъ классическіе авторы пользовались
терминами, считавшимися равноздачущими слову Боп>. Подобныя
же наблюдения можно сдѣлать надъ моралью и богослуженіемъ
и доказать, что мораль въ глазахъ китайцевъ есть лишь выпол-
неніе установленныхъ церемоній, a богослуженіе лишь выраженіе
почтенія предкамъ.
Сенъ-Маркъ-Жирарденъ, сравнивая l'Orphelin de la Chine
Вольтера съ китайскимъ оригиналомъ, весьма ясно локазалъ,
какъ страсть и чувство исчезали въ китайской системѣ,
превращаясь въ расчетъ и долгъ, какъ исчезала семья, какъ
привязанность, превращаясь въ учрежденіе. (79) Внимательное изученіе
различныхъ поясовъ чувствъ въ человѣческомъ родѣ обнаружило
бы повсюду не тожество элементовъ, но лишь однородное строе-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
119
ніе, одинаковый планъ, одішаковое расположевгіе частей въ ра-ч-
лпчныхъ пропорціяхъ. Такой-то элементъ, главный въ одной
расѣ, является въ'другой только въ зачаткѣ. ІІнѳологія,
господствующая въ Индіи, едва замѣтна въ Китаѣ, хотя ее все-таки
можно найти тамъ въ самыхъ незначительных^ размѣрахъ. Фн-
лософія, составляющая преобладающа элементъ въ пндо-герман-
екихъ расахъ, повидимому, совершенно чужда семптамъ, н
однако при внпмательномъ изученіи у нпхъ можно найтп, хотя
не фплософію въ настоящемъ смыслѣ слова, но ея
рудиментарный зачатокъ.
Въ началѣ своей научной карьеры, человѣкъ склоненъ
представлять себѣ законы пспхическаго π физическаго міра
абсолютно вѣрными формулами: но прогреесъ научнаго духа очень
быстро измѣняетъ это первоначальное пониманіе. ІІидивидуалпзмъ
появляется повсюду; родъ π видъ почтп нсчезаютъ подъ дѣй-
ствіемъ анализа натуралиста; каждое явленіе представляется
какъ нѣчто sui generis; самый простой феноменъ несводимъ
ни на что другое: порядокъ реальныхъ вещей становится просто
обширнымъ колебаніемъ тенденцій, производящихъ своими ком-
бинаціями безконечное разнообразіе явленій. Причина есть
единственный міровой законъ; выразить въ формулахъ законы явле-
ній также невозможно, какъ невозможно свести къ опредѣленно ·
му числу схемъ обороты рѣчи оратора или перечислить тѣ нрав-
ственныя правила, которыми руководствуется человѣкъ,
направляя къ благу свои поступки. гБудь прекраснымъ (80), дѣлаіі
каждую минуту то, что тебѣ внушаетъ твое сердце-, вотъ вся
мораль. Всѣ другія правила съ ихъ абсолютной формой ложны
и ошибочны. Общія правила представляютъ изъ себя лишь жал-
кія уловки, употребляѳмыя вмѣсто отсутствующего велпкаго нрав-
ственнаго чувства, котораго одного достаточно, чтобы во всѣхъ
случаяхъ указать человѣку то, что будетъ самымъ прекраснымъ.
Руководствоваться правилами—значить желать поставить на
мѣсто внутренней свободы заранѣе составленный предписанія.
Разнообразіе случаевъ постоянно разрушаетъ всякое предвидѣніе.
Ничто, ничто не замѣнитъ души: никакое обученіе не можетъ
замѣнить въ человѣкѣ внушеній его природы.
Психологія въ томъ видѣ, въ какомъ она существовала до
сихъ поръ, также относится къ истинной исторической психоло-
гіи, какъ сравнительная филологія Воппа и Г. Гумбольдта
относится къ той небольшой части діалектяки, которую прежде
называли сравнительной грамматикой. Здѣсь языкъ считали чѣмъ-
то окаменѣлымъ, остановившимся, застывшимъ въ своихъ фор-
махъ, чѣмъ-то законченным^ что всегда было и будетъ такимъ,
какъ оно есть въ данную минуту. Тамъ, наоборотъ, разсматри-
ваютъ его, какъ живой организмъ, какъ специфически рядъ из-
мѣненій, какъ движеніе, развитіе, словомъ, какъ псторію. ІІсто-
рія есть истинная форма науки о языкѣ (81). Конечно, можетъ
быть полезно изучать нарѣчіе въ данный моментъ его
существования, если дѣло идеть о томъ, чтобы научиться говорить на
немъ. Но остановиться на этомъ было бы также безполезно для
науки, какъ если бы въ изученіи организованныхъ тѣлъ ограни-

120
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
чивались разсмотрѣніемъ ихъ въ томъ видѣ, въ какомъ они су-
ществуютъ въ данный моментъ, не изслѣдуя законовъ ихъ
развитая/Конечно, если бы языки были неподвижны, какъ неоду-
шевленныя тѣла, то грамматика была бы чисто теоретической
наукой. Но они живутъ такъ же, какъ человѣкъ и человѣчество,
которое на нихъ говорить; онп безпрестанно разлагаются и
образуются вновь; это настоящій ростъ, безпрестанная циркулящя
изнутри наружу и снаружи внутрь, постоянное fieri. Поэтому,
подобно всѣмъ существамъ, подчпненнымъ законамъ измѣнчивоіі
жизни, они пмѣютъ свой путь, свои фазисы, словомъ свою исто-
рію, являющуюся слѣдствіемъ того тайнаго импульса, который не
позволяетъ человѣку и продуктамъ его духа оставаться въ не-
подвижномъ состояніи.
Пспхологія слпппсомъ долго останавливалась на томъ, что
разсматрпвала человѣка съ точки зрѣнія бытія и недостачно
разсматривала его съ точки зрѣнія развитія. Все, что жи-
ветъ, имѣетъ исторію: психологическій человѣкъ такъ же, какъ
и человѣческое тѣло, человѣчество такъ же, какъ и инди-
впдуумъ, живутъ и обновляются. Это подвижная картина, гдѣ
множество цвѣтовъ, сливающихся другъ съ другомъ, пу-
темъ неуловимыхъ переходовъ оттѣняютъ, поглощаютъ, прони-
каютъ и ограничиваюсь другъ друга въ непрерывной игрѣ. Это
постоянное дѣйствіе и противодѣйствіе, взаимодѣйствіе общпхъ
частей, развѣтвленіе изъ одного общаго ствола. Въ этомъ
постоянность развитіи напрасно стали бы искать неподвшкнаго
элемента, который можно подвергнуть анатомированію. Слово
душа, такъ прекрасно обозначающее сверхчувственную жизнь че-
ловѣка, становится обманчивымъ и ложнымъ, если подъ нимъ
понимать постоянную основу, которая представляетъ изъ себя
неизмѣнную сущность явленій. Именно это ложное понятіе не-
подвижнаго субстрата сообщило пспхологііі неподвижный и за-
стывшія формы. Душа считается неподвижнымъ, постояннымъ
существомъ, которое анализируютъ, какъ всякое тѣло въ приро-
дѣ; въ дѣііствительности же она является постоянно
изменяющейся равнодѣйствующей многочпсленныхъ и сложныхъ явленій
жизни. Душа есть индивидуальное развптіе (le devenir), какъ
Вогъ есть развитіе универсальное. Конечно, если бы существо-
валъ нѣкоторый постоянный предметъ подъ названіемъ души,
такъ же, какъ существуешь предметъ, называемый исландскнмъ
пшатомъ, кварцемъ, то существовала бы и наука подъ названі-
емъ психологіп, аналогичная минералогіи. Это настолько
вѣрно, что, становясь на эту точку арѣнія, не слѣдуетъ говорить
о наукѣ о душѣ, потому что есть различный души; слѣдуетъ
говорить о наукѣ о душахъ. Такъ понималъ ее Аристотель,
который не былъ однако такъ неправъ, какъ это можно
подумать, потому что для него душа есть ничто иное, какъ
постоянный феноменъ жизни. Такъ понимала ее также старая
философия, которая дошла до того, что составила науку, называемую
пневматологіей пли наукой объ одушевленныхъ существахъ
(о Богѣ, людяхъ, ангелахъ, а можетъ быть н о животныхъ, какъ
она говорила); это похоже на то, какъ если бы въ естественной

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
121
исторіи создали науку, изучающую лошадь, единорога, кита и
бабочку. Шотландская психологія избѣжала этихъ схоластиче-
скихъ глупостей; но она также еще слишкомъ сильно держится
за точку зрѣнія бытія, вмѣсто точки зрѣвгія развитія; она пони-
маетъ философію, какъ абстрактное и абсолютное изученіе чело-
вѣка, а не какъ науку о постоянномъ fieri. Истинный свѣтъ
будете пролить на науку о человѣкѣ только тогда, когда люди
вполнѣ убѣдятся, что сознаніе образуется; чтовъначалѣ.
какъ у индивидуума, такъ и у человѣчества, оно было слабо,
смутно и не централизировано и лишь путемъ различныхъ физисовъ
дошло до своего полнаго развитія. Тогда поймутъ, что наука объ
индивидуальной душѣ—есть исторія индивидуальной души, и
что наука о челоцѣческомъ духѣ есть исторія человѣческаго духа.
Великій прогрессъ новаго мышлешя состоитъ въ томъ,
что оно поставило категорію развитія (du devenir) на мѣсто катего-
ріи бытія, понятіе относительная на мѣсто понятія абсолютна-
го, движеніе на мѣсто неподвижности. Прежде все разсматривали,
какъ существующее; о правѣ, религіп, политикѣ и поэзіи
говорили, какъ о чемъ—то абсолютномъ. (82). Теперь же все разсмат-
рйвается какъ развивающееся (83). И это не потому, чтобы раз-
витіе и образованіе не были прежде, какъ теперь, обпцшъ зако-
номъ; дѣло лишь въ томъ, что его прежде не замѣчалп. Земля
вращалась и до Коперника, хотя ее считали неподвижной.
Гипотезы субстанціи всегда предшествовали гипотезѣ феноменовъ.
Неподвижная, египетская статуя, съ руками прижатыми къ ко-
лѣнямъ, была естественной предшественницей греческой статуи,
которая живетъ и движется.
Итакъ, какъ же можно создать исторію человѣческаго духа
безъ самой обширной эрудиціи и безъ изученія памятниковъ,
которые намъ оставила каждая эпоха? Съ этой точки зрѣнія
ничто не безполезно: самыя незначительные пропзведенія мо-
гутъ быть самыми важными, посколько они хорошо обрисовыва-
ютъ одну сторону вещ^й. Талмудъ является страннымъ памят-
никомъ нравственнаго упадка и пзвращенія, и однако я
утверждаю, что, если бы не изучали только одной этой книги, то не
могли бы составить себѣ идеи о томъ, во что обращается
человечески! духъ, когда онъ сошелъ съ дороги здраваго смысла.
Произведенія латинскпхъ поэтовъ временъ упадка совершенно
безвкусны, и однако безъ знанія ихъ было бы невозможно
хорошенько представить себѣ этотъ упадокъ, вообразить себѣ
истинную окраску такой эпохи, когда истощились всѣ умственные
соки. Изъ всѣхъ литературъ сирійская, какъ мнѣ кажется, самая
блѣдная. Надъ всей литературой этой націп царить какая-то
пріятная посредственность. Но именно это и составляешь ея
интересъ: ни что не даетъ такого вѣрнаго понятія о по сред-
ственномъ состояніи человѣческаго духа. Вѣдь естествен
ная и наивная посредственность—такая же сторона жизни, какъ
и всякая другая; она также имѣетъ право на то, чтобы ею
занимались. Конечно, съ эстетической точки зрѣнія пзученіе такихъ
произведеній имѣетъ мало цѣнности; но съ точки зрѣнія науки
цѣнность ихъ незмѣрима. Въ латинскихъ поэмахъ среднихъ вѣ-

122
БУДУЩЕЕ НАУКП.
ісовъ вообще во всей научной лптературѣ этого времени, нечему
учится π нечѣмъ восхищаться: и тѣмъ не менѣе человѣкъ,
который незпаетъ этпхъ грезъ, занимавшихъ человѣческій
умъвътечете его сна, продолжавшегося десять столѣтііі, не можетъ
сказать, что онъ позналъ его.
ІІзъ всѣхъ спеціальныхъ трудовъ о семитнчесгшхъ языкахъ
пн одпнъ не представляется мнѣ столь необходимымъ при насто-
ящемъ сосгоянін наукп, какъ полное и вполнѣ вѣрное нзданіе
існигъ маленькой гностической секты, которая сохранилась въ
Бассорѣ подъ названіемъ мандаитовъ пли христіанъ св. Іоанна.
]>ъ этпхъ книгахъ нѣтъ нп одной строки со здравымъ смысломъ;
это бредъ, изложенный варварскимъ н непонятнымъ стилемъ. Но
именно въ этомъ и заключается все ихъ значеніе. Характеры
легче изучить по ихъ болѣзненному, чѣмъ по ихъ нормальному
состоянію. ІІы можемъ видѣть лишь поверхность правильной
жизни: ея внутренніе побудительные мотивы прячутся въ ея глу-
бинахъ: но въ моментъ кппѣнія все одно за другимъ всплыва-
етъ на поверхность. Сонъ, сумасшествіе, бредъ, сомнамбулизмъ,
галющшаціи представляют ь для индувидуальноіі психологін
гораздо болѣе богатое поле наблюденііі, чѣмъ нормальное состоя-
ліе: потому что тѣ явленія, которыя иъ этомъ состояніи какъ бы
подавлены благодаря своей незначительности, въ необычайныхъ
болѣзненныхъ состояніяхъ прпнпмаготъ большіе размѣры и
становятся болѣе замѣтными. При изученін гальванизма физнкъ
разсматриваетъ его не въ тѣхъ ничтожныхъ количествахъ,
которыя сущеетвуютъ въ природѣ: онъ увеличиваетъ ихъ путемъ эк-
спериментовъ для болѣе легкаго изученія, вполиѣ увѣреиный въ
томъ, что законы, изученные въ этомъ преувелнченномъ
состояние тождествеины съ законами нормальнаго состоянія. Такимъ
же образомъ и психологія человѣчества получитъ свое основаніе
изъ изученія помѣшательствъ человѣчества, его грезъ, его галю-
цинацій и всѣхъ тѣхъ интересныхъ нелѣпоетей, которыя встрѣ-
чаются на каждой страницѣ нсторіп человѣческаго духа.
Философскій умъ умѣетъ пзъ всего извлекать философскіе
выводы. Если бы меня заставили сдѣлать своей специальностью
пзученіе геральдики, то мнѣ кажется, что я могъ бы
примириться съ этимъ и сумѣлъ бы и тамъ найти крупицы сладкаго меду.
Если бы меня заключили въ Винценнѣ съ Anecdota Пеца или
Мартена и съ Ахеріискимъ сборникомъ, то я считалъ бы себя
счастливѣйшимъ человѣкомъ. Я началъ и, надѣюсь, буду имѣть
мужество окончить трудъ по исторіп эллинизма у восточныхъ
народовъ (сирійцевъ, арабовъ, персовъ, народовъ Арменіи, геор-
гіанцевъ и т. д.). Я по совѣсти могу утверждать, что иѣтъ болѣе
скучной работы, нѣтъ болѣе однообразнаго зрѣлища, нѣтъ болѣе
блѣдной и менѣе оригинальной страницы въ исторіи литературы.
И, однако, я надѣюсь извлечь изъ изученія этихъ ничтожн ыхъ
произведеній нѣсколько чертъ, интересныхъ для исторіи человѣ-
ческаго духа; онѣ проникнуты двумя глубоко различными
направлениями, которыя неспособны " слиться другъ съ другомъ;
искусственное воспптаніе, не имѣющее продолжителышхъ резуль-
татовъ, благодаря контрасту, еще болѣе выясняетъ огромное зна-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
123
ченіе эллинскаго воспитанія западныхъ народовъ; страшшя не-
доразумѣнія и оригинальныя противорѣчія, встрѣчающіяся въ
этихъ произведеніяхъ обнаружатъ такіе недостатки, знаніе кото-
рыхъ поможетъ болѣе точно изучить различіе сешшіческаго и
ішдо-германскаго духа.
Книга, въ которой какой-нибудь критикъ, руководясь
источниками, изложилъ бы исторію происхожденія христіан-
с τ в a, имѣла бы, конечно, большое философское значеніе; но по
какимъ источникамъ можно составить эту исторію, которая
произвела бы переворотъ въ мышленіи, если бы ее выполнили пауч-
нымъ образомъ? По книгамъ, вродѣ книги Еноха, завѣщанія двѣ-
надцати патріарховъ, завѣщанія Соломона и вообще Апокрифовъ
евренскаго и христіанскаго происхождешя, вродѣ халдеііскихъ
толкованій, Мипша, деутеро-каноническихъ книгъ и т. д. II
оказалось бы, что Фабриціусъ и Тило, которые подготовили
удовлетворительное изданіе этихъ текстовъ, Брюсъ, который привезъ
изъ Абиссиціи книгу Еноха, Лауренцій, ІІюррей и А. и Г.
Гофманы, которые разработали ея текстъ, сдѣлали больше для этой
исторіи, чѣмъ Вольтеръ въ сопровожденіи всего ΧΥΙΙΙ вѣка.
Такимъ образомъ, съ этой широкой точки зрѣнія на науку
о человѣческомъ духѣ, самыми важными произведеніями могутъ
оказаться тѣ, которыя съ перваго взгляда казались самыми'не-
значительными. Какая-нибудь азіатская литература, не имѣющая
рѣшительно никакой внутренней стоимости, можетъ дать для
исторіи человѣческаго духа болѣе интересные выводы, чѣмъ
всякая новая литература. Научное изученіе дикихъ народовъ дало
бы еще болѣе рѣшающіе выводы, если бы имъ занимались
истинно философскіе умы. Точно также какой-нибудь плохой
народный жаргонъ можетъ больше дать для лингвистики, чѣмъ
искусственный, обработанный людьми, языкъ, вродѣ французскаго;
можно обладать основательнымъ знаніемъ такихъ литературъ, какъ
французская, англійская, нѣмецкая и итальянская, и· даже не
заметить великой проблемы. Оріенталысты часто бываютъ смѣшны,
приписывая абсолютную цѣнность тѣмъ литературамъ, которыя
они изучаютъ. Было бы слишкомъ тяжело посвящать всю свою
жизнь на то, чтобы разбирать трудный текстъ, не считая его пре-
восходнымъ. Съ другой стороны поверхностные умы умираютъ
отъ смѣха при видѣ серьезныхъ людей, которые забавляются
тѣмъ, что переводятъ и комментируюсь безобразныя книги, ка-
жущіяся намъ лишь смѣшными и глупыми. И тѣ, и другіе
неправы. Не слѣдуетъ говорить: это нелѣпо, а это прекрасно;
нужно говорить: это произведете человѣческаго духа, слѣдователь-
но, оно имѣетъ цѣнность. Совершенно ясно, что съ точки зрѣнія
положительной науки нельзя ничего извлечь изъ изученія
Востока. Два, три часа, потраченные на чтеніе новаго сочиненія по ме-
дицинѣ, математики и астрономіи, принесутъ больше пользы для
знанія этихъ наукъ, чѣмъ годы научныхъ изслѣдованій, посвя-
щенныхъ медикамъ, математиками и астрономамъ Востока (84).
Даже исторія сама по себѣ не можетъ придать цѣнность этимъ
изслѣдованіямъ. Во-первыхъ, древняя исторія Востока
совершенно сказочна, а во-вторыхъ, начиная съ той эпохи, когда она

124:
БУДУЩЕЕ НАУКИ,
пріобрѣтаетъ нѣкоторую достовѣрность, политическая исторія
Востока становится почти совершенно незначительной. Ничто не
можетъ сравниться по нелѣпости съ арабскими π персидскими
историками, которые оставили намъ исторію исламизма. И
нужно сказать, что это скорѣе вина исторіи, чѣмъ историковъ. Вез-
смысленныя и кровавыя прпхоти деспотовъ, возмущенія
правителей, перемѣна династіи, перемѣна визирей, полное отсутствіе
человѣчности, ни одного голоса природы, ни одного истиннаго и
оригинальнаго движенія народа. Что же дѣлать въ этомъ ледя-
номъ мірѣ? Конечно, тѣ, кто воображаетъ, что турецкую
литературу изучаютъ такъ же, какъ нѣмецкую, для того, чтобы найти
въ ней нѣчто прекрасное, имѣютъ полное право смѣяться надъ
людьми, посвящающими ей свои труды, и смотрѣть на нихъ,
какъ на слабые умы, неспособные нп на что другое. Вообще но-
выя восточныя литературы слабы и сами по себѣ не заслужи-
ваютъ того, чтобы ими занимались серьезные люди (85). Но онѣ
пріобрѣтаютъ большую цѣнность, если принять во вниманіе, что
онѣ даютъ намъ нѣкоторыя свѣдѣнія, важныя для знанія древ-
нихъ литературъ и въ особенности для сравнительнаго изученія
нарѣчій. Ничто не безполезно, если имѣется въ виду конечная
цѣль; но нужно ясно понимать, что посредственность имѣетъ
ценность только въ цѣломъ, часть котораго она составляетъ.
Имѣетъ ли, по крайней мѣрѣ, изученіе древнихъ восточ-
ныхъ литературъ собственное значеніе, независимое отъ исто-
ріи человѣческаго духа? Я сознаюсь, что эти древнія произведе-
нія Азіп обладаютъ истинной и неоспоримой красотой. Іаковъ и
Исай, Рамаианъ и Магабаратъ, арабскія древне-исламическія поэмы,
прекрасны въ такомъ же смыслѣ слова, какъ и Гомеръ. Но если
мы проанализпруемъ то чувство, которое возбуждаютъ въ насъ
эти древнія пропзведенія, то въ какомъ смыслѣ признаемъ мы
за ними красоту?
Мы восхищаемся размышленіями Ламартина, трагедіей
Шиллера, пѣсней Гете, потому что въ нихъ мы находимъ нашъ идеалъ.
Но развѣ нашъ идеалъ находимъ мы также въ поэтическихъ
разсужденіяхъ объ Іаковѣ, въ дивныхъ еврейскихъ пѣсняхъ, въ
картинѣ арабской жизни въ Антара, въ гимнахъ Веды, въ пре-
красномъ эпизодѣ Наля и Дамаянти, Іадйнадатта, Савитри, въ
нисхожденіи въ долину Ганга? Развѣ нашъ идеалъ находимъ мы
въ символической фигурѣ оума или Брамы, въ египетской пи-
рамидѣ, въ Элорскихъ пещерахъѴ Конечно, нѣтъ. Мы восхищаемся
всѣмъ этпмъ только при томъ условіи, если мы перенесемся къ
тѣмъ временамъ, когда появились эти памятники, если мы будемъ
видѣть въ этомъ проявленіе человѣческаго духа, вѣчный ростъ
скрытой сплы. Именно поэтому узкіе и малоподвижные умы,
которые судятъ объ этихъ древнихъ произведеніяхъ, упрямо
оставаясь на современной точкѣ зрѣнія, не могутъ восхищаться ими
или восхищаются въ нихъ тѣмъ, что совсѣмъ не прекрасно, или
тѣмъ, чего въ нихъ совсѣмъ нѣтъ (86). Прочтите, напримѣръ, миѳъ о
Марутахъ человѣку, несвѣдущему въ иностранныхъ литературахъ;
онъ найдетъ его просто отвратительнымъ и отталкивающимъ.
Дравы были Перро и нѣкоторые Александрійскіе критики, на-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.·
125
зывая Гомера смѣпшымъ. Но мадамъ Дасье и Вуало совершенно
неправы, когда они хотятъ защищать Гомера, не покидая этой
странной точки зрѣнія на древній міръ. Чтобы понять истинный
смыслъ этихъ экзотическихъ красотъ, нужно отожествить себя съ
человѣческимъ духомъ; чтобы находить нѣчто оригинальное,
живое и гармоническое даже въ самыхъ странныхъ произведеніяхъ
человѣческаго духа, нужно умѣть жить и чувствовать вмѣстѣ съ
нимъ. Шампильонъ дошелъ до того, что находилъ прекрасными
египетскія головы; евреи находили, что Талмудъ заключаешь въ
себѣ столь же высокую мораль, какъ и Евангеліе; почитатели
среднихъ вѣковъ восхищаются грубыми Статуетками, мимо кото-
рыхъ профаны проходятъ равнодушно. Вы думаете, что это просто
иллюзіи эрудита или страстнаго любителя? Нѣтъ, причина этого
лежитъ въ томъ, что въ каждомъ изгибѣ того, что творить чело-
вѣкъ, скрывается божественный лучъ; внимательный наблюдатель
умѣетъ найти его. Тотъ алтарь на которомъ патріархи приносили,
жертвы Іеговѣ, въ матерьальномъ отношеніи представлялъ изъ
себя простую кучу камней; но если принять во внпманіе его
значение для людей, если смотрѣть на него, какъ на символъ
простоты этихъ древнихъ богослуженій, этого грубаго и аморфнаго
Бога первобытнаго человѣчества, то эта куча камней имѣетъ ту
же цѣнность, что греческій антропоморфически храмъ, и конечно
въ тысячу разъ прекраснѣе, чѣмъ наши золотые и мраморные
храмы, которые воздвигаютъ и которыми восхищаются люди, не
вѣрящіе въ Бога. Чтобы принести жертву и по своему
приблизиться къ Богу, браману было достаточно немного коровьяго
навоза и клочка травы кауза.
Грубый столбъ, который изображалъ грацій у Эллиновъ,
говорилъ имъ больше, чѣмъ прекрасныя аллегорическія статуи-
Цѣнность вещей зависитъ отъ того, что люди видять въ нихъ,
какія чувства связываютъ они съ ними, какіе символы
извлекаюсь изъ нихъ. Поддѣлки первобытныхъ произведеній не
красивы, какъ бы совершенны онѣ ни были, тогда какъ оригиналы
прекрасны.
Точное воспроизведете Гизейской пирамиды въ Сенъ-Де-
нисской равнинѣ было бы ребячествомъ. Въ послѣднія времена
еврейской литературы, ученые составляли псалмы, такъ искуссно
подражая древнимъ пѣснямъ, что ихъ можно было принять за
эти пѣсни. И все таки, нужно сознаться, что древніе псалмы
прекрасны, тогда какъ новые только весьма искусственны; однако
самый опытный человѣкъ, едва можетъ различить ихъ.
Никогда не слѣдуетъ судить о красотѣ произведенія
абстрактно и независимо отъ той обстановки, въ которой оно
появилось. Если бы Оссіановскія пѣсни Макферсона были подлинными,
то ихъ слѣдовало бы поставить на ряду съ Гомеромъ. Но такъ
какъ онѣ принадлежать поэту ХѴШ-го столѣтія, то онѣ обла-
даютъ посредственнымъ достоинствомъ.
Прекрасное создается не буквой, а истиннымъ вдохновеніемъ
человѣчества. Я полагаю, что умный человѣкъ (какъ это сдѣлалъ
Апполоній Родъ) могъ бы въ совершенствѣ уловить гомеровскій
стиль и написать поэму совершенно въ томъ же духѣ; поэма эта

126
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
такъ же относилась бы къ Гомеру, какъ Les Paroles (Г шіCroyant
относятся къ библіи: въ глазахъ многихъ она была бы даже выш«·
поэмы Гомера, потому что автору было бы легко избѣжать того,
что мы считаемъ не достатками или, по крайней мѣрѣ, непослѣдо-
вательностямн и протпворѣчіямп оригинала. Я очень хотѣлъ бы
знать, какпмъ образомъ критикъ, стоящііі на обсолютной точкі>
зрѣнія, могъ бы доказать, что эта поэма въ. действительности
ниже Нліады, или лучше сказать, что ІІліада—это цѣлый міръ,
тогда какъ произведению новаго писателя суждено лишь на
короткое время занять любопытныхъ, a затѣмъ гнить на полкахъ.
Что же еоставляетъ красоту Гомера, если поэма, совершенно
похожая на его поэму, но написанная въ ХІХ-мъ вѣкѣ, не можетъ
назваться прекрасной? Это происходить потому, что гомеровская
поэма ХІХ-го столѣтія неистинна. Прекрасенъ не Гомеръ,
прекрасна гомеровская .жизнь, прекрасны тѣ фазисы человѣческаго
существованія, которые описаны Гомеромъ.
Прекрасна не сама бпблія, какъ книга; прекрасны библей-
скіе нравы, форма жизни, описанная въ ней. Прекрасна не какая
нибудь Пндійская поэма, но сама пндійская жизнь. Что нравится
намъ въ Τ е л е м а к ѣ? ІІскуссное подражаніе антпчнымъ формамъ?
Описанія или сравненія, взятыя изъ Гомера или Виргилія?
Нѣтъ, по поводу всего этого мы только холодно говоримъ, какъ
бы констатируя фактъ: гэтотъ человѣкъ очень точно уловилъ
античный духъ~. Наше восхищеніе и нашу спмпатію возбуждаетъ
именно то, что есть новаго въ этой прекрасной книгѣ; тотъ
христианский духъ, который внушилъ Фенелону ошісаніе Елисейскихъ
полей; столь нравственная и разумная политика, какъ бы чудомъ
угаданная среди сатурналій абсолютной власти.
Истинная литература какой-нибудь эпохи это та литература,
которая обрпсовываетъ и выражаетъ ее (87). Духовные ораторы
эпохи Реставрации оставили намъ надгробныя рѣчи, являющіяоя
подражаніемъ рѣчамъ Боссюэ и почти цѣликомъ составленный
изъ фразъ этого великаго человѣка. Но эти фразы, прекрасный
въ произведеніи ХѴПІ-го вѣка, потому что тамъ онѣ искренни,
здѣсь незначительны, потому что они ложны и не выражаютъ
чувствъ ХІХ-го столѣтія. Могила пмѣетъ свою поэзію независимо
отъ всякой системы, исключая той, которая догматически пропо-
вѣдуетъ уничтоженіе; и эта поэзія быть можетъ никогда не бы-
ваетъ болѣе трогательной, чѣмъ тогда, когда невольное сомнѣніе
примѣшивается къ увѣренностп, которую сердце носитъ въ себѣ,
какъ бы для того, чтобы смягчить излишнюю прозаичность дог-
матическаго утверждения. Неясный свѣтъ имѣетъ болѣе нѣжшле
и болѣе грустные оттѣнки, менѣе рѣзко обозначенный горизонтъ;
онъ неопредѣленнѣе и болѣе подобенъ смерти. Нисколько стрп-
ницъ изъ Кузена о Санта-Роза сильнѣе подѣйствуютъ на наши
чувства, чѣмъ надгробная рѣчь, скопированная съ рѣчи Воссюэ.
Прекрасная копія съ картины Рафаэля прекрасна, потому
что она стремится только къ тому, чтобы изобразить Рафаэля.
Но подражаніе Боссюэ, написанное въ XIX-мъ вѣкѣ, не можетъ
быть прекраснымъ, потому что оно ложно примѣняетъ формы,

БУДУЩЕЕ НАУКИ. 127
оывшія когда-то истинными; оно не является выраженіемъ чело-
вѣчеетва своей эпохи.
Мы уже видѣли, насколько образцовый пропзведенія антич-
яаго искусства теряютъ свои эстетическія достоинства, когда ихъ
помѣщаютъ въ нашихъ музеяхъ. Это происходить безъ сомнѣнія
потому, что то положеніе и значеніе, которыя они имѣли въ ту
эпоху, когда были истинными, составляли три четверти ихъ
красоты. Произведете прекрасно только въ своей рамкѣ, а рамкой
всякаго произведенія является его эпоха. Развѣ скульптура Парѳе-
нона не была лучше на своемъ мѣстѣ, чѣмъ въ какомъ-нпбудь
музеѣ, гдѣ она разставлена по стѣнамъ маленькими кусками? Я
глубоко цѣню старые религиозные памятники среднихъ вѣковъ;
но я испытываю очень тяжелое чувство передъ новыми
готическими церквями, построенными архитекторами въ сюртукахъ и
составленными изъ соединенія обрывковъ рисунковъ, заимствован-
яыхъ отъ старыхъ храмовъ. Абсолютное восхищеніе всегда
поверхностно: никто болѣе меня не восхищается мыслями Паскаля
или рѣчами Боссюэ; но я восторгаюсь ими, какъ произведен!
ями ХѴП-го вѣка. Если бы эти произведения появились въ наши
дни, то они не заслуживали бы никакого вниманія. Истинное
восхищеніе бываетъ нсторическимъ. Мѣстныіі колоритъ нмѣетъ
неоспоримую прелесть, когда онъ бываетъ истпннымъ; но онъ
бываетъ крайне безвкуснымъ въ поддѣлкахъ. Я люблю Альгамбру
и Броселіанду въ ихъ истинномъ видѣ; но меня смѣшатъ
романтики, которые воображаютъ, что можно создать прекрасное
произведете, комбинируя слова. Въ этомъ ошибка Шатобріана и
причина невѣроятной посредственности его школы. Онъ
перестаешь быть самимъ собой, когда выходя изъ предѣловъ
критической оцѣнки, онъ старается творить по методу тѣхъ произве-
деній, красоты которыхъ онъ такъ вѣрно подмѣтилъ.
Тѣ изъ произведена Вольтера, въ которыхъ онъ подражалъ
формамъ прошлаго, совершенно забыты. Кто внѣ учебныхъ заве-
деній читаетъ его Генріаду или трагедіи? Но тѣ произведения,
которыя свидѣтельствуютъ о его утонченности, о его
безнравственности и о его умственномъ спектицизмѣ, безсмертны, потому
что они истинны. Мнѣ больше нравится La Fête de Bellébat или
la Pucelle, чѣмъ Смерть Цезаря или поэма Фонтеноя, Пусть они
будутъ грязны, но они изображаютъ свой вѣкъ, они изображают!»
человѣка. Горацій болѣе лириченъ въ Nunc est bibendum, чѣмъ
въ Qualem ministrum fulminis alitem.
Итакъ, истинное восхищеніе первобытными произведеніями
возможно только съ точки зрѣнія человѣческаго духа; оно
возможно лишь для человѣка, который погружается въ его исторію
не изъ любопытства, но движимый глубокимъ чувствомъ и вну-
треннпмъ влеченіемъ. Всякая догматическая точка зрѣнія
абсолютна; всякая оцѣнка, руководящаяся новыми правилами, леу-
мѣстна. Литература ХѴІІ-го вѣка, конечно, прекрасна, но только
въ томъ случаѣ, если ее перенести въ ея собственную среду, въ
ХѴП-й вѣкъ. Только школьные педанты могутъ видѣть въ ней
вѣчный образъ красоты. Здѣсь, какъ и вездѣ, критика—условіе
эстетики. Только тотъ можетъ вѣрно воспринимать вещи, кто

128
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
стоить у самаго источника красоты и, исходя пзъ человѣческой
природы, съ восторгомъ созерцаетъ ея вѣчныя творенія въ ихъ
безконечномъ разнообразии храмы, статуи, поэмы, философіи,
религии, соціальныя формы, страсти, добродѣтели, страданія, любовь
и саму природу, которая не имѣла бы никакой цѣнности безъ
сознательнаго существа, пдеализирующаго ее.
Наука, искусство, философія не пмѣютъ никакого смысла
для человѣка, не стоящаго на точкѣ зрѣнія человѣческаго рода.
Только тотъ можетъ понять великую красоту вещей, кто во всемъ
видитъ форму духа, шагъ къ Богу. Даже само человѣчество
ничто иное, какъ символъ. Совершенная красота пребываетъ только
въ Богѣ, т. е. въ цѣломъ. Самыя возвышенныя произведенія—это
тѣ, которыя человѣчество создало коллективно, тѣ, съ которыми
нельзя связать ни одного собственнаго имени. Самыя прекрасныя
вещи анонимны. Критики, являющіеся только эрудитами, опла-
киваютъ это и употребляютъ все свое искусство, чтобы
проникнуть· въ эту тайну. Какая глупость! Думаете ли вы, что вы
возвысите національную эпопею, если откроете имя жалкаго
индивидуума, который ее сочинилъ! Что мнѣ за дѣло до этого чело-
вѣка, который становится между человѣчествомъ и мною? Что
значатъ для меня незначительные слоги его имени? Это имя
ложно; истинный авторъ не онъ, a нація, человѣчество,
работавшее определенное время и въ опредѣленномъ мѣстѣ. Анонимъ
гораздо болѣе выразителенъ и вѣренъ въ этомъ случаѣ;
единственное имя, которымъ слѣдуетъ обозначать автора этихъ
свободно созданныхъ произведенін, есть имя націи, среди которой
они расцвѣли; но это имя, вмѣсто того, чтобы стоять въ заглавіи,
написано на каждой страницѣ. Если бы даже Гомеръ былъ дѣй-
ствительнымъ лицомъ, то было бы нелѣпо говорить, что онъ
авторъ Иліады: подобное сочиненіе, появившееся цѣликомъ нзъ
мозга одного индивидуума, безъ всѣхъ предпіествующихъ ему пре-
даній, было бы нелѣпо и невѣроятно. „Только риторика, говорить
Кузенъ, могла предполагать, что планъ велпкаго труда принадле-
житъ тому, кто его выполняете. Риторики, которые все понима-
ютъ буквально, которые восторгаются поэмой и остаются
равнодушны къ тому, что въ ней воспѣвается, не могутъ понять, какое
участіе принималъ народъ въ этихъ произведеніяхъ. Народъ
далъ матеріалъ, но они или не видятъ этого матеріала, или вооора-
жаютъ, что поэтъ самъ избралъ его. Времена Революціи и Импе-
ріи не создали ни одной поэмы, заслуживающей вниманія; но
они создали нѣчто лучшее. Они оставили намъ самыя
прекрасныя эпопеи въ дѣйствіяхъ. Величайшее безуміе восторгаться
литературнымъ выраженіемъ чувствъ и поступковъ человечества
и оставаться равнодушнымъ къ самымъ этимъ чувствамъ и по-
ступкамъ! Прекрасно только человѣчество. Геніи только
исполнители его внушеній. Вся ихъ слава заключается въ столь глубо-
комъ единеніи съ творческой душой, что всѣ біенія великаго
сердца находятъ откликъ подъ его перомъ. Восхвалять ихъ
индивидуальность—значитъ унижать ихъ, разрушать ихъ истинную
славу и замѣнять ее химерами. Истинное благородство j
заключается не въ томъ, чтобы имѣть свое отдѣльное имя, обладать

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
129
своей отдѣльноіі геніальностью, по въ томъ, чтобы принадлежать
къ благородной расѣ, быть неизвѣстнымъ солдатомъ. затерян-
нымъ въ громадной арміи, которая идетъ впередъ, чтобы
завоевать совершенство.
Переносясь въ обпшрныя поля человѣчества, критикъ бу-
детъ смотрѣть съ состраданіемъ на то жалкое восхпщеніе,
которое обращаетъ большее вниманіе на почеркъ писателя, чѣмъ на
геній того, кто диктовалъ ему! Конечно, хорошая критика должна
удѣлять широкое мѣсто великимъ людямъ. Они имѣютъ значеніе
въ человѣчествѣ и черезъ человѣчество. Они ясно и совершенно
чувствуютъ то, что всѣ чувствуютъ смутно. Они даютъ языкъ и
голосъ нѣмымъ инстинктамъ, подавляемымъ въ толпѣ, существѣ,
совершенно безсловесномъ; эти инстинкты хотятъ высказаться и
узнаютъ себя въ ихъ словахъ: «О великій поэтъ, говорятъ они
ему, мы были нѣмы, а ты намъ даль голосъ. Мы искали себя, а
ты показалъ намъ насъ самихъ~. Изумительный діалогъ генія съ
толпой! Толпа доставляешь ему матеріалъ; геній выражаешь его
и, придавая ему форму, даетъ ему жизнь; тогда толпа, которая
чувствуешь, но не умѣетъ говорить, узнаетъ и называешь себя.
Это похоже на музыкальный діалогъ, гдѣ голоса чередуются и
отвѣчаютъ другъ другу. Вотъ одинъ голосъ плавный и
протяжный льется, издавая трогательные и нѣжные звуки. Затѣмъ взрывъ
голосовъ, повидимому, нестройный, но въ действительности
могу чій, гдѣ одинокій голосъ еще продолжаешь пѣть, но
поглощается великимъ хоромъ, который опережаетъ и увлекаешь его.
Великіе люди умѣюшь напередъ угадывать то, что скоро увидятъ
всѣ; это—развѣдчики великой арміи; ихъ легкій и смѣлый бѣгъ
позволяешь имъ раньше другихъ замѣтить цвѣтущія долины и
высокія горы. Но въ сущности все-таки армія привела ихъ туда,
гдѣ они находятся, и она толкаешь ихъ впередъ: армія
поддерживаешь ихъ и довѣряется имъ, она сама идетъ впередъ въ ихъ
лицѣ, и побѣда бываетъ полной только тогда, когда это великое
тѣло своимъ болѣе медленнымъ, но и болѣе вѣрнымъ шагомъ
утопчешь ту тропинку, которую они едва проложили, и
расположится своей тяжелой массой на той почвѣ, гдѣ они появились
впервые въ качествѣ смѣлыхъ развѣдчиковъ.
Кромѣ того, какъ часто великіе люди буквально создаются
чело вѣчествомъ; оно смываешь съ ихъ жизни всѣ пятна, все низкое,
идеализируешь ихъ и дѣлаетъ пзъ нихъ какъ бы статуи, вы-
строившіяся на его пути, чтобы напоминать ему о себѣ и
приводить его въ восторгъ передъ своимъ собственнымъ созданіемъ.
Счастливы тѣ, кого легенда избавляешь такимъ образомъ отъ
критики. Увы! очень возможно, что если бы мы коснулись ихъ, то
и на ихъ ногахъ мы нашли бы немного земной грязи. Почти всегда
прекрасное, высокое, божественное по справедливости
приписывается человѣчеству. Вообще хорошая критика должна остерегаться
слишкомъ довѣрять индивидуумамъ и отводить имъ слишкомъ
большое мѣсто. Творяшь массы, потому что только массы обла-
даютъ въ высшей степени развитыми и безконечно болѣе
непроизвольными нравственными инстинктами человѣческой природы.
Красота Беатриче принадлежишь Данте, а не самой Беатриче; кра-

130
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
сота Кришны принадлежите пндійскому генію, а не Кришнѣ.
Конечно, данный индивпдуумъ идеализируется не случайно. Но бы-
ваютъ случаи, когда покровъ, сотканный человѣчествомъ,
совершенно скрываетъ первоначальную действительность. Благодаря
его могущественной работѣ, самая ничтожная куколка можетъ
превратиться въ самую идеальную бабочку.
Эта работа толпы представляетъ изъ себя тотъ элементъ, на
который въ исторіп фплософіи обращали слишкомъ мало внима-
нія. Историки думаютъ, что, выставивъ нѣсколько собственныхъ
именъ, они уже* сказали все. Тѣмъ, какъ народъ воспринималъ
жизнь и той интеллектуальной системой, въ которой выразилась
эпоха, они совсѣмъ не занимаются, и однако въ этомъто и
заключается главное движущее начало. Вообще исторія человѣче-
скаго духа слишкомъ индивидуальна. Она похожа на
театральную пьесу, которую играютъ на площади, π въ которой зритель
видитъ только двухъ или трехъ лицъ. Исторія нѣмецкой фило-
софіп считается полной, если она даетъ отдѣльныя главы о Контѣ,
Фихте, Шеллпнгѣ, Гегелѣ, Гаманнѣ, Гердерѣ, Якоби и Гербартѣ.
Но гдѣ же тотъ народъ, который окружалъ ихъ? Индивпдуумъ
долженъ являться только на постоянномъ фонѣ. Словомъ, исто-
рія философіи должна бытъ исторіей мыслей человѣчества. Въ
ходячихъ идеяхъ какого-нибудь народа и какой-нибудь эпохи
заключается не написанная философія и литература, съ которыми
также нужно считаться. Обыкновенно думаютъ, что у народа есть
литература только въ такомъ случаѣ, если у него есть
определенные и законченные памятники. Но пстинныя литературныя
произведенія младенческихъ народовъ—это его незаписанныя ми-
нпческія идеи (правильно записанныя идея и тѣ способности,
который предполагаетъ эта работа, появляются только на извѣстной
ступени развитія), идеи, распространенныя по всей паціи, повто-
ряемыя тысячами неслыпшыхъ голосовъ, при чемъ каждый голосъ
придаетъ пмъ какую угодно форму. Съ перваго взгляда можетъ
показаться, что бретонскіе народы совсѣмъ не имѣютъ
литературы, потому что было бы очень трудно составить обширный ката-
логъ бретонскихъ древнихъ и оригинальныхъ книгъ. Но въ дѣи-
ствительности у нихъ есть цѣлая ірадиціонная литература въ ихъ
легендахъ, въ ихъ сказкахъ, миѳологическихъ фантазіяхъ, въ ихъ
суевѣрномъ культѣ, въ ихъ поэмахъ; тоже самое было съ боль-
шинствомъ геропческихъ легендъ до тѣхъ поръ, пока
культурная часть націп не отказалась отъ нихъ, и они не были собраны въ
Bibliothèque bleue.
Когда входишь въ Луврѣ въ залъ испанскаго музея, то
конечно съ большимъ удовольствіемъ разсматриваешь вблизи
картины Мурильо и Де-Рибейра. Но то впечалѣніе, которое
выносишь изъ этихъ залъ отъ обычныхъ позъ персонажей, отъ об-
щаго стиля картинъ, отъ преобладающаго колорита, несравненно
прекраснѣе. Ни одного голаго тѣла, ни одной улыбки. Вся
Испания проявиласъ въ этихъ картинахъ. Такимъ образомъ истинная
критика должна умѣть уловить характеръ каждой части человѣ-
чества. Хвалить одно, поріщать другое—слишкомъ мелкій спо-
собъ. Нужно брать произведете такъ, какъ оно есть, потому что

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
131
оно совершенно въ своемъ родѣ и вполнѣ выражаетъ то, что
стремится выразить; не слѣдуетъ упрекать его въ томъ, что оно
не имѣетъ чего-нибудь. Идея недостатка неумѣстна въ
литературной критикѣ, исключая тѣхъ случаевъ, когда дѣло идетъ о
совершенно искусственной литературѣ, въ родѣ латинской
литературы временъ упадка. Конечно нельзя сказать, что всѣ
произведения одинаковы, но каждое изъ нихъ даетъ то, что можетъ
дать. Оно можетъ занимать болѣе или менѣе высокое мѣсто на
ступеняхъ, ведущихъ къ идеалу, но не слѣдуетъ порицать автора
за тотъ или иной тонъ, какимъ онъ говорить о вещахъ,
отказываясь такимъ образомъ отъ нѣкоторыхъ родовъ красоты.
Критиковать можно скорѣе ту точку зрѣнія, съ которой задумано
данное произведете, а не само произведеніе; всѣ великіе авторы
совершенны съ ихъ точки зрѣнія и критика, направленная на
нихъ, обыквовег-но упрекаетъ пхъ ліппь въ томъ, что они не были
иными, чѣмъ были въ действительности.
Выть можетъ, я слишкомъ много разъ повторялъ и однако
хочу повторить еще разъ, что существуетъ наука о человѣчествѣ,
которая, какъ я надѣюсь, будетъ имѣть такое же право называться
философіей, какъ и наука объ иыдивидуумѣ; и эта наука о че-
ловѣчествѣ возможна только путемъ научнаго пережевыванія
произведены! человѣчества. Во всѣхъ наукахъ, предметомъ которыхъ
служить прошлое, не слѣдуетъ искать другого смысла. Для чего
усилія самыхъ благородныхъ умовъ посвящены переводу Бага-
вата-Пураны? Люди, занимавшіеся этимъ научно, отвѣтятъ вамъ:
анализировать произведенія человѣческой мысли, найти
существенный характеръ каждаго изъ нихъ, открыть аналогіи, сбли-
жающія ихъ между собой, и отыскать причину этихъ аналогій въ
самой прпродѣ разума, который, не теряя своего неразрьрнаго
единства, проявляется въ столь разнородныхъ произведеніяхъ
науки и искусства,—такова задача, которую стремился разрѣпшть
философскій геній всѣхъ временъ, съ тѣхъ поръ какъ Греція
дала человѣку два могущественныхъ средства: анализъ и
наблюдете (88). Только это даетъ цѣнность эрудиціи. Никто не ста-
нетъ приписывать ей практическую полезность; но и простое
любопытство не могло бы облагородить ее. Остается только видѣть
въ ней условіе науки о человѣческомъ духѣ, науку о произ-
веденіяхъ человѣческаго духа.
Профанъ и ученый одинаково восхищаются прекраснымъ
цвѣткомъ: но они восхищаются въ немъ не однимъ и тѣмъ же.
Профанъ видитъ въ немъ только яркія краски π изящныя формы.
Ученый же едва замѣчаетъ эту внѣшнюю красоту: его восхища-
ютъ чудеса внутренней жизни и ея тайны. Его приводить въ
восторгъ не самый цвѣтокъ, а жизнь, универсальная сила,
которая проявляется въ немъ въ одной изъ своихъ формъ. До сихъ
поръ критика такъ же относилась къ великимъ произведеніямъ
литературы, какъ мы относимся къ прекраснымъ формамъ чело-
вѣческаго тѣла. Критика будущаго будетъ относиться къ нимъ
какъ анатомъ, который вскрываетъ видимую красоту, чтобы найти
за ней въ тайнѣ организма несравненно высшій родъ красоты

132
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Анатомированный трупъ отвратителенъ; однако глазъ науки
открываешь въ немъ цѣлый чудесный міръ.
Съ этой точки зрѣнія ѵ самыми важными являются самыя
странныя литературы, тѣ, которыя не имѣютъ никакой цѣны, если
судить о нихъ, руководясь нашими идеями; тѣ, которыя уносятъ
насъ дальше всего отъ настоящаго. Сравнительная анатошя
извлекаете гораздо больше выводовъ изъ наблюденій надъ низшими
животными, чѣмъ изъ наблюдевой надъ высшими видами. Кювье
могъ бы въ теченіе всей жизни анатомировать домашнихъ жи-
вотныхъ, совершенно не подозрѣвая тѣхъ высокихъ проблемъ,
которыя открыло бы ему изученіе моллюсковъ и кольчатыхъ
червей. Такимъ образомъ тотъ, кто занимается только правильными
литературами, занимающими въ ряду умственныхъ дродуктовъ
такое же мѣсто, какое болъшія животныя занимаютъ въ живот-
номъ царствѣ, не можетъ дойти до широкаго пониманія науки о
человѣческомъ духѣ (89). Онъ видитъ только эстетическую и
литературную сторону, да и ту не можетъ глубоко и ясно понять.
Онъ не видитъ той божественной силы, которая проявляется во
всѣхъ созданіяхъ человѣческаго духа. Что представляютъ изъ
себя сочиненія о литературѣ во Франціи? Изящную и утонченную
болтовню о нравственности, а отнюдь не величественныя или
научныя произведенія. Въ нпхъ не поставлено ни одной проблемы,
не подмѣчены самыя главныя вещи. Наука о литературѣ
составляется такъ, какъ могъ бы составить ботанику какой-нибудь
любитель цвѣтовъ, который ограничивался бы только тѣмъ, что
любовался лепестками каждаго цвѣтка. Истинная критика, наобо-
ротъ, безстрашно вырываетъ цвѣтокъ, чтобы изучить его корниг
посчитать его тычинки и разсмотрѣть его ткани. Не подумайте,,
что врлѣдствіе этого она теряетъ способность восхищаться. На-
оборотъ, только она одна имѣетъ право на это; только, она одна
можетъ быть увѣрена въ томъ, что ее восхищаютъ не промахи,
не ошибки переписчиковъ; только она одна знаетъ истину, а
только истина прекрасна. Такъ будемъ поступать мы, люди
второй половины ХІХ-го вѣка. У насъ не будетъ тонкости аттическихъ
писателей, не будетъ ихъ восхитительной болтовни, ихъ остро-
умныхъ полу-словъ. Но у насъ будетъ догматическій взглядъ на
человѣческую природу; мы погрузимся въ самый океанъ вмѣсто
того, чтобы купаться у его береговъ, и принесемъ оттуда
настоящей жемчугъ. Все, что является созданіемъ человѣческаго
духа, божественно, и тѣмъ болѣе божественно, чѣмъ болѣе
первобытно. Говорятъ, чтоВильменъ называлъ Форьеля атеистомъ
въ литературѣ. Онъ скорѣе долженъ бы былъ назвать его
пантепстомъ, что не одно и тоже.
XI.
Итакъ на филологію или на изученіе древнихъ литературъ
слѣдуетъ смотрѣть, какъ на науку, имѣющую опредѣленный пред-
метъ, а именно человѣческій духъ. Если на него смотрѣть, только
какъ на средство умственнаго развитія и воспитанія, то, по
моему мнѣнію, у него отнимаютъ его истинное значеніе. Люди же,
которые ограничиваются тѣмъ, что въ древнихъ литѳратурахъ
изучаютъ только ихъ вліяніе на произведенія современной лите-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
133
ратуры, становятся на еще болѣе узкую точку зрѣнія. Въ замѣча-
тельной рѣчи, произнесенной на конгрессѣ нѣмецкпхъ фплологовъ
въ Боннѣ въ 1841 году, Велькеръ, стараясь опредѣлпть значеніе
филологіи (Uber die Bedeutung der Philologie), разематривалъ ее
почти исключительно съ этой точки зрѣнія (90). Филологія въ
глазахъ Велькера есть наука о классическихъ литературахъ, т. е.
о литературахъ образцовыхъ; эти литературы изображаютъ намъ
общій типъ человѣчества и должны поэтому правиться всѣмъ на-
родамъ и на всѣхъ вліять воспитательнымъ образомъ. Велькеръ
цѣнитъ изученіе, древности особенно за то благотворное вліяніе.
которое оно можетъ оказать на литературу и на эстетическое
воспитаніе современныхъ націй. Древніе авторы являются для
него скорѣе образцами л предметами восхпщенія, чѣмъ пред-
метомъ науки. Однако Велькеръ не рекомендуетъ намъ ра-
бскаго подражанія. Онъ говорить о тайномъ внутреннемъ
вліяніи, подобномъ вліянію электричества, которое, не сообщая
тѣлу ни одной частпцы самого себя, развпваетъ въ немъ
подобное же состояніе; онъ порнцаетъ попытки тѣхъ, кто хо-
четъ найти у новыхъ авторовъ достаточный матеріалъ для
эстетическаго и нравственнаго воспптанія. Такпмъ образомъ
Велькеръ смотритъ на филологію съ точки зрѣнія гуманиста, а
не съ точки зрѣнія ученаго. Что же касается меня, то я думаю,
что филологіи отводится гораздо болѣе высокое и болѣе вѣрное
мѣсто въ томъ случаѣ, если ей придаютъ научное и
философское значеніе для исторіп человѣческаго духа, чѣмъ въ томъ
случаѣ, если на нее смотрятъ лишь какъ на средство воспптанія
π литературнаго развитія. Если современныя націи могутъ найти
въ самихъ себѣ интеллектуальное зерно, живой
непосредственный источникъ оригинальнаго вдохновенія, то нужно очень осте-
2эегаться замутить этотъ родникъ новаго творчества примѣсыо
древности. Въ литературѣ звуки тѣмъ ирекраснѣе, чѣмъ они
вѣрнѣе и чище; эрудиту, критику принадлежатъ всѣ проявленія
ума въ самихъ разнообразныхъ формахъ; но оригинальнаго поэта
и творца, наоборотъ, только безпокоитъ и смущаетъ всякая чужая
нота. Но даже тогда, когда новое время создаетъ поэзію и фило-
софію, которая будетъ такъ же вѣрно отражать его, какъ Гомеръ
и Платонъ отражаютъ Грецію своего времени, изученіе древности
не перестанетъ имѣть своего значенія съ точки зрѣнія науки.
Кромѣ того взглядъ Велькера недостаточенъ для того, чтобы
оправдать всѣ филологическія изслѣдованія. Если древними
литературами занимаются только для того, чтобы искать въ нихъ
образцовъ, то зачѣмъ заниматься такими литературами, которымъ
мы не можемъ подражать, хотя онѣ и имѣютъ свою особенную
красоту? Въ такомъ случаѣ слѣдовало бы ограничиваться
греческой и римской литературой, и даже въ этихъ предѣлахъ имѣло
бы значеніе только изученіе образцовыхъ произведедій. Однако,
хотя восточныя литературы,, о которыхъ Велькеръ говорить съ
такимъ презрѣніемъ, и второстепенныя произведенія
классическихъ лптературъ и не могутъ. развить вкуса, но онѣ иногда об-
ладаютъ еще болыпимъ философскимъ интересомъ, давал намъ

134
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
больше свѣдѣнііі объ исторін человѣческаго ума, чѣмъ самые со-
вершенные памятники напболѣе блестящнхъ эпохъ.
Кромѣ того существованіе классическихъ языковъ вовсе не
абсолютно. Греческая и латинская литературы являются
классическими по отношенію къ намъ не потому, чтобы онѣ были
лучшими изъ всѣхъ литературъ, но потому что онѣ переданы намъ
исторіей. Тотъ факгь, что какой-нибудь древнііі языкъ избирается и
полагается въ основу воспитанія, что вокругъ него
концентрируются всѣ литературныя силы націн, которая съ давнихъ поръ
выработала себѣ новый языкъ, не является, какъ это часто увѣ-
ряютъ, резулътатомъ произвольнаго выбора; онъ пред став ляетъ
изъ себя одпнъ изъ самыхъ общихъ законовъ исторіи языка, за-
конъ, который совсѣмъ не завпситъ отъ каприза пли литературныхъ
воззрѣній той или иной эпохи. Тотъ, кто прпдаетъ названію
„классически" абсолютный смыслъ и ограничиваете его однимъ или
двумя нарѣчіямп, какъ будто бы то, что онп служатъ средствомъ
для воспптанія всѣхъ народовъ, было пхъ исключительной и
природной привиллегіей, плохо понимаетъ сущность и роль
классическихъ языковъ. Существованіе ихъ есть постоянное явленіе въ
лингвистикѣ, а выборъ ихъ не пмѣетъ ничего абсолютнаго для
всѣхъ народовъ, но и совершенно непроизволенъ для каждаго
изъ нихъ.
Общая исторія языковъ уже съ давнихъ поръ
констатировала тотъ замѣчательнын факте, что во всѣхъ странахъ, гдѣ
произошло нѣкоторое умственное двпженіе, два слоя языковъ легли
одинъ на другой, но эти два языка не вытѣснили внезапно другъ
друга, а второй языкъ путемъ незамѣтныхъ видоизмѣненій
образовался изъ перваго. Повсюду древній языкъ уступилъ мѣсто
народному нарѣчію, которое не составляете въ сущности отдѣльнаго
языка, но скорѣе является другимъ возрастомъ языка,
предшествовавшего ему; этотъ древній языкъ болѣе наученъ, болѣе синтети-
ченъ, изобилуете флексіями, выражающими самыя тонкія
отношения мысли, и даже въ кругу своихъ идей болѣе богатъ, хотя
самый кругъ идей сравнительно болѣе узокъ; словомъ, онъ
является пзображеніемъ первоначальнаго творчества, когда умъ,
соединяя элементы въ смутное единство, не умѣетъ въ цѣломъ
аналитически различать частей. Новое нарѣчіе, соотвѣтствуя
прогрессу анализа, наоборотъ—болѣе ясно и точно; оно .раздѣляетъ
то, что соединили древніе, и разбиваетъ механизмъ древняго
языка, чтобы дать каждой идеи и каждому отношенію отдѣльное
выраженіе.
Веря одинъ за другимъ языки всѣхъ странъ, гдѣ люди
пмѣли исторію, можно повѣрить это движеніе, представляющее
изъ себя ничто иное, какъ движеніе самаго человѣческаго духа.
Въ Индіп санскрптскій языкъ со своимъ у дивите льнымъ богат-
ствомъ грамматическихъ формъ, со своими восемью падежами,
шестью наклоненіями, многочисленными окончаніями, со своей
сложно и прочно связанной фразой, видоизмѣняясь даетъ начало
тремъ языкамъ: палійскому, пракритскому и кавійскому,—діалек-
тамъ менѣе богатымъ, болѣе простымъ и болѣе яснымъ; эти въ
свою очередь разлагаются на еще болѣе простыя нарѣчія: индус-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
135
скій, бенгальскій, маратскііі и другія народныя нарѣчія
Индостана: а сами дѣлаются мертвыми научными и священными
языками: палійскій на островѣ Цейлонѣ и въ Индо-Китаѣ.
пракритски у Джайна, кавійскій на островѣ Ява, Бали и Ыадурѣ. Въ
индусской религіи на Кавказѣ зендскій языкъ со своими
длинными и сложными словами, отсутствіемъ предлоговъ и обыкно-
веніемъ замѣнять ихъ измѣненіемъ флексій въ падежахъ, и
персидскій съ клинообразными буквами и весьма совершеннымъ
строеніемъ замѣнены новымъ персидскимъ языкомъ, почти столь
же сокращеннымъ, какъ англійскій, и дошедшимъ до послѣдней
степени сжатости. Въ кавказскихъ странахъ новый армянекій и
георгіанскій языки заняли мѣсто древняго армянского и георгі-
анскаго. Въ Европѣ древне-славянскііі древне-германскш, готскііі
и норманскій языки предшествовали слявянскимъ и германскимъ
нарѣчіямъ. Наконецъ, изъ разложенія греческаго и латинскаго,
подвергшихся измѣненіямъ во времена варварства, возникли но-
выя греческія и неолатинскія нарѣчія.
Семитическіе языки, гораздо менѣе живые, чѣмъ языки индо-
германскіе, слѣдовали по подобному же пути. Самый древній изъ
нихъ, еврейскій, исчезаетъ въ очень отдаленную эпоху; вмѣсто
него господствуютъ халдейскій, самаріискш, сирійскій, діалекты
болѣе анализированные, съ болѣе длинными фразами, а иногда
π болѣе ясные, которые въ свою очередь поглощаются арабскимъ,
Но и арабскій языкъ въ свою очередь слишкомъ наученъ для
того, чтобы войти въ употребленіе у иностранцевъ, которые не
могутъ усвоить его тонкихъ и разнообразныхъ флексій;
солецизмы входятъ въ обычное право, и такимъ образомъ рядомъ съ лп-
тературнымъ языкомъ, который становится исключительнымъ до-
стояніемъ школъ, появляется народный арабскіи языкъ съ болѣе
простымъ строеніемъ и менѣе богатыми грамматическими формами.
Въ языкахъ западной и центральной Азіп происходятъ аналогич-
ныя явленія, и древній китайскій замѣняется новымъ китайскіімъ,
древній тибетскій замѣняется новымъ тибетскимъ; въ малайскпхъ
языкахъ тѣ же явленія происходятъ въ томъ древнемъ языкѣ,
котором}7 Марсденъ и Крофурдъ далиназваніевеликагополинезійскаго,
который былъ языкомъ явской цивилизаціи, и который Бальби на-
зываетъ океанійскимъ санскритскимъ.
Но какая судьба постпгаетъ древній языкъ, вытѣененный изъ
всеобщаго употребленія новымъ нарѣчіемъ? Его роль хотя и измѣ-
няется, но не дѣлается менѣе замѣчательной. Онъ перестаетъ
играть роль посредника въ обычцыхъ сношеніяхъ жизни, но
становится языкомъ научнымъ, а также почти всегда священнымъ
языкомъ того народа, который его измѣнилъ. Сохранившись въ
древней литературѣ и являясь хранителемърелпгіозныхъинаціо-
нальныхъ традицііі, онъ становится достояніемъ ученыхъ, языкомъ
умственной сферы, π обыкновенно проходятъ цѣлые вѣка, прежде
чѣмъ новое нарѣчіе осмѣлится въ свою очередь выйтп изъ сферы
народной жизни и перейти въ сферу интеллектуальной дѣятель-
ности. Однимъ словомъ онъ становится классическимъ,
священнымъ и богослужебнымъ языкомъ; въ тѣхъ странахъ, гдѣ
происходить такое явленіе, термины эти относительны, такъ какъ они

136
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
обозначаюсь отправленія, которыя неразлучны другъ съ другомъ.
У восточныхъ народовъ, напрпмѣръ, гдѣ древнія книги непре-
мѣнно дѣлаются священными, религіозные π богослужебные
обряды всегда ввѣряются на храненіе этому научному и мало
извѣетпому языку.
ІІтакъ в'ь псторіп языковъ замѣчается то общее явленіе, что
каждый народъ находитъ свой классическій языкъ въ самыхъ
условіяхъ своей иеторін, и что выборъ этого языка вовсе не произ-
воленъ. У мало образованныхъ націіі языкъ этотъ употребляется
во всей интеллектуальной сферѣ, а у тѣхъ народовъ, которые
обладаютъ болѣе энергичной интеллектуальной дѣятельностыо, и
у которыхъ создался новый языкъ, болѣе удовлетворяющий ихъ
потребностями древній языкъ играетъ роль торжественнаго и
религіознаго языка, служить для воспитанія мысли и для всту-
пленія въ сферу умственной деятельности.
Действительно, такъ какъ новый языкъ весь составленъ изъ
обломковъ древняго, то невозможно знать его научнымъ.образомъ,
не сводя эти отрывки къ первоначальному зданію, гдѣ каждый
изъ нихъ пмѣлъ свое истинное значеніе. Опытъ доказываете намъ,
какъ несовершенно знаніе новыхъ языковъ у тѣхъ, кто не поло-
жилъ въ основу его знанія древняго языка, изъ которого
произошли всѣ новыя нарѣчія. Тайна грамматическихъ построеній,
этимологій, a слѣдовательно и орѳографій лежитъ цѣликомъ въ
древнемъ языкѣ; а потому логическое основаніе грамматическихъ
нравилъ неуловимо для тѣхъ, кто разсматриваетъ ихъ
изолированно и независимо отъ ихъ происхожденія. Едннственнымъ ру-
ководителемъ является тогда рутина, какъ и во всѣхъ тѣхъ слу-
чаяхъ, когда стремятся къ практическому познанію, исключая
теоретическія основанія. Человѣкъ въ этомъ случаѣ такъ же
знаетъ свой языкъ, какъ работникъ, употребляющій геометриче-
скіе. пріемы безъ ихъ пониманія, знаетъ геометрію. Кромѣ того
новый языкъ, созданный путемъ разложенія, не можетъ дать
жизни отрывкамъ, которые онъ пытается ассимилировать, не
возвращаясь къ древнему синтезу, чтобы тамъ найти отпечатокъ, мо-
гущій дать новое единство этимъ разрозненнымъ элементамъ.
Отсюда проистекаетъ то, что онъ не можетъ самъ по себѣ стать
литературнымъ языкомъ: кромѣ того это объединяете людей,
которые въ извѣстную эпоху должны были воспитываться на
древнемъ языкѣ и, если можно такъ выразиться, присутствовать при
жизни людей, говоривщихъ на немъ. Безъ этого народный языкъ
на всегда остался бы тѣмъ, чѣмъ онъ былъ въ началѣ,—народ -
нымъ жаргономъ, порожденнымъ неспособностью къ синтезу и
непрпложимымъ въ интеллектуальной сферѣ. Дѣло не въ томъ,
что мы должны жалѣть о синтезѣ. Анализъ есть нѣчто болѣе
совершенное и болѣе соотвѣтствуетъ научному направленно человѣ-
ческаго ума. Но одинъ анализъ ничего не можетъ создать.
Путемъ анализа можно лишь разложить языкъ и обнаружить его
тайныя пружины, но невозможно опять создать того цѣлаго,
которое онъ разрушилъ, не прибѣгая для этого къ древней системѣ
и не почеріінувъ духъ единства и научной организаціи изъ оно-
шеній съ древностью. Таковъ законъ, которому слѣдовали въ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
137
своемъ развытіи всѣ новые языки. Такимъ образоыъ процессы,
которые возвели народный языкъ въ достоинство литературнаго
языка, тождественны^ съ тѣми, путемъ которыхъ можно достигнуть его
полнаго пониманія. Образецъ фплологжческаго воспитанія для
каждой страны данъ въ томъ процессѣ, который долженъ быль
претерпѣть народный языкъ, чтобы достигнуть своей
облагороженной формы.
Историческая польза изученія древняго языка не уступаетъ
его филологической и литературной пользѣ. Священная книга была
для древнихъ націй хранилищемъ всѣхъ національныхъ
воспоминаний; каждый долженъ былъ прибѣгать къ ней, чтобы найти
свою генеалогію и основаніе всѣхъ обычаевъ гражданской,
политической и религіозной жизни. Классическіе языки во многпхъ
отношеніяхъ замѣняютъ собой священную книгу для современ-
ныхъ народовъ. Тамъ лежать пхъ корни, ихъ права, основаніе
пхъ словъ, и слѣдовательно ихъ учреждены. Безъ нихъ множество
вещей остается непонятнымъ и исторически необъяснимыми
Каждая новая идея взросла на древнемъ стеблѣ; все современное
развитіе вытекаетъ изъ предшествующа™. Брать человѣчество въ
какой-нибудь изолированный моментъ его сущеетвованія, значить
осудить себя на полное непонпманіе его: оно имѣетъ смыслъ
только въ цѣломъ. Въ этомъ и заключается значеніе эрудпціи,
возсоздающеіі прошлое и изслѣдующей всѣ части человѣчества;
сознательно или безсознательно эрудиція даетъ необходимую
основу философін.
Воспитаніе, принужденное скромно ограничиваться частью,
не будучи въ состояніи охватить всего прошлаго, связано съ тѣмъ
древнимъ языкомъ, который является классическимъ по отноше-
иію къ каждой націи. Этотъ выборъ никогда не бываетъ сомни-
тельнымъ; мы можемъ въ немъ сомнѣваться еще меньше, чѣмъ
всякій другой народъ. Наша цивилизація, наши учреждения, наши
языки построены изъ греческпхъ и латинскихъ элементовъ.
Поэтому греческій и латинскій языки волей или неволей навязаны
намъ самыми фактами; никакой законъ, никакое постановленіе
не могло дать имъ и не можетъ отнять отъ нихъ этого характера,
даннаго имъ исторіей. Такъ же точно, какъ воспитаніе у китай-
цевъ и у арабовъ всегда будетъ основано не на изученіи народ-
наго арабскаго и китайскаго языка, а на изученіи литературнаго
арабскаго и литературнаго китайскаго; точно такъ же, какъ
современная Греція можетъ почерпнуть немного литературной
жизни только изъ изученія.древне-греческаго языка,—такъ и у насъ
изученіе нашихъ классическихъ языковъ, неразлучныхъ другъ съ
другомъ, будетъ всегда силою вещей основой нашего воспитанія.
Другіе европейскіе народы, какъ напримѣръ, славяне и даже
германскія націи, хотя они впослѣдствіи и находились въ столь
тѣсныхъ сношеніяхъ съ латинскимъ языкомъ, могутъ искать осно-
ванія для своего воспитанія въ другомъ мѣстѣ; они лишать себя
такимъ образомъ прекраснаго источника красоты и истины, но
по крайней мѣрѣ не лишать себя непосредственныхъ сношеній
со своими предками; но для насъ это значило бы отказаться отъ
своего собственнаго происхождения и порвать со своими отцами.

138
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
Филологическое восиитаыіе не можетъ состоять изъ одного из-
ученія новаго языка, а нравственное и политическое воспитаніе
не можетъ питаться исключительно современными идеями и учре-
жденіямп: нужно вернуться къ псточникамъ, стать ^ на дорогу
прошлаго. чтобы доііш до настоящаго полнаго развитія ума тѣмъ
же путемъ, какимъ дошло до него человѣчество.
XII.
Единственное средство оправдать филологическія науки и
вообще эрудіщію, по моему мнѣнію, состоитъ въ томъ, чтобы
сгруппировать ихъ въ одно цѣлое и назвать это цѣлое наукой
о человѣчествѣ въ противоположность наукѣ оприродѣ.
Въ противномъ случаѣ фплологія лишается предмета и ничего
не можетъ отвѣтитъ на тѣ возраженія, которьтя такъ часто
направляются противъ ыея.
Нельзя упрекать ее незначительностью тѣхъ средствъ, кото-
рыя она употребляешь для достиженія своихъ цѣлеіі. Анатомируя
улитокъ, Кювье также могъ бы вызвать улыбку у поверхностныхъ
людей, которые не понимаютъ пріемовъ науки. Химикъ, который
возится со своими снарядами, очень похожъ на ремесленника; и
однако онъ совершаетъ самое либеральное дѣло: изслѣдованіе
того, что существуете Де-Местръ такъ описываетъ науку: „еяруки
нагружены* всевозможными книгами и инструментами, она блѣдна
отъ труда и безсонныхъ ночей; вся покрытая чернильными
пятнами, она запыхавшись пдетъ по дорогѣ истины, наклонивъ къ
землѣ свой лобъ, испещренный алгебраическими формулами".
Дѣйствительно, такому, великому господину, какъ де-Местръ, эти
трудныя изслѣдованія казались унизительными, и со стороны
истины было очень непочтительно дѣлать себя столь малодоступной
для него. Онъ предпочиталъ болѣе удобный методъ „свободной
и уединенной восточной науки, которая скорѣе летаетъ, чѣмъ хо-
дитъ, имѣя видъ чего-то воздушнаго и сверхъестественнаго; рас-
пустивъ свои волосы, выбившіяся изъ-подъ восточной митры, она
касается земли своей презрительной ногой только для того, чтобы
покинуть ееи. Основной характеръ новой науки состоитъ въ томъ,
что она путемъ добросовѣстнаго эксперимента доходить до своихъ
самыхъ высокихъ выводовъ п, держа въ рукахъ снаряды,
выводить самые высокіе законы природы. Въ этомъ ея слава. Она
представляетъ старому апріоризму сомнительную честь искать
точки опоры только въ самомъ себѣ; онъ гордится тѣмъ, что
представляетъ изъ себя лишь эхо фактовъ и не примѣшиваетъ
нпкакихъ собственныхъ измышленій въ свои открытія..
Такпмъ образомъ самыя кропотлпвыя мелочи
облагораживаются своими результатами. Самые высокіе законы физическихъ
наукъ были открыты путемъ манипуляцій, весьма мало
отличающихся отъ дѣйствій ремесленника! Если самыя высокія истины
могли выйти изъ реторты и тигеля, то почему оиѣ не могутъ
быть результатомъ изученія пыльныхъ остатковъ прошлаго?
Вѣдь филолога столь же мало унижаетъ то, что онъ
работаешь надъ словами и слогами, какъ химика то, что онъ
работаешь въ своей лабораторіи.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
139
То обстоятельство, что нѣкоторыя вѣтвп филологическихъ
изслѣдованій привели къ весьма незначительнымъ выводамъ,
не можетъ также служить возраженіемъ противъ нихъ.
Приступая къ даннымъ изслѣдованіямъ, никогда нельзя сказать напе-
редъ, что выйдетъ ^ изъ нихъ, такъ же, какъ разрывая рудникъ,
нельзя сказать, какія богатства окажутся въ немъ. Нельзя
угадать напередъ, гдѣ находятся жилы драгоцѣннаго металла.
Возможно, что результатомъ изслѣдованій окажется завоеваніе нова-
го міра, но возможно также, что добросовѣстныя изысканія пика-
жутъ только то, что здѣсь ничего нельзя найти. Но не думайте,
что тотъ, кто пришелъ къ этому отрицательному выводу, поте-
рялъ свой трудъ даромъ. Не говоря уже о томъ, что не "можетъ
быть совершенно безплодныхъ изслѣдованій, которыя не вели бы
прямо или косвенно къ какимъ нпбудь открытіямъ, онъ
избавить другихъ отъ напраснаго труда. Многія отрасли изслѣдова-
ній сделаются такимъ образомъ рудниками, которыя
разрабатывались прежде, но были оставлены, потому что не вознаграждали
труда работниковъ и не подавали никакихъ надеждъ новымъ
работниками Но слѣдуетъ также обратить внпманіе на то, что
выводы, кажущіеся въ данный моментъ незначительными, могутъ
оказаться весьма важными съ появленіемъ новыхъ открытій и
новыхъ сближеній. Наука всегда остается неизвѣстной страной
для человѣка; часто онъ доходить до громадныхъ областей
окольными путями, на которыхъ онъ не надѣялся встрѣтпть
ничего важнаго. Первые мореплаватели, открывшіе Америку,
совершенно не знали точныхъ формъ и истинныхъ отношеній
частей этого новаго міра. Вылъ ли это уединенный островъ,
группа острововъ, обширный континентъ или продолженіе другого
континента? Только дальнѣйшія изслѣдованія далп отвѣтъ на
эти вопросы. Также и въ наукѣ къ самымъ важнымъ откры-
тіямъ приходили часто окольными, косвенными путями. Лишь
къ очень немногимъ вещамъ приступили непосредственно. Ан-
кетиль-Диперронъ началъ изученіе зендской литературы съ бе-
зобразныхъ переводовъ; въ средніе вѣка большинство научныхъ
авторовъ Греціи стало извѣстно Востоку только по очень несовер-
шеннымъ арабскимъ версіямъ. Знаменитый отрывокъ Климента
Александрійскаго о египетскихъ письменахъ оставался незначп-
тельнымъ до тѣхъ поръ, пока вслѣдствіе новыхъ открытій онъ
не сдѣлался ключомъ къ изученію Египта. Такимъ образомъ,
второстепенная вещь можетъ сделаться главной при перемѣнѣ
точки зрѣнія (91). Теологи, которые въ средніе вѣка занимали
главное мѣсто, для насъ являются второстепенными личностями.
Рѣдкіе ученые и мыслители, которые въ эту эпоху производили
изслѣдованія по вѣрному методу, оставались незамѣченными или
подвергались преслѣдованіямъ; въ нашихъ же глазахъ имъ при-
надлежитъ первое мѣсто, потому что только ихъ дѣло
продолжалось, только они имѣли потомство. Ни одного изслѣдованія
нельзя съ самаго начала осуждать и называть безполезнымъ и
ребяческимъ; неизвѣстно, что можетъ изъ него выйти и какую
цѣнность можетъ оно пріобрѣсти съ болѣе развитой точки
зрѣнія.

140
будущее пауки.
Физпческія науки доставляютъ намъ множество примѣровъ
открытій, которыя долгіе года оставались почти незначительными
и пріобрѣли значеніе только впослѣдствіе, благодаря появленію
новыхъ фактовъ. Бываетъ такъ, что человѣкъ долго идетъ по до-
рогѣ, безплодной съ виду, затѣмъ въ отчаяніи покидаетъ ее,
какъ вдругъ появляется неожиданный свѣтъ; открытія возника-
ютъ сразу въ двухъ или трехъ пунктахъ, и то, что прежде
казалось неважнымъ и нп къ чему не имѣющимъ отношенія фак-
томъ. становится при новой комбинаціи основой цѣлой теоріи.
Нѣтъ ничего трудыѣе, какъ предсказать, какое значеніе пріобрѣ-
тетъ въ будущемъ данный рядъ фактовъ, какія изслѣдованія
будутъ продолжаться, a какія будутъ оставлены. Притяженіе
янтаря въ глазахъ древнихъ физиковъ было лишь любопытнымъ
фактомъ до тѣхъ поръ, пока вокругъ этого перваго атама не
образовалось цѣлая наука. Отъ порядка научныхъ изысканій
нельзя требовать строгой логичности, какъ нельзя отъ
путешественника напередъ требовать плана его открытій. Разыскивая
одну вещь, находятъ другую; преслѣдуя химеру, открываюсь
великолѣпную дѣйствптельность. Случай съ своей стороны также
играетъ не малую роль. Всеобщее изслѣдованіе, поиски по всѣмъ
направленіямъ—вотъ единственный возможный методъ. „На зда-
ігіе науки, говорплъ Кювье, нужно смотрѣть такъ же, какъ на зда-
ніе природы... Каждый фактъ нмѣетъ свое опредѣленное мѣсто
и не можетъ быть замѣненъ другими. То, что не имѣетъ
значенія само по себѣ, можетъ имѣть его въ качествѣ необхо-
димаго средства.
Критика нерѣдко бываетъ серьезнѣе своего предмета. Можно
серьезно комментировать мадригалъ или пустой романъ.
Суровые ученые посвящали свою жизнь изученію произведеній,
авторы которыхъ имѣли въ виду лишь удовольствіе. Все минувшее
пмѣетъ серьезное значеніе: когда нибудь Беранясе станетъ пред-
метомъ изученія, a Академія Надписей приметь его въ свое вѣ-
дѣніе. Какъ удивился бы Мольеръ, который былъ такъ склоненъ
смѣяться надъ учеными, фамилія которыхъ окончивались на US,
если бы ему. пришлось попасть въ ея руки! Профаны и даже
ішогда тѣ, кого зовутъ мыслителями, смѣются надъ мелочными
археологическими изслѣдованіями остатковъ прошлаго. Конечно,
если бы подобныя изслѣдованія были цѣлью сами по себѣ, то
это были бы лишь болѣе или менѣе интересныя прихоти
любителей, но въ связи съ изученіемъ будущаго, которое возможно
лишь при помощи изученія его памятниковъ, пріобрѣтаютъ
научный характеръ и становятся какъ бы священными. Есть
очень много подобныхъ изслѣдованій, которыя имѣютъ значеніе
лишь въ связи съ конечной цѣлью. Конечно, было бы трудно
найти фплософскій смыслъ въ теоріи греческихъ удареній, но
развѣ это даетъ намъ право признать ее безполезной? Конечно,
нѣтъ; безъ нея было бы совершенно немыслимо основательное
знакомство съ греческимъ языкомъ. Подобная, система исключе-
ній привела бы къ тому остроумному разсужденію, на оспованіи
котораго удалось упростить воспитаніе Жанно въ сказкѣ
Вольтера.

БУДУЩЕЕ НАУКП.
141
Впрочемъ, какъ много можно было бы насчитать такихъ тру-
довъ, которые, не имѣя сами по себѣ никакой цѣнности, пмѣлп
серьезное значеніе въ свое время и подъ вліяніемъ
установившихся предразсудковъ. Сочиненіе Ноде, озаглавленное:
гОправдание великихъ людей и ложно заподозрѣнныхъ въ магіи V не мо-
жетъ дать намъ особенно цѣнныхъ свѣдѣній, но въ свое время
оно произвело крупное вліяніе. А сколько книгъ нашей эпохи
будутъ точно такъ же оцѣнены въ будущемъ! Произведенія,
опровергающія какія нибудь заблуждения, исчезаютъ вмѣстѣ съ
этими послѣдними. Разъ какой нибудь результатъ добытъ, то
никому не приходитъ въ голову подумать о томъ, сколько тру-
довъ онъ стоидъ. Нужно было имѣть геніальныя способности
для того, чтобы добыть то, что потомъ стало достояніемъ каж-
даго ребенка.
Изысканія въ области клинообразныхъ письменъ, изученіе
которыхъ имѣетъ особенно важное значеніе для оріентальныхъ
яаукъ при настоящемъ состояніи науки, представляетъ
любопытный примѣръ того, какъ, несмотря на неувѣренность въ резуль-
татахъ, наука можетъ заслуживать того, чтобы ею занимались съ
болыпимъ усердіемъ. Я не говорю здѣсь о вполнѣ изъясненныхъ
персидскихъ надписяхъ, которыя уже вполнѣ истолкованы; я
имѣю въ виду лишь надписи мидійскія, ассирійсскія и вавилон-
скія, которыя признаются необъяененными даже тѣмн, кто посвя-
тилъ имъ много труда. Трудно сказать, какъ долго еще останутся
тщетными всѣ попытки ученыхъ. Но если даже мы сдѣлаемъ
неблагопріятное предположеніе и примиримся съ тѣмъ, что онѣ на
всегда останутся загадкой, то все же люди, посвятившіе имъ
свою жизнь, имѣютъ передъ наукой не менышя заслуги, чѣмъ,
если бы, подобно Шампольону, они возстановили цѣлый міръ.
Вѣдь, если бы и не удалось достигнуть такого благопріятнаго
результата, то все же, строго говоря, успѣхъ не сталь бы невозмо-
женъ, a познаніе совершенно невозможно безъ попытокъ.
При настоящемъ состояніи науки самымъ настоятельнымъ
трудомъ является критическій каталогъ манускриптовъ различ-
ныхъ библіотекъ. Всѣ занимавіпіеся подобными изысканіями
знаютъ, что всѣ такіе каталоги не могутъ дать точнаго представ-
летя о содержании манускрипта, и что каталоги Национальной
Вибліотеки полны ошибокъ и пропусковъ. Повидимому, это очень
скромная задача, которую могъ бы исполнить любой ученикъ
Ecole des Chartes. Если вы думаете такъ, то васъ ждетъ разоча-
рованіе. Нѣтъ ни одной работы, которая требовала бы болѣе
обширныхъ знаній и всѣхъ нашихъ знаменитостей разбирающихъ
рукописей въ самомъ ограниченномъ кругѣ своей спеціальности,
оказалось бы недостаточно для того, чтобы безукоризненно
исполнить эту задачу. A вѣдь всѣ ученыя изслѣдованія будутъ
запутаны и неполны, пока трудъ этотъ не будетъ окончательно испол-
ненъ. По мнѣнію самихъ евреевъ, талмудо-рабинпческой
литературой никто не станетъ заниматься черезъ сто лѣтъ. Когда
книги эти потеряютъ религіозный интересъ, то ни у кого не доста-
нетъ храбростщ прикасаться къ этому хаосу. A вѣдь въ нихъ есть
цѣлыя сокровища для критики и исторіи человѣческаго духа. Не

142
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
лучше ли было бы прпмѣнпть къ этому труду силы тѣхъ пяти
или шести людей, которые одни могутъ быть компетентными для
оиубликованія этпхъ цѣнныхъ документовъ? Увѣряю васъ, что
нѣсколько сотъ тысячъ франковъ, которые пришлось бы
затратить на это, получили бы лучшее примѣненіе, чѣмъ три
четверти всей суммы, затрачиваемой на науку министромъ народнаго
просвѣщенія. Но въ этомъ случаѣ министру нужно было бы за-
ранѣе вооружиться терпѣніемъ противъ эииграммъ всякнхъ не-
вѣждъ и даже образованныхъ людей, которые не могутъ
представить себѣ, какъ можно тратить деньги, собранныя съ народа,
на подобныя глупости.
Какъ наука, такъ и всякое человѣческое дѣло, начинается
сначала въ очень шпрокихъ размѣрахъ, въ сопровожденіи
множества лишнпхъ вещей. Въ концѣ концовъ человѣчество усваи-
ваетъ весьма небольшое число элементовъ, составляющихъ его
пищу. Но развѣ отброшенныя части были совершенно безполез-
ны и не играли никакой роли въ его пптаніи? Конечно, нѣтъ;
онѣ помогли усвоиться необходимому и были такъ соединены съ
питательными частями, что послѣднія нельзя было ни проглотить,
ни переварить безъ нихъ. Откройте сборнпкъ древнихъ
надписей. Изъ ста надписей можетъ быть только одна или двѣ имѣ-
югь истинный интересъ. Но если бы не разобрали всѣхъ, то не
могли бы узнать, заключается-ли среди нихъ что-нибудь важное.
И даже изданіе тѣхъ, которыя кажутся безполезнымп, не будетъ
излишней роскошью, потому что можетъ случиться, что .какая
нибудь надпись, кажущаяся намъ незначительной, пріобрѣтетъ
огромное значеніе въ ряду новыхъ изысканій, которыхъ мы не
можемъ предвидѣть.
Общій рисунокъ формъ человѣчества похожъ на тѣ
колоссальный фигуры, которыя разсчитаны на то, чтобы ихъ видѣли
издалека; въ нихъ лпніи высѣчены вовсе не съ такой точностью,
которую мы наблюдаемъ на обыкновенныхъ статуяхъ и карти-
нахъ. ІІхъ формы часто слишкомъ выпуклы, и для того, чтобы
сдѣлать рисунокъ точнымъ, пришлось бы многое отбросить.
Чертежи псторіи также грубы; каждая линія проводится въ ней не
нндивндуумомъ или небольшимъ числомъ лицъ, но цѣлымп
массами, цѣлыми націямп. философской системой или религіозной
формой. Монументы Персеполиса изображаюсь собой различныя
подчиненныя племена Персидекаго царя, представленныя въ од-
номъ пндивидуумѣ, носящемъ костюмъ и держащемъ въ рукахъ
продукты своей страны, которые онъ принесъ въ даръ своему
властителю. Таково человѣчество: каждая нація, каждая
интеллектуальная, религіозная и нравственная форма оставляюсь послѣ
себя короткое резюме, заключающее въ себѣ ихъ сущность, ихъ
квинтъ эссенцію, выраженную иногда въ одномъ словѣ. Этотъ
мощный алгебраически! пріемъ изображаетъ намъ милліоны безвѣ-
стныхъ людей, которые жили и умерли только для того, чтобы
ихъ подвели подъ этотъ знакъ. Греція, Персія, Индія, тодаизмъ,
исламизмъ, стоицизмъ, мистицизмъ,—всѣ эти формы были
необходимы для полноты великой фигуры; но для того, чтобы онѣ
были достойно представлены, не было достаточно нѣсколькихъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
143
ішдивидуумовъ, нужны были громадный массы. Велпкій пріемъ
Провидѣнія заключается въ томъ, что оно рисуетъ громадными
штрихами. Еврейское пониманіе правленія Бога отличается уди-
вительнымъ величіемъ и глубокимъ философекнмъ пониманГемъ:
они думали, что Богъ обращается съ націямп, какъ съ
индивидуумами, устанавливаетъ полное равенство между всѣми членами
общины и прилагаешь справедливость въ распредѣленіи съ
величественной приблизительностью. Богъ задумываетъ только
велики общій рисунокъ. Затѣмъ, каждое существо находить въ себѣ
инстинкты, дѣлаюшіе его счастлпвымъ, насколько это возможно.
Глубокую печаль возбуждаетъ мысль о томъ, какой ничтожный
слѣдъ остается отъ людей и даже отъ тѣхъ пзъ нпхъ, которые
играли, по видимому, главную роль. При мысли о томъ, что мил-
ліоны милліоновъ существъ жили и умерли, не оставпвъ по себѣ
никакого воепоминанія, чувствуешь тотъ же ужасъ, какъ при
мысли о смерти и безконечности. Подумайте только о тѣхъ жал-
кихъ существованіяхъ дикарей, которыя появлялись и исчезали,
какъ смутныя образы сновпдѣнія. Подумайте о безчпсленныхъ
поколѣніяхъ, которыя лежатъ на нашихъ кладбищахъ. Они
умерли, умерли на всегда? Нѣтъ, они живутъ въ человѣчествѣ; они
принимали участіе въ постройкѣ великой Вавилонской башни,
которая поднимается до неба и въ которой каждый слой есть цѣ-
лый народъ.
Я разскажу одно самое восхитительное воспоминаніе,
оставшееся у меня отъ моей первой молодости; я готовъ плакать,
думая о немъ. Однажды, путешествуя вмѣстѣ съ матерью по тѣмъ
каменистымъ тропинкамъ Бретани, которыя оставляютъ у всѣхъ
кто тамъ быль такія пріятныя воспоминанія, мы дошли до
деревенской церкви, окруженной по обыкновенію кладбищемъ, и
вошли въ него. Гранитный, едва обтесанныя и покрытыя мхомъ
стѣны церкви, окружающіе ее дома, построенные изъ первобыт-
наго камня, множество скученныхъ могилъ съ упавшими и
сломавшимися крестами, большое количество головъ въ доліикѣ, слу-
жившемъ мѣстомъ хранилища костей умершихъ—все это
свидетельствовало (92) о томъ, что въ этомъ мѣстѣ хоронпліі съ са-
мыхъ древнихъ временъ, съ тѣхъ поръ какъ появились первые
святые въ Бретани. Въ этотъ день я испыталъ чувство глубокаго
забвенія и безконечнаго молчанія, которыя поглощаютъ человѣ-
ческую жизнь; я и теперь еще живо чувствую тотъ ужасъ,
который возбудило во мнѣ это чувство и который сдѣлался однимъ
изъ элементовъ моей моральной жизни. Изъ всѣхъ этихъ про-
стыхъ людей, лежащихъ тамъ, подъ тѣнью старыхъ деревьевъ ни
одинъ не будетъ жить въ будущемъ. Ни одинъ изъ нихъ не за-
печатлѣлъ своихъ дѣяній въ великомъ движенін вещей; ни одинъ
изъ нпхъ не попадетъ въ окончательный списокъ тѣхъ, которые
толкали вѣчное колесо. Я вѣрилъ тогда въ Бога моего дѣтства и
одинъ взгляда, направленный на каменный крестъ, у подножья
котораго мы спдѣли и на алтарь, виднѣвпіійся черезъ окна
церкви, объяснилъ мнѣ все это. Кромѣ того, невдалекѣ виднѣ-
лось море, скалы, бѣлѣющія волны, грудь вдыхала этотъ
божественный воздухъ, который проникая въ самый мозги порождаешь

144
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
въ человѣкѣ смутное чувство шіфоты π свободы. Вдобавокъ, моя
мать была возлѣ меня: мнѣ казалось, что самая скромная жизнь
можетъ отражать въ себѣ небо, если она полна чистой любви и
личной привязанности. Я считалъ счастливыми тѣхъ, кто
покоился въ этомъ мѣстѣ. Съ тѣхъ поръ я перемѣнплея, и иначе
объясняю себѣ эту великую ночь. Эти безвѣстные дѣти деревушки
не умерли, потому что Бретань жива еще, а они участвовали въ
ея созданіи. они 'не играли роли въ великой драмѣ, но они
составляли часть того обширнаго сердца, безъ котораго драма была
бы холодной и лишенной симпатичныхъ актеровъ. Но когда Бре-
таиь перестанетъ существовать, останется Франція; когда не ста-
нетъ и Франціп, останется человѣчество: всегда можно будетъ
сказать: была когда-то благородная страна, имѣвшая влеченіе ко
всему прекрасному: ей было суждено страдать за человѣчество и
сражаться за него. Такимъ образомъ, самый смиренный
крестьянина которому пришлось сдѣлать только два шага, отъ своей
хижпны до могилы, будетъ жить такъ же, какъ и мы; въ этомъ без-
смертаомъ словѣ (93), онъ внесъ свою маленькую долю въ эту
великую равнодѣйствующую. А когда не станетъ и человѣка,
останется Богъ, въ созданіи котораго участвовало человѣчество, и въ
его обширномъ лонѣ найдетъ для себя мѣсто всякая жизнь; тогда
станетъ буквально вѣрно то, что не пропадаетъ ни одинъ стаканъ
воды, ни одно слово, послужившее божественному дѣлу прогресса.
Вотъ законъ человѣчества; шпрокая расточительность,
презрительное скопленіе людей (я представляю себѣ литейщика,
который, поспѣшно работая, не безпокоится о томгь, что три
четверти его матеріала падаетъ на землю), огромное большинство,
предназначенное лишь къ тому, чтобы служить ковромъ на вели-
комъ балу, который даетъ судьба; или лучше представте себѣ
одну изъ тѣхъ сложныхъ личностей, которая въ древней драмѣ
назывались хоромъ.
Развѣ онѣ безполезныУ Нѣтъ, потому что они играли из-
вѣстную роль; безъ нихъ линіи были бы скудны и жалки; они
сдѣлали то, что движеніе событій отличалось изобиліемъ: а это
придало имъ болѣе оригинальный и болѣе величественный
характера Какая нибудь монахиня, безвѣстно проживающая въ своемъ
монастырѣ, повидпмому, совершенно потеряна для живой картины
человѣчества, но это невѣрно: она способствовала тому, чтобы была
обрисована монастырская жизнь; вѣдь монастырская жизнь не
могла быть представлена безчнсленной толпой: всѣ люди составляв-
шіе эту толпу, принимали участіе въ изображеніи одной изъ самыхъ
важныхъ формъ человѣчества. Въ общемъ есть два способа воздѣй-
ствовать на міръ: или своей индивидуальной силой, или черезъ
ту совокупность, часть которой представляетъ изъ себя
индивидуальность, черезъ то цѣлое, въ которомъ она занимаетъ извѣ-
стное мѣсто. Въ послѣднемъ случаѣ воздѣйствіе индивидуума
скрыто; но за то оно болѣе могущественно, и та
пропорциональная часть, которая относится къ каждому индивидууму, гораздо
больше, чѣмъ она была бы въ случаѣ его обособленія. Бѣдныя
женщины поодиночкѣ оставались бы заурядными существами и
не играли бы никакой роли въ человѣчествѣ; но всѣ вмѣстѣ онѣ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
145
явились спльныхъ выраженіемъ самаго существеннаго элемента
міра—кроткой, робкой и задумчивой набожности.
Итакъ, никто не безполезенъ въ человѣчествѣ. Дикарь,
который едва живетъ человѣческой жизнью, всетаки является
одной изъ затерянныхъ сплъ. Я ужо сказалъ, что должны быть
нѣкоторыя преувеличенія въ рпсункѣ формъ человечества. Вѣра
въ безсмертіе ничто иное, какъ это непобѣдимая увѣренность че-
ловѣчества въ своемъ будущемъ. Ни одно дѣйствіе не умираетъ.
Какое нибудь насѣкомое, назначеніе котораго состояло только въ
томъ, чтобы сгруппировать въ живую форму нѣкоторое количество
молекулъ и съѣсть одинъ листъ, сдѣлало дѣло, которое будетъ
имѣть свои елѣдствія въ вѣчномъ рядѣ причинъ.
Наука, какъ и всѣ другія стороны человѣческой жизни,
должна быть представлена такимъ широкимъ способомъ.
Научные выводы не должны достигаться скудными отдѣлъными уси-
ліями. Послѣдній остатокъ, который сдѣлается достояніемъ чело-
вѣческаго духа, долженъ быть извлеченъ изъ громаднаго нако-
иленія матеріала. Такъ же, какъ ни одинъ человѣкъ не
безполезенъ въ развитіп человѣчества, никакая работа не безполезна въ
области науки. Здѣсь, какъ и вездѣ, необходима огромная трата
силы. При мысли о громадномъ поглощенія труда и умственной
дѣятельностп, которое происходить въ теченіе трехъ послѣднихъ
вѣковъ въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ, обозрѣніяхъ и т. д.,
при мысли о томъ, что отъ всѣхъ этихъ работъ часто остается
такъ мало, испытываешь тоже чувство, какъ при видѣ вѣчнаго
ряда поколѣній, которыя поглощаются могилой, увлекая другъ
друга за руки. Но это необходимо: если-бы человѣкъ сразу вос-
принималъ все, что было сказано и найдено, то это было-бы
похоже на то, какъ если-бы онъ былъ принужденъ питаться только
питательными веществами. По ирошествіи ста лѣтъ
перворазрядный геній занимаетъ всего двѣ или три страницы въ исторіи.
Двадцать томовъ его полныхъ сочинешй остаются лишь необхо-
димымъ развитіемъ его основной мысли. Одинъ томъ за одну
мысль!
Для насъ XVIII столѣтіе резюмируется на нѣсколькихъ
страницахъ, описывающихъ его общія тенденціи, его духъ и его
методъ; но все это растеряно въ милліонѣ забытыхъ и перепол-
ненныхъ грубыми ошибками книгъ. Можно было бы наполнить
самую обширную библіотеку книгами, появившимися во время
различныхъ переворотовъ, въ родѣ реформаціи, янсенизма или
томизма. Но вся эта затрата интеллектуальныхъ силъ не погибла
понапрасну, если эти перевороты доставили хоть одинъ атомъ
для зданія новаго мышленія. Множество жизней, посвященныхъ
литературѣ и, повидимому, потѳрянныхъ, были въ дѣйствитедь-
ности полезны и необходимы. Кто думаетъ теперь о какомъ-ни-
будь александрійскомъ грамматикѣ, который былъ знаменитъ въ
свое время? И, однако, онъ не умеръ; онъ принималъ участіе въ
изображеніи Александріи, a Александрія осталась важнымъ фак-
томъ въ исторіи человѣчества.
Нельзя даже представить себѣ тѣхъ размѣровъ, въ которыхъ
должна производиться научная работа въ разумно организован-

146
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
номъ обществѣ. Я думаю, что тысячи жизней, полныхъ труда,
были употреблены на то, чтобы собрать всѣ мѣстные варіанты
какой-нибудь легенды, вродѣ легенды о вѣчномъ жидѣ. Неиз-
вѣстно еще, привела-лп эта работа къ какому-нибудь серьезному
результату: но это неважно. Достаточно одной надежды на то,
что" тамъ можно найти какую-нибудь тонкую индукцію, которая
войдетъ въ качествѣ элемента въ болѣе широкое обобщеніе и
доставить одну пзъ чертъ общей системы вещей для того, чтобы
рискнуть потратить всѣ эти усилія.
Ежедневно погпбаютъ тысячи существованій; но можно
назвать безусловно погибшими тѣ пзъ нихъ, которыя посвящаются
производству предметовъ роскоши, предназначенныхъ для на-
слажденія праздныхъ. Столько силъ человѣчества гибнетъ пзъ-
за того, что часто не къ чему бываетъ примѣнпть и некуда
направить пхъ. Развѣ нельзя надѣяться, что когда-нибудь вся эта
безилодная, растрачиваемая попусту энергія будетъ примѣнена
къ серьезнымъ вещамъ и къ сверхчувственнымъ пріобрѣтеніямъ.
Люди часто создаютъ себѣ ложныя представленья
относительно того, что значить жить въ памяти будущихъ поколѣній;
онп представляютъ себѣ, что безсмертіе въ литературѣ состоитъ
въ томъ, что ихъ всегда будутъ читать. Отъ этого заблужденія
слѣдуетъ отказаться. Насъ не будутъ читать въ будущемъ, мы
это знаемъ, радуемся за будущее. Но мы будемъ работать надъ
тѣмъ, чтобы усовершенствовать способы изслѣдованія явленій,
мы доведемъ будущее до такого состоянія, при которомъ не нужно
будетъ читать наши произведенія. и постараемся приблизить день,
когда познаніе сравняетъ всѣхъ. Ускоряя прогрессъ, мы ускоряемъ
нашу смерть. Мы не тѣ писатели, которыхъ пзучаютъ за ихъ языкъ и
за ихъ классическій слогъ; мы мыслители и наше мышленіе есть
научный актъ. Развѣ читаютъ теперь произведенія Ньютона, Лавуазье,
Эйлера? А однако чьи имена больше заслуживаюсь безсмертія?
Ихъ книги были событіямп, они сыграли свою роль въ развитіи
науки; послѣ этого пхъ миссія окончена. Только одни имена
авторовъ остаются въ лѣтоппеяхъ человѣческаго духа, какъ имена
политиковъ и велпкихъ полководцевъ. Ученый, собственно говоря,
не думаетъ о безсмертіи своей книги; онъ думаетъ только о без-
смертіи своего открытія. Мы также гораздо больше будемъ
стараться о томъ, чтобы обогатить человѣческій умъ нашими
взглядами, чѣмъ о томъ, чтобы заставить читать самое выраженіе на-
шихъ мыслей. Мы желаемъ, чтобы въ памяти людей осталось
наше имя, а не наша книга.
Наше безсмертіе состоитъ въ томъ, что мы внесемъ въ умственное
развитіе свой элементъ, который не погибнетъ, и въ этомъ смыслѣ
мы можемъ сказать, какъ сказалъ Горацій: Exegi m о nu men-
turn aere ρ ere η ni us, потому что его результата, его вліяніе
на человѣчество будетъ безсмертно, благодаря тѣмъ измѣненіямъ,
которыя онъ внесетъ на всегда въ ходъ событій. Вліяніе такой
безвѣстной и забытой книги длится еще и будетъ длиться вѣчно.
Псторія литературы предназначена для того, чтобы замѣнять въ
болыпинствѣ случаевъ чтеніе подлинныхъ произведеній человѣ-
ческаго ума. Кто теперь читаетъ полемическія произведенія Воль-

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
147
тера? А между тѣмъ какія книги оказали когда-нибудь болѣе
глубокое вліяніе? Чтеніе авторовъ ХѴП-го столѣтія, конечно, въ
высшей степени полезно для ознакомленія съ положеніемъ ум-
ственнаго развитія этой эпохи. Однако я считаю почти погпо-
шимъ для пріобрѣтенія точныхъ данныхъ то время, которое удѣ-
ляютъ на это чтеніе. Относительно философскихъ взглядовъ и
идей тамъ нечему учиться; и я, признаюсь, почти не понимаю
того, что результатомъ высшаго образованія должно быть знаыіе
наизусть Лабрюйера, Массильона, Жана-Баптиста Руссо, которые
не имѣютъ къ намъ особеннаго отношенія, тогда какъ молодой
человѣкъ можетъ кончить курсъ не зная Виллемана, Гизо, Тьера,
Кузена, Кине, Мишле, Ламартина, Оентъ-Вева. Никто больше
меня не восхищается ХѴП-мъ столѣтіемъ, въ виду того мѣста,
которое оно занимаетъ въ исторіи развитія человѣческаго разума;
но я возмущаюсь тѣмъ, что изъ этого тяжелаго, лишеннаго
критики мышленія хотятъ сдѣлать образецъ чистой красоты. Развѣ
такая книга, какъ В с е м і ρ н а я II с τ о ρ і я. предметъ условнаго
восхищенія, произведете отсталаго богослова, можетъ служить
для того, чтобы учить нашу либеральную молодежь философіи
исторіп!
Совершенно естественно, что революція должна была
привести насъ къ такой точкѣ зрѣнія: она превратила литературу въ
газеты и періодическія изданія и сдѣлала изъ всѣхъ произведе-
нііі мысли нѣчто такое, что относится къ действительности и бу-
детъ забыто въ ближайшемъ будущемъ. Съ этой точки зрѣнія
произведете мысли перестаетъ быть памятникомъ и становится
фактомъ, рычагомъ общественнаго мнѣнія. Каждый участвуетъ въ
движеніи вѣка, чтобы сообщить ему желательное направленіе; но
раз^ движеніе сообщено, то остается только совершивтттійся фактъ.
Поэтому становится понятнымъ такое положеніе, при которомъ
писательство не будетъ составлять исключительнаго права, и при
которомъ цѣлыя массы людей будутъ думать только о томъ,
чтобы ввести въ обращеніи ту пли другую идею, не заботясь о томъ.
чтобы оставить на ней отпечатокъ своей личности. Періодическія
произведенія становятся у насъ уже теперь настолько
многочисленными, что огромное количество ихъ забывается, при чемъ забвеніе
поглощаетъ не только посредственным:, но и прекрасныя вещи.
Счастливы классики, появившіеся въ такую эпоху, когда
литературная индивидуальность была такъ могущественна! Парламентская
рѣчь нашего времени, конечно, стоить лучшихъ рѣчей Демосоена;
защита Шедетанжа не уступаете ругателъізтвамъ Цицерона;
несмотря на это, Цицерона и Демосѳена не перестанутъ издавать,
удивляться имъ и комментировать ихъ какъ классиковъ, въ то
время какъ рѣчи Гизо, Ламартина и Шедетанжа останутся только
на столбцахъ газетъ слѣдующаго дня.
ХПІ.
Слѣдуетъ хорошо понимать роль работъ ученаго и тѣ
способы, при помощи которыхъ онъ оказываетъ вліяніе. Его цѣль
состоитъ не въ томъ, чтобы его читали, но въ томъ, чтобы по-

148
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
ложить камень въ великое зданіе. Научныя книги представляютъ
изъ себя фактъ; жизнь ученаго можетъ быть сведена къ двумъ-
тремъ выводамъ, изложеніе которыхъ заиметь, можетъ быть, не
болѣе нѣсколькпхъ строчекъ, или совсѣмъ исчезнетъ въ болѣе
совершенныхъ формулахъ. Можетъ быть, онъ записалъ свои из-
слѣдованія въ толстыхъ томахъ, которые будутъ читать только
тѣ, кто цдетъ по той же спеціальной дорогѣ, что и онъ. Его без-
смертіе не въ этомъ; оно зиждется на той краткой формулѣ, въ
которой онъ резюмируетъ свою жизнь, и которая, въ болѣе или
менѣе точномъ видѣ, войдетъ, какъ составная часть, въ науку
буду щаго.
Одно лишь искусство, въ которомъ форма нераздѣльна съ
сущностью, цѣликомъ переходить къ потомству. Нужно же
признать, что насъ цѣнятъ вовсе не за форму. Авторовъ нашего вѣка
будутъ мало читать, но пусть они утѣшатся; о нихъ будутъ
много говорить въ исторіи человѣческаго разума. Монографы про-
чтутъ ихъ и напишутъ о нихъ любопытный диссертации, вродѣ
тѣхъ, какія мы пишемъ объ Урфэ, о Боэціи, о Бодэнѣ и т. д.
Мы не пишемъ диссертацій о Расинѣ и Корнеллѣ, такъ какъ ихъ
еще читаютъ; описываютъ почти исключительно тѣ книги,
которыхъ уже не читаютъ.
Какъ бы то ни было, научный и философскій прогрессъ
зависитъ отъ совершенно другихъ условій, чѣмъ прогрессъ
искусства. Для искусства собственно нѣтъ прогресса; есть измѣненія
въ идеалѣ. Почти всѣ литераторы руководятся въ самомъ началѣ
образцомъ совершенства. Наука, наоборотъ, развивается при
помощи совершенно другихъ пріемовъ. Рядомъ съ философскими
выводами, которые немедленно входятъ въ обращеніе, она имѣетъ
еще техническую и спеціальную часть, имѣющую смыслъ только
для ученыхъ. Многія науки еще и теперь имѣютъ только по-
слѣднюю часть, a многія и никогда не будутъ имѣть другой.
Спеціализація наукъ—большой скандаль для свѣтскихъ
людей, такъ же, какъ общія мѣста—скандаль для ученыхъ. Это слѣд-
ствіе плачевной привычки, которую имѣютъ у насъ многіе, и
которая состоитъ въ томъ, что мы считаемъ все общее поверхно-
стнымъ, а все научное—тяжелымъ и непонятнымъ. Если мы ста-
немъ проповѣдывать философію нѣкоторымъ ученымъ, то рискуемъ
создать себѣ репутацію легкомысленныхъ и ограниченныхъ
людей; если же станемъ проповѣдывать науку свѣтскимъ людямъ,
то попадемъ въ ихъ глазахъ въ число школьныхъ педантовъ. Эти
предразсудки, конечно, довольно нелѣпы, но они имѣютъ свои
причины. Философія была до сихъ поръ почти исключительно
апріорной фантазіей, а наука—только пустой выставкой эрудиціи.
Въ сущности, мнѣ кажется, что частности имѣютъ значеніе
только въ связи съ обобщеньями, a обобщенія, въ свою очередь,
невозможны безъ частностей. Въ дѣйствительности есть только одна
жизненная наука, которая заключаешь въ себѣ всего человѣка, и
эта наука должна опираться на науки частныя, которыя
прекрасны сами по себѣ, но особенно прекрасны во всей совокупности
наукъ. Многіе ученые-спеціалисты впадаютъ въ крупную ошибку,
думая, что ихъ работа—есть цѣль сама въ себѣ, и становятся

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
149
благодаря этому смѣшными; всякій общій выводъ тревожить ихъ
и кажется имъ неимѣющимъ никакой цѣны. Конечно, оставалось
бы только восхищаться ихъ строгостью, если бы они
ограничивались только войной съ неосновательными обобщеніями и съ
поверхностными взглядами. Но они часто дорожать мелочами
ради нихъ самихъ. Я прекрасно понимаю, что удачное пспра-
вленіе даты, возстановленіе какого-нибудь обстоятельства, сопро-
вождавшаго важный фактъ, освѣщеніе темной исторіи, цѣнятся
больше, чѣмъ цѣлые томы вродѣ тѣхъ, которые часто
называются Философіей исторіп. Но, по правдѣ говоря, развѣ эти
открытія цѣнны сами по себѣ? Не потому ли цѣнять ихъ, что
такимъ образомъ можно основать въ будущемъ истинную и
серьезную философію исторіи? Что мнѣ до того, умеръ ли Але-
ксандръ въ 324 или въ 325 году, происходила ли битва при
Платеѣ на томъ или на другомъ холмѣ, былъ ли послѣдователь-
ный рядъ королей Греціи и индо-скиѳскихъ королей Бактріаны
такимъ или инымъ? Подвинулся ли я впередъ, узнавъ, что Азо-
ка слѣдовалъ за Биндузаро, а Канеркесъ за кѣмъ-то другимъ?
Если бы ученость состояла только въ этомъ, если бы ученый былъ
Гермагоромъ Лабрюйера, который знаетъ имена строителей
Вавилонской башни и никогда не видалъ Версаля, тогда все то смѣшное,
которое приписываютъ имъ, было бы совершенно вѣрнымъ; только
тщеславіе могло бы побуждать къ такимъ изслѣдованіямъ;
посвящать на это свою жизнь могли бы только посредственные умы.
Съ тѣхъ поръ, какъ стало извѣстнымъ, что эрудиція имѣетъ
цѣну только въ связи съ выводами, нельзя доводить до
крайности раздѣленіе труда ученыхъ. При настоящемъ положеніи
науки, и въ особенности философскихъ наукъ, наиболѣе полезными
являются тѣ труды, которые открываютъ новые первоначальные
источники. До тѣхъ поръ, пока всѣ части науки не истолкованы
специальными монографиями, всѣ общія работы будутъ
преждевременны. Монографіи же возможны только при условіи строго
ограниченной спеціализаціи. Чтобы разъяснить данный вопросъ,
нужно разсмотрѣть со всѣхъ сторонъ умственную область, къ
которой онъ относится, нужно проникнуть во все, что его
касается, и во всеоружіи знакомства съ предметомъ узнать его
причины. Насколько выиграли бы труды о восточныхъ литерату-
рахъ, если бы ихъ авторы были такими же спещалистами, какъ
тѣ филологи, которые постепенно создали всю науку о
классической литературѣ! Только тѣ работы полезны для науки, къ кото-
рымъ можно отнестись съ полнымъ довѣріемъ, и авторы кото-
рыхъ, благодаря долгой привычкѣ, пріобрѣли если не непогрѣши-
мость, то по меньшей мѣрѣ. ту обширность знаній; которая
создавать увѣренность въ писателѣ и довѣріе въ читающихъ. Везъ
этого нельзя сдѣлать никакихъ окончательныхъ пріобрѣтеній;
все приходится постоянно передѣлывать. Можно сказать безъ
преувеличенія, что двѣ трети работъ о восточныхъ языкахъ
заслуживаюсь не болѣе довѣрія, чѣмъ работа о классическихъ
языкахъ, сдѣланная хорошимъ ученикомъ риторическаго класса.
Я былъ бы очень недоволенъ, если бы мои намѣренія по
этому вопросу были ложно понятны. Я восхваляю многовѣдѣніе

150
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
п разнообразіе знаній, какъ философски: методъ, но я думаю,
что въ епеціальныхъ трудахъ и нельзя слшпкомъ строго
придерживаться своей сферы. Я люблю Лейбница, соединяющаго подъ
общимъ именемъ фплософіи математику, естественныя науки,
исторію, языковѣдѣніе; но я не одобряю Вильяма Джонса,
который, не будучи философомъ, направляетъ свою деятельность на
безчисленное количество предметовъ и, въ теченіе сорокасеми-
лѣтней жизни ппшетъ греческую антологію, Аркадію,
эпическую поэму на открытіе Великобританіи, переводить рѣчи Изэ,
персидскую поэзію Гафиза, санскритскій кодексъ Ману, драму
Саконталя, одну изъ арабекихъ поэмъ подъ названіемъ Моалла-
ката ивъто же время шипеть: средство противодѣйство-
ватьбунтамъ во время выборовъ, и множество статей
соотвѣтствующихъ обстоятельствамъ, при этомъ безъ всякаго
ущерба для своей адвокатской профессіи.
Но еще менѣе я способенъ простить преступное раздробле-
ніе жизни ученыхъ, при которомъ науку разсматриваютъ, какъ
средство достигнуть удачи въ личныхъ дѣлахъ, и отнимаютъ
самые драгоцѣнные моменты жизни ученаго. Во всякомъ случаѣ
плохо разсчиталъ тотъ, кто едѣлалъ изъкружевъ тряпку. Развѣ
не напрасно терялъ время Кювье, когда онъ тратилъ тѣ часы,
которые могли бы стать такими плодотворными, на донесенія и
адмпнпстративныя заботы, которыми смѣло могъ бы заняться
кто-нибудь другой. Человѣкъ хорошо исполняетъ только одно
какое нибудь дѣло; я не понимаю, какъ можно допускать въ
своей жизни и главное и побочное. Только главное имѣетъ цѣну,
существованіе не можетъ имѣть двухъ цѣлей. Если бы я не вѣ-
рилъ въ то, что все свято, что все ведетъ въ будущемъ къ
добру и правдѣ, то я счпталъ бы потеряннымъ время, удѣленное
чему-нибудь другому кромѣ спеціальныхъ изслѣдованш. Я
считаю рамки жизни очень обширными, даже универсальными.
Ничего не можетъ быть лучше, когда мыслитель, философъ, иоэтъ
занимаются дѣлами своей страны: конечно, не мелкими
подробностями администрации, а общимъ направленіемъ. Но если уче-
ный-спеціалпстъ послѣ нѣсколькпхъ трудовъ или нѣсколышхъ
открытій начинаетъ просить, какъ награды, чтобы его избавили
отъ необходимости заниматься ими далѣе и позволили вступить
на поприще политики, то это признакъ мелкой душонки, не
понимающей благородства науки.
Итакъ, истинные интересы науки требуютъ болѣе, чѣмъ
когда бы то ни было, спеціализаціп и монографііі. Желательно,
чтобы веякій булыжникъ нмѣлъ свою исторію. Пока еще очень
мало такихъ отраслей въ фплологіп и исторіи, въ которыхъ съ
полной увѣренностью можно было бы предпринимать общія
работы. Почти веѣ науки имѣютъ уже свою великую исторію:
медицина, философія, филологія. И что же? Можно не колеблясь
утверждать, что ни одна изъ эттіхъ исторій, исключая, можетъ
быть, исторію фплоеофіи, невозможна и не будетъ возможна
раньше, чѣмъ череть сто лѣтъ, если область монографий не
расширится. Нельзя лее, въ самомъ дѣлѣ, требовать отъ того, кто
принимается за эти огромныя исторіи, одинаково спеціальныхъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
151
знаній всѣхъ частей своего предметъ. Нужно, чтобы онъ могъ
опираться на работы, сдѣланныя другими. Монографій же недостаетъ
еще во многихъ важныхъ вопросахъ, такъ что авторъ принужденъ
собирать изъ вторыхъ рукъ то тамъ, то здѣсь кое-какія. часто
очень неточныя свѣдѣнія. Возьмемъ, напримѣръ, исторію
медицины, которая является самой замѣчательной и самой важной для
псторіи развитія человѣческаго разума. Предположить, что
какой-нибудь ученый возьмется передѣлать цѣликомъ
несовершенное произведете Шпренгеля. Съ помощью личныхъ знаній и
работа, сдѣланныхъ раньше, онъ можетъ быть, сможетъ положи-
тельнымъ образомъ изложить древнюю часть. Но арабская
медицина, медицина среднихъ вѣковъ. индійская медицина, китайская
медицина? Даже предполагая, что онъ знаетъ арабскій, китай-
скій или санскритскій языки, и что онъ можетъ написать полез-
ныя монографіи объ одномъ изъ этихъ языковъ, его жизни не
хватить на то, чтобы хоть поверхностно просмотрѣть одну изъ
этихъ неизслѣдованныхъ областей. Такпмъ образомъ рѣшаясь
быть полнымъ, онъ осуждаетъ себя на поверхностность. Только тѣ
части его книги будутъ имѣть цѣну, въ которыхъ онъ окажется
спеціалистомъ, но тогда почему же было не ограничиться этими
частями? Зачѣмъ безполезно тратить и посвящать ничего нестоя-
щимъ работамъ то время, которое можно было бы съ пользой
употребить на положительныя изслѣдованія? Зачѣмъ писать
длинные томы, изъ которыхъ. можетъ быть только одпнъ будетъ имѣть
действительную цѣнность? Жаль смотрѣть на ученаго, который,
чтобы не пропустить главы въ своей книгѣ, прпнужденъ писать
исторію китайской медицины почти при тѣхъ же условіяхъ, какъ
человѣкъ, который сталъ бы писать исторію греческой медицины,
пользуясь нѣсколькими плохими арабскими или средневѣковыми
работами. И между тѣмъ на все это онъ неизбѣжно обрекаетъ
себя уже по самому плану своей книги.
«Я держу пари, что это замѣчательное явленіе повторяется во
всѣхъ общпхъ исторіяхъ безъ исключенія. Покажите эти исторіи
какому-нибудь человѣку, спеціально изучающему одну изъ
областей, входящихъ въ ея составь, и я увѣренъ. что каждый изъ
нихъ найдетъ эту часть отвратительно иаюженноіг. Тѣ, которые
изучали Аристотеля, находятъ, что Рпттеръ плохо изложилъ
Аристотеля, тѣ, которые изучали стоицпзмъ, находятъ, что онъ
поверхностно говорить о стоицпзмѣ. Однажды я предложплъ моему
ученому, доктору Дарембергу, Исторію Филологіи Грефен-
гана, чтобы онъ просмотрѣлъ въ ней медицинскую часть. Онъ
нашелъ, что она изложена безъ малѣйшаго пониманія предмета.
Развѣ не вполнѣ естественно, что другой ученый спеціалпстъ
также осудить части, относящіяся къ предмету его изслѣдованія?
Такпмъ образомъ тѣ, кто жѳлаетъ быть слишкомъ всеобъемлю-
щігмъ, въ концѣ концовъ не удовлетворяють нпкого, если только,
повторяю, самъ авторъ общей исторіи не будетъ спеціалистомъ
въ одной изъ отраслей, а въ этомъ случаѣ ему лучше всего
ограничиться именно ею.
Дать монографіи по всѣмъ вопросамъ науки—такова задача
девятнадцатая столѣтія; задача трудная, скромная, тяжелая,

152
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
требѵющая самаго безкорыетнаго самопожертвованія, но
почтенная/имѣющая непреходящее значеніе π кромѣ того возвышаемая
велпчіемъ своей конечной цѣли. Конечно, было бы гораздо болѣе
пріятно и болѣе лестно для самолюбія сразу сорвать плодъ,
который созрѣетъ, можетъ быть, только въ далекомъ будущемъ.
Ученымъ нужно быть глубоко добродѣтельными, чтобы
удержаться на "этой роковой наклонной плоскости и сдержать свою
стремительность, когда вся человѣческая природа требуетъ
окончательная рѣшенія. Герои науки—всѣ тѣ, которые, будучи
способны на возвышенные взгляды, могли удержать себя отъ преж-
девременнаго фплософскаго мышленія и согласилась стать только
скромными монографами въ то время, когда всѣ инстинкты ихъ
природы заставляли ихъ парить за облаками. Нужно сказать,
что для многихъ, даже для большинства, это легкая жертва;
небольшая заслуга съ ихъ стороны воздерживаться отъ философ-
скпхъ взглядовъ, къ которымъ ихъ не побуждаюсь ихъ
склонности. Велика заслуга тѣхъ, кто, понимая высшую цѣль науки
и чувствуя сильную потребность въ философіи и религіи, обре-
каетъ себя для блага будущаго на грубое ремесло чернорабочаго
и осуждаетъ себя на то. чтобы, какъ лошадь, не видѣть ничего
кромѣ той борозды, которую она прокладываетъ. На языкѣ Еван-
гелія это называется: погубить свою душу, чтобы спасти ее.
Обречь себя на незнаніе ради того, чтобы знало
будущее,—это первое условіе научнаго метода. Долго еще
наукѣ будутъ нужны §ти терпѣливыя изслѣдованія, которыя
озаглавливаются или могутъ быть озаглавлены: Диссертація
о... Такимъ образомъ крупные умы для блага будущаго обрека-
ютъ себя на ergastulum, чтобы собрать на страницы ученыхъ
трудовъ матеріалы, которые могутъ читать только очень немногіе.
На первый взглядъ кажется, что эти трудолюбивые изслѣдователи
напрасно тратятъ время и трудъ. Для нкхъ нѣтъ читателей;
ихъ прочтутъ только три или четыре лица, включая и того, кто
пшпетъ разборы ихъ произведеній въ научныхъ журналахъ (94),
или того, кто пр.едпринимаетъ тотъ же трудъ, если только онъ
позаботится узнать своихъ предшественниковъ. Въ сущности мо-
нографіи живутъ дольше всѣхъ друпіхъ произведеній. Книга,
заключающая въ себѣ обобщенія, непремѣнно устарѣетъ черезъ
какихъ-нибудь десять лѣтъ; монографія же, будучи фактомъ въ
наукѣ, камнемъ, положеннымъ въ зданіе, будетъ вѣчно имѣть
смыслъ, благодаря своимъ выводамъ. Имя ея автора забыто, и
она сама можетъ быть предана могутъ забвенью, но тѣ выводы,
которыя будутъ основалы на ней, будутъ жить. Вся жизнь
достаточно вознаграждена, если она внесла нѣкоторые элементы въ
окончательный символъ вѣры, какимъ бы измѣненіямъ не
подвергались эти элементы. Въ этомъ будетъ заключаться отнынѣ
истинное безсмертіе (95).
Можно назвать массу изслѣдованій, которыя превращаются
такимъ образомъ для будущаго въ нѣсколько строчекъ, и на
которыя положены цѣлыя жизни терпѣливыхъ стараній. Греческія
королевства Бактріаны и Пентапотаміи уже нѣсколько лѣтъ слу-
жатъ предметомъ работъ, которыя составили уже много томовъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
153
и все еще далеки отъ конца. Развѣ можно надѣятьея, что эти
изслѣдованія со всѣмп ихъ подробностями войдутъ въ науку бу-
дущаго? Конечно, нѣтъ. А между тѣмъ они были необходимы,
чтобы обрисовать величіе, значеніе и характеръ этихъ передо-
выхъ колоній Греціи; безъ этихъ прплежныхъ пзслѣдованій не
знали бы одной изъ самыхъ замѣчательныхъ сторонъ исторіи
эллинизма на Востокѣ.
Разъ выводы получены, работы, наиравленныя къ этой цѣли,
могутъ смѣло исчезнуть, какъ лѣса послѣ отдѣлки зданія. И даже
предполагая, что подробности окажутся необходимыми для на-
хожденія общихъ выводовъ, самыя средства, орудія, если можно
такъ сказать, при помощи которыхъ какой-нибудь Прпнсепъ пли
Лассенъ разберутся въ этихъ страницахъ человѣческой исторіи,
цочтн потеряютъ свою цѣну, или сохранятся только какъ
барельефы на пьедесталѣ обелиска, который они воздвигли. Ска-
жутъ: „нзелѣдованія XIX вѣка доказали..." II этпмъ все будетъ
сказано.
Нужно представлять себѣ науку, какъ вѣковое зданіе,
которое можетъ подняться только благодаря накопленію огромныхъ
массъ. Цѣлая жизнь терпѣливыхъ трудовъ будетъ только непз-
вѣстнымъ и безъимяннымъ камнемъ въ этой гигантской
постройка; можетъ быть, нѣкоторые изъ этихъ неизвѣсткыхъ камней даже
затеряются въ толщинѣ стѣнъ. Какъ бы то ни было, для нихъ
есть свое мѣсто въ храмѣ, они способствовали прочности этого
тяжелаго сооруженія (96). Авторы монографій, конечно, не могутъ
надѣяться, что ихъ труды удержатся въ первоначальной формЪ:
выводы, которые они ввели въ обращеніе, подвергнутся безчн-
сленнымъ измѣненіямъ, такъ сказать, перевариванію и
внутренней ассимиляціи. Но, несмотря на эти метаморфозы, на ихъ долю
выпадетъ та честь, что они внесутъ элементы существенно
необходимые для жизни челоъѣчества. Слава иервыхъ изслѣдовате-
лей состоитъ именно въ томъ, чтобы ихъ пріемнпки превзошли
ихъ и отъ нихъ получили средства для этого. „Но эта слава
велика, и всякій пріемяикъ отнюдь не долженъ оспаривать ея,
потому что и самъ ояъ въ глазахъ тѣхъ, которые займутся этпмъ
же предметомъ послѣ него, будетъ имѣть только ту заслугу, что
онъ предшестаовалъ пмъи (97).
Забвепіе занимаетъ видное мѣсто въ научномъ воспптаніи
индивидуума. Цѣлал масса спеціальныхъ данныхъ, добытыхъ съ
болыпимъ или меныпимъ трудомъ, сама по себѣ забывается; но
не нужно считать ихъ поэтому погибшими. Сохраняется
умственное развитіе и ирогрессъ человѣческаго духа, являющіеся елѣд-
ствіемъ этихъ работъ; а это одно только и цѣнно. Тоже самое
относится и къ воспитанно человѣчества. Отдельные элементы
исчезаютъ, остается только сообщенное двнженіе. Для рѣшенія
нѣкоторыхъ алгебраическихъ задачъ необходимо употреблять
вспомогательныя неизвѣстныя. Но развѣ кто-нибудь, рѣшпвъ
задачу, жалѣетъ о томъ, что все это было вычеркнуто и замѣнено
совсѣмъ простымъ окончательнымъ выраженіемъ?
Итакъ, ученые-спеціалисты не только не покидають
истинной арены человѣчества, но они-то именно больше всѣхъ епо-

154
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
собствуютъ прогрессу духа и доставляютъ необходимые для того
матеріалы. Я повторяю, что ихъ пзслѣдованія не являются
самоцелью, потому что они не служатъ къ совершенствованию автора;
они пмѣютъ цѣну только съ того момента, когда входятъ въ
широкое обращеніе/Нужно признаться, что ученые-спеціалисты спо-
собствуютъ распространенно странныхъ недоразумѣній
относительно этого вопроса. Занимаясь исключительно своимъ предме-
томъ, они считаютъ все остальное безполезнымъ и называютъ
профанами всѣхъ, кто не занимается тѣми же изслѣдованіями.
Ихъ сиеціальность является такимъ образомъ для нихъ малень-
кимъ міркомъ, въ которомъ они спесиво и упрямо замыкаются.
Однако, если специальному предмету, которому люди посвящаютъ
свою жизнь, приписывать абсолютную цѣнность, то все должно
примѣняться къ одному, наиболѣе совершенному предмету. Изъ
древнихъ литературъ слѣдовало бы заниматься исключительно
греческой, изъ восточныхъ—санскритской, а тотъ, кто посвятилъ
бы свои работы поередственнымъ литературамъ, поступилъ бы
неправильно. Каждое изъ этихъ изслѣдованій имѣетъ цѣну только
благодаря тому мѣсту, которое оно занимаетъ въ цѣломъ, и
благодаря своей связи съ наукой о человѣческомъ духѣ. Напрнмѣръ,
изслѣдованія, касающіяся Востока, подраздѣляются на три или
четыре основныхъ отрасли. Некоторые ученые посвящаютъ себя
исключительно одной изъ этихъ отраслей, такъ что изслѣдованія,
относящаяся не къ тѣмъ литературамъ, которыя составляюсь пред-
метъ ихъ пзученій, не имѣютъ для нихъ никакого интереса.
Вслѣдствіе этого, всякій ппшущій спеціальный трудъ о литера-
турахъ: китайской, персидской, тибетской, не можетъ разсчиты-
вать болѣе, чѣмъ на дюжину читателей. Кромѣ того эти читатели,
занятые съ своей стороны своими спеціальными работами, не
имѣютъ времени заниматься такими же работами другихъ и
ограничиваются только ихъ поверхностнымъ просмотромъ, такъ что
въ концѣ концовъ въ этихъ изелѣдоваиіяхъ всякій работаетъ
только для самаго себя. Странное извращеніе! Развѣ изъ этого
слѣдуетъ, что было бы желательно, чтобы всякііі оріенталистъ
занимался всѣми языками Азіи? Конечно, нѣть. Но желательно,
чтобы самые специальные, ученые вѣрно понимали своп пропзве-
денія, и чтобы философскіе умы не гнушались обращаться къ эру-
діщіи, чтобы заимствовать оттуда матеріалъ ■ для мысли. Потому
что, повторяю, если только самъ монографъ будетъ читать свою
монографію, то зачѣмъ же ее писать? Выло бы слишкомъ странно,
если бы наука имѣла одну цѣль служить пищей любопытству.
Впрочемъ, у разлпчныхъ наукъ бываютъ общія или аналогичный
по формѣ задачи, которыя часто гораздо легче рѣшаются одной
наукой, чѣмъ другой. Такимъ образомъ я убѣжденъ, что
изучение метода лпнгвистовъ и тѣхъ естественныхъ ігодраздѣленій,
которыя служатъ нмъ для образованія семействъ и группъ, при
помощи незамѣтнаго разложенія грамматическихъ пріемовъ,
прольетъ для естествоиспытателей много свѣта на такіе философ-
скіе вопросы, какъ вопросы классификации и реальности видовъ.
Пусть ученые будутъ осторожны: въ этой маніи иррізиавать
доброкачественными только тѣ работы, которыя вышли изъ пѳрвыхъ

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
155
рукъ, есть нѣкоторая доля тщеславія. Если бы эта система была
доведена^ до крайности, то каждый ученый замкнулся бы въ еа-
момъ себѣ и уничтожилось бы всякое умственное π научное
общеніе. Къ чему послужили бы всѣ монографіп, если бы всякую
послѣдующую работу приходилось начинать сначала. Этотъ не-
достатокъ связанъ съ тщеславіемъ, свойственнымъ ученымъ и
граничащимъ съ духомъ поверхностности, который справедливо
приводить ихъ въ ужасъ; тщеславіе это выражается въ томъ, что
ученые пишутъ книги не для того, чтобы ихъ читали, а для того,
чтобы доказать свою эрудшцю.
Не мѣшаетъ лппшій разъ повторить, что истинно научныя
работы—это работы изъ первыхъ рукъ. Выводы обыкновенно бы-
ваютъ правильнѣе всего изложены тѣмъ, кто первый къ нпмъ при-
шелъ. Трудно сказать, на сколько измѣнилось научное положеніе.
переходя такимъ образомъ изъ рукъ въ руки и удаляясь отъ
первоначальная источника безъ злого умысла со стороны тѣхъ. кто
имъ пользовался. Какой-нибудь фактъ въ глазахъ того, кто его
заимствовала можетъ получить другое освѣщеніе, запмствовавпгій
можетъ прибавить какое-нибудь соображеніе, котораго не было у
автора, но которое онъ считаетъ вполнѣ законнымъ, онъ можетъ
создать какое-нибудь обобщеніе, которое первый изслѣдователь
формулировалъ бы иначе. Третій писатель поступить также со
своимъ предшественникомъ, и такимъ образомъ всякая наука,
имѣющая свою исторію, становится неточной и недостовѣрной,
если только она постоянно не возвращается къ первоисточникамъ.
Познанія среднихъ вѣковъ о классической древности пред-
ставляють изъ себя самый яркій прішѣръ тѣхъ незамѣтныхъ uo-
мѣненій первоначальныхъ фактовъ, которыя прпводятъ къ самымъ
страннымъ ошиокамъ и къ самому нелѣпому пониманію этихъ
фактовъ. Средніе вѣка знали очень много о древней Греціи, но
они рѣпштельно ничего не знали изъ первыхъ рукъ (98); это
повело къ невѣроятнымъ ошиокамъ. Тогда люди считали возмож-
нымъ комбинировать на свой ладъ свои ыеполныя и
разрозненный познанія и такимъ образомъ только увеличивали неточность:
неточность эта дошла до того, что когда въ XIV вѣкѢ стала
непосредственно выясняться истинная древняя Греція, то людямъ
казалось, что открывается совершенно новый міръ. Латинскіе
энциклопедисты: Мартинъ Капелла, Боэцій, Исидоръ Севиллъ,
только компилировали школьныя руководства π собирали данныя,
основанныя глі преданіяхъ. Бэдъ и Алкупнъ знаютъ о древности
гораздо меньше, чѣмъ Мартинъ Капелла или Исидоръ. Винцентъ
Де-Бовэ еще болѣе далекъ отъ истины. Наконецъ, въ XIV вѣкѣ
повсюду, за исключеніемъ Италіп, неточность доходить до край-
нихъ предѣловъ; въ то время о греческой цивплпзаціи знали
столько же, сколько было бы извѣстно объ индійской, если бы
для возстановленія ея имѣлпсь только тѣ свѣдѣнія, которыя ыамъ
оставили писатели классической древности.
Во многихъ частяхъ исторіи литературы, которыя еще не
вполнѣ возстановлены изученіемъ непосредственныхъ источни-
ковъ, попадаются неточности вродѣтѣхъ, которыя создавались въ
средніе вѣка. Конечно, Брюккеръ добросовѣстный іізслѣдователь,

156
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
однако его книги, посвященныя философіямъ нндійской,
китайской и даже арабской, должны быть отнесены къ тому же
разряду, что главы, касающіяся древней псторіп, въ Speculum histori-
aîe Винцента Де-Бовэ. Что же сказать о тѣхъ. которые жили
послѣ него и ограничивались только тѣмъ, что подражали ему
или дѣлали произвольный заимствования изъ его произведенііі,
совершенно не разбираясь въ томъ, что въ нихъ существенно и
что второстепенно? Когда кто нибудь увѣренъ въ томъ, что онъ
пмѣетъ въ рукахъ всѣ матеріалы, какіе только еуществуюсь,
тогда онъ. несмотря на всю пхъ неполноту, можетъ позволить се-
бѣ эту замысловатую мозаику, въ которой сгруппровано все, чѣмъ
онъ располагаете но при этомъ онъ долженъ сдѣлать оговорки
и признать себя неепоеобнымъ установить взаимный' соотноше-
нія частей π размѣры цѣлаго. Но когда существуютъ
оригинальные источники, которыми можно воспользоваться, тогда кажется
чѣмъ-то страннымъ это собираніе разрозненныхъ, неточныхъ и
безсвязныхъ отрывковъ. которые систематизируются произвольно,
безъ всякаго понпманія того, какъ это дѣлалп народы,
говорившие на этомъ языкѣ. Отсюда вытекаютъ неизбѣжныя ошибки
всѣхъ псторііі литературы и философіи, написанныхъ помимо
орпгпнальныхъ источниковъ: до сихъ поръ это происходило съ
гісторіей среднихъ вѣковъ, а теперь пропсходитъ съ исторіей
Востока. Люди, передѣлывающіе псторіи, написанныя уже другими,
только повторяюсь тѣ же ошибки и увеличиваюсь ихъ,
присоединяя къ нимъ свои собственныя догадки. Прочтите у Шенне-
мана, Тидемана пли Риттера главы, относящаяся къ арабской
фплософіи, и вы найдете тамъ только то, что есть и у Брюккера,
то есть ничего достовѣрнаго. Нужно окончательно изгнать изъ
науки эти работы изъ третыіхъ и четвертыхъ рукъ, въ которыхъ
ученые только переписываюсь одни и тѣ же данныя, нисколько не
дополняя и не провѣряя ихъ. При настоящемъ положеніи науки'
всякій, кто взялся бы написать полную исторію арабской фило-
софіи или арабской медицины, буквально потерялъ бы только
и время и трудъ: онъ повторилъ бы только то, что уже
пзвѣстно. Такой трудъ будетъ возможенъ только послѣ того,
какъ восемь пли десять трудолюбивыхъ ученыхъ самаго сие-
ціальнаго направленія издадутъ, переведусь или разберусь
всѣхъ арабскихъ авторовъ, которые только есть у насъ въ под-
линникахъ или въ еврейскихъ переводахъ. До тѣхъ поръ всѣ
общія работы не будутъ имѣть основы. Изъ всего этого не
можетъ выйтп ничего особенно замѣчательнаго, потому что я
придаю мало значенія арабской философіи; но если бы" это создало
только одинъ атомъ въ исторіи человѣческаго духа, то и то
тысячи человѣческихъ жизней были бы затрачены вполнѣ
производительно.
При настоящемъ положеніи науки можетъ показаться при-
скорбнымъ, что нѣкоторые выдающіеся умы посвящаюсь свои
труды такимъ предметамъ, которые кажутся съ перваго взгляда
-недостойными того, чтобы ими занимались. Но если бы наука, какъ
это и слѣдовало бы, разрабатывалась цѣлыми массами* отдѣль-
ныхъ личностей въ огромныхъ научныхъ мастерскихъ, тогда и

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
157
самые интересные вопросы были бы выяснены, какъ и всѣ дру-
гіе. При настоящемъ положеніи нѣкоторыя пзслѣдоваяія можно
назвать безполезньгмп въ томъ смыслѣ, что они поглощаютъ
время, которое лучше было-бы употребить на болѣе еерьезныя
предметы. Но при нормальномъ положеніп, при которомъ столько
силъ, растрачпваемыхъ теперь на пустяки, будетъ обращено на
еерьезныя вещи, всякая работа будетъ пмѣть значеніе, потому что
совершенное познаніе цѣлаго будетъ возможно только благодаря
терпѣливому и аналитическому изслѣдованію отдѣльныхъ частей.
Одпнъ филологъ посвятилъ длпнныя дпссертаціп разбору грече-
екпхъ частицъ, другой ученый эпохи Возрожденія наппсалъ
работу о союзѣ quamquam, третій. александрійскій грамматикъ,
наппсалъ книгу о разницѣ между -/.от, π Ы, Конечно, они могли бы
заняться болѣе важными вопросами; однако нельзя сказать,
чтобы эти работы были оезполезны; онѣ необходимы для знанія
древнихъ языковъ, a знаніе этихъ языковъ необходимо для фп-
лософіи человѣческаго духа. Точно такъ же и санскрптскимъ язы-
комъ можно будетъ овладѣть только послѣ того, какъ терпѣли-
вые филологи напишутъ монографіи о всѣхъ его частяхъ и всѣхъ
оборотахъ. Существуетъ довольно большая книга Бинеуса D е
с а 1 с е і s H е Ъ г а е о г u m. Конечно, можно пожалѣть, что обувь
древнихъ евреевъ нашла монографа раньше, чѣмъ книги Ведъ
нашли издателя. Однако я убѣжденъ, что эта книга, которую я
собираюсь прочесть, заключаетъ въ себѣ драгоцѣнныя свѣдѣнія
и должна представлять изъ себя полезное дополнение къ рабо-
тамъ Брауна, Шредера и Гартмана объ одеждахъ еврейскпхъ
первосвященниковъ и женщинъ. Плиній совершенно иравъ,
говоря, что нѣтъ ни одной книги настолько плохой, чтобы она
ничему не научила. Всякое исключеніе было бы слишкомъ смѣло;
нѣтъ ни одного изслѣдованія, которое напередъ можно было бы
объявить вполнѣ безплоднымъ. Къ сколькимъ неоцѣненнымъ ре-
зультатамъ приводили иногда научныя занятія, на первый взглядъ
совершенно безполезныя! Развѣ не прогреесъ грамматики усовер-
шенствовалъ толкованіе текстовъ, а черезъ это и понимавгіе антич-
наго міра? Самые важные вопросы, въ частности вопросы толко-
ванія Библіи, которые не могутъ быть безразличны для
философа, зачастую зависятъ отъ самыхъ ничтожныхъ и мелочныхъ
граматическихъ споровъ (99). Нигдѣ усовершенствованіе
грамматики и лексикографіи не вызвало болѣе радикальныхъ ре-
формъ. Есть масса другихъ случаевъ, въ которыхъ самые
существенные для человѣческаго духа вопросы зависятъ отъ самыхъ
незначительныхъ филологическихъ частностей.
ІІтакъ, спеціальныя работы не только не могутъ быть пло-
домъ мало философскихъ умовъ, но онѣ то именно и являются
самыми важными для истинной науки и требуютъ выдающагося
ума. Кто могъ бы написать научныя обобщенія объ индійской
лптературѣ лучше, чѣмъ Евгеній Бюрнуфъ! И что же? Онъ ии-
салъ ихъ неохотно, какъ нѣчто побочное и случайное, потому
что онъ совершенно основательно считаетъ дѣломъ существен-
нымъ и безотлагательнымъ только иоложительныя изучешя, из-
даніе подлинниковъ и ихъ филологически разборъ. Въ своемъ

15S
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
предисловіи къ Багавата-Пурана, Евгеній Бюрнуфъ, извиняясь
передъ ученыші въ томъ, что онъ даетъ нѣсколько общихъ
взглядовъ, заявляетъ, что онъ сдѣлалъ это только для φ
ранцу зскихъ читателей, и что онъ придаетъ только
второстепенное значеніе тому труду, который долженъ быть написанъ
впослѣдствіп, π который, если бы его написать сейчасъ, навѣрное
скоро устарѣлъ бы и. слѣдовательно, оказался бы безполезнымъ.
Не есть ли это смпреніе духа и любовь къ мелочамъ для нихъ
о.ямттуъ'? Нѣтъ. это вѣрныіГ методъ и правильныя сужденія. Въ
самомъ дѣлъ. при настоящемъ положеніи санскритской
литературы пзданіе и переводъ подлиннпковъ гораздо болѣе цѣнны,
чѣмъ всевозможныя диссертаціи объ исторіи ІІндіи или о
подлинности и иѣльностп сочиненій. Поверхностные люди готовы
повѣрпть. что возвышенный умъ заслужилъ бы больше похвалъ
и уваженія, если бы нанялся,* напримѣръ, исторіей индійской
литературы, а не посвящалъ бы свои силы неблагородному труду
пзданія и перевода подлиннпковъ. Это заблужденіе. Не время
разсуждать о литературѣ, пока еще не разобраны всѣ ея
составная "части. Это было бы похоже на то, какъ если бы Петрарка,
Боккачіо и Поджи захотѣли бы создать теорію греческой
литературы. Петрарка и Боккачіо дали возможность узнать Гомера,
Амвросій Траверсарій перевелъ Діогена Лаэрта, Поджи нашелъ
сочпненія Квинтиліена и перевелъ Кеенофонта, Ауриспа привезъ
съ востока рукописи Платона, Проклуса и Діодорасициліііскаго,
Лоренцъ Валла перевелъ Геродота и Ѳукидида, и всѣ они
оказали этпмъ гораздо большая услуги классической литературѣ,
чѣмъ если бы преждевременно взялись за высшіе вопросы
исторіп и критики. Конечно, первые гуманисты нешюѣжно впа-
даютъ въ литературные предразсудки и критнческія ошибки, но
мы можемъ ихъ пзбѣгнуть благодаря той опытности, которую
мы пріобрѣли отъ сравнения другихъ литературъ. Мы можемъ въ
короткое время написать объ этихъ литературахъ очень снльныя
крптпческія статьи, которыя для греческой и латинской
литературы стали возможны только къ концу послѣднихъ двухъ или
трехъ вѣковъ. Первые ученые, которые изучали Many и M а г а б-
г a ρ a τ а, открыли тамъ то, что слѣдовало замѣтить у Гомера и
Моисея триста или четыреста лѣтъ тому назадъ. Нужно твердо
помнить, что для Пндіи не пришло еще время диссертацій и ме-
муаровъ или скорѣе, что оно уже прошло, и что труды Колеб-
роока и Вильсона, Шлегеля и Лассена надолго прюстановили
то теченіе, которому далъ начало блестящій талантъ Вильяма Джон-
са (100). Въ самомъ дѣлѣ, исторія индійской литературы будетъ
возможна только послѣ двухъ вѣковъ, которые дадутъ намъ
труды, подобные трудамъ XVI и XVII вѣка, посвящеинымъ клас-
спческой лптературѣ. При настоящемъ положеніи науки только
такого рода труды цѣнны и прочны. Но такъ какъ даже
несовершенная система, если только понимать ее не слишкомъ узко,
лучше, чѣмъ отсутствіе всякой системы» то было бы желательно,
чтобы при настоящемъ положеніи изученія санскритскаго языка
кто-нибудь взялся написать, не претендуя на то, чтобы его
произведете оказалось положительно научііымъ, нѣчто вродѣ руко-

БУДУЩЕЕ НАУКИ'
159
водетва или введенія къ этой литературѣ. Признаюсь, что са-
мымъ болыпимъ препятствіемъ, которое я встрѣтилъ, приступая
къ изученію ІІндіи, было отсутствіе краткой книги о санскритской
литературѣ, о ея развитіи, о ея первоначальныхъ эяохахъ. о раз-
личныхъ фазизахъ языка, о значеніи и достопнствахъ разныхъ
произведений, однимъ словомъ такой книги, какую написалъ Ге-
зеніусъ о еврейекомъ языкѣ π еврейской литературѣ. Правда,
такое произведеніе устарѣло бы къ концу десяти л£тъ. но оно
принесло бы польз}' и облегчило непосредственное нзученіе источ-
никовъ. Конечно, было бы очень жаль, если бы геніальный чело-
вѣкъ потратилъ на это то время, которое онъ могъ бы
употребить съ большей пользой; однако, это могъ бы выполнить
только тотъ, кто имѣетъ правильный взглядъ на всѣ уже пзслѣдо-
ванныя области.
Конечно, не малымъ неудобствомъ является то, что люди,
посвящающіе свою жизнь спеціальнымъ нзслѣдованіямъ, большею
частью не обладаютъ болышшъ умомъ. который одияъ только и
можетъ оживить эти труды; но это часто больше вредить нрав-'
ственному совершенству ихъ авторовъ, чѣмъ самимъ трудамъ.
Совершенство это состояло бы въ томъ, чтобы охватывать
внутренне смыслъ всѣхъ частей и въ томъ. чтобы создать себѣ
постоянную, проходящую красной нитью черезъ всю научную жизнь,
привычку никогда не упускать изъ вида великаго цѣлаго. Въ
с'амомъ дѣлѣ, чѣмъ отличаются научныя изслѣдованія и коллек-
ціи, собранныя безъ пониманія и съ небольшими способностями,
отъ коллекцій любознательныхъ людей, которые собпраютъ себѣ
разноцвѣтныхъ бабочекъ? Вѣдь жизнь такъ коротка и задаетъ
такъ много серьезныхъ вопросовъ: не лучше ли внять голосу
сердца и воображенія и вкусить отраду релпгіозныхъ чувствъ,
чѣмъ такъ растрачивать жизнь, которая не вернется и которая,
разъ погибнувъ, погибнетъ на вѣки?
Эта разбросанность работы и изолированіе спеціальныхъ из-
слѣдованій, которыя заставляютъ труды филолога существовать
только для него самого и для небольшого количества его
товарищей, занимающихся тѣмъ же предметомъ, кажется мнѣ болыпимъ
препятствіемъ на пути прогресса филологическихъ изученій. Такішъ
образомъ всякій ученый, излагающей свою часть, не принимая
во вниманіе другихъ отраслей науки, становится узкимъ, эго-
истичнымъ и теряетъ истинное пониманіе своего пропзведенія.
Цѣлой жизни едва хватило бы на то, чтобы исчерпать все
относящееся къ какому-нибудь вопросу науки, которая сама по
себѣ представляетъ только маленькую часть другой болѣе
обширной науки. Безпрестанно возобновляются одни и тѣ же .изслѣдо-
ванія; монографіи по одному и ту же вопросу накопляются въ
такомъ количествѣ, что теряется ихъ смыслъ, и онѣ становятся
почти бесполезными. Мнѣ кажется, что прійдетъ такое время,
когда филологическая изслѣдованія будутъ собраны изъ всѣхъ
этихъ разрозненныхъ работъ и когда, послѣ полученія выводовъ,
монографіи станутъ безполезными и будутъ сохраняться только
на память. Когда зданіе окончено, можно смѣло снести лѣса,
которые были необходимы при его постройкѣ. Такъ бываетъ въ фи-

16ο
БУДУЩЕЕ НАУКИ.
зическихъ наукахъ. Здѣеь труды, одобренные компетентнымъ авто-
рптетомъ, остаются разъ на всегда и всегда пользуются довѣріемъ;
въ этпхъ случаяхъ рѣдко приходится возвращаться къ изысканіямъ
первыхъ изслѣдователей. Такпмъ-то образомъ цѣлые годы усерд-
ныхъ изученій бываютъ иногда сведены къ нѣсколькимъ строч-
камъ пли нѣсколькпмъ цпфрамъ, и огромная общая наука о при-
родѣ создается мало-по-малу, при удивительной солидарности
всѣхъ работнпковъ. Гораздо большая тонкость филологическихъ
наукъ, безъ сомнѣнія, не позволила бы строгаго примѣненія
такого метода. Однако я думаю, что возможно будетъ выбраться
пзъ этого лабиринта индпвидуальныхъ и обособленныхъ работъ
не иначе, какъ образовавъ огромную научную организацію, гдѣ
все будетъ- дѣлаться, какъ безъ излишней бережливости, такъ и
безъ потери силъ, и въ такомъ окончателъномъ видѣ, что можно
будетъ относится съ довѣріемъ ко всѣмъ полученнымъ выводамъ.
Люди готовы иногда думать, что именно сама многочисленность
научныхъ трудовъ подавляетъ ихъ, и что было бы лучше,
если бы литература была болѣе ограничена. Но истинная
ошибка заключается въ недостатка организаціи и контроля. При
упорядоченномъ положеніи науки было бы желательно, чтобы
число работнпковъ было еще значительнее. Тогда работы не
подавляли и не заглушали бы другъ друга, какъ огонь, когда го-
рючія вещества слишкомъ сплочены. Грустно думать, что три
четверти разыскиваемыхъ подробностей уже найдены, въ то время,
какъ столько другихъ псточниковъ, въ которыхъ можно было бы
найти цѣлыя сокровища, остаются неизвѣстными вслѣдствіе
плохого направленія работъ. Наука настоящаго времени похожа на
богатую, но разстроенную библиотеку. Тамъ есть все, но въ такомъ
безпорядкѣ и такъ плохо распредѣлено, что какъ будто ничего нѣтъ.
Стоить только подумать объ этомъ, чтобы убѣдиться, что въ
будущемъ необходимо предположить крупную реформу въ научной
работѣ (101). Въ самомъ дѣлѣ, научные матеріалы, подъ влія-
ніемъ ли новыхъ открытій или просто съ теченіемъ времени,
умножаются такъ быстро, что наконецъ ни одинъ изслѣдователь
не будетъ въ состояніп справиться съ ними. Черезъ сто лѣтъ во
Франціи можно будетъ насчитать три или четыре литературныхъ
періода. Черезъ пятьсотъ лѣтъ у нея будетъ двѣ древнихъ исторіи.
Если изслѣдовавгія первой изъ нихъ, необыкновенно упрощенной
для насъ временемъ и отсутствіемъ книгопечатанія, хватило на
то, чтобы занять столько жизней, полныхъ труда, то что будетъ
съ изученіемъ нашей исторіи, которую придется изучать по такой
ужасной массѣ документовъ? Все это относится и къ нашимъ
библіотекамъ. Если Національная Библіотека будетъ постоянно
обогащаться всѣми новыми произведеніями, то черезъ сто лѣтъ
она сдѣлается совершенно негодной для пользованія, и самое
богатство ея уничтожить ея смыслъ(102). Такое развитіе неможетъ
продолжаться безконечно, не приводя къ революціи въ наукѣ.
Было бы наивно спрашивать, какъ она произойдетъ.
Подвергнется ли она при этомъ такому же упрощенію, какое произвели
варвары? Или новые методы облегчать полиматію? Мы нерѣшаемся
создать объ этомъ предметѣ ни одной разумной гипотезы.

БУДУЩЕЕ НАУКИ.
161
Я отнюдь не сторонникъ литературнаго и научнаго
коммунизма, но все-таки нахожу, что необходимо бороться съ
разрозненностью силъ и концентрировать работу. ВъГерманіи въ этомъ
отношеніи установились некоторые дѣйствительно полезные
обычаи. Нерѣдко можно увидѣть въ лптературныхъ журналахъ или
въ актахъ филологическихъ конгресовъ пзвѣщеніе какого-нибудь
ученаго, въ которомъ онъ доводить до свѣдѣнія своихъ
товарищей, что онъ предпринимаете такой-то трудъ и поэтому просптъ
присылать ему все, относящееся къ этому вопросу, что только
они встрѣтятъ во время своихъ"частныхь изслѣдованіы. Не лселая
ничего утверждать, я думаю, что въ серьезной, научной органп-
заціи открывались бы такимъ образомъ общественныя проблемы,
въ которыхъ каждый могъ бы принести свою долю пользы. Ака-
деміи, въ особенности академіи для совмѣстныхъ работъ, въ родѣ
Академіи надписей и изящной литературы, отвѣчаютъ тѣмъ тре-
бованіямъ, на которыя я указываю; но для того, чтобы онѣ
удовлетворяли имъ вполнѣ, надо было бы подвергнуть ихъ корен-
нымъ преобразованіямъ.

)Тримі&чанія.
1.
Это стремленіе ставить свой ндеалъ въ прошедшемъ характеризуете тѣ
вѣка, которые опираются на недостпжпмомъ, основанномъ на преданіи, догматѣ.
Напротпвъ, вѣка колеблющіеся и безъ правилъ, какъ нашъ, должны непремѣнно
переносить свой ндеалъ въ будущее, такъ какъ прошедшее для ниіъ ничто иное,
какъ заблужденіе. Всѣ древніе народы относили идеалы своей надіи къ началу
своего пропсхожденія; предки ихъ были болѣе, чѣмъ люди (герои, полубоги).
Но въ эпоху Августа, когда древній міръ сталъ разрушаться, мы замѣчаемъ
полную противоположность; является стремленіе къ будущему, такъ краснорѣ-
чпво воспѣтое несравненнымъ поэтомъ, въ душѣ котораго эти два вѣка
сливаются воедино. Прптѣсненные народы дѣлаютъ тоже самое: Артуръ не умеръ,
Артуръ вернется. Самымъ могущественнымъ воззваніемъ, съ которымъ народъ
обращается къ будущему, была вѣра іудеевъ въ Мессію; эта вѣра родилась и
выросла среди чужестраннаго преслѣдованія. Зарождается она въ Вавплонѣ,
укрѣпляется π оформлпвается подъ гоненіемъ спріпскпхъ царей и созрѣваетъ
подъ римскимъ игомъ.
2.
Я видѣлъ людей изъ простонародія, приходящпхъ въ неописанный во-
сторгъ отъ вида движеніп лебедей въ прудѣ. Невозможно вычислить ту глубину,
въ которую погружались эти двѣ простыя жизни. Очевидно, народъ, находясь
очень близко къ животнымъ, счптаетъ ихъ своими собратьями, живущими подобно
ему. Высокіе умы, которые снова становятся народомъ, пспытываютъ тоже
чувство.
3.
Какое, напримѣръ, встрѣчается иногда возвышающее добродушіе у уче-
ныхъ, объявляющихъ въ началѣ свопхъ трудовъ, что у ниіъ нѣтъ намѣренія
стать на релпгіозную почву, что они не теологи,, и что эти послѣдніе не могутъ
признать дурнымъ ихъ смиренную, естественную философскую попытку. Во Фран-
ціи встрѣчаются люди, которые очень восторгаются религіознымп у ч ρ е ж д е-
д е н і я м и въ Англіи, потому что пзъ всѣхъ странъ эта наиболѣе
консервативная. По моему мнѣнію, эта система самая нелогичная и самая
непочтительная по отношенію ко всему божественному.
Мнѣ кажется, что настоящее опредѣлевіе случайнаго въ исторіи гораздо
правпльнѣе слѣдующаго: Et quia saepe latent causae, fotuna vo-
catur. (Такъ какъ часто причины скрыты, то указываютъ на случайность). Гу-

о
ПРПМЪЧАНІЯ.
ставь Адольфъ пораженъ ядромъ прп Яютценѣ, и его смерть мѣняетъ ходъ
вещей въ Европѣ. Вотъ случай, причина котораго хотя пзвѣстна, но все-таки
можегь считаться случайным*, потому что отклоненіе ядра при полетѣ на
нѣсколько сантпметровъ было бы фактомъ, не соотвѣтствующимъ тѣмъ громаднымъ
послѣдствіямъ, которыя оно пмѣло.
δ.
Жизнь есть ничто иное, какъ вдохновеніе бытія быть всѣмъ тѣмъ, чѣмъ
она можегь быть. Стремленіе перейти отъ возможности къ дѣйствію. Данте въ
своей книгѣ г11онарх1я~ предлагаетъ человѣчеству столь же передовыя пдеи,
какъ и самые смѣлые гуманисты, π онъ замѣчаетъ, что proprium opus hu-
mani generis totaliter accepti est actuare semper tot a m ρ o-
tentiam in te lie с tus possibilis (De Monarchia I) (Общимъ дѣломъ
всего чедовѣчества является проявленіе всегда всей силой своего разумѣнія).
Гердеръ говорить тоже самое: «Совершенство вещи должно состоять въ томъ,
чтобы она была всѣмъ тѣмъ, чѣмъ она должна и можегь быть. Совершенство
личности состоптъ слѣдовательно въ томъ, чтобы она оставалась сама собою во
все продолженіе своего существозанія~. (Uber den Character der Men-
s с h h e i t.
6.
1789 годъ—священный годъ въ исторіи человѣчества; тогда впервые
ознакомились съ неизвѣстнымъ до тѣхъ поръ фактомъ, и это ознакомленіе
отличалось чрезвычайною оригинальностью и ньсравненнымъ увлеченіемъ. То мѣсто,
гдѣ человѣчество проявило себя,—Ж е д е Π о м ъ, со временемъ будетъ храмомъ;
туда будутъ приходить, какъ въ Іерусалимъ, когда рядъ вѣковъ освятитъ и
выразить отдѣльные факты въ символахъ общихъ дѣлъ. Голгоѳа сдѣлалась священна
только два или три вѣка спустя послѣ Христа.
7.
Посмотрите, какъ возвышенна характеристика провозглашеніяправъ
констистуціей 91 года; въ этомъ проявился весь ХѴІД вѣкъ,—провѣрка
природы и всего установленная, анализъ, жажда ясности и очевидныхъ осно-
ваній явленій.
8.
Что сказать, напр., о нашемъ университетскомъ образована, сведенномъ
къ чисто внѣшнему изученію? Ничего рѣшительно для души и для нравственнаго
развитія. Удивительно ли, что Наполеонъ понималъ подъ школою казармы
или полкъ? Хотя мы и не замѣчаемъ этого, но наша система образованія точь
въ точь такая, какъ была у іезуитовъ; въ основу ея положена идея, что чело-
вѣку нужно слагаться съ внѣшней стороны, при чемъ совершенно забываютъ объ
оживляющей душѣ, объ умственномъ механизмѣ.
9.
Языки представдяютъ любопытный примѣръ этого. Языки, смѣшааные,
трудно выговариваемые, передѣланные человѣческпми руками, какъ, напр., фран-
цузскій, отличаются неизгладимымъ отпечаткомъ слишкомъ малой гибкости,
затруднительней» строеніемъ и недостаточной гармоничностью. Французскій языкъ,
составленный логиками, въ тысячу разъ менѣе логиченъ, чѣмъ еврейскій или
санскритскій, созданные инстинктомъ первобытныхъ людей. Я развиль это мнѣ-

ПРІШЪЧАНІЯ.
3
яіе въ „Essai sur l'Origine du Langage- (Liberté de penser,
reyue philosophique, 15 cept. et 15 dec 1848).
10.
Въ своихъ гЗамѣткахъоФранціи~ даровитый публицистъ де-Местръ
отмѣтилъ недостатки реформаторовъ: пхъ искусственность, и формализмъ. Но
онъ не замѣтилъ, что эти недостатки были необходимымъ условіемъ дальнѣй-
шаго прогресса.
11.
Вольтеръ не предполагалъ сказать что-нибудь другое въ своихъ много-
численныхъ нападеніяіъ на оптпмпзмъ; это настоящая сатира на заблужденія
его вѣка.
12.
De la Démocratie en France, p. 76. Несколько далѣе
устанавливается, что земельная собственность стоптъ выше всѣхъ остальныіъ, потому что
плоды ея менѣе зависли» отъ человѣка, чѣмъ отъ слѣпыгь стихійныхъ причинъ.
13.
Большее пли меньшее развптіе фатализма въ народѣ можѳтъ служить
мѣркой его цивплизаціи. Казакъ нп на кого не претендуетъ за тѣ удары плетки,
которые получаетъ: это его судьба. Турецкіп подданый не жалуется на тѣ
лихоимства, которыя ему приходится претерпѣвать: это его судьба. Вѣдный ан-
гличанинъ никого не винить, умирая съ голоду: это его судьба. Французъ
возмущается, если только онъ можетъ предположить, что его нищета
происходить отъ соціальноп организаціп, которую можно реформировать.
14.
Подъ разумомъ я понпмаю не только человѣческій разумъ, но и умѣнье
соображать всякаго думающаго существа, живущаго въ настоящее время, а
также и того, которое будетъ жить впослѣдствіп. Если бы я могъ думать, что че-
ловѣчество будетъ вѣчно существовать, то я бы, не колеблясь, заключилъ, что
оно достигнетъ совершенства. Но и физически возможно, что человѣчество пре-
допредѣлено къ гибели пли должно истощиться, π что самый человѣческій родъ
ослабѣваетъ, когда источнпкъ жпвыхъ сплъ и вовыхъ расъ пойдетъ на убыль.
(Лукрецій имѣетъ по поводу этого серьезная возраженія: кн. V, стр. 381 н
слѣдующія). Слѣдовательно, человѣческіп родъ является только переходной
формой высшаго прогресса всего земного π проявленіемъ fieri высшаго сознанія.
Вѣдь если даже человѣчество и не будетъ непосредственно вліять на сдѣдующія
за нимъ формы, оно уже сдѣлаетъ свое дѣло въ увеличеніи прогресса, какъ
вѣтка, необходимая для того, чтобы дать возможность вырости дальнѣйшимъ от-
прыскамъ. Хотя послѣдвіе не привиты къ первой вѣткѣ, все таки они будутъ
на томъ же стволѣ. Гегель несносенъ съ своей исключительной ролью, которую
онъ присваиваетъ человѣчеству, и которая, конечно, не есть единственная созпа-
тельная форма божествеянаго, хотя бы это и была пзъ всѣхъ намъ пзвѣстныхъ
самая передовая. Для того, чтобы достигнуть совершенства и вѣчности, нужно
превзойти человѣчество и окунуться въ великое море! Если бы я хотѣлъ здѣсь
оправдаться отъ обвиненія въ пантепзмѣ, то могло бы показаться, что я дѣлаю
это въ угоду подозрительной трусости и что признаю за каждымъ право
требовать возраженій православію; поэтому пока лучше воздержаться отъ удовлетво-
ренія своего созаанія. Съ меня достаточно сказать, чго я вѣрю въ живую при-

4
ПРИМѢЧАНІ;·".
чину всякой вещи и допускаю человѣческую свободу и личность, какъ очевидные
факты; слѣдовательно, всякое ученіе, которое путемъ логическихъ умозаключеній
приводить къ ихъ отрицанію, будетъ на мои взглядъ ложнымъ. Я еще
прибавлю, пантеішъ кажется многимъ абсурдомъ только потому, что они не
могутъ уразумѣть его и потому что они понимаютъ принципъ „все есть
Божество4* не въ смыслѣ соОпрательномъ, a скорѣе въ раздѣлптель-
номъ. Мало есть такпгь абсурдовъ, которые могли бы сравниться съ тѣмъ,
что каждый поедметъ есть божество. Гегель очень хорошо объяснилъ это.
(Cours d'esthétique, t. IL p. 10S, trad. Bénard).
15.
Что такое наука среднихъ вѣковъ, какъ не диспутъ? Диспуты были такъ
любимы схоластиками, что они сохраняли, берегли и располагали свои орудія
такпмъ образомъ, чтобы не уничтожить матерьяла. Есть предложенія, которыя
прпзнаны неправильными, но ихъ не осуждаютъ, чтобы имѣть возможность ихъ
оспаривать. Прочтите обозрѣніе теологовъ, которое называется „Des lieux
t hé о Ιο г ia lies", π вы будете имѣть ясное представленіе объ этомъ странномъ
мётодѣ. Главную роль въ немъ играетъ не истина, а то, что даетъ иоводъ къ
преніямъ;—знать—это еще ничего, a умѣть оспаривать—это все.
16.
Если вы хотите получить ясное представленіе объ этой любящемъ спорить
методѣ, разсматривающемъ науку, какъ игру ума, способную служить отдохнове-
ніемъ или вызывающую этотъ нелѣпыи смѣхъ, котораго такъ добиваются тѣ,
кому запрещено добровольно смѣяться, то прочтите „le Journal de Trévoux"
или вообще научные труды, издаваемые тѣмъ же обществомъ.—Но я замѣчу
кстати, что оно не образовало ни одного порядочнаго ученаго, (исключая мо-
жетъ быть Кпрхера, у котораго хотя π были свои сумасбродства, но это были
сумасбродства его вѣка.і, а, напротивъ, создало нѣсколько несравнимыхъ типовъ
научнаго шарлатанства: Бужамъ, Гардумъ и др. Все зто почти то же, что
невинный отеческій жанръ поэтовъ „Société, Du Cerceau, Commire, Rapin и т. д.—
Труды Венедпктинцевъ совсѣмъ другого рода, но они не опровергают моего
основного положенія. Необходимость наполнить тихую, отшельническую жизнь
полезными трудами ученаго характера, стремленіе компилировать и собирать кол-
декціи могутъ оказать эрудпціп огромную услугу, но она не представляетъ
чистой любви къ наукѣ.
17.
Обыкновенно думаютъ, что взгляды Декарта на теологію не были чисто политиче-
скаго характера; но я не согласенъ съ этимъ. Декартъ имѣлъ независимый умъ,
совершенно лишенный способности критиковать, и онъ могъ всецѣло вѣрить
христіанству.
IS.
Замѣчательно, что всякая нація наивно отражается въ изображены своихъ
чудесь. Сравните чудеса евреевъ, серьезныя, строгія, постоянныя, какъ ихъ Іегова;
чудеса евангельскія, добродѣтельныя и нравственный; чудеса талмуда, отврати-
тельныя по своей вульгарности; чудеса впзантійцевъ, тусклыя, лпшенныя всякой
поэзіп; чудеса среднихъ вѣковъ, плѣнптельныя и сантиментатьныя; испанскія и
іезуитскія чудеса, корыстолюбивый, разслабляющія, безнравственныя. Это не
удивительно, потому что каждый народъ выводить на сцену сверхестественныхъ дѣ-

ПРИМЬЧАШЯ.
О
ятелей всей вселенной именно такими, какими онъ пхъ понвмаетъ, такъ какъ
каждое племя создаетъ этнхъ дѣятелей по своему собственному образцу.
19.
Уже въ средніе вѣка изученіе наукъ π греческой философіи привело у
мусульманъ къ подобному результату. Большая часть арабскиіъ фплософовъ-ино-
вѣрцы или невѣрующіе. Аверроеса можно считать чистымъ раціоналистомъ. но
это чудное движеніе было обуздано суровымъ мусульманскпмъ гоненіемъ. Число
философовъ и иіъ вліяніе не было достаточным^ чтобы удержать равновѣсіе,
какъ это было въ Европѣ.
20.
Мишле въ своей кнпгѣ „Du Prêtre, de la femme, de la famille*4
даетъ намъ чудное нзображеніе религіозной реакціи въ началѣ ХѴП вѣка
(гл. I), и вообще эта книга крайне живая и оригинальная картина самыхъ
сложныхъ и неоппсуемыхъ фактовъ. Въ ней.есть все, чего никто не смѣетъ
высказать. Разсмотрите еще тонкій пспюлогтескій анализъ, который Сенъ-Бевъ
такъ неудачно назвалъ V о 1 и ρ і é. Не нужно забывать также Das е w i g W е i-
bliche въ концѣ Фауста π Мефистофеля, а также эпазодъ—Доротеи и Ангессы
изъ Pucelle.
Ц чувствуя сердечное сокрушеніе,
Она рѣшпла пойтп исповѣдатьсн,
Такъ какъ отъ любви до набожности
Только одинъ шагъ:—и та и другая слабость.
Строгіп психологпческій анализъ по:тавплъ бы врожденный релагіозный
инстинктъ женщины въ ту же категорію, какъ π половое влеченіе.
21.
Эта оппозиція производить иногда страшныя дѣйствія. Нѣкоторыя слабости
самыхъ гордыіъ раціоналистовъ объясняются именно этимъ. Бываютъ минуты
таянія. когда все дѣлается влажнымъ, вялымъ и плохо держится. Я часто ду-
малъ, что этотъ типъ высокой умственной гордости, соединенной съ самыми
женскими слабостями) могъ бы служить хорошей темой для пспхологическаго
романа. Фаустъ только отчасти соотвѣтствуетъ тому, что я предполагаю. Древніе
посредствомъ одного пзъ этихъ различій, которыя пзгоняетъ наша физика
(потому что эти разлпчія не опираются на точныхъ оеновавіяхъ, хотя и заключаюсь
много истины) различали сухую жару л влажную. Это разлнчіе во всякомъ случаѣ
вѣрно въ пспхологпческомъ отнопіеніп.
22.
Въ сущносги различія между религіознымп сектами не меньше, но они не
такъ рѣзко выдѣляются, потому что они одновременно не существуютъ въ той
же странѣ, между тѣмъ какъ фплософію разсматрпваютъ синоптически и какъ
солидарную во всѣхъ саопхъ частяхъ. Точно также, въ тѣхъ странахъ гдѣ
одновременно существуетъ аѣсколько сектъ, религіознын скептицпзмъ появляется на
первыхъ же порахъ.
23.
Не пмѣя возможности точно развить эти идеи, я могу сослаться на гнмнъ,
въ которомъ, съ самой ранней молодости, я пскалъ объясненіе свопхъ релпгіоз-
ныхъ мыслей.

β
ПРПМЬЧАНІЯ.
24.
Возьмемъ, напр., доказательства существованія Бога по Декарту. Никогда
бы мало-мальски утонченный умъ не принялъ ихъ серьезно, и я очень со-
жалѣю того, у кого релпгіозная вѣра не была бы укрѣплена ни на чемъ
другому кромѣ этого схоластического подмостка. А между тѣмъ въ сущности они
правильны, всѣ одинаково вѣрны, но узко выражены.
25.
Въ этомъ Германія превосходитъ другія страны. Ея опредѣленія совершенно
иадувидуальны π непереводимы. Если хотя немного измѣнить ихъ порядокъ, они
исчезаютъ, какъ эссенція, которая испаряется, если ее перелить изъ одного
сосуда въ другой. Такой нѣмецкій трудъ первой степени—труденъ и невозможенъ
на французскому Отнимите отъ розовой воды ея запахъ, и она будетъ не лучше
обыкновенной. Или возьмите чудное введеніе Г. де Гумбольдта къ его опыту о
к а в и, гдѣ соединены самые τончайшіе взгляды Германіи на науку объ языкахъ;
если бы этотъ эскизъ перевести на французскій, въ немъ не было бы никакого
смысла и онъ показался бы ничего не значущей безвкусицей. И именно это
свойство нужно поставить въ заслугу книгѣ Гумбольдта, именно ато доказываете
ея ложность и утонченность.
26.
Фихте, напр., постоянно повторяетъ въ своей „Méthode pour arriver
à la vie bienheureuse": „развѣ это не совершенно ясно, какъ Вожій день?
Всякій сообразительный умъ не можетъ не понять этого". Когда чистосердечный
человѣкъ говоритъ такимъ тономъ, я всегда вѣрю ему, потому что не допускаю,
чтобы правильный умъ могъ невѣрно понимать вещи. Однако система Фихте
была совершенно истинна для него самого съ той точки зрѣнія, на которую
онъ сталъ.
27.
Такъ гипотезы объ электричества, магнетизмѣ объясняютъ явленія;
онѣ составляютъ удобную связь между фактами, но никто не приписываем имъ
абсолютную цѣнность и соотвѣтствіе физической дѣйствительности.
28.
„Я вижу море, утесы, острова", говоритъ тотъ, кто смотритъ черезъ окно
на сѣверъ отъ замка; „я вижу деревья, поля, долины", говоритъ тотъ, кто
смотритъ черезъ южныя окна. Они сдѣлали бы ошибку, если бы вздумали
спорить, такъ какъ они оба правы.
29.
Типомъ такого ума является Жозефъ де Мэстръ, большой барпнъ, не тер-
пящій медленныхъ фплософскихъ разсужденій. Ради Бога! одно рѣшеніе, и всему
конецъ! Правильное или неправильное—не все ли равно? Главнее, чтобы я могъ
быть спокоенъ. Непогрѣшпмый папа! ото гораздо короче. Непогрѣшимый! О, это
слпшкомъ много чести этимъ нпзкпмъ смертнымъ; нѣтъ, просто папа, безъ этого
напменованія!
30.
Я не знаю ничего болѣе трогательнаго и наивнаго, чѣмъ тѣ усилія, которыя
прплагаютъ, воодушевляясь научнымъ движеніемъ современнаго духа, вѣрующіе и
прптомъ съ могущественной сплои, увлекающей ихъ помимо ихъ собственной

ПРІШЛАНіЯ.
і
воли для того, чтобы согласовать свои старине ыя доктрины съ этпмъ страш-
нымъ могуществомъ. Если бы вскрыть такое сознаніе, то навѣрно мы нашли бы
тамъ цѣлые клады религіозныхъ утонченностеп, положительно назидательныхъ и
служащпхъ признакомъ хорошей нравственности.
31.
Одинъ изъ тѣхъ людей, которые сильнѣйшпмъ образомъ надругались надъ
человѣческой природой въ иользу откровенія, сказалъ гдѣ-то: (uni у ers du
26 Mars 1849), что онъ гораздо выше Ламартвна ставптъ Раблэ, Парни и
Пипо-Лебрена. Я ему вѣрю. Вольтеръ тоже находилъ, что его дѣло съ Версаль-
скимъ ксендзомъ, который по очереди ласкалъ и обкрадывалъ свою паству, лучше
обстоптъ, чѣмъ со св. Винцентомъ де Поль плп со св. Франсуа де Саль.
32.
Если сдѣлать интересное пзысканіе болѣе илп менѣе возвышенной
цѣнности человѣческой жизни въ различные фазисы развитія человѣ-
чества, то мы найдемъ, что она всегда опредѣлялась по своей настоящей цѣаѣ,
т. е. что люди относились съ гораздо большимъ уваженіемъ къ жизни въ тѣ
времена, когда именно она стоила дороже. Сознаніе приходило постепенно и,
проходя черезъ различныя градащп, оно получало настолько больше цѣнности,
насколько оно было болѣе передовымъ и болѣе совершенными Цивилизованный
человѣкъ, который хорошо владѣетъ собою, гораздо болѣе человѣкъ, если
возможно такъ выразиться, чѣмъ дикарь, который почти не чувствуетъ самого себя,
и для котораго жизнь ничтожное явленіе, непмѣющее никакой цѣнности. Вотъ
почему дикарь мало цѣнитъ свою жпзнь: онъ разстается съ нею съ странной
легкостью и отаимаетъ ее у другихъ, какъ бы играя. У него личность едва
зарождается. Живогное и отчасти ребенокъ смотрятъ на смерть ему подобаыхъ
безъ ужаса. Та степень цѣнности жизни, которую ііридаютъ себѣ, служптъ также
опредѣленіемъ цѣнности, которую прпдаютъ другими. Мвогіе факты изъ исторіи
нашей революции объясняются именно этпмъ. Курсъ человѣческой жизни стоялъ
тогда необычайно низко.
33.
Хрнстіанство своимъ всеобщпмъ католическимъ стремленіемъ
способствовало ослабѣванію древняго культа отечества; хрпстіанпнъ участвуетъ въ обще-
ствѣ гораздо болѣе обширномъ π болѣе святомъ π необходимо долженъ
предпочитать его своей странѣ.
34.
Боже меня сохрани смѣяться надъ такпмъ великомъ умомъ, какъ Фрааклпнъ.
Но все же какъ человѣкъ, пмѣющій хоть какой-нибудь нравственный и фпло-
софскій смыслъ, могъ наансать главы, названная г С о в ѣ τ ы для достиженія
богатства.—Необходимая мнѣнія тѣмъ, кто хочетъ
разбогатеть.—Средство всегда имѣть деньги въ кармапѣ". Благодаря
этпмъ средствамъ. прпбавляетъ овъ, солнце будегъ для васъ свѣтпть ярче, и
удовольствіе засгавптъ спльнѣе биться ваше сердце. Поторопитесь
воспользоваться этими правилами, чтобы быть счастливыми.—Вотъ прекрасное
средство, чтобы облагородить человѣческую натуру.
35.
Возліяніе вина, кажетгя мнѣ, изъ всѣхъ древнпхъ обычаевъ самымъ ре-
лигіознымъ π самымъ поэтпчнымъ: ирішесоніе въ жертву (пустая потеря, какъ
сказалп бы полоясительные люди) первыхъ плодовъ невидимому.

s
ПРіІМоЧАНШ.
36.
Тоже нераціональное. но одно изъ самыхъ чудныхъ и сильныхъ прнмѣне-
ній свойства человѣческой природы замѣчаетея въ религіозныхъ идеяхъ замали-
ванія грѣховъ. Необходимость въ замаливаніп грѣховъ послѣ безнравственной
или суетной жизни очень законна; было бы заблужденіемъ думать, что дѣло
заключается въ собственномъ наказаніи. Единственнымъ разумнымъ наказаніемъ
можетъ быть собственное раскаяніе π возвращеніе къ серьезной и хорошей жизни
съ большею любовью.
37.
Мелкіе умы, которые шннмаютъ совершенство, какъ умѣренность,
явившуюся слѣдствіемъ взапмнаго уравновѣшиваиія крайностей, называютъ это рас-
путггвомъ, но это узкій и мелочный взглядъ на подобныя явленія. Нужпо
порицать не излишество энергіи, а дурное направленіе, данное могущественнымъ пн-
стинктамъ.
3S і
Эти гармонически жалобы сдѣлались самой плодотворной темой для но-
вѣйшей поэзіи. Посдѣ стпховъ Жофруа я счптаю самыми вѣрнымп стихи Л.
Фейербаха, одного изъ самыхъ передовыхъ представителей крайней гегеліаяской школы
(Souvenirs de шa vie ге 1 isriеu.se, продолженіе la Religion de
l'A ν e η i rj. Это сожалѣніе незамѣтно y первыхъ скептиковъ (напр. философовъ
ХѴШ вѣка), которые разрушали съ удивительной радостью и не нуждались
ни въ какой вѣрѣ, занятые своими трудами разрушенія и сильнымъ желаніемъ
испробовать свои силы.
88*
Гераклитъ считалъ планеты метеорама, но время зажигающимися въ пріем-
нпкахъ, приготовленныхъ для этой цѣлп, вродѣ костровъ, которые, іюварачиваясь
къ намъ своей темной стороной, производить фазы затменія и др. Анаксагоръ
думаетъ, что небесный сводъ состоитъ изъ камней, и считаетъ солнце и другія
планеты горящими камнями. Козьма Индикоплевстъ представляетъ себѣ міръ,
какъ продолговатый ящикъ; земля служптъ основаніемъ, съ четырехъ сторонъ
возведены крѣпкія стѣны, а небо составляешь выгнутую крышку. Евреи
представляли себѣ небо подобно мѣдному зеркалу (Іовъ, XXXVII, 18), поддерживаемому
колоинами (Іовъ, ХХАЧ, 11); на верху находятся высшія воды, которыя, спадая
черезъ клапаны или окна, снабженяыя задвижками, производятъ дождь (P. s.
LXXVII1, 23; Gen. Ali, il; Till, 2). Стрепсіадъ представлялъ себѣ подобную
метеорологическую систему, но въ нѣсколько болѣе смѣшномъ видѣ (Àristoph. Ари-
стофанъ,—Облака).
39.
Сказать ли, что уже можно кое что заподозрить? Въ самомъ дѣлѣ, конецъ
всемірнаго прогресса человѣчества будетъ состоять въ томъ, что на свѣтѣ бу-
детъ только одно существо, что все вещество образуетъ нѣчто единое, и это
будетъ Богъ. Богъ будегъ душой вселенной, а вселенная тѣломъ Божьимъ; а
послѣ періода личности единство, которое не есть исключение индивидуальности,
но гармонія и согласование личностей, будетъ одно царствовать. Понятно,
прибавлю я. что вь такомъ состояніи, которое будетъ результатомъ слѣпыхъ усилій
всего того, что существовало, гдѣ всякая индивидуальность, кончая самымъ по-
слѣднимъ насѣкомымъ, будетъ пмѣть свой удѣлъ, всякая индивидуальность снова
будетъ найдена, какъ въ отдаленномъ звукѣ огромнаго концерта. Такъ по крайней

прим-ьчшя.
9
мѣрѣ я предпочитаю понимать. Посмотрите чудныя страницы S ρ î ridion, хотя
онъ отчасти π представляетъ все въ слпшкомъ грубой формѣ.
40.
Чудное выраженіе Шиллера.
41.
Я говорю здѣсь главнымъ образомъ о Франціи. Успѣхи Ронже и н ѣ м е ц -
кихъ католпковъ доказывают^ что религіозное движеніе въ Германіп не
совсѣмъ невозможно. Безнрерывное появленіе новыхъ сектъ, за которыя католики
упрекаютъ протестантозъ, прязаавая это слабостью, доказываетъ наоборотъ, что
религіозное чувство живо среди нпѵь, потому что оно здѣсь еще въ еостояніи
творить. Во Франціи такой опасности нѣтъ, все замерзло. Ничего нѣтъ болѣе
мертваго, какъ то, что даже не шевелится. Нѣсколько фактовъ указываютъ также,
что религіозная плодовитость не погасла и въ Англіп. Что касается Востока, то
арабы замѣчаютъ, что предсказанія пророковъ не истощились, и что успѣіи ваг-
габитовъ доказали, что новый Магометъ не невозможенъ. Я часто думалъ, что
если бы ловкій европеецъ, знающін арабскій языкъ. захотѣлъ имъ легеядарнымъ
образомъ доказать, что принадлежать къ одному изъ поколѣній пророка и сталъ
бы проповѣдывать арабамъ ученіе о равенствѣ и братствѣ, столь понятное для
нпхъ, онъ навѣрное могъ бы съ восемью или десятью тысячами человѣкъ побѣ-
дпть мусульмански Востокъ и возбудить двпженіе подобное тому, какое произвелъ
пслампзмъ.
42.
Фихте, въ своихъ трудахъ, въ которыхъ онъ лучше всего проводить свой
нравственный духъ, прекрасно выразилъ это служеніе наукѣПЗе la destinée
du savant et de Г h о m me de I e11res 4-e leçon). См. также liéth. pour
arriver à la vie bienheureuse 4 e leçon.
43.
У цѣлыхъ народовъ не доставало такой релпгіозной системы; китайцы
никогда не знали другой системы, кромѣ системы естественной нравственности безъ
всякаго баснословнаго вѣрованія. Культъ Фо или Будды чуждъ Китаю.
44.
Какъ не выразить также сожалѣніе о той плачевной ничтожности, на
которою осуждена провинція за недостаткомъ большихъ учрежденій и лптератур-
ныхъ двнженій! Если подумать, что каждый маленькій городъ Италіи въ XVI
вѣкѣ имѣлъ своего велпкаго живописца и музыканта, π что каждый городокъ въ
3000 жителей въ Германіи представляетъ изъ себя литературный центръ съ
типографіеи, библіотекой и часто универсптетомъ, жалко становится великой
страны, которая во всемъ рабски повторяетъ свою столицу. Различіе между па-
рижскимъ хорошпмъ вкусомъ и плохимъ провинціальнымъ пропсходитъ отъ топ
же умственной организаціп, и это разлпчіе столь же плохо для провпнціп, какъ
и для столицы; оно придаетъ вопросу о вкусѣ преувеличенное значеніе. Все это
также доказываетъ очень грустное явленіе, что искусство, наука и литература
не процвѣтаютъ у насъ по внутренней и самопроизвольной потребности какъ въ
древней Греціп, такъ π въ Италіи въ XV вѣкѣ, π что безъ наружнаго побуждеиія
ничего не производится.
45.
Нѣмцы, пзучавшіе нашу систему общественнаго образования, утверждаюгь,
что нѣкоторые курсы лпцеевъ, напр., курсы фплософіи, нааоминаютъ преподо-

10
ПРПМѢЧАНІЯ.
ваніе въ яѣмецкихъ университетахъ. См. L. Hahn, Das ϋ η t е г г і с h t s w e s e η
in Frankreich, Breslau, 1S4S, 2-я часть.
46.
Вотъ программа уннверсптетскаго праздника въ Кёнпгсбергѣ:
Conditi Prussiarum regni memoriam anniyersariam die ХѴШ
an. MDCCCXLin auditorio maximo celebrandamindicunt,
proreοίο r, director, concellarius et senatus Academiae Albertinae.
Inest dissertatio de nominnm tertiae declinationis yicissi-
t u d i η e. G. B. Winer развлекалъ цѣлый рядъ академическихъ праздниковъ раз-
сужденіями по поводу употребленія сложныхъ глаголовъ въ
предложеніяхъ Новаго Завѣта.
47.
См. акты годичныхъ конгрессов^ нѣмецкпхъ фалософовъ. Verhandlungen
der Yersammlungen deutscher Philologen und Schulmanner.
4S.
Мальбраншъ въ своей прекрасной, хотя иѣсколько строгой главѣ о Мон-
тенѣ, уже назвалъ его к а в а л е ρ і и с к и м ъ π е д а н τ о м ъ. Паскаль, логики,
Порть Рояля π Мальбраншъ очень хорошо воспользовались этимъ прозвищемъ
автора „des Essaisu.
49.
Совершенно вѣрно, что одно π то же чувство можетъ обогащать и поэзію,
π красаорѣчіе, и фнлософію, смотря по тому, какъ различно его заставляютъ
вибрировать: такъ же, какъ различный колебанія одной и той же жидкости
производят теплоту и свѣтъ.
50.
Stobée, Apophth, S. II p.44, edit. Gaisford.
51.
Кгіинтиліанъ пмѣлъ право сказать: Grammatica plus h a bet in
r e с e s s u, ц u a m f r ο η t e ρ г о m i 11 i t *).
52.
См. исторію классической фплологіи въ древности (Geschicbte der klassischen
philologie in Alterthum), написанную Грефе Ганомъ. Вотъ различные предметы,
которые содержитъ эта книга. 1-е.Грамматика,и ея различныя части: риторика
лексикологія, этимологія, синонимика, лексикографія, глоссографія, ономатологія,
діалектографія. 2-е. Толкованіе, аллегорическое, словесное, изъясненія ри-
ториковъ, грамматпковъ, софистовъ, схоластиковъ, парафразы, переводы,
подражания. 3-е. Критика текстовъ, критика литературная (достовѣрность и т. д.),
критика, эстетика. 4-е. Ученью замѣтки. Теологія, миѳографія, политика, хроно-
логія, географія, литература (компиляторы, сократители), библіографія, біографія,
исторія литературы, исторія и теорія искусствъ.
Хаосъвъ Journal d'Jéna живо крптикуетъ унотребленіе столь об-
ширнаго значенія (Neue jenaisclie Literatur-Zeitung Febr. 1845, n° 35—37).
*) Грамматика оолѣе пмѣетъ отетуилоній, чѣмъ іфямыхъ укаааиіи.

ПРИМѢЧШЯ.
11
Школа Гейне н Вольфа понимала подъ словомъ филологія глубокое зна-
ніе древняго міра (Греческаго π Римскаго), во всѣхъ ихъ фазпсахъ
настолько, наско.іько это необходимо для совершеннаго понимания этихъ двухъ
литературъ.
53.
Такъ понимали въ древности. Грамматика была энциклопедий не для самой
положительной науки, но какъ необходимый способъ для позиманія авторовъ.
Все приноравливалось къ этой литературной цѣли. Самой полной картиной того,
что долженъ былъ знать древни грамматикъ, является похвала, которую Стасъ
произносить своему отцу (Sylv.).
54.
Въ словѣ Кратеса Де-Маллоса говорится: грамматикъ—это работникъ;
крптикъ—это архптекторъ! Вегенеръ (De aula a 11 а I і с а) составалъ сбор-
нпкъ отрывковъ пзъ книги Кратеса.
55.
Я говорю только о схоластикѣ среднихъ вѣковъ отъ ХІ-говѣкадо ХѴ-го.
Преподаватели краснорѣчія эпохи каролинговъ являются послѣдователями римскихъ
грамматиковъ, и они черезчуръ филологи въ узкомъ ц буквальномъ смыслѣ
этого слова. Рожеръ Бэконъ, въ которомъ впервые замѣтна искра новаго на-
правленія, и который почти одпнъ на протяженіи lu вѣковъ понималъ науку
такъ, какъ ее понимаемъ мы, уже угадалъ фплологію. Онъ посвящаетъ третью
часть своего Opus Majns пользѣ изученія древних^ языковъ (греческаго,
арабскаго, еврейскаго) и вносить въ этотъ тонкій предметъ самые вѣрные взгляды.
Изученіе языковъ не является для него способомъ для упраженія въ пскусствѣ
толковать пли переводить, какъ это обыкновенно было въ средніе вѣка: это
орудіе литературной и научной критики.
56.
Тоже самое можно сказать о знаніяхъ греческпхъ лптераторовъ, какія
пмѣли спрійцы, арабы π другіе восточные народы за исключеніемъ, быть мо-
жетъ, армянъ. Они были болѣе грубы потому, что не были фплологичны.
57.
Я поставплъ, говорить онъ, царя поэтовъ рядомъ съ Платономъ, царемъ
философіи, и я обязанъ удовольствоваться, разсматрпвая пхъ, такъ какъ Се-
ріуса нѣтъ, а Барлаамъ, мой прежній учитель, былъ отнять у меня смертью. Я
утѣшаюсь все-таки, бросая взглядъ на его лучшее произведете; я обнимаю его
и восклицаю: велпкій человѣкъ! съ какимъ счастьемъ я ждалъ бы тебя, если
бы смерть не отняла у меня одно ухо (Барлаама), и есдпбы большое разстояніе
не дѣлало бы другое безпомощнымъ (Серіусъ). Ε ρ і s t. ν a г. XX Орр. p. 998, 999.
5S.
Для того, чтобы хорошо понять характеръ древней критики, нужно по-
смотрѣть прекрасное произведете Еггера объ Арпстархѣ (Revue des deux
Mondes, 1 février 1S46).
59.
À'ristarclius Homeri versum η eg* at ц u e πι non probat.
Остается пожелать, чтобы Порсонъ, Брувкъ и многіе другіе нѣмецкіе критики не
избрали этотъ странный способъ сдѣлаться Аристархами.

12
ПРИМѢЧАНІЯ.
60.
Такимъ образомъ европейскіе знатоки арабскаго языка и жнзаи думаютъ,
что понамаютъ нѣкоторыя мѣста Корана лучше самихъ арабовъ. Такимъ обра-
зомъ также современные знатоки еврейскаго языка нсправляютъ на новый ладъ
нѣкоторыя выраженія древнпгь текстовъ, указанныхъ въ еврейскихъ книгахъ,
напр., въ Бытіи или Паралппоменонѣ, и измѣняютъ даже этимологію старин-
ныхъ книгъ. Ни одинъ взъ нашихъ филологовъ не думаетъ, что знаетъ грече-
скій языкъ лучше Платона, или латинскій лучше Варрона; а между тѣмъ ни у
одного изъ нихъ не является совѣсти, когда они псправляютъ этимологію
Платона и Варрона.
61.
Настоящими руководствами для изученія древности являются комппляціц
Λ' π VI вѣка: МарсІена, Капеллы, Исидора, Севилльи, Воэція и др. Избытокъ
первоначальныхъ книгъ составляетъ у насъ довольно новое явлеаіе и, конечно,
не указываете на прогрессъ. Въ 'живомъ воспитаніи ребенокъ дѣлаетъ свою
работу, которую ему предоставляютъ пскусственнымъ путемъ, что составляетъ
большую пользу для его самобытности. XVII вѣкъ лучше изучалъ латпнскій
языкъ посредствомъ авторовъ или хотя бы у Деспотера, чѣмъ мы изучали у Алюмонда,
или будемъ изучать изъ много лучшихъ грамматикъ. Здѣсь, какъ и во многомъ
другомъ, насъ побѣдилъ слѣдующій софизмъ: наши праотцы сдѣлалн чудеса съ
болѣе несовершенными методами. Чего же не сдѣлаютъ наши дѣти, когда все
будетъ урегулировано и усовершенствовано? Въ гпмнастнческихъ упражненіяхъ
улучшеніе разныхъ приборовъ не имѣетъ большого значенія.
62.
Полибій посвящаетъ одну изъ книгъ своей исторіи самымъ элсментарнымъ
свѣдѣніямъ по географіп и останавливается на разъясненіи главныхъ пунктовъ,
какъ наиболѣе интересныхъ курьезовъ. Страбонъ (Géog*г. liv. VIII init),
указываетъ, что Ефоръ и многіе другіе дѣлали тоже самое. Представьте себѣ
на минуту, что Тьеръ начпнаетъ свою Histoire de la Revolution съ ма-
ленькимъ курсомъ по космографіи. Всякій бакалавръ усмѣхается теперь по
поводу оживленнаго спора между Цицерономъ и Тирономъ о томъ, всѣ ли города
Пелопонесса расположены при морѣ, и есть ли порты въ Аркадіи (Lettre à
Attic и s, liv. IV, 2).
63.
Древніе никогда не отказывались отъ той узкой точки зрѣнія, по которой
эстетика призвана указывать правила литературнаго творчества: какъ будто
всѣ произведенія должны быть оцѣяены по сходству съ даннымъ типомъ, а не
по тѣмъ красотамъ, которыя онѣ содержатъ. Одно только правило можетъ быть
дано для творчества прекраснаго: „Возвысьте вашу душу, чувствуйте благородно
и говорите, что чувствуете". Красота пропзведенія—это та философія, которую
оно содержитъ.
64.
Реформаторы XVI вѣка являются филологами. Въ ХѴШ вѣкѣ ироизведенія
принимаютъ характеръ болѣе положительныхъ иаукъ. Д.-Аламберъ и Энцикло-
педія характервзуютъ это новое направленіе ума.
65.
Что было бы, если бы къ ученимъ опытамъ можпо было бы прибавить
практические опыты надъ жизнью? Сенъ-Симонъ велъ (какъ прсди-

ПРИМЬЧАНІЯ.
13
словіе къ философіп) самую дѣятельную жизнь, испытывая всѣ соложенія, всѣ
радости, всѣ способы впдѣть и чувствовать, и даже сознавая фактическія от-
ношенія, которыхъ нѣтъ въ дѣпствптельности или которыя случаются очень
рѣдко. Безусловно вѣрно, что опытъ жизни у ч и τ ъ насъ настолько же, насколь-
и книги, и представляетъ способъ разватія для тѣгь, кто не имѣетъ другихъ
способовъ. Только тотъ человѣкъ, который не могъ участвовать ни въ
практическому ни въ научно-теоретнческомъ разввтіи, будетъ
некультурными
66.
Во избѣжаніе недоразумѣній я долженъ повторить, что во всемъ выше-
сказанномъ я понпмалъ слово фплологъ въ томъ смыслѣ, какъ понимали
древніе, какъ синонпмъ многознанія, полиматію (Platon, Leg-?. I, 641, Ε).
Quae quidem erant φιλόλογε et dignitatis meae, говорить Цицеронъ, упоминая о
нѣкоторыхъ вопросахъ, которые онъпредложплъ Клепатрѣ (Ad. Atticum liv.
XV, ер. ХУ.
67.
Итакъ (Т. V. р. 47—4S) Контъ предсказываетъ a prior і, что
сравнительное изученіе языковъ приведетъ къ признанію единства, какъ историческаго
факта, такъ какъ по его словамъ у всѣхъ жпвотяыгь собственно только одпнъ
крпкъ. И вышло совершенно противоположное.
6S.
Ложныя вндѣнія Даніила въ мопхъ глазахъ самая древняя проба
фплософіи исторіи, представляющая пнтересъ въ этомъ отношеаіи и до
настоящая времени.
69.
Жоффруа потому такъ старается придать спеціальньш смыслъ слову
философ і я, что онъ не замѣтилъ, какой условный смыслъ придавали этому слову
во Франціи (см. Воспоминанія объ Organisation des sciences
philosophiques}.
70.
Цпцеронъ, Τ и s с ni. V, 3.
71.
Вильменъ писалъ Жоффруа Сантъ-Илеру, прочптавъ общую часть его
С о и г s sur 1 е s M a m m i f è г е s: разсматриваемая такимъ образомъ естественная
исторія есть первая пзъ фплософій. Можно тоже сказать о всѣхъ наукахъ, если
бы ихъ разсматрпвали Жоффруа Сентъ-Иллеры.
7-2.
Тоже нужно допустить въ пдеяхъ древняго теизма, такъ какъ, согласно
этому пониманію системы вещей, Богъ не творить теперь, но все создалъ сначала.
78.
Настоящая психологія—это поэзія, романъ, комедія. Лногое можетъ быть
выражено только такимъ способомъ. То, что называютъ психологіео, напр.,
шотландской, есть ничто иное, какъ тяжелый и отвлеченный способъ, у котораго
нѣтъ никакого преимущества выражать то, что тонкіе умы прочувствовали
гораздо раньше, чѣмъ теоретики его сформулировали.

14
ПРИМ-ВЧАН1Я.
74.
Послушаемъ, говорить Мишле, этого молодаго учителя старыхъ временъ;
ему вовсе не нужно насъ учить, чтобы мы могли проникнуть въ его слова. Онъ
какъ живой свпдѣтель: онъ тамъ былъ, онъ лучше разскажетъ. (Du
peuple p. 212).
75.
Озанамъ доказалъ простымъ путемъ, что Данте постигъ единство человѣ-
чества почти такъ же, какъ современные умы. Христіанство, въ своей
католической формѣ, было вѣрнымъ путемъ къ этой пдеѣ. Но только въ концѣ
ХѴШ вѣка эта идея окончательно вырисовывается. Древній французскій гума-
нпзмъ былъ добродѣтельнымъ или моральнымъ свойствомъ, но съ многими
оттенками, которые опредѣляютъ переходъ. ГЯ даю тебѣ это во имя человѣ-
чества" говорить донъ-Жуанъ у Мольера. Я не знаю, были ли въ ХѴД вѣкѣ
написаны бодѣе передовыя слова.
76.
Де Местръ приводить даже такой парадоксъ, который отвергаетъ существо-
ваніе человѣческой натуры и ея единство. Я знаю французовъ, англичанъ, иѣм-
цевъ, говорить онъ, но не знаю людей. Мы же думаемъ, что цѣль природы
есть просвѣтленный человѣкъ, будетъ ли то французъ, англичанинъ или нѣмецъ.
77.
Пспхическш анализъ способностей, который даютъ индійскіе философы, очень
отличается отъ нашего. Названіе пхъ способностей совершенно не переводимо на
наши языки. То ихъ способность заключаетъ въ себѣ нѣсколько нашихъ, подъ однимъ
зазваніемъ, то наши у нпхъ подраздѣляются. Я, слышалъ какъ Бюрнуфъ сравни-
валъ это раздичіе съ разрѣзами, которые бы сдѣлалъ рѣзецъ на той лее
поверхности, или съ двумя картами одной π той же страны, но разныхъ временъ, на-
ложенныхъ одна на другую. Положите карту Европы 1815 года на карту Европы
VI вѣка:—рѣки, моря, горы совпадутъ, но этнографическое раздѣлевіе и поли-
ческое различны, хотя нѣкоторыя груапы π повторяются.
78.
A dissertation on the theology of the Chinese, with a
view to the elucidation of the most appropriate terra for
expressing the deity in the Chinese language, by. Μ. H. Med-
hurst 1847 m—8°. (Разсужденіе о теологіи Китая съ объясненіемъ терминовъ,
употребляемыхъ для выраженія божества на китайскомъ языкѣ). Смотр, докладъ
М. Моля lournal Asiatique, août 1848, p. 160.
79.
Курсъ драматической литературы t. I. глав. XY1I.
■SO.
Κα>/';—прекрасный въ греческомъ смыслѣ.
81.
Недостатокъ почти всѣхъ нашихъ элемеитарныхъ грамматпкъвътомъ, что въ
нихъ чередуются правила съ историческимъ развитіемъ механизма языка. Это
тѣмъ болѣе шокируетъ, когда дѣло идетъ о древнихь языкахь, у которыхъ не
было правлілъ въ собственномъ смыслѣ слова, но живая организадія,
которая обыкновенно только сознавалась.

ПРИМѢЧШЯ.
15
S2.
„Разъ удобное и прекрасное найдено", говорить Флери, „никогда не
нужно измѣнять его*. Еще и теперь встрѣчаются люди, которые сожалѣють, что
теперь не пишутъ такъ, какъ писали при Іюдовикѣ XIV, какъ будто тотъ стиль
соотвѣтствуетъ нашему образу мыслей.
83.
Тотъ же прогрессъ имѣлъ мѣсто π въ математикѣ. Древніе разсматривали
количество въ его дѣйствительномъ бытін, а въ новѣйшее время количество
разсматриваютъ, какь въ зародышѣ, въ его безконечно маломъ элементѣ. Это
огромный переворотъ диффепенціальнаго исчисленія.
84.
Индія одна заслуживает!, въ нѣкоторомъ отношенін, серьезнаго изсдѣдо-
ванія, такъ какъ она снабжаетъ науки многими положительными свѣдѣніями.
Намь слѣдуегъ поучиться у пндійской метафизики. Самыя передовыя мысли
современной фплософіи, который являются достояніемъ только вемногихъ,
составляюсь тамъ общее ученіе. Индія пмѣетъ почти столько же правъ снабжать наше
искусство темами, какъ и Греція. Я не отчаиваюсь, что придетъ время, когда
наши живописцы начнутъ заимствовать темы изъ пндійской миѳологіи, какъ
заимствовали изъ греческой. Развѣ Царапана, распростертая на своей постели изъ
цвѣтовъ лотоса и разсматривающая Браму, не могла бы дать картину, равную
по красотѣ прекраснымъ греческимъ дзображеніямъ? Математика такъ же
находить въ индійскон теоріи чиселъ очень оригинальный обозначенія.
S5.
Современный Востокъ—это трупъ. Для Востока—не было образованія. Онъ
и теперь не созрѣлъ для либеральныхъ учрежденій, какъ и въ первые дни псто-
ріи. Судьба дала Азіп прекрасное π поэтичное дѣтство и смерть до наступ-
ленія возмужалости.
Кажется сновидѣніемъ, когда подумаешь, что еврейская поэзія, Моаллаката
и удивительная пндійская литература зародились на почвѣ, въ настоящее время
мертвой π истлѣвшей. Видъ какого-нибудь Левантинца возбуждаетъ во мнѣ одно
изъ самыхъ тягостныхъ чувствъ, когда я подумаю, что это грустное олицетворе-
ніе глупости и лукавства идетъ изъ родины Исая и Янтары, изъ земли, гдѣ
оплакивали Таммуза, гдѣ обожали Іегову, гдѣ явились Моисей и Магометъ, гдѣ
проповѣдывалъ Христосъ!
86.
Отсюда является отвращеніе или недовѣріе къ излюбленнымъ во Франціп
проповѣдямъ на счетъ литературы Востока; отвращеніе это поддерживается
плохой критикой, которая слишкомъ часто растолковываетъ эти литературы, но
еще больше, благодаря напшмъ пріемамъ, слишкомъ исключительно лптературнымъ
и слишкомъ мало научнымъ. „Что бы то на било", говорить Сентъ Бевъ, „мы,
французы, не любпмъ выходить за предѣлы греческаго горизонта^. Въ добрый
часъ! Но зачѣмъ это недовѣріе къ методамъ, ручающимся за истину? Дегальдъ
Стюартъ въ своей Philosophie de l'esprit humain (1827) думаетъ
еще, что санскрптскіп языкъ есть плохое нарѣчіе, составленное произвольно
изъ греческаго и латинскаго языковъ.
87.
Отсюда педантпзмъ всѣхъ классическпхъ прптязаніп. Нужно предоставить
каждому вѣку создавать своп формы и свое собственное выраженіе. Литература

16
ПРИМѢЧАНІЯ.
иожираетъ своп формы по мѣрѣ пхъ пстощенія. Она должна быть всегда
современна націи. Гизо правильно замѣчаетъ. что настоящая литература V и VI
вѣковъ представляетъ не слабыя попытки послѣдннхъ рпторовъ римской школы,
но народный трудъ христіанской легенды.
SS.
Discours de M. Burnouf à la séance des cinq
académies, le 25 octobre 1S4S.
89.
Напболыпій прогрессъ въ псторіи литературы нашего времени состоитъ
въ томъ, что главное внпманіе обращено на происхожденіе π упадокъ. Насъ
больше всего занимаетъ то, на что Лагарпъ не обращалъ никакого вниманія.
90.
\ crhandlungen der Versammkmgen deutscher Pliilologren îmd Schulnianner.
Bonn 184 L—СмГ рѣчь Крейцера по тому же вопросу на Мангеймскомъ
конгресс 1839 года.
91.
Въ старинныхъ рукоппсяхъ насъ болѣе всего пнтересуетъ то, о чемъ
современники ихъ даже не думали, а именно: особенности нравовъ, исторпческія
черты, языкознаніе и т. д.
92.
Въ Бретани есть обычай запирать головы умершихъ въ деревянные ящики
въ видѣ маленькой часовни, съ отверстіемъ въ видѣ сердца впереди; черезъ это
отверстие голова впдитъ свѣтъ. Очень заботятся о томъ, чтобы положеніе головы
внутри было бы таково, чтобы одпнъ глазъ какъ разъ приходился къ отвер-
стіго. Черезъ пзвѣстный промежутокъ времени эти реликвіи зарываютъ въ землю,
и процессія обходить вокругъ нихъ каждое воскресеніе.
93.
Именно поэтому простой человѣкъ гораздо болѣе чувствителенъ къ славѣ
своей родины, чѣмъ интеллигентный человѣкъ съ рѣзче выраженной
индивидуальностью. Этотъ посдѣдній можетъ достигать славы самъ лично, благодаря сво-
имъ способностям^ своимъ тптуламъ, своему богатству. Простолюдинъ ничего
этого не имѣетъ, приписываем себѣ національную славу и отождествляетъ себя съ
той массой, которая совершила эти великія дѣла. Это его имущество, его
знатный титулъ. Въ этомъ-то и состоитъ секретъ огромнаго уваженія Наполеона со
стороны народа. Слава Наполеона—это слава всѣхъ тѣхъ, у кого нѣтъ никакой
другой.
94.
Даже люди, знающіе, какъ по большей части составляются эти рецензіи,
думаютъ, что во ыногпхъ случаяхъ монографъ не можетъ разечитывать ни на одного
читателя. Великое искусство писать рецевзіп состоитъ теперь не въ томъ, чтобы
(какъ во времена Фрерона) судить обо всем*ъ по предисловно;
теперь о предметѣ книги совершенно свободно разеуждаютъ на основаиіи одного
заглавія.
95.
Историки XVII вѣка, которые писали и разечитывалп пмѣть читателей,
напр., Иезерей, Велли, Даніель, теперь совершенно забыты, между тѣмъ какъ

ПРПМѢЧАНІЯ.
17
труды Дюконжа, Балуза, Дюшена и Бенедиктивцевъ, которые хотѣли собирать
матеріалы, въ нынѣшнее время настолько же новы, какъ и въ день пхъ по-
явленія.
96.
Совершенство Иартенона состоитъ особенно въ томъ, что всѣ его части,
предназначеюшя быть невидимыми, столь же старательно исполнены, какъ и тѣч
которыя на виду. Тоже и въ наукѣ.
97.
Евгеній Бюрнуфъ, Comment, sur le Тасла, préi., p. ν. См. въ Journal
des Savants, Avril 1848, нѣсколько прекрасныхъ мыслей Bio насчетъ ува-
женія, котораго заслуживаютъ труды предшественниковъ.
9S.
Нужно тоже сказать насчетъ знанія арабовъ въ средніе вѣка греческой
литературы.
99.
Вотъ примѣръ, который, можетъ быть, интересееъ не только для теологовъ.
По поводу знаменитыхъ словъ: Re gnum meum non est de hoc in un do...
nunc ахает regnum meum non est hi ne (Царство мое не отъ міра
сего... теперь царство мое не здѣсь). Еван. Іоанна, XVIII, 36,—нѣкоторыя
школы, въ совершенно различныхъ впдахъ, настаивали на ѵЗѵ ы и,
переведя его черезъ слово теперь, пришли къ различнымъ заключевіямъ. Эту
постоянную цитату не приводили бы такъ часто, если бы знали, что идіотпзмъ
νΰν os представляетъ буквальный переводъ еврейскаго выраженія ve-atta,
являющагося раздѣлительнымъ союзомъ, безъ обозначенія времени. Этотъ самый
оборотъ рѣчи уаотребляется между прочимъ въ греческомъ и латинскомъ язы-
кахъ, выражая: но, а, же. Слѣдовательно, нужно перевести: „Но мое царство
не отъ міра сего". Другой споръ еще важнѣе, живѣе изъ всѣхъ библенскихъ
толкованій (LUI, Исая); онъ весь основанъ на употребленіи одного мѣстоименія
(lamo).
100.
Ваг а вата Пурана, переводъ Евгенія Бюрнуфа, t. 1-er pref. р. IV,
СЫН, CLXIII.
101.
Контъ очень много останавливалъ свое вниманіе на этой трудной задачѣ;
онъ предлагаетъ пзмѣнить раздѣленіе спеціальностей, образуя новую спеціаль-
ность, спеціальность ученыхъ, которые, не будучи спеціалистамп ни въ какой
отрасли, занимались бы общими выводами всѣхъ наукъ (См. Cours de
Philosophie positi ve t. 1-er leçon, p. 30, 31 et,).
102.
Замѣчу мимоходомъ, что я знаю только одно средство сохранить эту кол-
лекцію и при томъ такъ, чтобы она не утратила своей годности: это затворить
ее и объявить, что въ нее не будетъ допущена ни одна книга, написанная послѣ
1850 года. Для новѣйшихъ сочиненій нужно учредить отдѣльную библіотеку.
Очевидно, существуютъ предѣлы, за которыми богатство библіотеки становится
препятствіемъ и ведетъ къ уменыпенію ея достоинства, въ виду невозможности оріен-
тироваться. Эти предѣлы, я думаю, уже достигнуты.

Кіевъ, Типографія M. M. ФИХА. Б.-Васильковская, № 10.